Аннотация: И тут тоже очень даже интересные и впечатляющие приключения.
Пролог
В течение многих лет я задавался вопросом, на что будет похож последний день. В январе 1976 года, после двух десятилетий работы в высших эшелонах британской службы безопасности MI5, пришло время вернуться в реальный мир.
Я в последний раз вышел со станции метро Euston Road. Ярко светило зимнее солнце, когда я шел по Гауэр-стрит к Трафальгарской площади. Пройдя пятьдесят ярдов, я свернул к входу без опознавательных знаков в безымянное офисное здание. Между художественным колледжем и больницей располагалась маловероятная штаб-квартира британской контрразведки.
Я показал свой пропуск полицейскому, скромно стоявшему в приемной, и воспользовался одним из специально запрограммированных лифтов, которые доставляют старших офицеров во внутреннее святилище на шестом этаже. Я молча прошел по коридору в свою комнату рядом с апартаментами Генерального директора.
В офисах было тихо. Далеко внизу я мог слышать грохот поездов метро, везущих пассажиров в Вест-Энд. Я отпер свою дверь. Передо мной стояли необходимые инструменты для работы офицера разведки - письменный стол, два телефона, один из которых был скремблирован для звонков извне, а сбоку стоял большой зеленый металлический сейф с огромным кодовым замком спереди. Я повесил пальто и начал машинально приводить в порядок свои дела. Насмотревшись на слишком многих отставных офицеров на коктейльных вечеринках, слоняющихся в поисках обрывков новостей и сплетен, я хотел покончить с этим начисто . Я был полон решимости начать новую жизнь для себя, разводя лошадей в Австралии.
Я повернул циферблаты на замке и распахнул тяжелую дверцу сейфа. Впереди лежала куча файлов реестра с грифом "Совершенно секретно", а за ними аккуратная стопка маленьких кодовых ячеек. Файлы: за эти годы я нарисовал тысячи. Теперь это были последние обычные отчеты агентов, которые мне регулярно передавали, последние отчеты Компьютерной рабочей группы, последние анализы предварительной численности ИРА. Файлы всегда требуют ответов. Мне нечего было сообщить. Досье российского дипломата было прислано мне офицером помоложе. Узнал ли я его? Не совсем. Это было дело о двойном агенте, которое тянулось годами. Были ли у меня какие-нибудь идеи? Не совсем. Когда вы присоединяетесь к Службе, каждое дело выглядит по-разному. Когда вы уходите, все они кажутся одинаковыми. Я тщательно подписала файлы и договорилась с моим секретарем, чтобы он отвез их в регистратуру.
После обеда я принялся за работу с кодовыми ящиками, вытаскивая их из задней части сейфа один за другим. В первом содержались технические детали микрофонов и радиоприемников - пережитки моего времени в 1950-х годах в качестве первого научного сотрудника МИ-5. Я организовал отправку содержимого в технический отдел. Час спустя глава департамента подошел, чтобы поблагодарить меня. Он был очень похож на современного государственного ученого: аккуратный, осторожный и постоянно находящийся в поисках денег.
"Это были просто странные вещи, которые я хранил", - сказал я. "Не думаю, что они тебе пригодятся. Теперь это все спутники, не так ли?"
"О нет", - ответил он. "Мне понравится их читать". Он выглядел немного смущенным. Мы с ним никогда по-настоящему не ладили. Мы пришли из разных миров. Я был военным импровизатором с клеем, палочками и резинкой; он был оборонным подрядчиком. Мы пожали друг другу руки, и я вернулся к разбору своего сейфа.
В оставшихся коробках хранились документы, собранные после того, как я поступил на службу в Отдел контрразведки в 1964 году, когда поиск шпионов в британской разведке был наиболее интенсивным. Рукописные заметки и напечатанные памятные записки были набиты универсальной валютой шпионажа - списками подозреваемых и подробностями обвинений, предательств и приговоров. Здесь, в бесконечной погоне за бумагами, которая началась так ясно, но закончилась загадочно, лежали нити моей карьеры.
В конце концов вошла моя секретарша и вручила мне две синие книги. "Твои дневники", - сказала она, и мы вместе измельчили их в пакет для сжигания, стоящий рядом с моим столом, пока не пришло время для заключительного ритуала.
Я прошел в офис учреждения. Дежурный офицер вручил мне папку, содержащую список моих текущих секретных идеологий. Я начал подписывать маленькие квитанции. Сначала был получен доступ к Signals Intelligence и спутниковой разведке. Затем я проработал массу информационных материалов, которые я проводил. Получение секретов - это такое личное дело; их потеря болезненно бюрократична. С каждым росчерком пера дверь закрывалась все дальше. В течение получаса тайный мир, который поддерживал меня годами, был закрыт навсегда.
