Рындина Ольга : другие произведения.

Зеленоглазый король

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    выкладываю только первую часть. Все произведение написано, но требует обработки.

   Изабеллла.
   Она потрясла стаканчик и кости с сухим стуком выпали на дощатый стол. Пятерка и шестерка.
   Торговец поднял на нее немигающие желтые глаза. Сгреб кости рукой, потряс стаканчик.
   Двойка и двойка.
   Она протянула руку к деньгам.
  -- ты мошенничала, сука!
  -- А ты меня поймал? - спросила.
   Ночь подходила к концу и небо потихоньку серело. Кто-то распахнул засиженные мухами окна, но тяжелый воздух кабака не спешил дать место утренней стыни и свежей влаги городских улиц. Тихо закрались первые утренние звуки.
  -- брось ты, она же богэро. - сказал кто-то над ее плечом.
   И видя, что чужеземец не понимает, пояснил:
  -- мысли твои читает. Кости кладет как нравиться. Ведьма по-вашему.
   Мысли она читать не умела, а что касается костей, так не пойман, не вор.
  -- я буду играть. - сказал торговец.
   Кто-то с грохотом подвинул стул по заплеванному объедками полу. Плотное кольцо мужчин окружало стол, за которым всю ночь до рассвета шла игра. черноволосая девушка в черном платье без рукавов вновь взяла в руки стаканчик.
   Торговец извлек на свет замшевый мешочек, перетянутый шнурком и вытряс на стол неограненный алмаз размером с голубиное яйцо. чья-то рука задела едва тлеющий факел, пламя качнулось и дождь розовых искр вспыхнул не его гранях.
   Возбуждение ночи сменялось усталостью и отупением. Горка золота возле ее руки увеличивалась постепенно, дабы не породить сомненья в ее честности. Поначалу она проигрывала, но как только проснулся первый петух, удача перешла на ее сторону.
   Он потряс кости, швырнул на стол. Тройка и пятерка.
   Девушка в свою очередь сделала ход и зрители замерли, перестали дышать, глядя, как катятся по столу кости. Шесть и шесть.
   Торговец сгреб на пол кости и зарычал:
  -- ты мошенничала, я видел! Требую отыграться! Да я с тебя шкуру спущу...
   Карнеол, кабатчик, вырос за ее спиной. Очень толстый, волосатый, свирепый, он зарабатывал в такие вечера втрое больше обычного.
  -- игра была честная, все эти люди подтвердят. Ты хотел острых ощущений, ты получил их, так не обессудь. ЭтоКамелот, здесь жизнью отвечают за неосторожные слова, чужак!
   Стол зашатался, Ли-Джийский торговец допил из бутылки вино и пошел к выходу.
  -- иди, не бойся, за ним присмотрят. - сказал Карнеол.
   Девушка кивнула. От кабатчика так разило потом, что ее затошнило.
   Туман осел влажными серыми полосками на стеклах.
  -- эй, красавица, давай выпьем! За твою удачу, за шальные деньги!
   Менестрель в алом плаще протягивал ей кубок с вином. Его черные лукавые глаза смеялись, лютня билась об стул и стонала.
   Девушка улыбнулась, принимая бокал. Смутно кольнула тревога, но она приписала ее усталости. Сладкое вино пахло солнцем и зноем, густое, почти черное.
  -- как твое имя?
  -- Маарус, госпожа.
  -- За твое здоровье, менестрель.
  -- И за твое! Я нимало слышал о твоих волшебных пальцах, а сегодня понял, что слухи и половины правды не открыли.
   Мальчишка, щенок.
  -- птицы пели мне о твоей красоте, ночные тени шептали об отваге. Я сложу о тебе песню и стану распевать ее, приветствуя солнце!
  -- Это твое право, благородный менестрель. А сейчас дай мне дорогу, я устала.
   Он посторонился, побежал следом.
  -- позволь, госпожа, я провожу тебя. Настал рассвет, но улицы еще слишком опасны, чтобы красавицы могли ходить по ним в одиночку.
   Тело наливалось болью и равнодушием, апатия сковывала волю. Ноги почти не поднимались, голова неожиданно стала тяжелой и тупой.
   Холодный ветер сдувал с нее душную усталость ночи .
   Город просыпался, стучали расписные ставни, тарахтели ползущие на рынок повозки, перекликались торговцы, гордо шагали пышнотелые молочницы с кувшинами молока. Спешили опоздавшие студенты, скользили на сырых булыжниках, сгоняя толстых голубей.
   Шумный , грохочущий, жадный до жизни просыпался Камелот.
   Менестрель шагал рядом с ней, их толкали, но она слишком устала, чтобы замечать это, а он был слишком увлечен ею, чтобы обращать внимание на других.
   Он восхищался и размытым небом, и шумным утром, и кошками на окнах сердобольных горожанок, и красотой своей спутницы, и что-то пел, и читал балладу...
   Подурнело неожиданно быстро. Сжало тисками голову, скрутило спазмом живот. Пришлось упереться рукой в шершавую стену дома. Завизжала и стукнула над головой ставня. Кто-то закричал:
  -- убирайтесь вон, чертовы бродяги, не смейте шуметь под моими окнами!
   Менестрель оборвал песню, громко зашептал:
  -- продолжим путь, госпожа. До гостиницы осталось совсем немного... Не-то добрые горожане спустят на нас собак. Ты слышишь меня?
   Она удивилась, что какой-то эпизод выпал из ее памяти. Никак не могла припомнить, как очутилась в этом проулке. Стены домов мерно раскачивались, навевая горячую тошноту. Она присела на каменную ступень крыльца и прошептала:
  -- иди один, мальчик, мне что-то нехорошо... хочу отдохнуть...
   вмиг заглохли все звуки, будто уши залило воском.
   Ее плащ растянулся в пыли, черные волосы застлали лицо. Менестрель глупо смотрел, как колеблется ее грудь в такт дыханию. Вдруг она покачнулась и мягко скатилась со ступеней в дорожную пыль.
  
   Удушливая жара, воздух казался густым, как кисель. Пахло мятой и зверобоем. Их аромат переплетался с запахом опиума, который плавал сизым туманом под потолком. Изабелла дел Рицци равнодушно следила за его языками и никак не могла припомнить, когда и с кем так накурилась, что ни одной мысли не осталось в голове.
   По крыше барабанил дождь, серая пелена повисла за стеклом, по которому сочились струйки дождя. С потолка свисали длинные хвосты засушенных трав.
   Изабелла приподнялась на постели, вонючее одеяло из овечьей шерсти душило ее. Волосы слиплись от пота, хотелось выскочить из дома в чем есть и бежать под ломкими струями дождя.
   Рядом стояла глиняная чашка. Она притянула ее к себе и начала жадно пить теплое молоко с медом и горечью трав.
   Захламленная комнатка была на редкость маленькой и жарко натопленной. Из камина тянуло березовыми дровами, в кресле сидел человек. Он протянул к огню ноги и от его сапог с узором из тисненой кожи шел пар. Облепленный грязью плащ лежал на полу, широкополая шляпа менестреля висела на спинке кресла.
  -- менестрель, разве наступила осень? - спросила она.
  -- Я написал новую песню и подарю ее тебе. В ней поется о странах, в которых я побывал, о красавицах, которых встречал, но ни одна не сравниться по красоте с тобой.
   Изабелла смотрела на мальчишку сквозь полу прикрытые ресницы и грезила.
  -- ты болеешь давно. Знахарка ушла и оставила мне отвар, чтобы я поил им тебя...
  -- впервые не помню, что случилось со мной. И потом, откуда в Камелоте знахарка - травница? Дай мне воды, мальчик!
   Он протянул ей чашку и она вдруг припомнила это движенье мальчишечьей руки, протягивающей ей кубок с ли-джийским ядом в кабацкой полутьме.
  
   Факел шипел и неровно мигал, узорчатые тени прыгали по кирпичной стене, черные решетки багровели и красились в цвет вишни. Факелы коптили и дым их нещадно драл горло.
   Иногда шла кровь и он выплевывал ее, но не мог обтереть лицо. Руки его были кандалами прикованы к стене. Рубашка промокла от пота, темными подводами засохла на ней кровь.
   Вчера они не пытали его, только подручный палача, волосатый малый, избил и заковал в кандалы. Вчера он был Маарусом, беззаботным менестрелем, жизнь только открывалась перед ним. Вчера он носил белоснежные рубашки с кружевами суудансих кружевниц, а сегодня крысы бегали по его ногам.
   Накануне вечером, когда он выходил из лавки аптекаря, припрятав в маленькую сумку на поясе настойку с запахом багульника, двое нагнали его в нешироком переулке. Пахло солнцем и теплых лужах, по мостовой бродили голуби.
   Добрые братья, монахи - войны. Из-под белых ряс торчали мечи.
  -- ты ведь Маарус, менестрель, верно? - спросил один. - это ты в прошлом году на турнире поэтов победил великого Тоннели Брудино, придворного поэта сира Гонзаго?
  -- Я же отказался от королевского приза, так что Тоннели не за что держать на меня обиду. - сказал Маарус, торопясь уйти.
   Солнце заползло за тучу, день сразу потух. Монахи переглянулись.
   Теперь они смотрели на менестреля в упор, словно испытывая его на твердость. А он отвечало им наивным взглядом радующегося жизни юного поэта.
  -- лжец, в твоем сердце нет покоя. Разум твой отягощен заботами и тревогами, но не рифмы гложут тебя, а женщина с зелеными глазами! - сказал монах.
   Он \был богэро, одним из тех, кто с рожденья мог читать мысли на расстоянии или понимать чувства человека. Видеть болезни сквозь телесную оболочку или передвигать предметы не касаясь их руками.
  -- следуй за нами, менестрель. - приказал второй.
  -- Менестрели свободны и никому не подчиняются. - отрезал Маарус. - идите своей дорогой.
  -- Мы уйдем, если ты скажешь, где скрывается женщина с зелеными глазами. Если не желаешь осквернять уста свои ее именем, тебе достаточно только вспомнить, где она живет, отчетливо вспомнить... - ласково сказал монах и менестрель едва не послушался его.
   Длинные тени упали на булыжники. Еще двое приближались к нем, рясы ползли за ними по лужам.
   Маарус рванул в сторону, но две пары рук крепко вцепились в него.
  -- подлые шакалы, пустите меня!
   Он дрался, но ему привычней было держать в руках лютню, а не меч. Монахи оказались ловкими, как войны, и их было четверо. Все же он ранил одного и кровь его остудила гнев менестреля. Он отступил, опустил меч. Лезвие блестело, только самый кончик казался густым и черным. Монах держался за живот, крови не было видно. Потом она закапала снизу, прямо на булыжники.
   Мелькнула короткая тень, Маарус в последней попытки спастись уклонился от нее, но кто-то поставил ему подножку и он упал, запутавшись в густой сети.
  
   Громко лязгнул засов, Маарус дернулся на цепях. Вошел палач, за ним двое помощников. Все трое были в кожаных штанах и только на палаче была одета длинная красная рубаха с фестонами по подолу.
   Помощник растопил камин, насыпал уголь в жаровню, отчего сразу стало жарко и пот щекотными струйками побежал по спине. Палач разложил свой инструмент с любовью профессионала, знающего и ценящего свое дело.
   Городского палача звали Гай Зогар. Обычная его работа состояла в пытках базарных воров да порке прелюбодеев на площади, иногда приходилось помогать мясникам убивать больную скотину и закапывать падаль.
   Жил он в конце улицы, у базарной площади, в большом доме с зарешеченными окнами, с чугунной вывеской при входе : Гай Зогар, городской палач. Горожане ненавидели его как сатану, собаки никогда не гавкали, если он проходил мимо, словно страх и боль его жертв въелись в его кожу. Даже мальчишки никогда не били камнями окна в его доме, а торговки поговаривали, что у них прокисали сливки, когда палач заходил в молочный ряд. Но Гай Зогар сам редко заходил на рынок, за продуктами бегал угрюмый мальчишка, что жил в его доме. Поговаривали, что это его сын, да только сходства между ними никакого не было.
  
   Эшафот на Ратушной площади стоить вот уже три десятка лет, и лишь сегодня утром старую щербатую плаху заменили на новую. Анарус, мальчишка из дома палача, с корзиной в руках рассыпал опилки, свежие, пахнущие сосной. Доски были влажными после дождя и ноги скользили по ним.
   Обыватели уже стекались поглазеть на казнь. Казнили редко, в основном секли кнутом да заковывали в колодки нечестных торговцев. Да вот вчера выпороли кнутом прелюбодейку, которую приволок муж прямо за космы.
   Торговки с товаром собирались почесать языки и набраться свежих сплетен. Ремесленники с подмастерьями, честные женушки с детьми, крестьяне с ишаками, крестьянки в широченных юбках, да просто бездельники. Из окон высовывались состоятельные горожане, которые заплатили за это место несколько монет. Лоточники протискивались между плотными спинами горожан, оглашая площадь громкими криками, успевая и товар продавать, и деньги принимать, и воришек отгонять.
   Молодая женщина в светло-сером платье покупала длинные витые сладости у бородатого торговца, одновременно спорила с торговкой, что предлагала ей жареную рыбу, завернутую в капустный лист.
  -- нет, милочка, я не хочу твоей рыбы, я уже завтракала сегодня.
  -- Да ты только глянь, какая рыбка, сладкая, золотая, сущий мед! Где ты еще найдешь такую рыбку? Бери, красавица, задешево отдам, уж больно ты мне приглянулась!
  -- А чем я есть ее стану? У меня нет ни тарелки, ни вилки.
  -- Ай, ты капризная какая! А пальчики твои чудесные на что? - ну берешь или нет, - разозлилась торговка, - сегодня утром рыба еще в реке плавала!
   Женщина расплатилась и отдала рыбу служанке.
   Отстав от госпожи, та присела на камень и принялась привередливо есть, бросая кости кошке.
   Анарус прохаживался по эшафоту и жевал зеленое яблоко. Сгонял бранью мальчишек и плевал себе под ноги.
  -- юноша, эй, юноша, обернитесь сюда!
   По коротенькой лесенке, приставленной к эшафоту, поднималась смуглая женщина с выпуклыми глазами. Анарус в вразвалочку подошел к ней.
  -- чего тебе?
  -- Ты - подручный палача? А где сам мессир Гай Зогар? У меня есть к нему дело.
  -- Какое еще дело, говори мне. Если ты хочешь язык повешенного для своих зелий, то сегодня не вешают, а отрубают голову, смотри, какой большой топор припасли.
  -- Нет, красавчик, мне нужен не язык... - она подошла почти вплотную к нему, обдав запахом духов. - моя хозяйка на днях вышла замуж... женщина она красивая, только муж ее первую ночь провел в своих покоях. И вторую, и третью...
   Анарус смотрел на ее полные губы и сердце сладко замирало в груди.
  -- моя хозяйка сегодня будет делать приворотное зелье, чтобы напоить им своего мужа. А мне она поручила купить у тебя то, что вводит мужчину во грех... ты поможешь мне в этом?
   Она сунула ему в руку монету и крепко сжала его ладонь своими горячими руками.
  -- какой ты сладкий, красавчик... приходи сегодня ночью к особняку лорда Кондорье, к черному ходу. Только не забудь то, о чем я тебя просила.
   Она уже скрылась в толпе, а он все смотрел ей в след и сладкая тоска жгла его.
   - чо встал, разинув рот, ворону поймаешь! -крикнул стражник и остальные захохотали.
   Затянутая в черное телега медленно продвигалась сквозь охотно расступающуюся толпу к центру площади. четверо лучников верхом и два десятка Добрых Братьев пешком сопровождали ее. Тихо бубнили молитву, спрятав лица под куколи.
   Менестреля выволокли из телеги, подручные палача вели его под руки. Рубашку с него сняли и когда пред зрителями предстала изуродованная пытками спина осужденного, толпа тихо взвыла.
   Добрые Братья забеспокоились, заволновались, зашелестели.
   Менестреля оперли спиной о столб. Вялой рукой он убрал с лица волосы. Ночью в камеру пришел стражник и принес вина с опиумной настойкой. Ни боли, ни усталости, ни страха он теперь не ощущал. Все происходящее воспринималось им с глуповатой веселостью.
  -- Маарус! - завопил кто-то из первых рядов, и крик его был охотно подхвачен луженными глотками.
   Менестреля казнили впервые, менестрелей горожане любили.
  -- свободу королю поэтов, серебряному голосу Южных земель!
  -- Маарус - король сонетов! Вы хотите казнить певчего соловья!
  -- Всем головы не перерубите!
  -- А остальным языки повырывают! - отозвался другой голос.
  -- Трусливые собаки, вам бы лишь брехать, петь-то вы не умеете!
   Лучники бросились в толпу, но как тяжело оказалось им идти, продираясь сквозь стальные бока горожан, в то время как перед крикунами народ расступался легко и быстро.
   чиновник читал приговор, но никто не слушал его, а вопли - Маарус! Маарус! - заглушали его голос.
  -- за клятвопреступление, связь с ведьмой...
  -- Маарус! Маарус не виновен! Ма-а-рус!
  -- За покушенье на жизнь монаха ордена Добрых Братьев...
  -- Свободу! Сво-бо-ду!
  -- Сво-бо-ду! Сво-бо-ду! - рявкали глотки.
   Толпа хлынула, казалось, еще минута и она снесет эшафот, но позади неожиданно громко затрубил рог, перекрывший вопли и вмиг прекративший всеобщую истерику, и несколько всадников в одежде герцогских глашатых помчались через площадь.
  -- именем сира Гонзаго, расступитесь, собаки! - кричал один из них, невысокий юноша, размахивая над головой свитком с большой печатью. - дорогу, свиньи!
   Он бросил коня, легко вбежал по ступеням на эшафот. Менестреля уже связали и поставили на колени.
  -- У меня приказ герцога Гонзаго помиловать и немедля менестреля Мааруса, победителя Поэтического турнира! Развяжите ему руки!
  -- Кто ты такой, о чем ты говоришь? - суетился стражник. - причем здесь герцог, приказ о казни подписан магистром ордена Добрых Братьев, а они не подчиняются герцогу!
  -- Ану, дай сюда приказ! - протиснулся вперед монах.
   Но глашатай, опустившись на одно колено, уже перерезал веревки на руках менестреля, делая вид, будто не слышит обращенных к нему слов.
  -- дай мне приказ, сопляк, иначе...
  -- смотрите, смотрите, честные граждане, эти псы не желают подчиняться приказам нашего светлейшего герцога! Похоже они слишком зазнались, не пора ли нам проучить их! - закричал звонкоголосый юноша.
   И, взревев, толпа вновь нахлынула тяжелой волной.
  -- не дадим свершиться беззаконию, не допустим казни невинного! - заливался юноша, а толпа стонала от желанья быстренько навести справедливость.
  -- Беги, Маарус, пока о тебе не спохватились, - шепнул юноша, подталкивая менестреля.
   Им давали дорогу и радостно вопили - слава Гонзаго! - когда один из монахов протиснулся вперед и сорвал с глашатаго шляпу.
   Грива черных волос рассыпалась по плечам и была подхвачена ветром.
  -- женщина! - ахнули в толпе.
  -- Держите ее, это ведьма, это Изабелла дел Рицци, тысяча монет за ее голову! - надрывался монах.
   Она пнула его ногой в толстый живот и поволокла менестреля в проулок. Потом они свернули на не мощеную улочку, потом еще куда-то, а за ними с крикам и гиканьем неслись мальчишки.
   Менестрель повис на ней тяжелым камнем.
  -- я больше не могу идти...
  
