Ольга ждала брата, сидя в полумраке гостиной, освещенная лишь несколькими свечами, стоящими напротив на дубовом столе. Пламя их колыхалось от небольшого сквозняка.
Строго говоря, они с Анисием были троюродные, но Ольга всегда называла его просто братом. Она услышала, как входная дверь открылась и закрылась с приглушённым хлопком, и тихие мелкие шаги приблизились к гостиной.
- Вы в такой темноте сидите, Оленька, - тихо сказал брат, усаживаясь подле неё.
- Уютно, - она пожала плечами и улыбнулась. - А вы опять были у старухи?
- Был. Её внучке хуже. Я читал ей сказки, чтобы немного отвлечь её.
- Сказки... Они ведь неграмотные обе, что им до ваших сказок, Анисий. Вы можете заразиться, - она погладила его по руке.
- Не думаю. Бог милует.
- Милый мой, трогательный Анисий...
Он носил им еду, давал деньги, учил Глашу грамоте. Бабка ворчала, что от неё никакого проку, еле ноги таскает и только кашляет. Родители её погибли два года назад.
- Всего себя отдаёте... Нисколько не жалеете.
Анисий не ответил. Пламя от свечи золотило ему волосы, обычно аккуратно подстриженные, но в последнее время отросшие милыми завитками, закрывающими шею. Ему было девятнадцать лет.
- Я завтра в церковь собираюсь с утра, - тихо проговорил он. - Пойдёте со мной? Помолиться хочу. За Глашу. За всех.
- Вы так их любите, - сказала Ольга. - Людей. А они вас... кто жалеет, кто презирает, кто ненавидит. Взять старуху эту, бабку Глаши... Знаете, о чём она думает, когда видит вас?
Анисий внимательно смотрел на Ольгу большими чистыми глазами.
- А вы как можете знать? Вы ни разу её не видели.
- Я людей знаю. Все они одинаковы. Для меня есть вы, Анисий, а есть остальные... - Ольга прервалась на минуту и подрагивающими пальцами расправила складки на своём простом сером платье. - Она думает, что молодому барину заняться нечем, как с нищими и убогими возиться. Развлекается барин, ведь ему не надобно ни в поле пахать, ни коров доить, ни дрова колоть. Они все так думают, - по её странному лицу прошла судорога. - Любой рад бы был измазать в грязи ваше светлое лицо, сжечь ваши книги, изрезать вам одежду. Для вас они - Божьи создания, только в них ни Бога, ни чёрта. Одно бездумное тупое безбожие.
- Вы такие страшные вещи говорите, Оленька. Вы их не можете знать, сидите дома затворницей, гулять - и то далеко не выходите. Только я к вам и захожу. И подруга ваша.
- Потому и сижу затворницей. Не хочу их видеть. Не хочу видеть, как они навстречу вашей доброте и невинности губы кривят, и глаза у них бегают, полные злобы. Мне жаль их, Анисий. Жаль, что они не видят вашей красоты - не внешней, духовной. Жаль, что они не могут её постичь. Как будто Бог отвернулся от них за их безбожие, за их ненависть друг к другу - и не даёт им ни познать, ни овладеть этой духовной красотой. Вы думаете, я их не люблю... Милый брат, они сами себя не любят. Ни себя, ни ближних своих. Ангела, посланного им Богом, не признают, а только злятся, что сами не таковы.
- Разве они виноваты, - взволнованно ответил Анисий, отвернувшись от Ольги, смотря куда-то в окно, в неведомые дали, на зажигающиеся в небесах звёзды. - Разве виноваты в том, что нищи, злы, что ненавидят меня, живущего в большом тёплом доме и спящего на мягкой постели?
Ольга доверительно прижалась к нему.
