Рындина Ольга Владимировна : другие произведения.

Колдун

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:


  
   Страшная сказка ( колдун)
   -Ты думаешь, ад - это пламя и сера? Столбы огненные и смрад бесовский? Нееет, внучек, ад - это ледяная пустыня, где среди серых острых глыб веют студеные ветра, колючие, свирепые, пробирающие до костей, до мозга, до печени! В аду снега лежат весь год, не тая, гранитные глыбы разрезают землю и метель наметает пред ними снежные холмы, мрак и темень стоит весь день , и только далекие звезды в черных небесах иногда освещают бескрайнюю пустыню. Гранитные скалы высятся на краю земли, серые, обрывистые, и даже мох не растет на них, и птицы не вьют гнезда, сколь страшно и холодно в том аду. А по ту сторону скал протирается море. Ледяное и черное, как небо над головой.
   Бабка была старая, страшная карга с седыми лохмами на голове. Крючконосая, горбатая, злая, и только белые твердые зубы, которыми она могла грызть орехи не хуже кузнечных клещей, светлели на ее черном от времени лице. Ей было лет сто, не меньше. Поговаривали, что она ведьма. Что летает на метле через печную трубу, что разговаривает со своей кошкой, что кормит бесенят бесовским молоком и крадет ребятишек из соседней деревни для своих жутких варев.
   А как не поговаривать, если солдаты государевы два дня искали поросшую мхом лачугу на опушке леса, да так и убралась восвояси, не найдя? А как, скажите, люди добрые, не поговаривать, если за небольшую плату навела она приворот на кузнеца, да так, что высох он от любви за неполный год, волочась за беспутной Анютой? Да как, скажите, не боятся ее, если тем летом пошли мужики с вилами да топорами через лес гнать ее прочь, да заплутали, да блуждали неделю, покуда не вышли к Черному озеру в десяти милях севернее родной деревни?
   С тех пор оставили бабку в покое, изредка на поклон шли к ней молодки , просить порчу снять с дитя захворавшего, мужа вернуть, или над будущим завесу приоткрыть - идти или не идти замуж.
   А однажды вышла старуха на крыльцо да и запнулась о корзину , в которой дрыгал ноженками сероглазый подкидыш.
   Видимо, ожидали злыдни, что ведьма сдерет кожу с младенца, да в котел его с водой кипящей бросит, да не тут-то было! Бабка корзинку на печь поставила, а сама за козой в амбар отправилась.
   Так и рос козий выкормыш, смышленый да ладный, большеглазый и смешливый. Одно только - имени бабка ему не дала, а как человеку без имени жить? Собрались всем миром да и послали к бабке попа младенца крестить. Взял тот мальчика, сумой его нагрузил и в путь отправился, завернув краюху хлеба в рясу - не приведи Господь придется скитаться с силой нечистой по лесу дремучему! Батюшка в деревне был добрый, простой, не строптивый, оттого и вертела им паства как корова хвостом в знойный полдень.
   Однако ж до избенки на опушке дошел без страху и в срок - видать, не нес зла в своем сердце. В окошко постучал, на крыльце потоптался, да мальца безымянного и приметил. Смотрел тот из лопухов, хлеба краюху сосал неспешно.
   - Анну, подь сюды, - поманил батюшка. - ну поди, поди, погляжу на тебя.
   Малец подумал, подумал да из лопухов вышел. Светлые волосики на концах курчавились, рубашонка едва зад прикрывала, пальчики цепкие, загорелые. Сам батюшка овдовел, не прожив года с молодой женой, взял себе мальчика-сироту жизнь скрашивать, ребятишек любил. Погладил подкидыша по головке, прослезился.
   - чо надо-то ? - спросила старуха, показавшись .
   - слыхал я , сирота живет у тебя, не крещен небось? - в бороду пробасил.
   - живет.
   - вот и пришел я окрестить его как и полагается.
   - ну крести, раз пришел.
   Потоптался на месте сапожищами, подумал.
   - слышь, старая, отдай мальца мне . Я грамоте его обучу, в науку отдам, ежели склонность иметь к ней будет. На что он тебе? Ты сама старая, помрешь не ровен час. Обуза лишняя... А со мной лучше ему будет, все люди живут рядом...
   - На что он тебе сдался?
   - Пригожий такой. Не пропал бы здесь, в лесу-то...
   - а чего ему пропадать?
   - ну смотри, старая, придут тебя мужики гнать, да мальчонка под горячую руку не попал бы.
   - не попадет...
   Долго смотрела на него старуха, потом сказала нехотя:
   - что уж тут... бери, коли охота... Может и впрямь, у тебя человеком станет. Видала я во сне недавно - не простой мальчонка-то, не простой...
   Протянул батюшка руку мальчику, да тот заартачился, заплакал.
   Достал крестик медный , заблестел тот на солнце. Мальчонка руки протянул, засмеялся. Подсадила его бабка попу на закорки да и отправила с Богом.
  
   Нарекли подкидыша Ярославом, Яриком, значит.
   Поначалу бабка частенько в гости наведывалась, то ягод лесных принесет в туесе, то цветочков букетик, то еще что, а потом, как подрос, стал сам к ней через лес бегать.
   Страшно было у бабки в доме, икон и тех не было... Страшно и любопытно, а уж сказки какие она знала - про ведьмаков, про леших, про бесов да чертей - потом мерещились они по кустам да обочинам.
   Батюшка молитвам обучал исправно, бить не бил, голодом не морил, не обижал, да со старшим братом названным жили дружно, но скучно. У бабки - другое дело, страшно, но интересно - то про грибы поганые рассказывать примется, то про бурьян с беленой, то про утопленников ходячих упомянет, то песни разбойничьи срамные петь примется.
   А когда исполнился Ярику 15 годков, сказала как-то вечером, за чаем:
   - Правы были люди, внучек, правы - ведьма я...
   - как так, бабушка?
   - А так, внучек - было мне тогда как тебе годков, когда отдал меня отец мой к колдуну в обучение. Там-то, среди снегов и скал из гранита я и поняла, что за ад есть на свете. Нет там ни пламени, ни зноя, ни жара и запаха серного - лед и снег только.
   - и как же ты, бабушка?
   - поучилась я колдовству его поганому, да ушла... Помер колдун, ученики его и разбежались. Домой дороги мне не было, и пошла по свету, куда глаза глядят. Так и мерила землю-матушку ногами, покуда здесь не осела жизнь доживать, деньки коротать.
   - а где ад-то этот, бабушка?
   - далече, милый, на самом краю земли... Все на север, да на север... А зачем знать-то тебе?
   - да так... - смутился, - интересно...
   - ты смотри у меня! - пригрозила кулаком, - батюшка узнает, худо тебе будет!
  
   Батюшка не узнал. В конце зимы старуха умерла, но оплакать как положено Ярик не успел - поп взбеленился и отказался хоронить ведьму в освященной земле.
   - Да что ты, батюшка, какая ведьма она? Она меня, сироту, призрела, выкормила, не будь ее - я б так и замерз, подкидышем, насмерть...
   - Не учи меня, олух, где ведьму проклятую хоронить! Как собаку пущай зароют ее за оградой и все!
   - Ну, батюшка, не ожидал...
   Полаялись они, словно псы дворовые, да как схватил поп полено и принялся охаживать по спине чадо свое несмышленое, все соседи посмотреть собрались.
   В тот же вечер Ярик, собрав скарб свой немудреный - хлеба каравай в тряпку завернул, - да со двора ушел.
   Уйти-то ушел, да куда только податся сироте горемычному? Дороги-то они только начало имеют, а конца ихнего никто и не видел. А за деревней родной - чисто поле без конца и края, за полем тем - лес дремучий, за лесом ... Да кто видал, что там за лесом делается? Поди лешаки да ведьмы болотные живьем не выпустят...
   И так и сел в раздумьях на перекрестке двух дорог - одна в деревню, к батюшке названному вела, а другая прямиком в лес.
   Кто не слыхал про силу бесовскую, что в нужный день на перекрестки дорог высыпает, да душу грешную в обиход берет? И Ярик слыхал, да сам не верил, нет , говорил батюшка, леших никаких да русалок, все это бесы промышляют. Вот зимой этой пошли девушки гадать на церковную паперть. Только и успели что круг ножом ржавым на земле очертить , да Отче Наш задом наперед прочитать, как нечесть их и сцапала - одну косой удавила, другую всю ночь за волосья по полу тягала, да там и кинула, избитую всю... А крест ее нательный расплавился и в кожу прямиком впечатался, как есть. Вся деревня смотреть ходила, и Ярик ходил - страшные они были обе, глаза повылазили... Бррр!
   А вот еще вспомнилось ему тем вечером на перекрестке двух дорог - когда баба в баню пошла, а банника не улестила, не умаслила, добром не попросила. Ладно бы, просто угорела, с кем не бывает, таких случаев он много припомнить мог. Так, говаривали, обдириха кожу с нее всю как есть сорвала, и на и на печку кинула, а тела ейного так никто и не сыскал - видать, точно, под пол в щели забила... Ой, люто, люто!
   К вечеру, когда солнце сокрылось за деревьями, стало Ярику совсем страшно. Бежать бы назад, покатятся, глядишь, пожалеет батюшка, назад примет, ан нет, ноги совсем отказали, словно пригвоздил кто к сырой земле горемыку. И сидеть бы ему сиднем так до самого утречка, ан нет - шел кто-то тем временем дорогой. Сумерки стали уже, лица-то и не разглядеть, а есть у прохожего человека хвост или копыта - и вовсе не видать.
   Приблизился к Ярику, встал неподалече.
   - Здравствуй, мил человек, отчего сидишь один - одинешенек в неурочный час? Или дома у тебя нет, голову преклонить некуда? Или дорогу потерял, куда путь держать не ведаешь? Или ждешь кого? Друга - недруга?
   Помолчал, пытаясь разглядеть незнакомца, да так ничего и не увидел. Сказал, однако:
   - Из дома ушел, от батюшки. А путь я держу на север, туда, где у моря серого скалы гранитные высятся и колдун в тереме на уступе скальном живет.
   Так много в детстве прошлось ему про колдуна россказней выслушать, и так мало мест повидать, окромя деревни родной, что и рассказать-то прохожему человеку, куда путь держит, было нечего...
   - А то, - говорит, - пойдем со мной!
   - А куда пойдем-то?
   - а туда, недалече тут. - и рукой в сторону леса машет. - недалече...
   - а как звать-то тебя? И кто ты будешь?
   - а звать меня... А вот как любо тебе будет, так и зови.
   - а кто ты таков? -насторожился Ярик .
   - Атаман я, - говорит, - разбойников тутошних. Что, веришь, олух деревенский?
   Ярик задумался. Атамана разбойников он другим представлял - волосатым, до бровей заросшим бородой мужичиной, с топором за поясом, глаза горящие, зубы кривые, что не слово - то рык звериный...
   - да не робей, деревенщина, не боись, я мяса человечьего не ем!
   И было тогда Ярику все равно, с кем и куда скитаться отправится. Поднялся он на ноги и путником следом поплелся.
   Ночь опустилась, когда путники в лес вошли. Мрак непроглядный опустился, звездочек на небе и тех ъ
   не видно, будто ослеп мигом Ярик, и, чтобы с пути не сбиться, уцепился незнакомцу за пояс . А тот шел легко, словно во тьме видел как кошка или птица лесная филин.
   А когда Ярик окончательно с пути сбился и потерял себя в лесу мрачном, человек остановился и сказал:
   - пришли.
   А что пришли? Куда пришли? Мрак и темень, хоть глаз выколи, не видать ничего!
   Заскрипела дверь, треснулся лбом горемыка наш о притолку, а потом и огонь запалился в глуби - был он в избе. Указал незнакомец на лавку под окном, куда Ярик спать и завалился.
  