Ближе к вечеру я взял такси до старой штаб-квартиры МИ-5 в Леконфилд-Хаусе в Мейфэре. Организация находилась в процессе переезда в новые офисы в верхней части Керзон-стрит, но бар для персонала, the Pig and Eye Club, где должна была состояться моя прощальная вечеринка, все еще оставался в Леконфилд-Хаусе.
Я вошел в старое здание. Здесь, в коридорах, отделанных тиковым деревом, и кабинетах с карнизами, за Филби, Берджессом, Маклином и Блантом охотились. И здесь мы тоже вели самую секретную войну МИ-5 из-за подозрений в нераскрытом "кроте" в сердце Службы. Нашим подозреваемым был бывший генеральный директор МИ-5 сэр Роджер Холлис, но мы так и не смогли это доказать. Друзья Холлиса были крайне возмущены обвинением, и в течение долгих десяти лет обе стороны враждовали, как средневековые теологи, ведомые инстинктом, страстью и предрассудками.
Один за другим в 1970-х главные герои уходили на пенсию, пока, наконец, переезд в новые офисы не ознаменовал окончание войны. Но, прогуливаясь по коридорам Леконфилд-Хауса, я все еще физически ощущал предательство, погоню и запах убийства.
Моя вечеринка прошла тихо. Люди говорили приятные вещи. Генеральный директор, сэр Майкл Хэнли, произнес красивую речь, и я получил обычные открытки с их написанными от руки прощальными посланиями. Лорд Клэнморрис, великий агент МИ-5 по розыску, написал, что мой уход был "печальной, прискорбной, невосполнимой потерей". Он имел в виду офис. Но настоящая потеря была моей.
Той ночью я спал в квартире на верхнем этаже офиса на Гауэр-стрит, время от времени просыпаясь от шума поездов, прибывающих на вокзал Юстон. Рано на следующее утро я оделся, взял свой портфель, впервые пустой, и направился к входной двери. Я попрощался с полицейским и вышел на улицу. Моя карьера закончилась. Печальная, прискорбная, невосполнимая потеря.
- 1 -
Все началось в 1949 году, в тот весенний день, который напоминает вам о зиме. Дождь барабанил по жестяной крыше сборно-разборной лаборатории в Грейт-Баддоу в Эссексе, где я работал ученым военно-морского флота, прикрепленным к компании Marconi. Осциллограф пульсировал передо мной, как головная боль. По столу на козлах была разбросана куча нацарапанных расчетов. Было нелегко спроектировать радарную систему, способную выделить перископ подводной лодки среди бесконечного шума накатывающих волн; я пытался годами. Зазвонил телефон. Это был мой отец, Морис Райт, главный инженер Marconi .
"Фредди Брандретт хочет нас видеть", - сказал он.
В этом не было ничего нового. Брундретт был начальником научной службы Королевского военно-морского флота, а теперь стал главным научным сотрудником Министерства обороны; в последнее время он проявлял личный интерес к ходу проекта. Вскоре необходимо было принять решение о том, финансировать ли производство прототипа системы. Это было бы дорого. Послевоенные оборонные исследования были бесконечной битвой против финансового истощения, и я приготовился к очередной вспыльчивой стычке.
Я был рад возможности поговорить с Брундреттом напрямую. Он был старым другом семьи; мы с моим отцом работали у него в отделе исследований Адмиралтейства во время войны. Возможно, подумал я, у меня может быть шанс найти новую работу.
На следующий день мы поехали в Лондон под постоянным моросящим дождем и припарковали машину недалеко от офиса Бранд-Ретта в Сторис-Гейт. Уайтхолл выглядел серым и усталым; колоннады и статуи, казалось, плохо подходили для быстро меняющегося мира. Клемент Эттли все еще обещал "зубы и очки", но зима была тяжелой, и люди стали беспокойными из-за ограничения рационов. Эйфория победы в 1945 году давно уступила место угрюмому негодованию.
Мы представились аккуратной секретарше во внешнем офисе Брандретта. Пристройка гудела в характерной для Уайтхолла приглушенной манере. Мы пришли не первыми. Я поздоровался с несколькими знакомыми лицами, учеными из лабораторий различных Служб. Мне показалось, что для обычной встречи собралось много народу. Двое мужчин, которых я никогда не встречал, отделились от толпы.
"Вы, должно быть, Райты", - резко сказал тот, что пониже ростом. Он говорил с резким военным акцентом. "Меня зовут полковник Малкольм Камминг из Военного министерства, а это мой коллега Хью Уинтерборн". Подошел еще один незнакомец. "А это Джон Генри, один из наших друзей из Министерства иностранных дел". Камминг воспользовался любопытным кодом, который Уайтхолл использует для распознавания своих секретных служащих. Я подумал, что, о чем бы ни шла речь на встрече, вряд ли это касалось противолодочной войны, особенно в присутствии контингента из МИ-5 и МИ-6. Брундретт появился в дверях своего кабинета и пригласил нас войти.