   а там, на пустеющей площади, умирал палач. Боль пронзила ему грудь, словно кинжал вонзила, растеклась огнем. Он рвал на груди рубаху и разовая пена пузырилась на губа. Солнечный свет уже мерк, когда кто-то сорвал с него колпак, окатил ведром воды, но та, которую он не раз даровал другим, тянула его за собой в преисподнюю. Ему казалось, что он кричит, но не единый звук не вырывался из его груди. Сердце его не выдержало испытаний, сердце, которое все-таки было у палача и изредка болело по ночам...
  
   Беглецы опирались спинами о стену дома и жадно дышали. Изабелла чему-то улыбалась. Она отстегнула от пояса флягу с вином и предложила менестрелю.
  -- как ты нашла меня? - спросил он.
   Глаза его опять блестели, шум погони затих.
  -- в лачугу знахарки, где ты оставил меня, пришли менестрели и ваш предводитель... как его там?Красс Бразерторн. Он сказал, что ты попал к монахам, и что это по моей вине. Он сказал, что монахи ищут меня и если у меня есть совесть... - она вдруг звонка расхохоталась . - откуда у меня совесть, ведь я шулер!
  -- И что дальше?
  -- И я ... пошла... к герцогу Гонзаго... - осторожно сказала она, словно боясь, что Гонзаго слушает ее.
  -- И он тебя просто так принял?
  -- Нет, я представилась и предложила ему сыграть партию в кости.
   Менестрель расхохотался.
  -- сейчас ты перестанешь смеяться. - ухмыльнулась Изабелла. - Мы играли на тебя, на твою жизнь.
   Менестрель опять рассмеялся.
  -- судя по тому, что я здесь, ты выиграла. - сказал он.
  -- Я выиграла, но он быстро распознал во мне богэро. И сначала мне пришлось противостоять его воли... но, думаю, что он поддался мне.
  -- И он не назначил тебе еще одной игры? - спросил Маарус.
  -- Назначил.
  
   Она толкнула низкую дверь черного хода. Потянула менестреля по ступеням вниз, в мрак, пропахший мышами и плесенью. Касаясь пальцами стены, она шла уверенно, лишь единожды наткнувшись лбом на низкую балку.
   Потом они вынырнули в шум и свет.
  -- добрый день, Изабелла.
  -- Здравствуйте, девочки! Привет, красавица.
  -- Какой красавчик, веди его к нам!
  -- Да что вы, он же менестрель! Красс Бразарторн оторвет ему голову, когда узнает, где он был. - ответила Изабелла.
   Маарус, наконец, привык к свету и семенил за своей спасительницей, оглядываясь по сторонам.
   Несколько девиц, одетых от "легкомысленно" до " неприлично" столпились вокруг него и хихикали, норовя погладить по щеке или ущипнуть игриво. Бархатные портьеры полу скрывали зеркала, пахло розовым маслом и вином. Маарус дернул Изабеллу за руку.
  -- ты куда меня притащила, в бордель, что ли?
  -- Какая тебе разница, кто тебя спасет? - спросила она. - деньги ж не пахнут.
  -- Да ты что, как ты могла подумать... надсмехаться над моей любовью!
   Она выпустила его руку.
  -- вон там дверь. Убирайся.
   Девицы осуждающе смотрели на него. Изабелла отвернулась.
   Маарус почувствовал себя неловко.
  -- ну прости меня... если я тебя обидел...
   по лестнице спустилась рыжеволосая женщина, обдала запахом вина и духов.
  -- детка моя, кого это ты привела к нам! - прогрохотала она.
   Обняла Изабеллу, потрепала по щеке менестреля.
  -- этот мальчик ранен, монахи пытали его. Он займет угловую спальню. Я сама стану ухаживать за ним. - ответила Изабелла.
   Женщина приподняла подбородок менестреля.
  -- смазливый какой... а, знаешь, выпивши, я совсем плохо видеть стала... да на что он тебе?
  -- На счастье. - отрезала Изабелла.
   Мадлон захохотала.
  -- ладно, идите... ты-то идти можешь? - спросила, согнувшись над менестрелем.
   Тот побелел и стоял, только опираясь на стол. Мадлон выпрямилась и крикнула так, что погасли свечи в канделябре:
  -- эй, Лора, Фиена, помогите мальчику! Бесстыдницы, не трогайте его, он же болен!
   Тяжело переваливаясь, Мадлон поплелась к дверям, придержала их жирной рукой, пока служанки вели стонущего менестреля.
   В угловую спальню вела винтовая лестница, освещенная двумя факелами и дубовая дверь с чугунным засовом изнутри. Центр комнаты занимала кровать под балдахином из тяжелых южных тканей с золотыми кистями и пестрой вышивкой.
   Воздух был густой, от камина, от благовоний, от духов, от вина.
   Изабелла вдруг вспомнила, как ребенком смотрела в дверные щели этой спальни, а Мадлон гнала ее и запрещала выходить в зал когда там были мужчины.
   Раздавая громоподобным голосом приказанья, Мадлон стягивала с менестреля одежду и поглядывала на Изабеллу, которая блаженно сидела у огня, улыбаясь своим мыслям.
  -- я велела позвать сюда Красса Бразерторна, ведь это его менестрель, - сказала Мадлон.
  -- Да-а-а...
  -- Бедный мальчик так измучен, слабее котенка стал. Есть же где-то управа на этих иродов, взяли моду - людей честных калечить... ты голодна?
  -- Да-а-а...
  -- Изабелла! Очнись, в чем ты витаешь?
  -- В мечтах... Я не прочь пообедать, только если ты составишь мне компанию... А то мысли какие-то лезут в голову... пускай девочки позаботятся о менестреле.
   Лола накрыла стол в маленькой комнатке рядом, откуда Мадлон посредством несложных трюков могла наблюдать за тем, что творилось в каждой из ее семи спален.
   Пока Изабелла ела мясо с завидным аппетитом, Мадлон вяло крошила хлеб, едва ли донося его до рта. Пила вино, покуда лицо ее не раскраснелось , а рыжие космы не принялись топорщиться в разные стороны. Потом она уснула, развалившись в кресле, а Изабелла вернулась в комнату к менестрелю и долго смотрела на огонь .
   Отдернулась обивка на стене и вошел высокий , смуглый человек в забрызганной грязью одежде. Алый плащ волочился по плитам пола, оставляя мокрые разводы, за поясом торчал меч и лютня. Изабелла наблюдала, как он оглядывает комнату, натыкается на нее взглядом и говорит не приглушая голоса:
  -- где славные менестрель Маарус? В доме блуда не место ни тебе, ни ему! Он привык к ветру и воли, а здесь то тюрьма, то бордель...
  -- он там, на кровати.
   Она встала и тоже подошла к больному. Красс склонился над ним.
  -- о нем здесь хорошо заботятся, можешь оставить его на несколько дней. Навряд ли кто-то станет искать преступника в двух домках от дома палача.
  -- Откуда ты все это знаешь? Сколь близко ты знакома с этой рыжей Мадлон? Мерзкая старуха...
  -- Красс Бразерторн, прекратите строить из себя непорочного ягненка! Ваши попытки казаться лучше, чем вы есть на самом деле, лживы, а ложь не к лицу менестрелю! - резко сказала она.
   Бешенство в его глазах не смутили Изабеллу, пальцы его легли на рукоять меча. Девушка смотрела ему в глаза, пока он не почувствовал смутную тревогу.
  -- ты - богэро. - сказал .
  -- иногда я начинаю вспоминать свое детство... - продолжала она. - недаром ведь ты пришел потайным ходом. Я видела тебя здесь раньше, когда эта спальня принадлежала Мадлон.
  -- Да, - с натугой сказал он, - десять лет назад... но тебя я не помню.
  -- А Мадлон меня дальше кухни и не пускала. - ответила Изабелла.
  -- А где сейчас она?
  -- Она пьяна и спит в своей каморке. Она совсем плоха, мне кажется, что она теряет разум. Иногда она не может отличить фантазии от реального мира, путает то , что было вчера и что десять лет назад. Скоро здесь понадобиться новая хозяйка.
  -- дай мне вина. - сказал Красс. - и не забивай свою голову чепухой. Она курит ли-джийское зелье?
  -- Да... скорее всего.
   Изабелла разлила по бокалам вино, придвинула к огню еще одно кресло. В комнате царил сумрак, окна были завешены пыльными коврами.
   Изабелла была пьяна, от знакомых запахов борделя, от его звуков, от стонов менестреля, от сладкого вина, от запаха крови, от опиума, которым поили мальчика, от смутной боязни сидящего рядом с ней человека.
  -- Мадлон - твоя мать? - спросил Красс, бросая на нее взгляд из-под бровей.
  -- Не думаю... она не любила меня. Она подобрала меня, когда мне было лет семь, когда умерла старуха, у которой я жила. Мы жили в доме напротив... старуху парализовало, она не вставала, я готовила пищу и таскала горшки... в двенадцать лет я ушла от Мадлон, потому что мужчины стали ко мне приставать. Два года жила у воров, там и научилась всем трюкам... и два года живу на улицах Камелота.
  -- А как ты добилась от герцога помилования? - спросил Красс.
  -- Мы играли. Уже к полуночи за столом остались только мы вдвоем. Мне никогда не везло так, как вчера ночью. Я видела все карты сквозь рубашки. Потом я предложила сыграть на жизнь менестреля. А от меня он потребовал ночь... ой, я совсем пьяна... голова кружиться... вообщем, я опять выиграла.
   Красс допил вино, с шумом подвинул кресло. Изабелла очнулась.
  -- мне пора. Я вернусь за мальчиком позже или пришлю кого-нибудь.
  -- Красс, ты менестрель, должен знать, что такое любовь...
   Он недоуменно посмотрел на нее, потом сказал:
  -- спроси у мальчика... а я уже не помню.
   Когда Красс выходил, Изабелла спала, и густые тени прыгали по одежде герцогского глашатаго. А ее черные волосы свисали с ручки кресла прямо на истоптанный сапогами пол.
  
   Менестрель застонал и она проснулась. Камин погас и суеверный страх перед темнотой всколыхнулся в ней. Она торопливо сдернула с окна ковер, распахнула ставни и вдохнула предгрозовой сырой воздух. Пахло навозом и влажными камнями.
   Вялый свет сумерек неохотно выхватил из мрака очертанья крупных предметов. В окнах зажигали огни, на стенах домов запалили факелы, с нижнего этажа дома Мадлон уже доносились пронзительные женские голоса, то визгливые, то веселые.
   Менестрель беспокоился, метался по широкой кровати и глухо стонал сквозь сведенные зубы. Губы его почернели, на рубашке виднелись пятна желтого гноя. Дышал он тяжело, будто каждый вздох требовал нечеловеческого усилия.
   Она положила ладонь на его лоб, горячий и сухой, а потом попыталась влить в рот немного вина. Маарус так вертел головой, что вино пролилось на бархатную подушку. Изабелла внезапно разозлилась.
   Распахнув дверь, она крикнула в гулкий туннель винтовой лестницы:
  -- Натаниэль, Лола, принесите горячей воды!
   Лола пришла одна. Втащила в комнату медные тазы, ведро горячей воды, ворох тряпок для перевязок. Лениво сказала с порога, что Натаниэль еще греет воду, а на что она нужна, коли ванны здесь нет.
  -- бредит? - спросила она.
  -- Кто?
  -- Менестрельчик наш... постарались монахи проклятые, до полусмерти замучили и бросили. Посторонись, дай посмотрю.
  -- Врача надо позвать. Пошли кого-нибудь.
  -- На что тебе врач я и сама не хуже вижу...
   Лола взобралась коленями на кровать, подобрав юбки, стянула с менестреля одеяло. Решительно задрала на нем длинную рубашку, обнажив грязные воспаленные раны.
  -- помрет к утру, что тут думать. У него уже гной в кровь пришел.
  -- А ты откуда знаешь? - с неприязнью спросила Изабелла.
  -- Да вот, гляди... на локтях раны откуда? Гной пришел в кости, да наружу вырвался. Да так скоро, что не дотянет наш мальчик до утра никак...
   Лола приложила ухо к груди менестреля и замерла, притихла. Изабелла тоже перестала дышать.
  -- на, сама послушай. В груди у него словно вулкан клокочет. Надо бы кашлять, а сил нет. Ему бы паром горячим дышать... надо велеть Натаниэль еще и жаровню захватить, пар будем делать.
   Жалко мальчика было до боль в груди. Жалко так, что слезы из глаз градом покатились, как не пыталась Изабелла их удержать.
   чтобы отвлечь внимание от себя, спросила:
  -- а кто тебя учил врачеванию, Лола?
  -- Да никто... много я их на войне повидала... наконечники стрел шарданы нарочно ядом трупным смажут... а когда войны стали умирать как мухи, пришлось и нам их выхаживать. - спокойно ответила девица. - я ведь тогда в Ажоре жила...
  -- На войне?.. Лола - лорона, солдатская девка... Мадлон никогда не брала себе солдатских девок. Говорила, что они все больны. - не сумев побороть брезгливость, Изабелла покосилась на женщину , обтирающую лицо менестрелю. - а как ты попала сюда?
  -- М ой первый ребеночек умер оттого, что родился маленький, как крысенок. Попищал, попищал и испустил дух. А солдат, который считал себя его отцом, понес хоронить. Дожди тогда шли неделю, земля раскисла, так он его прямо в грязь и закопал. А второго купили циркачи...
  -- Как купили? А зачем ты его продала?
  -- А на что он мне был? Он же уродцем родился... думала, не жилец... так нет, взял и выжил... ну, может они его трюкам своим научат, будет у него свой хлеб.
   Изабелла подняла голову и увидела, что Лола плачет. Плачет почти не дыша, не мигая глазами, даже не пытаясь сдержать слез.
  -- а на деньги те я в Камелот и вернулась. Мадлон сказала, что ее дети тоже умерли и взяла меня к себе служанкой.
   Изабелла сколупала с руки налипший свечной воск, поморщилась, а потом сказала:
  -- ты, наверное, ненавидишь мужчин.
  -- За что же их ненавидеть?
  -- Ты детей по их вине потеряла.
  -- Почему же по их? Мужчина сделал дело и ушел, а я значит сама виновата, что они не жильцы.
   И столько смиренья было в ее взгляде, ее словах, столько покорности судьбе, столько слез выплакано, что Изабелла не нашла, как выразить свое сочувствие. Только обняла Лолу за талию и та прильнула к ней, ища мимолетную ласку.
   - сколько же лет тебе?
   Круглые глаза, пушистые кудряшки, пухлый рот, детские черты... и опустевший старушечий взгляд.
  -- пошли за аптекарем Фере Доро, я заплачу ему столько, сколько он потребует. - сказала Изабелла.
  
