Рыбаченко Олег Павлович : другие произведения.

Королева и коварные агенты Фбр

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
   ПОДЖОГ ПЛЮС, Дэшил Хэмметт
   Джим Тарр взял сигару, которую я прокатил по его столу, посмотрел на обруч, откусил кончик и потянулся за спичкой.
   - Три за доллар, - сказал он. - Вы, должно быть, хотите, чтобы я на этот раз нарушил для вас пару законов.
   Я имел дело с этим толстым шерифом округа Сакраменто в течение четырех или пяти лет - с тех пор, как я пришел в офис Континентального детективного агентства в Сан-Франциско, - и я никогда не видел, чтобы он упускал возможность для кислой трещины; но это ничего не значило.
   - Оба раза неправильно, - сказал я ему. - Я получаю их по две монеты за каждую, и я здесь, чтобы сделать вам одолжение, а не просить об одной. Компания, которая застраховала дом Торнбурга, считает, что кто-то затеял дело.
   "Это достаточно верно, согласно пожарной части. Мне говорят, что нижняя часть дома была пропитана бензином, но бог знает откуда они могли знать - ни одной палки не осталось. Над этим работает МакКламп, но он пока не нашел ничего интересного".
   "Какая планировка? Все, что я знаю, это то, что был пожар".
   Тарр откинулся на спинку стула и проревел: "Эй, Мак!"
   Жемчужные кнопки на его столе для него - украшение. Заместители шерифа Макхейл, Маккламп и Маклин вместе подошли к двери - Макнаба, очевидно, не было в пределах слышимости.
   "Какая идея?" - спросил шериф у Макклампа. - Вы носите с собой телохранителя?
   Двое других помощников, таким образом проинформированные о том, кого на этот раз имел в виду "Мак", вернулись к своей игре в криббидж.
   "У нас есть городской пижон, чтобы поймать для нас огненного жука", - сказал Тарр своему заместителю. - Но сначала мы должны рассказать ему, о чем идет речь.
   МакКламп и я работали вместе над экспресс-грабежом несколько месяцев назад. Это поджарый белобрысый юноша лет двадцати пяти или шести, у него все нервы на свете - и большая часть лени.
   "Разве Господь не добр к нам?"
   К настоящему времени он уже перекинулся через стул - всегда его первая цель, когда он входит в комнату.
   - Ну, вот как она стоит, - продолжал он. - Дом этого парня Торнбурга находился в паре миль от города, на старой проселочной дороге - старый каркасный дом. Около полуночи позапрошлой ночью Джефф Прингл - ближайший сосед, находившийся примерно в полумиле к востоку, - увидел блики в небе оттуда и вызвал тревогу по телефону; но к тому времени, когда туда прибыли пожарные фургоны, в доме уже не осталось ничего, о чем можно было бы беспокоиться. Прингл первым из соседей добрался до дома, а крыша тогда уже обвалилась.
   "Никто не видел ничего подозрительного - ни бродящих поблизости посторонних, ничего. С помощью Торнбурга только что удалось спастись, и все. Они мало что знают о том, что произошло - слишком напуганы, я думаю. Но они видели Торнбурга у его окна как раз перед тем, как огонь поглотил его. Один парень в городе по имени Хендерсон тоже видел эту часть. Он ехал домой из Уэйтона и добрался до дома как раз перед тем, как обвалилась крыша.
   "Пожарные говорят, что нашли следы бензина. Куны, приспешники Торнбурга, говорят, что у них не было газа. Вот ты где".
   - У Торнбурга есть родственники?
   "Ага. Племянница из Сан-Франциско - миссис Эвелин Троубридж. Вчера она встала, но сделать ничего не могла, да и рассказать нам особо ничего не могла, поэтому пошла домой.
   - Где сейчас слуги?
   "Здесь, в городе. Останавливались в гостинице на улице I. Я сказал им остаться на несколько дней".
   - Дом принадлежит Торнбургу?
   "Ага. Купил его в Newning & Weed пару месяцев назад.
   - Тебе есть чем заняться сегодня утром?
   "Ничего, кроме этого".
   "Хороший. Давай выйдем и покопаемся".
   Мы нашли Кунов в их номере в отеле на I улице. Мистер Кунс был худощавым, пухлым мужчиной с гладким бессмысленным лицом и учтивостью типичного домашнего слуги.
   Его жена была высокой, жилистой женщиной, лет на пять старше своего мужа - скажем, сорока, - с ртом и подбородком, которые, казалось, были созданы для сплетен. Но он говорил все, а она кивала в знак согласия на каждое второе или третье слово.
   "Мы пошли работать на мистера Торнбурга, кажется, пятнадцатого июня", - сказал он в ответ на мой первый вопрос. "Мы приехали в Сакраменто примерно в начале месяца и подали заявления в Бюро по трудоустройству Эллис. Пару недель спустя нас отправили к мистеру Торнбургу, и он взял нас с собой.
   - Где ты был до того, как пришел сюда?
   - В Сиэтле, сэр, с миссис Комерфорд; но тамошний климат не подошел моей жене - у нее проблемы с бронхами, - и мы решили поехать в Калифорнию. Мы, скорее всего, остались бы в Сиэтле, если бы миссис Комерфорд не отказалась от своего дома.
   - Что вы знаете о Торнбурге?
   - Очень мало, сэр. Он не был разговорчивым джентльменом. У него не было никакого бизнеса, о котором я знаю. Я думаю, он был отставным моряком. Он никогда не говорил, что был, но у него были такие манеры и взгляд. Он никогда не выходил из дома и никого не видел, кроме своей племянницы однажды, и он не писал и не получал писем. У него была комната рядом со спальней, устроенная как своего рода мастерская. Там он провел большую часть своего времени. Я всегда думал, что он работает над каким-то изобретением, но он держал дверь запертой и не пускал нас к ней".
   - Ты вообще не понимаешь, что это было?
   "Нет, сэр. Никакого стука или шума от него мы не слышали, да и запаха тоже не чувствовали. И ни одна из его вещей никогда не была ни капельки грязной, даже когда ее готовили к стирке. Так бы и было, если бы он работал над чем-то вроде машин.
   - Он был стариком?
   - Ему не могло быть больше пятидесяти, сэр. Он был очень прямостоячим, а его волосы и борода были густыми, без седых волос".
   - У тебя когда-нибудь были с ним проблемы?
   - О нет, сэр! Он был, если можно так сказать, весьма своеобразным джентльменом; и его не заботило ничего, кроме правильного приготовления еды, ухода за одеждой - он был очень внимателен к ним - и чтобы его не беспокоили. За исключением раннего утра и ночи, мы почти не видели его весь день".
   "Теперь о пожаре. Расскажи нам все, что ты помнишь".
   "Ну, сэр, мы с женой легли спать около десяти часов, в наше обычное время, и легли спать. Наш номер был на втором этаже, в глубине. Некоторое время спустя - я никогда точно не знал, который сейчас час - я проснулся, кашляя. Комната была вся в дыму, и моя жена как бы задыхалась. Я вскочил и потащил ее вниз по черной лестнице и через заднюю дверь.
   "Когда она была в безопасности во дворе, я подумал о мистере Торнбурге и попытался вернуться в дом; но весь первый этаж был просто пламенем. Тогда я обежал перед домом, чтобы посмотреть, вышел ли он, но ничего его не видел. К тому времени во дворе было светло как днем. Потом я услышал его крик - ужасный крик, сэр, - я все еще слышу! И я посмотрел на его окно - это была парадная комната второго этажа - и увидел его там, пытающегося выбраться из окна! Но вся деревяшка сгорела, и он снова закричал и упал навзничь, и тут же рухнула крыша над его комнатой.
   "Не было лестницы или чего-то еще, что я мог бы приставить к окну - я ничего не мог сделать.
   "Тем временем один джентльмен оставил свой автомобиль на дороге и подошел к тому месту, где я стоял; но мы ничего не могли сделать - дом повсюду горел и кое-где валился. Итак, мы вернулись туда, где я оставил свою жену, и отнесли ее подальше от костра, и привели ее к - она потеряла сознание. И это все, что я знаю об этом, сэр.
   "Слышали какие-нибудь звуки ранее той ночью? Или видите, что кто-нибудь околачивается вокруг?
   "Нет, сэр."
   - Бензин есть поблизости?
   "Нет, сэр. У мистера Торнбурга не было машины.
   - Нет бензина для чистки?
   - Нет, сэр, совсем ничего, если только у мистера Торнбурга не было его в мастерской. Когда его одежду нужно было почистить, я отвозил ее в город, а все его белье забирал бакалейщик, когда привозил нашу провизию.
   - Не знаете ничего, что могло бы иметь какое-то отношение к пожару?
   "Нет, сэр. Я был удивлен, когда услышал, что кто-то поджег дом. Я с трудом мог в это поверить. Я не знаю, почему кто-то должен хотеть это делать..."
   "Что вы о них думаете?" - спросил я МакКлампа, когда мы вышли из отеля.
   "Они могут оплачивать счета или даже отправиться на юг с частью серебра, но они не кажутся мне убийцами".
   Это было и мое мнение; но они были единственными людьми, которые, как известно, были там, когда начался пожар, кроме человека, который умер. Мы пошли в Бюро по трудоустройству Эллис и поговорили с менеджером.
   Он рассказал нам, что Куны пришли к нему в контору второго июня в поисках работы; и дал миссис Эдвард Комерфорд, 45 Вудманси-Террас, Сиэтл, Вашингтон, в качестве ссылки. В ответ на письмо - он всегда проверял рекомендации слуг - миссис Комерфорд писал, что Куны служили ей несколько лет и были "чрезвычайно удовлетворительны во всех отношениях". Тринадцатого июня Торнбург позвонил в бюро и попросил прислать мужчину и его жену, чтобы они присматривали за ним, и Эллис прислал туда две пары, которые он перечислил. Ни одна из пар не работала в Торнбурге, хотя Эллис считала их более желанными, чем кунов, которых в конце концов нанял Торнбург.
   Все это, несомненно, указывает на то, что Кунсы не преднамеренно проникли в это место, если только они не были самыми удачливыми людьми в мире, а сыщик не может позволить себе верить в удачу или совпадение, если у него нет неопровержимых доказательств. Это.
   В конторе агентов по недвижимости, через которых Торнбург купил дом - "Ньюнинг энд Виид", - нам сказали, что Торнбург пришел одиннадцатого июня и сказал, что ему сказали, что дом продается. , посмотрел его, и хотел узнать цену. Сделка была закрыта на следующее утро, и он заплатил за дом чеком на 14 500 долларов в Морском банке Сан-Франциско. Дом был уже обставлен.
   После обеда мы с Макклампом зашли к Говарду Хендерсону - человеку, который видел пожар, когда ехал домой из Уэйтона. У него был офис в Эмпайр Билдинг, на двери было написано его имя и должность "Агент Северной Калифорнии для Криспи Корн Крамбс". Это был крупный, небрежный мужчина лет сорока пяти или около того, с профессионально-веселой улыбкой, свойственной коммивояжеру.
   По его словам, в день пожара он был в Уэйтоне по делам и оставался там довольно поздно, обедая, а потом играя в бильярд с бакалейщиком по имени Хаммерсмит - одним из его клиентов. Около половины одиннадцатого он оставил Уэйтона в своей машине и отправился в Сакраменто. В Лаванде он заехал в гараж за маслом и бензином, а также чтобы взорвать одну из своих шин.
   Как только он собирался покинуть гараж, работник гаража обратил его внимание на красное сияние в небе и сказал ему, что это, вероятно, от пожара где-то на старой окружной дороге, которая шла параллельно государственной дороге в Сакраменто; поэтому Хендерсон поехал по окружной дороге и подъехал к горящему дому как раз вовремя, чтобы увидеть, как Торнбург пытается пробиться сквозь охватившее его пламя.
   Было слишком поздно предпринимать какие-либо попытки потушить огонь, а человека наверху к тому времени уже было невозможно спасти - несомненно, он был мертв еще до того, как обрушилась крыша; поэтому Хендерсон помог Кунсу оживить его жену и оставался там, наблюдая за огнем, пока он не погас. Он никого не видел на той проселочной дороге, пока ехал к огню...
   - Что вы знаете о Хендерсоне? - спросил я Макклампа, когда мы были на улице.
   "Приехал сюда, кажется, откуда-то с Востока, в начале лета, чтобы открыть агентство по продаже сухих завтраков. Живет в отеле Garden. Куда мы пойдем дальше?"
   - Возьмем машину и посмотрим, что осталось от дома Торнбургов.
   Предприимчивый поджигатель не мог бы найти более красивого места, чтобы развернуться, если бы он оглядел всю округу. Холмы с верхушками деревьев скрывали его от остального мира с трех сторон; а вдали от четвертого к реке спускалась необитаемая равнина. Окружная дорога, которая проходила мимо главных ворот, избегалась автомобилями, как сказал МакКламп, в пользу государственной автомагистрали на север.
   Там, где раньше был дом, теперь лежала груда почерневших руин. Мы несколько минут ковырялись в пепле - не то чтобы мы ожидали что-то найти, а потому, что человеку свойственно рыться в руинах.
   Гараж в задней части, внутри которого не было никаких признаков недавнего занятия, имел сильно обожженную крышу и переднюю часть, но в остальном не был поврежден. За ним сарай, в котором находились топор, лопата и разные садовые инструменты, полностью избежал пожара. Лужайка перед домом и сад за сараем - всего около акра - были изрядно подстрижены и вытоптаны колесами телеги, ногами кочегаров и зрителей.
   Испортив наши чистильщики обуви, мы с Макклампом вернулись в машину и покатились по окрестностям, заезжая во все дома в радиусе мили и почти не получая за свои хлопоты, кроме толчков.
   Ближайший дом принадлежал Принглу, человеку, который поднял тревогу; но он не только ничего не знал о мертвом человеке, он сказал, что даже никогда не видел его. На самом деле его видела только одна из соседок: миссис Джабин, жившая примерно в миле к югу.
   Она позаботилась о ключе от дома, пока он был пуст; и за день или два до того, как он купил его, Торнбург пришел к ней домой, чтобы узнать о свободном доме. Она пошла туда с ним и показала ему это, и он сказал ей, что намерен купить его, если цена не будет слишком высокой.
   Он был один, если не считать шофера арендованной машины, на которой приехал из Сакраменто, и, за исключением того, что у него не было семьи, он ничего не рассказал ей о себе.
   Услышав, что он переехал, она пошла зайти к нему через несколько дней - "просто по соседству", - но миссис Кунс сказала ей, что его нет дома. Большинство соседей разговаривали с Кунсами, и у них сложилось впечатление, что Торнбургу нет дела до посетителей, поэтому они оставили его в покое. Кунов описывали как "достаточно приятных в общении при встрече", но это отражало желание их работодателя не заводить друзей.
   МакКламп резюмировал то, чему нас научил этот день, когда мы направили машину в сторону Тавендера: "Любой из этих людей мог бы приземлиться, но у нас нет ничего, что указывало бы на то, что кто-то из них вообще знал Торнбург, не говоря уже о том, чтобы кое-что понять. с ним."
   Тавендер оказался поселением на перекрестке универсальных магазинов и почты, гаража, церкви и шести жилых домов, примерно в двух милях от дома Торнбурга. МакКламп знал кладовщика и почтмейстера, худощавого человечка по имени Фило, который влажно заикался.
   - Я н-никогда не видел Т-торнбурга, - сказал он, - и у меня н-никогда не было для него м-письма. Еноты, - это звучало так, будто из них появляются бабочки, - раньше приходили раз в неделю, чтобы заказать продукты - у них не было телефона. Он приходил, а я отправляла вещи на своей машине. Т-тогда я буду с-видеть его время от времени, ожидая п-поезда в С-сакраменто.
   - Кто отвез вещи к Торнбургу?
   "М-мой би-бой. Хочешь с-поговорить с ним?
   Мальчик был юношеской копией старика, но без заикания. Он ни разу не видел Торнбурга ни в один из своих приездов, но по делам дошел только до кухни. Он не заметил ничего особенного в этом месте.
   - Кто ночной дежурный в гараже? Я спросил его.
   "Билли Люс. Я думаю, вы можете поймать его там сейчас. Я видел, как он вошел несколько минут назад.
   Мы перешли дорогу и нашли Люси.
   - Позапрошлой ночью - в ночь пожара на дороге - здесь с вами разговаривал мужчина, когда вы впервые увидели это?
   Он поднял глаза вверх с тем пустым взглядом, которым люди пользуются, чтобы помочь своей памяти.
   "Да, теперь я вспомнил! Он собирался в город, и я сказал ему, что если он поедет по проселочной дороге, а не по государственной дороге, то увидит на своем пути пожар.
   - Какой он был на вид?
   "Средних лет - крупный мужчина, но немного неуклюжий. Кажется, на нем был коричневый костюм, мешковатый и мятый.
   "Средний цвет лица?"
   "Да."
   - Улыбался, когда он говорил?
   - Да, приятный человек.
   "Коричневые волосы?"
   "Да, но имейте сердце!" Люси рассмеялась. "Я не ставил его под увеличительное стекло".
   Из Тавендера мы поехали в Уэйтон. Описание Люси полностью соответствовало Хендерсону, но пока мы были в этом, мы подумали, что могли бы также проверить, чтобы убедиться, что он прибыл из Уэйтона.
   В Уэйтоне мы провели ровно двадцать пять минут; десять из них нашли Хаммерсмита, бакалейщика, с которым, по словам Хендерсона, он обедал и играл в бильярд; пять минут на поиски владельца бильярдной; и десять, подтверждающих историю Хендерсона....
   - Что ты думаешь об этом сейчас, Мак? - спросил я, когда мы катились обратно в сторону Сакраменто.
   Мак слишком ленив, чтобы высказывать мнение или даже формировать его, если только его к этому не принуждают; но это не значит, что их не стоит слушать, если вы можете их достать.
   - Тут чертовски не о чем думать, - весело сказал он. "Хендерсон вне этого, если он когда-либо был в нем. Нет ничего, что указывало бы на то, что кто-то, кроме Кунсов и Торнбургов, был там, когда начался пожар, но, возможно, там был полк. Куны, может быть, и не слишком честные на вид, но они и не убийцы, или я ошибаюсь. Но факт остается фактом: пока это единственная ставка, которую мы сделали. Может быть, нам стоит попытаться выяснить их мнение.
   - Хорошо, - согласился я. - Как только мы вернемся в город, я отправлю телеграмму в наш офис в Сиэтле с просьбой взять интервью у миссис Комерфорд и узнать, что она может о них рассказать. Потом я сяду на поезд до Сан-Франциско и утром увижусь с племянницей Торнбурга.
   На следующее утро по адресу, который дал мне МакКламп, - в довольно изысканном многоквартирном доме на Калифорнийской улице - мне пришлось три четверти часа ждать, пока миссис Эвелин Троубридж одеться. Если бы я был моложе или был бы звонящим по свету, полагаю, я был бы весьма вознагражден, когда она, наконец, вошла - высокая стройная женщина моложе тридцати; в каком-то цепляющемся черном деле; с копной черных волос на очень белом лице, поразительно оттеняемом маленьким красным ртом и большими карими глазами.
   Но я был занятым детективом средних лет, который злился из-за того, что зря потратил время; и я гораздо больше интересовался поиском птицы, которая чиркнула спичкой, чем женской красотой. Однако я подавил свое ворчание, извинился за то, что побеспокоил ее в такой ранний час, и перешел к делу.
   - Я хочу, чтобы ты рассказал мне все, что знаешь о своем дяде - его семье, друзьях, врагах, деловых связях - обо всем.
   На обратной стороне открытки, которую я послал ей, я нацарапал, чем занимаюсь.
   - У него не было семьи, - сказала она. - Если только я не могу быть им. Он был братом моей матери, и я единственный живущий из этой семьи".
   "Где он родился?"
   "Здесь, в Сан-Франциско. Я не знаю даты, но ему было около пятидесяти лет, я думаю, на три года старше моей матери.
   - Чем он занимался?
   "Он ушел в море, когда был мальчиком, и, насколько я знаю, всегда следовал за ним до нескольких месяцев назад".
   "Капитан?"
   "Я не знаю. Иногда я не видел и не слышал его по несколько лет, и он никогда не говорил о том, что делал; хотя он упомянул некоторые из мест, которые он посетил - Рио-де-Жанейро, Мадагаскар, Тобаго, Христианию. Потом, месяца три тому назад, где-то в мае, он приехал сюда и сказал мне, что кончил со скитаниями; что он собирается снять дом в каком-нибудь тихом месте, где он сможет спокойно работать над интересующим его изобретением.
   "Он жил в отеле "Франциско", когда был в Сан-Франциско. Через пару недель он внезапно исчез. И вот, около месяца назад, я получил от него телеграмму с просьбой приехать к нему в его дом под Сакраменто. Я поднялся на следующий же день и подумал, что он ведет себя странно - он казался чем-то очень взволнованным. Он дал мне только что составленное завещание и несколько полисов страхования жизни, по которым я был бенефициаром.
   "Сразу же после этого он настоял, чтобы я вернулся домой, и довольно прямо намекнул, что не желает, чтобы я ни приезжал к нему снова, ни писал, пока не получу от него известий. Я нашел все это довольно странным, так как он всегда, казалось, любил меня. Больше я его никогда не видел".
   "Что это было за изобретение, над которым он работал?"
   "Я действительно не знаю. Я спросил его однажды, но он был так взволнован и даже подозрительн, что я сменил тему и больше никогда об этом не упоминал".
   - Ты уверен, что он действительно следовал за морем все эти годы?
   "Нет, я не. Я просто принял это как должное; но он, возможно, делал что-то совсем другое.
   - Он когда-нибудь был женат?
   "Не то, что я знаю о."
   - Знаешь кого-нибудь из его друзей или врагов?
   "Нет, ни одного".
   - Помните чье-нибудь имя, которое он когда-либо упоминал?
   "Нет."
   - Я не хочу, чтобы вы сочли следующий вопрос оскорбительным, хотя я признаю, что так оно и есть. Где ты был в ночь пожара?
   "Дома; У меня было несколько друзей, которые обедали здесь, и они оставались примерно до полуночи. Мистер и миссис Уокер Келлог, миссис Джон Дюпри и мистер Киллмер, юрист. Я могу дать вам их адреса, если вы хотите их расспросить.
   Из квартиры миссис Троубридж я отправился в отель "Франциско". Торнбург был зарегистрирован там с десятого мая по тринадцатое июня и не привлек особого внимания. Это был высокий, широкоплечий, прямой мужчина лет пятидесяти, с довольно длинными каштановыми волосами, зачесанными назад; короткая острая каштановая борода и здоровый румяный цвет лица - серьезный, тихий, аккуратный в одежде и манерах; его часы были регулярными, и у него не было посетителей, которых помнил кто-либо из сотрудников отеля.
   В Морском банке, на который был выписан чек Торнбурга в счет оплаты дома, мне сказали, что он открыл там счет пятнадцатого мая, будучи представлен местными биржевыми маклерами У. В. Джефферс и сыновьями. На его счету оставалось чуть более четырехсот долларов. Все погашенные чеки были получены по заказу различных компаний по страхованию жизни; и на суммы, которые, если и представляли премии, то свидетельствовали о довольно крупных полисах. Я записал названия компаний по страхованию жизни, а затем отправился в офис "У. В. Джефферс и сыновья".
   Торнбург пришел, как мне сказали, десятого мая с облигациями на 15 000 долларов, которые он хотел продать. Во время одной из бесед с Джефферсом он попросил брокера порекомендовать банк, и Джефферс дал ему рекомендательное письмо в Seamen's Bank.
   Это все, что Джефферс знал о нем. Он дал мне номера облигаций, но отследить облигации не всегда самое простое дело.
   Ответ на мою телеграмму из Сиэтла уже ждал меня в Континентальном детективном агентстве, когда я приехал.
   МИССИС ЭДВАРД КОМЕРФОРД СНЯЛА КВАРТИРУ ПО АДРЕСУ, КОТОРЫЙ ВЫ ДАЛИ ДВАДЦАТЬ ПЯТОГО МАЯ. ОТДАЛ ЕГО 6 ИЮНЯ. ТРАНСПОРТ В САН-ФРАНЦИСКО В ЖЕ ДЕНЬ ПРОВЕРЬТЕ НОМЕРА ЧЕТЫРЕ ПЯТЬ ДВА ПЯТЬ ВОСЕМЬ СЕМЬ И ВОСЕМЬ И ДЕВЯТЬ.
   Отследить багаж совсем не сложно, если у вас есть даты и номер чека для начала - как может вам сказать птица, у которой на груди и спине несколько одинаковые номера, потому что он упустил эту деталь при побеге - двадцать пять минут в камере хранения на пароме и полчаса в офисе транспортной компании дали мне ответ.
   Чемоданы были доставлены в квартиру миссис Эвелин Троубридж!
   Я позвонил Джиму Тарру и рассказал ему об этом.
   "Хорошая стрельба!" - сказал он, забыв на этот раз потакать своему остроумию. - Мы возьмем Кунсов здесь и миссис Троубридж там, и это конец еще одной тайны.
   "Подождите минуту!" Я предупредил его. "Еще не все исправлено - в сюжете еще есть несколько закоулков".
   "Это достаточно прямо для меня. Я удовлетворен."
   - Вы босс, но я думаю, что вы немного торопитесь. Я поднимусь и снова поговорю с племянницей. Дай мне немного времени, прежде чем ты позвонишь в полицию, чтобы устроить щипок. Я буду держать ее, пока они не придут.
   Эвелин Троубридж впустила меня на этот раз вместо служанки, которая открыла мне дверь утром, и провела меня в ту же комнату, в которой у нас состоялся наш первый разговор. Я позволил ей выбрать место, а затем выбрал то, которое было ближе к любой из дверей, чем ее.
   По пути наверх я запланировал множество невинно звучащих вопросов, которые запутают ее; но, хорошенько взглянув на эту женщину, сидящую передо мной, удобно откинувшуюся на спинку стула и хладнокровно ожидающую, когда я скажу свое слово, я отбросил всякую хитрость и вышел из себя.
   - Вы когда-нибудь использовали имя миссис Эдвард Комерфорд?
   "О, да." Небрежно, как кивок на улице.
   "Когда?"
   "Часто. Видите ли, я не так давно вышла замуж за мистера Эдварда Комерфорда. Так что нет ничего странного в том, что я использовал это имя".
   "Использовали его недавно в Сиэтле?"
   "Я бы предположила, - сладко сказала она, - что, если вы ведете к рекомендациям, которые я дала Кунсу и его жене, вы могли бы сэкономить время, перейдя прямо к этому".
   - Это достаточно справедливо, - сказал я. "Давайте сделаем это."
   Не было ни тона, ни оттенка в голосе, манерах или выражении, указывающих на то, что она говорила о чем-то хотя бы наполовину столь серьезном или важном для нее, как возможность обвинения в убийстве. Возможно, она говорила о погоде.
   "В то время, когда мы с мистером Комерфордом были женаты, мы жили в Сиэтле, где он живет до сих пор. После развода я уехала из Сиэтла и вернула себе девичью фамилию. И куны были у нас на службе, как вы могли бы узнать, если бы захотели поискать. Думаю, вы найдете моего мужа - или бывшего мужа - в апартаментах "Челси".
   "Прошлым летом или в конце весны я решил вернуться в Сиэтл. Правда в том, что все мои личные дела все равно будут обнародованы, я думала, что мы с Эдвардом могли бы уладить наши разногласия; поэтому я вернулся и снял квартиру на Вудманси-Террас. Поскольку в Сиэтле меня знали как миссис Эдвард Комерфорд, и я думал, что мое использование его имени может немного повлиять на него, я использовал его, пока был там.
   "Кроме того, я позвонил Кунам, чтобы сделать предварительные приготовления на случай, если мы с Эдвардом снова откроем наш дом; но Кунс сказал мне, что они собираются в Калифорнию, и поэтому я с радостью дал им прекрасную рекомендацию, когда несколько дней спустя я получил письмо с запросом из бюро по трудоустройству в Сакраменто. Пробыв в Сиэтле около двух недель, я изменил свое мнение о примирении - как я узнал, интерес Эдварда был сосредоточен в другом месте; поэтому я вернулся в Сан-Франциско...
   "Очень хорошо! Но-"
   - Если вы позволите мне закончить, - перебила она. "Когда я пошел к дяде в ответ на его телеграмму, я был удивлен, обнаружив Кунов в его доме. Зная странности моего дяди и находя, что они теперь усилились, и помня о его крайней скрытности в отношении своего таинственного изобретения, я предупредил кунов, чтобы они не говорили ему, что они были у меня на службе.
   -- Он непременно бы уволил их и так же непременно поссорился бы со мной -- подумал бы, что я за ним слежу. Затем, когда Кунс позвонил мне после пожара, я знал, что признание того, что Куны прежде были у меня на службе, означало бы, ввиду того факта, что я единственный наследник моего дяди, навлекло бы подозрение на всех нас троих. Поэтому мы по глупости согласились ничего не говорить и продолжать обман".
   Это звучало не так уж неправильно, но звучало не совсем правильно. Я бы хотел, чтобы Тарр отнесся к этому спокойнее и позволил нам получить лучшую информацию об этих людях, прежде чем бросить их в курятник.
   - Совпадение Кунсов, наткнувшихся на дом моего дяди, мне кажется, слишком велико для твоего чутья, - продолжала она. "Должен ли я считать себя арестованным?"
   Мне начинает нравиться эта девушка; она хорошая, крутая штука.
   - Еще нет, - сказал я ей. - Но я боюсь, что это произойдет довольно скоро.
   На это она улыбнулась легкой насмешливой улыбкой, а затем еще одной, когда раздался звонок в дверь.
   Это был О'Хара из полицейского управления. Мы перевернули квартиру вверх дном и наизнанку, но не нашли ничего важного, кроме завещания, о котором она мне рассказала, от восьмого июля и полисов страхования жизни ее дяди. Все они были датированы периодом с пятнадцатого мая по десятое июня и в сумме составили немногим более 200 000 долларов.
   Я целый час допрашивал горничную после того, как О'Хара увел Эвелин Троубридж, но она знала не больше меня. Однако из нее, уборщика, управляющего квартирами и имен, которые мне дала миссис Троубридж, я узнал, что она действительно развлекала друзей в ночь пожара - во всяком случае, до одиннадцати часов - и это было достаточно поздно.
   Через полчаса я уже ехал по короткой ветке обратно в Сакраменто. Я становился одним из лучших клиентов этой линии, и моя анатомия реагировала на каждую неровность на дороге.
   В промежутках между ударами я пытался собрать воедино кусочки этой головоломки Торнбурга. Племянница и Куны куда-то вписались, но не только там, где они были у нас. Мы работали над этой работой немного однобоко, но это было лучшее, что мы могли с ней сделать. Вначале мы обратились к Кунам и Эвелин Троубридж, потому что другого пути не было; и теперь у нас было кое-что на них, но хороший адвокат мог бы сделать из этого кашу.
   Куны сидели в окружной тюрьме, когда я приехал в Сакраменто. После некоторого допроса они признали свою связь с племянницей и рассказали истории, которые совпадали с ее.
   Тарр, МакКламп и я сидели вокруг стола шерифа и спорили.
   "Эти рассказы - несбыточные мечты, - сказал шериф. "Мы задержали всех троих, и они почти осуждены".
   МакКламп насмешливо усмехнулся своему начальнику, а затем повернулся ко мне.
   - Давай, ты расскажешь ему о дырках в его чемоданчике. Он тебе не начальник, и не сможет потом отомстить тебе за то, что ты умнее его!
   Тарр переводил взгляд с одного из нас на другого.
   - Выкладывай, умники! он заказал.
   "Наша дурь в том, - сказал я ему, полагая, что точка зрения МакКлампа совпадает с моей, - что нет ничего, что указывало бы на то, что даже Торнбург знал, что он собирается купить этот дом до десятого июня, и что Куны были в городе ищу работу на втором. Кроме того, только по счастливой случайности они получили работу. Бюро по трудоустройству отправило туда две пары впереди них.
   "Мы рискнем, позволив присяжным разобраться в этом".
   "Да? Вы также рискуете, что они выяснят, что Торнбург, который, кажется, был сумасшедшим, мог сам зажечь это место! У нас есть кое-что на этих людей, Джим, но недостаточно, чтобы идти с ними в суд. Как вы собираетесь доказать, что, когда Куны были подброшены в дом Торнбурга - если вы вообще можете доказать, что они были подброшены, - они и женщина из Троубридж знали, что он собирается завалить его страховыми полисами?
   Шериф с отвращением сплюнул.
   "Ребята, вы предел! Вы бегаете кругами, выкапывая дурь на этих людей, пока не наберете достаточно, чтобы их повесить, а потом бегаете в поисках аутов! Что с тобой сейчас?
   Я ответил ему на полпути к двери - части под моим черепом начали складываться воедино.
   - Собираюсь пробежать еще несколько кругов - давай, Мак!
   Маккламп и я провели конференцию на лету, а потом я взял машину из ближайшего гаража и направился в Тавендер. Мы нашли время, чтобы выйти, и добрались до того, как универсальный магазин закрылся на ночь. Заикающийся Филон отделился от двух мужчин, с которыми разговаривал, и последовал за мной в дальний конец магазина.
   "У вас есть подробный список белья, с которым вы справляетесь?"
   "Нн-нет; только суммы".
   "Давайте посмотрим на Торнбурга".
   Он достал запачканную и помятую бухгалтерскую книгу, и мы выбрали еженедельные расходы, которые я хотел: 2,60 доллара, 3,10 доллара, 2,25 доллара и так далее.
   - Принес последнюю партию белья?
   - Д-да, - сказал он. - Он д-только что вышел из города д-сегодня.
   Я разорвал сверток - какие-то простыни, наволочки, скатерти, полотенца, салфетки; немного женской одежды; некоторые рубашки, воротнички, нижнее белье и носки, которые безошибочно принадлежали Кунсу. Я поблагодарил Филона, возвращаясь к машине.
   Вернувшись снова в Сакраменто, Маккламп ждал меня в гараже, где я арендовал машину.
   "Зарегистрирован в гостинице пятнадцатого июня; арендовал офис на шестнадцатом. Думаю, он сейчас в отеле, - поприветствовал он меня.
   Мы поспешили вокруг квартала до гостиницы "Гарден".
   "Г-н. Хендерсон ушел минуту или две назад, - сказал нам ночной служащий. - Похоже, он торопился.
   - Ты знаешь, где он держит свою машину?
   "В гараже отеля за углом".
   Мы были в десяти футах от гаража, когда машина Хендерсона вылетела из машины и свернула на улицу.
   - О, мистер Хендерсон! - крикнула я, стараясь, чтобы мой голос звучал ровно.
   Он нажал на газ и умчался прочь от нас.
   "Хочешь его?" - спросил МакКламп; и по моему кивку он остановил проезжающий родстер, просто встав перед ним.
   Мы сели в машину, МакКламп посветил своей звездой растерянному водителю и указал на уменьшающийся в размерах задний фонарь Хендерсона. После того, как он убедил себя, что его сажают не пара бандитов, реквизированный водитель сделал все возможное, и мы поймали задний фонарь Хендерсона после двух или трех поворотов и приблизились к нему, хотя его машина ехала. в хорошем клипе.
   К тому времени, как мы достигли окраины города, мы подползли на безопасное расстояние для стрельбы, и я выпустил пулю над головой убегающего. Воодушевленный таким образом, ему удалось немного увеличить скорость своей машины; но сейчас мы его пересматривали.
   Как раз в неподходящий момент Хендерсон решил оглянуться на нас через плечо - неровность дороги подкосила его колеса - его машина закачалась - занесло - перевернулась на бок. Почти сразу же из центра клубка вспыхнула вспышка, и мимо моего уха просвистела пуля. Другая. И затем, пока я все еще искал, во что бы пострелять в куче хлама, из которого мы вытягивались, древний и потрепанный револьвер МакКлампа взревел мне в другое ухо.
   Хендерсон был мертв, когда мы добрались до него - пуля Макклампа попала ему в глаз.
   МакКламп заговорил со мной над телом.
   - Я человек не любознательный, но надеюсь, вы не против рассказать мне, почему я застрелил этого парня.
   - Потому что он был... Торнбург.
   Он ничего не говорил минут пять. Затем: "Я считаю, что это правильно. Откуда ты это знаешь?
   Теперь мы сидели возле обломков, ожидая полицию, вызвать которую мы послали нашего конфискованного шофера.
   - Он должен был быть, - сказал я, - если подумать. Забавно, что мы не попали на него раньше! Все, что нам рассказывали о Торнбурге, звучало подозрительно. Бакенбарды и неизвестная профессия, безупречный человек, работающий над таинственным изобретением, очень скрытный и родившийся в Сан-Франциско, где пожар уничтожил все старые записи, - просто подделка, которую можно легко состряпать.
   "Теперь подумайте о Хендерсоне. Вы сказали мне, что он приехал в Сакраменто где-то в начале лета, и даты, которые вы получили сегодня вечером, показывают, что он не приехал до тех пор, пока Торнбург не купил его дом. Хорошо! Теперь сравните Хендерсона с описаниями Торнбурга, которые мы получили.
   "Оба примерно одинакового роста и возраста, с одинаковым цветом волос. Различия заключаются во всем, что можно изготовить: одежда, небольшой загар и месячная отросшая борода, а также небольшая актерская игра сделают свое дело. Сегодня вечером я пошла в Тавендер и посмотрела последнюю партию белья - и не было ничего, что не подошло бы Кунам! И ни один из счетов на обратном пути не был достаточно большим, чтобы Торнбург был так же осторожен с одеждой, как нам говорили".
   "Должно быть здорово быть детективом!" МакКламп усмехнулся, когда подъехала полицейская машина скорой помощи и начала извергать полицейских. "Я думаю, кто-то, должно быть, сообщил Хендерсону, что я спрашивал о нем сегодня вечером". И затем с сожалением: "Значит, мы не собираемся вешать этих людей за убийство в конце концов".
   - Нет, но у нас не должно возникнуть проблем с тем, чтобы уличить их в поджоге, заговоре с целью мошенничества и во всем остальном, что прокурор может придумать.
  
   Смех вырвался у меня из горла, Мериа Л. Кроуфорд
   Я должен был быть в отпуске. Я должен был расслабиться, поднять ноги, почитать. Предполагалось, что я буду есть местные морепродукты, такие как барабан, мягкопанцирные крабы и свежие выкопанные устрицы. Предполагалось, что я буду сидеть на крыльце своей маленькой арендованной хижины на Чинкотиг, наслаждаясь перерывом, который я заработал после почти четырех месяцев долгих рабочих часов, семидневных недель и жизни в машине, работая над огромным классом. - исковое заявление. Телефон не должен был звонить, а если и звонил, то я не должен был отвечать. Но это произошло, и я сделал, и вот что произошло.
   * * * *
   "Это Лорен? Лорен Линдси?
   По голосу я понял, что что-то очень не так. "Да?" Я сказал.
   "Меня зовут Гарриет Рейнольдс. Я был соседом Джесс Уолтер по комнате в колледже. Джесс - мой друг-адвокат, на которого я работаю частным детективом. Иногда она направляла ко мне клиентов, но она также знала, как мне нужен этот отпуск.
   - Это мой муж, - сказала она срывающимся голосом. - Он... он пропал. Гарриет начала рыдать.
   Я почти чувствовал, как ее тело дрожит по телефону. Я и раньше заставляла людей плакать - обычно когда они говорили мне, что подозревают, что муж или жена им изменяет, - но не так. Я подождала пару минут, пока буря не начала стихать, а затем как можно мягче сказала: - Мне очень жаль вашего мужа. Скажи мне, чем я могу помочь".
   - Я хочу, чтобы ты нашел его. Пожалуйста ".
   Хотя я был измотан и не хотел браться за новую работу, ради Джесс я решил хотя бы выслушать ее. Я вытащил блокнот и ручку и сел за маленький обеденный стол, чтобы делать заметки.
   Ее муж Том, бывший управляющий банком, пришел навестить свою мать чуть больше недели назад. Харриет осталась дома из-за мигрени и рано легла спать. Когда она проснулась на следующее утро почти в восемь, Тома все еще не было дома. Харриет позвонила его маме, которая сказала ей, что Том уехал накануне вечером сразу после одиннадцати, сказав, что он идет прямо домой. Затем Харриет начала лихорадочно звонить по телефону: в больницы, в полицию, друзьям и родственникам в этом районе. Ничего такого. После очередного звонка матери Тома, которая начинала пугаться, Харриет проехала маршрут до своего дома, а потом обратно немного другой дорогой. Его не было видно. Вообще ничего.
   Позже в тот же день, как она сказала мне, полиция нашла машину Тома, припаркованную на краю поля. Это было в паре миль от ожидаемого пути, что объяснялось тем, что топливный бак был пуст. Рабочая версия заключалась в том, что он заметил, что у него закончилось топливо, когда он отправился домой, и повернул к главной дороге, где, как он знал, он мог купить бензин в этот час. Он явно сбежал раньше, чем зашел так далеко.
   Казалось разумным предположить, что он просто пошел пешком, поскольку до ближайшей заправки оставалось всего около мили. Но то, что произошло дальше, оставалось только гадать. Наконец, после недели работы без серьезных зацепок, полиция признала, что больше они ничего не могут сделать. И тогда Харриет позвонила Джесс, и та отправила ее ко мне.
   Я и раньше работала над делами о пропавших без вести, но все они были довольно простыми: поиск старых друзей, бывших сотрудников или догоняющий бунтующего сына, который ушел из дома в шестнадцать и с тех пор о нем ничего не было слышно. Обычно это был вопрос поиска в Интернете, за которым следовало, самое большее, несколько телефонных звонков. Была одна девушка, которую я не мог найти семь месяцев, но оказалось, что она переехала в другой штат и полгода жила у друзей, копя деньги на аренду квартиры. Из-за этого ее имя не появлялось в базах данных намного дольше, чем обычно.
   Но это? История Харриет просто не имела для меня особого смысла. Все сводилось к простому вопросу: если он не умер, то почему не позвонил? Было время, когда еще не было сотовых телефонов, когда в некоторых сельских районах телефонная связь была недоступна для каждого дома, и он мог быть просто болен или ранен и не мог сообщить ей об этом. Но у этого человека был сотовый телефон, как и у большинства людей в наши дни, и связь на полуострове была довольно хорошей. Мне казалось ясным, что он ушел либо потому, что хотел этого, либо потому, что этого не хотелось. Помимо всего. В любом случае, это не могло закончиться для Харриет хорошо.
   После краткого флирта с идеей отклонения дела я предложил встретиться, чтобы поговорить лично. Почему я просто не сказал ей, что не могу этого сделать? Две причины. Во-первых, я был должен Джесс. Год назад она помогла мне справиться с убийством моего дорогого друга, а затем заставила меня работать, когда мне это было нужно. Я знал, что заработал на нее работу, но она многим рисковала ради новичка. Если бы ее подруга попала в беду, я никак не мог ей отказать. Вторая причина заключалась в том, что это был интересный случай. Я хотел бы сказать, что сделал это, потому что мне не все равно, потому что боль Харриет коснулась меня - и это коснулось. Но больше всего я просто хотел копнуть и найти ответ для себя.
   Харриет дала мне указания, и я направился к выходу. По дороге в Чинкотиг я почти не видел Восточного побережья, потому что выехал поздно. Было уже далеко за закатом, когда я скатился с моста на южную оконечность полуострова. То, что я нашел при дневном свете, было единственным шоссе, идущим с севера на юг, вдоль которого в основном располагались крошечные торговые центры и поля кукурузы, соевых бобов и помидоров. Гнилое зловоние возвещало о наличии другой крупной отрасли в этом районе: завода по переработке куриного мяса. Я поднял окно и включил рециркуляцию воздуха, стараясь не думать о запахе и о стаях чаек, бушующих на заднем дворе.
   Вдали от коммерческих районов, на узких извилистых проселочных дорогах, я видел смесь фермерских домов, передвижных домов и небольших жилых комплексов, разбросанных среди полей и нескольких участков лесистой местности. Хорошее место для посещения и проезда, но подобные сельские районы всегда заставляют меня жалеть местных детей, представляя, как им должно быть скучно, когда они растут. И было так много унылых домов, которые несли на себе следы запущенности и глубокой нищеты.
   Это сделало небольшой жилой комплекс, на который меня направила Харриет, еще более поразительным. Им принадлежал недавно построенный одноэтажный кирпичный дом с видом на Чесапикский залив между двумя домами через дорогу. Это было прекрасно, но совершенно тихо. Не было даже птичьего пения. Когда дома были построены, они, должно быть, очистили землю, потому что единственный ландшафт, который я мог видеть, состоял из саженцев и зарослей декоративной травы, которая была недостаточно густой, чтобы выдержать большую часть дикой природы.
   Когда Харриет ввела меня в тускло освещенную гостиную, мне показалось, что дом уже в трауре. Ради нее я хотел, чтобы там была небольшая толпа семьи и соседей, но за почти два часа, что я был с ней, никто не стучал, телефон не звонил, и даже машины не проезжали мимо. Это имело некоторый смысл, когда она сказала мне, что они только что переехали в этот район, чтобы помочь заботиться о его маме, но все равно это было так мрачно.
   Я сидел тихо и слушал, как Гарриет снова рассказывала мне эту историю, поощряя ее добавлять больше деталей или объяснять, когда это казалось уместным. У нее были легкие манеры и мягкий, тихий юмор, который даже посреди этого кошмара время от времени выглядывал наружу. Но она явно была истощена как физически, так и морально, и когда она закончила, она сидела и молча смотрела в окно, как будто у нее не было сил даже думать о том, что сказать или сделать дальше.
   "Извините, - сказал я, - но я должен кое о чем спросить".
   - Вы хотите знать, мог ли он оставить меня, - бесцветным голосом сказала она.
   Я ждал, что она продолжит.
   Через мгновение она покачала головой и повернулась, чтобы посмотреть на меня. "Нет." Она выпрямилась и бросила на меня самый уверенный взгляд, который я когда-либо видел от нее. - Я понимаю, почему вы спрашиваете, но готов поспорить на все содружество Вирджинии, что он никогда мне не изменял. Никогда не. И бог его знает, у него была возможность. Съезды, командировки, поздние ночи на работе".
   "Тогда как..." Я сделал паузу, зная, что она может догадаться, что я имею в виду, и нам обоим было бы лучше, если бы мне не нужно было объяснять это по буквам.
   Все так же твердо она сказала: "Потому что он мне все рассказывает. Он рассказал мне, как напился во время конференции и назвал своего босса придурком. Он рассказал мне, когда помял свою арендованную машину, и сообщил, что понятия не имеет, как это произошло. Он даже рассказал мне, когда его помощница в банке сказала ему, что влюблена в него, и позволил мне решить, что с этим делать". Она кивнула себе при воспоминании.
   Как минимум, она была уверена в преданности своего мужчины, и в этом, по крайней мере, я ей завидовал. Не знаю, во мне ли дело, или в мужчинах, которых я выбираю, или просто отражение времени, но трое из четырех моих последних бойфрендов сочли моногамию слишком тяжелым бременем. Скатертью дорога им.
   Конечно, также возможно, что она просто отрицала это. Клиенты часто ошибаются, умышленно или нет.
   - Хорошо, - сказал я. "Есть ли какая-то другая причина, по которой он может уйти, не сказав вам?"
   Она склонила голову набок, бросая на меня вопросительный взгляд.
   - Может быть, спасти друга, попавшего в беду? Я сказал. - Помогать члену семьи, который, как он знает, тебе не нравится? Я нахмурился, размышляя, цепляясь за что-то хотя бы отдаленно правдоподобное, а она жадно смотрела на меня, надеясь на большее.
   Казалось, она поняла, что мне больше нечего предложить, и откинулась на спинку кресла, снова на мгновение оцепев. - Нет, - сказала она. "Ничего подобного. Сначала я подумал, не столкнулся ли он с кем-то. Решил пойти выпить пива и успел напиться, а потом заснул на их диване. Но, конечно, по мере того, как тянулся тот первый день, это становилось все менее и менее вероятным. А пока..."
   - Ты всех обзвонил?
   "Да." Она осторожно положила руку на скрепленную стопку бумаг на столе рядом с ней. "Я обзвонил всех, кого мог вспомнить. Все в его списке контактов в его программе электронной почты, которые, возможно, слышали от него. Ничего такого. Ничего, ничего, ничего ". Ее кулаки внезапно сжались, глаза сузились, а губы плотно сжались.
   Я продолжал идти, надеясь отвлечь ее. Я спросил о деньгах, его кредитных картах, пенсионных счетах, инвестициях. Ничего не трогали. За последние несколько дней она потратила немало времени на просмотр финансовых данных за последние три года, и, похоже, все было в порядке. Насколько она могла судить, из дома ничего не пропало. У него даже не было с собой много денег. Она думала, что это будет меньше 20 долларов, поскольку он редко носил с собой много наличных.
   - О, - быстро сказал я, - почему это?
   Она полуулыбнулась. "Он всегда жертвовал деньги, или одалживал их, или просто давал большие чаевые людям, куда бы он ни пошел. Я не хочу показаться... Я имею в виду, мне нравится в нем то, что он такой щедрый, но, видите ли, он просто так быстро растратил деньги, так что мы согласились. Он взял с собой ровно столько, сколько нужно для газеты, обеда, может быть, для нескольких мелочей, и всем говорил, что его жена держит его на строгом кармане". Она пожала плечами, выглядя неловко. "Я полагаю, люди думали, что я контролирую и скуп, но мы действительно не могли позволить ему тратить так много".
   Она пристально посмотрела на меня, словно ожидая моего одобрения или моего суждения, поэтому я сказал: "Конечно, в этом есть смысл".
   Она снова кивнула и принялась перелистывать бумаги.
   Судя по тому, что она мне показала, было ясно, что они чувствуют себя комфортно в финансовом плане, хотя и не очень богаты. Большая часть их денег была в доме, за который заплатили, и в их двух машинах. Похищение казалось маловероятным, но все же стоило подумать, я полагаю.
   "Кто-нибудь недавно просил у кого-нибудь из вас крупную ссуду или проявлял особый интерес к вашим финансам?"
   - Насколько я знаю, нет.
   Я продолжил. "С той ночи, когда он исчез, особенно сразу после этого, не было ли странных звонков или сбросов?"
   "Нет."
   - Какие-нибудь странные письма или посылки?
   Она замерла. - Боже, я не знаю. У нас тут даже почтового ящика нет. Все идет в наш почтовый ящик, и там не было ничего необычного. Я думаю, кто-то мог по ошибке положить что-то в коробку соседа".
   Я попросил ее связаться с соседями, рад, что у меня есть задание, а затем я попросил копию списка контактов. Она встала и взяла его с собой в комнату дальше по коридору, где я услышал, как работает копировальный аппарат.
   Пока ее не было, я осмотрел комнату. Он был опрятный, строгий, с легкой дымкой пыли на всем. Мебель была в основном новой, со странным сочетанием мягкой обивки и предметов в стиле шейкеров, с добавлением нескольких богато украшенных антикварных вещей. В одном темном углу стояло пианино с горсткой фотографий, разбросанных поверху. Приятная комната, но она мало что мне рассказала.
   Туфли Харриет - темно-синие кожаные туфли - слабо цокали, когда она двигалась от ковра к дереву и обратно, возвращаясь в комнату. Она вручила мне страницы, и мы просидели почти двадцать минут, просматривая их, страница за страницей.
   "Он никогда никого не удаляет, даже тех, с кем не разговаривал целую вечность. Том всегда говорит, что самое лучшее время он проводит в общении со старыми друзьями и деловыми партнерами. Он может снять трубку и позвонить кому-то, о ком он не слышал десять или больше лет, и говорить, и смеяться, и вести дела с ними, как будто они играли в гольф в те выходные". Она улыбнулась, на мгновение выглядя почти счастливой. "Я никогда не понимал, как он мог это сделать. Я столкнусь с кем-то, с кем не разговаривал шесть месяцев, и у меня не будет ни слова, чтобы сказать больше: "Как дела?" и "Ты прекрасно выглядишь".
   Харриет показала мне код, который она использовала, когда просматривала список, отмечая, кому она звонила, каких людей он знал лишь слегка - скажем, через церковь или роту, - которые были семьей и близкими друзьями, деловыми партнерами, людьми, которых, как она знала, у него не было. т говорил в годы. Я также добавил несколько заметок, в том числе выделил людей, которых Харриет не смогла найти, и всех, кто жил на полуострове.
   После еще нескольких вопросов я закончил, спросив: "Есть ли что-нибудь еще, что вы хотели бы мне задать, или у вас есть какие-либо вопросы?"
   Она резко напряглась и посмотрела себе под ноги, и я напрягся. Она сказала: "Как вы думаете, он жив?"
   Я сделал паузу, пытаясь придумать правильный ответ, но его просто не было. - Я действительно не знаю, Харриет.
   Она вздохнула и откинулась на спинку стула, выглядя измученной и побежденной.
   Я предложил ей немного отдохнуть и пообещал, что позвоню на следующий день, чтобы сообщить ей новости. Она тупо кивнула и сидела, глядя прямо перед собой, пока я выходил.
   Когда я сел в машину и завел машину, мне показалось, что я сбежал. Я с облегчением оказался вдали от ее горя и страха. В то же время я не мог отделаться от волнения, что работаю над таким загадочным делом. Вместе эти эмоции принесли с собой груз вины. Единственное, что я действительно мог сделать, чтобы помочь ей, это найти ее мужа, и мне нужен был энтузиазм, чтобы хорошо выполнять свою работу, но разве это оправдывает меня? Это был еще один вопрос, на который я не был готов ответить.
   Выезжая из района Рейнольдсов, я позвонил в офис шерифа и договорился о встрече с лейтенантом Уитемсом, который на удивление был готов к разговору. Мы встретились в соседнем Hardees и нашли тихий уголок, чтобы посидеть.
   - Итак, что вам нужно знать, мэм? - спросил он, крепко упираясь большой грубой рукой в помятую и грязную папку перед ним.
   Полная копия файла была бы хороша, но это казалось маловероятным. - Как насчет того, чтобы рассказать мне, какие шаги вы уже предприняли. Я уверен, что вы были тщательны, - добавил я.
   Он поднял брови. "Ты?"
   "Ну, я знаю, что ваше время и ресурсы ограничены, но я очень уважаю..."
   Он поднял руку. "Шериф сказал мне сотрудничать, и я буду. Мне не нужно, чтобы мое эго гладили". Он начал с того, что вытащил карту и сложил ее в квадрат размером около двенадцати дюймов. "Здесь, - сказал он, ставя крестики синей шариковой ручкой, - здесь мы нашли машину, здесь дом его мамы, его собственный дом и заправочная станция, куда, как мы думаем, он направлялся".
   Я бегло изучил его, задавая вопросы о точном месте, где стояла машина Тома. "Мне интересно, мог ли он пойти на ближайшую ферму или куда-то еще, где у них мог быть бензин, чтобы дать ему?"
   Уитхэмс снова пожал плечами. "Этот район в основном представляет собой смесь болот, жилых домов и полей". Он повернул карту к себе. "У многих людей тоже есть собаки и дробовики. Не говоря уже о работе, на которую нужно вставать, яркой и ранней. В такое время ночи я не вижу, чтобы такой человек, как он, будил кого-то только потому, что он был достаточно глуп, чтобы позволить своему баку высохнуть. Но кто знает?
   Я делал заметки, пока Уитхэмс продолжал. Он был тщательным. Он разговаривал с десятками людей, стучался во многие двери, проверял счета, пользовался мобильным телефоном и даже разговаривал с несколькими людьми на прежней работе Тома.
   - А машина?
   Он пролистал файл, пока не наткнулся на отчет полиции штата, у которой была больше криминалистическая лаборатория, чем местный отдел. "Никаких следов крови, взлома или взлома. На самом деле ничего противозаконного или из ряда вон выходящего. Никаких документов, кроме мануала и регистрации. Миссис Рейнольдс сказала, что он только что ее вычистил, и весь мусор отправился на свалку. А сцена? Никаких следов скольжения, никаких отпечатков обуви, ничего не упало и не выброшено". Он нахмурился. "Ничего такого. Совсем ничего."
   Он перечислил еще несколько вещей, которые он сделал, в том числе проверку кредитоспособности Тома и его криминального прошлого, что, по сути, ни к чему не привело. Когда он закончил, я спросил: "Лейтенант, как вы думаете, что с ним случилось?"
   Он слегка отодвинулся от стола и потянулся вниз, чтобы поправить механизм на поясе. Наконец он вздохнул и покачал головой. - Я не имею ни малейшего представления, мэм. Нет ни одной части этого, которая имеет смысл для меня. Это чертова машина. Он поднял голову, чтобы посмотреть, как я отреагирую на проклятие, и, казалось, успокоился, увидев отсутствие обиды на моем лице. - Ну, если бы не это, я был бы уверен, что он сбежал с какой-нибудь дамой. Как есть?" Он пожал плечами. "Я ожидал, что на следующий день он свалится с похмелья или что его жена получит какую-нибудь записку с требованием выкупа. На этот раз он посмотрел на меня более уверенно, почти призывая меня возразить против его слов.
   Я проигнорировал их и пошел дальше. "Может, он заблудился в лесу?"
   Он резко выдохнул и наклонил голову. "Я не понимаю, как. Может, он и забыл о здешнем лесу с тех пор, как уехал, но я понимаю, что он всю жизнь был охотником. Он был бы слишком сообразителен для этого.
   "Были ли похищения, похожие на это? Похищения?
   "Только по телевизору", - сказал он. "Я вам расскажу, что мы видели, когда исчезли взрослые. У человека, мужчины или женщины, были какие-то плохие новости - обычно деньги или здоровье, или, может быть, изменяющая подруга - и они сели в машину или пропустили поездку по шоссе, и они просто исчезли. Иногда они появляются снова. Иногда нет. Но часто их просто невозможно найти, пока их за что-то не посадят, не убьют или не покалечат, или... черт, один парень - настоящая сволочь - он послал жене открытку из какого-то солнечного места, рассказывая ей, насколько счастливее он не был. чтобы больше слушать ее нытье. Как будто было что-то неразумное в том, что она ожидала, что он будет время от времени работать и помогать оплачивать счета. У лейтенанта Уитхэмса было злобное выражение лица, когда он вспомнил это.
   Через мгновение он снова обратил свое внимание на меня, и я спросил: "Можете ли вы что-нибудь порекомендовать мне изучить? Что-нибудь, на что у вас не было времени, может быть многообещающим?
   Он наклонился вперед, подперев подбородок сложенными руками. "Дайте-ка подумать. Она дала тебе список контактов?
   Я кивнул.
   - Я позвонил наверху - с теми, с кем он больше всего разговаривал. Но там еще, может быть, две сотни, на которые у меня просто не было времени".
   Я поморщилась, а он улыбнулся.
   "И я не стучал во все двери между заправкой и местом, где мы нашли его машину".
   Я вздохнул и кивнул. "Хорошо, я начну с них. Не дадите ли вы мне знать, если придумаете что-нибудь еще, что может быть полезно?"
   "Вы держите пари. И если вы найдете что-нибудь..."
   - Я буду держать вас в курсе. То есть только с разрешения Харриет, но ему не нужно было это слышать.
   * * * *
   Я последовал за лейтенантом на поле, где была найдена машина. Съезжать было некуда, кроме грязной и гравийной дороги, на которой Том оставил свою машину, и я хотел оставить ее свободной. Дороги были узкими, без обочины и окаймлялись глубокими дренажными канавами, поэтому Уитхэмс услужливо включил световую панель и махнул мне рукой, чтобы я припарковался перед ним вдоль дороги. Я вышел, и он показал мне место, указывая на разные ориентиры. Над линией деревьев виднелись три ржавых бункера - широкие приземистые силосы из гофрированной стали, в которых фермеры хранят зерно.
   - Эти баки... - начал я.
   - Первым делом проверил их. А еще заброшенный дом за теми деревьями, - он указал туда, где, как я знал, был залив, - и пять ближайших домов.
   Я ходил вокруг в течение нескольких минут, опустив глаза, изучая землю. Повсюду были отпечатки, в основном от ботинок и кроссовок, но я знала, что рано утром после исчезновения Тома шел сильный дождь, так что они должны быть более свежими. Я толкнула ногой какой-то мусор и заглянула под полиэтиленовый пакет.
   Уитхэмс наблюдал за происходящим с легким удивлением. - Что вы ожидаете найти?
   - Больше, чем я нашел бы, если бы вообще не искал, - сказал я. "Я уверен, что вы уже сделали это, но никогда не помешает иметь еще одну пару глаз".
   Он пожал плечами, затем вернулся к своей машине и оперся на капот.
   Я продолжал идти, двигаясь по спирали от машины. Я очень хотел найти какую-нибудь важную улику. Через десять минут я бы согласился найти что-то слегка интересное или даже смутно наводящее на размышления. Но, кроме тревожащего количества придорожного мусора, не было ничего, что могло бы показаться мне заслуживающим называться доказательством.
   В конце концов, когда я увидел, что лейтенант смотрит на часы, и мое собственное терпение начало иссякать, я сдался и решил провести остаток дня, стуча в двери. Уитемс пожелал мне удачи, и мы разъехались в разные стороны.
   В тот день я ходил от дома к дому, вплоть до вечера, повторяя одни и те же слова. "Привет, меня зовут Лорен Линдси. Я частный сыщик. Меня наняла Гарриет Рейнольдс из Крэддоквилля, чтобы я помог найти ее мужа Тома. Можешь рассказать мне о той ночи, когда он пропал?
   Я встретил очень хороших людей; некоторые были довольно вежливы, но, вероятно, не сказали бы мне, горит ли у меня задница; некоторые казались недостаточно умными - или достаточно трезвыми - чтобы вспомнить ночь одиннадцатидневной давности; и горстка, которые были настолько жуткими, что я проверял их дворы на наличие следов свежевскопанной земли или необычайно откормленных свиней.
   Повторив мою речь еще раз, одна женщина спросила через едва приоткрытую дверь: "Есть награда?"
   Я поколебался, и она начала закрывать дверь, поэтому я сказал: "Конечно. Да, я уверен, что это можно устроить. Ты что-то видел?
   - Может быть, - сказала она. - Какая это была ночь?
   Я сказал ей, и она сказала, что видела мужчину, которого подобрал темно-бордовый седан около 23:00. "И... я думаю, они дрались".
   У меня сложилось четкое впечатление, что она изобретает на месте в надежде заработать немного денег, поэтому я попросил описание. Женщина колебалась. - Ты видел, был ли у него хвост? Я попросил.
   "О да, верно. Я помню, что он это сделал.
   - Тогда спасибо, - сказал я. "Неправильный человек".
   Она захлопнула дверь, ругаясь, когда я повернулся и пошел обратно к своей машине. Это было самое близкое, что я подошел к чему-либо полезному, и это было даже отдаленно не близко.
   Уитхэмс тоже был прав - у большинства местных жителей были собаки. Меня обнюхивали, рычали и лаяли. Великолепная черная помесь лабораторного ротвейлера рванулась на меня с такой силой, что цепь на шее сбила его с ног, и он изо всех сил пытался снова встать в грязи, отряхиваясь. Он был более осторожен, но все так же продолжал лаять. Если бы я был дома в Ричмонде, я бы схватил свой перцовый баллончик, прежде чем бродить по этому району. Я не думал, что мне это понадобится в отпуске. В следующий раз я принес его.
   * * * *
   На следующее утро меня разбудили крики чаек и звук маленькой лодки, пыхтящей от причала рядом с моей арендой. На мгновение мне захотелось пойти с ними, но тут порыв ветра хлестнул волной дождя по передним окнам. Ужасный день для прогулки на лодке, но идеальный день для компьютерных поисков. Я начал с баз данных PI и нашел мало интересного. База данных показала несколько мест, где они жили - они провели почти тридцать шесть лет в одном доме в Шарлотсвилле, штат Вирджиния, - но я не нашел почти ничего примечательного. У него было разрешение на охоту и рыбную ловлю, что не стало неожиданностью, и оно указывало на его последнюю работу в Национальном банке Вирджинии. Остальное было, как и ожидалось - семья, соседи, целая куча людей, которые, по мнению системы, могли быть связаны с Томом, но, вероятно, таковыми не были.
   Никогда не было легко вычленять значимые данные из остальных, но я сохранил отчет, чтобы вернуться к нему позже, на всякий случай. Часто база данных показывала незарегистрированные банкротства, криминальное прошлое тут или там - всегда было больше везения, чем что-либо еще, когда система могла выдать это - и даже предлагала супруга или детей, о которых человек забыл упомянуть. Но я уже знал, что Харриет и Том женаты, и их данные были довольно простыми. У них не было ипотеки на их нынешний дом, никакой другой собственности не было, и не было даже предъявления штрафа за превышение скорости.
   Я перешел к целому ряду других поисков, таких как газеты, блоги и общие поиски в Интернете. Я нашел несколько интересных статей, в том числе профиль Тома в Charlottesville Daily Progress , опубликованном, когда он вышел на пенсию. Я узнал, что он был заядлым игроком в гольф, активным членом Ротари и местной торговой палаты, а также два срока входил в состав городского совета более десяти лет назад.
   Имя Харриет упоминалось в нескольких подобных статьях, хотя о своей деятельности она не так открыто рассказывала. Я вытащил одну статью, название которой привлекло мое внимание - "Рейнольдс обвиняется в мошенничестве с чеками", - но это была Шона Рейнольдс, никакой очевидной родственной связи. Ее адвоката звали Том, поэтому и всплыла эта статья. Я с отвращением вздохнул и вышел на улицу, чтобы немного передохнуть.
   Навес на крыльце защищал меня от медленного мелкого дождя, за исключением тех случаев, когда ветер нес его в мою сторону. Воздух был теплым и пах солоновато-сладким, и мне захотелось прогуляться по пляжу. Я знал, что есть короткая тропинка, по которой я мог бы поближе рассмотреть маяк, который я мог видеть с маленькой палубы, и были смотровые площадки, где я мог видеть стада диких пони, стаи белых цапель и ибисов. А потом, может быть, вкусные жареные местные морепродукты на обед. Я так сильно хотел выйти и поиграть.
   За последние несколько месяцев я взял десятки повторяющихся заявлений в большом коллективном иске, собирал медицинские записи, делал тысячи копий, писал отчеты, отвечал на глупые вопросы и отвечал на телефонные звонки в любое время суток - все это критический, срочный, вопрос жизни или смерти. Затем клиенты звонили с вопросами, из которых было очевидно, что они даже не читали отчеты, которые я им отправлял.
   Я пожаловался на это Джесс - она порекомендовала мне юридическую фирму, - но она не проявила сочувствия. "Безмозглая бумажная работа и клиенты с мертвым мозгом - часть работы, дорогая", - сказала она мне, а затем напомнила, сколько они платят. И да, это было мило, но я почти не видел и не разговаривал с друзьями и семьей с тех пор, как это началось. А что касается свиданий... ну, я не был уверен, что особо скучал по этому. Тем не менее, я задавался вопросом, не совершил ли я ошибку, став частным детективом. Таково ли мое будущее? Я еще раз глубоко вздохнул, вернулся к своему столу и снова начал вводить ключевые слова в браузер.
   К тому времени, когда солнце начало садиться и я решил остановиться на день, у меня на рабочем столе компьютера был большой файл скопированных веб-страниц, пара страниц письменных заметок и полдюжины встреч на следующий день. Я позвонил нескольким людям, с которыми уже разговаривали лейтенант и Харриет, просто потому, что они чаще всего слышали от Тома: его братьям и сестрам, его лучшим друзьям, племяннику из округа Колумбия, с которым он был близок, и некоторым бывшим коллеги. В основном я слышал то, что ожидал - почти ничего, - но у племянника, продавца Verizon, была кое-какая интересная догадка.
   - Не знаю, - сказал он задумчиво. "Тетя Харриет не была счастлива. Я имею в виду, она не была несчастна или что-то в этом роде. Но она была... типа, недовольна. Тебе известно? И это заставило его чувствовать себя виноватым?
   - Чем она была недовольна?
   "Уххх". Он прочистил горло.
   У меня сложилось впечатление, что он сожалеет об этом, поэтому я сказал: "Я могу сохранить конфиденциальность того, что мы обсуждаем. И действительно, все, что вы мне расскажете, может помочь".
   "Ага. ХОРОШО. Ну, я думаю, она хотела детей, а он нет, так что, понимаете. Она любила его. Но потом, после того, как он вышел на пенсию... а там так тихо. Она никого не знает, и делать особо нечего, сказал он мне. Но ты знаешь..."
   - Он сказал, что собирается с этим делать?
   - О, - сказал он, и я представил, как он пожимает плечами, - он сказал, что, наверное, купит ей какие-нибудь украшения или возьмет с собой в путешествие. Что-то такое. Я имею в виду... знаешь, он бы никогда не ушел. Никогда . "
   Я подчеркнул "когда-либо" в своих заметках и задал несколько уточняющих вопросов, но больше ничему не научился. Было приятно, что он был так уверен в верности Тома своей жене, но люди все время ошибались в подобных вещах. Я тоже хотел верить в Тома, но должен был быть непредвзятым.
   Я проинформировал Харриет и узнал, что она разговаривала с соседями. Никто не получил ни посылок, ни писем, не предназначенных для них. Голос у нее был странно спокойный, и я подумал, не оказывалась ли ей фармацевтическая помощь. Однако на данный момент она выглядела нормально.
   * * * *
   На следующее утро небо все еще было серым, но я встал и был готов ехать пораньше. Я пошел поговорить с Дэном Стоктоном, вице-президентом местного банка, в котором были счета Тома и Харриет. Они с Томом подружились вскоре после того, как он и Харриет впервые переехали туда, и они обедали примерно раз в неделю.
   Дэну нечего было добавить к тому, что я уже знал. "Мы говорили в основном о деловом мире. Он дал мне хороший совет, если честно. Тоже хороший совет. И мы говорили о таких вещах, как погода, урожайность, местные скандалы. Что-то в этом роде. Хотел бы я помочь тебе, но я уверен, что я был бы последним, кому он сказал бы, если бы собирался улетать.
   После того, как мы поговорили, Дэн показал мне детали счетов Рейнольдсов - Гарриет отправила ему по факсу подписанную форму согласия - и он подтвердил, что карты Тома до сих пор не использовались. Незадолго до того, как мы расстались, я задал ему тот же вопрос, что и всем, с кем общался, кто вообще знал Тома: "Как вы думаете, где он?"
   Он покачал головой. "Я думал и думал об этом, и я просто не знаю. Я не знаю. Мне жаль."
   Следующие несколько интервью - с соседями, президентом их ассоциации домовладельцев и даже священником Тома - не принесли мне ничего нового, кроме откровения, что Том действительно любил рутбир и любил смотреть Дэвида Леттермана после того, как его жена ложилась спать. . Служитель думал, что Том был хорошим христианином, хотя и не особенно интересовался Священными Писаниями. Слегка интересно, но не совсем полезно.
   Я съел поздний обед в лачуге заведения под названием Metompkin Seafood, где у меня была одна из лучших рыб, которые я когда-либо ел. Я сидел за столиком для пикника на улице, вытирая остатки еды с рук, когда зазвонил мой мобильник. Это была Харриет.
   Я ожидал запроса на другое обновление или, может быть, новую информацию. Я получил очень плохие новости: у матери Тома, Мэриан, случился инсульт, и она умерла в одиночестве поздно ночью.
   "О Боже." Гарриет застонала. "Я должен был быть с ней. Я должен был... и она умерла, не зная - даже не зная, жив ли ее сын или нет". Она снова резко застонала. - Так помогите мне, если этот мужчина только что сбежал с какой-то женщиной... - она замолчала, сказала: "Черт", и я подумал, что она сейчас снова заплачет.
   - Гарриет, - сказал я, - мне очень жаль. Мне было особенно жаль, что я не смог поговорить с матерью Тома перед ее смертью, хотя я чувствовал себя невероятно бесчувственным, даже думая об этом.
   Гарриет вздохнула и сказала: - Знаешь, она мне даже не нравилась. Я не знаю, чтобы кто-нибудь делал, она так жаловалась. Все время говорила о себе и своих проблемах. Но она очень любила его. И какой ужасный способ умереть. Я не... я не хотел этого. Боже, я этого не делал ".
   Она сказала это так настойчиво, что я был уверен, что она желала смерти матери Тома, хотя бы на мгновение, чтобы они освободились от обязанности заботиться о ней. Мне было жаль Харриет. Такие мысли возникают у людей только потому, что они люди, без какого-либо реального желания увидеть, как это происходит. И хуже всего то, что это облегчит жизнь Харриет. Часть ее должна была испытать облегчение от того, что это бремя больше не принадлежало ей.
   Мы поговорили еще несколько минут, и я сообщил Харриет о своих успехах. Этого было немного, но я надеялся, что это поможет ей, хотя бы немного, если она узнает, что я усердно работаю.
   Как только я повесил трубку, я вернулся в Чинкотиг. Я сидел и просматривал свои записи, надеясь увидеть что-то, что я пропустил раньше, но ничего не было. Наконец, я вытащил длинный список контактов Тома, нахмурился и сел, чтобы начать набирать номер. У меня не было больших надежд, но я знал по опыту, что если я буду работать над этим достаточно усердно, рано или поздно я, вероятно, наткнусь на что-нибудь полезное.
   Когда день перешел в вечер, я продолжал вычеркивать имена из списка. Я делал заметки о каждом звонке, отмечал пару, которые звучали странно, у меня были отключенные номера или где я взял автомат. К 9 вечера я начал терять пар. Я сделал перерыв и сделал бутерброд. Пока я ел, я смотрел на воду, освещенную вспышками предупредительной лампы маяка, вращающейся в странном длинно-коротком, длинно-коротком ритме. Зрелище, наконец, расслабило меня, и я решил положить этому конец.
   На следующее утро было чуть больше восьми, когда я снова встал и продолжал звонить часами. К полудню я переключился на номера западного побережья, которые оставил напоследок. Я собирался набрать пятый калифорнийский номер, когда заметил кое-что странное. У этого человека, Эда Гормана, был адрес в Сакраменто, но код города Вирджинии, и он выглядел как номер Восточного побережья. Я резко вдохнул и набрал цифры, думая: "Будь там, будь там, будь там..." Конечно, это был не он. Его голосовая почта ответила, и я выругался и повесил трубку.
   Я зашел в интернет и сделал обратный поиск телефона. Результаты появились на экране, и я закричал " Да ", когда увидел это: 81 Bay Crest Drive, Pungoteague, VA. Я знал это название дороги; Я проезжал мимо него накануне. Это было недалеко от того места, где была найдена машина Тома. Меньше четверти мили, и гораздо ближе, чем заправка, хотя и в противоположном направлении. Я сомневался, что кому-то пришло в голову заглянуть туда. У меня точно не было.
   Я порылся в сумке в поисках карты и отчаянно пытался придумать какое-нибудь подходящее объяснение. Том шел к дому Гормана после того, как в машине закончился бензин, и они вместе напились. Может быть, Том заболел или получил травму, и Горман позаботился о нем.
   Я развернула карту, пытаясь удержать свою отчаянную, абсурдную надежду, хотя и знала, что в этом нет никакого смысла. Он был бы дома давным-давно. Но это было слишком большое совпадение. Приходилось привязываться .
   Я позвонил по номеру еще три раза и, наконец, сказал: "К черту", сел в машину и поехал. Чтобы добраться туда, потребуется около пятидесяти минут. Во время вождения я прокручивал в уме разные сценарии, и это начало сводить меня с ума, поэтому я включил радио и подпевал. Была песня о парне, катающемся на пони на лодке, и еще одна о любви к трактору. Я не был поклонником музыки кантри, но время проходило.
   * * * *
   Дорога, на которой жил Горман, представляла собой гладкую гравийную дорожку, по обеим сторонам которой теснились деревья. Дом, стоявший не более чем в ста футах позади, выглядел как кирпичное ранчо пятидесятых годов с большими окнами и крытым сланцем патио перед входом. Внутри горел свет, что казалось хорошим знаком, но потом я увидел два пакета, спрятанных за сетчатой дверью, и мокрый флаер об услугах по стрижке газонов, приклеенный к крыльцу.
   Я постучал и на минуту представил, что ответит страдающий амнезией Том с добрым и растерянным видом. Но такое случается только в дрянных мыльных операх, и в любом случае это всегда был замаскированный злой близнец. Ни одна из версий Тома не открыла дверь. После еще нескольких попыток и прогулки по дому мне пришлось смириться с тем, что дома никого нет.
   Я спустился по подъездной дорожке к дороге, открыл почтовый ящик и обнаружил внутри приклеенную скотчем записку: "Уехал из города - срочно по семейным обстоятельствам. Пожалуйста, придержите почту. Хорошего дня. Лу. Вверху стояла дата написания записки - за три дня до исчезновения Тома.
   " Черт ". Я чувствовал себя так, будто из меня выбили ветер. После всей проделанной работы это была моя единственная многообещающая зацепка.
   Через несколько минут, глядя в землю и жалея себя, я повернулся и посмотрел на дом. Возможно, Том все равно пришел сюда, не зная, что Лу нет. Если бы он подошел к своему крыльцу поздней ночью и обнаружил, что это место пусто, что бы он сделал?
   Я вернулся за дом, туда, где я видел сарай. Внутри я нашел маленькую самоходную косилку, обычный набор лопат и граблей, тачку и еще несколько предметов снаряжения. Я заметил газовый баллончик под верстаком слева и пошевелил им. Он был пуст, и других банок я не видел. Я полагаю, он мог бы взять одну с собой и вернуться к машине. Но что тогда?
   Хотя гараж тоже был. Может, у них там хранится газ? Знал бы Том, как войти, чтобы проверить? Я начал осматривать сарай в поисках ключа, который, как я думал, они, вероятно, спрятали там, пока не особенно задумываясь о том, что я буду делать, если найду его. Я поднял банки из-под кофе, полные гвоздей, и полупустые мешки с семенами травы и землей. Я собирался подняться по стремянке и проверить свет, когда свет изменился, и я услышал, как мужчина откашлялся.
   Я повернулась к двери, мое сердце чувствовало, будто оно пытается вырваться из своей клетки, и одновременно с облегчением и тревогой обнаружила, что лейтенант Уитхэмс стоит там и выглядит удивленным - в основном.
   "Нам позвонили, что какая-то девушка прокрадывалась сюда. Судя по описанию, я подумал, что это ты. Что-то, что я могу помочь тебе найти?
   Я объяснил, что я узнал, и почему я был в доме.
   "Ха, - сказал он, - хорошая мысль".
   Мы немного поговорили, и я с облегчением увидел, что он не выглядит особенно расстроенным из-за того, что я делал дома. Мы подробно обсудили дело, а потом он спросил: "Что дальше?"
   Я скрестила руки на груди и попыталась выглядеть задумчивой, потому что это было лучше, чем признать, что у меня осталось мало идей. - Том знал кого-нибудь еще по этой дороге?
   - Насколько я знаю, нет, хотя, честно говоря, я никогда не думал, что он может пойти в этом направлении. Я бы не подумал, что он рискнет в такой час. И разве Горман не был одним из тех людей, с которыми, по словам миссис Рейнольдс, ее муж не разговаривал годами?
   - Да, но у него в списке контактов был местный номер телефона. Должно быть, они недавно разговаривали, иначе это все равно был бы калифорнийский номер, не так ли? Может быть, он просто не удосужился ввести новый адрес.
   "Хм. Я полагаю. Хотя почти уверен, что Горманы живут здесь уже почти десять лет. Они не могли быть близки".
   Я кивнул. "Может быть, он увидел в этом возможность возобновить их дружбу?"
   - Попросив одолжить бензин поздно ночью?
   Я пожал плечами. "Иногда лучший способ узнать кого-то получше - это позволить ему сделать вам одолжение".
   Он задумался об этом на минуту, а затем кивнул.
   - Вот что я вам скажу, - сказал я, - я собираюсь пройти отсюда туда, где была найдена машина, просто посмотреть, не выскочит ли что-нибудь на меня. Хочешь пойти?
   Уитхэмс кивнул и позвонил по рации, чтобы сообщить диспетчеру, где он будет. Мы отправились гулять и праздно болтали о пустяках: о хорошей погоде, о пони Чинкотиг, о его поездке на рыбалку во Флорида-Кис за месяц до этого. Я рассказал ему о рыбалке с папой на форель, когда я был маленьким, и о том, как я съел червяка. Он рассказал мне о бабушке, которая учила его вязать, и о припадке отца, когда он пришел домой и обнаружил своего маленького человечка, сидящего на диване с сестрами и вяжущего шарф.
   Мы оба рыдали от смеха, когда я увидел это, и смех вырвался из моего горла. Это была нижняя часть ботинка, погруженная в глубокую заполненную водой дренажную канаву рядом с дорогой, совсем недалеко от того места, где в машине Тома кончился бензин. Это может быть просто старый, выброшенный ботинок. Это может быть ничего. За исключением края черно-красной фланелевой рубашки, который тоже плавал в воде примерно в нужном месте.
   Уитхэмс заметил, что я остановился, и начал спрашивать, что случилось. Но потом он увидел мое лицо и проследил за моим взглядом, и он тоже понял. Мы нашли Тома.
   - Боже милостивый, - сказал он и потянулся к радио.
   * * * *
   Дальнейшее меня мало касалось. После того, как они вытащили тело из канавы, я пошел с лейтенантом, чтобы сказать Харриет. Она увидела нас мрачными, идущими по подъездной дорожке, и упала, сотрясаясь от рыданий. Там был ее министр, и он пообещал, что позаботится о ней. Я снова почувствовал себя виноватым за то облегчение, которое я испытал, когда смог уйти, но я видел, что Уитхэмс тоже это почувствовал. Я полагаю, это было достаточно естественно.
   Я вернулся с ним в офис, ответил на несколько вопросов и дал ему всю свою контактную информацию. Я взял с Уитхэмса обещание сообщить мне, что обнаружил судмедэксперт, и он сказал, что сделает это, и мы попрощались.
   А потом, когда солнце все еще было высоко в небе, а день растянулся передо мной, я сел в машину и поехал обратно в Чинкотиг. Если это был наезд и побег, это было делом полиции; если это было случайно - падение, может быть, или сердечный приступ - то это был просто позор. В любом случае, моя роль в этом была сделана.
   У меня оставалась еще неделя отпуска, и вдруг она показалась мне ужасно длинной. Я доехал до поворота на свою аренду и вместо этого продолжил движение. Теперь, когда у меня было время, я, наконец, собирался подняться на вершину этого маяка и посмотреть, будет ли оттуда вид лучше.
  
   НАЗНАЧЕНИЕ ТАГГАРТА, Винсент Старретт
   ГЛАВА I
   Я не видел свою подругу Лаванду несколько дней, и не по своей вине. Он был за городом. Но я добросовестно каждое утро прогуливался по его комнатам, собирал его почту и пытался вообразить, что в отсутствие великого Лаванды я сам являюсь важной персоной. Я даже вскрывал письма, казавшиеся важными, и, когда нужно, отвечал известием об отсутствии моего друга; но в течение всей недели молчания, последовавшей за его отъездом, не было никаких оснований для передачи ему телеграммы в Висконсин, где, как я знал, он участвовал в деле о завещании, имеющем общенациональное значение.
   На восьмой день моего добровольного фактотомства я не спеша направился к убогому зданию, верхний этаж которого скрывал любопытную деятельность моего замечательного друга.
   Полагаю, в округе не было и дюжины мужчин, которые знали, что Лавендер - детектив, но обычный почтальон был одним из них, и этот дружелюбный человек, которого я встретил, когда вышел на Портленд-стрит.
   - Ну, я вижу, он дома, - весело поприветствовал он меня.
   "Черт возьми!" - воскликнул я.
   "Да, видел его сегодня утром во время моей первой поездки. У меня есть для него письмо. Ты поднимаешься?
   "Да;" - возмутился я, - и его вызовут! Он мог предупредить кого-нибудь, когда придет.
   Человек в сером рассмеялся. "Теперь ты видишь его, а теперь нет", - пропел он и порылся в своем мешке, пока не нашел единственное письмо, предназначенное Джеймсу Элиоту Лавендеру.
   Но я воздержался от горько-нежного приветствия, которое сорвалось с моих губ, когда я ворвался в библиотеку, потому что быстро понял, что Лаванда была не одна. Он был занят совещанием с одной из самых ярких молодых женщин, которых я когда-либо видел. Оба посмотрели на мое шумное появление.
   - Привет, Джилли, - небрежно сказал мой друг. - Я собирался тебе позвонить. Рад видеть тебя! Позвольте мне познакомить вас с мисс Дейл Валентайн. Мой друг мистер Гилрут, мисс Валентайн.
   Я поклонился и посмотрел. У нас и раньше бывали молодые леди, но редко встречались такие завораживающие особи, как эта. И ее имя и лицо были удивительно знакомы, хотя в тот момент я не мог ее определить.
   "Вам интересно, где вы раньше видели мисс Валентайн? Вероятно, вы заметили ее портрет в газетах. О ее помолвке недавно сообщила пресса. Придвинь стул, Джилли, и послушай, что скажет тебе мисс Валентайн. Вы не против повторить историю?" - спросил он своего клиента с дружелюбной улыбкой. "Г-н. Гилрут - мой помощник, и он будет работать со мной в этом вопросе".
   Конечно, я узнал ее, как только он заговорил о газетах. Она была яркой и особенной "бутоновкой" сезона, и ее приближающаяся свадьба с молодым человеком из ее круга заполнила светские колонки. Что в мире, думал я, могла эта мрачная красивая девушка, до величайшего женского счастья которой осталось меньше недели, как я это помнил, желать от моей подруги Лаванды?
   - Произошло что-то очень странное, мистер Гилрут, - откровенно сказала она. - Возможно, что-то очень ужасное. Ее губы задрожали, и она остановилась, словно пытаясь совладать с эмоцией, которая угрожала разрушить ее спокойствие. - Мой жених, мистер Пэррис, пропал. Вот и все, одним словом. Он-"
   Заметив ее огорчение, Лаванда поспешно бросился в брешь.
   -- Да, -- сказал он, -- вот и вся история. Одним словом, мистер Руперт Пэррис исчез практически накануне своей свадьбы. Мисс Валентайн не может объяснить столь примечательный поступок какой-либо обычной причиной и вполне естественно подозревает, что с мистером Пэррисом могло что-то случиться; что он мог быть ранен, или похищен, или даже - возможно - убит; хотя, как я ей говорю, в данных обстоятельствах это маловероятно. Больше просить об обыске не у кого - г. Пэррис одинок в этом мире, и мисс Валентайн решила рискнуть неприятными слухами и потребовать расследования. Дело следует скрыть от газет, если это возможно, но так или иначе мистер Пэррис будет найден. Мисс Валентайн оказала нам честь, попросив провести обыск.
   Молодая женщина благодарно кивнула головой в знак признания его понимания и деликатного изложения фактов.
   "Сегодня вторник, - продолжал мой друг, - а мистера Пэрриса нет только с вечера воскресенья, так что не исключено, что он может появиться в любой момент с вполне разумным объяснением своего отсутствия. Возможно, произошло что-то очень важное для него, что вызвало его прочь, не дав ему возможности уведомить мисс Валентайн. Однако мы не смеем предполагать это, поскольку вполне возможно, что мистер Пэррис в данный момент нуждается в нашей помощи. Итак, мисс Валентайн, ваш жених звонил вам по телефону в воскресенье вечером?
   - Вскоре после шести, - продолжила она, когда он сделал паузу. "Он сказал, что только что пообедал и будет готов через час. Я ждал, и - он не пришел. Я подумал, что его задержало что-то непредвиденное, но когда он не пришел в девять часов, я забеспокоился и позвонил ему в комнаты. Его не было и не было весь вечер. Его также не видели в его клубе. В тот вечер от него больше не было вестей, и с тех пор их не было. Я совсем потерял рассудок и...
   - Совершенно верно, - перебила Лаванда, улыбаясь, - но это не так, мисс Валентайн. Насколько это возможно, с этого момента вы позволите нам заботиться о вас". Его привлекательная улыбка вызвала слабый отклик. - Вы не планировали выйти в воскресенье вечером?
   - Нет, мы должны были провести вечер дома - у меня дома, конечно. Там был папа, и он очень любил Руперта. Они всегда играли в шахматы, когда приходил Руперт".
   - Твоя мать, кажется, умерла?
   "Да."
   - А как давно вы знакомы с мистером Пэррисом, мисс Валентайн?
   "Около года. Мы помолвлены около трех месяцев. Помолвка должна была быть короткой. Мистер Пэррис и мой отец были против длительных помолвок. Она помолчала, а затем продолжила: - Возможно, я должна сказать вам, что в значительной степени из-за моего отца - скорее ради него - мы с мистером Пэррисом обручились. Папе он очень нравился, и когда я познакомился с ним, он мне тоже понравился. Мой отец, естественно, хотел, чтобы я вышла замуж счастливо, и он был высокого мнения о мистере Пэррисе, который несколько старше меня. Поймите меня правильно, пожалуйста! Конечно, я очень огорчен его исчезновением и сделаю все, что в моих силах, чтобы найти его. Думаю, я доказал это".
   "Я понимаю. Не могли бы вы описать нам мистера Пэрриса?
   "Он среднего роста и довольно худощав; темные волосы носят несколько длиннее, чем обычно. Цвет лица несколько бледный. В свой последний день рождения ему был сорок один год. Полагаю, его бы назвали красивым.
   - Вы, конечно, можете дать нам фотографию?
   "Извините, но я не могу. Руперт не хотел, чтобы его фотографировали, а у меня дома нет ни одной".
   Лаванда нахмурилась и кивнула. Какое-то время он барабанил пальцами по ручке кресла.
   - Джилли, - вдруг сказал он мне, - ты должна отследить этот телефонный звонок. Мисс Валентайн будет...
   - Вы имеете в виду Руперта? Звонок Пэрриса мне? - быстро спросила мисс Валентайн. Затем она покраснела. - Я сделал это, мистер Лаванда!
   "Повезло тебе!" - воскликнула Лаванда. - Я должен был спросить тебя.
   -- Да, -- продолжала она, -- когда он не пришел, я не знала, что и думать, а когда я позвонила в его комнаты и в его клуб, и никто ничего о нем не знал, я испугалась, и я... Мне было стыдно это делать, но я отследил его звонок".
   "Восхитительно!" - воскликнул мой друг. - Самое разумное, что ты мог сделать. Откуда это?"
   - Это тоже странно, и я не могу в это поверить. Возможно, оператор ошибся и отследил не тот звонок; но мне сказали, что оно пришло из офиса Утреннего Маяка!"
   - Редакция газеты, - быстро сказал я. - Тогда у нас есть еще одна подсказка.
   - Нет, - сказала она, покачав головой, - потому что, когда я позвонила в " Маяк ", а я это сделала, никто никогда не слышал о мистере Пэррисе. Видите ли, мне пришлось быть очень осторожным, потому что, если бы я намекнул на его исчезновение, на следующее утро об этом разнеслась бы ужасная история. Я не опознал его для них; Я только что спросил мистера Пэрриса, который звонил оттуда; но такого человека в конторе не было, говорили они, и не было. Когда им стало любопытно, я поблагодарил их и повесил трубку".
   - Странно, - пробормотала Лаванда, - очень странно! Какое-то время он сидел, нахмурив брови, затем вскочил на ноги. - Неважно, мисс Валентайн! Мы начнем сразу. Я надеюсь, что вскоре мы получим для вас счастливый отчет.
   Темноволосая молодая женщина встала и протянула руку. В ее глазах было смущение.
   - Знаешь, - запнулась она, - дата свадьбы назначена? Это должно быть...
   - Я знаю, - сказала Лаванда, понимая ее колебания. "Это назначено на неделю с завтрашнего дня. Вы имеете в виду, что если будет свадьба и никаких сплетен, я должен работать быстро. Поверьте мне, мисс Валентайн, я это сделаю!
   "Спасибо, - просто сказала она, - я знаю, что вы это сделаете".
   Затем, быстро сжав мою руку и бросив на нас обоих яркий, смелый взгляд, она исчезла. Лаванда задумчиво посмотрела ей вслед.
   -- Прекрасная девушка, -- наконец сказал мой друг. - Если этот Пэррис бросил ее и по какой-то причине сбежал, я... ну, я заставлю его пожалеть об этом, Джилли, если он жив!
   - Вы думаете, что это так? Я попросил.
   - Это очевидный ответ на загадку, - ответил он. - Но, конечно же, я не имею права так думать. На самом деле, я не думаю об этом так энергично, как мог бы предположить, но это необходимо учитывать. В конце концов, бедняга может быть мертв или даже, как она предположила, находится где-то в заключении, хотя на похищение это мало похоже. Взрослых мужчин похищают, их свадебные кануны только в книгах".
   Я сунул руку в карман. "Клянусь Джорджем, Лаванда, - воскликнул я, передавая ему письмо, которое дал мне почтальон, - это было передано мне вне дома, и я совершенно забыл об этом! И говорить о длинной руке совпадения! Посмотрите на этот обратный адрес!
   Он взял конверт из моих рук и прочитал распечатанную карточку в углу. Насколько ясно было напечатано, надпись призывала вернуться в Утренний Маяк через пять дней!
   "Стечение обстоятельств?" - спросил он, поднимая взгляд с насмешливой улыбкой. "Я думаю! Помните, Маяк заподозрил неладное, когда позвонила мисс Валентайн.
   Он разорвал конверт, и оттуда выпала открытка. Ничего другого не было. Лаванда подняла карту с пола.
   "Как обычно, сюжет начинает запутываться", - продолжил он, посмеиваясь. "Если это совпадение, то это поразительный случай".
   На карточке было выгравировано имя "Mr. Горман Б. Таггарт", а внизу карандашом: "14:30".
   "Таггарт!" Я плакал.
   - Да, - сказала Лаванда, - Таггарт! Владелец и издатель Morning Beacon . И он будет здесь, если я не ошибаюсь в его лаконичном сообщении, в 2:30 по его дорогим золотым часам". Он достал свой и нахмурился.
   "Сейчас уже после 2:30", - добавил я бесполезно.
   - Да черт с ним! согласился мой друг. - Надеюсь, он не видел, как мисс Валентайн выходила из дома! У меня такое чувство, Джилли, что развивается любопытная неразбериха. Вот звонок, и через мгновение вы увидите, что мое чувство подтвердилось, когда Горман Б. Таггарт встанет на мой ковер и расскажет нам о значении своего визита.
   Он подошел к двери и распахнул ее, и вскоре в проем вошла гористая и известная фигура знаменитого владельца газеты; после этого минут двадцать он занимал скрипучее кресло у окна.
   - Ваш секретарь? - спросил Таггарт басовым рокотом. Его взгляд был на мне.
   - Мой помощник, - вежливо поправила Лаванда. - Чем мы можем вам помочь, мистер Таггарт?
   "Блин!" - сказал Горман Б. Таггарт. - Надеюсь, вы сможете сделать очень многое". На мгновение он нахмурился, глядя на нас обоих, затем продолжил: Лавендер, мой менеджер по распространению, Мосс Леннард, был со мной сорок лет, не пропуская ни дня, и теперь я боюсь, что что-то случилось со стариком. Он пропал с вечера воскресенья!
   ГЛАВА II
   Мы обнаружили, что наши трубки успокаивают после того, как наш второй посетитель ушел. Лаванда вопросительно посмотрела на меня, и я посмотрел на него без проблеска света в моем мозгу.
   - Путаница - это правильно! - сказал я наконец. - Ты угадал, Джимми!
   Он немного рассмеялся.
   "И все же это может прояснить ситуацию удивительным образом", - возразил он. "В том, что между ними существует связь, у меня нет ни малейшего сомнения. На первый взгляд, я бы сказал, что они вместе, где бы они ни были - Пэррис и Леннард. Если история Таггарта верна - а я должен предположить, что это так, - то они должны были исчезнуть примерно в одно и то же время; и обратите внимание, как легко можно построить теорию, подходящую для этого случая. Пэррис позвонил мисс Валентайн вскоре после шести; этот отслеженный звонок исходил из офиса Beacon .
   "Теперь о Леннарде: после того, как его весь день видели в доме - воскресенье - рабочий день для утренней газеты, - он уходит обедать около половины седьмого и не возвращается. Леннард - знакомая фигура в районе Бикон , и его действительно видели разговаривающим с мужчиной, который вполне мог быть Пэррисом, возле офиса; так сказал Таггарту продавец сигар по соседству. Продавец сигар знал Леннарда, но, конечно же, не знал Пэрриса. Пэррис мог позвонить с любого из дюжины телефонов в офисе Бикона и остаться незамеченным - конечно, при попустительстве Леннарда.
   Тогда наша первая теория будет выглядеть примерно так: Пэррис по своим собственным причинам, пока еще неизвестным, идет к старому Леннарду в контору Бикона и, очевидно, сообщает ему какое-то откровение, которое встревожило старшего человека. . Что бы это ни было, оно достаточно важно, чтобы заставить обоих искать спасения в бегстве. Конечно, из этого следует, что они знали друг друга в течение некоторого времени. Нам придется заглянуть в прошлое обоих этих джентльменов, прежде чем мы закончим; между тем, вместо одного человека мы должны искать двоих, и наша задача упрощается, потому что, найдя одного, мы по крайней мере узнаем о другом.
   - Нам придется действовать осторожно, потому что мы не можем позволить Таггарту заподозрить, что мы ищем кого-то другого, кроме Леннарда. Для Таггарта мы ищем только Мосса Леннарда, для мисс Валентайн мы ищем Руперта Пэрриса; два случая якобы; однако мы знаем, что работаем над одним и тем же делом. Действительно, это начинает выглядеть очень многообещающе".
   - Я рад, что ты так думаешь, Лаванда, - сухо сказал я. "Для меня это выглядит как большая работа, чем когда-либо. Двое пропавших без вести - в два раза больше работы.
   - Нет, вдвое меньше, - поправил он. "Наше описание Пэрриса может быть лучше; в нынешнем виде в него поместятся сотни товарищей его класса. Нам лучше с Леннардом. Описание Таггарта достаточно ясное, и вот фотография, которую он оставил. Хорошо сохранившийся старик, не так ли? Я сделаю копию для вас, и вы сможете носить ее с собой. У меня есть идея, что мы найдем Мосса Леннарда раньше, чем найдем Руперта Пэрриса. А теперь важный вопрос: эти двое прыгнули вместе или разделились?"
   "Если они ищут спасения от чего-то, они, вероятно, отделились", - быстро сказал я. ответил.
   "Вы можете быть правы. Это то, что они должны были сделать, конечно. Ну, наш первый шаг должен состоять в том, чтобы посетить прибежища каждого. Пэррис жил в Sheridan Arms и принадлежал к ноябрьскому клубу. Леннард, сказал Таггарт, старый холостяк, у него три комнаты в частном доме в Вест-Сайде. Во всяком случае, поначалу мы можем работать вместе, потому что в Шеридане мы мало чему научимся, и мы почти сразу же отправимся к Леннарду.
   Мы вырулили в "Шеридан Армс" и узнали именно то, что и ожидала Лаванда - ничего или практически ничего, чего бы мы уже не знали. Пэрриса не видели в отеле в воскресенье, когда он исчез, и он не звонил. Никто об этом не подумал, потому что Пэрриса и так нечасто можно было увидеть в отеле; он содержал комнату для своего случайного удобства и должен был проводить время в клубе. В его комнате не было ничего, что указывало бы на то, что он покинул ее навсегда; действительно, многое предвещало, что он непременно вернется: дорогая одежда, трубки, безделушки, чемодан из свиной кожи и обычные атрибуты холостяцкой комнаты, включая красивую фотографию мисс Дейл Валентайн в серебряной рамке.
   Разговор с оператором коммутатора дал нам единственный интересующий нас факт, и это только добавило веса нашим уже полученным знаниям. Девушка показала, что за последние недели Пэррис, хорошо знакомый ей в лицо, несколько раз звонил в офис Бикона и каждый раз слышала, как он спрашивал мистера Леннарда. Однако она ни разу не слышала ни одного разговора между ними, а Пэррис никогда не задерживался надолго в кабинке.
   - По крайней мере, - сказала Лаванда, - мы установили между ними связь.
   В "Ноябрьском клубе" он узнал немного больше. Пэрриса не часто было рядом; во всяком случае, его редко можно было увидеть в гостиной; и хотя у него была комната, она была почти не занята. Он приходил и уходил беспрекословно, и не всегда было известно, когда он был на месте, а когда его не было. Он не стремился к огласке, и нам было очевидно, что по своим собственным причинам он должен делить свое время между отелем и клубом, поскольку это касается сна.
   - Странная птица этот Пэррис, - заметила Лаванда, когда мы покидали последнее место. Он посмотрел на свои часы. - А теперь, Джилли, если мы не потеряли адрес Леннарда, мы сможем успеть туда и обратно до обеда. Помните, что мы должны обедать с великим Горманом Б. Таггартом в его клубе, и хотя он может опоздать на встречу на пять минут, мы не можем".
   Мосс Леннард, много лет управлявший " Маяком " , жил далеко на бульваре Уэст-Джексон, но наше такси быстро доставило нас к его двери; и здесь мы впервые получили обрывок очень важной информации. Хотя Таггарт, несомненно, велел навести справки в комнатах Леннарда, очевидно, они носили поверхностный характер и, без сомнения, по телефону, поскольку экономка сразу же смогла сообщить нам, что Леннард уехал в Милуоки.
   -- Да, сэр, -- ответила пожилая женщина, несколько раз кивнув, -- г. Леннард отправился в Милуоки на ночном пароходе, сэр, в воскресенье. То есть он сказал мне, что едет в Милуоки, сэр, и на ночном пароходе, и я полагаю, что он так и сделал. Не сказал, когда он вернется, сэр, и, естественно, я его не спрашивал. - Это не мое дело, и мистер Леннард не мальчик, сэр. Он человек, который очень хорошо знает, как позаботиться о себе. Он был здесь время от времени в течение многих лет, и мы никогда не беспокоились, когда он отсутствовал".
   - Он часто отсутствовал? - спросила Лаванда.
   - Несомненно, - ответил наш болтливый осведомитель. Я: "Да, я полагаю, что он был. Поскольку он был газетчиком, сэр, он часто отсутствовал на дежурстве по нескольку дней. Иногда он оставался в офисе; иногда его не было в городе; иногда он был здесь. Мы никогда не беспокоились о мистере Леннарде. А в воскресенье утром он сказал мне: Барретт - так меня зовут, сэр, - я отправляюсь сегодня вечером в Милуоки на ночном пароходе. Я неважно себя чувствую, миссис Барретт, - сказал он, - и поездка по озеру - это то, что мне нужно, а днем у меня мало времени на лодки, - сказал он. И вот он ушел, и если он не вернулся в свой офис, то можете быть уверены, что он остался в Милуоки. Не бойтесь, сэр, насчёт мистера Леннарда.
   -- Совершенно верно, -- сказала Лаванда, которая с вежливым вниманием следила за этой длинной речью, -- но тем не менее кажется странным, миссис Баррет, что он не уведомил свой офис о своем отъезде; и еще более странно, что, обнаружив, что он не может вернуться на следующий день, он не телеграфировал. Я представляю мистера Таггарта, как я уже говорил вам, и он беспокоится о мистере Леннарде. Он попросил меня заглянуть в комнаты мистера Леннарда, пока я здесь, посмотреть, не оставил ли мистер Леннард записку или что-то в этом роде, может быть, адрес в Милуоки, а?
   Старуха фыркнула.
   - Странное время для мистера Таггарта беспокоиться, - презрительно заявила она, - и он платит мистеру Леннарду жалованье, которое ему было бы стыдно давать человеку после сорока лет! Много раз я слышал, как мистер Леннард говорил, что он больше не выдержит, нет, не выдержит. По его словам, он мог бы получить больше денег на любой другой бумаге, и только лояльность удерживала его в " Утреннем маяке" . Да, сэр, верность, вот что это было! Он был с ними от парня. А теперь, потому что он совершает небольшое путешествие в Милуоки...
   - Мистер Леннард был пьяницей? - с улыбкой прервала Лаванда, пробираясь мимо нее в холл.
   -- Что ж, сэр, он, конечно, иногда был таким, но никогда от него не было ни грубого слова, ни звука из его комнаты. Он выпил свой ликер, сэр, как джентльмен. Да-с, вы видите его комнаты; они аккуратные и чистые, как булавка...
   Все еще бормоча, она отвернулась, и мы последовали за ней в темный коридор и поднялись по лестнице на второй этаж, где она открыла дверь и попросила нас войти. Когда она нажала электрическую кнопку, мы окинули взглядом уютную гостиную, каждая деталь которой подтверждала ее притязания на чистоту. Но внимание Лаванды сразу же сосредоточилось на старом письменном столе, стоявшем у окна. Он подошел к ней, лишь бегло взглянув на спальню, выходившую в гостиную.
   - Это, я полагаю, его письменный стол? Действительно очень интересно! И, как вы сказали, миссис Барретт, ни одной пустой бутылки в этом месте. Он подмигнул мне. - Прекрасный джентльмен, этот мистер Леннард. Я вижу. Ну, а теперь об этом адресе в Милуоки... И он опытной рукой принялся рыться в ящиках старого письменного стола.
   Его поиски не были вознаграждены ничем ценным, и он обратил свое внимание на корзину для мусора, все еще наполовину заполненную старыми бумагами, пока я исследовал спальню. Когда я вернулся, Лавендер с блеском в глазах прощался с экономкой. Мне пришло в голову, что он что-то нашел. Во всяком случае, он вкладывал монету в ладонь старухи.
   - Большое спасибо, - услышал я его слова. - Пойдем, Джилли, мы должны поладить, иначе мы опоздаем к обеду. Кстати, миссис Барретт, мистер Леннард когда-нибудь ездил домой?
   "Дом?" - повторил наш покорный слуга. - Вы имеете в виду Уошберн? Ну да, сэр, но не очень часто. Только дважды, что я могу вспомнить, пока он был здесь. Но я часто слышал, как он говорил о своем старом доме. Вот где он родился".
   - Конечно, - сказала Лаванда. - Уошберн, Индиана, не так ли?
   "Нет, сэр,. Уошберн, Иллинойс. Прямо здесь, в нашем штате. Мистер Леннард - один из наших великих людей, сэр, как и Линкольн, и Грант, и Логан...
   - И Рузвельта, - злобно перебила Лаванда. "Ну, это очень интересно. Большое спасибо."
   И через некоторое время мы были на улице и в ожидающем такси.
   - К чему ты клонил? - спросил я, когда мы начали.
   - Ничего особенного, - улыбнулся мой друг, - но рано или поздно нам придется исследовать прошлое Леннарда, и я просто хотел выяснить, откуда он взялся. Она определенно разговорчивая старуха, не так ли? Мне нужно будет еще раз поговорить с ней как-нибудь. Нет, Джилли, я вытащил из мусорной корзины то, что действительно хотел.
   Я прыгнул. - Вы имеете в виду, что у вас есть что-то, что вы ожидали найти?
   "Я отправился туда в надежде найти переписку между Пэррисом и Леннардом, - ответил он, - и что, по-вашему, я обнаружил?" Он порылся в кармане и достал электрический фонарик, потому что уже сгущались сумерки, а в салоне такси было почти темно. "Этот!" - заключил он торжествующе и осветил скомканный лист бумаги.
   Взволнованно наклонившись, я разгладила его у него на колене и прочитала слова, написанные на нем чернилами. Очевидно, это было начало письма, которое было прекращено и выброшено. Это читать:
   Мой добрый принц Руперт:
   Это означает, что ваша романтическая карьера подошла к концу. У каждой собаки, как говорится, свой день, и твой - бедный пес! - настал. Вы были полезны для меня, я не буду отрицать, и я благодарен за некоторых. вещи. В остальном - без разницы! Во всяком случае, я покончил с тобой, и навсегда. Может быть, ваше маленькое предприятие...
   На этом фрагмент закончился. Я сидел, глядя на него, пока Лаванда не выключила свет и не погрузила нас во тьму.
   "Что ж?" - спросил он и усмехнулся моему удивлению.
   - Это угрожающее письмо, Лаванда, - серьезно сказал я. "Это написал Леннард? Подписи нет".
   "О, я не сомневаюсь, что это написал он; Таггарт мог рассказать нам. Он, конечно, так и не был закончен. Возможно, он написал другую, которая понравилась ему больше. Очень любопытное письмо! Получил ли Пэррис такой же? Или это было написано для нас?"
   "Для нас?"
   "Для любого, кто пойдет по следу! Кажется невероятным, чтобы такое письмо, предшествовавшее такой тайне, могло быть оставлено без присмотра.
   - Ты не можешь игнорировать это, Джимми, - сказал я.
   "Нет, я не могу! Кроме того, я должен предположить, что его брат отправился в Пэррис и что это как-то связано с этим двойным исчезновением. На первый взгляд может показаться, что Леннард угрожал Пэррису, но тон письма не агрессивен; это скорее иронично, чем злонамеренно. Можно было бы предположить, что фраза "твой день настал" является угрозой, или фраза "Я покончил с тобой навсегда". И тем не менее тон письма скорее наполнен насмешливой жалостью, как будто пишущий знал о позоре другого в какой-то связи и твитнул ему об этом".
   - Я бы все равно арестовал Леннарда на основании этого письма, - решительно заявил я.
   - Полиция тоже, - сказала Лаванда. "Я не уверен, что не арестовал бы Пэрриса на основании этого!"
   Какое-то время я смотрел на него, затем кивнул.
   "Я понимаю вашу точку зрения, конечно; но оба пропали - Пэррис более загадочен из них двоих.
   Он не ответил, и на какое-то время между нами воцарилась тишина, пока машина мчалась к Петле. Затем Лаванда нарушила молчание еще одним вопросом.
   - А почему "принц Руперт"?
   - Часть иронии Леннарда, без сомнения, - ответил я. - Вы указали на сатирический тон письма.
   "Может быть, - пожал он плечами, - но звучит романтично. То есть предполагает маскарад. И у Леннарда явно есть что-то на Пэрриса. Может быть, он разоблачил Пэрриса, который на самом деле является кем-то другим? Это частично объясняет письмо. То, что Пэррис получил письмо - хотелось бы, чтобы оно было датировано! - могло бы объяснить, почему он поспешил к Леннарду и разорвал свою помолвку на воскресный вечер с мисс Валентайн.
   Я кивнул, соглашаясь.
   "Очень изобретательно, Джимми", - аплодировал я, и в ваших словах это звучит более чем правдоподобно. Тем не менее, я думаю, почти так же очевидно, что у Пэрриса есть что-то на Леннарда".
   "Потому что Леннард тоже исчез? Возможно! Вполне возможно, конечно. Но если то, что Леннард знал о Пэррисе, имело большое значение, как это, кажется, имело место, то Леннард мог исчезнуть по причинам, наиболее известным Пэррису.
   Это ужасное предложение повергло меня в шок.
   -- Посмотрите, как легко все объясняется таким предположением, -- продолжал он. "Пэррис получает письмо и узнает, что его разоблачили - каким бы ни был его грех, - поэтому он спешит в офис Бикона и видит Леннарда. Находясь там, он звонит мисс Валентайн по телефону, ожидая, что он закончит с Леннардом вовремя, чтобы присоединиться к ней через час. Или он действительно ожидал встретить ее вообще? Вопрос напрашивается сам собой! Однако, если предположить, что он это сделал, он не покончил с Леннардом за час, поэтому мы должны полагать, что произошло что-то неожиданное. Другими словами, одним способом он не мог заткнуть Леннарда, поэтому выбрал другой. И это заняло у него больше часа, и он боялся возвращения. Э?
   Я снова невольно кивнул. Я думаю, что неизвестная Пэррис мне нравилась больше, чем Лаванда.
   - О, я допускаю правдоподобность этого, - сказал я. "Тем не менее Леннард нашел Пэрриса "полезным", по его собственному признанию, и должен был знать о грехе Пэрриса, в чем бы он ни заключался, в течение некоторого времени. Пэррис, должно быть, знал, что Леннард знал.
   - Думаю, что нет, - возразила Лаванда. "Леннард, несомненно, знал секрет Пэрриса в течение некоторого времени, но Пэррис, возможно, не знал, что Леннард знал. Когда Леннард говорит о Пэррисе как о "полезном", он имеет в виду просто то, что использовал Пэрриса в своих целях, а не то, что они были доверенными лицами".
   Вне всякого сомнения, подумалось мне, Лаванда уже выстроила веские теоретические доводы против Пэрриса. Я выпалил простой американский его аргумент.
   - Значит, дело доходит до того, что Пэррис убил Леннарда, чтобы заткнуть ему рот.
   - Дорогая Джилли, ты прекрасно знаешь, что я никогда не стал бы так нападать, имея так мало средств. Я даже не намекаю на это, если не считать возможности. Я небрежно предлагаю это вам; Я не скажу полиции. Но вы, я думаю, согласитесь, что если бы тело Леннарда было найдено в каком-то месте, наша задача по поиску жениха мисс Валентайн стала бы очень несчастливой. Короче говоря, мы, вероятно, должны одновременно искать убийцу Леннарда.
   В клубе "Уотерсайд" мы нетерпеливо застали Таггарта. ждали нас, хотя мы были довольно вовремя.
   - Боюсь, у нас есть только минутка, чтобы перекусить, - поприветствовал он нас. - Леннарда нашли, и...
   - Не в Милуоки, верно? - перебила Лаванда, и что-то схватило меня за сердце.
   "Милуоки, черт возьми!" - сказал Таггарт. "Его нашли в озере. Мертв - утонул - вероятно, самоубийство. Бедный старик!"
   И на глазах у Гормана Б. Таггарта были слезы.
   ГЛАВА III
   Это было достаточно правдой. Таггарт опознал тело, пока мы молча смотрели. Ему позвонили в клуб, и он ждал нашего прихода только для того, чтобы поспешить в заведение, куда увезли тело его управляющего.
   Лаванда, как обычно, внимательно осмотрелась, но, как ни поразительно было его предположение в такси, предположение, которое было почти пророчеством, он упустил одну деталь. Судя по всему, Леннард не был убит. Мужчина утонул, но на теле не было никаких следов, указывающих на то, что погружению предшествовало насилие. Лаванда была откровенно озадачена.
   - Пошли отсюда, - вдруг сказал Таггарт! И когда мы все вернулись в клуб, он резко закончил мысль, которая была у него в голове. "Лаванда, это я во всем виновата! Я виноват! Я пригрозил ему увольнением. Да! После сорока лет верной службы я пригрозил ему увольнением! И почему? Потому что бедняга выпил больше, чем, как я думал, ему следовало бы. Бедный старый Леннард! А он ушел и утонул! Ей-богу, я должен нести за это ответственность!
   Лаванда покачала головой в медленном несогласии.
   - Нет, - сказал он. - Ваши чувства, конечно, делают вам честь, но вам не нужно считать себя ответственным. Вы не могли этого предвидеть. Мне очень жаль, что ты не сказал мне раньше. Не то чтобы это имело какое-то значение для Леннарда; он был в воде с воскресенья.
   "Я виноват;" - мрачно повторил Таггарт. - Проклятый старый дурак, вот кто я! Что ж, дело окончено, Лаванда. Мне жаль. Я ничего подобного не искал. Я подпишу чек на любую сумму, которую вы хотите, и добавлю к ней тысячу на благотворительность.
   Я подумал, что Лаванде совсем не понравится бросить это дело. Была и другая сторона, о которой Таггарт ничего не знал. Я с тревогой посмотрел на своего друга, ожидая, что он скажет. К моему удивлению, он легко принял свое увольнение, приняв в то же время солидный чек за услуги, которые, по его словам, он не оказал, и приветствуя доброжелательные намерения Таггарта в отношении "благотворительности".
   "Завтра будет следствие, - сказал он, - но я не думаю, что буду в розыске. Если да, то вы можете общаться со мной. А теперь, поскольку у меня есть другое дело, я поблагодарю вас и попрощаюсь.
   Мы встали и обменялись рукопожатием, а вскоре после этого оказались на улице, сильно удивляясь. Лаванда улыбнулась моему озадаченному лицу.
   - Я не мог вызвать у него подозрений, Гай, - сказал он. "Мы должны защитить имя мисс Валентайн любой ценой. Но, конечно, я не закончил с этим делом. Больше, чем когда-либо, я должен довести это до конца. Который сейчас час? Поздно, конечно! Интересно, если. эта старая болтушка, миссис Баррет, не спит в этот час? Возможно нет. Я должен увидеть ее снова. Она, вероятно, знает о Леннарде все, а мне сейчас особенно необходимо знать все, что она может рассказать. Что ж, мне придется подождать до утра. И нам придется снова увидеть мисс Валентайн. Какую неразбериху внес в дело этот эпизод с Леннардом!"
   Но утро принесло нам второй и самый большой шок; тот, который заставил нас моргнуть. Позвонила мисс Валентайн и спокойно прекратила поиски. Я провел ночь с Лавандой, и едва мы позавтракали, как появилась молодая женщина.
   "Я все обдумала, - сказала она нам, - и теперь я знаю, что поступила глупо. Если мистер Пэррис счел нужным уйти, это его личное дело. Он, конечно, тоже мой, но я не имею права сделать его чужим. Если я был... ну, чтобы быть жестоким, если меня бросили, у меня нет причин кричать об этом с крыш. И я выставляю себя смешным, ища человека, который может не заботиться о том, чтобы я его нашла. Нет, мистер Лавендер, пусть он вернется ко мне, если его поступку есть разумное объяснение. Я не унизюсь, бегая за ним.
   Лаванда деликатно заметила, что об исчезновении ее жениха не кричали с крыш домов и вряд ли будут; но его слова остались без внимания. Предположение о том, что Пэррис может понадобиться наша помощь, не заставило ее пересмотреть свое решение.
   Не было никакой помощи для этого. Лаванду снова отпустили, и когда через несколько минут она ушла, он сказал это с горькой усмешкой. Он наотрез отказался принять от нее гонорар, и я видел, что он был очень обеспокоен этим последним и, по-видимому, окончательным событием.
   - Должен признать, что она сделала это очень хорошо, - сказал он, фыркнув. - Итак, почему она это сделала?
   "Я думал, что она сказала нам довольно ясно", - ответил я. - И, по правде говоря, Лаванда, в том, что она сказала, был смысл - о погоне за ним, понимаете.
   "Это самая умная часть", - кивнул он. "На первый взгляд, она просто передумала и решила, что не будет преследовать мужчину, который может ее не хотеть. Но ее вчерашнее волнение не противоречит ее сегодняшнему спокойствию".
   - Почему еще она должна нас отменять?
   -- Что ж, -- протянул мой друг, обретая самообладание и раскуривая трубку, -- вполне возможно, знаете ли, что она получила известие от Пэрриса!
   "Ей-богу!" Я плакал.
   - Это слишком очевидно, чтобы не принимать во внимание, - продолжал он. "Но есть трудности на пути. Если она получила известие от Пэрриса, и Пэррис несет ответственность за смерть Леннарда, а он вполне может быть, то она защищает его. Конечно, она могла бы и это сделать, но мне почему-то так не кажется. Она действительно не заботится о нем достаточно для этого. Она может защищать его, не зная правды, или, как я говорю, вопреки правде. С другой стороны, она может быть совершенно честной в своем заявлении нам. В любом случае, похоже, нас правильно уволили. Каково это, когда тебя выписывают, Джилли?
   - Мы точно не в себе?
   - Если я не сообщу о своих подозрениях в полицию, мне кажется, что так и есть. И мои подозрения остаются только подозрениями. Тело Леннарда не опознано. Возможно, я смогу рассказать свою историю Таггарту и снова поработать с ним; но это было бы предательством мисс Валентайн, что не следует принимать во внимание. Похоже, мы остались без работы, Галли!
   Но мы отсутствовали недолго. Не успели мы дважды наполнить трубы, как зазвонил телефон, и на другом конце провода оказался Горман Б. Таггарт. Таггарт тоже передумал.
   "Послушай, Лаванда, - сказал он моему другу, когда я, услышав кивок Лаванды, взял трубку и прислушался, - тебе не приходило в голову, что в смерти Леннарда могло быть что-то необычное?"
   - Да, - быстро ответила Лаванда, - так оно и есть! Но нет ни малейшего фактического доказательства. Что заставляет вас спрашивать?"
   - Боюсь, ничего, кроме совести, - скорбно сказал Таггарт. "Если бы я мог думать, что не несу за это косвенной ответственности, я был бы счастливым человеком, Лаванда".
   "Тогда, - сказал мой друг, - постарайся быть счастливым. Я не могу ничего обещать, но если вы хотите, чтобы я продолжил свои подозрения и посмотрел, к чему они ведут, я буду рад сделать попытку.
   "Отлично!" - прогремел голос Таггарта. "Вперед, продолжать! Неограниченные средства позади вас, и сообщайте, когда у вас есть что сообщить. Пока!"
   Лаванда повесила трубку с улыбкой порочного удовольствия.
   - В любом случае, мы никогда не остаемся без работы надолго, - пробормотал он. Затем он вскочил на ноги. - Джилли, я иду к экономке Леннарда, болтливой и, возможно, болтливой, миссис Барретт. Вы идете к мисс Дейл Валентайн. Расскажите ей о находке тела Леннарда, если она не знает, и что, как известно, Пэррис и Леннард были вместе. О деле Леннарда, вероятно, писали в газетах, и она могла его видеть; возможно, это то, что привело ее сюда сегодня утром. Во всяком случае, скажите ей и попытайтесь выяснить, слышала ли она прямо или косвенно что-то от Пэрриса. Не пугай ее. Мы просим о помощи, а не угрожаем ей; но она должна понять, что мы теперь наняты Таггартом в этом деле. Вы можете объяснить, что мы не изменили ее доверию. Я думаю, она вас увидит - я думала, ей понравились ваши волосы.
   Он выхватил из хьюмидора горсть сигар и пачку сигарет, и мы спустились по лестнице на улицу. К нашей двери подходил седовласый старик и, увидев нас, остановился.
   "Г-н. Лаванда? - спросил он, переводя взгляд с одного на другого из нас. Мой друг кивнул и продолжил: "Я Артур Валентайн. Моя дочь, я полагаю, проконсультировалась с вами по поводу странного отсутствия ее жениха, мистера Руперта Пэрриса. Могу я узнать, продвинулись ли вы в этом вопросе?
   Лаванда казалась удивленной. Он покачал головой.
   - Мы больше не работаем у мисс Валентайн, - тихо сказал он. - Я полагаю, что мистера Пэрриса не нашли, но вам придется посоветоваться со своей дочерью, мистер Валентайн.
   Старик, которого ждала красивая машина, удивленно уставился на нас.
   - Боюсь, я вас не понимаю, - сказал он наконец. "Моя дочь ничего не сказала мне о завершении обыска. Это очень странно. Значит, ты ничего не знаешь?
   - Ничего особенного, - вежливо ответила Лаванда. - У тебя есть собственная теория?
   Валентин покачал головой. "В этом вопросе моя дочь не доверяет мне", - почти грустно ответил он. "Я шел в офис и подумал, что зайду и увижу тебя. До вчерашнего дня мы с дочерью свободно обсуждали этот вопрос, но прошлой ночью она казалась обеспокоенной, а утром рано ушла из дома, отказываясь разговаривать. Я подумал, что, возможно, она была. услышала что-то, что ее огорчило".
   - Вовсе нет, - весело ответила Лаванда. - Во всяком случае, не от нас. Она позвонила сегодня утром и отказалась от наших услуг, мистер Валентайн; это все, что я могу вам сказать.
   Со словом благодарности Валентин отвернулся. Лаванда задумчиво наблюдала за ним, пока его машина не свернула за угол и не исчезла.
   "Вчера вечером!" он сказал. - Что мисс Валентайн узнала прошлой ночью, Джилли, что заставило ее отказаться от дальнейших дискуссий с отцом?
   Через мгновение он пожал плечами, и в этот момент в поле зрения появилось такси. Он отметил это поднятой рукой.
   - Отличный день, а? он улыбнулся, как будто ничего не произошло, чтобы заставить его думать. - Лучше вернись сюда, Джилли, когда закончишь. Я вернусь как можно быстрее".
   Как назло, мисс Валентайн не пошла прямо к себе домой, и, следовательно, ее не было там, когда я позвонил. Я прождал час в доме и еще час провел на близлежащих улицах; затем, поскольку она не появилась, я вернулся в комнаты Лаванды, где он с нетерпением ждал меня.
   "Странный!" он прокомментировал, когда он услышал то, что я должен был сказать. - Что ж, время от времени мы будем ей звонить. Мы должны поговорить с ней.
   - А как насчет миссис Барретт? - спросил я.
   - Я начинаю видеть свет, Джилли, - серьезно ответил он. - Мне кажется, я знаю, что мисс Валентайн слышала прошлой ночью, или часть того; ее отец, возможно, открыл что-то достаточно невинное, что наставило ее на правильный путь. Я расскажу вам всю историю, и вы увидите, что вы из нее сделаете. Вот, собственно, что должна была рассказать миссис Барретт. Она, конечно, была потрясена смертью Леннарда и была рада рассказать все, что знала.
   "Леннард приехала из Уошберна, как она уже говорила нам ранее. В юности у него была несчастливая любовная связь, в результате которой он так и не женился. Его возлюбленной была мисс Мэри Гловер, и почти накануне свадьбы она бросила его и вышла замуж за богатого человека из города, то есть из Чикаго. Приготовьтесь к шоку. Сегодня утром мы встретили богатого человека.
   "Великий Юпитер!" Я плакал. - Не Валентин?
   - Юпитер и Юпитер тоже, - согласился он. - Да, Артур Валентайн. Короче говоря, Леннард был помолвлен с матерью мисс Валентайн, но ему отказали из-за денег. Кто скажет, какие пытки он перенес и какую месть замышлял? Леннард приехал в Чикаго и, несомненно, следил за социальным подъемом Валентина. К счастью, он находился в редакции газеты; он знал все, что происходило. Со временем родился Дейл Валентайн, а со временем миссис Валентайн умерла. Дейл Валентайн выросла... ну, вы знаете, во что она выросла. У нее были женихи, среди них Руперт Пэррис, который стал успешным.
   "Тогда вот прекрасная возможность для отсроченной мести Леннарда. Брошенный самой матерью, если бы он мог ухитриться бросить дочь накануне ее свадьбы, какой поэтичной была бы его месть! Я не защищаю этот курс; Я говорю, что это вполне могло прийти ему в голову. Предположим, что он ухитряется встретиться с Пэррисом, оказать ему услуги и в то же время узнать о Пэррисе что-то такое, что не делает ему чести. Мы ничего не можем узнать о прошлом Пэрриса. Это могло быть что угодно. Но будет ли этого достаточно, чтобы пригрозить Пэррису разоблачением? Исчезнет ли Пэррис при угрозе? Не обязательно. Хватка Леннарда для этого должна быть довольно сильной.
   - Но предположим, что Леннард прибавляет к своей угрозе разоблачения какую-нибудь сфабрикованную сказку, скажем, о матери Дейла Валентайна, память о которой он любит и ненавидит одновременно! Будь Пэррис джентльменом, он бы возмутился; если бы он был трусом в маскараде, вероятно, он бы не стал. Но джентльмен или трус, что бы сделал Пэррис? Думаю, он попытается заткнуть рот Леннарду либо ради себя, либо ради мисс Валентайн. Он сделал это?
   - Боюсь, что да, Лаванда, - признался я. - Вы делаете это очень вероятным. Но какую власть Леннард мог иметь над Пэррисом?
   - Странный, можешь быть уверен. Это почти ядро загадки".
   - А как вы думаете, чему мисс Валентайн научилась у своего отца?
   - Просто, может быть, у него когда-то был неудачный соперник в любви по имени Леннард. Этого будет достаточно. Мисс Валентайн связала бы это с газетной статьей об обнаружении тела Леннарда. Или, возможно, она уже знала от своей матери много лет назад, что Леннард был соперником ее отца. Если это так, газетная статья о Леннарде оживит эту память. Но я думаю, что то, что сказал ее отец, навело ее на путь истины, потому что он сказал нам, что прошлой ночью она стала озабоченной и молчаливой. Всего этого, конечно, было бы недостаточно, чтобы убедить ее в том, что, возможно, является правдой, если бы она не услышала от Пэрриса. Должно быть, прошлой ночью она получила письмо, и я бы многое отдал, чтобы узнать, что в нем говорится.
   Я прокрутил все это в своей голове, и мне это казалось достаточно сложным, чтобы кого-то беспокоить. Но в одном я был уверен.
   - Пришло время, Лаванда, рассказать Таггарту всю историю, - прямо сказал я.
   "Да, - тут же согласился он, - мы должны быть откровенны с Таггартом; мы не можем играть две игры сейчас. Он, конечно, не должен печатать ни слова об этом деле; и я думаю, что он не захочет, потому что это в некоторой степени отразится на Леннарде - его собственном человеке.
   Он повернулся к телефону и позвонил Валентайну домой.
   "Это говорит Горман Б. Таггарт, - сказал он намеренно в рупор, - издатель " Утреннего маяка" . Я хочу поговорить с мисс Валентайн. Наступила тишина, а затем его тон изменился. "Вне?" воскликнул он. "За городом? Ты уверен? Когда она ушла? Письмо, а? Мне очень жаль; У меня для нее важные новости. Вы можете сказать, куда она пошла? На какую станцию тогда? Десятичасовой поезд! Да, говорит мистер Таггарт! Теперь послушай, пожалуйста. Я хочу, чтобы вы запомнили, в чем мисс Валентайн была одета в поезд. Это важно, потому что я собираюсь послать к ней человека, и он должен быть в состоянии ее опознать.
   После этого последовало более продолжительное молчание, в конце которого Лаванда хладнокровно сказала: "Спасибо" и повесила трубку. Он был чрезвычайно взволнован.
   "Прошло!" воскликнул он. - Уехал из города сегодня утром на десятичасовом поезде. Как я и подозревал, прошлой ночью пришло письмо. Они обманули тебя в доме, Джилли. Тогда они знали, что она ушла".
   -- Да, -- сказал я, -- пошел встречать Пэрриса!
   Он вернулся к телефону и быстро набрал странный номер. Затем он задал удивительный вопрос.
   "Сегодня утром там была молодая женщина, темноволосая и очень красивая, с густой чадрой, и попросила показать тело Мосса Леннарда. Ей разрешили это увидеть?
   Он выслушал ответ, затем со словом благодарности повесил трубку.
   - Мисс Валентайн видела тело Леннарда этим утром после того, как вышла из этих комнат. Она осмотрела одежду Леннарда. Она уехала на такси. Клянусь Джорджем, Джилли, у этой девушки мужество! Для этого потребовалось мужество!"
   ГЛАВА IV
   Мы нашли Таггарта сидящим за потертым старым столом в личном кабинете, на стеклянной двери которого появились буквы, образующие имя "Мосс Леннард", и слова "Менеджер по распространению". Когда мы вошли, издатель заерзал на стуле и, похоже, смутился. Но он приветственно протянул свою большую руку.
   - Рад тебя видеть, - сказал он. - Я только что осмотрел стол бедняги Леннарда.
   - Конечно, с его счетами все в порядке? - спросила Лаванда. - Я полагал, что вы изучали их раньше.
   - О, все в порядке. Он был прямым, как струна. Но я не знал, во что превратится старый стол".
   - Что ты нашел?
   - Думаю, ничего интересного; если только это! Я не знал, что Мосс занимался легкой литературой.
   Он улыбнулся и протянул книгу, переплетенную в зеленую ткань, на оборотной стороне которой красовался броский заголовок: "Монревильская тайна".
   Лаванда улыбнулась. - Я знаю эту пряжу, - сказал он. "Это французский детектив, переведенный на английский язык. Тоже хороший. Я не читал ее много лет". Он положил его себе на колено. В его глазах плясали любопытные огоньки.
   - Что ж, Леннард, должно быть, пришелся по вкусу, - сказал Таггарт. "Кажется, он сильно поношен, хотя у меня не было времени его рассмотреть".
   - Я возьму его с собой, если можно, - по-мальчишески улыбнулась Лаванда. "Вы не возражаете? Я хотел бы прочитать эту пряжу снова. Кроме того, - сухо добавил он. "Я хотел бы понять, почему это так заинтересовало Мосса Леннарда".
   Таггарт выглядел удивленным, но с готовностью уступил.
   - Конечно, - сказал он. "Думаю, сейчас это никому не нужно. Держите его, если хотите.
   "А теперь, - сказал мой друг, сунув томик в карман, - у меня есть новости для вас, мистер Таггарт, и вы будете удивлены". И он рассказал нашему клиенту всю историю Руперта Пэрриса.
   Таггарт был чрезвычайно взволнован. Он вскочил со стула и исполнил несколько па импровизированного и непреднамеренного танца.
   - Мы должны его поймать! воскликнул он. - Лаванда, мы должны его достать!
   - Думаю, да, - сказала Лаванда. "Но ждать; Я еще не закончил. И он раскрыл недавние действия мисс Дейл Валентайн, в том числе заявление о ее посещении морга, где лежало тело Леннарда.
   Таггарт возбужденно ходил по комнате.
   - Видишь ли, конечно, - потребовал он. "Улики! Она сняла с одежды что-то такое, что могло повредить Пэррис!
   - А теперь она уехала в Пэррис, - сказал я невольно с юмором.
   - Нет, - поправила Лавендер, - она уехала в Уошберн, штат Иллинойс, в ранний дом Мосса Леннарда и ее матери. У нее там еще должны быть родственники. Бедный ребенок узнал правду.
   "Правда!" - подозрительно воскликнул Таггарт. - Что ты скрываешь сейчас, Лаванда? Приходите, давайте! Что же тогда правда?"
   "Это длинная история, - ответил мой друг, - и я только что нашел последнее звено в этом романе, который вы мне дали. Но первая правда такова: Мосс Леннард не был убит; он покончил жизнь самоубийством, и с целью создать впечатление, что Пэррис убил его. Он хотел оставить клеймо на имени Руперта Пэрриса, признанного любовника мисс Дейл Валентайн. Это было частью его мести матери девушки, давно умершей. Вы знаете эту историю. С брошенной девушкой и запятнанным именем ее возлюбленного его месть будет полной, если не считать одного.
   "Он хотел бы, чтобы мисс Валентайн знала, что он сделал; это будет последний поворот ножа, чтобы рассказать ей, что он сделал и почему он это сделал. Теперь я убежден, что письмо, которое получила мисс Валентайн, было от Леннарда, письмо было доставлено как раз через несколько дней после его смерти. Оно будет отправлено сначала в какую-нибудь другую часть страны, а затем переадресовано каким-нибудь тамошним другом, который, конечно, не заподозрит мотивов Леннарда. Мисс Валентайн получила его прошлой ночью, вероятно, специальной доставкой. Я вижу, как Леннард работает над всем этим.
   - Какой же я была дурой, Джилли! - воскликнул он. "Поскольку правда была фантастической, я отказывался ее видеть или, во всяком случае, верить ей, пока эта книга и сама девушка не убедили меня. Она вышла из дома завуалированной. Почему? Я вывел морг и обнаружил, что был прав. Я уже вывел букву и теперь знаю, что был прав. Затем Таггарт вручает мне эту книгу, и я знаю эту книгу! В нем есть главный герой по имени Руперт; место действия - Париж. Что может быть проще? Смотреть!"
   Он вытащил его из кармана и начал листать. Между его глазами промелькнула быстрая хмурость. Потом вдруг он осмотрел обложки. В конце концов он откинулся назад и тихо засмеялся.
   - Я снова был ослом, - улыбнулся он. "Экспертиза книги раскрыла бы тайну несколько дней назад, если бы мы знали о существовании книги. Посмотри на это! Книга по театральному гриму, отраженная в обложках популярного романа!"
   Но теперь мы с Таггартом оба были на ногах, разрываясь от удивительной мысли, которая пронзила наши мозги.
   - Тогда Пэррис... - начал я и не решился закончить.
   "Был Леннард!" - взревел Таггарт.
   - Да, - улыбнулась Лаванда. - Леннард, все время, за исключением одного-двух вечеров в неделю, когда он становился Пэррисом, чтобы отомстить дочери женщины, которая его бросила. Джилли, боюсь, я становлюсь скучным!
   ГЛАВА V
   Мы не стали преследовать огорченную и униженную девушку до Уошберна. Объяснение Лаванды было слишком ясным, чтобы требовать дополнительных доказательств. Полное и окончательное доказательство было найдено при тщательном обыске комнат Леннарда в ночлежном доме Вест-Сайда, где были тщательно спрятаны принадлежности для макияжа и действительно великолепный парик. Но косметички почти не трогали; они были ненужны, кроме как в начале.
   Миссис Барретт, полуслепая и блестяще преданная своему эксцентричному гостю, никогда не подозревала, и в темном коридоре - по вечерам его маскарадов Пэрриса, как называла их Лаванда, - Леннард прошел без вопросов. Одетый в одежду Леннарда и говорящий голосом Леннарда, он вышел как Пэррис, чтобы обменять одежду Пэрриса в своем отеле. Его "паррисская" жизнь прошла почти попеременно в трех местах; в своем отеле, в своем клубе и в доме Валентина, и ни в одном из них он никогда не задерживался надолго. Это был шедевр обмана.
   Мотив его самоубийства был определенно неясен; но вполне возможно, что ему надоела игра, в которую он играл. Идея Лаванды состоит в том, что он просто устал от жизни и с радостью отключился после выполнения поставленной им задачи. Конечно, вся схема была тщательно разработана, вплоть до остроумно сформулированного и романтического письма, в котором управляющий прощался с собой в молодости, а затем уходил на поиски следователя. И замечательной чертой была его привычка звонить самому себе из отеля, то есть звонить Леннарду по телефону в присутствии оператора, который знал его как Пэрриса. В целом умный негодяй и человек, который мог бы принести пользу обществу, будь он немного более милосердным.
   "Меня поражает, Лаванда, - сказал я, - как он смог выдать себя в доме Валентайн".
   "Возможно, сначала это было трудно, - ответил он, - но грим Леннарда был, конечно, очень искусным. Он заключался в очень малом, потому что нужно было очень мало маскировки. Вероятно, он использовал очень мало театрального грима, несмотря на то, что изучал предмет. Леннарду было пятьдесят с лишним лет, но он хорошо сохранился. Кроме того, он был худ и поэтому не имел предательского веса, который мог бы поставить под угрозу его план; он сойдет за худощавого мужчину средних лет. С хорошим париком на полулысой голове и посыпанием рисовой пудрой после хорошего массажа он выглядел бы таким же молодым, как заявлял. Он признался в сорок один год! Помогло и его платье, потому что, естественно, он одевался по моде. Его черты были хороши, и его решимость была велика.
   - И самым важным в его пользу был тот факт - а ведь это наверняка был факт, - что ни мистер Валентайн, ни его дочь никогда не видели в нем Леннарда. Мать, которая узнала бы его, умерла. Вероятно, он познакомился с отцом девушки в клубе и покорил его своим характером и своими шахматами; после этого матч был практически завершен. Мисс Валентайн даже намекнула, что это брак, сделанный ее отцом.
   - Мне жаль Дейла Валентайна, - искренне сказал я.
   - Мне тоже, - сказала Лаванда, - жаль, что ей приходится терпеть это унижение, даже если не будет тревожной огласки, потому что Таггарт позаботится об этом. Пэрриса внезапно вызовут, и он умрет в другом городе, и никто не заметит разницы. Но я рад за Дейла Валентайна в другом смысле. Как хорошо, что старый негодяй не видел большей мести, которая была в его власти. Предположим, он действительно женился на девушке!
  
   ЗАВТРА МЕРТВЫХ, Дэвид Дин
   Старик открыл глаза и застонал. Струйка покрасневшей слюны сорвалась с его разбитой губы и невероятно потянулась вверх, ползая по его узкому полю зрения в поисках потолка его машины. Он хотел стереть его, но его руки казались тяжелыми и бесполезными. Он посмотрел вниз, чтобы найти свои руки, но их не было на коленях.
   Он с раздражением подумал о жене - может быть, она сможет объяснить; вполне вероятно, она была ответственна. Морщась от боли в шее, ему удалось повернуться к пассажирскому сиденью. Его жена свободно висела на ремне безопасности, пряди ее седых волос развевались над ее головой, как у утонувшей женщины.
   Теперь он понял; стал вспоминать. Там был грузовик... очень большой грузовик с одним из тех огромных нажимных бамперов, приваренных к передней части. Это было последнее, что он видел, когда они врезались в них с такой силой, что его машина перевернулась, а его жена погибла. Ему не дали времени испугаться или отреагировать. Вися там, изучая инопланетную географию своего разбитого лобового стекла и асфальтового неба за ним, он начал злиться. Не столько из-за потери жены, поскольку она никогда не была ему особенно нужна, сколько из-за того, что с ним так грубо обошлись. Он что-то понимал в жестокости, но только в отдаче, а не в получении.
   С огромным усилием, подпитываемым в основном его растущей праведной яростью, он заставил руки вернуться к бокам, чтобы повиноваться его командам, но, как куски заплесневелой глины, они бесполезно свисали с его плеч. Тем не менее, легкое и болезненное покалывание предупредило его, что они все еще живы; может по-прежнему служить для освобождения его из ловушки, если будет достаточно времени. Освободившись от ремня безопасности, он мог выползти из машины и обратиться за помощью; получить надлежащую медицинскую помощь; подать в суд на буксировочную компанию, чей грузовик и водители нанесли такой ущерб. Поскольку это был эвакуатор, у него не было никаких сомнений по этому поводу, пока его мысли слипались; он вспомнил похожий на журавля придаток, торчавший из-за кабины. У него также была характерная окраска - синяя и желтая; кабина, занятая двумя мужчинами, настолько сильно татуированными, что за краткий момент до удара они казались почти синими. "Ей-богу, - подумал он, - меня бросили здесь умирать! Я выжму их за это.
   Словно вызванный гневными мыслями, в его налитые кровью уши донесся рокот большого дизельного двигателя. Старик болезненно повернул голову, чтобы выглянуть в то, что осталось от окна со стороны водителя, как раз вовремя, чтобы увидеть характерный сине-желтый цветной узор, медленно вкатывающий в его поле зрения и останавливающийся. "Это им не поможет, - с горечью подумал он. "У меня было преимущественное право проезда на перекрестке, а они мчались по нему; теперь попытки быть добрыми самаритянами их не спасут - они сломали мне руки... и убили мою жену, - добавил он с растущим чувством негодования.
   Грузовик, казалось, простоял там долгое время, и со своего места старик ничего не видел, кроме огромных узловатых шин и нижней половины двери. - Где полиция? - с тревогой спросил он. "Чертова полиция должна быть здесь".
   Он услышал визг ржавых петель, и в поле зрения упала пара порванных рабочих ботинок. Хлопнула дверь; затем еще один. Оба мужчины приближались, заметил он. "Сукины дети никуда не торопятся", - подумал он, когда из-за грузовика показалась вторая пара ботинок - это были ковбойские сапоги, блестящие и новые, с острыми и твердыми носками. Обе пары ботинок были нацелены на него, теперь он был неподвижен; ожидающий.
   'Что они делают?' - спросил старик, внезапно забеспокоившись. Количество крови, скопившейся на потолке машины, встревожило его, хотя он был достаточно уверен, что это кровь его жены. "Даже если так, они должны помочь", - рассуждал он. "Они должны вытащить меня отсюда... в конце концов, это их вина". Где-то вдалеке в его все более панические мысли вторглась сирена. "Слава богу, - подумал он, - кто-то вызвал полицию. Сапоги начали двигаться.
   Ковбойские сапоги шлепали по асфальту улицы, делая по два шага на каждый рабочий ботинок. Они подошли к его окну и снова остановились, мир старика внезапно сократился до пристального изучения мужской обуви. Он мог видеть, что сапоги в стиле вестерн были покрыты змеиной кожей, а рабочие ботинки были потертыми и пыльными, невзрачными. - Помогите мне, - прохрипел он с полным кровью ртом и шатающимися зубами. Это больше походило на полоскание горла, слова превратились в кашу.
   Внезапно появились два лица, обескураживающе близкие и перевернутые. Татуировки вытекали из-под воротников и рукавов буйством закрученных, похожих на лабиринт узоров, иногда прерываемых узнаваемым изображением. Напряженное лицо Христа, окровавленное терновым венцом, выглядывало из полурасстегнутой рубашки "Рабочих ботинок", а по руке Ковбоя ползла змея, проглотившая обнаженную женщину.
   Прежде чем он успел оторвать свое внимание от их иллюстраций и по-настоящему заглянуть в их лица, "Рабочий Ботинок" откуда-то достал лезвие, короткое, но жестоко изогнутое, как клюв попугая. "Он собирается освободить меня", - подумал старик, даже когда в его бурлящем мозгу зазвенели сигналы тревоги.
   Тот, что покрупнее, потянулся внутрь, словно хотел перерезать ремешок, и старик почувствовал резкий рывок. Но когда его потенциальный спаситель снова отступил, он обнаружил, что все еще висит в воздухе, хотя внезапно у него перехватило дыхание. Тонкий малиновый туман наполнил машину, и, хотя он понял его значение, у него больше не было сил кричать. Кровавая пленка закрывала его лицо и слепила глаза. Даже когда его мозг и сердце начали отключаться в яростных толчках и зловещих затишьях, он задавался вопросом, почему. - Зачем ты перерезал мне горло? - хотел он спросить, но те, кто мог ответить, уже уезжали на угнанной машине, припаркованной неподалеку всего несколько часов назад.
   * * * *
   Байрон схватил телефон до третьего звонка, открыл его и пробормотал: "Шеф Патрик здесь". Голос на другом конце провода заставил его резко выпрямиться на кровати, его липкие глаза распахнулись. Цифровые часы с насеста светились красным - было три тридцать утра.
   - Байрон? женский голос звучал неуверенно. - Это я, Реба.
   Байрон изобразил жену своего лучшего друга в далекой Атланте, благородную, элегантную женщину. Мягкая мелодия дома просачивалась сквозь напряжение в ее голосе. "Что случилось?" он спросил. Конечно, что-то должно было быть не так, раз она позвонила в такой час; чтобы это была она, а не Том. Он подумал о недавних проблемах с сердцем Тома. "Том в порядке? Что случилось?"
   Наступила пауза, а затем она ответила, теперь в ее голосе звучала дрожь: - Он ушел, Байрон. Я не знаю, что случилось, но во вторник он так и не вышел из своего офиса". Свободная рука Байрона бессознательно скользнула по гладкой, ровной простыне на дальней стороне его кровати. Она оставалась такой же пустой, как и тогда, когда он лег спать. Он вспомнил, что сейчас четверг - Тома не было уже больше суток. Джулия тоже не пришла домой, но он к этому привык; они не были Томом и Ребой.
   Реба продолжал: "Я обзвонил всех, кого мы знаем; все, о ком я мог думать. Никто о нем не слышал и не видел его. Тогда я подумал о тебе. Я знал, что это был долгий путь, поскольку ты был далеко в Нью-Джерси, но я подумал, может быть... может быть, ему просто нужно немного времени со старым другом. В последнее время он кажется обеспокоенным... озабоченным. Последовала еще одна пауза, на этот раз напряженная и темная, как гроза. - Его там нет? - спросила она наконец, слезы в ее голосе выдавали ее страх.
   - Я полечу первым же рейсом, каким смогу, - мягко ответил Байрон, хотя его мысли прокручивались во всех подробностях передачи бразды правления его отделом своему заместителю. - Я должен быть там к вечеру. Немедленно позвони мне, если он тем временем вернется домой.
   * * * *
   Байрон сел в кресло из искусственной кожи, которое должен был занимать Томас Ллевеллин, и медленно покачивался из стороны в сторону. Офис на седьмом этаже с видом на Пичтри-стрит не сотрудничал. Большой стул и поцарапанный металлический стол перед ним были единственными признаками постоянства, и даже они были лишены характера, являясь обычным явлением в кабинках по всей стране. Стеллажи вдоль стен состояли из тонких шатких перил, поддерживающих пыльные картонные коробки; большинству угрожала опасность неминуемого краха. Несколько шкафов для документов были перекошены и помяты, как будто они привыкли терпеть пинки и удары разгневанных мужчин. Содержащиеся в них рваные файлы ничего не значили для Байрона и не проливали свет на исчезновение его друга. Ноутбука Тома, единственного компьютера, который у него был, как объяснила ему Реба, нигде не было.
   Байрон был в офисе только однажды, и это было много лет назад во время одной из его ежегодных поездок повидаться с матерью. Всякий раз, когда это было возможно, он организовывал остановку с Ллевеллинами по пути в их общий родной город Колумбус, но в сотне миль южнее. Казалось, что это было больше жизни назад, когда они все вместе учились в одной средней школе; жил в том же районе.
   Во время своего первого визита Том как раз собирался въехать; только начинает свой консалтинговый бизнес. И теперь Байрону казалось, что с тех пор в комнате почти ничего не изменилось, и это вызывало у него тревожное, тревожное чувство. Томас преуспел в жизни, имел хороший доход и красивый дом в зеленом, пользующемся большим спросом пригороде, но его должность ничего подобного не предвещала. На самом деле, размышлял Байрон, это была решительно немая обстановка - любой из его офицерских шкафчиков в Нью-Джерси демонстрировал больше характера, больше индивидуальности, чем эта тусклая, тихая комната.
   Байрон открывал все ящики, шкафы и ящики в слепых поисках хоть какой-нибудь подсказки относительно того, куда делся Том - или куда его увезли. Реба заверил его, что у Тома нет врагов; ничего, о чем он когда-либо говорил. - Он консультант по муниципальному планированию, - напомнила она Байрону вскоре после его прибытия. "Он посещает города по всему юго-востоку, заметьте, по приглашениям, проводит беседы с сотрудниками, наблюдает за процедурами и записывает свои мысли и рекомендации по оптимизации операций.
   - Он никогда не стреляет, знаете ли, если вы об этом думаете. Он давно ушел, прежде чем что-то подобное было сделано, - заверила она его. "Людям нравится Том, Байрон; ты знаешь что; они всегда есть".
   Это правда, еще раз подумал Байрон. В Томе всегда было легкое и остроумное обаяние. Он был не из тех, кто наживает врагов. В этом смысле они были очень разными людьми. Байрон улыбнулся, вспомнив слегка сардоническую шутку Тома, его изогнутую бровь, изогнутую верхнюю губу, которые противоречили его врожденному хорошему настроению. Он легко двигался среди людей, - подумал Байрон лишь с легкой завистью. Но даже когда он вспомнил о своем лучшем друге, его руки, похлопывая и исследуя, не нуждаясь в его прямом внимании, обнаружили конверт и вытащили его. Он был приклеен скотчем к нижней части выдвижной полки для машинок в потрепанном столе - анахронизм, скрывающий тайну.
   Когда пожелтевшие, ломкие газетные вырезки рассыпались по столешнице, как старые листья, Байрон почувствовал, как тьма, тень черного крыла пронеслась по его сердцу. Ему не нужно было читать краткие отчеты, чтобы понять историю, которую они рассказывали; он узнал свой старый дом на зернистых фотографиях, своих мать и отца, которые на несколько десятков лет моложе его, но напряжение и душевная боль уже запечатлелись на их лицах. Что еще хуже, была крошечная вставка школьной фотографии, которую полиция использовала в своем расследовании: мальчик десяти лет с сильно накрашенными, вздернутыми вверх волосами той эпохи; его улыбка широкая и зубастая - мальчик, который мог бы быть самим Байроном, если бы не его белокурость. - Дэниел, - прошептал он.
   Байрон вскочил на ноги, торопливо сметая вырезки обратно в конверт. Список имен и адресов, написанный на полоске белой бумаги, явно намного более новой, чем статьи, привлек его внимание среди осколков табачного цвета, и он какое-то время изучал его. Все адреса были в Колумбусе, но сами имена ничего для него не значили. Он вернул список обратно в конверт и сунул весь пакет во внутренний карман пиджака. Через несколько минут он уже был в своей арендованной машине и мчался на юг по I-85 сквозь продуваемую ветром ночь.
   * * * *
   Оболочка дома белоснежно выглядывала из своего гнезда буйных кустарников и лиан. В лунном свете он напомнил Байрону череп, утопающий в заросшей влажной земле. Вход был лишь частично закрыт куском покоробленной фанеры. "Наверное, соседские дети, - подумал он. "дом, безусловно, можно назвать населенным привидениями". Он мог представить, как местные дети отваживаются войти в ветхое бунгало для рабочих; он мог бы сделать то же самое когда-то сам.
   Что-то согнулось и хлопнуло под его ботинком, и он направил на него быстрый луч фонарика. Едва различимая вывеска "Продается" ржавела и была забыта в высокой гнилой траве. Дом по прошествии тридцати пяти лет все еще оставался пустым - свидетельство судьбы его первоначального владельца.
   Тело Дэниела так и не нашли; его похититель и убийца так и не были задержаны полицией. "Но виновный был установлен, - вспоминал Байрон с дрожью отвращения, окрашенной виной, - правосудие восторжествовало, и, что более важно, Дэниел был отомщен". В этом, и не во многом другом, он был уверен. Точно так же, как он был уверен, обнаружив вырезки о похищении Дэниела в офисе Тома, что его пропавший друг обнаружил что-то новое в деле, которому уже несколько десятков лет; возможно, что-то опасное для них обоих. В противном случае Байрон никогда бы не вернулся в этот дом всего в двух кварталах от того места, где он и Томас выросли; так и не вернулся в единственное место на земле, где он был виновен в смерти другого человека, - где убили убийцу его брата.
   Список имен что-то значил для Томаса, и теперь он исчез. Его шантажировали? Были ли они обнаружены после стольких лет?
   Байрон пробрался сквозь высокую траву и поднялся по нескольким потрескавшимся бетонным ступеням, ведущим к входу с щелью. Сделав паузу, чтобы быстро осветить интерьер и убедиться, что пол все еще существует, он протиснулся и встал внутри.
   Вьющиеся усики, грозившие снести крошечный дом вниз, еще не закрыли все окна, и сквозь них лился слабый фосфоресцирующий свет; Байрон остановился и позволил глазам привыкнуть. Постепенно предметы, когда-то узнаваемые как мебель, слились в поле зрения: ветхое кресло, дрожащее от затаившихся мышей, груда неопознаваемого мусора, казалось бы, сметенная в один угол, журнальный столик на двух ножках, который, казалось, стоял на коленях, как собака. Он нервно оглядел короткий коридор и рискнул на краткую вспышку фонарика. Кухня в другом конце дома оставалась непроницаемой для слабого освещения, но там не висела петля; не болтался тучный человечек с багровым лицом и лягающимися ногами, с черными от налитой кровью глазами; не было опрокинутого стула.
   Что-то белеет на дверном косяке, и Байрон инстинктивно отыскивает его лучом своего света. Он наполовину ожидал найти пыльную, раздраженную моль, но вместо этого нашел квадрат бумаги, прикрепленный к искривленному, облупившемуся дереву, края которого слегка дрожали на легком ветерке. Как и список с пожелтевшими вырезками, этот также выглядел свежим и свежим в своем блеске. Байрон осторожно шел по коридору, его сердце стучало все громче с каждым шагом, который приближал его к кухне и ее мрачным воспоминаниям.
   Все началось с их собаки Бадди - он пропал первым. На самом деле он был собакой Байрона, любезной дворнягой, которую он усыновил с улицы, а затем бросил, когда стал подростком. Даниэль был только рад унаследовать черно-белую дворняжку. Всего за короткое время Бадди успешно и слишком легко, с точки зрения Байрона, передал свою верность Патрику-младшему - он стал тенью и постоянным спутником Дэниела; не было одного без другого. Так было до тех пор, пока Бадди не появился на завтрак в одно жаркое липкое утро месяца их летних каникул.
   Ко второму дню отсутствия Бадди Дэниел был безутешен, переживая потерю как свежую открытую рану. Это Байрон предложил своему младшему брату перестать хныкать, вытереть сопливый нос и ходить по домам, чтобы навести справки. Байрон не ожидал, что эта тактика приведет к каким-либо реальным результатам, кроме как занять внимание Дэниела на несколько дней и положить конец его рыданиям, хотя бы временно. Это циничное предположение будет преследовать Байрона всю оставшуюся жизнь.
   Вооружившись карандашным изображением Бадди, нацарапанным на разлинованной странице блокнота, Даниэль рано утром отправился в район, полностью уверенный в идее своего брата. Он так и не вернулся. Позже портрет собаки был найден в мусорном баке, выставленном на обочину. На банке были небрежно нарисованные номера, которые когда-то были прикреплены к ветхому дому, в котором сейчас стоял Байрон. Бывший и покойный жилец отрицал какие-либо сведения о маленьких мальчиках или пропавших собаках. Ему никто не поверил.
   Это был пожилой мужчина, который жил один. Насколько известно, у него никогда не было ни миссис, ни подруги, а слухи ходили задолго до исчезновения Дэниела. Кое-кто из друзей Байрона намекнул на тайное знание, дети по соседству, которые замолчали, когда зашла речь о мистере Вирджиле Кёртси, дети, которые побледнели и уставились себе под ноги. Когда Байрон предложил Даниэлю провести кампанию по домам, он забыл о мистере Кертси; он забыл о пауке, который прятался в центре их района, о маленьком мягком человечке, который всегда находил, чем заняться во дворе размером с почтовую марку, когда заканчивались школьные каникулы. Неряшливый человечек в толстых засаленных очках, который настоял на том, чтобы всякие гады пришли к нему домой на Хэллоуин, чтобы получить по заслугам.
   Тем не менее, полицейские обыски не выявили ничего полезного для расследования в его стенах. Половина соседей, взрослые и дети, дежурили возле его дома в день обыска. Когда Кёртси провожал последнего офицера до двери, Байрон вспомнил легкую улыбку, которая тронула его сморщенные и багряные губы, - крошечную, украдкой торжествующую улыбку. В тот жаркий день Томас сильно толкнул его под ребра, когда солнце, словно огненный шар, погрузилось в далекий океан. "Мы должны git'im! Вы хотите git'im? - настойчиво спросил он. "Если бы это был мой брат, я бы, черт возьми, был уверен в этом!"
   Они оба были большими мальчиками в четырнадцать лет и спортивными, и то, что они делали, было нетрудно делать, когда они принимали решение. Томас был поразительно искусен в жестокости, избивая и подавляя улыбающегося реверанса, когда тот ответил на стук в его заднюю дверь. Связать его бельевой веревкой, которую они принесли, потребовалось всего несколько минут. Оставшаяся часть была привязана к его мясистой шее и протянута через крюк для лампы, прикрепленный к потолку и привязанный к дверце духовки. Байрон вспомнил, как был поражен неожиданной склонностью своего лучшего друга к насилию и его взрослой уверенностью. С того момента, как они вошли в дом, Томас двигался уверенно.
   Весь эпизод разворачивался в медленном, наполненном подробностями сне; только моменты насилия достигают стремительности, образы расплываются и просачиваются красками. Байрон намеревался допросить чумазого человечка о местонахождении Даниэля, но Томас в своем праведном рвении лишил его рта возможности произносить связные слова. Теперь их план угрожать ему повешением, если он не признается, не имеет реальной цели. Тем не менее, Томас посадил пленника на стул и привязал веревку палача к его якорю. Мистер Кертси раскачивался из стороны в сторону и казался ошеломленным; не уверенный в том, что с ним происходит. Как только Байрон приготовился вмешаться - в конце концов, они пришли за Дэниелом, - Томас внезапно приложил палец к губам и указал на переднюю часть дома. - Ты слышал, как подъехала машина? - настойчиво спросил он.
   Байрон бросился к входной двери и осторожно выглянул из-за занавесок. Джип почтальона как раз отъезжал от почтового ящика реверанса. Он чуть не потерял сознание от облегчения. Когда он вернулся, стул лежал на боку, а человек, ответственный за исчезновение его младшего брата, свисал с потолка. - Ублюдок прыгнул, - прошептал Томас, глядя на внушающее благоговейный трепет зрелище, и указал на заднюю дверь. "Пошли", - скомандовал он загипнотизированному Байрону; "В настоящее время!" Вместе они сбежали из дома, как два мальчишки, выбегающие из разбитого окна; кричали и смеялись с облегчением, когда они были в безопасности. Только позже Байрон понял, что Том развязал руки мертвецу до того, как они сбежали.
   Байрон снял с дверного косяка сложенную записку и открыл ее. В луче фонарика он прочитал слова: "Жду тебя".
   * * * *
   Начальником полиции Колумбуса был крупный, грузный мужчина, немногим старше Байрона, примерно ему было около пятидесяти. У него был вид опустившегося футболиста из колледжа. Шеф поставил на стол бумажный стаканчик с кофе и посмотрел на гостя. Байрон отдал ему честь и сказал: "Я ценю, что вы меня увидели, шеф Таннер; Я уверен, что ты занят".
   "Зовите меня Стив", - ответил он, и на его лице было написано подозрение; "Как я могу отказать такому же начальнику... даже из Нью-Джерси?" - добавил он с легким намеком на улыбку.
   Байрон натянуто улыбнулся в ответ. "Я вырос здесь... родился и вырос. Моя мама до сих пор живет здесь".
   "Коламбус Хай"?
   - Нет, Пачелли.
   Шеф Таннер шумно отхлебнул кофе и откинулся на спинку кожаного кресла. "Это правильно? Тебе нужно куда-то идти, я думаю. Ну, как, черт возьми, ты оказался на замерзшем севере, скажи на милость?
   "На самом деле довольно легко; Я познакомился и женился на девушке из Джерси, когда служил в армии. Вы знаете, как бывает, когда мы решили уйти со службы, она хотела поселиться поближе к своим, а я только хотел, чтобы она для разнообразия была счастлива; это сработало... какое-то время".
   Таннер теперь улыбался шире, как будто Байрон только что проявлял узнаваемые человеческие черты. - Жены, - он провел мясистой лапой по столешнице. - Они что-то, не так ли? Он не требовал ответа. "Похоже, они неплохо обращались с тобой там наверху, не так ли, Шеф... для южного мальчика?" Он сунул ему через стол полицейское удостоверение личности Байрона.
   - Ага, - признал Байрон. - Они, черт возьми, точно есть.
   Таннер молча смотрел на него через стол с выражением доброжелательного дяди для племянника, который много путешествовал и преуспел. "Итак, что мы можем сделать для вас?" - спросил он на слегка запутанной грамматике Пьемонта.
   Байрон прямо посмотрел на Таннера. "Стив, мой лучший друг пропал без вести, и у меня есть основания полагать, что он может быть где-то здесь, в Колумбусе... его жена в бешенстве", - добавил он для выразительности.
   "Взрослый человек?" - спросил Таннер. - Он может не поблагодарить тебя, если ты найдешь его, Байрон. Кроме того, вы не хуже меня знаете, что полиция не может связываться со сбежавшими мужьями.
   "Это не так." Байрон наклонился вперед. - Я думаю, он попал в какую-то беду. Я не знаю, бежит ли он от чего-то или убегает от этого, но также возможно, что его схватили".
   "Взятый?" - повторил Таннер. - Если бы у вас были доказательства того, что ФБР уже замешано, не так ли? Он не стал ждать ответа, а продолжил. - Я до сих пор не понимаю, почему это может быть делом полиции, Байрон, и, честно говоря, мы сейчас немного заняты здесь. Возможно, вы не знакомы с небольшой волной преступности, которую мы наблюдаем, но у прессы день поля". Он швырнул через стол Байрону утренний журнал Ledger-Enquirer и указал на фотографию перевернутой машины - зрители встали на колени и уставились на что-то болтающееся внутри. Шеф Таннер ткнул в него толстым пальцем и сказал: "Ей-богу, ему перерезали горло! Сбежать с дороги и убить без видимой причины; его бумажник остался позади. Это не имеет смысла, и это не первое - мы ломаем их день за днем. У меня город с населением более четверти миллиона человек, Байрон, и менее пятисот полицейских, чтобы о них позаботиться. Как я уже сказал, сейчас мы немного заняты.
   Байрон перестал слушать, его внимание было приковано к имени пожилой жертвы Николаса А. Стромайера. Его палец висел над ней, как оса, зависшая и неуверенная, не в силах двигаться дальше. Он выудил из кармана пиджака список имен, который взял из кабинета Тома, и быстро просмотрел его. Н. Стромайер занял третье место. Его глаза снова метнулись к газете, чтобы подтвердить правильность написания; затем до лица своего коллеги.
   - Стив, - начал он тихо, - ты говорил, что в последнее время были и другие необъяснимые убийства - вроде Штромайера? Вождь Колумба осторожно кивнул своей крупной бычьей головой. - Как их звали?
   Таннер на мгновение остановился; затем ответил: "Робсон, Флетчер и Форрестер, Клавдий... Клод своим друзьям, когда он дышал. Почему ты спрашиваешь?"
   Палец Байрона пробежал по списку, ненадолго остановившись на двух именах, напечатанных как К. Форрестер и Ф. Робсон. Он снова посмотрел на Таннера; затем сказал: "Думаю, у меня есть список жертв". Он передал ему бумагу.
   Таннер несколько долгих секунд изучал его, прежде чем сказать: "Я назначу вам офицера связи, но вам придется делить стол".
   * * * *
   Ванда Такер не узнала Байрона ни по имени, ни по внешности, и он ничего не сказал, чтобы просветить ее. С другой стороны, он узнал ее тотчас же, несмотря на то, что со времени их краткого знакомства прошло много лет. Он действительно почувствовал, что краснеет, когда его представили. Она была в сером брючном костюме, который стал слишком обтягивающим, и носил значок сержанта детектива на кожаном держателе, прикрепленном к ее ремню. Байрону пришлось кусать нижнюю губу, чтобы не улыбнуться. Проводя его в свой маленький офис в подвале, она бросила на него подозрительный взгляд и толкнула замерзшее окно. Узкий обзор почти ничего не видел, кроме бетонной взлетно-посадочной полосы, ведущей к ступеням подвала на другом конце здания. Напротив стояло несколько мусорных баков, их крышки были невидимы под острым углом. Она зажгла сигарету и выпустила дым из отверстия. - К чему эта ухмылка, шеф? Что-то поразило тебя этим утром? Она бросила быстрый взгляд в зеркало, висевшее на кирпичной стене, и слегка пригладила свои темные волосы. "Хм?"
   "Нет, - солгал он; - Думаю, просто неловкость ситуации.
   Она, казалось, не купилась на это, но все равно продолжила. "Ну ладно, - говорит начальник, - то есть мой Шеф , что я должен ввести вас в курс дела по этим делам - нашей маленькой серии убийств, так что давайте приступим к делу.
   Она подала ему знак сесть, и Байрон послушно уселся на старинный деревянный школьный стул, прижатый к ее парте. Если бы кто-нибудь внезапно открыл дверь, он бы ударился ею по коленям. Она бросила несколько папок на стол, но сама не удосужилась сесть.
   Выдыхая дым, она в мельчайших подробностях рассказала о явно бессмысленных убийствах троих мужчин. Самого последнего, Штромайера, он уже знал, как убивали, но два предыдущих не имели ничего общего, кроме хладнокровной жестокости казни и отсутствия какого-либо заметного мотива. - О да, - добавила она. - Во всех трех случаях жертвами были пожилые мужчины, хотя я уверен, что вы это уже заметили.
   "Кроме того, - продолжила она, - свидетели показали, что убийцами были двое сильно татуированных белых мужчин. Кажется, они не слишком стараются скрыть свою личность - судмедэксперт что-то для нас разрабатывает, и скоро все должно быть готово.
   Она выбросила последнюю сигарету в окно и снова повернулась к Байрону. - Я сожалею обо всем этом, - застенчиво сказала она. "Я много раз пытался бросить курить, но каждый раз, когда я это делаю, я взрываюсь, как воздушный шар. Даже сейчас я с трудом могу застегнуть эти штаны, - засмеялась она.
   Невольное внимание Байрона привлекли не ее штаны, а ее полностью упакованная блузка, пуговицы которой, казалось, растянулись от усилий, направленных на ее сдерживание. Воспоминания об их первой и до сих пор единственной встрече нахлынули на него, затопляя его чувства; сделать его таким же заряженным тестостероном, как мальчик-подросток; таким же пятнадцатилетним, каким он когда-то был, когда они встретились той давней осенней ночью.
   -- Боже милостивый, вас легко смутить, -- засмеялась она. приняв дискомфорт Байрона за ее замечания. - Разве в Нью-Джерси нет девушек? - игриво спросила она.
   - Ага, - признал он, когда мысли о Джулии поднялись, как снежные дервиши; моментально охладить его. "Может быть, нам стоит подумать о повторном опросе семей жертв", - предложил Байрон.
   Улыбка Ванды исчезла вместе с улыбкой Байрона, и она категорически ответила: "С какой целью?"
   Он рассказал ей о Томасе и списке, и она спросила: "Какое отношение ко всему этому имеет твой друг?"
   - Не знаю, - честно ответил Байрон. - Я действительно не знаю. Но даже при этом он чувствовал, как тьма сгущается в его сердце, как вороны-убийцы, кричащие и беспокойные, беспощадные и полные голода.
   * * * *
   Вдова Робсон приветствовала их со своего крыльца. Раннее солнце еще не достигло ее, и она была закутана в связанную вручную шаль оранжевых и зеленых оттенков, которые в последний раз были популярны в 1970-х годах. Байрон подумал, что ее тонкие белые волосы напоминают ореол, парящий над ее крошечным хрупким черепом. Она указала на два ржавых металлических кресла-качалки, стоявших лицом к улице, и любезно спросила: "Могу я принести вам кофе?"
   - Нет, мэм, - отказался он. "Мы выпили кофе, спасибо". Он мог слышать, как с каждым словом в его речь просачивается протяжное произношение - это было похоже на первый язык, который плавно возвращается по возвращении в родную страну; без сознательной мысли, и с тех пор, как он приземлился в Атланте, она неуклонно ползла вперед.
   "Мы просто хотели задать вам несколько вопросов о вашем муже?" он продолжил. Ванда улыбнулась старухе и села, а Байрон полусел-полуоблокотился на перила крыльца.
   Улыбка миссис Робсон исчезла, и она натянула кафтан на свои узкие плечи, словно только что почувствовала холодок. - Тогда еще вопросы? Я не очень вижу смысла, должен сказать. Весь вред был нанесен; ничто из того, что мы скажем здесь, не изменит ничего из этого".
   Ванда сказала: "Вред, мэм... вы имеете в виду убийство вашего мужа?"
   Старуха посмотрела на свои колени и свои пальцы с крупными суставами, которые она беспокойно сплела вместе. - Да, - ответила она через мгновение; - Это тоже вред, не так ли?
   Байрон бросил озадаченный взгляд на своего партнера и ответил: "Конечно. Это ужасное зло, которое все еще существует - людей все еще убивают, миссис Робсон, и мы хотели бы положить этому конец; вот почему мы здесь".
   Она снова посмотрела на него; ее глаза затуманены и испуганы. - Я действительно ничего не знаю, - умоляла она.
   "Может быть, да, мэм", вмешалась Ванда; протянул руку и погладил одну из ее прожилок на руках. "Иногда мы знаем больше, чем думаем".
   - Вы или ваш муж знали человека по имени Томас Луэллин? - спросил Байрон.
   Старуха покачала головой. - Нет, боюсь, это ни о чем не говорит. Мне жаль." Байрону показалось, что она почувствовала облегчение. Он сунул ей список.
   "Как насчет любого из имен в этом списке? Не торопитесь, миссис Робсон, и будьте уверены. Он наблюдал, как она внимательно просматривала список сверху вниз. Бумага задрожала в ее пальцах, и она подошла, чтобы вернуть ее ему. - Какие из них вы узнаете? - резко спросил он. отказ от приема; "Укажи на них".
   Она посмотрела на него умоляющими желтыми глазами. "Сделайте это, мэм; прямо в эту минуту". Он чувствовал на себе взгляд Ванды. Старуха растопырила когтеобразный палец и постучала по имени в списке; потом еще и еще. Байрон внимательно наблюдал. Одно имя принадлежало другой жертве, Клавдиусу Форрестеру; второй, однако, все еще жил... по крайней мере, пока.
   "Как насчет имени, Вирджил Кёртси... оно тебе что-нибудь дает?" Она не сводила глаз с дрожащей бумаги, зажатой в паучьих руках. - Этого имени нет в списке, так почему бы тебе не посмотреть на меня и не ответить?
   Ванда поднялась на ноги и, казалось, была готова вмешаться. - Эй, - начала она, но Байрон оборвал ее.
   -- Посмотри на меня и ответь, -- чуть не закричал он; вырвав у нее список.
   Миссис Робсон подняла бледное призрачное лицо; ее рот раскрылся; слезы дрожат в глазах. "Откуда ты знаешь?" она спросила. - Откуда ты знаешь?
   "В чем дело?" он услышал, как откуда-то издалека спросила Ванда; "Главный?"
   Байрон проигнорировал ее и продолжил. - У вашего мужа была адресная книга... где она, миссис Робсон?
   Она указала на сетчатую дверь. - Прямо внутри, у телефона... Не знаю, почему ты на меня кричишь, - всхлипнула она; - Я ничего не делал!
   - Пойми, - рявкнул он на Дет. сержант Такер.
   "Да сэр!" - рявкнула она в ответ, распахнув дверь и позволив ей захлопнуться за ней. Когда через несколько мгновений она вернулась с книгой, то увидела, как Байрон уходит к машине. Она поспешила догнать. - Мы вернем это, когда закончим, - пообещала она старухе через плечо.
   - Я не хочу, - закричала она в ответ, торопясь в свой дом.
   - Сэр, - позвала Ванда Байрону в спину. торопясь поймать его: "Сэр... вождь или не вождь, вам нужно кое-что объяснить! Что это было там сзади?
   Байрон уже подошел к машине и завел ее. Он начал отъезжать от тротуара прежде, чем она успела закрыть дверь. Ускорение откинуло ее обратно на сиденье. "Черт возьми, шеф! Вы не возражаете против того, чтобы убить нас... по крайней мере, пока вы не объясните, что происходит. Она застегнула ремень безопасности и на мгновение удобно расположила его между грудей, прежде чем повернуться, чтобы изучить застывший профиль Байрона. Она закурила сигарету и не потрудилась открыть окно. - Нечестно садиться за наш стол с картами в рукаве - это просто невежливо; особенно когда ты гость. Так как насчет этого, Шеф? Ты готов выплеснуть свои кишки, или мне придется тебя выкурить? Она рассмеялась над собственной шуткой так, что Байрон почувствовал себя одновременно тепло и с вызовом.
   - Да, - ответил он, взглянув на нее; заметив блеск в ее зеленых глазах. - Я почти готов... просто открой это проклятое окно.
   Он нацелил машину на центр города и бар Рэнкин.
   * * * *
   Байрон опрокинул свой второй бурбон и поставил стакан рядом с остывшей чашкой кофе. Ванда сидела напротив него за столиком и потягивала из дымящейся чашки цикорий; Бар Rankin был одним из очень немногих мест в городе, где подавали заменитель кофе Old South. Детектив-сержант с некоторым удивлением изучал ее подопечного.
   "Привет, - тихо сказала она, - не будем забывать, что сейчас только одиннадцать - это, кстати, утро". Она оглядела прохладную темную комнату, почти свободную от посетителей. "Разве это не позор, что ты больше не можешь курить в барах? Боже мой... раньше это было место греха и беззакония... теперь посмотри на это, все наряжено для церкви.
   Байрон впервые огляделся вокруг. Это правда... этот бар, как и большая часть центра города, стал настолько облагороженным с тех пор, как он в последний раз жил в Колумбусе, что его было почти не узнать. То, что когда-то было приходящим в упадок деловым районом умирающего промышленного городка, преобразилось. Исчезли неряшливые бары с дырками в стене, где пьют стоя или выходят на улицу, чтобы упасть, где текстильщики жертвовали свои с трудом заработанные зарплаты. Даже песчаные, массивные кирпичные здания, которые когда-то грохотали и грохотали двадцать четыре часа в сутки и вмещали тысячи рабочих, замолчали, их операции унеслись в экзотические страны, такие как Мексика и Индонезия. Теперь те, что остались, были превращены в элитные лофты с видом на реку, которая когда-то питала их турбины; остальные были распаханы под торговые центры или сохранены как редко посещаемые музеи. Как и везде, думал Байрон сквозь успокаивающую дымку "Марки изготовителей", Колумб отказался от своей души рабочих ради места в стране кабинок; заменив свои фабрики и литейные заводы страховыми компаниями и корпорациями кредитных карт. Словно вызванный его размышлениями, старый бродяга неуверенно пробирался мимо их окна, моргая и неуверенный в новом дне - рабочий Рип Ван Винкль, пробудившийся к будущему, в котором для него нет места. Байрон указал пальцем на бармена.
   "Придержите эту мысль", - приказала Ванда и Байрону, и миксологу; останавливая последнего рукой на горлышке предпочитаемой бутылки. Не получив поддержки от Байрона, он ушел в тень. "Все еще жду вас, профессор", - улыбнулась Ванда через стол своему новому партнеру; "Давайте попробуем; прежде чем сделать себя недееспособным. Расскажите мне об этом списке".
   "Когда я понял, что некоторые из имен в списке Тома также были "вашими" жертвами, я понял, что я... мы", - поправился он и получил ободряющий кивок от Ванды; "должны были найти связь - что должно быть что-то, что связывало их всех вместе. Итак, когда я увидел старуху, миссис Робсон, я решил рискнуть и показать ей список. Она знала и другие имена, и, что более важно, их знал и ее муж... она также знала Вирджила Кёртси.
   - Кто он, черт возьми, когда он дома? - пошутила Ванда. "Его имени не было на той бумаге".
   "Нет, - признал Байрон, - но она знала его, а это означало, что ее муж знал его, а мой друг Том Луэллин знал их всех... или, по крайней мере, их имена".
   "Почему?" - просто спросила Ванда.
   - Я не уверен, - ответил Байрон.
   Ванда вздохнула: "Как ты думаешь, может быть, за этими убийствами стоит твой друг?"
   Байрон помедлил, прежде чем ответить. "Я больше не знаю, но это то, что я должен рассмотреть".
   Ванда протянула руку и похлопала его по руке, прежде чем спросить: "Как ты узнал, что нужно показать старушке список, Байрон? Какое значение для вас имеют эти имена? Потому что, если вы не возражаете, я скажу, что сцена на крыльце показалась мне немного личной.
   Он взглянул на Ванду, взвешивая свои слова, даже несмотря на то, что алкоголь и ее прикосновение ослабили тугой воротник, которым он всегда подпоясывался. - Ты действительно меня не помнишь, да?
   Ванда вздернула подбородок и поджала губы, как будто обдумывала именно это; затем постучал по столешнице длинным лакированным ногтем, прежде чем ответить: "В тебе есть что-то такое знакомое ". Ее глаза сосредоточенно сузились. "Средняя школа?" она спросила
   - Пачелли, - ответил он точно так же, как и во время интервью с Таннером.
   Ванда покачала головой: "Нет... Бейкер". Она выгнула бровь. "Мальчик-католик, да; они могут быть ужасно сладкими, - мечтательно заметила она.
   "Пожалуйста, Господь свыше, - продолжала она, - не говорите мне, что я должна помнить вас, если вы понимаете, что я имею в виду, а я молюсь, чтобы вы не знали". Она вытряхнула из пачки сигарету, затем, не найдя пепельницы, сумела сломать ее пополам, пытаясь вставить обратно. "Было время... короткий период, заметьте, после того, как мой муж бросил меня, когда Боюсь, я немного зашла в тупик... слишком много тусовалась... проснулась в слишком многих странных местах с несколькими слишком странными... ну, мне не нужно тебе говорить; ты же зрелый мужчина, в конце концов. Она глубоко вздохнула. " Вы не один из тех мужчин, не так ли? Пожалуйста , скажи нет.
   - Не может быть, - поспешно ответила она себе, - ты все это время жила на севере! Боже мой, это облегчение! Только с чего бы мне так шевелить ртом, к тому же это ты должен говорить! Ты сделал это нарочно!" она обвинила Байрона.
   Он нежно рассмеялся. - Извини, - сказал он. "У меня есть преимущество, так как я вас точно помню".
   Ванда подперла подбородок рукой и сказала: "Откровенно... о боже... ну, расскажи, покончим с этим".
   - Это было в средней школе Бейкера, - начал Байрон. его голос становится мягким и дымным от воспоминаний о давно минувшем вечере. "Несколько одноклассников и я разбили один из тех знаменитых подростковых танцев в вашем школьном спортзале. Один из карет, охранявших вход, был старшим братом одного из моих школьных приятелей, и он впустил нас. Мы едва знали, что делать, когда прорвали ваши зубчатые стены, поэтому просто стояли кучей, стараясь не бросаться в глаза. и добиться прямо противоположного, я уверен. Вот когда я увидел тебя. Вы танцевали и были в центре внимания; по крайней мере мое внимание, и я тут же решил пригласить вас на танец. Я не мог перестать смотреть на тебя".
   - О, как ты живешь! - сказала Ванда в своем лучшем приливном протяжном голосе. Затем: "Пожалуйста, продолжайте, пожалуйста, я весь в ушах".
   Байрон хрипло усмехнулся. "Ну, я попросила... Я попросила тебя станцевать, и ты сделала это. Кажется, у меня тряслись ноги, я так нервничал. Затем, в какой-то момент, группа переключилась на что-то медленное, и я никогда не забуду ощущение того, что держу тебя рядом. Помните, я ходил в католическую школу, а это были семидесятые, вы знаете, так что у меня еще не было большого опыта общения с девушками. Затем я сделал то, за что никогда себе не простил". Он виновато взглянул на Ванду, чья рука скользнула к ее щеке, словно она проверяла температуру.
   - Боже мой, - прошептала она.
   - Я позволил своей руке коснуться твоей левой груди, я отчетливо помню, какой именно, и сказал довольно романтично, я уверен; - Я бы очень хотел сделать это с тобой.
   Рот Ванды открылся. "Ты!" она успела сказать. "Это был ты?"
   - Так ты меня помнишь? Байрон рассмеялся.
   - Теперь знаю, непослушный мальчишка! Я был так разочарован, что вы не дождались ответа; ты рванул оттуда, словно дьявол гнался за тобой по пятам".
   - Нет, - печально улыбнулся Байрон. "Я потерял самообладание, как и прекрасная дама... но я никогда не забывал ее".
   Ванда невольно покраснела, но протянула: "Как ты говоришь, сэр, заявляю!"
   - Итак, теперь ты знаешь мой глубокий, темный секрет.
   "Дорогой, если это самое худшее, ты должен продолжать пытаться".
   Байрон взглянул на свой пустой стакан, и Ванда проследила за его взглядом. - Но это еще не все, не так ли? Может, мне все-таки купить тебе еще одну; похоже, огненная вода настраивает вас на исповедальный лад.
   Он виновато взглянул на нее как раз в тот момент, когда зазвонил ее мобильный телефон. Она несколько секунд рылась в своей объемистой сумке, прежде чем найти ее. Открыв его, она ответила: "Детектив-сержант Такер", после чего замолчала. Еще через мгновение она сказала: "Пять минут, мы за углом от станции". Она захлопнула телефон и объявила: "Нам пора... кажется, на станцию прибыла посылка, которая вызвала настоящий переполох... и это для вас".
   * * * *
   Они встретились с шефом Таннером в комнате обработки улик на втором этаже. Он ждал их в конце длинного стола, на котором стояла единственная картонная коробка. Коробка была грубо разорвана; коричневая оберточная бумага и веревка, которыми он был связан, остались висеть на его раздавленных боках. Он также был испачкан пылью от отпечатков пальцев. Несколько мужчин в лабораторных халатах расположились вокруг стола в разных позах; ни один из них не был доволен коробкой.
   "Мы приказали роботу открыть его, когда увидели, что оно адресовано вам", - сообщил Байрону шеф Таннер, когда они с Вандой вошли в комнату ожидающих мужчин. "Обратного адреса не было, и после того, что только что произошло, я подумал, что лучше нам не рисковать".
   Байрон остановился в дальнем конце напротив своего коллеги и спросил: "Что только что произошло ?"
   Таннер кончиками пальцев отодвинул коробку на несколько дюймов дальше и сказал: "Мы пошли прямо к дому мистера Тимоти Уэйкли после того, как я взглянул на ваш список - он был следующим в нем; насколько мы знали, все еще живы - теперь мы знаем, что это неверно".
   - Убит? - сказал Байрон.
   - Очень даже, - заверил его Таннер. "Ему отрубили голову фамильным мечом. Мои ребята здесь, - он кивнул на мрачных техников, - уверяют меня, что этот меч - подлинный продукт Конфедерации; наверное семейная реликвия. Не то чтобы это имело большое значение для мистера Уэйкли, так как, похоже, у него не было собственных детей, которым он мог бы передать его, - закоренелому холостяку, как говорили в старые времена. Он подмигнул Байрону.
   Ванда, которая подошла к открытому ящику, остановилась и сказала: "Пожалуйста, скажите мне, что его головы нет в этом ящике". Ее лицо стало чуть светлее.
   Таннер взглянул на нее; Затем сказал: "Байрон, я боюсь, что это может быть для тебя плохой новостью, но то, что пришло в этой коробке, имеет отношение к твоему пропавшему другу Ллевеллину".
   Байрон заметил, что Ванда подошла немного ближе к ящику. Он оставался неподвижным. "Плохие новости?" - тупо повторил он.
   Ванда подошла к ящику и быстро заглянула внутрь. Байрон услышал, как она сказала: "Боже мой!"
   - Довольно плохо, да, - продолжил Таннер. немного смягчив голос. - Какой-то сукин сын прислал тебе свои указательные пальцы.
   Байрон почувствовал, что делает шаг назад, затем остановился; затем услышал свой собственный вопрос: "Вы уверены, что они его?"
   "Да, боюсь, что так; мы свернули один и отправили его через АДИС. Это был матч, когда он подал заявку на получение разрешения на пистолет в Атланте несколько лет назад. Мы не смогли снять отпечатки с самой коробки. Тот, кто послал его, был достаточно осторожен.
   - Есть шанс для Томаса, - спросил Байрон.
   "Возможно", - ответил Таннер; выражение его лица неубедительно; "...он все еще может быть жив. Это будет зависеть от того, остановят ли они кровотечение... или от того, что они могли сделать с ним до или после. Прости, Байрон; Я знаю, что вы были хорошими друзьями".
   - Вот и все?
   Таннер неохотно покачал своей большой головой. - Нет, боюсь, что нет... есть записка. Шеф Колумба передал Байрону прозрачный пластиковый пакет для улик с рукописной запиской на линованной бумаге. Байрон заметил ржавые пятна на полях, а также остатки прозрачной ленты, оторванной посередине. Там было написано: "Скажи Байрону поторопиться - я почти закончил. Томас хотел указать путь. Он посмотрел на шефа Таннера, когда Ванда положила руку ему на плечо. Он чувствовал, как его трясет. - Его пальцы были приклеены к этой странице?
   Таннер кивнул. "Каждый указывал в направлении, противоположном другому... шутка".
   - Кто остался?
   - Только один, согласно списку Ллевеллина, Рэндольф Дж. Каррутерс, белый мужчина, семидесяти шести лет. Он живет один, так как его мать умерла несколько лет назад. Теперь мы с ним под прикрытием.
   - Кого-нибудь уже назначили в ночную смену?
   - Я ожидаю тебя и Такера, - вздохнул Таннер.
   "Все будет хорошо... спасибо". - сказал Байрон.
   Таннер позвал Ванду: "Такер, ты дома?"
   Она слегка отвернулась от открытого окна, выходящего на патрульную стоянку, и ответила: "Глубоко по шею, шеф".
   "Байрон, иди примерь жилет и возьми оружие из арсенала... тебе удобно с 45-м калибром?"
   "Это то, с чем мы квалифицируемся".
   "Хороший. Такер, не могли бы вы перестать слоняться без дела и проводить шефа Патрика в оружейную, пожалуйста, мэм?
   Когда они вместе шли по коридору, Ванда повернулась и сказала: "Он может быть еще жив, Байрон. Я знаю, что это маловероятно, но мы не знаем, почему его вообще забрали. Он может иметь для них некоторую ценность.
   Байрон ничего не сказал; поскольку он задавался вопросом, что это может быть за значение.
   - Кроме того, - добавила она со слабой улыбкой, - по крайней мере, теперь ты знаешь, что не он стоит за всем этим.
   * * * *
   Рэндольф Дж. сидел в темном углу своей захламленной, пыльной гостиной и не сводил глаз с двух офицеров, сменивших его предыдущих опекунов. Они ему не очень понравились. Когда он был в его возрасте, подумал он, он легко мог его взять; что касается женщины... ну, это было очевидно. Он провел почти всю свою жизнь в школьных спортзалах, обучая детей основам спорта и основам развития сильного телосложения, и знал двух неудачников, когда видел их. Курильщики и пьющие... мягкие и медлительные - вот что стояло между ним и... чем-то... мучительной смертью, может быть. Он вздрогнул, и проклятая женщина заметила это, обходя окна и проверяя защелки. Она быстро отвернулась. Он надеялся, что они хотя бы могут хорошо стрелять, если уж на то пошло.
   Мужчина вернулся в комнату из кухни, проведя, как ему казалось, слишком много времени в задних комнатах своего дома. Он вытирал руки рваным кухонным полотенцем. - Нашли что-нибудь, что вас заинтересует? - лукаво спросил Рэндольф Дж.
   Байрон какое-то время смотрел на него, прежде чем, в свою очередь, спросить: "Что ты думаешь?"
   Старик откинулся на спину в своем заляпанном и оборванном шезлонге: "Я не потерплю неуважения - я требую уважения".
   Байрон отвернулся и пошел к входной двери. - Угу, - неуважительно ответил он.
   Ванда подошла к нему боком и яростно прошептала ему на ухо: "Ты не возражаешь? Мы должны провести здесь всю ночь с этим стариком, так что, как ты думаешь, ты не мог бы немного приостановить свою вражду со стариками?
   Байрон покачал дверную ручку и еще раз проверил засов, не отвечая.
   Лоб Ванды нахмурился от новой мысли. - Подождите, - продолжала она, бросив взгляд через плечо на мистера Каррутерса, - вы что- нибудь нашли?
   Байрон повернулся к кухне, и Ванда последовала за ним. - Я сделаю кофе, - сказал он.
   Когда они вошли в крохотную, продуваемую мухами кухню, она схватила его за локоть. - Байрон? - спросила она. затем сложила руки в ожидании.
   Он посмотрел через ее плечо в темнеющую гостиную. Каррутерс изучал их обоих с явным подозрением, его длинное, обвисшее лицо, бледное и покрытое щетиной, скривилось от отвращения; его крошечные, глубоко посаженные глазки злобно блестели. Байрон снова повернулся к Ванде. "У него в спальне полный ящик детского белья, - сказал он. затем возобновил свои приготовления, ополаскивая жирный кофейник и насыпая ложкой застоявшуюся гущу в корзину с фильтром.
   - Может быть, внуки, - неубедительно предположила Ванда.
   Байрон оглянулся на нее через плечо; затем вернулся к своей задаче.
   Она еще раз посмотрела туда, где человек, которого они должны были защищать, светился, как грибок, в сгущающихся тенях надвигающегося вечера. - О, Боже, - прошептала Ванда. "О Боже мой; Я не сомкну глаз в этом доме, - пообещала она.
   "Можно ли пользоваться собственной ванной?" Их несчастный хозяин позвал их. - Как ты думаешь, это будет чертовски проблемой? Он начал подниматься на дрожащих тонких руках.
   - Это твой дом, - ответил Байрон, - делай, что хочешь. Все, о чем мы просим, это не выходить на улицу и держать все шторы закрытыми и двери запертыми - остальное зависит от вас".
   - Значит, я могу лечь спать, если захочу? Рэндольф Дж. неприятно настаивал; начиная свой нетвердый выход из тесной, вонючей комнаты.
   - Тебе решать, - повторил Байрон. - Не позволяй нам остановить тебя.
   Старик, подобно большому белому пауку, пробрался в темные ниши задней части дома и скрылся из виду.
   * * * *
   Когда они пришли за ним, это было не в темноте, а как раз в тот момент, когда солнце начало подниматься над мрачным горизонтом. Ванда не сдержала своего слова и заснула на потрепанном, пружинящем диване старика где-то после трех часов ночи. Некоторое время назад Байрон скончался в кресле лицом к входной двери, уверенный, что звук любого, кто попытается войти, быстро разбудит его.
   Их обоих разбудил грохот и скрежет приближающегося мусоровоза. Байрон встал и потянулся, прежде чем подойти к окну, чтобы взглянуть на недавно открывшийся мир, и услышал, как хрустят кости в его спине. Он устало улыбнулся Ванде, которая только что сумела сесть и смутно улыбнулась в ответ.
   Он раздвинул толстые пыльные шторы ровно настолько, чтобы выглянуть наружу. В поле зрения с шумом вкатился мусоровоз, казенное зеленое чудовище, извергающее дизельный дым и капающее неприятным месивом жидкости из различных утечек внутри его корпуса. С шипением и визгом он остановился перед домом Каррутеров, и человек со "Стонной спиной" выпрыгнул из пасти машины. Байрон тупо зафиксировал рабочий свиток "тат" и начал отворачиваться. "Он испортит эти модные ковбойские сапоги", - подумал он.
   "Что-нибудь видно", - весело спросила Ванда, направляясь на кухню, чтобы заварить новую чашку кофе.
   Байрон услышал лязг металла, когда мусорное ведро Рэндольфа врезалось в край приемной части грузовика снаружи. - Нет, - начал Байрон, - просто вывоз мусора. Это единственная работа, за которую вы не могли бы мне заплатить... Сапоги заскрежетали в его подсознании, и он повернулся к окну, но звук бегущих шагов прервал его фразу. - Что за... - начал он. Он отдернул занавеску как раз вовремя, чтобы увидеть, как "Ковбойские сапоги" возвращают уже пустую и сильно помятую банку обратно к стене дома Каррутеров, в то время как второй сильно татуированный мужчина, предположительно водитель, рванулся вперед, размахивая руками. шлакоблок. Байрон как раз успел подумать: "Два белых мужчины с большими татуировками", прежде чем бетон разлетелся по тому самому окну, из которого он выглядывал. Он бросился вправо под ливнем битого стекла и осколков зазубренного дерева.
   Из кухни он услышал звук чего-то грохнувшегося об пол и далекий звук голоса Ванды, кричащей: "Байрон?"
   Он упал на правый бок, зажав пистолет под корпусом. Он попытался перевернуться и привести его в действие, даже когда Ванда ворвалась с уже вытащенным оружием, направленным на разрушенное окно. В эту долю секунды лицо "Ковбойских сапог" появилось в обрамлении обломков, и Байрон заметил его длинные вьющиеся волосы, чистые и сияющие в свете нового дня; покачиваясь на его плечах, как модель в рекламе шампуня. Несмотря на татуировки, скрывающие многие черты его лица, Байрону было ясно, что ему не больше двадцати пяти. Он бросил гранату в комнату и исчез прежде, чем он или Ванда успели сделать хоть один выстрел, и Байрону показалось, что выражение его лица неуместно веселое для такого случая.
   Произошедший взрыв сотряс Байрона и вернул его на пол, зажав уши, глухим, корчащимся и слепым, как крот. Он не мог знать, что могло случиться с Вандой. Хотя его чувства были рассеяны сотрясающим ударом и яркой вспышкой светошумовой гранаты, он понял, что на данный момент все еще жив, но беспомощен и находится во власти своих врагов.
   Именно испуганные крики Рэндольфа Дж. впервые пронзили бурлящий беспорядок в его разуме и ушах и дали ему понять, что его инвалидности придет конец. Сквозь белый туман он вздрогнул, увидев, что двое мужчин с татуировками уже в доме и несут между собой старика, аккуратно завернутого в одеяло, как сигару. Байрон сел, нащупывая свой пистолет. Водитель ударил его ногой в лоб, когда он проезжал со своим грузом, и Байрон снова упал, временно забыв о пистолете.
   Когда струйка крови начала застилать ему глаза, Байрон потащился туда, где лежала Ванда. Он мог видеть, что она все еще дышит, но без сознания. Он почувствовал под рукой что-то металлическое и схватил его; затем, как слизняк, направился к ужасно разрушенному дверному проему, не в силах понять, что произошло за потерянное время с момента взрыва до настоящего момента.
   Когда солнце взошло над туманными верхушками деревьев и сырыми крышами, словно красный глаз, он увидел, как его противники швырнули Каррутерса на пускающую слюни кромку компрессора мусоровоза. Зрение Байрона достаточно прояснилось, чтобы увидеть, как младший из двух мужчин дернул рычаг, чтобы начать опускание большого клинка, в то время как старший удерживал свою жертву на месте, все время улыбаясь. Каррутерс кричал и метался, как чудовищный кокон, наблюдая, как его смерть приходит к нему с неумолимым воем гидравлики.
   Первый выстрел Байрона прошел мимо более крупного пожилого человека, но отскочил от металлического кузова грузовика незамеченным дождем ржавчины и краски. Убийцы не смогли услышать отчет из-за криков и машин, поэтому он попытался еще раз. На этот раз младший упал, его рука отпустила смертоносный рычаг, но его напарник без промедления взял на себя его обязанности и возобновил движение вниз, пригвоздив Каррутерса мускулистой рукой с жилами. Он оглянулся на Байрона с терпеливой ненавистью, словно у него было все время мира. Пока Байрон пытался устоять перед следующим выстрелом, в него влетел огромный грязный клинок; начиналась грубая вивисекция - теперь у жертвы не было шансов; голос его ужаса и боли становился все выше; затем резко останавливается с тошнотворным треском металла при последней встрече с металлом.
   С кратчайшей паузой, чтобы убедиться, что его напарник действительно мертв, здоровяк зашагал прочь в том направлении, откуда приехал грузовик, но так много людей вышло посмотреть, что происходит, что у Байрона не было шансов на еще одну попытку. выстрелил. Его добыча ушла, и, по мудрому решению, никто не попытался его остановить. Крики потрясенных свидетелей почти заглушили вой банши быстро приближающихся сирен, а позади Байрон услышал кашель и стоны Ванды.
   - Не открывай глаза, - пробормотал он с полным ртом крови; затем положил голову на грязный пол и закрыл свою.
   * * * *
   Был полдень, когда Байрона и Ванду выписали из отделения неотложной помощи в больнице Святого Франциска, и Таннер ждал их в своем кабинете. Он мог бы быть счастливее.
   Они вдвоем изложили свой отчет о разгроме в доме Каррутеров, и их рассказы согласуются с фактами, обнаруженными на месте происшествия, и Таннер почти ничего не сказал, кроме как: проклятый список; надеюсь, это сделало выжившего сукина сына счастливым туристом". Когда они направились к двери, он добавил: - Между прочим, я рад, что эти ублюдки оставили вас двоих в живых... ну, вы знаете. Какие мысли по этому поводу, Байрон? Уверен, тебе это тоже приходило в голову?
   Байрон снова повернулся к Таннеру, который выглядел усталым и помятым, как старая кожа, и сказал: - Я, наверное, никогда не узнаю. Они сделали то, что намеревались сделать, я думаю. Закончилось." Он не сказал Таннеру или Ванде о записке, которую нашел в кармане куртки. Один из нападавших сунул его в свою куртку, когда они с Вандой лежали без сознания после того, как осколочная граната сделала свое дело. Он гласил: "Думай просто, и ты будешь знать, что делать - приходи один". Оно было написано тем же грубым почерком, что и записка в окровавленном пакете.
   Перед кабинетом Таннера Ванда взяла Байрона за руку и посмотрела ему в лицо. "Ты не должен быть один сегодня вечером, Байрон... Я знаю, что не хочу быть".
   Байрон обнаружил, что не может даже улыбаться. "Боже, я провел всю свою юность и значительную часть своей взрослой жизни, фантазируя об этом моменте".
   Ванда вздохнула и сделала шаг назад, выпуская его руку. "Но...?"
   - Память о "нас"... о том, что могло бы быть, - это все, что у меня было, чтобы поддерживать меня временами... много раз. Моя жизнь сейчас в руинах... моя жена... я даже не хочу туда идти. Правда в том, что я не могу позволить себе риск потерять тебя из-за тебя; Я боюсь рисковать, Ванда.
   Уголки рта Ванды чуть приподнялись. "Боже мой, я не могу поверить, что мне отказали в пользу фантазии - даже если это фантазия обо мне. Ты мечтатель, Байрон Патрик, и немного поэт, и очень милый, и мне бы очень хотелось надрать задницу твоей жене. Маленькая улыбка исчезла. - А еще вы немного лжец, шеф Патрик. Ты что-то скрываешь во всем этом, и я знаю, что это связано с похищением твоего младшего брата много лет назад.
   Байрон отступил назад, когда Ванда плавно продолжила: "Да, это верно, я знаю о твоем младшем брате и Вирджиле Кёртси - я попросила одного из наших компьютерных гиков "погуглить" тебя в день нашей встречи - я могу быть крутым парнем, Байрон, но я также чертовски хороший полицейский. Тот список, который был у твоего друга Ллевеллина, связан с этим событием. Остальное вы знаете, я думаю, или уже поняли.
   Байрон несколько мгновений пристально смотрел на нее; затем сказал: "Том и я убили Вирджила Кёртси, Ванду, человека, который похитил моего младшего брата. Мы были просто детьми, и я не думаю, что собирались это делать, но, честно говоря, я больше не знаю. Но сейчас, спустя столько лет, похоже, кто-то хочет отомстить за это убийство - вот почему они взяли Томаса.
   - Что касается списка, я просто не уверен. В ходе этого расследования мне стало очевидно, да и вам, я подозреваю, что этот список был перекличкой педофилов; все века, чтобы быть современниками Вирджила Кертси. Что Том делал со списком - вот где все становится туманным. Сначала я подумал, что за убийствами может стоять Том, но после указательных пальцев я понял лучше".
   Ванда осторожно взглянула на закрытую дверь шефа Таннера. - Бедняжка, ты таскал с собой это все эти годы, а потом... это. Должно быть, это похоже на кошмар".
   Байрон кивнул; затем добавил: "Это был кошмар с тех пор, как я послал Дэниела искать его проклятую собаку. Убийство Реверанса казалось просто еще одной частью всего этого. Вот почему я покинул Колумбус много лет назад; Наверное, поэтому я и пошел работать в полицию - из покаяния. Теперь круг каким-то образом замкнулся, и я снова здесь".
   "Что ты теперь будешь делать?" - спросила Ванда. затем: "Что ты скажешь жене Тома?"
   - Что мне делать? Байрон повторил; затем солгал: "Возвращайся в мой номер в мотеле и напьйся. Затем через какое-то время после этого позвоните Ребе и сообщите ей, что Том не вернется - не сейчас; никогда не."
   Ванда взяла его куртку за лацканы и притянула к себе, оставив влажный поцелуй на его щетинистой щеке, в то же время касаясь его губ своими. На краткий миг он почувствовал, как ее пальцы блуждают по его грудной клетке, а затем отдергивают его в последний раз, настойчиво дергая за куртку. - Позвони мне, если передумаешь, - сказала она, не сводя с него глаз; - ...и не броди по округе после наступления темноты, ладно? Я буду следить за тобой, - пообещала она.
   Байрон молча кивнул в ответ, записка в его кармане была тяжела как смерть.
   * * * *
   Дом Реверанса выглядел точно так же, как он видел его в последний раз - залитый лунным светом и провисший под тяжестью вьющихся лиан и скрывающих его ветвей. Фанерное покрытие двери все еще устало болталось на единственном гвозде, когда Байрон проскользнул за него и вошел.
   В коротком коридоре, ведущем к кухне, мерцал колеблющийся желтый свет, и Байрон подошел к его источнику. Он не пытался скрыть своего прихода, так как знал, что его ждут, а скрипучие половицы ни в коем случае не позволят скрыться. Тем не менее, он шел медленно и осторожно, его руки были пусты; ладони потеют.
   Кухонный стул (может быть, это тот же самый?) снова был поставлен посреди комнаты, его тонкие металлические ножки, ржавые и расшатанные от времени, опасно смещались под весом Томаса Луэллина. Зажженные свечи придавали давно заброшенной кухне оттенок сепии старой фотографии. Том осторожно переминался с ноги на ногу, чтобы не нарушить шаткое равновесие, которое ему давало гнилое фанерное сиденье. Его руки были связаны за спиной, и Байрон мог видеть грубые, грязные бинты, которые они щеголяли; у него также была грязная тряпка, завязанная вокруг рта. Байрон также заметил веревку, тянувшуюся от его шеи через крюк люстры; заканчивающийся крепким узлом. Узел лежал в руках крупного человека с татуировками, который написал Байрону приглашение на вечеринку. Время от времени мужчина слегка дергал свой конец, чтобы наблюдать за результирующими действиями другого. Затруднительное положение Тома, казалось, тихо забавляло его.
   - Уже разобрался? - спросил он у Байрона сдавленным голосом заядлого курильщика.
   Байрон изучал черты, замаскированные под кружащимся голубым боди-артом, выцветшие голубые глаза; коротенький нос, сглаженный каким-то прошлым насилием, песочные волосы, поседевшие от тяжелых лет, все еще лохматые, как у рок-звезды. - Некоторые, Дэнни... не все, - ответил он. Его горло распухло, а зрение на мгновение затуманилось.
   "Все дело в твоем друге, брат; ваш друг... и его друзья - такие, как мистер Кертси.
   Байрон покачал головой и сделал небольшой шаг назад, чувствуя, что вот-вот потеряет сознание.
   "Какая?" - спросил Даниэль; "Ты никогда не знал, когда мы были детьми, что Том знал Кертси? Я в шоке, старший брат, ведь он был твоим самым лучшим другом, не так ли?
   Байрон посмотрел на Тома, чьи блестящие карие глаза расширились от страха и паники. - Скажи мне, - сказал Байрон, отворачиваясь от него и глядя на брата.
   "Он был "мальчиком" Кертси, Байрон; то есть, пока он не достиг четырнадцати. Кертси нравились они немного моложе. Вот где я пришел. Я был немного моложе". Он слегка дернул за веревку, и Том ненадежно качнулся в сторону; затем другой, прежде чем снова восстановить равновесие. Байрон слышал его хныканье сквозь грязный кляп.
   Даниэль закурил свободной рукой; затем продолжил: "Кертси пригрозил продать его тому, кому понравится его возрастная группа, если он не наймет замену... это был я. Вы начинаете понимать, шеф?
   Байрон кивнул, ничего не говоря.
   "Старый Том воспользовался моими поисками собаки, чтобы убедиться, что я остановился у Вирджила Кёртси. Он сказал мне, что почти уверен, что Кёртси забрал нашу собаку и держит ее для хозяина. Я пошел туда, конечно. Что я знал? Мне было всего девять лет. Он приготовил для меня уютную комнату в своем подвале, и, если бы на него так скоро не навалилась жара, он мог бы "завербовать" меня на место Доброго Друга Тома и отпустить меня - вот как это было с ты, не так ли, добрый друг Том? Он поставил ногу в рабочем ботинке на стул и осторожно отодвинул ее на несколько дюймов. Визг Тома стал еще более неистовым. Откуда-то снаружи Байрон услышал, как по пустынной улице скользит машина; затем еще один. Они остановились через несколько домов.
   - Как оказалось, - продолжил Даниэль. выдавливая дым пяткой, "У Кертси были "друзья", и он смог выдать меня до того, как полиция пришла на обыск. Я думаю, ты знаешь, о каких друзьях я говорю, Большой Брат; я думаю, вы получили их список от нашего друга Тома. Он получил этот список от нашего мистера Кертси и с тех пор зарабатывает на нем деньги... не могу сказать, что я слишком его виню в этом. Он тоже кое-что заслужил, я думаю, за все свои страдания. Он снова повернулся, чтобы посмотреть на Тома. "Даже если так... я сам немного пострадал". Он отодвинул стул еще на несколько дюймов и натянул веревку. Носки ботинок Тома прыгали по краю, а его глаза начали выпячиваться и темнеть от крови.
   Дэниел снова повернулся к Байрону. "В течение следующих семи лет меня обменяли. Я уже даже не знал, кто я такой... кому я принадлежу - я был только что усыновленным, заезжим племянником или внуком, внебрачным сыном сбежавшей дочери... У меня было так много разных имён, что если бы не список Тома, я бы не запомнил их всех.
   "В конце концов, меня выбросили с другого конца трубопровода - слишком старым... в шестнадцать. Вы можете победить это? Я никогда не ходил домой; эта мысль никогда даже не приходила мне в голову; Я больше не был "тем" маленьким мальчиком. Я ходил во все места, куда ходят такие же, как я, и урывками добирался до тюрьмы - это было несложно... на самом деле, это казалось чем-то вроде естественного прогресса. Для меня это была хорошая среда... Мне действительно нравилась тюрьма".
   Какое-то время он молча изучал Байрона; затем продолжил: "Я встретил парня внутри, который отсидел срок в Нью-Джерси; любезно с вашей стороны, сказал он. Конечно, он не знал, что мы братья. Каково же было мое удивление...мой старший брат, полицейский...и в Нью-Джерси, ради всего святого! Этот парень надеялся убить тебя, когда в следующий раз поднимется на север... но он упал насмерть в душе, прежде чем его время истекло.
   Даниэль вздохнул и закашлялся, когда комната начала наполняться тишиной, которая клубилась и сгущалась в темных углах мертвого дома. Со стороны улицы Байрон услышал отчетливый щелчок тщательно закрывающихся автомобильных дверей.
   - Твои друзья? - небрежно спросил Дэниел, и, когда Байрон не ответил, продолжил свой рассказ, как будто ничего не происходило. - Если бы вы с Томом не убили Кертси, они могли бы найти меня, брат. Таков был план Тома с самого начала, знаете ли, - он никогда не предполагал, что старик сможет говорить с кем угодно... о чем угодно, если вы понимаете, о чем я. Он взял тебя с собой для наращивания мышц, а если что-то пойдет не так, то падай, парень.
   Байрон посмотрел на своего младшего брата и спросил: "Почему сейчас, Дэниел, что случилось?"
   "Меня освободили, Байрон... отправили обратно в старый добрый мир, чтобы закончить умирать. Как оказалось, у меня есть "большая пятерка"... часы тикают и все такое. Мне просто пришло в голову связать некоторые свободные нити. Я так и сделал, остался только этот. Я знала, что ты придешь, когда забирала Тома... Я надеялась, что ты придешь. Ты тоже свободный конец; и я хотел, чтобы вы знали. Он ухмыльнулся Тому и сильно ткнул его в ребра затекшим пальцем. Его жертва издала соответствующий приглушенный визг. - Ты хочешь помочь? Умоляющие глаза Тома встретились с глазами Байрона, но он отвернулся.
   "Кого я убил?" - спросил он.
   "Мой хороший друг из тюрьмы... кто-то действительно похож на меня; нас там много. Я не думаю, что его слишком волновало, что ты убил его, старший брат, если тебя это беспокоит.
   Байрон еще раз покачал головой и тихо сказал: - Мне нужно за многое ответить, Дэнни. Я не присматривал за своим младшим братом, и посмотри, до чего дошло - мама и папа убиты напряжением всего этого, ты... погублен, а я - вся моя жизнь - попытка убежать от прошлого; каждый день, каждый завтра мертвый, мертворожденный. Вы только посмотрите на нас". Взгляды братьев встретились в мерцающей комнате с привидениями.
   "Но мы были детьми, братишка, жертвами; даже Том - не то чтобы это позволяло ему сорваться с крючка. Но я не могу просто стоять здесь и позволить этому случиться, потому что если я это сделаю, я никогда, никогда не смогу оправиться от этого, и все будет просто продолжаться, вместо того, чтобы действительно закончиться. Я заберу его отсюда, Дэниэл, и прослежу, чтобы все знали, что он сделал; и, что более важно, почему вы сделали то, что сделали. Я должен тебе так много, Дэнни; люди должны знать, и вы должны быть там, чтобы рассказать им, пока можете.
   "Том отправил тебя в этот дом давным-давно, и меня там не было - пожалуйста, Дэнни, теперь, когда я нашел тебя спустя столько лет, позволь мне забрать тебя отсюда... если не ради тебя, тогда для себя - ты мне нужен, братишка, и у нас осталось не так много времени. Разве я не поэтому здесь?"
   Байрон потянулся через небольшое расстояние между ними и схватил Дэниелса за конец веревки. Даниэль пристально посмотрел на него в ответ; его хватка тверда.
   - Пожалуйста, - взмолился Байрон.
   - Тебе следовало пойти со мной, Би, - ответил Даниэль, слезы текли из его свирепых, налитых кровью глаз. "Я нуждался в Тебе." Его хватка ослабла, и Байрон развязал узел; затем осторожно проденьте веревку обратно через потолочный крюк. Все еще держась за один конец, он спустил Тома с расшатанного стула и повел его к двери, как собаку на поводке. Он не удосужился снять кляп или лигатуры. Он чувствовал, как Даниэль маячит рядом с ним.
   Подойдя к двери, Байрон крикнул офицерам, которые, как он знал, должны были окружить дом: "Ванда... Шеф, мы выходим! Держи огонь! У меня есть ответственный за все это, и я посылаю его первым! С этими словами он достаточно сильно пнул своего старого друга в зад, чтобы вытолкнуть его через дверной проем. Томас вынул фанерный лист и беспомощно скатился вниз по ступенькам в высокую, вонючую траву перед домом. По поводу насильственного изгнания связанного подозреваемого поднялся ропот.
   "Ванда, я иду следующим, но у меня есть компания, так что никто не нервничает, слышишь? Вы узнаете его, но успокойтесь! Он достаточно уродлив, чтобы напугать кого угодно, и это точно, но он со мной... это Даниэль, мой брат!" И с этими словами Байрон повернулся и взял своего брата за руку, и вместе они вышли из этого дома в теплую и живую ночь.
  