Его офис, как и его репутация, был огромным. Гигантские створчатые окна и высокие потолки полностью затмевали его рабочий стол. Он провел нас к столу для совещаний, на котором были аккуратно расставлены чернильные промокашки и графины. Брандретт был маленьким, энергичным человеком, одним из этой избранной группы, наряду с Линдеманном, Тизардом и Кокрофтом, ответственным за подготовку Британии к техническим и научным требованиям Второй мировой войны. Будучи помощником директора по научным исследованиям Адмиралтейства, а позже заместителем директора Королевской военно-морской научной службы, он в значительной степени отвечал за набор ученых на государственную службу во время войны. Он не был особенно одарен как ученый, но он понимал, какую жизненно важную роль могут сыграть ученые. Его политика заключалась в продвижении молодежи везде, где это было возможно, и поскольку начальники служб доверяли ему, он смог получить ресурсы, необходимые для того, чтобы они могли работать наилучшим образом.
В конце 1940-х годов, когда уставшая и ослабевшая Британия готовилась к новой войне - холодной войне, - Брандретт был очевидным выбором для того, чтобы посоветовать, как лучше всего снова активизировать научное сообщество. Он был назначен заместителем научного советника министра обороны и сменил сэра Джона Кокрофта на посту научного советника и председателя Комитета по политике в области оборонных исследований в 1954 году.
"Джентльмены", - начал Брандретт, когда мы сели. "Я думаю, всем нам совершенно ясно, что сейчас мы находимся в самом разгаре войны, и так было после прошлогодних событий в Берлине".
Брундретт ясно дал понять, что русская блокада Берлина и последовавшие за ней воздушные перевозки с Запада оказали глубокое влияние на оборонное мышление.
"В этой войне будут участвовать шпионы, а не солдаты, по крайней мере, в краткосрочной перспективе, - продолжил он, - и я обсуждал наше положение с сэром Перси Силлитоу, генеральным директором Службы безопасности. Откровенно говоря, - заключил он, - ситуация не из приятных".
Брандретт четко описал проблему. Стало практически невозможно успешно руководить агентами за Железным занавесом, и ощущалась серьезная нехватка разведданных о намерениях Советского Союза и его союзников. Технические и научные инициативы были необходимы, чтобы заполнить пробел.
"Я в общих чертах обсудил этот вопрос с некоторыми из присутствующих здесь, полковником Каммингом из Службы безопасности и Питером Диксоном, представляющим МИ-6, и я сформировал этот комитет для оценки вариантов и немедленного начала работы. Я также предложил сэру Перси, чтобы он воспользовался услугами молодого ученого для помощи в проведении исследований. Я намерен представить имя Питера Райта, которого некоторые из вас, возможно, знают. В настоящее время он прикреплен к исследовательской лаборатории электроники Services и будет работать неполный рабочий день, пока мы не выясним, какой объем работы необходимо выполнить ".
Брундретт посмотрел на меня через стол. "Ты сделаешь это для нас, не так ли, Питер?"
Прежде чем я смогла ответить, он повернулся к моему отцу. "Нам, очевидно, понадобится помощь Маркони, Джи Эм, поэтому я кооптировала тебя в этот комитет". (Отец всегда был известен на флоте под именем, под которым в прежние времена был известен Маркони. )
Это было типично для Брундретта, раздавать приглашения, как если бы они были приказами, и полностью выводить из строя машину Уайтхолла, чтобы добиться своего.
Остаток дня мы обсуждали идеи. Контингенты МИ-5 и МИ-6 были демонстративно молчаливы, и я предположил, что это была естественная сдержанность секретного сотрудника в присутствии посторонних. Каждый ученый давал импровизированный обзор любого исследования в своей лаборатории, которое, возможно, имело бы разведывательное применение. Очевидно, что полномасштабный технический обзор требований разведывательных служб потребует времени, но было ясно, что им срочно нужны новые методы подслушивания, которые не требовали бы проникновения в помещения. Советская система безопасности была настолько строгой, что возможность проникновения, кроме как через партийные стены или при перестройке посольства, была незначительной. К чаепитию у нас было двадцать предложений о возможных областях плодотворных исследований.
Брундретт поручил мне составить документ с их оценкой, и встреча закончилась.
Когда я уходил, представился человек из технического отдела почтового отделения, Джон Тейлор, который довольно долго говорил во время встречи о работе почтового отделения с подслушивающими устройствами. "Мы будем работать над этим вместе", - сказал он, когда мы обменялись телефонными номерами. "Я свяжусь с вами на следующей неделе".