- Они не виноваты в том, что у них нет ваших волос, ваших глаз, вашего лица, вашей души, - её голос звучал очень ровно. - Но если бы вы попытались открыть им сердце, если бы вы отдали им все свои деньги, неужели вы думаете, что им бы стали интересны ваши книги, эти сказки и стихи, которые вы читали бедной Глаше, картины, которые висят на стенах вашего дома?.. Вы думаете, если вы утолите плотский, физический их голод, они захотят большего, и в них проснётся голод духовный? Думаете, они обратятся к Богу, узрят и познают красоту этого мира, которую Он создал, и которая заключена не только в звёздах на небе, в каждой снежинке, солнечном свете и дуновении ветра, но и в том, что создаётся отмеченными Богом, подобными вам?..
Анисий легонько коснулся поцелуем её лба.
- Вы говорили, что любите Бога, - произнёс он.
- Люблю. Я люблю Христа.
- Но вы не любите людей, которых Бог создал. Многих из них.
Ольга посмотрела ему в глаза. Выражение его лица было светло и спокойно, но во взгляде что-то промелькнуло.
- А они Его любят? Или бить поклоны, разбивая в кровь колени, нынче есть единственное и главное свидетельство любви? И потом, Бог создал и вас. А вас я люблю, Анисий. Кстати, вы ко мне уже с неделю не заходили.
- Я писал вам дважды, - Анисий улыбнулся. - Вы знаете, Оля, я беспрестанно говорю с вами в мыслях, спорю всё время. Прямо как сейчас - наяву.
- Не слушайте вы меня. Я просто дурная старая дева, - она улыбнулась. Ей было двадцать пять лет. - Мне кажется, с каждым днём я всё меньше вижу прекрасного, всё меньше осознаю, что оно возможно, а безобразное проступает передо мной всё явственнее. Отдалиться ото всех, сообщаться лишь с Богом и немного с вами помогает сохранить в душе последний свет.
- А Иван Петрович?
С губ Ольги сорвался злой смешок.
- Что Иван Петрович? Мечтает о частной практике, о деньгах, вот и стал бегать ко мне целовать ручки. Думаете, Анисий, я привлекательна для него? Вы же знаете, как любят мужчины.
- Не знаю, - быстро сказал Анисий, которому явно было неловко из-за того, в какое русло перешёл их с Ольгой разговор. - Я мало понимаю в таких вещах, Оленька.
- Но что-то вы всё-таки понимаете. Посмотрите, и нет, я нисколько не кокетничаю, ведь вы мой брат, и я не влюблена в вас, но посмотрите, разве меня можно полюбить чужому?
Анисий смотрел на неё. Она считала, что у неё некрасиво короткие и тонкие после болезни волосы, странное лицо, вроде бы и правильное, но отталкивающее. Анисий этого не замечал.
- Я не могу ответить вам, потому что не чувствовал в жизни ту любовь, о которой вы говорите, да и не считаю это любовью в полной мере. Но вы красивы.
- Полноте, - Ольга снова погладила его по руке. - Хотя я благодарна вам за эти слова. Я злая блаженная, Анисий, а не цветущая невеста. Я знаю, как выглядят хорошенькие девушки, как они говорят, как держатся. Поэтому я не верю Ивану Петровичу, но его настойчивость меня даже забавляет.
Они немного посидели молча.
- Вы не хотите погулять завтра вместе? - спросил Анисий. - Сходим в церковь, а потом...
- Хочу. Я всегда хочу видеть вас, ведь вы живое свидетельство того, что Бог ещё не оставил ни эту бедную землю, ни меня. И пообедаем у нас после прогулки... Подождите, не уходите сейчас, я кое-что приготовила.
Ольга поднялась и осторожно вышла из комнаты, а когда вернулась, в руках у неё был большой свёрток.
- Я собрала немного вещей для Глаши. Пару платьев, которые не ношу, тёплую одежду... Возьмите и отнесите ей.
Анисий улыбнулся.
- Вы лучше, чем хотите казаться.
- Только, умоляю вас, не задерживайтесь у них подолгу.
- Доктор сказал, её болезнь не заразна.
- Я так боюсь за вас...
- Не бойтесь, Оленька.
Он обнял её на прощание.
- У тебя кто-то был? - спросила мать, спустившись вниз из своей спальни.