   ПЫЛАЮЩИЙ ПРИЗРАК Жака Футреля
   ГЛАВА I
   Хатчинсон Хэтч, репортер, стоял у стола городского редактора, курил и терпеливо ждал, пока этот энергичный джентльмен уладит несколько текущих дел. У городских редакторов всегда есть несколько дел, потому что профессия следить за пульсом мира очень занята. Наконец этот городской редактор выбрался из массы других вещей и взял лист бумаги, на котором он нацарапал какие-то странные иероглифы, представлявшие его интерпретацию искусства письма.
   - Боишься призраков? он спросил.
   - Не знаю, - ответил Хэтч, слегка улыбаясь. - Я никогда не встречал ни одного.
   "Что ж, похоже, это хорошая история", - пояснил городской редактор. "Это дом с привидениями. Никто не может жить в нем; всякие странности, демонический смех, стоны и прочее. Дом принадлежит брокеру Эрнесту Вестону. Лучше спрыгнуть вниз и посмотреть на него. Если это многообещающе, вы можете провести в нем ночь для воскресной истории. Не боишься?
   "Я никогда не слышал, чтобы призрак причинял кому-либо вред", - ответил Хэтч, все еще слегка улыбаясь. "Если это сделает мне больно, это сделает историю лучше".
   Таким образом, внимание привлекла очередная жуткая тайна маленького городка у моря, в котором и раньше не было совсем недостатка в жутких тайнах.
   Через два часа Хэтч был там. Он быстро нашел старый Уэстонский дом, как его называли, двухэтажное, прочно построенное каркасное строение, которое шестьдесят или семьдесят лет простояло высоко на скале с видом на море, в центре земельного участка в десять или двенадцать акров Издалека оно выглядело внушительно, но внимательное рассмотрение показало, что, по крайней мере внешне, это было ветхое дело.
   Не расспросив никого в деревне, Хэтч поднялся по крутой скале к старому дому, ожидая найти кого-нибудь, кто разрешит ему осмотреть его. Но никто не появился; казалось, что его охватила устойчивая меланхолия и уныние; все ставни были закрыты запретительно.
   На его энергичный стук в парадную дверь не последовало ответа, и он безрезультатно тряс ставни на окне. Затем он обошел дом сзади. Здесь он нашел дверь и покорно постучал в нее. Все еще нет ответа. Он попробовал и прошел. Он стоял на кухне, сырой, зябкий и темный из-за закрытых ставней.
   Один взгляд на эту комнату, и он прошел через переднюю в столовую, теперь пустынную, но когда-то удобную и красиво обставленную. Его деревянный пол был покрыт пылью; холод неиспользования был всепроникающим. Мебели не было, только мусор, который накапливался сам по себе.
   С этого момента, сразу за дверью столовой, Хэтч начал что-то вроде изучения внутренней архитектуры этого места. Слева от него была дверь, кладовая дворецкого. Там был проход, вниз на три ступеньки в кухню, которую он только что покинул.
   Прямо перед ним, в стене, между двумя окнами, висело большое зеркало, семь, возможно, восемь футов высотой и пропорционально шириной. Зеркало такого же размера было установлено в стене в конце комнаты слева от него. Из столовой он прошел через широкую арку в соседнюю комнату. Эта арка делала две комнаты почти как одна. Эта вторая комната, как он предположил, была чем-то вроде гостиной, но и здесь не было ничего, кроме скопившегося мусора, старомодного камина и двух длинных зеркал. Когда он вошел, камин был слева от него, одно из больших зеркал было прямо перед ним, а другое было справа от него.
   Рядом с зеркалом в конце был проход чуть больше обычного размера, который когда-то был закрыт раздвижной дверью. Хэтч прошел через нее в приемную старого дома. Здесь, справа от него, был парадный зал, соединенный с залом аркой, и сквозь эту арку виднелась широкая старомодная лестница, ведущая наверх. Слева от него была дверь обычного размера, закрытая. Он попробовал, и он открылся. Он заглянул в большую комнату позади. Эта комната была библиотекой. Пахло книгами и сырым деревом. Здесь ничего не было, даже зеркал.
   За главным залом находились только две комнаты, одна из которых представляла собой просторную гостиную, любимую нашими стариками, с потускневшей позолотой и покрытыми пылью причудливыми украшениями. За этим, ближе к задней части дома, находилась небольшая гостиная. Здесь не было ничего, что могло бы привлечь его внимание, и он поднялся наверх. По пути он мог видеть через арку приемного зала вплоть до двери библиотеки, которую он оставил закрытой.
   Наверху было четыре или пять просторных апартаментов. Здесь тоже, в небольших комнатах, предназначенных для переодевания, он снова увидел страсть хозяина к зеркалам. Проходя комнату за комнатой, он фиксировал общее расположение всего этого в уме, а затем и на бумаге, чтобы изучить его, чтобы в случае необходимости оставить любую часть дома в темноте. Он не знал, что это может быть необходимо, отсюда и его забота - та самая забота, которую он проявлял внизу.
   Еще раз небрежно осмотрев нижний этаж, Хэтч вышел черным ходом в сарай. Он стоял в паре сотен футов от дома и был построен совсем недавно. Наверху, куда можно было подняться по внешней лестнице, находились помещения, предназначенные для прислуги. Хэтч осмотрел эти комнаты, но и они выглядели так, как будто они не были заселены уже несколько лет. Он обнаружил, что нижняя часть амбара приспособлена для размещения полдюжины лошадей и трех или четырех капканов.
   "Здесь нет ничего, что могло бы кого-то напугать", - было его мысленное замечание, когда он покинул старое место и направился обратно к деревне. Было три часа дня. Его цель состояла в том, чтобы узнать все, что он мог о "призраке", и вернуться той же ночью, чтобы узнать о развитии событий.
   Он отыскал обычное деревенское бюро информации, городского констебля, седовласого старика шестидесяти лет, осознававшего свою значимость как всего полицейского управления и располагавшего в своем распоряжении более или менее искаженными сплетнями и сведениями нескольких поколений. кончик языка.
   Старик говорил в течение двух часов - он был рад поговорить - казалось, жаждал именно такой великолепной возможности, которую предложил репортер. Хэтч отсеивал то, что ему было нужно, то, что могло оказаться ценным в его истории.
   По словам констебля, в доме Уэстона никто не жил уже пять лет, после смерти отца Эрнеста Уэстона, нынешнего владельца. За две недели до появления репортера Эрнест Уэстон приехал с подрядчиком и осмотрел старое помещение.
   -- Мы понимаем, -- сказал констебль, -- что мистер Уэстон скоро женится, и мы как бы думали, что он снова готовит дом для своего летнего дома.
   - Как вы понимаете, на ком он женится? - спросил Хэтч, ибо это было новостью.
   "Мисс Кэтрин Эверард, дочь Кертиса Эверарда, банкира из Бостона", - был ответ. - Я знаю, что он ходил с ней до того, как умер старик, и, говорят, с тех пор, как она появилась в Ньюпорте, он провел с ней много времени.
   - О, понятно, - сказал Хэтч. - Они должны были пожениться и приехать сюда?
   - Верно, - сказал констебль. "Но я не знаю когда, так как всплыла эта история о привидениях".
   - О да, призрак, - заметил Хэтч. "Ну что, работа по ремонту не началась?"
   "Нет, не внутри", - был ответ. "На территории была проделана некоторая работа - в дневное время - но не так уж много, и я думаю, что пройдет много времени, прежде чем все это будет сделано".
   - А что это за история с привидениями?
   - Ну, - и старый констебль задумчиво потер подбородок. "Кажется, это забавно. Через несколько дней после того, как мистер Уэстон приехал сюда, на работу приехала банда рабочих, в основном итальянцев, и решили переночевать в доме - своего рода лагерем, - пока они не устранят течь в сарае и не переедут туда. Они приехали сюда поздно вечером и в тот день почти ничего не делали, а только перебрались в дом, все наверху, и как бы устроились на ночь. Около часа они услышали внизу какой-то шум и, наконец, какой-то грохот, и стоны, и крики, и они, естественно, спустились посмотреть, что это такое.
   "Тогда они увидели призрака. Он был в приемной, говорили одни, другие говорили, что в библиотеке, но, во всяком случае, он был там, и вся банда ушла так быстро, как только могла. В ту ночь они спали на земле. На следующий день они взяли свои вещи и вернулись в Бостон. С тех пор о них никто здесь ничего не слышал.
   - Что это был за призрак?
   "О, это был призрак человека, около девяти футов ростом, и он пылал с головы до ног, как будто сгорал", - сказал констебль. "В руке у него был длинный нож, и он помахал им им. Они не переставали спорить. Они побежали и, пока бежали, услышали, как призрак смеется над ними".
   "Мне кажется, он бы позабавился", - несколько саркастически заметил Хэтч. "Кто-нибудь из жителей деревни видел привидение?"
   "Нет; мы готовы поверить им на слово, я полагаю, - был ухмыляющийся ответ, - потому что раньше там никогда не было призрака. Я поднимаюсь и осматриваю это место каждый день после обеда, но вроде все в порядке, а ночью я туда не ходил. Это довольно далеко от моего ритма, - поспешил он объяснить.
   "Призрак человека с длинным ножом, - размышлял Хэтч. - Пылает, кажется, сгорает, а? Звучит захватывающе. Теперь призрак, знающий свое дело, появляется только там, где произошло убийство. Было ли когда-нибудь убийство в этом доме?
   "Когда я был маленьким, я слышал, что там было какое-то убийство или что-то в этом роде, но я полагаю, что если я этого не помню, никто другой здесь не знает", - ответил старик. - Это случилось однажды зимой, когда Вестонов не было дома. Там тоже было что-то о драгоценностях и бриллиантах, но я не помню, что именно".
   "Верно?" - спросил репортер.
   - Да, что-то о том, что кто-то пытается украсть много драгоценностей - на сто тысяч долларов. Я знаю, что никто никогда не обращал на это особого внимания. Я только что услышал об этом, когда был мальчиком, и это было по крайней мере пятьдесят лет назад.
   - Понятно, - сказал репортер.
   * * * *
   Той ночью, в девять часов, под покровом абсолютной темноты Хэтч взобрался по скале к дому Уэстона. В час дня он мчался вниз с холма, часто оглядываясь через плечо. Его лицо было бледным от страха, которого он никогда раньше не знал, и его губы были пепельными. Однажды в своем номере в деревенской гостинице Хатчинсон-Хэтч, беснервный молодой человек, дрожащими руками зажег лампу и просидел с широко раскрытыми глазами, пока на востоке не взошла заря.
   Он видел пылающий призрак.
   ГЛАВА II
   Было десять часов утра, когда Хатчинсон Хэтч навестил профессора Огастеса С. Ф. Х. Ван Дусена - Мыслящую машину. Лицо репортера все еще было бледным, что свидетельствовало о том, что он мало спал, если вообще спал. Мыслящая машина на мгновение покосилась на него сквозь толстые очки, а затем опустилась на стул.
   "Что ж?" - спросил он.
   - Мне почти стыдно приходить к вам, профессор, - через минуту признался Хэтч, и в его речи была легкая смущенная нерешительность. - Это еще одна загадка.
   - Садись и расскажи мне об этом.
   Хэтч сел напротив ученого.
   - Я испугался, - сказал он наконец с застенчивой ухмылкой. "Ужасно, ужасно напуган. Я пришел к вам, чтобы узнать, что меня напугало.
   "Дорогой я! Дорогой я!" - воскликнула Мыслящая Машина. "Что это?"
   Затем Хэтч рассказал ему с самого начала историю дома с привидениями, как он ее знал; как он осматривал дом при дневном свете, что именно он нашел, рассказ о старом убийстве и драгоценностях, тот факт, что Эрнест Уэстон должен был жениться. Ученый внимательно слушал.
   "Было девять часов вечера, когда я пришел в дом во второй раз, - сказал Хэтч. "Я был готов к чему-то, но не к тому, что увидел".
   - Ну, продолжай, - раздраженно сказал другой.
   "Я вошел, когда было совершенно темно. Я занял позицию на лестнице, потому что мне сказали, что эту вещь видели с лестницы, и я думал, что там, где ее видели однажды, ее увидят снова. Я предположил, что это какая-то игра тени, или лунный свет, или что-то в этом роде. Так что я спокойно сидел и ждал. Я не нервный человек, то есть никогда до сих пор им не был.
   "Я не взял с собой никакого света. Мне казалось бесконечное время, которое я ждал, глядя в приемную в общем направлении библиотеки. Наконец, глядя в темноту, я услышал шум. Это меня немного напугало, но не испугало, потому что я приписал это бегущей по полу крысе.
   "Но через некоторое время я услышал самый ужасный крик, который когда-либо слышал человек. Это не был ни стон, ни крик - просто крик. Затем, когда я немного успокоил свои нервы, фигура - пылающая, горящая белая фигура - выросла из небытия на моих глазах, в приемной. На самом деле он рос и собирался, пока я смотрел на него".
   Он сделал паузу, и Мыслящая Машина слегка изменила свою позицию.
   "Это была фигура человека, по-видимому, я бы сказал, восьми футов ростом. Не думайте, что я дурак - я не преувеличиваю. Он был весь в белом и, казалось, излучал свет, призрачный, неземной свет, который, по мере того как я смотрел, становился все ярче. Я не видел лица этой штуки , но у нее была голова. Затем я увидел поднятую руку, в которой был кинжал, пылающий, как и фигура.
   "К этому времени я был трусом, съежившимся, напуганным трусом - испуганным не тем, что я видел, а странностью этого. И затем, пока я смотрел, это существо подняло другую руку и там, в воздухе перед моими глазами, написало своим собственным пальцем - заметьте, на самом воздухе - одно слово: "Остерегайтесь". !'"
   - Это было написано мужчиной или женщиной? - спросила Мыслящая Машина.
   Деловитый тон напомнил Хэтча, которого снова охватил страх, и он бессмысленно рассмеялся.
   - Не знаю, - сказал он. "Я не знаю."
   "Продолжать."
   "Я никогда не считал себя трусом и, конечно, я не ребенок, чтобы испугаться того, что мой разум подсказывает мне невозможным, и, несмотря на свой страх, я заставил себя действовать. Если бы это был мужчина, я бы не боялся его, кинжала и всего остального; если бы это было не так, это не могло бы причинить мне никакого вреда.
   "Я спрыгнул с трех ступенек к подножию лестницы, и, пока существо стояло там с поднятым кинжалом, одной рукой указывая на меня, я бросился к нему. Думаю, я, должно быть, закричал, потому что смутно подозреваю, что слышал собственный голос. Но независимо от того, сделал я это или нет, я...
   Он снова сделал паузу. Это было явное усилие, чтобы взять себя в руки. Он чувствовал себя ребенком; холодные косые глаза Мыслящей Машины были неодобрительно обращены на него.
   "Затем... эта штука исчезла, как только мне показалось, что я взял ее в свои руки. Я ожидал удара кинжалом. Перед глазами, пока я смотрел на него, я вдруг увидел только его половину. Я снова услышал крик, и другая половина исчезла - мои руки схватили пустой воздух.
   "Там, где была вещь , не было ничего. Порыв моей спешки был таков, что я прошел прямо мимо того места, где была вещь , и обнаружил, что блуждаю в темноте по комнате, которую ни на мгновение не мог определить. Теперь я знаю, что это была библиотека.
   "К этому времени я обезумел от ужаса. Я разбил одно из окон и прошел через него. Затем оттуда, пока я не добрался до своей комнаты, я не переставал бежать. Я не мог. Я бы не вернулся в приемную ради всех миллионов на свете".
   Мыслящая Машина лениво пошевелила пальцами; Хэтч сидел и смотрел на него с тревожным, нетерпеливым вопрошанием в глазах.
   - Значит, когда вы побежали и... эта штука ушла или исчезла, вы оказались в библиотеке? - наконец спросила Мыслящая Машина.
   "Да."
   -- Стало быть, вы побежали из приемной через дверь в библиотеку?
   "Да."
   - Ты оставил дверь закрытой в тот день?
   "Да."
   Опять повисла пауза.
   - Чувствуете что-нибудь? - спросила Мыслящая Машина.
   "Нет."
   - Вы полагаете, что эта штука , как вы ее называете, должна была быть как раз в дверях?
   "Да."
   - Жаль, что вы не заметили почерк - то есть, мужчина ли это, или женский.
   "Думаю, при данных обстоятельствах я извинюсь за то, что умолчал об этом", - был ответ.
   - Вы сказали, что слышали что-то, что, по вашему мнению, должно быть крысой, - продолжал Мыслящая Машина. "Что это было?"
   "Я не знаю."
   - Есть какие-нибудь жалобы по этому поводу?
   - Нет, не то чтобы я заметил.
   "Пять лет, как дом был заселен", - размышлял ученый. - Как далеко вода?
   "Место выходит на воду, но это крутой подъем в триста ярдов от воды до дома".
   Казалось, Мыслящая Машина удовлетворилась тем, что произошло на самом деле.
   "Когда вы осматривали дом при дневном свете, вы заметили, не запылилось ли какое-либо из зеркал?" он спросил.
   "Я должен предположить, что все были," был ответ. "Нет причин, по которым они должны были быть другими".
   - А вы не заметили особо, что некоторые не пыльные? - настаивал ученый.
   "Нет. Я просто заметил, что они были там.
   Мыслящая Машина долго сидела, щурясь в потолок, потом резко спросила:
   - Вы не видели мистера Уэстона, владельца?
   "Нет."
   - Встретьтесь с ним и узнайте, что он говорит об этом месте, убийстве, драгоценностях и обо всем этом. Было бы довольно странно, если бы, скажем, где-нибудь поблизости было спрятано целое состояние в драгоценностях, не так ли?
   - Будет, - сказал Хэтч. "Это было бы".
   - Кто такая мисс Кэтрин Эверард?
   "Дочь здешнего банкира, Кертиса Эверарда. Два сезона была настоящей красавицей Ньюпорта. Я думаю, она сейчас в Европе, возможно, покупает приданое.
   - Узнай все о ней и о том, что хочет сказать Уэстон, а потом возвращайся сюда, - как бы в заключение сказала Мыслящая Машина. "О, кстати, - добавил он, - поищите что-нибудь из семейной истории Вестонов. Сколько было наследников? Кто они? Сколько получил каждый? Все эти вещи. Это все."
   Хэтч вышел, гораздо более собранный и тихий, чем когда он вошел, и начал работу по поиску тех вещей, о которых просила Мыслящая Машина, теперь уверенный, что разгадка тайны будет найдена.
   В эту ночь пламенный призрак проделывал новые шалости. Городской констебль в сопровождении полудюжины жителей спустился на место в полночь, чтобы лично встретить его во дворе. Снова был виден кинжал; опять послышался призрачный смех и ужасный крик.
   - Сдавайтесь, или я буду стрелять, - нервно крикнул констебль.
   Ответом был смех, и констебль почувствовал, как что-то теплое брызнуло ему в лицо. Другие участники группы тоже это почувствовали и вытерли лица и руки. При свете слабых фонариков, которые они несли, они рассматривали свои носовые платки и руки. Затем группа бежала в ужасном беспорядке.
   Тепло, которое они чувствовали, было теплом крови - красной крови, свежевыжатой.
   ГЛАВА III
   Хэтч застал Эрнеста Уэстона обедающим с другим джентльменом в час дня того же дня. Этот другой джентльмен был представлен Хэтчу как Джордж Уэстон, двоюродный брат. Хэтч сразу же вспомнил Джорджа Уэстона за некоторые эксцентричные подвиги в Ньюпорте примерно сезоном ранее; а также как один из наследников первоначального поместья Уэстона.
   Хэтч подумал, что он также помнит, что в то время, когда мисс Эверард была столь видна в обществе Ньюпорта, Джордж Уэстон был ее самым горячим поклонником. Ходили слухи, что между ними должна была состояться помолвка, но ее отец возражал. Хэтч с любопытством посмотрел на него; лицо у него было явно распутное, но в нем был безошибочный лоск и благородство благовоспитанного светского человека.
   Хэтч знал Эрнеста Уэстона так же, как Уэстон знал Хэтча; они часто встречались за те десять лет, что Хэтч проработал газетным репортером, и Уэстон всегда был с ним вежлив. Репортер сомневался, стоит ли поднимать тему, по которой он разыскал Эрнеста Уэстона, но брокер сам поднял ее, улыбаясь.
   - Ну, что на этот раз? - спросил он добродушно. "Призрак на Южном берегу или моя предстоящая свадьба?"
   - Оба, - ответил Хэтч.
   Уэстон свободно говорил о своей помолвке с мисс Эверард, о которой, по его словам, должно было быть объявлено через неделю, когда она должна была вернуться в Америку из Европы. Свадьба должна была состояться через три-четыре месяца, точная дата не была назначена.
   - А усадьба, я полагаю, приводилась в порядок под Летнюю резиденцию? - спросил репортер.
   "Да. Я собирался сделать там кое-какой ремонт и переделку и обставить его, но теперь я понимаю, что в дело вмешался призрак и задержал его. Вы много слышали об этой истории с привидениями? - спросил он, и на его лице появилась легкая улыбка.
   - Я видел привидение, - ответил Хэтч.
   "У вас есть?" - спросил брокер.
   Джордж Уэстон повторил слова и наклонился вперед, с новым интересом в глазах, чтобы слушать. Хэтч рассказал им обо всем, что произошло в доме с привидениями. Они слушали с глубочайшим интересом, один нетерпеливее другого.
   "Клянусь Джорджем!" - воскликнул брокер, когда Хэтч закончил. - Как вы это объясняете?
   - Не знаю, - категорически сказал Хэтч. "Я не могу предложить никакого возможного решения. Я не ребенок, которого можно обмануть обычной иллюзией, и я не тот темперамент, который воображает вещи, но я не могу дать этому никакого объяснения".
   "Должно быть, это какая-то уловка", - сказал Джордж Уэстон.
   -- Я был уверен в этом, -- сказал Хэтч, -- но если это и уловка, то самая хитрая из всех, что я когда-либо видел.
   Разговор перешел к старой истории о пропаже драгоценностей и трагедии в доме пятьдесят лет назад. Теперь Хэтч задавал вопросы по указанию Мыслящей Машины; он сам едва ли видел их смысл, но спросил их.
   -- Что ж, полная история этого дела, трагедии там открыла бы старую главу в нашей семье, в которой, конечно, нечего стыдиться, -- откровенно сказал маклер. "Тем не менее, это то, на что мы не обращали особого внимания в течение многих лет. Возможно, Джордж знает это лучше, чем я. Его мать, тогда еще невеста, услышала рассказ моей бабушки".
   Эрнест Уэстон и Хэтч вопросительно посмотрели на Джорджа Уэстона, который закурил новую сигарету и наклонился к ним через стол. Он был прекрасным оратором.
   - Я слышал, как об этом рассказывала моя мать, но это было давно, - начал он. - Однако, насколько я помню, мой прадед, построивший этот дом, был, по меркам того времени, состоятельным человеком, и его состояние составляло, наверное, миллион долларов.
   "Часть этого состояния, скажем, около ста тысяч долларов, была в драгоценностях, привезенных семьей из Англии. Многие из этих произведений будут иметь гораздо большую ценность сейчас, чем тогда, из-за их древности. Это было только в государственных случаях, я бы сказал, когда их надевали, скажем, раз в год.
   "Время от времени проблема их безопасного хранения была сложной, как оказалось. Это было до появления банковских хранилищ. Моему деду пришла в голову идея спрятать драгоценности в старом доме на Южном берегу, вместо того чтобы хранить их в своем доме в Бостоне. Он взял их туда соответственно.
   "В то время приходилось ехать по Южному берегу, во всяком случае, ниже Кохассета, в дилижансе. Семья моего дедушки была тогда в городе, так как была зима, поэтому он отправился в путешествие один. Он планировал добраться туда ночью, чтобы не привлекать к себе внимания, спрятать драгоценности вокруг дома и в ту же ночь снова уехать в Бостон с помощью лошадей, о которых он договорился. Что произошло после того, как он вышел из дилижанса под Кохассетом, никто так и не узнал, кроме предположений.
   Говорящий сделал паузу и снова зажег сигарету.
   "На следующее утро моего прадеда нашли без сознания и с тяжелыми ранениями на веранде дома. Его череп был сломан. В доме был найден мертвым мужчина. Никто не знал, кто он такой; никто в радиусе многих миль от этого места никогда не видел его.
   Это привело ко всевозможным догадкам, наиболее разумным из которых и тем, что семья всегда принимала, было то, что мой дедушка пошел в дом в темноте, встретил ли там кого-то, кто останавливался там в ту ночь, как убежище от сильного холода, что этот человек узнал о драгоценностях, что он пытался ограбить и произошла драка.
   "В этой драке незнакомец был убит внутри дома, а мой прадед, раненый, пытался выйти из дома за помощью. Он рухнул на веранду, где его нашли, и умер, не приходя в сознание. Это все, что мы знаем или можем разумно предположить по этому вопросу".
   - Были ли когда-нибудь найдены драгоценности? - спросил репортер.
   "Нет. Их не было ни на покойнике, ни у моего деда".
   - Тогда разумно предположить, что был третий человек и что ему сошли с рук драгоценности? - спросил Эрнест Уэстон.
   "Так казалось, и долгое время эта теория была принята. Я предполагаю, что теперь это так, но некоторые сомнения вызывал тот факт, что только две дорожки шагов вели к дому и ни одной. На земле лежал сильный снег. Если никто не вывел, очевидно, невозможно, чтобы кто-нибудь вышел".
   Снова тишина. Эрнест Уэстон медленно отпил кофе.
   -- Из этого следует, -- сказал наконец Эрнест Уэстон, -- что драгоценности были спрятаны еще до трагедии и так и не были найдены.
   Джордж Уэстон улыбнулся.
   "В течение двадцати лет, по словам моей матери, время от времени это место обыскивали, - сказал он. "Каждый дюйм подвала был выкопан; были обшарены все возможные закоулки. В конце концов, все это вылетело из головы тех, кто знал о нем, и я сомневаюсь, что о нем когда-либо упоминали до сих пор".
   "Поиск даже сейчас почти стоил бы, не так ли?" - спросил брокер.
   Джордж Уэстон громко рассмеялся.
   "Возможно, - сказал он, - но у меня есть некоторые сомнения. Вещь, которую искали двадцать лет, будет нелегко найти".
   Таким образом, это, казалось, поразило других через некоторое время, и дело было прекращено.
   - Но это призрак, - сказал наконец брокер. "Меня это интересует. Предположим, мы устроим вечеринку призраков и пойдем туда сегодня вечером. Мой подрядчик заявляет, что не может заставить людей работать там.
   - Я бы с удовольствием поехал, - сказал Джордж Уэстон, - но сегодня вечером я бегу на бал Вандергрифта в Провиденс.
   - А ты, Хэтч? - спросил брокер.
   - Я пойду, да, - сказал Хэтч, - как один из нескольких, - добавил он с улыбкой.
   -- Ну, а что, если мы скажем, что мы с констеблем, и вы, и я? спросил маклер; "сегодня ночью?"
   "Хорошо."
   Договорившись о встрече с брокером во второй половине дня, он умчался прочь - в "Мыслющую машину". Ученый выслушал, затем возобновил некоторые химические эксперименты, которые он проводил.
   - Ты не можешь пойти с нами сегодня вечером? - спросил Хэтч.
   - Нет, - сказал другой. "Я собираюсь прочесть доклад перед научным сообществом и доказать, что химик в Чикаго - дурак. Это займет у меня весь вечер".
   "Завтра вечером?" - настаивал Хэтч.
   - Нет, следующей ночью.
   Это должно было произойти в пятницу вечером - как раз вовремя для функции, запланированной на воскресенье. Хэтч был вынужден довольствоваться этим, но он предвидел, что у него будет все это с решением. Ему никогда не приходило в голову, что эта проблема, да и любая другая проблема, выходит за рамки умственных способностей профессора Ван Дузена.
   В тот вечер Хэтч и Эрнест Уэстон сели на ночной поезд и по прибытии в деревню разбудили городского констебля.
   - Ты пойдешь с нами? был вопрос.
   - Вы оба собираетесь? был встречный вопрос.
   "Да."
   - Я пойду, - быстро сказал констебль. "Призрак!" и он презрительно рассмеялся. - К утру я посажу его в камеру.
   "Теперь никакой стрельбы", - предупредил Уэстон. "Должен быть кто-то позади этого где-то; мы это понимаем, но мы не знаем ни одного преступления. Худшее, возможно, вторжение".
   - Я его достану, - ответил констебль, который все еще помнил, как ему в лицо плеснули кровью - теплой кровью. - И я не уверен, что здесь нет преступления.
   Той ночью, около десяти, трое мужчин вошли в темный неприступный дом и остановились на лестнице, где сидел Хэтч, когда увидел это существо - чем бы оно ни было. Там они ждали. Констебль время от времени нервно двигался, но никто из остальных не обращал на него никакого внимания.
   Наконец- то появилась вещь . Сначала послышался звук, как будто что-то бегало по полу, а потом вдруг в приемной как будто выросла белая пламенеющая фигура. Все было именно так, как Хэтч описал это Мыслящей Машине.
   Ошеломленные, ошеломленные, трое мужчин смотрели, смотрели, как фигура подняла руку, указывая на них, и написала слово в воздухе - определенно в воздухе. Палец только махнул, и вот, плывут перед ними буквы, пылающие буквы в кромешной тьме. На этот раз слово было: "Смерть".
   Смутно Хэтч, борясь со страхом, который снова охватил его, вспомнил, что Мыслящая Машина спросила его, почерк принадлежит мужчине или женщине; теперь он попытался увидеть. Он был словно нарисован на доске, а петля внизу была странным образом закручена. Он понюхал, нет ли запаха. Там не было.
   Внезапно он почувствовал какие-то быстрые, энергичные действия констебля позади него. Был рев и вспышка в его ухе; он знал, что констебль стрелял в эту штуку . Затем последовали крик и смех - почти смех насмешки - он уже слышал их раньше. На одно мгновение фигура задержалась, а затем на их глазах снова исчезла в полной темноте. Там, где он был, ничего, ничего.
   Выстрел констебля не подействовал.
   ГЛАВА IV
   Трое глубоко озадаченных мужчин спустились с холма в деревню от старого дома. Эрнест Уэстон, владелец, не разговаривал с тех пор, как... эта штука появилась в гостиной или в библиотеке? Он не был уверен - он не мог сказать. Внезапно он повернулся к констеблю.
   - Я сказал тебе не стрелять.
   - Все в порядке, - сказал констебль. "Я был там в своем официальном качестве и снимаю, когда хочу".
   - Но выстрел не причинил вреда, - вставил Хэтч.
   - Готов поклясться, что и оно прошло насквозь, - хвастливо сказал констебль. "Я умею стрелять".
   Уэстон спорил сам с собой. Он был хладнокровным деловым человеком; его разум был не из тех, кто подшучивает над ним. Но теперь он чувствовал себя ошеломленным; он не мог придумать никакого объяснения тому, что он видел. Снова в своем номере в маленькой гостинице, где они провели остаток ночи, он тупо уставился на репортера.
   - Вы можете себе представить, как это можно сделать?
   Хэтч покачал головой.
   - Это, конечно, не привидение, - продолжал маклер с нервной улыбкой. - но... но мне жаль, что я пошел. Я не думаю, что мне удастся выполнить там работу, как я думал.
   Они спали лишь урывками и ранним поездом вернулись в Бостон. Поскольку они почти разошлись на Южном вокзале, последнее слово оставалось за маклером.
   - Я собираюсь решить эту проблему, - решительно заявил он. - Я знаю по крайней мере одного человека, который не боится ни этого, ни чего-либо еще. Я собираюсь послать его вниз, чтобы он присматривал и присматривал за этим местом. Его зовут О'Хиган, и он боевой ирландец. Если он и эта... эта... штука когда-нибудь перепутаются ...
   Как школьник с безнадежной проблемой, Хэтч сразу обратился к Мыслящей машине с последними разработками. Ученый сделал паузу в своей работе ровно настолько, чтобы услышать это.
   - Вы обратили внимание на почерк? - спросил он.
   "Да," был ответ; "насколько я мог заметить стиль почерка, который плавал в воздухе".
   - Мужской или женский?
   Хэтч был озадачен.
   "Я не могу судить, - сказал он. "Это был смелый стиль, каким бы он ни был. Я отчетливо помню заглавную "Д".
   - Было ли это похоже на почерк брокера - как его там? - Эрнеста Уэстона?
   - Я никогда не видел его почерка.
   "Тогда взгляните на некоторые из них, особенно на заглавные "Д", - скомандовал Мыслящая Машина. Затем, после паузы: "Вы говорите, что фигура белая и кажется пылающей?"
   "Да."
   "Излучает ли он какой-нибудь свет? То есть освещает, например, комнату?
   - Я не совсем понимаю, что вы имеете в виду.
   "Когда вы входите в комнату с лампой, - объяснила Мыслящая Машина, - она освещает комнату. Эта штука делает? Ты видишь пол, стены или что-то еще при свете самой фигуры?
   - Нет, - уверенно ответил Хэтч.
   "Я пойду с вами завтра вечером", - сказал ученый, как будто на этом все.
   - Спасибо, - ответил Хэтч и ушел.
   На следующий день около полудня он зашел в офис Эрнеста Уэстона. Брокер был внутри.
   - Вы послали вниз своего человека О'Хигана? он спросил.
   - Да, - сказал брокер и почти улыбнулся.
   "Что случилось?"
   "Он на улице. Я позволю ему сказать тебе.
   Брокер подошел к двери и заговорил с кем-то, и О'Хиган вошел. Это был крупный, голубоглазый ирландец, откровенно веснушчатый и рыжеволосый, - один из тех мужчин, которые смотрят беде в лицо и рады этому, если беду удается свести к боевой основе. Вечная улыбка была на его губах, только сейчас она немного потускнела.
   "Расскажите мистеру Хэтчу, что произошло прошлой ночью", - попросил брокер.
   Об этом рассказал О'Хиган. Он тоже стремился завладеть пылающей фигурой. Когда он побежал за ней, она исчезла, была стерта, стерта, исчезла, и он обнаружил, что шарит в темноте комнаты за ней, библиотеки. Как и Хэтч, он выбрал ближайший выход, который оказался через уже разбитое окно.
   -- Снаружи, -- продолжал он, -- я стал думать об этом и увидел, что бояться нечего, но вы не могли убедить меня в этом, когда я был внутри. Я взял фонарь в одну руку и револьвер в другую и обошел весь дом. Там ничего не было; если бы он был, мы бы его тут же выложили. Но ничего не было. Итак, я отправился в сарай, где поставил койку в комнате.
   Я поднялся наверх в эту комнату - было тогда около двух часов - и лег спать. Прошло, кажется, около часа, когда я внезапно проснулся - я знал, что что-то происходит. И, Господи, прости меня, если я лгу, но в моей комнате был кот - призрачный кот, носившийся как сумасшедший. Я, естественно, встал, чтобы посмотреть, в чем дело, и бросился к двери. Кошка опередила меня и прорезала ночь огненной полосой.
   "Кошка выглядела точно так же, как существо внутри дома - то есть это была своего рода тень, колышущаяся белым светом, как будто она могла быть в огне. Я вернулся в постель с отвращением, чтобы выспаться. Видите ли, сэр, - извинился он перед Уэстоном, - я еще не нашел ничего, до чего мог бы дотянуться.
   - Это все? - с улыбкой спросил Хэтч.
   "Только начало. На следующее утро, когда я проснулся, меня крепко и крепко привязали к койке. Мои руки были связаны, и мои ноги были связаны, и все, что я мог сделать, это лежать и кричать. Через какое-то время, казалось, годы, я услышал кого-то снаружи и закричал громче, чем когда-либо. Затем подошел констебль и отпустил меня. Я рассказал ему обо всем, а потом приехал в Бостон. И с вашего разрешения, мистер Уэстон, я ухожу в отставку прямо сейчас. Я не боюсь ничего, с чем можно бороться, но когда я не могу схватить это... ну...
   Позже Хэтч присоединился к The Thinking Machine. Они сели на поезд до маленькой деревушки у моря. По дороге Мыслящая Машина задала несколько вопросов, но большую часть времени молчала, щурясь в окно. Хэтч уважал его молчание и только отвечал на вопросы.
   - Вы видели почерк Эрнеста Уэстона? был первым из них.
   "Да."
   - С большой буквы?
   "Они не так уж отличаются от тех, что написала эта штука, но они не вполне на нее похожи", - был ответ.
   - Вы знаете кого-нибудь в Провиденсе, кто мог бы добыть для вас какую-нибудь информацию? был следующий запрос.
   "Да."
   "Свяжись с ним по междугороднему телефону, когда мы доберемся до этого места, и дай мне поговорить с ним минутку".
   Через полчаса Мыслящая Машина разговаривала по междугороднему телефону с корреспондентом газеты Хэтча в Провиденсе. То, что он сказал или что он там узнал, не было раскрыто удивленному репортеру, но он вышел через несколько минут только для того, чтобы снова войти в кабинку и оставаться там еще полчаса.
   - Сейчас, - сказал он.
   Вместе они отправились в дом с привидениями. У входа на территорию Мыслящей Машине пришло в голову кое-что еще.
   - Беги к телефону и позвони Уэстону, - приказал он. "Спроси его, есть ли у него моторная лодка или есть ли она у его кузена. Нам может понадобиться один. Узнай также, что это за лодка - электрическая или бензиновая.
   Хэтч вернулся в деревню и оставил ученого одного, сидящего на веранде и смотрящего на море. Когда Хэтч вернулся, он все еще был в том же положении.
   "Что ж?" он спросил.
   "У Эрнеста Уэстона нет моторной лодки, - сообщил ему репортер. "У Джорджа Уэстона есть электромобиль, но мы не можем достать его, потому что он далеко. Может быть, я могу получить его где-нибудь еще, если вам это особенно нужно.
   - Неважно, - сказала Мыслящая Машина. Он говорил так, как будто полностью потерял интерес к делу.
   Вместе они пошли вокруг дома к кухонной двери.
   - Какой следующий ход? - спросил Хэтч.
   "Я собираюсь найти драгоценности", - был поразительный ответ.
   "Найти их?" - повторил Хэтч.
   "Безусловно."
   Они вошли в дом через кухню, и ученый щурился из стороны в сторону, через приемную, библиотеку и, наконец, задний коридор. Здесь закрытая дверь в полу вела в подвал.
   В подвале нашли кучу мусора. Было сыро, холодно и темно. Мыслящая Машина стояла в центре, или настолько близко к центру, насколько он мог стоять, потому что основание дымохода занимало именно это место и, по-видимому, производило какие-то мысленные вычисления.
   С этого момента он начал обходить стены, прочно построенные из камня, нагибаясь и проводя пальцами по камням на ходу. Он сделал весь круг на глазах у Хэтча. Затем он сделал это снова, но на этот раз с поднятыми над головой руками, осторожно ощупывая стены на ходу. Он повторил это у дымохода, осторожно обходя каменную кладку сверху и снизу.
   "Дорогой я, дорогой я!" - раздраженно воскликнул он. - Вы выше меня, мистер Хэтч. Пожалуйста, внимательно осмотрите верхнюю часть этого основания дымохода и посмотрите, все ли камни прочно закреплены".
   Затем Хэтч начал тур. Наконец один из больших камней, составлявших это основание, задрожал под его рукой.
   "Он свободен, - сказал он.
   "Убери это".
   Вылезло после долгих рывков.
   "Сунь туда руку и вытащи то, что найдешь", - был следующий приказ. Хэтч повиновался. Он нашел деревянную коробку размером около восьми квадратных дюймов и передал ее Мыслящей Машине.
   "Ах!" - воскликнул этот джентльмен.
   Быстрый рывок заставил гниющую древесину рассыпаться. Из шкатулки вывалились драгоценности, потерянные пятьдесят лет назад.
   ГЛАВА V
   Волнение, долго сдерживаемое, вырвалось у Хэтча смехом - почти истерическим. Он нагнулся, собрал упавшие драгоценности и передал их Мыслящей Машине, которая уставилась на него с легким удивлением.
   - В чем дело? - спросил ученый.
   - Ничего, - заверил его Хэтч, но снова рассмеялся.
   Тяжелый камень, сдвинутый с места, был поднят и возвращен на место, и они вместе вернулись в деревню с давно потерянными драгоценностями в карманах.
   "Как ты сделал это?' - спросил Хэтч.
   "Два плюс два всегда четыре", - был загадочный ответ. - Это была просто дополнительная сумма. Наступила пауза, пока они шли дальше, а затем: "Ничего не говорите о том, что нашли это, и даже не намекайте на это, пока не получите на это моего разрешения".
   Хэтч не собирался этого делать. Перед своим мысленным взором он увидел историю, большую, яркую, поразительную историю, разлетевшуюся по всей его газете, о пылающих фантомах и сокровищах - драгоценных камнях на 100 000 долларов. Это ошеломило его. Конечно, он ничего не сказал бы об этом, даже намекнуть пока. Но когда он что-то сказал об этом!..
   В деревне Мыслящая Машина нашла констебля.
   - Я так понимаю, прошлой ночью на вас облили кровью в доме Уэстона?
   "Да. Кровь - теплая кровь.
   - Ты вытер его носовым платком?
   "Да."
   - Платок у тебя?
   "Полагаю, я мог бы получить его", - был сомнительный ответ. - Возможно, оно попало в стирку.
   "Проницательный человек", - заметила Мыслящая Машина. - Могло быть преступление, и вы отбрасываете единственное, что указывало бы на это, - пятна крови.
   Констебль вдруг заметил.
   "Имбирь!" он сказал. - Подожди здесь, а я пойду посмотрю, смогу ли я его найти.
   Он исчез и вскоре вернулся с платком. На нем было полдюжины пятен крови, теперь темно-коричневых.
   Мыслящая Машина заглянула в деревенскую аптеку и коротко поговорила с владельцем, после чего исчезла в дальнем помещении смешивания и оставалась там час или больше - пока не стемнело. Затем он вышел и присоединился к Хэтчу, который , с констеблем, ждали.
   Репортер не стал задавать никаких вопросов, а Мыслящая машина не предоставила никакой информации.
   "Не слишком ли поздно для кого-нибудь вернуться из Бостона сегодня вечером?" - спросил он констебля.
   "Нет. Он мог бы сесть на восьмичасовой поезд и быть здесь около половины девятого.
   "Г-н. Хэтч, телеграфируй мистеру Уэстону - Эрнесту Уэстону - и попроси его прийти сегодня вечером, конечно. Внушите ему, что это дело величайшей важности".
   Вместо телеграфирования Хэтч подошел к телефону и поговорил с Уэстоном в его клубе. Поездка помешает каким-то другим планам, объяснил маклер, но он приедет. Мыслящая Машина тем временем разговаривала с констеблем и давала какие-то указания, которые, видимо, весьма изумляли этого чиновника, потому что он то и дело повторял: "Ей-богу!" со значительным рвением.
   - И никому ни слова, ни намека на это, - сказала Мыслящая Машина. - Меньше всего - членам твоей семьи.
   "Имбирь!" был ответ, и констебль пошел на ужин.
   В тот вечер Мыслящая Машина и Хэтч задумчиво поужинали в маленькой деревенской "гостинице". Только однажды Хэтч нарушил это молчание.
   - Вы сказали мне посмотреть на почерк Уэстона, - сказал он. "Конечно, вы знали, что он был со мной и констеблем, когда мы увидели это , поэтому это было невозможно..."
   "Нет ничего невозможного", - вмешалась "Мыслящая машина". - Не говори так, пожалуйста.
   - Я имею в виду, что, поскольку он был с нами...
   "Сегодня вечером мы покончим с историей о привидениях", - прервал ее ученый.
   Эрнест Уэстон прибыл на поезде в девять тридцать и долго и серьезно беседовал с Мыслящей Машиной, в то время как Хэтчу разрешили охладить пальцы ног в одиночестве. Наконец они присоединились к репортеру.
   "Возьмите обязательно револьвер", - скомандовал Мыслящая Машина.
   - Вы считаете это необходимым? - спросил Уэстон.
   "Это - абсолютно", - был решительный ответ.
   Уэстон покинул их через некоторое время. Хэтч задумался, куда он делся, но никакой информации не поступало. В общих чертах он знал, что Мыслящая Машина должна отправиться в дом с привидениями, но не знал, когда; он даже не знал, должен ли он сопровождать его.
   Наконец они начали, Мыслящая Машина размахивала молотком, который он позаимствовал у своего домовладельца. Ночь была совершенно черной, даже дороги у их ног не было видно. Они часто спотыкались, когда шли вверх по утесу к дому, смутно выделявшемуся на фоне неба. Они вошли через кухню, прошли к лестнице в главном зале, и там Хэтч указал в темноте место, откуда он дважды видел пылающий призрак.
   - Иди в гостиную сзади, - скомандовал Мыслящая Машина. "Не шуми ни в коем случае".
   Они ждали часами, не видя друг друга. Хэтч услышал, как тяжело стучит его сердце; если бы только он мог видеть другого человека; с усилием он оправился от быстро растущей нервозности и ждал, ждал. Мыслящая Машина совершенно неподвижно сидела на лестнице с молотком в правой руке и пристально щурилась в темноте.
   Наконец он услышал шум, легкое ничто; это могло почти быть его воображением. Как будто что-то скользнуло по полу, и он был более насторожен, чем когда-либо. Потом появился жуткий туманный свет в приемной или в библиотеке? Он не мог сказать. Но он смотрел, смотрел, всеми чувствами настороже.
   Постепенно свет рос и распространялся, туманная белизна, безошибочно светлая, но не освещавшая ничего вокруг себя. Мыслящая Машина видела это без дрожи нервов; видел, как в некоторых местах туман становится более заметным, видел, как эти линии постепенно превращаются в фигуру человека, человека, который был центром белого света.
   Потом туман рассеялся, и Мыслящая Машина отчетливо увидела очертания. Это была высокая фигура, одетая в мантию, с головой, покрытой чем-то вроде капюшона, тоже светящегося. Когда Мыслящая Машина посмотрела, он увидел поднятую руку, а в руке он увидел кинжал. Поза фигуры была отчетливо угрожающей. И все же Мыслящая Машина не начала нервничать; он был только заинтересован.
   Когда он посмотрел, другая рука призрака была поднята и, казалось, указывала прямо на него. Он двигался по воздуху смелыми взмахами, и Мыслящая Машина увидела слово "Смерть", светящееся в воздухе, проплывающее перед его глазами. Потом недоверчиво моргнул. Откуда-то донесся дикий, демонический хохот. Медленно-медленно ученый в одних чулках полз вниз по ступенькам, бесшумный, как само привидение, с молотком в руке. Он подкрался к фигуре. Хэтч, не зная движений Мыслящей Машины, стоял и ждал чего-то, сам не зная чего. Затем случилось то, чего он ждал. Внезапно раздался громкий звон разбитого стекла, призрак и надпись померкли, рассыпались, исчезли, и где-то в старом доме послышались торопливые шаги. Наконец репортер услышал, как его имя тихо окликнули. Это была Мыслящая Машина.
   "Г-н. Хэтч, иди сюда.
   Репортер вздрогнул, пробираясь сквозь темноту к тому месту, откуда доносился голос. Что-то непреодолимое обрушилось на него; сокрушительный удар обрушился на его голову, перед глазами вспыхнули яркие огни; он упал. Через некоторое время, казалось, издалека он услышал слабый пистолетный выстрел.
   ГЛАВА VI
   Когда Хэтч полностью пришел в сознание, в его глазах мерцал огонь спички - спички в руке Мыслящей Машины, которая с тревогой щурилась на него, когда он схватился за левое запястье. Хэтч, тотчас же снова став самим собой, резко сел.
   - В чем дело? - спросил он.
   - Как твоя голова? пришел ответный вопрос.
   - О, - и Хэтч вдруг вспомнил те происшествия, которые непосредственно предшествовали падению на его голову. - О, все в порядке, я имею в виду мою голову. Что случилось?"
   - Вставай и иди, - едко попросила Мыслящая Машина. - Здесь сбит человек.
   Хэтч встал и последовал за хрупкой фигурой ученого через парадную дверь к воде. Свет мерцал у воды и тускло отражался; наверху тучи немного рассеялись, и пробивалась луна.
   - Что меня вообще поразило? - спросил Хэтч, пока они шли. Он печально потер голову.
   - Призрак, - сказал ученый. - Думаю, теперь в нем, наверное, пуля - призрак.
   Затем фигура городского констебля отделилась от ночи и приблизилась.
   "Это кто?"
   "Профессор Ван Дусен и мистер Хэтч".
   "Г-н. Уэстон вылечил его, - сказал констебль, и в его тоне было удовлетворение. - Он пытался выйти через задний ход, но я его застегнул, как вы мне сказали, и он вышел через передний ход. Мистер Уэстон попытался остановить его и поднял нож, чтобы проткнуть его; затем выстрелил мистер Уэстон. Он сломал ему руку, я думаю. Мистер Уэстон сейчас там, с ним.
   Мыслящая Машина повернулась к репортеру.
   - Подождите меня здесь с констеблем, - приказал он. "Если мужчине больно, ему нужно внимание. я врач; Я могу помочь ему. Не приходи, пока я не позову".
   Долго ждали констебль и репортер. Констебль говорил, говорил со всей сдерживаемой энергией дней. Хэтч нетерпеливо слушал; ему не терпелось спуститься туда, где были Мыслящая Машина, Уэстон и призрак.
   Через полчаса свет исчез, потом он услышал быстрое, быстрое вспенивание воды, звук, как будто маневрирует мощная моторная лодка, и длинное тело вылетело на воду.
   - Там внизу все в порядке? Звонил Хэтч.
   "Хорошо", - последовал ответ.
   Снова наступила тишина, затем подошли Эрнест Уэстон и Мыслящая Машина.
   - Где другой мужчина? - спросил Хэтч.
   - Призрак - где он? - повторил констебль.
   -- Он скрылся на моторной лодке, -- непринужденно ответил мистер Уэстон.
   - Сбежал? - вместе воскликнули Хэтч и констебль.
   -- Да, сбежал, -- раздраженно повторил Мыслящая Машина. "Г-н. Хэтч, пошли в отель.
   Борясь с чувством острого разочарования, Хэтч молча последовал за двумя другими мужчинами. Констебль шел рядом с ним, тоже молча. Наконец они добрались до отеля и пожелали констеблю, печально озадаченному, сбитому с толку и упавшему духу человеку, спокойной ночи.
   "Имбирь!" - заметил он, уходя в темноту.
   Наверху сидели трое мужчин, Хэтч с нетерпением ждал рассказа. Уэстон закурил и откинулся на спинку кресла; Мыслящая Машина сидела, сжав вместе кончики пальцев, и изучала потолок.
   "Г-н. Уэстон, вы, конечно, понимаете, что я пришел сюда, чтобы помочь мистеру Хэтчу? он спросил.
   "Конечно", - был ответ. - Я только попрошу его об услуге, когда ты закончишь.
   Мыслящая Машина слегка изменила свою позу, поправила свои толстые очки для длинного, удобного прищура и рассказала историю с самого начала, как он всегда рассказывал. Вот:
   "Г-н. Хэтч подошел ко мне в состоянии презренного, съеживаемого страха и рассказал мне о тайне. Было бы напрасно повторять его осмотр дома и все такое. Достаточно сказать, что он заметил и рассказал мне о четырех больших зеркалах в столовой и гостиной дома; что он слышал и рассказывал мне подробные истории о трагедии в старом доме и о пропаже драгоценностей на сумму сто тысяч долларов или больше.
   "Он рассказал мне о своей поездке в дом той ночью и о том, что действительно видел фантом. В прошлом я обнаружил, что мистер Хэтч - хладнокровный, уравновешенный молодой человек, не склонный воображать вещи, которых нет, и хорошо владеющий собой. Поэтому я знал, что всякое шарлатанство должно быть умно, чрезвычайно умно, чтобы вызвать в нем такое душевное состояние.
   "Г-н. Хэтч видел, как и другие, фигуру призрака в приемной у двери библиотеки или в библиотеке у двери приемной, точно сказать не мог. Он знал, что это было рядом с дверью. Перед появлением фигуры он услышал слабый шум, который он приписал бегущей по полу крысе. Тем не менее, дом не был заселен в течение пяти лет. Грызуны редко остаются в доме - я бы сказал, никогда - так долго, если он необитаем. Так что же это был за шум? Шум, издаваемый самим привидением? Как?
   "В настоящее время науке известен только один белый свет, описанный мистером Хэтчем. Кажется, почти лишним называть его. Это фосфор, смешанный с фуллеровой землей, глицерином и одним или двумя другими химическими веществами, поэтому он не воспламеняется мгновенно, как в чистом виде при контакте с воздухом. Фосфор имеет очень выраженный запах, если находиться в пределах, скажем, двадцати футов от него. Мистер Хэтч что-нибудь учуял? Нет.
   "Теперь у нас есть несколько фактов, а именно: привидение, появившись, произвело легкий шум; что фосфор был светящимся качеством; что мистер Хэтч не почувствовал запаха фосфора, даже когда пробежал по тому месту, где появился призрак. Два плюс два четыре; Мистер Хэтч видел фосфор, прошел через то место, где он его видел, но не почувствовал его запаха, следовательно, его там не было. Он увидел отражение - отражение фосфора. Все идет нормально.
   "Г-н. Хэтч увидел, как палец поднялся и написал в воздухе светящееся слово. Опять же, он на самом деле этого не видел; он видел его отражение. Это мое первое впечатление подтверждалось тем, что, когда он бросился к призраку, часть его исчезла, сначала половина, сказал он, потом другая половина. Так что его протянутые руки хватали только воздух.
   "Очевидно, что эти отражения были сделаны на чем-то, возможно, на зеркале как на самой совершенной обычной отражающей поверхности. Однако на самом деле он прошел через то место, где увидел привидение, и не ударился о зеркало. Он оказался в другой комнате, в библиотеке, пройдя через дверь, которую в тот день он сам закрыл. Он не открыл его тогда.
   "Мгновенно мне пришло в голову скользящее зеркало, подходящее для всех этих условий. Он увидел привидение в двери, затем увидел только его половину, затем все исчезло. Он прошел через то место, где он был. Все это произошло бы легко, если бы там было большое зеркало, работающее как раздвижная дверь и спрятанное в стене. Так понятно?"
   - Прекрасно, - сказал мистер Уэстон.
   - Да, - нетерпеливо сказал Хэтч. "Продолжать."
   - Это скользящее зеркало тоже могло издавать звук, который, по мнению мистера Хэтча, был крысиным. Мистер Хэтч ранее рассказывал мне о четырех больших зеркалах в гостиной и столовой. С ними, из того положения, в котором, по его словам, они находились, я легко понял, как можно было сделать отражение.
   "В общих чертах, в моем собственном уме, я объяснил фантом. Почему это было там? Это казалось более сложной задачей. Возможно, это было поставлено для развлечения, но я не вполне принял это. Почему? Отчасти потому, что никто никогда не слышал о нем, пока туда не пришли итальянские рабочие. Почему оно появилось как раз в тот момент, когда они приступили к работе, которую заказал мистер Уэстон? Была ли цель держать рабочих подальше?
   "Эти вопросы возникли в моей голове по порядку. Затем, когда мистер Хэтч рассказал мне о трагедии в доме и спрятанных драгоценностях, я попросил его узнать об этом побольше. Я обратил его внимание на тот факт, что было бы странно, если бы эти драгоценности все еще находились где-то в старом доме. Предположим, что кто-то, кто знал об их существовании, искал их, верил, что может их найти, и хотел чего-то, что эффективно отпугивало бы любых пытливых людей, бродяг или жителей деревни, которые могли появиться там ночью. Призрак? Возможно.
   "Предположим, что кто-то захочет создать старому дому такую репутацию, что мистер Уэстон не захочет браться за ремонт и новую мебель. Призрак? Возможно, снова. В поверхностном уме этот призрак мог быть истолкован даже как попытка помешать браку мисс Эверард и мистера Уэстона. Поэтому мистеру Хэтчу было приказано собрать все возможные факты о вас, мистер Уэстон, и членах вашей семьи. Я рассудил, что члены вашей семьи скорее всего узнают о потерянных драгоценностях, чем кто-либо другой, по прошествии пятидесяти лет.
   - Что ж, то, что мистер Хэтч узнал от вас и вашего кузена Джорджа Уэстона, мгновенно в моей голове установило мотив призрака. Как я и предполагал, это была попытка отогнать рабочих, может быть, только на время, пока велись поиски драгоценностей. Старая трагедия в доме была хорошим предлогом, чтобы повесить призрака. Умный ум задумал это, и умный ум привел это в действие.
   "Теперь, кто из людей больше всего знал о драгоценностях? Ваш кузен Джордж, мистер Уэстон. Получил ли он недавно какую-либо новую информацию об этих драгоценностях? Я не знал. Я думал, что это возможно. Почему? По его собственному заявлению, что его мать, тогда еще невеста, узнала историю всей этой истории непосредственно от его бабушки, которая помнила об этом больше, чем кто-либо другой, и которая, возможно, даже слышала, как его дедушка говорил, где он собирался спрятать драгоценности.
   Мыслящая машина немного помолчала, сменила позу и продолжила:
   - Джордж Уэстон отказался пойти с вами, мистер Уэстон и мистер Хэтч, на вечеринку с привидениями, как вы ее назвали, потому что он сказал, что собирается в тот вечер на бал в Провиденсе. Он не пошел в Провиденс; Я узнал об этом от вашего корреспондента, мистер Хэтч; так что Джордж Уэстон, возможно, все-таки пошел на вечеринку призраков.
   "После того, как я осмотрел ситуацию там, внизу, мне пришло в голову, что самый реальный способ для человека, желающего не быть замеченным в деревне, как это сделал насильник призрака, - это отправиться туда и обратно ночью. на моторной лодке. Он мог бы легко бежать в темноте и приземлиться у подножия утеса, и никто в деревне не знал бы об этом. Была ли у Джорджа Уэстона моторная лодка? Да, электрический, который работает практически бесшумно.
   "С этого момента все дело было сравнительно просто. Я знал - чистая логика говорила мне, - как призрак появлялся и исчезал; один взгляд на дом внутри убедил меня вне всякого сомнения. Я знал мотив призрака - поиски драгоценностей. Я знал или думал, что знаю, имя человека, который искал драгоценности; человек, у которого были самые полные знания и самые полные возможности, человек, чей мозг был достаточно умен, чтобы разработать схему. Затем, следующий шаг, чтобы доказать, что я знал. Первое, что нужно было сделать, это найти драгоценности".
   - Найти драгоценности? - повторил Уэстон с легкой улыбкой.
   - Вот они, - тихо сказала Мыслящая Машина.
   И там, на глазах у изумленного маклера, он вытащил драгоценности, которые были потеряны в течение пятидесяти лет. Мистер Уэстон не был поражен; он окаменел от изумления и молча смотрел на блестящую кучу. Наконец к нему вернулся голос.
   "Как ты сделал это?" - спросил он. "Где?"
   "Я использовал свой мозг, вот и все", - был ответ. "Я вошел в старый дом, ища их там, где хозяин при любых условиях скорее всего спрятал бы их, и там я их нашел".
   -- Но... но... -- пробормотал маклер.
   "Человек, который спрятал эти драгоценности, спрятал их только временно, или, по крайней мере, это было его целью", - раздраженно сказал Мыслящая Машина. "Конечно, он не стал бы прятать их в деревянной обшивке дома, потому что она могла бы сгореть; он не стал закапывать их в подвале, потому что тот был тщательно обыскан. Теперь в том доме нет ничего, кроме деревянных конструкций и дымоходов над погребом. Тем не менее, он спрятал их в доме, о чем свидетельствует тот факт, что человек, которого он убил, был убит в доме, а на внешней земле, покрытой снегом, были видны две группы следов в дом и ни одной из них. Поэтому он спрятал их в подвале. Где? В каменной кладке. Другого места не было.
   "Конечно, он не стал бы прятать их на уровне глаз, потому что место, где он вынул и положил камень, было бы видно, если бы внимательно его обыскать. Поэтому он размещал их либо выше, либо ниже уровня глаз. Он разместил их выше. В дымоходе был вынут большой расшатанный камень, и там был ящик с этими вещами".
   Мистер Уэстон уставился на Мыслящую Машину с новым удивлением и восхищением в глазах.
   "Поскольку драгоценности были найдены и утилизированы, оставалось только подтвердить теорию призраков реальным испытанием. Я послал за вами, мистер Уэстон, потому что подумал, что, поскольку никакого реального преступления не было совершено, будет лучше оставить виновного вам. Когда ты пришел, я вошел в дом с привидениями с молотком - обычным молотком - и ждал на ступеньках.
   "Наконец призрак рассмеялся и появился. Я спустился по ступенькам, где сидел в одних чулках. Я знал, что это было. Как только я добрался до светящегося фантома, я навсегда избавился от него, разбив его молотком. Он разбил большое скользящее зеркало, которое, как я и думал, врезалось в дверь внутри рамы. Грохот напугал человека, который управлял призраком с верхней части ящика, придав ему вид огромной высоты, и он направился через кухню, как и вошел. Констебль запер дверь после того, как мужчина вошел; поэтому призрак повернулся и подошел к входной двери дома. Там он вбежал и сбил мистера Хэтча, а затем выбежал через парадную дверь, которая, как я впоследствии обнаружил, была ненадежно заперта. Вы знаете все остальное; как вы нашли моторную лодку и ждали его там; как он сюда попал и...
   - Пытался ударить меня ножом, - добавил Уэстон. "Мне пришлось выстрелить, чтобы спастись".
   - Ну, рана пустяковая, - сказала Мыслящая Машина. - Его рука скоро заживет. Тогда я думаю, что небольшое путешествие на четыре или пять лет по Европе за ваш счет и в обмен на драгоценности могло бы восстановить его здоровье.
   - Я сам об этом думал, - тихо сказал брокер. "Конечно, я не мог привлечь к ответственности".
   - Значит, призрак был...? Начался люк.
   - Джордж Уэстон, мой двоюродный брат, - сказал брокер. "В этой истории есть кое-что, что, я надеюсь, вы сочтете нужным оставить невысказанным, если вы сможете сделать это с уважением к себе".
   Хэтч задумался.
   - Думаю, есть, - сказал он наконец и повернулся к Мыслящей Машине. - Где был человек, который управлял фантомом?
   - В столовой, рядом с кладовой дворецкого, - был ответ. "Когда дверь кладовой была закрыта, он надел халат, уже покрытый фосфором, и просто вышел. Фигура отражалась в высоком зеркале прямо перед собой, когда вы входите в столовую сзади, оттуда отражалась в зеркало на противоположной стене в гостиной, а оттуда отражалась в скользящее зеркало в двери, которая вел из приемной в библиотеку. Это тот, который я разбил".
   - А как было написано?
   "Ах это? Конечно, это было сделано перевернутым письмом на куске прозрачного стекла, которое держали перед призраком, когда он позировал. Это делало его понятным для любого, кто мог увидеть последнее отражение в приемной".
   - А кровь, пролитая на констебля и остальных, когда призрак был во дворе? Хэтч продолжал.
   "Был от собаки. Тест, который я сделал в аптеке, показал это. Это была отчаянная попытка отогнать жителей деревни и удержать их подальше. Кот-призрак и привязывание сторожа к его кровати были выполнены легко".
   Все какое-то время молчали. Наконец мистер Уэстон встал, поблагодарил ученого за обнаружение драгоценностей, пожелал всем спокойной ночи и собирался уйти. Механически Хэтч следовал за ним. В дверях он обернулся на последний вопрос.
   - Как получилось, что выстрел констебля не разбил зеркало?
   "Потому что он нервничал, и пуля попала в дверь рядом с зеркалом", - был ответ. "Я выкопал его ножом. Доброй ночи."
  
   ПОСЛАНИЕ В ПЕСКАХ, Джон Л. Френч
   Они ждут, пока не зайдет солнце, когда большинство пловцов и загорающих уйдет, и все, что осталось на пляже, - это несколько серферов, надеющихся поймать приличную волну или две. Именно тогда они выходят, в основном старики, вооруженные лопатами для песка и пластиковыми стаканчиками, поясной сумкой на поясе и, самое главное, металлоискателем, волшебной палочкой, с помощью которой они надеются найти зарытое сокровище.
   Для некоторых это упражнение, способ прогуляться, не считаясь пустой тратой времени. Для других это выход из квартиры, их время наедине без беспокойства жены и внуков, спокойное времяпрепровождение между дневными делами и еще одной игрой в мини-гольф. Но некоторые купились на мечту, на фантазию о том, что где-то под песком среди потерянных ключей, банок из-под газировки и выпавших монет лежит настоящая находка, что-то стоящее, ну, может быть, не целое состояние, но предмет для хвастовства, история для рассказать о том, как однажды они нашли что-то чудесное.
   У каждого свое представление о том, каким должен быть этот чудесный объект. Для одного это редкая монета, которую кто-то носил на удачу, пока он ее не потерял, и удача ждет, чтобы ее передали нашедшему. Другой ищет украшения - ожерелье или кольцо. Для Джорджа Балински это были часы. Не просто часы, а Ролекс. Однажды, думал он, идя босиком по песку, однажды я хотел бы найти такие часы. Я бы почистил его и надел, и он работал бы идеально. И всякий раз, когда кто-то видел их у меня на запястье, он говорил: "Хорошие часы", а я отвечал: "Нашел их на пляже, они просто лежали и ждали меня".
   Но Джордж был достаточно реалистом, чтобы понимать, что фантазиями можно наслаждаться только ради них самих, а не потому, что они когда-нибудь сбудутся. Когда он был моложе, у него было много фантазий о том, какая у него будет работа, какая жена и какой дом. Ни одно из них тоже не сбылось, но тем не менее он был счастлив.
   Джордж забыл, что иногда желания сбываются. Он и жена были в квартире уже два года. Это было милое место на 40-й улице с двумя спальнями и раскладывающимся диваном в гостиной, всем места хватило. И, конечно же, все были там. И чтобы уйти от них всех - от жены, детей, их детишек - Джордж тоже начал утром выносить металлоискатель.
   В тот день, когда это случилось, Джордж просто гулял, наслаждаясь тем, что для него было тишиной, - криком чаек, шумом прибоя, случайным звонком, сообщавшим ему, что его детектор работает. На пляже мимо него прошли две симпатичные молодые женщины. Один из них улыбнулся ему. И как только его мысли о зарытых сокровищах уступили место фантазиям другого рода, звоны металлоискателя стали громче и чаще. Он нашел что-то. Джордж остановился, достал лопату и зарылся в песок.
   Никогда Джордж не ожидал найти что-то действительно стоящее в песках Оушен-Сити, штат Мэриленд. И уж точно он никогда не ожидал, что действительно найдет Rolex. Но иногда желание сбывается, и в тот день это сбылось для Джорджа. Но вы должны быть осторожны с тем, что вы хотите, и как вы хотите. Хотя Джордж всегда мечтал найти "Ролекс", он никогда не предполагал, что, когда он это сделает, он все еще будет прикреплен к руке своего бывшего владельца.
   И это была всего лишь рука, левая рука взрослого мужчины. Сначала предполагалось, что рука принадлежит жертве несчастного случая на лодке или нападения акулы, но никаких сообщений о несчастном случае не поступало, и акула не была замечена. Только когда следователь из бюро судебно-медицинской экспертизы заметил, что рука, похоже, была отрублена очень острым лезвием, криминалист полиции штата сказал вслух то, о чем все думали.
   Сначала она посмотрела на то место, откуда Джордж выкопал руку, потом посмотрела вверх и вниз по берегу, потом снова на это место. И тогда она спросила: "Если рука была закопана здесь, то где остальная его часть?"
   Несмотря на то, что вся береговая линия Оушен-Сити была закрыта впервые в зарегистрированной или запомненной истории, несмотря на привлечение собак, обнюхивающих тела, сложных гидролокаторов и наземных радиолокационных устройств, несмотря на масштабные усилия по просеиванию песка, остальная часть жертвы так и не появилась.
   На следующий день отпечатки пальцев определили, что рука принадлежала Питеру Бонделло. Это удостоверение вызвало еще один всплеск активности, поскольку Бонделло был видным деятелем организованной преступности, очень активным членом балтиморской мафии.
   Я знаю, в Балтиморе не должно быть мафии, не в смысле преступного синдиката. Но Экипировка повсюду, и любой, кто думает, что его город защищен от ее влияния, просто обманывает себя. В каждом приличном городе есть филиал - снабжающий товарами торговцев наркотиками, организующий ростовщичество и проституцию, а также ввязывающий крючки в законный бизнес под видом "охранных услуг".
   Идентификация руки как руки Бонделло привлекла внимание ФБР, Управления по борьбе с наркотиками, Управления по борьбе с наркотиками и ряда других агентств алфавита. Бренда и я прибыли в Оушен-Сити через неделю после них.
   Меня не было рядом с Бонделло. Я просто Мэтью Грейс, простой частный детектив из Балтимора. Поиск новых одноруких гангстеров не входит в мой список услуг по трудоустройству. Я, конечно, знал о балтиморской мафии. Его глава даже нанимал меня один или два раза, когда ему нужна была работа, выполненная на законных основаниях (в основном) кем-то, кому он мог доверять. Я также работал против мафии по одному или двум небольшим вопросам, умудряясь выполнять работу без обид. (Ну, был тот предупредительный выстрел из окна моего офиса, но, возможно, это была старая подружка.)
   Нет, я был в Оушен-Сити по более прозаической причине. Меня наняли Майк и Бетти Таубер, чтобы найти их дочь.
   В дополнение к тому, что это любимый курорт Балтимора, Оушен-Сити часто является первым настоящим вкусом свободы и ответственности для подростка. Только что окончивший среднюю школу, он отправляется в океан (или, как мы говорим в Балтиморе, "пуховый ошун"), находит работу и жилье и впервые в жизни остается один. За очень короткое время он узнает об оплате счетов, приготовлении пищи, уборке, общении с соседями по комнате и о том, каково это зарабатывать на жизнь. Не те маленькие подработки и работы по выходным, которые у него были в старших классах, а настоящая сорокачасовая работа в неделю, из-за которой он слишком уставал к концу смены, чтобы ходить на пляж или в клубы, как он думал. делать, прежде чем он проехал 150 миль от дома.
   Некоторые из этих детей справляются с давлением и к осени более чем готовы к поступлению в колледж. Другие не могут этого вынести и бегут домой к своим старым защищенным жизням. Другие просто увольняются с работы, но остаются в OC, выживая, как могут.
   Умная, белокурая и привлекательная Дарлин Таубер поехала в Оушен-Сити с тремя своими друзьями всего через две недели после выпуска. Они вместе сняли квартиру, квартиру на улице Кэролайн, всего в нескольких кварталах от океана. Ее единственная подруга, Тиффани, знала кого-то, кто знал кого-то, кто мог бы найти работу: переворачивать гамбургеры или готовить пиццу в "Дружелюбном Бобе" - одном из многих таких заведений на вынос, расположенных вдоль променада О.С.
   Дарлин позвонила родителям, как только устроилась в своей квартире. Она снова позвонила на следующий день и еще через день. Но вскоре звонки стали поступать через день, а иногда и через день. Но когда прошла неделя, Тауберы забеспокоились. Вот когда они пришли, чтобы увидеть меня.
   - Ты пробовал ей звонить? - спросила я обеспокоенную пару, пока они сидели в моем кабинете.
   - Ага, - сказал Майк Таубер, когда его жена кивнула. "Вечер четверга. Ее соседка по комнате сказала, что не видела ее несколько дней. Сказала, что не знает, где находится.
   - Что ты сделал, когда услышал это?
   "Сам туда ездил. Бетти осталась здесь на случай, если позвонит Дарлин. Я взял сотовый, чтобы она могла дать мне знать, если она это сделает. Когда я пришел туда, ее вещи все еще были в ее комнате. Спросила, где она должна была работать, но ее начальник сказал, что она уволится через два дня после начала работы. После этого я не знал, что делать. Я снял комнату и просто ходил в поисках ее - пляж днем, дощатый настил ночью. Когда я вернулся в воскресенье, мы с Бетти обсудили это и решили, что пришло время вызвать профессионала в таких вещах".
   "Вы позвонили в полицию?"
   Гнев, который Таубер держал внутри, вырвался на поверхность. "Конечно, я вызвал полицию, - кричал он, - я не дурак".
   "Майкл." Жена успокаивающе положила руку ему на плечо, но он пожал плечами. Внутри него была ярость, которая должна была выйти наружу.
   "Конечно, я пошел в полицию, первым делом после того, как ушел от нее. Знаешь, что мне сказали эти ублюдки?
   Я знал. Это было то, что я, вероятно, должен был сказать ему через неделю или две.
   "Они сказали мне, что ничего не могут сделать. Когда я дал одному из них ее описание, вы знаете, что он сказал: "Женщина восемнадцати лет, блондинка, хорошенькая". Да, здесь она будет выделяться. Затем этот сукин сын предположил, что она, вероятно, переехала к своему парню и что она позвонит, когда "острые ощущения исчезнут".
   Это было возможно, но вы не говорите разгневанному отцу, что его милая маленькая девочка сошлась с каким-то парнем. Позже я спрошу у миссис Таубер, а еще лучше у подружек Дарлин, когда доберусь туда.
   Они дали мне фотографию Дарлин, и мы пришли к финансовому соглашению. Таубер не был счастлив, когда узнал, что он будет платить за мое проживание в мотеле. "Деньги на это должны быть из фонда колледжа Дарлин", - проворчал он. Я молчал, пока он выписывал чек на оплату моей первой недели и расходы. Я пообещал уехать на следующий день и доложить, как только у меня будут новости, или через неделю, если я выйду сухим из воды.
   - Так когда мы уезжаем?
   Это был первый вопрос, который задала Бренда, когда я позвонил ей домой, чтобы рассказать о своем новом деле. Я знал Бренду несколько месяцев, познакомился с ней по делу о бродячем муже, которое переросло в нечто большее. С тех пор мы встречаемся.
   - Что это за "мы"?
   "Мы, как в тебе и во мне. Ты получишь бесплатное проживание в Оушен-Сити. В любом номере, который вы получите, будет двуспальная кровать. Снимок?
   "Я буду работать. Это не отпуск".
   "Это будет для меня. Я буду загорать.
   "Весь день."
   "То же самое."
   - А может быть, и всю ночь.
   - Это все, что я знал - двуспальная кровать, помнишь?
   Как я мог сказать нет? Бренда поехала со мной.
   Перед отъездом я зарегистрировался в бюро судебно-медицинской экспертизы. Неизвестных женщин, соответствующих описанию Дарлин, получено не было. Та же история с больницами и полицейскими управлениями Восточного побережья. Я также проверил делавэрские города Рехобот и Бетани-Бич. Множество блондинок были арестованы по обвинениям, начиная от вождения в нетрезвом виде и публичного непристойного поведения и заканчивая нападением с намерением причинить увечья. Все они опознаны, ни одна из них не Дарлин.
   Мы остановились в недорогом отеле на 1-й улице. Бренда, не теряя времени, переоделась в несколько кусков ткани, которую она называла купальником, и отправилась на пляж. На мне уже была рабочая одежда OC - джинсы и рубашка-поло, - поэтому я решил посетить квартиру Дарлин, чтобы узнать, не расскажут ли мне ее соседи по комнате что-то такое, чего они не хотели рассказывать ее отцу.
   Позвонив заранее, чтобы убедиться, что один из них будет там, я сел на автобус до Кэролайн-стрит (ездить целый день за два доллара - лучше, чем пытаться найти место для парковки). Это был второй этаж, над магазином Swim-n-Surf, где можно было купить доски для буги-вуги, лосьон для загара, купальники и другие пляжные принадлежности вдвое дороже, чем в Балтиморе. Тиффани, девушка, которая все это организовала, встретила меня у дверей и, тщательно проверив мое удостоверение личности, впустила меня.
   Квартиры было немного: маленькая гостиная, кухня поменьше и две кладовки, в которые кто-то впихнул матрацы и пружинные блоки и назвал их спальнями. В отличие от того места, где я жил один, когда мне было восемнадцать, здесь все было чисто и аккуратно. Но тогда здесь жили четыре девушки, а не три парня, чья идея стирки заключалась в том, чтобы прогуляться под дождем.
   - Тиффани, - сказал я после того, как предварительные приготовления были закончены, - я знаю, что ты сказала отцу Дарлин, что не знаешь, где она, но, возможно, она находится в каком-то месте, о котором не хочет, чтобы ее отец знал. Ему не обязательно знать".
   - Вы имеете в виду, типа, с парнем или что-то в этом роде, мистер Грейс? Она покачала головой так, как это делают девочки ее возраста, как это сводит с ума мальчиков ее возраста, как она почтительно назвала меня: Благодать" лишь напоминала мне, как далеко я была от того возраста. "Нет, она не была такой. А если бы и была, она бы сказала мне, что мы почти лучшие друзья. И после того, как ее отец ушел, я бы позвонил ей и, как сказал ей, позвонил домой или что-то в этом роде; расскажи им историю и дай им знать, что ты в порядке".
   - У Дарлин есть мобильный? Я попросил. По словам ее матери, она этого не сделала, но могла подцепить.
   "Не знаю. Если да, то я не знаю номера. Или он может быть там. Тиффани указала на несколько коробок из-под копировальной бумаги в углу. На одном из них синим маркером было написано имя Дарлин. "Мало места для хранения", - объяснила она. "Мы храним там свои вещи. Одежду мы оставляем в чемоданах или в шкафу".
   Я подошел и быстро заглянул в коробку. Я не видел мобильного телефона, но там было несколько камер, подержанный Nikon и несколько одноразовых.
   - Типа, если ты хочешь взять это с собой и просмотреть, я думаю, все в порядке, ты работаешь на ее отца и все такое.
   Никон был пуст. Одноразовые камеры еще не использовались. Больше ничего интересного в коробке не было. Я надеялся на какие-нибудь выплаты.
   - Я хотел бы просмотреть ее одежду.
   - А, конечно, - сказала Тиффани и показала мне, какие пальто в шкафу и какой чемодан принадлежали Дарлин. "Эх, я как бы позаимствовал этот топ у нее. Тебе нужно это обратно?
   - Я не собираюсь их брать, Тиффани, я просто хочу порыться в карманах, чтобы посмотреть, смогу ли я найти имя, номер телефона, адрес - все, что может сказать мне, где она может быть. Я начал просматривать карманы куртки Дарлин. - Когда вы впервые заметили, что она пропала? - как можно небрежнее спросил я.
   - Я этого не сделал. Я действительно не знал, пока ее отец не позвонил. Из-за того, что она работала на другой работе, а я постоянно работал в "Дружелюбном Бобе", мы действительно не так часто виделись. Я думал, что каждый из нас скучает по другому".
   - Где она сейчас работает? У меня было пустое пальто Дарлин, и у меня появилось плохое предчувствие. Я открыл ее чемодан. Казалось, слишком много одежды для девушки, которая, возможно, переехала без предупреждения.
   "Не знаю. Она недолго оставалась у Боба. Ее часы были отстойными - с трех часов дня до одиннадцати. Работа настолько тяжелая, что вы слишком устали, чтобы что-то делать после нее, и вы все еще чувствуете усталость по утрам, поэтому вы высыпаетесь. Вы просыпаетесь вовремя на работу, но не на пляж. Дарлин ушла от Боба и устроилась на работу в блинную. Это была вся утренняя работа, поэтому у нее было время вечером. Но чаевые были не такими хорошими, и она скучала по пляжу. В прошлый раз, когда я разговаривал с ней, она сказала, что тоже собирается уволиться, что нашла работу, идеально подходящую для нее. Но она не сказала, что это было".
   Я закончил с чемоданом. Плохое предчувствие становилось все сильнее. - Тиффани, сделай мне одолжение. Просмотрите вещи Дарлин - шкаф, чемодан, эту коробку и ее туалетные принадлежности. Дайте мне знать, все ли там, если чего-то не хватает, кроме того, что на ней могло быть в последний день, когда вы ее видели.
   Тиффани сделала это, начиная с коробки и заканчивая ванной. - Здесь все, - сказала она, выходя, - одежда, зубная щетка, фен, косметика. Почему она ушла, не взяв... о нет! Внезапно у Тиффани тоже появилось это плохое предчувствие.
   - Она, наверное, в порядке, - быстро солгала я. - И где бы она ни была, я найду ее. Это то, чем я занимаюсь." Это то, за что мне платили. Это не означало, что я добьюсь успеха. Я дал Тиффани одну из своих визиток. "Если вы или ваши друзья увидите ее, или услышите о ней, или вспомните что-нибудь, что может помочь, позвоните мне на мобильный".
   Тиффани кивнула, чуть не расплакавшись, когда начала представлять себе все обиды, которые могли случиться с ее другом, обиды, которые Тауберы, без сомнения, тоже воображали. Она будет винить себя, подумал я, что не заметила раньше. Я начал было говорить ей не делать этого, но потом понял, что это не принесет пользы ни нам, ни другим. Вместо этого я выбрал легкий путь и быстро попрощался.
   Дежурный менеджер "Дружелюбного Боба" не помнил Дарлин.
   "Может быть, - сказал он, когда я показал ему ее фотографию, - здесь проходит так много детей. Некоторые из них трудолюбивы, работают столько часов, сколько могут, пытаясь заработать как можно больше денег перед поступлением в колледж. Другие, - тут он покачал головой, - другие приходят, думая, что это будут одни длинные каникулы. Они в шоке, когда узнают, что от них на самом деле ждут работы". Он вернул фотографию. "Извините, я не могу вам помочь, но не стесняйтесь спрашивать".
   Я сделал. Одна из официанток, девушка по имени Лорен, вспомнила ее. "Она работала со мной первые день или два. После этого она больше не вернулась".
   Когда я добрался до блинной, она была закрыта. Это было строго место для завтрака и обеда. Я бы попробовал на следующее утро, и там, и обратно у Боба. Другие соседки Дарлин по комнате должны были тогда работать и могли что-то знать. Почему-то я сомневался, что они смогут рассказать мне что-то большее, чем Тиффани.
   Я был прав. Как и Тиффани, ни одна из соседок по комнате даже не поняла, что Дарлин пропала. "Она приходила и уходила весь день, работала по какому-то сумасшедшему графику", - сказала мне одна из них, но работала там, где не могла сказать. Мне так же повезло в блинной. Как и у Боба, Дарлин приходила и уходила так быстро, что не оставила после себя никакого впечатления.
   После этого был долгий день в океане. Дарлин не открывала счет ни в одном из местных банков. В полиции не было никаких записей о том, что она подавала какие-либо жалобы, предъявляла обвинения или задерживалась в чем-либо. Мне оставалось ходить из магазина в магазин, показывать ее фото, называть ее имя, надеясь, что рано или поздно я найду место, где она получила свою идеальную работу.
   Я вернулся в отель около пяти. Купальник Бренды висел на сушилке возле окна. Я слышал, как работает душ. Я надеялся, что Бренда не планирует большой вечер. После дня, который у меня был, все, чего я хотел, это быстро съесть гамбургер, а затем вернуться в комнату и провести некоторое время с моим ноутбуком, проверяя любую активность на кредитных картах, которые, как сказали мне родители Бренды, у нее были.
   Я открыл дверь в ванную и заглянул внутрь. - Я вернулся, - сказал я силуэту за занавеской душа.
   "Тяжелый день?"
   "У меня было лучше".
   - Что ж, на ночном столике для тебя подарок. А теперь закрой дверь, здесь становится холодно.
   Я пошла искать свой подарок, точнее подарки, благо их было пять штук - телескопические снимки.
   Телескопические снимки не имеют ничего общего с приближением вещей. Представьте себе маленькую четырехгранную трубку, около дюйма на одном конце и сужающуюся до полдюйма на другом. Поднесите узкий конец к глазу, там есть линза, через которую можно смотреть. Поднесите большой конец к свету. Внутри есть картина. Фотографии сделаны парнями и девушками, которые гуляют по пляжу. Вы звоните им, и они фотографируют вас. Позже в тот же день вы идете в магазин, и вам продают телескоп с изображением внутри, на память о вашем путешествии по океану. В основном снимают детей и внуков, молодые пары, которые только начали встречаться, и молодоженов. На этот раз на фотографиях была Бренда, вызывающе позирующая в своем слишком коротком бикини.
   - Видишь что-нибудь, что тебе нравится? - спросила Бренда у меня за спиной, пока я пытался решить, какая из ее пяти поз мне больше всего нравится. Я повернулся и увидел ее, одетую только в халат, ее волосы все еще были мокрыми после душа. Бургер и ноутбук могут подождать, решил я, отказываясь от прицела в пользу настоящей вещи.
   Позже, когда Бренда спокойно спала, а я сидел за столом и просматривал кредитные карты Дарлин, мои мысли вернулись к фотографиям, сделанным телескопом. Было кое-что, о чем я почти подумал, прежде чем Бренда вышла из душа. Не о Бренде в купальнике, а о том, как здорово, должно быть, провести лето, прогуливаясь по пляжу, просто фотографируя и получая за это деньги. Для тех, кто любит солнце и интересуется фотографией, это была бы идеальная работа.
   В Оушен-Сити было три магазина прицелов. Мне повезло со вторым.
   - Да, - сказал менеджер, глядя на ее фотографию. - Она здесь работала.
   "Работал?"
   Он кивнул. "Давно не заходил. Позор тоже. Она была трудолюбивой. Сделал много снимков. Хорошие тоже, всегда в фокусе с хорошей экспозицией. Никогда не получайте клиентов в тени или против солнца. Почти все, что она взяла, было продано".
   - Она зарабатывает много денег? - спросила я, надеясь, что он знает, где она обналичивала свои зарплаты.
   "Чем усерднее ребенок работает, тем больше денег он зарабатывает. Она усердно работала, зарабатывала около 45-50 долларов в день, а при такой сумме в доллар это большая суета. И прежде чем вы спросите, мы платим наличными".
   Вот вам и идея с банком. Я устал под другим углом.
   - Почему она ушла?
   Он пожал плечами. "Кто знает с этими детьми? Здесь один день, ушел на следующий. Однажды ночью она была вся в восторге от работы, а на следующий день она не пришла".
   "Когда это было?"
   Он задумался. "Я думаю, это было за день до взлома, или, может быть, прямо перед этим".
   - Какой взлом?
   "Кто-то выбил заднюю дверь, прошелся по стеллажам с прицелами".
   Я посмотрел на стену за прилавком. Вдоль него стояли корзины с мешками с прицелами, ожидающими, когда их заберут. - Что было взято?
   "Немного. Мы не оставляем здесь наличные на ночь. Просто некоторые области применения. Кому нужны чужие фотографии?"
   Кто на самом деле? Плохое предчувствие, которое нарастало после моего разговора с Тиффани, внезапно усилилось. "Ваши фотографы закреплены за определенными участками пляжа для работы?"
   - Да, - сказал мне менеджер. "Каждый из магазинов Scope занимает треть пляжа. У моей бригады есть места с 28-й по 75-ю улицу. Дарлин работала между 35-м и 45-м".
   - Остались какие-нибудь ее фотографии?
   - Ни одного из магазина. Они пропали без вести вместе с некоторыми другими во время взлома. Но у нас есть кое-что из ее.
   - Ее?
   "Да, она всегда носила с собой собственную камеру. Она увидела что-то, что ей понравилось, и сфотографировала. Иногда она делала дополнительную фотографию или две клиента - симпатичный парень, симпатичный парень, что-то в этом роде. Большинство людей никогда не знали, что она поменяла камеры. Мы бы разработали их для нее по себестоимости за одну ночь. Фактически ...." Он исчез в задней части магазина. Вышел с манильским конвертом, протянул мне. "Они были у нас в застройщике в ночь взлома. Вы найдете ее, отдайте их ей. Скажи ей, что она может вернуться в любое время.
   Я поблагодарил мужчину и ушел.
   На обратном пути в гостиницу я подавил желание взглянуть на фотографии. С недавними событиями, интересом Дарлин к фотографии и областью, в которой она работала, взломом, тем фактом, что не было фотографий, чтобы сопровождать камеры, найденные в ее квартире, я с холодной уверенностью знал, что я найду, по крайней мере, одна из фотографий в конверте. И чем дольше я ждал, чтобы взглянуть на них, тем дольше мне приходилось решать, что с этим делать.
   Кто-то следил за ним, вероятно, следил за ним из Балтимора. Наблюдал, как он зарегистрировался в своем отеле, был позади него, когда он шел по променаду, и был достаточно близко к нему на пляже, чтобы увидеть, как его сфотографировала девушка-прицел. Он не был бы героем - нет, он не был настолько глуп, как никто из них, - но он был бы на заднем плане одного из снимков, сделанных Дарлин на том пляже. Возможно, он не заметил, но человека, который следовал за ним из Балтимора, человека, который ждал подходящего времени и места, чтобы выполнить свою работу и оставить сообщение, он бы заметил. И этот человек действовал бы, позаботился бы о том, чтобы это фотодоказательство исчезло.
   Без сомнения, он последовал за Дарлин обратно в магазин оптических прицелов, а затем последовал за ней домой. В ее квартире был простой замок, через который можно было легко пройти без каких-либо признаков взлома. Выньте пленку из камеры, возьмите все использованные одноразовые материалы и все проявленные отпечатки. Ворваться в фотоателье и украсть снимки, сделанные Дарлин в тот день. Ах да, и где-нибудь по пути схватите саму Дарлин, просто на всякий случай.
   Все это пронеслось у меня в голове, когда я просматривал последнюю серию фотографий, сделанных Дарлин, тех, которые мужчина на пляже, как и ее клиенты, не понял, что она сделала. Надеясь, что ошибаюсь, я смотрел на каждого через увеличительное стекло, глядя на людей на заднем плане, ища знакомое лицо, то самое, которое было в газете как раз в то время, когда пропала Дарлин.
   Я нашел фотографию Питера Бонделло посреди стопки из двадцати четырех кадров. Он был с какой-то женщиной, которую я не узнал. Они смеялись, может быть, делились шутками. Его рука обнимала ее - та же самая рука, которую Джордж Белински позже нашел похороненной в песке.
   Картинка это подтвердила. Я опоздал. Не имело значения, что было уже слишком поздно, когда меня наняли Тауберы. Я взял их деньги и пообещал вернуть их маленькую девочку. Они возлагали на меня все свои надежды, и теперь лучшее, что я мог для них сделать, это, может быть, найти ее тело.
   Некоторое время я просто смотрел на картинку и думал, что делать. Обращение в полицию было вариантом, просто не очень хорошим. Действительно, связывание исчезновения и возможной смерти молодой девушки с жестоким убийством мафиози наверняка вызовет общественный резонанс, широкое освещение в новостях и усиление усилий со стороны полиции, но это также загонит тех, кто причастен к этому, в более глубокое подполье, чем они уже были. . Женщина на фотографии, если бы она уже не делила свалку с остальной частью Бонделло, исчезла бы так же, как Дарлин. И после того, как шумиха уляжется, Дарлин станет еще одним пропавшим подростком, а Бонделло - нераскрытой частью истории OC. Меня не слишком волновал Бонделло, но Дарлин заслуживала справедливости.
   Нет, полиция отсутствовала. Я распоряжусь, чтобы они получили копию фотографии на случай, если план, который я придумал, пойдет не так, но пока связь Дарлин с этим делом была моим маленьким секретом.
   Бренда и я уехали из Оушен-Сити в тот же день, остановившись перед осмотром и почтовым отделением. Я позвонил Тауберам, когда мы вернулись в Балтимор, и сказал им, что, хотя я и не нашел Дарлин, есть еще несколько зацепок, которые помогут мне узнать, где она. Я ненавидел себя за ложную надежду, которую оставил им, но я не мог допустить, чтобы они обратились в полицию, во всяком случае, пока.
   Ожидаемый звонок поступил на следующий день. Шепчущий голос упомянул место и время и решительно предложил мне быть там. Моя посылка прибыла.
   Когда вы думаете о встрече с боссом мафии, ваше воображение, без сомнения, вызывает в воображении образы итальянских ресторанов, темных складов или закулисных помещений соседнего бара. Иногда так и бывает, но моя встреча с человеком, которого я называю "господин". Louis" находился сразу за павильоном Pratt St. во Внутренней гавани Балтимора. Я пришел на несколько минут раньше и нашел его сидящим на скамейке и наблюдающим за проходящими мимо туристами. Когда я приблизился к нему (медленно), крупный мужчина в футболке с надписью "Город очарования" двинулся, чтобы перехватить меня, но по кивку мистера Луи позволил мне продолжить.
   "Г-н. Луи, спасибо...
   - Тсс, - прервал он меня, глядя на часы. Он указал на USS Constellation , военно-морской шлюп времен Гражданской войны, чья постоянная стоянка сейчас находится в Балтиморе. "В любую минуту."
   Взорвалась пушка, и из носовой части корабля повалил белый дым. Если бы пушка была заряжена дробью или пулей, части Федерального холма через гавань теперь не было бы.
   "Каждый день в час они стреляют. Демонстрация для туристов. Раньше было громче, но отели жаловались на шум, дребезжащий в окнах. Теперь они используют только половинную загрузку".
   Должно быть удобно точно знать, когда раздастся звук, похожий на выстрел. Я держал эту мысль при себе и вместо этого спросил: "Ты получил мои подарки?"
   Мистер Луи полез в карман и достал два телескопа, один из светло-голубого пластика, другой бледно-зеленый. У обоих на боках золотом было написано "Сувенир из Оушен-Сити". Не просматривая ни того, ни другого, он сказал: "Да, спасибо, что подумали обо мне. У меня есть несколько внучек, когда они были моложе, но эти, они совсем другие".
   Они должны были быть. На зеленом было лицо Бонделло, вырезанное из фотографии, которую я нашел. Синий был неизвестной женщиной. Как привлекатели внимания они не могли быть побеждены.
   - Чего вы хотите от меня, мистер Грейс?
   Я должен был сформулировать это осторожно. Мне нужно было, чтобы этот человек был у меня в долгу, а не я у него. - Чтобы оказать вам услугу, мистер Луи. Пропала молодая девушка. Ее родители наняли меня, чтобы найти ее. В поисках ее я нашел фотографию Питера Бонделло с этой женщиной, которую она сделала. Поняв, что есть какая-то связь, я пришел к вам, а не... пошел куда-то еще.
   Луи точно знал, где находится "где-то еще" - большое здание с мужчинами в форменных синих костюмах.
   - И как это касается меня?
   - Не заблуждайтесь, мистер Луис, я сделаю все возможное, чтобы узнать, что случилось с этой девушкой. Сделай столько шума, сколько мне нужно. Но я подумал, что, учитывая обстоятельства, возможно, вы бы предпочли, чтобы все было сделано тихо.
   Луи не торопился с ответом. Он сидел там несколько минут, играя с прицелом, наблюдая за проходящими мимо людьми. Наконец он кивнул и повернулся ко мне с улыбкой.
   - Как вы сказали, мистер Грейс, лучше помолчать - для нас обоих. И вы оказали мне услугу, но не так, как вы думаете. До сих пор то, что случилось с Петром, было для нас такой же большой загадкой, как и для вас и властей. Не было одобрения... ну, скажем так, имя Питера не обсуждалось. И то, как это было сделано... - Луи покачал головой, - ... такой жест теперь для других.
   Он поднял синий прицел к солнцу. "Я не видел эту женщину, но, возможно, другие видели. Я спрошу. Пожалуйста, подождите от меня вестей, прежде чем... шуметь.
   - Даю слово, но я не могу говорить за родителей. Еще день или два, и они, скорее всего, станут достоянием общественности".
   "Я понимаю. И спасибо вам, мистер Грейс.
   Мистер Луи встал и медленно ушел, оставив меня на скамейке, наблюдая за туристами и надеясь, что я правильно сыграл.
   Следующая встреча состоялась в баре, одном из тех мест по соседству, название которых меняется каждые несколько лет, когда парень, который его купил, понимает, что содержание бара - это слишком много работы и не так весело, как Сэм Мэлоун представил это по телевизору. Так что он продает бизнес и лицензию другому парню с мечтой, и если он даже не окупится, то считает себя счастливчиком.
   Я пришел в бар на несколько минут раньше. Мистер Луи уже ждал меня в задней комнате. Он сидел за столом, вокруг которого стояли еще два стула, а его вездесущий телохранитель настороженно стоял в углу, из которого открывался четкий обзор комнаты и еще более четкая линия огня.
   Луи жестом пригласил меня сесть. - У вас есть новости? Я спросил его.
   Он пожал плечами. "Возможно, я так думаю. Мы узнаем наверняка, когда прибудет наш гость". Луи посмотрел на часы. "Он возьмет за правило опаздывать, как демонстрацию своей независимости".
   - Но это не изменит того факта, что ты позвонила, и он пришел, верно?
   "Иногда лучше позволить людям игнорировать связывающие их нити. У вас есть фотография и негатив?
   Я прошел мимо них. Это была та часть, которая мне не понравилась. Чтобы узнать, что случилось с Дарлин, я отказался от единственной улики, которая у меня была, единственной улики, которая могла бы связать ее со смертью Бонделло. Конечно, я сохранил отпечаток для себя и отсканировал изображение, но без негатива это можно было бы счесть фотоманипуляцией. Тем не менее, это был единственный шанс узнать правду. И сегодня это было все, что меня интересовало.
   Как и предсказывал Луи, наш гость опоздал на двадцать минут. Он вошел без стука. Подойдя к нашему столу, он бросил взгляд на телохранителя Луи, оценивая его, как будто решая, кто из них может взять другого, а затем улыбнулся, полагая, что он, вероятно, будет тем, кто уйдет. Он сел без каких-либо извинений за опоздание.
   - Ты хотел меня видеть?
   - Да, - тихо погрустил Луи, - спасибо, что пришли, мистер Уиллс. Это Мэтью Грейс. Мистер Грейс, Дерек Уиллс.
   Я слышал об Уиллсе. Его имя несколько раз упоминалось в газетах. Обычно его упоминали как "предположительно" причастного к торговле наркотиками в Балтиморе. Его несколько раз арестовывали, но так и не осудили. Свидетели против Уиллса, как правило, исчезали или внезапно меняли свои показания на скамье подсудимых. Ходили слухи, что если это незаконно и может быть продано - наркотики, оружие, плоть, - Уиллс получил или хотел получить часть этого.
   Уиллс посмотрел на меня так же внимательно, как и на телохранителя, а затем спросил Луи: "Что случилось?"
   Луи передал Уиллсу фотографию Бонделло и женщины. - Думаю, ты знаешь эту пару. Это было утверждение, а не вопрос.
   Уиллс посмотрел на фотографию, пожал плечами и бросил ее обратно на стол. - Знал их, ты имеешь в виду. Она была моей леди до того, как смылась с этим куском грязи. Он шлепнул по фотографии, его рука ударила по изображению Бонделло.
   - Я так понимаю, вы несете ответственность за то, что было найдено на пляже?
   Уиллс начал было отвечать, потом посмотрел в мою сторону. В конце концов ему пришло в голову, что я не могу быть частью организации Луиса. - Он в порядке? - спросил он Луи.
   "Г-н. Грейс пришла ко мне с этой фотографией. Он мог пойти в полицию. И он обещает не идти к ним, если вы ответите на некоторые вопросы".
   Я ничего подобного не обещал, но если бы это была цена, думаю, мне пришлось бы ее заплатить.
   На колебания Уиллса подсказал Луи. - Мы оба у него в долгу.
   "Да, какого черта. Бонделло забрал то, что принадлежит мне. Никто не берет то, что принадлежит мне. Когда я услышал, что они идут вниз по океану, я последовал за ними. Видели их на пляже, смотрели, как они возвращались в свой отель. Той ночью я сделал это прямо в их комнате, красиво и чисто".
   - Полиция так и не нашла его комнату, - сказал я.
   "Да, как и любой из нас использует наши настоящие имена. Вероятно, она зарегистрировалась, пока он сидел в машине.
   - Рука, которая только привлекала внимание, - заметил Луи.
   "В этом была суть. Положишь руку на то, что принадлежит мне, потеряешь руку. Некоторым людям нужно было это знать. Теперь они это делают.
   - А их тела? - спросил Луи прежде, чем я успела.
   "Много мусорных баков в OC. Кто заметит еще несколько мешков для мусора?
   Это был мой сигнал. - Это то, что случилось с девушкой? Прежде чем он успел спросить: "Что за девушка?" Я добавил: "Тот, кто сделал этот снимок".
   Еще одна улыбка. "Видел, как она сделала снимок. Не мог рисковать тем, что это окажется на первой полосе Baltimore Sun. Пытался вернуть, но когда не смог, схватил ее на всякий случай.
   - А где ее тело, еще одна помойка?
   Уиллс улыбнулся, а затем громко рассмеялся. - Кто сказал, что она мертва. Хорошая штука, жалко было ее терять. Выгоню ее, заработаю немного денег.
   Я умер внутри. До этого момента я думал, что худшая новость, которую я могу сообщить Тауберам, будет заключаться в том, что их дочь пропала, а человек, ответственный за это, находится вне закона. Теперь я должен был сказать им, что только за то, что она сделала снимок, она была приговорена к жизни с болезнью и зависимостью. Я поклялся себе, что как-нибудь верну ее. Если бы она была в Балтиморе, я бы ее нашел. Если нет, то у меня были контакты в других городах. Так или иначе, я бы вернул ее. Она больше не будет их маленькой девочкой, но я верну Дарлин в ее семью. И как только она окажется в безопасности, Уиллс заплатит. Если Луи тоже погибнет, пусть будет так. Я заплачу цену, когда мне придется.
   Я почти не слышала, как Луи спросил меня, есть ли у меня другие вопросы. Я пробормотал "Нет", и он сказал: "Спасибо, мистер Уиллс". В голосе Луи была какая-то резкость, холодность, которой не было раньше. - Я верю, что это все.
   Уиллс встал. - С удовольствием, джентльмены. Бросив еще один вызывающий взгляд на телохранителя Луи, он вышел. Фотографии, которые он оставил на столе.
   Когда мы остались одни, Луис спросил меня: Грейс, мы закончили? То, как он это сказал, заставило меня подумать, что это не так, что он чего-то ждал. Я посмотрел на фотографию на столе и понял, что это было.
   "Г-н. Луис, ты имел в виду то, что сказал Уиллсу? О том, что ты мой должник?
   - Конечно, мистер Грейс. Если я сказал это, я имел это в виду, и я всегда плачу свои долги".
   "Что сделал Уиллс? Он должен был сначала получить разрешение?" Луи кивнул. Я поднял картинку. "Девушке, которая взяла это, было всего восемнадцать. Твои внучки сейчас примерно в этом возрасте, не так ли? Еще один кивок. Я призвал в пользу. Это был тот, кого ждал Луи. Он был счастлив подчиниться.
   В ту ночь Дерек Уиллс исчез с улиц. Насколько я понимаю, после нескольких интенсивных расспросов он рассказал о заброшенном мотеле у трассы 1 в Бель-Эйр, где содержались несколько девушек в ожидании их продажи тому, кто больше заплатит. Поскольку состояние товара было важной частью переговоров, ни один из них не пострадал больше, чем грубое обращение, умеренное голодание и страх за свою юную жизнь. Анонимная наводка привела к ним полицию штата. Дарлин Таубер была одной из таких девушек.
   Через неделю после того, как Дарлин вернули родителям, чтобы попытаться вернуться к нормальной жизни, еще один анонимный звонок привел полицию обратно в мотель. Там, в той же комнате, где держали девочек, была найдена отрубленная рука, пальцы которой сжимали скомканную фотографию, сообщение для тех, кому нужно было знать. Остальные части тела Дерека Уиллса так и не нашли. В Балтиморе тоже много мусорных контейнеров.
  
   ПОМОЩНИК УБИЙЦЫ, Дэшил Хэмметт
   "Золотая дверь с черной окантовкой", - сказал частный детектив Александр Раш . Внутри в кресле, откинувшись на спинку кресла, сидел уродливый мужчина, поставив ноги на желтый стол.
   Офис никоим образом не был красив. Мебели в нем было мало, и она была старая из-за поношенности. Пол покрывал разорванный квадрат серовато-коричневого ковра. На одной желтовато-коричневой стене висел в рамке сертификат, дающий Александру Рашу лицензию на занятие профессией частного детектива в городе Балтимор в соответствии с определенными правилами с красными номерами. На другой стене висела карта города. Под картой хилый книжный шкаф, пусть и небольшой, пусто зиял вокруг своего содержимого: желтоватого путеводителя по железной дороге, меньшего размера справочника отелей, улиц и телефонных справочников Балтимора, Вашингтона и Филадельфии. Ненадежная дубовая вешалка для одежды держала черную сумку и черное пальто рядом с белой раковиной в углу. Четыре стула в комнате не были связаны друг с другом во всем, кроме возраста. На покрытой шрамами столешнице, помимо ног хозяина, лежали телефон, забитая черными чернильница, куча бумаг, обычно имевших отношение к преступникам, сбежавшим из той или иной тюрьмы, и серая пепельница, в которой было столько же пепла, и столько окурков черных сигар, сколько может вместить поднос его размеров.
   Уродливая контора - хозяин был еще уродливее.
   Его голова была приземистой грушевидной формы. Чрезмерно тяжелый, широкий, с тупым подбородком, он сужался, поднимаясь к коротко подстриженным торчащим седым волосам, торчащим над низким косым лбом. Его цвет лица был насыщенного темно-красного цвета, его кожа была жесткой по текстуре и округлой поверх толстых подушек жира.
   В этих фундаментальных неуклюжестях вовсе не было всего его уродства. Что-то было сделано с его чертами.
   Однажды вы посмотрели на его нос и сказали, что он кривой. С другой стороны, вы сказали, что он не может быть кривым; у него вообще не было формы. Каково бы ни было ваше мнение о его форме, вы не могли отрицать его цвета. Вены прорвались, и его и без того витиеватая поверхность была покрыта яркими красными звездами, завитками и загадочными каракулями, которые выглядели так, как будто у них должен был быть какой-то тайный смысл. Губы у него были толстые, с твердой кожей. Между ними виднелся медный блеск двух сплошных рядов золотых зубов, причем нижний ряд перекрывал верхний, так что под прикусом была выпуклая челюсть. Его глаза - маленькие, глубоко посаженные, с бледно-голубой радужкой - были налиты кровью до такой степени, что можно было подумать, что у него тяжелая простуда. Его уши объясняли некоторые из его ранних лет: это были утолщенные, искривленные уши боксера-цветной капусты.
   Мужчина лет сорока с небольшим, некрасивый, сидит, откинувшись на спинку стула, ноги на столе.
   Дверь с позолоченной биркой открылась, и в кабинет вошел еще один мужчина. Возможно, лет на десять моложе человека за столом, он был, грубо говоря, всем, чем не был один. Довольно высокий, стройный, светлокожий, кареглазый, он так же мало шансов попасться вам на глаза в игорном доме, как и в художественной галерее. Его одежда - костюм и шляпа были серые - были свежи и хорошо выглажены и даже модны в той неприметной манере, которая является одним из видов вкуса. Его лицо было также ненавязчивым, что было удивительно, если учесть, как едва оно упускало из виду красоту из-за малейшей скудости рта - признак слишком осторожного человека.
   Сделав два шага в контору, он заколебался, переводя карие глаза с ветхой мебели на некрасивого хозяина. Столько уродства, казалось, смутило человека в сером. На его губах появилась извиняющаяся улыбка, как будто он собирался пробормотать: "Прошу прощения, я не в том кабинете".
   Но когда он наконец заговорил, все было иначе. Он сделал еще шаг вперед и неуверенно спросил:
   - Вы мистер Раш?
   "Ага." Голос детектива был хриплым, с удушающей резкостью, которая, казалось, подтверждала суровые холодные показания его глаз. Он поставил ноги на пол и дернул толстой красной рукой стул. - Садитесь, сэр.
   Человек в сером сел, предварительно выпрямившись, на передний край стула.
   - Что я могу сделать для вас? Алек Раш дружелюбно прохрипел.
   "Я хочу... я хочу... я хотел бы..." И дальше человек в сером ничего не сказал.
   - Может быть, вам лучше просто сказать мне, что случилось, - предложил детектив. - Тогда я буду знать, чего ты от меня хочешь. Он улыбнулся.
   В улыбке Алека Раша была доброта, и сопротивляться ей было нелегко. Правда, его улыбка была ужасной гримасой из кошмара, но в этом была ее прелесть. Когда ваш человек с кротким лицом улыбается, в этом мало пользы: его улыбка выражает немногим больше, чем его упокоенное лицо. Но когда Алек Раш исказил свою маску людоеда так, что веселое дружелюбие нелепо выглядывало из его свирепых красных глаз, из брутального, обитого металлом рта, - тогда это было воодушевляющим, выигрышным делом.
   - Да, я думаю, так было бы лучше. Человек в сером откинулся на спинку стула, более удобно, менее быстро. "Вчера на Фейет-стрит я встретил знакомую молодую женщину. Я не... мы не встречались несколько месяцев. Однако это не совсем уместно. Но после того, как мы расстались - мы поговорили несколько минут, - я увидела мужчину. То есть он вышел из дверного проема и пошел по улице в том же направлении, что и она, и мне показалось, что он идет за ней. Она свернула на улицу Свободы, и он сделал то же самое. Бесчисленное количество людей ходит по одному и тому же маршруту, и мысль о том, что он следует за ней, казалась настолько фантастической, что я отбросила ее и продолжила заниматься своими делами.
   - Но я не мог выкинуть эту мысль из головы. Мне казалось, что в его осанке было что-то особенное намерение, и сколько бы я ни убеждал себя в том, что эта мысль абсурдна, она продолжала беспокоить меня. Итак, прошлой ночью, от нечего делать, я поехал по окрестностям дома молодой женщины. И я снова увидел того же человека. Он стоял на углу в двух кварталах от ее дома. Это был тот же человек, я в этом уверен. Я пытался следить за ним, но пока я искал место для своей машины, он исчез и больше я его не видел. Таковы обстоятельства. Теперь вы изучите это, узнаете, действительно ли он следит за ней и почему?
   - Конечно, - хрипло согласился детектив, - но вы ничего не сказали этой даме или кому-нибудь из ее семьи?
   Человек в сером заерзал на стуле и посмотрел на волокнистый темно-коричневый ковер.
   - Нет. Я не хотел ее беспокоить, пугать и до сих пор не хочу. В конце концов, это может быть не более чем бессмысленное совпадение, и - и - ну - я не... Это невозможно! Я имел в виду, чтобы вы выяснили, что не так, если что-то не так, и исправили это без моего участия в этом деле.
   - Возможно, но, заметьте, я не говорю, что буду. Сначала я хотел бы узнать больше".
   "Более? Ты имеешь в виду больше...
   "Подробнее о тебе и о ней".
   - А про нас ничего нет! - запротестовал человек в сером. - Все именно так, как я тебе сказал. Я мог бы добавить, что эта молодая женщина замужем и что до вчерашнего дня я не видел ее с тех пор, как она вышла замуж.
   - Тогда твой интерес к ней...? Детектив позволил хриплому допросу повиснуть в воздухе.
   - О дружбе - прошлой дружбе.
   "Ага. Кто эта молодая женщина?
   Человек в сером снова заерзал.
   - Понимаешь, Раш, - сказал он, краснея, - я вполне готов рассказать тебе и, конечно, скажу, но я не хочу тебе говорить, если ты не собираешься заняться этим вместо меня. Я имею в виду, что я не хочу упоминать ее имя, если... если вы этого не сделаете. Вы будете?"
   Алек Раш почесал свою седую голову коротким указательным пальцем.
   - Не знаю, - прорычал он. - Вот что я пытаюсь выяснить. Я не могу устроиться на работу, которая может быть чем угодно. Я должен знать, что ты на подъеме.
   Замешательство нарушило ясность карих глаз молодого человека.
   - Но я не думал, что ты... - он прервался и отвел взгляд от уродливого мужчины.
   - Конечно, нет. Из горла сыщика вырвался хриплый смешок, смешок мужчины, которого коснулись когда-то болезненного места, которое больше не было болезненным. Он поднял большую руку, чтобы остановить своего потенциального клиента, когда он вставал со стула. - Предположительно, вы пошли в одно из крупных агентств и рассказали им свою историю. Они не прикоснутся к нему, пока вы не проясните подозрительные моменты. Потом вы наткнулись на мое имя, вспомнили, что меня выгнали из отдела пару лет назад. "Вот мой мужчина, - сказала ты себе, - ребенок, который не будет таким разборчивым!"
   Человек в сером головой, жестами и голосом запротестовал, что это не так. Но глаза его были робкими.
   Алек Раш снова резко рассмеялся и сказал: "Неважно. Я не чувствителен к этому. Я могу говорить о политике, о том, что меня сделали козлом, и обо всем таком, но записи показывают, что Совет комиссаров полиции дал мне слово для списка преступлений, который будет простираться отсюда до Кантон-Холлоу. Хорошо, сэр! Я возьму твою работу. Звучит фальшиво, но, возможно, это не так. Это будет стоить вам пятнадцать в день плюс расходы.
   - Я понимаю, что это звучит странно, - заверил детектива молодой человек, - но вы обнаружите, что все в порядке. Вам, конечно, понадобится гонорар.
   - Да, скажем, пятьдесят.
   Человек в сером достал из бумажника из свиной кожи пять новых десятидолларовых банкнот и положил их на стол. Алек Раш толстой ручкой начал делать грязные чернильные пометки на бланке квитанции.
   "Ваше имя?" он спросил.
   "Я скорее бы не. Я не должен появляться в этом, вы знаете. Мое имя не имело бы значения, не так ли?
   Алек Раш отложил ручку и хмуро посмотрел на своего клиента.
   "В настоящее время! В настоящее время!" - добродушно проворчал он. - Как я буду вести дела с таким человеком, как ты?
   Человек в сером сожалел, даже извинялся, но упорно молчал. Своего имени он не назвал. Алек Раш ворчал и жаловался, но пять десятидолларовых купюр сунул в карман.
   "Возможно, это в вашу пользу, - признал детектив, сдаваясь, - хотя это не в вашу пользу. Но если бы ты был непристойным, я думаю, у тебя хватило бы ума подделать имя. А эта молодая женщина - кто она?
   "Миссис. Хьюберт Ландоу".
   - Ну-ну, наконец-то у нас есть имя! А где живет миссис Лэндоу?
   - На Чарльз-стрит-авеню, - сказал человек в сером и назвал номер.
   - Ее описание?
   "Ей двадцать два или три года, она довольно высокая, атлетически стройная, с каштановыми волосами, голубыми глазами и очень белой кожей".
   "А ее муж? Ты его знаешь?"
   "Я видел его. Он примерно моего возраста - тридцать, - но крупнее меня, высокий, широкоплечий, чисто подстриженный блондин.
   - А твой таинственный человек? На что он похож?"
   - Он совсем молодой, не больше двадцати двух, самое большее, и не очень крупный - может быть, среднего роста или чуть меньше. Он очень смуглый, с высокими скулами и большим носом. Высокие, прямые плечи тоже, но не широкие. Он ходит мелкими, почти семенящими шажками".
   "Одежда?"
   "Он был одет в коричневый костюм и коричневую кепку, когда я увидел его вчера днем на Фейет-стрит. Я предполагаю, что он был одет в то же самое прошлой ночью, но я не уверен.
   -- Полагаю, вы заглянете сюда за моими отчетами, -- закончил сыщик, -- а то я не буду знать, куда их вам отправить?
   "Да." Человек в сером встал и протянул руку. - Я очень благодарен вам за то, что вы взялись за это, мистер Раш.
   Алек Раш сказал, что все в порядке. Они пожали друг другу руки, и человек в сером вышел.
   Некрасивый мужчина подождал, пока его клиент успел свернуть в коридор, ведущий к лифтам. Затем сыщик сказал: "Сейчас, мистер Мэн!" встал со стула, взял шляпу с вешалки в углу, запер за собой дверь кабинета и сбежал по черной лестнице.
   Он бежал с обманчиво тяжелой проворностью медведя. Было что-то медвежье и в небрежности, с которой его синий костюм сидел на его коренастом теле, и в наборе его тяжелых плеч - покатых, гибких, свисающих плеч, которые скрывали большую часть их тучности.
   Он поднялся на первый этаж как раз вовремя, чтобы увидеть серую спину своего клиента, выходящую на улицу. Следом за ним шел Алек Раш. Два квартала, поворот налево, еще один квартал и поворот направо. Человек в сером вошел в офис трастовой компании, занимавший первый этаж большого офисного здания.
   Остальное было простым поворотом руки. Полдоллара носильщику: человек в сером был Ральф Миллар, помощник кассира.
   На Чарльз-стрит-авеню сгущалась тьма, когда Алек Раш в скромном черном купе проехал по адресу, который дал ему Ральф Миллар. В сумерках дом казался большим, отделенным от своих собратьев, как от мостовой, небольшими просторами огороженной лужайки.
   Алек Раш поехал дальше, повернул налево на первом перекрестке, снова налево на следующем и еще на следующем. В течение получаса он вел свою машину по разнонаправленному повороту и обратному маршруту, пока, наконец, не остановился у тротуара на некотором расстоянии от дома Ландоу, но в пределах видимости от него. окрестности этого дома.
   Он не видел смуглого, высокоплечего молодого человека Миллара.
   На Чарлз-стрит-авеню ярко загорелись огни, и ночной транспорт начал урчать на юг, в город. Тяжелое тело Алека Раша упало на руль его купе, в то время как он наполнял его салон едким туманом из черной сигары и терпеливо смотрел налитыми кровью глазами на то, что он мог видеть в резиденции Лэндоу.
   Прошло три четверти часа, а в доме было движение. Лимузин выехал из гаража сзади к парадной двери. Мужчина и женщина, едва различимые на таком расстоянии, вышли из дома к лимузину. Лимузин двинулся в сторону города. Третьей машиной позади него было скромное купе Алека Раша.
   За исключением опасного момента на Норт-авеню, когда встречный поток машин угрожал отделить его от его добычи, Алек Раш без труда последовал за лимузином. Перед театром на Говард-стрит он выгрузил свой товар: молодой мужчина и молодая женщина, оба высокие, одетые во вечернее платье и убедительно соответствующие описаниям, которые детектив получил от своего клиента.
   Ландоу вошли в уже темный театр, пока Алек Раш покупал билет. В свете первого антракта он снова их обнаружил. Оставив свое место в задней части зала, он нашел угол, под которым мог изучать их в течение оставшихся пяти минут освещения.
   Голова Хьюберта Ландоу была довольно мала для его роста, и светлые волосы, которыми она была покрыта, каждую минуту грозили вырваться из навязанной гладкости в хрустящие кудри. Лицо его, здорово румяное, было красиво мускулистым, очень мужественным, не свидетельствовавшим о большой умственной проворности. Его жена обладала той красотой, которая не нуждается в каталогизации. Однако волосы у нее были каштановые, глаза голубые, кожа белая, и она выглядела на год или два старше своих максимальных двадцати трех лет, которые позволял ей Миллар.
   Пока длился антракт, Юбер Ландоу горячо разговаривал с женой, и его блестящие глаза были глазами влюбленного. Алек Раш не мог видеть глаз миссис Лэндоу. Он видел, как она время от времени отвечает на слова мужа. В ее профиле не было никакого ответа. Она не показывала, что ей скучно.
   В середине последнего акта Алек Раш покинул театр, чтобы маневрировать на своем купе и занять удобную позицию, чтобы прикрыть отъезд Лэндоу. Но их лимузин не забрал их, когда они вышли из театра. Они пешком свернули на Говард-стрит и направились к довольно безвкусному ресторану второго класса, где укороченному оркестру удалось изо всех сил скрыть от ушей свою малость.
   Удобно припарковав свое купе, Алек Раш нашел столик, за которым он мог наблюдать за своими объектами, не будучи заметным. Муж по-прежнему ухаживал за женой непрекращающимися, страстными разговорами. Жена была вялой, вежливой, невозмутимой. Не более чем прикоснулся к еде перед ними. Они танцевали один раз, лицо женщины так же мало тронуло непосредственный интерес, как когда она слушала слова своего мужа. Красивое лицо, но пустое.
   Минутная стрелка никелированных часов Алека Раша едва начала свой последний за день подъем с места, где "VI" следует за "XII", когда Ландоу вышли из ресторана. Лимузин - у его борта курил молодой негр в норфолкской куртке - стоял через две двери от нас. Это понесло их обратно в их дом. Детектив, проводив их в дом, проводив лимузин в гараж, снова погнал свою купе по окрестным улицам. И ничего не видел смуглый молодой человек Миллара.
   Потом Алек Раш пошел домой и лег спать.
   В восемь часов следующего утра некрасивый мужчина и скромное купе снова стояли на Чарльз-стрит-авеню. Мужской Чарльз-стрит-авеню шел по направлению солнца к своим офисам. По мере того, как старело утро и тени становились короче и гуще, становились, как правило, и люди, составлявшие эту утреннюю процессию. Восемь часов часто были молодыми, стройными и проворными, Восемь тридцать - реже, Девять - еще меньше, а арьергард Десяти часов был преимущественно ни молодым, ни стройным, и чаще медлительным, чем бойким.
   В этот арьергард, хотя физически он принадлежал не позднее восьми тридцати, синий родстер вез Хьюберта Ландоу. Его широкие плечи были в голубом мундире, на светлых волосах - седая шапка, а в родстере он был один. Оглянувшись, чтобы убедиться, что темноволосого молодого человека Миллара нет в поле зрения, Алек Раш повернул свое купе вслед за синей машиной.
   Они быстро въехали в город, в его финансовый центр, где Хьюберт Лэндоу бросил свой родстер перед конторой биржевого маклера на Редвуд-стрит. Утро превратилось в полдень, прежде чем Лэндоу снова оказался на улице, поворачивая свой родстер на север.
   Когда теневой и теневой снова остановились, они были на Маунт-Ройял-авеню. Лэндоу вышел из машины и быстрым шагом направился к большому многоквартирному дому. В квартале от них Алек Раш закурил черную сигару и замер в своем купе. Прошло полчаса. Алек Раш повернул голову и глубоко погрузил свои золотые зубы в сигару.
   Менее чем в двадцати футах позади купе, в дверях гаража, слонялся темноволосый молодой человек с высокими скулами, высокими прямыми плечами. Его нос был большим. Его костюм был коричневым, как и глаза, которыми он, казалось, ни на что не обращал особого внимания сквозь тонкую голубую струйку дыма от кончика поникшей сигареты.
   Алек Раш вынул сигару изо рта, чтобы осмотреть ее, вынул из кармана нож, чтобы обрезать надкушенный конец, вернул сигару в рот, а нож в карман, и после этого был так же равнодушен ко всей Маунт-Ройял-авеню, как и смуглый юноша позади него. Тот, кто дремлет в дверях. Другой дремал в своей машине. А полдень полз за час, за час тридцать.
   Хьюберт Ландоу вышел из многоквартирного дома и быстро исчез в своем синем родстере. Его уход не тронул ни одного из неподвижных мужчин, едва ли их взгляд. Ни один из них не шевельнулся, пока не прошло еще пятнадцать минут.
   Затем темный юноша покинул дверной проем. Он шел не торопясь вверх по улице, короткими, почти семенящими шажками. Затылок Алека Раша в черном котелке был обращен к юноше, когда он проезжал мимо купе, что могло быть случайностью, ибо никто не мог сказать, что уродливый мужчина хоть раз взглянул на другого с тех пор, как впервые увидел его. Темноволосый молодой человек, проходя мимо, без интереса остановил взгляд на спине детектива. Он пошел вверх по улице к многоквартирному дому, который посетил Лэндоу, поднялся по его ступенькам и скрылся из виду.
   Когда смуглый молодой человек исчез, Алек Раш бросил сигару, потянулся, зевнул и завел двигатель купе. В четырех кварталах и двух поворотах от Маунт-Ройял-авеню он вышел из автомобиля, оставив его запертым и пустым перед церковью из серого камня. Он вернулся на Маунт-Ройял-авеню и остановился на углу в двух кварталах от прежнего места.
   Ему предстояло еще полчаса ожидания, прежде чем появился темноволосый молодой человек. Алек Раш покупал сигару в магазине сигар со стеклянным фасадом, когда другой проходил мимо. Молодой человек сел в трамвай на Северной авеню и нашел место. Детектив сел в ту же машину на следующем углу и встал на заднюю платформу. Предупрежденный характерным движением плеч и головы молодого человека вперед, Алек Раш первым вышел из машины на Мэдисон-авеню и первым сел в машину, направлявшуюся туда на юг. И снова он был первым на Франклин-стрит.
   Смуглый юноша направился прямо в ночлежку на этой улице, а сыщик остановился у витрины угловой аптеки, специализирующейся на театральном гриме. Там он бездельничал до половины третьего. Когда темноволосый молодой человек снова вышел на улицу, ему предстояло пройти - Алек Раш за ним - на Юто-стрит, сесть в машину и доехать до Камденского вокзала.
   Там, в приемной, смуглый юноша встретил молодую женщину, которая нахмурилась и спросила:
   - Где, черт возьми, ты был?
   Проходя мимо них, детектив услышал раздраженное приветствие, но ответ молодого человека был слишком низким, чтобы он мог его расслышать, и он не услышал ничего другого, что сказала молодая женщина. Они разговаривали минут десять, стоя вместе в пустынном конце зала ожидания, так что Алек Раш не мог подойти к ним, не выставив себя напоказ.
   Молодая женщина казалась нетерпеливой, настойчивой. Молодой человек как бы объяснял, успокаивал. Время от времени он жестикулировал уродливыми ловкими руками искусного механика. Его спутник стал более покладистым. Она была невысокая, квадратная, как бы экономно вырезанная из куба. Соответственно, ее нос также был коротким, а подбородок квадратным. В общем, теперь, когда ее прежнее неудовольствие прошло, лицо у нее было веселое, бойкое, драчливое, полнокровное, выдававшее неисчерпаемую жизненную силу. Эта реклама была во всех чертах лица, от живых кончиков ее подстриженных каштановых волос до цепкой позы ее ног на цементном полу. Одежда на ней была темная, тихая, дорогая, но не слишком изящно поношенная, лишь чуть-чуть свисала то тут, то там на ее крепком теле.
   Энергично кивнув несколько раз, молодой человек наконец постучал двумя небрежными пальцами по козырьку кепки и вышел на улицу. Алек Раш позволил ему уйти незамеченным. Но когда, медленно пройдя к железным воротам сарая, вдоль них к багажному окошку, оттуда к парадной двери, молодая женщина прошла со станции, безобразный мужчина оказался позади нее. Он все еще был позади нее, когда она присоединилась к четырехчасовой толпе покупателей на Лексингтон-стрит.
   Молодая женщина делала покупки с искренним видом человека, у которого больше ничего не было на уме. Во втором универмаге, который она посетила, Алек Раш оставил ее созерцать витрину с кружевами, а сам двинулся так быстро и прямо, как позволяли вмешивающиеся покупатели, к высокой широкоплечей седовласой женщине в черном, которая, казалось, ждала. для кого-то у подножия лестничного пролета.
   - Привет, Алек! - сказала она, когда он коснулся ее руки, и ее веселые глаза действительно с удовольствием посмотрели на его неотесанное лицо. - Что ты делаешь на моей территории?
   - У меня есть для тебя усилитель, - пробормотал он. "Крупная девушка в синем за кружевным прилавком. Сделать ее?
   Детектив магазина посмотрел и кивнул.
   "Да. Спасибо, Алек. Вы, конечно, уверены, что у нее бустер?
   - Сейчас, Минни! - пожаловался он, и его хриплый голос перешел в металлический рык. "Могу ли я дать вам гул бомжа? Она уехала на юг с парой шелковых платьев, и, скорее всего, у нее уже есть кружева.
   - М-м-м, - сказала Минни. "Ну, когда она ступит ногой на тротуар, я буду с ней".
   Алек Раш снова положил руку на плечо детектива магазина.
   "Мне нужна линия на нее", - сказал он. "Что скажешь, если мы будем следить за ней и посмотрим, что она задумала, прежде чем мы ее сшибем?"
   - Если это не займет весь день, - согласилась женщина. И когда коренастая девушка в голубом вскоре покинула кружевной прилавок и магазин, сыщики последовали за ней в другой магазин, отстав от нее слишком далеко, чтобы увидеть какое-либо воровство, которое она могла совершить, и довольствовались тем, что держали ее под наблюдением. Из этого последнего магазина их добыча спускалась в самое грязное место на Пратт-стрит, в обшарпанный трехэтажный дом с меблированными квартирами.
   Через два квартала полицейский поворачивал за угол.
   "Возьмите растение в косяк, а я куплю медь", - приказал Алекс Раш.
   Когда он вернулся с полицейским, в вестибюле ждал его охранник.
   - Второй этаж, - сказала она.
   Позади нее уличная дверь дома была открыта, открывая темный коридор и подножие устланного рваным ковром лестничного марша. В этом унылом коридоре появилась неопрятная худая женщина в мятом сером хлопке и, подходя вперед, жалобно сказала: "Что вам нужно? Я держу респектабельный дом, я хочу, чтобы вы поняли, и я...
   - Здесь живет коренастая темноглазая девушка, - прохрипел Алек Раш. "Второй этаж. Поднимите нас.
   Тощее лицо женщины изогнулось в испуганных морщинах, глаза расширились, как будто она приняла резкость голоса детектива за резкость сильных эмоций.
   - Почему... почему... - пролепетала она, а потом вспомнила главный принцип сомнительного ночлежного дома - никогда не стоять на пути у полиции. - Я подвезу тебя, - согласилась она и, подхватив одной рукой свою мятую юбку, повела вверх по лестнице.
   Ее острые пальцы постучали в дверь возле лестницы.
   "Это кто?" - спросил небрежно резкий женский голос.
   "Хозяйка".
   Коренастая девушка в голубом, теперь уже без шляпы, открыла дверь. Алек Раш выставил большую ногу вперед, чтобы держать ее открытой, в то время как хозяйка сказала: "Это она", - сказал полицейский, - "Вы должны пройти", а Минни сказала: "Дорогая, мы хотим войти и Говорить с тобой."
   "О Господи!" - воскликнула девушка. "В этом было бы столько же смысла, если бы вы все прыгали на меня и кричали "Бу!""
   - Это ни в коем случае, - прохрипел Алек Раш, продвигаясь вперед, ухмыляясь своей отвратительной дружелюбной ухмылкой. - Пойдем туда, где мы сможем это обсудить.
   Всего лишь переместив свою разболтанную тушу на шаг сюда, на полшага, чтобы, повернув свое уродливое лицо то к одному, то к другому, он загнал маленькую группу, как хотел, недовольно отослав хозяйку, выстроив остальных в комнаты девушки.
   "Помните, я понятия не имею, о чем идет речь", - сказала девушка, когда они были в ее гостиной, узкой комнате, где синий боролся с красным, никогда не идя на компромисс с фиолетовым. "Со мной легко ладить, и если вы думаете, что это хорошее место, чтобы поговорить о том, о чем вы хотите поговорить, вперед! Но если ты рассчитываешь, что я тоже заговорю, тебе лучше меня умничать.
   - Поощрение, дорогая, - сказала Минни, наклоняясь вперед, чтобы похлопать девушку по руке. - Я у Гудбоди.
   - Думаешь, я воровал в магазине? Это идея?
   "Ага. В яблочко. Ага. Это то что." Алек Раш не оставил у нее никаких сомнений.
   Девушка сузила глаза, сморщила красный рот, покосилась на уродца.
   "Со мной все в порядке, - объявила она, - пока Гудбоди вешает на меня ответственность - я могу отсудить у него миллион, когда он провалится. Мне нечего сказать. Возьми меня на прогулку".
   "Ты получишь свою поездку, сестра", - добродушно прохрипел уродливый мужчина. "Никто не собирается выбивать вас из этого. Но ты не возражаешь, если я сначала осмотрю твой дом?
   - У вас есть что-нибудь с именем судьи, которое говорит, что вы можете?
   "Нет."
   "Тогда ты не заглянешь!"
   Алек Раш усмехнулся, засунул руки в карманы брюк и стал бродить по комнатам, которых было три. Вскоре он вышел из спальни с фотографией в серебряной рамке.
   "Это кто?" - спросил он девушку.
   "Попробуй и узнай!"
   - Я пытаюсь, - солгал он.
   - Ты большой бомж! сказала она. "Вы не могли найти воду в океане!"
   Алек Раш рассмеялся с грубым сердечным смехом. Он мог себе это позволить. В его руке была фотография Хьюберта Ландоу.
   Сумерки были вокруг церкви из серого камня, когда в нее вернулся владелец заброшенного купе. Коренастая девушка - так она назвала Полли Ваннесс - была арестована и помещена в камеру Юго-Западного полицейского участка. В ее квартире было обнаружено большое количество краденого. Урожай того дня все еще был при ней, когда ее обыскали Минни и надзирательница полиции. Она отказалась говорить. Детектив ничего не сказал ей ни о том, что знает о сюжете фотографии, ни о ее встрече на вокзале со смуглым молодым человеком. Ничто, найденное в ее комнатах, не проливало свет ни на одну из этих вещей.
   Поужинав перед тем, как вернуться к своей машине, Алек Раш поехал на Чарлз-стрит-авеню. Когда он проходил мимо, в доме Ландоу светился свет. Чуть дальше он повернул свою купе так, чтобы она указывала на город, и остановил ее на темном месте у обочины в пределах видимости дома.
   Шла ночь, и никто не выходил и не входил в дом Ландоу.
   Ногти щелкнули по стеклянной двери купе.
   Там стоял мужчина. В темноте о нем нельзя было сказать ничего, кроме того, что он был небольшого роста и что, если он до сих пор оставался незамеченным детективом, он, должно быть, украдкой подкрадывался к машине сзади.
   Алек Раш протянул руку, и дверь распахнулась.
   - Есть спичка? - спросил мужчина.
   Детектив поколебался, сказал: "Да", и протянул коробку.
   Спичка чиркнула и вспыхнула на смуглом юном лице: большой нос, высокие скулы: молодой человек, за которым Алек Раш следил в тот день.
   Но признание, когда оно было озвучено, было озвучено смуглым юношей.
   - Я думал, это ты, - просто сказал он, поднося горящую спичку к сигарете. "Может быть, вы меня не знаете, но я знал вас, когда вы служили в полиции".
   Бывший детектив-сержант не придал никакого значения хриплому "Ага".
   - Я думал, что сегодня днем это вы были в куче на Маунт-Рояле, но не мог убедиться, - продолжал молодой человек, входя в купе, садясь рядом с детективом и закрывая дверь. - Скаттл Зейпп - это я. Я не так известен, как Наполеон, так что если вы никогда обо мне не слышали, не обижайтесь".
   "Ага."
   "Вот это штука! Как только вы придумаете хороший ответ, придерживайтесь его". Лицо Скаттла Зейппа внезапно превратилось в бронзовую маску в свете его сигареты. - Такой же ответ подойдет и для моего следующего вопроса. Вас интересуют вот эти Ландоу? Ага, - добавил он, хрипло повторяя голос детектива.
   Еще один вдох осветил его лицо, и его слова вырвались дымом, когда свечение исчезло.
   - Вы должны знать, что я делаю, слоняясь с ними. мне не тесно. Я вам скажу. С меня украли полтысячи за то, чтобы я оттолкнул девчонку - дважды. Как тебе это?"
   - Я слышу тебя, - сказал Алек Раш. - Но говорить может любой, кто знает слова.
   "Разговаривать? Конечно, это болтовня, - весело признал Зейпп. - Но ведь так и говорят, когда судья говорит: "повесить за шею до смерти и да помилует Господь твою душу!" Многое на слуху, но это не всегда мешает им быть правдой".
   "Ага?"
   "Да, брат, да! А теперь послушай: это для манжеты. Пару дней назад ко мне приходит некая партия с нокдауном от партии, которая меня знает. Видеть? Эта некая группа спрашивает меня, что я хочу отрезать от бабы. Я подумал, что великий будет правильным, и сказал так. Слишком жестко. Собираемся на пятьсот. Я получил двести пятьдесят, а остальные получу, когда поворот Лэндоу остынет. Не так уж и плохо для мягкого трюка - пробить пулей машину, а?
   "Ну, что же вы ждете?" - спросил детектив. - Ты хочешь сделать из этого причудливую выходку - убить ее в день ее рождения или в официальный праздник?
   Скаттл Зейпп причмокнул и в темноте ткнул детектива пальцем в грудь.
   - Ни в коем случае, брат! Я думаю намного раньше вас! Послушай: я прикарманиваю свой аванс в двести пятьдесят и прихожу сюда, чтобы хорошенько прикрыть землю, не желая врезаться во что-то, о чем я не знал, что здесь есть. Пока я ковыряюсь, я натыкаюсь на другую группу, которая ковыряется. Эта вторая вечеринка заставляет меня кувыркаться, я говорю умно, и бинго! Первое, что ты знаешь, она делает мне предложение. Что вы думаете? Она хочет знать, что я хочу отколоть от бабы! Это тот самый, которого она хочет остановить? Я надеюсь сказать вам, что это так!
   "Это не так глупо! Я получаю в свои руки еще двести пятьдесят ягод, и еще больше будет, когда я положу постную. Теперь ты думаешь, что я собираюсь сделать что-нибудь с этим малышом Лэндоу? Ты тупой, если так. Она мой талон на питание. Если она доживет до того, как я ее выпью, она будет старше и тебя, и гнедого. Я получил от нее пятьсот до сих пор. Что такого в том, чтобы торчать здесь и ждать новых клиентов, которым она не нравится? Если двое из них хотят выкупить ее у всего мира, почему не больше? Ответ: "Да!" И вдобавок ко всему, вот ты шныряешь вокруг нее. Вот оно, брат, для тебя, посмотри, попробуй и понюхай".
   Несколько минут во мраке салона купе повисла тишина, а потом резкий голос сыщика задал скептический вопрос:
   "И кто эти определенные стороны, которые хотят убрать ее с дороги?"
   "Будь собой!" Скаттл Зейпп увещевал его. "Я ложусь на них, правильно, но я не кормлю их тебе".
   - Зачем ты мне все это даешь?
   "Зачем? Потому что ты где-то в деле. Пересекаясь друг с другом, ни один из нас не может сделать тонкий диммер. Если мы не подружимся, мы просто испортим друг другу рэкет. Я уже заработал полтысячи на этом Лэндоу. Это мое, но есть еще пара мужчин, которые знают, что делают. Хорошо. Я предлагаю добавить с вами двустороннюю долю всего, что мы можем получить. Но мои вечеринки закончились! Я не против бросить их, но я не настолько крыса, чтобы показать их вам.
   Алек Раш хмыкнул и прохрипел еще один сомнительный вопрос.
   - Почему ты так доверяешь мне, Скаттл?
   Наемный убийца понимающе рассмеялся.
   "Почему бы и нет? Ты правильный парень. Вы можете увидеть прибыль, когда она будет показана вам. Тебя не уволили из полиции за то, что ты забыл повесить чулок. Кроме того, предположим, вы хотите обмануть меня, что вы можете сделать? Ты ничего не докажешь. Я сказал тебе, что не хотел причинить женщине вреда. Я даже не упаковываю пистолет. Но все это койка. Ты мудрая голова. Вы знаете, что к чему. Я и ты, Алек, мы можем получить много!"
   Снова тишина, пока детективы не заговорили медленно, задумчиво.
   "Первое, что нужно сделать, это выяснить причины, по которым ваши вечеринки хотят убрать девушку. Есть что-нибудь по этому поводу?
   - Ни шепота.
   - Обе женщины, я так понимаю.
   Скаттл Зейпп колебался.
   - Да, - признал он. - Но не спрашивайте меня о них. Во-первых, я ничего не знаю, а во-вторых, если бы я знал, я бы им ничего не дал.
   - Ага, - прохрипел детектив, как будто вполне понимая извращенное представление своего спутника о верности. "Теперь, если они женщины, скорее всего, рэкет висит на мужчине. Что вы думаете о Ландоу? Он симпатичный парень.
   Скаттл Зейпп наклонился и снова приложил палец к груди детектива.
   - Ты попал, Алек! Может быть, черт возьми, если не может!
   - Ага, - согласился Алек Раш, возясь с рычагами своей машины. - Мы уйдем отсюда и будем держаться подальше, пока я не посмотрю на него.
   На Франклин-стрит, в полуквартале от ночлежки, куда он в тот день завел молодого человека, сыщик остановил купе.
   - Ты хочешь бросить здесь? он спросил.
   Скаттл Зейпп задумчиво посмотрел искоса в уродливое лицо старика.
   - Сойдет, - сказал молодой человек, - но ты все равно чертовски хорошо догадываешься. Он остановился, взявшись за дверь. - Попробуй, да, Алек? Пятьдесят на пятьдесят?"
   - Я бы так не сказал. Алек Раш ухмыльнулся ему с отвратительным добродушием. "Ты неплохой парень, Скаттл, и если есть подливка, ты получишь свою, но не рассчитывай, что я буду толпиться с тобой".
   Глаза Зейппа дернулись в щелочки, его губы искривились из-за желтых зубов, стиснутых краем к краю.
   - Ты предашь меня, проклятая горилла, и я... - Он рассмеялся, его темное лицо снова стало молодым и беззаботным. - Будь по-твоему, Алек. Я не ошибся, когда связался с тобой. Что вы говорите, то и пойдет.
   - Да, - согласился уродливый мужчина. - Отложи этот косяк, пока я тебе не скажу. Может, тебе лучше зайти ко мне завтра? Телефонная книга скажет тебе, где мой офис. Пока, малыш.
   - Пока, Алек.
   Утром Алек Раш приступил к расследованию дела Хьюберта Лэндоу. Сначала он отправился в мэрию, где изучил серые книги, в которых индексируются свидетельства о браке. Он узнал, что Хьюберт Бритман Ландоу и Сара Фальсонер поженились шесть месяцев назад.
   Девичья фамилия невесты сгущала красноту в налитых кровью глазах детектива. Воздух с резким шипением вырвался из его расплющенных ноздрей. "Ага! Ага!" - сказал он себе так хрипло, что худощавый клерк адвоката, возившийся с другими записями у его локтя, испуганно взглянул на него и чуть отстранился.
   Из мэрии Алек Раш отнес имя невесты в редакцию двух газет, где, изучив досье, купил охапку газет шестимесячной давности. Он отнес бумаги в свой кабинет, разложил их на столе и расправил ножницами. Когда последний был обрезан и отброшен в сторону, на его столе осталась толстая пачка вырезок.
   Расположив свои вырезки в хронологическом порядке, Алек Раш закурил черную сигару, положил локти на стол, сжав уродливую голову в ладонях, и начал читать рассказ, с которым читающий газеты Балтимор был знаком полгода назад.
   Очищенная от неуместности и прежних отступлений, история была по существу такой:
   Сорокапятилетний Джером Фальсонер был холостяком, который жил один в квартире на Соборной улице с доходом, более чем достаточным для его комфорта. Он был высокого роста, но худощавого телосложения, что, возможно, было следствием чрезмерного предательства удовольствиям при не слишком крепкой конституции вначале. Он был хорошо известен, по крайней мере в лицо, всем ночным жителям Балтимора, а также тем, кто посещал ипподромы, игорные дома и тайные кокпиты, которые время от времени материализуются на несколько кратких часов в сорока милях от океана. страна, расположенная между Балтимором и Вашингтоном.
   Некая Фанни Кидд, пришедшая, как обычно, в десять часов утра, чтобы "убрать" комнаты Джерома Фальсонера, обнаружила его лежащим на спине в его гостиной, уставившимся мертвыми глазами на пятно на потолке, яркое пятно. это был отраженный солнечный свет - отраженный от металлической рукояти его ножа для разрезания бумаги, торчавшего из его груди.
   Полицейское расследование установило четыре факта:
   Во-первых, Джером Фальсонер был мертв уже четырнадцать часов, когда его нашла Фанни Кидд, что означает, что его убийство произошло около восьми часов накануне вечером.
   Во-вторых, последними людьми, которые, как известно, видели его живым, были женщина по имени Мадлен Буден, с которой он был близок, и трое ее друзей. Они видели его живым где-то между семью тридцатью и восемью часами, или менее чем за полчаса до его смерти. Они ехали в коттедж на реке Северн, и Мадлен Буден сказала остальным, что хочет увидеть Фальсонера, прежде чем она уедет. Остальные остались в машине, пока она звонила в звонок. Джером Фальсонер открыл наружную дверь, и она вошла. Десять минут спустя она вышла и присоединилась к своим друзьям. Джером Фальсонер подошел к двери вместе с ней, махнув рукой одному из мужчин в машине - Фредерику Стоунеру, который немного знал Фальсонера и был связан с офисом окружного прокурора. Две женщины, разговаривавшие на ступенях дома через улицу, тоже видели Фальсонера и видели, как Мадлен Буден и ее друзья уезжали.
   В-третьих, наследницей и единственной близкой родственницей Джерома Фальсонера была его племянница Сара Фальсонер, которая по какому-то стечению обстоятельств вышла замуж за Хьюберта Ландоу как раз в тот момент, когда Фанни Кидд нашла мертвое тело своего работодателя. Племянница и дядя редко виделись. Племянница - так как подозрения полиции на нее на короткое время пали - совершенно точно доказано, что она находилась дома, в своей квартире на Кэри-стрит, с шести часов вечера убийства до восьми тридцати следующего утра. Ее муж, тогда ее жених, был с ней с шести до одиннадцати вечера. До замужества девушка работала стенографисткой в той же трастовой компании, что и Ральф Миллар.
   В-четвертых, Джером Фальсонер, имевший не самый ровный нрав, поссорился с исландцем по имени Эйнар Йокумссон в игорном доме за два дня до того, как его убили. Йокумссон угрожал ему. Йокумссон - невысокий, крепко сложенный мужчина, темноволосый, черноглазый - исчез из своего отеля, оставив там свои сумки, в день, когда нашли тело, и с тех пор его никто не видел.
   Внимательно прочитав последнюю из этих вырезок, Алек Раш откинулся на спинку стула и сделал задумчивую морду монстра в потолке. Вскоре он снова наклонился вперед, чтобы заглянуть в телефонный справочник и набрать номер трастовой компании Ральфа Миллара. Но когда он получил свой номер, он передумал.
   - Неважно, - сказал он в трубку и набрал номер Гудбоди. Минни, подойдя к телефону, сказала ему, что Полли Ваннесс опознали как Полли Бэнгс, арестованную в Милуоки два года назад за кражу в магазине и приговоренную к двум годам заключения. Минни также сказала, что Полли Бэнгс была выпущена под залог рано утром.
   Алек Раш отложил телефонную трубку и снова просмотрел свои вырезки, пока не нашел адрес Мадлен Буден, женщины, которая посетила Фальсонера незадолго до его смерти. Это был номер с Мэдисон-авеню. Туда его купе везло детектива.
   Нет, мисс Буден там не жила. Да, она жила там, но переехала четыре месяца назад. Возможно, миссис Блендер с третьего этажа знает, где она сейчас живет. Миссис Блендер не знала. Она знала, что мисс Буден переехала в многоквартирный дом на Гаррисон-авеню, но не думала, что живет там сейчас. В доме на Гаррисон-авеню: мисс Буден уехала полтора месяца назад - возможно, куда-то на Маунт-Ройял-авеню. Номер был не известен.
   Купе отвезло своего уродливого владельца на Маунт-Ройал-авеню, в многоквартирный дом, который он видел накануне в гостях сначала у Хьюберта Ландоу, а затем у Скаттла Зейппа. В офисе управляющего он навел справки о Уолтере Бойдене, который, как предполагалось, там жил. Уолтер Бойден не был известен менеджеру. В 604 году жила мисс Буден, но звали ее Буден, и жила она одна.
   Алек Раш вышел из здания и снова сел в машину. Он прищурил дико-красные глаза, удовлетворенно закивал головой и одним пальцем описал в воздухе небольшой круг. Затем он вернулся в свой кабинет.
   Еще раз набрав номер трастовой компании, он назвал имя Ральфа Миллара и вскоре обратился к помощнику кассира.
   "Это Раш. Можешь сразу приехать в офис?
   "Это что? Безусловно. Но как - как? Да, я буду через минуту.
   Ничто из того удивления, которое было в телефонном голосе Миллара, не было заметно, когда он добрался до офиса детектива. Он не задавал вопросов относительно того, знает ли детектив его личность. Сегодня в коричневом он был так же аккуратно незаметен, как и вчера в сером.
   - Войдите, - приветствовал его уродливый мужчина. "Садиться. Мне нужны еще факты, мистер Миллар.
   Тонкий рот Миллара сжался, а его брови нахмурились в упрямой сдержанности.
   - Я думал, мы решили этот вопрос, Раш. Я говорил тебе-"
   Алек Раш хмуро посмотрел на своего клиента с веселым, хотя и ужасающим раздражением.
   - Я знаю, что ты мне сказал, - прервал он. "Но это было тогда, а это сейчас. Эта штука разматывается на мне, и я вижу ровно столько, чтобы запутаться, если не буду смотреть на Харви. Я нашел твоего загадочного человека, поговорил с ним. Он следовал за миссис Лэндоу, и это правильно. Судя по тому, как он это говорит, его наняли, чтобы убить ее.
   Миллар вскочил со стула и наклонился над желтым столом, его лицо было близко к лицу детектива.
   "Боже мой, Раш, что ты говоришь? Убить ее?
   "Сейчас сейчас! Не принимайте близко к сердцу. Он не собирается убивать ее. Я не думаю, что он когда-либо хотел. Но он утверждает, что его наняли для этого".
   - Вы арестовали его? Вы нашли человека, который его нанял?
   Детектив прищурил налитые кровью глаза и всмотрелся в страстное лицо молодого человека.
   - На самом деле, - спокойно прохрипел он, закончив осмотр, - я не делал ни того, ни другого. Ей сейчас ничего не угрожает. Может быть, парень меня натягивал, а может, и нет, но в любом случае он не пролил бы ее на меня, если бы собирался что-то сделать. А если уж на то пошло, мистер Миллар, вы хотите, чтобы его арестовали?
   "Да! То есть... Миллар отошел от стола, снова безвольно опустился на стул и закрыл лицо трясущимися руками. - Боже мой, Раш, я не знаю! - выдохнул он.
   - Вот именно, - сказал Алек Раш. "Теперь вот оно. Миссис Лэндоу была племянницей и наследницей Джерома Фальсонера. Она работала в вашей трастовой компании. Она вышла замуж за Лэндоу в то утро, когда ее дядю нашли мертвым. Вчера Ландоу посетил дом, где живет Мадлен Буден. Она была последним человеком, который, как известно, был в комнатах Фальсонера перед его смертью. Но ее алиби кажется таким же непроницаемым, как и у Лэндоу. Человек, утверждающий, что его наняли, чтобы убить миссис Лэндоу, вчера также посетил дом Мадлен Буден. Я видел, как он вошел. Я видел, как он встретил другую женщину. Магазинный вор, второй. В ее комнатах я нашел фотографию Хьюберта Ландоу. Ваш темный человек утверждает, что его дважды нанимали убить миссис Лэндоу - две женщины, ни одна из которых не знала, что другая наняла его. Он не скажет мне, кто они, но ему и не нужно.
   Хриплый голос смолк, и Алек Раш подождал, пока Миллар заговорит. Но Миллар на время остался без голоса. Его глаза были широко раскрыты и отчаянно пусты. Алек Раш поднял большую руку, сложил ее в кулак почти идеальной формы и мягко ударил по столу.
   - Вот оно, мистер Миллар, - прохрипел он. "Хороший клубок. Если ты скажешь мне, что знаешь, мы все исправим, не бойся. Если нет - я выхожу!
   Теперь Миллар нашел слова, пусть и беспорядочные.
   - Ты не мог, Раш! Вы не можете бросить меня - нас - ее! Это не... Вы не...
   Но Алек Раш медленно покачал своей уродливой грушевидной головой.
   - Здесь есть убийство, и бог знает что еще. Мне не нравится игра с завязанными глазами. Откуда мне знать, чем ты занимаешься? Вы можете рассказать мне все, что знаете, все, или можете найти себе другого детектива. Это плоско.
   Пальцы Ральфа Миллара перебирали друг друга, его зубы прикусили губы, его измученные глаза умоляли детектива.
   - Ты не можешь, Раш, - взмолился он. "Она все еще в опасности. Даже если вы правы в том, что этот мужчина не нападает на нее, она не в безопасности. Женщины, нанявшие его, могут нанять другого. Ты должен защитить ее, Раш.
   "Ага? Тогда вам нужно поговорить".
   - Я должен? Да, я поговорю, Раш. Я скажу вам все, что вы спросите. Но на самом деле я ничего или почти ничего не знаю, кроме того, что вы уже узнали.
   - Она работала в вашей трастовой компании?
   - Да, в моем отделе.
   - Остался там, чтобы выйти замуж?
   "Да. То есть... Нет, Раш, правда в том, что ее выписали. Это было возмутительно, но...
   "Когда это было?"
   - Это было за день до... до того, как она вышла замуж.
   "Расскажи мне об этом."
   - У нее было... Сначала мне придется объяснить тебе ее ситуацию, Раш. Она сирота. Ее отец, Бен Фальсонер, в юности был диким - и, возможно, не только в юности, - как, я думаю, и все Фалсонеры. Однако он поссорился со своим отцом, старым Говардом Фальсонером, и старик вычеркнул его из завещания. Но не совсем. Старик надеялся, что Бен исправится, и в таком случае он не собирался оставлять его ни с чем. К сожалению, он доверил это своему другому сыну, Джерому.
   "Старый Говард Фальсонер оставил завещание, согласно которому доход от его поместья должен был достаться Джерому при жизни Джерома. Джером должен был обеспечить своего брата Бена, как он считал нужным. То есть у него были абсолютно развязаны руки. Он мог разделить доход поровну со своим братом, или он мог дать ему гроши, или он мог не дать ему ничего, в зависимости от поведения Бена. После смерти Джерома поместье должно было быть разделено поровну между внуками старика.
   - Теоретически это было довольно разумное решение, но не на практике - не в руках Джерома Фальсонера. Вы его не знали? Что ж, он был последним человеком, которому можно доверить подобные вещи. Он использовал свою власть до предела. Бен Фалсонер так и не получил от него ни цента. Три года назад Бен умер, и его место в отношении денег деда заняла девочка, его единственная дочь. Ее мать была уже мертва. Джером Фальсонер не заплатил ей ни цента.
   "В такой ситуации она пришла в трастовую компанию два года назад. Это не было счастливым. По крайней мере, в ней было что-то от безрассудства и экстравагантности Фальсонеров. Вот она: наследница около двух миллионов долларов - Джером никогда не был женат, и она была единственной внучкой, - но без каких-либо текущих доходов, кроме жалованья, которое отнюдь не было большим.
   "Она влезла в долги. Полагаю, временами она пыталась сэкономить, но впереди всегда были два миллиона долларов, скупиться на которые было вдвойне противно. Наконец, должностные лица трастовой компании узнали о ее долгах. На самом деле в офис пришли коллекционер или два. Так как она работала в моем отделе, у меня была неприятная обязанность предупредить ее. Она пообещала заплатить свои долги и больше не заключать контрактов, и я полагаю, что она действительно пыталась, но ей это не очень удалось. Наши чиновники старомодны, ультраконсервативны. Я сделал все, что мог, чтобы спасти ее, но это было бесполезно. У них просто не было бы сотрудника, по уши в долгах".
   Миллар помолчал, с несчастным видом посмотрел в пол и продолжил:
   "У меня была неприятная задача сказать ей, что ее услуги больше не нужны. Я пытался... Это было ужасно неприятно. Это было за день до того, как она вышла замуж за Лэндоу. Это... - Он сделал паузу и, как будто не находя, что еще сказать, повторил: - Да, это было за день до того, как она вышла замуж за Лэндоу, - и снова с несчастным видом уставился в пол.
   Алек Раш, который во время рассказа этой истории сидел так же неподвижно, как резное чудовище в старой церкви, теперь склонился над своим столом и задал хриплый вопрос:
   "А кто такой Хьюберт Ландоу? Кто он?"
   Ральф Миллар покачал опущенной головой.
   "Я его не знаю. Я видел его. Я ничего о нем не знаю.
   "Миссис. Ландоу когда-нибудь говорил о нем? Я имею в виду, когда она была в трастовой компании?
   - Вероятно, но я не помню.
   - Значит, вы не знали, что с этим делать, когда узнали, что она вышла за него замуж?
   Молодой человек поднял испуганные карие глаза.
   - К чему ты клонишь, Раш? Вы не думаете... Да, как вы говорите, я был удивлен. Что вы получаете в?"
   - Свидетельство о браке, - сказал детектив, не обращая внимания на неоднократный вопрос своего клиента, - было выдано Ландоу за четыре дня до дня свадьбы, за четыре дня до того, как было найдено тело Джерома Фальсонера.
   Миллар пожевал ноготь и безнадежно покачал головой.
   - Я не понимаю, к чему ты клонишь, - пробормотал он вокруг пальца. "Все это сбивает с толку".
   - Разве это не факт, мистер Миллар, - голос детектива наполнил кабинет хриплой настойчивостью, - что вы были в более дружеских отношениях с Сарой Фальсонер, чем с кем-либо еще в трастовой компании?
   Младший поднял голову и посмотрел Алеку Рашу в глаза - его карие глаза были упрямо выровнены.
   - Дело в том, - сказал он тихо, - что я попросил Сару Фальсонер выйти за меня замуж в день ее отъезда.
   "Ага. И она-?"
   - А она... я полагаю, это была моя вина. Я был неуклюж, груб, как хотите. Бог знает, что она думала - что я просил ее выйти за меня замуж из жалости, что я пытался заставить ее выйти замуж, выписывая ее, когда я знал, что она по уши в долгах! Она могла подумать что угодно. Во всяком случае, это было... это было неприятно.
   - Ты имеешь в виду, что она не только отказала тебе, но и была... ну... недовольна этим?
   - Я имею в виду это.
   Алек Раш откинулся на спинку стула и придал своему лицу новые гротескные черты, криво скривив один угол своего толстого рта. Его красные глаза злобно отражались в потолке.
   "Единственное, что остается, - решил он, - это пойти к Ландоу и отдать ему то, что у нас есть".
   - Но ты уверен, что он?.. Миллар неопределенно возражал.
   - Если только он не отъявленный актер, он очень любит свою жену, - уверенно сказал детектив. - Этого достаточно, чтобы рассказать ему эту историю.
   Миллара это не убедило.
   - Ты уверен, что это было бы мудрее всего?
   "Ага. Нам нужно обратиться к одному из трех человек, рассказывающих историю - к нему, к ней или в полицию. Я думаю, что он лучший выбор, но выбирай сам.
   Младший неохотно кивнул.
   "Хорошо. Но тебе не обязательно втягивать меня в это, не так ли? - сказал он с быстрой тревогой. - Ты справишься, так что я не буду вмешиваться. Вы понимаете, что я имею в виду? Она его жена, и это было бы...
   - Конечно, - пообещал Алек Раш. - Я буду держать тебя в укрытии.
   Хьюберт Лэндоу, крутя в пальцах визитную карточку детектива, принял Алека Раша в несколько роскошно обставленной комнате на втором этаже дома на Чарльз-стрит-авеню. Он стоял - высокий, светловолосый, по-мальчишески красивый - посреди комнаты лицом к двери, когда вошел сыщик - толстый, седой, потрепанный и некрасивый.
   "Вы хотите меня видеть? Вот, садись.
   Поведение Хьюберта Ландоу не было ни сдержанным, ни сердечным. Именно такой манеры можно было ожидать от молодого человека, получившего неожиданный звонок от сыщика со свирепым лицом.
   - Ага, - сказал Алек Раш, когда они сели на стулья друг напротив друга. - Мне нужно тебе кое-что сказать. Это не займет много времени, но это немного дико. Это может быть для вас сюрпризом, а может и нет. Но это на уровне. Я не хочу, чтобы ты думал, что я шучу".
   Хьюберт Ландоу наклонился вперед, его лицо выражало заинтересованность.
   - Не буду, - пообещал он. "Продолжать."
   "Пару дней назад я получил линию на человека, который может быть связан с интересующей меня работой. Он мошенник. Выследив его, я обнаружил, что он интересуется вашими делами и делами вашей жены. Он следовал за тобой, и он следовал за ней. Он слонялся по улице из квартиры на Маунт-Ройял-авеню, куда вы заходили вчера, и сам зашел туда позже.
   - Но что, черт возьми, он задумал? - воскликнул Ландоу. - Ты думаешь, он...
   - Подожди, - посоветовал уродливый мужчина. "Подождите, пока вы все это не услышите, и тогда вы можете сказать мне, что вы думаете об этом. Он вышел оттуда и отправился на станцию Кэмден, где встретил молодую женщину. Они немного поговорили, а ближе к вечеру ее схватили в универмаге - кражу в магазине. Ее зовут Полли Бэнгс, и она устроила заминку в Висконсине из-за того же рэкета. Твоя фотография была на ее комоде.
   "Моя фотография?"
   Алек Раш безмятежно кивнул в лицо молодому человеку, который теперь стоял.
   "Твой. Вы знаете эту Полли Бэнгс? Коренастая квадратная девушка лет двадцати шести или около того, с каштановыми волосами и глазами - дерзкая?
   Лицо Хьюберта Ландоу было озадаченным.
   "Нет! Какого черта она могла делать с моей фотографией? - спросил он. - Ты уверен, что это был мой?
   - Возможно, не совсем уверен, но достаточно уверен, чтобы нуждаться в доказательствах, что это не так. Может быть, она та, кого вы забыли, или, может быть, она где-то наткнулась на фотографию и сохранила ее, потому что она ей понравилась.
   "Бред какой то!" Блондин скривился от этой дани своему лицу и покраснел ярко-красным цветом, рядом с которым цвет лица Алека Раша был почти бесцветным. "Должна быть какая-то разумная причина. Вы говорите, ее арестовали?
   - Да, но теперь она вышла под залог. Но позвольте мне продолжить мою историю. Прошлой ночью я говорил тебе об этом головорезе, и у меня был разговор. Он утверждает, что его наняли, чтобы убить вашу жену.
   Хьюберт Ландоу, вернувшийся в свое кресло, теперь дернулся в нем так, что его суставы натужно заскрипели. Его лицо, багровое секунду назад, стало бумажно-белым. Кроме скрипа стула, в комнате слышался слабый звук: малейшие приглушенные вздохи. Светловолосый молодой человек, казалось, не слышал этого, но налитые кровью глаза Алека Раша на мгновение метнулись в сторону, чтобы мельком сфокусироваться на закрытой двери в другом конце комнаты.
   Лэндоу снова встал со стула, наклонился к детективу, его пальцы впились в расшатанные мускулистые плечи урода.
   "Это ужасно!" он плакал. - Мы должны...
   Дверь, в которую только что заглянул сыщик, открылась. Вошла красивая высокая девушка - Сара Лэндоу. Ее взлохмаченные волосы казались каштановым облаком вокруг бледного лица. Ее глаза были мертвыми. Она медленно шла к мужчинам, ее тело слегка наклонилось вперед, словно против сильного ветра.
   - Бесполезно, Хьюберт. Ее голос был таким же мертвым, как и ее глаза. "Мы также можем столкнуться с этим. Это Мадлен Буден. Она узнала, что я убил своего дядю.
   - Тише, милый, тише! Ландоу подхватил жену на руки и попытался утешить ее лаской на плече. - Ты не знаешь, что говоришь.
   - О, но я знаю. Она безразлично пожала плечами и села на стул, который только что освободил Алек Раш. - Это Мадлен Буден, ты же знаешь. Она знает, что я убил дядю Джерома.
   Лэндоу повернулся к детективу, обеими руками пытаясь схватить уродливого мужчину за руку.
   - Ты не хочешь слушать, что она говорит, Раш? - взмолился он. "Ей нездоровилось. Она не знает, что говорит".
   Сара Лэндоу рассмеялась с усталой горечью.
   - Тебе нездоровилось? она сказала. - Нет, мне нездоровилось с тех пор, как я его убил. Как я мог быть здоровым после этого? Вы детектив. Ее глаза подняли свою пустоту на Алека Раша. "Арестуйте меня. Я убил Джерома Фальсонера.
   Алек Раш, стоя подбоченившись, расставив ноги, хмуро посмотрел на нее, ничего не говоря.
   - Ты не можешь, Раш! Лэндоу снова дергал детектива за руку. - Ты не можешь, чувак. Это нелепо! Ты-"
   "Какое место занимает эта Мадлен Буден?" - требовательно спросил суровый голос Алека Раша. - Я знаю, что она дружила с Джеромом, но почему она должна хотеть убить твою жену?
   Ландоу колебался, переминаясь с ноги на ногу, а когда ответил, то неохотно.
   - Она была любовницей Джерома, родила от него ребенка. Моя жена, когда узнала об этом, настояла на том, чтобы выплатить ей компенсацию из имения. Именно в связи с этим я и ходил к ней вчера".
   "Ага. Теперь вернемся к Джерому: вы и ваша жена должны были быть в ее квартире в момент его убийства, если я правильно помню?
   Сара Лэндоу вздохнула с унылым нетерпением.
   "Должна ли быть вся эта дискуссия?" - спросила она тихим, усталым голосом. "Я убил его. Никто другой не убил его. Когда я убил его, там никого не было. Я ударил его ножом для бумаги, когда он напал на меня, и он сказал: "Не надо! Не!' и заплакал, опустившись на колени, и я выбежал".
   Алек Раш перевел взгляд с девушки на мужчину. Лицо Ландоу было мокрым от пота, руки его были белыми кулаками, и что-то дрожало в груди. Когда он заговорил, его голос был таким же хриплым, как у сыщика, если не таким громким.
   - Сара, ты подождешь здесь, пока я не вернусь? Я выйду ненадолго, возможно, на час. Ты подождешь здесь и ничего не будешь делать, пока я не вернусь?
   - Да, - сказала девушка, в ее голосе не было ни любопытства, ни интереса. - Но это бесполезно, Хьюберт. Я должен был сказать тебе в самом начале. Это бесполезно."
   - Просто подожди меня, Сара, - взмолился он, а затем наклонил голову к изуродованному уху детектива. - Оставайся с ней, Раш, ради бога! - прошептал он и быстро вышел из комнаты.
   Входная дверь захлопнулась. Автомобиль промчался вдали от дома. Алек Раш заговорил с девушкой.
   - Где телефон?
   - В соседней комнате, - сказала она, не отрываясь от носового платка, который измеряла пальцами.
   Детектив подошел к двери, через которую она вошла в комнату, и обнаружил, что она ведет в библиотеку, где в углу стоял телефон. На другом конце комнаты часы показывали 3:35. Детектив подошел к телефону, позвонил в офис Ральфа Миллара, спросил Миллара и сказал ему:
   "Это Раш. Я у Ландоу. Поднимайся немедленно".
   - Но я не могу, Раш. Разве ты не понимаешь, что я...
   "Не может быть!" - прохрипел Алек Раш. "Быстрее сюда!"
   Молодая женщина с мертвыми глазами, все еще игравшая краем носового платка, не подняла глаз, когда уродливый мужчина вернулся в комнату. Ни один из них не говорил. Алек Раш, стоя спиной к окну, дважды вынул часы, чтобы свирепо взглянуть на них.
   Слабое покалывание дверного звонка доносилось снизу. Детектив подошел к двери холла и спустился по парадной лестнице, двигаясь с огромной скоростью. Ральф Миллар, с лицом, в котором боролись страх и смущение, стоял в вестибюле и бормотал что-то неразборчивое служанке, открывшей дверь. Алек Раш резко отодвинул девушку в сторону, ввел Миллара и провел его наверх.
   - Она говорит, что убила Джерома, - пробормотал он на ухо своему клиенту, пока они садились.
   Лицо Ральфа Миллара ужасно побледнело, но в нем не было удивления.
   - Ты знал, что она убила его? - прорычал Алек Раш.
   Миллар дважды пытался заговорить, но не издал ни звука. Они были на лестничной площадке второго этажа еще до того, как раздались эти слова.
   "Я видел ее на улице в ту ночь, когда она шла к его квартире!"
   Алек Раш злобно фыркнул и повернул молодого человека к комнате, где сидела Сара Лэндоу.
   - Ландоу вышел, - торопливо прошептал он. "Я ухожу. Оставайтесь с ней. Она застрелена, черт возьми, и, вероятно, сделает что угодно, если ее оставят в покое. Если Лэндоу вернется раньше меня, скажи ему, чтобы он дождался меня.
   Прежде чем Миллар успел выразить свое замешательство, они пересекли подоконник и вошли в комнату. Сара Лэндоу подняла голову. Ее тело было поднято со стула словно невидимой силой. Она поднялась высокая и прямо на ногах. Миллар стоял прямо у двери. Они смотрели друг другу в глаза, позируя друг другу так, словно одна сила толкала их вместе, а другая удерживала их врозь.
   Алек Раш неуклюже и бесшумно поспешил на улицу.
   На Маунт-Ройял-авеню Алек Раш сразу увидел синий родстер. Она стояла пустой перед многоквартирным домом, в котором жила Мадлен Буден. Детектив проехал мимо и свернул на своем купе у тротуара тремя кварталами ниже. Едва он остановился там, как Ландоу выбежал из многоквартирного дома, прыгнул в свою машину и уехал. Он поехал в отель на Чарльз-стрит. За ним шел детектив.
   В гостинице Ландоу направился прямо в письменную комнату. В течение получаса он просидел там, склонившись над столом, покрывая лист за листом быстро написанными словами, а сыщик сидел за газетой в укромном уголке вестибюля, глядя на выход из кабинета. Лэндоу вышел из комнаты, сунув в карман толстый конверт, вышел из отеля, сел в машину и поехал в контору курьерской службы на Сент-Пол-стрит.
   Он оставался в этом кабинете пять минут. Выйдя из дома, он проигнорировал свой родстер у обочины и вместо этого направился к Калверт-стрит, где сел в трамвай, идущий на север. Купе Алека Раша катилось следом за машиной. На вокзале Юнион Лэндоу вышел из трамвая и подошел к кассе. Он как раз попросил билет в один конец до Филадельфии, когда Алек Раш похлопал его по плечу.
   Хьюберт Ландоу медленно повернулся, все еще держа в руке деньги на билет. Узнавание не придало никакого выражения его красивому лицу.
   - Да, - холодно сказал он, - что такое?
   Алек Раш кивнул своей уродливой головой на кассу, на деньги в руке Лэндоу.
   - Это тебе нечего делать, - прорычал он.
   - Вот вы где, - сказал продавец билетов сквозь решетку. Ни один из мужчин впереди не обратил на него никакого внимания. Крупная женщина в розовом, красном и фиолетовом, толкая Ландоу, наступила ему на ногу и протиснулась мимо него к окну. Лэндоу отступил, детектив последовал за ним.
   - Тебе не следовало оставлять Сару одну, - сказал Лэндоу. - Она...
   "Она не одна. У меня есть кто-то, кто останется с ней.
   "Нет-?"
   - Не полиция, если ты об этом думаешь.
   Лэндоу начал медленно ходить по длинному вестибюлю, детектив шел за ним в ногу. Блондин остановился и пристально посмотрел в лицо собеседнику.
   - Это тот самый Миллар, который с ней? - спросил он.
   "Ага."
   - Это тот человек, на которого ты работаешь, Раш?
   "Ага."
   Ландоу продолжил свою прогулку. Когда они достигли северной оконечности вестибюля, он снова заговорил.
   - Чего он хочет, этот Миллар?
   Алек Раш пожал толстыми гибкими плечами и ничего не сказал.
   - Ну, чего ты хочешь? - с некоторым жаром спросил молодой человек, глядя прямо на детектива.
   - Я не хочу, чтобы ты уезжал из города.
   Лэндоу задумался, нахмурившись.
   "А если я настаиваю на том, чтобы уйти, - спросил он, - как вы меня остановите?"
   - Соучастие в убийстве Джерома постфактум было бы обвинением, по которому я мог бы вас задержать.
   Снова тишина, пока Ландоу не нарушил ее.
   "Послушай, Раш. Ты работаешь на Миллара. Он у меня дома. Я только что отправил письмо Саре через курьера. Дайте им время прочитать его, а затем позвоните туда Миллару. Спроси его, хочет он, чтобы меня подержали или нет.
   Алек Раш решительно покачал головой.
   - Ничего хорошего, - прохрипел он. - Миллар слишком легкомысленный, чтобы я мог поверить ему на слово по телефону. Мы вернемся туда и поговорим со всеми вокруг.
   Теперь заартачился Ландоу.
   - Нет, - отрезал он. "Я не буду!" Он с хладнокровным расчетом посмотрел на уродливое лицо детектива. - Могу я купить тебя, Раш?
   - Нет, Лэндоу. Не позволяй моей внешности и моим послужным спискам обмануть тебя.
   - Я так и думал. Лэндоу посмотрел на крышу и себе под ноги и резко выдохнул. "Мы не можем говорить здесь. Давай найдем тихое место".
   - Куча снаружи, - сказал Алек Раш, - и мы можем посидеть в ней.
   Сидя в купе Алека Раша, Хьюберт Лэндоу закурил сигарету, детектив одну из своих черных сигар.
   - Та Полли Бэнгс, о которой ты говорил, Раш, - без предисловий сказал блондин, - моя жена. Меня зовут Генри Бэнгс. Вы нигде не найдете моих отпечатков пальцев. Когда пару лет назад Полли подобрали в Милуоки и отправили туда, я приехал на восток и встретился с Мадлен Буден. Мы сделали хорошую команду. У нее были мозги кусками, и если у меня есть кто-то, кто думает за меня, то я и сам неплохо работаю".
   Он улыбнулся детективу, указывая на свое лицо сигаретой. Пока Алек Раш смотрел, румянец заливал лицо блондина, пока оно не стало розовым, как у раскрасневшейся школьницы. Он снова засмеялся, и румянец начал исчезать.
   - Это мой лучший трюк, - продолжал он. "Легко, если у вас есть дар, и постоянно практикуйтесь: наполните легкие, постарайтесь вытолкнуть воздух, удерживая его закрытым в гортани. Это золотая жила для мошенника! Вы будете удивлены, как люди будут доверять мне после того, как я накрасила их румянами. Так что Мэделин и я были в деньгах. У нее были мозги, нервы и хороший фронт. У меня есть все, кроме мозгов. Мы провернули пару уловок - одну аферу и один шантаж, - а потом она столкнулась с Джеромом Фальсонером. Сначала мы собирались дать ему пощечину. Но когда Мадлен узнала, что Сара его наследница, что она в долгах и что она и ее дядя в ссоре, мы выбросили этот рэкет и приготовили более сочный. Мадлен нашла кое-кого, кто познакомил меня с Сарой. Я сделал себе приятное, изображая болвана - застенчивого, но очаровательного молодого человека.
   - У Мадлен были мозги, как я уже сказал. Она использовала их все это время. Я околачивался вокруг Сары, посылал ей конфеты, книги, цветы, водил ее на представления и обеды. Книги и шоу были частью работы Мадлен. В двух книгах упоминается тот факт, что ни мужа нельзя заставить свидетельствовать против жены в суде, ни жену против мужа. Одна из пьес коснулась того же. Это было сеянием семян. Мы засадили еще одним моим румянцем и бормотанием - убедили Сару или, вернее, позволили ей самой открыть для себя, что я самый неуклюжий лжец на свете.
   "Посадка завершена, мы начали продвигать игру. Мадлен поддерживала хорошие отношения с Джеромом. Сара погрязла в долгах. Мы помогли ей еще глубже. Однажды ночью у нас был грабитель, обчищавший ее квартиру - Руби Свигер, может быть, вы его знаете. Он в движении сейчас для другой авантюры. Он получил деньги, которые у нее были, и большую часть вещей, которые она могла бы заложить в крайнем случае. Потом мы расшевелили некоторых людей, которым она была должна, отправили им анонимные письма, предупредив их, чтобы они не слишком рассчитывали на то, что она станет наследницей Джерома. Глупые письма, но они сделали свое дело. Пара ее кредиторов отправила коллекторов в трастовую компанию.
   "Джером ежеквартально получал доход от поместья. Мадлен знала даты, и Сара знала их. За день до следующего Мадлен снова занялась кредиторами Сары. Я не знаю, что она сказала им на этот раз, но этого было достаточно. Они набрасывались на трастовую компанию стаей, в результате чего на следующий день Саре дали двухнедельную зарплату и уволили. Когда она вышла, я встретил ее - случайно - да, я ждал ее с утра. Я прокатил ее и отвез обратно в квартиру в шесть часов. Там мы нашли больше обезумевших кредиторов, ожидающих, чтобы наброситься на нее. Я прогнал их, разыграл великодушного мальчика, смущенно предлагая всяческую помощь. Она, конечно, отказалась от них, и я видел, как на ее лице появилось решение. Она знала, что в этот день Джером получил свой ежеквартальный чек. Она решила пойти к нему, потребовать, чтобы он хотя бы заплатил ее долги. Она не сказала мне, куда направляется, но я мог видеть это достаточно ясно, так как я искал это.
   "Я оставил ее и ждал через дорогу от ее квартиры, на Франклин-сквер, пока не увидел, как она вышла. Потом я нашел телефон, позвонил Мадлен и сказал ей, что Сара едет в квартиру своего дяди.
   Сигарета Ландоу обожгла ему пальцы. Он уронил ее, раздавил ногой, зажег другую.
   "Это длинная история, Раш, - извинился он, - но теперь она скоро закончится".
   - Продолжай говорить, сынок, - сказал Алек Раш.
   - Когда я ей звонила, в доме Мадлен были какие-то люди - люди, пытавшиеся убедить ее поехать за город на вечеринку. Она согласилась сейчас. Они предоставят ей еще лучшее алиби, чем то, что она придумала. Она сказала им, что должна увидеться с Джеромом перед отъездом, и они отвезли ее к нему домой и ждали в своей машине, пока она вошла с ним.
   "У нее была с собой литровая бутылка коньяка, полностью накаченная и готовая. Она налила глоток Джерому, рассказав ему о новом бутлегере, которого она нашла, у которого есть дюжина или больше ящиков этого коньяка для продажи по разумной цене. Коньяк был достаточно хорош, а цена достаточно низка, чтобы Джером подумал, что она заглянула, чтобы угостить его чем-то хорошим. Он приказал ей передать бутлегеру. Убедившись, что его стальной нож для разрезания бумаги лежит на столе как на ладони, Мадлен присоединилась к своим друзьям, довела Джерома до двери, чтобы они увидели, что он все еще жив, и уехала.
   "Теперь я не знаю, что Мадлен добавила в этот коньяк. Если она сказала мне, я забыл. Это было сильнодействующее лекарство - не яд, как вы понимаете, а возбуждающее. Вы поймете, что я имею в виду, когда услышите остальное. Сара, должно быть, добралась до квартиры своего дяди через десять или пятнадцать минут после отъезда Мадлен. Лицо дяди, говорит она, было красным, воспаленным, когда он открывал ей дверь. Но он был хилый человек, а она сильная, да и самого черта она не боялась, если уж на то пошло. Она вошла и потребовала, чтобы он выплатил ее долги, даже если он не решил делать ей пособие из своего дохода.
   - Они оба были фальсонерами, и спор, должно быть, разгорелся. К тому же наркотик действовал на Джерома, и у него не было воли, чтобы бороться с ним. Он напал на нее. Как заметила Мадлен, нож для разрезания бумаги стоял на столе. Он был маньяком. Сара не была одной из ваших кричащих девчонок, которые ютятся в углу. Она схватила нож для бумаги и дала ему. Когда он упал, она повернулась и побежала.
   "Я последовал за ней, как только я закончил звонить Мадлен, я стоял на крыльце Джерома, когда она выбежала. Я остановил ее, и она сказала мне, что убила своего дядю. Я заставил ее подождать там, пока я войду, чтобы убедиться, что он действительно мертв. Затем я отвел ее домой, объяснив свое присутствие у двери Джерома тем, что сказал в своей глупой, неловкой манере, что я боялся, что она может сделать что-нибудь безрассудное, и счел за лучшее присматривать за ней.
   "Вернувшись в свою квартиру, она была за то, чтобы сдаться полиции. Я указал на опасность в этом, утверждая, что, будучи в долгу, по общему признанию, идя к своему дяде за деньгами, будучи его наследницей, она наверняка будет осуждена за его убийство, чтобы получить деньги. Я убедил ее, что ее рассказ о его нападении будет высмеян как надуманная байка. Ошеломленную, ее было нетрудно убедить. Следующий шаг был легким. Полиция расследует ее, даже если особо ее не подозревает. Насколько нам было известно, я был единственным человеком, чьи показания могли осудить ее. Я был достаточно лоялен, но разве я не был самым неуклюжим лжецом в мире? Разве малейшая ложь не заставляла меня краснеть, как флаг аукциониста? Способ обойти эту трудность заключался в том, что две книги, которые я ей дал, и одна из пьес, которые мы видели, показали: если бы я был ее мужем, меня нельзя было бы заставить свидетельствовать против нее. Мы поженились на следующее утро по правам, которые я носил с собой почти неделю.
   "Ну, вот и мы. Я был женат на ней. У нее была пара миллионов, когда дела ее дяди уладились. Казалось, она не могла избежать ареста и осуждения. Даже если бы никто не видел, как она входила в квартиру дяди или выходила из нее, все указывало на ее вину, и глупость, на которую я ее уговорил, просто лишила ее возможности защищаться. Если бы ее повесили, два миллиона достались бы мне. Если бы она получила длительный срок в тюрьме, я бы по крайней мере распоряжался деньгами".
   Лэндоу выронил и раздавил вторую сигарету и какое-то время смотрел прямо перед собой.
   - Ты веришь в Бога, или в Провидение, или в Судьбу, или во что-то подобное, Раш? он спросил. "Ну, одни верят в одно, другие в другое, но слушайте. Сару никогда не арестовывали, даже не подозревали. Кажется, был какой-то финн или швед, который имел стычку с Джеромом и угрожал ему. Я полагаю, он не мог объяснить свое местонахождение в ночь убийства, поэтому он скрылся, когда узнал об убийстве Джерома. Подозрение полиции остановилось на нем. Они, конечно, осмотрели Сару, но не очень тщательно. Никто, кажется, не видел ее на улице, и люди в ее многоквартирном доме, увидев, как она вошла в шесть часов со мной, и не увидев ее - или не помня, видели ли, - уходили или снова входили , сказала полиции, что была дома весь вечер. Полиция была слишком заинтересована в пропавшем Финне или кем бы он ни был, чтобы углубляться в дела Сары.
   "Итак, мы снова были там. Я был женат на деньгах, но я не был устроен так, чтобы отдать Мадлен ее долю. Мадлен сказала, что мы оставим все как есть, пока все не будет улажено, а потом мы сможем сообщить Саре в полицию. Но к тому времени, когда деньги были выплачены, возникла еще одна заминка. Это было моим делом. Я... я... ну, я хотел продолжать, как мы. Совесть тут ни при чем, понимаете? Просто... ну... жить с Сарой было единственным, чего я хотел. Я даже не сожалел о том, что сделал, потому что, если бы не это, я бы никогда не получил ее.
   - Не знаю, смогу ли я объяснить тебе это, Раш, но даже сейчас я ни о чем не жалею. Если бы все могло быть по-другому - но не могло. Это должно было быть так или никак. И у меня были эти шесть месяцев. Я вижу, что я был болваном. Сара никогда не была для меня. Я заполучил ее преступлением и уловкой, и пока я цеплялся за глупую надежду, что когда-нибудь она... она посмотрит на меня так же, как я смотрел на нее, я все время знал в своем сердце, что это бесполезно. . Был мужчина - ваш Миллар. Она свободна теперь, когда стало известно, что я женат на Полли, и я надеюсь, что она... я надеюсь... Ну, Мадлен начала взывать к действию. Я сказал Саре, что Мадлен родила ребенка от Джерома, и Сара согласилась заплатить ей немного денег. Но это не удовлетворило Мадлен. С ней не было сантиментов. Я имею в виду, ко мне не было никакого чувства, это были просто деньги. Ей нужен был каждый цент, который она могла получить, и она не могла получить достаточно, чтобы удовлетворить ее в соглашении, которое хотела сделать Сара.
   "С Полли было то же самое, но, может быть, немного больше. Я думаю, она любит меня. Я не знаю, как она выследила меня здесь после того, как выбралась из большого дома в Висконсине, но я вижу, как она во всем разобралась. Я был женат на богатой женщине. Если женщина погибнет - ее застрелит бандит при попытке ограбления, - тогда у меня будут деньги, а у Полли - и я, и деньги. Я ее не видел и не знал бы, что она в Балтиморе, если бы ты мне не сказал, но именно так это и сложилось в ее голове. Идея убийства так же легко пришла бы в голову Мадлен. Я сказал ей, что не потерплю того, чтобы довести игру до конца с Сарой. Мадлен знала, что если она возьмется за дело и повесит убийство Фальсонера на Сару, я взорву весь этот рэкет. Но если Сара умрет, деньги будут у меня, а Мадлен получит свою долю. Вот так.
   - Я не знал этого, пока ты не сказал мне, Раш. Мне плевать на ваше мнение обо мне, но это правда, что я не знал, что ни Полли, ни Мадлен пытались убить Сару. Вот и все. Ты следил за мной, когда я ходил в отель?
   "Ага."
   "Я так и думал. В том письме, которое я написал и отправил домой, было то же самое, что я рассказал вам, выплеснул всю историю. Я собирался сбежать, оставив Сару в чистоте. Она чиста, хорошо, но теперь мне придется с этим столкнуться. Но я не хочу видеть ее снова, Раш.
   - Не думаю, что вы это сделаете, - согласился детектив. - Не после того, как сделал из нее убийцу.
   - Но я этого не делал, - возразил Лэндоу. - Это не так. Я забыл тебе это сказать, но написал в письме. Джером Фальсонер не был мертв, даже не умирал, когда я прошел мимо нее в квартиру. Нож был слишком высоко в его груди. Я убил его, снова войдя ножом в ту же рану, но вниз. Вот к чему я стремился, чтобы убедиться, что с ним покончено!"
   Алек Раш сощурил дикие налитые кровью глаза и долго смотрел в лицо сознавшемуся убийце.
   - Это ложь, - прохрипел он наконец, - но приличная. Вы уверены, что хотите придерживаться этого? Правды будет достаточно, чтобы оправдать девчонку, и, может быть, она не замахнется на тебя.
   "Что это меняет?" - спросил младший. - Я все равно ушел из жизни. И я мог бы также поставить Сару на чистую воду как перед самой собой, так и перед законом. Я пойман на правильном пути, и еще один рэп не повредит. Я говорил тебе, что у Мэделин есть мозги. Я боялся их. У нее было бы что-нибудь в рукаве, чтобы броситься на нас, чтобы погубить Сару. Она могла перехитрить меня, даже не пытаясь. Я не мог рисковать".
   Он рассмеялся в уродливое лицо Алека Раша и несколько театральным жестом выдернул манжету на дюйм или два из рукава своего пальто. Манжета была еще влажной с бордовым пятном.
   "Я убил Мадлен час назад, - сказал Генри Бэнгс, он же Хьюберт Лэндоу.
  