   Да что за жизнь у меня такая! Да за что муки мне эти терпеть! Да неужто нет в мире этом людей простых , ласковых , к свету тянущихся! Да так и скитаться мне от ведьмы к колдуну, минуя людей добрых, причитал с утра Ярик, сидя на завалинке у стены черной. Хотел батюшка меня к свету Божьему вывести, на путь поставить, вразумить головушку мою буйную, ан нет, не стал я слушать его, неслух поганый!
   А дело было вот как: продрал глаза с утреца , да в свете сереньком, из окна струящемся , разглядел жилище: добрые люди здесь жить никак не могли. Грязь на полу и столе, паутина многолетняя густыми хвостами с потолка свисала, вдоль печи - пучки трав бесовских сушились - их-то Ярик распознал быстро, недаром бабка научила. В горшках да кринках на полке - пакость сушеная лежит, жабьи головы да ящерки мелкие. Плюнул, не полез дальше смотреть. Печь давненько не топлена, сыро, словно и не жил никто в доме том давно, чугуны грязные в углу свалены, ухватом придавлены, чтобы не расползались дальше, в бадье для воды кошка котят народила, копошились они там и пищали тихонько.
   Вышел на воздух, пробрало холодком утренним. Снег еще не сошел, лежал сугробами стылыми , а вокруг, куда глаза хватает - лес поганый: елки да осины серые, лишайником обвитые. В глуши такой только зверье дикое обитает, а хозяина избы не видно.
   Поскреб в голове, пошел вокруг дрова искать - нашел. Нарубленные поленья березовые под елью свалены, тут же и топор приткнут. А вокруг избы - и где это только глазоньки раньше были - колья воткнуты, а на них черепа человечьи насажены!
   Вот после этой находки так и сел на завалинку, горевать принялся.
   Сидел, однако, недолго, холодом пробрало. Подобрал поленьев охапку, печь затопил, за водой под горку наведался - там ручеек вытекал из-под камня замшелого. Студеная водица в брюхе пустом заворочалась, заурчала. Эх, а в избушке хоть шаром покати, ни крошки съедобного не наблюдалось!
   Помело у стены стояло, принялся паутину с потолка да стен сметать, потом избу подмел, половики пыльные выбил, горшки заплесневелые собрал, на улицу выволок да и сел на пороге песком чистить.
   А хозяин все не возвращался.
   Вечерело, когда внезапно поднялся ветер. Пронесся по вершинам елей, застонали, зашумели елки, закряхтели. Застучало где-то над головой, загрохотало, аж вздрогнул Ярик, подскочил на ноги и онемел: на крыше дерновой стояла ступа черная, трухлявая, а в ступе - баба сидела, страшная, не приведи Господь! Серые патлы по ветру развеялись, нос крючком свисал над губищами синими, лохмотья ветхие едва тело старческое прикрывали... В одной ручище - метла поганая, в другой - нога человечья высохшая!
   Рука так и потянулась совершить знамение крестное, однако, не дошла , рыкнула баба:
   - ну, кто таков?
   И от рыка ее елки снова закачались, застонали.
   Поклонился ей Ярик в пояс, сказал:
   - Здравствуй, Яга Яговна! Так ли гостей в доме своем встречают?
   - иш, гость какой взялся! Кышь, кышь, пошел прочь! - замахала помелом, и он дверь отворил, в избу вошел. Не успел обернутся - а баба - то вот она - в избе уже. Никак, правду люди говорят, через трубу влетела?
   - Позволь мне, Яга Яговна, в доме твоем на житье остаться. По хозяйству чем надо помогу, дров нарублю, по воду схожу, а ты меня науке своей волшебной обучишь - как варева колдовские варить, как порчу на человека недоброго навести, как дождь вызвать или засуху, как - голос дрогнул - покойника оживить!
   Забранилась баба, заругалась, метлой замахала, и пошла посуда на полках в пляс, запрыгала, застучала, тараканы так и прыснули по стенам. Ярик не дрогнул. Бабушка его чудес творить не умела, однако, житье у ней в доме сделало его посмелее прочих.
   Угомонилась, а потом сказала как бы нехотя :
   - оставайся, коли так... Только потом не плачь!
   И он остался у Яги.
  
   Дни потянулись серые, мрачные. Утром будила Яга его засветло , да по воду гнала босого. Потом полы мыл, печь топил, мышей гонял, лавки скоблил да стол. Кормила плохо - репой пареной да хлебом черствым. И откуда только брала, ведь не стряпал никто?
   Однако, как-то удалось подсмотреть - колдовала Яговна. Над чугуном пустым пошептала - глядь, а в нем репа дымится. Из туеса мышей вытряхнула, горсть крошек кинула - и вот полон он краюшек несвежих. А сама не ела, ни разу не видел он, чтобы Яга пищу человечью отведала. Ни разу.
   Взбеленился он однажды - работает как вол, есть не дают, наукам не учат! А зачем, спрашивается, каженный день полы заново скрести, если бабка слова заветные пошепчет над ними - и чистые они.
   Но бабка только рыкнула на него, и снова скребок за свое принялся.
   Сама улетала с утра, надавав ему работы на день, возвращалась на вечерней зорьке, довольная, сопли под носом подтирала, да на солнышко греться садилась.
   - Слышь, бабушка, истопить баньку бы.
   - где ж я баньку-то тебе возьму, мил человек?
   - да клопы заели, бабушка!
   - где клопы-то, милый? Это, что ли? Да не клопы это, а так, клопики. - захихикала. -ладно, ладно тебе - будет банька . Собирайся.
   А что ему собираться? Веник березовый подмышку сунул - вот и весь сбор.
   - туда поди, - говорит, - там и банька тебе будет. Старая банька, истопили ее до второго пару.
   Помялся, потоптался на месте, но пошел. А кто в баню по ночам ходит? Известное дело, только нечисть в бане обитает в такое время! Он парится примется, а старуха дверь снаружи подопрет, да баньку -то и подожжет!
   Тьфу ты, дурь какая в голову лезет!
   Банька стояла там, где и обещано было . Наклонился низко, чтобы шишку на голову не набить, дверь отворил. В сенях старичок - невеличек сидел, сам гол, только листьями березовыми прикрыт.
   Поклонился ему Ярик низко, поприветствовал банника.
   - Здравствуй, мил человек, заходи, гостем будешь!
  
   Так миновало года два или три, Ярик и не помнил уже. Работу по дому они со старухой поделили - она слова волшебные говорит, да чисто само по себе становится, а он стряпает. Наловчился зайцев силками ловить, репу посадил на опушке, старуха ему мешок пшена отборного отсыпала. Сама, однако, не ела. Как-то померещилось ему спросонья, будто Яга в котле руки человечьи варит, да варево свое прихлебывает, да радуется, а потом решил - нет, померещилось... Хотя стал он с тех пор за старухой приглядывать, во все дела ее нос совать, под руку заглядывать да спрашивать не вовремя - так и научился кое-чему.
   Взяла она его как-то с собой в деревню, порчу, говорит, наложить на человека просили, пущай поучится. Ну порчу так порчу, отчего бы и не наложить?..
   Пришли в дом один, там их баба встретила. Простоволосая, босая, в рубахе неподпоясанной - видно, Яга так велела. Вошли чинно, пока Яга заклинания свои шептала над мисками да плошками, он, как и положено, стоял в уголке смирно, молчал, в носу перстом не копал, глазами по углам не шнырял, руками чужого не трогал. Только раз голос подал, когда ведьма свое напутала - вместо жабьих потрохов собачьи мозги схватила.
   Дело сделали, баба отсчитала гостям монеты, Ярик собрал горшки да склянки в мешок, да на двор вышел.
   - а теперь-то что будет? - Спросил.
   - поглядеть хочешь?
   - да любопытно мне.
   - ну, коли любопытно, идем, поглядим... - ухмыльнулась ведьма гнилыми зубами.
   Прошли два двора, свернула на третий, а там - гам, шум, беготня, ровно на пожаре. Ярик заробел, шею вытянул, выглядывает что-то. Не видать. Плечи раздвинул, протиснулся вперед.
   Человеческое тело - это он понял спустя некоторое время. Человеческое тело гнула немыслимая судорога, отчего рубаха трещала, а порты давно сползли, оголив волосатый зад. Изредка, когда судорога успокаивалась, несчастного начинало рвать черными жабами, которые с утробным урчаньем прыгали столпившимся под ноги. И тогда в толпе поднимался визг и суета, а кто-то из мужиков бил жаб вилами, да те не давались...
   Посмотрел Ярик на то дело, плюнул, в сторонку отошел.
   - неужто ты это, Яга Яговна, такое с ним сотворила?
   - Мы, милок, мы на пару. - осклабилась ведьма.
   Ярика перекосило. Сорвал шапку с головы, на земь бросил, выругался по-матерному, отчего старуха зашлась в хохоте развеселом.
   - порча на смерть была, денек - другой помучается, да скопытится! Ах-ха-ха-ха!!! Ох-хо-хо-хо!!!
   И завыло, запричитало в небе, ясен месяц тучей заволокло, часты звездочки погасли ...
   Схватился за голову Ярик и бросился бежать дороги не разбирая. Так до самой реки несся, а там упал на траву как подкошенный.
   Лежал, вдыхая запахи земли и травы, думал думу тяжкую...
  