Ольга вздохнула. Мать её любила, но в этом была определённая навязчивость. Она до сих пор рассчитывала на благополучный, как она сама думала, исход с Иваном Петровичем (раз других желающих не находилось).
- Анисий заходил, - ответила Ольга. - Я позвала его отобедать с нами завтра.
- Милый мальчик. Странный, но милый. Он всё ходит к той отшельнице, которая живёт с внучкой?
- Ходит. Девочка совсем плоха... Надеюсь, она поправится. Или хотя бы обретёт покой...
- Не говори так. Ей станет лучше.
Ольга бросила взгляд на мать. Вот кто действительно красив. А Ольге не досталось ни этих зелёных глаз, ни кудрявых густых волос, ни манеры говорить или умения держаться царицей мира. Да она и не пыталась... Злая блаженная - эти слова согревали душу. Есть Бог. Есть Анисий. Вот и вся её радость, свет её жизни. Больше не надобно ничего.
* * *
Анисий шёл домой медленно, пребывая в глубокой задумчивости. Жил он почти по соседству с Ольгой. Он думал о том, что она говорила, вспоминал, как она смотрела, как поворачивала голову, как слабый свет искажал черты её лица. Вспоминая, продолжал спорить, бормотал себе под нос. Вечер был поздний, но тёплый, и воздух пах приятно, чуть терпко; хотелось вдыхать, остановившись, и осознавать себя бесконечно живым.
Он добрёл до дома. Отец ещё не ложился, из-под двери в его кабинет тянулась полоска света. Анисий хотел пройти мимо, но отец услышал шаги и позвал его.
- Опять ходил к Ольге?
Анисий кивнул.
- Я просил тебя реже бывать у неё, а ты всё таскаешься к этой фанатичной вековуше. То с нищими возишься, то с ней.
Анисий едва заметно вспыхнул.
- Она моя сестра. И добрая подруга. Я буду навещать её, когда мне вздумается. И людям помогать - тоже.
- Это пока. Женишься, уедешь, не до того будет.
- Я не женюсь, отец.
- Это ты сейчас так говоришь, - отец усмехнулся. - Не вырос, значит. Потом захочется...
- Господа молить буду, чтобы избавил меня от таких желаний. Душа моя этого не вынесет.
- Дури в тебе много. Нашёлся монах в миру. Ступай пока. Дурной ты и маленький ещё, даром что девятнадцать лет исполнилось.
- Доброй ночи, отец.
Перед сном Анисий читал молитву, которую сочинил сам. "Господи, - шептал он, - прости всех и помоги всем, если на то будет воля Твоя. Дай всем покоя на земле и на небе. Дай мне сил любить, помогать, хранить терпение. Дай Оленьке надежду. Пусть она узрит лучшее в людях. Не введи меня во искушение, сделай так, чтобы тело моё всегда слушалось душу, а душа не сбилась с выбранной дороги и всегда находила путь к Истине. Пусть завтрашний день будет счастливым. Пусть больным станет легче, а здоровые поблагодарят Тебя за своё здоровье. Пусть зло преуменьшится, а добро восторжествует. Дай мне больше смирения и стойкости. Позволь мне остаться таким, каков я сейчас. Аминь".
* * *
Наутро, когда Ольга собиралась в церковь, ожидая Анисия, к ней зашёл Иван Петрович. Он был в каком-то новом взволнованном состоянии. Раньше она его таким не видела.
- Вы торопитесь куда-то, Ольга Матвеевна? - спросил он.
- Тороплюсь. В церковь.
- Так служба утренняя уже кончилась...
- А мы с Анисием Андреевичем сами.
- Понятно... Я хотел с вами поговорить.
Казалось, всё его настроение после упоминания Анисия улетучилось.
- Так говорите, Иван Петрович.
- Неудобно, раз вы спешите... - Он замялся, а потом забавным тоном выпалил: - Я хотел просить вашей руки.