   ВСЕ ХОРОШО, ЧТО ХОРОШО КОНЧИТСЯ, CJ Henderson
   История Джека Хейги
   К моему плечу прикоснулись, словно внезапный холодный ветерок августовской ночью. Я смотрел вперед, держа стакан одной рукой, поддерживая себя другой, надеясь, что август снова станет сухим, жалким и знакомым, а ветерок вернет воспоминания о зиме, от которых он ускользнул.
   Это не так. Он снова потянулся за край моей руки, умоляя об этом. Приходилось ли мне пить слишком много или недостаточно, было академическим. Так или иначе, я был в правильном настроении, чтобы поддаться своей темной натуре. Я скользнул по стулу, одной рукой следя за тем, чтобы не расплескаться на пол. Ветер трепетал на краю моего диапазона, маленький, напряженный и коричневый - с широко раскрытыми испуганными глазами. Он был ямайцем, слишком худым, слишком высоким - гибким, как артист балета, но без мускулов и скорости. Его волосы были каким-то образом затянуты, из-за чего казалось, что его голова покрыта сотнями черных кудрей Златовласки. Он был на окраине города, в Обществе, в Связях и в некоторых других вещах, которые меня не волнуют. Ему не нравилось ни то, где он был, ни то, что было у него на уме, ни мне тоже. Ну, я тоже.
   Этому суждено было стать одним из таких утр.
   - Ага, - прорычал я. - Почему-то я не могу выпить спокойно, не расстроив тебя?
   "О, нет, нет, нет. Милостивый... пожалуйста, ах, - он взял себя в руки и начал снова. - Вы Джек Хейги, детектив, не так ли?
   "Нет, - сказал я ему, - я всего лишь урна, ждущая его прах".
   Ветер смотрел на меня, не мигая. Я мог сказать, что не произвел большого впечатления своим юмором. Теряя терпение так же быстро, как и равновесие, я прорычал:
   "Какая? Что это?! Чего ты хочешь от меня сейчас?
   Я не знал, кто он и откуда. Я только знал, что устал и не хотел, чтобы меня беспокоили чужие проблемы. Он ответил:
   "Нам нужна помощь."
   "Ага. А кто нет?"
   "Слушай, мой друг. Это хорошая вещь. В нем много денег для вас. Много - все, что нам нужно сделать...
   Это было неподходящее время. Я пошел в бар "Холланд", чтобы снова напиться в бездну. Я только что закончил дело, из-за которого я был уставшим и неприятным. Все это было закончено шестью неделями ранее, но я все еще чувствовал себя грязным, использованным и ни в малейшей степени не дружелюбным. Красные огни начали щелкать в моем мозгу, и внезапно, прежде чем ветер или я понял, что происходит, я схватился за манишку его рубашки, болтая одной рукой за его тощее тело, а другой отбрасывая его от стены.
   "Какая разница?!" Я закричал на него. - Кому какое дело до тебя и твоих чертовых проблем? Оставь меня в покое! Ты блюешь, маленькое дерьмо, я должен...
   И вдруг мой мозг очистился так же быстро, как и столы вокруг нас. Я окинул взглядом бар, глядя на людей, прижатых к стенам не чем иным, как собственным страхом. Они переворачивали столы, проливали напитки, бросали свои пальто, сумочки и свидания, все в безумной спешке, чтобы спрятаться в тени. За мной шел бармен с Луисвилльским слаггером в руке. Еще не окончательно сойдя с ума, я выпустил ветер, подняв ладони к Мэтту, и сказал:
   "Я крут. Это достаточно плохо. Давайте не будем вмешиваться в это и с вами".
   Мэтт на секунду заколебался, а затем выпустил пар.
   - Ты хороший парень, Джек, - признал он. "Ты мне нравишься. Но тебе лучше собраться. Иди с этим парнем, хорошо? Поработай немного. Заработайте немного денег. Оплачивайте свои счета - мои в первую очередь. Вы почувствуете себя лучше".
   Мэтт был прав. Я хандрил несколько недель из-за ощущения, что меня использовали. Меня это никогда не устраивало. У меня не было доказательств... просто ощущение. Это всегда хуже сидит.
   Я повернулась к ветру, проверяя его нервы. Казалось, он успокаивается, но я все еще не думаю, что я ему сильно нравлюсь. Проверяя свою теорию, я спросил его: "Ты все еще хочешь нанять частного сыщика?"
   - Мой босс знает.
   - А где он?
   "В вашем кабинете".
   - Уверен в себе, не так ли?
   "Весьма. Итак, пойдем к лимузину, или ты хочешь сначала потанцевать по комнате и еще немного напугать меня? Мужчины делают это постоянно. Когда я готов к этому, это заставляет меня улыбаться, как солнце. Хочешь, чтобы я улыбалась тебе, как солнце?"
   "Повременим с регистрацией нашего серебряного образца".
   Он пожал плечами.
   - Как скажешь, большой брутальный белый человек. Оттолкнувшись одной ногой, чтобы привести бедра в движение, ветер выпорхнул из входной двери, оставив позади его израненное достоинство, как будто ничего не произошло. У меня все еще кружилась голова от того, что я ударил его, от слишком большого количества выпивки и слишком большой жалости к себе. Стремясь увидеть, смогу ли я добраться до "лимузина" без рвоты, я поковылял к двери. Схватившись за переднюю ручку, я удержался на варенье, внутренне смеясь в мрачном утешении от того факта, что половина заведения все еще стояла на ногах.
   Благодарный быть одним из них, я вышел на улицу. В конце концов, было бы обидно не увидеть лимузин, подъезжающий к моему офису. Особенно со мной в нем.
   * * * *
   Я вошел в свой кабинет с ветерком. Водитель остался с лимузином. Имеет смысл в моем районе. Босс сидел в моей соседней комнате, царапая стенографический блокнот. Когда мы подошли, он встал, протягивая руку.
   "Г-н. Джек Хейги... п-приятно познакомиться. Ваша дверь в порядке. Морис настоящий ремесленник, а на двери дешевый замок.
   Мы пожали друг другу руки. Он продолжал болтать. - Я какое-то время пользовался т-твоим телефоном. Все местные звонки. Морис, п-дай этому человеку пятьдесят.
   Ветерок оторвал купюру. Я возьму это. Почему бы и нет? Мой мозг просмотрел все углы вокруг меня по пути в центр и отказался от попыток разобраться во всем. Я полагал, что встреча с боссом бриза прояснит ситуацию. Я не мог ошибиться больше. Хитрый, самодовольный, раздражающий Морис был достаточно большой загадкой. Его босс был настоящим загадкой. Он был невысокого роста, белый и невзрачный - на несколько лет старше меня, одетый в костюм нейтрального цвета и гавайскую рубашку, без галстука, в черных теннисных туфлях с красными шнурками. Его акцент было трудно понять. В нем было много Нью-Йорка, но в нем были следы и слова из дюжины других мест, не все из которых были американскими. Он также трещал и заикался, из-за чего слушать его речь было муторно. Однако его лицо выглядело честным, поэтому я решил, что начну задавать несколько вопросов, чтобы посмотреть, смогу ли я узнать, что происходит.
   "Хорошо, давайте приступим к делу. Пройдемте в мой кабинет, мистер?..
   "Хьюберт. Зовите меня Хьюберт - все так делают. Позвольте мне сказать вам, что у нас внутри спрятан еще кто-то. Просто н-не хочу, чтобы ты был удивлен. В моем внутреннем кабинете в темноте сидел еще один чернокожий мужчина. Хьюберт представил нас.
   "Джек Хейги..." прозвучало заикание, когда зажегся свет, "м-познакомьтесь с Эндрю Тейлором Лоу... и visi-versi".
   Я пожал руку Лоу, мой все еще затуманенный мозг пытался заставить меня что-то вспомнить. Прежде чем Лоу успел заговорить, я сказал: "Смотрите; давайте посмотрим правде в глаза: у вас на руках пьяница.
   - Тоже противный. Боже, - добавил ветерок.
   - Ага, - признал я. "Верно. В любом случае, я не знаю, кто вы такие, и, честно говоря, мне все равно. Я подогрею кофе со вчерашнего дня, который никому из вас пить не советую. Я так делаю, потому что мне нужно наказывать себя за поведение".
   - Какой-то неприятный способ д-делать вещи; не так ли?
   - Такой уж я парень.
   - Мой, мой, мой... - захихикал он. - Удивительное замечание, мой мальчик.
   "Я знаю, что он имеет в виду, - сказал Эндрю Тейлор Лоу. "Как сказал Дикинсон: "Гнев, как только он насытится, мертв; 'Это голодание делает его толстым'. Она была права, ты же знаешь.
   Я остановился на секунду, прислушиваясь. Пришлось быстро привести себя в форму. Большие мальчики снова слонялись по трущобам в поисках мускулов. Происходило что-то, что должно было быстро испачкаться, и я позволил своей дурацкой пьяной заднице увязнуть в этом. Черт, подумал я. Черт возьми, черт возьми, черт возьми! Не снова.
   Пробормотав какую-то вежливую чепуху о том, что мне нужен мой кофе и сигарета, это займет всего секунду, чтобы очистить голову, чтобы понять лучше, бла-бла-бла, черт возьми, я напряг мозг, высушивая джин и наркотик, насколько мог, очищая восприятие, которое они оба должны были предложить. при выталкивании ядов. Я изучил четырех, которых я встретил до сих пор. Водитель был тихим типом - эффективный человек за рулем - хорошая, безопасная, быстрая и чистая езда. Он знал улицы - возможно, в свое время засунул туда немало голов - возможно, опасные. Возможно, убийственный. Возможно. Я открыл окно, чтобы проветрить и небрежно занять его позицию. Он все еще был с лимузином. Остальная часть улицы выглядела нормально.
   Морис был никем - наемным сусликом, от которого мне хотелось закатить глаза... хнычущим, ноющим артистом, напыщенным, 95-килограммовым позирующим гомосексуалистом, который превращает ваш стыд за то, что мужчины могут стать неприятным напоминанием о том, что у вас может быть вкус вины. Я подумал, что если я смогу переварить его, то смогу переварить и трюм, который варю в кастрюле на своей плите.
   Однако, ожидая кофе, я хотел бы разобраться в том, что происходит. Страх исходил от Лоу, как от человека, занявшего второе место, который проигрывает гонку на полпути и проводит остаток встречи, пытаясь наверстать упущенное. Зная, что он не будет. Как боец, который понял, что собирается упасть, но хочет сделать это с достоинством. Или без достоинства, по крайней мере, без лишней боли.
   К тому времени, когда я смог налить кофе, я уже изучал Хьюберта сквозь пар. Он был средоточием всех персонажей. Водителем был человек Лоу, Морис - Хьюберта. Хьюберт поддерживал жизнь Лоу. Это было так просто. Он читал обо мне в газетах. Я знал, что он был. Он читал обо мне в газетах и хотел связать две истории вместе и достичь цели. Шестью неделями ранее я был замешан в деле, которое на короткое время подхватили СМИ. Дочь убитого богача пришла ко мне, чтобы найти убийцу своего отца. Я тоже это сделал. Я собирал кусочки, как детский пазл. Спас ей жизнь - дважды. Она спасла мою, убив плохого парня, который оказался ее родным братом. Это дело принесло мне известность и множество клиентов. Ее друзья звонили мне, некоторые из них хотели утопить своих мужей в разводе, некоторые просто хотели почесать яйца большой, плохой игрушки, которую их приятельская богатая наследница представила сверкающей стороне Нью-Йорка.
   Причина, по которой я был так огорчен, заключалась в том, что я чувствовал, что меня использовали. У меня было мучительное подозрение, что Лоррейн подставила меня - убила ее отца, манипулировала ее братом и его любовником, чтобы они попытались убить нас, чтобы мы могли законно убить их и, таким образом, получить все - фамилию, собственность, бизнес - работы. Она сказала, что пришла ко мне, потому что я новичок в городе, и что она может быть уверена, что я не буду ни у кого в кармане, как полиция. Я чувствовал, что она знает, купили полицию или нет, потому что я был уверен, что она сама вложила в них значительные средства, просто чтобы скрыть более неприятные детали своего плана.
   Проблема со всем этим, конечно, заключалась в том, что у меня не было доказательств. Не в списке. Просто слабое предположение. В течение нескольких недель я начал сомневаться, что у меня вообще когда-либо будут какие-либо доказательства, что еще больше повергло меня в депрессию. Что касается меня, то я продался, променял свое самоуважение на продукты, выпивку и деньги за аренду.
   Последовавшая за этим депрессия лишила меня всех преимуществ, которые могла бы принести мне публичность. Я был угрюм с прессой, выталкивая их из моего офиса, вешая трубку, проклиная некоторых, сбивая некоторых с толку, ломая по крайней мере одну камеру. Выпивка подсказывала мне, что я был благородным парнем, раз отказался от возможности доить газеты и телевизор ради поездки на соусном экспрессе. Наркотик сказался на глубине моего мозга, когда ко мне подошли друзья Лоррейн, заставив меня выгнать их из моего офиса. Один за другим. Красиво выглядящие женщины, некоторые из них хватались за мою молнию, кусали мои штаны, когда я толкал их к двери, умоляли надеть наручники, раздевались в коридоре.
   Бедность и безбрачие - отличные способы подбодрить себя после Лоррейн, отличные способы вернуть себя на круги своя. Когда Лоррейн нашла меня, у меня не было наличных. У меня не было ни клиента с тех пор, как я приехал в Нью-Йорк, ни еды в течение трех дней. Она была моим последним шансом, и я был бы идиотом, если бы не взялся за ее дело. Так же, как я был бы из тех, кто не берет дело, глядя мне в лицо.
   Я поставил кофейник на плиту и снова сел за стол. Я потягивал его песчаную, жирную, слишком горячую гадость с таким же пониманием своих действий, как буддист, когда он зажигает спичку собственного жертвоприношения. И вдруг последние полтора месяца обрели смысл. Я был напуган. Испуганный и смущенный. Может быть, Лоррейн все подстроила и использовала меня в своих целях. Ну и что, спросил я себя. Так черт возьми, что? Меня не расстроило то, что один миллионер, возможно, убил двух других миллионеров, чтобы украсть их миллионы. Я был расстроен, что, может быть, Лоррейн выставила меня дураком; Мне было неловко, что женщина, вроде моей любящей бывшей жены, могла счесть меня легкой добычей. Могла бы набить мне живот, раздвинуть ноги, дать мне несколько баксов и отправить меня в путь, чтобы она могла получить большой приз для себя.
   Словно груз свалился с моих плеч, ярость, которой я калечил себя в течение нескольких недель, улетучилась так быстро, что я не могла ее уловить. Я все еще чувствовал его запах; он был где-то там, на заднем плане, но он был на заднем плане, ожидая, когда я ослаблю бдительность, чтобы он мог ворваться обратно, может быть, но пока отложите в сторону.
   Я налила себе еще кофе, дыша через нос и допивая остатки в чашке одним долгим, обжигающим, мучительным глотком. У тины был неприятный вкус, хуже с каждой секундой, но как только она оказалась внутри, она стала моей, энергия, с которой мне больше не нужно было бороться, но которую я мог использовать. Это была маленькая победа, но ее было достаточно, чтобы я обрел контроль над своим настроением и частично прояснил свой затуманенный мозг. Хорошо, хотя я. Время вернуться к работе.
   - Хорошо, Хьюберт. В чем дело?"
   - Я буду п-краток. Энди - ведущий чернокожий кандидат в мэры Нью-Йорка. В последнее время ему стали приходить довольно опасные электронные письма, настолько, что он начал беспокоиться о своем здоровье.
   - При всем уважении к толкованиям Хьюберта, мистер Хейги, - перебил Лоу, - я бы сказал, что был ближе к панике. Мой руководитель кампании и я получили письма с угрозами и звонки. Оба наших дома подверглись нападению. У меня окна были разбиты, а у Морриса сгорело дотла. Полиция пока не нашла зацепку. Мне пришлось отправить жену и детей из города ради их же безопасности".
   "А имиджу политика не вредит появление на публике без семьи?"
   "Нет, когда он может сказать зрителям, что причина их отсутствия в том, что их жизням слишком много раз угрожали, чтобы он не воспринимал это всерьез. Достаточно плохо, что я нарисовал себе на груди мишень для сумасшедших - мне не настолько нужна государственная должность, чтобы приносить в жертву свою жену или детей перекрестию ненависти".
   "Хорошо. Приберегите причудливую риторику для платящих клиентов. Чего вы, ребята, хотите от меня?"
   Хьюберт снова взялся за дело.
   "У Энди сегодня митинг. Б-Большой. Настоящий производитель денег. Он должен быть там, снаружи, часами..."
   - Носишь свою мишень? - спросил я, правда, с ехидным нетерпением.
   - В сущности, - согласился Лоу, с каждой минутой любя меня все больше.
   "Итак, вы хотите, чтобы я чего? В одиночку покрыть весь зал? Поставить себя между тобой и всеми фанатиками в Нью-Йорке? Это может быть больше маньяков, чем даже я могу остановить.
   - Послушай, Д-Дик Трейси, - ответил Хьюберт, - не слишком ли ты хорош для нас, хуммммм? Прямо сейчас, вы все еще н-новости. Вы раскрыли ограбление миллионеров. Раскрывая свое имя в качестве телохранителя Энди, вы отпугиваете недоумков. Сделайте так, чтобы дело Энди с Энди выглядело более серьезно. Может даже получиться несколько голосов, если известный белый крутой парень, которого идиоты видели по телевизору, говорит, что кандидата стоит оставить в живых.
   "Хьюберт представляет вещи так привлекательно, что я не могу не согласиться", - добавил Лоу. "Окружение меня пятьюдесятью полицейскими или даже пятьюдесятью явно вооруженными бандитами в штатском для выполнения страховых обязательств заставляет людей нервничать. Они забывают достать чековые книжки, если думают, что их могут подстрелить, пока они будут заполнять этот последний ноль.
   "Политика - это медийное событие, мистер Хейги. Единственная причина, по которой мы здесь, заключается в том, что вы также являетесь событием для СМИ - так сказать, единственным признанным гладиатором в городе. После сегодняшнего вечера я буду знать по размеру пожертвований, которые мы принимаем, участвую ли я в этой беговой гонке или нет.
   "Поэтому, просто и ясно, я готов заплатить вам тысячу долларов, чтобы вы были моим телохранителем, пока митинг не закончится. Повсюду будет подкрепление в штатском - с этим справится Моррис. Но люди будут знать только о вас - медиа-герое. Если в мою сторону попадут пули, стрелки думают, что ты единственный, о ком им следует беспокоиться.
   "Выясните, стоит ли это вашего времени".
   Ну, подумал я, наконец-то я получил всю историю... тысячу баксов, чтобы побриться, высохнуть и красиво позировать перед камерами. Они использовали бы мой образ, чтобы отпугнуть любых шутников-любителей, а мои навыки могли бы лежать на полке. Конечно, сказал я себе, я был намного лучше, чем мне приписывали, - я был умной, жесткой рыбой, заслуживающей лучшего обращения, чем я получал. Но деньги - отличная приманка, и умная, крепкая рыба попадается каждый день, свисая с куска стали, который прорезал ей нижнюю губу только потому, что она клюнула. Моя гордость нашептала какую-то чепуху о том, чтобы вышвырнуть их из моего офиса, но мой здравый смысл начал кричать о голодных банковских счетах моего домовладельца и о том, как они ненавидят пропускать приемы пищи. Моя уязвленная гордость нанесла мне достаточно урона. Если эти ребята хотели сделать из меня медийную звезду, какого черта - почему бы и нет? Может быть, я смогу сниматься в рекламе Energizer, когда мы закончим.
   - Конечно, - сказал я им. "Я в деле. Имею ли я право голоса или просто стою и жду свои деньги?"
   - Тебя нанимают моим телохранителем. Делайте все, что вы делаете, когда кто-то нанимает вас в качестве телохранителя".
   "Тогда все в порядке. Во-первых, я хочу кратко рассказать о том, где вы должны быть сегодня и почему. Прежде чем мы займемся чем-то еще, мы планируем оставшееся время, которое мы с вами будем проводить друг с другом - каждую минуту. Затем я придумаю, как доставить вас из пункта А в пункт Б и в пункт С, а вы будете делать то, что я скажу".
   Обернувшись, я сказал Хьюберту: "Иди, скажи маленькому Морису, чтобы шофер Лоу отвез его домой. На самом деле, меня не волнует, что ты ему скажешь, лишь бы ты вытащил их двоих отсюда.
   Хьюберт подмигнул мне и разразился смехом, похожим на смех умирающей мультяшной утки. Когда он вошел в приемную, Лоу спросил: "И что все это значит?"
   "Это избавление от всех, кто нам не нужен. Поверь мне, я знаю свою работу. Вы никогда не можете сказать, под каким углом что-то придет на вас. Все, что нужно, это небрежное слово от одного человека к другому, и прежде чем вы это узнаете, человек с винтовкой узнает, где вы собираетесь быть, еще до того, как вы туда доберетесь".
   - Я не буду прятаться, - сердито ответил Лоу. "Я не трус".
   "Ага-ага. Как скажешь, - сказал я ему. "Давайте проясним кое-что. Хочешь баллотироваться в мэры, баллотируйся в мэры. Это не имеет значения для меня. Но, пожалуйста, приберегите речи для людей, достаточно глупых, чтобы думать, что их голос что-то значит".
   "Что это должно означать?"
   "Это означает, что если бы это зависело от меня, я бы выстроил всех юристов и политиков в очередь и расстрелял их так быстро, как могла бы перезарядиться расстрельная команда".
   - Я полагаю, ты бы выстроил и всех черных. А евреи и геи, коренные американцы и женщины..."
   "Все те, кто был юристами, судьями и политиками".
   Лоу сжал кулаки, почти готовый вскочить со стула.
   "Меня от тебя тошнит."
   "Стань настоящим. Вы черный человек, меньшинство, которое идет вверх с того дня, как вы родились. Мое меньшинство, оно быстро тонет с того самого момента. Попробуйте просыпаться с этим вкусом во рту каждый день".
   "Сукин ты сын..."
   -- Дже-зуз Х. Кай-рист, -- крикнул Хьюберт, возвращаясь в контору. - Ч-что, черт возьми, не так с вами двумя? Сошли с ума или что? Хватит уже нести чушь".
   - Осторожнее, маленький человек.
   "Почему, что ты собираешься делать? G-пристрели меня; бить меня без толку? Шагни в новое тысячелетие, Дик Трейси. Людям это дерьмо больше не сходит с рук. Да, за исключением преступников, и да, - он повернулся к Лоу, - Энди, это вина наших уважаемых судов и законодателей. И, да, опять же, я знаю, что это то, с чем вы хотите что-то сделать. Я знаю. И вы бы тоже, - он снова повернулся ко мне, ткнув меня пальцем в грудь, - если бы вы подняли свое лицо от выпивки достаточно долго, чтобы читать газеты.
   "Теперь вы просите меня поверить тому, что я читаю в нью-йоркских газетах?" Я пошутил. "Вы много хотите за свои деньги".
   Хьюберт ухмыльнулся, широко, от уха до уха, издавая звуки мультяшной утки.
   - Туше, - рассмеялся он. "Возможно, я все-таки не ошибся. Слушай, я ч-чую запах жука в твоей заднице. Ты т-думаешь, что мы пришли сюда только из-за твоих заголовков. Хорошо; это часть этого. Достаточно верно. Но я не настолько большой идиот. Энди мой приятель. Мы с рассвета времени. Я не доверяю его заднице т-к уловке.
   "Я проверил ваше прошлое. Шесть лет в армии, четыре из них в военной разведке. Четыре года спустя в Департаменте полиции Питтсбурга - последние полтора года этой н-деятельности под прикрытием. У тебя есть кое-что интересное в твоей биографии. Достаточно, чтобы это выглядело так: если ты снимешь с плеча эту дурацкую щепку, ты можешь здесь чем-то помочь.
   "Что вы думаете?"
   "Я думаю, может быть, я не так трезв, как думал. И, может быть, я слишком много звучу. Хорошо. Ударь "может быть". И "немного". Думаю, я потерял контроль там. Извиняюсь.
   - Но откуда, черт возьми, ты так много обо мне знаешь? Конечно, вы, возможно, читали о Питтсбурге в газетах, но я хранил молчание о днях, проведенных в МИ. Где ты на это наткнулся?
   На этот раз Лоу рассмеялся. Когда я почему-то посмотрел на него, он сказал:
   "Извиняюсь. Просто я давно не видел, чтобы кто-то удивлялся тому, как много Хьюберт может рассказать им о себе".
   "Информация - это мое дело, Дик Трейси. Если я не могу что-то выяснить, значит, этого еще не произошло. Так что, когда я говорю, что ты хороший человек, чтобы иметь на нашей стороне, не веди себя как какой-то чертов засранец и не порти мою репутацию.
   "Кроме того, - перебил Лоу, - я должен признать, что тоже имею какое-то отношение к здешнему лишнему теплу. Ударьте и по "может быть", и по "немного" для меня". Он протянул мне руку и сказал: "Я не привык знать, что кто-то пытается меня убить, мистер Хейги. Я тоже не должен был терять контроль. Надеюсь, вы позволите мне списать это на нервы.
   Я пожал ему руку, спрашивая:
   "Это просто политкорректное рукопожатие, чтобы мы могли вернуться к работе, или мы целуемся и миримся?"
   - Полагаю, немного того и другого.
   - Хорошо, - улыбнулась я, крепче сжимая ладонь. "Честность, которую я могу принять".
   Мы обменялись рукопожатием, и я попытался измерить Лоу, чувствуя его дух, когда наши ладони соприкасались. Контакт был открыт, и я знал, что битва окончена. Хорошо, подумал я. Может быть, пришло время перестать себя жалеть и вернуться к работе.
   "Итак, - спросил я, когда наши руки разорвали контакт, - есть какие-нибудь идеи о том, кто приготовил для вас это на этой неделе?"
   "Нет. Не совсем. Я могу назвать множество групп и отдельных лиц, которые хотели бы, чтобы я исчезла, но ни на кого я не могу указать и сказать: "Это они".
   "Очень жаль. О, ладно, позволь мне взять себя в руки. И вообще, почему на тебя обрушивается столько жара?
   Хьюберт вступил во владение.
   "Потому что Энди идеальная цель. Он н-не хочет играть с машиной. У него чистый послужной список хороших, солидных общественных работ. Не так, как тот, кто ходит за тобой по пятам, Джефферсон.
   Когда я посмотрел на пару в поисках объяснений, Хьюберт добавил: "Простите меня, преподобный, по пятам за Джефферсоном".
   - Джон на самом деле неплох, - сказал Лоу Хьюберту.
   - О, перестань, Энди. Хьюберт повернулся ко мне и сказал: "Этот парень - бездельник. Энди отработал много часов в общественных местах в этом городе. Он действительно мог бы быть на его п-пути вверх. Джефферсон - чудаковатый крикун и библейский болван - борец за гражданские права, чья идея равенства для всех состоит в том, что все б-белые должны быть разделены для всех черных. П-почему В-Ворцман привнес этого разжигателя ненависти в никель и десять центов в вещи, которых я никогда не узнаю.
   - Теперь, Хьюберт...
   "А-а-а, ну, н-ничего". Он никогда не занимал должности, н-у него нет церкви - у него даже нет прихожан. Он бездельник-оппортунист!"
   - Как бы то ни было, - вмешался я, - давайте вернемся к нашему разговору. Глядя на Лоу с откровенным замешательством, я сказал: "Извините, если выгляжу идиотом или, по крайней мере, циником, но этот парень серьезно? Ты действительно бегаешь без какой-либо поддержки старика? Я имею в виду, без обид, но как ты вообще прошел через дверь?
   "Они искали честное лицо на этих выборах. Кто-то, за кого могли бы голосовать угнетенные, отчаявшиеся и нелюбимые бедняки; таким образом, когда я потеряю несчастные массы, я смогу хотя бы питаться утешением от иллюзии, что у них был шанс".
   "Большие мальчики сообщили Энди, что он проиграет", - добавил Хьюберт. - Они н-были уверены, что он выбыл из гонки н-недель назад. Одному Богу известно, о чем они сейчас думают.
   Я внимательно посмотрел на Хьюберта. У хорошего информатора есть все в их маленькой книжке. Почему у него не было ни одного ответа, оставило меня немного подозрительным. Я спросил: "Вы специалист по информации. Почему ты ничего не можешь узнать?
   "Потому что вокруг этого каменная стена, из-за чего та, что в Китае, похожа на набор "Лего". Поверьте мне, если бы одна из организаций в этом городе смогла подавить одного из своих конкурентов, опубликовав небольшое изобличающее доказательство - она бы это сделала.
   - Но никто не разговаривает. Теперь они все могут ничего не знать, или тот, кто знает, может д-ждать, пока Энди умрет, прежде чем они укажут пальцем на судный день... двух зайцев одним выстрелом... или, может быть, это какой-то сумасшедший, который не знает. нужен черный мужчина с совестью в особняке Грейси".
   "Вы не думали, что кто-то может просто играть с вами?" Я попросил. "Хотите выбить вас из гонки какой-нибудь низкоуровневой гориллой?"
   - Да, я пытался в это поверить, но не могу. Письма и нападки были большой рекламой - лучшей, более последовательной прессой, чем все, за что мы могли бы заплатить. Я бы подумал, что это кто-то из моих людей придумывал заголовки, но... - Его глаза оторвались от моих. На данный момент кандидат находился в своем собственном мире. Перезвонив ему, я спросил:
   "Кроме..."
   "О, да. За исключением того, что я не думаю, что это игра. Я чувствую, что кто-то там ждет своего часа. Я не пытаюсь вас обмануть, мистер Хейги, я просто знаю, что кто-то попытается лишить меня жизни. У меня чешется у основания позвоночника - он кричит на меня, предупреждая, чтобы я спрятался. Это тихий голосок в твоей голове, который ты не осмеливаешься проигнорировать, тот самый, который никогда не лжет".
   - Я знаю, кого ты имеешь в виду, - сказал я ему. - В последнее время я много времени избегал его советов. Объясняет мое высокое положение в жизни. Хорошо. Достаточно сказать, что я считаю, что у вас есть проблемы. Так скажи мне, какой у нас сегодня маршрут парада?
   Улыбаясь, Лоу ответил: "Моя повестка дня на сегодня проста. Сегодняшняя речь слишком важна для меня, чтобы не быть в лучшей форме. Сегодняшнее дело было снято несколько недель назад. Ничего не остается, кроме как запомнить мои реплики и попытаться подмигнуть где-нибудь по пути".
   "Опухать. Тогда позови Морри, как его там...
   "Ворцман".
   "Хорошо. Ворцман говорит по телефону.
   Лоу набрал номер и передал трубку мне. После нескольких гудков и достаточно нейтрального сообщения мне удалось вызвать Морриса Ворцмана в эфир.
   - Что ты имеешь в виду, у тебя есть Эндрю? Кто это, черт возьми?"
   - Успокойся, Морри. Вы проживете дольше".
   "Успокоиться? Пошел ты. Что за чертовщина? Сейчас... сейчас шесть гребаных часов утра. Ты свихнулся? Что это?"
   - Морри, послушай меня. Я частный детектив. Мистер Лоу и его помощник наняли меня в качестве телохранителя кандидата. Ради безопасности мистера Лоу я буду держать его в секрете до сегодняшнего вечера.
   "Под покровом? Мой член под пленкой. Партнер, моя задница. Это нехороший ублюдок Хьюберт. Куда ты везешь Энди? В чем дело? Я должен знать..."
   - Последний шанс заткнуться и слушать, Морри. Даю слово, мистер Лоу будет на сборе средств вовремя. Без проблем. Я хорош в своей работе. Поверь мне, Бубала. Я вам больше ничего не говорю, потому что так вы не сможете случайно навлечь на нас всех неприятности. Каписце?
   - Дай мне поговорить с Энди.
   Я прокрутил эту идею в голове и, наконец, передал телефон Лоу. Я сказал ему, как я хотел управлять делами. Если он хотел проболтаться о том, что происходит, и рискнуть, я понял, какого черта... это была его шея на плахе. Хотя играл он круто. Он успокоил Ворцмана, не сказав больше, чем я. Наконец повесив трубку, он спросил:
   "И что теперь?"
   Я вытащил свои часы из ящика, в котором оставил их в последний раз, когда мне нужно было работать по часам мира, установив их в соответствии с часами Лоу.
   "Теперь, - сказал я ему, - мы идем к Тони".
   * * * *
   Tony's - это небольшой спортзал по соседству, где я занимаюсь стоя; Я не рассказываю жене Тони Лизе о его подругах, и он не берет с меня денег за спортзал. Она наняла меня, чтобы узнать, изменял ли он ей. Потребуется всего несколько дней, чтобы собрать доказательства того, что он был, но также и посмотреть, что нужно сделать. Я мог сказать, что на самом деле ей не нужно доказательство того, что Тони бегает вокруг - ей нужно доказательство того, что это не так. Тони хотел больше внимания, чем одна женщина и обеспеченная маленькая жизнь. Некоторые люди такие.
   Конечным результатом было то, что я столкнулся с Тони и напугал его, чтобы он перестал быть хорошим мальчиком, но, по крайней мере, стал лучше. Я напомнил ему, что если его жена не может держать голову в их районе, она может отплатить ему посреди ночи с помощью резчика по индейке. Он согласился с нервным кивком, умоляя меня не рассказывать ей, что он задумал, добавив к нему пожизненное членство. Итак, теперь у Тони и Лизы брак не совсем рухнул, и у меня есть ключ от парадной двери.
   Я познакомил его с Лоу и Хьюбертом, когда он вошел, чтобы открыть, дав ему понять, что они были разношерстной группой фармацевтов в бегах. С его семейным прошлым это был не первый раз, когда ему пригодилась его кладовая. Мы все вздремнули, значительно улучшив свое настроение. Позже Хьюберт ушел в "Кентукки Фрид", что еще больше подогрело наши настроения.
   Наконец, однако, мы отправились в путь, нуждаясь в небольшом количестве воздуха, солнца и открытых мест. Прошло много времени с тех пор, как я выходил на улицу в течение дня только для медицинских целей. Я не слишком беспокоился о скоплении толпы - Лоу признал, что его лицо еще не очень широко известно. На самом деле, по его словам, большинство людей, белых или черных, понятия не имели, кто такие черные политики города. Однако я беспокоился о том, чтобы оставаться слишком долго на одном месте, поэтому я заставил нас двигаться. На этот раз это был хороший день, теплый, приятный, почти тихий.
   Улицы почему-то были довольно пусты. Конечно, "достаточно пустой" днем на Манхэттене означает, что вы можете двигаться более двадцати секунд, не натыкаясь ни на кого. Это сделало почти приятный момент. Может быть, поэтому я сначала пропустил хвост.
   Что-то не давало мне покоя, тревожило мое самодовольство. Казалось, мы не привлекаем к себе никакого внимания, и все же у меня возникло желание проверить толпу вокруг нас. Может быть, это была всего лишь речь Лоу об этих тонких голосах, но что-то заставило меня вздрогнуть, поэтому я решил довести дело до конца. Ожидая, пока мимо пройдет симпатичная девушка, я воспользовался предлогом, чтобы проверить ее, чтобы обернуться и оглядеть толпу. Я держал голову под углом в ее направлении, но перевел взгляд на всех, пока не заметил его.
   Он был хорош; этого нельзя было отрицать. Он всегда держался от нас как минимум в полуквартале, скрывая свое присутствие, не сосредотачиваясь на нас. В воздухе не было ничего, что выдавало бы его, ни тяжелого ощущения пристального взгляда на затылок, ни внезапных ознобов, ни мельканий краем глаза, которые заставили бы меня задуматься. На самом деле, я почувствовал не столько немедленную угрозу, сколько тщательное изучение. Как будто он смотрел на меня, а не на кандидата.
   Вернувшись к Хьюберту и Лоу, я прокрутил в уме нашего нового товарища по играм. Его осанка, его осанка, на первый взгляд, все в нем казалось почти хрупким. Он выглядел как студент богословия или английский лит. профессор - по крайней мере, при беглом осмотре. Однако в его теле была сила. Оно было замаскировано, скрыто от окружающих; возможно нарочно. Возможно нет. Однако это показало, если бы вы знали, что искать. Особенно в его лице. Его глаза были вырезанными осколками битого синего стекла. Даже издалека они были знаком опасности. Только дурак мог не заметить в них поджидающую беду. Конечно, в мире полно дураков.
   Его нос был острым и решительным. В нем был целеустремленный смысл, как в клюве птицы или челюстях муравья. Линии вокруг него демонстрировали зловещую склонность к свирепости, как линии вокруг рта женщины, которые дают понять, что она иногда улыбается.
   Желая узнать мнение другого человека, я сказал Хьюберту: "Примерно через четыре-пять витрин сзади стоит худощавый бородатый парень в коричневом костюме. Проверьте его.
   Торговец информацией наклонился, чтобы подобрать воображаемую мелочь. Поднявшись, он сказал: "Н-не смотри на таких, Джек, мальчик".
   Я повернулся. Он был прав. Студент богословия исчез. Но не маленькие голоса. Задняя часть моего разума, хотя и не могла объяснить почему, кричала мне, что у меня большие проблемы. И хотя я тоже не мог объяснить почему, я был готов с этим согласиться.
   * * * *
   Ужин звучал как большой успех. Шум, доносившийся из холла, казалось, указывал на то, что Лоу производит хорошее впечатление. Я бы не знал. Морри поклялся своим агентам в штатском, отправив их присматривать за кандидатом во время его речи. На меня у него были другие планы.
   "Ни в коем случае мы не будем тратить вас на то, чтобы стоять внутри", - сказал он. "У меня там шестеро парней. Энди в безопасности, как задница моей бабушки. Если вы здесь на нашей зарплате, давайте возьмем что-нибудь осязаемое за наше тесто".
   После этого он позвал бродячих журналистов, которые могли писать свои статьи, не утруждая себя прослушиванием речи Лоу. Представляя меня как "того парня, о котором вы все писали, вы знаете героя, который спас юную наследницу и раскрыл ограбление миллионеров, как непостоянна наша пресса месяц назад, он был вашим любимым, спросите его, почему он здесь..." выключенный.
   Прежде чем я это понял, я сказал микрофонам, что меня наняли для защиты кандидата, и да, ему угрожали смертью, и нет, у меня пока нет зацепок, и нет, я действительно не знаю платформу кандидата, но да, я думаю, что с ним все в порядке, бла-бла-бла-бла-бла...
   Камеры меня не устраивали. Вортцман запихнул меня в взятый напрокат костюм, красавец из Гонконга, состоящий из трех частей, который, как он полагал, хорошо снимется. В каком-то смысле было немного неприятно осознавать, что я не могу купить такую же за тысячу, которую я получаю в конце дня, но что Вортцман может просто вызвать одну из центральных кастингов моего размера. Бедность и безбрачие уже не выглядели столь облагораживающими. Или, может быть, я стал настолько благородным, насколько мне было нужно.
   СМИ продолжали задавать мне вопросы, пытаясь выяснить, не смогут ли они найти что-нибудь новое, что могло заставить кандидата бояться за свою жизнь. В ходе мозгового штурма я сказал им, что не могу раскрыть, что произошло, и что, вероятно, будет лучше, если они зададут эти вопросы мистеру Ворцману. Это отправило их всех обратно к несносному руководителю избирательной кампании Лоу, избавив меня от них, что выглядело так, как предпочитал Ворцман. Он использовал меня, чтобы их всех взволновать, но он хотел, чтобы они вернулись, чтобы он мог передать линию партии. Он получил все, кроме одного.
   Она была репортером одного из самых модных городских журналов новостей. И блондинка. Настоящая блондинка. У нее была внешность и стиль, и нью-йоркское отношение, из фильмов, телевидения, казино и потерянных мечтаний, которые выглядели достаточно скучными, чтобы попробовать что-нибудь. Она была одета во все черное и белое. Комбинация шелковых и кожаных накидок и ремней сработала. Очень немногим женщинам хватает ног, чтобы носить черные высокие каблуки и белые чулки и выглядеть так хорошо. Она заинтересовала меня, как сухая губка воду - медленно, но полностью. Она была достаточно хороша в игре, чтобы казалось, что ее интересы лишь на шаг отстают от моих. Мы говорили о типичных вещах прессы/жертвы, пока она, наконец, не спросила:
   - Так вы действительно тот детектив, который раскрыл дело Ральфа Моргана?
   "Ага; к вашим услугам."
   "Ты крутой парень... "Джек", не так ли?"
   - Да, я один из умных и крутых, хорошо.
   - Тебе нравится быть детективом?
   - Наверное, не больше, чем вам нравится быть репортером.
   "О, - сказала она полузастенчиво, полускучно, - и тут я говорю: "Ну, зачем ты это делаешь?" а вы говорите: "Я мог бы задать вам тот же вопрос", а потом..."
   "А потом я говорю: "Послушайте, у меня есть работа".
   - Я собирался к этому.
   "Ну, - сказал я ей, - я должен заняться этим сейчас. Кроме того, как бы мне ни хотелось превратить это во что-то шутливое, я мог бы сэкономить нам обоим уйму времени.
   "Я нищий бездельник, пытающийся не упасть лицом вниз. Опять таки. Как ни лестно внимание со стороны кого-то, кто похож на тебя, честно говоря, я не думаю, что смогу доставить тебе много удовольствия прямо сейчас.
   - Черт, у меня даже нет этого костюма.
   Я слегка вздрогнул, когда заметил Ворцмана на заднем плане, сигнализировавшего мне, что мне нужно снять костюм, взятый напрокат. Он хотел, чтобы я нарядилась, чтобы покрасоваться перед прессой, но не хотел рисковать и платить за это. Сожалея о том, что, по моему мнению, было неизбежным, я сказал:
   "На самом деле, я должен избавиться от этого и вернуться в свою рабочую одежду. Я разыграл для прессы свою маленькую мартышку на тротуаре. Теперь пришло время для реального мира".
   - Отличное выступление, - холодно ответила она. - Ты так очаровываешь многих женщин? Покопавшись в кошельке, я вытащил одну из своих визиток и протянул ей.
   - Послушайте, - сказал я ей искренне, - вы хотите сойтись со мной - я только за. Но сейчас мне нужно идти на работу. Хочешь зайти ко мне, не стесняйся. В любой момент.
   - Я просто не думаю, что тебе понравится адрес.
   "Я могу удивить тебя", - крикнула она, когда я шел в офис, где оставил свою сумку. Я хотел было крикнуть в ответ, что меня больше ничего не удивляет, но передумал. Иногда меня ничего не удивляет; чаще всего все получается.
   * * * *
   Потребовалось всего несколько минут, чтобы переодеться в удобные брюки и пот и отправиться обратно в аудиторию. Судя по размеру парковки, которую заполнил Лоу, казалось, что его кандидатуру ждут солидные проводы. Люди платили по тысяче с человека за то, чтобы присутствовать на его выступлении, и вдобавок получали привилегию внести в залог еще больше денег. Он устроил свой митинг в самой богатой части Бруклина - авантюра, не проведение его большой ночи на Манхэттене, но игра, которая, по-видимому, окупилась. Я только начал самодовольно оценивать, насколько хорошо идут дела, когда раздались первые выстрелы.
   Я вытащил свой револьвер 38-го калибра и помчался на парковку, пригнувшись, направляясь к зрительному залу. Из парадных дверей выскочило тело, быстро обогнув здание и укрывшись за деревьями. У меня был выбор: попытаться найти какую-нибудь поддержку и рискнуть потерять его, или отправиться прямо за ним и рискнуть потратить время на какого-то паникующего гражданина. Затем, как только он достиг угла, он повернулся, чтобы остановить погоню. Я видел его лицо. Это был студент богословия. И я был единственным, кто его видел. Ожидание того, что кто-то еще поддержит меня, может занять слишком много времени. Черт, подумал я. Ничего не оставалось, как преследовать его.
   Пересекая участок, я скрылся за теми же деревьями, что и Дивинити. Я знал, что меня тоже никто не видел. Это означало, что если я его не поймаю, он уйдет. Задняя часть моего сознания напоминала мне, что я не знаю, за кем я гоняюсь и почему. Может быть, это был просто человек, узнавший кандидата на улице и появившийся на митинге... сидевший сзади и паниковавший, когда началась стрельба... а затем побежавший между деревьями и полем к бульвару. Да, конечно.
   Может быть. Но вряд ли.
   На краю поля он увернулся от четырех полос съезда и въезда, чтобы спуститься с холма к небольшому парку, спрятанному под бруклинским концом моста Верранцано-Нарроуз. Внезапно стало ясно, что он задумал. Он оставил свою машину на парковке парка. Он знал, что быстрая стрельба и бегство позволят ему очистить аудиторию до того, как кто-нибудь сообразит, что происходит. Поставив свою машину над холмом, он сделал так, что никто не мог его поймать. Я знал участок дороги, по которому он пойдет. Было пять выходов, все меньше чем в миле друг от друга. Если он добирался до своей машины, все было кончено тут же. Я удвоил свои усилия, мгновенно поняв, что выпивка и сигареты не помогают моему ветру.
   К тому времени, когда он добрался до парковки, он шел небрежно, махая детям. Я продолжал бежать, стараясь как можно быстрее сократить расстояние между нами, стараясь не издавать шума, который заставил бы его повернуться. Я был в сотне ярдов, когда он полез в карман за ключами. Семьдесят пять, когда он выбрал правильный. Шестьдесят, когда он сунул его в дверь. Не видя выбора, я крикнул:
   "Замри! Двигайся, и ты мертв!"
   Он повернулся, когда меня занесло на более низкую передачу. Медленно приближаясь к нему, пытаясь восстановить дыхание, я держала наготове свой револьвер 38-го калибра, наблюдая, как он изучает меня. Сказав ему: "Вытащите ключи из двери. Киньте их мне. Закулисно.
   Он сделал. Я осторожно поднял их. Очень осторожно. Что-то в Дивинити заставляло меня наблюдать за ним. Его поза - его глаза. Особенно его глаза. Он смеялся надо мной. Изумленный. Что-то происходило, чего я не улавливал. Я искал возможные входящие, но ничего не видел. У Божественности не было никакой поддержки. Никто не целился в меня из пистолета. У меня был единственный пистолет. У меня была простуда Божественности. Но его поза, его ухмылка - эти глаза - что-то подсказывало мне, что он смеется надо мной, может быть, не зря. Тихий голос сказал мне, что я собираюсь усвоить урок. Мои руки сомкнулись на клавишах. В школе была сессия.
   Я сунул ключи в карман пиджака и рявкнул на него, чтобы он "занял позицию". Он раскинул руки на капоте своей машины. Я сказал ему "дальше". Он обязан. Я попросил больше. Он снова сдался. Я вошел тогда, надеясь погладить его. Я полез под его пальто; мои пальцы коснулись пустой наплечной кобуры и... бах, я полетел. На долю секунды я потерял равновесие настолько, насколько собирался, его нога уперлась мне в бок, ушибая ребра и катая меня по цементу.
   Я ударяюсь боком, сильно перекатываюсь и неловко поднимаюсь. У меня все еще был мой 38-й калибр, но цели для него не было. Божественность разделилась. Я быстро огляделся, уловив его хвост, исчезающий у подножия холма, с которого мы только что спустились. Я стоял, шатаясь, проверяя равновесие. Я чувствовал себя ошеломленным, но не сломленным. Стараясь следить за склоном на предмет неожиданностей, я двинулся за ним.
   Божественность все поняла правильно. Никто не знал, где мы. Если бы я не пошел за ним, он бы ушел. Потирая бок, я задавался вопросом, что остановит его, даже если я это сделаю. Он был быстр, как кроличьи змеи, гибок, силен и уверен в себе. Не лучшее сочетание, с которым можно было столкнуться.
   Я продвигался осторожно, стараясь следить за своим шагом, и над собой, и позади меня, а в случае с волнорезом и под собой. Путь, по которому я шел, проходил под мостом Нарроуз, демонстрируя его гигантскую нижнюю часть. Осмелившись бросить взгляд вверх, я оценил размер этой штуки. Он был чудовищным, построенным в масштабах, обычно предназначенных только для научно-фантастических романов, - возможно, это был последний гигантский гигант, когда-либо построенный человечеством. Не то чтобы я кого-то сбиваю с толку - то, что я живу в эту эпоху, определенно не вдохновляло меня на какие-либо проекты эпического дизайна в последнее время.
   Мой задумчивый взгляд вверх занял всего долю секунды - момент времени настолько короткий, что для его измерения нужны специальные машины. У Divinity достаточно времени, чтобы сделать свой ход. Он появился из ниоткуда, как последняя машина, которую видит ребенок, когда его пальцы хватаются за убегающий мячик. Я забыл заблокировать и попытался прицелиться. Мой 38-й перелетел через перила и упал в воду внизу. На этот раз удар принял мой левый бок, глухой удар говядиной, придавивший меня к цементной стене, из которой росли перила. Я пошел перевести дух; Божественность выбила меня из колеи, схватив меня за затылок и подбросив в воздух. Я приземлился в кустах, сильно ударившись, воздух вылетел из меня так быстро, что обжег мне горло.
   Я встал на ноги медленнее, чем в первый раз. Божественность снова исчезла. Я проверил и обнаружил, что у меня все еще есть его ключи. Он не удосужился забрать их у меня, когда у него был шанс. Это означало, что он не беспокоился о побеге. Почему он должен быть, спросил я себя. В конце концов, я был единственным препятствием на его пути, а он уже доказал, что на этом пути его не ждут большие трудности.
   Собравшись с силами, я снова пошел по асфальтовой дорожке в поисках Дивинити. То, что происходит, становилось очевидным. Я стал бы развлечением для скучающего спортсмена, кормом для подобранного набора опасных придатков, питаемых огромным запасом силы и эго. Мне быстро пришло в голову, что, поскольку Божество мало заинтересовано в побеге, его должно интересовать что-то другое. Закругление поворота дало мне некоторое представление о том, что это может быть.
   С другой стороны дамбы в Ущелье вдавалось что-то вроде цементного причала, а за ним следовал изогнутый палец из разбивающихся скал. Божество сидело посреди пристани, скрестив ноги, спиной ко мне, и ждало. Часть моего мозга подсказывала мне, что у меня будет больше шансов добиться чего-то, если я побегу к кольцевой дороге, чтобы попытаться остановить полицейскую машину, чем снова столкнуться лицом к лицу с тонким Буддой на причале. Остальная часть моего мозга вздохнула, когда я занялся поиском самого легкого пути через стену.
   Ударившись о песок внизу с небольшим стуком, я выпрямился и направился к причалу, сказав: "Если вы не возражаете, что я так говорю, вы меня немного заинтересовали. Я имею в виду, ты мог бы сбежать дважды. Если бы ты действительно хотел, ты мог бы оставить меня мертвым. Во всяком случае, хотя бы один раз.
   Подойдя к причалу, я заметил близко посаженные опоры и низкий потолок его днища. Я задавался вопросом, будет ли стиль Divinity в невыгодном положении. В конце концов, это он выбрал открытую местность. Хотя, подумал я, может быть, ему просто нравилась сцена. Поднявшись на причал, я сказал:
   - Конечно, оба раза ты застал меня врасплох. Это движение у машины - очень хорошо. Такого со времен службы не видел. Второй раз, ну, это была просто глупость. Я так долго имел дело с головорезами и умниками, что, наверное, уже забыл, насколько по-настоящему глупым иногда может быть оружие.
   Остановившись примерно в восьми футах от Divinity, я продолжал говорить, ожидая начала шоу.
   - В любом случае, я начал размышлять - зачем этот парень привел меня сюда? Он не выглядит чудаком. Ну, во всяком случае, не так много. И если бы его наняли, чтобы убить и меня, и Энди, он бы уже это сделал. Я имею в виду, очевидно, что вы наемный убийца - все ваше поведение выдает это за...
   Дивинити встала - быстрая, прямая стрела, одно движение. Я задел нерв - но какой? Обернувшись, на его лице отразилось веселье. Его тонкие губы растянулись в лезвии ножа улыбки. Он принял знакомый вариант стойки лошади, дав мне представление о том, что будет дальше. Не говоря ни слова, он шагнул вперед, пересекая расстояние между нами двумя близкими, сбалансированными шагами, пытаясь вклиниться в мою защиту. Я шагнул влево и пригнулся, аккуратно избегая второй половины его раз-два. Одновременно отступив на пару шагов, я снова отдалилась от нас, пытаясь найти то, что я сказала, что раздражало его раньше.
   - В любом случае, как я уже говорил, ты наемный убийца и все такое, и нет никакого смысла делать что-то подобное только ради развлечения. Как бы вы ни были хороши, копы могут напасть на нас в любую минуту. Конечно, никто не знает, кто мы такие, но мы все еще двое парней, пытающихся выбить друг другу мозги из-за общественной собственности..."
   Он вошел снова, быстрее. Слишком быстро. Я заблокировал его первый удар, второй, но пропустил третий. Он был моложе и, по-видимому, гораздо менее жестоко обращался со своим телом, чем я со своим. Я резко упал, ударившись о причал с грацией опрокинутого мусорного бака. Он стоял надо мной, ожидая, пока я встану. Мне было комфортно там, где я был, я сказал: "О, чувак. Неплохо. Господи, еще немного, и я буду чувствовать себя дерьмом".
   Болтовня доходила до него. Не настолько, чтобы сделать его беспечным - просто раздраженным. Это было началом; мы были на первой передаче. Я подманивал его, пытаясь вывести на третье место.
   "Может быть, я просто полежу здесь и соберу свои шишки. Что скажешь? Я имею в виду, ты, кажется, действительно сердишься на меня. Черт, почему бы просто не покончить с этим? Что ты думаешь?
   Он ответил, что попытается сломать мне лодыжку пяткой. Идеальный. Выдернув ногу в последнюю секунду, я тут же выстрелил ей в ответ, сбив Божество с его булавок. Он упал рядом со мной, поймав себя ладонями. Он снова попытался оттолкнуться, но было слишком поздно. Он у меня был. Прежде чем он смог оторваться от земли, мне удалось обхватить его руками сзади, прижав его к бокам, сжав его изо всех сил.
   Божественность бешено металась, катая нас по пирсу кругами, то меня раня, то себя. Пока мы болтались, я фыркнул:
   - Итак... когда вы начали... убивать людей ради наживы?
   Ответ Божественности был невербальным. Протянув обе руки вниз, он впился пальцами в мои бедра, зацепив нерв в каждом из них, что заставило меня закричать. Я не мог не отпустить его, но когда он оторвался от меня, мне удалось поймать его куртку сзади. Притянув его к себе, пока мы с трудом вставали на колени, я развернул его, вложив все, что у меня было, в разворот сбоку от головы. Божественность дважды развернулась, все еще пытаясь встать, но сильно упала.
   Я попытался добраться до него, чтобы воспользоваться своим преимуществом, но он снова был на ногах, прежде чем я смог восстановить свои. Когда я встал, он был передо мной. Я поднял руки как раз вовремя, чтобы он схватил одну. Он скрутился. Я танцевала. Держа меня на расстоянии вытянутой руки, он дважды ударил меня ногой, один раз в бок, один раз в живот. Я хотел пнуть его, но он поймал меня, поменяв хватку с моего запястья на лодыжку. Не то чтобы он держал его долго. Резким рывком он притянул меня к себе, а затем ударил свободной рукой.
   Я споткнулся, шагнул вслепую и упал. Через секунду я смотрел на небо с песка. Моя голова пульсировала, как отбойный молоток. Я мог видеть звезды и чувствовать вкус крови. Божественность посмотрела на меня сверху вниз, улыбаясь.
   - Боже, - простонала я, тяня время, надеясь, что у меня будет достаточно секунд, чтобы заново научиться дышать, - ты крутой.
   Его улыбка стала шире почти настолько, что показались зубы. Легкий кивок был единственным ответом, который он удосужился дать.
   - Значит, - прохрипел я, отчаянно глотая кислород, - ты и меня убьешь?
   Он поднял одну бровь и изменил свою улыбку настолько, чтобы показать "вероятно". Я кивнул в ответ, говоря:
   - Что ж, вполне справедливо, я думаю. Кашляя кровавой мокротой, я добавил: "Вы знаете, хотя - это забавно. Меня даже не волнует, кто нанял тебя, чтобы убить Лоу в этот момент... но мне интересно... кто нанял тебя, чтобы убить меня?
   Улыбка Божества исчезла. Бинго, подумал я. Прямое попадание. Я понятия не имел, почему он так обиделся на свою профессию, но я был совершенно готов продолжать подкалывать его по этому поводу. Но не в тот момент. Направив всю свою энергию на то, чтобы встать, я бросился вперед, в темные ниши под пирсом, за долю секунды до того, как Божественность ударилась о песок там, где я только что был. Увидев мокрую два раза четыре, которую смыло приливом, я схватил ее и прислонился к одной из рушащихся колонн, ожидая, что на этот раз Божественность придет ко мне.
   Мое затрудненное дыхание эхом отдавалось в подземном убежище, обрушиваясь на меня сразу со всех сторон. Я расположился чуть левее центра пирса, надеясь, что у меня будет шанс применить свое новообретенное оружие и, возможно, даже остаться в живых. Другие звуки, кроме моего собственного, отскакивали ко мне, давая понять, что Божественность находится в подземном мире со мной. Я знал, что он понял, что я стою на месте - знал, что он будет искать безоружного человека, ожидающего, чтобы устроить ему засаду. Рассчитывая на то, что он не ожидает два х четыре, я продолжал ждать.
   Наконец, его тень приблизилась ко мне, черная двигалась вперед по серому на земле. Напрягшись, я схватился за доску, продержавшись нужную секунду. Он придвинулся на полшага ближе, и его тень осветила его путь, приближая его ко мне. Я переместил свой вес. Тень снова приблизилась ко мне, а затем внезапно исчезла. Я быстро обернулся. Божественность уже была позади меня. Я дико увернулась, позволив ему оттолкнуть часть колонны вместо моих ребер. Повернувшись, я взмахнул два х четыре, пропустив Божественность, расколов конец своего оружия о другой столб. Божественность пробита; Я блокировал доской, а затем толкнул ее вверх, поймав кончики пальцев его левой руки, разорвав три из них.
   Следуя за ним, я снова замахнулся, надеясь попасть ему в голову. Без шансов. Он поймал доску здоровой рукой, остановив ее. Прежде чем я успел среагировать, он протаранил его назад, попав мне в живот. Я пошатнулся, но держался, не давая ему вырвать два х четыре без боя. Божественность улыбнулась. Встав на ноги, он схватил доску обеими руками и крутанул, оторвав ее одним движением.
   Я, спотыкаясь, побрел обратно к берегу так быстро, как только мог, и побежал прямо к прибоям за причалом, надеясь, что, достигнув возвышенности, я смогу остаться в живых. Маленькая рука, которую я надеялся, была кукольной, потянулась к моей манжете. Я рванул вверх. Божественность бросила два х четыре на песок и последовала за ним. Когда он бросился за мной по камням, я прохрипел:
   - Я думал, тебе уже достаточно.
   Он продолжал двигаться, немного медленнее, чем раньше, ничем, что могло бы мне помочь. Когда он приблизился к вершине, я добавил:
   "Мужчина. Некоторые парни просто не знают, когда остановиться".
   Потом я качнулся. Он пригнулся. Я пытался использовать свой размер, чтобы заставить его оставаться в нижней позиции, но это было бесполезно. Он зашел под мою атаку, наклеив мне два хороших подряд. Когда я пошатнулся, он схватил меня за руку и толкнул, заставляя танцевать по камням. Я дважды чуть не поскользнулся, но сумел поймать себя. Божественность последовала за ним.
   Он выталкивал меня к концу стены выключателя. Верх его был слишком узок, чтобы я мог обойти его с обеих сторон. Попытаться спуститься по одному из бортов или даже прыгнуть в воду было бы самоубийством. Чтобы сделать это, мне пришлось бы повернуться спиной к Божественности, и я знал, что именно этого он и ждал. Я понял его стиль - ему нравилось доминировать, ему нравилось задавать тон. Что касается его, я решил последовать за ним, и теперь, если я передумаю, я должен быть наказан. Не то чтобы он собирался тянуть время вечно. Я также видел в его глазах, что завершение близится к завершению.
   Нагнетая сухой воздух, чтобы вытолкнуть слова наружу, я сказал: - Ты мало говоришь, не так ли?
   Он бьет меня. Жесткий. Я упал на камни, ударившись левым плечом. Звезды снова пришли в гости, и я лежал там, где упал, чертовски уставший, чтобы двигаться. Я никогда особо не думал о том, что меня пинают или забивают до смерти. Хорошо, я подумал - таким образом, это будет сюрприз.
   Я пытался удержаться, приготовиться ко всему, что грядет, но даже это было выше моих сил - камень, за который я схватился правой рукой, был свободен; пытаясь удержаться на нем, я чуть не попал в воду.
   Снова повернувшись к Дивинити, я увидел, как он полез в карман и вытащил нож. Я был потрясен. После всего, через что мы прошли, он собирался прикончить меня наклейкой со свиньей. Я пошел посмотреть ему в глаза, чтобы понять, что он задумал, но не смог заставить его встретиться с моим. Он пялился на мою грудь, улыбался, пялился, пускал слюни. Его язык двигался взад и вперед, скользя пенистой слюной по зубам и губам. Его рот был настолько полон, что он мог бы полоскать им горло. Вместо этого он сглотнул, выдавив из себя улыбку человека, который только что доел бифштекс в лучшем ресторане города и с нетерпением ждал десерта.
   Он подошел ко мне одним движением, нож разрезал мне грудь, капли крови с его пальцев забрызгали мне лицо. Но тихий голос кричал мне, чтобы я двигался - быстро. Собрав все, что у меня было, я вовремя отскочил в сторону, позволив ножу проскользнуть мимо меня и разбиться о камни. Должно быть, он был уверен, что я сошел с ума, уверен, что я больше не смогу двигаться. К счастью, он ошибся.
   Моя правая рука подхватила лежащий под ним камень и развернула его. Я поймал Божественность за колени. Он прошел весь путь вниз. Соскользнув вверх, я взял камень обеими руками и опустил его ему на позвоночник. Дважды. В два раза больше. Его руки потянулись ко мне. Я слабо отбил один, но другой поймал меня за запястье. С силой, в которую я не мог поверить, он начал тянуть меня к себе, мою грудь к его лицу - его язык облизывался, зубы щелкали. Он поймал челюстями кусок моей толстовки и потянул, волоча за собой волосы и кожу. Я взвыл и ударил его камнем по лицу, отбросив его.
   Затем, подняв другой, более тяжелый камень, я опустила его ему на грудь, услышав треск и хлопки, которые заставили меня подумать, что я, возможно, выживу, в конце концов. Я снова обрушил его, разбивая сильнее, кости ломались сквозь его одежду. Ребро разорвало мою руку, когда я вытащила камень из его грудной полости. Мои руки были покрыты кровью, я толкнул камень вверх как можно выше, а затем снова врезался в него изо всех сил, что смог собрать. Вытащив камень из его тела, мне пришлось вырвать его из присоски желе, которое я сделала из его органов.
   Я била его снова и снова, слезы ярости, боли и унижения лились из меня. Может быть, это был страх, а может, просто облегчение - я продолжал ломать ему кости, пока больше не мог поднять руки. Я еще долго плакала.
   * * * *
   Намного позже, в своем кабинете, я вместе с Хьюбертом ждал посетителя, которого ждал. Меня выписали из больницы на пару часов раньше. Хьюберт встретил меня в новой гавайской рубашке и панаме. После нескольких телефонных звонков, которые позволили мне привести некоторые вещи в действие, мы вернулись в мой офис, чтобы обменяться историями и ждать.
   Хьюберт сказал мне, что поставил Мориса в зрительный зал, сказав ему держаться поближе к Лоу и держать глаза открытыми. Он сделал и то, и другое, и в довершение всего бросился перед кандидатом, когда пули разорвались. Божественность не заполучила Лоу и даже не знала об этом.
   Копы были счастливы получить его останки. Им не нравилась форма, в которой они были доставлены, но они признались, что не знают никого, кто мог бы сделать это лучше. Их восхищение не стоило того, чтобы я его получил, но, тем не менее, это была хорошая компенсация.
   СМИ уделяли львиную долю своего внимания Морису. В конце концов, я был всего лишь парнем, который стрелял в какой-то переулок или что-то в этом роде. Морис сообразил станцевать свой танец смерти перед камерами. Однако, как сказал Хьюберт:
   "Забудь это. Тебе нужно, чтобы правильные люди относились к тебе серьезно, если ты собираешься продлиться в этом городе. Я прослежу, чтобы история дошла до нужных людей. Я имею в виду, ты вытащил Камень. Один из самых крутых киллеров, о которых когда-либо слышали.
   - Да, он был таким, все в порядке.
   - Итак, не парься. Пусть телевизионная мартышка поработает над репутацией Мориса. Я поставлю твое на п-место для тебя. Хьюберт рассмеялся и отхлебнул из фляги. Вытирая губы, он продолжил.
   - Знаешь, у Камня тоже была неприятная привычка. Часть того, что сделало его r-rep. Видите ли, он ненавидел брать деньги за просмотры. П-пошел против тренировки или чего-то в этом роде, но в любом случае... чтобы компенсировать удар, сразу после одного он оказывался жертвой... достойным противником, а не просто каким-то алкашом или кем-то еще, и тогда он их побеждал. вниз и вырезать их л-живое сердце и съесть его, пока они смотрели. Во всяком случае, это была история. Ты п-уловил что-нибудь из этого действия?
   "Смотрел превью. Не остался ради этой функции".
   - Да, - сказал Хьюберт, - я был прав насчет тебя. Еще п-пара недель, и этот город узнает, кто здесь самая крутая сука. Не волнуйся."
   - Я не беспокоюсь, - сказал я ему. "Мне слишком больно, чтобы волноваться. Ты получил мои деньги?
   - Ага, - ответил Ху. - У Энди все еще есть репортеры, которые ползают вокруг него, иначе он сам бы выступил - не хотел подвергать тебя прессе. Если только ты не хочешь, чтобы это место было заполнено задницами с камерами?
   "Спасибо, не надо;" Я сказал. "Я не вижу настоящих нарушителей спокойствия, слишком сильно беспокоящихся о каком-то парне, чья репутация была сделана трубой. Я заберу свой переулок шепотом в любой день. Однако подсчет моих денег вызвал у меня вопрос.
   - Это пятьсот долларов.
   - Оооо, ты умеешь считать.
   "Ага; Я могу. Где остальные пятьсот?
   - На банковский счет Мориса, с милой запиской от вас, с-написавшей ему, чтобы он поскорее поправился. Ты можешь не поверить, но т-ты решил, что это меньшее, что ты можешь сделать. Пока я кисло смотрел на него, он добавил: "Не парься, Д-Дик Трейси. Вы можете себе это позволить. Такой классный парень, как ты, никогда не обидится за м-деньги.
   В этот момент наш разговор прервал стук в дверь. Это был Морри Ворцман, руководитель предвыборной кампании Лоу. Хьюберт ощетинился, но держал свои комментарии при себе. Ворцман не выглядел счастливее его видеть. После нескольких кратких фраз Хьюберт извинился и плотно закрыл за собой дверь.
   - Хорошо, - начал я, - значит, ты здесь. Что у тебя на уме, Морри?
   - Ты звал меня, Джек. Очень рад, что ты тоже. Сильно рад. Я хотел поговорить с тобой. Да сэр. Хотел поговорить с тобой о Камне. Хе. Говорят, ты убил его камнем. Хе. Думаю, нужен камень, чтобы убить камень. Хе".
   - К делу, Морри.
   "Хорошо, вы хотите этого неуловимого, вы его получили. Меня устраивает. Ты звал меня. Запомнить?"
   - Да, - сказал я ему. "Я помню. Мы можем изложить это коротко и сладко. Камень пытался торговаться со мной. Сказал мне, что вы наняли его, чтобы убить Лоу. Ладно, думаю. Это будет трудно доказать копам, даже если я оставлю Стоуна в живых для дачи показаний. Итак, я прикончил его и позвонил тебе. Я подумал, что мы с тобой можем кое-что придумать. Мы оба очень умные и крепкие рыбки, верно?
   - Ага, - согласился он. - Как скажешь.
   Поднявшись со стула, Ворцман немного прошелся, сначала подойдя к окну, а затем покружившись на мгновение, пока, наконец, не вернулся к моему столу. Положив ладони на край моей промокашки, он сказал:
   "Смотреть. Давайте прорежем это. У вас нет никаких доказательств чего-либо, верно? Я раскинула руки перед ним.
   - Верно, - согласился я.
   - Но если я не расплачусь с тобой, у тебя будут проблемы. О тебе и этом придурке Хьюберте поползут слухи.
   "Нет. Никакого процента, - сказал я ему. "Было бы бессмысленно".
   - Да, конечно, хрень ты сейчас говоришь. Я знаю твой тип. Я бы натер тебя, если бы мог, но после убийства Камня твоя репутация опасного ублюдка стала больше, чем была у него. У Стоуна не было друзей, к которым я мог бы обратиться, так что тебя нелегко убить в данный момент. Я откинулся на спинку стула, улыбаясь, и сказал ему:
   - Не буду спорить.
   "Да, я держу пари, что ты не будешь. Так что - называйте уже. Какого черта ты хочешь?"
   "Чего я хочу?" Я сказал каждое слово отдельно, как будто в ответе не было никакой мысли. - Что ж, думаю, то, о чем я попрошу, будет зависеть от того, что ты мне скажешь.
   "О чем ты, черт возьми, говоришь?"
   "Почему?" Я попросил. "Я хочу знать, почему?" Для тебя имело смысл сжечь собственный дом. Судя по тому маленькому, что мы с Хьюбертом смогли найти, сделав несколько звонков, вы никогда не смогли бы продать его по той цене, на которую вы его застраховали. Но вы были в чистоте по поводу мошенничества со страховкой. Почему ты захотел пройти весь этот путь и убить Лоу?
   "Конечно, вы хотите знать это плохо. Почему бы и нет? У тебя есть я на горячем камне. Большое дело. Плюхнувшись обратно в кресло, Ворцман сказал: - Я скажу вам, почему. Потому что он честный. Он действительно хочет стать мэром Нью-Йорка, чтобы попытаться навести порядок".
   Слова вырвались у него в смехе, который заставил его задохнуться, он нашел тему такой забавной. Вытирая слезу, он продолжил; "Ага. Я серьезно. Представьте себе, наглый негр из общественных служб убирает мэрию Нью-Йорка. Ой, дерьмо, это смех.
   Ворцман на мгновение отвел от меня взгляд, а затем уставился, закуривая сигарету, и сказал мне: "Да, он серьезно. Я внушил ему мысль, что если для того, чтобы избавиться от него, был привлечен крупный убийца времени, такой как Камень, то это должна быть мафия, преследующая его. Боюсь, что он разрушит профсоюзы и все такое. Боже, это надуло идиота. Сейчас он действительно чувствует себя важным".
   Ворцман сделал долгую затяжку, погрузившись в приятное настроение. Откинувшись на спинку стула, он выдохнул и добавил: "В каком-то смысле это может быть лучшее, что могло произойти. Видите ли, я хотел избавиться от Энди, после сегодняшнего ужина, конечно, когда все пожертвования будут внесены, а затем поднять второго помощника Энди, преподобного Джона Лоуренса Джефферсона. Разве вы не видите; Идеально."
   Он снова наполнил воздух дымом, довольно улыбаясь. Его взгляд говорил, что он все предусмотрел. Я позволил ему продолжать обучать меня.
   "Видите ли, у меня все готово для Джона. Энди зарублен, вбегает преподобный и хватает окровавленное тело - осторожно, чтобы облить себя горстями красного - и затем заявляет, что это подлое дело, это ужасное событие, такая счастливая чушь не должны остаться без ответа. Як, як, ты знаешь. Поэтому, когда мы бросим всю кампанию за Джона - в память об Энди - конечно. Мы теряем; мы пробуем снова. Мы снова проигрываем; мы едем в другие города. Джон проповедует и проповедует, мы собираем много денег, мы продолжаем бегать за офисами и запускать кампании, и это продолжается и продолжается, и мы остаемся богатыми до конца наших дней.
   "Итак, - закончил Ворцман, повернувшись ко мне, - все, что нам нужно, это чтобы кто-нибудь прикончил Энди, и у нас все готово".
   - Зачем мне все это рассказывать?
   - Перестань, Хаги. Ты знаешь, почему я здесь. Вы хотите, чтобы я заплатил вам, чтобы оставить ваши два цента при себе. У меня есть идея получше. Почему бы мне не загрузить тебя деньгами, а ты закончишь работу, которую ты облажался? Я смотрю на него недоверчиво, улыбаясь. Сдерживая смех, я спросил:
   - Вы хотите, чтобы я убил вашего кандидата вместо вас?
   "Почему бы и нет? Никто бы тебя не заподозрил. Никто! Ты человек, который чуть не погиб, спасая свою гребаную жизнь. Почему ты повернулся и убил его? Как вообще кто-то мог подумать, что вы имеете к этому какое-то отношение?
   - П-потому, - раздался голос Хьюберта из дверного проема, - у п-стен есть уши, Морри.
   Хьюберт вошел в мой внутренний кабинет в сопровождении нескольких детективов и капитана Тренкеля, начальника местного участка. Потребовалось несколько слов и немного действий, чтобы вывести Ворцмана из комнаты, но в конце концов он ушел... наполовину своими силами, наполовину с помощью других. Тренкель поблагодарил меня за сотрудничество и сообщил, что не возражает против частных лиц в его юрисдикции, которые правильно разыграли свои карты. Я вел себя соответственно благодарно и сидел рядом, пока его мальчики выносили из моего офиса свое электронное записывающее оборудование. Тренкель ранее сказал мне, что в связи с моими травмами я могу прийти в участок на следующий день. Как бы я ни был избит, я мог бы отпроситься на неделю.
   Уходя, Тренкель посмотрел на Хьюберта, а затем на меня, как будто хотел что-то сказать. Однако он не беспокоился, и я не спрашивал. Как только он ушел, Хьюберт сел и начал новую болтовню.
   "Знаете, был когда-то п-политик, от которого никто не мог получить прямого ответа. Он был пипец - несмотря ни на что, он никогда никому не давал прямого ответа. Итак, на этой одной пресс-конференции у этого умного парня появилась идея. Он говорит: "Сэр, мы все немного устали от вашего отказа быть привязанным к теме. Я подумал, может, вопросы слишком сложные. Итак, я спрашиваю вас, сэр, какой ваш любимый цвет? А политик отвечает: "Клетчато".
   Хьюберт начал смеяться, шипя своими мультяшными утиными звуками о моем кабинете. Я наполовину усмехнулся, наполовину застонал. Затем, прежде чем кто-либо из нас успел что-либо сказать, раздался голос из приемной. Я направил его владельца внутрь.
   - Это не такое уж плохое место, - сказала она.
   "Что ж. Ну... ну-ну-ну; - захихикал Хьюберт. - Что это за лакомый кусочек?
   - Можешь, мутант. Я бы вас познакомил, но А, если бы я это сделал, дама никогда больше со мной не заговорила бы, и Б, я не знаю ее имени.
   Она переоделась в коричневые джинсы и желтый свитер, но выглядела от этого не хуже. Смеясь, она протянула руку Хьюберту.
   "Здравствуйте, - сказала она ему, - я Марианна Кеннеди. Не слушайте этого парня; Я очень рад с вами познакомиться."
   - Ты пожалеешь, - предупредил я ее со смехом.
   - Ты заткнись, - прорычал Ху через плечо. - Зови меня Хьюберт, - сказал он Марианне, целуя ее руку. - Я уверен, что заколдован до смерти. Но, как бы мне ни было больно оставлять вас в ловушке здесь с этим низкоклассным оператором, я должен быть в пути. У меня свидание на Статен-Айленде с парнем, который думает, что разбирается во всех тонкостях недвижимости. Увидимся в смешных газетах.
   Сбросив шляпу на затылок, Хьюберт направился к двери, напомнив нам, исчезая: "Не берите деревянных пятицентовиков".
   И когда он, наконец, ушел, я спросил: "Итак, вы здесь как репортер, который хочет закончить историю века, или как женщина, которая не знает, когда ей будет лучше?"
   - Все еще пускаешься в бой, а? Удивительно, что они не выстраиваются в очередь вокруг квартала с такими милыми разговорами.
   - Да, ну, что я могу тебе сказать?
   - Несколько вещей, я полагаю.
   "Как что?"
   "Ну, я был в морге раньше..."
   - Не удалось найти там свидание, поэтому ты решил попробовать здесь, а?
   "Не могу с собой поделать. Трущобы - моя натура".
   Я смотрел ей в глаза и читал то, что она хотела.
   - Мне пора заткнуться и слушать, не так ли?
   Глаза не изменились.
   - Ладно, это ставит меня на место, - признала я, вытаскивая бутылку "Гилби" из потайного места в большом ящике стола. - Итак, что же такого интересного было у холодильника?
   Я наклонила бутылку в ее сторону, спрашивая. Она согласилась. Пока я наливал нам обоим на пару пальцев, она сказала: - Один из тех маленьких человечков, которые мало что выдают, был главным. Вы знаете этот тип, любите пытаться заставить всех девушек визжать, показывая им что-то ужасное или рассказывая им какую-нибудь отвратительную историю о том, что он видел в прошлом. В любом случае, ему было что рассказать мне. Насчет Камня, того наемного убийцу, которого ты превратил в вафлю.
   - Ага, - спросил я после глотка. "Что насчет него?"
   "Кажется, вы хорошо поработали над ним. Размял его довольно хорошо.
   - Ты спросил, крутой ли я парень.
   "Так я и сделал. Ну, - она улыбнулась, - он сказал мне, что что-то происходит, и никто не знает, что с этим делать. Кажется, часть Камня "пропала". Большая его часть все еще там... не в хорошей форме... но все же на счету. Но, как сказал мне наш маленький упырь, части сердца Камня не хватает.
   "Скажи?" Я сказал.
   "Да;" она подтвердила. - И, что интересно, он сказал нам, что его тоже не вырезали. Его вырвали, как будто это сделало какое-то животное".
   "Ну, - ответил я, наливая себе еще несколько костяшек, - может быть, и был".
   Она снова улыбнулась, и все мои синяки болели немного меньше. Я улыбнулся ей в ответ, счастливый, что она пришла, счастливый за компанию, счастливый за возможность улыбнуться. Затем мысль пробежала по дальним уголкам моего мозга; было бы неплохо, если бы ее нижнее белье было черно-белым? Я недоумевал, что подразумевал под этим мой разум, но решил не задавать вопросов. Расслабившись, я улыбнулась ей в ответ и подняла бокал в притворном приветствии, решив, наконец, начать доверять тихому голоску.
   - Тост, - сказала она, чокаясь с моим поднятым бокалом. - Все хорошо, что хорошо кончается.
   "Ага." Я наполовину рассмеялся. - Я выпью за это.
  