   Дождливая морось висела серой пеленой между домами. В забранных решетками окнах добрых горожан загорался свет, двери запирались на замки и засовы. На Камелот спускалась ночь.
   Анарус широко шагал по гнилым доскам тротуара, неся в руке грязный сверток, а в душе - злорадное ликование. Похороны Гая Зогара назначили на завтра, а сегодня дом его посетил магистр ордена Добрых Братьев Фелико Андарос и хранитель герцогской печати Анагерн ле Горде, главные заказчики городского палача.
   Постояв у тела, они дружно пообещали найти замену ему в ближайшем же будущем , так как Камелот без палача что без рук, и удалились. Но раз не назначили сегодня, то не назначат и никогда одного из помощников мессира палача Кривого Тино.
   Анарус вышел из трущоб и сразу попал в окружение особняков, столкнулся с городской стражей. Те признали его и пропустили.
   Кабаки и притоны остались позади, теперь он двигался вдоль решеток и басистого собачьего лая.
   Особняк лорда Кондорье стоял на углу улиц Правосудия и Университетской улицы, где днем прямо на мостовой сидели студенты, зубрили, смеялись, пели, затевали драки, задирали юбки хорошеньким женщинам...
   Он легко нашел черную лестницу с вытертыми каменными ступенями, постучал. Дверь открыла древняя старуха , не спросив, ни кто он, ни откуда, ни что хочет, и исчезла в кривом коридоре.
   Откуда-то справа пахло едой и Анарус решил, что там кухня. Подумав, пошел в другую сторону.
  -- гляди-ка, пришел.
   Жанетт стояла, привалившись к дверному косяку, губы ее жирно блестели, волосы распустились по плечам. Он не ожидал увидеть ее так , остановился.
  -- зачем ты пришел? Казнь не состоялась, просьбу мою ты не выполнил. Зачем ты мне такой нужен, мальчик? - она обидно рассмеялась, рот ее притягивал все внимание палачонка.
   От волненья сладко ныло в животе, но смех ее наглый распалил в нем злобу. Захотелось ударить ее, чтобы заставить замолчать, покорить, унизить...
  -- я был на бойне и принес тебе свиной. - сказал он, едва разжимая челюсти. - торговки говорят, что когда нет человеческого, то пойдет и свиной.
  -- Свиной? - опять расхохоталась она, - мужчины, конечно, свиньи, но не до такой же степени!
   И он ударил ее по лицу. Потом увидел кровь из разбитого носа и потерял над собой контроль.
   Дверь за ее спиной поддалась и они ввалились в комнату Жанетт. Она схватила подсвечник и неловко обрушила его на голову Анаруса. Но тот перехватил ее руку.
   И тогда Зверь возжаждал крови.
  
   Конь всхрапнул, когда чужая рука взяла его под уздцы.
  -- вас ожидают. - сказал камергер. - последуйте за мной.
   Изабелла нарядилась сегодня в свое лучшее платье, цвета майской травы под лучами солнца. Длинный шлейф полз по плитам двора.
   Гулко стукнула дверь. Холл был пуст и тих.
   Камергер пошел вверх по лестнице, она последовала за ним.
   Герцог Гонзаго ждал ее за карточным столом. Высокий потолок комнаты был расписан нимфами и русалками, тигровая шкура перед камином, в высоких вазах стояли розы с мерцающими голубыми лепестками. В углу под балдахином высилась кровать.
   Гонзаго был красив по любым меркам и она, садясь за стол, вдруг поняла, что сегодня пощады не будет.
   Он смотрел на нее жгучими черными глазами , пока она не почувствовали робкое смущенье.
  -- обговорим условия сегодняшней игры, красавица?
  -- Да... с твоей стороны будет объявление войны Фелико Андарусу. Я хочу, чтобы ты распустил орден Добрых Братьев.
   Герцог усмехнулся.
  -- это не в моей власти, красавица. Фактически орден не подчиняется мне.
  -- Но ты же помиловал менестреля, - сказала она с нажимом.
  -- ради твоих чудесных глаз... но с твоей стороны тоже потребуется некая жертва...
  -- я догадываюсь.
   Пощады не будет.
  
   Удача отвернулась, наитие не приходило. Она перестала видеть его карты. Оттого забеспокоилась . такое было с ней впервые, пришлось кропить карты острым завитком перстня.
   Герцогу же напротив, подозрительно везло.
   Свечи догорали, Изабелла встретилась с глазами Гонзаго и поняла, что краснеет.
   Он откинулся на спинку кресла и сказал чуть насмешливо
  -- ты проиграла.
  -- Ты тоже богэро.
  -- Нет.
  -- Тогда почему?..
  -- Я немножко волшебник. Совсем чуть-чуть.
   Она поняла, что он смеется над ней. Как над глупой шестнадцатилетней девчонкой. Как никто в жизни над ней не смеялся.
   Изабелла встала из-за стола.
  -- смотри сюда. - приказал герцог.
   Гонзаго встал за ее спиной, подтолкнул к зеркалу в оправе из черного камня. . Она заглянула в него и не увидела отраженья.
   Потом в смутной пустоте заколыхались нарождающиеся силуэты и вскоре она рассмотрела набрякшее дождем небо и корявую чернь деревьев.
  -- пойдем, я покажу тебе мой сад.
   Деревья были грубы и мох свисал с них зелеными змеями. Корявые корни вспучивали землю, оплетая громоздкие камни, образуя толи пещеры, толи звериные логова. Кроны их переплетались, ветви скрипели и шебуршали, словно стремясь удержать рвущийся наружу ветер.
  -- присмотрись повнимательней, загляни в щель между камней, приподними ветку, сунь руку в норку... Сад полон жизни, надо только суметь ее разглядеть.
   черная тварь обвила ее руку. Изабелла попыталась скинуть ее, но маленьких красный глазик в упор смотрел на нее.
  -- убери о т меня эту пакость!
  -- Сама попробуй.
   Наконец, удалось сбросить голую тварь на землю, но прежде чем ее каблук наступил на плоскую черную головку, тварь сгинула.
   Губы, горячие, жадные касались ее ладони, потом запястья, легко взбирались выше. Жар, рожденный в кисти, растекался по жилам, дразнил, жег кожу.
  -- ведьменская красота, злая... недоступная...
   она оттолкнула его, побежала.
   Ветви корчились и гнулись, деревья изгибались, наклонялись, протягивая неровные руки, но обжигались и шипели.
   Вспыхивали черным пламенем и крошились бумажным пеплом.
   Тропа вилась между камней, путалась, сбивалась с пути, выскакивая всякий раз к герцогу, но потом подчинилась, заструилась туда, куда надо было Изабелле.
   черная птица била крыльями над ее головой, ломала мелкие сучья, норовя ударить в глаз кривым клювом.
   Изабелла уклонилась кошачьим движеньем и уже в другом облике, облике пантеры, чья шерсть отливала голубизной, прыгнула, изогнувшись. Мягкая лапа сбила птицу прижала к корню, мелькнули когти.
   Там, где лежала птица, теперь была женщина. Пантера запрыгнула за камень, хвост раздраженно бил по бокам.
   Гонзаго вынырнул из тумана. Белесые языки ползли по пятам, потом враз сгинули, обвиснув рваными лохмами на низких ветках.
  -- у тебя женщина!!! - кричала незнакомка. - как ты мог!!! После всего...
  -- ты ушла. Ты заблудилась. Ты стала птицей.
  -- Но ведь это я! Посмотри на меня! Ты все забыл!
  -- Я ничего и не помнил.
   Пантера прыгнула, деревья преградили ей путь.
   Каркала ворона. Кричала женщина, бранилась, проклинала. Гонзаго что-то тихо отвечал.
   Пантера металась, но стволы обступали ее.
   Герцог вышел, красивый, в черном с золотом камзоле, с золотой шпагой на поясе.
   Сад таял, обращаясь зеркалом в черной каменной раме.
  
   Студеный рассвет воровато крался в комнату. Небо серело, разливая утро по мозаике стекол. Край его, который касался сводчатой пестроты крыш и стрельчатых башенок нежнел и окрашивался в бледно - персиковый цвет. Густел и медленно плыл вперед и вширь.
   Стекло приятно холодило ладони и лоб, отчего-то это было приятно. Изабелла, привыкшая встречать рассвет после бессонной ночи, сейчас с наслажденьем подставляла влажное от испарины тело тонким струйкам утреннего воздуха, что сочились из невидимых глазу щелей.
   Герцог спал, тело его темнело среди пены кружевного белья.
   На площадь уже стекались торговцы и циркачи, чьи фургоны были щедро увешены вылинявшими на солнце флажками и лентами. Еще свежие, сочно - зеленые ветки, наломанные в роще по дороге в город, букетики и венки из приторных июльских цветов контрастировали с серыми пологами фургонов.
   через Сионскую площадь циркачи протягивали канаты и маленькие акробаты, светловолосые, белокожие, худенькие быстро карабкались наверх и балансировали с веерами и пестрыми шляпами в руках.
   чуть поодаль сидел на барабане бородатый огнеглататель и вокруг него уже собирались ранние зеваки. Изабелла снисходительно усмехалась, глядя вниз, в народ, и словно впервые в жизни была сейчас счастлива.
   Она любит и любима.
   Разве же им, погрязшим в заботах ремесленникам, знакомо это восхитительное чувство, разве способны они испытать страсть и упоенье?..
   Время тянулось медленно, словно давая возможность поразмыслить. Но ей казалось, что она уже все решила, и решила правильно, и сомненья не будет...
   Прямо под окном запел менестрель.
   Краем неба, краем моря
   По нехоженым дорожкам
   По дубравам, мхам зеленым
   По взволнованным ветрам
  
   Оплетали ноги травы
   Ветви жестки и корявы
   Толи птицы, толи звери,
   То неведомы огни.
  
   Обретешь, найдешь ты веру
   По волшебному примеру
   Тех, кто шел твоей дорогой
   Позади и впереди.
  
   Уже одевшись и сколов шпильками волосы, застегивая пряжку плаща, она подошла к кровати, где среди скомканных простыней и разбросанных подушек спал Гонзаго, ее первый мужчина, заронивший в сердце любовь...
   Она долго смотрела на него, силясь припомнить цвет его глаз, а потом не удержалась и прикоснулась рукой к теплой груди. Он шевельнулся и сказал не просыпаясь:
  -- не уходи, Изабелла, любовь моя...
   зеленое платье кучей мятого шелка соскользнуло с плеч на ковер.
  
   Шествие начиналось от подножья церкви святого Дени, что вот уже без малого пятьсот лет стоит не перекрестке трех улиц. Горожане любили эту церковь, все мало-мальски значимые события в жизни стремились отметить под ее просторными и гулкими сводами. Массивная, грубая, сложенная из пористого желтого камня, искрещенная снаружи барельефами, оттененная резным розовым камнем. Высокие своды, проемы и ниши, куда никогда не заглядывало солнце, скрывали в недрах своих сочные и сырые фрески, по которым змеилась плесень. Растрескавшийся от прошлогодних дождей купол ронял куски штукатурки на прихожан, но по какому-то поверью считалось плохим знаком, если старинные фрески будет подновлять чужая рука.
   По углам цвела паутина, благо, в вечном полумраке она не была видна, плиты пола разошлись и из щелей, где можно было сломать ногу, высовывались покрытые прахом героев и королей крысиные мордочки.
   С утра опять висела в воздухе дождливая морось, будто лето в этом году перепуталось с осенью. Покуда собирались прихожане для участия в шествии, дождь усиливался.
   На истертых ногами широких ступенях, завернувшись в лохмотья, выставив напоказ культи и раны, сидели и лежали нищие. Побирушка хватали женщин за подолы, мужчин за кошельки, совали в лица орущих младенцев.
   Поодаль сгрудились закутанные в мешки прокаженные, стража запрещала им приближаться к горожанам. Прошел слух, что кардинал лечит проказу наложением рук и прокаженные стеклись со всех окрестностей в Камелот. Медные колокольчики, привязанные к их лохмотьям, тихо позвякивали, капли дождя стекали с балахонов, кто-то постукивал колотушкой по ноге статуи святого, но этот звук терялся во всеобщем гуле.
   Ветер трепал женские юбки, длинные волосы, хлопал полотнищами флагов, дергал из рук монаха полотно орифламмы, словно не желая распускать его.
   Люди были босы, в руках их трепетали язычки пламени свечей, но шествие все не начиналось, и радостное возбуждение сменялось всеобщем унынием. То здесь, то там мелькали посеревшие от дождя монашечьи капюшоны, приглушенные голоса шептали молитвы и уговаривали прихожан не расходиться.
   Вскоре прошел слух, что кардинала, ради чьего прибытия и устраивалось шествие, не будет. Говорили, что он остановился в деревеньке в нескольких милях от города и не желает следовать дальше. А ведь для его встречи уже был приготовлен белый осел, на котором кардиналу следовало пересечь границу города, и корзины подвявших от дождя цветов для осыпанья дороги, и самые красивые мальчики для пенья гимнов.
   Тогда было решено не распускать людей, а пойти к герцогскому дворцу, просить его возглавить шествие. Тогда, прослышав об этом, кардинал сподобиться войти в город.
  
   В доме Мадлон убили проститутку. Убили маленькую Глорию, она и двух месяцев не проработала. Убили жестоко, кровь залила весь пол, замарала стены. И никто не слышал ни криков, ни шума. И никто не смог припомнить, с кем Глория в тот вечер поднялась в спальню.
   Говорили о колдовстве, и могильщик отказались хоронить несчастную в общей могиле. Пришлось Мадлон из своего кармана оплачивать место для непотребной девки на городском кладбище.
   Лола и Натаниэль весь день ползали с ведрами воды и щетками, счищая кровь со стен и мебели.
   Взглянувший на Глорию врач поначалу опешил, а потом признался, что такое он впервые в жизни видит.
   И никто ничего не помнит!
  
   Все чаше стали находить в городе трупы, истерзанные, как несчастная Глория. Как Жанетт, служанка из особняка лорда Кондорье.
   Тихая злоба нарастала в городе, ненависть зрела в сердцах горожан, раздраженье росло как бурьян на задворках.
  
