Рыцарева Лариса Петровна : другие произведения.

Осколки Белой Розы

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Оценка: 8.00*3  Ваша оценка:

  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

Пролог

  
   Длинные дуги на заточенных кантах
  
  
   Меня обидел мужчина, который очень нравился.
   Он не хотел, он вообще в тот момент об этом не думал, просто сказал, что в голову пришло. Мы сидели в кафе на Камергерском переулке. Я приехала в Москву только ради встречи с ним, а он сказал, что времени у нас всего час, потому что ему надо ехать домой собирать вещи, он завтра улетает на Домбай... Пол и потолок грозили поменяться местами, у меня перед глазами заплясали разноцветные точки, как в телевизоре, когда вещание заканчивается.
   Как же так? Я приехала в эту гребаную Москву только ради встречи с тобой! Сколько у меня осталось? Я дернула рукой посмотреть на часы. Он успокоил - не спеши, тебе не обязательно уходить вместе со мной, ты можешь спокойно допить свой капучино. Какая неслыханная щедрость! Мое лицо приобрело жесткие черты, а голос залязгал металлом. Он же наоборот, приободрился. "Подожди меня здесь, я сейчас, я быстро". Не ожидая подвоха, я взялась обеими руками за чашку. Ни фига себе у них тут в Москве "маленькие каппучино" подают, это же целая бадья! Кофе остыл и стал противно тепленьким, но мне было все равно. Жутко хотелось курить, а курить в этом кафе было нельзя. Он же знает, что я курю, неужели было так трудно об этом вспомнить?
   Вернулся он, действительно, быстро, держа в руках черный пластиковый пакет, который тут же поставил на соседний со мною стул.
   - Ну, я пошел? - полуутвердительно, полувопросительно сказал он.
   - Иди.
   Я отвернулась к стенке, чтобы не глядеть ему в спину. Он легко накинул свою курточку и стал пробираться к выходу из кафе. Я подождала немного, отпила из чашки еще пару глотков теплой жижи, похожей по вкусу на растаявшее мороженое, в которое положили слишком много кофейного сиропа. В животе предательски засвербило от страха. Что-то он слишком добрый стал, когда пакет принес. Не верю я в его благие намерения. То, что он не хотел со мною встречаться, было мне известно. Я буквально шантажом добилась этой встречи. Зачем? Хотелось его увидеть, просто увидеть и все. С опаской я посмотрела на пакет. Похоже, это для меня, но почему молча? Может, конечно, подарок на Восьмое марта, я сейчас открою, а там бархатная красная коробочка... Нет, не верю я в чудеса. Я достала телефон и набрала его номер.
   - Ты оставил пакет.
   - Пакет? А-а-а, это тебе.
   Мне стало страшно.
   - Что там?
   - Ну, я же сказал, что это - тебе.
   - Если ты не скажешь, что там, я просто оставлю этот мешок здесь!
   Он помолчал, а потом, наконец, выговорил:
   - Там все, что ты мне присылала.
   - Понятно.
   Я повесила трубку.
   За три года нашего дурацкого романа я посылала ему разные мелочи в виде подарков. Записанные кассеты с музыкой, какие-то сувениры и письма. Много писем, штук шестьдесят, не меньше. Потолок опять опасно закружился перед глазами, снова желая поменяться местами с грязноватым полом, на котором растекались лужицы от растаявшего снега. Нехватало еще в обморок упасть прямо здесь. Нет, роль романтичной барышни, которую в очередной раз отставил поклонник, мне не нравилась. Я допила свою окончательно остывшую сладковатую жижу, которая еще сорок минут назад была "маленьким каппучино", надела куртку для храбрости и осторожно заглянула в искомый пакет. Писем там не было. Что же, игра в кошки-мышки продолжается. Как пел незабвенный Фредди Меркьюри Show Must Go On.
   В Москву я перебралась летом. Не буду живописать трудности адаптации, их было достаточно, чтобы остановить кого угодно, только не меня. Впрочем, все мосты, по которым можно было вернуться назад, я спалила, опасаясь собственного малодушия. Конечно, я понимала, что сборы на Домбай лишь вежливая отмазка от более длительного свидания со мною, но больше прицепиться было не к чему. Формально он был прав. Если мужчина не хочет встречаться с женщиной, а он неоднократно мне это говорил сам, то насиловать его бесполезно, но я уперлась как упрямый баран. В Москве горные лыжи были в моде, и каждый молодой человек, как только уровень его зарплаты переваливал за 500 долларов, тут же считал своим долгом заняться этим дорогим и опасным спортом. Я скрипела зубами, но терпела. Денег на горные лыжи у меня не было. А просто поехать в зимний парк и взять оборудование напрокат я не хотела. Мне нужна была красивая победа, а не женщина, которая еле держится на разъезжающихся в стороны ногах.
  
   Как-то раз, бесцельно лазая по Интернету, я наткнулась на его статью. На сайте выпускников МГУ в разделе "Истории успеха". Удивляюсь, как от количества яда, который я выплескивала, читая каждую новую строчку, с обоев в съемной квартире не облезла позолота. Он писал там и про свои вояжи на Домбай, и про Альпы, и про то, что часто бывает в Сорочанах, где для него и его друзей открывают специальные вип-трассы. Передо мною на полпальца приоткрылись двери в другой, блестящий и шикарный мир, где мне не было места ни при каком раскладе. Мир, где красивые и гибкие женщины в ярких костюмах небрежно смахивают снег с маски и, шумно топая тяжелыми горнолыжными ботинками, идут пить глинтвейн на террасу, а суровые мужчины с обветренными лицами, сняв шлемы или шапочки, смешные и трогательные, с взлохмаченными волосами несут своим дамам дымящиеся на морозе стаканы... Красивые дамы с покровительственными улыбками нежно стряхивают снежинки с плеча спутников, а те блаженно жмурятся то ли от заходящего за белые горы солнца, то ли от удовольствия.
   Я оглядела свою комнату. М-да, все атрибуты сладкой жизни существовали пока только в моих мечтах. Реальность грустна и обжигающе неприятна. Съемная квартира, пара деловых костюмов, купленных в Коньково, старый компьютер, приехавший со мною еще из Питера, огромная хрустальная пепельница времен молодости моей мамы, полная окурков. Мне стало себя жалко. Если в Питере такая жизнь еще могла сойти за творческий поиск, то в Москве, однозначно, все это пахнет убогостью и лузерством.
   Я вышла на кухню поставить чайник. Конечно, я понимала, что моя погоня за сладкой жизнью смешна, и ни в какие ворота не лезет. Что все достижения и провалы находятся только в собственной голове, что надо просто изменить угол зрения, и моя игра в провинциалку, пытающуюся покорить столицу, просто игра. Игра, все правила и роли которой я придумала себе сама. Но ощущение себя нескладной неудачницей, каких тут тысячи и тысячи, не покидало. Впрочем, именно за этим я и ехала сюда. В Питере мне никак не удавалось добиться такого эффекта, все-таки город, в котором прожила больше 30 лет, никак не мог стать чужим. Мне был нужен чужой большой город, который раздавит меня своей мощью. Мне нужна была реальная борьба за право подняться хоть еще на полступеньки вверх.
  
   Зимой я подбила свою приятельницу заняться горными лыжами. На первую поездку она даже привела своего двоюрного брата, который обязался научить нас кататься. После трех вылазок я поняла, что надо завязывать. Может быть, я - плохая ученица, может быть, стиль обучения молодого человека мне не подходит, но в горных лыжах я не продвинулась ни на йоту, зато сподобилась стать объектом достаточно назойливого ухаживания. Публика в спортивном парке Яхрома, на мой взгляд, оставляла желать лучшего. Какие-то неуклюжие личности неловко скатывались со склона, опасно выставив палки по сторонам.
   - Коля, что они делают? - обернулась я к своему спутнику.
   - Онанизмом занимаются!
   - Ты можешь мне показать хоть одного человека, чья техника тебе нравится?
   - Здесь? Да здесь на 100 человек правильно стоять на лыжах может только один, не говоря уже о том, чтобы ехать!
   - Хорошо, как только ты увидишь хоть кого-нибудь более или менее приличного, ты мне сразу покажи, ладно?
   Молодой человек покрутил головой, присматриваясь к катающимся.
   - Вон смотри, девушка поехала в красном костюме!
   Девушку я заметила сразу. Ярко-красный комбинезон, светлые волосы, полощущиеся по ветру, гибкие, почти танцующие движения. Девушка лихо объехала примостившихся на изгибе склона сноубордистов и короткими дугами покатилась вниз.
   - Смотри, как идет красиво, - восхищенно присвистнул Коля, - плечи в долину, таз в поворот, а след, будто циркулем вычерчивали!
   - Коля, а долго надо учиться, чтобы так кататься?
   - Года три, не меньше!
   Девушка, доехав до подножия холма, резко затормозила, подняв лыжами веер снега, и неспеша поскользила к подъемнику.
   - Это называется "хоккейная остановка". Эффектный ход! - прокомментировал Николай, - ты тут пока в "лягушатнике" покатайся, а я пойду хоть пару раз с большой горки спущусь.
   Мой спутник решительно отправился вслед девушке в красном комбинезоне. Я сняла перчатку и достала сигареты. Значит, года три, не меньше. Что же, игра стоит свеч.
  
   Кто как, а я не люблю быть учеником. Конечно, я не жду, что с первого раза все получится, как на картинке, но состояние растерянной лохини, которая не может ничего, меня чертовски угнетает.
   - Когда на снег-то пойдем, Тигра? Или так и будешь чемпионкой тренажера? - беззлобно поддел меня Роман, тренер, под руководством которого я уже месяца четыре осваивала новомодный стиль катания.
   - Рома, какие проблемы, как снег выпадет, так и поедем! - я боялась идти на снег. На тренажере за четыре месяца я освоила все, что можно, но симулятор есть симулятор, живого снега под ногами не заменит ничто, а кроме трех поездок с Николаем в моем горнолыжном опыте за последние три года не прибавилось ничего.
   В начале лета я хозяйственно прикупила себе на распродаже почти всю необходимую экипировку, и теперь кроме собственной трусости от выхода на снег меня удерживало только полное отсутствие оного на улицах Москвы, несмотря на начало декабря.
   - В Сорочанах уже давно снега по колено! - развеял мои сомнения тренер.
   - Откуда, Ром? Или там другой климатический пояс?
   - Там снежные пушки уже две недели склоны крупой обсыпают. Я сам вчера катал, нормально все!
   Значит, последняя отмазка рухнула.
   - Прекрасно, тогда завтра и поедем. У тебя когда окно в расписании есть для красивой, но робкой девушки?
   Он нравился мне. По-хорошему нравился. Ему было лет 45, такой старый чегетчик, влюбленный по уши в горные лыжи, ушедший из финансового бизнеса в инструкторы, потому что искренне любил глупых и неуклюжих учеников, стараясь по-возможности привить им свое мальчишески романтичное отношение к горам и лыжам. Я доверяла ему.
   - Позвони мне завтра около 12-ти дня. У меня там есть один клиент на два, который вряд ли приедет.
   Около 12-ти дня перед лобовым стеклом моей машины уже возвышался холм, на котором расположены те самые Сорочаны. Я остановила машину на обочине и, вздохнув, набрала номер Романа.
   - Я приехала. Стою около железного забора. Куда дальше идти, и где встречаемся?
   - У меня еще полчаса катухи с ученицей.
   - Ну, пока я найду вход, пока я куплю ски-пасс, пока я переоденусь, как раз сорок минут пройдет.
   Он засмеялся в трубку.
   - Тогда через 45 минут у шатра.
   - Что такое "шатер"?
   - Как зайдешь внутрь, так сама увидишь. Ставь машину на стоянку, от нее есть выход к кассам.
   Я медленно поехала на стоянку. Сорочанский холм казался невероятно высоким. По широкому склону, одиноко катились маленькие фигурки. Зачем я ввязалась в эту авантюру? Кому и что я хочу доказать? Впрочем, отступать поздно. Я вытащила чехол с лыжами из салона, перебросила через плечо сумку с ботинками, заперла машину и печально поплелась по грязной дорожке к кассам. Да, запутаться тут действительно сложно. К шатру сходились все дорожки. Осторожно ступая на укатанный до степени катка снег, я пробиралась к входу, когда меня окликнул Роман.
   - Привет!
   - О, Ромка, а как ты меня узнал?
   - Это не так сложно, - явно смутился мой инструктор. - Что такая невеселая?
   - Да страшно мне, Ром. Вдруг не получится?
   - На тренажере получалось, а здесь не получится? Будешь первым случаем. Давай быстренько переодевайся, я тебя здесь подожду.
   Что же, придется поверить в ромкину статистику. Настроение стремительно падало, приближаясь к уровню плинтуса. Я вышла из кабинки для переодевания, сдала в камеру хранения ненужные вещи и критически осмотрела себя в большое зеркало, висящее на стене. Из зеркала на меня смотрела высокая стройная девушка с чуть высокомерным и слегка стервозным выражением лица, невероятно спортивная и абсолютно уверенная в себе. М-да, как обманчива внешность, подумала я, таща лыжи к выходу.
  
   За час катания, если это можно назвать катанием, я устала так, будто весь день таскала мешки с углем.
   - Чай пить будешь? - спросил Роман, вытаскивая из рюкзака коробку с едой.
   - Спрашиваешь! Конечно. Если еще и пожрать дадут, то будет вообще праздник!
   Ромка ушел за кипятком, и я осталась злиться на себя в одиночестве. Кто бы мог подумать, что мое такое гибкое и ловкое на земле тело на снегу напрочь откажется мне повиноваться. Для Ромки ситуация была привычной, а я была собой невероятно разочарована.
   За соседним столиком мужчина средних лет громко рассказывал о своей поездке в Куршавель. Я прислушалась.
   - Я совершенно разочарован! Мало того, что погода была плохая, так еще и народу не протолкнуться! Взял с собой новые фишера потестить, так только в последний день и удалось с утра, пока еще ледок не разбили.
   Я заскрипела зубами. Ледка ему в Куршавеле не хватило! Чайников слишком много под ногами болтается! Я тут, значит, как корова на коньках, кренделя выписываю, думая, что не может рыхлый снег быть таким скользким, а этому петуху ледка недостаточно. Вернулся Роман с чаем, и я отвлеклась от подслушивания.
   - Ром, а зачем горнолыжнику ледок на склоне?
   - А, понтануться хочет, как он хорошо на кантах стоит.
   - Это сложно?
   - Не особенно. Просто надо лыжи сильнее грузить, чтобы с канта не сорваться.
   - Понятнее некуда!
   - Тигра, ну, что здесь непонятного? Чем сильнее грузишь лыжи, тем крепче они краями в склон врезаются.
   - Грузишь чем?
   - Собой, Тигра, исключительно собственной тушкой!
   - Как это?
   - Очень просто, - Роман влез из-за стола, чтобы показать мне наглядно. - Смотри, в дуге сильнее нажимаешь на лыжи, будто выдавливаешь их в сторону, оба канта в снегу, - Роман оперся руками о стул и выдвинул ноги в проход. - Лыжи тебя начинают выплевывать в обратную сторону, и в самой верхней точке перекантовываешься, не разгибая колен. - Пластиковый синий стул возмущенно затрещал.
   - В верхней точке плевка?
   - Можно и так сказать. - Роман сел обратно и снова углубился в свою коробку с едой.
   Все-таки для того, чтобы чему-то научиться быстро и качественно, в учителя нужно быть слегка влюбленной. Я заулыбалась своим мыслям, глядя на Романа.
   - Вот и отогрелась! - обрадовался инструктор, - сырок хочешь?
   - Никак с глазурью?
   - А ты что думала! Фирма веников не вяжет. С чистейшей шоколадной глазурью, правда, у меня всего один...
   - Давай сюда. - Я быстро схватила сырок и, распотрошив обертку, засунула его в рот целиком, чуть не поперхнувшись.
   - Что ты так спешишь? Боишься, передумаю? - хохотнул Роман, - у меня еще и сыр есть.
   - Сыр, это хорошо. Сыр я люблю.
   Я отпила глоток из Ромкиной чашки, стараясь протолкнуть в горло застрявший сырок.
   - Да подожди ты, дай нарежу! - Роман отвел мою руку, уже нацелившуюся схватить кусок сыра. Его рука оказалась неожиданно теплой и мягкой.
   - Какой Вы, Роман Юрьевич, белоручка. А так сразу и не подумаешь, вроде солидный мужчина, с бородой. - Сырок, наконец-то, провалился, и я снова обрела возможность говорить четко.
   - А у Вас-то, госпожа Тигра, откуда такие мозоли на руках? Дрова колете?
   Я вдруг вспомнила незадачливого героя фильма "Укрощение строптивого", который по ночам колол дрова, чтобы не думать о женщине.
   - От меча, - сурово сведя брови, басом ответила я.
   - Надо же, никогда бы не подумал. А зачем Вам меч, госпожа?
   - Рубить негодных поклонников в капусту.
   - А почему мечом?
   - Ну, топором как-то неженственно...
   - А мечом, значит, женственно.
   Посмотрев в ромкино задумчивое лицо, я залилась звонким хохотом. И, правда, театр абсурда. Романа окликнула невысокая девушка с приветливой улыбкой. Он засобирался на выход.
   - Я тут с тобой так заболтался, что забыл про клиента. Когда еще приедешь?
   - Завтра.
   - Тогда давай прямо к 12-ти, только, чур, не опаздывать.
   Я помахала им рукой и поехала закреплять свежеприобретенные навыки уже самостоятельно. Как ни крути, а для того, чтобы научиться кататься на горных лыжах, нужно просто кататься.
  
   - Таз в поворот! Сколько раз тебе повторять?
   - А "в поворот" это налево или направо?
   - Иногда налево, а иногда направо. В зависимости от того, какой поворот.
   Я неловко затормозила посреди склона, тщетно пытаясь понять смысл услышанной фразы.
   - Тигра, ну, не притворяйся дурой!
   - Я, правда, не понимаю, что значит, "таз в поворот".
   - Ты же на тренажере все правильно делала!
   - Так тренажер никуда не поворачивал.
   - О, господи! Если едешь в эту сторону, то сюда. - Роман взял меня за таз и резко дернул в сторону. Я не удержалась и завалилась на бок.
   - Ну, что же ты на ногах не стоишь!
   И я еще виновата.
   - Как я могу стоять на ногах, если они у меня в сторону уехали?
   - 60% веса на внешней ноге.
   - Внешней по отношению к чему?
   - К повороту.
   Нет, я определенно безнадежна. Что же, попробуем технику "для блондинки".
   - Вот, пока я лежу в этой позе, внешняя нога которая?
   - Эта. - Роман пнул мою ногу носком своей лыжи.
   - Значит, таз нужно выдвигать в сторону, противоположную опорной ноге?
   - Да.
   - Для женщины это - непосильная задача.
   - Почему?
   - Потому что по земле мы ходим абсолютно противоположным способом. Я тебе в раздевалке покажу, когда лыжи сниму. - Я осторожно поднялась на ноги.
  
   - Все, Тигра, я тебе уже три занятия подряд показываю, как оно должно быть. Теперь ты едешь впереди, а я смотрю, что у тебя получается.
   Я покорно согласилась. В принципе, я уже поняла необходимую последовательность движений, просто они еще не стали автоматическими. Тяжело вздохнув, я набрала скорость и поехала дугами. И почти получилось, но в последний момент лыжи предательски разъехались в стороны.
   - Что же ты ноги-то так раздвигаешь?
   Я чуть не покраснела.
   - Знаете, товарищ инструктор, за все годы активной жизни еще никто не жаловался! - Я сердито шмыгнула носом. Роман сделал вид, что не расслышал мою ядовитую подколку.
   - В общем-то, неплохо, только почему у тебя опять голени прямые?
   - А какие они должны быть?
   - Полусогнутые.
   - Знаешь, я, конечно, не мастер, но всю жизнь считала, что голень, это кость. И как она может быть полусогнутой, я не понимаю.
   - Не придирайся к словам, я сказал "колени", а не "голени". Все, раз ты такая бойкая стала, значит, пойдем на взрослую горку, хватит уже на учебной ковыряться.
   - А может не надо?
   - Надо, Тигра, надо.
  
   Через час мы сидели в раздевалке и потрошили ромкину коробку с едой.
   - Когда ты завтра свободен?
   Роман откинулся на спинку стула.
   - Все, Тигра, я тебе больше не нужен. Ты все можешь сама, только нужно тренироваться. Ты и так училась дольше, чем нужно.
   - Роман, тебе скучно со мной? - я не ожидала такого поворота событий.
   - Что ты, конечно нет! Просто на этом уровне тебе больше инструктор не нужен.
   - Ты чей уровень имеешь в виду, свой или мой?
   - Конечно твой!
   - Но я так и не встала на канты. Я до сих пор на плоских лыжах катаюсь.
   - Тренируйся, Тигра. Все движения ты до автоматизма закатала на тренажере, теперь тебе осталось только вытащить их из себя на снегу. У тебя все получится, когда ты перестанешь бояться падать.
   Каталась я, действительно, красиво. Только пока еще слишком правильно, слишком тщательно, по-ученически выверяя каждое движение. Не было еще той ленивой вальяжности, которая приходит с опытом и уверенностью, а в этом Роман помочь, действительно не мог.
  
   Я решила, что пора вызывать противника на дуэль. Уж на любимых им горных лыжах он не откажется со мною покататься! С момента нашей встречи в кафе, где он вернул мне все подарки и оставил себе все мои письма, прошло почти пять лет. С тех пор мы виделись с ним еще пару раз, и даже изволили добраться до постели, но отношения наши так и были странной игрой в кошки-мышки. Я писала ему письма от руки, он их читал, но никогда не отвечал. Пару лет назад мне надоело марать бумагу, и мы перешли на электронную почту. На момент дуэли я была исполняющим обязанности начальника отдела в одном московском банке, он - вице-президентом другого. Я периодически присылала ему смс-ки с предложением встретиться, он всегда отказывался. У меня уже была своя квартира в Москве, маленькая, но уютная, родители постарались. В принципе, я могла бы уже закончить свою игру с этим странным парнем, но с годами потребность писать ему письма уже настолько вошла у меня в привычку, что я не могла бросить это в один момент.
  
   Я достала телефон, разумеется, почти последней модели, с намерением послать очередную смс. Буквы медленно складывались в слова "Привет. Как дела? Ты дома?" Я так и не смогла перебороть свою манеру задавать сразу много вопросов, прекрасно зная, что на все он все равно не ответит. Задумчиво положила телефон на стол и двинулась на кухню. Писк пришедшей смс-ки заставил меня подпрыгнуть от неожиданности почти до потолка. Затаив дыхание, я нажала кнопку, чтобы прочитать ответ. "Привет. Нормально. Я в Лондоне, к сожалению". Ну, а где еще может быть вице-президент крупного банка? Глупо думать, что он сидит у себя дома один и думает, хоть бы Тигра позвонила что ли?
   Эх, Лондон. Город, в котором я никогда не была, но по которому могу водить экскурсии. Я училась в специализированной английской школе, и честно зубрила все достопримечательности данного города. Ландон, город гордых и высокомерных британцев, туман над Темзой, башенки дворцов, мост, тяжелый, стелящийся по земле звон Биг Бэна... Мне приснилось небо Лондона. Мне всегда казалось, что Земфира украла эту песню из моих снов. Впрочем, я читала, так бывает.
  
   Я представила себе, как он сидит в гостинице с видом на старый город и абрис его породистого профиля высвечивают огни с улицы. Он держит в руках роскошный телефон, может быть, с полуулыбкой убирает его обратно в кожаный чехольчик, а может, с досадой бросает на кровать. В том, что кровать пустая, я почему-то была совершенно уверена. У меня заныли зубы от желания войти в эту комнату, не зажигая света. Чтобы и мой породистый профиль высвечивали огни с улицы. Положить ему руку на теплую холку. Да, да, ту самую руку с мозолями от меча. Запустить пальцы в слегка вьющиеся, но коротко остриженные волосы и мягко спросить: "Ну что, пойдем, посидим где-нибудь?" Двумя длинными и гибкими фигурами спуститься в холл пятизвездочного отела. Выйти на ступеньки, не оглянувшись на швейцара, открывшего дверь. Пройти мимо стоянки такси, и углубиться в улицы старого города, подыскивая бар для вечерних посиделок.
   Почему-то я не могла себе представить нас влюбленных друг в друга в Париже. Нет, только в Лондоне. Обреченные быть друг с другом, смирившиеся с необходимостью быть вместе, не любящие друг друга, но чувствующие, что между нами есть связь, которую невозможно разорвать просто так.
   И вот, мы сидим в пустом баре, где нет никого, только мы вдвоем и бармен, тихо протирающий в сотый раз до блеска начищенные стаканы. Играет негромкая музыка, мы встаем потанцевать. Я кладу голову ему на плечо, вдыхая до боли знакомый запах, который когда-то сводил меня с ума.
   - Зачем ты сделала это? - чуть слышно спрашивает он.
   - Не знаю. Я не могла иначе, даже если бы захотела.
   - Я понимаю...
   И я почти счастлива в этой боли, к которой уже привыкла за те семь лет, что мы знакомы. Я не задаю себе вопросов ни о чем, я просто знаю, что должна быть рядом с ним, чего бы мне это ни стоило, потому что когда-то я поклялась в этом там где-то далеко в тумане времен и не сдержала свое слово.
   - Пойдем, я покажу тебе Лондон.
   - Ты же говорила, что не была здесь. - Он едва заметно вскидывает брови.
   - Ну и что? Я знаю этот город наизусть. Для этого не обязательно здесь быть. Пойдем, я покажу тебе ночной город, бросим монетки в Темзу, послушаем Биг Бэн.
   - А если на нас нападут? - он беспокоится. Я чувствую по голосу, что он действительно беспокоится.
   - Кто?
   - Мало ли отморозков!
   - Я отобьюсь от любых отморозков.
   - Ты меч в Москве оставила. - Он нервно хихикает.
   - Мне не нужен меч, я руками отобьюсь лучше.
   - Ах да, черный пояс, первый дан. - В его словах слышится насмешка.
   - Всего лишь красный, но для уличной драки с отморозками достаточно. И потом у меня стопроцентный нюх, я не поведу тебя туда, где ходят отморозки.
   Мы выходим на улицу. Прохладный сырой воздух приятно обволакивает лицо. Я поднимаю глаза к небу...
  
   Очнувшись от грез, я подхожу к окну в своей квартире. Тигра, сколько можно грезить о том, чего нет на самом деле? Что реально ты знаешь об этом человеке? Только то, что его зовут Александр Валерьевич Дугин, 1975 года рождения, я лично видела его водительские права. И то, что он прописан в городе Москва в квартире номер 72 дома 6 по улице Уральской. Факты, Тигра, какие еще у тебя есть факты? Он может быть давно женат, за семь лет можно много чего успеть. Да у него уже двое детей может родиться.
   Что мешает молодому симпатичному мужчине забавляться чтением писем одной странной женщины и при этом вести совершенно нормальную жизнь. Ведь не зря же он столько лет отказывается с тобой встречаться. Ведь что-то же он скрывает! Куда как проще было бы согласиться на легкий необременительный роман, тем более что ты была согласна на любые условия.
   - Тань, ты не спишь еще? - нужный абонент откликнулся с первого гудка.
   - Нет, я в сетке сижу, у нас по ночам тариф дешевле.
   - Тань, я тебя хочу об одном деле попросить личного характера. Ты можешь мне дружескую услугу оказать по старой памяти?
   - Не проблема, я приеду сейчас.
   - Не надо. Можно по телефону. Мне надо информацию об одном человеке собрать.
   - Какую?
   - Любую. Из фактов у меня есть только фио и прописка.
   - Тебе компромат или наоборот?
   - Говорю же, любую! - я начинаю потихоньку заводиться. Ну, почему женщина, которая всю сознательную жизнь проработала в правоохранительных органах, не может просто сделать то, о чем я прошу?
   - Просто собери инфу, всю, которую накопаешь. А по собранному уже посмотрим с тобой, что уточнять.
   - Хорошо, не злись только!
   Я вешаю трубку. Я не знаю, что именно я хочу узнать про него. Что-нибудь еще, кроме того, что я знаю. В животе предательски шевелится комок страха, медленно распространяясь по ногам. Нехорошо, ох, как нехорошо подглядывать, подсматривать, вынюхивать то, что человек хочет скрыть. Но дальше тянуть, смысла нет. Надо как-то разорвать эту странную связь, возникшую, похоже, только в моем мозгу, который раньше такими воспалениями не славился. Так что в данном случае любая реальная информация пойдет только на пользу. Да, мне будет больно, очень больно, но придется вытерпеть, иначе никак.
  
   - Мае укеми! - сенсей хлопнул в ладоши, и парни в белых кимоно послушно закувыркались вдоль зала. Я стояла у стенки, ожидая своей очереди, судорожно стараясь выровнять дыхание и хоть немного прийти в себя после предыдущего упражнения. Разминка началась всего 15 минут назад, но мне казалось, что уже все сорок. Выждав свободную полоску на татами, я вздохнула, наклонилась и тоже несколько раз перекатилась через голову. Рядом со мной громко сопел неловкий толстый парнишка лет четырнадцати. Сенсей кровожадно ждал, когда мы докатимся до противоположной стенки.
   - Что-то вяло у вас получается, нет огня, нет концентрации, катаетесь, как мешки с... картошкой. Придется оживить атмосферу. Он вытащил на середину зала колченогий стул.
   - Мае укеми, еще раз! - снова хлопок в ладоши. Старшие парни разбегались и легко перепрыгивали стул, приземляясь на полусогнутые руки и перекатываясь через голову. Красиво, но у меня так никогда не получится. Настала моя очередь. Я продолжала стоять у стены молча. Сенсей запрещал разговаривать на татами без его разрешения.
   - Что стоим, Тигра! - его желтоватые глаза сияли жестокостью и превосходством.
   - Я не могу через стул. Я боюсь.
   - Хорошо, - неожиданно согласился сенсей. Женщин он презирал, считая болтливыми и ни на что не годными созданиями. Впрочем, жил он на процент от сданных за посещение тренировок денег, поэтому терпел меня и еще нескольких девчонок в своем клубе. Сев на стул, он вытянул над полом тренировочное копье.
   - Так не боишься?
   Копье отстояло от пола всего-то сантиметров на тридцать. Перекувырнуться через него не составляло никакого труда.
   - Можно выше, - ответила я. - Можно на уровне колен, копья я не боюсь.
   Сенсей молча поднял копье на ту высоту, которую я обозначила для себя приемлемой. Я медленно потрусила в центр зала, выставляя вперед левое плечо, через которое предстояло перекатываться.
   - Вот видишь, получилось, а говорила "боюсь, боюсь". Давай еще разок с другой ноги.
   Зачем он возится со мною? С другой ноги получалось хуже. Я неловко перевалилась через препятствие. Группа молча стояла у стенки, пользуясь неожиданной передышкой.
   - Что, отдохнули? - сенсей убрал стул и жестом показал, что начинается отработка техники. Мы сели на колени, вытянувшись в неровную линию. Поискав глазами напарника для демонстрации, он остановился на мне.
   - Тигра!
   Я молча встала, вышла на середину татами и, поклонившись по этикету, встала в стойку. Сенсей жестом показал, как я должна на него напасть. Я повторила его жест. Неуловимым движением корпуса он ушел от моей руки, летящей ему наискосок в шею, скрутил меня пополам и зажал мне горло локтем. Вырваться было невозможно, его оборона казалась совершенно непробиваемой, поэтому я не стала даже напрягаться, чувствуя, что моя шея зажата, будто в ножницы. Сенсей повернул меня лицом к сидящей цепочке, чтобы им лучше был виден весь захват и полная безнадежность моего положения.
   - Попробуй вырваться. - Он слегка встряхнул мое тело, уже покорно обвисшее в его руках. Я попыталась дернуться, но моя голова оказалась намертво зажатой.
   - В этом захвате, несмотря на его кажущуюся простоту, противник легко может вырваться, но с одним условием: его голова остается со мной. - Сенсей противно захихикал.
   Когда я только начинала заниматься, от таких слов мороз продирал меня по коже. Теперь я привыкла и к этому тоже. Сенсей отпустил меня, вызвав в напарники кого-то из старших поясов. Я покорно пристроилась в конец цепочки. Айкидо отвлекало меня от напряженных раздумий, Татьяна не звонила уже несколько дней, а самой спрашивать мне было страшно. В Сорочаны я старалась ездить пореже, Ромка уехал в горы, и в связи со студенческими каникулами склоны были полны веселой и пьяной молодежи.
  
   Татьяна позвонила через неделю.
   - Извини, я была вынуждена уехать по делам в Воронеж и вернулась только вчера вечером. Я собрала то, о чем ты просила.
   У меня закружилась голова, я судорожно сглотнула и хрипловатым голосом спросила. - Когда мы сможем встретиться?
   - Ой, я разбудила тебя! Извини!
   - Все в порядке, я не спала.
   - Хорошо, тогда через час сможешь подъехать в кофе-хаус на Курской?
   Я машинально посмотрела на часы.
   - Да через час смогу.
   Что же, отступать теперь некуда, осталось только пережить то, что Татьяна мне выскажет. Моя машина рванулась с места, чуть не задев стоящую впереди серебристую Тойоту. Черт, надо было ехать на метро, хоть выпить смогла бы, с досадой подумала я, уворачиваясь от грузовика, затормозившего прямо перед моим носом на левый поворот.
   Права я получила в 19 лет, первая машина у меня появилась в 31. Могла бы и раньше, но мать резко запротестовала. С ее точки зрения, любая женщина неспособна водить машину так же хорошо как мужчина, и я непременно должна была врезаться в столб, попасть под Камаз, или стать жертвой другого дорожно-транспортного происшествия и, если не отправиться на тот свет, то уж стать инвалидом непременно.
   Перед экзаменами в автошколу инструктор сказал мне, прощаясь: "Ты когда научишься, будешь очень хорошо водить машину". На мой немой вопрос пояснил: "Я не первый год этим занимаюсь, я вижу, кому дано, кого можно научить, а кого и учить бесполезно. Тебе дано". Вопреки прогнозам матери за семь лет вождения я попала только в одну аварию и то по собственной дурости, забыв, кто имеет приоритет на площади с круговым движением, слегка помяла переднее крыло о проходивший мимо автобус.
  
   Татьяна уже ждала меня в кафе, с подобострастным интересом глядя, как я пробираюсь к ней через переполненный зал.
   - Привет, что пить будешь? - она поднесла мне зажигалку. Что за манера ухаживать за мною, будто она моя прислуга? Меня раздражало ее желание мне угодить.
   - Капучино с корицей, - резко ответила я.
   - А я думала, мы посидим, поболтаем о своем, о девичьем, у меня сегодня праздник. - Обиженно протянула Татьяна.
   - Как получится, Тань. Я не знала, извини. - Всеми силами я старалась придать своему лицу мягкое выражение, а из голоса убрать режущий металл, но получалось плохо. К столику подошла девушка-официант взять наш заказ. Татьяна весело рассказывала мне о своей поездке в Воронеж, я пыталась прислушиваться, но толпа в зале галдела так, что я разбирала лишь отдельные фразы. Я терпеливо ждала, когда она наконец-то начнет говорить о том, что было мне интересно. Компания студентов, веселившихся за соседним столиком, рассчиталась и вышла. Их место заняла влюбленная парочка.
   - Ладно, я смотрю, ты меня совсем не слушаешь! - Татьяна тяжело вздохнула.
   Видимо, мне надо было покраснеть от стыда, но я не покраснела.
   - Послушай, а кто тебе этот парень? - женское любопытство бывшего сотрудника правоохранительных органов пересилило профессиональную выдержку.
   - Знакомый. Встречались пару раз, когда я в Питере жила.
   - А-а-а, ну тогда ладно. В общем, слушай, живет твой Александр Валерьевич по месту собственной прописки, а именно... - Татьяна порылась в сумочке и достала исписанный мелким ровным почерком тетрадный лист, сложенный вдвое. - ...По улице Уральской дом 6, квартира 72.
   - Один? - я все-таки решилась уточнить.
   - Да, один как перст. На территории Москвы и Московской области брак не регистрировал, детей тоже нет, но я не проверяла регионы. Работает кредитным аналитиком по ипотеке в Импекс банке, в отделении на Бауманской, зарплата около 40 тысяч рублей, если нужно, я могу достать форму 2 НДФЛ за последние три года. В рядах Вооруженных сил не служил, отмазался альтернативной службой. Заручившись рекомендациями, поступил на заочное отделение МГУ по специальности "экономика аграрного сектора", которое закончил в 2000-м году. Ездит на сине-зеленом Пежо 2005 года выпуска. С 1999 года за границу не выезжал.
   - Тань, мы точно об одном и том же человеке говорим? - услышанное не укладывалось у меня в голове.
   - Вот, посмотри сама. - Татьяна протянула мне листок, на котором ее ровным почерком было записано "Дугин Александр Валерьевич, 1975 год рождения".
  
   Года через три после моего переезда в Москву я сняла на лето квартиру в его дворе, о чем незамедлительно сообщила ему в очередном письме. Как-то раз поздним вечером, гуляя с собакой, я посмотрела на его окна. Увидеть что-то, кроме потолка, через балкон и спутниковую антенну на девятом этаже было невозможно, но я вытащила из кармана телефон и из хулиганских соображений отправила ему смс-ку, мол, высоко сижу, далеко гляжу и вижу, что ты сидишь на кухне и жрешь булочки с маслом.
   Ответ пришел минут через двадцать, когда я уже вернулась домой и собиралась ложиться спать. Текст его смс-ки меня ошеломил. На голубоватом экране моего мобильного телефона мерцали загадочные буквы, складываясь в надпись: "В гости хочешь?" После нашей эпохальной встречи в кафе на Камергерском все мои последующие попытки выцарапать его из его логова на свидание с треском проваливались.
   Только один раз несравненный господин одарил меня очередным часом в кафе на Сретенке. На последние деньги отмыв машину, а дело было зимой, и, поставив ее так, чтобы была видна из окна кафе, я заняла свободный столик. Мы поболтали о его поездке в Альпы, о моей работе в банке, о книгах, которые читали в последнее время. Запищал лежащий на столе телефон, он извинился и снял трубку. Судя по разговору, звонил его друг из магазина горнолыжного оборудования. Мой принц долго и подробно объяснил собеседнику, что ботинки "Саломон" лучше, чем все другие, и пообещал к четырем быть в Сорочанах. Когда мы вышли на улицу, я с детской гордостью показала ему свою серебристую полуспортивную машину. Он присвистнул в восхищении, сел в черную Хонду и уехал.
   И теперь он, фактически без особенного нажима с моей стороны, приглашает меня в гости? Надо идти в любом случае. Если честно, то мне не хотелось идти. Вряд ли он бросится мне на шею с объятьями, скорее всего, снова будет объяснять, что я не тот человек, с которым он готов связывать свою жизнь. Впрочем, какая разница? Уже столько раз это слышано, что еще один погоды не изменит.
   Я натянула джинсы и футболку почище, надела ярко-красную курточку гонщицы Формулы 1 и решительно набрала номер квартиры на кодовом замке его подъезда. В голове крутилась песня из репертуара Бутусова: "Я придумал тебя, придумал тебя. От нечего делать во время дождя. Пить до утра в ожидании рассвета - какая тоска! Я зажмурил глаза и придумал тебя. Ты стоишь у порога в белом плаще, с черных волос на паркет стекает вода. Слишком поздно пытаться тебя придумать назад. Твои тонкие пальцы лежат на кнопке звонка".
  
   Лязгнула дверь лифта. Через толстое стекло подъезда мне было видно, как он спускается по лестнице, чтобы открыть мне дверь. У меня перехватило дыхание, в ушах предательски зазвенело. Так было всегда, когда мы встречались. Я знала, что минут через десять этот звон закончится, и мы сможем нормально, ну, относительно нормально разговаривать. Мы поднялись на лифте, я упорно смотрела ему в шею, не поднимая глаз.
   - Прошу, мадам! - он широко распахнул передо мною дверь квартиры.
   - Мадмуазель. Я не замужем.
   Я не узнала свой собственный голос - такими чужими и неестественными прозвучали мои слова. Пройдя на кухню, я уставилась в окно. В стекло, почти как в зеркало, мне хорошо была видна вся квартира, и я жадными глазами следила за передвижениями хозяина. Смотреть на него через стекло было легче, чем глаза в глаза.
   - Водку будешь? - не дожидаясь моего ответа, он полез в холодильник.
   - Да, водку буду. С соком, если можно. - Я не хотела надираться сразу и крепко.
   - А с соком будут проблемы, вишневый я уже весь выпил сам, остался только яблочный. - Он продолжал рыться в холодильнике, вытаскивая на стол коробочку с маленькими помидорами и какой-то заморский сыр с плесенью.
   - Давай яблочный, разницы нет. - Я залпом выпила первую рюмку, продолжая смотреть в стекло. - Подожди, сейчас меня отпустит, и я сяду за стол. - Мне не хотелось, чтобы он чувствовал себя напряженно, а от меня можно было сейчас аккумуляторы заряжать, казалось, что даже зубы тихо начали полязгивать.
   - Волнуешься? - он ехидно посмотрел мне в затылок.
   - Да. Очень.
   - Тогда давай еще по одной. - Он уже разливал водку по маленьким рюмкам.
   - Давай.
   Я отвернулась, наконец-то, от окна и, забравшись на высокий барный табурет, подняла глаза. Мой принц по-прежнему был ослепительно красив: те же искристые синие глаза, ровные тонкие брови, невероятно породистый профиль. Когда-то я писала ему: "Твой профиль нужно выбивать на золотых монетах". Сейчас он выглядел даже интереснее чем раньше - взрослее, ироничнее. Водка постепенно начинала действовать, и я выдохнула с облегчением, начав болтать о чем-то стороннем, по-моему, о машинах.
   Его квартира выглядела так, как четыре года назад, когда он чуть не выкинул меня пинками за дверь за одну, неосторожно сказанную в постели, фразу. Секса так и не случилось, мы проспали всю ночь на разных сторонах кровати, а утром он отвез меня на вокзал, собственноручно поменял билет на ближайший поезд до Питера, и пожелал удачи в другом месте. С тех пор на все мои предложения встретиться в неформальной обстановке, он неизменно отвечал жестким "нет".
   С годами я перестала воспринимать его отказы, как унижение своей гордости.
   - Хочешь, фотки покажу? - он спрыгнул со стула и направился к ноутбуку. Я молча пошла за ним.
   - Вот мы с ребятами в Мерибеле. - На фотографиях мелькали горные пейзажи и маленькая кучка людей с лыжами и досками в руках.
   - А это я на Кипр ездил на свой прошлый день рождения. - Снова пейзажи, которые были мне неплохо знакомы. Я была с подругой на Кипре, и мы невероятно весело провели неделю в Айа-Напе.
   Мышка на экране открывала все новые и новые папки.
   - О, а хочешь порнушку посмотреть?
   Я сидела в кресле перед компьютером, он примостился на подлокотнике за моей спиной.
   - Нет, порнушку не хочу, - напряженно ответила я. Он уже успел показать мне фотографию, на которой сидел за столом в ресторане с миловидной девушкой лет 20, внешне напоминающей Наталью Ветлицкую. Увидев это, я напряглась. "Промолчи. Я прошу тебя, промолчи, пожалуйста!" - мысленно взмолилась я, но он с явным удовольствием высказался: "Это мы с девушкой, ее зовут Света, мы встречались...". Что же, девушка Света вполне хороша, и я могу свою женскую стервозность засунуть куда подальше.
   - Да не бойся ты, я пошутил насчет порнушки, это мы сами с ребятами на Кипре снимали! - постарался успокоить меня принц.
   Час от часу не легче! Еще какие-нибудь девушки непременно объявятся, а он с радостью поделится со мною всеми подробностями.
   - Нет, я не хочу больше смотреть фотки, пойдем лучше обратно на кухню. - Я высвободилась из кресла. Он поймал меня за плечо, и, развернув к себе лицом, впился неумелым мальчишеским поцелуем мне в губы. Когда-то за этот неумелый мальчишеский поцелуй я была готова отдать полцарства и коня впридачу.
  
   ...- Открой рот! - я сидела на нем сверху и, аккуратно полосуя языком, настойчиво пыталась раздвинуть его плотно сомкнутые губы.
   - М-м-м, не-а, - он мотал головой по подушке, пытаясь уклониться.
   - Что значит "не-а"? - передразнила его я, - это не просьба, это приказ!
   - Прикажи мне что-нибудь другое, а?
   Странно, молодой человек не целуется в губы? Ладно, о вкусах не спорят. Расторможенная выпитой на двоих литровой бутылкой виски я вошла в раж, вертя его тело по широченной кровати в разных изысканно опасных ласках. Он только взвизгивал, позволяя мне делать все, что приходило в мою буйную голову. Мы еще покувыркались немного, а потом, когда надо было, собственно, делать сам секс, я и сказала ту роковую фразу...
  
   Он продолжал активно шуровать языком у меня во рту. Я осторожно отвечала, чтобы не обидеть своей холодностью. Моя дикая страсть, которая, собственно, и выгнала меня из Питера, заставив поменять город и профессию, сгорела, оставив после себя тоскливую горечь несбывшейся мечты. Я сомкнула руки у него за спиной. Мне не хотелось целоваться, мне хотелось просто стоять, обнявшись, положив голову ему на плечо.
   Однако надо шевелиться, а то у него сейчас весь запал закончится. Он продолжал незаметно подталкивать меня в сторону кровати. Запустив руки ему под футболку, я, вздохнув, пробежалась пальцами по его спине.
   - Я так и не нашла мужчины красивее тебя... - в моем голосе, наконец-то, появилась волнующая шероховатость.
   Ловко сняв с него футболку, я бросила ее на кресло. Что же, мой выход, деваться некуда. Я старше, я опытнее, мне надо вести всю партию от и до. Я медленно раздевалась, стараясь войти в нужное настроение. Света от экрана компьютера хватало для того, чтобы отчетливо видеть фигуру мужчины, сидящего на кровати, будто в партере. Он включил медленную тягучую музыку, смотря, как я, изгибаясь всем телом, вынимаю бесконечные ноги из грубых джинсов. Пряжка от военного ремня тяжело брякнула об пол, я переступила через лежащую на полу одежду, и шагнула к кровати, как в воду.
   Потом, когда все закончилось, я все-таки улеглась головой ему на грудь, прислушиваясь к биению его сердца. Ритмичные быстрые удары гулко расходились по его широкой грудной клетке, странным звоном отдаваясь в моем теле, вплетались в более легкие и звонкие удары моего собственного сердца, рождая грустную и светлую мелодию...
  
   - Тигра, очнись! - Татьяна трясла меня за плечи. Мы стояли в каком-то темном дворе, в руке у меня дымилась зажженная сигарета.
   - Неужели ты на самом деле думала, что можно быть вице-президентом крупного банка и при этом жить в однокомнатной квартире в Гольяново и ездить на Пежо 307?
   - Я предполагала, что он несколько преувеличивает свои достижения, - бесцветным голосом ответила я. - Я думала, что он, максимум, начальник департамента, а им не положен персональный водитель с шестисотым мерсом. И потом, когда мы встречались, он был на черной Хонде.
   - Номера не запомнила? - в Татьяне снова проснулась профессиональная ищейка.
   - Они были грязью заляпаны, а подходить ближе мне было неудобно. Тань, а как же фотки из поездок? - уже поняв, что случилась катастрофа, я продолжала цепляться за последние остатки иллюзии.
   - А что ты видела? Пейзажи и кучку людей. Элементарный фотошоп. Я тебе таких сколько хочешь за ночь нарисую!
   - Тань, я одного не понимаю, зачем? - я присела на корточки и закрыла лицо руками. Татьяна, поняв, что продолжения истерики не будет, порылась в карманах, отыскивая зажигалку.
   - Это как раз понятно. Хотел перед тобой порисоваться. - Она некрасиво затянулась дешевым винстоном.
   - Я все равно не понимаю, зачем?
   - А ты стала бы за ним бегать, если бы знала правду с самого начала? - ее вопрос застал меня врасплох.
   - Вряд ли.
   - Вот именно! Ты бы просто приказала ему, как обычно делаешь, "мальчик, к ноге!" А ему захотелось побыть лордом. Почитать твои письма со стихами на розовой бумаге, от руки написанные. Помечтать о том, чего не бывает на свете. Ах, Мандельштам, ах, Шекспир.
   - Перестать издеваться, у меня кандидатский минимум по философии на "отлично" сдан. - Я затушила сигарету о клумбу с жирными бархатцами.
   - А я над тобой и не издеваюсь. Если серьезно, то, наверное, он просто почувствовал, что тебе надо. Ведь ты только сейчас сподобилась что-то проверить, а до того предпочитала жить в своих сказках. Значит, тебя полностью устраивала его легенда, несмотря на те дыры, которые видны невооруженным глазом.
   Мы медленно брели по переулку, на котором я оставила свою машину. К сожалению, Татьяна была права на все сто.
   - Он сказал мне, что был лейтенантом... - я медленно перебирала в голове наши редкие диалоги, - что занимался в армии психическим оружием... - Услышав это, Татьяна возмущенно фыркнула.
   - Интересно, в каких войсках он служил, как думаешь? Не иначе как в психических. Тоже мне, лейтенант психических войск! Санитаром он был в дурке. Если хочешь, я могу тебе ксерокопии характеристик показать.
   - Что, правда в дурке? - впервые за этот вечер я заулыбалась.
   - Посмотри сама, если мне не веришь. - Татьяна протянула мне несколько свернутых в трубочку листов.
   - Верю, Тань. Поехали домой.
   - Отомстить не хочешь? А то можем ему устроить небольшую экскурсию в КПЗ. Пусть посидит голодный в обнимку с парашей, подумает о своем поведении.
   - Нет, Тань, не хочу мстить. За что? Он же ничего плохого не сделал, так, позабавился немного. Ты правильно все сказала, мне самой хотелось этих писем каллиграфическим почерком на розовой бумаге с вензелями. Мне нравилось себя чувствовать женщиной тонкой и романтичной. Не поверишь, так достало быть девушкой с веслом!
   Я вытащила из кармана куртки ключи от машины.
   - Тебя подвезти куда-нибудь?
   - Не, я отсюда пешком до Сереги доберусь.
   - Спасибо, Тань.
   - Не за что, будут проблемы, обращайся, чем смогу помогу. - Она поправила ремень сумки, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу.
  
   На следующее утро я поехала в Сорочаны. По всей вероятности на горных лыжах он тоже кататься не умеет толком. Чему можно научиться за неделю на Домбае? Только правильно стоять и спускаться с учебной горки. Горные лыжи коварны, за два дня не освоишь, так что наша дуэль отменяется. Не выбрасывать же ски-пасс теперь, надо выкатывать.
   В Сорочанах было непривычно пусто, то ли студенты еще не проснулись, то ли у них занятия начались. Я стояла на вершине холма, откуда во все стороны разбегались практически пустые склоны. Четвертый, самый коварный, лежал передо мною изогнутым широким серпом. Я медленно подъехала к краю. Смотреть на него сверху было страшновато. Впрочем, почему нет? Надо только проскользнуть этот крутячок в самом начале, а дальше можно просто держаться правее, этот край более пологий.
   Побалансировав пару секунд на бруствере, я нырнула вниз. Лыжи как резвые кони, почуяв снежок, рванули меня вперед, быстро набирая скорость. От неожиданности я чуть присела, и вдруг, о чудо, тело сработало почти автоматически, унося мои ноги в сторону. Лыжи с характерным хрустом встали на канты и понесли меня по широкой дуге. В самой верхней точке я перекинула ноги в другую сторону и с силой вдавила крепления в снег. Лыжи опасно чиркнули по ледяной корке и тут же вгрызлись краями в крепкий снег, чертя за собой ровный, как циркулем выведенный след, выходя в следующую дугу.
   Ветер свистел у меня в ушах, отбрасывая назад светлые волосы. Я захлебнулась от накатившего на меня восторга, и снова перекинула ноги в другую сторону. Дуги ложились за мной ровные и красивые, оставляя за спиной четкие глубокие следы, детская радость разливалась волнами по всему телу. Перед глазами мелькнул рекламный плакат, на котором белыми буквами на темно синем фоне было написано: "Сорочаны: Снег. Солнце. Счастье".

Осколки Белой Розы

   Часть 1 (не знаю пока, как называется)
  
   - А какой запрос у Вас? - повернулась ко мне Марина.
   Присев на корточки перед сервировочным столиком, я бесцеремонно рылась в коробке с печеньем.
   - Хочу быть счастливой. - Выбрав понравившиеся кондитерские изделия, я поискала глазами чайник.
   - Это не запрос. Достижение счастья - процесс долгий и трудоемкий. - Назидательно возразила психолог.
   С Мариной мы были знакомы почти полгода. Я нашла ее телефон в интернете, когда пыталась выбраться из-под обломков романа, который вяло протекал в моей жизни больше семи лет. Впрочем, "роман", это громко сказано. Несколько коротких встреч и мое тотальное нежелание смотреть в глаза реальности. Марина объяснила мне, что такое психологическая зависимость, после чего я дня четыре чувствовала себя голливудской звездой, которая публично призналась в том, что лечится от алкоголизма. Однако консультации Марины мне действительно помогли обрести некое подобие внутреннего равновесия. Я даже начала встречаться с другим молодым человеком, впервые за много лет задумавшись о возможности брака и рождении детей.
   - Марина, я не знаю, как объяснить. У меня болит сердце уже неделю. Так болит, будто туда ножом ударили. Я спать не могу от этой боли, хотя до сих пор на сердце не жаловалась никогда.
   Нож в сердце появился, когда мы вдрызг разругались с новым поклонником. По большому счету я и не рассчитывала всерьез на что-то стабильное, слишком тяжело было приходить в себя после семилетнего разгула фантазии. Поклонник тоже сложно переживал крушение своего второго брака, так что создать что-то путное из наших отношений мы в принципе не могли. У нас был великолепный секс и бесконечные разговоры о его бывшей жене. Для кинжала в сердце явно недостаточно.
   Когда я поняла, что сама справиться с этой болью не способна, я посмотрела расписание марининых тренингов-консультаций, и, вот, сижу здесь вместе с тремя другими совершенно незнакомыми мне людьми и должна теперь всем озвучивать свои бредовые мысли.
   - Марина, понимаете, я недавно поссорилась со своим бой-френдом, но меня не могло это настолько расстроить. Мне кажется, что это что-то другое, более глубокое. Я тоскую смертельно по кому-то еще, даже боюсь предположить, по кому именно. По кому-то, кого я потеряла навсегда и безвозвратно, и я чувствую, что сама виновата в этой потере. И это ощущение такое странное и такое нелогичное, что я не могу до конца объяснить это даже самой себе.
   Марина понимающе кивнула. Она знала, из какого я сделана теста, и что мое сердце давно и прочно покрылось непробиваемой броней цинизма. Я ходила к ней каждую неделю на групповые тренинги по некоему варианту психодрамы, на которых меня всегда выбирали на роль мужчины. Мужчин я играла убийственно правдоподобно, меняя каждый раз и походку, и мимику, и лексикон. Иногда пораженные участники меня спрашивали, не актриса ли я часом. Я отшучивалась, но каждый раз удивлялась сама, не до конца понимая, как у меня это получается.
   На этот тренинг я пришла, собственно, ради "реинкарнационной медитации". Маринка умела вводить людей в определенный вид транса и дальше плавно вела их по видениям-воспоминаниям.
   Откровенно говоря, прошлые жизни я бросила вспоминать почти пятнадцать лет назад, после того, как однажды не без помощи одной приятельницы, с которой мы с удовольствием ставили друг на друге подобные эксперименты, внезапно действительно провалилась в какую-то другую реальность. Насмотревшись вдосталь средневековых кошмаров, я надолго зареклась приподнимать эту завесу. Согласитесь, что приятного в том, чтобы вспомнить, как обезумевшие от страха крестьяне, запирают тебя в каком-то грязном хлеву и сжигают заживо, или когда тебе выворачивают суставы, подвешивая на дыбу?
   Позже я прочитала в одной умной книжке, что легче всего вспоминать собственные смерти, особенно насильственные, так как этот момент врезается в память лучше всего, как самое яркое впечатление. Тогда я была потрясена красотой этого парадокса - из всей жизни, наверняка полной разными событиями и впечатлениями, крепче всего врезается в память не безоблачное счастье, а мучительная смерть. Впоследствии я научилась не погружаться в эти переживания целиком, а смотреть их отстраненно, как кино, но расчлененку я по-прежнему не люблю.
   Маринка умела водить людей по их воспоминаниям очень качественно, внимательно следя за тем, чтобы ее подопечные не зацикливались на своих ощущениях. Теперь, после того, как я провалялась на кровати с ножом в сердце очередную бесполезную ночь, я подумала, что выход только один - идти к Маринке.
  