   Пришло время, мужик тот помер на Русачьей неделе как раз. Вскоре и похоронили его как полагается. И в ту же ночь Яга велела Ярику лопату взять да на кладбище с ней отправится за мертвым телом.
   Взял он лопату на плечо, а ведьма следом в ступе своей полетела.
   Идти вдоль реки надо было , а там и кладбище недалече. Тихо-тихо в воздухе летнем, луна яркая, жирная как масляная голова.
   Чу, шепчет кто-то рядом. Оглянулся - никого. Тут и в другое ухо позвали, хвать - пусто. Русалки балуют.
   Стать русалкой просто - кто из девиц пойдет топится от неразделенной любви, как раз в русалки и подается. Или ребенок чей умрет некрещеным, или затянут купальщицу излишне смелую на дно девки - русалки, защекочут до смерти, волосами своими опутают, водорослями обвяжут, сомкнется темень ледяная над головой и потухнет мир Господний.
   А на этой неделе как раз выходят русалии на берег и баловать принимаются - рассядутся на ветки деревьев и волосья свои зеленые гребнями чешут, да песни поют тягучие, медленные... А то какая посмелее оборотится девицей красной и к людям выходит. Только и распознаешь ее что по следам мокрым на земле.
   Вот оно, кладбище деревенское, вот и могилка свежая, близехонько , у самой ограды. Огляделся Ярик по сторонам, не видит ли кто, поплевал на ладони и лопатой землю копнул.
   Могилу разворотил, гроб на поверхность появился. Поддел лопатой крышку, в сторону откинул. Посветил вовнутрь. Покойник лежал как и полагается, смирно, лицо синее, страшное... Мерзко и гадко было Ярику в тот момент, но отступать назад поздно - связался с Ягой, сживет ведь со свету его за непослушание... Ой-ой, страшно..
   Выволок он мертвое тело, в мешок засунул, на плечо взвалил да назад понес, в лес...
   Повстречались ему по дороге двое... Он, Ярик, руки в земле по плечи, рубаха грязная, ноги по колено черные, на плече - мешок раздутый. Мужики рукава закатывают, топоры навостряют, не вырваться, не убежать ему...
   - ведьмак это . - сказал один другому. - не трожь его, иначе порчу наведет, помрешь как тот...
   - а что в мешке-то?
   - проходите, люди добрые, проходите -сказал мрачно Ярик. - не вашего ума дело...
   И прошли они мимо, и только в след ему посмотрели, плюнули, да перекрестились.
   И понял тогда Ярик, какая страшная сила дана ему - власть над жизнью и смертью человеческой...
   Покойника Яга велела в избу несть, да прямо на стол обеденный вместе с мешком и свалить.
   - Оживлять будем. Сам все делать станешь, я только смотреть встану недалече... Посмотрим, чему научился ты у меня...
   А чему научился-то? Понахватался немного там и тут, подглядел где, подслушал что. Наука ведьмовская не проста, не сложна, но ко всему охоту и терпенье иметь надобно.
   Руки тряслись поначалу, голова от смрада кружилась, потом ничего, пообвыкся, осмелел. И слова заговоренные вспомнились, и зелье бесовское сварилось, кое видал он раз, заглянув через плечо ведьме. Влил в глотку мертвому, ладонь на глаза положил и зашептал заклинание на жизнь после смерти.
   Страшное это дело - тело мертвое оживлять... Ибо тело восстанет, воскреснет, а души-то в нем не будет. Душа-то - она далече, 40 дней после смерти по миру летает, а потом и отправляется куда положено на вечный упокой - в светлые чертоги Господни , ждать Суда Страшного... И как телу
   будет блуждать в мире Явьем - никому то не ведомо...
   И к последним словам колдовским, с последними каплями крови человечьей, которой окропил он покойного, тело мертвое вздрогнуло, зашевелилось, завозилось... Еле светила лучина в избе, во мраке едва видел Ярик Ягу, и только черная туша на столе пошла судорогами. Завыл песий голос за порогом, подхватили бесовские глотки этот вой, торжествующий, грозный, холодящий кожу - УУУУУУУУУУУ! Но не страшно было Ярику в этот миг. То был час торжества его, триумфа, власть его над мертвым в руках его была, смерть попрал он руками своими!
   Страшную смерть принял мужик, но и после смерти не было ему покоя! Разверзлись очи пустые, на свет глянули, рука костлявая к огню потянулась. Опалила пальцы, отдернулась.
   - поднимись! - приказал Ярик.
   Умрун спустил ноги со стола, тело поднял свое, голова долго еще болталась туда - сюда, словно пытаясь найти точку опоры. Придержал тот ее руками, на ноги поднялся, покачивая. Встал .
   В ту ночь Ярик уже не спал. Радость от происшедшего не давала покоя, хотелось ходить на руках и плясать вприсядку на выскобленном полу избы Яговской...
  
   Умрун оказался глупым. Приказываешь ему - дров наруби! И пока топора в руки не дашь - будет палкой какой по полену лупить, или руками пустыми в воздухе махать. По воду пойдет - так или с дороги собьется, или, вместо ключа из болота начерпает вместе с лягухами. Ходить за ним приходилось как за малым дитем, то покажи, другое, да повтори 10 раз - с первого то разу ему и не запомнить. На кошку наступил, орала, сердешная, так, что весь лес переполошила, а он стоит пень пнем, не поймет что к чему. И стоит -то куда поставишь - день стоит, два стоит, есть не просит, только глазами пустыми, проваленными хлопает.
   Надоел всем - слов нет. Поставил Ярик его в сарай да дверь запер.
   Яга с тех пор переменилась - бранится перестала, с утреца усаживала его за науку. Книг-то она не держала, все на память знала, а ему перо гусиное дала, да пергаментов мешок - сиди, говорит, пиши, что говорить стану. "Молод ты еще да глуп, дурь еще из головы не вышла еще, неча на память свою полагаться," сказала. Много ему из колдовской науки рассказывала, многое из медицинской - какое тело из чего состоит, к чему какая жилка привязана, да откуда что тянется. Будешь плохой колдун - станешь лекарем, говорила. Людей убивать, да болезни врачевать - все из одного источника знания черпать...
  
   Недолго это продолжалось - к концу лета ведьма выставила его за порог со словами "учить тебя больше нечему". Да он и сам бы ушел. Намедни пошел в ледник за кваском холодным, глядь - а там туша человечья освежеванная... Плюнул. Хотел было крестом себя осенить - да рука не поднялась... Все-таки ест Яга мертвечину, видно, не померещилось ему тогда. Да и умрун сгинул из сарая как-то не вовремя...
   Пошел через лес, на плече - мешок пергаментов исписанных, на ногах - лапти свежие, за поясом топор - не гоже ему от мужиков отличатся. Вот осядет где, дом срубит, там и поглядим, как жить-то дальше будем.
   К вечеру понял - с дороги сбился, никак Яга морок навела. Темень сгущалась, дождик покрапал, да затих, под елями совсем непроглядно стало. Это ж надо, куда забрел - чаща вокруг непролазная, черная. Звериным духом тяжелым тянет. Сгинет здесь как пить дать...
   Захлюпало под ногами, зачавкала влагой трясина, зашевелилась, родимая. Болото подо мхом ходило, хлюпало. Шаг, другой - и нога в трясину попала, и потянуло его вниз, будто камни тяжелые к лаптям привязаны.
   - Матушка Пресвятая Богородица, - зашептал было, да осекся - не придет к нему заступница, не пособит, бросит подыхать как собаку паршивую, туда ему и дорога!
   Зашелестело, зашуршало по земле, захохотал кто-то низенько, пискляво, а потом глядь - тень мелькнула , другая за ней. Бесы мелкие по болоту шныряли, едва копытами земли касаясь, смеялись, корчили рожи, повизгивая поросячьими рыльцами. Прыг на макушку самую, в волосья вцепился и давай драть! А жижа зловонная уже в рот набилась, в нос затекает, слова колдовские заветные из головы-то повыветрились, кроме " сгинь, нечистый" нече на ум-то и не идет!
   Страшно стало Ярику, страшно так, как никогда в жизни не было! И не то страшно, что помрет, а то - что бесы одолели, а вступится -то за грешника некому!
   Копытами глаза ковыряют, волосья клочьями летят, руками бьет он по жиже болотной, так бесы проклятые грызут руки поедом!
   - Господи Иисусе! - исторгла глотка вопль , - сыне Божий, помилуй мя, грешного!
   Слышал ли, Боженька, или березка сама подвернулась вовремя, уцепился Ярик руками за нее, да тело-то свое из трясины и вытащил. Бесов стряхнул, глаза продрал... Тьма вокруг непроглядная, хмурая, глухая. Руки трясутся как тогда, с умруном, но ниче, сладил с лаптями, переобул - правый с левым местами переменил, лешего на помощь звать, пускай дорогу покажет.
   А дальше - толи пригрезилось ему что, толи и в правду Никола - заступник посохом своим бесов разогнал, а потом перстом ему в лоб дал - " не гоже тебе, говорит, поповский сын, с бесами-то якшаться! Иди к отцу , пади в ноги, моли прощения, блудный ты сын!"
   Так и сидел на кочке болотной до самого рассвета, зубами от холода стучал.
  
   Вот засерело небо, засветлело, погасли звездочки, Ярик-то по следам своим из трясины и вышел. На месте попрыгал, согреться. Наскреб мха сухого, бересты надрал , да словом Яговским огонь-то и запалил. Отмыл рожу в луже, волосья пригладил. Пообсох маленько, да тут в брюхе заскребло с голоду. Огляделся вокруг - авось, ягода болотная созрела; есть маленько, да и та мелкая, зеленая, в рот не взять. А по кочкам там и тут грибы поганые пристроились, сидят, шляпками поблескивают, словно глазенки махонькие таращат. Ну уж, чему-чему, а соорудить похлебку какую из травы да мха он у Яги научился, не то совсем бы с голоду ноги протянул.
   Надергал травы горстями, в шапку кинул, пошептал над ней, поплевал через плечо, вот и запах словно от варева пошел. Вкусно или нет - не понятно, съел что было, прямо руками и доставал, словно зверь лесной, не человек вовсе... Противно Ярику стало от себя самого... эх, батюшка, видел бы ты, в кого чадушко твое превратилось ... Мало, видать, уму - разуму учил мало розгу об спину обламывал...
   Но сидеть долго без дела Ярик не привык, надобно дальше идти. Когда идешь - тоска-то не так гложет, не до того...
   Солнце высоко поднялось, припекало помаленьку, ели расступились, тропка звериная показалась - пошел по ней. Вывела тропка та его к реке, вниз да вниз все, а там ноги привели его к избушке знакомой на опушке леса - к той самой, к которой в корзине его люди подбросили .
   Отварил Ярик дверь, вошел вовнутрь. Ничего не изменилось с тех пор, как бабушка померла. На месте все, и кринка на столе стоит с молоком свежим, словно только что отошла она по делам своим.
   Так и остался он и избушке той жить. Знахарем заделался - то скотину захворавшую его полечить зовут, то дитя сохнет на глазах у матери, то девка - молодка придет гадать на будущее - идти ли не идти замуж...
  
   Дурная голова ногам покоя не дает, не даром в народе говорят. Вот и Ярику на давала.
   Зима прошла, а тоска по бабке как грызла его поедом, так и не отпускала. Вот собрался Ярик раз поутру могилу ее проведать. Снег-то сошел, мужики пахать и сеять понемногу принимались, скотину на луга выгоняли. Кое-где и травка пробивалась, цветики мелкие желтенькие сердце радовали - а ведь казалось порой, что конца и края зиме снежной, морозной не будет.
   Запряг коня , сел и поехал до кладбища. А там в сторону свернул и маленько вверх поднялся на горку, где бабку-то его и закопали как ведьму нечистую.
   Слез с коня, присел у могилки на камень - даже креста батюшка поставить на ней не позволил, добрый человек березку воткнул, вот та и прижилась. Посидел, погрустил, потом копнул землицы сырой и грудь свою растер, авось, поменьше станет тоска, угомонится, уляжется...
   - эх, бабушка, по что ты разум мой смутила, почему не во Христе растила, как положено, а ведовской науке обучила... И батюшка тут уж поделать ниче не сумел...
   Назад ехал вдоль кладбища, отчего-то голову в его сторону повернул и померещились ему огоньки малые меж могилок блуждали. Коня остановил, глаза протер - неужто покойники шарятся? Смотрит - огоньки ближе все, ближе, и сгрудились у ограды кладбищенской, мерцают, словно подмигивают.
   Никак клад закопан?
   Заржал конь, головой замотал и Ярик дальше поехал, домой.
   Ночью не спалось. Возился на лавке, потом сел, лучину запалил и аж обмер весь: бабка, жива и здоровехонька, стояла в изголовье и смотрела на него из-под белого смертного плата.
   - Ты ли это, бабушка? - прошептал.
   -Я , внучек, я милинькай... По делу я пришла к тебе. Когда померла я - ты мал еще был и в разум не вошел, а нонче самый раз. Знание пришла я передать тебе, да упокоюсь с миром.
   - Какое знание, бабушка?
   - Колдовское, внучек. То самое, которое я от колдуна средь серых ледяных глыб получила. Разбежались все ученики его, а мне-то идти некуда было. Вот мне Знание-то он и передал. Слушай меня внимааательно...
  