По дороге обратно в Грейт-Бэддоу мы с отцом взволнованно обсуждали собрание. Оно было таким восхитительно непредсказуемым, каким Уайтхолл часто бывал во время войны и так редко бывал с тех пор. Я был взволнован возможностью уйти от противолодочной работы; он потому, что это продолжало нить секретной разведки, которая проходила через семью в течение четырех с половиной десятилетий.
- 2 -
Мой отец поступил в компанию Marconi после окончания университета в 1912 году и начал работать инженером над усовершенствованным методом обнаружения радиосигналов. Вместе с капитаном Х. Дж. Раундом он преуспел в разработке вакуумного приемника, который впервые сделал возможным перехват сообщений на большие расстояния.
За два дня до начала Первой мировой войны он работал с этими приемниками в старой лаборатории Маркони на Холл-стрит, Челмсфорд, когда понял, что улавливает сигналы немецкого флота. Он отнес первую партию менеджеру Marconi works Эндрю Грею, который был личным другом капитана Реджи Холла, главы Департамента разведки ВМС.
Холл был доминирующей фигурой в британской разведке во время Первой мировой войны и отвечал за атаку на немецкие шифры из знаменитой комнаты 40 Адмиралтейства. Он организовал для моего отца поездку на станцию Ливерпуль-стрит на подножке специально зафрахтованного локомотива. После изучения материала он настоял, чтобы Маркони отпустил моего отца для строительства станций перехвата и пеленгации для военно-морского флота.
Главная проблема, стоявшая перед военно-морской разведкой в начале Первой мировой войны, заключалась в том, как вовремя обнаружить немецкий флот открытого моря, выходящий в море, чтобы дать возможность британскому флоту, базирующемуся в Скапа-Флоу, перехватить их. Военно-морская разведка знала, что, когда германский флот находился в состоянии покоя, он находился у восточной оконечности Кильского канала. Холл полагал, что можно было бы засечь беспроводную связь немецкого главнокомандующего на борту его флагманского корабля, когда они проходили через Кильский канал в Северное море.
Мой отец приступил к разработке достаточно чувствительного оборудования и в конечном итоге разработал "апериодическую" пеленгацию. Это позволило точно определить пеленг нужного сигнала среди массы других мешающих сигналов. Потребовалось несколько лет, чтобы ввести его в эксплуатацию, но в конечном итоге он стал важным оружием в войне против подводных лодок. Даже сегодня все оборудование для пеленгации является "апериодическим".
В 1915 году, еще до того, как система заработала в полную силу, мой отец предложил Холлу, что лучшим решением было бы установить пеленгатор в Христиании (ныне Осло). Норвегия в то время была нейтральной, но британское посольство нельзя было использовать из-за боязни насторожить немцев, поэтому Холл спросил моего отца, готов ли он пойти и тайно управлять станцией для МИ-6. Через несколько дней он был на пути в Норвегию, выдавая себя за коммивояжера, торгующего сельскохозяйственными препаратами. Он обосновался в небольшом отеле на боковой улице в Христиании и снял комнату на чердаке, достаточно высокую, чтобы установить беспроводную систему пеленгации, не привлекая внимания.
Станция МИ-6 в посольстве снабжала его средствами связи и запасными частями, но это была опасная работа. Его радиооборудование рано или поздно должно было его выдать. Он не входил в состав дипломатического персонала, и в случае обнаружения ему было бы отказано. В лучшем случае ему грозило интернирование до конца войны, в худшем - он рисковал привлечь внимание немецкой разведки.
Операция успешно проходила в течение шести месяцев, предоставив военно-морскому флоту бесценное раннее предупреждение о намерениях немецкого флота. Затем однажды утром он спустился к завтраку за своим обычным столом. Он случайно посмотрел через улицу и увидел, что на стену напротив наклеивают новый плакат. Это была его фотография с предложением вознаграждения за информацию, которая приведет к его аресту.
Он разработал свой маршрут побега с МИ-6 еще до начала операции. Он быстро закончил свой завтрак, вернулся в свою комнату, аккуратно упаковал свое беспроводное оборудование в футляр и задвинул его под кровать. Он собрал свои проездные документы, паспорт и удостоверение личности военно-морского флота, оставив значительную сумму наличных в надежде, что это побудит владельца отеля забыть о нем.
Вместо того, чтобы свернуть на дорогу, ведущую к побережью Швеции, которую норвежские власти сочли бы наиболее вероятным маршрутом его побега, он направился на юго-запад. Проехав десять миль вниз по побережью, он сел на камень у обочины. Некоторое время спустя к нему подошел лейтенант британского флота и спросил, кто он такой. Отец представился, его отвели на катер и переправили на ожидавший британский эсминец.
Годы спустя, когда мне предстояло выйти на пенсию, я попытался найти подробности этой операции в файлах МИ-6. Я договорился с сэром Морисом Олдфилдом, тогдашним шефом МИ-6, провести день в их регистратуре в поисках документов. Но я ничего не смог найти; агенты МИ-6 регулярно уничтожали все записи много лет назад.