- Наконец вы решились, - сказала Ольга с неопределённым смешком. - Вы же знаете, я замуж не пойду. Я как девочкой узнала, в чём состоит суть сего мероприятия, так до сих пор ужасаюсь. Не поверите.
Иван Петрович не совсем понял, всерьёз она говорит или насмехается. У него был очень растерянный вид, и по лицу его пошли красные пятна.
- Может быть, вы подумаете и перемените свой ответ...
- Ни в коем случае, - Ольга подмигнула ему с некоторой фамильярностью. - А вот и Анисий Андреевич.
В окне действительно показался Анисий, рассеянно вышагивающий по садовой дорожке.
В церкви народу было совсем немного, со службы давно успели разойтись. Ольга, на которой был не платок, а лёгкий летний головной убор, поймала на себе чей-то осуждающий взгляд.
- Поможете поставить свечку? - спросила она Анисия.
Она всегда боялась любой капли горячего воска.
- Конечно.
Она перекрестилась у иконы Спасителя, а потом прошла дальше, к святому Пантелеймону. Ей хотелось помолиться за Глашу - и неосознанно казалось, что Пантелеймон здесь похож на Анисия, который стоял напротив у другой иконы; было видно, как двигаются его губы. Ольге вспомнилась их вчерашняя беседа, её злость против его чистой веры. Она так не умела, видя Бога отдельно от людей, будто Им созданное отступило, отказалось от Него - и стало Его недостойно. От свечей шёл жар, пахло воском и ладаном, и голова у неё почти закружилась.
- О чём вы думаете? - спросил он позже, когда они прогуливались под руку по парку.
- Как вы считаете, зачем люди ходят в церковь? - произнесла Ольга вместо ответа и остановилась.
- За утешением. За прощением. За надеждой. За молитвой. За возможностью попросить Того, Кто услышит.
- Те люди, что смотрели на меня с осуждением лишь потому, что на мне не было платка?
- Опять вы о своём, - Анисий грустно улыбнулся.
- Да, вы правы, и я говорила вам вчера, чтобы вы меня не слушали. Я как будто сбиваю вас с пути и каждый раз виню себя после, но молчать об этом не могу. Только вы меня если и не поймёте, то не осудите. А все остальные судят, хотя положено обратное. И ведь они веруют в Того, кто сказал им: не судите. Считают, я недостойная. Да, верно, я сама сужу. Но разве Ему важно, кто в платке, кто без платка, какие у кого волосы, руки, ноги, есть ли борода?..
Анисий не ответил. Какое-то время они молчали; он всё думал о словах Ольги.
- Я немного устала. Давайте возьмём извозчика. Пообедаем у нас.
- Конечно, Оленька. А после я собирался навестить Глашу.
Ольга вернулась домой повеселевшей от поездки; отец был на службе, а мать не любила долго чаёвничать, значит, можно было и дальше спокойно беседовать с Анисием. Но из столовой послышались голоса, и когда Ольга вошла вместе с ним, то увидела мать, Ивана Петровича и Анну, которая заходила к Ольге примерно раз в неделю. Ольга не особенно её жаловала, но отчего-то жалела и не решалась окончательно разорвать эту дружбу.
- Оля, я так рада! - Анна кинулась было ей навстречу. - Иван Петрович рассказывал нам, что сделал тебе предложение.
- Я ему отказала, - ответила Ольга, усаживаясь напротив.
Анисий опустился на стул подле неё.
- Зачем так резко, - произнесла мать, изящно поводя ложкой в тарелке с супом. - Иван Петрович говорит, что ты решила повременить с ответом.
Ольга усмехнулась. Верно, он думал поставить её в неловкое положение и вынудить согласиться со словами матери.
- Боюсь, Иван Петрович неправильно меня понял, мама, - ответила она. - Ты знаешь моё мнение.
- Ты несправедлива, - сказала мать. - Иван Петрович - замечательный человек.
Тот досадливо изучал столовые приборы, не поднимая глаз на присутствующих. Анисий аккуратно доедал суп. Анна бросала тревожные взгляды то на Ольгу, то на её мать.