   - Итак, - Марина медленно подошла к стереосистеме и стала выбирать из кучи дисков тот, который по ее мнению, максимально полно соответствовал ее намерениям, - какую проблему вы хотите решить, полагая, что ее корни могут скрываться в ваших прошлых воплощениях?
   Что говорили другие участники тренинга, я не слушала, и так все понятно. Мужчина будет говорить об уверенности в себе, женщины о детях или мужьях. Когда очередь дошла до меня, то я, поставив на подоконник кружку с чаем, постаралась максимально четко ответить на поставленный вопрос.
   - Я хочу разойтись с молодым человеком, с которым уже долгое время не общаюсь, но продолжаю его вспоминать и тосковать о нем. Мне постоянно кажется, что я осталась ему что-то должна, и я не могу выплатить этот долг ничем.
   Марина сочувственно посмотрела на меня.
   - Да, очень часто любовные зависимости оказываются следствием отношений, тянущихся из прошлых жизней. Чаще всего это предавшие друг друга близкие друзья, особенно, если предательство привело к смерти одного из них.
   Что же, если это "кейс-стади", то мне бояться нечего. Хотя перед мужчиной, который сидит в соседнем углу, мне чертовски неловко. Всей кожей чувствую, как он пытается логически осмыслить происходящее. Я заерзала на своем стуле, стараясь подальше отодвинуться от смущающего меня объекта.
   Марина, наконец-то, нашла нужный диск и, держа его в руках, принялась объяснять условия игры.
   - Сейчас я введу вас всех в легкий транс и помогу увидеть то, что вы хотите. Сначала вы посмотрите момент начала конфликтой или проблемной ситуации, потом ее саму, потом результат, а потом вы просто представите, что все события развивались по-другому. Последний момент очень важен. Чтобы ситуация разрешилась, нужно проиграть ее в голове так, чтобы все остались довольны.
   - Но мы же не можем изменить то, что было, если оно было на самом деле? - вмешался мужчина.
   - В памяти остаются не столько события, сколько эмоции, а эмоции мы можем изменить. Представьте себе, что вы просто стираете старый файл и записываете на его место новый.
   В комнате уже зазвучала негромкая музыка, я лихорадочно расшнуровывала ботинки, чтобы не отвлекаться во время медитации.
   - Устраивайтесь поудобнее и закрывайте свои любимые глаза.
   Марина выключила свет. На улице было достаточно светло, но очертания предметов в помещении стали размытыми. Вот это хорошо, вот это правильно, обрадовалась я. Мало ли, что я вспомню, не хотелось бы, чтобы мое лицо при этом кто-то видел. Я закрыла глаза и съехала на стуле вниз, вытягивая ноги почти к противоположной стене.
   - Сейчас я начну считать от десяти в обратном порядке, как только я досчитаю до единицы, вы почувствуете полное расслабление.
   Расслабление, это хорошо, это приятно. Как бы я не притворялась, я волновалась, как перед первым свиданием.
   - Десять. Мышцы вашего лица полностью расслабляются. Расслабляются лоб... щеки... подбородок... шея...
   Мое лицо послушно поехало вниз. Не отвисла бы челюсть, успела подумать я, но тело уже само становилось тяжелым и неповоротливым, думать не хотелось, хотелось просто сидеть, не шевелясь, и слушать музыку.
   - Девять. Ваши плечи полностью расслабляются... становятся тяжелыми и теплыми...
   Плечи, а вслед за ними и руки тоже опустились вниз на то место, где должны быть от природы. Я замерла в предвкушении сказки Оле Лукойе. Волшебный зонтик раскрывался над моей головой, поблескивая металлическими спицами.
   - Восемь. Кисти рук полностью расслабляются... вам легко и спокойно...
   Голос Марины уже приобрел нужную трансовую тональность. Оставаясь по-прежнему мягким и приятным, он свил гнездо прямо в моей голове. Кисти моих рук вздрогнули и затихли, уютно устроившись на бедрах. Ничего, пусть полежат минут двадцать спокойно.
   - Семь. Ваши ягодицы... и бедра... полностью расслабляются...
   Свое тело я ощущала мягкой глиной, которая плотно облепила стул, стоящий подо мной. Мысли постепенно замедляли свой лихорадочный бег и плавно растворялись в белесой дымке.
   - Шесть. Ваши икры и ступни полностью расслаблены... вам легко и спокойно... вы умиротворены...
   Да, да, я умиротворена. Я бы век лежала так куском глины, наконец-то я смогу отдохнуть нормально, а то эти безумные ночи с ножом в сердце не дали мне возможности выспаться.
   - Пять. Вы видите перед собой длинную лестницу, ведущую вниз, подножие которой скрывается в тумане. Вы медленно начинаете по ней спускаться...
   Я увидела металлическую лестницу с тонкими перилами, висящую в синевато-сероватом бесконечном пространстве. Ее окончание терялось в абсолютном мраке. Ступени и перила матово светились, вверху, у начала лестницы было достаточно светло. Я начала спускаться, одетая почему-то в легкое платье и горнолыжные ботинки. Каждый шаг давался мне с большим трудом, я почти всем корпусом налегала на железные перила.
   - Четыре. Вы.. медленно спускаетесь... по этой лестнице вниз... С каждым шагом... вам становится все легче и легче...
   Горнолыжные ботинки на моих ногах сменились легкими туфлями. Идти действительно стало легче. Смотрела я только себе под ноги, опасаясь оступиться, по бокам лестницы струился сине-серо-фиолетовый мягкий свет. Каблуком бы только не зацепиться, лететь вниз еще далеко. Подножие лестницы по-прежнему скрывалось в антрацитовой мгле. Под ложечкой засосало от предвкушения чуда.
   - Три. Вы спускаетесь все быстрее и быстрее. Вам уже виден конец лестницы. Ступеньки легко мелькают у вас под ногами.
   Туфли на каблуке сменились удобными ботиночками с резиновой подошвой. Подол длинного платья приятно холодил голые икры. Перила и ступени лестницы заискрились в темноте. Мгла внизу начала постепенно рассеиваться.
   - Два. Вы уже видите твердую почву в конце лестницы. Вы почти летите над ступеньками.
   Я рассмотрела у подножия лестницы узорчатый пол. То ли паркет, то ли камень. Двуцветный геометрический узор выплетался в причудливую вязь. Запахло чем-то приятным то ли лавандой, то ли ванилью. Мои ноги мелькали над ступеньками, я, действительно, почти летела вниз, платье шуршало сзади, волосы вились по щекам, щекоча шею. Скорее, скорее, что же там внизу?
   - Один. Вы стоите на площадке под лестницей. Туман медленно рассеивается, и вы видите, что стоите в комнате.
   Лестница исчезла. Меня окружали темные стены восьмиугольной комнаты, светлые плитки на полу блестели слоновой костью, темные казались теплыми и шершавыми. По всему телу пробегала сладкая дрожь. Впрочем, мое тело осталось там, наверху, откуда я начала спускаться. Здесь в этой комнате во всей ее красе стояла моя бессмертная душа.
   - В глубине комнаты вы видите дверь. Вы заходите через нее в другое помещение и видите перед собой большое зеркало.
   Массивную двустворчатую дверь я нашла очень быстро. Бронзовая витая ручка легко повернулась, и я вошла в другую комнату, похожую на первую, только без геометрического узора на полу. Сводчатый потолок комнаты терялся в полумраке. Огромное зеркало в тяжелой раме из потемневшего серебра, действительно, стояло в центре зала. Я подошла поближе и осторожно в него заглянула. Пустота. В нем по-прежнему отражались только стены комнаты.
   - Сейчас вы посмотрите в зеркало и, когда туман рассеется, увидите себя в возрасте семи лет.
   Зеркало, действительно, подернулось какой-то дымкой, в которой проступили очертания детской фигуры. Я увидела себя в коричневой школьной форме с белым фартуком. Привычно закушенная нижняя губа, коротко вырезанная челка, чтобы глаза не портились, и напряженно закаменевшее выражение лица. Да, это я.
   - Сейчас вы снова посмотрите в это зеркало и увидите себя, каким или какой вы были в прошлой жизни.
   Мое сердце екнуло от страха. Не хотелось бы увидеть себя горбуном или нищенкой! Из тумана проступила фигура высокой девушки с рыжеватыми волосами, собранными на затылке в высокую прическу, одетой в темно-красное бархатное платье, богато украшенное золотой вышивкой и кружевами. Выражением лица она напоминала Венеру Ботичелли. Девушка стояла ко мне в полупрофиль, задумчиво глядя в линию горизонта. Если бы ее увидел Тициан, он непременно захотел бы написать ее портрет.
   "Красивая", - облегченно вздохнув, успела подумать я, но изображение пошло волнами, как поверхность воды, в которую бросили камушек, и на месте девушки я увидела мальчишку лет двенадцати с узким лицом, острым подбородком и губами по форме слегка напоминающими сердечко. На нем был надет длинный плащ с широким капюшоном, скрывающим почти все верхнюю часть лица.
   Парень тряхнул головой, и капюшон упал ему на плечи, открывая лицо целиком. У него оказались зеленоватые глаза и очень светлые, почти палевые волосы, аккуратно подстриженные "под пажа".
   За спиной у мальчишки просматривалось бледное небо, затянутое тучами, и пожухлая сырая трава. Парень не выглядел грустным, скорее, очень серьезным. Он поднял голову и посмотрел мне в глаза. У меня сжалось сердце, я поняла, что он уезжает из дома, где вырос, и уезжает навсегда. Он повернулся ко мне спиной и пошел к оседланной лошади, его светлые прямые волосы казались неуместными среди унылого пейзажа. Я, как завороженная, перелезла через тяжелую раму зеркала, давно уже впивающуюся мне в голени, и как сомнамбула последовала за ним.
   - Посмотрите, какая это страна, какое время? К какому сословию вы принадлежите? - Голос Марины вырвал меня из странного оцепенения.
   Страна? Пожалуй, Англия. Такая гнусная погода, когда дождь моросит неделями, бывает только здесь. Время? Явно не вчера. Ощущение такое, что людей здесь нет на километры, пардон, мили вокруг. Век XVI-XVII, наверное, а может и ХIII, не могу определить. Сословие? Похоже, дворянское, на послушника мальчик не похож, слишком живые, слишком любопытные глаза. И есть что-то неуловимо гордое в его угловатых движениях. Такое дается только осознанием, что ты рожден благородным. Только что-то парень слишком серьезный для своего возраста. Бастард? Какая-то за ним есть или тайна, или надлом, который его беспокоит.
   Мальчишка отвязал лошадь, которая была ему явно не по росту, а намного выше, влез на нее, держась обеими руками за седло, разобрал поводья... ух ты, какие перчатки... точно дворянин, еще и богатый... и, не оглядываясь назад, поскакал по едва заметной дорожке. Странная у него посадка, я такой в кино не видела. Как-то слишком сильно вперед наклоняется.
   - Теперь вы внимательно приглядитесь, и увидите завязку конфликта или проблемной ситуации...
   А я все не могла оторваться от картины скачущего от меня всадника. Он что, так один и поедет? А разбойники? Робин Гуды всякие, романтики с большой дороги и прочий праздношатающийся люд. Да, длинный плащ закрывает всю одежду, но с него явно есть, что снять. И конь неплохой, породистый.
   Картинка стремительно размывалась, я снова стояла не на поле, а будто кино смотрела. Сквозь пелену медленно проступало другое изображение. Кавалькада из шести всадников друг за другом въезжала на крытую галерею каменного моста через сухой, но очень широкий и глубокий ров. Было уже темно, среди фигур седоков на мгновение мелькнули очень светлые волосы, легко различимые даже в густых сумерках.
   Я успокоилась, значит, все-таки не один уехал. За последним всадником на толстых цепях со скрипом убиралась подъемная часть моста. Ага, видимо их ждали, хотя мост должны были закрыть с заходом солнца. Куда это они приехали, интересно? Ладно, надо смотреть завязку конфликтной ситуации, а то я не успею ничего. Я неохотно отвлеклась от заинтересовавшего меня эпизода, позволяя себе переключиться на новое видение.
   Из полумрака комнаты с каменными высоченными потолками проступило лицо другого парня, лет так... не могу сказать, может шестнадцать, а может и двадцать. По такому лицу сложно определить возраст. Тоже узкое, но длиннее, с крючковатым носом, тонкой полоской недовольных губ и соломенными длинными волосами, которые еще и топорщились соответственно. На лице у юноши застыло высокомерно-брезгливое выражение, он явно злился, но считал недостойным показывать это открыто.
   Я заглянула в светлые водянисто-серые глаза. О, я даже знаю, кто это! Надо же, как мало люди меняются от воплощения к воплощению. Правда, здесь он блондин и явно очень высокого сословия, только они ходят с малолетства с таким вот лицом, будто жабу проглотили. В Москве-то он потише был, хотя тоже прорывалось периодически. А вот и мой герой, который уезжал из дома в прошлой "серии".
   Тот-который-я, стоял чуть боком, опустив глаза вниз, но всем видом выражая не покорность, а вызов. Еще и ногой нетерпеливо постукивает, мол, я, конечно, весь внимание, Ваше высочество, но когда же Вы, наконец-то, заткнете рот? Слов я не слышала, только увидела, как соломенный блондин размахнулся и ударил Того-который-я, по лицу. Вот это номер! Мне еще этот напыщенный с лошадиным лицом пощечины дает? И не слабо, между прочим, вон, как голова отлетела.
   Юноша, получивший по лицу, поднял глаза и с обидой посмотрел на собеседника. Симпатичный, ничего не скажешь. Те самые светло-палевые волосы лежали ровной волной, спускаясь немного ниже плеч. Тонкий нос с чуть заметной горбинкой, губы сердечком и те же зеленоватые глаза, только теперь не детски любопытные, а слегка ироничные. Девкам местным, наверняка, такой нравился больше, чем тот узкогубый, который корчит из себя большого господина.
   Сколько же мне здесь лет? Восемнадцать? Пожалуй, больше. С такой внешностью возраст тоже не очень понятен, но парень явно старше собеседника. Наконец-то я смогла разобрать слова. Свистящим неприятным голосом мой "господин" прошипел: "Ты думаешь, ты герой? Ты очень сильно заблуждаешься! Ты мой шут, и знай свое место!" Тот-который-я, молча поклонился, гордо подняв острый подбородок, развернулся и вышел из комнаты широкими шагами.
   Этот парень явно знает себе цену. Господину кланяются пониже и попочтительнее, а не так, как он, одним кивком. Значит, шут... джокер, стало быть... Тот, который остался в комнате, зло швырнул на пол тяжелые перчатки и бросился лицом на кровать, комкая белыми пальцами складки тяжелого покрывала. Тоже переживает. Что у них случилось-то? Девушку не поделили?
   - Теперь вы посмотрите сам конфликт, - Марина резко выдернула меня из процесса созерцания интересной ссоры.
   На этот раз нужная картинка возникла почти сразу. В большой комнате на невысоком постаменте на стуле с резной спинкой сидел парень, который дал мне пощечину. Здесь он оказался еще старше и намного симпатичнее. В высоких узких окнах были вставлены цветные стекла, и разноцветные солнечные зайчики весело играли на отполированном до блеска каменном полу. Мой бывший собеседник сидел на стуле полубоком, задумчиво глядя куда-то в сторону, и думы его были очень невеселыми. В комнату влетел Тот-который-я.
   Да, пожалуй, злость не красит никого, ни короля, ни шута. Я бы испугалась, если бы ко мне ворвался человек, с таким выражением лица, а этот ничего, даже будто обрадовался. Но напрасно, ах, напрасно. Тот-который-я, сказал что-то очень неприятное и почти швырнул другу на колени то ли меч, то ли саблю в кожаных ножнах. Ага, он его хочет заставить драться с собой. Разве можно вызывать на дуэль того, кому ты служишь? Мне кажется, он что-то делает против существующих в то время правил.
   Противники встали в исходные стойки и начали драться. Как красиво! Но принц, похоже, защищается, играя, а нападают на него по-настоящему. Клинки сходились то сверху над головами противников, то снизу на уровне коленей. Поединок развивался слишком стремительно, чтобы я могла уследить за деталями. Принц попытался сделать выпад, но, Тот-который-я, увел его клинок еще ниже, заставляя противника потерять равновесие, и, перекинув свое оружие в другую руку обратным хватом, почти до половины воткнул его в грудь сопернику.
   Ни фига себе у них нравы! Я точно знаю, что так нельзя делать. На долю секунды они встретились лицом к лицу, посмотрели друг другу в глаза, и поверженный начал оседать на пол. Тот-который-я, бережно опустил обмякшее тело на пол, и остался рядом, присев на колени. Что он там делает, плачет? О, Боже, самое время! Давай беги отсюда быстрее, вряд ли тебя погладят по головке за убийство господина. Но Тот-который-я никуда не побежал, он снял перчатки и закрыл лицо руками, закусив до крови костяшку указательно пальца. Это чтобы в голос не рыдать? Ну, что ты плачешь? Сначала сам замочил, а теперь в слезы. Ведь не юноша уже, взрослый мужик!
   Впрочем, мои увещевания самой себя оказались бесполезными, совершенно реальные жгучие слезы боли и отчаяния лились по моим собственным щекам. По-моему, как раз Тот-который-я, не виноват, и предал его тот, который с легкой полуулыбкой только что испустил дух и теперь умиротворенно лежал на каменном полу. У Того-который-я, сердце рвалось натурально от невыносимой боли. Он бы с превеликой радостью улегся бы сам на тот же пол рядом. Похоже, ему совершенно все равно, что с ним будет дальше, его собственная жизнь закончилась со смертью друга.
   Я шмыгнула носом, слезы ручьями лились у меня по щекам, капая с подбородка за ворот рубашки. Ладно, вернусь в свое тело, подотру.
   - Теперь посмотрите, чем дело закончилось... - голос Марины снова отвлек меня от соучастия увиденной драме, но я уже влезла по уши в эту ситуацию, я уже видела, слышала и чувствовала себя тем мужчиной, которым была когда-то.
   Чем дело закончилось? Я иду по коридору дворца или замка, вдруг из-за занавески, пардон, гобелена меня кто-то бьет кинжалом в грудь. Мне так больно, что я не могу дышать, но я почти рад, что так случилось, меня догнал мой собственный подлый удар. В ушах звенит, боль становится невыносимой, белый свет стремительно меркнет, и я опрокидываюсь на спину, проваливаясь в звенящую пустоту.
   Приостановившиеся было слезы снова жгучими потоками льются по моим щекам. За этими слезами я не могу понять, сколько прошло лет. Меня убили сразу после принца, или я еще жил без него?
   - А теперь вернитесь в начало ситуации и проиграйте ее так, чтобы все были довольны.
   Я с усилием переключаюсь на себя-женщину, сидящую в полутрансе в комнате в центре Москвы.
   И что мне теперь надо сделать? Я ведь так и не поняла, из-за чего они поссорились. Чего Тому-который-я, не хватало? Титула? Нет, титул был, и родословная более чем приличная. А-а-а, земли. Он не наследовал землю, а для него это почему-то было важно. Хотя, он явно был лидером в их паре с принцем, и тот, в общем-то, старался всегда прислушиваться к советам старшего друга. Неужели не мог вырезать из своих обширных владений кусочек? Уж за столько лет общения наверняка было, за что пожаловать.
   Значит, надо как-то так переиграть, чтобы Тот-который-я, получил то, что хочет, и унялся. Я пытаюсь представить дело так, чтобы все были довольны, но что-то мешает. Я еще чего-то не знаю, или не понимаю. Что-то там еще случилось такое, что я не успела увидеть. Внезапно в моем мозгу отпечатывается дата 1456 год. Это год моего рождения или смерти? Впрочем, какая разница, плюс-минус пятьдесят лет значения не имеет.
   - Вы возвращаетесь в комнату с зеркалом...
   Уже? Я не хочу! Я хочу остаться здесь и посмотреть, что же было. Мне слишком понравился этот парень с зеленоватыми глазами и светло-палевыми волосами. Он не был ни героем, ни рыцарем в кованых латах, и вряд ли о нем слагали песни, но он был живее меня, он умел чувствовать так, как у меня никогда не получалось. И вообще мне интересно, чем на самом деле занимался шут при принце, так и не ставшем королем. Они были друзьями, очень близкими друзьями, вот и все, что я успела почувствовать.
   И еще Тот-который-я, клялся быть рядом до смерти.
   - Зеркало затуманивается и исчезает...
   Боже, надо оставить себе хоть одну лазейку, я хочу вернуться сюда еще! Я бегу, нет, лечу в эту чертову комнату. Как же меня звали-то тогда? В голове тихо отпечатывается "Марк". Надо же, какое имя, совсем не английское! И не Роланд, и не Ричард, и не Артур, а так себе Марк. Хотя оно, однозначно, мое.
   Марк из Англии... времен Войны Роз... Почему я так плохо учила зарубежную историю в школе? Впрочем, какая разница, историю все равно пишут победители так, как считают удобным для себя. Кино помню, смотрела в детстве, где кудрявый блондин в панцире, размахивая чем-то тяжелым, орал: "Англия и Йорк"! А другой дяденька потоньше и посимпатичнее, тоже чем-то размахивал, и орал: "Англия и Ланкастер"! Что они не поделили, и причем здесь разноцветные розы, я позабыла.
   Вот она, эта комната с зеркалом. Путаясь в подоле платья, я снова перелезаю через раму. За моей спиной зеркало снова становится твердым. Где эта дверь? Из двери тоже надо выйти, и плотно закрыть ее за собой, а то потом поскачут эти дяденьки со своими рыцарями и лучниками в мою больную голову, и это будет совсем не так красиво, как в кино.
   - Сейчас я буду считать в обратном порядке, и как только я досчитаю до десяти, вы вернетесь сюда свежие и полные сил.
   Да вернусь я, вернусь сама. Не в первый раз.
   Стены комнаты с узорчатым полом дрожат и теряют свою осязаемость. Я медленно всплываю на поверхность, осознавая себя женщиной с зареванным лицом, хамовато развалившейся на стуле.
  
   Я мертво стояла в пробке на МКАД уже десять минут. Судя по тому, что все пять рядов скоростной магистрали, включая обочину, за это время не продвинулись ни на метр, впереди произошла серьезная авария, из-за которой пришлось перекрыть проезжую часть почти целиком.
   Стоять, видимо, придется долго.
   Заглушив двигатель, я опустила боковое стекло. В воздухе кружились крупные пушистые снежинки. В такую погоду лучше сидеть дома, а не ездить на машине. Видимость ограничена, дорога скользкая, наверняка фура какая-нибудь встала поперек.
   В салоне было непривычно тихо, я покрутила ручку магнитолы - безрезультатно. Опять, какой-то проводок отошел. Надо в ремонт везти, но из-за одного проводка лень. Что же, посидим в тишине, раз другого выхода все равно нет.
   Мысленно я все время пыталась вернуться к разговору с Мариной, но в суматохе дел не было времени основательно поразмышлять. Да и не знала я, о чем конкретно надо размышлять, просто остался внутри неприятный осадок. Что-то не то, что-то не так, а поймать, что именно "не то" и "не так", я не могла.
  
   Когда мы все пришли в себя после "реинкарнационной медитации", Маринка, стала выспрашивать каждого о том, кто что видел. Мне не хотелось особенно вдаваться в подробности, поэтому я буквально в трех словах описала сюжет истории.
   - Как вы думаете, в чем урок той ситуации? - Марина внимательно смотрела в мою сторону, небось видела, как я слезами заливаюсь. Я задумалась.
   - Похоже, что "держи слово". Насчет того, что убивать людей нельзя, ничего не было. Да и потом, тот парень, которого я все-таки убил, был не единственный, кого я убил за свою жизнь.
   Группа вздрогнула, особенно впечатлился мужчина в противоположном углу, скептицизм которого меня так смущал вначале. Я постаралась разрядить обстановку.
   - Время было такое, я же сказала 1456 год, дикое средневековье, дуэли, рыцари, военные походы. Мужчина, рожденный дворянином, был обязан участвовать в военных действиях. Тогда к этому проще относились. Так что проблема не в том, что убил, а в том, что какое-то слово не сдержал. Или клятву.
   - Да, наше время намного лучше. Никого не убивают, живем в полной безопасности, - поддержала меня Марина.
   Я не была с ней однозначно согласна. Да, не убивают, но данное слово не значит вообще ничего, а там, в XV веке это оказалось для меня настолько важным, что без него терялся весь смысл жизни. Именно это и смущало. Я не могла понять, как человек, воспитанный в убеждении, что клятва дороже жизни, мог ее нарушить? Что могло оказаться дороже клятвы, если сама жизнь была на втором месте? С чего вообще он так взбесился? Он не произвел на меня впечатления кровожадного или агрессивного человека, скорее, наоборот, милый такой оранжерейный мальчик, которого с детства одевал и причесывал целый штат прислуги.
   И сейчас, сидя в машине, плотно зажатой со всех сторон другими автомобилями, я перебирала факты, которые успела узнать. Итак, он не наследовал землю, значит, младший сын. Почему тогда не думал, что кто-то из старших погибнет раньше срока? Все-таки войны, эпидемии, да и просто несчастные случаи были слишком распространены в то время, не давая никакой уверенности в завтрашнем дне. И не из-за земли он с принцем поссорился. Женщина? Вряд ли. Чистую мужскую дружбу женщина омрачить не может. И место свое он прекрасно знал. И это место вполне соответствовало и его рождению, и положению, и способностям.
   Парень был неглупый и, как сейчас принято говорить, "коммуникабельный", поэтому он, скорее всего, был больше дипломатом, чем шутом в нашем понимании этого слова. Принц, конечно, тот еще подарочек, но кто сказал, что служить легко? Шут оказался умнее короля? Но это как раз обычное дело, таких специально и выбирали. Шут должен быть умным, преданным и начисто лишенным честолюбия. Это не наложница, призванная ублажать господина, и не советник, умудренный знаниями и опытом, это друг, который всегда скажет правду, какой бы обидной она ни была. Более того, это - единственный человек, которому позволено говорить правду.
   Как бы мне посмотреть-то, что же произошло на самом деле? Я ведь и здесь к этому парню, который был тогда принцем, привязана оказалась насмерть. Все терпела, все прощала восемь долгих беспросветных лет. И почему-то свято верила в то, что он должен стать кем-то важным в обществе, а мне нужно всегда быть рядом, потому что без меня у него ничего не получится. Откуда у меня взялась такая железная уверенность в этом, я понять не могла, но от одной мысли, что мне надо разойтись с ним и жить своей собственной жизнью, мне становилось дурно.
   Впрочем, если меня так пробивало на нашу старую связь, где это действительно было именно так, то надо попробовать вспомнить все, тогда мое нынешнее наваждение закончится. Мне симпатична личность, которая у меня была тогда, поэтому можно попробовать слазать в эти файлы без Маринки. Дыбы, костров и изощренных пыток там, вроде, нет, а палитра эмоций у меня там была намного больше и ярче, нежели здесь.
   Я еще раз оглядела огромную пробку на МКАДе. Никаких надежд на движение. Все соседи уже тоже заглушили двигатели и приготовились к терпеливому ожиданию. Я откинула спинку сидения, вытянула ноги как можно удобнее и попыталась восстановить в памяти свой бег по лестнице вниз и комнату с зеркалом. Наконец, я снова увидела мальчика в плаще на фоне бледного дождливого неба и жухлой травы. Картинка медленно проявлялась, постепенно набирая цвет и глубину. Я снова сумела заглянуть в знакомые зеленоватые глаза.
   По всему телу от макушки до пяток пробежала волна холодных мурашек, и я поняла, что доступ к архивным файлам разрешен. Ему пять лет, что он делает?
  
   На толстом узорчатом ковре сидел ребенок и играл с шахматными фигурками, тихо напевая что-то себе под нос. Фигурки были похожи на маленькие скульптуры, но я сразу поняла, что это шахматы. Ребенок расставил их перед собой, отделив темные от светлых в разные стороны. Светлых фигурок оказалось больше. Из них даже можно было изобразить некое подобие укрепленного города. Темные сбились в кучку и, явно, совещались. По всей видимости, это и есть доблестные рыцари, которые собрались отбивать похищенную принцессу или попавшего в плен товарища. Маленькая темная фигурка находилась в самом центре белого города. От черных отделился всадник и подъехал к стенам замка, остановившись на некотором расстоянии. От светлых тоже выставили гонца либо для переговоров, либо для поединка. Они кружили друг вокруг друга, видимо, обмениваясь положенными любезностями. Ребенок мурлыкал песенку, озвучивая предполагаемый диалог и меняя голос для каждого героя.
   Надо же, оказывается, у младших сыновей дворян в XV-м веке могло быть совершенно счастливое детство. В том, что ребенок желанный и любимый, у меня сомнений не было никаких.
   В глубине комнаты за низким столиком, столешница которого была сделана в виде шахматной доски, сидели двое взрослых мужчин. Ага, вот откуда фигурки. Взрослые отдали ребенку те, которые уже вышли из игры.
   Один из мужчин, с жесткими чертами лица и пронзительными голубыми глазами, даже в столь мирной домашней обстановке не пожелавший снять кольчугу, наплечники которой отчетливо просматривались под тканью одежды, внимательно посмотрел на ребенка и спросил своего собеседника.
   - И что ты собираешься с ним делать? - от его голоса веяло силой и решимостью.
   - Бендиктинцам отдам.
   Собеседник воина в кольчуге, мужчина постарше и пошире в плечах, тяжело вздохнул.
   - Да ты что, разве сам не видишь, что монах из него будет некудышный! Он еще с собаку ростом, а уже дамам под юбку норовит заглянуть!
   - А куда еще? В рыцари он точно не годится, рыдает по любому поводу и без оного, как будто ему глаза луком намазали. Да и кузен мой скорее удавится, чем признает мой брак действительным. - Отец ребенка еще раз тяжело вздохнул.
   - Что, боится появления еще одного претендента на свой... - голубоглазый запнулся, подбирая приличное слово... - ночной горшок? На котором и сам-то сидит не по праву рождения! - неожиданно злобно закончил он свою тираду.
   В комнате воцарилась тишина, только ребенок продолжал мелодично напевать свою балладу о героях, не зная, что речь идет о его собственной судьбе. Военный вылез из-за стола и, мельком глянув на композицию из фигурок, решительно подошел.
   - Что это у тебя? - он наклонился к мальчику.
   Тот, радуясь, что кто-то обратил на него внимание, охотно начал рассказывать.
   - Это город, в котором живет страшный дракон, а это - герои, которые пришли этого дракона убивать. Но жители города против.
   - Почему? - искренне удивился военный.
   - А потому что дракон их заколдовал, они думают, что это не дракон, а прекрасная принцесса, которая приносит городу счастье.
   - Бывает и так, - согласился мужчина. - А как же твои герои будут биться с превосходящими силами противника?
   - Прево... что? - мальчик удивленно посмотрел на взрослого. В зеленоватых глазах светился огонек любопытства, а очаровательная улыбка, при которой на щеках появлялись ямочки, действительно, сводила на нет все планы сделать из него монаха.
   - Превосходящими, - повторил мужчина, и постарался объяснить - это когда их больше, много больше.
   - Так они же герои, а героев много не надо, герои могут бороться и с прево... - он снова запнулся, - с теми, кого много больше. У тех, кого много больше, - мальчик показал рукой на свой белый город, - героев мало, потому что их дракон всех пожрал.
   - Ты правильно мыслишь, - засмеялся военный, и, обернувшись к своему другу, сказал:
   - Я его шутом к своему сыну заберу, как подрастет. Пусть ему сказки о драконах и героях рассказывает. Рыцарей-то мне достаточно, а вот, умного шута днем с огнем не найдешь, да чтобы еще и благородный был.
   Отец ребенка просветлел лицом, видно, судьба сына беспокоила его больше, чем он старался показать.
   - По рукам. И давай-ка мы прямо сейчас спрыснем это дело, пока графиня не пришла. Марк, - он обратился к мальчику, - иди к няне, скажи, чтобы она переодела тебя перед ужином.
   Ребенок встал с ковра, одернул бархатную зеленую курточку, перенес свои фигурки обратно на стол, и, поклонившись, как взрослый, смешно оттопыривая одну ногу, вышел из комнаты.
   От этой милой семейной сценки веяло таким спокойствием и умиротворенностью, что я невольно поддалась этому чувству, не заметив, что больше не смотрю картинки со стороны, а словно вспоминаю свое собственное детство.
  
   ********
   Mark Canterbury (готическое детство)
  
   Сколько я себя помню, я никогда не любил быть один. Не в смысле того, что я боялся оставаться один, нет. Просто не любил.
   Боялся я только свою няньку, которая постоянно была чем-то недовольна и все норовила оттаскать меня за ухо. Причем, предсказать, за что в следующий раз ее пальцы крепко цапнут мое ухо, обязательно, прихватив еще и прядь-другую волос, было невозможно. Я старался без необходимости не попадаться лишний раз ей на глаза.
   Вот и сейчас, улучив момент, когда она задремала, я тихо выскользнул из комнаты и пошел бродить по дому. Вчера к отцу приехал гость издалека, и я хотел посмотреть на него поближе. Пока все помещения, которые я осторожно обследовал в поисках отца с гостем, оказывались пустыми.
   Вокруг моего рождения постоянно витали какие-то слухи, но на самом деле все было просто. После смерти первой жены мой отец женился второй раз. Моя мать была совсем юной девушкой, однако, умолила своих родителей согласиться на этот шаг. Кто-то из родственников был против... я так до конца и не понял, почему этому придавалось столь большое значение.
   Родственников у меня было много, когда я начал более или менее разбираться в генеалогии, то обнаружил, что могу найти родню практически в любом королевском доме. Меня это развеселило. Какие блестящие возможности и никаких перспектив ни на что. Единственное, что у меня было, это имя. Мои старшие братья по отцу были уже настолько взрослыми, что давно имели свои собственные семьи с кучей наследников. Даже эти ребята, которые приходились мне племянниками, были намного старше, чем я.
   Кроме меня у отца с матерью еще была дочь, моя сестра. С ней мы были почти ровесниками, полтора года в ее пользу не в счет. Пока мы были детьми, то спали с ней в одной кровати, так было легче согреться, особенно зимой. Да, моя семья была достаточно богата, но протопить огромный каменный дом так, чтобы во всех спальнях было тепло, просто не представлялось возможным.
   Несколько раз я терялся в бесконечных коридорах и залах, и на мой отчаянный рев рано или поздно кто-то приходил.
   Как я уже сказал, один я быть не любил. Спокойно и комфортно я себя чувствовал только, если рядом находились другие люди. Вот и сейчас я искал комнату, где уединились отец с его другом, как я понял, они воевали вместе, и его друг был на той войне военачальником, а мой отец его помощником. Или одним из помощников, я не уточнял.
   А, наконец-то! Я прислушался, приглушенные толстыми гобеленами голоса доносились из небольшой комнаты в конце анфилады. Я тихо заскользил вдоль стены, надо же послушать сперва, что там происходит, вдруг не тот момент, чтобы можно было зайти.
   Под прикрытием распахнутой створки двери я напряженно вслушивался, пытаясь разобрать, о чем речь, и не заметил, как сзади ко мне подкралась нянька. Одной рукой ловко зажав мне рот, другой тут же сильно дернула за ухо, как обычно, зацепив волосы. Я взвыл, но она, крепко держа меня, потащила прочь от заветной двери. Поняв, что все мои усилия сейчас пойдут насмарку, я вцепился изо всех сил зубами ей в ладонь. И тут взвыла нянька, тут же выпустив мое ухо. Я откатился от нее подальше, и заголосил, что было мочи.
   На наши вопли из комнаты вышел отец. Я тут же замолчал, быстро размазывая слезы по лицу, он не любил, когда я плачу.
   - Что происходит? - брови отца грозно сдвинулись, а я постарался отползти подальше от няньки, и поближе к двери.
   - Их светлость, паршивец, прокусил мне руку! - завозмущалась нянька.
   Хорошее обращение, не правда ли? Это ведь меня, графа, простая женщина обозвала "паршивцем", глумливо добавив положенное "их светлость".
   - Зачем Ваша светлость прокусила руку доброй женщине? - вступил в разговор гость отца.
   - Она подкралась сзади, так не честно! - я ощупывал свою одежду в поисках платка, чтобы вытереть лицо.
   - А Ваша светлость предпочитает встречать противников лицом к лицу? - заинтересовался гость.
   - Да, только так. - Я наконец-то нашел платок и теперь с максимально возможным достоинством приводил в порядок свой внешний вид.
   - Что же, мужчина хочет быть с мужчинами, - подытожил гость, - это нормально.
   - Иди к себе, пусть мальчик посидит с нами, - к моей великой радости, отец решил отослать няньку подальше.
   - Да, Ваша светлость, как прикажете, - нянька присела в реверансе и пошлепала прочь.
   Мне разрешили остаться в комнате с условием, что я буду сидеть тихо, и дали поиграть шахматные фигурки.
   Сидеть тихо было трудно. Я быстро изобразил из полученных фигурок сценку из жизни героев, и стал напевать, легко складывающуюся в голове балладу. Не могу с точностью сказать, сам я ее придумал или где услышал.
   К нам часто приезжали разные певцы и актеры. Может быть, отец опасался, что его молодая жена будет скучать без толпы народа, может быть, сам был жизнерадостным человеком, но не очень любил это показывать, но у нас постоянно толпились разные поющие и играющие на музыкальных инструментах личности.
   Я мог запомнить любую мелодию и подогнать под нее любой текст. В какой-то момент в моей голове скопилось такое огромное количество разных мелодий, что я уже не мог вспомнить, где и когда я их услышал. Да, случалось, что мне не хватало собственного голоса, чтобы выразить то, что звучало в моей голове, но гитара была мне слишком велика, а на лютне я отказывался играть напрочь. Я считал лютню женским музыкальным инструментом, и никто меня не мог убедить в обратном.
   Отец хмурился, видя, что гитара нравилась мне больше оружия, но моим увлечениям не препятствовал. Так что я с нетерпением ждал, когда же вырасту настолько, что смогу играть на гитаре, чуть ли не каждую неделю примеряя, хватает ли мне размера руки, чтобы зажать нужные струны на грифе. Руки не хватало, увы. Приходилось ограничиваться слушанием.
   Вот и сейчас, сидя на ковре, разложив перед собой шахматные фигурки, придумывая балладу о героях, пришедших убить дракона, я снова и снова пытался подобрать нужную мелодию. Одного голоса здесь точно мало, обязательно нужна гитара, или второй голос, на худой конец. Второго голоса не было, поэтому мне приходилось петь каждую часть отдельно.
   Я так увлекся своим занятием, что не заметил, как ко мне подошел гость отца. От него веяло дружелюбием и каким-то мальчишеским задором. Он заинтересовался моими драконами и героями, я коротко рассказал ему суть своей баллады, на ходу придумывая недостающие детали. Видимо, рассказал складно, потому что он сказал моему отцу, что забирает меня к своему сыну шутом.
   Потом меня под благовидным предлогом выставили из комнаты. Я был уверен, что злопамятная нянька поджидает меня, чтобы отыграться на моих ушах за прокушенную ладонь, и не спешил попасть ей в руки, но ни за дверью, ни в коридоре ее не было. Я воспрял духом, может, спит она? Переодеть меня кто угодно может.
   - Ма-а-арк, - раздался самый мелодичный голос на свете.
   - Мама, я здесь! - я побежал ей навстречу, с разбега зарываясь лицом в шуршащие душистые юбки.
   - Куда ты опять убежал?
   - Мы с отцом и его гостем в шахматы играли.
   - В шахматы? С герцогом?
   - Ну, они играли за столом, и я играл на ковре.
   Я вертелся вокруг матери, теребя бесконечные бусинки и бантики, пришитые к ее верхнему платью.
   - Тогда надо пойти позвать их переодеваться к ужину, - графиня двинулась было дальше по коридору, но я попытался ее задержать.
   - Не ходи к ним, подожди.
   - Что случилось? - мать встревоженно посмотрела мне в глаза.
   - Они хотели что-то впрыснуть, пока тебя нет. Вдруг ты войдешь сейчас, а они там как раз впрыскивают, будет нехорошо.
   Я не совсем понял, что значит "впрыснуть", но раз они хотели сделать это без матери, то и не надо ей на это смотреть, видимо, это что-то очень неприличное. Графиня звонко расхохоталась.
   - Не "впрыснуть", а "спрыснуть", но ты прав, мне лучше не ходить, раз они хотели поговорить наедине. Марк, зачем ты укусил няню?
   - Она зажимала мне рот рукой, чтобы я не орал, и не мешал ей делать ее черное дело.
   Я заторопился рассказать, что было, пользуясь возможностью пожаловаться.
   - Почему она всегда дергает меня за уши? Почему не может словами сказать, что можно делать, а что нет? Мне обидно, что простолюдинка так обращается со мною, будто я скотина, которая слов не понимает. - Я засопел, вспоминая все свои обиды, глаза предательски защипало. - И еще она всегда волосы вместе с ухом выдергивает, мне больно, - слезы уже катились крупными каплями у меня по лицу.
   - Хорошо, я скажу ей, чтобы она не делала так. Прости ее, Марк, будь великодушным. Если бы она знала, что тебе так больно и обидно, она, наверняка не делала бы этого. Но кусаться все равно не стоит, ты же не пастушок из деревни.
   Мне, конечно, стало стыдно. И, конечно, я был готов великодушно простить глупую няньку.
  
   До двенадцати лет меня учили всему, что должен знать и уметь юноша высокого рождения, а именно, читать и писать на двух языках, на своем и на латыни, слагать вирши, пользоваться всевозможными видами оружия, разбираться в ядах и противоядиях к ним. Лет в восемь я выяснил, что падаю в обморок от вида свежей крови, и возблагодарил Небеса за то, что мне не нужно быть военным. Несколько позже я понял, что мне нравятся девушки, и возблагодарил Небеса за то, что мне не придется стать монахом.
   Все остальные варианты судьбы, лежащие между этими крайностями, казались мне одинаково привлекательными. Впрочем, никаких других версий, кроме той, которая была определена мне герцогом, я никогда всерьез не рассматривал.
   - Ты рожден благородным и обязан служить так, как можешь, - наставлял меня отец, предвидя, что мне может прийти в голову мысль сбежать из дома. Он напрасно волновался. Может быть, мне бы и хотелось стать странствующим менестрелем, но я никогда бы не посмел ослушаться отца. Он дал слово герцогу, и нарушить его обещание, означало потерю чести, а я не хотел быть позором для рода.
   Мне не исполнилось двенадцати лет, когда герцог прислал отцу письмо, что хочет видеть меня при своем сыне незамедлительно. Так что меня собрали и с небольшим эскортом сопровождающих отправили в замок герцога. С матерью и сестрой я простился дома, а отец поехал меня провожать. Дорога занимала несколько дней, и он хотел лично сдать меня с рук на руки.
  
   Кому и когда пришло в голову назвать Кастельблан, "белым замком", я не знаю, но более мрачного сооружения я даже вообразить себе не мог. После шикарного Лондона, куда мы заехали по дороге, замок герцога казался удручающе неприветливым. Перестроенный из более старого сооружения он так и остался крепостью, больше напоминающей логово дракона и по размерам, и по степени уродливости.
   Может быть, так специально задумано? Для устрашения противников? Сама мысль о том, что эту неприступную махину, можно пытаться осаждать, вводила в глубокую тоску. Я утешал себя тем, что жить придется внутри, и там, возможно, несколько уютнее, чем можно подумать снаружи.
   Через час я понял, что жестоко ошибся в своих надеждах. Кастельблан и изнутри напоминал логово дракона, наспех вырубленное в скале. Пожалуй, снаружи все-таки лучше.
   Мы проскакали по каменному мосту с высокой галереей и въехали в огромные ворота. Подъемная часть моста со зловещим скрежетом убиралась почти из-под копыт последнего всадника. Не спешиваясь, мы проехали несколько коридоров, пару парадных залов, украшенных знаменами и доспехами, и, наконец-то, попали во внутренний дворик, где можно было оставить лошадей.
   Добирались мы долго, приехали вечером, поэтому нас просто поместили в комнатах для гостей. Наспех поужинав, тем, что осталось от дорожных запасов, я завалился спать, ожидая, что утро принесет с собой более радостные впечатления. Я снова жестоко ошибся.
   В шесть утра с ближайшей башни раздался резкий и громкий звук трубы, во дворе послышался топот ног и ржание лошадей.
   - Что это? - я слез с кровати и поплелся к двери, посмотреть на источник шума.
   - Гарнизон, охраняющий замок, - ответил отец, который тоже проснулся. - Можно сказать, личная гвардия герцога.
   - Их много? - мне стало любопытно.
   - Около пятисот человек.
   - Ничего себе! - присвистнул я.
   - Не все сейчас в замке. Они охраняют не только сам замок, но и близлежащую территорию миль на 10 вокруг. О, Марк, это еще ничего. Ты бы видел, что здесь творится, когда съезжаются вассалы со своими войсками!
   - И что, их всех размещают в замке? - удивился я, как бы не был огромен Кастельблан, но четыре тысячи человек в нем все равно поселить невозможно.
   - Нет, не всех. Основная масса людей остается в лагере к востоку от замка, там есть специальное поле для этого.
   - И когда они соберутся? - мне стало интересно.
   - Обычно собирались к Пасхе, когда дороги просыхают. Марк, ты не будешь здесь скучать! Герцог любит разные турниры, герцогиня театр... Сейчас дело к зиме, поэтому потише, но весной тут жизнь бурлит днем и ночью!
   То, что скучать я не буду, я уже понял. Побудка под трубу, как в военном лагере, в шесть утра развеселит кого угодно. Конечно, я не валялся дома в постели до полудня, но все-таки затемно никто не трубил над ухом. Дома ко мне в спальню приходил слуга и мягко спрашивал, изволит ли моя светлость почивать, или можно проводить меня умываться. Если было холодно, то надевал на меня поверх ночной одежды длинную накидку и домашние туфли, подбитые мехом, чтобы моя светлость не замерзла по дороге в умывальную комнату.
   - А герцогиня тоже встает вместе с гарнизоном? - засомневался я.
   - Конечно! Она поднимается, будит прислугу и идет молиться в часовню, пока они готовят ей завтрак и платье.
   - Тут и часовня есть? - размах хозяйства герцога впечатлял.
   - И не одна. Герцог следит, чтобы все регулярно обращались к Господу с положенными молитвами.
   Положенные молитвы, это, как минимум два раза в день по часу...
   Я верил в Бога всем сердцем, но никогда не усердствовал в регулярном обращении к нему. А в нашей домашней часовне я повадился пробовать голос. Звук приобретал там невероятную глубину и четкость, и я немало времени проводил там, выискивая место, откуда голос слышался лучше всего. Наш священник поначалу умилялся моей набожности, пока я не нашел в помещении точку, из которой голос был слышен лучше всего. Он отражался от стен, многократно усиливаясь, улетал к сводчатому потолку, и возвращался ко мне со всех сторон, а я разливался соловьем на разные лады. Грудная клетка вибрировала от восторга, я был готов взлететь, и однажды допелся до того, что с потолка посыпались гнезда летучих мышей и прочая труха. Священник сначала рассердился, обозвав мои вокальные упражнения "богомерзким делом", потом немного успокоился. Потолок почистили и подлатали, а мне было разрешено исполнять в часовне исключительно богославные песнопения. Здесь, похоже, придется молиться молча.
   Мои размышления прервал троекратный стук в дверь. Створки распахнулись, и один из личных "гвардейцев" герцога передал его приглашение разделить с ним скромный завтрак. Я умылся и пошел вслед за отцом.
   Вопреки моим ожиданиям, завтрак, действительно, оказался скромным, но, к счастью, вполне съедобным. За мной пришел еще один "гвардеец" чином повыше, чтобы проводить меня к старшему сыну герцога, где я, начиная с сегодняшнего дня, и должен был жить.
   Понимая, что сопротивляться бесполезно и бессмысленно, я молча пошел следом за своим провожатым. Шли мы не меньше, чем полчаса достаточно быстрым шагом. По пути нам периодически попадались другие "гвардейцы", охраняющие, как я успел понять, разные уровни замка. Наконец, поднявшись по широкой лестнице на верхний этаж, мой провожатый три раза стукнул рукояткой короткого меча в двери, не дожидаясь ответа, распахнул обе створки, и, перечислив все мои бесконечные титулы, отступил в сторону, пропуская меня в помещение.
   Я зашел внутрь и огляделся. Мой господин, он же подопечный молча стоял около большого окна. Лицо его не выражало ничего, кроме высокомерной скуки, но глаза с интересом оглядывали меня с головы до ног. Он был худым, невысоким парнишкой лет девяти, и если бы не бесконечное презрение ко всему белому свету, намертво въевшееся во все черты его лица, то на вид вполне мог сойти за моего кузена или племянника.
   "Гвардеец" с пафосом в голосе перечислил все его еще более бесконечные и труднозапоминаемые титулы, представляя его мне, и вышел, плотно закрыв за собой дверь.
  
   Принц молчал и внимательно меня рассматривал. Я тоже молчал. По этикету говорить первым должен был начать он. Наконец, он решился подойти поближе. Ростом он едва доставал мне до плеча, видимо, ему это не нравилось.
   - Я приказал перенести твои вещи сюда.
   Голос у него оказался тихий и какой-то слабый.
   - Благодарю Вас, Ваше высочество, - я тоже старался говорить потише.
   - Какой у тебя странный акцент, ты из Уэльса?
   - Нет, Ваше высочество, моя мать из Уэльса, а сам я из Кента.
   - Как ты смешно растягиваешь слова... - принц изобразил подобие улыбки, - пойдем, я тебе покажу, где ты будешь жить.
   Мы зашли в его спальню, которая поражала своими размерами. Камина в комнате не было. Принц отдернул один гобелен в сторону, открывая нормального размера дверь. За дверью оказалась небольшая и весьма симпатичная комнатушка.
   - Дверь не закрывай. Я сейчас прикажу, чтобы ее вообще сняли. Ты же должен быть при мне постоянно, а то вдруг мне ночью захочется историю какую-нибудь послушать.
   Если при подъеме в шесть утра ему еще ночью может захотеться послушать историю про драконов, то я здесь долго не протяну. Внезапно мне стало его жалко. Я представил, как он лежит здесь ночью один, дрожа от холода, разглядывая тени, пробегающие по гобеленам, а они непременно есть, потому что даже сейчас я отчетливо чувствовал сквозняк по ногам.
   - Ты сядь, а то стоишь тут, как жердь!
   Я опустился на кровать. Принц немного смягчился, смотреть на меня сверху вниз оказалось приятнее.
   - Я тут совсем один живу, - сообщил он ровным голосом. - Днем наставники приходят, вечером охрана здесь, а ночью они уходят за двери на лестницу, им не положено тут ночевать. Камердинер меня переодевает в ночную одежду и тоже уходит, - добавил он, немного помолчав.
   - А что же дует-то так снизу! - я потер одну ногу о другую.
   - А-а-а, это изобретение моего деда. В замке же всегда масса народа, скученность большая, если хворь кто принесет, то быстро все могут заболеть. Вот он и придумал такую конструкцию, чтобы всегда все помещения проветривались.
   Ах, это из гигиенических соображений так свистит. Гениальная мысль, я просто потрясен.
   - А камина почему нет?
   - Камин есть в гостинной. Я зимой, если совсем холодно, иногда там сплю на сундуке. Сюда можно принести корзину с углями, только она все равно не греет.
   Черт, а я зимой где буду спать, если совсем холодно? Я, конечно, не могу с первого дня ломать вековые традиции, но если им следовать, то до зимы я здесь точно не дотяну.
   - Ты можешь передвигаться по замку всюду, где могу я. - Принц продолжил инструктаж. - Кроме покоев герцога и герцогини, но туда даже я без вызова не могу приходить. Хотя, охрана тебя и не пропустит туда, куда тебе не положено, так что можешь не волноваться, - успокоил он меня.
   - А как охрана меня будет пропускать туда, куда положено? - я вспомнил "гвардейцев", стоящих почти около каждых дверей, через которые мы проходили.
   - Я тебе дам специальный пропуск, пойдем в кабинет.
   Мы, наконец-то, вышли из негостеприимной спальни. Кабинет оказался чуть меньше и несколько уютнее, но и там сквозняк продолжал свистеть по ногам. Принц порылся в ящике стола для письма и достал нечто похожее на широкий браслет, усеянный маленькими звонкими колокольчиками.
   - Вот, от твоего предшественника остался, надевай на левую руку.
   - А что стало с моим предшественником? - полюбопытствовал я.
   - Отравили. - Принц зевнул, прикрывая рот ладонью.
   Приятная перспектива.
   - Давно? - спросил я, чтобы скрыть волнение.
   - Лет тридцать назад.
   Уф, значит, есть еще шансы дотянуть до зимы. Я застегнул свой "пропуск" поверх рукава одежды. Браслет был мне велик.
   - Ты вообще без ножа лучше по замку не ходи. - В очередной раз ошарашил меня принц.
   - А как же охрана?
   - Да здесь столько разных переходов и лестниц, что охрана тоже не успевает за всеми ними следить.
   - Кто на меня напасть-то здесь может? - до сих пор я опасался только разбойников, живущих в лесу.
   - Да кто угодно! Перепутают с кем-нибудь, прирежут, а потом огорчатся, поняв, что ошиблись, но тебе-то все равно уже будет.
   Манера принца утешать, показалась мне слишком мрачной.
   - Впрочем, ты приметный, тебя сложно перепутать даже в темноте. Хотя тебя тоже могут убить.
   Мне не понравилась такая убежденность.
   - За что?
   - Как за что? - удивился принц. - Ты же будешь все время рядом со мною, будешь знать все государственные секреты и тайны.
   Я призадумался.
   - За то, что я буду знать все государственные секреты и тайны, меня можете прирезать только Вы, Ваше высочество.
   Принц ухмыльнулся.
   - Ты правильно мыслишь. Только кто тогда будет меня развлекать, когда мне станет грустно?
   - Вам часто бывает грустно? - мне по-прежнему было его жалко.
   - Мне всегда грустно, - признался принц.
   Немудрено. Мне бы тоже стало грустно через два часа такой жизни.
   - Ладно, мне пора уже заниматься идти. Сейчас придет этот старый хрыч и будет мне мозги вправлять. Ты можешь тут лазать везде, где хочешь. Книги посмотри, если читать умеешь.
   - А можно я в свою комнату пойду, прилягу? - подъем в шесть утра давал о себе знать.
   - Ты что болен? - насторожился принц.
   - Я не привык так рано вставать, - честно признался я.
   - Везет тебе! - принц в первый раз подал признаки жизни. - А я, вот, привык уже, - тяжело вздохнул он. - Хорошо, иди. Только я как закончу заниматься, так тебя сразу подниму, - милостиво разрешил он.
  
   Сказки о драконах понадобились в первую же ночь. Вечером того же дня принца, переодели, как он выразился, "в ночную одежду", хотя я не понял с первого взгляда, чем она отличается от дневной, пожелали сладких снов и оставили одного за задернутыми занавесями кровати. Дверь в мою комнатку, действительно, днем сняли и унесли. Теперь вход в мое новое жилище закрывала только плотная полоска ткани.
   Ночью в покоях наследника было не только холодно, но еще и страшно. Треклятый сквозняк жалобно завывал где-то под потолком. Настенные гобелены шевелились и шуршали, кто-то скребся в дальнем углу, может, мышь, а может, кто и крупнее. Невольно вспомнились рассказы о привидениях, вурдалаках и прочей нечисти, которая только и ждет, когда можно будет неслышно прыгнуть на плечи и впиться в горло острыми зубами.
   Сколько я ни пытался отгонять от себя эти мысли, они с завидным постоянством возвращались. Наконец я не выдержал, и, поняв, что все равно не засну, достал гитару и начал тихо перебирать струны, пытаясь отвлечься. Принц тут же зашевелился.
   - Эй, граф! - окликнул он меня. - Иди сюда.
   Я вылез в спальню.
   - Забирайся, - он отогнул край бархатной занавески над своей кроватью.
   Я залез в его кровать. Внутри было относительно тепло и тихо.
   - Двигайся ближе, - гостеприимно пригласил принц, вытягивая из изголовья кровати одну перину. - Вот сюда садись.
   Вполне удобно устроившись на любезно пожертвованной принцем перине, я завернулся в край большого, но подозрительно тонкого одеяла.
   - Ты мне историю должен на ночь рассказать, - напомнил мне Его высочество.
   Я медленно перебирал струны, под музыку было легче рассказывать складно. Когда я замолчал, он вдруг спросил:
   - А кто тебя герцогу представил?
   Пришлось рассказать и про это.
   - Это хорошо, что ты тогда свою няньку укусил, иначе, мы с тобой никогда бы не встретились.
   Честно говоря, я не испытывал никакой особенной радости от встречи с принцем, но вслух это высказывать благоразумно не стал. А принц продолжил откровенничать:
   - Ты мне нравишься. Ты, правда, так слова тянешь, когда говоришь, будто поешь.
   - Хотите, Ваше высочество, я Вам по-настоящему спою? - предложил я.
   - Валяй, - согласился принц, приготовившись слушать.
   Я запел длинную и грустную песню о странствующем рыцаре, который никак не может попасть в родной замок, где его ждут верные друзья. Принц молчал и не шевелился, я даже успел подумать, что он наконец-то заснул. Но как только последние звуки струн затихли в необъятном пространстве кровати, он тут же завозился под одеялом.
   - Как тебя зовут? - такого вопроса я не ожидал.
   - Марк.
   - А меня Эдмунд или Эдмон, как тебе больше нравится. Когда никого рядом нет, можешь называть меня по имени, а когда рядом люди, то уж, изволь, Вашим высочеством, а то не поймут. - Он брезгливо сморщился. - Что с них взять? Плебеи! Спой мне еще что-нибудь, у тебя красивый голос, здесь так никто не умеет.
   Зато здесь умеют стучать сапогами, травить и убивать из-за угла, это я уже понял, но снова промолчал и покорно запел еще одну длинную и грустную песню о девушке, которая ждала возлюбленного, ушедшего в море добывать себе счастья. Принц задумчиво лежал на кровати, подперев голову рукой, и внимательно слушал, будто грезил наяву.
   - Как у тебя так получается? - спросил он, когда у меня иссякла фантазия придумывать герою песни разные невероятные приключения, и я вернул его домой в объятья счастливо дождавшейся его подруги.
   - Что?
   - Ты поешь, а я будто вижу все это. Вижу море, корабли, далекие острова, пиратов... - принц мечтательно потянулся.
   - Я сам не знаю. Вдруг приходит в голову и все.
   - А тебе никогда не хотелось стать странствующим менестрелем, путешествовать, увидеть своими глазами и море, и корабли, и пиратов?
   - Нет, Эдмунд, - я положил гитару на кровать, - я с пяти лет знал, что поеду к тебе петь песни.
   - Ты жалеешь об этом? - насторожился принц.
   - Судьбу не выбирают, ей покоряются, - пожал плечами я.
   - Завтра можешь не вставать вместе с трубой, - милостиво разрешил принц. - Долго валяться не смей, кто-нибудь заметит и герцогу доложит, но раз ты не привык пока к такому режиму, то я тебе разрешаю пропустить общую молитву, келейно обратишься за милостью Божьей. А теперь иди, я спать буду.
  
   До зимы я все-таки не дотянул. Через некоторое время я привык к раннему пробуждению и общей молитве, к обжигающе ледяной воде в кувшине для умывальника, к простой и удивительно невкусной пище, к постоянно сырой и холодной постели, к ночным завываниям ветра и шуршанию гобеленов, даже к посиделкам у принца в кровати.
   После первой ночи он больше не откровенничал, предпочитая молча слушать мои сказки. Иногда он прерывал меня на середине истории и отсылал спать. О доме я старался не вспоминать, мою постель от спальни принца по-прежнему отделяла лишь полоска ткани, а спал он чутко.
   Герцог любезно разрешил мне попрощаться с отцом, и теперь мы стояли друг напротив друга. Я не знал, что сказать, глаза щипало, я с трудом удерживал слезы.
   - Марк, - голос отца был глухим и неприветливо серьезным, - запомни, единственное, за что стоит умирать, это - честь.
   Я непочтительно поднял голову, чтобы не разлить уже готовые побежать по щекам слезы. Глаза отца тоже подозрительно заблестели. Он перекрестил меня, я поклонился и вышел. Бесстрастный "гвардеец" уже ждал меня, чтобы проводить обратно к Эдмунду. Принц запретил мне ходить одному.
   - Еще провалишься в какой-нибудь подземный ход, - с нервным смешком, пояснил он.
   К его своеобразному юмору я тоже уже привык. Не смог я привыкнуть только к сквознякам. Однажды я все-таки проспал утреннюю молитву, да и завтрак тоже. С мрачных гобеленов со всех сторон на меня скалились драконы, от противоположной стены отделилась темная фигура, блеснув оскаленными клыками, с другой стороны, меня теснил мертвец в кандалах, которые не мешали ему ловко орудовать длинной пикой.
   Я отбивался двумя клинками, но противников становилось все больше и больше. Они спрыгивали с гобеленов, омерзительно скалясь полуистлевшими черепами, и окружали меня плотным кольцом. Наконец, одному из них удалось схватить меня за плечо.
   - Эй, белоголовый! - я понял, что мне настал конец.
   - Эй, белоголовый! - один из гвардейцев тряс меня за плечо, - ты ранен?
   - Не знаю, - прошептал я, судорожно сжимая пустые руки. Клинков не было.
   - Он меня еще к черту будет посылать! - возмутился гвардеец.
   - Он не в себе, унесите его отсюда, - властно распорядился незнакомый голос.
   - Куда прикажете его доставить? - поинтересовался гвардеец.
   - Отнесите его к Жанне, пусть посмотрит, что с ним.
   Драконы опять зашевелились, мертвецы, бряцая кандалами и ржавыми доспехами, снова стали окружать меня в кольцо. Мои руки снова привычно сжали рукоятки клинков, обрубая тянувшиеся ко мне жадные пальцы.
   В себя я пришел только вечером. В незнакомой комнате было тепло и тихо, только слегка потрескивали дрова в камине. Рядом узкой кроватью, на которой я лежал, почти полностью раздетый, дремала на стуле пышнотелая женщина. Через распустившуюся шнуровку простого платья, явно просматривалась нижняя рубашка, едва прикрывая необъятный бюст.
   - Что зыркаешь? - встрепенулась женщина, - мал еще! - она спешно затянула шнуровку, закрывая мне обзор. Кряхтя, поднялась и отодрала тряпку, присохшую к моему лбу, заменив ее на мокрую. Я попытался пошевелиться, все тело ломило, будто в нем не осталось ни одной целой кости.
   - Да не шкрябайся ты! Ушли твои мертвецы. На, выпей.
   Мои зубы клацнули о край серебряной чашки. Незнакомый напиток обжег горло, голова закружилась.
   - Только не говори никому, что я тебе это давала, - она показала глазами на чашку, украшенную красивым, но зловещим орнаментом, и поправила тряпку у меня на лбу.
   - Спи, давай, - женщина закрыла рукой мне глаза и зашептала слова на незнакомом языке. Ее ладонь была приятно холодной и мягкой, а монотонный напев напоминал колыбельную. Мне показалось, что сквозь непонятные слова я слышу голос матери, зовущей меня по имени.
   - Ма-а-а-арк!
   - Мама, я здесь! - закричал я и побежал по коридору, перепрыгивая через полоски солнечного света, лившегося из широких окон.
  
   Я сел на кровати и поскреб голову, стараясь пробраться пальцами через свалявшиеся волосы. Жанна возилась над столом, где аппетитно дымились куски мяса и блюдо с овощами.
   - Поешь сначала, а потом я тебя сама вычешу, - не оборачиваясь, бросила она.
   Поесть я всегда готов. Серебряная чашка со зловещим узором больше не понадобилась, мертвецы, действительно, больше не вернулись. Есть несколько дней не хотелось совсем, только спать, что я и делал, стараясь не думать о том, что скоро придется вернуться в мрачные и холодные покои принца.
   От мысли, что мне снова нужно будет лечь в свою вечно сырую постель, мне становилось грустно. Неужели так трудно высушивать? Вроде, прислуги достаточно! Почему здесь моя постель была всегда сухой и теплой, а подушки мягкими? Впрочем, ответ был мне известен. Жанна каждый день высушивала у камина и сама перетряхивала все перины, не давая им сваляться, Вернусь, прикажу с моей постелью делать то же самое. Если принцу нравится, может ежиться и мерзнуть хоть на соломе, а я хочу спать нормально. Вон, пусть гвардейцы и перетряхивают, им все равно больше нечего делать. А то только вид делают, что охраняют, а на самом деле спят стоя, или в карты режутся.
   - Тебе в постель принести или сюда пойдешь?
   Пожалуй, пойду. Надоело валяться. Я оделся и снова поскреб голову. Да, свалялись, волосы, конечно, сильно, особенно на затылке. Я поскреб спину. И помыться бы не мешало.
   - Жанна, - позвал я ее, облизывая пальцы, по которым еще продолжал стекать жир от куска мяса, который я еще держал на вилке. Жанна подошла и вытерла мне руку.
   - Извини, я забыла, что ты из благородных, сам не умеешь вытираться.
   Я пропустил ее насмешку мимо ушей. Разумеется, я мог и сам, но я, действительно, из благородных и привык, что руки за обедом вытирают слуги. Хватало того, что я сам одевался.
   - Ты можешь мне воды нагреть? - я снова поскреб спину.
   - Блохи загрызли? - снова усмехнулась Жанна. - Нет здесь блох, не волнуйся. Они вот этой травы, - она кивнула на пучок, висевший на стене около камина, - как черт ладана боятся. - Она прислушалась, - девки еще плещутся, так что давай-ка я тебя вычешу сперва, а потом пойдешь помоешься.
   Девки? Здесь есть женщины? За несколько недель, что я провел в Кастельблан, Жанна была единственной женщиной, которую я видел. Пока я раздумывал о девках, Жанна завернула меня в простыню и достала гребни. Я поморщился.
   - Да не боись ты, и не такое вычесывала, - успокоила она меня, ловко распутывая пальцами волосы, - самой герцогине колтуны приходилось разбирать, когда она занемогла, так что с твоей гривой как-нибудь справлюсь.
   Закончив распутывать, она полила мне волосы душистым маслом из небольшого кувшинчика с длинным носиком.
   - Трачу на тебя, благородного, свои личные запасы, - усмехнулась она, продолжая разбирать мне волосы двумя железными гребнями.
   Я покосился на ее косу, спускавшуюся на локоть ниже необъятной талии. На такую гриву и ведра не хватит. Гребни уже ни за что не цеплялись, легко проскальзывая между моими волосами. Жанна отложила их в сторону, достав из-за моей спины небольшую коробочку, покрытую цветной эмалью. Осторожно пересыпая мне прядь за прядью порошком из этой коробочки, она методично продолжала вычесывать волосы другой парой гребней, помельче и из более темного материала.
   - Слышь, благородный, как сваляются, так приходи ко мне. - Жанна снова сменила гребни на еще более мелкие, - а то тебя там у принца как начнут их лошадиными скребками чесать, так испортят тебе волосы напрочь. Жалко такую красоту! - она пропустила одну прядку между пальцами. - Ну, чистый шелк! - добавила она, любуясь своей работой и освобождая меня от простыни.
   - Девки угомонились вроде, пойдем, я тебя провожу в купальню. Только смотри, башку не намочи, а то снова свалишься со своими мертвецами.
   От души намывшись и переодевшись в чистую одежду, я вернулся к Жанне.
   - Что, полегчало? - она снова сидела у камина с каким-то рукодельем.
   - Как заново родился, - я довольно повел плечами.
   - Да девки мне уже рассказали, что ты чуть всю бадью на пол не выплеснул.
   - Девки? - я смутился. - Там никого не было!
   - Конечно, не было! Я их выставила загодя, но подсматривать-то им как запретишь? - философски заметила Жанна. - Ладно, благородный, давай собирай свои манатки, а то принц уморил уже меня своими гонцами. По три раза в день людей посылал узнать, когда ты вернешься.
   Возвращаться мне не хотелось.
   - Что, кисло тебе с ним? - посочувствовала Жанна.
   Я вздохнул, опустившись на кровать.
   - Ничего, привыкнешь. Он неплохой парнишка, только уж больно серьезный. Не по годам.
   - Не в этом дело, Жанна! - я с трудом боролся с подступавшим отчаянием.
   - А в чем? - услышав надрывные ноты в моем голосе, женщина искренне удивилась.
   - Там просто невозможно жить! - терять мне было нечего, поэтому я рассказал ей все.
   - М-да, дела... - протянула Жанна, когда я закончил выкладывать ей все, что накопилось. - Герцог из него хочет сделать воина, поэтому с детства приучает к лишениям.
   - Мой отец тоже воевал всю жизнь, кстати, вместе с герцогом, но он всегда говорил, что хорошая еда и теплая постель - верные способы поднять боевой дух армии. И не надо создавать себе лишних лишений, в жизни и без того их достаточно.
   - Твой отец прав, - помолчав, сказала Жанна. - Насчет принца распоряжение было, а насчет тебя - нет. Потребуй себе нормальную еду и постель. Вряд ли герцог будет против.
  