Я родился в 1916 году в доме моей бабушки в Честерфилде, куда моя мать переехала погостить, пока мой отец был в Норвегии по заданию МИ-6. Той ночью был налет цеппелинов на соседний Шеффилд, и я прибыл очень преждевременно. Из-за войны не было свободных больничных коек, но моя мать поддерживала мою жизнь с помощью импровизированного инкубатора из стеклянных банок с химикатами и бутылок с горячей водой.
После Первой мировой войны мой отец вернулся в компанию Marconi. Он стал протеже самого Маркони и возглавил отдел исследований. Мы переехали в большой дом на берегу моря недалеко от Фринтона. Но это продолжалось всего несколько месяцев, когда мы переехали в дом на окраине Челмсфорда. Дом часто напоминал заброшенную фабрику по производству беспроводной связи. В каждом углу были спрятаны радиоприемники в разной степени неисправности и жестяные коробки, набитые электрическими схемами. Мой отец был энергичным, эмоциональным, довольно вспыльчивым человеком - скорее художником, чем инженером. Сколько себя помню, он часто брал меня с собой в сад или на открытые поля над пляжами Эссекса, чтобы научить тайнам беспроводной связи. Он часами объяснял мне клапаны и кристаллы и показал мне, как аккуратно поворачивать циферблаты набора, чтобы случайные помехи внезапно превратились в четкий сигнал. Он научил меня проводить мои собственные эксперименты, и я до сих пор помню его гордость, когда я демонстрировал свои примитивные навыки заезжим гостям, таким как сэр Артур Эддингтон и Дж. Дж. Томсон.
У МИ-6 были тесные связи с компанией Маркони после Первой мировой войны, и мой отец сохранил с ними контакт. У Маркони было крупное подразделение морской пехоты, отвечавшее за оснащение кораблей беспроводной связью. Это обеспечивало идеальное прикрытие для МИ-6, которая договорилась с моим отцом о том, чтобы один из их офицеров был назначен радистом на корабль, посещающий район, в котором у них был интерес.
Адмирал Холл был гостем в доме; они с моим отцом часами вместе исчезали в оранжерее, чтобы обсудить наедине какую-нибудь новую разработку. Мой отец также знал капитана Мэнсфилда Камминга, первого шефа МИ-6. Он очень восхищался Каммингом как за его мужество, так и за его технические способности. Он знал капитана Вернона Келла, основателя МИ-5, гораздо менее хорошо, но он ему не нравился. Как и в Оксфорде и Кембридже, люди обычно склоняются либо к МИ-5, либо к МИ-6, и мой отец совершенно определенно склонялся в пользу МИ-6.
Компания Marconi в 1920-х годах была одним из самых интересных мест в мире для работы ученого. Маркони, известный всем под своими инициалами "Г.М.", был превосходным специалистом по подбору людей и имел смелость вкладывать средства в свои видения. Его величайшим успехом стало создание первой коротковолновой радиолучевой системы, и он по праву может утверждать, что заложил основы современных коммуникаций. Как и во многих британских достижениях, это было сделано вопреки противодействию британского правительства и ведущих ученых того времени.
Перед Первой мировой войной Британия решила, что следует построить длинноволновую радиосистему, чтобы заменить кабельную систему в качестве основного средства связи с Империей. Решение было отложено на время войны. Но Маркони верил, что с помощью лучей можно передавать коротковолновые передачи на огромные расстояния. Использование коротковолновых лучей обещало больший объем трафика на гораздо более высоких скоростях. Несмотря на успехи в области беспроводной связи, достигнутые во время войны, Королевская комиссия в 1922 году высмеяла концепцию Маркони как "любительскую науку". Один из участников даже пришел к выводу, что радио - это "законченное искусство".
Маркони бросил вызов. Он предложил бесплатно построить любую линию связи по всему миру - при условии, что правительство приостановит разработку длинноволновой системы до тех пор, пока она не пройдет испытания, и при условии, что они примут ее на вооружение, если испытания пройдут успешно. Правительство согласилось и определило самый жесткий контракт, который они могли придумать. Они запросили связь из Гримсби в Сидней, Австралия, и потребовали, чтобы она передавала 250 слов в минуту в течение двенадцатичасового периода во время испытаний, не используя более двадцати киловатт энергии. Наконец они потребовали, чтобы схема заработала в течение двенадцати месяцев.
Это были потрясающие характеристики. Радио все еще находилось в зачаточном состоянии, и мало что было известно о выработке энергии на стабильных частотах. Проект был бы невозможен без приверженности технической команды Marconi, состоящей из моего отца, капитана Х. Дж. Раунда и К. С. Франклина. Маркони обладал особым талантом находить блестящих ученых, которые в основном были самоучками. Например, он нашел Франклина, который за несколько шиллингов в неделю чинил дуговые лампы на фабрике в Ипсвиче. За несколько лет он вырос и стал выдающимся техническим специалистом в компании.