- Возможно, мама, - легко согласилась Ольга. - К сожалению, он опоздал. Я слишком хорошо себя знаю.
Она почти не притронулась к еде. Ей было неприятно, что мать, зная о том, что Анисий будет к обеду, пригласила этих людей, совершенно чужих Ольге по духу. Если Анна иногда казалась ей милой, то общество Ивана Петровича в последнее время стало откровенно тяготить её, а после их нелепого объяснения она и вовсе предпочла бы более его не видеть.
- Извините меня, - сказала она Анисию, выйдя его проводить. Они стояли на дорожке в саду. - Мне так неловко, что вы стали свидетелем этой сцены.
- Ничего страшного, Оля. Я скоро снова приду к вам. Вечером, когда тётушка будет у себя, и ничто не помешает нашей беседе. - Он улыбнулся и наклонился, чтобы поцеловать её в лоб на прощание. - Я очень рад, что мы свиделись сегодня, что вы были со мною в церкви. На душе теперь светло и спокойно... Впервые за последние дни мне так хорошо, будто и вы, и эти деревья, и небо, и солнце, всё для меня, всё - для моей радости. Неправильно говорить так, правда? Кощунственно. Но я так счастлив... До завтра, Оля.
- До завтра, милый Анисий.
Анна ещё не ушла, когда Ольга вернулась.
- Жаль, что не получится тебя поздравить... - Посетовала она, вертясь перед зеркалом.
Ольга утомлённо опустилась в кресло, взяла в руки литературный журнал, лежавший на столе, и раскрыла его посередине. Ей не хотелось смотреть, как Анна корчит свои обычные самодовольные гримаски.
- Зато ты можешь поздравить меня. Мы с Михаилом обручились, зимой будет свадьба.
- Я рада, - только и сказала Ольга, переворачивая страницу.
- Я уже присматриваю наряд, - похвасталась Анна, будто не замечая её равнодушия. - Хочется, чтобы всё было по последней моде. Думаю, как уложить волосы...
- Прости, я так устала сегодня, - прервала её Ольга. - Мы с Анисием были в церкви, гуляли, а потом ещё этот обед... И зачем только мать оставила Ивана Петровича... Я сейчас не в настроении для таких разговоров.
Признаться, она никогда не была в настроении для таких разговоров.
- Как скажешь, - Анна пожала плечами. - Могла бы изобразить радость для единственной подруги. Неужели тебе так это тягостно? Или ты просто завидуешь?
- Завидую? - Ольга легонько рассмеялась. - Куда мне до твоих нарядов и причёсок по последней моде... Ты знаешь, я этого не люблю.
- Почему ты упорно закрываешься от жизни?
- Разве это жизнь? - Увидев, что у Анны дрогнули губы, Ольга смягчилась. - Извини мне мою резкость. Но такая суета кажется мне нелепой, бессмысленной. Ты любишь Михаила, правда? Он недурён собой - и без труда расстаётся с деньгами, потакая твоим прихотям... Любит. Любит твои поцелуи, нежные слова и негласные обещания большего, стоит только отгреметь свадьбе...
- Что ты хочешь сказать?
- Ничего особенного. Говорю же, я просто устала. Этот день меня утомил. Как славно, что у тебя всё устроилось...
* * *
Через месяц Глашу похоронили. Анисий дал денег, чтобы всё сделали так, как должно. Была жара, Ольга стояла подле него, и они оба плакали, глядя, как гроб погружают в землю. Батюшка прочёл молитву.
- Пусть ей там будет лучше, чем здесь, - сказал Анисий. - Пусть она обретёт покой. За несколько дней до смерти она говорила мне, что чувствует прикосновение ангельских крыльев. Будто они едва заметно касаются её лица. Я виноват, я так мало успел для неё сделать... Я поздно узнал её. Так хочется думать, что мне хотя бы немного удалось скрасить жизнь несчастного ребёнка.
Ольга подняла глаза и увидела чуть поодаль Глашину бабку. Её сотрясали беззвучные рыдания.