   Наверное, герцог не хочет уморить своего сына, раздумывал я, двигаясь к покоям принца. Скорее всего, он дал общее распоряжение не баловать парня, а его челядь, зная горячий характер господина, решили перестраховаться. Мальчишку, действительно, жаль. Единственное, чем он может противостоять своим слабоумным камердинерам, это ледяное высокомерие, с которым он сносит все. Ладно, попробуем пробить эту верноподданническую изворотливость.
   Гвардейцы молча скрестили алебарды перед моим носом. Я, не снисходя до разговоров с ними, достал из рукава свой браслет и потряс им в воздухе. Алебарды раздвинулись, пропуская меня в покои принца.
   - О, Марк, ты вернулся! - принц выскочил из-за стола, где безуспешно боролся с книгой. - Я спрятал твою гитару, они хотели ее унести. - Он полез за шкаф с книгами. В соседней комнате послышались шаги.
   - Черт, дворецкий идет! Ладно, потом достану. - Принц тут же сел обратно за стол, придав своему лицу обычное скучающе брезгливое выражение.
   - Ваше высочество, извольте пройти в столовую. - Дворецкий сделал вид, что не замечает меня.
   - Пойдем, - принц потянул меня за руку, - обедать пора.
   В гостинной был накрыт стол на одну персону. Та же скудная еда, что обычно, но, в шикарной серебряной посуде.
   - Стул и приборы графу, - от голоса принца повеяло склепным холодом.
   - Но, Ваше высочество... - начал дворецкий.
   - Стул и приборы графу, - непреклонно перебил принц.
   Дворецкий продолжал стоять молча, в готовности подвинуть стул под принца, как только тот изъявит желание присесть. Насколько я помнил этикет, по желанию хозяина разделить с ним трапезу мог кто угодно. Не думаю, что для наследных принцев были исключения.
   - Что стоишь? Оглох? Живо принеси мне стул и тарелку! - я решил как-то прервать омерзительную сцену.
   Дворецкий стрельнул в меня ненавидящим взглядом, но все-таки пошел исполнять приказ принца. Ничего, потерпит! Это принц себе не может позволить повышать на тебя голос, а я - шут, мне можно все.
   Наконец, стул и приборы были мне предоставлены. Эдмунд обреченно жевал нечто, напоминающее птицу. Я взял себе другой кусок той же печальной твари. Отодрать мясо от костей не представлялось возможным.
   - Что это за гадость такая? - я брезгливо протянул кусок дворецкому.
   - Фазан, убитый на вчерашней охоте лично герцогом, - бесстрастно ответил тот.
   Фазан? Вполне возможно, только ведь его варить надо, или жарить, а не только перья ощипать.
   - Какая честь для нас откушать столь почетное блюдо! Только я думаю, что мы с Его Высочеством пока недостойны такой чести. А вот вы за долгие годы преданной службы, наверняка отличились не раз. Возьмите этого фазана себе, а нам принесите что-нибудь менее почетное. О, не отнекивайтесь, я знаю, сколь вы скромны! - я положил кусок фазана на тарелку и протянул ее дворецкому.
   - Джон, - раздался по-прежнему ледяной голос принца, - возьми у графа тарелку и передай ее мне.
   Дворецкий, облегченно выдохнув, исполнил указание его высочества. Эдмунд положил на протянутую к нему тарелку свой недогрызенный кусок.
   - Я поддерживаю благородный поступок графа и жалую вам своего фазана.
   Слуга взял тарелку и почтительно поклонился, поспешив ретироваться.
   Вот так-то! - подумал я, - но другой еды мы от него сегодня точно не дождемся, поэтому придется добывать пищу своими силами. Я взял освободившееся от героического фазана блюдо и пошел к двери.
   - Марк, - окликнул меня принц, - ты куда?
   - Ваше высочество, я пойду достану еды, а Вы прикажите, чтобы нам впредь за столом прислуживал кто-нибудь другой, не столь почетный.
   Принц прыснул, прикрыв рот рукой. А я отправился к "гвардейцам", судя по их сытым мордам, у них явно было другое питание. Нашел я их в нише под лестницей. Нет, те, которые охраняли дверь, так и стояли там, беспрепятственно выпустив меня с большим серебряным блюдом в руке. Нашел я их сменщиков. Они весело уплетали жареное мясо, щедро приправленное специями, запивая его красным вином, не обратив на меня никакого внимания. Я молча подошел к столу, поставил блюдо на лавку и быстро набрал с их стола все, что показалось мне вкусным. Когда я потянулся за бутылкой, один из них, видимо, старший засопротивлялся.
   - Эй, ты чего! - он попытался поставить бутылку на место.
   - Его высочество принц Эдмунд желает лично убедиться в том, что его доблестных охранников кормят качественно.
   - Подожди, - старший охранник все-таки сумел отобрать у меня бутылку. - Я знаю, конечно, что бедолагу там голодом морят, но это брать не надо. Возьми лучше вот эту. - Он достал из корзинки под столом другую бутылку поменьше. - И не пейте чистым, водой хоть до половины разведите!
   Я поставил бутылку на свое блюдо.
   - Алекс, помоги ему донести это, - обратился старший к парню, скучающему поодаль.
   Зажатым в руке браслетом я потряс перед носом у дверных гвардейцев. Алебарды молча раздвинулись, но тут же снова скрестились за моей спиной.
   - Мне нельзя дальше, - с сожалением пояснил Алекс, ставя поднос на пол.
   Ну, нельзя, так нельзя. Я поднял поднос и сам потащил его к столу. То, что мой номер не останется безнаказанным, я знал наверняка, но жить так дальше невозможно. И если герцог разгневается, то пусть объяснит мне подробно, в чем смысл моего служения.
   На мое счастье Эдмунд все еще сидел в столовой один. Значит, поесть нормально успеем.
   - Давай, налетай! - я поставил тяжелое блюдо на стол. - Руки вытирать нам некому, но если хочешь, я могу тебе послужить.
   - Сам справлюсь, - он уже наколол ближайший к нему кусок мяса на вилку и жадно его обкусывал. Мясо, действительно, было хорошим.
   Как и обещал, вино я развел пополам с водой, и мы с превеликим удовольствием завершили нашу трапезу. После чего принц все-таки вытащил из своего тайника мою гитару, и мы развалились на кушетке в кабинете вяло переговариваясь.
   - Эдмунд, - я снова вспомнил, что меня удивило с самого начала жизни при нем, - а тебя с оружием учат обращаться?
   - Пока нет.
   - Как это? - я даже приподнялся от удивления. - Если герцог хочет из тебя сделать воина, то это - первое чему надо учить.
   - Меня учили фехтовать, - голос Эдмунда снова стал грустным, - но тот парень, который учил, погиб летом, а другого не дали пока.
   - Как погиб? - мне стало страшно.
   - Свалился с лестницы и свернул себе шею. Во всяком случае, так мне сказали.
   Что за бардак у них тут! Мои невеселые мысли прервали чьи-то шаги в соседней комнате. Дверь распахнулась, и я увидел ненавистного дворецкого в сопровождении незнакомого мне человека. Ну, вот, пришли мне холку начищать. Я нехотя поднялся с кушетки. Незнакомец представился и поклонился. Я тоже.
   - Я могу поговорить с Вами... наедине? - обратился я к нему.
   - Если его высочество позволит... - он почтительно поклонился принцу. Тот молча кивнул.
   Мы вышли в ту же нишу под лестницей, где я отобрал у гвардейцев часть их обеда.
   - Я понимаю, что поступил неразумно, - начал я свою речь. - но этот дворецкий ведет себя просто возмутительно!
   - Я давно хотел его отставить.
   - Сделайте милость, оставьте его к черту! Если это какой-то древний обычай или обет, то скажите мне, в чем дело. Но так жить просто невозможно!
   - Что Вы имеете в виду? - мой собеседник насторожился, как гончия перед добычей.
   - Все! Еду, постель, саму обстановку. Почему мне не разрешили оставить при себе своего слугу? Почему мы должны сидеть постоянно в четырех стенах? Почему этот дворецкий постоянно подглядывает за нами? Почему принца перестали учить фехтованию, если здесь так опасно находиться?
   - Не горячитесь, Ваша светлость. Я отвечаю за безопасность принца, и теперь за Вашу тоже. Вы здесь человек новый, многое не знаете, да и не надо Вам пока знать лишнего. Но на некоторые Ваши вопросы я постараюсь ответить, как могу.
   - Я буду Вам очень признателен, - буркнул я, стараясь не злиться.
   - Слугу Вам вернут, это просто досадное недоразумение. Насчет еды Вы, к сожалению, правы, герцог запретил баловать принца.
   - Но можно хотя бы готовить эту еду так, чтобы ее можно было есть! - я чуть не взвился до потолка от возмущения.
   - Можно. Я позабочусь, чтобы вас с его высочеством кормили лучше. Если позволите, я продолжу.
   - Прошу прощения, продолжайте.
   - Что касается постели, то это лишь нерадивость слуг. По этому вопросу Вы можете сами распоряжаться так, как Вам угодно.
   - Пока здесь будет этот старый хрыч, я ничем распоряжаться не смогу! - снова взвился я.
   - Граф, возьмите себя в руки, - спокойно посоветовал мой собеседник. - Я понимаю, что Вы - молоды, были больны, и вообще, у Вас весьма живой характер, но если Вы будете так громко разговаривать, то мне будет трудно выполнить Вашу просьбу о разговоре наедине.
   - Нас подслушивают? - понизив голос, спросил я.
   - Пытаются. - невозмутимо ответил мой собеседник. - И это одна из причин, по которой я не могу выполнить все Ваши просьбы. Джона я заменю на кого-нибудь... менее щепетильного. Вы пока в бреду от мертвецов отбивались, ругались так, что даже охрана заслушалась, Джон этого не переносит. Видимо, по этой причине он с Вами... несколько холоден. Наставника по фехтованию для принца я пришлю. Что же касается "сидения в четырех стенах" как Вы изволили выразиться, то Вы можете выезжать на прогулки, если хотите. Только предупредите, когда соберетесь, я дам Вам сопровождающих.
   - Благодарю Вас.
   - Граф, напоследок позвольте дать Вам один совет.
   - Я Вас внимательно слушаю.
   - Не ходите по замку в одиночку. Особенно ночью. У Вас много недоброжелателей.
   Много недоброжелателей? И когда это я успел ими обзавестись? Мой собеседник словно прочитал мои мысли.
   - Многие в окружении герцога были против Вашего назначения на это место.
   - Почему?
   - По разным причинам. Позвольте не уточнять. Если у Вас больше нет ко мне вопросов, то давайте завершим нашу беседу.
   Мы раскланялись, и я вернулся в покои принца, весьма озадаченный. Эдмунд терпеливо ждал меня в кабинете.
   - Ну, что? Тебе начистили холку?
   - Начистили.
   - И что теперь будет?
   - Нас будут по-человечески кормить. Без деликатесов, правда, но это можно будет есть. Нам заменят дворецкого, пришлют наставника по фехтованию. Еще мы можем выезжать на прогулки, но только с охраной. И, можно, наконец-то, обустроиться тут так, чтобы твои покои не была похожи на казематы.
   - Правда? - недоверчиво спросил Эдмунд.
   - Правда. Я так жестоко шутить не умею.
   - Ой, Марк, как здорово! - принц с разбегу запрыгнул на кушетку. - Поедем на озеро! Я тебе покажу, где в прошлом году нашел пустую лисью нору! И тайный лаз покажу, это недалеко, с той стороны восточной стены! Я там в кустах платок свой привязал, чтобы не забыть место.
   Ночью мы доели мясо и допили вино, заботливо припрятанное принцем. А потом почти до самого утра пели песни про пиратов и разбойников. Возможно, кроме Джона моя ругань смущала кого-нибудь еще, но ведь пираты и разбойники не обучаются политесу, так что приходилось быть правдоподобным.
  
  
   Я крался вдоль коридора, стащив с кухни миску засахаренных яблок. За полтора года жизни в Кастельблан я, худо-бедно, научился ориентироваться в здешних коридорах и лестницах. Теперь замок не казался мне уж так бесконечно уродливым.
   Выстроенный в форме неправильного шестиугольника, он, действительно был практически неприступным. И была в его суровых очертаниях своеобразная героическая красота, особенно, в те часы, когда заходящее солнце просвечивало через зубцы западной, самой высокой из башен.
   Расположение внутренних помещений тоже подчинялось своеобразной логике. Попасть из одного конца замка в противоположный, зная, где проскочить через узкий неохраняемый ход, а где нужно шествовать по парадной лестнице, можно было довольно быстро.
   С миской сладостей шествовать по парадной лестнице было невозможно, поэтому я плутал по скрытым коридорам уже полчаса, когда понял, что заблудился. По моим расчетам, я находился в одной из башен, рядом с покоями герцога, но точно в этом можно было убедиться, только выйдя на открытое пространство, а мне этого не хотелось.
   Звенящий браслет я замотал платком, чтобы двигаться бесшумно, и был уверен, что мне удастся выбраться отсюда без помощи гвардейцев. Наконец, я уперся в небольшую, чуть выше человеческого роста, дверцу, осторожно толкнул ее и прислушался. За дверцей было тихо. Я пролез в щель и закрыл дверь за собой.
   В нос ударил густой запах восточных благовоний, дым от которых продолжал подниматься над маленькой жаровней. Любопытно, куда это я попал? Я огляделся, - симпатичная комнатка, наверное, одной из фавориток герцога. Он, не мудрствуя лукаво, селил их рядом со своей спальней. На маленьком резном столике около большого зеркала я приметил коробочку с восточными сластями. Дома мне часто доводилось ими лакомиться, а здесь из-за приказа герцога не удалось ни разу. Я решил прибавить эту коробочку к миске с яблоками. Осторожно взял ее, и вдруг увидел в зеркале, что в комнате я не один.
   На полу в куче маленьких подушечек сидела молодая женщина и смотрела на меня. Прижав к себе одной рукой свою миску, а другой вожделенную коробочку, я так растерялся, что даже забыл поклониться. Сказать, что девушка была красива, это значит, не сказать ничего. Черные косы переливались за высокий воротник, как струи черного золота, тонкие смуглые руки держали мундштук от кальяна, а глаза... о, какие это были глаза. Бездонные, бесконечно грустные и бесконечно нежные.
   Девушка явно была чужестранкой. И ни кальян, ни благовония, ни коробочка со сластями ее страны, не могли вернуть ей небо, под которым она привыкла просыпаться.
   Я медленно поставил коробочку обратно на зеркало. Я не могу забрать у этой женщины ее последнюю радость, я как-нибудь переживу без сластей, а Эдмунду вполне хватит засахаренных яблок. Я двинулся в сторону двери, но девушка, до сих пор сидевшая неподвижно, вдруг покачала головой и, шурша платьем, встала, жестом приказав мне следовать за ней. Увидев меня, ее служанка, сидевшая в соседней комнате, тихо вскрикнула, но девушка резким жестом приказала той замолчать.
   Мы прошли через все ее покои, я успел подумать, что герцог неплохо содержит своих фавориток, ее комнаты были даже больше, чем комнаты принца. За дверями тоже стояли гвардейцы.
   - Этот великодушный молодой человек согласился передать мой подарок моей спасительнице. Я прошу кого-нибудь из вас проводить его к Жанне. - Голос у нее оказался на удивление сильным и мелодичным.
   Один из гвардейцев хмыкнул, посмотрев на "подарок", второй молча щелкнул сапогами, развернулся и пошел по коридору. Я поспешил за ним, но через мгновение не выдержал и обернулся. Девушка стояла в дверях и смотрела мне вслед. И я еще раз убедился в том, что в ее жизни совсем мало радости, настолько печальным был ее взгляд. Я поклонился ей, настолько почтительно, насколько позволяла миска с яблоками, и уже почти бегом понесся за гвардейцем.
   Дойдя до комнаты Жанны, гвардеец три раза стукнул алебардой в дверь, втолкнул меня внутрь, и ушел.
   - Что, благородный, решил проведать меня? - Жанна, улыбаясь, шла мне на встречу. - О, и гостинец принес! - она тут же схватила из миски пару яблок и отправила себе в рот. - Да не пугайся ты, все не съем, еще парочку возьму, уж больно люблю их, и оставлю тебе твою добычу, - она снова запустила пальцы в миску.
   - Откуда ты такой пришибленный? Опять мертвецы донимают? - она внимательно посмотрела мне в глаза. - На вид, вроде, все в порядке. Да ты садись, хочешь, я тебя вычешу? Вот, еще одно яблочко съем и вычешу, - она снова запустила пальцы в миску.
   - Все, благородный, убирай свое сокровище, а то я так и съем все, вам с принцем ничего не останется. Вон, на стол поставь да тряпкой прикрой. - Женщина уже рылась в своем сундуке, доставая знакомую простыню и мешок с гребнями.
   - Жанна, а кто такая девушка, которая тебя назвала своей спасительницей?
   - Да меня тут каждая вторая девушка может называть "спасительницей"! - фыркнула Жанна, разбирая мне волосы. - Ты хоть опиши, что за девушка, может, вспомню.
   - Такая смуглая, грустная, мароканские конфеты любит.
   Жанна внезапно стала серьезной.
   - Ты, благородный, забудь про нее. Совсем забудь, понял? - она дернула меня за волосы.
   - Почему? - мне стало любопытно.
   - Потому что если тебя там еще раз кто увидит, то подвесят на сук за ногу... или другое место какое. Если ты девками заинтересовался, то мне скажи, я тебя познакомлю с такой, которая ломаться не будет. Или в деревню сходи, там тоже девки спелые и на все согласные. А про Лейлу забудь.
   - Забыл я, Жанна, уже забыл. Кто она?
   - Герцог привез из похода. Отнял у кого-то на юге. Она еще совсем девчонкой была.
   - Красивая, - вздохнул я.
   - Герцог некрасивых за собой не таскает. Он их на месте приходует и бросает. Если понравилась, то золотой кинет, если нет, то пинка даст. Не грусти, благородный, еще год, другой и девки за тобой сами бегать начнут.
   - Думаешь? - засомневался я.
   - Еще как! В очередь становиться будут. Есть в тебе что-то такое, что девкам страсть как нравится.
   Я придирчиво оглядел себя, ища, что может так нравиться девкам. Жанна захихикала.
   - Не, туда не смотри. Там у всех все одинаковое. У тебя в глазах есть что-то такое... - она задумалась, - что-то такое... ты на каждую девку смотришь, как будто она - сокровище. Да не вертись ты, дай я тебя вычешу по-благородному, чтобы волосок к волоску лежал.
   - Ненадолго хватит. Мы с принцем сейчас яблоки съедим и кататься поедем, все равно растреплются.
   - Не растреплются, не волнуйся. Я слово такое скажу, что не растреплются. Ты их только на ночь собери шнурком. - Жанна тщательно собрала с гребней мои волосы, скатала их в комок и бросила в камин. - Все, забирай свои сласти и иди с Богом. А мне за травой надо в лес идти.
   - Возьми еще, - я протянул Жанне миску, - а то больно смотреть, как ты облизываешься.
   - Эх, слаба я до сластей! - она снова запустила в миску всю пятерню.
  
   - Ну, что, принес? - глаза Эдмунда горели огнем вожделения.
   - Вот, держи, только мне оставь немного. - Я поставил миску на кушетку, устраиваясь в широком проеме окна. Надо бы, правда, в деревню съездить.
   Приближалась середина лета, и деревенские жители почти каждый вечер устраивали какие-нибудь гуляния. Мне нравилось веселиться с ними от души, не задумываясь о том, что кто-то может счесть меня недостаточно воспитанным. В казарме тоже, конечно, можно было повеселиться от души, парни там были простые, этикетом не замороченные, поэтому мы часто клали на землю широкие деревянные доски, надевали деревянные же башмаки и плясали там до упаду. Или горланили неприличные баллады, причем мне всегда доставались роли девушек. Девушек я изображал до того правдоподобно, что все зрители покатывались со смеху.
   Однажды молодой оружейник, мой приятель, набравшись храбрости, спросил:
   - Марк, а ты, правда, благородный?
   - Благороднее некуда, а что?
   - Да ты скачешь с нами, как простой деревенский парень, у которого кровь по весне играет.
   - И что? Если благородный, то кровь играть не должна?
   - Ну, я не знаю... У благородных все как-то не так.
   - Да брось ты, все у нас так же, как у остальных людей. Ты ножи сделал?
   - На той неделе еще.
   - Тогда пойдем покидаем?
   - Так темно же уже!
   - Самое интересное метать ножи в темноте. Когда светло - любой дурак сможет!
   - Да, ты точно благородный. Все у вас не так, как у людей. Ну, пойдем, раз хочешь.
   Ножи он кидал превосходно. Хоть при свете дня, хоть в темноте, хоть с завязанными глазами. И прямо, и из-за спины, и парами.
   - Здесь главное, - учил он меня, - почувствовать баланс. Каждый нож под свою руку сделан, и если чувствуешь, что не для твоей руки, никогда не берись за такой нож. Или сам порежешься, или еще какая беда случится.
   - А как определить-то, твой нож или нет? - мне объяснения друга показались слишком туманными.
   - Да рука сама чует, какой брать.
   - Может, у тебя чует, ты вон сколько их через свои руки пропустил, а у меня ничего не чует.
   - Да не болтай ты! - досадливо отмахнулся оружейник, выкладывая на лавку больше дюжины разных ножей, - вот, выбирай. Те, которые тебе понравятся, клади вот сюда. Те, которые так себе, вот сюда. А те, которые и в руки брать неприятно, оставь на месте. Сейчас сам увидишь, что просто все.
   Он оказался прав. Некоторые я отложил сразу. Можно, конечно, попробовать их покидать, но как-то неудобно. Некоторые сразу оставил на месте - слишком тяжелые, не долетят до цели, как ни старайся. А вот эти ложились в руку и будто ластились. Их даже не хотелось отпускать. Один мне особенно понравился, его я надеялся выпросить в подарок.
   - Забирай, - согласился приятель. - Я только тебе ножны поприличнее подберу, и забирай.
   - Да у меня уже есть один, - засопротивлялся я из вежливости.
   - Рисковый ты парень, Марк. Одного тебе мало будет. И на поясе не носи, вот сюда повесь, - он показал мне на бедро. - Вот сюда, чуть сзади, чтобы всегда достать можно было, если тебе руки скрутят. И запомни, если такое дерьмо случится, - он сплюнул на пол, - у тебя будет только один шанс. Бей сразу, не раздумывая, того, кто ближе стоит. И бей снизу вот так, - он показал. - Сверху-то у человека костей навалом, не пробьешь таким легким ножом. А снизу - верняк. Даже ребенок сможет. Убить, может, и не убьешь, это уж, как Бог на душу положит, но убежать успеешь. Да и крови так меньше будет. Может, стерпишь.
   - Если в темноте, то стерплю. А если днем, то... вряд ли.
   - Ты что, ее вообще не выносишь?
   - Вообще.
   - А если слепень укусит, тоже не вынесешь?
   Мне стало смешно.
   - Вынесу. Если оцарапаюсь случайно, несколько капель вынесу, а из раны - не могу.
   - И давно это у тебя?
   - С детства.
   Мы помолчали.
   - А как же ты на охоту ездишь? Там же тоже крови навалом.
   - А я не смотрю. Выстрелю и отворачиваюсь сразу. На охоте всегда есть, кому добить, если что. Но я хорошо стреляю. Обычно, добивать не приходится.
   - Из арбалета?
   - Разумеется, я же благородный! Лук мне не к лицу.
   - А когда герцог своего принца в поход потащит, тебе же придется с ним ехать.
   - Придется.
   - Как ты в походе-то будешь? Там без крови не обойдется точняк!
   - Ну, я не думаю, что мне придется в панцире с короной вести за собой отряд, рубя врагов направо и налево. Посижу с ними вечером, спою им героическую песню на сон грядущий и останусь в лагере.
   - А они знают?
   - Кто?
   - Герцог с принцем.
   - Герцог знает, принц - нет.
   - И не говори никому.
   - Что же я - совсем, по-твоему, умалишеный? Чтобы мне завтра налили лужу под ноги, да с лестницы спихнули, а потом сказали, что я сам поскользнулся? Да и спихивать не придется, сам упаду.
   - У тебя есть враги?
   - У нас, благородных, всегда есть кто-то, кто желает смерти. Ладно, не будем о грустном. Ребята уже пол настелили, пойдем поскачем. Я тебе покажу валлийские народные пляски при Луне.
   - И валлийские народные похабные частушки?
   - Непременно.
   - Где ты только всему этому научился?
   - Дома. У нас постоянно крутилась куча разного народа, которые и пели, и плясали. Да и потом наши крестьяне тоже веселиться любили.
   - И тебе родители не запрещали веселиться с крестьянами?
   - Конечно, нет! Они вообще мне ничего не запрещали.
   - Дернул же тебя черт попасться герцогу на глаза! - посетовал приятель.
   - Почему "дернул черт"?
   - Да жил бы ты себе дома, веселился бы с крестьянами, пел свои баллады. Женился бы на девушке хорошей...
   - Хорошая за меня не пойдет.
   - Что за ерунда!
   - Я же тебе говорил, что младший сын. Я землю не наследую, не лендлорд я, понимаешь? У меня и выбора не было, либо в рыцари, либо в монахи. В рыцари не могу, сам понимаешь, а в монахи не хочу.
  
   Совет Дерека насчет второго ножа пригодился раньше, чем я ожидал.
   Мне действительно, хотелось смотаться в деревню, поболтаться вечером, посмотреть гулянку, самому порезвиться.
   В первый раз мы поехали вшестером, я, оружейник и парни из казармы. Мы заранее договорились с охраной, что нас выпустят, и главное впустят обратно через задние ворота. Рва там не было, мостов поднимать и опускать для нас не нужно.
   Вылазка удалась на славу. Сначала мы шарахались от каждого куста, который попадался нам по дороге, но вскоре ребята, раззадоренные моими рассказами о "спелых девках", которых полна деревня, оживились. В деревне, действительно, оказалось весело и шумно. Вскоре нам пришлось разделиться, парни из казармы остались смотреть кулачные бои, а мы с Дереком ушли туда, где намечались грандиозные пляски.
   Наскакавшись вдосталь, я отошел к толпе зрителей.
   - Эй, парень, - сначала я даже не понял, что зовут меня. - Эй, белобрысый! - я все-таки обернулся, так как рядом никого более белобрысого, чем я, не было. - Иди к нам! - я подошел.
   Они явно были не местные, на торговцев тоже не похожи. Одежда простая, но добротная, а, вот, лица непростые. На всякий случай я пощупал оба ножа - на месте.
   - Да не бойся ты, не обидим, - постарался развеять мои сомнения старший. - Где ты так ногами стучать научился?
   - Дома.
   - И где твой дом? - поинтересовался другой.
   - На юге, отсюда не видно, - отрезал я.
   - То-то я смотрю, говор у тебя странный. Местные так не разговаривают.
   - Может, договоримся, вы не спрашиваете, кто я и откуда, а я не спрашиваю, кто вы и зачем здесь, а? - предложил я. - А то мне тоже непонятно, откуда у простых деревенских парней, такие дорогие и длинные клинки.
   - А ты зубастый, - развеселился старший. - Может, подскажешь тогда, как наняться в Кастельблан?
   - А что подсказывать-то? Приходите, стучите в ворота и объясняете, кто вы, откуда и зачем пришли. Охрана на воротах проведет вас к старшему, ему придется все повторить в подробностях, а дальше он вас либо выгонит, либо проведет к командующему гарнизоном. Там тоже придется рассказать все, а уж командующий решит, нужны вы ему или нет.
   - Что же, спасибо за совет. Посидишь с нами? - пригласил старший. - Вон, Алан, - он кивнул на высокого молодого парнишку, сейчас нам песню споет. Он у нас большой мастер по этой части.
   - Посижу, - мне стало любопытно, что за песню споет Алан. Я присел на лавку рядом с ними. Тот, кого назвали Аланом, вытащил из-за спины гитару и запел.
   Я знал эту песню. Конечно, каждый поет ее по-своему, и я бы спел иначе, но Алан пел ее так, что дух захватывало, мятежно, страстно и в то же время тоскливо. От его песни хотелось скакать на коне безлунной ночью, не разбирая дороги, туда, где точно никто не ждет, и придется драться не на жизнь, а на смерть.
   - Здорово, - сказал я, когда Алан закончил, - я так не умею.
   - А как умеешь? - засмеялся Алан, - вот так? - и он запищал, передразнивая мою манеру растягивать слова. Меня задела его насмешка.
   - Дай гитару, - потребовал я.
   - Зачем? - вскинул брови Алан.
   - Покажу, как умею, - я уже тянул гитару на себя.
   - Алан, дай ему гитару, - попросил старший, - пусть тоже споет.
   Я перебрал струны, приноравливаясь к незнакомому звучанию, и запел. Ту же песню, но по-своему.
   - Где ты так научился? - спросил старший, когда последний звук замер внутри инструмента.
   - Дома.
   - А дом твой на юге, далеко, отсюда не видно, - засмеялся старший. - Смотри, белобрысый, к тебе дама пришла.
   Она стояла чуть поодаль, высокая, тоже белобрысая и, как сказала Жанна, спелая. Вполне спелая.
   - Может, она не ко мне, может, к Алану, - возразил я.
   - Нет, парень, она не к Алану. Он к ней уже подкатывался, отшила. Она к тебе, уж поверь мне, старому. Она тебя с самого начала заприметила, я видел. Сначала у помоста с танцами, теперь сюда за тобой перебралась. Я тебя потому и окликнул, что она пялилась во все глаза. Иди, белобрысый, ты хорошо поешь, в твоей песне есть душа, а Алан свою душу уже потерял, поэтому девчонка его и отшила. Женщины это лучше нас чувствуют.
   Я еще раз посмотрел на девушку. Ее глаза манили и пьянили. Пожалуй, он прав, она, действительно пришла ко мне. Я вспомнил, что пока ногами стучал на деревянном помосте, видел эти глаза в толпе, но тогда было некогда оглядываться.
   В пару мне на помост вылез здоровенный мужик, и мы танцевали с ним некое подобие битвы героев. Кто-то выкатил на помост мне под ноги палку, с замотанными тряпками концами. Я машинально подобрал ее, стараясь не сбиваться с ритма. Ее следовало взять за середину обеими руками и отбивать удары противника. Нет, настоящей драки не предполагалось, это все-таки был танец, но иногда, зазевавшись, можно было схлопотать не слабо.
   Мы сходились и расходились с дробным стуком. Он танцевал грузно, но четко, тяжелыми ударами деревянных башмаков, задавая общий ритм. Я кружил вокруг него, вплетая в его удары свои мелкие и легкие, ударяя о деревянный помост, то пяткой, то носком. Мы увлеклись, публика одобрительно покрикивала, поддерживая то меня, то его, предлагая то "наломать этому щенку", то "наподдать этому кабану". Мы приближались к развязке танца. На его выход, я чуть сдвинулся к краю помоста, стараясь поймать рисунок его ритма, чтобы тихо подстукивать в такт.
   Он сделал пару тяжелых выпадов в стороны, я продолжал монотонно отстукивать два громких на четыре тихих удара, медленно ускоряя темп. Он лениво, будто нехотя, последовал за мной. Мне нужно было разогнать его до состояния полного погружения в танец. Разгоняться он не хотел, продолжая отстукивать лишь основной ритм.
   Я застучал чуть сильнее, настаивая. Толпа молчала. Наконец, он отбросил палку в сторону, и, заложив ручищи за спину, начал плести свою историю. Сначала медленно, лишь слегка обозначая удары, а потом все громче и громче, постепенно разводя руки в стороны. Он танцевал о бескрайних лугах своей родины, на которых пасутся табуны лошадей, о женщине, которая ждала его там, о своем сыне, который уже вырос, о дочери, которую он недавно выдал замуж... и о том, что до сих пор любит свою женщину, любит и любим ею.
   Наконец, он вытер пот с лица, и, подобрав свою палку, отошел к краю, освобождая мне центр помоста. Теперь мы поменялись местами, он отстукивал ритм, а я так же, будто нехотя, отбивал то, что приходило в голову, ожидая, когда на меня снизойдет вдохновение. Оно не снисходило, поэтому я просто плел узор из ударов, не задумываясь о смысле. Ему надоело ждать, и он начал ускорять свои удары. Мои ноги послушно замелькали быстрее, что-то начинало проклевываться.
   Он загрохотал башмаками, будто сердясь на меня, мне стало страшно, я застучал свой ответ, медленно поднимая голову и расправляя плечи. Вихрь танца уже подхватывал меня, заставляя то подниматься на самые мыски, то, наоборот, почти приседать. Я уже не слышал никого и не видел ничего, кроме краев помоста.
   Когда я закончил, и мы спрыгнули со сцены, освобождая место для следующей пары танцоров, он хлопнул меня по спине, так, что я чуть не согнулся пополам, и сказал: - Ну, пацан, ты даешь! Чуть слезу у меня не вышиб. Как же ты любишь жизнь, прямо дух захватывает! Не умею я говорить складно. - Он достал откуда-то фляжку и шумно отхлебнул. Я принюхался, мне тоже хотелось пить. Нет, это я пить не буду, мне еще обратно ехать.
   Немного отдышавшись, я решил пойти поискать Дерека, тут-то меня и окликнула странная компания.
  
   Мы с девушкой пробирались за домами, она явно знала, куда меня вела. Она была и выше меня, и шире в плечах, во всяком случае, мне так показалось, на вид ей было лет 17. Я был влюблен? О, нет. Просто этот вечер должен был закончиться как-то необычно. В конце концов, когда-то надо начинать, а тут само получается, и даже особенно напрягаться не надо. Она, действительно, была спелая, и мне это нравилось.
   В Кастельблан я по-прежнему редко встречался с женщинами. Они жили в другой части замка, и я туда не ходил. Мужчины жили с мужчинами, женщины с женщинами. Прислуживали нам тоже только мужчины. Иногда я ходил к Жанне мыться и вычесываться, мне нравилась, как она это делает. Наш с принцем "вычесыватель" всегда драл мне волосы нещадно, да и вода в бадье для купания всегда была холодной. Принц же должен был стать воином, а я мылся после него. У Жанны вода всегда была горячей, но она всегда делала так, чтобы я никого не встретил по дороге в купальню. Может быть, ее "девки" и продолжали подсматривать. На всякий случай я мылся в нижних штанах.
  
   Наконец, девушка откинула щеколду, и мы вошли в... может быть, амбар, может быть, задник конюшни. Пахло сеном и немного лошадьми, на всякий случай я прислушался - никого, кроме нас здесь не было. Девушка заперла дверь и стиснула меня в могучих объятиях. Я пошарил руками у нее под юбками... М-да, монах из меня, действительно, вышел бы никудышный, ни одному искушению я противостоять не могу.
   Недолго думая, я задрал ей юбки, и мы повалились на пол, усыпанный соломой и прошлогодним сеном, но мне было уже все равно. Когда я, наконец, нашел в себе силы противостоять искушению в очередной раз порыться у нее в нижних юбках, которые она зачем-то каждый раз одергивала, и принялся зашнуровывать штаны, попутно вытряхивая из них солому и еще какую-то труху, стало уже совсем темно.
   Пора было возвращаться в Кастельблан. Дерек меня уже обыскался, наверное.
   - Придешь еще? - спросила девушка.
   Приду, конечно, кто же откажется-то?
   - А как я тебя найду?
   - Стукнешь пару раз в окошко, я тебе покажу, в какое, только не перепутай, а то стукнешь к мамане моей, вот она обрадуется!
   Она показала, в какое окно следовало стучать. Я запомнил, и, невежливо хлопнув ее на прощание по обширному заду, потрусил вдоль улицы искать друзей, стараясь вытряхнуть какие-то травинки, которые неизвестным путем попали мне под нижнюю рубашку и теперь щекотали спину. Друзья ждали меня там, где мы оставили лошадей, встретив дружным хохотом.
   - Ну, как?
   - Что, "как"? - не понял я.
   - Да нам Дерек сказал, что ты час назад с дамой уединился.
   Ну, Дерек, ну, предатель!
   - Сложишь теперь песню о прекрасной даме? - не унимались друзья.
   - Я не рассмотрел, прекрасная она или нет. Темно было.
   - Поехали в казарму, обмоем это дело.
   - Увы, не получится. Принц мне и так выволочку устроит за долгую отлучку.
   Ответом мне снова стал дружный хохот. Похоже, они уже набрались изрядно.
  
   С той поры я повадился ездить в деревню встречаться с Анной. Каждый день не получалось, не всегда западные ворота охраняли стражи, с которыми можно было договориться. Ночным патрулям я тоже научился не попадаться на глаза.
   Эдмунд скрипел зубами, но терпел мои отлучки, понимая, что удержать меня в Кастельблан невозможно никакими угрозами. Не думаю, что мои ночные прогулки для кого-то были тайной, но вслух мне никто ничего не говорил, а днем я вел себя безупречно.
   Через несколько месяцев противостоять искушению стало легче, страсть моя постепенно выгорала, оставляя лишь приятные воспоминания. Я уже не пользовался любой подвернувшейся возможностью сбежать ночью, три мили верхом, а потом три мили обратно перестали казаться мне пустяком. Да и холодно стало валяться в амбаре.
   Пожалуй, больше не приеду, - подумал я, натягивая перчатки, и бодро топая к лесу, где я обычно оставлял лошадь, чтобы войти в деревню незамеченным. Идти оставалось совсем немного, я уже слышал пофыркивание своего коня, когда передо мной на дорожке возник мужской силуэт.
   - Вот он, стервец! - злорадно ухмыляясь, здоровенный детина двинулся ко мне.
   Я попятился, собираясь дать стрекача. Поздно. Сзади меня стояли еще два бугая. Я дернулся за ножом, но один из бугаев тут же вывернул мне руку. Я взвизгнул, пальцы разжались, нож упал в траву.
   - Подержите-ка его, - скомандовал детина, - мне с ним поговорить надо.
   Бугаи скрутили мне руки за спиной, несколько раз больно пнув ногами. Я не сопротивлялся, мне было страшно до коликов.
   - Что же ты, кот драный, мою невесту портишь?
   Знал бы я, что она его невеста, за милю обходил бы! Детина медленно надвигался на меня.
   - На тебе, сопляк! - он размахнулся и со всей дури кулаком треснул мне по скуле.
   Дикая боль полыхнула в моей голове алым заревом, сменяясь столь же дикой яростью. Меня, дворянина, всякая неграмотная скотина будет мордовать как хочет? Невелик подвиг, бить того, кто ответить не может!
   Я извернулся и вытащил нож, спрятанный на бедре. Полоснув того, кто стоял справа, к его счастью, только по одежде, я с размаху воткнул нож в бок детине. Как Дерек показывал, снизу вверх под ребра. Парень заорал так, что мне самому стало страшно.
   Его дружки бросились бежать, а он, согнувшись пополам, упал в траву. Я потянулся, вытащить из него свой нож, но он, зажимая рану обеими руками, прохрипел "Пощади, господин!". Ага, значит, я уже не кот драный, и не сопляк, а господин! Быстрая метаморфоза, однако. Прямо скажем, стремительная!
   Забирать свой нож не хотелось. Во-первых, я вспомнил, что выдергивать нож из раны опасно, а потом, я вспомнил, что не выношу вида крови. Я не хотел его смерти, я хотел просто вернуться домой. Если выживет, то пусть живет, мне не жалко.
   - Живи, уж! - пробурчал я, поднимая первый нож. - Но, запомни, я вернусь за своим ножом, так и знай!
   Больше всего мне хотелось убежать отсюда как можно быстрее, пока те двое не привели подмогу, поэтому я скоренько отвязал своего коня, и, с трудом попав ногами в стремена, поскакал что было сил в Кастельблан.
   Явиться к Эдмунду в таком виде я не мог. От мысли, что я убил этого парня, мне стало совсем плохо. Поэтому я не придумал ничего лучше, чем ввалиться к Жанне.
   - Кого черти принесли? - она уже спала.
   - М-м-ме-е-н-н-я, - это было все, что я смог выговорить. Зуб на зуб не попадал от холодной дрожи, голова кружилась. Я бессильно опустился на стул, к горлу подкатывала противная тошнота. Жанна вышла из спальни в ночном платье, держа светильник в руке и сонно хлопая глазами.
   - Только не на пол! Я сегодня все руками выскребла. - Она сунула мне под нос миску. - Сюда блюй, раз приспичило.
   Я вытер лицо рукавом. Ее грубость меня несколько успокоила.
   - Я его зарезал, - уже почти связно произнес я, желудок снова устремился в небо.
   - Да проблюйся ты, наконец! - она схватила меня за шкирку и сунула лицом в ведро с помоями. Даже, если бы я не хотел, такая вонь кого угодно вывернет наизнанку.
   - Значит, он тебе разбил морду, а ты его зарезал, - изрекла Жанна, когда я справился со своим желудком, дрожью и головокружением.
   Я кивнул и поморщился. Разбитая морда болела.
   - Тогда займемся твоей мордой. Зарезанному уже мало чем поможешь. Да не падай ты в обморок! Где дело было, в деревне?
   - Да-а-а, - простонал я, - Жанна, больно же! - Она намотала мои волосы себе на руку и, задрав мне лицо к потолку, сильно надавила со здоровой стороны. Что-то тихо хрустнуло.
   - Терпи, а то рот завтра не закроешь. Он тебе челюсть сбил на сторону. Так, если ты будешь кусаться, то я с другой стороны такую же оплеуху закатаю! Если больно, ори, только кусаться не смей!
   - А-а-а-а-а-а! - я вцепился руками в стул.
   - Тьфу ты, чуть уши не лопнули! - Жанна отпустила меня, вытирая руку. - Иди, умойся. Или опять блевать будешь?
   Я умылся.
   - Сядь вот сюда, приложи кувшин к морде и расскажи, наконец, что случилось?
   С холодным кувшином стало легче. Я рассказал вполне связно, что произошло и по какой причине.
   - Если сам трепаться не будешь, то никто тебя не спросит ни о чем. А принцу своему малахольному наврешь, что шел по лесу оглянулся звезды посчитать и о дерево ударился.
   Мне стало смешно. Чтобы так удариться, я должен был бежать во весь опор, а лучше на лошади скакать.
   - Лыбишься? Ну, значит, пришел в себя. - удовлетворенно заметила Жанна. - Хотя, вряд ли герцог будет в восторге, когда ему расскажут о твоих приключениях. Одно дело солдаты в казарме, другое дело - ты.
   - Откуда ты так хорошо знаешь, от чего он будет в восторге, а от чего нет? - поинтересовался я, уже совсем повеселев.
   - Мне ли не знать? - удивилась Жанна.
   - Он что тебе тоже когда-то золотой дал? Или пинка? - я рисковал схлопотать, но любопытство оказалось сильнее.
   Жанна вздохнула, и, помолчав, ответила:
   - Я ему пинка дала. Когда разлюбила. А он долго ходил еще... стоял под окном... ждал, что вернусь... Он молодой совсем тогда был... чуть тебя постарше. - Жанна снова вздохнула. - Красивый... цацки мне разные привозил... только сердцу не прикажешь.
   - А как же ты здесь оказалась? - любопытство жгло меня изнутри.
   - Он попросил. Говорит, - знаю, что не любишь больше, но хранить-то можешь? А здесь, слово даю, тебя никто не тронет никогда.
   - И что, хранишь с тех пор?
   - Храню. Каждый раз перед походом ему и меч, и кольчугу заговариваю. Да что там кольчугу, и уздечку со стременами тоже. Он же в каких передрягах не был, а всегда целым возвращается.
   - Жанна, ты точно его разлюбила?
   - Как мужчину разлюбила. А все равно сердце болит, когда с ним что-то не так.
   Мы помолчали, думая каждый о своем. Часы отбили одиннадцать ударов и, вернув Жанне кувшин, я отправился домой.
   Принцу я что-то наврал, и дело затихло. Морда поболела еще недели две, а нож я забрал следующей весной. Приехал днем в деревню при полном параде весь высокомерный и благородный и забрал. Тот детина сам лично мне его вынес, подобострастно кланяясь. Анну я в тот раз не встретил, и не спросил, вышла ли она замуж. Девок, как предположила Жанна, готовых со мной проводить время в Кастельблан, оказалось более чем достаточно.
  
   Поеживаясь от холодного ветра, который пробирал меня даже в теплой одежде, я вышел на галерею моста. Приближалось мое совершеннолетие, день, когда я был должен давать принцу клятву верности. Для этого ритуала был нужен "придворный" меч, который я сейчас мирно нес в руке. Я привез его из дома вместе с остальными нужными вещами.
   Это был не просто меч, а родовая реликвия, которая передавалась из поколения в поколение. Клинок, действительно был очень красивый, с причудливой чеканкой из змей и гроздьев винограда на массивной гарде. И змеи, и гроздья были украшены рубинами, но рукоятка, оплетенная толстой кожей, уже обтрепалась. Я нес оружие в мастерскую, чтобы заменить потертую кожу. Нес в руке потому что, несмотря на то, что мне через неделю должно было исполниться 16 лет, меч до сих пор был для меня слишком длинным и тяжелым. Навстречу мне ехал верхом командующий гарнизоном, мужик хмурый и жестокий, плюс ко всему, еще и отец Денизы.
   Дениза была одной из девушек герцогини. Какие обязанности она при ней исполняла доподлинно мне неизвестно, но она хорошо играла на лютне и пела тоже неплохо. Герцогине порой приходила блажь послушать меня, для чего меня вызывали в ее покои. Там-то Дениза меня и присмотрела. Откровенно говоря, она мне не нравилась.
   Странная она была, все время ходила в каких-то длинных одеяниях, то ли как монашка, то ли как странница, носила на шее длинные цепи, вроде как вериги. Поговаривали, что она иногда слышит какие-то потусторонние голоса. Герцогиня, видимо, считала это милой причудой или надеялась обратить заблудшую овцу в истинную веру.
   Я как-то обмолвился про Денизу Эдмунду, тот пришел в полный восторг, и возжелал послушать нас дуэтом. Слух у девушки был превосходный. Может, правда, потусторонние голоса ей что нашептывали, но дуэт у нас получался просто великолепный. Я даже на какое-то время сменил гнев на милость и согласился терпеть ее страдальческие глаза, смотрящие на меня с невыразимой тоской.
   Эдмунд она приглянулась, поэтому каждый вечер, Дениза появлялась у нас, со своими цепями на шее и лютней. Наличие меня примиряло Денизу с присутствием Эдмунда, а лютня примиряла меня с наличием ее хозяйки в нашем мужском царстве.
   Однажды, когда наши голоса свились в особенно красивый узор, а ее глаза перестали источать вселенское страдание, я сменил гнев на милость. Может, конечно, она мне что и подмешала в кубок с вином, но я загнал ее в свою комнатку и задрал ей юбки.
   Изнутри и спиной ко мне она оказалась приятнее, чем лицом к лицу, и я стал задирать ей юбки регулярно. Почему нет, раз она все равно приходит каждый вечер? Она понимала, конечно, что долго это продолжаться не может, что я не люблю ее, и не женюсь ни при каких обстоятельствах. Эдмунд геройски терпел мою наглость, ожидая, когда мне это надоест, и он сможет продолжить свои ухаживания.
   Ей Богу, они подходили друг другу, им обоим нравилось страдать от неразделенной любви. Мне страдать не нравилось, поэтому через какое-то время я стал подумывать о том, чтобы плавно поменяться с Эдмундом местами. И тут Дениза радостно сообщила мне, что ждет ребенка. Почему она не обратилась к Жанне, мне неведомо. Ну, хочет так, пусть будет так, в конце концов, это дело женщины. Одним бастардом больше, одним меньше - все равно они будут, против природы не попрешь. Тем более что женщин в Кастельблан не хватало, ребенок не мог помешать браку ни при каких условиях. Дениза могла обвенчаться с любым, кроме меня и принцев.
   Однако отец Денизы считал иначе. Когда он попытался призвать меня к ответу, я резонно возразил, что надо было раньше смотреть, и не позволять своей дочери посещать покои принца и вообще, появляться в мужской части замка. Я ей руки с сердцем не предлагал, ничего не обещал и обетов не давал. Несостоявшийся тесть бесился, тряс меня за горло, грозил всяческими небесными карами на мою голову, но сделать ничего не мог.
   Я думаю, что если бы отцом ребенка оказался Эдмунд, он был бы намного более сговорчив. Не верю я, что он не знал, где по вечерам пропадает его целомудренная дочь. И вот теперь он ехал верхом мне навстречу, а я шел себе, тихо насвистывая, в мастерскую. Видит Бог, на галерее моста могли без помех разойтись две телеги, но он ехал прямо на меня.
   Когда мы приблизились на положенное расстояние, я поклонился. Не так, чтобы до земли согнуться, но в пределах допустимого, но он счел, видимо, что недостаточно почтительно, и хлестанул меня плеткой, которую держал в руке. Я тут же согнулся в три погибели, ткнувшись лицом в мокрые камни. Плетка рассекла всю одежду и мою спину тоже, выдирая куски кожи с мясом. Дьявол! В глазах потемнело, рубашка на спине быстро намокала. Я попытался встать, и тут же невыносимая боль чуть не лишила меня разума.
   И тут я взбесился по-настоящему. Меня, графа Кантербери, не смеет драть плеткой ни одна душа на этом свете!
   - Дерись со мной, выродок! - заорал я, освобождая меч от тряпок, в которые его предусмотрительно завернул.
   С противной ухмылкой он слез с коня, спрятал свою поганую плетку и тоже вытащил оружие. Конечно, мне было страшно, очень страшно. Я прекрасно понимал, что он сейчас порежет меня с превеликим удовольствием. Он был сильнее, он был левшой и он меня ненавидел. Мне придется умереть здесь на мокрых камнях прямо сейчас, так ничего толком не увидев в жизни, но стерпеть такое оскорбление невозможно.
   Мы встали в исходные стойки, и я содрогнулся, заглянув ему в глаза. Он меня сейчас не просто убьет, он меня сейчас длинными лентами нарезать будет. Могильный холод пробежал по позвоночнику, мне стало страшно до слез, но деваться было некуда.
   Я лихорадочно прикидывал его возможные движения, делая мелкие обманные выпады. Покружив друг вокруг друга, мы начали драться. Это было ужасно. Мой меч был слишком тяжелым и длинным, я никогда не дрался на настоящих поединках, каждое движение рукой отдавалось жуткой болью. Я понимал, что ни одного удара отбить не смогу, и, единственное, что мне оставалось делать, это уворачиваться, ожидая, когда он ошибется и откроется для моей атаки.
   Мое единственное преимущество было в том, что я был легче и проворнее. Почти первым же выпадом он рассек мне кожу на бедре. Левша, забери его черти! Я понял, что нужно уворачиваться еще проворнее. Почему я не умер там сразу? От боли. Каждое движение причиняло мне нестерпимое страдание, и это лишь усиливало мою ярость. Я умру, конечно, в этом нет сомнений, но прежде я тебе, выродку, вырежу пару крестов на шкуре, а если повезет, то еще и розочку, чтобы тебе обо мне на всю оставшуюся жизнь осталась светлая память!
   Как ни странно, но я достаточно быстро приноровился к своему мечу. Клинок будто сам тянул мою руку. Я вспомнил легенды о том, что родовое оружие защищает хозяина, и приободрился.
   Мы кружили друг вокруг друга долго. Очень долго. Мне казалось, что этот кошмар никогда не закончится. Я уворачивался и уворачивался, он делал все больше и больше ошибок. Несколько раз я достал его вполне по-мужски. Ну, сдавайся же, выродок, сколько можно уже драться? Увы, глаза его по-прежнему горели ненавистью, лишая меня надежды на примирение.
   Господи, закончится эта пытка когда-нибудь? Мне не хватало дыхания, глаза застилала красная пелена, волосы прилипли к лицу, еще чуть-чуть и я не успею отскочить. Он что, заговоренный? Я уже потерял счет своим выпадам, которые он пропустил. Хоть бы вскрикнул, что ли. Нет, он все с той же жестокой полуухмылкой гонял меня по галерее. Пол стал скользким, я старался переместиться туда, где было посуше. Не хватало еще поскользнуться здесь.
   О, открылся! На тебе, гадина! Ах ты, выродок, ты еще и правой умеешь драться? С твоей правой я справлюсь. Черт, почему я не взял с собой парный кинжал? Сейчас я бы тебя быстро успокоил, чтобы знал, что я тебе не валет на побегушках. На тебе еще разок! Дьявол, соскользнул! Давай, давай, теперь ты попрыгай, а то я устал уже скакать тут как клубок с нитками. Что морщишься, больно? То-то же! Мне тоже больно. Ты даже представить себе не можешь, как мне больно! Вот тебе, вот тебе, и вот так тебе, и вот еще так вдогоночку.
   Наконец, ненависть в его глазах сменилась смертной тоской, и после еще пары пропущенных выпадов, он упал и больше не шевелился. Я не хотел его добивать. Я понял, что дуэль окончена. Силы стремительно покидали меня.
   Я огляделся, кровищи было столько, будто здесь зарезали корову, даже стены оказались забрызганы. Нет, нельзя сейчас падать, надо выкинуть это адово отродье в ров, чтобы больше никому не доставалось. Хромая и постанывая, я доплелся до того места, где он выронил свою плетку и подобрал ее. Надо хоть поближе посмотреть, что это за чертовщина. Рассмотрев, я вздрогнул, в гибкие волокна были вплетены острые зубцы в несколько рядов. Я дохромал до оконной арки и выбросил адскую штуку, стараясь не думать о том, на что сейчас похожа моя спина.
   В глазах стремительно темнело, ноги подкашивались, - только не на спину, - успел подумать я, и упал со всего роста на каменный пол. Момента соприкосновения своей головы, плеча и спины с землей я, к своему счастью, не почувствовал.
  
   Я пришел в себя, когда чьи-то руки крепко держали меня в относительно вертикальном положении, а еще чьи-то дернули за правую руку так, что мне показалось, будто ее вырвали с корнем. Я взвыл не своим голосом, чьи-то пальцы попали мне в рану на спине, и я снова отправился в мрачные дали.
   Второй раз я заглянул на этот свет, когда мое бренное тело распростерлось на широкой лавке лицом вниз и совершенно без одежды. Правую руку, видимо, действительно оторвали, ее я не чувствовал вообще, спина горела так, будто к ней приложили раскаленный добела железный прут, перед глазами шевелился огонь в камине. От этого шевеления меня замутило, я постарался отвернуться. Поклацал зубами о край железной чашки, пытаясь напиться. Получалось с трудом, пить, лежа лицом вниз, неудобно, а поднять голову не было сил. Господи, что же так жарко-то, просто дышать невозможно, пожалуй, мрачные дали лучше, там как-то прохладнее.
   В третий раз я вернулся на этот свет уже плотно забинтованный, одетый в нижнюю рубашку и штаны, и довольно удобно устроенный полубоком между двумя перинами. Голова болела немилосердно, в остальном все пока терпимо. Стараясь не шевелиться, я огляделся. Жанна дремала на стуле около потухшего камина.
   - Жанна... - тихо позвал я.
   - Что опять? - встрепенулась она.
   - Что значит "опять"? Я ничего не помню.
   - Не помнишь как орал три дня: "Жанна, забери меня отсюда, я не хочу за ним идти"?
   Настроение сразу испортилось.
   Он умер? - упавшим голосом спросил я.
   - Вечером того же дня.
   Мне стало тоскливо. Как бы я ни хорохорился во время поединка, но я не хотел его смерти. Если бы он предложил мировую, я бы с радостью согласился. Но, увы, честь дороже жизни, я не мог поступить иначе. Возможно, я бы стерпел даже пощечину, но плетка - это слишком.
   - Ты как? - голос Жанные прервал мои невеселые думы.
   - Плохо, Жанна. Голова болит, - пожаловался я.
   - Я сделала для тебя все, что могла. - Жанна развела руками.
   - Хоть подойди поближе, положи мне руку на лоб, все легче будет, - жалобно попросил я.
   Она передвинула стул поближе и подсунула обе ладони мне под голову.
   - Так лучше?
   - Почти совсем хорошо. Расскажи мне, что было?
   - Когда вас нашли на галерее обоих в луже крови, то переполох случился страшный. Думали, что вас кто-то зарезал. Только потом, когда отмыли, поняли, в чем дело. Как тебе удалось?
   - Он не сдавался, Жанна. Я уже думал, что сам отправлюсь на тот свет, а он не сдавался никак.
   - Я не про то спрашиваю. На нем было шестнадцать ран, а на тебе только царапина и рассеченная спина. Он же здоровый мужик, мастер фехтования, а ты - мальчишка, еще и раненый.
   - Никакой он не мастер! Знает всего три удара: нижний, обманку с разворотом и средний близкий. Разве что левша, я не сразу приноровился.
   - Герцог сказал, что у тебя неистовое сердце.
   - Ему уже доложили? - мысль о ярости герцога вызывала во мне еще более глубокую тоску. Я уже не был так уверен, что рад остаться на этом свете.
   - Сразу же. Шутка ли, успокоить командира гарнизона! Он пришел самолично на тебя посмотреть, мы тебя только отмыли тогда.
   - И что? Проклял?
   - Нет. Убедился, что на тебе действительно одна царапина, и сказал, что у тебя неистовое сердце. Да не переживай ты так, может еще в рыцари возведет.
   - Какой из меня теперь рыцарь, Жанна! Да и раньше-то не очень годился я для этого дела. Башку не обещал оторвать и хорошо!
   Жанна убрала руки, я блаженно опустил голову на холодную подушку.
   - Спать будешь? - она зевнула.
   Я вспомнил, что она три дня меня сторожила, чтобы тот вурдалак не забрал меня с собой.
   - Ты тоже иди, я больше не буду орать.
   - Будешь, Марк, - равнодушно ответила она. - Ты завтра так орать будешь, что у меня снова уши полопаются. Мы завтра как начнем отдирать все, что у тебя к спине присохло... Жалко тебя, конечно, но повязку менять все равно придется. Так что спи пока не больно.
   Вот ведь, благая вестница, утешила страждущего! Может не завтра? Может еще денька через два?
   Увы, она сдержала слово, и на следующий день я снова лежал лицом вниз распластанный на лавке и крошил зубами кусок черенка от метлы, который она дала мне, чтобы я не кусал себе губы и пальцы. А, может, чтобы ее уши не полопались.
   Орать с палкой во рту громко не получалось. Зато хорошо получалось выть, что я и делал. И мысли о мучениках, которым Божья благодать позволяла принимать истязания, меня не утешали. На меня такая благодать не сходила никак. Жанна плеснула мне на спину что-то из небольшого кувшина. Вода зашипела.
   - Ты что, решила с меня заживо кожу содрать? - спросил я, вынув черенок изо рта и, отплевываясь от щепок, которые сумел откусить.
   - Цела твоя кожа, уймись. Почти цела. Сейчас подсохнет, и я обратно завяжу, как было.
   Жанна забрала у меня деревяшку.
   - Всю изгрыз, никуда теперь не годится, - она швырнула черенок в камин. - Придется в следующий раз дать тебе что-нибудь покрепче.
   Жанна уже держала в руках свернутые полоски ткани.
   - Сесть можешь?
   Я спустил ноги с лавки, правая рука повисла плетью, отдаваясь глухой болью в плече. Что за ерунда? Я пошевелил пальцами. Шевелятся, но как-то слабо. Покрутил кистью. Крутится, но тоже как-то вяло. В локте тоже сгибается. С трудом, но сгибается. А дальше никак. Плетка этого выродка зацепила и руку тоже, и рана болела, но не до такой же степени, чтобы рука не двигалась! Я же дрался ею! Я удивленно посмотрел на Жанну.
   - Ты когда упал там, на галерее, плечо себе сбил. Мы поставили обратно, как могли, но... видимо, что-то внутри порвалось. Подожди, может само заживет потихоньку.
   Может и заживет, только непривычно как-то с одной рукой.
   - Жанна, ты привяжи ее как-нибудь, чтобы не болталась, - попросил я. Жанна привязала ее мне к груди наискосок, заложив пальцы на здоровое плечо.
   - Тебе так спать удобнее будет, - ответила она на мой удивленный взгляд.
   К вечеру мне стало хуже, а к утру совсем плохо.
   Есть я не мог, любая пища вызывала приступы дурноты. Пить не хотелось тоже. Я лежал ничком на кровати, и смертельная тоска разъедала мне душу. Я снова терялся в мрачных далях и уже не хотел оттуда возвращаться. Никто не мог понять, что со мною, даже Жанна.
   - Этот вурдалак видно перед смертью успел тебя проклясть. Куда ты дел плетку? - она потрясла меня за здоровое плечо. Я вяло поднял голову. Разговаривать не хотелось.
   - Куда ты дел плетку? Марк, ответь мне!
   - Выбросил... - я с трудом выговаривал слова.
   - Куда? Куда ты ее выбросил! - Жанна снова трясла меня за плечо. - Ты жить хочешь? Марк, я тебя спрашиваю, ты жить хочешь?
   - Нет, - выдохнул я.
   - Я так и знала! Я с самого начала чувствовала, что здесь что-то не так! - Жанна заметалась по комнате. - Ее надо было сжечь! Впрочем, откуда тебе знать? Ты хороший честный мальчик, ты хотел, как лучше, и теперь мне, старой ведьме, придется ползать весь день по этому рву, потому что ты должен хотеть жить. Если ты не захочешь, тебя никакая сила не сможет здесь удержать. Ладно, сейчас все равно темно. Ты продержишься еще день?
   Я поднял на нее глаза, полные смертной тоски. Она заглянула в них и вздрогнула.
   - Марк, я тебе сейчас дам кое-что выпить. И ты выпьешь это и не будешь блевать. И тебе будет плохо, очень плохо, но это - единственный способ удержать тебя здесь еще на пару дней. Пока я не найду эту чертову плетку.
   Я выпил это, и не поперхнулся, и не выплюнул, хотя это всеми силами просилось обратно. И теперь я знаю, что такое ад. Жанна нашла плетку и сделала с ней то, что было нужно, но, единственное, на что меня хватило, это просто открыть глаза.
   - Вот и все. Теперь ты будешь жить. И я тебя вычешу, когда ты немножко поправишься. Оттуда, где ты был, редко возвращаются, но никогда не попадают дважды, даже после смерти. Так что самое страшное уже позади. - Жанна перебирала мне волосы, распутывая свалявшиеся пряди. - Ну-ну, не плачь, ты же вернулся.
   А слезы все текли и текли из моих глаз, скатываясь на подушку, и с каждой слезой тоска отступала. Я проплакал всю ночь напролет, потом уснул, а когда проснулся, то понял, что зверски хочу есть.
  
   - Все, Марк, теперь я тебя отправлю к девкам, - сказала Жанна, глядя, как я вылизываю миску с кашей. - Ты тут уже три недели валяешься, устала я за тобой ходить. Девки тебя и накормят и перевяжут, и ночной горшок поближе подсунут и рубашку помогут надеть. Уж справятся без меня как-нибудь. Дальше, в общем-то, ничего особенного и не надо с тобой делать. Просто кормить и ждать, пока ты не превратишься из тени в человека.
   - Да брось ты, я не похож на тень. Смотри, - я выставил руку из-под одеяла. Рука была тонковата, конечно, но не кожа да кости.
   - Тебе зеркало дать? Или пожалеть твою тонкую душу?
   - Ладно, уж, не надо. Поверю тебе на слово.
   Меня перетащили к девкам и расположили на огромной кровати напротив большого окна. Спина больше не так болела, только чесалась, поэтому я спал на высокой перине, почти полусидя, как человек, а не пластом как смертник. Рука, привязанная так же наискосок, не мешала, но и, увы, не помогала. Впрочем, я уже наловчился делать все, что мне нужно левой. С гитарой, конечно, придется пока попрощаться, но после визита в ад мне почему-то не хотелось ни петь, ни играть. Хотелось просто покататься по снегу на лошади, а это и с одной рукой можно.
   Девки, прослышав про мой подвиг на галерее, беззастенчиво строили мне глазки, и ссорились друг с другом за право кормить меня. Меня смешила их борьба за мое внимание, и я даже позволял себе несколько преувеличивать свою недужность, чтобы они меня умывали, причесывали и кормили с ложки, но в целом я был к ним совершенно равнодушен. Однажды, вместо смешливой чернявой девчонки, еду мне принесла незнакомка...
   - А где твоя подруга? - спросил я, чтобы просто завязать разговор.
   - Приболела, - просто ответила незнакомка, - просила меня ее заменить.
   У нее были задумчивые глаза и приятный голос, и вообще, она была какая-то другая. Я не мог даже мысленно назвать ее "девкой". Ел я специально медленно, чтобы она осталась со мною подольше, хотя хотелось смолотить все в мгновенье ока.
   Весь следующий день я молился, чтобы чернявая поболела еще денек-другой. Бог услышал мою молитву. Еду мне снова принесла незнакомка. Я так обрадовался, что даже забыл, что больной, и бодро уселся перед подносом с мисками. В ходе приятной беседы я узнал, что зовут ее Эллен, она замужем за нашим егерем, но сейчас живет в замке из-за меня, потому что чернявая схватила горячку.
   Через пару дней я понял, что влюблен по уши.
   Еще через день, что не безнадежно. Эллен охотно согласилась есть вместе со мною и забралась ко мне на кровать, оживленно болтая. С каждым днем наши разговоры становились все длиннее и длиннее, хотя все миски и чашки давно были пусты. Однажды мы заговорились так, что я не заметил, как у меня застучали зубы, сидеть в одной тонкой рубашке все-таки оказалось холодно.
   - Я сейчас принесу корзинку с углями! - всполошилась Эллен.
   - Не поможет, - огорчил ее я. - Ты же не высыплешь их прямо в кровать. Лучше сама ложись.
   Сам удивляясь своей дерзости, я поставил поднос с посудой на пол и растянулся под одеялом, смотря на девушку ясными глазами, в которых даже священник не усмотрел бы ничего, кроме просьбы о сострадании. Еще больше я удивился, когда Эллен, ни слова не сказав, действительно забралась ко мне под одеяло.
   Сначала мы лежали спина к спине, а потом я подумал, что руки так точно не согреются, и перевернулся, выискивая местечко потеплее. Эллен не возражала, так что согрелся я весьма быстро. Жаль, все-таки, что у меня только одна рука, зато у нее их было две. В конце концов, она молча начала развязывать мне штаны.
   Ах, Боже мой, я и забыл, как приятно любить и быть любимым! Я был на седьмом небе от счастья, я был готов пить эти мгновенья мелкими глотками целую вечность. Жажда жизни возвращалась ко мне со стремительностью весенней реки.
  
