Пересидев в гостях, Сёмсаныч дворами укорачивал путь к остановке. Но у дворов было своё понятие о геометриях и пространстве, и прямая не соединяла в них кратчайше хрестоматийные А и Б. Ходил бы Сёса шахматным конём, - давно бы поджидал последний троллейбус. А не коню только и удивляться, как в начале ночи да в большом городе можно вляпаться в безлюдную слободу, где и на кривой козе не выедешь. Каким-то птичьим чувством примагничиваясь к далёкому центру и ловя его слабый пульс, тащился Сёмсаныч по лёгкому октябрьскому морозцу.
... - придётся тащить, - сказал он племянникам и приведённому ими в подмогу высокому и жилистому приятелю. - Это вам не современная фанерка - вещь солидная, социалистическая: дерева тоже не жалели.
Избавленный от изнасилования и нервно подёргивающийся лифт ещё жаловался двенадцатому этажу, что большой размер, ох, имеет значение, когда они, то ставя на попа, то скользя боком по перилам, то выжимая динозавра над головами, одолели шесть лестничных пролётов, хором считая этажи. На девятом они вышли на улицу и начали толкать диван в машину. И как-то разом опустили руки и уставились друг на друга.
- Мальчики, со мной склероз шутит, или мы и впрямь что-то потеряли? - выдавил Сёмсаныч.
- Да ничего особенного, дядя: всего восемь этажей...
- Но не может же одинаковый бзик четверым бОшки обермудить...
- Никому горбатиться не хотелось - вот коллективное подсознание и срезонировало пробойчиком пространства.
- Ну это только в том случае, если мы не чушку сосновую, а звёздный двигатель тащили, - поддакнул младшему любителю фантастики старший племяш, которого в его бизнесах мистика если и колебала, то как-то нудно и предсказуемо.
Из чьей-то форточки вылетела пустая пластиковая бутылка и, шмякнув Сёмсаныча по ноге, закатилась под грузовик.
... мужчина, вы не поможете бутылочку достать? - услышал он идущий откуда-то снизу голос.
Крутя головой у беспорядочно вклинившихся в хаты парочки-другой пятиэтажек, обладательницу ленивого голоса Сёмсаныч не разглядел.
- Сюда-сюда, - помахали ему из-за капота третьей припаркованной машины, и навстречу в дорогом пальто и побрякушках поднялась взлохмаченная красотуля. - Не дотянусь, - пожаловалась и протянула ему модельный ботиночек с отпадной шпилькой.
Им, приладившись у днища, Сёмсаныч и выкатил вожделенную колу. Прислонившись к авто и приложившись к бутылке, деваха протянула спасителю царственную ножку. Пришлось обуть.
- Не подскажите, как до остановки добраться?
- Да вот она, - махнула рукой, и в десяти метрах проявились урна с веером окурков и лавочка под скукоженным навесом.
- Вот спасибо, - обрадовался Сёмсаныч и, отказавшись от предложенного глотка, двинул под лампочку недобитого фонаря.
Через пару минут подтянулась и девица.
- Трахаться хочется, - невинно обозначила новую жажду.
Направлялось замечание на него или просто шло зачином к разговору о погоде, Сёмсаныч разобраться не успел. На совершенно пустой улице из-за его спины вынырнул некий развинченный субъект и с размахом из-за угла залепил неудивлённой даме хлёсткую пощечину.
- Овца *бучая, овца *бучая.., - заведённо гундосил деловой и, в СВОЁМ ПРАВЕ, отвешивал отбившейся от стада оплеуху за оплеухой.
Она не плакала и не защищалась, каменея лицом. Затем повернулась и быстро ушла к одной из тёмных пятиэтажек.
На пятачок остановки выплыла парочка: полупьяная мочалка и толстый молчаливый увалень. Деловой, через слово поминая овцу, ярился, что у него, нарванного, эта дрянь сплошной дыркой будет. При Сёмсаныче ещё женщину не били, и он впал в меланхолию. Было у него неудобство: перед назревающей дракой страх или неспособность ударить человека сковывали его, как во сне - руку если и толкал, то останавливал кулак перед шпановской харей... Но комедь длилась до первого пропущенного удара. И сколько раз шпана, притягиваемая лёгкой добычей в образе мальчика-отличника, натыкалась на безрассудный отпор, казалось, не чувствующего боли берсерка. Вот и сейчас не совсем понятно кто - сутенёр или муж - наскакивал на Сёмсаныча: да что он тут с овцой вытворяли, да что он ваще забыл в его районе... Страха у Сёмсаныча не было и он только ждал освобождающего от транса удара, чтобы вернуть мерзавцу с процентами пощёчины женщине. Как-будто липкая
... жуть таилась под ванной. Была ли она там от веку или материлизовалась из сёминых снов, но тянула и засасывала пустотой. В спальне взрывался снарядным храпом отец, и годами уже не высыпавшаяся мать утишала войну, гнавшуюся за её мужем. А лежавшего в проходной комнате сына тащило что-то, не имеющее ни рук, ни ног, ни пасти. Щипками и тумаками удостоверившись, что не спит, подросток выходил в коридор и прислушивался у двери ванной к хлюпающей и влажной возне. Вначале тихо приотворяя и высверливая фонариком, затем резко распахивая дверь и включая свет, он, сопротивляясь тащившему его зову, заглядывал во все закутки - не было ничего, кроме невидимого: бесформенного и клубящегося... Чудной полтергейст: не выл, не швырялся, не пакостил - лишь высасывал, как огромная пиявка.