   КРАСНАЯ ОТМЕТКА БОЛЬШОГО ПАЛЬЦА, Р. Остин Фримен
   ПРЕДИСЛОВИЕ
   При написании следующего рассказа автор не преследовал никакой другой цели, кроме как развлечь тех читателей, которые интересуются проблемами преступности и их решениями; и сама история ничем не отличается от других в своем роде, за исключением того, что была предпринята попытка остаться в пределах вероятностей обычной жизни, как в характерах, так и в происшествиях.
   Тем не менее, может случиться так, что книга может послужить полезной цели, привлекая внимание к некоторым популярным заблуждениям относительно отпечатков пальцев и их доказательной ценности; заблуждения, о степени которых можно судить, когда мы узнаем из газет, что несколько континентальных коммерческих домов фактически заменили подписанные инициалы отпечатками пальцев.
   Факты и цифры, содержащиеся в показаниях г-на Синглтона, в том числе очень вольная оценка населения земного шара, конечно же, взяты из большой и важной работы г-на Гальтона об отпечатках пальцев; к которому читатель, интересующийся предметом, отсылается за большим количеством любопытной и ценной информации.
   В заключение автор хотел бы выразить благодарность своему другу г-ну Бернарду Э. Бишопу за помощь, оказанную ему в некоторых фотографических экспериментах, а также тем служащим Центрального уголовного суда, которые любезно предоставили ему подробности процедуры в уголовные процессы.
   ГЛАВА I
   МОЙ УЧЕНЫЙ БРАТ
   "Conflagratam An ў 1677. Fabricatam An ў 1698. Thesaurar Ричардо Пауэлла Армигера". Слова, расположенные на четырех панелях, образующих фриз под фронтоном прекрасного кирпичного портика, резюмировали историю одного из высоких домов в верхнем конце Королевской скамьи, и когда я несколько рассеянно читал надпись, мое внимание было разделено между восхищением искусно отделанной резной кирпичной кладкой и тихим достоинством здания, и попыткой воссоздать мертвого и ушедшего Ричарда Пауэлла и волнующие времена, в которые он играл свою роль.
   Я уже собирался отвернуться, когда пустую раму портика заняла фигура, настолько подходящая в своем парике и устаревшем одеянии к обстановке старого мира, что, казалось, дополняла картину, и я лениво задержался, чтобы посмотри на это. Адвокат остановился в дверях, чтобы перевернуть пачку бумаг, которую он держал в руке, и, завязывая бюрократическую ленту, которая связывала их вместе, поднял взгляд, и наши взгляды встретились. Мгновение мы смотрели друг на друга безразличным взглядом, каким бросают друг друга случайные незнакомцы; потом вспыхнуло взаимное узнавание; бесстрастное и несколько суровое лицо адвоката смягчилось в добродушной улыбке, и фигура, оторвавшись от своей рамы, спустилась по ступеням с протянутой в сердечном приветствии рукой.
   "Мой дорогой Джервис, - воскликнул он, когда мы крепко пожали друг другу руки, - это большой и восхитительный сюрприз. Как часто я думал о своем старом товарище и думал, увижу ли я его когда-нибудь снова, и вот! вот он, выброшенный на шумный берег Внутреннего Храма, как хлеб из пословицы, брошенный в воду".
   "Твое удивление, Торндайк, меня не волнует, - ответил я, - потому что твой хлеб, по крайней мере, вернулся в виде хлеба; тогда как я нахожусь в положении человека, который, бросив свой хлеб по воде, видит, как он возвращается в виде намазанной маслом булочки или банной булочки. Я оставил респектабельного практикующего врача и обнаружил, что он превратился в одетую в парик часть закона".
   Торндайк рассмеялся этому сравнению.
   -- Не уподобляйте своего старого друга банной булочке, -- сказал он. - Лучше скажи, что ты оставил ему куколку и вернулся, чтобы найти ему бабочку. Но изменения не так велики, как вы думаете. Гиппократ только прячется под платьем Солона, как вы поймете, когда я объясню свою метаморфозу; и я сделаю это сегодня же вечером, если у вас нет помолвки.
   -- В настоящее время я один из безработных, -- сказал я, -- и вполне к вашим услугам.
   "Тогда приходите в мои покои в семь, - сказал Торндайк, - и мы вместе выпьем отбивную и пинту кларета и обменяемся автобиографиями. Я должен быть в суде через несколько минут.
   - Вы живете в этом благородном старом портике? Я попросил.
   - Нет, - ответил Торндайк. "Мне часто жаль, что я не сделал этого. Чувствовалось, что вход в нору украшен надписью на латыни, над которой должны задуматься восхищенные незнакомцы, можно было бы добавить несколько дюймов к своему росту. Нет; мои покои находятся несколькими дверями дальше - номер 6А", - и он повернулся, чтобы указать на дом, когда мы шли в сторону Crown Office Row.
   В конце Миддл-Темпл-лейн мы расстались: Торндайк направился в развевающемся платье к зданию суда, а я направил свои шаги на запад, к Адам-стрит, избранному убежищем медицинского агента.
   Мягкий колокольчик храмовых часов с приглушенным акцентом возвещал семь часов (как будто извиняясь за то, что нарушил усердную тишину), когда я вышел из арки Митр-Корта и свернул на Королевскую скамью.
   Мощеная дорожка была пуста, если не считать единственной фигуры, медленно прохаживавшейся перед дверью дома номер 6А, в котором, хотя парик теперь сменился фетровой шляпой, а платье - жакетом, я без труда узнал своего друга.
   -- Пунктуален, как и прежде, -- сказал он, встретившись со мной на полпути. "Какая благословенная добродетель - пунктуальность, даже в мелочах. Я только что прогулялся в Фонтанном дворе и сейчас познакомлю вас со своими покоями. Вот мое скромное убежище".
   Мы прошли через общий вход и поднялись по каменной лестнице на второй этаж, где перед нами оказалась массивная дверь, над которой белыми буквами было написано имя моего друга.
   -- Довольно неприглядный снаружи, -- заметил Торндайк, вставляя отмычку, -- но внутри довольно уютно.
   Тяжелая дверь распахнулась наружу и открыла внутреннюю дверь, обтянутую сукном, которую Торндайк толкнул и придержал, чтобы я мог войти.
   "Вы найдете мои покои странной смесью, - сказал Торндайк, - потому что они сочетают в себе привлекательность офиса, музея, лаборатории и мастерской".
   -- И ресторан, -- добавил невысокий пожилой мужчина, переливавший через стеклянный сифон бутылку кларета, -- вы забыли, сэр.
   -- Да, я забыл об этом, Полтон, -- сказал Торндайк, -- но я вижу, что вы этого не сделали. Он взглянул на маленький столик, поставленный у огня, и отправился с принадлежностями для нашей трапезы.
   "Скажите мне, - сказал Торндайк, когда мы начали наступление на продукты кулинарных экспериментов Полтона, - что с вами произошло с тех пор, как вы вышли из больницы шесть лет назад?"
   - Моя история скоро будет рассказана, - ответил я с некоторой горечью. "Это не редкость. Мои средства закончились, как вы знаете, довольно неожиданно. Когда я заплатил экзаменационные и регистрационные сборы, казна была абсолютно пуста, и хотя, без сомнения, медицинский диплом содержит, по выражению Джонсона, потенциальные возможности богатства, превосходящие мечты алчности, на практике существует огромная разница между потенциальное и действительное. Я действительно зарабатывал себе на жизнь, иногда помощником, иногда местоблюстителем . Сейчас у меня нет никакой работы, и поэтому мое имя внесено в список подходящих Турсиваля.
   Торндайк поджал губы и нахмурился.
   -- Какой позор, Джервис, -- сказал он наконец, -- что человек с вашими способностями и научными знаниями тратит свое время на случайные работы, как какой-нибудь полуквалифицированный бродяга.
   - Это так, - согласился я. "Мои заслуги крайне недооценены упрямым и тупым поколением. Но что бы ты хотел, мой ученый брат? Если бедность отступит позади вас и хлопнет таинственным бушелем над вашим светилом в тридцать тысяч свечей, ваше великолепие может быть затемнено".
   -- Да, я полагаю, что это так, -- проворчал Торндайк и некоторое время пребывал в глубоком раздумье.
   -- А теперь, -- сказал я, -- давайте выслушаем ваше обещанное объяснение. Меня буквально сводит с ума любопытство узнать, какая цепь обстоятельств превратила Джона Эвелина Торндайка из практикующего врача в светило закона.
   Торндайк снисходительно улыбнулся.
   "Дело в том, - сказал он, - что такого превращения не произошло. Джон Эвелин Торндайк по-прежнему практикующий врач".
   - Что, в парике и платье! - воскликнул я.
   "Да, просто овца в волчьей шкуре", - ответил он. "Я расскажу вам, как это произошло. После того, как шесть лет назад вы покинули больницу, я остался, выполняя любые мелкие поручения, которые появлялись - помощник демонстранта - или кураторство и тому подобное - слонялся по химическим и физическим лабораториям, музею и патологоанатомическому кабинету, а тем временем занимал мой доктор медицины и доктор наук. Потом меня вызвали в адвокатуру в надежде получить коронерское звание, но вскоре после этого старик Стедман неожиданно ушел в отставку - вы помните Стедмана, преподавателя медицинской юриспруденции, - и я занял вакантное место. К моему удивлению, меня назначили лектором, после чего я выбросил из головы коронерство, занял свои нынешние покои и сел ждать, что может произойти".
   - И что пришло? Я попросил.
   "Почему, очень любопытный набор разнообразных упражнений", - ответил он. "Сначала я лишь изредка получал анализ в сомнительном случае отравления, но постепенно сфера моего влияния расширилась до тех пор, пока не стала включать все случаи, в которых специальные познания в медицине или физических науках могут быть применены к закону. "
   -- Но вы выступаете в суде, я вижу, -- сказал я.
   - Очень редко, - ответил он. "Чаще всего я появляюсь в образе этого bête noir судей и адвокатов - научного свидетеля. Но в большинстве случаев я вообще не появляюсь; Я просто руковожу расследованиями, упорядочиваю и анализирую результаты и снабжаю адвоката фактами и предложениями для перекрестного допроса".
   -- Гораздо интереснее, чем быть дублером отсутствующего терапевта, -- сказал я с легкой завистью. - Но ты заслуживаешь успеха, потому что ты всегда был чертовски трудолюбив, не говоря уже о твоих способностях.
   -- Да, я много работал, -- ответил Торндайк, -- и работаю до сих пор; но у меня есть часы работы и часы досуга, в отличие от вас, бедняги, врачи общей практики, которых легко утащить от обеденного стола или разбудить от первого сна - черт возьми! кто это может быть?"
   Ибо в этот момент, как своего рода комментарий к его самовосхвалению, раздался бойкий стук в наружную дверь.
   -- Полагаю, надо посмотреть, кто это, -- продолжал он, -- хотя можно ожидать, что люди примут намек на закрытый дуб.
   Он прошел через комнату и распахнул дверь с видом отнюдь не любезного вопрошания.
   "Слишком поздно для делового звонка, - сказал извиняющийся голос снаружи, - но мой клиент очень хотел увидеть вас без промедления".
   - Входите, мистер Лоули, - довольно сухо сказал Торндайк и, придержав дверь, вошли в комнату. Оба они были мужчины - один немолодой, довольно хитрый на вид и типично законного вида, а другой - славный, красивый молодой человек весьма располагающей наружности, хотя в настоящее время довольно бледный и дикий на вид, и, очевидно, в состоянии глубокого волнения.
   -- Боюсь, -- сказал тот, бросив взгляд на меня и на обеденный стол, -- что наш визит, за который я один ответственен, весьма несвоевременен. Если мы действительно причиняем вам неудобства, доктор Торндайк, пожалуйста, сообщите нам, и мои дела должны отложиться.
   Торндайк бросил на молодого человека проницательный и любопытный взгляд и теперь ответил куда более приветливым тоном:
   -- Я так понимаю, ваше дело не ждет, а что до неудобств, то мы с другом -- оба врачи, а, как вы знаете, ни один врач не собирается звонить никому из двадцати... четыре часа безоговорочно".
   Я встал у входа от двух незнакомцев и предложил сейчас прогуляться по Набережной и вернуться позже, но молодой человек прервал меня.
   "Пожалуйста, не уходите из-за меня", - сказал он. "Факты, которые я собираюсь изложить доктору Торндайку, станут известны всему миру завтра к этому времени, так что нет никакого повода для какой-либо демонстрации секретности".
   -- В таком случае, -- сказал Торндайк, -- давайте придвинем наши стулья к огню и немедленно приступим к делу. Мы только что закончили обедать и ждали кофе, который, как я слышу, в этот момент приносит мой человек.
   Соответственно, мы расставили стулья, и когда Полтон поставил кофе на стол и удалился, адвокат без предисловий погрузился в дело.
   ГЛАВА II
   ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ
   -- Мне лучше, -- сказал он, -- дать вам общий план дела в том виде, в каком оно представляется юрисконсульту, а затем мой клиент, мистер Рубен Хорнби, сможет, если необходимо, уточнить подробности и ответить на любые вопросы, которые могут возникнуть. вы можете положить к нему.
   "Г-н. Рубен занимает доверительное положение в бизнесе своего дяди, Джона Хорнби, который занимается переплавкой золота и серебра и торговцем драгоценными металлами в целом. В заведении ведется определенная работа по внешнему анализу, но основной бизнес заключается в тестировании и очистке образцов золота, присланных из определенных рудников в Южной Африке.
   "Примерно пять лет назад мистер Рубен и его кузен Уолтер - еще один племянник Джона Хорнби - бросили школу, и оба были приписаны к своему дяде, чтобы в конечном итоге стать компаньонами в доме; и с тех пор они остаются с ним, занимая, как я уже сказал, весьма ответственные должности.
   - А теперь несколько слов о том, как ведутся дела в заведении мистера Хорнби. Образцы золота передаются в доках какому-либо уполномоченному представителю фирмы - обычно либо г-ну Рубену, либо г-ну Уолтеру, - которого посылают встречать корабль и доставляют либо в банк, либо на завод в зависимости от обстоятельств. . Конечно, делается все возможное, чтобы в помещении было как можно меньше золота, и слитки всегда вывозятся в банк при первой же возможности; но неизбежно случается, что образцы значительной ценности часто должны оставаться в помещении на всю ночь, и поэтому работы снабжены большим и мощным сейфом или надежной комнатой для их приема. Этот сейф находится в личном кабинете под наблюдением директора, и, в качестве дополнительной меры предосторожности, смотритель, выполняющий функции ночного сторожа, занимает комнату прямо над кабинетом и периодически ночью патрулирует здание.
   "Теперь с этим сейфом произошла очень странная вещь. Случилось так, что один из клиентов мистера Хорнби в Южной Африке заинтересовался алмазным рудником, и, хотя операции с драгоценными камнями не являются частью бизнеса дома, он время от времени отправлял посылки с необработанными алмазами на адрес г-ну Хорнби для хранения в банке или передачи алмазным брокерам.
   замка Эльмина была отправлена посылка с камнями , и оказалось, что посылка была необычно большой и содержала камни исключительного размера и ценности. При таких обстоятельствах мистера Рубена отправили в доки в ранний час в надежде, что корабль прибудет вовремя, чтобы камни сразу же оказались на берегу. Однако, к сожалению, этого не произошло, и алмазы пришлось отнести на завод и запереть в сейфе".
   - Кто положил их в сейф? - спросил Торндайк.
   "Г-н. Сам Хорнби, которому мистер Рубен передал посылку по возвращении из доков.
   -- Да, -- сказал Торндайк, -- а что было потом?
   "Ну, на следующее утро, когда сейф открыли, бриллианты исчезли".
   - Это место было взломано? - спросил Торндайк.
   "Нет. Помещение, как всегда, было заперто, и сторож, совершивший свой привычный обход, ничего не слышал, и сейф внешне оставался совершенно нетронутым. Очевидно, он был открыт ключами и снова заперт после того, как камни были убраны".
   - А у кого были ключи от сейфа? - спросил Торндайк.
   "Г-н. Хорнби обычно держал ключи у себя, но в случаях, когда он отсутствовал в офисе, он передавал их одному из своих племянников, в зависимости от того, кто в то время был главным. Но в данном случае ключи не выходили из-под его опеки с того момента, как он запер сейф, положив в него бриллианты, до того момента, когда он открыл его на следующее утро".
   - А было ли что-нибудь, что вызывало подозрение у кого-либо? - спросил Торндайк.
   -- Ну да, -- сказал мистер Лоули, бросив неловкий взгляд на своего клиента, -- к сожалению, был. Казалось, что человек, извлекший бриллианты, должно быть, каким-то образом порезал или поцарапал большой палец или палец, потому что на дне сейфа было две капли крови и одно или два кровавых пятна на листе бумаги, и, в конце концов, Кроме того, удивительно четкий отпечаток большого пальца".
   - Тоже в крови? - спросил Торндайк.
   "Да. Большой палец, по-видимому, был прижат к одной из капель, а затем, будучи еще мокрым от крови, прижимался к бумаге, удерживая ее или как-то еще".
   - Ну, и что дальше?
   "Ну, - сказал адвокат, ерзая на стуле, - короче говоря, отпечаток большого пальца был идентифицирован как отпечаток мистера Рубена Хорнби".
   "Ха!" - воскликнул Торндайк. "Сюжет сгущается с местью. Я лучше сделаю несколько заметок, прежде чем вы продолжите.
   Он достал из ящика стола маленькую записную книжку, на обложке которой написал: "Рубен Хорнби", а затем, отложив книгу на промокательный блокнот, который положил себе на колено, сделал несколько кратких заметок. .
   "Теперь, - сказал он, закончив, - по поводу этого отпечатка большого пальца. Я полагаю, нет никаких сомнений в том, что это идентификация?
   -- Ничего, -- ответил мистер Лоули. "Люди из Скотланд-Ярда, разумеется, завладели бумагой, которая была передана директору отдела дактилоскопии для изучения и сравнения с имеющимися в их коллекции. В отчете экспертов говорится, что отпечаток большого пальца не совпадает ни с одним из отпечатков пальцев преступников, находящихся в их распоряжении; что это очень своеобразный узор, поскольку гребень на луковице большого пальца, который является удивительно отчетливым и характерным, пересекается шрамом от глубокого пореза, что делает идентификацию легкой и безошибочной; что он во всех отношениях совпадает с отпечатком большого пальца мистера Рубена Хорнби и фактически является его отпечатком вне всякого сомнения".
   "Есть ли возможность, - спросил Торндайк, - что бумагу с отпечатком большого пальца мог принести кто-то другой?"
   - Нет, - ответил адвокат. "Это совершенно невозможно. Бумага, на которой была обнаружена отметка, была листом из блока меморандумов мистера Хорнби. Он начертал на нем некоторые подробности, касающиеся бриллиантов, и положил его на сверток, прежде чем закрыть сейф.
   - Кто-нибудь присутствовал, когда мистер Хорнби утром открывал сейф? - спросил Торндайк.
   - Нет, он был один, - ответил адвокат. "Он с первого взгляда заметил, что бриллиантов не было, а затем заметил бумагу со следом от большого пальца, на которой он закрыл и запер сейф и послал за полицией".
   "Не странно ли, что вор не заметил следа от большого пальца, настолько отчетливого и заметного?"
   -- Нет, не думаю, -- ответил мистер Лоули. "Бумага лежала лицевой стороной вниз на дне сейфа, и только когда он поднял ее и перевернул, мистер Хорнби обнаружил отпечаток большого пальца. По-видимому, вор завладел посылкой с лежавшей на ней бумагой, а затем бумага отвалилась и упала помеченной поверхностью вниз - вероятно, когда посылка была передана в другую руку".
   - Вы упомянули, - сказал Торндайк, - что эксперты Скотланд-Ярда идентифицировали этот отпечаток большого пальца как след мистера Рубена Хорнби. Могу я спросить, как они получили возможность провести сравнение?"
   "Ах!" - сказал мистер Лоули. "Тем самым висит очень любопытная история совпадений. Полиция, конечно же, когда обнаружила, что существует такое простое средство идентификации, как отпечаток большого пальца, захотела взять отпечатки пальцев всех служащих на заводе; но это мистер Хорнби отказался санкционировать - довольно донкихотски, как мне кажется, - заявив, что он не допустит, чтобы его племянники подвергались такому унижению. Теперь, естественно, именно эти племянники больше всего интересовали полицию, так как они одни владели ключами, и на мистера Хорнби было оказано сильное давление, чтобы он снял отпечатки пальцев.
   "Однако он был упрям, выискивая мысль о подозрении на кого-либо из джентльменов, которым он так полностью доверял и которых знал всю их жизнь, так что дело, вероятно, осталось бы загадкой, если бы не очень долгое время. странное обстоятельство.
   "Возможно, вы видели на книжных прилавках и в витринах магазинов приспособление под названием "большой палец" или что-то в этом роде, состоящее из небольшой книжечки с чистым листом бумаги для сбора отпечатков пальцев друзей и подушечки для чернил".
   -- Я видел эти устройства лукавого, -- сказал Торндайк, -- и у меня есть одно, которое я купил на вокзале Черинг-Кросс.
   -- Ну, кажется, несколько месяцев назад миссис Хорнби, жена Джона Хорнби, купила одну из этих игрушек...
   - На самом деле, - перебил Рубен, - это мой кузен Уолтер купил эту вещь и подарил ей.
   "Ну, это несущественно", - сказал мистер Лоули (хотя я заметил, что Торндайк сделал пометку об этом в своей книге); "Во всяком случае, миссис Хорнби завладела одним из этих приборов и начала заполнять его отпечатками пальцев своих друзей, в том числе двух своих племянников. Случилось так, что детектив, ведущий это дело, зашел вчера в дом мистера Хорнби, когда последний отсутствовал дома, и воспользовался случаем, чтобы уговорить ее убедить ее мужа согласиться на снятие отпечатков пальцев ее племянников. осмотр экспертов Скотленд-Ярда. Он указывал, что эта процедура действительно необходима не только в интересах правосудия, но и в интересах самих молодых людей, к которым полиция относилась с большим подозрением, подозрение которое было бы полностью снято, если бы оно было доказано на деле. сравнение, что отпечаток большого пальца не мог быть сделан ни одним из них. Более того, казалось, что оба молодых человека изъявили желание пройти испытание, но дядя запретил им это. Тогда миссис Хорнби пришла в голову блестящая идея. Она вдруг вспомнила о "Тумбографе" и, думая раз и навсегда решить вопрос, принесла книжечку и показала ее сыщику. В нем были отпечатки обоих больших пальцев мистера Рубена (среди прочих), и, поскольку у детектива была с собой фотография уличающего знака, сравнение было сделано тут же; и вы можете себе представить ужас и изумление миссис Хорнби, когда выяснилось, что отпечаток большого пальца левой руки ее племянника Рубена во всех деталях совпадает с отпечатком большого пальца, найденным в сейфе.
   "В этот момент на место происшествия прибыл мистер Хорнби, который, конечно же, был потрясен таким поворотом событий. Он хотел бы оставить это дело и компенсировать потерю бриллиантов за счет собственных средств, но, поскольку это было бы равносильно усугублению уголовного преступления, у него не было иного выбора, кроме как возбудить уголовное дело. В результате был выдан ордер на арест мистера Рубена, который был приведен в исполнение сегодня утром, а моего клиента немедленно доставили на Боу-стрит и обвинили в ограблении.
   - Были ли взяты какие-либо доказательства? - спросил Торндайк.
   "Нет. Только доказательства ареста. Заключенный заключен под стражу на неделю, залог принят двумя поручительствами по пятьсот фунтов каждое.
   Торндайк некоторое время молчал после завершения повествования. Как и на меня, на него явно не произвела приятного впечатления манера адвоката, который, казалось, принимал вину своего клиента как должное, что, впрочем, не совсем безосновательно, учитывая обстоятельства дела.
   - Что вы посоветовали сделать своему клиенту? - спросил Торндайк.
   "Я рекомендовал ему признать себя виновным и сдаться на помилование суда в качестве первого преступника. Вы должны убедиться сами, что защита невозможна".
   Молодой человек покраснел, но ничего не сказал.
   "Но давайте проясним свою позицию", - сказал Торндайк. "Защищаем ли мы невиновного человека или пытаемся добиться мягкого приговора для человека, который признает себя виновным?"
   Мистер Лоули пожал плечами.
   - Лучше всего на этот вопрос может ответить сам наш клиент, - сказал он.
   Торндайк вопросительно взглянул на Рубена Хорнби и заметил:
   - Вы не обязаны ни в чем себя уличать, мистер Хорнби, но я должен знать, какую позицию вы намерены занять.
   Тут я снова предложил уйти, но Рубен перебил меня.
   "Вам нет нужды уходить, доктор Джервис, - сказал он. "Моя позиция состоит в том, что я не совершал этого ограбления и ничего не знаю ни о нем, ни об отпечатке большого пальца, который был найден в сейфе. Я, конечно, не ожидаю, что вы поверите мне перед лицом неопровержимых улик против меня, но тем не менее я самым торжественным образом заявляю перед Богом, что я абсолютно невиновен в этом преступлении и ничего не знаю о что угодно".
   - Я так понимаю, вы не признали себя "виновной"? - сказал Торндайк.
   "Конечно, нет; и никогда не буду, - горячо ответил Рубен.
   "Вы не первый невиновный человек из очень многих, кто сделал это заявление", - заметил мистер Лоули. "Часто это лучшая политика, когда защита безнадежно слаба".
   "Это политика, которую я не приму", - возразил Рубен. "Я могу быть и, вероятно, буду осужден и приговорен, но я буду продолжать настаивать на своей невиновности, что бы ни случилось. Как вы думаете, - добавил он, повернувшись к Торндайку, - сможете ли вы взять на себя мою защиту, исходя из этого предположения?
   -- Это единственное предположение, при котором я должен согласиться взяться за это дело, -- ответил Торндайк.
   -- А если я могу задать вопрос, -- с тревогой продолжал Рубен, -- можете ли вы предположить, что я действительно могу быть невиновен?
   - Конечно, знаю, - ответил Торндайк, и тут я заметил, как брови мистера Лоули заметно приподнялись. "Я человек фактов, а не адвокат, и если бы я счел невозможным принять гипотезу о вашей невиновности, я бы не стал тратить время и энергию на поиск улик, подтверждающих ее. Тем не менее, -- продолжал он, видя, как на лице несчастного юноши вспыхнул свет надежды, -- я должен внушить вам, что дело представляет огромные трудности и что мы должны быть готовы найти их непреодолимыми, несмотря на все наши усилия. ".
   -- Я не ожидаю ничего, кроме осуждения, -- ответил Рувим спокойным и решительным голосом, -- и могу встретить его по-мужски, если только вы не будете считать мою вину само собой разумеющейся, но дадите мне хоть малейший шанс защита".
   -- Будет сделано все, на что я способен, -- сказал Торндайк. - Это я могу тебе обещать. Насколько я понимаю, большие шансы против нас сами по себе являются стимулом к усилиям. А теперь позволь спросить, нет ли у тебя порезов или царапин на пальцах?
   Рубен Хорнби протянул обе руки моему коллеге, и я заметил, что они сильные и красивые, как руки искусного мастера, хотя и безупречно сложенные. Торндайк поставил на стол большой конденсор, вроде тех, что используются для работы с микроскопом, и, взяв руку своего клиента, поднес яркое пятно света последовательно к каждому пальцу, исследуя их кончики и части вокруг ногтей с помощью карманный объектив.
   - Хорошая, ловкая рука, - сказал он, одобрительно глядя на член, закончив осмотр, - но я не замечаю никаких следов шрама ни справа, ни слева. Ты пройдешься по ним, Джервис? Ограбление произошло две недели назад, поэтому небольшой порез или царапина успели полностью зажить и исчезнуть. Тем не менее, этот вопрос заслуживает внимания".
   Он вручил мне линзу, и я внимательно осмотрел каждую часть каждой руки, но не смог обнаружить ни малейшего следа какой-либо недавней раны.
   - Прежде чем вы уйдете, нужно уладить еще одно дело, - сказал Торндайк, нажимая кнопку электрического звонка рядом со своим креслом. "Я возьму один или два отпечатка левого большого пальца для собственной информации".
   В ответ на вызов Полтон появился из какого-то неизвестного мне логова, но, вероятно, из лаборатории, и, получив его инструкции, удалился и вскоре вернулся с коробкой, которую поставил на стол. Из этого сосуда Торндайк вынул блестящую медную пластину, установленную на дощечке из твердого дерева, маленький валик для принтера, тюбик с чернилами для отпечатков пальцев и несколько карточек с очень белыми и блестящими поверхностями.
   -- Ну, мистер Хорнби, -- сказал он, -- ваши руки, как я вижу, не поддаются критике в отношении чистоты, но тем не менее мы окончательно отполируем большой палец.
   Соответственно, он начал чистить луковицу большого пальца хорошо намоченной щеткой для ногтей из барсучьего волоса, затем, ополоснув ее в воде, высушил ее шелковым носовым платком и в последний раз протер о кусок замши. Подготовив таким образом большой палец, он выдавил каплю густых чернил на медную пластину и распределил ее валиком, время от времени проверяя состояние пленки, касаясь пластины кончиком пальца и снятие оттиска на одной из карт.
   Когда чернила были раскатаны до необходимой тонкости, он взял Рувима за руку и слегка, но твердо прижал большой палец к исписанной чернилами пластине; затем, перенеся большой палец на одну из карт, которую он велел мне держать неподвижно на столе, он повторил надавливание, когда на карте остался прекрасно четкий и четкий отпечаток луковицы большого пальца, крошечного сосочка. гребни видны с микроскопической отчетливостью и даже устья потовых желез, которые появляются в виде рядов маленьких белых точек на черных линиях гребней. Этот маневр был повторен дюжину раз на двух картах, каждая из которых, таким образом, получила шесть оттисков. Затем Торндайк сделал один или два скрученных отпечатка, т . е . отпечатков, полученных путем прокатки большого пальца сначала по пластине с чернилами, а затем по карте, что означало, что гораздо большая часть поверхности большого пальца отображалась на одном отпечатке.
   -- А теперь, -- сказал Торндайк, -- чтобы иметь все необходимые средства для сравнения, мы возьмем слепок кровью.
   Соответственно, большой палец был очищен и высушен заново, когда Торндайк, уколов свой большой палец иглой, выдавил на карту крупную каплю крови.
   -- Вот, -- сказал он с улыбкой, выкладывая иголкой каплю в неглубокую лужицу, -- не всякий адвокат готов пролить свою кровь за интересы своего клиента.
   Он, как и прежде, сделал дюжину оттисков на двух карточках, по мере того как делал карандашом, напротив каждого отпечатка писал число.
   -- Теперь мы, -- сказал он, вытерев, наконец, большой палец своего клиента, -- снабжены материалами для предварительного расследования, и, если вы сейчас дадите мне свой адрес, мистер Хорнби, мы можем считать, что наши дела на данный момент закончены. . Я должен извиниться перед вами, мистер Лоули, за то, что так долго задержал вас с этими экспериментами.
   Адвокат и в самом деле наблюдал за процессом с едва скрываемым нетерпением и теперь встал с явным облегчением, что он подошёл к концу.
   -- Меня это очень заинтересовало, -- лживо сказал он, -- хотя, признаюсь, я не совсем понимаю ваших намерений. И, кстати, я хотел бы перекинуться с вами парой слов по другому поводу, если мистер Рубен не возражает подождать меня на площади всего несколько минут.
   - Вовсе нет, - ответил Рубен, которого, как я понял, ничуть не обмануло притворство адвоката. "Не спешите на моем счету; мое время принадлежит мне - в настоящее время". Он протянул руку Торндайку, и тот сердечно пожал ее.
   - До свидания, мистер Хорнби, - сказал тот. "Не будьте безосновательно оптимистичны, но в то же время и не унывайте. Будьте бдительны и немедленно дайте мне знать, если с вами случится что-нибудь, что может иметь отношение к делу.
   Затем молодой человек распрощался, и, когда дверь за ним закрылась, мистер Лоули повернулся к Торндайку.
   "Я подумал, что мне лучше поговорить с вами наедине, - сказал он, - просто чтобы услышать, какую линию вы собираетесь занять, потому что, признаюсь, ваше отношение совершенно озадачило меня".
   - Какую линию вы бы предложили? - спросил Торндайк.
   -- Ну, -- сказал адвокат, пожав плечами, -- положение, кажется, таково: наш молодой друг украл связку бриллиантов и разоблачен; по крайней мере, так дело представляется мне".
   -- Мне это представляется не так, -- сухо сказал Торндайк. "Может быть, он взял бриллианты, а может и нет. У меня нет возможности судить, пока я не просею улики и не получу еще несколько фактов. Я надеюсь сделать это в течение следующего дня или двух и предлагаю отложить рассмотрение нашего плана кампании до тех пор, пока я не увижу, какую линию обороны можно принять".
   -- Как хотите, -- ответил адвокат, беря шляпу, -- но я боюсь, что вы поощряете молодого мошенника питать надежды, которые только усугубят его падение, не говоря уже о нашем собственном положении. Знаете, мы не хотим выставлять себя смешными в суде.
   - Конечно, нет, - согласился Торндайк. "Однако я разберусь в этом вопросе и свяжусь с вами в течение дня или двух".
   Он стоял, придерживая дверь открытой, пока адвокат спускался по лестнице, и, когда шаги наконец стихли, резко закрыл ее и с досадой повернулся ко мне.
   "Молодой мошенник, - заметил он, - мне кажется, не очень-то обрадовался своему выбору адвоката. Между прочим, Джервис, как я понимаю, вы сейчас без работы?
   - Это так, - ответил я.
   - Не могли бы вы помочь мне - по делу, конечно, - расследовать это дело? У меня много другой работы, и ваша помощь была бы для меня очень ценной".
   Я сказал, с большой правдой, что я должен быть в восторге.
   - Тогда, - сказал Торндайк, - приходи завтра к завтраку, мы договоримся об условиях, и ты можешь немедленно приступить к своим обязанностям. А теперь давайте раскурим наши трубки и закончим наши байки, как будто не существует взволнованных клиентов и тупоголовых стряпчих.
   ГЛАВА III
   ЛЕДИ В ДЕЛЕ
   Когда я прибыл в покои Торндайка на следующее утро, я обнаружил, что мой друг уже усердно работает. На одном конце стола был накрыт завтрак, а на другом стоял микроскоп образца, используемого для исследования чашечных культур микроорганизмов, на широком столике которого лежала одна из карточек с шестью отпечатками большого пальца кровью. Конденсор бросил яркое пятно света на карту, которую Торндайк рассматривал, когда я постучал, как я понял по положению стула, который он теперь отодвинул к стене.
   "Я вижу, вы приступили к работе над нашей проблемой", - заметил я, когда в ответ на двойной звонок электрического звонка вошел Полтон с материалами для нашей трапезы.
   - Да, - ответил Торндайк. "Я открыл поход, поддержанный, как обычно, моим верным начальником штаба; э! Полтон?
   Маленький человечек, чье интеллигентное, утонченное лицо и величественная осанка казались странно нехарактерными для чайного подноса, который он нес, гордо улыбнулся и, бросив на моего друга взгляд нежного восхищения, ответил:
   "Да сэр. Мы не позволяли траве расти под нашими ногами. Наверху есть красивая негативная промывка, а также бромидное расширение, которое будет закреплено и высушено к тому времени, когда вы закончите свой завтрак.
   - Прекрасный человек, Джервис, - заметил мой друг, когда его помощник удалился. "Выглядит как сельский декан или канцелярский судья, и, очевидно, Природа задумала его как профессора физики. На самом деле он был сначала часовщиком, затем изготовителем оптических приборов, а теперь он механистический фактотум юриста-медика. Он моя правая рука, Полтон; у него появляется идея еще до того, как вы успеваете ее высказать, но мало-помалу вы заведете с ним более близкое знакомство".
   - Где вы его подобрали? Я попросил.
   "Когда я впервые встретил его, он лежал в больнице, ужасно больной и сломленный, жертва бедности и незаслуженного несчастья. Я дал ему одну или две небольшие работы, и когда я узнал, к какому классу он принадлежит, я взял его на постоянное обслуживание. Он совершенно предан мне, и его благодарность столь же безгранична, сколь и неуместна".
   - Какие фотографии он имел в виду? Я попросил.
   "Он делает увеличенное факсимиле одного из отпечатков большого пальца на бромированной бумаге и негатив того же размера на случай, если мы захотим повторить отпечаток".
   -- Вы, очевидно, надеетесь помочь бедняге Хорнби, -- сказал я, -- хотя я не могу себе представить, как вы собираетесь работать. Мне его случай кажется настолько безнадежным, насколько это вообще возможно представить. Его не хочется осуждать, но все же его невиновность кажется почти немыслимой".
   "Это действительно выглядит безнадежным делом, - согласился Торндайк, - и я не вижу выхода из него в настоящее время. Но я беру за правило во всех случаях следовать строго классическим направлениям индуктивного исследования - собирать факты, строить гипотезы, проверять их и искать подтверждения. И я всегда стараюсь сохранять совершенно открытый разум.
   "Теперь, в данном случае, предполагая, как мы должны, что ограбление действительно имело место, есть четыре возможных гипотезы: (1) ограбление было совершено Рубеном Хорнби; (2) что это было совершено Уолтером Хорнби; (3) что это было совершено Джоном Хорнби, или (4) что это было совершено каким-то другим лицом или лицами.
   "Последнюю гипотезу я предлагаю пока оставить без внимания и ограничиться рассмотрением трех других".
   - Вы не думаете, что мистер Хорнби мог украсть бриллианты из собственного сейфа? - воскликнул я.
   -- В настоящее время я не склоняюсь ни к одной теории по этому вопросу, -- ответил Торндайк. "Я просто высказываю гипотезы. Джон Хорнби имел доступ к бриллиантам, поэтому вполне возможно, что он их украл".
   - Но ведь он, несомненно, был ответственен перед владельцами.
   "Нет, при отсутствии грубой небрежности, которую владельцам было бы трудно доказать. Видите ли, он был тем, кого называют безвозмездным хранителем, и в таком случае никакой ответственности за убытки не лежит на хранителе, если только не имело место грубая небрежность.
   - Но отпечаток большого пальца, мой дорогой друг! - воскликнул я. - Как ты можешь пережить это?
   -- Не знаю, смогу ли, -- спокойно ответил Торндайк. - Но я вижу, что вы придерживаетесь той же точки зрения, что и полиция, которая упорно считает отпечаток пальца своего рода магическим пробным камнем, окончательным доказательством, дальше которого расследование не должно идти. Теперь это целая ошибка. Отпечаток пальца - это просто факт, признаю, очень важный и значительный, но все же факт, который, как и всякий другой факт, требует взвешивания и измерения с точки зрения его доказательной ценности".
   - И что вы предлагаете сделать в первую очередь?
   "Сначала я удостоверюсь, что подозреваемый отпечаток большого пальца по характеру идентичен отпечатку Рубена Хорнби, в чем я, однако, почти не сомневаюсь, поскольку специалистам по отпечаткам пальцев можно доверять в своей области".
   "А потом?"
   "Я соберу свежие факты, в которых я рассчитываю на вашу помощь, и, если мы закончили завтракать, я могу также ввести вас в ваши новые обязанности".
   Он встал и позвонил, а затем, принеся из кабинета четыре маленькие тетрадки в бумажных обложках, положил их передо мной на стол.
   "Одну из этих книг, - сказал он, - мы посвятим сведениям о Рубене Хорнби. Вы узнаете все, что сможете, - все, что угодно, неважно, насколько тривиальное или явно не относящееся к делу, - каким-либо образом связанное с ним, и занесите это в эту книгу. Он написал на обложке "Рубен Хорнби" и передал книгу мне. "В эту вторую книгу вы таким же образом введете все, что сможете узнать об Уолтере Хорнби, а в третьей книге - сведения о Джоне Хорнби. Что касается четвертой книги, вы сохраните ее для случайных фактов, связанных с делом, но не подпадающих под другие заголовки. А теперь давайте посмотрим на продукт промышленности Полтона".
   Он взял из рук своего помощника фотографию десяти дюймов в длину и восемь в ширину, сделанную на глянцевой бромированной бумаге и наклеенную на плотный картон. На нем было изображено сильно увеличенное факсимиле одного из отпечатков большого пальца, на котором все мельчайшие детали, такие как отверстия потовых желез и незначительные неровности гребней, которые в оригинале можно было увидеть только с помощью линзы, были хорошо видны невооруженным глазом. Кроме того, весь отпечаток был покрыт сетью тонких черных линий, которыми он был разделен на множество маленьких квадратов, каждый из которых обозначался номером.
   - Превосходно, Полтон, - одобрительно сказал Торндайк. "Самое замечательное расширение. Видишь ли, Джервис, мы сфотографировали отпечаток большого пальца в контакте с пронумерованным микрометром, разделенным на квадратные двенадцатые доли дюйма. Увеличение составляет восемь диаметров, так что квадраты здесь составляют две трети дюйма в диаметре. У меня есть несколько таких микрометров разной шкалы, и я нахожу их бесценными при проверке чеков, сомнительных подписей и тому подобного. Я вижу, вы упаковали камеру и микроскоп, Полтон; Вы поставили микрометр?
   -- Да, сэр, -- ответил Полтон, -- и шестидюймовый объектив, и маломощный окуляр. Все в деле; и я поставил "специальные быстрые" пластины в темные горки на случай, если свет будет плохим".
   "Тогда мы пойдем вперед и встретим львов Скотленд-Ярда в их логове", - сказал Торндайк, надевая шляпу и перчатки.
   "Но, конечно, - сказал я, - вы не собираетесь таскать этот огромный микроскоп в Скотленд-Ярд, когда вам нужны только восемь диаметров. У вас нет препаровального микроскопа или другого портативного прибора?
   - У нас есть восхитительный инструмент для вскрытия, изготовленный Полтоном, - он покажет его вам. Но мне может понадобиться более сильное орудие, и здесь позвольте мне дать вам слово предостережения: что бы вы ни видели, что я делаю, не делайте замечаний при чиновниках. Мы ищем информацию, а не даем ее, как вы понимаете.
   В этот момент маленький медный молоточек на внутренней двери - внешняя дубовая дверь была открыта - издал робкий и извиняющийся стук.
   - Кто это может быть? - пробормотал Торндайк, ставя микроскоп на стол. Он подошел к двери и несколько резко отворил ее, но тотчас же сдернул шляпу, и тут я увидел на пороге даму.
   "Доктор. Торндайк? - спросила она, и, когда мой коллега поклонился, она продолжила: "Мне следовало бы написать и попросить о встрече, но дело довольно срочное - оно касается мистера Рубена Хорнби, и я только сегодня утром узнала от него, что он консультировался с вами. "
   -- Пожалуйста, входите, -- сказал Торндайк. "Доктор. Мы с Джервисом как раз собирались в Скотленд-Ярд по этому делу. Позвольте мне представить вас моему коллеге, который занимается этим делом вместе со мной.
   Наша гостья, высокая красивая девушка лет двадцати или около того, ответила на мой поклон и заметила с полным самообладанием: "Меня зовут Гибсон - мисс Джульет Гибсон. У меня очень простое дело, и оно не займет у вас много минут.
   Она уселась в кресло, которое поставил для нее Торндайк, и продолжила оживленно и деловито:
   "Я должен сказать вам, кто я, чтобы объяснить вам мой визит. Последние шесть лет я живу с мистером и миссис Хорнби, хотя я им не родственник. Сначала я пришел в дом миссис Хорнби как своего рода компаньонка, хотя, поскольку мне тогда было всего пятнадцать, вряд ли нужно говорить, что мои обязанности были не очень обременительны; на самом деле я думаю, что миссис Хорнби взяла меня, потому что я был сиротой и не имел надлежащих средств к существованию, а у нее не было собственных детей.
   "Три года назад я разбогател, что сделало меня независимым; но я была так счастлива с моими добрыми друзьями, что попросила разрешения остаться с ними, и с тех пор я была в положении приемной дочери. Естественно, я видел много их племянников, которые проводят большую часть своего времени в доме, и мне не нужно говорить вам, что ужасное обвинение против Рувима обрушилось на нас, как удар молнии. Я пришел сказать вам следующее: я не верю, что Рубен украл эти бриллианты. Это совершенно не соответствует моему предыдущему опыту общения с ним. Я убежден, что он невиновен, и готов поддержать свое мнение".
   "Каким образом?" - спросил Торндайк.
   "Поставляя сухожилия войны", - ответила мисс Гибсон. "Я понимаю, что юридические консультации и помощь связаны со значительными расходами".
   - Боюсь, вы совершенно правильно информированы, - сказал Торндайк.
   - Что ж, денежные ресурсы Рубена, я уверен, весьма невелики, поэтому его друзьям необходимо поддерживать его, и я хочу, чтобы вы пообещали мне, что не останется ничего недоделанного, что могло бы помочь доказать его невиновность, если я заставлю себя несет ответственность за любые расходы, которые он не в состоянии покрыть. Я предпочел бы, конечно, не участвовать в этом деле, если бы этого можно было избежать.
   "Ваша дружба носит в высшей степени практический характер, мисс Гибсон, - сказал мой коллега с улыбкой. "На самом деле расходы меня не касаются. Если представится случай проявить великодушие, вам придется обратиться к поверенному мистера Рубена через вашего опекуна, мистера Хорнби, и с согласия обвиняемого. Но я не думаю, что представится случай, хотя я очень рад, что вы позвонили, так как вы можете оказать нам ценную помощь другими способами. Например, вы можете ответить на один или два, казалось бы, дерзких вопроса".
   "Я не считаю неуместным любой вопрос, который вы сочли нужным задать", - ответил наш посетитель.
   -- Тогда, -- сказал Торндайк, -- осмелюсь узнать, существуют ли какие-нибудь особые отношения между вами и мистером Рубеном.
   -- Вы ищете в женщине неизбежный мотив, -- сказала мисс Гибсон, смеясь и слегка краснея. - Нет, между Рубеном и мной не было нежных прикосновений. Мы просто старые и близкие друзья; на самом деле есть то, что я могу назвать тенденцией в другом направлении - Уолтер Хорнби".
   - Вы имеете в виду, что помолвлены с мистером Уолтером?
   "О, нет," ответила она; -- Но он просил меня выйти за него замуж -- он просил меня, право, не раз; и я действительно верю, что он искренне привязан ко мне".
   Это последнее заявление она произнесла со странным видом, как будто то, что утверждалось, было любопытным и довольно невероятным, и этот тон, очевидно, был замечен Торндайком, а также мной, поскольку он возразил:
   "Конечно, есть. Почему бы и нет?"
   -- Видите ли, -- ответила мисс Гибсон, -- у меня есть около шестисот собственных денег в год, и меня не следует считать плохой парой для такого молодого человека, как Уолтер, у которого нет ни имущества, ни ожиданий, и это, естественно, принимается во внимание. учетная запись. Но все же, как я уже сказал, я считаю, что он вполне искренен в своих заявлениях, а не только ради моих денег.
   -- Я вовсе не нахожу ваше мнение невероятным, -- с улыбкой сказал Торндайк, -- даже если бы мистер Уолтер был вполне корыстным молодым человеком -- а я так понимаю, что он им не является.
   Мисс Гибсон очень мило покраснела, когда ответила:
   "О, пожалуйста, не трудитесь говорить мне комплименты; Уверяю вас, я никоим образом не остаюсь равнодушным к своим заслугам. Но что касается Уолтера Хорнби, мне было бы жаль применять к нему термин "наемник", и все же... ну, я никогда не встречал молодого человека, который проявлял бы более сильное чувство ценности денег. Он намерен преуспеть в жизни, и я не сомневаюсь, что он добьется успеха".
   - И я так понимаю, что вы ему отказали?
   "Да. Мои чувства к нему вполне дружеские, но не такие, чтобы позволить мне подумать о том, чтобы выйти за него замуж".
   - А теперь вернемся на минутку к мистеру Рубену. Вы знаете его несколько лет?
   -- Я близко знакома с ним шесть лет, -- ответила мисс Гибсон.
   - А какой характер вы ему даете?
   "Говоря о моем собственном наблюдении за ним, - ответила она, - я могу сказать, что я никогда не видела, чтобы он говорил неправду или делал бесчестный поступок. Что касается воровства, то это просто смешно. Его привычки всегда были недорогими и бережливыми, он слишком нечестолюбив, и в отношении "главного шанса" его равнодушие так же бросается в глаза, как и проницательность Уолтера. Он тоже щедрый человек, хотя и осторожный и трудолюбивый".
   - Спасибо, мисс Гибсон, - сказал Торндайк. "Мы обратимся к вам за дополнительной информацией по мере продвижения дела. Я уверен, что вы поможете нам, если сможете, и что вы сможете помочь нам, если захотите, с вашей ясной головой и вашей замечательной откровенностью. Если вы оставите нам свою карточку, мы с доктором Джервисом будем держать вас в курсе наших перспектив и будем обращаться к вам за помощью, когда она нам понадобится.
   Когда наша прекрасная гостья удалилась, Торндайк с минуту или больше стоял, мечтательно глядя в огонь. Затем, бросив быстрый взгляд на часы, он снова надел шляпу и, взяв микроскоп, вручил мне футляр с фотоаппаратом и направился к двери.
   "Как время идет!" - воскликнул он, когда мы спускались по лестнице. - Но он не пропал даром, Джервис, а?
   -- Нет, полагаю, что нет, -- нерешительно ответил я.
   - Вы полагаете, что нет! он ответил. -- Да ведь тут такая маленькая проблемка, какую только можно пожелать -- то, что на жаргоне романов назвали бы психологической проблемой, -- и решать ее тоже ваше дело.
   - Вы имеете в виду отношения мисс Гибсон с этими двумя молодыми людьми?
   Торндайк кивнул.
   - Нас это волнует? Я попросил.
   - Безусловно, - ответил он. "Все, что касается нас на этом предварительном этапе. Мы ищем ключ к разгадке и не должны ничего упускать из виду".
   - Ну, во-первых, я бы сказал, что она не без ума от Уолтера Хорнби.
   -- Нет, -- согласился Торндайк, тихонько посмеиваясь. "Мы можем считать, что хитрый Уолтер не вызвал большой страсти".
   "Тогда, - продолжал я, - если бы я был претендентом на руку мисс Гибсон, я думаю, что скорее встал бы на место Рубена, чем на место Уолтера".
   -- Я снова с вами, -- сказал Торндайк. "Продолжать."
   - Ну, - продолжал я, - наша прекрасная гостья произвела на меня впечатление, что ее явное восхищение характером Рубена сдерживается чем-то, что она услышала от третьего лица. Это ее выражение, "говоря по моему собственному наблюдению", казалось, подразумевало, что ее наблюдения за ним не полностью согласовывались с чьими-то еще".
   "Хороший человек!" - воскликнул Торндайк, хлопая меня по спине, к нескрываемому удивлению полицейского, мимо которого мы проходили. - Именно на это я и надеялся в тебе - на способность видеть существенное под очевидным. Да; кто-то что-то говорил о нашем клиенте, и мы должны выяснить, что именно было сказано и кто это сказал. Нам придется придумать предлог для еще одного свидания с мисс Гибсон.
   - Кстати, почему ты не спросил ее, что она имеет в виду? - глупо спросил я.
   Торндайк ухмыльнулся мне в лицо. - Почему ты этого не сделал? - возразил он.
   "Нет, - возразил я, - я полагаю, что невежливо проявлять слишком проницательность. Позвольте мне понести микроскоп на некоторое время; я вижу, у тебя болит рука.
   -- Спасибо, -- сказал он, передавая мне футляр и потирая пальцы. "это довольно тяжеловесно".
   "Я не могу разобрать, что вы хотите с этим великим инструментом", - сказал я. "Обычный карманный объектив сделает все, что вам нужно. Кроме того, шестидюймовый объектив не даст увеличения более чем на два-три диаметра.
   -- Два, с закрытой трубкой, -- ответил Торндайк, -- а маломощный окуляр доводит до четырех. Полтон сделал их для меня для осмотра чеков, банкнот и других крупных предметов. Но вы поймете, когда увидите, как я использую инструмент, и помните, вы не должны делать никаких комментариев".
   К этому времени мы подошли к входу в Скотленд-Ярд и шли по узкой улице, когда встретили чиновника в форме, который остановился и отсалютовал моему коллеге.
   - А, я думал, мы скоро увидим вас здесь, доктор, - сказал он добродушно. "Сегодня утром я слышал, что у вас в руках этот футляр с отпечатком большого пальца".
   -- Да, -- ответил Торндайк. "Я посмотрю, что можно сделать для защиты".
   - Что ж, - сказал офицер, проводя нас в здание, - вы преподнесли нам немало сюрпризов, но вы преподнесете нам еще больший, если сможете что-нибудь из этого сделать. Должен сказать, это предрешено.
   -- Дорогой мой, -- сказал Торндайк, -- такого не бывает. Вы имеете в виду, что против обвиняемого возбуждено дело prima facie .
   -- Если хотите, скажите так, -- с лукавой усмешкой ответил офицер, -- но я думаю, что вы найдете это насчет самого твердого ореха, на который вы когда-либо пробовали свои зубы, -- и зубы у них довольно крепкие, я скажи это. Вам лучше зайти в кабинет мистера Синглтона, - и он провел нас по коридору в большую, едва обставленную комнату, где мы обнаружили степенного вида джентльмена, сидевшего за большим письменным столом.
   - Как поживаете, доктор? сказал последний, поднимаясь и протягивая руку. - Я догадываюсь, зачем вы пришли. Хочешь увидеть этот отпечаток большого пальца, а?
   "Совершенно верно", - ответил Торндайк, а затем, представив меня, продолжил: "Мы были партнерами в прошлой игре, но на этот раз мы по разные стороны доски".
   -- Да, -- согласился мистер Синглтон. - И мы поставим вам мат.
   Он отпер ящик и вынул небольшой портфель, извлек из него лист бумаги и положил на стол. Похоже, это был лист, вырванный из перфорированного блока меморандумов, и на нем была сделана карандашная надпись: "Вручено Рубеном в 19:30, 9 марта 2001 года. JH" На одном конце было темное, блестящее пятно крови, образовавшееся в результате падения большой капли, и оно было слегка размазано, по-видимому, на него надавили пальцем или большим пальцем. Рядом с ним были два или три пятна поменьше и удивительно четкий и чистый отпечаток большого пальца.
   Торндайк пристально смотрел на бумагу минуту или две, внимательно изучая отпечатки пальцев и пятна по очереди, но не делая никаких замечаний, в то время как мистер Синглтон с ожидающим любопытством следил за его бесстрастным лицом.
   "Опознать эту метку не составляет большого труда", - наконец заметил чиновник.
   -- Нет, -- согласился Торндайк. "Это отличное впечатление и очень характерный рисунок, даже без шрама".
   -- Да, -- ответил мистер Синглтон. "Шрам делает это абсолютно убедительным. У тебя с собой оттиск, я полагаю?
   - Да, - ответил Торндайк и вытащил из широкого кармана с клапаном увеличенную фотографию, при виде которой лицо мистера Синглтона расплылось в улыбке.
   -- Вы не хотите надевать очки, чтобы смотреть на это, -- заметил он. "Не то, чтобы вы что-то выиграли от такого большого расширения; трех диаметров вполне достаточно для изучения гребневых узоров. Я вижу, вы разбили его на пронумерованные квадраты - неплохой план; но наш - или, скорее, метод Гальтона, поскольку мы позаимствовали метод у него, - лучше подходит для этой цели".
   Он вытащил из портфеля фотографию отпечатка большого пальца, увеличенную примерно до четырех дюймов в длину. Отпечаток был отмечен несколькими фигурами, написанными поминутно тонким пером, причем каждая фигура располагалась на "островке", петле, бифуркации или какой-либо другой яркой и характерной части гребневого узора.
   "Эта система обозначения ссылочными числами, - сказал мистер Синглтон, - лучше, чем ваш метод квадратов, потому что числа размещаются только в точках, важных для сравнения, тогда как ваши квадраты или пересечения линий произвольно ложатся на важные или неважные моменты в зависимости от случая. Кроме того, мы не можем позволить вам отметить наш оригинал, хотя, конечно, мы можем дать вам фотографию, что тоже подойдет.
   - Я собирался попросить вас позволить мне сделать снимок, - сказал Торндайк.
   "Конечно, - ответил мистер Синглтон, - если вы предпочитаете один из ваших собственных запасов. Я знаю, ты не хочешь ничего принимать на веру. А теперь я должен заняться своей работой, если вы меня извините. Инспектор Джонсон окажет вам любую помощь, которая может вам понадобиться.
   - И следите, чтобы я не прикарманил оригинал, - добавил Торндайк, улыбаясь инспектору, который нас проводил.
   "О, я прослежу за тем," сказал последний, ухмыляясь; и когда мистер Синглтон вернулся к своему столу, Торндайк отпер футляр микроскопа и вытащил инструмент.
   - Что, ты собираешься положить его под микроскоп? - воскликнул мистер Синглтон, широко улыбаясь.
   "Знаете, я должен что-то сделать за свой гонорар", - ответил Торндайк, устанавливая микроскоп и привинчивая два дополнительных объектива к тройной револьверной головке.
   "Вы заметили, что никакого обмана нет", - добавил он инспектору, взяв бумагу со стола мистера Синглтона и поместив ее между двумя стеклянными пластинками.
   - Я слежу за вами, сэр, - усмехнувшись, ответил офицер. и он действительно наблюдал с пристальным вниманием и большим интересом, как Торндайк клал предметные стекла на предметный столик микроскопа и приступил к фокусировке.
   Я тоже наблюдал за происходящим, и меня очень утомляли действия моего коллеги. После предварительного осмотра шестидюймовым стеклом, он повернул револьвер к полудюймовому объективу и вставил более мощный окуляр, и с этой силой внимательно осмотрел пятна крови, а затем передвинул револьвер. отпечаток большого пальца в поле зрения. Посмотрев на это некоторое время с глубоким вниманием, он вытащил из футляра крошечную спиртовку, которая, очевидно, была наполнена спиртовым раствором какой-то натриевой соли, потому что, когда он зажег ее, я узнал характерное желтое натриевое пламя. Затем он заменил один из объективов спектроскопической приставкой и, поставив лампочку вплотную к зеркалу микроскопа, настроил спектроскоп. Очевидно, мой друг фиксировал положение линии "D" (или линии натрия) в спектре.
   Завершив настройку, он теперь снова исследовал мазки крови и отпечатки пальцев как в проходящем, так и в отраженном свете, и я наблюдал, как он торопливо нарисовал одну или две диаграммы в своем блокноте. Затем он поместил спектроскоп и лампу в футляр и достал микрометр - полоску довольно тонкого стекла примерно три дюйма на полтора, - которую положил на отпечаток большого пальца вместо верхней стеклянной пластины.
   Закрепив его зажимами, он подвигал его, сравнивая его вид с линиями на большой фотографии, которую держал в руке. После значительной корректировки и подгонки он, похоже, был удовлетворен, потому что заметил мне:
   "Я думаю, что я получил линии в том же положении, что и на нашем отпечатке, поэтому с помощью инспектора Джонсона мы сделаем фотографию, которую мы сможем изучить на досуге".
   Он вытащил камеру - прибор с четвертьпластинами - из футляра и открыл его. Затем, повернув микроскоп на штативе в горизонтальное положение, он извлек из футляра камеры пластину из красного дерева с тремя латунными ножками, на которую поставил камеру и довел ее до уровня окуляра микроскопа. микроскоп.
   Передняя часть камеры была снабжена коротким рукавом из тонкой черной кожи, в который теперь вставлялся конец окуляра микроскопа, причем рукав закреплялся вокруг корпуса микроскопа прочной резиновой лентой, таким образом полностью светонепроницаемое соединение.
   Теперь все было готово для фотографирования. Сконцентрировав свет из окна на отпечатке большого пальца с помощью конденсора, Торндайк с особой тщательностью сфокусировал изображение на экране из матового стекла, а затем, надев на объектив небольшой кожаный колпачок, ввел темное стекло. и выдвинул затвор.
   "Я попрошу вас сесть и оставаться неподвижным, пока я буду снимать", - сказал он мне и инспектору. "Достаточно очень небольшой вибрации, чтобы разрушить резкость изображения".
   Мы уселись соответственно, и Торндайк снял колпачок, стоя неподвижно с часами в руке, пока он открывал первую тарелку.
   "С таким же успехом мы можем подождать секунду, на случай, если все получится не совсем идеально", - сказал он, закрывая затвор и закрывая ставни.
   Он перевернул темный слайд и сделал еще одно экспонирование таким же образом, а затем, убрав микрометр и заменив его пластинкой простого стекла, сделал еще два экспонирования.
   "Осталось две пластинки", - заметил он, вытаскивая второй темный слайд. - Думаю, я сделаю запись о пятне крови на них.
   Соответственно, он сделал еще два экспонирования - одно с большим пятном крови и одно с меньшим пятном.
   - Вот, - сказал он с довольным видом, продолжая упаковывать то, что инспектор назвал "коробкой фокусов". - Я думаю, у нас есть все данные, которые мы можем вытянуть из Скотланд-Ярда, и я очень признателен вам, мистер Синглтон, за то, что вы предоставили так много возможностей вашему естественному врагу, адвокату защиты.
   - Не наши естественные враги, доктор, - возразил мистер Синглтон. "Работаем на осуждение, конечно, но не чиним препятствия на пути защиты. Ты прекрасно это знаешь.
   -- Конечно, знаю, дорогой сэр, -- ответил Торндайк, пожимая чиновнику руку. "Разве я не пользовался вашей помощью десятки раз? Но я все равно очень обязан. До свидания."
   "До свидания, доктор. Желаю вам удачи, хотя боюсь, что на этот раз вы обнаружите, что ничего не выйдет.
   -- Посмотрим, -- ответил Торндайк и, дружески махнув рукой инспектору, подхватил два чемодана и вышел из здания.
   ГЛАВА IV
   УВЕРЕННОСТЬ
   Во время нашей прогулки домой мой приятель был необычайно задумчив и молчалив, и выражение его лица выражало сосредоточенность, под которой, как мне показалось, я мог уловить, несмотря на обычно бесстрастное выражение его лица, некоторое подавленное волнение не совсем неприятного свойства. Однако я воздерживался от каких-либо замечаний или вопросов не только потому, что видел, что он озабочен, но и потому, что, зная этого человека, я решил, что он сочтет своим долгом держаться подальше от своих мыслей и не делайте ненужных откровений даже мне.
   По прибытии в его покои он немедленно передал камеру Полтону с несколькими краткими указаниями относительно проявления пластин, и, поскольку обед был уже готов, мы без промедления сели за стол.
   Некоторое время мы молча ели, когда Торндайк вдруг отложил нож и вилку и посмотрел мне в лицо с улыбкой тихого удовольствия.
   -- До меня только что дошло, Джервис, -- сказал он, -- что вы самый компанейский парень на свете. У тебя есть ниспосланный небесами дар молчания".
   "Если молчание является проверкой товарищества, - ответил я с ухмылкой, - я думаю, что могу сделать вам такой же комплимент, но еще более выразительно".
   Он весело рассмеялся и вернулся:
   -- Вам нравится быть саркастичным, я замечаю; но я сохраняю свою позицию. Способность сохранять уместное молчание - редчайшее и ценнейшее из социальных достижений. Так вот, большинство мужчин засыпали бы меня вопросами и бормотали комментарии о моих действиях в Скотленд-Ярде, тогда как вы позволили мне, не прерываясь, разобраться с массой улик, пока они еще свежи и впечатляющи, занести в протокол каждый пункт и сложить в кучу. это далеко в ячейках моего мозга. Между прочим, я сделал нелепую оплошность.
   "Что это?" Я попросил.
   "Тумбограф". Я так и не выяснил, есть ли он у полиции или он все еще находится у миссис Хорнби.
   "Это имеет значение?" - спросил я.
   "Немного; только я должен это видеть. И, возможно, это послужит вам прекрасным предлогом, чтобы навестить мисс Гибсон. Поскольку сегодня днем я занят в больнице, а у Полтона заняты дела, было бы неплохо, если бы вы заглянули в Эндсли-Гарденс - я думаю, это адрес - и если вы сможете увидеть мисс Гибсон, постарайтесь связаться с ней. конфиденциально побеседовать с ней и расширить свои знания о манерах и обычаях трех мсье Хорнби. Наденьте свой лучший прикроватный образ и держите глаза на погоду в приподнятом настроении. Разузнайте все, что сможете, о характерах и привычках этих трех джентльменов, невзирая ни на какие угрызения совести из деликатности. Нам все важно, даже имена их портных".
   - А что касается "Тумбографа"?
   - Выясни, у кого он есть, и, если он все еще находится у миссис Хорнби, попроси ее одолжить его нам или - что может быть лучше - получить ее разрешение сфотографировать его.
   -- Будет сделано по вашему слову, -- сказал я. -- Я приведу в порядок свою внешность и сегодня днем впервые выступлю в образе Поля Прая.
   Примерно через час я оказался на пороге дома мистера Хорнби в Эндсли-Гарденс, слушая звон колокольчика, который я только что завел.
   - Мисс Гибсон, сэр? - повторила горничная в ответ на мой вопрос. "Она собиралась уйти, но я не уверен, ушла ли она еще. Если вы вмешаетесь, я пойду и посмотрю".
   Я последовал за ней в гостиную и, пробираясь среди беспорядка маленьких столиков и разной мебели, с помощью которой дамы в наши дни превращают свое особое владение в подобие маклерской лавки, бросил якорь возле камина, чтобы ждите отчета горничной.
   Мне не пришлось долго ждать, так как меньше чем через минуту в комнату вошла сама мисс Гибсон. На ней были шляпа и перчатки, и я поздравил себя со своевременным появлением.
   - Я не ожидала увидеть вас так скоро, доктор Джервис, - сказала она, протягивая руку в откровенной и дружелюбной манере, - но все равно вам очень рады. Вы пришли мне что-то сказать?
   - Напротив, - ответил я, - я пришел спросить вас кое о чем.
   - Что ж, это лучше, чем ничего, - сказала она с оттенком разочарования. - Не сядете?
   Я осторожно уселся на карликовое кресло золотушного вида и без предисловий открыл свое дело.
   "Помнишь штуку под названием "Тумбограф"?"
   - Действительно знаю, - энергично ответила она. - Это было причиной всех этих неприятностей.
   - Вы не знаете, завладела ли им полиция?
   "Детектив отнес его в Скотланд-Ярд, чтобы специалисты по отпечаткам пальцев могли изучить его и сравнить два отпечатка большого пальца; и они хотели сохранить его, но миссис Хорнби была так огорчена мыслью о том, что его используют в качестве улики, что они позволили ей вернуть его. Видите ли, они действительно больше не нуждались в этом, так как они могли взять отпечаток для себя, когда Рувим находился под стражей; на самом деле он вызвался снять отпечаток сразу же, как только его арестовали, что и было сделано".
   - Значит, "Тумбограф" теперь у миссис Хорнби?
   - Да, если только она не уничтожила его. Она говорила об этом.
   -- Надеюсь, что нет, -- сказал я в некоторой тревоге, -- потому что доктор Торндайк по какой-то причине очень хочет его осмотреть.
   - Что ж, она спустится через несколько минут, и тогда мы узнаем. Я сказал ей, что ты здесь. Ты хоть представляешь, по какой причине доктор Торндайк хочет его увидеть?
   - Никак, - ответил я. "Доктор. Торндайк близок как устрица. Он обращается со мной так же, как и со всеми остальными: внимательно слушает, внимательно наблюдает и ничего не говорит".
   - Звучит не очень приятно, - размышляла мисс Гибсон. "и все же он казался очень милым и сочувствующим".
   - Он очень милый и отзывчивый, - возразил я с некоторым акцентом, - но он не делает себя любезным, разглашая секреты своих клиентов.
   "Я полагаю, что нет; и я считаю себя весьма обиженной, -- сказала она, улыбаясь, но, видимо, несколько задетая моим не очень тактичным замечанием.
   Я спешил исправить свою ошибку извинениями и самообвинениями, когда дверь отворилась и в комнату вошла пожилая дама. Она была несколько полной, любезной и спокойной, и произвела на меня впечатление (если быть до конца честным) довольно глупой.
   - Это миссис Хорнби, - сказала мисс Гибсон, представляя меня своей хозяйке. и она продолжила: "Доктор. Джервис пришел спросить о "Тумбографе". Надеюсь, вы его не уничтожили?
   - Нет, моя дорогая, - ответила миссис Хорнби. "У меня есть это в моем маленьком бюро. Что хотел узнать об этом доктор Джервис?
   Видя, что она боится, как бы на нее не обрушилась какая-нибудь новая страшная неожиданность, я поспешил ее успокоить.
   - Мой коллега, доктор Торндайк, очень хочет его изучить. Он руководит защитой вашего племянника, как вы знаете.
   - Да, да, - сказала миссис Хорнби. - Джульетта рассказала мне о нем. Она говорит, что он дорогой. Вы согласны с ней?
   Тут я поймал взгляд мисс Гибсон, в котором мелькнул озорной огонек, и заметил более глубокий румянец на ее щеках.
   -- Что ж, -- ответил я с сомнением, -- я никогда не считал своего коллегу в качестве милого, но я очень высокого мнения о нем во всех отношениях.
   - Это, без сомнения, мужской эквивалент, - сказала мисс Гибсон, оправляясь от мгновенного смущения, вызванного бесхитростным повторением миссис Хорнби ее фразы. "Я думаю, что женское выражение более эпиграмматично и всеобъемлюще. Но вернемся к объекту визита доктора Джервиса. Не отдадите ли вы ему "Тумбограф", тетя, показать доктору Торндайку?
   - О, моя дорогая Джульетта, - ответила миссис Хорнби, - я сделаю все - все, что угодно, - чтобы помочь нашему бедному мальчику. Я никогда не поверю, что он мог быть виновен в краже, обыкновенной, пошлой краже. Произошла какая-то ужасная ошибка - я уверен, что была, - я сказал об этом сыщикам. Я заверил их, что Рувим не мог совершить ограбление и что они совершенно ошибались, полагая, что он способен на такое действие. Но они не слушали меня, хотя я знаю его с тех пор, как он был маленьким ребенком, и должен был бы судить, если бы кто-нибудь был. Алмазы тоже! Теперь я спрашиваю вас, зачем Рубену бриллианты? и их даже не разрезали".
   Тут миссис Хорнби вытащила кружевной платок и вытерла глаза.
   "Я уверен, что доктору Торндайк будет очень интересно посмотреть на эту вашу книжечку", - сказал я, чтобы остановить волну ее размышлений.
   "О, "Тумбограф", - ответила она. "Да, я отдам ему это с величайшим удовольствием. Я так рад, что он хочет это увидеть; это вселяет надежду в то, что он так сильно интересуется этим делом. Вы не поверите, доктор Джервис, эти детективы действительно хотели сохранить его, чтобы использовать в качестве улик против бедного мальчика. Мой "Тумбограф", заметьте. Но я поставил ногу там, и они должны были вернуть его. Я решил, что они не должны получать от меня никакой помощи в своих попытках вовлечь моего племянника в это ужасное дело".
   -- Тогда, может быть, -- сказала мисс Гибсон, -- вы могли бы дать доктору Джервису "тумбограф", а он передаст его доктору Торндайку.
   "Конечно, я буду," сказала миссис Хорнби; "немедленно; и вам не нужно возвращать его, доктор Джервис. Когда вы закончите с ним, бросьте его в огонь. Я желаю никогда больше не видеть его".
   Но я обдумывал этот вопрос и пришел к выводу, что было бы в высшей степени неосмотрительно забрать книгу из-под стражи миссис Хорнби, и теперь я приступил к объяснению.
   "Понятия не имею, - сказал я, - с какой целью доктор Торндайк хочет изучить "тумбограф", но мне приходит в голову, что он может захотеть представить его в качестве улики, и в этом случае было бы лучше, если бы он не выйти из вашего владения в настоящее время. Он просто поручил мне попросить вашего разрешения сфотографировать его".
   -- О, если он хочет сфотографироваться, -- сказала миссис Хорнби, -- я без труда сделаю для него фотографию. Мой племянник Уолтер взял бы один для нас, я уверен, если бы я попросил его. Он такой умный, ты знаешь, правда, Джульетта, дорогая?
   - Да, тетя, - быстро ответила мисс Гибсон, - но я полагаю, что доктор Торндайк предпочел бы сам сделать снимок.
   - Я уверен, что так и будет, - согласился я. "На самом деле, фотография, сделанная другим человеком, не принесет ему особой пользы".
   - А, - сказала миссис Хорнби слегка обиженным тоном, - вы думаете, что Уолтер - обычный любитель; но если бы я показал вам несколько сделанных им фотографий, вы бы очень удивились. Он удивительно умен, уверяю вас.
   - Вы хотите, чтобы мы принесли книгу в покои доктора Торндайка? - спросила мисс Гибсон. "Это сэкономит время и нервы".
   -- Это очень мило с вашей стороны... -- начал я.
   "Нисколько. Когда привезем? Хочешь получить его сегодня вечером?"
   "Нам бы очень хотелось", - ответил я. "Мой коллега мог бы затем изучить его и решить, что с ним делать. Но это доставляет тебе столько хлопот.
   -- Ничего подобного, -- сказала мисс Гибсон. - Вы не против пойти со мной сегодня вечером, тетя?
   -- Конечно, нет, моя дорогая, -- ответила миссис Хорнби и уже собиралась рассказать об этом, когда мисс Гибсон встала и, взглянув на часы, заявила, что должна немедленно приступить к делу. Я тоже встал, чтобы попрощаться, и тут она заметила:
   - Если вы идете в том же направлении, что и я, доктор Джервис, мы могли бы договориться о времени предполагаемого визита по ходу дела.
   Я не замедлил воспользоваться этим приглашением, и через несколько секунд мы вместе вышли из дома, оставив миссис Хорнби глупо улыбающейся нам вслед из открытой двери.
   - Как ты думаешь, тебе подойдет восемь часов? - спросила мисс Гибсон, когда мы шли по улице.
   "Должен сказать, отлично подойдет", - ответил я. "Если что-то сделает встречу невозможной, я пошлю вам телеграмму. Я хотел бы, чтобы вы пришли один, так как у нас будет деловая конференция.
   Мисс Гибсон тихо рассмеялась, и это был очень приятный и мелодичный смех.
   - Да, - согласилась она. "Дорогая миссис Хорнби немного рассеянна, и ей трудно удержаться на одном предмете; но вы должны быть снисходительны к ее маленьким недостаткам; ты был бы таким, если бы испытал от нее такую доброту и щедрость, как я".
   "Я уверен, что я должен," возразил я; - На самом деле я. В конце концов, некоторая расплывчатость речи и туманность мыслей не являются большими недостатками для щедрой и любезной женщины ее возраста.
   Мисс Гибсон вознаградила меня за эти в высшей степени правильные чувства одобрительной улыбкой, и некоторое время мы шли молча. Вскоре она повернулась ко мне с некоторой неожиданностью и очень серьезным выражением лица и сказала:
   - Я хочу задать вам вопрос, доктор Джервис, и, пожалуйста, простите меня, если я прошу вас немного отложить вашу профессиональную сдержанность в мою пользу. Я хочу, чтобы вы сказали мне, считаете ли вы, что у доктора Торндайка есть какая-то надежда или надежда на то, что он сможет спасти бедного Рубена от ужасной опасности, которая ему угрожает.
   Это был довольно острый вопрос, и я потратил некоторое время на его обдумывание, прежде чем ответить.
   -- Я хотел бы, -- наконец ответил я, -- рассказать вам столько, сколько позволит мне мой долг перед коллегой; но это так мало, что вряд ли стоит рассказывать. Однако я могу сказать, не нарушая никакой уверенности: доктор Торндайк взялся за это дело и усердно над ним работает, и он, несомненно, не сделал бы ни того, ни другого, если бы считал его безнадежным.
   -- Это очень обнадеживающий взгляд на дело, -- сказала она, -- который, однако, уже пришел мне в голову. Могу я спросить, получилось ли что-нибудь из вашего визита в Скотленд-Ярд? О, пожалуйста, не думайте, что я вторгаюсь; Я ужасно беспокоюсь и беспокоюсь".
   "Я очень мало могу рассказать вам о результатах нашей экспедиции, потому что очень мало знаю; но мне кажется, что доктор Торндайк не недоволен своей утренней работой. Он, конечно, уловил некоторые факты, хотя я понятия не имею об их характере, и как только мы добрались до дома, у него появилось внезапное желание изучить "Тумбограф".
   - Спасибо, доктор Джервис, - сказала она с благодарностью. - Вы подбодрили меня больше, чем я могу вам сказать, и я не буду больше задавать вам вопросов. Ты уверен, что я не увожу тебя с дороги?
   - Вовсе нет, - поспешно ответил я. "Дело в том, что я надеялся немного поболтать с вами, когда мы избавились от "Тумбографа", поэтому я могу считать, что совмещаю небольшое дело с большим удовольствием, если мне будет позволено сопровождать вас".
   Она слегка иронически поклонилась мне, когда спросила:
   - И, короче, я могу считать, что меня будут качать?
   - Ну же, - возразил я. - Ты сам довольно энергично дергаешь ручку насоса. Но это совсем не мой смысл. Видите ли, мы абсолютно незнакомы со всеми заинтересованными сторонами в этом деле, что, конечно, позволяет беспристрастно оценивать их характеры. Но ведь знание для нас полезнее, чем беспристрастность. Вот, например, наш клиент. Думаю, он произвел на нас обоих очень благоприятное впечатление; но он мог быть правдоподобным негодяем с самым черным послужным списком. Затем вы приходите и говорите нам, что он джентльмен с безупречным характером, и мы сразу же оказываемся на более твердой почве.
   - Понятно, - задумчиво сказала мисс Гибсон. -- И предположим, что я или кто-нибудь другой рассказал вам вещи, которые, по-видимому, отражали его характер. Повлияли бы они на ваше отношение к нему?"
   - Только в этом, - ответил я. "Что мы должны были сделать своей задачей выяснить правдивость этих сообщений и установить их происхождение".
   -- Так, я полагаю, и следует всегда поступать, -- сказала она все с тем же видом глубокой задумчивости, который побудил меня спросить:
   - Могу я спросить, говорил ли кто-нибудь, насколько вам известно, когда-нибудь что-нибудь в ущерб мистеру Рубену?
   Она задумалась на некоторое время, прежде чем ответить, и задумчиво опустила глаза в землю. Наконец она сказала, не без некоторого колебания манеры:
   - Это мелочь и совершенно не имеющая отношения к этому делу. Но для меня это было большой проблемой, так как в какой-то мере воздвигло преграду между мной и Рубеном; и мы были такими близкими друзьями. И я винила себя за то, что позволила этому повлиять на меня - возможно, несправедливо - на мое мнение о нем. Я расскажу вам об этом, хотя я ожидаю, что вы сочтете меня очень глупым.
   - Тогда вы должны знать, что мы с Рубеном еще полгода назад очень часто проводили время вместе, хотя, как вы понимаете, мы были всего лишь друзьями. Но мы были на положении родственников, так что в этом не было ничего сверхъестественного. Рубен увлекается древним и средневековым искусством, которым я тоже очень интересуюсь, поэтому мы вместе посещали музеи и галереи и получали огромное удовольствие от сравнения наших взглядов и впечатлений от увиденного.
   "Около шести месяцев назад Уолтер однажды отвел меня в сторону и с очень серьезным лицом спросил, есть ли какое-то понимание между Рубеном и мной. Я подумал, что это довольно дерзко с его стороны, но тем не менее я сказал ему правду, что мы с Рубеном были просто друзьями и не более того.
   "В таком случае, - сказал он с очень серьезным видом, - я бы посоветовал вам не появляться с ним так часто".
   "'И почему бы нет?' - спросил я очень естественно.
   "Да ведь дело в том, - сказал Уолтер, - что Рубен конченый дурак. Он болтал с мужчинами в клубе и, кажется, произвел на них впечатление, что молодая дама со средствами и положением очень упорно набрасывается на него, но что он, будучи благородным философом, выше искушений, которые окружающие простых смертных, превосходит как ее уговоры, так и ее денежные пристрастия. Я даю вам подсказку для вашего собственного руководства, - продолжил он, - и я ожидаю, что дальше этого дело не пойдет. Ты не должен злиться на Рубена. Лучшие из молодых людей часто ведут себя как педики и ослы, и я не сомневаюсь, что ребята сильно преувеличили то, что он сказал; но я счел правильным насторожить вас.
   - Как вы можете догадаться, это известие чрезвычайно разозлило меня, и я хотел немедленно обсудить это с Рубеном. Но Уолтер отказался санкционировать это - "бесполезно устраивать сцену", - сказал он, - и настоял на том, чтобы предупреждение было сделано мне в строгой конфиденциальности; так что мне было делать? Я пытался не обращать на это внимания и обращаться с Рубеном, как всегда, но это оказалось невозможным; моя женская гордость была слишком глубоко задета. И все же я чувствовал самую низкую глубину подлости питать такие мысли о нем, не давая ему возможности защитить себя. И хотя в некоторых отношениях он был совершенно непохож на Рувима, в других он был очень похож на него; ибо он всегда выражал крайнее презрение к мужчинам, которые женятся ради средств к существованию. Так что я остался перед дилеммой и до сих пор там. Как вы думаете, что я должен был сделать?
   Я потер подбородок в некотором смущении от этого вопроса. Излишне говорить, что поведение Уолтера Хорнби произвело на меня крайне неприятное впечатление, и я был весьма склонен упрекнуть моего прекрасного спутника в том, что он прислушался к его тайному пренебрежительному отношению к своему кузену; но я, очевидно, был не в том положении, чтобы высказываться по существу дела.
   -- Положение, по-видимому, таково, -- сказал я после паузы, -- или Рубен говорил о вас крайне недостойно и неправду, или Уолтер намеренно солгал о нем.
   "Да, - согласилась она, - таково положение; но какой из двух вариантов кажется вам более вероятным?
   -- Очень трудно сказать, -- ответил я. "Есть определенный тип хамов, которые очень склонны к хвастливой родомонтаде по поводу своих завоеваний. Мы все знаем его и обычно можем узнать с первого взгляда, но я должен сказать, что Рубен Хорнби совсем не показался мне таким человеком. Тогда становится ясно, что Уолтеру, если он действительно слышал такие слухи, следовало бы поступить по-правильному, уладить этот вопрос с Рубеном, а не тайно приходить к вам с донесениями шепотом. Это мое ощущение, мисс Гибсон, но, конечно, я могу ошибаться. Насколько я понимаю, двое наших юных друзей не являются неразлучными компаньонами?
   "О, они очень хорошие друзья, но, видите ли, их интересы и взгляды на жизнь совсем другие. Рубен, хотя и превосходно работает в рабочее время, является студентом или, скорее, тем, кого можно было бы назвать ученым, в то время как Уолтер более практичный человек в делах - определенно долгоголовый и проницательный. Он, несомненно, очень умен, как сказала миссис Хорнби.
   - Он, например, фотографирует, - предположил я.
   "Да. Но не обычные любительские фотографии; его работа более техническая и весьма превосходная в своем роде. Например, он сделал прекраснейшую серию микрофотографий разрезов металлоносных пород, которые воспроизвел для публикации методом коллотипии, и даже сам распечатал пластины".
   "Я понимаю. Должно быть, он очень способный парень.
   - Он очень, - согласилась она, - и очень хочет добиться положения; но я боюсь, что он слишком любит деньги ради денег, что не очень приятно в характере молодого человека, не так ли?
   Я согласился, что это не так.
   -- Чрезмерная увлеченность денежными делами, -- пророчески продолжала мисс Гибсон, -- может навести молодого человека на дурной путь -- о, доктор Джервис, не смейтесь над моими мудрыми советами; это совершенно верно, и вы это знаете. Дело в том, что иногда у меня возникает неприятное ощущение, что желание Уолтера разбогатеть склоняет его к тому, что он выглядит как быстрый и легкий способ заработать деньги. У него был друг - некий мистер Хортон, который является дилером на фондовой бирже и который "оперирует" довольно широко - "оперирует", кажется, используется выражение, хотя это, кажется, не более чем обычная игра в азартные игры - и я не раз подозревал Уолтера в том, что мистер Хортон называет "легким трепетом".
   -- Это не кажется мне слишком затянутым, -- заметил я с беспристрастной мудростью безденежного, а потому неискушенного.
   - Нет, - согласилась она, - это не так. Но ваш игрок всегда думает, что он выиграет, хотя вы не должны позволять мне создавать у вас впечатление, что Уолтер - игрок. Но вот мой пункт назначения. Спасибо, что сопровождали меня до сих пор, и я надеюсь, что вы начинаете меньше чувствовать себя чужим в семье Хорнби. Мы появимся сегодня ровно в восемь вечера.
   Она подала мне руку с откровенной улыбкой и споткнулась о ступеньки, ведущие к входной двери; и когда я оглянулся, перейдя дорогу, она дружелюбно кивнула мне и повернулась, чтобы войти в дом.
   ГЛАВА V
   "ТУМБОГРАФ"
   "Значит, ваша сеть запуталась в тихих и приятных водах женской беседы", - заметил Торндайк, когда мы встретились за обеденным столом, и я рассказал ему о моих дневных приключениях.
   "Да, - ответил я, - и вот улов очищен и готов к потребителю".
   Я положил на стол две свои записные книжки, в которые записал факты, которые смог извлечь из разговора с мисс Гибсон.
   - Я полагаю, вы сделали свои записи как можно скорее после вашего возвращения? - спросил Торндайк. - Пока дело было еще свежее?
   "Я записал свои заметки, сидя на стуле в Кенсингтонских садах, через пять минут после ухода мисс Гибсон".
   "Хороший!" - сказал Торндайк. - А теперь давайте посмотрим, что вы собрали.
   Он быстро просмотрел записи в двух книгах, вернувшись раз или два назад, и постоял несколько мгновений в молчании и рассеянности. Затем, удовлетворенно кивнув, положил книжки на стол.
   "Итак, наша информация, - сказал он, - сводится к следующему: Рувим - усердный работник в своем деле, а в свободное время изучает древнее и средневековое искусство; возможно, болтливый дурак и хам или, с другой стороны, оклеветанный и много оскорбленный человек.
   "Уолтер Хорнби, очевидно, подлец и, возможно, лжец; проницательный деловой человек, возможно, трепет вокруг финансовой свечи, горящей на Трогмортон-стрит; опытный фотограф и компетентный работник процесса коллотипии. Вы отлично поработали, Джервис. Интересно, видите ли вы значение собранных вами фактов?
   "Мне кажется, я вижу направление некоторых из них", - ответил я; - По крайней мере, у меня сложилось определенное мнение.
   -- Тогда держите их при себе, mon ami , чтобы мне не казалось, что я должен выставлять напоказ свои собственные взгляды.
   - Я был бы очень удивлен, если бы вы это сделали, Торндайк, - ответил я, - и не стал бы лучшего мнения о вас. Я полностью осознаю, что ваши мнения и теории являются собственностью вашего клиента и не должны использоваться для развлечения ваших друзей".
   Торндайк игриво похлопал меня по спине, но выглядел необычайно довольным и сказал с явной искренностью: "Я очень благодарен вам за эти слова, потому что мне было немного неловко быть таким сдержанным с вами, которые так много знают о этот случай. Но вы совершенно правы, и я очень рад найти вас таким проницательным и сочувствующим. Меньшее, что я могу сделать в сложившихся обстоятельствах, это откупорить бутылку Поммара и выпить за здоровье такого верного и полезного коллеги. Ах! Слава богам! вот Полтон, как жертвенный священник, сопровождаемый сладким ароматом жареного мяса. Рамп-стейк, я думаю, - добавил он, фыркая, - еда, подходящая для могучего Шамаша (этот каламбур был случайным, я не должен говорить) или ненасытного юриста-медика. Не могли бы вы объяснить мне, Полтон, почему ваш ромштекс лучше любого другого стейка? Это из-за того, что ты владеешь особой породой быков?
   Сухое лицо человечка сморщилось от удовольствия, пока оно не превратилось в сплошные линии, как план Клэпем-Джанкшн.
   "Возможно, это особое обращение с ним, сэр", - ответил он. "Обычно я растираю его в ступке перед приготовлением, не слишком сильно разбивая волокна, а затем нагреваю маленькую купельную печь примерно до 600 ў C и ставлю стейк на треногу".
   Торндайк откровенно рассмеялся. - И купелевая печь тоже! - воскликнул он. - Ну-ну, "на какое низкое использование" - но я не знаю, является ли это все-таки базовым использованием. Так или иначе, Полтон, откройте бутылку Pommard и поместите пару десяти на восемь "обрабатывающих" пластин в свои темные предметные стекла. Сегодня вечером я жду здесь двух дам с документом.
   - Не принести ли вам их наверх, сэр? спросил Полтон, с встревоженным выражением лица.
   -- Полагаю, мне придется, -- ответил Торндайк.
   "Тогда я просто немного приукрашу лабораторию", - сказал Полтон, который, очевидно, оценил разницу между мужским и женским взглядом на надлежащий вид рабочих помещений.
   - Итак, мисс Гибсон захотела узнать наши личные взгляды на это дело? - сказал Торндайк, когда его жадность несколько утихла.
   - Да, - ответил я. а затем я повторил наш разговор, насколько я мог его вспомнить.
   "Ваш ответ был очень осторожным и дипломатичным, - заметил Торндайк, - и это было очень необходимо, потому что нам необходимо показать Скотланд-Ярду обратную сторону наших карт; а если в Скотленд-Ярд, то и на весь мир. Мы знаем, каковы их козыри, и можем соответствующим образом организовать нашу игру, пока мы не раскрываем свои карты".
   "Вы говорите о полиции как о своих противниках; Я заметил это сегодня утром в "Ярде" и с удивлением обнаружил, что они согласились на это место. Но ведь их дело, конечно, найти настоящего преступника, а не свалить преступление на какого-то конкретного человека".
   -- Это может показаться так, -- ответил Торндайк, -- но на деле все обстоит иначе. Когда полиция производит арест, они добиваются обвинительного приговора. Если человек невиновен, это его дело, а не их; это для него, чтобы доказать это. Эта система губительна, особенно потому, что эффективность полицейского, следовательно, может оцениваться количеством вынесенных им обвинительных приговоров, и, таким образом, ему предоставляется побуждение получить обвинительный приговор, если это возможно; но это часть законодательной процедуры в целом. Юристы не занимаются академическими дискуссиями или поиском истины, но каждый пытается всеми правдами и неправдами разобрать конкретное дело, невзирая на его действительную истинность или даже на собственное убеждение юриста по этому вопросу. Вот что вызывает столько разногласий между юристами и учеными-свидетелями; ни один из них не может понять точку зрения другого. Но мы не должны сидеть за столом и болтать вот так; уже половина седьмого, и Полтон захочет привести эту комнату в более презентабельный вид.
   - Я заметил, что вы редко пользуетесь своим кабинетом, - заметил я.
   "Вряд ли, разве что в качестве хранилища для документов и канцелярских принадлежностей. Разговаривать в конторе очень уныло, и почти все мои дела ведутся с известными мне поверенными и адвокатами, так что в таких формальностях нет нужды. Хорошо, Полтон; мы будем готовы принять вас через пять минут.
   Колокол Храма пробил восемь, когда по просьбе Торндайка я распахнул окованный железом "дуб"; и как только я это сделал, снизу послышался звук шагов. Я дождался на лестничной площадке двух наших посетителей и провел их в комнату.
   -- Я так рада познакомиться с вами, -- сказала миссис Хорнби, когда я оказал честь представить ее. - Я так много слышал о вас от Джульетты...
   -- В самом деле, моя дорогая тетушка, -- запротестовала мисс Гибсон, поймав мой взгляд с комической тревогой, -- вы произведете на доктора Торндайка самое ложное впечатление. Я просто упомянул, что вторгся к нему без предупреждения и был принят с незаслуженной снисходительностью и вниманием".
   - Вы выразились не совсем так, дорогая, - сказала миссис Хорнби, - но я полагаю, это не имеет значения.
   -- Мы очень довольны тем, что мисс Гибсон благосклонно отозвалась о нас, какова бы ни была истинная форма выражения, -- сказал Торндайк, бросив мгновенный взгляд на молодую леди, отчего та расплылась в улыбке, -- и мы в глубоком долгу перед вами. за то, что приложил столько усилий, чтобы помочь нам.
   -- Это вовсе не беда, а большое удовольствие, -- ответила миссис Хорнби. и она продолжала распространяться по этому вопросу, пока ее замечания не стали угрожать, подобно кругам, создаваемым падающим камнем, растянувшимися в бесконечность. В разгар этой беседы Торндайк расставил стулья для двух дам и, прислонившись к каминной полке, устремил каменный взгляд на маленькую сумочку, свисавшую с запястья миссис Хорнби.
   "Тумбограф в твоей сумке?" - перебила мисс Гибсон в ответ на этот немой призыв.
   -- Конечно, дорогая Джульетта, -- ответила пожилая дама. - Ты видел, как я вложил его в себя. Какая ты странная девочка. Вы думали, что я должен был взять его и положить его в другом месте? Не то чтобы эти сумочки действительно были очень надежными, знаете ли, хотя я осмелюсь сказать, что они надежнее, чем карманы, особенно сейчас, когда модно иметь карман сзади. Впрочем, я часто думал, как легко было бы вору, или карманнику, или какой-нибудь другой страшной твари в этом роде, разве вы не знаете, сделать кражу, и - в самом деле, дело действительно случилось. Да ведь я знал одну даму - миссис Уилсон. Моггридж, ты знаешь, Джульетта... нет, это была не миссис Моггридж, это было другое дело, это была миссис... миссис... боже мой, какая глупость с моей стороны! - так, как ее звали? Ты не можешь мне помочь, Джульетта? Вы наверняка помните эту женщину. Она часто бывала у Хоули-Джонсонов - я думаю, это были Хоули-Джонсоны, или, знаете, это были те люди...
   - Не лучше ли отдать доктору Торндайку "тумбограф"? прервала мисс Гибсон.
   - Ну конечно, Джульетта, дорогая. Зачем еще мы сюда пришли? Со слегка обиженным выражением лица миссис Хорнби открыла мешочек и принялась очень неторопливо выкладывать его содержимое на стол. Сюда входили кружевной носовой платок, кошелек, картотечный футляр, список посетителей, пачка папье-пудре , и когда она положила последнюю упомянутую вещь на стол, она резко остановилась и посмотрела в лицо мисс Гибсон с видом того, кто сделал поразительное открытие.
   - Я помню имя этой женщины, - сказала она впечатляющим голосом. - Это был Гадж - миссис. Гудж, невестка...
   Тут мисс Гибсон бесцеремонно нырнула в открытую сумку и вытащила крошечный сверток, завернутый в блокнот и перевязанный шелковой нитью.
   - Спасибо, - сказал Торндайк, беря его у нее из рук как раз в тот момент, когда миссис Хорнби потянулась, чтобы перехватить его. Он перерезал нить и вытащил из обертки маленькую книгу, переплетенную в красную ткань, со словом "Тумбограф" на обложке, и начал рассматривать ее, когда миссис Хорнби встала и встала рядом с ним.
   -- Это, -- сказала она, открывая книгу на первой странице, -- отпечаток большого пальца мисс Колли. Она не наша связь. Вы видите, что оно немного испачкано - она сказала, что Рувим толкнул ее под локоть, но я так не думаю; во всяком случае, он заверил меня, что нет, и, знаете ли...
   "Ах! Вот тот, который мы ищем, - прервал его Торндайк, который перелистывал страницы книги, не обращая внимания на бессвязные комментарии миссис Хорнби; - Очень хорошее впечатление, учитывая довольно грубый способ его создания.
   Он потянулся к линзе для чтения, свисавшей с гвоздя над каминной полкой, и по тому рвению, с которым он вглядывался в нее, я понял, что он что-то ищет. Мгновением позже я был уверен, что он нашел то, что искал, ибо, хотя он поставил линзу на ноготь с тихим и спокойным видом и не сделал никаких замечаний, глаза сверкнули, а румянец едва заметен. подавленного волнения и триумфа, которые я начал узнавать под бесстрастной маской, которую он представил миру.
   - Я попрошу вас оставить мне эту книжечку, миссис Хорнби, - сказал он, перебивая бессвязный лепет этой дамы, - и, насколько я могу судить, это будет мудрой предосторожностью для вас и Мисс Гибсон, распишитесь своими именами - как можно мельче - на странице, на которой стоит отпечаток большого пальца мистера Рубена. Это предотвратит любое предположение о том, что книга была подделана после того, как она вышла из ваших рук".
   - Было бы большой дерзостью, если бы кто-то сделал такое предложение, - начала миссис Хорнби. но когда Торндайк вложил ей в руку свою перьевую ручку, она поставила свою подпись в указанном месте и передала ручку мисс Гибсон, которая расписалась внизу.
   -- А теперь, -- сказал Торндайк, -- мы сделаем увеличенную фотографию этой страницы с отметкой большого пальца; не то чтобы это было необходимо сделать сейчас, так как вы оставляете книгу у меня; но фотография будет востребована, а так как мой человек ожидает нас и приготовил аппаратуру, мы можем немедленно отправить дело.
   На это обе дамы с готовностью согласились (на самом деле, снедаемые любопытством по поводу помещений моего коллеги), и мы, соответственно, приступили к вторжению в ряд комнат этажом выше, над которыми изобретательный Полтон имел обыкновение царствовать в одиночестве. величие.
   Это был мой первый визит в эти загадочные края, и я огляделся с таким же любопытством, как и обе дамы. Первая комната, в которую мы вошли, была, по-видимому, мастерской, так как в ней был небольшой столярный верстак, токарный станок, верстак для работы по металлу и ряд механических приспособлений, которые я тогда не имел возможности осмотреть; но я заметил, что все помещение представлялось взору в высшей степени не мастерски опрятным, обстоятельство, которое не ускользнуло от внимания Торндайка, ибо его лицо расплылось в мрачной улыбке, когда его взгляд блуждал по голым скамьям и чисто выметенному полу.
   Из этой комнаты мы вошли в лабораторию, большое помещение, одна сторона которого была отдана под химические исследования, о чем свидетельствовали стеллажи с реактивами, занимавшие всю стену, и колбы, реторты и другие приборы, расставленные на скамье. , как украшения на каминной полке в гостиной. На противоположной стороне комнаты находилась большая копировальная камера массивной конструкции, передняя часть которой с объективом была закреплена, а к ней или от нее на длинной стойке по параллельным направляющим перемещался мольберт или копихолдер. .
   Этот аппарат Торндайк начал объяснять нашим посетителям, в то время как Полтон закреплял "Тумбограф" в держателе, прикрепленном к мольберту.
   "Видите ли, - сказал он в ответ на вопрос мисс Гибсон, - мне приходится иметь дело с подписями, чеками и разного рода спорными документами. Теперь опытный глаз с помощью карманной линзы может различить мельчайшие детали на чеке или банкноте; но невозможно дать опытный глаз судье или присяжным, так что часто очень удобно иметь возможность передать им фотографию, на которой уже сделано увеличение, которую они могут сравнить с оригиналом. Маленькие вещи при увеличении приобретают совершенно неожиданные черты; например, вы, я полагаю, имели дело со многими почтовыми марками, но замечали ли вы когда-нибудь маленькие белые пятнышки в верхнем углу грошовой марки или хотя бы разницу в листве с двух сторон венка?
   Мисс Гибсон призналась, что нет.
   -- Полагаю, очень немногие, кроме коллекционеров марок, -- продолжал Торндайк. "а теперь просто взгляните на это, и вы обнаружите, что эти незамеченные детали привлекли ваше внимание". Говоря это, он протянул ей фотографию, которую достал из ящика стола, на которой была изображена почтовая марка, увеличенная до восьми дюймов в длину.
   Пока дамы восхищались этой постановкой, Полтон продолжал свою работу. После того, как "Тумбограф" был зафиксирован на месте, свет от мощной газовой лампы накаливания, снабженной параболическим рефлектором, был сконцентрирован на нем, и камера выкатилась на нужное расстояние.
   "Что должны показать эти цифры?" - спросила мисс Гибсон, указывая на градуировку сбоку одного из гидов.
   "Они показывают степень увеличения или уменьшения", - объяснил Торндайк. "Когда указатель стоит напротив 0, фотография имеет тот же размер, что и сфотографированный объект; когда он указывает, скажем, на × 4, фотография будет в четыре раза больше ширины и длины объекта, а если он указывает, скажем, на ѕ 4, фотография будет в четыре раза длиннее объекта. Видите ли, теперь он указывает на × 8, поэтому фотография будет в восемь раз больше диаметра исходной метки большого пальца".
   К этому времени Полтон навел камеру на точную фокусировку, и, когда мы все были удовлетворены проблеском увеличенного изображения на фокусировочном экране, мы удалились в меньшую комнату, которая была посвящена бактериологическим и микроскопическим исследованиям, в то время как экспозиция была изготовлена и пластина разработана. Здесь, после паузы, к нам присоединился Полтон, который с бесконечной нежностью нес капающий негатив, на котором можно было разглядеть гротескную прозрачность колоссального следа от большого пальца.
   Этот Торндайк жадно огляделся и, объявив его удовлетворительным, сообщил миссис Хорнби, что цель ее визита достигнута, и поблагодарил ее за приложенные усилия.
   - Я очень рада, что мы пришли, - сказала мне мисс Гибсон, когда немного погодя мы медленно шли по Митр-Корт вслед за миссис Хорнби и Торндайк. - И я тоже рад видеть эти замечательные инструменты. Это заставило меня понять, что что-то делается и что доктор Торндайк действительно преследует какую-то цель. Это действительно очень воодушевило меня".
   - И очень правильно, - ответил я. "Я тоже, хотя в действительности ничего не знаю о том, чем занимается мой коллега, но очень твердо чувствую, что он не взял бы на себя все эти хлопоты и не отдал бы столько драгоценного времени, если бы у него не было какой-то вполне определенной цели и каких-то существенных причин для того, чтобы обнадеживающий вид".
   - Спасибо, что сказали это, - тепло ответила она. - И ты позволишь мне немного утешиться, когда сможешь, не так ли? Она так задумчиво смотрела мне в лицо, когда обращалась с этим призывом, что я был очень тронут; и в самом деле, я не уверен, что мое душевное состояние в тот момент не вполне оправдывало молчание моего коллеги по отношению ко мне.
   Однако мне, к счастью, нечего было рассказать, и поэтому, когда мы вышли на Флит-стрит и обнаружили, что миссис Хорнби уже устроилась в экипаже, я мог только обещать, пожимая протянутую мне руку, увидеть ее. снова при первой же возможности - обещание, которое мое внутреннее сознание уверяло меня, будет неукоснительно выполнено.
   "Похоже, у вас довольно доверительные отношения с нашим прекрасным другом", - заметил Торндайк, когда мы возвращались в его покои. - Ты вкрадчивый пес, Джервис.
   - Она очень откровенна, и с ней легко ладить, - ответил я.
   "Да. Хорошая девочка и умница, и к тому же миловидная на вид. Полагаю, с моей стороны было бы излишним предлагать вам следить за своим зрением?
   - Я ни в коем случае не должен пытаться вырезать человека, находящегося под облаком, - угрюмо ответил я.
   "Конечно, вы бы не стали; отсюда необходимость внимания к офтальмологическому члену. Вы установили, каково на самом деле отношение мисс Гибсон к Рубену Хорнби?
   - Нет, - ответил я.
   -- Возможно, стоит это выяснить, -- сказал Торндайк. а потом снова замолчал.
   ГЛАВА VI
   ПРЕДНАЗНАЧЕН ДЛЯ СУДА
   Намек Торндайка на возможную опасность, предвещаемую моим растущим сближением с Джульеттой Гибсон, явился для меня полной неожиданностью и, по правде говоря, вызвал у меня возмущение как некоторую дерзость. Тем не менее это дало мне немало пищи для размышлений, и вскоре я начал подозревать, что зоркие глаза моего наблюдательного друга могли уловить в моем отношении к мисс Гибсон что-то, наводящее на мысль о чувствах, о которых я и не подозревал.
   Конечно, было бы нелепо предполагать, что какое-либо настоящее чувство могло быть вызвано столь смехотворно коротким знакомством. Я встречался с девушкой всего три раза и даже теперь, если не считать деловых отношений, едва ли имел право на большее, чем поклон признания. Но все же, когда я рассматривал дело беспристрастно и исследовал свое сознание, я не мог не признать, что она возбудила во мне интерес, не имевший никакого отношения к той роли, которую она играла в так медленно разворачивавшейся драме. Она, бесспорно, была очень красивой девушкой, и ее красота была того типа, который мне особенно импонировал, - полная достоинства и характера, предвещавшая блестящую зрелость. И личность ее в другом отношении была не менее привлекательна, ибо она была откровенна и открыта, бойка и умна и хотя, по-видимому, вполне самостоятельна, но ей вовсе не недоставало той женственной мягкости, которая так сильно привлекает мужчину.
   Короче говоря, я понял, что если бы не было такого человека, как Рубен Хорнби, я бы смотрел на мисс Гибсон с необычайным интересом.
   Но, к несчастью, Рубен Хорнби был весьма ощутимой реальностью, и, кроме того, чрезвычайные трудности его положения заставляли его относиться к нему с особым вниманием со стороны любого человека чести. Это правда, что мисс Гибсон отвергла какие-либо чувства к Рубену, кроме старых дружеских чувств; но юные леди не всегда бывают беспристрастными судьями своих чувств, и, как светский человек, я не мог не иметь на этот счет собственного мнения, которое, как я полагал, разделял и Торндайк. Выводы, к которым в конце концов привели меня мои размышления, были: во-первых, что я эгоистичный осел, и, во-вторых, что мои отношения с мисс Гибсон носили исключительно деловой характер и должны впредь вестись на этой основе, с добавлением принимая во внимание, что я был до поры до времени конфиденциальным агентом Рубена Хорнби и обязан считать его интересы превыше всего.
   -- Я надеюсь, -- сказал Торндайк, протягивая руку к моей чашке, -- что ваши глубокие размышления связаны с делом Хорнби; в этом случае я должен был бы услышать, что загадка решена и тайна раскрыта".
   - Почему вы должны этого ожидать? - спросил я, немного покраснев, как я подозреваю, когда встретился с его мерцающим взглядом. Было что-то довольно тревожное в этой сухой, насмешливой улыбке, которую я встретил, и в отражении, которое я наблюдал, и я почувствовал себя настолько смущенным, насколько, я должен предположить, могла бы чувствовать себя застенчивая водяная блоха, оказавшись на освещенной сцене. бинокулярного микроскопа.
   -- Дорогой мой, -- сказал Торндайк, -- вы не произнесли ни слова уже четверть часа; вы поглощали пищу с неутомимой регулярностью колбасной машины и время от времени корчили самые гнусные рожи у кофейника, хотя там, держу пари, кофейник был даже с вами, если я могу судить по представлению, которое оно предлагает от моего собственного лица ".
   Я очнулся от задумчивости, засмеявшись над причудливой самонадеянностью Торндайка и взглянув на гротескно искаженное отражение моего лица в полированном серебре.
   - Боюсь, сегодня утром я был довольно скучным собеседником, - признался я извиняющимся тоном.
   - Ни в коем случае, - с ухмылкой ответил Торндайк. "Наоборот, я нашел вас и забавным, и поучительным, и я заговорил только тогда, когда исчерпал ваши возможности как молчаливого артиста".
   -- Вы изволите шутить за мой счет, -- сказал я.
   "Ну, расходы были не очень большие", - возразил он. "Я просто потреблял побочный продукт вашей умственной деятельности - алло! это уже Ансти.
   Поводом для этого восклицания послужил своеобразный стук, очевидно нанесенный рукоятью трости в наружную дверь, и когда Торндайк вскочил и распахнул дверь, донесся ясный музыкальный голос, мерный ритм который сразу провозгласил обученным оратором.
   "Здравствуй, ученый брат!" - воскликнул он. - Я несвоевременно беспокою вас в ваших занятиях? Тут наш гость вошел в комнату и критически огляделся. - Это даже так, - заявил он. "Физиологическая химия и ее практическое применение, по-видимому, являются предметом. Физико-химическое исследование свойств полосатого бекона и яичницы. Увижу ли я другого ученого брата?"
   Он пристально глядел на меня через свое пенсне, а я смотрел на него с некоторым смущением.
   - Это мой друг Джервис, о котором вы слышали, как я говорил, - сказал Торндайк. - Он с нами в этом деле, ты же знаешь.
   - Эхо вашей славы дошло до меня, сэр, - сказал Ансти, протягивая руку. "Я горжусь тем, что знаю тебя. Я бы сразу узнал вас по портрету вашего оплакиваемого дяди в Гринвичском госпитале.
   - Ансти - шутник, вы понимаете, - объяснил Торндайк, - но у него бывают промежутки просветления. Если мы проявим терпение, он получит ее сейчас же.
   "Пациент!" - фыркнул наш эксцентричный посетитель. - Это мне нужно быть терпеливым, когда меня тащат в полицейские суды и другие притоны беззакония, чтобы защищать простых воров и грабителей, как адвоката Кеннингтон-лейн.
   - Я вижу, вы разговаривали с Лоули, - сказал Торндайк.
   - Да, и он говорит мне, что у нас не на чем стоять.
   - Нет, мы должны стоять на голове, как и подобает интеллектуалам. Но Лоули ничего не знает об этом деле.
   - Он думает, что знает все, - сказал Ансти.
   - Большинство дураков так и делают, - возразил Торндайк. "Они приходят к своим знаниям интуитивно - чертовски легкий путь и дешевое путешествие. Мы оставляем за собой право защищаться - я полагаю, вы согласны с этим?
   - Думаю, да. Судья обязательно совершит преступление, если у вас нет неоспоримого алиби .
   "Мы создадим алиби , но мы на него не рассчитываем".
   -- Тогда нам лучше приберечь оборону, -- сказал Энсти. - И нам пора отправляться в паломничество, потому что мы должны быть у Лоули в половине одиннадцатого. Джервис пойдет с нами?
   - Да, вам лучше прийти, - сказал Торндайк. - Вы знаете, это отложенное слушание по делу бедного Хорнби. С нашей стороны ничего не будет сделано, но мы можем получить какие-то намеки от обвинения.
   - Во всяком случае, я хотел бы услышать, что происходит, - сказал я, и мы, соответственно, вместе направились в сторону Линкольнз-Инн, на северной стороне которой располагалась контора мистера Лоули.
   "Ах!" - сказал поверенный, когда мы вошли. - Я рад, что вы пришли; Я забеспокоился - в таких случаях опаздывать не годится, знаете ли. Позвольте мне посмотреть, вы знаете мистера Уолтера Хорнби? Я так не думаю. Он представил меня и Торндайка двоюродному брату нашего клиента, и, пожимая друг другу руки, мы смотрели друг на друга с большим взаимным интересом.
   -- Я слышал о вас от тетушки, -- сказал он, обращаясь более конкретно ко мне. - Похоже, она считает вас чем-то вроде законных Маскелина и Кука. Я надеюсь, ради моей кузины, что вы сможете творить чудеса, которые она предвидит. Бедняга! Он выглядит довольно плохо, не так ли?
   Я взглянул на Рубена, который в этот момент разговаривал с Торндайком, и когда он поймал мой взгляд, он протянул руку с теплотой, которую я нашел очень жалкой. Он, казалось, постарел с тех пор, как я видел его в последний раз, был бледен и несколько похудел, но держался спокойно и, как мне казалось, в целом очень хорошо справлялся со своими трудами.
   - Кэб у дверей, сэр, - объявил служащий.
   - Кэб, - повторил мистер Лоули, с сомнением глядя на меня. "Мы хотим омнибус".
   "Доктор. Мы с Джервисом можем ходить, - предложил Уолтер Хорнби. "Возможно, мы доберемся туда, как и вы, и неважно, если мы этого не сделаем".
   -- Да, так и будет, -- сказал мистер Лоули. "Вы двое спускаетесь вместе. Теперь пойдем".
   Мы вышли на тротуар, рядом с которым остановился квадроцикл, и, когда остальные садились в кабину, Торндайк на мгновение остановился рядом со мной.
   - Не позволяй ему качать тебя, - сказал он вполголоса, не глядя на меня; затем он вскочил в кабину и захлопнул дверцу.
   "Что за необыкновенное дело, - заметил Уолтер Хорнби после того, как мы шли молча минуту или две; "самое ужасное дело. Должен признаться, что не могу понять ни головы, ни хвоста.
   "Как так?" Я попросил.
   -- Ведь, видите ли, есть, по-видимому, только две возможные версии преступления, и каждая из них кажется немыслимой. С одной стороны, есть Рувим, человек самой щепетильной чести, насколько мне известно о нем, совершающий гнусную и гнусную кражу, мотивы которой не могут быть обнаружены, ибо он не беден, не стеснен в финансовом отношении и не в наименьшая степень скупости. С другой стороны, есть этот отпечаток большого пальца, который, по мнению экспертов, равносилен свидетельству очевидца о том, что он действительно совершал кражу. Это положительно сбивает с толку. Вы так не думаете?
   - Как вы выразились, - ответил я, - дело чрезвычайно загадочное.
   - Но как бы еще вы сказали? - спросил он с плохо скрываемым рвением.
   - Я имею в виду, что если Рубен и есть тот человек, за которого ты его считаешь, то это непостижимо.
   - Совершенно верно, - согласился он, хотя был явно разочарован моим бесцветным ответом.
   Несколько минут он шел молча, а затем сказал: "Полагаю, было бы несправедливо спросить, видишь ли ты какой-нибудь выход из затруднения? Мы все, естественно, обеспокоены исходом дела, видя, каково положение бедного старого Рубена.
   "Естественно. Но дело в том, что я знаю не больше вас, а что касается Торндайка, то вы можете с таким же успехом подвергать перекрестному допросу уроженца Уитстабла, как и задавать ему вопросы.
   "Да, так я узнал от Джульетты. Но я подумал, что вы, возможно, почерпнули некоторое представление о линии защиты из своей работы в лаборатории - я имею в виду микроскопическую и фотографическую работу.
   - Я никогда не был в лаборатории до вчерашнего вечера, когда Торндайк привел меня туда с вашей теткой и мисс Гибсон; работу там выполняет лаборант, и его знание дела, я бы сказал, примерно такое же, как знание литейщиком книг, которые он помогает выпускать. Нет; Торндайк играет в одиночку, и никто не знает, какие у него карты, пока он не выложит их на стол".
   Мой спутник молча обдумывал это заявление, а я поздравлял себя с тем, что с большой ловкостью парировал довольно неудобный вопрос. Но недалеко то время, когда у меня будет повод горько упрекнуть себя за то, что я был столь эксплицитным и решительным.
   - Состояние моего дяди, - продолжал Уолтер после паузы, - в настоящее время довольно плачевное, к его личным заботам прибавилось это ужасное дело.
   - Значит, кроме этого, у него есть какие-нибудь особые проблемы? Я попросил.
   "Почему, ты не слышал? Я думал, вы знаете об этом, иначе мне не следовало бы говорить - не то чтобы это было каким-то секретом, учитывая, что это общественное достояние в городе. Дело в том, что его финансовые дела сейчас немного запутались.
   "Верно!" - воскликнул я, сильно пораженный этим новым событием.
   - Да, дело приняло довольно неловкий оборот, хотя я думаю, что он справится. Это, знаете ли, обычное дело - вложения или, может быть, лучше сказать, спекуляции. Похоже, он вложил много капитала в рудники - думал, что он "в курсе", что вполне естественно; но, похоже, в конце концов, он им не был, и все пошло не так, оставив ему гораздо больше денег, чем он может себе позволить, запертыми, и возможность полного проигрыша, если они не оживут. Тогда есть эти адские бриллианты. Мы знаем, что он не несет моральной ответственности; но это вопрос, не несет ли он юридической ответственности, хотя юристы считают, что это не так. Во всяком случае, завтра состоится собрание кредиторов.
   - И что, по-твоему, они сделают?
   -- О, его, вероятно, пока что отпустят; но, конечно, если его привлекут к ответственности за бриллианты, ему не останется ничего, кроме как "пройти через обруч", как выражается спортивный финансист".
   - Значит, бриллианты имели значительную ценность?
   - Вместе с этой посылкой исчезло от двадцати пяти до тридцати тысяч фунтов.
   Я свистнул. Это было гораздо более серьезное дело, чем я себе представлял, и мне было интересно, осознавал ли Торндайк масштаб ограбления, когда мы прибыли в полицейский участок.
   - Полагаю, наши друзья зашли внутрь, - сказал Уолтер. - Должно быть, они прибыли сюда раньше нас.
   Это предположение подтвердил констебль, которого мы расспросили и который направил нас ко входу в суд. Пройдя по коридору и пробиваясь сквозь толпу бездельников, мы направились к ложе адвоката, где едва успели занять свои места, когда дело было объявлено.
   Невыразимо тоскливы и тоскливы были последовавшие за этим краткие разбирательства, и они ужасно наводили на мысль о беспомощности даже невиновного человека, на которого наложил свою руку закон и в интересах которого была приведена в действие его неумолимая машина.
   Председательствующий судья, бесстрастный и сухой, окунул перо, а Рубена, сдавшегося под залог, посадили на скамью подсудимых, и ему зачитали обвинение. Адвокат, представляющий полицию, изложил суть дела с деловым видом агента по недвижимости, описывающего подходящее имущество. Затем, когда было заявлено о невиновности, были вызваны свидетели. Их было только двое, и когда назвали имя первого, Джона Хорнби, я с немалым любопытством взглянул на свидетельскую трибуну.
   Я до сих пор не встречался с мистером Хорнби, и когда он вошел в ложу, я увидел пожилого мужчину, высокого, румяного и хорошо сохранившегося, но с напряженным и диким выражением лица, демонстрирующим свое неконтролируемое возбуждение постоянными нервными движениями, которые любопытным образом контрастировали с со сдержанным поведением обвиняемого. Тем не менее, он дал свои показания в совершенно связной манере, рассказывая о событиях, связанных с раскрытием преступления, почти в тех же словах, которые, как я слышал, использовал мистер Лоули, хотя, на самом деле, он был гораздо более выразительным, чем этот джентльмен. было связано с превосходным характером заключенного.
   После него шел мистер Синглтон из отдела дактилоскопии Скотланд-Ярда, показания которого я внимательно выслушал. Он предъявил бумагу с отпечатком большого пальца в крови (который ранее был опознан мистером Хорнби) и бумагу с сделанным им самим отпечатком большого пальца левой руки заключенного. Он заявил, что эти два отпечатка большого пальца идентичны во всех отношениях.
   - И вы считаете, что отметина на бумаге, найденной в сейфе мистера Хорнби, была сделана большим пальцем левой руки заключенного? - спросил судья сухим и деловым тоном.
   - Я в этом уверен.
   -- Вы считаете, что ошибки быть не может?
   "Ошибка невозможна, ваша милость. Это уверенность".
   Судья вопросительно посмотрел на Ансти, после чего адвокат поднялся.
   - Мы оставляем за собой оборону, ваша честь.
   Затем магистрат так же спокойно и деловито предал заключенного суду в Центральном уголовном суде, отказавшись принять залог за его явку, и, когда Рубена выводили со скамьи подсудимых, было возбуждено следующее дело.
   По особой милости властей Рубену было разрешено отправиться в Холлоуэй на кэбе, избежав таким образом ужасов грязного и зараженного тюремным фургоном, а пока его доставляли, его друзьям было позволено попрощаться с ним.
   -- Это тяжелое испытание, Хорнби, -- сказал Торндайк, когда мы втроем на несколько мгновений остались в стороне от остальных. и пока он говорил, тепло действительно сочувствующей натуры прорвалось сквозь его обычное бесстрастие. "Но ободритесь; Я убедился в вашей невиновности и надеюсь убедить весь мир, хотя, как вы понимаете, это для вашего личного слуха, чтобы никому об этом не упоминать.
   Рувим сжал руку этого "друга в беде", но в данный момент был не в состоянии говорить; а так как его самообладание, очевидно, было на пределе, Торндайк, по природному мужскому инстинкту, пожелал ему поспешно до свидания и, взяв меня за руку, отвернулся.
   "Хотел бы я спасти беднягу от этого промедления и особенно от унижения тюремного заключения", - с сожалением воскликнул он, пока мы шли по улице.
   -- Нет никакого унижения в том, чтобы быть просто обвиненным в преступлении, -- ответил я, впрочем, без особого убеждения. "Это может случиться с лучшими из нас; и он все еще невиновный человек в глазах закона".
   -- Это, мой дорогой Джервис, ты знаешь не хуже меня, что это простая казуистика, -- возразил он. "Закон утверждает, что неосужденный человек считается невиновным; а как к нему относится? Вы слышали, как судья обратился к нашему другу; вне суда он назвал бы его г-н . Хорнби. Ты знаешь, что случится с Рубеном в Холлоуэе. Им будут командовать надзиратели, к его шинели прикрепят номерной ярлык, его запрут в камеру с глазком в двери, через который любой проходящий посторонний сможет наблюдать за ним; его еда будет подаваться ему в жестяной кастрюле с жестяным ножом и ложкой; и его будут периодически вызывать из камеры и гонять по двору для прогулок с толпой, состоящей по большей части из подметателей лондонских трущоб. Если он будет оправдан, он будет освобожден без предложения компенсации или извинений за эти унижения или убытки, которые он мог понести во время своего задержания".
   - И все же я полагаю, что эти беды неизбежны, - сказал я.
   - Это может быть, а может и не быть, - возразил он. "Я хочу сказать, что презумпция невиновности - чистая фикция; что с обвиняемым с момента ареста обращаются как с преступником. Однако, - заключил он, окликнув проезжавший экипаж, - этот разговор следует отложить, иначе я опоздаю в больницу. Чем ты планируешь заняться?"
   "Я позавтракаю, а потом зайду к мисс Гибсон, чтобы сообщить ей настоящее положение".
   - Да, это будет любезно, я думаю; откровенно говоря, новости могут показаться довольно тревожными. У меня было искушение обсудить дело в полицейском суде, но это было бы небезопасно. Его почти наверняка предали бы суду, и тогда мы должны были бы показать свою руку обвинению".
   Он вскочил в экипаж и быстро растворился в потоке машин, а я повернул обратно к полицейскому двору, чтобы навести справки о правилах, касающихся посетителей в тюрьме Холлоуэй. В дверях я встретил дружелюбного инспектора из Скотланд-Ярда, который дал мне необходимую информацию, после чего, представляя себе некий домашний французский ресторанчик, я направил свои шаги в сторону Сохо.
   ГЛАВА VII
   ОТМЕДИ И ЗЫБУЧИ ПЕСКИ
   Когда я приехал в Эндсли-Гарденс, мисс Гибсон была дома, и, к моему невыразимому облегчению, миссис Хорнби не было дома. Мое преклонение перед нравственными качествами этой дамы было чрезмерным, но ее разговоры доводили меня до грани безумия, безумия, не совсем лишенного смертоносных наклонностей.
   - Хорошо, что вы пришли, хотя я и думала, что вы придете, - импульсивно сказала мисс Гибсон, когда мы пожали друг другу руки. "Вы были такими отзывчивыми и человечными - и вы, и доктор Торндайк - такими свободными от профессиональной жесткости. Моя тетя отправилась к мистеру Лоули, как только мы получили телеграмму Уолтера.
   -- Мне жаль ее, -- сказал я (и хотел было прибавить "и его", но, к счастью, проблеск здравого смысла удержал меня); - Она найдет его достаточно сухим.
   "Да; я его крайне недолюбливаю. Вы знаете, что он имел наглость посоветовать Рувиму признать себя "виновным"?
   "Он сказал нам, что сделал это, и получил заслуженный выговор от Торндайка за свои старания".
   - Я так рада, - злобно воскликнула мисс Гибсон. - Но скажи мне, что случилось. Уолтер просто сказал: "Передан в вышестоящий суд", что, как мы договорились, означало "Предан суду". Защита не сработала? А где Рубен?
   "Защита зарезервирована. Доктор Торндайк считал почти несомненным, что дело будет передано в суд, а раз так, то решил, что необходимо держать обвинение в неведении относительно линии защиты. Видите ли, если бы полиция знала, какой должна быть защита, они могли бы соответствующим образом пересмотреть свои планы.
   -- Я это понимаю, -- уныло сказала она, -- но я ужасно разочарована. Я надеялся, что доктор Торндайк закроет дело. Что случилось с Рубеном?
   Это был вопрос, которого я боялся, и теперь, когда я должен был ответить на него, я откашлялся и нервно уставился в пол.
   - Судья отказался внести залог, - сказал я после неловкой паузы.
   "Что ж?"
   - Следовательно, Рубен был... э-э... заключен под стражу.
   - Не хотите ли вы сказать, что его посадили в тюрьму? - воскликнула она, затаив дыхание.
   - Не как осужденный, знаете ли. Он просто задержан до суда".
   - Но в тюрьме?
   - Да, - вынужден был признать я. "в тюрьме Холлоуэй".
   Несколько секунд она каменно смотрела мне в лицо, бледная, широко раскрытыми глазами, но молчала; затем, у нее перехватило дыхание, она отвернулась и, ухватившись за край каминной полки, положила голову на руку и разразилась страстными рыданиями.
   Теперь я вообще человек не эмоциональный и даже не особенно импульсивный; но я не колода, не камень и не деревянная фигурка; каким я, несомненно, должен был бы быть, если бы мог смотреть без глубокого волнения на горе, такое естественное и бескорыстное, этой сильной, храброй, верной сердцем женщины. В самом деле, я подошел к ней и, нежно взяв в свою опущенную руку, пробормотал какие-то бессвязные слова утешения особенно хриплым голосом.
   Вскоре она немного оправилась и тихо убрала руку, повернувшись ко мне, вытирая глаза.
   "Вы должны простить меня за то, что я огорчила вас, как я боюсь, что я сделал," сказала она; - Вы так добры, и я чувствую, что вы действительно мой друг и друг Рубена.
   "Да, дорогая мисс Гибсон, - ответил я, - и, уверяю вас, мой коллега".
   - Я уверена в этом, - возразила она. - Но я был так не готов к этому - я не могу сказать почему, за исключением того, что я так полностью доверял доктору Торндайку - и это так ужасно и, прежде всего, так ужасно наводит на мысль о том, что может случиться. До сих пор все это казалось кошмаром - ужасающим, но все же нереальным. Но теперь, когда он действительно в тюрьме, это вдруг стало ужасной реальностью, и я охвачен ужасом. Ой! бедный мальчик! Что с ним будет? Помилуйте, доктор Джервис, скажите мне, что сейчас произойдет?
   Что я мог сделать? Я слышал, как Торндайк ободрял Рубена, и знал своего коллегу достаточно хорошо, чтобы быть уверенным, что он имел в виду все, что сказал. Несомненно, моим правильным курсом было бы держать себя в руках и отпугнуть мисс Гибсон осторожной двусмысленностью. Но я не мог; она была достойна большего доверия, чем это.
   - Вы не должны чрезмерно тревожиться о будущем, - сказал я. - Я узнал от доктора Торндайка, что он убежден в невиновности Рубена и надеется, что сможет разъяснить это миру. Но мне не пришлось этого повторять, - прибавил я с легким угрызением совести.
   - Я знаю, - тихо сказала она, - и благодарю вас от всего сердца.
   -- А что касается нынешнего несчастья, -- продолжал я, -- то вы не должны допускать, чтобы оно вас слишком огорчало. Попытайтесь думать об этом как о хирургической операции, которая сама по себе ужасна, но принята вместо чего-то неизмеримо более ужасного".
   -- Я постараюсь сделать так, как вы мне скажете, -- кротко ответила она. - Но так противно думать о таком образованном джентльмене, как Рубен, загнанном в кучу с обычными ворами и убийцами и запертом в клетке, как какое-то дикое животное. Подумай о позоре и унижении!"
   - Нет ничего постыдного в том, чтобы быть несправедливо обвиненным, - сказал я, признаюсь, немного виновато, потому что слова Торндайка вернулись ко мне со всей силой. Но, несмотря на это, я продолжал: "Оправдание вернет ему его положение с незапятнанной репутацией, и ничего, кроме воспоминаний о преходящих неудобствах, на которые можно будет оглянуться".
   Она в последний раз вытерла глаза и решительно убрала носовой платок.
   "Вы вернули мне мужество, - сказала она, - и прогнали мой страх. Я не могу передать вам, как я чувствую вашу доброту, и мне нечего благодарить, кроме как пообещать впредь быть храбрым и терпеливым и полностью доверять вам".
   Она сказала это с такой благодарной улыбкой и выглядела при этом так мило и женственно, что меня охватило непреодолимое желание обнять ее. Вместо этого я сказал с сознательным бессилием: "Я более чем благодарен за то, что смог дать вам какое-то ободрение - которое, как вы должны помнить, исходит от меня, в конце концов, из вторых рук. Именно у доктора Торндайка мы все ищем окончательного избавления".
   "Я знаю. Но это вы пришли утешить меня в моей беде, так что, видите ли, почести разделены - и, боюсь, не совсем поровну, ибо женщины - существа неразумные, как, без сомнения, подсказал вам ваш опыт. Мне кажется, я слышу голос своей тети, так что вам лучше уйти, пока ваше отступление не было отрезано. Но прежде чем ты уйдешь, ты должен сказать мне, как и когда я смогу увидеть Рубена. Я хочу увидеть его как можно скорее. Бедняга! Нельзя допустить, чтобы он почувствовал, что его друзья забыли о нем хотя бы на одно мгновение".
   "Вы можете увидеть его завтра, если хотите", - сказал я; и, отбросив свои добрые намерения на ветер, я добавил: "Я сам пойду к нему, и, возможно, доктор Торндайк поедет".
   - Вы позволите мне зайти в Храм и пойти с вами? Должен ли я сильно мешать? Идти в тюрьму в одиночестве довольно тревожно".
   - Об этом не следует думать, - ответил я. - Если ты заедешь в Темпл - он уже в пути, - мы можем вместе поехать в Холлоуэй. Я полагаю, вы решили идти? Это будет довольно неприятно, как вы, наверное, знаете.
   "Я вполне решил. Когда мне приходить в храм?"
   - Около двух часов, если это вас устроит.
   "Очень хорошо. я буду пунктуален; А теперь ты должен идти, иначе тебя поймают.
   Она мягко подтолкнула меня к двери и, протягивая руку, сказала:
   - Я недостаточно поблагодарил тебя и наполовину, и я никогда не смогу. До свидания!"
   Она ушла, а я стоял один на улице, по которой начинали катиться желтоватые венки тумана. Когда я вошел в дом, было совершенно ясно и ярко, но теперь небо погружалось в бесцветную серость, свет тускнел, а дома превращались в смутные, нереальные очертания, исчезавшие на половине своей высоты. Тем не менее я быстро вышел и зашагал в хорошем темпе, как это свойственно молодому человеку, когда его ум находится в каком-то брожении. По правде говоря, мне было чем заняться, и, как это часто случается как с молодыми людьми, так и со стариками, те вопросы, которые имели самое непосредственное отношение к моей собственной жизни и перспективам, были первыми, на которые обращали внимание.
   Какие отношения складывались между мной и Джульеттой Гибсон? И какова была моя позиция? Что касается ее, это казалось достаточно простым; она была увлечена Рубеном Хорнби, а я был ее очень хорошим другом, потому что я был его другом. Но для меня не было никакого скрытия того факта, что я начал проявлять к ней интерес, что не предвещало ничего плохого для моего душевного спокойствия.
   Никогда еще я не встречал женщину, которая бы так всецело понимала мое представление о том, какой должна быть женщина, и женщину, которая так очаровывала бы меня. Ее сила и достоинство, ее мягкость и зависимость, не говоря уже о ее красоте, снабдили ее необходимым оружием для моего полного и абсолютного подчинения. И я был совершенно порабощен - бесполезно было отрицать этот факт, хотя я уже понимал, что сейчас настанет время, когда она перестанет меня хотеть и мне не останется другого средства, кроме как уйти и попытаться забыть ее. .
   Но вел ли я себя как человек чести? На это я чувствовал, что могу справедливо ответить "да", потому что я всего лишь выполнял свой долг и вряд ли мог бы поступить иначе, если бы захотел. Кроме того, я не ставил под угрозу чье-либо счастье, кроме своего собственного, а человек может делать со своим счастьем все, что ему заблагорассудится. Нет; даже Торндайк не мог обвинить меня в бесчестном поведении.
   Вскоре мои мысли приняли новый оборот, и я начал размышлять над тем, что слышал о мистере Хорнби. Это было действительно поразительное развитие событий, и я задавался вопросом, как это изменит гипотезу Торндайка о преступлении. В чем заключалась его теория, я так и не смог догадаться, но, идя сквозь сгущающийся туман, я пытался вписать этот новый факт в нашу коллекцию данных и определить его направление и значение.
   В этом на какое-то время я полностью потерпел неудачу. Красный отпечаток большого пальца полностью заполнил мое поле зрения. Для меня, как и для всех, кроме Торндайка, этот факт был окончательным и указывал на вывод, на который нельзя было ответить. Но по мере того как я снова и снова прокручивал рассказ о преступлении, мне пришла в голову идея, которая привела в движение новый и очень поразительный ход мыслей.
   Мог ли сам мистер Хорнби быть вором? Его неудача показалась внешнему миру внезапной, но он, должно быть, предвидел грядущие трудности. Там действительно был отпечаток большого пальца на листе, который он вырвал из кармана. Да! но кто видел, как он сорвал ее? Никто. Факт основывался на его голом заявлении.
   Но отпечаток большого пальца? Что ж, возможно (хотя и маловероятно) - все еще возможно - что метка могла быть сделана случайно в каком-то предыдущем случае и забыта Рубеном или даже незамечена. Мистер Хорнби видел "Тумбограф", на самом деле на нем была его собственная метка, и поэтому он обратил бы свое внимание на важность отпечатков пальцев для опознания. Он мог бы сохранить помеченную бумагу для будущего использования, а по случаю ограбления сделать на ней карандашом дату и сунуть ее в сейф, чтобы отвести подозрения. Все это было в высшей степени неправдоподобно, но неправдоподобно и всякое другое объяснение преступления; а что касается невыразимой низости поступка, то какой поступок слишком низок для игрока, попавшего в затруднительное положение?
   Я был так взволнован и воодушевлен своей изобретательностью, сформировавшей понятную и осуществимую теорию преступления, что теперь мне не терпелось вернуться домой, чтобы сообщить свои новости Торндайку и посмотреть, как они на него подействуют. Но по мере того, как я приближался к центру города, туман становился таким густым, что все мое внимание требовалось для того, чтобы я мог безопасно пробираться сквозь поток машин; в то время как странный, обманчивый вид, который он придавал знакомым объектам, и стирание ориентиров, так замедляли мое продвижение, что было уже за шесть часов, когда я нащупал свой путь по Миддл-Тэмпл-лейн и прокрался через Краун-офис-роу к покоям моего коллеги. .
   На пороге я нашел Полтона, встревоженно вглядывающегося в пустое пространство желтого пара.
   - Доктор опаздывает, сэр, - сказал он. - Полагаю, задержан туманом. Должно быть, в Боро довольно густо.
   (Я могу упомянуть, что для Полтона Торндайк был Доктором. Действительно, были и другие низшие существа, которым в некотором роде принадлежало звание "доктора", но они не имели значения в глазах Полтона. Фамилии были достаточно хороши. для них.)
   "Да, должно быть, - ответил я, - судя по состоянию Стрэнда".
   Я вошел и поднялся по лестнице, вполне довольный перспективой теплой и хорошо освещенной комнаты после моего неудобного блуждания по темным улицам, и Полтон, бросив последний взгляд вверх и вниз по дорожке, неохотно последовал за мной.
   - Вы, наверное, хотите чаю, сэр? - сказал он, впуская меня (хотя теперь у меня был собственный ключ).
   Я подумал, что должен, и соответственно он приступил к приготовлениям со своей искусной методичностью, но с отвлеченным видом, что было для него несвойственно.
   - Доктор сказал, что он должен быть дома к пяти, - заметил он, ставя чайник на поднос.
   - Тогда он неплательщик, - ответил я. - Нам придется напоить его чаем.
   -- Прекрасный пунктуальный человек, сэр, -- продолжал Полтон. "Считает время с точностью до минуты, как правило, так оно и есть".
   "Вы не можете тратить свое время до минуты в "Лондонском частном выпуске", - сказал я немного нетерпеливо, потому что я хотел побыть один, чтобы я мог все обдумать, а нервное трепетание Полтона несколько раздражало меня. Он был почти так же плох, как домработница.
   Маленький человечек, очевидно, заметил мое душевное состояние, потому что он молча ушел, оставив меня несколько раскаявшейся и пристыженной, и, как я вскоре обнаружил, выглянув в окно, возобновил свое дежурство на пороге. С этой выгодной позиции он вернулся через некоторое время, чтобы забрать чайную посуду; и после этого, хотя было уже темно и туманно, я слышал, как он мягко порхает вверх и вниз по лестнице с мрачной крадучицей, которая в конце концов привела меня в такое же нервно-тревожное состояние, как и он сам.
   ГЛАВА VIII
   ПОДОЗРИТЕЛЬНАЯ АВАРИЯ
   Темпловые часы тихим и доверительным тоном возвестили, что сейчас без четверти семь, и это утверждение решительно поддержал их коллега на нашей каминной полке, но Торндайка все еще не было видно. Это было действительно немного странно, потому что он был душой пунктуальности, и, кроме того, его обязанности были такого рода, что делала пунктуальность возможной. Я сгорал от нетерпения сообщить ему свои новости, и этот факт, вместе с призрачными действиями Полтона, довел меня до состояния нервного напряжения, которое делало равно невозможным ни отдых, ни размышление. Я посмотрел в окно на фонарь внизу, ярко светившийся сквозь туман, а потом, отворив дверь, вышел на площадку послушать.
   В этот момент на лестнице, ведущей из лаборатории, молча появился Полтон, от которого я вздрогнул; и я уже собирался удалиться в комнату, когда мое ухо уловило звяканье экипажа, приближающегося из Бумажных Зданий.
   Повозка подъехала ближе и, наконец, остановилась напротив дома, по которому Полтон скатился вниз по лестнице с ловкостью арлекина. Через несколько мгновений я услышал его голос, доносившийся из холла:
   - Надеюсь, сэр, вы не сильно пострадали?
   Я сбежал по лестнице и встретил Торндайка, медленно идущего с правой рукой на плечо Полтона. Одежда его была испачкана, левая рука была на перевязи, а черный платок под шапкой, очевидно, скрывал повязку.
   - На самом деле я совсем не обижен, - весело ответил Торндайк, - хотя на вид у меня очень дурная репутация. Только что попал в грязь, Джервис, - добавил он, заметив мое встревоженное выражение лица. - Ужин и щетка для одежды - вот что мне больше всего нужно. Тем не менее, когда он вышел на свет на лестничной площадке, он выглядел очень бледным и потрясенным и опустился в свое кресло с безвольной манерой человека, то ли очень слабого, то ли очень утомленного.
   "Как это случилось?" - спросил я, когда Полтон на цыпочках уполз, чтобы приготовить ужин.
   Торндайк огляделся, чтобы убедиться, что его приспешник ушел, и сказал:
   - Странное дело, Джервис. действительно очень странное дело. Я поднимался из Боро, очень осторожно перебираясь через дорогу из-за жирной, скользкой грязи, и только что достиг подножия Лондонского моста, как услышал, как тяжелый грузовик спускается по склону слишком быстро. учитывая, что дальше десятка ярдов вперед было невозможно увидеть, и я остановился на обочине, чтобы благополучно пройти мимо. Как только лошади вышли из тумана, сзади подошел человек и яростно навалился на меня и, как ни странно, в тот же момент пронес свою ногу перед моей. Конечно, я вывалился на дорогу прямо перед грузовиком. Лошади топали и скользили прямо на меня, и, прежде чем я успел увернуться, копыто одной из них ударило меня в шляпу, в которой я вернулся домой, и наполовину оглушило меня. Затем ближнее колесо ударило меня по голове, оставив небольшую грязную рану на голове, и прикололо мне рукав, так что я не мог отдернуть руку, которая, следовательно, была полностью корой. Это было очень близко, Джервис; еще дюйм или два, и я должен был раскататься, как морская звезда".
   - Что стало с мужчиной? - спросил я, жалея, что у меня не было короткого интервью с ним.
   "Потерял из виду, хотя в памяти дорогой: он ушел, как фонарщик. Меня подобрала алкоголичка-яблочница и сопроводила обратно в больницу. Должно быть, это было трогательное зрелище, -- прибавил он с сухой улыбкой при воспоминании.
   - И я полагаю, они держали вас там какое-то время, чтобы выздороветь?
   "Да; Я вошел в сухой док в операционную, и тогда старый Лэнгдейл настоял на том, чтобы я полежал около часа на случай, если появятся какие-либо симптомы сотрясения мозга. Но я был лишь слегка потрясен и смущен. Тем не менее, это было странное дело.
   - Ты имеешь в виду человека, толкающего тебя таким образом?
   "Да; Я не могу понять, как его нога оказалась перед моей.
   - Ты ведь не думаешь, что это было сделано намеренно? Я сказал.
   -- Нет, конечно, -- ответил он, но без особого убеждения, как мне показалось; Я уже собирался продолжить разговор, когда снова появился Полтон, и мой друг резко сменил тему.
   После обеда я пересказал свой разговор с Уолтером Хорнби, наблюдая за лицом моего коллеги с некоторым нетерпением, чтобы увидеть, какое впечатление произведет на него эта новая информация. Результат в целом разочаровал. Он был заинтересован, живо заинтересован, но не проявлял никаких признаков возбуждения.
   - Значит, Джон Хорнби копался в шахтах, а? - сказал он, когда я закончил. "Он должен знать лучше в его возрасте. Вы узнали, как долго он находился в затруднительном положении?
   "Нет. Но вряд ли это могло быть совершенно внезапным и непредвиденным".
   - Думаю, что нет, - согласился Торндайк. "Внезапный спад часто оказывается катастрофическим для обычного игрока на фондовой бирже, который выплачивает разницу по большому количеству неоплаченных акций. Но похоже, что Хорнби действительно купил и заплатил за эти рудники, считая их инвестициями, а не спекуляциями, и в этом случае обесценивание не повлияло бы на него таким же образом. Было бы интересно узнать наверняка".
   - Это может иметь существенное значение для настоящего дела, не так ли?
   - Несомненно, - сказал Торндайк. - Это может иметь отношение к делу во многих смыслах. Но я думаю, у вас есть какой-то особый смысл в вашем уме.
   "Да. Я думал, что если эти конфузии в течение некоторого времени нарастали постепенно, то они могли уже принять острую форму во время ограбления".
   "Это хорошо продумано", - сказал мой коллега. - Но какое особое значение имеет дело, если предположить, что это было так?
   "Если предположить, - ответил я, - что у мистера Хорнби были реальные денежные затруднения в день ограбления, мне кажется возможным построить гипотезу относительно личности грабителя".
   -- Я хотел бы услышать изложение этой гипотезы, -- сказал Торндайк, встряхнувшись и глядя на меня с живым интересом.
   -- Это в высшей степени маловероятно, -- начал я с некоторой естественной робостью при мысли о том, чтобы продемонстрировать свое остроумие перед этим мастером индуктивного метода. "На самом деле, это почти фантастика".
   -- Неважно, -- сказал он. "Здравомыслящий мыслитель уделяет одинаковое внимание вероятному и невероятному".
   Ободренный таким образом, я начал излагать версию преступления так, как она пришла мне в голову по дороге домой в тумане, и я с удовлетворением наблюдал, с каким вниманием слушал Торндайк и его одобрительные кивки в каждом пункте. что я сделал.
   Когда я кончил, он некоторое время молчал, задумчиво глядя в огонь и, видимо, соображая, как моя теория и новые факты, на которых она основывалась, согласуются с остальными данными. Наконец он заговорил, не отводя, впрочем, глаз от красных угольков:
   - Эта твоя теория, Джервис, делает большую честь твоей изобретательности. Мы можем пренебречь невероятностью, видя, что альтернативные теории почти столь же маловероятны, и факт, который возникает, и который радует меня больше, чем я могу вам сказать, состоит в том, что вы одаренны достаточным научным воображением, чтобы построить возможную последовательность событий. В самом деле, невероятность - в сочетании, конечно, с возможностью - действительно увеличивает достижение, ибо самый тупой ум может воспринять очевидное - как, например, важность отпечатка пальца. Вы действительно сделали большое дело, и я поздравляю вас; ибо вы освободились, по крайней мере до некоторой степени, от великой одержимости отпечатками пальцев, которая овладела юридическим умом с тех пор, как Гальтон опубликовал свою эпохальную монографию. Помнится, в этой работе он утверждает, что отпечаток пальца служит доказательством, не требующим подтверждения, - весьма опасное и вводящее в заблуждение утверждение, за которым охотно следила полиция, которая, естественно, была в восторге от получения своего рода волшебного пробного камня, с помощью которого они спасли работу следствия. Но не существует такой вещи, как единичный факт, который "предоставляет свидетельство, не требующее подтверждения". С тем же успехом можно было бы ожидать силлогизма с одной посылкой".
   - Я полагаю, они вряд ли зайдут так далеко, - сказал я, смеясь.
   - Нет, - признал он. "Но тип силлогизма, который они составляют, таков...
   "Преступление совершил человек, снявший этот отпечаток пальца.
   "Но Джон Смит сделал отпечаток пальца.
   "Поэтому преступление было совершено Джоном Смитом".
   - Что ж, это прекрасный силлогизм, не так ли? Я попросил.
   - Прекрасно, - ответил он. "Но, видите ли, возникает весь вопрос, а именно: "Было ли преступление совершено человеком, который сделал этот отпечаток пальца?" Вот где требуется подтверждение".
   "Это практически оставляет дело для расследования без ссылки на отпечатки пальцев, которые, таким образом, становятся неважными".
   -- Вовсе нет, -- возразил Торндайк. "Отпечаток пальца - самая ценная улика, пока его доказательная ценность не преувеличена. Возьмем, к примеру, наш сегодняшний случай. Без отпечатка большого пальца ограбление могло быть совершено кем угодно; нет никакой подсказки. Но наличие отпечатка большого пальца сужает расследование до Рубена или какого-то человека, имеющего доступ к его отпечаткам пальцев.
   "Да я вижу. Значит, вы считаете мою версию о Джоне Хорнби виновником ограбления вполне обоснованной?
   - Вполне, - ответил Торндайк. "Я развлекался с ним с самого начала; и новые факты, которые вы собрали, увеличивают его вероятность. Вы помните, я сказал, что возможны четыре гипотезы: ограбление было совершено либо Рубеном, либо Уолтером, либо Джоном Хорнби, либо кем-то другим. Теперь, отложив в сторону "какое-то другое лицо" для рассмотрения только в том случае, если первые три гипотезы неверны, у нас остаются Рубен, Уолтер и Джон. Но если мы не будем обсуждать отпечаток большого пальца, то вероятности, очевидно, указывают на Джона Хорнби, поскольку он, по общему признанию, имел доступ к бриллиантам, в то время как нет ничего, что указывало бы на то, что другие имели доступ. Однако отпечаток большого пальца вызывает подозрения у Рубена; но все же, как показывает ваша теория, она не полностью проясняет Джона Хорнби. В данном случае баланс вероятностей можно сформулировать следующим образом: Джон Хорнби, несомненно, имел доступ к бриллиантам и, следовательно, мог их украсть. Но если отпечаток большого пальца был сделан после того, как он закрыл сейф и до того, как открыл его снова, кто-то другой должен был иметь к ним доступ и, вероятно, был вором.
   "Отпечаток большого пальца принадлежит Рубену Хорнби, факт, который устанавливает prima facie вероятность того, что он украл бриллианты. Но нет никаких доказательств того, что он имел к ним доступ, а если бы он не имел, он не мог бы сделать отметку в указанном порядке и в то время.
   "Но Джон Хорнби мог иметь доступ к ранее сделанному отпечатку пальца Рубена и, возможно, получил его; в этом случае он почти наверняка вор.
   - Что касается Уолтера Хорнби, то он мог получить отпечаток большого пальца Рубена; но нет никаких доказательств того, что он имел доступ ни к бриллиантам, ни к блоку меморандумов мистера Хорнби. Следовательно , вероятность prima facie в его случае очень мала".
   - Тогда главный вопрос, - сказал я, - состоит в том, имел ли Рубен какие-либо средства, чтобы открыть сейф, и действительно ли у мистера Хорнби когда-либо была возможность получить кровавый отпечаток большого пальца Рубена на блокноте его меморандумов. "
   - Да, - ответил Торндайк. "Это вопросы - с некоторыми другими - и они, вероятно, останутся нерешенными. Полиция обыскала комнаты Рубена, но не смогла найти ни отмычек, ни дубликатов ключей; но это ничего не доказывает, так как он, вероятно, убрал бы их, когда услышал о найденном отпечатке большого пальца. Что касается другого вопроса, я спросил Рувима, и он не помнит, чтобы когда-либо делал отпечаток большого пальца кровью. Так что на этом дело останавливается.
   - А как насчет ответственности мистера Хорнби за бриллианты?
   -- Думаю, мы можем от этого отказаться, -- ответил Торндайк. "Он не взял на себя никакой ответственности, и халатности не было. Он не будет нести ответственность по закону".
   После того, как мой коллега ушел на пенсию, что он сделал довольно рано, я долго сидел, размышляя над этим исключительным случаем, в котором я оказался замешанным. И чем больше я думал об этом, тем больше озадачивался. Если у Торндайка не было более удовлетворительного объяснения, чем то, которое он дал мне сегодня вечером, защита была безнадежной, поскольку суд вряд ли примет его оценку доказательной силы отпечатков пальцев. Тем не менее он дал Рубену что-то вроде твердой уверенности в том, что будет адекватная защита, и выразил свое собственное твердое убеждение в невиновности обвиняемого. Но Торндайк был не из тех, кто пришел к такому убеждению только из сентиментальных соображений. Неизбежным выводом было то, что у него что-то было в рукаве - что он завладел некоторыми фактами, ускользнувшими от моего наблюдения; и когда я дошел до этого места, я выбил свою трубку и отправился в постель.
   ГЛАВА IX
   ЗАКЛЮЧЕННЫЙ
   На следующее утро, выходя из своей комнаты, я встретил Полтона, идущего с подносом (наши спальни находились на мансардном этаже над лабораторией и мастерской), и соответственно последовал за ним в комнату моего друга.
   - Я сегодня не выйду, - сказал Торндайк, - хотя сейчас спущусь. Это очень неудобно, но надо смириться с неизбежным. У меня был удар по голове, и, хотя я не чувствую себя хуже, я должен принять надлежащие меры предосторожности - отдых и низкое питание - до тех пор, пока я не увижу, что никаких результатов не последует. Вы можете заняться раной на скальпе и разослать необходимые письма, не так ли?
   Я выразил готовность сделать все, что требовалось, и похвалил самообладание и здравый смысл моего друга; в самом деле, я не мог не противопоставить поведение этого занятого, неутомимого человека, весело смирившегося с самым неприятным бездействием, с суетливым поведением обычного пациента, которого, не делая ничего важного, едва ли можно уговорить отдохнуть, нет независимо от того, насколько срочная необходимость. Поэтому я позавтракал в одиночестве и провел утро в написании и отправке писем различным лицам, ожидавшим визитов моего коллеги.
   Вскоре после обеда (кстати, очень скудного, поскольку Полтон, по-видимому, включил меня в план сокращенной диеты) мое предвкушающее ухо уловило звон экипажа, приближавшегося по Краун-офис-роу.
   -- А вот и ваш прекрасный спутник, -- сказал Торндайк, которого я ознакомил с моими приготовлениями, -- передайте от меня Хорнби, чтобы он сохранял мужество, а для себя помните мое предупреждение. Мне было бы очень жаль, если бы у вас когда-либо были причины сожалеть о том, что вы оказали мне очень ценные услуги, за которые я теперь вам обязан. До свидания; не заставляй ее ждать".
   Я сбежал по лестнице и вышел из подъезда как раз в тот момент, когда извозчик подъехал и распахнул двери.
   - Тюрьма Холлоуэй - главный вход, - сказал я, подходя к подножке.
   - Там нет задней двери, сэр, - с ухмылкой ответил мужчина. и я был рад, что ни ответ, ни ухмылка не передались моему попутчику.
   - Вы очень пунктуальны, мисс Гибсон, - сказал я. - Еще нет половины второго.
   "Да; Я подумал, что хотел бы быть там к двум, чтобы провести с ним как можно больше времени, не сокращая вашего свидания.
   Я критически посмотрел на своего собеседника. Она была одета с несколько большей тщательностью, чем обычно, и действительно выглядела очень красивой дамой. Это обстоятельство, отмеченное мною сначала с удивлением, а затем с решительным одобрением, вызвало у меня некоторое внутреннее неудобство, ибо я представил себе весьма отчетливую и в высшей степени неприятную картину свиданий в местной тюрьме в одной из губерний, в в котором я временно исполнял обязанности медицинского работника.
   -- Полагаю, -- сказал я наконец, -- мне бесполезно снова поднимать вопрос о целесообразности этого визита с вашей стороны?
   "Ни в коей мере, - решительно ответила она, - хотя я понимаю и ценю ваше желание сделать это".
   "Тогда, - сказал я, - если вы действительно решили, мне будет полезно подготовить вас к испытанию. Боюсь, это вызовет у вас ужасный шок".
   "Верно?" сказала она. "Неужели все так плохо? Скажи мне, как это будет".
   "Во-первых, - ответил я, - вы должны помнить о цели такой тюрьмы, как Холлоуэй. Мы увидим невинного человека - образованного и благородного джентльмена. Но обычные обитатели Холлоуэя не невиновны; по большей части в следственных изоляторах мужчины - профессиональные преступники, а женщины - либо мелкие правонарушители, либо хронические пьяницы. Большинство из них постоянные посетители тюрьмы - таков идиотский закон, - которые входят в приемную, как путники в знакомую гостиницу, обращаются к тюремным служащим по имени и требуют обычных привилегий и дополнительных удобств - пьяницы, например, обычно просят дозу брома, чтобы успокоить нервы, и свет в камере, чтобы отогнать ужасы. А при таком характере обитателей, их друзья, которые посещают их, естественно, принадлежат к тому же типу - самые низкие излияния трущоб; и неудивительно, что обстановка в тюрьме приспособлена для обычных заключенных. Невиновный человек ничтожно мал, и ни для него, ни для его посетителей никаких приготовлений не делается".
   - Но разве нас не отведут в камеру Рувима? - спросила мисс Гибсон.
   "Будьте здоровы! нет, - ответил я. и, полный решимости всеми способами убедить ее передумать, я продолжал: "Я опишу процедуру так, как я ее видел, и, могу вам сказать, это было очень ужасное и шокирующее зрелище. Это случилось, когда я работал тюремным врачом в Мидлендсе. Однажды утром я делал обход, когда, проходя по коридору, услышал странный приглушенный рев с другой стороны стены.
   "Что это за шум?" Я спросил надзирателя, который был со мной.
   "Пленники видят своих друзей, - ответил он. - Хотите взглянуть на них, сэр?
   "Он отпер маленькую дверь, и когда он распахнул ее, далекий приглушенный звук превратился в оглушительный рев. Я прошел через дверь и очутился в узком переулке, в конце которого сидел надзиратель. Стороны переулка были образованы двумя огромными клетками с толстыми проволочными прутьями, одна для арестантов, а другая для посетителей; и каждая клетка была усеяна лицами и руками, все в непрерывном движении, лица шевелились и гримасничали, а руки беспокойно царапали прутья. Шум был такой страшный, что нельзя было различить ни одного голоса, хотя все присутствующие кричали изо всех сил, чтобы быть услышанными во всеобщем гаме. В результате получилась очень странная и ужасная иллюзия, ибо казалось, будто никто вообще не говорит, а шум доносится снаружи, и что каждое из лиц - в основном низкие, злобные лица - молча кривятся и бормочут что-то невнятное. , щелкая челюстями и яростно глядя на обитателей противоположной клетки. Это было ужасное зрелище. Я не мог думать ни о чем, кроме обезьянника в зоопарке. Казалось, что надо идти по переулку и предлагать орехи и бумажки на растерзание".
   "Ужасный!" - воскликнула мисс Гибсон. - И ты хочешь сказать, что нас выпустят в одну из этих клеток вместе со стадом других посетителей?
   "Нет. В тюрьме тебя никуда не отпускают. Устройство таково: каждая клетка разделена перегородками на ряд небольших ящиков или квартир, которые пронумерованы. Заключенный заперт в одном ящике, а его посетитель в соответствующем ящике напротив. Таким образом, они сталкиваются с шириной переулка между ними; они могут видеть друг друга и разговаривать, но не могут передавать какие-либо запрещенные предметы - весьма необходимая предосторожность, нечего и говорить.
   "Да, я полагаю, что это необходимо, но это ужасно для порядочных людей. Конечно, они должны уметь различать".
   "Почему бы не бросить это и позволить мне передать сообщение Рубену? Он поймет и будет благодарен мне за то, что я разубедил вас.
   - Нет, нет, - быстро сказала она. "Чем отвратительнее это, тем больше необходимость для меня идти. Ему нельзя позволять думать, что пустякового неудобства или унижения достаточно, чтобы отпугнуть его друзей. Какое здание впереди?
   Мы только что свернули с Каледониан-роуд на тихую и благополучно выглядевшую пригородную улицу, в конце которой возвышалась башня зубчатого дома.
   - Это тюрьма, - ответил я. "Мы смотрим на это с наиболее выгодной точки зрения; если смотреть сзади, а особенно изнутри, он гораздо менее привлекателен".
   Больше ничего не было сказано, пока такси не въехало во двор и не высадило нас у больших ворот. Приказав извозчику ждать нас, я позвонил в колокольчик, и нас быстро впустили через калитку (которая была немедленно закрыта и заперта) в крытый двор, закрытый вторыми воротами, через решетку которых мы могли видеть через внутреннего двора к фактическому входу в тюрьму. Здесь, пока были улажены необходимые формальности, мы оказались в составе многочисленной и очень разношерстной компании, ибо немалое сборище друзей заключенных ожидало момента приема. Я заметил, что моя спутница наблюдала за нашими товарищами с каким-то испуганным любопытством, которое она, впрочем, старалась и не безуспешно скрывать; и, конечно же, внешний вид большинства красноречиво свидетельствовал о несостоятельности преступления как средства достижения мирских успехов. Их нынешнее положение вызывало самые разные эмоции; некоторые молчали и, видимо, были поражены горем; большая часть была многословна и возбуждена, а значительная часть была довольно весела и даже склонна к шуткам.
   Наконец большие железные ворота были отперты, и надзиратель взял на себя нашу группу и провел нас в ту часть здания, которая называлась "крыло"; и в ходе нашего продвижения я не мог не заметить, какое глубокое впечатление произвело на моего спутника то обстоятельство, что каждая дверь должна была быть отперта, чтобы впустить нас, и снова заперта, как только мы прошли.
   - Мне кажется, - сказал я, когда мы приблизились к месту назначения, - что вам лучше сначала дать мне увидеться с Рувимом; Мне нечего ему сказать, и я не заставлю вас долго ждать.
   "Почему ты так думаешь?" спросила она, с оттенком подозрения.
   "Ну, - ответил я, - я думаю, вас может немного расстроить наше свидание, и мне бы хотелось, чтобы вы как можно скорее сели в кэб".
   - Да, - сказала она. -- Возможно, вы правы, и очень мило с вашей стороны быть таким внимательным на мой счет.
   Минутой позже, соответственно, я оказался запертым в узком ящике, подобном одному из тех, которые заботливые ростовщики предоставляют своим более робким клиентам, и в такой же, но более интенсивной степени, пронизанном тонким запахом нечистоты. Деревянные изделия были отполированы до елейной гладкости трением бесчисленных грязных рук и грязной одежды, а общий вид, брошенный с первого взгляда, когда я вошел, был таков, что я засунул руки в карманы и старательно избегал прикосновения. с любой частью конструкции, кроме пола. Конец ящика напротив двери был закрыт прочной проволочной решеткой, за исключением нижних трех футов, которые были деревянными, и, заглянув сквозь нее, я увидел за второй решеткой Рубена Хорнби, стоящего в такой же позе. к моему собственному. Он был одет в свою обычную одежду и с обычной для него опрятностью, но лицо у него было небритое, и на нем была свисавшая с петлицы круглая бирка с буквами "В.31"; и эти две перемены в его внешности несли в себе многозначительность, столь же тонкую, сколь и неприятную, заставившую меня более чем когда-либо сожалеть о том, что мисс Гибсон настояла на своем визите.
   - Очень мило с вашей стороны, доктор Джервис, прийти ко мне, - сказал он сердечно, и, к моему удивлению, его было легко услышать, перекрывая гомон соседних лож; - Но я не ожидал тебя здесь. Мне сказали, что я могу видеть своих юрисконсультов в кабинете адвоката".
   - Значит, ты мог, - ответил я. - Но я пришел сюда по своему выбору, потому что привел с собой мисс Гибсон.
   -- Мне очень жаль, -- возразил он с явным неодобрением. - Ей не следовало появляться среди этих сбродов.
   - Я так и сказал ей, и что тебе это не понравится, но она настояла.
   - Я знаю, - сказал Рубен. "Это худшее из женщин - они будут поднимать чудовищную суету и приносить себя в жертву, когда никто этого не хочет. Но я не должен быть неблагодарным; она очень добра, и она чертовски хороша, Джульетта.
   - Это действительно так, - воскликнул я, не без отвращения к его холодному, неблагодарному тону. "самая благородная девушка, и ее преданность вам прямо героическая".
   На лице, увиденном сквозь двойную решетку, появилось едва заметное подобие улыбки; на котором я чувствовал, что мог бы с удовольствием потянуть его за нос - только что для этой цели потребовалась бы пара щипцов особой конструкции.
   - Да, - спокойно ответил он, - мы всегда были очень хорошими друзьями.
   На моих губах сорвался самый резкий ответ. Черт бы побрал парня! Что он имел в виду, говоря этим высокомерным тоном самой прекрасной и милой женщины в мире? Но ведь нельзя топтать бедолагу, запертого в остроге по ложному обвинению, как бы велика ни была провокация. Я глубоко вздохнул и, придя в себя, по крайней мере внешне, сказал:
   - Надеюсь, вы не находите здешние условия слишком невыносимыми?
   - О нет, - ответил он. "Конечно, это чертовски неприятно, но легко может быть и хуже. Я не возражаю, если это только на неделю или две; и я действительно воодушевлен тем, что сказал д-р Торндайк. Надеюсь, он не просто успокаивал меня.
   - Вы можете считать, что это не так. То, что он сказал, я уверен, что он имел в виду. Вы, конечно, знаете, что он не доверяет мне - никто не доверяет, - но я полагаю, что он удовлетворен защитой, которую готовит".
   -- Если он доволен, то и я доволен, -- сказал Рубен, -- и в любом случае я буду в неоплатном долгу перед ним за то, что он поддержал меня и поверил в меня, когда весь мир, кроме моей тети и Джульетты, осудил меня".
   Затем он рассказал мне некоторые подробности своей тюремной жизни, и когда он болтал с ним около четверти часа, я ушел, чтобы уступить место мисс Гибсон.
   Ее свидание с ним было не таким продолжительным, как я ожидал, хотя, правда, условия были не очень благоприятны ни для обмена откровениями, ни для высказываний сентиментального характера. Сознание того, что чью-то беседу могут услышать обитатели соседних боксов, разрушало всякое чувство уединения, не говоря уже о беспокоящем влиянии надзирателя в переулке.
   Когда она присоединилась ко мне, она держалась рассеянно и очень подавленно, и это обстоятельство дало мне много пищи для размышлений, пока мы молча шли к главному входу. Нашла ли она Рубена таким же крутым и практичным, как я? Он, несомненно, был очень спокойным и хладнокровным любовником, и можно было предположить, что его прием девушки, взвинченной до острого чувства, мог быть чем-то вроде разочарования. И потом, возможно ли, что чувства были только на ее стороне? Быть может, бесценная жемчужина ее любви была брошена раньше - у меня возникло искушение употребить разговорное единственное число и назвать его "неблагодарной свиньей!" Это было почти немыслимо для меня, и все же я испытывал искушение остановиться на этом; ибо когда человек влюблен - а я уже не могла скрывать от себя своего состояния, - он склонен быть смиренным и с благодарностью собирать сокровище, отвергнутое другим.
   На эти размышления меня прервал лязг замка в больших железных воротах. Мы вошли вместе в мрачный вестибюль и через минуту были выпущены через калитку на двор; и когда за нами щелкнул замок, мы одновременно вздохнули с облегчением, обнаружив себя за пределами тюрьмы, за пределами засовов и решеток.
   Я усадил мисс Гибсон в кэб и дал шоферу ее адрес, когда заметил, что она смотрит на меня, как мне показалось, несколько задумчиво.
   - Могу я вас куда-нибудь высадить? - сказала она в ответ на мой полувопросительный взгляд.
   Я с благодарностью воспользовался случаем и ответил:
   - Вы могли бы высадить меня на Кингс-Кросс, если это вас не задерживает. и, дав слово извозчику, я занял свое место рядом с ней, когда кэб тронулся, и выкрашенный в черный цвет тюремный фургон въехал во двор с грузом убогих страданий.
   - Не думаю, что Рубен был очень рад меня видеть, - заметила мисс Гибсон, - но я все равно приду снова. Это мой долг и перед ним, и перед самим собой".
   Я чувствовал, что должен попытаться разубедить ее, но мысль о том, что ее визиты почти неизбежно связаны со мной, ослабила мою волю. Я быстро приближался к состоянию увлечённости.
   "Я была так благодарна, - продолжала она, - что вы подготовили меня. Было ужасно видеть беднягу в клетке, как дикого зверя, с этим ужасным ярлыком, свисающим с его пальто; но это было бы ошеломляюще, если бы я не знал, чего ожидать".
   По мере того как мы шли, ее настроение несколько оживилось, и она любезно приписала это живительному влиянию моего общества; Затем я рассказал ей о несчастном случае, случившемся с моим коллегой.
   "Какой ужас!" - воскликнула она с явно незамутненным беспокойством. "Есть малейший шанс, что он не был убит на месте. Он сильно ранен? И как вы думаете, он не возражал бы, если бы я зашла узнать о нем?
   Я сказал, что уверен, что он будет в восторге (на самом деле, будучи совершенно безразличным к его мнению по этому поводу в моем восторге от этого предложения), и когда я вышел из кэба на Кингс-Кроссе, чтобы продолжить свое По дороге домой передо мной уже открывалась перспектива возобновления этого горько-сладкого и слишком опасного товарищества на следующий день.
   ГЛАВА X
   ПОЛТОН В ЗАГАДКЕ
   Пары дней хватило, чтобы доказать, что несчастье Торндайка не должно было привести к каким-либо необратимым болезненным последствиям; его раны благополучно зажили, и он смог возобновить свои обычные занятия.
   Визит мисс Гибсон - но почему я должен говорить о ней в таких формальных выражениях? Для меня, когда я думал о ней, что я делал слишком часто, она была Джульеттой, возможно, с добавлением прилагательного; и как Джульетта я буду впредь говорить о ней (но без прилагательного) в этом повествовании, в котором ничего не утаивалось от читателя, - значит, визит Джульетты имел большой успех, ибо мой коллега был очень доволен вниманием, и проявил тихую сердечность, которая наполнила нашего посетителя восторгом.
   Он много говорил о Рувиме, и я видел, что он пытался урегулировать в своем уме мучительный вопрос о ее отношениях и чувствах к нашему несчастному клиенту; но к каким выводам он пришел, я не мог узнать, ибо после ее ухода он был совсем не общителен. К моему большому сожалению, визит не повторился, поскольку, как я уже сказал, он смог через день или два вернуться к своему обычному образу жизни.
   Первое свидетельство его возобновившейся активности появилось, когда я вернулся в палаты около одиннадцати часов утра и обнаружил, что Полтон уныло слоняется по гостиной, очевидно, совершая почти что приближение к "генеральной чистке", чем может быть разрешено в холостяцком заведении.
   - Привет, Полтон! - воскликнул я. - Вы ухитрились оторваться от лаборатории на часок-другой?
   - Нет, сэр, - мрачно ответил он. "Лаборатория оторвалась от меня".
   "Что ты имеешь в виду?" Я попросил.
   "Доктор закрылся и запер дверь, и он говорит, что я не должен его беспокоить. Сегодня будет холодный обед.
   - Что он там делает? - спросил я.
   "Ах!" - сказал Полтон. - Это как раз то, что я хотел бы знать. Меня снедает любопытство. Он проводит какие-то эксперименты в связи с какими-то своими делами, и когда Доктор запирается для экспериментов, обычно следует что-то интересное. Я хотел бы знать, что на этот раз.
   - Я полагаю, в двери лаборатории есть замочная скважина? - предложил я с ухмылкой.
   "Сэр!" - воскликнул он с негодованием. "Доктор. Джервис, ты меня удивляешь. Затем, заметив мое шутливое намерение, он тоже улыбнулся и добавил: "Но есть замочная скважина, если вы хотите попробовать, хотя я держу пари, что Доктор будет видеть вас чаще, чем вы его".
   - Вы и Доктор храните большой секрет в своих делах, - сказал я.
   - Да, - ответил он. - Видите ли, это странное ремесло доктора, и в нем есть несколько странных секретов. Вот, например, что вы об этом думаете?
   Он вынул из кармана кожаный футляр, откуда достал лист бумаги, который протянул мне. На ней был аккуратно выполненный рисунок чего-то вроде набора шахматных фигур с размерами, написанными на полях.
   "Это похоже на пешку - один из образцов Стаунтона", - сказал я.
   "Как раз то, что я думал; но это не так. Мне нужно сделать их двадцать четыре, и то, что Доктор собирается с ними делать, меня просто не впечатляет.
   -- Может быть, он изобрел какую-нибудь новую игру, -- шутливо предположил я.
   "Он всегда придумывает новые игры и играет в них в основном в судах, а потом другие игроки обычно проигрывают. Но это загадка, и не ошибка. Двадцать четыре из них должны быть обнаружены в лучшем выдержанном самшите! Для чего они могут быть? Я полагаю, что-то связанное с экспериментами, которые он сейчас проводит наверху. Он покачал головой и, бережно вернув рисунок в бумажник, сказал торжественным тоном: - Сэр, бывают времена, когда Доктор заставляет меня плясать от любопытства. И это один из них".
   Хотя я и не был поражен таким острым любопытством, как любопытство Полтона, я ловил себя на том, что время от времени размышлял о характере экспериментов моего коллеги и о назначении необычных маленьких предметов, которые он приказал изготовить; но я не был знаком ни с одним из дел, которыми он занимался, за исключением дела Рубена Хорнби, и с последним я никак не мог связать набор из двадцати четырех самшитовых шахматных фигур. Кроме того, в этот день я должен был сопровождать Джульетту во время ее второго визита в Холлоуэй, и это обстоятельство давало мне массу умственных занятий другого рода.
   За обедом Торндайк был оживлен и разговорчив, но не общителен. У него "была кое-какая работа в лаборатории, которую он должен был сделать сам", - сказал он, но не дал намека на ее характер; и как только наша трапеза была закончена, он вернулся к своим трудам, предоставив мне расхаживать взад и вперед по дорожке, с нелепым рвением прислушиваясь к звуку экипажа, который должен был перевезти меня в области блаженных, и - между прочим - в тюрьму Холлоуэй.
   Когда я вернулся в Темпл, гостиная была пуста и ужасно опрятна, как результат весенней уборки Полтона. Мой коллега, по-видимому, все еще работал в лаборатории, и, судя по тому, что чайные принадлежности стояли на столе, а чайник с водой стоял наготове на газовой плите у камина, я понял, что Полтон тоже был занят. полный дел и не хочет, чтобы его беспокоили.
   Соответственно, я зажег газ и заварил себе чай, оживляя свое одиночество, перебирая в уме события дня.
   Джульетта была очаровательна, как и всегда, откровенна, дружелюбна и беззастенчиво рада моей компании. Я ей, очевидно, нравился, и она не скрывала того, - впрочем, зачем ей? - но обращалась со мной развязно, почти ласково, как будто я был любимым братом; что было очень восхитительно, и было бы еще приятнее, если бы я мог принять эти отношения. Насчет ее чувств ко мне я не имел ни малейшего подозрения, а потому совесть моя была чиста; ибо Джульетта была невинна, как дитя, с той невинностью, которая свойственна прямой, прямолинейной натуре, которая сама не делает зла и не ищет дурных побуждений в других. За себя я уже не молился. Дело было сделано, и я должен заплатить цену после этого, довольствуясь мыслью, что я не посягнул ни на кого, кроме самого себя. Это было жалкое дело, и много душевных страданий оно сулило мне в дни одиночества, которые должны были прийти, когда я должен был попрощаться с Храмом и вернуться к своей прежней кочевой жизни; и все же я не изменил бы его, если бы мог; не променял бы горько-сладкие воспоминания на скучное забвение.
   Но в ходе нашего путешествия произошли и другие события, помимо тех, которые казались мне столь важными в эгоизме моей любви. Мы говорили о мистере Хорнби и его делах, и из нашего разговора выявились некоторые факты, имеющие немалое значение для расследования, которым я занимался.
   "Несчастья общеизвестны", - заметила Джульетта, имея в виду своего приемного дядю. "Как будто этой беды с Рубеном мало, в городе тревога. Возможно, вы слышали о них.
   Я ответил, что Уолтер говорил мне об этом.
   -- Да, -- довольно злобно ответила Джульетта. "Мне не совсем ясно, какую роль в этом сыграл этот добрый джентльмен. Выяснилось, совершенно случайно, что у него самого был большой пакет в рудниках, но он, кажется, "урезал свой убыток", как говорится, и выбрался из них; хотя как ему удалось заплатить такую большую разницу, мы не можем понять. Мы думаем, что он, должно быть, каким-то образом собрал деньги, чтобы сделать это".
   - Вы знаете, когда рудники начали обесцениваться? Я попросил.
   - Да, это было совершенно неожиданно - то, что Уолтер называет "спадом", - и произошло это всего за несколько дней до ограбления. Мистер Хорнби рассказывал мне об этом только вчера и напомнил мне об этом по нелепой случайности, случившейся в тот день.
   "Что это было?" - спросил я.
   -- Да ведь я порезала себе палец и чуть не упала в обморок, -- отвечала она с стыдливым смешком. - Знаете, это был довольно сильный порез, но я не заметил его, пока не обнаружил, что моя рука вся в крови. Затем я внезапно потерял сознание, и мне пришлось лечь на коврик перед камином - он был в кабинете мистера Хорнби, который я в то время убирал. Здесь меня нашел Рувим, и поначалу он ужасно испугался; а потом он разорвал свой носовой платок, чтобы перевязать раненый палец, и вы никогда не видели такого ужасного беспорядка, в который он засунул руки. поднимите свой профессиональный угар, чтобы узнать, что он закрепил импровизированный бинт волокитой, который он достал с письменного стола после того, как самым безжалостным образом порылся среди священных бумаг.
   - Когда он ушел, я попробовала опять расставить вещи на столе, и, право, можно было подумать, что совершено какое-нибудь ужасное преступление; все конверты и бумаги были перепачканы кровью и отмечены отпечатками окровавленных пальцев. Я вспомнил об этом позже, когда был опознан отпечаток большого пальца Рубена, и подумал, что, возможно, одна из бумаг могла случайно попасть в сейф; но мистер Хорнби сказал мне, что это невозможно; он сорвал листок со своего меморандумного блока в то время, когда убирал бриллианты".
   Таков был смысл нашего разговора, пока кэб грохотал по улицам на пути к тюрьме; и, конечно же, в нем содержалось достаточно важное, чтобы отвлечь мои мысли от других предметов, более приятных, но менее важных для дела. Внезапно вспомнив о своем долге, я вытащил блокнот и уже собирался записать показания, когда в комнату вошел Торндайк.
   - Не позволяй мне прерывать тебя, Джервис, - сказал он. - Я сделаю себе чашку чая, пока вы закончите писать, а потом выставите дневной улов и развесите свои сети сушиться.
   Я не замедлил закончить свои заметки, потому что меня лихорадило от нетерпения услышать комментарии Торндайка относительно моего последнего дополнения к нашему хранилищу информации. К тому времени, когда чайник закипел, мои записи были закончены, и я тут же приступил к передаче коллеге только что записанных выдержек из моего разговора с Джульеттой.
   Он слушал, как обычно, с глубоким и критическим вниманием.
   - Это очень интересно и важно, - сказал он, когда я закончил; - Действительно, Джервис, вы бесценный помощник. Кажется, что информация, которая была бы строго скрыта от неприступного Джоркинса, свободно просачивается в ухо добродушного Спенлоу. Теперь, я полагаю, вы считаете, что ваша гипотеза получила очень существенное подтверждение?
   "Конечно, знаю".
   "И вполне оправданно. Теперь вы видите, как полностью вы были правы, когда позволили себе выдвинуть эту версию преступления, несмотря на ее кажущуюся невероятность. В свете этих новых фактов это стало вполне вероятным объяснением всего дела, и если бы только можно было показать, что блок меморандумов мистера Хорнби был среди бумаг на столе, это стало бы весьма вероятным. Очевидная мораль: никогда не пренебрегайте невероятным. Кстати, странно, что Рубен не вспомнил об этом случае, когда я его расспрашивал. Конечно, кровавые отпечатки пальцев не были обнаружены, пока он не ушел, но можно было ожидать, что он вспомнит об этом обстоятельстве, когда я многозначительно спросил его, не оставлял ли он никогда кровавых отпечатков пальцев на каких-либо бумагах".
   - Я должен попытаться выяснить, не лежит ли на столе и среди помеченных бумаг блок меморандумов мистера Хорнби, - сказал я.
   "Да, это было бы мудро, - ответил он, - хотя я не думаю, что информация будет получена".
   Поведение моего коллеги меня несколько разочаровало. Он выслушал мой доклад с величайшим вниманием, он оживленно обсуждал его, но все же он, казалось, придавал новым и, как мне казалось, весьма важным фактам интерес скорее академический, чем практический. Конечно, можно предположить его спокойствие; но это казалось маловероятным, поскольку Джон Торндайк был слишком искренним и достойным человеком, чтобы культивировать в личной жизни приемы актера. Незнакомцам он обычно казался спокойным и бесстрастным; но это было для него естественно и было лишь внешним признаком его уравновешенного и рассудительного склада ума.
   Нет; несомненно, моя поразительная новость оставила его равнодушным, и это должно было быть по одной из двух причин: либо он уже знал все, что я ему рассказал (что было вполне возможно), либо у него был какой-то другой и лучший способ объяснить преступление. Я просматривал эти два варианта, не ускользнув от моего бдительного коллеги, когда Полтон вошел в комнату; на его лице была широкая ухмылка, а на чертежной доске, которую он носил как поднос, лежало двадцать четыре аккуратно выточенных самшита.
   Торндайк тут же принялся за невысказанную шутку, сиявшую на лице его подчиненного.
   "Это Полтон с проблемой для вас, Джервис, - сказал он. "Он предполагает, что я изобрел новую салонную игру и пытался разработать ходы. Тебе уже удалось, Полтон?
   "Нет, сэр, я не видел; но я подозреваю, что одним из игроков будет мужчина в парике и мантии".
   -- Возможно, вы правы, -- сказал Торндайк. - Но это не очень далеко. Давайте послушаем, что скажет доктор Джервис.
   -- Я ничего не могу с ними сделать, -- ответил я. "Полтон показал мне рисунок сегодня утром, а затем испугался, как бы он не нарушил конфиденциальность, и с тех пор я без малейшего успеха пытаюсь угадать, для чего они могут быть".
   - Гм, - проворчал Торндайк, расхаживая взад и вперед по комнате с чашкой чая в руке, - угадать, а? Мне не нравится это слово "догадываться" в устах человека науки. Что вы подразумеваете под "догадкой"?
   Он вел себя совершенно шутливо, но я сделал вид, что серьезно отнесся к его вопросу, и ответил:
   "Под догадкой я подразумеваю вывод, сделанный без данных".
   "Невозможно!" - воскликнул он с притворной строгостью. "Никто, кроме полнейшего дурака, не может прийти к заключению без данных".
   - Тогда я должен немедленно пересмотреть свое определение, - возразил я. "Скажем, догадка - это вывод, сделанный на основании недостаточных фактов".
   -- Так-то лучше, -- сказал он. "Но, может быть, было бы еще лучше сказать, что догадка есть частный и определенный вывод, выведенный из фактов, которые в действительности дают только общий и неопределенный вывод. Возьмем пример, - продолжил он. "Глядя в окно, я вижу мужчину, который ходит по Бумажным зданиям. Теперь предположим, что я скажу в манере вдохновенного сыщика из романов: "Этот человек - начальник станции или инспектор", - это будет догадкой. Наблюдаемые факты не позволяют сделать вывод, хотя и требуют заключения менее определенного и более общего".
   - Но вы были бы правы, сэр! - воскликнул Полтон, который вышел вместе со мной, чтобы осмотреть бессознательного субъекта демонстрации. - Этот джентльмен был начальником станции в Камберуэлле. Я хорошо его помню".
   Маленький человек, очевидно, был очень впечатлен.
   -- Видите ли, я оказался прав, -- сказал Торндайк. - Но я с таким же успехом мог ошибиться.
   - Но вы не были, сэр, - сказал Полтон. - Ты заметил его с первого взгляда.
   В своем восхищении результатом он ни фига не заботился о правильности средств, которыми он был достигнут.
   - А почему я предполагаю, что он начальник станции? преследовал Торндайк, не обращая внимания на комментарий своего помощника.
   - Я полагаю, вы смотрели ему под ноги, - ответил я. - Я, кажется, заметил эту странную косоязычную походку у начальников станций, раз уж вы упомянули об этом.
   "Совершенно так. Свод стопы поддался; подошвенные связки растянулись, а глубокие икроножные мышцы ослабли. Затем, поскольку сгибание ослабленного свода вызывает дискомфорт, стопы стали развернуты наружу, благодаря чему сгибание стопы сводится к минимуму; и так как левая нога более уплощена, то и вывернута больше, чем правая. Затем выворачивание пальцев ног приводит к тому, что ноги растопыриваются наружу от коленей вниз - очень заметное состояние у такого высокого человека, как этот, - и вы замечаете, что левая нога расставлена больше, чем другая.
   "Но мы знаем, что депрессия свода стопы вызывается длительным стоянием. Постоянное давление на живую структуру ослабляет ее, а прерывистое - укрепляет; так у человека, который стоит на ногах, постоянно развивается плоский подъем и слабые икры, в то время как профессиональный танцор или бегун приобретает высокий подъем и сильные икры. Существует много профессий, требующих длительного стояния и, таким образом, вызывающих плоскостопие: примерами являются официанты, портье, разносчики, полицейские, продавцы, продавцы и чиновники на станциях. Но характерна походка официанта - быстрая шаркающая походка, позволяющая носить жидкости, не проливая их. Этот человек ходит широким, раскачивающимся шагом; он явно не официант. Его одежда и внешний вид вообще исключают представление о разносчике или даже портье; он человек плохого телосложения и поэтому не может быть полицейским. Продавец или продавец привыкли передвигаться в относительно ограниченном пространстве и поэтому приобретают короткую, быструю походку, а его одежда имеет тенденцию к чрезмерной элегантности; чиновник станции патрулирует длинные платформы, часто в быстром темпе, и поэтому имеет тенденцию делать большие шаги, в то время как его одежда скорее достойна и опрятна, чем витиевата. Как видите, последние упомянутые характеристики входят в предмет нашего анализа; он соглашается с общим описанием начальника станции. Но если мы поэтому заключаем, что он смотритель станции, мы впадаем в освященное веками заблуждение нераспределенного среднего члена - заблуждение, которое преследует всех блестящих угадывателей, включая сыщика, не только в любовных романах, но слишком часто и в реальной жизни. Все, что наблюдаемые факты позволяют нам сделать вывод, это то, что этот человек ведет какой-то образ жизни, который требует большого положения; остальное - просто догадки".
   "Это чудесно", - сказал Полтон, глядя на фигуру, ставшую теперь далекой; "совершенно замечательно. Я никогда не должен был знать, что он был начальником станции. С этим и взглядом глубокого восхищения на своего хозяина он удалился.
   - Вы также заметите, - с улыбкой сказал Торндайк, - что удачная догадка часто приносит больше доверия, чем здравые рассуждения с менее поразительным результатом.
   "Да, к сожалению, это так, и это, безусловно, верно в данном случае. Ваша репутация, насколько это касается Полтона, теперь прочно установлена, хотя раньше этого не было. В его глазах ты волшебник, от которого ничего не скроешь. Но вернемся к этим маленьким кусочкам, как я должен их назвать, за неимением лучшего названия. Я не могу составить гипотезу относительно их использования. Кажется, у меня нет "отправной точки", как говорится в морском выражении, с которой можно было бы начать расследование. У меня даже нет материала для догадок. Должен ли я быть в состоянии прийти к какому-либо мнению по этому вопросу?
   Торндайк взял одну из осколков, осторожно ощупал ее и осмотрел критическим взглядом плоское основание, на котором она стояла, и на несколько мгновений задумался.
   "Легко проследить связь, когда известны все факты, - сказал он наконец, - но мне кажется, что у вас есть материалы, из которых можно сделать предположение. Возможно, я ошибаюсь, но я думаю, что когда у вас будет больше опыта, вы сможете решить проблему такого рода. Что требуется, так это конструктивное воображение и строгая точность рассуждений. Итак, вы хорошо рассуждаете и недавно показали мне, что у вас есть необходимое воображение; вам просто не хватает опыта в использовании ваших способностей. Когда вы узнаете, с какой целью я сделал эти вещи - а вскоре вы это узнаете, - вы, вероятно, удивитесь, что вам не пришло в голову их использование. А теперь пойдемте и прогуляемся, чтобы освежиться (или, может быть, я должен сказать себя) после дневного труда.
   ГЛАВА XI
   ЗАСАДА
   "Я собираюсь попросить вас о сотрудничестве в другом деле", - сказал Торндайк день или два спустя. "Похоже, это самоубийство, но адвокаты конторы "Гриффин" попросили меня спуститься на место, которое находится по соседству с Барнетом, и присутствовать при вскрытии и дознании. Им удалось организовать дознание сразу после вскрытия , так что мы сможем уладить все дело за один визит".
   - Дело какое-нибудь запутанное? Я попросил.
   - Я так не думаю, - ответил он. "Это похоже на обычное самоубийство; но вы никогда не можете сказать. Важность случая в настоящее время возникает исключительно из-за тяжелой страховки; вердикт о самоубийстве будет означать выигрыш "Грифона" в десять тысяч фунтов, так что, естественно, директора стремятся уладить дело и не склонны заморачиваться из-за небольших расходов".
   "Естественно. И когда состоится экспедиция? Я попросил.
   - Следствие назначено на завтра, в чем дело? Это противоречит какой-либо вашей договоренности?
   -- О, ничего особенного, -- поспешно ответил я, глубоко пристыженный мгновенной переменой в лице, которую так быстро заметил мой друг.
   - Ну, что это? - настаивал Торндайк. - У тебя что-то есть.
   "Это ничто, говорю я вам, но то, что можно довольно легко устроить в соответствии с вашими планами".
   - Cherchez la- гм? спросил Торндайк, с раздражающей ухмылкой.
   -- Да, -- ответил я, краснея, как квашеная капуста. - Раз ты такой зверски любознательный. Мисс Гибсон написала от имени миссис Хорнби, прося меня отобедать с ними всей семьей завтра вечером, и час назад я отправил согласие.
   - И вы называете это "ничего важного"! - воскликнул Торндайк. "Увы! а также alackaday (что является примерно синонимичным выражением)! Эпоха рыцарства действительно прошла. Конечно, вы должны прийти на прием; Я вполне могу справиться один".
   - Полагаю, нам не следует возвращаться достаточно рано, чтобы я мог поехать в Кенсингтон со станции?
   "Нет; конечно нет. Я нахожу, что поезда очень неуклюжи; мы не должны добраться до Кингс-Кросс почти до часу ночи.
   "Тогда, в таком случае, я напишу мисс Гибсон и извинюсь".
   -- О, я бы этого не сделал, -- сказал Торндайк. "Это их разочарует, да и не нужно".
   - Я напишу немедленно, - твердо сказал я, - так что, пожалуйста, не пытайся меня разубедить. Я чувствовал себя весьма неловко при мысли, что все время, пока я был у вас на службе, я, кажется, только и делал, что бездельничал и развлекался. Возможность сделать что-то осязаемое за свою зарплату слишком ценна, чтобы упускать ее".
   Торндайк снисходительно усмехнулся. -- Поступай, как хочешь, мой дорогой мальчик, -- сказал он. "но не воображай, что ты ел хлеб праздности. Когда вы увидите детально проработанное дело Хорнби, вы удивитесь, насколько большую роль вы сыграли в его распутывании. Уверяю вас, ваша ценность для меня намного превышает вашу мизерную зарплату.
   -- Очень мило с твоей стороны, -- сказал я, весьма польщенный, узнав, что действительно приношу пользу, а не просто объект благотворительности, как я начал подозревать.
   "Это совершенно верно," ответил он; - А теперь, раз уж ты собираешься помочь мне в этом деле, я поставлю перед тобой твою задачу. Случай, как я уже сказал, кажется довольно простым, но никогда не следует принимать простоту как должное. Вот письмо от поверенных, в котором излагаются факты, насколько они известны на данный момент. Там на полках вы найдете Каспера, Тейлора, Гая и Феррье и других авторитетов в области медицинской юриспруденции, а я выложу еще одну или две книги, которые могут быть вам полезны. Я хочу, чтобы вы извлекли и засекретили все, что может иметь отношение к такому делу, каким может оказаться настоящее. Мы должны быть готовы встретить любые непредвиденные обстоятельства, которые могут возникнуть. Это моя неизменная практика, и даже если дело оказывается совсем простым, труд никогда не бывает напрасным, ибо в нем столько приобретенного опыта".
   "Каспер и Тейлор довольно старые, не так ли?" - возразил я.
   - Как и самоубийство, - сухо возразил он. "Большая ошибка - пренебрегать старыми властями. "До Агамемнона были сильные люди", и некоторые из них были необычайно сильны, скажу я вам. Уделите самое пристальное внимание почтенному Касперу и устаревшему Тейлору, и вы не останетесь без награды.
   В результате этих указаний я посвятил остаток дня рассмотрению различных способов, которыми человек мог бы ухитриться уйти со сцены человеческой деятельности. И очень захватывающим исследованием я нашел его, и тем более интересным ввиду проблемы, которая ожидала решения на завтра; но все же не так увлекательно, как то, что я смог найти время, чтобы написать длинное, довольно интимное и подробное пояснительное письмо мисс Гибсон, в котором я даже упомянул час нашего возвращения, как показывая невозможность выполнения моей помолвки. Не то чтобы я нисколько не боялся, что она обидится, ибо свидетельством моего уважения и почтения к ней является то, что я отменил свидание без малейшего сомнения в том, что она одобрит мой поступок; но было приятно писать ей подробно и чувствовать близость от того, что держу ее в курсе подробностей моей жизни.
   Дело, когда мы приехали разбираться на месте, оказалось самоубийством самого прозрачного типа; при этом и Торндайк, и я были, я думаю, немного разочарованы - он, по-видимому, сделал так мало за очень значительную плату, а я - тем, что у меня не было возможности применить свои недавно расширенные знания.
   "Да, - сказал мой коллега, когда мы завернулись в свои коврики в соседних углах вагона, - это было плоское дело, и всем этим мог бы уладить местный поверенный. Но это, в конце концов, не пустая трата времени, потому что, видите ли, мне приходится выполнять много дневной работы, за которую я не получаю ни гроша оплаты или даже никакого признания, так что я не жалуюсь, если иногда обнаруживаю, что получение большей оплаты, чем заслуживают мои фактические услуги. А что касается вас, то я полагаю, что вы приобрели много ценных знаний о самоубийстве, а знание, как заметил покойный лорд Бэкон скорее правдиво, чем оригинально, является силой.
   На это я ничего не ответил, так как только что раскурил трубку и почувствовал необыкновенную сонливость; и мой спутник последовал моему примеру, и мы молча курили, все более и более засыпая, пока поезд не подъехал к конечной остановке, и мы, зевая и дрожа, вышли на перрон.
   "Ба!" - воскликнул Торндайк, натягивая плед на плечи. "Сейчас безрадостный час - четверть второго. Посмотрите, как зябко и жалко выглядят все эти несчастные пассажиры. На такси или пешком?
   "Я думаю, что резкая прогулка разбудит наше кровообращение после столь долгого сидения в коляске, - ответил я.
   -- Я тоже, -- сказал Торндайк, -- так что отпусти нас; слушай вперед! а также Талли Хо! На самом деле можно было бы даже сказать Yoicks! Этот джентльмен, кажется, предпочитает напряженную жизнь, если судить по размеру его звездочки.
   Он указал на велосипед, стоявший у бордюра на подходе, - машина типа шоссейного гонщика с огромной звездочкой, показывающей не менее девяноста передач.
   "Возможно, какой-нибудь лихач или гонщик-любитель, - сказал я, - который пользуется возможностью покататься по деревянному тротуару, когда улицы пусты". Я огляделся, чтобы увидеть, смогу ли я опознать владельца, но машина, похоже, на данный момент позаботилась о себе.
   Кингс-Кросс принадлежит к числу тех районов, жители которых медленно устраиваются на ночлег, и даже в четверть первого утра его улицы не совсем пустынны. Кое-где мерцание уличного фонаря или далеко идущий луч высокого электрического фонаря выявляют образ какого-нибудь ночного бродяги, крадущегося с кошачьей крадучись или разражающегося, как кошачий, немелодичной песней. Не очень желая общества этих гуляк, мы быстро перешли от вокзала на Грейз-Инн-роуд, теперь притихшую и чересчур унылую, и пошли по западной стороне. Мы свернули за поворот и уже пересекали Манчестер-стрит, когда впереди послышались крики, возвестившие о присутствии компании веселящихся, которых мы, однако, еще не могли видеть, потому что ночь была исключительно темной; но звуки веселья продолжали усиливаться по мере нашего продвижения, пока, миновав Сидмут-стрит, мы не увидели гуляк. Их было с полдюжины, все хулиганы хулиганского типа, и они явно были в неистовом настроении, потому что, проходя мимо входа в Королевскую бесплатную больницу, они остановились и яростно колотили у ворот. Вскоре после этого подвига они перешли дорогу на нашу сторону, после чего Торндайк схватил меня за руку и замедлил шаг.
   -- Пусть идут вперед, -- сказал он. "Это мудрая предосторожность - держаться подальше от всех банд хулиганов в это время ночи. Нам лучше свернуть на Хиткот-стрит и пересечь Мекленбург-сквер.
   Мы продолжали идти с меньшей скоростью, пока не достигли Хиткот-стрит, на которую свернули и, таким образом, вошли на Мекленбург-сквер, где еще раз сбавили скорость.
   "Хулиган, - продолжал Торндайк, пока мы бодро шли через безмолвную площадь, - покрывает множество грехов, начиная от грабежа на большой дороге с применением насилия и заказного убийства (технически называемого "избиением") и заканчивая преступной глупостью филантропического магистрата". , который, кажется, думает, что его функция в экономике природы состоит в том, чтобы обеспечить выживание самых неприспособленных. Едет велосипедист по Гилфорд-стрит. Интересно, это наш усердный друг со станции? Если да, то он ускользнул от хулиганов".
   Мы как раз въезжали на Даути-стрит, и, как говорил Торндайк, на перекрестке двух улиц на мгновение показался человек на велосипеде. Добравшись до Гилфорд-стрит, мы оба посмотрели на длинную, освещенную фонарями улицу, но велосипедист исчез.
   -- Нам лучше идти прямо по Теобальдовой дороге, -- сказал Торндайк, и мы продолжили свой путь вверх по прекрасной старинной улице, от высоких домов которой эхом отдавались наши шаги, так что казалось, что нас сопровождает невидимая толпа, пока мы достигли той части, где она необъяснимым образом меняет свое название и становится улицей Джона.
   "Мне всегда кажется что-то очень трогательным в этих старых улицах Блумсбери, - сказал Торндайк, - с их поблекшим величием и величественной захудалостью. Они напоминают мне какую-то чопорную и престарелую джентльменку в стесненных обстоятельствах, которая - Алло! Что это было?"
   Слабый, резкий удар сзади немедленно сопровождался разбитым окном на первом этаже впереди.
   Мы оба остановились как вкопанные и еще несколько секунд смотрели во мрак, откуда донесся первый звук; затем Торндайк метнулся по диагонали через дорогу быстрым бегом, и я немедленно последовал за ним.
   В тот момент, когда произошло это дело, мы прошли около сорока ярдов вверх по Джон-стрит, то есть от того места, где ее пересекает Генри-стрит, и теперь мы мчались через дорогу к дальнему углу последней улицы. Однако, когда мы добрались до него, маленькая улочка была пуста, и, когда мы остановились на мгновение, тишину не нарушил звук удаляющихся шагов.
   "Выстрел точно был отсюда!" сказал Торндайк; - Давай, - и он снова бросился бежать. Через несколько ярдов вверх по улице конюшня сворачивает налево, и мой спутник нырнул в нее, показав мне идти прямо, что я, соответственно, и сделал, и через несколько шагов достиг конца улицы. Здесь узкая улица с широким гладким тротуаром уходит влево, параллельно конюшне, и, дойдя до угла и взглянув на улочку, я увидел человека на велосипеде, быстро и бесшумно скользящего к Улица Маленького Джеймса.
   С могучим криком "Держи вора!" Я пустился в погоню, но, хотя ноги человека двигались явно неторопливо, он шел вперед с поразительной быстротой, несмотря на мои попытки догнать его; и тогда мне пришло в голову, что медленные вращения его ног в действительности были вызваны необычно высокой передачей машины, на которой он ехал. Когда я это понял и в то же мгновение вспомнил о велосипеде, который мы видели на вокзале, беглец свернул на улицу Литл-Джеймс и исчез.
   Скорость, с которой ехал человек, делала дальнейшее преследование совершенно бесполезным, так что я повернулся и пошел назад, тяжело дыша и потея от непривычного напряжения. Когда я снова вышел на Генри-стрит, Торндайк вышел из конюшни и остановился, увидев меня.
   "Велосипедист?" - лаконично спросил он, когда я подошел.
   - Да, - ответил я. "Езда на машине, рассчитанной примерно на девяносто".
   "Ах! он, должно быть, следовал за нами со станции, - сказал Торндайк. - Вы заметили, носил ли он что-нибудь?
   "В руке у него была трость. Я больше ничего не видел".
   - Что за трость?
   "Я не мог видеть очень отчетливо. Это была толстая палка - наверное, малаккская, - и у нее было что-то похожее на роговую рукоятку. Я мог видеть это, когда он проходил мимо уличного фонаря".
   - Что за лампа у него была?
   "Я не мог видеть; но, когда он свернул за угол, я заметил, что он, казалось, горел очень тускло".
   "Немного вазелина или даже масла, намазанного на наружную поверхность стекла, очень заметно уменьшит яркость лампы, - заметил мой спутник, - особенно на пыльной дороге. Ха! вот хозяин разбитого окна. Он хочет знать, ты же знаешь.
   Мы еще раз свернули на Джон-стрит и теперь увидели человека, стоящего на широком пороге дома с разбитым окном и тревожно оглядывающего улицу.
   - Кто-нибудь из вас, джентльмены, что-нибудь знает об этом здесь? - спросил он, указывая на разбитое стекло.
   -- Да, -- сказал Торндайк, -- мы проезжали мимо, когда это было сделано; на самом деле, - добавил он, - я скорее подозреваю, что ракета, чем бы она ни была, предназначалась для нашей выгоды".
   "Ой!" сказал мужчина. "Кто это сделал?"
   - Этого я не могу сказать, - ответил Торндайк. "Кем бы он ни был, он уехал на велосипеде, и мы не смогли его поймать".
   "Ой!" сказал человек еще раз, глядя на нас с растущим подозрением. "На велосипеде, сено! Смешно, правда? Чем он это сделал?"
   -- Вот что я хотел бы узнать, -- сказал Торндайк. - Я вижу, этот дом пуст.
   - Да, пусто - по крайней мере, пусть. Я смотритель. Но какое это имеет отношение к этому?"
   -- Просто то, -- ответил Торндайк, -- что этот предмет -- камень, пуля или что бы то ни было -- был нацелен, как я полагаю, на меня, и я хотел бы установить его природу. Не могли бы вы сделать мне одолжение, разрешив мне поискать его?
   Дворник, очевидно, был склонен отклонить эту просьбу, потому что, прежде чем ответить, он раз или два подозрительно перевел взгляд с моего спутника на меня, но, наконец, повернулся к открытой двери и ворчливо пригласил нас войти.
   На полу в нише холла стояла керосиновая лампа, и наш кондуктор зажег ее, когда выбил наружную дверь.
   - Вот комната, - сказал он, повернув ключ и распахнув дверь. - Библиотека, как они это называют, но на простом английском это парадная. Он вошел и, держа лампу над головой, злобно уставился на разбитое окно.
   Торндайк быстро окинул взглядом пол в том направлении, куда должна была полететь ракета, а затем сказал:
   - Ты видишь там какой-нибудь след на стене?
   Говоря это, он указал на стену, противоположную окну, в которую, очевидно, не мог попасть снаряд, вошедший с таким крайним наискось; и я уже собирался указать на этот факт, когда, к счастью, вспомнил о великой добродетели молчания.
   Наш друг подошел к стене, все еще держа лампу, и внимательно осмотрел поверхность; и пока он был так занят, я заметил, что Торндайк быстро нагнулся и поднял что-то, что он аккуратно и без замечаний положил в карман жилета.
   - Я нигде не вижу синяка, - сказал смотритель, водя рукой по стене.
   "Возможно, эта штука ударилась об эту стену", - предположил Торндайк, указывая на ту, которая была на самом деле на линии огня. "Да, конечно, - добавил он, - это будет тот, выстрел был сделан с Генри-стрит".
   Дворник пересек комнату и осветил лампой указанную стену.
   "Ах! мы здесь!" - воскликнул он с мрачным удовлетворением, указывая на маленькую вмятину, в которой отвернулись обои и обнажилась штукатурка; "Выглядит почти как след от пули, но вы говорите, что не слышали никаких сообщений".
   -- Нет, -- сказал Торндайк, -- доклада не было; Должно быть, это была катапульта.
   Смотритель поставил лампу на пол и стал нащупывать снаряд, в чем мы оба помогали; и я не мог сдержать слабой улыбки, когда заметил серьезность, с которой Торндайк осматривал пол в поисках снаряда, который тихо покоился в кармане его жилета.
   Мы были погружены в свои расследования, когда раздался бескомпромиссный двойной стук в наружную дверь, а затем громкий звон колокольчика в подвале.
   - Наверное, Бобби, - проворчал смотритель. "Вот цветущая суета из ничего". Он подхватил лампу и вышел, оставив нас в темноте.
   -- Знаешь, я его подобрал, -- сказал Торндайк, когда мы остались одни.
   - Я видел тебя, - ответил я.
   "Хороший; Я приветствую вашу осмотрительность, - ответил он. Предположение смотрителя было правильным. Когда он вернулся, его сопровождал дородный констебль, который приветствовал нас с веселой улыбкой и шутливо оглядывал пустую комнату.
   -- Наши мальчики, -- сказал он, кивая на разбитое окно. "Они игривые ребята, что они. Я слышал, вы проезжали мимо, когда это случилось, сэр.
   -- Да, -- ответил Торндайк. и он дал констеблю краткий отчет о происшествии, которое последний слушал с блокнотом в руке.
   "Ну, - сказал он, когда рассказ был окончен, - если эти хулиганы возьмутся за катапульты, они оживят все вокруг".
   - Вам следует пригнать некоторых из них, - сказал смотритель.
   "Запустите их!" воскликнул констебль тоном отвращения; "да! И тогда судья скажет им быть хорошими мальчиками и даст им пять шиллингов из ящика для бедных на покупку иллюстрированных Заветов. Я бы завещал их, никчемных мерзавцев!
   Он яростно сунул блокнот в карман и вышел из комнаты на улицу, куда мы последовали.
   - Ты найдешь эту пулю или камень, когда подметешь комнату, - сказал он, переходя на бит; - И вам лучше дать нам это. Доброй ночи, сэр."
   Он направился к Генри-стрит, а мы с Торндайком продолжили свой путь на юг.
   - Почему вы так скрывали этот снаряд? - спросил я своего друга, когда мы шли по улице.
   - Отчасти для того, чтобы избежать разговора со смотрителем, - ответил он. - Но главным образом потому, что я думал, что мимо дома пройдет констебль и, увидев свет, войдет, чтобы навести справки.
   "А потом?"
   "Тогда я должен был передать объект ему".
   "И почему бы нет? Является ли объект особенно интересным?"
   -- В настоящий момент мне это очень интересно, -- посмеиваясь, ответил Торндайк, -- потому что я еще не исследовал его. У меня есть теория относительно ее природы, которую я хотел бы проверить, прежде чем доверять полиции".
   - Ты собираешься довериться мне? Я попросил.
   "Когда мы вернемся домой, если ты не слишком сонная", - ответил он.
   Когда мы прибыли в его покои, Торндайк попросил меня зажечь и убрать один конец стола, а он пошел в мастерскую за кое-какими инструментами. Я откинул крышку стола и, отрегулировав газ так, чтобы освещать эту часть стола, с некоторым нетерпением стал ждать возвращения коллеги. Через несколько минут он вернулся с небольшими тисками, металлической пилой и бутылкой с широким горлышком.
   - Что у тебя в этой бутылке? - спросил я, увидев внутри металлический предмет.
   "Это снаряд, который я счел нужным промыть в дистиллированной воде по причинам, которые вскоре станут известны".
   Он осторожно встряхивал бутылку в течение минуты или около того, а затем парой секционных щипцов поднял предмет и поднес его над поверхностью воды, чтобы он стекал, после чего осторожно положил его на кусок промокательной бумаги. .
   Я наклонился над снарядом и с большим любопытством осмотрел его, в то время как Торндайк стоял и смотрел на меня с почти таким же интересом.
   - Ну, - сказал он, некоторое время молча наблюдая за мной, - что ты видишь?
   "Я вижу маленький латунный цилиндр, - ответил я, - около двух дюймов в длину и несколько толще обычного графитного карандаша. Один конец конический, а на вершине есть небольшое отверстие, в котором, кажется, находится стальной наконечник; другой конец плоский, но имеет в центре небольшой квадратный выступ, на который мог бы поместиться ключ от часов. Я также заметил маленькое отверстие в боковой части цилиндра рядом с плоским концом. Эта штука выглядит как миниатюрная раковина и кажется полой".
   -- Пусто, -- сказал Торндайк. "Вы, должно быть, заметили, что, когда я держал его, чтобы слить воду, вода вытекала через отверстие на заостренном конце".
   - Да, я это заметил.
   - А теперь возьми его и встряхни.
   Я так и сделал и почувствовал, как внутри него загрохотал какой-то тяжелый предмет.
   "В нем есть какое-то свободное тело, - сказал я, - которое подходит к нему довольно плотно, так как оно движется только по большому диаметру".
   "Совершенно так; ваше описание превосходно. А теперь, какова природа этого снаряда?
   "Я должен сказать, что это миниатюрный снаряд или разрывная пуля".
   "Неправильный!" - сказал Торндайк. "Очень естественный вывод, но неправильный".
   - Тогда в чем дело? - спросил я, мое любопытство еще больше пробудилось.
   - Я покажу тебе, - ответил он. "Это нечто гораздо более тонкое, чем разрывная пуля, которая на самом деле была бы довольно грубым приспособлением, превосходно продуманное и тщательно выполненное. Мы имеем дело с самым изобретательным и способным человеком.
   Я был готов рассмеяться над его восторженной оценкой методов своего потенциального убийцы, и тогда он, казалось, понял юмор ситуации, потому что он сказал с извиняющейся улыбкой:
   - Я не выражаю одобрения, поймите, а просто профессиональное восхищение. Именно этот класс преступников создает потребность в моих услугах. Он, так сказать, мой покровитель; мой конечный работодатель. Ибо с обычным жуликом вполне может справиться обычный полицейский!
   Пока он говорил, он зажимал маленький цилиндр между двумя подушечками папиросной бумаги в тисках, которые теперь крепко завинтил. Затем тонкой пилой по металлу он начал разрезать снаряд вдоль на две слегка неравные части. Эта операция заняла некоторое время, особенно потому, что он был осторожен, чтобы не разрезать свободное тело внутри, но, наконец, разрез был завершен и внутренность цилиндра обнажилась, когда он высвободил его из тисков и поднял передо мной с выражением лица. триумфа.
   - А что вы делаете? - спросил он.
   Я взял предмет в пальцы и внимательно посмотрел на него, но сначала был озадачен еще больше, чем раньше. Свободное тело, которое я теперь увидел, представляло собой свинцовый цилиндр примерно в полдюйма длиной, точно подогнанный к внутренней части цилиндра, но способный свободно скользить вперед и назад. Стальной наконечник, который я заметил в отверстии на вершине конического конца, теперь оказался заостренным окончанием тонкого стального стержня, который на дюйм входил в полость цилиндра, а сам конический конец был твердая масса свинца.
   "Что ж?" спросил Торндайк, видя, что я все еще молчу.
   - Вы мне говорите, что это не разрывная пуля, - ответил я, - иначе я бы утвердился в этом мнении. Я должен был сказать, что капсюль несся этим свинцовым плунжером и ударялся о конец этого стального стержня, когда полет пули был внезапно остановлен".
   - Действительно, очень хорошо, - сказал Торндайк. "Вы правы до сих пор, что это, по сути, механизм ударного снаряда.
   "Но посмотри на это. Видите ли, этот маленький стержень был вбит внутрь пули, когда последняя попала в стену. Вернем его в исходное положение".
   Он приложил конец маленького плоского напильника к концу стержня и крепко прижал его, когда стержень скользнул в отверстие, пока не выступил на дюйм за вершину конуса. Затем он вернул снаряд мне.
   Один взгляд на кончик стального стержня все прояснил, и я испуганно присвистнул; ибо "стержень" представлял собой тонкую трубку с заостренным концом.
   "Адский негодяй!" - воскликнул я. - Это игла для подкожных инъекций.
   "Да. Ветеринарная подкожная, очень большого диаметра. Теперь вы видите тонкость и изобретательность всего этого. Если бы у него был разумный шанс, он, безусловно, добился бы успеха".
   - Вы говорите с сожалением, - сказал я, снова смеясь над странностью его отношения к убийце.
   - Вовсе нет, - ответил он. "У меня характер игрока-одиночки, но даже самый самоуверенный человек вряд ли сможет сделать на себе вскрытие . Я просто высоко оцениваю замечательную часть механического дизайна, наиболее эффективно выполненную. Обратите внимание на комплектность вещи и на то, как предвидены и удовлетворены все потребности дела. Этот снаряд был выпущен из мощного пневматического пистолета в форме трости, снабженного нагнетательным насосом и ключом. Ствол этого ружья был нарезной".
   "Откуда ты это знаешь?" Я попросил.
   "Ну, во-первых, было бы бесполезно прикреплять иглу к снаряду, если бы последний не был сделан так, чтобы он летал острием вперед; но есть прямые доказательства того, что ствол был нарезной. Вы замечаете маленький квадратный выступ на задней поверхности цилиндра. Это, очевидно, было сделано для установки шайбы или пыжа - вероятно, тонкой пластины из мягкого металла, которая под давлением сзади вгонялась в канавки нарезов и таким образом придавала пуле вращательное движение. Когда последний покидал ствол, пыж падал, оставляя его свободным".
   "Я понимаю. Мне было интересно, для чего нужна квадратная проекция. Это, как вы говорите, чрезвычайно изобретательно.
   -- В высшей степени изобретательно, -- с энтузиазмом сказал Торндайк, -- как и все устройство. Посмотрите, как прекрасно это сработало бы, если бы не простая случайность и ваше присутствие. Предположим, что я был один, так что он мог подойти на более короткое расстояние. В этом случае он не промазал бы, и дело было бы сделано. Я полагаю, вы видите, как это было задумано?
   -- Думаю, да, -- ответил я. - Но я хотел бы услышать ваш отчет об этом процессе.
   -- Ну, видите ли, он сначала узнает, что я возвращаюсь поздним поездом, -- что он, кажется, и сделал, -- и ждет меня на вокзале. Тем временем он наполняет цилиндр раствором сильнодействующего алкалоидного яда, что легко сделать, окунув иглу в жидкость и всосав ее через маленькое отверстие у заднего конца, когда поршень будет втягиваться вверх, а жидкость будет следовать за ним. Вы замечаете, что верхняя сторона поршня покрыта вазелином, введенным, без сомнения, через отверстие, что предотвратит попадание яда в рот и предохранит цилиндр от утечки. По прибытии он следует за мной на своем велосипеде, пока я не проеду достаточно уединенный район. Затем он подходит ко мне или проходит мимо меня, ждет за углом и стреляет с довольно близкого расстояния. Неважно, куда он меня ударит; все части одинаково важны, поэтому он может целиться мне в середину спины. Затем пуля проходит через воздушную точку вперед; игла проходит сквозь одежду и входит в плоть, и, когда пуля внезапно останавливается, тяжелый поршень летит вниз по собственной огромной инерции и выбрасывает струю яда в ткани. Затем пуля отделяется и падает на землю.
   Между тем наш приятель сел на велосипед и поехал, а когда чувствую укол иглы, поворачиваюсь и, не останавливаясь искать пулю, тотчас бросаюсь в погоню. Я, конечно, не в состоянии обогнать человека на гоночной машине, но все же некоторое расстояние следую за ним. Затем яд начинает действовать - тем быстрее, чем сильнее я тренируюсь, - и вскоре я теряю сознание. Позже мое тело находят. Следов насилия нет, и, вероятно, укол иглой не заметен при вскрытии, и в этом случае приговором будет смерть от сердечной недостаточности. Даже если яд и прокол будут обнаружены, никакой зацепки нет. Пуля лежит через несколько улиц отсюда, и, вероятно, ее подобрал какой-нибудь мальчишка или прохожий, который не может догадаться о ее назначении и никогда не свяжет ее с человеком, которого нашли мертвым. Вы согласитесь, что весь план разработан с удивительной полнотой и предусмотрительностью.
   - Да, - ответил я. - Нет сомнения, что этот малый чертовски ловкий негодяй. Могу я спросить, не знаете ли вы, кто он такой?
   "Ну, - ответил Торндайк, - видя, как злобно заметил Карлейль, что умные люди не составляют подавляющего большинства и что из умных людей, которых я знаю, лишь очень немногие заинтересованы в моей немедленной кончине, я Я могу сделать довольно вероятное предположение.
   - И что ты собираешься делать?
   "В настоящее время я буду сохранять позицию мастерского бездействия и избегать ночного воздуха".
   -- Но, конечно, -- воскликнул я, -- вы примете какие-нибудь меры, чтобы оградить себя от подобных покушений. Теперь вы вряд ли можете сомневаться, что ваша авария в тумане действительно была покушением на убийство.
   "Я никогда не сомневался в этом, на самом деле, хотя я уклонялся в то время. Но у меня недостаточно доказательств против этого человека в настоящее время, и, следовательно, я не могу ничего сделать, кроме как показать, что я подозреваю его, что было бы глупо. Между тем, если я затаюсь, произойдет одно из двух; либо пройдёт повод для моего удаления (которое только временно), либо он возьмётся - даст в мои руки верный ключ. Затем мы найдем трость, велосипед, может быть, небольшой запас яда и некоторые другие мелочи, которые у меня есть на уме, которые будут хорошими подтверждающими доказательствами, хотя сами по себе недостаточными. А теперь, я думаю, я действительно должен прервать это собрание, иначе завтра мы ни на что не годимся.
   ГЛАВА XII
   ЭТО, ВОЗМОЖНО, БЫЛО
   Прошла всего неделя с того дня, когда должно было начаться судебное разбирательство. Через восемь дней тайна почти наверняка будет разгадана (если она поддается разгадке), ибо суд обещал быть довольно коротким, и тогда Рубен Хорнби окажется либо осужденным преступником, либо свободным человеком, очищенным от клейма преступление.
   В течение нескольких последних дней Торндайк почти постоянно владел лабораторией, в то время как его собственная маленькая комната, обычно предназначенная для бактериологии и микроскопии, была постоянно заперта; положение вещей, которое привело Полтона в состояние крайнего нервного раздражения, особенно когда, как он сказал мне с негодованием, он встретил мистера Ансти, выходящего из святая святых, ухмыляющегося, потирающего руки и произносящего приветливые, но непарламентские выражение насмешливого удовлетворения.
   В последнее время я несколько раз встречался с Энсти, и каждый раз он нравился мне больше, чем в прошлый раз; за его причудливой, шутливой манерой скрывалась натура (как это часто бывает) серьезная и задумчивая; и я нашел его не только человеком значительной учености, но и человеком высоких стандартов поведения. Его восхищение Торндайком было безграничным, и я видел, что эти двое сотрудничали с величайшей симпатией и взаимным удовлетворением.
   Но хотя я относился к мистеру Энсти с чувством самой живой дружбы, я был далеко не удовлетворен, когда утром, о котором я пишу, я наблюдал, как он из окна нашей гостиной пересекал усыпанное гравием пространство от Краун-офис-роу и, очевидно, нес вниз на наши камеры. Дело в том, что я ждал приезда Джульетты и в данный момент предпочел бы побыть один, так как Торндайк уже ушел. Это правда, что мой прекрасный поработитель должен был появиться только через полчаса, но кто мог сказать, как долго Ансти пробудет здесь и какие затруднения могут возникнуть из-за моих попыток сбежать? Из всего этого можно сделать вывод, что моя болезнь достигла очень поздней стадии и что я был неспособен к той тактике сокрытия, которую обычно приписывают страусу.
   Резкий стук молотка возвестил о приходе нарушителя моего покоя, и когда я открыл дверь, Ансти вошел с видом человека, для которого более или менее часа не имеет никакого значения. Он пожал мне руку с притворной торжественностью и, усевшись на край стола, принялся с раздражающей неторопливостью сворачивать сигарету.
   -- Я полагаю, -- сказал он, -- что наш ученый брат занимается наверху салонной магией или, может быть, он отправился в путешествие?
   - У него сегодня утром консультация, - ответил я. - Он ждал тебя?
   - Очевидно, нет, иначе он был бы здесь. Нет, я просто заглянул, чтобы задать вопрос о деле вашего друга Хорнби. Вы знаете, что на следующей неделе состоится суд?
   "Да; Торндайк сказал мне. Что вы думаете о перспективах Хорнби? Будет ли он осужден или получит оправдательный приговор?"
   -- Он будет совершенно пассивен, -- ответил Ансти, -- но мы, -- тут он выразительно хлопнул себя по груди, -- добьемся оправдания. Вы будете очень развлечены, мой ученый друг, а мистер Враг будет чрезвычайно удивлен. Он критически осмотрел свежеиспеченную сигарету и тихонько усмехнулся.
   - Ты выглядишь довольно уверенно, - заметил я.
   "Да, - ответил он, - хотя Торндайк считает возможным провал - что, конечно, произойдет, если суд присяжных окажется заполненным идиотами с микроцефалами, а судья окажется неспособным понять простые технические доказательства. Но мы надеемся, что ничего из этого не произойдет, а если этого не произойдет, мы чувствуем себя в полной безопасности. Кстати, надеюсь, я не разглашаю секреты вашего директора?
   "Ну, - ответил я с улыбкой, - вы были более откровенны, чем когда-либо Торндайк".
   "Есть я?" - воскликнул он с притворным беспокойством. "Тогда я должен поклясться вам хранить тайну. Торндайк очень близок - и он тоже совершенно прав. Я не перестаю восхищаться его тактикой, позволяющей врагу укрепиться и забаррикадировать вход, который он не собирается атаковать. Но я вижу, что вы меня чертовски желаете, так что дайте мне сигару, и я поеду, хотя и не в указанное место.
   "Не возьмете ли вы одну из особых марок Торндайка?" - злобно спросил я.
   "Какая! эти грязные трихинополии? Нет, пока коричневую бумагу можно купить в каждом магазине канцелярских товаров; Я скорее выкурю свой собственный парик".
   Я предложил свой собственный портсигар, из которого он с заботливой осторожностью и долгим обнюхиванием выбрал сигару; затем он торжественно попрощался со мной и удалился вниз по лестнице, беспечно напевая мелодию из последней комической оперы.
   Не прошло и пяти минут, как мягкий и искусный стук маленького медного молоточка заставил мое сердце биться в горло. Я подбежал к двери и распахнул ее, открыв Джульетту, стоящую на пороге.
   "Могу ли я войти?" она спросила. - Я хочу поговорить с тобой, прежде чем мы начнем.
   Я взглянул на нее с некоторым беспокойством, ибо она была явно взволнована, и рука, которую она протягивала мне, дрожала.
   - Я очень расстроена, доктор Джервис, - сказала она, не обращая внимания на стул, который я для нее поставил. "Г-н. Лоули поделился с нами своим мнением о деле бедняги Рубена, и его позиция наполняет меня тревогой.
   - Повесить мистера Лоули! Я пробормотал, а затем поспешно извинился. - Что заставило вас пойти к нему, мисс Гибсон?
   "Я не пошел к нему; он пришел к нам. Вчера вечером он обедал с нами - он и Уолтер - и вел себя крайне мрачно. После обеда Уолтер взял его со мной на части и спросил, что он на самом деле думает об этом деле. Он был самым пессимистичным. "Мой дорогой сэр, - сказал он, - единственный совет, который я могу вам дать, это подготовиться к созерцанию катастрофы настолько философски, насколько это возможно. По моему мнению, ваш кузен почти наверняка будет осужден. - Но, - сказал Уолтер, - как насчет защиты? Я понял, что был по крайней мере правдоподобный случай. Мистер Лоули пожал плечами. "У меня есть своего рода алиби , которое ни к чему не приведет, но мне нечего предложить в ответ на обвинения обвинения и нет дела; и я могу сказать, говоря по секрету, что я не верю, что есть какой-либо случай. Я не понимаю, как может быть какой-либо случай, и я ничего не слышал от доктора Торндайка, что заставило бы меня предположить, что он действительно что-то сделал в этом вопросе. Это правда, доктор Джервис? Ой! скажите мне настоящую правду об этом! Я был так несчастен и напуган с тех пор, как услышал это, и я был так полон надежды раньше. Скажите, это правда? В конце концов, Рубена посадят в тюрьму?
   В своем волнении она положила руки мне на руку и посмотрела мне в лицо своими серыми глазами, залитыми слезами, и была так жалостлива, так доверчива и в то же время так обворожительна, что моя сдержанность таяла, как снег под июльским солнцем.
   - Это неправда, - ответил я, взяв ее руки в свои и говоря тихим голосом, чтобы не выдать своего волнения. -- Если бы это было так, то это значило бы, что я умышленно обманул вас, что я солгал нашей дружбе; и как много значила для меня эта дружба, никто, кроме меня самого, никогда не узнает".
   Она подкралась ко мне поближе с видом одновременно раскаявшегося и льстивого.
   - Ты же не будешь на меня сердиться? Глупо было с моей стороны слушать мистера Лоули после всего, что вы мне рассказали, и я знаю, что это выглядело как недоверие к вам. Но ты, такой сильный и мудрый, должен смириться с женщиной, которая не является ни тем, ни другим. Все это так ужасно, что я совсем растерялся; но скажите, что вы на самом деле недовольны мной, потому что это огорчило бы меня больше всего.
   Ой! Делайла! Последний взмах ножниц срезал самый последний замок и оставил меня - с моральной точки зрения - лысой, как бильярдный шар. Отныне я был в ее власти и без колебаний разгласил бы самые сокровенные секреты моего начальника, но этот проницательный джентльмен поставил меня вне досягаемости искушения.
   -- Что касается того, чтобы злиться на вас, -- ответил я, -- то я, как Торндайк, не из тех, кто делает невозможное, и если бы я мог разозлиться, это причинило бы мне больше боли, чем вам. Но на самом деле ты ни в чем не виноват, а я эгоистичная скотина. Конечно, вы были встревожены и огорчены; ничего не может быть более естественным. Итак, теперь позвольте мне попытаться прогнать ваши страхи и восстановить вашу уверенность.
   - Я уже говорил вам, что Торндайк сказал Рубену: он очень надеялся заявить всем о своей невиновности. Одного этого должно было быть достаточно".
   - Я знаю, что так и должно быть, - с сожалением пробормотала Джульетта. "Пожалуйста, прости меня за недостаток веры".
   "Но, - продолжал я, - я могу процитировать вам слова того, чьему мнению вы придадите большее значение. Мистер Энсти был здесь менее получаса назад...
   - Ты имеешь в виду совет Рубена?
   "Да."
   "И что он сказал? О, скажи мне, что он сказал.
   "Вкратце он сказал, что совершенно уверен в том, что его оправдают, и что обвинение будет сильно удивлено. Он казался очень довольным своим докладом и с большим восхищением отзывался о Торндайке".
   - Он действительно так сказал - что уверен в оправдании? Голос у нее был задыхающийся и дрожащий, и она явно, как она уже сказала, была совершенно не в себе. - Какое это облегчение, - бессвязно пробормотала она. - И так очень, очень мило с вашей стороны! Она вытерла глаза и рассмеялась странным, дрожащим смехом; затем совершенно неожиданно она разразилась страстными рыданиями.
   Едва осознавая, что я сделал, я осторожно привлек ее к себе и положил ее голову себе на плечо, пока я шептал ей на ухо не знаю какие слова утешения; но я уверен, что называл ее "милая Джульетта" и, вероятно, употреблял другие выражения, столь же неприличные и предосудительные. Вскоре она опомнилась и, вытерев глаза, смотрела на меня несколько стыдливо, жарко краснея, но тем не менее очень мило улыбаясь.
   "Мне стыдно за себя, - сказала она, - приходить сюда и плакать у тебя на груди, как большой ребенок. Будем надеяться, что другие ваши клиенты не будут вести себя подобным образом".
   На что мы оба от души рассмеялись и, восстановив душевное равновесие, стали думать о предмете нашей встречи.
   -- Боюсь, я потеряла много времени, -- сказала Джульетта, глядя на часы. - Как думаешь, мы не опоздаем?
   "Надеюсь, что нет, - ответил я, - потому что Рувим будет искать нас; но мы должны торопиться.
   Я схватил шляпу, и мы вышли, сомкнув за собой дуб, и пошли вверх по Королевской скамье в тишине, но с новым и восхитительным чувством близкого товарищества. Время от времени я поглядывал на свою спутницу и замечал, что ее щеки все еще покрыты румянцем, а когда она смотрела на меня, в ее глазах мелькал блеск, а во взгляде играла улыбчивая мягкость, от которой мое сердце волновалось до дрожи. с интенсивностью страсти, которую я должен скрывать. И даже когда я чувствовал, что должен рассказать ей все и покончить с этим, сказать ей, что я был ее жалкой рабыней, а она моей богиней, моей королевой; что перед лицом такой любви, как моя, ни один мужчина не мог иметь на нее никаких прав; даже тогда раздался тихий, тихий голос, который начал называть меня неверным управителем и напоминать мне о долге и доверии, которые были священны даже выше любви.
   На Флит-стрит я поймал кэб, и, когда я сел рядом со своей прекрасной спутницей, голос стал звучать громче и говорить все смелее и суровее.
   "Кристофер Джервис, - сказал он, - что ты делаешь? Ты человек чести или всего лишь подлый, жалкий мерзавец? Вы, доверенный агент этого бедного, обманутого джентльмена, не планируете ли вы в своем черном сердце, как лишить его того, что, если он вообще человек, должно быть для него больше, чем его свобода или даже его честь. ? Стыдно за жалкого слабака! Покончите с этими флиртами и соблюдайте свои обязательства как джентльмен или, по крайней мере, как честный человек!
   В этот момент моих размышлений Джульетта повернулась ко мне с умиротворяющей улыбкой.
   "Кажется, мой юрисконсульт занимается каким-то глубоким и важным делом, - сказала она.
   Я взял себя в руки и посмотрел на нее - на ее блестящие глаза и румяные щеки с ямочками, такие обаятельные, милые и милые.
   "Ну же, - подумал я, - я должен немедленно положить этому конец, иначе я пропал". Но это стоило мне очень мучительных усилий, и я верю, что эти мучения могут быть должным образом возложены на мой счет теми, кто может судить меня.
   "Ваш юрисконсульт, мисс Гибсон, - сказал я (при этом "мисс Гибсон" мне показалось, что она посмотрела на меня как-то странно), - размышлял о том, что его действия выходят далеко за рамки его юрисдикции".
   "В каком плане?" она спросила.
   "Передавая вам информацию, которая была дана ему в условиях строжайшей конфиденциальности и, фактически, с подразумеваемым обещанием хранить тайну с его стороны".
   - Но ведь информация была не очень секретного характера, не так ли?
   - Больше, чем казалось. Видите ли, Торндайк считает настолько важным, чтобы обвинение не заподозрило, что у него что-то есть в рукаве, что он держал в неведении даже мистера Лоули, и он никогда не говорил мне так много, как Энсти сегодня утром.
   - А теперь ты сожалеешь, что сказал мне; вы думаете, что я привел вас к злоупотреблению доверием. Разве это не так?" Она говорила без тени раздражения, а тон ее достойного самообвинения заставил меня почувствовать себя настоящим червем.
   "Моя дорогая мисс Гибсон, - возразил я, - вы совершенно меня не поняли. Я ничуть не сожалею о том, что сказал вам. Как я мог поступить иначе в данных обстоятельствах? Но я хочу, чтобы вы поняли, что я взял на себя ответственность сообщить вам то, что на самом деле является профессиональной тайной, и что вы должны считать это таковым".
   -- Вот как я это поняла, -- ответила Джульетта. - И вы можете рассчитывать на то, что я никому ни слова не скажу по этому поводу.
   Я поблагодарил ее за это обещание, а затем, в порядке разговора, подробно рассказал ей о визите Ансти, не упустив даже случая с сигарой.
   - А сигары доктора Торндайка так уж необыкновенно плохи? она спросила.
   - Вовсе нет, - ответил я. - Только они не каждому по вкусу. Трихинопольская сигара - единственное развлечение Торндайка, и, должен сказать, он относится к этому весьма сдержанно. В обычных обстоятельствах он курит трубку; но после особенно тяжелого рабочего дня или по любому поводу на празднике или радости он предается трихинополии и курит самое лучшее, что только можно достать".
   - Значит, даже у величайших людей есть свои слабости, - морализировала Джульетта. - Но мне жаль, что я не знал доктора Торндайка раньше, потому что мистер Хорнби дал ему большую коробку сигар "Трихинополия", и я уверен, что они были исключительно хорошими. Однако он попробовал одну, и она ему не понравилась, поэтому он передал всю партию Уолтеру, который курит сигары всех видов и состояний".
   Так что мы говорили от одной банальности к другой, и каждый более обычный, чем предыдущий. В волнении я переусердствовал и, сломав лед, принялся разбивать его на неосязаемые осколки. Стараясь просто быть бесстрастным и избегать излишней интимности манер, я впал в противоположную крайность и стал почти окоченевшим; и, может быть, тем более, что я корчился в агонии репрессий.
   Тем временем в моем спутнике произошла соответствующая перемена. Сначала ее манера казалась сомнительной и растерянной; потом она тоже стала более отстраненной и вежливой и менее располагающей к разговору. Возможно, ее совесть начала упрекать ее, а может быть, мое хладнокровие подсказало ей, что ее поведение было не совсем таким, чтобы Рувим похвалил себя. Но как бы то ни было, мы продолжали отдаляться друг от друга все дальше и дальше; и в эти короткие полчаса мы проследили шаги нашей растущей дружбы до такой степени, что, когда мы вышли из кэба у тюремных ворот, мы казались более чужими, чем в первый день нашей встречи. Это был жалкий конец для всего нашего восхитительного товарищества, и все же какой другой конец можно было ожидать в этом мире противоположных целей и вещей, которые могли бы быть? В крайней степени моего несчастья я мог бы плакать на груди дородного надзирателя, открывшего калитку, как Джульетта плакала на моей; и для меня было почти облегчением, когда наш краткий визит закончился, узнать, что мы не должны вернуться вместе на Кингс-Кросс, как мы обычно, но что Джульетта поедет обратно на омнибусе, чтобы она могла сделать кое-что за покупками на Оксфорд-стрит, оставив меня идти домой одну.
   Я проводил ее в омнибус и остановился на тротуаре, задумчиво глядя на неуклюжий автомобиль, удаляющийся вдаль. Наконец, со вздохом глубочайшего уныния, я повернулся лицом к дому и, идя, как во сне, пошел по той дороге, по которой я так часто путешествовал в последнее время и с такими разными ощущениями.
   ГЛАВА XIII
   УБИЙСТВО ПО ПОЧТЕ
   Следующие несколько дней были, пожалуй, самыми несчастливыми из тех, что я знал. Действительно, моя жизнь с тех пор, как я вышла из больницы, была полна разочарований и лишений. Неисполненные желания и нереализованные амбиции в сочетании с отвращением к ежедневной тяжелой работе, выпавшей на мою долю, усугубляли мою бедность и заставляли смотреть с мрачным недоверием на бесперспективное будущее. Но никакое горе, которое я до сих пор испытывал, не могло сравниться с горем, которое я чувствовал теперь, созерцая безвозвратную гибель того, что, как я знал, было великой страстью моей жизни. Ибо для такого человека, как я, у которого немного друзей и глубокая привязанность, один великий эмоциональный переворот истощает возможности природы; оставляя только возможность для слабых и неэффективных эхо. Здание любви, воздвигнутое на руинах великой страсти, может сравниться с оригиналом не более, чем ничтожная мечеть, взгроможденная на кургане Ионы, не может сравниться с великолепием дворца, погребенного под ней.
   Я сделал предлог, чтобы написать Джульетте, и получил ответ вполне откровенный и дружелюбный в тоне, из которого я понял, что она не возлагала на меня вину за наш временный взрыв чувств, как поступили бы некоторые женщины. И все же было тонкое отличие от ее прежней манеры письма, которое только подчеркивало окончательность нашего расставания.
   Я думаю, Торндайк заметил, что что-то пошло не так, хотя я изо всех сил старался сохранять веселый вид и чем-то занять себя, и он, вероятно, довольно проницательно догадался о природе неприятностей; но он ничего не сказал, и я только понял, что он заметил некоторую перемену в моем поведении, потому что к его обычному тихому добродушию примешивалась почти незаметная нотка симпатии и привязанности.
   Через пару дней после моего последнего свидания с Джульеттой произошло событие, которое, конечно, сняло напряжение и отвлекло мои мысли, хотя и не в очень приятной форме.
   Это был приятный, спокойный час после обеда, когда мы обычно сидели в своих креслах и, куря трубки, обсуждали некоторые из многих тем, к которым у нас был общий интерес. Почтальон только что сбросил во вместительный почтовый ящик лавину писем и циркуляров, и, пока я просматривал единственное письмо, выпавшее на мою долю, я время от времени поглядывал на Торндайка и замечал, как часто делал раньше, с некоторым удивлением, странной привычкой переворачивать и внимательно рассматривать каждое письмо и посылку, прежде чем открыть их.
   -- Я заметил, Торндайк, -- осмелился я заметить, -- что вы всегда проверяете письмо снаружи, прежде чем заглянуть внутрь. Я видел, как другие люди поступали так же, и мне это всегда казалось особенно глупым. Зачем строить догадки о нераспечатанном письме, если беглый взгляд на его содержание скажет вам все, что нужно знать?
   - Вы совершенно правы, - ответил он, - если цель проверки - выяснить, кто является отправителем письма. Но это не моя цель. В моем случае эта привычка сознательно культивируется - не только в отношении писем, но и всего, что попадает в мои руки, - привычка ничего не упускать без определенного количества сознательного внимания. Наблюдательный человек в действительности является внимательным человеком, а так называемая наблюдательность есть просто способность к постоянному вниманию. Собственно говоря, я на практике обнаружил, что эта привычка полезна даже в отношении к письмам; не раз я почерпнул из письма намек, который оказался ценным применительно к содержанию. Вот, например, письмо, вскрытое после того, как его закрепили, по-видимому, с помощью пара. Конверт запачкан и потерт, от него слабо пахнет затхлым табаком, и, очевидно, его носили в кармане вместе с поношенной трубкой. Почему он должен был быть открыт? Читая его, я понимаю, что оно должно было быть доставлено мне два дня назад и что дата искусно изменена с тринадцатого на пятнадцатое. Вывод таков, что у моего корреспондента очень ненадежный клерк".
   - Но корреспондент мог носить письмо в собственном кармане, - возразил я.
   - Вряд ли, - ответил Торндайк. "Он не удосужился бы открыть и снова закрыть свое письмо; он бы разрезал конверт и написал новый. Этого служащий сделать не мог, так как письмо было конфиденциальным и было написано почерком директора. И директор почти наверняка добавил бы постскриптум; и, кроме того, он не курит. Это, однако, все очень очевидно; но вот что-то более тонкое, что я отложил для более подробного рассмотрения. Что вы об этом думаете?
   Он вручил мне небольшой сверток, к которому был прикреплен шнурком машинописный ярлык с адресом, на обороте которого была печатная надпись: "Джеймс Бартлетт и сыновья, производители сигар, Лондон и Гавана".
   -- Боюсь, -- сказал я, перевернув пакетик и тщательно изучив каждую его часть, -- что это слишком тонко для меня. Единственное, что я наблюдаю, так это то, что машинка изрядно напортачила адрес. В противном случае мне кажется, что это самый обычный пакет".
   -- Ну, во всяком случае, вы заметили одну достопримечательность, -- сказал Торндайк, забирая у меня пакет. "Но давайте рассмотрим предмет систематически и запишем то, что мы видим. Во-первых, вы заметите, что это обычная багажная бирка, которую вы можете купить в любом магазине канцтоваров, с прикрепленной к ней ниткой. Теперь производители обычно используют другой, более существенный рисунок, который прикрепляется ниткой посылки. Но это небольшое дело. Что еще более поразительно, так это адрес на этикетке. Она напечатана на машинке и, как вы говорите, напечатана очень плохо. Вы что-нибудь знаете о пишущих машинках?
   "Очень мало."
   "Значит, вы не узнаете машину? Что ж, эта этикетка была напечатана с помощью Blickensderfer - отличной машины, но не той формы, которая чаще всего выбирается для черновой работы в конторе фабриканта; но мы позволим этому пройти. Важный момент заключается в следующем: компания Blickensderfer производит несколько видов машин, самая маленькая и легкая из которых - литературная, специально разработанная для использования журналистами и литераторами. Теперь эта этикетка печаталась на литературной машине или, по крайней мере, на литературном пишущем колесе; это действительно очень примечательное обстоятельство.
   "Откуда ты это знаешь?" Я попросил.
   "По этой звездочке, написанной по ошибке, неумелый оператор нажал рычаг цифры вместо рычага для прописных. На литературном пишущем колесе есть только звездочка, как я заметил, когда думал о покупке машинки. Таким образом, здесь мы имеем очень поразительный факт: даже если фабрикант решил использовать "Блик" на своей фабрике, немыслимо, чтобы он предпочел литературную форму более подходящей "коммерческой" машине".
   - Да, - согласился я. "Это, безусловно, очень необычно".
   -- А теперь, -- продолжал Торндайк, -- рассмотрим само письмо. Это было сделано абсолютным новичком. В двух местах он не расставил места, он написал пять неправильных букв и в двух случаях вместо прописных букв написал цифры".
   "Да; он сделал из этого шокирующую путаницу. Интересно, он не выбросил этикетку и не напечатал другую".
   - Совершенно верно, - сказал Торндайк. "И если мы хотим узнать, почему он этого не сделал, нам достаточно взглянуть на обратную сторону этикетки. Вы видите, что название фирмы печатается не на самой этикетке в обычном порядке, а на отдельном листке бумаги, который приклеивается к этикетке, - весьма глупая и неуклюжая аранжировка, связанная с огромной тратой времени. . Но если мы внимательно посмотрим на сам листок, то заметим нечто еще более замечательное; потому что листок был обрезан, чтобы соответствовать этикетке, и был разрезан ножницами. Края не совсем прямые, и в одном месте совершенно отчетливо виден "нахлест", столь характерный для разреза, сделанного ножницами".
   Он передал мне пакет с лупой, через которую я мог отчетливо разглядеть упомянутые им моменты.
   "Теперь мне не нужно указывать вам, - продолжал он, - что эти листки обычно обрезаются печатником до нужного размера на его машине, что оставляет абсолютно ровный край; и нет нужды говорить, что ни один здравомыслящий деловой человек не применил бы такое устройство, как это. Листок бумаги был обрезан ножницами по размеру этикетки, а затем наклеен на подготовленную поверхность, в то время как вся эта пустая трата времени и хлопот - что на практике означает деньги - могла были сохранены путем печати имени на самой этикетке".
   "Да, это так; но я до сих пор не понимаю, почему этот парень не выбросил эту этикетку и не напечатал другую.
   -- Взгляните еще раз на листок, -- сказал Торндайк. "Она слегка, но равномерно обесцвечена, и мне кажется, что она была пропитана водой. Давайте на данный момент предположим, что это было. Это выглядело бы так, как будто она была извлечена из какой-то другой упаковки, что опять-таки предполагает, что у человека, использующего ее, был только один листок, который он вымочил из исходной упаковки, высушил, вырезал и наклеил на настоящую этикетку. Если бы он наклеил его до того, как набрал адрес, что он, скорее всего, и сделал бы, он вполне мог не рискнуть уничтожить его, замачивая во второй раз.
   - Значит, вы думаете, есть подозрение, что пакет мог быть подделан?
   "Нет нужды спешить с выводами, - ответил Торндайк. "Я просто привел этот случай как пример, показывающий, что тщательное изучение внешней стороны посылки или письма может привести к тому, что мы уделим немного больше внимания содержимому. Теперь давайте откроем его и посмотрим, что это за содержимое".
   Острым ножом он разрезал внешнюю обложку, обнажив прочную картонную коробку, обернутую несколькими рекламными листами. В коробке, когда была поднята крышка, была видна единственная сигара - большая сигара, завернутая в вату.
   "Тричи, клянусь Юпитером!" - воскликнул я. - Твоя особая фантазия, Торндайк.
   "Да; и еще одна аномалия, как вы видите, которая могла бы ускользнуть от нашего внимания, если бы мы не были на связи .
   -- Собственно говоря, я не вижу, -- сказал я. -- Вы сочтете меня ужасным болваном, но я не вижу ничего особенного в том, что производитель сигар присылает образец сигары.
   - Вы, кажется, читали этикетку? - ответил Торндайк. "Однако давайте посмотрим на одну из этих листовок и посмотрим, что в них говорится. Ах! вот и мы: "Господа. Bartlett and Sons, владеющие обширными плантациями на острове Куба, производят свои сигары исключительно из отборных листьев, выращенных ими самими". Вряд ли они стали бы делать сигару Trichinopoly из листьев, выращенных в Вест-Индии, поэтому перед нами поразительная аномалия восточно-индийской сигары, присланной нам производителем из Вест-Индии".
   - И что вы из этого делаете?
   "Главное, что эта сигара, которая, между прочим, представляет собой необычайно прекрасный образец и которую я не стал бы курить за десять тысяч фунтов, заслуживает очень внимательного изучения". Он достал из кармана мощную дуплетную линзу, с помощью которой осмотрел каждую часть поверхности сигары и, наконец, оба конца.
   "Посмотрите на маленький конец, - сказал он, протягивая мне сигару и линзу, - и скажите, если что-нибудь заметите".
   Я сфокусировал линзу на гладко срезанной поверхности плотно скрученного листа и тщательно исследовал каждую его часть.
   "Мне кажется, - сказал я, - что лист слегка приоткрыт в центре, как будто по нему пропущена тонкая проволока".
   -- Так мне показалось, -- ответил Торндайк. "и, поскольку мы пока согласны, мы продвинем наши расследования на шаг вперед".
   Он положил сигару на стол и острым перочинным ножом с тонким лезвием аккуратно разделил ее вдоль на две половины.
   " Эксе сигнум !" воскликнул Торндайк, как две части распались; и несколько мгновений мы молча стояли, глядя на расчлененную сигару. Ибо примерно в полудюйме от узкого конца появилось маленькое круглое пятно белого известкового вещества, которое, судя по тому, как оно равномерно распределилось по листу, очевидно, образовалось из раствора.
   - Я полагаю, снова наш изобретательный друг, - наконец сказал Торндайк, взяв одну из половинок и изучая белое пятно через объектив. - Задумчивая душа, Джервис, и к тому же оригинальная. Я бы хотел, чтобы его таланты могли быть применены в каком-то другом направлении. Мне придется возразить ему, если он станет беспокойным".
   "Твой долг перед обществом, Торндайк, - воскликнул я страстно, - немедленно арестовать этого дьявольского хладнокровного негодяя. Такой человек представляет постоянную угрозу для общества. Ты действительно знаешь, кто послал эту штуку?
   "Я могу сделать довольно проницательное предположение, которое, однако, не совсем одно и то же. Но, видите ли, на этот раз он был не так умен, потому что оставил один или два следа, по которым можно было установить его личность.
   "Верно! Какие следы он оставил?
   "Ах! теперь у нас есть небольшая проблема, которую мы должны рассмотреть". Он уселся в своем кресле и принялся набивать трубку с видом человека, собирающегося обсудить вопрос, представляющий лишь общий интерес.
   "Давайте рассмотрим, какие сведения дал нам о себе этот гениальный человек. Во-первых, он явно заинтересован в моей непосредственной кончине. Так почему же он так сильно жаждет моей смерти? Может ли быть дело в собственности? Едва; ибо я человек далеко не богатый, и положения моей воли известны только мне одному. Может ли тогда идти речь о частной вражде или о мести? Думаю, нет. Насколько мне известно, у меня нет никаких личных врагов. Остается только мое призвание следователя в области юридических и криминалистических исследований. Следовательно, его интерес к моей смерти должен быть связан с моей профессиональной деятельностью. Сейчас я провожу эксгумацию, которая может привести к обвинению в убийстве; но если мне суждено умереть сегодня вечером, расследование с такой же эффективностью проведет профессор Спайсер или какой-нибудь другой токсиколог. Моя смерть не повлияет на перспективы обвиняемого. И так в одном или двух других случаях, которые я имею в виду; ими мог бы одинаково хорошо управлять кто-то другой. Вывод состоит в том, что наш друг не имеет отношения ни к одному из этих дел, но считает, что я обладаю какой-то исключительной информацией о нем - считает меня единственным человеком в мире, который подозревает его и может обвинить его. Предположим существование такого лица, - лица, вину которого имею свидетельство только я один. Теперь этот человек, не зная, что я передал свои знания третьему лицу, разумно предположил бы, что, избавившись от меня, он поставил себя в положение безопасности.
   "Итак, вот наша первая точка. Отправителем этого предложения, вероятно, является лицо, в отношении которого у меня есть определенная эксклюзивная информация.
   "Но посмотрите, какое интересное следствие следует из этого. Я один подозреваю этого человека; поэтому я не опубликовал своих подозрений, иначе другие тоже заподозрили бы его. Почему же он подозревает меня в том, что я подозреваю его, раз я не говорил? Очевидно, он тоже должен обладать эксклюзивной информацией. Другими словами, мои подозрения верны; ибо если бы их не было, он не мог бы знать об их существовании.
   "Следующий пункт - выбор этого довольно необычного типа сигар. Почему он должен был прислать "Трихинополию" вместо обычной "Гаваны", которую на самом деле производит Бартлетс? Похоже, он знал о моем особом пристрастии и, исходя таким образом из моих личных вкусов, остерегался того, чтобы я не отдал сигару кому-нибудь другому. Таким образом, мы можем заключить, что наш друг, вероятно, имеет некоторое представление о моих привычках.
   "Третий вопрос: каково социальное положение этого милого незнакомца, которого мы назовем X? Теперь Bartletts не посылают свою рекламу и образцы Томасу, Ричарду и Генри. Они посылают, главным образом, к представителям профессий и людям со средствами и положением. Верно, что первоначальный пакет мог быть присоединен клерком, рассыльным или домашней прислугой; но вполне вероятно, что X сам получил посылку, и это подтверждается тем фактом, что он смог получить доступ к сильнодействующему алкалоидному яду - таким, несомненно, является".
   - В таком случае он, вероятно, был бы медиком или химиком, - предположил я.
   - Не обязательно, - ответил Торндайк. "Законы, касающиеся ядов, составлены и соблюдаются так плохо, что любой зажиточный человек, обладающий необходимыми знаниями, может достать почти любой яд, какой захочет. Но социальное положение является важным фактором, из которого мы можем заключить, что X принадлежит, по крайней мере, к среднему классу.
   "Четвертый пункт относится к личным качествам X. Теперь уже из одного только этого примера становится очевидным, что он человек исключительного ума, обширных общих сведений, изобретательный и находчивый. Это сигарное устройство не только умно и оригинально, но и адаптировано к особым обстоятельствам с замечательной предусмотрительностью. Таким образом, сигара была выбрана, по-видимому, по двум веским причинам: во-первых, это была наиболее подходящая форма для курения предполагаемым человеком, и, во-вторых, что у нее не требовалось отрезать конец, что могло привести к открытие яда. В плане также показаны определенные знания по химии; яд не предназначался только для растворения во влаге рта. Идея, очевидно, заключалась в том, что пар, образующийся при сгорании листа на дальнем конце, конденсируется в более прохладной части сигары и растворяет яд, после чего раствор поступает в рот. Тогда природа яда и определенное сходство процедуры, кажется, отождествляют X с велосипедистом, который использовал эту хитроумную пулю. Яд в этом случае представляет собой белое некристаллическое твердое вещество; яд, содержащийся в пуле, представлял собой раствор белого некристаллического твердого вещества, который, как показал анализ, был самым ядовитым из всех акалоидов.
   "Пуля была фактически шприцем для подкожных инъекций; яд в этой сигаре был введен в виде спиртового или эфирного раствора с помощью шприца для подкожных инъекций. Таким образом, мы будем вправе предположить, что пуля и сигара принадлежат одному и тому же лицу; и, если это так, мы можем сказать, что X - человек со значительными знаниями, большой изобретательностью и немалыми навыками механика - как показывает изготовление пули.
   "Это наши основные факты, к которым мы можем добавить предположение, что он недавно купил подержанный Blickensderfer литературной формы или, по крайней мере, снабженный литературным пишущим колесом".
   - Не совсем понимаю, как вы к этому пришли, - сказал я с некоторым удивлением.
   -- Это всего лишь предположение, знаете ли, -- ответил он, -- хотя и вероятное. Во-первых, он явно не привык печатать, о чем свидетельствуют многочисленные ошибки; поэтому у него не было машины очень долго. Шрифт такой же, как у Blickensderfer, и в одной из ошибок вместо буквы напечатана звездочка. Но звездочка есть только у литературного печатного колеса. Что касается возраста машины, то имеются явные следы износа, так как некоторые буквы утратили свою четкость, и это наиболее очевидно в случае тех букв, которые используются чаще всего - "е", как вы заметите. , например, сильно изношен; а "е" встречается чаще, чем любая другая буква алфавита. Следовательно, машина, если она была куплена недавно, была куплена подержанной".
   "Но, - возразил я, - это могла быть вовсе не его собственная машина".
   -- Это вполне возможно, -- ответил Торндайк, -- хотя, учитывая секретность, которая была бы необходима, вероятность того, что он ее купил, велика. Но в любом случае у нас есть способ идентифицировать машину, если мы когда-нибудь с ней встретимся.
   Он взял этикетку и протянул ее мне вместе со своим карманным объективом.
   "Посмотрите внимательно на букву "е", которую мы обсуждали; встречается пять раз; в "Торндайке", "Скамье", "Внутреннем" и "Храме". Теперь в каждом случае вы заметите минутный перерыв в петле, прямо на вершине. Этот излом соответствует крошечной вмятине на шрифте, вызванной, вероятно, ударом о какой-то маленький твердый предмет".
   "Я могу разобрать его совершенно отчетливо, - сказал я, - и это должно быть очень важным моментом для опознания".
   "Это должно быть почти окончательным, - ответил Торндайк, - особенно в сочетании с другими фактами, которые могут быть выявлены в результате обыска его помещений. А теперь давайте просто резюмируем факты, которые наш друг X предоставил в наше распоряжение.
   "Во-первых: X - это лицо, относительно которого у меня есть определенная эксклюзивная информация.
   "Второе: он немного знает о моих личных привычках.
   "Третье: он человек с определенным достатком и общественным положением.
   "Четвертое: он человек значительных знаний, изобретательности и механических навыков.
   "Пятое: он, вероятно, купил совсем недавно подержанный "Блик" с литературной пишущей машинкой.
   "Шестое: эта машина, будь то его собственная или чужая собственность, может быть идентифицирована по характерному знаку на маленьком "е".
   "Если вы запишете эти шесть пунктов и добавите, что X, вероятно, является опытным велосипедистом и достаточно хорошо стреляет из винтовки, вы, возможно, в настоящее время сможете завершить уравнение X = ?"
   "Боюсь, - сказал я, - у меня нет необходимых данных; но я подозреваю, что да, и если это так, то я повторяю, что ваш долг перед обществом, не говоря уже о ваших клиентах, интересы которых пострадают от вашей смерти, состоит в том, чтобы сразить этого парня по пятам, прежде чем он причинит вред. ".
   "Да; Мне придется вмешаться, если он станет действительно беспокойным, но у меня есть причины оставить его в покое в настоящее время.
   - Значит, ты действительно знаешь, кто он такой?
   "Ну, я думаю, что могу решить уравнение, которое я только что предложил вам для решения. Видите ли, у меня есть некоторые данные, как вы предполагаете, которых у вас нет. Есть, например, некий остроумный джентльмен, о котором я располагаю, как мне кажется, исключительной информацией, и мои знания о нем не делают маловероятным, что он мог быть автором этих изящных маленьких планов.
   "Я очень впечатлен, - сказал я, убирая свой блокнот после того, как записал пункты, которые Торндайк посоветовал мне рассмотреть, - я очень впечатлен вашей наблюдательностью и вашей способностью делать выводы на основе, казалось бы, тривиальных данных. ; но я даже теперь не понимаю, почему вы смотрели на эту сигару с таким непосредственным и решительным подозрением. На самом деле не было ничего, что указывало бы на наличие в нем яда, и тем не менее вы, казалось, сразу заподозрили его и искали его, как будто ожидали найти.
   -- Да, -- ответил Торндайк. "В какой-то степени вы правы. Идея отравленной сигары не была для меня новой - и поэтому сказка висит на волоске".
   Он тихо засмеялся и уставился в огонь глазами, которые мерцали тихим весельем. -- Вы слышали, как я сказал, -- продолжал он после короткой паузы, -- что, когда я впервые занял эти покои, мне практически нечего было делать. Я изобрел новую разновидность судебно-медицинской практики и должен был развивать ее постепенно, и естественным следствием этого было то, что в течение долгого времени она не давала ничего, кроме почти неограниченного досуга. Так вот, это свободное время ни в коем случае не было потрачено впустую, потому что я использовал его для рассмотрения класса случаев, в которых я, вероятно, был бы занят, и для разработки теоретических примеров; и видя, что преступления против личности почти всегда имеют сильный медицинский интерес, я уделял им особое внимание. Например, я планировал ряд убийств, выбирая в качестве жертв царственных особ и великих министров, и при каждом убийстве я пускал в ход все специальные знания, умения и изобретательность, которыми располагал. Я тщательно исследовал привычки моих гипотетических жертв; выясняли, кто были их соратники, друзья, враги и слуги; учитывал их пищу, жилища, способы передвижения, источник их одежды и, фактически, все, что было необходимо знать, чтобы добиться их смерти с уверенностью и с абсолютной безопасностью для убийцы".
   "Как глубоко польщены и польщены были бы эти великие личности, - заметил я, - если бы они знали, какое внимание им уделяется".
   "Да; Я полагаю, премьер-министр, например, был бы несколько поражен, если бы узнал, что за ним наблюдает и изучает внимательный наблюдатель и что приготовления к его кончине были завершены до мельчайших деталей. Но, конечно, существенное значение имело применение метода к конкретному случаю, ибо оно выявляло все случайные трудности, в преодолении которых заключались все действительно интересные и поучительные подробности. Что ж, подробности этих преступлений я подробно записал своей личной стенографией в дневнике, который я вел для этой цели и который, не говоря уже о том, что я надежно запирал в своем сейфе, когда я им не пользовался. После завершения каждого дела у меня было обыкновение переходить на другую сторону и снова играть в игру с противоположной стороны доски; то есть я прибавил в качестве приложения к каждому делу анализ с полной схемой раскрытия преступления. Сейчас у меня в сейфе шесть томов дел, полностью пронумерованных; и я могу заверить вас, что они не только очень поучительны для чтения, но и действительно ценны как справочные материалы".
   -- В это я вполне могу поверить, -- ответил я, тем не менее от души посмеиваясь над гротескностью всего происходящего, -- хотя они могли бы оказаться довольно компрометирующими документами, если бы не попали в ваше распоряжение.
   -- Их никогда бы не прочли, -- возразил Торндайк. "Моя стенография, я думаю, совершенно неразборчива; это было сделано намеренно с целью сохранения секретности".
   "А какие-нибудь из ваших теоретических случаев когда-нибудь появлялись в реальной жизни?"
   "Несколько из них были, хотя очень несовершенно спланированы и, как правило, осуществлены. Отравленная сигара - одна из них, хотя, конечно, я никогда не стал бы использовать такой бросающийся в глаза прием для ее подачи; а происшествие прошлой ночи - это модификация - к худшему - другого. Фактически, большинство запутанных и художественных преступлений, с которыми мне приходилось иметь дело профессионально, имели свои более полные и сложные прототипы в моих дневниках".
   Некоторое время я молчал, размышляя о странной личности моего одаренного друга и о его исключительной пригодности для той роли, которую он выбрал для игры в драме общественной жизни; но вскоре мои мысли вернулись к опасности, которая омрачила его, и я снова вернулся к своему первоначальному вопросу.
   -- А теперь, Торндайк, -- сказал я, -- когда вы проникли в мотивы и обличье этого злодея, что вы собираетесь делать? Следует ли его надежно поместить под замок и ключ или оставить в покое и безопасности, чтобы он разработал какой-нибудь другой, и, возможно, более успешный план вашего уничтожения?
   -- А пока, -- ответил Торндайк, -- я положу эти вещи в надежное место. Завтра вы поедете со мной в больницу и увидите, как я передам концы сигары доктору Чандлеру, который проведет анализ и сообщит о природе яда. После этого мы будем действовать так, как нам покажется лучше".
   Каким бы неудовлетворительным ни казался этот вывод, я знал, что бесполезно выдвигать дальнейшие возражения, и, соответственно, когда сигара с сопроводительными бумагами и обертками была оставлена в ящике стола, мы отбросили ее если не из наших мыслей, то, по крайней мере, из наших беседа.
   ГЛАВА XIV
   ПОТРЯСАЮЩЕЕ ОТКРЫТИЕ
   Утро суда, которого так долго ждали, наконец наступило, и череда событий, хронику которых я должен был изложить в этом повествовании, теперь быстро подходила к концу. Для меня эти события были во многих смыслах самым глубоким моментом. Мало того, что они перенесли меня из монотонной тяжелой жизни в жизнь, полную новизны и драматического интереса; они не только приобщили меня к возрождению научной культуры и возродили в новых условиях мою близость с товарищем студенческих лет; но, что гораздо важнее любого из них, они дали мне видение - слишком мимолетное - невыразимого счастья, с реальностью печали и горького сожаления, которые обещали быть слишком продолжительными.
   Откуда и случилось, что в это утро мои мысли были окрашены какой-то серостью. Глава в моей жизни, которая была и горькой, и сладкой, закрывалась, и я уже снова видел себя измаильтянином и скитальцем среди чужих.
   Это довольно эгоистичное настроение, однако, вскоре рассеялось, когда я встретил Полтона, потому что маленький человечек был в настоящем возбуждении от перспективы стать свидетелем прояснения тайн, которые так сурово испытывали его любопытство; и даже Торндайк, под своим обычным спокойствием, выказывал след ожидания и приятного предвкушения.
   "Я взял на себя смелость сделать некоторые небольшие приготовления от вашего имени, - сказал он, когда мы сели за завтрак, - и надеюсь, вы не одобрите их. Я написал миссис Хорнби, которая является одним из свидетелей, чтобы сказать, что вы встретите ее в офисе мистера Лоули и сопроводите ее и мисс Гибсон в суд. Уолтер Хорнби может быть с ними, и если это так, вам лучше оставить его, если это возможно, чтобы пойти с Лоули.
   - Значит, вы не пойдете в контору?
   "Нет. Я пойду прямо в суд с Энсти. Кроме того, я жду суперинтенданта Миллера из Скотленд-Ярда, который, вероятно, пойдет с нами.
   - Рад это слышать, - сказал я. "Ибо я был довольно обеспокоен при мысли о том, что вы смешаетесь с толпой без какой-либо защиты".
   -- Ну, вы видите, что я принимаю меры предосторожности против нападок слишком хитроумного Икса, и, по правде говоря, -- а также совершить вопиющую чушь, -- я никогда не прощу себе, если позволю ему убить меня до того, как я завершил защиту Рубена Хорнби. А вот и Полтон - этот человек сегодня утром на проводах; он бродил по комнатам с тех пор, как приехал, как кошка в новом доме".
   - Это правда, сэр, - сказал Полтон, улыбаясь и нисколько не смущаясь, - так что отрицать это бесполезно. Я пришел спросить, что мы возьмем с собой в суд".
   - Вы найдете коробку и портфель на столе в моей комнате, - ответил Торндайк. "Нам лучше взять еще микроскоп и микрометры, хотя они нам вряд ли понадобятся; это все, я думаю".
   - Коробка и портфель, - задумчиво повторил Полтон. - Да, сэр, я возьму их с собой. Он открыл дверь и уже собирался выйти, как, увидев поднимающегося по лестнице посетителя, обернулся.
   - Это мистер Миллер из Скотланд-Ярда, сэр. Мне проводить его?
   - Да, делай. Он поднялся со стула, когда в комнату вошел высокий человек военного вида и отдал честь, одновременно бросив вопросительный взгляд в мою сторону.
   - Доброе утро, доктор, - сказал он бодро. - Я получил ваше письмо и не мог этого понять, но я привел пару человек в штатском и одного мундира, как вы и предлагали. Я так понимаю, вы хотите, чтобы за домом наблюдали?
   - Да, и мужчина тоже. Я сообщу вам подробности сейчас же, если вы считаете, что можете согласиться на мои условия.
   "Что я действую исключительно от своего имени и никому ничего не сообщаю? Ну, конечно, я бы предпочел, чтобы вы сообщили мне все факты и позволили мне действовать обычным путем; но если вы ставите условия, у меня нет другого выбора, кроме как принять их, видя, что карты у вас на руках.
   Поняв, что дело носит конфиденциальный характер, я счел за лучшее уйти, что я и сделал, как только убедился, что осталось еще полчаса до того времени, когда миссис Хорнби и Джульет должна была быть у адвоката.
   Мистер Лоули принял меня с жесткостью, граничащей с враждебностью. Он был, очевидно, глубоко оскорблен той второстепенной ролью, которую ему пришлось играть в деле, и не очень старался скрыть это.
   -- Мне сообщили, -- сказал он ледяным тоном, когда я объяснил свою миссию, -- что миссис Хорнби и мисс Гибсон должны встретить вас здесь. Это не мое дело; ни одна из договоренностей в этом случае не моя. Ко мне повсюду относились с отсутствием церемоний и уверенности, что прямо-таки скандально. Даже сейчас я - поверенный защиты - нахожусь в полном неведении относительно того, о какой защите идет речь, хотя я вполне ожидаю быть вовлеченным в какое-нибудь нелепое фиаско. Я только верю, что никогда больше не буду связан ни с одним из ваших гибридных практикующих. Ne sutor ultra crepidam , сэр, - превосходный девиз; пусть сапожник-медик придерживается своего медицинского до последнего.
   "Остается посмотреть, какой ботинок он сможет вывернуть на легальной колодке", - возразил я.
   "Это так," возразил он; - Но я слышу голос миссис Хорнби в приемной, и, поскольку ни у вас, ни у меня нет времени на пустые разговоры, предлагаю вам без промедления отправиться в суд. Желаю тебе доброго утра!"
   Следуя этому прямолинейному намеку, я удалился в контору клерков, где нашел миссис Хорнби и Джульетту, первую явно плачущую и испуганную, а вторую спокойную, хотя и бледную и взволнованную.
   - Нам лучше начать сразу, - сказал я, когда мы обменялись приветствиями. - Возьмем такси или пройдемся пешком?
   - Я думаю, мы прогуляемся, если вы не возражаете, - сказала Джульетта. "Миссис. Хорнби хочет поговорить с вами, прежде чем мы отправимся в суд. Видишь ли, она одна из свидетельниц и боится, как бы она не сказала Рувиму что-нибудь обидное.
   - Кем была вручена повестка? Я попросил.
   "Г-н. Лоули прислал его, - ответила миссис Хорнби, - и я пошла к нему по этому поводу на следующий же день, но он ничего мне не сказал - он, кажется, не знал, для чего я нужна, и он не был в курсе. это очень мило - совсем нет.
   "Я ожидаю, что ваши доказательства будут относиться к "Тумбографу", - сказал я. - На самом деле, в связи с этим делом вам больше ничего не известно.
   - Именно это сказал Уолтер, - воскликнула миссис Хорнби. "Я пошел к нему в комнату, чтобы обсудить с ним этот вопрос. Он очень расстроен всем этим делом, и я боюсь, что он очень плохо думает о перспективах бедного Рубена. Я только верю, что он может ошибаться! О, Боже! Какая это ужасная вещь, согласитесь! Здесь бедная дама остановилась, чтобы искусно вытереть глаза, к удивлению и явному презрению проходящего мальчика на побегушках.
   -- Он был очень вдумчивым и сочувствующим -- я имею в виду Уолтера, -- продолжала миссис Хорнби, -- и очень полезным. Он спросил меня все, что я знаю об этой ужасной маленькой книжке, и записал мои ответы. Затем он записал вопросы, которые мне, вероятно, будут задавать, с моими ответами, чтобы я мог их перечитать и хорошо усвоить. Разве это не хорошо с его стороны! И я заставил его напечатать их на его машине, чтобы я мог читать их без очков, и он сделал это прекрасно. У меня теперь бумага в кармане".
   - Я не знал, что мистер Уолтер занимается типографией, - сказал я. - У него есть обычная типография?
   - Это не совсем печатный станок, - ответила миссис Хорнби. - Это маленькая штучка с множеством круглых клавиш, которые нужно нажимать. Кажется, она называется "Диккенсблерфер". Нелепое название, не правда ли? Уолтер купил ее около недели назад у одного из своих друзей-литераторов; но он уже становится довольно ловким с этим, хотя, как вы видите, он все еще делает несколько ошибок.
   Она снова остановилась и стала искать отверстие кармана, спрятанного в какой-то тайной нише ее одежды, совершенно не подозревая о том, какое впечатление произвело на меня ее объяснение. Ибо, пока она говорила, тотчас же в моей голове вспыхнуло одно из указаний Торндайка для опознания таинственного X. "Вероятно, совсем недавно он купил подержанный Blickensderfer, оснащенный литературным пишущим колесом. ". Совпадение было поразительное и даже поразительное, хотя минутное размышление убедило меня, что это не более чем совпадение; потому что на рынке должны быть сотни подержанных "Бликов", а что касается Уолтера Хорнби, то он, конечно, не мог ссориться с Торндайком, а скорее был бы заинтересован в его сохранении за счет Рубена.
   Эти мысли пронеслись у меня в голове так быстро, что к тому времени, как миссис Хорнби вытерла свой карман до земли, я вполне оправился от мгновенного потрясения.
   "Ах! вот оно, - торжествующе воскликнула она, доставая пухлую марокканскую сумочку. "Я положил его сюда из соображений безопасности, зная, насколько велик риск обшарить свой карман на этих многолюдных лондонских улицах". Она открыла громоздкий футляр и вытащила его на манер гармошки, обнажая множество перегородок, набитых листками бумаги, мотками тесьмы и швейного шелка, пуговицами, образцами ткани и разным хламом, без разбора перемешанным с золотом, серебром. и медные монеты.
   "А теперь просто просмотрите это, доктор Джервис, - сказала она, протягивая мне сложенный лист бумаги, - и дайте мне совет относительно моих ответов".
   Я открыл газету и прочитал: "Комитет Общества защиты парализованных идиотов, представляя это..."
   "Ой! это не так; Я дал вам не ту бумагу. Как глупо с моей стороны! Это призыв... помнишь, Джульетта, дорогая, этой беспокойной особы... я, право, должен был быть весьма грубым, знаешь, доктор Джервис; Пришлось ему сказать, что благотворительность начинается дома, хотя, слава Богу! никто из нас не парализован, но мы должны думать о своих, не так ли? А потом-"
   - Ты думаешь, это он, дорогой? - вмешалась Джульетта, на бледной щеке которой появилась тень ямочки. "Выглядит чище, чем большинство других".
   Она достала из кошелька сложенную бумагу, которую миссис Хорнби держала обеими руками, вытянутыми до предела, как будто она собиралась издать музыкальный взрыв, и, раскрыв ее, взглянула на ее содержимое.
   "Да, это ваши доказательства", - сказала она и передала бумагу мне.
   Я взял документ из ее рук и, несмотря на вывод, к которому пришел, с жадным любопытством изучил его. И при первом же взгляде я почувствовал, как у меня закружилась голова и сильно забилось сердце. Дело в том, что газета была озаглавлена: "Доказательства, касающиеся большого пальца", и в каждой из пяти маленьких букв "е", которые встречались в этом предложении, при ярком уличном свете я отчетливо различал небольшой разрыв или промежуток на вершине петля.
   Я был поражен.
   Одно совпадение было вполне возможно и даже вероятно; но то и другое вместе, а также второе столь примечательного характера, были за пределами всех разумных пределов вероятности. Идентификация, казалось, не допускала сомнений, и все же...
   -- Наш юрисконсульт, кажется, чем-то озабочен, -- заметила Джульетта со своей прежней веселостью. и в самом деле, хотя я и держал бумагу в руке, взгляд мой бессмысленно был устремлен на соседний фонарный столб. Пока она говорила, я взял себя в руки и, бегло просматривая бумагу, к счастью, нашел в первом абзаце вопрос, требующий комментария.
   - Я заметил, миссис Хорнби, - сказал я, - что в ответ на первый вопрос: "Откуда вы взяли "Тумбограф"?" вы говорите: "Я не помню ясно; Кажется, я купил ее в железнодорожном книжном киоске. Теперь я понял, что его принес домой и подарил тебе сам Уолтер.
   -- Я так и думала, -- ответила миссис Хорнби, -- но Уолтер говорит мне, что это не так, и, конечно, он помнит лучше, чем я.
   -- Но, моя дорогая тетушка, я уверена, что он подарил ее вам, -- вмешалась Джульетта. "Разве ты не помнишь? Это было в тот вечер, когда Колли пришли на ужин, и нам было так трудно найти для них развлечение, когда вошел Уолтер и достал "Тумбограф".
   -- Да, теперь я хорошо помню, -- сказала миссис Хорнби. - Как хорошо, что ты напомнил мне. Мы должны немедленно изменить этот ответ.
   - На вашем месте, миссис Хорнби, - сказал я, - я бы вообще не обращал внимания на эту бумагу. Это только запутает вас и создаст вам трудности. Отвечай на поставленные вопросы, как умеешь, а если не помнишь, так и скажи".
   - Да, это будет самый мудрый план, - сказала Джульетта. - Пусть доктор Джервис позаботится о газете, а вы полагайтесь на собственную память.
   -- Очень хорошо, моя дорогая, -- ответила миссис Хорнби, -- я сделаю то, что вы считаете нужным, а вы можете оставить бумагу, доктор Джервис, или выбросить ее.
   Я молча сунул документ в карман, и мы продолжили свой путь: миссис Хорнби бессвязно бормотала, время от времени вспыхивая эмоциями, а Джульетта молчала и рассеянно. Я изо всех сил пытался сосредоточиться на разговоре пожилой дамы, но мои мысли постоянно возвращались к бумаге в моем кармане и к поразительному решению тайны отравленной сигары, которое она, казалось, предлагала.
   Могло ли быть так, что Уолтер Хорнби на самом деле был негодяем Икс? Это казалось невероятным, ибо до сих пор на него не падало ни тени подозрения. И все же нельзя было отрицать, что его описание весьма примечательным образом совпадало с описанием гипотетического X. Он был человеком определенного достатка и социального положения; он был человеком значительных знаний и механических навыков, хотя о его изобретательности я не мог судить. Он недавно купил подержанный Blickensderfer, у которого, вероятно, была литературная печатная машинка, поскольку она была куплена у литератора; и эта машина имела характерный знак на маленьком "е". Два оставшихся пункта, действительно, были не столь ясны. Очевидно, я не мог составить мнение о том, обладает ли Торндайк какими-либо исключительными сведениями о нем, и что касается его сведений о привычках моего друга, я сначала был склонен сомневаться, пока вдруг не вспомнил с угрызениями совести и самообвинение, различные подробности, которые я сообщил Джульетте и которые она вполне могла бы, со всей невинностью, передать Уолтеру. Я, например, рассказал ей о том, что Торндайк предпочитает сигару из Трихинополии, и вполне естественно, что она могла бы поговорить об этом с Уолтером, у которого был их запас. Опять же, что касается времени нашего прибытия на Кингс-Кросс, я сообщил ей об этом в письме, которое никоим образом не было конфиденциальным, и опять-таки не было никаких причин, по которым эта информация не должна была быть передана Уолтеру, который был быть одним из участников семейного ужина. Совпадение казалось вполне полным, по правде говоря; и все же было невероятно, что кузен Рубена мог быть таким злобным злодеем или мог иметь какой-либо мотив для этих подлых преступлений.
   Внезапно меня осенила новая идея. Миссис Хорнби получила доступ к этой пишущей машинке; и если миссис Хорнби могла это сделать, то почему не Джон Хорнби? Описание по большей части подходило как к пожилому человеку, так и к младшему, хотя у меня не было никаких доказательств того, что он обладал какими-либо особыми механическими навыками; но мои подозрения уже закрепились на нем, и я вспомнил, что Торндайк никоим образом не отвергал мою версию, которая связывала его с преступлением.
   В этот момент мои размышления прервала миссис Хорнби, которая схватила меня за руку и издала глубокий стон. Мы дошли до угла Олд-Бейли, и перед нами предстали хмурые стены Ньюгейта. Я знал, хотя и не упомянул об этом, что в этих стенах заключен Рубен Хорнби вместе с другими заключенными, ожидавшими суда; и взгляд на массивную каменную кладку, окрашенную в тускло-серый цвет городской грязью, положил конец моим размышлениям и вернул меня к драме, которая так близко подходила к своему апогею.
   Вниз по старой улице, наполненной воспоминаниями об ужасной трагедии; у мрачной тюрьмы; мимо двери должников с ее неприступной шипованной калиткой; мимо виселичных ворот с гирляндами цепей; мы шли молча, пока не достигли входа в Дом заседаний.
   Здесь я испытал немалое облегчение, заметив, что Торндайк высматривает нас, ибо миссис Хорнби, несмотря на поистине героические усилия по сдерживанию своих эмоций, находилась в состоянии надвигающейся истерики, а Джульетта, внешне спокойная и невозмутимая, восковая бледность ее щек и некоторая дикость в глазах свидетельствовали о том, что весь ее ужас возрождался; и я был рад, что они были избавлены от неприятных контактов с полицейскими, которые охраняли различные входы.
   - Мы должны быть смелыми, - мягко сказал Торндайк, взяв миссис Хорнби за руку, - и показать веселое лицо нашему другу, которому так много нужно вынести и который так терпеливо это переносит. Еще несколько часов, и я надеюсь, что мы увидим восстановленную не только его свободу, но и его честь. Вот мистер Ансти, который, мы верим, сможет доказать свою невиновность.
   Энсти, который, в отличие от Торндайка, уже надел парик и мантию, торжественно поклонился, и мы вместе прошли через жалкие и грязные порталы в темный зал. Полицейские в форме и безошибочные сыщики стояли у разных подъездов, а кучки людей, злобных и нечистых большей частью, таились в глубине или сидели на скамейках и распространяли по спертому, затхлому воздуху тот характерный, но неописуемый запах, который цепляется за полицейские фургоны и тюремные приемные; запах, который в данном случае приятно смешивался с наводящим на размышления ароматом дезинфицирующих средств. Мы поспешили сквозь неприятную толпу и поднялись по лестнице на площадку, от которой расходилось несколько проходов. В один из этих проходов - своего рода "темный вход", снабженный похожими на клетку воротами из железных решеток, - мы прошли к черной двери, на которой была нарисована надпись: "Старый двор. Советники и клерки".
   Энсти придержал для нас дверь, и мы прошли во двор, что сразу поразило меня чувством разочарования. Он оказался меньше, чем я ожидал, и простым и подлым до отвратительности. Деревянная отделка была плохой, слегка замаскированной желтой зернистостью и покрытой грязью везде, где только могла дотянуться грязная рука. Стены были окрашены в бледно-зеленовато-серый цвет; пол был покрыт голыми и грязными досками, и единственное, что намекало на достоинство или показуху, давал балдахин над креслом судьи, обитый алым сукном и увенчанный королевским гербом, алые подушки скамейки и большие, круглые часы в галерее, украшенные позолоченной каймой и подчеркивающие свое значение громким агрессивным тиканьем.
   Следуя за Энсти и Торндайком в колодец суда, нас провели на одно из мест, отведенных для адвокатов, - третье спереди, - где мы сели и огляделись, а двое наших друзей уселись на переднюю скамью рядом с центральный стол. Здесь, в крайнем правом углу, адвокат - предположительно, представитель обвинения - уже был на своем месте и был поглощен делом, лежащим перед ним на столе. Прямо перед нами были места для присяжных, возвышавшиеся одно над другим, и рядом с ними свидетельская трибуна. Справа над нами было место судьи, а непосредственно под ним сооружение, чем-то напоминающее большую скамью или контору, увенчанное медным поручнем, на котором сидел человек в сером парике - секретарь суда. починка гусиного пера. Слева от нас возвышался причал, предположительно большой и вместительный, огороженный по бокам высокими застекленными рамами; а над ним, под самым потолком, находилась зрительная галерея.
   "Что за отвратительное место!" - воскликнула Джульетта, отделившая меня от миссис Хорнби. - А как все выглядит убого и грязно!
   - Да, - ответил я. "Нечистота преступника не ограничивается его нравственным существом; куда бы он ни пошел, он оставляет след из настоящей физической грязи. Не так давно и причал, и скамья были усыпаны лекарственными травами, и я думаю, что до сих пор сохранился обычай снабжать судью букетом цветов для профилактики тюремной лихорадки.
   - И подумать только, что Рувима можно привести в такое место! Джульетта продолжала с горечью; "Чтобы нас гнали с такими людьми, каких мы видели внизу!"
   Она вздохнула и оглядела скамейки, возвышавшиеся позади нас, где уже сидело с полдюжины репортеров, видимо, в приподнятом настроении от перспективы сенсационного дела.
   Наш разговор был прерван топотом ног на лестнице галереи, и из-за деревянного парапета стали появляться головы. Несколько младших советников заняли места перед нами; Мистер Лоули и его клерк вошли в скамью адвоката; приставы заняли свои места под ложей присяжных; полицейский сел за стол на скамье подсудимых; и инспекторы, сыщики и разные офицеры стали собираться в подъездах или заглядывать во двор через небольшие застекленные отверстия в дверях.
   ГЛАВА XV
   ЭКСПЕРТЫ ПО ОТПЕЧАТКАМ
   Гул разговоров, который постепенно усиливался по мере заполнения двора, внезапно прекратился. Дверь в задней части помоста была распахнута; адвокат, стряпчие и зрители поднялись на ноги; и судья вошел в сопровождении лорд-мэра, шерифа и различных городских магнатов, всех живописных и великолепных в своих мантиях и служебных цепях. Делопроизводитель занял свое место за своим столом под возвышением; адвокат прервал разговор и потрогал их трусы; и, когда судья занял свое место, адвокаты, официальные лица и зрители заняли свои места, и все взоры были обращены на скамью подсудимых.
   Через несколько мгновений в ограде появился Рубен Хорнби в сопровождении надзирателя, оба поднялись, по-видимому, из недр земли, и, подойдя к стойке, остановились со спокойным и самообладающим видом, поглядывая с некоторым любопытством. вокруг суда. На мгновение его взгляд остановился на группе друзей и доброжелателей, сидевших за советом, и на его лице появился едва заметный след улыбки; но тотчас же отвел глаза и больше никогда в течение всего процесса не смотрел в нашу сторону.
   Секретарь судебного заседания встал и, прочитав обвинительный акт, лежавший перед ним на столе, обратился к заключенному:
   "Рубен Хорнби, вам предъявлено обвинение в том, что вы девятого или десятого марта преступно украли связку алмазов из имущества и движимого имущества Джона Хорнби. Виновен ты или не виновен?"
   - Невиновен, - ответил Рубен.
   Секретарь следственного изолятора, заметив ответ заключенного, затем продолжил:
   "Господа, чьи имена будут названы, составят присяжных, которые будут судить вас. Если вы хотите возражать против любого из них, вы должны сделать это, когда каждый из них придет к книге для присяги, и до того, как он будет приведен к присяге. Тогда вы будете услышаны".
   В ответ на это обращение, которое было произнесено ясным звонким голосом и с поразительной отчетливостью, Рувим поклонился секретарю, и начался процесс приведения присяжных к присяге, в то время как адвокаты раскрыли свои доклады, а судья шутливо беседовал с чиновник в меховой мантии и с массивной цепью на шее.
   Очень странным для непривычных глаз и ушей было действие этого действия - полуторжественное, полугротескное, с эффектом, средним между религиозным обрядом и эффектом комической оперы. Над полуприглушенным гулом разговоров через равные промежутки времени поднимался голос клерка, выкрикивавший имя одного из присяжных, и, когда его обладатель встал, судебный пристав в черном одеянии со священническим видом выступил вперед и предложил книга. Затем, когда присяжный взял книгу в руки, голос швейцара разнесся по всему двору, как голос священника, произносящего какой-то рефрен или антифон, - эффект, который усиливался ритмичным и архаичным характером формулы:
   "Сэмюэл Сеппингс!"
   Какой-то флегматичный рабочий встал и, взяв в руки "Завещание", остановился, глядя на служителя, а тот чиновник торжественно и монотонно пропел:
   "Вы должны хорошо и искренне испытать и совершить истинное избавление между нашим Сувереном Господом Королем и заключенным в суде, которого вы возьмете на себя, и вынесете верный приговор в соответствии с доказательствами. Так помоги тебе, Боже!"
   "Джеймс Пайпер!" Другой присяжный встал и получил Книгу подержать; и опять раздалось монотонное пение -
   "Вы должны хорошо и искренне постараться и совершить истинное избавление и т. д."
   - Я буду громко кричать, если это ужасное пение будет продолжаться еще долго, - прошептала Джульетта. "Почему бы им сразу всем не поругаться и покончить с этим?"
   "Это не соответствует требованиям", - ответил я. "Однако их всего двое, так что вам нужно набраться терпения".
   - И ты тоже будешь терпелив со мной, не так ли? Я ужасно напуган. Все это так торжественно и ужасно".
   - Вы должны сохранять мужество, пока доктор Торндайк не даст показания, - сказал я. "Помни, пока он не заговорил, все против Рувима; так что будьте готовы".
   -- Попробую, -- кротко ответила она. "Но я не могу не быть в ужасе".
   Наконец последний из присяжных был приведен к присяге, и когда клерк еще раз назвал имена одно за другим, а швейцар громко считал, пока каждый человек отзывался на свое имя, последний присяжный повернулся к суду и зрителям и провозгласил: торжественный тон -
   "Если кто-нибудь может сообщить милордам королевским судьям, королевскому генеральному прокурору или королевскому сержанту, прежде чем это расследование будет проведено между нашим суверенным лордом королем и заключенным в суде, о какой-либо измене, убийстве, уголовном преступлении или проступке. , совершенный или сделанный им, пусть выйдет, и он будет услышан; потому что заключенный стоит у стойки после своего освобождения".
   За этим заявлением последовала глубокая тишина, и после короткой паузы секретарь судебного заседания повернулся к присяжным и обратился к ним коллективно:
   "Господа присяжные, подсудимый у барной стойки обвиняется именем Рубена Хорнби в том, что он девятого или десятого марта преступно украл, забрал и унес сверток с бриллиантами из имущества Джона Хорнби. . В этом обвинительном акте он заявил, что он невиновен, и ваша обязанность - выяснить, виновен он или нет, и выслушать доказательства".
   Когда он закончил свое выступление, клерк сел, а судья, пожилой человек с худощавым лицом и ввалившимися глазами, с густыми седыми бровями и очень большим носом, несколько мгновений внимательно смотрел на Рубена поверх своего золотого... пенсне в оправе. Затем он повернулся к ближайшему к скамье адвокату и слегка поклонился.
   Барристер поклонился в ответ и встал, и я впервые получил полный обзор сэра Гектора Трюмплера, KC, адвоката обвинения. Внешность его не привлекала и - хотя он был крупным мужчиной и несколько румяным лицом - особенно бросалась в глаза, если не считать общего вида неопрятности. Его халат сползал с одного плеча, парик был заметно сбит набок, а пенсне каждую минуту грозило свалиться с носа.
   -- Дело, которое я должен представить вам, милорд и господа присяжные, -- начал он ясным, хотя и немузыкальным голосом, -- похоже на то, что слишком часто встречается в этом суде. Это тот, в котором мы увидим безграничное доверие, встречаемое вероломным обманом, в котором мы увидим бесчисленные благодеяния, вознаграждаемые самой низкой неблагодарностью, и в котором мы станем свидетелями преднамеренного отказа от жизни, полной благородных усилий, в пользу мучительной и ненадежной жизни. пути преступника. Обстоятельства дела вкратце таковы: Обвинителем по этому делу - самым невольным обвинителем, господа, - является мистер Джон Хорнби, металлург и торговец драгоценными металлами. У мистера Хорнби есть два племянника, сироты двух его старших братьев, и я могу сказать вам, что после смерти их родителей он исполнял роль отца для них обоих. Один из этих племянников - мистер Уолтер Хорнби, а другой - Рубен Хорнби, заключенный в баре. Оба этих племянника были приняты мистером Хорнби в его бизнес с целью стать его преемниками, когда он уйдет в отставку, и оба, я не должен говорить, занимали ответственные и ответственные должности.
   "Вечером девятого марта мистеру Хорнби была доставлена партия необработанных алмазов, которые один из его клиентов попросил взять на себя до их передачи брокерам. Мне не нужно обременять вас не относящимися к делу подробностями, касающимися этой сделки. Достаточно сказать, что ему были доставлены бриллианты общей стоимостью около тридцати тысяч фунтов, а нераспечатанный сверток, оставленный им в сейфе, вместе с листком бумаги, на котором он написал карандашом: меморандум об обстоятельствах. Это было вечером девятого марта, как я уже сказал. Оставив посылку, мистер Хорнби запер сейф и вскоре после этого вышел из помещения и пошел домой, взяв с собой ключи.
   "На следующее утро, отпирая сейф, он с изумлением и смятением обнаружил, что сверток с бриллиантами исчез. Листок бумаги, однако, лежал на дне сейфа, и, подняв его, мистер Хорнби заметил, что на нем пятно крови и, кроме того, отчетливый отпечаток человеческого большого пальца. Об этом он закрыл и запер сейф и отправил записку в полицейский участок, в ответ на что явился очень интеллигентный офицер - инспектор Сандерсон и произвел предварительную проверку. Мне не нужно дальше следить за этим делом, поскольку подробности появятся в доказательствах, но я могу сказать вам, что, по сути, стало ясно, вне всякого сомнения, что отпечаток большого пальца на этой бумаге был отпечатком большого пальца. заключенного, Рубена Хорнби".
   Он остановился, чтобы поправить очки, которые вот-вот слетят с его носа, и подтянуть халат, а сам неторопливо оглядел присяжных, как бы оценивая их впечатлительность. В этот момент я увидел, как Уолтер Хорнби вошел во двор и занял позицию в конце нашей скамьи, ближайшей к двери; и сразу после этого вошел суперинтендант Миллер и сел на одну из скамеек напротив.
   "Первый свидетель, которого я вызову, - сказал сэр Гектор Трюмплер, - это Джон Хорнби".
   Мистер Хорнби с диким и взволнованным видом вышел на свидетельскую трибуну, и служитель, вручив ему Завещание, пропел:
   "Доказательства, которые вы должны дать суду и присяжным присяжным, между нашим Сувереном Лордом Королем и заключенным в суде, будут правдой, полной правдой и ничем, кроме правды; да поможет тебе Бог!"
   Мистер Хорнби поцеловал Книгу и, бросив на племянника взгляд невыразимой тоски, повернулся к советнику.
   - Тебя зовут Джон Хорнби, не так ли? - спросил сэр Гектор.
   "Это."
   - И вы занимаете помещение в Сент-Мэри-Экс?
   "Да. Я торговец драгоценными металлами, но мой бизнес состоит главным образом в анализе образцов руды и кварца, а также слитков серебра и золота".
   - Ты помнишь, что случилось девятого марта прошлого года?
   "Отлично. Мой племянник Рувим - заключенный - передал мне сверток с бриллиантами, который он получил от казначея замка Эльмина , к которому я послал его в качестве моего конфиденциального агента. Я собирался сдать бриллианты своему банкиру, но когда заключенный прибыл в мой офис, банки были уже закрыты, так что мне пришлось положить посылку на ночь в собственный сейф. Могу сказать, что заключенный никоим образом не виноват в задержке".
   - Вы здесь не для того, чтобы защищать пленника, - сказал сэр Гектор. "Ответьте на мои вопросы и не делайте комментариев, пожалуйста. Кто-нибудь присутствовал, когда вы клали бриллианты в сейф?
   "Никто не присутствовал, кроме меня".
   -- Я не спрашивал, присутствовали ли вы, когда вставляли их, -- сказал сэр Гектор (на что зрители захихикали, а судья снисходительно улыбнулся). "Что еще ты сделал?"
   "Я написал карандашом на листе карманного блокнота: "Передано Рубеном в 19:30, 9 марта 2001 года" и поставил свои инициалы. Затем я оторвал лист от блока и положил его на посылку, после чего закрыл сейф и запер его".
   - Как скоро вы покинули помещение после этого?
   "Почти сразу же. Заключенный ждал меня в приемной...
   "Неважно, где был заключенный; ограничьте свои ответы тем, что спрашивают. Ты взял с собой ключи?
   "Да."
   - Когда ты в следующий раз открыл сейф?
   - На следующее утро в десять часов.
   - Сейф был заперт или отперт, когда вы пришли?
   "Он был заперт. Я разблокировал его.
   - Вы не заметили ничего необычного в сейфе?
   "Нет."
   - Ключи в это время выходили из-под вашего контроля?
   "Нет. Они были прикреплены к цепочке для ключей, которую я всегда ношу".
   - Есть дубликаты этих ключей? Я имею в виду ключи от сейфа.
   - Нет, дубликатов нет.
   - Ключи когда-нибудь пропадали у вас?
   "Да. Если мне приходилось отсутствовать в офисе в течение значительного времени, у меня был обычай передавать ключи одному из моих племянников, кто бы ни оказался в то время ответственным".
   - И никогда никому другому?
   "Никогда никому другому".
   - Что вы заметили, когда открыли сейф?
   "Я заметил, что сверток с бриллиантами исчез".
   - Вы заметили что-нибудь еще?
   "Да. На дне сейфа я нашел листок из моего блока меморандумов. Я поднял его и перевернул, а потом увидел, что на нем были пятна крови и что-то похожее на отпечаток большого пальца в крови. Отпечаток большого пальца был на нижней поверхности, так как бумага лежала на дне сейфа".
   - Что ты сделал дальше?
   "Я закрыл и запер сейф и отправил записку в полицейский участок о том, что в моем помещении было совершено ограбление".
   - Насколько я знаю, вы знаете заключенного несколько лет?
   "Да; Я знаю его всю жизнь. Он сын моего старшего брата".
   - Тогда вы, без сомнения, можете нам сказать, левша он или правша?
   "Я должен сказать, что он был амбидекстром, но предпочитает пользоваться левой рукой".
   "Прекрасное отличие, мистер Хорнби; очень тонкое различие. А теперь скажи мне, убедился ли ты вне всякого сомнения, что бриллианты действительно исчезли?
   "Да; Я тщательно осмотрел сейф, сначала сам, а потом вместе с полицией. В том, что бриллианты действительно исчезли, сомнений не было".
   - Когда детектив предложил вам снять отпечатки пальцев двух ваших племянников, вы отказались?
   "Я отказался."
   - Почему ты отказался?
   "Потому что я не хотел подвергать своих племянников унижению. Кроме того, я не имел права заставить их подчиняться процессу".
   - Были ли у вас какие-либо подозрения в отношении кого-либо из них?
   - Я ни в ком не подозревал.
   - Будьте добры, изучите этот клочок бумаги, мистер Хорнби, - сказал сэр Гектор, протягивая небольшой продолговатый листок, - и сообщите нам, узнаете ли вы его.
   Мистер Хорнби на мгновение взглянул на бумагу, а затем сказал:
   "Это бланк меморандума, который я нашел на дне сейфа".
   - Как ты это идентифицируешь?
   - Судя по надписям, написанным моей рукой и моими инициалами.
   "Это меморандум, который вы положили на пакет с бриллиантами?"
   "Да."
   - Были ли на нем следы от большого пальца или пятна крови, когда вы клали их в сейф?
   "Нет."
   "Возможно ли, что такие отметки могли быть?"
   "Совершенно невозможно. Я вырвал его из своего блока меморандумов, когда писал на нем".
   "Очень хорошо." Сэр Гектор Трамплер сел, а мистер Ансти встал, чтобы подвергнуть свидетеля перекрестному допросу.
   -- Вы сказали нам, мистер Хорнби, -- сказал он, -- что знали заключенного всю его жизнь. А как вы оценили его характер?
   "Я всегда считал его молодым человеком самого высокого характера - благородным, правдивым и во всех отношениях заслуживающим доверия. Я ни разу за все время своего знакомства с ним не видел, чтобы он хоть на волосок отклонялся от строжайшей чести и честности поведения".
   - Вы считали его человеком безупречного характера. Это так?"
   "Это так; и мое мнение о нем не изменилось".
   - Есть ли у него, насколько вам известно, дорогие или экстравагантные привычки?
   "Нет. Его привычки просты и довольно бережливы.
   "Вы когда-нибудь слышали, чтобы он делал ставки, играл в азартные игры или спекулировал?"
   "Никогда."
   - А он когда-нибудь нуждался в деньгах?
   "Нет. У него небольшой личный доход, не считая его жалованья, которое, как я знаю, он не тратит, поскольку время от времени я нанимал своего брокера для вложения его сбережений".
   "Помимо отпечатка большого пальца, который был найден в сейфе, известны ли вам какие-либо обстоятельства, которые заставили бы вас заподозрить заключенного в краже бриллиантов?"
   "Ничего подобного".
   Мистер Ансти сел, и когда мистер Хорнби вышел из трибуны, вытирая пот со лба, был вызван следующий свидетель.
   - Инспектор Сандерсон!
   Элегантный полицейский быстро шагнул в ложу и, приняв надлежащую присягу, встретился с обвинителем с видом человека, готового к любым непредвиденным обстоятельствам.
   -- Вы помните, -- сказал сэр Гектор после того, как были закончены обычные предварительные приготовления, -- что произошло утром десятого марта?
   "Да. В 10.23 мне в участок вручили записку от мистера Джона Хорнби, в которой сообщалось, что в его доме в Сент-Мэри-Экс произошло ограбление. Я пошел в помещение и прибыл туда в 10:31. Там я увидел прокурора мистера Джона Хорнби, который сообщил мне, что из сейфа украдена связка бриллиантов. По его просьбе я осмотрел сейф. Не было никаких признаков того, что его взломали; замки казались совершенно неповрежденными и в хорошем состоянии. Внутри сейфа, на дне, я нашел две капли крови приличного размера и клочок бумаги с карандашным почерком. На бумаге были два мазка крови и отпечаток человеческого большого пальца в крови.
   - Это бумага? - спросил адвокат, передавая небольшую записку свидетелю.
   - Да, - ответил инспектор, бегло взглянув на документ.
   - Что ты сделал дальше?
   "Я отправил сообщение в Скотленд-Ярд, ознакомив начальника отдела уголовного розыска с фактами, а затем вернулся в участок. Никакого дальнейшего отношения к делу я не имел".
   Сэр Гектор сел, и судья взглянул на Ансти.
   -- Вы говорите нам, -- сказал тот, вставая, -- что видели на дне сейфа две приличных капли крови. Вы заметили, в каком состоянии была кровь, влажная она или сухая?"
   "Кровь выглядела влажной, но я не прикасался к ней. Я оставил его нетронутым для осмотра детективами.
   Следующим вызванным свидетелем был сержант Бейтс из отдела уголовного розыска. Он вошел в ложу с таким же готовым и деловым видом, как и другой офицер, и, получив присягу, начал давать показания с беглостью, которая предполагала тщательную подготовку, держа в руке открытую тетрадь, но не упоминая о Это.
   "Десятого марта, в 12:08, я получил указание отправиться в Сент-Мэри-Экс для расследования произошедшего там ограбления. Отчет инспектора Сандерсона был передан мне, и я прочитал его в такси по дороге в помещение. Придя в помещение в 12:30, я внимательно осмотрел сейф. Он был совершенно невредим, и на нем не было никаких следов. Я проверил замки и нашел их идеальными; не было никаких следов или признаков использования какой-либо отмычки. На дне внутри я заметил две довольно крупные капли темной жидкости. Я взял немного жидкости на лист бумаги и обнаружил, что это кровь. Я также нашел на дне сейфа сгоревшую головку восковой спички и, обыскав пол конторы, нашел рядом с сейфом использованную восковую спичку, из которой выпала головка. Я также нашел клочок бумаги, который, казалось, был оторван от перфорированного блока. На нем карандашом было написано: "Вручено Рубеном в 19:30 9.3.01. JH' На бумаге было два пятна крови и отпечаток человеческого большого пальца в крови. Я завладел бумагой, чтобы ее могли изучить эксперты. Я осмотрел двери кабинета и входную дверь помещения, но ни на одной из них не обнаружил признаков насильственного проникновения. Я расспросил экономку, но не получил от него никакой информации. Затем я вернулся в штаб, составил отчет и передал бумагу с отметками суперинтенданту".
   - Это та бумага, которую вы нашли в сейфе? - спросил адвокат, еще раз передавая листовку.
   "Да; это бумага".
   "Что произошло дальше?"
   На следующий день за мной послал мистер Синглтон из отдела отпечатков пальцев. Он сообщил мне, что просмотрел файлы и не смог найти ни одного отпечатка большого пальца, похожего на тот, что был на бумаге, и порекомендовал мне попытаться получить отпечатки пальцев любых лиц, которые могли быть причастны к ограблению. . Он также дал мне увеличенную фотографию отпечатка большого пальца для справки, если это необходимо. Соответственно, я отправился в Сент-Мэри-Экс и побеседовал с мистером Хорнби, когда попросил его разрешить мне снять отпечатки пальцев всех людей, работающих в помещении, включая двух его племянников. От этого он отказался, заявив, что не доверяет отпечаткам пальцев и что в помещении никого не подозревают. Я спросил, позволит ли он своим племянникам предоставить отпечатки своих пальцев в частном порядке, на что он ответил: "Конечно, нет".
   - А вы подозревали кого-нибудь из племянников?
   "Я думал, что они оба были открыты для некоторых подозрений. Сейф, несомненно, был открыт фальшивыми ключами, а поскольку у них обоих были настоящие ключи, возможно, один из них снял слепки с воска и сделал поддельные ключи".
   "Да."
   "Я несколько раз заходил к мистеру Хорнби и убеждал его ради репутации его племянников дать разрешение на снятие отпечатков пальцев; но он очень решительно отказался и запретил им подчиняться, хотя я понял, что они оба были согласны. Тогда мне пришло в голову попытаться получить помощь от миссис Хорнби, и пятнадцатого марта я зашел в частный дом мистера Хорнби и увидел ее. Я объяснил ей, что хотел снять с ее племянников подозрения, которые на них ложились, и она тогда сказала, что может избавиться от этих подозрений сразу, потому что может показать мне отпечатки пальцев всей семьи: они у нее есть. все в "Тумбографе".
   "Тумбограф"? повторил судья. "Что такое "тумбограф"?"
   Энсти поднялся с маленьким томом в красной обложке в руке.
   -- "Тумбограф", милорд, -- сказал он, -- это такая книга, в которой глупцы собирают отпечатки пальцев своих более глупых знакомых.
   Он передал книгу судье, который с любопытством перелистал листы и кивнул свидетелю.
   "Да. Она сказала, что у нее все это есть в "Тумбографе".
   Затем она достала из ящика стола маленькую книгу в красной обложке и показала мне. В нем были отпечатки пальцев всей семьи и некоторых ее друзей.
   - Это книга? - спросил судья, передавая том свидетелю.
   Сержант перелистывал листы, пока не нашел тот, который, по-видимому, узнал, и сказал:
   - Да, милорд. это книга. Миссис Хорнби показала мне отпечатки пальцев разных членов семьи, а затем нашла отпечатки двух племянников. Я сравнил их с фотографией, которая была у меня с собой, и обнаружил, что отпечаток большого пальца левой руки Рубена Хорнби во всех отношениях идентичен отпечатку большого пальца, изображенному на фотографии".
   "Что ты сделал потом?"
   "Я попросил миссис Хорнби одолжить мне "тумбограф", чтобы я мог показать его заведующему отделением дактилоскопии, на что она согласилась. Я не собирался рассказывать ей о своем открытии, но, когда я уходил, мистер Хорнби пришел домой и, узнав о том, что произошло, спросил меня, зачем мне эта книга, и тогда я рассказал ему. Он был очень удивлен и напуган и желал, чтобы я немедленно вернул книгу. Он предложил бросить все дело и взять на себя потерю бриллиантов; но я указал, что это невозможно, так как это практически равносильно усугублению уголовного преступления. Видя, что миссис Хорнби так огорчена мыслью о том, что ее книга может быть использована в качестве доказательства против ее племянника, я пообещал ей, что верну ее ей, если смогу каким-либо другим способом получить отпечаток большого пальца.
   Затем я отнес "тумбограф" в Скотленд-Ярд и показал его мистеру Синглтону, который согласился, что отпечаток большого пальца левой руки Рубена Хорнби во всех отношениях идентичен отпечатку большого пальца на бумаге, найденной в сейфе. В связи с этим я потребовал ордер на арест Рубена Хорнби, который я выполнил на следующее утро. Я сказал заключенному то, что обещал миссис Хорнби, а затем он предложил мне сделать отпечаток большого пальца его левой руки, чтобы книгу его тети не пришлось использовать в качестве улики.
   "Как же так получилось, - спросил судья, - что оно было представлено в качестве доказательства?"
   - Его вставила защита, милорд, - сказал сэр Гектор Трюмплер.
   - Понятно, - сказал судья. "Волос собаки, которая его укусила". Thumbograph следует применять как лекарство по принципу similia similibus curantur. Что ж?"
   "Когда я арестовывал его, я применил обычное предостережение, после чего заключенный сказал: "Я невиновен. Я ничего не знаю об ограблении".
   Адвокат обвинения сел, и Ансти поднялся, чтобы подвергнуть перекрестному допросу.
   -- Вы сказали нам, -- сказал он своим звонким музыкальным голосом, -- что нашли на дне сейфа две довольно большие капли темной жидкости, которую приняли за кровь. Итак, что заставило вас поверить, что эта жидкость - кровь?
   "Я взял немного жидкости на лист белой бумаги, и она имела вид и цвет крови".
   - Его исследовали под микроскопом или как-то иначе?
   - Насколько мне известно, нет.
   - Он был достаточно жидким?
   - Да, я бы сказал, довольно жидко.
   "Каким он был на бумаге?"
   "Это выглядело как прозрачная красная жидкость цвета крови, довольно густая и липкая".
   Ансти сел, и был вызван следующий свидетель, пожилой мужчина, отзывающийся на имя Фрэнсис Симмонс.
   - Вы экономка в доме мистера Хорнби в Сент-Мэри-Экс? - спросил сэр Гектор Трамплер.
   "Я."
   - Вы не заметили ничего необычного в ночь на девятое марта?
   "Я не."
   - Вы делали обычные обходы по этому поводу?
   "Да. За ночь я несколько раз обошел помещение, а остальное время находился в комнате над личным кабинетом".
   - Кто прибыл первым утром десятого?
   "Г-н. Рубен. Он прибыл минут на двадцать раньше всех".
   - В какую часть здания он направился?
   "Он зашел в личный кабинет, который я ему открыл. Он оставался там до тех пор, пока за несколько минут до прихода мистера Хорнби не поднялся в лабораторию.
   - Кто пришел дальше?
   "Г-н. Хорнби, и мистер Уолтер вошел сразу после него.
   Адвокат сел, и Ансти приступил к перекрестному допросу свидетеля.
   "Кто последним вышел из помещения вечером девятого?"
   "Я не уверена."
   - Почему ты не уверен?
   "Мне нужно было отнести записку и посылку в фирму в Шордиче. Когда я начинал, клерк по имени Томас Холкер работал в приемной, а мистер Уолтер Хорнби - в личном кабинете. Когда я вернулся, они оба уже ушли.
   - Наружная дверь была заперта?
   "Да."
   - У Холкера был ключ от входной двери?
   "Нет. У мистера Хорнби и двух его племянников был ключ, и у меня есть один. Ни у кого больше не было ключа".
   - Как долго вы отсутствовали?
   - Около трех четвертей часа.
   - Кто дал вам записку и посылку?
   "Г-н. Уолтер Хорнби".
   - Когда он дал их тебе?
   "Он дал их мне прямо перед тем, как я начал, и сказал мне идти сразу же, опасаясь, что это место может быть закрыто до того, как я туда доберусь".
   - А место было закрыто?
   "Да. Все было закрыто, и все ушли".
   Ансти снова сел на свое место, свидетель с явным облегчением выбрался из ложи, а помощник крикнул: "Генри Джеймс Синглтон".
   Мистер Синглтон поднялся со своего места за столом рядом с адвокатами обвинения и вошел в ложу. Сэр Гектор поправил очки, перевернул страницу своей сводки и бросил на присяжных пристальный и впечатляющий взгляд.
   - Я полагаю, мистер Синглтон, - сказал он наконец, - что вы связаны с отделом дактилоскопии Скотленд-Ярда?
   "Да. Я один из главных помощников в этом отделе.
   - Каковы ваши официальные обязанности?
   "Основное мое занятие состоит в исследовании и сравнении отпечатков пальцев преступников и подозреваемых. Эти отпечатки пальцев классифицируются мной в соответствии с их характерами и размещаются в файлах для справки".
   - Насколько я понимаю, вы исследовали большое количество отпечатков пальцев?
   "Я изучил многие тысячи отпечатков пальцев и внимательно изучил их в целях идентификации".
   "Пожалуйста, рассмотрите эту бумагу, мистер Синглтон" (здесь роковой листок вручил ему швейцар); - Ты когда-нибудь видел это раньше?
   "Да. Его передали мне для изучения в моем кабинете десятого марта".
   - На нем есть отметина - отпечаток пальца или большого пальца. Можете ли вы рассказать нам что-нибудь об этой метке?
   - Это отпечаток большого пальца левой руки Рубена Хорнби, заключенного в баре.
   - Вы в этом уверены?
   - Я совершенно уверен.
   - Вы клянетесь, что отметка на этой бумаге была сделана большим пальцем заключенного?
   "Я делаю."
   "А не мог ли он быть сделан большим пальцем другого человека?"
   "Нет; невозможно, чтобы это могло быть сделано каким-либо другим человеком".
   В этот момент я почувствовал, как Джульетта положила на мою дрожащую руку, и, взглянув на нее, увидел, что она смертельно бледна. Я взял ее руку в свою и, нежно пожав ее, прошептал ей: "Имейте мужество; в этом нет ничего неожиданного".
   - Спасибо, - прошептала она в ответ с легкой улыбкой; "Я попробую; но все это так ужасно нервирует.
   -- Вы считаете, -- продолжал сэр Гектор, -- что идентичность этого отпечатка большого пальца не вызывает сомнений?
   -- Он не допускает никаких сомнений, -- ответил мистер Синглтон.
   "Можете ли вы объяснить нам, не вдаваясь в подробности, как вы пришли к такой полной уверенности?"
   "Я сам взял отпечаток большого пальца заключенного - предварительно получив согласие заключенного, предупредив его, что отпечаток будет использован в качестве улики против него, - и сравнил этот отпечаток с отметкой на этой бумаге. Сравнение было произведено с величайшей тщательностью и самым проверенным методом, пункт за пунктом и деталь за деталью, и оба отпечатка оказались идентичными во всех отношениях.
   "В настоящее время с помощью точных вычислений, которые я лично проверил, было доказано, что вероятность того, что отпечаток одного пальца любого данного человека будет в точности таким же, как отпечаток того же пальца любого другого данного человека, равна шестьдесят четыре тысячи миллионов. То есть, поскольку численность всего человечества составляет около шестнадцати тысяч миллионов, вероятность того, что отпечаток одного пальца любого человека будет идентичен отпечатку того же пальца любого другого человека, составляет примерно один к четырем. представитель рода человеческого.
   "Великий авторитет сказал - и я полностью согласен с этим утверждением, - что полное или почти полное совпадение между двумя отпечатками одного пальца дает доказательство, не требующее подтверждения, что лица, от которых они были сделаны, являются одними и теми же людьми. .
   "Теперь эти расчеты применимы к отпечаткам обычных и нормальных пальцев или больших пальцев. Но большой палец, с которого были сняты эти отпечатки, не обычный и не нормальный. На нем глубокий, но чистый линейный рубец - рубец старой резаной раны, - и этот рубец проходит по рисунку гребней, пересекая последние в одних местах и нарушая их непрерывность в других. Теперь этот очень характерный шрам является дополнительной особенностью, имеющей собственный набор шансов. Таким образом, мы должны учитывать не только вероятность того, что отпечаток большого пальца левой руки заключенного будет совпадать с отпечатком большого пальца левой руки какого-либо другого человека, - что составляет как один к шестидесяти четырем тысячам миллионов, - но и дополнительную вероятность того, что эти два идентичных отпечатки пальцев должны пересекаться отпечатком рубца одинакового размера и внешнего вида, пересекающего гребни в одних и тех же местах и вызывающего нарушение непрерывности гребней точно такого же характера. Но эти два шанса, умноженные друг на друга, дают окончательный шанс примерно от одной до четырех тысяч триллионов того, что большой палец левой руки заключенного будет в точности похож на отпечаток большого пальца другого человека, как в отношении узора, так и шрама, пересекающего узор; другими словами, такое совпадение совершенно невозможно".
   Сэр Гектор Трюмплер снял очки и долго и пристально смотрел на присяжных, как будто собирался сказать: "Подойдите, друзья мои; Что ты думаешь об этом?" Затем он рывком сел и с торжествующим видом повернулся к Ансти и Торндайку.
   - Вы предлагаете подвергнуть свидетеля перекрестному допросу? - спросил судья, видя, что защитник не подал виду.
   - Нет, милорд, - ответил Энсти.
   После этого сэр Гектор Трюмплер снова повернулся к защитнику, и его широкое красное лицо озарилось улыбкой глубокого удовлетворения. Эта улыбка отразилась на лице мистера Синглтона, когда он вышел из ложи, и, когда я взглянул на Торндайка, мне показалось, что на одно мгновение я заметил на его спокойном и неподвижном лице тончайшую тень улыбки.
   "Герберт Джон Нэш!"
   В ложу вошел пухлый мужчина средних лет с проницательным, хотя и прилежным видом, и сэр Гектор снова поднялся.
   - Насколько я понимаю, мистер Нэш, вы один из главных помощников в отделе отпечатков пальцев?
   "Я."
   - Вы слышали показания последнего свидетеля?
   "У меня есть."
   - Согласны ли вы с показаниями этого свидетеля?
   "Полностью. Я готов поклясться, что отпечаток на бумаге, найденной в сейфе, принадлежит большому пальцу левой руки заключенного Рубена Хорнби.
   -- А вы уверены, что никакая ошибка невозможна?
   "Я уверен, что никакая ошибка невозможна".
   Сэр Гектор снова многозначительно взглянул на присяжных, возвращаясь на свое место, и снова Ансти не подал виду, кроме нескольких заметок на полях своего доклада.
   - Вы вызываете еще свидетелей? - спросил судья, макая перо в чернила.
   - Нет, милорд, - ответил сэр Гектор. - Это наш случай.
   После этого Энсти встал и, обращаясь к судье, сказал:
   - Я вызываю свидетелей, милорд.
   Судья кивнул и сделал запись в своих заметках, в то время как Энсти произнес свою короткую вступительную речь:
   "Милорд и господа присяжные, на данном этапе я не буду занимать время суда излишними апелляциями, а немедленно приступлю к сбору показаний моих свидетелей".
   Наступила минутная или более пауза, во время которой тишину нарушал только шелест бумаг и скрип гусиного пера судьи. Джульетта повернулась ко мне бледным, испуганным лицом и приглушенным шепотом сказала:
   "Это ужасно. Показания этого последнего человека совершенно сокрушительны. Что можно сказать в ответ? я в отчаянии; ой! бедный Рубен! Он потерялся, доктор Джервис! Сейчас у него нет шансов".
   - Вы верите, что он виновен? Я попросил.
   "Конечно, нет!" - возмущенно ответила она. - Я как никогда уверен в его невиновности.
   "Тогда, - сказал я, - если он невиновен, должны быть какие-то средства, чтобы доказать его невиновность".
   "Да. Я полагаю, да, - возразила она унылым шепотом. - Во всяком случае, теперь мы скоро узнаем.
   В этот момент послышался голос привратника, который назвал имя первого свидетеля защиты.
   "Эдмунд Хорфорд Роу!"
   Проницательный, седовласый человек, с бритым лицом и коротко подстриженными бакенбардами, вошел в ложу и был приведен к присяге в установленном порядке.
   -- Насколько я знаю, вы доктор медицины, -- сказал Энсти, обращаясь к свидетелю, -- и читаете лекции по медицинской юриспруденции в больнице Южного Лондона?
   "Я."
   - Вам приходилось изучать свойства крови?
   "Да. Свойства крови имеют большое значение с судебно-медицинской точки зрения".
   "Можете ли вы рассказать нам, что происходит, когда капля крови - скажем, из порезанного пальца - падает на такую поверхность, как дно железного сейфа?"
   "Капля крови живого тела, упавшая на любую невпитывающую поверхность, в течение нескольких минут затвердеет в желе, которое сначала будет иметь тот же объем и цвет, что и жидкая кровь".
   "Будет ли он претерпевать какие-либо дальнейшие изменения?"
   "Да. Еще через несколько минут желе начнет сжиматься и станет более твердым, так что кровь разделится на две части: твердую и жидкую. Твердая часть будет состоять из твердого, густого желе темно-красного цвета, а жидкая часть будет состоять из бледно-желтой прозрачной водянистой жидкости".
   "По прошествии, скажем, двух часов, в каком состоянии будет капля крови?"
   "Он будет состоять из капли прозрачной, почти бесцветной жидкости, в середине которой будет небольшой плотный красный сгусток".
   "Если капнуть такую каплю на лист белой бумаги, каков будет ее вид?"
   "Бумага будет смачиваться бесцветной жидкостью, и твердый сгусток, вероятно, прилипнет к бумаге массой".
   "Будет ли кровь на бумаге выглядеть как прозрачная красная жидкость?"
   "Конечно, нет. Жидкость будет выглядеть как вода, а сгусток будет выглядеть как твердая масса, прилипшая к бумаге".
   - Всегда ли кровь ведет себя так, как вы описали?
   "Всегда, если только не будут приняты какие-то искусственные средства для предотвращения свертывания крови".
   "Какими средствами можно предотвратить свертывание или затвердевание крови?"
   "Есть два основных метода. Один из них - быстро размешать или взбить свежую кровь пучком тонких веток. Когда это сделано, фибрин - та часть крови, которая вызывает затвердевание, - прилипает к веткам, и оставшаяся кровь, хотя и неизменная по внешнему виду, будет оставаться жидкой в течение неопределенного времени. Другой метод состоит в том, чтобы растворить определенную долю какой-либо щелочной соли в свежей крови, после чего она больше не имеет тенденции к затвердеванию".
   - Вы слышали показания инспектора Сандерсона и сержанта Бейтса?
   "Да."
   "Инспектор Сандерсон сообщил нам, что он осмотрел сейф в 10:31 и обнаружил на дне две капли крови приличного размера. Сержант Бейтс рассказал нам, что через два часа осмотрел сейф и взял одну из капель крови на лист белой бумаги. Кровь тогда была довольно жидкой и на бумаге выглядела как прозрачная красная жидкость цвета крови. Какими, по вашему мнению, были состояние и природа этой крови?"
   "Если бы это вообще была кровь, я бы сказал, что это была либо дефибринированная кровь, то есть кровь, из которой путем взбивания был извлечен фибрин, либо она была обработана щелочной солью".
   - Вы считаете, что кровь, найденная в сейфе, не могла быть обычной кровью, пролитой из пореза или раны?
   - Я уверен, что этого не могло быть.
   "А теперь, доктор Роу, я собираюсь задать вам несколько вопросов по другому поводу. Вы обращали внимание на отпечатки пальцев, оставленные окровавленными пальцами?
   "Да. Недавно я провел несколько экспериментов на эту тему".
   - Вы предоставите нам результаты этих экспериментов?
   "Моя цель состояла в том, чтобы убедиться, что пальцы, смоченные свежей кровью, оставят отчетливые и характерные отпечатки. Я провел множество проб и в результате обнаружил, что очень трудно получить четкий отпечаток, когда палец смочен свежей кровью. Обычный результат - простое красное пятно, на котором вообще нет гребня из-за того, что кровь заполняет борозды между гребнями. Но если дать крови почти полностью высохнуть на пальце, получается очень четкий отпечаток".
   "Можно ли распознать отпечаток, сделанный почти сухим пальцем?"
   "Да; довольно легко. Полузасохшая кровь почти тверда и прилипает к бумаге иначе, чем жидкость, и на ней видны мельчайшие детали, такие как устья потовых желез, которые всегда стираются жидкостью".
   "Посмотри внимательно на эту бумагу, которая была найдена в сейфе, и скажи мне, что ты видишь".
   Свидетель взял бумагу и внимательно рассмотрел ее сначала невооруженным глазом, а затем в карманную лупу.
   -- Я вижу, -- сказал он, -- две кровавые метки и отпечаток, по-видимому, большого пальца. Из двух отметин одна представляет собой пятно, слегка размазанное пальцем или большим пальцем; другой только мазок. Оба, очевидно, были произведены с довольно жидкой кровью. Отпечаток большого пальца также был сделан жидкой кровью".
   - Вы совершенно уверены, что отпечаток большого пальца был сделан жидкой кровью?
   "Совершенно уверен".
   - Есть что-нибудь необычное в отпечатке большого пальца?
   "Да. Он необычайно ясен и отчетлив. Я сделал множество попыток и попытался получить как можно более четкие отпечатки свежей кровью; но ни один из моих отпечатков не так отчетлив, как этот.
   Здесь свидетель предъявил несколько листов бумаги, на каждом из которых были отпечатки окровавленных пальцев, и сравнил их с бланком меморандума.
   Бумаги были переданы судье для проверки, и Ансти сел, когда сэр Гектор Трюмплер поднялся с несколько озадаченным выражением лица, чтобы подвергнуть перекрестному допросу.
   "Вы говорите, что кровь, найденная в сейфе, была дефибринированной или искусственно обработанной. Какой вывод вы делаете из этого факта?"
   - Я делаю вывод, что он не упал из кровоточащей раны.
   - Вы можете себе представить, как такая кровь могла попасть в сейф?
   "Ничего подобного".
   - Вы говорите, что отпечаток большого пальца удивительно отчетлив. Какой вывод вы из этого делаете?"
   "Я не делаю никаких выводов. Я вообще не могу объяснить его отчетливость".
   Ученый советник сел с несколько сбитым с толку видом, и я заметил слабую улыбку на лице моего коллеги.
   "Арабелла Хорнби".
   Приглушенное хныканье моего соседа по левой руке сопровождалось диким шелестом шелка. Взглянув на миссис Хорнби, я увидел, как она, пошатываясь, встала со скамейки, трясясь, как желе, вытирая глаза платком и хватаясь за открытую сумочку. Она вошла на свидетельскую трибуну и, дико оглядев зал, принялась обыскивать многочисленные отделения своего кошелька.
   "Доказательства, которые вы должны дать, - пропел судебный пристав, - после чего миссис Хорнби прервала свои поиски и посмотрела на него с опаской, - суду и присяжным, приведенным к присяге, между нашим суверенным лордом королем и заключенным в суде будут правда-"
   -- Конечно, -- сухо сказала миссис Хорнби, -- я...
   - ...всю правду и ничего, кроме правды; да поможет тебе Бог!"
   Он протянул завещание, которое она взяла у него дрожащей рукой и тут же с грохотом швырнула на пол свидетельской трибуны, нырнув за ним с такой стремительностью, что ее шляпка с силой ударилась о перила ложи.
   Она исчезла из виду на мгновение, а затем поднялась из глубины с багровым лицом и шляпкой, приплюснутой и надвинутой на одно ухо, как фуражка артиллериста.
   - Поцелуйте Книгу, пожалуйста, - сказал швейцар, героическим усилием подавляя ухмылку, пока миссис Хорнби, обремененная сумочкой, носовым платком и "Завещанием", пыталась расстегнуть завязки на шляпке. Она лихорадочно вцепилась в свою шляпку и, вытерев "Завет" носовым платком, нежно поцеловала его и положила на перила ложи, откуда тот тут же упал на пол двора.
   "Мне правда очень жаль!" - воскликнула миссис Хорнби, перегнувшись через перила, чтобы обратиться к служителю, который наклонился, чтобы подобрать Книгу, и высыпала ему на спину ручей монет, пуговиц и сложенных банкнот из открытого кошелька; - Боюсь, вы сочтете меня очень неуклюжим.
   Она вытерла лицо и лихо надела шляпку с одной стороны, когда Ансти встал и передал ей маленькую красную книгу.
   - Пожалуйста, посмотрите на эту книгу, миссис Хорнби.
   - Я бы не хотела, - сказала она с отвращением. - Это связано с делами столь крайне неприятного характера...
   - Ты узнаешь его?
   "Узнаю ли я это! Как ты можешь задавать мне такой вопрос, когда должен знать...
   -- Ответьте на вопрос, -- вмешался судья. "Ты узнаешь или не узнаешь книгу в своей руке?"
   "Конечно, я узнаю это. Как я мог не...
   - Тогда так и скажи, - сказал судья.
   - Я так и сказала, - с негодованием возразила миссис Хорнби.
   Судья кивнул Энсти, который затем продолжил: "Я полагаю, это называется "Тумбограф".
   "Да: на обложке напечатано название Thumbograph, так что я полагаю, что оно так и называется".
   - Не могли бы вы рассказать нам, миссис Хорнби, как "Тумбограф" попал к вам в руки?
   Какое-то мгновение миссис Хорнби дико смотрела на своего следователя; потом выхватила из сумочки бумагу, развернула ее, посмотрела на нее с выражением испуга и скомкала на ладони.
   "Вам задали вопрос", - сказал судья.
   "Ой! да, - сказала миссис Хорнби. -- Комитет Общества -- нет, это неправильный -- я имею в виду Уолтера -- по крайней мере...
   - Прошу прощения, - сказал Энсти с вежливой серьезностью.
   -- Вы говорили о комитете какого-то общества, -- вставил судья. - Какое общество вы имели в виду?
   Миссис Хорнби развернула газету и, взглянув на нее, ответила:
   "Общество парализованных идиотов, ваша милость", - после чего по галерее раздался гул подавленного смеха.
   - Но какое отношение это общество имеет к "Тумбографу"? - спросил судья.
   - Ничего, ваша милость. Совсем ничего".
   - Тогда почему ты упомянул об этом?
   - Уверена, что не знаю, - сказала миссис Хорнби, вытирая глаза бумажкой и торопливо меняя ее на носовой платок.
   Судья снял очки и с недоумением посмотрел на миссис Хорнби. Затем он повернулся к адвокату и сказал усталым голосом: "Продолжайте, пожалуйста, мистер Ансти".
   - Не могли бы вы рассказать нам, миссис Хорнби, как "Тумбограф" попал к вам в руки? - сказал последний с убедительным акцентом.
   - Я думал, что это Уолтер, и моя племянница тоже, но Уолтер говорит, что это не он, и он должен знать, потому что он молод и у него превосходная память, как у меня самого, когда я был в его возрасте, и, право, вы знаете. , это не может иметь значения, где я взял эту штуку...
   - Но это имеет значение, - прервал Ансти. - Мы особенно хотим знать.
   - Если ты имеешь в виду, что хочешь получить такой же...
   - Мы не знаем, - сказал Ансти. "Мы хотим знать, как именно этот "Тумбограф" попал к вам. Вы, например, сами его купили или вам кто-то подарил?
   - Уолтер говорит, что я купил его сам, но я думал, что он мне его подарил, но он говорит, что нет, и вы понимаете...
   - Неважно, что говорит Уолтер. Каково ваше собственное впечатление?"
   -- Почему я до сих пор думаю, что он дал мне его, хотя, конечно, видя, что моя память уже не та, что была...
   - Думаешь, это тебе дал Уолтер?
   "Да, на самом деле я уверен, что он это сделал, и моя племянница тоже".
   - Уолтер - ваш племянник, Уолтер Хорнби?
   "Да, конечно. Я думал ты знаешь."
   "Можете ли вы вспомнить случай, когда вам вручили "Тумбограф"?"
   - О да, совершенно отчетливо. У нас было несколько человек на обед - несколько человек по имени Колли - не Дорсетширские Колли, знаете ли, хотя они чрезвычайно приятные люди, как я не сомневаюсь, что и другие Колли тоже, когда вы их знаете, но мы - нет. Ну, а после обеда мы были немного скучны и немного растеряны, потому что Джульетта, моя племянница, знаете ли, порезала палец и не могла играть на пианино, кроме как левой рукой, а это так однообразно и утомительно. , а Колли не музыкальны, за исключением Адольфуса, который играет на тромбоне, но у него его не было с собой, а потом, к счастью, пришел Уолтер, принес "Тумбограф" и взял все наши отпечатки пальцев и свои собственные. к тому же, и мы были очень удивлены, и Матильда Колли - это самая старшая дочь, кроме одной - сказала, что Рувим толкнул ее локтем, но это было только предлогом...
   - Вот именно, - прервал Ансти. - И вы совершенно ясно помните, что ваш племянник Уолтер подарил вам "тумбограф" по этому случаю?
   "О, отчетливо; хотя, знаете ли, на самом деле он племянник моего мужа...
   "Да. А вы уверены, что он снял отпечатки пальцев?
   "Совершенно уверен".
   - А вы уверены, что никогда не видели "Тумбографа" до этого?
   "Никогда. Как я мог? Он не принес его.
   "Вы когда-нибудь одалживали "Тумбограф" кому-нибудь?"
   "Нет никогда. Никто никогда не хотел брать его взаймы, потому что, понимаете...
   - Разве он никогда, никогда не выходил из вашего владения?
   "О, я бы так не сказал; в самом деле, я часто думал, хотя я и ненавижу подозревать людей, и я действительно никого особенно не подозреваю, знаете ли, но ведь это было очень своеобразно, и я не могу объяснить этого иначе. Видите ли, я держал "Тумбограф" в ящике моего письменного стола, и в том же ящике я держал свою сумку с носовым платком - на самом деле я храню ее до сих пор, и в этот самый момент она там, потому что в моей спешке и волнение, я забыл об этом, пока мы не сели в кэб, а потом было уже поздно, потому что мистер Лоули...
   "Да. Ты хранил его в ящике стола вместе со своей сумкой для носовых платков.
   "Это то, что я сказал. Так вот, когда мистер Хорнби гостил в Брайтоне, он написал мне, чтобы я поехал туда на недельку и взял с собой Джульетту - вы знаете, мисс Гибсон. Итак, мы пошли, и как только мы отправились в путь, я послал Джульетту за моей сумкой с носовым платком из ящика стола и сказал ей: "Может быть, мы могли бы взять с собой записную книжку; это может пригодиться в дождливый день. Итак, она ушла, а вскоре вернулась и сказала, что "Тумбографа" нет в ящике стола. Ну, я был так удивлен, что вернулся с ней и посмотрел сам, и действительно, ящик был пуст. Что ж, тогда я не придал этому большого значения, но когда мы вернулись домой, как только мы вышли из кэба, я дал Джульетте убрать свою сумку с носовым платком, и вскоре она прибежала ко мне в состояние сильного возбуждения. "Почему, тетушка, - сказала она, - "тумбограф" в ящике стола; кто-то, должно быть, возился с вашим письменным столом. Я пошел с ней к ящику стола, и там действительно был "Тумбограф". Кто-то, должно быть, вынул его и положил обратно, пока нас не было.
   "Кто мог иметь доступ к вашему письменному столу?"
   - Да кого угодно, потому что, видите ли, ящики никогда не запирались. Мы подумали, что это должен быть один из слуг.
   - Кто-нибудь был в доме во время вашего отсутствия?
   "Нет. Никто, кроме, конечно, двух моих племянников; и ни один из них не прикасался к нему, потому что мы спросили их, и они оба сказали, что не прикасались".
   "Спасибо." Энсти сел, а миссис Хорнби, еще раз поправив шляпку, уже собиралась выйти из ложи, когда сэр Гектор поднялся и одарил ее устрашающим взглядом.
   -- Вы упомянули, -- сказал он, -- какое-то общество -- я думаю, Общество парализованных идиотов, чем бы оно ни было. Что заставило вас сделать это упоминание?"
   "Это было ошибкой; Я думал о другом".
   "Я знаю, что это была ошибка. Вы ссылались на бумагу, которая была у вас в руках.
   "Я не имел в виду его, я просто посмотрел на него. Это письмо Общества парализованных идиотов. Вы знаете, на самом деле это не имеет ко мне никакого отношения; Я не принадлежу к обществу или чему-то в этом роде".
   - Вы перепутали эту бумагу с какой-то другой?
   "Да, я принял его за бумагу с некоторыми заметками на нем, чтобы помочь моей памяти".
   - Какие заметки?
   - О, как раз те вопросы, которые мне, вероятно, будут задавать.
   "Ответы, которые вы должны были дать на эти вопросы, тоже были написаны на бумаге?"
   "Конечно, были. Вопросы были бы бесполезны без ответов".
   "Вам задавали вопросы, которые были написаны на бумаге?"
   "Да; по крайней мере, некоторые из них".
   - Вы дали ответы, которые были записаны?
   - Я не думаю, что... на самом деле, я уверен, что нет, потому что, понимаете...
   "Ах! вы не думаете, что у вас есть". Сэр Гектор Трамплер многозначительно улыбнулся присяжным и продолжил:
   "Кто же записал эти вопросы и ответы?"
   "Мой племянник, Уолтер Хорнби. Он думал, знаете ли...
   "Неважно, что он думал. Кто посоветовал или поручил ему записать их?"
   "Никто. Это была полностью его собственная идея, и к тому же очень продуманная с его стороны, хотя доктор Джервис забрал у меня бумагу и сказал, что я должен полагаться на свою память.
   Сэр Гектор, очевидно, был несколько озадачен этим ответом и внезапно сел с явно обветренным видом.
   "Где эта бумага, на которой написаны вопросы и ответы?" - спросил судья. В ожидании этого вопроса я уже вручил его Торндайку и по многозначительному взгляду, брошенному им на меня, заметил, что он заметил особенность шрифта. В самом деле, дело вскоре было устранено, так как он поспешно передал мне клочок бумаги, на котором я обнаружил, когда открыл его, что он написал "X = WH".
   Когда Ансти вручил судье довольно сомнительный документ, я взглянул на Уолтера Хорнби и заметил, что он сердито покраснел, хотя старался казаться спокойным и беззаботным, а взгляд, который он кинул на тетку, был далеко не благожелательным.
   - Это бумага? - спросил судья, передавая его свидетелю.
   -- Да, ваша честь, -- дрожащим голосом ответила миссис Хорнби. после чего документ был возвращен судье, который приступил к сравнению его со своими записями.
   -- Я прикажу изъять этот документ, -- сказал он сурово, после краткого сравнения. "Была явная попытка повлиять на показания свидетелей. Продолжайте ваше дело, мистер Энсти.
   Наступила короткая пауза, во время которой миссис Хорнби, шатаясь, пересекла двор и снова села на свое место, задыхаясь от волнения и облегчения; тогда служитель крикнул:
   "Джон Эвелин Торндайк!"
   "Слава Богу!" - воскликнула Джульетта, всплеснув руками. "Ой! сможет ли он спасти Рубена? Как вы думаете, он это сделает, доктор Джервис?
   -- Кое-кто так думает, -- ответил я, взглянув на Полтона, который, сжимая в руках таинственную коробку и держась за корпус микроскопа, смотрел на своего хозяина с улыбкой экстаза. - У Полтона больше веры, чем у вас, мисс Гибсон.
   - Да, милый, верный человечек! - отозвалась она. - Что ж, во всяком случае, очень скоро мы узнаем самое худшее.
   - Худшее или лучшее, - сказал я. "Сейчас мы услышим, что на самом деле представляет собой защита".
   -- Дай бог, чтобы это была хорошая защита, -- воскликнула она вполголоса; и я, хотя обычно и не религиозный человек, пробормотал: "Аминь!"
   ГЛАВА XVI
   ТОРНДАЙК РАЗЫГРЫВАЕТ СВОЮ КАРТУ
   Когда Торндайк занял свое место в ложе, я посмотрел на него с чувством необоснованного удивления, чувствуя, что никогда прежде не осознавал в полной мере, что за человек мой друг по своей внешности. Я часто замечал спокойную силу его лица, его бесконечный ум, его привлекательность и магнетизм; но я никогда прежде не ценил то, что сейчас поразило меня больше всего: что Торндайк был на самом деле самым красивым мужчиной, которого я когда-либо видел. Он был одет просто, его внешний вид ничем не отличался от развевающегося платья или внушающего благоговейный трепет парика, и тем не менее его присутствие господствовало над двором. Даже судья, несмотря на свою алую мантию и атрибуты должности, выглядел по сравнению с ним заурядным, в то время как присяжные, которые оборачивались, чтобы посмотреть на него, казались существами низшего порядка. Мое внимание привлекла не только высокая фигура, прямая и величавая, но и величие и массивность его лица, но сама симметрия и прелесть самого лица; миловидность, которая делала его похожим скорее на некую классическую маску, выкованную из мрамора цвета слоновой кости Пентелика, чем на нетерпеливые лица, которые движутся вокруг нас в спешке и суете жизни, одновременно напряженной и тривиальной.
   - Насколько я знаю, вы работаете в медицинской школе при больнице Святой Маргариты, доктор Торндайк? - сказал Энсти.
   "Да. Я преподаю медицинскую юриспруденцию и токсикологию".
   - У вас есть большой опыт судебно-медицинских расследований?
   "Отличная сделка. Я занимаюсь исключительно судебно-медицинской работой".
   - Вы слышали улики, касающиеся двух капель крови, найденных в сейфе?
   "Я сделал."
   - Каково ваше мнение о состоянии этой крови?
   "Я должен сказать, что нет никаких сомнений в том, что его лечили искусственно - вероятно, путем дефибринации".
   "Можете ли вы предложить какое-либо объяснение состояния этой крови?"
   "Я могу."
   - Ваше объяснение связано с какими-то особенностями отпечатка большого пальца на бумаге, найденной в сейфе?
   "Это."
   - Вы обращали внимание на тему отпечатков пальцев?
   "Да. Много внимания".
   "Будьте так любезны, изучите эту бумагу" (здесь швейцар вручил Торндайку бланк меморандума). - Ты видел это раньше?
   "Да. Я видел это в Скотланд-Ярде.
   - Вы внимательно его осмотрели?
   "Очень тщательно. Полицейские предоставили мне все объекты, и с их разрешения я сделал несколько фотографий".
   - На этой бумаге есть отметина, напоминающая отпечаток большого пальца человека?
   "Есть."
   - Вы слышали, как двое свидетелей-экспертов поклялись, что эта отметина была сделана большим пальцем левой руки заключенного Рубена Хорнби?
   "У меня есть."
   - Вы согласны с этим утверждением?
   "Я не делаю."
   - Как вы думаете, был ли след на этой бумаге сделан большим пальцем заключенного?
   "Нет. Я убежден, что это не было сделано большим пальцем Рубена Хорнби".
   "Вы думаете, что это было сделано большим пальцем какого-то другого человека?"
   "Нет. Я придерживаюсь мнения, что это было сделано вовсе не человеческим большим пальцем".
   При этом заявлении судья на мгновение остановился с ручкой в руке и уставился на Торндайка, слегка приоткрыв рот, в то время как два эксперта посмотрели друг на друга, приподняв брови.
   "Как вы думаете, каким образом была произведена метка?"
   "С помощью штампа либо из индийкаучука, либо, что более вероятно, из хромированного желатина".
   Здесь Полтон, который постепенно выпрямлялся, хлопнул себя по бедру с глухим стуком и громко хихикнул, что заставило все взгляды, в том числе и судью, быть обращенными на него.
   -- Если этот шум повторится, -- сказал судья, каменно глядя на перепуганного преступника, который сжался до самого маленького места, которое я когда-либо видел у человека, -- я заставлю того, кто его издал, удалены из суда".
   - Я так понимаю, - продолжал Ансти, - что вы считаете отпечаток большого пальца, который был заявлен как отпечаток заключенного, подделкой?
   "Да. Это подделка".
   "Но можно ли подделать отпечаток большого пальца или отпечаток пальца?"
   "Это не только возможно, но и довольно легко сделать".
   - Так же просто, как, например, подделать подпись?
   "Гораздо больше, и бесконечно более безопасно. Подпись, написанная пером, требует, чтобы подделка также была написана пером, процесс, требующий особого мастерства и, в конце концов, никогда не приводящий к абсолютному факсимиле . Но отпечаток пальца - это штамп, кончик пальца - это штамп; и необходимо только получить штамп, идентичный по характеру кончику пальца, чтобы произвести оттиск, который во всех отношениях является абсолютным факсимиле оригинала и совершенно неотличим от него".
   "Неужели не будет никаких средств, чтобы отличить поддельный отпечаток пальца от подлинного оригинала?"
   "Ничего подобного; по той причине, что не было бы никакой разницы, которую можно было бы обнаружить".
   - Но вы совершенно определенно заявили, что отпечаток большого пальца на этой бумаге - подделка. Теперь, если поддельный отпечаток неотличим от оригинала, как вы можете быть уверены, что этот конкретный отпечаток является подделкой?"
   "Я говорил о том, что возможно при должном усердии, но, очевидно, фальсификатор может по неосторожности не создать абсолютного факсимиле , и тогда его можно будет обнаружить. Именно это и произошло в данном случае. Поддельный отпечаток не является абсолютной копией подлинного отпечатка. Есть небольшое несоответствие. Но, вдобавок к этому, на бумаге есть внутренние доказательства того, что отпечаток большого пальца на ней - подделка".
   - Мы сейчас рассмотрим это доказательство, доктор Торндайк. Возвращаясь к возможности подделать отпечаток пальца, не могли бы вы объяснить нам, не вдаваясь в технические подробности, какими методами можно было бы изготовить такой штамп, о котором вы упомянули?
   "Есть два основных метода, которые приходят мне в голову. Первый, довольно грубый, хотя и простой в исполнении, состоит в том, чтобы снять фактический слепок с кончика пальца. Форму изготавливали, вдавливая палец в какой-либо пластический материал, такой как тонкая пластичная глина или горячий сургуч, а затем, заливая в форму теплый раствор желатина и давая ему остыть и затвердевать, отливку делали. произведено, что дало бы очень совершенные отпечатки пальцев. Но этот метод, как правило, был бы бесполезен для мошенника, так как обычно он не мог быть осуществлен без ведома жертвы; хотя в случае мертвых тел и людей, спящих, бессознательных или находящихся под анестезией, это можно было бы практиковать с успехом, и оно давало бы преимущество, заключающееся в том, что практически не требовалось ни технических навыков, ни знаний, ни специальных приспособлений. Второй метод, который гораздо более эффективен и, я не сомневаюсь, применялся в данном случае, требует больше знаний и умений.
   "В первую очередь необходимо получить или получить доступ к подлинным отпечаткам пальцев. С этого отпечатка снимается фотография, вернее, фотонегатив, который для этого требуется снять на перевернутой пластине, а негатив помещается в специальную печатную рамку, с пластиной из желатина, обработанной с бихроматом калия, и рамка подвергается воздействию света.
   "Желатин, обработанный таким образом, - хромированный желатин, как его называют, - обладает весьма своеобразным свойством. Обыкновенный желатин, как известно, легко растворяется в горячей воде, а хромированный желатин также растворяется в горячей воде, пока не подвергается воздействию света; но под воздействием света он претерпевает изменения и уже не может растворяться в горячей воде. Теперь пластинка из хромированного желатина под негативом защищена от света непрозрачными частями негатива, тогда как свет свободно проходит через прозрачные части; но прозрачные части негатива соответствуют черным меткам на отпечатке пальца, а они соответствуют бороздкам на пальце. Отсюда следует, что желатиновая пластинка действует светом только на части, соответствующие гребням; и в этих частях желатин становится нерастворимым, тогда как весь остальной желатин растворим. Желатиновая пластина, приклеенная к тонкой металлической пластине для поддержки, теперь тщательно промывается горячей водой, при которой растворимая часть желатина растворяется, оставляя нерастворимую часть (соответствующую гребням), стоящую над поверхностью. . Таким образом, получается рельефное факсимиле отпечатка пальца с фактическими гребнями и бороздами, идентичными по характеру гребням и бороздам кончика пальца. Если провести по этому рельефу красящим валиком или слегка прижать рельеф к пластине, покрытой краской, а затем прижать к листу бумаги, то получится отпечаток пальца, который будет абсолютно идентичен оригиналу, вплоть до оригинала. маленькие белые пятна, обозначающие устья потовых желез. Будет невозможно обнаружить какую-либо разницу между настоящим отпечатком пальца и подделкой, потому что на самом деле никакой разницы не существует".
   "Но процесс, который вы описали, конечно же, очень сложный и запутанный?"
   "Нисколько; это немногим сложнее, чем обычная копировальная печать, которую успешно практикуют многие любители. Более того, такой рельеф, как я описал, который представляет собой практически не что иное, как обычный технологический блок, мог быть изготовлен любым фотогравером. Процесс, который я описал, в сущности, тот же, что используется для воспроизведения рисунков пером и тушью, и любой из сотен рабочих, занятых в этой отрасли, мог бы сделать рельефный блок из пальца. печать, с помощью которой можно было бы выполнить незаметную подделку".
   "Вы утверждали, что поддельный отпечаток невозможно отличить от оригинала. Готовы ли вы предоставить доказательства того, что это так?
   "Да. Я готов подделать отпечаток большого пальца заключенного в присутствии суда".
   "И вы говорите, что такая подделка будет неотличима от оригинала даже экспертами?"
   "Я делаю."
   Энсти повернулся к судье. - Не позволите ли, ваша светлость, провести демонстрацию, которую предлагает свидетель?
   "Конечно", - ответил судья. "Доказательства очень существенны. Как вы предлагаете проводить сравнение?" - добавил он, обращаясь к Торндайку.
   -- Для этой цели я принес, милорд, -- ответил Торндайк, -- несколько листов бумаги, каждый из которых разлинован на двадцать пронумерованных квадратов. Я предлагаю сделать на десяти квадратах подделку отпечатка большого пальца заключенного, а оставшиеся десять заполнить настоящими отпечатками большого пальца. Я предлагаю, чтобы эксперты изучили бумагу и сказали суду, какие отпечатки пальцев настоящие, а какие фальшивые".
   - Это кажется честным и эффективным испытанием, - сказал его светлость. - У вас есть возражения, сэр Гектор?
   Сэр Гектор Трюмплер поспешно проконсультировался с двумя экспертами, сидевшими на скамье прокурора, а затем без особого энтузиазма ответил:
   - У нас нет возражений, милорд.
   "Тогда, в таком случае, я прикажу свидетелям-экспертам удалиться из суда, пока делаются отпечатки".
   Повинуясь приказу судьи, мистер Синглтон и его коллега встали и покинули зал суда с явной неохотой, а Торндайк вынул из небольшого портфеля три листа бумаги и передал их судье.
   -- Если ваша светлость, -- сказал он, -- сделает отметки в десяти квадратах на двух из этих листов, один может быть отдан присяжным, а другой останется у вашей светлости для проверки третьего листа, когда на нем будут сделаны оттиски. "
   -- Отличный план, -- сказал судья. - А так как информация предназначена для меня и присяжных, то было бы лучше, если бы вы подошли и произвели настоящую печать на моем столе в присутствии старшины присяжных и защитника обвинения и защиты.
   В соответствии с указанием судьи Торндайк поднялся на помост, а Энсти, поднявшись, чтобы следовать за ним, наклонился ко мне.
   - Вам с Полтоном тоже лучше пойти наверх, - сказал он. - Торндайку понадобится ваша помощь, и вы тоже можете посмотреть на забаву. Я объясню его светлости.
   Он поднялся по лестнице, ведущей на помост, и сказал несколько слов судье, который взглянул в нашу сторону и кивнул, после чего мы оба радостно последовали нашему совету, Полтон нес коробку и сиял от восторга.
   Судейский стол был снабжен неглубоким ящиком, который выдвигался сбоку и в котором удобно размещалась коробка, оставляя небольшую столешницу свободной для бумаг. Когда крышка ящика была поднята, там были выставлены медная пластинка для чернил, маленький валик и двадцать четыре "пешки", которые так озадачили Полтона и на которые он теперь смотрел с искоркой веселья и торжества.
   - Это все марки? - спросил судья, с любопытством взглянув на множество точеных деревянных ручек.
   - Все это штампы, милорд, - ответил Торндайк, - и каждый взят с отдельного оттиска большого пальца заключенного.
   - Но почему так много? - спросил судья.
   -- Я умножил их, -- ответил Торндайк, выдавливая каплю чернил для снятия отпечатков пальцев на пластину и раскатывая ее в тонкую пленку, -- чтобы избежать предательской однородности одиночного штампа. И я могу сказать, - добавил он, - что очень важно, чтобы эксперты не были проинформированы о том, что было использовано более одного штампа".
   "Да, я вижу это", - сказал судья. - Вы это понимаете, сэр Гектор, - добавил он, обращаясь к адвокату, который сухо поклонился, явно относясь ко всему происходящему с крайним неодобрением.
   Торндайк нарисовал одну из печатей и передал ее судье, который с любопытством осмотрел ее, а затем приложил к клочку макулатуры, на котором тотчас же появился отчетливый отпечаток человеческого большого пальца.
   "Чудесный!" - воскликнул он. "Самый изобретательный! Слишком изобретательно!" Он тихо усмехнулся и добавил, передавая печать и бумагу старшине присяжных: "Это хорошо, доктор Торндайк, что вы на стороне закона и порядка, потому что я боюсь, что если бы вы с другой стороны, вы были бы слишком много для полиции. Теперь, если вы готовы, мы продолжим. Пожалуйста, отпечатайте оттиск в квадрате номер три.
   Торндайк вытащил из отделения марку, начертал ее на плите и аккуратно прижал к указанной площади, оставив там четкий, четкий отпечаток большого пальца.
   Процесс был повторен на девяти других квадратах, причем для каждого оттиска использовался другой штамп. Затем судья отметил десять соответствующих квадратов на двух других листах бумаги и, проверив их, приказал мастеру показать присяжным лист с фальшивыми отпечатками большого пальца вместе с отмеченным листом, который они должны были оставить себе. дать им возможность проверить показания свидетелей-экспертов. Когда это было сделано, заключенного вывели со скамьи подсудимых и поставили у стола. Судья с любопытством и не без недоброжелательного интереса посмотрел на красивого, мужественного парня, который обвинялся в преступлении, столь отвратительном и нехарактерном своей внешностью, и я почувствовал, когда я заметил этот взгляд, что Рубен, по крайней мере, был бы в восторге. судили справедливо на основании доказательств, без предубеждений или даже с некоторым предубеждением в его пользу.
   В оставшейся части операции Торндайк действовал осторожно и обдуманно. Для каждого оттиска красильный брусок раскатывался заново, и после каждого большой палец промывался бензином и тщательно высушивался; и когда процесс был завершен и заключенного привели обратно на скамью подсудимых, двадцать квадратов на бумаге были заняты двадцатью отпечатками пальцев, которые, на мой взгляд, во всяком случае были идентичными по характеру.
   Судья почти минуту сидел, изучая этот необычный документ с выражением лица, которое было нечто среднее между хмурым взглядом и улыбкой. Наконец, когда мы все вернулись на свои места, он приказал привратнику привести свидетелей.
   Я был удивлен, наблюдая за переменой, происшедшей с экспертами за короткий промежуток времени. Уверенная улыбка, торжествующий вид выкладывания козырной карты исчезли, и на их лицах появилось выражение беспокойства, не лишенного опасения. Когда мистер Синглтон нерешительно подошел к столу, я вспомнил слова, которые он произнес в своей комнате в Скотланд-Ярде; очевидно, его схема игры, которая должна была закончиться легким матом, не включала только что сделанный ход.
   "Г-н. Синглтон, - сказал судья, - вот листок, на котором двадцать отпечатков пальцев. Десять из них - подлинные отпечатки большого пальца левой руки заключенного, десять - подделки. Пожалуйста, изучите их и запишите в письменном виде, какие отпечатки являются подлинными, а какие подделками. Когда вы сделаете записи, лист будет передан мистеру Нэшу.
   - Есть какие-нибудь возражения против того, чтобы я использовал фотографию, которая у меня есть, для сравнения, милорд? - спросил мистер Синглтон.
   - Думаю, что нет, - ответил судья. - Что вы скажете, мистер Энсти?
   - Никаких возражений, милорд, - ответил Ансти.
   Мистер Синглтон, соответственно, вынул из кармана увеличенную фотографию отпечатка большого пальца и увеличительное стекло, с помощью которого он исследовал сбивающее с толку множество отпечатков на бумаге перед ним; и по мере того, как он продолжал, я с удовлетворением заметил, что выражение его лица становилось все более и более подозрительным и обеспокоенным. Время от времени он делал записи на бланке меморандума рядом с собой, и по мере того, как записи накапливались, его хмурый взгляд становился все более озадаченным и мрачным.
   Наконец он сел и, взяв в руку листок с меморандумом, обратился к судье.
   - Я закончил осмотр, милорд.
   "Очень хорошо. Мистер Нэш, не могли бы вы изучить бумагу и записать результаты своего исследования?
   "Ой! Я хочу, чтобы они поторопились, - прошептала Джульетта. "Как вы думаете, смогут ли они отличить настоящие отпечатки пальцев от фальшивых?"
   - Не могу сказать, - ответил я. - Но мы скоро узнаем. Они казались мне одинаковыми".
   Мистер Нэш проводил осмотр с раздражающей неторопливостью и сохранял на протяжении всего времени вид невозмутимого внимания; но в конце концов он тоже закончил свои записи и вернул бумагу швейцару.
   "А теперь, мистер Синглтон, - сказал судья, - давайте выслушаем ваши выводы. Вы были приведены к присяге".
   Мистер Синглтон вышел на свидетельскую трибуну и, положив свои записи на выступ, стал лицом к судье.
   - Вы ознакомились с бумагой, которую вам вручили? - спросил сэр Гектор Трамплер.
   "У меня есть."
   - Что ты увидел на бумаге?
   "Я видел двадцать отпечатков пальцев, некоторые из которых были явно поддельными, некоторые - явно подлинными, а некоторые - сомнительными".
   "Возьмите отпечатки большого пальца по порядку , что вы в них отметили?"
   Мистер Синглтон просмотрел свои записи и ответил: "Отпечаток большого пальца на квадрате номер один - это, очевидно, подделка, как и номер два, хотя это сносная имитация. Три и четыре подлинные; пять - явная подделка. Шесть - настоящий отпечаток большого пальца; семь - подделка, хотя и хорошая; восемь подлинный; Девять, я думаю, подделка, хотя имитация на удивление хорошая. Десять и одиннадцать - настоящие отметины большого пальца; двенадцать и тринадцать - подделки; но насчет четырнадцати я очень сомневаюсь, хотя и склонен считать это подделкой. Пятнадцать - это настоящее число, и я думаю, что шестнадцать тоже; но я не буду клясться в этом. Семнадцать, безусловно, подлинные. Насчет восемнадцати и девятнадцати я весьма сомневаюсь, но я склонен считать их обе подделкой. Двадцать - это, безусловно, настоящий отпечаток большого пальца.
   По мере того как мистер Синглтон давал показания, на лице судьи начало появляться удивление, в то время как присяжные переводили взгляды со свидетеля на лежащие перед ними записи и со своих записей друг на друга с нескрываемым изумлением.
   Что касается сэра Гектора Трюмплера, то светило британской юриспруденции, очевидно, было полностью затуманено; поскольку, поскольку заявление следовало за заявлением, он поджал губы, и его широкое, красное лицо было омрачено выражением полного замешательства.
   Несколько секунд он безучастно смотрел на своего свидетеля, а затем рухнул на свое место с глухим стуком, от которого сотрясся суд.
   -- Вы не сомневаетесь, -- сказал Ансти, -- в правильности своих выводов? Например, вы совершенно уверены, что отпечатки один и два - подделки?
   "Я не сомневаюсь."
   - Вы клянетесь, что эти два отпечатка - подделки?
   Мистер Синглтон на мгновение заколебался. Он наблюдал за судьей и присяжными и, по-видимому, неверно истолковал их удивление, предположив, что оно вызвано его собственными замечательными способностями к различению; и его уверенность возродилась соответственно.
   - Да, - ответил он. - Клянусь, это подделки.
   Ансти сел, а мистер Синглтон, передав свои записи судье, удалился из ложи, уступив место своему коллеге.
   Мистер Нэш, выслушавший показания с явным удовлетворением, вошел в ложу, восстановив всю свою первоначальную уверенность. Его выбор истинных и ложных отпечатков пальцев был практически идентичен выбору г-на Синглтона, и его знание этого факта привело его к изложению своих выводов с авторитетным и даже догматическим видом.
   "Я вполне удовлетворен правильностью своих утверждений, - сказал он в ответ на вопрос Ансти, - и я готов поклясться и клянусь, что те отпечатки пальцев, которые я назвал подделкой, являются подделками. и что их обнаружение не представляет трудности для наблюдателя, который хорошо разбирается в отпечатках пальцев".
   "Есть один вопрос, который я хотел бы задать", - сказал судья, когда эксперт вышел из ложи, а Торндайк снова вошел туда, чтобы продолжить свои показания. "Выводы свидетелей-экспертов - явно добросовестные выводы, сделанные по индивидуальному суждению, без сговора или сравнения результатов - практически идентичны. Они практически полностью совпадают. А вот что странно: выводы их во всех случаях неверны" (тут я чуть не рассмеялся вслух, потому что, когда я взглянул на двух экспертов, выражение самодовольного удовлетворения на их лицах с молниеносной быстротой сменилось смехотворным спазмом ужас); "не иногда неправильно, а иногда правильно, как было бы в случае, если бы они только догадывались, но каждый раз ошибались. Когда они совершенно уверены, они совершенно неправы; и когда они сомневаются, они склоняются к неправильному заключению. Это очень странное совпадение, доктор Торндайк. Можешь объяснить?
   Лицо Торндайка, которое на протяжении всего заседания было таким же бесстрастным, как у деревянного номинального лица, теперь расслабилось в сухой улыбке.
   - Думаю, что смогу, милорд, - ответил он. "Цель фальсификатора при совершении подлога состоит в том, чтобы ввести в заблуждение тех, кто будет проверять подлог".
   "Ах!" сказал судья; и его лицо расплылось в сухой улыбке, а присяжные расплылись в нескрываемых улыбках.
   "Для меня было очевидно, - продолжал Торндайк, - что эксперты не смогут отличить настоящие отпечатки пальцев от поддельных и, раз так, они будут искать какие-то дополнительные доказательства, чтобы направить их. Поэтому я предоставил эти дополнительные доказательства. Теперь, если снять без особых предосторожностей десять отпечатков с одного пальца, вероятно, окажется, что среди них нет двух совершенно одинаковых; поскольку палец представляет собой округлый предмет, лишь малая часть которого касается бумаги, производимые отпечатки будут мало различаться в зависимости от части пальца, которой сделан отпечаток. Но штамп, который я использовал, имеет плоскую поверхность, как у шрифта в принтере, и, как и шрифт, он всегда отпечатывает один и тот же оттиск. Он воспроизводит не кончик пальца, а определенный отпечаток пальца, и поэтому, если сделать десять отпечатков одним штампом, каждый отпечаток будет механическим повторением девяти других. Таким образом, на листе с двадцатью отпечатками пальцев, из которых десять были подделками, сделанными одним штампом, было бы легко отличить десять поддельных отпечатков по тому факту, что все они были бы механическими повторениями друг друга; в то время как подлинные отпечатки можно было отличить по незначительным вариациям положения пальца.
   "Предвидя эту линию рассуждений, я позаботился о том, чтобы сделать каждый отпечаток с другим штампом, и каждый штамп был сделан с другого отпечатка большого пальца, и я также выбрал отпечатки большого пальца, которые максимально варьировались, когда я делал штампы. Более того, когда я делал настоящие отпечатки большого пальца, я старался ставить большой палец в одно и то же положение каждый раз, насколько это было возможно; и так случилось, что на листе, представленном экспертам, настоящие отпечатки пальцев были почти все одинаковыми, в то время как подделки представляли собой значительные различия. Случаи, в которых свидетели были вполне уверены, - это те, в которых мне удалось добиться повторения подлинных отпечатков друг друга, а сомнительные случаи - это те, в которых я частично потерпел неудачу".
   -- Благодарю вас, это совершенно ясно, -- сказал судья с глубокой удовлетворенной улыбкой, которая обычно появляется на лице судьи, когда с пьедестала сбрасывают свидетеля-эксперта. - Теперь мы можем продолжать, мистер Энсти.
   - Вы сказали нам, - продолжал Ансти, - и представили доказательства, что можно подделать отпечаток большого пальца так, что его невозможно будет обнаружить. Вы также заявили, что отпечаток большого пальца на бумаге, найденной в сейфе мистера Хорнби, является подделкой. Вы имеете в виду, что это может быть подделка или что это действительно так?"
   - Я имею в виду, что это на самом деле подделка.
   - Когда вы впервые пришли к выводу, что это подделка?
   "Когда я увидел это в Скотленд-Ярде. Есть три факта, которые подсказывают этот вывод. Во-первых, отпечаток явно был нанесен жидкой кровью, и все же это был прекрасно четкий и отчетливый отпечаток. Но такой оттиск не мог быть произведен жидкой кровью без использования пластины и валика, даже если бы применялась большая осторожность, и тем более он не мог бы быть произведен случайным мазком.
   "Во-вторых, измерив отпечаток микрометром, я обнаружил, что он не совпадает по размерам с подлинным отпечатком большого пальца Рубена Хорнби. Он был заметно больше. Я сфотографировал отпечаток с соприкасающимся микрометром и, сравнив его с подлинным отпечатком большого пальца, также сфотографированным с таким же соприкасающимся микрометром, я обнаружил, что подозреваемый отпечаток был больше на сороковую долю дюйма от одной заданной точки на гребень-шаблон в другую заданную точку. У меня есть здесь увеличенные изображения двух фотографий, на которых несоответствие размеров ясно показано линиями микрометра. У меня также есть сам микрометр и портативный микроскоп, если суд пожелает проверить фотографии".
   -- Благодарю вас, -- сказал судья с кроткой улыбкой. "Мы примем ваши показания под присягой, если знающий адвокат обвинения не потребует проверки".
   Он получил фотографии, переданные Торндайком, и, внимательно изучив их, передал жюри.
   "Третий факт, - продолжал Торндайк, - имеет гораздо большее значение, поскольку он не только доказывает, что оттиск является подделкой, но и дает весьма отчетливый ключ к происхождению подделки и, таким образом, к личности фальсификатора. ". (Здесь придворные замолчали, пока тишина не стала настолько глубокой, что тиканье часов казалось разумным прерыванием. Я взглянул на Уолтера, который неподвижно и неподвижно сидел в конце скамьи, и заметил, что ужасная бледность распространилась по его телу. лицо, а лоб его был покрыт бисеринками пота.) "Присмотревшись к отпечатку, я заметил на одной части небольшое белое пятно или пространство. Оно имело форму заглавной буквы S и, очевидно, образовалось из-за дефекта бумаги - рыхлого волокна, которое прилипло к большому пальцу и оторвалось им от бумаги, оставив пустое место на том месте, где оно было. Но, изучив бумагу под малым увеличением микроскопа, я обнаружил, что поверхность безупречна и не повреждена. От него не оторвалось ни одного свободного волокна, иначе был бы виден обломанный конец или, по крайней мере, желобок, в котором оно лежало. Вывод, по-видимому, заключался в том, что свободные волокна существовали не в бумаге, которая была найдена в сейфе, а в бумаге, на которой был сделан первоначальный отпечаток большого пальца. Насколько я знал, существовал только один несомненный отпечаток большого пальца Рубена Хорнби - тот, что в "Тумбографе". По моей просьбе миссис Хорнби принесла в мои покои "Тумбограф", и, изучив отпечаток большого пальца левой руки Рубена Хорнби, я увидел на нем крохотное S-образное белое пространство, занимающее то же место, что и на красный знак большого пальца; и когда я посмотрел на него через мощную линзу, я мог ясно увидеть маленькую бороздку в бумаге, в которой лежало волокно и из которого оно было поднято большим пальцем с чернилами. Впоследствии я провел систематическое сравнение отметин на двух отпечатках больших пальцев; Я обнаружил, что размеры метки были пропорционально одинаковыми в каждом из них, то есть метка на отпечатке "Тумбограф" имела крайнюю длину 26/1000 дюйма и крайнюю ширину 14,5/1000 дюйма. , в то время как красный знак большого пальца был на одну сороковую больше в каждом измерении, имея крайнюю длину 26,65/1000 дюйма и крайнюю ширину 14,86/1000 дюйма; что форма была идентична, как было показано путем наложения следов сильно увеличенных фотографий каждой метки на такие же увеличенные фотографии другой; и что отметина пересекала гребни отпечатка большого пальца одним и тем же образом и в одних и тех же местах на двух отпечатках".
   - Вы говорите, что, принимая во внимание изложенные вами факты, можно с уверенностью сказать, что красный отпечаток большого пальца - подделка?
   "Я делаю; и я также говорю, что достоверно известно, что подделка была произведена с помощью "большого пальца".
   "Может ли сходство быть простым совпадением?"
   "Нет. По закону вероятностей, который мистер Синглтон так ясно разъяснил в своих показаниях, неблагоприятные шансы исчисляются неисчислимыми миллионами. Вот два отпечатка большого пальца, сделанные в разных местах и в разное время - с интервалом в несколько недель. На каждом из них есть случайная отметина, которая обусловлена не какой-либо особенностью большого пальца, а особенностью бумаги. В соответствии с теорией совпадений необходимо предположить, что каждый клочок бумаги имел свободное волокно совершенно одинаковой формы и размера и что это волокно случайно коснулось большого пальца в одном и том же месте. Но такое предположение было бы даже более противно вероятности, чем предположение о том, что два совершенно одинаковых отпечатка большого пальца должны были быть сделаны разными людьми. Кроме того, есть еще один факт: бумага, найденная в сейфе, не содержала свободных волокон, что могло бы объяснить клеймо".
   "Как вы объясняете присутствие дефибринированной крови в сейфе?"
   "Вероятно, фальшивомонетчик использовал ее для изготовления отпечатка большого пальца, для которого свежая кровь была бы менее подходящей из-за ее свертываемости. Он, вероятно, возил бы небольшое количество в бутылке вместе с карманной плитой и валиком, изобретенными мистером Гальтоном. Таким образом, он мог бы нанести каплю на пластину, раскатать ее в тонкую пленку и снять штампом чистый оттиск. Нужно помнить, что эти предосторожности были совершенно необходимы, так как он должен был сделать узнаваемый отпечаток с первой попытки. Неудача и повторная попытка уничтожили бы случайную видимость и могли бы вызвать подозрения".
   - Вы сделали несколько увеличенных фотографий отпечатков пальцев, не так ли?
   "Да. У меня есть две увеличенные фотографии, одна с отпечатком большого пальца и одна с красным отпечатком большого пальца. Оба они очень четко показывают белую метку и помогут сравнить оригиналы, на которых метка хорошо видна через линзу".
   Он передал две фотографии судье вместе с "тумбографом", бланком меморандума и мощной двойной линзой для их изучения.
   Судья изучил два оригинала документа с помощью объектива и сравнил их с фотографиями, одобрительно кивая, выявляя точки соприкосновения. Затем он передал их жюри и сделал запись в своих записях.
   Пока это происходило, мое внимание привлек Уолтер Хорнби. Выражение ужаса и дикого отчаяния застыло на его лице, жутком в своей бледности и мокром от пота. Он украдкой взглянул на Торндайка, и, заметив убийственную ненависть в его глазах, я вспомнил наше полуночное приключение на Джон-стрит и таинственную сигару.
   Вдруг он поднялся на ноги, вытер лоб и уперся в скамейку трясущейся рукой; потом он тихо подошел к двери и вышел. По-видимому, я был не единственным зрителем, который интересовался его делами, поскольку, когда дверь распахнулась за ним, суперинтендант Миллер поднялся со своего места и вышел через другую дверь.
   - Вы допрашиваете этого свидетеля? - спросил судья, взглянув на сэра Гектора Трюмплера.
   - Нет, милорд, - был ответ.
   - Вы вызываете еще свидетелей, мистер Энсти?
   -- Только одного, милорд, -- ответил Ансти, -- заключенного, которого я поставлю перед свидетелем для формальности, чтобы он мог дать показания под присягой.
   Соответственно, Рубена отвели от скамьи подсудимых к месту свидетельских показаний, и, принеся присягу, он торжественно заявил о своей невиновности. Последовал краткий перекрестный допрос, в ходе которого ничего не было установлено, кроме того, что Рубен провел вечер в своем клубе и ушел домой в свои комнаты около половины одиннадцатого и проник внутрь со своей отмычкой. Сэр Гектор наконец сел; заключенного отвели обратно на скамью подсудимых, и суд уселся слушать речи адвоката.
   - Милорд и господа присяжные, - начал Энсти своим ясным, мягким тоном, - я не собираюсь занимать ваше время длинной речью. Доказательства, представленные вам, настолько понятны, настолько ясны и настолько убедительны, что вы, без сомнения, вынесете свой вердикт без какого-либо влияния риторики ни с моей стороны, ни со стороны ученого адвоката. для обвинения.
   "Тем не менее желательно вычленить из массы доказательств те факты, которые действительно важны и имеют решающее значение.
   "Теперь один факт, который выделяется и доминирует над всем делом, заключается в следующем: связь заключенного с этим делом основывается исключительно на полицейской теории о непогрешимости отпечатков пальцев. Не считая отпечатка большого пальца, нет и никогда не было ни малейшего подозрения против него. Вы слышали, что его описывали как человека незапятнанной чести, как человека, чей характер безупречен; человек, которому безоговорочно доверяют те, кто имел с ним дело. И характер этот дал не случайный незнакомец, а тот, кто знает его с детства. Его послужной список - это непревзойденный рекорд достойного поведения; его жизнь была жизнью чистого, прямолинейного джентльмена. И вот он стоит перед вами, обвиняемый в жалкой, ничтожной краже; обвинен в ограблении этого щедрого друга, брата его собственного отца, опекуна его детства и благодетеля, который планировал и стремился к его благополучию; короче говоря, господа, обвинен в преступлении, которое все обстоятельства, связанные с ним, и каждая черта его известного характера делают совершенно немыслимым. На каком же основании этому джентльмену с безупречным характером было предъявлено обвинение в этом гнусном и гнусном преступлении? Грубо говоря, основания обвинения таковы: некий ученый и выдающийся ученый сделал заявление, которое полиция не просто приняла, но на практике расширила его первоначальный смысл. Это утверждение звучит следующим образом: "Полное или почти полное совпадение между двумя отпечатками одного пальца... дает свидетельство, не требующее подтверждения, что лица, от которых они были сделаны, одни и те же".
   "Это заявление, господа, в высшей степени обманчиво, и его не следовало делать без должного предупреждения и оговорки. На практике это далеко не так, что фактом является прямо противоположное; свидетельство отпечатка пальца, при отсутствии подтверждения, абсолютно бесполезно. Из всех форм подделки подделка отпечатков пальцев является самой простой и безопасной, как вы видели сегодня в этом суде. Подумайте о характере высококлассного фальсификатора - его мастерстве, его изобретательности, его ресурсах. Подумайте о поддельных банкнотах, на которых не только гравировка, рисунок и подпись, но даже сама бумага с ее частными водяными знаками имитируется с совершенством, вызывающим одновременно восхищение и отчаяние тех, кто должен отличить истинное от ложного; подумайте о поддельном чеке, в котором настоящие отверстия заполнены, части вырезаны полностью и заменены неразличимыми заплатками; подумайте об этом, а затем об отпечатке пальца, из которого любой подмастерье фотогравера может сделать вам подделку, которую не отличить от оригинала даже величайшим специалистам, которую любой способный любитель сможет сымитировать до неузнаваемости после месячной практики; а затем спросите себя, является ли это доказательством, на основании которого, без какой-либо поддержки или подтверждения, джентльмен чести и положения должен быть привлечен к уголовному суду и обвинен в совершении преступления самого низкого и самого грязного типа.
   - Но я не должен задерживать вас ненужными призывами. Кратко напомню важные факты. Доводы обвинения основываются на утверждении, что отпечаток большого пальца, найденный в сейфе, был сделан большим пальцем заключенного. Если этот отпечаток большого пальца был сделан не заключенным, против него нет не только дела, но и какого-либо подозрения.
   - Итак, был ли этот отпечаток сделан большим пальцем заключенного? У вас есть убедительные доказательства того, что это не так. Этот отпечаток большого пальца отличался размером или масштабом рисунка от настоящего отпечатка большого пальца заключенного. Разница была небольшой, но фатальной для полицейской теории; два отпечатка не были идентичными.
   - Но что это было, если не отпечаток большого пальца заключенного? Сходство узора было слишком точным, чтобы это мог быть отпечаток большого пальца другого человека, ибо он воспроизводил не только рисунок борозд на большом пальце заключенного, но и шрам от старой раны. Ответ, который я предлагаю на этот вопрос, заключается в том, что это была преднамеренная имитация отпечатка большого пальца заключенного, сделанная с целью вызвать подозрения у заключенного и таким образом обеспечить безопасность настоящего преступника. Есть ли факты, подтверждающие эту теорию? Да, есть несколько фактов, очень убедительно подтверждающих это.
   "Во-первых, есть факты, которые я только что упомянул. Красный отпечаток большого пальца не соответствовал подлинному отпечатку ни по масштабу, ни по размерам. Это был не отпечаток большого пальца заключенного; но ни то, что любой другой человек. Единственная альтернатива состоит в том, что это была подделка.
   "Во-вторых, этот оттиск был сделан, очевидно, с помощью каких-то приспособлений и материалов, и один из этих материалов, а именно дефибринированная кровь, был найден в сейфе.
   "В-третьих, есть совпадение, что оттиск был такой, который можно было подделать. У заключенного десять пальцев - восемь пальцев и два больших пальца. Но существовали настоящие отпечатки двух больших пальцев, тогда как отпечатков пальцев не существовало; следовательно, было бы невозможно подделать отпечаток любого из пальцев. Так получилось, что красный отпечаток большого пальца напоминал один из двух отпечатков, подделка которых была возможна.
   "В-четвертых, красный отпечаток большого пальца воспроизводит случайную особенность отпечатка большого пальца. Теперь, если красный отпечаток большого пальца является подделкой, он должен быть сделан с отпечатка "большого пальца", поскольку не существует другого отпечатка, с которого он мог бы быть сделан. Отсюда мы получаем поразительный факт, что красный отпечаток большого пальца является точной копией - включая случайные особенности - единственного отпечатка, по которому можно было сделать подделку. Случайная S-образная отметка на отпечатке "большого пальца" объясняется состоянием бумаги; появление этой метки на красном отпечатке большого пальца не объясняется какими-либо особенностями бумаги и никак не может быть объяснено, кроме как предположением, что одно является копией другого. Таким образом, неизбежен вывод о том, что красный отпечаток большого пальца является фотомеханической репродукцией отпечатка большого пальца.
   "Но есть еще один момент. Если красный отпечаток большого пальца является подделкой, воспроизведенной с отпечатка "Тумбографа", фальшивомонетчик должен был когда-то иметь доступ к "Тумбографу". Итак, вы слышали замечательный рассказ миссис Хорнби о таинственном исчезновении "Тумбографа" и его еще более таинственном появлении. Эта история не могла не оставить у вас сомнений в том, что кто-то тайком удалил "Тумбограф" и, спустя неизвестный промежуток времени, тайно заменил его. Таким образом, теория подлога получает подтверждение в каждом пункте и согласуется со всеми известными фактами; тогда как теория о том, что красный отпечаток большого пальца был подлинным отпечатком большого пальца, основана на необоснованном предположении и не имеет ни одного факта, выдвинутого в ее поддержку.
   "Соответственно, господа, я утверждаю, что невиновность подсудимого доказана самым полным и убедительным образом, и прошу вас вынести вердикт в соответствии с этим доказательством".
   Когда Ансти вернулся на свое место, с галереи раздался низкий гул аплодисментов. Оно мгновенно утихло после неодобрительного жеста судьи, и в зале воцарилась тишина, в которой часы с циничным равнодушием продолжали в своей резкой монотонности фиксировать течение ускользающих секунд.
   - Он спасен, доктор Джервис! Ой! конечно, он спасен!" - воскликнула Джульетта взволнованным шепотом. "Они должны увидеть, что теперь он невиновен".
   - Потерпите еще немного, - ответил я. - Теперь это скоро закончится.
   Сэр Гектор Трюмплер уже вскочил на ноги и, бросив на присяжных строгий гипнотический взгляд, погрузился в свой ответ с поистине восхитительным видом убежденности и искренности.
   "Милорд и господа присяжные, дело, которое сейчас находится на рассмотрении этого суда, как я уже заметил, в котором человеческая природа представлена в крайне неблагоприятном свете. Но мне нет нужды настаивать на этой стороне дела, которая, без сомнения, уже произвела на вас достаточное впечатление. Мне нужно только, как метко выразился мой ученый друг, отделить действительные факты дела от паутины казуистики, которая их опутала.
   "Эти факты предельно просты. Сейф был вскрыт и из него изъято очень ценное имущество. Он был открыт с помощью фальшивых ключей. Теперь есть два человека, которые время от времени владели подлинными ключами и, таким образом, имели возможность делать с них копии. Когда сейф открывается его законным владельцем, имущество исчезает, и в нем обнаруживается отпечаток большого пальца одного из этих двух мужчин. Этого отпечатка большого пальца не было, когда сейф был закрыт. Человек, чей отпечаток большого пальца найден, - левша; отпечаток - отпечаток большого пальца левой руки. Казалось бы, господа, как если бы вывод был настолько очевиден, что не нашлось бы здравомыслящего человека, чтобы его оспорить; и я утверждаю, что вывод, к которому пришел бы любой здравомыслящий человек - единственно возможный вывод - состоит в том, что человек, чей отпечаток большого пальца был найден в сейфе, и есть тот, кто украл имущество из сейфа. Но отпечаток большого пальца, по общему признанию, принадлежал заключенному в баре, и, следовательно, заключенный в баре - это человек, который украл бриллианты из сейфа.
   "Правда, были предприняты некоторые фантастические попытки объяснить эти очевидные факты. Были выдвинуты некоторые надуманные научные теории и имело место проявление жульничества, которое, я осмеливаюсь думать, было бы более уместно в каком-нибудь публичном месте, чем в суде. Эта выставка, без сомнения, доставила вам немало удовольствия. Это обеспечило приятный отдых от серьезных дел двора. Это было даже поучительно, так как показало, до какой степени простые факты могут быть искажены ошибочной изобретательностью. Но если вы не готовы рассматривать это преступление как тщательно продуманный розыгрыш - как розыгрыш, устроенный шутливым преступником, обладающим экстраординарными знаниями, навыками и общими достижениями, - вы должны, в конце концов, прийти к единственному выводу, который подтверждается фактами: что сейф был открыт, и заключенный изъял имущество. Соответственно, господа, я прошу вас, принимая во внимание ваше важное положение защитников благополучия и безопасности ваших сограждан, вынести свой вердикт в соответствии с доказательствами, как вы торжественно поклялись сделать; этот вердикт, как я утверждаю, не может быть иным, как признание заключенного виновным в преступлении, в котором его обвиняют".
   Сэр Гектор сел, и присяжные, слушавшие его речь с пристальным вниманием, выжидающе посмотрели на судью, как будто хотели сказать: "Ну, кому же из этих двоих верить?"
   Судья перелистывал свои записи с видом спокойного хладнокровия, записывая по одному слову здесь и там, когда сравнивал различные пункты улик. Затем он обратился к присяжным в манере одновременно убедительной и доверительной:
   -- Нет необходимости, джентльмены, -- начал он, -- мне отнимать ваше время исчерпывающим анализом улик. Это свидетельство вы сами слышали, и оно было дано большей частью с удивительной ясностью. Более того, ученый защитник сопоставил и сопоставил эти доказательства так ясно и, можно сказать, так беспристрастно, что подробное повторение с моей стороны было бы излишним. Поэтому я ограничусь несколькими комментариями, которые могут помочь вам при рассмотрении вашего вердикта.
   "Вряд ли мне нужно указывать вам, что ссылка ученого защитника обвинения на надуманные научные теории несколько вводит в заблуждение. Единственным свидетельством теоретического характера было свидетельство экспертов по отпечаткам пальцев. Показания доктора Роу и доктора Торндайка касались исключительно фактов. Такие выводы, которые они сделали, сопровождались изложением фактов, которые привели к таким выводам.
   "Теперь рассмотрение заслушанных вами доказательств показывает, как справедливо заметил ученый защитник, что все дело сводится к одному вопросу, а именно: "Был ли отпечаток большого пальца, найденный в Сейф мистера Хорнби сделан большим пальцем заключенного, или нет? Если этот отпечаток был сделан большим пальцем заключенного, то заключенный должен был, по крайней мере, присутствовать при незаконном открытии сейфа. Если этот отпечаток не был сделан большим пальцем заключенного, ничто не связывает его с преступлением. Это вопрос фактов, и вы должны решить его; и я должен напомнить вам, джентльмены, что вы являетесь единственными судьями фактов дела и что вы должны рассматривать любые мои замечания как просто предположения, которые вы должны принимать или игнорировать в зависимости от вашего суждения.
   "Теперь давайте рассмотрим этот вопрос в свете доказательств. Этот отпечаток большого пальца либо был сделан заключенным, либо нет. Какие доказательства были представлены, чтобы показать, что это было сделано заключенным? Ну, есть свидетельство гребневого узора. Этот узор идентичен отпечатку большого пальца заключенного и даже имеет впечатление шрама, который особым образом пересекает узор на отпечатке большого пальца заключенного. Нет необходимости вдаваться в сложные расчеты относительно шансов на соглашение; практический факт, который не оспаривается, заключается в том, что если этот красный отпечаток пальца и является подлинным отпечатком большого пальца, то он был сделан большим пальцем заключенного. Но утверждается, что это не настоящий отпечаток большого пальца; что это механическая имитация - фактически подделка.
   "Таким образом, более общий вопрос сводится к более частному вопросу: "Это подлинный отпечаток большого пальца или это подделка?" Рассмотрим доказательства. Во-первых, какие есть доказательства того, что это подлинный отпечаток большого пальца? Здесь ничего нет. Идентичность образца не является доказательством в этом вопросе, потому что подделка также показала бы идентичность образца. Подлинность отпечатка большого пальца предполагалось обвинением, и никаких доказательств представлено не было.
   - Но какие есть доказательства того, что красный отпечаток большого пальца - подделка?
   "Во-первых, вопрос размера. Одним и тем же большим пальцем едва ли можно было сделать два отпечатка разного размера. Тогда есть доказательства использования приборов. Грабители сейфов обычно не снабжают себя чернильными пластинами и валиками, чтобы делать отчетливые отпечатки собственных пальцев. Кроме того, есть случайный след на отпечатке, который также существует на единственном подлинном оттиске, который мог быть использован для подделки, который легко объясним с точки зрения теории подделки, но который иначе совершенно непонятен. Наконец, есть странное исчезновение "Тумбографа" и его странное появление. Все это является поразительным и весомым свидетельством, к которому следует добавить приведенное доктором Торндайком доказательство того, насколько совершенно можно имитировать отпечаток пальца.
   - Это основные факты дела, и вам надлежит их рассмотреть. Если после тщательного рассмотрения вы решите, что красный отпечаток действительно был сделан большим пальцем заключенного, то вашим долгом будет признать заключенного виновным; но если, взвесив улики, вы решите, что отпечаток большого пальца является подделкой, то вашим долгом будет объявить заключенного невиновным. Обычный обеденный перерыв уже позади, и, если хотите, вы можете удалиться, чтобы обдумать свой приговор, пока суд закрывается.
   Присяжные несколько мгновений перешептывались, а затем бригадир встал.
   - Мы договорились о нашем приговоре, милорд, - сказал он.
   Заключенного, которого только что отвели к задней части скамьи подсудимых, теперь вернули в бар. Секретарь суда в седом парике встал и обратился к присяжным.
   - Вы все согласны с вашим вердиктом, джентльмены?
   - Мы, - ответил бригадир.
   "Что скажете, господа? Виновен заключенный или не виновен?"
   - Невиновен, - ответил старшина, повысив голос и взглянув на Рубена.
   На галерее разразился шквал аплодисментов, и судья на мгновение проигнорировал его. Миссис Хорнби громко расхохоталась - странным, неестественным смехом - а затем сунула носовой платок в рот и так сидела, глядя на Рубена со слезами, текущими по ее лицу, в то время как Джульетта положила голову на стол и беззвучно всхлипнула.
   Помолчав немного, судья поднял предостерегающе руку и, когда суматоха утихла, обратился к заключенному, который стоял у стойки, спокойный и выдержанный, хотя на лице его был легкий румянец:
   "Рубен Хорнби, присяжные, должным образом взвесив доказательства по этому делу, признали вас невиновным в преступлении, в котором вас обвиняли. С этим вердиктом я полностью согласен. Ввиду представленных доказательств я считаю, что никакой другой вердикт невозможен, и осмеливаюсь сказать, что вы покидаете этот суд с полной уверенностью в своей невиновности и без пятна на своей репутации. В горе, которое вы недавно испытали, а также в вашей радости по поводу вердикта присяжных, вы имеете сочувствие суда и всех присутствующих, и это сочувствие не будет уменьшено тем соображением, что при меньшем способной обороне, результат мог бы быть совсем другим.
   "Я хочу выразить свое восхищение тем, как велась эта защита, и особенно хочу отметить, что не только вы, но и широкая публика в большом долгу перед доктором Торндайком, который своей проницательностью, своими знаниями и его изобретательность, вероятно, предотвратила очень серьезную судебную ошибку. Теперь суд объявляет перерыв до половины третьего.
   Судья поднялся со своего места, и все присутствующие встали; и, среди шума многих ног на лестнице галереи, дверь дока распахнулась улыбающимся полицейским, и Рубен спустился по лестнице в тело двора.
   ГЛАВА XVII
   В КОНЦЕ КОНЦОВ
   "Нам лучше дать людям уйти", - сказал Торндайк, когда первые приветствия закончились, и мы стояли вокруг Рубена в быстро пустеющем дворе. "Мы не хотим демонстрации, когда будем выходить".
   "Нет; что угодно, только не это, только что, - ответил Рувим. Он по-прежнему держал руку миссис Хорнби, а одна рука была перехвачена рукой его дяди, который время от времени вытирал глаза, хотя лицо его светилось от удовольствия.
   -- Я бы хотел, чтобы вы пришли и тихо позавтракали со мной в моих покоях -- все мы, друзья, вместе, -- продолжал Торндайк.
   "Я был бы счастлив, - сказал Рубен, - если бы программа включала удовлетворительную стирку".
   - Ты придешь, Энсти? - спросил Торндайк.
   - Что у тебя есть на обед? - спросил Энсти, который теперь был раздет и находился в здравом уме, то есть в своем обычном причудливом, псевдолегкомысленном характере.
   -- Этот вопрос попахивает чревоугодием, -- ответил Торндайк. "Приди и посмотри."
   - Я приду и поем, что лучше, - ответил Энсти, - а сейчас мне надо бежать, так как мне нужно заглянуть в свои покои.
   - Как мы пойдем? - спросил Торндайк, когда его коллега исчез в дверях. "Полтон выбрал четырехколесный автомобиль, но он не вместит всех нас".
   "Нас там будет четверо, - сказал Рубен, - а доктор Джервис приведет Джульетту; не так ли, Джервис?
   Просьба несколько озадачила меня, учитывая обстоятельства, но я все же ощутил необоснованный трепет удовольствия и с готовностью ответил: "Если мисс Гибсон позволит мне, я буду очень рад". Мой восторг, по-видимому, не разделяла Джульетта, судя по неприятному румянцу, залившему ее лицо. Она, однако, не возражала, а только довольно холодно ответила: "Ну, так как мы не можем сидеть на крыше извозчика, то лучше поедем сами".
   Толпа к этому времени, по-видимому, рассеялась, и мы все направились вниз. Такси ждало у тротуара, окруженное группой зрителей, которые приветствовали Рубена, когда он появился в дверях, и мы видели, как наши друзья вошли и уехали. Затем мы повернулись и быстро пошли по Олд-Бейли к Ладгейт-Хилл.
   - Возьмем ли мы карету? Я попросил.
   "Нет; пойдем прогуляемся, - ответила Джульетта. - Немного свежего воздуха пойдет нам на пользу после этого затхлого, ужасного двора. Все это кажется сном, и все же какое облегчение - о! какое это облегчение".
   "Это похоже на пробуждение от кошмара и обнаружение утреннего сияния солнца", - возразил я.
   "Да; это как раз то, на что это похоже, - согласилась она; "Но я все еще чувствую себя ошеломленным и потрясенным".
   Вскоре мы свернули на Нью-Бридж-стрит к набережной, идя бок о бок, не говоря ни слова, и я не мог не сравнить, с некоторой горечью, наши нынешние жесткие и отдаленные отношения с близостью и товариществом, которые существовали до несчастного случая с нашей Последняя встреча.
   -- Ты не так радуешься своему успеху, как я ожидала, -- сказала она наконец, бросив на меня критический взгляд; - Но я полагаю, вы действительно очень горды и счастливы, не так ли?
   "В восторге, да; не гордый. Почему я должен гордиться? Я играл только в шакала, да и то очень плохо".
   -- Едва ли это справедливое изложение фактов, -- возразила она, бросив на меня еще один быстрый испытующий взгляд. - Но ты сегодня в подавленном настроении, что совсем на тебя не похоже. Разве это не так?"
   "Боюсь, я эгоистичная, эгоистичная скотина", - был мой мрачный ответ. "Мне бы сегодня быть таким же веселым и радостным, как все, а дело в том, что я печален о своих мелких неприятностях. Видите ли, теперь, когда это дело закрыто, моя помолвка с доктором Торндайком прекращается автоматически, и я возвращаюсь к своей прежней жизни - унылому повторению странствий среди незнакомцев - и перспектива не вдохновляет. Для вас это было время горьких испытаний, а для меня - зеленый оазис в пустыне бесцветной, однообразной жизни. Я наслаждался общением с самым милым человеком, которым я восхищаюсь и уважаю больше всех других людей, и вместе с ним участвовал в сценах, полных красок и интереса. И я сделал еще одну подругу, которую мне не хочется видеть исчезнувшей из моей жизни, как она, вероятно, и сделает.
   -- Если вы имеете в виду меня, -- сказала Джульетта, -- то могу сказать, что вы сами будете виноваты, если я исчезну из вашей жизни. Я никогда не забуду всего, что вы сделали для нас, вашей преданности Рубену, вашего энтузиазма в его деле, не говоря уже о вашей доброте ко мне. А что касается того, что ты сделал свою работу плохо, то ты жестоко обидел себя. Я понял в доказательствах, с помощью которых Рубен сегодня был оправдан, как много вы сделали, заполняя детали, чтобы сделать дело полным и убедительным. Я всегда буду чувствовать, что мы в долгу перед вами, и Рувим тоже, и, возможно, больше, чем любой из нас, будет кто-то другой.
   - А кто это? - спросил я, хотя и без особого интереса. Благодарность семьи не имела для меня большого значения.
   -- Ну, теперь это не секрет, -- ответила Джульетта. - Я имею в виду девушку, на которой Рубен собирается жениться. В чем дело, доктор Джервис? - добавила она тоном удивления.
   Мы проходили через ворота, ведущие с набережной на Миддл-Темпл-лейн, и я остановился как вкопанный под аркой, удерживая ее руку и глядя на нее в крайнем изумлении.
   "Девушка, на которой Рубен собирается жениться!" - повторил я. - Да ведь я всегда считала само собой разумеющимся, что он собирается жениться на тебе.
   - Но я же сказал вам самым ясным образом, что это не так! - воскликнула она с некоторым нетерпением.
   - Я знаю, - с сожалением признал я. -- Но я подумал... ну, я вообразил, что, быть может, все пошло не совсем гладко и...
   -- Неужели вы полагали, что, если бы я любила мужчину, а этот человек был в тумане, я стала бы отрицать родство или притворяться, что мы просто друзья? - возмущенно спросила она.
   - Я уверен, что вы бы этого не сделали, - поспешно ответил я. "Я был дурак, идиот, клянусь Юпитером, каким я был идиотом!"
   -- Это было очень глупо с вашей стороны, -- призналась она. но в ее тоне была мягкость, которая убрала всю горечь от упрека.
   "Причина секретности была вот в чем, - продолжала она. "Они обручились за ночь до того, как Рубен был арестован, и, когда он услышал о предъявленном ему обвинении, он настоял на том, чтобы никому не сообщать об этом до тех пор, пока он не будет полностью оправдан. Я был единственным человеком, которому они доверяли, а так как я поклялся хранить тайну, то, конечно, не мог вам сказать; я и не предполагал, что этот вопрос вас заинтересует. Почему?
   - Я идиот, - пробормотал я. - Если бы я только знал!
   "Ну, если бы вы знали ," сказала она; - Какая разница?
   Этот вопрос она задала, не глядя на меня, но я заметил, что ее щека побледнела.
   - Только это, - ответил я. "Чтобы я был избавлен от многих дней и ночей ненужных самоупреков и страданий".
   "Но почему?" - спросила она, все еще отворачиваясь. - В чем ты мог упрекнуть себя?
   -- Многое, -- ответил я, -- если принять во внимание мое предполагаемое положение. Если вы думаете обо мне как о доверенном агенте человека, беспомощного и глубоко обиженного - человека, чьи незаслуженные несчастья потребовали от него благородства и великодушия; если вы думаете, что я призван защищать и утешать женщину, которую я считал фактически невестой этого мужчины; а потом, если вы думаете, что я тотчас же, не успев познать ее и суток, сам безнадежно влюбился в нее, то вы согласитесь, что мне было в чем себя упрекнуть.
   Она была по-прежнему молчалива, несколько бледна и очень задумчива, и, казалось, дышала чаще, чем обычно.
   -- Конечно, -- продолжал я, -- вы можете сказать, что это была моя собственная бдительность, что мне стоило только держаться на своем, и никому не было бы хуже. Но есть в этом зло. Как может мужчина, который думает о женщине утром, днем и ночью; чье сердце трепещет при звуке ее приближения, чье существование превращается в пустоту, когда она далеко от него, - пустоту, которую он пытается заполнить, снова и снова вспоминая все, что она сказала, и интонации ее голоса, и взгляд, который был в ее глазах, когда она говорила, - как он может не дать ей понять, рано или поздно, что он заботится о ней? А если он это сделает, когда не имеет на это права, то настанет конец и долгу, и рыцарству, и даже обычной честности".
   - Да, теперь я понимаю, - тихо сказала Джульетта. - Это путь? Она споткнулась по ступенькам, ведущим к Фонтанному Двору, и я бодро последовал за ней. Конечно, это был не тот путь, и мы оба это знали, но место было тихое и мирное, а платаны отбрасывали приятную тень на усыпанный гравием двор. Я взглянул на нее, пока мы медленно шли к фонтану. Розы теперь были на ее щеках, а глаза были опущены, но когда она на мгновение подняла их на меня, я увидел, что они блестят и влажны.
   - Ты никогда не догадывался? Я попросил.
   -- Да, -- ответила она тихим голосом, -- я догадалась; но... но тогда, - застенчиво добавила она, - я думала, что ошиблась.
   Некоторое время мы шли молча, пока не подошли к дальней стороне фонтана, где стояли, прислушиваясь к тихому журчанию воды и наблюдая за воробьями, купающимися на краю бассейна. Чуть поодаль другая стайка воробьев собралась с жадной радостью вокруг ломтиков хлеба, разбросанных благожелательными тамплиерами, а более сентиментальный голубь, не обращая внимания ни на крошки, ни на мародерствующих воробьев, надул свой грудь, расхаживал и делал реверансы перед своей половинкой с милым бульканьем.
   Джульетта положила руку на один из столбиков, поддерживающих цепь, которой огорожен фонтан, и я положил свою руку на ее руку. Вскоре она перевернула свою руку так, что моя оказалась на ее ладони; и вот мы стояли рука об руку, когда пожилой джентльмен сухого и законного вида поднялся по ступеням и прошел мимо фонтана. Он посмотрел на голубей, потом на нас и пошел своей дорогой, улыбаясь и качая головой.
   -- Джульетта, -- сказал я.
   Она быстро подняла взгляд с блестящими глазами и откровенной улыбкой, но в то же время немного застенчивой.
   "Да."
   - Почему он улыбался - этот старый джентльмен - когда смотрел на нас?
   - Не могу представить, - лживо ответила она.
   - Это была одобрительная улыбка, - сказал я. "Я думаю, что он вспоминал свою собственную весну и благословлял нас".
   - Возможно, он был, - согласилась она. "Он выглядел милым стариком". Она нежно посмотрела на удаляющуюся фигуру, а затем снова повернулась ко мне. Ее щеки уже достаточно порозовели, и на одной из них ямочка очень выгодно выступила в своем румяном оправе.
   "Можете ли вы простить меня, дорогая, за мою невыразимую глупость?" - спросил я, когда она снова взглянула на меня.
   - Я не уверена, - ответила она. - Это было ужасно глупо с твоей стороны.
   - Но помни, Джульетта, что я любил тебя всем сердцем, как люблю тебя сейчас и буду любить всегда.
   - Я могу простить тебе все, что угодно, когда ты так говоришь, - тихо ответила она.
   Тут послышался вежливо протестующий голос далеких храмовых часов. С бесконечной неохотой мы отвернулись от фонтана, окропившего нас прощальным благословением, и медленно побрели обратно к Миддл-Темпл-лейн, а оттуда в Памп-корт.
   - Ты не сказала этого, Джульетта, - прошептала я, когда мы прошли через арку в безмолвный пустынный двор.
   - Разве нет, дорогой? она ответила; - Но ты это знаешь, не так ли? Ты знаешь, что я знаю.
   -- Да, я знаю, -- сказал я. "И это знание - все, чего я желаю".
   Она на мгновение вложила свою руку в мою с легким нажимом, а затем отдернула ее; и так мы прошли через в монастыри.
  