   Колдуном стать не просто. Мало Знание от другого колдуна получить, еще надо от Бога отречься, крест свой нательный снять, да от отца с матушкой отвернуться - позабыть... Тогда только в полную силу и войдешь.
   Отца с матерью Ярик и не знал никогда, видать, мать беспутная прокляла его еще в утробе, раз к колдовской науке он склонность имеет. Крест свой, батюшкой данный, снял да в речку и кинул, как положено. Икон бабка в доме не держала, оставалось только на паперть церковную придти, да там и сотворить проклятье - мол, отрекаюсь от Бога, повинуюсь Диаволу. Аминь на том.
   На паперть в полночь глухую пошел, чтобы ненароком кто его не приметил. Встал к алтарю задом, да все, как и полагается, сказал. А назад когда пошел - человека увидел. Видно с посиделок домой брел. Темно, лица-то не видать, но словно пелена какая спала с глаз Ярика , и зрение ему открылось кошачье , узнал: брат его названный шел Степан.
   Много чего нового и чудного узнал Ярик в обмен на свою бессмертную душу: стал понимать голоса зверей и птиц, слышать то, что человечьему уху неподвластно, видеть то, что глаз человечий не видит, в душу иному человеку заглянуть мог, да такое там рассмотреть, что самому страшно становилось.
   Ходил он тем летом на базар, продавал обереги от сглаза, а больше смотрел и слушал: кто обманом товар залежалый сбыть хотел, кто кобылу хромую продавал, а кто деньгой поддельной расплатится хотел, слушал, да на ус мотал.
   Поднялась раз склока - один мужик у другого украл веревку. Крики стоят, гам, рубахи трещат, того и гляди - скоро лбами столкнутся. А вор - вот он, стоит неподалеку, кричит громче прочих, а веревка-то сквозь порты видна, неужто никто, кроме него и не видит?
   Раздвинул Ярик плечи и рявкнул басом:
   - Цыть, разошлись словно бабы! А ну, что случилось, рассказывайте!
   И пока один другого обвинял в краже, Ярик сграбастал вора за шиворот и велел порты спустить при всем честном народе.
   - не-то, - говорит, чирей и тебя на заду нонче вскочит!
   Тот для вида поломался, не без того, а потом порты-то и спустил, веревка и выпала. Народ хохочет, в ладоши хлопает, веселится, а ему, Ярику, приятно - вот она, сила-то какая!
   Потом объявилась в деревне их кликуша одна, придет, бывало, к церкви, подождет, когда народ службу отстоит, да домой пойдет, падает на земь, пену пускает, корчится в пылищи, глаза закатывает. Бабы сердобольные ей денежку суют, жалеют...
   Приметил как-то Ярик, что зенки-то она свои приоткроет, да стрельнет ими, где, значится, народу по-больше, да у кого лица по-жальче, да предложил для вразумления и исправления высечь ее розгами прямо на паперти церковной, розги, дескать, не простые, заговоренные.
   Ну мужики тоже не лыком шиты, согласились, розог свежих нарезали, да бабу-то и высекли. Всю падучую ее как рукой сняло! А на другой день уже и в деревне ихней не было! Вот она, сила заговора-то какова!
   Потом еще случай был - свадьбу в деревне играли. И он пошел поглядеть на молодых, счастья пожелать им. Но какой-то человек не пустил - колдун на свадьбе - к несчастью, порчу навести может, лошадей напугать, и, вообще, шел бы ты с Богом, мил человек...
   Ярик плечами пожал и ушел. Нельзя так нельзя... Однакож когда тем летом засуха случилась и урожай грозил сгореть на корню, пришли к нему из деревни с поклоном: прости, батюшка, чем не угодили, прими подарки, да пошли дождь нам... Поп - то не смог, и молебен отстоял, и в колокола бил - все без толку, на тебя последняя надежда...
   Подарки Ярик принял, не обижать же людей, с дождем пособить обещал. Принесли ему горшки и холсты беленые, он их на стол поклал, а ночью вдове отнес тайно, да под окно сложил - пущай думает, что это в ответ на мольбы ее.
   В час полуночный опять пошел на кладбище - сотворить заклинание на вызывание дождя. По пути свернул шею черной кошке, да зарыл ее на перекрестке дорог.
   С утра бабы понесли иконы купать в реке , мальчишку ловили жаб и давили их голыми пятками, вот , видимо и перестарались - к обеду хляби небесные разверзлись и потоки дождя на землю хлынули. Через три дня снова на поклон к нему пришли - пора бы и прекратить дождь, как бы урожай не побил... Батюшка, говорят, сильно гневался - не дождались милость Божьей, пошли на поклон к Антихристу, жди теперь беды!
   Вышел Ярик на крыльцо, вдохнул полной грудью сырой воздух, задумался. Давненько попа не видал, как со двора ушел, уж 5 лет минуло. Как-никак, взрастил он сироту горемычного, жалел как мог, обучил чему сам знал. Надо б и честь знать.
   А дождь ... Что дождь? Дождь сам к утру утихнет, разве не видать никому?..
   Поп встретил его холодно, будто чужого. За стол посадил под иконами, хлебом - солью потчевал, о делах выспрашивал, а сам и виду не подал, что сироту узнал. Да и Ярик сам новостям рад был - старший брат женился, детки у него народились - сынок старшенький и две девки - двойняшки. В гости к попу частенько захаживают, гостинцы приносят...
   Тоскливо стало Ярику тогда - не будет у него семьи своей никогда, кто ж дочь свою отдаст за колдуна деревенского? Разве сирота какая бесприютная в невесты сгодится, а так век бобылем коротать придется, отшельником, от людей далече, от Бога и тому подавно...
   А поп тут и сироту подходящую припомнил - живет в доме кузнеца Ивана Игнатьева. Подобрал он ее как раз 5 лет назад в лесу, видно, кормить стало нечем, вот и отвели девку волкам на съедение в лес в самые Крещенские морозы. Мала она была тогда, худа и щупла, что щепка, а сейчас расцвела что маков цвет, красавица!
   - Нет, -говорит, - не женюсь, куда мне! Сам не знаю, жив ли завтра буду, а тут еще жена...
   - ну и правильно, не женись, нече девке жизнь ломать! Авось, и не хуже тебя сыщутся, возьмут бесприданницу замуж!
   Ну что жена! Коли сильно приспичит, на то есть бабы гулящие...
   Потом увидал он - таки сироту - Феклушку. А как увидал - запал на нее всем сердцем. Сама лицом бела, коса да пояса черная, глазищи огромные, в пол-лица. Прошла мимо с девками в поле, аж жаром его обдало, лицо запылало, зардело, слова все из головы выветрились. Так и стоял как бычок молодой, глядя в след...
   Несколько раз еще видал ее , гостинцы приносил - да не брала она, отказывалась. Сам ночь под ее окнами просидел, не спалось дома, не лежалось на лавке - а по утру она на него и не взглянула, мимо прошла.
   Потом узнал - есть у нее друг милый, осенью свадьбу планируют, оттого она ни на кого больше и не смотрит.
   Взбеленился Ярик, побил горшки об стену, искрошил ухват о печь, кошку ногой пнул - не бывать тому! Не для того он у Ягищи поганой науку ведовскую постигал, не затем бабушка ему Знание передала, чтобы не смог он девку приворожить! Его будет и баста!
   Яблоки еще не созрели, кислые висели, язык вязали, косточки в них меленькие, беленькие лежали. Однако, не беда - корзину зеленцов нарвал, слова над ними пошептал, в печь сунул, к утру дошли, родимые - налились алым цветом. Пол - корзины сам схрумкал, пока думал. Придумал. Выбрал самое раскрасивое, и заговорил его , да с запасом, чтобы одного молодца отбить, а другого приворожить намертво - вот как зол был!
   Сунул яблоко за пазуху и верхом поехал на реку, где девки белье полоскали и песни пели. При его появлении девушки притихли, заулыбались, глазками застреляли - жених-то видный! Сам не богат, говорят, ведовством промышляет, но высок, красив, силушкой молодецкой налился, кудри русые, пригожие, борода кольцами завивается - красив! И только она даже и не взглянула, как полоскала холстину в реке, так и дальше продолжила.
   Спешился, к девицам подошел, яблочками угостил. Удивились, откуда красота такая , да не грешно ли до Спаса яблоками лакомится? Не удержались, отведали.
   К Феклушке подошел, поклонился и самое красивое яблочко из-за пазухи достал - угостил.
   - Скушай, девица, не простое яблочко, красота твоя от него еще пуще расцветет, щеки зардеют, стан тонким и гибким останется. Скушай, милая, да помни доброту мою!
   И откуда только слова такие нашел, раньше только мычать при ней мог, видно-то злоба его разговорила, раззадорила. Взяла девица яблочко, надкусила, поблагодарила с поклоном.
  
   Через день пришел он ее проведать, да в дом не пустили. Прогнали как пса, мужики лаяли словами матерными, бабу причитали и плакали - порчу на девку навели! Слегла вчерась с лихорадкой, ломает ее, милую, вся кровать от пота кровавого промокла...
   Стоял Ярик как оплеванный - не было с ним такого еще! Видно, не рассчитал силу свою, приворот-то сделал, а отворота от жениха не было! Привороженный - тот сохнет от любви тихо, гложет она его, сосет изнутри, и здоров он лишь рядом с предметом своей страсти. А порча - она бьет и ломает так, что света белого не взвидешь!
   Вышла из дома мачеха Феклушки, плачет, сердешная, слезы фартуком вытирает.
   - помирает девка, испортили невесту, со злобы и зависти со свету сжили! Красивая она у нас была, ласковая и прилежная...
   - пусти, мать, в дом, я , может, пособлю чем... - сказал.
   - Уходи, уходи прочь, изверг! Ты, небось, и наколдовал на нее, навел порчу на девку, из-за тебя помирает она смертью лютою! - как взвыла, что мужики из дома выскочили с вилами да топорами в руках.
   - он это, он, небось, порчу навел! - голосили бабы. - колдун он, лиходей, с нечистой силой якшается! Волочился за ней, все видели!
   И полетели в Ярика лепехи коровьи, за ними и камни с земли, а когда он поворотился и из деревни пошел, мальчишки следом бежали, песни похабные кричали, рожи корчили да зады голые показывали - смеялись...
  