Через много лет, приехав в отпуск к родителям, перебравшимся после капитального ремонта в предшествующую по номеру на этаже соседнюю квартиру, Сёмсаныч вдруг обнаружил, что на двери их бывшей двухкомнатки вместо бесконечной восьмёрки медно и пошло таращится цифирька "13"...
темь обволокла пятачок остановки и сжималась с каждой предъявой недокуражившегося хозяйчика жизни. Смакуя оцепенение жертвы, он сдавливал Сёмсанычу горло и шептал на ухо: "Боишься меня, чистоплюйчик, боишься, петушок? Обслюнявился на овцу, пёрышки распушил - платить надо!" Вышарив из внутреннего сёмсанычевого кармана портмоне и обозлившись на лежащую там мелочь, он заинтересовался фоткой.
- Эй, Тюля, глянь, какая бикса у старпёра! Сними-ка адресок - и на конвейер.
- Отдай, мразь! - почти сбросил оцепенение Сёмсаныч и шагнул на долгожданный удар.
- Ты, сморчок, не жди, что тебя по щекам, как нашу овцу, погладят. Не, гавка, мы тебя на ремешки порежем, - и щёлкнув финкой, мелкий садист начал картинно и хищно наскакивать.
И наскочил кадыком на костяшки пальцев. Рука с ножичком окостенела на полумахе, и грохнувшийся плашмя овечий пастух наткнулся на шампур лезвия.
- Ос-тос-первертос! - тонко, по-бабьи, вскрикнул тюленевый Тюля и с вцепившейся в него подружкой кулем осел мимо лавочки.
Сёмсаныч пощупал у лежащего пульс. Смеяться последним не хотелось, но и сострадание к мрази не числилось среди его добродетелей. Опять сдавила пустота, и он потянулся к дому, за которым скрылась униженная женщина. Вместо того, чтобы уходить отсюда, он заглядывал в тёмные подъезды панельного склепа. И в последнем из-за раздолбанной подвальной двери уловил отдалённый плач. Неиспользуемое по назначению пространство давно стало тухлой свалкой, в одном из углов которой под закоптелой лампочкой на дощатом топчане сидела она. Сёмсаныч примостился рядом и обнял.
- Ты убежал? Но они знают эту нору...
- Не до погони им сейчас. Тебе-то кем он доводился: муж, сутенёр?
- Он зверь. И мой брат. Мой первый мужчина. Сделавший меня наркой и нимфоманкой. Да я ведь сама - из жалости - его и совратила. И люблю до сих пор. В любом отрубе и "хоре" - а он не брезгует затесаться втихомолку среди клиентов - узнаю и сразу умираю от счастья. За что после и бьёт. Я действительно овца *бучая? - и обхватив Сёмсаныча за шею и ловя его губы, другой рукой расстёгивала ему брюки. - Не могу, пожалей: сбежала от его уродов...
Сёмсаныча давно не хотели так мучительно и грешно. Сосущая пустота не осталась в отрочестве, проявляясь иногда нестерпимыми приступами. Нельзя было убегать - надо было поддаться и выныривать из водоворота.
Жадно втиснув его в себя, она так рванула, что этих вскидываний не выдержал бы и кентавр. И вдруг - не выпуская, но приподняв его лицо над распахнутыми глазами - протянула, узнавая не взглядом: "Братик!.." И потеряла сознание, выдернув его из пустоты.
Застегнув на ней пальто и поцеловав спящую, он возвратился на остановку. Пока шёл, вспоминал пропавшую младшую сестрёнку и как она его спасала. Не сумев оттянуть брата от чёрной дыры под ванной, она, когда его начинало тащить, перелезала к нему в постель и прятала в себе. Маленький голенастый лягушонок так отчаянно за него сражался, что очень скоро начал умирать от удовольствия, плача от того, что спасение единственного братика перестало быть бескорыстным. Они не знали, что такое инцест, а когда узнали - не смогли противиться любви. Ходя по краю, придумали спрятаться в какой-нибудь глухомани. Он ушёл в армию с её фотографией: бесстыдный лягушонок, сияя, тянется к нему сквозь объектив и, оказалось, сквозь остановившееся время. Через год перестали приходить письма, и мать написала, что сестра ушла из дома. Он бросил часть и ринулся её искать. Через два месяца его поймали, и добавленный долг он отдавал в дисбате.
Ему оставалось сделать что-то ещё. Крикнув Тюле, чтобы вызвал скорую, Сёмсаныч перевернул себя на спину и прислонился лбом ко лбу. Лифт щёлкнул и двинулся. Сглатывались этажи, но не было падения или подъёма, а - судя по отпускающему зову - лишь приближение к себе. Расширяющимся сознанием он увидел подбегающую Настю и перестал бояться, кого она вытащит...