   Фелико Андорос работал. Ночь растаяла, как толстые белые свечи на столе магистра. Тонко курились огарки в матово блестящих подсвечниках, шуршал пергамент, скрипело перо, выстраивая в ряд аккуратные буквы. Оранжевый свечной свет выхватил из мрака лицо, длинные прямые волосы и тонкую улыбку.
   Магистр не поднял головы, когда вошел слуга , чтобы раскрыть шторы и впустить утренний свет и воздух в пропахшую чернилами и свечной гарью, комнату.
   Забота, терзавшая мессира Андароса, неровной складкой проступила на высоком лбу, тонкие пальцы быстро крошили перо.
   Убили проститутку. Событие ординарное. Трудность была в том, что городская стража неосторожно позволила себе поймать убийцу и посадить его в тюрьму, где вот уже пятый день он ждал пыток. В этом-то и была загвоздка. В городе не было палача. А помощники покойного мессира Гая Зогара пытать осужденного отказались. Дескать, знакомы близко.
   Решенье вертелось где-то рядом, так близко, что мелькало перед глазами серой тенью.
   Фитиль погас в лужице белого воска. Поднимающееся солнце разогнало утренний холод и тягостную сонливость.
   Вот еще напасть. Три дня в городе ждут прибытия кардинала, три дня ходит процессия к воротам, босиком по грязи, с молитвой на устах. В первый день направились к герцогскому дворцу, но тот велел передать через камердинера, что болен и не встает с постели.
   Болезнь его была с бесстыжими зелеными глазами и дерзким смехом.
   Гулко ударил упавший на пол подсвечник покатился и стих.
   Вот оно, решенье.
   Он предложит убийце стать палачом. Замучив за неделю нескольких человек, он вряд ли откажется делать это на законных основаниях. Закон это позволял.
   Гай Зогар согласился. Имя сменил, забыл прошлое. Отрекся от всего. Фелико Андарос помнил его другим, двадцать лет назад, когда они оба были молоды и дружба скрепляла их сильнее железа.
   А потом пришла любовь. И разрушила жизнь Гая Зогара. Титулы, звания, деньги, замки, - он лишился всего. В ночь перед казнью кто-то убил палача. И ни один бродяга, ни один преступник не соглашался выполнить его работу ни за какие деньги. Слишком свежа была память о прекрасном маршале, пострадавшем за любовь.
   И тогда Андарос, еще не магистр, пришел к нему и изложил все начистоту. И лорд согласился. Ненависть и надежда на месть жили в нем все эти годы и питали силы его.
   Вряд ли кто сегодня узнал бы в палаче юного маршала, которого подвела к эшафоту любовница. Вряд ли бы кто вспомнил.
   Днем мессир Фелико Андарос отправился в тюрьму, взглянуть на арестованного. Со слов врача, осматривавшего трупы, он живо представил себе картину убийства и понимал, что отказа не последует.
   За окном проплыла церковь Святого Дени, где в четвертый раз собиралась процессия .
   Тюрьму выстроили два столетья назад на самой окраине города, на берегу -реки Азалы, но с тех пор Камелот значительно разросся и угрюмое здание из красного кирпича с узкими продолговатыми окнами окружали налипшие друг к другу домишки ремесленников. Из расположенных здесь же мастерских доносился непрерывный гул, вплетающийся в шум неспокойной реки.
   Комендант тюрьмы, нескладный как подотчетное ему заведенье, чье имя Фелико Андарос не вспомнил, а спросить не удосужился, в сопровождении стражника проводил магистра к узнику.
   Святые, совсем мальчишка! Серьезный и злой, ни капли страха. А глаза! Ледяные, ни души в них, ни жалости. Казалось, загляни поглубже и увидишь в них сквозь них стену.
   Смотрит на магистра и глаз не отводит.
   Вопрос вертелся на языке, кому другому не задал бы, а здесь мальчишка, грех не спросить. Но тот опередил, спросил глухо:
  -- кто вы такой?
   Магистр слегка опешил от такой наглости
  -- я задаю вопросы, а ты отвечаешь.
  -- Да, мессир.
  -- Как твое имя?
  -- Анарус Ильжион, мессир.
  -- чем ты занимаешься?
  -- Я служил у мессира Гая Зогара, городского палача, что скончался на днях...
  -- Какую работу ты выполнял у него?
   Анарус пожал плечами, отодвинулся от света факела в тень. черная фигура ни страха, ни трепета ему не внушала, он казался усталым, далеким от суетных забот.
  -- полы подметал, на рынок ходил.
  -- А по профессии? Знаешь ли ты пытки и дело палаческое? - не удержался магистр, а мальчик встрепенулся, словно только и ждал этого вопроса.
  -- Да, господин, это дело я знаю, и с дыбой , и с колесом обращаться умею, и пытку огнем, и водой, и железом знаю, и сапоги, и бабу...
  -- Достаточно, я понял.
   Внезапно магистру стало неуютно, словно мальчишка его мысли наперед знает и отвечает как требуется.
  -- а топор или меч в руках держал? Голову отсечь с одного удара можешь?
   Красный огонек вспыхнул в его глазах и погас под веками.
  -- да , господин...
   Лжет, лжет, сердцем чувствую!
   Беспокойство шевельнулось в груди, да поздно. Губы сами сказали то, что не спешил произнести магистр.
  -- за преступленье твое сам знаешь, что тебе полагается, не мне тебе объяснять... хочешь избежать этой участи? Удастся, если примешь мое предложение.
   Мальчишка напрягся, зубы стиснул, подался вперед.
   Знает, наперед знает, что я сказать ему хочу!
  -- знаешь, о чем просить тебя стану?
  -- Знаю! - не выдержал.
  -- Откуда знаешь?
  -- Обычаи знаю, мессир. Они говорят, что если нет в городе палача...
  -- Помолчи. - голова разболелась, словно гвоздь раскаленный воткнули.
   Андарос поспешил закончить разговор, который утомил его больше, чем допрос еретика накануне, который все твердил, что земля, по которой они ходят, куда-то вертится. Это заявление-то и вывело магистра из себя, уж что-что, а земля никогда из-под ног его не выходила.
  
   Кардинал вошел в город на рассвете, роса вымочила его мантию, и рясы клириков, и конские гривы, и ленты... темень ночи едва разошлась, но еще гнездилась в проулках и двориках, а Фелико Андарос, печенкой почувствовавший, что ждать нынче утром кардинала, уже топтался у южных ворот с не выспавшейся свитой и городской стражей.
   Его преосвященство, угрюмый старик, сидел , крепко вцепившись в ослиную шкуру и вперив очи в нечто, недоступное собравшимся. Магистр видел только острый нос и подбородок. Кардинал никак не ответил на его приветствие, даже осла не придержал, и , покуда Фелико Андарос семенил за ним, продолжал лупить сандалиями по ослиным ребрам.
  -- ва-ваше преосвященство, соблаговолите придержать скотину безмозглую, ибо моя старческая прыть никак не может сравниться с ее бегом! - заголосил Андарос, чувствуя, как набралась в туфли вода и налипла на них пудовая дорожная грязь.
   Тот послушался, натянул поводья, но уж лучше бы продолжал мчаться и далее, сколь нелюбезен и хмур был взгляд из-под серых клочковатых бровей.
  -- сын мой, во вверенном вам ордене буйным цветом цветет бурьян сомненья и недоверия, не углядели вы, как братия сбивается с пути истинной веры. - голос кардинала был простуженным, скрипучим от утренних туманов и холодов.
   Андарос сморщился. Намек был на нескольких монахов, ушедших к менестрелям.
  -- пути Господни не исповеди мы, - едко заметил он, чем заслужил еще один свирепый взгляд из-под бровей.
   Не обмолвившись больше ни словом, кардинал ударил осла пятками и тот поплелся, обречено, словно на бойню, а следом за ним потянулась вся кардинальская свита. Андарос все стоял и стоял, а потом велел подать, наконец, себе лошадь и поехал догонять его преосвященство, проклиная весь свет и кардинала в частности.
   Его преосвященство и не подумал объяснить причину своей задержки. С Андаросом держался сурово, а больше никто не решался с ним заговорить.
   Ночная суета и ожидание на холоде сделали свое дело и великого магистра неудержимо тянуло в сон. А здесь еще упрямый старик отказывается ехать в приготовленный для него особняк, где целую конюшню предоставили для лошадей его свиты. Зато пожелал немедля встретиться с герцогом Гонзаго.
   Андарос занервничал, накричал на пажей и суетливо предложил послать гонца предупредить герцога о предстоящем визите, на что его преосвященство ответил, что надобности в том не видит.
   С высоты спины своей лошади Андарос выглядел значительней и важнее тщедушного, закутанного в просторную мантию его святейшества, и чтобы услышать негромко произносимые слова ему приходилось нелепо свешиваться с седла и напрягать слух.
   Дворец еще спал, когда свита приблизилась к нему и велела стражниками немедля пропустить его святейшество . прислуга забегала, зашумела, кто-то бросился докладывать герцогу, но кардинал велел остановить его и проводить себя в покои.
   Гонзаго стоял у маленького столика и наливал в бокал вино. Приход кардинала его не смутил, но герцог и рта открыть не успел, как его преосвященство набросился на него с упреками.
  -- смута царит в Камелоте, чернь бунтует, власть твоя, герцог, тает с каждым днем, скоро и памяти о ней не останется!
  -- Разве все так плохо? На днях я был в городе...
  -- На днях! Да ты должен денно и ночно радеть о благополучии Камелота, иначе, смотри...
   Гонзаго с покаянной рожей поклонился.
  -- университет бунтует. На факультете Магии преподают черную магию, по дороге к тебе я встретил ведьму! Ересь не искореняется огнем и мечом, а преподноситься как наука, на деле являющееся порожденьем Сатаны!
  -- Сатану породило человеческое невежество. - заметил Гонзаго. - если искоренить безграмотности и ограниченность умов, то Сатана сам сгинет.
  -- Отрицающий Сатану - отрицает Бога! Веришь ли ты в творца, Гонзаго?
  -- Как я могу верить в Творца, когда я сам творец? - кротко спросил герцог, краем глаза наблюдая за весельем, царившим в кипе простыней на высокой кровати.
   Лицо кардинала застыло, медленно он начал подниматься с кресла, глаза его безжизненные от ужаса, впились в лицо Гонзаго. Губы шевелились, толи шепча молитву, толи повторяя кощунственные слова и не решаясь сказать их в слух.
  -- что ты хочешь сказать, сын мой? - прошипел кардинал, опускаясь обратно в креслом оттирая перчаткой бледное чело.
   Гонзаго изобразил на лице смиренье, тщетно борясь с попыткой выкинуть какое-нибудь маленькое коленце, и сказал:
  -- каждый из нас творец, ваше преосвященство... художник творит на полотне, зодчий в камне, менестрель в балладах... а любовь, ваше сиятельство, творит...
  -- замолчи, еретик! - таким страшным голосом вскричал кардинал, что Гонзаго не решился дальше дразнить его.
  -- что с вами, ваше преосвященство? вам необходима отдохнуть с дороги, мессир Андарос приготовил для вас покои в собственном особняке. Вот, выпейте вина...
  -- какой может быть отдых, сын мой, когда мир требует неустанных забот, когда благо государства находится под угрозой!
   Тогда Гонзаго попытался убедить его преосвященство, что заботиться о благе государства насытившись и отдохнув куда проще, нежели борясь с муками голода.
   Не прошло и четверти часа, как всплыла истинная причина визита его преосвященства. Кардинал просил неограниченных полномочий в Камелоте для борьбы с ересью, осуществлять которую будут Добрые Братья под его руководством, за что Гонзаго получает вечное благословение церкви во всех начинаниях.
  
   Леди Ровена, юная супруга лорда Кондорье, без сомненья, была первой красавицей Камелота. И, казалось, она имела все, что может пожелать женщина - и богатству, и красоту, и славу о своей красоте, и пресыщенность вниманием, и робкие признания, и пылкие взгляды поклонников. что, впрочем, не мешало ей чувствовать себя несчастной, потому как главное желание ее осталось несбыточным: леди Ровена мечтала о любви.
   Сейчас она уже не могла вспомнить, что заставило ее сказать необдуманное "да" человеку, вдвое старше ее, но все так быстро закружилось, замелькали события и лица, и вот она лежит на брачном ложе, испуганная, трепещущая. Но время идет, а супруг все не приходит.
   И изо дня в день повторяется все тот же хоровод - он так любезен и весел с ней на людях, но с наступленьем темноты удаляется в свою спальню. вновь для нее начинаются часы ожиданья, и затаенная дрожь под пахнущими фиалками простынях, и смутная надежда, и лихорадочный предутренний сон, и тихое отчаянье, и осколки зеркал на полу.
   И скука, скука...
  -- неужели я недостаточно красива для него? - кричала она и металась в пустой спальне, и рыдала от отчаянья и тоски.
   Все чаще прелестные синие глаза наполнялись слезами и блестели как озерная вода, румянец скрадывался болезненной бледностью, а округлые щеки похудели.
   Вскоре, однако, ей стала известна причина холодности мужа. Узнав о ней, леди Ровена хотела лишить себя жизни. Ибо муж ее, старый лорд Одорон Кондорье, не любил женщин, а предпочитал им молоденьких пажей.
  
   Ночью выпал снег. Рыхлый и чистый, еще не истоптанный ногами и собачьими лапами, не искрещенный конскими следами, он толстыми шапками лежал на не облетевших сентябрьских листьях.
   Маарус шагал по белесой снежной улочке, разглядывая переплетение птичьих следов и непонятная радость кружила ему голову. Долгие недели болезни наложили тягостный отпечаток на его душу. Пропала былая беззаботность и веселье, задор и менестрельское легкомыслие, пережитые им испытания и тяжелая болезнь как-то быстро заставили повзрослеть.
   Полы алого плаща волочились по снегу, оставляя ровный след. Сегодня утром он обнаружил, что кто- то привел в порядок его одежду, даже сапоги начистил до блеска и натер воском. Прощаясь с Мадлон, он отчего-то смутился, когда плачущая Лола стала его обнимать.
   чья-то ручища опустилась на его плечо и бас бодро рявкнул в ухо:
  -- эй, да это же славный менестрель Маарус!
  -- Привет тебе, король сонетов! Как поживает зеленоглазая ведьма?
  -- Во, видали, на что любовь человека толкает - с городским палачом свел близкое знакомство!
   Раздался бодрый хохот и десяток студентов окружили менестреля. Вид их живописный говорил о том, что совсем недавно эта развеселая компания побывала в стычке с Добрыми Братьями. Исцарапанные рожи и разорванные плащи не могли испортить настроение студентам и те быстренько предложили менестрелю составить им компанию в ближайшем кабаке.
  -- нет, ты подумай, монахи совсем спятили! Сначала закрыли факультет Магии, потом запретили и вовсе ее преподавать в Университете! - возмущался Кроулюс ла Тене, вдохновитель всех студенческих проказ.
  -- Ага, говорят, ересь цветет в Камелоте! - заржали остальные.
  -- А магам, ну тем, кто диплом получил, велел убираться из города или подаваться в братию.
  -- А тем, кто в монастырь удалиться, обещал пожизненное отпущение грехов!
   Студенты опять захохотали, потом кто-то еще вспомнил:
  -- девок обещал непотребных по монастырям разослать!
  -- Во, где веселье -то самое начнется!
  -- Не, ребята, тогда мне путь - только в монастырь. И грехи отпустят, и весело!
   Так, хохоча, они и ввалились в ближайший кабак, сдвинули несколько столов в один большой, приказали подать вина, жареной птицы, еще каких-то лакомств. Потом принялись отмечать сегодняшнюю стычку с монахами, которые обещали с завтрашнего дня вместо палок использовать в драках оружие.
   Обсудив это, бездельники решили сегодня же ночью забраться в оружейную мастерскую и поживиться там чем Бог пошлет.
   Маарус уютно сидел в углу и пил горячее вино с пряностями. Шалости студентов вдруг показались ему детскими и глупыми, но это не помешало ему взять в руки лютню и что-то сыграть на ней, пока веселая компания распевала песенки.
   Выпьем, ребята, выпьем винища
   Пусть из ушей течет!
   Ну а декана отправим к нищим
   Им пусть и преподает!
   Ха-ха-ха-ха
   Ха-ха-ха-ха - , им пусть и преподает! - рявкали молодетские глотки.
   Пальцы привычно бегали по струнам, и не было больше липкого страха, что не родиться мелодия в покалеченных руках.
   Кроулюс один не пил, оправдываясь данным матушке обещанием не грешить по четвергам. Лапищи его как жернова мельничьи повисли на шее менестреля и прямо в ухо он пробасил:
  -- знаешь ли ты, прославленный рифмоплет, что на днях Красс Бразерторн устраивает праздник в Баарском лесу? И приглашает на него всех поэтов и менестрелей? Говорят, призы будут - у-у-у!
  -- И в честь какого события будет праздник? - спросил Маарус.
   Красс ведь больше не вспомнил о нем, не пришел, и не прислал никого вместо себя., как обещал.
   Кроулюс пожал плечами, потом взял бокал и принялся говорить речь.
   Маарус сам не заметил, как уснул, привалившись головой в угол.
   Проснулся, когда стало темнеть. Снова дождь - хлестал в стекла. Многие уже разбрелись, скамьи опустели, но кто-то тоже спал, положив голову на стол или откинувшись на стену. На столе, на полу чернели лужицы пролитого вина, валялись осколки кружек и кувшинов.
   Кроулюс сидел во главе стола и неторопливо тянул вино. Резкий профиль его освещало пламя камина и в игре теней и бликов Маарус видел огненные колесницы, и храмы, и чудищ ей, и кружились они, и падали, затягивая сознание пеленой сна.
   Он открыл глаза и зябко съежился. От боли ломило затекшее тело. Свербели затянувшиеся шрамы.
   Маарус встал, нахлобучил на голову шляпу и вышел, не прощаясь.
   Красс всегда бы принял своего менестреля, но не лежала душа Мааруса к вечному празднику, не хотелось ему отвечать на расспросы и сочувствие. Какая-то щемящая тоска гнала его вперед, сквозь непогоду, заставляя тихо напевать ту песню, что Лола просила его повторять вновь и вновь.
   Кто-то подергал его за рукав и менестрель остановился. женщина, юная, хорошенькая, могла бы показаться даже красивой, если бы не пустые, холодные глаза.
   Поначалу она просто улыбалась ему, подмигивала, потом взяла за руку и повела за собой.
   Полутемными улочками она привела его в свое жилище, где в углу за занавеской высилась кровать, а больше никакой мебели не наблюдалось.
   Девица скинула плащ, отдернула занавеску на кровати и жестом предложила Маарусу воспользоваться ее гостеприимством.
   И вдруг он отчетливо увидел себя со стороны - такой же бесприютный, как и она , нищий, оскверненный руками палача...
   Потом ночью, когда он лежал в темноте, а сон никак не шел к нему. Он смотрел в окно, на размытые пятна фонарей, время от времени притрагиваясь ладонью к плечу или щеке подруги. А она не просыпалась, доверчиво прильнув к нему щекой, и хотелось выть, выть по-звериному, прижимаясь всем телом к этой блудливой девчонке.
  