- Я дал ей ещё денег. Как будто это поможет... Бессилие мучительно.
- Пойдёмте, - тихо произнесла Ольга. - Пойдёмте. Я была так зла в тот вечер, когда вы пришли... Месяц назад. Я так злилась, что они никогда не поймут вас, не увидят красоты и благости вашей души. А сейчас мне всех так жаль. Если бы можно было поделиться с каждым хотя бы крохой света и тепла... Да, многие не поймут. Но разве добро ищет ответа и благодарности? Оно совершается просто чтобы совершиться...
Они уехали с кладбища - и теперь сидели на узенькой скамейке в парке, где гуляли, казалось, бесконечно давно, в далёкий день после церкви. Мимо прогуливались люди, кто-то смеялся, другие целовались украдкой, прикрываясь парасолем. Никто не подозревал о случившемся, об их горе. Никто не разделил бы его с ними.
- Вы знаете, Оля, наверное, сейчас совсем не время говорить об этом... Но я должен сказать вам. Я думал об этом и раньше, но теперь, после смерти Глаши, решил твёрдо. Я еду насельником в монастырь. Поживу, помолюсь, поработаю. Побуду наедине с Богом. А там видно будет.
Ольга сидела, оглушённая, не в силах поверить, что он говорит это наяву.
- И ваш отец не против?
- Сначала был против, грозился, что откажется от меня, но понял, что я не могу изменить своего решения. Так надо.
- Вы ведь знаете, Анисий...
- Знаю. В последнее время наше отношение друг к другу переменилось. Я не хотел и молился, чтобы этого не случилось никогда и ни с кем. Пока это лишь слабый отблеск, который легко прогнать, затушить, как свечу, но если он наберёт силу... Я не могу, поймите, не могу. Моя душа противится этому.
- Вы правы, - Ольга горько усмехнулась и снова заплакала. - Я блаженная, вы - блаженный... Куда нам любить... Это и выглядит жалко.
- Я говорил вам, что всегда спорю с вами в мыслях, думаю о вас... Это вряд ли изменится. Я хочу унести с собой ваш настоящий образ - и светлые воспоминания о той дружбе, что связывала нас с моего отрочества... Больше дружбы, в самом высоком смысле. Не будет другого, не должно быть. Разжигание, верно, греховнее действий. Оно низвергнет нас на землю, сотрёт всё то, что было иного, если только позволить ему возникнуть. Простите меня. Я люблю вас, Христос тому свидетель. Вы самая близкая мне душа на земле. Я напишу вам, если только это будет возможно.
Ольга кивнула. Целовать его теперь было словно бы неудобно, но она коснулась губами его щёк и лба, а потом быстрым движением перекрестила.
* * *
Она медленно ходила по саду, снова и снова пробегая глазами его последнее письмо, а потом достала самое первое, полученное осенью, из кармана платья и начала его перечитывать:
"Милая Оленька!
Здесь чудо как хорошо. Простите мне моё долгое молчание. После нашего последнего разговора я не решался написать Вам. Не знал, как будет правильнее, хотя и обещался, но потом понял, что, не имея возможности говорить с Вами и слышать Ваш голос, должен хотя бы так не дать разрушиться нашей дружбе. Отдаляться пока очень больно.
Я живу здесь как бы отдельно ото всех, в просторной и милой келье. Пишу, а в окне виднеется ночное небо, всё окутано тьмой, и нет ей конца и края. Но скоро будет первый свет. Иногда меня мучает бессонница, и я зажигаю лампадку и молюсь перед образком до утра. Молюсь обо всех - и о Вас. Надеюсь, Вы в добром здравии. Наверное, здесь я не должен думать о прежнем, о Вас, но я невольно вспоминаю наши беседы. Вы словно неотъемлемая часть моей жизни в вере. И мысли мои чисты и светлы, как было раньше. На сердце теперь спокойно.
Ещё я думаю о Глаше. Правильно ли это, смею ли я роптать, что молитвы мои не были услышаны? Увы, как всякий думающий человек, я всегда буду искать, всегда сомневаться и мучиться тем, что сомневаюсь.