Предложенная связь между Гримсби и Сиднеем поразила остальную индустрию радиосвязи. В последующие годы мой отец часто рассказывал, как прогуливался по Бродвею с Дэвидом Сарноффом, тогдашним главой RCA, когда проект был в самом разгаре.
"Маркони сошел с ума?" - спросил Сарнофф. "Этот проект прикончит его. Это никогда не сработает".
Отец ответил: "Г.М. и Франклин думают, что так и будет".
"Ну, ты можешь надирать мне задницу всю дорогу по Бродвею, если это произойдет", - сказал Сарнофф.
Три месяца спустя сеть заработала в соответствии с контрактом. Она работала по двенадцать часов в день в течение семи дней со скоростью 350 слов в минуту и была, на мой взгляд, одним из величайших технических достижений этого столетия. Единственным сожалением моего отца было то, что он так и не воспользовался возможностью надрать Сарноффу задницу на всем пути по Бродвею!
Моя юность прошла в этом великом волнении. Я постоянно страдал от плохого здоровья. У меня развился рахит, и я носил ножные кандалы практически до подросткового возраста. Но были компенсации. Почти каждый день, когда мой отец был дома, он забирал меня из школы и отвозил в свою лабораторию. Я часами наблюдал за ним и его помощниками, когда разворачивалась великая гонка от Гримсби до Сиднея. Это преподало мне урок, который остался со мной на всю жизнь - что в серьезных вопросах эксперты очень редко бывают правы.
1930-е годы открылись с надеждой для семьи Райт. Мы едва заметили нарастающий мировой финансовый кризис. Я поступил в Бишоп-Стортфордский колледж, небольшую, но стойкую независимую школу, где я начал блистать в учебе и, наконец, избавился от плохого самочувствия, которое преследовало меня с рождения. Я вернулся домой на летние каникулы 1931 года, получив школьный аттестат с зачетами по всем предметам. В следующем семестре я должен был присоединиться к университетской группе, рассчитывая на хорошую стипендию в Оксфорде или Кембридже.
Неделю спустя мой мир рухнул. Однажды вечером мой отец пришел домой и сообщил новость о том, что его и Франклина уволили. Прошли дни, прежде чем он смог даже попытаться объяснить, и годы, прежде чем я понял, что произошло.
В конце 1920-х годов Маркони объединился с кабельными компаниями, полагая, что только благодаря сотрудничеству с ними беспроводная связь сможет привлечь инвестиции, необходимые для обеспечения ее превращения в основной способ связи по всему миру. Но по мере развития кризиса беспроводная связь представляла все большую угрозу для интересов кабельных компаний. Они доминировали в новой компании, и были сделаны резкие сокращения в исследованиях беспроводной связи и установке новых систем. Маркони, старый и больной, уехал на пенсию в Италию, но даже его вмешательство не смогло изменить взгляды нового руководства. Франклин, мой отец и многие другие были уволены. В течение следующего десятилетия беспроводная связь на большие расстояния находилась в стагнации, и мы всей семьей пережили годы больших трудностей.
В течение нескольких месяцев мой отец скатился в пропасть алкоголизма. Он больше не мог позволить себе содержать обоих своих сыновей в школе, и поскольку я был старше и у меня уже был школьный аттестат, мне пришлось уйти. Травма от тех событий вернула мне плохое самочувствие, и я страдал хроническим заиканием, которое временами практически лишало меня дара речи. В течение тех коротких летних каникул я превратился из школьника с обеспеченным будущим в человека без будущего вообще.
Решение исключить меня из школы и его влияние на мое здоровье поглотили моего отца чувством вины. Он довел себя до дальнейшего пьянства. Моя мать справлялась, как могла, но, лишенная статуса и дохода, она постепенно замкнулась в себе, пока единственными посетителями не стали медсестры, вызванные, чтобы удержать моего отца после опасно затянувшегося запоя с бутылкой скотча.
Годы спустя, когда я начал разыскивать для МИ-5 англичан благородного происхождения, которые пристрастились к коммунизму в 1930-х годах, этот период моей жизни меня очаровал. Они в полной мере наслаждались привилегированным происхождением и образованием, в которых мне было отказано, в то время как моя семья страдала от капризной руки капитализма. Я на собственном опыте испытал последствия спада и депрессии, однако именно они обратились к шпионажу. Я стал охотником, а они - добычей.