   Через неделю я уже был на ногах и, жалобно глядя Эллен в глаза, спрашивал, сможем ли мы видеться дальше.
   - Конечно! Приезжай к нам.
   - А твой муж? Вряд ли он будет в восторге от моего общества.
   - Марк, он все равно целыми днями ходит по лесу! Уверяю тебя, нам никто не помешает.
   - Когда он уходит?
   - Затемно. Капканы ходит проверять. Возвращается только к позднему завтраку.
   И на ближайшие месяцы я стал ревностным поклонником подъемов с утренней трубой. Только вместо молитвы я скакал в домик егеря и возвращался к позднему завтраку. Возможно, егерь и видел следы моей лошади в своем дворе, но он никогда не приходил до той поры, пока я не скрывался за поворотом на Кастельблан. Он был взрослый мужчина, он понимал, что Эллен выдали за него фактически насильно. Он не хотел быть плохим мужем, а она хотела детей. И, я думаю, что он был по-своему прав.
  
   Клятву верности принцу я давал весной, как раз накануне его дня рождения. Ему исполнялось 13 лет. Я клялся быть ему верным до последнего своего вздоха.
   Поединок на галерее потряс герцога до глубины души, и, уходя в очередной поход, он посвятил меня в младшие рыцари. Он даже соблаговолил лично оповестить об этом моего отца. В ответ я получил записку от отца насчет "достойного отпрыска древнего рода", длинное письмо от матери с подробным рассказом о том, как обстоят дела дома, и еще записку от сестры, где она сообщала, что помолвлена и приглашала на свадьбу.
   Задумчиво грызя перо, я сочинял ответ, писать левой рукой было неудобно. Одно дело сочинять баллады, а другое письмо родителям. Врать я не хотел, говорить всей правды тоже. Отчаявшись выехать на извилистую тропинку между правдой и всей правдой, я бросил недописанный лист.
   Эдмунд с утра засел в библиотеке с наставником. Латынь давалась ему с трудом, а самые интересные книги в библиотеке герцога были написаны именно на латыни. Сам я читал по латыни вполне сносно, и чаще всего просто пересказывал Эдмунду содержание заданной страницы. На этот раз трюк не удался, и теперь Эдмунд мучился сам.
   Раньше обеда он не вернется, так что можно пока пойти позвенеть клинками. Все-таки звание рыцаря налагало определенные обязательства, да и нравилось мне просто звенеть оружием. Не ради победы или причинения вреда противнику, а просто ради красоты поединка. Где-то в глубине души я воспринимал тренировочный поединок, как своеобразный танец. Раз уж я такой благородный, что мне не к лицу стучать башмаками с простолюдинами, пусть будет поединок с клинками.
   А еще мне нравился звук, с которым скрещивались клинки, и перезвон собственного браслета, который вплетался в поединок своей мелодией. Иногда, забывшись, я даже потряхивал рукой в такт своему "танцу". Тренировочное оружие не точили, оно было значительно легче боевого, поэтому самое неприятное, что могло случиться, это пара другая синяков.
   К девушкам я был практически равнодушен, мне вполне хватало встреч с Эллен. А, вот, они ко мне - нет. В те редкие моменты, когда я заходил в часть замка, принадлежащую герцогине, женская часть населения Кастельблана сверлила меня жадными глазами. Меня это слегка раздражало, сами смотрят так, будто на мне и штанов нет, а потом начинают высокомерничать.
   Герцогиня блюла порядок в своих рядах и безжалостно выставляла любую из своих девушек, стоило той заикнуться, что ей в скором времени понадобится платье пошире. Хочешь развлекаться, выходи замуж и отчаливай. Исключение она сделала только для Денизы, которой разрешила вернуться к исполнением ее обязанностей.
   Узнав о денизиной блажи оставить себе на память обо мне несколько шумный сувенир, она начистила неразумной холку по первое число и собралась исключить из своей свиты. Но потом все-таки вернула ее обратно, вздохнув о том, что "обаянию графа трудно противостоять". Я лишь пожал плечами, герцогине виднее. Сам я в себе никакого обаяния, которому так трудно противостоять, не чувствовал.
   На роль романтичного возлюбленного, на мой взгляд, Эдмунд подходил намного больше. Вот о ком, действительно, можно было вздыхать годами. Бледный, с льняными локонами, вечно задумчивый и печальный. По-моему, он все еще тайком мечтал о Денизе. Я был не против продолжать нашу дружбу, все-таки при всех ее странностях, с ней было интересно. Но, как ни крути, я оставил ее сиротой, мне было неловко, я не знал, как мне себя вести.
   Однажды мне передали от нее записку, где было только одно слово "прости", и просьбу о встрече. Я пришел. Без своих вериг и в нормальной одежде она выглядела совсем неплохо. Мы сидели у нее в гостинной на кушетке и мирно беседовали. Служанка принесла поднос со сластями, у меня жадно заблестели глаза.
   - Лейла сказала, что ты любишь мароканские конфеты.
   - Лейла? Вы дружите?
   - Да, давно. Когда ее привезли, с ней никто не разговаривал, да и она плохо понимала наш язык. Она мерзла все время, плакала украдкой, ей было очень тяжело здесь.
   Что же, знакомо. Хотя за четыре года я уже настолько привык ко всему, что здесь происходило, что уже воспринимал это как само собой разумеющиеся.
   - Она сказала, что никто в этой варварской стране не приветствовал ее так почтительно, как ты, - продолжала Дениза. - Она хотела передать тебе, что ты - настоящий, настоящий, .... я забыла слово. Но в ее стране у благородного мужчины может быть несколько жен, у них нет понятия "незаконнорожденный", все дети, рожденные женщиной, которую мужчина любил, имеют равные права. И, когда они вырастают, то мужчина сам выбирает наследника из тех, кто оказывается достойным. Это может быть и сын служанки - неважно. Так вот, - продолжила Дениза, - того, кого султан, у них так благородных называют, выбрал своим наследником, и называют настоящим.
   Надо же, какие удивительные порядки!
   - А что делают остальные? - поинтересовался я.
   - Остальные ему служат, дают советы, поддерживают.
   У нас бы перерезали друг друга в тот же час.
   - Хочешь чай попробовать? - спросила Дениза.
   - Чай? А что это?
   - Это напиток такой, им надо сладости запивать.
   - Его в стране у Лейлы пьют?
   - Нет, дальше, еще дальше. Говорят, что где-то на краю света есть чудесная страна, говорят, что именно оттуда пришла игра в шахматы, так вот, там пьют чай.
   - Давай чай, - мне стало интересно.
   Дениза щелкнула пальцами, призывая служанку. Где только научилась такому? Служанка принесла маленький кувшинчик с длинным носиком из странного материала. И налила янтарно желтую жидкость в миски с ручкой, такие тонкие, что их было страшно взять в руки.
   - Что это? - показал я на странные миски.
   - Это специальная такая посуда, чтобы чай пить. Бери, бери, не бойся, они крепкие.
   - Из чего они сделаны? - я все-таки опасался за крепость этих мисок.
   - Глина крашеная.
   - Дениза, не придумывай! Глина не может быть такой тонкой, она тут же лопнет. Скорее уж, из костей зверя чудного выточены.
   - Может и из костей дракона, кто знает?
   Я понюхал жидкость в загадочной миске. Чем-то напоминало зелья Жанны. Я сделал один глоток, тьфу, горький какой! Я тут же засунул в рот конфету, со сластями и впрямь оказалось вкусно.
   - Откуда это у тебя, - я кивнул на миски из костей дракона.
   - Отец откуда-то привез в молодости. Они валялись в сундуке на самом дне, я только после его смерти их и нашла.
   При упоминании об отце Денизы у меня испортилось настроение.
   - Марк, он в последние годы был изрядно не в себе. Он там в походах какую-то хворь подцепил или проклятье. Упокой, Господи, его душу. Я не хочу говорить, что рада его смерти, но мне стало намного легче без него. Отец оставил мне неплохое наследство, да и в сундуке еще много чего осталось. Лейла говорит, что там есть очень дорогие вещи.
   - Пойдем, тогда помолимся за его душу, - мне до сих пор было не по себе из-за его смерти. Я не мог забыть его полные смертельной тоски глаза. Почему он умер? Ни одна из ран, нанесенных мною, не была смертельной. Он мог выжить.
   - Пойдем, - согласилась Дениза, - мне самой давно хочется, но сил нет. Он бил меня, мне трудно молиться за него всей душой.
   Так вот откуда вериги и странные одеяния. Что же, мужик, действительно был не совсем в себе. Мы прошли в часовню, я отвязал свои ножи, оставив их при входе. В часовню входили без оружия. Дениза вытащила из-за пазухи кривой кинжал и тоже положила его на деревянный помост. Мы встали на колени по разные стороны от распятия, я слева, Дениза справа... Я подумал о том, что этот хмурый жестокий мужчина когда-то был молодым, любил женщин, мечтал о подвигах, пока странная хворь или проклятье не подкосило его разум. И что бы он не сделал на земле, но я искренне просил Бога забрать его душу оттуда, где побывал сам, или хотя бы облегчить его страдания. Мне казалось, что Бог слышит меня. Дениза беззвучно плакала рядом.
  
   С тех пор я иногда заходил ее проведать, да и коробка со сластями манила. Герцог не жалел средств на капризы Лейлы, поэтому у той перебоев с доставкой не возникало, Лейла охотно делались сластями с подружкой, Дениза скармливала мне, я кое-что приносил Эдмунду.
   - Ты знаешь, что принц по тебе до сих пор сохнет? - как бы невзначай спросил я Денизу, когда мы снова сидели у нее. Она только что спела мне песню собственного сочинения.
   Все-таки у Денизы был очень необычный дар складывать слова. В принципе, к таким словам и музыка была не особенно нужна. Они сами сплетались в мелодию, так что ей оставалось только слегка подыгрывать. У меня было все наоборот, музыка тянула за собой нужные слова. Но играть я, по-прежнему, не мог, поэтому и слова не складывались.
   Дениза придумала песню, где были слова о том, что ее любовь как густой лес, в котором каждую весну вырастают новые побеги, а моя как песочные часы, и пока они полны, то песчинки весело золотыми струйками бегут вниз, но с каждым мгновением их становится все меньше и меньше, и когда последняя упадет в бездну, то начать сначала невозможно. Песня была нежная и грустная, я даже пожалел, что все песчинки уже пересыпались. Побеги свои она мне тоже показала. Близнецы оказались смешными, но определить, на кого похожи, было невозможно.
   - Дениза, ты слышишь меня? Принц до сих пор по тебе сохнет! Ты бы спела ему вместо меня, а?
   - Тебе нужно время, чтобы посетить очередную даму?
   - Почему ты не предполагаешь во мне чистых намерений? - дам я посещать не собирался. Мне действительно было жаль, что я не мог больше петь Эдмунду песни на ночь. Он явно скучал по этому развлечению, но вида не подавал. Я был тронут его неожиданным великодушием и хотел сделать ему приятное.
   - Почему тогда ты сам ему не споешь? С голосом-то у тебя все в порядке, - все-таки Денизу заинтересовали мои слова, но она тщательно старалась это скрыть.
   - Я уже говорил тебе, что слова мне приходят только вслед за музыкой.
   - Тогда я могу играть, я помню, как ты строишь песню, а ты будешь петь.
   Такой вариант мне в голову не приходил. Впрочем, почему не попробовать? Мы раньше никогда не сговаривались заранее, но она играла со мной в унисон.
   Эдмунду наш план пришелся по душе. Да и мне, откровенно говоря, тоже нравилось. Мы садились с Денизой спина к спине, я сам изнутри чувствовал, куда она выведет мелодию, песни складывались легко. Сама придумывать слова на ходу она не умела, но очень хорошо подпевала известный припев.
   Эдмунд смотрел на нас горящими глазами, и я видел, что он очень хочет задрать Денизе юбки, но не решается даже намекнуть. Ну, пусть подрастет, а там видно будет. В глубине души я опасался его взросления. Бог его знает, что за дама ему приглянется, а в честности Денизы я был уверен. Он все-таки был наследным принцем, и многие дамы будут непрочь через его увлеченность укрепить свои позиции.
   Еще я опасался, что кто-нибудь решит тайно вызвать его на дуэль за честь дамы. Он не сможет отказаться, дабы не прослыть трусом, но драться придется мне. Тот факт, что я выдержал свой поединок на галерее, не говорит о том, что я перестал падать в обморок от вида крови. Не знаю, уж, почему тогда это проклятье сработало не сразу, может быть, потому что я был слишком злой, но больше так рисковать я не стремился.
  
   Поединок на галерее имел еще один неожиданный эффект. По Кастельблан стали расползаться слухи, что душа бывшего командующего гарнизоном вселилась в меня. В казарме его боялись каким-то животным ужасом, считали то ли оборотнем, то ли бесноватым. Я-то думал, меня будут на щите поднимать и через парадные ворота в замок вносить за избавление от местного злодея, но меня стали побаиваться. А уж после того, как я возжелал драться левой рукой, эти слухи переросли в уверенность, и люди стали меня просто избегать. И все бы было ничего, если бы я мог легко найти себе партнера для звона клинками. Пока я не очень уверено справлялся левой, желающие еще были, а после того, как более менее научился, их можно было сосчитать по пальцам одной руки.
   В очередной раз, загнав противника за черту, пересечение которой автоматически считалось проигрышем, я печально огляделся. Мне хотелось поскакать еще, я только вошел в раж, а желающих продолжить больше не было. Я уже собрался уходить, как от стены, противоположной окнам, отделилась невысокая фигура. В полумраке его можно было принять за подростка, но, приглядевшись, я понял, что он старше меня лет на 10.
   Коротко подстриженный под древних воинов, рисунки которых я видел в латинских книгах, с глазами хищного зверя и мелкими невзрачными чертами лица, он был опасным противником. Я понял это по тому, как он выбирал себе оружие. Он смотрел на тренировочные клинки как... герцог на девок из деревни. Будет хорошее настроение, дам золотой, а нет, так пинка получите. Выбрав то, которое ему показалось наиболее подходящим, он встал напротив меня.
   - Чтобы тебе не было обидно, я тоже буду драться левой. - Он был абсолютно серьезным.
   - Да хоть обеими, - фыркнул я, привыкнув ценить себя высоко.
   Он иронично приподнял бровь, но ничего не сказал. И... загонял меня до полусмерти. Это было красиво, по-настоящему красиво. Такой выточенной техники я не видел ни у кого раньше. Я понимал, что он поддается, что он может быть намного более жестким и стремительным, но он дал мне назвенеться вволю. Когда я, с трудом переводя дыхание, поднял меч гардой вверх в знак благодарности за поединок и собрался уходить, он окликнул меня:
   - Эй, парень, ты куда? - я обернулся.
   - Давай обратно, я тоже хочу получить удовольствие! - острием своего меча он показывал место, куда я должен был встать.
   Хм, это становилось интересным. Я вернулся. Мы продолжили. Он меня гонял, как кошка с мышью играет. То почти до черты, то, позволяя мне отыграться. В принципе, у каждого противника своя излюбленная манера поединка, пара, ну, может быть, тройка коронных ударов и все. До сих пор каждый противник для меня был предсказуем, даже если мне не хватало сил отразить удар. Этот же менял тактику и технику в совершенно хаотичном порядке, я не мог угадать, что он сделает следующим шагом.
   - Да не открывайся ты так! - он обозначил мечом удар, который в настоящем поединке стал бы для меня смертельным. Я отскочил, но знал, что поздно.
   - Устал? - спросил он меня.
   - Жарко, - я вытер рукавом лицо.
   - Так раздевайся, все равно никто не смотрит. Я тоже, пожалуй, скину эту хламиду.
   Он снял верхнюю одежду, оставшись в одной рубашке, в вырезе которой я заметил странный медальон.
   Так вот, почему он меня не боится! Небось, у него амулет от оборотней на шее болтается. Мне стало весело, я тоже разделся. Драться без верхней куртки оказалось намного удобнее. Мы снова сцепились глазами и мечами.
   Он нравился мне все больше и больше. Почему я раньше с ним не встречался? Кто он, наемник? В Кастельблан иногда приходили люди, желающие к нам присоединиться. Алан с компанией тоже давно жил у нас, делая вид, что мы с ним не знакомы. Он меня за что-то невзлюбил и всегда старался выставить в невыгодном свете. У него плохо получалось. Как можно высмеять шута? Всегда дураком сам останешься.
   - Да что же ты опять так открываешься? - Голос нового знакомого вернул меня на землю. - Развернись боком, совсем боком, - посоветовал он, продолжая нападать.
   - У меня голова дальше не поворачивается, - сказал я, сдаваясь.
   - Почему? - удивился он, - должна поворачиваться. Ну-ка, покажи, что там у тебя.
   Он подошел и пощупал пальцами меня за холку.
   - Да подбери ты лохмы свои, что за манера, растить волосы, как у девушки!
   - Здесь все так ходят, - обиженно заметил я, и, зажав меч между ног, подобрал волосы к затылку.
   - Я заметил уже, - ответил он, продолжая пальцами ощупывать мне шею. - Здесь носят косы, как у девушек, совершенно не умеют драться, и вообще народ дремучий. - Ты их хоть в хвост собирай, что ли, а то смотреть противно.
   Я захохотал, чуть не выронив меч, представив себя с хвостом на затылке, как у лошади, которая собралась облегчиться.
   - Так больно? - он не обратил внимания на мой хохот и зажал пальцами мне шею сзади.
   - Нет.
   - А так? - пальцы переместились.
   - И так нет.
   У него были сухие и горячие руки, было не просто не больно, но чем-то даже приятно. И вообще, он него шел какой-то странный запах. Он явно был намазан чем-то таким острым и пряным. Его руки снова передвинулись, ощупывая другую часть шеи, у меня по спине побежали мурашки.
   - Ой, больно! - взвизгнул я. Он все-таки нашел, что искал, и теперь удовлетворенно хмыкал.
   - Шею я тебе верну на место, это несложно. А что с рукой, покажи.
   - Неохота развязывать.
   Для того чтобы показать, что с рукой, мне нужно было снять рубашку, а мне не хотелось раздеваться до нижнего белья. Зал, где мы тренировались, был на территории замка, а не казармы. Девки и девушки часто приходили сюда полюбоваться на кого-то из приглянувшихся им парней. Снизу было невозможно заметить, кто стоит на верхнем ярусе, чем зрительницы и пользовались. Возможно, сейчас там тоже кто-то стоит. В рубашке еще куда ни шло, ну, правда, стало жарко мужчинам, а вот совсем в неглиже неловко как-то. Новый знакомый истолковал мое нежелание по-своему.
   - Оставь, шрамы украшают воина.
   Я вспомнил про плетку, и мне еще меньше захотелось раздеваться. Он опытный человек, он увидит, что шрам не от клинка. Это женщинам можно плести, что в голову взбредет, а этого не обманешь.
   - Шрамы бывают разные, - философски заметил я. - Там стоит кто-то наверху, разве ты не видишь? - теперь, мне четко был виден силуэт какой-то дамы.
   - Вечно они лезут туда, куда не следует, - сморщился мой знакомый. - Надо будет перекрыть верхнюю галерею. Эй, там, наверху, нечего подсматривать! - заорал он во все горло. Силуэт зашуршал платьем и исчез. Мне показалось, что я успел заметить черные косы, переливающиеся за высокий воротник.
   - Зачем ты так? Пусть смотрят...
   - Война, это не балаган! Нечего женщинам тут делать, - он продолжал настаивать на своем. Я не стал спорить. Если ему не нравится, когда на него смотрят женщины, это - его дело. Я был не против покрасоваться.
   - Пойдем ко мне, здесь недалеко, - вдруг предложил он.
   Мне не хотелось с ним расставаться. Несмотря на его резкость, он был мне симпатичен. До обеда еще масса времени, Эдмунд, наверняка, еще парится с латынью...
   - Пойдем, - согласился я.
   Он жил в казарме, но в отдельном домике, где раньше располагался командующий гарнизоном и его ближайшие помощники.
   - Ты можешь называть меня Гектор. - Сообщил он, когда мы вошли в его комнату.
   Ну, Гектор, так Гектор. Не хочет человек называть свое настоящее имя, и ладно.
   - А меня Марк, - представился я.
   - Надо же! - восхитился он, - так же как .... - он назвал имя моего предка, в честь которого я и получил это имя. Не думал я, что мой предок в такой чести. Здесь о нем мало кто знал.
   Я огляделся. В комнате стояла походная кровать, застланная шкурами неизвестных мне зверей, по стенам висели разнообразные клинки. Я засмотрелся, каких там только не было. Похоже, мой новый друг натаскал их со всего света.
   - Я знал, что тебе понравится, - удовлетворенно заметил Гектор.
   Похоже, клинки он любил больше женщин. Он, все-таки, заставил меня раздеться. Поколдовал над шеей, намазав руки какой-то пахучей мазью. Я почти задремал, пока он мял мне шею и спину. Меня дурманил запах заморского снадобья и прикосновения горячих рук. Вдруг он приподнял мне голову и резко дернул за подбородок. Шея хрустнула, я подскочил, словно меня холодной водой облили.
   - Шея на месте, - довольно сказал Гектор, вытирая руки. - Да не смотри ты так на меня! Это совершенно обычное дело, просто здесь так не умеют.
   Я вспомнил Жанну.
   - Кое-кто умеет, - мне не хотелось спорить, но справедливость требовала возразить.
   - Если бы умел по-настоящему, то голова бы твоя крутилась лучше. Давай, развязывай руку, пока у меня настроение хорошее.
   Я неохотно подчинился.
   - М-да... здесь так просто не получится. Давно дело было-то? - он снова ощупывал меня пальцами, проверяя, где больно, а где нет.
   - В начале зимы, - ответил я, сосредоточенно ожидая, когда же он, ткнет так, что я взлечу с воем до потолка.
   - Если в начале зимы, то еще ничего, - он уже подбирался к нужному месту. Я приготовился закусить костяшку указательного пальца. Нет, мимо прошел.
   - Дай я сам тебе покажу, где больно! - ждать, когда же он доберется, не было сил.
   - Ты думаешь, я не вижу? - спокойно спросил он. - Тот, кто тебе руку обратно вставлял, действительно, знает, как это делать. Просто он не мог до конца доделать, видимо, тогда рана была свежая. - Он провел мне пальцами вдоль спины, и снова сладкие мурашки побежали сверху вниз.
   - Сделаю я тебе руку, - решил Гектор, привязывая ее обратно, - не сегодня, в другой раз, но сделаю. Будешь ты двумя руками драться, как хотел. Одевайся, что смотришь? Или ждешь, что я тебе еще спинку почешу? - в его глазах мелькнули хитрые огоньки. - Почешу обязательно, только не сегодня, мне еще надо пойти посмотреть, что эти олухи без меня сделали. И не смотри на меня такими удивленными глазами цвета весенней травы, покрытой серебряной росой, в час, когда небо слегка розовеет, ожидая восхода.
   Такой концовки я не ожидал.
   - Что тебе никто не говорил, что у тебя глаза цвета весенней травы, покрытой серебряной росой? - деланно удивился друг. - О, женщины, как бедна их фантазия! Да оденешься ты, наконец! - прикрикнул он, резко затягивая мне шнурок нижней рубашки, и едва не придушив.
   Когда я оделся, еще не оправившись от удивления. Гектор снова совершенно спокойным голосом продолжил:
   - Придешь завтра после завтрака сюда. Дорогу запомнил? - я кивнул, потому что дар речи ко мне еще не вернулся.
  
   Я шел домой, задумчиво позвякивая своим браслетом в такт мелким бубенчикам на туфлях, которые тихо позвякивали при каждом шаге. Гвардейцы давно знали меня в лицо, и открывали двери, не дожидаясь, когда я представлюсь. Можно было, конечно, пройти и узкими коридорами, но там было темно и сыро, и без особенной надобности я ими не пользовался.
   На столе в кабинете принца так и лежал недописанный мною лист. Я, вздохнув, сел за стол и снова попытался сосредоточиться на письме родителям. Мысли разбегались, постоянно возвращаясь к новому знакомому... как он сказал? "Глаза цвета весенней травы, покрытой серебряной росой"... как-то непривычно слышать такую красивую фразу от военного. Пока мы упражнялись в зале для тренировок, он показался мне лет на 10 старше меня, но и это впечатление было обманчивым. Ему явно было больше тридцати лет.
   - Ваша светлость, герцогиня просила Вас посетить ее, как только Вы освободитесь, - чеканно произнес дворецкий.
   А я и не заметил, как он подошел! Герцогиня? Придется идти. Что ей нужно? Опять начнет выговаривать, что я не усердствую в молитвах, подавая дурной пример его высочеству. Я, действительно, не усердствовал, ограничиваясь лишь обязательными утренними и вечерними обращениями.
   Преклонять колени перед распятием в течение дня, а уж тем, более ночи, мне не хотелось, но герцогине я об этом не сообщал, а лишь покорно стоял перед ней, опустив лицо вниз и всем своим видом взывая к ее милосердию. Что с меня взять грешного, а теперь еще и увечного? Усовестив, как ей казалось, в достаточной мере, герцогиня, обычно отпускала меня. Наверное, то же будет и сейчас.
   Я уже двигался по женской части замка, стараясь войти в роль грешного и увечного. Из боковой двери навстречу мне вышла молодая девушка в благородном платье, но с неубранными волосами. Увидев меня, она шарахнулась в сторону, прижимаясь спиной к стене. Я машинально поклонился ей, и собрался пройти мимо.
   - Благородный рыцарь так и пойдет своей дорогой? - насмешливо произнесла она.
   Конечно, пойду. А в чем собственно дело? Я слегка притормозил. Девушка рассматривала меня беззастенчиво и дерзко. Я бы сказал, что слишком беззастенчиво.
   - Прекрасная дама, имя которой мне неизвестно, не выглядит так, будто ей нужна защита, - ответил я на ее насмешку.
   Девушка вспыхнула, но глаз не опустила.
   - Благородный рыцарь даже не предлагает мне защитить мою честь! - она явно была раздосадована моим ответом.
   - Единственная опасность, которая в данный момент угрожает Вашей чести, это только Вы сами, - откланялся я, намереваясь продолжить свой путь.
   - Какая неслыханная дерзость! - донеслось мне вслед.
   Черт, сбила мне все настроение! Я снова постарался представить себя грешным и увечным, но получалось плохо. Нет, сначала она вываливается в коридор простоволосая, потом рассматривает меня как коня перед покупкой, а потом еще и упрекает в дерзости! Конечно, с ее точки зрения, я тут же должен был упасть перед ней на одно колено, сраженный неземной красотой. А потом ходить вокруг да около, тяжко вздыхая, писать томные стихи мелкими буквами с завитушками и петь ей песни, умоляя лишь об одном благосклонном взгляде. Подобрать якобы случайно оброненный платочек не первой свежести и хранить его как святыню, а перед смертельным поединком привязать к шлему так, чтобы уж точно не увидеть ничего в узкую щель для глаз. Нет, уж, это к Эдмунду! Я к таким подвигам не готов.
   Вот и гвардейцы перед покоями герцогини.
   - Граф Кантербери по приказу Ее Высочества, - представил меня один из них, со звоном опустив алебарду и открывая мне двери. Герцогиня вышла мне навстречу, я склонился как можно ниже, почти подметая волосами пол.
   - Ваши манеры, как всегда безупречны, - улыбнулась госпожа. - Жаль только, что Вы по-прежнему, не усердствуете в молитвах.
   Я уже кроил на своем лице выражение смиренного страдания, но продолжения на этот раз не последовало. Да и в руках у герцогини был не любимый ею молитвенник, а вполне светское письмо.
   - Присядьте, граф, - она указала мне на невысокий пуфик, - я только что получила письмо от герцога, - она помахала перед моим лицом свернутым листом. - Его высочество обеспокоен тем, что принц не проявляет должного интереса к военному делу.
   Это была чистая правда. Но причем здесь я? У Эдмунда было достаточно наставников, чтобы вбить в его голову все, что угодно.
   - Граф, я прошу Вас лично заняться этим вопросом. Вам же удалось заинтересовать принца древними манускриптами.
   Эх, знала бы герцогиня, что за "манускрипты" заинтересовали принца!
   В библиотеке герцога действительно было много разных книг. Грамотностью в Кастелблан себя не особенно утруждали, больше ценя искусство владения оружием, поэтому мне легко дали разрешение "изучать древние манускрипты". Я убегал в библиотеку каждый раз, когда мне становилось тоскливо в мрачных покоях принца.
   Да, постепенно я навел у принца свои порядки. Каменные полы застелили коврами, постель сушили и перетряхивали каждый день, в кабинет, спальню и гостинную принесли дорогую и красивую мебель. Несколько мрачных гобеленов, изображающих конец света, мне удалось заменить более жизнерадостными со сценами охоты и нарядными дамами, масляных светильников стало значительно больше, а ящик со свечами всегда был полным.
   Еду нам, после моих долгих препирательств и угрозы заставить дворецкого есть ту же пищу, все-таки стали готовить нормально. Даже давали вино, правда, легкое и непременно разведенное водой, но это уже было более или менее похоже на жизнь, к которой я привык дома. Вечно смурной Эдмунд заметно повеселел, однако от приступов ипохондрии до конца так и не избавился.
   В библиотеке, кроме книг религиозного содержания, я нашел немало вполне светских с описаниями походов и сражений и даже с рисунками. Мне стало по-настоящему интересно разбираться в хрониках прошлых войн.
   Книги были большие и тяжелые, читать их на подставке было неудобно, рисунки с расположением армий не всегда находились на тех же страницах, что и текст описания, поэтому я раскладывал книги на столе и забирался следом, скинув домашнюю обувь. Подложив под себя подушечку, на которую полагалось преклонять колени перед распятием, и, свернув ноги на столе, я часами сидел, разбирая латинские тексты.
   Древние умели воевать со вкусом! Каждый более или менее способный полководец, вернувшись из очередного похода, стремился записать все максимально достоверно, иногда даже разбирая свои просчеты и удачные действия противника. Совсем не так, как сейчас, когда главным стало не правдоподобное описание битвы, а красочное описание собственных подвигов. То есть, враги всегда были слабы и трусливы, а герои всегда доблестны и безгрешны.
   Однажды, роясь по сундукам, в поисках очередной военной хроники, я наткнулся на книгу совсем иного содержания. В красках и деталях там были описаны скорее любовные, нежели военные подвиги. Прекрасное было время! Богини снисходили до простых смертных, и забавлялись с ними, проявляя, неиссякаемую фантазию. И выдержать такое количество "подвигов", действительно могли только герои.
   Я принес эту книгу Эдмунду, прочитав ему для затравки пару страниц, и оставил его изучать подвиги героев и фантазию богинь самостоятельно. Все рисунки из этой книги были уже кем-то выдраны, поэтому я не опасался, что меня кто-то упрекнет. И теперь герцогиня предлагает мне заинтересовать принца военным делом тем же способом? Не думаю, что мне это удастся.
   - Граф, - герцогиня прервала мое почтительное молчание, - принц Эдмунд боится всего сложного и непонятного, а Вы умеете рассказывать обо всем легко и просто. Посейте ему в голову мысль о том, что в военном деле нет ничего сложного. О большем я Вас и не прошу.
   Вот ведь свалилась беда на мою холку! Как выполнить приказ герцогини, я пока не знал. Ладно, придумаю что-нибудь. В шахматы, что ли, научить принца играть? А что, это мысль! Шахматы - игра более чем благородная, это его непременно заинтересует.
  
   На следующий день после завтрака я отправился к Гектору. Не то, чтобы я так хотел драться двумя руками, просто это был самый явный повод еще раз с ним встретиться. Однако Гектор отнесся к своему обещанию вполне серьезно.
   - Я вчера вечером пролистал один арабский трактат, твою руку, действительно, можно выправить.
   - Ты читаешь арабские трактаты? - у меня глаза полезли на лоб.
   - Конечно! Я прожил там слишком долго, чтобы не научиться читать на том языке. Там умеют калечить, но и лечить тоже наловчились хорошо. Да и с войной у них намного лучше нашего поставлено.
   - С войной лучше всего было поставлено у латинян, - возразил я.
   - Ты знаком с военной стратегией латинян? - в свою очередь удивился Гектор.
   - Изучал кое-какие трактаты, - небрежно ответил я.
   - Ну, раз "изучал кое-какие трактаты", - передразнил меня он, - значит, должен понимать, что у них были несколько иные условия, чем здесь. Там была армия, понимаешь, дисциплинированная армия, а не орда придурков, которым никто не указ. Там люди думали, прежде чем вести за собой войско. Головой думали, оценивали противника, анализировали ситуацию, ход сражения продумывался еще до того, как первые воины выйдут на поле.
   Было видно, что тема задела его за живое.
   - А у нас что не так? - поинтересовался я.
   - У нас каждый дует в свою дудку. Да что говорить, - он досадливо махнул рукой, - у нас даже лазутчиков не посылают перед боем. Выходим с утра в начищенных панцирях, со знаменами, а сами не знаем даже, как противник свое войско поставил.
   - Что там знать-то? - удивился я, - рыцари по флангам, лучники посредине.
   - Марк, ты хоть в одном походе был или так все по трактатам изучал? - скептически спросил он меня.
   - Не был.
   - Вот то-то же. Это в книжках рыцари по флангам, лучники посредине. А на самом деле рыцари ломятся напролом, кто во что горазд, чуть не давя своих же лучников. Каждый стремится выделиться и доказать, что он - самый доблестный. Так можно на турнире, но на войне...
   - А ты бы что сделал? - мне стало интересно.
   - Я? - Гектор задумался, - это смотря, кто противник. Если под его знаменами такие же придурки, которые ломятся вперед, то я бы своих рыцарей придержал по флангам подольше, пусть противник пробивает середину, туда можно поставить кого послабее, а потом, сомкнул бы в кольцо. И уж никто бы не ушел, это точно! И тяжелых лучников я бы тоже по флангам поставил, пока доблестные рыцари противника летят вперед, прорубаясь через мои ряды, я бы их потихоньку тяжелыми лучниками прореживал.
   - Короче, ты бы специально оставил слабый центр, для приманки, так? - мне показалось, что я понял его мысль.
   - Да. Их, скорее всего, всех перебьют или покалечат, но война, есть война. Зато взяли бы все войско противника целиком. - Гектор сладко причмокнул, радуясь такой перспективе.
   - Тогда в центр можно поставить смертников, им все равно надо душу спасать. - осторожно предложил я.
   - Можно и смертников, - согласился Гектор, - а можно тех, кто хочет покрыть себя неувядаемой славой. Там таких возможностей будет предостаточно, - он недобро усмехнулся. - Я в свое время почти воспользовался такой возможностью, но, увы, фортуна была в тот день не на моей стороне.
   - И как тебе удалось выжить?
   - Герцог помиловал. Сначала чуть дух не вышиб своей палицей, а потом помиловал. Потом расскажу как-нибудь, нет охоты сейчас вспоминать. Давай, раздевайся, зря я что ли вчера до полуночи трактаты читал.
   - У тебя есть палка какая-нибудь? Я не могу терпеть боль молча, - опустил глаза я.
   - Никто не может молча, - пожал плечами Гектор, - просто мало кто в этом признается. На, закусывай, - он бросил мне на колени толстую кожаную плетку. Я вздрогнул.
   - Так вот чем тебе метку оставили! А я-то гадал вчера, что за узор у тебя на спине диковинный. Давай, закусывай ее около ручки, злее будешь.
   - На той еще зубцы были в четыре ряда, - уточнил я, рассматривая плетку.
   - С зубцами в основном для пыток и казней используют. Бр-р-р, мерзкая штука, кожу с мясом сдирает в мгновенье ока. Я бы убил того, кто меня по спине такой штуковиной вытянуть бы вздумал.
   - Я так и сделал, - мне захотелось похвастать. - А он, между прочим, был командующий гарнизоном.
   - Так это тебе я обязан своей головокружительной карьерой? - Гектор развеселился. - Кто бы мог подумать, что этому придурку, который был здесь до меня, взбредет в голову вытянуть плеткой мальчишку, который, не сходя с места, решит драться с ним насмерть? Привык, небось, что солдатня его боится.
   - Тебе что, до сих пор не рассказали?
   - Рассказали, конечно. Первым делом, как приехал, так и рассказали. Мне же было интересно, что случилось с моим предшественником, - пальцы Гектора уже забегали мне по спине. - Чтобы знать, чего опасаться.
   - Значит, тебе надо опасаться меня, - я тоже развеселился, пропустив мимо ушей фразу о предшественнике.
   - О, да, Марк, ты чертовски опасен. Своими зелеными глазами и волосами, которые можно заплетать в косы, ты меня просто с ног сбил. Все, не вертись, закусывай плетку и смотри в окно, - голос Гектора зазвучал совсем рядом с моим ухом.
   Чем же от него пахнет-то таким дурманящим?
   - Мне придется тебе руку снова вынуть из сустава, - он меня почти обнимал сзади, и, видит Бог, мне это нравилось, - но ты молодой, гибкий, приживется она обратно как миленькая. Это быстро, - я уже почти не слышал, что он говорит, запах его кожи, горячие руки и шепот над моим ухом меня завораживали.
   Я уже почти забыл, что он собрался сделать, я уже почти повис у него на руках, запрокинув голову ему на плечо...
   Ох, матерь Божья, да что же он делает-то? А, черт с ней, не рука и была! Все равно болталась без толку, ни вилку взять, ни поводья удержать. А вот это уже слишком! Я заскрипел зубами. Где эта плетка? Судорожно нащупав пропажу, я срочно зажал ее зубами и застонал.
   - А говорил, терпеть не можешь молча! - Гектор отпустил меня и встал.
   - Что, все?
   - Да, мой друг, все.
   Плечо ныло и болело немилосердно, но рука шевелились. Не очень уверенно, правда. Отвыкла, пока привязанная была.
   - Можешь больше не завязывать. Смотри только, чтобы тебя за плечо никто не цапнул.
   Он вытер пальцами мне слезы и потрепал по щеке.
   - Нет, все-таки полгода большой срок. Давай завяжу, как бы обратно не выскочила.
   Гектор принялся меня бинтовать. До чего же у него приятные руки!
   - Ты вчера еще мне спинку почесать обещал, - вдруг ни с того, ни с сего вспомнил я.
   - Ложись на кровать, почешу, - согласился он.
   - Где ты этому научился? - поинтересовался я, потягиваясь от удовольствия.
   - Этому учат всех наложниц султана. Они же должны знать, как доставить господину удовольствие. И я заодно тоже научился.
   - А чему еще их учат? - мне стало интересно.
   - Разбираться в благовониях, играть на музыкальных инструментах, петь, танцевать, красиво одеваться. Ну, и искусству любви, в обязательном порядке.
   Я затаил дыхание, боясь пропустить хоть слово.
   - Гектор, расскажи мне про наложниц султана! - я вспомнил утреннюю встречу с растрепанной девушкой, мне снова стало неприятно. - Я хоть послушаю, что бывают женщины, которых специально учат доставлять удовольствие, а не только требовать к себе почтительного отношения.
   - Что, требуют? - посочувствовал Гектор.
   - Ужас. Сначала сами смотрят, как на... коня в золотой уздечке, а потом начинают строить из себя оскорбленное достоинство, - пожаловался я.
   - Ну, Марк, что ты хочешь? Ты красивый парень, вон какие крылья отрастил, - он снова провел рукой мне по спине, - вежливый, образованный, конечно, им хочется с тобой поближе пообщаться.
   - Так почему они при этом не в лицо смотрят, а все больше по штанам глазами шарят? Можно подумать, я не вижу! - возмутился я.
   Все-таки вчерашняя встреча оказалась для меня последней каплей, и теперь я не мог удержаться от обиды.
   - Если уж понравился, то можно же не так откровенно пялиться. Ну, передай ты записку со служанкой, встретимся вечером в укромном месте, я еще никому не отказывал! Но зачем на людях-то меня конем нетерпеливым выставлять?
   - Женщины, они такие, - пожал плечами Гектор. - Сначала заманивают, а потом говорят, что ты задеваешь их честь и порочишь их своим присутствием. Не люблю я женщин, Марк. И за это в том числе. Наверное, среди них есть и другие, но уж так сложилось, что я их не люблю, - заметив, что я встал и оделся, он добавил:
   - Как плечо заживет немного, так приходи опять. Позвеним, ты, кажется, так это называешь? - он улыбнулся. - С тобой интересно звенеть, ты, когда ошибаешься, так искренне расстраиваешься. И вообще, с тобой хорошо. Легко. Я тебя научу драться по-настоящему, а не так, как здесь принято - два притопа, один поворот. В конце концов, я твой должник, - он снова хитро улыбнулся.
   - Должник? В каком смысле?
   - Если бы ты не убил моего предшественника, герцог меня бы не вызывал сюда.
   У меня отвисла челюсть.
   - Так ты новый командующий гарнизоном?
   - Да. И не только.
   Мне не хотелось уходить, но оставаться дальше было невежливо, поэтому я, скрепя сердце, пошел домой.
  
   *******
   Марина Соколова (Лешка)
  
   В юности в мою голову неизвестно откуда просочилась фантастическая мечта: мне хотелось померить на себя мужское тело хоть на часок, чтобы увидеть и почувствовать мир так, как его воспринимает мужчина. Я подозревала, что совсем не так, как женщина, но проверить это не было никакой возможности. И вот нереальная мечта начинала сбываться.
   Забросив все свои дела, я часами упивалась ощущениями шестнадцатилетнего парня.
   Как приятно вскочить на лошадь, не касаясь ногами стремян! А как легко двигаются ноги в неистовом танце, едва касаясь земли, и кажется, будто шнуровка куртки сейчас затрещит по вороту, не в силах удержать переполняющуюся восторгом грудь. Абсолютно плоскую и широкую. И как замирает дыхание, если заметишь у девушки из-за припущенного ворота одежды часть ключицы, а если повезет, то и чуть пониже. И плечи сами расправляются, и голос становится мягким и ласковым, и кажется, что убьешь голыми руками того, кто попробует причинить девушке хоть малейший вред.
   После таких воспоминаний мне казалось диким видеть на улицах Москвы рекламные плакаты с почти полностью обнаженными красотками. Неужели кто-то думает, что это на это приятно смотреть? Нет, зажигает только маленький кусочек обнаженного тела, причем совершенно невинный: плечо, запястье, щиколотка, завитки волос за ухом, и то, если это видно невзначай, будто случайно. А если девушка стоит в расстегнутой до пупка рубашке, да еще и смотрит так, будто ты ее самый злейший враг, то единственное, чего хочется, это отвернуться и убраться подальше. Пусть сама со своими проблемами разбирается.
   Юноши с обложек журналов, стоящие в брутальных позах, демонстрируя невероятный рельеф мышц, вызывали у меня просто приступы хохота. Я понимаю, конечно, что ничего красивее обнаженного мужского торса ни одна культура не придумала, но красота, она не в рельефе, а в движениях, а накаченное тело не может двигаться красиво.
  
   В конце концов, я устала смотреть на безобразные рекламные плакаты, с завидной частотой расположенные вдоль моей обычной дороги на работу, и снова захотела полюбоваться на свое бывшее мужское тело со стороны.
   Дождавшись характерного звона в ушах, предвещающего возможность снова поворошить свои архивные файлы, я устроилась в кресле и воткнула в уши плеер с медитативной музыкой. Через несколько минут по спине снова побежали холодные мурашки, а волосы на руках встали дыбом.
   С замиранием сердца я снова поплыла через мрачные воды Стикса к заветным зубцам западной башни замка Кастельблан. Где эта галерея, откуда женщины подсматривали за фехтующими мужчинами? Вот оттуда и полюбуюсь.
   На этот раз первым включился звук, а не изображение. Я услышала характерный звон и топот ног, а потом медленно начала проявляться картинка. Серые каменные стены, струганные доски под ногами, деревянные перила, отгораживающие внутренний балкон от самого зала.
   Прямо моим носом висели полотна знамен с гербами. Интересно, что за знамена? Вассалы герцога или, наоборот, захваченные у побежденных? В гербах я не разбиралась, поэтому, перегнувшись через перила, принялась осматривать помещение. Внизу под знаменами стояли стойки для оружия, а двое мужчин дрались внизу, ближе к стене с окнами.
   Молодые люди дрались, так сказать, "топ-лесс". Что же, в самом деле, впечатляет. В руках у обоих было по паре узких клинков, один подлиннее, другой покороче. Лезвия мелодично звенели, сталкиваясь в воздухе друг с другом. Наконец, тот, который был ко мне спиной, загнал противника за вырубленную в досках пола ложбинку, означающую проигрыш. Проигравший поднял длинный клинок рукояткой вверх, благодаря за поединок, и пошел к скамеечке, где лежала его белая нижняя рубашка и цветная кучка того, что надевалось сверху.
   Его слегка загорелую спину от плеча до позвоночника наискосок перечеркивал шрам в палец толщиной. Ничуть хозяина не уродующий, просто перечеркивающий светлой линией красивую спину. А, да это же я! Надо посмотреть поближе. Парень, тяжело дыша, вытирал лицо и шею какой-то белой тряпкой, надеюсь не рубашкой, впрочем, какая разница, наверняка она у него не единственная.
   Драть твою дивизию, какая фигура! Широкие прямые плечи, узкая талия, длинные ноги, и все это безо всякого "рельефа" или "кубиков" смотрелось так, что у меня чуть слюни не потекли. А запястья узкие, благородный, блин. На руке у парня сверкнуло кольцо с крупным красным камнем. Фамильная драгоценность? Небось, настоящий рубин, стекляшек тогда не делали. М-да, я всегда думала, что перстни носили поверх перчаток. Впрочем, на женскую руку это, действительно, можно надеть и поверх перчатки. Маленькая безделушка на память от матери, не иначе.
   Его партнер подошел ближе. Короткие светлые волосы, почти современная мужская стрижка, тонкое хищное лицо, капризно выгнутая линия рта, чем-то похож на Дэвида Боуи. Примерно такого же роста, только чуть более жилистый и сухой по конституции, чем Тот-который-я. И старше, значительно старше.
   - Ну, что? Устал? - заботливо спросил от молодого.
   Тот обмахивался рубашкой как веером, зажав оба конца полотна руками. Упрыгался, видать, в конец.
   - Подожди, Гектор, дай просохнуть, - жалобно попросил он.
   - Мы не на ристалище, сохни, сколько хочешь, - пожал плечами старший. Сам он, по-моему, даже не запыхался, или тщательно это скрывал.
   - Давай еще раз. - Тот-который-я, выжал тряпкой абсолютно мокрые концы волос, и, откинув ее в сторону скамеечки, снова взялся за оружие.
   Они опять зазвенели длинными клинками, опасно выставив короткие, готовые отбивать удар или добивать. Их движения очень отдаленно напоминали современные поединки по фехтованию. Здесь все было намного серьезнее и опаснее. Но, мой Бог, как они смотрели друг на друга! Тот-который-я, играл. Играл глазами, лицом, руками, плечами, всем телом, заигрывал, дразнил, заманивал. Волосы падали ему на лицо, он их откидывал резким движением и улыбался, помня, что старший ругал его за длинные косы. А старший коротко отбивался, деланно хмурясь, но глаза...
   Где я видела эти глаза? Теплые, серые, столько на своем веку всего повидавшие, но смотрящие с нежностью, которая совершенно не вязалась с хищными чертами его лица и капризно-искушенной линией губ.
   - Сколько раз я тебе говорил, собирай свои косы! Ты пока головой тряс как конь, уже пропустил нужный момент. - Старший делал вид, что сердится. Потом выдернул шнурок у себя из штанов и завязал Тому-который-я низкий хвост, туго оплетая собранные волосы, наподобие косы.
   - И если с меня упадут штаны, то ты будешь в этом виноват! - он затянул узкие темные штаны другим шнурком и вернулся на свое место.
   Молодой, покорно стерпевший изменение прически, снова встал в боевую стойку. В правом ухе у него болталась сережка. Золотое кольцо на короткой цепочке. Бесприданник? В смысле младший сын, не наследующий землю или просто романтика юности? Пожалуй, все-таки, бесприданник. Я покосилась на его штаны, вспомнив, как он жаловался на беззастенчивых девок. Да, тут было на что посмотреть, но лицо все-таки интереснее.
   Красивых тел много, глаз, в которые хочется смотреть, по пальцам одной руки пересчитаешь. А в эти глаза хотелось смотреть долго. Впрочем, его партнер, который назвался Гектором, тоже был очень интересный. Пусть не такой лоснящеся блестящий, как Тот-который-я, но что-то было маняще опасное в этой капризной линии рта. Человек, знающий толк в изысканных наслаждениях, не чуждый жестокости, коварный и терпеливый как змея. Эти серые глаза могли напугать до полусмерти без слов, но сейчас они, по-прежнему, светились теплом и нежностью.
   Они любовники, что ли? Вот, нормальный ход! Я еще и извращенец! Впрочем, что я так заволновалась? Тогда это было совершенно нормальным, да и сейчас никого не удивляет. Церковь постоянно боролась с "содомским грехом", но, увы, как тогда, так и сейчас, абсолютно безуспешно. Крестьяне, конечно, о таком и не помышляли, а благородные могли себе позволить высокую любовь.
   Интересно, а с принцем они тоже того? Хотя, если Тому-который-я, немногим больше шестнадцати лет, то принцу еще тринадцать-четырнадцать, маловато для полноценного секса. Впрочем, от Того-который-я всего можно ожидать, он, как я понимаю, себе ни в каких удовольствиях не отказывал и умерщвлением плоти не заморачивался.
  
   Насмотревшись вдосталь, я пошла на кухню за сигаретами. Перед глазами еще стояла картинка двух полуобнаженных мужчин с четырьмя обнаженными клинками.
   До чего породистые лица! Сейчас давно таких не делают. Вассалы Ричарда Йоркского, цвет нации, партия Белой Розы. Тот-который-я сюзерена обожал, по одному движению бровей умер бы, не задумываясь. Впрочем, там было за кого умирать. Уж не знаю, как герцог Ланкастер, а Ричард Йорк обладал такой харизмой, что за ним без вопросов можно было идти хоть в огонь, хоть в воду.
   В следующие тридцать лет их перерезали всех. Жалко, прямо хоть балладу пиши про то, как все они улеглись в сырую землю, и по стеблю белой розы течет красная кровь, а по стеблю алой льются белые слезы, и увядшие лепестки обеих роз стали одного цвета. В энциклопедии написано, что в то время дворянский класс весь разложился до невозможности и сгинул, уступив лидирующее положение торговцам.
   Я, оказывается, свою жизнь на разложение дворянского класса потратила, а я-то думала, что на служение сюзерену и честь рода.
   На что сейчас похож английский королевский дом, если принцесса Диана, упокой, Господи, ее душу, считается красивой женщиной? Обаятельная селянка, попавшая к хорошему стилисту. Потому и пользовалась такой бешеной популярностью, что мало чем отличалась от любой симпатичной женщины.
   Могу себе представить, что бы началось, если бы такое холено-лощено-блестящее сокровище, каким Тот-который-я был в юности, явилось на лекцию в наш родной Госуниверситет. Самые красивые девки закатили бы глаза и затаили дыхание, те, которые пострашнее, покрылись плесенью от досады, что на них и не посмотрит, все парни тут же начали бы точить зубы, обдумывая, как поставить заносчивого новичка на место. Половина из них, презрительно сплюнув на пол, решила бы, что голубой, даже не пытаясь выяснить, так ли это на самом деле.
   Впрочем, и там, в Кастельблан, почти так и было. Йорк собирал талантливых людей со всего света, как драгоценности, плевав на все сплетни и условности, которых и тогда было достаточно. Но посредственностей, как и полудрагоценных камней, всегда больше, а посредственность органически не может вытерпеть рядом с собой ничего по-настоящему драгоценного.
   Интересно, кем бы этот холеный красавец, Тот-который-я, был бы сейчас? Бари Алибасов за такую внешность и голос продал бы душу дьяволу, выставив на помойку всех своих виляющих задницами прихвостней. Впрочем, вопроса глупее придумать сложно. Этот лощеный красавец с зеленоватыми глазами, светлыми волосами, который любил клинки и женщин, и падал в обморок от вида крови, стал мною. Свежей крови я по сей день не выношу, только для меня это не так драматично. Мне не надо драться на дуэлях и участвовать в военных походах.
  
   Я, уселась с сигаретой и чашкой кофе, задумавшись о мужчине, который назвался Гектором. Где же я видела эти серые глаза? Такие знакомые, можно сказать, родные. Память прорезала резкая вспышка, высветив совсем другое, но до боли знакомое лицо. Ах ты, черт, Лешка! Эх, Лешка, Лешка, я ведь так и не смирилась с потерей тебя. И замуж не вышла, хотя и обещала тебе быть счастливой. Не смогла. Без тебя жизнь потеряла весь драйв слишком надолго.
   Года два назад мой персональный тренер в "Планете Фитнес", плечистый обаятельный парень лет двадцати трех спросил меня, правда ли в девяностые годы все было так ужасно, как показано в фильме "Бригада"? Я не знала, что ему ответить.
   В девяностом году мне было чуть меньше двадцати лет. Жила я тогда в красивом городе Санкт-Петербурге, ходила по Невскому проспекту в юбке, едва прикрывающей задницу, и никаких бандитов в глаза не видела. С Лешкой мы познакомились на работе. Меня переманили на Ленфильм из совместного с американцами предприятия, где я работала референтом-переводчиком у генерального директора.
   Директор, полноватый мужчина лет тридцати пяти, не очень удачливый архитектор, решивший заняться торговлей компьютерами, старательно изображал из себя плейбоя. Наш офис находился в его мастерской, разделенной на две части: официальную и личную, где он и жил в отдельной комнате. Прямо за изголовьем подиума, который служил ему многоспальной кроватью, находился небольшой бассейн, выложенный черным кафелем. Над антикварным письменным столом висели приколотые к косым балкам потолка листки бумаги со стихами, которые писали влюбленные в шефа женщины. Как-то раз, когда директора не было в офисе, я прочитала одно. "Вы, столь забывчивы, сколь незабвенны. Ах, Вы похожи на улыбку Вашу. - Сказать еще? - Златого утра краше! Сказать еще? - Один во всей вселенной! Самой любви младой военнопленный, Рукой Челлини ваянная чаша" и дальше в том же духе. Меня охватили сомнения. Во-первых, стихотворение показалось мне слишком хорошим, чтобы его могла написать поклонница, а, во-вторых, я не знала, кто такой Челлини, но сравнить моего шефа с изваянием, сделанным талантливым мастером, было просто невозможно.
   Мне он казался невыносимым позером, и я никак не могла понять, чем же он так привлекателен для слабого пола. Иногда на работе приходилось задерживаться по вечерам, и шеф, немало не стесняясь сотрудников, начинал вести свою личную жизнь.
   По вечерам в его мастерскую собирались разнообразные женщины. Подруги, валютные проститутки, просто приятельницы. Они чинно сидели на кожаных диванах перед камином из черного мрамора, ожидая, когда хозяин мастерской закончит свои дела.
   Как-то раз я разговорилась с одной гостьей, которая показалась мне наиболее умной. Она начала петь дифирамбы красоте генерального, я смотрела на нее широко раскрытыми от удивления глазами.
   - Разве он красивый?
   - Ты не понимаешь, - махнула рукой гостья, - красивый мужчина, это мужчина, который красиво хочет женщину.
   Я не поняла, но запомнила. Мне красивым казался совсем другой парень, из-за которого я приезжала в офис на сорок минут раньше начала рабочего дня, чтобы успеть выпить с ним кофе, пока не пришла вся остальная банда.
   К мужским прелестям директора я была фатально равнодушна, и его это задевало до такой степени, что в промежутках между приемами иностранных партнеров он все норовил предложить мне свою любовь. Предложения становились все назойливее и назойливее, и в какой-то момент мне надоело сопротивляться. Пусть делает, что хочет, но любовь и оргазм изображать не буду. Работа нравилась, зарплата была хорошая, и мне не хотелось уходить, а директор ставил вопрос именно так. Вопрос о девичьей чести давно не был для меня актуальным, что моего генерального расстроило, но не остановило. Зато я стала ездить с ним по всей Европе, посещая иностранных партнеров.
   Если кто-то думает, что работать переводчицей легко, то я его разочарую. В то время как вся наша команда разгуливала по магазинам и осматривала достопримечательности очередной европейской столицы, я сидела с портативной печатной машинкой в гостиничном номере и писала на двух языках очередной контракт. Я делала всю черную работу по подготовке текста, а потом наша юрист-международник правила мои формулировки, придавая им нужную четкость и законченность. Она терпеть не могла всех молодых девчонок просто как класс, и меня, разумеется, в том числе, поэтому никогда не упускала возможности перечеркнуть мои заготовки. Впрочем, она меня уважала настолько, насколько могла, за упорство и работоспособность.
   К вечеру работу с контрактами надо было закончить и быть готовой переводить на бесконечных банкетах, устраиваемых принимающей стороной. Я даже напиться толком не могла, потому что надо было обслуживать все разговоры за столом. Это оказалось сложнее всего. Не потому что я ничего не понимала, нет. С языком у меня проблем не было. Просто в семнадцать лет трудно повторять на другом языке те глупости, которые начинали нести мои выпившие коллеги. Иностранцы всегда держались очень корректно, а соотечественники начинали обычный русский пьяный базар.
   Когда на подобном банкете мой генеральный собрался рвать на себе дорогущую рубашку и понес нечто в стиле "ты меня уважаешь?" своему новому партнеру, я не выдержала и вышла в холл ресторана, якобы попудрить носик. Дело было в Будапеште, который я видела только из окна машины, слишком сложным и длинным оказался контракт. Я устала до смерти, но шикарная еда лежала нетронутой в тарелке. Меня раздирали на все концы стола, чтобы перевести очередную чушь. Венгры довольно сносно понимали по-русски, а все наши учили английский в школе, но всем непременно для нужна была переводчица.
   Через несколько минут в пустой холл, где я курила, пытаясь успокоиться, вышел пожилой венгр, директор компании, с которой мы заключали этот долбанный контракт. В руке мужчина нес два бокала вина и мою тарелку с едой.
   - Мадмуазель, я прошу Вас простить мою бестактность, но французский салат с лягушачьими лапками, гордость этого ресторана.
   Он поставил передо мной тарелку, бокал, и, заговорщически подмигнув, вытащил из нагрудного кармана нож и вилку, завернутые в салфетку. Когда я набросилась на еду, он присел рядом.
   - Вам не стоит принимать все происходящее так близко к сердцу.
   - Мне трудно переводить те глупости, что говорят мои коллеги, - поделилась я, отставляя пустую тарелку. - Когда я произношу это своим голосом, мне кажется, будто я сама говорю это, и мне стыдно.
   Мой собеседник засмеялся.
   - Вам не стоит даже думать об этом! Выпейте вина, Вам станет немного веселее. Вы молоды, очаровательны, какое Вам дело до того, что говорят эти скучные мужчины?
   - Я с удовольствием последовала бы Вашему совету, но, увы, я на работе.
   Он наклонился и поцеловал мне руку. В этот момент в холл вышел мой шеф. Увидев такую романтичную картинку, он, изменившись в лице, подошел к нам.
   - Ты ведешь себя как дешевая шлюха! - презрительно процедил он сквозь зубы.
   - Перевести? - злорадно оскаливаясь в голливудской улыбке, предложила я. - Или Вы сами сможете? Шлюха по-английски будет "whore", дешевая шлюха "cheep whore". Запомните или записать с транскрипцией?
   Я извинилась перед венгром и вернулась за стол. После банкета часть нашей делегации во главе с шефом венгры повезли в ночной клуб, а потом, видимо, в бордель, так как ночевала я, к своей радости, одна. Директор вернулся в шесть утра, и весь следующий день делал вид, что ничего не помнит.
  
   Весь остальной персонал нашего совместного предприятия, который не участвовал в загранпоездках, скрипел зубами, но вслух называть меня "блядью", как очень хотелось, не решался. По-английски так бегло и качественно как я, говорить никто не мог, поэтому выжить меня с теплого места было сложно. Наконец, шефа присмотрела себе одна цепкая дамочка лет двадцати пяти. Дамочка оказалась дочерью заместителя председателя Ленинградского исполкома, курила длинные импортные сигареты, ездила на двухцветных Жигулях и закончила психфак ЛГУ. Она приходила ко мне на личные разговоры как к сопернице и уговаривала оставить ее ненаглядного в покое, объясняя мне, что она его страстно любит, а я найду себе другого. Я охотно курила ее длинные сигареты, слушая ее рассказы о подробностях их общения.
   Заваривая нам прекрасный кофе на офисной кухне, мадам вещала, что ради своего возлюбленного готова сама ему постелить белье для развлечения с какой-нибудь профурсеткой, ибо ее любовь выше подобных мелочей. Отношения между ними длятся уже долгое время, и она постоянно приезжает провожать его в аэропорт, где они до одури целуются втайне от меня.
   Сигареты были хорошие и дорогие, кофе с молоком вкусным, а сама ситуация, где взрослая, богатая и уверенная в себе женщина приходила ко мне разыгрывать греческую трагедию с заламыванием рук, казалась мне невероятно занимательной. Впрочем, дамочка оказалась решительная и настойчивая, и ее стараниями меня отлучили от работы переводчицей, а быть просто секретарем-борзописцем мне не хотелось.
  
   И вот, я стою в коридоре исторической киностудии перед дверью, где размещается очередное совместное предприятие, на этот раз с немцами. Стучу в дверь, захожу, представляюсь. На звук моего голоса оборачивается неприветливый молодой человек с взъерошенной челкой и металлическими очками на носу. Совершенно без всякого придыхания осматривает мои бесконечные ноги и умное лицо и, обращаясь в пустоту, заявляет недовольным тоном:
   -И куда их берут? Самим сидеть негде!
   Обстановка разрядилась в курилке, куда он вышел вслед за мною.
   - Алексей Жариков, - он протянул мне руку, - можно просто Леха.
   Я представилась в аналогичной манере, даже слегка присев в шутливом реверансе.
   - Ты прости, что я так резко, просто Фомин хотел свою жену к нам на работу пристроить, я думал, что ты, это она.
   - Нет, я не жена Фомина, я сама по себе, - уточнила я на всякий случай.
   Недели через две мы подружились. За мною начал ухаживать Лешкин армейский друг, тоже работавший у нас. Друг был мне по барабану, и я бегала жаловаться Лешке на настырного поклонника.
   Через какое-то время мы стали ходить вместе обедать в компании того же друга и еще одной девицы. Еще через три месяца Лешка как-то устроил так, что мы стали обедать с ним вдвоем. Ничего лиричного даже не приходило мне в голову. Лешка был женат, его супруга, умница и красавица из интеллигентной семьи, сидела дома с двухлетней дочерью. Я, действительно, воспринимала Лешку только другом.
   Еще через полгода я задала себе вопрос, а какого черта он постоянно платит за меня? Но не стала выяснять подробности. Лешка был щедрым. Работая главным бухгалтером, он точно знал размеры моей зарплаты. Почему бы не угостить обедом красивую девушку? И потом, я не знаю, может быть, ему начальство выделяет деньги на кормежку сотрудников, а он просто, как главный бухгалтер, контролирует расходы.
   Впрочем, спуску он мне не давал. Не являясь прямым начальником, он постоянно критиковал книги, которые я читала, и макияж, который я тщательно каждое утро рисовала на своем лице. Однажды он со скандалом отобрал у меня очередную книгу из серии про Анжелику. То ли "Анжелика - маркиза ангелов", то ли "Анжелика и король", сейчас уже не вспомню. Я бросилась отнимать свое сокровище, он, хихикая, уворачивался. Его сотрудники смотрели на нас с плохо скрываемым раздражением. Наконец, разыгравшись, я прыгнула ему на спину, чуть не повалив на пол. Он вывернулся и грубо рявкнул:
   - Что ты прыгаешь на меня? Тебя что, никто не трахает?
   Такого предательства я не ожидала. Молча собрала свои вещи и вышла с сигаретой на лестницу. Слезы текли у меня по щекам. Что я сделала плохого? Если хотел держать лицо перед своими старыми кошелками, не надо было устраивать этот цирк с книгой. С безразличным видом проскакав мимо меня, он бросил через плечо: "Я в банк, буду не скоро", водитель медленно шел за ним, на ходу раскуривая сигарету.
   У водителя была смешная фамилия Кумок. Сашка Кумок, флегматичный и всегда спокойный. Он водил микроавтобус "Фольскваген", терпеливо поджидая наших шефов с очередной пьянки, а потом заботливо грузил драгоценные, но невменяемые тела в авто и развозил по привыкшим к такой жизни женам. Творческие люди квасили неслабо. Сашка был годами приучен не обращать внимания ни на какие истерики или интимные сцены, поэтому он, молча, с невозмутимым видом прошел мимо меня, выбросив спичку в урну.
  