   МЕСЬЕ ЛЕКОК, Эмиль Габорио
   я
   Около одиннадцати часов вечера 20 февраля 186 г., что выпало на Масленицу, группа сыщиков выехала из полицейского участка недалеко от старой Барьер д'Итали, к югу от Парижа. Их задачей было исследовать район, простирающийся, с одной стороны, между большой дорогой на Фонтенбло и Сену, а с другой - между внешними бульварами и укреплениями.
   Этот квартал города имел в то время далеко не завидную репутацию. Проходить туда ночью считалось настолько опасным, что солдатам из отдаленных фортов, прибывшим в Париж с разрешением идти в театр, было приказано остановиться у барьера и проходить через опасный район только группами по три человека. или четыре.
   После полуночи эти мрачные, узкие улочки становились пристанищем многочисленных бездомных бродяг, а сбежавшие преступники и злоумышленники, более того, устраивали кварталы своих свиданий. Если день был удачным, они веселились над своей добычей, а когда их настигал сон, прятались в подъездах или среди мусора в покинутых домах. Были приложены все усилия, чтобы вытеснить этих опасных гостей, но самые энергичные меры не увенчались успехом. Несмотря на то, что за ними наблюдали, преследовали и грозила неминуемая опасность ареста, они всегда возвращались с идиотским упрямством, повинуясь, как можно предположить, какому-то таинственному закону притяжения. Таким образом, район был для полиции огромной ловушкой, которую постоянно ловили, и в которую дичь приходила сама, чтобы быть пойманной.
   Результат осмотра этой местности был настолько очевиден, что дежурный по полицейскому посту крикнул отряду на выезде: "Я приготовлю жилье для наших гостей. Удачи вам и большого удовольствия!"
   Это последнее пожелание было чистой иронией, ибо погода была самой противной, какую только можно было вообразить. Несколько дней бушевала очень сильная снежная буря. Началась оттепель, и на всех оживленных улицах слякоти было по щиколотку. Однако было еще холодно; влажный холод наполнял воздух и проникал до мозга костей. К тому же был густой туман, такой густой, что рук перед лицом не было видно.
   "Что за отвратительная работа!" - прорычал один из агентов.
   -- Да, -- ответил инспектор, командовавший взводом. - Если бы у вас был доход в тридцать тысяч франков, я не думаю, что вы были бы здесь. Смех, которым была встречена эта заурядная шутка, был не столько лестью, сколько данью признанному и установившемуся превосходству.
   На самом деле инспектор был одним из самых уважаемых сотрудников полиции, человеком, доказавшим свою состоятельность. Его способность проникновения была, возможно, не очень велика; но он хорошо понимал свою профессию, ее ресурсы, ее лабиринты и ее хитрости. Долгая практика привила ему невозмутимое хладнокровие, большую уверенность в себе и своего рода грубую дипломатичность, заменившую проницательность. К своим недостаткам и добродетелям он добавлял неоспоримое мужество и возлагал руку на ошейник самого опасного преступника так же спокойно, как преданный опускает пальцы в таз со святой водой.
   Это был мужчина лет сорока шести, крепко сложенный, с грубыми чертами лица, густыми усами и довольно маленькими серыми глазами, прикрытыми густыми бровями. Его звали Геврол, но во всем мире он был известен как "Генерал". Это прозвище было приятно его тщеславию, которое было немаловажным, как хорошо знали его подчиненные; и, несомненно, он чувствовал, что должен получать от них такое же внимание, как и человек такого высокого ранга.
   -- Если вы уже начнете жаловаться, -- хрипло добавил он, -- что вы будете делать со временем?
   На самом деле жаловаться было рано. Маленькая компания шла в это время по улице Шуази. Люди на тротуарах были упорядочены; и огни винных магазинов освещали улицу. Все эти места были открыты. Нет тумана или оттепели, которые были бы достаточно сильны, чтобы смутить любителей удовольствий. И шумная толпа маскаров заполнила каждую таверну и бальный зал. Через открытые окна попеременно доносились звуки громких голосов и взрывы шумной музыки. Время от времени по тротуару шатался пьяный мужчина или в тени домов прокрадывалась фигура в маске.
   Перед определенными заведениями Гевроль велел остановиться. Он издал своеобразный свист, и почти сразу вышел человек. Это был еще один член отряда. Его доклад был выслушан, после чего отряд прошел дальше.
   "Налево, мальчики!" заказал Геврол; - Мы поедем по улице д'Иври, а затем кратчайшим путем дойдем до улицы Шевалере.
   С этого момента экспедиция стала действительно неприятной. Путь вел по недостроенной, безымянной улице, полной луж и глубоких ям, заваленной всяким мусором. Больше не было ни огней, ни переполненных винных лавок. Ни шагов, ни голосов не было слышно; царили одиночество, мрак и почти полная тишина; и можно было бы вообразить себя в сотне лье от Парижа, если бы не глухой и непрерывный ропот, всегда доносящийся из большого города, напоминающий глухой рев потока в какой-нибудь пещерной глубине.
   Все мужчины подвернули штаны и медленно продвигались вперед, пробираясь так осторожно, как индеец, крадущийся к своей добыче. Они только что миновали улицу Шато-де-Рантье, как вдруг дикий крик разорвал воздух. В этом месте и в этот час такой крик был так ужасно многозначителен, что все мужчины остановились, как бы по общему порыву.
   - Вы слышали это, генерал? - тихо спросил один из детективов.
   - Да, недалеко отсюда происходят убийства, но где? Тишина! давайте послушаем".
   Все стояли неподвижно, затаив дыхание и тревожно прислушиваясь. Вскоре раздался второй крик, вернее, дикий вой.
   "Ах!" -- воскликнул инспектор. -- Это в "Пуаврьере".
   Это своеобразное название "Poivriere" или "перечница" произошло от термина "perppered", который на французском сленге применяется к человеку, оставившему свой здравый смысл на дне стакана. Отсюда и прозвище "воров перца", данное мошенникам, специализирующимся на грабеже беспомощных, безобидных пьяниц.
   "Какая!" - добавил Геврол к своим спутникам. - Разве вы не знаете, что там, справа, питейная матушки Чупин? Бежать."
   И, подавая пример, умчался в указанном направлении. Его люди последовали за ним и менее чем за минуту достигли зловещего вида лачуги, одиноко стоящей на пустыре. Именно из этого логова и исходили крики. Теперь они повторились, и сразу же последовали два пистолетных выстрела. Дом был наглухо заперт, но сквозь щели оконных ставней пробивался красноватый свет, как от костра. Один из полицейских бросился к одному из этих окон и, приподнявшись, уцепившись руками за ставни, попытался заглянуть в щели и увидеть, что происходит внутри.
   Сам Гевроль подбежал к двери. "Открытым!" - приказал он, сильно ударив по нему. Ответа не последовало. Но они достаточно отчетливо слышали звук страшной борьбы - свирепых проклятий, глухих стонов, а изредка и рыданий женщины.
   "Ужасный!" - закричал полицейский, заглядывавший в ставни. "это ужасно!"
   Это восклицание решил Gevrol. "Открой, во имя закона!" - воскликнул он в третий раз.
   И никто не ответил, ударом плеча, сильным, как удар тарана, он бросился открывать дверь. Затем объяснили испуганный акцент человека, который выглядывал из-за ставней. Комната представляла собой такое зрелище, что все агенты и даже сам Гевроль на мгновение застыли как вкопанные на пороге, содрогаясь от невыразимого ужаса.
   Все указывало на то, что дом был ареной ужасной борьбы, одного из тех диких столкновений, которые слишком часто окрашивают кровью барьерные пьяные притоны. Свет был потушен в начале ссоры, но пылающий огонь сосновых поленьев освещал даже самые дальние углы комнаты. Столы, стаканы, графины, домашняя утварь и табуретки были опрокинуты, разбросаны во все стороны, на них наступили, рассыпались на куски. У камина растянулись на полу двое мужчин. Они лежали неподвижно на спине, скрестив руки. Третий был расширен в середине комнаты. Женщина присела на нижних ступенях лестницы, ведущей на этаж выше. Она накинула фартук на голову и издавала нечленораздельные стоны. Наконец, лицом к полиции и спиной к открытой двери, ведущей в соседнюю комнату, стоял молодой человек, перед которым тяжелый дубовый стол образовывал как бы вал.
   Он был среднего роста, с окладистой бородой. Его одежда, как и одежда железнодорожного носильщика, была изорвана в клочья и испачкана пылью, вином и кровью. Это точно был убийца. Выражение его лица было ужасным. Бешеная ярость полыхала в его глазах, и судорожная насмешка искажала его черты. На его шее и щеке были две раны, которые обильно кровоточили. В правой руке, покрытой платком, он держал пистолет, которым целился в незваных гостей.
   "Сдаваться!" - воскликнул Геврол.
   Губы мужчины шевелились, но, несмотря на видимое усилие, он не мог произнести ни слова.
   - Не шалите, - продолжал инспектор, - мы в силе, вам не уйти; так что сложите оружие".
   - Я невиновен, - воскликнул мужчина хриплым, напряженным голосом.
   - Естественно, но мы этого не видим.
   "На меня напали; спроси у той старухи. я защищался; Я убил - я имел на это право; это была самооборона!"
   Жест, которым он усилил эти слова, был настолько угрожающим, что один из агентов яростно отвел Геврола в сторону, сказав при этом: "Берегитесь, генерал, берегитесь! У револьвера пять стволов, а мы слышали только два выстрела.
   Но инспектор был недоступен для страха; он высвободился из хватки своего подчиненного и снова выступил вперед, говоря еще более спокойным тоном. "Не глупость, мой мальчик; если ваше дело хорошее, что, в конце концов, возможно, не портите его".
   Страшная нерешительность отразилась на чертах молодого человека. Он держал жизнь Геврола на кончике пальца, собирался ли он нажать на курок? Нет, он вдруг бросил свое оружие на пол, воскликнув: "Иди и возьми меня!" И, повернувшись, он бросился в соседнюю комнату, надеясь, без сомнения, спастись каким-нибудь известным ему выходом.
   Геврол ожидал этого движения. Он бросился за ним с раскинутыми руками, но стол задержал его погоню. "Ах!" - воскликнул он. - Негодяй ускользает от нас!
   Но судьба беглеца уже была решена. Пока Геврол вел переговоры, один из агентов - тот самый, что заглянул через ставни - прошел в заднюю часть дома и проник через заднюю дверь. Когда убийца выскочил, этот человек прыгнул на него, схватил его и с удивительной силой и ловкостью потащил назад. Убийца пытался сопротивляться; но тщетно. Он потерял свою силу: он пошатнулся и упал на стол, который на мгновение защитил его, пробормотав так громко, чтобы все услышали: "Пропал! Это пруссаки идут!
   Этот простой и решительный маневр подчиненного одержал победу и поначалу очень обрадовал инспектора. -- Хорошо, мой мальчик, -- сказал он, -- очень хорошо! Ах! у вас есть талант к своему делу, и вы преуспеете, если когда-нибудь представится возможность...
   Но он остановил себя; все его последователи так явно разделяли его энтузиазм, что им овладевало чувство ревности. Он почувствовал, что его престиж падает, и поспешил добавить: "Идея пришла мне в голову; но я не мог отдать приказ, не предупредив самого негодяя.
   Это замечание было излишним. Все агенты полиции теперь собрались вокруг убийцы. Они начали с того, что связали ему ноги и руки, а затем надежно привязали к стулу. Он не оказал сопротивления. Его дикое возбуждение сменилось той мрачной прострацией, которая следует за всеми противоестественными усилиями, будь то душевными или телесными. Очевидно, он отдался на произвол судьбы.
   Когда Геврол увидел, что люди закончили свою работу, он призвал их заняться другими обитателями логова и вдобавок приказал зажечь лампы, потому что огонь гас. Инспектор начал осмотр с двух мужчин, лежащих у камина. Он положил руку им на сердце, но пульсации не было обнаружено. Затем он поднес циферблат своих часов к их губам, но стекло оставалось совершенно прозрачным. "Бесполезно, - пробормотал он после нескольких попыток, - бесполезно; они мертвы! Они никогда больше не увидят утра. Оставьте их в том же положении до приезда прокурора, а другой посмотрим".
   Третий мужчина еще дышал. Это был молодой человек в форме рядового солдата. Он был безоружен, и его большой голубовато-серый плащ был частично расстегнут, обнажая грудь. Агенты очень осторожно подняли его, - он жалобно стонал при малейшем движении, - и поставили в вертикальное положение, прислонив спину к стене. Вскоре он открыл глаза и слабым голосом попросил чего-нибудь попить. Ему принесли стакан воды, которую он выпил с явным удовольствием. Затем он глубоко вздохнул и, казалось, немного восстановил силы.
   - Где ты ранен? - спросил Геврол.
   - В голове, там, - ответил он, пытаясь поднять одну руку. "Ой! как я страдаю".
   Полицейский агент, отрезавший убийце путь к отступлению, теперь приблизился и с ловкостью, которой мог бы позавидовать старый хирург, осмотрел зияющую рану, полученную молодым человеком на затылке. "Ничего страшного", - заявил агент полиции, но при этом нельзя было не заметить движения его нижней губы. Видно было, что он считает рану очень опасной, вероятно, смертельной.
   -- Ничего не будет, -- в свою очередь подтвердил Гевроль. "раны в голову, когда не убивают сразу, вылечиваются за месяц".
   Раненый печально улыбнулся. - Я получил смертельный удар, - пробормотал он.
   "Бред какой то!"
   "Ой! бесполезно что-либо говорить; Я это чувствую, но не жалуюсь. Я получил только заслуженное".
   Все сотрудники полиции, услышав эти слова, повернулись к убийце, полагая, что он воспользуется случаем, чтобы повторить свои заявления о невиновности. Но их ожидания не оправдались; он не говорил, хотя наверняка слышал слова.
   -- Это тот разбойник, Лашенёр, заманил меня сюда, -- продолжал раненый голосом, который становился все слабее.
   - Лашенёр?
   -- Да, Жан Лашенер, бывший актер, который знал меня, когда я был богат, -- ведь у меня было состояние, но я его все истратил; Я хотел развлечься. Он, зная, что у меня нет ни единого су в мире, пришел и пообещал мне достаточно денег, чтобы начать жизнь сначала. Дурак, что я поверил ему, потому что он привел меня сюда, чтобы умереть, как собаку! Ой! Я отомщу ему!" При этой мысли раненый угрожающе сжал руки. - Я отомщу, - продолжил он. "Я знаю гораздо больше, чем он думает. Я все открою".
   Но он слишком рассчитывал на свою силу. Гнев придал ему на мгновение энергии, но ценой угасающей жизни. Когда он снова попытался заговорить, он не смог. Дважды открывал он губы, но из них вырывался только сдавленный крик бессильной ярости. Это было его последнее проявление интеллекта. Кровавая пена собралась у него на губах, глаза закатились в орбиты, тело застыло, и он упал лицом вниз в страшной конвульсии.
   - Все кончено, - пробормотал Гевроль.
   -- Еще нет, -- ответил молодой полицейский агент, показавший себя таким искусным. "Но он не может жить больше двух минут. Бедный дьявол! он ничего не скажет".
   Инспектор полиции поднялся с пола, как будто он только что стал свидетелем самого заурядного в мире происшествия, и тщательно отряхнул колени своих брюк. "О, хорошо, - ответил он, - мы узнаем все, что нам нужно знать. Этот парень солдат, и номер его полка будет указан на пуговицах его шинели.
   Легкая улыбка изогнула губы подчиненного. -- Я думаю, вы ошибаетесь, генерал, -- сказал он.
   "Как-"
   "Да, я понимаю. Увидев его в военном сюртуке, вы подумали... Но нет; этот несчастный не был солдатом. Вы хотите немедленного доказательства? Его волосы подстрижены по правилам? Где вы когда-нибудь видели солдат с волосами, спадающими на плечи?
   Это возражение на мгновение заставило генерала замолчать; но он резко ответил: "Вы думаете, что я держу глаза в кармане? То, что вы заметили, не ускользнуло от моего внимания; только я сказал себе, вот молодой человек, который воспользовался отпуском, чтобы навестить парика".
   "Как минимум-"
   Но Гевроль больше не допустит перерывов. - Хватит болтать, - заявил он. "Сейчас мы услышим, что произошло. Матушка Чупин, старая девка, не умерла!
   Говоря это, он подошел к старухе, которая все еще скорчилась на лестнице. Она не шевельнулась и даже не отважилась взглянуть с тех пор, как вошла полиция, но ее стоны не прекратились. Внезапным движением Гевроль сорвал фартук, который она накинула на голову, и предстала она такой, какой ее сделали годы, порок, нищета и пьянство; морщинистая, сморщенная, беззубая и изможденная, ее кожа желтая и сухая, как пергамент, плотно обтянутая костями.
   "Подойди, встань!" приказал инспектор. "Ваши причитания меня не трогают. Вас следовало бы посадить в тюрьму за то, что вы подмешивали такие гнусные наркотики в свои спиртные напитки, тем самым порождая безумие в мозгах ваших клиентов".
   Маленькие красные глазки старухи медленно прошлись по комнате, а потом слезным голосом воскликнула: - Какая беда! что со мной будет? Все разбито - я разорен!" Казалось, на нее произвело впечатление только то, что она потеряла свою столовую утварь.
   - А теперь расскажи нам, как начались эти неприятности, - сказал Гевроль.
   "Увы! Я ничего об этом не знаю. Я был наверху, чинил одежду сына, когда услышал спор".
   "И после этого?"
   - Я, конечно, спустился и вижу тех троих, которые лежат и затевают ссору с арестованным вами молодым человеком; бедный невинный! Ибо он так же невиновен, как и я честная женщина. Если бы мой сын Полите был здесь, он бы разлучил их; но я, бедная вдова, что я могла сделать! Я закричал: "Полиция!" изо всех сил".
   Дав это свидетельство, она вернулась на свое место, думая, что сказала достаточно. Но Гевроль грубо приказал ей снова встать. "Ой! мы не сделали, - сказал он. - Я хочу узнать другие подробности.
   -- Какие подробности, дорогой мсье Жеврол, если я ничего не видел?
   Уши инспектора покраснели от гнева. - Что бы ты сказала, старуха, если бы я тебя арестовал?
   - Это было бы величайшей несправедливостью.
   "Тем не менее, это то, что произойдет, если вы будете упорно хранить молчание. Мне кажется, две недели в Сен-Лазаре развяжут вам язык.
   Эти слова произвели на вдову Чупина действие электрического тока. Она вдруг прекратила свои лицемерные причитания, встала, вызывающе уперла руки в бока и обрушила поток ругательств на Геврола и его агентов, обвиняя их в преследовании ее семьи с тех пор, как они предварительно арестовали ее сына, благодетеля. ничего товарищ. Наконец она поклялась, что не боится тюрьмы и будет только рада окончить свои дни в тюрьме вне досягаемости нужды.
   Сначала генерал пытался заставить ужасного термаганта замолчать, но вскоре обнаружил, что тот бессилен; кроме того, все его подчиненные смеялись. Поэтому он повернулся к ней спиной и, подойдя к убийце, сказал: "Вы, по крайней мере, не откажетесь от объяснений".
   Мужчина на мгновение заколебался. -- Я уже сказал все, что должен был сказать, -- наконец ответил он. "Я сказал вам, что я невиновен; и эта женщина, и мужчина на грани смерти, которые были сбиты моей рукой, оба подтвердили мое заявление. Чего еще ты желаешь? Когда судья спросит меня, я, пожалуй, отвечу; до тех пор не ждите от меня больше ни слова".
   Было легко видеть, что решение парня было непреложным; и что его не должен был пугать ни один полицейский инспектор. Преступники часто сохраняют абсолютное молчание с самого момента поимки. Эти люди опытны и проницательны, и адвокаты и судьи проводят из-за них много бессонных ночей. Они усвоили, что систему защиты нельзя сразу импровизировать; что это, наоборот, работа терпения и медитации; и зная, какой ужасный эффект может произвести на суд кажущийся незначительным ответ, полученный от них в момент обнаружения, они упорно хранят молчание. Чтобы проверить, был ли нынешний виновник старым человеком или нет, Гевроль уже собирался настаивать на полном объяснении, когда кто-то объявил, что солдат только что испустил дух.
   -- А раз так, мои мальчики, -- заметил инспектор, -- двое из вас останутся здесь, а я уйду с остальными. Я пойду разбужу комиссара полиции и сообщу ему об этом деле; он возьмет дело в свои руки, и тогда мы сможем делать все, что он прикажет. В любом случае моя ответственность будет прекращена. Так развяжи нашему арестанту ноги и свяжи руки матушке Чупин, и мы их обоих высадим у станции на ходу".
   Мужчины поспешили подчиниться, за исключением самого молодого среди них, того самого, который заслужил мимолетную похвалу генерала. Он подошел к своему начальнику и, показывая, что хочет поговорить с ним, повлек его за дверь. Когда они были в нескольких шагах от дома, Гевроль спросил его, что ему нужно.
   - Я хочу знать, генерал, что вы думаете об этом деле.
   "Я думаю, мой мальчик, что четыре негодяя столкнулись друг с другом в этом мерзком логове. Они начали ссориться; и от слов дошли до драки. У одного из них был револьвер, и он убил остальных. Это ясно как божий день. Согласно его прошлому и согласно прошлому жертв, убийцу будут судить. Возможно, общество должно ему поблагодарить.
   - И вы считаете, что любое расследование... любые дальнейшие поиски не нужны.
   "Совершенно ненужно".
   Молодой человек, казалось, задумался на мгновение. -- Мне кажется, генерал, -- ответил он наконец, -- что дело это не совсем ясное. Вы заметили убийцу, заметили его манеру поведения, заметили его взгляд? Вы были удивлены, как я был?..
   - Чем?
   "Ах хорошо! мне кажется -- я могу, конечно, ошибаться, -- но мне кажется, что видимость обманчива, и -- да, я кое-что подозреваю.
   - Ба! Объясните, пожалуйста.
   "Как вы можете объяснить способность собаки к обонянию?"
   Геврол пожал плечами. -- Словом, -- отвечал он, -- вы чувствуете здесь мелодраму -- свидание переодетых джентльменов, здесь, в Пуаврьере, в доме матушки Шюпен. Что ж, ищи тайну, мой мальчик; ищите все, что хотите, у вас есть мое разрешение.
   "Какая! ты позволишь мне?
   - Я не только разрешаю тебе, я приказываю тебе это сделать. Ты останешься здесь с любым из своих товарищей, которого выберешь. И если ты найдешь что-то, чего я не видел, я позволю тебе купить мне пару очков".
   II
   Молодой полицейский агент, которому Гевроль отказался от ненужного, по его мнению, расследования, был дебютантом в своей профессии. Его звали Лекок. Ему было около двадцати пяти или двадцати шести лет, почти безбородый, очень бледный, с красными губами и густой волнистой черной шевелюрой. Он был довольно невысоким, но хорошо сложен; и каждое его движение выдавало необыкновенную энергию. В его внешности не было ничего примечательного, если не считать его глаз, которые блестели блестяще или чрезвычайно тускнели, смотря по его настроению; и его нос, большие полные ноздри которого отличались удивительной подвижностью.
   Сын респектабельной, зажиточной норманнской семьи, Лекок получил хорошее и солидное образование. Он продолжал изучать юриспруденцию в Париже, когда на той же неделе, удар за ударом, он узнал, что его отец умер, разорившись, и что его мать пережила его всего на несколько часов. Он остался один в мире, лишенный ресурсов, вынужденный зарабатывать себе на жизнь. Но как? У него была возможность узнать свою истинную цену, и он обнаружил, что она ничего не стоит; ибо университет, выдавая диплом бакалавра, не дает с ним ренты. Итак, какая польза от колледжа для бедного мальчика-сироты? Он завидовал жребию тех, кто с ремеслом на кончиках пальцев мог смело войти в контору любого фабриканта и сказать: "Я хотел бы работать". Такие люди работали и ели. Лекок искал хлеб всеми способами, которыми пользуются люди, находящиеся в стесненных обстоятельствах! Бесплодный труд! В Париже есть сто тысяч человек, которые знавали лучшие времена. Независимо от того! Он представил доказательства неустрашимой энергии. Он давал уроки и копировал документы для адвоката. Он появлялся в новом образе почти каждый день и не оставлял без внимания никаких средств, чтобы честно зарабатывать себе на жизнь. Наконец он получил работу у известного астронома, барона Мозера, и проводил свои дни за решением запутанных и запутанных задач за сто франков в месяц.
   Но наступил период разочарований. После пяти лет неустанного труда он оказался в той же точке, с которой начал. Он был почти обезумел от ярости и разочарования, когда вспоминал свои несбывшиеся надежды, свои бесплодные усилия и перенесенные оскорбления. Прошлое было печальным, настоящее было невыносимым, будущее грозило ужасным. Обреченный на постоянные лишения, он пытался спастись от ужасов реальной жизни, укрываясь в мечтах.
   В одиночестве на своей мансарде, после дня неустанного труда, охваченный тысячей желаний юности, Лекок попытался изобрести какой-нибудь способ внезапно разбогатеть. Все разумные методы были ему недоступны, и вскоре он начал изобретать самые худшие средства. Короче говоря, этот от природы нравственный и честный молодой человек проводил большую часть своего времени, совершая - в воображении - самые гнусные преступления. Иногда он сам пугался работы своего воображения: ведь хватило бы и часа безрассудства, чтобы перейти от идеи к факту, от теории к практике. Так бывает со всеми мономаньяками; наступает час, когда странные представления, заполнившие их мозги, больше не могут контролироваться.
   Однажды он не мог удержаться от того, чтобы рассказать своему покровителю о задуманном им маленьком плане, который позволил бы ему получить пятьсот или шестьсот франков из Лондона. Достаточно было двух писем и телеграммы, и игра была выиграна. Проиграть было невозможно, и не было опасности вызвать подозрения.
   Астроном, пораженный простотой плана, не мог не восхищаться им. Однако, поразмыслив, он пришел к выводу, что с его стороны было бы неблагоразумно держать столь искусного секретаря у себя на службе. Вот почему на следующий день он дал ему месячное жалованье вперед и отпустил его, сказав: "Когда человек имеет твое расположение и беден, он может стать или знаменитым вором, или великим сыщиком. Выбирать."
   Лекок удалился в замешательстве; но слова астронома принесли плоды в его уме. "Почему бы мне не последовать хорошему совету?" - спросил он себя. Служба в полиции не внушала ему отвращения, нет. Он часто восхищался той таинственной силой, чья рука повсюду и которая, хотя и невидима и неслышна, все же умудряется все слышать и видеть. Он был в восторге от перспективы стать орудием такой власти. Он считал, что профессия сыщика позволит ему использовать таланты, которыми он был наделен, полезным и достойным образом; кроме того, открывая жизнь захватывающих приключений с славой как ее цель.
   Одним словом, эта профессия обладала для него чудесным обаянием. Настолько, что на следующей неделе, благодаря письму барона Мозера, он был принят на службу. Его ждало жестокое разочарование. Он видел результаты, но не средства. Удивление его было подобно удивлению простодушного завсегдатая театра, когда он в первый раз пущен за кулисы и может подглядывать в декорации и мишуру, так ослепляющую издалека.
   Однако случай, которого он так страстно желал, которого он ждал в течение многих утомительных месяцев, наконец настал, подумал он, наконец, добравшись до Пуаврьера с Жевролем и другими полицейскими агентами. Пока он цеплялся за оконные ставни, он увидел в свете своих амбиций путь к успеху. Сначала это было только предчувствие, но вскоре оно превратилось в предположение, а затем в убеждение, основанное на действительных фактах, ускользнувших от его товарищей, но которые он наблюдал и тщательно отмечал. Он понял, что удача, наконец, повернулась к нему, когда он увидел, как Геврол пренебрегает всеми, кроме самых простых формальностей допроса, и когда он услышал его безапелляционное заявление, что это тройное убийство было просто результатом одной из тех свирепых ссор, столь частых между бродяги на окраине города.
   "Ах хорошо!" он думал; -- Будь по-твоему -- верь в видимость, ибо под ней ничего не увидишь! Но я докажу тебе, что моя юношеская теория лучше всего твоего опыта".
   Небрежность инспектора дала Лекоку полное право тайно искать информацию для себя; но, предупредив своих вышестоящих офицеров, прежде чем предпринимать какие-либо действия под свою ответственность, он защитит себя от любых обвинений в амбициях или в неправомерном использовании своего товарища. Подобные обвинения могут оказаться наиболее опасными для его будущих перспектив в профессии, где так много соперничества и где уязвленное тщеславие имеет так много возможностей отомстить за себя, прибегая к всевозможным мелким изменам. Соответственно, он обратился к своему вышестоящему офицеру, сказав ровно столько, чтобы иметь возможность заметить в случае успеха: "Ах! Я предупреждал вас!" - ровно столько, чтобы не рассеять сомнения Геврола.
   Разрешение, которое получил Лекок, чтобы остаться ответственным за тела, было его первым триумфом наилучшего предсказания; но он умел притворяться и тоном крайнего равнодушия просил одного из своих товарищей остаться с ним. Затем, в то время как остальные собирались уйти, он сел на угол стола, по-видимому, не обращая внимания на все, что происходило вокруг. Он не смел поднять головы, боясь выдать свою радость, так боялся он, как бы товарищи не прочли в выражении его лица его надежды и планы.
   Внутренне он был диким от нетерпения. Хотя убийца благосклонно подчинился предосторожностям, принятым для предотвращения его побега, потребовалось некоторое время, чтобы связать руки вдове Чупин, которая дралась и выла так, словно ее сжигали заживо. "Они никогда не уйдут!" Лекок пробормотал себе под нос.
   Однако в конце концов они это сделали. Геврол отдал приказ стартовать и вышел из дома, со смехом на прощание обратившись к своему подчиненному. Последний ничего не ответил. Он последовал за своими товарищами до самого порога, чтобы убедиться, что они действительно идут, ибо дрожал при мысли, что Гевроль может задуматься, передумать и вернуться, чтобы разгадать тайну, на что он имел право.
   Однако его тревога была напрасной. Дружина постепенно растворялась вдали, а крики вдовы Чупин затихали в ночной тишине. Только тогда Лекок снова вошел в комнату. Он больше не мог скрывать своего восторга; глаза его блестели, как у завоевателя, овладевающего огромной империей: он топнул ногой по полу и воскликнул с ликованием: "Теперь тайна принадлежит только нам двоим!"
   Уполномоченный Гевролем выбрать одного из своих товарищей, чтобы остаться с ним в Пуаврьере, Лекок попросил наименее умного члена отряда составить ему компанию. На него влиял не страх перед необходимостью разделить плоды успеха со своим товарищем, а необходимость иметь помощника, от которого он мог бы в случае необходимости требовать беспрекословного подчинения.
   Товарищем, которого выбрал Лекок, был мужчина лет пятидесяти, который после срока службы в кавалерии стал агентом префектуры. В скромном кабинете, который он занимал, он видел, как префект следовал за префектом, и, вероятно, мог бы заполнить целую тюрьму виновниками, которых он собственноручно арестовал. Однако опыт не сделал его ни проницательнее, ни усерднее. Тем не менее у него была эта заслуга, когда он получал приказ, он выполнял его с военной точностью, насколько он это понимал. Конечно, если он не понял этого, тем хуже. О нем действительно можно было бы сказать, что он выполнял свои обязанности, как слепой, как старая лошадь, обученная для школы верховой езды.
   Когда у него выдавалась свободная минутка и в кармане было немного денег, он неизменно напивался. Действительно, он провел свою жизнь между двумя приступами опьянения, так и не поднявшись выше состояния полуясности. Его товарищи знали, но забыли его имя, и его пристрастие к определенному напитку, соответственно, побудило их называть его "Отец Абсент".
   С его ограниченной наблюдательностью он, естественно, не заметил торжествующего тона в голосе своего молодого спутника. -- Честное слово, -- заметил он, когда они остались одни, -- ваша идея оставить меня здесь была хорошей, и я благодарю вас за нее. Пока другие ночуют, гребя по слякоти, я хорошенько высплюсь.
   Здесь он стоял, в комнате, забрызганной кровью, которая, так сказать, содрогалась от преступления, а между тем лицом к лицу с еще теплыми телами трех убитых он мог говорить о сне!
   Но, в конце концов, какое ему дело? Он видел так много подобных сцен в свое время. И не приводит ли привычка безошибочно к профессиональному равнодушию, делая солдата хладнокровным и собранным посреди конфликта и делая хирурга бесстрастным, когда пациент кричит и корчится под его операционным ножом.
   -- Я был наверху, осматривался, -- продолжал отец Абсент. - Я видел там кровать, и мы можем по очереди нести здесь охрану.
   Повелительным жестом Лекок прервал его. "Вы должны отказаться от этой мысли, отец Абсент, - сказал он, - мы здесь не для того, чтобы спать, а для сбора информации - для проведения самых тщательных исследований и учета всех вероятностей. Через несколько часов будут комиссар полиции, фельдшер и прокурор. Я хочу, чтобы для них был готов отчет.
   Это предложение показалось старому полицейскому совсем не приятным. "Э! какая от этого польза?" - воскликнул он. "Я знаю генерала. Когда он отправляется на поиски магазина, как он ушел сегодня вечером, ему больше нечего делать. Думаешь, ты видишь что-то, чего не видел он?
   "Я думаю, что Gevrol, как и все остальные, может ошибаться. Я думаю, что он слишком безоговорочно верит в то, что кажется ему доказательством. Могу поклясться, что это дело не то, чем кажется; и я уверен, что если мы захотим, мы сможем раскрыть тайну, которая скрыта за нынешними явлениями".
   Хотя горячность Лекока была велика, ему не удалось произвести какое-либо впечатление на своего спутника, который с зевком, грозившим вывихнуть себе челюсть, ответил: "Возможно, вы правы; но я иду спать. Однако это не должно мешать вам искать; и если вы найдете что-нибудь, вы можете разбудить меня.
   Лекок не выказал нетерпения, да и в действительности он не был нетерпелив. Эти слова предоставили ему возможность, которой он жаждал. "Сначала вы дадите мне минутку", - заметил он. "Через пять минут, по твоим часам, я обещаю тебе раскрыть тайну, которую я здесь подозреваю".
   - Ну, давай еще пять минут.
   - После этого вы будете свободны, отец Абсент. Только ясно, что если я один разгадаю тайну, то я один должен прикарманить награду, которую непременно принесет разгадка.
   При слове "награда" старый полицейский навострил уши. Он был ослеплен видением бесконечного количества бутылок зеленоватого ликера, имя которого он носил. -- Тогда убедите меня, -- сказал он, садясь на табурет, который он поднял с пола.
   Лекок остался стоять перед ним. -- Во-первых, -- заметил он, -- как вы думаете, кем был человек, которого мы только что арестовали?
   - Носильщик, наверное, или бродяга.
   "То есть человек, принадлежащий к низшему классу общества: следовательно, человек без образования".
   "Безусловно."
   Лекок говорил, не отрывая глаз от своего спутника. Он не доверял своим силам, как это обычно бывает с людьми действительно достойными, но чувствовал, что, если ему удастся ввести свои убеждения в тупой ум товарища, их точность будет практически доказана.
   -- А теперь, -- продолжал он, -- что бы вы сказали, если бы я показал вам, что этот молодой человек получил прекрасное, даже изысканное образование?
   "Я должен ответить, что это было очень необычно. Я должен был бы ответить на это, но какой же я дурак! Ты еще не доказал мне этого.
   - Но я могу сделать это очень легко. Ты помнишь слова, которые он произнес, когда падал?"
   "Да, я прекрасно их помню. Он сказал: "Это пруссаки идут".
   - Как вы думаете, что он имел в виду?
   "Что за вопрос! Я должен предположить, что он не любил пруссаков и думал, что наносит нам ужасное оскорбление.
   Лекок с нетерпением ждал этого ответа. "Ах хорошо; Отец Абсент, - серьезно сказал он, - вы ошибаетесь, совершенно ошибаетесь. А то, что этот человек имеет образование, превосходящее его видимое положение, доказывается тем, что вы не поняли ни его смысла, ни его намерения. Именно эта единственная фраза просветила меня".
   Физиономия отца Абсента выражала странное и комичное недоумение человека, который настолько озадачен, что не знает, то ли смеяться, то ли сердиться. Немного поразмыслив, он решил пойти по второму пути. - Вы слишком молоды, чтобы навязываться такому старику, как я, - заметил он. - Я не люблю хвастунов...
   "Один момент!" прервал Лекок; "Позвольте мне объяснить. Вы наверняка слышали об ужасной битве, которая привела к одному из величайших поражений, когда-либо случавшихся с Францией, - битве при Ватерлоо?
   - Я не вижу связи...
   - Ответьте, пожалуйста.
   - Да - тогда! Я слышал об этом!"
   "Очень хорошо; тогда вы должны знать, что какое-то время казалось, что победа останется за знаменами Франции. Англичане начали отступать, а император уже воскликнул: "Они у нас!" как вдруг справа, немного в тылу, показался наступающий большой отряд войск. Это была прусская армия. Битва при Ватерлоо была проиграна".
   За всю свою жизнь достойный отец Абсент никогда не предпринимал таких напряженных усилий, чтобы что-либо понять. В данном случае его настойчивость не была совершенно бесполезной, ибо, вскочив со стула и, вероятно, почти тем же тоном, что Архимед воскликнул: "Эврика!" - воскликнул он. - Я понимаю. Слова этого человека были лишь намеком.
   - Все так, как вы сказали, - одобрительно заметил Лекок. "Но я еще не закончил. Если появление пруссаков привело императора в ужас, то это потому, что он на мгновение ожидал прибытия с того же направления одного из своих генералов - Груши - с тридцатью пятью тысячами человек. Так что, если намек этого человека был точным и полным, он ждал не врага, а друга. А теперь делайте выводы".
   Отец Абсент был изумлен, но убежден: и глаза его, еще несколько мгновений назад отяжелевшие от сна, теперь широко раскрылись. "Боже мой!" - пробормотал он. - Если вы так выразились! Но я забыл; Вы, должно быть, что-то видели, когда смотрели сквозь ставни.
   Молодой человек покачал головой. "Честное слово, - заявил он, - я не видел ничего, кроме схватки между убийцей и бедолагой, одетым солдатом. Только эта фраза привлекла мое внимание".
   "Замечательно! потрясающе!" - воскликнул изумленный старик.
   "Добавлю, что размышление подтвердило мои подозрения. Я спрашиваю себя, почему этот человек вместо того, чтобы бежать сразу, должен был ждать и оставаться там, у той двери, чтобы вести с нами переговоры".
   Подпрыгнув, отец Абсент снова вскочил на ноги. "Почему?" он прервал; - Потому что у него были сообщники, и он хотел дать им время сбежать. Ах! Теперь я все понимаю".
   Губы Лекока тронула торжествующая улыбка. "Это то, что я сказал себе, - ответил он, - и теперь легко проверить мои подозрения. На улице снег, не так ли?"
   Больше не нужно было говорить. Старший офицер включил свет и в сопровождении своего спутника поспешил к задней двери дома, которая открывалась в небольшой сад. В этом защищенном загоне снег еще не растаял, и на его белой поверхности выступили темные пятна многочисленных следов. Без колебаний Лекок бросился на колени в снег; он поднялся снова почти сразу. "Эти вмятины были сделаны не ступнями мужчин, - сказал он. - Здесь были женщины.
   III
   Упрямые люди типа отца Абсента, которые поначалу всегда склонны расходиться с мнением других людей, - это те самые люди, которые в конце концов безумно усваивают их. Когда идея, наконец, проникла в их пустые мозги, они крутят и крутят ее, останавливаются на ней и развивают ее, пока она не выйдет за пределы разума.
   Таким образом, ветеран полиции был теперь гораздо более твердо убежден, чем его товарищ, что обычно умный Гевроль ошибался, и поэтому он презрительно рассмеялся над инспектором. Услышав, что Лекок утверждает, что женщины принимали участие в ужасной сцене в Пуавриере, он обрадовался до крайности: "Прекрасное дело!" - воскликнул он. "отличный случай!" И вдруг вспомнил изречение, передавшееся со времен Цицерона, и прибавил сентенционным тоном: "Кто держит женщину, тот и дело!"
   Лекок не соизволил ответить. Он стоял на пороге, прислонившись к косяку двери, прижав руку ко лбу, неподвижный, как статуя. Открытие, которое он только что сделал и которое так обрадовало отца Абсента, привело его в ужас. Это была гибель его надежд, уничтожение искусной конструкции, которую его воображение построило на основе одной-единственной фразы.
   Тайны больше не было, так что славу нельзя было заслужить блестящим ударом!
   Ибо присутствие двух женщин в этом мерзком логове объясняло все самым естественным и банальным образом. Их присутствие объясняло ссору, показания вдовы Чупин, предсмертное заявление мнимого солдата. Объясняется и поведение убийцы. Он остался прикрывать отступление двух женщин; он пожертвовал собой, чтобы спасти их, акт галантности, столь характерный для французского характера, что его мог бы совершить любой негодяй из барьеров.
   Тем не менее странный намек на битву при Ватерлоо остался необъяснимым. Но что это доказывает сейчас? Ничего, просто ничего. Впрочем, кто мог бы сказать, как низко может опуститься недостойная страсть человека даже по рождению и воспитанию? А карнавал давал сторонам возможность замаскироваться.
   Но пока Лекок крутил в уме все эти вероятности, отец Абсент потерял терпение. - Мы собираемся оставаться здесь до конца света? он спросил. "Должны ли мы остановиться именно в тот момент, когда наши поиски принесли такие блестящие результаты?"
   "Блестящие результаты!" Эти слова уязвили молодого человека так глубоко, как могла бы сделать самая острая ирония. - Оставь меня в покое, - грубо ответил он. "и, прежде всего, не ходите по саду, так как, делая это, вы повредите любые следы".
   Его спутник немного выругался; но вскоре замолчал в свою очередь. Он был вынужден подчиниться непреодолимому влиянию высшей воли и разума.
   Лекок продолжал свои рассуждения. "Убийца, оставив бал в танцзале "Радуга" недалеко отсюда, у крепостных стен, пришел в этот винный магазин в сопровождении двух женщин. Он застал здесь трех пьющих мужчин, которые либо начали его дразнить, либо проявили слишком много галантности по отношению к его спутникам. Он рассердился. Остальные угрожали ему; он был один против трех; он был вооружен; он обезумел от ярости и выстрелил...
   Он сдержался и через мгновение добавил вслух: - Но не убийца ли привел сюда этих женщин? Если его будут судить, это будет важным моментом. Необходимо получить информацию об этом".
   Он немедленно вернулся в дом, сопровождаемый своим коллегой, и начал исследовать следы вокруг двери, которую Геврол взломал. Труд потерян. На земле у входа в лачугу было мало снега, и так много людей входило и выходило, что Лекок ничего не мог обнаружить. Какое разочарование после его терпеливых надежд! Лекок мог бы заплакать от ярости. Он увидел, что возможность, о которой он так долго вздыхал, откладывалась на неопределенный срок. Ему показалось, что он слышит грубые сарказмы Геврола. - Хватит об этом, - пробормотал он себе под нос. "Генерал был прав, а я дурак!"
   Он был так твердо убежден, что ничего нельзя сделать, кроме как обнаружить обстоятельства какой-нибудь банальной, вульгарной потасовки, что начал думать, не будет ли благоразумнее отказаться от своих поисков и вздремнуть, ожидая прихода комиссара полиция.
   Но отец Абсент уже не был такого мнения. Этот достойный человек, не подозревавший о характере размышлений своего спутника, не мог объяснить своего бездействия. "Прийти! мой мальчик, - сказал он, - ты потерял рассудок? Это потеря времени, мне кажется. Власти прибудут через несколько часов, и какой отчет мы сможем им дать! Что касается меня, то, если вы желаете заснуть, я продолжу расследование в одиночку.
   Разочарованный, как он был, молодой полицейский не мог сдержать улыбку. Он узнал собственное увещевание, произнесенное несколькими мгновениями ранее. Это был старик, который вдруг стал бесстрашным. - Тогда за работу! - вздохнул он, как человек, который, предвидя поражение, хочет, по крайней мере, не иметь повода для самоупреков.
   Однако ему было чрезвычайно трудно идти по следам на открытом воздухе при зыбком свете свечи, которая гасла от малейшего дуновения ветра. "Интересно, есть ли в доме фонарь?" - сказал он. "Если бы мы только могли взять в свои руки хотя бы одного!"
   Они искали повсюду и, наконец, наверху, в собственной комнате вдовы Чупин, нашли хорошо отделанный фонарь, такой маленький и компактный, что он, конечно, никогда не предназначался для честных целей.
   - Обычный грабительский инструмент, - сказал отец Абсент с грубым смехом.
   Орудие было полезно в любом случае; как согласились оба мужчины, когда они вернулись в сад и систематически возобновили свои исследования. Они продвигались очень медленно и с особой осторожностью. Старик бережно держал фонарь в наилучшем положении, а Лекок, стоя на коленях, изучал каждый след с вниманием хироманта, утверждающего, что он предсказывает будущее по руке богатого клиента. Это новое исследование убедило Лекока в том, что он был прав в своем первом предположении. Было ясно, что две женщины вышли из "Пуаврьера" через заднюю дверь. Они побежали, о чем свидетельствовали длина ступенек и форма следов.
   Разница в следах, оставленных двумя беглецами, была столь заметна, что не ускользнула от взора отца Абсента. "Сапристи!" - пробормотал он. "Одна из этих нефритовых может похвастаться красивой ступней на конце ноги!"
   Он был прав. Один из следов выдавал маленькую, кокетливую, стройную ножку, обутую в изящный сапожок на высоком каблуке с узкой подошвой и изогнутым подъемом. Другой обозначал широкую короткую ступню, расширяющуюся к концу. Очевидно, он был засунут в прочный низкий ботинок.
   Это действительно была подсказка. Надежды Лекока сразу возродились; с таким рвением человек приветствует любое предположение, соответствующее его желаниям. Дрожа от беспокойства, он пошел осматривать какие-то другие следы недалеко от этих; и возбужденное восклицание тотчас сорвалось с его губ.
   "Что это?" - нетерпеливо осведомился другой агент: "Что ты видишь?"
   "Приходи и поищи сам, посмотри там!" - воскликнул Лекок.
   Старик нагнулся, и его удивление было так велико, что он чуть не выронил фонарь. "Ой!" - сказал он сдавленным голосом. - След человека!
   "В яблочко. И этот парень носил лучшие сапоги. Посмотрите на этот отпечаток, какой он четкий, какой аккуратный!"
   Достойный отец Абсент яростно почесывал ухо, свой обычный способ оживить свой довольно тугодум. -- Но мне кажется, -- осмелился он наконец сказать, -- что этот человек не из этой злополучной лачуги.
   "Конечно нет; направление стопы говорит вам об этом. Нет, он не уходил, он шел сюда. Но дальше того места, где мы сейчас стоим, он не прошел. Он стоял на цыпочках, вытянув шею и прислушиваясь, когда, достигнув этого места, услышал какой-то шум, страх охватил его, и он побежал".
   - Вернее, женщины уходили, когда он приходил, и...
   - Нет, женщины были за пределами сада, когда он вошел в него.
   Это утверждение показалось слишком смелым, чтобы устроить компаньона Лекока, который заметил: "В этом нельзя быть уверенным".
   - Однако я уверен в этом; и может убедительно доказать это. Если вы сомневаетесь в этом, то это потому, что ваши глаза стареют. Поднесите свой фонарь поближе - да, вот он - наш человек поставил свою большую ногу на один из следов, сделанных женщиной с маленькой ногой, и почти стер его. Эта безупречная косвенная улика ошеломила старого агента полиции.
   -- Ну, -- продолжал Лекок, -- мог ли этот человек быть сообщником, которого ожидал убийца? Не был ли это какой-нибудь бродяга, чье внимание привлекли два пистолетных выстрела? Это то, что мы должны выяснить. И мы это выясним. Прийти!"
   Деревянная решетчатая ограда фута более трех в высоту - вот и все, что отделяло сад вдовы Чупин от окружающей его пустоши. Когда Лекок обошел дом, чтобы отрезать убийце путь к побегу, он столкнулся с этим препятствием и, опасаясь, как бы он не опоздал, перепрыгнул через забор, сильно повредив своим брюкам, даже не спросив себя, есть ли ворота или нет. Однако была одна - легкая решетчатая калитка, похожая на забор, вращавшаяся на железных петлях и закрывавшаяся на деревянную пуговицу. Теперь именно к этим воротам эти следы на снегу и привели двух полицейских. Какая-то мысль, должно быть, поразила молодого человека, потому что он внезапно остановился. "Ах!" - пробормотал он. - Эти две женщины пришли сегодня вечером в "Пуаврьер" не в первый раз.
   - Почему ты так думаешь, мой мальчик? - спросил отец Абсент.
   "Я почти могу поклясться в этом. Как, если бы они не имели привычки приходить в это логово, они могли знать о существовании этих ворот? Могли ли они обнаружить его в такую темную туманную ночь? Нет; ибо я, который может без хвастовства сказать, что у меня хорошие глаза, - я этого не видел.
   "Ах! да это правда!"
   "Эти две женщины, однако, пришли сюда без колебаний, по прямой линии; и заметьте, что для этого им нужно было пересечь сад по диагонали".
   Ветеран дал бы что-нибудь, если бы мог найти возражение; но, к сожалению, он не мог найти ни одного. "Касательно сказанного!" - воскликнул он. - У вас забавный способ действовать. Вы всего лишь призывник; Я ветеран службы и участвовал в таких делах больше, чем вам лет, но я никогда не видел...
   "Бред какой то!" - прервал его Лекок. - Вы увидите гораздо больше. Например, я могу доказать вам, что, хотя женщины и знали точное положение ворот, мужчина знал об этом только понаслышке".
   "Доказательство!"
   "Этот факт легко доказать. Изучите следы человека, и вы, очень проницательные, сразу увидите, что он сильно отклонился от прямого курса. Он был в таком сомнении, что вынужден был искать калитку с протянутой вперед рукой, и его пальцы оставили свой отпечаток на тонком снежном покрове, который лежит на верхней ограде".
   Старик был бы рад сам проверить это заявление, как он сказал, но Лекок торопился. "Пойдем дальше, пойдем дальше!" сказал он. - Вы можете проверить мои утверждения в другой раз.
   Они вышли из сада и пошли по следам, которые вели их к внешним бульварам, немного наклоняясь в сторону улицы Патэ. Теперь не было нужды в пристальном внимании. Никто, кроме беглецов, не пересекал эту пустыню с тех пор, как выпал последний снег. Ребенок мог бы пойти по следу, настолько он был ясным и отчетливым. Четыре ряда следов, очень непохожих по своему характеру, образовывали след; два из них, очевидно, оставили женщины; два других, один идущий и один возвращающийся, были сделаны человеком. Несколько раз последний ставил свою ногу точно на следы, оставленные двумя женщинами, наполовину стирая их, тем самым рассеивая все сомнения относительно точного момента своего приближения.
   Примерно в сотне ярдов от Пуаврьера Лекок внезапно схватил своего коллегу за руку. "Стой!" - воскликнул он. - Мы добрались до хорошего места; Я вижу безошибочные доказательства".
   Это место, совершенно не огороженное, очевидно, использовалось каким-то строителем для хранения различных видов бревен. Земля была усеяна большими глыбами гранита, точеными, то необработанными, с многочисленными длинными досками и бревнами среди них. Перед одним из этих бревен, поверхность которого, по-видимому, была вытерта, все разнообразные следы сошлись, беспорядочно смешавшись.
   "Здесь, - заявил молодой сыщик, - наши беглецы встретили этого человека и посовещались с ним. Одна из женщин, та, что с маленькими ногами, села на это бревно".
   -- Мы должны убедиться в этом, -- сказал отец Абсент пророческим тоном.
   Но его спутник оборвал его стремление к проверке. "Ты, мой старый друг, - сказал он, - окажешь мне милость, чтобы я не шевелился: передай мне фонарь и не двигайся".
   Скромный тон Лекока вдруг стал настолько властным, что его коллега не осмелился сопротивляться. Словно солдат, получивший команду остановиться, он стоял прямо, неподвижно и немой, следя за движениями товарища пытливым, изумленным взглядом.
   Быстрый в движениях и понимающий, как управлять фонарем в соответствии со своими желаниями, молодой полицейский за очень короткое время исследовал окрестности. Ищейка, преследующая свою добычу, была бы менее бдительной, менее проницательной, менее проворной. Он приходил и уходил, то поворачиваясь, то останавливаясь, то удаляясь, то снова торопясь без всякой видимой причины; он всматривался, он расспрашивал каждый окружающий предмет: землю, бревна, каменные глыбы, словом, ничто не ускользало от его взгляда. Какое-то время он оставался стоять, затем падал на колени, а иногда ложился на живот, лицом так близко к земле, что его дыхание, должно быть, растапливало снег. Он вытащил из кармана рулетку и, пользуясь ею с ловкостью плотника, мерил, мерил и мерил.
   И все его движения сопровождались дикими жестами сумасшедшего, перемежающимися ругательствами или короткими смехами, возгласами разочарования или восторга. Через четверть часа этого странного упражнения он повернулся к отцу Абсенту, поставил фонарь на камень, вытер руки платком и сказал: "Теперь я все знаю!"
   - Что ж, это говорит о многом!
   "Когда я говорю все, я имею в виду все, что связано с эпизодом драмы, закончившейся той кровавой схваткой в лачуге. Этот простор земли, покрытый снегом, - белая страница, на которой люди, которых мы ищем, написали не только свои движения, свои уходы и приходы, но и свои тайные мысли, свои чередующиеся надежды и тревоги. Что тебе говорят эти следы, папа Абсент? Для меня они живы, как и люди, которые их создали; они дышат, говорят, обвиняют!"
   Старый агент говорил себе: "Конечно, этот парень умен, бесспорно проницателен; но он очень неприятен".
   - Это факты, которые я прочитал, - продолжал Лекок. "Когда убийца отправился в Пуаврьер с двумя женщинами, его компаньон - я бы сказал, его сообщник - пришел сюда, чтобы ждать. Это был высокий мужчина средних лет; на нем была мягкая шляпа и лохматое коричневое пальто; к тому же он, вероятно, был женат или был женат, так как на мизинце правой руки у него было обручальное кольцо...
   Отчаянные жесты его спутника заставили говорящего остановиться. Это описание лица, существование которого только что было доказано, эти точные подробности, данные тоном абсолютной уверенности, совершенно перевернули все мысли отца Абсента, безмерно усилив его недоумение.
   - Это нехорошо, - прорычал он, - это нехорошо. Вы издеваетесь надо мной. я отношусь к этому серьезно; Я слушаю тебя, я слушаюсь тебя во всем, а ты потом так издеваешься надо мной. Мы находим улику, и вместо того, чтобы идти по ней, вы перестаете рассказывать все эти абсурдные истории".
   "Нет, - ответил его спутник, - я не шучу и не сказал вам ничего, в чем бы я не был абсолютно уверен, ничего, что не было бы строго и бесспорно верным".
   - И ты хочешь, чтобы я поверил...
   "Ничего не бойся, папа; Я бы не хотел, чтобы вы насиловали свои убеждения. Когда я изложу вам свои доводы и способы получения информации, вы будете смеяться над простотой теории, которая кажется вам теперь такой непостижимой.
   - Тогда продолжайте, - сказал добрый человек тоном покорности.
   - Мы решили, - ответил Лекок, - что сообщник стоит здесь на страже. Время казалось долгим, и, теряя терпение, он ходил взад и вперед - на длину этого бревна - время от времени останавливаясь, чтобы прислушаться. Ничего не слыша, он топнул ногой, вероятно восклицая: "Что за черт с ним там, внизу, приключился!" Он сделал около тридцати поворотов (я их насчитал), когда тишину нарушил звук - приближались две женщины.
   Услышав рассказ Лекока, все противоречивые чувства, пробуждаемые в детской душе сказкой, - сомнение, вера, тревога и надежда - наполнили сердце отца Абсента. Чему он должен верить? во что он должен отказываться верить? Он не знал. Как ему отделить правду от лжи среди всех этих столь же удивительных утверждений? С другой стороны, серьезность его спутника, явно не притворная, отбрасывала всякую мысль о шутливости.
   Наконец любопытство начало его мучить. "Мы подошли к тому моменту, когда появились женщины, - сказал он.
   -- Да, конечно, -- ответил Лекок, -- но здесь всякая уверенность исчезает; никаких доказательств, только предположения. Тем не менее, у меня есть все основания полагать, что наши беглецы покинули пьяницу до начала драки, до криков, привлекших наше внимание. Кто они? Я могу только предполагать. Я подозреваю, однако, что они не были равны по рангу. Я склонен думать, что одна была госпожой, а другая ее служанкой.
   -- Это доказывается, -- осмелился старик, -- большой разницей в их ногах и обуви.
   Это проницательное замечание вызвало у Лекока улыбку. -- Эта разница, -- серьезно ответил он, -- это, конечно, нечто; но не это решило меня, по моему мнению. Если бы большее или меньшее совершенство конечностей регулировало социальные различия, многие любовницы были бы служанками. Что меня поразило, так это то, что, когда обе женщины бешено ринулись из дома матушки Чупин, женщина с маленькими ногами перескочила через сад одним прыжком, она метнулась на некоторое расстояние впереди другой. Ужас положения, гнусность притона, ужас скандала, мысль о безопасности наполняли ее удивительной энергией. Но силы ее, как это часто бывает у хрупких и нервных женщин, хватило всего на несколько секунд. Она не была и на полпути от Пуаврьера, когда ее скорость замедлилась, ее конечности задрожали. Через десять шагов она пошатнулась и чуть не упала. Еще несколько шагов, и она так утомилась, что выпустила юбку из рук; они тянулись по снегу, очерчивая там слабый круг. Тогда женщина с широкими ногами пришла ей на помощь. Она схватила своего спутника за талию; она потащила ее за собой; их следы здесь смешаны беспорядочно; затем, видя, что ее подруга вот-вот упадет, она подхватила ее своими сильными руками и понесла - ибо вы увидите, что следы, оставленные женщиной с маленькими ногами, тут же исчезают".
   Неужели Лекок просто развлекался, придумывая эту историю? Была ли эта сцена ничем иным, как плодом воображения? Был ли акцент глубокого и искреннего убеждения, который он придавал своим словам, только притворным?
   Отец Абсент все еще сомневался, но он думал о том, как он мог бы удовлетворить свою неуверенность. Он схватил фонарь и поспешил осмотреть эти следы, которые он не умел читать, которые были для него безмолвны, но которые выдали свою тайну другому. Он был вынужден согласиться со своим спутником. Все, что описал Лекок, было записано там; он видел спутанные следы, круг, очерченный широкими юбками, прекращение крошечных отпечатков.
   Когда он вернулся, на его лице отразилось почтительное и удивленное восхищение, и с оттенком смущения он сказал: "Едва ли можно винить старика за то, что он немного похож на святого Фому. "Я коснулся его пальцами", и теперь я согласен следовать за вами.
   Молодой полицейский действительно не мог обвинить своего коллегу в недоверии. Продолжая свой рассказ, он продолжил: "Тогда сообщник, услышавший приближение беглецов, побежал им навстречу и помог толстоногой женщине нести ее спутника. Последний, должно быть, был действительно болен, так как сообщник снял шапку и стряхнул ею снег с этого бревна. Затем, думая, что поверхность еще недостаточно высохла, он вытер ее полой своего пальто. Были ли эти любезности чистой галантностью или обычным вниманием нижестоящего? Я задал себе этот вопрос. Это, однако, несомненно: пока женщина с маленькими ногами восстанавливала свои силы, полулежа на этой доске, другая отвела сообщницу немного в сторону, в пяти-шести шагах влево, как раз возле этого огромного блок из гранита. Там она разговаривала с ним, и пока он слушал, мужчина прислонился к заснеженному камню. Его рука оставила там очень отчетливый отпечаток. Затем, когда разговор продолжался, он уперся локтем в снежную поверхность".
   Как и все люди с ограниченным интеллектом, отец Абсент внезапно перешел от беспричинного недоверия к безоговорочной уверенности. Отныне он мог верить во что угодно по той же самой причине, которая прежде заставляла его ничему не верить. Не имея понятия о границах человеческого разума и проницательности, он не видел предела догадливому гению своего товарища. Поэтому он с полной верой спросил: "А что говорил сообщник женщине в широких туфлях?"
   Лекок улыбнулся этой простоте, но другой этого не заметил. -- Мне довольно трудно ответить на этот вопрос, -- ответил молодой сыщик, -- я думаю, однако, что женщина объясняла мужчине безмерность и неминуемость опасности, грозившей его спутнице, и что они старались придумать какие-нибудь средства, чтобы спасти его от этого. Возможно, она принесла ему приказы убийцы. Несомненно, она кончила тем, что умоляла сообщника бежать в Пуаврьер и посмотреть, что там происходит. И он так и сделал, ибо его следы начинаются с этой гранитной глыбы".
   -- И только подумать, -- воскликнул отец Абсент, -- что мы в этот самый момент были в лачуге. Слово от Геврола, и мы могли бы надеть наручники на всю банду! Как жаль!"
   Лекок был недостаточно бескорыстен, чтобы разделить сожаление своего товарища. Наоборот, он был очень благодарен Гевролю за промах. Если бы не это, как бы он когда-нибудь нашел случай расследовать дело, которое становилось все более и более загадочным по мере того, как его поиски продолжались, но которое он надеялся в конце концов разгадать.
   - В заключение, - продолжал он, - сообщник вскоре вернулся, он был свидетелем этой сцены и, очевидно, испугался. Он боялся, что мысль об осмотре помещения может прийти в голову полиции. Именно к даме с маленькими ногами он обратился. Он объяснил ей необходимость бегства и сказал ей, что даже мгновение промедления может быть фатальным. При его словах она собрала всю свою энергию; она встала и поспешила прочь, цепляясь за руку своего спутника. Указал ли мужчина дорогу, по которой они должны были идти, или они знали ее сами? Это точно, он сопровождал их на некотором расстоянии, чтобы присматривать за ними. Но помимо защиты этих женщин, у него была еще более священная обязанность - помочь своей сообщнице, если это возможно. Он вернулся по своим следам, еще раз прошел мимо, и последний след, который я могу обнаружить, ведет в сторону улицы Шато-де-Ранье. Он пожелал узнать, что станет с убийцей, и отправился туда, где мог бы увидеть, как он проходит мимо со своими похитителями".
   Подобно дилетанту, едва сдерживающему аплодисменты до конца восхитившей его арии, отец Абсент не мог во время концерта полностью подавить свое восхищение. Но только когда Лекок замолчал, он дал волю своему энтузиазму: "Вот детектив, если хотите!" - воскликнул он. "И они притворяются, что Геврол проницателен! Что он когда-либо делал, чтобы сравниться с этим? Ах! сказать вам, что я думаю? Ведь по сравнению с вами генерал больше Иоанн Креститель.
   Конечно, лесть была грубой, но в ее искренности сомневаться было нельзя. Это был первый раз, когда на тщеславие Лекока упала благоухающая роса похвалы, и это очень обрадовало его, хотя он скромно ответил: "Ерунда, ты слишком добр, папа. В конце концов, что такого умного я сделал? Я же говорил вам, что мужчина средних лет. В этом нетрудно было убедиться, разглядев его тяжелую, волочащуюся походку. Я же говорил вам, что он высокий - легкое дело. Когда я увидел, что он опирался на гранитную глыбу слева, я измерил эту глыбу. Он почти пять футов пять дюймов в высоту, следовательно, человек, который может опереться на него локтем, должен быть ростом не менее шести футов. След его руки доказывает, что я не ошибаюсь. Увидев, что он стряхнул снег, покрывавший доску, я спросил себя, чем он пользовался; Я подумал, что это может быть его фуражка, и след, оставленный козырьком, доказывает, что я был прав. Наконец, если я обнаружил цвет и материал его пальто, то только потому, что, когда он вытирал мокрую доску, какие-то осколки дерева оторвали несколько крошечных хлопьев коричневой шерсти, которые я нашел и которые будут в суде. Но что это значит, в конце концов? Ничего такого. Мы обнаружили только первые улики этого дела. Тем не менее, мы на правильном пути - так что вперед!
   Старый офицер был наэлектризован и, как эхо, повторял: "Вперед!"
   IV
   В ту ночь бродягам, укрывшимся в окрестностях Пуавриера, пришлось очень плохо; ибо в то время как тех, кому удалось уснуть, тревожили страшные сны о полицейском рейде, те, кто не спал, стали свидетелями некоторых странных происшествий, рассчитанных на то, чтобы наполнить их умы ужасом. Услышав выстрелы в пивной матушки Чупин, большинство бродяг заключили, что произошло столкновение полиции с кем-то из их товарищей, и тут же принялись рыскать, жадно прислушиваясь и наблюдая, готовые бежать на месте. наименьший признак опасности. Поначалу они не могли обнаружить особых причин для беспокойства. Но позже, около двух часов ночи, когда они снова начали чувствовать себя в безопасности, туман немного рассеялся, и они стали свидетелями явления, рассчитанного на то, чтобы возбудить беспокойство.
   На незанятом участке земли, который местные жители называли "равниной", виднелся небольшой, но очень яркий огонек, описывающий самые капризные эволюции. Он двигался из стороны в сторону без всякой видимой цели, вычерчивая самые необъяснимые зигзаги, то опускаясь на землю, то поднимаясь на высоту четырех-пяти футов, то оставаясь совершенно неподвижным, а в следующую секунду отлетая, как мячик. Несмотря на место и время года, менее невежественные из бродяг верили, что свет - это некий ignis fatuus, один из тех светящихся метеоров, которые поднимаются из болот и парят в атмосфере по велению ветра. На самом деле, однако, этот ignis fatuus был фонарем, при свете которого два агента полиции вели свое расследование.
   Внезапно раскрыв таким образом свои способности первому ученику, Лекок оказался вовлеченным в жестокое недоумение. У него не было смелости и быстроты решения, которые являются даром богатого прошлого, и он колебался между двумя курсами, оба одинаково разумными, и оба сулили большие шансы на успех. Он стоял между двумя тропами, проложенными двумя женщинами с одной стороны и сообщницей с другой. Что ему взять? Ибо он не мог надеяться следовать обоим. Сидя на бревне, где несколько минут назад отдыхали женщины, с рукой, прижатой ко лбу, он размышлял и взвешивал шансы.
   "Если я пойду за человеком, я не узнаю ничего, чего бы я уже не знал. Он пошел зависать вокруг вечеринки; он следовал за ними издалека, видел, как заперли его сообщника, и, несомненно, бродит по вокзалу. Если я поспешу в погоню, могу ли я надеяться догнать и захватить его? Нет; прошло слишком много времени".
   Отец Абсент слушал этот монолог с напряженным любопытством, таким же тревожным, как неискушенный человек, который, расспросив ясновидящего о каких-то потерянных вещах, ждет ответа оракула.
   -- Следить за женщинами, -- продолжал молодой человек, -- к чему это приведет? Может быть, к важному открытию, может быть, ни к чему".
   Однако он предпочитал неизвестное, которое при всех своих шансах на неудачу имело и шансы на успех. Он встал, его курс был определен.
   "Отец Абсент, - сказал он, - мы пойдем по следам этих двух женщин, и куда бы они нас ни повели, мы пойдем".
   Воодушевленные с одинаковым рвением, они начали свою прогулку. В конце пути, на который они вступили, им чудилось, что они наблюдают, как в каком-то волшебном стекле, одно - плоды, другое - славу успеха. Они поспешили вперед. Поначалу это была всего лишь игра - следовать по отчетливым следам, ведущим к Сене. Но вскоре им пришлось двигаться медленнее.
   Покинув пустошь, они достигли, так сказать, внешних пределов цивилизации; и странные следы постоянно смешивались со следами беглецов, временами даже стирая их. Во многих местах, то ли по причине обнажения, то ли по характеру почвы, оттепель завершила свое дело, и остались большие участки земли, совершенно свободные от снега. В таких случаях они теряли след, и требовалась вся проницательность Лекока и вся добрая воля его спутника, чтобы найти его снова.
   В таких случаях отец Абсент вонзал свою трость в землю рядом с последним обнаруженным следом, и Лекок и он сам рыскали по всей земле вокруг этого места, как пара ищейок, сбитых со следа. И тогда фонарь так странно двигался. Более дюжины раз, несмотря на все их усилия, они бы совсем потеряли нить, если бы не элегантные туфли, которые носила дама с маленькими ножками. У них были такие маленькие и очень высокие каблуки, что впечатление, которое они производили, было неверным. Они тонули на три-четыре дюйма в снегу или в грязи, и их предательский отпечаток оставался таким же ясным и отчетливым, как у тюленя.
   Благодаря этим пяткам преследователям удалось обнаружить, что двое беглецов не пошли вверх по улице Пате, как можно было бы предположить. Вероятно, они сочли эту улицу слишком многолюдной и слишком хорошо освещенной. Они только что пересекли ее, как раз под улицей Круа-Руж, и воспользовались пустым пространством между двумя домами, чтобы вернуться на открытое пространство.
   - Конечно, эти женщины были хорошо знакомы с местностью, - пробормотал Лекок.
   В самом деле, топография местности, по-видимому, не представляла для них никаких секретов, так как, покинув улицу Патэ, они тотчас же повернули направо, чтобы избежать нескольких больших раскопок, из которых было выкопано немало кирпичной глины.
   Но в конце концов след был найден, и сыщики пошли по нему до улицы Шевалере. Тут следы резко прекратились. Лекок обнаружил восемь или десять следов, оставленных женщиной в широких туфлях, но и только. Кроме того, состояние почвы не было рассчитано на то, чтобы облегчить исследование такого рода. По улице Шевалере много ходили взад и вперед, и не только почти не осталось снега на тропинках, но и середина улицы превратилась в реку слякоти.
   "Неужели эти люди вспомнили наконец, что снег может их выдать? Они взяли середину дороги? - проворчал молодой полицейский агент.
   Конечно, они не могли перейти на пустое место, как только что сделали, потому что на другой стороне улицы тянулась длинная фабричная стена.
   "Ах!" - вздохнул отец Абсент. - У нас есть труд за наши страдания.
   Но у Лекока был темперамент, который отказывался признавать поражение. Воодушевленный холодным гневом человека, видящего, что предмет, который он собирался схватить, исчезает из его глаз, он возобновил свои поиски и был хорошо вознагражден за свои усилия.
   "Я понимаю!" -- вскричал он вдруг. -- Я понимаю, я вижу!
   Отец Абсент подошел ближе. Он ничего не видел и не угадал! но он больше не сомневался в силах своего спутника.
   -- Посмотри сюда, -- сказал Лекок. - Что это за знаки?
   - Следы, оставленные колесами какой-то кареты, которая явно повернула сюда.
   "Хорошо, папа, эти следы все объясняют. Добравшись до этого места, наши беглецы увидели свет приближавшегося извозчика, возвращавшегося из центра Парижа. Он был пуст и доказывал их спасение. Они подождали, и когда он приблизился, они окликнули водителя. Без сомнения, они обещали ему хорошую плату за проезд; это действительно очевидно, так как он согласился вернуться снова. Он обернулся здесь; они сели в машину, и поэтому следы не идут дальше".
   Это объяснение не понравилось спутнику Лекока. "Достигли ли мы большого прогресса теперь, когда мы это знаем?" он спросил.
   Лекок не смог сдержать импульс пожать плечами. - Вы ожидали, что следы, оставленные беглецами, приведут нас через Париж к самым их дверям? он спросил.
   "Нет; но-"
   "Тогда чего бы вы хотели еще? Вы думаете, что завтра я не буду знать, как найти этого шофера? Он возвращался с пустой машиной, его рабочий день закончился; следовательно, его конюшня находится по соседству. Вы полагаете, что он забыл, что на улице Шевалере поселил двоих? Он расскажет нам, куда он их пригнал; но это нам не поможет, ибо, конечно, они не дали ему своего настоящего адреса. Но во всяком случае он, вероятно, может дать нам их описание, рассказать, как они были одеты, описать их внешность, манеры и возраст. И с этим, и с тем, что мы уже знаем...
   Красноречивый жест выразил остаток его мысли, затем он добавил: "Теперь мы должны вернуться в Пуаврьер, и идти быстро. А теперь, мой друг, можешь погасить свой фонарь.
   Стараясь изо всех сил не отставать от своего спутника, который так торопился вернуться в Пуаврьер, что чуть не побежал, мысли отца Абсента были так же заняты, как и его ноги, и в его уме пробудился совершенно новый поток идей.
   В течение двадцати пяти лет, что он был связан с полицией, этот хороший человек - по его собственному выражению - видел, как многие его коллеги обошли его и получили, всего за несколько месяцев работы, повышение, которое его долгие годы службы не принесли ему пользы. В этих случаях он не преминул обвинить начальство в несправедливости, а своих удачливых соперников в грубой лести. По его мнению, старшинство было единственной претензией к продвижению - единственной, лучшей, самой респектабельной претензией; и он имел обыкновение суммировать все свои мнения, всю свою скорбь и озлобленность в одной фразе: "Гнусно пройти мимо старого служилого".
   Однако сегодня вечером отец Абсент обнаружил, что в мире есть еще кое-что, кроме старшинства, и достаточные причины для того, что он раньше считал фаворитизмом. Он тайно признался, что этот новичок, с которым он обращался так небрежно, только что пошел по следу, чего он, хоть и ветеран, никогда не смог бы сделать.
   Но общение с самим собой не было сильной стороной этого доброго человека; он скоро устал от размышлений; и, дойдя до места, где из-за плохой дороги им пришлось двигаться медленнее, он счел это удобным случаем возобновить разговор. -- Вы молчите, товарищ, -- осмелился заметить он, -- и можно поклясться, что вы были не совсем довольны.
   Этот удивительный результат размышлений старика поразил бы Лекока, если бы его мысли не были за сотню лиг отсюда. "Нет, я не доволен", - ответил он.
   "А почему, скажите на милость? Всего десять минут назад ты был весел, как жаворонок.
   "Тогда я не видел беды, которая нам грозит".
   "Несчастье!"
   "Очень большое несчастье. Разве вы не замечаете, что погода нежелательно изменилась. Видно, что ветер сейчас дует с юга. Туман рассеялся, но небо пасмурно и угрожающе. Дождь будет меньше, чем через час".
   "Сейчас падает несколько капель; Я только что почувствовал один".
   Эти слова произвели на Лекока почти такой же эффект, как подстегивание резвой лошади. Он прыгнул вперед и, приняв еще более торопливый шаг, воскликнул: "Поторопимся! поторопимся!"
   Старый полицейский следовал за ним, как по долгу службы; но его ум был, если возможно, еще более обеспокоен ответами его молодого спутника. Большое несчастье! Ветер с юга! Дождь! Он не видел, он не мог видеть связь.
   Сильно озадаченный и немало встревоженный, отец Абсент потребовал объяснений, хотя у него было немного больше дыхания, чем было абсолютно необходимо, чтобы он мог продолжать марш-бросок, который он совершал. -- Честное слово, -- сказал он, -- я напряг свои мозги...
   Его спутник сжалился над его беспокойством. "Какая!" - воскликнул он, все еще торопясь вперед. - Вы не понимаете, что наше расследование, мой успех и ваша награда зависят от тех черных туч, которые ветер гонит на нас!
   "Ой!"
   "Двадцать минут просто тихого дождя, и наше время и труд будут потеряны. Если пойдет дождь, снег растает, и тогда прощай наши пруфы. Пойдемте - поскорее! Вы прекрасно знаете, что в таких случаях слов недостаточно. Если мы заявим прокурору, что видели эти следы, он спросит, где? И что мы можем сказать? Если мы поклянемся всеми богами, что видели следы мужчины и двух женщин, следователь скажет: "Позвольте мне увидеть их". И кто тогда будет чувствовать себя смущенным? Отец Абсент и Лекок. Кроме того, Гевроль не преминет заявить, что мы говорим неправду, чтобы повысить собственную ценность и унизить его".
   "Какая идея!"
   "Быстрее, папа, быстрее; завтра весь день будешь возмущаться. Возможно, дождя не будет. В таком случае эти совершенные, четкие и легко узнаваемые следы докажут разорение виновных. Как мы можем их сохранить? С помощью какого процесса мы могли бы укрепить их? Я бы залил их своей кровью, если бы только это могло заставить их застыть.
   Отец Абсент как раз думал, что его доля труда до сих пор была наименее важной; потому что он просто держал фонарь. Но здесь у него был шанс приобрести реальное и существенное право на предполагаемое вознаграждение. "Я знаю способ, - сказал он, - которым можно сохранить эти следы на снегу".
   При этих словах молодой человек остановился. - Ты знаешь... ты? - прервал он.
   -- Да, я знаю, -- ответил старый сыщик с явным удовлетворением человека, отомстившего. "Они изобрели способ во время той истории в Maison Blanche, в декабре прошлого года".
   "Я вспоминаю".
   "Ах! ну а на снегу во дворе был след, который привлек внимание сыщика. Он сказал, что все улики зависят только от этой метки, что это стоит более чем десяти лет напряженной работы по расследованию дела. Естественно, он хотел сохранить его. Они послали за великим химиком...
   "Давай, давай".
   "Я никогда не видел, как этот метод применяется на практике, но эксперт рассказал мне все о нем и показал полученную форму. Он объяснил мне это точно, учитывая мою профессию".
   Лекок дрожал от нетерпения. - А как они получили форму? - резко спросил он.
   "Подождите: я просто собирался объяснить. Они берут часть лучшего желатина и позволяют ему замачиваться в холодной воде. Когда он станет полностью размягченным, его нагревают до образования жидкости умеренной консистенции. Затем, когда он достаточно остынет, они покрывают им след".
   Лекок почувствовал раздражение, естественное для человека, который только что услышал плохую шутку или потерял время, слушая дурака.
   "Достаточно!" - сердито перебил он. "Этот метод можно найти во всех руководствах. Это прекрасно, без сомнения, но как это может служить нам? У тебя есть желатин?
   "Нет."
   - Я тоже. С тем же успехом ты мог бы посоветовать мне полить следы расплавленным свинцом, чтобы исправить их.
   Они продолжили свой путь и через пять минут, не обменявшись ни словом, снова вошли в лачугу вдовы Чупин. Первым побуждением пожилого человека было бы отдохнуть, чтобы подышать, но Лекок не дал ему на это времени.
   "Поторопись: принеси мне блюдо, тарелку, что угодно!" - воскликнул молодой сыщик. - И принесите мне воды. собери все доски и старые ящики, какие только найдешь".
   Пока его спутник слушался его, Лекок вооружился осколком одной из разбитых бутылок и начал яростно скрести оштукатуренную стену, разделявшую две комнаты.
   Его разум, сначала сбитый с толку близостью этой неожиданной катастрофы, проливного дождя, теперь пришел в равновесие. Он размышлял, думал о том, как можно было бы предотвратить неудачу, и надеялся на окончательный успех. Когда он набрал семь или восемь пригоршней тонкой гипсовой пыли, он смешал одну половину с небольшим количеством воды, чтобы получилась жидкая паста, оставив остальную часть нетронутой на краю тарелки.
   "Теперь, папа, - сказал он, - подойди и подержи для меня свет".
   Оказавшись в саду, юноша отыскал самый глубокий и четкий из следов, встал рядом с ним на колени и начал свой опыт, дрожа от беспокойства. Сначала он посыпал отпечаток тонким слоем сухой штукатурки, а затем с бесконечной осторожностью налил на это покрытие по капле жидкий раствор.
   Какая удача! эксперимент удался! Гипс соединился в однородную массу, образуя совершенную модель слепка. Таким образом, после часового труда Лекок получил полдюжины этих слепков, которые, может быть, и не отличались четкостью очертаний, но были достаточно совершенны, чтобы их можно было использовать в качестве улики.
   Тревога молодого сыщика была вполне обоснованной, поскольку дождь уже начинался. Тем не менее у него было достаточно времени, чтобы замазать несколько следов коробками и досками, которые собрал отец Абсент, таким образом сделав их как бы недосягаемыми для оттепели. Теперь он мог дышать. Власти могли прийти, ибо самая важная часть его задачи была выполнена.
   В
   От Пуавриер до улицы Шевалере было довольно далеко, даже по равнине, и целых четыре часа Лекок и его коллега потратили на сбор информации.
   Все это время жилище вдовы Чупина оставалось открытым, доступным для любого случайного посетителя. Тем не менее, когда по возвращении молодой полицейский вспомнил об этом пренебрежении элементарными мерами предосторожности, он не испугался. Учитывая все обстоятельства, было очень трудно поверить, что из-за этой неосторожности мог быть причинен какой-либо серьезный вред.
   Ибо кто мог бы посетить этот питейный зал после полуночи? Его дурное имя служило оплотом. Самые смелые бродяги не пили там без некоторого беспокойства, опасаясь, что, если спиртное заставит их потерять сознание, их могут ограбить или, может быть, даже убить. Следовательно, если кого и привлек в эту заведомо опасную питейную лавку свет, струившийся через открытую дверь, то это мог быть только какой-нибудь очень безрассудный человек, возвращавшийся поздно ночью с бала в "Радуге" с несколькими су. в кармане. Но даже тогда одного взгляда внутрь было достаточно, чтобы самые смелые обратились в бегство.
   Меньше чем за секунду молодой полицейский взвесил все эти возможности, о которых не сказал ни слова отцу Абсенту. Когда мало-помалу волнение, вызванное его последовательными надеждами и разочарованиями, а также завершением эксперимента со следами, улеглось и к нему вернулось обычное душевное спокойствие, он тщательно осмотрел жилище и никоим образом не был доволен собой. Он экспериментировал с отцом Абсентом со своей новой системой исследования, подобно тому, как честолюбивый оратор пробует свои силы перед наименее одаренными друзьями, а не перед умнейшими. Он определенно поразил старого ветерана своим превосходством; он буквально раздавил его. Но что это за великая заслуга, что за чудесная победа? Зачем ему хвалиться тем, что перехитрил отца Абсента, одного из самых недальновидных людей на службе?
   Если бы он только мог представить поразительные доказательства своей энергии или своей проницательности! Но, в конце концов, чего он добился? Была ли разгадана загадка? Был ли его успех более чем проблематичным? При вытягивании одной нити моток не распутывается. Эта ночь, несомненно, решит его будущую роль сыщика, поэтому он поклялся, что если не сумеет победить свое тщеславие, то по крайней мере заставит себя скрывать его. Поэтому очень скромным тоном он сказал своему спутнику: "Мы сделали все, что могли сделать снаружи, теперь, не будет ли мудрее заняться внутренней частью дома?"
   Все выглядело точно так же, как когда двое мужчин вышли из комнаты. Свеча с обугленным фитилем бросала мерцающий свет на ту же сцену беспорядка, открывая взору застывшие черты трех жертв. Не теряя ни секунды, Лекок начал собирать и изучать различные предметы, разбросанные по полу. Некоторые из них до сих пор остались нетронутыми. Вдова Чупин отшатнулась от затрат на кафельный пол, посчитав, что голая земля, на которой был построен домик, достаточно хороша для ног ее клиентов. Эта земля, которая первоначально, должно быть, была хорошо утрамбована, из-за постоянного использования и сырости стала почти такой же грязной, как земля снаружи.
   Первыми плодами поисков Лекока были большая салатница и большая железная ложка, последняя так искривлена и согнута, что ее, очевидно, использовали в качестве оружия во время конфликта. При осмотре чаши выяснилось, что, когда началась ссора, потерпевшие лакомились знакомой смесью воды, вина и сахара, известной на заграждениях как vin a la Frangaise. После салатника двое мужчин взяли пять увесистых стаканов, обычно употребляемых в винных магазинах, которые, хотя и выглядели так, как будто вмещают полбутылки, на самом деле настолько толсты на дне, что в них можно Почти ничего. Три из этих стекол были разбиты, два целы. Во всех них было вино - одно и то же vin a la Frangaise. Это было просто, но для большей уверенности Лекок приложил язык к голубоватой смеси, оставшейся на дне каждого стакана. "Двойка!" - пробормотал он с изумлением.
   Затем он последовательно осмотрел поверхности трех опрокинутых столов. На одном из них, ближайшем к камину и окну, можно было различить еще мокрые следы пяти стаканов, салатницы и даже ложек. Лекок вполне справедливо отнесся к этому обстоятельству как к делу величайшей важности, ибо достаточно ясно доказывало, что пять человек вместе опустошили салатницу. Кто были эти пять человек?
   "Ой! ой!" - вдруг воскликнул Лекок двумя совершенно разными тонами. - Тогда эти две женщины не могли быть с убийцей!
   Ему представился очень простой способ открытия. Это должно было выяснить, были ли другие стаканы и что в них было. После нового обыска на полу был найден шестой стакан, похожий по форме на остальные, но гораздо меньшего размера. Его запах показал, что в нем был бренди. Тогда этих двух женщин не было с убийцей, и, следовательно, он не мог драться, потому что другие мужчины оскорбили их. Это открытие доказало ошибочность первоначальных предположений Лекока. Это был неожиданный удар, и он молча оплакивал его, когда отец Абсент, который не переставал рыскать вокруг, вскрикнул от удивления.
   Молодой человек повернулся; он увидел, что его спутник сильно побледнел. "Что это?" он спросил.
   - Кто-то был здесь в наше отсутствие.
   "Невозможно!"
   Это не было невозможно - это было правдой. Когда Геврол сорвал фартук с головы вдовы Чупин, он бросил его на ступеньки лестницы; с тех пор ни один из полицейских агентов не прикасался к нему. А между тем карманы этого фартука теперь были вывернуты наизнанку; это было доказательством, это было свидетельством. Это открытие привело Лекока в ужас, а выражение его лица свидетельствовало о борьбе, происходящей в его уме. - Кто мог быть здесь? - пробормотал он. "Разбойники? Это невероятно".
   Затем, после долгого молчания, которое его спутник старался не прерывать, он добавил: "Человек, который пришел сюда, кто осмелился проникнуть в это жилище и взглянуть в лицо трупам этих убитых людей, - этот человек мог быть не кем иным, как сообщник. Но этого мало подозревать, это надо знать. Я должен - я узнаю это!
   Они долго искали, и только после часа усердной работы перед дверью, выбитой полицией, они обнаружили в грязи, как раз внутри следов, оставленных протектором Геврола, след, который носил очень похоже на те, что оставил человек, вошедший в сад. Они сравнили отпечатки и узнали те же узоры, что и гвозди на подошве ботинка.
   - Должно быть, это был сообщник! - воскликнул Лекок. "Он смотрел на нас, видел, как мы уходим, а потом вошел. Но почему? Какая настоятельная, непреодолимая необходимость заставила его отважиться на такую неминуемую опасность? Он схватил руку своего спутника, чуть не раздавив ее от волнения: "Ах! Я знаю почему!" продолжал он, яростно. - Я слишком хорошо понимаю. Какая-то статья, которая могла бы пролить свет на это ужасное дело, была оставлена или забыта, или потеряна здесь, и чтобы получить ее, найти ее, он решился на этот ужасный риск. И подумать только, что это моя вина, только моя вина, что это убедительное доказательство ускользнуло от нас! А я считал себя таким проницательным! Какой урок! Дверь должна была быть заперта; всякий дурак подумал бы... Тут он остановился и остался с открытым ртом и выпученными глазами, указывая пальцем на один из углов комнаты.
   "Какая разница?" - спросил его испуганный спутник.
   Лекок ничего не ответил, но медленно и судорожными движениями сомнамбулы подошел к месту, на которое указал, нагнулся, что-то поднял и сказал: "Моя глупость не заслуживает такого счастья".
   Объект, который он нашел, был серьгой, состоящей из одного большого бриллианта. Обстановка была изумительного мастерства. - Этот бриллиант, - заявил Лекок после минутного осмотра, - должен стоить не менее пяти или шести тысяч франков.
   - Вы серьезно?
   - Думаю, я могу поклясться в этом.
   Он не стал бы беспокоиться о такой преамбуле, как "я думаю", несколько часов назад, но сделанная им ошибка была уроком, который не будет забыт, пока он жив.
   "Возможно, это была та самая бриллиантовая серьга, которую искал сообщник", - предположил отец Абсент.
   "Предположение едва ли допустимо. В таком случае он не стал бы искать его в фартуке матушки Чупин. Нет, он, должно быть, искал что-то другое, например, письмо.
   Пожилой мужчина не слушал; он взял сережку и в свою очередь рассматривал ее. -- И подумать только, -- пробормотал он, пораженный сиянием камня, -- подумать только, что женщина, у которой в ушах драгоценностей на десять тысяч франков, пришла бы в Пуаврьер. Кто бы поверил?"
   Лекок задумчиво покачал головой. "Да, это очень странно, очень невероятно, очень абсурдно. И все же мы увидим многое столь же странное, если когда-нибудь придем - в чем я очень сомневаюсь - к разгадке этого таинственного дела.
   Начинался холодный, унылый и мрачный день, когда Лекок и его коллега завершили свое расследование. Не было ни пяди пространства, которое не было бы исследовано, тщательно осмотрено и изучено, можно сказать, чуть ли не в лупу. Оставалось только составить отчет.
   Молодой человек сел за стол и, желая сделать свой рассказ как можно более понятным, начал с того, что набросал план места убийства.
   В меморандумах, приложенных к этой пояснительной диаграмме, Лекок ни разу не написал своего имени. Отмечая вещи, которые он вообразил или обнаружил, он называл себя просто одним из полицейских. Это была не столько скромность, сколько расчет. Скрывая себя в удачно выбранных случаях, человек приобретает большую известность, когда выходит из тени. Также благодаря хитрости он дал Гевролю такое видное положение. Эта тактика, возможно, довольно хитрая, но, в конце концов, совершенно справедливая, не могла не привлечь внимание к человеку, который показал себя столь расторопным, когда усилия его начальника сводились лишь к тому, чтобы взломать дверь.
   Документ, составленный Лекоком, не был процессуальным актом, формальным актом, зарезервированным для офицеров судебной полиции; это был простой отчет, который можно было бы принять под заглавием расследования, и тем не менее молодой сыщик составил его с такой же тщательностью, как генерал, составляющий бюллетень о своей первой победе.
   Пока Лекок рисовал и писал, отец Абсент склонился над его плечом, наблюдая за ним. План поразил этого достойного человека. Он многое видел; но он всегда полагал, что нужно быть инженером, архитектором или, по крайней мере, плотником, чтобы выполнять такую работу. Нисколько. Имея рулетку для измерения и кусок доски вместо линейки, его неопытный коллега вскоре совершил чудо. Таким образом, уважение отца Абсента к Лекоку значительно возросло. Правда, достойный ветеран не заметил ни взрыва тщеславия молодого полицейского, ни его возвращения к прежней скромности. Он не заметил ни его тревоги, ни его растерянности, ни его непроницательности.
   Через несколько мгновений отец Абсент перестал наблюдать за своим спутником. Он чувствовал себя утомленным после ночных трудов, у него горела голова, и он дрожал, и колени его дрожали. Быть может, хотя он и не был чуток, но чувствовал влияние ужасов, окружавших его и казавшихся еще более зловещими в унылом утреннем свете. Он стал рыться в шкафах и наконец нашел - о, дивное счастье! - бутылку бренди, полную на три части. Мгновение он колебался, потом налил стакан и одним глотком осушил его.
   - Выпьешь? - спросил он своего спутника. "Конечно, это не очень известный бренд; но это так же хорошо, это заставляет кровь циркулировать и оживляет".
   Лекок отказался; его не нужно было оживлять. Все его способности были напряжены. Он намеревался, чтобы после однократного прочтения его доклада следователь сказал: "Пусть пошлют за офицером, составившим этот документ". Следует помнить, что будущее Лекока зависело от такого приказа. Соответственно, он особенно заботился о том, чтобы быть кратким, ясным и кратким, чтобы ясно указать, как возникли его подозрения по поводу убийства, как они усилились и как они подтвердились. Он объяснил, какой серией выводов ему удалось создать теорию, которая если и не была истиной, то, по крайней мере, была достаточно правдоподобной, чтобы служить основой для дальнейшего исследования.
   Затем он перечислил статьи обвинительных приговоров, лежащие перед ним на столе. Там были собранные на доске хлопья коричневой шерсти, ценная серьга, макеты различных следов в саду и передник вдовы Чупин с вывернутыми наизнанку карманами. Был также револьвер убийцы с двумя разряженными стволами и тремя заряженными. Это оружие, хотя и не носило декоративного характера, все же было образцом высококлассной работы. Он носил имя некоего Стивенса, Скиннер-стрит, 14, известного лондонского оружейника.
   Лекок был убежден, что, исследуя тела жертв, он получит другую и, возможно, очень ценную информацию; но он не осмелился пойти на такой курс. Помимо собственной неопытности в этом вопросе, нужно было подумать и о Гевроле, и инспектор, разъяренный собственной ошибкой, не преминет заявить, что, изменив положение тел, Лекок произвел удовлетворительное обследование со стороны врачей невозможно.
   Таким образом, молодой сыщик пытался утешить себя за свое вынужденное бездействие в этом отношении, и он перечитывал свой отчет, изменяя некоторые выражения, когда отец Абсент, стоявший на пороге входной двери, окликнул его.
   "Есть что-то новое?" - спросил Лекок.
   "Да", - был ответ. "Вот идут Гевроль и два наших товарища с комиссаром полиции и еще двумя джентльменами".
   И действительно, приближался комиссар, заинтересованный, но не встревоженный этим тройным убийством, которое, несомненно, сделает его округ предметом парижских разговоров в течение следующих нескольких дней. Почему, в самом деле, он должен беспокоиться об этом? Ибо Геврол, чье мнение в таких вопросах можно было считать авторитетом, позаботился о том, чтобы успокоить его, когда он пошел разбудить его от дремоты.
   "Это была всего лишь драка между какими-то старыми обидчиками; бывшие тюремщики, завсегдатаи Пуаврьера, - сказал он и сентенциозно добавил: - Если бы все эти головорезы убивали друг друга, мы могли бы обрести хоть немного мира.
   Он добавил, что, поскольку убийца был арестован и заключен под стражу, в этом деле нет ничего срочного. Соответственно комиссар подумал, что нет ничего плохого в том, чтобы еще раз вздремнуть и подождать до утра, прежде чем начать расследование. Он видел убийцу, сообщил об этом случае в префектуру и теперь едет - довольно неторопливо - в сопровождении двух врачей, назначенных властями для составления судебно- медицинских заключений по всем подобным случаям. В состав отряда входил также фельдфебель 53-го линейного пехотного полка, которого комиссар вызвал, чтобы опознать, если возможно, убитого человека в мундире, ибо, если верить номеру, выгравированному на пуговицах, судя по шинели, он принадлежал к 53-му полку, дислоцированному теперь в соседнем форте.
   По мере приближения отряда стало очевидно, что инспектор Геврол обеспокоен еще меньше, чем комиссар. Он насвистывал на ходу, размахивая тростью, которая не выпускала его из руки, и уже смеялся в рукаве над конфузом самонадеянного дурака, который пожелал остаться подбирать там, где он, опытный и ловкий офицер, ничего не заметил. . Как только он оказался на расстоянии разговора, инспектор позвал отца Абсента, который, предупредив Лекока, остался стоять на пороге, прислонившись к косяку, попыхивая трубкой, неподвижный, как сфинкс.
   -- Ну, старик! - воскликнул Гевроль. - Есть ли у вас какая-нибудь великая мелодрама, очень темная и очень таинственная, чтобы рассказать нам о ней?
   -- Мне не о чем рассказывать, -- ответил старый сыщик, даже не вынимая трубки изо рта, -- я слишком глуп, это прекрасно понятно. Но мсье Лекок скажет вам кое-что, что вас удивит.
   Приставка "месье", которую старый полицейский употребил, говоря о своем коллеге, так не понравилась Гевролю, что он сделал вид, что не понял. - О ком ты говоришь? - резко спросил он.
   - Разумеется, о моем коллеге, который сейчас заканчивает свой отчет, - о мсье Лекоке. Совершенно непреднамеренно достойный малый стал крестным отцом молодого полицейского агента. С этого дня и для своих врагов, и для друзей он был и оставался "месье" Лекоком.
   "Ах! ах!" - сказал инспектор, чей слух был явно ослаблен. - А, он обнаружил...
   - Горшок с розами, которых другие не чуяли, генерал. Этим замечанием отец Абсент сделал врагом своего вышестоящего офицера. Но его мало заботило это: Лекок стал его божеством, и независимо от того, что может уготовить будущее, старый ветеран решил следовать судьбе своего молодого коллеги.
   - Это мы еще посмотрим, - пробормотал инспектор, мысленно решив присмотреть за этим юношей, которого успех может превратить в соперника. Больше он ничего не сказал, так как маленькая группа, которую он вел раньше, уже настигла его, и он отошел в сторону, чтобы уступить место полицейскому комиссару.
   Этот комиссар был далеко не новичком. Он прослужил много лет, но все же не мог сдержать жест ужаса, когда вошел в Пуаврьер. Сержант-майор 53-го полка, следовавший за ним, старый солдат с орденами и медалями, не раз нюхавший порох, был еще более подавлен. Он побледнел, как трупы, лежащие на земле, и был вынужден прислониться к стене для поддержки. Только два врача сохранили стоическое равнодушие.
   Лекок поднялся с отчетом в руке; он поклонился и, приняв почтительную позу, ждал, чтобы его спросили.
   -- Должно быть, вы провели ужасную ночь, -- ласково сказал комиссар. - И совершенно излишне, поскольку любое расследование было излишним.
   -- Однако я думаю, -- ответил молодой полицейский агент, прибегнув к всей своей дипломатии, -- что мое время не совсем потеряно. Я действовал в соответствии с инструкциями моего вышестоящего офицера; Я тщательно обыскал помещение и многое выяснил. Я, например, убедился, что у убийцы был друг, возможно, сообщник, о котором я могу дать довольно точное описание. Он был, должно быть, средних лет и носил, если я не ошибаюсь, мягкую шапку и коричневое шерстяное пальто; что же до его сапог...
   "Зунды!" - воскликнул Гевроль. - А я... - Он остановился, как человек, чей импульс превзошел его благоразумие и который с радостью вспомнил бы свои слова.
   "И ты?" - спросил комиссар. - Что вы имеете в виду?
   Инспектор зашел слишком далеко, чтобы отступить, и, сам того не желая, был вынужден действовать как собственный палач. -- Я как раз собирался упомянуть, -- сказал он, -- что этим утром, примерно час тому назад, когда я ждал вас, сэр, перед станцией, у Итальянской заставы, где заключен убийца, Я заметил вблизи человека, внешность которого мало чем отличалась от человека, описанного Лекоком. Этот человек казался сильно пьяным, потому что шатался и шатался о стены. Он попытался перейти улицу, но упал посреди нее, в таком положении, что его неминуемо раздавил бы первый проезжающий автомобиль".
   Лекок отвернулся; он не хотел, чтобы в его глазах читали, как прекрасно он понимает всю игру.
   -- Увидев это, -- продолжал Гевроль, -- я позвал двух мужчин и попросил их помочь мне поднять бедолагу. Мы подошли к нему; он, по-видимому, заснул: мы встряхнули его - заставили сесть; мы сказали ему, что он не может оставаться там, но он тут же пришел в бешеную ярость. Он ругался на нас, угрожал нам и начал драться с нами. И, честное слово, мы должны были отвезти его в участок и оставить там, чтобы он оправился от последствий пьяного дебоша.
   - Вы заперли его в одной камере с убийцей? - спросил Лекок.
   "Естественно. Вы прекрасно знаете, что в вокзале у шлагбаума всего две клетки: одна для мужчин, другая для женщин; вследствие этого-"
   Комиссар казался задумчивым. "Ах! очень жаль, - пробормотал он; "И нет никакого средства".
   -- Извините, есть один, -- заметил Гевроль, -- я могу послать одного из моих людей в участок с приказом задержать пьяного...
   Лекок жестом вмешался: "Беда пропала", - холодно сказал он. - Если этот человек сообщник, то он уже протрезвел - будьте уверены, и уже далеко.
   - Что же делать? - спросил инспектор с иронией. -- Разрешите спросить совета у мсье Лекока.
   "Я думаю, что случай предоставил нам прекрасную возможность, и мы не знали, как ею воспользоваться; и что лучшее, что мы можем сделать сейчас, - это перестать скорбеть и приготовиться воспользоваться следующей возможностью, которая представится".
   Однако Геврол был полон решимости послать одного из своих людей в полицейский участок; и только когда гонец тронулся, Лекок приступил к чтению своего доклада. Он прочел его быстро, по возможности воздерживаясь от резкого рельефа решающих доказательств, приберегая их для собственной выгоды; но логика его выводов была так сильна, что его часто прерывали одобрительные замечания комиссара и двух врачей.
   Геврол, единственный представитель оппозиции, пожимал плечами так, что они чуть не вывихнулись, и буквально позеленел от ревности.
   -- Я думаю, что вы один, молодой человек, правильно рассудили в этом деле, -- сказал комиссар, когда Лекок дочитал. "Я могу ошибаться; но ваши объяснения заставили меня изменить свое мнение о поведении убийцы, когда я допрашивал его (что было лишь на мгновение). Он отказывался, упрямо отказывался отвечать на мои вопросы и даже не назвал своего имени".
   Комиссар помолчал, обдумывая в уме прошлые обстоятельства, и уже серьезным тоном наконец добавил: "Я убежден, что мы имеем дело с одним из тех таинственных преступлений, причины которых неведомы. досягаемость человеческой проницательности - это кажется мне одним из тех загадочных случаев, которых человеческое правосудие никогда не может достичь". Лекок не возражал; но он улыбнулся про себя и подумал: "Посмотрим".
   VI
   Ни одна консультация у постели умирающего не проводилась в присутствии двух столь непохожих друг на друга врачей, как те, которые сопровождали комиссара полиции в Пуаврьер.
   Один из них, высокий лысый старик, в широкополой шляпе и в пальто антикварного покроя, был, по-видимому, одним из тех скромных ученых, которых изредка встречали на парижских улочках, - одним из тех лекарей, преданных своему делу. , которые слишком часто умирают в безвестности, после оказания огромных услуг человечеству. Он обладал благодатным спокойствием человека, который, повидав столько людских страданий, не может больше ничему научиться, и никакая беспокойная совесть не могла бы выдержать его испытующего взгляда, столь же острого, как его ланцет.
   Его коллега - молодой, свеженький, светловолосый и веселый - был одет несколько пижонски; и его белые руки были заключены в красивые меховые перчатки. На его лице была мягкая самодовольная улыбка, и у него были манеры тех практиков, которые ради наживы неизменно рекомендуют безошибочные панацеи, изобретаемые каждый месяц в химических лабораториях и рекламируемые до тошноты на последних страницах газет. Вероятно, он написал не одну статью о "Медицине для людей"; пыхтят различными смесями, пилюлями, мазями и пластырями на благо их соответствующих изобретателей.
   -- Прошу вас, господа, -- сказал полицейский комиссар, -- начать свои обязанности с осмотра жертвы в военном костюме. Вот сержант-майор, вызванный для ответа на вопрос о личности, которого я должен отправить обратно в его каюту как можно скорее.
   Два врача ответили жестом согласия и с помощью отца Абсента и еще одного агента полиции подняли тело и положили его на два стола, которые ранее были поставлены встык. Они не были обязаны делать какие-либо записи о позе, в которой они нашли тело, так как несчастный человек, который был еще жив, когда полиция вошла в каюту, был перевезен до того, как скончался.
   - Подойдите, сержант, - приказал комиссар, - и внимательно посмотрите на этого человека.
   Старый солдат повиновался с явным отвращением.
   - Что за форма, которую он носит?
   "Это форма 2-го батальона 53-го линейного полка".
   - Ты узнаешь его?
   "Нисколько."
   - Вы уверены, что он не из вашего полка?
   "Не могу сказать точно: в Депо есть срочники, которых я никогда не видел. Но я готов поклясться, что он никогда не входил в состав 2-го батальона, который, кстати, мой и в котором я служу фельдфебелем".
   Лекок, который до сих пор оставался в тени, теперь вышел вперед. "Могло бы быть также, - предложил он, - отметить номера, отмеченные на других предметах одежды".
   - Это очень хорошая идея, - одобрительно сказал комиссар.
   "Вот его кивер", - добавил молодой полицейский. "На нем номер 3129".
   Чиновники последовали совету Лекока и вскоре обнаружили, что каждый предмет одежды, который носил несчастный, имел свой номер.
   "Двойка!" пробормотал сержант; - Есть все признаки... Но они очень необычны.
   Приглашенный обдумать то, что он собирался сказать, храбрый воин, очевидно, попытался собраться с мыслями. -- Готов поставить на кон свои погоны, что этот парень никогда не был солдатом, -- сказал он наконец. "Должно быть, он переоделся, чтобы принять участие в масленичном карнавале".
   "Почему вы так думаете?"
   - О, я знаю это лучше, чем могу объяснить. Я узнаю его по его волосам, по ногтям, по всему его виду, по некоему je ne sais quoi ; словом, я знаю его по всему и ни по чему. Что смотри, бедняга и башмаков обуть не умел; он зашнуровал свои гетры не той стороной наружу". Очевидно, дальнейшие сомнения были невозможны после этих показаний, которые подтвердили правильность первого замечания Лекока инспектору Гевролю.
   "И все же, если этот человек был штатским, как он мог раздобыть эту одежду?" настаивал комиссар. - Мог ли он позаимствовать его у людей из вашей роты?
   "Да, это возможно; но в это трудно поверить".
   -- Нет ли способа, которым вы могли бы убедиться?
   "Ой! очень легко. Мне нужно только сбегать в форт и приказать проверить одежду.
   -- Так и сделайте, -- одобрил комиссар. - Это был бы отличный способ докопаться до истины.
   Но Лекок только что придумал метод столь же убедительный и гораздо более быстрый. -- Одно слово, сержант, -- сказал он, -- разве брошенное военное обмундирование не продается на публичных торгах?
   "Да; не реже одного раза в год после осмотра".
   - А разве продаваемые таким образом предметы не помечены каким-нибудь образом?
   "Конечно".
   - Тогда посмотри, нет ли какой-нибудь отметины на мундире этого несчастного.
   Сержант поднял воротник шинели и осмотрел пояс брюк. "Вы правы, - сказал он, - это одежда осужденного".
   Глаза молодого полицейского сверкнули. "Тогда мы должны поверить, что бедняга купил этот костюм", - заметил он. "Где? Обязательно в Храме, у одного из торговцев военной одеждой. Таких заведений всего пять-шесть. Я буду переходить от одного к другому, и человек, который продал эту одежду, непременно узнает ее по какому-нибудь торговому знаку".
   - И это нам очень поможет, - проворчал Гевроль. Сержант-майор, к своему великому облегчению, получил разрешение удалиться, но не без того, чтобы его предупредили, что, весьма вероятно, комиссар потребует его низложения. Настал момент обыскать одежду мнимого солдата, и комиссар, который сам выполнял эту обязанность, надеялся, что появится какой-нибудь ключ к пониманию личности этого человека. Он приступил к своей задаче, в то же время продиктовав одному из мужчин протокол обыска; то есть подробное описание всех предметов, которые он нашел при теле покойного. В правом кармане брюк были найдены табак, трубка и несколько спичек; в левой - льняной носовой платок хорошего качества, но без клейма, и грязный кожаный бумажник, в котором было семь франков шестьдесят сантимов.
   Больше, по-видимому, ничего не было, и интендант выражал свое сожаление, когда, внимательно осмотрев бумажник, он обнаружил отделение, которое сначала ускользнуло от его внимания, будучи скрытым кожаным клапаном. В этом отделении лежала аккуратно сложенная бумага. Комиссар развернул его и вслух прочитал содержимое:
   "Мой дорогой Гюстав, завтра, в воскресенье вечером, не забудьте прийти на бал в "Радуге", согласно нашему уговору. Если у вас нет денег, пройдите мимо моего дома, и я оставлю немного консьержу, который вам их даст.
   - Будь на балу к восьми часам. Если я еще не там, то скоро я появлюсь. Все проходит удовлетворительно.
   "Лашенёр".
   Увы! что показало это письмо? Только то, что покойника звали Гюстав; что у него была какая-то связь с человеком по имени Лашенёр, который ссудил ему деньги на определенную цель; и что они встретились в "Радуге" за несколько часов до убийства.
   Это было немного, очень мало, но все же это было что-то. Это был ключ; и в этой абсолютной темноте жадно приветствовался даже самый слабый отблеск света.
   "Лашенёр!" прорычал Gevrol; "бедняга произнес это имя в своей последней агонии".
   -- Именно, -- настаивал отец Абсент, -- и заявил, что хочет отомстить ему. Он обвинил его в том, что он заманил его в ловушку. К сожалению, смерть оборвала его историю".
   Лекок молчал. Комиссар полиции передал ему письмо, и он изучал его с самым пристальным вниманием. Бумага, на которой он был написан, была обыкновенной; чернила были синими. В одном из углов виднелась полустертая печать, на которой едва можно было различить слово - Бомарше.
   Этого было достаточно для Лекока. "Это письмо, - подумал он, - несомненно, было написано в кафе на бульваре Бомарше. В каком? Я должен удостовериться в этом, потому что нужно найти этого Лашенера.
   Пока агенты префектуры собрались вокруг магазина, совещаясь и совещаясь, врачи приступили к своей деликатной и неприятной работе. С помощью отца Абсента они сняли одежду мнимого солдата, а затем, засучив рукава, склонились над своим "предметом", как хирурги в анатомических школах, и осмотрели, осмотрели и оценили его физически. Очень охотно младший доктор отказался бы от этих формальностей, которые он считал очень смешными и совершенно ненужными; но старый врач слишком высоко ценил свою профессию и обязанность, которую он был призван исполнить, чтобы пренебрегать малейшей деталью. Он подробно и с самой скрупулезной точностью отметил рост покойного, его предполагаемый возраст, характер темперамента, цвет и длину волос, степень развития мускулатуры.
   Затем врачи перешли к осмотру раны. Лекок рассудил правильно. Медики констатировали перелом основания черепа. Они заявили, что это могло быть вызвано только каким-либо инструментом с очень широкой поверхностью или сильным ударом головы о какое-то твердое вещество значительной величины.
   Но никакого оружия, кроме револьвера, не нашли; и, очевидно, он был недостаточно тяжелым, чтобы нанести такую рану. Таким образом, между мнимым солдатом и убийцей обязательно должна была иметь место рукопашная схватка; и последний, схватив своего противника за горло, яростно швырнул его о стену. Присутствие очень маленьких, но очень многочисленных пятен пролитой крови на шее делало эту теорию чрезвычайно правдоподобной.
   Никакой другой раны, даже синяка или царапины, не было обнаружено. Отсюда стало очевидным, что эта ужасная борьба должна была быть чрезвычайно короткой. Убийство мнимого солдата, должно быть, произошло между моментом, когда отряд полиции услышал крики отчаяния, и моментом, когда Лекок заглянул в ставень и увидел, как падает жертва.
   Осмотр другого убитого требовал иных, но еще больших предосторожностей, чем те, которые принимали врачи при осмотре псевдосолдата. Позиция этих двух жертв уважалась; они все еще лежали поперек очага, как упали, и их отношение имело большое значение, так как могло иметь решающее значение для дела. Так вот, это отношение было таким, что не могла не произвести впечатления мысль о том, что смерть обоих этих людей была мгновенной. Они оба лежали на спине, их конечности были вытянуты, а руки широко раскрыты.
   Никакого сокращения или растяжения мышц, никаких следов конфликта не ощущалось; казалось очевидным, что они были застигнуты врасплох, тем более что лица их выражали сильнейший ужас.
   -- Таким образом, -- сказал старый доктор, -- мы можем с полным основанием предположить, что они были ошеломлены каким-то совершенно неожиданным, странным и страшным зрелищем. Я не раз встречал это испуганное выражение на лицах умерших людей. Помню, я заметил это на чертах лица женщины, которая внезапно умерла от потрясения, которое она испытала, когда один из ее соседей, чтобы подшутить над ней, вошел в ее дом, переодетый призраком".
   Лекок следовал объяснениям врача и пытался привести их в соответствие с туманными гипотезами, крутившимися в его собственном мозгу. Но кем могут быть эти люди? Сохранят ли они после смерти тайну своей личности, как это сделала другая жертва?
   Первым субъектом, осмотренным врачами, было старше пятидесяти лет. Волосы у него были очень редкие и довольно седые, а лицо было гладко выбрито, если не считать густого пучка волос на довольно выступающем подбородке. Он был очень бедно одет, в грязной шерстяной блузе и ветхих штанах, висевших лохмотьями поверх сильно протоптанных на каблуках сапог. Старый доктор заявил, что этого человека, должно быть, мгновенно убила пуля. Размер круглой раны, отсутствие крови вокруг ее края и почерневшее и обожженное состояние плоти демонстрировали этот факт с почти математической точностью.
   Огромная разница между ранами, нанесенными огнестрельным оружием, в зависимости от расстояния, с которого летит смертоносная пуля, была замечена, когда врачи начали осматривать последнего из убитых. Мяч, вызвавший смерть последнего, едва преодолел расстояние до него, и его рана была не так безобразна, как у другого. Этот человек, который был по крайней мере на пятнадцать лет моложе своего товарища, был низеньким и удивительно безобразным; его лицо, совершенно безбородое, было изрыто оспой. Его одежда была такой, какую носят худшие завсегдатаи барьера. Его брюки были из серой клетчатой ткани, а блуза, отвернутая у горла, была синей. Было замечено, что его ботинки почернели совсем недавно. Элегантная глазурованная кепка, лежавшая рядом с ним на полу, гармонировала с его тщательно завитыми волосами и безвкусным галстуком.
   Это были единственные факты, изложенные в заключении врачей в технических терминах, это была единственная информация, полученная путем самого тщательного расследования. Два мужских кармана были осмотрены и вывернуты наизнанку; но они не содержали ничего, что могло бы дать хоть малейший намек на их личность, будь то имя, социальное положение или профессия. Ни по одному из этих пунктов не было ни малейшего указания, ни письма, ни адреса, ни клочка бумаги, ничего, даже таких обычных предметов личного пользования, как кисет, нож или трубка, которые могут быть опознаны и таким образом установить личность владельца. Немного табака в бумажном пакете, пара носовых платков без опознавательных знаков, пачка сигарет - это были единственные предметы, обнаруженные помимо денег, которые потерпевшие носили в карманах. По этому поводу следует упомянуть, что у старшего было при себе шестьдесят семь франков, а у младшего - два луидора.
   Редко когда полиция оказывалась в присутствии столь странного дела, не имея ни малейшего намека на то, что могло бы направить их. Конечно, был и сам факт, о чем свидетельствуют тела трех жертв; но власти совершенно не знали о сопутствовавших обстоятельствах и о мотивах, побудивших к преступлению. Конечно, они могли бы надеяться, что с помощью мощных средств расследования, находящихся в их распоряжении, они наконец доберутся до истины с течением времени и после неоднократных усилий. Но между тем все было тайной, и дело представлялось так странно, что нельзя было с уверенностью сказать, кто действительно виновен в ужасной трагедии в Пуавриере.
   Убийца определенно был арестован; но если он будет упорствовать в своем упрямстве, как они смогут установить его имя? Он возражал, что просто убил в целях самообороны. Как можно было показать, что это не так? О жертвах ничего не было известно; один из которых на последнем издыхании обвинил себя. И снова необъяснимое влияние связало язык вдовы Чупин. Две женщины, одна из которых потеряла серьгу стоимостью 5000 франков, стали свидетелями борьбы, а затем исчезли. Сообщник, после двух актов неслыханной дерзости, также скрылся. И все эти люди - женщины, убийца, хозяин салуна, сообщник и жертвы - были одинаково странны и загадочны, одинаково склонны быть не тем, чем кажутся.
   Возможно, полицейский комиссар рассчитывал, что проведет в префектуре очень неприятные четверть часа, когда будет сообщать о случившемся. Конечно, он говорил о преступлении очень унылым тоном.
   - Сейчас будет лучше, - сказал он наконец, - перевезти эти три тела в морг. Там их, несомненно, опознают. Он на мгновение задумался, а затем добавил: "И подумать только, что один из этих мертвецов, возможно, сам Лашенёр!"
   - Это вряд ли возможно, - сказал Лекок. "Фальшивый солдат, умерший последним, видел, как падали его товарищи. Если бы он предположил, что Лашенёр мертв, он бы не говорил о мести.
   Геврол, который последние два часа делал вид, что не обращает внимания на происходящее, теперь подошел. Он был не из тех, кто поддается даже самым веским доказательствам. -- Если господин комиссар послушает меня, то он услышит и мое мнение, которое ненамного более определенно, чем фантазии г-на Лекока.
   Прежде чем он успел сказать что-либо еще, звук машины, остановившейся перед дверью каюты, прервал его, и через мгновение в комнату вошел следователь.
   Все чиновники, собравшиеся в Пуаврьере, знали по крайней мере в лицо магистрата, который сейчас появился, и Жеврол, старый завсегдатай Дворца правосудия, машинально пробормотал его имя: Морис д'Эскорваль.
   Он был сыном того знаменитого барона д'Эскорваля, который в 1815 году своей кровью скрепил свою преданность империи и которому Наполеон в мемориале св. Елены произнес этот великолепный панегирик: он может, я верю, существовать; но, вернее, нет, это невозможно".
   Приступив к своим обязанностям магистрата в раннем возрасте и будучи наделенным замечательными талантами, сначала предполагалось, что младший д'Эскорваль поднимется до самого высокого ранга в своей профессии. Но он не оправдал всех таких прогнозов, решительно отказавшись от предложенных ему более высоких должностей, чтобы сохранить свои скромные, но полезные функции в парижской прокуратуре. Чтобы объяснить свои неоднократные отказы, он сказал, что жизнь в столице имеет для него больше прелести, чем самое завидное продвижение по службе в провинциальных центрах. Но трудно было понять это заявление, ибо, несмотря на свои блестящие связи и большое состояние, он вел, со времени смерти старшего брата, самый уединенный образ жизни, о существовании которого свидетельствовали лишь его неутомимые труды и доброе он поступал с окружающими.
   Сейчас ему было около сорока двух лет, но он выглядел намного моложе, хотя несколько морщин уже пробежали по его лбу. Можно было бы восхищаться его лицом, если бы не загадочная неподвижность, портившая его красоту, насмешливый изгиб тонких губ и мрачное выражение бледно-голубых глаз. Сказать, что он был холоден и серьезен, не выразить правды, это было слишком мало. Он был олицетворением серьезности и холодности, с добавленным оттенком высокомерия.
   Пораженный ужасом этой сцены, как только он ступил ногой на порог, г-н д'Эскорваль легким кивком головы признал присутствие врачей и комиссара. Для него других в комнате не существовало. Сразу же его способности приступили к работе. Он изучил землю и тщательно отметил все окрестности с внимательной проницательностью судьи, который осознает огромное значение даже малейшей детали и полностью ценит красноречие косвенных доказательств.
   - Это серьезное дело, - серьезно сказал он. "очень серьезно."
   Единственным ответом комиссара было поднять глаза к небу. Жест, который явно подразумевал: "Я совершенно с вами согласен!" Дело в том, что за последние два часа на него тяжким бременем легла ответственность достойного комиссара, и он тайком благословил следователя за то, что он избавил его от нее.
   -- Прокурор не мог сопровождать меня, -- продолжал г-н д'Эскорваль, -- у него нет дара вездесущности, и я сомневаюсь, что он сможет присоединиться ко мне здесь. Поэтому давайте приступим к действиям немедленно".
   Любопытство присутствующих усилилось; и комиссар только выразил общее чувство, сказав: "Вы несомненно допросили убийцу-с и узнали..."
   -- Я ничему не научился, -- прервал г-н д'Эскорваль, явно очень удивленный этим прерыванием.
   Он взял стул и сел, и пока его клерк был занят заверением протоколов комиссара , он начал читать отчет, подготовленный Лекоком.
   Бледный, взволнованный и нервный, молодой полицейский агент пытался прочесть на бесстрастном лице магистрата впечатление, произведенное документом. Его будущее зависело от одобрения или неодобрения магистрата; и теперь ему приходилось иметь дело не с запутанным умом, как у отца Абсента, а с превосходным умом.
   "Если бы я только мог отстаивать свое собственное дело", - подумал он. "Что такое холодные написанные фразы по сравнению с произнесенными, живыми словами, трепещущими волнением и проникнутыми убеждениями говорящего".
   Однако вскоре он успокоился. Лицо магистрата сохраняло неподвижность, но г-н д'Эскорваль снова и снова кивал головой в знак одобрения, а иногда какой-нибудь пункт более остроумный, чем другие, вырывал из его уст восклицания: "Недурно - очень хорошо!"
   Закончив прочтение, он повернулся к комиссару и заметил: "Все это очень непохоже на ваш сегодняшний утренний отчет, в котором дело представлялось как потасовка между группой жалких бродяг".
   Наблюдение было слишком справедливым и честным; и комиссар глубоко пожалел, что доверился представлениям Геврола, и остался в постели. "Сегодня утром, - уклончиво ответил он, - я только поделился с вами своими первыми впечатлениями. Они были изменены последующими исследованиями, так что...
   "Ой!" - перебил судья. - Я не собирался упрекать вас; напротив, я должен поздравить вас. Нельзя было сделать лучше и действовать быстрее. Проведенное расследование свидетельствует о большой проницательности и изысканности, а результаты даны с необычайной ясностью и удивительной точностью".
   Голова Лекока закружилась.
   Комиссар на мгновение заколебался. Поначалу у него было сильное искушение конфисковать эту похвалу в свою пользу. Если он отгонял недостойную мысль, то это было потому, что он был честным человеком, и более того, потому, что он не был против того, чтобы иметь случай сделать Гевролу плохой оборот и наказать его за его самонадеянную глупость.
   -- Должен признаться, -- сказал он с некоторым смущением, -- что заслуга этого расследования не принадлежит мне.
   -- Кому же я припишу это -- инспектору? -- подумал г-н д'Эскорваль, не без удивления, что, время от времени нанимая Жевроля, он не ожидал от него такой изобретательности и прозорливости, которые были показаны в этом отчете. - Так это вы так умело провели это расследование? он спросил.
   - Честное слово, нет! - ответил инспектор Гевроль. "Я сам не настолько умен, как все это. Я довольствуюсь тем, что рассказываю о том, что действительно открываю; и я даю доказательства только тогда, когда они у меня есть в руках. Пусть меня повесят, если основания для этого доклада существуют, кроме как в мозгу человека, который их придумал". Может быть, инспектор действительно поверил тому, что сказал, будучи одним из тех людей, которые до такой степени ослеплены тщеславием, что, имея перед глазами самые убедительные доказательства, упорно отрицают это.
   "И все же, - настаивал судья, - эти женщины, чьи следы были обнаружены, должны были существовать. Сообщник, оставивший хлопья шерсти на доске, - настоящее существо. Эта серьга - положительное, осязаемое доказательство".
   Гевролю пришлось потрудиться, чтобы не пожать плечами. "Все это можно удовлетворительно объяснить, - сказал он, - без поиска в течение двенадцати или четырнадцати часов. Возможно, что у убийцы был сообщник. Присутствие женщин очень естественно. Везде, где есть воры-мужчины, вы найдете и воров-женщин. Что касается алмаза - что это доказывает? Что негодяям только что повезло, что они пришли сюда делить добычу, и что ссора возникла из-за дележа".
   Это было объяснение, и такое правдоподобное, что г-н д'Эскорваль молчал, размышляя, прежде чем объявить о своем решении. "Решительно, - заявил он наконец, - решительно принимаю гипотезу, изложенную в отчете. Кто его подготовил?"
   Лицо Геврола покраснело от гнева. -- Один из моих людей, -- ответил он, -- умный и ловкий малый, месье Лекок. Подойдите, Лекок, чтобы вас увидел судья.
   Молодой человек подошел, его губы были плотно сжаты, чтобы скрыть улыбку удовлетворения, которая почти выдавала себя.
   -- Мой отчет, сэр, -- всего лишь резюме, -- начал он, -- но у меня есть некоторые соображения...
   -- О которых вы меня познакомите, когда я их попрошу, -- прервал магистрат. И, не обращая внимания на досаду Лекока, он вытащил из портфеля своего клерка два бланка, которые заполнил и вручил Гевролю, сказав: "Вот два приказа; отвезите их в участок, где заключены убийца и хозяйка этой каюты, и отведите их в префектуру, где они будут допрошены в частном порядке".
   Отдав эти указания, г-н д'Эскорваль повернулся к врачам, когда вмешался Лекок, рискуя получить второй отпор. - Могу ли я осмелиться, сэр, просить вас доверить мне это сообщение? - спросил он у следователя.
   - Невозможно, ты можешь мне понадобиться здесь.
   "Я хотел, сэр, собрать определенные доказательства, и возможность сделать это может больше не представиться".
   Судья, возможно, понял мотивы молодого человека. "Тогда пусть будет так, - ответил он, - но после того, как ваша задача будет выполнена, вы должны ждать меня в префектуре, куда я отправлюсь, как только закончу здесь. Ты можешь идти."
   Лекок не стал ждать повторения приказа. Он схватил бумаги и поспешил прочь.
   Он буквально летал над землей и, как ни странно, не испытывал уже никакой усталости от трудов предыдущей ночи. Никогда еще он не чувствовал себя таким сильным и бдительным ни телом, ни разумом. Он очень надеялся на успех. Он был полностью уверен в себе, и его счастье действительно было бы полным, если бы ему пришлось иметь дело с другим судьей. Но г-н д'Эскорваль внушал ему такой страх, что в его присутствии он почти парализовался. Каким презрительным взглядом окинул его судья! Каким властным тоном он заставил его замолчать - и это при том, что он нашел свою работу достойной похвалы.
   "И все же, ничего, - мысленно воскликнул молодой сыщик, - здесь, внизу, никто никогда не вкушает совершенного счастья".
   И, сосредоточив все свои мысли на стоящей перед ним задаче, он поспешил в путь.
   VII
   Когда после двадцатиминутной быстрой ходьбы Лекок добрался до полицейского участка у Итальянской стены, привратник с трубкой во рту медленно прохаживался взад и вперед перед караульным помещением. Его задумчивый вид и тревожные взгляды, которые он время от времени бросал на одно из маленьких зарешеченных окон здания, были достаточным доказательством того, что ему действительно была доверена какая-то очень редкая птица. Как только он узнал Лекока, его бровь прояснилась, и он остановился в своей прогулке.
   "Ах хорошо!" - спросил он. - Какие новости вы принесли?
   - У меня есть приказ доставить заключенных в префектуру.
   Хранитель потер руки, и его удовлетворенная улыбка явно свидетельствовала о том, что он меньше чувствует бремя на своих плечах.
   "Столица! столица!" - воскликнул он. "Черная Мария", тюремный фургон, проедет здесь менее чем через час; мы их бросим и поторопим возницу...
   Лекоку пришлось прервать восторг вратаря. - Заключенные одни? - спросил он.
   "Совершенно одиноко: женщина в одной камере, мужчина в другой. Это была на удивление тихая ночь для Масленицы! Действительно, удивительно! Это правда, что ваша охота была прервана.
   - Однако у вас здесь был пьяный мужчина.
   - Нет, да, это правда - сегодня утром, как раз на рассвете. Бедняга, который в большом долгу перед Гевролом.
   Невольная ирония в этом замечании не ускользнула от Лекока. - Да, действительно, с большим обязательством! - сказал он с насмешливым смехом.
   -- Вы можете сколько угодно смеяться, -- возразил смотритель, -- но это действительно так; если бы не Геврол, этого человека точно бы сбила машина".
   - И что с ним стало?
   Вратарь пожал плечами. "Ты слишком многого от меня спрашиваешь", - ответил он. Это был порядочный малый, который ночевал у приятеля, и, выйдя на свежий воздух, вино ударило ему в голову. Он рассказал нам все об этом, когда протрезвел, через полчаса. Я никогда не видел человека, столь рассерженного, как он. Он плакал и бормотал: "Отец семейства, да еще в моем возрасте! Ой! это стыдно! Что мне сказать жене? Что подумают дети?"
   - Он много говорил о своей жене?
   "Он говорил ни о чем другом. Он упомянул ее имя - Евдосия Леокадия или что-то в этом роде. Он заявил, что погибнет, если мы оставим его здесь. Он умолял нас послать за комиссаром, чтобы сходить к нему домой, и когда мы освободили его, я думал, что он с ума сойдет от радости; он целовал нам руки и снова и снова благодарил нас!"
   - И вы поместили его в одну клетку с убийцей? - спросил Лекок.
   "Конечно."
   - Потом они разговаривали друг с другом.
   "Говорили? Да ведь пьяница так "пропал", говорю вам, что не мог внятно сказать "хлеб". Когда его поместили в камеру, бах! Он упал, как бревно. Как только он выздоровел, мы его выпустили. Я уверен, что они не разговаривали друг с другом".
   Молодой полицейский агент стал очень задумчивым. - Очевидно, я был прав, - пробормотал он.
   "Что вы сказали?" - спросил смотритель.
   -- Ничего, -- ответил Лекок, не желавший делиться своими мыслями со смотрителем караульного помещения. Эти размышления его отнюдь не были приятными. "Я был прав, - подумал он. "Этот притворный пьяница был не кем иным, как сообщником. Он, очевидно, ловкий, дерзкий, хладнокровный парень. Пока мы искали его следы, он наблюдал за нами. Когда мы отошли на некоторое расстояние, он осмелился войти в лачугу. Затем он пришел сюда и заставил их арестовать его; и благодаря допущению детской простоты ему удалось найти случай поговорить с убийцей. Он отлично сыграл свою роль. Тем не менее, я знаю, что он сыграл свою роль, и это нечто. Я знаю, что нужно верить прямо противоположному тому, что он сказал. Он говорил о своей семье, о жене и детях - стало быть, у него нет ни детей, ни жены, ни семьи".
   Лекок вдруг сдержался, вспомнив, что ему некогда тратить время на догадки. - Что за парень был этот пьяница? - спросил он.
   "Он был высоким и толстым, с полными румяными щеками, парой белых бакенбардов, маленькими глазами, широким плоским носом и добродушным, веселым видом".
   - Как вы думаете, сколько ему лет?
   "От сорока до пятидесяти".
   - Вы имели какое-нибудь представление о его профессии?
   -- Я думаю, что в его мягкой шапке и тяжелом коричневом пальто он должен быть либо приказчиком, либо владельцем какой-нибудь лавочки.
   Получив это описание, которое соответствовало результатам его исследований, Лекок уже собирался войти в здание вокзала, когда внезапная мысль остановила его. "Надеюсь, этот человек не общался с этой вдовой Чупин!" - воскликнул он.
   Хранитель от души рассмеялся. - Как он мог их получить? он ответил. - Разве старуха не одна в своей камере? Ах, старый негодяй! Она ругалась и угрожала с тех пор, как приехала. Никогда в жизни я не слышал такого языка, как она. Этого было достаточно, чтобы покраснели сами камни; даже пьяный мужчина был так потрясен, что подошел к решетке в двери и велел ей замолчать".
   Взгляд и жест Лекока так выражали нетерпение и ярость, что хранитель прервал свой рассказ, очень взволнованный. "Какая разница?" - пробормотал он. "Почему ты зол?"
   -- Потому, -- яростно ответил Лекок, -- потому что... Не желая раскрывать истинную причину своего гнева, он вошел в полицейский участок, сказав, что хочет видеть заключенного.
   Оставшись один, вратарь в свою очередь начал ругаться. - Эти полицейские агенты все одинаковы, - проворчал он. "Они расспрашивают тебя, ты говоришь им все, что они хотят знать; а потом, если осмелишься спросить их о чем-нибудь, они ответят: "ничего" или "потому что". У них слишком много власти; это заставляет их гордиться".
   Глядя в маленькое решетчатое окошко в двери, через которое караулы наблюдают за арестантами, Лекок жадно разглядывал внешность предполагаемого убийцы. Он был вынужден спросить себя, действительно ли это был тот самый человек, которого он видел несколько часов назад в Пуаврьере, стоящим на пороге внутренней двери и сдерживающим весь отряд полицейских агентов своей яростной яростью. Теперь, наоборот, он казался как бы олицетворением слабости и уныния. Он сидел на скамье напротив решетки в двери, положив локти на колени, подперев подбородок рукой, его нижняя губа низко отвисла, а глаза были устремлены в пустоту.
   - Нет, - пробормотал Лекок, - нет, этот человек не тот, кем кажется.
   Сказав так, он вошел в камеру, преступник поднял голову, бросил равнодушный взгляд на сыщика, но не проронил ни слова.
   - Ну, как дела? - спросил Лекок.
   "Я невиновен!" - ответил арестант хриплым, нестройным голосом.
   - Я надеюсь на это, я уверен, но это должен решить магистрат. Я пришел узнать, не нужно ли тебе что-нибудь.
   "Нет", - ответил убийца, но через секунду передумал. -- Все равно, -- сказал он, -- я бы не отказался от корочки и глотка вина.
   "Они будут у вас", - ответил Лекок, который сразу же отправился собирать по соседству какие-то съестные припасы. По его мнению, если убийца и попросил выпить после того, как сначала отказался от чего-либо, то только для того, чтобы передать мысль, что он действительно такой человек, за которого притворяется.
   Во всяком случае, кто бы он ни был, арестант ел с отменным аппетитом. Затем он взял принесенный ему большой бокал вина, медленно осушил его и заметил: "Великолепно! Ничего не может быть лучше этого!"
   Это кажущееся удовлетворение сильно разочаровало Лекока, который выбрал в качестве пробы одну из тех ужасно густых, синеватых, тошнотворных смесей, которые были в моде вокруг барьеров, надеясь, нет, почти ожидая, что убийца не выпьет ее без какого-либо признака отвращения. . А между тем доказано обратное. Однако молодому сыщику некогда было обдумывать обстоятельства, потому что грохот колес возвестил о приближении мрачной машины, "Черной Марии".
   Когда вдову Чупин вывели из камеры, она дралась, царапала и кричала: "Убийство!" во весь голос; и только благодаря силе она в конце концов забралась в фургон. Тогда-то чиновники и обратились к убийце. Лекок определенно ожидал теперь какого-то признака отвращения и внимательно наблюдал за заключенным. Но он снова был обречен на разочарование. Преступник вошел в машину самым беззаботным образом и завладел своим купе, как привыкший к нему, зная, какое положение наиболее удобно принять в такой тесноте.
   "Ах! какое неудачное утро, - безутешно пробормотал Лекок. - Я все равно буду ждать его в префектуре.
   Когда дверца фургона была плотно закрыта, возница щелкнул кнутом, и крепкие лошади тронулись бодрой рысью. Лекок занял свое место впереди, между водителем и охранником; но его ум был так поглощен своими мыслями, что он ничего не слышал из их разговора, который был очень весел, хотя часто прерывался пронзительным голосом вдовы Чупин, которая то пела, то выкрикивала свои проклятия.
   Однако нет нужды повторять ее клятвы; давайте лучше проследим за медитацией Лекока. Какими средствами он мог получить ключ к разгадке личности убийцы? Он все еще был убежден, что заключенный должен принадлежать к высшим слоям общества. В конце концов, не было ничего удивительного в том, что ему удалось изобразить аппетит, скрыть свое отвращение к тошнотворному напитку и без колебаний вступить в "Черную Марию". Такое поведение было вполне возможно, более того, почти вероятно со стороны человека, наделенного значительной силой воли и сознающего неминуемую опасность. Но если допустить это, сможет ли он так же скрыть свои чувства, когда он должен будет подчиниться ожидавшим его унизительным формальностям, формальностям, которые в известных случаях могут и должны быть доведены даже до оскорбления и возмущения?
   Нет; Лекок не мог поверить, что такое возможно. Он был уверен, что позорное положение, в котором окажется заключенный, заставит его взбунтоваться, потерять самообладание, произнести какое-нибудь слово, которое могло бы дать желанную разгадку.
   Только когда мрачная машина свернула с Пон-Нёф на набережную Орлож, молодой сыщик осознал, что происходит вокруг него. Вскоре фургон проехал через открытые ворота и остановился в маленьком сыром дворике.
   Лекок немедленно вышел и открыл дверь купе, в котором был заключен предполагаемый убийца, воскликнув при этом: "Вот мы и вышли". Опасения побега заключенного не было. Железные ворота были закрыты, и по крайней мере дюжина агентов стояла поблизости, ожидая, чтобы взглянуть на вновь прибывших.
   Заключенный медленно ступил на землю. Выражение его лица оставалось неизменным, и каждый жест выражал совершенное равнодушие человека, привыкшего к таким испытаниям.
   Лекок следил за его поведением так внимательно, как анатом следил бы за движением мускула. Он отметил, что заключенный, казалось, испытал чувство удовлетворения, как только его нога коснулась мостовой двора, что он глубоко вздохнул, а затем потянулся и встряхнулся, как бы восстанавливая эластичность своих конечностей, сведенных судорогой в заключении. узкое купе, из которого он только что вышел. Потом он оглянулся кругом, и едва заметная улыбка заиграла на его губах. Можно было бы поклясться, что это место было ему знакомо, что он был хорошо знаком с этими высокими мрачными стенами, с этими решетчатыми окнами, с этими тяжелыми дверями, словом, со всем зловещим тюремным имуществом.
   "О Боже!" - пробормотал Лекок, сильно огорченный, - он действительно узнает это место?
   И чувство разочарования и беспокойства усилилось, когда арестант, не дожидаясь ни слова, ни движения, ни знака, повернулся к одной из пяти или шести дверей, выходивших во двор. Не колеблясь ни секунды, он направился прямо к той самой двери, в которую должен был войти - Лекок спросил себя, случайно ли это? Но изумление и разочарование его удесятерились, когда, войдя в мрачный коридор, он увидел, что преступник прошел немного, решительно повернул налево, прошел мимо комнаты смотрителя и, наконец, вошел в кабинет регистратора. Старый преступник не мог бы сделать лучше.
   На лбу Лекока выступили крупные капли пота. "Этот человек, - подумал он, - наверняка бывал здесь раньше; он знает толк".
   Кабинет регистратора представлял собой большую комнату, нагретую почти до удушья огромной печкой и плохо освещенную тремя маленькими окнами, стекла которых были покрыты толстым слоем пыли. Там сидел клерк и читал газету, разложенную над открытой кассой, - эту роковую книгу, в которую вписаны имена всех тех, кого проступки, преступления, несчастья, безумие или ошибки привели к этим мрачным вратам.
   Трое или четверо служителей, ожидавших часа, чтобы приступить к своим обязанностям, полусонно полулежали на деревянных скамьях, стоявших по трем сторонам комнаты. Эти скамейки с парой столов и несколькими ветхими стульями составляли всю обстановку кабинета, в углу которого стояла измерительная машина, под которой должен был проходить каждый виновный, при этом точный рост заключенных записывался в чтобы описание их личности могло быть полным во всех отношениях.
   При входе преступника в сопровождении Лекока клерк поднял голову. "Ах!" -- сказал он. -- Фургон прибыл?
   - Да, - ответил Лекок. И, показывая приказы, подписанные г-ном д'Эскорвалем, добавил: "Вот бумаги этого человека".
   Регистратор взял документы и прочитал их. "Ой!" - воскликнул он. - Тройное убийство! Ой! ой!" Взгляд, который он бросил на заключенного, был почтительным. Это был не обычный преступник, не обычный бродяга, не вульгарный вор.
   -- Следственный судья назначает частный допрос, -- продолжал писарь, -- и я должен достать подсудимому другую одежду, так как вещи, которые на нем сейчас, будут использованы в качестве улики. Немедленно отпустите кого-нибудь и скажите управляющему, что остальные пассажиры фургона должны подождать.
   В этот момент в кабинет вошел комендант Депо. Писарь тотчас обмакнул перо в чернила и, повернувшись к арестанту, спросил: "Как тебя зовут?"
   "Май."
   - Ваше христианское имя?
   "У меня нет."
   - Что, у тебя нет христианского имени?
   Заключенный, казалось, на мгновение задумался, а затем угрюмо ответил: "Я также могу сказать вам, что вам не нужно утомлять себя расспросами меня. Я не буду отвечать никому, кроме магистрата. Вы хотели бы заставить меня перерезать себе горло, не так ли? Очень хитрый трюк, конечно, но мне он не подойдет.
   -- Вы должны видеть, что вы только усугубляете свое положение, -- заметил губернатор.
   "Не в списке. Я невиновен; ты хочешь погубить меня. Я только защищаюсь. Вытяни из меня что-нибудь еще, если сможешь. Но ты лучше верни мне то, что у меня забрали в полицейском участке. Мои сто тридцать шесть франков и восемь су. Они мне понадобятся, когда я выберусь отсюда. Я хочу, чтобы вы отметили их в реестре. Где они?"
   Деньги были переданы Лекоку начальником участка, который нашел их у заключенного, когда тот был помещен под стражу. Лекок положил его на стол.
   -- Вот ваши сто тридцать шесть франков и восемь су, -- сказал он, -- а также ваш нож, носовой платок и четыре сигары.
   На чертах арестанта читалось выражение живого довольства.
   -- А теперь, -- продолжал клерк, -- вы ответите?
   Но губернатор понял бесполезность дальнейших расспросов; и жестом заставив приказчика замолчать, он велел арестанту снять сапоги.
   Лекоку показалось, что взгляд убийцы дрогнул, когда он услышал этот приказ. Было ли это только фантазией?
   "Почему я должен это делать?" - спросил преступник.
   -- Пройти под балкой, -- ответил приказчик. "Мы должны записать ваш точный рост".
   Арестант ничего не ответил, но сел и снял свои тяжелые сапоги. Каблук правого стерся изнутри. Кроме того, было замечено, что на заключенном не было носков, а ноги его были покрыты грязью.
   - Значит, вы носите сапоги только по воскресеньям? заметил Лекок.
   "Почему вы так думаете?"
   "Клянусь грязью, которой твои ноги покрыты до щиколоток".
   - Что из этого? воскликнул заключенный, в дерзком тоне. - Разве это преступление - не иметь ног маркизы?
   - Во всяком случае, это преступление, в котором вы не виновны, - медленно сказал молодой сыщик. - Думаешь, я не вижу, что, если бы грязь содрали, твои ноги были бы белыми и опрятными? Ногти тщательно подстрижены и отполированы...
   Он сделал паузу. Лекоку только что пришла в голову новая идея, вдохновленная его исследовательским талантом. Поставив стул перед арестантом и расстелив на нем газету, он сказал: "Ты не поставишь туда ногу?"
   Мужчина не выполнил просьбу.
   "Сопротивляться бесполезно, - воскликнул губернатор, - мы в силе".
   Заключенный больше не медлил. Он поставил ногу на стул, как ему было приказано, и Лекок с помощью ножа принялся удалять осколки грязи, прилипшие к коже.
   В любом другом месте столь странное и гротескное действо вызвало бы смех, но здесь, в этой мрачной комнате, в приемной суда присяжных, обычно тривиальное действие таит в себе серьезное значение. Ничто не удивляет; и если улыбка угрожает искривить губы, она немедленно подавляется.
   Все зрители, от начальника тюрьмы до смотрителей, были свидетелями многих других не менее нелепых происшествий; и никто не подумал узнать о мотивах детектива. Это уже было известно; что заключенный пытался скрыть свою личность. Теперь необходимо было установить это любой ценой, и Лекок, вероятно, нашел какие-то средства для достижения этой цели.
   Операция вскоре была завершена; и Лекок смахнул пыль с бумаги на ладонь. Он разделил его на две части, вложил одну часть в клочок бумаги и сунул ее себе в карман. Из остатка он сформировал пакет, который передал губернатору, сказав: "Прошу вас, сэр, взять на себя это и запечатать его здесь, в присутствии арестанта. Эта формальность необходима, чтобы мало-помалу он не мог притвориться, что пыль изменилась".
   Губернатор удовлетворил просьбу, и, когда он положил это "доказательство" (как он выразился) в небольшой ранец для сохранности, заключенный с насмешливым смехом пожал плечами. И все же за этой циничной веселостью Лекоку казалось, что он улавливает острую тревогу. Случай должен был вознаградить его за этот небольшой триумф; ибо предыдущие события обманули все его расчеты.
   Заключенный не оказал ни малейшего возражения, когда ему приказали раздеться и сменить испачканную и окровавленную одежду на одежду, предоставленную правительством. Ни один мускул на его лице не дрогнул, пока он подвергал свою личность одному из тех постыдных экзаменов, от которых кровь приливает ко лбу у самого низкого преступника. С полным равнодушием он позволил инспектору причесать свои волосы и бороду и осмотреть внутреннюю часть рта, чтобы убедиться, что он не спрятал ни осколок стекла, с помощью которого пленники могут разрезать самые прочные бруски или один из тех микроскопических кусочков свинца, которыми заключенные пишут записки, которыми они обмениваются, свернутые в кусок хлеба и называемые "форейторами".
   Когда эти формальности были улажены, суперинтендант позвонил одному из смотрителей. "Проведите этого человека в секретную камеру Љ 3", - приказал он.
   Не было нужды тащить заключенного. Он вышел, как и вошел, впереди стражи, как какой-нибудь старый завсегдатай, который знает, куда идет.
   "Какой негодяй!" - воскликнул клерк.
   - Тогда вы думаете... - начал Лекок, сбитый с толку, но не убежденный.
   "Ах! в этом не может быть сомнения, - заявил губернатор. "Этот человек, безусловно, опасный преступник - старый преступник - я, кажется, уже видел его раньше - могу почти поклясться в этом".
   Таким образом, было очевидно, что эти люди с их большим и разнообразным опытом разделяли мнение Геврола; Лекок остался один. Он не стал обсуждать этот вопрос - какая польза от этого? Кроме того, вдову Чупин только что привезли.
   Путешествие, должно быть, успокоило ее нервы, потому что она стала нежной, как ягненок. Ласковым голосом и со слезами на глазах она призывала этих "добрых господ" засвидетельствовать постыдную несправедливость, с которой обошлись с ней - с ней, с честной женщиной. Разве она не была опорой своей семьи (поскольку ее сын Полите находился под стражей по обвинению в карманных кражах), следовательно, что стало бы с ее невесткой и ее внуком Тото, которому некому было присматривать за ними? но ее?
   Тем не менее, когда ее имя было занято и сторожу было приказано удалить ее, природа вновь заявила о себе, и едва она вошла в коридор, как было слышно, как она ссорилась с охранником.
   "Ты ошибаешься, что не вежлив, - сказала она. "Вы теряете хороший гонорар, не считая многих хороших напитков, которые я вытерплю, когда выйду отсюда".
   Теперь Лекок был свободен до прибытия господина д'Эскорваля. Он бродил по мрачным коридорам, из конторы в контору, но, видя, что каждый встречный засыпает его вопросами, в конце концов вышел из Депо и сел на одну из скамеек у набережной. Здесь он попытался собраться с мыслями. Его убеждения не изменились. Он более чем когда-либо был убежден, что заключенный скрывает свое настоящее общественное положение, но, с другой стороны, видно было, что он хорошо знаком с тюрьмой и ее обычаями.
   Он также доказал, что наделен гораздо большим умом, чем предполагал Лекок. Какое самообладание! Какие способности притворства он проявил! Он даже не поморщился, проходя через самые суровые испытания, и ему удалось обмануть самые опытные глаза в Париже.
   Молодой сыщик прождал почти три часа, такой же неподвижный, как и скамья, на которой он сидел, и настолько поглощенный изучением своего дела, что не подумал ни о холоде, ни о бегстве времени, когда к пристани подъехала карета. у входа в тюрьму, и г-н д'Эскорваль вышел, сопровождаемый его клерком.
   Лекок встал и, почти задыхаясь от беспокойства, поспешил к магистрату.
   "Мои исследования на месте, - сказал этот чиновник, - подтверждают мою уверенность в том, что вы правы. Есть что-нибудь свежее?
   "Да сэр; факт, по-видимому, очень тривиальный, хотя, по правде говоря, важно, что...
   "Очень хорошо!" прервал магистрат. - Вы объясните мне это постепенно. Прежде всего, я должен вкратце осмотреть заключенных. Просто вопрос формы на сегодня. Подожди меня здесь".
   Хотя судья обещал поторопиться, Лекок рассчитывал, что пройдет по крайней мере час, прежде чем он снова появится. В этом он ошибся. Через двадцать минут г-н д'Эскорваль вышел из тюрьмы без своего клерка.
   Он шел очень быстро и, вместо того чтобы приблизиться к молодому сыщику, окликнул его на небольшом расстоянии. "Я должен немедленно вернуться домой, - сказал он, - немедленно; Я не могу тебя слушать".
   - Но, сэр...
   "Достаточно! тела погибших доставлены в морг. Будьте бдительны там. Тогда этим вечером сделай... ну... сделай все, что сочтешь нужным.
   - Но, сэр, я должен...
   - Завтра! Завтра, в девять часов, в моем кабинете во Дворце правосудия.
   Лекок хотел настоять на допросе, но г-н д'Эскорваль вошел или, вернее, бросился в свою карету, а кучер уже хлестал лошадь.
   - И подумать только, что он следователь, - выдохнул Лекок, оставшись завороженным на набережной. - Он сошел с ума? Пока он говорил, немилосердная мысль овладела его разумом. -- Неужели, -- пробормотал он, -- г-н д'Эскорваль владеет ключом к этой тайне? Возможно, он хочет избавиться от меня.
   Это подозрение было настолько ужасным, что Лекок поспешил обратно в тюрьму, надеясь, что манера поведения заключенного поможет развеять его сомнения. Заглянув в решетчатое отверстие в двери камеры, он увидел заключенного, лежащего на тюфяке, стоявшем против двери. Его лицо было обращено к стене, и он был окутан покрывалом до самых глаз. Он не спал, потому что Лекок мог уловить странное движение тела, которое озадачивало и раздражало его. Приложив ухо вместо глаза к отверстию, он различил сдавленный стон. Больше не могло быть никаких сомнений. Предсмертный хрип звучал в горле заключенного.
   "Помощь! помощь!" воскликнул Лекок, очень взволнованный. "Узник убивает себя!"
   На место поспешила дюжина сторожей. Дверь быстро отворили, и тут же выяснилось, что заключенный, оторвав от своей одежды полоску перевязи, повязал ее себе на шею и пытался задушить себя ложкой, оставленной ему вместе с едой. . Он был уже без сознания, и тюремный врач, который тут же пустил ему кровь, заявил, что если бы прошло еще десять минут, помощь подоспела бы слишком поздно.
   Когда заключенный пришел в себя, он огляделся диким, озадаченным взглядом. Можно было бы предположить, что он был поражен, обнаружив себя еще живым. Внезапно пара больших слез хлынула из его опухших век и покатилась по щекам. Его забрасывали вопросами, но он не удостоил ни одного слова в ответ. Так как он был в таком отчаянном настроении и так как приказ держать его в одиночной камере не позволял губернатору дать ему компаньона, то решено было надеть на него прямой жилет. Лекок помогал в этой операции, а затем ушел, озадаченный, задумчивый и взволнованный. Интуиция подсказывала ему, что за этими загадочными происшествиями скрывается какая-то страшная драма.
   - И все же, что могло произойти с тех пор, как заключенный прибыл сюда? - пробормотал он. - Признался ли он в своей вине перед судьей или в чем причина его отчаянной попытки совершить такой отчаянный поступок?
   VIII
   В эту ночь Лекок не спал, хотя уже более сорока часов был на ногах и почти не останавливался ни для еды, ни для питья. Тревога, надежда и даже сама усталость придали его телу фиктивную силу лихорадки, а уму - нездоровую остроту, которая так часто является результатом напряженного умственного усилия.
   Ему не нужно было больше заниматься воображаемыми выводами, как в прежние времена, когда он работал у своего покровителя, астронома. Факт снова оказался более странным, чем вымысел. Вот была реальность - страшная реальность, олицетворенная трупами трех жертв, лежащими на мраморных плитах морга. Тем не менее, если сама катастрофа была очевидным фактом, то о ее мотивах и ее окружении можно было только догадываться. Кто мог сказать, какие обстоятельства предшествовали и подготовили путь к этой трагической развязке?
   Правда, все сомнения могут быть развеяны одним открытием - личностью убийцы. Кто был он? Кто был прав, Гевроль или Лекок? Взгляды первого разделяли тюремные чиновники; последний стоял один. Опять же, мнение первого было основано на убедительных доказательствах, свидетельстве зрения; в то время как гипотеза Лекока покоилась только на ряде тонких наблюдений и выводов, начиная с единственной фразы, сорвавшейся с уст заключенного.
   И все же Лекок решительно настаивал на своей теории, руководствуясь следующими причинами. Он узнал от клерка г-на д'Эскорваля, что, когда судья допросил подсудимого, последний не только отказался сознаться, но и отвечал на все заданные ему вопросы самым уклончивым образом. Более того, в ряде случаев он вообще не отвечал. Если судья не настаивал, то это потому, что этот первый допрос был простой формальностью, единственной целью которой было оправдать несколько преждевременный приказ о заключении обвиняемого в тюрьму.
   Как же при таких обстоятельствах объяснить попытку заключенного покончить с собой? Тюремная статистика показывает, что закоренелые правонарушители не совершают самоубийства. При задержании за преступное деяние они иногда охвачены диким исступлением и переносят повторные нервные припадки; в других случаях они впадают в тупое оцепенение, подобно тому, как какой-нибудь пресыщенный зверь засыпает с кровью своей добычи, все еще капающей с его губ. Однако такие мужчины никогда не думают ставить крест на своих днях. Они крепко держатся за жизнь, независимо от того, насколько серьезно они могут быть скомпрометированы. По правде говоря, они трусы.
   С другой стороны, несчастный, который в момент исступления совершает преступление, нередко стремится избежать последствий своего поступка путем самоуничтожения.
   Таким образом, неудачная попытка заключенного покончить жизнь самоубийством была сильным аргументом в пользу теории Лекока. Тайна этого несчастного человека, должно быть, ужасна, раз она была для него дороже жизни, раз он пытался погубить себя, чтобы унести ее нераскрытой в могилу.
   Пробило четыре часа, когда Лекок вскочил с постели, на которую бросился, не раздеваясь; а через пять минут уже шел по улице Монмартр. Погода была по-прежнему холодной и душной; и густой туман висел над городом. Но молодой сыщик был слишком поглощен своими мыслями, чтобы обращать внимание на какие-либо атмосферные неприятности. Шагая быстрым шагом, он только что достиг церкви св. Евстафия, когда грубый, насмешливый голос обратился к нему с восклицанием: "Ах, ха! мой молодец!
   Он поднял глаза и увидел Геврола, который с тремя своими людьми пришел закинуть сети вокруг рынков, откуда обычно возвращается полиция с большим уловом воров и бродяг.
   -- Вы встали сегодня очень рано, мсье Лекок, -- продолжал инспектор. - Я полагаю, вы все еще пытаетесь установить личность нашего человека?
   "Все еще пытаюсь."
   - Он переодетый принц или всего лишь маркиз?
   - То или другое, я совершенно уверен.
   "Тогда все в порядке. В таком случае вы не откажете нам в возможности выпить за ваш успех.
   Лекок согласился, и компания вошла в близлежащий винный магазин. Когда стаканы были наполнены, Лекок повернулся к Гевролю и воскликнул: "Честное слово, генерал, наша встреча избавит меня от долгого пути. Я собирался в префектуру просить вас от имени г-на д'Эскорваля отправить сегодня утром одного из наших товарищей в морг. О деле в Пуаврие подняли шум, и весь мир будет там, поэтому он хочет, чтобы присутствовал какой-нибудь офицер, чтобы наблюдать за толпой и слушать замечания посетителей.
   "Хорошо; Отец Абсент будет там, когда откроются двери.
   Посылать отца Абсента туда, где требовался хитрый и хитрый агент, было издевательством. Тем не менее Лекок не возражал, ибо лучше получить плохую услугу, чем быть преданным; и он мог, по крайней мере, доверять отцу Абсенту.
   -- Это не имеет большого значения, -- продолжал Гевроль. - Но вы должны были сообщить мне об этом вчера вечером. Однако, когда я добрался до префектуры, тебя уже не было.
   - У меня было кое-какое дело.
   "Да?"
   - На вокзале возле Итальянской барьера. Я хотел знать, был ли пол в камере вымощен или выложен плиткой". С этими словами Лекок заплатил по счету, отсалютовал старшему офицеру и вышел.
   "Гром!" - воскликнул Гевроль, с силой ударяя стаканом о прилавок. "Гром! как этот тип раздражает меня! Он не знает азбуки своей профессии. Когда он ничего не может обнаружить, он сочиняет чудесные истории, а затем вводит магистратов в заблуждение своими высокопарными фразами в надежде добиться повышения. Я дам ему продвижение с удвоенной силой! Я научу его ставить себя выше меня!"
   Лекок не был обманут. Накануне вечером он побывал в полицейском участке, где арестант был впервые заключен, и сравнил землю на полу камеры с пылью, которую он положил себе в карман; и он унес с собой, как ему казалось, одно из тех сокрушительных доказательств, которых часто бывает достаточно, чтобы выбить из самого упрямого преступника полное признание. Если Лекок торопился расстаться с Жевролем, то это потому, что ему не терпелось продолжить свои расследования, прежде чем появиться в присутствии г-на д'Эскорваля. Он был полон решимости найти извозчика, которого две женщины остановили на улице Шевалере; и с этой целью он получил в префектуре имена и адреса всех извозчиков, нанимавших между дорогой на Фонтенбло и Сеной.
   Его предыдущие усилия по расследованию оказались безуспешными. В первом заведении, которое он посетил, конюхи, которые еще не вставали, ругали его. Во втором он застал конюхов за работой, но ни один из шоферов еще не появился. Более того, владелец отказался показать ему книги, в которых записаны - или должны быть зарегистрированы - ежедневные занятия каждого водителя. Лекок уже начал впадать в отчаяние, когда примерно в половине седьмого он добрался до заведения сразу за укреплениями, принадлежащими человеку по имени Триго. Здесь он узнал, что в воскресенье вечером, или, вернее, рано утром в понедельник, к одному из шоферов, возвращавшемуся домой, пристали какие-то лица, которым удалось уговорить его отвезти их обратно в Париж.
   Этот ямщик, находившийся тогда во дворе и запрягавший свою лошадь, оказался старичком, с румяным лицом и парой маленьких глаз, полных лукавства. Лекок сразу подошел к нему.
   -- Это вы, -- спросил он, -- в воскресенье вечером или, вернее, в понедельник, между часом и двумя часами ночи, отвезли двух женщин с улицы Шевалере в Париж?
   Водитель поднял глаза и, внимательно оглядев Лекока, осторожно ответил: "Возможно".
   "Я хочу получить положительный ответ".
   "Ага!" - насмешливо сказал старик. - Вы знаете двух дам, которые что-то потеряли в кэбе, и поэтому...
   Молодой сыщик задрожал от удовольствия. Этот человек определенно был тем, кого он искал. - Вы слышали что-нибудь о преступлении, совершенном по соседству? - прервал он.
   "Да; убийство в низкой винной лавке.
   -- Ну, так я вам скажу, что эти две женщины замешаны в нем; они убежали, когда мы вошли в это место. Я пытаюсь найти их. я детектив; вот моя карта. Теперь вы можете дать мне какую-нибудь информацию?"
   Водитель сильно побледнел. "Ах! негодяи!" - воскликнул он. -- Меня больше не удивляют деньги на счастье, которые мне дали -- луи и две монеты по пять франков на проезд -- всего тридцать франков. Проклятые деньги! Если бы я не потратил их, я бы выбросил их!"
   - И куда ты их гнал?
   "На улицу Бургонь. Я забыл номер, но я должен узнать дом.
   - К сожалению, они не позволили бы вам подвезти их к их собственной двери.
   "Кто знает? Я видел, как они позвонили в звонок, и я думаю, что они вошли как раз в тот момент, когда я уезжал. Мне проводить тебя туда?"
   Единственной реакцией Лекока было прыгнуть на ящик, воскликнув: "Пошли".
   Нельзя было думать, что женщины, сбежавшие из питейной вдовы Чупин в момент убийства, были совершенно лишены ума. Маловероятно также, что эти двое беглецов, сознавая свое опасное положение, отправились прямо к себе домой в машине, нанятой на общественной дороге. Таким образом, надежда шофера найти их на улице Бургундия была чисто фантастической. Лекок прекрасно это осознавал, но, не колеблясь, прыгнул на ящик и дал сигнал к старту. Поступая таким образом, он следовал правилу, которое он сформулировал в первые дни своих размышлений, правилу, призванному обеспечить его последующую славу, и которое гласило: "Всегда подозревай то, что кажется вероятным; и начните с веры в то, что кажется невероятным".
   Как только машина тронулась с места, молодой сыщик начал заискивать перед водителем, желая получить всю информацию, которую этот достойный мог сообщить.
   Тоном, подразумевавшим, что все пустяки бесполезны, извозчик закричал: "Эй, эй, Кокотта!" и его кобыла навострила уши и ускорила шаг, так что улица де Шуази была быстро достигнута. Тогда-то Лекок и возобновил свои расспросы.
   -- Ну, батенька, -- начал он, -- вы рассказали мне главные факты, теперь мне хотелось бы подробностей. Чем эти две женщины привлекли ваше внимание?
   "О, это было очень просто. У меня был самый неудачный день - шесть часов в киоске на бульварах под непрекращающимся дождем. Это было просто ужасно. К полуночи я заработал себе не больше полутора франков, но я был так мокр и несчастен, а лошадь казалась такой взвинченной, что я решил пойти домой. Я ворчал, я вам скажу. Так вот, я только что миновал угол улицы Пикард на улице Шевалере, когда увидел двух женщин, стоящих под лампой, недалеко от них. Я не обращал на них никакого внимания; ибо, когда мужчина так же стар, как я, женщины...
   "Продолжать!" сказал Лекок, который не мог сдержать свое нетерпение.
   "Я уже прошел мимо них, когда они стали звать меня вдогонку. Я сделал вид, что не слышу их; но один из них побежал за извозчиком, крича: "Луи! луи для себя! Я немного поколебался, когда женщина добавила: "И десять франков на проезд!" Я тогда нарисовался".
   Лекок кипел от нетерпения; но он чувствовал, что самым разумным было бы не перебивать шофера вопросами, а выслушать все, что он хотел сказать.
   -- Как вы можете догадаться, -- продолжал кучер, -- я не был склонен доверять двум столь подозрительным типам, одиноким в этот час и в той части города. Итак, как только они уже собирались сесть в пролетку, я крикнул им: "Подождите немного, мои маленькие друзья, вы обещали папе су; где они?' Тот, кто вызвал извозчика, тотчас вручил мне тридцать франков, сказав: "Главное, поторопитесь!"
   "Ваше выступление не могло быть короче", - одобрительно воскликнул Лекок. - А как насчет этих двух женщин?
   "Что ты имеешь в виду?"
   "Я имею в виду, какими женщинами они казались; зачем ты их взял?
   - О, ничего хорошего! ответил водитель, с понимающей улыбкой.
   "Ах! и как они были одеты?
   "Как и большинство девушек, которые ходят танцевать в "Радугу". Но один из них был очень опрятен и чопорен, а другой - ну! она была ужасно безвкусной".
   - Который погнался за тобой?
   - Девушка, которая была опрятно одета, та, которая... - Кучер вдруг замолчал: какое-то яркое воспоминание пронеслось в его мозгу, и, резко дернув дожди, он остановил лошадь.
   "Гром!" - воскликнул он. "Теперь я думаю об этом, я заметил кое-что странное. Одна из двух женщин называла другую "мадам" во весь рост, а другая говорила "тебя" и "ты" и говорила так, как будто она была кем-то".
   "Ой! ой! ой!" - воскликнул молодой сыщик в трех разных тональностях. - А кто сказал "ты" и "ты"?
   "Почему, безвкусный. Она в поношенном платье и в туфлях размером с подагрический мужчина. Вы бы видели, как она трясла чопорную девушку, словно сливовое дерево. - Ты маленький дурак! - сказала она. - Вы хотите нас погубить? У вас будет время упасть в обморок, когда мы вернемся домой; теперь давай. И тогда она зарыдала: "Ведь, сударыня, в самом деле, я не могу!" - сказала она, и в самом деле она, казалось, совсем не могла пошевелиться: в самом деле, она казалась такой больной, что я сказал себе: "Вот молодая женщина, которая выпила больше, чем ей нужно!"
   Эти факты подтвердились, хотя и скорректировали первые предположения Лекока. Как он и подозревал, социальное положение этих двух женщин было неодинаковым. Однако он ошибся, приписав более высокое положение женщине в туфлях на высоких каблуках, следы которых он так особенно заметил на снегу, со всеми сопутствующими признаками стремительности, ужаса и слабости. На самом деле социальное превосходство принадлежало женщине, оставившей за собой большие, широкие следы. И не только она была более высокого ранга, но и демонстрировала превосходную энергию. Вопреки первоначальной идее Лекока, теперь казалось очевидным, что она была госпожой, а ее спутница - служанкой.
   - Это все, мой добрый друг? - спросил он кучера, который в последние минуты возился со своими лошадьми.
   -- Да, -- ответил извозчик, -- только я заметил, что у бедно одетой женщины, платившей мне, рука была маленькая, как у ребенка, и, несмотря на гнев, голос ее был сладок, как музыка.
   - Ты видел ее лицо?
   - Я только что мельком увидел это.
   "Можете ли вы сказать, была ли она хорошенькой, была ли она блондинкой или брюнеткой?"
   Столько вопросов сразу поставило водителя в тупик. "Остановись на минутку!" он ответил. "По моему мнению, она не была хорошенькой, и я не верю, что она была молода, но она определенно была блондинкой, и к тому же с густыми волосами".
   "Она была высокой или низкой, полной или стройной?"
   "Между двумя."
   Это было очень неопределенно. - А другой, - спросил Лекок, - аккуратно одетый?
   "Двойка! Что до нее, то я ее совсем не заметил; все, что я знаю о ней, это то, что она была очень маленькой.
   - Вы бы узнали ее, если бы встретились снова?
   "Боже мой! нет."
   Теперь машина катила по улице Бургундия. На полпути водитель остановился и, повернувшись к Лекоку, воскликнул: "Вот мы и приехали. Это дом, в который пошли шлюхи.
   Снять шелковый носовой платок, служивший ему кашне, сложить его и сунуть в карман, спрыгнуть на землю и войти в указанный дом - дело одного мгновения для молодого сыщика.
   В маленькой комнате консьержки он нашел старуху, которая вязала. Лекок вежливо поклонился ей и, показывая шелковый носовой платок, воскликнул: "Мадам, я пришел вернуть эту вещь одному из ваших жильцов".
   - К какому?
   "Правда, я точно не знаю".
   Через мгновение достойная дама вообразила, что этот вежливый молодой человек насмехается над ней. - Ты негодяй!.. она начала.
   - Извините, - прервал его Лекок. "Позвольте мне закончить. Должен вам сказать, что около трех часов утра позавчера я тихонько возвращался домой, когда две дамы, видимо очень спешившие, обогнали меня и прошли дальше. Один из них уронил этот носовой платок, который я подобрал. Я поспешил за ней, чтобы восстановить его, но прежде чем я успел их догнать, они уже позвонили в твою дверь и были уже в доме. Я не хотел звонить в такой неземной час, чтобы не побеспокоить вас. Вчера я был так занят, что не смог прийти; впрочем, вот и я наконец, и вот платок". С этими словами Лекок положил платок на стол и повернулся, собираясь уйти, но консьержка остановила его.
   "Большое спасибо за вашу доброту, - сказала она, - но вы можете оставить ее себе. У нас в доме нет дам, которые имеют обыкновение возвращаться домой одни после полуночи.
   - Тем не менее у меня есть глаза, - настаивал Лекок, - и я определенно видел...
   "Ах! Я забыла, - воскликнула старуха. - В ту ночь, о которой вы говорите, кто-то определенно звонил здесь в колокол. Я дернул за веревочку, открывающую дверь, и прислушался, но, не слыша, чтобы кто-нибудь закрыл дверь или поднялся наверх, я сказал себе: "Какой-то шалун надо мной подшутил". Я надел платье и вышел в переднюю, где увидел двух женщин, спешивших к двери. Прежде чем я успел до них добраться, они захлопнули дверь перед моим носом. Я снова открыл ее так быстро, как только мог, и выглянул на улицу. Но они торопились прочь так быстро, как только могли".
   - В каком направлении?
   "Ой! они бежали к улице Варенн.
   Лекок снова был сбит с толку; однако он вежливо поклонился консьержу, который мог бы ему понадобиться в другое время, а затем вернулся к кебу. - Как я и предполагал, они здесь не живут, - заметил он шоферу.
   Тот пожал плечами с явной досадой, которая неминуемо вылилась бы в поток слов, если бы Лекок, взглянув на часы, не предупредил взрыв, сказав: "Девять часов - я уже на час отстаю от времени". : еще я должен иметь некоторые новости, чтобы сказать. А теперь отвезите меня в морг как можно быстрее.
   Когда совершено таинственное преступление или случилась великая катастрофа, а личности жертв не установлены, в морге неизменно следует "великий день". Слуги настолько привыкли к ужасам этого места, что даже самое болезненное зрелище не впечатляет их; и даже в самых неприятных обстоятельствах они весело снуют туда-сюда, обмениваясь шутками, рассчитанными на то, чтобы вызвать у обычного смертного мурашки по коже. Как правило, их гораздо меньше интересуют трупы, выложенные на всеобщее обозрение на мраморных плитах главного зала, чем люди всякого возраста и положения, собирающиеся здесь целый день; иногда приходят в поисках какого-нибудь потерянного родственника или друга, но гораздо чаще движимы праздным любопытством.
   Когда машина, перевозившая Лекока, подъехала к набережной, молодой детектив заметил, что у здания собралась большая возбужденная толпа. Газеты сообщали о трагедии в пивной вдовы Чупин, конечно, более или менее правильно, и всем хотелось видеть жертв.
   Подъехав к мосту Нотр-Дам, Лекок сказал водителю остановиться. - Я предпочитаю сойти здесь, а не перед моргом, - сказал он, спрыгивая на землю. Затем, достав сначала часы, а потом кошелек, добавил: - Мы пробыли час и сорок минут, мой добрый друг, следовательно, я должен вам...
   -- Ничего, -- решительно ответил шофер.
   "Но-"
   - Нет, ни су. Я уже слишком волнуюсь, чтобы думать, что я взял деньги, которые мне предложили эти шлюхи. Это сослужило бы мне хорошую службу только в том случае, если бы выпивка, которую я купил вместе с ней, вызывала у меня неприятные ощущения. Не беспокойтесь о счете, и если вам нужна ловушка, используйте мою даром, пока не поймаете нефритов. Поскольку в кошельке Лекока было мало денег, он не настаивал. - Вы, по крайней мере, возьмете мое имя и адрес? продолжал водитель.
   "Безусловно. Судье потребуются ваши доказательства, и вам будет отправлена повестка.
   "Тогда все в порядке. Адресуйте его Папийону (Юджину), водителю, попечению М. Триго. Я живу у него, потому что, видите ли, у меня есть небольшой интерес к этому бизнесу.
   Молодой сыщик уже спешил уйти, когда Папийон окликнул его. "Когда вы выйдете из морга, вам захочется пойти куда-нибудь еще, - сказал он, - вы сказали мне, что у вас назначена еще одна встреча, и что вы уже опоздали".
   -- Да, я должен быть во Дворце правосудия; но это всего в нескольких шагах отсюда.
   "Независимо от того. Я буду ждать тебя на углу моста. Бесполезно говорить "нет"; Я принял решение, и я бретонец, знаете ли. Я хочу, чтобы ты пережил тридцать франков, которые мне заплатили эти нефриты.
   Было бы жестоко отказать в такой просьбе. Соответственно, Лекок сделал знак согласия и поспешил в морг.
   Если на проезжей части снаружи и была толпа, то это потому, что само мрачное здание было битком набито людьми. В самом деле, зрители, большинство из которых вообще ничего не могли видеть, были набиты тесно, как сардины, и только благодаря почти сверхчеловеческим усилиям Лекоку удалось проникнуть внутрь. Как обычно, он нашел среди толпы большое количество девушек и женщин; ибо, как ни странно, парижский прекрасный пол довольно неравнодушен к отвратительным зрелищам и ужасным чувствам, которые вознаграждают посещение морга.
   Продавщицы и работницы, живущие по соседству, охотно стараются изо всех сил взглянуть на трупы, которые преступления, несчастные случаи и самоубийства приносят в это ужасное место. Некоторые, наиболее чувствительные из них, могут не пройти дальше двери, но другие входят и после долгого взгляда возвращаются и рассказывают о своих впечатлениях своим менее смелым товарищам.
   Если трупа не должно быть выставлено; если все мраморные плиты пустуют, как это ни странно, посетители поспешно отворачиваются с выражением разочарования или недовольства. Впрочем, на следующий день после трагедии в Пуавриере они не опасались, что таинственный убийца, чью личность пытался установить Лекок, доставил им на радость трех жертв. Задыхаясь от любопытства, они мало обращали внимания на нездоровую атмосферу: и все же из-за железной ограды исходил влажный холодок, а от самой толпы поднимался заразительный пар, пропитанный зловонием хлорной извести, используемой как обеззараживающее средство.
   Непрерывным аккомпанементом к восклицаниям, вздохам и шепоту прохожих доносилось журчание воды, струившейся из крана в изголовье каждой плиты; крошечный ручеек, который вытекал только для того, чтобы падать мелкими брызгами на мрамор. Сквозь маленькие арочные окна серый свет проникал в обнаженные тела, придавая рельефность каждому мускулу, обнажая жуткие оттенки безжизненной плоти и придавая зловещий вид изодранной одежде, развешенной по комнате, чтобы облегчить опознание. трупы. Эта одежда через определенное время продается - в морге ничего не пропадает.
   Однако Лекок был слишком занят своими мыслями, чтобы заметить ужасы этой сцены. Он едва взглянул на трех жертв. Он искал отца Абсента, которого не мог разглядеть. Намеренно или ненамеренно Гевроль не выполнил свое обещание, или отец Абсент забыл о своем долге за утренней рюмкой?
   Не в силах объяснить причину отсутствия товарища, Лекок обратился к старшему смотрителю: "Кажется, никто не опознал жертв", - заметил он.
   "Никто. И тем не менее, с момента открытия у нас была огромная толпа. Если бы я был здесь хозяином, в такие дни я бы брал за вход два су с человека, а для детей - полцены. Это принесет кругленькую сумму, более чем достаточную для покрытия расходов".
   Ответ вратаря, казалось, послужил поводом для разговора, но Лекок не уловил его. - Простите, - перебил он, - разве сегодня утром сюда не приходил детектив?
   - Да, здесь был один.
   - Значит, он ушел? Я его нигде не вижу?
   Хранитель подозрительно взглянул на своего нетерпеливого вопрошателя, но после минутного колебания осмелился спросить: "Вы один из них?"
   - Да, - ответил Лекок, предъявив свою карточку в подтверждение своего утверждения.
   "И твое имя?"
   "Это Лекок".
   Лицо хранителя просветлело. -- В таком случае, -- сказал он, -- у меня есть для вас письмо, написанное вашим товарищем, который должен был уехать. Вот."
   Молодой сыщик тотчас же вскрыл конверт и прочитал: "Месье Лекок..."
   - Месье? Эта простая формула вежливости вызвала на его губах легкую улыбку. Не было ли это со стороны отца Абсента очевидным признанием превосходства своего коллеги? Действительно, наш герой принял это как знак беспрекословной преданности, за которую он должен был отплатить любезной покровительством мастера своему первому ученику. Однако у него не было времени на размышления, и поэтому он тотчас же приступил к прочтению записки, которая гласила следующее:
   - Месье Лекок, я дежурил с самого открытия морга, когда около девяти часов вошли трое молодых людей, взявшись за руки. По их манерам и внешнему виду я понял, что это продавцы в каком-то магазине или на складе. Вдруг я заметил, что один из них стал таким же белым, как его рубашка; и, обратив внимание своих товарищей на одну из неизвестных жертв, прошептал: "Гюстав!"
   "Его товарищи зажали ему рот руками, а один из них воскликнул: "Что ты, дурак, вмешиваешься в это дело! Вы хотите, чтобы мы попали в беду?
   "Тогда они вышли, и я последовал за ними. Но человек, заговоривший первым, был так подавлен, что едва мог тащиться; и его товарищи были вынуждены отвести его в маленький ресторан поблизости. Я сам туда вошел, и именно там я пишу это письмо, между тем наблюдая за ними краем глаза. Я посылаю эту записку, объясняющую свое отсутствие, главному хранителю, который передаст ее вам. Вы поймете, что я собираюсь следовать за этими людьми. АБС"
   Почерк этого письма был почти неразборчив; орфографические ошибки были почти в каждой строчке; тем не менее смысл его был ясен и точен и не мог не возбуждать самых лестных надежд.
   Лицо Лекока так сияло, когда он вернулся к пролетке, что, когда старый кучер погонял лошадь, не мог удержаться от того, чтобы не сказать: "Всё идет к вашим услугам".
   Дружелюбное "тише!" был единственным ответом. Потребовалось все внимание Лекока, чтобы классифицировать эту новую информацию. Когда он вышел из кэба перед Дворцом правосудия, ему было очень трудно отпустить старого извозчика, который настоял на том, чтобы оставаться в его распоряжении. Это ему, однако, наконец удалось, но даже когда он достиг портика с левой стороны здания, почтенный малый, вставая, все еще кричал во весь голос: - Отец Папийон - Нет. 998 - 1000 минус 2...
   Лекок вошел в левое крыло Пале. Он поднялся по лестнице на третий этаж и уже собирался войти в длинный, узкий, плохо освещенный коридор, известный как Галерея обучения, когда, заметив привратника, устроившегося за тяжелым дубовым столом, заметил: "М. д'Эскорваль, конечно, в своем кабинете?
   Мужчина покачал головой. -- Нет, -- сказал он, -- М. Сегодня утром д'Эскорваля здесь нет, и его не будет еще несколько недель.
   "Почему бы и нет! Что ты имеешь в виду?"
   "Прошлой ночью, когда он выходил из кареты у собственной двери, он очень неудачно упал и сломал ногу".
   IX
   Некоторые мужчины богаты. У них есть повозка, запряженная парой быстроходных лошадей и кучером в стильной ливрее; и когда они проходят мимо, откинувшись на удобные подушки, они становятся объектом многих завистливых взглядов. Иногда, однако, кучер слишком много наливал и опрокидывал карету; может быть, лошади убегают, и происходит всеобщая драка; а может быть, доселе удачливый хозяин в минуту рассеянности промахивается и ломает ногу о тумбу. Такие аварии происходят каждый день; и их длинный список должен заставить скромных пешеходов благословить скромную долю, которая уберегает их от такой опасности.
   Узнав о несчастье, постигшем г-на д'Эскорваля, лицо Лекока приняло такое выражение ужаса, что привратник невольно расхохотался. - Что такого необычного в том, что я вам рассказал? он спросил.
   - Я... о! ничего такого-"
   Детектив не сказал правды. Дело в том, что его только что поразило странное совпадение двух событий - попытки самоубийства предполагаемого убийцы и падения судьи. И все же он не позволил смутному предчувствию, промелькнувшему в его уме, принять какую-либо определенную форму. В конце концов, какая возможная связь может быть между двумя событиями? С другой стороны, он никогда не позволял себе руководствоваться предубеждениями и еще не обогатил свой формуляр аксиомой, которую впоследствии провозгласил: "Не доверяйте никаким обстоятельствам, которые кажутся благоприятными для ваших тайных желаний".
   Конечно, Лекок не обрадовался несчастному случаю с г-ном д'Эскорвалем; если бы он предотвратил это, он бы с радостью сделал это. И все-таки он не мог не сказать себе, что это несчастье освободит его от всякой дальнейшей связи с человеком, высокомерие и пренебрежение которого были до боли неприятны его чувствам.
   Эта мысль вызвала чувство облегчения - почти легкомыслия. -- В таком случае, -- сказал молодой сыщик привратнику, -- сегодня утром мне здесь делать нечего.
   "Вы, должно быть, шутите", - был ответ. "Мир останавливается из-за того, что один человек стал инвалидом? Новости прибыли только час назад; но все неотложные дела, которыми занимался г-н д'Эскорваль, уже поделены между другими магистратами.
   - Я пришел сюда по поводу того ужасного дела, которое произошло прошлой ночью сразу за барьером Фонтенбло.
   "Э! Почему ты сразу об этом не сказал? За вами уже послан гонец в префектуру. Дело ведет месье Сегмюллер, и он ждет вас.
   Сомнение и недоумение были явно написаны на лбу Лекока. Он пытался вспомнить магистрата, носившего это имя, и задавался вопросом, был ли он подходящим человеком, чтобы поддержать его взгляды.
   -- Да, -- продолжал привратник, который, казалось, был в разговорчивом настроении, -- М. Сегмюллер, кажется, ты его не знаешь. Он достойный человек, не такой мрачный, как большинство наших джентльменов. Один заключенный, которого он осматривал, сказал однажды: "Этот черт меня так накачал, что мне непременно отрубят голову; а все-таки он молодец!
   С облегчением на сердце от этих благоприятных отзывов Лекок подошел и постучал в указанную ему дверь, на которой был номер 22.
   "Заходи!" - позвал приятный голос.
   Молодой сыщик вошел и очутился лицом к лицу с мужчиной лет сорока, высоким и довольно тучным, который тотчас же воскликнул: "Ах! ты Лекок. Очень хорошо - садитесь. Сейчас я занят просмотром материалов дела, но через пять минут займусь вами.
   Лекок повиновался, в то же время украдкой поглядывая на магистрата, с которым он собирался работать. Внешний вид М. Сегмюллера полностью соответствовал описанию, данному привратником. Пухлое лицо его выражало искренность и доброжелательность, а голубые глаза выражали самое приятное. Тем не менее Лекок не доверял этой видимости, и в этом он был прав.
   Рожденный недалеко от Страсбурга, г-н Зегмюллер обладал той откровенной физиономией, которая свойственна большинству уроженцев светлого Эльзаса, - обманчивой маской, которая за кажущейся простотой нередко скрывает гасконскую хитрость, тем более опасную, что она сочетается с чрезвычайной осторожностью. . У него был удивительно живой, проницательный ум; но его система - у каждого магистрата своя - была в основном добродушной. В отличие от большинства своих коллег, которые были такими же жесткими и резкими, как меч, который статуя Справедливости обычно держит в руке, он сделал своей главной чертой простоту и доброту в обращении, хотя, конечно, никогда не упускал из виду своего магистратские обязанности.
   Тем не менее тон его голоса был так отечески, а тонкий смысл его вопросов так завуалирован его кажущейся откровенностью, что большинство из тех, кого он осматривал, забыли о необходимости предохраняться и сами того не подозревая, сознались в своей вине. Так часто случалось, что пока какой-нибудь ничего не подозревающий преступник самодовольно поздравлял себя с победой над судьей, беднягу действительно выворачивали наизнанку, как перчатку.
   Рядом с таким человеком, как М. Зегмюллер, серьезный и стройный клерк вызвал бы недоверие; поэтому он выбрал того, кто был карикатурой на него самого. Имя этого клерка было Гоге. Он был невысок, но дороден, и на его широком, безбородом лице обыкновенно играла глупая улыбка, вполне соответствовавшая его уму, далеко не самому яркому.
   Как сказано выше, когда Лекок вошел в комнату месье Сегмюллера, последний был занят изучением дела, столь неожиданно попавшего в его руки. Все предметы, собранные молодым сыщиком, от хлопьев шерсти до бриллиантовой серьги, были разложены на столе магистрата. С величайшим вниманием он просмотрел отчет, подготовленный Лекоком, и, в зависимости от различных этапов дела, он исследовал тот или иной из предметов перед ним или же сверился с планом местности.
   "Прошло добрых полчаса, прежде чем он закончил свой осмотр, когда он откинулся на спинку кресла. - Господин Лекок, - медленно сказал он, - господин д'Эскорваль сообщил мне заметкой на полях этой папки, что вы умный человек и что мы можем вам доверять.
   - Я согласен, во всяком случае.
   "Вы слишком пренебрежительно отзываетесь о себе; это первый раз, когда агент приносит мне такой полный отчет, как ваш. Вы молоды, и если вы проявите настойчивость, я думаю, вы сможете добиться больших успехов в своей профессии".
   Нервничая от восторга, Лекок поклонился и, запинаясь, поблагодарил.
   "Ваше мнение в этом вопросе совпадает с моим, - продолжал г-н Сегмюллер, - и прокурор сообщает мне, что г-н д'Эскорваль разделяет те же взгляды. Перед нами загадка; и это должно быть решено".
   - О! Мы решим ее, я уверен, сэр! - воскликнул Лекок, который в этот момент чувствовал себя способным на самые выдающиеся достижения. В самом деле, он пошел бы в огонь и воду за магистрата, который принял его так любезно, и его энтузиазм так ясно блестел в его глазах, что г-н Зегмюллер не мог сдержать улыбку.
   "Я сам возлагаю на это большие надежды", - ответил он; "Но мы далеки от конца. Что ты делал со вчерашнего дня? Г-н д'Эскорваль давал вам какие-либо указания? Вы получили какую-нибудь свежую информацию?
   -- Я не думаю, что зря потратил время, -- ответил Лекок, который тотчас же приступил к изложению различных фактов, ставших ему известными после его отъезда из Пуаврьера.
   С редкой точностью и с тем счастьем выражения, которое редко бывает у человека, хорошо знакомого со своим предметом, он рассказал о дерзких подвигах предполагаемого сообщника, о замеченных им моментах в поведении предполагаемого убийцы, о неудачной попытке последнего покончить с собой. Он повторил показания, данные извозчиком и консьержкой на улице Бургонь, а затем прочитал письмо, полученное от отца Абсента.
   В заключение он положил на стол магистрата немного грязи, которую соскоблил с ног арестанта; в то же время положив рядом с ним такой же комок пыли, собранный на полу камеры, в которой убийца был заключен в Barriere d'Italie.
   Когда Лекок объяснил причины, побудившие его собрать эту землю, и выводы, которые можно было сделать из сравнения двух посылок, г-н Сегмюллер, который внимательно слушал, сразу воскликнул: "Вы правы. Возможно, вы нашли способ опровергнуть все отрицания заключенного. Во всяком случае, это, безусловно, доказательство вашей удивительной прозорливости.
   Должно быть, так оно и было, потому что клерк Гоге одобрительно кивнул. "Столица!" - пробормотал он. "Я никогда не должен был думать об этом".
   Пока он говорил, М. Сегмюллер бережно сложил все так называемые "обвинительные приговоры" в большой ящик, из которого они не выйдут до суда. -- Ну, -- сказал он, -- я достаточно хорошо разобрался в этом деле, чтобы исследовать вдову Чупин. Мы можем получить от нее кое-какую информацию.
   Он возложил руку на звонок, когда Лекок остановил его почти умоляющим жестом. - У меня есть к вам большая просьба, сэр, - заметил он.
   - Что такое? - Говори.
   "Я очень хотел бы присутствовать на этом экзамене. Иногда так мало нужно, чтобы пробудить счастливое вдохновение".
   Хотя закон гласит, что обвиняемый должен быть прежде всего допрошен в частном порядке следственным судьей при содействии его секретаря, он также допускает присутствие агентов полиции. Соответственно, М. Сегмюллер сказал Лекоку, что он может остаться. В то же время он позвонил в колокольчик; на что быстро ответил посыльный.
   - Привезли ли сюда вдову Чупин по моему приказу? - спросил М. Сегмюллер.
   "Да сэр; она в галерее снаружи.
   - Тогда пусть входит.
   Через мгновение в комнату вошла хозяйка "Пуаврьера", раскланиваясь направо и налево. Это было не первое ее появление перед судьей, и она знала об уважении к правосудию. Соответственно, она подготовилась к осмотру с величайшей тщательностью. Свои непослушные седые локоны она уложила в гладкие бандо, а ее одежда, хотя и из простой ткани, выглядела определенно опрятно. Она даже уговорила одного из надзирателей купить ей - на деньги, которые были у нее при аресте, - черную креповую шапочку и пару белых носовых платков, намереваясь залить последние своими слезами, если ситуация требует жалкого дисплея.
   Она и в самом деле была слишком умна, чтобы полагаться исключительно на простые ухищрения в одежде; следовательно, она также использовала свой репертуар гримас для невинного, печального и вместе с тем смиренного выражения, вполне подходящего, по ее мнению, для того, чтобы завоевать сочувствие и снисходительность магистрата, от которого будет зависеть ее судьба.
   Переодетая таким образом, с опущенными глазами и сладким голосом, она была так непохожа на ужасного термаганта из Пуаврьера, что посетители едва ли узнали бы ее. В самом деле, честный старый холостяк мог бы предложить ей двадцать франков в месяц за то, чтобы она присматривала за его покоем, - исключительно благодаря ее привлекательной внешности. Но месье Зегмюллер разоблачил столько лицемеров, что ни на мгновение не ошибся. "Какая старая актриса!" - пробормотал он про себя и, взглянув на Лекока, заметил ту же мысль, мелькнувшую в глазах молодого сыщика. Это правда, что проникновение магистрата могло быть связано с некоторыми заметками, которые он только что просмотрел, - заметками, содержащими краткий обзор прежней жизни женщины и предоставленными начальником полиции по просьбе магистрата.
   Властным жестом г-н Сегмюллер предупредил Гоге, клерка с глупой улыбкой, чтобы он подготовил свои письменные принадлежности. Затем он повернулся к вдове Чупин. "Ваше имя?" - спросил он резким тоном.
   -- Аспази Клапердти, моя девичья фамилия, -- ответила старуха, -- а сегодня к вашим услугам, сэр, вдова Чупин. сказав так, она сделала низкую любезность, а затем добавила: "Законная вдова, вы понимаете-с; Документы о браке у меня в сундуке дома; и если вы хотите послать кого-нибудь...
   "Ваш возраст?" прервал магистрат.
   "Пятьдесят четыре."
   "Твоя профессия?"
   - Торговец винами и крепкими спиртными напитками за пределами Парижа, недалеко от улицы Шато-де-Рантье, сразу за укреплениями.
   Допрос арестанта всегда начинается с этих вопросов об индивидуальности, что дает и судье, и виновному время изучить друг друга, как бы испытать силы друг друга, прежде чем вступить в серьезную борьбу; точно так же, как два дуэлянта, готовые вступить в смертельную схватку, сначала пробуют несколько пасов рапирой.
   "Теперь, - продолжал месье Зегмюллер, - мы отметим ваше прошлое. Разве вы уже не были признаны виновными в нескольких преступлениях?
   Вдова Шюпен слишком хорошо разбиралась в уголовном судопроизводстве, чтобы не знать о тех знаменитых документах, которые делают отрицание личности таким трудным делом во Франции. - Мне не повезло, мой хороший судья, - хныкала она.
   "Да, несколько раз. Во-первых, вас арестовали по обвинению в получении краденого".
   "Но было доказано, что я невиновен, что мой характер белее снега. Мой бедный милый муж был обманут своими товарищами; это все."
   "Возможно. Но пока ваш муж отбывал наказание, вас осудили сначала на один, а потом на три месяца каторжных работ за кражу".
   "О, у меня было несколько врагов, которые изо всех сил старались меня погубить".
   "Затем вас посадили в тюрьму за то, что вы сбили с пути несколько молодых девушек".
   - Это были никчёмные девки, милостивый государь, бессердечные, беспринципные твари. Я сделал им много одолжений, а потом они пошли и рассказали кучу лжи, чтобы погубить меня. Я всегда был слишком добр и внимателен к другим".
   Список проступков женщины не был исчерпан, но М. Сегмюллер счел бесполезным продолжать. - Таково твое прошлое, - продолжил он. "В настоящее время ваша винная лавка является прибежищем жуликов и преступников. Ваш сын отбывает четвертый срок заключения; и было ясно доказано, что вы подстрекали и помогали ему в его злых делах. Ваша невестка каким-то чудом осталась честной и трудолюбивой, поэтому вы так замучили и надругались над ней, что начальство вынуждено было вмешаться. Когда она ушла из вашего дома, вы пытались сохранить ее ребенка - без сомнения, намереваясь воспитать его таким же образом, как и его отца.
   "Сейчас, - подумала вдова Чупин, - подходящий момент, чтобы попытаться смягчить сердце магистрата". Поэтому она вытащила из кармана один из своих новых носовых платков и, протирая глаза, попыталась выдавить слезу. - О, несчастная я, - простонала она. "Как может кто-нибудь вообразить, что я причиню вред своему внуку, моему бедному маленькому Тотошке! Да ведь я был бы хуже дикого зверя, если бы пытался предать свою плоть и кровь погибели".
   Однако вскоре она поняла, что ее причитания не слишком задели г-на Зегмюллера, поэтому, внезапно изменив и тон, и манеру, начала свое оправдание. Она не отрицала решительно своего прошлого; но она свалила всю вину на несправедливость судьбы, которая, благоприятствуя немногим, как правило, менее достойным, не проявляла пощады к другим. Увы! она была одной из тех, кому не везло в жизни, которых всегда преследовали, несмотря на ее невиновность. В этом последнем деле, например, в чем она была виновата? Тройное убийство запятнало ее лавку кровью; но и самые респектабельные заведения не застрахованы от подобных катастроф. Во время своего одиночного заключения она, по ее словам, нырнула в самые глубокие тайники своей совести и все еще не могла понять, какую вину можно справедливо возложить на ее дверь.
   - Я могу вам сказать, - прервал его судья. "Вас обвиняют в воспрепятствовании действию закона".
   "Боже мой! Является ли это возможным?"
   - И стремления победить справедливость. Это равносильно соучастию, вдова Чупин; заботиться. Когда полиция вошла в вашу каюту после того, как это преступление было совершено, вы отказались отвечать на их вопросы".
   - Я рассказал им все, что знал.
   - Хорошо, тогда ты должен повторить мне то, что ты им сказал.
   У г-на Сегмюллера были основания чувствовать себя удовлетворенным. Он провел экспертизу таким образом, что теперь вдова Чупин должна была начать рассказ о трагедии. Это превосходное достижение; ибо эта проницательная старуха, обладавшая всем своим хладнокровием, естественно, остерегалась бы любых прямых вопросов. Теперь было важно, чтобы она не заподозрила ни того, что судья знал об этом деле, ни того, чего он не знал. Предоставив ее самой себе, она могла бы в ходе версии, которую она предложила заменить правдой, не только укрепить теории Лекока, но и сделать некоторые замечания, рассчитанные на облегчение задачи будущего исследования. И г-н Сегмюллер, и Лекок считали, что версия преступления, которую они собирались услышать, была состряпана в здании вокзала на площади Италии, когда убийца и подставный пьяница остались вместе, и что она была было передано сообщником вдове во время краткого разговора, который им позволили вести через калитку камеры последней.
   Приглашенная мировым судьей для изложения обстоятельств трагедии матушка Чупина ни минуты не колебалась. -- О, это было очень простое дело, мой добрый сэр, -- начала она. "В воскресенье вечером я сидел у камина, когда вдруг дверь открылась, и вошли трое мужчин и две женщины".
   М. Сегмюллер и молодой сыщик обменялись взглядами. Сообщник, очевидно, видел, как Лекок и его товарищ осматривали следы, и поэтому нельзя было отрицать присутствие двух женщин.
   - Который это был час? - спросил магистрат.
   - Около одиннадцати часов.
   "Продолжать."
   "Как только они сели, они заказали чашу вина a la Frangaise. Без хвастовства могу сказать, что в приготовлении этого напитка мне нет равных. Я, конечно, прислуживала им, а потом, починив блузку для моего мальчика, пошла наверх в свою комнату, которая прямо над магазином.
   - Оставить людей в покое?
   - Да, мой судья.
   - Это показало большую уверенность с вашей стороны.
   Вдова печально покачала головой. - Такие бедняки, как я, не боятся воров, - вздохнула она.
   - Продолжай, продолжай.
   "Ну, я был наверху около получаса, когда услышал, как кто-то внизу крикнул: "Э! старая женщина!' Итак, я спустился и нашел высокого бородатого мужчину, который только что вошел. Он попросил стакан бренди, который я принес к столу, за которым он сел в одиночестве.
   - А потом ты снова поднялся наверх? прервал магистрат.
   Восклицание было, конечно, ироничным, но по спокойному лицу вдовы Чупин нельзя было сказать, сознавала ли она, что дело обстоит именно так.
   -- Совершенно верно, мой добрый сэр, -- ответила она самым спокойным тоном. "Только на этот раз едва я взялся за иглу, как услышал страшный шум в лавке. Я поспешил вниз, чтобы положить этому конец, но, видит бог, мое вмешательство было бы мало толку. Три человека, вошедшие первыми, набросились на вошедшего и били его, батюшка, убивали. Я закричал. В этот момент человек, вошедший один, вынул из кармана револьвер; он выстрелил и убил одного из нападавших, который упал на землю. Я был так напуган, что присел на лестнице и накинул фартук на голову, чтобы не видеть, как бежит кровь. Мгновение спустя прибыл г-н Жевроль со своими людьми; они взломали дверь, и вот...
   Вдова Чупин тут остановилась. Эти несчастные старухи, промышлявшие всевозможными пороками и испытавшие на себе все позоры, порой достигают совершенства лицемерия, рассчитанного на то, чтобы обмануть самую изощренную проницательность. Всякий, кто не знаком с прошлым хозяйки "Пуаврьера", несомненно, был бы впечатлен ее кажущейся откровенностью, до того искусно она демонстрировала откровенность, удивление и страх. Выражение ее лица было бы просто совершенным, если бы не глаза, маленькие серые глазки, беспокойные, как у зверя в клетке, и блестевшие в промежутках лукавством и хитростью.
   Там она стояла, мысленно радуясь успеху своего повествования, ибо была убеждена, что магистрат безоговорочно доверял ее откровениям, хотя во время ее рассказа, между прочим, с фокусной говорливостью, не было и мускула г. Лицо Сегмюллера выдало то, что происходило в его голове. Когда она остановилась, запыхавшись, он поднялся со своего места и, не говоря ни слова, подошел к своему клерку, чтобы проверить записи, сделанные во время предыдущей части допроса.
   Из угла, где он тихо сидел, Лекок не переставал наблюдать за заключенным. "Она думает, что все кончено", - бормотал он про себя; - Она воображает, что ее показания приняты без вопросов.
   Если таково было действительное мнение вдовы, она скоро разуверится; потому что, обратившись к улыбающемуся Гоге с несколькими низкими словами, г-н Сегмюллер сел возле камина, убежденный, что теперь настал момент отказаться от оборонительной тактики и открыть огонь по позициям противника.
   -- Так вот, вдова Чупин, -- начал он, -- вы нам говорите, что ни минуты не задержались с теми людьми, которые в этот вечер вошли в вашу лавку!
   "Ни минуты".
   "Они пришли и заказали то, что хотели; вы прислуживали им, а потом предоставили их самим себе?
   - Да, мой добрый сэр.
   - Мне кажется невероятным, чтобы вы не слышали некоторых слов их разговора. О чем они говорили?
   "Я не имею привычки шпионить за своими клиентами".
   - Ты ничего не слышал?
   - Ничего.
   Судья с сожалением пожал плечами. - Другими словами, - заметил он, - вы отказываетесь сообщить правосудию...
   - О, мой добрый сэр!
   "Позвольте мне закончить. Все эти неправдоподобные истории о том, как вы вышли из магазина и починили одежду своему сыну в своей спальне, - сплошная выдумка. Вы состряпали их, чтобы иметь возможность сказать мне: "Я ничего не видел; Я ничего не слышал. Если такова ваша система защиты, я предупреждаю вас, что вы не сможете ее поддерживать, и я могу добавить, что она не будет принята ни одним трибуналом".
   "Это не система защиты; это правда."
   Месье Сегмюллер, казалось, на мгновение задумался; потом вдруг воскликнул: "Значит, вам нечего мне сказать об этом несчастном убийце?"
   - Но он не убийца, мой добрый сэр.
   - Что вы подразумеваете под таким утверждением?
   - Я имею в виду, что он убил других только для того, чтобы защитить себя. Они поссорились с ним; он был один против троих и ясно видел, что не может ждать пощады от разбойников, которые...
   Румянец залил щеки вдовы Чупин, и она вдруг остановилась, сильно сконфузившись и, видимо, пожалев, что не обуздала язык. Правда, она могла разумно надеяться, что судья плохо расслышал ее слова и не уловил их полного смысла, так как два или три раскаленных угля упали с решетки в очаге, и он взялся за щипцы. и, казалось, был поглощен задачей художественного оформления огня.
   -- Кто мне скажет, кто мне докажет, что, напротив, не этот человек первым напал на других? - пробормотал он задумчиво.
   -- Могу, -- решительно заявила вдова, уже забыв о своих благоразумных колебаниях, -- могу поклясться.
   Месье Сегмюллер поднял голову, на его лице было написано сильное изумление. - Откуда ты это знаешь? - медленно сказал он. "Как ты можешь клясться? Вы были в своей спальне, когда началась ссора.
   Молчаливый и неподвижный в своем углу, Лекок внутренне ликовал. Это был самый счастливый результат, подумал он, но еще несколько вопросов, и старуха будет вынуждена сама себе противоречить. То, что она уже сказала, было достаточно, чтобы показать, что она должна иметь тайный интерес к этому делу, иначе она никогда не была бы так неосторожно серьезно в защите узника.
   "Однако к такому заключению вас, вероятно, привело знание характера убийцы, - заметил г-н Сегмюллер, - вы, по-видимому, хорошо с ним знакомы".
   - О, я никогда не видела его до того вечера.
   - Но он, должно быть, бывал в вашем заведении раньше?
   - Никогда в жизни.
   "Ой ой! Как же тогда объяснить, что, войдя в лавку, когда вы были наверху, этот незнакомец, этот незнакомец, должен был крикнуть: "Эй, старуха!" Неужели он только догадался, что заведение держит женщина; и что эта женщина уже не молода?
   - Он этого не говорил.
   "Отразите момент; ты сам только что сказал мне об этом.
   - О, я этого не говорил, я уверен, мой добрый сэр.
   "Да, вы это сделали, и я докажу это, зачитав ваши показания. Гоге, прочтите отрывок, пожалуйста.
   Улыбающийся служащий просмотрел свои протоколы, а затем самым ясным голосом прочел следующие слова, снятые с губ вдовы Чупин: "Я был наверху около получаса, когда услышал, как кто-то внизу крикнул "Э! старая женщина.' Так что я пошел вниз", и т.д., и т.п.
   - Вы убеждены? - спросил М. Сегмюллер.
   Уверенность старой преступницы заметно поубавилась этим доказательством ее уклончивости. Однако вместо того, чтобы обсуждать эту тему дальше, судья ускользнул от нее, как будто не придавал этому происшествию особого значения.
   -- А другие люди, -- продолжал он, -- те, что были убиты: вы их знали?
   - Нет, добрый сэр, не больше, чем я знал Адама и Еву.
   - И не были ли вы удивлены, увидев, что в ваше заведение входят трое совершенно незнакомых вам мужчин в сопровождении двух женщин?
   "Иногда шанс..."
   "Прийти! вы не думаете о том, что говорите. Не случайность привела этих покупателей посреди ночи в винный магазин с такой же репутацией, как у вас, - в заведение, расположенное вдали от оживленных дорог посреди пустынной пустыни.
   "Я не волшебница; Я говорю то, что думаю".
   - Значит, вы даже не знали самого молодого из жертв, человека, который был одет как солдат, того, кого звали Гюстав?
   "Нисколько."
   Месье Сегмюллер отметил интонацию этого ответа, а затем медленно добавил: "Но вы, должно быть, слышали об одном из друзей Гюстава, человеке по имени Лашенёр?"
   Услышав это имя, хозяйка "Пуаврьер" заметно смутилась и изменившимся голосом пробормотала: "Лашенёр! Лашенёр! нет, я никогда не слышал, чтобы это имя упоминалось".
   Тем не менее, несмотря на ее отрицание, эффект от замечания г-на Сегмюллера был очевиден, и Лекок тайно поклялся, что найдет этого Лашенера любой ценой. Разве "статьи обвинительного приговора" не включали в себя письмо, отправленное этим человеком Гюставу и написанное, как имел основания полагать Лекок, в кафе на бульваре Бомарше? Имея такую подсказку и немного терпения, таинственный Лашенёр еще может быть обнаружен.
   "Теперь, - продолжал месье Зегмюллер, - давайте поговорим о женщинах, сопровождавших этих несчастных мужчин. Что это были за женщины?
   "Ой! никчемные женщины!
   - Они были хорошо одеты?
   - Наоборот, очень жалко.
   - Ну, дай мне их описание.
   "Они были рослы и крепко сложены, и действительно, так как была Масленица, я прежде всего принял их за переодетых людей. У них были руки, как бараньи плечи, хриплые голоса и очень черные волосы. Они были темны, как мулаты...
   "Достаточно!" - прервал его судья. - Мне не нужны дальнейшие доказательства вашей лжи. Эти женщины были невысокого роста, и одна из них была удивительно светлой".
   - Клянусь вам, мой добрый сэр...
   "Не заявляйте об этом под присягой. Я буду вынужден поставить тебя перед честным человеком, который скажет тебе в лицо, что ты лжец!
   Вдова не ответила, и на мгновение воцарилась тишина. М. Сегмюллер решил нанести решающий удар. - Вы также утверждаете, что у вас в кармане фартука не было ничего компрометирующего характера? он спросил.
   -- Ничего -- вы можете его осмотреть; он остался в доме".
   "Значит, вы все еще упорствуете в своей системе", - подытожил М. Сегмюллер. "Поверьте, вы ошибаетесь. Подумай - тебе решать идти в суд присяжных в качестве свидетеля или сообщника.
   Хотя вдова, казалось, была подавлена этим неожиданным ударом, судья не добавил больше ни слова. Ей зачитали показания, она подписала их, а затем увели.
   М. Сегмюллер немедленно сел за свой стол, заполнил бланк и передал его своему писарю, сказав: "Это приказ начальнику депо. Скажи ему, чтобы немедленно прислал сюда предполагаемого убийцу.
   Икс
   Если трудно добиться признания от мужчины, заинтересованного в сохранении молчания и убежденного, что против него нельзя предъявить никаких доказательств, то еще труднее заставить женщину, находящуюся в подобном положении, говорить правду. Как говорят во Дворце правосудия, можно попытаться заставить дьявола сознаться.
   Допрос вдовы Чупин был проведен с величайшей тщательностью господином Сегмюллером, который так же искусно отвечал на вопросы, как опытный генерал маневрирует своими войсками.
   Однако все, что он обнаружил, это то, что хозяйка "Пуаврьера" потворствовала убийце. Мотив ее попустительства был еще неизвестен, а личность убийцы до сих пор остается загадкой. Тем не менее и г-н Зегмюллер, и Лекок считали, что старая ведьма все знает. -- Почти наверняка, -- заметил судья, -- что она была знакома с людьми, приходившими к ней в дом, -- с женщинами, потерпевшими, с убийцей -- словом, со всеми ими. Я уверен насчет этого парня Гюстава - я прочитал это в ее глазах. Я также убежден, что она знает Лашенера - человека, на которого дышала местью умирающий солдат, - таинственную личность, которая, очевидно, владеет ключом к загадке. Этот человек должен быть найден.
   "Ах!" - ответил Лекок. - И я найду его, даже если мне придется расспросить каждого из одиннадцатисот тысяч человек, которые постоянно ходят по улицам Парижа!
   Это было так многообещающе, что судья, несмотря на свою озабоченность, не мог сдержать улыбку.
   "Если бы эта старуха решила чистосердечно признаться в этом на следующем осмотре!" заметил Лекок.
   "Да. Но она этого не сделает.
   Молодой детектив уныло покачал головой. Таково было его собственное мнение. Он не обольщал себя ложными надеждами и заметил между бровями вдовы Чупина те морщины, которые, по мнению физиогномистов, указывают на бессмысленное, звериное упрямство.
   -- Женщины никогда не признаются, -- продолжал судья. "И даже когда они как бы смиряются с таким курсом, они неискренни. Им кажется, что они обнаружили какие-то способы ввести в заблуждение своего исследователя. Наоборот, доказательства сокрушат самого упрямого человека; он отказывается от борьбы и признается. Теперь женщина насмехается над уликами. Покажи ей солнце; скажи ей, что сейчас день; тотчас же она закроет глаза и скажет вам: "Нет, уже ночь". Заключенные-мужчины планируют и комбинируют различные системы защиты в соответствии со своим социальным положением; женщины, напротив, имеют только одну систему, каково бы ни было их положение в жизни. Они все отрицают, упорствуют в своих отрицаниях, даже когда доказательства против них неопровержимы, а потом плачут. Когда я буду беспокоить Чупина неприятными вопросами на следующем ее экзамене, будьте уверены, она превратит свои глаза в фонтан слез.
   В своем нетерпении месье Зегмюллер сердито топнул ногой. В его арсенале было много оружия; но ни один из них не был достаточно сильным, чтобы сломить упорное сопротивление женщины.
   "Если бы я только понял мотивы, которыми руководствуется эта старая ведьма!" он продолжил. "Но ни намека! Кто может сказать мне, какой сильный интерес заставляет ее хранить молчание? Это ее собственное дело, которое она защищает? Она сообщница? А точно ли она не помогала убийце спланировать засаду?
   -- Да, -- медленно ответил Лекок, -- да; это предположение очень естественно представляется в уме. Но задумайтесь, сэр, такая теория доказала бы, что идея, которую мы только что выдвинули, совершенно ложна. Если вдова Чупин - сообщник, то убийца - не тот человек, за которого мы его предполагаем; он просто тот человек, которым кажется".
   Этот аргумент, по-видимому, убедил М. Сегмюллера. "Каково твое мнение?" он спросил.
   Молодой сыщик уже давно составил свое мнение. Но как мог он, скромный полицейский агент, осмелиться высказать какое-либо твердое мнение, когда магистрат колебался? Он достаточно хорошо понимал, что его положение требует крайней осторожности; поэтому самым скромным тоном он ответил: "Не мог ли притворный пьяница ослепить глаза матушки Чупин надеждой на блестящую награду? Не мог ли он пообещать ей значительную сумму денег?
   Он сделал паузу; Гоге, улыбающийся клерк, только что вернулся.
   Позади него стоял рядовой парижской гвардии, почтительно остававшийся на пороге, стоя пятками по прямой линии, правая рука поднята к козырьку кивера, а локоть на уровне глаз, в соответствии с уставом. .
   -- Начальник депо, -- сказал солдат, -- посылает меня узнать, не будет ли он держать вдову Чупин в одиночной камере; она горько жалуется на это".
   М. Сегмюллер на мгновение задумался. -- Конечно, -- пробормотал он, как бы отвечая на возражение собственной совести; "Конечно, это несомненное усугубление страданий; но если я позволю этой женщине общаться с другими заключенными, она обязательно найдет возможность общаться с людьми снаружи. Этого не должно быть; интересы справедливости и истины должны учитываться в первую очередь". Мысль, воплощенная в этих последних словах, решила его. "Несмотря на ее жалобы, заключенный должен содержаться в одиночной камере до дальнейших распоряжений", - сказал он.
   Солдат опустил правую руку на бок, отнес правую ногу в трех дюймах от левой пятки и повернулся. Гоге, улыбающийся клерк, закрыл дверь и, вытащив из кармана большой конверт, передал его судье. -- Вот сообщение от начальника депо, -- сказал он.
   Судья сломал печать и прочитал вслух следующее:
   "Я чувствую себя обязанным посоветовать мсье Сегмюллеру принять все меры предосторожности с целью обеспечения собственной безопасности, прежде чем приступить к допросу заключенного, Мэй. После неудачной попытки самоубийства этот арестант был в таком возбуждении, что мы вынуждены были держать его в смирительном жилете. Всю прошлую ночь он не смыкал глаз, и наблюдавшие за ним охранники каждое мгновение ожидали, что он станет бредить. Однако он не произнес ни слова. Когда сегодня утром ему предложили еду, он решительно отказался от нее, и я не удивлюсь, если он намеревался уморить себя голодом. Я редко видел более решительного преступника. Я думаю, он способен на любой отчаянный поступок".
   "Ах!" -- воскликнул приказчик, улыбка которого исчезла. -- Я бы на вашем месте, сэр, пустил бы его сюда только в сопровождении солдат.
   "Какая! вы, Гоге, вы, старый приказчик, делаете такое предложение! Неужели ты испугался?"
   "Испуганный! Нет, конечно нет; но-"
   "Бред какой то!" - прервал Лекок тоном, выдающим превосходную уверенность в собственных силах. - Разве я не здесь?
   Если бы г-н Зегмюллер сел за свой письменный стол, этот предмет мебели, естественно, послужил бы валом между заключенным и им самим. Из соображений удобства он обычно становился позади него; но после проявления страха Гоге он покраснел бы, предприняв хоть малейшую меру самозащиты. Соответственно, он подошел и сел у камина - как он сделал несколько минут назад, допрашивая вдову Чупина, - а затем приказал своему привратнику впустить заключенного одного. Он подчеркнул это слово "один".
   Через мгновение дверь с резким рывком распахнулась, и арестант вошел или, вернее, ворвался в комнату. Гоге побледнел за своим столом, а Лекок сделал шаг вперед, готовый прыгнуть на пленника и схватить его, если потребуется. Но когда последний дошел до центра комнаты, он остановился и огляделся. - Где магистрат? - спросил он хриплым голосом.
   - Я судья, - ответил месье Зегмюллер.
   - Нет, другой.
   - Какой еще?
   - Тот, кто пришел допрашивать меня вчера вечером.
   "Он попал в аварию. Вчера, уйдя от вас, он упал и сломал ногу".
   "Ой!"
   - И я должен занять его место.
   Заключенный, по-видимому, был глух к объяснению. Волнение, казалось, сменилось оцепенением. Черты его лица, до сих пор искаженные гневом, теперь расслабились. Он побледнел и зашатался, как будто вот-вот упадет.
   -- Успокойтесь, -- сказал судья доброжелательным тоном. "Если вы слишком слабы, чтобы стоять, садитесь".
   Уже мощным усилием мужчина обрел самообладание. В его глазах мелькнул мгновенный блеск. "Большое спасибо за вашу доброту, - ответил он, - но это еще ничего. Я почувствовал легкое головокружение, но теперь все прошло".
   - Давно ты ничего не ел?
   -- Я ничего не ел с тех пор, как этот человек, -- и с этими словами он указал на Лекока, -- принес мне в участок хлеба и вина.
   - Не хочешь что-нибудь взять?
   -- Нет, -- и все же -- если вы будете так любезны -- мне хотелось бы стакан воды.
   - Не выпьешь к нему вина?
   "Я предпочитаю чистую воду".
   Его просьба была немедленно выполнена. Он осушил первый стакан одним глотком; затем стакан наполнили, и он снова выпил, на этот раз, однако, медленнее. Можно было бы предположить, что он упивался самой жизнью. Конечно, когда он поставил пустой стакан, он казался совсем другим человеком.
   Восемнадцать из каждых двадцати преступников, предстающих перед нашими следователями, приходят с подготовленным более или менее полным планом защиты, который они придумали во время предварительного заключения. Невиновные или виновные, они решили сыграть ту или иную роль, которую начинают действовать, как только переступают порог комнаты, где их ожидает судья.
   В тот момент, когда они входят в его присутствие, судья должен пустить в ход все свои способности проникновения; ибо такая первая позиция преступника, несомненно, выдает его план защиты, как индекс раскрывает содержание книги. Однако в данном случае М. Сегмюллер не считал видимость обманчивой. Ему казалось очевидным, что узник не притворялся, но возбужденное безумие, которым было отмечено его появление, было таким же реальным, как и его последующее оцепенение.
   Во всяком случае, казалось, никто не опасался той опасности, о которой говорил управляющий депо, и, соответственно, г-н Зегмюллер уселся за свой стол. Здесь он почувствовал себя сильнее и свободнее, потому что его спина была обращена к окну, лицо его было полускрыто тенью; и в случае необходимости он мог, наклонившись над своими бумагами, скрыть любые признаки удивления или замешательства.
   Арестант, напротив, стоял при полном свете, и ни движение его лица, ни шевеление века не могли ускользнуть от внимания магистрата. Казалось, он совсем оправился от своего недомогания; и черты его лица приняли выражение, указывающее либо на беспечное равнодушие, либо на полную покорность.
   "Тебе лучше?" - спросил М. Сегмюллер.
   "Я чувствую себя очень хорошо."
   -- Я надеюсь, -- по-отечески продолжал судья, -- что в будущем вы сумеете умерить свое волнение. Вчера ты пытался уничтожить себя. Это было бы еще одним тяжким преступлением вдобавок ко многим другим - преступлением, которое...
   Поспешным движением руки заключенный прервал его. -- Я не совершил никакого преступления, -- сказал он грубым, но уже не угрожающим голосом. "На меня напали, и я защищался. Любой имеет на это право. Против меня было трое. Это было большое несчастье; и я отдал бы свою правую руку, чтобы починить его; но моя совесть меня не упрекает - настолько!
   Подсудимое "настолько" было презрительным щелчком пальца.
   "И все же меня арестовали и обращались с ним как с убийцей, - продолжил он. "Когда я увидел себя погребенным в той живой гробнице, которую вы называете тайной кельей, я испугался; Я потерял сознание. Я сказал себе: "Мальчик мой, тебя заживо похоронили; а лучше умереть, умереть скорее, если не хочешь страдать. Поэтому я пытался задушить себя. Моя смерть не причинила бы ни малейшего горя никому. У меня нет ни жены, ни ребенка, зависящих от меня в плане поддержки. Однако моя попытка была сорвана. я истекал кровью; а потом надел смирительный жилет, как будто я сумасшедший. Безумный! Я действительно верил, что должен стать таким. Всю ночь надзиратели сидели вокруг меня, как дети, забавляясь тем, что мучают на цепи животное. Они смотрели на меня, говорили обо мне и передавали свечу взад и вперед перед моими глазами".
   Заключенный говорил принужденно, но без всякой попытки ораторского искусства; в его тоне была горечь, но не гнев; словом, он говорил со всей кажущейся искренностью человека, выражающего какое-то глубокое чувство или убеждение. Слушая его речь, судья и сыщик были охвачены одной и той же идеей. "Этот человек, - думали они, - очень умен; будет нелегко победить его".
   Затем, после секундного размышления, месье Зегмюллер громко добавил: "Это объясняет ваш первый поступок отчаяния; но позже, например, даже сегодня утром, вы отказались есть пищу, которую вам предложили".
   Услыхав это замечание, арестант вдруг просветлел, поникшее лицо его, он комически подмигнул и, наконец, рассмеялся от души, весело, откровенно и звонко.
   -- Это, -- сказал он, -- совсем другое дело. Разумеется, я отказался от всего, что мне предлагали, и сейчас объясню почему. Поскольку мои руки были закованы в смирительный жилет, тюремщик пытался кормить меня, как няня пытается кормить младенца кашицей. Теперь я не собирался подчиняться этому, поэтому я сжал губы так крепко, как только мог. Затем он попытался заставить меня открыть рот и просунуть внутрь ложку, как раздвигают челюсти больной собаки и вливают ей в глотку лекарство. Черт возьми, его наглость! Я попробовал его укусить: это правда, и если бы мне удалось засунуть его палец между зубами, он бы там и остался. Но так как меня не будут кормить, как младенца, все тюремщики в священном ужасе воздевали руки к небу и указывали на меня со словами: "Какой ужасный человек! Какой ужасный негодяй!"
   Подсудимый, казалось, полностью наслаждался воспоминанием о сцене, которую он описал, потому что теперь он снова разразился сердечным смехом, к великому изумлению Лекока и скандалу Гоге, улыбающегося клерка.
   М. Сегмюллер тоже с трудом скрыл свое удивление. -- Надеюсь, вы слишком благоразумны, -- сказал он наконец, -- чтобы возлагать вину на этих людей, которые, заковав вас в смирительный жилет, просто подчинялись приказам вышестоящих офицеров, чтобы защитить вас от ваших собственных неистовых страстей".
   "Хм!" - ответил арестант, внезапно посерьезнев. -- Впрочем, я их виню, и если бы я загнал одного из них в угол... Но ничего, я это переживу. Если я правильно себя знаю, злобы в моем сочинении не больше, чем в цыпленке".
   "Обращение с вами зависит от вашего поведения, - возразил месье Зегмюллер, - если вы только сохраните спокойствие, вас больше не оденут в смирительный жилет. Но ты должен пообещать мне, что будешь вести себя тихо и вести себя прилично.
   Убийца печально покачал головой. -- Впредь я буду очень осторожен, -- сказал он, -- но ужасно тяжело оставаться в тюрьме без дела. Если бы со мной были товарищи, мы могли бы посмеяться и поболтать, и время пролетело бы незаметно; но прямо ужасно быть одному, совсем одному, в этой холодной, сырой камере, где не слышно ни звука".
   Судья наклонился над своим столом, чтобы сделать заметку. Слово "товарищи" привлекло его внимание, и он предложил попросить арестанта объяснить его на более поздней стадии дознания.
   "Если вы невиновны, - заметил он, - вас скоро освободят: но надо доказать вашу невиновность".
   "Что я должен сделать, чтобы доказать это?"
   "Говори правду, всю правду: отвечай на мои вопросы честно, без утайки".
   - Что касается этого, вы можете положиться на меня. Говоря это, узник поднял руку, как бы призывая Бога засвидетельствовать его искренность.
   Но тут же вмешался М. Сегмюллер: "Пленные не приносят присягу", - сказал он.
   "Верно!" воскликнул мужчина с удивленным видом, "это странно!"
   Хотя судья, по-видимому, мало обращал внимания на заключенного, на самом деле он тщательно замечал его позу, тон голоса, взгляды и жесты. Кроме того, г-н Сегмюллер сделал все возможное, чтобы успокоить преступника, развеять все возможные подозрения в ловушке, и его осмотр личности заключенного заставил его поверить, что этот результат был достигнут.
   "Теперь, - сказал он, - вы уделите мне внимание; и не забывайте, что ваша свобода зависит от вашей откровенности. Как тебя зовут?"
   "Май."
   - Как твое христианское имя?
   "У меня нет."
   "Это невозможно."
   -- Мне это уже три раза со вчерашнего дня говорили, -- нетерпеливо возразил арестант. - И все же это правда. Если бы я был лжецом, я бы легко сказал вам, что меня зовут Петр, Иаков или Джон. Но ложь не по моей части. Действительно, у меня нет христианского имени. Другое дело, если бы речь шла о фамилиях. У меня их было предостаточно".
   "Кем они были?"
   -- Позвольте-ка заметить... для начала, когда я был с отцом Фугасом, меня звали Афилуар, потому что, видите ли...
   - Кто был этот отец Фугас?
   - Великий укротитель диких зверей, сэр. Ах! он мог похвастаться зверинцем и не ошибся! Львы, тигры и медведи, змеи размером с ваше бедро, попугаи всех цветов на свете. Ах! это была замечательная коллекция. Но, к сожалению-"
   Мужчина шутил или серьезно? Было так трудно решить, что М. Сегмюллер и Лекок одинаково сомневались. Что касается Гоге, улыбающегося клерка, то он усмехнулся про себя, проводя пером по бумаге.
   - Довольно, - прервал магистрат. "Сколько тебе лет?"
   "Сорок четыре или сорок пять лет".
   "Где ты родился?"
   - Вероятно, в Бретани.
   М. Сегмюллеру показалось, что он уловил в этом ответе скрытую нотку иронии.
   -- Предупреждаю вас, -- сказал он сурово, -- если вы будете продолжать в том же духе, ваши шансы на освобождение будут сильно подорваны. Каждый ваш ответ является нарушением приличия.
   Когда предполагаемый убийца услышал эти слова, на его лице отразилось смешанное огорчение и тревога. "Ах! Я не хотел обидеть, сэр, - вздохнул он. - Вы спросили меня, и я ответил. Вы увидите, что я сказал правду, если позволите мне рассказать историю всего этого дела.
   "Когда узник говорит, обвинение просвещается", - гласит старая пословица, часто цитируемая во Дворце правосудия. В самом деле, кажется почти невозможным, чтобы виновный сказал в присутствии следователя больше нескольких слов, не выдав своих намерений или своих мыслей; Короче говоря, не раскрывая более или менее тайны, которую он пытается скрыть. Все преступники, даже самые простодушные, понимают это, а проницательные оказываются удивительно сдержанными. Ограничиваясь теми немногими фактами, на которых они основывают свою защиту, они стараются не идти дальше, если в этом нет абсолютной необходимости, и даже в этом случае они говорят с величайшей осторожностью. На вопросы отвечают, конечно, но всегда кратко; и они очень скупы на детали.
   Однако в данном случае заключенный был расточительным на слова. Похоже, он не думал, что существует какая-то опасность, что он сам станет посредником в осуществлении собственного обезглавливания. Он не колебался, как те, кто боится ошибиться в слове романтики, которую подменяют правдой. При других обстоятельствах этот факт был бы веским аргументом в его пользу.
   - Тогда вы можете рассказать свою собственную историю, - сказал мосье Сегмюллер в ответ на косвенную просьбу заключенного.
   Предполагаемый убийца не пытался скрыть удовлетворение, которое он испытал, получив таким образом возможность отстаивать свое собственное дело, по-своему. Его глаза сверкнули, а ноздри расширились, словно от удовольствия. Он сел на рассвете, откинул голову назад, провел языком по губам, как бы увлажняя их, и сказал: "Я так понимаю, что вы хотите услышать мою историю?"
   "Да."
   - Тогда вы должны знать, что однажды, лет сорок пять назад, отец Тринглот, управляющий бродячей акробатической труппой, направлялся из Генгама в Сен-Брие в Бретани. С собой у него было две большие машины, в которых находились его жена, необходимая театральная атрибутика и члены труппы. Итак, вскоре после того, как он проехал Шателорен, он заметил что-то белое, лежащее на обочине дороги, у края канавы. "Я должен пойти и посмотреть, что это такое", - сказал он жене. Он остановил лошадей, вышел из повозки, в которой находился, подошел к канаве, поднял замеченный им предмет и издал удивленный крик. Вы спросите меня, что он нашел? Ах! Боже мой! Сущий пустяк. Он нашел вашего покорного слугу, которому тогда было около шести месяцев.
   С этими последними словами заключенный низко поклонился присутствующим.
   "Естественно, отец Тринглот отнес меня к своей жене. Она была добросердечной женщиной. Она взяла меня, осмотрела, покормила и сказала: "Он крепкий, здоровый ребенок; и мы будем держать его, так как его мать была настолько зла, что бросила его на обочине. я научу его; а через пять-шесть лет он сделает нам честь". Затем они спросили друг друга, какое имя они должны дать мне, и так как это было первое число мая, они решили называть меня после месяца, и так случилось, что май был моим именем с того дня и по сей день".
   Узник снова замолчал и переводил взгляд с одного слушателя на другого, словно ища знака одобрения. Так как ничего не последовало, он продолжил свой рассказ.
   "Отец Тринглот был необразованным человеком, совершенно незнакомым с законом. Он не сообщил властям, что нашел ребенка, и по этой причине, хотя я и был жив, я не существовал юридически, ибо для того, чтобы иметь юридическое существование, необходимо, чтобы фигурировали имя, происхождение и место рождения. в муниципальном реестре.
   "Когда я стал старше, я скорее поздравил себя с пренебрежением отца Тринглота. "Может быть, мой мальчик, - сказал я, - вы не внесены ни в один государственный реестр, следовательно, нет опасения, что вас когда-нибудь призовут солдатом". У меня был ужас перед военной службой и явный страх перед пулями и пушечными ядрами. Позже, когда я достиг надлежащего возраста для призыва, адвокат сказал мне, что у меня будут всевозможные неприятности, если я буду добиваться записи актов гражданского состояния в столь позднее время дня; и поэтому я решил существовать тайком. Вот почему у меня нет христианского имени и почему я не могу точно сказать, где я родился".
   Если истина имеет какой-то особый акцент, как утверждают моралисты, то убийца нашел этот акцент. Голос, жест, взгляд, выражение - все было в согласии; ни одно слово в его длинном рассказе не прозвучало фальшиво.
   -- Итак, -- холодно сказал месье Зегмюллер, -- на что вы способны прокормиться?
   По растерянному виду заключенного можно было предположить, что он ожидал увидеть распахнутые тюремные двери в конце своего рассказа. - У меня есть профессия, - жалобно ответил он. - Тот, которому меня научила матушка Тринглот. я живу его практикой; и я жил этим во Франции и других странах".
   Судья подумал, что нашел брешь в доспехах заключенного. - Вы говорите, что жили в чужих странах? - спросил он.
   "Да; в течение семнадцати лет, что я был с компанией М. Симпсона, я путешествовал большую часть времени в Англии и Германии".
   "Тогда ты гимнастка и спортсменка. Как это у тебя руки такие белые и мягкие?"
   Подсудимый вовсе не смутился, а поднял руки с колен и с явным самодовольством осмотрел их. "Это правда, что они хорошенькие, - сказал он, - но это потому, что я хорошо о них забочусь и почти не пользуюсь ими".
   - Значит, они платят тебе за то, что ты ничего не делаешь?
   "Ах, нет, в самом деле! Но, сэр, моя обязанность состоит в том, чтобы выступать перед публикой, делать комплименты, делать так, чтобы все проходило приятно, как говорится; и, не хвастаясь, я льщу себя мыслью, что у меня есть определенная сноровка...
   Месье Сегмюллер по привычке почесал подбородок всякий раз, когда думал, что заключенный совершил какую-нибудь грубую ошибку. -- В таком случае, -- сказал он, -- не дадите ли вы мне образец своего таланта?
   - Ах, ха! - засмеялся арестант, очевидно полагая, что это шутка со стороны магистрата. - Ах, ха!
   "Повинуйтесь мне, пожалуйста", - настаивал месье Зегмюллер.
   Предполагаемый убийца не возражал. Лицо его тотчас же приняло другое выражение, в чертах его смешались дерзость, самомнение и насмешка. Он схватил линейку, лежавшую на столе магистрата, и, бешено размахивая ею, начал пронзительным фальцетом следующее: "Молчи, музыка! А ты, большой барабан, молчи! Настал час, настал момент, дамы и господа, стать свидетелями грандиозного, уникального выступления этих великих артистов, не имеющих себе равных в мире по своим подвигам на трапеции и на канате и в бесчисленных других упражнениях грации, гибкость и сила!"
   - Достаточно, - прервал его судья. "Вы можете так говорить во Франции; а что вы скажете в Германии?
   "Конечно, я использую язык этой страны".
   - Тогда дай мне услышать! - возразил М. Зегмюллер, родным языком которого был немецкий.
   Подсудимый прекратил свою насмешливую манеру, принял комично-важный вид и без малейшего колебания очень выразительным тоном заговорил следующее: - Дженовеза, одер...
   Это начало немецкого разглагольствования заключенного можно передать так: "С разрешения местных властей теперь в первый раз будут представлены достопочтенным гражданам - Женевьева или..."
   - Хватит, - резко сказал судья. Он встал, возможно, чтобы скрыть досаду, и добавил: "Мы пошлем за переводчиком, чтобы он сказал нам, говорите ли вы по-английски так же бегло".
   Услышав эти слова, Лекок скромно шагнул вперед. - Я понимаю по-английски, - сказал он.
   "Очень хорошо. Слышишь, заключенный?
   Но человек уже преобразился. Британская серьезность и апатия были написаны на его чертах; жесты его были скованны и скованны, и самым тяжеловесным тоном он восклицал: "Поднимайтесь! дамы и господа, подойдите! Долгих лет жизни королеве и достопочтенному мэру этого города! Ни одна страна, за исключением Англии - нашей славной Англии! - не смогла бы произвести на свет такое чудо, такой образец... - Минуту или две он продолжал в том же духе.
   Мсье Сегмюллер стоял, облокотившись на стол, его лицо было скрыто руками. Лекок, стоя перед пленником, не мог скрыть своего удивления. Только Гоге, улыбающийся клерк, нашел эту сцену забавной.
   XI
   Комендант депо, чиновник, снискавший себе репутацию оракула благодаря двадцатилетнему опыту работы в тюрьмах и с заключенными, человек, которого было труднее всего обмануть, посоветовал судье окружить себя всеми предосторожностями, прежде чем осматривать дело. заключенный, май.
   И тем не менее этот человек, охарактеризованный как опаснейший преступник, одно известие о прибытии которого заставило служащего побледнеть, оказался практичным, безобидным и веселым философом, тщеславным своим красноречием, представителем богемы, чье существование зависело от его способность сделать комплимент; Короче говоря, несколько эксцентричный гений.
   Это было, конечно, странно, но кажущееся противоречие не заставило М. Сегмюллера отказаться от теории, выдвинутой Лекоком. Наоборот, он более чем когда-либо был убежден в ее истинности. Если он молчал, облокотившись на стол и закрыв глаза руками, то только для того, чтобы выиграть время для размышлений.
   Поведение и манеры заключенного были замечательны. Когда его английская речь закончилась, он остался стоять посреди комнаты с полудовольным, полутревожным выражением на лице. И все же он был так спокоен, как если бы находился на платформе перед какой-то кабинкой для колясок, где, если верить его рассказу, прошла большая часть его жизни. Напрасно магистрат искал признаки слабости в его чертах, которые по своей подвижности были более загадочны, чем очертания Сфинкса.
   До сих пор М. Сегмюллер проигрывал в схватке. Правда, однако, он еще не отваживался на прямое нападение и не пользовался никаким оружием, которое Лекок выковал для него. Тем не менее он был все же досадован своим поражением, в чем легко было убедиться по резкой манере, с которой он поднял голову после нескольких минут молчания. -- Я вижу, вы правильно говорите на трех европейских языках, -- сказал он. "Это редкий талант".
   Узник поклонился и самодовольно улыбнулся. - Тем не менее это не устанавливает вашу личность, - продолжил судья. - У вас есть знакомые в Париже? Можете ли вы указать какого-нибудь уважаемого человека, который поручится за правдивость этой истории?
   "Ах! сэр, прошло семнадцать лет с тех пор, как я покинул Францию.
   "Это досадно, но обвинение не может удовлетвориться таким объяснением. А как насчет вашего последнего работодателя, М. Симпсона? Кто он?"
   "М. Симпсон - богатый человек, - довольно холодно ответил арестант, - с состоянием более двухсот тысяч франков и к тому же честный. В Германии он путешествовал с шоу марионеток, а в Англии - с коллекцией феноменов на вкус этой страны".
   "Очень хорошо! Тогда этот миллионер мог бы свидетельствовать в вашу пользу; я полагаю, найти его будет легко?
   "Конечно", - решительно ответил Мэй. "М. Симпсон охотно оказал бы мне эту услугу. Мне было бы нетрудно найти его, только это потребовало бы значительного времени".
   "Почему?"
   - Потому что в настоящий момент он должен быть на пути в Америку. Именно из-за этого путешествия я покинул его общество - я ненавижу океан".
   Мгновением ранее беспокойство Лекока было настолько сильным, что его сердце почти перестало биться; однако, услышав эти последние слова, он снова обрел самообладание. Что касается магистрата, то он лишь приветствовал ответ убийцы кратким, но многозначительным восклицанием.
   -- Когда я говорю, что он едет, -- продолжал арестант, -- я могу ошибаться. Он, может быть, еще не начал, хотя, безусловно, сделал все приготовления до того, как мы расстались.
   - На каком корабле он должен был плыть?
   - Он мне не сказал.
   - Где он был, когда вы его оставили?
   "В Лейпциге".
   "Когда это было?"
   "Прошлая среда."
   М. Сегмюллер пренебрежительно пожал плечами. - Так вы говорите, что были в Лейпциге в среду? Как давно вы в Париже?
   - С воскресенья, в четыре часа.
   - Это нужно будет доказать.
   Судя по нахмуренным бровям убийцы, можно было предположить, что он усиленно пытался что-то вспомнить. Он бросал вопросительные взгляды то в потолок, то в пол, почесывая затылок и постукивая ногой в явном недоумении. - Как я могу это доказать? Как? - пробормотал он.
   Судья, похоже, не был расположен ждать. -- Позволь мне помочь тебе, -- сказал он. "Люди в гостинице, где вы жили в Лейпциге, должны помнить вас".
   "Мы не останавливались в гостинице".
   - Где же вы тогда ели и спали?
   "В большой дорожной карете М. Симпсона; он был продан, но он не должен был отдавать его, пока не доберется до порта, из которого должен был отплыть".
   - Что это был за порт?
   "Я не знаю."
   Услышав этот ответ, Лекок, у которого было меньше опыта в искусстве сокрытия своих впечатлений, чем у магистрата, невольно потер руки от удовольствия. Подсудимого прямо уличили во лжи, даже загнали в угол.
   - Значит, у вас есть только собственное слово в поддержку этой истории? - спросил М. Сегмюллер.
   -- Подождите, -- сказал арестант, протягивая руку, как бы желая уловить еще смутное вдохновение, -- подождите. Когда я приехал в Париж, у меня был с собой чемодан с одеждой. Все белье было помечено первой буквой моего имени, и, кроме нескольких обычных пальто и брюк, там была пара костюмов, которые я носил, когда появлялся на публике".
   - Ну, что ты сделал со всеми этими вещами?
   "Когда я приехал в Париж, я отнес чемодан в гостиницу рядом с Северным вокзалом..."
   "Продолжать. Назовите нам название этой гостиницы, - сказал месье Зегмюллер, заметив, что арестант остановился, очевидно, смущенный.
   - Это как раз то, что я пытаюсь вспомнить. Я забыл это. Но я не забыл дом. Мне кажется, я вижу это сейчас; и, если бы кто-нибудь только повел меня по соседству, я бы непременно узнал его. Люди в гостинице меня узнают, и, кроме того, мой сундук докажет правдивость того, что я вам сказал.
   Услышав это заявление, Лекок мысленно решил совершить ознакомительную поездку по различным отелям, окружающим Северный вокзал.
   - Очень хорошо, - возразил магистрат. "Возможно, мы сделаем так, как вы просите. Теперь я хочу задать два вопроса. Если вы прибыли в Париж в четыре часа пополудни, то как же случилось, что к полуночи того же дня вы обнаружили Пуаврьер, который посещают только подозрительные личности и который расположен в таком уединенном месте, что невозможно ли найти его ночью, если не знать окрестных местностей? Во-вторых, как же это случилось, если у тебя такая одежда, как ты описываешь, что ты так бедно одет?"
   Заключенный улыбнулся этим вопросам. "Я могу легко объяснить это", - ответил он. "Одежда быстро портится, когда едешь в третьем классе, поэтому, покидая Лейпциг, я надел самое худшее, что у меня было. Когда я приехал сюда и ощутил ногами парижские мостовые, я буквально обезумел от восторга. Я вел себя как дурак. У меня было немного денег в кармане - это было Масленое воскресенье, - и я думал только о том, чтобы развлечься. Я не думал переодеваться. Так как раньше у меня была привычка развлекаться около Итальянской стены, я поспешил туда и вошел в винный магазин. Пока я ел кусочек, вошли двое мужчин и заговорили о том, чтобы переночевать на балу в "Радуге". Я попросил их взять меня с собой; они согласились, я оплатил их счета, и мы начали. Но вскоре после нашего приезда эти молодые люди оставили меня и присоединились к танцорам. Вскоре мне надоело просто смотреть. Несколько разочарованный, я вышел из гостиницы и, будучи достаточно глуп, чтобы не спросить дорогу, брел дальше, пока не заблудился, проходя по пустынной земле. Я уже собирался вернуться, когда увидел свет вдалеке. Я пошел прямо к нему и дошел до этой проклятой лачуги.
   "Что случилось потом?"
   "Ой! я вошел; позвал кого-то. Вниз спустилась женщина, и я попросил у нее стакан бренди. Когда она принесла его, я сел и закурил сигару. Потом я огляделся. Интерьера было почти достаточно, чтобы напугать. Трое мужчин и две женщины пили и тихо болтали за другим столиком. Мое лицо, казалось, им не подходило. Один из них встал, подошел ко мне и сказал: "Вы агент полиции; вы пришли сюда, чтобы играть в шпиона; это очень просто. Я ответил, что я не агент полиции. Он ответил, что я. Я снова заявил, что я не был. Короче говоря, он клялся, что уверен в этом и что борода у меня фальшивая. С этими словами он схватил меня за бороду и потянул за нее. Это привело меня в бешенство. Я вскочил и ударом кулака повалил его на землю. В одно мгновение все остальные были на меня! У меня был револьвер, остальное вы знаете.
   - А пока все это происходило, чем занимались две женщины?
   "Ах! Я был слишком занят, чтобы обращать на них внимание. Они исчезли!"
   - Но вы видели их, когда вошли туда, - какие они были?
   "Ой! это были большие уродливые существа, высокие, как гренадеры, и темные, как кроты!"
   Между правдоподобной ложью и невероятной истиной справедливость - человеческая справедливость, а потому склонная к ошибкам - вынуждена решать, как может. В течение последнего часа месье Зегмюллер не мог избавиться от душевного беспокойства. Но все его сомнения рассеялись, когда он услышал, как заключенный заявил, что обе женщины высокие и темноволосые. Если бы он сказал: "Женщины были прекрасны", мсье Сегмюллер не знал бы, чему верить, но, по мнению магистрата, дерзкая ложь, которую он только что услышал, доказывала, что между предполагаемым убийцей и вдовой Чупин существовало полное взаимопонимание.
   Безусловно, месье Зегмюллер был очень доволен; но лицо его не выдавало этого. Крайне важно, чтобы заключенный поверил в то, что ему удалось обмануть следователя. - Вы должны понимать, как необходимо найти этих женщин, - любезно сказал судья.
   "Если их показания совпадут с вашими утверждениями, ваша невиновность будет окончательно доказана".
   "Да, я понимаю это; но как мне наложить на них руку?"
   - Полиция может вам помочь - наши агенты всегда к услугам заключенных, которые хотят использовать их для установления своей невиновности. Делали ли вы какие-нибудь наблюдения, которые могли бы помочь в обнаружении этих женщин?
   Лекоку, глаза которого не отрывались от лица пленника, показалось, что он увидел слабую тень улыбки на губах этого человека.
   -- Я ничего не заметил, -- холодно сказал арестант.
   Месье Сегмюллер только что открыл ящик своего письменного стола. Теперь он вынул из него серьгу, найденную на месте трагедии, и, резко подавая ее арестанту, спросил: - Так вы не заметили этого в ухе одной из женщин?
   Невозмутимое хладнокровие арестанта не покидало его. Он взял драгоценный камень в руку, внимательно осмотрел его, поднес к свету, полюбовался его ярким мерцанием и сказал: "Это очень красивый камень, но я его не заметил".
   "Этот камень, - заметил судья, - алмаз".
   "Ах!"
   "Да; стоимостью в несколько тысяч франков".
   - Вот так!
   Это восклицание могло соответствовать духу той роли, которую взял на себя заключенный; хотя в то же время его простота была, несомненно, надуманной. Странно, что кочевник, каким притворялся убийца, знакомый с большинством стран и столиц Европы, выказал такое удивление, узнав цену алмаза. Тем не менее, М. Сегмюллер, похоже, не заметил несоответствия.
   -- Еще одно, -- сказал он. "Когда ты бросил свой пистолет, крича: "Иди и возьми меня", что ты собирался делать?"
   - Я намеревался совершить побег.
   "Каким образом?"
   -- Ну, конечно, у двери, сэр... у...
   -- Да, через черный ход, -- с леденящей иронией возразил судья. - Вам остается объяснить, как вы - вы, впервые вошедшие в эту лачугу, - могли знать о существовании этой двери.
   На этот раз во время допроса заключенный казался обеспокоенным. На мгновение вся его уверенность покинула его. Он, видимо, чувствовал опасность своего положения и после значительного усилия ухитрился расхохотаться. Однако его смех был плохим; это звучало фальшиво и не могло скрыть ощущение глубокой тревоги. Постепенно осмелев, он наконец воскликнул: "Чепуха, я только что видел, как эти две женщины выходили в ту самую дверь".
   - Извините, минуту назад вы заявили, что не видели, как уходили эти женщины: что вы были слишком заняты, чтобы следить за их передвижениями.
   "Я это сказал?"
   "Слово в слово; проход должен быть показан вам. Гоге, найди его.
   Клерк тотчас же прочитал упомянутый отрывок, после чего заключенный обязался показать, что его замечание было неправильно понято. Он не сказал - по крайней мере, не собирался говорить - этого; они совершенно неверно истолковали его слова. Такими замечаниями он пытался смягчить последствия своих очевидных промахов.
   Тем временем Лекок ликовал. "Ах, молодец, - подумал он, - ты сам себе противоречишь, ты уже в глубокой воде, ты пропал. Для тебя нет никакой надежды".
   Положение заключенного действительно мало чем отличалось от положения купальщика, который, не умея плавать, неосторожно продвигается в море, пока вода не поднимается выше его подбородка. Он мог некоторое время сохранять равновесие, несмотря на удары волн, но теперь он шатается, теряет равновесие - еще секунда, и он утонет!
   - Хватит! Хватит! - сказал судья, прервав смущенное объяснение арестанта. - Ну, а если вы начали с простого намерения развлечься, то как вышло, что вы взяли с собой револьвер?
   "Он был со мной во время путешествия, и я не думал о том, чтобы оставить его в отеле, как и о том, чтобы переодеться".
   - Где ты его купил?
   "Ее подарил мне М. Симпсон в качестве сувенира".
   -- Признайтесь, этот мсье Симпсон -- очень удобная личность, -- холодно сказал судья. - Тем не менее, продолжайте свой рассказ. Только два патронника этого смертоносного оружия были разряжены, но трое мужчин были убиты. Вы не сказали мне, чем кончилась история.
   - Какая польза? воскликнул заключенный, в опечаленных тонах. "Двое из нападавших на меня упали; борьба стала равной. Я схватил оставшегося человека, солдата, вокруг тела и бросил его вниз. Он упал на угол стола и больше не поднялся".
   Месье Сегмюллер развернул на своем столе план Пуаврьера, нарисованный Лекоком. "Подойди сюда, - сказал он, обращаясь к арестанту, - и покажи мне на этой бумаге точное место, занимаемое тобой и твоими противниками".
   Мэй повиновался и с самоуверенностью, несколько неожиданной для человека его положения, начал объяснять драму. "Я вошел, - сказал он, - через эту дверь с пометкой С; Я сел за стол H слева от входа: нападавшие заняли стол между камином F и окном B".
   - Должен признать, - сказал судья, - что ваши утверждения полностью согласуются с утверждениями врачей, которые говорят, что один из выстрелов должен был быть произведен примерно в ярде, а другой - примерно в двух ярдах.
   Это была победа заключенного, но он только пожал плечами и пробормотал: "Это доказывает, что врачи знали свое дело".
   Лекок был в восторге. Эта часть рассказа заключенного не только согласовывалась с показаниями врача, но и подтверждала его собственные исследования. Молодой сыщик чувствовал, что если бы он был следователем, то вел бы расследование точно так же. Поэтому он возблагодарил небеса за то, что г-н Сегмюллер заменил г-на д'Эскорваля.
   -- Это признано, -- продолжал судья, -- вам остается объяснить фразу, которую вы произнесли, когда агент, которого вы здесь видите, арестовал вас.
   - Какой приговор?
   "Вы воскликнули: "А, это пруссаки идут; Я потерялся!' Что ты хотел этим сказать?
   На щеку заключенного на мгновение пролился малиновый румянец. Видно было, что если он предвидел другие вопросы и был к ним готов, то этот, по крайней мере, был неожиданным. -- Очень странно, -- сказал он с плохо скрываемым смущением, -- что я сказал такое!
   - Вас слышали пять человек, - настаивал судья.
   Заключенный ответил не сразу. Он явно пытался выиграть время, роясь в уме в поисках правдоподобного объяснения. - В конце концов, - наконец сказал он, - это вполне возможно. Когда я был с М. Симпсоном, с нами был старый солдат, служивший в телохранителе Наполеона и сражавшийся при Ватерлоо. Я помню, он всегда повторял эту фразу. Должно быть, я подхватил эту привычку от него.
   Это объяснение, хотя и довольно медленное, было тем не менее остроумным. По крайней мере, г-н Сегмюллер, казалось, был вполне удовлетворен. "Это очень правдоподобно," сказал он; - Но есть одно обстоятельство, которое выше моего понимания. Вы были освобождены от нападавших до того, как сюда вошла полиция? Ответь мне, да или нет".
   "Да."
   "Тогда почему, вместо того чтобы бежать через заднюю дверь, о существовании которой вы догадывались, вы остались на пороге двери, ведущей в заднюю комнату, со столом перед вами, служившим баррикадой, и вашим револьвер нацелился на полицию, словно чтобы держать их в страхе?
   Заключенный опустил голову, и магистрату пришлось ждать его ответа. - Я был дурак, - наконец пробормотал он. "Я не знал, были ли эти люди агентами полиции или друзьями тех парней, которых я убил".
   - В любом случае ваш собственный интерес должен был побудить вас к полету.
   Заключенный молчал.
   "Ах хорошо!" - продолжал М. Зегмюллер, - позвольте мне высказать вам свое мнение. Я считаю, что вы намеренно и добровольно подвергли себя опасности быть арестованным, чтобы защитить отступление двух женщин, которые только что ушли".
   "Почему я должен был рисковать собственной безопасностью ради двух шлюх, которых даже не знал?"
   "Извините меня. Обвинение сильно склоняется к тому, что вы очень хорошо знаете этих двух женщин".
   - Хотел бы я, чтобы кто-нибудь доказал это! Сказав это, подсудимый насмешливо улыбнулся, но тут же изменился в лице, когда судья возразил уверенным тоном: "Я докажу".
   XII
   Мсье Сегмюллеру, конечно, хотелось, чтобы на загадочном пленнике был клеймён номер. И все же он нисколько не отчаивался, и уверенность его, хотя и преувеличенная, вовсе не была притворной. Он считал, что самым слабым местом защиты заключенного до сих пор было его притворное невежество в отношении двух женщин. Он предложил вернуться к этой теме позже. Между тем, однако, нужно было заняться другими делами.
   Когда он почувствовал, что его угроза насчет женщин успела возыметь свое полное действие, судья продолжал: "Итак, подсудимый, вы утверждаете, что не были знакомы ни с одним из лиц, встреченных вами в Пуаврие".
   "Клянусь."
   -- Вам никогда не доводилось встречаться с человеком по имени Лашенёр, человеком, чье имя связано с этим злополучным делом?
   "Я впервые услышал это имя, когда его произнес умирающий солдат. Бедняга! Я только что нанес ему смертельный удар; и все же его последние слова свидетельствовали о моей невиновности.
   Этот сентиментальный порыв не произвел на магистрата никакого впечатления. -- В таком случае, -- сказал он, -- я полагаю, вы готовы принять заявление этого солдата.
   Человек колебался, как бы сознавая, что попал в западню и что ему придется тщательно взвешивать каждый ответ. -- Я принимаю это, -- сказал он наконец. "Конечно, я принимаю это".
   - Тогда очень хорошо. Этот солдат, как вы помните, хотел отомстить Лашенёру, который, пообещав ему определенную сумму денег, вовлек его в заговор. Заговор против кого? Очевидно против вас; а между тем ты делаешь вид, будто только сегодня вечером прибыл в Париж и что по чистой случайности попал в Пуаврьер. Можете ли вы примирить такие противоречивые утверждения?"
   Пленник имел наглость пренебрежительно пожать плечами. -- Я вижу дело совсем в другом свете, -- сказал он. "Эти люди замышляли злобу, я не знаю против кого, и именно потому, что я был у них на пути, они искали со мной ссоры без всякой причины".
   Насколько искусно судья нанес этот укол, он был столь же искусно парирован; настолько искусно, что Гоге, улыбающийся клерк, не мог скрыть одобрительной гримасы. Кроме того, он принципиально всегда становился на сторону заключенного, в мягкой, платонической форме, конечно.
   "Давайте рассмотрим обстоятельства, последовавшие за вашим арестом, - продолжал М. Зегмюллер. - Почему вы отказались отвечать на все заданные вам вопросы?
   В глазах узника мелькнул огонь настоящей или мнимой обиды.
   -- Одного этого допроса, -- проворчал он, -- достаточно, чтобы из невиновного сделать виновного!
   "Советую вам, в ваших же интересах, вести себя прилично. Арестовавшие вас заметили, что вы знакомы со всеми тюремными формальностями и правилами".
   "Ах! Сударь, не говорил ли я вам, что меня несколько раз арестовывали и сажали в тюрьму - всегда за мои бумаги? Я сказал вам правду, и вы не должны насмехаться надо мной за это.
   Подсудимый сбросил маску небрежного веселья и принял угрюмый, недовольный тон. Но его беды никоим образом не закончились; на самом деле битва только началась. Положив крошечный льняной мешочек на стол, мсье Сегмюллер спросил его, узнает ли он его.
   "Отлично! Это пакет, который начальник депо положил в свой сейф.
   Судья открыл мешок и высыпал пыль, которая в нем находилась, на лист бумаги. -- Ты знаешь, арестант, -- сказал он, -- что эта пыль идет от грязи, которая прилипла к твоим ногам. Полицейский, который ее собрал, был в участке, где вы провели ночь убийства, и обнаружил, что состав этой пыли идентичен составу пола камеры, которую вы занимали".
   Узник слушал с разинутым ртом.
   -- Стало быть, -- продолжал судья, -- именно в полицейском участке и умышленно вы испачкали ноги этой грязью. При этом у вас была цель".
   "Я пожелал-"
   "Позвольте мне закончить. Будучи преисполнен решимости сохранить свою личность в тайне и притвориться представителем низших классов - шутом, если хотите, - вы подумали, что забота, которую вы проявляете к своей персоне, может предать вас. Вы предвидели впечатление, которое произведется, когда грубые, неудобные сапоги будут сняты с вас, и чиновники увидят ваши подстриженные, чистые ноги, за которыми так же хорошо ухаживают, как и за руками. Соответственно, что вы делали? Ты вылил немного воды, которая была в кувшине в твоей келье, на землю, а затем окунул ноги в образовавшуюся грязь".
   Во время этих замечаний на лице арестанта попеременно выражалось беспокойство, удивление, ирония и веселье. Когда судья закончил, он разразился сердечным смехом.
   - Так вот результат двенадцати или четырнадцати часов исследований, - наконец воскликнул он, повернувшись к Лекоку. "Ах! Мистер Агент, хорошо быть резким, но не настолько. Правда в том, что, когда меня привезли на вокзал, прошло сорок восемь часов, из них тридцать шесть, проведенных в вагоне, с тех пор, как я снял сапоги. Мои ноги были красными и распухшими, и они горели, как огонь. Что я сделал? Я полил их водой. Что касается других ваших подозрений, то если у меня мягкая белая кожа, то только потому, что я забочусь о себе. Кроме того, как это свойственно большинству мужчин моей профессии, я редко ношу на ногах что-либо, кроме тапочек. Это так верно, что, покидая Лейпциг, у меня была только одна пара ботинок, и это была пара старых старых ботинок, подаренных мне М. Симпсоном".
   Лекок ударил себя в грудь. "Дурак, имбецил, идиот, вот я кто!" он думал. "Он ждал, чтобы его допросили об этом обстоятельстве. Он так удивительно проницателен, что, увидев, как я беру пыль, угадал мои намерения; и с тех пор ему удалось придумать эту историю - достаточно правдоподобную историю - и такую, которой поверил бы любой присяжный".
   М. Сегмюллер говорил себе то же самое. Но его не так удивило и не так ошеломило мастерство пленника в фехтовании этим острием. -- Продолжим, -- сказал он. - Вы все еще настаиваете на своих утверждениях, заключенный?
   "Да."
   "Очень хорошо; тогда я буду вынужден сказать вам, что то, что вы говорите, - неправда".
   Губы арестанта заметно дрожали, и он с трудом запнулся: "Пусть мой первый глоток хлеба задушит меня, если я произнес хоть одну неправду!"
   "Одна ложь! Ждать."
   Судья достал из ящика стола слепки следов, подготовленные Лекоком, и, показав их убийце, сказал: "Несколько минут назад вы сказали мне, что две женщины были ростом с гренадеров; теперь просто посмотрите на следы, оставленные этими гигантскими женщинами. Они были "темные, как кроты", как вы сказали; свидетель скажет вам, что одна из них была маленькая блондинка с тонкими чертами лица и чрезвычайно приятным голосом. Он отыскал глазами арестанта, пристально посмотрел в них и медленно добавил: - А этот свидетель - извозчик, которого на улице Шевалере наняли две беглецы, обе невысокие светловолосые женщины.
   Этот приговор обрушился на заключенного, как гром среди ясного неба; он побледнел, зашатался и прислонился к стене для поддержки.
   "Ах! Вы сказали мне правду! - презрительно продолжал безжалостный судья. - Тогда кто этот человек, который поджидал вас, пока вы были в Пуавриере? Кто этот сообщник, который после вашего ареста осмелился проникнуть в логово вдовы Чупин, чтобы завладеть каким-то компрометирующим предметом - несомненно, письмом, - которое, как он знал, он найдет в кармане фартука вдовы Чупин? Кто этот преданный, мужественный друг, который так эффектно симулировал пьянство, что даже полиция была обманута и бездумно поместила его под стражу вместе с вами? Смеете ли вы отрицать, что вы не согласовали с ним свою систему защиты? Вы можете подтвердить, что он не давал советов вдове Шупен, как ей следует поступать?
   Но уже, благодаря своей силе самообладания, арестант овладел своим волнением. -- Все это, -- сказал он хриплым голосом, -- выдумки полиции!
   Как бы верно ни описывался подобный осмотр, повествование может дать не больше представления о реальной сцене, чем куча холодного пепла может дать эффект пылающего огня. Можно записать каждое слово, каждое восклицание, но фразеология бессильна передать то подавленное оживление, страстные движения, нарочитую молчаливость, разнообразные интонации голоса, то смелые, то робкие взгляды, полные ненависти и подозрения, которые следуют за ними. друг друга в быстрой последовательности, в основном со стороны заключенного, но не совсем так, потому что, хотя судья может быть адептом в искусстве скрывать свои чувства, иногда природу невозможно контролировать.
   Когда заключенный пошатнулся от последних слов магистрата, последний не смог совладать со своими чувствами. "Поддается, - подумал он, - поддается - он мой!"
   Но всякая надежда на немедленный успех исчезла, когда г-н Зегмюллер увидел, как его грозный противник борется с его минутной слабостью, и вооружился для борьбы с новой и, если возможно, еще большей энергией. Судья понял, что потребуется не одно нападение, чтобы побороть такую упрямую натуру. Итак, голосом, еще более резким от разочарования, он продолжил: "Очевидно, что вы полны решимости отрицать сами доказательства".
   Заключенный восстановил все свое самообладание. Должно быть, он горько сожалел о своей слабости, ибо в глазах его блестела дьявольская злоба. "Какие доказательства!" - спросил он, нахмурившись. "Этот роман, выдуманный полицией, очень правдоподобен, я этого не отрицаю; но мне кажется, что правда столь же вероятна. Вы говорите мне о извозчике, чью повозку наняли две невысокие светловолосые женщины: но кто может доказать, что это были те самые женщины, которые бежали из Пуаврьера?
   - Полицейский агент, которого вы здесь видите, пошел по следам, которые они оставили на снегу.
   "Ах! ночью - по полям, пересеченным канавами, и вверх по длинной улице - мелкий дождь все время идет, а уже начинается оттепель! О, ваша история очень правдоподобна!
   Говоря это, убийца протянул руку к Лекоку, а затем тоном сокрушительного презрения добавил: "Человек должен иметь большую уверенность в себе или дикое стремление к продвижению по службе, чтобы попытаться насадить человека на гильотину. такие доказательства!
   При этих словах Гоге, улыбающийся клерк, перо которого быстро летало по бумаге, не мог не заметить про себя: "На этот раз стрела попала в яблочко!"
   Комментарий был небезоснователен: Лекок явно был задет за живое. В самом деле, он был так разгневан, что, забыв о своем подчиненном положении, вскочил на ноги, воскликнув: "Это обстоятельство имело бы небольшое значение, если бы оно не было одним из длинной цепи..."
   -- Извольте помолчать, -- прервал его судья, который, повернувшись к арестанту, добавил: -- Суд не пользуется доказательствами и показаниями, собранными полицией, пока не осмотрит и не взвесит их.
   - Неважно, - пробормотал заключенный. - Я хотел бы увидеть этого извозчика.
   "Не бойся этого; он повторит свои показания в вашем присутствии".
   "Очень хорошо. Я тогда доволен. Я спрошу его, как он может различать лица людей, когда темно, как...
   Он остановился, видимо, озаренный внезапным вдохновением.
   "Какая я глупая!" - воскликнул он. "Я выхожу из себя насчет этих людей, когда ты все время знаешь, кто они такие. Конечно, извозчики отвезли их домой.
   М. Сегмюллер увидел, что заключенный его понял. Кроме того, он понял, что последний делал все возможное, чтобы увеличить тайну, окутывающую этот существенный пункт дела, пункт, по которому обвинение особенно стремилось получить информацию.
   Заключенный был поистине несравненным комиком, ибо его последнее замечание было сделано тоном поразительной откровенности, лишь с оттенком иронии, достаточным для того, чтобы показать, что он чувствовал, что ему нечего бояться в этом отношении.
   -- Если вы последовательны сами с собой, -- заметил судья, -- вы будете отрицать и существование сообщника,... товарища.
   "Какой смысл отрицать это, если ты ничему из того, что я говорю, ты не веришь? Только что вы намекнули, что мой бывший работодатель был вымышленным персонажем; Так что же мне говорить о моем мнимом сообщнике? По словам ваших агентов, он во всяком случае самый верный друг. В самом деле, это чудесное существо, выдуманное мсье (с этими словами заключенный указал на Лекока), "по-видимому, не удовлетворилось тем, что он однажды ускользнул от полиции, ибо, по вашему рассказу, он добровольно отдался в их лапы во второй раз". . Вы, господа, делаете вид, что он совещался прежде всего со мной, а потом с вдовой Чупин. Как это произошло? Возможно, выведя его из моей камеры, кто-нибудь из ваших агентов услужливо запер его со старухой.
   Гоге, клерк, с восхищением записал все это. "Вот, - подумал он, - умный человек, понимающий свое дело. Ему не понадобится красноречие адвоката, чтобы убедительно представить свою защиту перед присяжными".
   -- И ведь, -- продолжал арестант, -- какие улики против меня? Имя Лашенёра пошатнулось из-за умирающего; несколько следов на тающем снегу; декларация сонного извозчика; и смутное сомнение в личности пьяницы. Если это все, что вы имеете против меня, то это, конечно, не имеет большого значения...
   "Достаточно!" прервал М. Сегмюллер. "Ваша уверенность теперь совершенна; хотя минуту назад ваше смущение было самым замечательным. Что было тому причиной?"
   "Причина!" - с негодованием воскликнул арестант, которого этот вопрос как будто взбесил; "Причина! Разве вы не видите-с, что мучаете меня страшно, безжалостно! Я невиновный человек, а вы пытаетесь лишить меня жизни. Ты вертишь меня так и эдак уже столько часов, что мне начинает казаться, что я стою на гильотине. Каждый раз, когда я открываю рот, чтобы заговорить, я спрашиваю себя, неужели этот ответ отправит меня на эшафот? Моя тревога и смятение удивляют вас, не так ли? Ведь с тех пор, как началось это обследование, я не меньше двадцати раз чувствовал, как холодный нож царапает мою шею. Я бы не хотел, чтобы мой злейший враг подвергался таким пыткам".
   Описание арестантом своих страданий вовсе не казалось преувеличением. Волосы его были пропитаны потом, и крупные капли пота стояли на его бледном лбу или стекали по щекам на бороду.
   - Я вам не враг, - сказал судья более мягко. "Судья не друг и не враг арестанта, он просто друг правды и исполнитель закона. Я не ищу ни невиновного, ни виновного; Я просто хочу прийти к истине. Я должен знать, кто вы, и я знаю...
   -- Ах! -- если это утверждение стоит мне жизни -- я Мэй и никто другой.
   "Нет."
   "Кто я тогда? Какой-то замаскированный великий человек? Ах! Хотел бы я быть! В таком случае у меня должны быть удовлетворительные документы, чтобы показать вам; и тогда вы освободите меня, потому что вы прекрасно знаете, мой добрый сэр, что я так же невиновен, как и вы.
   Судья оставил свой стол и сел у камина во дворе от заключенного. -- Не настаивайте, -- сказал он. Затем, внезапно изменив и манеру, и тон, он добавил с учтивостью, которую проявляет светский человек, обращаясь к равному:
   - Окажите мне честь, сэр, поверить, что я наделен достаточной проницательностью, чтобы распознать в той трудной роли, которую вы играете с таким совершенством, весьма превосходного джентльмена - человека, наделенного замечательными талантами.
   Лекок понял, что эта внезапная перемена поведения обеспокоила заключенного. Он хотел рассмеяться, но его веселье было похоже на рыдание, и в глазах его блестели крупные слезы.
   -- Я больше не буду вас мучить, -- продолжал судья. "В тонком рассуждении признаюсь, что ты покорил меня. Однако, когда я вернусь к обвинению, у меня будет достаточно доказательств, чтобы сокрушить вас.
   Он на мгновение задумался, потом, задерживаясь на каждом слове, прибавил: "Только не ждите тогда от меня того внимания, которое я вам сегодня оказал. Справедливость человечна; то есть она снисходительна к определенным преступлениям. Она постигла глубину бездны, в которую слепая страсть может швырнуть даже честного человека. Сегодня я свободно предлагаю вам любую помощь, которая не будет противоречить моему долгу. Скажите, мне отослать этого полицейского? Вы хотите, чтобы я выслал своего клерка из комнаты с поручением? Он больше ничего не сказал, но ждал, чтобы увидеть результат этого последнего усилия.
   Пленник метнул на него один из тех испытующих взглядов, которые, кажется, пронзают противника насквозь. Его губы шевелились; можно было предположить, что он собирался сделать откровение. Но нет; вдруг он скрестил руки на груди и пробормотал: -- Вы очень откровенны, сударь. К несчастью для меня, я всего лишь бедняга, как я уже говорил вам. Меня зовут Мэй, и я зарабатываю себе на жизнь тем, что выступаю перед публикой и делаю комплименты".
   - Я вынужден подчиниться вашему решению, - печально сказал судья. - Секретарь сейчас прочитает протокол вашего допроса - слушайте.
   Пока Гоге читал показания вслух, заключенный слушал, не делая никаких замечаний, но когда его попросили подписать документ, он упрямо отказался это сделать, опасаясь, по его словам, "какого-то скрытого предательства".
   Через мгновение солдаты, проводившие его в комнату магистрата, отвели его обратно в депо.
   XIII
   Когда заключенный ушел, М. Зегмюллер откинулся на спинку кресла, буквально обессиленный. Он был в том состоянии нервной прострации, которое так часто следует за длительными, но бесплодными усилиями. У него едва хватило сил омыть горящий лоб и блестящие глаза прохладной, освежающей водой.
   Этот ужасный допрос длился не менее семи часов подряд.
   Улыбающийся клерк, который все это время сидел за письменным столом и деловито писал, теперь поднялся на ноги, радуясь возможности размять конечности и щелкнуть пальцами, сведенными судорогой из-за того, что он держал перо. Тем не менее, он ни в малейшей степени не скучал. Он неизменно проявлял полутеатральный интерес к драмам, которые ежедневно разыгрывались в его присутствии; его волнение было тем более сильным из-за неопределенности, которая скрывала конец последнего акта - конец, который слишком часто противоречил обычным правилам и умозаключениям сценаристов.
   "Какой лжец!" - воскликнул он, тщетно ожидая, пока судья или сыщик выскажут свое мнение, - какой негодяй!
   М. Сегмюллер обычно очень доверял многолетнему опыту своего клерка. Иногда он даже доходил до того, что советовался с ним, несомненно, в том же стиле, в каком Мольер советовался со своим слугой. Но в данном случае он не принял его мнения.
   -- Нет, -- сказал он задумчиво, -- этот человек не лжец. Когда я говорил с ним ласково, он был очень тронут; он плакал, он колебался. Я мог бы поклясться, что он собирался рассказать мне все.
   "Ах, он человек удивительной силы!" заметил Лекок.
   Детектив был искренен в своей похвале. Хотя арестант разочаровал его планы и даже оскорбил его, он не мог не восхищаться его проницательностью и мужеством. Он - Лекок - приготовился к напряженной борьбе с этим человеком и надеялся в конце концов победить. Тем не менее в тайной душе своей он сочувствовал своему противнику, восхищаясь тем сочувствием, которое всегда внушает "недруг, достойный своей стали".
   "Какое хладнокровие, какое мужество!" - продолжал молодой сыщик. "Ах! нельзя отрицать, его система защиты - абсолютного отрицания - шедевр. Это замечательно. Как хорошо он сыграл эту трудную роль шута! Иногда я едва сдерживал свое восхищение. Какой известный комик рядом с этим парнем? Величайшие актеры нуждаются в дополнении сценических декораций, чтобы поддержать иллюзию, тогда как этот человек, совершенно без посторонней помощи, почти убедил меня, даже вопреки моему разуму".
   "Знаете ли вы, что доказывает ваша вполне уместная критика?" - спросил магистрат.
   - Я слушаю, сэр.
   "Ах хорошо! Я пришел к такому заключению: либо этот человек действительно Май, бродяга, зарабатывающий себе на жизнь комплиментами, как он говорит, либо он принадлежит к высшему обществу, а не к буржуазии. Только в низших или высших чинах встречаешь такую мрачную энергию, какую он проявлял, такое презрение к жизни, а также такое замечательное присутствие духа и решимость. Вульгарный торговец, привлеченный какой-нибудь постыдной страстью к Пуаврьеру, давно бы признался в этом.
   - Но, сэр, Мэй, этот человек точно не шут, - ответил молодой сыщик.
   "Нет, конечно, нет, - ответил месье Зегмюллер. "Поэтому мы должны принять решение о каком-то плане действий". Он любезно улыбнулся и добавил дружеским тоном: - Нет необходимости говорить вам об этом, мсье Лекок. Совершенно излишне, так как вам принадлежит честь раскрыть это мошенничество. Что же касается меня, то, признаюсь, если бы я не был предупрежден заранее, я был бы обманутым талантом этого умного художника".
   Молодой детектив поклонился; румянец стыдливости залил его щеки, но блеск довольного тщеславия сверкнул в глазах. Какая разница между этим дружелюбным, доброжелательным судьей и г-ном д'Эскорвалем, таким молчаливым и надменным. Этот человек, по крайней мере, понимал, ценил и ободрял его; и именно с общей теорией и одинаковым рвением они собирались посвятить себя поиску истины. Едва Лекок позволил этим мыслям промелькнуть у себя в голове, как сообразил, что его удовлетворение, в конце концов, несколько преждевременно и что успех все еще крайне сомнительный. С этим пугающим выводом ко мне вернулось присутствие духа. Повернувшись к магистрату, он воскликнул: -- Вы помните, сударь, что вдова Чупин упомянула о своем сыне, некоем Полите...
   "Да."
   "Почему бы не допросить его? Он должен знать всех завсегдатаев Пуаврьера и, возможно, мог бы дать нам ценные сведения о Гюставе, Лашенере и самом убийце. Поскольку он не находится в одиночной камере, он, вероятно, слышал об аресте своей матери; но мне кажется невозможным, чтобы он заподозрил наше нынешнее замешательство.
   "Ах! ты сто раз прав!" - воскликнул магистрат. - Я должен был подумать об этом сам. В его положении он едва ли может быть подделан, и я приведу его сюда завтра утром; Я также допрошу его жену".
   Обращаясь к своему приказчику, г-н Зегмюллер прибавил: "Скорее, Гоге, приготовь повестку на имя жены Ипполита Шупена и обратись с приказом к коменданту депо доставить ее мужа!"
   Но приближалась ночь. Было уже слишком темно, чтобы видеть, чтобы писать, и, соответственно, клерк позвонил в колокольчик, чтобы включить свет. Как только посыльный, принесший лампы, повернулся, чтобы выйти из комнаты, в дверь послышался стук. Сразу после этого вошел начальник депо.
   В течение последних двадцати четырех часов этот достойный чиновник был сильно озадачен таинственным арестантом, которого он поместил в секретную камеру Љ 3, и теперь он пришел к мировому судье за советом относительно него. - Я пришел спросить, - сказал он, - должен ли я по-прежнему держать узника Мэя в одиночной камере?
   "Да."
   "Хотя я и опасаюсь новых приступов безумия, мне не хочется снова надевать на него смирительную рубашку".
   "Оставьте его на свободе в его камере", - ответил месье Зегмюллер. - И скажи сторожам, чтобы они хорошо следили за ним, но относились к нему по-доброму.
   В соответствии с положениями статьи 613 Кодекса обвиняемые помещаются под стражу правительства, но следственный судья имеет право принимать в отношении них такие меры, которые он сочтет необходимыми в интересах обвинения.
   Губернатор поклонился, соглашаясь с указаниями господина Сегмюллера, а затем добавил: "Вам, несомненно, удалось установить личность заключенного".
   - К сожалению, у меня нет.
   Губернатор понимающе покачал головой. -- В таком случае, -- сказал он, -- мои догадки были верны. Мне кажется очевидным, что этот человек является преступником наихудшего качества - безусловно, старым преступником и тем, кто больше всего заинтересован в сокрытии своей личности. Вы обнаружите, что вам предстоит иметь дело с человеком, приговоренным к пожизненному заключению на галерах, которому удалось бежать из Кайенны.
   - Возможно, вы ошибаетесь.
   "Хм! Я очень удивлюсь, если это подтвердится. Должен признать, что мое мнение в этом вопросе совпадает с мнением г-на Гевроля, самого опытного и искусного из наших инспекторов. Я согласен с ним в том, что молодые сыщики часто переусердствуют и гоняются за фантомами, возникшими в их собственном мозгу".
   Лекок, багровый от гнева, уже собирался гневно ответить, когда мосье Сегмюллер жестом приказал ему хранить молчание. Затем с улыбкой на лице магистрат ответил губернатору. - Честное слово, мой дорогой друг, - сказал он, - чем больше я изучаю это дело, тем больше убеждаюсь в правильности теории, выдвинутой "переусердствующим" сыщиком. Но, в конце концов, я не безошибочен и рассчитываю на ваш совет и помощь.
   "Ой! У меня есть средства проверить мое утверждение, -- перебил губернатор; - И я надеюсь, что до истечения следующих суток наш человек будет опознан либо полицией, либо одним из его сокамерников.
   С этими словами он ушел. Едва он это сделал, как Лекок вскочил на ноги. Молодой детектив был в ярости. "Вы видите, что Геврол уже плохо отзывается обо мне; он ревнует".
   "Ах хорошо! какое это имеет значение для вас? Если вам это удастся, вы отомстите. Если вы ошибаетесь, то ошибаюсь и я.
   Затем, поскольку было уже поздно, г-н Сегмюллер доверил Лекоку сохранение различных статей, которые последний накопил в поддержку своей теории. Он также вложил в свои руки бриллиантовую серьгу, владельца которой нужно найти; и письмо, подписанное "Лашенёр", которое было найдено в кармане фальшивого солдата. Дав ему полные инструкции, он попросил его явиться как можно скорее на следующий день, а затем отпустил его, сказав: "Теперь иди; и пусть тебе сопутствует удача!"
   XIV
   Длинный, узкий и с низким потолком, с одной стороны ряд окон, выходящих в небольшой двор, а с другой ряд дверей, каждая с номером на центральной панели, что напоминает какой-то коридор в второсортная гостиница, как, например, Galerie d'Instruction во Дворце правосудия, где допускаются в различные комнаты, занимаемые следственными магистратами. Даже днем, когда там толпятся заключенные, свидетели и охранники, это печальное и мрачное место. Но это совершенно зловещий вид в ночное время, когда пустынно и лишь тускло освещено дымной лампой одинокого служителя, ожидающего отъезда какого-нибудь магистрата, которого дела задержали позже, чем обычно.
   Хотя Лекок не был чувствителен к таким влияниям, он поспешил добраться до лестницы и таким образом избежать эха своих шагов, которые особенно уныло звучали в тишине и темноте, пронизывающих галерею.
   Найдя открытое окно этажом ниже, он выглянул наружу, чтобы удостовериться в погоде. Температура была намного мягче; снег совсем исчез, и мостовая почти высохла. Легкая дымка, освещенная румяным отблеском уличных фонарей, пурпурным плащом висела над городом. Улицы внизу были полны оживления; машины быстро катились взад и вперед, а тротуары были слишком узки для суетливой толпы, которая теперь, когда дневные труды закончились, спешила домой или в поисках удовольствий.
   Зрелище вздохнуло у молодого детектива. - И именно в этом большом городе, - пробормотал он, - среди этого мира людей я должен обнаружить следы человека, которого даже не знаю! Возможно ли совершить такой подвиг?"
   Чувство уныния, на мгновение поразившее его, было, однако, недолгим. "Да, это возможно", - воскликнул внутренний голос. "Кроме того, это должно быть сделано; ваше будущее зависит от этого. Где есть воля, там и способ". Через десять секунд он уже был на улице, более чем когда-либо воспламененный надеждой и мужеством.
   К сожалению, однако, человек может предоставить в распоряжение своих безграничных желаний лишь органы ограниченной силы; и Лекок не сделал и двадцати шагов по улицам, как понял, что если дух хочет, то плоть слаба. Его конечности дрожали, а голова кружилась. Природа отстаивала свои права; в течение последних сорока восьми часов молодой сыщик почти ни минуты не отдыхал, и, кроме того, он провел теперь целый день без еды.
   - Я заболею? - подумал он, опускаясь на скамейку. И он внутренне застонал, вспоминая все, что хотел сделать в этот вечер.
   Если он имел дело только с более важными делами, то не должен ли он сразу установить результат поисков отца Абсента человека, узнавшего одну из жертв в морге; проверить утверждения заключенного относительно ящика с одеждой, оставленного в одной из гостиниц, примыкающих к Северному вокзалу; и последнее, но не менее важное: не должен ли он раздобыть адрес жены Полите Чупина, чтобы вручить ей повестку явиться к г-ну Зегмюллеру?
   Под властью насущной необходимости он сумел победить свой приступ слабости и встал, пробормотав: "Я пойду сначала в префектуру и в морг; тогда я увижу".
   Но отца Абсента в префектуре он не нашел, и никто не мог дать о нем никаких сведений. Днём его вообще не было. Никто не мог указать, даже смутно, место жительства невестки вдовы Чупина.
   С другой стороны, однако, Лекок встретил ряд своих коллег, которые безжалостно смеялись и издевались над ним. "Ах! ты проницательный малый! - сказали они. - Кажется, вы только что сделали замечательное открытие, и говорят, что вы будете награждены орденом Почетного легиона.
   Влияние Gevrol проявлялось повсюду. Ревнивый инспектор приложил все усилия, чтобы сообщить всем своим коллегам и подчиненным, что бедняга Лекок, обезумев от честолюбия, настойчиво заявляет, что низкий, вульгарный убийца, пытающийся избежать правосудия, был какой-то переодетой великой личностью. Однако насмешки и насмешки, объектом которых был Лекок, мало подействовали на него, и он утешал себя мыслью, что "лучше смеется тот, кто смеется последним".
   Если он был беспокойным и беспокойным, когда шел по набережной Орфевр, то это было потому, что он не мог объяснить длительное отсутствие отца Абсента, и потому, что он боялся, что обезумевший от ревности Жеврол попытается каким-то тайным образом расстроить его, Лекока, усилия, направленные на разгадку тайны.
   В морге молодой сыщик добился не большего успеха, чем в префектуре. Позвонив три или четыре раза, один из смотрителей открыл дверь и сообщил ему, что тела не опознаны, а старого полицейского никто не видел, так как он ушел рано утром.
   "Плохое начало, - подумал Лекок. -- Я пойду пообедаю -- это, может быть, изменит судьбу; во всяком случае, я заслужил бутылку хорошего вина, которой собираюсь себя угостить.
   Это была счастливая мысль. Сытный обед, запитый парой бокалов бордо, придал бодрости и энергии по его венам. Если он все еще чувствовал легкую усталость, то ощущение усталости во всяком случае значительно уменьшилось, когда он вышел из ресторана с сигарой во рту.
   Как раз в этот момент он тосковал по ловушке отца Папийона и крепкому коню. К счастью, проезжал извозчик: он нанял его и, так как пробило восемь часов, вышел на углу площади перед Северным вокзалом. Кратко оглядевшись, он начал поиски гостиницы, где убийца якобы оставил коробку с одеждой.
   Надо понимать, что он не представился в своем официальном качестве. Владельцы отелей боятся детективов, и Лекок понимал, что если он заявит о своем призвании, то, вероятно, вообще ничему не научится. Откинув назад волосы и подняв воротник пальто, он, однако, очень сильно изменил свой внешний вид; и именно с заметным английским акцентом он спросил у домовладельцев и слуг различных гостиниц, окружающих станцию, информацию об "иностранном рабочем по имени Мэй".
   Он провел обыск с большим адресом, но везде получал один и тот же ответ.
   "Мы не знаем такого человека; мы не видели никого, кто соответствовал бы тому описанию, которое вы ему даете.
   Любой другой ответ удивил бы Лекока, настолько он был убежден, что заключенный упомянул обстоятельства сундука, оставленного в одном из этих отелей, только для того, чтобы придать подобие правды своему рассказу. Тем не менее он продолжил свое расследование. Если он записывал в своей книжке-памятке названия всех посещенных им гостиниц, то делал это для того, чтобы убедиться в том, что заключенный не будет конфузиться, когда его отведут к окрестностям и попросят доказать правдивость его рассказа.
   В конце концов Лекок добрался до Hotel de Mariembourg на углу улицы Сен-Кантен. Дом был скромных размеров; но казался респектабельным и ухоженным. Лекок толкнул стеклянную дверь, ведущую в вестибюль, и вошел в кабинет - аккуратную, ярко освещенную комнату, где он увидел женщину, стоящую на стуле, лицом на уровне большой птичьей клетки, накрытой куском черной ткани. шелк. Она очень серьезно повторяла три или четыре немецких слова обитательнице клетки и была так поглощена этим занятием, что Лекоку пришлось изрядно пошуметь, прежде чем он смог привлечь ее внимание.
   Наконец она повернула голову, и молодой сыщик воскликнул: "Ах! добрый вечер, мадам; я вижу, вы очень заинтересованы в том, чтобы научить вашего попугая говорить.
   - Это не попугай, - ответила женщина, еще не сошедшая со своего насеста. - Но скворец, и я пытаюсь научить его говорить: "Ты позавтракал?" на немецком."
   "Какая! умеют ли скворцы говорить?
   -- Да, сэр, а также вы или я, -- ответила женщина, спрыгивая со стула.
   В этот момент птица, как будто поняв вопрос, очень отчетливо закричала: - Камилла! Где Камилла?
   Но Лекок был слишком занят, чтобы обращать внимание на инцидент. "Мадам, - начал он, - я хочу поговорить с владельцем этой гостиницы".
   "Я собственник".
   "Ой! очень хорошо. Я ожидал, что механик из Лейпцига встретит меня здесь, в Париже. К моему великому удивлению, он так и не появился; и я пришел узнать, останавливается ли он здесь. Его зовут Мэй.
   "Май!" повторила хозяйка, задумчиво. "Май!"
   - Он должен был приехать в прошлое воскресенье вечером.
   Лицо женщины просветлело. - Подожди, - сказала она. "Этот твой друг был мужчиной средних лет, среднего роста, очень смуглым, с окладистой бородой и очень блестящими глазами?"
   Лекок едва мог скрыть свое волнение. Это было точное описание предполагаемого убийцы. "Да, - пробормотал он, - это очень хороший портрет этого человека".
   "Ах хорошо! он пришел сюда в масленичное воскресенье, днем. Он попросил дешевую комнату, и я показал ему комнату на пятом этаже. Рассыльного в это время здесь не было, и он настоял на том, чтобы самому поднять свой чемодан наверх. Я предложил ему закуски; но он ничего не брал, говоря, что очень торопится; и он ушел, дав мне десять франков в качестве залога за квартплату.
   "Где он сейчас?" - спросил молодой детектив.
   "Дорогой я! это напоминает мне, - ответила женщина. "Он так и не вернулся, и я очень беспокоился о нем. Париж - такое опасное место для незнакомцев! Правда, он говорил по-французски не хуже нас с вами; но что из этого? Вчера вечером я распорядился сообщить об этом комиссару полиции".
   - Вчера - комиссар?
   "Да. Тем не менее, я не знаю, послушался ли меня мальчик. Я забыл обо всем этом. Позвольте мне позвонить мальчику и спросить его.
   Ведро с ледяной водой, упавшее на голову Лекока, не могло не поразить его больше, чем заявление хозяйки отеля де Мариембур. Действительно ли заключенный сказал правду? Было ли это возможно? Значит, Геврол и начальник тюрьмы были правы, а месье Зегмюллер и он, Лекок, были глупцами, преследующими фантом. Эти идеи быстро мелькнули в мозгу молодого детектива. Но времени на размышления у него не было. Мальчик, которого вызвали, теперь явился и оказался большим, рослым парнем с откровенным пухлым лицом.
   -- Фриц, -- спросила его хозяйка, -- ты ходил в продовольственный кабинет?
   - Да, мадам.
   "Что он сказал?"
   "Его не было дома; но я поговорил с его секретарем, господином Казимиром, и он сказал, что вам не о чем беспокоиться, так как этот человек, несомненно, вернется.
   - Но он не вернулся.
   Мальчик ответил движением плеч, явно подразумевавшим: "Что я могу с этим поделать?"
   -- Вы слышите, сэр, -- сказала хозяйка, видимо, думая, что назойливый вопрошатель теперь удалится.
   Лекок, однако, не хотел этого, и он даже не шевельнулся, хотя ему нужно было все свое самообладание, чтобы сохранить свой английский акцент. -- Это очень досадно, -- сказал он, -- очень! Я в еще большей тревоге и нерешительности, чем раньше, потому что не уверен, что это тот человек, которого я ищу".
   -- К сожалению-с, больше я вам ничего не могу сказать, -- спокойно ответила хозяйка.
   Лекок на мгновение задумался, нахмурив брови и кусая губы, словно пытаясь найти способ разгадать тайну. На самом деле он подыскивал какую-нибудь ловкую фразу, которая могла бы заставить эту женщину показать ему реестр, в котором все путешественники вынуждены записывать свои полные имена, профессию и обычное место жительства. В то же время, однако, было необходимо, чтобы он не возбудил в ней подозрений.
   -- Но, сударыня, -- сказал он наконец, -- разве вы не помните имя, которое дал вам этот человек? Это был май? Попробуй вспомнить, было ли это имя... Мэй... Мэй!
   "Ах! У меня есть так много вещей, чтобы помнить. Но теперь я думаю об этом, и это имя должно быть занесено в мою книгу, которую, если это будет необходимо, я могу показать вам. Он в ящике моего письменного стола. Что я мог сделать со своими ключами?
   И пока хозяйка, которая, казалось, обладала таким же интеллектом, как и ее скворец, переворачивала весь офис вверх дном в поисках ключей, Лекок внимательно ее разглядывал. Ей было около сорока лет, у нее было много светлых волос и очень светлое лицо. Она хорошо сохранилась, то есть была пухлая и здоровая на вид; взгляд ее был откровенен и не смущен; голос у нее был чистый и мелодичный, манеры приятные и совершенно лишенные жеманства.
   "Ах!" в конце концов она воскликнула: "Наконец-то я нашла эти проклятые ключи". Сказав это, она открыла свой письменный стол, вынула кассу, положила ее на стол и стала листать. Наконец она нашла нужную страницу.
   - Воскресенье, 20 февраля, - сказала она. - Смотрите, сэр: здесь, на седьмой строке - Мэй - без имени - иностранный художник - приехал из Лейпцига - без документов.
   Пока Лекок с ошеломленным видом изучал эту запись, женщина воскликнула: "Ах! теперь я могу объяснить, как случилось, что я забыл имя этого человека и странную профессию - "иностранный художник". Я не делал записи сам".
   - Кто же тогда это сделал?
   - Сам человек, пока я находил десять франков, чтобы дать ему в качестве сдачи за луи, который он мне вручил. Вы можете видеть, что написание совсем не похоже на другие записи".
   Лекок уже отметил это обстоятельство, которое, казалось, служило неопровержимым аргументом в пользу утверждений хозяйки и арестанта. "Вы уверены, - спросил он, - что это почерк мужчины?"
   В тревоге он забыл свой английский акцент. Женщина это тотчас же заметила, потому что отпрянула и бросила подозрительный взгляд на притворного иностранца. - Я знаю, что говорю, - возмутилась она. - А теперь этого достаточно, не так ли?
   Зная, что он выдал себя, и глубоко стыдясь своего отсутствия хладнокровия, Лекок полностью отказался от своего английского акцента. "Извините, - сказал он, - если я задам еще один вопрос. У вас есть сундук этого человека?
   "Безусловно."
   - Вы окажете мне огромную услугу, показав его мне.
   "Покажи это тебе!" - сердито воскликнула хозяйка. "За кого вы меня принимаете? Что ты хочешь? и кто ты?"
   - Через полчаса узнаете, - ответил молодой сыщик, понимая, что дальнейшие уговоры бесполезны.
   Он поспешно вышел из комнаты, побежал на площадь Рубе, прыгнул в извозчика и, дав извозчику адрес уездного комиссара полиции, пообещал ему сто су сверх обычной платы за проезд, если он только поторопится. Как и следовало ожидать при таких обстоятельствах, бедная лошадь просто полетела над землей.
   Лекоку посчастливилось найти комиссара в своем кабинете. Назвав свое имя, он был немедленно проведен в присутствии магистрата и рассказал свою историю в нескольких словах.
   "Это правда, что они пришли сообщить мне об исчезновении этого человека", - сказал комиссар. - Казимир рассказал мне об этом сегодня утром.
   - Они... пришли... чтобы сообщить... вам... - запнулся Лекок.
   "Да, вчера; но у меня было так много, чтобы занять свое время. Итак, дружище, чем я могу служить тебе?
   "Пойдемте со мной, сэр; заставьте их показать нам сундук и пошлите за слесарем, чтобы он открыл его. Вот авторитет - ордер на обыск, выданный мне следственным судьей для использования в случае необходимости. Давайте не будем терять время. У меня такси у дверей.
   -- Мы начнем немедленно, -- сказал комиссар.
   Кучер еще раз хлестнул лошадь, и вскоре они быстро покатились по направлению к улице Сен-Кантен.
   -- А теперь, сэр, -- сказал молодой сыщик, -- позвольте мне спросить, знаете ли вы эту женщину, владеющую гостиницей "Мариэмбур"?
   - Да, действительно, я очень хорошо ее знаю. Когда меня впервые назначили в этот округ, шесть лет назад, я был холостяком и долгое время питался за ее табльдотом. Казимир, мой секретарь, сидит там и сейчас.
   - А что она за женщина?
   -- Да ведь честное слово, моя юная подруга, мадам Мильнер -- ибо так ее зовут -- очень респектабельная вдова (высоко уважаемая своими соседями) и ведет очень процветающий бизнес. Если она останется вдовой, то только по собственному выбору, потому что она очень привлекательна и у нее много женихов.
   -- Значит, вы не находите ее способной ради хорошей круглой суммы служить интересам какого-нибудь богатого преступника?
   "Ты сошел с ума?" прервал комиссар. - Что, мадам Мильнер лжесвидетельствует ради денег! Разве я не говорил вам только что, что она честная женщина и что она очень богата! Кроме того, вчера она сообщила мне, что этот человек пропал, так что...
   Лекок ничего не ответил; водитель подъезжал; они достигли места назначения.
   Г-жа Мильнер, увидев, как снова появился ее упрямый вопрошатель в сопровождении комиссара, все поняла.
   "Боже мой!" - воскликнула она. - Детектив! Я мог догадаться! Совершено какое-то преступление; а теперь моя гостиница потеряла свою репутацию навсегда!"
   Пока за слесарем посылали гонца, интендант пытался ее успокоить и успокоить, что было делом немалым трудом, и он некоторое время выполнял его.
   Наконец все подошли к комнате пропавшего человека, и Лекок прыгнул к сундуку. Ах! это было невозможно отрицать. Оно действительно пришло из Лейпсика; как слишком ясно доказывают ярлыки, наклеенные на него различными железнодорожными компаниями. Кроме того, при вскрытии в нем были обнаружены различные предметы, упомянутые заключенным.
   Лекок был поражен. Когда он увидел, как комиссар запер сундук с его содержимым в чулане и завладел ключом, он почувствовал, что больше ничего не может вынести. Он вышел из комнаты с опущенной головой; и спотыкался, как пьяный, спускаясь по лестнице.
   XV
   Марди Гра, или Масленичный вторник, в том году был очень веселым; то есть все места общественного отдыха были переполнены. Когда около полуночи Лекок вышел из Hotel de Mariembourg, улицы были полны людей, как будто был полдень, а кафе были битком набиты посетителями.
   Но молодой сыщик не любил удовольствия. Он смешался с толпой, как бы не видя ее, и толкался с группами людей, болтавших на углах, не слыша проклятий, вызванных его неловкостью. Куда он шел? Он понятия не имел. Он шел бесцельно, более безутешный и отчаянный, чем игрок, который поставил последнюю надежду на последний луи и проиграл.
   - Я должен уступить, - пробормотал он. "Эти доказательства являются убедительными. Мои предположения были только химерами; мои выводы - игрушки случая! Все, что я могу сейчас сделать, это уйти с наименьшим возможным ущербом и насмешками от ложной позиции, которую я занял".
   Но как только он дошел до бульвара, ему в голову пришла новая мысль, мысль столь поразительная, что он едва сдерживал громкий возглас удивления. "Какой же я дурак!" - воскликнул он, яростно ударяя рукой по лбу. "Возможно ли быть таким сильным в теории и таким смехотворно слабым на практике? Ах! Я всего лишь ребенок, всего лишь новичок, меня обескураживает малейшее препятствие. Я встречаюсь с трудностью и сразу же теряю все свое мужество. А теперь позвольте мне спокойно подумать. Что я сказал судье об этом убийце, чей план защиты нас так озадачивает? Разве я не говорил ему, что мы имеем дело с человеком необыкновенно талантливым, с человеком непревзойденной проницательности и опыта, смелым, смелым парнем невозмутимого хладнокровия, который сделает все, чтобы обеспечить успех своих планов? Да; Я рассказал ему все это и все же в отчаянии бросаю игру, как только встречаюсь с одним-единственным обстоятельством, которое не могу сразу объяснить. Ясно, что такой заключенный не стал бы прибегать к старым, избитым, банальным средствам. Время, терпение и исследования необходимы, чтобы найти брешь в его защите. У такого человека, как он, чем больше внешних проявлений против моих предположений и в пользу его повествования, тем больше уверенности в том, что я прав, иначе логика уже не логика.
   При этой мысли Лекок рассмеялся от души. - Тем не менее, - продолжал он, - пожалуй, было бы преждевременно разоблачать эту теорию в штаб-квартире в присутствии Геврола. Тотчас же предъявит мне справку о приеме в какой-нибудь сумасшедший дом".
   Молодой детектив остановился. Пока он был поглощен размышлениями, ноги, повинуясь инстинктивному порыву, привели его в квартиру. Он позвонил в звонок; дверь открылась, и он ощупью медленно поднялся на четвертый этаж. Он дошел до своей комнаты и уже собирался войти, как кто-то, кого он не мог различить в темноте, крикнул: - Это вы, мсье Лекок?
   - Да, это я! ответил молодой человек, несколько удивленный; "но кто ты?"
   - Я отец Абсент.
   "Ой! верно! Добро пожаловать! Я не узнала твой голос, ты войдешь?
   Они вошли в комнату, и Лекок зажег свечу. Затем молодой человек смог увидеть своего коллегу, и, боже мой! он нашел его в самом плачевном состоянии.
   Он был такой же грязный и забрызганный грязью, как заблудшая собака, которая бродит под дождем и трясиной по меньшей мере неделю. На его шинели остались следы частого соприкосновения с сырыми стенами; его шляпа совершенно потеряла форму. Глаза у него были тревожные, а усы уныло поникли. Говорил он к тому же так странно, что можно было подумать, что рот у него набит песком.
   - Ты принес мне плохие новости? спросил Лекок, после краткого изучения своего спутника.
   - Да, плохо.
   - Значит, люди, за которыми ты следил, сбежали от тебя?
   Старик утвердительно кивнул головой.
   - Очень жаль, очень жаль! - сказал Лекок. - Но бесполезно огорчаться по этому поводу. Не унывайте так, отец Абсент. Завтра, между нами, мы возместим ущерб.
   Это дружеское поощрение только усилило явное смущение старика. Он покраснел, этот ветеран, как школьница, и, воздев руки к небу, воскликнул: "Ах ты, негодяй! Разве я не говорил тебе об этом?
   "Почему! что с тобой случилось?" - спросил Лекок.
   Отец Абсент ничего не ответил. Подойдя к зеркалу, висевшему у стены, он укоризненно оглядел себя и стал осыпать жестокими оскорблениями отражение своего лица.
   - Старый бездельник! - воскликнул он. "Подлый дезертир! у тебя не осталось стыда? Вам доверили миссию, не так ли? И как вы его выполнили? Ты напился, старый негодяй, так напился, что потерял рассудок. Ах, на этот раз вам не избежать наказания, потому что, даже если месье Лекок будет снисходителен, вы не отведаете ни капли в течение недели. Да, старый ты придурок, ты пострадаешь за эту выходку.
   -- Пойдем, пойдем, -- сказал Лекок, -- потихоньку проповедуешь. А теперь расскажи мне свою историю".
   "Ах! Я не горжусь этим, поверь мне. Впрочем, неважно. Несомненно, вы получили письмо, в котором я сообщал вам, что собираюсь последовать за молодыми людьми, которые, кажется, узнали Гюстава?
   - Да, да, давай!
   "Ну, как только они вошли в кафе, в которое я за ними зашел, они начали пить, наверное, чтобы отогнать свои эмоции. После этого они, видимо, почувствовали голод. Во всяком случае они заказали завтрак. Я последовал их примеру. Еда с кофе и пивом после этого заняла немало времени, и действительно прошло пару часов, прежде чем они были готовы расплатиться по счету и уйти. Хороший! Я предполагал, что теперь они вернутся домой. Нисколько. Они шли по улице Дофин; и я видел, как они вошли в другое кафе. Через пять минут я скользнул за ними; и нашел их уже занятыми игрой в бильярд.
   Тут отец Абсент заколебался; Нелегко рассказывать о своих промахах тому самому, кто от них пострадал.
   "Я сел за маленький столик, - наконец продолжил он, - и попросил газету. Я читал одним глазом и смотрел другим, когда вошел респектабельный мужчина и сел рядом со мной. Как только он сел, он попросил меня дать ему бумагу, когда я закончу с ней. Я передал ему, и тогда мы начали говорить о погоде. Наконец он предложил сыграть в безик. Я отказался, но потом мы пошли на компромисс, сыграв в пикет. Молодые люди, вы понимаете, еще гоняли мячи. Мы начали с игры по стакану коньяка каждый. Я выиграл. Мой противник попросил реванша, и мы сыграли еще две партии. Я все еще продолжал выигрывать. Он настоял на другой игре, и я снова выиграл, и все же я пил - и снова пил...
   "Давай, давай".
   "Ах! вот в чем загвоздка. После этого я ничего не помню - ничего ни о человеке, с которым я играл, ни о молодых людях. Мне, однако, кажется, что я помню, как заснул в кафе, и что спустя много времени пришел официант, разбудил меня и велел идти. Тогда я, должно быть, побродил по набережным, пока не опомнился, и решил пойти к тебе на квартиру и подождать на лестнице, пока ты не вернешься.
   К великому удивлению отца Абсента, Лекок казался скорее задумчивым, чем рассерженным. - Что ты думаешь об этом твоем случайном знакомстве, папа? - спросил молодой детектив.
   "Я думаю, что он преследовал меня, пока я следовал за остальными, и что он вошел в кафе с целью напоить меня".
   "Каким он был?"
   "О, это был высокий, толстый человек с широким красным лицом и приплюснутым носом; и он был очень непритязательным и приветливым в манере.
   - Это был он! - воскликнул Лекок.
   "Он! Кто?"
   - Да ведь сообщник - человек, чьи следы мы обнаружили - притворный пьяница - воплощение дьявола, который еще одолеет нас, если мы не будем держать ухо востро. Не забывай его, папа; и если вы еще когда-нибудь встретите его...
   Но исповедь отца Абсента не закончилась. Как и большинство преданных, он оставил худший грех напоследок.
   -- Но это еще не все, -- продолжал он. - А так как лучше честно признаться в этом, то я скажу вам, что, как мне кажется, этот изменник говорил о деле в Пуавриере, и что я рассказал ему все, что мы узнали, и все, что мы собирались сделать.
   Лекок сделал такой угрожающий жест, что старый пьяница в ужасе отшатнулся. - Ты несчастный человек! - воскликнул молодой сыщик. - Выдать наши планы врагу!
   Но вскоре к нему вернулось спокойствие. Если на первый взгляд казалось, что зло неизлечимо, то при дальнейшем размышлении у него была и хорошая сторона. Этого было достаточно, чтобы рассеять все сомнения, охватившие Лекока после его визита в Hotel de Mariembourg.
   "Однако, - сказал наш герой, - сейчас не время для раздумий. меня одолевает усталость; возьми себе с кровати тюфяк, друг мой, и давай немного поспим.
   Лекок был человеком весьма предусмотрительным. Поэтому перед сном он позаботился о том, чтобы завести будильник, чтобы он разбудил его в шесть часов. "Таким образом, чтобы предупредить нас, - сказал он своему спутнику, задувая свечу, - не нужно бояться, что мы пропустим карету".
   Однако он не учел ни своей крайней усталости, ни усыпляющего действия спиртных паров, которыми благоухало дыхание его товарища. Когда в церкви св. Евстафия пробило шесть часов, будильник молодого сыщика пробил достаточно верно, громким и протяжным жужжанием. Каким бы пронзительным и звонким ни был звук, он, однако, не смог разбудить тяжелый сон двух сыщиков. Они действительно, по всей вероятности, продолжали бы дремать еще несколько часов, если бы в половине седьмого крепкий кулак не начал громко стучать в дверь. Одним прыжком Лекок вскочил с постели, пораженный ярким солнечным светом и разъяренный тщетностью своих предосторожностей.
   "Заходи!" - воскликнул он своему первому посетителю. У него не было врагов, которых нужно было бояться, и он мог без опаски спать с незапертой дверью.
   В ответ на его зов проницательное лицо отца Папийона заглянуло в комнату.
   "Ах! это мой достойный кучер!" - воскликнул Лекок. "Есть что-то новое?"
   -- Извините, но меня сюда привело старое дело, -- ответил наш эксцентричный друг извозчик. -- Вы знаете, тридцать франков, которые мне заплатили эти несчастные женщины. В самом деле, я не буду спать спокойно, пока вы не отработаете сумму, воспользовавшись моей машиной. Наша вчерашняя поездка длилась два с половиной часа, что по обычному тарифу стоило бы сто су; так что, как видите, в вашем распоряжении еще более двенадцати часов.
   - Все это вздор, друг мой!
   - Возможно, но я отвечаю за это, и если вы не воспользуетесь моим кэбом, я поклялся провести эти двенадцать часов в ожидании у вашей двери. Так что теперь решайся". Он умоляюще смотрел на Лекока, и было очевидно, что отказ сильно ранит его.
   -- Очень хорошо, -- ответил Лекок, -- я отвезу вас на утро, только должен предупредить вас, что мы отправляемся в далекое путешествие.
   - О, на ноги Кокотты можно положиться.
   "У нас с компаньоном есть дела в вашем районе. Нам совершенно необходимо найти невестку вдовы Чупина; и я надеюсь, что мы сможем узнать ее адрес у комиссара полиции того района, где находится Пуаврьер.
   "Хорошо, мы пойдем, куда вы хотите; Я в вашем распоряжении.
   Через несколько мгновений они уже были в пути.
   Черты лица Папийона выражали самодовольную гордость, когда, сидя прямо на ящике, он щелкал кнутом и подбадривал проворную Кокотту. Машина не могла бы двигаться быстрее, если бы ее водителю пообещали сто су в качестве чаевых.
   Один только отец Абсент был печален. Лекок простил его, но он не мог забыть, что его, старого полицейского агента, одурачили так же легко, как если бы он был каким-нибудь невежественным провинциалом. Мысль эта была унизительна, а ведь вдобавок он имел дурь выдать тайные планы обвинения! Он слишком хорошо знал, что этот безрассудный поступок удвоил трудности задачи Лекока.
   Долгая поездка в кебе отца Папийона не прошла даром. Секретарь комиссара полиции тринадцатого округа сообщил Лекоку, что жена Полита Шюпена живет с ребенком в пригороде, на улице Бют-о-Кай. Он не мог указать точное число, но описал дом и сообщил им некоторые сведения о его обитателях.
   Невестка вдовы Шюпена, уроженка Оверни, была жестоко наказана за то, что предпочла распутного парижского оборванца одному из чумазых угольщиков Пюи-де-Дом. Ей едва исполнилось двенадцать лет, когда она впервые приехала в Париж и устроилась работать на большую фабрику. После десяти лет лишений и постоянного тяжелого труда ей удалось скопить по су сумму в три тысячи франков. Тогда ее злой гений перебросил ей дорогу Полите Чупен. Она влюбилась в этого беспутного, эгоистичного негодяя; и он женился на ней ради ее маленького сокровища.
   Пока хватило денег, то есть месяцев на три-четыре, дело шло довольно приятно. Но как только был истрачен последний франк, Полите оставил жену и благодушно вернулся к прежней жизни праздности, воровства и разврата. Когда он иногда возвращался домой, то только для того, чтобы украсть у жены те небольшие деньги, которые она могла накопить за это время; и периодически она безропотно позволяла ему лишать ее последней копейки ее заработка.
   Ужасно рассказывать, этот недостойный негодяй даже пытался торговать ее красотой. Однако здесь он встретил сильное сопротивление, сопротивление, которое возбудило не только его собственную ярость, но и ненависть матери злодея, этой старой карги, вдовы Чупин. В результате жена Полита подвергалась такой непрекращающейся жестокости и преследованиям, что однажды ночью она была вынуждена лететь в одних лохмотьях, которыми она была покрыта. Чупины - мать и сын - полагали, что, возможно, голодная смерть сделает то, чего не удалось добиться ни их ужасными угрозами, ни коварными советами. Однако их постыдные ожидания не оправдались.
   Сообщив об этих фактах Лекоку, секретарь комиссара добавила, что они стали широко известны и что сила характера несчастного существа завоевала всеобщее уважение. Кроме того, среди тех, кого она часто посещала, она была известна под прозвищем "Тойнон Добродетельная" - довольно вульгарное, но, во всяком случае, искреннее дань уважения ее достоинствам.
   Благодарный за эту информацию, Лекок вернулся в кабину. Улица Бют-о-Кай, куда Папийону было приказано ехать, оказалась совсем непохожей на бульвар Малешерб, и одного беглого взгляда было достаточно, чтобы понять, что роскошь не обосновалась здесь. Удача, казалось, на данный момент повернулась в пользу Лекока. Во всяком случае, когда он и отец Абсент вышли на углу улицы, случилось так, что самый первый человек, которого молодой сыщик расспросил о добродетельной Тойнон, был хорошо осведомлен о ее местонахождении. Дом, в котором она жила, был указан, и Лекоку было приказано подняться на верхний этаж и постучать в дверь перед ним. С такими точными указаниями оба сыщика быстро добрались до жилища мадам Полите Шюпен.
   Это оказался холодный и мрачный чердак средних размеров, без окон, но с небольшим световым люком. Соломенный тюфяк, сломанный стол, два стула и несколько простых кухонных принадлежностей составляли единственное оборудование этой жалкой каморки. Но, несмотря на явную бедность жильца, все было опрятно и чисто, и, если воспользоваться выпавшим из отца Абсента сильным выражением, можно было есть с пола.
   Двое сыщиков вошли и увидели женщину, занятую изготовлением тяжелого льняного мешка. Она сидела в центре комнаты, прямо под световым люком, чтобы солнечные лучи падали на ее работу. При виде двух незнакомцев она приподнялась со стула, удивленная и, может быть, немного испуганная; но когда Лекок объяснил, что они хотят поговорить с ней несколько минут, она уступила свое место и, придвинув из угла второй стул, пригласила обоих детективов сесть. Лекок подчинился, но отец Абсент заявил, что предпочитает стоять.
   Одним взглядом Лекок окинул скромную обитель и, так сказать, оценил женщину. Она была низенькой, полной и обычной внешности. Лоб у нее был чрезвычайно низкий, его венчала густая густая черная шевелюра; в то время как выражение ее больших черных глаз, очень близко посаженных, напоминало выражение терпеливой покорности, которое так часто можно обнаружить у животных, с которыми плохо обращаются и которые заброшены. Возможно, в прежние дни она обладала тем мимолетным влечением, которое называлось beaute du diable ; но теперь она выглядела почти такой же старой, как ее несчастная свекровь. Печаль и лишения, чрезмерный труд и дурное обращение придали ее лицу багровый оттенок, покраснели глаза и образовались глубокие морщины вокруг висков. Тем не менее в ней была черта врожденной честности, которую не могла испортить даже грязная атмосфера, в которой ей пришлось жить.
   Ее маленький мальчик представлял поразительный контраст. Он был бледен и тщедушен; глаза его сияли фосфоресцирующим блеском; и его волосы были выцветшего льняного оттенка. Одно маленькое обстоятельство привлекло внимание обоих сыщиков. Если мать была одета в старое, тонкое, выцветшее ситцевое платье, то ребенок был тепло одет в плотную шерстяную ткань.
   - Сударыня, вы, несомненно, слышали об ужасном преступлении, совершенном в заведении вашей свекрови, - тихим голосом начал Лекок.
   "Увы! да, сэр, - ответил Тойнон Добродетельный, быстро добавив: - Но мой муж не мог быть замешан в этом, так как он находится в тюрьме.
   Не выдавало ли это возражение, как бы предвосхищая подозрение, самые ужасные опасения?
   - Да, я знаю об этом, - ответил Лекок. - Полите арестовали две недели назад...
   -- Да, и очень несправедливо, сэр, -- ответила заброшенная жена. "Его сбили с пути его товарищи, злые, отчаянные люди. Он так слаб после того, как выпил бокал вина, что они могут делать с ним все, что захотят. Если бы он был предоставлен самому себе, он бы не причинил вреда ребенку. Вы только посмотрите на него...
   Пока она говорила, добродетельная Тойнон обратила свои красные и опухшие глаза на жалкую фотографию, висевшую на стене. Пятно на этом пятне изображало чрезвычайно безобразного, рассеянного вида молодого человека, страдающего ужасным косоглазием, чей отталкивающий рот частично прикрывался тонкими усиками. Этими граблями барьеров был Полите Чупин. И все же, несмотря на его невзрачный вид, можно было не сомневаться в том, что эта несчастная женщина любила его - всегда любила; кроме того, он был ее мужем.
   Мгновение молчания последовало за тем, как она указала на портрет - акт, который ясно показал, насколько глубоко она преклонялась перед своим преследователем; и во время этой паузы чердачная дверь медленно и мягко открылась. Однако не сама по себе, потому что вдруг внутрь заглянула человеческая голова. Незваный гость, кем бы он ни был, мгновенно удалился, издав при этом низкий восклицательный знак. Дверь снова быстро закрылась; ключ, оставленный снаружи, скрипел в замке, и обитатели чердака слышали торопливые шаги, спускавшиеся по лестнице.
   Лекок сидел спиной к двери и поэтому не мог видеть лица незваного гостя. Как бы быстро он ни повернулся, он не смог разглядеть, кто это был, и все же он был далеко не удивлен происшедшему. Интуиция объяснила его значение.
   "Должно быть, это был сообщник!" воскликнул он.
   Благодаря своему положению отец Абсент видел лицо мужчины. -- Да, -- сказал он, -- да, это тот самый человек, который вчера заставил меня выпить с ним.
   Рывком оба сыщика бросились на дверь, истощая силы в тщетных попытках открыть ее. Она сопротивлялась всем их усилиям, так как была сделана из цельного дуба, купленного помещиком в каком-то общественном здании, находившемся под сносом, и, кроме того, снабжена крепким и массивным креплением.
   "Помогите!" - воскликнул отец Абсент женщине, стоявшей в оцепенении от изумления. - Дайте нам брусок, кусок железа, гвоздь - что угодно!
   Молодой человек отчаянно пытался отодвинуть засов или выбить замок из дерева. Он был вне себя от ярости. Наконец, взломав дверь, они бросились в погоню за своим таинственным противником. Выйдя на улицу, они жадно расспрашивали прохожих. Описав этого человека как можно лучше, они нашли двух человек, которые видели, как он входил в дом Тойнона Добродетельного, и третьего, который видел, как он уходил. Некоторые дети, игравшие посреди улицы, добавили, что он побежал в сторону улицы Мулен-де-Пре так быстро, как только могли нести его ноги. На этой улице, недалеко от угла улицы Бют-о-Кай, Лекок оставил старого Папийона ждать с кэбом.
   - Поспешим туда! предложил отец Абсент; "Возможно, Папийон может дать нам какую-нибудь информацию".
   Но Лекок уныло покачал головой. Он не пошел бы дальше. - Это было бы бесполезно, - сказал он. "У него хватило присутствия духа повернуть ключ в замке, и это его спасло. Он опережает нас как минимум на десять минут, и мы никогда не должны его обгонять".
   Отец Абсент не мог сдержать гнева. Он смотрел на этого таинственного сообщника, который так жестоко обманул его, как на личного врага, и он охотно отдал бы месячное жалованье, чтобы иметь возможность положить руку ему на плечо. Лекок был так же зол, как и его подчиненный, и его самолюбие тоже было уязвлено; однако он чувствовал, что необходимы хладнокровие и обдуманность.
   - Да, - сказал он задумчиво, - он проницательный и смелый малый - совершенный демон. Он не остается без дела. Если мы работаем, он тоже на работе. Куда бы я ни повернулся, я нахожу его в обороне. Он помешал вам, папа, в вашей попытке получить ключ к разгадке личности Гюстава; и он выставил меня дураком, когда я устраивал эту маленькую комедию в Hotel de Mariembourg. Его усердие было замечательным. До сих пор он везде опережал нас, и этим фактом объясняются неудачи, сопровождавшие все мои усилия. Здесь мы прибыли раньше него. Но если он пришел сюда, то только потому, что почуял опасность. Следовательно, мы можем надеяться. А теперь вернемся и расспросим жену Полита.
   Увы! бедняга Тойнон Добродетельный совсем не понял этого дела. Она осталась наверху, держа ребенка за руку и перегнувшись через балясину; ее ум в большом недоумении и ее глаза и уши настороже. Как только она заметила, что двое детективов снова поднимаются по лестнице, она поспешила вниз им навстречу. "Во имя небес, что все это значит?" она спросила. - Что случилось?
   Но Лекок был не из тех, кто рассказывает о своих делах на лестничной площадке, когда его окружают любознательные уши, и, прежде чем ответить Тойнон, он заставил ее подняться на собственную мансарду и надежно закрыть дверь.
   "Мы начали преследование человека, замешанного в убийствах в Пуавриере, - сказал он. "тот, кто пришел сюда в надежде найти тебя одного, кто испугался, увидев нас".
   "Убийца!" запнулся Тойнон, сложив руки. - Что он мог от меня хотеть?
   "Кто знает? Весьма вероятно, что он один из друзей вашего мужа.
   "Ой! сэр."
   -- Да разве вы только что не сказали мне, что у Полите были очень нежелательные знакомства? Но не пугайтесь; это его нисколько не компрометирует. Кроме того, вы можете очень легко снять с него все подозрения.
   "Как? Каким образом? О, скажи мне немедленно.
   "Просто отвечая мне откровенно и помогая мне найти виновного. А среди друзей вашего мужа не знаете ли вы кого-нибудь, кто был бы способен на такой поступок? Назовите мне имена его знакомых.
   Нерешительность бедной женщины была очевидна; несомненно, она участвовала во многих зловещих заговорах, и ей угрожали ужасным наказанием, если она осмелится раскрыть планы, составленные Полите или его сообщниками.
   - Вам нечего бояться, - ободряюще сказал Лекок, - и я обещаю вам, что никто никогда не узнает, что вы сказали мне хоть слово. Очень вероятно, что вы не можете сказать мне ничего больше, чем я уже знаю. Я много слышал о твоей прежней жизни и о жестокости, с которой с тобой обошлись Полите и его мать.
   -- Мой муж никогда не обращался со мной жестоко, -- возмутилась молодая женщина. -- Кроме того, это касается только меня.
   - А ваша свекровь?
   "Она, пожалуй, немного вспыльчива; но на самом деле у нее доброе сердце".
   - Тогда, если ты был так счастлив в доме вдовы Чупин, почему же ты убежал оттуда?
   Тойнон Добродетельная покраснела до самых корней волос. "Я ушла по другим причинам", - ответила она. "В доме всегда было очень много пьяных мужчин; а иногда, когда я был один, некоторые из них пытались зайти слишком далеко в своих шутках. Вы можете сказать, что у меня есть собственный крепкий кулак и что я вполне способен защитить себя. Это правда. Но однажды, пока я отсутствовал, какие-то люди были достаточно злы, чтобы напоить этого ребенка до такой степени, что, когда я пришел домой, я нашел его таким одеревеневшим и холодным, как если бы он был мертв. Нужно было вызвать врача, иначе...
   Она вдруг остановилась; ее глаза расширились. От красного она побледнела и хриплым, неестественным голосом закричала: "Тото! несчастный ребенок!"
   Лекок оглянулся и вздрогнул. Он все понял. Этот ребенок, которому еще не исполнилось и пяти лет, подкрался к нему сзади и, порывшись в карманах его пальто, вытащил из них содержимое.
   - Ах, ну да! - воскликнула несчастная мать, заливаясь слезами. "Вот как это было. Как только ребенок скрылся из виду, его увезли в город. Они вывели его на многолюдные улицы и научили обшаривать карманы людей и приносить им все, до чего он мог дотянуться. Если ребенка обнаруживали, они сердились на него и били; и если ему это удавалось, они давали ему су на покупку сладостей, а то, что он взял, оставляли себе".
   Несчастная Тойнон закрыла лицо руками и всхлипнула почти неразборчивым голосом: "Ах, я не хотела, чтобы моя малышка была воровкой".
   Но чего эта бедняжка не сказала, так это того, что человек, который вывел ребенка на улицу, чтобы научить его воровать, был его родным отцом, а ее муж - хулиганом Полите Шупином. Оба сыщика, однако, ясно понимали, что дело обстоит именно так, и преступление отца было так ужасно, а горе женщины так велико, что, хотя они были знакомы со всеми сторонами преступления, они были тронуты до самого сердца. Однако главная мысль Лекока заключалась в том, чтобы сократить эту болезненную сцену. Волнение бедной матери было достаточной гарантией ее искренности.
   -- Послушайте, -- сказал он с притворной резкостью. - Всего два вопроса, и тогда я оставлю тебя. Был ли человек по имени Гюстав среди завсегдатаев Пуаврьера?
   - Нет, сэр, я совершенно уверен, что не было.
   "Очень хорошо. Но Лашенёр - вы должны знать Лашенёра!
   "Да сэр; Я знаю его."
   Молодой полицейский не смог сдержать восклицания восторга. "Наконец-то, - подумал он, - у меня есть ключ, который может привести меня к истине. Что он за человек? - спросил он с сильным беспокойством.
   "Ой! он совсем не похож на других мужчин, которые приходят выпить в магазин моей свекрови. Я видел его только один раз; но я его прекрасно помню. Это было в воскресенье. Он был в такси. Он остановился на углу пустыря и заговорил с Полите. Когда он ушел, мой муж сказал мне: "Ты видишь вон того старика? Он сделает все наши состояния. Я считал его очень респектабельным джентльменом...
   - Достаточно, - перебил Лекок. - Теперь вам необходимо сообщить следователю все, что вы о нем знаете. У меня внизу такси. Возьмите с собой ребенка, если хотите; но поторопитесь; иди, иди скорее!"
   XVI
   Крайняя неопределенность результата была еще одной привлекательной для пытливого ума М. Сегмюллера. Учитывая масштабы трудностей, которые предстояло преодолеть, он справедливо считал, что если бы его усилия увенчались успехом, то он добился бы действительно замечательной победы. И с помощью такого человека, как Лекок, который обладал положительной гениальностью для своего призвания и в котором он видел ценнейшего помощника, он действительно был уверен в окончательном успехе.
   Даже вернувшись домой после утомительных дневных трудов, он не помышлял ни о том, чтобы освободиться от бремени ответственности по отношению к имеющемуся делу, ни о том, чтобы отогнать заботы до завтра. Он пообедал наспех и, как только проглотил свой кофе, принялся изучать дело с новым усердием. Он принес из своего кабинета копию рассказа заключенного, который внимательно просмотрел не раз и не два, а несколько раз, отыскивая какое-нибудь слабое место, на которое можно было бы напасть с вероятностью успеха. Он анализировал каждый ответ и взвешивал одно выражение за другим, стараясь при этом найти какую-нибудь брешь, через которую можно было бы подсунуть вопрос, рассчитанный на то, чтобы разрушить структуру защиты. Таким образом, он работал до поздней ночи, и тем не менее рано утром снова был на ногах. К восьми часам он не просто оделся и побрился, не просто взял свой утренний шоколад и привел в порядок свои бумаги, он действительно направлялся во Дворец правосудия. Он совсем забыл, что его собственное нетерпение не разделяли другие.
   На самом деле, Дворец Правосудия едва проснулся, когда он прибыл туда. Двери едва открылись. Служанки были заняты подметанием и вытиранием пыли; или меняя свою обычную одежду на официальные костюмы. Некоторые из них, стоя в окнах длинной раздевалки, тряслись и терли мантии судей и адвокатов; а в большом зале несколько клерков стояли кучкой и подшучивали друг над другом, ожидая прихода главного регистратора и открытия следственных кабинетов.
   М. Сегмюллер подумал, что ему лучше начать с консультации с прокурором, но обнаружил, что этот чиновник еще не прибыл. Разгневанный и нетерпеливый, он отправился в свой кабинет; и, не сводя глаз с часов, ворчал на медлительность минутной стрелки. Сразу после девяти часов появился Гоге, улыбающийся клерк, и быстро узнал, в каком настроении находится его хозяин.
   -- Ах, наконец-то вы пришли, -- хрипло воскликнул мсье Сегмюллер, на мгновение забывший, что сам он редко бывает раньше десяти и что четверть девятого для его клерка уж точно рано.
   Любопытство Гоге действительно побудило его поспешить во Дворец; тем не менее, хорошо сознавая, что выговора он не заслуживает, он попытался пробормотать оправдание, оправдание, прерванное г-ном Сегмюллером таким необыкновенно резким тоном, что на этот раз привычная улыбка Гоге сошла с его лица. "Видно, - подумал он, - что сегодня утром ветер дует с нехорошей стороны", - с этим размышлением он философски надел свои черные рукава и, подойдя к своему столу, сделал вид, что занят чинкой перьев и подготовкой к столу. бумага.
   Тем временем г-н Сегмюллер, который обычно олицетворял спокойствие и достоинство par excellence, беспокойно расхаживал взад и вперед. Иногда он садился и вдруг снова вскакивал на ноги, нетерпеливо жестикулируя при этом. Действительно, он, казалось, не мог оставаться спокойным ни на мгновение.
   "Прокуратура, видно, не продвигается вперед", - подумал клерк. "Перспективы на май обнадеживают". Из-за резкого приема магистрата эта идея пришлась ему по душе; и действительно, позволив своей злобе взять верх, Гоге вознес молитву о том, чтобы пленник одержал победу в схватке.
   С половины девятого до десяти часов месье Зегмюллер звонил своему посыльному не менее пяти раз и каждый раз задавал ему одни и те же вопросы: "Вы уверены, что месье Лекок не был здесь сегодня утром? Запрос! Если его здесь не было, то он, должно быть, прислал кого-нибудь или написал мне.
   Каждый раз изумленный привратник отвечал: "Здесь никого не было, и письма для вас нет".
   Пять одинаковых отрицательных ответов на одни и те же вопросы только усилили гнев и нетерпение магистрата. "Это немыслимо!" - воскликнул он. "Вот я на горящих углях, и этот человек осмеливается заставлять меня ждать. Где он может быть?
   Наконец он приказал посыльному пойти и посмотреть, не найдет ли он где-нибудь по соседству Лекока; возможно, в каком-нибудь ресторане или кафе. -- Во всяком случае, его надо найти и немедленно вернуть, -- сказал он.
   Когда мужчина вздрогнул, М. Сегмюллер начал восстанавливать самообладание. "Мы не должны терять драгоценное время, - сказал он своему клерку. "Я должен был осмотреть сына вдовы Чупина. Мне лучше сделать это сейчас. Иди и скажи им, чтобы привели его ко мне. Лекок оставил орден в тюрьме.
   Не прошло и четверти часа, как Полите вошел в комнату. С головы до ног, от высокого шелкового чепца до ярко раскрашенных ковровых туфель, он действительно был оригиналом портрета, на который бедняга Тойнон Добродетельный осыпал такими любовными взглядами. И все же фотография была лестной. Объектив не смог передать того выражения подлой хитрости, которое отличало черты этого человека, дерзости его ехидной улыбки и смеси трусости и свирепости его глаз, никогда не смотревших другому человеку в лицо. Не мог портрет изобразить и нездоровую, багровую бледность его кожи, беспокойное моргание век, постоянное движение тонких губ, когда он плотно сжимал их своими короткими острыми зубами. В его характере нельзя было ошибиться; один взгляд, и он был оценен по достоинству.
   Когда он ответил на предварительные вопросы, сказав судье, что ему тридцать лет и что он родился в Париже, он принял претенциозную позу и стал ждать, что будет дальше.
   Но прежде чем приступить к делу, г-н Зегмюллер пожелал избавить самодовольного негодяя от его оскорбительной самоуверенности. Соответственно, он резко напомнил Политу, что его приговор по делу, в котором он теперь замешан, будет во многом зависеть от его поведения и ответов во время настоящего допроса.
   Полите слушал с беспечным и даже ироничным видом. На самом деле эта косвенная угроза почти не коснулась его. Предварительно наведя справки, он установил, что не может быть приговорен к тюремному заключению на срок более шести месяцев за правонарушение, за которое он был арестован; и какое ему дело до месяца более или менее?
   Судья, прочитавший эту мысль в глазах Полита, прервал преамбулу. -- Правосудие, -- сказал он, -- теперь требует от вас кое-каких сведений о посетителях заведения вашей матери.
   -- Их очень много, сэр, -- резко ответил Полите.
   - Ты знаешь одного из них по имени Гюстав?
   "Нет, сэр."
   Если бы он настаивал, то, вероятно, пробудил бы подозрение в уме Полита; соответственно, г-н Зегмюллер продолжал: "Вы должны, однако, помнить Лашенера?"
   "Лашенёр? Нет, я впервые слышу это имя.
   "Заботиться. У полиции есть средства выяснить очень многое.
   Скворец не дрогнул. - Я говорю правду, сэр, - возразил он. - Какой интерес я мог иметь в том, чтобы обмануть вас?
   Едва он закончил говорить, как дверь внезапно отворилась, и в комнату вошла Тойнон Добродетельная, неся на руках своего ребенка. Увидев мужа, она радостно воскликнула и бросилась к нему. Но Полите, отступив назад, бросил на нее такой угрожающий взгляд, что она осталась как вкопанная.
   "Должно быть враг, который делает вид, что я знаю кого-то по имени Лашенёр!" закричал хулиган барьера. "Я хотел бы убить человека, произнесшего такую ложь. Да, убей его; Я никогда этого не прощу".
   Посланник, которому месье Зегмюллер поручил отправиться на поиски Лекока, вовсе не был недоволен этим поручением; потому что это позволило ему оставить свой пост и совершить приятную небольшую прогулку по окрестностям. Прежде всего он направился в префектуру полиции, проделав, разумеется, самый длинный круговой путь, но, добравшись до места назначения, не нашел никого, кто видел молодого сыщика.
   Соответственно, посланник г-на Зегмюллера вернулся назад и неторопливо прогуливался по ресторанам, кафе и винным магазинам, расположенным в окрестностях Дворца правосудия и зависящим от клиентов, которых он им приводил. Будучи добросовестным складом ума, он заходил последовательно в каждое заведение и, встречая то и дело разных знакомых, чувствовал себя обязанным предлагать и принимать многочисленные стаканы любимого утреннего напитка - белого вина. Куда бы он ни повернулся, однако, сколько бы он ни мешкал, Лекока все еще не было видно. Он торопливо возвращался, немного беспокоясь из-за продолжительности своего отсутствия, когда заметил, что кэб остановился перед воротами Дворца. Второй взгляд, и, о, великое счастье, он увидел Лекока, отца Абсента и добродетельного Тойнона, вышедших из этой самой повозки. Его душевный покой тотчас вернулся; и очень важным и несколько хриплым тоном он отдал приказ Лекоку следовать за ним без промедления. "М. - Зегмюллер несколько раз спрашивал вас, - сказал он, - он был крайне нетерпелив и в очень плохом настроении, так что вы можете рассчитывать на то, что вам отрубят голову самым быстрым способом.
   Лекок улыбался, поднимаясь по лестнице. Разве он не принес с собой самые мощные оправдания? Он подумал о приятном сюрпризе, который он приготовил для магистрата, и ему почудилось, как внезапно просветлело хмурое лицо этого чиновника.
   И все же судьба так распорядилась, что сообщение привратника и его настоятельный призыв к Лекоку не слоняться по дороге привели к самым печальным последствиям. Полагая, что г-н Сегмюллер с нетерпением ждет его, Лекок не видел ничего плохого в том, чтобы открыть дверь комнаты магистрата, не постучав предварительно; и, желая оправдать свое отсутствие, он, кроме того, поддался импульсу, который заставил его выдвинуть вперед бедную женщину, показания которой могли оказаться столь решающими. Однако когда он увидел, что судья был не один, и когда он узнал Полита Шупина - оригинала фотографии - в человеке, которого осматривал мсье Сегмюллер, его оцепенение усилилось. Он мгновенно осознал свою ошибку и понял ее последствия.
   Оставалось сделать только одно. Он должен предотвратить любой обмен словами между ними. Соответственно, подскочив к Тойнон и грубо схватив ее за руку, он приказал ей немедленно покинуть комнату. Но бедняжка была совершенно подавлена и дрожала, как лист. Ее глаза были устремлены на недостойного мужа, и счастье, которое она испытала, увидев его снова, ясно светилось в ее тревожном взгляде. Всего на одну секунду; а потом она поймала его испепеляющий взгляд и услышала его слова угрозы. В ужасе она отшатнулась, и тогда Лекок схватил ее за талию и, подняв своими сильными руками, вынес в коридор. Вся эта сцена была так коротка, что мосье Сегмюллер все еще собирался приказать вывести Тойнона из комнаты, когда обнаружил, что дверь снова закрыта, а он и Гоге остались наедине с Полите.
   "Ах ах!" - подумал улыбающийся приказчик, затрепетав от восторга, - это что-то новенькое. Но так как эти маленькие развлечения никогда не заставляли его забывать о своих обязанностях, он наклонился к судье и спросил: "Записать последние слова, сказанные свидетелем?"
   "Конечно, - ответил месье Зегмюллер, - и слово в слово, если позволите".
   Он сделал паузу; дверь снова открылась, на этот раз, чтобы впустить посыльного магистрата, который робко и с несколько виноватым видом вручил своему господину записку, а затем удалился. В этой записке, нацарапанной Лекоком карандашом на листе, вырванном из его записной книжки, судье сообщалось имя женщины, только что вошедшей в его комнату, и кратко, но ясно резюмировались сведения, полученные на улице Бют-о-Кай. .
   - Этот молодой человек думает обо всем! - пробормотал М. Сегмюллер. Теперь ему объяснили смысл только что произошедшей сцены. Он все понял.
   Он горько сожалел об этой неудачной встрече; в то же время возлагая вину на собственное нетерпение и неосторожность, которые, как только гонец отправился на поиски Лекока, побудили его позвать Полите Шупена. Хотя он и не мог скрыть от себя громадного влияния, которое могло иметь это, казалось бы, ничтожное происшествие, но все же он не дал себя унывать, а приготовился возобновить осмотр Полите Чупина в надежде получить еще желанные сведения.
   -- Пойдем, -- сказал он Полите, который не шевелился с тех пор, как его жену увели из комнаты, будучи, судя по всему, в высшей степени равнодушен ко всему, что происходит вокруг него. На предложение магистрата он небрежно кивнул в знак согласия.
   - Это ваша жена только что вошла? - спросил М. Сегмюллер.
   "Да."
   - Она хотела обнять тебя, а ты оттолкнул ее.
   - Я не отталкивал ее.
   - Ты держал ее на расстоянии во всех случаях. Если бы в вашей натуре была искра привязанности, вы бы хотя бы посмотрели на своего ребенка, которого она вам протянула. Почему ты так себя вел?"
   "Это было не время для сантиментов".
   "Вы говорите неправду. Вы просто хотели привлечь ее внимание, повлиять на ее показания.
   - Я... я влияю на ее показания! Я не понимаю тебя."
   - Если бы не это предположение, твои слова были бы бессмысленны?
   "Какие слова?"
   Судья повернулся к своему клерку: -- Гоге, -- сказал он, -- прочтите последнее замечание, которое вы записали.
   Монотонным голосом улыбающийся клерк повторил: "Я хотел бы убить человека, который осмелился сказать, что я знал Лашенера".
   "Ну тогда!" - настаивал месье Зегмюллер. - Что вы хотели этим сказать?
   - Это очень легко понять, сэр.
   М. Сегмюллер поднялся. - Не увиливай больше, - сказал он. - Вы определенно приказали своей жене ничего не говорить о Лашенёре. Это очевидно. Почему ты так поступил? Что ты боишься, что она нам расскажет? Неужели вы полагаете, что полиции не известно о вашем знакомстве с Лашенером, о вашем разговоре с ним, когда он подъехал на извозчике к углу пустыря возле винной лавки вашей матери? а надежды на удачу вы основывали на его обещаниях? Руководствуйся мной; признайся во всем, пока еще есть время; и отказаться от нынешнего курса, который может привести вас к серьезной опасности. Можно быть сообщником во многих отношениях".
   Когда эти слова достигли ушей Полите, было видно, что его дерзость и равнодушие получили сильный удар. Он казался сконфуженным и повесил голову, как будто совершенно пристыженный. Тем не менее, он хранил упорное молчание; и судья, обнаружив, что этот последний удар не произвел никакого эффекта, в отчаянии прекратил борьбу. Он позвонил в звонок и приказал охраннику отвести свидетеля обратно в тюрьму и принять все меры предосторожности, чтобы он больше не увидел свою жену.
   Когда Полите ушел, Лекок снова вошел в комнату. -- Ах, сэр, -- сказал он уныло, -- подумать только, что я не вытянул из этой женщины всего, что она знала, когда мог бы сделать это так легко. Но я думал, что ты будешь ждать меня, и поспешил привести ее сюда. Я думал, что играю к лучшему...
   "Ничего, беду можно исправить".
   "Нет, сэр, нет. Поскольку она видела своего мужа, заставить ее говорить совершенно невозможно. Она очень любит этого негодяя, и он имеет на нее чудесное влияние. Вы слышали, что он сказал. Он угрожал ей смертью, если она хоть слово скажет о Лашенёре, а она так напугана, что нет никакой надежды заставить ее говорить.
   Опасения Лекока были основаны на фактах, поскольку сам М. Сегмюллер ощутил момент, когда Тойнон Добродетельный снова ступил в свой кабинет. Бедняжка казалась почти убитой горем, и было очевидно, что она отдала бы свою жизнь, чтобы отказаться от слов, которые ускользнули от нее, когда Лекок впервые допросил ее. Угроза Полите пробудила в ней самые зловещие опасения. Не понимая его связи с этим делом, она спросила себя, не могут ли ее показания доказать ему смертный приговор. Соответственно, на все вопросы М. Сегмюллер она отвечала "нет" или "не знаю"; и отказалась от всего, что она ранее заявила Лекоку. Она клялась, что ее неправильно поняли, что ее слова были неверно истолкованы; и поклялась памятью матери, что никогда раньше не слышала имени Лашенёр. Наконец она разразилась дикими, отчаянными рыданиями и прижала к груди испуганное дитя.
   Что можно было сделать, чтобы преодолеть это глупое упрямство, такое же слепое и неразумное, как у животного? М. Сегмюллер колебался. - Вы можете удалиться, моя добрая женщина, - сказал он ласково после минутной паузы, - но помните, что ваше странное молчание ранит вашего мужа гораздо больше, чем все, что вы могли бы сказать.
   Она вышла из комнаты - или, вернее, рванулась из нее, как будто только и желая удрать, - и судья и сыщик обменялись взглядами смятения и ужаса.
   "Я уже говорил, - подумал Гоге, - арестант знает, что делает. Я готов поставить сто против одного в его пользу.
   Французский следователь обладает почти неограниченными полномочиями. Никто не может ему помешать, никто не может отдавать ему приказы. Вся полиция в его распоряжении. Одно слово от него и двадцать агентов, а если потребуется, и сотня, обыскивают Париж, обыскивают Францию или исследуют Европу. Если есть кто-то, кто, по его мнению, может пролить свет на неясный вопрос, он просто посылает этому человеку приказ явиться к нему, и этот человек должен явиться, даже если он живет за сто миль от него.
   Таков судья, таковы его полномочия. С другой стороны, заключенный, обвиненный в преступлении, но еще не осужденный, содержится, если только его преступление не носит тривиального характера, в так называемой "секретной камере". Он, так сказать, отрезан от числа живых. Он ничего не знает о том, что может происходить во внешнем мире. Он не может сказать, какие свидетели могли быть вызваны или что они могли сказать, и в своей неуверенности он снова и снова спрашивает себя, насколько обвинение смогло доказать выдвинутые против него обвинения.
   Таково положение заключенного, и все же, несмотря на то, что оба противника так неодинаково вооружены, человек в секретной камере нередко одерживает победу. Если он уверен, что не оставил после себя никаких доказательств совершения им преступления; если у него нет виновных предшественников, которых следует опасаться, он может - неприступный в защите абсолютного отрицания - выдержать все атаки правосудия.
   Таково было в этот момент положение Мэя, таинственного убийцы; как мсье Сегмюллер и Лекок были вынуждены признать, со смешанным горем и гневом. Они надеялись прийти к решению проблемы, исследуя Полита Шупена и его жену, и потерпели неудачу; поскольку личность заключенного оставалась такой же проблематичной, как и всегда.
   -- И тем не менее, -- нетерпеливо воскликнул судья, -- эти люди кое-что знают об этом деле, и если бы они только заговорили...
   - Но они не будут.
   "Какой мотив заставляет их молчать? Это то, что мы должны обнаружить. Кто скажет нам цену, обещанную Полите Чупину за его молчание? На какое вознаграждение он может рассчитывать? Это должно быть здорово, потому что он бросает вызов реальной опасности!
   Лекок не сразу ответил на последовательные вопросы магистрата, но по его нахмуренным бровям было легко понять, что он усердно работал. -- Вы спрашиваете меня, сударь, -- заметил он наконец, -- какая награда обещана Чупину? Я спрашиваю со своей стороны, кто мог пообещать ему эту награду?"
   "Кто это обещал? Да ведь просто сообщник, который обыграл нас по всем пунктам.
   -- Да, -- ответил Лекок, -- наверное, это был он. Это, безусловно, похоже на его ручную работу - теперь, какую хитрость он мог использовать? Мы знаем, как ему удалось побеседовать с вдовой Чупин, но как ему удалось попасть к Полите, который находится в тюрьме под пристальным наблюдением?"
   Намеки молодого сыщика, какими бы туманными они ни были, не ускользнули от мсье Сегмюллера. "Что ты имеешь в виду?" спросил последний, с видом смешанного удивления и негодования. - Вы не можете предположить, что один из смотрителей был подкуплен?
   Лекок несколько двусмысленно покачал головой. - Я ничего не имею в виду, - ответил он, - я никого не подозреваю. Все, что мне нужно, это информация. Предупрежден ли Чупин или нет?
   - Да, конечно.
   "Тогда, если принять этот момент, его можно объяснить только двумя способами. То ли в тюрьме есть осведомители, то ли Чупина пустили к какому-то посетителю.
   Эти предположения, очевидно, обеспокоили г-на Зегмюллера, который на мгновение, казалось, колебался между двумя мнениями; потом, вдруг решившись, поднялся со стула, взял шляпу и сказал: - Это дело надо выяснить. Пойдемте со мной, мсье Лекок.
   Через пару минут судья и сыщик добрались до депо, которое связано с Дворцом правосудия узким проходом, предназначенным специально для служебных нужд. Им только что подали утренний паек заключенным, и комендант расхаживал по двору в сопровождении инспектора Геврола. Как только он увидел г-на Сегмюллера, он поспешил к нему и спросил, не пришел ли он по поводу заключенного Мэя.
   Когда судья кивнул в знак согласия, губернатор тут же добавил: "Ну, я только что сказал инспектору Гевролю, что очень доволен поведением Мэй. Не только не было необходимости снова надевать на него смирительный жилет, но и его настроение, кажется, совершенно изменилось. Он ест с хорошим аппетитом; он весел, как жаворонок, и постоянно смеется и шутит со своим смотрителем".
   Геврол навострил уши, когда услышал, как губернатор назвал его имя, и, считая это упоминание достаточным введением, решил, что не будет неуместным, если подслушает разговор. Соответственно, он подошел к остальным и с некоторым удовлетворением отметил обеспокоенные взгляды, которыми обменялись Лекок и магистрат.
   М. Сегмюллер был явно озадачен. Веселые манеры Мэя, на которые намекал комендант депо, могли быть приняты для того, чтобы поддержать его образ шута и шута, это могло быть связано с уверенностью в поражении судебного следствия, или, кто знает? заключенный, возможно, получил какие-то благоприятные новости извне.
   Поскольку последние слова Лекока все еще звучали у него в ушах, неудивительно, что магистрат остановился на этом последнем предположении. "Вы совершенно уверены, - спросил он, - что никакое сообщение извне не может достичь обитателей секретных камер?"
   Управляющего депо задели за живое подразумеваемые сомнения М. Сегмюллера. Какая! подозревались ли его подчиненные? Была ли поставлена под сомнение его собственная профессиональная честность? Он не мог не воздеть руки к небу в немом протесте против такого несправедливого обвинения.
   - Я уверен? - воскликнул он. "Тогда вы никогда не посещали секретные камеры. Значит, вы понятия не имеете об их положении; вы не знакомы с тройными засовами, которыми крепятся двери; решетка, закрывающая солнечный свет, не говоря уже о стороже, который день и ночь ходит под окнами. Ведь до заключенных в этих камерах и птица не долетит".
   Такое описание должно было успокоить самый скептический ум, и г-н Зегмюллер снова вздохнул: "Теперь, когда я спокоен на этот счет, - сказал он, - я хотел бы получить некоторые сведения о другом арестанте - парне по имени Чупин, который не в секретных камерах. Я хочу знать, не приходил ли кто-нибудь за ним вчера.
   "Я должен поговорить с регистратором, - ответил губернатор, - прежде чем я смогу ответить вам с уверенностью. Подождите минутку, вот идет человек, который, возможно, может рассказать нам. Обычно он стоит на страже у входа. Сюда, Ферро, сюда!
   Человек, которого окликнул губернатор, поспешил подчиниться призыву.
   - Вы не знаете, просился ли кто-нибудь вчера к арестанту Чупину?
   -- Да, сэр, я сам пошел за Чупином в гостиную.
   - А кто был его посетителем? нетерпеливо спросил Лекок, "разве он не высокий человек; очень красное лицо...
   -- Простите, сэр, посетитель был дама -- его тетка, по крайней мере, так мне сказал Чупин.
   Ни месье Сегмюллер, ни Лекок не смогли сдержать восклицания удивления. - Какой она была? - спросили они оба одновременно.
   "Она была невысокого роста, - ответил служитель, - с очень светлой кожей и светлыми волосами; она казалась очень респектабельной женщиной".
   "Должно быть, это была одна из беглецов, сбежавших из лачуги вдовы Чупен", - воскликнул Лекок.
   Геврол, до сих пор внимательный слушатель, громко расхохотался. -- Еще та русская княгиня, -- сказал он.
   Ни магистрату, ни молодому сыщику не пришлась по вкусу эта неуместная шутка. -- Вы забываетесь, сэр, -- строго сказал месье Зегмюллер. - Вы забываете, что насмешки, которые вы адресовали своему товарищу, относятся и ко мне!
   Генерал увидел, что он зашел слишком далеко; и, с ненавистью взглянув на Лекока, он пробормотал извинения перед судьей. Последний, по-видимому, не услышал его, потому что, поклонившись губернатору, он жестом пригласил Лекока следовать за ним.
   - Бегите в префектуру полиции, - сказал он, как только они перестали слышать, - и выясните, как и под каким предлогом эта женщина получила разрешение на свидание с Полите Чупином.
   XVII
   На обратном пути в свой кабинет месье Зегмюллер мысленно обдумывал положение дел; и пришел к выводу, что так как ему не удалось взять штурмом цитадель обороны, то он должен смириться с очередной затяжной осадой. Его чрезвычайно раздражали постоянные неудачи, сопровождавшие все усилия Лекока; ибо время было на лету, и он знал, что промедление в уголовном расследовании только увеличивало неуверенность в успехе. Чем быстрее за преступлением последует судебное разбирательство, тем легче найти виновного и доказать его вину. Чем дольше затягивается расследование, тем труднее становится представить убедительные доказательства.
   В данном случае г-н Зегмюллер мог сразу заняться различными делами. С чего ему начать? Разве не должен он сразиться с Мэй, вдовой Чупин и Полите с телами их жертв? Такие ужасные встречи иногда имеют самые знаменательные результаты, и не один убийца, когда его неожиданно приводят к безжизненному трупу его жертвы, меняет цвет и теряет уверенность.
   Были и другие свидетели, которых мог допросить М. Сегмюллер. Папийон, извозчик; консьержка дома на улице Бургундия, где на мгновение укрылись две женщины, бежавшие с Пуаврьер; а также некая мадам Мильнер, хозяйка отеля де Мариамбур. Кроме того, было бы также целесообразно вызвать с наименьшей задержкой некоторых людей, проживающих в окрестностях Пуавриера; вместе с некоторыми из постоянных компаньонов Полита и владельцем "Радуги", где жертвы и убийца, по-видимому, провели вечер преступления. Конечно, не было оснований ожидать каких-либо великих откровений от кого-либо из этих свидетелей, тем не менее они могли что-то знать, у них могло быть мнение, которое нужно было высказать, и в нынешней темноте один-единственный луч света, каким бы слабым он ни был, мог означать спасение.
   Повинуясь приказу магистрата, Гоге, улыбающийся клерк, только что закончил составлять по меньшей мере дюжину повесток, когда Лекок вернулся из префектуры. М. Зегмюллер сразу же спросил его о результате его поручения.
   - А, сэр, - ответил молодой сыщик, - у меня есть новое доказательство мастерства этого таинственного сообщника. Разрешение, которое было использовано вчера для встречи с юным Чупеном, было выдано на имя сестры его матери, женщины по имени Роза Питард. Визитная карточка была выдана ей более недели назад по просьбе, заверенной комиссаром полиции ее района".
   Удивление магистрата было настолько сильным, что придало его лицу почти нелепое выражение. - Эта тетя тоже в заговоре? - пробормотал он.
   - Я так не думаю, - ответил Лекок, качая головой. - Во всяком случае, вчера в тюремную комнату ходила не она. Клерки префектуры очень хорошо помнят сестру вдовы и дали мне ее полное описание. Это женщина ростом более пяти футов, с очень смуглой кожей; и очень морщинистое и обветренное лицо. Ей довольно шестьдесят лет; тогда как вчерашний гость был низеньким и белокурым, и ему было не больше сорока пяти лет.
   - Если это так, - прервал месье Зегмюллер, - этот посетитель должен быть одним из наших беглецов.
   - Я так не думаю.
   - Как вы думаете, кем она была тогда?
   -- Да что вы, хозяйка гостиницы "Мариамбург" -- та хитрая женщина, которой так удалось меня обмануть. Но ей лучше поберечься! Есть средства проверить мои подозрения.
   Судья едва услышал последние слова Лекока, настолько он был разгневан невообразимой дерзостью и преданностью, проявленными столькими людьми: все они, по-видимому, были готовы пойти на величайший риск, пока они могли только гарантировать инкогнито убийцы.
   - Но откуда сообщник мог знать о существовании этого разрешения? - спросил он после паузы.
   - О, нет ничего проще, сэр, - ответил Лекок. "Когда вдова Шюпен и ее сообщник допрашивались в полицейском участке возле Итальянской стены, они оба поняли необходимость предупредить Полита. Пытаясь придумать какой-нибудь способ добраться до него, старуха вспомнила визитную карточку своей сестры, и мужчина под каким-то предлогом одолжил ее".
   -- Да, так и должно быть, -- одобрительно сказал месье Зегмюллер. - Однако необходимо будет выяснить...
   -- И я выясню, -- прервал его Лекок с решительным видом, -- если вы только доверите это дело мне, сэр. Если вы позволите мне, до вечера я поставлю на вахту двух шпионов: одного на улице Бют-о-Кай, а другого у дверей отеля "Мариэмбур". Если сообщник осмелится навестить Туанона или мадам Мильнер, его арестуют; и тогда наша очередь должна быть!
   Однако нельзя было тратить время на пустые слова и праздное хвастовство. Поэтому Лекок опомнился и, готовясь к отъезду, взялся за шляпу. "Теперь, - сказал он, - я должен просить вас, сэр, о моей свободе; если у вас есть какие-либо приказы, вы найдете в коридоре верного посыльного, отца Абсента, одного из моих коллег. Я хочу разузнать кое-что о письме Лашенера и бриллиантовой серьге.
   -- Тогда идите, -- ответил месье Зегмюллер, -- и удачи вам!
   Удачи! Да, действительно, Лекок искал его. Если до настоящего момента он добродушно относился к своим последовательным поражениям, то это было потому, что он верил, что у него в кармане есть талисман, который должен обеспечить окончательную победу.
   "Я буду очень глуп, если не смогу найти владельца такого ценного камня", - говорил он, имея в виду бриллиантовую серьгу. "И когда я найду владельца, я в то же время узнаю личность нашего таинственного пленника".
   Первым делом нужно было выяснить, у кого была куплена серьга. Естественно, было бы утомительно ходить от ювелира к ювелиру и спрашивать: "Знаете ли вы этот драгоценный камень, был ли он оправлен вами, и если да, то кому вы его продали?" Но, к счастью, Лекок был знаком с человеком, чье знание ремесла могло сразу пролить свет на этот вопрос. Этим человеком был старый голландец по имени Ван Нумен, который как знаток драгоценных камней, вероятно, не имел себе равных в Париже. Он работал в префектуре полиции в качестве эксперта по всем подобным вопросам. Он считался богатым. Несмотря на потрепанный вид, он по праву считался богатым, и на самом деле он был гораздо богаче, чем обыкновенно предполагали. Бриллианты были его особой страстью, и у него всегда было несколько в кармане, в маленькой коробочке, которую он вытаскивал и открывал не менее дюжины раз в час, подобно тому, как табакерка беспрестанно достает свою табакерку.
   Этот достойный человек очень приветливо встретил Лекока. Он надел очки, осмотрел камень с гримасой удовлетворения и тоном оракула заметил: "Этот камень стоит восемь тысяч франков, и он был оправлен Дуасти на улице де ля Пэ".
   Через двадцать минут Лекок вошел в это известное ювелирное заведение. Ван Нумен не ошибся. Дусти сразу узнал серьгу, которая действительно пришла из его магазина. Но кому он продал его? Он не мог вспомнить, потому что он вышел из его рук три или четыре года назад.
   "Подожди минутку, - сказал он, - я только спрошу у своей жены, у которой чудесная память".
   Мадам Дуасти действительно заслужила этот панегирик. Один только взгляд на драгоценность позволил ей сказать, что она уже видела эту серьгу раньше и что пара была куплена у них маркизой д'Арланж.
   -- Вы должны помнить, -- прибавила она, обращаясь к мужу, -- что маркиза дала нам в счет только девять тысяч франков, и что мы приложили все усилия, чтобы заставить ее заплатить остаток.
   Муж помнил это обстоятельство; и, записывая свое воспоминание, он многозначительно переглянулся с женой.
   -- А теперь, -- сказал сыщик, -- я хотел бы узнать адрес этой маркизы.
   -- Она живет в предместье Сен-Жермен, -- ответила мадам Дуасти, -- недалеко от Эспланады Инвалидов.
   Лекок воздерживался от каких-либо признаков удовлетворения в присутствии ювелира. Но как только он вышел из лавки, он выказал такую исступленную радость, что прохожие с изумлением спрашивали себя, не сошел ли он с ума. Он не шел, а прямо танцевал по камням, самым нелепым образом жестикулируя, обращая этот торжествующий монолог к пустому воздуху: "Наконец-то, - сказал он, - это дело выходит из тайны, которая его окутала. Наконец я добрался до настоящих действующих лиц драмы, возвышенных персонажей, о существовании которых я подозревал. Ах! Геврол, мой прославленный генерал! вы говорили о русской княгине, а вам придется довольствоваться простой маркизой.
   Но головокружение, охватившее молодого сыщика, постепенно прошло. Его здравый смысл вновь заявил о себе, и, спокойно взглянув на ситуацию, он почувствовал, что ему потребуется все его присутствие духа, проницательность и проницательность, чтобы довести экспедицию до успешного конца. Какой курс он должен предпринять, войдя в присутствие маркизы, чтобы добиться от нее полного признания и узнать все подробности убийства, а также имя убийцы!
   "Лучше всего будет пригрозить ей, запугать ее и заставить признаться", - говорил он. "Если я дам ей время подумать, я ничего не узнаю".
   Он сделал паузу в своих размышлениях, так как достиг резиденции маркизы д'Арланж - очаровательного особняка с двором спереди и садом сзади. Прежде чем войти, он счел целесообразным получить некоторые сведения о заключенных.
   - Значит, именно здесь, - пробормотал он, - я должен найти разгадку загадки! Здесь, за этими вышитыми занавесками, обитает испуганный беглец прошлой ночи. Какая агония страха должна мучить ее с тех пор, как она обнаружила пропажу своей серьги!
   Более часа, стоя под портьерой соседа , Лекок продолжал наблюдать за домом. Он хотел бы видеть лицо любого; но время шло, и за занавеской не было видно даже тени; даже слуга не прошел через двор. Наконец, потеряв терпение, молодой сыщик решил навести справки в окрестностях, ибо не мог сделать решительного шага, не узнав кое-что о людях, с которыми ему предстояло столкнуться. Раздумывая, где бы ему достать нужные ему сведения, он заметил на противоположной стороне улицы хозяина винной лавки, который курил на пороге своего дома.
   Тотчас подойдя и сделав вид, что забыл адрес, Лекок вежливо спросил дом, где проживала маркиза д'Арланж. Не говоря ни слова и не снисходительно вынимая трубку изо рта, мужчина указал на особняк, за которым ранее наблюдал Лекок.
   Однако был способ сделать его более общительным, а именно: войти в лавку, попросить что-нибудь выпить и пригласить хозяина тоже выпить. Это было то, что сделал Лекок, и вид двух наполненных стаканов освободил, как по волшебству, доселе молчавший язык этого человека. Молодой сыщик не мог бы найти лучшего человека для допроса, потому что этот самый человек обосновался по соседству в течение десяти лет и пользовался определенным доверием среди слуг аристократических семей, проживающих здесь.
   "Мне жаль вас, если вы идете в дом маркизы, чтобы получить счет", - заметил он Лекоку. - У тебя будет достаточно времени, чтобы изучить дорогу сюда, прежде чем ты увидишь свои деньги. Вы будете всего лишь еще одним из многих кредиторов, которые никогда не оставят ее в покое.
   "Двойка! Неужели она такая бедная?"
   "Бедный! Ведь всем известно, что у нее приличный доход, не считая этого дома. Но когда каждый год тратишь в два раза больше своего дохода, понимаешь...
   Хозяин остановился, чтобы привлечь внимание Лекока к двум дамам, которые проходили по улице, одна из них, женщина лет сорока, одетая в черное; другая, девочка в подростковом возрасте. -- Вот, -- сказал виноторговец, -- идет внучка маркизы, мадемуазель Клэр, со своей гувернанткой мадемуазель Смит.
   Голова Лекока закружилась. - Ее внучка! - пробормотал он.
   - Да, дочь ее покойного сына, если вам так больше нравится.
   - Так сколько же лет маркизе?
   - Не менее шестидесяти, но об этом никогда не заподозришь. Она из тех, кто живет сто лет. И какая она старая негодяйка. Она не будет думать о том, чтобы ударить меня по голове, не больше, чем я о том, чтобы осушить этот бокал с вином...
   -- Извините, -- прервал его Лекок, -- она живет одна в этом большом доме?
   - Да, то есть с внучкой, гувернанткой и двумя слугами. Но что с тобой?"
   Этот последний вопрос не был неуместным; потому что Лекок стал смертельно белым. Волшебное здание его надежд рухнуло под тяжестью слов этого человека, словно это был какой-то хилый карточный домик, построенный ребенком. У него хватило сил только пробормотать: "Ничего, совсем ничего".
   Потом, не в силах больше терпеть эту пытку неуверенности, пошел к дому маркизы и позвонил. Слуга, пришедший отворить дверь, внимательно осмотрел его и объявил, что госпожа д'Арланж в деревне. Он, очевидно, воображал, что Лекок был кредитором.
   Но молодой сыщик так ловко настаивал, так ясно давая лакею понять, что он не пришел собирать деньги, и так серьезно говоря о неотложном деле, что слуга наконец впустил его в переднюю, сказав, что он пойдет и посмотрит, если мадам действительно ушла.
   К счастью для Лекока, она оказалась дома, и через мгновение камердинер вернулся и попросил молодого сыщика следовать за ним. Пройдя через большую и великолепно обставленную гостиную, они достигли очаровательного будуара, завешенного розовыми портьерами, где, сидя у камина в большом кресле, Лекок нашел старую женщину, высокую, костлявую и худощавую. ужасного вида, ее лицо было залито краской, а лицо покрыто украшениями. Кокеткой в возрасте была мадам, маркиза, которая в это время занималась вязанием полоски зеленой шерсти. Она повернулась к своему гостю ровно настолько, чтобы показать ему румяна на одной щеке, а затем, поскольку он выглядел несколько напуганным - факт, льстивший ее самолюбию, - заговорила приветливым тоном. -- Ах, молодой человек, -- сказала она, -- что привело вас сюда?
   На самом деле Лекок не испугался, но был сильно разочарован, обнаружив, что мадам д'Арланж никак не могла быть одной из женщин, сбежавших из лачуги вдовы Шюпен в ночь убийства. В ее внешности не было ничего, что хоть в малейшей степени соответствовало описаниям, данным Папийоном.
   Вспомнив маленькие следы, оставленные на снегу двумя беглецами, молодой сыщик взглянул, кроме того, на ноги маркизы, едва различимые под ее юбкой, и разочарование его достигло апогея, когда он обнаружил, что они были поистине колоссальных размеров.
   - Ну что, ты тупой? - спросила старушка, повысив голос.
   Не отвечая прямо, Лекок достал драгоценную серьгу и, положив ее на стол рядом с маркизой, заметил: "Я приношу вам эту драгоценность, сударыня, которую я нашел и которая, как мне сказали, принадлежит вам. "
   Мадам д'Арланж отложила вязание и принялась рассматривать серьгу. "Это правда, - сказала она через мгновение, - что это украшение прежде принадлежало мне. Это была моя фантазия года четыре назад, и она стоила мне очень дорого - не меньше двадцати тысяч франков. Ах! Дусти, человек, который продал мне эти бриллианты, должен хорошо зарабатывать. Но мне нужно было воспитывать внучку, и острая нужда в деньгах вынудила меня продать их".
   "Кому?" - с нетерпением спросил Лекок.
   - А? - воскликнула старая дама, очевидно потрясенная его дерзостью, - вы очень любознательны, честное слово!
   - Простите, мадам, но я очень хочу найти владельца этого ценного украшения.
   Госпожа д'Арланж смотрела на гостью с выражением любопытства и удивления. "Такая честность!" сказала она. "Ой ой! И, конечно же, вы не надеетесь на су в качестве награды...
   "Мадам!"
   "Хорошо хорошо! Нет ни малейшей нужды краснеть, как мак, молодой человек. Я продал эти бриллианты знатной австрийской даме - баронессе де Вочау".
   - А где живет эта дама?
   - Наверное, в Пер-ла-Шез, потому что она умерла около года назад. Ах! эти современные женщины - лишний вальс или самый глоток, и с ними все кончено! В мое время после каждого галопа мы, девушки, глотали стакан подслащенного вина и садились между двумя открытыми дверями. И, как видите, у нас это получилось очень хорошо".
   -- Но, сударыня, -- настаивал Лекок, -- баронесса де Васо, должно быть, оставила после себя кого-нибудь -- мужа или детей...
   "Никто, кроме брата, который занимает придворное положение в Вене и не может уехать даже на похороны. Он приказал продать все личное имущество сестры, не исключая даже ее гардероба, а деньги прислать ему".
   Лекок не смог сдержать возглас разочарования. "Как жаль!" - пробормотал он.
   "Почему?" - спросила старушка. "В этих обстоятельствах бриллиант, вероятно, останется в ваших руках, и я рад, что так и должно быть. Это будет достойной наградой за вашу честность.
   Госпожа д'Арланж, естественно, не понимала, что ее замечание означало для Лекока самую изощренную пытку. Ах! если бы все было так, как она сказала, если бы он никогда не нашел даму, потерявшую этот драгоценный камень! Обиженный невольной иронией маркизы, он хотел бы обратиться к ней в гневных выражениях; но этого не могло быть, потому что было желательно, если не абсолютно необходимо, чтобы он скрывал свою истинную личность. Соответственно, он ухитрился улыбнуться и даже пробормотал подтверждение добрых пожеланий госпожи д'Арланж. Затем, как будто ему больше нечего было ожидать, он отвесил ей низкий поклон и удалился.
   Это новое несчастье почти сразило его. Одна за другой все нити, на которые он полагался, чтобы вывести себя из этого запутанного лабиринта, рвались в его руках. В данном случае он вряд ли мог быть героем какой-нибудь свежей комедии, потому что, если бы сообщник убийцы доверился ювелиру Дусти, он велел бы ему сказать, что серьга никогда не появлялась в его заведении и что он следовательно, не мог сказать, кому он был продан. Наоборот, Дуасти и его жена с готовностью назвали имя госпожи д'Арланж, и все обстоятельства свидетельствовали в пользу их искренности. Опять же, были веские основания верить в правдивость утверждений маркизы. Их подлинность была достаточно подтверждена многозначительным взглядом, который Лекок уловил между ювелиром и его женой. Значение этого взгляда не подлежит сомнению. Это явно подразумевало, что и муж, и жена придерживались мнения, что, покупая эти серьги, маркиза вовлеклась в одну из тех мелких спекуляций, которые более распространены, чем многие могут предположить среди дам, вращающихся в высшем обществе. Испытывая крайнюю нужду в наличных деньгах, она купила в кредит по высокой цене, чтобы продать за наличные в убыток.
   Поскольку Лекок стремился как можно глубже расследовать это дело, он вернулся в заведение Дусти и под благовидным предлогом сумел увидеть книги, в которых ювелир записывал свои сделки. Вскоре он обнаружил, что продажа серег должным образом зарегистрирована - мадам Дуасти указала дату - как в дневнике, так и в бухгалтерской книге. Мадам д'Арланж сначала заплатила 9000 франков по счету, а остаток покупных денег (эквивалентная сумма) впоследствии был получен в рассрочку через длительные промежутки времени. Так вот, если мадам Мильнер легко могла сделать фальшивую запись в своем реестре путешественников в Hotel de Mariembourg, было бы абсурдно предполагать, что ювелир фальсифицировал все свои счета за четыре года. Следовательно, факты были неоспоримы; и все же молодой сыщик не был удовлетворен.
   Он поспешил в предместье Сент-Оноре, в дом, где раньше жила баронесса де Вацо, и нашел там добродушную консьержку, которая тут же сообщила ему, что после смерти баронессы ее мебель и личные вещи были вывезены на большой аукцион. рынок на улице Друо; распродажу ведет М. Пети, выдающийся аукционист.
   Не теряя ни минуты, Лекок поспешил в кабинет этого человека. Г-н Пети очень хорошо помнил продажу в Ваттау; в то время это произвело настоящую сенсацию, и, порывшись в своих бумагах, он вскоре нашел длинный каталог различных проданных товаров. Упоминалось несколько партий драгоценностей с уплаченными суммами и именами покупателей; но не было ни малейшего намека на эти сережки. Когда Лекок достал бриллиант, который был у него в кармане, аукционист не мог вспомнить, видел ли он его когда-либо; хотя, конечно, это не было доказательством обратного, ибо, как он сам заметил, через его руки прошло столько статей! Впрочем, это он мог заявить под присягой; брат баронессы, ее единственный наследник, не сохранил ничего, даже булавки из имущества своей сестры, хотя он очень спешил получить выручку, которая составила приятную сумму в сто шестьдесят семь тысяча пятьсот тридцать франков, за вычетом всех расходов.
   - Все, что было у этой дамы, было продано? - спросил Лекок.
   "Все."
   - А как зовут этого ее брата?
   - Ватчау тоже. Баронесса, вероятно, вышла замуж за одного из своих родственников. До прошлого года ее брат занимал очень видное дипломатическое положение. Думаю, сейчас он проживает в Берлине".
   Конечно, эта информация не указывает на то, что аукционист был подделан; и все же Лекок не был удовлетворен. "Очень странно, - думал он, идя к своей квартире, - что с какой бы стороны я ни повернулся, в этом деле я нахожу упоминание о Германии. Убийца родом из Лейпцига, мадам Мильнер, должно быть, баварка, а вот и австрийская баронесса.
   В тот вечер было слишком поздно, чтобы делать какие-либо дальнейшие расспросы, и Лекок лег спать; но на следующее утро, в ранний час, он возобновил свои исследования с новым пылом. Теперь, казалось, оставался только один ключ к успеху: письмо с подписью "Лашенёр", найденное в кармане убитого солдата. Это письмо, судя по полустертому заголовку вверху листа бумаги, должно быть было написано в каком-то кафе на бульваре Бомарше. Выяснить, какое именно кафе было бы детской игрой; и действительно, четвертый домовладелец, которому Лекок предъявил письмо, признал бумагу своей. Но ни он, ни его жена, ни барышня за прилавком, ни официанты, ни кто-либо из присутствовавших в это время покупателей никогда ни разу не слышали, чтобы упоминалось это необычное имя - Лашенёр.
   И что теперь оставалось делать Лекоку? Был ли случай совсем безнадежным? Еще нет. Разве поддельный солдат не объявил этого Лашенера старым комиком? Ухватившись за эту слабую подсказку, как утопающий цепляется за мельчайший обломок плавучей обломки, Лекок направил свои шаги в другую сторону и спешил из театра в театр, спрашивая всех, от привратника до управляющего: "Разве вы не знаете, актер по имени Лашенёр?
   Увы! все до одного давали отрицательный ответ, временами отпуская какую-нибудь грубую шутку над странностью имени. И когда кто-нибудь спрашивал молодого сыщика, каков человек, которого он искал, что он мог ответить? Его ответ неизбежно сводился к фразе добродетельного Тойнона: "Я считал его очень респектабельным джентльменом". Однако это описание было не очень красочным, и, кроме того, весьма сомнительно, что такая женщина, как жена Полите Чупена, могла подразумевать под словом "приличная". Применяла ли она его к возрасту мужчины, к его личным качествам или к его кажущемуся состоянию?
   Иногда те, кого расспрашивал Лекок, спрашивали, какие роли имел обыкновение играть этот комик; и тогда молодой сыщик ничего не мог ответить. Он держал в себе мучительную мысль о том, что роль, которую теперь играет неизвестный Лашенёр, доводит его - Лекока - до безумия отчаянием.
   В конце концов наш герой прибегнул к методу расследования, который, как ни странно, полиция применяет редко, разве что в крайних случаях, хотя он одновременно и разумен, и прост, и вообще чреват успехом. Он состоит в проверке всех реестров гостиниц и ночлежных домов, в которые помещики вынуждены записывать имена своих жильцов, даже если последние пробудут под их крышами всего одну ночь.
   Вставая задолго до рассвета и ложась спать поздно ночью, Лекок проводил все свое время в посещении бесчисленных гостиниц и меблированных квартир в Париже. Но все равно его поиски были напрасны. Он ни разу не наткнулся на имя Лашенёра; и, наконец, он стал спрашивать себя, действительно ли существует такое имя, или это не псевдоним, придуманный для удобства. Он не нашел его даже в справочнике Дидо, в так называемом "Альманахе Буатен", где можно найти все самые странные и нелепые имена во Франции - те, которые образованы из самого фантастического смешения слогов.
   Тем не менее ничто не могло устрашить его или отвратить от почти невыполнимой задачи, за которую он взялся, и его упрямая настойчивость почти переросла в мономанию. Он больше не был подвержен случайным вспышкам гнева, быстро подавляемым; но жил в состоянии постоянного раздражения, которое вскоре нарушило ясность его ума. Никаких больше теорий, остроумных выводов, никаких тонких рассуждений. Он продолжал свои поиски бессистемно и беспорядочно, как отец Абсент в состоянии алкогольного опьянения. Возможно, он стал полагаться не столько на собственную проницательность, сколько на случай, который раскроет ему сущность тайны, от которой он пока угадывал лишь тень.
   XVIII
   Когда в озеро бросают тяжелый камень, возникает сильное волнение, вода бурлит, бурлит и пузырится, и часто в воздух выбрасывается высокая струя. Но все это волнение длится только мгновение; бурление стихает по мере того, как круги проходящего водоворота становятся все больше и больше; поверхность наконец обретает свою обычную гладкость; и вскоре не осталось и следа от прохода камня, ныне погребенного в глубинах внизу.
   То же самое и с событиями нашей повседневной жизни, какими бы важными они ни казались в час своего возникновения. Кажется, что их впечатлений хватит на годы; но нет, они быстро погружаются в пучину прошлого, и время затмевает их прохождение, как вода озера смыкается и скрывает на мгновение камень, причину такого волнения. Таким образом, по прошествии двух недель ужасное преступление, совершенное в питейном заведении вдовы Шюпен, тройное убийство, заставившее содрогнуться весь Париж, послужившее материалом для стольких газетных статей и поводом для таких возмущенных комментариев , был полностью забыт. В самом деле, если бы трагедия в Пуавриере произошла во времена Карла Великого, она не могла бы так основательно выпасть из памяти людей. О нем вспомнили только в трех местах: в депо, в префектуре полиции и во Дворце правосудия.
   Неоднократные попытки г-на Сегмюллера оказались столь же безуспешными, как и попытки Лекока. Искусные расспросы, хитроумные инсинуации, насильственные угрозы и соблазнительные обещания оказались бессильны побороть упрямый дух абсолютного отрицания, который настойчиво одушевлял не только арестантку Мэй, но и вдову Шупен, ее сына Полита, Тойнона Добродетельного и мадам Мильнер. . Показания этих различных свидетелей достаточно ясно показали, что все они были в сговоре с таинственным сообщником; но что дало это знание? Их отношение никогда не менялось! И хотя иногда их взгляды выдавали ложь за их отрицания, в их глазах всегда можно было прочитать непоколебимую решимость скрыть правду.
   Были моменты, когда магистрат, охваченный чувством недостаточности имевшегося в его распоряжении чисто морального оружия, почти сожалел о подавлении инквизиции. Да, при всей сказанной ему лжи, лжи столь наглой, что она была почти оскорблением, он уже не дивился ни судебным жестокостям средневековья, ни применению дыбы, ломающей мускулы, сжигающей плоть, раскаленные щипцы и другие ужасные инструменты, которые причиняемой ими физической пыткой заставляли самого упорного преступника сознаться. Поведение заключенного Мэя практически не изменилось; и вовсе не проявляя никаких признаков слабости, его самоуверенность даже возросла, как будто он был уверен в окончательной победе и как будто каким-то образом узнал, что обвинение не добилось ни малейшего прогресса.
   Однажды, когда его вызвали к г-ну Зегмюллеру, он осмелился заявить тоном скрытой иронии: "Почему вы так долго держите меня в секретной камере? Меня никогда не выпустят на свободу или не отправят в суд присяжных? Неужели я еще долго буду страдать из-за вашей фантастической идеи, что я - переодетый великий персонаж?"
   "Я буду держать вас, пока вы не признаетесь", - ответил месье Зегмюллер.
   - В чем признался?
   "Ой! ты знаешь очень хорошо."
   Арестант пожал плечами при этих последних словах, а затем тоном, смешанным с унынием и насмешкой, возразил: "В таком случае нет никакой надежды, что я когда-нибудь выйду из этой проклятой тюрьмы!"
   Вероятно, именно это убеждение и побудило его сделать все кажущиеся приготовления к неопределенному пребыванию. Он попросил и получил часть содержимого сундука, найденного в отеле де Мариембург, и выказал огромную радость, когда ему передали различные безделушки и предметы одежды. Благодаря деньгам, найденным при нем при аресте и сданным на хранение тюремному регистратору, он, кроме того, смог достать много мелких предметов роскоши, в которых никогда не отказывают неосужденным заключенным, какие бы обвинения против них ни предъявлялись, ибо они имеют право считаться невиновными до тех пор, пока присяжные не решат обратное. Чтобы скоротать время, Мэй затем попросил томик песен Беранже, и его просьба была удовлетворена, он провел большую часть дня, выучив несколько частушек наизусть, напевая их громким голосом и с большим вкусом. Эта фантазия вызвала некоторые комментарии, и он сделал вид, что развивает в себе талант, который может пригодиться ему, когда он выйдет на свободу. Ибо он не сомневался в своем оправдании; по крайней мере, так он заявил; и если его беспокоила дата суда над ним, то он не выказывал ни малейшего беспокойства по поводу его результата.
   Он никогда не впадал в уныние, кроме тех случаев, когда говорил о своей профессии. По всей видимости, он тосковал по сцене и даже чуть не плакал, вспоминая фантастические, пестрые костюмы, в которых он когда-то предстал перед многолюдной публикой, - публикой, сотрясавшейся от смеха его выходками. остроумие, произносимое между взрывами шумной музыки. Казалось, он вообще стал лучше; более откровенны, общительны и покорны. Он жадно использовал любую возможность, чтобы поболтать о своем прошлом, и снова и снова рассказывал о приключениях бродячей жизни, которую он вел, когда служил мсье Симпсону, шоумену. Он, конечно, много путешествовал; и он вспомнил все, что видел; обладая к тому же неиссякаемым запасом забавных историй, которыми он развлекал своих опекунов. Его манеры и слова были настолько естественны, что и начальники, и подчиненные тюремщики вполне охотно соглашались с его утверждениями.
   Один только начальник депо остался неубежденным. Он заявил, что этот мнимый шут должен быть опасным преступником, сбежавшим из Кайенны и по этой причине намеревающимся скрыть свое прошлое. Таково было мнение этого функционера, и он всячески старался его обосновать. Соответственно, в течение целых двух недель Мэй находился под пристальным вниманием бесчисленных сотрудников полиции, к которым присоединялись все более известные частные сыщики столицы. Однако его никто не узнал, и хотя его фотография была разослана по всем тюрьмам и полицейским участкам империи, ни один из чиновников не смог узнать его черты.
   Случались и другие обстоятельства, каждое из которых имело свое влияние, и все они говорили в пользу арестанта. Например, второе бюро префектуры полиции обнаружило положительные следы существования бродячего художника по имени Тринглот, который, вероятно, и был тем человеком, о котором упоминается в рассказе Мэй. Этот Тринглот был мертв уже несколько лет. С другой стороны, расследования, проведенные в Германии, выявили тот факт, что некий М. Симпсон был очень хорошо известен в этой стране, где он добился большой известности как директор цирка.
   Ввиду этой информации и отрицательного результата проверки, которой подвергся Мэй, начальник депо отказался от своих взглядов и открыто признал свою ошибку. "Заключенный, Мэй, - писал он магистрату, - на самом деле является тем, за кого себя выдает. В этом вопросе не может быть никаких сомнений". Можно добавить, что это сообщение было отправлено по наущению Геврола.
   Таким образом, только г-н Зегмюллер и Лекок остались при своем мнении. Это мнение было по крайней мере достойно рассмотрения, так как они одни знали все подробности следствия, которое производилось с такой строгой тайной; и все же этот факт не имел большого значения. Бороться со всем миром не только неприятно, но часто и чрезвычайно опасно, и, к несчастью для истины и логики, мнение одного человека, хотя оно и может быть правильным, в равновесии повседневной жизни ничто по сравнению с ошибочными взглядами тысячи противников. .
   "Майское дело" вскоре стало печально известным среди полицейских; и всякий раз, когда Лекок появлялся в префектуре, ему приходилось выдерживать саркастические шутки своих коллег. М. Сегмюллер тоже не остался безнаказанным; ибо не один коллега-судья, встречая его на лестнице или в коридоре, осведомлялся, улыбаясь, что он делает со своим Каспером Хаузером, своим человеком в Железной Маске, словом, со своим таинственным шутником. Под таким натиском и г-н Зегмюллер, и Лекок едва могли сдерживать те движения гневного нетерпения, которые естественны для человека, который уверен, что он прав, но не может доказать этого.
   - Ах, я! - восклицал иногда судья, - почему д'Эскорваль сломал ногу? Если бы не эта проклятая беда, он должен был бы терпеть все эти недоумения, а я... я бы веселился, как другие люди.
   - А я считал себя таким проницательным! пробормотал молодой детектив рядом с ним.
   Мало-помалу беспокойство сделало свое дело. Судья и сыщик потеряли аппетит и выглядели осунувшимися; и все же идея уступить ни разу не пришла им в голову. Несмотря на очень разные характеры, они оба были полны решимости упорно выполнять поставленную перед собой задачу - решить эту мучительную загадку. Лекок действительно решил отказаться от всех других претензий на свое время и полностью посвятить себя изучению дела. "Отныне, - сказал он г-ну Зегмюллеру, - я тоже буду заключенным; и хотя подозреваемый в убийстве не сможет меня увидеть, я не упущу его из виду!
   Случилось так, что между камерой, которую занимала Мэй, и крышей тюрьмы был чердак, чердак таких крошечных размеров, что человек среднего роста не мог стоять в нем во весь рост. На этом чердаке не было ни окна, ни светового люка, и мрак был бы густым, если бы несколько слабых солнечных лучей не пробивались сквозь щели между плохо пригнанными черепицами. В этой неприглядной мансарде Лекок поселился в одно прекрасное утро, как раз в тот час, когда Мэй совершал свою ежедневную прогулку во дворе тюрьмы в сопровождении пары смотрителей. При таких обстоятельствах не было опасения, что движения Лекока привлекут внимание или подозрения заключенного. На чердаке был мощеный пол, и молодой сыщик первым делом снял с него киркой один из камней. Под этим камнем он нашел деревянную балку, через которую затем просверлил отверстие в форме воронки, большое вверху и постепенно уменьшающееся, пока, пробив потолок камеры, оно не стало не более двух третей дюйма в диаметре. . Перед тем, как приступить к своим операциям, Лекок посетил каюту заключенного и умело выбрал место для проектируемого отверстия, чтобы пятна и зернистость луча скрыли его от взгляда любого, кто находился внизу. Он еще работал, когда на пороге чердака появились комендант Депо и его соперник Геврол.
   - Так это будет ваша обсерватория, мсье Лекок! заметил Gevrol, с насмешкой смех.
   "Да сэр."
   - Тебе здесь будет не очень комфортно.
   "Мне будет не так неудобно, как вы думаете; Я взял с собой большое одеяло, растянусь на полу и успею здесь заснуть.
   - Чтобы днем и ночью следить за узником?
   - Да, ночью и днем.
   "Не давая себе времени поесть или попить?" - спросил Геврол.
   "Извините меня! Отец Абсент принесет мне еду, выполнит любое поручение и подменит меня, если потребуется.
   Завистливый генерал рассмеялся; но смех его, как бы громок он ни был, был все же немного сдержан. - Что ж, мне вас жаль, - сказал он.
   - Очень возможно.
   "Ты знаешь, как ты будешь выглядеть, если приклеишь свой глаз к этой дыре?"
   "Как что? Скажи мне, нам не нужно церемониться.
   "Ах хорошо! Вы будете выглядеть совсем как один из тех глупых натуралистов, которые рассматривают всяких маленьких насекомых под увеличительным стеклом и всю жизнь наблюдают за ними.
   Лекок закончил свою работу; и поднялся с колен. -- Вы не могли бы найти лучшего сравнения, генерал, -- сказал он. - Я обязан своей идеей тем самым натуралистам, о которых вы так пренебрежительно отзываетесь. Изучая этих маленьких существ - как вы говорите - под микроскопом, эти терпеливые, одаренные люди обнаруживают привычки и инстинкты мира насекомых. Тогда очень хорошо. То, что они могут сделать с насекомым, я сделаю с человеком!"
   - О, хо! сказал начальник тюрьмы, значительно удивлен.
   "Да; это мой план, - продолжил Лекок. "Я хочу узнать секрет этого заключенного; и я так и сделаю. Что я поклялся; и успех должен быть моим, ибо, как бы ни было велико его мужество, у него будут моменты слабости, и тогда я буду присутствовать при них. Я буду рядом, если его воля когда-либо подведет его, если, полагая, что он один, он спустит маску или забудет на мгновение свою роль, если нескромное слово ускользнет от него во сне, если его отчаяние вызовет стон, жест или взглядом - я буду там, чтобы принять к сведению". Решительный тон, с которым говорил молодой сыщик, произвел глубокое впечатление на губернатора. На мгновение он поверил в теорию Лекока; и на него произвела впечатление странность этого конфликта между заключенным, решившим сохранить в тайне свою личность, и агентом обвинения, столь же решившим вырвать ее у него. -- Честное слово, мой мальчик, вы не лишены мужества и энергии, -- сказал он.
   -- Как бы это ни было неправильно, -- прорычал Гевроль, который, хотя и говорил очень медленно и обдуманно, в глубине души отнюдь не был убежден в том, что говорил. Вера заразительна, и его невольно беспокоила невозмутимая уверенность Лекока. Что, если этот дебютант в профессии окажется прав, а он, Гевроль, оракул префектуры, ошибается! Какой позор и насмешки будут его уделом! Но он еще раз внутренне поклялся, что этот неопытный юноша не может сравниться с таким старым ветераном, как он сам, а затем добавил вслух: "У префекта полиции должно быть больше денег, чем он знает, что делать, чтобы платить двум людям за такую такая бессмысленная работа.
   Лекок не постеснялся ответить на это пренебрежительное замечание. Более двух недель генерал пользовался каждой возможностью сделать себя как можно более неприятным, и молодой сыщик опасался, что не сможет совладать с собой, если дискуссия продолжится. Лучше бы промолчали, а работали и ждали успеха. Для успеха было бы достаточно мести! Более того, ему не терпелось увидеть, как эти незваные гости уходят; полагая, быть может, что Гевроль вполне способен привлечь внимание заключенного каким-нибудь необычным звуком.
   Как только они ушли, Лекок поспешно расстелил одеяло на камнях и растянулся на нем так, чтобы попеременно прикладывать к отверстию глаз и ухо. В этом положении у него был прекрасный вид на камеру внизу. Он мог видеть дверь, кровать, стол и стул; только небольшое пространство возле окна и само окно были вне поля его зрения. Едва он кончил осмотр, как услышал грохот засовов: арестант возвращался с прогулки. Он, казалось, был в отличном расположении духа и как раз заканчивал, несомненно, очень интересную историю, так как сопровождавший его вратарь задержался на мгновение, чтобы послушать окончание. Лекок был в восторге от успеха своего эксперимента. Он мог слышать так же легко, как и видеть. Каждый слог отчетливо достигал его слуха, и он не потерял ни одного слова из рассказа, который был забавен, хотя и несколько грубоват.
   Тюремщик вскоре покинул камеру; засовы снова лязгнули, и ключ заскрежетал в замке. Пройдя раз или два по своей камере, Мэй взял свой том Беранже и в течение часа или больше казался полностью поглощенным его содержанием. Наконец, он бросился на свою кровать. Здесь он оставался до обеда вечером, когда вставал и ел с отменным аппетитом. Затем он возобновил изучение своей книги и не ложился спать, пока не погас свет.
   Лекок достаточно хорошо знал, что ночью его глаза не помогут ему, но он верил, что его уши могут оказаться полезными, надеясь, что какое-нибудь красноречивое слово может сорваться с губ заключенного во время его беспокойного сна. В этом ожидании он разочаровался. Мэй ворочался взад и вперед на своем тюфяке; - вздохнул он, и можно было подумать, что он рыдает, но ни слова не сорвалось с его губ. Он оставался в постели до позднего утра следующего дня; но, услышав звон колокольчика в час завтрака, в одиннадцать часов, он прыжком вскочил с ложа и, побегав несколько минут по своей келье, запел громким и веселым голосом старую песенку. :
   "Диоген!
   Sous ton manteau, libre et content,
   Je ris, je bois, sans gene...
   Заключенный не переставал петь, пока в его камеру не вошел смотритель с завтраком. Начавшийся день ничем не отличался от предыдущего, как и ночь. То же самое можно сказать и о следующем дне, и о тех, что последовали за ним. Петь, есть, спать, ухаживать за руками и ногтями - такова была жизнь этого так называемого шута. Его манеры, которые никогда не менялись, были манерами естественно веселого человека, ужасно скучающего.
   Таково было совершенство его игры, что после шести дней и ночей постоянного наблюдения Лекок не обнаружил ничего решающего и даже удивительного. И все же он не отчаивался. Он заметил, что каждое утро, пока сотрудники тюрьмы были заняты раздачей арестантской еды, Мая неизменно начинала петь одну и ту же песенку.
   "Очевидно, эта песня - сигнал", - подумал Лекок. "Что может происходить у окна, которого я не вижу? Я должен знать завтра".
   Соответственно, на следующее утро он распорядился, чтобы Мэй был взят на прогулку в половине одиннадцатого часа, а затем настоял на том, чтобы губернатор проводил его в камеру арестанта. Этот достойный чиновник был не очень доволен изменением обычного порядка вещей. - Что ты хочешь мне показать? он спросил. - Что там такого любопытного?
   -- Может быть, ничего, -- ответил Лекок, -- но, возможно, что-то очень важное.
   Вскоре пробило одиннадцать, он запел арестантскую песню и едва успел докончить вторую строчку, как к ногам его упал кусок хлеба, не больше пули, ловко брошенный в окно.
   Удар молнии, упавший в камеру Мэя, не так напугал бы губернатора, как этот безобидный снаряд. Он стоял в молчаливом смятении; его рот широко открыт, глаза вылезают из орбит, как будто он не доверяет показаниям собственных чувств. Какой позор! За мгновение до этого он поставил бы свою жизнь на кон неприкосновенности тайных камер; и теперь он видел свою темницу обесчещенной.
   "Связь! общение!" - повторил он с ужасом.
   Быстро, как молния, Лекок поднял ракету. -- А, -- пробормотал он, -- я догадался, что этот человек общается со своими друзьями.
   Явный восторг молодого сыщика сменил оцепенение губернатора на ярость. "Ах! мои заключенные пишут!" - воскликнул он, обезумев от страсти. "Мои надзиратели действуют как почтальоны! Я верю, что этот вопрос будет рассмотрен".
   Сказав это, он уже собирался броситься к двери, когда Лекок остановил его. - Что вы собираетесь делать, сэр? он спросил.
   "Я созову всех служащих этой тюрьмы и сообщу им, что среди них есть предатель, и что я должен знать, кто он, так как хочу поставить его в пример. И если через двадцать четыре часа виновный не будет обнаружен, все лица, связанные с этой тюрьмой, должны быть удалены".
   Он снова начал выходить из комнаты, и на этот раз Лекоку пришлось чуть ли не силой удерживать его. "Успокойтесь, сэр; успокойся, - умолял он.
   - Я накажу...
   - Да, да, я это понимаю, но подожди, пока ты не обретешь самообладание. Вполне возможно, что виновным может быть кто-то из заключенных, которые каждое утро помогают в раздаче еды".
   - Какое это имеет значение?
   - Извините, но это имеет большое значение. Если вы протрубите об этом открытии за границей, мы никогда не узнаем правды. Предатель не будет настолько глуп, чтобы признать свою вину. Мы должны молчать и ждать. Мы будем внимательно следить и найдем виновного в самом действии".
   Эти возражения были настолько разумны, что губернатор уступил. - Так и быть, - вздохнул он, - я постараюсь набраться терпения. Но позвольте мне увидеть послание, которое было вложено в этот кусок хлеба.
   Лекок не мог согласиться с этим предложением. -- Я предупредил мсье Зегмюллера, -- сказал он, -- что сегодня утром, вероятно, будет что-нибудь новенькое; и он будет ждать меня в своем кабинете. Мы должны изучить письмо только в его присутствии.
   Это замечание было настолько правильным, что губернатор согласился; и они сразу же направились к Дворцу правосудия. По дороге Лекок пытался убедить своего спутника, что неправильно сожалеть об обстоятельстве, которое может принести неоценимую пользу обвинению. "Это была иллюзия, - сказал он, - воображать, что начальник тюрьмы может быть хитрее, чем доверенные ему заключенные. Заключенный почти всегда не уступает своим опекунам в изобретательности.
   Молодой сыщик еще не закончил говорить, когда они дошли до офиса магистрата. Едва Лекок открыл дверь, месье Зегмюллер и его клерк поднялись со своих мест. Они оба прочли важную информацию на взволнованном лице нашего героя. "Что это?" - с нетерпением спросил магистрат. Единственным ответом Лекока было то, что он положил хлебную лепешку на стол мсье Сегмюллеру. В одно мгновение судья открыл ее, извлекая из центра крошечный листок тончайшей папиросной бумаги. Он развернул его и разгладил на ладони. Как только он взглянул на него, его бровь нахмурилась. "Ах! эта записка написана шифром, - воскликнул он с разочарованным видом.
   - Мы не должны терять терпения, - тихо сказал Лекок. Он взял у магистрата листок бумаги и прочитал написанные на нем числа. Они шли следующим образом: "235, 15, 3, 8, 25, 2, 16, 208, 5, 360, 4, 36, 19, 7, 14, 118, 84, 23, 9, 40, 11, 99. "
   -- Значит, из этой записки мы ничего не узнаем, -- пробормотал губернатор.
   "Почему бы и нет?" улыбающийся клерк осмелился заметить. "Нет системы шифра, которую нельзя было бы прочесть, обладая небольшим умением и терпением; есть люди, которые делают это своим делом".
   - Вы правы, - одобрительно сказал Лекок. - И я сам когда-то умел это делать.
   "Какая!" воскликнул судья; - Ты надеешься найти ключ к этому шифру?
   - Со временем да.
   Лекок уже собирался сунуть бумагу в нагрудный карман, когда судья попросил его изучить ее поподробнее. Он так и сделал; и через некоторое время лицо его вдруг просветлело. Ударив себя ладонью по лбу, он воскликнул: "Нашел!"
   Возглас недоверчивого удивления одновременно вырвался у магистрата, губернатора и писаря.
   - По крайней мере, я так думаю, - добавил Лекок уже более осторожно. "Если я не ошибаюсь, заключенный и его сообщник приняли очень простую систему, называемую двойным книжным шифром. Сначала корреспонденты договариваются о какой-то конкретной книге; и оба получают копию одного и того же издания. Когда один хочет общаться с другим, он случайно открывает книгу и начинает с того, что пишет номер страницы. Затем он должен найти на той же странице слова, которые будут выражать его мысли. Если первое слово, которое он хочет написать, является двадцатым на странице, он ставит число 20 после номера страницы; затем он начинает считать раз, два, три и так далее, пока не найдет следующее слово, которое он хочет использовать. Если это слово оказывается шестым, он пишет цифру 6 и продолжает так до тех пор, пока не закончит свою букву. Теперь вы видите, как должен начать корреспондент, получивший записку. Он находит указанную страницу, и тогда каждая цифра представляет собой слово".
   - Нет ничего яснее, - одобрительно сказал судья.
   - Если бы эта записка, - продолжал Лекок, - была обменяна между двумя людьми на свободе, было бы безрассудством пытаться ее перевести. Эта простая система - единственная, которая полностью сбила с толку попытки исследователей просто потому, что нет никакого способа установить согласованную книгу. Но в данном случае это не так; Мэй находится в заключении, и у него есть только одна книга "Песни Беранже". Пусть эту книгу пришлют за...
   Начальник депо был на самом деле в восторге. - Я сбегаю и сам принесу, - прервал он.
   Но Лекок жестом остановил его. - Прежде всего, сэр, - сказал он, - позаботьтесь о том, чтобы Мэй не обнаружил, что его книгу подделали. Если он вернулся с прогулки, приведите какой-нибудь предлог, чтобы снова выслать его из кельи; и не позволяйте ему возвращаться туда, пока мы пользуемся его книгой".
   - О, поверь мне! - ответил губернатор, поспешно выходя из комнаты.
   Менее чем через четверть часа он вернулся, с триумфом неся небольшой томик за 32 месяца. Дрожащей рукой Лекок перевернул страницу 235 и начал считать. Пятнадцатое слово на странице было "я"; третий после этого "иметь"; восьмой следующий, "сказал"; двадцать пятая, "она"; второй, "ваш"; шестнадцатый, "желания". Следовательно, значение этих шести чисел было таким: "Я сообщил ей о твоих пожеланиях".
   Три человека, которые были свидетелями этого проявления проницательности, не могли сдержать своего восхищения. "Браво! Лекок, - воскликнул магистрат. "Я больше не буду ставить сто к одному на май", - подумал улыбающийся клерк.
   Но Лекок все еще был занят расшифровкой послания и вскоре дрожащим от удовлетворения тщеславием голосом прочитал вслух всю записку. Оно гласило: "Я сообщил ей о ваших пожеланиях; она подчиняется. Наша безопасность обеспечена; мы ждем ваших приказов действовать. Надеяться! Храбрость!"
   XIX
   Но какое же разочарование она произвела после лихорадки тревоги и ожидания, охватившей всех присутствующих. Это странное послание не давало никакого ключа к тайне; и луч надежды, вспыхнувший на мгновение в глазах г-на Зегмюллера, быстро угас. Что касается разностороннего Гоге, то он с еще большей убежденностью вернулся к своему прежнему мнению, что заключенный имеет преимущество перед обвинителями.
   -- Как жаль, -- заметил комендант депо с оттенком сарказма в голосе, -- что столько хлопот и такая чудесная проницательность пропадают даром!
   - Так вы думаете, сэр, что я зря потратил время! - ответил Лекок тоном злой шутки, и в то же время алый румянец залил его черты. "Это не мое мнение. Этот клочок бумаги неопровержимо доказывает, что если кто и ошибся в отношении личности заключенного, то уж точно не я".
   - Очень хорошо, - был ответ. "М. Gevrol и я, возможно, ошибались: никто не является непогрешимым. Но узнали ли вы что-то большее, чем знали раньше? У вас есть какие-то успехи?"
   "Почему да. Теперь, когда люди знают, что заключенный не тот, за кого себя выдает, вместо того, чтобы раздражать и мешать мне, возможно, они помогут нам узнать, кто он на самом деле".
   Тон Лекока и его намек на трудности, с которыми он столкнулся, задели губернатора за живое. Сознание того, что порицание было не совсем незаслуженным, усилило его негодование и побудило его прервать эту дискуссию с низшим до резкого завершения. -- Вы правы, -- сказал он с сарказмом. "Этот Мэй, должно быть, очень великая и прославленная личность. Только, мой дорогой мсье Лекок (ибо есть только один), не окажете ли милость объяснить, как такое важное лицо могло исчезнуть, и об этом не сообщили полиции? У знатного человека, каким, по-вашему, является этот арестант, обычно есть семья, друзья, родственники, протеже и многочисленные связи; и тем не менее ни один человек не сделал никакого запроса в течение трех недель, что этот парень Мэй был под моим присмотром! Ну же, признайтесь, что вы никогда об этом не думали.
   Губернатор только что выдвинул единственное серьезное возражение, которое можно было найти против теории, принятой обвинением. Однако он ошибался, полагая, что Лекок этого не предвидел; потому что это никогда не выходило из головы молодого сыщика; и он снова и снова ломал голову, пытаясь найти удовлетворительное объяснение. В настоящий момент он, несомненно, сделал бы какой-нибудь гневный ответ на насмешливую критику губернатора, как это обычно делают люди, когда их противники обнаруживают слабое место в их доспехах, если бы не вмешался г-н Зегмюллер.
   -- Все эти упреки ни к чему хорошему, -- спокойно заметил он. "Мы не можем добиться прогресса, пока они продолжаются. Было бы гораздо разумнее выбрать курс, которым следует следовать сейчас.
   Напомнив таким образом о нынешнем положении дел, молодой сыщик улыбнулся; вся его злоба была забыта. -- Мне кажется, есть только один путь, -- скромно ответил он. "И я верю, что он будет успешным из-за его простоты. Мы должны заменить это сообщение сообщением собственного сочинения. Это будет совсем несложно, так как у меня есть ключ к шифру. Я буду обязан только купить такой же том песен Беранже; и Мэй, полагая, что он обращается к своему сообщнику, ответит со всей искренностью, может быть, расскажет все...
   "Извините меня!" - перебил губернатор. - Но как вы получите его ответ?
   "Ах! ты слишком много спрашиваешь меня. Я знаю, как его письма попали к нему. В остальном я буду наблюдать и найду способ - не бойся!"
   Гоге, улыбающийся клерк, не мог скрыть одобрительной ухмылки. Если бы у него было в кармане десять франков, он бы, ни секунды не колеблясь, поставил их на Лекока.
   -- Во-первых, -- продолжал молодой сыщик, -- я заменю это послание письмом собственного сочинения. Завтра, во время завтрака, если заключенный даст сигнал, отец Абсент выбросит в окно кусок хлеба, в котором заключена моя записка, а я буду наблюдать за эффектом через дыру в потолке камеры.
   Лекоку так понравился этот его план, что он сразу же позвонил в дверь, а когда появился посыльный магистрата, дал ему полфранка и попросил его немедленно пойти и купить самую тонкую папиросную бумагу. Когда это было добыто, Лекок сел за конторку клерка и, получив сборник песен Беранже, начал сочинять новую ноту, максимально точно копируя формы фигур, использованных неизвестным корреспондентом. Это задание заняло у него не более десяти минут, ибо, опасаясь, как бы не сделать какую-нибудь оплошность, он воспроизвел большую часть слов исходного письма, придав им, однако, совершенно иной смысл.
   Когда он закончил, его записка гласила следующее: "Я сообщил ей о ваших пожеланиях; она не подается. Наша безопасность под угрозой. Мы ждем ваших заказов. Я дрожу.
   Ознакомив магистрата с содержанием записки, Лекок затем свернул бумагу и, вложив ее в кусок хлеба, заметил: "Завтра мы узнаем кое-что новое".
   Завтра! Двадцать четыре часа, отделявшие молодого человека от решающего момента, которого он предвкушал, показались ему веком; и он прибегал ко всем возможным средствам, чтобы ускорить течение времени. Наконец, дав точные указания отцу Абсенту, он удалился на ночь на свой чердак. Часы казались бесконечными, и его нервное возбуждение было так велико, что он совершенно не мог заснуть. Поднявшись на рассвете, он обнаружил, что арестант уже проснулся. Мэй сидел в изножье его кровати, видимо, погрузившись в размышления. Внезапно он вскочил на ноги и беспокойно зашагал взад и вперед. Он был, очевидно, в необычайно взволнованном настроении: он дико жестикулировал и время от времени повторял: "Какое несчастье! О Господи! какое горе!"
   "Ах! Молодец, - подумал Лекок, - тебя беспокоит ежедневное письмо, которое ты вчера не получил. Терпение, терпение! Скоро придет одно из моих сочинений".
   Наконец молодой сыщик услышал шум, обычно предшествующий раздаче еды. Люди бегали взад и вперед, в коридорах шумно щелкали башмаки, было слышно, как сторожа громко разговаривали. Вскоре зазвонил тюремный колокол. Было одиннадцать часов, и вскоре арестант запел свою любимую песню:
   "Диоген! Sous ton manteau, libre et content...
   Прежде чем он начал третью строчку, слабый звук куска хлеба, упавшего на каменный пол, заставил его резко остановиться.
   Лекок, стоявший у отверстия в потолке наверху, затаил дыхание и смотрел обоими глазами. Он не упустил ни одного движения арестанта - ни дрожи века. Мэй посмотрел сначала на окно, а потом на камеру, как будто он не мог объяснить прилет этого снаряда. Только по прошествии некоторого времени он решил поднять его. Он держал его в ладони и рассматривал с явным любопытством. Черты его лица выражали сильное удивление, и любой мог бы поклясться, что он невиновен ни в каком соучастии. Вскоре его губы расплылись в улыбке, и после легкого пожимания плечами, которое можно было истолковать, как "дурак ли я?" он поспешно разломил шарик пополам. Вид бумаги, которая была в нем, поразил его.
   "Что все это значит?" - спросил Лекок.
   Арестант вскрыл записку и, нахмурив брови, рассматривал цифры, которые, по-видимому, не имели для него никакого значения. Тогда, внезапно бросившись к двери своей кельи и стуча в нее сжатыми кулаками, он закричал во весь голос: "Вот! хранитель! здесь!"
   "Что ты хочешь?" - крикнул надзиратель, чьи шаги Лекок мог слышать, спеша по соседнему коридору.
   - Я хочу поговорить с магистратом.
   "Очень хорошо. Он будет проинформирован".
   - Немедленно, пожалуйста. Я должен сделать откровение".
   - За ним немедленно пошлют.
   Лекок ждал, чтобы больше ничего не слышать. Он сорвал узкую лестницу, ведущую с чердака, и бросился во Дворец правосудия, чтобы сообщить г-ну Зегмюллеру о том, что произошло.
   - Что все это может означать? - задавался он вопросом, мчась по тротуару. "Мы действительно приближаемся к развязке? Это несомненно, заключенный не был обманут моей запиской. Он мог расшифровать его только с помощью своего тома Беранже, а к книге даже не прикоснулся; ясно, значит, он не читал письма.
   М. Сегмюллер был поражен не меньше, чем молодой сыщик. Они оба поспешили в тюрьму, сопровождаемый улыбающимся клерком, который был неизбежной тенью магистрата. По дороге они встретили начальника депо, прибывшего в полном трепете, сильно взволнованного этим важным словом "откровение". Достойный чиновник, несомненно, хотел высказать свое мнение, но судья остановил его резким замечанием: "Я все знаю об этом и иду".
   Когда они дошли до узкого коридора, ведущего к секретным камерам, Лекок ушел впереди остальных. Он сказал себе, что, подкравшись к заключенному врасплох, он может обнаружить, что тот тайно читает записку. В любом случае у него будет возможность заглянуть внутрь камеры. Мэй сидел за столом, подперев голову руками. У запертой самим губернатором решетки засова арестант поднялся на ноги, пригладил волосы и остался стоять в почтительной позе, видимо ожидая, когда посетители обратятся к нему.
   - Ты послал за мной? - спросил магистрат.
   "Да сэр."
   - Насколько я понимаю, вы хотите сделать мне какое-то откровение.
   - Я должен сказать тебе кое-что важное.
   "Очень хорошо! эти господа уйдут в отставку".
   Месье Сегмюллер уже обратился к Лекоку и губернатору с просьбой уйти, когда заключенный сделал ему знак не делать этого.
   -- В этом нет необходимости, -- сказал Мэй, -- напротив, я очень рад выступить перед этими джентльменами.
   - Тогда говори.
   Мэй не стала ждать повторения судебного запрета. Выпячивая грудь вперед и запрокидывая голову, как это было у него во время всех экзаменов, всякий раз, когда он хотел выступить с ораторским искусством, он начинал так: "Вы должны сказать, господа, честный ли я человек". или нет. Профессия мало что значит. Можно, пожалуй, выступать клоуном в передвижном спектакле и при этом быть честным человеком, человеком чести.
   "О, избавьте нас от ваших размышлений!"
   - Очень хорошо, сэр, это меня вполне устраивает. Если быть кратким, то вот бумажка, которую несколько минут назад бросили мне в камеру. На нем есть несколько цифр, которые могут что-то означать; но я рассмотрел их, и они мне совершенно греческие.
   Он сделал паузу, а затем, передав письмо Лекока магистрату, тихо добавил: "Оно было завернуто в кусок хлеба".
   Это заявление было столь неожиданным, что оно онемело от удивления всех чиновников, но арестант, как будто не замечая произведенного им эффекта, спокойно продолжал: "Я полагаю, что тот, кто бросил его, ошибся в окне. Я очень хорошо знаю, что доносить на компаньона в тюрьме - подлое дело. Это трусливый поступок, и из-за этого можно попасть в беду; все-таки человек должен быть осторожен, когда его, как меня, обвиняют в убийстве и, может быть, в чем-то очень неприятном.
   Ужасно многозначительный жест отделения головы от тела не оставлял никаких сомнений относительно того, что Мэй имел в виду под "нечто очень неприятным".
   -- И все же я невиновен, -- продолжал Мэй печальным, укоризненным тоном.
   К этому времени магистрат полностью восстановил свои способности. Устремив взор на арестанта и сосредоточив в одном магнетическом взгляде всю свою силу воли, он медленно воскликнул: "Вы говорите неправду! Эта записка предназначалась для вас.
   "Для меня! Тогда я, должно быть, величайший из дураков, иначе зачем бы я послал за вами, чтобы показать это вам? Для меня? В таком случае, почему я не сохранил его? Кто знал, кто мог знать, что я получил его?"
   Эти слова были сказаны с такой удивительной видимостью честности, взгляд Мэя был искренним и открытым, его голос звучал так верно, а его рассуждения были так благовидны, что все сомнения губернатора вернулись.
   - А что, если бы я смог доказать, что вы говорите неправду? настаивал М. Сегмюллер. "Что, если бы я мог доказать это - здесь и сейчас?"
   "Тебе пришлось бы солгать, чтобы сделать это! Ой! простите! Извините меня; Я имею в виду-"
   Но судья был не в том настроении, чтобы настаивать на чистоте выражения. Он жестом попросил Мэй замолчать; и, повернувшись к Лекоку, воскликнул: "Покажите арестанту, что вы обнаружили ключ к его тайной переписке".
   Черты лица Мэй внезапно изменились. "Ах! это этот полицейский говорит, что письмо было для меня, - заметил он изменившимся тоном. - Тот самый агент, который утверждает, что я великий сеньор. Затем, пренебрежительно посмотрев на Лекока, добавил: "В этих обстоятельствах для меня нет никакой надежды. Когда полиция абсолютно уверена, что человек должен быть признан виновным, она ухитряется доказать его вину; все это знают. А когда арестант не получает писем, агент, желающий показать, что он переписной, достаточно хорошо знает, как ему писать".
   Черты лица Мэя выражали такое явное презрение, что Лекок едва удержался от гневного ответа. Однако он сдержал свой порыв, повинуясь предупредительному жесту магистрата, и, взяв со стола томик песен Беранже, попытался доказать заключенному, что каждая цифра в записке, которую он показал г-ну Зегмюллеру, соответствует указанное слово на странице, и что эти различные слова образовали несколько понятных фраз. Это неопровержимое доказательство, казалось, ничуть не беспокоило Мэя. Выразив такое же восхищение этой новой системой соответствия, какое ребенок выказал бы новой игрушке, он заявил о своей уверенности в том, что никто не может сравниться с полицией в подобных махинациях.
   Что можно было сделать перед лицом такого упрямства? М. Сегмюллер даже не пытался возражать, а тихо удалился в сопровождении своих спутников. Пока не дошли до кабинета губернатора, он не проронил ни слова; затем, опустившись в кресло, он воскликнул: "Мы должны признать себя побитыми. Этот человек навсегда останется тем, кто он есть, - необъяснимой загадкой".
   "Но в чем смысл только что разыгранной им комедии? Я вообще этого не понимаю", - заметил губернатор.
   -- Почему, -- ответил Лекок, -- разве вы не видите, что он хотел убедить судью, что первая записка, та, что упала в камеру, когда мы с вами были там вчера, была написана мной в безумном желании доказать истинность моей теории любой ценой? Это был опасный проект; но важность результата, который должен был быть достигнут, должна была придать ему смелости, чтобы попытаться это сделать. Если бы ему это удалось, я был бы опозорен; и он остался бы Мэй - коляска, без дальнейших сомнений в его личности. Но откуда он мог знать, что я обнаружил его секретную переписку и что я наблюдаю за ним с чердака? Это, вероятно, никогда не будет объяснено".
   Губернатор и молодой сыщик обменялись недоверчивыми взглядами. "Э! а! - подумал первый, - да, в самом деле, та записка, которая упала в камеру, когда я был там на днях, могла все-таки дело рук этого лукавого. Его отец Абсент, возможно, служил ему в первую очередь так же, как и впоследствии".
   Пока эти размышления проносились в голове губернатора, Лекок подозрительно заметил про себя: "Кто знает, что этот глупый губернатор доверил все Гевролю? Если бы он это сделал, генерал, как бы он ни был ревнив, не постеснялся бы сыграть такую пагубную выходку.
   Его мысли не ушли дальше, когда Гоге, улыбающийся клерк, смело нарушил молчание банальным замечанием: "Как жаль, что такая умная комедия не удалась".
   Эти слова вывели магистрата из задумчивости. -- Да, постыдный фарс, -- сказал он, -- и я никогда бы его не разрешил, если бы не был ослеплен безумным желанием докопаться до истины. Такие выходки только позорят священное величие правосудия!"
   При этих горьких словах Лекок побелел от гнева. Это было второе оскорбление за час. Заключенный сначала оскорбил его, теперь настала очередь магистрата. "Я побежден, - подумал он. - Должен признаться. Судьба против меня! Ах! если бы я только добился успеха!"
   Одно только разочарование побудило г-на Зегмюллера произнести эти резкие слова; они были и жестоки, и несправедливы, и судья вскоре пожалел о них и сделал все, что было в его силах, чтобы изгнать их из памяти Лекока. Они встречались каждый день после этого несчастного случая; и каждое утро, когда молодой сыщик приходил с отчетом о своих расследованиях, они долго совещались. Поскольку Лекок все еще продолжал свои усилия; все еще трудился с упрямством, усиленным постоянными насмешками; по-прежнему продолжал свои исследования с тем холодным и решительным рвением, которое держит наши способности начеку в течение многих лет.
   Однако магистрат был совершенно обескуражен. - Мы должны отказаться от этой попытки, - сказал он. "Все средства обнаружения исчерпаны. Я сдаюсь. Заключенный пойдет к присяжным, чтобы быть оправданным или осужденным под именем Мэй. Я больше не буду беспокоить себя по этому поводу.
   Он сказал это, но тревога и разочарование, вызванные поражением, насмешливая критика и недоумение относительно того, как лучше поступить, так повлияли на его здоровье, что он действительно заболел, так заболел, что ему пришлось лечь в постель.
   Он был заперт в своей комнате около недели, когда однажды утром Лекок позвонил, чтобы узнать о нем.
   -- Видите ли, мой добрый друг, -- уныло промолвил месье Зегмюллер, -- что этот таинственный убийца смертелен для нас, судей. Ах! он слишком много для нас; он сохранит тайну своей личности".
   - Возможно, - ответил Лекок. "Во всяком случае, теперь остался только один способ узнать его тайну; мы должны позволить ему сбежать, а затем выследить его до его логова.
   Этот прием, хотя на первый взгляд весьма поразительный, не был изобретением самого Лекока и никоим образом не был новым. Всегда, в случае необходимости, полиция закрывала глаза и открывала двери тюрьмы для освобождения подозреваемых преступников. И немало, ослепленных свободой и не подозревающих, что за ними наблюдают, по глупости предали себя. Все заключенные не похожи на маркиза де Лавалетта, защищенного королевским попустительством; и можно перечислить многих людей, которые были освобождены только для того, чтобы быть вновь арестованными после того, как они признались в своей вине перед полицейскими шпионами или помощниками, завоевавшими их доверие.
   Естественно, однако, что такой план принимается лишь изредка и только в особых случаях и в крайнем случае. Более того, власти соглашаются на это только тогда, когда надеются получить какую-то важную выгоду, например поимку целой банды преступников. Например, полиция может арестовать одного из членов банды. Теперь, несмотря на свои криминальные наклонности, пойманный преступник часто имеет определенное чувство чести - все мы знаем, что у воров есть честь, - что побуждает его отказываться от всех сведений о своих сообщниках. В таком случае что делать? Его самого отправить в суд присяжных, судить и осудить, а его товарищи останутся безнаказанными? Нет; лучше всего отпустить его на свободу. Двери тюрьмы открываются, и ему говорят, что он свободен. Но за каждым его шагом на улице следят искусные сыщики; и вскоре, в тот самый момент, когда он хвастается своей удачей и дерзостью перед присоединившимися к нему товарищами, вся шайка попадает в ловушку.
   Г-н Зегмюллер знал все это и многое другое, и тем не менее, услышав предложение Лекока, он сделал сердитый жест и воскликнул: "Вы с ума сошли?"
   - Думаю, нет, сэр.
   - Во всяком случае, ваш план - самый глупый!
   "Почему так, сэр? Вы вспомните знаменитое убийство Шабуазо. Полиции вскоре удалось поймать виновных; но в то же самое время было совершено ограбление на сто шестьдесят тысяч франков банкнотами и монетами, и эту крупную сумму найти не удалось. Убийцы упорно отказывались сказать, где они его спрятали; ибо, конечно, для них было бы счастьем, если бы они когда-нибудь избежали виселицы. Тем временем, однако, дети жертв были разорены. Итак, господин Патрижан, судья, расследовавший это дело, первым убедил власти в том, что лучше всего отпустить одного из убийц на свободу. Его совету последовали; а через три дня преступник с удивлением обнаружил деньги среди грибной грядки. Так вот, я полагаю, что наш пленник...
   "Достаточно!" прервал М. Сегмюллер. "Я не хочу больше ничего слышать по этому поводу. Я, кажется, запретил вам поднимать эту тему.
   Молодой сыщик опустил голову с лицемерно-покорным видом. Но все это время он наблюдал за судьей краем глаза и замечал его волнение. "Я могу позволить себе молчать, - думал он; "Он вернется к этому предмету по собственному желанию".
   И действительно, г-н Зегмюллер вернулся к нему только через мгновение. "Если бы этого человека выпустили из тюрьмы, - сказал он, - что бы вы сделали?"
   "Что бы я сделал, сэр! Я бы последовал за ним, как суровая смерть; Я бы ни разу не выпускал его из виду; Я был бы его тенью".
   - И вы думаете, он не обнаружит эту слежку?
   - Я должен принять меры предосторожности.
   - Но он бы узнал тебя с первого взгляда.
   - Нет, сэр, не стал бы, потому что мне нужно было маскироваться. Детектив, который не может сравниться с самым искусным актером в вопросе грима, ничем не лучше обычного полицейского. Я практиковался в этом только двенадцать месяцев, но я легко могу сделать себя старым или молодым, темным или светлым, или принять манеры светского человека или какого-нибудь ужасного хулигана барьеров.
   - Я не знал, что вы обладаете этим талантом, мсье Лекок.
   "Ой! Я очень далек от совершенства, к которому надеюсь прийти; хотя я осмелюсь сказать, что через три дня я мог бы зайти к вам и поговорить с вами в течение получаса, не будучи узнанным.
   М. Сегмюллер ничего не ответил; и Лекоку было очевидно, что магистрат выдвинул это возражение скорее в надежде на то, что оно будет отклонено, чем с желанием увидеть, как оно восторжествует.
   -- Я думаю, мой бедняга, -- заметил он наконец, -- что вы странно заблуждаетесь. Мы оба одинаково стремились проникнуть в тайну, окутывающую этого странного человека. Мы оба восхищались его удивительной проницательностью, ибо его проницательность удивительна; настолько изумительно, что выходит за пределы воображения. Вы верите, что человек такой проницательности выдаст себя, как обычный заключенный? Он тотчас же поймет, если его выпустят на волю, что свобода ему дана только для того, чтобы мы могли застать врасплох его тайну".
   - Я не обманываю себя, сэр. Мэй, конечно, догадается об истине. Я прекрасно знаю об этом".
   "Очень хорошо. Тогда какой смысл пытаться сделать то, что вы предлагаете?
   - Я пришел к такому выводу, - ответил Лекок, - Мэй будет странно смущен, даже когда его освободят. У него не будет ни су в кармане; мы знаем, что у него нет торговли, так что же он будет делать, чтобы зарабатывать на жизнь? Он может какое-то время бороться; но он не захочет долго страдать. Человек должен иметь пищу и кров, и когда он окажется без крыши над головой, без даже корочки хлеба, он вспомнит, что он богат. Не попытается ли он после этого восстановить владение своим имуществом? Да, конечно, он будет. Он попытается получить деньги, постарается связаться со своими друзьями, а я подожду, пока этот момент не наступит. Могут пройти месяцы, прежде чем, не видя никаких признаков моей слежки, он отважится на какой-нибудь решительный шаг; и тогда я выскочу вперед с ордером на его арест в руке.
   "А что, если он уедет из Парижа? Что, если он уедет за границу?
   "О, я пойду за ним. Одна из моих тетушек оставила мне небольшой участок земли в провинции стоимостью около двенадцати тысяч франков. Я продам его и потрачу последние су, если потребуется, лишь бы отомстить. Этот человек перехитрил меня, как будто я был ребенком, и я должен иметь свою очередь.
   - А если он ускользнет у вас сквозь пальцы?
   Лекок рассмеялся, как уверенный в себе человек. "Пусть попробует", - воскликнул он. "Я отвечу за него жизнью".
   "Ваша идея неплохая", - наконец сказал мсье Сегмюллер. - Но вы должны понимать, что закон и правосудие не будут принимать участия в таких интригах. Все, что я могу обещать вам, это мое молчаливое одобрение. Итак, отправляйтесь в префектуру; повидайся со своим начальством...
   По-настоящему отчаянным жестом молодой человек прервал месье Зегмюллера. "Какая мне польза от такого предложения?" - воскликнул он. "Они не только отказали бы в моей просьбе, но и уволили бы меня на месте, если бы мое имя еще не было стерто из списка".
   - Что, уволен, после того, как так хорошо провел это дело?
   -- Ах, сэр, к сожалению, все не так думают. Языки деловито болтали во время болезни. Так или иначе, мои враги слышали о последней сцене, которая у нас была с Мэй; и нагло заявить, что все романтические подробности этого романа я выдумал, желая продвижения по службе. Они делают вид, что единственные причины сомневаться в личности заключенного - это те, что я придумал сам. Если послушать, как они разговаривают в Депо, можно подумать, что я выдумал сцену в каюте вдовы Чупин; вообразил сообщников; подкупил свидетелей; изготовил обвинительные приговоры; написал первую записку шифром так же, как и вторую; одурачил отца Абсента и озадачил губернатора.
   "Двойка!" - воскликнул М. Сегмюллер. - В таком случае, что они думают обо мне?
   Лицо хитрого сыщика приняло выражение сильного смущения.
   "Ах! - Сударь, - ответил он с явной неохотой, - они делают вид, что вы позволили мне обмануть себя и что вы не взвесили должным образом представленные мной доказательства.
   Мимолетный румянец выступил на лбу М. Сегмюллера. -- Одним словом, -- сказал он, -- они думают, что я ваш простофиля -- да еще и дурак.
   Воспоминание о некоторых саркастических улыбках, которые он часто замечал на лицах как коллег, так и подчиненных, воспоминание о многочисленных скрытых намеках на Каспера Хаузера и Человека в железной маске - намеки, которые задели его за живое, заставили его задуматься. больше никогда.
   "Очень хорошо! Я помогу вам, мсье Лекок, - воскликнул он. "Я хотел бы, чтобы вы восторжествовали над своими врагами. Я сейчас же встану и провожу вас во Дворец правосудия. я сам пойду к прокурору; Я поговорю с ним и буду защищать тебя".
   Радость Лекока была огромной. Никогда, никогда он не смел надеяться на такую помощь. Ах! после этого он охотно пошел бы на огонь ради М. Сегмюллера. И все же, несмотря на внутреннее ликование, он достаточно владел своими чувствами, чтобы сохранять трезвое лицо. Эта победа должна быть скрыта под страхом потери выгод, которые могут быть получены от нее. Конечно, молодой сыщик не сказал ничего ложного; но есть разные способы излагать истину, и он, может быть, немного преувеличил, чтобы возбудить злобу магистрата и заручиться его необходимой помощью.
   -- Я полагаю, -- заметил месье Зегмюллер, который теперь снова был совершенно спокоен -- никаких внешних признаков оскорбленного тщеславия не было видно, -- я полагаю, вы решили, какую уловку следует применить, чтобы усыпить подозрения пленника, если ему будет позволено бежать.
   - Должен признаться, я не думал об этом, - ответил Лекок. "Кроме того, какая польза от такой хитрости? Он слишком хорошо знает, что является объектом подозрений, чтобы не оставаться начеку. Тем не менее, есть одна предосторожность, которую я считаю абсолютно необходимой, действительно незаменимой, если мы хотим добиться успеха.
   - Какие меры предосторожности вы имеете в виду? - спросил магистрат.
   - Что ж, сэр, я думаю, следует отдать приказ о переводе Мэй в другую тюрьму. Ни в малейшей степени не имеет значения, какой; Вы можете выбрать тот, который вам нравится".
   "Почему мы должны это делать?"
   "Потому что в течение нескольких дней, предшествующих его освобождению, совершенно необходимо, чтобы он не поддерживал связи со своими друзьями на улице и не мог предупредить своего сообщника".
   - Значит, вы думаете, что его плохо охраняют там, где он находится? - спросил месье Зегмюллер с явным изумлением.
   - Нет, сэр, я этого не говорил. Я удовлетворен тем, что после дела с шифровальной запиской бдительность губернатора была безупречной. Однако новости извне обязательно доходят до подозреваемого в убийстве в Депо; у нас есть вещественные доказательства - полное тому доказательство - и, кроме того...
   Молодой детектив остановился в явном смущении. У него явно была какая-то мысль в голове, которую он боялся выразить.
   "И вообще?" повторил магистрат.
   "А, ну, сэр! Я буду совершенно откровенен с вами. Я нахожу, что Геврол пользуется слишком большой свободой в Депо; он чувствует себя там совершенно как дома, приходит и уходит, когда хочет, и никто никогда не думает спросить, что он делает, куда идет и чего хочет. Для его приема не нужен пропуск, и он может влиять на губернатора сколько угодно. Теперь, по правде говоря, я не доверяю Gevrol.
   "Ой! Месье Лекок!
   - Да, я очень хорошо знаю, что это смелое обвинение, но человек не хозяин своих предчувствий: так вот, я не доверяю Гевролю. Знал ли арестант, что я наблюдаю за ним с чердака и что я обнаружил его тайную переписку, не знал об этом? На мой взгляд, он, очевидно, знал все, что доказывает последняя сцена, которая у нас была с ним".
   - Должен сказать, что это мое собственное мнение, - прервал месье Зегмюллер.
   - Но откуда он мог это знать? - возобновил Лекок. "Он не мог обнаружить это сам. Я терпел пытки некоторое время в надежде решить проблему. Но все мои хлопоты были напрасны. Теперь предположение о вмешательстве Геврола объяснило бы все".
   М. Сегмюллер побледнел от гнева. "Ах! если бы я действительно мог в это поверить!" - воскликнул он. - Если бы я был в этом уверен! У вас есть доказательства?
   Молодой человек покачал головой. "Нет, - сказал он, - не видел; но даже если бы мои руки были полны доказательств, я не осмелился бы предъявить их. Я должен разрушить свое будущее. Ах, если мне когда-нибудь удастся, я должен ожидать много таких актов предательства. В каждой профессии есть ненависть и соперничество. И заметьте, сэр, я не сомневаюсь в честности Геврола. Если на столе отсчитают сто тысяч франков и предложат ему, он даже не попытается освободить заключенного. Но он отнял бы правосудие у дюжины преступников только в надежде навредить мне, как бы он ни был ревнив, и опасаясь, как бы я не продвинулся по службе".
   Как много объясняли эти простые слова. Разве они не дали ключ ко многим и многим загадкам, которые правосудие не смогло разрешить только из-за ревности и соперничества, которые оживляют детективную силу? Так думал М. Зегмюллер, но у него не было времени на дальнейшие размышления.
   -- Будет достаточно, -- сказал он, -- идите на минутку в гостиную. Я оденусь и присоединюсь к вам там. Я пошлю за извозчиком: а то надо поторопиться, если я сегодня к прокурору.
   Меньше чем через четверть часа месье Зегмюллер, который обычно проводил много времени за своим туалетом, был одет и готов к работе. Он и Лекок как раз садились в вызванное такси, когда к ним приближался лакей в стильной ливрее.
   "Ах! Жан, - воскликнул судья, - как твой хозяин?
   "Поправляется, сэр", - был ответ. - Он послал меня спросить, как вы себя чувствуете, и узнать, как продвигается дело?
   "Ничего не изменилось с тех пор, как я писал ему в последний раз. Передайте ему мои комплименты и скажите, что меня снова нет дома.
   Слуга поклонился. Лекок сел рядом с судьей, и кэб тронулся.
   - Этот парень - один из слуг д'Эскорваля, - заметил месье Зегмюллер. - Он богаче меня и вполне может позволить себе содержать лакея.
   - Д'Эскорваля, - воскликнул Лекок, - магистрата, который...
   "Именно так. Два или три дня назад он прислал ко мне своего человека, чтобы выяснить, что мы делаем с нашим таинственным Мэем.
   - Значит, г-н д'Эскорваль интересуется этим делом?
   "Потрясающе! Я заключаю, что это потому, что он возбудил обвинение, и потому что дело по праву принадлежит ему. Возможно, он жалеет, что оно вышло из его рук, и думает, что сам мог бы лучше руководить расследованием. Если бы мы могли, мы бы справились с этим лучше. Я бы многое отдал, чтобы увидеть его на моем месте.
   Но это изменение было бы совсем не по вкусу Лекоку. "Ах, - подумал он, - такой малый, как д'Эскорваль, никогда бы не оказал мне такого доверия, как г-н Зегмюллер". У него действительно были веские причины себя поздравить: в тот самый день г-н Зегмюллер, который был человеком слова, человеком, который никогда не отдыхал, пока не приводил в исполнение свой план, фактически убедил власти позволить Мэй быть отпустить на свободу; и детали этой меры только предстояло решить. Что касается предложенного перевода подозреваемого в убийстве в другую тюрьму, то оно было немедленно осуществлено, и Мэй был переведен в Мазас, где Лекок не опасался вмешательства Геврола.
   Более того, в тот же день вдова Чупин получила условно-досрочное освобождение. С ее сыном Полите проблем не возникло. Тем временем он предстал перед исправительным судом по обвинению в краже; и, к своему великому удивлению, услышал, как его приговорили к тринадцати месяцам тюремного заключения. После этого М. Сегмюллеру ничего не оставалось делать, как ждать, и это было тем легче, что наступление пасхальных каникул давало ему возможность немного отдохнуть и развлечься с семьей в провинции.
   В день, когда он вернулся в Париж - последний из перерывов и, по воле случая, воскресенье, - он сидел один в своей библиотеке, когда его кухарка пришла сказать ему, что в вестибюле находится человек, которого прислали из соседней кассы. должность, чтобы занять место слуги, которого он недавно уволил. Новичок был проведен в присутствии магистрата и оказался мужчиной лет сорока или около того, с очень красным лицом, с рыжевато-рыжими волосами и бакенбардами. Кроме того, он был сильно склонен к полноте и был одет в грубую, плохо сидящую одежду. Самодовольным тоном и с сильным норманнским акцентом он сообщил магистрату, что в течение последних двадцати лет работал у разных литераторов, а также у врача и нотариуса; что он был знаком с обязанностями, которые потребуются от него во Дворце правосудия, и что он знал, как смахнуть пыль с бумаг, не испортив их. Короче говоря, он произвел такое благоприятное впечатление, что, хотя г-н Зегмюллер зарезервировал двадцать четыре часа для дальнейших расспросов, он тут же вытащил из кармана двадцатифранковую монету и протянул ее норманнскому лакею в качестве первого шага. рассрочка его заработной платы.
   Но вместо того, чтобы положить в карман предложенную монету, человек, внезапно изменив голос и позу, расхохотался, воскликнув: "Вы думаете, сэр, что Мэй узнает меня?"
   - Мсье Лекок! - воскликнул изумленный судья.
   - То же самое, сэр; и я пришел сказать вам, что если вы готовы отпустить Мэй, то все мои приготовления завершены".
   ХХ
   Когда один из следственных судей Трибунала Сены желает допросить человека, заключенного в одной из парижских тюрем, он отправляет через своего посыльного начальнику этой тюрьмы так называемый "приказ об эвакуации", краткий, Императивная формула, которая гласит: "Надзиратель... тюрьмы отдает под охрану носителя настоящего приказа заключенного, известного как..., чтобы он мог предстать перед нами в нашем кабинете во Дворце правосудия". ". Ни больше, ни меньше, подпись, печать, и все обязаны подчиняться.
   Но с момента получения этого приказа и до повторного заключения заключенного начальник тюрьмы освобождается от всякой ответственности. Что бы ни случилось, его руки чисты. Однако принимаются мельчайшие меры предосторожности, чтобы заключенный не мог сбежать во время пути из тюрьмы во Дворец. Он тщательно заперт в купе одного из мрачных экипажей, которые часто можно увидеть ожидающими на набережной Орлож или во дворе Сент-Шапель. Этот фургон доставляет его во Дворец, и, пока он ожидает допроса, его замуровывают в одной из камер мрачной тюрьмы, в народе известной как "ла Сурисьер" или "мышеловка". При входе и выходе из фургона заключенный окружен охраной; а на дороге, кроме конных кавалеристов, всегда сопровождающих эти повозки, есть тюремные надзиратели или лайнеры из Garde de Paris, установленные в проходе между отсеками фургона и сидящие на козлах с водителем. Поэтому самые смелые преступники обыкновенно осознают невозможность побега из этой амбулаторной тюрьмы.
   Действительно, статистика фиксирует всего тридцать попыток побега за десять лет. Из этих тридцати попыток двадцать пять оказались смехотворно неудачными; четыре были обнаружены до того, как у их авторов появилась серьезная надежда на успех: и только одному человеку действительно удалось сойти с повозки, и даже он не сделал и пятидесяти шагов, прежде чем был пойман.
   Лекок был хорошо знаком со всеми этими фактами, и, готовясь к побегу Мэй, он боялся только одного: как бы убийца не воспользовался случаем. Следовательно, нужно было предлагать всевозможные побуждения к бегству. План, к которому в конце концов пришел молодой сыщик, заключался в том, чтобы послать в Мазас заказ на отправку в мае во Дворец правосудия. Его могли поместить в один из тюремных фургонов, и в момент запуска дверь его купе не была бы надежно заперта. Когда фургон доезжал до Дворца правосудия и выгружал свой груз преступников у дверей "мышеловки", Мэй преднамеренно забывали и оставляли в машине, а последняя ждала на набережной Орлож до часу ночи. возвращение в Мазас. Маловероятно, чтобы заключенный не воспользовался этой явно благоприятной возможностью для побега.
   Поэтому все было подготовлено и устроено в соответствии с указаниями Лекока в понедельник после окончания пасхальных каникул; необходимый "порядок извлечения" возложен на интеллигентного человека с самыми подробными инструкциями.
   Теперь, хотя фургон, в котором должна была ехать Мэй, нельзя было ожидать во Дворце правосудия раньше полудня, случилось так, что в девять часов того же утра "Gamin de Paris" можно было увидеть слоняющимся по префектуре полиции. На нем была рваная черная шерстяная блузка и пара широких, плохо сидящих брюк, стянутых на талии кожаным ремешком. Сапоги его выдавали фамильярное знакомство с лужами барьеров, а фуражка была потрепана и грязна, зато галстук, пафосный шелковый шарф огненного оттенка, был, видимо, совсем свежий, из какой-то галантерейной лавки. Несомненно, это был подарок от его возлюбленной.
   У этого некрасивого существа был нездоровый цвет лица, запавшие глаза, сутулая осанка и растрепанная борода, обычные для его племени. Его желтые волосы, коротко подстриженные на затылке, словно для того, чтобы не расчесываться, были длинными спереди и по бокам; залепленный на лоб и надвигающийся над ушами экстравагантными спиральными локонами.
   Что касается его одежды, его напускной бойкой походки, его попеременного поднятия того или иного плеча, его манеры держать сигарету и выпускать струю слюны сквозь зубы, Полите Шупин, будь он на свободе, несомненно, предложил бы лапу, и приветствовал эту барьерную красавицу как "приятеля".
   Это было 14 апреля; погода была прекрасная, и на горизонте юная листва каштанов в садах Тюильри выделялась на фоне ярко-голубого неба. "Эфирная мягкость" "нежной весны" как будто имела положительное обаяние для оборванного "бездельника", лениво слонявшегося на солнышке, деля свое внимание между прохожими и мужчинами, таскавшими песок с берегов Сены. . Однако изредка он переходил мостовую и, как ни странно, перебрасывался несколькими репликами с опрятно одетым длиннобородым джентльменом, в очках в золотой оправе на носу и в тусклых шелковых перчатках на руках. Этот человек демонстрировал все внешние признаки выдающейся респектабельности и, казалось, проявлял значительный интерес к содержимому витрины оптического магазина.
   Время от времени по пути в префектуру проходил полицейский или агент сыскного корпуса, и пожилой господин или "бездельник" иногда бегал за этими чиновниками, чтобы расспросить какую-нибудь пустяковую информацию. Человек, к которому обращались, ответил и прошел дальше; и тогда "бездельник" и барин присоединялись друг к другу и, смеясь, восклицали: "Хорошо! - есть еще один, который нас не узнает".
   И действительно, у этой парочки были веские причины для ликования, веские причины для гордости, ибо из двенадцати или пятнадцати товарищей, к которым они приставали, ни один не узнал двух сыщиков, Лекока и отца Абсента. Ибо "бездельник" был не кто иной, как наш герой, а джентльмен столь выдающейся респектабельности - его верный лейтенант.
   "Ах!" - воскликнул последний с восхищением. - Я не удивлен, что они не узнают меня, поскольку я не могу узнать себя. Никто, кроме вас, мсье Лекок, не смог бы меня так преобразить.
   К несчастью для тщеславия Лекока, добрый малый заговорил в тот момент, когда время для праздных разговоров прошло. Тюремный фургон быстрой рысью как раз пересекал мост.
   "Внимание!" - воскликнул молодой сыщик. - Наш друг идет! Скорей! - на свой пост; помни мои указания и держи глаза открытыми!"
   Рядом с ними, на набережной, лежала большая куча бревен, за которой тотчас же спрятался отец Абсент, а Лекок, схватив лежавшую без дела лопату, поспешил немного поодаль и стал копать песок. Они правильно сделали, что поторопились. Фургон подъехал и свернул за угол. Он прошел мимо двух сыщиков и с шумным лязгом закатился под тяжелую арку, ведущую в "Сурисьер". Мэй был внутри, как заверил себя Лекок, узнав вратаря, сидевшего рядом с водителем.
   Фургон оставался во дворе более четверти часа. Когда оно появилось снова, ямщик оставил свою насест и пристань напротив Дворца правосудия, накинул на лошадей покрывало, закурил трубку и тихо ушел. Момент действия быстро приближался.
   На несколько минут тревога обоих наблюдателей превратилась в настоящую агонию; ничего не шевелилось - ничего не шевелилось. Но наконец дверь фургона открылась с бесконечной осторожностью, и стало видно бледное испуганное лицо. Это было лицо мая. Заключенный бросил быстрый взгляд вокруг себя. Никого не было видно. Затем быстро и крадучись, как кошка, он спрыгнул на землю, бесшумно закрыл дверцу экипажа и тихо пошел к мосту.
   Лекок снова вздохнул. Он спрашивал себя, нельзя ли было забыть или пренебречь каким-нибудь пустяковым обстоятельством, расстроив тем самым все свои планы. Ему было интересно, откажется ли этот странный человек от опасной свободы, которую ему предложили. Но он беспокоился без причины. Мэй сбежал; не бездумно, а преднамеренно.
   С того момента, как он остался один, по-видимому, забытый, в ненадежно запертом купе, до того момента, как он открыл дверь и огляделся, прошло достаточно времени, чтобы человек с его интеллектом и проницательностью проанализировать и просчитать все шансы столь серьезной опасности. шаг. Следовательно, если он попал в ловушку, расставленную для него, он должен был полностью осознавать риски, которым он должен был подвергнуться. Он и Лекок были вдвоем, на свободе на улицах Парижа, вооруженные взаимным недоверием, одинаково вынужденные прибегать к стратегии и вынужденные прятаться друг от друга. Правда, у Лекока был помощник - отец Абсент. Но кто мог сказать, что Мэю не поможет его грозный сообщник? Следовательно, это была настоящая дуэль, исход которой всецело зависел от мужества, ловкости и хладнокровия противников.
   Все эти мысли пронеслись в мозгу молодого сыщика с быстротой молнии. Бросив лопату и подбежав к фельдфебелю де Виллю, который как раз выходил из Дворца правосудия, он дал ему письмо, которое уже лежало у него в кармане. "Немедленно отнесите это месье Зегмюллеру; это дело очень важное, - сказал он.
   Полицейский попытался допросить этого "бездельника", который вел переписку с магистратами; но Лекок уже бросился по следу пленника.
   Мэй преодолела небольшое расстояние. Он прогуливался, засунув руки в карманы; его голова высоко в воздухе, его манеры собраны и полны уверенности. Думал ли он, что опасно бежать, находясь так близко от тюрьмы, из которой он только что сбежал? Или он считал, что, поскольку ему добровольно предоставили возможность бежать, не было опасности немедленного повторного ареста? Это был вопрос, который Лекок не мог решить. Во всяком случае, Мэй не собирался ускорять шаг даже после того, как пересек мост; и так же спокойно он пересек набережную Цветов и свернул в Юэ-де-ла-Сите.
   Ничто в его осанке или внешности не выдавало в нем беглого заключенного. С тех пор как ему вернули его сундук - тот самый знаменитый сундук, который он якобы оставил в отеле "Мариамбург", - он был хорошо обеспечен одеждой, и, когда его вызывали к судье, он всегда надевал самое лучшее. одежда. Одежда, которую он носил в тот день, была из черного сукна, и ее покрой в сочетании с его манерами придавал ему вид рабочего из высшего общества, отправляющегося в отпуск.
   Его поступь, до сих пор твердая и решительная, вдруг стала неуверенной, когда, перейдя Сену, он достиг улицы Сен-Жак. Он шел медленнее, часто колебался и беспрестанно поглядывал на лавки по обеим сторонам дороги.
   "Очевидно, он что-то ищет, - подумал Лекок, - но что?"
   Это было незадолго до того, как он убедился. Увидев поблизости магазин секонд-хенда, Мэй в явной спешке вошел. Лекок сразу же встал под воротами на противоположной стороне улицы и сделал вид, что занят закуриванием сигареты. Поскольку преступник на мгновение скрылся из виду, отец Абсент решил, что может приблизиться без опасности.
   -- Ну, -- сказал он, -- вот наш человек меняет свою красивую одежду на более грубую. Он попросит разницу в деньгах; и они дадут это ему. Вы сказали мне сегодня утром: "Май без су" - вот козырь в нашей игре!"
   "Бред какой то! Прежде чем мы начнем оплакивать, давайте подождем и посмотрим, что произойдет. Вряд ли лавочник даст ему денег. Он не станет покупать одежду у первого прохожего".
   Отец Абсент отошел на небольшое расстояние. Он не доверял этим причинам, но не Лекоку, который их привел.
   Тем временем в тайне своей души Лекок проклинал себя. Еще одна ошибка, подумал он, еще одно оружие, оставшееся в руках врага. Как случилось, что он, возомнивший себя таким проницательным, не предвидел этой чрезвычайной ситуации? Однако душевное спокойствие вернулось через мгновение, когда он увидел, как Мэй вышла из магазина в том же наряде, в котором он вошел. Удача на этот раз была в пользу молодого детектива.
   Мэй действительно пошатнулся, когда вышел на тротуар. Его горькое разочарование читалось на его лице, в котором отражалась тоска утопающего, видящего, как хилая дощечка, единственная его надежда на спасение, вырывается у него из рук безжалостными волнами.
   Что могло произойти? Это Лекок должен знать без промедления. Он дал своеобразный свист, чтобы предупредить своего спутника, что он на мгновение прекратил погоню за ним; и получив в ответ аналогичный сигнал, вошел в магазин. Хозяин все еще стоял за прилавком. Лекок не терял времени на переговоры. Он только показал свою визитку, чтобы познакомить человека с его профессией, и коротко спросил: "Что нужно было тому парню, который только что был здесь?"
   Продавщица выглядела смущенной. - Это долгая история, - пробормотал он.
   - Тогда расскажи! - сказал Лекок, удивленный нерешительностью мужчины.
   "О, это очень просто. Около двенадцати дней назад в мой магазин вошел человек с узлом под мышкой. Он утверждал, что он мой соотечественник.
   - Вы эльзасец?
   "Да сэр. Ну, я пошел с этим человеком в винную лавку на углу, где он заказал бутылку хорошего вина; и пока мы вместе пили, он спросил меня, не соглашусь ли я оставить у него сверток, пока один из его двоюродных братьев не придет за ним. Чтобы предотвратить какую-либо ошибку, этот кузен должен был произнести определенные слова - так сказать, контраргумент. Я отказался, коротко и решительно, за тот же месяц до того, как я попал в беду и был обвинен в получении краденого, и все это из-за того, что таким образом угодил человеку. Что ж, вы никогда не видели человека, столь рассерженного и столь удивленного. Что еще больше укрепило меня в моем отказе, так это то, что он предложил мне хорошую круглую сумму в качестве платы за мои хлопоты. Это только усилило мои подозрения, и я упорствовал в своем отказе".
   Лавочник остановился, чтобы перевести дух; но Лекок горел от нетерпения. - И что тогда? - настаивал он.
   "Ну, он заплатил за вино и ушел. Я совсем забыл об этом деле, пока этот человек только что не вошел сюда и, спросив меня, нет ли у меня пакета для него, оставленного одним из его двоюродных братьев, начал говорить какие-то странные слова - контрафиш, без сомнений. Когда я ответил, что у меня совсем ничего нет, он побелел, как рубашка; а я думала, что он упадет в обморок. Все мои подозрения вернулись ко мне. Поэтому, когда он впоследствии предложил мне купить его одежду, я сказал ему, что не могу об этом подумать".
   Все это было достаточно ясно для Лекока. - А этот двоюродный брат, который был здесь две недели назад, каким он был? спросил он.
   "Это был высокий, довольно тучный мужчина с румяным лицом и белыми бакенбардами. Ах! Я должен узнать его в одно мгновение!
   "Сообщник!" - воскликнул Лекок.
   "Что вы сказали?"
   - Ничего, что могло бы вас заинтересовать. Спасибо. Я тороплюсь. Ты увидишь меня снова; доброе утро."
   Лекок не пробыл в магазине и пяти минут, и все же, когда он вышел, Мэй и отца Абсента нигде не было видно. Впрочем, молодого сыщика это ничуть не беспокоило. Договариваясь со своим старым коллегой об этом преследовании, Лекок предвидел такую ситуацию, и было условлено, что если одному из них придется остаться, то другой, внимательно следивший за Мэй, будет время от времени делать отметки мелом. на стенах, ставнях и фасадах магазинов, чтобы указать маршрут и дать возможность его спутнику присоединиться к нему. Следовательно, чтобы знать, куда идти, Лекоку достаточно было взглянуть на окружающие его здания. Задача не была ни долгой, ни трудной, потому что на витрине третьего магазина после магазина подержанной одежды великолепный мазок мелка велел ему свернуть на улицу Сен-Жак.
   Он бросился в этом направлении, его мысли были заняты только что произошедшим инцидентом. Каким ужасным предупреждением была эта декларация торговца старыми вещами! Ах! этот таинственный сообщник был человеком предусмотрительным. Он даже сделал все возможное, чтобы обеспечить спасение своего товарища в случае, если ему позволят бежать. Что было в пакете, о котором говорил продавец? Одежда, без сомнения. Все необходимое для полной маскировки - деньги, документы, скорее всего поддельный паспорт.
   Пока эти мысли проносились в голове Лекока, он добрался до улицы Суффло, где на мгновение остановился, чтобы изучить дорогу по стенам. Это была работа секунды. Длинная отметка мелом на лавке часовщика указывала на бульвар Сен-Мишель, куда тотчас же направился молодой сыщик. "Сообщник, - сказал он себе, возобновляя свои размышления, - не преуспел с этим старьевщиком; но он не из тех, кого можно разочаровать одним отказом. Он, конечно, принял другие меры. Как мне угадать, кто они, чтобы победить их?"
   Предполагаемый убийца пересек бульвар Сен-Мишель, а затем направился на улицу Месье-ле-Пренс, о чем отец Абсент красноречиво возвещал росчерки мелка.
   - Меня успокаивает одно обстоятельство, - пробормотал молодой сыщик, - Мэй идет в этот магазин, и его ужас, когда он обнаружил, что для него там ничего нет. Сообщник сообщил ему о своих планах, но не смог сообщить ему об их провале. Следовательно, с этого часа заключенный предоставлен самому себе. Цепь, связывавшая его с сообщником, разорвана; между ними больше нет взаимопонимания. Все зависит теперь от того, чтобы держать их порознь. Да в этом все и заключается!"
   Ах! как Лекок радовался тому, что ему удалось перевести Мэй в другую тюрьму; ибо он был убежден, что сообщник предупредил Мэя о покушении, которое он собирался предпринять с торговцем старой одеждой, накануне переезда Мэя в Мазас. Следовательно, не было возможности сообщить ему о неудаче этой схемы или замене другой.
   Все еще следуя меловым отметкам, Лекок добрался до театра Одеон. Здесь были свежие вывески, и, кроме того, отца Абсента можно было разглядеть под колоннадой, стоявшего перед одним из книжных лавок и, по-видимому, поглощенного созерцанием гравюры.
   Приняв небрежную манеру бездельника, чью одежду он носил, Лекок встал рядом со своим коллегой. "Где он?" - спросил молодой детектив.
   -- Вот, -- ответил его спутник, слегка кивнув головой в сторону ступеней.
   Беглец действительно сидел на одной из ступеней со стороны театра, упершись локтями в колени и закрыв лицо руками, как будто чувствовал необходимость скрыть от прохожих выражение своего лица... по. Несомненно, в тот момент он считал себя потерянным. Один посреди Парижа, без гроша, что с ним будет? Он знал без тени сомнения, что за ним следят; что его преследуют, что первая попытка сообщить сообщнику о своем местонахождении будет стоить ему его тайны, тайны, которую он явно считал более драгоценной, чем сама жизнь, и которую он до сих пор ценил огромными жертвами. удалось сохранить.
   Некоторое время молча созерцая этого несчастного человека, которого он, в конце концов, мог только уважать и восхищаться, Лекок обратился к своему старому спутнику: - Что он делал по дороге? он спросил.
   "Он безуспешно заходил в магазины пяти торговцев подержанной одеждой. Тогда он обратился к человеку, проходившему с кучей старого хлама на плече, но тот даже не ответил ему".
   Лекок задумчиво кивнул головой. "Мораль в том, что между теорией и практикой огромная разница", - заметил он. "Вот человек, который заставил некоторых самых проницательных людей поверить в то, что он всего лишь бедняга, низкий шут. Что ж, теперь он свободен; а этот так называемый богемец даже не знает, как пойти на работу, чтобы продать одежду на спине. Комик, который мог так хорошо сыграть свою роль на сцене, исчез; а человек остается - человек, который всегда был богат и ничего не знает о превратностях жизни".
   Молодой сыщик внезапно перестал морализировать, потому что Мэй поднялся со своего места. Лекок был всего в десяти ярдах от него и мог видеть, что его лицо побледнело. Его отношение выражало глубокое уныние, и в его глазах можно было прочитать нерешительность. Возможно, он задавался вопросом, не будет ли лучше вернуться и снова отдать себя в руки своих тюремщиков, поскольку у него не было ресурсов, от которых он зависел.
   Однако через некоторое время он стряхнул с себя оцепенение, какое-то время овладевавшее им; глаза его заблестели, и он с вызывающим жестом сошел со ступенек, пересек открытую площадь и пошел по улице Ансьен-Комеди. Теперь он шел вперед быстрым, решительным шагом человека, имеющего перед собой определенную цель.
   - Кто знает, куда он теперь направляется? - пробормотал отец Абсент, спеша рядом с Лекоком.
   - Да, - ответил молодой детектив. "И доказательство в том, что я оставлю вас и забегу заранее, чтобы приготовиться к его приему. Однако я могу ошибаться, и, поскольку мы должны быть готовы к любой чрезвычайной ситуации, оставляйте мне пометки мелом, когда будете продолжать. Если наш человек не явится в Отель де Мариамбур, а я думаю, что придет, я вернусь сюда, чтобы снова пуститься в погоню за вами.
   В этот момент случайно проехало пустое такси, и Лекок торопливо сел в него, сказав шоферу довезти его до Северного вокзала кратчайшим путем и как можно быстрее. Так как время было драгоценно, он вручил извозчику свою плату за проезд, а затем начал рыться в своем бумажнике среди различных документов, доверенных ему месье Зегмюллером, в поисках той бумаги, которая ему сейчас понадобится.
   Едва кэб остановился на площади Рубе, как молодой сыщик вышел из машины и побежал к отелю де Мариамбург, где, как и во время своего первого визита, он нашел мадам Мильнер, стоящую на стуле перед своей птичьей клеткой и упрямо пытающуюся научить своего скворца немецкому языку, а птица с таким же упрямством повторяла: "Камилла! где Камилла?
   Увидев человека с сомнительной наружностью, посмевшего переступить ее порог, хорошенькая вдова не соизволила переменить своего положения.
   "Что ты хочешь?" - спросила она отрывистым, резким голосом.
   -- Я племянник посыльного во Дворце правосудия, -- ответил Лекок с неловким поклоном, как нельзя лучше гармонировавшим с его одеждой. "Придя сегодня утром к дяде, я нашел его лежащим с ревматизмом; и он попросил меня принести вам эту бумагу вместо него. Это повестка для вас немедленно явиться к следственному судье.
   Этот ответ побудил мадам Мильнер покинуть свое место. - Очень хорошо, - ответила она, взглянув на повестку; - Дай мне время накинуть шаль на плечо, и я начну.
   Лекок удалился с еще одним неловким поклоном; но не успел он выйти на улицу, как многозначительная гримаса выдала его внутреннее удовлетворение. Однажды она обманула его, и теперь он отплатил ей. Оглянувшись, он увидел недостроенный дом на углу улицы Сен-Кантен и, почувствовав, что на мгновение ему не хватает укрытия, решил, что ему лучше всего спрятаться там. Симпатичная вдова попросила только время, чтобы накинуть шаль, прежде чем отправиться в путь; но потом случилось так, что она была довольно требовательна к своей внешности, и такое пухлое, привлекательное тельце, как она сама, возможно, имеющее приметы к возобновлению брака, никак не могло ожидать, что она завяжет завязки на своей шляпе менее чем за четверть. часа. Таким образом, пребывание Лекока за лесами недостроенного дома оказалось несколько более продолжительным, чем он ожидал, и при мысли, что май может прийти в любой момент, он изрядно задрожал от беспокойства. Насколько он опережал беглеца? Полчаса, наверное! И он выполнил только половину своей задачи.
   Наконец кокетливая хозяйка явилась сияющей, как весеннее утро. Она, вероятно, хотела наверстать время, проведенное в туалете, потому что, завернув за угол, она побежала. Лекок подождал, пока она скроется из виду, а затем, выскочив из своего укрытия, ворвался в Отель де Мариамбур, как бомба.
   Фрица, баварского юношу, должно быть, предупредили, что дом следует оставить на несколько часов в его единоличном ведении; ибо удобно устроившись в собственном кресле своей хозяйки, положив ноги на другое кресло, он уже начал засыпать.
   "Вставай!" закричал Лекок; "вставай!"
   При звуке этого голоса, звучавшего, как звук трубы, Фриц вскочил на ноги, испуганный до полусмерти.
   "Вы видите, что я агент префектуры полиции", - сказал посетитель, показывая свое удостоверение. "Теперь, если вы хотите избежать всяких неприятных вещей, наименьшим из которых будет пребывание в тюрьме, вы должны повиноваться мне".
   Мальчик дрожал всеми конечностями. -- Да, mein Herr -- я имею в виду месье -- я буду вам подчиняться, -- пробормотал он, запинаясь. - Но что мне делать?
   "О, очень мало. Скоро сюда придет человек: вы узнаете его по черной одежде и длинной бороде. Вы должны ответить ему слово в слово, как я вам говорю. И помните, если вы совершите какую-либо ошибку, вы пострадаете за нее".
   - Вы можете положиться на меня, сэр, - ответил Фриц. "У меня отличная память".
   Перспектива тюремного заключения напугала его до жалкой покорности. Он говорил правду; он был бы готов сказать или сделать что-нибудь именно тогда. Лекок воспользовался этим расположением; а затем четко и кратко дал парню его инструкции. -- А теперь, -- добавил он, -- я должен вас видеть и слышать. Где я могу спрятаться?"
   Фриц указал на стеклянную дверь. - Там, в темной комнате, сэр. Оставив дверь приоткрытой, вы можете слышать и видеть все через стекло".
   Не говоря больше ни слова, Лекок метнулся в указанную комнату. Однако не слишком рано, потому что звонок у входной двери возвестил о прибытии посетителя. Это был май. - Я хочу поговорить с хозяйкой, - сказал он.
   - Какая хозяйка? ответил парень.
   - Человек, который принял меня, когда я пришел сюда шесть недель назад...
   -- О, я понимаю, -- перебил Фриц. - Вы хотите видеть мадам Мильнер; но вы пришли слишком поздно; она продала дом около месяца назад и уехала обратно в Эльзас.
   Мэй топнул ногой и произнес страшную ругань. "Я пришел, чтобы потребовать от нее кое-что, - настаивал он.
   - Вы хотите, чтобы я назвал ее преемницей?
   Спрятавшись за стеклянной дверью, Лекок не мог не восхищаться Фрицем, который произносил эти вопиющие неправды с тем видом совершенной искренности, который дает германцам такое огромное преимущество перед латинскими расами, которые, кажется, лгут, даже когда говорят правду. .
   "Ее преемник приказал бы мне уйти", - воскликнул Мэй. "Я пришел вернуть деньги, которые заплатил за комнату, которую никогда не занимал".
   "Такие деньги никогда не возвращаются".
   Мэй произнес какую-то бессвязную угрозу, в которой можно было различить такие слова, как "прямой грабеж" и "справедливость", а затем резко пошел обратно на улицу, хлопнув за собой дверью.
   "Что ж! я правильно ответил?" - торжествующе спросил Фриц, когда Лекок вышел из своего укрытия.
   - Да, прекрасно, - ответил детектив. А потом, оттолкнув стоявшего у него на пути мальчика, бросился вслед за Мэй.
   Смутный страх почти задушил его. Его поразило, что беглец не был ни удивлен, ни глубоко тронут услышанными новостями. Он приехал в отель, полагаясь на помощь мадам Мильнер, и известие об отъезде этой женщины, естественно, встревожило бы его, ведь она не была доверенным другом таинственного сообщника? Значит, Мэй догадался, какую шутку с ним сыграли? И если да, то как?
   Здравый смысл Лекока ясно подсказывал ему, что беглеца, должно быть, насторожили, и, присоединившись к отцу Абсенту, он тут же воскликнул: "Май говорил с кем-то по дороге в гостиницу".
   - Да откуда ты это знаешь? воскликнул достойный человек, очень удивлен.
   "Ах! Я был в этом уверен! С кем он говорил?
   -- Очень хорошенькой женщине, честное слово! Белокурой и пухлой, как куропатка!
   "Ах! судьба против нас!" воскликнул Лекок с присягой. - Я бегу заранее к дому мадам Мильнер, чтобы Мэй ее не увидела. Я придумываю предлог, чтобы выслать ее из отеля, и все же они встречаются".
   Отец Абсент отчаянно махнул рукой. "Ах! если бы я знал!" - пробормотал он. - Но вы не сказали мне мешать Мэй разговаривать с прохожими.
   - Ничего, мой старый друг, - утешительно сказал Лекок. - Ничего не поделаешь.
   Пока шел этот разговор, беглец достиг предместья Монмартр, и его преследователи должны были поспешить вперед и приблизиться к своему человеку, чтобы не потерять его в толпе.
   -- А теперь, -- продолжал Лекок, когда они догнали его, -- дайте мне подробности. Где они встретились?"
   "На улице Сен-Кантен".
   - Кто первым увидел другого?
   "Май."
   "Что сказала женщина? Вы слышали крик удивления?
   "Я ничего не слышал, потому что был в пятидесяти ярдах от него; но по поведению женщины я видел, что она была ошеломлена.
   Ах! если бы Лекок мог быть свидетелем этой сцены, какие ценные выводы он мог бы из нее извлечь. - Они долго разговаривали? он спросил.
   "Меньше четверти часа".
   - Вы знаете, давала ли мадам Мильнер деньги Мэй или нет?
   "Я не могу сказать. Они жестикулировали, как сумасшедшие, так яростно, что я подумал, что они ссорятся.
   "Они знали, что за ними следят, и пытались отвести подозрения".
   -- Если бы они только арестовали эту женщину и допросили ее, -- предложил отец Абсент.
   "Какая польза от этого? Разве г-н Зегмюллер не осматривал и не подвергал ее перекрестному допросу десятки раз, ничего у нее не вытянув! Ах! она хитрая. Она заявляла, что Мэй встречался с ней, и настаивала на том, чтобы она вернула десять франков, которые он заплатил ей за свою комнату. Однако мы должны сделать все возможное. Если сообщник еще не предупрежден, ему скоро сообщат; поэтому мы должны попытаться разлучить двух мужчин. Какую уловку они применят, я не могу угадать. Но я знаю, что это не будет чем-то избитым".
   Предположения Лекока заставили отца Абсента нервничать. -- Может быть, самым верным путем, -- осмелился тот, -- было бы снова запереть его!
   "Нет!" - ответил молодой детектив. - Мне нужен его секрет, и я его получу. Что скажут о нас, если мы вдвоем позволим этому человеку сбежать от нас? Он не может быть то видимым, то невидимым попеременно, как дьявол. Посмотрим, что он собирается делать теперь, когда у него есть немного денег и план, потому что в данный момент у него есть и то, и другое. Я бы поставил на него свою правую руку.
   В то же мгновение, словно Мэй намеревался убедить Лекока в справедливости своих подозрений, он вошел в табачную лавку и через мгновение вышел оттуда с сигарой во рту.
   XXI
   Итак, хозяйка отеля "Мариамбур" дала деньги Мэй. После покупки этой сигары в этом не могло быть никаких сомнений. Но согласовали ли они какой-либо план? Было ли у них достаточно времени, чтобы решить, какой метод применит Мэй, чтобы помешать его преследованию?
   Казалось бы, да, поскольку поведение беглеца теперь изменилось во многих отношениях. Если до сих пор он, казалось, мало заботился об опасности погони и пленения, то теперь он, очевидно, был встревожен и взволнован. После столь долгого хождения при ярком солнечном свете с высоко поднятой головой теперь он крался в тени домов, стараясь как можно больше спрятаться.
   "Очевидно, что его опасения возросли пропорционально его надеждам", - сказал Лекок своему спутнику. "Он очень расстроился, когда мы увидели его в "Одеоне", и малейший пустяк заставил бы его сдаться; теперь, однако, он думает, что у него есть шанс сбежать со своим секретом.
   Беглец шел по бульварам, но вдруг свернул в переулок и направился к Храму, где вскоре после этого отец Абсент и Лекок застали его беседующим с одним из тех назойливых торговцев брошенными вещами, которые обращают внимание на каждого прохожего. -своей законной добычей. Продавец и Мэй явно спорили о цене; но последний явно не был искусным торговцем, так как с несколько разочарованным видом вскоре прекратил обсуждение и вошел в магазин.
   -- А, так теперь у него есть монета, которую он выбрал для костюма, -- заметил Лекок. - Разве это не всегда первый порыв сбежавшего заключенного?
   Вскоре на улицу вышла Мэй. Внешность его решительно изменилась: на нем были темно-синие полотняные брюки, какие обычно носят французские чернорабочие, и свободный сюртук из грубой шерстяной материи. На шее у него был повязан пестрый шелковый платок, а на одну сторону головы надет черный шелковый колпак. Одетый таким образом, он выглядел не более привлекательным, чем Лекок, и можно было бы поколебаться, прежде чем решить, кого из них двоих предпочтительнее встретить ночью на пустынном шоссе.
   Мэй казался очень довольным своим преображением и явно чувствовал себя более непринужденно в своем новом наряде. Выйдя, однако, из лавки, он подозрительно огляделся кругом, как бы удостоверяясь, кто из прохожих следит за его движениями. Он не расставался со своим суконным костюмом, а нес его под мышкой, завернув в платок. Единственное, что он оставил после себя, это его высокая шляпа с дымоходом.
   Лекоку хотелось войти в лавку и навести справки, но он чувствовал, что это будет неосмотрительно, потому что Мэй нахлобучил ему на голову кепку жестом, не оставляющим сомнений в его намерениях. Через секунду он свернул на улицу Тампль, и погоня началась всерьез; ибо беглец оказался быстрым и проворным, как олень, и было нелегко держать его в поле зрения. Он, без сомнения, жил в Англии и Германии, так как говорил на языке этих стран как на аборигене; но одно было несомненно: он знал Париж так же хорошо, как самый искусный парижанин.
   Это было видно по тому, как он ринулся на улицу Гравелье, и по тому, как точно он двигался по многочисленным извилистым улочкам, пролегающим между улицей Темпл и улицей Бобур. Казалось, он знал этот квартал столицы наизусть; ну и в самом деле, как будто он провел там полжизни. Он знал все винные лавки, сообщающиеся с двумя улицами, все закоулки, переходы и извилистые переулки. Дважды он почти ускользнул от преследователей, а однажды его спасение висело на волоске. Если бы он остался в темном углу, где он был полностью спрятан, хотя бы на мгновение дольше, два сыщика прошли бы мимо него, и его безопасность была бы обеспечена.
   Погоня представляла огромные трудности. Наступала ночь, а вместе с ней и легкий туман, почти всегда сопровождающий весенний закат. Вскоре уличные фонари зловеще замерцали в тумане, и тогда требовалось действительно острое зрение, чтобы видеть даже на умеренном расстоянии. И, вдобавок к этому недостатку, улицы теперь были запружены рабочими, возвращавшимися домой после дневного труда, и хозяйками, намеревавшимися закупить продукты для ужина, а вокруг каждого жилища толпились его многочисленные обитатели, роившиеся, как пчелы вокруг улья. . Однако Мэй использовал любую возможность, чтобы ввести в заблуждение людей, которые могли его преследовать. Группы, собравшиеся вокруг прилавка какого-нибудь дешевки, уличные аварии, блокпост - все использовалось им с таким дивным присутствием духа, что он часто скользил сквозь толпу, не оставляя следов своего прохода.
   Наконец он покинул район улицы Гравелье и направился на более широкую улицу. Дойдя до Севастопольского бульвара, он повернул налево и начал все сначала. Он мчался с удивительной скоростью, прижимая локти к телу, сдерживая дыхание и рассчитывая шаги с точностью учителя танцев. Никогда не останавливаясь и ни разу не повернув головы, он всегда торопился. И таким же ровным, но быстрым шагом он преодолел Севастопольский бульвар, пересек площадь Шатле и взошел на бульвар Сен-Мишель.
   Здесь он внезапно остановился перед стоянкой извозчиков. Он поговорил с одним из водителей, открыл дверь своей машины и прыгнул внутрь. Такси рвануло с места. Но Мэй внутри не было. Он просто прошел через машину, выйдя через другую дверь, и как раз в тот момент, когда водитель уезжал в воображаемый пункт назначения, Мэй скользнула в соседний кэб, который галопом покинул стоянку. Может быть, после стольких уловок, после таких огромных усилий, после этой последней хитрости - может быть, Мэй поверил, что он свободен.
   Он ошибся. За кабиной, которая несла его вперед, и пока он откидывался на подушки, чтобы отдохнуть, бежал человек; и этим человеком был Лекок. Бедный отец Абсент упал по дороге. Перед Дворцом правосудия он остановился, измученный и запыхавшийся, и у Лекока было мало надежды увидеть его снова, поскольку он делал все возможное, чтобы держать своего человека в поле зрения, не останавливаясь, чтобы согласовать пометки мелом.
   Мэй приказал водителю отвезти его на площадь Италии, попросив, кроме того, остановиться ровно посреди площади. Это было шагах в ста от полицейского участка, в котором он временно содержался вместе с вдовой Чупиной. Когда машина остановилась, он спрыгнул на землю и быстро огляделся вокруг, словно ища какую-то страшную тень. Однако он ничего не видел, потому что Лекок, хотя и был удивлен внезапной остановкой, все же успел рухнуть на живот под кузов кабины, невзирая на всю опасность быть раздавленным колесами. Мэй, видимо, успокоилась. Он расплатился с извозчиком, а затем направился обратно к улице Муфтар.
   Подпрыгнув, Лекок снова вскочил на ноги и бросился за беглецом с такой жадностью, с какой прожорливая собака следует за костью. Он достиг тени, отбрасываемой большими деревьями на внешних бульварах, когда в его ушах раздался слабый свист. "Отец Абсент!" - воскликнул он тоном радостного удивления.
   -- Тот самый, -- ответил старый сыщик, -- и совсем отдохнувший, благодаря прохожему извозчику, который подобрал меня и привез сюда...
   - О, хватит! прервал Лекок. "Давайте держать глаза открытыми".
   Теперь Мэй шла довольно неторопливо. Он остановился сначала перед одним, а затем перед другим из многочисленных винных магазинов и закусочных, которыми изобилует этот район. Он, видимо, искал кого-то или что-то, чего из двоих Лекок, конечно, не мог угадать. Однако, заглянув в стеклянные двери трех из этих заведений и затем отвернувшись, беглец наконец вошел в четвертое. Двое сыщиков, которым удалось хорошо рассмотреть магазин внутри, увидели, как предполагаемый убийца пересек комнату и сел за стол, за которым уже сидел необыкновенно крепкий мужчина с румяным лицом и седыми бакенбардами.
   "Сообщник!" - пробормотал отец Абсент.
   Был ли это действительно грозный сообщник? При других обстоятельствах Лекок не решился бы полагаться на смутное сходство во внешности; но здесь вероятность была так сильно в пользу утверждения отца Абсента, что молодой сыщик тотчас же признал его истинность. Разве эта встреча не была логической последовательностью случайной беседы Мэй и мадам Мильнер за несколько часов до этого?
   "Май, - подумал Лекок, - начал с того, что забрал все деньги, которые были при ней у мадам Мильнер, а затем велел ей передать его сообщнику, чтобы тот пришел и подождал его в каком-нибудь дешевом ресторанчике поблизости. Если он колебался и заглядывал в разные заведения, то только потому, что не смог указать какое-то конкретное. Теперь, если они не отбросят маску, это произойдет потому, что Мэй не уверен, что он ускользнул от преследования, и потому, что сообщник опасается, что за мадам Мильнер могли следить.
   Сообщник, если этот новый персонаж действительно был сообщником, прибегнул к маскировке, мало чем отличающейся от той, которую приняли Мэй и Лекок. На нем была грязная синяя блузка и отвратительная старая шляпа с напуском, которая была почти в лохмотьях. На самом деле он несколько преувеличил свой грим, ибо его зловещая физиономия привлекала особенное внимание даже рядом с развратными и свирепыми лицами других покупателей в магазине. Ибо эта низенькая забегаловка была настоящим притоном воров и головорезов. Среди присутствующих не было и четырех рабочих, действительно достойных этого имени. Остальные, занятые едой и питьем, были более или менее знакомы с тюремной жизнью. Меньше всего боялись мокасины барьерного типа, легко узнаваемые по блестящим кепкам и небрежно завязанным шейным платкам. Похоже, что большая часть роты состояла из этого класса.
   И все же Мэй, этот человек, которого так сильно подозревали в принадлежности к высшей социальной сфере, казалось, чувствовал себя как дома. Он заказал обычное "ординарное" и "шопене" вина, а затем, проглотив свой суп, набросал большие куски говядины, то и дело останавливаясь, чтобы вытереть рот тыльной стороной рукава. Но разговаривал ли он со своим соседом? Этого нельзя было разглядеть сквозь стеклянную дверь, все затянутую дымом и паром.
   - Я должен войти, - решительно сказал Лекок. "Я должен занять место рядом с ними и слушать".
   - Не думай об этом, - сказал отец Абсент. - А если бы они узнали тебя?
   "Они меня не узнают".
   - Если они это сделают, они убьют тебя.
   Лекок сделал неосторожный жест.
   - Я, конечно, думаю, что они без колебаний избавятся от меня любой ценой. Но, ерунда! Детектив, который боится рисковать своей жизнью, ничем не лучше подлого шпиона. Почему! вы никогда не видели, чтобы даже Геврол вздрогнул.
   Возможно, отец Абсент хотел удостовериться, соответствует ли мужество его товарища его проницательности и проницательности. Если это так, то теперь он был удовлетворен на этот счет.
   -- Вы, мой друг, останетесь здесь, чтобы последовать за ними, если они поспешно уйдут, -- продолжал Лекок, который тем временем уже повернул ручку двери. Войдя с небрежным видом и усевшись за столик рядом со столиком, занятым беглецом и человеком в широкополой шляпе, он гортанным голосом потребовал тарелку с мясом и рюмку вина.
   Беглец и хулиган против него разговаривали, но как случайно встретившиеся чужие люди, а вовсе не на манер знакомых, встретившихся на рандеву. Они говорили на жаргоне своего мнимого положения в жизни, не на том ребяческом жаргоне, который встречается в романах, описывающих низшую жизнь, а на том непристойном, вульгарном наречии, которое невозможно передать, настолько изменчиво и разнообразно значение его слов.
   "Какие замечательные актеры!" подумал Лекок; "Какое совершенство! какой метод! Как бы я был обманут, если бы не был абсолютно уверен!"
   В данный момент человек в широкополой шляпе подробно рассказывал о различных тюрьмах Франции. Он описал управляющих главными местами содержания под стражей; объяснял расхождения дисциплины в разных учреждениях; и рассказал, что еда в Пуасси была в десять раз лучше, чем в Фонтевро.
   Лекок, покончив с трапезой, заказал рюмочку бренди и, прислонившись спиной к стене и закрыв глаза, сделал вид, что засыпает. Однако его уши были широко открыты, и он внимательно слушал разговор.
   Вскоре Мэй заговорил в свою очередь; и он рассказал свою историю точно так же, как он рассказал ее судье, от убийства до своего побега, не забыв упомянуть о подозрениях, связанных с его личностью - подозрениях, которые доставили ему большое удовольствие, сказал он. Он добавил, что был бы совершенно счастлив, если бы у него было достаточно денег, чтобы отвезти его обратно в Германию; но, к сожалению, у него было всего несколько су, и он не знал, где и как достать еще. Ему даже не удалось продать кое-какую одежду, которая принадлежала ему и которая была у него с собой в связке.
   При этих словах человек в рваной фетровой шляпе заявил, что у него слишком доброе сердце, чтобы оставить товарища в таком смущении. Он знал на той же улице услужливого торговца подобными товарами и тотчас же предложил провести Мэй к себе. Единственным ответом Мэй было подняться и сказать: "Начнем". И они начали, а Лекок следовал за ними по пятам.
   Они шли быстро, пока не миновали улицу Фер-а-Мулен, свернули в узкий, тускло освещенный переулок и вошли в убогое жилище.
   - Беги и спроси у консьержа, нет ли двух дверей, через которые можно выйти из этого дома, - сказал Лекок, обращаясь к отцу Абсенту.
   Последний мгновенно подчинился. Однако он узнал, что в доме была только одна наружная дверь, и, соответственно, двое сыщиков ждали. "Нас обнаружили!" - пробормотал Лекок. "Я уверен в этом. Должно быть, меня узнал Май, или мальчик из отеля "Мариамбур" описал меня сообщнику.
   Отец Абсент ничего не ответил, потому что как раз в этот момент из дома вышли двое мужчин. Мэй звенел монетами в руке и, казалось, был в очень плохом настроении. "Что за адские негодяи эти приемщики!" - проворчал он.
   Однако, хотя он получил лишь небольшую сумму за свою одежду, он, вероятно, чувствовал, что доброта его спутника заслуживает некоторого вознаграждения; ибо тотчас после этого он предложил им выпить вместе, и с этой целью они вошли в близлежащий винный магазин. Они пробыли здесь больше часа, выпивая вместе; и только вышел из этого заведения, чтобы войти в сто шагов. Выгнанные домовладельцем, который очень хотел заткнуться, двое друзей укрылись в следующем, который они нашли открытым. Здесь их опять скоро выгнали, и тогда они поспешили в другую пьянку - и еще раз в пятую. Итак, выпив бесчисленное количество бутылок вина, они ухитрились добраться до площади Сен-Мишель около часа ночи. Здесь, однако, они не нашли ничего пить; ибо все винные лавки были закрыты.
   Затем двое мужчин посовещались и, после короткого обсуждения, рука об руку направились к предместью Сен-Жермен, как пара друзей. Выпитое ими спиртное, по-видимому, производило свое действие, ибо они часто спотыкались на ходу и говорили не только громко, но и то и другое одновременно. Несмотря на опасность, Лекок подошел достаточно близко, чтобы уловить некоторые обрывки их разговора; и слова "хороший ход" и "денег достаточно, чтобы удовлетворить одного" достигли его ушей.
   Уверенность отца Абсента пошатнулась. - Все это плохо кончится, - пробормотал он.
   - Не пугайся, - ответил его друг. "Я откровенно признаюсь, что не понимаю маневров этих хитрых сообщников, но что это в конце концов; теперь двое мужчин вместе, я уверен в успехе, уверен. Если один убежит, другой останется, и Геврол скоро увидит, кто прав, он или я.
   Тем временем два пьяницы замедлили шаг. По тому, как они осмотрели великолепные особняки Сен-Германского предместья, можно было заподозрить их в самых дурных намерениях. На улице Варренн, всего в нескольких шагах от улицы Шез, они вдруг остановились перед невысокой стеной, окружавшей огромный сад. Теперь заговорил человек в шляпе с напуском и объяснил Мэй, как сыщики поняли по его жестам, что особняк, которому принадлежал сад, имел парадный вход с улицы Гренель.
   "Ба!" - проворчал Лекок. - Сколько еще они будут нести эту чепуху?
   Они зашли дальше, чем мог себе представить молодой сыщик. Мэй внезапно вскочил на плечи своего спутника и поднялся до уровня вершины стены. Мгновение спустя мог быть слышен тяжелый удар. Он позволил себе зайти в сад. Человек в шляпе с напуском остался на улице наблюдать.
   Загадочный беглец так быстро осуществил этот странный, непостижимый замысел, что у Лекока не было ни времени, ни желания противостоять ему. Изумление его перед этим неожиданным несчастьем было так велико, что какое-то мгновение он не мог ни думать, ни двигаться. Но он быстро овладел собой и тотчас же решил, что делать. Твердым взглядом он измерил расстояние, отделявшее его от сообщника Мэя, и тремя прыжками настиг его. Человек в сдвинутой шляпе попытался закричать, но железная рука задушила крик в его горле. Он попытался вырваться и отбиться от нападавшего, но сильный удар повалил его на землю, как ребенка. Прежде чем он успел подумать о дальнейшем сопротивлении, его связали, заткнули рот и в полузадушенном состоянии отнесли на угол улицы де ла Шез. Ни звука не было слышно; ни слова, ни восклицания, ни даже шороха - ничего. Любой подозрительный звук мог дойти до Мэя по ту сторону стены и предупредить его о том, что происходит.
   - Как странно, - пробормотал отец Абсент, слишком пораженный, чтобы протянуть руку помощи своему младшему коллеге. "Как странно! Кто бы мог подумать...
   "Достаточно! достаточно!" - прервал Лекок тем резким, властным голосом, который всегда дает энергичным людям неизбежная опасность. -- Довольно! -- поговорим завтра. Я должен убежать на минуту, а ты останешься здесь. Если покажется Мэй, схватите его; не дай ему сбежать".
   "Я понимаю; но что делать с человеком, который там лежит?"
   - Оставьте его там, где он есть. Я надежно связал его, так что бояться нечего. Когда пройдет ночная полиция, мы отдадим его во главе...
   Он остановился и прислушался. Недалеко по улице послышались приближающиеся тяжелые размеренные шаги.
   -- Вот они, -- сказал отец Абсент.
   "Ах! Я не смел надеяться! Теперь у меня будет хороший шанс.
   В ту же минуту к ним поспешили два сержанта де Виля, внимание которых привлекла эта группа на углу улицы. В нескольких словах Лекок объяснил ситуацию, и было решено, что один из сержантов должен отвести сообщника в участок, а другой останется с отцом Абсентом, чтобы отрезать Мэй путь к отступлению.
   -- А теперь, -- сказал Лекок, -- я сбегаю на улицу Гренель и подам тревогу. Чьему дому принадлежит этот сад?"
   "Какая!" - удивленно ответил один из сержантов. - Разве вы не знаете сады герцога де Сэрмеза, знаменитого герцога, который в десять раз разбогател и был другом...
   - Ах, да, я знаю, я знаю! - сказал Лекок.
   -- Вор, -- продолжал сержант, -- попал в ловушку, когда перелез через стену. Сегодня вечером в особняке был прием, как и каждый понедельник, и все в доме еще не спят. Гости только что ушли, потому что, когда мы проходили мимо, у дверей стояло еще пять или шесть экипажей.
   Лекок бросился прочь, крайне обеспокоенный тем, что только что услышал. Теперь ему казалось, что если Мэй пробрался в этот сад, то не для того, чтобы совершить ограбление, а в надежде сбить преследователей со следа и скрыться по улице Гренель, которая он надеялся сделать это незаметно, в суматохе и неразберихе, сопровождавших уход гостей.
   Дойдя до Hotel de Sairmeuse, королевского дома, длинный фасад которого был ярко освещен, Лекок увидел последнюю карету, только что выезжающую со двора, в то время как несколько лакеев гасили свет, и величественный Suisse, ослепляющий своим видом. его великолепная ливрея, готовая закрыть тяжелые двойные двери парадного входа.
   Молодой сыщик подошел к этой важной персоне: "Это отель "Сэрмёз"?" - спросил он.
   Suisse приостановила его работу, чтобы осмотреть дерзкого бродягу, который осмелился расспросить его, а затем резко ответила: "Советую вам пройти дальше. Мне не нужны ваши шутки.
   Лекок забыл, что он одет как бездельник. - Ах, - возразил он, - я не тот, кем кажусь. Я агент секретной службы; по имени Лекок. Вот моя карточка, и я пришел сказать вам, что сбежавший преступник только что перелез через садовую ограду позади отеля "Сэрмёз".
   "Преступник?"
   Молодой сыщик подумал, что небольшое преувеличение не повредит и, возможно, обеспечит ему более быструю помощь. - Да, - ответил он. - И один из самых опасных - человек, на руках которого уже кровь трех жертв. Мы только что арестовали его сообщника, который помог ему перелезть через стену".
   Рубиновый нос лакея заметно побледнел. - Я позову слуг, - пробормотал он и, приспосабливаясь к слову, поднял руку к цепочке звонка, предназначенной для возвещения о прибытии посетителей, когда Лекок поспешно остановил его.
   "Сначала слово!" сказал он. "Не мог ли беглец пройти через дом и скрыться через эту дверь, не будучи замеченным? В таком случае он был бы уже далеко к этому времени.
   "Невозможно!"
   "Но почему?"
   - Извините, но я знаю, что говорю. Во-первых, дверь, ведущая в сад, закрывается; он открыт только во время торжественных приемов, а не для наших обычных гостиных по понедельникам. Во-вторых, монсеньор требует, чтобы я стоял на пороге уличной двери, когда он принимает. Сегодня он повторил этот приказ, и вы можете быть уверены, что я не ослушался его.
   - В таком случае, - сказал Лекок, слегка успокоившись, - нам, возможно, удастся найти нашего человека. Предупредите слуг, но без звонка. Чем меньше шума мы будем производить, тем выше будут наши шансы на успех".
   В мгновение ока пятьдесят слуг, заполонивших приемные, конюшни и кухни отеля "Сэрмёз", собрались вместе. Зажглись большие фонари в каретных сараях и конюшнях, и весь сад осветился, как по волшебству.
   "Если здесь прячется Мэй, - подумал Лекок, обрадовавшись такому количеству помощников, - ему будет невозможно сбежать".
   Но напрасно снова и снова тщательно исследовали сады; никого не удалось найти. Сараи, где хранились садовые инструменты, зимние сады, летние домики, два деревенских павильона у подножия сада, даже собачьи будки тщательно посещались, но все напрасно. Деревья, за исключением нескольких конских каштанов в глубине сада, были почти лишены листвы, но по этой причине ими не пренебрегали. Проворный мальчик, вооруженный фонарем, взобрался на каждое дерево и исследовал даже самые верхние ветки.
   -- Убийца, должно быть, ушел тем же путем, которым пришел, -- упрямо повторял Суисс, вооружившись огромным пистолетом и не отпуская Лекока, возможно, опасаясь несчастного случая.
   Чтобы убедить Suisse в своей ошибке, молодому сыщику необходимо было связаться с отцом Абсентом и сержантом де Вилем по ту сторону стены. Как и ожидал Лекок, оба последних ответили, что ни разу не отрывали глаз от стены и что на улицу не заходила даже мышь.
   Исследование до сих пор проводилось несколько бессистемно, каждый из слуг подчинялся своему собственному вдохновению; но теперь была признана необходимость методически проводимого поиска. Соответственно, Лекок принял такие меры, чтобы ни угол, ни ниша не могли ускользнуть от внимания; и он разделил задачу между своими добровольными помощниками, когда на сцене появился новичок. Это был серьезный, гладколицый человек в одежде нотариуса.
   - Месье Отто, первый камердинер монсеньора, - прошептал на ухо Лекоку суисс.
   Это важное лицо явилось от имени господина герцога (он не сказал "монсеньор"), чтобы узнать, что означает весь этот шум. Получив объяснение, месье Отто снизошел до комплимента Лекоку за его расторопность и порекомендовал обыскать весь дом от чердака до подвала. Одни только эти предосторожности развеяли бы опасения мадам герцогини.
   Затем он ушел, и поиски начались снова с новым рвением. Мышь, спрятавшаяся в садах отеля Sairmeuse, не могла остаться незамеченной, настолько тщательными были расследования. Ни один предмет любого размера не остался нетронутым. Можно даже сказать, что деревья были осмотрены лист за листом. Время от времени обескураженные слуги предлагали прекратить поиски; но Лекок подгонял их. Он бегал от одного к другому, то умоляя, то угрожая, клялся, что просит только еще одно усилие и что это усилие непременно увенчается успехом. Напрасные обещания! Беглеца найти не удалось.
   Теперь доказательства были убедительными. Продолжать обыскивать сад было бы хуже безумия. Соответственно, молодой сыщик решил отозвать своих помощников. - Достаточно, - сказал он унылым голосом. "Теперь точно известно, что преступника больше нет в саду".
   Может быть, он съежился в каком-нибудь углу большого дома, побелев от страха и дрожа от шума, производимого его преследователями? Можно разумно предположить, что это так; и таково было мнение слуг. Прежде всего, таково было мнение Suisse, который с растущей уверенностью возобновил свои утверждения, сделанные несколько минут назад.
   "Сегодня вечером я не отошел от порога дома, - сказал он, - и непременно должен был увидеть любого, кто потерял сознание".
   - Тогда пойдем в дом, - сказал Лекок. "Но сначала позвольте мне попросить моего спутника, который ждет меня на улице, присоединиться ко мне. Ему незачем больше оставаться там, где он есть".
   Когда отец Абсент откликнулся на зов, все нижние двери были тщательно закрыты и поставлены под охрану, и обыск возобновился внутри дома, одного из самых больших и роскошных особняков Сен-Жерменского предместья. Но в этот момент все сокровища вселенной не могли завоевать ни одного взгляда и ни секунды внимания Лекока. Все его мысли были заняты беглецом. Он прошел через несколько великолепных гостиных, по непревзойденной картинной галерее, через великолепную столовую со скрипучими буфетами под грузом массивных тарелок, не обращая ни малейшего внимания на чудеса искусства и обивки мебели, представляемые его взору. . Он поспешил дальше, сопровождаемый слугами, которые направляли и освещали его. Он поднимал тяжелую мебель так же легко, как поднял бы перо; он передвигал с места каждый стул и диван, осматривал каждый шкаф и платяной шкаф и отдергивал по очереди все портьеры, портьеры и портьеры. Более полный поиск был бы невозможен. В каждой из комнат и коридоров, в которые входил Лекок, ни один уголок не оставался неисследованным, ни один угол не был забыт. Наконец, после двух часов непрерывной работы, Лекок вернулся на первый этаж. Только пять или шесть слуг сопровождали его во время осмотра. Остальные уходили один за другим, утомленные этим приключением, которое поначалу обладало привлекательностью увеселительной вечеринки.
   -- Вы все видели, господа, -- заявил старый лакей.
   "Все!" - перебила Suisse. - Все! Конечно нет. Есть еще личные покои монсеньора и мадам герцогини, которые еще предстоит осмотреть.
   "Увы!" - пробормотал Лекок. - Какой в этом смысл?
   Но Suisse уже легонько постучал в одну из дверей, ведущих в холл. Его интерес равнялся интересу детективов. Они видели, как вошел убийца; он не видел, как он вышел; поэтому человек был в доме, и он хотел, чтобы его нашли.
   Дверь, в которую он постучал, вскоре отворилась, и появилось серьезное, чисто выбритое лицо Отто, первого камердинера герцога. - Какого черта ты хочешь? - спросил он угрюмо.
   -- Войти в комнату монсеньора, -- ответила Suisse, -- чтобы посмотреть, не укрылся ли там беглец.
   "Ты не в своем уме?" - воскликнул главный камердинер. "Как кто-то мог войти сюда? Кроме того, я не могу допустить, чтобы месье ле Дюка беспокоили. Он был на работе всю ночь, и он просто собирается принять ванну перед сном".
   Suisse, казалось, очень рассердился на этот отказ; и Лекок извинялся, когда послышался другой голос. - Пусть эти достойные люди исполняют свой долг, Отто.
   "Ах! ты слышал это!" - торжествующе воскликнул Suisse.
   - Очень хорошо, раз месье ле Дюк это разрешает. Проходи, я тебя по квартирам просвечу.
   Лекок вошел, но только для приличия прошелся по разным комнатам; библиотека, замечательный кабинет и очаровательная курительная комната. Проходя через спальню, он имел честь видеть герцога де Сэрмеза через полуоткрытую дверь маленькой белой мраморной ванной комнаты.
   "Ах хорошо!" -- приветливо воскликнул герцог. -- Беглец все еще невидим?
   - Все еще невидим, мсье, - уважительно ответил Лекок.
   Слуга не разделял хорошего настроения своего хозяина. -- Я думаю, джентльмены, -- сказал он, -- что вы можете избавить себя от необходимости посещать апартаменты герцогини. Это долг, который мы взяли на себя - женщины и я - и мы заглянули даже в ящики комода.
   На площадке старый лакей, не решавшийся войти в апартаменты своего хозяина, ждал сыщиков. Он, несомненно, получил свой приказ, потому что вежливо осведомился, не хотят ли они чего-нибудь и не найдут ли они после такой утомительной ночи немного холодного мяса и стакан вина приемлемыми. Глаза отца Абсента сверкнули. Вероятно, он думал, что в этой царской обители должны быть вкусные яства и питья, да такие яства, каких он никогда в жизни не пробовал. Но Лекок вежливо отказался и покинул отель "Сэрмёз", неохотно сопровождаемый своим старым товарищем.
   Он очень хотел побыть один. В течение нескольких часов он прилагал огромные усилия, чтобы скрыть свою ярость и отчаяние. Мэй сбежала! исчез! испарился! Эта мысль сводила его почти с ума. То, что он объявил невозможным, тем не менее произошло. В своей уверенности и гордыне он поклялся ответить за голову узника собственной жизнью; и все же он позволил ему проскользнуть между пальцами.
   Оказавшись еще раз на улице, он остановился перед отцом Абсентом и, скрестив руки, спросил: "Ну, друг мой, что вы обо всем этом думаете?"
   Старый сыщик покачал головой и, совершенно не осознавая своей бестактности, ответил: -- Я думаю, Гевроль усмехнется от удовольствия.
   При этом упоминании о его самом жестоком враге Лекок прыгнул с земли, как раненый бык. "Ой!" - воскликнул он. "Геврол еще не выиграл битву. Мы потеряли май; это большое несчастье; но его сообщник остается в наших руках. Мы держим лукавого человека, который до сих пор рушил все наши планы, как бы тщательно они ни были организованы. Он, безусловно, проницателен и предан своему другу; но мы увидим, выдержит ли его преданность перспективу каторжных работ в тюрьме. И это то, что ждет его, если он будет молчать, и если он таким образом возьмет на себя ответственность за помощь и подстрекательство к побегу беглеца. Ой! У меня нет опасений - М. Сегмюллер знает, как вытянуть из него правду.
   Говоря так, Лекок угрожающе погрозил сжатым кулаком, а затем уже более спокойным тоном добавил: "Но мы должны отправиться в участок, куда увезли сообщника. Я хочу немного расспросить его.
   XXII
   Было шесть часов, и рассвет только начинался, когда отец Абсент и его спутник добрались до полицейского участка, где застали смотрителя, сидящего за маленьким столиком и составлявшего отчет. Он не шевельнулся, когда они вошли, не узнав их под масками. Но когда они назвали свои имена, он встал с явным радушием и протянул руку.
   "Касательно сказанного!" - сказал он. - Поздравляю вас с прошлой ночью.
   Отец Абсент и Лекок обменялись встревоженными взглядами. - Какой захват? - спросили они оба на одном дыхании.
   - Да тот человек, которого вы прислали мне прошлой ночью в столь тщательно связанном виде.
   - Ну, а что с ним?
   Суперинтендант рассмеялся от души. -- Значит, вы не ведаете о своем счастье, -- сказал он. "Ах! тебе сопутствовала удача, и ты получишь щедрую награду".
   "Пожалуйста, скажите нам, что мы захватили?" - нетерпеливо спросил отец Абсент.
   "Отъявленный негодяй, беглый каторжник, пропавший без вести три месяца. У вас должно быть в кармане его описание - короче говоря, Жозеф Кутюрье.
   Услышав эти слова, Лекок так ужасно побледнел, что отец Абсент, опасаясь, что он вот-вот потеряет сознание, поднял руки, чтобы не дать ему упасть. Однако рядом стоял стул, и Лекок позволил себе упасть на него. - Жозеф Кутюрье, - пробормотал он, очевидно, не сознавая того, что говорил. "Жозеф Кутюрье! беглый каторжник!"
   Суперинтендант понимал волнение Лекока не лучше, чем смущенный вид отца Абсента.
   "У вас есть основания гордиться своей работой; сегодня утром ваш успех произведет сенсацию, - повторил он. "Вы получили знаменитый приз. Теперь я вижу нос Геврола, когда он слышит новости. Еще вчера он хвастался, что он один способен удержать этого опасного негодяя.
   После такой непоправимой неудачи, как та, что постигла Лекока, непреднамеренная ирония этих комплиментов была до крайности горькой. Слова похвалы суперинтенданта обрушились на его уши, как множество ударов кувалдой.
   "Вы, должно быть, ошибаетесь", - наконец заметил он, вставая со своего места и призывая на помощь всю свою энергию. "Этот человек не Кутюрье".
   "О, я не ошибаюсь; Вы можете быть совершенно уверены в этом. Он полностью соответствует описанию, приложенному к циркуляру о его поимке, и даже мизинца на левой руке у него нет, как упоминается".
   "Ах! это действительно доказательство! - простонал отец Абсент.
   "Это точно. И я знаю еще одно, еще более убедительное. Кутюрье - мой старый знакомый. Я уже держал его под стражей; и прошлой ночью он узнал меня точно так же, как я узнал его.
   После этого дальнейший спор был невозможен; поэтому Лекок заметил совсем другим тоном: "По крайней мере, мой друг, вы позволите мне задать вашему пленнику несколько вопросов".
   "Ой! столько, сколько вам нравится. Но прежде всего давайте запрем дверь и поставим перед ней двух моих людей. Этот Кутюрье любит открытый воздух, и он без колебаний вышибет нам мозги, если только увидит шанс на побег.
   После принятия этих мер предосторожности мужчину вытащили из клетки, в которой он был заключен. Он шагнул вперед с улыбкой на лице, уже восстановившей ту небрежность, свойственную старым преступникам, которые, находясь под стражей, как будто теряют всякое чувство гнева на полицию. Они мало чем отличаются от тех игроков, которые, проиграв последние полпенни, тем не менее охотно пожимают руку своему противнику.
   Кутюрье сразу узнал Лекока. "Ах!" - сказал он. - Это вы проделали это вчера вечером. Вы можете похвастаться крепким кулаком! Ты напал на меня очень неожиданно; а моя шея еще хуже от твоего сцепления.
   - Значит, если бы я попросил вас об услуге, вы бы не были расположены оказать ее?
   "О, да! все так же. Злобы в моем составе не больше, чем у курицы; и мне нравится твое лицо. Чего ты хочешь от меня?
   - Я хотел бы получить некоторую информацию о человеке, который сопровождал вас прошлой ночью.
   Лицо Кутюрье помрачнело. "Я действительно не могу вам ничего дать", - ответил он.
   "Почему?"
   - Потому что я его не знаю. Я никогда не видел его до прошлой ночи.
   "Трудно в это поверить. Парень не вербует первого встречного в экспедицию, подобную вашей вчера вечером. Прежде чем браться за такую работу с человеком, нужно что-то узнать о нем".
   -- Я не говорю, что не совершил глупой ошибки, -- ответил Кутюрье. "Я действительно мог бы убить себя за это, но в этом человеке не было ничего, что заставило бы меня заподозрить, что он из секретной службы. Он раскинул для меня сеть, и я прыгнул в нее. Это было сделано для меня, конечно; но мне не нужно было вмешиваться в это".
   - Вы ошибаетесь, дружище, - сказал Лекок. "Указанное лицо не служило в полиции. Даю вам честное слово, он этого не сделал.
   Мгновение Кутюрье смотрел на Лекока с понимающим видом, как будто надеялся выяснить, говорит ли он правду или пытается его обмануть. - Я тебе верю, - сказал он наконец. - И чтобы доказать это, я расскажу вам, как это произошло. Прошлым вечером я обедал один в ресторане на улице Муфтар, когда вошел этот человек и сел рядом со мной. Естественно, мы начали говорить; и я думал, что он очень хороший человек. Я не помню, как это началось, но как-то он упомянул, что у него есть одежда, которую он хочет продать; и, будучи рад услужить ему, я отвел его к другу, который купил их у него. Это сослужило ему хорошую службу, не так ли? Ну, он предложил мне что-нибудь выпить, и я ответила на комплимент. Мы вместе выпили несколько очков, и к полуночи у меня стало двоиться в глазах. Затем он начал предлагать план, который, как он поклялся, сделает нас обоих богатыми. Это должно было украсть тарелку из великолепного особняка. Для меня не было бы никакого риска; он возьмет на себя ответственность за все дело.
   "Мне нужно было только помочь ему перелезть через стену и караулить. Предложение было заманчивым, не так ли? Вы бы так подумали, если бы были на моем месте, и все же я колебался. Но парень настоял. Он клялся, что знаком с обычаями дома; в тот понедельник вечером там был грандиозный праздничный вечер, и что в таких случаях слуги не запирали тарелку. Через некоторое время я согласился".
   Мимолетный румянец окрасил бледные щеки Лекока. - Вы уверены, что он сказал вам, что герцог де Сэрмёз принимает каждый понедельник вечером? - спросил он с нетерпением.
   "Безусловно; как еще я мог знать это! Он даже упомянул имя, которое вы только что произнесли, имя, оканчивающееся на "euse".
   Странная мысль только что промелькнула в голове Лекока.
   - А что, если Мэй и герцог Сэрмёз - одно и то же лицо? Но мысль эта казалась до того совершенно нелепой, до того совершенно недопустимой, что он тотчас отбросил ее, презирая себя даже за то, что хоть на одно мгновение выдержал ее. Он проклинал свою закоренелую склонность всегда смотреть на события с романтической невозможной стороны, вместо того чтобы рассматривать их как естественные обыденные происшествия. В конце концов, не было ничего удивительного в том, что светский человек, каким он считал Мэй, должен знать день, отведенный герцогом Сэрмёзским для приема его друзей.
   Молодому сыщику больше нечего было ожидать от Кутюрье. Он поблагодарил его и, обменявшись рукопожатием с управляющим, ушел, опираясь на руку отца Абсента. Потому что он действительно нуждался в поддержке. У него дрожали ноги, кружилась голова, и ему было плохо и телом, и душой. Он потерпел сокрушительное, позорное поражение. Он льстил себе, что обладает гением для своего призвания, и все же его легко перехитрить.
   Чтобы избавиться от погони, Мэю стоило только выдумать мнимого сообщника, и этой простой уловки хватило, чтобы сбить с толку тех, кто шел по его следу.
   Отца Абсента беспокоило явное уныние коллеги. "Куда мы идем?" - спросил он. - Во Дворец правосудия или в префектуру полиции?
   Лекок содрогнулся, услышав этот вопрос, который поставил его лицом к лицу с ужасной реальностью его положения. "В префектуру!" он ответил. "Зачем мне туда идти? Может быть, чтобы подставить себя под оскорбления Геврола? У меня не хватает мужества для этого. Я также не чувствую, что у меня есть силы, чтобы пойти к господину Зегмюллеру и сказать: "Простите меня: вы слишком благосклонно меня осудили. Я дурак!'"
   "Что мы собираемся делать?"
   "Ах! Я не знаю. Может быть, я отправлюсь в Америку - может быть, я брошусь в реку".
   Он прошел около ста ярдов, как вдруг остановился. "Нет!" - воскликнул он, яростно топая ногой. - Нет, это дело не должно закончиться так. Я поклялся найти решение загадки - и я его получу! На мгновение он задумался; затем уже более спокойным голосом добавил: "Есть один человек, который может нас спасти, человек, который увидит то, чего я не смог разглядеть, который поймет то, чего я не смог. Пойдемте и спросим его совета, мой путь будет зависеть от его ответа - приезжайте!
   После такого дня и такой ночи можно было ожидать, что эти двое мужчин ощутят непреодолимое желание спать и отдыхать. Но Лекока поддерживало уязвленное тщеславие, сильное разочарование и все же неугасшая надежда на месть: тогда как бедный отец Абсент был похож на какого-нибудь несчастного извозчика, который, забыв о такой вещи, как покой, больше не чувствует усталости, но путешествует, пока не падает замертво. Старый сыщик чувствовал, что его конечности подводят его; но Лекок сказал: "Это необходимо", и пошел дальше.
   Они оба отправились в квартиру Лекока, где сняли маскировку и привели себя в порядок. Затем, позавтракав, они поспешно направились на улицу Сен-Лазар, где, войдя в один из самых роскошных домов на улице, Лекок спросил консьержа: "Мсье Табаре дома?"
   "Да, но он болен", - был ответ.
   "Очень плохо?" - с тревогой спросил Лекок.
   "Трудно сказать, - ответил мужчина, - это его старая болезнь - подагра". И с видом лицемерного сочувствия добавил: "М. Табарет не мудр, чтобы вести такой образ жизни. Женщины в некотором роде очень хороши, но в его возрасте...
   Двое сыщиков обменялись многозначительными взглядами и, как только их не было слышно, расхохотались. Едва их веселье прекратилось, как они поднялись на второй этаж и позвонили в дверь одной из квартир. Полногрудая женщина, появившаяся в ответ на его зов, сообщила им, что ее хозяин примет их, хотя он и прикован к постели. "Однако доктор сейчас с ним", - добавила она. -- Но, может быть, господа не прочь подождать, пока он уйдет? Джентльмены ответили утвердительно, затем она провела их в красивую библиотеку и пригласила сесть.
   Человек, к которому пришел посоветоваться Лекок, был человеком, прославившимся удивительной проницательностью и проницательностью, почти выходящей за пределы возможного. В течение сорока пяти лет он занимал мелкую должность в одной из контор Мон-де-Пьете, едва умудряясь существовать на скудное жалованье, которое получал. Внезапно обогатившись смертью родственника, о котором он почти никогда не слышал, он немедленно отказался от своих обязанностей и уже на следующий день начал тосковать по тому же делу, которое так часто предал анафеме. Пытаясь отвлечься, он начал собирать старые книги и нагромождал горы потрепанных, изъеденных червями томов в огромных дубовых книжных шкафах. Но, несмотря на столь привлекательное для многих времяпрепровождение, он не мог стряхнуть с себя усталость. Он похудел и пожелтел, и его доход в сорок тысяч франков буквально убивал его, когда внезапное озарение пришло ему на помощь. Оно пришло к нему однажды вечером после прочтения воспоминаний знаменитого сыщика, одного из тех тонко проницательных людей, мягких, как шелк, и гибких, как сталь, которых правосудие иногда направляет на след преступления.
   - А еще я детектив! - воскликнул он.
   Однако это он должен доказать. С этого дня он с лихорадочным интересом просматривал все книги, какие только можно было найти, имевшие хоть какое-то отношение к организации полицейской службы и расследованию преступлений. Отчеты и брошюры, письма и мемуары он жадно переходил от одного к другому, желая овладеть своим предметом. Однако тех знаний, которые он мог найти в книгах, было недостаточно, чтобы усовершенствовать свое образование. Поэтому всякий раз, когда ему стало известно о преступлении, он начинал поиски подробностей и разрабатывал дело самостоятельно.
   Вскоре этих платонических изысканий стало недостаточно, и однажды вечером, в сумерках, он собрал всю свою решимость и, отправившись пешком в префектуру полиции, смиренно попросил работы у тамошних чиновников. Его не очень благосклонно приняли, ибо претендентов было много. Но он так ловко отстаивал свое дело, что в конце концов получил несколько пустяковых поручений. Он исполнил их превосходно. Тогда большая трудность была преодолена. Ему были поручены другие дела, и вскоре он проявил замечательные способности к избранной работе.
   Дело мадам Б., жены богатого банкира, сделало его практически знаменитым. К нему обратились в тот момент, когда полиция уже потеряла всякую надежду разгадать тайну, и он доказал путем А плюс В - так сказать, путем математической дедукции, - что дорогая дама, должно быть, украла собственное имущество; и события вскоре доказали, что он сказал правду. После этого успеха к нему всегда обращались за советом в неясных и трудных случаях.
   Было бы трудно определить его точный статус в префектуре. Когда человек работает, понимается жалованье или какое-то вознаграждение, но этот странный человек никогда не соглашался получить ни копейки. Все, что он делал, он делал для собственного удовольствия, для удовлетворения страсти, которая стала самой его жизнью. Когда средств, отпущенных ему на расходы, показалось недостаточно, он тотчас открыл свой личный кошелек; и люди, которые работали с ним, никогда не уходили без существенного знака его щедрости. Конечно, у такого человека было много врагов. Он проделал столько же работы - и гораздо лучше, чем любые два полицейских инспектора; и он не получил су жалованья. Следовательно, называя его "торговцем добычей", его соперники были недалеки от истины.
   Всякий раз, когда кто-нибудь осмеливался благосклонно упомянуть его имя в присутствии Геврола, ревнивый инспектор едва сдерживал себя и возражал, осуждая досадную ошибку, которую когда-то совершил этот замечательный человек. Склонный к упрямству, как и все энтузиасты, он действительно однажды добился осуждения невиновного арестанта - бедного портняжку, обвиненного в убийстве своей жены. Эта единственная ошибка (несомненно, серьезная) за всю продолжительную карьеру заметно охладила его пыл; и впоследствии он редко посещал префектуру. Но все же он оставался "оракулом", подобно тем великим адвокатам, которые, устав от практики в адвокатуре, все еще одерживают великие и славные победы в своих кабинетах, предоставляя другим оружие, которым они больше не хотят владеть сами.
   Когда власти не решались, как поступить в каком-нибудь важном деле, они неизменно говорили: "Пойдем посоветуемся с Тироклером". Ибо это было имя, под которым он был наиболее широко известен: прозвище, происходящее от фразы, которая всегда была у него на устах. Он постоянно говорил: " Il faut que cela se tyre au clair : это должно быть выяснено". Отсюда и не совсем неуместное название "Отец Тираклер" или "Отец, Несущий к Свету".
   Возможно, это прозвище помогло ему скрыть свое занятие от друзей среди широкой публики. Во всяком случае, они никогда их не подозревали. Его беспокойная жизнь, когда он расследовал дело, странные гости, которые он принимал, его частые и длительные отлучки из дома, - все это приписывалось весьма неразумной склонности к галантности. Его консьержка была обманута так же, как и его друзья, и, смеясь над его мнимым увлечением, непочтительно назвала его старым развратником. Только сотрудники сыскной службы знали, что Тироклер и Табаре - одно и то же лицо.
   Лекок пытался обрести надежду и мужество, размышляя о карьере этого эксцентричного человека, когда пышногрудая экономка снова вошла в библиотеку и объявила, что врач ушел. В то же время она открыла дверь и воскликнула: "Это комната; вы, джентльмены, можете войти.
   XXIII
   На большой кровати с балдахином, потея и тяжело дыша под тяжестью многочисленных одеял, лежал двуликий оракул - Тироклер из префектуры, Табаре с улицы Сен-Лазар. Невозможно было поверить, что обладатель такого лица, в котором выражение глупости смешалось с выражением вечного удивления, мог обладать выдающимся талантом или хотя бы средним уровнем ума. Со своим покатым лбом, огромными ушами, гнусно вздернутым носом, маленькими глазками и грубыми, толстыми губами г-н Табаре казался превосходным представителем невежественного, скудного, мелкого класса рантье. Всякий раз, когда он выезжал за границу, малолетние уличные арабы нахально кричали ему вслед или пытались изобразить его любимую гримасу. И все же его неуклюжесть, по-видимому, ничуть не беспокоила его, тогда как он, по-видимому, получал истинное удовольствие от того, что увеличивал свою глупость, утешая себя мыслью, что "тот, кто кажется гением, вовсе не гений".
   При виде двух сыщиков, которых он очень хорошо знал, его глаза заискрились от удовольствия. - Доброе утро, Лекок, мой мальчик, - сказал он. "Доброе утро, мой старый Абсент. Значит, вы достаточно думаете о бедном папе Тироклере, чтобы прийти к нему?
   - Нам нужен ваш совет, мсье Табаре.
   "Ах ах!"
   "Нас просто так перехитрили, как если бы мы были младенцами в длинной одежде".
   "Какая! был ли ваш человек таким хитрым парнем?
   Лекок вздохнул. "Так хитер, - ответил он, - что, если бы я был суеверным, я бы сказал, что это был сам дьявол".
   На лице больного было смешное выражение зависти. "Какая! ты нашел такое сокровище, - сказал он, - и ты жалуешься! Да ведь это великолепная возможность - шанс, которым можно гордиться! Видите ли, мои мальчики, за эти дни все выродилось. Раса великих преступников вымирает - те, кто унаследовал старую породу, подобны фальшивым монетам. Вряд ли что-то осталось, кроме толпы мелких преступников, которые не стоят кожи, затраченной на их преследование. Честное слово, это достаточно, чтобы вызвать отвращение у сыщика. Больше никаких проблем, эмоций, беспокойства или волнения. Когда в наше время совершается преступление, а преступник на следующее утро оказывается в тюрьме, вам остается только сесть в омнибус, поехать в дом преступника и арестовать его. Он всегда находил, тем более жаль. Но что задумал ваш товарищ?
   - Он убил трех человек.
   "Ой! ой! ой!" - сказал старый Табаре тремя разными тонами, явно подразумевая, что этот преступник явно превосходит других представителей своего вида. - И где это произошло?
   - В винной лавке у барьера.
   "О, да, я припоминаю: человек по имени Мэй. Убийства были совершены в каюте вдовы Чупин. Я видел это дело, упомянутое в " Газете де Трибуно ", и ваш товарищ, Фанферло л'Экурёй, который приходит ко мне, сказал мне, что вы странно озадачены личностью заключенного. Значит, вам поручено расследование этого дела? Тем лучше. Расскажи мне все об этом, и я помогу тебе, чем смогу".
   Внезапно остановив себя и понизив голос, Тироклер добавил: - Но прежде всего окажите мне милость встать. Теперь подожди минутку, и когда я попрошу тебя, открой вон ту дверь слева, очень резко. Мариетта, моя экономка, воплощение любопытства, стоит и слушает. Я слышу, как ее волосы трутся о прядь. В настоящее время!"
   Молодой сыщик немедленно подчинился, и Мариетта, застигнутая врасплох, поспешила прочь, преследуемая сарказмами своего хозяина. "Вы могли бы знать, что у вас ничего не получится!" - крикнул он ей вдогонку.
   Хотя Лекок и отец Абсент стояли гораздо ближе к двери, чем старый Тироклер, ни один из них не слышал ни малейшего звука; и они с изумлением переглянулись, недоумевая, не разыграл ли хозяин для их пользы небольшой фарс и действительно ли его слух был настолько острым, как, казалось бы, свидетельствовал этот случай.
   -- А теперь, -- сказал Табаре, устраиваясь поудобнее на подушках, -- теперь я послушаю тебя, мой мальчик. Мариетта больше не вернется.
   По пути к Табаре Лекок занялся подготовкой своего рассказа; и самым ясным образом он изложил все подробности, начиная с того момента, когда Жеврол открыл дверь "Пуаврьера", и до того момента, когда Мэй перепрыгнула через садовую ограду в задней части отеля "Сэрмёз".
   Пока молодой сыщик рассказывал свою историю, старый Табарет казался совершенно преображенным. Его подагра была полностью забыта. Согласно разным фазам концерта, он либо ворочался и извивался на кровати, издавая короткие возгласы восторга или разочарования, либо лежал неподвижно, погрузившись в ту же экстатической грезы, которой предаются восторженные поклонники классической музыки, слушая одну из божественных сонат великого Бетховена.
   "Если бы я был там! Если бы я только был там!" - время от времени с сожалением бормотал он сквозь стиснутые зубы, хотя, когда рассказ Лекока был закончен, энтузиазм явно взял верх. "Это красиво! это грандиозно!" - воскликнул он. - И с одной-единственной фразой: "Это пруссаки идут", - для начала! Лекок, мой мальчик, я должен сказать, что ты вел это дело как ангел!
   - Ты хочешь сказать, как дурак? - спросил обескураженный детектив.
   - Нет, мой друг, конечно, нет. Ты порадовал мое старое сердце. я могу умереть; У меня будет преемник. Ах! этот Гевроль, предавший вас, - а он вас предал, в этом нет сомнения, - этот тупой, упрямый "генерал" недостоин чернить ваши ботинки!
   - Вы пересиливаете меня, мсье Табаре! - прервал его Лекок, еще не зная, подшучивает ли хозяин над ним или нет. "Но тем не менее верно, что май исчез, и я потерял свою репутацию, прежде чем начал ее создавать".
   -- Не спешите отвергать мои комплименты, -- ответил старый Табаре с ужасной гримасой. "Я говорю, что вы очень хорошо провели это расследование; но это можно было бы сделать намного лучше, очень лучше. У вас есть талант к своей работе, это очевидно; но вам не хватает опыта; вы ликуете из-за пустякового преимущества или разочаровываетесь из-за пустяка; вы терпите неудачу, но упорно цепляетесь за навязчивую идею, как мотылек порхает вокруг свечи. Тогда вы молоды. Но неважно, это ошибка, которую вы перерастете слишком быстро. А теперь, говоря откровенно, я должен вам сказать, что вы сделали очень много грубых ошибок.
   Лекок опустил голову, как школьник, получивший выговор от своего учителя. В конце концов, он не был ученым, и не был ли этот старик его учителем?
   -- Теперь я перечислю ваши ошибки, -- продолжал старый Табаре, -- и покажу вам, как по крайней мере в трех случаях вы упускали возможность разгадать эту тайну.
   "Но-"
   "Пух! фу! мой мальчик, позвольте мне поговорить немного сейчас. С какой аксиомы вы начали? Ты сказал: "Всегда не доверяй внешнему виду; верить в прямо противоположное тому, что кажется истинным или даже вероятным".
   - Да, именно это я и сказал себе.
   "И это был очень мудрый вывод. С этой идеей в вашем фонаре, чтобы осветить ваш путь, вы должны были идти прямо к истине. Но вы молоды, как я уже сказал; и при первом же обстоятельстве, которое кажется вам вероятным, вы совершенно забываете правило, которое, как вы сами признаете, должно было бы управлять вашим поведением. Как только сталкиваешься с фактом, который кажется даже более чем вероятным, глотаешь его так же жадно, как пескарь заглатывает наживку рыболова".
   Это сравнение не могло не задеть молодого сыщика. - Не думаю, что я был так прост, - возразил он.
   "Ба! Что же вы подумали, когда узнали, что г-н д'Эскорваль сломал ногу, вылезая из кареты?
   "Полагать! Я поверил тому, что они мне сказали, потому что... - Он сделал паузу, и Тироклер разразился искренним смехом.
   "Вы поверили этому, - сказал он, - потому что это была очень правдоподобная история".
   - Во что бы вы поверили, окажись вы на моем месте?
   "Прямо противоположное тому, что мне говорили. Я мог ошибаться; но это было бы логическим выводом в качестве моего первого хода рассуждений".
   Этот вывод был настолько смелым, что Лекок смутился. "Какая!" - воскликнул он. - Вы полагаете, что падение г-на д'Эскорваля было только фикцией? что он не сломал ногу?
   Лицо старого Табарета вдруг приняло серьезное выражение. "Я не думаю, что это," ответил он; "Я в этом уверен."
   XXIV
   Лекок очень доверял оракулу, с которым советовался; но даже старый Тироклер мог ошибаться, и то, что он только что сказал, казалось таким чудовищным, таким совершенно за гранью возможного, что молодой человек не мог скрыть жест недоверчивого удивления.
   - Итак, месье Табаре, вы готовы утверждать, что г-н д'Эскорваль находится в таком же добром здравии, как отец Абсент или я; и что он заперся в своей комнате на пару месяцев, чтобы придать лжи видимость правды?
   - Я готов поклясться.
   - Но что могло быть его целью?
   Табарет воздел руки к небу, как бы умоляя о прощении за глупость юноши. "И именно в тебе, - воскликнул он, - в тебе я увидел преемника, ученика, которому я мог бы передать свой метод индукции; и теперь, вы задаете мне такой вопрос, как это! Отрази мгновение. Должен ли я привести вам пример, чтобы помочь вам? Очень хорошо. Да будет так. Предположим, вы судья. совершено преступление; на вас возложена обязанность расследовать это, и вы посещаете заключенного, чтобы допросить его. Очень хорошо. До сих пор этому заключенному удавалось скрывать свою личность - так было и в данном случае, не так ли? Очень хорошо. Что бы вы сделали, если бы с первого взгляда узнали под маской заключенного своего лучшего друга или злейшего врага? Что бы вы сделали, я спрашиваю?
   "Я должен сказать себе, что судья, который вынужден колебаться между своим долгом и своими наклонностями, находится в очень затруднительном положении, и я должен постараться избежать ответственности".
   "Я это понимаю; но не могли бы вы раскрыть личность этого заключенного? Помните, он может быть вашим другом или вашим врагом?
   Вопрос был настолько деликатным, что Лекок некоторое время молчал, размышляя, прежде чем ответить.
   Паузу прервал отец Абсент. - Я не должен ничего раскрывать! - воскликнул он. "Я должен оставаться абсолютно нейтральным. Я должен сказать себе, что другие пытаются раскрыть личность этого человека. Пусть делают, если могут; но пусть моя совесть будет чиста".
   Это был крик честности; не совет казуиста.
   - Я тоже должен молчать, - наконец ответил Лекок. - И мне кажется, что, если я буду держать язык за зубами, я не нарушу свой долг магистрата.
   Услышав эти слова, Табаре потер руки, как делал всегда, когда собирался привести какой-нибудь убедительный аргумент. -- В таком случае, -- сказал он, -- сделайте мне одолжение, скажите мне, какой предлог вы изобретете, чтобы выйти из дела, не возбудив подозрений?
   "Я не знаю; Я не могу сказать сейчас. Но если бы я оказался в таком положении, я бы нашел какое-нибудь оправдание - изобрел бы что-нибудь...
   -- И если бы вы не могли найти ничего лучшего, -- прервал его Табаре, -- вы бы воспользовались приемом г-на д'Эскорваля; вы бы притворились, что сломали конечность. Только, как ты умный малый, ты пожертвовал бы своей рукой; это было бы менее неудобно, чем твоя нога; и вас не приговорят к уединению на несколько месяцев.
   - Итак, мсье Табаре, вы убеждены, что г-н д'Эскорваль знает, кто такая Мэй на самом деле.
   Старый Тироклер так резко повернулся в своей постели, что его забытая подагра вызвала у него страшный стон. - Ты можешь сомневаться? - воскликнул он. "Можете ли вы в этом сомневаться? Какие доказательства вам нужны тогда? Какую связь вы видите между падением магистрата и попыткой заключенного покончить жизнь самоубийством? Я не был там, как вы; Я знаю эту историю только так, как ты мне ее рассказал. Я не могу смотреть на факты своими глазами, но по вашим утверждениям, которые я полагаю правильными, я так понимаю. Когда г-н д'Эскорваль выполнил свою задачу в доме вдовы Шупен, он приходит в тюрьму, чтобы допросить предполагаемого убийцу. Двое мужчин узнают друг друга. Будь они одни, могли бы последовать взаимные объяснения и дело приняло бы совсем другой оборот. Но они были не одни; присутствовало третье лицо - М. служащий д'Эскорваля. Так что они ничего не могли сказать. Судья задал несколько банальных вопросов смущенным голосом, и заключенный, ужасно взволнованный, ответил, как мог. Теперь, выйдя из камеры, г-н д'Эскорваль, несомненно, сказал себе: "Я не могу расследовать преступления человека, которого ненавижу!" Он, конечно, был ужасно озадачен. Когда вы попытались заговорить с ним, когда он выходил из тюрьмы, он резко сказал вам подождать до завтра; а через четверть часа сделал вид, что упал и сломал ногу".
   - Значит, вы думаете, что г-н д'Эскорваль и Мэй - враги? - спросил Лекок.
   - Разве факты не доказывают этого вне всякого сомнения? - возразил Табарет. "Если бы они были друзьями, магистрат мог бы поступить так же; но тогда заключенный не стал бы пытаться задушить себя. Но благодаря вам; его жизнь была спасена; потому что он обязан вам жизнью. Ночью, в прямом жилете, он был бессилен пораниться. Ах! как он, должно быть, страдал в ту ночь! Какая агония! Итак, утром, когда его отвели в комнату магистрата для допроса, он в каком-то исступлении бросился в ужасающее присутствие своего врага. Он ожидал найти там г-на д'Эскорваля, готового торжествовать над своими несчастьями; и он хотел сказать: "Да, это я. В этом есть фатальность. Я убил трех человек, и я в твоей власти. Но между нами смертельная вражда, и именно поэтому ты не имеешь права продлевать мои мучения! Если бы вы так поступили, это было бы позорной трусостью. Однако вместо г-на д'Эскорваля он видит г-на Сегмюллера. Тогда что происходит? Он удивлен, и его глаза выдают изумление, которое он испытывает, когда осознает великодушие своего врага - врага, от которого он не ожидал снисходительности. Потом на его губах появляется улыбка - улыбка надежды; ибо он думает, что, поскольку г-н д'Эскорваль не выдал своей тайны, он сможет сохранить ее и, возможно, выйти из этой тени позора и преступления, не запятнав свое имя и честь.
   Старый Табаре помолчал, а затем, внезапно изменив тон и иронически взмахнув рукой, добавил: -- И это -- мое объяснение.
   Отец Абсент поднялся, обезумев от восторга. "Кристи!" - воскликнул он. - Вот оно! Это оно!"
   Одобрение Лекока было тем не менее очевидным, хотя и невысказанным. Он мог оценить эту быструю и прекрасную работу по индукции гораздо лучше, чем его спутник.
   Минуту-другую старый Табарет полулежал на подушках, наслаждаясь сладостями восхищения; затем он продолжил: "Вы хотите дальнейших доказательств, мой мальчик? Вспомните, с какой настойчивостью мсье д'Эскорваль послал мсье Сегмюллеру информацию. Я допускаю, что у человека может быть страсть к своей профессии; но не до такой степени. Вы считали, что у него сломана нога. Тогда разве вы не были удивлены, обнаружив, что судья со сломанной конечностью, страдающий от смертельной боли, проявляет такой удивительный интерес к несчастному убийце? У меня нет сломанных костей, у меня только подагра; но я очень хорошо знаю, что, когда я страдаю, половина мира может судить другую половину, и все же мысль послать Мариетту за информацией никогда не придет мне в голову. Ах! минутное размышление позволило бы вам понять причину его заботы и, вероятно, дало бы вам ключ ко всей тайне".
   Лекок, который был таким блестящим казуистом в лачуге вдовы Шюпен, который был так уверен в себе и так серьезно излагал свои теории простому отцу Абсенту, - Лекок сконфуженно опустил голову и не проронил ни слова. Но он не чувствовал ни гнева, ни нетерпения.
   Он пришел спросить совета и был рад, что ему его дали. Он сделал много ошибок, как теперь он видел слишком ясно; и когда ему указывали на них, он не злился, не раздражался и не пытался доказать, что был прав, когда ошибался. Это, безусловно, было прекрасной чертой его характера.
   Тем временем г-н Табаре налил в большой стакан прохладительного напитка и осушил его. Теперь он продолжил: "Мне не нужно напоминать вам об ошибке, которую вы совершили, не заставив Тойнон Чупин рассказать вам все, что она знала об этом деле, пока она была в вашей власти. "Синица в руке" - знаете поговорку.
   -- Уверяю вас, мсье Табаре, что эта ошибка стоила мне достаточно, чтобы я осознал, как опасно дать остыть пылу благожелательного свидетеля.
   - Тогда мы не будем больше говорить об этом. Но я должен сказать вам, что по крайней мере три или четыре раза в вашей власти было прояснить эту тайну.
   Оракул замолчал, ожидая возражений со стороны своего ученика. Однако никто не пришел. "Если он так говорит, - подумал молодой сыщик, - значит, так оно и есть".
   Эта осторожность произвела большое впечатление на старого Табаре и усилила его уважение к Лекоку. -- В первый раз вам не хватило благоразумия, -- сказал он, -- когда вы попытались разыскать владельца бриллиантовой серьги, найденной в Пуавриере.
   "Я приложил все усилия, чтобы найти последнего владельца".
   - Вы очень старались, я этого не отрицаю; а насчет того, чтобы прилагать все усилия, - это совсем другое дело. Например, когда вы узнали, что баронесса де Вацо умерла и все ее имущество было продано, что вы сделали?
   "Тебе известно; Я немедленно пошел к человеку, который отвечал за продажу".
   "Очень хорошо! а потом?"
   "Я просмотрел каталог; и поскольку среди упомянутых драгоценностей я не мог найти ничего, что соответствовало бы описанию этих бриллиантов, я знал, что ключ к разгадке совершенно утерян".
   - Вот именно, где ты ошибаешься! воскликнул старый Тироклер, торжествующе. "Если такие ценные драгоценности не упомянуты в каталоге распродажи, баронесса де Вацау не могла обладать ими на момент своей смерти. И если она больше не владела ими, она, должно быть, отдала их или продала. И кому она могла их продать? Одной из ее подруг, весьма вероятно. По этой причине, будь я на вашем месте, я узнал бы имена ее близких друзей; это было бы очень легкой задачей; и тогда я должен был попытаться завоевать благосклонность всех служанок, служа этим друзьям. Для такого симпатичного молодого человека, как ты, это было бы только развлечением. Тогда я должен был бы показывать эту серьгу каждой служанке по очереди, пока не нашел бы ту, которая сказала: "Этот бриллиант принадлежит моей госпоже", или ту, которую охватила нервная дрожь".
   "И подумать только, что эта мысль ни разу не пришла мне в голову!" - воскликнул Лекок.
   "Подожди, подожди, я перехожу ко второй твоей ошибке", - возразил оракул. - Что вы сделали, когда завладели сундуком, который Мэй притворился своим? Почему вы сыграли прямо на руку этому хитрому противнику. Как можно было не заметить, что этот сундук был лишь вспомогательным предметом; немного "собственности" приготовили в "монтаже" "комедии"? Вы должны были знать, что он мог быть передан госпоже Мильнер только сообщником и что все его содержимое должно было быть куплено по этому случаю.
   "Я знал это, конечно; но даже при таких обстоятельствах, что я мог сделать?
   - Что ты мог сделать, мой мальчик? Что ж, я всего лишь бедный старик, но я должен был опросить каждого суконщика в Париже; и наконец кто-нибудь воскликнул бы: "Эти статьи! Ведь я продал их какому-то такому-то человеку, который купил их для одного из своих друзей, чью меру он привез с собой".
   Разозлившись на себя, Лекок яростно ударил сжатой рукой по столу рядом с собой. "Сакребле!" - воскликнул он. - Этот метод был безошибочным и к тому же таким простым! Ах! Я никогда не прощу себе своей глупости, пока я жив!"
   "Нежно нежно!" перебил старый Тироклер. - Ты заходишь слишком далеко, мой дорогой мальчик. Глупость вообще не то слово; следует сказать беспечность, легкомыслие. Вы молоды - чего еще можно было ожидать? Что гораздо менее непростительно, так это то, как вы вели погоню после того, как пленнику позволили сбежать.
   "Увы!" пробормотал молодой человек, теперь совершенно обескураженный; - Я ошибся в этом?
   "Ужасно, сын мой; и вот где я действительно виню вас. Какое дьявольское влияние побудило вас шаг за шагом следовать за Мэй, как заурядный полицейский?
   На этот раз Лекок был ошеломлен. - Должен ли я был позволить ему сбежать от меня? - спросил он.
   "Нет; но если бы я был рядом с вами на галерее Одеона, когда вы так ясно угадали намерения узника, я бы сказал вам: "Этот парень, друг Лекок, поспешит в дом мадам Мильнер, чтобы сообщить ей о своем побеге". . Давай побежим за ним. Имейте в виду, мне не следовало пытаться помешать ему увидеться с ней. Но когда он вышел из Hotel de Mariembourg, я должен был добавить: "Теперь пусть идет, куда хочет; но прилепитесь к госпоже Мильнер; не теряйте ее из виду; прильните к ней так же крепко, как к ее собственной тени, ибо она приведет вас к сообщнику, то есть к разгадке тайны".
   "Это правда; Я вижу это сейчас".
   "Но вместо этого, что ты сделал? Ты побежала в отель, ты напугала мальчика! Когда рыбак закинул наживку, а рыба плывет рядом, он не бьет в гонг, чтобы их всех спугнуть!"
   Таким образом, старый Табаре пересмотрел весь ход исследования и поиска, переделав его в соответствии со своим собственным методом индукции. Изначально у Лекока было великолепное вдохновение. В своих первых исследованиях он проявил замечательный талант; и все же он не преуспел. Почему? Просто потому, что он пренебрег аксиомой, с которой начал: "Всегда не доверяй тому, что кажется вероятным!"
   Но юноша слушал "подведение итогов" оракула с раздельным вниманием. В его мозгу проносились тысячи проектов, и в конце концов он уже не мог сдерживать себя. "Вы спасли меня от отчаяния, - воскликнул он, - я думал, что все пропало; но я вижу, что мои ошибки можно исправить. То, что я забыл сделать, я могу сделать сейчас; еще есть время. Разве бриллиантовая серьга, а также различные вещи, принадлежащие заключенному, не находятся у меня? Мадам Мильнер по-прежнему владеет Hotel de Mariembourg, и я буду за ней присматривать.
   - А зачем, мой мальчик?
   "Зачем? Да ведь найти моего беглеца, конечно!
   Если бы молодой сыщик был менее поглощен своей идеей, он бы заметил легкую улыбку на толстых губах папы Тироклера.
   "Ах, сын мой! неужели вы не подозреваете настоящего имени этого притворного шута? спросил оракул несколько уныло.
   Лекок вздрогнул и отвернулся. Он не хотел, чтобы Табарет видела его глаза. - Нет, - ответил он, - я не подозреваю...
   - Вы говорите неправду! прервал больной. - Вы не хуже меня знаете, что Мэй живет на улице Гренель-Сен-Жермен и что он известен как герцог де Сэрмёз.
   Услышав эти слова, отец Абсент от души расхохотался: "Ах! это хорошая шутка!" - воскликнул он. - Ах, ха!
   Однако таково было мнение Лекока. -- Ну да, мсье Табаре, -- сказал он, -- мне пришла в голову эта мысль; но я прогнал его".
   - А почему, если угодно?
   "По кочану-"
   "Потому что вы не поверите в логическую последовательность ваших предпосылок; но я последователен и утверждаю, что кажется невероятным, что убийца, арестованный в пивной вдовы Шупен, должен быть герцогом Сармёзским. Следовательно, арестованный там убийца, Мэй, притворный шут, и есть герцог де Сэрмёз!
   ХХV
   Как эта идея пришла в голову старому Табаре, Лекок не мог понять. Смутное подозрение, правда, мелькнуло в его собственном уме; но это было в момент отчаяния, когда он был растерян из-за того, что потерял май, и когда некоторые замечания Кутюрье послужили поводом для любого нелепого предположения. И все же теперь отец Тироклер спокойно провозгласил это подозрение, которое Лекок не осмеливался всерьез вынашивать даже на мгновение, как несомненный факт.
   - Ты выглядишь так, как будто вдруг свалился с облаков, - воскликнул оракул, заметив изумление своего гостя. - Вы полагаете, что я говорил наобум, как попугай?
   - Нет, конечно, нет, но...
   "Туш! Вы удивляетесь, потому что ничего не знаете о современной истории. Если вы не хотите остаться на всю жизнь обычным сыщиком, как ваш друг Гевроль, вы должны прочитать и ознакомиться со всеми главными событиями века.
   - Должен признаться, что не вижу связи.
   Месье Табаре не соизволил ответить. Повернувшись к отцу Абсенту, он самым приветливым тоном попросил старого сыщика пойти в библиотеку и принести два больших тома, озаглавленных "Общая биография людей нашего времени", которые он найдет в книжном шкафу на Правильно. Отец Абсент поспешил подчиниться; и как только принесли книги, г-н Табаре принялся перелистывать страницы жадной рукой, как человек, ищущий слово в словаре.
   -- Эсбайрон, -- пробормотал он, -- Эскарс, Эскайрак, Эшер, Эскодика -- наконец-то она у нас есть -- Эскорваль! Слушай внимательно, мой мальчик, и ты обретешь просветление".
   Этот запрет был совершенно излишним. Никогда еще способности молодого сыщика не были так настороже. Затем больной выразительно прочел: "Эскорваль (Луи-Гийом, барон д'). Дипломат и политик, родился в Монтеньяке 3 декабря 1769 года; из старинной семьи юристов. Он заканчивал учебу в Париже, когда разразилась революция, и со всем рвением юности принялся за народное дело. Но, вскоре осуждая эксцессы, совершенные во имя свободы, он примкнул к реакционерам, возможно, по совету Редерера, который был одним из его родственников. Порученный господином де Талейраном Первому советнику, он начал свою дипломатическую карьеру с миссии в Швейцарии; и во время существования Первой Империи ему доверяли многие важные переговоры. Преданный Императору, он оказался серьезно скомпрометирован с приходом Второй Реставрации. Во время знаменитого восстания в Монтеньяке он был арестован по двойному обвинению в государственной измене и заговоре. Его судила военная комиссия и приговорила к смертной казни. Однако приговор не был приведен в исполнение. Он был обязан своей жизнью благородной преданности и героической энергии священника, одного из его друзей, аббата Мидона, лекаря маленькой деревни Сайрмёз. У барона д'Эскорваля был только один сын, который в очень раннем возрасте начал заниматься судейством.
   Лекок был сильно разочарован. - Я понимаю, - заметил он. - Это биография отца нашего магистрата. Только я не вижу, чтобы это нас чему-нибудь научило.
   Ироническая улыбка изогнула губы старого Тироклера. "Это учит нас тому, что отец г-на д'Эскорваля был приговорен к смерти", - ответил он. - Это что-то, уверяю вас. Немного терпения, и ты скоро все узнаешь".
   Найдя новый лист, он снова начал читать: "Сэрмёз (Анн-Мари-Виктор де Тенгри, герцог де). - Французский генерал и политик, родился в замке Сармёз, близ Монтеньяка, в 1758 году. один из старейших и самых прославленных во Франции. Его не следует путать с герцогской семьей Сермез, чье имя пишется через букву "е". Покинув Францию в начале Революции, Анн де Сармёз начала со службы в армии Конде. Несколько лет спустя он предложил свой меч России; и некоторые из его биографов утверждают, что он сражался в русских рядах во время катастрофического отступления из Москвы. Вернувшись во Францию с Бурбонами, он прославился своими ультрароялистскими взглядами. Несомненно, ему посчастливилось снова завладеть своими огромными фамильными поместьями; и ранг и достоинства, которые он приобрел в чужих землях, были подтверждены. Назначенный королем председательствовать в военной комиссии, занимающейся арестом и судом заговорщиков Монтеньяка, его рвение и суровость привели к поимке и осуждению всех замешанных сторон".
   Лекок вскочил со сверкающими глазами. "Теперь я ясно вижу это", - воскликнул он. - Отец нынешнего герцога Сармеза пытался обезглавить отца нынешнего господина д'Эскорваля.
   М. Табаре был воплощением самодовольства. -- Вы видите, какую помощь дает история, -- сказал он. -- Но я еще не кончил, мой мальчик; у нынешнего герцога де Сэрмеза тоже есть статья, которая будет для нас интересна. Итак, слушайте: Саирмёз (Анн-Мари-Марсьяль) - сын предыдущего, родился в Лондоне в конце прошлого века; получил свое раннее образование в Англии и завершил его при австрийском дворе, который впоследствии посетил с несколькими конфиденциальными миссиями. Наследник мнений, предрассудков и враждебности своего отца, он поставил на службу своей партии высокоразвитый ум, необыкновенную проницательность и незаурядные способности. Лидер в то время, когда политические страсти были на пике, он имел мужество взять на себя единоличную ответственность за самые непопулярные меры. Однако враждебность, с которой он столкнулся, в конечном итоге вынудила его уйти в отставку, оставив после себя враждебность, которая, вероятно, прекратится только с его жизнью".
   Больной закрыл книгу и с напускной скромностью спросил: "А, ну! Что вы думаете о моем маленьком методе индукции?
   Но Лекок был слишком поглощен своими мыслями, чтобы ответить на этот вопрос. -- Я думаю, -- заметил он, -- что, если бы герцог де Сэрмёз исчез на два месяца -- период заключения Мэя, об этом знал бы весь Париж -- и поэтому...
   - Ты спишь, - перебил Табаре. "Почему с женой и своим камердинером в качестве сообщников герцог может отлучиться на год, если захочет, и тем не менее все его слуги поверят, что он находится в доме".
   -- Я признаю это, -- сказал наконец Лекок. "но, к сожалению, есть одно обстоятельство, которое полностью опровергает теорию, которую мы так старательно построили".
   - А что это, если позволите?
   "Если бы человек, участвовавший в потасовке в Пуаврьере, был герцогом Сармёзским, он бы назвал свое имя - он заявил бы, что, подвергнувшись нападению, он только защищался - и одно его имя раскрыло бы тюремные двери. Что вместо этого делал заключенный? Он пытался убить себя. Мог ли такой великий сеньор, как герцог де Сэрмёз, для которого жизнь должна быть вечным чаром, подумать о самоубийстве?
   Издевательский свист старого Табарета прервал говорившего. "Вы, кажется, забыли последнюю фразу в его биографии: "М. Сайрмёз оставляет после себя недоброжелательность и ненависть". Знаете ли вы, какую цену ему пришлось бы заплатить за свою свободу! Нет, я тоже. Чтобы объяснить его присутствие в Пуаврьере и присутствие женщины, которая, возможно, была его женой, которая знает, какие постыдные тайны ему пришлось бы раскрыть? Между стыдом и самоубийством он выбрал самоубийство. Он хотел сохранить свое имя и честь нетронутыми".
   Старый Тироклер говорил с такой горячностью, что даже отец Абсент был глубоко впечатлен, хотя, по правде говоря, он мало что понял из разговора.
   Что касается Лекока, то он очень побледнел, его губы слегка дрожали. -- Вы извините мое лицемерие, мсье Табаре, -- сказал он взволнованным голосом. "Я высказал эти последние возражения только для формы. Я думал о том, что вы теперь говорите, но я не доверял себе, и я хотел услышать, что вы сами это говорите. Затем властным жестом добавил: "Теперь я знаю, что должен делать".
   Старый Табарет воздел руки к небу со всеми признаками сильного беспокойства. "Несчастный человек!" - воскликнул он. - Вы думаете арестовать герцога Сармеза? Бедный Лекок! На свободе этот человек почти всемогущ, и вы, бесконечно малый агент полиции, разбились бы так же легко, как стекло. Будь осторожен, мой мальчик, не нападай на герцога. Я не буду нести ответственность за последствия. Вы можете поставить под угрозу свою жизнь.
   Молодой детектив покачал головой. "Ой! Я не обманываю себя, - сказал он. - Я знаю, что герцог далеко за пределами моей досягаемости - по крайней мере, в настоящее время. Но он снова будет в моей власти в тот день, когда я узнаю его секрет. я не боюсь опасности; но я знаю, что если я хочу добиться успеха, я должен скрывать себя, и я так и сделаю. Да, я останусь в тени, пока не раскрою эту тайну; но тогда я снова появлюсь в моем истинном характере. И если это действительно герцог де Сэрмёз, я отомщу.
  