   С раннего утра, по свежему снегу, герцогский двор собирался на прогулку в Баарский лес. Вельможи, лакеи, кони, пажи, конюшие, дамы, банты, плюмажи, плащи, меха - все колыхалось, шумело, мельтешило на площади перед дворцом. Всему двору уже было известно о ссоре, произошедшей накануне между правителем Камелота и его возлюбленной, отчего именитые красотки сегодня особенно тщательно подбирали украшенья к платьям, духи и краску для губ.
   А Изабелла бесилась, и рвала в клочья кружева, и швыряла об паркет драгоценности, била о стены вазы. Потом подошла к зеркалу, распустила корсаж и долго любовалась своим телом, не находя в нем изъянов.
   Новое, неведомое чувство, рожденное где-то в глубине, там,, где бьется сердце, так остро и резко завладело ею, что она внезапно почувствовала себя беспомощной.
   Всеобщее заразительное волнение не улеглось и во время прогулки. Дамы хихикали и строили глазки, мужчины перебрасывались шутками, ног тут же замолкали, встретившись глазами с Изабеллой или Гонзаго. А те ехали на почтительном расстоянии друг от друга и от необъяснимой робости не могли сделать первый шаг навстречу.
   Снег повис на низких ветках, вспенивался сугробами у стволов, глухо подминался под конскими копытами, синевато искрился, как мех редкостного зверька. Лес далеко тянулся на север, спускаясь с одного холма, взбираясь на другой, широкие тени скользили от ствола к стволу, сонливость и покой властвовали ныне в нем.
   Справа, по холму вниз, пестрели по утоптанному снегу, запорошенному еловыми верками и шишками, яркие шатры менестрелей. Мелькали алые плащи, трепались по ветру флаги, и глядя с холма вниз казалось, что праздник не покидает никогда ветренных бродяг. Ветер доносил их звонкие голоса, запахи костров . гордые мужчины и красивые женщины, чудесные как ангелы, дети. С лиц их никогда не сходили улыбки, никакие страданья не оставляли на них следов. Мечтатели и поэты, гордые, как короли, составляли собой особое племя, над которым не властно ни время, ни правители, ни беды.
   Здесь, на холме, был запланирован обед и поехавшая вперед прислуга расставляла столы, дожаривала на кострах дичь. Оживленье, царившее внизу холма, передалось и на его кручу, отчего в предвкушении праздника стоял непрерывный веселый шум.
   Отстранившись от основной свиты, Изабелла свернула в лес, чтобы хоть на мгновенье остаться со своими мыслями. Скрылась за разлапистыми елями, так запрошенными снегом. что пушистые ветки прижимались к земле, образуя плотные шатры.
   Совсем рядом, за кустом боярышника, красотка леди Ровена неловко флиртовала с молодым графом, на днях вернувшимся из пограничной крепости Ажор. Изабелла уже успела разглядеть в мечтательных глазах трубадура сомненье и тоску, словно не было у него гордости за совершенные подвиги о одержанные победы.
   Поднялся ветер, обед подходил к концу. Заполыхали факелы, сгущались ранние зимние сумерки. Возвращаться Камелот в темноте, под взглядами
   искоса Гонзаго и его поклонниц, ей не хотелось. Она уехал вперед, слыша, как Гонзаго расспрашивает о ней.
   Небо казалось светлее снега, предметы приобретали расплывчатость и нечеткость, линии смешивались и путались, возникал образ за образом и опять таял в сумерках.
   Изабелла спускалась все ниже, пока не поняла, что впереди лежит овраг, и не было видно, что таилось впереди.
   Натянула поводья. Тишина, даже ветер улегся. Стало душно, мех противно щекотал лицо. Она скинула капюшон и огляделась. На волосах оседали снежинки, тускло мерцали и таяли, над влажной лошадиной мордой густо клубился пар.
   Зажурчал в глубине ручеек. Сойдя с седла, Изабелла зачерпнула руками воду и долго пила, пока не заломило зубы и не побелели от холода пальцы, а потом болью стянуло виски от усталости.
   Нехорошая мысль заползла в голову. Прижимаясь с тоской к лошадиной морде, она беспокойно прислушивалась к себе, словно ожидая найти ответ - а не принесла ли ее связь с герцогом сюрприза ...
   Где-то вдали, меж путанных и ветвей, замелькали факелы, залаяли псы. Ее искали.
   Тело колотила мелкая ледяная дрожь, голова горела как в огне. Зачерпнув руками снег, она прижала его к воспаленным вискам, покуда жар не вытек через ладони.
   Ой, не даром так тяжко ноет в животе, и тянет, тянет боль...
  -- о, какие сокровища таятся в Баарском лесу!
   Сладкой музыкой для ее ушей раздался мужской голос где-то сверху над головой. Она подняла голову, не отпуская теплую лошадиную шею. На фоне фиолетового неба отчетливо чернел силуэт всадника.
   Простолюдины не сидят в седле так гордо и не смотрят на дам так дерзко. Рыцарь не бросит ее в этом лесу.
  -- красавица, вы раскуете последний раз любоваться красотами этого леса, если немедленно не вернетесь назад.
  -- Почему? - спросила она белыми от холода губами.
   И он рассмеялся, как никто не смел смеяться над Изабеллой дел Рицци.
  -- потому что замерзнете насмерть, если уютно закопаетесь в снег и сомкнете глаза.
   Она попыталась было ему ответить, но покуда старалась заставить губы шевелиться, незнакомец соскочил с лошади и приблизился к ней. Теперь она совсем близко увидела тонкое его лицо, мечтательные глаза менестреля.
  -- позвольте мне проводить вас. Должно быть, это вашу скромную персону разыскивает, выпучив глаза, герцогская свита.
   Он посадил ее в седло, взял лошадь под уздцы и повел на свет факелов, по привычке менестрелей расточая комплементы и восхищаясь ее красотой.
  -- как вас зовут, фея зимнего леса?
   Она назвала себя.
  -- о, как я несчастлив! Впервые в жизни мне удалось повстречать женщину, прекрасную, как мои грезы, но сердце ее уже занято...
   замелькали факелы, налетели, обрушились как волна на камни, разметались желтыми искрами. Лаяли собаки. Кричали люди.
  -- Изабелла!Изабелла! - кричал Гонзаго и тряс ее за плечи, никак не понимая, что же такое важное она рассматривает неживыми глазами среди ветвей позади него.
   Ей дали вина, что-то предлагал муфту, теплый плащ, привычная суета вернула ее к реальной жизни. Обретя свою обычную самоуверенность, она спросила с деланным равнодушием, как зовут того человека, что помог выбраться ей из леса.
  -- его зовут Гастон Дюруа, он менестрель. И художник. Я пригласил его ко двору. Помнишь, я показывал тебе его картины...
   Гонзаго все говорил, пытаясь встретиться с ее глазами, но она опять смотрела куда-то вдаль.
  -- красивый... - прошептала она. - и похож но того мальчика... Мааруса...
   потом привычная теплая рука взяла ее ладонь, коснулись губы, ласково, нежно. Обернувшись к герцогу, она поддалась блаженному успокоению и им не нужно было больше говорить , чтобы понять друг друга.
   Она пересела на холку его лошади, и до самого дворца ехала, в полудреме спрятав лицо не его груди. А он целовал ее темные локоны и шептал на ухо слова любви.
   Маленький эльф кружил над ее головой и тихо смеялся. Голубой фонарик подрагивал в его руке и где-то рядом звенели серебряные колокольчики.
  
   -эй, мальчик!
   Маарус обернулся.
  -- подай мне вина, мальчик!
  -- Но я не кабатчик.
  -- Значит , ты сын кабатчика, подай мне вина!
  -- Но я и не сын кабатчика!
  -- Тогда какого черта ты стоишь здесь, передо мной и перерикаешся, вместо того, чтобы пойти и позвать кабатчика или его сына? - прорычал посетитель.
   После этого заявления Маарус с любопытством оглядел говорящего.
   Мужчина был не молод. Скорее, находился в том возрасте, когда при дворе обзаводятся землями и замками, а на войне шрамами и медалями. Размытые дождями глаза, выцветшие от солнца, смотрели сурово и терпко. Одежда, давно вышедшая из моды - вытертые бархатные штаны, помятая кираса, шлем с обломанным пером под мышкой. Разглядывая незнакомца, Маарус вдруг остро припомнил вчерашнюю девчонку. Проснувшись, он обнаружил, что она обшаривает карманы его куртки. на его раздраженный окрик откликнулась не менее зло:
  -- да у тебя совсем нет денег. Чем ты мне заплатишь?
   Он соскочил с кровати, подошел к ней. Она выпрямилась, без страха глядя на него. При нацеженным из окна свете он впервые смог разглядеть ее черты.
   Схватил за плечо, а когда она попыталась укусить ее, толкнул. Она упала, ударившись о стену и затихла.
   Он испугался, подбежал к девчонке. Она плакала, подвернув под себя согнутую руку.
  -- ты такой же злой, как и все они... ты бьешь меня, вместо того, что бы платить. Ну что я тебе сделала плохого? Разве я отказывала тебе в чем-то или упрямилась?
   Он обнял ее за плечи, дрожащие под его руками, зашептал что-то бессмысленное и ласковое, она стала вырываться, а он все сильнее обнимал ее, целовал в глаза, губы, щеки, пока она не успокоилась, не обмякла...
   Что же случилось с менестрелем, если он смог ударить женщину?
   Стало страшно.
  
  -- как тебя зовут, мальчик?
  -- Маарус, я менестрель.
  -- Это хорошо, что менестрель. Значит, сможешь сказать мне, есть ли в этом городе прекрасная дама, которой я мог бы служить, как служил больше двадцати лет прекрасной Беатриссе де Буаголь, покуда не постигла ее недавно кончина во цвете лет.
  -- В это городе нимало прекрасных женщин, мессир, но лишь две из них удостоились моих сонетов.
  -- Неплохо, менестрель!
  -- Им первой из них - Изабелла Дел Рицци, возлюбленная герцога Гонзаго, правителя Камелота. ..
  -- Ну и что же ты замолчал?
  -- А имя второй - леди Ровена де Кондорье.
   Ее он видел лишь дважды и от красоты ее северной веяло льдом, и блеском холодных морей, от желтых кос пахло пшеницей, кожа была белее, чем лепестки речных лилий.
  -- эй, кабатчик, чертов бездельник, подай нам вина! Мы будем пить за женщин, славить шлюх и проклинать кокеток. Знаешь, мальчик, знавал я одного художника, из ваших, менестрелей... - рыцарь склонился так низко, что серые космы его касались лица Мааруса. - расписывал он фресками церкви да потолки в кардинальской резиденции. А в ликах дев и ангелов все одно и тоже личико угадывалось, возлюбленной его, стало быть... а потом слух прошел, что была она уличной девкой. Но как красива! Нежна! Жениться он на ней хотел, чтобы смыть пятно порока, да она не позволила... вот так -то бывает...
   жарко, душно. Пот спину щекочет. Голова тяжелая, не удержать. Когда я так напиться успел? Вроде и пил-то всего ничего. А рыцаря-то как развезло! Того и гляди, упадет на меня в своих доспехах. Не удержу... как там его имя? Мессир Жоффруа де Жуанвиль, не напутать бы...
  -- а что ты мальчик думаешь ведь и я был грешен... Нелегок этот обет , который каждый странствующий рыцарь принести был должен. Целомудрия обет... давно я согрешил, как - уже и забывать начал.
   Он все подливал и подливал менестрелю, а тот пил вино как воду, вкуса не разбирая.
  -- девица та была - крестьяночка, нежная, что твои ромашки на лугу... я как увидел ее вмиг об обетах забыл. Тем же вечером - как сейчас помню, жара стояла страшная, дождя неделю не было... так мы прямо в чистом поле, да в васильках...
   рыцарь допил вино, грохнул пустой кружкой об стол. от вина голова Мааруса кружилась и медленно плыла сквозь сизую дымку.
  -- а крестьяночка та ребеночка понесла от меня... дочку, слышал я как-то. Подросла она и пошла отца своего искать, рыцаря отважного. Сказали ей, что бился я тогда с шарданами в крепости Ажор. Ну она и туда... да я к тому времени полгода как уехал оттуда. Наверно сгинула там. Выпей еще со мною, мальчик!
   Шлем рыцаря закатился под стол и Маарус касался его ногой.
  -- раньше ведь как было? Рыцарь два часа в день должен был посвящать молитвам, да две мессы в день выстаивать. По пятницам рыцарь должен был одеваться в черное, а по воскресеньям и праздникам совершать паломничества к местным святыням, либо читать жития святых... где теперь эти славные обычаи, менестрель? О чем ныне рыцарь ведет речи свои? Все о пороке, да о грехе! - грохотал на весь кабак мессир Жоффруа де Жуанвиль. - где добродетель? Где благочестие? Где, я вас спрашиваю!!!
  -- А когда вы, благородный мессир, последний раз встречали рыцаря, добродетельного и не осрамившего звание свое? - спросил Маарус, когда язык вновь стал ему подвластен.
   Сэр Жоффруа де Жуанвиль долго и задумчиво смотрел в то место, где, по его мнению, должно было находиться лицо собеседника, а потом, уронив тяжелую голову на доски стола, громогласно захрапел .
  
   День выдался на редкость промозглым, серым и липким. Порывистый ветер да хлесткий колючий дождь продувал и мочил одежду, так, что она пропитывалась влагой и стыла негнущейся коростой. Блестели мелко прилизанные меха оторочек, обвисли и съежились перья, чернели повлажневшие плащи, да терпко пахло мокрым железом и кожей.
   Левее расчищенного и засыпанного соломой ристалища , за неровными рядами возбужденной толпы, высились среди сыреющего снега рыцарские шатры и палатки, у которых пажи и конюшие суматошно готовили доспехи и коней к турниру.
   А по тропке, что игриво бежала вдоль леса, весело галдя, шли менестрели. Плащи как алые крылья бились за их спинами, они что-то пели, подигрвая себе на лютнях и бубнах, но ветер уносил их слова далеко в сторону, к серой мутной дали, к холмам и дальше...
   Зрители продолжали стекаться к месту турнира. Принарядившиеся крестьяне ловко шлепали по слякоти деревянными башмаками, обгоняя вязнущие в ней кареты с гербами и лакеями. Покачиваясь, плыли портшезы с прекрасными дамами, каждая из которых лелеяла мечту , что именно на ее нежную головку возложит победитель турнира корону с семью зубцами.
   Известие, что в окрестностях Камелота состоится рыцарский турнир облетело город в считанные часы. Тем паче , что вот уже сотню лет, как рыцари вышли из моды и лишь менестрели воспевали их доблести в длинных, как зимняя ночь, балладах.
   Последний рыцарь исчез, убив последнего дракона, говорили в Камелоте. И потому странник в доспехах, что двадцать лет совершает подвиги во славу дамы своего сердца, произвел при дворе фурор. Веселье длилось целую неделю. Предвкушая новое развлеченье, зеленые юнцы, разыскавшие по чуланам дедовы доспехи, наперебой хвалились, кому из них удастся выбить с одного удара из седла престарелого рыцаря.
  -- приветствую тебя, менестрель! - крикнул Гонзаго, перегнувшись через бархатное перило.
   Прижав рукой шляпу, менестрель задрал голову и, улыбаясь, помахал рукой.
   За герцогской спиной вспыхнули смешки, прошелестели и утихли. В серых глазах менестреля отражалось небо, светлые волосы полоскались по ветру, обветренные губы смеялись. Счастлив был поэт, скользящий по жизни как пух по ветру.
  -- скажи мне, бродяга, куда вы идете?
  -- Туда. - он махнул рукой в сторону серых холмов, про кромке которых змеилась черная полоса далекого леса.
  -- Тогда откуда вы держите путь?
  -- Оттуда. - снова взмах руки.
   Брови светлейшего герцога сошлись, но менестрель так и не перестал улыбаться.
  -- чудесный ответ, милейший. Хочешь служить при моем дворе? Я стану платить тебе чистым золотом, по монете за строку, если ты не отучишься дерзить, глядя мне в глаза.
   Менестрель засмеялся и словно посветлело все вокруг.
  -- а чем ты оплатишь мою свободу? Тяжело мне будет поспевать за ветром в груженом золотом обозе.
  -- А ты отдашь свое золото ветру и вновь обретешь свободу.
  -- А ты, герцог, отдай свое золото ветру и иди за нами!
  -- А что ты дашь мне вместо золота? Свою мечту?
  -- Нет, свою мечту я никому не отдам! Зато я могу подарить тебе страну, богаче твоей, красивее, могущественнее!
  -- И где лежит эта волшебная страна, бродяга? Уж не о Белохолмье ли ты говоришь? Так всех тамошних сокровищ не хватит, чтобы расшить ими платье моей возлюбленной!
  -- О, герцог, та страна лежит у конца мира, или начала его, это с какой стороны посмотреть.
  -- Где - на западе?
  -- Может и на западе. Я тебе скажу - а ты завтра войско туда пошлешь.
  -- А кто правит ею, мечтатель?
  -- А правит ею король, чьи глаза зеленые, как вода в каналах и реках его столицы. И королева, чьи волосы золотые, как пшеничное поле в лучах солнца. И славны они тем, что любят друг друга больше, чем позволено любить. И счастливы они вместе как поле с ветром, как я с музыкой.
  -- Ты лжешь, менестрель, король не имеет права любить, иначе он разучится ненавидеть.
  -- Открой свое сердце, герцог, любовь стоит совсем рядом...
  