   Я сидела в тот день допоздна. Лешкины курицы ровно в шесть разошлись по домам. Ждала ли я его? Возможно, да. Мне хотелось какого-то разговора, я так и не поняла, с чем связана его грубость. Он вернулся из банка, но в мою комнату не зашел. Жаль. Что же, надо покурить и идти домой. Я вышла на лестницу и меланхолично уставилась в окно. Надо же, единственный нормальный мужчина в моей жизни, умный, легкий, простой в общении, и вдруг, такой облом. Очень жаль. Мне снова захотелось заплакать, но я удержалась.
   Дверь в нашу контору хлопнула, кто-то вышел на лестницу. Я не стала оборачиваться. Опять, наверное, Лешкин приятель будет мне зубы заговаривать. Не нравился он мне, никакими силами не нравился. Не любила я неудачников, а этот был явно из той категории. Тот, кто вышел на лестницу, медленно спустился на площадку и встал за моей спиной.
   - Прости меня. - Ошибиться было невозможно, это картавое "р" не спутаешь ни с чем. Я развернулась. Лешка стоял рядом с несчастным видом. Я бросилась ему на шею, наконец-то, разревевшись. Я была с ним одного роста, но на каблуках получалось выше. Все-таки рыдать на плече у мужчины чертовски приятно.
   - Лешка, как ты мог? - всхлипывала я, - мы же друзья с тобой! Как можно было поступить так с другом?
   - Ну, прости меня, дурака. - Он пальцами вытирал мне слезы. Потом поискал платок, - вытри глаза, а то у тебя косметика размазалась.
   - И что, сильно размазалась? - поинтересовалась я, уже успокоившись.
   - Фрагментарно. Как на древних фресках. Где-то осталась, где-то осыпалась.
   Я захихикала.
   - Зачем ты так мажешься? - Лешка снова запел свою песню о моем макияже. - Просто боевой раскрас ирокезов, а не девичье лицо.
   - Что, действительно, так вульгарно? - все-таки мнением мужчины, даже просто друга, пренебрегать не следовало.
   - Нет, не вульгарно, просто ярко слишком.
   На тот момент я наслушалась от матери о своем внешнем виде уже немало. Она мне просто плешь проела своими разговорами о естественной красоте молодой девушки. Возможно, ей было неприятно видеть меня не робкой девочкой, а женщиной, соперницей в борьбе за внимание сильной половины. Возможно что-то иное. В любом случае, мне совершенно не хотелось выглядеть паинькой из интеллигентной семьи, как, в общем-то, и было на самом деле. Я хотела быть оторвой, женщиной независимой и взрослой. Той, которой оборачиваются вслед с присвистом и междометиями, степень цензурности который выдает социальное положение говорящего. Мне одинаково нравились и восхищенные прицокивания интеллигентов, и сочный мат грузчиков, и стильные комплименты фарцовщиков. И то, и другое, и третье я воспринимала как очки в свою пользу.
   - Я буду называть тебя Соколиный Глаз, - Лешка убрал платок, измазанный моей тушью и тенями. - Слушай, мне младший бухгалтер нужен, надоело самому с платежками и приходниками-расходниками возиться, переходи ко мне.
   Я засомневалась. Бухгалтерия всегда казалась мне чем-то невероятно скучным и пресным.
   - Давай, давай, не раздумывай. Денег немного прибавлю. Бухгалтера всегда в цене, - настаивал Лешка.
   Пришлось согласиться. Теперь мы ездили в банк вдвоем. Мне снова завидовала почти вся женская часть сотрудников. Наши шефы были уже слишком в преклонном возрасте, чтобы заводить молоденьких любовниц, и двадцативосьмилетний Лешка был предметом воздыханий многих прекрасных и не очень дам любого возраста.
  
   В какие-то выходные Лешка привез мне на Сашке Кумке кусок ковролина, который остался от ремонта в нашей конторе. Я собиралась приспособить этот кусок к себе в комнату. Парни затащили тяжелый рулон ко мне в квартиру, и Сашка поехал по своим делам, а Лешку я оставила, обещав накормить свининой, запеченной в фольге. Тогда я еще проявляла какой-то интерес к кулинарии и хотела опробовать свое творчество на ком-то постороннем. Еще у меня был салат-оливье, тоже собственного исполнения. Ко мне в пятницу приходила подруга, и мы с ней, заболтавшись, нарезали столько картошки-морковки, что не смогли все съесть даже под "Букет Молдавии". И теперь мы с Лешкой сидели на кухне моей квартиры на улице Разъезжей, типичной питерской квартиры с узким коридором и высокими потолками. Тогда мне еще не приходило в голову, что можно просто вырезать все стены и сделать из квартиры стильную студию.
   - Лешка, почему ты не пользуешься одеколоном на работе, - я принюхалась, от него приятно пахло каким-то дорогим парфюмом.
   - Я люблю только один одеколон, он называется "Хаттрик", но его сейчас не продают.
   - А это что? - я снова принюхалась.
   - Это жена что-то подарила. Я не посмотрел, когда прыскался.
   Упоминание о жене разбило мою идиллию. Мы так хорошо, так по-домашнему сидели на кухне, ели свинину, которая получилась вполне съедобной, салат, который испортить просто невозможно.
   - Знаешь, Жариков, - немного помолчав, сказала я, - если бы я вообще хотела замуж, ведь чисто теоретически это можно предположить, не правда ли? - Лешка кивнул. - Я бы вышла только за тебя.
   Он не поперхнулся, не отвел глаз, просто посмотрел на меня грустно и спросил:
   - Почему именно за меня?
   - Мне хорошо с тобой. Надежно. Спокойно. Мне даже хочется приготовить для тебя еще что-нибудь такое же извращенное, как свинина в фольге. Смотри, я тут ее ножом надрезала специально, чтобы чеснок внутрь затолкать. - Я вытащила из духовки эту свинину, чтобы показать, где и как я надрезала кусок мяса.
   - Да, хорошая свинина получилась, сочная, - согласился Лешка.
   - Для тебя я даже испекла бы "Наполеон". Ты себе не представляешь, сколько с ним возни! Надо все коржи отдельно делать, потом два вида крема, потом собирать все в один торт. Ужас, просто ужас!
   - Я не люблю сладкое, - произнес Лешка, но тут же, спохватившись, добавил, - твой "Наполеон" я бы съел с удовольствием. А почему ты замуж-то не хочешь?
   - Ну, мне всего девятнадцать лет, я еще не нагулялась. Мне нравится свободная любовь. Приходишь, когда хочешь, уходишь тоже, когда хочешь. И потом, это так куражит, встречи, расставания. Знаешь, как здорово ехать к любимому на свидание? О, ты себе этого даже представить не можешь! Сердце стучит, как бешеное, и ты едешь на автобусе и считаешь остановки. Вот, сейчас, вот за поворотом. А потом выходишь и дрожишь еще больше, вот она дорожка к его подъезду, бежишь по лестнице вверх пешком, вот дверь, заветная дверь, звонишь в нее, и замирает сердце.
   - Вдвоем можно делать все то же самое, - возразил Лешка. - Ты себе даже представить не можешь, как приятно идти домой, зная, что тебя там ждет любимая жена, которая приготовила... - он огляделся, - да хоть свинину в фольге. С чесноком.
   Я разозлилась.
   - Раз тебе так мила семейная жизнь, какого черта ты сидишь здесь? Давай, доедай и вали к своей жене! Она тебя уж заждалась, наверное, мясо под майонезом приготовила.
   - Глаз, ну не сердись, - миролюбиво начал Лешка. - Я неудачный пример привел, просто хотел сказать, что вдвоем тоже может быть очень хорошо.
   - Жариков, увы и ах, я бы вышла только за тебя, а ты уже занят, так что вопрос исчерпан. Придется остаться свободной женщиной и менять любовников, как перчатки.
   - И много у тебя было любовников, которых ты меняла как перчатки? - осторожно спросил он.
   - Пока семь, - бойко ответила я, не услышав в его тоне никакого подвоха, кроме вежливого любопытства.
   Вот тут он поперхнулся.
   - Какая ты, однако, контактная! - с явной досадой произнес он, глотая последний кусок свинины в своей тарелке.
   - Почему нет, Жариков? Я красивая женщина, я нравлюсь мужчинам.
   - Даже слишком! - ответил он.
   - Что слишком? Слишком красивая или слишком нравлюсь? - мне стало интересно.
   - И то, и другое. Ладно, Глаз, я пошел. Сашка меня уже полчаса ждет.
  
   Лешка ушел. А у меня осталось легкое и светлое настроение. Я включила музыку, и, напевая песенку, принялась раскатывать привезенный ковролин по комнате, подпихивая его под ножки мебели. Весенний ветер шевелил прозрачные занавески на высоких окнах, и вся жизнь лежала впереди как ровная накатанная дорога, полная приключений.
  
   Ближе к лету он купил машину и погнал меня в автошколу.
   - Давай, Глаз, учись водить, будешь меня в банк возить вместо Сашки.
   Он даже разрешил мне ходить в автошколу по утрам, и по три раза в неделю я являлась на работу почти к обеду. Экзамены в ГАИ мне с первого раза сдать не удалось, скатилась с эстакады задом, не сумев тронутся в горку. Я вернулась на работу, зареванная как белуга.
   - Не переживай, Глаз, - пытался утешать меня Лешка. - У тебя просто мало практики. Поедем завтра на Медное озеро купаться после работы?
   - Руль дашь? - я оживилась.
   - Дам. - Уверенно пообещал Лешка.
   Возможно, на следующий день он пожалел о своем обещании, но отступать было уже некуда. Я вцепилась в руль, и с трудом уступила ему водительское место.
   - Давай я из города сам выведу, а на трассе ты сядешь, - предложил он компромиссное решение.
   - Ну, хорошо, - нехотя соглашаясь, я пересела на пассажирское сидение. У меня в рюкзачке брякали две банки джина-тоника. Я собиралась поводить машину, искупаться, а потом, сидя на переднем сидении, с кайфом распить эти баночки. Когда мы отъехали от города на достаточное расстояние, я задергала руль.
   - Лешка, ты же обещал, что на трассе я сяду!
   Мы поменялись местами, и я рванула с места, неловко дернув сцепление.
   - Глаз, да не гони ты так! Затормозить не успеешь, если что. - Лешка пытался вернуть меня в норму.
   - Тормоза придумали трусы! - визжала я, разгоняясь все больше и больше.
   - Господи, ты хоть аварийку включи, чтобы за километр все тебя объезжали!
   - Я не знаю, где эта кнопка! Сам включи, если так надо, - огрызнулась я. - Не отвлекай водителя разговорами, это чревато дорожно-транспортным происшествием.
   Лешка протянул руку, и в салоне раздалось мерное щелканье включенных поворотников. За мною пристроилась Вольво, явно намереваясь обогнать наши Жигули. Но я уже вошла в раж и остановиться не могла. Решительно выехав на середину дороги, я перекрыла Вольво все возможности для обгона.
   - Глаз, не дури! Водитель этого "вольвешника" с ума сойдет. Мало того, что ты несешься со скоростью семьдесят километров в час, так еще на аварийке и посредине дороги. Он сейчас выйдет и наломает нам по шее.
   - Пусть сперва догонит! - кураж, действительно, дурил мне голову.
   - Глаз, у него Вольво, он нас точно догонит. Все, нам поворачивать скоро. Давай, сбавляй скорость, и пропусти ты, наконец, этого козла!
   Мы возились, выдирая друг у друга руль, машина опасно виляла. Наконец, я действительно устала, и, притормозив, съехала к обочине. Водитель Вольво, покрутив мне пальцем у виска, газанул, что было мочи. Мы стояли с Лешкой около его Жигулей и загибались от хохота.
   - Нет, ты видел его морду? - я била ладонями себя по коленям от распирающего меня восторга.
   - В отличие от тебя, я видел его морду всю дорогу в заднее зеркало. О, Глаз, ты много потеряла!
   - В следующий раз буду внимательнее.
   - В следующий раз? Нет, второго раза я не вынесу! Сидеть на пассажирском сидении с ведьмой, несущейся на помеле и визжащей от восторга, это не для слабонервных! Я все время прикидывал, о какое дерево лучше затормозить, если ты не справишься.
   - Леша, я хорошо вожу машину, сам же видел!
   - Ты прекрасно водишь машину. Главное, быстро! - Он снова захохотал.
  
   Я не помню, как именно мы стали любовниками. После той поездки на Медное озеро, мы часто катались после работы по городу вдвоем. Таких жутких пробок еще не было, поэтому нам ничто не мешало. Обедали мы теперь быстро, зато ужинали долго, найдя недалеко от Ленфильма ресторан грузинской кухни. Там мы и сидели после работы, а потом ехали по вечернему городу. Доехав до моего дома, мы еще долго сидели в машине и курили. О чем мы разговаривали? Обо всем. Я рассказывала ему о своей жизни, о книгах, которые зацепили, о фильмах, которые понравились. Он мне о своей. Об армии, об учебе в институте, о женщинах, в которых был влюблен, о людях, которые впечатлили. И сколько бы времени у нас не было, мы не могли наговориться. В какой-то очередной день не в силах расстаться, и в двадцатый раз, закуривая самую последнюю сигарету, мы начали целоваться. Куда потом поехали, не помню. Видит Бог, это было уже неважно.
  
   Как-то раз я собралась навестить подругу, Лешка довез меня до места и уехал. Мы просидели с Ленкой часа два, не меньше, сплетничая и примеряя ее новые наряды. Ленка была бывшей женой моего бывшего любовника. Да, именно так. Но на момент моего появления в жизни Влада, они с Ленкой давно уже были разведены, так что делить нам было нечего. Попутно Ленка оказалась двоюрной сестрой одной моей бывшей коллеги, которой я по наивности поведала всю историю с Владом. Коллега была дамой взрослой, интриганкой опытной, поэтому ухом не повела, услышав знакомую фамилию. Как потом мы встретились с Ленкой, я тоже не помню, наверное, Лариска, бывшая коллега, познакомила. Как ни странно, мы подружились с Ленкой, несмотря, а скорее из-за такой запутанной подноготной.
   Иногда мы вместе ездили в Польшу продавать там тушь и парфюм, которые покупали чуть дороже установленной цены относительно крупными партиями в магазине Ланком на Невском. В Польше эта косметика была еще дороже, поэтому возить ее было выгодно. На вырученные от продажи "тушек" деньги, мы закупали джинсы и куртки, которые потом сдавали в комиссионный магазин. Я всегда была помешана на хорошем парфюме, поэтому очень скоро у меня дома скопился весь товарный ряд Ланкома. Как сейчас помню, в момент начала романа с Лешкой я балдела от духов "Голубой кураж", отставив и "Черную магию", и "Анаис-анаис", и даже легендарные "Ж'Озе". "Клима" я никогда не любила.
   До сих пор, знакомясь с мужчиной, я иногда ради шутки спрашиваю: "Хочешь, я угадаю любимые духи твоей мамы?". И в десяти случаях из десяти я угадываю, что это "Клима". Да, их сейчас уже давно не продают, но все мужчины помнят эту голубую коробочку, которая всегда стояла на туалетном столике в спальне.
   Впрочем, я отвлеклась. Однажды я собралась навестить Ленку. Возможно, она забрала мои деньги из магазина, или я хотела вернуть джинсы, которые мне не подошли. Так или иначе, у нашей встречи был какой-то повод, но, как обычно, мы протрепались часа два и собирались трепаться еще, когда раздался звонок в дверь. Ленка пошла открывать, на пороге стоял Лешка.
   - Добрый вечер, Елена! Я прошу прощение за беспокойство, - увидев меня, он скорчил недовольную физиономию.
   - Сколько можно сидеть в гостях, я уже замерз тебя ждать!
   От удивления я выпучила глаза. Мы не договаривались, что он будет меня ждать. Я вообще собиралась у Ленки заночевать. Пришлось срочно откланяться. Мы вышли с Лешкой на улицу.
   - Леха, как ты меня нашел? - мне казалось, что найти нужную квартиру в многоэтажной новостройке просто невозможно.
   - Легче легкого. Ты назвала имя и фамилию своей подруги, когда мне надоело тебя ждать, я спросил у первой женщины, выходящей из подъезда, куда ты зашла, в какой квартире живет Лена Таирова. Мне сказали. - Он зябко ежился в легкой куртке.
   - Леша, прости. Я не знала, что ты будешь меня ждать, - мне стало стыдно.
   - Ладно, Глаз, пойдем в машину.
  
   Кому и когда я смогу объяснить, как приятно, когда тебя ждут в машине, пока ты болтаешь с подругой, не потому что договорились, а просто так? Ждут, чтобы отвезти домой, чтобы тебе не пришлось ночью стоять на обочине, голосуя. Кому и когда я смогу объяснить, что вдвоем может быть так же интересно и весело, как одной? Кому и когда я смогу объяснить, что больше ни с кем и никогда мне не было так спокойно и хорошо? И кому и когда я смогу объяснить, что раз это испытав, я уже не могла согласиться на меньшее? Только любовь этого мужчины защищала меня от ненавидящих глаз коллег, от жестоких слов матери, от зависти подруг? Да, все это было, но я стучала высокими каблуками по лестнице в курилку, и, визжа от радости, бросалась Лешке на шею. И ничто не могло меня остановить.
   Он не был писаным красавцем, на него не оборачивались женщины на улице. Как я уже сказала, что, надев туфли на каблуках, я была выше него. Он носил очки и картавил, и я хохотала взахлеб, прося его в сотый раз сказать слово "крыса" . Лешка смущенно улыбался, вместо "крыса" у него получалось "криса".
   - Поребрик! Скажи слово "поребрик"! - не унималась я. Он говорил, и я хохотала еще громче. А еще у него был наполовину сломан один из передних зубов.
   - Пряжкой от ремня в армии в драке сломали, - пояснил он с гордостью.
   - Леш, а что не нарастишь?
   - А девушкам нравится касаться языком в поцелуе! - дразнил он меня.
   - Каким девушкам? Я тебя сейчас прибью! Каким таким девушкам, быстро отвечай, - заводилась я.
   - Я Вас любил, деревья гнулись, - нараспев декламировал он. Я сгибалась от хохота, разозлиться не было никакой возможности.
  
   Осенью встречаться стало сложнее, потому что Лешкина жена с дочкой вернулась с дачи, где пребывала в счастливом неведении все лето. Мы исхитрились поехать в командировку в Берлин только вдвоем. У моей матери была знакомая с квартирой в Восточном Берлине, у нее мы и поселились, чтобы сэкономить денег на гостинице.
   В первый вечер хозяйка квартиры отужинала с нами, показала, где что лежит, под каким ковриком в подъезде оставлять ключи, и уехала на несколько дней жить к своему бой-френду. Мы с Лешкой скакали по огромной четырехкомнатной квартире простой немецкой служащей, с упоением готовили бутерброды в микроволновой печке и слушали классическую музыку из четырех динамиков, расставленных по углам столовой.
   С утра мы поехали на автобусе в Западный Берлин на работу. Офис наших немецких партнеров располагался в крошечной мансарде четырехэтажного здания. Мы часами перебирали длинные листы счетов-фактур и сводили данные немцев с нашим учетом. Лешка диктовал мне бесчисленные колонки цифр, я забивала их в компьютер, данные не сходились никак. Мы раскатывали листы с данными по полу, и, вооружившись карандашами, сводили каждую цифру вручную. Аккуратные немцы смотрели на нас с неподдельным ужасом, но делать замечания не решались. Их предприятие существовало только благодаря партнерству с Ленфильмом.
   - Глаз, одерни юбку, а то у наших немецких друзей сегодня ночью случатся спонтанные поллюции, - тем же ровным и деловым голосом, которым диктовал мне цифры, высказался Лешка.
   В пылу борьбы за чистоту учета я не заметила, что стою в коленно-локтевой позе над очередной лентой факсовой бумаги. Трикотажная серая юбка и без того напоминающая набедренную повязку, действительно, собралась уже почти на талии. Поправив одежду, я осторожно огляделась. Немцы сидели каждый на своем месте с бесстрастными лицами.
   - Жариков, пошли обедать, - предложила я, - все равно уже мозги замылились, не найдем сейчас ничего.
   - Не, давай сначала открыжим этот лист, а потом пойдем.
   - Полдень, полдень над Парижем. Мы все крыжим, крыжим, крыжим. - запела я, на ходу переделывая одну незатейливую песенку.
   - Глаз, не смеши меня. И застегни блузку на все пуговицы, а то я сосредоточиться не могу. - Дал распоряжение мой демократичный шеф.
   Я обиженно засопела. Мне казалось, что белая блузка с маленьким острым воротничком, расстегнутая почти до середины груди, лишь подчеркивает длинну моей шеи и разлет ключиц. Однако пришлось застегнуться.
   - Тебе кто-нибудь говорил, что ты похожа на Марину Влади из фильма "Колдунья"? У тебя такие же острые скулы и ведьмачьи глаза. Тебе вообще не надо красить лицо. Все, пошли обедать, а то у меня уже ни одна цифра в голове не умещается.
  
   Вечером мы сидели в дешевом турецком ресторане за столиком на двоих. Перед нами горела спиртовка, подогревающая металлическое блюдо с мудреным кебабом.
   - Глаз, ты когда в институт поступать собираешься? - неожиданно поинтересовался Лешка.
   - Никогда! - честно ответила я. - Я два года подряд проваливалась на филфак, а кроме Универа я нигде учиться не буду.
   - Да брось ты свой филфак! Поступай на экономический. Языки ты сама любые выучишь, а диплом нужен.
   - На фига?
   - Чтобы к тебе относились всерьез, а не как к очередной секретутке .
   - Лешка, ну зачем мне учиться? Я и так сейчас своими поездками в Польшу нормальные деньги зарабатываю.
   - Глаз, но ведь когда-нибудь этот бардак закончится, и хорошее образование снова будет в цене.
   - Я не хочу заниматься планированием народного хозяйства, - упиралась я, - мне нравятся языки, я всю жизнь хотела писать или танцевать канкан в кабаре.
   - Планированием народного хозяйства сейчас уже никто не занимается, а рыночная экономика намного интереснее и живее, чем кабаре. И потом, сколько можно танцевать в кабаре. В двадцать лет это еще терпимо, а что ты будешь делать в тридцать?
   - Тридцать лет, это еще так не скоро!
   - Я тоже думал, что тридцать не скоро, пока не оказалось, что уже через полгода.
   - Жариков, давай останемся здесь? - внезапно предложила я.
   - В каком смысле?
   - Давай не вернемся в Санкт-Петербург. Пусть они все живут без нас. Ничего, не умрут, справятся как-нибудь. А мы останемся. Какая разница, с какой стороны работать? Будем так же, как сегодня, ездить на работу на автобусе, сводить счета, обедать, сидеть вечером в кафе. Снимем квартиру в мансарде. Много ли надо на двоих?
   - Глаз, это тебе сегодня кажется, что здесь здорово. Через месяц такой жизни ты поймешь, что бедным быть плохо, а эмигрантом, так вообще невыносимо.
   - Лешка, если это единственный способ остаться с тобой вдвоем, то я переживу. Я легко учу языки, английский выучила и немецкий выучу в два счета. Да и какие мы эмигранты, вон, к нам на улице все по-немецки обращаются.
   - Ладно, Глаз, посмотрим.
   Домой мы поехали на С-бане. Это такое метро, только не под землей, а над ней. Мы сидели вдвоем в пустом вагоне, я смотрела в стекло на отражение наших фигур на фоне ночного города, и внезапная тоска сжала мне сердце. Мне показалось, что я смотрю фильм по одному из романов Ремарка, где у героев нет надежды на счастье, как бы они не старались. Паутина обреченности уже накрыла их с головой, и автобус, с которым должен столкнуться этот поезд уже вышел на линию. Душераздирающий скрежет рвущегося металла, с которым жернова судьбы перемалывают мою жизнь, уже звучал в моих ушах. По дороге от станции С-бана до дома я незаметно выкинула в ближайшую урну противозачаточные таблетки.
  
   Развод был назначен на 14 октября следующего года. Развод не состоялся. Лешка умер в январе. Долгие годы я не знала точной даты. Нет, не бандитские разборки, и не автокатастрофа, просто заболел и умер. Может быть, судьба. Или карма. Я до сих пор не очень хорошо понимаю разницу между этими понятиями.
   За год до его смерти я сделала аборт. Я не хотела, но мать настаивала, а Лешка не вмешался. До последнего момента я ждала, что он меня остановит. Не остановил. Просидел в машине около больницы, ожидая, пока я выйду. Купил цветы, но не смог подарить, пять белых хризантем так и остались замерзать в машине около заднего стекла.
   Всю свою боль потом я вылила на него. Любая женщина, хоть раз испытавшая подобное, знает, как это больно. Нет, не физически. Физическая боль проходит быстро. А душа до конца не заживает никогда. Ни одна женщина не может простить мужчине такого решения. Не простила и я. Когда через какое-то время я снова завела речь о разводе, Лешка, разозлившись, выпалил:
   - Неужели ты не понимаешь, что я не могу просто так уйти от матери своего ребенка!
   Я похолодела от подбородка до пальцев на ногах.
   - Повтори, что ты сказал!
   - Я сказал, что не могу бросить мать своего ребенка, как бы я к ней не относился.
   Он поймал мою руку, с размаху летящую ему в ухо, за сантиметр до цели.
   - Ненавижу тебя! - сузив глаза и кривя губы, выдохнула я. - Будь ты проклят! И ныне, и присно, и во веки веков!
   Через месяц после Лешкиной смерти я познакомилась со Славкой. Еще через пару месяцев мы стали жить вместе. Когда мы как-то солнечным весенним днем вышли гулять на Невский проспект, люди оборачивались нам вслед. Мы были голливудски красивой парой, он - тонкий, синеглазый шатен похожий на Рудольфо Валентино в молодости, я златокудрая, с зелеными глазами удивительного разреза, напоминающая юную Марину Влади. Мама умилялась, глядя на нас, собиралась покупать мне свадебное платье в Вероне, сладко мечтала о породистых внучатах при моложавой бабушке. Мне было безразлично все. Половина меня умерла вместе с дочерью и мужем. Мой муж не успел развестись с первой женой, наша дочь не успела родиться. Какая разница? Половина меня все равно ушла вместе с ними.
  
   Крапал мелкий противный питерский дождик. - Вот и осень, - подумала я, переходя шумный в этот утренний час Суворовский проспект и заворачивая на уютную Кирочную. Мне оставалось лишь обогнуть Таврический сад и выйти к экономическому факультеру Госуниверситета, где я работала старшим лаборантом. Это была, конечно, невероятная блажь, бросить хорошую и высокооплачиваемую работу в агентстве недвижимости, и, получив красный диплом Госуниверситета, уйти на кафедральные гроши.
   Все выпускники и старшекурсники нашего факультета стремились устроиться в финансовые структуры, заняться аудитом, торговать акциями на бирже, или, на худой конец, ворошить деньгами клиентов в бесчисленных банках. Мне это не было интересно. Я работала в коммерческих структурах с 17 лет, я умела зарабатывать и тратить деньги, и наигралась в эти игры. Мне хотелось учиться в аспирантуре.
   Когда я явилась к своему научному руководителю дипломного проекта с черновиком диплома, у него аж очки запотели от моей наглости. Все мои сокурсники уже полгода обивали пороги нашей кафедры, робко комкая в руках распечатанные варианты своих работ. Я до посещения кафедры не снисходила. Когда до защиты остался месяц, принесла научному свой черновик, и теперь он машинально перебирал мои листы, не зная, что мне сказать. То, что я неправа, то, что все остальные студенты, кроме меня уже все сдали, то, что он теперь не знает, что со мною делать, я уже услышала.
   - Прочитайте хотя бы, - попросила я. - Может быть, не так все ужасно.
   - Хорошо, я прочитаю. Встретимся в среду, - согласился он, - здесь же на кафедре.
   В среду он оказался более приветливым.
   - Честно сказать, Вы уж простите меня за откровенность, но ничего хорошего я от Вашей работы не ожидал. Вы свалились мне на голову слишком неожиданно. Однако меня заинтересовали Ваши идеи, у Вас есть задатки большого ученого. Рискованный подход, сначала выстроить систему на одних предпосылках, потом все перечеркнуть и выстроить другую систему на иных предпосылках. Но работа любопытная, очень любопытная, - говорил он, доставая из пухлого портфеля мой черновик и листок со своими замечаниями.
   - Дайте мне рекомендацию в аспирантуру, - попросила я. Глаза его полезли на лоб от удивления.
   - Вы же сами сказали, что у меня задатки большого ученого, - продолжала я, - а такой бриллиант надо шлифовать и шлифовать. Я хочу заниматься наукой серьезно.
   - Поймите, леди, - начал он, - такие решения не принимаются с бухты-барахты, - те, кто хотел учиться в аспирантуре, с третьего курса посещают кружок молодых экономистов, печатают свои работы в журналах. У меня уже есть несколько аспирантов. Да и потом, на Вас опасно надеяться, вдруг Вы решите скоропалительно выйти замуж и уйти в декрет?
   - Дайте мне просто рекомендацию, чтобы я могла сдавать вступительные экзамены, - настаивала я.
   - Подойдите к заведующему, я не могу решить этот вопрос без его участия.
   Защитив диплом и получив свои пурпурные корочки, я отправилась к заведующему кафедрой с той же просьбой. Тот, моложавый импозантный мужчина, вежливо меня выслушал, написал мне нужную рекомендацию и отправил домой готовиться. Когда через полтора месяца он срезал меня на последнем экзамене по специальности, я даже удивилась.
   - На бюджетное отделение Вы не проходите по конкурсу, - говорил он мне, держа в руках дорогие очки с золотыми дужками, - но, тем не менее, Вы вполне успешно справились со вступительными испытаниями, поэтому я хочу предложить Вам коммерческую аспирантуру.
   Значит, они изучили мое личное дело, убедились в том, что у меня есть деньги, и решили подзаработать? Нет, этого не будет. Пусть за аспирантуру платят те, у кого нет мозга, а я буду учиться бесплатно.
   Я пришла к заместителю декана вечернего отделения, которая всегда принимала живейшее участие в моей судьбе, выписывая мне направления на сдачу экзаменов, когда я не успевала закончить сессию в срок.
   - Наталья Николаевна, - начала я с порога, - Вы работаете тут много лет, Вы все про всех знаете, порекомендуйте меня кому-нибудь. Наверняка сейчас есть места лаборантов.
   - Вы хорошо подумали? - Наталья Николаевна решила развеять мои иллюзии, - Вы привыкли зарабатывать хорошие деньги, а здесь Вам не будут платить почти ничего. Впрочем, и работа тут не напряженная. Времени на аспирантуру и диссертацию будет достаточно.
   - У меня есть средства на жизнь, - успокоила ее я, - и я люблю работать. Я несколько лет была секретарем в иностранных компаниях, я справлюсь.
  
   Мама, узнав о том, что я закончила Универ с отличием, выдала свой вердикт:
   - Не знала я, что в Университете так плохо учат, что даже ты получила красный диплом.
   Утеревшись от полученной оплеухи, я подумала, что мама вполне может поддержать меня материально, пока я буду писать диссертацию. С паршивой овцы хоть шерсти клок, не умеет любить, пусть денег дает. А она меня не любила.
   В какой-то мере я даже сочувствовала ей. Мама вышла замуж назло своему бывшему поклоннику и развелась с моим отцом через год после моего рождения. Милая шалость, ошибка шальной молодости обернулась клеймом "разведенная женщина с ребенком". Она сваливала на меня все свои разочарования в жизни: что не могла учиться там, где хотела, потому что ребенок был, и замуж не вышла за того, кого любила, потому что зачем ему чужой ребенок? И вообще, я ее раздражала, как раздражает нелюбимый человек, с которым нужно жить рядом. И стояла я не так, и сидела я неправильно, и смеялась слишком громко, и характер у меня ужасный.
   - С таким характером замуж никто не возьмет! - злорадствовала мама, - нельзя быть такой высокомерной, мужчины этого не любят! Вот я, например... - дальше шла длинная речь о том, какая она хорошая и правильная, и как она хорошо живет теперь, и какая я безнадежная, и как у меня все плохо и беспросветно. И будет так дальше, пока какой-нибудь мужичонка не пожалеет меня, и я должна ему быть благодарной по гроб жизни. Уж если я упустила Славика... дальше следовал пангерик моему бывшему жениху.
   Со Славиком я прожила год и три месяца, и дальше терпеть не было сил. Сначала он был робким юношей, радующемся до соплей, что я забрала его из общежития Военно-медицинской академии в свою двухкомнатную квартиру в центре на Лиговском проспекте, а потом решил, что пора начинать меня строить в шеренгу по два.
  
   Квартиру на Лиговском я просто обожала. В ней были огромные окна почти во всю стену. Летом меня будили лучи восходящего солнца, которые розовыми стрелками пробирались через прозрачные занавески, сшитые мною из безразмерных кусков кисеи. Мебель туда мы покупали еще с Лешкой, и на огромной двенадцатиметровой кухне я кормила его жареной курицей.
   - Леша, тебе ногу или грудь? - спрашивала я, ковыряясь в сковородке.
   - М-м-м, мне грудь, если можно, - с хитрой улыбкой отвечал он.
   - Слава Богу! - радостно вздыхала я, - ты оставишь мне ножки.
   Я кинула ему на колени кухонное полотенце вытирать руки, курица была сочной и жирной.
   - А что, салфеток нет?
   - Что за барские замашки? Будто в ресторане сидишь! - взвилась я, - полотенцем вытирайся! - на кухню неслышной тенью вышла моя сиамская кошка Роксана и потерлась о Лешкины ноги.
   - Лешка, отдай животному кожу от курицы, - посоветовала я. Он боязливо протянул ей еду. Кошка аккуратно съела предложенное и принялась вылизывать Лешке пальцы.
   - Надо же, - удивился он, - я слышал, что сиамские кошки злые и людей не любят.
   - Она не злая, она просто леди. Леди не любит плебеев, которые начинают с ней фамильярничать.
   Потом мы сидели почти до полуночи, пили коньяк, слушали музыку, разговаривали...
   - Мне ехать надо, - с сожалением протянул Лешка, неохотно вылезая из-за стола.
   - Лешка, куда ты поедешь? Вдруг гаишники остановят?
   - Надо, Глаз. Веришь, не хочу, но надо.
   Я смотрела в окно, как он идет к машине. С высоты восьмого этажа его фигурка выглядела маленькой и беззащитной. Я смотрела, как он уходит, прижавшись лбом к огромному холодному стеклу.
  
   Недели через три после аборта у меня началось кровотечение. Сначала я не обратила на это внимание. Ну, бывает, организм восстанавливается, - думала я, идя домой вдоль Лиговского проспекта. Падал пушистый снег, я ловила снежинки на руку, пытаясь на ходу рассмотреть узоры. Однако когда дома я сняла пальто, на темно-зеленой длинной юбке из плотного шелка растеклись коричневые разводы. Я переоделась, привела по возможности себя в порядок и вышла на кухню. Мать возилась около плиты.
   - Садись, - сказала она, - суп еще горячий.
   Она жила в соседнем доме, и регулярно наведывалась ко мне с инспекцией. Я села на табуретку, вяло болтая ложкой в тарелке с супом. Мать брезгливо посмотрела на капли крови, которые скатывались с ножки моей табуретки, собираясь на полу в маленькую лужицу, но ничего не сказала. Через полчаса за ней пришел муж, и она, засуетясь от радости, начала одеваться. В последний момент она заглянула на кухню и с тем же брезгливым выражением лица бросила мне небрежно:
   - Если к утру не прекратится, - она кивнула на лужу крови, - вызовешь скорую.
   И снова с приветливым лицом обернулась к своему мужу, уже равнодушно стоявшему в дверях квартиры. Я молча смотрела ей в спину.
   К ночи мне стало страшно, и, отлепившись от табуретки, я поплелась звонить Лешке в Германию. Он два дня назад улетел туда в командировку. Межгород был занят, звонок постоянно срывался, я почти плакала от отчаяния. Наконец, линия сработала, и я услышала его голос.
   - Лешка, привет. Это я.
   - О, Глаз! Привет! - радостно начал он.
   - Каким рейсом ты летишь? Я приеду в аэропорт.
   - Не надо, Глаз, меня Сашка заберет на Фольксвагене.
   - Я просто приеду на тебя посмотреть. Лешка, мне плохо, - я все-таки решилась ему признаться.
   - Что случилось?
   - Да из меня кровища весь вечер лилась, как из зарезанной свиньи. Сейчас, вроде, затихло немного. Лешка, мне страшно, вдруг я не доживу до утра?
   - Глаз, я тебя прошу, пожалуйста, доживи до завтра. Я прилетаю в четыре часа. Я тебя прошу, всего одну ночь потерпи, ладно?
   - Хорошо. Потерплю. Впрочем, какая разница, ты все равно поедешь к жене, - равнодушно ответила я.
   - Поверь, Глаз, это уже не имеет значения. И не смей являться в аэропорт! Ты слышишь меня?
   - Да, Леша, я тебя слышу. До завтра. - Я повесила трубку.
   Потом я подстелила под себя пластиковый пакет, чтобы не запачкать кровать, и улеглась сверху, стараясь не шевелиться. Я должна как-то унять эту кровищу, надо просто сосредоточиться. Мне говорили, что у меня есть экстрасенсорные способности, не зря же меня постоянно обзывают ведьмой. Я лежала на кровати в темноте и старалась выровнять дыхание. Вдох. Выдох. Вдох. Выдох. Вдох. Выдох. Мне показалось, что надо что-то говорить про себя, как-то заговаривать открывшуюся рану. И вдруг слова начали складываться в голове сами: "Господи, если ты есть! Помоги мне, если ты можешь!" Я повторяла две эти фразы в ритме дыхания и через какое-то время уснула.
   Проснувшись, я первым делом пощупала под собой пакет. Сухой. Отлично! Осторожно перевернувшись на бок, прислушалась к своему телу. Оно молчало, крови не было. Обрадовавшись, я вскочила на ноги и тут же повалилась обратно в полуобмороке. Отлежавшись немного, я все-таки встала. На этот раз осторожно. Голова кружилась, в ушах звенело. Ничего, сейчас пройдет. По стеночке добралась до ванной. Постепенно становилось легче. Бог мой, всю квартиру кровищей залила! Ладно, бабушка уберет. Вчера она вылезла из своей комнаты в туалет, заметив кровь на полу, нагнулась, пощупала пальцем пятна. Наверняка поняла, что это, но раз не пришла меня спросить, в чем дело, пусть теперь убирает сама!
   Я оделась и поехала на работу, нужно было выдать приличную сумму группе, уезжающей на съемки натуры, ключ от сейфа был только у меня. Закончив дела на работе, поймала на улице машину и поехала в аэропорт.
   Лешку я увидела сразу, как только он прошел таможню. Никогда ни раньше, не потом я не видела его таким красивым.
   - Ты все-таки пришла! - с затаенной радостью обратился он ко мне, когда пробрался через толпу встречающих. - Глаз, у тебя лицо сейчас, как у мадонны. С тебя иконы писать можно.
   - До революции это называли "интересная бледность", - сообщила я. - Потом в моду вошли мурки в кожаных тужурках со шпалой на плече.
   - Нет, не то. У тебя в глазах что-то появилось такое... я не могу объяснить словами.
   - У тебя тоже, Жариков. - посерьезнев, ответила я.
   - Значит, все будет хорошо, - он откинул мне длинную челку и поцеловал в лоб.
   Следующим летом я поступила на экономический факультет Госуниверситета.
  
   Когда в 1998-м году начался дефолт, я работала на кафедре управления и планирования социально-экономических процессов старшим лаборантом. Народ паниковал. Преподаватели с кафедры часами расписывали ужасы, которые нас всех ждут в ближайшем будущем, запивая свои бесполезные разговоры жидким чаем с запахом швабры. Я решила перечитать все, на что раньше не хватало времени, и на несколько недель засела в углу кафедры с книгой. Дочиталась до того, что однажды мне приснилась Айседора Дункан.
   - Айседора, Вы потеряли троих детей, а для женщины нет ничего более страшного, чем смерть ребенка. Как Вы смогли это пережить? - спросила я у нее, пользуясь неожиданной возможностью поговорить.
   - Бог никогда ничего не отнимает. Он всегда дает взамен больше, только это трудно понять, - глядя на меня грустными глазами Богородицы, ответила Айседора.
   Проснувшись, я долго лежала и вспоминала ее лицо.
  
   Славика я выгнала решительно и бесповоротно. Мы сидели на кухне друг напротив друга, я старалась объяснить ему свое решение.
   - Слава, понимаешь, я не люблю тебя.
   - Ну и что? Разве я плохой муж?
   Разговор слепого с глухим. Тогда он завидовал мне смертельно. Завидовал тому, что мать помогла мне купить квартиру, что я ездила за границу, что я работала с иностранцами, что... да разве ж для зависти нужен какой-то особенный повод? Она просто прожигает человеку сердце и все. Сначала он был робким пупсиком, которого шикарная леди забрала из общежития и устроила на работу в американское агентство недвижимости. Потом осмелел, начав зарабатывать, и из него поперло все, что он раньше пытался старательно скрывать.
   - Нет, ты мне скажи, - он продолжал настаивать на объяснениях, - чем я плохой муж. Деньги домой приношу?
   - Да, приносишь. - Я понимала, что этот разговор никуда нас не выведет, но автоматически продолжала отвечать.
   - Хозяйством занимаюсь?
   - Да, занимаешься. - Он действительно несколько улучшил интерьер моей квартиры.
   - Ночую дома? - ему казалось, что он безупречно логичен.
   - Слава, я уже сказала все, и этого достаточно. Могу повторить, раз ты так хочешь. Я не люблю тебя.
   Интересные у него, однако, представления о счастливом браке. Значит, надо просто давать денег, заниматься хозяйством и ночевать дома. Я включила музыку, он ушел рыдать в ванну. Через сорок минут, он снова явился на кухню.
   - Я не могу отсюда уехать, - с отчаянием в голосе произнес он, стоя в дверях.
   - Почему? - разговор становился интересным.
   - Я привык жить в центре!
   - Пошел вон! - я замахнулась на него рукой. Он отскочил.
   Я нашла для него жилье на первое время, и выставила, отобрав ключи от квартиры. Он злобно выложил в ванной на стиральной машине все, что я ему дарила за время нашей совместной жизни, забыв снять тонкую золотую цепочку, которая так и осталась у него на шее.
  
   Моя бабушка все мое детство ужасно переживала из-за моего роста, считая, что это серьезно уменьшает мои шансы на счастливую личную жизнь. Постоянно следила за мной, чтобы я не сутулились, полагая, что я тоже переживаю и стараюсь опускать плечи, чтобы казаться пониже. На свое счастье, я не знала, что родители считают меня некрасивой. Собственное отражение в зеркале меня вполне устраивало, наводя на мысли о статных русских красавицах, плывущих белыми лебедями.
   Прошло немногим более 10 лет, и мой типаж внешности стал, фактически, эталоном женской красоты. Степень своей привлекательности я поняла на пляже в Тель-Авиве.
   Я тогда начала заниматься Гербалайфом, и в Иерусалиме намечалась школа лидеров. По набранным очкам за реализацию продукта и привлечение новых распространителей я не проходила, но вся наша команда собиралась ехать, а я активно строила глазки нашему лидеру и очень рассчитывала в этой поездке добиться его взаимности. Лидер тянул с оформлением документов, и я решила подстраховаться, связавшись с коллегами из другой ветки. Да, никто не любил чужаков, каждый лидер был заинтересован, прежде всего, вывезти свою команду, но я включила все свое обаяние по максимуму, поэтому меня взяли в группу. На месте все переиграю, - думала я, - главное сейчас документы успеть оформить. В итоге, от всей нашей группы в Израиль поехала только я одна, наша команда так и не смогла организовать себе поездку.
   И вот, я лежу на городском пляже в Тель-Авиве на полотенце, которое утащила из гостиницы, пользуясь свободным временем, потому что денег ни на что большее у меня нет. Средиземное море манит невероятным блаженством, берег здесь песчаный и пологий, заходить в воду можно долго и приятно. Я, ни о чем не думая, бегу в воду, и с разбегу прыгаю в зеленоватую волну, качаюсь на ней, лежа на спине, как на качелях в детстве, ныряю, пытаясь под водой встать на руки, снова качаюсь, испытывая почти эротическое наслаждение от того, как мои длинные светлые волосы медленно шевелятся в воде. Наконец, устав, я плыву, а потом иду к берегу. Иду медленно, с усилием переставляя ноги в густой зеленой воде, и вижу, что все мужчины на пляже смотрят на меня как на Афродиту, только что рожденную из морской пены. Ничуть не смутившись, я отцепляю от купальника заколку и начинаю на ходу подбирать мокрые волосы. В то мгновенье я родилась, как женщина, мне было 23 года.
   Несмотря на то, что по правилам я не имела права участвовать в школе лидеров с самим господином Хьюзом, президентом компании "Гербалайф", я все равно поехала из Тель-Авива в Иерусалим на его выступление. Прибившись к каким-то ребятам тоже из Питера, я просто прошла вместе с ними. Да, конечно, у меня на входе попросили накладные, доказывающие необходимый объем закупки, но я сказала, что забыла их в гостинице и похлопала глазами. Меня пропустили.
   Вечером был шикарный банкет для особенно отличившихся, туда меня провел какой-то импозантный мужчина в возрасте, очарованный моим обаянием. Может быть, он на что-то рассчитывал потом, но я вовремя успела затеряться в толпе гостей.
   Когда праздник перевалил за полночь, я стала обдумывать способы попасть обратно в Тель-Авив. Каким-то образом мне удалось найти попутчиков, за которыми приехал микроавтобус. Никто из тех, с кем я приехала из Питера, на банкет не попал.
   С утра на завтраке в нашей гостинице они хмуро оглядывали меня, а я радостно щебетала, как хорош был господин Хьюз в купальном костюме, и как мы пошли вдвоем плавать ночью в море. Жаль, что потом его отвлекли какие-то важные личности.
   С господином Хьюзом я осталась бы на ночь с превеликим удовольствием. Жаркая августовская ночь на берегу Средиземного моря манила невероятными тайнами и грешными наслаждениями, господин Хьюз был красив и обаятелен, а я была богиней. Одной из тех, что когда-то снисходили до любви с простыми смертными, но только с героями.
  
   В той же поездке нам организовали экскурсию по местам "боевой славы" Иисуса Христа. Я из любопытства, а больше от нечего делать поехала. Глупо приехать в Иерусалим, и не посетить основную достопримечательность. В конце концов, для общего развития не повредит, да и на пляже валяться надоело.
   К моему великому удивлению экскурсия потрясла меня до глубины души. Идя по узким улочкам старого города, слушая разноголосые крики уличных торговцев, заглядывая в маленькие лавочки, я как будто попала в другой мир. Не могу сказать, что меня тронула история парня, который тащил на себе свой крест на место своей казни. Или не тащил, просто шел, а крест тащили за ним другие. Вряд ли один человек может поднять такую тяжесть. Мне стало его жаль чисто по-человечески. Надо же, как попал, - думала я, - а молодой был, красивый, сильный.
   Потом нас провели в то место, где, якобы находился тот самый Гефсиманский сад. И вот тут, стоя около старой оливы, которой было явно больше тысячи лет, и, глядя на старый город под палящим солнцем, я вдруг почувствовала, что какая-то завеса в моей голове отодвинулась. Я просто поняла, что Бог есть, и он рядом.
   Ко мне кто-то подошел из группы и попросил воды. Я протянула ему бутылку, и странное очарование исчезло. Вернувшись в Питер, я закрутилась в сиюминутных делах, но воспоминание об отодвинувшейся завесе не отпускало, и через месяц я крестилась во Владимирском соборе у Пяти углов.
  
   Через восемь лет после своей смерти мне приснился Лешка. Он стоял в новой красивой квартире на высоком этаже, будто пригласил меня посмотреть на свое новое жилище. Сам он тоже выглядел просто прекрасно, загорелый, в белой расстегнутой рубашке и голубых джинсах.
   - Глаз, переезжай ко мне, - предложил он.
   - Лешка, что ты болтаешь! - возмутилась я, - ты же умер! - Даже во сне я помнила об этом точно.
   - Нет, Глаз, я не умер. Я всех обманул, я живой. - Лешка хитро улыбался. - Давай, переезжай, будем здесь жить. Смотри, какой вид из окна классный.
   Квартира и впрямь была хороша. Но я отказалась.
   - Нет, Леш, я не могу. Ты умер, а я жива. Я не могу с тобой жить.
   - Подумай, Глаз! В последний раз предлагаю, - он продолжал улыбаться хитро и нежно.
   Я ушла. Я слышала, как он запер за мной новую железную дверь. Я вышла из подъезда в тускло освещенную подворотню, где ветер катал по асфальту обрывки грязных бумажек и еще какой-то мусор. Дороги домой я не знала, поэтому просто пошла, куда глаза глядят. За мною увязался ободранный бомж. Я ускорила шаг.
   - Девушка, куда же ты? - он побежал за мной. Рванув прочь, что есть мочи, я понеслась, задыхаясь, по дороге из коряво уложенных бетонных плит. Высокие каблуки гулко стучали под моими ногами. Бежать было тяжело. Бомж меня догонял. Когда он, наконец, ухитрился схватить меня за плечо, я заорала от ужаса и... проснулась в своей постели вся в слезах.
   Путаясь в рукавах, натянула халат и неровной походкой пошла на кухню. Надо хоть на кладбище сходить, я должна увидеть камень, где написано "Жариков Алексей Юрьевич. 1962 - 1993." Видимо, я сама так и не поверила до конца, что он умер.
   На похороны меня, разумеется, никто не позвал. Сдал нас Лешкиной жене все тот же Сашка Кумок.
   Почему люди так погано устроены? - думала я, сидя в халате на кухне с сигаретой. Почему всем было жалко его жену, а не меня? Ей досталось все, и репутация безутешной вдовы, и белые одежды невинной жертвы, и неплохое наследство, между прочим. А меня лишили даже возможности попрощаться, чтобы не травмировать беднягу, исходившую на пену и желчь. Окажись я на ее месте, я позвала бы любовницу тоже. Какой смысл теперь ссориться, если делить больше нечего? Я позвонила бы любовнице сама и пила бы с ней водку на своей кухне, рыдая в голос. С кем еще, как ни с женщиной, которая тоже его любила, я могла бы не держать лица? И на похоронах я стояла бы с ней в обнимку, не обращая внимания ни на какие взгляды и перешептывания за спиной. Я отдала бы ей из его вещей то, что она захочет взять на память. Может быть, что-то из ювелирки, может быть, фотки. - Сука ты, Катя Жарикова, - я все-таки разозлилась, - мелкая, ничтожная сука! Не будешь ты счастлива, или я не ведьма!
   На следующий день я отправилась в архив, выяснять дату Лешкиной смерти и место на кладбище. Сотрудница архива с пониманием отнеслась к моему рассказу, и вскоре мы уже вместе листали толстую регистрационную тетрадь. Я нашла нужную запись. 3 января, Южное кладбище, участок Рябиновый, место 12А.
   Зачем откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня? - думала я, стоя на автобусной остановке вместе с редкими бабульками, державшими в руках бумажные цветочки.
   Южное кладбище поражало своим размером. По обе стороны от главной дорожки простирались бескрайние ряды памятников. Нещадно палило солнце. Настоящий город мертвых, - думала я, поигрывая подолом длинной юбки и неуместно весело стуча каблуками. Раз-два-три-четыре-пять, я иду тебя искать.
   На кладбище в этот час не было почти никого. Я шла, краем глаза рассматривая памятники, и быстро в голове прикидывая возраст покойных. Вот парень двадцати лет, черный полированный гранит почти в человеческий рост. Бандит, наверное, таких здесь много. А вон две девушки 18-ти лет. На машине разбились с пьяных глаз? Безутешные родители поставили темно-красную плиту с безвкусным рисунком. Чужие трагедии меня не трогали, скорее раздражали.
   Интересно, а Лешке тоже написали что-то вроде "любим, помним, скорбим" с этими дурацкими виньетками? Если бы кто меня спросил, я бы тоже сделала полированный черный гранит, с прожилками, но широкий и низкий. И на нем силуэт девушки, бегущей по воздуху в длинной развивающейся юбке навстречу молодому человеку, распахнувшему объятия. Он всегда говорил, что у меня летящая походка, как будто я не по земле иду. Ну, где-нибудь сбоку можно крест нарисовать еще с длинным острием, не православный с этими странными лепестками по бокам, а строгий, католический. Впрочем, любовниц не спрашивают, им даже не сообщают, куда можно цветочки принести, или просто посидеть рядом и слезу пустить. Ему наверняка сделали что-то торжественно-помпезное с золотыми буквами.
   Я уже прошла главную аллею и свернула на более узкую дорожку. Ровные ряды могил, по-прежнему, простирались до горизонта. Внезапно из кустов на дорожку выпрыгнул загорелый мужчина в шортах. Я вздрогнула.
   - Что ищем, девушка? - спросил он меня.
   - Рябиновый участок, место 12А. - заглянув в листок, сообщила я.
   - Пойдемте, провожу, а то тут и запутаться недолго, - предложил парень. - Я тут работаю, так что все знаю. Меня Виктор зовут.
   Как-то я себе с трудом могла представить могильщика в шортах с белозубой улыбкой. Наконец, он показал рукой на близлежащие кусты.
   - Место 12А здесь должно быть.
   На том месте, куда он показывал, вообще не было никаких могил. Я осторожно перелезла через канаву и пошла осматривать близлежащие памятники. Лешки не было.
   - Может, не рябиновый? - предположил Виктор. - Может, яблоневый?
   Я точно помнила, что в тетрадке у тетки в архиве было написано "рябиновый", но возражать не стала. Мы обшарили и яблоневый тоже. И еще вишневый заодно. Лешки не было. Чтобы за восемь лет не поставили памятник? Не верю. Впрочем, пустых могил тоже не было. Я бессильно опустилась на чью-то скамеечку, ситуация не укладывалась у меня в голове.
   - Давай я тебя до метро подвезу, - предложил Виктор, - а то последний автобус уже ушел.
   - Давай, - согласилась я, - дальше искать смысла не было.
   Он подъехал к парадному входу на красной спортивной машине. Ни фига себе, живут могильщики! - подумала я, но вслух ничего не сказала. Виктор поймал мой удивленный взгляд.
   - Я раньше учителем биологии работал в школе. Потом знакомые предложили сюда перебраться, - пояснил он.
   Нормальная карьера. Почти по специальности человек работает.
   - Ты оставь мне свою бумажку, - предложил он, когда мы вернулись в город, - я посмотрю еще, может, найдется твой друг. Телефон только запиши свой.
   Я написала ему телефон на обороте листка. Через три дня он позвонил.
   - Нет твоего друга там, я все облазал еще раз. Встретимся вечером?
   Встречаться мне не хотелось.
   - Спасибо, Виктор. Удачи.
   Я повесила трубку.
  
  
   ********
   Mark Canterbury (Гектор)
  
  
   Я проснулся за четверть часа до подъема, за окнами светало. Выдернув руку из-под головы Эдмунда, я перевернулся на спину, спихивая ногами с кровати нашу собаку. Эдмунд не проснулся, только устроился поудобнее, собака переползла под одеялом на сторону принца. Над моей головой недовольно зашевелилась разбуженная кошка. Ноев ковчег, - подумал я, - но разгонять наглую живность было лень.
   В кровать к Эдмунду я перебрался еще в свою первую зиму в Кастельблан, когда мне надоело стучать зубами, свернувшись клубком в своей каморке. Несмотря на свою худобу и щуплость, принц был горячий, как печка, даже через ночную одежду. Спать вдвоем, конечно, было лучше, чем одному, но ноги все равно мерзли. Особенно по утрам, когда вода в кувшине для умывания покрывалась тонкой ледяной коркой.
   Я притащил из конюшни собаку. Собака была большая, кряжистая, с массивной мордой, толстыми лапами и умными покорными глазами. Она быстро поняла, что от нее требуется, и как только мы с принцем затихали, прижавшись друг к другу, забиралась под одеяла. Я просовывал босые ноги ей под лапы поближе к теплому брюху, и так было совсем хорошо. Когда по весне стало теплее, можно было вернуться к себе, но я уже привык засыпать, уткнувшись лицом в затылок принцу, а собака привыкла забираться под одеяло.
   Весной активно зашевелились мыши, и, что особенно неприятно, змеи. Пришлось присоединить к нашей свите кошку. Кошка предпочитала спать у меня на холке, тыча жесткими усами в шею. Было щекотно, но приятно, а ее мурлыканье меня умиротворяло. Размеры кровати позволяли удобно устроить по бокам еще пару гвардейцев, но собака с кошкой прекрасно справлялись с охраной, разделив кровать на две половины. Собаке нижняя, кошке верхняя.
   Я до того расслабился, что перестал держать под подушками нож, надеясь, что собака с кошкой успеют задержать того, кто рискнет на нас напасть, настолько, что я успею добраться до оружия посерьезнее. Ночную одежду я не любил, и как только погода позволяла, оставался спать только в нижних штанах. Эдмунд не раздевался никогда. Даже сейчас, когда стало настолько тепло, что от ключевой воды в бадье, где мы мылись, не синели губы, он все равно спал одетым.
  
   За потайной дверью кто-то зашевелился, собака угрожающе зарычала. Что за сюрприз? Я вылез из кровати и, зажав в руке меч, неслышно подошел к двери. За ней кто-то стоял. Кто-то знакомый, раз собака не бросалась на дверь, хрипя и задыхаясь от ярости. Откинув тяжелую щеколду, я замер около створки, прижавшись к стене на безопасном расстоянии. Тот, кто стоял с той стороны, тихо приоткрыл дверь и позвал меня неслышным шепотом
   - Марк, - от удивления я прилип к стенке, - возьми одежду и выйди сюда, только тихо и быстро.
   Я схватил одежду и вылез на винтовую лестницу, осторожно прикрыв за собой дверь, чтобы не скрипнула. Герцог стоял чуть поодаль, закутанный в длинный плащ с капюшоном.
   - Ты знаешь, как пройти к колодцу? Тому, что под южной башней? - спросил он меня, пока я натягивал сапоги. Отпираться было бесполезно, поэтому я молча кивнул. Губы герцога тронула еле заметная улыбка.
   - Проведи меня туда, - приказал сюзерен, - мне нужно кое-что забрать.
   Колодец я нашел, когда лазал вместе с принцем по подземной части замка. Мы хотели найти сквозной путь от нашей башни до противоположной стены. Принц клялся и божился, что такой путь должен быть.
   - Всего под замком должно быть четыре колодца, - рассказывал Эдмунд, пока мы осторожно крались по сырым переходам. - Два пересохли, теперь туда сбрасывают то, что хотят скрыть. Там вонища такая, что подойти невозможно. А еще два остались. Один я знаю где, я тебе потом покажу, если хочешь. А второй должен быть как раз недалеко от выхода. Говорят, там обвалился потолок, но я не верю.
   Оглядывая эти каменные своды, я тоже не верил, что что-то может обвалиться. Скорее всего, у южного колодца что-то спрятали, а потом распустили слух, что подойти невозможно, чтобы отогнать любопытных. Методично, обшаривая переход за переходом, мы, в конце концов, нашли и колодец, и сквозной проход под замком. Раньше я периодически наведывался туда, мне хотелось найти тайник, но, раз за разом обшаривая стены и пол, я не мог обнаружить ничего. Однажды, меня там кто-то застукал.
   Поставив лампу на выступающий камень, я пытался засунуть нож в щель между камнями, когда услышал шаги. Спешно задув огонь, я притаился у стены за колодцем, дрожа от ужаса, но тот, кто шел ко мне, наверняка заметил свет. Шаги приближались. Вдруг тот, который шел, остановился и заговорил.
   - Сейчас ты уберешься отсюда и никогда даже близко не подойдешь к этому месту! - он ткнул факелом в мою лампу. Стало светлее, но я не мог разглядеть его лица под низким капюшоном, а голос в подземелье искажался до неузнаваемости. Я сидел за колодцем, по-прежнему, не шевелясь.
   - Убирайся, я сказал! - загремел голос, и человек отошел за выступ другого коридора. Без лампы выбраться было невозможно, поэтому мне ничего не оставалось, как на подгибающихся от ужаса ногах выйти из своего укрытия, и, забрав лампу, исчезнуть там, откуда я пришел. Он меня наверняка рассмотрел, как облупленного, а я не нашел в себе сил еще раз обернуться в его сторону.
   Кое-как я выбрался из подземелья, и больше туда лазать желание не приходило, но дорогу я помнил прекрасно. И теперь, не задавая себе лишних вопросов, я молча шел впереди герцога, ведя его в указанное место. Когда мы добрались до южного колодца, герцог оставил меня в коридоре, повернув лицом к стене.
   - Поклянись, что не будешь подсматривать, - обратился он ко мне.
   - Клянусь честью, - ответил я, поворачиваясь к нему спиной. Тяжело заскрипела колодезная цепь, зашуршал, вынимаемый из стены камень, что-то упало в воду, герцог выругался. Ага, я не там искал, тайник, должно быть, в стене колодца! Не подслушивать я не клялся, поэтому напрягся еще больше, пытаясь понять, что там делает мой сюзерен. Камень встал на место, цепь снова тяжело забрякала, но как-то не так, как вначале. Герцог спрыгнул на пол.
   - Можешь идти сюда, - окликнул он меня.
   Я подошел. Сюзерен прятал под плащом небольшой сверток.
   - Пойдем, доблестный рыцарь. Я тебя выведу за стену у средней башни, оттуда сам до замка дойдешь. Твоими стараниями тайник остался в целости и сохранности.
   - Моими стараниями?
   - Да, именно твоими. Кто раструбил по всему замку, что колодец охраняет злобное привидение, которое скидывает в воду, всех, кто подойдет ближе пяти шагов? - сюзерен от души расхохотался.
   Единственным человеком, который мог мне дать уйти от колодца живым, мог быть только герцог. Любой другой прирезал бы тринадцатилетнего мальчишку, не задумываясь. Поэтому я и придумал сказку о страшном привидении, чтобы тайна сюзерена так и осталась при нем. Мы выбрались из подземного хода за стеной, там, где лес подступал к замку ближе всего.
   - Все, Марк, иди. Если тебя увидит охрана, то решат, что ты от дамы пробираешься. - Он оглядел меня с головы до ног и снова захохотал. Спешно одевшись почти в полной темноте, я вряд ли выглядел изящно. Поклонившись, я пошел восвояси, не оборачиваясь, хотя очень хотелось посмотреть, куда двинется сюзерен. Но, чужая тайна есть чужая тайна. Подъем уже протрубили, наверное, молитву я тоже уже пропустил, пока дойду до Эдмунда, то завтрак мне тоже не достанется. Я побежал вдоль стены в сторону казармы, Гектор, наверняка со мною поделится едой.
  