   УБИЙСТВА НА УЛИЦЕ МОРГ, Эдгар Аллан По
   Какую песню пели сирены или какое имя принял Ахиллес, когда спрятался среди женщин, хотя и загадочные вопросы, не выходят за рамки всяких предположений.
   - Сэр Томас Браун
   Ментальные черты, рассматриваемые как аналитические, сами по себе мало поддаются анализу. Мы ценим их только в их эффектах. Мы знаем о них, между прочим, что они всегда доставляют своему владельцу, когда им чрезмерно владеют, источник живейшего наслаждения. Как сильный человек ликует в своих физических способностях, наслаждаясь такими упражнениями, которые приводят в действие его мускулы, так и аналитик превозносит эту моральную деятельность, которая распутывает. Он получает удовольствие даже от самых тривиальных занятий, в которых проявляется его талант. Он любит загадки, загадки, иероглифы; демонстрируя в своих решениях каждого степень проницательности , которая кажется обычному восприятию сверхъестественной. Его результаты, вызванные самой душой и сущностью метода, носят поистине интуитивный характер.
   Способность к разрешению, возможно, значительно усилена математическим изучением, и особенно той его высшей ветвью, которая несправедливо и только из-за своих ретроградных операций была названа как бы по преимуществу анализом. Тем не менее, вычисление само по себе не означает анализ. Шахматист, например, делает одно, не прилагая усилий к другому. Из этого следует, что игра в шахматы по своему влиянию на ментальный характер понимается очень неправильно. Я сейчас не пишу трактат, а просто предваряю несколько своеобразное повествование очень случайными наблюдениями; Поэтому я воспользуюсь случаем, чтобы заявить, что высшие силы рефлексивного интеллекта более решительно и с большей пользой используются ненавязчивой игрой в шашки, чем утонченной легкомысленностью шахмат. В этом последнем, где части имеют различные и причудливые движения, с различными и переменными значениями, то, что только сложно, ошибочно принимается (нередкая ошибка) за то, что глубоко. Внимание здесь мощно задействовано . Если он останавливается на мгновение, совершается оплошность, приводящая к травме или поражению. Поскольку возможные ходы не только многочисленны, но и эволютивны, шансы на такие оплошности умножаются; и в девяти случаях из десяти побеждает более сосредоточенный, а не более проницательный игрок. Напротив, в шашках, где ходы уникальны и мало вариативны, вероятность небрежности уменьшается, а простое внимание остается сравнительно незадействованным, а преимущества, получаемые каждой из сторон, достигаются превосходной проницательностью . Чтобы быть менее абстрактным, предположим шашечную партию, в которой фигуры сведены к четырем королям и где, конечно, не следует ожидать оплошности. Ясно, что здесь победа может быть решена (при всех равных игроках) только каким -то поисковым движением, результатом сильного напряжения интеллекта. Лишенный обычных ресурсов, аналитик бросается в дух своего противника, отождествляет себя с ним и нередко таким образом видит с первого взгляда единственные методы (иногда даже до абсурда простые), которыми он может ввести в заблуждение или поторопиться впасть в заблуждение. просчет.
   Вист уже давно известен своим влиянием на так называемую вычислительную мощность; известно, что люди с самым высоким уровнем интеллекта находят в них явно необъяснимое удовольствие, избегая при этом шахмат как легкомыслия. Несомненно, нет ничего подобного по своей природе, столь сильно напрягающего способность анализа. Лучший шахматист в христианском мире может быть немногим лучше, чем лучший игрок в шахматы; но умение играть в вист предполагает способность к успеху во всех тех более важных делах, где разум борется с разумом. Когда я говорю мастерство, я имею в виду то совершенство в игре, которое включает в себя понимание всех источников, из которых может быть получено законное преимущество. Они не только многообразны, но и многообразны, и часто лежат среди тайников мысли, совершенно недоступных обычному пониманию. Внимательно наблюдать - значит отчетливо помнить; и до сих пор концентрирующийся шахматист будет очень хорошо играть в вист; в то время как правила Хойла (сами основанные на простом механизме игры) достаточно и в целом понятны. Таким образом, иметь постоянную память и действовать по "книге" - это пункты, обычно рассматриваемые как итог хорошей игры. Но именно в вопросах, выходящих за рамки простого правила, проявляется мастерство аналитика. Он молча делает массу наблюдений и выводов. Так, возможно, делают его товарищи; и разница в объеме полученной информации заключается не столько в достоверности вывода, сколько в качестве наблюдения. Необходимое знание - это то, что наблюдать. Наш игрок ничем себя не ограничивает; и, поскольку игра является целью, он не отвергает выводы из вещей, внешних по отношению к игре. Он изучает лицо своего партнера, тщательно сравнивая его с лицом каждого из своих противников. Он рассматривает способ сортировки карт в каждой руке; часто считая козырь за козырем и честь за честью, по взглядам, которыми их обладатели одаривают каждого. Он отмечает каждое изменение лица по ходу пьесы, собирая основу для размышлений по различиям в выражении уверенности, удивления, триумфа или досады. По манере собирать фокус он судит, может ли тот, кто его делает, сделать другой в той же масти. Он узнает то, что сыграно, по финту, по тому воздуху, с которым он брошен на стол. Случайное или случайное слово; случайное падение или переворачивание карты с сопутствующим беспокойством или небрежностью в отношении ее сокрытия; подсчет трюков с порядком их расположения; смущение, колебание, рвение или трепет - все это, по его очевидному интуитивному восприятию, указывает на истинное положение дел. Сыграв первые два или три раунда, он полностью владеет содержимым каждой руки и с тех пор кладет свои карты с такой абсолютной целеустремленностью, как если бы остальная часть партии повернула лицо лицом наружу. .
   Аналитические способности не следует путать с изобретательностью; поскольку, хотя аналитик обязательно изобретателен, изобретательный человек часто удивительно неспособен к анализу. Созидательная или комбинирующая способность, в которой обычно проявляется изобретательность и которой френологи (думаю, ошибочно) приписывают отдельный орган, предполагая, что это примитивная способность, так часто наблюдалась у тех, чей интеллект в остальном граничил с идиотизмом, как чтобы привлечь всеобщее внимание среди писателей о морали. Между изобретательностью и аналитическими способностями существует разница, правда, гораздо большая, чем между фантазией и воображением, но весьма строго аналогичного характера. На самом деле обнаружится, что гениальные люди всегда фантазируют, а по- настоящему творческие всегда бывают аналитическими.
   Последующее повествование покажется читателю несколько в свете комментария к только что выдвинутым положениям.
   Проживая в Париже весной и часть лета 18-, я познакомился там с месье Огюстом Дюпеном. Этот молодой джентльмен происходил из знатной, даже знатной семьи, но в результате ряда неблагоприятных событий дошел до такой бедности, что энергия его характера поддалась этой беде, и он перестал шевелиться в свете, или заботиться о возвращении его состояния. Благодаря любезности его кредиторов, в его владении все еще оставался небольшой остаток его вотчины; и на доход, возникающий от этого, ему удавалось посредством строгой экономии добывать предметы первой необходимости, не беспокоясь о их излишествах. Книги действительно были его единственной роскошью, и в Париже их легко достать.
   Наша первая встреча произошла в малоизвестной библиотеке на улице Монмартр, где случайность, когда мы оба находились в поисках одного и того же очень редкого и очень замечательного тома, сблизила нас. Мы видели друг друга снова и снова. Я был глубоко заинтересован в небольшой семейной истории, которую он подробно рассказал мне со всей той откровенностью, которой предается француз, когда его темой является простое "я". Меня тоже поразило то, как много он читал; и, главное, я чувствовал, как моя душа воспылала во мне диким пылом и яркой свежестью его воображения. Отыскивая в Париже то, что я тогда искал, я чувствовал, что общество такого человека будет для меня бесценным сокровищем; и в этом чувстве я откровенно ему доверился. В конце концов было решено, что мы будем жить вместе во время моего пребывания в городе; и так как мои мирские обстоятельства были несколько менее смущающими, чем его собственные, мне было позволено арендовать и обставить в стиле, который соответствовал довольно фантастической мрачности нашего общего нрава, изъеденный временем и гротескный особняк, давно заброшенный. из-за суеверий, в которые мы не вникали, и шатаясь к своему падению в уединенной и пустынной части предместья Сен-Жермен.
   Если бы распорядок нашей жизни в этом месте был известен миру, нас сочли бы сумасшедшими, хотя, может быть, и сумасшедшими безобидного характера. Наше уединение было идеальным. Мы не пускали посетителей. Действительно, место нашего уединения тщательно держалось в секрете от моих бывших товарищей; и уже много лет прошло с тех пор, как Дюпена перестали знать и не знали в Париже. Мы существовали только внутри себя.
   Мой друг был причудой (ибо как еще я назову это?) влюбляться в Ночь ради нее самой; и в эту причуду , как и во все остальные его, я тихонько впал; отдаюсь его диким прихотям с полной самоотдачей . Соболиное божество не всегда будет жить с нами; но мы могли подделать ее присутствие. На первой заре мы закрыли все неряшливые ставни нашего старого здания; зажег пару свечей, которые, сильно надушенные, испускали лишь самые ужасные и самые слабые лучи. С их помощью мы тогда занимали наши души снами - чтением, письмом или беседой, пока часы не предупредили нас о приходе истинной Тьмы. Затем мы выходили на улицу рука об руку, продолжая обсуждать дневные темы, или бродили повсюду до позднего часа, ища среди диких огней и теней многолюдного города ту бесконечность умственного возбуждения, которую может дать спокойное наблюдение. предоставлять.
   В такие моменты я не мог не отметить и не восхититься (хотя, исходя из его богатой идеальности, я был готов ожидать этого) своеобразной аналитической способности Дюпена. Он, казалось, тоже получал горячее удовольствие от ее применения - если не от ее показа - и не колебался признаться в полученном таким образом удовольствии. Он хвастался мне с тихим хихиканьем, что большинство мужчин, по отношению к нему, носят окна в груди и имеют обыкновение подкреплять такие утверждения прямыми и очень поразительными доказательствами его глубокого знания моих собственных. Его манера поведения в эти минуты была холодной и отвлеченной; его глаза были пусты в выражении; в то время как его голос, обычно богатый тенор, поднялся до высоких частот, которые звучали бы раздражительно, если бы не неторопливость и полная отчетливость произношения. Наблюдая за ним в таком настроении, я часто размышлял о старой философии двусоставной души и забавлялся фантазией о двойном Дюпене - творческом и решающем.
   Пусть из того, что я только что сказал, не следует думать, что я подробно описываю какую-то тайну или сочиняю какой-то роман. То, что я описал у француза, было просто результатом возбужденного или, может быть, болезненного интеллекта. Но что касается характера его замечаний в рассматриваемые периоды, то пример лучше всего передаст идею.
   Однажды ночью мы гуляли по длинной грязной улице недалеко от Пале-Рояля. Поскольку оба, по-видимому, были заняты мыслями, ни один из нас не произнес ни слова в течение как минимум пятнадцати минут. Внезапно Дюпен разразился такими словами:
   - Он очень маленький, это правда, и лучше бы подошёл для Театра де Варьете .
   -- В этом не может быть сомнения, -- ответил я невольно, не заметив сначала (настолько я был поглощен размышлениями), с какой необыкновенной манерой говоривший влился в мои размышления. Через мгновение я опомнился, и мое изумление было глубоким.
   -- Дюпен, -- серьезно сказал я, -- это выше моего понимания. Не стесняюсь сказать, что я поражен и едва ли могу поверить своим чувствам. Откуда вы могли знать, что я думал о... Здесь я сделал паузу, чтобы удостовериться, действительно ли он знал, о ком я думаю.
   -- ...Шантийи, -- сказал он, -- почему вы остановились? Вы заметили про себя, что его крохотная фигура не годится для трагедии.
   Именно это и составило предмет моих размышлений. Шантильи был бывшим сапожником с улицы Сен-Дени, который, помешавшись на сцене, попытался сыграть роль Ксеркса в так называемой трагедии Крабийона и был печально известен Пасквиляцией за свои старания.
   "Ради бога, скажите мне, - воскликнул я, - каким методом - если он вообще существует - вы смогли проникнуть в мою душу в этом вопросе". На самом деле я был поражен еще больше, чем хотел выразить.
   "Это фруктовщик, - ответил мой друг, - привел вас к заключению, что ремонт подошв недостаточно высок для Xerxes et id genus omne ".
   -- Фруктовник! -- вы меня удивляете -- я не знаю ни одного фруктовщика.
   "Человек, который столкнулся с вами, когда мы вышли на улицу, может быть, это было пятнадцать минут назад".
   Теперь я вспомнил, что садовник, несший на голове большую корзину яблок, чуть не сбил меня с ног случайно, когда мы шли с улицы С... на улицу, где мы стояли; но какое это имеет отношение к Шантильи, я никак не мог понять.
   В Дюпене не было ни капли шарлатанства . "Я объясню, - сказал он, - и чтобы вы могли все ясно понять, мы сначала проследим ход ваших размышлений, с момента, когда я говорил с вами, до момента встречи с упомянутым фруктовщиком . Таким образом проходят более крупные звенья цепи - Шантильи, Орион, доктор Никольс, Эпикур, Стереотомия, уличные камни, фруктовый садовник".
   Есть немного людей, которые в какой-то период своей жизни не развлекались, прослеживая шаги, которыми были достигнуты определенные выводы их собственных умов. Занятие часто вызывает интерес, и тот, кто делает это в первый раз, изумляется кажущейся безграничной дистанции и непоследовательности между отправной точкой и целью. Каково же было мое изумление, когда я услышал, как француз сказал то, что он только что сказал, и когда я не мог не признать, что он сказал правду. Он продолжил:
   - Мы говорили о лошадях, если я правильно помню, как раз перед тем, как покинуть улицу С. Это была последняя тема, которую мы обсуждали. Когда мы переходили эту улицу, садовник с большой корзиной на голове быстро пронесся мимо нас и швырнул вас на кучу булыжников, собранных в том месте, где дамбу ремонтировали. Вы наступили на один из рассыпавшихся обломков, поскользнулись, слегка подтянули лодыжку, выглядели раздраженными или надутыми, пробормотали несколько слов, повернулись, чтобы посмотреть на груду, а затем продолжили молча. Я не был особенно внимателен к тому, что вы делали; но наблюдение стало для меня в последнее время своего рода необходимостью.
   "Вы не отрывали глаз от земли, поглядывая с раздраженным выражением лица на ямки и рытвины на мостовой (так что я видел, что вы все еще думали о камнях), пока мы не достигли улочки под названием Ламартин, которая был вымощен, в порядке эксперимента, блоками внахлест и клепками. Тут ваше лицо просветлело, и, заметив движение ваших губ, я не сомневался, что вы пробормотали слово "стереотомия" - термин, весьма притворно примененный к этому виду тротуара. Я знал, что вы не можете сказать себе "стереотомия", не подумав об атомах и, таким образом, о теориях Эпикура; и так как, когда мы не так давно обсуждали этот предмет, я упомянул вам, как странно, но с каким малым вниманием смутные догадки этого благородного грека нашли подтверждение в поздней небулярной космогонии, я чувствовал, что вы не могли избежать устремив свой взор вверх, на большую туманность Ориона, и я, конечно же, ожидал, что вы это сделаете. Вы посмотрели вверх; и теперь я был уверен, что правильно следовал вашим шагам. Но в той горькой тираде на Шантильи, которая была напечатана во вчерашнем " Музее ", сатирик, сделав несколько постыдных намеков на смену имени сапожника, надевшего котурну, процитировал латинскую строчку, о которой мы часто говорили. Я имею в виду линию -
   Perdidit antiquum litera sonum.
   "Я говорил вам, что это относится к Ориону, ранее писалось как Урион; и по некоторым остротам, связанным с этим объяснением, я понял, что вы не могли его забыть. Было ясно поэтому, что вы не преминете соединить две идеи Ориона и Шантильи. То, что вы их объединили, я увидел по характеру улыбки, скользнувшей по вашим губам. Вы думали о сожжении бедного сапожника. До сих пор вы ходили сгорбившись; но теперь я видел, как ты выпрямился во весь рост. Тогда я был уверен, что вы задумались о крохотной фигуре Шантильи. В этом месте я прервал ваши размышления, заметив, что, поскольку он был на самом деле очень маленьким парнем, этот Шантильи, ему было бы лучше в Театре Варьете .
   Вскоре после этого мы просматривали вечерний выпуск "Gazette des Tribunaux", когда наше внимание привлекли следующие абзацы.
   " Необычайные убийства" . Сегодня утром, около трех часов, жители квартала Сен-Рош были разбужены чередой ужасных криков, доносившихся, по-видимому, с четвертого этажа дома на улице Морг, известного быть в единственном владении некой мадам Л'Эспанэ и ее дочери мадемуазель Камиллы Л'Эспанэ. После некоторого промедления, вызванного бесплодной попыткой добиться доступа обычным способом, ворота были взломаны ломом, и вошли восемь или десять соседей в сопровождении двух жандармов . К этому времени крики прекратились; но, когда группа мчалась вверх по первому лестничному пролету, послышались два или более грубых гневных голоса, которые, казалось, исходили из верхней части дома. Когда мы достигли второй площадки, эти звуки также прекратились, и все стало совершенно тихо. Группа рассредоточилась и спешила из комнаты в комнату. По прибытии в большую заднюю комнату в четвертом этаже (дверь которой, оказавшись запертой, с ключом внутри, взломали), представилось зрелище, поразившее всех присутствующих не менее ужасом, чем удивлением.
   "Квартира была в дичайшем беспорядке - мебель сломана и разбросана во все стороны. Была только одна кровать; и из этого кровать была снята и брошена на середину пола. На стуле лежала бритва, перепачканная кровью. На очаге лежали две-три длинные и густые пряди седых человеческих волос, тоже в крови и как бы вырванные с корнем. На полу были найдены четыре наполеона, серьга из топаза, три большие серебряные ложки, три поменьше из металла д'Альже и два мешочка, в которых было почти четыре тысячи франков золотом. Ящики комода , стоявшего в углу, были открыты и, по-видимому, обшарпаны, хотя в них еще оставалось много вещей. Под кроватью (не под каркасом кровати) был обнаружен небольшой железный сейф. Она была открыта, ключ все еще был в двери. В ней не было ничего, кроме нескольких старых писем и других малозначительных бумаг.
   "Госпожи Л'Эспанэ здесь не было замечено никаких следов; но, заметив в камине необыкновенное количество сажи, произвели обыск в дымоходе и (ужасно рассказывать!) вытащили оттуда труп дочери головой вниз; Таким образом, он был вытеснен через узкое отверстие на значительное расстояние. Тело было довольно теплым. При его осмотре было замечено множество раздражений, вызванных, без сомнения, силой, с которой он был поднят и освобожден. На лице было множество сильных царапин, а на горле темные синяки и глубокие вмятины от ногтей на пальцах рук, как будто покойного задушили.
   "После тщательного осмотра каждой части дома, без каких-либо дальнейших открытий, группа направилась в небольшой мощеный дворик в задней части здания, где лежал труп старой дамы с полностью перерезанным горлом, что, при попытке поднять ее голова отвалилась. Тело, как и голова, были ужасно изуродованы - первая настолько, что едва ли сохранила хоть какое-то подобие человечности.
   "В этой ужасной тайне, как мы полагаем, пока нет ни малейшего ключа".
   * * * *
   В газете следующего дня были эти дополнительные сведения.
   " Трагедия на улице Морг. Многие люди были исследованы в связи с этим самым необычным и ужасным делом. [Слово "дело" еще не имеет во Франции того легкомыслия, которое оно передает у нас], "но ничего не произошло, чтобы пролить на это свет. Мы приводим ниже все полученные материальные показания.
   " Полина Дюбур , прачка, свидетельствует, что она знала обоих покойных в течение трех лет, стирая для них в течение этого периода. Старушка и ее дочь, казалось, были в хороших отношениях - очень нежно относились друг к другу. У них была отличная оплата. Не мог говорить об их образе жизни или образе жизни. Считал, что мадам Л. зарабатывает на жизнь гаданием. Слыл, что деньги отложены. Никогда не встречала никого в доме, когда просила одежду или относила ее домой. Был уверен, что у них нет слуги на службе. Мебели не было ни в одной части здания, кроме четвертого этажа.
   " Пьер Моро , продавец табачных изделий, свидетельствует, что у него была привычка продавать небольшое количество табака и нюхательного табака мадам Л'Эспанэ в течение почти четырех лет. Родился в этом районе и всегда там проживал. Погибшая и ее дочь проживали в доме, в котором были обнаружены трупы, более шести лет. Раньше его занимал ювелир, который сдавал верхние комнаты разным лицам. Дом был собственностью мадам Л. Она стала недовольна злоупотреблением жильцом помещения и вселилась в него сама, отказавшись от сдачи какой-либо доли. Старушка была ребячливой. Свидетель видел дочь пять или шесть раз в течение шести лет. Эти двое жили чрезвычайно уединенной жизнью - слыли, что у них были деньги. Слыхал от соседей, что мадам Л. гадает, - не поверил. Никогда не видел, чтобы кто-нибудь входил в дверь, кроме старой дамы и ее дочери, раз или два привратника и раз восемь или десять врача.
   "То же показания дали и многие другие лица, соседи. Никто не упоминался как часто посещающий дом. Неизвестно, были ли живые родственники мадам Л. и ее дочери. Ставни передних окон открывались редко. Те, что в тылу, всегда были закрыты, за исключением большой задней комнаты на четвертом этаже. Дом был хороший, не очень старый.
   " Исидор Мюзе , жандарм , свидетельствует, что его вызвали в дом около трех часов утра и он обнаружил у ворот человек двадцать или тридцать, пытавшихся попасть внутрь. В конце концов взломал ее штыком, а не ломом. Нетрудно было открыть ее, потому что ворота были двустворчатыми или складными и не запирались ни снизу, ни сверху. Вопли продолжались до тех пор, пока ворота не были взломаны, а затем внезапно прекратились. Они казались криками какого-то человека (или людей) в сильной агонии - были громкими и протяжными, а не короткими и быстрыми. Свидетель вел их вверх по лестнице. Достигнув первой лестничной площадки, я услышал два голоса в громком и гневном споре - один хриплый голос, другой гораздо более пронзительный - очень странный голос. Можно было различить некоторые слова бывшего, который принадлежал французу. Был уверен, что это был не женский голос. Можно было различить слова " сакральный " и " дьявольский". - Пронзительный голос принадлежал иностранцу. Не было уверенности, был ли это голос мужчины или женщины. Не мог разобрать, что было сказано, но предположил, что это был испанский язык. Состояние комнаты и тел было описано этим свидетелем так же, как мы описали их вчера.
   Анри Дюваль , сосед и по профессии серебряный кузнец, свидетельствует, что он был одним из тех, кто первым вошел в дом. Подтверждает показания Мюзе в целом. Как только они ворвались внутрь, они снова затворили дверь, чтобы не пустить внутрь толпу, которая собралась очень быстро, несмотря на поздний час. Пронзительный голос, по мнению свидетеля, принадлежал итальянцу. Был уверен, что это не француз. Не мог быть уверен, что это был мужской голос. Возможно, это была женщина. Не был знаком с итальянским языком. Слов не разобрал, но по интонации убедился, что говорящий итальянец. Знал мадам Л. и ее дочь. Часто общался с обоими. Был уверен, что пронзительный голос не принадлежал ни одному из покойных.
   "- Оденхеймер, ресторатор. Этот свидетель добровольно дал показания. Не говорящий по-французски, был осмотрен через переводчика. Является уроженцем Амстердама. Проходил мимо дома во время криков. Они длились несколько минут - наверное, десять. Они были длинными и громкими - очень ужасными и мучительными. Был одним из тех, кто вошел в здание. Подтверждает предыдущие доказательства во всех отношениях, кроме одного. Был уверен, что пронзительный голос принадлежал мужчине - французу. Не мог разобрать произносимых слов. Они были громкими и быстрыми - неравными - произнесенными, по-видимому, не только от гнева, но и от страха. Голос был резким - не столько резким, сколько резким. Нельзя было назвать это пронзительным голосом. Грубый голос повторял несколько раз: " sacre ", " diable " и один раз " mon Dieu". '
   " Жюль Миньо , банкир из фирмы "Миньо и Филс", улица Делорен. Это старший Миньо. У мадам Л'Эспанэ было какое-то имущество. Весной этого года (восемь лет назад) открыл счет в своем банковском доме. Делал частые депозиты небольшими суммами. Ничего не проверяла до третьего дня перед смертью, когда она лично вынесла сумму в 4000 франков. Эта сумма была уплачена золотом, и клерк пошел домой с деньгами.
   Адольф Лебон, клерк Миньо и Филс, свидетельствует, что в тот день, о котором идет речь, около полудня он сопровождал мадам Л'Эспанэ в ее резиденцию с 4000 франками, помещенными в два мешка . Когда дверь отворили, появилась мадемуазель Л. и взяла у него из рук один из мешков, а старая дама освободила его от другого. Затем он поклонился и ушел. Людей на улице в это время не видел. Это проселочная улица, очень одинокая.
   " Уильям Бёрд , портной, свидетельствует, что он был одним из тех, кто вошел в дом. Является англичанином. Прожил в Париже два года. Был одним из первых, кто поднялся по лестнице. Слышали спорящие голоса. Грубый голос принадлежал французу. Может разобрать несколько слов, но не может сейчас вспомнить все. Отчетливо слышно " сакре " и " мон Дьё". В этот момент послышался звук, как будто несколько человек борются, - скрежет и возня. Пронзительный голос был очень громким - громче, чем хриплый. Уверен, что это был голос не англичанина. Оказалось, что это немец. Возможно, это был женский голос. Не понимает немецкий.
   "Четверо из вышеназванных свидетелей, будучи вызванными, показали, что дверь комнаты, в которой было найдено тело мадемуазель Л., была заперта изнутри, когда группа подошла к ней. Все было совершенно тихо - никаких стонов или шумов. Когда взломали дверь, никого не было видно. Окна, как в задней, так и в передней комнате, были опущены и прочно заперты изнутри. Дверь между двумя комнатами была закрыта, но не заперта. Дверь, ведущая из передней комнаты в коридор, была заперта, ключ находился внутри. Маленькая комнатка в передней части дома, на четвертом этаже, в начале коридора была открыта, дверь была приоткрыта. Эта комната была забита старыми кроватями, коробками и прочим. Их тщательно извлекли и обыскали. В доме не было ни дюйма, который не был бы тщательно обыскан. По дымоходам ходили вверх и вниз по трубам. Дом был четырехэтажный, с мансардами (мансардами ) . Люк на крыше был приколочен очень крепко - видимо, годами не открывался. Время, прошедшее между тем, как раздались спорящие голоса, и взломом двери комнаты, по-разному описывалось свидетелями. Кто-то продержался всего три минуты, кто-то - целых пять. Дверь открылась с трудом.
   " Альфонсо Гарсио , гробовщик, свидетельствует, что он проживает на улице Морг. Является уроженцем Испании. Был одним из тех, кто вошел в дом. Не стал подниматься по лестнице. Нервничает и опасается последствий волнения. Слышали спорящие голоса. Грубый голос принадлежал французу. Не мог разобрать, что было сказано. Пронзительный голос принадлежал англичанину, в этом я уверен. Английский язык не понимает, но судит по интонации.
   " Альберто Монтани , кондитер, утверждает, что он одним из первых поднялся по лестнице. Услышал эти голоса. Грубый голос принадлежал французу. Выделил несколько слов. Оратор, казалось, возражал. Не мог разобрать слов пронзительного голоса. Говорил быстро и неровно. Думает, что это голос русского. Подтверждает общие показания. Является итальянцем. Никогда не общался с выходцем из России.
   "Несколько вызванных свидетелей свидетельствовали здесь, что дымоходы всех комнат на четвертом этаже были слишком узкими, чтобы в них мог пройти человек. Под "метельщиками" подразумевались цилиндрические подметальные щетки, подобные тем, которые используются теми, кто чистит дымоходы. Эти щетки ходили вверх и вниз по каждому дымоходу в доме. Нет заднего прохода, по которому можно было бы спуститься, пока группа поднималась по лестнице. Тело мадемуазель Л'Эспанэ так прочно застряло в дымоходе, что его нельзя было вытащить, пока четыре или пять человек не объединили свои силы.
   " Поль Дюма , врач, свидетельствует, что его вызвали для осмотра тел на рассвете. Оба они лежали тогда на мешковине кровати в той комнате, где была найдена мадемуазель Л. Труп юной леди был сильно изранен и исцарапан. Тот факт, что он был засунут в дымоход, достаточно объясняет эти явления. Горло сильно першило. Прямо под подбородком было несколько глубоких царапин, а также ряд синюшных пятен, которые, очевидно, были отпечатками пальцев. Лицо страшно побледнело, а глазные яблоки вылезли наружу. Язык был частично прокушен. Под ложечкой обнаружен большой кровоподтек, образовавшийся, по-видимому, от давления колена. По мнению г-на Дюма, мадемуазель Л'Эспанэ была задушена неизвестным лицом или лицами. Труп матери был ужасно изуродован. Все кости правой ноги и руки были более или менее раздроблены. Левая большеберцовая кость сильно раздроблена, как и все ребра левой стороны. Все тело ужасно в синяках и обесцвечено. Каким образом были нанесены телесные повреждения, сказать не удалось. Тяжелая деревянная дубина или широкий железный брусок, стул - любое крупное, тяжелое и тупое оружие произвело бы такие результаты, если бы им владели руки очень сильного человека. Ни одна женщина не могла нанести удары никаким оружием. Голова покойного, как ее видели свидетели, была совершенно отделена от тела, а также сильно раздроблена. Горло, очевидно, было перерезано каким-то очень острым предметом, вероятно, бритвой.
   " Александра Этьена , хирурга, вместе с месье Дюма вызвали для осмотра тел. Подтверждены показания и мнения г-на Дюма.
   "Больше ничего важного обнаружено не было, хотя было допрошено несколько других лиц. Убийство, столь таинственное и столь запутанное во всех своих подробностях, никогда прежде не совершалось в Париже, если вообще совершалось убийство. Полная вина полиции - редкое явление в делах такого рода. Однако тени клубка не видно".
   * * * *
   В вечернем выпуске газеты сообщалось, что в квартале Сен-Рош все еще продолжается величайшее волнение, что помещения, о которых идет речь, были тщательно обысканы и проведены новые допросы свидетелей, но все напрасно. Однако в постскриптуме упоминалось, что Адольф Ле Бон был арестован и заключен в тюрьму, хотя, по-видимому, ничто не могло его обвинить, кроме уже подробно изложенных фактов.
   Дюпен казался исключительно заинтересованным в развитии этого дела - по крайней мере, так я понял по его поведению, поскольку он не делал никаких комментариев. Только после объявления о том, что Ле Бона посадили в тюрьму, он спросил меня, что я думаю об убийствах.
   Я мог бы только согласиться со всем Парижем, считая их неразрешимой тайной. Я не видел никаких средств, с помощью которых можно было бы найти убийцу.
   -- Мы не должны судить о средствах, -- сказал Дюпен, -- по этой оболочке экзамена. Парижская полиция, так превозносимая за сообразительность , хитра, но не более того. В их действиях нет метода, кроме метода момента. Они делают обширный парад мер; но нередко они настолько плохо приспособлены к предлагаемым целям, что напоминают нам о призыве г-на Журдена к своему robe-de-chambre - pour mieux entender la musique. Достигаемые ими результаты нередко поражают воображение, но по большей части они достигаются простым усердием и активностью. Когда эти качества бесполезны, их схемы терпят неудачу. Видок, например, был хорошим гадателем и настойчивым человеком. Но без образованного мышления он постоянно ошибался из-за самой интенсивности своих исследований. Он ухудшил свое зрение, держа объект слишком близко. Он мог видеть, может быть, один или два пункта с необыкновенной ясностью, но при этом неизбежно упускал из виду материю в целом. Таким образом, существует такая вещь, как быть слишком глубоким. Правда не всегда в колодце. На самом деле, что касается более важных знаний, я считаю, что она неизменно поверхностна. Глубина лежит в долинах, где мы ищем ее, а не на вершинах гор, где ее находят. Способы и источники такого рода заблуждения хорошо прообразны в созерцании небесных тел. Смотреть на звезду взглядом - смотреть на нее вбок, обращая к ней наружные части сетчатки (более восприимчивые к слабым световым впечатлениям, чем внутренние), - значит отчетливо видеть звезду - значит лучше всего оценить его блеск - блеск, который тускнеет по мере того, как мы полностью обращаем на него свой взор. Действительно, в последнем случае на глаз падает большее число лучей, но в первом случае способность к пониманию утонченнее. Чрезмерной глубиной мы смущаем и ослабляем мысль; и даже саму Венеру можно заставить исчезнуть с небосвода слишком пристальным, слишком сосредоточенным или слишком прямым взглядом.
   "Что касается этих убийств, давайте проведем некоторые исследования для себя, прежде чем составить о них мнение. Расследование доставит нам удовольствие", [я подумал, что это странный термин, примененный таким образом, но ничего не сказал] "и, кроме того, Лебон однажды оказал мне услугу, за которую я не неблагодарен. Мы поедем и посмотрим помещение своими глазами. Я знаком с Г., префектом полиции, и мне не составит труда получить необходимое разрешение.
   Разрешение было получено, и мы немедленно отправились на улицу Морг. Это одна из тех жалких улиц, что пересекают улицу Ришелье и улицу Сен-Рош. Когда мы добрались до него, было уже далеко за полдень; поскольку этот квартал находится на большом расстоянии от того, в котором мы проживали. Дом был легко найден; ибо было еще много людей, глядя на закрытые ставни, с беспредметным любопытством, с противоположной стороны пути. Это был обыкновенный парижский дом с воротами, с одной стороны которых была застекленная сторожевая будка с раздвижной панелью в окне, указывающей на лоджию консьержа. Прежде чем войти, мы прошли по улице, свернули в переулок, а затем, снова повернувшись, прошли в заднюю часть здания - Дюпен тем временем осматривал всю округу, а также дом, с таким вниманием, за которое я не мог видеть никакого возможного объекта.
   Возвращаясь назад, мы снова подошли к входу в жилище, позвонили и, предъявив свои удостоверения, были допущены ответственными агентами. Мы поднялись по лестнице - в комнату, где было найдено тело мадемуазель Л'Эспанэ и где еще лежали оба покойника. Беспорядок в комнате, как обычно, позволил существовать. Я не видел ничего, кроме того, что было заявлено в Gazette des Tribunaux . Дюпен внимательно осмотрел все, кроме тел жертв. Затем мы пошли в другие комнаты и во двор; жандарм , сопровождающий нас повсюду. Осмотр занял нас до темноты, когда мы отправились в путь. По дороге домой мой спутник заглянул на минутку в редакцию одной из ежедневных газет.
   Я сказал, что прихоти моего друга были разнообразны, и что Je les menagais : для этой фразы нет английского эквивалента. В его шутку теперь было воздерживаться от разговоров на тему убийства примерно до полудня следующего дня. Затем он вдруг спросил меня, не заметил ли я чего -нибудь необычного на месте зверства.
   Было что-то в его манере подчеркивать слово "своеобразный", что заставило меня содрогнуться, сам не зная почему.
   -- Нет, ничего особенного , -- сказал я. - По крайней мере, не более того, что мы оба увидели в газете.
   " Газетт ", - ответил он, - "боюсь, не проникся необычайным ужасом происходящего. Но отбросьте праздные мнения об этой гравюре. Мне кажется, что эта загадка считается неразрешимой именно по той причине, по которой ее следует считать легкоразрешимой, - я имею в виду поразительный характер ее черт. Полицию смущает кажущееся отсутствие мотива - не самого убийства, а зверства убийства. Они также озадачены кажущейся невозможностью примирить голоса, слышимые в споре, с фактами, что наверху не было обнаружено никого, кроме убитой мадемуазель Л'Эспанай, и что не было никаких путей выхода без уведомления партии. Восходящий. Дикий беспорядок в комнате; труп засунули головой вниз в дымоход; ужасное изуродование тела старой дамы; этих соображений, а также только что упомянутых и других, о которых мне не нужно упоминать, было достаточно, чтобы парализовать власть, полностью опровергнув хвастливую проницательность правительственных агентов. Они впали в грубую, но распространенную ошибку, смешивая необычное с непонятным. Но именно по этим отклонениям от плана обыденности разум нащупывает дорогу, если вообще находит, в своих поисках истины. В исследованиях, подобных тем, которые мы сейчас проводим, следует спрашивать не столько "что произошло", сколько "что произошло, чего никогда не происходило раньше". В самом деле, легкость, с которой я приду или подошла к разгадке этой тайны, прямо пропорциональна ее кажущейся неразрешимости в глазах полиции".
   Я уставился на говорящего в немом изумлении.
   -- Я теперь жду, -- продолжал он, глядя на дверь нашей квартиры, -- я жду теперь человека, который, может быть, и не был виновником этих бойней, но должен был быть в какой-то мере причастен к их совершению. Вероятно, что из худшей части совершенных преступлений он невиновен. Я надеюсь, что я прав в этом предположении; ибо на этом я строю свое ожидание прочтения всей загадки. Я ищу мужчину здесь, в этой комнате, каждую минуту. Правда, он может и не приехать; но вероятность того, что он будет. Если он придет, его придется задержать. Вот пистолеты; и мы оба знаем, как их использовать, когда этого требует случай.
   Я взял пистолеты, едва ли осознавая, что делаю, и не веря в то, что слышал, а Дюпен продолжал, как в монологе. Я уже говорил о его абстрактном поведении в такие моменты. Его речь была обращена ко мне; но его голос, хотя и не громкий, имел ту интонацию, которая обычно употребляется при разговоре с кем-то на большом расстоянии. Его глаза с пустым выражением смотрели только на стену.
   "То, что голоса, слышимые в споре, - сказал он, - группой на лестнице, не были голосами самих женщин, было полностью доказано доказательствами. Это избавляет нас от всяких сомнений в том, могла ли старушка сначала погубить дочь, а потом покончить с собой. Я говорю об этом пункте главным образом ради метода; ибо сила мадам Л'Эспанэ была бы совершенно неподходящей для задачи засунуть труп ее дочери в дымоход в том виде, в каком он был найден; и характер ран на ее собственной личности полностью исключают идею самоуничтожения. Убийство, таким образом, было совершено каким-то третьим лицом; и голоса этой третьей стороны были слышны в споре. Позвольте мне теперь обратиться - не ко всему свидетельству об этих голосах, - но к тому, что было в этом свидетельстве своеобразным . Вы заметили в нем что-нибудь необычное?
   Я заметил, что, хотя все свидетели согласились, что грубый голос принадлежал французу, было много разногласий относительно пронзительного или, как выразился один человек, резкого голоса.
   -- Это было само свидетельство, -- сказал Дюпен, -- но не особенность свидетельства. Вы не заметили ничего отличительного. И все же было на что обратить внимание. Свидетели, как вы заметили, согласились насчет грубого голоса; они были здесь единодушны. Но что касается пронзительного голоса, то особенность состоит не в том, что они расходились во мнениях, а в том, что, когда итальянец, англичанин, испанец, голландец и француз пытались описать его, каждый говорил о нем как о голосе иностранец . Каждый уверен, что это был голос не одного из его соотечественников. Каждый уподобляет его - не голосу человека какой-либо нации, языком которой он владеет, - а наоборот. Француз предполагает, что это голос испанца, и "мог бы различить некоторые слова , если бы был знаком с испанским". Голландец утверждает, что это был француз; но мы находим в нем указание, что " не понимая французского языка, этот свидетель был допрошен через переводчика". Англичанин думает, что это голос немца, и не понимает по-немецки. Испанец "уверен", что это был голос англичанина, но "судит по интонации" вообще, " поскольку он не знает англичан". Итальянец считает его голосом русского, но никогда не разговаривал с выходцем из России. Впрочем, второй француз расходится с первым и уверен, что голос принадлежал итальянцу; но, не зная этого языка , он, подобно испанцу, "убежден интонацией". Каким странным и необычным должен был быть на самом деле этот голос, о котором могли быть получены подобные свидетельства! - в чьем тоне даже обитатели пяти больших подразделений Европы не могли узнать ничего знакомого! Вы скажете, что это мог быть голос азиата - африканца. В Париже нет ни азиатов, ни африканцев; но, не отрицая этого вывода, я просто обращу ваше внимание на три момента. Один свидетель назвал этот голос "скорее резким, чем пронзительным". Два других представляют его как "быстрого и неравномерного". Ни слова, ни звуки, похожие на слова, ни один из свидетелей не назвал различимыми.
   -- Не знаю, -- продолжал Дюпен, -- какое впечатление я мог произвести до сих пор на ваше собственное понимание; но я без колебаний заявляю, что законные выводы даже из этой части показаний - части, касающейся грубых и пронзительных голосов - сами по себе достаточны, чтобы породить подозрение, которое должно дать направление всему дальнейшему продвижению в расследовании тайны. Я сказал "законные вычеты". но мой смысл не выражается таким образом полностью. Я имел в виду, что выводы являются единственно правильными и что подозрение неизбежно возникает из них как из единственного результата. В чем подозрение, однако, я пока не скажу. Я просто хочу, чтобы вы помнили, что у меня было достаточно силы, чтобы придать определенную форму - определенную тенденцию - моим расспросам в комнате.
   "Давайте теперь мысленно перенесемся в эту комнату. Что мы будем искать здесь в первую очередь? Средства эвакуации, используемые убийцами. Не будет преувеличением сказать, что никто из нас не верит в сверхъестественные явления. Мадам и мадемуазель Л'Эспанье не были уничтожены духами. Исполнители дела были материальны, и бежали материально. Тогда как? К счастью, есть только один способ рассуждения по этому вопросу, и этот способ должен привести нас к определенному решению. Давайте рассмотрим, каждый за каждым, возможные средства выхода. Ясно, что убийцы находились в комнате, где была найдена мадемуазель Л'Эспанай, или, по крайней мере, в соседней комнате, когда группа поднималась по лестнице. Тогда только из этих двух квартир мы должны искать выпуски. Полиция обнажила полы, потолки и кладку стен во всех направлениях. Никакие секретные вопросы не могли ускользнуть от их бдительности. Но, не доверяя их глазам, я посмотрел своими. Тогда не было никаких секретных вопросов. Обе двери, ведущие из комнат в коридор, были надежно заперты, ключи находились внутри. Обратимся к дымоходам. Они, хотя и имеют обычную ширину около восьми или десяти футов над очагами, не вмещают на всем своем протяжении тела крупной кошки. Невозможность выхода с помощью уже указанных средств, будучи, таким образом, абсолютной, приводит нас к окнам. Через те, что в передней комнате, никто не мог незаметно уйти от уличной толпы. Убийцы , должно быть, прошли через тех, кто находился в задней комнате. Теперь, придя к этому заключению таким недвусмысленным образом, как мы, мы, как рассуждающие, не должны отвергать его из-за кажущейся невозможности. Нам остается только доказать, что эти кажущиеся "невозможности" на самом деле таковыми не являются.
   "В комнате два окна. Один из них свободен от мебели и полностью просматривается. Нижняя часть другой скрыта от глаз изголовьем громоздкой кровати, которая придвинута к ней вплотную. Первый был найден надежно закрепленным изнутри. Он сопротивлялся всем силам тех, кто пытался поднять его. Слева в его раме было пробито большое буравом отверстие, и в нем был найден очень толстый гвоздь, почти до самой шляпки. При осмотре другого окна был замечен такой же гвоздь, точно так же вбитый в него; и энергичная попытка поднять эту створку также не удалась. Теперь полиция была полностью удовлетворена тем, что выход был не в этих направлениях. И поэтому считалось излишним вынимать гвозди и открывать окна.
   "Мое собственное исследование было несколько более конкретным, и было таковым по причине, которую я только что назвал, - потому что здесь было, я знал, что все кажущиеся невозможности должны быть доказаны, чтобы не быть таковыми в действительности.
   "Я продолжал думать так - апостериори . Убийцы сбежали через одно из этих окон. Раз это так, они не могли снова закрепить оконные рамы изнутри, так как они были найдены запертыми - соображение, которое по своей очевидности положило конец тщательному изучению полиции в этом квартале. Но створки были застегнуты. Следовательно, они должны иметь возможность закрепляться. От этого вывода никуда не деться. Я подошел к свободному окну, с трудом выдернул гвоздь и попытался поднять створку. Как я и предполагал, оно сопротивлялось всем моим усилиям. Теперь я знаю, что должен существовать скрытый источник; и это подтверждение моей мысли убедило меня в том, что мои предположения, по крайней мере, правильны, какими бы таинственными ни казались обстоятельства, связанные с гвоздями. Тщательные поиски вскоре выявили спрятанный источник. Я нажал на нее и, довольный открытием, не стал поднимать створку.
   "Теперь я положил гвоздь на место и внимательно его рассмотрел. Человек, выходящий через это окно, мог бы снова закрыть его, и пружина зацепилась бы, но гвоздь нельзя было заменить. Вывод был ясен и снова сузился в поле моих исследований. Убийцы , должно быть, сбежали через другое окно. Предположим, что пружины на каждой раме одинаковы, как это было вероятно, должно быть найдено различие между гвоздями или, по крайней мере, между способами их крепления. Достигнув мешковины кровати, я внимательно посмотрел через изголовье на второе окно. Проведя рукой за доской, я с готовностью обнаружил и нажал пружину, которая, как я предполагал, была идентична по характеру своей соседке. Теперь я посмотрел на гвоздь. Он был таким же толстым, как и другой, и, по-видимому, был пригнан таким же образом - вбит почти до головы.
   "Вы скажете, что я был озадачен; но если вы так думаете, вы, должно быть, неправильно поняли природу индукции. Говоря спортивным выражением, я ни разу не был "виноват". Запах не терялся ни на мгновение. Ни в одном звене цепи не было изъяна. Я проследил секрет до конечного результата - и этим результатом был гвоздь. Я говорю, что он во всех отношениях был похож на своего собрата в другом окне; но этот факт был абсолютным ничтожеством (нам это могло показаться решающим) по сравнению с тем соображением, что здесь, в этом месте, клубок обрывается. " Должно быть, что-то не так с гвоздем, - сказал я. я коснулся его; и головка примерно с четверть дюйма стержня оторвалась у меня от пальцев. Остаток хвостовика был в отломленном буравом отверстии. Разлом был старый (края его были покрыты коркой ржавчины) и, по-видимому, произошел от удара молотком, который частично забил в верхнюю часть нижней створки головку гвоздя. Теперь я осторожно вставил эту головку в углубление, откуда я ее взял, и сходство с идеальным гвоздем было полным - трещины не было видно. Нажав на пружину, я осторожно приподнял створку на несколько дюймов; голова поднялась вместе с ним, оставаясь твердой на своем ложе. Я закрыл окно, и подобие целого гвоздя снова стало идеальным.
   "Загадка до сих пор была разгадана. Убийца скрылся через окно, выходившее на кровать. Самопроизвольно опустившись при его выходе (а может быть, нарочно закрыто), оно было закреплено пружиной; и именно удержание этой пружины было принято полицией за удержание гвоздя, поэтому дальнейшее расследование было сочтено ненужным.
   "Следующий вопрос касается способа спуска. С этого момента я был удовлетворен прогулкой с вами по зданию. Примерно в пяти с половиной футах от рассматриваемой створки проходит громоотвод. С этого прута невозможно было бы дотянуться до самого окна, не говоря уже о том, чтобы войти в него. Я заметил, однако, что ставни четвертого этажа были того особого вида, который парижские плотники называют ferrades, - ставни , редко используемые в наши дни, но часто встречающиеся в очень старых особняках в Лионе и Бурдо. Они имеют форму обычной двери (одинарной, а не складной), за исключением того, что нижняя половина имеет решетку или открытую решетку, что обеспечивает превосходную опору для рук. В данном случае эти ставни имеют ширину целых три с половиной фута. Когда мы увидели их с задней стороны дома, они оба были полуоткрыты, то есть стояли под прямым углом к стене. Вполне вероятно, что полиция, как и я, осмотрела заднюю часть многоквартирного дома; но если так, то, глядя на эти феррады по линии их ширины (что они и должны были сделать), они не замечали самой этой большой ширины или, во всяком случае, не принимали ее во внимание должным образом. В самом деле, однажды убедившись, что в этом квартале нельзя было выйти, они, естественно, предприняли здесь очень беглый осмотр. Однако мне было ясно, что ставни, принадлежащие окну у изголовья кровати, если их полностью откинуть назад к стене, будут доставать до громоотвода в пределах двух футов. Было также очевидно, что при очень необычной степени активности и мужества можно было таким образом проникнуть в окно через прут. ставни открыты настежь) грабитель мог крепко схватиться за решетку. Тогда, отпустив стержень, надежно упершись ногами в стену и смело выпрыгнув из нее, он мог бы повернуть ставню так, чтобы закрыть ее, и, если мы представим, что окно в это время было открыто, мог бы даже качнулся в комнату.
   "Я хочу, чтобы вы особенно помнили, что я говорил об очень необычной степени активности, необходимой для успеха в столь рискованном и столь трудном подвиге. Моя цель состоит в том, чтобы показать вам, во-первых, что дело могло бы быть совершено; но, во-вторых, и главное , я хочу запечатлеть в вашем понимании весьма необыкновенный , почти сверхъестественный характер той ловкости, которая могла бы совершить это.
   "Вы, несомненно, скажете, пользуясь языком закона, что, "чтобы разобрать свое дело", я должен скорее занижать, чем настаивать на полной оценке требуемой в этом деле деятельности. Это может быть практикой в законе, но это не использование разума. Моя конечная цель - только истина. Моя непосредственная цель состоит в том, чтобы привести вас к сопоставлению той весьма необычной деятельности, о которой я только что говорил с тем весьма своеобразным , пронзительным (или резким) и неодинаковым голосом, о национальности которой нельзя было найти двух согласных лиц и в чьем произношение не может быть обнаружено силлабификации ".
   При этих словах у меня промелькнуло смутное и полуоформленное представление о значении Дюпена. Я, казалось, был на грани понимания, не имея силы понять - люди иногда оказываются на грани воспоминаний, не будучи в состоянии, в конце концов, вспомнить. Мой друг продолжал свою речь.
   "Вы увидите, - сказал он, - что я перенес вопрос с способа выхода на способ входа. Я хотел передать идею о том, что и то, и другое было осуществлено одним и тем же образом, в одной и той же точке. Теперь вернемся к интерьеру комнаты. Давайте осмотрим появления здесь. Ящики бюро, как говорят, были обшарпаны, хотя многие предметы одежды все еще оставались в них. Вывод здесь абсурден. Это всего лишь предположение, очень глупое, и не более того. Откуда нам знать, что предметы, найденные в ящиках, не были теми, что изначально находились в этих ящиках? Мадам Л'Эспанэ и ее дочь вели чрезвычайно уединенный образ жизни, не видели общества, редко выходили из дома и не нуждались в многочисленных сменах одежды. Те, что были найдены, были, по крайней мере, такого же хорошего качества, как и все, что могло быть у этих дам. Если вор взял что-нибудь, то почему он не взял лучшее, почему он не взял все? Словом, зачем он отказался от четырех тысяч франков золотом, чтобы обременять себя узлом белья? Золото было заброшено. Почти вся сумма, упомянутая банкиром г-ном Миньо, была обнаружена в мешках на полу. Поэтому я хочу, чтобы вы отбросили из ваших мыслей смутное представление о мотиве , порожденное в мозгах полиции той частью улик, которая говорит о деньгах, доставленных к двери дома. Совпадения, в десять раз более примечательные, чем это (передача денег и убийство, совершенное в течение трех дней после их получения), случаются со всеми нами ежечасно в нашей жизни, не привлекая даже мгновенного внимания. Совпадения вообще являются большими камнями преткновения на пути того класса мыслителей, которые были воспитаны так, что ничего не знают о теории вероятностей - той теории, которой самые великолепные объекты человеческих исследований обязаны самой великолепной иллюстрацией. . В данном случае, если бы золота не было, факт его доставки тремя днями раньше был бы чем-то большим, чем совпадение. Это было бы подтверждением этой идеи мотива. Но при реальных обстоятельствах дела, если мы хотим предположить, что мотивом этого безобразия было золото, мы должны также представить преступника настолько нерешительным идиотом, что он отказался от своего золота и своего мотива вместе.
   "Удерживая теперь в памяти то, на что я обратил ваше внимание, - этот своеобразный голос, эту необычайную ловкость и поразительное отсутствие мотива в убийстве, столь необычайно жестоком, как это, - давайте взглянем на саму бойню. Вот женщина, задушенная до смерти силой рук и засунутая в дымоход головой вниз. Обычные убийцы не используют такие способы убийства, как этот. Менее всего так распоряжаются убитыми. Вы согласитесь, что в способе засовывания трупа в дымоход было что-то чрезмерно экстраординарное , что-то совершенно несовместимое с нашими обычными представлениями о человеческих действиях, даже если мы предполагаем, что действующие лица были самыми развратными людьми. Подумайте также, как велика должна была быть та сила, которая могла втолкнуть тело в такое отверстие с такой силой, что объединенной силы нескольких человек оказалось едва достаточно, чтобы стащить его вниз!
   "Теперь обратимся к другим указаниям на применение самой удивительной энергии. На очаге лежали густые локоны - очень густые локоны - седых человеческих волос. Они были вырваны с корнем. Вы знаете, какая великая сила необходима для того, чтобы вырвать таким образом из головы хотя бы двадцать или тридцать волос вместе. Вы видели замки, о которых идет речь, так же, как и я. Их корни (ужасное зрелище!) были забиты кусочками кожи головы - верный знак огромной силы, которая была приложена для выдергивания, возможно, полумиллиона волос за раз. Горло старухи было не просто перерезано, а голова полностью отделена от тела: инструмент был простой бритвой. Желаю и вам взглянуть на звериную свирепость этих деяний. О синяках на теле мадам Л'Эспанэ я не говорю. Г-н Дюма и его достойный помощник г-н Этьен заявили, что они были нанесены каким-то тупым предметом; и до сих пор эти господа очень правы. Тупым орудием явно была каменная мостовая во дворе, на которую жертва упала из окна, выходившего на кровать. Эта идея, какой бы простой она ни казалась сейчас, ускользнула от полиции по той же причине, по которой от них ускользнула ширина ставней, - потому что из-за дела с гвоздями их восприятие было наглухо закрыто от возможности того, что окна когда-либо были заколочены. открылся вообще.
   "Если теперь, вдобавок ко всем этим вещам, вы должным образом подумали о странном беспорядке в комнате, мы зашли так далеко, что объединили идеи поразительной ловкости, сверхчеловеческой силы, жестокой свирепости, бойни без мотива. , гротеск ужаса, абсолютно чуждый человечеству, и голос, чуждый по тону уху людей многих народов и лишенный всякого отчетливого или понятного слога. Каков же результат? Какое впечатление я произвел на ваше воображение?
   Когда Дюпен задал мне вопрос, я почувствовал мурашки по коже. -- Это сделал сумасшедший, -- сказал я, -- какой-то безумный маньяк, сбежавший из соседнего Maison de Sante. "
   "В некоторых отношениях, - ответил он, - ваша идея не лишена значения. Но голоса сумасшедших, даже в их самых диких приступах, никогда не совпадают с тем своеобразным голосом, который раздается на лестнице. Безумцы принадлежат к какой-то нации, и их язык, каким бы бессвязным он ни был в словах, всегда имеет связность слогов. К тому же волосы сумасшедшего не такие, какие я сейчас держу в руке. Я выпутал этот пучок из крепко сжатых пальцев мадам Л'Эспанай. Скажи мне, что ты можешь с этим сделать".
   "Дюпен!" - сказал я совершенно растерянно; "эти волосы очень необычны - это не человеческие волосы".
   -- Я этого не утверждал, -- сказал он. - Но прежде чем мы решим этот вопрос, я хочу, чтобы вы взглянули на небольшой набросок, который я начертил на этой бумаге. Это факсимильный рисунок того, что в одной части свидетельских показаний было описано как "темные синяки и глубокие вмятины от ногтей" на горле мадемуазель Л'Эспанай, а в другой (господа Дюма и Этьена) в виде "серии синюшных пятен, очевидно, отпечатков пальцев".
   "Вы заметите, - продолжал мой друг, расстилая бумагу на столе перед нами, - что этот рисунок дает представление о прочной и постоянной фиксации. Явного проскальзывания нет . Каждый палец сохранил - возможно, до самой смерти жертвы - устрашающую хватку, которой он первоначально вонзился. Попытайтесь теперь поместить все свои пальцы одновременно в соответствующие отпечатки, как вы их видите".
   Я тщетно пытался.
   "Возможно, мы не проводим справедливое судебное разбирательство по этому делу", - сказал он. "Бумага разложена на плоской поверхности; но человеческое горло имеет цилиндрическую форму. Вот деревянная заготовка, окружность которой примерно равна окружности горла. Оберните его вокруг рисунка и повторите эксперимент".
   я так и сделал; но трудность была еще более очевидной, чем раньше. "Это, - сказал я, - знак нечеловеческой руки".
   -- Прочтите теперь, -- сказал Дюпен, -- этот отрывок из Кювье.
   Это был краткий анатомический и в целом описательный отчет о большом красновато-коричневом оранге-аутанге с восточно-индийских островов. Гигантский рост, невероятная сила и активность, дикая свирепость и склонность к подражанию этих млекопитающих достаточно хорошо известны всем. Я сразу понял весь ужас убийства.
   -- Описание цифр, -- сказал я, закончив чтение, -- точно соответствует этому рисунку. Я вижу, что никакое другое животное, кроме оранг-утангов упомянутого здесь вида, не могло оставить следы, как вы их проследили. Этот пучок рыжевато-коричневых волос также идентичен по характеру зверю Кювье. Но я никак не могу понять подробностей этой ужасной тайны. Кроме того, было слышно два спорящих голоса, и один из них несомненно был голосом француза.
   "Истинный; и вы помните выражение, почти единодушно приписываемое свидетельствами этому голосу, - выражение " mon Dieu! ". Это при данных обстоятельствах было справедливо охарактеризовано одним из свидетелей (Монтани, кондитером) как выражение протеста или возражения. Таким образом, на этих двух словах я в основном возлагал свои надежды на полное решение загадки. Об убийстве знал француз. Возможно - более чем вероятно, - что он был невиновен ни в каком участии в имевших место кровавых сделках. Оранг-Утанг, возможно, сбежал от него. Возможно, он проследил его до камеры; но при возникших волнительных обстоятельствах он никогда не смог бы снова захватить его. Он все еще на свободе. Я не буду развивать эти догадки - ибо я не имею права называть их иначе, - поскольку оттенки размышлений, на которых они основаны, едва ли имеют достаточную глубину, чтобы быть воспринятыми моим собственным интеллектом, и так как я не мог претендовать на то, чтобы сделать их понятными. к пониманию другого. Тогда мы будем называть их догадками и говорить о них как о таковых. Если француз, о котором идет речь, действительно, как я полагаю, невиновен в этом зверстве, то это объявление, которое я оставил прошлой ночью, по возвращении домой, в редакцию " Ле Монд " (бумага, посвященная судоходству и очень востребованная матросы) привезут его в нашу резиденцию".
   Он протянул мне бумагу, и я прочитал следующее:
   ПОЙМАН - В Буа-де-Булонь, рано утром - инст. (утром убийства) очень большой, рыжевато-коричневый оранг-аутанг борнской породы. Владелец (который, как установлено, является моряком, принадлежащим мальтийскому судну) может снова завладеть животным после его удовлетворительной идентификации и оплаты некоторых расходов, связанных с его отловом и содержанием. Звоните по номеру ---, на улице ---, в предместье Сен-Жермен, -- au troisieme.
   "Как же так получилось, - спросил я, - что вы узнали, что этот человек моряк и принадлежит к мальтийскому кораблю?"
   -- Я этого не знаю, -- сказал Дюпен. "Я не уверен в этом. Вот, однако, кусочек ленточки, которая, судя по ее форме и сальному виду, явно использовалась для завязывания волос одной из тех длинных кос , которые так любят матросы. Более того, этот узел умеют завязывать немногие, кроме моряков, и он свойственен мальтийцам. Я поднял ленту у подножия громоотвода. Он не мог принадлежать никому из умерших. Теперь, если, в конце концов, я ошибаюсь в своем выводе из этой ленты, что француз был матросом с мальтийского судна, я все же не причинил бы вреда, если бы сказал то, что сделал в объявлении. Если я ошибаюсь, он просто предположит, что меня ввели в заблуждение какие-то обстоятельства, в которых он не потрудится разобраться. Но если я прав, выиграно большое очко. Сознавая, хотя и невиновен в убийстве, француз, естественно, будет медлить с ответом на объявление - с требованием Уранг-Утанга. Он будет рассуждать так: "Я невиновен; Я беден; мой Уранг-Утанг имеет огромную ценность - в моих обстоятельствах он сам по себе является состоянием - почему я должен терять его из-за праздных опасений? Вот он, в пределах моей досягаемости. Он был найден в Булонском лесу - на большом расстоянии от места той бойни. Как вообще можно заподозрить, что это сделал грубый зверь? Виновата полиция - они не смогли раздобыть ни малейшего ключа. Если бы они даже выследили животное, было бы невозможно доказать, что я в курсе убийства, или привлечь меня к ответственности на основании этого осознания. Прежде всего, я известен. Рекламодатель называет меня обладателем зверя. Я не знаю, до каких пределов могут простираться его знания. Если я не буду претендовать на столь ценное имущество, которым, как известно, я владею, я, по крайней мере, сделаю животное подозрительным. В мои правила не входит привлекать внимание ни к себе, ни к зверю. Я отвечу на объявление, возьму Уранг-Утанга и буду держать его при себе, пока это дело не уляжется".
   В этот момент мы услышали шаги на лестнице.
   -- Будьте наготове, -- сказал Дюпен, -- со своими пистолетами, но не пользуйтесь ими и не показывайте их, пока не поступит сигнал от меня.
   Парадная дверь дома была оставлена открытой, и гость вошел, не звоня, и сделал несколько шагов по лестнице. Однако теперь он, казалось, колебался. Вскоре мы услышали, как он спускается. Дюпен быстро двинулся к двери, когда мы снова услышали, как он подходит. Он не повернулся во второй раз, а решительно шагнул вперед и постучал в дверь нашей комнаты.
   -- Войдите, -- сказал Дюпен веселым и сердечным тоном.
   Вошел мужчина. Это был, очевидно, матрос - высокий, толстый и мускулистый человек, с каким-то дерзким выражением лица, не совсем несимпатичным. Лицо его, сильно загорелое, было более чем наполовину скрыто бакенбардами и усами. У него была с собой огромная дубовая дубина, но в остальном он казался безоружным. Он неловко поклонился и пожелал нам "Добрый вечер" с французским акцентом, который, хотя и несколько невшательский, все же достаточно указывал на парижское происхождение.
   -- Садитесь, друг мой, -- сказал Дюпен. - Я полагаю, вы звонили по поводу Уранг-Утанга. Честное слово, я почти завидую тому, что он у вас есть; удивительно прекрасное и, без сомнения, очень ценное животное. Как вы думаете, сколько ему лет?
   Матрос глубоко вздохнул с видом человека, избавившегося от какой-то невыносимой ноши, и затем уверенно ответил:
   - Не могу сказать, но ему не больше четырех или пяти лет. Он у тебя здесь?
   "О нет, у нас не было никаких удобств держать его здесь. Он в конюшне на улице Дюбур, совсем рядом. Вы можете получить его утром. Конечно, вы готовы опознать собственность?
   - Чтобы быть уверенным, сэр.
   -- Мне будет жаль с ним расставаться, -- сказал Дюпен.
   - Я не имею в виду, что вы должны лезть во все эти хлопоты напрасно, сэр, - сказал мужчина. "Не мог этого ожидать. Я очень готов заплатить награду за находку животного, то есть любую вещь в разумных пределах.
   -- Что ж, -- ответил мой друг, -- это, конечно, очень справедливо. Дайте подумать! Что мне есть? Ой! Я скажу тебе. Моя награда будет такой. Вы должны сообщить мне все, что в ваших силах, об убийствах на улице Морг.
   Последние слова Дюпен произнес очень тихо и очень тихо. Так же тихо он подошел к двери, запер ее и сунул ключ в карман. Затем он вытащил из-за груди пистолет и без малейшей спешки положил его на стол.
   Лицо матроса вспыхнуло, как будто он боролся с удушьем. Он вскочил на ноги и схватился за дубину, но в следующее мгновение упал обратно на свое место, сильно дрожа и с лицом самой смерти. Он не сказал ни слова. Я пожалел его от всего сердца.
   -- Друг мой, -- ласково сказал Дюпен, -- вы напрасно тревожитесь, -- вы действительно тревожитесь. Мы не имеем в виду никакого вреда. Я клянусь вам честью джентльмена и француза, что мы не причиним вам вреда. Я прекрасно знаю, что вы невиновны в зверствах на улице Морг. Однако нельзя отрицать, что вы в какой-то мере причастны к ним. Из того, что я уже сказал, вы должны знать, что у меня были средства информации об этом деле, средства, о которых вы и мечтать не могли. Теперь дело обстоит так. Вы не сделали ничего, чего можно было бы избежать, и уж точно ничего такого, за что можно было бы винить себя. Вы даже не были виновны в грабеже, когда могли грабить безнаказанно. Вам нечего скрывать. У вас нет причин для сокрытия. С другой стороны, вы обязаны по всем принципам чести признаться во всем, что знаете. В настоящее время заключен в тюрьму невиновный человек, обвиненный в преступлении, виновного в котором вы можете указать".
   Пока Дюпен произносил эти слова, к матросу в значительной степени вернулось присутствие духа; но его первоначальная смелость исчезла.
   -- Да поможет мне Бог, -- сказал он после короткой паузы, -- я расскажу вам все, что знаю об этом деле, -- но я не рассчитываю, что вы поверите и половине того, что я говорю, -- я действительно был бы дураком, если бы поверил. . Тем не менее, я невиновен, и я буду чист, если умру за это".
   То, что он заявил, было, по сути, это. Недавно он совершил путешествие на Индийский архипелаг. Группа, в которую он вошел, высадилась на Борнео и отправилась в глубь страны, совершая увлекательную экскурсию. Он сам и его товарищ захватили Оранг-Утанг. Этот товарищ умер, животное попало в его собственное исключительное владение. После больших неприятностей, вызванных неукротимой свирепостью его пленницы во время обратного пути, ему наконец удалось благополучно поселить ее в своей резиденции в Париже, где, чтобы не вызывать к себе неприятного любопытства соседей, он бережно хранил ее. уединенный, до того времени, пока он не оправится от раны в ногу, полученной от осколка на борту корабля. Его конечная цель состояла в том, чтобы продать его.
   Возвращаясь домой с какой-то матросской забавы ночью, или, вернее, утром в день убийства, он нашел зверя, занимающего его собственную спальню, в которую он пробрался из примыкающего чулана, где находился, как считалось, в безопасности. ограниченный. С бритвой в руке, полностью намыленный, он сидел перед зеркалом, пытаясь бриться, в котором, несомненно, прежде наблюдал за своим хозяином через замочную скважину чулана. Ужаснувшись при виде такого опасного оружия в руках животного, столь свирепого и так хорошо умеющего им пользоваться, человек на несколько мгновений не знал, что делать. Однако он имел обыкновение усмирять это существо, даже в самом буйном его настроении, с помощью кнута, и теперь прибегал к этому. Увидев его, Оранг-Утанг тотчас выскочил через дверь комнаты, спустился по лестнице, а оттуда через окно, к сожалению, открытое, на улицу.
   Француз в отчаянии последовал за ним; обезьяна, все еще с бритвой в руке, время от времени останавливалась, чтобы оглянуться и жестикулировать на своего преследователя, пока последний почти не настиг ее. Затем он снова удалился. Таким образом, погоня продолжалась долгое время. На улицах царила глубокая тишина, так как было почти три часа ночи. Проходя по переулку позади улицы Морг, внимание беглеца привлек свет, падавший из открытого окна комнаты г-жи Л'Эспанай на четвертом этаже ее дома. Бросившись к зданию, он заметил громоотвод, вскарабкался с немыслимой ловкостью, ухватился за откинутую до конца ставню к стене и с ее помощью качнулся прямо на изголовье кровати. Весь подвиг не занял ни минуты. Ставни снова были открыты Уранг-Утангом, когда он вошел в комнату.
   Матрос тем временем и обрадовался, и озадачился. Он возлагал большие надежды на то, что теперь поймает зверя, так как он едва мог вырваться из ловушки, в которую отважился попасть, кроме как с помощью прута, которым его можно было перехватить, когда он спускался вниз. С другой стороны, было много причин для беспокойства относительно того, что он может сделать в доме. Это последнее соображение побуждало мужчину продолжать следовать за беглецом. На громоотвод поднимается без труда, особенно моряк; но когда он добрался до окна, которое находилось далеко слева от него, его карьера была остановлена; самое большее, что он мог сделать, это протянуть руку, чтобы заглянуть внутрь комнаты. При этом взгляде он чуть не выпал из своей хватки от чрезмерного ужаса. И вот в ночи раздались те ужасные крики, которые разбудили ото сна обитателей улицы Морг. Г-жа Л'Эспанэ и ее дочь, одетые в ночную рубашку, по-видимому, были заняты раскладыванием каких-то бумаг в уже упомянутом железном сундуке, который был вывезен на середину комнаты. Он был открыт, и его содержимое лежало рядом с ним на полу. Жертвы, должно быть, сидели спиной к окну; и, судя по времени, прошедшему между проникновением зверя и криками, кажется вероятным, что это не сразу было воспринято. Хлопанье ставней, естественно, приписывалось ветру.
   Когда матрос заглянул внутрь, гигантское животное схватило мадам Л'Эспанэ за волосы (распущенные, когда она их расчесывала) и водило бритвой по ее лицу, подражая движениям парикмахера. Дочь лежала распростертая и неподвижная; она потеряла сознание. Крики и борьба старой дамы (во время которой у нее рвались волосы с головы) привели к тому, что скорее миролюбивые намерения Оранг-Утанга превратились в гневные. Одним решительным взмахом своей мускулистой руки он чуть не оторвал ей голову от тела. Вид крови превратил его гнев в безумие. Скрежетая зубами и сверкая огнем из глаз, он налетел на тело девушки и вонзил свои страшные когти в ее горло, удерживая хватку до тех пор, пока она не умерла. Его блуждающие и дикие взгляды упали в эту минуту на изголовье кровати, над которым едва различимо застывшее от ужаса лицо его хозяина. Ярость зверя, который, без сомнения, все еще помнил страшный хлыст, мгновенно сменилась страхом. Сознавая заслуженное наказание, оно, казалось, желало скрыть свои кровавые дела и металось по комнате в агонии нервного возбуждения; швырять и ломать мебель на ходу и стаскивать кровать с рамы. В заключение он сначала схватил труп дочери и засунул его в дымоход, как его и нашли; потом ту старухи, которую тотчас же швырнул в окно сломя голову.
   Когда обезьяна приблизилась со своим изуродованным бременем к окну, матрос в ужасе съежился от прута и, скорее скользя, чем карабкаясь по нему, тотчас же поспешил домой, опасаясь последствий резни и радостно оставив в своем ужасе всякую заботу. о судьбе Оранг-Утанга. Слова, услышанные группой на лестнице, были восклицаниями ужаса и испуга француза, смешанными с дьявольским бормотанием животного.
   Мне почти нечего добавить. Уранг-Утанг, должно быть, сбежал из комнаты с помощью жезла как раз перед тем, как сломалась дверь. Должно быть, он закрыл окно, когда проходил через него. Впоследствии его поймал сам владелец, который выручил за него очень большую сумму в Ботаническом саду. Ле Дона немедленно отпустили после того, как мы рассказали об обстоятельствах (с некоторыми комментариями Дюпена) в бюро префекта полиции. Этот чиновник, как бы хорошо он ни был расположен к моему другу, не мог полностью скрыть своего огорчения по поводу того поворота, который приняли дела, и был готов позволить себе пару сарказмов по поводу приличия каждого человека, занимающегося своим делом.
   -- Пусть говорит, -- сказал Дюпен, который не счел нужным отвечать. "Пусть говорит; это облегчит его совесть, я доволен тем, что победил его в его собственном замке. Тем не менее то, что ему не удалось разгадать эту тайну, никоим образом не является тем удивительным, как он это предполагает; ибо, по правде говоря, наш друг префект несколько слишком хитер, чтобы быть глубоким. В его мудрости нет тычинки. Это сплошь голова и нет тела, как на изображениях богини Лаверны, или, в лучшем случае, сплошь голова и плечи, как у трески. Но он все-таки хорошее существо. Мне он особенно нравится за один мастерский кантер, которым он заработал себе репутацию изобретателя. Я имею в виду то, как он ' de nier ce qui est, et d'expliquer ce qui n'est pas'. 1 '"
   1 Руссо - Новая Элоиза.
  