   - госпожа!
   Не открывая глаз, Изабелла вяло шевельнула рукой, позволяя камеристке говорить дальше. Проскользнув в открытые двери спальни, девушка приблизилась к креслу с резной спинкой, в котором коротала утро герцогская любовница.
  -- здоровы ли вы, госпожа? Позвольте мне расчесать ваши прекрасные волосы...
   не дождавшись ответа, она протянула руку за гребнем, на рукояти которого спал златорогий олень, подогнув ноги.
  -- почему вы не спешите на сегодняшний турнир? Говорят, что из чужих краев приехал к нам отважный рыцарь, и лишь для того, чтобы показать свою удаль светлейшему герцогу и даме его сердца...
   Изабелла продолжала делать вид, что спит.
  -- говорят, что славен он тем, что вот уже двадцать лет не видел своей возлюбленной, но продолжает хранить ей верность...
  -- а все ли у него в порядке по мужской части, - буркнула Изабелла.
   Девушка хихикнула.
  -- подай мне желтое платье, я пойду в город. Только смотри, чтобы никто не узнал об этом от тебя... а встретишь Гонзаго - воткни кинжал ему в спину!
   не вставая с кресла, Изабелла могла видеть свое отражение в ромбовидном зеркале в оправе из черного камня. Черные волосы, зеленые как трава глаза, сполсшая с плеча сорочка... рука мяла и тискала голубую розу, что прислал вчера герцог в знак примирения. Искромсанные лепестки мятым платком упали на пол.
   Сегодня было полнолунье. Она стояла перед окном, завороженно глядя на плоскую луну. Она не пожелала видеть герцога ни вчера, ни сегодня. Никогда.
   Я беременна.
   И как пить дать, он выгонит ее за порог, а на ее место пригласит другую красотку. Кажеться так пишут в романах...
   Я люблю его.
   А за окном бурлила жизнь. Кричали торговки, горланили песенки студенты, грохотали повозки, кто-то еще спешил на турнир в Баарский лес, а Изабелла бессильно возлежала в кресле, упиваясь своим страданьем.
   Уже летом я не смогу протискиваться в двери, думала она. Растолстею, покроюсь коростой... и это как минимум...
   Накинув на плечи шерстяной фиолетовый плащ, подбитый волчьим мехом, Изабелла спустилась во двор потайной лестницей, где противно пахло едой с кухни. Не взяв ни носилок, ни кареты, она решила в своем самоучижении испить да конца чашу страданий, выпавших на ее долю.
   Изабелла пересекла торговую площадь, отгоняя от себя торговок мелочным товаром и слишком учтивых бездельников, которые, увидев хорошеньку девушку тут же предлакгали ей свою компанию или дружно свистели в след.
   Пройдя мимо вросшей в землю церквушки, чей колокольный звон часто долетал до ее окон, Изабелла повернула к рядам Гостинного двора. Здесь пахло заморскими пряностями, чей аромат перебивался запахом масла от жарившихся пирожков. У горячей жаровни постоянно крутилась стайка мальчишек, ожидавших, когда хозяин потеряет бдительность.
   Изабелла остановилась, купила пирожек. Приятно и тепло пахло маслом и медом. При дворе таких не пекли.
   Впереди, где неровная площадь раздвинула желтовато - серые трехэтажные дома, она увидела фургоны бродячьего цирка. По натянутому над площадью канату ловко бежал худенький мальчик и зрители, задрав головы, неотрывно следили за ним. Два ярких веера, которые он использовал для балансировки, изредка вспыхивали блестящим бисером как крылья южной птицы.
   Поблизости стояло еще несколько детей циркачей, беловолосых, тонких молчаливых, похожих как братья. Циркачи редко вступают в брак с чужаками, предпочитая хранить секреты мастерства внутри семьи и плодить детей, которым не хватает жизненной силы. Сразу вспомнились дети менестрелей, сильные, ясноглазые, шумные.
   Не останавливаясь, она пересекла галантерейные ряды, где всеми немыслимыми красками переливались ткани, нежнее морской пены вздымались кружева, где переливался перломутром жемчуг.
  -- красавица, купи кораллы! Они облегчают родовые муки и приносят счастье младенцу.
   Торговец был рыжий, тучный, до самых кончиков узорчатых туфель закутан в шерстяной, не по здешнему яркий плащ. Круглые, темно -коричневые глаза с любопытством смотрели на Изабеллу.
   Похоже, что у меня на лбу написано, куда и зачем я иду, с досадой подумала Изабелла.
  -- ты ошибся, мне не нужны кораллы, - сказала она, торопливо проходя мимо.
   Но, ухватив ее за локоть, торговец затащил Изабеллу внутрь лавки.
   Глаза долго не могли привыкнуть к темноте, она настороженно пислушивалась к чужим звукам. Потом кто-то вновь потянул ее за рукав и из-зи занавески она попала в полосу яркого света.
  -- смотри, красавица, жемчуга из страны светловолосых войнов, а это янтарь из земель северных пиратов, маленькие осколки солнца. Здесь у меня бирюза, изумруды и алмазы...
   волосатые лапищи перебирали драгоценности, лежащие в зодлотых чашах или в ларцах из пахучей древесины, и когда солнечный луч подал на камни, они вспыхивали россыпью разноцветных огней.
  -- взгляни сюда, кроасавица... точно такую же амметистовую брошь я продал вчера светлейшему герцогу Гонзаго в подарок для его возлюбленной. - из темноты вынырнула толстая рука, на открытой ладони которой лежала оправленая в золото брошь.
   Изабелла прокачала головой.
   В луче солнечного света весело плясали пылинки, темнота лавки не поддавалась и не исчезала от света, густая, плотная, взгляд не мог проникнуть сквозь нее, словно на стену натыкался. Мир разрезался на две неровные половины, большая из которых была мраком, а в меньшей плясала пыль. Даже уличные звуки глохли где-то по дороге, слышался тольк легкий шелест драгоценностей.
  -- а как вам это понравиться, красавица моя? Говорят, что камень так красен оттого, что в нем застыла капля крови колдуна...
   рубин искрился, живые огоньки вспыхивали в гео прозрачной глубине от мельчайших джвижений руки торговца. Тяжелая золотая оправа и толстая цепь казались древними, как мир...
  -- сколько стоит этот камень?
  -- Дорого, услада очеи моих... это не простой камень, его привезли с востока , когда-то им владел Великий хан Ажорский, еще в те далекие времена, когда крепость Ажор принадлежала шарданам.
  -- Герцог заплатит за него. Мое имя - Изабелла дел Рицци, и я его любовница.
   Торговец широко улыбнулся и сказал:
   - герцог заплатит... герцог дорого заплатит... бери его, красавица, я верю тебе.
   Торговые ряды стремительно налетели шумом и светом, закружили, нахлынули потоком жизни и плеснули к ее ногам. Вышло солнце и в лужице от талого снега купался воробей. Но мир сузился до глубины алого камня и бился внутри него неровными толчками, отдаваясь в груди ударами сердца.
   Аптекарь Фере Доро жил в стороне от торговых рядов, неподалеку от церкви св. Иеронима, в мрачном двухэтадном доме, окна которого одной стороны выходили на улицу, а с другой на церковь, отчего колокольный звон был постоянным спутником магии и филосовских измышлений. Дом и его хозяин, как водиться, пользовались дурной славой, по мнению соседей цвело в нем всякое злодейство, ибо незачем доброму человеку занавешивать окна на первом этаже плотными шторами.
   По авторитетному мнению Элизы Доротеи , почтенной матери семейства и невероятной сплетницы, злощаснтый аптекарь занимается чернокнижьем и черной магией, и якшается с демонами. Она, дескать, собственными глазами видела, как из трубы однажды ночью вылетели три злобные демона с горящими глазами и растаяли в воздухе.
   Слухи слухами, на деле же прошлой зимой забрались в дом аптекаря воры. Что уж там произошло - никому не ведомо, только назавтра у всех троих отросли длинные тритоньи хвосты.
   По словам же самого аптекаря, воры алчно попробовали белый порошек из коробочки, привлеченные его сладким запахом. А что уж дальше было с ними - он и сам не знает.
   Да он нас всех мечтает в ящериц превратить, заявила непоколебимая матрона и с тех пор мальчишки нередко поколачивали окна в доме аптекаря. Впрочем, хватило одного предупрежденья, что на окна отныне наложено заклятье. И если кто отныне на них покуситься, то и у того хвостик отростет.
   Элиза Доротея не остановилась. Она пожаловалась Добрым Братьям. Остановила на улице двух монахов и долго плакалась им в рясы.
   Монахи поохали, посочувствовали и пошли своей дорогой. Фере Доро один в городе создавал тонкие яды с нежными ароматами. Казнишь его, где еще яду хорошего достанешь?
   Изабелла толкнула окованную железом дверь и над головой забрякал медный колокольчик. Несколько минут назад она выслушала от сидящей в засаде за кустом пропыленного барбариса Элизы Доротеи длинную тираду о том, что порядочные женщины не таскаются к колдунам в отсутствие мужа. На что Изабелла ответила, что порядочным матронам пристало выслеживать любовниц мужа, а не тратить время на наблюдение за посетителями соседней лавки.
   Откуда-то сбоку, из-за расшитой драпировки, вышел мальчик. Поклонившись, спросил, по какому вопросу пришла дама.
   Невольно понизив голос, Изабелла сказала, что дело ее чрезвычайно секретно и рассказать она о нем может только самому мессиру аптекарю.
   Ничего не ответив, мальчик ушел, а Изабелла присела в стоящее здесь же кресло передохнуть.
   Маленькая комнатка почти не имела мебели. На полу лежал вытертый бурый ковер с серыми пятнами проплешин, несколько потемневших гобеленов на каменных стенах, да пара деревянных кресел у стен. Пахло воском и ладаном.
   Облокотившись на ручку, которая заканчивалась головой остроухого зверя, Изабелла задумалась и впервые в жизни что-то вроде сомненья колыхнулось в ее душе. Маленькая комнатка располагала к размышленьям, будто нарочно ее оставили здесь в одиночестве, чтобы она могла усомниться в правильности выбранного решенья.
   Опять зашуршала драпировка, вышел мальчик. Поклонился и предложил гостье войти. Подобрав юбки, она последовала за ним. Мальчик открыл дверь, впуская женщину в комнату с затемненными окнами, где запах лекарств и благовоний был настолько силен, что нестерпимо хотелось чихнуть.
   Аптекаря она заметила не сразу, пока не привыкла к необычной обстановке: расставленные по полкам книги, сложенные стопками на полу. Разноцветные склянки с притертыми крышками, прозрачные склянки, в которых что-то копошилось, шкафы, прикрытые занавесями, в которых хранились снадобья, не предназначенные для чужих глаз. Потом она заметила человека. Он стоял возле стола, заваленного обломанными перьями и минералами, свитками и книгами, и смотрел на посетительницу. В лице его было нечто, что заставило изабеллу почувствовать к нему внезапную симпатию и доверие.
   Сложно, наверно, лгать человеку, который тебе в душу заглядывает, мелькнуло в ее голове.
   Аптекарь был невысокого роста, одет в шитый серебром черный кафтан, носил заостренную седую бородку. И глаза. Черные, очень живые, все повидавшие и все понимающие.
  -- Изабелла дел Рицци? Несказанно рад вас видеть.
  -- Разве мы с вами встречались? - резко спросила она .
  -- Во-первых, по вашему порученью я лечил менестреля, а во-вторых особенности моей профессии заставляют меня как можно больше знать обо всех мало - мальских значимых людях... чем обязан визиту?
   Да, ей говорили, что Фере Доро запоминает на всю жизнь единожды увиденное лицо.
  -- дело, приведшее меня к вам, носит сугубо интимный характер. Никто не должен узнать о моем визите... могу ли я довериться вам как священнику?
  -- Скорее, как врачу, милочка. Каждая женщина, приходящая до вас и каждая, что придет после, стоя на этом самом месте, говорят эти же самые слова. И ни одна из них не могла пожаловаться на мою излишнюю болтливость.
   Черные глаза уперлись в нее и она поняла, что аптекарь тоже богэро, много сильнее ее самой, много сильнее всех прочих.
   Он обошел стол и сел в кресло, предложив гостье присесть на маленький стульчик напротив.
  -- вчера я составил ваш гороскоп...
  -- вот как?
  -- Вы - женщина удивительной судьбы. Вы достигните вершин славы и бездн паденья. Вы освоите магию и науку о ядах. А потом проиграете войну. Вас погубит упрямство. Зато сын, который родиться у вас...
  -- За этим я и пришла к вам. я хочу избавиться от зачатого плода.
   Как вдруг стало легко, когда страх обрел воплощенье в словах. Жизнь и смерть естественны и имеют одинаковую цену - несколько золотых монет.
   Аптекарь медленно кивнул.
  -- я так и предполагал. А если я посоветую вам обратиться к знахарке?
  -- Я не верю знахаркам. Я верю в науку, мессир.
  -- Понимаю. А отец ребенка - светлейший герцог Гонзаго?
  -- Какое это имеет значенье?
  -- Может быть, и большое. Ведь герцог Гонзаго - маг, сильный маг. С огромным потенциалом. И его дети с большой вероятностью станут магами. Кому-то суждено превзойти отца.
   Сомненье опять всколыхнулось в душе.
   Упрямство погубит тебя...
  -- я хочу избавиться от него...
  -- ну что ж, посмотрим, как это повлияет на твой гороскоп... я дам тебе снадобье... стоит оно не дешево. Оно заставляет сокращаться матку и может вызвать выкидыш. Только поторопись, а то плод станет слишком большим и тогда может начаться кровотеченье. А сейчас - прощай!
   Ушел, скрылся за очередной занавеской. Она осталась одна в тишине, оплетаемая паутиной страха.
   Скажи мне, Господи, права ли я? Да не молчи!!!
   Молчит Господь, занят он.
   Снадобье принес мальчик, назвал цену. Она отсыпала ему золото из затейливо расшитого кошеля. Он поблагодарил, проводил ее к выходу, запер на засов дверь.
   Опять заметно похолодало. Поднялся ветер, ледяной, несущий колючую влагу. Изабелла зябко закуталась в плащ.
   Осталось только одно место, где она может рассчитывать на приют.
   Двери заведенья Мадлон всегда открыты для нее.
  
  -- мне нужна комната на несколько дней, - сказала Изабелла.
   Рыжая Мадлон стояла на нижней ступени лестницы и с неприязнью смотрела на нее.
  -- я содержу не гостиницу. - сказала Мадлон.
  -- Я знаю. Но я хорошо заплачу тебе. Насколько я знаю, последнее время твои дела идут не очень хорошо...
  -- Насколько я знаю... - Мадлон скорчила гримасу и оглядела Изабеллу. - хорошо же ты, если за несколько месяцев не нашла в себе сил навестить меня.
   Изабелла, слишком увлеченная своими заботами, чтобы думать об окружающих, подняла голову. Мадлон, конечно, права в своей обиде, но Изабелле ничуть не хотелось улаживать чужие беды.
   Мадлон сошла с лестнице и подошла совсем близко.
  -- тепло ли тебе было в постели кобеля Гонзаго?
  -- Это не твое дело, Мадлон.
   Кобель Гонзаго... Боль царапнула сердце.
  -- ты дашь мне комнату или нет?
  -- Хороша же ты, хороша... А платье какое, а плащ! Меха теплые, пушистые... А волосы! С тех пор, как ми виделись в последний раз они еще гуже стали. Личико белое, нежное, как у вельможи... а что мы! Загниваем себе понемножку, клиентов совсем не стало с тех пор, как убили маленькую Глорию. - голос Мадлон становился все тише, словно она выдыхалась.
  -- Если ты не против, я займу угловую спальню. И заплачу тебе когда буду уходить. - сказав это, она подобрала промокшие по низу от снега юбки и направилась по скрипучей лестнице на второй этаж, пока не услышала брошенное в спину - ведьма!
   Обернувшись, с изумленьем уставилась на старуху.
  -- что ты сказала, Мадлон?
  -- То, что ты слышала, девочка. Ведьма. Зеленоглазая лживая ведьма.
  -- О, святые, Мадлон, тебе-то какое дело до меня? Если ты настаиваешь, я покину твой дом, то тогда между нами ничего более не останется. Вспомни, Мадлон, сколько лет мы были дружны, сколько раз помогали друг другу? А сейчас из-за какой-то обиды ты хочешь забыть все, что нас некогда обьеденяло?
  -- Ой, заговорила-то как! Да что между нами может быть общего? Я - хозяйка гнусного борделя и ты, королевская любовница...
   Изабелла обессилено опустилась на скамью.
  -- давай поговорим, Мадлон.
  -- О чем мне с тобой говорить? Нам ли, дворовому сброду, якшаться с князьями да вельможами...
   Похоже, старуха была зла не на шутку. Никак не получалось у двух женщин понять друг друга.
   - вот как ... - Изабелла поднялась, расправила юбки, поправила локон. Заминка требовалась, чтобы собраться с мыслями.
   Мадлон не сводила с нее осоловевших от наркотика глаз.
  -- Мадлон, я такая же женщина, как и ты... и доверившись мужчине, я попала в схожую ситуацию. Я жду ребенка, Мадлон.
   Сперва на лице старой женщины промелькнуло недоуменье, которое сменилось злорадством.
  -- так вот оно что... ну, в этом я тебе не помощница...
  -- я и не рассчитываю на тебя. Мне нужна комната на несколько дней, чтобы я могла принять снадобье Фере Доро.
  -- Сколько девочек вот так же, как и ты, говорили мне - Мадлон , я жду ребенка... сколько слез они пролили, сколько мужиков прокляли, да все бестолку...
   Мадлон подошла близко, чтобы заглянуть Изабелле в глаза и та отчетливо увидела ее ничем не приукрашенное лицо, обезображенное годами страстей и горестей.
  -- и не дай тебе Бог, Изабелла, узнать, что значит - потерять собственное дитя...
   это заявление подпортило и без того унылое настроение Изабеллы и едва не отбило у нее решимость довести начатое дело до конца.
  -- иди наверх. Я пришлю Лолу сменить белье.
  -- Скажи всем, чтобы меня не беспокоили.
  -- Не волнуйся, к тебе никто не зайдет без надобности. Все мы знаем средства Фере Доро, приходилось прибегать к ним. Кому-то помогало, кому-то нет. Если тебе не поможет, то я знаю одну знахарку, что живет неподалеку от Ле Жерменской башни. Она легко избавит тебя от зачатого плода, но по другому, без всяких там колдовских зелий...
  -- Спасибо, Мадлон.
  