   - А, Марк, заходи, - весело окликнул меня Гектор, уже сидящий за низким столиком, на котором молчаливый слуга расставлял разнообразные кушанья.
   - Ты откуда такой растрепанный? Впрочем, бессмысленно спрашивать юношу, откуда он идет в столь ранний час, надев верхнюю рубашку задом наперед. Конечно, он занимался важными государственными делами, пока муж томной красавицы его не спугнул! - Гектор, явно был в хорошем настроении.
   - Этот олух еще долго тут будет возиться, расставляя все, как ему кажется правильным! - кивнул он на своего слугу, - ты можешь пока пойти искупаться, вода еще горячая. Заодно и оденешься нормально.
   Гектор любил мыться в крутом кипятке, так что мне сейчас и, правда, в самый раз будет. Так что я скинул одежду, подвязал волосы, чтобы не намокли, и залез в бадью. М-да, умеет Гектор жить красиво! От воды шел легкий запах изысканных благовоний, я погрузился по самые уши, блаженно прикрыв глаза.
   - Марк, ты там уснул? - окликнул меня друг, - вылезай, а то завтрак остынет, а его надо есть горячим.
   Горячая еда была еще одной его блажью.
   - Гектор, - позвал я его, вставая в полный рост, и поджидая, пока вода стечет обратно в бадью, - а у тебя, часом, нет наложницы, чтобы вытерла меня?
   Друг появился в дверях с куском ткани, который бросил на пол.
   - Вылезай вот сюда на тряпку, - скомандовал он. - Наложницы нет, я же говорил тебе, что не люблю женщин.
   - Ну, тогда может наложник есть? Немой и покорный, - поинтересовался я.
   Гектор завернул меня в другую тряпку и уже принялся вытирать сам. Услышав мой вопрос, он фыркнул.
   - Нет, Марк, немого и покорного нет. Есть только друг, который болтает, закрывая рот, только чтобы проглотить очередной кусок. Но у него красивый голос, поэтому приходится слушать. И его никак нельзя назвать покорным. Сколько раз ему говорил, обрежь свои косы, нет, еще длиннее отрастил! - он подал мне штаны. - Не слезай с тряпки, пол холодный.
   Неспеша одевшись и затянув все шнурки, я направился к столу. После такой речи попросить гребни было неловко, но не сидеть же лохматым!
   - Гектор, может у тебя завалялась где пара гребней? - самому причесываться было неудобно, но возможно. Гектор захохотал.
   - Могу себе представить тебя в походе! Вся армия уже выстроилась, а доблестный граф Кантербери сидит в шатре и говорит, что война не начнется, пока его не приберут должным образом. Вся еда же остынет сейчас! Ну, хорошо, хорошо, не смотри на меня так. - Он свистнул слугу и что-то сказал ему на незнакомом языке. - Уж извини, он по-здешнему вычесывать не умеет, поэтому приберет тебя так, как считает нужным.
   Тот быстро расчесал мне волосы и свернул на висках перед ушами две тонкие косички. Гектор глянул на меня и снова захохотал.
   - Он тебе сделал прическу, как у наложницы низшего ранга. Ладно, не обижайся, я сам его попросил. Давай же, завтракать, наконец!
   Куски мяса были нарезаны так мелко и приправлены таким количеством разных специй, что я не мог определить, мясо это или птица. Скорее, все-таки мясо, птицу такими кусками не нарежешь. Интересная все-таки манера готовить так, чтобы было непонятно что это. А вот это я точно знаю, что такое. Это свекла. Эдмунд от нее плевался, считая пищей простолюдинов, а мне нравилось, она была сладкая.
   Наконец я отполоскал руки в чашке, стоящей на столе, и откинулся назад, забыв, что сижу на низком пуфике, а не на стуле с высокой спинкой. Побалансировав пару мгновений, я все-таки опрокинулся вместе с пуфиком на спину.
   - Гости наелись до отвала, - изрек Гектор, - что же, я могу себя считать хорошим хозяином. Поднимайся, пойдем посмотрим, чему научились эти олухи. Оценишь мое сказочное терпение и настойчивость.
   Мы вышли во двор перед казармой. На плотно утоптанной земле, разбившись по парам, упражнялись в фехтовании свободные от несения караула гвардейцы. Конечно, до Гектора им еще далеко, но в целом неплохо.
   - Хочешь победить, держи войска занятыми, - с довольным видом произнес Гектор, - а то покрылись тут жирком на казенных харчах! Погоди, я их еще в поход отправлю, а то совсем забыли, как по-настоящему воевать. Как герцог пришлет знак, так и отправятся к нему, как миленькие.
   - А как же охрана замка? - поинтересовался я.
   - Да не нужно здесь столько охраны сейчас! Оставлю часть, которые для похода не годятся.
   - А вдруг на нас кто-нибудь нападет внезапно?
   - Внезапно теперь на нас никто не нападет. Уж, будь спокоен, я об этом позаботился первым делом.
   Я вспомнил его разговоры о лазутчиках.
   - Сейчас отберу самых умных, - продолжал Гектор делиться своими планами, пока мы медленно обходили его подопечных, - будут у меня старшими, этим вправлю мозги сам. А уж они потом остальных вышколят. - Эй, парень, - заорал он на одного, - ты не дубиной машешь на ярмарке. Смотри, как надо! - он уже выхватил из рук опешившего парня, оружие, и принялся показывать нужные движения.
   Я решил, что пора возвращаться к Эдмунду, он, наверное, сильно удивился, увидев открытый потайной ход. Как бы панику не поднял! Впрочем, я поздно спохватился. Вечно как с Гектором увижусь, так времени не замечаю! Я поднял руку, прощаясь с ним, и побежал домой.
  
   - Где ты был? - набросился на меня принц, едва за мной закрылись двери.
   - В казарме.
   - Ты туда каждый день бегаешь! - ревниво заметил Эдмунд.
   - Надо же к походу готовиться, - возразил я.
   - Ты без меня все равно никуда не пойдешь, - отрезал принц, - а я пойду не раньше, чем через два лета. Ты что, прямо ночью ушел в казарму через потайной ход? - взгляд принца стал подозрительным.
   - Нет, мне утром показалось, что там за дверью кто-то стоит, я вышел посмотреть.
   - Мне тоже так показалось, - ответил принц. - Ты его догнал?
   - Нет. Я заблудился, гоняясь за ним. Он в темноте, как кошка видит, - я лицемерно вздохнул.
   - Наверное, это был дух моего кузена, - успокоившись, заметил Эдмунд. - он пропал в подземелье, когда отец еще был ребенком. Теперь приходит иногда, просит его вывести. Да ты не бойся, Марк, он безобидный, - утешил меня принц. Как всегда от утешений Эдмунда меня передернуло.
   - Я тебе завтрак оставил, - продолжал он, ничего не заметив.
   Что же, щедростью принца пренебрегать не стоило, поэтому я съел все, что он для меня спрятал. Потом мы поиграли немного в шахматы, несмотря на мои опасения, Эдмунду нравилась сложная игра. Он, конечно, пока мало что понимал в стратегии, но очень старался. Особенно тяжко ему было смириться с тем, что у каждой фигуры есть свой ход.
   - А я прикажу этим двигаться вот так и все, - бесился он.
   - Эдмунд, они не могут так.
   - Почему?
   - Представь себе, что там овраг глубокий. Они не смогут его перепрыгнуть просто так, даже если ты прикажешь.
   - Пусть медленно перелезают, - не сдавался принц.
   - Пока они будут медленно перелезать, то опоздают вот сюда, где их ждут уже давно.
   Принц тяжело вздыхал и ставил свою фигуру на нужное место. Через два хода начиналось то же самое, но уже по другому поводу.
   - Почему ты поставил свою конницу сюда? Сам же говорил, что так нельзя!
   - Я говорил, что нельзя всем остальным, а конники могут прыгать через голову других фигур.
   - Но настоящие конники не могут! - снова бесился Эдмунд.
   - Настоящие конники в тяжелых латах проломят все, что угодно.
   - Это просто конники. В тяжелых латах вон те, по краям! И ты сказал, что они тоже не могут прыгать через другие фигуры!
   Наконец, он меня допек.
   - Хорошо, пусть будет по-твоему. - Я забрал своих конников и выставил вместо них ферзя. - Вот так тебя больше устраивает?
   - Да, - обрадовался Эдмунд, которому удалось настоять на своем.
   - Тогда тебе вызов, - я не дал ему долго радоваться, передвинув ферзя еще ближе и забирая его тяжелого рыцаря.
   Принц поджал губы, сдерживая злость. Он мог убрать моего ферзя своим лучником, но от злости не замечал этой возможности, а подсказывать ему я не хотел.
   - И что мне делать? - он сумел все-таки справиться с раздражением и теперь смотрел на меня почти спокойно.
   - Можешь убрать своего короля, но тогда я следующим ходом поставлю ферзя сюда, и тебе придется сдаваться. Лучше убери моего ферзя лучником.
   Принц, обрадовавшись, тут же забрал ферзя.
   - Ладно, давай помиримся, - предложил он.
   Я мог бы заставить его сдаться и без ферзя, но не стал спорить. Хочет помириться, пусть будет так.
   - Поедем покатаемся? - предложил принц, когда слуга убрал фигурки в шкатулку.
   - Поедем. - Я тоже был не прочь размяться.
   - Тогда иди за лошадьми, мне приведешь белого, - приказал он, - а я пока охрану позову.
   У принца была личная конюшня, где красовались несколько прекрасных коней на все случаи жизни. Он милостиво разрешал мне пользоваться своими лошадьми, когда мы выезжали с ним на прогулки. Верхом он держался прекрасно. Я привел коней, выбрав себе игривого чало-рыжего жеребца.
   - В масть себе коня берете? - хихикнул конюх, седлая указанных мною лошадей.
   - Просто порезвиться хочу, - пожал плечами я.
   - Вот я и говорю, что в масть себе. Этот тоже порезвиться никогда не прочь. - Он вывел коня из денника. Чалый действительно, охотно пошел на улицу, нетерпеливо оглядываясь. Я вскочил в седло, и на ходу ловя ногами стремена, тронулся к воротам, где уже стояли охранники, готовые нас сопровождать.
   Белый жеребец, тонко перебирая ногами и возмущенно встряхивая головой, гордо вышагивал за мной. Ходить в поводу он не любил, но терпел. Я бросил уздечку подоспевшему гвардейцу, пусть сам с этим гордецом разбирается! Эдмунд всегда заставлял себя ждать, так что я привычно поставил своего коня чуть поодаль, чтобы, не дай Бог, не оказаться у принца на пути. Мой жеребец нетерпеливо фыркал, пританцовывая на месте. Я наклонился, чтобы похлопать его по морде, и вдруг почувствовал, что на меня кто-то смотрит.
   На стене стояла девушка, и, не прячась, внимательно рассматривала наш небольшой отряд. И кого вынесло на солнце в такую жару? Снова затанцевавший подо мною жеребец отвлек меня от девушки, да и Эдмунд, гордо подняв голову, уже шел в нашу сторону. Глядя сквозь гвардейца, державшего ему стремя, он с королевским достоинством уселся в седло, и, не оборачиваясь, поскакал прочь. Я развернул коня и, привстав на стременах, рванул за ним. Охрана держалась чуть позади, не смея отвлекать принца, но готовая в любой момент сомкнуть вокруг нас кольцо.
  
   Вечером, когда его высочество изволили отобедать в моей компании, к нам через тот же потайной ход заявилась Дениза с лютней, коробкой со сластями и бутылкой вина. Что же, вечер обещал быть веселым!
   - Лейла просила тебе передать, - Дениза протянула мне коробку.
   Да, такие же, как те, которые я чуть не украл три года назад.
   - Она тебя сегодня видела верхом на лошади.
   Так вот кто стоял на стене! Как же я сразу не догадался, что только она могла выходить на солнце, не опасаясь опалить свою и без того достаточно смуглую кожу. Надо бы что-то подарить в ответ, но я не знал что именно.
   - Отрежь для нее прядь волос, - предложила Дениза. - У них в стране считается, что светлые волосы приносят богатство, а зеленые глаза счастье в любви.
   Я засомневался. Жанна строго-настрого запретила мне давать кому-либо свои локоны. Да и потом, у нас это считалось залогом верности между любовниками. Не дай Бог еще герцог найдет, он же мне ноги вырвет с корнем! Впрочем, была - не была! Я зажал хвост в кулак, наклонил голову вперед и решительно полоснул ножом, обрезая все волосы разом. Разом не получилось, но постепенно достаточно толстый хвост оказался у меня в руке. И Лейле хватит, и Гектор будет доволен.
   - Сколько нужно на талисман для богатства? - поинтересовался я у Денизы. Та смотрела на меня, разинув от удивления рот.
   - Марк, я не говорила, что нужно много... - чуть ли не заикаясь, выдавила Дениза.
   - Возьми, сколько нужно, - я протянул ей хвост, - остальные я пойду в камине сожгу от греха подальше. И передай Лейле, что я благодарен за то, что она не попросила талисман для счастья в любви.
   Эдмунд захихикал. Он любил черный юмор. Дениза не шевелилась. Господи, да чем же я ее так напугал-то? Пришлось самому идти в кабинет завязывать самую красивую прядь тонким шнурком, которым я запечатывал письма. Может, еще печать поставить? Чтобы точно было понятно, что от меня. Немного подумав, я достал чистый лист и письменные приборы и ровным почерком с положенными завитушками вывел: "Самой таинственной из женщин в благодарность за великодушие". Сложил лист так, чтобы локон оказался спрятан внутри, и запечатал.
   - На, отдашь своей подруге, - я бросил сложенный лист Денизе. Та тут же спрятала его в складках платья на груди.
   Надо хоть конфеты попробовать, а то Эдмунд уже запустил пальцы в заветную коробочку и теперь сидел, радостно облизываясь. Мы съели конфеты, выпили вина, спели несколько песен, и я подумал, что Эдмунда с Денизой все-таки надо оставить одних. Пойти, что ли прогуляться? Такой прекрасный теплый вечер, еще сейчас и луна выйдет. Ноги сами понесли меня в сторону казармы.
   Зайти, что ли, к Гектору? А вдруг он с дамой уединился... да, он говорил, что не любит женщин, но ведь можно не любить, но периодически задирать им юбки. Или не с дамой... я вдруг представил, как он чешет спину какому-нибудь юному оруженосцу, и внезапный приступ ревности обжег мое сердце. "Тебе никто не говорил, что у тебя глаза цвета весенней травы, покрытой серебряной росой" - вдруг вспомнил я его голос.
   Убью, - подумал я, почему-то ни мгновенья не сомневаясь в том, что он точно забавляется сейчас с каким-нибудь молодым недоумком. Я сейчас этому безмозглому юному олуху быстро покажу, где его место! - мало соображая, что делаю, я уже припустил бегом к дому Гектора. Ворота оказались закрыты. Недолго думая, я подтянулся на руках и перепрыгнул через забор. Окно в спальню Гектора было открыто, внутри темно. Разморились, спят, - думал я, до боли отчетливо представляя себе картину, на которой чужие светлые волосы разметались по кровати друга, а восходящая луна освещала незнакомый тонкий профиль на его подушках. Я подкрался к окну и прислушался - тишина. Ничего, сейчас ты у меня попрыгаешь, - злорадствовал я, поднимаясь по лестнице на второй этаж. Слуга Гектора, безмолвно сидящий на полу около двери в спальню хозяина, посмотрел на меня, но не шевельнулся. Я тихо открыл дверь и зашел в комнату.
   - Марк, убери нож, - раздался в тишине совершенно спокойный голос друга. - Ты что, зарезать меня пришел? Нет? Ну, так спрячь нож, а то меня беспокоит твой вид.
   В комнате было достаточно светло, чтобы увидеть, что Гектор лежал на кровати совершенно один.
   - Ты не спишь? - удивился я, убирая нож.
   - Спал, пока мне под окно не свалился кто-то звенящий сотней бубенчиков и топающий, как табун лошадей.
   - Ты один? - все-таки решился спросить я.
   - А ты проверить пришел? - захохотал Гектор. - Ей Богу, Марк, с тобой невозможно заскучать. То ты вваливаешься ко мне в рубашке задом наперед и таким лицом, будто за тобой гнались все привидения замка. То крадешься с ножом в мою спальню проверить, один ли я сплю. Или ты всегда немножко не в себе в полнолуние? Раньше я что-то за тобой такого не замечал. - Гектор завернулся в широкое полотно и теперь стоял посреди комнаты, пристально глядя мне в глаза.
   - Поделись сокровенным, кого ты хотел здесь застать?
   Я смутился. Действительно, как-то неловко получается.
   - Ну, - небрежно начал я, - может кто приходит к тебе по вечерам, кому ты спину чешешь... и что-нибудь еще пониже.
   Я не хотел быть грубым, но получилось именно так. И неожиданно для себя самого добавил: - Мне-то больше такой радости не перепадает.
   Я тяжело вздохнул, Дениза точно что-то подмешивает в свое вино.
   - Марк, - начал Гектор, взяв меня за подбородок, - никто, кроме тебя не приходит сюда, поверь. И я почешу тебе все... что захочешь, - он снова засмеялся. - Вина выпьешь?
   - Давай, - согласился я, присаживаясь на кровать.
   Когда он вернулся с бутылкой и двумя высокими прозрачными чашками, я уже разлегся на его кровати, оставив на себе по привычке только нижние штаны.
   - Нет, ты точно решил сегодня лишить меня остатков разума! - он протянул мне чашку. - Пей, что ты смотришь на меня, как игривая селянка?
   Я выпил, вино быстро ударило мне в голову. Подобравшись к Гектору сзади, я обнял его, и мелко прихватывая зубами за шею, страстно зашептал ему в ухо разные глупости, изображая игривую селянку. Он развернул меня спиной к себе.
   - Если понравится, дашь золотой, а если нет - пинка, - зашептал я, задыхаясь от восторга. Гектор знал, как свести с ума, и умел это делать. Дениза с Эдмундом меня сегодня точно не дождутся.
  
   Я подпрыгнул, схватился за частые колья забора и, подтянувшись, заглянул во двор. Странно, - подумал я, - оглядывая дом Гектора, - ни в одном окне света нет. Рано еще спать-то ложиться! Куда он делся? Вечерять с гвардейцами у него привычки не было... Я все-таки спрыгнул во двор, чуть не порвав штаны об острые наконечники кольев. В доме, действительно было пусто и темно. Молчаливый слуга Гектора, наверное, опять сидит около двери, уставившись в одну точку. Спрашивать его, где хозяин, бесполезно, наверняка уже нажевался своей пастилы и грезит наяву. Пойди, что ли, у конюха поинтересоваться.
   - Эй, а где барон? - я слегка пнул ногой дремавшего парня.
   - Уехали, Ваша светлость, - парень протер глаза и широко зевнул. - Час назад, как стемнело, велели коня оседлать и уехали.
   - Куда, не сказал?
   - Сказали, "олухов проведать".
   Ага, значит, дозоры поехал проверять. Гектор, не обидится, надеюсь, если я возьму его лошадь. Он любил военных лошадей, крепких, ширококостных, выносливых, способных вынести раненого всадника из любой передряги.
   - Собери мне этого, белолобого, - я выбрал самого нервного и тонкого из имеющихся. Такие хорошо видят ночью, да и скачут быстрее. На дыбы, правда, взвиваются по любому поводу... Ну, да ладно, удержусь, не в первый раз.
   - Смотрите, Ваша светлость, чтобы не тяпнул ненароком, - наставлял меня конюх, выводя строптивого жеребца во двор.
   - Открывай ворота, - зажав покороче уздечку, я вскочил в седло. Белолобый тут же взвился свечкой, молотя передними копытами воздух. Вцепившись ему обеими руками в гриву, я с трудом удержался, чтобы не слететь назад. Тьфу, черт, чуть лицо мне не разбил!
   - Открывай ворота быстрее! - заорал я на конюха, который, разинув рот, смотрел на бесящуюся лошадь.
   Удержать на месте рвущегося коня было невозможно, поэтому мы понеслись кругами по двору. На третьем круге, конюх, наконец-то, сумел отодвинуть одну створку, и белолобый вылетел в образовавшийся просвет, чуть не задев моей ногой о тяжелый засов. Конь стрелой пролетел по площадке, где днем упражнялись гвардейцы Гектора, и, не дожидаясь моего приказа, легко перемахнул через следующий забор. Я опять чуть не врезался лицом в его мощную шею, с трудом удержав равновесие. За моей спиной раздался сочный хохот, я не стал оборачиваться. Наверное, мне бы тоже было смешно, если бы я смотрел на себя со стороны.
   Вырвавшись на волю, конь немного успокоился, теперь ровно скакал по едва видимой в темноте дороге. Окрестности я знал неплохо, маршруты дозоров тоже, но куда именно поехал Гектор, я предположить не мог. Ладно, догоню ближайший разъезд, у них спрошу. Я поцокал языком, подгоняя и без того быстро скачущего коня. Пусть убегается, - думал я, - чтобы больше свечки делать не задумывал. Видимо, застоялся в конюшне или просто чужаков не любит.
   На небе набирала силу щербатая луна, да и мои глаза привыкли к темноте, так что первый дозор я увидел издалека.
   - Барон Шеффилд не проезжал? - спросил я, поравнявшись с дозором, и с трудом удерживая белолобого.
   - Проезжал еще час назад. Вон туда поехал, - один из всадников показал рукой в сторону леса. - Но если хотите догнать, то давайте наперерез мимо старого оврага, может, успеете перехватить.
   Последние слова донеслись уже мне в спину. Конь рванулся вперед, как только я слегка тронул его бока ногами. Мимо старого оврага ехать не хотелось, там росло большое дерево, на мощных сучьях которого вешали разных проходимцев, пойманных в лесу. Гектор запрещал их хоронить, поэтому, наверняка, там сейчас болтается чье-то бренное тело, обклеванное воронами. Ладно, делать нечего.
   Мой конь уже мерно стучал копытами по мерцающей в темноте широкой дороге. Стараясь не разглядывать ветки того дерева, где, действительно, болтался какой-то бедолага, я проехал неприятное место. Теперь уже и до развилки недалеко.
   Дорога медленно обвивала большой холм, на котором одиноко высилась заброшенная часовня. Там охотно прятались странники, да и просто путники, не нашедшие другого ночлега, поэтому второй дозор должен быть где-то рядом. Я догнал их за поворотом.
   - Барон Шеффилд не проезжал? - спросил я, стараясь выровнять дыхание. Конь послушно перешел на шаг, то ли, правда, убегался, то ли привык ко мне.
   - Проезжали. Туда поехали, - дозорный показал рукой в сторону следующего холма.
   - Давно?
   - Да уж, час назад точно.
   Черт, на помеле он что-ли летит? И там час назад, и здесь. Или первый разъезд что-то спутал? Какая им разница четверть часа вперед, четверть назад... Я уже пустил коня рысью в новом направлении. Луна поднималась все выше, часы на северной башне Кастельблан отбили десять ударов.
   Легкий ветерок приятно освежал горящее лицо, я распустил шнуровку на верхней рубашке. Хорошо-то как! Конь снова перешел на шаг. Дорога, изгибаясь в долине, понималась на небольшую возвышенность, поросшую редким леском. Где-то недалеко низко запел матерый волк. Мой конь лишь слегка повернул оба уха в сторону, но с шага не сбился. С другой стороны матерому с воодушевлением ответил зверь помоложе, а за ним, подвизгивая, целый выводок щенков. Я снова пустил коня вскачь, до холма, за которым, если верить второму дозору, скрылся Гектор, оставалось уже недалеко.
   Костер я увидел издалека, только как к нему подобраться? Над дорогой нависал довольно крутой обрыв, Гектор стоял наверху, скрестив руки на груди. Один я, конечно, мог взобрался быстро, но бросать коня на дороге не хотелось.
   - Чуть дальше есть тропинка, по которой можно подняться на лошади, - он словно прочитал мои мысли.
   Чуткий конь нашел тропинку сам, и через короткое время, я уже спрыгнул на землю около костра.
   - Не привязывай, пусть погуляет. Что случилось? - он сел верхом на поваленное дерево и с хрустом потянулся.
   - Ничего, - пожал плечами я, отталкивая коня, который упорно стремился пожевать мне рукав куртки.
   - Ты же не просто так примчался ночью, чуть не уморив моего лучшего скакуна. Давай уж, Марк, рассказывай, что произошло.
   - Это твой скакун чуть меня не уморил! Носился по двору, как ошпаренный. Потом через забор перемахнул. Я думал, что точно улечу прямо к прадедам! - я присел напротив Гектора. Белолобый зафыркал, будто засмеялся.
   - Да, он такой... сейчас еще ничего, а раньше совсем был... непредсказуемый. Его забить хотели, но я себе забрал.
   - Зачем?
   - Это лучший конь из всех, которые у меня были. Он не виноват, что родился с таким характером. Поначалу он и на мне пробовал такие штучки, а потом смирился. Видно я ему понравился. Ты скажешь мне, наконец, что случилось?
   - Я уже сказал, что ничего не случилось.
   - Тогда какого черта ты хватаешь этого бешеного и несешься сюда ночью, сломя голову?
   - Я просто хотел тебя увидеть. - помолчав, признался я, перебираясь к нему поближе.
   - И ради этого ты приехал? - он потянул меня за руку, и я, наконец-то, пристроился так, как мне хотелось.
   - Этого достаточно, - вздохнул я, закидывая голову ему на плечо.
   - И волков не испугался? - удивился Гектор, - их тут, я, слышал, целый выводок, - он все-таки обнял меня за пояс, и мне стало совсем хорошо и спокойно.
   - А что их бояться? Они все равно близко к лошади не подойдут, особенно к такому как твой бешеный белолобый. А ты боишься волков? - свою очередь поинтересовался я.
   - Не то, чтобы боюсь... но все равно как-то не по себе, когда они воют, - Гектор зябко передернул плечами.
   - Они не воют, Гектор, они поют, и у каждого своя собственная песня. Вот, слушай!
   - У-у-у-у-у-у-о-о-о-о-у-у-у-у-у-у - запел я.
   - О, Господи! - мой друг вздрогнул всем телом.
   - Подожди, не сбивай, тут вдохновение нужно, - забормотал я, пытаясь сосредоточиться. - У-у-у-у-у-у-у-у-о-о-о-о-о-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у, снова затянул я. На этот раз, видимо, получилось лучше, потому что матерый, сидевший в перелеске внизу, ответил мне густым басом.
   - Вот, видишь, отвечает! - обрадовался я.
   - Господи, жуть какая! - Гектор перекрестился. - Прямо душу наизнанку выворачивает!
   - Ладно, раз тебе не нравится, то больше не буду.
   - Меня, конечно, предупреждали, что ты - оборотень, но я не поверил, - он снова прижал меня к себе. - А как там принц Эдмунд?
   - Дрыхнет без задних ног. Так что можем сидеть здесь почти до самого утра. Пересменку дозорных заодно посмотрим.
   - Марк, мальчик мой любимый, - Гектор зарылся лицом мне в шею, - я когда увидел тебя в первый раз... там в зале для фехтования, чуть с ума не сошел, - его дыхание обжигало мне шею. - Ты был такой... наивный, светлый, радостный. А потом мне рассказали, что ты и есть тот ужасный оборотень. - он тихо засмеялся. - Рядом с тобой так хочется жить, любить, веселиться. - его шепот снова начал дурманить мне голову.
   - Перестань, Гектор, меня щекотать, - я попытался высвободиться, - а то я начну веселиться прямо здесь.
   - О, да, игривая селянка произвела на меня неизгладимое впечатление! Но, ты прав, сидя на дереве, действительно, неудобно, - он поднялся. - Пойдем к огню. Я, конечно, не рассчитывал, что ты будешь ужинать со мною, поэтому деликатесов нет, но мяса и хлеба на двоих точно хватит.
   Он раскатал на земле толстую войлочную подстилку и бросил на нее свой плащ.
   - Устраивайся, как нравится, - он кинул мне шерстяное покрывало.
   - Умеешь ты удобно устроиться даже в лесу! - восхитился я, стаскивая сапоги, и забираясь с ногами на подстилку.
   - Конечно, зачем создавать себе лишние неудобства? - Гектор рылся в дорожной сумке, доставая еду.
   - Мой отец тоже всегда так говорил, - вздохнул я. - Он прошел с герцогом бок о бок всю французскую компанию.
   - Твой отец был маршалом герцога?
   - А что тебя удивляет? - поинтересовался я, берясь за кусок мяса.
   - Ну, я думал, вы с принцем... родственники.
   - Ага, - согласился я, - откусывая кусок, - я незаконнорожденный сын герцога, бастард-оборотень. И именно поэтому он приставил меня шутом к своему старшему сыну, чтобы тому веселее было жить. Я сплю с ним в одной кровати и по вечерам вою на луну. Принц хохочет до упаду. Герцог тоже в полном восторге. До такой степени, что даже присвоил мне звание младшего рыцаря.
   - Марк, не обижайся.
   - Ладно, Гектор, я привык уже. Одной дурацкой сплетней больше, одной меньше, какая разница?
   - А как тогда ты попал в Кастельблан?
   - Герцог как-то приехал к отцу, может, по делам каким, может, просто в гости. Меня понесло посмотреть на нового человека в доме. Я мелкий был тогда совсем, любопытный. Чем-то герцогу понравился, вот он и забрал меня сюда. А ты как здесь оказался?
   - Я тоже герцогу понравился... - усмехнулся Гектор. - Только я был злой и обругал его последними словами, все ему высказал и по поводу его армии, и по поводу его вассалов. Думал, он разозлится и добьет меня. А он меня притащил к себе, лечить приказал, кормил. Ну, а дальше ты знаешь все.
   - А как ты на восток попал?
   - Убежал в поход за старшим братом. Потом меня наемники украли, чтобы пиратам продать.
   - Зачем?
   - Пираты на восток плавали, а там мальчиков, особенно северных, ценят дороже девочек. Когда приплыли, то я сбежал. Потом с сыном султана познакомился. Он такой парень был... странный. Не сиделось ему во дворце на парчовых подушках среди благовоний и наложниц. Он о подвигах мечтал настоящих, переодевался в простую одежду и по вечерам по помойкам шастал. Там и познакомились. Я, помню, ругался на него на чем свет стоит, мол, куда же ты лезешь, цветок изнеженный, когда даже нож не умеешь держать правильно. Он меня и привел во дворец, мол, охранять меня будешь днем и ночью. Ну, охраны-то у него и без меня хватало, думаю, что влюбился он тогда в меня без памяти.
   - А ты?
   - Марк, когда тебе триднадцать лет, и кроме помойки ты ничего не видишь, а рожден благородным, и еще помнишь, как было дома, и вдруг ты встречаешь человека равного... Да что там, равного! Образованного, умного, тонкого, который тебя вытаскивает из помойки, сажает рядом с собой за стол, терпеливо учит читать и писать на своем языке, то, волей-неволей ты к нему привяжешься. И потом, он красивый был, как девушка. Глаза... ласковые и печальные. Разве ж я мог отказаться?
   Султан его баловал без меры, все ему позволял, любой каприз исполнял. Я сначала не мог понять, почему? Сам-то султан мужик суровый был, головы сносил только так. Потом понял, в чем дело. Султан меня как-то вызвал к себе, и говорит, ты же видишь, что мой любимый сын - не жилец на этом свете, и что Бог его заберет к себе очень скоро. И не могу я удержать скорби в своем сердце, хоть и не достойно правителя роптать на волю Божью. Он привязался к тебе всем сердцем, не огорчай его, пусть хоть немного еще порадуется жизни... - Гектор замолчал, задумавшись.
   - И что? Долго еще жил?
   - На удивление долго. Еще целых десять лет мы с ним прожили. Он все мечтал не в кровати умереть, а в бою, как мужчина, вот и нарывался постоянно. Но, видно судьбу не обманешь. Знаешь, Марк, его ножи и стрелы будто обходили. Весь отряд ложился, а ему хоть бы что, хотя он не прятался. А умер все равно в кровати во дворце. Я рыдал тогда каждую ночь, наверное, целый месяц, а потом, как отрезало. Ни когда лучшего друга убили, не мог заплакать. Ни когда любимую замучили. Я тогда поклялся отомстить, и сдержал слово, все головы ей на могилу положил, а заплакать не смог. Видно у постели Джамаля все и выплакал. А он улыбался: "Ты плачешь, значит, правда, любишь меня. Легче камень заставить плакать, чем варвара!" У них почему-то считается, что слезы доступны лишь избранным. - Гектор вздохнул и посмотрел на огонь. - Может, они в чем-то и правы. Ну, что, наелся?
   - Нет. Я не могу есть и слушать одновременно.
   - Хорошо, давай тогда поедим.
   - Слушай, а зачем ты остался здесь ночевать? - говорить и есть я мог спокойно.
   - Это же так здорово! Лежать у костра наедине с самим собой и смотреть на звезды...
   - Почему обязательно одному? - поинтересовался я.
   - А ты много знаешь людей, с которыми хочется лежать у костра и смотреть на звезды?
   Я задумался. Конечно, мне приходилось ночевать таким образом и не раз, но чтобы специально уезжать из дома, чтобы полежать у костра...
   - Я вообще не люблю быть один, но если ты спрашиваешь про тех, с кем я мог бы специально уехать из дома, чтобы посмотреть на звезды... То, пожалуй, только с тобой. Насчет Эдмунда я не знаю, он маленький еще, мало что соображает, но, может быть, с ним тоже.
   - А вот я люблю быть один, только мне редко удается. И тех людей, с которыми, как ты правильно сказал, хотелось специально уехать из дома, чтобы полежать на земле у костра и посмотреть на звезды, было всего трое. Хотя в моей жизни, конечно, были и женщины. Не так много, но были, и мужчины... которые любили меня, которых любил я... но близких, по-настоящему близких, всего три человека. Ты - четвертый.
   Гектор достал из сумки пузатую бутылку, и медленно маленькими глотками начал пить.
   - На, попробуй, - он протянул бутылку мне. - Да не хлещи ты это, как воду! Понюхай сперва, потом потихоньку начинай пить. Это не та бурда, которую вам с принцем дают, это вино из моих личных запасов.
   Я понюхал горлышко бутылки. Действительно, пряный, манящий аромат. На вкус вино было крепким, терпким и, правда, каким-то очень благородным. Я почувствовал себя простолюдином, который попал в высшее общество.
   - Наверное, я могу попросить, чтобы мне давали такое же. Что это?
   - Херес, Марк. Андалусийский херес. Нравится?
   - Очень!
   - Что же, губа твоя не дура. Одна бутылка такого напитка стоит как два бочонка хорошего вина.
   - А мясо тоже какого-то диковинного зверя?
   - Нет, обычная баранина, только приготовленная с такими приправами, которые здесь не очень известны.
   - А что за пастилу ест твой слуга?
   - Гашиш. Если хочешь, можешь попробовать как-нибудь. Он не пьянит, как вино, просто как будто спишь наяву и видишь разные сны.
   - Какие?
   - У каждого свои. Кто-то видит себя султаном в гареме, полном соблазнительных наложниц, кто-то капитаном торгового судна, чьи трюмы полны мешками со специями и бутылками хереса, кто-то храбрым воином, ведущим свой отряд в атаку. Я всегда вижу только тех, кого уже больше нет. Чаще всего Джамаля, конечно, но иногда приходят и другие. И я теперь уже знаю, что если кто-то пришел ко мне в таком сне наяву, то на этом свете его искать бесполезно.
   - Гектор, - мне стало страшно, - а ты не боишься, что они уведут тебя за собой?
   - Нет, мой хороший, не боюсь, - он погладил меня по щеке, заправив изрядно укороченные волосы за ухо. - Наоборот, я рад, что их вижу. Ведь при жизни мне не всегда удавалось быть с ними столько, сколько мне хотелось, а так я разговариваю с ними, как будто в гости сходил.
   - И о чем ты с ними разговариваешь?
   - Обо всем, о чем не успел поговорить при жизни.
   - Надо же как! - восхитился я. - А мне мертвецы видятся только в кошмарах, если я болен или ранен. И они всегда хотят меня забрать с собой.
   - Ты слишком боишься смерти, это пройдет с годами. Смерти не надо бояться, Марк, она все равно придет только тогда, когда настанет твой час, и ни мгновеньем раньше. Впрочем, это сложно объяснить словами, когда-нибудь ты это сам почувствуешь.
   Мы лежали около затухающего костра и смотрели на звезды, а потом я уснул, свернувшись у Гектора под боком.
  
   Проснулся я на рассвете, на удивление свежий и бодрый, когда Гектор уже седлал свою лошадь.
   - Поднимайся, Марк, ты же хотел пересменку смотреть. Если прямо сейчас поедем, то как раз успеем.
   Мы быстро собрались и буквально через четверть часа наши кони уже резво стучали копытами по влажной от росы дороге. Одну пересменку я, действительно, увидел, а дальше мы свернули в лес. Гектор сказал, что знает короткую дорогу к Кастельблан, и, действительно, меньше чем через час мы уже подъезжали к казарме. Слуга, видимо, давно знал привычки своего хозяина, потому что едва мы успели переступить порог, как он тут же начал расставлять на низком столике еду для завтрака, а из бадьи для купания уже шел приятно пахнущий пар. Удержаться от искушения поплескаться в ванне Гектора я не смог, и от горячего завтрака тоже отказаться не получилось. Были еще разные искушения, но я, зажав волю в кулак, отправился к принцу.
   -Ты у Денизы ночевал? - с равнодушным видом спросил меня Эдмунд, когда я зашел в его кабинет, где он уже прилежно разложил принадлежности для письма.
   - Нет. Дозоры ездил смотреть.
   - А-а-а, - с явным облегчением протянул принц. - Я уже позавтракал, но там осталось что-то, так что можешь поесть, если хочешь. - Эдмунд всегда запасливо прятал еду. Так, на всякий случай. Полезная привычка, так как после ночных гулянок на меня обычно нападал дикий голод, но сегодня после еды Гектора, мне даже смотреть не хотелось на нашу безвкусную пищу.
   - Ты не уходи далеко, герцогиня просила тебя зайти после завтрака. Пока ты к ней сходишь, я как раз закончу, - он кивнул на чистый лист, на котором собрался что-то написать. - Позвеним немного.
   Настроение поупражняться в фехтовании на принца нападало редко. Но противником он, несмотря на свой юный возраст, был интересным, коварным и неожиданным. Да, у него не все получалось так, как он хотел, но нижний удар у него был прекрасный. Я неоднократно весьма чувствительно получал по ногам именно в тот момент, когда меньше всего этого ожидал.
   - И что же на этот раз хочет от меня герцогиня? - раздумывал я, идя к ней на аудиенцию. - Плановая выволочка или новое задание? - впрочем, гадать было бесполезно, оставалось только дойти и почтительно выслушать все, что супруга сюзерена хотела мне сказать.
   - Граф Кантербери, по приказу ее высочества, - гаркнул гвардеец на дверях, открывая передо мной обе створки. Герцогиня вышла мне навстречу, я привычно уперся глазами в пол. Смотреть в лицо госпоже без ее разрешения было недозволенной дерзостью. Досчитав про себя до трех, я свернулся в изысканном поклоне. Кланяться слишком поспешно, значит демонстрировать излишнее подобострастие, держать паузу дольше - непочтение.
   Она протянула мне руку, затянутую в тонкую перчатку, я прикоснулся лбом к ее кисти, снова балансируя на грани. Схватить ее за руку слишком сильно - фамильярность, прикасаться губами - оскорбить как женщину. Оставалось только осторожно, но твердо поддержать ее руку и прижаться к перчатке лбом.
   - Граф, Вы прирожденный дипломат, - герцогиня убрала руку и жестом приказала мне подняться. - Присаживайтесь, - она указала сложенным веером на знакомый пуфик. То, что она разрешала мне сидеть в ее присутствии, было знаком ее особенного расположения.
   - Его высочество герцог доволен успехами принца Эдмунда в военном деле. Он просил меня передать Вам, граф, его личную благодарность, - она открыла шкатулку, стоящую на столе и достала оттуда золотой медальон на цепочке. - Возможно, сам герцог подарил бы Вам что-то более значимое, но я, зная Ваш вкус к изысканным вещам, на свой страх и риск выбрала вот это.
   Я встал и наклонил голову, герцогиня надела мне на шею медальон. За личный выбор герцогини надо благодарить тоже лично. Я слегка коснулся губами кончиков ее пальцев, даже не коснулся, просто подышал.
   - К нам через два месяца прибывает посольство из Шотландии. Герцог хочет, чтобы принц участвовал в официальной церемонии, как наследник. Вам тоже нужно быть в парадном одеянии как участнику церемонии. От себя я хочу попросить Вас, граф, остаться и на неофициальную часть. Разумеется, вместе с наследником. Если хотите, можете участвовать и в представлении тоже.
   Что же, приятные новости, - думал я, идя обратно. До сих пор я присутствовал на некоторых официальных церемониях в качестве просто пажа. А теперь, значит, герцог решил, что принц уже достаточно взрослый, чтобы выступать, как официальное лицо. И если он - наследник короны, то и шут при нем тоже должен быть. И я там должен буду сидеть на обитой тисненой кожей скамеечке в темно-красном бархатном костюме с воротником, на котором нашито столько драгоценных камней, что по весу он вполне мог сравниться с легким пластинчатым панцирем.
   И только на первый взгляд кажется, что я там могу делать все, что мне в голову взбредет. Как бы не так! Я должен буду понять, что на самом деле герцог хочет от послов, и вести себя соответственно. Церемония продлится не менее двух часов, а может, и больше, и мне еще надо сделать так, чтобы никто из участников не задремал в процессе, им-то придется стоять или сидеть неподвижно.
   Неофициальная часть тоже не проще. Там будут женщины, и с каждой нужно будет любезничать, не выходя за рамки этикета, но и не слишком холодно. Ладно, хоть в представлении разрешила участвовать. Наверное, снова какую-нибудь молодую красавицу придется играть, женщинам-то нельзя в таких представлениях участвовать. Петь в хоре можно, но стоя за спинами мужчин, а вот играть - нет. Или на этот раз какой-нибудь молодой оруженосец или паж будет красавицей, а мне, наконец-то, достанется что-нибудь более героическое? Я вспомнил "игривую селянку", которая так понравилась Гектору, и мои мысли покатились совсем в другое русло.
  
   В парадном оружейном зале, я заметил в углу Алана и ту девушку в благородном платье с растрепанными волосами, с которой имел неприятную беседу перед прошлым визитом к герцогине. Парочка стояла слишком близко, чтобы это могло выглядеть, как невинная беседа, да и потом парадный оружейный зал бы на "мужской" территории. Проходя мимо них, я, глядя прямо девушке в глаза так же бесцеремонно, как она когда-то осмативала мою фигуру, произнес:
   - На этот раз прекрасной даме не нужна защита ее чести?
   - Ступай мимо, - грубо оборвал меня Алан, - да и что ты можешь предложить даме?
   - О, то же самое, что и ты, - парировал я, - только лучше.
   Алан заскрипел зубами от злости, девушка опустила глаза, скрывая улыбку. Поклонившись ей, я, действительно пошел мимо.
   Настанет день, когда Алан меня вызовет, в этом нет сомнений. Вражда между нами набирала обороты, и избежать поединка не получится. Вопрос только в том, когда именно мы сорвемся настолько, что остановиться будет уже невозможно. В общем-то, я могу от поединка и отказаться, он просто наемник, а я дворянин. Могу счесть его недостойным драться с собой. Только тогда он меня просто прирежет, собрав своих дружков. Подкараулит где-нибудь вечером, и... все равно придется драться, но я не смогу ни выбрать оружие, ни место и время для дуэли.
   Надо будет посмотреть во дворе у Гектора, как он дерется. По весу мы примерно равны, он повыше немного, но это большого значения не имеет. И, конечно, драться надо только ночью, причем сделать так, чтобы время и место выбирал я. Тогда ему придется уступить выбор оружия... Но я должен настоять на том, чтобы драться ночью. Алану непременно расскажут сказку о том, что я - оборотень, так что, каким бы он не был сильным, его это в любом случае напугает. Какое оружие ему должно нравиться? Пожалуй, тяжелые мечи, они оставляют страшные раны или просто калечат, даже если противник сумеет выжить. И, как назло, я их не люблю, а драться нелюбимым оружием будет трудно. Придется к Дереку сходить, чтобы выбрать тот меч, который все-таки ляжет в руку.
  
   Вернувшись в покои Эдмунда, я переоделся в штаны попроще и пошире, какие носили все жители казармы, и снял парадную куртку со сложной вышивкой и фигурно вырезанными по внутренней стороне рукавами. Хоть и лето на дворе, но к герцогине пришлось идти при полном параде еще и зашнурованным до самого горла.
   М-да, - думал я, рассматривая подарок герцогини перед тем, как прибрать его в сундук со своими вещами, - красивая штука, ничего не скажешь, венецианская работа, чистое золото. Эдмунд уже справился с чистым листом, и теперь старательно заворачивал его, чтобы свернуть в трубочку и поместить в деревянный цилиндр для доставки писем. Интересно, далеко ли отправлять собрался? Впрочем, сам скажет, если захочет.
   - Эдмунд, к нам посольство из Шотландии собирается, - окликнул я его, закрывая сундук.
   - Да, я им написал, что буду рад их принять у себя.
   О, принц уже ведет дипломатические переговоры от имени герцога.
   - А что, герцог не будет участвовать в приеме? Он тебе с герцогиней все поручил? - поинтересовался я.
   - Нет, герцог сам будет вести прием, я написал, что буду рад видеть их наследника у себя.
   Понятно. С Шотландией у нас были сложные отношения. Формально их король являлся вассалом герцога, но они все равно считали себя независимым королевством, поэтому приходилось принимать разные меры, чтобы не испортить и без того шаткое сотрудничество. Формально герцог тоже не был королем Англии, и то, что шотландцы присылали к нам свое посольство, свидетельствовало о том, что они на эту формальность внимания не обращают.
   - Пойдем звенеть-то?
   - Да, сейчас пойдем, только письмо герцогине передам, пусть прочтет, все ли написано, как нужно.
  
   Мы позвенели тренировочными мечами, мне даже удалось уберечь свои колени от любимого нижнего удара принца. Он расстроился, пришлось ему показать другую штуку - один достаточно опасный и сложный в исполнении верхний удар. Я был выше ростом, поэтому пропустить удар по шее не опасался, а принц лупил, конечно, со всего размаху.
   Интересно, - думал я, - пробираясь к казарме, - он просто не умеет еще останавливать оружие или специально меня бьет? Надо будет в следующий раз наплечники надеть, раз уж ему так нравится лупить со всей дури. До шеи не достанет, а по плечу можно получить не слабо, не будешь же выбивать у него меч из рук, вывернет еще запястье, не дай Бог.
   Ворота были открыты, но мне, почему-то, нравилось лазать к Гектору через забор. Вот и на этот раз я, привычно подтянувшись на руках, хотел красиво перекинуть обе ноги через колья, но, зацепился-таки штаниной за острие и неловко свалился на землю. Гектор дрался с кем-то в паре, стоя ко мне спиной. Ладно, подожду, пока закончит. Я сел на землю около забора и закатал штанину посмотреть на царапину, тоненькая струйка крови все-таки бежала по ноге вниз. Гектор, чуть переместившись, мельком обернулся ко мне. И вдруг я, повинуясь непонятному желанию, медленно слизал с ноги кровь, глядя другу в глаза.
   - Дразнишь меня? - Гектор снова обернулся к противнику, но я понял, что он обращается ко мне. - Погоди, я тебе покажу сейчас, как меня дразнить! - его противник радостно заулыбался, полагая, что это к нему, и, перехватив меч в другую руку, с новой силой начал атаковать.
   - Я в дом пойду, - сказал я, осторожно пробираясь между парами дерущихся.
   - Давай, я скоро закончу, - ответил друг. - Сейчас, только покажу этому олуху, где раки зимуют, и приду.
   Войдя в его спальню, я привычно развалился на кровати, покрытой шкурами пятнистых зверей. Гектор называл их барсами. Ну, барсы, так барсы. Они мне нравились. Их шкуры пахли какими-то очередными благовониями, от которых я тоже слегка дурел.
   - Значит, ты дразнишь меня? - Гектор стоял в дверях, скидывая с себя рубашку. Я молча потянулся всем телом, так, что захрустели пальцы на ногах, и перевернулся на спину.
   - Нет уж, дружок, лежи, как лежал. - Гектор перевернул меня обратно лицом вниз. Опасно захрустели шнурки на моих штанах. Одна шнуровка лопнула с треском. Ладно, там железные петли, а шнурки пусть рвет. Я заскользил лицом по пушистым шкурам, и Гектор, схватив меня за шкирку, рывком поднял вертикально. Я со стоном закинул ему голову на плечо, изгибаясь от прикосновений его рук, скользящих у меня под рубашками.
   - Только попробуй пикнуть, - зашептал он мне в ухо, - и я тебя уделаю, как маркитантку.
   - Уделывай, - согласился я с радостью.
  
   Мне все-таки удалось добиться от Алана вызова на поединок.
   Как младший рыцарь я мог ужинать не с принцем, а вместе с другими военачальниками в отдельном зале, где стоял длинный стол. Когда герцог был в замке, то он обычно садился во главе этого стола. Второй конец всегда пустовал, Эдмунд был еще слишком маленьким, чтобы сидеть там. Вдоль стола по обе стороны усаживались все остальные. Мое место было справа от Эдмунда, но сейчас получалось, что я сижу в самом хвосте, как самый младший. Алан уже дослужился до сотника, поэтому тоже формально мог присутствовать в зале. В отличие от меня он гордился этой возможностью и регулярно ее использовал. Вот и сейчас он сидел напротив меня, но значительно ближе к месту герцога, о чем не преминул мне сообщить, как только мы расселись за столом.
   Я сделал вид, что не расслышал. Для вызова повод недостаточный, а просто переругиваться мне было лень. Гектора тоже не было, он такие сборища не любил, и ужинал в зале только из уважения к герцогу. Когда мы наелись, и прислуга унесла пустые блюда и миски для мытья рук, оставив нам только большие чашки. Бочонок с вином стоял в углу, и каждый мог пить столько, сколько хотелось.
   - Марк, может, поиграешь? - обратился ко мне старший маршал, мужик добродушный и жизнелюбивый. Я согласился. Он чем-то напоминал мне отца.
   - Иди сюда, здесь теплее, - позвал он меня, освобождая место рядом с собой. Зал находился на нижнем уровне, поэтому в нем и зимой и летом было холодно, и перед ужином топился камин. Сейчас поленья уже догорали, отбрасывая красноватые блики на каменные стены и распространяя по мрачному помещению приятное тепло. Я с радостью пересел, ребята принесли гитару, и я сидел, облокотившись на стену рядом с камином, и пел им простые походные песни, которым можно подпевать хором. Народ уже налег на вино изрядно и был рад повеселиться.
   - Марк, а давай про веселую селянку, - предложил кто-то из-за стола.
   Песня про веселую селянку была незатейливой, но очень смешной. Суть ее сводилась к тому, что девушка приходит на свидание к милому. Сначала он ее уговаривал раздеться, и на каждый куплет она снимала что-то одно из своей одежды. Процесс раздевания продолжался настолько долго, насколько хватало фантазии у слушателей, потому что каждый следующий предмет выкрикивался, так сказать, публикой. Потом парень начинал ее целовать один раз куда-то в одно место. И каждый новый поцелуй сопровождался взрывами хохота, а я невозмутимо строил куплет по очередному заказу. И, наконец, герои песни начинали любиться, один раз одним способом. И здесь, главное было не начать хохотать самому, настолько разные и невероятные способы предлагались уже повеселевшими от вина слушателями. Чтобы подзадорить публику я иногда сам предлагал разные необычные варианты.
   На этот раз песня получилась веселее, чем обычно. Даже старый маршал хохотал от души, слушая, как продвигалось свидание селянки с пастухом. И сам предложил парочку не совсем обычных мест для поцелуев. В общем, всем было весело, кроме Алана. Тот почему-то сидел мрачнее тучи и недобро посматривал на меня, будто ожидая удобного момента, чтобы сказать какую-нибудь гадость.
   Наконец, такой момент представился. Мы уже добрались почти до конца всей песни, и я с воодушевлением выводил куплет, в котором пастух с селянкой любились уж слишком невероятно. Больше предложений не последовало, мое собственное оказалось последним, поэтому я закончил песню обычным образом, быстро рассказав, как они потом жили долго и счастливо и умерли в один день.
   - Ох, Марк, - вытирая слезы от хохота, начал капитан арбалетчиков, - ты меня прямо до икоты насмешил своей веселой селянкой. - Это же надо, такое выдумать! - он снова затрясся от смеха.
   - А ему и выдумывать не надо, - вдруг подал голос Алан. - Он в доме командующего гарнизоном еще не так упражняется.
   Голос у Алана был хороший, так что его фразу услышали все. Смех сразу затих, и Алан, радуясь, что ему удалось подцепить меня при всех, продолжил уже в полной тишине.
   - Мне ребята из казармы постоянно жалуются, что он как начнет голосить ночью "ах, еще! Ах, вот так! Ах, как хорошо!" так им потом только голые девки и снятся, - тишина стала просто гробовой. Это было смертельное оскорбление, на которое я был обязан ответить вызовом на поединок.
   - От моего голоса, - начал я, лихорадочно придумывая, чем бы его задеть так, чтобы он меня вызвал, а не я его, - хочется любить.
   Я медленно поставил гитару к стенке и встал в полный рост.
   - А от твоего только суки воют течные, призывая волков. От которых потом рожают полукровок.
   Алан замер с перекошенным лицом, и я вдруг понял, что он бастард. Сын родовитого человека и простой женщины, и это - его самая страшная тайна.
   - И не собаки, и не волки получаются, а так, непонятно что! - презрительно скривившись, добавил я.
   Последнюю фразу я мог и не говорить. Алан побледнел как полотно и швырнул мне в голову тяжелую чашку. Я увернулся, чашка со звоном ударилась в стену и, упав на пол, покатилась ко мне.
   - Я выпущу тебе кишки вот этим, - он выхватил из ножен длинный меч.
   Что же, я почти угадал его любимое оружие. К счастью его меч оказался не таким массивным и тяжелым, как я предполагал.
   - Завтра вечером после десяти ударов за южной стеной, - почти спокойно ответил я.
  
   На следующий день я взял у Дерека нужный для поединка меч.
   - Возьми еще вот это, - Дерек протянул мне кованые пластины, которые надевались на руки, закрывая руку от запястья до локтя.
   - Если не будешь успевать поднять меч, то руку подставишь. Они прочные, выдержат.
   Дерек плохих советов не давал, так что я приладил пластины к рукам, тщательно затянув ремни. Что же, вполне удобно. Гектору про поединок я не сказал. Пришлось бы рассказывать все, а я не хотел, чтобы он злился. Алан был моим врагом, и рассчитываться с ним надо было мне лично.
   На этот раз мне не было страшно. Я даже удивился, с каким спокойным и холодным настроением я принял оскорбление Алана и понимание того, что я должен его убить, иначе придется драться еще раз. Вообще-то на территории Кастельблан поединки были запрещены, в прошлый раз я счастливо обошел это правило, так как галерея уже не считалась замком. А площадка за южной стеной была обычным местом для сведения личных счетов. Выглянув вечером в окно, я даже похихикал мысленно, глядя на почти полную луну. И светло будет, и легенда сработает. Незадолго до этого я все-таки сумел подсмотреть, как он дерется. Хорошо, но традиционно, особенных неожиданностей быть не должно.
   Ровно с последним ударом часов мы встали друг напротив друга и начали поединок. Дрался он прекрасно. Жаль, что он так меня ненавидит, могли бы дружить. Мне, в общем-то, было безразлично, бастард он или нет. У каждого своя судьба. Родившись дворянином, я был обязан стать воином, а он мог стать кем угодно по желанию. Он играл на гитаре хорошо, длинными переборами в южной манере. Для того, чтобы научиться так играть, нужно время, много времени и деньги. Хороший инструмент стоил дорого. Вряд ли он пас овец в детстве или пахал землю. Скорее всего, жил с отцом, ни в чем себе не отказывая.
   Алан умел красиво одеваться, да и с оружием обращается слишком свободно, этому тоже надо с детства учиться. Да, он не мог жениться на родовитой женщине, ну, так и мне это было непросто сделать. Разве что когда-нибудь сумею заслужить себе землю, но с моим проклятьем по поводу свежей крови надежды на это мало. Так что наши шансы в жизни были совершенно одинаковыми.
   Поначалу мы аккуратно примерялись друг к другу, выясняя возможности каждого. Нет, он определенно ведет себя очень правильно. Не стоит сразу раскрывать все свои карты. Наконец, он решил, что прощупал меня достаточно, и начал наносить удары резко и мощно. Пока мне удавалось предугадать его движения и парировать удары.
   Один раз он приоткрылся, но я стоял слишком далеко, чтобы ударить его сильно. Тем не менее, я попытался. Убить не получится, но царапнуть достаточно серьезно вполне можно. Неожиданно мой меч уткнулся во что-то твердое, сильно отдавшись в руку. Ах ты, черт, пластинчатый панцирь нацепил под куртку! Пользуется тем, что темно и не видно. Днем бы не посмел. На дуэль надо было выходить открытым.
   Присмотревшись я понял, что наплечников на Алане нет. Значит, надо бить косым верхним и обеими руками, чтобы все кости проломить. Сразу не умрет, конечно, но вряд ли успеет кровь остановить. М-да, задачка, верхняя защита у него была просто непробиваемая. Снизу попробовать? Но я не знаю, сколько пластин он надел. Может быть все, а они закрывали тело почти полностью, не мешая при этом двигаться быстро.
   Я еще раз сумел его чиркануть по ноге, но он успел отскочить. Ага, прихрамывает, значит, все-таки не совсем успел. Один раз я подставился, рассчитывая, что он клюнет и откроется. Не получилось, его меч рассек мне руку ниже плеча. Локоть я убрать сумел, но с трудом увернулся от следующего удара. И тут Алан решил, что пора меня приканчивать и бросился в активную атаку. Пару ударов я отбил, а третий пропустил, хотя это была простая средняя обманка без разворота. Я понял, что не успеваю, при всем желании я не успеваю поднять меч, чтобы отбить его удар. И, отпустив меч, который остался только в левой, я выставил навстречу клинку Алана руку с пластиной Дерека. Удар был, конечно, мощный, я чуть не взвыл от боли, но пластина выдержала. А меч в левой руке, по инерции описав дугу, оказался в позиции для верхнего удара. То ли Алан не ожидал, что я отобьюсь, и уже праздновал победу, то ли от пластины меч отскочил слишком неожиданно, но мой противник вдруг открылся в тот момент, когда я снова схватил рукоятку обеими руками. Он видел, он не мог не видеть, что открыт сверху, но уже ничего сделать не успел. Со всей силой, на которую я был способен, я врубился ему в плечо сверху. Случайно я попал по одному из ремней, державших его пластины, остальные не выдержали удара и лопнули. Я разрубил его почти на ширину ладони. Он, не издав ни звука, повалился на бок. Ну, вот и все, даже если он еще живой, то ненадолго.
   - Прощай, Алан. Видит Бог, я не желал тебе зла, - проговорил я и пошел домой, зажимая рану на руке. Выдернуть оружие из еще живого человека не хватило духа. Меч был новый, до того крови не пивший, так что вернут Дереку.
   - Ненавижу... - прохрипел Алан мне в спину. - Белобрысый... как же я тебя... ненавижу!
  
   Во дворе казармы собрались десятники Алана, видимо, те, которые жаловались ему на слишком радостные сны.
   - Забирайте своего командира, - приказал я, когда на меня с немым ужасом уставилось несколько пар глаз. - Может, еще успеете. Сегодня подслушивать не советую, ничего, кроме кошмаров вам от этого не приснится.
   Когда они убрались, я заколотил ногами в ворота. Прыгать через забор я был не способен. Испуганный конюх открыл калитку, я молча прошел во двор Гектора. Когда я вошел в его комнату, где мой друг мирно сидел на своей кровати, раскладывая на столе какую-то мудреную головоломку, он, не поднимая головы, сказал:
   - Погоди, Марк. Сейчас я закончу. Пойди пока поройся там, около двери сумка стоит. Найдешь знакомую бутылку, неси сюда.
   - Гектор, я Алана только что успокоил. Перевяжи меня, хотя бы, потом закончишь.
   - Чертова срань! - выругался друг, бледнея на глазах. - Ублюдок драный! - он быстро сказал несколько слов слуге, который тут же появился в дверях. Я пошел в комнату, где стояла бадья. Не на барсов же Гектора садиться, жалко пачкать такую красоту.
   - Где еще? - спросил меня друг, отвязывая рукав моей куртки.
   - Вроде больше нет, - ответил я, тщательно отворачиваясь. - Посмотри еще под пластиной. Рука, вроде целая, но больно так, что черти перед глазами пляшут.
   - Посмотрю обязательно. Марк, точно больше ничего? Бывает, что в бою не замечаешь раны.
   - Точно, Гектор. Если хочешь, потом проверим.
   - С плечом ничего опасного. Не царапина, конечно, но должна зажить быстро. Ровный разрез, хорошо лезвие прошло, главное, вдоль, - он поставил светильник на место, и принялся обрабатывать рану. На удивление было даже не особенно больно.
   - Я специально подставился. Думал, он откроется, - сообщил я.
   - Ну, если иначе было никак, то удачно подставился, - он туго завязал мне руку и стал срезать ремни, держащие пластину.
   - Ай! - я безотчетно попытался выдернуть руку.
   - Похоже, кость треснула. Или обе, я пока не понял. Так, Марк, - он деловито пошарил глазами по комнате. - Где твоя подруга? - слуга молча принес плетку. - На, кусай, если надо, только не дергайся.
   Плетка оказалась удобнее черенка от метлы. Она не крошилась. Гектор привязал мне к руке почти такую же пластину, как была, только деревянную и подлиннее. Потом плотно замотал все вместе с ладонью и локтем.
   - Вот и все. Отпусти подругу, пусть отдохнет немного, - он привесил мне руку на шею и удовлетворенно осмотрел проделанную работу. - Красота! Еще вместе с такими глазами, так просто загляденье.
   - Слушай, Гектор, надо бы Эдмунда предупредить, что я живой, и пусть не ждет меня сегодня. Я что-то так устал, что не дойду сейчас до дома. Можешь ему записку написать? Я твоему слуге свой браслет дам, его пропустят. Пусть заодно и одежду принесет другую.
   - Давай, напишу, - согласился друг. - А одежду я сейчас тебе дам.
   Слуга молча помог мне переодеться, и Гектор отослал его с запиской. Мы перебрались в комнату с барсами. Для раненого я чувствовал себя вполне хорошо, поэтому с удовольствием устроился на барсах, откинувшись на высокое изголовье с подушками.
   - Давай, что ли "Кровь Дракона" откроем, раз ты сегодня победитель, - предложил Гектор, роясь в своем любимом сундуке с редкими бутылками. "Кровь Дракона" оказалась крепким густым темным вином с необычным, будто многослойным вкусом. Я уже не хлебал его как воду, а, наученный Гектором, пил маленькими глотками, медленно прогоняя вино в горло.
   Весь оставшийся вечер Гектор рассказывал мне разные истории из своей походной жизни, я хохотал в голос. Уснули мы далеко за полночь, и никто меня не звал за собой на тот свет, как обычно. Про Алана я вспомнил только следующим утром, когда увидел во дворе тех десятников, которых вчера так огорчил вечером. Что же, может быть, он был искусным и ловким воином. Может быть, он, действительно был хорошим другом и командиром. Но я был рад, что избавился от этой проблемы раз и навсегда.
  