   Одержимость морга, Дон Ларсон
   Роджер Грант не остановился, увидев фигуру в темноте напротив ряда дешевых квартир. Он сгорбился в своем кресле и позволил своему родстеру двигаться вперед.
   Это был мужчина, толстый, драчливый, с потрепанной сигарой, застрявшей между толстыми губами, и котелком с низкой тульей на круглой голове. У него был вид театрального детектива.
   Грант мог догадаться, кто он такой. Придурок из какого-то частного агентства, наблюдающий за резиденцией Линды Пауэрс, надеющийся получить след по бриллиантам Ван Хорна, которые, по слухам, украла мафия Ринальди.
   Роджер Грант, независимый следователь по уголовным делам, хотел того же - горячего льда стоимостью в четверть миллиона. Он уже был запятнан кровью убитого человека, и за его возвращение назначена награда в пять штук.
   Он развернул свой родстер вокруг квартала, припарковался на улице напротив дома Пауэрса и бесшумно вышел. Здесь было больше старомодных домов. Он обнаружил, что дальняя дверь одной из них открыта, протиснулся внутрь, бесшумно пересек подвал и добрался до заднего двора.
   Дощатый забор отделял его от двора искомого здания. Он поднялся по ней и поднял глаза на ржавую пожарную лестницу, которая змеилась по задней части квартиры. Затем он резко спрятался за кустом бирючины рядом с забором.
   Окно на втором этаже открылось. Кто-то выходил, осторожно нащупывая железную площадку. Грант увидел, что это девочка.
   Она медленно спускалась по лестнице, останавливаясь, чтобы посмотреть на нижние окна, прежде чем упасть. В одном горел свет. Оно отбрасывало слабый румянец на ее юное лицо и изящно грациозную фигуру. Грант напрягся от интереса.
   Это была девушка, за которой он охотился, Линда Пауэрс, чей брат Стэнли был увезен бандитами, когда они захватили лед в офисе Ван Хорна. Ее фотография появилась в газетах. Ее брат был под подозрением, предположительно связан с похитителями драгоценностей. Но она яростно защищала его, когда копы допрашивали ее.
   Другой клерк Ван Хорна был застрелен во время ограбления. О Пауэрсе ничего не было слышно. Грант смотрел, как она осторожно двигается по двору.
   Было ясно, что она тоже видела агента у входа. Она ускользала от него, и ее скрытность указывала на то, что ей есть что скрывать. Ее черты выглядели бледными и напряженными. Быстрые взгляды ее широких глаз с длинными ресницами выдавали нервозность.
   Она двинулась за ряд квартир, следуя вдоль длинного торгового двора, идущего параллельно улице. Грант последовал за ней, внимательно следя за ней. Он пришел просто поговорить с ней. Теперь его больше интересовало, куда она пойдет.
   Она прошла вдоль двора до его конца и нырнула через ворота в небольшой переулок, ведущий на улицу. Она вышла из поля зрения агента агентства. Она подошла к концу квартала и открыла дверь гаража. Через мгновение она выехала на улицу.
   Она загрохотала, и Грант побежал к своему припаркованному родстеру. Он был в двух кварталах позади, когда вырулил с улицы под прямым углом к той, которую она выбрала. Теперь он был начеку. Напряженное лицо девушки и украдкой убедили его, что что-то не так.
   Он следовал за фливвером пятнадцать минут, пока тот, наконец, не остановился у квартала загородных домов. Там Грант свернул в переулок, но моментально затормозил и поспешил обратно пешком.
   Девушка была в сотне ярдов впереди. Он мог сказать даже по ее силуэту, что она взволнована. Она продолжала оглядываться, и Гранту понадобились все навыки тени, чтобы ее не заметили.
   В конце квартала был небольшой квадратный парк с фонтаном в центре. Его прорезали бетонные дорожки, а по краям рос густой переплетающийся кустарник.
   Девушка на это наткнулась. Грант на мгновение подумал, что она где-то срезает путь. Вместо этого она остановилась у бокового забора, окружавшего улицу, и начала ощупывать его. В поле зрения больше никого не было. Парк был безлюден. Грант присел за кустом гортензии и наблюдал, не будучи замеченным.
   Он был достаточно близко, чтобы видеть ее лицо. В ее новых глазах появились тени страха. Она казалась отчаянно нетерпеливой, когда ее тонкие руки пробирались сквозь спутанные кусты и раздвигали лиственные кусты.
   Прошло пять минут, и она резко выпрямилась, схватившись за что-то. Пульс Гранта подскочил от волнения. Прежде чем вернуться на прогулку, она спрятала эту штуку под пальто, но он успел ее мельком увидеть. Это была маленькая черная сумка.
   Спеша по бетону на цокающих каблуках, она шла прямо к нему, кусая губы и идя с опущенной головой. Он попытался незаметно обойти кусты и остаться незамеченным; но решетка из роз преградила ему путь. Колючий отросток зацепился за его пальто и с треском отлетел в сторону.
   Она подняла голову, как испуганная лань, ахнула и побежала. Она прошла мимо него во вспышке обтянутых шелком ног и развевающихся юбок. Он был удивлен ее легкостью и скоростью. Она достигла входа в парк к тому времени, когда он прыгнул за ней. Но он должен был знать, что было в этом черном мешке.
   Она бросила испуганный взгляд через плечо и помчалась к своему фливверу, стоявшему у обочины. Она прыгнула в него, захлопнула дверцу, и он услышал, как заскулил стартер. Когда он подобрался к ней, машину рвануло в сторону, но мотор кашлял полузалитым карбюратором.
   Грант схватился за ветровое стекло и подтянулся на подножке. Почти таким же движением он потянулся внутрь и дернул аварийный тормоз. В следующее мгновение он наклонил голову и в самый последний момент отбросил свое тело вбок.
   Потому что девушка наставила на него пистолет. Его дуло вспыхнуло пламенем, когда она дважды нажала на спусковой крючок, но оба раза промахнулась. Он махнул рукой вперед и схватил ее за запястье стальными пальцами.
   Она отчаянно пыталась освободиться, переворачиваясь через верх колеса, крепко стиснув маленькие белые зубки.
   "Вы меня отпустите! Я... Она снова попыталась нажать на спусковой крючок, но Грант вырвал ее пальцы. Затем она нырнула к противоположной двери автомобиля с черной сумкой в руке. Ее платье порвалось на плече, когда Грант поймал ее и потянул назад. Затем он сел рядом с ней, удерживая ее одной напряженной рукой. Он тонко улыбался, его голос был очень спокоен и холоден.
   - Вы настоящая адская кошка, мисс Пауэрс! Я бы и не догадался по твоим картинкам.
   На мгновение она замолчала, ее лицо было смертельно бледным, а глаза потемнели от ярости, когда она изо всех сил пыталась отдышаться. Затем она заговорила.
   - Вы - обманщик! Я не отдам их, пока ты не скажешь мне, где Стэнли. Я... тебе придется сначала убить меня.
   Грант пожал плечами и тихо сказал: "Кто я по-твоему?"
   "Я знаю кто вы!" она вспыхнула. - Одна из крыс Ринальди. Он послал тебя шпионить и забрать у меня бриллианты!
   Рука Гранта напряглась на ее плечах. - Значит, они у тебя есть!
   Кажется, она поняла, что сказала слишком много. Внезапно она развернулась и ударила его по лицу своим маленьким сжатым кулачком, ее костяшки пальцев безвредно скользнули по худой челюсти Гранта. Грант сказал с ноткой юмористического упрека:
   "Брось это! Вы отличный боец, мисс Пауэрс, но давайте начистоту. Я не с Ринальди. Я за льдом, это правда, но не так, как ты думаешь. За камни назначена награда в пять тысяч, и я подумал, что мне не помешает немного наличных. Но поскольку они у вас есть, они ваши. Все, что вам нужно сделать, это сдать их и собрать. Меня зовут Грант.
   - Не Роджер Грант?
   Он кивнул, вынул бумажник и показал ей особую карточку, которую носил с собой. Он был подписан комиссаром полиции и давал ему полномочия неофициального следователя.
   - Я... я слышала о вас, - сказала она с некоторым благоговением. - Но... я не собираюсь отдавать бриллианты за награду, я должен... спасти своего брата!
   Из ее горла вырвался всхлип. Она вдруг стала маленькой и жалкой.
   - Ты имеешь в виду, что собираешься передать камни Ринальди?
   - Да, Стэнли держат. Если я не отдам им бриллианты, они убьют его".
   - Как ты узнал, что камни были в парке?
   "Стэнли вырвался и бросил их туда - из окна машины. Потом его снова поймали и пытали, чтобы заставить говорить. Я не знаю, что именно он сказал. Но со мной связались полчаса назад, позвонили мне по телефону. Стэнли, по их словам, сказал им, что спрятал бриллианты в месте, где мы играли в детстве. Я знал, что он, должно быть, имел в виду этот парк, поэтому я пришел и посмотрел".
   Грант мрачно кивнул. - Что они сказали тебе делать, если ты найдешь бриллианты?
   - Поезжайте по Харрисон-роуд сегодня в десять вечера. Они собираются встретиться со мной и отпустить Стэнли, когда я отдам им камни.
   - Откуда ты знаешь, что они сдержат свое слово?
   "Я не. Это шанс, которым я должен воспользоваться". Рыдание снова заглушило ее речь.
   Грант посмотрел на часы. - Девять, - сказал он. - Посмотрим, не сможем ли мы придумать способ спасти твоего брата и бриллианты. И, если вы не возражаете, я хотел бы взглянуть на них. Четверть миллиона во льду вызывает у меня некоторое любопытство.
   Взгляд ее скользнул по чистым, суровым линиям его лица, по улыбающимся губам под коротко подстриженными усами, по прямоте глаз. Она кивнула и протянула ему черную сумку.
   При свете приборной доски он открыл ее и увидел внутри небольшой замшевый мешочек. Девушка быстро вздохнула, когда он расстегнул молнию. На дне лежал пакет с салфетками, внутри которого что-то тихонько шуршало.
   Грант осторожно развернул бумагу, а затем услышал резкий вздох изумления Линды Пауэрс. Ее острые ногти впились в его руку. Он смотрел на себя, смотрел широко раскрытыми глазами, затаив дыхание. Потому что внутри бумаги не было никаких бриллиантов, только маленькие круглые непрозрачные предметы.
   "Камни!" - выдохнула она. "Бриллиантов больше нет! Это всего лишь куча... камешков! Ой!" Как будто она держалась только на одном нерве и это было последней каплей, она заплакала большими рыданиями.
   Грант с сомнением потрогал камешки. На короткое мгновение он подумал, не обманула ли она его, не солгала ли ему. Но вид ее заплаканного лица успокоил его. Он снова посмотрел на камешки. Они были круглыми, белыми и ровными; вид, который можно было бы найти в цветочном магазине или в зоомагазине для золотых рыбок. Девушка вдруг остановила свой плач и сказала потрясенным голосом:
   "Что я могу сделать со Стэнли сейчас? Они убьют его, как только обнаружат, что камней здесь нет.
   Грант снова кивнул, и она отчаянно вцепилась в него. "Эти бриллианты были здесь. Мой брат не стал бы лгать. Кто-то, должно быть, нашел их в парке и положил эти камешки в мешок. Теперь - их никогда не найдут, я лучше скажу в полицию. Это единственное, что осталось сделать".
   Грант на мгновение замолчал, а затем сказал: "Ваш лучший шанс - блефовать. Встретьтесь с ними в десять и сделайте вид, что отдаете камни. Я тебе помогу."
   Он не сказал как. Он думал о ее брате и этих камешках.
   "Приходите ко мне в квартиру", - добавил он. - Ты можешь подождать там, пока не придет время ехать по Харрисон-роуд. Я собираюсь поговорить с Ван Хорном. Вы говорите, что думаете, что это Ринальди связался с вами. Я хочу получить несколько внутренних очков за ограбление".
   Девушка кивнула. Теперь, когда бриллианты исчезли и она не видела выхода, она была готова полностью отдать себя в руки Гранта.
   - Делай... все, что хочешь, - пробормотала она. - Только - спасите Стэнли - как-нибудь.
   Грант направил ее в свою квартиру, поехал за ней на своей машине и заставил ее подождать, пока он отправился на поиски Ван Хорна. Было чуть больше девяти. Торговец драгоценностями все еще может быть в своем кабинете. Грант пошел туда первым.
   Над обледеневшим фрамугой горел свет, и через минуту после звонка Гранта в дверной щели показалось круглое, розовое, настороженное лицо. Ван Хорн явно был голландцем. Он выглядел испуганным и держал большой автомат в пухлом кулаке. Он махнул им в сторону Гранта, подозрительно посмотрел на него и сказал:
   - Ну... чего ты хочешь?
   Грант открыл бумажник и снова достал карту. Он сунул его под нос голландца. Ван Хорн прочитал его и сразу почувствовал облегчение.
   - Детектив, - сказал он. "Входите. Извините, пожалуйста, за то, что я так себя вел. Я нервничал, так как мою квартиру ограбили.
   Он провел Гранта в небольшой роскошный кабинет, красиво обставленный тяжелыми стульями и письменным столом со стеклянной столешницей и бархатной подкладкой для демонстрации драгоценностей. На стенах висели картины, а полдюжины соцветий цветущих луковиц добавляли декоративности; тюльпаны и гиацинты в маленьких глазурованных горшках и белоснежные нарциссы в хрустальной чаше на диване из черного дерева. Ван Хорн, по-видимому, был чем-то вроде эстета. Грант подпрыгнул, когда голландец внезапно заговорил.
   - Все в порядке, мистер Эллис! Публично заявить."
   Другой мужчина вошел в комнату через маленькую дверь, которая вела во внутренний кабинет. У него также был пистолет, и глаза Гранта сузились, когда он увидел, что это тот самый толстяк, которого он видел возле дома Линды Пауэрс.
   - Познакомьтесь с мистером Эллисом, мистер Грант, - сказал Ван Хорн. - Он тоже детектив - представляет страховую компанию.
   Эллис мрачно кивнул и посмотрел на Гранта сквозь нос. На его лице было кислое выражение, из-за чего Грант пришел к выводу, что он обнаружил, что мисс Пауэрс, его добыча, ускользнула от него.
   Грант повернулся спиной к детективу компании и обратился к Ван Хорну.
   "Я просто зашел за небольшой информацией. Стэнли Пауэрс был одним из ваших клерков, не так ли?
   Голландец кивнул. "Да, он прожил со мной год. Другого клерка, который отсидел у меня пять лет, расстреляли прямо перед вами. Вы можете увидеть кровь на ковре, если присмотритесь.
   Грант взглянул себе под ноги, увидел зловещее коричневатое пятно на ковре и оглянулся на Ван Хорна.
   - Вы думаете, что виновата банда Ринальди, и что молодой Пауэрс помог им совершить кражу?
   Ван Хорн сгорбился и понизил голос до конфиденциальной высоты. "Я говорил об этом полиции и повторяю вам снова. Должно быть, Пауэрс был в банде. Должно быть, он предупредил их. Только он мог знать, что у меня столько драгоценностей. Самый большой заказ этого года только что пришел из Амстердама, лучшие бриллианты уже огранены.
   "Я даже не отбирал своих клиентов. Пришли очень классные камни и держатели. Дей застрелил другого моего клерка и заставил Пауэрса открыть сейф. Дей увел его на видео. Моих бриллиантов больше нет, и только страховка на сто тысяч, чтобы покрыть их... вендерские камни стоят не меньше четверти миллиона!
   Эллис резко сказал: - Вы получите обратно свои камни, мистер. Мы найдем этого вашего клерка и заставим его расстегнуть губу. Моей компании еще никогда не приходилось платить такую большую премию. Но я бы работал лучше, если бы вы не пускали таких парней, как этот, в аварию. Он даже не работает в полиции. Он только пытается получить эту награду. Он из тех салонных мудаков, которые не узнают настоящего мошенника, если увидят его.
   Грант повернулся и уставился на толстого детектива, чьи слова и голос звучали насмешливо.
   - Очень жаль, - сказал он тихо, - что вы позволили мисс Пауэрс ускользнуть из-под вашего носа. У нее интересная линия".
   Эллис резко вздрогнул, посмотрел на него и чуть не проглотил сигару. "Какая? Скажи, как, черт возьми, ты узнал, что я ее преследую?
   Грант лишь ухмыльнулся Эллису. Затем он повернулся и спросил Ван Хорна:
   - Где ты был, когда пришли бандиты?
   "Я только что вышел из офиса. Мои клерки были единственными, кто видел их. Теперь вун мертв, а другой вун исчез. Но я думаю, что это Вас Ринальди. Он один из лучших воров драгоценностей, который наделал много бед.
   - Мы найдем его, когда найдем Пауэрса, - раздраженно сказал Эллис. Он подошел к Гранту и выпятил ему челюсть. - И, - добавил он, - если вы знаете, где эта сестра Пауэрса, вам лучше рассказать об этом. Я получил государственную лицензию. Я представляю одну из крупнейших страховых компаний в Америке, и я знаю, как заинтересовать парней, которые скрывают улики".
   - Единственное, что вас сдерживает, - мягко сказал Грант, - это ваши собственные большие ноги. Он вежливо кивнул Ван Хорну, зажег сигарету и вышел из кабинета. Но когда он вышел на улицу и подошел к тому месту, где была припаркована его машина, он бросил быстрый взгляд через плечо.
   Была видна неуклюжая фигура Эллиса. Как он и ожидал, крупный детектив агентства следовал за ним.
   Грант запрыгнул в свою машину, словно не подозревая, что за ним следят. Но он нажал на педаль газа, помчался туда-сюда по лабиринту улиц и встряхнул Эллиса и его наемный кэб за десять минут. Он прибыл в свою квартиру в четверть одиннадцатого и обнаружил, что Линда Пауэрс нервно расхаживает по комнате. Теперь ее глаза были широко раскрыты и испуганы.
   - Я... я боялся, что ты не вернешься! - хрипло сказала она. "Я почти сошел с ума! Я знаю, что они убьют Стэнли, если я отдам эти камешки. Грант взял девушку за руку и нежно потряс. - Встряхнись, малыш, - сказал он. "Ты устроил крутую драку, когда дрался со мной. Теперь вам нужно еще немного побороться, и я знаю, что вы это сделаете. Пришло время познакомиться с Ринальди. Ты должен вести себя так, как будто все в порядке, как будто у тебя настоящие камни. Немного понервничайте, если хотите. Они подумают, что это только потому, что ты боишься за своего брата. Но действуй так, как будто у тебя есть камни, и отдай их.
   - Я не понимаю, - испуганно сказала девушка, - если они увидят кого-нибудь со мной, они подумают, что я вызвала полицию. Они убьют Стэнли.
   "Они не увидят меня, - сказал Грант, - хотя я и с тобой".
   - Как... где ты будешь?
   "На откидном сиденье твоей машины!"
   * * * *
   Они вместе вышли на улицу. Грант быстро открыл дверцу, вынул подушку и забрался внутрь. Он опустил крышку, сказал: "Хорошо, поехали!"
   Это была самая душная и самая неудобная поездка, в которой когда-либо ездил Грант. Он подтянул ноги к подбородку и вывернул лодыжки. У фливвера, казалось, были прочные пружины, а также множество скрипов и грохотов. Выхлопные газы просачивались вверх и чуть не задушили его. Он крепко сжал свой пистолет и задумался, как скоро ему придется им воспользоваться.
   Его правая рука с автоматом была вывернута вверх. Он мог видеть свои наручные часы. Радиевые стрелки указывали на десять-пять.
   В десять пятнадцать, когда они проехали пару миль по Харрисон-роуд, Грант услышал, как скрипнули тормоза машины Линды. Его резко швырнуло в металлическую перегородку, когда она въехала на бордюр. Он услышал, как зашуршали шины другой машины, услышал, как открылась и закрылась дверца машины.
   Он выждал пять напряженных секунд в душной темноте, затем приступил к делу. Он поднял откидное сиденье родстера, вывернул шею и увидел, что рядом подъехала большая машина с работающим двигателем. В нем было двое мужчин; водитель и мужчина на заднем сиденье с автоматом в руках. Другой мужчина только что подошел к фливверу, что-то сказал Линде, и она протянула ему мешок с камешками.
   Мускулы Гранта были натянуты, как стальная пружина. Он откинул спинку кресла, запрокинул голову и плечи и крикнул Линде приказ. - Спускайся - быстро!
   Его взгляд был прикован к пулеметчику и водителю седана. Они были самыми опасными. У другого мужчины была сумка, и он, вероятно, побежал бы за ней. Он так и сделал, и пулеметчик, свирепо нахмурившись, высунул носовую часть своего оружия в боковое окно.
   У него не было возможности нажать на курок, потому что первая пуля Гранта попала ему в сгорбленное правое плечо. Он развернул его, покалечил и заставил выронить смертоносное оружие.
   Мужчина с черной сумкой прыгнул на подножку седана и прокричал команду водителю. Вторая пуля врезалась Гранту в ногу, и он потерял равновесие. Мужчина с визгом и корчами вылетел на улицу, а его пистолет и сумка упали, когда машина рванула вперед.
   Грант сделал еще два выстрела подряд, вонзив свинец в задние шины седана. Воздух завизжал и засвистел, колеса застучали, и большая машина стала такой же неповоротливой, как грузовик, обитый сталью.
   Водитель, яростно ругаясь, пытался одной рукой рулить, а другой отстреливаться от Гранта. Грант, человек-циклон, выпрыгнул из грохочущего отсека. Он выстрелил с быстрой точностью, послав пулю в руку водителя. Седан перелетел через бордюр и отлетел на пятнадцать футов дальше. Затем он врезался в забор и остановился с грохотом битого стекла и покореженного металла.
   На мгновение воцарилась полная тишина, пока в квартале не раздался полицейский свисток. В следующую секунду в поле зрения прибежал офицер, и Грант и девушка получили всю необходимую им помощь. Но Грант держал ситуацию в своих руках.
   Полицейский взглянул на него и тронул кепку, узнавая. Грант склонился над упавшим на улице человеком. Он увидел влажные волосы, длинное худое лицо, пару близко посаженных глаз со шрамом над ними.
   "Ринальди!" - пробормотал он. - Значит, ты сам пришел за камнями! Где Стэнли Пауэрс?
   Ринальди не ответил. Он только ругался шипящими латинскими фразами. Грант прижал пистолет ближе.
   "Лучше говори! В любом случае, вы должны сгореть из-за человека, с которым столкнулись в офисе Ван Хорна. Что ты сделал с Пауэрсом?
   Но Ринальди молчал. Он посмотрел на Гранта с убийственной ненавистью, отказываясь говорить.
   Это был один из его людей, водитель седана, который заговорил, когда Грант терпеливо объяснил, что игра проиграна и что единственный шанс спастись со стула - это перевернуть улики штата.
   Мужчина назвал адрес дешевой ночлежки и пробормотал: - Там вы найдете Пауэрса, но он не очень хорошо себя чувствует. Мы избили его после того, как он обманул нас".
   - Что ты имеешь в виду - обманул тебя?
   "Ну, он предупредил нас о льду, потом схватил его и пытался уйти от нас после рейда. Мы поймали его, но он где-то спрятал бенгальские огни. Он был слишком пьян, чтобы говорить прямо.
   - Как он вас предупредил?
   "По телефону. Он сказал боссу, что только что пришла куча камней и что он поможет нам поднять их, если мы приведем их в порядок, а потом расколем".
   Грант повернулся и взял Линду Пауэрс за руку.
   - Пошли, - сказал он мрачно. - Я знаю, где сейчас твой брат. Пойдем за ним".
   Подбежал еще один полицейский. Они прикрыли заключенных; Гранта сейчас не волновал Ринальди. Он хотел двух вещей: узнать, что скажет Стэнли Пауэрс, и найти украденные бриллианты.
   Они дозвонились по адресу, который дал человек Ринальди, но Грант не звонил. Он воспользовался отмычкой из кармана и вошел в темный зал. Нервный голос раздался из комнаты наверху.
   - Это вы, босс?
   Грант увидел, как тускло блеснул пистолет. Он прошептал Линде, заставил ее подождать и первым поднялся по лестнице. Он напал на человека наверху, которого оставили охранять заключенного. Грант обезоружил его, прижал к стене и вошел в комнату, где лежал Стэнли Пауэрс.
   Голова и лицо Янг Пауэрса были покрыты синяками. Его жестоко избили, потеряли сознание, возможно, ему проломили череп; но он был еще жив.
   Когда Грант позвал ее, девушка тихонько застонала и подбежала к брату. Она опустилась на колени рядом с ним, нежно провела дрожащими руками по его разбитому лицу, и Пауэрс начал лихорадочно бормотать.
   - Она знает, где их найти. Линда узнает! Я бросил их там, где мы играли, когда были детьми. Я не обманывал вас, ребята, честное слово. Я никогда не предупреждал тебя. Должно быть, это был кто-то другой. Вы меня неправильно поняли!" Грант нахмурился. Он коснулся плеча Линды, ткнул большим пальцем в сторону охранника и сказал: "Держите эту кружку закрытой. Дайте ему дозу свинца, если нужно. Я собираюсь забрать твоего брата отсюда. С ним все будет в порядке, но мы должны отвезти его в больницу.
   Пока девушка мрачно прижимала пистолет к спине человека Ринальди, Грант поднял Пауэрса и понес его вниз. Он подал сигнал полицейскому на углу, попросил его взять на себя охрану, а затем вместе с Линдой и ее братом отправился в ближайшую больницу. Поверхностного осмотра интерна было достаточно, чтобы убедить Гранта в том, что Пауэрс выздоровеет. Он кивнул и поспешил на улицу.
   Линда уже забыла об бриллиантах, а Грант - нет. Он знал, что закон будет ждать, чтобы преследовать молодого Пауэрса, когда он достаточно поправится, чтобы говорить. Показания Ринальди и его людей выставят его в дурном свете. Ему будет трудно объяснить, если камни не будут найдены - и Линда Эллис, детектив компании, будет уверена, что Пауэрс виновен, и сделает его жизнь невыносимой.
   Грант вернулся в кабинет Ван Хорна с черной сумкой в руке. Он мрачно улыбнулся, когда увидел, что Эллис тоже вернулся. С ним был еще один член компании. Их лица напряглись, когда Грант вошел в дверь. Глаза Ван Хорна вылезли из орбит при виде черной сумки.
   "Дер камни!" воскликнул он. - У тебя есть дем, Грант. Я знаю сумку!
   Толстое лицо Эллис покраснело. Его большие руки открывались и закрывались. Он вцепился зубами в сигару.
   Грант тихонько открыл черный пакет и вынул пакет из папиросной бумаги. Его лицо было серьезным.
   - Хотел бы я, чтобы у меня были бриллианты, - мрачно сказал он. - Но где-то был промах. Я нашел Стэнли Пауэрса. Сейчас он в больнице, а Ринальди и его компания задержаны. Но бриллиантов по-прежнему нет. Все, что я принес тебе, это это!
   Он с грохотом швырнул бесполезное содержимое пакета из папиросной бумаги на стол Ван Хорна. Глаза голландца еще больше вылезли из орбит.
   "Камешки!" - взвизгнул он. "Ты принес мне много камешков! Какая хорошая доза? Я хочу свои бриллианты!"
   Эллис ухмыльнулся и сказал с тяжелым сарказмом. "Умная работа, Грант! У тебя есть мальчик и мошенники - все, кроме того, за чем ты охотился - бриллиантов. Вот вам и успех!"
   Но лицо Гранта вдруг стало бесстрастным. Казалось, он не обиделся на насмешки толстого детектива.
   Он сказал: "Линда Пауэрс нашла этот мешок с галькой внутри в парке. Ее брат бросил их туда после того, как ушел от мафии Ринальди, и до того, как они снова схватили его и избили. Если бы кто-нибудь случайно нашел мешочек с бриллиантами, он бы не стал заменять его камешками. Они бы ушли со всем этим.
   "Ага!" усмехнулся Эллис.
   "Ага! Это означает, что камешки были в нем, когда Пауэрс бросил его туда.
   "Первое, что ты сказал, это не глупо!" Эллис поморщилась. - Это значит, что они у мальчика или он знает, где они! Это значит, что я собираюсь указать на него".
   Грант медленно покачал головой. - Он знает об этих бриллиантах не больше, чем ты, Эллис, может быть, не так много!
   "Смотри сюда! Что за черт!"
   - Пауэрс был не в своем уме, когда мы его нашли. Он сказал, что не предупредил Ринальди, что это должен был быть кто-то другой. А бредовые люди не лгут. Запомни это, Эллис!
   "Тогда девушка получила камни. Вы говорите, что она нашла сумку. Что ж, должно быть, она подсыпала туда камешки. Она бы не улизнула, если бы не знала...
   Но Грант пожал плечами и отвернулся. Он взял пару камешков со стола Ван Хорна, потрогал их и не спеша направился к окну. Потом нагнулся и понюхал тарелку с белоснежными нарциссами, стоявшую на черном диване.
   - Хорошие цветы у тебя получились, Ван Хорн, - пробормотал он, и его колено неуклюже задело диван, с грохотом опрокинув его и вазу. Вода и белые камешки высыпались на ковер, когда Грант, казалось бы, безуспешно схватился, чтобы спасти созданные им обломки.
   Розовое лицо Ван Хорна стало смертельно белым. Он схватился за стол, пошатываясь, направился к цветам и остановился, встретившись взглядом с Грантом. Эллис тупо пялился, но вдруг изумленный крик сорвался с его губ, и он нагнулся. Другой человек компании был с ним. Что-то среди белых камешков на полу испускало призматические отблески.
   "Смотреть! Это... бриллианты!
   Ван Хорн яростно выдвинул ящик стола. Его толстое лицо исказилось от внезапного гнева. Он поднял пистолет, взмахнул им, но твердый правый кулак Гранта врезался ему в лицо прежде, чем он успел выстрелить. Грант говорил холодно.
   - Я так и думал, Ван Хорн. Это вы предупредили Ринальди - после того, как вытащили бриллианты из сейфа и засунули камешки в сумку. Это похоже на безупречный трюк, чтобы украсть собственный лед и починить его, чтобы Ринальди пришел и схватил гальку.
   - Вы полагали, что он подумает, что Пауэрс обманул его, когда найдет их, и вышвырнет Пауэрса так же, как и другого клерка. Это было бы сладко для тебя. В наши дни бриллианты трудно продать, поэтому вы решили получить страховку и сохранить лед.
   - Но Пауэрс испортил тебе трюк, сам того не подозревая, когда устроил побег от Ринальди достаточно долго, чтобы спрятать сумку. И ты сам споткнулся, когда использовал эти камешки вместо льда. После того, что случилось, вид твоих цветов начал меня озадачивать. Эти камешки и эта хрустальная чаша - ну, они выглядели как шикарный тайник!
   Эллис, стоя на четвереньках и собирая бриллианты, прорычал:
   "Где-то есть что-то фальшивое. Парни не бывают такими умными!"
   "Я должен был получить денежное вознаграждение", - сказал Грант, ухмыляясь. "Есть кое-кто, с кем я хочу расстаться - маленькая леди, которая умеет размахивать подлым пистолетом и подлым кулаком. Я бы не нашел камни, если бы она сначала не нашла гальку.
  