   Из окна виден был кусочек неба и окна соседнего дома. Лола старательно перестилала кровать, ни о чем не спрашивая. Потом затопила камин и придвинула к нему кресло. Когда в комнате потеплело, Изабелла решилась снять плащ.
   Вспомнился Маарус на широкой кровати. Красс, пришедший из потайной двери. Как давно и далеко все это было, какой глупой и наивной она тогда была! С тех пор успела и полюбить, и возненавидеть, и встать перед вопросом быть или не быть...
   Лола закончила возиться с постелью и спросила, будет ли Изабелла кушать. Та велела принести ужин в спальню, но Лола вернулась, неся только белый хлеб с румяной корочкой и молоко.
  -- Мадлон не велела больше ничего давать, она сказала, что в вашей ситуации молоко - лучшее лекарство.
   Изабелла жадно пила молоко, от волненья и страха пересохло в горле, легонько кружилась голова. В окно сочились сумерки, затеняя углы, выл ветер и бился в стекло. От камина пахло березовыми дровами и исходило сухое тепло.
   Изабелла расшнуровала корсаж и спустила платье, в мутном зеркале оглядывая свою фигуру. Распустила волосы. Скользнувшие с ее плечей темными локонами, и внезапно в сумрачном страхе отчаянно сжала под подб-
   ородком руки и, закрыв глаза, зашептала то-ли заклинание, то-ли молитву.
   Потом, присев на край постели, она залпом выпила пахнущее пижмой снадобье. Легла, накинув простыню. Усталость навалилась непомерной тяжестью, едва она закрыла глаза. Через минуту Изабелла уснула неглубоким сном и сначала слышал возню и шушуканье под дверью, вмиг прекратившиеся после громогласной брани Мадлон.
   Боль. Шевельнулась внутри и пронзила поясницу.
   Мгновенно проснувшись, Изабелла приподнялась на локтях, в страхе прислушиваясь к себе.
   Ничего.
   Прошло еще с четверть часа и боль повторилась.
   По стеклу шелестел дождь, бордель притих. Огонь в камине погас и она сделала попытку встать и разыскать свет. Свеча стояла на столике у изголовья . Изабелла зажгла ее и в тот же миг боль согнула ее пополам, разорвалась внутри, жаром растеклась по низу живота, тупо и горячо ударила в поясницу, и металась, металась как беспощадный зверь.
   Пот покрывал все ее тело, тихонько струился по спине. Изабелла поднялась с ковра и с трудом вскарабкалась на неимоверно высокую перину.
   Боль. Боль.
   Ничто.
   Заря только поднималась над спящим городом, едва затрагивая небо, задернутое прозрачной дымкой. Ночная сырость тяжело висела в воздухе , а мадам Мадлон уже поднималась на цыпочках по винтовой лестнице на второй этаж. Своим ключом она открыла дверь и при всей своей громоздкой фигуре неожиданно ловко и бесшумно прошмыгнула вовнутрь. Рыжие космы, не чесанные со вчерашнего дня, обрамляли нездоровое лицо с темными кругами под глазами - Мадлон провела на редкость плохую ночь.
   Косой свет свечи в ее руке перечеркнул пополам мрак над подушкой, выхватив бледное лицо, совсем белое по сравнению с черными спутанными волосами, светлое тело, влажное от испарины, лишь чуть темнее простыни... тени залегли в ямках и ложбинках, дергались в след за движением огонька. Мадлон наклонилась над спящей женщиной, провела рукой по ее лицу, потом с тяжким вздохом нагнулась за упавшей простыней. Капая от усердия воском на перину, она тщательно обследовала постель. Изабелла не шевелилась и словно даже не дышала.
   Мадлон укоризненно покачала головой:
  -- чертов мошенник, чертово снадобье! Дерет втридорога с бедных людей, обманывает бедных девочек, пришедших к нему за помощью как к отцу родному...
   вспомнилось произошедшая много лет назад схожая ситуация, только тогда в роли жертвы выступала сама Мадлон, а другая мадам оказала ей покровительство.
  -- святые, да она же мертва!
   Старуха подняла голову и взглянула в изножье кровати. Там, прижимая к лицу крепко сжатые руки, стояла Лола, испуганная, растеренная, в одной рубашке и босая.
  -- черта с два, жива. Правда, снадобье этого вонючего костоправа не оказало на нее никакого действия... как бы онане утворила с собой чего, узнав, что плод так и остался в ее грешной утробе. Иди сюда, поищи. Бьется ли у нее сердце, а то я как-то не разберу... - и Мадлон шлепнула ладонью Изабеллу по животу, где, по ее мнению, должно было находиться сердце.
   подобрав полы рубашки, Лола забралась коленями на кровать и положила голову к груди Изабеллы.
  -- бьется... Тихо-тихо, но бьется... словно она болела долго, а теперь никак очнуться не может...
   бормоча ругательства и елозя рукой по рыжим космам, Мадлон бродила по комнате, шаря глазами по плохо освещенным предметам, по которым уже скользила вползающая в окно заря, пока не уставилась на кривоногий столик в изголовье кровати, где стоял принесенный с вечера поднос с едой.
   Мадлон довольно хмыкнула.
  -- глянь-ка сюда, Лола. Она вылакала вчера целый жбан молока, должно быть с него снадобье не подействовало... помню, девочка одна из моих взялась мышьяком травиться, так мы ее неделю молоком одним отпаивали, да уголь березовый с тем молоком и мешали... а она оклемалась и сбежала от меня с солдатом.
   Мадлон положила руку на лоб Изабеллы, не зная, что бы еще потрогать, чтоб убедиться, что человек жив, потом пожала плечами и сказала:
  -- останься с ней, посиди, пока она не очнется. Я пришлю кого-нибудь с водой и свежим бельем, обмой ее хорошенько...
  -- ой, да что это вы о ней, как о покойнице! - всплеснула руками Лола, косясь то на едва дышавшую женщину, то провожая глазами плетущуюся к двери мадам.
  
   Около полудня, когда непоздешнему жаркое солнце било сквозь пеструю замысловатость витражей и чертило на мозайках пола путаный узор, придворный художник Гастон Дюруа приступил к исполнению портрета златовласой леди Ровены, заказанного ее мужем для украшенья парадной залы особняка сира Кондорье.
   Юная леди, прекрассная в своей призрачной красоте еще непробудившейся женщины, сидела в старинном деревянном кресле с резной спинкой. Задрапированной складками розоватого мятого шелка. Спина ее была напряженно выпремлена, нежное личико чуть склонено на сторону и в этом полуобороте точеных черт мнились художнику лики светлоглазых ангелов, которыми расписывал он кардинальские чертоги далеко на юге. Но никогда в глазах ангелов не было столько затаенной грусти и невыплаканных слез.
   Мазок за мазком ложились на полотно слаженно и споро. И видел Гастон Дюруа пред собой сошедшего с небес грустного ангела, присел он на краешек кресла и задумался о чем-то своем, заоблачным и недоступном, таком чистом, что боязно даже подумать о нем, добы не осквернить его низменными мыслями.
   Все больше голубизны и золота, все прозрачней шелк одеянья, вся глубже проникает настойчивый взгляд и рождаются на полотне нежные округлости женственных черт, все смелее домысливаеться невидимое.
   День за днем, мазок за мазком, отчетливецй линии и анегл, едва прикрытый призрачной тканью, готов вспорхнуть с полотна. Еще золота и света. Тонкая лоза, прозрачная дымка за спиной, пушистые облака, лучик света распылился над головой почти как нимб, соскользнувшая драпировка обнажила маленькую грудь... кисть ласкала полотно, будто пальцы гладили кожу и мнилось Гастону Дюруа, будто познал он все сокровенныые тайны
   этого тела, и что ангел принадлежит ему по праву творца.
   Леди Ровена пошевелилась в кресле. За эти дни они едва перемолвились парой слов, она была тиха, а он спешил приняться за работу, ибо ЕГО ангел был разговорчивей и доступней. Ночами, когда грезы и явь переплетались в его утомленном мозгу, он не помнил, который из двух был реален, а который принадлежал ему от начала и до конца, и когда они оба сливались в единое целое, то анегл грешил, поддавшись старасти.
   Постепенно приходило осознание, что вожделенный анегл вовсе не тот, который запечатлен на полотне, а тот, что сидел перед ним, неподвижно и недоступно.
   Ночь грешна. Но нередко ей приписывают те пороки и преступленья те ошибки и паденья, для совершенья которых не обязательно наступление темного времени суток, зачастую более ожидающего греха, нежели грешащего. Порой совершаемое днем кажеться ужасней и грязней под лучами яркого солнце, и страсти тогда кипят не менее жарко, и совершенное зло кажеться ярче и кровавей оттого, что не прикрыто даже спасительной темнотой.
   Именно так обстояло дело и в нашей истории, и грех, совершенный леди Ровеной средь бела дня казался страшней и слаще оттого, что сотворился он едва ли не на глазах у вего дома.
   Теперь работа шла гораздо медленней, ни он, ни она не спешили увидеть ее окончания и вместе с ним приближение разлуки.
   После ухода Гастона леди Ровена спешила поскоре окончить свой день и лечь спать, чтобы с утра наряжаться и ждать его прихода, вновь и вновь повторяя минуты запретного и мимолетного счастья.
   Для своего прихда Гастон Дюруа выбирал такие часы, когда вероятность нахождения дома ее мужа была наименьшей, и , удалив служанку, они уединялись в комнатке, пропитанной запахами красок, счастливые в своей любви. Ни для кого из прислуги не было тайной творящееся за закрытими дверями, но сочувствие к молодой госпоже, а так же известность о пристрастиях ее мужа заставляли прислугу держать язык за зубами. Однако, никто не знал, как далеко простираеться осведомленность лорда Кондорье в дела его жены.
   Гастон называл ее ангелом, а она, напуганная собственной смелостью, едва ли могла поверить в реальность происходящего, и каждую ночь казалось ей, не было ли сном произошедшее днем, и приходил страх, что их роман не более чем ее фантазия.
   Предательство ли слуг, собственные ли подозренья обманутого мужа, но однажды тайна их оказалась раскрыта и бедной женщине пришлось в полной мере испытать на себе ярость мужа.
   Он ворвался в ее спальню с хлыстом в руках, которым усмирял борзых на псарне, когда леди Ровена, полуодетая, распустив косы, занималась своим вечерним туалетом.
   Ее покинули все, ни одна служанка непосмела войти, ибо хозяин дома пообещал убить каждого, кто переступит порог спальни его жены. И только глубокой ночью, когда, угомонившись, особняк спал, Жозевина, новая горничная, ветренная и беспутная девица, проскальзнула в комнату леди Ровены со свечой и баночкой вонючей мази для заживленья ран в руках.
   Окровавленная рубашка так и осталась лежать на полу комнаты, которую этой ночью покинули две женщины, тойком выскользнувшие из дома с проворством и опасливостью воров.
  -- отведи меня к Гастону, он поможет мне! - задыхающимся шопотом сказала Ровена, когда они остановились у решетки садика перевести дух.
   Близился рассвет и небо потихоньку светлело.
  -- хотите пойти к мужчине в таком виде? Окровавленная, обмотанная бинтами, пропахшая мазями, едва дерджащаяся на ногах? Да он и не узнает вас, он леди любит, а не измученное животное! - глаза Жозефины блестели как черные омуты под луной. - любит он вас, значит подождет, разлука только распаляет страсть. Я отведу вас к своей подруге, там залечите раны, а уж потом посмотрим... держитесь на ногах, жизнь только открывается перед вами.
   Повиснув на руке горичной, леди Ровена едва поспевала за ней, уверенно шедшей в темноте кривыми улочками, изредка перекликаясь с проскользающими тенями.
   Еще одна улочка, притихшая в ночи церковь, стук торопливых шагов по камням, поворот и вот он, никогда не спящий бордель рыжей Мадлон, над дверями которго уже погас фонарь, всю ночь манивший на свой свет искателей удовольствий.
   Жозефина толкнула дверь. Изнутри пахнуло теплом, застарелым смрадом, свечной гарью. Большая часть посетителей уже спала и никто не вышел на звон колокольчика.
   Жозефина уверенно переступила порог и, усадив спутницу на низенькую скамейку, крикнула в боковой коридор:
  -- Нат, Лола, пойдите сюда! Мадлон, старая сводня, хватит дрыхнуть, у тебя гости... умерли вы все, никак?
  -- Где мы, Жозефина? Не нравиться мне все это, страшно здесь... - прошептала леди Ровена. Испарина покрывала ее белое лицо, только провалы глаз и сухие губы выделялись на нем неровными пятнами.
  -- Какая вам, моя дорогая, разница, где? Каждая женщина, что попадает сюда, когда-то мнила себя порядочной.
  -- Ты пугаешь меня. Отведи меня к Гастону, он поможет мне, я не желаю здесь оставаться .
  -- Да не пугайтесь вы, никто вас здесь силком держать не станет. хотите - расскажите о себе, ведь каждая девочка попала сюда по вине мужчины. Кто-кто, а уж они вас поймут. слышите, кто-то идет...
   Из коридора появилась заспанная Натаниэль. Шла, едва набросив на себя что-то из одежды, терла слипающиеся глаза.
  -- что орешь, я только уснула, неужто до утра не потерпеть? А это кто с тобой? Она тоже беременна? А кто ее избил, муж или любовник?
  -- Открой глаза - это же леди Ровена! Она скрывается от мужа, ей надо побыть здесь несколько дней. Видишь, она больна.
  -- Девочки, вы рехнулись? Да Мадлон мне башку оторвет, из ее заведенья лазарет сделали! Вчера только одна ушла отсюда, сегодня уже новая стоит. Не пустит ее мадам, разве что останется она навсегда.
  -- Умолкни, Нат, клиентов перебудишь. А где Мадлон? я поговорю с ней.
  -- Спит. Нажралась ли-джийского зелья, сутки еще продрыхнет. Я тут вкалываю за нее думала, посплю немного, так нет, врываешься ты, орешь во все горло... Лолка - та совсем рехнулась, уйду, говорит, с менестрелями... ползала неделю с Изабеллой, а та ушла, ни спасибо, ни до свиданья...
  -- Проводи леди Ровену в спальню наверху, потом спускайся, поговорим... надолго я к вам, может и навсегда останусь.
  