   Зажил Ярик с тех пор один-одинешенек. Прознали люди, что не знахарь он никакой, а колдун, колдун глупый, молодой, оттого и творящий безобразия, по незнанию...
   Дорогу к нему позабыли, ладно, избу спалить не пришли, и на том спасибо, а, может, и приходили, кто их знает, да бабкино ведовство снова в болото людей завело...
   И принялся он тогда на зверях лесных силушку свою опробовать, зелья бесовские варить, притирки да припарки готовить, да волков с зайцами потчевать...
   Так еще три зимы миновало. Прожил он из отшельником, как зверь лесной, людей и не видел с тех пор, бородищей зарос, заматерел.
   Понабрался Ярик опыту, поднаторел в ведовской науке, пришло время от зверья лесного к людям воротится.
   Позвали его как-то бабы в деревеньку неподалеку, стал там камень из земли расти. Рос быстро, года за три весь наружу и вышел. Обошли его тогда со всех сторон и поразились - то было идолище поганое о 4 лицах! Сработан грубо, из камня топорами вытесан, волосья до зада висят, усы с бородой длинные, окладистые.
   Так и стоял он на меже, покуда в деревне мор на скотину не напал. Тогда-то мужики и собрались, болвана каменного с горки скатили, да в речку и кинули.
   Но только хуже стало - скотина мрет, скоро ни одного двора не осталось, но котором овечки бы блеяли, коровки мычали, кто не пал, тот болен слег.
   Отвели Ярика к речке, показали идолище; раньше на том месте бабы белье полоскали, теперь не ходят, боятся. Так и лежал он серым камнем, наполовину в песке увязнув, наполовину в камышах. Ярик походил кругом, поскреб в бороде, потом попросил баб пособить, вместе они его из реки выволокли и на попа поставили.
   - Велес это, коровий бог, - сказал. Видно в прок пошла наука Яговская! - Крови ему надобно испить, жажда гнетет ... Ежели где телочка осталась здоровая, ее зарезать придется, и кровью той напоить идолище, глядишь, и смилуется над вами, неразумными!
   Делать нечего, телочку сысыскали, зарезали. Болвана на место вернули, рожу его поганую кровью щедро вымазали, в ножки кланялись да прощения просили. Так и стоял он еще сколько-то, покуда мухи его не облепили всего. Но никак помогло - мор прекратился, жизнь опять в свою колею вернулась ...
   Нет, любить Ярика больше не стали, в след, правда, не плевали, шиши не складывали, в лицо не тыкали. Зауважали. Как грозу, как стихию, как ветер ураганный - любить его не любишь, а считаться приходится - страшно...
  
   За советом приходили, вот позвали его как-то червей из коровы выгонять, изъели ее, бедную, до костей почитай. Делов он таких раньше не делал, не знал, но на разум все само пришло, припомнилось: травка особая требовалась, мордвинником называлась. Пошел он в поле спозаранку, на рассвете самом, да на карачках чуть не до полудня ползал, искал ее, проклятущую. Нашел, привязал за головку к колышку, который в землю воткнул, чтобы травка-то накренилась, потом пошептал: "распрямится тебе только тогда, когда черви из зада коровы Степана Заворотнюкова выйдут. Аминь."
   И пошел себе домой. Через три дня наведывался к Степану, осведомился: черви-то как, того, вышли?
   - Вышли, - сказывал тот, - жрать, видно, в нутрях ейных совсем нечего стало, оттого наружу и полезли.
   - Все вышли-то?
   - да кто их считал-то, все -не все... Скока было, те и вышли.
   - ну, с Божьей помощью... - осекся Ярик. - червей-то куда дел?
   - в яму поганую кинул. Надобно тебе для зелей твоих - сам и полезай. - хмыкнул недобро.
   На червей смотреть не пошел, в поле вернулся, травку мордвинник нашел, высвободил, поблагодарил, в пояс поклонился.
  
   Вот ехал он как-то по дороге через лес, сперва полем ехал, где мужики без портов коноплю сеяли, загляделся на них, оттого и отвлекся. Напали на него тогда разбойники. Казалось бы, ну что с него взять? Лошаденка, да сума через плечо. Ан нет, напали. Выскочили из кустов придорожных несколько мужиков, все с топорами и кольями, глазищи голодные, алчные, сами рвань рванью...
   Ярик и испугаться не успел - только пальцами щелкнул да Слово молвил - и оторопь на врагов его нашла. Встали они как в землю вкопанные, шевельнутся не могут, дышат через два раза на третий. Походил он вокруг, полюбовался, а потом одному велел очнутся.
   - кто за люди? - спросил, сурово хмуря брови.
   - прости, батюшка, -бухнулся тот на колени, - прости, родимый, бес попутал! Возьми че хошь - не губи жизнь мою!
   Поглядел на него Ярик, призадумался, а тот, видать, по своему растолковал его молчание, завыл пуще прежнего - смилуйся да прости. А потом богатства сулить стал, злато да самоцветы, что в избушке лесной разбойничьей под полом закопаны. На всю жизнь безбедную хватит!
   - а ежели врешь? Ежели там земляки твои меня поджидают? Я голову в дверь, а они меня топором по темечку?
   Мужик снова молил его, лапти целовал, говорил, что только он один сотоварищи и есть, а больше никого нет и не будет.
   Поверил Ярик или решил силушку свою испытать - нам того не ведомо. Но велел разбойнику вперед идти, а сам за ним следом на лошаденке своей потрюхал.
   Долго ли шли они, коротко ли дорогой незнакомой через лесок, дошли, однако, до избушки: крыша мхом поросла, стены наполовину в землю вросли, дверь на одной петле болтается... Собака на веревке привязана, брехнула на чужака, да хвост поджала, спряталась. Тишь кругом, ни звука больше...
   - иди первый, - приказал Ярик.
   Разбойник в сени вошел, оглянулся воровато на попутчика и ухмыльнулся в бороду.
   Ярик голову наклонил, в двери вошел. Пол земляной, утоптанный, лавка под окошком слепеньким, стол липкий, кривоногий, печь черная от времени, в печи горшок с кашею, вонь от нее идет не малая... Побрезговал к стене прикоснутся, встал посередке, подбоченился.
   - где клад-то? - спросил.
   Разбойник ногой по полу постучал.
   - а прям здесь и копай...
   Сам в глаза заглянул, да в сторону отпрянул, будто ожидал чего.
   Ярик шагнул вперед, посмотрел под ноги и словно земля разверзлась пред ним, увидел он в глуби ее кованный сундук со ржавым замком спереди. И заговор - а заговорен клад тот был колдуном старым, замшелым как стены избенки, сильным, не чета Ярику, на 40 голов молодецких заговорен! И пока 40 молодцев не сложат головушки буйные, пытаясь тот клад выкопать, в руки человеческие он не даться!
   Так вот зачем привел его разбойник сюда, и вот отчего с охоткой про клад рассказал!
   Ярик рассвирепел. Злость пеленой глаза застлала, разум помутила. Сначала припечатал он кулачищем мужику в правый глаз, потом в левый, а потом так родимого разуделал, что и сотоварищи не узнали бы!
   Плюнул, кулачищи травой обтер, на лошаденку взгромоздился и назад поехал. Не надо нам щастья такого - сложить голову на кладу прОклятом! Мы и сами как-нибудь обойдемся...
  
  
   А весной потянуло его из краев родимых по земле странствовать, на людей поглядеть, себя показать.
   Собрался он быстро, много ли с собой надобно брать, привык обходится малым. Однако в городе купил себе наряд купеческий, золотом шитый, шапку высокую, да коня белого, знающих людей порасспросил, и на корабль идущий к грекам, нанялся, выдав себя за богатого торговца.
   Место ему отвели на самом носу, под навесом от дождя и солнца. Путь был долог, и Ярик мог всласть о своем подумать, к людям присмотреться, и мыслишки чьи-то угадать... Вот рядом с ним купчина сидел - гложет его тоска безутешная - продал все, что мог продать, денег занял, сколько смог занять, ежели выгорит дело его - будет дочерям приданое, а ежели нет - то и воротится-то будет некуда...
   Заглядывать в будущее Ярик не умел, да и незачем, считал. А иначе как на свете жить, ежели все наперед прописано - когда женился, кто народился, отчего помер...
   А чернявый сосед его слева - хитер, стреляный, видать, воробей! Даже мыслей в голове нет, так, мыслишки проскальзывают, словно и себе-то самому не верит, или боится, что и мысли подслушает кто.
   А тот, в отдалении сидит, доволен, словно кот сытый, по делу большому едет, барыш его там ожидает, хорошо все будет, хорошо устроится, уверен в себе и в партнерах своих. А вот мыслишку, что гложет его из-подтишка, гонит, гонит прочь!
   А капитан тревожится, разбойничают здесь, как бы проскользнуть ласточкой незаметно...
   Леса здешние дремучие, мрачные, черные, зверье в них крадется голодное, комарье да мухи кусачие - и более никого нет. Тяжко было бы путнику продираться через эти леса, под дождями мокнуть, на ветру стынуть, камни серые с голоду глодать, водицей студеной жажду утолять, на мху спасть, мхом укрываться... Оттого и не было через леса дорог, плавали люди торговые вниз по рекам на ладьях под красными парусами, а вверх по течению на веревках тянули. Тяжек труд бурлака, но на все воля Божья, что уж написано на роду тебе, того и не миновать, как не бейся... Родился ты, скажем, в палатах каменных- значит, жизнь твоя будет в достатке и добре, значит, жену тебе сосватают ласковую и послушную, детки пойдут веселые и здоровые. А ежели в избенке твоей лишь стены закопченные, а в амбре только мыши и водятся, нече и думать о невесте пригожей да статной. Какая пойдет за тебя - той и рад будь, да люби ее как сумеешь, да не обижай, авось, и посчастливится тебе с ней... А нет - так не обессудь, на все воля Божья...
  