   Меч Дерек оставил мне, сказав, что эти мечи очень строптивые, и уж, если кого выбрали хозяином, то будут служить до смерти. Ну, раз такое дело, то я попросил оружейника выбить на лезвии знак моего рода и букву М. Он нарисовал на удивление красивую монограмму и силуэт бегущей лошади с летящей гривой. Я хотел дать денег за оружие, но Дерек отказался, сообщив, что делал его во исполнение какого-то своего обета, и очень рад, что хозяин для меча нашелся так быстро. Оружейников издавна считали чернокнижниками, они передавали свои тайны из поколения в поколение, не раскрывая никому, так что я не удивился.
   Пластины тоже достались мне. На той, которая попала под меч Алана, не осталось даже зазубрины.
   - Оставь себе на память, - сказал оружейник, когда я принес их ему обратно.
   - Мне на память сломанная рука останется, - возразил я.
   - Брось, Марк, про руку к зиме точно забудешь, а пластины возьми, раз они тебе помогли, значит, ты им понравился. Мне их один рыцарь оставил в оплату за работу. Сам, говорит, не пользуюсь, а вещь хорошая, вдруг пригодится кому? Я все пытался такие же сделать, да не вышло. Мои гнутся или намного тяжелее получаются. Что за мастер их делал? Вот у кого поучиться бы! - вздохнул друг.
   - На них же клеймо должно быть того, кто делал.
   - В том-то и дело, что клейма нет. Или клеймо где-то в узоре запрятано так, что я не нашел.
   Пластины, действительно, были украшены сложным чеканным узором, состоящим из непонятных символов. Меня не отпускало смутное ощущение, что где-то я уже видел подобное. Я принес пластины Жанне.
   - Где ты их взял? - она подняла голову и внимательно посмотрела мне в глаза.
   - У Дерека.
   - А Дерек где их взял?
   - Дереку один рыцарь заезжий оставил в оплату за работу. Сам, говорит, не пользуюсь, а вещь хорошая, вдруг пригодится кому.
   - Пригодились?
   - Да.
   - Ну, так и носи спокойно.
   - Жанна, я не могу вспомнить, но я где-то видел такой узор.
   - Точно видел? - заинтересовалась Жанна.
   - Не могу сказать, что точно такой, но что-то похожее видел. Дома где-то. Давно еще.
   - У матери своей на гребнях ты это видел.
   - Точно! У матери на гребнях. Она когда меня вычесывала, то клала их на столик, и я рассматривал. А ты откуда знаешь?
   - Как тебе объяснить, Марк, чтобы не напугать...
   - Уже напугала, так что придется объяснить.
   Жанна помолчала, подбирая слова.
   - Ты, Марк, когда маленький был совсем, то что-то случилось. Не пойму что, не вижу. И тебя с того света тянули. Долго тянули. - Жанна снова замолчала. - А потом мать тебя гребнями с такими знаками вычесывала. Это не просто охранное заклинание, это заклинание, которое с того света вытягивает.
   - Да, точно! У тебя на чашке такие же были!
   - Я же говорила тебе, забудь про это.
   - Я забыл, Жанна. Только сейчас вспомнил, когда ты про заклинание сказала. А как ты про гребни догадалась?
   - Ребенка не вытянуть по-другому. Дети вообще лет до семи-восьми только одной ногой на этом свете держатся.
   - Да, лет до восьми меня мать вычесывала каждый день, а потом уже прислуга.
   - Матери легче вытянуть дите, чем кому-то другому. Видимо, чесала, пока опасалась, а потом почувствовала, что больше не надо. Ты же любимчик у матушки своей.
   - Откуда ты знаешь? - удивился я.
   - Вижу, Марк. Это невозможно не заметить. Видно по тому, как ты ходишь, говоришь, улыбаешься. В тебе оба родителя души не чаяли. В отличие от принца.
   - А что с принцем?
   - Не любит его герцогиня, уж не знаю, почему.
   - А герцог?
   - Герцог его обожает, вот и боится разбаловать. И понимает, что не выйдет из принца толка никакого. Видно поэтому и тебя привечает. Рассчитывает, что вдвоем у вас лучше получится.
   - Почему толка не выйдет?
   - Марк, он трус.
   - Брось, Жанна, он меня по подземельям таскал в такие места, где у меня волосы на голове шевелились от ужаса.
   - Ты просто сказок в детстве наслушался про всякую нечисть.
   - Ага, бывало, как напридумываю историй, так сам потом реву от страха. А насчет принца ты все-таки неправа. Помнишь, как мы с ним весной в яму с водой провалились? Я перепугался до столбняка, а ему хоть бы что!
   - Так он же с тобой был. Он же знает, что ты его отовсюду вытащишь. Сам убьешься, а его вытащишь.
   - Ну, я же поклялся его защищать до последнего вздоха.
   - Не в клятве дело. Ты любишь его, Марк. Ты за него переживаешь, как за родного.
   - Ты тоже за меня переживаешь, как за родного. - Я вспомнил, как она искала во рве плетку, чтобы ее уничтожить нужным образом.
   - Да, как-то ты мне по сердцу пришелся. - Жанна заулыбалась, вспоминая. - Помню, тебя как принесли сюда, в чем только душа держалась? Худющий, трясся весь, а лицо - умру, но не сдамся. И ругался ты отменно! Такой вроде нежный на вид, хрупкий, а ругался, как десятник! А потом уснул, и улыбка у тебя такая была... совсем детская.
   - А я помню, как твою грудь увидел, и так мне интересно стало! - я захохотал.
   - Уж поинтереснее, чем мертвецы-то! - приосанилась Жанна. - Куда волосы-то дел? Девкам раздарил?
   - Нет, в камине сжег, как ты сказала.
   - Не ври, Марк. Лейла хвост твой мне приносила.
   - Зачем?
   - Спрашивала судьбу твою.
   - И что ты ей сказала?
   - Сказала, что судьба твоя такая же заковыристая, как твои песни, но жить ты будешь долго и женишься только по любви. Запал ты, видать, ей в душу. Сидела здесь, задумчивая такая, и не сказала, что твой хвост. Подруга, - говорит, - прислала, просила узнать про жениха. - Жанна вздохнула. - Бросит ее герцог скоро, не любит он таких задумчивых, ему живые девки нравятся. А Лейла гордая, она не стерпит этого. Остальные-то волосы точно сжег?
   - Точно.
   - Смотри, Марк. Лейла с твоим хвостом ничего делать не будет, только повздыхает украдкой, а кто еще может и напакостить. Я замечу, конечно, если что не так, но ты уж не искушай судьбу специально, ладно? А руку кто тебе попортил опять?
   - Алан. Упокой, Господи, его душу.
   - Этот тот синеглазый и злой?
   - Да.
   - Эх, красивый был парень! Только несчастный очень. Ему бы менестрелем быть, а он зачем-то в воины подался. А ведь был рожден радость и любовь в людях зажигать.
   Я вспомнил, как меня мальчишкой потрясла его песня. Мне стало грустно. Менестрелей берегли, их никогда не убивали в сражениях, только если случайно. Если армии по дороге попадался менестрель, это считалось большой удачей. Его просили присоединиться к войску, чтобы он потом мог петь всем про героев этого похода. Впрочем, не все менестрели были странствующие, некоторые жили при родовитых дворянах и могли ходить в походы вместе с лордом, а могли и отказаться. В глубине души я, конечно, считал себя менестрелем, а не рыцарем, и очень рассчитывал на то, что меня не выставят впереди отряда, а оставят в лагере. Но герцог хотел от меня больше, чем просто песни.
   - О чем задумался? - окликнула меня Жанна.
   - О менестрелях, - вздохнул я.
   - Брось, Марк, ты своей судьбой живешь. Герцог все правильно почуял, он вообще хорошо в людях разбирается. Он же тебе петь не запрещает?
   - Нет.
   - Вот и пой себе, пока душа поет. Тебе что, плохо живется?
   - Да хотел в представлении участвовать, к нам послы из Шотландии приезжают, так мне Алан руку сломал и плечо порезал... А мы такое там задумали! Я, можно сказать, два месяца жил с нашим театром, почти все песни сам придумал. Мы с Денизой сколько бумаги извели, пока записали все! - я с досады чуть не плюнул на пол, но успел удержаться.
   - Ничего, без тебя справятся. Ты как зритель посмотришь, может, увидишь, как лучше сделать. Все равно, если хороший спектакль, то герцогиня непременно повторить попросит весной, когда турнир начнется. Тогда и напоешься там и натанцуешься.
   Мысль Жанны мне понравилась.
   - Я Денизу попрошу тоже посмотреть, что не так. Она все равно без меня там петь не будет.
   - Вот отчаянная девка! - восхитилась Жанна. - Всем наперекор прет. Ее папаша чуть наследства не лишил, герцогиня чуть замуж не выслала, а она все равно все по-своему сделала. И снова цветет как яблоня. Ты опять ей под юбки начал заглядывать?
   Я опустил глаза.
   - Да сам не знаю, как вышло. Сама же говоришь, цветет как яблоня.
   - Ну, так в чем беда-то? Любитесь, пока хочется.
   - Знаешь, Жанна, сам не пойму в чем дело. И любиться с ней хочется, и песни петь, и говорить можно часами, а не могу на ней жениться. Вот, хоть удави меня, не могу!
   - А ей другой муж нужен.
   - Какой?
   - Вроде Эдмунда, у которого без женщины огня ни на что нет. А в тебе своего огня достаточно.
   Я задумался, вспомнив слова Гектора: "Рядом с тобой хочется жить, любить, веселиться". Да, пожалуй, Жанна права, с Денизой даже вечно мрачный Эдмунд оживлялся, начинал хихикать, сверкать глазами, даже стихи ей писал. И задумчивая Лейла к ней тянется. Надо будет сказать, чтобы поддержала подругу, если герцог на самом деле решит Лейле отставку дать.
  
   Церемония приема Шотландских послов длилась уже больше часа, а конца и края еще не было видно. Посольство было большим, они занимали почти всю середину зала. Наши выстроились по бокам вдоль стен в два ряда, оставив свободным только тот край, где сидели герцог, Эдмунд, я. Сзади нас стояли приближенные герцога. Я, конечно, восседал не на парадном стуле, а на низкой скамеечке, но тоже высоко.
   Волосы мне убрали под церемониальный головной убор, который распадался на две части, наподобие рогов диковинного зверя. Рога были длинные, загнутые вниз они опускались мне ниже ушей. Маленькие колокольчики, нашитые вдоль них в несколько рядов, звенели при каждом движении головой, так что шевелиться надо было медленно.
   Когда я перед церемонией посмотрелся в зеркало, то сам себя не узнал. Тяжелый налобник закрывал мне лицо до самых бровей, сверкая спереди большой розеткой из драгоценных камней. Ремень, удерживающий все эту красоту на голове, был туго затянут на затылке. Слишком туго, конечно, но иначе никак. Положенный к костюму воротник лежал на плечах, опускаясь широкими клиньями вниз. На концах каждого клина тоже были пришиты колокольчики, но из-за густого золотого шитья, рассмотреть их было невозможно. На левое бедро поверх темно-красных, как и весь остальной костюм, штанов я демонстративно пристегнул нож. Герцог, увидев это нововведение, только хмыкнул, но ничего не сказал.
   Сидеть на низкой скамеечке было не слишком удобно, я уже несколько раз менял позу, пока не придумал сесть на пол, скрестив ноги, и поставив скамеечку перед собой. Эдмунд сидел рядом неподвижной статуей. Не заснул бы, - подумал я. Он ужасно нервничал, боясь сделать что-нибудь не то, поэтому последнюю ночь почти не спал, донимая меня вопросами, как и что будет завтра.
   Я покачал головой и тряхнул рукой с браслетом, Эдмунд вздрогнул и слегка выпрямился. Точно дрыхнет! Шотландский наследник, живой парень чуть постарше Эдмунда, заулыбался. Стоять без движения ему было тяжело, поэтому он постоянно переминался с ноги на ногу, и с интересом рассматривал оружие и одежду наших гвардейцев. У меня тоже трещали челюсти от желания зевнуть, но я пока терпел. Если я подниму руку с браслетом, чтобы прикрыть рот, это будет заметно всем. Еще подумают, что герцогу не интересно то, что сейчас медленно и неразборчиво говорил один из шотландцев.
   И мне еще говорили, что у меня акцент необычный! Да, я растягивал слова, но их можно было разобрать. Здесь я не понимал ничего, будто говоривший зажал в зубах вилку, и самым главным для него было удерживать ее неподвижно. Эдмунд снова заклевал носом, надо что-то придумать срочно. Я отстегнул ремни, держащие нож, и медленно, стараясь не делать резких движений, положил ему ножны на колени. Пусть хоть в руках вертит, рассматривает узоры, может, все-таки не будет засыпать на каждом слове. Шотландцы удивленно вздохнули, даже, тот, который говорил, будто отпустил свою вилку. Принц затеребил рукоятку ножа, только бы ему ума хватило не вытаскивать его из ножен! Вид обнаженного клинка мог навести шотландцев на ненужные мысли.
   На середину зала выбежал котенок, и, обманутый неподвижностью стоящих, принялся цеплять когтями тесемки на башмаке одного из шотландцев. Тот тряхнул ногой, но котенок еще радостнее принялся ловить шевелящуюся игрушку. Сейчас еще разыграется и полезет по ноге шотландца вверх, решив, что это дерево! А шотландцы, они юмора не понимают, подумают, что это покушение на их честь. Я представил себе лицо шотландца в момент, когда котенок доберется по ноге до верха, и чуть не захохотал в полный голос. Нет, этого допускать точно нельзя. Я опустил руку и пошуршал пальцами по полу. Котенок отпустил шотландца, и с горящими глазами, припадая к земле всем телом, двинулся ловить новую добычу.
   Зверек долго примерялся, заходил то справа, то слева. Я то убирал руку под скамеечку, то шуршал по ней сверху. Принц, скосив глаза, внимательно смотрел на нашу игру, да и другие участники церемонии тоже едва заметно оживились, наблюдая эту картину. Наконец, котенок прыгнул и, повалившись на спину, принялся трепать мою руку в перчатке всеми четырьмя лапами. Браслет зазвенел на весь зал. Даже Гектор, мрачной тенью с каменным лицом стоящий за парадным стулом герцога, зашевелился. Шотландец заговорил быстрее и громче, видимо, стремясь поскорее закончить свою речь.
   Когда раздался голос герцога, я отпустил котенка и убрал руку под воротник, чтобы не звенела, дикий зверь принялся играть с острым мыском моего башмака, безжалостно грызя его зубами. Церемония заканчивалась, сейчас герцог с шотландцами обменяются свитками, и после недолгого обмена заверениями в вечной дружбе, разойдутся готовиться к торжественному ужину. Я распутал ноги и снова сел на скамеечку, в любой момент готовый встать. Котенок продолжал вертеться рядом, ладно, убежит, когда все зашевелятся.
   Эдмунд снова застыл неподвижной статуей, пытаясь выглядеть величественно. Я наклонил голову ниже колен и подобострастно заглянул в глаза принцу. Стоявший рядом гвардеец хрюкнул от сдерживаемого смеха, а Эдмунд вспыхнул от злости. Что же, Ваше высочество, учитесь не быть смешным в своем величии. Я забрал у него свой нож и прикрепил его на прежнее место. Все, сейчас будем уходить, мы в одну сторону, вон в те двери, около которых уже вытянулись наши гвардейцы, шотландцы в противоположные.
  
   После ужина, который прошел с действительно королевским размахом, к нам присоединились дамы и гости разбрелись по залу, беседуя небольшими кучками и ожидая приглашения на представление. Оставив Эдмуда с шотландским принцем я прошелся по залу, выискивая знакомые лица. После окончания официальной части я переоделся в обычную одежду, и теперь меня сложно было отличить от любого молодого парня с нашей стороны.
   - Благородный рыцарь предпочитает одиночество или с ним можно заговорить? - насмешливо окликнула меня давняя знакомая, которую я застал в оружейном зале с Аланом. Она стояла чуть поодаль и смотрела на меня вполне приветливо.
   - До сих пор вы не спрашивали разрешения, чтобы заговорить, - весело ответил я, кланяясь.
   - Вы всегда так быстро проноситесь мимо, что я не успеваю обратиться к Вам должным образом, - возразила она, улыбаясь.
   - На этот раз я в полном Вашем распоряжении, - ответил я, подходя ближе.
   - Что у Вас с рукой?
   - Я защищал Вашу честь, Вы же сами упрекали меня в дерзости. Я хотел обелить себя в Ваших глазах.
   - Что же, Вам почти это удалось, - милостиво произнесла она.
   Мне не нравились женщины, говорящие так, будто каждой фразой делают выпад. Но она, действительно, сегодня была очень красивой, вела себя вполне в рамках, да и герцогине я обещал, что буду развлекать дам беседой.
   - Рад служить прекрасной даме, - я снова поклонился.
   Так мы болтали ни о чем, пока принц Эдмунд, незаметно подобравшись ко мне сзади не схватил меня за раненое плечо. Я позеленел, скрипнув зубами.
   - Ой, Марк, прости, я забыл. - Эдмунд отдернул руку. - Как зовут того мужика? - он кивнул на капитана арбалетчиков, беседующего с кем-то из шотландской делегации. Я назвал его полное имя, и принц убрался. Девушка смотрела на меня с неподдельным сочувствием.
   - Давайте отойдем вон туда, ближе к окну, а то он опять забудет ненароком, - предложила она. Мы отошли чуть дальше, и я встал так, чтобы видеть, кто ко мне подходит. Настроения разговаривать не было уже никакого.
   - Меня отец сюда прислал, - рассказывала моя собеседница, - граф Лонгвиль.
   - В залог дружбы и сотрудничества? - поинтересовался я. Лонгвиль находился на материке, ей пришлось долго ехать до Кастельблан.
   - Примерно так. Я не разбираюсь в политике. Отец сказал, что надо ехать, я и собралась. Мне было интересно увидеть что-нибудь еще, кроме дома.
   - Вы рискуете, графиня. - Я вспомнил, как она кокетничала с Аланом. - Здесь мужчины не церемонятся особенно, если видят женщин на нашей территории. Да, конечно, Вы не простая девушка, но все равно кто-нибудь может сделать вид, что не заметил.
   - Да Вы правы, - вздохнула девушка. - Дома тоже самое было, только меня никто трогать не смел.
   - На меня тоже с ножом дома никто не бросался, - улыбнулся я, заметив, что к нам пробирается Дениза.
   - Привет, Изабелла! Марк, пойдем, они уже начинают. Изабелла, извини, вынуждена похитить твоего собеседника, а то он так и будет стоять здесь, глядя в твои изумрудные глаза. - Дениза потянула меня за собой. Я раскланялся со строптивой графиней, и поспешил вслед за неуемной подругой смотреть то, что получилось из нашего представления.
  
   Ночью я ушел спать в свою комнатку впервые с тех пор, как однажды зимой сам перебрался к Эдмунду в постель. Я не верил, что он забыл о том, что я ранен. До сих пор он прекрасно об этом помнил, просто захотел сделать больно, зная, что при даме и шотландцах я не дам ему по лбу, как сделал бы, окажись мы наедине. Несмотря на усталость, я долго не мог заснуть, крутясь на кровати и так, и эдак. Наконец, наша собака не выдержала моей возни и, выбравшись из кровати принца, прошлепала ко мне, осторожно пристраиваясь рядом. Почесывая ее теплую шею, я успокоился и задремал, решив не возвращаться к принцу, пока рука не заживет совсем. Я не был злопамятным, просто мне, действительно, было больно. Мало ли, что еще придет в голову уязвленному Эдмунду? Шута надо терпеть, что бы он не сделал, таковы правила игры, а мстить исподтишка ниже королевского достоинства. Если бы я сделал что-то не так, то герцогиня непременно сказала бы мне. Но госпожа подозвала меня после представления и с милостивой улыбкой сообщила, что прием прошел прекрасно и его высочество герцог весьма доволен.
  
  
   ********
   Марина Соколова (Великий русский поэт)
  
   По широкой дороге двое всадников неспеша въезжали в деревню. Судя по их одежде, на дворе стояла середина осени. Старший был в чем-то, напоминающем современную кожаную куртку, младший в длинном до колена... у женщин это называется "кардиган", как у мужчин - не знаю. Назвать это "кафтаном" язык не поворачивается, сразу русский Петрушка вспоминается, а парень никак на Петрушку похож не был, тем более на русского. Короче, сверху на нем был надет длинный узкий темно-коричневый "кардиган", с высокими, почти до пояса разрезами спереди, сзади и по бокам. Ну, да, иначе на лошадь не сядешь. Рукава от локтя вниз свободно болтались, открывая миру светло-коричневую, узкую куртку. Из-за распахнутого ворота кардигана кроме куртки виднелась еще более светлая рубашка. Не скажу, что совсем нижняя, скорее еще цивильная. Тогда было модно одеваться так, чтобы из-под пятницы не только суббота видна была, но еще и воскресенье с понедельником. Штаны, наверное, тоже не одни, но высокие сапоги закрывали обзор почти полностью.
   Тонконогий гнедой конь под ним дергал длинным хвостом и нервно фыркал, опуская вниз красивую голову. Парень, одной рукой машинально придерживал уздечку, другой постукивал себя по сапогу тонким хлыстом. Тоже нервничает. Старший подъехал к чьему-то двору и спешился, младший остался сидеть в седле, всем своим видом показывая, что его это не касается.
   Во дворе возилась грязная девочка лет трех-четырех, одетая в совершенные лохмотья. Когда старший скрылся в доме, Тот-который-я внимательно пригляделся к грязноватой девочке, потом отвернулся с досадой. Его спутник вернулся во двор в сопровождении крупной и блеклой крестьянки и присел около девочки, о чем-то с ней разговаривая. Ребенок молчал, испуганно глядя на незнакомого дядю, но не убегал.
   Блеклая крестьянка, обтирая грубые руки об одну из нижних юбок, безучастно посмотрела сначала на девочку, потом на парня. Ее туповатое лицо с крупными, не лишенными чувственности губами, показалось мне смутно знакомым. Почему она назвалась Анной, когда на самом деле ее звали Сюзанна?
   Представить, что эта грузная недалекая женщина и тот умный породистый парень когда-то могли быть вместе, было невозможно. Между ними зияла пропасть, которую не перепрыгнуть никакими революциями. И что его понесло задирать ей юбки? Парень видимо, думал о том же, с брезгливым удивлением рассматривая свою бывшую подружку. Впрочем, наверное, в юности она действительно обладала тем грубым и чувственным типом красоты, который вызывает к своему обладателю лишь темную животную страсть.
   Тот-который-я снова посмотрел на девочку уже с некой жалостью. Та внимательно слушала старшего мужчину, по-прежнему, что-то ей увлеченно говорившего. Даже сейчас было видно, что девочка живее, умнее и тоньше матери, просто жизнь у нее несладкая. Ее бы отмыть, одеть нормально, уложить в постель, рассказывать ей сказки, и совсем другой человек будет. А так, какой толк в этих загадочных зеленоватых глазах, если ей все равно никогда не выбраться из нищеты и убожества, в котором она живет?
   Тот-который-я вздохнул, порылся у себя за поясом и бросил женщине под ноги серебрянную монету. Его бывшая подруга, нимало не смутившись, подобрала монету, обтерла ее об одежду и засунула за пазуху. Старший поднялся, попрощался с девочкой, что-то сказав ее матери на прощание, сел в седло, и всадники так же неспешно продолжили свой путь. Женщина села на крыльцо и заплакала.
  
   Через несколько дней я вспомнила, где видела это грубоватые черты лица, не лишенные животной чувственности. Когда я показала его фотографию матери, та лишь брезгливо сморщилась и, возвращая мне картинку, изрекла: "Крестьянское лицо. Не надо мне таких внучков. Вот со Славочкой у тебя были бы породистые детки..." Про то, какой прекрасный был Славочка, я слушала уже не в первый раз, поэтому лишь привычно сдержала накатывающее раздражение. Деток от него, даже породистых, я не хотела ни при каких условиях. В конце концов, я не племенная кобыла, чтобы подбирать себе жеребца для выведения новой линии чемпионов. Если уж разбирать экстерьер, то породистым у Славочки было только лицо. Явный подвывих бедренных суставов, да и локтевые с четкими признаками вырождения линии.
   После поездки в Иерусалим, мой бизнес "Гербалайф" еще продержался на плаву какое-то время, а потом начал медленно засыхать. Наверное, надо было прилагать больше усилий к его развитию, но одной меня на такие подвиги не хватало, а лидер нашей команды скис. Я продолжала посещать разные школы и семинары, мне было интересно все, что связано с нетрадиционной психологией.
   На одном из таких семинаров я и познакомилась с Русалиной. Потом я узнала, что по паспорту ее зовут Точенова Елена Анатольевна, но когда я подошла познакомиться с высокой статной шатенкой с пронзительными синими глазами, она представилась именно Русалиной. На тот момент, когда я узнала ее настоящее имя, я уже привыкла называть ее так.
   Сначала я просто выискивала любую возможность с ней пообщаться, потом, узнав, что у нее какие-то проблемы, от которых она вынуждена скрываться, я предложила ей пожить у меня - одной в двухкомнатной квартире было тоскливо. Русалина привезла ко мне необходимые вещи и некоторые книги, и я вообще забросила любые попытки как-то выдернуть свой бизнес из коллапса.
   Предоставленные сами себе, мы очень быстро перешли на ночной образ жизни. Рядом с Русалиной это казалось совершенно естественным, непонятная и пугающая меня мистическая сила плескалась в ней через край. Именно она в первый раз и пробила мне заслонку к воспоминаниям о прошлых жизнях. Я вспомнила себя желторотым мальчишкой, сбежавшим из дома, спасаясь от какой-то резни, и желающим присоединиться к монахам-воинам. Пожалуй, это был монастырь Шаолинь, но точно не поручусь.
   История Китая еще более запутана и искажена, нежели история Европы, поэтому не рискну утверждать что-то определенное. Да и потом то, чему меня учили в этом монастыре, явно не предполагало широкой огласки. Русалину я тоже вспомнила, там она была моим учителем. Выслушав мой сбивчивый рассказ о своих воспоминаниях, она задумалась.
   - Значит, и здесь я должна научить тебя тому, что знаю. Не зря же судьба свела нас так близко. Как это сделать, я даже представить себе не могу! Что же, начнем, пожалуй, с карт Таро.
   И покатилась наша жизнь, полная невероятных приключений. Просыпались мы затемно, чистились, мылись, завтракали, проедая скопленные мною деньги. Потом Русалина садилась читать мне разные книжки вслух, попутно их комментируя. Таким образом, мы прочитали всего Кастанеду, Ошо и что-то еще по нумерологии и ритуальной магии.
   - Ведьма не должна брезговать ни чем! - гремел ее голос, когда я, воротя нос, пыталась отчистить заляпанную жиром плиту, - ни змеями, ни крысами, ни летучими мышами. Как ты собираешься проводить ритуал на кладбище, если боишься собственной тени?
   - Я не собираюсь заниматься некрофилией! - возражала я.
   - Некромантией, если уж на то пошло. На кладбище можно делать все, что угодно, хоть элементарный приворот. Впрочем, у тебя и это не получится! - она бессильно разводила руками. - Научись для начала хотя бы держать людей за волю.
   Как держать людей за волю я тоже не понимала.
   - Хорошо, пойдем покажу, - согласилась она. Мы оделись и пришли в ночной магазин. Русалина осмотрела продавщицу и тихо сказала мне на ухо:
   - У нее вообще нет никакой воли, подойди к ней и сделай так, чтобы она дала тебе банку тушенки бесплатно.
   Я подошла, но бесплатно не удалось. Я, по-прежнему, упорно не понимала, как это делается. Русалина подошла сама и елейным голосом заговорила с продавщицей. Через какое-то время та, действительно, дала ей бесплатно банку тушенки. Через несколько дней мы обнаружили, что есть эту тушенку невозможно, она оказалась безнадежно тухлой.
   Пожалуй, чему-то я все-таки научилась, думала я, не морщась выкидывая воняющее мясо в унитаз. По крайней мере, моя брезгливость тает на глазах.
   Через много лет я поняла, что действительно чему-то научиться можно, только если страстно этого хочешь. Причем, совершенно неважно, чему именно: хоть линейной алгебре, хоть ритуальной магии.
   - К нам сегодня Тимур придет, - сообщила мне ведьма-наставницыа, вытирая вымытую посуду. - Еды принесет, и вообще, он прикольный парень.
   Ждать Тимура было скучно. Он опаздывал к назначенному времени, поэтому я решила подремать немного, сама не заметив, как уснула. Разбудила меня Русалина, вошедшая в темную комнату.
   - Тимур пришел, вставай! - позвала она меня.
   - Да, Руса, сейчас, - пробормотала я сквозь мягкие волны сна. Вставать не хотелось, сон был приятный. Пусть посидят немного без меня, решила я, переворачиваясь на другой бок. Второй раз я проснулась, когда меня окликнул сам хозяин экзотического имени. Я открыла глаза. В дверях моей комнаты стоял невысокий парень в джинсовом костюме, нарочито манерно опираясь на косяк. Что за дешевое позерство! Бывший фарцовщик, наверное, успела подумать я, прежде чем снова углубиться в сладкий сон.
   Через несколько недель время Тимур пришел снова, и на этот раз я бодрствовала. Он, действительно, оказался достаточно приятным собеседником, умеющим артистично и смешно рассказывать любые истории. Он явно со мною заигрывал, читая наизусть стихи и говоря тонкие и неожиданные комплименты. Почему нет? подумала я, когда он пригласил меня в театр, не помню сейчас, на какую пьесу. Я вообще театр имени Ленсовета не люблю, как-то там все шумно, актеры скачут по сцене, дым коромыслом. Балаган, короче, а не театр.
   Мне всегда нравились драматичные постановки с минимумом действующих лиц и декораций, когда все напряжение идет только от игры актеров, а не от громкой музыки и криков. Один из моих любимых спектаклей "Служанки" Романа Виктюка, а один из любимейших фильмов "Никита" Люка Бессона. Мне нравится, когда играют молча, глазами, выражением лица, телом, а не просто читают выученный текст. Я даже "Гамлета" с Костей Райкиным забраковала, слишком много шумной истерики для принца Датского.
   Как только в зрительном зале зажегся свет, означавший начало антракта, Тимур исчез, вернувшись через несколько минут с двумя бокалами шампанского и тарелкой эклеров. В буфет только выстроилась длинная очередь, а мы уже сидели за столиком.
   Плебейство, конечно, нестись, сломя голову, в буфет, - думала я, откусывая эклер, - но, действительно, не надо в очереди стоять.
   После спектакля, я, разумеется, получила предложение посетить жилище Тимура для, так сказать, продолжения банкета.
   - В другой раз, - ответила я.
   - Когда? - Тимур поднял брови.
   - Во вторник.
   В назначенное время я уже сидела у Тимура в гостях, ожидая, как он будет меня развлекать и соблазнять. Он уже успел изрядно меня утомить разговорами о том, как мужчины не умеют ухаживать за дамами, как это на самом деле просто, и какие все кругом дураки.
   Посмотрим, что получится у тебя, - злорадно думала я, слушая, как он рассказывает мне о своих бесконечных приключениях с женщинами. - Пока что-то не возбуждает. Или это рекламная пауза у него такая? Что-то она слишком затянулась, надо переключить канал.
   - Тима, почитай лучше стихи, - попросила я.
   Стихи он читал, действительно, неплохо. Да, снова слишком манерно, переигрывая, как плохой актер, но для домашнего прослушивания годилось. Он уже успел рассказать мне раньше, что бросил с третьего курса отделение классической филологии Госуниверситета. На мой ошарашенный взгляд пояснил, что надо было деньги зарабатывать. А я так и не смогла понять, как можно бросить латынь и греческий по своей воле? Сама я поступала после школы на тот же филфак на отделение английского языка, мечтая в будущем заниматься переводами романов и стихов, где надо балансировать на острие ножа между точностью и артистизмом.
   Я обожала английский язык, его строгость, глубину и лаконичность, его четкую мелодику и непривычную для русского рта фонетику, но на филфак я не поступила, а снижать планку было не в моих правилах. Я хотела филологией заниматься, а не в школе преподавать. Тимур поступил сам без всяких репетиторов и блата, и у меня не укладывалось в голове, как можно променять возможность читать Гомера и Овидия в оригинале на какие-то деньги. Тем более что заработать, зная иностранный язык, несложно.
   - Это твои? - спросила я, когда Тимур замолчал.
   - Да.
   - Здорово! - восхитилась я. - Много чувственности, и это вкусно звучит. А что-нибудь попронзительнее у тебя есть? Где не только чувственность, а еще и чувства имеются в наличии.
   - Я пишу стихи, которые можно шептать даме на ушко! - с досадой произнес Тимур. - Только такие стихи и имеют право жить. Все остальное - графомания.
   Я не была с ним однозначно согласна, но спорить не стала. Я бы предпочла, чтобы мне на ушко шептали "Песню Песней" или "Саломею".
   - Кого ты считаешь пронзительным? - снова завозился, затихший было на диване поклонник.
   - Да того же Лимонова! Я после его "Эдички" две недели любила всех мужчин вокруг, поняв, наконец-то, как они ранимы и беззащитны. Впрочем, чувственности там тоже хватает.
   - "Эдичка" - полное фуфло! Ты "Укрощение Тигра в Париже читала"? Я тебе дам, ты сама поймешь.
   Разговор о литературе настроил меня на эротический лад.
   - Иди сюда, что ты на диване возишься? Сам же рассказывал мне полтора часа, какой ты потрясающий любовник, и как надо валить женщин, не тратя время на пустые разговоры. Давай, начинай меня заваливать! - это была явная провокация, потому что я уже лежала на кровати, правда поверх покрывала и одетая.
   Потом он признался мне, что большего хамства от женщины даже представить себе не мог. Подумайте, какой нежный! А рассказывать мне в подробностях, как весело он трахался со своими сокурсницами, со случайными подружками, с женами своих начальников, разве не хамство? Ах, да, я забыла, это была рекламная пауза. Только наш продукт избавит Вас от перхоти, депрессии и дурного запаха. Тысячи женщин уже выбрали наш продукт.
   Любовник он оказался блеклый. То ли я не вызывала в нем особенной страсти, то ли в нем от природы не было пламени, нужной мне температуры. В постели он все время пытался изображать чувства, которых у него не было и в помине. Эдакий куртуазный любовник XVII века. Лучше бы просто отодрал от души со всей пролетарской ненавистью, ей Богу, меня бы это больше впечатлило. А так, он был хамовато откровенным в разговорах и неестественно манерным в постели.
  
   Я - татарский излом для твоих бровей.
   Я - бесцветный лак для твоих ногтей.
   Я - тайваньская тушь для твоих ресниц.
   Я - застежка твоих пластмассовых клипс.
  
   Я - ночник в изголовье твоей софы.
   Я - тетрадка, в которой записаны сны.
   Я - хранящий твой знак зодиака кулон.
   Я - банкнота в один миллион.
  
   Я - твой жар и болезнь, и горячечный бред.
   Я - твой высший балл за лучший ответ.
  
   Тимур, прикрыв глаза, читал свои стихи, сидя на краю узкой постели. Его крошечная комнатка в коммунальной квартире на Петроградской стороне с трех сторон была заставлена стеллажами с книгами. Стеллажи были даже над дверью в комнату. На противоположной входу стороне почти все пространство стены занимало окно, прикрытое белыми вертикальными жалюзями. По периметру потолка вился греческий орнамент из квадратных линий. Я продала бы душу дьяволу за то, чтобы эта комната была моей. Что может быть лучше, чем спать здесь, на узкой кушетке около окна, и, просыпаясь, видеть стеллажи с книгами и этот орнамент? Вставать, вылезать лохматой и похмельной на кухню, заваривать себе чашку ядреного кофе, и идти сюда с пепельницей. Пить и писать стихи. Или переводить с латыни.
   - Это я жене писал перед свадьбой, - прервал Тимур поток моих мыслей.
   - Я поняла, что не мне. Я не пользуюсь тайваньской тушью и пластмассовыми клипсами.
   - Представляешь, через три года после свадьбы она жаловалась, что я читаю ей одни и те же стихи и дарю одни и те же розы! - продолжал откровенничать Тима, не обратив внимания на мой сарказм. - А потом ушла к какому-то хуиле-перфоратору с квартирой и джипом.
   - От Лимонова тоже жена ушла к богатому мужчине. Такова судьба поэта, - пожала плечами я.
   - Ты прочла "Тигра в Париже"? - оживился Тимур.
   - Да.
   - И как тебе?
   - Обалдеть! Резко, быстро, пронзительно и беспощадно реалистично. Я ревела в конце.
   - Да, концовка неплохая. А ее ты что-нибудь читала?
   - Чье?
   - Медведевой. Того самого Тигра в Париже.
   - Она тоже пишет?
   - Еще как! Конечно, до Лимонова ей далеко, но пишет классно. Возьми "Мама, я жулика люблю" и "Отель Калифорния", остальное не стоит.
  
   Своими разговорами то о высокой литературе, то о своих сексуальных приключениях, он вызывал во мне животную похоть, с которой сам, порой, не знал, как справиться.
   - Тебе от меня нужен только секс! - обиженно протянул он, когда, наслушавшись очередной порции его "сказок Шахерезады", я начала аккуратно подталкивать его в сторону кровати.
   - У тебя глаза загораются только на слово "ебаться"! - продолжал он изливать мне свою обиду.
   - Ты так рассказываешь об этом, что я не могу удержаться. Цени, Тимур, как действует твой талант филолога.
   Он был ко мне несправедлив, о литературе, балете и кинематографе я могла с ним говорить долго. Но как бы я не пыталась приукрасить наши отношения, а мы продолжали встречаться с разной степенью интенсивности на протяжении почти восьми лет, в них не было ни глубины, ни страсти, только моя похоть, которую он никак не мог унять. Что же все-таки удерживало меня рядом с этим человеком? Возможно, мы просто оказались товарищами по несчастью. Обладая тонким нюхом к чужому таланту, мы оба не могли творить сами. На протяжении жизни меня несколько раз прорывало писать то стихи, то прозу, но, читая собственные тексты, я понимала, что для послания друзьям это нормально, а на "взрослую" работу не тянет.
   Однажды Тимур принес мне номер журнала "Космополитан", где был рассказ, выделяющийся неожиданной глубиной и настоящей литературностью в бесконечной череде сладкой ваты, которую обычно печатают в подобных изданиях.
   - Признавайся, это ты написала? - глаза Тимура горели от возбуждения.
   - Увы, Тима. Если бы я могла так писать, то я была бы самым счастливым человеком на свете!
   - Ничего, какие твои годы. Напишешь когда-нибудь.
   - А ты? Почему ты ничего не печатаешь?
   Тимур нахмурился.
   - Понимаешь, для того, чтобы напечатать что-нибудь надо сидеть два месяца трезвым за печатной машинкой и писать по восемь часов в день.
   - Что мешает?
   - Через неделю у меня просто начнет сводить челюсти от желания нажраться. А с бутылкой коня во лбу ничего хорошего написать невозможно.
   Что такое "бутылка коня во лбу" и как часто она бывает нужна, я узнала только, на шестом году нашего общения, когда мы, наконец, стали жить вместе. Отойдя после первого шока, я поняла, что наш брак в такой ситуации невозможен. Я придумала какой-то повод, чтобы опять разъехаться по разным квартирам, но еще долгих два года мы продолжали изредка встречаться. У меня рвалось сердце, я поливала слезами клавиатуру компьютера, понимая, что если я не обрублю эти отношения, то они будут тянуться вечно. В конце концов, я сбежала от Тимура в Москву.
  
   Похоронив свой ненадежный бизнес, и проев с Русалиной все свои деньги, я попросила мать устроить меня к ней в контору. На любую должность, где не надо много думать. Я пропустила почти полгода в Универе, меня отчислили за неуспеваемость, но я сумела договориться, чтобы мне дали индивидуальный допуск к экзаменам. И теперь я сидела целыми днями, лихорадочно переписывая конспекты, взятые у сокурсников, готовясь сдавать сразу две сессии. Ночной образ жизни меня уже не устраивал, надо было возвращаться в мир, а для этого был нужен хоть какой-то стабильный режим дня.
   Мать согласилась взять меня диспетчером на входящие звонки. Работа не пыльная, свободного времени навалом, но в офисе надо присутствовать от звонка до звонка, - именно то, что мне и было нужно. В офисе у матери я и познакомилась с Сашкой. Мы с Русалиной все-таки еще продолжали разные эксперименты с моим сознанием и подсознанием, и я весело рассказывала коллегам о том, как накануне накурилась анаши. Насладившись произведенным эффектом, я попросила кого-то посторожить телефон и вышла на лестницу с сигаретой.
   - Ты поосторожнее с такими рассказами, - заметил парень из нашей конторы, который вежливо подал мне зажженную спичку.
   - Разве сейчас кого-то этим можно удивить? - вскинула брови я.
   - Все равно, не надо. Люди злые. Никогда не знаешь, как потом твои же слова повернутся, - он не издевался, и не учил жить, он, действительно, искренне советовал быть поосторожнее.
   - Александр, - представился он.
   - Да, Александр Моргунов, - подтвердила я.
   - Откуда ты знаешь?
   - У меня есть все списки агентов, - пожала плечами я. Мне впервые за много лет снова захотелось просто дружить с мужчиной, не напрягаясь на флирт.
   Вечером того же дня я поднялась из-за стола на маленькой офисной кухоньке, собираясь помыть посуду, но Сашка встал первым.
   - Я вымою. Ты же женщина, не надо портить маникюр.
   Я послушно опустилась на место.
   Потом мы стали ходить курить вместе, он рассказал, что хочет с женой и дочерью уехать в Англию, но всем троим вместе, им визы не дают. Жена уже уехала, дочку он собирался отправить с туристической группой, а потом какими-то сложными путями пробраться в Соединенное Королевство самому. Услышав это, я мысленно отсекла все варианты отношений, кроме дружбы. Хватит с меня проблем с женами, хватит с меня расставаний навсегда!
   Я собиралась съездить на недельку в Италию, чтобы вернуть себе утерянный за осень и зиму вкус к жизни. Надо было кого-то оставить вместо себя на телефоне. Очень кстати мне позвонила подруга, аспирантка института культуры, и начала жаловаться, что у нее совсем нет денег. Я предложила ей посидеть диспетчером за меня. Когда я передавала ей дела, обучая несложной процедуре перевода звонков, она спросила:
   - Покажи, на кого ты здесь глаз положила, чтобы я случайно не перешла тебе дорогу.
   - Ни на кого, - простодушно ответила я, - разве что с Сашкой Моргуновым курить ходим, но он просто мой друг.
   Мне даже в голову не могло прийти, что он может понравиться Илоне. Моя мать ехидно называла его "полиомиелитным". Не могу сказать, что у Сашки был какой-то явный дефект внешности, может, и был, конечно, но я не заметила. Вот светло-русые волосы, длиннее, чем обычно носят мужчины, да, заметила. И губки бантиком, и кустистые светлые брови, и умные глаза. Мне он казался вполне симпатичным. Конечно, в нем не было слащавого очарования Тимура, но ничего отталкивающего тоже я не видела.
   Когда я вернулась в офис после недельного отсутствия, Илона взахлеб делилась со мною своими переживаниями.
   - Я когда увидела твоего Моргунова, то меня чуть не перекосило! Такое страшилище! А потом мне стало любопытно, что же ты в нем нашла? Знаешь, а он, правда, милый, на роль первого любовника вполне подходит! Мы тут гуляли вчера по ночному Питеру, он мне пиджак на плечи набросил, а сам мерз в рубашке.
   Я заскрипела зубами, надо же, сама рекламу сделала! Процесс лишения Илоны девственности меня уже откровенно утомил. Ей было почти двадцать четыре, а она все никак не могла найти достойнейшего для этой почетной процедуры. Черт с ней, пусть хоть этого соблазняет, все равно он уедет скоро.
   - Кто любит вслед чужой любви, тот жаден, в нем завистью зажжен сердечный пыл; кто сам себе блаженство не сулил, к чужому счастью остается хладен. - продекламировала я. - Илона, он женат!
   - Ну и что? Ты же сама говорила, что мы не католики! - возразила подруга.
   О, Господи, когда же я успела это сказать?
   - И потом, я же не сказала, что замуж за него хочу, - продолжала она философствовать, - просто любовник, и все. Слушай, мы сегодня договорились пойти вечером после работы погулять, пойдем с нами?
   - Зачем? - удивилась я.
   - Ну, ты умеешь общаться с мужчинами. Будешь весь вечер хохотать и смотреть на него, как будто он изрекает умные вещи.
   Нормальное кино? Я еще должна соответствующую обстановку создавать, чтобы ей легче было его соблазнять! Впрочем, пойти вечером погулять я согласилась. Какая разница, с Илоной или без нее? Мне с ним по-любому общаться приятно. Втроем даже веселее.
   Я действительно хохотала весь вечер, потому что Сашка был в ударе, я и предположить не могла раньше, что у него такое искрометное чувство юмора. По образованию он был историк, закончил все тот же Универ, но к своему образованию относился скептически.
   - Представляешь, - обращался он ко мне, - у меня в дипломе написано "историк"! - слово "историк" он произносил с невероятным сарказмом, - хуже может быть только "философ".
   Я его сарказма не разделяла, у меня в школе был очень хороший учитель истории, который сумел меня так увлечь войнами Наполеона, что когда по литературе пришлось читать "Войну и мир", то я читала сначала войну, а потом уже все остальные интриги между героями. Наши девочки в классе поступали с точностью до наоборот. Всем своим любимым ученикам он придумывал прозвища, я была Дюймовочкой, наверное, потому, что оказалась выше его на голову.
   - Саш, я не понимаю, чем ты недоволен! Историк, это - здорово.
   - Это не профессия для мужчины! - возразил Сашка.
   - Ага, тебя послушать, так "сантехник" самая достойная мужчины профессия. Слушай, а ты историю Египта изучал? - поинтересовалась я.
   - О, у нас был такой профессор-египтолог! - обрадовался Моргунов, - он, знаешь, как зачеты принимал? Собирал нас всех у себя на кафедре и говорил: "Я не буду спрашивать у вас ничего, наоборот, вы будете мне вопросы задавать. Мне достаточно услышать вопрос, чтобы понять, как вы знаете историю Египта". А на лекциях он, знаешь, что нам говорил? - глаза у Сашки разгорались все больше и больше, - он говорил: "Боже, как вы некрасиво ругаетесь! Хуй собачий - разве это звучит? Куда как лучше "пэнис канэ".
   Я хохотала, Илона, молча насупившись, шла рядом. Так продолжалось день за днем от встречи к встрече. Они провожали меня до дома и дальше шли догуливать вдвоем, и, судя по рассказам Илоны, наедине он уделял ей несколько больше внимания, чем при мне. Я решила прекратить это танго втроем, тем более, что мне хотелось быть с Сашкой все более и более откровенной, рассказать ему что-то действительно серьезное о моей жизни, а при Илоне это было невозможно. Я объяснила ей, что для соблазнения нужен тет-а-тет, иначе она никуда не продвинется в своих планах, и стала встречаться с Сашкой без нее. Илона продолжала мне звонить, каждый раз отчитываясь о результатах своей встречи с ним, и прося моих советов.
   Ситуация становилась идиотской. Мы замыкались не то что в треугольник, а просто в многоугольник какой-то! Илона страдала по Александру, который явно стремился к общению со мной, но потихоньку щупал Илону, я тоже тянулась к Сашке всем сердцем, страдала по английской филологии, но спать предпочитала почему-то с Тимуром, который страдал по бывшей жене. Путаясь в этом клубке переплетений, я уже не могла понять, кто прав, кто виноват, кто поступает подло, а кто благородно.
   Однажды мы просидели с Сашкой у меня на кухне ночь напролет. Узнав об этом от него самого, Илона закатила мне грандиознейшую истерику, обвиняя во всех смертных грехах. По-моему, она так до конца и не поверила, что можно просидеть с мужчиной всю ночь на кухне, просто разговаривая. Она в ярости бросила трубку, прокляв меня до седьмого колена. Я не стала перезванивать, я не чувствовала себя виноватой. Незадолго до этого они все-таки переспали, и я не понимала, какие ко мне претензии. Мы договаривались, что он ей нужен, как первый любовник, а мне как друг.
   Через несколько дней после этой ссоры Сашка снова приехал ко мне домой что-то прибить или привинтить. Он возился с молотком и дрелью, я готовила обед, чтобы его накормить.
   - О, какой запах, прямо сублимация семейной жизни! Мужчина с дрелью, женщина со сковородкой, любовь да совет - обрадовался Сашка, глядя, как я деловито вожусь с посудой на плите.
   Я улыбнулась, мне тоже нравилась такая атмосфера. Нашу семейную идиллию нарушил резкий звук телефонного звонка, я пошла снимать трубку, а когда вернулась, то мрачный Сашка что-то ковырял в стенке молотком.
   - Это Илона? - спросил он, не поворачиваясь ко мне.
   - Нет, кто-то ошибся номером. А что ты имеешь против Илоны? - поддразнила его я.
   - Она невменяемая истеричка!
   - Зачем ты тогда с ней спал?
   - Потому что одна одинокая волчица указала мне на дверь! - он смотрел на меня с затаенной болью в глазах.
   Что я могла ему ответить? Что связала себя дурацким обещанием? Похожая ситуация была у меня и с Лешкой, когда он почти у меня на глазах переспал с одной девицей, приходившей в нашу контору получать деньги по договору за перевод документов с немецкого. Она получила деньги, и мы остались в офисе втроем смотреть видик. Когда наступила ночь, то просто разложили диванный уголок в приемной и разлеглись - Лешка посередине, я с одной стороны, переводчица с другой. Я честно собралась заснуть, когда вдруг лешкина рука оказалась у меня на бедре.
   О, Господи, ну не при этой же дуре! - подумала я, и сбросила Лешкину руку, не повернув головы. Каково же было мое удивление, когда я услышала, что моя соседка оказалась намного более сговорчивой. С трудом дотерпев до момента, когда они, наконец, затихли. Я вскочила, как ошпаренная, натянула свои штаны и рубашку, и, сломя голову, бросилась бегом из офиса.
   Добежав от Каменноостровского до Разъезжей, я немного успокоилась. Я уничтожу этого подлеца своим благородством, - думала я, лежа в ванной, чтобы прийти в себя. Наутро, как ни в чем не бывало, приехала в офис красиво одетая, причесанная и накрашенная. В сумке у меня лежала банка с молотым кофе.
   - Жариков, привет! - с голливудской улыбкой я вошла в комнату. Он, злой и помятый, смотрел на меня. - У меня есть то, что ты хочешь сейчас больше всего в жизни! - я достала из сумки заветную банку.
   - Лови! - и томно бросила ее через всю комнату ему в руки. Лешка так обрадовался, что я почти перестала на него злиться.
   Потом, когда мы стали любовниками, я спросила его, зачем он поступил так.
   - А зачем ты меня оттолкнула? - возразил он.
   - Леш, там же эта дура рядом лежала! - у меня глаза полезли на лоб.
   - Так и сказала бы "Жариков, я не хочу при ней", я бы ее выставил, - ни секунды не задумываясь, произнес Лешка. - Я все равно смотрел тогда только на тебя, еще и комаров с тебя сгонял.
   Может быть, если бы у нас с Сашкой было больше времени, то все сложилось бы немного иначе, но времени не было. Его дочка уже была отправлена к жене в Англию, а сам он, буквально, через две недели собирался уезжать к другу в Литву и уже оттуда получать английскую визу. Прощаясь, как оказалось, навсегда, я подарила ему золотой крест с мелкими рубинами, который привезла из Иерусалима. Он был потрясен, и в ответ снял для меня с шеи свой собственный крест.
   - Это, конечно, не золото с рубинами, но он серебряный из Соловецкого монастыря.
   - Причем здесь рубины! - я давилась слезами, - причем здесь серебро? Главное, что это твой крест! - я уже рыдала в голос, уткнувшись ему в плечо.
   - Не плачь, волчица, а то я не уйду сегодня никогда. Мы теперь всегда будем связаны, даже там, - он показал глазами на потолок, я поняла, о чем он.
   Может и не дадут ему эту визу, - понадеялась я тогда, - британцы строго за этим следят, если один раз уже отказали, значит, в черный список занесли. Он съездит, потычется туда-сюда и вернется.
   Он не вернулся. Во всяком случае, больше я его никогда не видела. Через пару месяцев я позвонила Илоне.
   - Если ты мне поверишь, то я готова поклясться, что не спала с Моргуновым, - ровным голосом произнесла я в молчащую трубку.
   - Поверю, как ни странно, - вздохнула Илона.
   Когда мы помирились, она отобрала у меня Сашкин крестик со словами: "Эта вещь на самом деле должна принадлежать мне! Она попала к тебе чисто случайно". Зачем я рассказала ей о нашем с ним последнем разговоре? Наверное, мне хотелось разделить свою боль с женщиной, которая его тоже любила. Увы, я ошиблась.
  
   Когда я перешла в десятый класс, мои родители решили развестись. Я уехала в спортивный лагерь, который располагался на берегу озера. Мне обещали, что там будут яхты и лошади. Швертботы мне не понравились, и, попробовав несколько раз управиться с широкой лодкой, с убирающимся килем, я забросила это занятие. Лошадей в тот год не было, конюшни пустовали, зато я нашла мотоциклы, и пропадала в клубе любителей мотокросса все свободное время.
   Однажды я проспала утреннюю линейку, потому что всю ночь рисовала поле и карточки для игры "Монополия", выпросив на одну ночь аналог у мальчишек из соседнего отряда. Они играли в свою "монополию" часто, звали нас играть вместе охотно, но мы хотели независимости, поэтому решили сделать свою. Я сидела на своей кровати в пустой комнате, с трудом продрав глаза, когда вошел наш тренер.
   - Почему спим, Тигра? - в его голосе не было угрозы, просто вопрос.
   - Я ночью "монополию" рисовала, только к шести утра закончила, - призналась я.
   - Нарисовала? - заинтересовался тренер.
   - Да, и карточки тоже, только разрезать осталось.
   - Ладно, Тигра, поднимайся, а то все уже завтракают. Соберетесь играть, меня позовите.
   Родители приехали неожиданно. Меня вызвали по громкой связи к зданию администрации, около крыльца уже стояла моя мать.
   - Пойдем, - сказала она, - тут недалеко дача Варягиных, мы там все сейчас собрались. - Варягины были наши давние друзья семьи. Я, не чуя подвоха, радостно пошла за матерью. Когда все угомонились после шумных игр и сытного обеда, мать вызвала меня с веранды.
   - Мне надо поговорить с тобой.
   У меня защемило что-то в животе. Как я не любила такие предложения! "Мне надо серьезно поговорить с тобой" сообщала мне мать, когда вся семья собиралась садиться за обеденный стол. Я знала, что ни о чем хорошем мать со мною говорить не будет. Наверняка узнала про какую-то мою шалость, или раскопала песенник, где я записала весьма фривольные песни. И весь обед я сидела и мучилась, пытаясь предположить тему для серьезной беседы.
   На этот раз хотя бы не надо было ждать, поэтому я, оставила импортные журналы, которые с интересом разглядывала, и пошла за матерью в сад. Отец уже сидел на скамеечке, живописно поставленной среди цветущих кустов.
   - Мы решили развестись, - холодно и жестко сообщила мне мать.
   - Да, - поддержал отец, стараясь быть веселым, - мы сейчас размениваем квартиру, так что в десятый класс ты пойдешь уже с другого места. Твоя мама больше не хочет со мною жить, - бодрым голосом закончил он.
   Мне захотелось плакать. С перекошенным от злости лицом я обернулась к матери:
   - Ты опять... - я не могла выговорить то, что вертелось у меня на языке. За тот текст, который я, обезумев от отчаяния, была готова выпалить, можно было получить серьезный подзатыльник.
   - Ты опять лишаешь меня отца? - наконец, я придумала приличную формулировку для своей мысли. Слезы уже лились по моим щекам. Плакала я редко, но если начинала, то уже не могла остановиться.
   Первый раз мать разошлась с моим отцом, когда мне было пять лет. Строго говоря, ее тогдашний муж не был мне отцом, мой родной отец остался в городе Жуковском Московской области. Они разошлись с матерью, когда я была совсем крошкой. Мать вышла еще раз замуж и увезла меня в Ленинград. Ее второго мужа, Сергея, я и считала своим настоящим отцом, а его фамилию своей собственной.
   В пять лет я не была способна понять, почему я живу с бабушкой, а родители приезжают ко мне только на выходные. Откровенно говоря, я не понимаю этого и теперь. Сначала мы с матерью жили у родителей Сергея в большой светлой квартире на улице Наличной. У меня была драйвовая мать, нежный папочка, строгая, но очень добрая бабушка, загадочный дед, веселая молодая тетка и живая игривая кузина, с которой мы с упоением прятались за тяжелыми занавесками в коридоре, выпрыгивая с воем навстречу кому-нибудь из взрослых.
   В большой комнате стояло пианино с подсвечниками, к бабушке иногда приходили ученицы, и они закрывалась широкие двустворчатые двери, чтобы им никто не мешал. Иногда она играла по вечерам, а я, завороженная стояла рядом, глядя, как ее толстые пальцы вдавливают клавиши. Я мечтала учиться музыке.
   - Покажи лапку, - просила бабушка. Я охотно протягивала ей свою руку. - Ах, какие пальчики, прямо созданы для фортепиано, - восторгалась она, - Ну-ка повтори за мной: Ла-ла-ла-ла-ла, - пела она оперную распевку, то поднимаясь сильным глубоким голосом вверх, то опускаясь вниз. Я старательно повторяла.
   - Давай, расти, девочка, скорее. У тебя хороший слух и чистый голос, - ласково говорила она.
   Отец серьезно занимался альпинизмом и горными лыжами, пропадая летом в горах, а зимой в Кавголово. Иногда мы с матерью ездили с ним. Тогда отец надевал на меня ботиночки и лыжи, и спускался по слаломной трассе, держа меня перед собой. Мне не было страшно, я только жмурилась от ветра, бившего мне в лицо. Разве может что-то случиться, если папины руки так крепко держат меня под мышками? Потом я возилась около бугельного механизма, раздумывая, какую палку засунуть туда, чтобы эта огромная шестеренка остановилась. Какие-то красивые женщины отряхивали мне одежду от снега, помогали натянуть съехавшую варежку. На горе все дети были общими.
   Отцу никогда не надоедало со мною возиться. Он учил меня кататься на двухколесном велосипеде, катал меня по квартире на шее, изображая лошадку. Однажды я спросила его:
   - Почему мама называет тебя не папа, а Сережа?
   - Потому что это мое имя. Только ты зовешь меня "папа", а все остальные Сережа.
   Я откинулась на диван, хохоча, как опытная соблазнительница. Мне казалось таким смешным, что у папы есть имя, как у мальчишек в песочнице.
   Каким образом я оказалась вдвоем с другой бабушкой, маминой мамой, я не помню. Скорее всего, она решила, что внучке нужно специальное воспитание, которое никто из большой семьи, кроме нее дать не может. Она тоже была строгой, но совсем не доброй. Когда я наивно спросила, когда же я буду учиться играть на фортепьяно и пойду в музыкальную школу, бабушка резко меня оборвала:
   - Только евреи учатся музыке, а тебе надо учиться читать книги!
   "Читать книги" - это был бабушкин фетиш. Когда на шестилетие я попросила себе немецкую куклу, я снова получила в морду:
   - Сколько можно играть в куклы, как недоразвитая? Ты уже взрослая, тебе надо читать книги.
   Она не любила меня, просто дрессировала. Времени у нее было много, ученики к ней не приходили, мужа тоже никогда не было, поэтому на мою дрессировку сил оказалось достаточно. В пять лет я знала все государства Африки и их столицы, умела есть ножом и вилкой, и, закончив есть, спрашивать елейным голосом: "Спасибо, можно выйти из-за стола?" Меня демонстрировали всем гостям, как цирковую обезьянку, одетую в штанишки и курточку, которая совсем как человек. Впрочем, читать стихи, стоя на табуретке, я любила.
   Конечно, мне давно следовало бы простить эту жестокость, поняв, что мои родители были просто очень несчастными людьми, но до сих пор, вспоминая свое детство после расставания с семьей папы Сережи, мне кажется, что я читаю какой-то из романов Чарльза Диккенса.
   Впрочем, надо отдать бабушке должное, она честно выкладывалась, пытаясь отдрессировать меня сообразно собственному вкусу. В пять с половиной лет она решила учить меня английскому языку, видимо, евреи по-английски не говорили. Она водила меня заниматься на квартиру к учительнице, жившей в соседнем доме. Со своим музыкальным слухом и живым умом я мгновенно запоминала все новые слова и правильно их повторяла.
   - У девочки квадратный рот! - восхищалась учительница. Видимо, это был комплимент. Рот у меня не квадратный, а совершенно нормальный, греки называли такую форму губ "лук Амура". Просто я слышала, как звучит слово, и могла с точностью магнитофона его повторить. Как я уже сказала, родители приезжали повидать меня только в выходные.
   - В следующий раз я привезу тебе удочку, чтобы можно было на рыбалку сходить, - пообещал папа, прощаясь.
   В субботу я с утра уселась со своими игрушками, ожидая папу и удочки, но бабушка повела меня на прогулку. Сначала мы чинно прохаживались по темным аллеям, чтобы я не общалась с дворовыми детьми в песочнице, потом зашли в кулинарию за куриными кнелями. Это единственный полуфабрикат, который бабушка признавала. Все остальное, на ее взгляд, было некачественным. Когда я сказала, что надо бы домой идти скорее, там уже папа пришел и ждет меня, она, жестко глядя мне в глаза, высказалась.
   - Он больше не придет.
   - Как это так? Он мне удочку обещал принести? - я не могла поверить.
   - У него теперь есть друг.
   - Какой друг? - удивилась я.
   - Ленский! - злорадно ответила бабушка.
   Если бы дело было сейчас, я, наверное, решила бы, что у папы внезапно обнаружилась интересная сексуальная ориентация. Я не знаю, почему бабушка решила мне именно так объяснить отсутствие отца, еще и, приписав несуществующему другу фамилию литературного героя, но то, что она злорадствовала, было очевидно даже пятилетнему ребенку.
   Мир после потери отца стал серым и плоским, и я смирилась с дрессировкой. Многие годы для меня самым страшным проступком было обвинение в том, что я непочтительно обращалась к бабушке. Причем, она лично мне об этом никогда не говорила, выжидая, когда мать вернется с работы. Мать вызывала меня раздраженным голосом на кухню.
   - Ты снова грубила бабушке? - ее янтарные кошачьи глаза опускались на уровень моего лица. - Вот тебе! - и она, тщательно нацелившись, хлопала меня мокрой ладонью по губам. Я с ненавистью щурила свои зеленые, еще более кошачьего разреза, чем у матери, и не опускала головы. Я все-таки была диким гордым зверем, пусть маленьким и беззащитным перед разъяренной матерью и извращенно жестокой бабушкой, но все равно гордым и диким.
   - Дура! - шипела я сквозь зубы горящими от удара губами.
   - Кого ты так назвала? - голос матери взвивался к потолку.
   - Себя, - шипела я, понимая, что мой ответ уже ничего не значит, она все прекрасно понимала по моим глазам.
   - Ах ты, гаденыш! - визжала мать, трепля пальцами мои тощие косички. Мне было безумно больно, но я никогда не плакала. Никогда я не сдамся. Никогда.
   Потом мать вышла замуж еще раз. Моего нового отчима я почти сразу стала называть папой. Я видела, что ему это нравится, я уже умела вертеть мужчинами так, как мне было нужно. Он совсем не был похож на папу Сережу, но со временем я искренне к нему привязалась. Если уж продолжать литературные аналогии моей бабушки, то он больше всего напоминал мужа Анны Карениной из одноименного романа. Сухой, всегда подтянутый, в чем-то старомодный, в чем-то чопорный, но не злой и не жестокий.
   И вот, теперь эта фурия стояла передо мною в садике у Варягиных, и, недобро сверкая своими янтарными глазами, сообщала мне, что и этот человек больше не имеет права на мою любовь. Мать была невероятно ревнива, любить можно было только ее и тех, на кого она укажет пальцем.
  