В каком-то смысле объяснение было простым. Это был 1932 год. У меня не было квалификации. Мне было пятнадцать, мне нужна была работа, и у меня было мало времени на политическую философию. Я размещал объявления в личных колонках "ТАЙМС" о любой работе. Первый ответ был от женщины по имени Маргарет Ли, которая управляла небольшой фермой под названием "Ахнадаррох" в Плоктоне, недалеко от Вестер-Росс, Шотландия. Я стал ее батраком. Платы не было, только питание и кров. Но среди холмов и бескрайнего неба Шотландии я постепенно оправился от того, что было раньше, и со временем открыл для себя величайшую любовь в своей жизни - сельское хозяйство.
Маргарет Ли была идеалисткой. Она хотела использовать свою ферму в качестве тренировочной площадки для мальчиков из лондонских трущоб, чтобы они могли получить работу управляющих фермами. В любом случае, идея так и не осуществилась, и вместо этого она решила написать роман о жизни на Ахнадаррохе; она писала, пока я ухаживал за фермой. А вечером, когда я закончил работу по дому, она заставила меня прочитать вслух то, что она написала, пока постепенно мое заикание не прошло. В конце концов книга была опубликована и имела большой успех под названием HIGHLAND HOMESPUN.
Весной 1935 года нас выселил из Ахнадарроха домовладелец, жадный до большей арендной платы, чем мы могли позволить себе платить. Мы переехали на другую, более дешевую ферму в Корнуолле, и наша жизнь продолжалась почти так же, как и раньше. В то время моей мечтой было стать ученым-аграрием, исследующим технологии производства продуктов питания. Но с моим ограниченным формальным образованием я не мог надеяться претендовать на стипендию. В 1930-х годах грантов не было. В конце концов, с небольшой помощью Маргарет, моей собственной проницательной свиньи и полезной семейной связи с мастером Святого Колледж Питера, Оксфорд, я смог собрать достаточно денег, чтобы получить место в Школе сельской экономики. Через год после того, как я поступил в Оксфорд, я женился на своей жене Лоис. Это был 1938 год. Война витала в воздухе. Как и большинство молодых людей, мы чувствовали, что нам недолго осталось быть вместе.
К тому времени, когда я поступил в Оксфорд, мой отец начал восстанавливать ущерб, нанесенный предыдущими шестью годами алкоголизма. По наущению моей матери он снова начал работать в компании Маркони консультантом. И отчасти, я думаю, его потрясло осознание того, что война снова неминуема. Желая помочь, как и в 1915 году, он обратился к сэру Фредерику Брандретту из научной службы ВМС. Брандретт откровенно сказал ему, что его репутация алкоголика делает невозможным получение руководящей должности. Вместо этого Брундретт предложил ему должность рядового научного сотрудника на испытательный срок. Я всегда чрезвычайно восхищался своим отцом за это. Он пожертвовал половиной того, что зарабатывал в компании Marconi в качестве консультанта, чтобы прийти и работать на экспериментальном стенде с учеными, которые были на двадцать лет моложе его. Он не делал никаких сомнений в том, что когда-то был руководителем исследований в Marconi. В некотором смысле, я думаю, он стремился искупить вину за прошлое; но он также искренне верил, что приближается война и что каждый обязан внести свой вклад.
Его многолетний опыт сканирования эфира гарантировал, что его карьера вскоре снова расцвела. Ему поручили технические разработки Y-перехватов - тактических перехватов немецких сообщений, - а позже он стал главным научным сотрудником в Управлении связи Адмиралтейства. Он снова вернулся в Большую игру и заново открыл для себя свою молодость. К 1943 году он был ответственен за составление планов подачи сигналов на День "Д". Это была масштабная задача. Но после каждого рабочего дня он до рассвета сидел со своим радиоприемником, слушая трескотню азбуки Морзе, записывая и анализируя ее, готовясь к следующему дню. Я часто думаю, что он был счастливее всего, сгорбившись над этими сетами, с наушниками на голове, пытаясь разобраться в таинственной электронной вселенной.
С началом войны Школа сельской экономики закрылась, и мой наставник Скотт Уотсон стал главным научным сотрудником Министерства сельского хозяйства, забрав с собой большую часть персонала, чтобы приступить к жизненно важной задаче по заготовке продовольствия в стране. Теперь я был единственным членом семьи, каким-либо образом не вовлеченным в военные действия. Мой брат поступил на работу в исследовательскую лабораторию электроники служб, а моя сестра была оператором перехвата в Крапивниках. (Позже она тесно сотрудничала с Р. В. Джонсом в SIGINT и вышла замуж за Роберта Саттона, главу SERL.) Я написал Брундретту в надежде, что для меня может найтись место где-нибудь в Адмиралтействе. К моему удивлению, я получил телеграмму с приглашением в его офис.