   Вечером пристали к берегу, разложили костер, повесили над ним котел, заварили кашу. А когда ночь спустилась над рекой, принялись рассказывать друг другу страшные сказки про чертей и ходячих покойников, Ярик слушал - слушал, да уснул, сидя на колоде.
   Толкнули его в плечо - твоя, мол, очередь байки сказывать. А что тут скажешь? Как умруна с Ягой с того света вернул? Как Феклушку загубил? Или как домового из дома гнали? ...
   Распоясался тогда в одном доме домовой, житья от него не стало. Скотину портил, коню за ночь такие колтуны в гриве накрутил, что пришлось отрезать все, расчесать не удалось, а на другую ночь и хвост конский в дело пошел. Мыши расплодились так, что ступить было некуда. Зерно в мешках погнило, едва на посев наскребли... Короче говоря, решили тогда домового отваживать от дома.
   Ярик долго ходил по избе, кропил стены с березового веника, шептал по углам что-то непонятное, в хлев зашел, а хозяин с хозяйкой за ним по пятам ходили, да в глаза уважительно заглядывали. Как только один остался, сказал Слово Заветное супротив нечестии домашней, домовой и сгинул как не было. Вместе с ним и мыши сгинули, тараканы да блохи пропали. Все бы хорошо, да опять плохо - в дом Беда пришла... Умерли у хозяина детки один за другим, да все за один год. Поп так и сказал - сам виноват, что к колдуну пошел с поклоном. Мужик топор навострил, да ночью Ярика подстерег, когда тот с травами Ивановскими домой шел. Только топором замахнулся, он, Ярик, даже руки поднять не успел, как сразил мужика удар. Так и упал на землю замертво, хрипел только долго, да пена изо рта шла... Ярик наклонился над ним, мужик глаза закатил до бельм белых, корчило его, страдальца, ломало... Сжалился Ярик, чай не пес паршивый, человек кончается, дунул в лицо - тот и испустил дух...
   Ушел быстро, все одно - на него подумают. Но нет, не пришли , боялись, видимо дело...
   Не про себя, ясное дело, рассказал, прознают, что колдун - мигом на берег ссадят, к зверям лесным. И живи как хошь... Мужики послушали, покивали, дескать, чего только в мире этом не бывает! Разговор сам по себе затих, пришло время спать ложится.
   Нарубил Ярик себе веток еловых, постелил одеяло на них, да на бок завалился.
   А в лесу ночью страшно, темень непроглядная, деревья из мрака выступают, узловатые руки тянут к тебе, листьями в уши шепчут " уходииии, уходиии, проклятый!" Шелестит нечесть, по веткам скачет, в траве копошится. Раньше-то что, спал бы себе Ярик и в ус не дул, а нонче и слышал то, что не надобно, и видел то, что сокрыто... Как уснешь тут, когда шепчет в ухо пичужка маленькая, прыг да прыг по ветке, скок да скок, " встань, поднимись, добрый молодец, без тебя ни управится никак! Пойди, пойди за мной, недалече тут..."
   Поднялся Ярик на ноги, словно по делу нужному в сторонку отошел, а там и за пичужкой увязался.
   Вот жизнь - по лесам во тьме ночной скитаться! Благо, видел он не хуже кошки, каждую веточку, каждый сучек примечал. И шагал тихо, будто травы не примяв.
   А шли и впрямь недалече, из лесу на дорогу вышли, а там и до деревеньки рукой подать было.
   Вошли в деревню. Тихо , пес не брехнет, корова голоса не подаст - словно и вымерло все вокруг... Повертел Ярик головой по сторонам, в окошко одной избы заглянул - темно, да и нет никого, ни хозяев, ни кошки хозяйской... Заборы покосились, дворы травой поросли, лепех коровьих под ногами не видать - вымерла деревня.
   В одном доме оконце светится - пошел туда. Постучал, подождал ответа, дверь отворил и вошел. Поначалу никого не заметил в горнице, потом присмотрелся - старушка сидит за прялкой, маленькая, сухонькая, будто лист прошлогодний. Поклонился ей как полагается.
   - Здорово, бабушка, как живешь - поживаешь?
   - Здравствуй, добрый человек! Живем помаленьку, не жалуемся... А чего тебе надобно?
   - Да вот шел мимо, дай, думаю, в гости загляну. - сказал Ярик. - все ли в порядке у вас...
   - Пока хозяина нет - так и порядок есть... А кто ты таков?
   - Странник я, бабушка, по миру скитаюсь, на людей смотрю, учусь уму - разуму. Пусти ты меня на ночлег, а?
   - Ой, милый, я бы пустила, отчего не пустить, тока хозяин мой лют и зол нравом своим... как бы не осерчал на меня...
   - Так я, бабуля, на сеновале могу поспать... Ты мне хлеба краюшку, а я тебя сторожить всю ночь от лихих людей стану! - усмехнулся Ярик.
   Молчала сначала старуха, потом и говорит:
   - ну на сеновал-то наверное можно, отчего не пустить... Ты иди себе, а я опосля внучку свою пришлю с яством каким...
   Ярик и пошел. Забрался на сено душистое, руки под голову сложил, стал внучку бабкину дожидаться.
   Задремал только, слышит, идет кто-то по лестнице. Дверь заскрипела, в проем женщина протиснулась. Темень, хоть глаз выколи, однако, разглядел - молода, собою пригожа . Принесла в узле хлеб, лука головку, сала шматок небольшой. Села неподалеку и на Ярика глядит.
   Пока Ярик ел, молчала, смотрела только.
   Но и он не зевал - сало-то только в руки взял, как видит - заклятье на нем лежит. На что заклятье - не понял, однако, есть не стал.
   Девка заметила, села по-ближе, говорит:
   - отчего угощением моим побрезговал, мил-человек? Ниче дурного тебе не желаю, скушай, сделай милость!
   Ярик девку за косу схватил, под себя подмял:
   - что задумала, говори, нето хуже будет!
   Хотела было заголосить, но он ручищей ей рот зажал. Подергалась она, но Ярик держал ее крепко, не пустил. А девка-то знатная, белая да мягкая, как булка свежая. Он ей подол задрал, руками обшарил, она только дергалась и мычала - рта таки не разжал. Схватил ручищей за сдобную ягодицу, она извернулась да как кусит его за палец! Руки не отдернул, только тряхнул крепко:
   - ну, сказывай, зачем позвала меня?
   - Да пусти ты меня, ирод поганый! Иж, вцепился, гад подколодный!
   Девку отпустил. Она в сторону отпрыгнула, сарафан одернула, руками огладила.
   - Колдун тут живет... Лютый как зверь лесной! Людоед! Всю деревню пожрал, кого не съел, те убежали... Да мало кто и убежал, он морок навел - людей ест, а те и не замечают, что то одного, то другого не хватать стало... Поначалу деток ихних сманил, потом кого помоложе, а потом и за всех прочих принялся... Покуда не вернулся один мужик из отъезда, да глаза нам и открыл... Вот и остались только я да бабка моя... Я людей привечаю ему, иродищу ненасытному, а бабка им над едой пошепчет, вот они и в сон впадают. Так и спят, покуда хозяин не воротится да за обед не примется...
   Ярик так и сел, в голове скрести принялся.
   - А когда хозяин-то воротится?
   - а кто ж его знает? Он не сказывает... Иной раз его день всего и нет, а иной - и неделю... Вчера только уехал, когда будет - не сказывал... Ежели, говорит, и на этот раз никого для меня не приготовите, вас обеих сожру с потрохами! Во как!
   Ярик еще маленько подумал, посидел.
   - а хошь, - говорит, - я колдуна вашего в могилу сгоню? Со свету его, проклятого, изничтожу?
   - ой ли... - усомнилась девка. - да куда тебе...
   - А вот и посмотрим, куда мне...
  
   Жизнь пошла приятная, легкая и спокойная. Жил Ярик на сеновале, девка ему покушать исправно носила, то щей свежих, то кашу с грибами, то пирогов с ягодами. Да и сама не промах оказалась - с ней ожидать колдуна было привольно и весело. Он ей, значит, ручищу на грудь - а она и сама тут как тут, поближе подсядет, чтобы ему, значит, удобнее было. Он ей за пазухой пошарит сколько надобно, глядит - она в истоме вся...
   А как-то диковинку показала - за амбаром, почти у леса самого, сотворил людоед себе капище и поклонялся там еженощно капу березовому формы необычной - ну совсем как уд мужской. Так и звал его грешник - Удом. Говаривал, будто бы он силу мужскую во сто крат увеличивал. Ярик сходил, поглядел, а что, любопытно ведь стало - так, ничего особого не заметил, деревяшка - она деревяшка и есть. Трогать не тронул, однако ж прознал - ежели его в воду опустить, то баб бесплодных , которые в той воде купаться станут, брюхатыми сделает.
   Поди потом, мужу докажи, что все Уд волшебный сотворил, а не ты сам, подумал Ярик.
   Вот так миловались они раз, когда колдун-то и воротился. Загрохотало в избе, аж во дворе слышно стало. Девка с земли подскочила, перекрестилась, аж с лица сошла.
   - Ну все, - говорит, - конец мне пришел... Вот и он...
   Ярик рубаху оправил, подпоясался неспешно, пятерней причесался.
   - пойдем, - сказал, - покажешь мне людоеда...
   Колдун был в избе. Сидел на лавке, руки на столе лежали, смотрел на дверь. Поначалу он Ярику не страшным показался - и росту среднего, и стати обыкновенной, бороду, правда, не носил. Глаза вот только - черные и пустые, как колодцы без дна. Губы тонкие, подбородок острый, нос длинный, да и всю личину его будто кто-то приплюснул с макушки, оттого и вытянулась она вперед.
   Здороваться не стали, до здравия ли теперь!
   - Зачем пожаловал? - и голос-то самый обыкновенный, Ярик рыка звериного ожидал.
   - Пойдем, силой померимся! - сказал просто.
   - ты? со мной? Вша подноготная! Д а лишь слово скажу - от тебя и следа не останется!
   - Ну, ты, того, выйдем, давай, неча в избе пакостить! А там и поглядим, от кого следа не останется. Ты, говорят, силен только мясо есть человечье, а силушки в тебе будто бы и не осталось вовсе!
   - А ты кто таков-то сам будешь?
   - да я прохожий человек. Шел себе с Богом, ан нет, свернул ты меня с пути... - _ говорил Ярик, а сам краем глаза видал, как колдун пальцами щелкнул, и будто конь лягнул Ярика в грудь. Покачнулся, пошатнулся, не упал, однако. Сам Ярик умом не слишком скор был, оттого и еще один удар схлопотал - по хребту прямо. Зато когда поднялся, и его Слово возымело действие - у колдуна из ушей и рта змеюги поганые полезли. И пока того рвало гадами подколодными, Ярик понемногу очнулся.
   А как очнулся - во двор вышел.
   Слово его не больно сильно, но длительно - еще от Яги досталось.
   Колдун следом выскочил, ухватом в Ярика кинул, промахнулся - не долетел тот до головы, в сторону его, родимого, понесло. Где-то у реки и грохнулся.
   Принялся тогда людоед хватать камни с земли не подъемные, деревья с корнями рвать, над головой крутить, да кидать. Да бестолку все - Ярик ждал, когда вымотается он, упадет без сил.
   Закрутил, завыл ветер ураганный, сорвал крышу с домишки соседского, разогнал ее немыслимо и понес на голову Ярику... Поднатужился Ярик, ветер втянул в грудь, да как выдохнет! Подняло крышу будто лист осенний, подхватило, да на место и грохнуло, как только домишко устоял...
   Всколыхнулась земля, пошла буграми, потрескалась, и полезли из нее кости человечьи, друг за дружку цепляются, друг от дружки шарахаются.... Ну это дело Ярик хорошо запомнил, разве ж забудешь умруна-то того! Пошептал быстренько, кости прахом и рассыпались.
   А потом подумал - в ужика оборотится надобно, под ноги колдуну метнутся, а там... А нет колдуна.
   Тот соколом взмыл в поднебесье, а оттуда камнем, когти навострил, высматривает добычу на земле...
   Ярик тут долго не думал, дубину с земли поднял, разом ее в самострел превратил и выпустил стрелу каленую. Прямо в грудь сразил птицу, упала она за домом, в огородах где-то.
   Стихло все разом, и ветер улегся, и птицы умолкли.
   Подождал он немного, что дальше - то будет, но ничего так и не дождался. Из дома девка выглянула, испуганная, глаза как плошки, лицо все белое-белое... Молчит стоит, глядит на него. А он на нее смотрит.
   - Как звать -то тебя, девица? Запамятовал.
   - Да ты и не спрашивал, да и что колдун - не сказывал! Ирод проклятый!
   - Опять плохо, - опечалился.
   Самострел на плечо и в огороды пошел, сокола искать с когтями железными. Сокола не было, в лебеде человек лежал, людоед тот. Корчило его, мяло, стрела грудь жгла немилосердно. Рычал он и кровь все текла на траву, черная кровь, будто смола. Поглядел Ярик на него, ничего не сказал. Подхватил лишь за ногу и в дом поволок. Не гоже так, как псу поганому, дух испускать. В доме-то все легче станет.
  