Надеюсь, Вы смогли исполнить мою просьбу и передаёте ежемесячно отложенные мной средства тем нуждающимся, о которых я писал Вам в записке (её должны были передать перед моим отъездом).
Вот бы и Ваше сердце могло обрести этот светлый покой подобно моему... Здесь такая благодатная тишина по ночам, и в этой тишине - своя Божественная музыка... А рано утром можно уйти далеко в поле, лечь, раскинув руки, и наблюдать еле видные звёзды на белом небе... Я учусь писать иконы. Очень надеюсь, что преуспею.
Не волнуйтесь обо мне.
Ваш брат Анисий".
Ольга вспомнила, как после этого письма ушла к себе и даже плакать не могла, только чувствовала тупую пустоту в душе. Светлый покой... Может быть, она и обрела бы его, если бы знала, что однажды снова увидит Анисия. Что он будет всегда писать ей, пусть редко и мало, но будет. Что она не станет для него печально-далёким воспоминанием о нежной поре юности. Зачем вообще случилось то объяснение? Зачем небеса его допустили? И зачем он уехал, почему раньше никогда не говорил с ней об этом, о монастыре... А теперь она одна, совсем одна, наедине со своей верой, и он - один... И не было никакого смысла уезжать, делить неделимое, чтобы половина тела потом фантомно ныла, как у сиамского близнеца...
Она увидела, как горничная, запыхавшись, бежит ей навстречу.
- Барышня, к вам гости!
- Скажи, что я сейчас буду.
Может быть, Анна? После её свадьбы полгода назад, на которую Ольга не явилась, они не виделись. Она вернулась в дом. Голосов не было слышно. Вошла в гостиную, так и сжимая в руке сложенное пополам письмо.
Он был одет не по-монашески, в мирское, и почти не изменился, разве что волосы отросли сильнее и пушок золотился над верхней губой. А ещё сильнее стало заметно во взгляде, в лице и облике всё, что в нём было не от мира сего.
- Вы вернулись? Надолго? - спросила она внезапно охрипшим голосом, застыв на месте, а потом кинулась обнимать его.
- Видимо, навсегда, - тихо ответил Анисий, позволяя ей расцеловать своё лицо.
Они оба заметили, что неловкости в этом больше не было, как будто всему странному, неловкому и сладко-противному, что едва затеплилось в тот последний месяц, больше не было места.
- Мне было хорошо там. Правильно было уехать тогда, но... Знаете, живя при монастыре, я подумал, что мог бы прожить вот так всю жизнь, без внешнего мира, в тишине и покое, как в ладони у Бога. Но эта ладонь слишком большая для меня одного... Понимаете?..
* * *
- Нет, этот цвет мне решительно не нравится, - сказала Анна, рассматривая в ателье ткани для платья. - Он мне не к лицу. А ты как думаешь? - обратилась она к подруге, стоящей у окна.
Та пожала плечами, особенно не вглядываясь.
- А если посмотреть это? - со сладкой улыбкой спросила модистка, предлагая другой отрез.
- Право, не знаю...
- Там Ольга с Анисием, - неожиданно сказала подруга.
Анна подошла к окну. Они действительно шли по другой стороне улицы, и видно было, как Ольга что-то ему рассказывает, обеими руками держась за его руку.
- Неужели она до сих пор ему интересна? Я слышала, он лет пять назад уезжал в монастырь... Вот странные люди. - Анна неопределённо повела плечом.
- А ты не знала? Я слышала, они обвенчались, когда он вернулся. Его отца не стало пару лет как, и теперь они в том доме вдвоём живут.
- Бездетно? - Дочке Анны недавно исполнилось три.
- Вроде бы.
- Ну да, какие им дети... Они и не знают, верно, как это делается, - она криво усмехнулась.
- Он, как раньше, много благотворительностью занимается... Ольга ему помогает.
- А что всё-таки с платьем? - спросила Анна, поворачиваясь к модистке. - Мне оно готовым нужно через две недели...