   Прошло несколько дней. Для кого-то промелькнули в горячечном бреду, для кого-то проползли в горчащей тоске. И новая череда событий завертела, закружила...
   Рок навис над Камелотом и первыми почувствовали это менестрели. Они собирались в путь и в городе говорили, что ни к добру это. Еще много миль предстояла их алым плащам мести дорожную пыль, еще много лет предстояло надеяться и искать, прежде чем Зеленоглазый Король поприветствует их в своих светлых чертогах.
   И отправлялся в путь бывший придворный художник Гастон Дюруа, и шел с ним светлоглазый ангел, легкий и нежный, как пух тополя по весне, маленький ангел, которому суждено было принести художнику детей и счастье, маленький ангел, ставший человеком.
   И шел с ними Маарус, поэт, и шла рядом с ним его женщина, его судьба, его любовь, имя которой все давно позабыли и привыкли звать ее Лола. Дочь последнего рыцаря мессира Жоффруа де Жуанвиля, погибшего на турнире от паденья с лошади.
   И уходила с ними Изабелла, карточный шуллер и будущая королева, которой еще только предстояло познать и все высоты рая, и все глубины адовых пещер.
   Музы покинули Камелот. А солнце, принесшее зной раньше, чем наступило лето по календарям, уже который день заливало город нещадным светом, выставляя на всеобщее обозрение его ничем не прикрытую порочную сущность.
   И начались волненья, вечно взбаламученные студенты дрались в открытую с монахами , возглавляемые неутомимым Кроулюсом Ла Тене, и требовалась некая сила, для объединения всех возмущенных в единое целое. И вот был найден враг в образе кардинала - южанина, магов - как служителей зла и богэро, за их уменье читать чужие мысли.
   Прослышав о кардинальских планах, Фелико Андарос сложил с себя полномочия магистра , а так как времени для выбора и назначенья нового магистра не было, то его тяжкое бремя охотно возложил на свои плечи его преподобие, получив власть и армию, способную потягаться с герцогской. ..
   Сбылось предсказание провидца и мага Фере Доро, и Камелот пал, разоренный гражданской войной и человеческой глупостью.
  
   Шарданы теснили их. Еще несколько шагов, еще несколько неотбитых ударов и будет захлебывающееся паденье вниз по обрывистому склону, поросшему серыми елками, вниз, в сумрачную глубину, где даже летом лежал, не тая , снег, вниз, в зловонную жижу, где тек ручей, неся гнилую воду озеру в ложбине.
   С каждым ударом все тяжелее вновь вздымать меч, все больнее тянет плечи и спину, кровь с нахлестом шумит в ушах, все громче торжествующие крики шарданов, все ближе и ближе их одичалые лица...
   Удар, и боец справа тяжко, как бревно, сорвался с обрыва и покатился по сырому мху, меж расступившихся замшелых стволов, прямо в ржавую жижу лицом.
   Шарданы приследовали их третий день - последний отряд, спавшийся из крепости Ажор. Из остатков сил цеплялись они за жизнь, изголодавшиеся, обреченные люди, думавшие уйти в горы, но застигнутые полчищами кровожадных кочевников.
   Он не заметил,как остался один. Шарданы обступили его плотным полукольцом, мелькали оскаленые лица, кованные сапоги сбрасывали со склонов трупы, а у негго уже совсем не осталось сил, только усталое равнодушие и упрямое, до бессмысленности, желание жить.
  -- сдавайся, - вопили они, - мы пощадим тебя!
  -- Сдавайся, ведь ты остался один! Мы развесим твои клочья на здешних елях!
  -- Мы пощадим тебя, мы уважаем смельчаков!
   А он уже забыл, что из этой битвы кроме смерти есть еще какой-то выход. Он слишком устал, чтобы сразу вспомнить, что кроме смерти есть еще и плен, или даже победа, и не мог понять, чего хотят от него, покуда от удара по кисти меч не выпал из его руки в прошлогоднюю листву бурую от крови.
   На миг наступила такая тишина, что он явственнол услышал гул шмелей, шелест ручья в низине, запутавшийся в соснах ветер ииуспел подумать, что шарданы онемели от неожиданности. И тогда они накинулись на него всей оравой, , с торжествующими воплями связали крепкими веревеками и поволокли по земле, по коричневой хове.
   Грубые, жестокие и бесстрашные, неутомимые войны шарданы не строили домов, и жилища свои возили с собой, а их дородные женщины сражались наравне с мужчинами.
   Связанного, Джурромпа перекинули через холку коня и со свистом помчались лесом, не разбирая дороги.
   А вокруг цвела весна, било сквозь ветки золотое солнце , звенели прозрачные ручьи из талого снега, на холмах и кочках белели первые цветы.
   В брод перешли мелкую звонкую речку по острым камням. Джурромпа мучила жажда, но шарданы были выносливы и неприхотливы. Солнце так припекало, что в воздухе почти по летнему пахло зноем , хвоей, смолой.
   Все дальше и дальше углублялись они в горы, и вскоре стало ясно, что путь их лежит в крепость Ажор.
   Стояла она на гигантском скальном уступе, словно клык врезаясь в голубое небо. Дороги и перевалы к ней охраняла неусыпная стража и только горные орлы могли безнаказанно кружить над ее белоснежными стенами, широко раскинув крылья.
   Не выдержала крепость семилетней осады и пришествие колдуна, наславшего ураган, град и молнии в один и тот же день на гарнизон.
  
   Потом было утро. Серая хмарь висела между опоганенной землей и тяжелым небом. Горы казались угрюмыми и черными, ни одна птица не пела здесь.
   Много миль проехали по кривой горной тропинке лошадь и всадник. Человек казался раненным или тяжело больным, тихо трусил на спине старой клячи, которая брела, опустив усталую голову к земле.
   Тропа заковыристо вилась между серых валунов, и не знал всадник, где окончиться его путь, не помнил он, как оказался посреди чистого поля, и с трудом верилось, что носил он ранее имя доблестного война Джурромпа Радчжинского, ибо туман и мрак царили в его сознании.
  
   Зной. Мухи. Кожу ест пот. Набившийся в складки одежды песок натирает кожу. Жажда доводит до исступленья. Лошади шагают медленно, лениво передвигая ногами.
   Белое небо и белые одежды. Лица обмотаны белыми вуалями, и только алые плащи менестрелей выделяются на выжженной земле.
   Пустынники от зноя не страдают. Кожа их смугла, яркие украшенья из дерева и камней нашиты на одежду, пестрые бусы свисают на грудь, браслеты обвивают руки и ноги, остроконечные перстни скрывают пальцы. В самый зной они впадают в сонное отупеньем в таком состоянии ведут караван куда им прикажут. Равно как и прибившихся к ним менестрелей.
   Вчера два караванщика подрались. Должно быть, не поделили что-то. Выхватив длинные кинжалы они бросились друг на друга с алчностью диких псов. Молодой погонщик был ловок и прыток, но противник его средних лет дрался основательно и словно никуда не спешил. Погонщик нанес удар, который его противник отбил и из-под низу ударил погонщика в живот. Выронив кинжал, тот устоял на ногах. Из-под нечесаной гривы сверкали злобные глаза, двигался он на редкость ловко для такого раненья. Кто-то подал ему другой кинжал и пока караванщик замешкался на долю секунды, погонщик вонзил клинок ему пониже поясницы. Зрители взревели от восторга.
   темная кровь тяжело плюхалась на выжженную землю, смешиваясь с потом , пот стекал по полуголым телам, деревянные бусы тихо шуршали. Когда потеха всем надоела, противников растащили по сторонам, кое-как перевязали и опять заставили идти.
   На следующее утро, когда под копытами лошадей все больше попадалась сухой травы, на горизонте появились люди, в которых признали менестрелей. А там, где встретились две группы менестрелей, немедленно начинаются состязания на мечах и палках, в балладах и песнях, а там и до пира рукой подать...
   Тем временем, менестрели расселись на земле, образовав широкий круг, а их пестрые плащи мозаикой раскинулись по сухой траве. Женщины в длинных светлых платьях с распущенными волосами прохаживались между мужчинами, а их длинные юбки соблазнительно колыхались в такт шагам. Как воробьи сновали стайки шумных детей, поднимая суматоху, особо расшалившихся менестрели отгоняли, беззлобно и весело.
   Рыжий мальчишка, веснушчатый как подсолнух, протянул Изабелле букетик сухих степных цветов и сказал лукаво:
  -- как жаль, красавица, что мне пока не позволяют принимать участие в турнире, а то я тебя бы избрал дамой своего сердца!
   Она рассмеялась, притянула к себе мальчишку и расцеловала его в обе щеки.
   Языком пламени мелькнула алая юбка, прямо на песок, обжигающе - горячий присела женщина, в чьих каштановых локонах запутались сухие травинки.
  -- здравствуй, Изабелла!
  -- Здравствуй, Коллет, дорогая, как поживаешь?
   Они не любили друг друга той непостижимой женской нелюбовью, что возникает стихийно и годами подпитываеться из неизвестного источника.
   Колетт отвернулась, тряхнула кудрями и крикнула кому-то , кого Изабелла не разглядела из-за широкой спины трубадура.
  -- эй, Дион, две прекрасные дамы умирают от жажды, принеси им поскорее воды!
   Из-за спин ввынырнул рыжий мальчишка , подмигнул Изабелле и подал женщинам холодный кувшин.
   Колетт пила и непрерывно говорила:
  -- когда начнеться состязание, Дион? Не знаешь? Тогда сбегай, спроси того, кто знает... здесь такое солнце, что я чувствую, как моя кожа становиться черной... здравствуй, Фаган! Как поживает твоя женушка?... а, ты не женат... Дион, куда ты пошел? Стой здесь, возьми опахало и отгоняй мух... Душа моя, хочешь воды? - обратилась к подруге.
   Вода пахла тенистой лесной прохладой, на дне кувшина звенел по камням ручеек и плясали золотые зайчики.
  -- ты идешь из Камелота, Изабелла? Я слышала, там произошло что-то страшное, то-ли война, то-ли чума... говорят, Камелот разрушен...
   Изабелла пожала плечами. В животе шевелился ребенок. Ждать его рожденья оставалось совсем недолго.
   В центре круга разминались менестрели. Слепящее солнце играло на лезвиях мечей и узорчатых кинжалов, звонкие голоса вплетались в послеполуденный зной.
   Ленивая сонливость постепенно овладевала Изабеллой. Жара расслабляла и настраивала мысли на лирический лад.
   Тем временем, в центре круга бородатый менестрель уже состязался с таким же мощным незнакомцем в черном берете, украшенном пером цапли. Для своей комплекции оба двигались на удивление ловко и легко, Изабелла невольно залюбовалась их плавными движеньями. По уровню мастрерства они оба оказались примерно равны, но вот бородатый силач ускорил темп и неожиданно кольнул противника в открывшийся правый бок.
   Раскланявшись, тот удалился к зрителям, а бородач прохаживался по кругу и вызывал себе другого противника.
  -- кто это? - Спросила Изабелла - хвастливый как петух...
  -- милочка, это же Джонотан Оринкенсон, и мало кто может тягаться с ним в силе...
   тем временем, Изабелла нашарила глазами в толпе новое лицо. Бледное, удлинненое к низу, с острым подбородком и глазами неопределенного цвета.
  -- коллет, кто это? Похожа на русалку...
  -- а она и есть русалка. Джонотан привез ее с Русалочьего озера, она то-ли дочь короля, то-ли племянница королевы... влюбилась в него без памяти, говорит, что хоть на край света...
  -- как же она в пустыне без воды обходиться? Высохнет ведь...
  -- Джонатан возит для нее котел да воду в бочках... это она сейчас пообвыкла, на солнышке подзагорела... а раньше ведь совсем зеленая как вода речная была.
  -- А как ее зовут?
  -- Не помню, - ревниво ответила Колетт.
   Тем временем нашелся смельчак, принявший вызов бородача. На этот раз оружием были выбраны кинжалы. Новый соперник продержался еще меньше предшественника, а третьим вышел драться маленький изящный юноша, в котором Изабелла признала девушку. Ее оружием был кинжал и хитро намотаный на руку плащ. Легко, словно танцуя, она уклонялась от выпадов бородача, выскальзывала из-под его руки в самый, казалась бы безнадежный момеент, не отвечая ударом на удар.
   Внезапно зрители завопили и Изабелла подняла голову.
   Накинув на руку Джонотана свой плащ, девушка вонзила ему в бок свой кинжал. И если бы они дрались настоящим оружием, бородач испустил бы дух.
   Радостные вопли зрителей слились с раздасованными проклятьями Джонатана, но девушка, изящно поклонившись, отказалась принимать участие в дальнейшем состязании и затерялась между зрителями.
   Соперники менялись, уходили и приходили, но никому больше не удавалось победить Джонатана, ибо любым оружием, будь то меч или палка, он владел с одинаковой ловкостью. Вскоре, когда желающих подраться более не осталось, в центр круга вышел еще один человек, и сердце пердательски вскоыхнулось в груди Изабеллы. Он был высокий и смуглый, темноволосый, светлоглазый, но не принадлежавший к расе менестрелей. Изабелла вглядывалась в его лицо, пытаясь поймать его взгляд, но он ни разу не взглянул в ее сторону.
  -- Колетт, Колетт, кто это? Ведь он не менестрель, это видно сразу...
  -- Его зовут Джурромп Радчжинский. Мы подобрали его в пустыне, к востоку отсюда, несколько дней назад. Он был изранен и потерял память. Хочешь, я познакомлю вас?
  -- Да... после состязаний.
   Дрались на палках. Джонотан выбрал толстую сучковатую дубину, Джурромпу досталась тележная ось. Покусывая от волненья губы, Изабелла любовалась тем, как ловко Джурромп противостоит изрядно запыхавшемуся Джонотану. Джурромп нанес ему уже несколько ударов, по бокам, по рукам, а тот только пыхтел и все стремился обрушить дубину сопернику на голову.
   Солнце клонилось к закату. Жара медленно спадала. Неслышно скользили пустынники, сгоняя животных в кучу.
   Вдруг все разом завопили, засвистели, вскочили на ноги. Изабелла тяжело поднялась, пытаясь разглядеть арену, но спины загородили пространство перед ней. Потом она увидела, как Джурромпа тащили на резном деревянном троне, поставили на бархан, а вокруг настелили ковры и катили бочки с вином. Женщины несли подносы с фруктами и с лакомствами, которые на перегонки хватали дети, набивая рты, за ними следовали певцы с лютнями, за теми медленно подтягивались зрители и участники турнира. Недаром же раньше говорили, что для того, чтобы устроить праздник, достаточно двух менестрелей и одной лютни.
   Рыжий мальчишка принес Изабелле бокал вина и предложил послушать его балладу. Она велела ему пойти поискать Колетт или Джурромпа, а балладу приберечь на будущее.
   Непонятная истома одолела Изабеллу. Хотелось потянуться и блаженно прилечь на перину в ароматной прохладе дворца Гонзаго, чтобы тихо звучала музыка и предвкушение греха подогревало кровь. Протяжные баллады менестрелей так совпали с ее насторением, что в теплых сумерках вечера пришли лирические воспоминания и прошлой влюбленности в Гонзаго и мечты о новой...
  -- о, прекрасная Изабелла, о, лесная прохлада знойным полднем! - начал Дион, лукаво поглядывая на Иизабеллу. - я нашел ту, что скрасит мое сегодняшнее одиночество, а кого ожидаешь ты?
   неподалеку, чуть сглаженная сумерками, стояла юная девушка и Изабелле показалось, что это она с грацией пантеры победила Джонатана сегодня.
  -- думаю, что я буду коротать вечер в одиночестве, - пробормотала Изабелла, не настроеная на болтовню.
   Она поднялась с ковра. Вечерняя прохлада приятно студила тело. Парочки постепенно разбредались, слышались затаенные голоса и неожиданный смех.
   Мимо вихрем пронеслась Колетт, остановилась, вернулась назад.
  -- Изабелла , почему ты до сих пор одна? Сегодня же праздник, никто не должен проводить ночь в одиночестве!
  -- На севере такой праздник зоветься днем Ивана Купалы, но его празнуют летом, а у вас как?
  -- День весеннего равноденствия. Зачатый сегодня ребенок будет богатырем.
  -- Мой ребенок родиться со дня на день. - буркнула Изабелла, но Колетт, не слушая, неслась дальше.
   В груди тихо ворочалась досада.
   Шатер, при входе в который трепались на легоньком ветерке флажки, стоял в отдалении от всех прочих. Изабелла отдернула полог и вошал во внутрь. Сначала она увидела низенький столик прямо перед входом, на нем - свеча в замысловатом подсвечнике, рядом - блюдо с пироженными и замызганная колода карт. В другом углу, под прозоачным балдахином, она разглядела груду подушек и шелковых покрывал.
   Воздух пах сандалом. Легонько закружилась голова, она сделала шаг, но запнулась о стол и упала. Заныл позвоночник, заворочался в животе потревоженный ребенок, зазмеилась неожиданная боль.
   Отдернулся полог, появился на пороге Джурромп Радчжинский. Увидел согнувшуюся пополам Изабеллу, почему-то сунул ей бокал вина , а потом спросил:
  -- красавица, акушерку позвать?
   Она задушено промычала -угу - а потом хотела сказать что-нибудь резкое, но он уже ушел. А на нее накинулась новая схватка.
   Ребенок родился на рассвете, крепкий светловолосый мальчик, и долго кричал, пока на его крик не собрались все менестрели поздравить молодую мать.
  
  
  
  
  
  
  
  
   ч
  
  
   46
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"