   Была ночь, глубокая полночь. Тлела лучина только в головах, а свечу не могли удержать пальцы колдуна. Стрелу-то бабка выдернула, кровь как хлынет, а потом все тише и тише текла, и на нет совсем сошла. Только тряпки мокли на ране. Метался колдун, стонал, рычал зверем, плакал дитем, грудь свою пальцами рвал, а потом затихал надолго.
   Бабка отходную ему читала, крестила его, страдальца, да уже который час прошел, а не выходит дух из него. Ярик рядом помыкался, побубнил что-то, да все бестолку.
   Страшно, страшно умирал колдун, великий грешник! Заперт дух в теле его, проклятом, держится крепко, не выйти ему, некуда... С лавки дважды падал уже, поднимал его Ярик, на место клал. Тот хрипел в лицо, говорить-то не мог. Но словно слышал Ярик " помогииии, помогиииии мнееее...." А чем поможешь-то?
   Бабка книгу отложила, сказала :
   - Не отойдет он так никак. Уж и окна все отворили, и двери, и печь открыла. А все никак. Видимо, крышу поднимать придется, тебе и делать. - пальцем ткнула. - Иди, давай.
   Но крышу свернуть не успели - тот словно услышал слова старухи, дугой весь изогнулся, пена белая изо рта пошла, глаза закатились, ноги забились, да и затих, наконец.
   Все помолчали, друг на дружку поглядели.
   - а я слышала, что петухи третьи пропели. - девка сказала.
   -откуда петухи-то, поели ведь всех еще в прошлом годе. - буркнула бабка.
   - а не всех, неправда, видала я одного недавно...
   - Ладно вам, - сказал Ярик. - спать давайте. Я на сено пойду. Как звать-то тебя, скажешь али нет?
   - Василисой.
   - Вот и славно. А этого завтра с утреца и закопаем. Плох человек был, однако все тварь Божья. Обмыть бы его надо да рубаху свежую одеть... Пойдешь, Василиса, замуж за меня?
   Та оторопела, глаза выкатила да так и стояла, молчала.
   - Да я не тороплю тебя. Ты завтра ответ мне дай. С бабкой своей посоветуйся. А я умаялся, сил нет больше... Спать.
   Но спать , верно, ранехонько они собрались... Заскрипело что-то за спинами, затрещало, ровно полотно мокрое рвалось, а когда Ярик оглянулся, то волосья помимо воли его дыбом встали и зашевелились на голове: утроба у покойника разошлась и полезли из нее черви да гады скользкие, головками змеиными помахивают, хвосты поганые извиваются...
   Девка завизжала, юбки подхватила да в сени и схоронилась. Однако старуха дело свое знала, половик схватила да как принялась гадов поганых охаживать!
   - че смотришь, мил человек, бей их, покуда не расползлись, ежели хоть один сокроется, колдун живехонек тут как тут станет!
   Долго бились они, Ярик и ногами топтал, и топором рубил, и руками пополам рвал, а им казалось ни конца ни края не видать! Язычки змеиные шевелятся, шипят, проклятые, так и норовят в глаза плюнуть!
   - Да будет ли конец вам! - взмолился Ярик. - сгинь, сгинь, нечистая, мать твою за ногу!
   Толи гады кончились, то ли слово матерное и впрямь беду гонит, Ярик гадать не стал. Оттер пот со лба, жабу раздавленную с портов стряхнул, ногу об половик обтер. Никого, вроде, не осталось. Пальцами вырвал из щели в полу червя, тот покрутился маленько да издох сам.
   - Глиста это, - сказала бабка. - не боись, не тронет!
   Как все кончилось, Василиса голову в дверь просунула, поглядеть что да как, старуха ей и велела полы мести да мыть, раз все равно помощи от нее никакой не было...
   А спать в эту ночь так никому и не пришлось.
  
   Колдуна закопали в лесу, елку в головы воткнули, бабка " отче наш" прочитала, больше не стали ничего. Все одно, дорога его ясна, не сжалится Господь о нем, больно уж много вреда нанес за жизнь свою.
   Ярик попритих, думал думу. Не хотелось ему дни свои вот так окончить, в яму с падалью быть брошенным чужими людьми, неоплаканным, без жалости.
   Дома Василису припер к стене, пойдешь замуж? А что оставалось ей? Пойду, пискнула только. И бабку мою забери, заместо матери она у меня была...
   После полудня выволок телегу во двор, где постучать пришлось, где пошептать, где смазать, готова была к дороге скоро.
   Ветер поднялся. Рвал клочьями тучи черные, не гоже в такую погоду в путь пускаться, но ему нетерпелось поскорее покинуть деревню, и невесту свою увезти отсюда, и позабыть место это прОклятое, все плачь да стон в последнюю ночь мерещился.
   Все бы хорошо, да опять худо - в деревне никакой скотины не осталось, какую с собой не забрали, ту поели, и коня-то какого самого лядащего тоже не было. Но и тут Ярик не отчаялся, поймал в амбаре пару мышей голыми руками, а они проворные были, на мести не сидели, так он их в крынку-то и бросил. Во двор вынес, а там заговорил. И на месте крынки той стояли два жеребца пегих, головами трясли, фыркали, копытами землю рыли. Их и запряг, да так на ночь глядя и поехали.
   А куда путь-то держать? Поначалу думали только уехать бы поскорее, а впереди леса дремучие и дороги нехоженые. А до родной деревни ого-го сколько!
  
   А тут еще и старуха расхворалась. Застудили, видно, под дождем ее.
   Ярик елок нарубил, шатер ей из шестов сложил, лапами укрыл, во внутрь тряпок из телеги натаскал, уложил. Василиса от нее ни на шаг не отходила, все опекала, горемычную... Трясла ее Лихорадка нещадно, ломала, бедную, уж не чаяли, что выживет...
   Лихорадка-то она баба мерзкая, сама по свету бродит да сестер своих на веревке за собой водит... Кого этакая сестрица - трясовица в губы-то поцелует, тому и конец настанет. Бывает Лихорадка подтынная, если спать в ночь холодную под забором, веретеница, у баб бывает, которые за веретеном заработались, гноевая - это, ежели, ночевал ты в куче навозной, то таковая в тебе и поселится, да всякая бывает, не силен Ярик в Лихорадках был. А обращаться к ней надобно ласково, чтобы не обиделась, проклятая, да еще у хуже чего не сделала, Лихоманкой Ивановной, например, звать, чем плохо.
   Ярик подумывать стал, что надо бы могилку старухе приготовить, да не по Божьи все выходило, попа рядом не было, отпеть некому...
   Пришлось сесть, поразмыслить хорошенько, покуда Яговская наука в голову не пришла, как болезни врачевать. Бородавки- то выводить он умел, а че тут не уметь, главное, время подходящего дождаться, чтобы луна на убыль шла. Тут уж что тебе по вкусу - то и делай - хошь, обвяжи бородавку ниточкой алой, а опосля на дорогу ее и кинь. Кто поднимет нитку ту - на того бородавки и перейдут. Или салом сырым натри да собаке дай - никогда эти способы его не подводили.
   Хотя был способ один верный, да больно здесь, в лесу, хлопотный, потому как яйцо куриное требовал. А какие тут яйца, когда в болотах здешних ниче живого не водилось, кроме нечестии поганой? А какие с нечестии яйца, тем паче куриные? Способ -то хорош, запоминай, коли заболеешь, попомнишь меня словом добрым: надобно снять с яичной скорлупы пленочку тоненькую такую, беленькую, да на мизинец левой руки промотать тряпочкой. Она, Лихорадка, тогда в мизинец и уйдет, да в нем болеть будет, но ты терпи, на третий раз совсем на нет сойдет.
   Делать-то что-то требовалось, оттого сварил Ярик старухе отвар коры ивовой да над ней Заговор старый, действенный, прошептал: "Встану я раб Божий Ярослав, благословясь, пойду прекрестясь из дверей в двери, из ворот в вороты, путем дорогой к синему окиану-морю. У этого окиана-моря стоит древо карколист; на этом древе карколисте висят: Косьма и Демьян, Лука и Павел, великие помощники. Прибегаю к вам раб Божий Ярослав, прошу, великие помощники Косьма и Домиан., Лука и Павел, сказать мне: для чего-де выходят из моря, окиана женщины простоволосые, для чего они по миру ходят, отбивают от сна, от еды, сосут кровь, тянут жилы, как червь точут черную печень, пилами пилят желтые кости и суставы? Здесь вам не житье-жилище, не прохладище; ступайте вы в болота, в глубокие озера, за быстрые реки и темны боры: там для вас кровати поставлены тесовые, перины пуховые, подушки пересные; там яства сахарные, напитки медовые; там будет вам житье-жилище, прохладище - по сей час, по сей день, слово мое, раба Божьего Ярослава, крепко, крепко, крепко."
   Толи ворожба его, толи хлопоты Василискины дело свое сделали, отпустило старуху маленько.
   Так и держали они путь свой далее.
   Долго ли, коротко ли, а до места доехали. Комарами изъеденные, от тряски дорожной измученные, где по дороге, а где и через чащобу пробирались. Кони-то они резво бежали. Только на закате обратно мышами оборачивались, видно, не додумал Ярик что-то. Мышей тех ловит приходилось, в кринку совать, чтобы не попрятались, значит. Телегу чуть было не кинули у болота, однако, Василиса не дала, заголосила, что приданое ейное там, без него она замуж не пойдет!
   Добрались до деревни какой-то, махонькой, домишки чахлые, в землю вросшие стоят. Постучали в одно окошко, в другое - гонят прочь путников, еще собак спустить обещаются. Никто на ночлег не пускает. А дождь-то льет и льет, проклятый, старуха кашляет надрывно, Василиса съежилась вся, продрогла до костей.
   Собрались, было, уже в поле идти, да там в амбаре чьем-нибудь ночь переспать. В последнюю избушку наведались, постучали в окошко, крикнули:
   - пустите на ночлег, люди добрые!
   На стук мальчик вышел.
   - у нас покойник в доме, говорит, тятенька днем скончался... Сгодится ли вам?
   - А что не сгодится-то, когда в чистом поле ночевать приходится!
   - ну , заходите, коли не забоитесь...
   - покойников, что-ли, не видали, - пробурчал Ярик под нос себе.
   Зашли.
   Покойник, как и подобает, на столе лежал, в гробу уже, в саван облаченный, руки крестом на груди сложены, в пальцах свеча оплывает. Старуха закрестилась, молитву зашептала, а он, Ярик, отступник проклятый, на иконы не взглянул даже, сел на лавку в углу. Хозяйка им кашу подала с конопляным маслом, а потом на печь кивнула, мол, поедите и спать туда полезайте.
   - А поп-то его отпел? - вдруг спросила старуха.
   Ничего хозяйка не ответила, к печи отошла за загородку, застучала там ухватами, завозилась. Ребятишки ее на полатья полезли, притихли, ни возни, ни смеха не слышно было.
   А дождь все лил и лил стучал по крыше... Поужинали они, на печь спать полезли. Это потом уже Ярик подумал, что надо было на чердак просится, там , у трубы, все одно, тепло было бы.
   Ярик с краю лег. Заснули.
   Проснулся он оттого, что кто-то по печи шарил, занавеску тревожил, шебуршал. Ярик глаза открыл, глянул - человек стоит. Поначалу и не испугался даже, ну стоит и стоит, чай, дело какое есть, а потом пригляделся - руки-то у него на груди крестом сложены! Покойник из гроба поднялся да на печи ищет что-то! Захолодел Ярик, обмер весь от ужаса, не видал он еще делов таких! А тот все ходил, зубами занавеску трепал, а рук-то и разомкнуть не может, во как!
   Ярик дернулся от неожиданности, покойник зубами лязгнул, как хватит его за рукав рубахи!
   Насилу вырвался!
   Клок рубахи торчать в зубах остался!
   Ярик- то когда от умруна отскочил, горшок какой-то с печи свернул, тот по полу покатился, загрохотал. Хозяйка-то и проснулась. А мужа как своего увидела, не оробела, ждала, видать его! Святое Писание из-под головы вытащила и принялась читать в слух, да голос ее с перепугу дрожал, слова путались, оттого видать покойник осерчал, на полатья полез, схватил сынка меньшого да только его и видели!
   Заголосила баба, кинулась следом, да где там во тьме кромешной разглядеть ирода!
   Ярик следом пошел, глаза-то у него как у кошки были, и приметил черную фигуру, бегущую к кладбищу деревенскому.
   Ишь, какой прыткий, похоронить не успели, а все туда же, на кладбище... - подумалось ему на бегу.
   Покойник меж могилок засновал, закрутился, а потом в одну из них - скок! И мальчонку за собой утянул, тот только пискнуть успел жалостливо!
   Стал было Ярик землю могильную руками ворошить, да призадумался - не приведи Господь, вылезет оттудова еще гад какой, с двумя-то не сладить будет! А мальчонку и не слыхать более...
   - стой, стой, мил человек! - заголосила баба за спиной его - стой, не то хуже еще наделаешь! Дед тут его похоронен! Колдун он был страшный! Самого его - мужа мого - в день похорон, говаривали, под землю утянул, а через три дня назад выплюнул... Оттого, видать, и проклял его Боженька...
   Ярик долго скреб в затылке, вши, видать, одолели, окаянные, потом сказал:
   - и твой хозяин, матушка колдун был?
   Что за напасть такая - неужто и не осталось места на земле этой грешной, где нечисть не водилась бы?
   Не слушала его баба, ушла в деревню, воя в голос.
   А Ярик остался могилу стеречь. Авось, вылезет кто, тесно им, небось, под землей всем...
   Ночь спокойно прошла, пару раз только принималась земля шевелится, будто и впрямь живого человека закопали, да сама по себе утихала. Ярик ухом прижимался, слушал - но ничего не слышал.
   На утро Василиса его разыскала, обещалась постеречь, а ему спать идти велела.
   Вечером дождь зарядил, мелкий, да ветрено было, оттого холодно. Но Ярик все одно пришел - жердины с собой принес, в жирную кладбищенскую землю воткнул, ветвями еловыми накрыл, да от дождя схоронился.
   Тоска глодала его пуще прежнего... Были б деньги - в кабак пошел, пить горькую...
   После ужина говорил с бабой про сынка его - а она так и сказала, мол, хватило с нее и двух колдунов в доме , третьего не потерпит... И ежели пащенок из земли выкопается, она ему камень на шею привяжет, да в речку и кинет...
   Ой, лютые люди...
   Вторая ночь тоже спокойно прошла, а вот на третью, едва петухи пропели, заколыхалась земля вновь и из чрева ее ручонка детская показалась! Ярик шею от удивления вытянул, а мальчонка-то тот уже наполовину вылез, словно его подсаживал кто снизу... Головенку свою поднял , глазками на Ярик зыркнул и заплакал жалостливо...
   Поборол Ярик себя, руку протянул и ребенка из земли вытянул... Мал тот оказался, годка три только и было, землей перемазан, аж во рту земля была. Дождь тек по нему, промывая на личике светлые полосы. Одежонка вся ветхая, грязная, земля отовсюду сыпется...
   Сердцем Ярик мягок был, пожалел мальчонку, не Божеское это дело ребятенка как кутенка топить, пущай растет. А там будь что будет...
   Повел его на речку купаться. Уже светало, над водой плотно повис белесый туман, стих ночной ветер и только лягухи неторопливо квакали в камышах.
   Велел Ярик мальцу купаться пойти, а сам одежонку его на земле разложил , пошептал над ней, поколдовал, она сама собой подновилась, почистилась, лежит, новехонька!
   Когда малец замерз, велел Ярик ему из воды вылезать. Наклонился помочь порты натянуть, а тат как изловчится, да как кусит Ярик за руку аж кровь-то и брызнула! А он зубами в плоть впился, ровно пиявка, и не оторвать никак! Насилу вырвался.
   Стоит, паскудник, улыбается, лицо кровью вымазано.
   Кровопивец.
   Ярик плюнул с досады, развернулся и пошел в деревню.
   Малец следом побежал, бежит, плачет, "не бросай меня дяденька, не оставляй, не буду больше кусаться!"
   Ярик шагает, не оборачивается, малец следом семенит, ревел в голос сначала, потом поутих , только носом шмыгал сопливым.
  