Брундретт знал меня много лет. Он был увлеченным фермером, успешно разводившим фризский скот, и его очень интересовал мой опыт в Ахнадаррохе. Он спросил меня, что, по моему мнению, я мог бы делать в Адмиралтействе, и я объяснил, что годы, проведенные за наблюдением за работой моего отца, дали мне такое хорошее представление об электронике, какое я мог бы получить в университете. В течение десяти минут он договорился о том, чтобы я приступил к работе в исследовательской лаборатории Адмиралтейства на следующей неделе.
Моим отделом в исследовательской лаборатории Адмиралтейства (ARL) великолепно руководил Стивен Баттеруорт, которого по какой-то неизвестной причине всегда звали Сэм. Он был высоким, худощавым мужчиной с копной вьющихся темных волос. Он непрерывно курил трубку, работал как сумасшедший и собрал вокруг себя команду необычайно талантливых молодых ученых, включая Мэсси, Ганна, Вигглсворта, Бейтса и Крика. Я чувствовал себя ужасно неуверенно, когда прибыл в ARL из-за отсутствия у меня квалификации. Каждую ночь я сидел за кухонным столом в нашей маленькой квартирке в Хэмптон-Уик, изучая продвинутую физику по учебникам, когда повсюду падали немецкие бомбы. Но Баттеруорт был постоянным источником поддержки. Его единственный недостаток был его величайшей силой: он выполнял свою работу тихо, предоставляя другим заниматься саморекламой. В конце войны наградой за его гений и его тихое усердие стало ничтожное подчинение.
Вклад Исследовательской лаборатории Адмиралтейства в победу в войне был сильно недооценен. Одной из самых насущных проблем, с которыми столкнулась Британия в начале войны, была угроза магнитных мин. ARL начала работу по разработке систем размагничивания для нейтрализации магнитных полей наших кораблей и, таким образом, их защиты. Без действительно эффективной системы наша способность сражаться в 1940 году была бы серьезно под вопросом.
Например, в Дюнкерке тысячи мин усеяли мелководье у побережья. Гитлер был убежден, что это предотвратит любую массовую эвакуацию британских войск. Баттерворт знал, что немецкие мины действуют только на северный полюс вниз, и предложил намагнитить наши корабли южным полюсом вниз, чтобы корабли отражали мины. Адмиралтейство приступило к масштабной программе изменения магнитного поля всех кораблей, идущих в Дюнкерк. Результатом стало то, что ни одно судно не было потеряно из-за мин.
В суматохе войны у молодых людей не было иного выбора, кроме как лишиться головы. Вскоре после Дюнкерка мне и другому молодому ученому ARL, Рэю Госсейджу, дали задание размагнитить линкор "ПРИНЦ УЭЛЬСКИЙ". Судно стояло в сухом доке в Розайте, и его следующий рейс должен был доставить Уинстона Черчилля на Атлантическую конференцию с Рузвельтом. Она была построена в Белфасте во дворе, из-за чего ее магнитное поле распространялось вокруг нее, а не из конца в конец. Первоначальное размагничивание оказалось неудачным, и она считалась крайне небезопасной в своем нынешнем виде.
Госсейдж и я разработали импровизированную систему отключения намагничивания корабля, намотав гигантскую катушку вдоль корабля. Затем мы включили ее, подключив к батарее подводной лодки. На организацию всей операции ушло несколько дней, и в ней участвовал весь экипаж корабля. Когда мы наблюдали из сухого дока в Розайте, сотни мужчин работали в унисон с нашими командами, хотя нам обоим было едва за двадцать.
Наука в военное время - это часто случай импровизации с имеющимися материалами, решения проблемы как можно лучше в данный момент, вместо того чтобы планировать на десять или пятнадцать лет вперед, когда может быть слишком поздно. Война сформировала мой дальнейший подход к технической разведке. Это научило меня ценности импровизации, а также показало, насколько эффективными могут быть операции, когда люди действия прислушиваются к молодым людям, верящим в практическую науку изобретательства. К сожалению, к концу войны это отношение практически исчезло; мертвая рука комитетов начала выдавливать жизнь из Англии.
Начиная с 1942 года я работал над первыми системами обнаружения сверхмалых подводных лодок. Они успешно использовались для защиты гаваней во время высадки "факела" в Северной Африке, а затем в Северо-Западной Европе. Эта работа вовлекла меня в операцию по потоплению призового немецкого линкора "ТИРПИЦ". Он стоял в Альтен-фьорде и представлял постоянную опасность для британского судоходства. Была запланирована операция по ее потоплению с использованием миниатюрных подводных лодок. Мы знали, что немцы защищали Альтен-фьорд с помощью подводных детекторов, состоящих из рядов катушек на морском дне, которые улавливали магнитный поток проходящего судна. Они были похожи на те, что я разработал в ARL, поэтому меня попросили предложить идеи по размагничиванию наших миниатюрных подводных лодок X-Craft, чтобы они могли проходить во фьорд незамеченными.