   Мы переехали в маленькую угловую квартирку на первом этаже, из окон которой открывался живописный вид на помойку, в доме по улице Ленсовета. Отец получил комнату в коммунальной квартире тоже на первом этаже, но на Невском проспекте. Почему они так плохо разменяли нашу общую квартиру, я не знаю. Наверное, настолько возненавидели друг друга за десять лет брака, что просто хотели закончить процесс разъезда как можно быстрее.
   Мне было некогда раздумывать о личных печалях матери. Я собиралась после школы поступать в Универ на филфак и занималась с репетиторами, помимо уроков в школе. Ни спорт, ни танцы, которыми я увлекалась раньше, не стали основным занятием. Ведь, главное, это учиться, книги читать, а все остальное только для хорошей осанки.
   В моду входила шведская группа "Европа", сменяя гремящий изо всех окон немецкий дуэт "Модерн Токинг". Основная масса девочек нашего класса стабильно вздыхала по меланхоличному брюнету Томасу Андерсу, я, чтобы не быть в мейнстриме, выбрала Дитера Болена. Не могу сказать, что он мне так уж и нравился. Ничего, с пивом потянет, как говаривали мои ровесники.
   Когда я узнала, что этот грубоватый блондин, больше похожий на свинопаса, нежели на музыканта, не только пишет всю музыку и тексты к невероятно популярным песням, но еще и продюссирует альбомы. И, кроме "Модерн Токинг", у него есть несколько других не менее успешных проектов, я поняла, что у меня нюх на победителей.
   Впрочем, если говорить о девичьих влюбленностях в актеров и певцов, то с чистым сердцем могу назвать только два увлечения. Игорь Старыгин и солист группы "Европа" Джой Темпест: сладковатые светловолосые с почти женской мягкой красотой и подозрением на бездонный внутренний мир. Возможно, потом на рынке оказались и более достойные экземпляры, но, как говорится, дорога ложка к обеду. Период страстного увлечения мужчинами с картинки у меня прошел довольно быстро.
   В десятом классе кровь мне бодрил темпераментный швед, затянутый в черную кожу. Опять же, никакие хиппи или любители философского словоблудия Бориса Гребенщикова меня заинтересовать не могли, так как в моем кругу это был мейнстрим, а быть как все, я не хотела. Мотоциклы, кожаные штаны, куртка с заклепками, я прочно села на имидж "плохой девочки". Но, увы, тогда картинки с кумирами не продавались на каждом углу как сейчас. Кассеты еще записывали с помощью магнитофонов "дабл дек" и продавали в ларьках.
   В одном таком ларьке я и обнаружила искомую картинку. Несравненный Джой стоял в полупрофиль, лаская микрофон, свет софитов играл на его белокурых волнистых волосах, подчеркивая блеском черной кожи красивые плечи под расстегнутой курткой. Я успела углядеть, что куртка надета на Джое на голое тело, и глаза мои загорелись нехорошим блеском. Я често попросила парня в ларьке продать мне эту картинку за бешеные деньги, за 10 рублей. Это действительно были неплохие деньги, на них можно было купить целый журнал Метал Хаммер. Парень отказался. Подруга уже тащила меня прочь от заветного ларька.
   С тяжелым сердцем я ушла, проклиная вслух всеми словами, которые знала, несговорчивого продавца. По дороге к дому у меня зародилась шальная идея приехать ночью в этот ларек, разбить стекло и выкрасть любимого. Обдумывая детали, я успокоилась. Сами виноваты, я хотела по-хорошему, - думала я, - снимая дома с рукоятки металлическую часть молотка и оборачивая ее большой тряпкой, чтобы поменьше было звона в тот момент, когда я буду бить стекло, отделяющее мои цепкие руки от Джоя.
   В половину двенадцатого я вышла из дома, рассчитывая попасть на предпоследний или последний поезд метро в сторону центра. Зажимая защелку пальцами, чтобы не звякнула, я закрыла за собой дверь в квартиру. Мать, бабушка и маленький брат уже спали, а я отправилась навстречу приключениям, щупая в кармане куртки заготовленную дома пращу. Для доставки Джоя домой я взяла с собой большую тетрадь формата А4, которая сейчас лежала в пакете.
   Когда я вышла из метро "Канал Грибоедова" был уже первый час. Отлично, - думала я, - как раз пока дойду до Московского вокзала, стемнеет по-настоящему. Ларек стоял не на самом вокзале, где днем и ночью сновали люди, а на Лиговском, за отделением милиции. Больше всего я боялась, что картинку снимают на ночь, поэтому немного нервничала. Убедившись, что Джой на месте, я принялась осматривать место своего преступления. Очень огорчил меня огонек сигнализации, мигающий красным светом внутри ларька. В темноте я не могла понять, есть ли датчики на нужном мне стекле или нет. Сигнализация осложняла дело, но стоять около ларька долго тоже было нельзя.
   Для храбрости я сделала пару кружков вокруг вокзала, еще раз покосилась на отделение милиции, и решилась. Первый удар оказался слишком слабым, стекло даже не дрогнуло. Я еще раз воровато оглянулась вокруг. По Лиговскому шли несколько человек. Так, придется подождать. Я сделала вид, что читаю списки кассет, которые висели на другом стекле. Люди прошли мимо, безразлично скользнув по мне глазами, мало ли шпаны крутится около вокзала ночью? Улучив момент, когда никого вокруг не оказалось, я размахнулась что было сил, и врубила свою пращу в стекло. Головка молотка вывалилась из тряпки и влетела в ларек. На стекле образовалась дырка, куда можно было просунуть руку.
   Я медленно пошла вниз по улице, проверяя, приедет ли охрана на сработавшую сигнализацию. Перейдя на другую сторону Лиговского проспекта, еще раз внимательно осмотрела поле боя - никого. Прошло уже минут двадцать, если бы сигналка сработала, то наряд уже был бы на месте. Выждав еще некоторое время, я снова подкралась к ларьку. Задыхаясь от адреналина, осторожно отцепила скотч, которым картинка была прикреплена к стеклу, и, бережно свернув Джоя в трубочку, вытащила его наружу.
   Поместив картинку между страниц тетрадки, я стала думать о том, как бы мне теперь добраться до дома. Ну, может, найду кого, кто меня за пару рублей довезет, - думала я, облизывая поцарапанную о стекло руку. Жалко, что молоток пропал, но все отпечатки с него я стерла еще дома. Одинокая фигурка девушки, быстрым шагом идущей вдоль Лиговского проспекта привлекла кого-то из таксистов.
   - Вам куда, девушка? - окликнул он меня, опуская стекло.
   - Мне на улицу Ленсовета, но у меня только рубль двадцать, - честно ответила я.
   - Садитесь, - позвал меня водитель.
   Усевшись в теплый салон, я вывернула ему все деньги из карманов и предложила высадить меня по дороге, когда на счетчике набежит нужная сумма, мол, дальше пешком дойду.
   - Что же Вы так поздно-то! - пожурил меня добрый дядька.
   - У подруги засиделась. К сочинению готовились, - я вытащила из пакета свою тетрадку, демонстрируя, как тщательно мы готовились к сочинению. Таксист довез меня до самого дома, посоветовав больше так не задерживаться. Я тенью скользнула к подъезду, внимательно осмотрев окна своей квартиры. Мои домочадцы крепко спали.
   Медленно открыв дверь квартиры, я проникла в знакомый коридор. Неслышно разделась и, бросив тетрадку на тумбочку, вошла в свою комнату. Мать, спавшая на разложенном диване, даже не повернулась. Устроившись на своем лежбище, я сладко заснула, чертовски довольная собой.
   Я хранила эту картинку больше пятнадцати лет и выбросила только в Москве, когда пыталась забыть все, что связывало меня с той жизнью, которую я оставила в Питере.
  
   Mark Canterbury (Лейла)
  
   За окном шел дождь. В первый раз за последние две или три недели я четко осознал, что я - Марк Гордон граф Кантербери, мне почти 19 лет, и баронесса отвергла мою руку и сердце. То есть, сначала-то она согласилась, а после... Вспомнив все с неотвратимой ясностью, я уткнулся лицом в подушки и заплакал.
   - Марк, прекрати! - Эдмунд потряс меня за плечо. - Ты слышишь меня, прекрати реветь. Она не стоит твоих слез. Вот, держи, - он положил на кровать пакет, - она тебе просила передать.
   Слабая надежда загорелась в моем сердце. Я схватил пакет и быстро разорвал бумагу. Увы, на одеяло выпала моя серьга и медальон. Больше в пакете ничего не было. Я зарыдал еще пуще. В комнату вошла Дениза. Не так давно она стала фактически официальной фавориткой Эдмунда, поэтому имела право приходить к нам в любое время. Ее платье зашуршало около кровати совсем близко к моему лицу.
   - Эдмунд, зачем Вы так, - укорила она принца. - Пусть выплачется.
   Верная подруга присела на кровать, и дальше я рыдал, уткнувшись лицом в ее юбки.
   - А я говорю, что эта девка не стоит его слез! - Эдмунд гневно топнул ногой. - Она тут подолом покрутила и уехала к своему жениху, а мой лучший друг теперь умирает от разбитого сердца.
   Определенно, принц умеет утешать! После его тирады поток моих слез стал иссякать. Мне, конечно, плохо, сомнений нет, но умирать я точно не собираюсь. Всхлипнув еще пару раз, я вытер лицо о Денизины нижние юбки и сел на кровати.
   - Тебе лучше? - участливо поинтересовалась подруга.
   - Да. Позови прислугу, пожалуйста, пусть меня приберут и переоденут. Умирать от разбитого сердца я могу и в кабинете.
   - Марк, ты уверен? Камин еще не топили.
   - Ну, так пусть затопят, - разозлился я. - Или у нас опять принц к походу готовится?
   Стоит только отключиться, как сразу же начинается прежний бардак. Дров нет, лампы куда-то делись, свечей на два часа осталось.
   - Дениза, если кто будет говорить, что не положено, то зови его сюда. Я не могу орать на весь замок. Если я сейчас встану и увижу, что моя гитара отсырела, то кому-то точно не поздоровится. А если вода для умывания будет холодной, то я вылью весь кувшин за ворот тому, кто должен за этим следить.
   - Марк, не горячись, сейчас все будет так, как ты хочешь, - испуганно забормотала Дениза, поднимаясь с кровати.
   Когда она вышла, я надел серьгу и медальон, возвращенные Дафной, и еле удержался, чтобы не заплакать снова. Как она могла так со мною поступить? Если не хотела за меня выходить, то сказала бы сразу, мол, граф, Ваше предложение делает мне честь, но я, увы, обручена с другим, и не могу нарушить свой обет. Я бы погоревал, конечно, но слово есть слово. А так... "хочу стать твоей женой прямо здесь"... а потом такая перемена! Я все-таки не выдержал и снова разревелся. Она обошлась со мною, как со смазливым конюхом! И это невозможно ни понять, ни вытерпеть.
   Я не смел прикоснуться к ней, и самое большое, на что мог надеяться, это подержать ей стремя, когда она желала совершить верховую прогулку. Она сама гладила меня по щеке рукой без перчатки. Она сама захотела пойти смотреть подземный ход, где мне пришлось поддерживать ее за руку, она сама, оступившись, обвила меня рукой за шею. Я только жмурился и сдерживал дыхание, чтобы не сойти с ума от запаха ее волос. Она сама просила перешнуровать ей верхнее платье на спине, потому что ее горничная слишком туго затянула узлы. Я не мог распутать шнуровку, пришлось снять перчатки и помогать себе зубами. А она смеялась, что ей щекотно.
   - Граф, почему Вы такой бука сегодня? - капризно укоряла она меня. - Что Вы стоите столбом? Поцелуйте же меня, наконец!
   Я, дрожа, осторожно взял ее за руку.
   - Вы всегда такой манерный? - она убрала руку. - С Вами скучно, честное слово!
   - Не смею дальше докучать Вам, - я поклонился и собрался уходить.
   - Завтра пойдем смотреть привидения этого замка, а то я здесь уже три недели, а еще ни одного не видела, - донесся до меня ее голос. Я обернулся.
   - Может быть, в темноте Вы будете посмелее, - хитро улыбаясь, добавила Дафна.
   В темноте она сделала вид, что испугалась и буквально повисла у меня на шее. Ее лицо оказалось совсем рядом, и сам не понимая, что делаю, я начал ее целовать. Отдышавшись, я предложил ей стать моей женой. Она обещала подумать, и на одной из верховых прогулок, когда мы устроились отдохнуть у озера, сказала "да". Мы снова начали целоваться, пока она не сбросила с себя верхнее платье со словами "Я хочу стать графиней Кантербери прямо здесь". Какая разница, сейчас или после венчания, подумал я, развязывая шнурки на ее юбке...Три дня я жил в раю, потом уехал на долгую охоту с принцем, а когда вернулся, мне сказали, что она только что уехала, не оставив мне даже записки. Я догнал их почти у дальней деревни. Дафна высунула голову в окно экипажа.
   - Благодарю Вас, граф, за приятно проведенное время, - ее глаза смотрели холодно и равнодушно, - может статься, что мы с супругом, герцогом Эдинбургским, когда-нибудь посетим герцога Йоркского, надеюсь, уже в Лондоне. Мне будет приятно видеть Вас в добром здравии.
   С этими словами она задернула занавеску, и больше я ее не видел. Я провожал их до самой границы владений сюзерена, светски беседуя с ее отцом. Потом развернулся и поехал обратно. Погода испортилась, пошел дождь, а я так и скакал в одной куртке, не разбирая дороги. Когда под утро я вернулся в Кастельблан, я уже плохо себя помнил.
   Наконец, меня умыли, прибрали, переодели, и я приплелся в кабинет, где уже растопили камин. Эдмунд пришел с бутылкой кагора и двумя чашками.
   - Марк, ну что ты так переживаешь! Думаешь, я смогу жениться по любви? Если хочешь знать, то это я расстроил Вашу свадьбу. Я сказал баронессе по секрету, что ты - незаконнорожденный сын герцога.
   Я застонал.
   - Эдмунд, зачем?
   - Ты не понимаешь! Ты одурел от своей любви и не хочешь видеть жизнь такой, какая она есть. Если бы баронесса действительно тебя бы любила, ей было бы наплевать на твою родословную. Если хочешь знать, то я выяснил, что она поспорила с дамами из свиты герцогини, что добьется от тебя предложения!
   Ах, они там, на женской половине, пари заключают? Кто будет следующая, кому я задеру юбки уже не интересно, они теперь на мою руку и сердце спорить начали. Я уже не стонал, я снова рыдал в голос.
   - Господи, Марк, я и не думал, что ты будешь так переживать.
   Принц обнял меня за плечи.
   - Тебе ли страдать? Найдешь себе через полгода другую. Герцогиня сказала, что ты не создан для холостой жизни, и тебя надо женить, пока ты не загубил свою душу.
   - Герцогиня сама займется подбором невесты? - зло поинтересовался я, ни одно женское лицо из ее свиты, пусть даже самое благородное, я видеть больше не хотел.
   - Вряд ли. Скорее всего, герцогу скажет.
   Ну, сюзерен мне кого ни попадя не подсунет, поэтому можно не волноваться. Слуга уже достал из сундука фигуры, и мы с принцем сели играть в шахматы.
   Вечером он ушел с Денизой в спальню, а я остался сидеть в кресле в кабинете. Мне не хотелось слушать, как они любят друг друга. Больше всего мне хотелось оказаться у Гектора на кровати с барсами, он нашел бы, что мне сказать, и чем утешить. Но туда теперь приходить можно было только днем. Конечно, если бы я завалился к ним в слезах, Роберт бы понял. Он бы первый пошел за бутылками и начал бы расспрашивать, что случилось, но мне хотелось любви, а не дружбы.
   - Ваша светлость желает еще чего-нибудь? - спросил слуга, который принес в кабинет свежую корзинку с углями.
   - Еще бутылку и гитару, - не оборачиваясь, ответил я.
   Мне когда-то так нравилось, как играет Алан. Я пытался потом научиться так же, но чего-то не хватало. У меня получалось просто грустно, а от его песни рвалось сердце. Эх, Алан, почему ты не стал мне другом? Если ты слышишь меня, то знай, сегодня я пою для тебя. Сейчас, пожалуй, у меня получится так, как ты любил.
  
   - Марк, шевелись, шевелись, ты опять опаздываешь! - подгонял меня Гектор, а я никак не мог справиться с парными клинками. Мы фехтовали во дворе, без рубашек, солнце слепило мне глаза, я почти не видел, что делаю.
   - Ты не должен видеть, ты должен чувствовать, Марк, спиной чувствовать, что я сделаю в следующую секунду. Клинки, это - твои руки, ведь с руками ты не путаешься, правильно? Ты ведь можешь держать миску в левой, а ложку в правой, так? И не промахнешься ни мимо миски, ни мимо рта. И если миску в правой будешь держать, а ложку в левой, тоже ведь не промахнешься! Здесь точно так же. Нет разницы, какая рука защищается, а какая нападает.
   Десятники и сотники смотрели на нас, широко разинув рты, а Гектор все равно не был доволен.
   - Нет, ты спишь на ходу! Марк, так нельзя. Миска в правой, давай!
   Я развернулся левым плечом вперед, отражая его удар.
   - Теперь миска в левой! - скомандовал Гектор.
   С мисками получалось немного лучше, но друг все равно хмурился. Внезапно он резким взмахом клинка отсек мне прядь волос, чуть не задев сережку. Я похолодел.
   - Т-т-ты, что нат-т-т-точил их? - я опустил свои мечи. Драться боевыми еще куда ни шло, но учиться...еще и без рубашки... Когда мы с Эдмундом добрались до боевых клинков, то надевали простеганные куртки, набитые конскими волосами, сапоги для верховой езды и охотничьи перчатки, чтобы, не дай Бог, не задеть друг друга по-настоящему.
   - Марк, прекрати сопли распускать. Если ты будешь продолжать драться этими тупыми палочками, которыми только селян можно пугать, ты никогда не научишься.
   Я стоял как вкопанный, не в силах справиться с ужасом. Гектор медленно подошел ко мне и приставил клинок к моей шее.
   - Защищайся, - нехорошим тихим голосом приказал он.
   - Не буду!
   - Будешь, - глаза Гектора стали жестокими. Он чуть надавил на клинок, и я почувствовал, как по шее побежала струйка крови. Он медленно опустил клинок и отошел на пару шагов назад. Я лихорадочно следил за обеими его руками, пытаясь понять, с какой он сейчас ударит. Точно, с правой! Я успел! Мы снова зазвенели оружием.
   - Удар начинается не в руке, а в сердце! - продолжал наставлять меня Гектор. - Следи не за руками, а за корпусом.
   Наконец, он успокоился и опустил мечи.
   - В следующий раз завяжу тебе глаза. Будешь учиться ловить удар сердцем. Так и быть, на первый раз возьму твои любимые тупые палочки, но, предупреждаю, колоть буду по-настоящему. Если будешь лениться, как сегодня, станешь узорчатым. Пойдем, я тебе царапину твою промою. Да не бледней ты, две капли всего и вытекло.
   Дома он отмыл мне шею и налил "Крови дракона".
   - Пей. Ты победил сегодня.
   - Кого? - хриплым голосом спросил я.
   - Себя, малыш.
   Так продолжалось все лето. Гектор то изматывал меня подобными поединками, то доводил до исступления любовью. Мне казалось, что он знает каждую жилу на моем теле, и играет на нем так же, как я на гитаре. Его мелодии были то нежными, то страстными, то жестокими, то изысканными. Иногда, уйдя от него за час до рассвета, я скакал к домику егеря. Стоял сезон охоты, поэтому Эллен почти каждую ночь оставалась одна. На рассвете я заваливался домой, и, не в силах остановиться, будил бедного Эдмунда своими развратными губами, целуя его в теплый затылок.
   - Марк, где ты шлялся всю ночь? - шевелился сонный Эдмунд.
   - По чужим постелям, мой принц. Да снимите Вы, наконец, эту чертову ночную куртку! Ваша коже нежнее лепестков розы, я хочу умереть, прикасаясь к ней.
   - Чем от тебя пахнет? - вопрошал Эдмунд, покорно раздеваясь.
   - Амброй, мускусом, розовым маслом... Еще лавандой, - перечислял я, вспоминая, пока мои руки бегали по его спине. Принц только тихо взвизгивал от удовольствия. Потом он засыпал на моем плече, а утром, безбожно пропустив и подъем, и молитву, и еду, я находил на столе завтрак, который Его высочество аккуратно накрывал чистой тряпочкой.
   Герцогиня больше не волновалась относительно моего неусердия в молитвах и дурного влияния на принца. Я пел на турнирах песни в ее честь, а в представлениях играл только героев, и выше меня были только звезды.
  
   - Марк, когда ты бросишь эту дурь и займешься делом? - спросил меня Гектор на одной из верховых прогулок.
   - Что ты называешь дурью, принца или женщин? - хихикнув, поинтересовался я.
   - Когда ты прекратишь скакать годовалым стригуном и займешься чем-нибудь, более подобающим мужчине?
   Я обиженно надул губы. Это был не первый разговор с другом на тему того, что мне надо больше заниматься войной и меньше развлечениями.
   - Марк, ты так легкомысленно относишься к войне, что тебя убьют в первом же походе! Невозможно всю жизнь прожить, теребя гитару и ублажая дам. Или кавалеров, разницы нет.
   - Ах, значит, вчера вечером я годился для ублажения, а сегодня ты опять начинаешь со мной эти разговоры, хотя я уже двадцать раз сказал, что не хочу об этом говорить! - я разозлился, и на всякий случай отъехал подальше. - Если я хоть раз выйду на поле с отрядом, то меня все равно убьют, хоть я буду серьезен как наш капеллан. Ну, один раз может, повезет, выдержу, но второй выход точно будет последним! - хлестнув коня, я понесся по дороге вперед.
   - Почему ты так в этом уверен? - догнал меня Гектор.
   Вот ведь настырный какой!
   - Поверь на слово, - отрезал я, подгоняя лошадь.
   Он выхватил ножик и метнул его в мою сторону. Лезвие, проткнув кожу на бедре, вонзилось в седло. У меня потемнело в глазах от боли. Я остановил коня, скрипя зубами, выдернул ножик, и, не глядя, кинул его на дорогу. Ну, раз друг мне не верит на слово, то сам сейчас все увидит. На светлых штанах быстро растекалось красное пятно, и, едва успев слезть с лошади, я рухнул в придорожную траву.
   - Марк, очнись, - Гектор лил воду мне на лицо. - Что с тобой? Это же просто царапина!
   Когда в ушах перестало звенеть, я объяснил ему, в чем дело.
   - Значит, тебе надо думать головой, а не железом махать. Так думать, чтобы твоя голова оказалась ценнее рук. Я слышал про такую болезнь. Бывают случаи, когда она проходит с возрастом.
   Мы отмыли мои штаны в озере, и на очень долгое время больше ничто мою жизнь не омрачало. До той поры, пока Гектору не припала охота заговорить о детях.
  
   Мы лежали у костра и смотрели на звезды, пользуясь последними теплыми ночами перед осенней непогодой. Угли костра редко потрескивали, мы только что всласть намахались четырьмя клинками при свете Луны, потом наелись мяса с очередным редким вином, и я наслаждался радостным умиротворением, растянувшись во всю длинну на любимой Гектором войлочной подстилке.
   - Марк, а у тебя дети есть? - вдруг спросил меня друг.
   - Ой, целая куча! - развеселился я. - У Денизы пара, у Эллен один, может, еще у кого из девок Жанны есть, но они мне не сообщали.
   - А в деревню ты не бегал развлекаться?
   - Да ну, с деревенскими девками скучно, - я зевнул. - Лежат, как бревна, будто руки у них только для того, чтобы ложку держать. Три минуты и вся радость. Бегал, когда совсем зеленым был. Мне приключений хотелось разных. Казалось, что так здорово, убежать ночью в калитку, когда ворота уже закрыты, потом коня в лесу прятать.
   - Я в деревне девчонку видел, дочку кабатчицы. На тебя похожа.
   - У меня была в деревне подруга, только я у нее не был ни первым, ни единственным.
   - Давай съездим в деревню, посмотришь на кабатчицу, может, и правда твоя бывшая подруга.
   - Какой смысл, Гектор! Она давно вышла замуж. Если не дура, то сказала мужу, что его дочка.
   - Пива выпьем. Кабатчица хорошо пиво делает. Грязища там страшная, но пиво, поверь, просто отменное.
   Как только после дождей выдался солнечный денек, мы поехали в деревню. К своему удивлению, чем ближе мы подъезжали, тем больше я нервничал. Мне уже никакого пива не хотелось, я даже не стал слезать с лошади. Анна вышла на крыльцо. Она не была красавицей и в юности, а теперь вообще никуда не годилась. Забитый ребенок возился в грязи, одетый в какие-то лохмотья. Мне не хотелось смотреть на это убожество. Неужели нельзя хотя бы чистый передник надеть? Я бросил Анне серебряную монету. На эти деньги можно было построить новый дом, а не только одежду купить и на себя, и на девочку. Дениза облизывала близнецов, как марокканские конфеты, Элен тоже возилась с сыном целыми днями. Почему здесь-то такой мрак и запустение? Если она и впрямь варит хорошее пиво, то от посетителей не должно быть отбоя. В дальней деревне, где мы с Гектором тоже бывали, у трактирщика был такой дом, что я подумал о том, что туда можно Эдмунда со всей нашей свитой привезти переночевать после длинной охоты. Заодно и в баню бы сходили, а то принц кроме своей холодной бадьи и не видел ничего.
   - Гектор, поедем! - окликнул я друга, который все возился с девочкой. Ребенок чуть оживился, но все равно казался слишком запуганным.
   Мы уехали, но неприятный осадок от встречи с Анной остался в моей душе надолго. Потом я все-таки приезжал туда еще несколько раз. Анна приодела и себя, и дочку, и пиво она варила хорошее, но постоянно была какая-то заторможенная. Девочка тоже ко мне подходила очень боязливо, и оказалась намного живее матери. Кабатчик целыми днями валялся пьяный, но когда однажды я его увидел, то сомнений в том, что Джина, не его дочь, у меня больше не было.
   Гектор привязался к девочке больше меня. Он постоянно привозил ей то чепчики, то конфеты. Его она не боялась, залезала на колени, теребила ножны, пытаясь вытащить клинок. Анна смотрела на все это, поджав губы, но открывать рот не смела.
  
   По весне Гектор стал особенно злым и раздражительным.
   - Я думаю, нам придется скоро расстаться, - выговорил он, шевеля угли в камине.
   Мы сидели у него дома, пили вино, и ничто не предвещало такого поворота событий.
   - Тебе надо жить своей жизнью. Сколько ты будешь бегать за мной как щенок? - голос друга был совершенно спокойным.
   - Если тебе наскучило со мной общаться, то не надо придумывать никаких других причин!
   Я встал, надел перчатки, сапоги и плащ и собрался уходить, ожидая, что Гектор меня остановит. Иногда на него находила хандра, особенно в такие дождливые дни, но до сих пор мы не ссорились. Он сидел, неподвижными глазами продолжая глядеть в камин. Я вышел во двор отвязывать коня, который ждал меня под навесом. Эдмунд со свитой остались ночевать в дальней деревне, а я, придумав какой-то несуществующий повод, уехал с охоты раньше, пообещав вернуться утром. Отвязав коня, я вывел его за ворота, и так и пошел пешком по дороге. Слезы застилали мне глаза, смешиваясь с каплями дождя. Я шел медленно, не в силах поверить в то, что мне, действительно, надо уезжать. Убедившись в том, что Гектор за мною не выйдет, я перекинул повод через голову лошади, и уже собрался садиться в седло, как внезапный приступ горечи заставил меня разрыдаться. Я трясся, уткнувшись лицом в седло, и капли дождя стекали с волос мне за ворот.
   - Ты решишь, наконец, в какую сторону едешь? - Гектор накинул мне на голову капюшон.
   - Сам уезжай, если тебе надо, а я отсюда никуда не пойду! - я тряхнул головой, и капюшон снова упал на плечи.
   - Ты промокнешь до нитки, заболеешь и умрешь. И твоя безвременная кончина будет на моей совести. - Друг взял моего коня под уздцы и повел обратно под навес. - Пойдем, тебя теперь придется полночи сушить и утешать. - Он снова надел на меня капюшон.
   Мы долго не возвращались к этому разговору, но ближе к лету Гектор снова погрустнел. Вокруг все зеленело и цвело, погода была прекрасная, я только что вернулся с прогулки с принцем и радостный пришел проведать друга.
   - Марк, нам все-таки придется расстаться.
   - Любовь рассеялась как дым костра?
   - Нет.
   - Так в чем же дело?
   Гектор молчал.
   - Барон, Вы такой сложный человек! Я спрашиваю Вас, Вы не любите меня больше? Вы отвечаете, что никогда не любили меня крепче, чем сейчас. И тут же предлагаете расстаться. Вам нравится мучиться самому и мучить окружающих?
   - Нет, Марк, мне не нравиться мучиться. И уж меньше всего хочется мучить тебя. Поэтому я и предлагаю расстаться.
   - Мне надо покаяться? - я уселся на кровать с барсами, подбирая под себя ноги. - Каюсь, Ваша светлость, я грешен и немощен духом. В тринадцать лет я спер с кухни миску со сластями и подглядывал за фаворитками герцога. - Я молитвенно сложил ладони лодочкой. - Я соблазнял невинных девушек и растлил малолетнего принца, и я раскаиваюсь в содеянном...
   - Потому что больше в округе невинных девушек и принцев не осталось, - захохотал Гектор.
   - Марк, поверь, моя бы воля, я никогда бы с тобой не расстался! Но сюда едет моя жена.
   Такой новости я не ожидал никак.
   - Ты не говорил, что у тебя есть жена... - упавшим голосом произнес я.
   - Я думал, что в той передряге, где полегли все мои друзья, выжил только я один.
   Гектор достал из сундука кожаный мешочек.
   - Я хочу подарить это тебе на память...
   Развязав мешочек, я высыпал на ладонь серьги тонкой работы с крупными сапфирами.
   - Это серьги Джамаля... я хочу, чтобы теперь их носил ты.
   Я убрал украшения и, завязав мешочек, положил его на кровать.
   - Мне будет больно не то что носить, а даже смотреть на них. Прощай, Гектор.
   Больше я к нему не приходил.
   Почти до середины лета я, часами носился верхом по окрестностям, загоняя коня и себя. Боль от расставания с другом постепенно начинала отступать, пока однажды я не увидел его вдвоем с каким-то кавалером. Они ехали шагом под палящим солнцем с неприкрытыми головами и о чем-то беседовали. Ах, вот, значит, на кого он меня променял! Значит, все разговоры о жене были просто прикрытием! Я припустил галопом, чтобы посмотреть поближе на своего соперника. И было бы ради кого рвать мне сердце! Что за жирную горгулью он подцепил?
   - Слезай с коня, мешок с трухой! - заорал я, приближаясь к парочке. Спутник Гектора, удивленно на меня посмотрел, но спешился. Я бросил поводья и слетел с лошади птицей, на ходу выдергивая меч.
   - Дерись со мной сию минуту!
   Спутник Гектора, продолжая удивленно на меня смотреть, красиво поклонился и встал в исходную позицию. Я уже собрался напасть первым, когда Гектор подскочил ко мне и зажал в руке мой клинок.
   - Марк, ты не будешь с ним драться!
   Я опешил. Клинок был обоюдоострый, кровь с ладони Гектора уже бежала и по его руке, и по лезвию.
   - Марк, это лучший фехтовальщик в нашем отряде. Ты не будешь с ним драться!
   Я перевел взгляд на противника. Он смотрел на меня спокойно, без злости, даже с каким-то сочувствием.
   - Ты говорил, что к тебе жена приезжает... - растерявшись, пробормотал я.
   - Он Вас не обманул, - вступил в разговор мой противник. Голос у него оказался приятным. Да и внешне он не был таким отталкивающим, как мне показалось сначала.
   - Вы примите мои извинения? - обратился я к спутнику Гектора.
   - О, конечно! - он заулыбался. - Я сам был молодым и ревнивым, я все понимаю. Мы как раз собирались сделать привал для завтрака, Вы присоединитесь к нам?
   Есть мне не хотелось, но было чертовски любопытно, поэтому я согласился. Роберт, а именно так звали друга Гектора, оказался очень приятным собеседником. И я просто не мог на него ни разозлиться, ни взревновать. Где-то в глубине души я понял, почему Гектор остался верен своему слову, когда-то данному этому человеку.
   Однажды Роберт догнал меня на прогулке.
   - Я не помешаю Вашему уединению? - он пустил коня рысью рядом с моим.
   - Нет, Роберт, что Вы! Ваша компания не может помешать! - заулыбался я.
   - Тогда, может быть, пройдемся немного пешком?
   Я понял, что он хочет со мною поговорить о чем-то личном.
   - Марк, почему Вы не взяли подарок Гектора? - спросил он, когда мы привязали коней в лесу. Я не знал, что ответить. Врать не хотелось. Роберт смотрел на меня, действительно, абсолютно дружелюбно и спокойно.
   - Он до сих пор переживает, что ему пришлось с Вами расстаться. Он любит Вас всем сердцем. И, видит Бог, я его понимаю.
   Такой откровенности я не ожидал.
   - Он не хотел Вас обманывать. Он на самом деле не знал, что я остался жив. И, поверьте, Марк, если бы я действительно умер, то был бы рад оставить своего друга в Вашем обществе.
   Я молчал, опустив глаза.
   - Не будьте жестоким, возьмите. - Роберт протянул мне знакомый кожаный мешочек.
   Я взял, продолжая молчать.
   - Гектор говорил, что Вы любите мечи. Приходите, я научу Вас обращаться с тяжелым оружием.
   Постепенно я привык к мысли, что мы с Гектором теперь просто друзья. Мы снова стали общаться. Да, не так часто как раньше, но так было легче, чем совсем никак.
  
   Постольку поскольку горячие ванны у Гектора закончились, я снова зачастил к Жанне. Подглядывающих девок я уже не стеснялся. Если так хочется, то пусть смотрят. Девки тоже ко мне привыкли, и иногда я болтал с ними в комнатке, смежной с ванной, ожидая, пока заветная бадья не освободится. Как-то раз, когда я вошел, то увидел незнакомую девушку, сидящую у окна. Я замер. Она была так хороша, что у меня перехватило дыхание. Из тяжелой прически выбивались рыжеватые колечки, чуть вздернутая верхняя губа придавала ее лицу насмешливо игривое выражение. Девушка стрельнула в меня светло-зелеными глазами. Может, она меня с принцем перепутала?
   К пятнадцати годам Эдмунд дорос до моего роста. Он пока был чуть уже в плечах, но под одеждой это не слишком заметно. Да и чертами лица мы были похожи. Конечно, те, кто знал нас обоих близко, вряд ли бы смогли перепутать, но для не очень знакомых наша разница была не столь очевидной. Дело усугублялось тем, что принц одевался просто, а я любил яркую разноцветную одежду еще и украшенную сложной вышивкой. Когда за одну неделю ко мне три раза обратились "Ваше высочество", я стал носить сережку, обозначающую мое безземельное положение. Девушки Кастельблан наперебой строили Эдмунду глазки, стараясь попасть в фаворитки, но он по-прежнему без памяти был влюблен только в Денизу.
   - Я так привыкла к Вам обоим! - восклицала она.
   - Что тебе все равно с кем остаться в итоге, - закончил я ее мысль.
   - Марк, ты не понимаешь. Я вас обоих люблю, просто по-разному.
   - Знаешь, Дениза, может, я чего не понимаю в жизни, но кто-то из нас с Эдмундом должен остаться тебе другом, а кто-то любовником.
   - Ой, кто бы говорил! У тебя, по-моему, штаны не завязываются ни спереди, ни сзади!
   - Если бы ты носила штаны, то у тебя завязки вообще ни дня бы не продержались! В юбках как-то проще, не находишь?
   Мы хохотали так, что дрожала серебряная посуда на столе. И все оставалось по-прежнему. Дениза ревностно оберегала нас с Эдмундом от посягательств других женщин в Кастельблан. И если мне еще удавалось совершать редкие марш-броски на сторону, то влюбленный принц даже не помышлял о подобном.
   И теперь незнакомая красавица, непонятно каким образом, оказавшаяся среди девок Жанны, смотрела на меня. Чтобы точно быть уверенным в том, что она заигрывает именно со мною, а не с принцем, я убрал волосы за ухо, открывая сережку. Тут из ванной вышла Жанна и погнала меня мыться.
   - Что за девушка у тебя там сидит? - поинтересовался я, забравшись по шею в горячую воду.
   - Да бес ее знает! Пришла, говорит, интересно посмотреть, как у вас все тут устроено. Не могу понять, чем благородной девушке тут интересоваться понадобилось. Сидит тут все утро, будто ждет чего-то. И не выгонишь, гостья герцога.
   Почему я ее раньше не видел? К нам, действительно, несколько дней назад приехали гости, давние друзья сюзерена. Барон с баронессой. По слухам они сопровождали свою дочку к герцогу Эдинбургскому, с которым она недавно обручилась. Как я понял из разговора за столом, барон был не слишком рад этому браку, подчинившись только желанию дочери.
   - Не дело это, выходить за того, кого ни разу не видела! - сокрушался он, выпив изрядное количество вина. - Нет, уперлась как баран, хочу быть герцогиней!
   Дальше кто-то попросил меня спеть, и продолжения разговора я не слышал.
  
   Когда я, намытый и вычесанный Жанной, вернулся к Эдмунду, принц уже ждал меня, нетерпеливо постукивая мыском туфли по полу.
   - Марк, давай быстро в конюшню за лошадьми. Мне вороного, себе, какого хочешь.
   - Что за спешка, мой принц?
   - Герцогиня просила наших гостей сопровождать на прогулке. Покажем им окрестности, чтобы не заблудились.
   Где в наших окрестностях можно заблудиться, я себе представить не мог, но раз надо, значит, надо.
   Прекрасная баронесса всю дорогу кокетничала с принцем. Я беседовал с бароном об охоте, жадными глазами глядя, как Дафна улыбается Эдмунду. Если она хочет стать герцогиней, то шансов у меня нет никаких. Я подъехал поближе, чтобы послушать, о чем они говорят. Баронесса хвалила вороного, сетуя, что ей редко удается покататься верхом. Эдмунд широким жестом предложил ей свою конюшню и свое общество. Мы въехали в лес, и мне пришлось отстать, на узкой дороге могли двигаться без помех только две лошади.
   На следующий день баронесса пожелала воспользоваться предложением принца.
   - Марк, приведи мне рыжего, - приказал Эдмунд.
   - А баронессе?
   - Подбери ей какую-нибудь кобылку поспокойнее.
   Я выбрал для Дафны серую в яблоках трехлетку. С двумя конями в поводу верхом ехать было невозможно, поэтому я решил сначала посадить Дафну, а потом уже привести коня для принца.
   - Почему я должна садиться на лошадь у конюшни, будто я - горничная! - возмутилась баронесса.
   Потому что Его высочество выходит тогда, когда охрана уже готова. Он садится на лошадь и едет, он не будет нас ждать, - пояснил я.
   - Почему? - капризно протянула девушка.
   - Потому что он - принц крови, наследник короны, а Ваш отец - просто барон, один из вассалов герцога.
   Баронесса гневно сверкнула глазами, но промолчала. Я посадил ее на лошадь и пошел за конями для себя и принца. Пока я ходил, мне пришло в голову, что Дафна может выкинуть еще один фортель.
   - Пожалуйста, когда поедем кататься, не обгоняйте принца без его разрешения. Если он сам предложит поскакать наперегонки, тогда можно. А так, следите, чтобы морда его коня была всегда не меньше чем на голову впереди.
   - Надо же, какие сложности! - Дафна дернула плечом.
   - Это просто этикет, баронесса, не стоит принимать это близко к сердцу.
   Я хотел ее успокоить, но девушка еще больше разозлилась.
   - Кто Вы такой, чтобы указывать мне, что я могу делать, а что нет?
   - Марк Гордон граф Кантербери. Ваш покорный слуга!
   - Что-то не слышала о такой деревеньке.
   Я промолчал. Может быть, ее просто не учили географии. Или истории. Мы уже подъехали к воротам, и я отвлекся от беседы с баронессой, залюбовавшись принцем. Высокий, стройный, с отрешенным лицом он шел, развернув плечи во всю ширину, не глядя ни на кого. Как обычно, ему подали стремя. Как обычно, он сунул туда ногу, не снисходя до поворота головы в сторону державшего. Как обычно, он разобрал поводья и тронулся так, будто был один. Я пропустил щепетильную баронессу вперед себя. Она снова строила Эдмунду глазки всю прогулку. Он мило улыбался в ответ. Червяк тоски грыз мне сердце.
   Вечером Эдмунд принялся наряжаться.
   - Собирайся, наши гости хотят послушать тебя с Денизой. Виконтесса уже у них ведет светский щебет, ждут только нас.
   - А одну виконтессу они послушать не хотят? - мне не хотелось аккомпанировать кокетству принца и Дафны.
   - Марк, что с тобой? - удивился Эдмунд. - Я только ради тебя и согласился пойти. Я же знаю, как ты любишь такие вечеринки.
   Принц смотрел на меня участливыми голубыми глазами, в которых не было ни тени лжи.
   - Ты нездоров? У тебя глаза блестят, как в горячке. Давай тогда останемся здесь, - он начал отстегивать расшитый серебряными нитками рукав.
   - Нет, Эдмунд, - мне стало стыдно за свои подозрения, - пойдем повеселимся с гостями.
   Вечер и, правда, удался. Дениза искрила как фейерверк. Глядя на нее, я тоже развеселился, а Эдмунд вообще не сводил с виконтессы глаз, лишь вежливо отвечая на реплики Дафны.
   - Слушай, своди баронессу завтра в подземелье, - попросил он, когда мы вернулись обратно. - Она мне сегодня все уши прожужжала разговорами о том, как ей хочется полазать по нижним переходам.
   На следующий день с замиранием сердца я ждал Дафну около двери в подземный ход. Как только дверь за нами закрылась с внутренней стороны, я перестал понимать то, что говорил сам, и помнить то, что отвечала баронесса. Коридор был слишком узким, поэтому я все время касался ее одежды. В некоторых местах мне приходилось брать ее за руку, чтобы помочь пробраться через неровные плиты пола на более удобное для ходьбы место. Вдосталь нагулявшись в полумраке, мы вылезли на свежий воздух.
   - Вам понравилось, баронесса? - спросил я, улыбаясь.
   - Я думала, будет страшнее, но с Вами оказалось даже весело, - она смотрела на меня полуприкрытыми глазами, с таким выражением лица, что я забывал, как меня зовут.
   - Мне понравилось, как Вы пели вчера, может быть, споете для меня еще раз?
   Я был готов и спеть, и станцевать, и спрыгнуть с южной стены, если она захочет, лишь бы только видеть эти дурманящие зеленые глаза и завитки волос вокруг лица.
  
   Ее отец явно мне благоволил. Он несколько раз, пока мы с ним беседовали то об охоте, то о политике, сказал, что был бы рад видеть свою дочь замужем по любви, а не по непонятному ему расчету. Значит, если Дафна скажет, что хочет замуж за меня, то ее родители не будут возражать. Сюзерен тоже вряд ли будет против, барон его вассал, так что никакого политического мезальянса нет.
   Через неделю Дафна захотела еще раз посмотреть подземелья. Как только за нами закрылась дверь, она сделала вид, что оступилась, и обвила меня рукой за шею. Ее лицо оказалось слишком близко, чтобы я мог удержаться. Мы начали целоваться, сначала осторожно и робко, потом все смелее и смелее. Я пришел в себя, когда уперся лицом в вырез ее платья.
   - Баронесса, я прошу Вас согласиться стать моей женой. Сегодня, я вместе с рукой и сердцем могу дать Вам только это. - Я снял свою сережку, и вложил ей в руку. - Я не герцог, но я служу наследному принцу, так что, возможно, Вы будете жить при дворе. И, возможно, все-таки станете герцогиней, раз Вам так этого хочется. Я прошу Вас, не отказывайтесь сразу, подумайте денек-другой.
   Она молчала и счастливо улыбалась, опустив глаза. Я снова начал ее целовать и снова пришел в себя, только когда подбородок мне царапнула булавка на низком вороте ее верхнего платья.
   На одной и верховых прогулок, когда мы остановились отдохнуть у озера, я расстелил на траве свой плащ, и мы уселись рядом.
   - Граф, я согласна стать Вашей женой.
   Меня залила волна щенячьего счастья. Я целовал ей руки, шею, затылок, пока она не распустила шнуровку и не скинула верхнее платье сама.
   - Я хочу стать графиней Кантербери прямо здесь, - прошептала она, задыхаясь.
   Наверное, я должен был удержаться. Но тогда мне казалось, что нет никакой разницы, будет это здесь или после венчания. Главное, что она согласилась. Я снял с себя медальон, подаренный мне матерью перед отъездом из дома, и надел Дафне на шею.
  
   - Марк, - Эдмунд тряс меня за плечи. - Марк, проснись!
   Я с трудом разлепил веки и поднял голову. На столе стояла пустая бутылка, сам я в обнимку с гитарой лежал, свернувшись в три погибели, на кресле в кабинете.
   - Иди в постель сию же минуту! - Принц отобрал у меня гитару.
   - Когда ты сказал ей, что я - бастард?
   - Пока вы с Денизой пели. Баронесса весь вечер меня расспрашивала, кто ты и откуда. Мне это не понравилось. Она очень хищно на тебя смотрела.
   - Спасибо, Эдмунд. Ты был прав.
   Я доплелся до кровати и снова провалился в беспокойный сон.
   Утром ко мне пришла Дениза. Она присела на кровать и положила руку мне на лицо.
   - На что баронесса поспорила с вами, что получит от меня предложение?
   Кроме Денизы Эдмунду узнать о пари было не от кого.
   - Я не знаю...
   - Дениза, не лги мне!
   - На платок герцогини.
   Что же, она его заслужила честно.
   - Оставь меня.
   - Марк, никто не думал, что она уедет. Даже госпожа.
   Ах, герцогиня тоже в этом участвовала! Положительно, Гектор прав, среди женщин нет ни одной достойной.
   - Дениза, я прошу тебя, оставь меня сейчас!
   - Хорошо, я уйду, только отдай мне оба ножа.
   - Дениза-а-а-а, - застонал я, - я лежу на сундуке, где спрятаны еще четыре и намного длиннее!
   Только чтобы она ушла быстрее, я отдал ей ножи. Все, поживите немного без меня. Я повернулся лицом к стенке и накрылся с головой одеялом. Поняв, что я не выйду ни к завтраку, ни даже к обеду, они привели священника. Добрый старик присел у изголовья кровати и погладил меня по голове. Его ладонь оказалось сухой и удивительно теплой.
   - Марк, сын мой, простите Вашу даму, чье сердце обуял бес тщеславия. Поверьте, ее душа страдает не меньше Вашей.
   От его слов стало чуть легче. Я уткнулся лицом ему в колени и снова заплакал. Он продолжал гладить меня по голове.
   - Господь, в отличие от людей, не делает ошибок. Ваш союз с баронессой не принес бы счастья ни ей, ни Вам. Зачем Вы жалеете о чужом кресте? Только собственный не будет Вам в тягость.
   Его голос лился в мое сердце маслом лаванды. Где-то в глубине души я понимал, что священник прав, но примириться с этим было выше моих сил. На следующий день я все-таки встал. Надоело умирать, да и есть захотелось со страшной силой.
  
   Вероломство Дафны постепенно забывалось, но свиту герцогини я тщательно избегал. Все, больше никаких песен, баллад, танцев не будет. Найдите себе другого, над кем можно издеваться. Герцог постепенно включал Эдмунда в свои дела, и мы периодически ездили с ним в дальние земли. На границах было неспокойно, то тут, то там возникали разные мелкие стычки, и если дело требовало не военного, а дипломатического вмешательства, герцог посылал принца навести порядок.
   Эдмунд очень боялся, что его не воспримут всерьез, поэтому постоянно советовался со мной, как себя лучше вести. Его опасения были совершенно напрасными, со стороны он смотрелся безупречно. Вспоминая разговоры с Гектором о ведении сражения и лазутчиках, я проявлял чудеса изворотливости, чтобы добыть для Эдмунда нужные сведения. Зная истинное положение дел, ему было не трудно повернуть все в нашу пользу.
   - Марк, я без тебя точно бы не справился! - восклицал принц, когда мы, перечитав все свитки с новыми заверениями в верности или просьбами о великодушном прощении, прятали их по ларцам. Брать с собой деньги и драгоценности, которые Эдмунду выплачивали в качестве штрафов, мы опасались. С нами был не такой большой отряд, чтобы можно было спокойно везти их домой. И Эдмунд с великолепным высокомерием давал понять, что ценности должны быть доставлены в Кастельблан без его участия. Если вторая сторона могла обеспечить безопасную доставку, они делали это сами. Если нет, то умоляли меня уговорить принца прислать наших людей за сундуками. Тогда доставку организовывал Гектор, и делал он это виртуозно. Ни один отряд, посланный за контрибуцией, не был ограблен.
   Однажды на нас напали. Не успели мы и трех миль проехать от последнего дозора, как вокруг нас засвистели стрелы, и половина нашей охраны упала замертво. Испуганные лошади ржали, из-за деревьев выпрыгивали разбойники, сцепляясь с остатками нашего отряда. Во всеобщей суматохе мне удалось оттащить раненого принца подальше за деревья. Наш отряд дрался хорошо, но их было мало, поэтому вскоре их перебили всех. Разбойники бросились ловить разбежавшихся лошадей и обшаривать трупы, добивая раненых. Нас с Эдмундом они, к счастью, не заметили, так как я успел закопаться в снег по самые уши. Когда ржание лошадей и голоса людей затихли, я вылез из сугроба сам и вытащил принца. Идти он не мог, стрела попала ему в ногу выше колена.
   - Эдмунд, я тебя Богом прошу, перетяни ногу сам, иначе мы отсюда не выберемся никогда.
   Я, тщательно отводя глаза от побоища, оттащил его подальше и уселся спиной к нему.
   - Наконечник не трогай, просто перетяни потуже ногу поясом на ладонь выше раны, чтобы кровь не лилась, и все.
   Я срубил ножом два небольших деревца, положил на них сверху свой плащ и, пристроив на эти салазки принца, поволок его по дороге. Нести Эдмунда на руках, который был примерно моего веса и размера, мне сил не хватало. С каждым шагом я проваливался в снег по щиколотку, стволики деревьев, лежавшие у меня на плечах, постоянно норовили соскользнуть, назад. Подол длинной зимней куртки постоянно путался у меня в коленях, узорчато вырезанные рукава болтались от локтей вниз. Я приостановился и раздернул шнуровку, освобождая хотя бы шею. Дышать было тяжело.
   Обернувшись, посмотреть, как там Эдмунд, я увидел, что за нами остается широченный след. Мне стало страшно, что по этому следу нас легко найдут и догонят разбойники, если решат, немного успокоившись, еще раз проверить место нападения. На мое счастье быстро темнело.
   Эдмунд мерз и стонал, мне было жарко, я скрипел зубами, но идти быстрее не мог. Пошел снег. С одной стороны, это было хорошо, снег заметал наши следы, с другой я боялся, что нас не увидит наш дозор, а до Кастельблан я вряд ли дотяну. Ночевать в лесу тоже было опасно. Не люди, так звери расправятся с нами. И еще неизвестно, насколько серьезно ранен принц.
   Мы уже выбрались из леса, до ближайшего дозора оставалось меньше мили, когда завыли волки. Страх придал мне сил, я ускорил шаг.
   - Марк, - тихо позвал принц, - если мы выберемся отсюда живыми, я сделаю тебя герцогом.
   Я не мог обернуться, потому что понимал, если я сейчас остановлюсь, то не смогу больше сделать ни шага.
   - Эдмунд, проблема только в одном слове. "Если".
   Наконец, я услышал звук копыт приближающегося дозора. Снег падал все гуще. Эдмунда посадили на лошадь позади одного из стражников и отправили в Кастельблан, а я погнал коня к Гектору. Может быть, я еще успею показать ему то место, где на нас напали. Может быть, он сумеет догнать разбойников. С нашими лошадьми и своими ранеными они не могли уйти далеко.
   Когда я, задыхаясь, ввалился в дом друга в одной куртке, он понял все без слов.
   - Кто еще?
   - Только я и принц.
   - Роберт, приведи его в порядок, - бросил он, уже сбегая вниз.
   Я только успел выпить вина и надеть на себя теплый плащ, как лошадь Гектора уже застучала копытами по двору. Я побежал за ним, на ходу затягивая пояс.
   - Гектор, стой! Я с тобой, я покажу где, так будет быстрее!
   Вскочив в седло, я бросился вслед за другом. За моей спиной собирался отряд, человек двадцать, точно. Впрочем, с Гектора станется и сто поднять.
  
   Мы донеслись до места быстрее ветра. Рядом с другом, и целым отрядом, растянувшимся длинной цепочкой за нами, мне стало веселее. На развилке я показал, куда мы свернули, перед тем, как попасть под стрелы.
   - Какой черт вас понес сюда? - Гектор скривился.
   - Мы хотели затемно успеть до города.
   - Вы чуть не угробили себя, а весь отряд засветло в райских чертогах блаженствует. Марк, ты в следующий раз меня спрашивай, на какую дорогу можно засветло сворачивать, ладно?
   Место нападения я нашел почти сразу. Трупы наших охранников, немного присыпанные снегом, зияли разрезанными глотками, крови видно не было, но меня все равно затошнило. Я подвинул лошадь к деревьям, пропуская наш отряд, и вцепился ей зубами в гриву, чтобы не упасть. Гектор посовещался с десятниками, и они поскакали дальше по дороге. Оставаться одному среди леса и покойников мне не хотелось, поэтому, немного продышавшись, я потрусил следом.
   Ночевку разбойников наш отряд нашел быстро. Нападения они не ожидали, поэтому даже не выставили часовых. Когда я подъехал, то все уже было кончено. Пленных связали в цепочку, на наших лошадей нагрузили все, что нашли ценного в лагере разбойников. Мне там делать больше было нечего.
   - Поехали, Марк. - Гектор вскочил в седло. - Обратную дорогу выдержишь?
   Мне, конечно, хотелось лечь прямо в сугроб и не шевелиться, но я только кивнул.
   - Завтра допросим пленных, да и развесим эту падаль вдоль дороги, чтобы другим неповадно было. - Гектор сладко зевнул и потянулся.
   Шестеро всадников окружили нас в кольцо, трое спереди, трое сзади, и мы неспеша поскакали в замок.
  
   Рана Эдмунда оказалась не очень серьезной, но сам факт, что он смертен, потряс Его высочество до глубины души. Он лежал на кровати красивый и бледный, глядя безучастными глазами прямо перед собой, и я ничем не мог ему помочь. Оживлялся принц только при Денизе. У меня самого настроение было превосходным. Когда я отмылся в горячей ванне и отлежался после неудачного похода, то был рад, что и от меня оказалась какая-то польза. Давнишние слова Гектора о том, что я гожусь только для развлечения, запали мне в сердце глубже, чем я ожидал.
   Титул мне Эдмунд не изменил, да я и не рассчитывал на это. Любые изменения титула должны были ратифицироваться королем, так что даже если Эдмунд вспомнит об этом когда-нибудь, то будет это нескоро. Зато герцог повысил меня из младших до обычных рыцарей, и я перестал избегать женщин герцогини, снова начав участвовать в их музыкальных вечеринках.
   Однажды меня за рукав поймала новая фаворитка герцога. Из какой помойки сюзерен ее выкопал, я не знаю, на мой взгляд, она была просто противная. Рыжая, с визгливым голосом, невероятно скандальная и заносчивая, она постоянно требовала, чтобы с ней обращались как с герцогиней. Пару раз послушав ее перепалку с охранниками, Эдмунд отдал приказ, не подпускать ее к нашей башне под страхом повешенья.
   Фаворитка держала меня за рукав и выговаривала, отчего я никогда не пою для нее.
   - Мадам, - я старался быть учтивым, - я пою только по просьбе герцогини или ее приближенных.
   Я попытался высвободить свою одежду из ее пальцев, но фаворитка вцепилась насмерть.
   - Мадмуазель! Ты что, невежда, не видишь, к кому обращаешься?
   - Чтобы к Вам обращались "мадмуазель", надо бы покрепче затянуть шнуровку у себя между ног.
   Охранники заржали в голос, Лейла, скользящая в этот момент по коридору, закрыла лицо головным платком, пряча улыбку. Фаворитка размахнулась и врезала мне по лицу, чуть не впечатав в стену. В общем-то, было за что. Рукав мой ей пришлось отпустить. Обрадовавшись свободе, и опасаясь получить с другой стороны, я поспешил откланяться.
   - Ма-а-арк! - окликнул меня мелодичный голос Лейлы. Я обернулся, невольно улыбнувшись. М-да, сюзерен любит разнообразие, иначе как объяснить перемену нежной марокканки на базарную ирландскую девку.
   - Может быть, Вы с Его высочеством придете ко мне на следующей неделе? Я слышала, что принц болен и грустит. У меня будет тихий вечер для друзей, я буду рада видеть вас обоих среди гостей.
   Эдмунд изволил улыбнуться, когда я рассказал ему насчет шнуровки новой фаворитки, и даже согласился пойти на вечер к Лейле.
   Вечер и впрямь оказался тихим. Герцог выселил марокканку из роскошных покоев рядом со своей спальней, которые, видимо, перешли теперь к ирландке. Однако новое жилище Лейлы тоже было уютным и по-восточному роскошным. Когда гости начали расходиться, она осторожно потрогала меня за руку.
   - Может быть, Вы останетесь еще? Я привыкла ложиться спать за полночь. Я спою Вам кое-что. Если Вы любите марокканские сласти, то Вам понравится.
   О, Господи! Неужели кто-то хочет спеть и для меня? До сих пор это была моя священная обязанность. Это я должен был постоянно развлекать всех, кто меня окружал, и меня никто не спрашивал, хочу ли я это делать.
   Я остался, устроившись на огромной куче бархатных подушечек, лежащих на полу. Лейла принесла струнный инструмент, издававший тягучие звуки, я такого и не видел никогда! Разожгла пару жаровней с благовониями, разогнав дым по комнате большим покрывалом, и села петь прямо на ковер. Служанка подыгрывала ей на дудочке.
   О, мой Бог, что это была за песня! Что это была за музыка! Лейла пела что-то на своем языке, что-то протяжно-переливистое и задумчивое, как она сама. Я лежал, откинувшись на подушки, и словно грезил наяву, глядя то на девушку, то на струйки дыма, курившиеся над жаровнями. Перед моими глазами плыли корабли, шли караваны по песчаным холмам, белое солнце палило шею. Обнаженные девушки, едва прикрытые прозрачными тканями, медленно изгибались в странном танце. Я видел землю, в которой никогда не был, и понимал язык, которого никогда не знал.
   Когда Лейла замолчала, я подошел к ней и начал молча выдергивать шпильки из ее волос, освобождая тяжелые косы. Что бы там про нее не сплетничали, но эта женщина не могла спорить на мою руку и сердце. Улыбаясь какой-то светлой и почти детской улыбкой, Лейла принялась меня раздевать. Того, что было дальше, я не мог себе представить даже в самых пылких грезах, которым предавался в юности.
   Я ушел от нее на рассвете, пообещав вернуться вечером. Эдмунд с Денизой встретили меня гробовым молчанием. Едва дождавшись, пока стемнеет, я схватил гитару и снова пробрался к Лейле. Я пел ей песни, которые нравились мне мальчишкой, потом снова лежал на куче подушек и грезил под ее голос и музыку. Потом все-таки не выдержал и рассказал ей о своих видениях. Особенно, ее заинтересовали танцующие в прозрачных покрывалах девушки.
   - Если хочешь, я могу потанцевать для тебя так же, - предложила она, - только мне надо переодеться.
   - Я подожду.
   - Тебе Фатьма пока поиграет на цитре.
   Она вышла босая в розовых широких шароварах и лифе с бахромой, расшитым золотом так густо, что цвет основной ткани разобрать было невозможно. Ее танец навевал сладкие и спокойные мысли, потом сладкие и нежные, потом сладкие и трепетные.
   - Никогда больше при мне не надевай ту гадость, в которой ты ходишь по замку! И волосы не смей собирать наверх.
   В привычной для нее одежде Лейла выглядела моей ровесницей или даже моложе. Европейское платье и прическа делала ее старше лет на десять, не меньше.
   Утром я стоял у окна в одних штанах босиком и смотрел на бескрайнюю заснеженную равнину. Служанка топила спальню так, что в комнате можно было ходить вообще без одежды. Лейла тихо подошла сзади и провела рукой мне по спине, остановившись на шраме.
   - Больно было?
   От ее слов что-то дрогнуло у меня в сердце. До сих пор никому не было дело до того, больно мне было или нет.
   - Ужас как больно. Я сначала чуть не умер прямо на месте, а потом орал еще две недели, каждый раз, когда перевязывали. Мне было всего шестнадцать лет...
   Я сам не заметил, как начал ей рассказывать о своей жизни так, как было на самом деле, а не так, как женщины хотели слышать.
   За разговорами и песнями, которые мы пели друг другу по очереди, прошла зима. Я приходил к Лейле почти каждый день, только с ней мне было по-настоящему спокойно. Она осмелела, стала смеяться и шутить, я научил ее кидать ножики, и мы истыкали всю дубовую дверь в ее гостинную.
   Однажды, привычно развалясь в одних штанах на куче подушечек, я спросил ее будто невзначай:
   - Лейла, хочешь стать графиней?
   - Да.
   - Лейла, я тебя еще раз предупреждаю, что это - только имя. Больше у меня ничего нет. Подумай хорошенько!
   - Мне больше ничего и не надо. Ведь у вас можно иметь только одну жену на всю жизнь, так что это очень большая честь.
   - Твои родители живы? - Я пытался сообразить, у кого мне нужно просить ее руки.
   - Мать умерла, а отец проклял меня за то, что мне пришлось сменить веру.
   - Значит, придется идти к герцогу.
  
   Интересно складывается жизнь, думал я, идя к сюзерену. По законам ее страны дочь султана никогда бы не отдали замуж за варвара. По законам нашей страны я женюсь на безродной девке, еще и благословение иду просить у ее бывшего любовника. Впрочем, если герцог одобрит, то мои родители тоже это примут спокойно.
   Не смея понять глаз, и подметая волосами ковер в кабинете, я изложил герцогу свою просьбу. Он выслушал меня молча, сидя за столом. Потом встал, прошелся по комнате. Я не видел его лица, так как по-прежнему стоял на коленях, глядя в пол. Герцог мерил шагами кабинет. Наконец, он заговорил.
   - Я хотел выдать за тебя баронессу Невиль, младшую племянницу герцогини. Но твой отец просил дать тебе волю в выборе жены. - Он помолчал, снова пройдясь взад и вперед по комнате.
   - Видимо, Бог всем Кантербери дал неистовое сердце.
   Сюзерен снова замолчал.
   - Лейла, конечно, стоит тебя. Она приходила только что сама. Хорошо, я дам ей английское дворянство, чтобы ты все-таки не на девке женился.
  
   Первая часть предсказания Жанны исполнилась.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   117
  
  
  
  
Оценка: 8.00*3  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"