   Так и пошли они дальше - он, Ярик, колдун, бабка старая, беззубая, девка молодуха Василиса, да мальчонка - кровопивец, сучий выкормыш.
   Хотел поначалу Ярик мальчонку того в монастыре оставить старцу Феропонту на воспитание - говаривали, дескать, святой человек, да не вышло - лишь к дверям монастырским приблизились, упал чертенок наземь, стал его родимчик корчить, ажно личико все почернело... Не судьба, значится...
   Вот как-то расплакался мальчонка, горько так, безутешно, слезы текут по личику - не унять ничем. И так его Василиса ласкала, и пряником угощала - все пустое, ревет ревмя...
   Постоял Ярик рядом, помолчал, поглядел на него.
   - Пойдем со мной, - сказал.
   За елочки отошли, встали у пригорка.
   Ярик рубаху на руке задрал, сунул пащенку под нос жилами кверху.
   - жри...
   Тот схватился, будто за титьку мамкину, присосался, зубки острые, словно иглы вонзил в тело. Напился крови, отпустил, лыбится, что медный гривенник... Хорошее ему стало.
   Ярик тряпкой укус замотал, к бабам воротился, стегнул лошаденку и потрюхал далее.
   Что ж это выходит такое, своей кровушкой пацана выкормит, вурдалака кровопийного вырастит, да в люди выпустит? Или права мать его была - камень на шею, да в реку с крутого бережочка?
   Оглянулся на мальца - сидит смирно, ручки на коленочки сложил, по сторонам смотрит, никого себе не трогает... Ну как такого - словно пса паскудного жизни лишить? Чай дитя же малое...
   Долго ли, коротко ли ехали - нам то не ведомо. Чащобой пробирались звериной, тропами разбойничьими , болотами да кустами... Деревеньки жилые обходить стали, словно зачумленные какие шли, все стороной, да стороной, огородами да полями. Ночевали в амбарах, забрешет, бывало, пес где - так Ярик Словом ему пасть-то и заткнет.
   Прятались от людей, словно разбойники...
   Ночевали раз в чистом поле, под звездным небом. Лежал Ярик брюхом кверху, звезды считал. Мальчонка подполз к нему, за рубаху потянул:
   - тятенька, дай покушать кровушки...
   - А кровь-то тебе только человечья нужна, али нет? Может, курячья или собачья сойдет? Гляди, высосешь всю - мне ничего не оставишь...
  
   Как в деревню родную воротились, зажили одной семьей. Бабку через год схоронили, хозяйство завели, как люди жили. Год за годом, день за днем миновало так 10 лет... С Василисой жили дружно, жалели друг друга, берегли, только вот деток у них так и не было, кроме пащенка...
   А тот рос как на дрожжах, и в 13 годков мог с парнями в деревне силушкой молодецкой потягаться... Черноволос как вороненок, черноглаз, проворен и хитер, за девками бегать стал.
   Сам Ярик как раз в зрелость вошел. Колдовством помаленьку забавлялся, редко когда к нему бабы за советом - приворотом приходили. Любить его на деревне не любили, однако боялись и уважали за ум, справедливость и нрав кроткий. Мужики с поклоном на братчины приглашали - а поди не пригласи, колдун все-таки... Все больше по лекарскому делу он известен был, когда молитвами дело не двигалось, к нему шли как к последней надежде.
   Три года назад батюшка названный скончался. Был Ярик на похоронах. Когда тело мертвое земле предавали, в сторонку отошел и по - матушке лихо загнул - лучшего средства от невозвращения покойником он так и не прознал.
   Вот на Святки , когда ребятишки баловались , да по дворам чужим безобразничали, пащенок-то увязался на посиделки .
   Неспокойно сердце Ярика было, в груди давило да томило, беду чуяло. Одел он тулуп, из избы вышел, по улице пройтись. Посох взял свой, топор за пояс заткнул.
   В домах огни горят, песни да смех, ребятишки по дворам ходят, колядуют . Радуйся, мил человек, пройдут и эти дни, настанет Святое Крещение, угомонится нечесть на земле Божьей. Девки гадают, те, что посмелей, в бане да овине, прочие кур в избу носят да зерна пред ними мечут, другие в зеркалах суженных усматривают, всяк при деле... Один Ярик, душа неприкаянная, бродит по улицам снежным, морозным, в окошки заглядывает на чужое веселье.
   Вдруг разом словно пики острые в грудь воткнулись , прихватило дыхание, ноги подкосились... Стоял Ярик, на посох опершись, согнулся словно старец бессильный, едва не падал. Боль-то не отпускала ... А когда в мыслях просветлело маленько, понял вдруг - с сыном беда... Да не просто беда, согнула того мука смертная... Ищи теперь его...
   Мороз крепчал, вьюга под тулуп заметала, иней на бороде намерз, когда смог Ярик ноги переставить и потихоньку двинулся по улице вниз, под горку, потом огородами заснеженными и встал пред амбаром ... Дверь распахнута , внутри словно стонет кто-то тихонько, плачет... Разогнулся Ярик посохом тьму разогнал и видит - лежит вороненок его на земле, вилами пригвожденный в самое сердце... Лежит, ни жив ни мертв... Ноги скребут по соломе прошлогодней, встать сам не может, а крови-то нет как нет в ране... Ярик поднапрягся, вилы вырвал из груди, о земь швырнул с силой:
   - что ж наделал -то ты, сынку мой! За что люди тебя загубили...
   - за Феклушку, тятенька...
   И забыл, как дышать воздухом , задохся, закашлял...
   - Так Феклушка-то... давно это было, тебя и на свете-то не было...
   - нет, тятенька, я виноват, затащил ее в амбар, - хрипел - груди ласкал, да несовладал с собой, крови напиться хотел... Кровь горячая, сладкая, в голову ударило мне! А тут отец ее подскочил, насилу вырвал, да я и не держал ее... А меня - вилами...
   Слезы текли по лицу Ярика, горючие, горькие, не было им удержу... Качал голову сына у груди, баюкал как дитя малое... Да куда там... Тот руками мясо оторванное к ране прикладывает, а оно не срастается, не держится... Нет кровушки в теле, нет как небыло... нежить, кровопивец сынок твой, тятенька...
   К утру встало все на места свои, улеглось в голове. Не будет, не будет проку в том больше, не жить сынку на свете Божьем, не умереть как положено...
   Если он не поможет...
   Встал, вышел в рассветное утро, по пояс в сугробы проваливаясь, брел к лесу. Идет сам, а слеза так и катятся из глаз, в бороде замерзают ледышками...
   Нашел осинку одну, проклятое дерево... Топором срубил, аж звенела на морозе, ветви обрубил, конец заострил у жердины. Назад воротился, руки едва не примерзли к коре - рукавицы потерял.
   Лежит вороненок, глаза закрыты, только грудь от дыхания колышется... Посмотрел на него, а потом колом в самое сердце и пригвоздил! Топором вбил до конца, аж в землю вогнал.
   Дернулся пащенок еще разок, да стих.
   Сошла мука смертная с лица, разгладилось оно, обмякло...
   Повалился рядом Ярик, бил землю кулаками, выл зверем лесным, криком кричал...
   Не угомонится сердце, не затихнет... Боли такой в жизни своей не испытывал, не страдал...
  
   Назавтра нашли его . Тулуп снял, шапку бросил сверху, да на кушаке своем удавился на притолке.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   30
  
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"