   СМЕРТЬ ФЛЕЙТЫ, Артур Дж. Бёркс
   Китай оставил свой след на Дорус Ноэль. Он подумал об этом сейчас, сидя в своем доме на Мотт-стрит в китайском квартале Нью-Йорка. Где-то на улице или, может быть, в соседнем магазине часы пробили три часа дня. В то же время начали бить его собственные бесценные часы. Одну из них он особенно любил, потому что она всегда вызывала у него улыбку. Это была красивая инкрустированная драгоценными камнями вещь, подаренная императору Чен Луну французом Людовиком Пятнадцатым... и когда пробил час, восемь крошечных человеческих фигурок в синем вышли на ее вершину и затанцевали позвякивающий менуэт.
   Вторые часы были полностью стеклянными, за исключением их механизмов, которые были окружены, как змея, круговой лестницей. Когда эти часы пробили три, они сделали это странным образом. Золотой шарик прошел через отверстие в четвертой ступеньке и покатился вниз по трем ступенькам, звеня. В четыре часа мяч упал еще на один шаг, и ему потребовался дополнительный час, чтобы подняться обратно по круговой лестнице.
   Теперь одни часы отплясывали менуэт, другие катили свой золотой шар по трем ступеням, отбивая час. Дорус Ноэль вздохнула.
   - Слава богам, - пробормотал он, - что Чу Чул мертв. Он должен быть. Своими глазами я видел, как его сжимающая желтая рука погрузилась в мутные воды Пэй Хо в Тяньцзине, и два месяца ждал его воскресения, которого так и не произошло. Моя работа здесь, в Нью-Йорке, будет легкой по сравнению с многолетней игрой в прятки со Сверчком".
   Ноэль выработал привычку говорить сам с собой, потому что ему было легче думать, и он не говорил по-китайски, потому что в Китае любой, кто слушал, мог быть приспешником Чу Чуля. Теперь он встал из-за стола и подошел к зеркалу на стене, пробираясь сквозь множество сокровищ, заполнявших его кабинет. Он прошел мимо красной лаковой ширмы, украшенной крошечными птичьими перьями. Он обошел кривую ширму прямо внутри двери, которая не пускала злых духов, потому что они могли двигаться только по прямой линии.
   Он повернулся лицом к зеркалу, перед которым его "мальчик" Лю Вонг по какой-то своей странной причине положил две горящие палочки. Ноэль наклонился вперед, вглядываясь в собственное красивое лицо, которое выглядело слишком старым для его двадцати шести лет. Он прожил три жизни в этом возрасте, и Чу Чул был ответственен за большую часть его старения. Его каштановые волосы, почти рыжие, он решил, что они должны были быть седыми. Он поднял руки, одна из которых была странно искривлена - воспоминание о пыточных клешнях Чу Чула, - и стянул рубашку со своей груди, обнажая ее.
   Затем он долго смотрел на отметину на своей белой коже. Это были три параллельных горизонтальных стержня, примерно дюйм в длину, пересекаемых диагональной поперечной. Они освобождают китайский иероглиф "вонг", что означает "правитель" или "повелитель людей". Они не были отбивной Ноэля. Они впились в кожу Ноэля в тот раз, когда Ноэль попал в руки Сверчка во время игры в кошки-мышки, в которую они играли. Даже сейчас Ноэль помнил каждое слово, которое Сверчок сказал ему на Танку, когда он держал в руках клеймо:
   "Так что ты никогда не забудешь, Дорус Ноэль, что Сверчок - твой хозяин, твой правитель... как он хозяин и правитель многих мужчин... и женщин. Если случится так, что ты выживешь, ты пройдешь жизнь, неся мой след. И никогда, живой или мертвый, ты никогда не победишь меня. Я никогда не забываю и не прощаю... и я плачу свой долг мести!"
   Прямо сейчас Ноэль мог слышать напевный голос Сверчка. Он встряхнулся, чтобы рассеять фантазию.
   "Слава богу, что все кончено, и Сверчок мертв".
   Ноэль вернулся к своему столу... вспоминая... вспоминая, планируя, как он должен выполнять свои секретные задания в Чайнатауне. Здесь он должен учиться всему заново. Здесь он получит то, на что всегда надеялся; контакт с Китаем, пусть даже незначительный, и контакт с себе подобными.
   Он не осознавал, как пролетели часы, пока желудок не сказал ему, что пора ужинать. Двое часов пробили. Восемь фигурок станцевали свой менуэт. Золотой шар скатился с восьмой ступени. Было семь часов... и в кабинет ползли смутные тени. Лю Вонг давно должен был позвать его на ужин. О, ну, возможно, "мальчик" забыл, что ужин был в шесть тридцать, а не в девять, как в Тяньцзине. Он напомнит ему. Лю Вонг уже давно должен был призвать его, наигрывая свою странную музыку на "деревянной рыбе" - полой рыбе из дерева, подвешенной к потолку кухни и используемой в качестве гонга.
   Но из кухни доносилась только тишина. Ноэль даже не почувствовал соблазнительного запаха еды. Странно, действительно странно. В Китае это обстоятельство сразу же насторожило бы его. Но это были Соединенные Штаты. Он начал подниматься. Потом его руки оторвались от стола, и он резко сел на стул. Вся краска сошла с его лица. Пот быстро выступил на его лбу. Его глаза расширились, отражая ужас, предчувствие беды... Наконец из кухни донесся звук. Это никогда не должно было прийти оттуда, но оно пришло... и прозвучало предупредительным набатом в мозгу Доруса Ноэля. Ибо прозвучавший звук был нотой пятитонной китайской флейты. Как хорошо Ноэль помнил флейту с пятью нотами! Два китайских музыканта, знавших флейту и секретный код классической музыки, могли даже разговаривать друг с другом на своих флейтах, используя причудливую телеграфию, понять которую ни один "иностранец" не мог и надеяться.
   Это была телеграфия Чу Чуля! Бог!
   Но все же Ноэль сидел как завороженный... и его разум называл каждую из пяти нот, когда он их слышал, имена, которые ничего бы не значили для американца, даже в переводе, но которые сами по себе придавали нотку тайны, как пять... нота флейты заиграла в своей странной гамме. Губы Ноэля сложили названия нот: Хунг, Ссу, Чанг, Чур, Фань, а его мозг перевел их бессмысленность на английский язык: труд, четыре, верх, мера и реверс . Он повторял их снова и снова, а внутри него все громче и громче зазвучал тихий предостерегающий голос.
   "Не сосредотачивайтесь на пятинотной фьюте. Не концентрируйтесь на пятинотном фьюте! Не произносите названия нот ни по-китайски, ни по-английски!"
   С явным усилием воли, ибо казалось, будто его постепенно привязывают к стулу, Дорус Ноэль вскочил и помчался на кухню. Там, у холодной печи, с застывшим взглядом и лицом, блестевшим от маслянистого пота, сидел Лю Вонг, его "мальчик". Лю Вонг не слышал, как он подошел. Он не поднял головы. Его губы ласкали конец флейты, которую Ноэль никогда не видел - или видел? Лю Вонг раскачивался из стороны в сторону... и его губы безэмоционально пробегали пятинотную гамму, как будто губы были мертвы, или сам человек находился в каком-то странном гипнозе, или был марионеткой, которую дергают за ниточки в руки невидимого суфлера.
   У ног Лю Вонга стояла жаровня, из которой поднималась тонкая спираль желтого дыма, извиваясь и извиваясь, как кошмарная змея, когда она поднималась, чтобы обвить своими щупальцами лицо и голову Лю Вонга. Дым ладана, как Дорус Ноэль сразу узнала... и кое-что еще. Он приблизил лицо к дыму, немного вдохнул, просто понюхал. Его чувства пошатнулись. Он отшатнулся. Затем он прыгнул внутрь, выбил флейту из рук Лю Вонга, отдернул мальчика от жаровни, подтащил к окну, которое распахнул. Затем он начал хлопать мальчика по обеим щекам открытой ладонью.
   Даже когда он работал с Лю Вонгом, губы Доруса Ноэля складывали слова на мандаринском диалекте:
   "Шэн Хуан!"
   Это было название яда, который можно было вводить в горящий порошок ладана. Немного его одурманило, многое убило. Ноэль бил мальчика, пока лицо Лю Вонга не превратилось почти в багровый синяк. Тупо глядя вдаль, с пустым и глупым лицом, Лю Вонг начал приходить в себя. Ноэль бросился к табурету и принес глоток рисового вина. Лю Вонг проглотил его и подавился, но его мозг реагировал.
   - Вы меня поражаете, хозяин, - сказал он голосом тусклым, безжизненным, но уже не глупым. "Почему?"
   Дорус Ноэль развернула мальчика.
   "Смотреть!" он сказал.
   Лю Вонг посмотрел на флейту и дымящуюся жаровню. На его лице отразился мгновенный страх. Затем он стал бесстрастным, невыразительным. Тот, кто не знал китайского, счел бы его равнодушным. Ноэль знал, что внутри Лю Вонга бушует странный огонь. Он знал то, что знал Ноэль; это было предупреждением о надвигающейся смерти, как для Лю Вонга, так и для Дорус Ноэль.
   - Итак, - мягко сказал Лю Вонг, - Чу Чул не умер! Он здесь, в Нью-Йорке. Он всегда говорил, что отомстит, хозяин!
   - Да, - сказал Ноэль. - Это либо Сверчок, либо один из его передовых агентов.
   "Как он мог попасть в Соединенные Штаты?" - спросил мальчик, но ответ на самом деле не имел значения, хотя Лю Вонг ждал его.
   -- Кто там, -- сказал Ноэль с безнадежностью в голосе, -- чтобы помешать Сверчку проникнуть куда-либо? Что случилось? Как это случилось?" Лю Вонг пожал плечами.
   - Не знаю, - ответил он. "Я стал сонным. Я спал. Я проснулся и словно выплыл из глубокого колодца, обнаружив, что мой хозяин бьет меня по лицу".
   "Ты раскачивался над желтым дымом, - объяснил Ноэль, - и ты играл на флейте из пяти нот. Я слышал это в своем кабинете. Я слушал, не веря. Я чуть не проиграл, Лю Вонг, понимаешь? Он почти завладел мной. Я мог бы потерять сознание... если бы я достаточно долго слушал эти пять нот... и тогда Чу Чоль мог бы войти, и..."
   Лю Вонг выпрямился.
   "Это предупреждение", - сказал он. "Это похоже на Чу Чуля. Ему нравилось пытаться уничтожить вас, используя меня, поклоняющуюся вам! Это способ Чу Чуля шутить.
   Лю Вонг держал горящую жаровню под водопроводным краном. Он двигался как человек под воздействием спиртного. Его лицо было пустым, все еще потным. Когда он закончил и комнату очистили от удушливого дыма, Лю Вонг заговорил со своим хозяином.
   - Я поищу Чу Чуля, - сказал он. "Я убью его прежде, чем он прикоснется к моему хозяину. Я иду в дом кумира, чтобы помолиться за удачу".
   Ноэль сочувственно положил руку на плечо мальчика.
   - Ты знаешь, что беспомощна, Лю, - мягко сказал он. "Ему достаточно увидеть тебя, чтобы приказать тебе... даже вернуться, чтобы убить меня, твоего господина! Он правил тобой слишком много лет по своей воле.
   "Я пойду в дом кумира, зажгу свечи и помолюсь", - настаивал Лю Вонг. "Тогда я вернусь, чтобы приготовить для вас еду, потому что вы никогда не должны брать еду ни из каких рук, кроме рук Лю Вонга".
   - А пока тебя нет?
   "Чу Чул не будет спешить. Ему было приятно предупредить вас. Теперь он оставит вас пресмыкаться в страхе, пока не нанесет новый удар. Это путь Чу Чуля.
   Лю Вонг вышел на улицу, и Ноэль смотрел, как он идет по Мотт-стрит к ближайшему кумирне.
   "Бедняга!" - пробормотал Ноэль.
   Он вернулся к своему столу, прислонившись спиной к стене, и стал ждать возвращения Лю Вонга. Теперь, когда он был предупрежден, у него не было страха. Он слишком часто скрещивал мистические мечи с Чу Чулом, чтобы по-настоящему бояться его после первого шока, когда он обнаружил, что злой гений Северного Китая не мертв, а жив. Его мысли были заняты.
   Восемь фигурок танцевали менуэт.
   Золотой мячик скатился вниз на восемь ступенек. Лю Вонг отсутствовал почти час. Страх за свою безопасность наконец прервал размышления Ноэля. Вернул ли Чу Чул контроль над своим бывшим приспешником? Будет ли его следующая атака на Ноэля нападением самого Лю Вонга с ножом в руке? Не было возможности. Ноэль посмотрел на дверь, но она была скрыта витой ширмой, не пускавшей злых духов. Однако, когда Ноэль посмотрел, он услышал шаги по тротуару снаружи, и экран с грохотом упал в комнату.
   И рухнув на экран, Лю Вонг упал лицом вниз.
   Из его уст он излил свою душу в мандарин.
   - Он пытался натравить меня на вас, хозяин, но потерпел неудачу. На этот раз воля Лю Вонга была сильнее воли Чу Чуля!
   Ноэль подскочил к упавшему, перевернул его. В то же время на Мотт-стрит пронзительно прозвучал полицейский свисток. Кто-то видел эту штуку, которая теперь лежала у ног Ноэля, и сообщил об этом в полицию. Вдалеке завыла сирена. Но Ноэль почти не слышал его. Любопытные кантонцы, которые, должно быть, последовали за Лю Вонгом из дома иконы, вошли и окружили Ноэля и лежащего на спине человека. Ноэль быстро посмотрел им в лица. Все были исключительно "американцами", хотя все были китайцами. Ноэль был уверен, что среди них не было ни Чу Чуля, ни кого-либо из его приспешников.
   Теперь он посмотрел в лицо Лю Вонга. Мужчина мучился и старался не показывать, что страдает. Его лицо было опухшим от ужаса. Его тело корчилось и корчилось, несмотря на все, что он мог сделать, чтобы предотвратить это. Его лицо было покрыто пятнами, как птичье яйцо... и оно было жестоко изрезано до самой кости тем, что могло быть когтями злой ночной хищной птицы. Боевой петух со стальными шпорами на каждом пальце мог бы оставить такие следы... если бы его ноги обладали силой рук сильного человека. Через несколько секунд Лю Вонг умрет от ужасно введенного яда.
   Лицо Доруса Ноэля было суровым, таким же невыразительным, как и у любого китайца вокруг него.
   Он быстро заговорил с умирающим на мандаринском языке. Кантонская публика переглянулась. Вероятно, никто не знал мандарин, столь сильно отличающийся от кантонского диалекта.
   - Что это сделало, Лю? - прошептал Ноэль.
   " Нанг -цзы, обоюдоострый нож, - вырвалось из распухших синих губ Лю Вонга, - это случилось - оно появилось из ниоткуда - когда я боролся с заклинанием и отказался повернуться против своего хозяина".
   "Кто сделал это? Чу Чул?
   "Не Чу Чул. Еще один... миньон Сверчка.
   Затем Лю Вонг скончался в конвульсиях. В этот момент вошли двое офицеров в форме, а за ними мужчина в штатском, который курил сигару и высокомерно смотрел на кружок желтых лиц вокруг мертвеца. Кантонцы обменялись взглядами, которые ничего не значили для детектива-лейтенанта Хамаса, но многое говорили Дорусу Ноэлю. Взгляды сказали: "Вот этот напыщенный дурак снова вернулся, пытаясь разгадать одну из наших тайн. Каким бы умным он себя ни считал, он не видит своих двух рук перед своим глупым лицом".
   Все это и многое другое Ноэль мог прочитать во взглядах.
   "Кто ты?" - огрызнулся на Ноэля человек в штатском.
   "Дорус Ноэль".
   - Что ты делаешь в Чайнатауне?
   "Я живу здесь."
   "Адское место для жизни. Нет места для белого человека, который не знает китайцев. Лучше съехать. Принимает парней, которые знают этих птиц, чтобы ладить с ними. Кто убил эту сойку? А ты?
   "Нет. Он был моим слугой".
   - Не похож ни на одного китайца, которого я знаю.
   - Он человек из Тяньцзиня.
   ХАМАС уставился на Ноэля, явно не понимая. Ноэль не счел нужным говорить ему, что Тяньцзинь - город в Северном Китае. Очевидно, это было бы новостью для ХАМАС.
   "Да или да", - сказал Хамас, кивая. "Я так и думал! Что убило его, вы сказали? Или вы знаете, кто это сделал?
   Ноэль произнес два слова, которые только что произнес Лю Вонг.
   "Нанг-цзы!"
   ХАМАС накинулся на двух офицеров.
   - Иди и рыскай по этому кроличьему логову, пока не схватишь парня по имени Нанг... Нанг... ну, его фамилия звучит как жужжание пчелы. Возможно, вам придется грубо обращаться с некоторыми китайцами, но дайте мне этого Нанга... Нанга... как бы его ни звали. Это самое быстрое, что я когда-либо закрывал дело!"
   Он склонился над Лю Вонгом.
   "Господи, конечно, вырезал его, а? Никогда не видел, чтобы кто-нибудь раздулся и выглядел так ужасно, как этот. Надеюсь, мы сможем избавиться от этого Нанга... Нанга... того, что он использовал. Газеты съедят его, если он будет достаточно восточным".
   - Я тебе понадоблюсь? - спросил Ноэль. "Я живу прямо здесь. Только что переехали. Можно я пойду?
   "О, конечно, это просто. Дорус Ноэль? Отлично. Я пошлю за тобой, если ты мне понадобишься. Лучше послушайся моего совета и убирайся отсюда. Нужно знать китайцев, чтобы жить среди них.
   Ноэль не ответил. Он надел шляпу и зашагал по Мотт-стрит, надеясь, что сможет пройти по окольному следу Лю Вонга, все время чувствуя, насколько бесполезны попытки, поскольку Чу Чоль придет к нему, если он даст ему время.
   "Китайский квартал знает его!" Ноэль задумался. - Он уже заколдовал кантонцев. Я не могу ожидать от них помощи, даже если выдам себя. Он лишит их слепых, лишит их всего их богатства, и они не откроют рта. Это зависит от меня, и я должен путешествовать один. Но это лучше всего. Посмотри, что получил Лю Вонг за свою преданность мне. Я больше никогда не смогу просить кого-либо разделить мою вражду с Чо Чулем. Но как его найти?
   Это был Чайнатаун ночью. За закопченными окнами тускло светились огни. Растянутые буквы указывали на тип бизнеса, который велся за этими окнами. Ноэль знал иероглифы... ибо иероглифы не менялись в зависимости от диалекта... В Китае был только один письменный язык. Он читал названия магазинов, "восхитительный аромат", "хрупкая ива", "изящное долголетие", "великолепная удача" - это было почти как в Китае.
   Дорус Ноэль остановился как вкопанный. Люди столкнулись с ним. Он не возражал, не чувствовал их. Осмелится ли Чу Чул здесь, в Соединенных Штатах, сделать то, что он сделал в Китае? Осмелится ли он на самом деле уничтожить и мучить белого человека почти в самом центре Нью-Йорка? Ноэль знал, что так и будет, но он должен где-то рискнуть. У него еще не было времени изучить кроличьи лабиринты Чайнатауна, если ему вообще когда-нибудь разрешат их изучить. Здесь его никто не знал, потому что он был под прикрытием, за исключением человека далеко на Парк-авеню, который дал ему работу в полиции в Чайнатауне. Об этом человеке на Парк-авеню он знал только то, что он был связан с полицией, причем с очень высокими связями. Он дал Ноэлю номер телефона, по которому можно было позвонить в случае серьезной опасности.
   Ноэль поспешил на Канал-стрит, пересек ее, направился на запад к Лафайету, уже в Нью-Йорке, в отличие от Чайнатауна, - и вошел в магазин сигар. Он позвонил по секретному номеру начальника тайной полиции на Парк-авеню. Голос, который он помнил, ответил. Ноэль назвал свое имя для опознания, и ему ответили.
   - Если, - сказал Ноэль, - вы не получите от меня никаких известий в течение двадцати четырех часов с этого момента, переверните Чайнатаун вверх дном, чтобы найти меня. Помните, я рассказывал вам о "Сверчке"?
   - Да, - голос вдалеке был низким и мягким, но с оттенком стали.
   - Он в Нью-Йорке, в Чайнатауне. Он или один из его людей только что убили моего слугу Лю Вонга. Я иду за ним по-своему. Знаком с детективом ХАМАС?
   "Да."
   "Пусть играет с делом Лю Вонга. Он не может причинить вреда. Я знаю, как это было сделано... все это, но точно не знаю, кем. Я обнаружу это или умру.
   - Ты бы умер, чтобы отомстить за китайца?
   - Он умер за верность мне, сэр, - строго сказал Ноэль. "Как я мог сделать меньше? И вот что я вам скажу: китаец - это не китаец, это китаец!"
   Затем Ноэль с тенью улыбки на лице включил трубку. Он глубоко вздохнул и повернул обратно в Чайнатаун. Он запер двери и окна, за исключением одного окна - окна, через которое кто-то проник в его дом, зажег отравленную жаровню у ног спящего Лю Вонга и сунул пятинотную флейту в руку "мальчика". .
   Ноэль, в его глазах было мечтательное, далекое выражение... сел на табурет, который занимал Лю Вонг, на котором он сидел, чтобы бессмысленными губами играть на флейте своего бывшего учителя Чу Чуля.
   "Странная манера возвращаться в Китай и темные пути, - подумал Ноэль, - но это один из способов добраться до Чу Чула. Не озадачит ли это ХАМАС?"
   Но он не улыбнулся. Он говорил сам с собой наугад, собираясь с духом. Затем он поднес флейту к губам и начал играть по пятинотной гамме. При этом он поднялся на ноги и тихонько, как лунатик, подошел к окну, выходившему в темноту. Далеко он услышал удары гонга в какой-то тусовке. Из соседнего дома доносилась болтовня многих кантонцев, занятых палочками для еды и рисовым вином. Он услышал пронзительный, пронзительный смех молодых девушек.
   Он водил по шкале туда-сюда... вверх и вниз... и при этом внимательно прислушивался. Он никогда не научится "говорить" на этой флейте; но он знал, что кто-нибудь это услышит.
   "Что это за звук?" сказали бы кантонцы... и в конце концов это слово дошло бы до кого-то, может быть, до нескольких, для кого оно имело бы значение. Мысленным взором он мог видеть крадущиеся фигуры, выходящие из-за потайных панелей... посланные человеком, который выжег эту отметину на коже его груди. Темные переулки извергнут приспешников Чу Чула. Они подошли бы к звуку пятинотной флейты. Затем...
   Внезапно он получил свой ответ.
   Он исходил откуда-то из-за того его окна, которое выходило в темноту и переулок, заканчивавшийся тупиком с обоих концов. Его ответ пришел теми же звуками, которые он издавал... голосом флейты с пятью нотами. Только ответная флейта издала звук, похожий на непристойный смех. Это было насмешливо, глумливо... почти демонически. Пока он слушал, Ноэль почти мог слышать странный болтливый смех Чу Чула... почти мог слышать его в голосе второй флейты. Чу Чул и его странный смех... люди, которые его слышали, могли подумать, что Сверчок сошел с ума. Возможно, так оно и было, но его мозг, каким бы безумным он ни был, был одним из величайших и самых хитрых, с которыми Ноэль когда-либо сталкивался. Этот человек был гением. Гений, помешанный на власти, человек, обладавший странными знаниями, не черпаемыми из книг, несмотря на то, что он был мастером классики и мог повторять наизусть целые разделы из Книги Перемен.
   Чу Чул представлял собой ужасную угрозу. Когда-то он почти держал Северный Китай в своих руках. Он бы так и сделал, если бы не Ноэль. Теперь он здесь, в Америке... и американцы будут в его руках как младенцы. Он мог бы создать организацию, которая контролировала бы город... нацию... если б каприз овладел им. Значит, Ноэль боролся за нечто большее, чем просто месть за убийство Лю Вонга.
   Но все же он колебался, гадая, что ему прочесть в голосе второй флейты. Звук приближался, очевидно, над крышами домов. Иногда это казалось в переулке снаружи, иногда на крыше собственного дома Ноэля, иногда в комнате с ним... но всегда приближалось. Каково было его сообщение? Ноэль вспомнил, как его чуть не обманули, когда он слушал флейту, которую играл Лю Вонг, как он боролся с оцепенелым гипнозом. Теперь он будет намеренно ухаживать за ним.
   Чу Чул не хотел его убивать... пока Чу Чул, невыразимо тщеславный, не получил возможность позлорадствовать над своей жертвой. Он будет во власти Чу Чуля, и выберется ли он из нее снова, зависит от него самого.
   Он сел и снова дважды прокрутил пять нот. Затем он поставил флейту рядом с собой на пол и направил всю свою волю на то, чтобы прочесть какое-то послание в пять нот второй флейты, которая уже не приближалась. Его мозг ловил названия нот, прокручивал их снова и снова. Хун, ссу, чанг, чур, фан - хун, ссу, чанг, чур, фан. Снова и снова он называл ноты, пока их играл невидимый флейтист, пока китайские названия - теперь он думал на мандаринском диалекте, который был в такой же степени его языком, как и английский - стали похожи на успокаивающую литанию. Он знал, что его конечности немеют, что его воля покидает его - через окно, в темноту.
   Он сидел, широко раскрыв глаза, и смотрел в открытое окно.
   Прошло пять минут. Флейта по-прежнему тихо играла, но он ее не слышал. Казалось, он ничего не слышал. Он как будто не видел ни двух злых лиц, поднявшихся над подоконником, ни двух теней, которые, казалось, почти перетекли через подоконник в комнату. Похоже, он не почувствовал, когда одна из теней зарычала на него и злобно пнула под ребра. Он лишь слегка покачался на табурете и продолжал смотреть прямо перед собой. Его подхватили и отнесли к окну... а он все еще сидел, подобрав колени. Они бросили его в переулок внизу... и все же он был в сидячем положении, хотя и упал на бок... и остался там, неподвижный.
   Они отнесли его в конец тупика напротив заколоченного конца переулка, где была улица. Открылась панель. Две тени, несущие между собой фигуру, сидевшую на воздухе, словно это был Будда, ушли в кромешную тьму... спускаясь по лестничному пролету.
   На крыше двух удаленных от Ноэля домов хихикала притаившаяся третья тень. Желтая рука сунула флейту в длинный рукав. Тень пронеслась по крыше дома, упала за край... и тьма поглотила ее. Бледно-желтое лицо на мгновение коснулось лучом бродячего света, прежде чем исчезнуть.
   Но Дорус Ноэль, сидевший в воздухе в позе Будды, не был без сознания и не находился под влиянием какого-либо гипноза. Он отбивался от него в последний момент. Возможно, ему удастся обмануть Чу Чуля, заставив его поверить в то, что он стал жертвой гипноза - "власти-над-тебой", - и тогда он сможет вспомнить каждый изгиб и поворот любого лабиринта, через который его могут провести.
   Двое, которые несли его, остановились в темноте, посреди сырого запаха, - и легонько постучали по дверным панелям. Дверь распахнулась, и над ушами Ноэля, со всех сторон лился болтливый смех Чу Чуля. Тогда ошибки быть не могло, и Чу Чул был в Нью-Йорке, собирая в свои руки нити ужаса.
   - Отведи его к жаровне, - сказал Чу Чул по-английски. Поскольку Чу Чул не говорил на кантонском диалекте, ему пришлось использовать английский язык, поскольку кантонцы китайского квартала говорили только на двух языках: английском и кантонском. Было странно, что китайцы должны обращаться к китайцам на английском языке.
   Тогда Ноэль понял, что он не обманул Чу Чула своим фальшивым гипнозом. Впрочем, возможно, мужчина просто не стал бы рисковать. Ноэль решил продолжить фокус, даже когда, сидя на полу в принятой им и никогда не менявшейся позе, его голова сунулась в желтый дым, который он мог видеть широко раскрытыми глазами. Было почти невозможно не моргнуть, но ему удалось даже это.
   И Чу Чул рассмеялся.
   "Дурак!" он сказал. - Думаешь, так легко обмануть Чу Чуля? На этот раз я дам тебе кое-что на память!
   Чтобы поскорее покончить с этим, Ноэль вдохнул Шэн Хуанг ... и тьма, наполненная мерцающими огоньками, накрыла его. Он даже не понял этого, когда его снова подняли и унесли.
   Он пришел в себя с пульсирующей головой. В своем кошмаре, предшествовавшем пробуждению, он услышал, как золотой шарик на одних из его часов катится вниз на четыре ступени... в три часа ночи. Теперь его наручные часы, лежавшие на руке прямо перед его глазами, когда он начал просыпаться, уверяли его, что сейчас три часа ночи. Он даже не задумался над кажущимся совпадением. Для того, кто знал тайны Китая, то, что его сон совпал с фактом, было пустяком, не имело никакого значения.
   Болтливый смех. Он тупо повернул голову.
   В одном конце длинной комнаты, на возвышении, одетый в королевские одежды Китая - пародию на империю - сидел Чу Чул, Сверчок! Он был достаточно мал, чтобы быть кантонцем. Его кожа была желтой, изрытой шрамами от оспы. В его черных глазах, казалось, не было зрачков. Его руки были похожи на когти. Он был безбородым. Он сидел, наклонившись вперед, сутулясь. Так он и ходил... искаженная карикатура на человека.
   - Итак, мы снова встретились, Дорус Ноэль, - сказал он. "Неужели вы думали, что я буду настолько глуп, чтобы думать, что я могу получить власть над вами через крыши домов, как я мог Лю Вонг? Ты был умен, как обычно, но недостаточно умен - тоже, как обычно. Я подумал, что лучше выставить тебя совсем, чтобы ты, если я позволю тебе сбежать, не вспомнил дорогу сюда с глупой полицией, которая, хоть и глупа, все же слишком сильна для Чу Чуля - по крайней мере, пока что! Когда ты узнаешь, что ты младенец в руках Чу Чуля?
   Ноэль ничего не сказал. Пусть Чу Чул наслаждается своим злорадством, а Ноэль полностью восстановит свой разум после дозы Шен Хуана . Ноэль бережно относился к своим силам. У него болел бок в том месте, где его ударили ногой. Его тусклые глаза изучали вассалов Чу Чула, все кантонцы, кроме одного! Их было с десяток. Да, Чу Чул основал организацию. Он специализировался бы, если бы Чу Чул остался Чу Чулом, на убийствах, грабежах, похищениях людей - на всем, что принесет ужас людям и богатство в казну Сверчка.
   - Я думал, ты умер, - сказал Ноэль.
   - Ни один Дорус Ноэль никогда не убьет Чу Чула, - ответил Сверчок. "Я решил временно измениться. Я пришел сюда. Странно, что вы должны следовать. Мне здесь нравится. Есть большие возможности".
   "Кто убил Лю Вонга? О, я знаю, что ты заказал это. Кто сделал это?"
   Чу Чул улыбнулся. Его глаза бегали по лицам его миньонов. Они беспокойно пошевелились. Ноэль наблюдал за блуждающими глазами Чу Чула, которые на мгновение остановились на лице одного человека. Ноэль быстро заговорил на тяньцзиньском.
   - Он единственный северный китаец с вами, - сказал он... и увидел по лицу более крупного человека то, что понял. "В Соединенных Штатах, когда человек убивает другого человека, он умирает. Как его зовут?"
   Он увидел, как пот выступил на лице парня.
   Чу Чул, наслаждаясь игрой, ответил.
   "Сун Ляо!"
   Тело северного китайца дернулось при упоминании его имени, как будто его укололи иглой. Он был крупнее и темнее своих кантонских собратьев. Ноэль поднялся на ноги.
   - Ну, - сказал он, - что ты собираешься делать со мной?
   - Я не собираюсь тебя убивать, - ответил Чу Чул. - Не тогда, когда я знаю, что через двадцать четыре часа после твоей смерти полиция перевернет Чайнатаун с ног на голову, чтобы найти тебя! Посмотрим, это были те слова, которые вы сказали по телефону своему начальнику в штатском, который живет на Парк-авеню...
   И Чу Чул назвал номер телефона и точные слова, которыми Ноэль обменивался со своим работодателем. Сердце Ноэля упало.
   - Вы уже добрались до полиции со своими взятками, - с горечью сказал он. - Значит, они прослушивали телефонные провода мистера Бланка? Ну, что ты тогда собираешься делать?"
   Чу Чул рассмеялся, смех перешел в смешок.
   "За убийство человека можно казнить на электрическом стуле, - сказал он, - но когда врагу выкалывают глаза, нельзя подвергаться столь суровому наказанию... Хоть он и незначителен, Ноэль, который может так раздражать. Итак, я выколю тебе глаза... и позволю тебе выбраться отсюда и из Чайнатауна!"
   Лицо Ноэля ничуть не изменилось. Потому что у него все еще был туз в рукаве. В нем была одна вещь, о которой Чу Чул не знал... что он был мастером искусства тачуен , китайского аналога джиу-джитсу .
   - Свяжи его и приведи ко мне! - отрезал Чу Чул.
   * * * *
   Сверчок склонился над горящей угольной жаровней у его ног. Это была единственная некитайская вещь в комнате, украшенной истинно восточным великолепием, потому что угольная горелка была японской хибати . Чу Чул поднял из углей зазубренный кусок стали. Кончики его были раскалены добела. Они легко прошли бы верхом на его носу. Кончики раскаленной добела стали погасили бы для него свет мира навсегда, в мгновение ока.
   "Прыгай скорее, человек хитрый!" - отрезал Чу Чул.
   Кантонцы, пока Сун Ляо боязливо сдерживался, недоумевая, что это за белый человек, говорящий на тяньцзиньском диалекте, набросились на Доруса Ноэля, который выжидал до последнего момента, и вступил в поразительные действия. Он все еще был лоджий от Шэн Хуана , но его сила вкупе со знанием тачуэня создавала на его стороне элемент неожиданности. К нему потянулась рука. Он схватил запястье левой рукой, просунул правую под локоть, перегнулся через него, поймал запястье, которое держал, - и изо всех сил быстро навалился вниз.
   Кантонец взвизгнул в агонии, когда его правая рука сломалась. Он упал, крича... и из руки Чу Чуля вылетела черная блестящая штука. Он ударил кантонца из сломанной руки в бок... и в мгновение ока он упал, корчась, как корчился Лю Вонг, - в то время как черная полоса, поразившая его, вернулась в руку Чу Чуля.
   Чу Чул рассмеялся.
   "Мне не нравятся неудачи в моей организации, какой бы новой она ни была". он сказал.
   Для Ноэля, сражавшегося теперь с остальными кантонцами, эта черная полоса много значила. Это был нож, прикрепленный к резинке на запястье Кбу Чула. Нож висел над жаровней, в которой Пи Сюань - яд, напоминающий пряные леденцы или стекло, - горел, смешанный с любым жиром, который мог застыть, образуя жирный слой, на всем, к чему прикасался отравленный дым.
   После такого обращения нож - нан -цзы , пытавший и убивший Лю Вонга, - почернеет от жира, а жир наполнится Пи Сюаном .
   * * * *
   Вид того, что случилось с их товарищем, побудил кантонцев к большим усилиям. Они напали на Ноэля с отчаянной яростью диких зверей. Ноэль сломал еще одну руку, и человек, продолжая бороться, вошел, рука гротескно болталась, а лицо было изуродовано агонией. Но даже когда раненый сражался, он время от времени поглядывал на ухмыляющееся злое лицо Чу Чуля. Чу Чул своей варварской жестокостью, убив одного и Лю Вонга, доказывал свою силу кантонцам. Дайте ему шесть месяцев, и он сможет посмеяться над полицией Нью-Йорка.
   "Он не должен! Он не должен! в сердце Ноэля эти три слова продолжали повторяться. Чу Чул должен быть побежден навсегда. Если бы только был какой-то способ...
   Двое мужчин упали, оба без сознания... голова одного была повернута под странным углом. Ноэль не возражал против убийства... потому что эта организация, когда она станет сильной, будет специализироваться на убийствах. Теперь Чу Чул приказал Сун Ляо вступить в бой. Чу Чул наслаждался собой. Ноэль знал, что его побили, когда Сун Ляо взялся за руку. Все шансы были в пользу того, что Сун Ляо знал та чхун , иначе Чу Чул не привез бы его из Китая в качестве телохранителя.
   В отчаянии Ноэль решился на другой ход. Не было никакой выгоды в победе над этими кантонцами, даже если бы он был в состоянии сделать это - у Чу Чула, вероятно, было множество других за полдюжиной панелей, ожидающих его сигнала войти. Ноэль внезапно вырвался из боя и бросился на Чу Чуля. Чу Чул рассмеялся, когда Ноэль ворвался внутрь, рассмеялся и отпрыгнул назад. Но он держал горячие щипцы в руке, угрожая лицу Ноэля. Позади кантонцы шли в атаку. Теперь их возглавлял Сун Ляо. Ноэль колебался. Затем он нагнулся, схватил хибати из раскаленных углей... и, хотя хибати обжег его руки до хрустящей корочки, он швырнул угли в лицо Чу Чуля.
   Желтая рука Чу Чула выпустила остроконечный кусок раскаленной добела стали. Он упал на ступени помоста... и от богатого ковра, покрывавшего ступени, поднялся дым. Чу Чул закричал и разорвал на себе одежду. Ноэль схватился за него, но в тот же миг его руки коснулись бы его врага...
   Чу Чул рассмеялся сквозь боль, которую он, должно быть, страдал - смех, наполненный угрозой... и обещанием мести - и упал на свой помост, прижав что-то к его подлокотнику. Мгновенно помост развернулся так, что Чу Коул оказался спиной к Ноэлю, и устремился к стене. Стена открылась. "Трон" Чу Чула прошел через панель. Панель закрылась.
   Ноэль повернулся назад, когда кантонцы набросились на него, зная, что, хотя он и не схватил Чу Чуля, он почти спас себя, потому что Чу Чул никогда бы не покинул место сражения, столь восхитительного для человека, который любит подобные шутки. это нравилось Чу Чулю, если бы не то, что угли от хибати подожгли его одежду. Сначала его собственная безопасность, потом месть. Что, если Ноэль сбежит? Чу Чул всегда мог вернуть его... его собственная жизнь может не вернуться к нему, если он ее потеряет.
   Итак, Чу Чул просто исчез. Это был его способ.
   Нападавшие сбили Ноэля. Но он помнил, куда упала зубчатая сталь. Он сражался с яростью дикой кошки, пока не отбросил своих врагов назад на мгновение - это нетрудно сделать теперь, когда они не пришли в отчаяние при виде Чу Чуля, который без сожаления убьет любого, кто потерпит неудачу, - и поймал стальной .
   Он прыгнул прямо на Сун Ляо, зажав стальной наконечник, теперь тускло-красный, в левой руке. Его правая рука прыгнула вперед. Рот Сун Ляо был открыт в изумлении, что этот человек мог двигаться так быстро и удивительно. Ноэль схватил Сун Ляо. Указательный и средний пальцы его правой руки вошли в рот Сун Ляо, а его большой палец сомкнулся под челюстью. Как будто он ущипнул мужчину за нижнюю челюсть двумя пальцами и большим.
   "Кусай его, Сун Ляо, - сказал он спокойно, - и я вырву нижнюю челюсть из твоей головы... и этим куском стали я сделаю с тобой то, что твой хозяин сделал бы со мной".
   Он сказал это на тяньцзиньском языке, тоном хозяина, когда он командует слугой... и Сун Ляо, лицо которого осветилось ужасом, даже не пошевелился.
   - А теперь отведи меня в "Сверчок", Сун Ляо, - продолжал Ноэль. - Или, лучше, скажи мне, как тебя вести, я буду держать это удержание, пока мы не вернемся на Мотт-стрит.
   Кантонцы атаковали... но он сдерживал их зубчатой сталью.
   "Мастерская мельница убьет меня", - сказал Сун Ляо, простонав, безумно бормоча слова вокруг пальцев Доруса Ноэля.
   - Если бы это было возможно, - мрачно сказал Ноэль, - это избавило бы штат Нью-Йорк от проблем. Но ты собираешься сгореть, Сун Ляо, как доказательство того, что даже Чу Чул не может спасти своего приспешника от правосудия.
   Дрожа, Сун Ляо нажал что-то на стене, и панель снова откинулась. Сун Ляо кивнул. Они шагнули в темноту - темноту и запах горелой одежды и горящей плоти - закрыв панель перед лицами атакующих кантонцев.
   Когда панель закрылась, вспыхнул свет, показывая Чу Чула, сидящего на своем помосте, согнувшегося на своем "троне", в то время как щупальца дыма поднимались из его твердого тела. Он казался мертвым.
   "Слава Богу!" - сказала Дорус Ноэль.
   Но Чу Чул не умер. Ноэль задавался вопросом, есть ли на земле или над ней какая-либо сила, которая могла бы уничтожить зловещее существо, известное как Сверчок. Ибо, когда лицо его скривилось от дыма, а комнату наполнил запах горелой ткани и плоти, от которого в нос ударило зловоние, от которого у Ноэля начался приступ кашля, - Сверчок открыл глаза.
   Ноэль никогда прежде не смотрел так глубоко в глаза, которые были настолько злобными и злобными. Чу Чул попытался пошевелить руками. Почерневшие твари попытались сжаться в кулаки. Могучая воля Чу Чуля гнала свою ужасную силу в его руки, пытаясь заставить их выполнять его приказы. Ноэль знал, чего пожелал бы Чу Чул: чтобы его руки прыгнули вперед и схватили горло врага Чу Чуля.
   Но руки не использовались.
   Губы Чу Чула скривились из-за почерневших зубов. Его десны были воспалены и немного кровоточили. Он был похож на какого-то зверя, рычащего в капкане.
   Усилием воли, которое Ноэль считал чудом, Чу Чул поднялся на ноги.
   Он попытался протянуть правую руку, но она отказала ему.
   "Видеть?" - хрипло произнес Чу Чул. "Моя рука не слушается меня, но даже после смерти она не будет остановлена, потому что ты чувствуешь это, Дорус Ноэль, даже когда твои глаза говорят тебе, что она не двигается! Вы чувствуете, как он поднимается, чтобы схватиться за ваше горло. До конца своих дней ты будешь просыпаться, ночь за ночью, одержимый страхом перед Чу Чулем, даже во сне, и, пока полностью не проснешься, ты будешь как сумасшедший бороться с моими удушающими пальцами!
   Это было ужасно. Дорус Ноэль отчетливо чувствовала пальцы, как только что сказал Чу Чул. Он знал, что всегда будет чувствовать их.
   Чу Чул не стал звать своих миньонов, которые ломились в дверь, через которую только что вошли Ноэль с Сун Ляо. В поведении Чу Чуля была гордость и величие. Если бы ему суждено было умереть, никто бы не стал свидетелем его смерти. Ужасно было, что дым поднимался над ноздрями Сверчка, но человек не кашлял, его слова были ясно, ужасно высказаны. Маленькие огни - огни, которые были слишком горячими для Ноэля, чтобы прорваться сквозь них, даже если бы он смог освободить убийцу, Сун Ляо, - лизали плоть Сверчка, и Чу Чул, казалось, не замечал этого. Он был силен в поражении, вызывая у Ноэля больший страх перед этим человеком, чем когда-либо был у Ноэля, когда Чу Чул обладал всеми своими способностями.
   "Чу Чуля никогда не бьют!" - хрипло сказал Сверчок. "Если у кота девять жизней, то у Чу Чула девять раз по девять... и все они должны быть посвящены уничтожению Доруса Ноэля и разработке могущественных планов Сверчка.
   Ноэль хотел потушить пламя, но сами глаза Сверчка, казалось, запрещали ему даже проявление сочувствия. На самом деле у Ноэля их не было, ибо здесь стояло чудовище, убийство которого могло бы залить Мотт-стрит кровью. Но Ноэль мог оценить сатанинское величие этого человека.
   Кантонцы все еще колотили в дверь, а Чу Чул, его глаза были устремлены в неподвижный взгляд, не отрываясь от бледного лица Ноэля, согнувшегося посредине и откинувшегося на трон. Пламя взметнулось, и дым поднялся щупальцами... и черные глаза Чу Чуля были устремлены в их взгляд.
   Панель треснула. С еще одним зарядом он выдал бы себя, и вошли бы кантонцы.
   Ноэль был удовлетворен своим разумом - хотя глубоко внутри него было сомнение, всегда будет сомнение - что Чу Чул мертв. Он был удовлетворен тем, что мертвец действительно был Сверчком, поскольку он видел отличительные знаки на покрытой шрамами плоти человека, которые были руководством по жестам Сверчка и его последователей.
   Огромное облегчение охватило Ноэля. Но даже когда он поспешно отвернулся, а его враги начали прорываться в комнату, где Чу Чуль поднялся к своим самым возвышенным вершинам величия, он чувствовал эти немигающие черные глаза, сверлящие его спину. Он чувствовал, что всю жизнь будет чувствовать их. Они пойдут с ним, наблюдая за ним, шпионя за ним, куда бы он ни пошел и что бы ни делал. Он попытался стряхнуть с себя мрачные впечатления и частично преуспел. Он заставил Сун Ляо вывести его из этого лабиринта. На Канал-стрит он доставил Сун Ляо полицейскому.
   - За убийство, - коротко сказал он. - Внимательно следите за ним, пока будете вызывать повозку.
   Затем он позвонил по номеру на Парк-авеню.
   - Сверчок мертв, - сказал он ровным голосом, сомневаясь в своих словах, услышав их. - Ты найдешь его в подвале магазина "Изящное долголетие".
   Когда он щелкнул трубку, до него донесся звук интенсивного движения с оживленной улицы. Само управление всем городом, частью которого было это движение, только что было спасено от передачи в ужасные руки. Он усмехнулся, когда такси потерло крылья грузовика, и оба водителя почти одновременно произнесли древнюю формулу:
   - Почему, черт возьми, ты не смотришь, куда идешь?
  
   OH FANNY, Рэймонд Лестер
   - Нет, не надо, Рут! Забудь об этом. Нас снова заметили".
   Едва последние слова предупреждения сорвались с губ Фанни Иден, как маленькая рука Рут Невейн в изящной перчатке вернулась к своей владелице - пустая ... Ее широко расставленные, невинные голубые глаза вспыхнули вопросительным и тревожным взглядом. Без вопросов она последовала за своим спутником.
   Фанни - высокая, знатная и хищная - пошла к лифту.
   - Сегодня на нас сглаз, - пробормотала Фанни, когда они спустились на первый этаж. "Я не суеверен, но когда один и тот же сыщик выслеживает двух симпатичных девушек через три магазина, пора подумать о том, чтобы вернуться домой. Мы пойдем за покупками в другой день.
   - А еще это был такой красивый маленький шейный платок, - с сожалением сказала Рут. "Настоящий соболь. Вам не кажется, что вы, должно быть, сделали ошибку? Магазинные детективы не работают на разные фирмы, не так ли? Может быть, все-таки это всего лишь давилка какая-нибудь".
   "Моя работа - смотреть, а твоя - щипать", - возразила Фанни, когда они подошли к выходу. "Я - глаза, а ты - руки, но взгляни через плечо, когда мы будем выходить. Да ведь этот парень не смог бы улыбнуться девушке, даже если бы она была такой, - он мудак. Судьба испытывает искушение оказаться в трех кварталах от его уродливого лица. Поверь мне на слово, Рути, магазины разрабатывают систему контроля. Лысый зверюга! Он заставил меня похолодеть, как только я увидела его. Увидеть его? Серое пальто, зеленый галстук, плоскостопие и лицо, похожее на черствый гамбургер.
   Голубые глаза Рут оглянулись. - О, Фанни! - выдохнула она. - Он прямо за нами!
   "Конечно, я знал это, и там он останется, пока магазины не закроются или мы не уйдем. Может также победить его прямо сейчас. Еще через десять минут бизнес закроется. Возьмем эту тележку.
   На углу Тридцать четвертой улицы девушки сели в машину, и темные глаза Фанни загорелись негодованием, когда их тень последовала за ними и уселась лицом к ним.
   "Большая грудь думает, что мы пара провалов?" - спросила она себя. - Или он тянет время?
   Ничуть не смущенные презрительными взглядами стильно одетой пары, джентльмены с лицом гамбургера невозмутимо сидели на своих местах до самого закрытия.
   "Значит, это была его уловка", - сказала Фанни, когда они добрались до своей квартиры. "Преследовал нас весь день. Испортил один из лучших шансов, которые у нас когда-либо были, и ушел, когда узнал, что универмаг закрыт".
   - Возможно, завтра повезет, - сказала Рут.
   "Может быть!" - повторила Фанни с угрюмым сарказмом. "Я не обнадеживаю. Здесь мы собираемся и идем. Этот парень преследует нас навсегда. Скорее всего, он будет ждать нас завтра утром на углу квартала. Бьюсь об заклад, у него есть наш рост, вес и стиль красоты, и все это уже занесено в картотеку. У него было достаточно времени в магазинах, и, пока мы были в тележке, он проверил нас сорока разными способами. Завтра утром каждый член дома от Четырнадцатой до Сорок Второй будет шнырять вокруг в поисках изящной маленькой дамы с родинкой на носу. Это ты. Что касается меня, то даже эти невзрачные туфли на низком каблуке не позволят мне пройти в толпе, если моя голова не выпячивается на добрых два дюйма выше среднего. Ты можешь работать один, но мы вдвоем! Комбинации, на самом деле длинной и короткой, достаточно, чтобы выдать нас теперь, когда нас заметили. Очень плохо думать, что нам придется разорвать партнерство или переехать.
   - Я ничего не могу сделать одна, - запротестовала Рут. "Ты знаешь что. Кроме того, я не хочу. Мы прекрасно ладим вместе. Почему я... я лучше найду работу, чем брошу тебя или это место. Это единственный дом, который у каждого из нас был долгое время. Встряхнись, дорогая, я думаю, завтра ты будешь думать по-другому. В любом случае, этот зверь не преследовал нас до дома.
   - Ему это не нужно. Ему все равно, где мы живем. Все, что он хочет сделать, это получить нас на работе и с товарами на нас. Мы можем, конечно, улизнуть на день или даже на неделю, но рано или поздно он нас достанет. Он большой, уродливый и медлительный, но от его поросячьих глаз у меня мурашки по коже. Я почувствовала запах полицейского суда и противной камеры три на семь метров, как только увидела его. Я говорю тебе-"
   - О, Фанни, перестань! - вдруг воскликнула голубоглазая Рут с тонкими пальцами. - Я сделаю чашку чая. Это поднимет нам настроение".
   Не дожидаясь ответа от своего угрюмого и пессимистически настроенного партнера, девушка суетилась на кухоньке.
   Фанни Иден откинулась на спинку дивана и вздохнула. Напротив нее в углу стоял дорогой граммофон, по бокам которого стоял шкаф, полный пластинок. Тут и там на толстом бархатистом ковре стояли удобные кресла. На стенах висели картины, на окнах были шелковые занавеси, а двери были завешены тяжелыми атласными портьерами. В целом это была красиво обставленная гостиная, и спальня, которую они делили на двоих, была так же хорошо оборудована.
   - Три комнаты и... ванна, - пробормотала Фанни. "Семьдесят пять долларов в месяц. Выбери район, и больше сотни рассчитаешься на мебель. Шкаф набит одеждой и... Ого! Завтра день арендной платы, и мы... В чем дело, Рут?
   "Чайник кипит, а чая нет ни крошки!"
   - Тогда давай кофе.
   - Их нет, - взвыла Рут. - Там нет ничего, кроме сгущенного молока и сахара.
   - Нечего есть?
   "Вот мешок бобов!"
   "Бобы? Ты забыл заказать?
   - Я этого не сделал. Без денег они больше не отправят товар. Я ничего не говорил тебе об этом сегодня утром. Я думал, что сегодня вечером у нас обязательно будут наличные. Этот несчастный детектив выкинул все из моей головы. О, Фанни, что нам делать?
   - Вот и все, - заметила Фанни, откинувшись на спинку дивана. "Нет денег, о которых можно было бы говорить. Все ломбарды закрыты, кредита нет, в доме ничего, кроме сахара, сгущенного молока и сушеных бобов. Мне пора заняться. Я не останусь сегодня без еды, так что заткнись и дай мне подумать. Мы сталкивались с этим раньше, и когда старая игра иссякала, мне обычно удавалось что-то делать".
   * * * *
   Прошло двадцать минут. Затем, внимательно изучив телефонный справочник, Фанни Иден вошла в спальню. Она вернулась в гостиную в простом черном платье, с волнистыми темными волосами, прилично приглаженными и разделенными пробором посередине. На макушке у нее висел кружевной платок. На ней была длинная черная накидка и маленькая аккуратно отделанная шляпка. Что было еще важнее этой замечательной перемены в ее внешности, вся угрюмость исчезла с ее лица, и она озорно улыбнулась круглоглазой Руфи.
   - Не таращи глаза, - предупредила Фанни. "Возьми одну из этих кружевных салфеток и надень на меня изящный передник, какой носят горничные. Обведите край ниткой и сделайте его оборчатым. Вы знаете, что я имею в виду. Я новая горничная у миссис Тревор. Суетиться! Это всего в трех кварталах к западу, но я хочу позвонить до закрытия продуктового магазина. Я знаю, где она торгует. Я видел фургон доставки возле ее дома.
   Закрепив наскоро импровизированный фартук вокруг талии, Фанни надела накидку, спрятала под мышкой чепец горничной и поспешила к двери.
   - Вернусь с едой через полчаса, если меня не зажало. Нет, тут нечего объяснять. Нет реальной опасности быть пойманным, и, слава богу, это нежилая квартира. Никаких любопытных мальчишек из коридора, слоняющихся вокруг. Пользуйся лучшим сервисом, Рути. Фанни вернется домой с беконом.
   * * * *
   После короткого и вполне удовлетворительного разговора в телефонной будке ближайшей аптеки Фанни Иден вышла на улицу, где жила миссис Тревор. Дважды фигура в плаще прошла мимо мрачного особняка из коричневого камня, а затем, примерно за две минуты до того, как фургон свернул за угол улицы, Фанни поспешила через ворота и скрылась под крыльцом. Шторы зарешеченных подвальных окон старомодного дома были задернуты, но внутри горел свет, и время от времени на жалюзи двигалась тень. Верхняя половина окна, ближайшая к двери в подвал, была опущена примерно на три дюйма, и звуки голосов и случайный стук кухонной утвари ясно достигали ушей девушки.
   Разговор, который она подслушала, был своеобразный, своевременный и, можно сказать, интересный; но на данный момент Фанни не понял его полной стоимости. Она была вся в состоянии готовности к приезду бакалейщика. У нее не было ничего особенно сложного, но это требовало хорошего расчета времени.
   Когда фургон с доставкой остановился у дома Тревора, у ворот мальчика встретила высокая улыбающаяся темноволосая служанка.
   - Хорошо, - сказала она, беря сверток из его рук. "Я возьму это. Какая? Да, я новая горничная. Извините, что заказываю так поздно, но повару не хватило. Спасибо. Доброй ночи."
   "Спокойной ночи, Милашка", - щебетал мальчик и прыгал обратно на свое место.
   Так же быстро, но с меньшим шумом, Фанни подбежала к арке под крыльцом, снова надела плащ и шляпу и, незамеченная, споткнулась прочь. Посылка была увесистой, но ее настроение было достаточно легким, чтобы компенсировать любое бремя.
   "Это не было чем-то очень большим, что я сорвала, - сказала она, стоя на кухне лицом к изумленной Рут, - но если я скажу это, чего не следовало бы, то это было довольно аккуратно. Я только хотел бы заказать больше, но я не мог, опасаясь, что посылка будет слишком тяжелой для меня".
   "Но что бы вы сделали, если бы они не связали вещи? А что, если мальчик принес все это в корзине?
   Фанни Иден пожала плечами. - Я бы сказал ему оставить корзину и забрать завтра. Я был готов к любой такой мелочи. Иногда, дорогая Рути, я почти так же хорошо умею поднимать вещи с прилавка, как и ты. Теперь, я думаю, мы начнем с консервированных лобстеров и майонеза. Есть крекеры, кофе, финики, шоколад, креветки, соленые огурцы, сардины, две банки гороха и... ну, во всяком случае, есть все, что нам нужно, чтобы пережить сегодняшнюю ночь.
   * * * *
   На полпути к пиру, так легко, но так незаконно полученному, Фанни дрейфовала от болтливости до рассеянной невнимательности.
   "Сказать!" - спросила она, внезапно оживившись. - Среди всего того хлама, что мы припрятали, есть пара пушистых оперных плащей, не так ли?
   Рут кивнула.
   "Думаешь, мы сможем подделать пару классных вечерних платьев?" спросила Фанни со странным рвением.
   "Почему да. Вот розовый шелк, который был на тебе, когда мы устраивали светское представление в Атлантик-Сити, а у меня есть этот креп...
   "Конечно. Все в порядке. Убери их, пока я говорю. Когда я закончу, ты можешь сказать мне, рискнешь ли ты. Я слышал кое-что сегодня вечером, пока ждал того мальчика из бакалейной лавки. А теперь послушайте: миссис Тревор должна была пойти сегодня вечером на какое-то шикарное мероприятие, но ее сестра заболела, и ей пришлось его отложить. Я слышал, как горничная сказала кухарке, что она ужасно напугана, и это заставило меня слушать еще больше.
   "Кто сильно испугался? Миссис Тревор?
   "Нет нет. Служанка. Не вмешивайся, Рут. В этом доме есть драгоценности на пять или десять тысяч долларов, и там никого, кроме этих двух слуг. Думая, что она будет носить фамильные реликвии, миссис Тревор достала их сегодня днем из сейфа. Теперь они в ее будуаре. Я знаю, потому что слышал, как горничная рассказала об этом кухарке. Ты в деле, Рути? Небольшой блеф, и мы окажемся на легкой улице".
   - Но как ты собираешься войти?
   "Платье и реплика, плюс небольшой несчастный случай. Возьми утюг, и пока мы будем разглаживать складки на наших радостных тряпках, я дам тебе подсказки.
   III.
   Вскоре после десяти горничная в особняке Треворов осторожно открыла входную дверь. Продолжительный звон в колокол не давал ей повода для подозрений, но знание о том, что ценные драгоценности ее госпожи находятся в доме, нервировало ее. Она заглянула в щель двери и посмотрела в ободряющие, невинные голубые глаза юной леди, одетой в мерцающий крепдешин. За этим изящным видением стояла высокая смуглая красавица в розовом.
   Голубые глаза весело рассмеялись.
   - В чем дело? она спросила. "Боишься грабителей? Мы звонили, чтобы увидеть миссис Тревор. Разве она еще не добралась до дома?
   Служанка широко открыла дверь. Очевидно, этих барышень бояться было нечего.
   Рут и Фанни вошли в холл.
   - Не думаю, что миссис Тревор вернется раньше одиннадцати, - сказала горничная.
   "О, но мы не можем ждать до тех пор!" - воскликнула Фанни. "Мы думали, что она уже наверняка вернется домой от сестры. Какая ужасная неприятность! Наша машина поехала за другом. Так что нам придется остаться на несколько минут.
   - Ты не войдешь сюда? - пригласила служанка, теперь уже основательно убежденная, что это близкие друзья ее госпожи.
   Рут направилась к двери гостиной, и, когда она проходила мимо прилавка с искусной резьбой, произошел нарочно несчастный случай. Разорвавшийся шелк разорвался, и она склонилась над своей разорванной юбкой со слабым криком смятения.
   - Я возьму иголку с ниткой и сошью вам, - предложила служанка и поспешила прочь.
   "В настоящее время!" Глаза Фанни вспыхнули, когда она произнесла это слово, и две девушки взлетели вверх по лестнице.
   Первая дверь, которую они открыли, оказалась ванной. Он был обращен к лестнице. Дальше они пришли в спальню, а потом - в будуар. Свет горел, и из журнала, лежавшего на полу рядом со стулом, было видно, что служанка сидела на страже, ожидая возвращения миссис Тревор.
   - Ты возьми комод, - приказала Фанни, - я пройдусь по туалетному столику! Ах! Они у меня есть!"
   "О, Фанни! Мы сделаем это вовремя. Мы на бархате.
   Радостные возгласы Рут были пресечены в зародыше.
   Из коридора внизу доносился звук торопливых шагов. С бледными лицами и выпученными глазами две девушки перегнулись через перила и смотрели, как служанка бежит к входной двери.
   Вошла толстая пожилая дама. -- Барышни, -- начала горничная. "Они были здесь. Одна из них порвала ей платье...
   "Какие барышни? О чем ты говоришь?" - рявкнула миссис Тревор и через несколько секунд быстрого расспроса учуяла неприятные возможности ситуации.
   "Мои драгоценности!" - взвизгнула она и, в сопровождении горничной, взбежала по лестнице и с головой бросилась в свой будуар. Это был не момент для достоинства.
   "Дверь заперта. Они здесь. Бегите вниз и звоните в полицию. Быстрый! Бежать! Я останусь здесь и буду охранять".
   Истерически рыдая, служанка сбежала по лестнице и побежала к телефону в конце длинного холла.
   Через десять минут сержант, двое милиционеров и человек в штатском выбежали наверх по лестнице. Они стучали в дверь.
   "Сломай!" - воскликнула миссис Тревор. "Там только две девушки. Тут вообще нечего бояться".
   Не было! При первом толчке плеча сержанта дверь распахнулась внутрь. Четверо мужчин и две женщины молча смотрели на пустую комнату. Птицы улетели, и прошло немало времени, прежде чем сыщик обнаружил, что в замке нет ключа. К тому времени было уже поздно ловить барышень.
   * * * *
   В их уютной небольшой квартирке две девушки стояли, любуясь грудой сверкающих драгоценностей, лежащих на кухонном столе.
   - Немного добычи, - прошептала Рут. "Но какой узкий писк у нас был. Как вы когда-нибудь думали о том, чтобы сделать то, что вы сделали? Я был напуган до смерти".
   - Это потому, что твои пальцы быстрее мозга, дорогая, - легко сказала Фанни. "Эта ванная была, безусловно, удобной, и расположение этого телефона было еще одним преимуществом в нашу пользу. Только представьте себе старую девчонку, упирающуюся костяшками пальцев в эту дверь, и даже не взглянувшую на нее, когда мы спускались по лестнице. Она даже не услышала, как щелкнула защелка входной двери, когда мы вышли. Интересно, что она сделает со счетом за нашу еду, когда получит его?
   - О, Фанни! - выдохнула Рут. - Ты...
   -- Предел, -- закончил низкий голос, -- и... она его достигла.
   Две испуганные девушки оглянулись и после долгого молчания нашли обладателя голоса. Это был джентльмен с чертами лица, описанными Фанни как род гамбургцев. Он стоял на краю кухонного окна. Он улыбался. Нет. Это была не улыбка, а ухмылка. Ужасно, безмерно торжествующе.
   "Вы, две ловкие дамочки, можете надеть свои костюмы для встреч и пойти со мной", - заметил он, опустив окно и приземлившись на пол с неповоротливой, тяжеловесной ловкостью. - Пока ты собираешься, я соберу эти вещи.
   Играя до последнего, Фанни молча повернулась и пошла в спальню.
   Под аккомпанемент судорожных вздохов и сдавленных рыданий Руфь переоделась в уличное платье, но из плотно сжатых губ Фанни не вырвалось ни слова, ни звука.
   Фанни хватило одного взгляда на пустую кухню и стол, усыпанный сверкающими драгоценностями.
   "Подлый, подлый пикер!" - пронзительно прокричала она, глядя на удивленное лицо Руфи с выпученными глазами. - Разве ты не видишь, что произошло! Он победил. Что с тобой?"
   Рут поникла и опустилась на стул.
   - Но... но ты сказал, что он мудак, - выдохнула она.
   - То, что я сказала , - фыркнула Фанни. - Сейчас это не имеет никакого значения. Некоторые члены - мошенники, а некоторые мошенники - джентльмены. Если есть какое-то слово, которое нам подходит, скажи его.
   - О, Фанни! вздохнула Рут.
   "К черту ваше "О, Фанни!"", - рявкнул другой. "Зовите меня сиськой и покончим с этим".
  
   КЛЭНСИ, ДЕТЕКТИВ, Х. Бедфорд-Джонс
   Еще полсекунды, и грузовик выкинул бы старичка с лица земли. Это была одна из тех пробок, которыми славится Париж, на углу узкой улицы Комартен. Зажатый между двумя рядами такси, не обращая внимания на грузовик, приближающийся к нему сзади, когда все громко кричали друг на друга, старик стоял в замешательстве и нерешительности, по крайней мере, мне так казалось.
   В результате я схватил его, бросил под нос такси и буквально вынес на тротуар. Там, к моему удивлению, он яростно набросился на меня с потоком французского.
   - Поберегите дыхание, - сказал я. - Во всяком случае, я не понимаю и половины того, что вы говорите...
   Его лицо просветлело, и он переключился на английский.
   "Американец, ты? Ну, что за чистилище ты имеешь в виду, когда нападаешь на меня таким образом?
   "О Боже!" - воскликнул я. "Когда мужчина спасает тебе жизнь, ты прыгаешь на него! В другой-"
   - О, ты меня утомляешь! - отрезал он. "Ты еще один глупый турист, который думает, что это Америка. Разве ты не знаешь, что здесь такого не бывает? У них бывают пробки, но несчастные случаи случаются редко, и они никогда никого не наезжают, кроме...
   - Как хочешь, - сказал я ему. - Еще миг, и ты был бы исключением, вот и все.
   Он вдруг рассмеялся и протянул руку. - Спасибо, - сказал он. "Я думал о чем-то, если честно. Возможно, вы правы. Позволь мне-"
   Он протянул карту. Я прочитал: "Питер Дж. Клэнси, DDS", а потом услышал предложение выпить. Я согласился.
   - Извините, у меня нет визитки, док, - сказал я. "Мои финансы еще не зашли так далеко. Я пришел сюда, чтобы устроиться на работу в газету, уволился и снова возвращаюсь домой. Вот кафе. Меня зовут Джим Логан.
   Мы зашли в кафе и заказали выпивку, и я оценил Клэнси.
   Он был странной уткой. Он был небольшого роста, примерно пять футов пять дюймов в сапогах, с длинными седыми волосами и седой имперской одеждой. Возможно, когда-то его одежда была черной, но теперь она стала зеленоватой и изношенной; он носил красную ленту Легиона в петлице. Лицо у него было морщинистое, добрые, хитрые морщинки, а глаза очень блестящие, пронзительно-серые. На нем была широкополая черная фетровая шляпа парижанина, и он выглядел таким французом, каким их делают.
   - Рад познакомиться, Логан, - сказал он. "Я живу здесь пятнадцать лет и иногда сильно тоскую по дому. Так ты возвращаешься в третий класс, а?
   - В любом случае, - сказал я, потягивая Росси. "Это земля свободы, все верно, но мне нужна работа, а не свобода".
   - Очень хорошо, - сказал он, кивнув. - Я дам тебе работу, если ты сможешь объяснить мне разницу между "Сидней Вью" и "Остров Святой Елены", приготовленной на гриле.
   На мгновение он поставил меня в тупик, пока я не увидел в его глазах, что он был достаточно серьезен и смертельно серьезен. Потом я рассмеялся. Если это был тест, он выбрал его как раз для меня!
   "Разница была бы около ста долларов, если бы обе были в хорошем состоянии", - сказал я. - Или разницу между высокой ценностью и бесполезностью, как вам больше нравится.
   "Хороший!" - воскликнул он. - Значит, вы собираете марки?
   - Не знаю, - откровенно сказал я ему. "Но я привык. И я много знаю о них. Ты?"
   "Все во Франции так делают, - сказал он. "Благослови мою душу, это провидение, Логан! Ты знаешь, ты мне очень нужен? Вы говорите по-французски?"
   - Армейский французский, - сказал я. "Я прекрасно это понимаю, но я не лингвист".
   "Лучше и лучше! И я понял, что ты боксёр, судя по тому, как ты держишь ноги. Вы сильны, у вас хороший мозг, и вы не боитесь смотреть на мертвеца, иначе вы бы не участвовали в газетной игре. Я могу использовать все эти качества".
   "Как?" Я спросил, довольно забавляясь, сказать правду. "Вырывать моляры?"
   "Нет." Он взглянул на часы и заплатил за выпивку, оставив осторожные французские чаевые. - У нас есть время - только что. У тебя есть карандаш? Дай мне мою визитку.
   Я дал ему карточку и карандаш. Он нацарапал несколько слов по-французски и вернул их мне.
   "Мой офис находится по адресу 33 Bis, Rue Cambon, - сказал он. - Второй этаж во французском стиле - вы бы назвали его третьим. У тебя есть деньги?
   "Достаточно для моего третьего прохода домой".
   "Хороший. Мне нужен был посыльный, и он у меня есть. Говоря, он вытащил меня на тротуар. "Возьмите такси и поезжайте в префектуру полиции, в центральное бюро на Иль-де-ла-Сите. Спросите самого префекта - покажите эту карточку. Это даст вам мгновенный доступ. Скажи ему, что я хочу заняться делом торговца марками Колетт, убитого сегодня утром в своем магазине на улице Сент-Оноре, прямо за углом. Скажи ему, что я пойду туда в двенадцать тридцать и хочу, чтобы он сделал все приготовления, чтобы поставить меня во главе.
   Я взял его за руку.
   - Послушайте, док, - тихо сказал я. "Эта кошка может прыгать тремя способами. Либо ты сумасшедший, либо ты пытаешься разыграть туриста, либо я влип. Что он?"
   Он посмотрел на меня и рассмеялся.
   "Ой! Я забыл объяснить, Логан. Видите ли, я достаточно известен в префектуре, но мои связи должны оставаться неизвестными широкой публике. Я часто берусь за интересные дела. Это очень интересно...
   - Вы дантист или детектив? - спросил я. - Оба, - сказал он. - И в любом случае хорошо, молодой человек! Я буду давать тебе по сто в месяц -- не франков, а долларов -- и все вознаграждения, которые будут попутно, чтобы ты прибавил мне.
   - Ты в деле, - сказал я. - Я все равно рискну один раз, и если префект вышвырнет меня, ничего страшного. Я вернусь в ваш офис к полудню, если это на уровне; если нет, я вернусь туда раньше".
   Я прыгнул на попутное такси и поехал дальше.
   * * * *
   Честно говоря, мне показалось, что маленький дантист, наверное, просто немного надломился в верхнем этаже. Однако из того, что я видел в Париже, в этом не было ничего экстраординарного, в чем мог убедиться любой, пройдя по улице несколько кварталов. Если по какой-то случайности он сможет выполнить свои обещания, я получу внутреннюю часть нескольких полицейских должностей, и это будет означать добрую руку для меня в любой редакции газеты. Я ничем не рисковал, кроме как быть выгнанным из полицейского управления, так что это была хорошая игра.
   Однако по мере того, как мое такси мчалось по набережной к Нотр-Даму, и я все обдумывал, мое мнение о психическом расстройстве Клэнси становилось все менее уверенным. Его острые серые глаза были очень рассудительны, очень веселы, искрились силой и проницательностью. Гораздо более вероятно, что он разыграл розыгрыш, и что меня вежливо высадят за пределами префектуры с жандармом в качестве компании.
   "Ну, я тоже могу рискнуть", - подумал я. - Интересно, сегодня утром на улице Сент-Оноре произошло убийство? Если подумать, я действительно видел целую толпу в сторону Кастильоне. Но этот его проверочный вопрос - он был странный!
   В этом тоже нет никакой ошибки. Только из-за того случайного случая, что я что-то знал о коллекционировании марок, от которого все французы без ума, Клэнси не стал бы продолжать свою линию разговора. Это свидетельствовало о том, что он говорил серьезно, и вся эта история оставила меня в недоумении.
   * * * *
   Наконец мы добрались до префектуры, и я без труда прошел мимо часовых. Подав заявку на получение удостоверения личности после того, как мне рассказали, как это легко сделать, я знал, как много внимания следует уделить обычным методам связи с кем-либо в Париже. Тяга, влияние и черный ход - все это придумали французы.
   Я добрался до офисов префекта, и они были переполнены. Я подозвал жандарма и дал ему карточку Клэнси. На нем, по французской моде, был крошечный миниатюрный крест Почетного легиона в честь его имени. Вместе с картой я дал ему банкноту в десять франков.
   - У меня важное дело, и я тороплюсь, - сказал я.
   Он пожал плечами и исчез в дверном проеме. Через две минуты он снова вернулся, придерживая передо мной дверь. Тогда у меня возникла идея, был ли мой друг Клэнси сумасшедшим.
   Меня провели в кабинет, где префект сидел за своим столом и разговаривал с человеком, которого я сразу узнал по фотографиям. Он оказался премьер-министром Франции, фактическим правителем страны, президент которой является подставным лицом, призванным руководить благотворительными базарами. Я ждал. Премьер встал, пожал руки и ушел. Начальник полиции посмотрел на меня, а затем встал для обычного рукопожатия и вежливых фраз.
   Призвав на помощь свой лучший французский, который прекрасно понимали шоферы и обычные парижане, но который вызывал усмешку у образованных французов, я передал ему послание Клэнси. Он потрогал свои развевающиеся бакенбарды, а затем кивнул.
   -- Хорошо, пусть будет так, как желает мсье Клэнси, -- сказал он. - Однако скажите ему, что в этом деле нет никакой тайны. Были обнаружены определенные отпечатки пальцев, оставленные убийцей. Они были исследованы. Человек, который их сделал, был арестован сорок пять минут назад. Он не может объяснить свое местонахождение в ранние утренние часы, а месье Колетт был убит вскоре после девяти часов, когда он пришел открывать магазин. Там прятался убийца. Он обычный апач с плохой репутацией, по имени Жерсо.
   - Я удивлен, - сказал я.
   "Большинство людей обычно удивляются эффективности парижской полиции", - ответил он, улыбаясь мне. Я улыбнулась ему.
   - Нет, все наоборот, мсье. Я удивлен, что вы настолько отстали от времени, что ставите какую-либо зависимость от отпечатков пальцев. В американских судах снова и снова доказывалось, что их можно подделать. Существуют разные способы переноса отпечатков пальцев невиновного человека на место преступления. Шефа полиции Лос-Анджелеса обвинил в преступлении друг, который таким образом продемонстрировал возможность передачи отпечатков, ибо по всем доказательствам начальник был виновен. Австралийские суды признали это и отклонили...
   Префект как-то не так, в волнении, потер бакенбарды.
   - Мы знаем об этих вещах, друг мой, - поспешно сказал он. - Мы знаем о них, уверяю вас, и примем их во внимание. А пока вы окажете мне честь, сообщив мсье Клэнси, что все подробности дела будут ждать его на месте преступления к половине двенадцатого. Я буду очень рад передать дело в его руки, и до получения результатов его расследования мы ничего не предпримем, кроме того, что оставим Жерсо в тюрьме.
   Он поклонился, я поклонился и с прощальным церемониальным рукопожатием ушел.
   Было без пяти двенадцать, когда я дозвонился до адреса Клэнси на улице Камбон. Это был старый сарай, выведенный через двор, а кабинеты у него были старомодные и с высокими потолками. У него был пациент в стоматологическом кресле, и он кивнул мне.
   - Я скоро буду свободен, - сказал он, и в его глазах мелькнул огонек. - Значит, вас не выгнали?
   - Нет, - сказал я и на этом успокоился.
   * * * *
   Я оглядел наружную или приемную. Очевидно, старик имел глаз на хорошую мебель и сразу узнавал ковер; у него было мало уловок, которыми загроможден обычный офис французского профессионала.
   В одной стороне комнаты стоял большой шкаф со стеклянной дверцей, открытый. Внутри лежал безошибочно узнаваемый альбом с вкладными листами, и я не мог устоять перед искушением достать его и посмотреть. Затем я увидел полдюжины других альбомов ниже. Просматривая книгу, я обнаружил, что у Клэнси есть великолепная коллекция изображений Великобритании и колоний, в основном состоящая из четырех блоков. Потом я положил альбом обратно, а он провожал своего пациента до двери, и повернулся ему навстречу.
   - Не слишком ли неблагоразумно оставлять шкаф открытым? Я попросил.
   - Там нет ничего, что стоило бы вашего времени или усилий, - ответил он. - Заткнись и проходи внутрь. Мы поговорим и перекусим, когда представится возможность".
   Он, должно быть, по забывчивости оставил шкаф открытым, так как в нем был пружинный замок, открывающийся только каким-то замысловатым ключом. Он указал мне на стоматологическое кресло, и я тут же отказался.
   - Слишком напоминает, спасибо.
   "Порадовать себя." Он предложил сигарету. - Конечно, наш друг префект уже поймал убийцу?
   "Откуда ты знал это?"
   - Это обычный обычай, если дело не в чем-то очень простом или очень важном. Ну, что случилось?
   Я сказал ему, и он молча слушал, пока я не закончил. Затем его ярко-серые глаза внезапно вспыхнули.
   - Значит, вам не показалось необычным, что премьер-министр нанесет визит начальнику полиции, а?
   Я свистнул. Теперь, когда он упомянул об этом, инцидент был необычным - при обычном течении природы все было бы наоборот. Я сказал так, и он кивнул.
   "Конечно, конечно. Однако префект не похож на большинство своих соотечественников. Он не коллекционер марок. Что-то он, конечно, коллекционирует, француз должен что-то собирать, но он бежит к монетам.
   "Старый или новый?" - шутливо спросил я. Клэнси усмехнулся.
   "Старый. Хм! Наше маленькое дело об убийстве, если не считать визита премьера к префекту, было бы простым ограблением...
   - Откуда вы знаете, что звонок как-то связан с этим делом? - спросил я.
   "Я не. Я только предполагаю, мой хороший друг! Но да, это будет простое ограбление.
   Какое-то время он молчал, задумчиво куря, затем начал объяснять.
   "У Колетт была пара кроссовок Niger Coast с доплатой в один фунт, из которых когда-либо существовало всего два экземпляра. Она менее известна, чем почтовая марка Маврикия, но столь же редка. На двух марках была сделана надпечатка, а одна впоследствии была оторвана и использована. Что с ним стало, неизвестно; ни отправитель, ни получатель, по-видимому, не были коллекторами. Другой попал в руки Колетт около шести месяцев назад. Он рекламировал его по цене двадцать пять тысяч долларов, но еще не продал. Таким образом, очевидный мотив ограбления".
   "Полиция арестовала человека по имени Жерсо, принадлежащего к классу апачей, на основании его отпечатков пальцев", - напомнил я ему.
   - А Жерсо, вероятно, признается, - сказал Клэнси. - Мы должны проверить все и всех, кто с ним связан, и потерять драгоценное время - хм! А пока нам лучше добраться до места покойной и оплакиваемой Колетт. Когда мы сыграем свои маленькие роли к удовлетворению господина ле Префекта и его людей, мы приступим к серьезному завершению дела - гм!
   * * * *
   На время он забыл обо мне и ушел в мечтательную абстракцию. Он надел свою черную фетровую шляпу и направился к двери, поглаживая свою серую империю. Я последовал за ним.
   Через две минуты мы были на улице Сент-Оноре и шли по ней, пока не дошли до крохотной лавочки Колетт. Стальные ставни были опущены, оставив единственный вход сзади, через двор. Там стоял жандарм - не обычный агент, а редко встречающийся жандарм во всей своей красе - и тотчас же отсалютовал Клэнси. Клэнси кивнул, узнавая.
   - Ах, вас послал префект, а?
   -- Принять вас, сударь, -- сказал жандарм. Он вынул пачку бумаг и передал их Клэнси, который нетерпеливо сунул их в карман. - Формальности закончены, но все осталось нетронутым для вашего осмотра.
   Мы вошли, и он включил электрический свет. Несмотря на узкий фасад, магазин имел двадцать футов глубины. В правом углу сзади, напротив заднего входа, стоял большой сейф. Любой, кто стоял бы у сейфа, был бы невидим, так как все окно и входная дверь были закрыты карточками с марками, выставленными на продажу. Тело Колетт лежало перед сейфом.
   - Зарезан? - резко спросил Клэнси.
   Жандарм, который, по-видимому, вел дело, кивнул.
   - Под левой рукой, мсье. Главная артерия, а не сердце.
   - Где нож?
   - Не нашли, мсье, но это был не нож. Это было длинное, похожее на стилет лезвие, очень тонкое. Врач мог судить только по характеру раны".
   - Конечно, - сказал Клэнси. У него была раздражающая манера произносить эти два слова, как будто ему все было ясно. После двух вопросов он проигнорировал тело и обратил внимание на сейф. - Здесь нашли отпечатки пальцев Жерсо?
   Жандарм кивнул и показал нам. Дверь сейфа была приоткрыта, и Клэнси достал из кармана увеличительное стекло и толкнул дверь. Полки были заполнены альбомами, маленькими классными или карманными книжками для марок и разрозненными листами. Под ними был ряд маленьких ящиков, один из которых стоял открытым и пустым. Клэнси указал на него.
   - Там тоже есть отпечатки пальцев Жерсо?
   -- Да, сударь, -- ответил жандарм.
   - И на входной двери тоже?
   - Да, мсье.
   - Сколько денег было у Жерсо при аресте?
   -- Две банкноты в две тысячи франков, шестьсотфранковых, две десятифранковых, восемнадцать франков бронзовыми, две медных по десять сантимов и две пятачковых по пять сантимов, -- без колебаний сказал жандарм. - А еще пять итальянских банкнот в тысячу лир.
   "Ах!" - спросил Клэнси любопытным тоном. Он повернулся и серьезно посмотрел на меня. "Логан, никогда не смей говорить мне, что эта полиция неэффективна!"
   Он подошел к сейфу и с любопытством заглянул в него. На верхней полке стоял ряд книжечек или книжек в сафьяновом переплете. Один выступал немного дальше своих собратьев и был перевязан красным, а не черным, как другие. Клэнси внезапно потянулся, стащил его с места и быстро осмотрел. Потом понюхал.
   "Итак, это все!" - воскликнул он. - Конечно, никаких отпечатков - руки в перчатках. Он развернулся и сунул его мне под нос. - Знаешь запах?
   - Яблоневый цвет, - быстро сказал я, задаваясь вопросом, к чему он клонит.
   "Хм! Они так привыкли нюхать себя... - Он замолчал и почти благоговейно взял в руки маленькую книжку . "В этом он хранил свои раритеты. Настоящий коллекционер, Колетт! Теперь, Логан, посмотрим! Все аккуратно, безукоризненно, в лучшем французском стиле, кроме этой книжечки редкостей! Это очевидно. Все очевидно!"
   Я смотрел, как он пролистывает маленькую книжку страницу за страницей, совершенно не обращая внимания на нас двоих. То здесь, то там он осторожно поднимал образец, чтобы осмотреть его спину. В этом буклете были такие вещи, от которых у меня чесались пальцы; редкие первые издания Ньюфаундленда, французских и английских колонистов, раннего Маврикия - все с ценами, проставленными карандашом внизу, от одной до десяти тысяч франков и даже больше.
   Клэнси перелистывал страницу за страницей. Прочитав примерно две трети, он наткнулся на страницу с разлинованным прямоугольником в центре, но без штампа. Под продолговатым была такая надпись:
   Љ 37, Гиббонс - 10 шиллингов, в черном цвете - 25 000 долларов.
   Цена в двадцать пять тысяч долларов в долларах свидетельствовала о том, что Колетт надеялась продать исчезнувшую марку какому-нибудь американскому туристу или торговцу. В равной степени можно было бы оценить уникальный гвианский раритет, Венеру Милосскую или любое другое сокровище, от которого существует только один экземпляр. И Клэнси очень внимательно рассмотрел этот чистый лист в увеличительное стекло, а затем поднес его к моему носу.
   "Перчатки сохраняют отпечатки, - мрачно заметил он, - но они несут запах".
   Яблоневый цвет снова. Жандарм, бегло говоривший по-английски, улыбнулся.
   "М. Клэнси что-то нашел?
   "Того, что я искал, здесь нет", - уклончиво ответил Клэнси, затем его тон стал резче. - Я закончил, м-сье. Если вы расспросите Жерсо, вы обнаружите, что он признается в краже из этого сейфа...
   -- Он признался, сударь, -- сказал жандарм. - Копия есть в досье , которое я тебе дал.
   - Хорошо, - сказал Клэнси. - Посмотри на тело, Логан. Остальное - дело обоняния - натренированного, любознательного обоняния - и упорных исследований".
   Я посмотрел на мертвеца. Маленький, смуглый, толстый человечек, он был из тех, кто одевался тщательно по своему делу, в визитке, с накрахмаленным передом и обшлагами, даже с бутоном розы в петлице. Левая рука была вытянута в сторону от тела. Под ним пальто было сдернуто, жилет и нижнее белье разрезаны, чтобы можно было осмотреть рану. Судя по безукоризненной внешности этого человека, я сделал вывод, что его застали врасплох. Тот, кто смотрел на рану, вероятно, внес видимый легкий беспорядок - по крайней мере, я так думал.
   - Пойдем, Логан, - сказал Клэнси.
   * * * *
   Мы попрощались с жандармом и вышли на улицу. Клэнси шел впереди, более или менее в одном из своих рассеянных снов, а я плелся за ним к "Мадлен". На углу Труа-Квартье он внезапно остановился.
   - Сколько у тебя денег, Логан?
   - Все, - ответил я. - Пара тысяч франков.
   "Возможно, вам придется использовать некоторые из них. Я рассчитываю на то, что ты будешь работать - не к тебе Ватсон, друг мой! Я очень рассчитываю на вас. Следить за своим носом, во-первых, узнаешь ли ты снова этот запах?
   - Куда угодно, - с готовностью ответил я. "Это было слабо, но замечательно. Полагаю, совсем не похоже на обычные духи.
   Он одобрительно кивнул, а затем дал мне образец своих удивительных общих знаний.
   - Он используется очень редко - как ни странно, сделан английской фирмой. Они выпустили его на рынок лет пятнадцать назад, и поначалу он затмевал всех. Затем спрос угас, потому что этот яблоневый цвет не имел долговременных качеств. Его нельзя было исправить, как обычные духи, но он замер и исчез. По этой причине женщины не стали бы использовать его, несмотря на его редкий вкус. Есть, конечно, и другие подобные, но ни одного со своим своеобразным букетом. Думаешь, тебя введут в заблуждение?
   - Нет, - сказал я убежденно. Там было нелегко ввести себя в заблуждение.
   "Одна вещь поможет вам - кто бы ни использовал его, он должен использовать его интенсивно из-за его мимолетного качества. Колетт была убита этим утром. Кто бы это ни сделал, использовал эти духи дома, надел перчатки, пришел прямо к Колетт и убил его, а затем получил печать. Может быть, снял перчатки, чтобы вытащить марку и положить ее в карман - ну да ладно! Ты должен следовать за своим носом".
   - Чтобы найти, кто пользуется этими духами - в Париже? Я скептически рассмеялся. "Это большой заказ".
   "Надеюсь, вы не Ватсон", - последовал резкий ответ. Затем Клэнси улыбнулся и положил руку мне на плечо. "Давай! Вещи привозят из Англии, и сегодня ими мало кто пользуется; это вся помощь, которую я могу вам дать. Ты новичок в этой игре?"
   Я пожал плечами. - Я газетчик.
   - В этой игре такие же большие дураки, как и в других, - спокойно сказал он. - Значит, ты знаешь достаточно, чтобы не пренебрегать ни одним клиентом, купившим этот аромат. И помните, какое оружие использовалось! Я должен взять интервью у Жерсо и еще у одного или двух человек. Мы встретимся у стоматологического кресла сегодня в восемь вечера, а? Если не раньше".
   - Верно, - сказал я.
   * * * *
   Когда-то, в дни моей юности, у меня была девушка, которая любила духи яблоневого цвета, и я купил ей их так много, и она так свободно ими пользовалась, что мне на всю жизнь стало тошно от этого запаха. Обычный запах, т. Этот конкретный бренд отличался сладким и свежим бодрящим запахом, который возвращал человека прямо в яблоневый сад.
   Я оставил Клэнси на углу и нырнул к Прунье, чтобы перекусить. Не в большом заведении, где туристам пускают кровь, а в маленьком, где вы сидите за стойкой и платите по французским ценам. И когда я переходил перекресток, из роскошного лимузина на меня обрушился яблоневый цвет - тот самый редкий аромат. Странно, как вы пренебрегаете существованием вещи до тех пор, пока не возникнет необходимость ее найти, а потом встречаете ее со всех сторон!
   Это была большая машина. Я петлял в пробке и только по ступицам задних колес мог сказать, что он итальянского производства. Когда я добрался до безопасного места и обернулся посмотреть, лимузин унесло прочь и унесло потоком движения. Мне пришлось бросить это и бежать за своим бутербродом и полуфабрикатом бока. Особой спешки не было, потому что, несмотря на кажущуюся масштабность моей задачи, я мало что мог сделать, пока не миновал полдень и магазины не открылись в два.
   Небольшое размышление над моим обедом показало мне, что тот, кто употреблял яблоневый цвет и знал магазин Колетт, должен иметь привычку делать покупки в районе улицы Сент-Оноре среди торжественных туристов с их длинными кошельками и вездесущими тростями. Итак, я отправился заглядывать в парфюмерные лавки, вплоть до улицы Риволи, но ни одна из них не дала ничего, кроме современного варианта моего яблоневого цвета - более сладкого, стойкого, тошнотворного запаха. Тот, который я хотел, нельзя было закрепить на спиртовой основе, поэтому он не был популярен; но пока это длилось, это было похоже на дуновение фруктового сада, в котором играли дети.
   Я подумал об английском аптекаре и поискал его. Вот и наткнулся на масло. Он нашел список оптовиков, в котором были указаны адреса парижских импортеров этого товара, дал мне карточку и свое благословение, и я отправился в более надежное место.
   Этот след привел меня в контору на третьем этаже возле Порт-де-Сен-Дени, где карточка аптекаря облегчила мне задачу. Очень деловитая девушка-клерк нашла в Париже четыре магазина, где продавались эти духи, и записала адреса - четыре места во всем Париже! Что показывает, как за лесом не видно деревьев. Один из этих магазинов, и наиболее вероятный, находился на улице Риволи, недалеко от магазина Румпельмайера, и был почти у меня под носом!
   Этот магазин привлек меня первым. Я встретил неуклюжего мужчину средних лет, который относился к моим расспросам с отчетливым подозрением, пока, по французскому обычаю, я не заинтересовал его, рассказав о своих личных делах или притворившись таковым. Когда мои намеки дали ему понять, что это дело тайной страсти и прекрасной инкогниты, он проснулся.
   У него было два постоянных покупателя моего цветка яблони. Одной из них была баронна де ла Сеньи, в настоящее время заведовавшая базовым госпиталем на марокканском фронте, где ее муж занимал высокое командование. Она, очевидно, была не в себе. Другой была некая мадам де Лотенак, вероятно, уехавшая на свою виллу в Ниццу, а может быть, все еще в Париже. Адрес этой очаровательной мадам - он колебался с сомнением, но тот факт, что он был на грани любовной связи, подорвал его коммерческую добродетель. Как и моя банкнота в сто франков. У меня есть адрес Лотенака.
   * * * *
   Я отправился в остальные три заведения. В одном мне отказали в информации наотрез: конфиденциальные намеки ничего не дали, как и денежные знаки. Я пытался купить два флакона духов, но у них был только один. Вернувшись в порт Сен-Дени, я пошел, еще раз побеседовал с клерком оптовика, потратил немного денег. Последний заказ из этого магазина был на три бутылки двенадцать месяцев назад. Очевидно, что у них не было постоянного покупателя. Время ушло впустую!
   Еще один магазин, расположенный ближе к площади Республики, не сомневался в покупателях и ничего не предлагал. Четвертый и последний, недалеко от Printemps, грациозно поддался моему уговору. Четыре постоянных клиента; Маркиза д'Отей, богатый титул, купленный при Империи и высшем обществе. Премьера танцовщицы в одном из забегов для туристов в Фоли. Дама, о которой чем меньше сказано, тем лучше, только что разделяющая владения свергнутого правителя с Дальнего Востока; и последнее - ах! Модистка на улице Сент-Оноре!
   Возникла трудность; категорический отказ назвать имена и адреса последних троих.
   Охота окончена, сказал я себе и пошел узнать адрес модистки. Я купил ее торговое имя - Николетта - за пятьсот франков и отправился, радуясь ее встрече.
   Думаю, Николетт хорошо повеселилась со мной. Она была толстой и пятьдесят, если день. Когда я попросила купить шляпу и, очевидно, ничего не смысля в шляпном деле, она мило посмеялась надо мной. Ни она, ни ее помощница не были надушены. Моя идея купить шляпу без примерки с дамой показалась им восхитительной. Когда я резко спросил, есть ли поблизости торговцы марками, они, очевидно, сочли меня сумасшедшим.
   "Ах! Бедный мсье Колетт был убит сегодня утром! - ответила Николетта. - Насколько мне известно, ближе улицы Друо нет других. Мой муж, убитый под Верденом, был коллекционером , а мне самой это неинтересно. Может быть, если вы приведете мадам или мадемуазель, чтобы они сами выбрали шляпу...
   Я вышел с места. В Париже с удовольствием терпят дураков.
   К этому времени полдень уже томился. Я вернулся к английскому аптекарю, чтобы удостовериться в моих предпосылках. Нет, английские производители будут поставлять только через оптовую торговую точку; они были очень строги в отношении парижской торговли. Я никого не упустил.
   Я пошел в Fauchon's, который открылся раньше других, и пообедал в одиночестве. Четыре магазина, продающих мои яблоневые цветы, не дали ни одной приличной подсказки. Первую танцовщицу и подругу властелина мне не удалось найти, и Николетт была исключена. Ни один из них, вероятно, не искал надбавки в один фунт на побережье Нигера любой ценой, даже ценой убийства. Оставались два очень неподходящих кандидата: мадам де Лотенак, казавшаяся не в городе, и маркиза д'Отей, член очень узких кругов. Я взял вечернюю газету и прочитал об убийстве Колетт.
   В этом нет ничего нового, кроме того, что на самом деле он был итальянцем, чье настоящее имя было Колетти.
   * * * *
   В каком-то дурном расположении духа я вошел в кабинет Клэнси в восемь часов. Он сидел в стоматологическом кресле, на подносе с инструментами была разбросана пачка оправ для штампов, на коленях у него лежал альбом с вкладными листами, а на него светил операционный свет. Он посмотрел вверх, но не поднялся.
   "Этот бизнес снова дал мне толчок", - сказал он мечтательно. "Побережье Нигера - у меня тоже прекрасный набор. Красная надбавка в десять шиллингов к пяти пенсам, например: я наткнулась на нее десять лет назад в отеле "Друо"...
   Он закрыл альбом и радостно кивнул.
   - Я выследил яблоневый цвет, - резко сказал я.
   - Безрезультатно, а?
   "Откуда ты это знаешь?"
   "По твоему лицу. Сколько ты потратил?"
   Я сказал ему. Он принес пачку записок и возместил мои расходы, а я дал ему точный отчет обо всем, что я сделал. Он погладил свою бородку и кивнул.
   "У вас хорошо получилось. Хм! Первую танцовщицу можно исключить - она не встанет раньше полудня, а эти дамы трудолюбивы. Они не втыкают ножи в лавочников. О г-же де Лотенак я ничего не знаю; будет легко узнать, уехала ли она в Ниццу. Однако меня привлекают две оставшиеся возможности; маркиза и хорошенькая фаворитка восточного владыки. Она, должно быть, Лотти Харфлер, конечно!
   Он встал со стула и подошел к полкам на стене. Он взял сначала один, а затем другой том "Ле Боттена" - объемистого справочника, который даст вам всю Францию и ее жителей, если вы умеете пользоваться этой вещью. Потом он дал мне сигарету, зажег другую от моей спички и задумчиво закурил.
   - Завтра в Друо аукцион марок, - мечтательно заметил он. "Еще одна из тех милых маленьких игр, которыми дилеры управляют ради собственной выгоды. Все в Париже в какой-то момент касается отеля Drouot; упряжные лошади и греческие статуи - все это поступает на аукцион - на днях продали ночной колпак Марии-Антуанетты. У меня возникло бы искушение заглянуть туда, но... премьер-министр посещает префекта полиции...
   "Политика?" - с надеждой спросил я. Клэнси улыбнулся. "Почему бы и нет? Эта Колетт была итальянкой, а в Париже никогда нельзя сказать, кто кто на самом деле. Он мог быть секретным агентом какого-нибудь иностранного правительства - кем угодно! Тем не менее, его убийца забрал марку бесценной ценности, в том числе марку побережья Нигера, колонии, которая мало кого из коллекционеров здесь интересует...
   Он бросил сигарету на пол, по французской моде, и наступил на нее, потом посмотрел на меня.
   - Вы знаете здесь каких-нибудь газетчиков?
   - Один или два, - сказал я.
   "Хороший. Узнайте все, что сможете, о личной жизни маркизы д'Отей. Оставь остальных мне. Следите за своим носом. По правде говоря, - и он улыбнулся в своей причудливой, доброй манере, - мы с вами оба не в ладах, молодой человек! Мне нужно больше информации, и я хочу получить ее откуда-то. В этом есть что-то, чего я не знаю".
   - Очевидно, - сказал я с тяжелым остроумием. Он усмехнулся и хлопнул меня по плечу.
   "Верно! Мы получим его завтра. Следуй за своим носом - следуй за своим носом! Завтра в восемь вечера в стоматологическом кресле, если не раньше. И вот вам удача!"
   Я вернулся в свою квартиру, чувствуя, что мое первое эссе в качестве детектива далеко не соответствует стилю сборника рассказов.
   С Филом Брейди, который ведет еженедельную колонку для Нью-Йорка и синдикатных газет, и который знает все и всех в Париже, у меня было шапочное знакомство. Как и у большинства первоклассных корреспондентов, у Брейди есть орден Почетного легиона. Я связался с ним по телефону, и на следующее утро он встретил меня за столиком на угловой террасе возле кафе "Мадрид". Он был крупным, удобным человеком средних лет, женился на француженке и пользовался всеобщей любовью.
   "Выкладывай", - сказал Брейди, когда мы заказали штраф в кафе. - Чего ты хочешь?
   - Маркиза д'Отей, - сказал я.
   - Дорого, - проворчал Брейди, - но доставай ее, если хочешь, - не с моей помощью. Управляйте собственным туристическим агентством. Я думал, что это серьезное дело".
   - Будь ты проклят! - воскликнул я. - Я не имел в виду то, что ты имеешь в виду. Если вы слышали, у меня есть кое-что по делу об убийстве Колетт, и эта дама - один из экспонатов.
   "Ой!" Брейди ухмыльнулся. "Эксклюзивная история для меня, когда она будет готова к выпуску".
   "Согласовано. Если я на правильном пути, мы оба победим".
   "С кем вы работаете или на кого?"
   - Парень по имени Клэнси.
   Он бросил на меня странный взгляд. "Ой! Ты счастливый дьявол. Что ты хочешь?"
   "История жизни дамы. Возможно, знакомство.
   Он хмыкнул. "Вы не хотите многого. Встретимся в кафе Галлос, за Лувром, в половине второго. Лучшее место, где можно поесть в городе, а не сбитый с толку турист. Я не ношу в голове истории жизни, но тогда у меня будет для тебя дурь. Закажите бутылку их Vouvray '06, но не злоупотребляйте им - крепкий напиток. Что стоит за этим убийством Колетт?
   "Поищи меня, пока. Знаете что-нибудь? Политика?"
   Он фыркнул. - Я знаю твоего друга Клэнси - он не тратит время на пустяки. Если это политика, она может достичь чего угодно. Что ж, тогда увидимся за обедом.
   Его мнение о моем новом работодателе было чрезвычайно обнадеживающим, но я задавался вопросом, не отвлек ли меня Клэнси. Маловероятно, чтобы это убийство совершила маркиза, хотя я не был высокого мнения о континентальной знати. Половинчатые представления Клэнси об отеле Друо, однако, показались мне более точными. Это огромное здание с высокими залами, центр всех парижских аукционов, было замечательным заведением. Здесь были проданы поместья, изъятое для уплаты налогов имущество, конфискация государством, коллекции книг, марок, монет, всего! Немногие туристы когда-либо добирались туда: это место каждый день посещали все парижские торговцы антиквариатом, коллекционеры всех слоев общества, светские дамы и владельцы отелей. Что-то может появиться в соответствии с моим поиском на сегодняшней распродаже, и я решил заглянуть.
   * * * *
   В назначенное время и в назначенном месте я снова встретил Брейди. Он принес три разных портрета маркизы д'Отей, два из которых были студийными, а третий - снимком, сделанным в Лоншане. Это придало ей такой высокой и стройной формы, в последнем летнем платье, с боа из перьев на лебединой шее - эта одиозная фраза ей как раз подходила. На портретах ее классические черты лица были холодными и гордыми, где-то в начале тридцатых годов, и мне было наплевать на ее внешность.
   - А что с ней? - спросил я.
   - Получил образование в монастыре, - сказал Брейди. "Дочь Армана де Шеврие, старой дворянки. Вышла замуж за Отейя в девятнадцать, когда ему было сорок. У них есть большое поместье в Отейе, другое в Каннах, еще одно в Нормандии, но они сдали замки - с деньгами у них пока туго. Ни она, ни ее муж не в восторге. У него свои актрисы, у нее свои любовницы, прямо скажем. Именно сейчас Жан Галтье является фаворитом прекрасной дамы. Вот и вся общая информация, которую я могу собрать, и я буду счастлив, если увижу, к чему она приведет в деле Колетт.
   Я согласился с ним. - Кто этот Жан Галтье?
   - Обычный человек в городе, - ответил Брейди. - Если ты играешь в гольф, я могу свести тебя с ним - если он тебе пригодится. У него есть деньги и время, вот и все; томный дьявол, несмотря на его страсть к гольфу".
   - Он собирает марки?
   - Вы можете обыскать меня. Брейди покачал головой и набросился на свой Шатобриан. - Однако у меня есть для вас кое-что полезное. Сегодня вечером на авеню Клебер состоится большой политический прием, на который приглашены представители прессы - можете взять мою визитку и уйти, если хотите. Галтье будет там; у него есть акции газеты, что означает политику. Маркиза может быть там. Жорж Лебрен - главный церемониймейстер. Скажи ему, что я послала тебя, и он сможет познакомить тебя с дамой, если хочешь.
   Я сунул в карман картонки, которые он мне вручил. - А маркиз?
   - Если его нет на приеме, ты найдешь ее там, и наоборот, - сказал Брейди с оттенком циничного веселья. "Однако он покровительствует Монмартру, а не общественным делам".
   - А этот Жорж Лебрен?
   "Вы не можете пропустить его. Всего пять футов, розетка Легиона, красивые черные волосы с белым пятном над левой бровью. Он очень гордится этим. Назови мое имя, и он сделает для тебя все, что угодно. У меня есть еще кое-какие подробности, если они вам пригодятся.
   У него их было много, и мне было интересно, как он их заполучил. Дорогой дамой была маркиза. У него был список ее долгов, ее привычек и ее компаньонов; и прежде, чем наш завтрак был закончен, я стал хуже думать о своем ближнем, чем прежде. Это была скандально интимная история, как только Брейди был честно запущен.
   - Она так не выглядит, - заметил я.
   "Хм! Любая женщина когда-нибудь смотрит на это? Хотя в глубине души я думаю, что вы лаете не на то дерево, и Жерсо отправится на гильотину за убийство. Зачем маркизе убивать торговца марками?
   - Я никогда не говорил, что она это делала, - ответил я.
   - Ну, возьми пряжу, старик, а потом расскажи мне.
   Я пообещал, и мы расстались.
   * * * *
   Поскольку было уже два часа ночи, я направился в отель "Друо", не имея под рукой ничего лучшего. Я немного знал это место - знал достаточно хорошо, чтобы не искать свою добычу на первом этаже, где продавались только дешевые вещи. Верхний этаж был посвящен коллекциям и продаже произведений искусства, за что я и нанес удар.
   Проходя по центральному залу, оглядывая огромные комнаты по обе стороны, я остановился. Справа от меня была распродажа - стулья и скамьи в три ряда вокруг стола из зеленого сукна во всю длину комнаты, а сзади стояла немногочисленная толпа. Перед столом стоял стол аукциониста и бухгалтеров. Комиссары выставляли лоты, передавая их. С одной стороны стола сидел эксперт, выглядевший так, словно он, будучи младенцем, подвергся унижениям купания. Он раздавал лоты.
   Я пробрался к хорошему месту и стал ждать. Британские колонии продавались. Тощая старуха и толстый коллекционер продавали первый выпуск науру в десять шиллингов по баснословным ценам. Торговцы вокруг меня перешептывались; у женщины в коллекции было десять миллионов марок, толстяк был промышленным миллионером. Оба были дураками, сердито сказали торговцы.
   Подошла следующая партия, и я вздрогнул, услышав ее описание. Побережье Нигера, десять шиллингов за английские пять пенсов! Каталожная стоимость марки составляла полторы тысячи франков. Ни один дилер не заплатил бы за него больше пяти или шести сотен. Эксперт начал лот с пятидесяти франков.
   Старуха и Фатти сразу довели его до сотни, потом подключились другие, и он дошел до двухсот. -- Два пятьдесят, -- сказал эксперт с величественным видом. Это поразило остальных: ваш француз считает сантимы, не говоря уже о франках! Однако Фатти вернулся, и старуха снова вмешалась в торги, и они подняли цену до четырехсот.
   Затем, рядом со мной, холодно, лениво протянул. "Пятьсот!" Я посмотрел на претендента. Он был безупречно одет и выглядел здесь совершенно неуместно. Его шили и носили в лучших заведениях; был молод, довольно хорош собой и, как четверо из пяти французов, срывался на нос.
   Старуха вспыхнула; Фатти выглядел ошеломленным. Эксперт рявкнул: " Чинквантэ !" свирепым тоном, как бы отпугивая изысканных. Последний подождал, пока поднимется молот из слоновой кости, и снова заговорил.
   "Шестьсот."
   Эксперт махнул грязной рукой в воздух, как бы говоря, что дурак может взять на себя жребий за всех. Фатти изучил марку и утвердительно кивнул. Старуха боролась с ним до семисот. Снова поднялся молот из слоновой кости, и снова заговорил модный столик рядом со мной.
   "Семь пятьдесят".
   Можно было видеть, как старуха мысленно совершает убийство. " Соиксанте !" - рявкнула она, и Фатти не отставал от нее. Молодость и красота позволили им оспорить цену до девятисот, а затем предложили фиксированную цену в тысячу. Все взгляды обратились к нему. Фатти апоплексически дернул за воротник и покачал головой. Старуха подняла рейз на десять франков, и роскошь поднялась до одиннадцати сотен. Это было убийственно. Молоток упал, и комиссар протянул ему марку.
   - Имя и адрес, мсье, если позволите.
   - Леваллуа, двадцать авеню Ваграм.
   Он заплатил, взял сдачу и небрежно вышел. Я смотрел, как уходят еще один или два лота, но потерял интерес. Я ушел, отыскал место встречи шоферов в конце пассажа Жоффруа и заказал полуфабрикат брюна.
   Леваллуа! Это было сильным разочарованием для меня. Это был француз, достаточно заинтересованный в марках побережья Нигера, чтобы заплатить одиннадцать сотен франков - намного больше, чем их реальная стоимость - за одну. Я с уверенностью ожидал услышать от него имя Галтье. Это была марка того же набора, что и та, из-за которой была убита Колетт, и этот человек явно присутствовал на распродаже, чтобы купить именно эту марку и никакие другие. Мое разочарование тогда было острым. Моя идея связать маркизу д'Отей с преступлением через него потерпела неудачу. Если бы это был только Галтье, я бы убедился.
   Я пошел к себе на квартиру, через реку, и надел свои блестящие лохмотья. К тому времени, когда я вышел и пообедал - обычный ресторан не обслуживает до семи, - было почти восемь, и я отправился в квартиру-офис Клэнси. Я нашел его работающим над какими-то стоматологическими инструментами.
   - Становишься геем, да? - воскликнул он. В ответ я протянул ему пригласительную открытку, которую дал мне Брейди.
   - Девять часов - это значит девять тридцать, - прокомментировал он. - По следам маркизы, а? Вы начали, но не закончили хорошую дневную работу.
   - Тогда вы думаете...
   Клэнси покачал головой. "Я не. В этой игре это фатально. У меня был интересный разговор с Жерсо.
   - Значит, ты чему-то научился?
   "Нет. Интересен был тип человека, а не разговор. У него не здоровые зубы, и он знает дюжину мест, где можно купить абсент, попросив Росси-вермут.
   - Звучит довольно глупо.
   - Вся жизнь глупа, - сказал Клэнси и дал мне сигарету. "Почему кто-то из нас вообще что-то делает? Треск шипов под горшком, как давным-давно сказал проповедник. Почему Колетт торговала бумажками? Глупый. Еще глупее иметь в сейфе банкноты в тысячу лир. Еще глупее со стороны Жерсо брать их. Почему премьер вызвал префекта полиции?
   - Я укушу, - сказал я. "Почему? На что ты намекаешь?
   "Политика", и Клэнси усмехнулся. "Подойди, дай отчет о себе".
   Я так и сделал.
   "Интересно", - прокомментировал он. "Этот леваллуа - друг Галтье. Ты увидишь его там сегодня вечером. Я и сам наполовину испытываю искушение оказаться там - хм! Конечно. Кстати, мадам де Лотенак в городе. Она движется в том же наборе. Ну, бегом! Увидимся завтра, если меня не будет сегодня вечером".
   Я побежал вперед, чувствуя отвращение к своей новой профессии.
   * * * *
   Прием в большом особняке на авеню Клебер, будучи политическим, был парадным мероприятием, а "курение" занимало строго мужское место в модном Париже. Мои бедные радостные тряпки совсем не смотрелись среди мундиров, ибо ваш француз бежит к орденам и медалям в количестве и счастлив, как дитя, когда носит пышные цвета.
   Лебрена было нетрудно найти. Он был размером почти с карлика, но его гордость компенсировала недостаток дюймов. Когда я предъявил визитку Брейди, он тепло пожал мне руку и что-то говорил по-английски.
   Да, любой друг м-сье Брэди может быть уверен в его услугах. Конечно, хотелось бы знать, кто есть кто. Он начал указывать на пары, с восхищением задерживаясь на их титулах, а затем переходя к циничной хронике их поступков. Это было забавно, но посреди его рассуждений я уловил дуновение цветущей яблони.
   Отследить было невозможно. Все невыносимо надушились, ежеминутно прибывали новые, и я сдался. Затем Лебрен прервал какой-то весьма пикантный рассказ, чтобы указать на вошедшего мужчину.
   - Есть Галтье, Жан Галтье.
   Я зацепился за имя. - Коллекционер марок? Лебрен пожал плечами. "Почему бы и нет? Все коллекционируют марки, возможно, Галтье.
   Бледноволосый, с меловым лицом, неопределенный, с тонкими губами, мужчина лет тридцати пяти, Галтье не выглядел любовником модной красавицы. Я понял, что эти женщины низвели своих любовников до платонического состояния, заставив их приносить и таскать больше как собак, чем мужчин. Для такой роли, как мне показалось, этот Галтье был бы идеальным героем. "Чем он занимается?" Я попросил.
   "Что бы вы сделали, если бы могли потратить тысячу франков перед завтраком и не пропустить его?"
   - Наверное, то, что он делает, - сказал я и рассмеялся. - Вы бы нашли его интересным, - сказал Лебрен. Просторный, богато украшенный салон с его движущимися группами был хорошо заполнен. На данный момент Лебрен оставил меня, чтобы поговорить с друзьями. Галтье подошел ко мне, оглядываясь, как будто кого-то ища, пока не оказался в трех футах от меня. Затем он внезапно заговорил, когда кто-то похлопал его по плечу. Этим кем-то был леваллуа. "Ах, мой дорогой друг! Я искал тебя-"
   -- И, -- со смехом сказал Леваллуа, -- ваш дорогой друг больше не будет брать на себя таких поручений! Это было очень забавно, но грязное место, грязные люди - ба!
   "Ты понял?" - спросил Гальтье.
   Леваллуа кивнул. -- Одиннадцать сотен франков, да еще налог...
   - Избавь меня от подробностей, - сказал Галтье. "Ты не принес его? Потом утром".
   "Да. Тоже отличная копия. Теперь у вас есть полный набор?
   Гальтье печально покачал головой. "Никто никогда не завершит его", - ответил он. "Есть два, которых я никогда не надеюсь увидеть, любой ценой".
   Очевидно, Леваллуа покупал марку на той распродаже для своего друга. Хороший! Мои надежды возросли. Я также знал, что даже если бы у Галтье была марка, украденная у Колетт, его заявление все равно было бы правильным, поскольку три из этих марок чрезвычайно редки. Из двух было напечатано только два экземпляра и пять экземпляров третьего, что легко сделало их одними из самых редких марок в мире.
   Надеялся ли Галтье получить одну из пяти копий или у него уже была печать Колетт? Его слова не давали подсказки, но его манера поведения показывала, что это хобби было для него всепоглощающим. Теперь я был убежден, что мое время не было потрачено впустую. Каким-то образом Галтье оказался причастным к убийству на улице Сент-Оноре.
   Внезапно мой взгляд снова привлек запах яблоневого цвета. Теперь я увидел маркизу и сразу узнал ее. Она приближалась к Галтье, а Леваллуа отвернулся. Галтье склонился над ее рукой, и мой взгляд остановился на усыпанном бриллиантами предмете на ее корсаже - крошечном стилете, старинной работе из золота. Его рукоять означала бы для меня годовой доход. Каким бы маленьким он ни был, он был достаточно большим, чтобы выпустить из него человеческую жизнь.
   Они разговаривали вместе, вполголоса. Гальтье казался смущенным, и я подумал, что она, должно быть, упрекает его. Я мог построить его в уме, несмотря на замечание Клэнси о глупости мышления. Галтье никогда не стал бы убивать ради марки, которую он мог бы купить, но здесь была женщина, которая отдала бы свою душу в залог ради мужчины, которого она хотела.
   Тогда Галтье охладел к ней, и она хотела удержать его. Она, а не он, пошла в магазин Колетт. Возможно, Колетт пообещала марку кому-то другому и отказалась продать ее; возможно, она была не в состоянии оплатить какое-то грабительское требование. Возможно, она пыталась украсть его и была обнаружена...
   Нет. Почему-то это не выдерживает критики, хотя и весьма правдоподобно. Я не мог представить, чтобы женщина, подобная этой, убивала Колетт, хотя у нее для этого хватало и силы, и мужества. Затем ее голос немного повысился и ясно достиг меня.
   - Значит, завтра до деженера . Сюрприз для тебя, мой друг...
   Итак, дело было решено! У нее была марка, и завтра она передаст ее ему; такой подарок укрепит его. Она была в достаточной безопасности, так как предполагаемый убийца уже был под стражей, а печать нельзя было отследить - действительно, только Клэнси догадался о ее потере.
   * * * *
   Они расстались. Гальтье стоял один, потирая лоб и явно радуясь ее уходу. В яблочко. Он устал от интриг, и она была в бешенстве, чтобы вернуть его на побегушках.
   А пока, подумал я, следите за Галтье и оставьте ее в покое. У нее была печать. Главное было бы зайти к ней домой утром и получить его. Клэнси, естественно, должен разобраться с этим. Галтье ходил по залу, разговаривая, пожимая руки, целуя пальцы. Казалось, он все еще ищет. Леваллуа растворился в толпе. Я последовал за Галтье, чувствуя себя неловко и заметно, но ликуя от своего успеха.
   Яблоневый цвет снова! Гальтье обернулся, и на его лице отразилось оживление, когда он склонился над рукой очень брюнетки, почти смуглой молодой женщины. На ней было заметно отсутствие каких-либо украшений. Таковы были блеск ее глаз, крайняя сила и глубина ее личности. Она была красива, и у нее был характер плюс. Галтье удержал ее руку и улыбнулся ей.
   - Рад снова видеть вас, mon ami ! она сказала. "Видите ли, раз уж вы не приехали в Канны, я вернулся в Париж!"
   - Но ты мне не сказал! - воскликнул он.
   Она смеялась. "Я ждал сегодняшней ночи. Ты уходишь?"
   -- К моему сожалению, мадам, я должен быть в Опере!
   - Но на это не уходит весь вечер, - сказала она с многозначительным видом. Галтье страстно улыбнулся ей и пробормотал что-то, чего я не расслышал. Несомненно, он собирался зайти к ней позже вечером, кем бы она ни была.
   Теперь, зная, что Галтье направляется в Оперу, а позже и к ней, я почувствовал, что нет смысла дольше тащиться по его следу, и я мог бы плыть дальше. Я взял свои вещи и вышел, остановившись у входа, чтобы закурить сигарету.
   Двое мужчин стояли снаружи и разговаривали. Один был высоким мужчиной в блестящей форме - министром чего-то, войны, иностранных дел или государства, - а другой был очень невысоким и разодетым в пух и прах. Оба стояли ко мне спиной. Внезапно невысокий мужчина резко развернулся, демонстрируя свои украшения во всей красе...
   - Вы могли бы вызвать для меня такси, Логан, - сказал он.
   Я обомлел, потом прошел мимо и на улице остановил такси. Клэнси здесь! Тогда что-то было! Я ждал, стоя у навеса, к которому подъехало такси. Еще мгновение, и появился Клэнси. Он взял меня за руку и велел шоферу подождать.
   -- Но, м-сье, -- запротестовал лакей, -- здесь нельзя -- будут другие машины...
   - Другие машины, - сухо сказал Клэнси, - могут уйти куда-нибудь еще.
   Лакей возмутился. К нам подошел жандарм, стоявший снаружи; это был тот самый человек, который прибыл посыльным из префектуры. Лакей горячо обратился к нему.
   -- Но что сказал мсье Клэнси? - спросил жандарм.
   - Что этот вид такси должен стоять здесь, а другие...
   -- Тогда он должен стоять здесь, -- сказал жандарм, и на этом все.
   Клэнси отвел меня в сторону, подальше от слышимости, и закурил.
   - Мы ждем даму, - сказал он.
   - Я знаю, - сказал я ему. - Теперь я все достаточно ясно понял...
   Он молча курил, пока я излагал суть дела, но ничего не сказал, пока я не закончил. Затем он усмехнулся.
   - Предположим, вы послушаете меня - я был занят. Во-первых, Жерсо рассказал мне странную историю. Он прошел мимо двери магазина Колетт, увидел, что она открыта, увидел, как вышла женщина. Он видел ее только сзади. Затем, заглянув в магазин, он увидел пару ног и понял, что что-то не так. Он был достаточно проницателен, чтобы проскользнуть внутрь. Открытый сейф, мертвый или умирающий человек - зачем сопротивляться? Он пошел за наличными, получил их, выскользнул и ушел. Однако он оставил отпечатки пальцев".
   - А женщина была маркизой?
   - Это не так, - сказал Клэнси и рассмеялся над моим смущенным выражением лица. "Описание ей не подходит - она высокая, выше среднего. Ну, ты побежала по цветущей яблоне, а я по узкой тропинке. Я все время думал о том, что Колетт итальянка, и о банкнотах в тысячу лир, которые Жерсо прихватил вместе с остальными. Пропала без вести одна дама, ваша мадам де Лотенак, предположительно уехавшая на Ривьеру. Я обнаружил, что она уехала на прошлой неделе.
   - Значит, она тоже не в себе?
   "Нисколько. Она вернулась в Париж за ночь до убийства Колетт. Так что я разыскал ее - да, мой друг, я сегодня был занят! У нее есть квартира на авеню Фридланд, недалеко отсюда; предположительно она вдова, но о ней мало что известно. Сегодня днем я разговаривал с ее консьержем.
   Достаточно значительный. В каждом многоквартирном доме консьерж - тоже зарегистрированный человек, который должен быть ответственным, должен быть известен в полиции как человек с хорошей репутацией. Мужчина или женщина, консьержу в Париже нелегко найти место. Он знает каждую деталь в жизни своих жильцов.
   -- Через две минуты после того, как вы ушли от меня сегодня вечером, -- продолжал Клэнси, -- консьержка позвонила мне и сообщила, что мадам де Лотенак скоро отбывает на этот прием. Кроме того, ее bonne a tout faire уехала, а ее служанка ушла на ночь. Так что я оделся и пошел к ней - и обыскал ее. Мне повезло, но есть много моментов, которые я не понимаю, поэтому мы должны подождать, пока она их объяснит".
   Меня распирало от вопросов, но тут к нам вышел тот самый сановник, который разговаривал с Клэнси на ступеньках. Жандарм с одной стороны внушительно отсалютовал ему. Он взглянул на меня, а затем с тревогой заговорил с Клэнси.
   -- Вы не сказали, мсье, когда вы дадите мне знать...
   "М. le Ministre, кажется, идет в Оперу? - задумчиво сказал Клэнси.
   "Но да. Мы уже очень опаздываем, но это Фауст , который не имеет значения, пока балет в конце...
   - Очень хорошо, - сказал Клэнси. -- Когда начнется балет, сударь, я приду к вам в ложу с договором.
   Министр вздрогнул. - Ты... ты уверен?
   - Я обещал, мсье, - сказал Клэнси. Ему нравилось быть театральным, и он тихонько смеялся про себя, когда министр уходил.
   - Договор? - спросил я. - Клэнси, к чему, черт возьми, ты клонишь?
   Он коснулся моей руки. - Скоро ты узнаешь - вот она идет! Госпожа де Лотенак, бедняжка! Пойдемте".
   Я смотрел. Женщина, спустившаяся к нам короткими ступенями и приказавшая подъехать к своей машине и удалившая наше такси, была брюнеткой, с которой Галтье договорился о встрече. Мадам де Лотенак! И она была без сопровождения.
   Мой друг снял шляпу и поклонился. - Мадам, вас ждет такси, - любезно сказал он.
   Она посмотрела на него, озадаченно нахмурившись. - Вы ошибаетесь, мсье.
   - Вовсе нет, мадам, - ответил Клэнси. "Если вы окажете нам честь, мы отвезем вас домой на нашем такси, а не на вашей машине. Если, конечно, мадам не захочет отправиться прямо в префектуру с жандармом.
   Возможно, газетчик видит больше необычных вещей, чем большинство людей, потому что он их ищет. Однако я никогда не видел ничего более стремительного и поразительного, чем перемена в госпоже де Лотенак. В один момент гордо красивая, в следующий она сжалась в ужасе.
   Клэнси предложил руку, и она машинально согласилась. Мы втроем подошли к такси, и Клэнси направил водителя. По дороге никто из нас не произнес ни слова, и когда короткая поездка закончилась, Клэнси приказал шоферу подождать, и мы втроем вошли в лифт и поднялись на ее этаж.
   Там, перед своей дверью, она остановилась и повернулась к нам, как бы сопротивляясь или протестуя. Она снова потеряла самообладание и достала ключ.
   - Позвольте мне, мадам, - сказал Клэнси и открыл дверь. - В маленькую гостиную, мадам.
   Мы последовали за ней внутрь. Она казалась ошеломленной, безнадежной, когда вела нас в очень красиво обставленный салон. Затем, отбросив свою накидку, она посмотрела на нас с возвращающимся самообладанием и оттенком неповиновения. "Что это значит-"
   - Это значит, что нам лучше присесть, если мадам позволит, - сказал Клэнси. Когда она встретилась с ним взглядом, в ее глазах снова промелькнул ужас. Она резко села.
   -- Больше всего мне хотелось бы знать, -- задумчиво сказал Клэнси, словно мы вели легкий разговор за кофейными чашками, -- это связь между мадам де Лотенак и торговцем марками Колетт. Я имею в виду, конечно, предшествующую связь".
   - Я никогда не слышала о таком мужчине, - холодно сказала женщина, к ней возвращалось самообладание.
   "Нет?" - мягко сказал Клэнси. Он смотрел на меня, улыбался и говорил по-английски. - Вы заметили, что у Колетт во внутреннем кармане пальто была вытянута подкладка?
   - Возможно, так оно и было, - сказал я. - Хирург, без сомнения, все испортил.
   - Нет, не у хирурга. Клэнси кивнул и вернулся к французскому. Взгляд женщины показал мне, что она прекрасно поняла каждое слово. - Полагаю, мадам, бесполезно спрашивать документ, который вы достали из кармана Колетт после того, как ударили его ножом?
   Ее бледное лицо стало еще бледнее, но ее самообладание было совершенным. Даже ее пальцы, нервно игравшие с платком на коленях, замерли.
   - Я ничего не знаю о том, о чем вы говорите, - спокойно сказала она, не сводя глаз с Клэнси.
   Он кивнул и повернулся ко мне.
   "Не будете ли вы так любезны перевернуть дрезденскую фарфоровую вазу слева от каминной полки?"
   Я встал, подошел к камину, взял с него вазу и перевернул ее. Что-то тяжелое упало на ковер, и я поднял один из тех крошечных миниатюрных мечей, которые можно найти повсюду в Париже. Это была рапира, примерно шести дюймов в длину, прекрасно сделанная и инкрустированная золотом. Он мог служить сувениром для кабинета, украшением для волос или чем-то еще. На середине лезвия, ближе к золотой рукояти, виднелось коричневатое пятно.
   - А теперь, - тихо сказал Клэнси женщине, - вы расскажете мне о предшествующей связи между вами и Колетт?
   - Он был моим мужем, - сказала она полушепотом.
   Был момент молчания - момент может быть долгим. Нас беспокоило только тиканье часов на каминной полке, и я увидел, как глаза женщины метнулись к ним с внезапной вспышкой. Она помнила свою встречу с Галтье - надежда еще была!
   - Этот документ, - серьезно сказал Клэнси, - пока не имеет значения. Интересно, мадам, почему вы остановились, чтобы взять редкую марку из сейфа Колетт? Это была твоя ошибка.
   - Тебе это ничего не стоит, - ответила она, снова успокоившись. Хороший антагонист, эта женщина! "Я ничего не признаю. Я ничего не знаю."
   - Но, - неумолимо возразил Клэнси, - вы рассчитываете отдать эту марку Жану Галтье через час или меньше. Она немного обмякла, и ее пристальный взгляд замерцал. Клэнси увидел это и сразу же поехал домой. - Может быть, вместо этого вам лучше отдать мне марку?
   - Очень хорошо, - сказала она, к моему удивлению.
   На столе лежал картотечный футляр. Она протянула руку и взяла его, открыла и извлекла крошечный клочок бумаги. На мгновение мне представилась одна из самых редких марок в мире. Клэнси протянул руку, чтобы взять его.
   Вместо этого быстрым движением она бросила его в рот и проглотила.
   Клэнси издал восклицание смятения. Ее действия были так стремительны, что ни у кого из нас не было шанса их остановить, а уксус Клеопатры уничтожил не больше ценности, чем это маленькое блюдо. Мадам де Лотенак слегка улыбнулась.
   - Я не знаю, о какой марке вы говорите, - спокойно сказала она. "Нельзя совершить преступление без улик..."
   Клэнси пришел в себя и указал на маленькую шпагу, которую я положил на стол.
   - Главное доказательство, мадам.
   - Подброшен сюда вами, очевидно, во время моего отсутствия.
   Хорошо снято. Но Клэнси только улыбнулся.
   - А потом, сударыня, не подложили ли мы еще и текст франко-итальянского договора, который вы достали из кармана Колетт?
   В одно мгновение ее дерзкая красота осунулась, она стала старухой. Блеск ее глаз превратился в ужасное отчаяние. Каким-то образом Клэнси на этот раз попал в ее ловушку.
   - Сколько времени прошло с тех пор, как вы ушли от Колетт? - спросил Клэнси.
   - Шесть лет, - прошептала она. - Потому что... потому что он был шпионом в пользу Германии... во время войны...
   -- А ты, -- безжалостно сказал Клэнси, -- бери деньги из Москвы. В чем разница? Этот договор был подписан три дня тому назад в Париже. Вам сказали в Каннах, что это было у Колетт, для Германии. Вам сказали, чтобы получить его. Вы пришли и получили это. Потом - печать! Почему штамп?
   - Для... для Джин, - прошептала она, и ее лицо было ужасно видно.
   -- И он скоро придет за печатью, -- сказал Клэнси. "Хороший. Тогда он тоже окажется замешанным в убийстве...
   Она наполовину встала на ноги.
   "Стой, стой!" - ужасно закричала она. -- Он невиновен в этом -- он ничего об этом не знает -- вы не должны втягивать его в это! Она сунула руку в низкий корсаж, вытащила бумажный пакет и швырнула его на пол. -- Вот договор -- возьмите его, но не впутывайте в него Жана -- пощадите его, пощадите!
   Она откинулась назад, поднесла платок к лицу и съежилась в кресле.
   Клэнси взял бумажный пакет и вскрыл его. Он слегка кивнул и положил его в карман. Затем он достал сигарету, закурил и протянул мне одну.
   - Что ж, Логан, - сказал он по-английски, - думаю, нам лучше поладить. Мы не должны пропустить балет, знаете ли. Опоздать не годится.
   "Но-"
   Я указал на женщину, которая не двигалась. Клэнси слегка фыркнул, и я вздрогнул. Вместо яблоневого цвета в воздухе дрожал тонкий запах горького миндаля.
   - В ее носовом платке капсула с синильной кислотой, - сказал Клэнси, лишь бросив взгляд на ее сгорбленную неподвижную фигуру. "Нет необходимости проверять это. Пойдем?"
   Мы пошли. В конце концов, Фил Брейди не получил от этого особого сюжета.
  
   ТАТУИРОВАННЫЙ МУЖЧИНА, Уильям Дж. Макин
   - Татуированный мужчина умер, - тихо сказал я Исааку Херону. - Я думал, ты захочешь увидеть тело перед тем, как его похоронят.
   Детектив-инспектор Грейвс, закутанный в плащ, с мокрым котелком, взорвался от изумления и раздражения на своего друга-цыгана. Они стояли на краю ярмарочной площади, где под дождем шипела и плескалась бензиновая лампа.
   - Ты действительно хочешь сказать мне, Херон, что привел меня от уютного очага в эту богом забытую часть Лондона, чтобы увидеть труп! Боже мой, разве я не вижу достаточно тел в ходе моей работы?"
   - Но не татуированные тела, - сказал Исаак Херон со странной улыбкой.
   - Но вы сказали, что этот татуированный человек умер.
   - О, все в порядке, - сказала цыганка. "Врач подписал свидетельство о смерти, и утром беднягу хоронят. Если только ты не остановишь это".
   Детектив-инспектор Грейвс нахмурился.
   "Но почему я должен? Если врач убедится, что мужчина умер естественной смертью...
   Исаак Херон пожал плечами.
   "В любом случае лучше зайти в палатку из-под дождя", - предложил он.
   И поскольку этот зажиточный цыган не раз оказывал реальную помощь в раскрытии трудных дел, сотрудник Скотланд-Ярда последовал за стройной фигурой Исаака Херона в тот лабиринт залитого светом, который, по иронии судьбы, назывался Забавным. Справедливый.
   Они проезжали безвкусные карусели, где крутился прошлогодний джаз. Продвижению мешали киоски с дротикометами, тиры с фонтанирующими целлулоидными шарами и лимонадные ларьки с пузатыми чашами с желтой жидкостью. В конце концов, проталкиваясь сквозь апатичную и дрейфующую толпу мокрых людей, они достигли темной пустынной будки, где не горел свет.
   Однако можно было мельком увидеть безвкусную картину человека, чей торс был задушен фантастическими и извивающимися узорами.
   Грейвс остановился, чтобы прочитать объявление на вывеске, которое бросалось в глаза словами:
   УВИДЕТЬ ВОСЬМОЕ ЧУДО СВЕТА!
   ВЕЛИКИЙ ИЗ ВСЕХ ТАТУИРОВАННЫХ МУЖЧИН
   ЭЛМЕР ХЕЙС
   ОН ПРЕДНАЗНАЧЕН ДЛЯ 350 ДИЗАЙНОВ
   УНИКАЛЬНО ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ
   НА КАЖДОЙ ЧАСТИ ЕГО ТЕЛА
   Поднимитесь и увидите Его своими глазами.
   - Значит, он мертв, а? - сказал Грейвс.
   "Умер на глазах у толпы из тридцати человек, которые заплатили по три пенса каждый, чтобы увидеть его".
   "Ну, я полагаю, они думали, что не зря потратили свои деньги!"
   Грейвс, спотыкаясь, поднялся по деревянным ступеням, пересек маленькую платформу и последовал за цыганом в будку.
   Открылась странная сцена. С брезентовой крыши свисала единственная слабо горящая лампа. Группа фигур, таких же фантастических, как и все, написанные Гойей, была сгруппирована под ним. Полная Дама, в детском платьице, из глаз льются глицериновые слезы. Укротитель львов, неловко постукивающий хлыстом по своим заляпанным бриджам. Три гнома стоят на стульях, чтобы заглянуть другим через плечо. Мужчины в рубашках из киосков и одинокий продавец итальянского мороженого.
   Группа распалась, когда Исаак Херон продвинулся вперед, и в тусклом свете их лица казались наполненными искренней скорбью. На мгновение Грейвс заколебался; затем, с неловким чувством, он снял шляпу. Он увидел две опоры, на которых стоял гроб с телом Элмера Хейса, Татуированного Человека.
   Даже после смерти было видно это багровое испещренное тело. На огромном сундуке было множество фантастических рисунков: бабочки, змеи, самолеты, парящие среди лиловых облаков, сердца с кинжалами внутри и капающей пурпурной кровью, Юнион Джек и американские звезды и полосы, машинка для стрижки на бурном пурпурном море. нет конца нагромождению картинок.
   Но именно на застывшее лицо Грейвс обратил свой взор. Хотя глаза были закрыты и на лице было подобие мира смерти, было что-то вытянутое, что-то вымученное в этих чертах, что говорило о том, что конец не будет счастливым.
   - Должно быть, он пострадал, - пробормотал сотрудник Скотланд-Ярда.
   "Отравлен!" - прохрипел голос у самого его локтя.
   Детектив повернулся. Там стоял усатый мужчина с увеличенными в очках глазами.
   - Что ты имеешь в виду под этим - отравлен? - отрезал Грейвс.
   -- Как я и сказал, отравлен, -- продолжал усатый. - Отравился чаем, я бы сказал. Он ел мидии и пил любую жидкость, которую ему давали. Это был чай, который он пил перед смертью. Я предостерег его от этого. Сказал ему, что его желудок не выдержит. Но он, конечно, не обратил внимания. Никто никогда не делает, для меня. Но я прихожу после смерти".
   Он мрачно захихикал.
   - Кто ты вообще такой? - спросил инспектор.
   - Врач, - ответил другой, важно подкручивая усы. "Меня называют шиллинговым доктором, но я не всегда получаю свой шиллинг".
   - И вы говорите, что этого человека отравили?
   "Сам! Острые токсины, возникающие в результате несварения желудка, атакуют сердце. Или, как мы, медики, называем это желудочным энтеритом. Вы найдете это в свидетельстве о смерти... У вас есть спички?
   Его запачканный табаком рот косил сигарету на детектива.
   Но это был Исаак Херон, который согласился.
   - Я бы хотел, чтобы мой друг увидел рисунки на задней части тела, доктор, если вы не возражаете, - сказал он, поднося спичку к сигарете.
   "Вовсе нет. В восторге", - сказал медик. "Позволь мне."
   Он погрузил руки в гроб и ловким движением мощных запястий перевернул тело. Обнажилась спина трупа, также покрытая пурпурными узорами.
   - Думаю, я видел достаточно, - проворчал Грейвс. Было что-то в этой группе уродов и сардоническом "шиллинговом докторе", что вызывало у него тошноту, и он стремился вернуться в пронизанную дождем тьму под открытым небом.
   "Но я особенно хочу, чтобы вы увидели этот рисунок, Грейвс", - настаивал тихий голос Исаака Херона.
   Инспектор неохотно проследил за указующим коричневым пальцем и наклонил голову ближе. Ибо среди этой фантасмагории драконов, пылающих факелов и зевающих крокодилов была надгробная плита. А на надгробной плите мелкими, но ясно различимыми были выбиты слова:
   СВЯЩЕН ПАМЯТИ О
   ЭЛМЕР ХЕЙС
   Умер 30 ноября 1935 г.
   ДА
   - А когда этот бедняга умер? - спросил Грейвс.
   - Вчера, - важно ответил доктор. Он не смотрел на тело. - Вы найдете это в свидетельстве о смерти, что вполне в порядке. "Желудочный энтерит. 30 ноября 1935 года".
   - Спасибо, доктор, - сказал Исаак Херон.
   - Но... но видел ли он это? - выпалил Грейвс.
   - Что видел? - спросил врач. Он склонился над трупом. "Уф! Это странно. 30 ноября. В тот самый день, когда он умер. Интересно, как он получил эту татуировку?"
   - Мне кажется, это было совсем недавно, - сказал Херон.
   Доктор кивнул. "Да, это так. Совсем недавно. Он повернулся к маленькой группе уродов. - Кто-нибудь возился с этим телом?
   Его глаза сверкали за очками.
   Человек в рубашке с рукавами протиснулся вперед.
   "Пожалуйста, я могу объяснить, босс!"
   "Кто ты?"
   Человек в рубашке с рукавами дернул головой в сторону тела.
   "Он был моим шоу. Я заплатил ему его жалованье".
   - А что ты знаешь об этой татуировке? - спросил Грейвс.
   Шоумен почесал затылок.
   - Что ж, хозяин, все, что я могу сказать, это то, что он сделал это сам. Ему очень хотелось пополнить свою коллекцию новой картиной. В большинстве больших городов, в которых мы останавливались, он искал татуировщика и просил новую фотографию. Тот, который вы сейчас видите, был сделан около недели назад. По крайней мере, именно тогда Элмер начал ходить к новому татуировщику, которого нашел.
   Доктор хмыкнул.
   - Ну, это все объясняет, - он повернулся к сотруднику Скотланд-Ярда и цыганке. - Достаточно насмотрелся?
   - Достаточно, спасибо, доктор, - сказал Исаак Херон.
   Ловко тело было перевернуто. Когда мужчины отошли, группа артистов, уродов, карликов и рабочих снова приблизилась к гробу и возобновила молчаливую траурную траурную траурную деятельность.
   - Вот дочь Элмера, - указал мужчина в рубашке с рукавом. "Бедная девочка, она скучает по отцу, это шок!"
   Исаак Херон в сопровождении детектива подошел к фигуре, сидящей на перевернутом ведре и сгорбленной в позе горя.
   - Моя дорогая, - пробормотал он.
   Копна черных волос была приподнята, обнажая лицо, слегка желтоватый оттенок которого, высокие скулы и косые глаза подчеркивали азиатское происхождение.
   - Ее мать была японкой, - прошептал шоумен. "Она умерла, когда родилась девочка, так мне сказал Элмер".
   - Я могу что-нибудь сделать для вас? - спросил Херон.
   Девушка покачала головой.
   "Ничего ничего. Отец умер - и все.
   Рыдания заглушили оставшуюся часть ее речи. Печально цыганка отвернулась. Он что-то прошептал шоумену, тот кивнул. К ним вломился шиллинговый доктор.
   - Ну, полагаю, меня ждет очередь из пациентов. Я тебе больше не понадоблюсь". Кончик тлеющей сигареты почти обжигал ему губы. "Все в порядке. У вас есть свидетельство о смерти... Спокойной ночи, господа.
   И, глядя сквозь очки, он шаркал прочь в ночь.
   Пять минут спустя Исаак Херон и детектив-инспектор Грейвс снова стояли под дождем на краю ярмарочной площади.
   "Что ж?" - спросил сотрудник Скотланд-Ярда. - Странно, не правда ли, что Элмер Хейс должен умереть в тот самый день, на который указывает вытатуированное надгробие на его спине? заметила цыганка.
   - Может быть, это совпадение, - сказал Грейвс.
   - И это может быть убийство, - тихо возразил Херон.
   Человек из Скотленд-Ярда вздрогнул. "Я не видел никаких указаний на это".
   "Даже покраснение и опухоль под татуировкой на надгробной плите?"
   "Небеса, нет! Вы предлагаете...
   "Яд!" кивнул Исаак Херон. "Конечно, не желудочный энтерит. Этот шиллинговый доктор переутомлен и небрежен. А раз он подписал свидетельство о смерти, то безоговорочно в это верит".
   Грейвс уставился на своего спутника. - Ты не слишком торопишься с выводами?
   -- Может быть, -- признался цыган. - Но вот такси. Давайте возьмем это. Есть еще кое-что, что я хочу показать тебе сегодня вечером".
   Грейвс был слишком сбит с толку, чтобы протестовать.
   * * * *
   "Я видел тело Элмера Хейса ранее в тот же день, - объяснил Исаак Херон, удобно откидываясь назад в такси. "И, кстати, я заметил эту необычайно новую татуировку".
   - Кто сообщил вам о его смерти? - спросил Грейвс.
   - Брат черных палаток, - улыбнулся цыган. "Новости быстро распространяются среди шоу-людей. И я признаюсь в барнумовском увлечении фриками. Да, я пошел посмотреть на тело этого бедняги из чистого любопытства.
   - И видел?
   "Я позвонил одному из лучших татуировщиков Лондона, чтобы он приехал и посмотрел его. Вы, наверное, знаете этого человека. У него есть свой магазин или мастерская, как он предпочитает называть, недалеко от моста Ватерлоо.
   - Я его знаю, - кивнул Грейвс.
   "Я показал ему ту надгробную плиту на спине покойника. Он рассмотрел его через увеличительное стекло. Для него этот дизайн был таким же простым, как отпечаток пальца в вашем отделе Скотланд-Ярда.
   - Что в этом было ясного?
   "Что это была работа японского художника-татуировщика. Не знаю, в курсе ли ты, Грейвс, но искусство татуировки зародилось на Востоке и достигло наивысшего развития в Японии. Японцы стали мастерами своего дела. Потом он был запрещен на Востоке, путешествовал по миру и процветал в нашем Ист-Энде".
   "Японский!" - сказал пораженный Грейвс. "Та девочка, которую мы видели плачущей по отцу, была наполовину японкой".
   Исаак Херон кивнул.
   "Ее мать была чистокровной японкой. Она вышла замуж за Элмера Хейса, когда он, будучи моряком, высадился в Японии. И, как заметил мой эксперт по татуировкам, большинство из трехсот пятидесяти рисунков на этом теле, которые мы видели, были сделаны японскими художниками".
   - Как и надгробие?
   "Да, надгробие, которое было воткнуто в его тело всего несколько дней назад", - подчеркнул цыган. "Но художник, исполнивший этот рисунок, несмотря на то, что убийство было в его сердце и нанизывалось на кончик его иглы, не мог удержаться от того, чтобы поставить свою подпись под своим дьяволом".
   "Подпись! Я не видел подписи". - запротестовал Грейвс.
   - Только буквы "YS" под надписью на надгробной плите, - сказал Херон. "Их было достаточно".
   Сотрудник Скотланд-Ярда бросил быстрый взгляд в окно такси.
   - Я говорю, Херон, этот парень направляется в Лаймхаус. Все в порядке?
   "Всё в порядке. Лаймхаус - это то место, где жители Востока настаивают на скоплении в Лондоне. Китайский - и японский, - многозначительно добавил он.
   "Японский?"
   - Я взял на себя смелость позвонить в полицейский участок Тополя от вашего имени, - объяснил Херон. "Я спросил их, знают ли они кого-нибудь из японцев, называющих себя татуировщиками с инициалами YS, которые открыли салон в их районе. Я должен сказать, что они были чрезвычайно умны. В течение десяти минут у них была информация для меня. Йогай Сафу был моим человеком. Его адрес Лаймхаус Козуэй. И вот мы здесь!"
   Херон резко постучал в водительское стекло. Мужчина притормозил кэбом по тротуару и остановился. Двое мужчин вышли. Они были у входа в тот темный извилистый овраг улицы, где одинокие люди тихо шаркают среди неосвещенных домов.
   Козуэй Лаймхаус.
   Исаак Херон, сопровождаемый сотрудником Скотланд-Ярда, нырнул в расщелину во тьме. Они прошли около ста ярдов, затем цыганка остановилась у закрытого ставнями магазина, выглядевшего довольно слепо. Цыганка протянула руку, нашла ручку двери, повернула ее и пошла по узкому коридору. Затем он открыл еще одну дверь и вошел в комнату, плохо освещенную щитом из голубовато-белого газа.
   Грейвс поковылял за ним и выжидающе огляделся. Это был второй странный интерьер, который он видел за этот вечер. Грязно-желтый цвет стен был почти идеальным камуфляжем для морщинистого миндалевидного лица старого японца, сидевшего на корточках на куче засаленных подушек. На этом бесстрастном восточном лице, когда оно смотрело на незваных гостей, не было даже тени удивления.
   "Йогай Сафу?" - спросил цыган.
   - Ваш почетный слуга, - ответил японец, кланяясь и показывая гладкую лысину. - Что вы хотите, чтобы я сделал, джентльмены?
   Его английский был сносным, его манеры были полностью уверенными. Исаак Херон легко улыбнулся.
   "У меня здесь есть друг, который хочет сделать себе татуировку". Грейвс вздрогнул; но Херон продолжал без паузы: "Один моряк сказал мне, что японцы лучше всех справляются со своей работой, и вчера я видел карточку в вашем окне. Сможете ли вы выполнить эту работу?"
   -- Уже поздно, господа.
   "Но мой друг готов заплатить", - добавил Херон.
   Сотрудник Скотленд-Ярда фыркнул. Этот вступительный разговор был ему не по душе. Он предпочитал более прямые методы. Он открыл рот и грубо заговорил.
   - Что я хочу знать... - начал он.
   Но Херон быстро вмешался.
   "Мой друг, как вы понимаете, немного нервничает. Но тогда они все, а? Грейвс, сними пальто и подставь руку джентльмену.
   Машинально, но еще более взволнованный, чем когда-либо, сотрудник Скотланд-Ярда повиновался. Несмотря на абсурдность ситуации, его наметанный глаз наблюдал каждую деталь, каждый предмет в этой странной комнате.
   На длинном низком столе стояли разноцветные мисочки и бутылочки - чернила для татуировщика. Пучок блестящих иголок лежал на подносе. А за столом, у стены, была наклеена мешанина рисунков: русалки, поднимающиеся на хвостах, вишневые деревья, с которых падают цветы, обнаженный ныряльщик, сражающийся под водой с акулой, дракон, изрыгающий огонь, - эти и десятки других сенсационных и убийственных рисунков. были там расставлены.
   "Какая красивая белая кожа для татуировки!"
   Старый японец мурлыкал, взяв обнаженную левую руку Грейвса своими желтыми пальцами. Сотрудник Скотленд-Ярда вздрогнул от прикосновения. В то же время он кинул умоляющий взгляд на Исаака Херона, из чего следовало, что фарс зашел слишком далеко.
   - А джентльмен примет решение о дизайне? - спросил японец.
   Херон ответил с той же тонкой улыбкой:
   "Мой друг часто оказывается в опасных ситуациях. Его легко могут убить, а его тело не опознать. А теперь я предлагаю вам в качестве идентификации вытатуировать надгробную плиту на его руке.
   "Надгробие!"
   Раскосые глаза японца, казалось, стали простыми щелочками в желтой маске, когда он повторял слова.
   "Почему бы и нет?" - спросил цыган. "Это не необычный дизайн, не так ли?"
   "Нет."
   - Тогда вперед.
   Желтая рука потянулась за иголкой. Острие было испытано против большого пальца. Он зажег спиртовку и ткнул иглой в пламя. Затем он окунул его в маленькую миску с фиолетовыми чернилами.
   - А какое имя почтенный джентльмен хотел бы вытатуировать на надгробной плите? - спросил японец, игла замерла в воздухе.
   - Детектив-инспектор Грейвс из Скотланд-Ярда, - ответил Исаак Херон.
   Грейвс почувствовал, как сцепление на его руке напряглось. Но на лице татуировщика не было никакого выражения.
   - Очень хорошо, - пробормотал он и окунул иглу в другую чашу.
   Прищуренные глаза смотрели на жилистую белую руку, которую он держал в своей хватке. На лбу детектива выступили капли пота. Его собственный взгляд был прикован к этой блестящей игле, которая вот-вот вонзится ему в руку.
   Но даже когда игла приблизилась к белой коже, рука Исаака Херона оказалась быстрее. Пальцы его сжали руку старого японца тисками.
   - Возьми другую руку, Грейвс! пришел его предупреждающий голос.
   Сотрудник Скотленд-Ярда очень хотел подчиниться. Через несколько секунд японец уже лежал на подушках, его желтые запястья были обмотаны стальными наручниками, которые Грейвс всегда заботливо носил с собой.
   - Яд, как я и подозревал, - сказал Херон, обнюхивая одну из мисочек. - Как только он услышал, что вы из Скотланд-Ярда, он понял, что его подозревают. Он хотел, чтобы ты пошел тем же путем, что и Элмер Хейс. Не так ли, Йогай Сафу?"
   На этот раз желтая маска исказилась от ярости.
   "Элмер Хейс был белой собакой. Он заслужил смерть. Двадцать лет назад я поклялся у святилища своих предков убить его!
   "Двадцать лет назад!" Исаак Херон вопросительно поднял бровь.
   Японец шипел сквозь зубы: "Двадцать лет назад Элмер Хейс выдал себя за благородного джентльмена и пришел в мою студию в Йокогаме, чтобы сделать татуировку. Он хотел много-много рисунков на теле. Я не знаю, это было намерение показать себя толпе и заработать деньги, демонстрируя тело. Фу! Вульгарная практика. Но многого я тогда не знал".
   - Чего еще ты не знал? - спросил цыган.
   "Элмер Хейс увлекся моей дочерью, моей единственной дочерью. Она была сладка, как цветущая вишня весной. Я любил ее как последнего потомка самых благородных предков. Эта белая собака из-за границы увезла ее контрабандой на пароходе.
   Голос старика был тверд. Ни одна слезинка не скатилась по его морщинистому лицу.
   "А потом?" - подбодрил Герон.
   "Я иду на харакири", - сказал старик. "Но даже когда я готовился к храму предков, голос сказал мне, что сначала нужно отомстить. Честь была нарушена. Пока пятно не смылось кровью, моя работа на этой несчастной земле не закончилась. Я собрал свои иглы, чернила и какемоно и отплыл в Америку.
   "Чужак в чужих странах, мне было нелегко идти по их пути. Я всегда оказываюсь слишком поздно. Через Америку, в Европу, через дальние страны я иду - двадцать лет! Я должен часто останавливаться, чтобы зарабатывать деньги татуировкой. Я открываю студию здесь, в Лондоне. Затем однажды утром этот человек сам вошел в студию.
   "Боги моих предков ответили на мои молитвы и отдали врага в мои руки. Он не узнает меня. Я использовал те же инициалы, но фальшивое имя. Он видел только старых японцев, практикующих древнее искусство татуировки. Он попросил меня наколоть дизайн на спине, одно из немногих оставшихся свободных мест. Я думаю сначала убить его быстро. Потом я помню, как он забрал мою дочь, чтобы жить своей позорной жизнью; она умерла в нищете. Он должен страдать за это. Итак, медленно, с хитростью, я вколол яд в его тело, делая надгробие на его спине. Я точно знал, когда этот яд подействует. Поэтому я наколол дату на надгробной плите.
   - Да, мы видели, - грубо сказал Грейвс. - На его мертвом теле, а? усмехнулся старик.
   На мгновение воцарилась тишина. Затем заговорил Исаак Херон.
   - Одного ты не знаешь, старик, - сказал он.
   -- А что это, почтенный сэр?
   "У Элмера Хейса есть дочь. Ты ее дедушка".
   Сквозь стиснутые зубы снова раздалось шипение эмоций. Старые японцы, казалось, старели на глазах.
   - Этого я не знал, - пробормотал он. - Она... она красивая?
   - Как ее мать.
   Старик вздохнул.
   "Неправильно, что ее дед должен быть заклеймен как убийца".
   Это замечание, казалось, разбудило детектива-инспектора Грейвса. Он потянулся к своему пальто и с трудом влез в него.
   - Мы пойдем на станцию, - сказал он. "Я должен позвонить, чтобы отменить похороны Элмера Хейса на завтра".
   Он взял старого японца и поднял его с дивана из подушек. В этот момент мужчина, казалось, невероятно постарел; он покачнулся и чуть не рухнул на пол. Рывком Грейвс поставил его на ноги.
   - Прошу прощения, уважаемый сэр, - слабо улыбнулся японец. - Видишь ли, я умираю.
   "Умирающий!" Грейвс смотрел в замешательстве. - Да, - пробормотал старик. "Моя работа теперь закончена. Я отомстил. Для девушки, моей внучки, лучше, чтобы я не жил.
   Казалось, он впал в кому. С помощью Исаака Херона детектив довел японца до двери. При свете уличного фонаря цыган испытующе посмотрел на старика.
   - Да, - кивнул он Грейвзу. "Я думаю, что он умирает - и потому, что в своем уме решил умереть. Сомневаюсь, что вы когда-нибудь доведете его до суда. Странные нравы жителей Востока, Грейвс. И он отправился на поиски такси, оставив Грейвса поддерживать очень старого и бессознательного мужчину.
  
   TRIGGER MEN, Юстас Кокрелл
   Мадд не хотел идти. Мы и так хорошо проводили время: Мадд, потому что я принес ему бутылку особенного виски, я, потому что наконец-то заставил его заговорить. Детектив-сержант Джо Мадд не мог говорить без интереса.
   Он рассказывал мне о том случае, когда два или три года назад Джейка Цеппечи попыталась освободить пара автоматчиков, когда его сажали в поезд, везущий в федеральную тюрьму. Пушки были мертвы; они убили Цеппечи и убили трех его охранников; двое из них были сотрудниками ФБР, и Министерство юстиции вступило с ними в бой. Другим был Рэд Армстронг, детектив из Уайт-Фоллс.
   - Да, - сказал Мадд. "Они позаботились о кураторах. Пара накурившихся парней делают свою работу за свою плату. В газетах говорилось, что они пытались поднять Цеппечи. Они не были. Их наняли убить Цеппечи, потому что Цеппечи собирался заговорить. Охранники просто оказались на пути, когда они высвободились со своей пишущей машинкой".
   Как раз в этот момент зазвонил телефон.
   Мадд вернулся, бесстрастно ругаясь. - Да, - продолжал он, как будто его не перебивали, - они никогда не смогут этого доказать, но я знаю, что это так. И я знаю парня, который это сделал, и я позабочусь об этом как-нибудь. Рыжий Армстронг получил свое в тот день, а Рэд был моим другом... Сейчас мне нужно ехать в центр. Ты хочешь придти?"
   "Куда?" Я попросил.
   - Карлотты, - сказал Мадд, надевая пальто. Я встал и тоже надел пальто. У Карлотты было волнительно, даже если ничего не произошло.
   Мы спустились на лифте, вышли через вестибюль и сели в машину Мадда. Я не стал спрашивать его, зачем мы едем или о чем был телефонный звонок, потому что знал, что он не скажет мне, пока сам не захочет, и тогда мне не придется спрашивать.
   "У Карлотты" на берегу реки; вам нужно проехать через три блока грубого булыжника, между высокими стенами неосвещенной грязи, чтобы добраться до него.
   Внутри потолок низкий, а свет никогда не бывает ярким. Обычно воздух спертый. Но грубые столы - из массива ореха, клетчатые скатерти - из льна, стекла - из хрусталя. И там играет классная группа - самая классная из всех, что когда-либо были в Уайт-Фолс.
   Мадд остановил свою машину через улицу от маленькой вывески, и мое сердце забилось быстрее, несмотря на мою вину, когда я смотрел, как он проверяет свой табельный револьвер, который носил в кобуре на плече под пальто.
   - Просто рутина, - сказал он. "Какая-то дама позвонила мне и сказала, чтобы я спустился сюда. Сказал, что кого-то должны были сбить, и если бы я сидел на этом месте, то, вероятно, не слетел бы. Шансы сто к одному, что это был какой-то чудак или кто-то из моих так называемых друзей с таким же чувством юмора. Он положил пистолет обратно в кобуру. "Но в любом случае, - добавил он, - рисковать бесполезно".
   Когда мы приехали туда в десять тридцать, собралась хорошая толпа. Разные люди. Так было всегда. Бандиты, панки и гангстеры, плейбои, горожане и аристократы.
   "Марго", как объявил ее руководитель оркестра, танцевала. Марго была невысокой блондинкой и, по-моему, не танцовщицей. Я огляделся.
   Джо Мадд и я сидели за столом на двоих у одной стены, и оттуда я мог видеть всю комнату; но я видел его только как составную картину с небольшим вниманием к любому человеку или детали, которые составляли целое.
   Позднее я сожалел о том, что мой мысленный образ не был совершенно ясным - ясности, в которой я мог быть уверен и определен. Но, оглядываясь назад, я увидел ту же картину, что и той ночью, когда пытался восстановить сцену тех первых минут.
   Марго закончила свой танец и собиралась покинуть зал. Я помню это. Теперь это место было полно людей. Многие из них я знал сам, а некоторые определил для меня Мадд.
   Но я не видел в них столько людей, в этот важный момент. Я видел их скорее как импрессионистские вспышки различных вещей, которые пошли на создание ночного клуба, принадлежавшего Карлотте.
   Сама Карлотта вышла на площадку и начала свою песню. И когда вы увидели и услышали Карлотту, вы поняли, почему это место так популярно. Она пела "Midnight Babies", и свет вокруг нее начал тускнеть. Все остальные огни в доме погасли, как всегда, когда она пела.
   В смутном отражении с места, когда мой взгляд окинул комнату, а затем остановился на Карлотте, я увидел только эти мгновенные проблески людей.
   Я увидел Айка Штейна, мелкого рэкетира, сидящего в одиночестве за столиком на краю танцевальной площадки и с не слишком подавленной жадностью в глазах смотрящего на знойную красоту певца... Я видел Арнольда Маршалта, сидящего за стол позади Айка Штейна. Он был со своей сестрой и Бадом Фенстоном, женихом сестры. Маршалт был молод, красив и богат. Его глаза были непроницаемы, но в них было что-то мрачное, и они не смотрели на Карлотту. Они были на Баде Фенстоне - Баде Фенстоне, бледном и осунувшемся, он решительно смотрел на Эвелин Маршалт, чье лицо выражало безнадежность, странным образом неуместную на этих тонко выточенных чертах, которые, как вам казалось, должны были отражать веселье... Я видел Джанки Ротфасса, сидящего за столик рядом с Маршалтом. Он был с кем-то еще, но мог быть и один. Он был холоден и тих, и в его глазах было не больше, чем в тех вещах, которые висят перед магазинами оптики. Он был известной силой в преступном мире Белого водопада. Насколько высока его сила, никто не знал; Говорят, что Карлотта была его девушкой.
   Я видел - но, конечно, я не видел этих вещей: я получил от них только впечатления. Я видел только Карлотту, потому что она пела, а когда она пела, это все, о чем вы знали.
   Пятно света тускнело, как всегда, когда она пела. Затем, на последней ноте ее песни, свет полностью гас, и на мгновение наступала полная тьма, пока царила абсолютная тишина. Потом зажигался свет, играл оркестр, и все сразу как-то неловко разговаривали. Это то, что сделала Карлотта.
   Вот почему ты наблюдал за ней. Сегодня все было как в предыдущие ночи. Она стояла и пела. Потом это случилось.
   Предупреждения не было, если не считать напряжения, которое всегда висело над вещами там, внизу. Но это прошло очень быстро. Слишком сильно, потому что, когда все закончилось, я мог вспомнить его только мимолетными проблесками, как в кино, в котором все было ложно ускорено.
   Взрыв выстрела прогрохотал в этой низкой комнате, и я увидел, как фигура неуклюже нырнула к ногам Карлотты и легла там, кровь брызнула из того, что было головой.
   Прожектор на Карлотте, единственный свет, погас. Но когда он погас, по комнате послышалось быстрое движение, возня, ворчание; Я видел, как двигался Бад Фенстон, и я видел, как двигался Маршалт, толкая Ротфасса, когда тот поднимался.
   А потом через стол от меня стул резко заскреб по полу, и при падении раздался грохот.
   * * * *
   Джо Мадд встал, и в темноте послышался хриплый и ободряющий рев его голоса:
   "Огни!"
   Может быть, две секунды; не могло быть и минуты. Зажглись огни - сначала пятно, затем маленькие огоньки, висевшие на стене; затем слабые огни над головой. А потом-
   "Брось этого парня! Возьми его!"
   Они поймали его возле двери. К нему подошел официант. Это был Арнольд Маршалт, и я вспомнил, что пламя, пронзившее темноту в дальнем конце комнаты, исходило от его стола или совсем рядом с ним.
   Карлотта медленно отступила назад, цвет мела, а длинное белое вечернее платье, которое она носила, имело красную окантовку по низу там, где следы крови Айка Штейна.
   Мадд прошел по комнате, на мгновение опустился на колени. Затем он поднялся, и я увидел, как его губы произнесли очевидные слова Карлотте, все еще медленно двигаясь назад: "Он мертв".
   Затем послышался равномерный шорох хрупкой болтовни, перемежаемый скрежетом стульев по полу, когда их отодвигали от столов.
   Голос Мадда громко прорезал все:
   "Садиться! Все оставайтесь там, где он сейчас.
   Мужчина, поднявшийся на ноги, покровительственно сказал, дерзко выпив: -- Да кто ты, черт возьми, такой?
   Мадд полез в карман за щитом. - Я детектив-сержант Мадд, приятель; и я люблю, когда люди становятся милыми со мной. Садиться." Мужчина сел. - Извините, - обратился Мадд к толпе. - Что ж, проходите здесь и отпустите вас, как только мы сможем. А пока просто оставайтесь на своих местах и успокойтесь". Я сполз на пол, а Мадд повернулся и сказал мне позвонить в штаб-квартиру.
   Когда через минуту я вернулся в комнату, Мадд вышел из танцпола и шел между столами туда, где официант схватил Маршалта.
   Мадд повернулся к Карлотте, которая последовала за ним. - Мне нужна комната...
   Карлотта машинально кивнула. "Вы можете воспользоваться моим кабинетом", - сказала она. Затем снаружи раздался вой сирен, и через мгновение в комнату начали вливаться люди из штаба. Инспектор Джаффре, люди в форме, в штатском, фотографы, люди из лаборатории. Должно быть, их было пятнадцать или шестнадцать.
   Мадд подошел и торопливо заговорил с инспектором Джаффре, и я увидел, что инспектор кивнул.
   Он вернулся тогда к Маршалту. - Хорошо, сынок, - сказал он. "Пойдем." Он кивнул мне, и мы втроем направились к маленькому кабинету Карлотты в глубине. Джеффри остановил нас.
   - Я хочу его, - сказал Мадд, указывая на меня большим пальцем. "Он спустился со мной. Я хочу его." Жафре снова с сомнением кивнул, и мы пошли обратно через ряд белых лиц, Маршалт впереди, я за Маддом. Когда мы вошли в маленький офис, я услышал, как Бад Фенстон отчаянно кричит: "Подождите!"
   Я повернулся и увидел, как он наполовину поднялся, прежде чем крупный полицейский, стоявший за его стулом, толкнул его обратно.
   Мы сели в офисе, Мадд за столом. - Ты убил его, - сказал Мадд. - Для чего ты это сделал?
   - Нет, - сказал Маршалт, и его голос был чуть громче шепота. "Нет."
   Мадд дружелюбно сказал: "Ты стрелял в него, хорошо". Он повернулся ко мне и рявкнул: "Выстрел был из-за его стола?"
   - Я... да, - пробормотал я. "Это выглядело так".
   - Нет, - повторил Маршалт тем же тихим голосом. "Нет."
   - Твоя сестра говорит на широкую А, не так ли? - неожиданно спросил Мадд.
   -- Ну да, но у нее ничего не было...
   - Она позвонила мне, - сказал Мадд. - Ты выстрелил в него. Где пистолет?
   - Я этого не делал, - сказал Маршалт. - Я не знал. Затем внезапно выражение его лица изменилось. - Да, - глухо сказал он, - я убил его. У него было несколько писем - моей сестры. Он шантажировал ее, пытался. Да, я убил его. Пойдем."
   - Подожди, - сказал Мадд. Он выглядел озадаченным, и тяжелые морщины на его лице углубились. - Где пистолет?
   Маршалт сунул руку во внутренний карман пиджака. "Вот оно, - сказал он, - какая разница? Я потерял самообладание и побежал".
   Мадд взял пистолет и, держа его за дуло платком, понюхал. Он хмыкнул.
   - Я рад, что Штейн мертв, - медленно сказал Маршалт. "Письма были старые письма. Я не знаю, как он их заполучил. Они ничего не значили, но выглядели так, будто значили. Моя сестра хочет выйти за Бада Фенстона, - бессвязно заключил он.
   - Сынок, - сказал Мадд, и его голос звучал так, как будто он пытался сделать это по-доброму, - иди туда и сядь. Дай мне слово, что никому ничего не скажешь, пока я не скажу или не пришлю тебе весточку. Дай мне слово".
   - Хорошо, - сказал Маршалт. "Что это меняет? Я даю слово".
   Когда Маршалт ушел, Мадд подозвал меня к столу. Пистолет лежал там. - Что это за пистолет? он спросил меня. "Не трогай его".
   -- Тридцать восьмой, -- сказал я, -- семизарядный автоматический -- скажите, что это, черт возьми, такое? Вы не слепы. Ты знаешь об оружии больше, чем я.
   Мадд поднял его и начал протирать носовым платком. "Я могу захотеть, чтобы вы передали мне сообщение, - сказал он, - и у меня не будет времени объяснять, если вы примете сообщение. Если что-нибудь случится здесь в ближайшие пятнадцать минут, я хочу, чтобы ты взял пистолет со стола, положил его в карман и бросил в реку, возвращаясь домой. А потом забыть обо всем". Он ушел, но через минуту вернулся, и с ним был Бад Фенстон.
   Он не стал расспрашивать Фенстона. Фенстон не дал ему времени. Увидев пистолет на столе, он быстро сказал напряженным голосом: "Это мой пистолет. Я убил Штейна. Арнольд выхватил у меня пистолет. Я убил его. Это мой пистолет.
   - Ты стрелял в него? - спросил Мадд.
   "Да, я стрелял в него. Я... я должен был. Арнольд выхватил у меня пистолет.
   Мадд ухмыльнулся. - За что вы его расстреляли?
   - Это мое дело, - вызывающе сказал Фенстон.
   "Хорошо. Хорошо." Голос Мадда успокаивал. - Выйдешь ли ты туда, сядь и ничего не говори, никому ничего не говори, пока я не пришлю тебе весточку? Ты дашь мне слово? Ваше честное слово?
   - В нем не будут участвовать мисс Маршалт или Арнольд? - спросил Фенстон, и на его лице отразилась острая надежда.
   - Нет, - сказал Мадд. - Мое слово.
   - Хорошо, - сказал Фенстон. И Мадд отпустил его.
   Он повернулся ко мне. - Открой окно, - сказал он. "Снизу. Что это за падение на землю?"
   Я посмотрел вниз из окна. - Ни капли, - сказал я. - Шесть футов, может быть. А потом, поскольку я не мог больше сдерживаться, хотя и знал, что это не принесет мне никакой пользы, я выпалил вопрос. "Какой ответ? Фенстон убил его, Маршалт убил его. Какой из них сделал? И к чему вся эта чепуха про пистолет, окно? Скажи мне что-нибудь?"
   - Вот что я тебе скажу, - сказал Мадд. "Я величайший детектив, который когда-либо появлялся в городе Уайт-Фолс, и в этом нет никаких сомнений. Позвольте мне разобраться с этим делом. Позвольте мне попытаться раскрыть дело без вашего участия с кучей вопросов. И если я решу это, ты держишь свою ловушку на замке. Ты делаешь то, что я тебе говорю, и держи свою ловушку на замке. Я знаю, что я делаю. Ты смотришь."
   - Но, - сказал я, стараясь сдержать раздражение в голосе, - один из тех мальчиков обязательно сделал это. Есть пистолет, а есть мотив. К чему все эти разговоры о том, чтобы позволить тебе раскрыть дело? Дело раскрыто".
   Мадд посмотрел на меня. "Садись вон там, в углу, - сказал он мне, - и позволь мне быть сыщиком". Так я и сделал.
   Он вышел, но через минуту вернулся с Джанки Ротфусом.
   Мадд сел за стол и подозвал Ротфусса к стулу у окна. - Что ж, Джанки, - сказал Мадд, и, хотя его голос был тихим, меня пробрала дрожь, - приятно видеть тебя здесь. Ты на каблуках, я полагаю?
   - Я получил разрешение, коп, из офиса шерифа, - прорычал Джанки Ротфус.
   - Хорошо, Джанки. Просто рутина. Дайте мне взглянуть на жезл, - сказал Мадд.
   Джанки Ротфус с минуту смотрел на Мадда. - Конечно, - сказал он. Он полез под пальто и протянул Мадду пистолет. Мадд взял его, придерживая за ствол носовым платком.
   - Мне не нужны мои отпечатки ни на одном твоем оружии, Джанки, - добродушно сказал он.
   Я вдруг заметил, что пистолет на столе исчез.
   - Ага, - сказал Мадд, садясь за стол. "Тридцать восемь автоматических. Хороший пистолет". Он положил его себе на колени. - А теперь дай мне посмотреть разрешение, Джанки.
   Ротфус порылся в бумажнике и протянул Мадду карточку. Мадд небрежно посмотрел на него, взял пистолет носовым платком и вернул его вместе с карточкой. "Все в порядке, Джанки!"
   Джанки Ротфус заменил пистолет и карту. - Говори быстро, коп, - сказал он. - У меня есть другие дела, кроме как слушать твою болтовню. Я должен вернуться домой.
   - Хорошо, Джанки, - ровным голосом сказал Мадд. - Ты попадешь домой - домой через зеленую дверь! Дом в старом кресле. Тебя слишком долго не было".
   Джанки Ротфус усмехнулся, и его улыбка тоже была безрадостной. - Придумывай их на ходу, плоскостопый? он спросил.
   И Мадд ухмыльнулся в ответ. - Карлотта была твоей девушкой, не так ли, Джанки? Карлотта была твоей девчонкой, и ты застрелил свой поцелуй из-за того, что стираешь Айка Штейна, если он не будет держаться подальше. Это был опасный разговор, Джанки. Я думал, ты умнее этого. Вас услышало много людей. Это даже так разошлось, что об этом услышали тупые полицейские".
   Джанки Ротфус сделал свой голос усталым. - У тебя на меня ничего нет. И я засыпаю. Говори свою часть.
   - Что ж, - сказал Мадд, - ты лучший подозреваемый, который у нас есть. Нам придется загнать тебя, Джанки.
   - Ты не выдержишь этого, полицейский, - сказал Джанки Ротфус. - Я выйду через час. Я видел парня, который отдал его Айку. Это был панк из Фенстона, и парень с ним схватил пистолет и убежал".
   - Да, - сказал Мадд. "Мы закрепим его. Мы сожжем тебя, Джанки. Мы закрепим его". Он сделал паузу и закурил сигарету. "Кто поверит, что член одной из лучших семей города убьет такую крысу, как Штейн, без всякой причины, когда они знают, что ты сам угрожал убить его из-за чертовски хорошего?"
   Выражение лица Ротфуса не изменилось, разве что на волосок, но это превратило его лицо в ухмылку. - У тебя на меня ничего нет, - повторил он.
   - Да, - продолжал Мадд, словно не слыша его. "Они бреют тебя наголо, плотно прикрепляют пластины к твоим ногам, а затем пропускают сквозь тебя вольты. Ученые говорят, что это не больно, но они не знают. Мне кажется, что это больно, когда поднимается дым, и ты чувствуешь запах старой горящей плоти, и ты как бы дергаешься и дергаешься...
   Я сидел в напряжении, прислушиваясь к монотонному голосу Мадда, источающему убеждение и мрачную уверенность, и задавался вопросом.
   "Похоже, это очень больно - и никто никогда не возвращался, чтобы сказать, что это не так".
   "Вы перепрыгнули через трамвай", - сказал Ротфус. Но его улыбка была безрадостной.
   Мадд ровным голосом сказал: - Мы обыскали всех в заведении. Пистолета там нет. Из пистолета в твоей кобуре стреляли один раз. Ребята-баллистики проверят пулю с той, что в голове Айка Штейна, и докажут, что она вышла из вашего пистолета. Тот, что в твоей кобуре.
   Джанки Ротфус дернул пистолет и понюхал ствол. Он открыл клипсу и посмотрел. Он сидел напряженный, с пистолетом в руке.
   Мадд вытащил свой табельный револьвер и нацелился на Джанки Ротфусса.
   Джанки засунул пистолет обратно под пальто. Мадд медленно сказал, тоже поднимая свой пистолет: - Я преследовал тебя два года, Джанки. А теперь я тебя подставил. Подставили холодно!"
   - Поменяли пушки, а? - прошептал Джанки Ротфус.
   - Ты угадал, - сказал ему Мадд. - Вот твой пистолет. Он положил на стол еще один тридцать восьмой автомат.
   А Джанки Ротфус сдвинулся, мне показалось, всего на долю дюйма. И вдруг в его руке снова оказался пистолет, и он выстрелил один раз, когда Мадд скользнул за стол.
   Я чуть не подпрыгнул, когда Джанки перелез через подоконник. Я ничего не мог поделать. Я подумал, что это было самоубийство, но Джо Мадд мне нравился. Я вскочил на ноги и начал двигаться, когда Джанки увидел меня и обернулся, одна рука закинулась за подоконник, а в другой он держал пистолет.
   Но я начал двигаться вперед, даже когда Джанки начал тщательно наводить свое оружие. Затем я услышал голос Мадда, когда он ползал по столу.
   "Вот тебе за Рыжего Армстронга, Джанки!" - сказал голос. И был выстрел. Я увидел, как тонкогубый рычащий рот Ротфусса внезапно, ужасно, стал красным и круглым. И его рука расслабилась, и там было пустое окно.
   Я схватил пистолет со стола и сунул его в карман, когда Жаффри ворвался в дверь с обрезом в руках.
   - Джанки Ротфус, - сказал Мадд, вставая. "Убит при попытке к бегству. Он там, в окне. Из его ружья стреляли дважды, и специалисты по баллистике обнаружат, что пуля в голове Айка была первой. Вы можете сказать людям, чтобы они разошлись по домам". Он подошел ко мне и ударил меня по плечу, а потом начал неловко сдирать пальто, и я заметил, что с одной руки стекает кровь.
   - Черт, - сказал он мне. - Ты напугал меня, когда вскочил. Что ты собирался сделать? Укусить его?
   - Не знаю, - дрожащим голосом признался я, чувствуя себя глупо. но я поднял голову и увидел, что Мадд смотрит на меня со странным огоньком в глазах, и я перестал чувствовать себя глупо, потому что его взгляд выражал уважение. И я вдруг возгордился. Джо Мадд не уважал и не восхищался многими вещами.
   - Пришлите сюда костоправов, шеф, - сказал Мадд, поворачиваясь и неуклюже расстегивая рубашку одной рукой. "Я дал ему слишком большую фору. Ему повезло, и он меня подловил. Должно быть, я становлюсь медленнее.
   Он повернулся ко мне и добавил, наклонившись так, чтобы никто не услышал: "Выходи и расскажи ребятам, как дела - всем троим". Выпрямившись, заключил он; нормальным голосом: "И приходи скорее в гостиницу, и я расскажу тебе конец этой истории".
   "Хорошо", - сказал я ему, но когда я шел к столу Маршалта, мне пришло в голову, что теперь я знаю конец истории.
   Я рассказал об этом Баду Фенстону, Маршалту и сестре Маршалта, пока они везли меня домой; и они остановились на мосту через реку, и я бросил ружье на милю.
  
   БАБОЧКА СМЕРТИ, Гарольд Глюк
   В тот вечер пятницы я очень устал. Работа на Фрэнка Паркера из Parker Publications была не совсем той работой, где можно было бы расслабиться. Моя работа заключалась в редактировании трех его журналов: " Детективные приключения" , " Наука и преступность" и " Частный сыщик" . Это означало проводить часы за чтением всевозможных рукописей, хороших, плохих и посредственных. Все это объясняло тот факт, что примерно в 7:30 я попытался расслабиться в кресле, выходящем на улицу, в гостиной моей квартиры на Восточной 53-й улице.
   Я закрыла глаза, чтобы получить хоть какое-то облегчение. Еда, которую я ел у Луиджи, была легкой; вокруг двух моих глазных яблок танцевали тысячи маленьких круглых красных точек. Я открыл оба глаза, как бы прогоняя их; это было бесполезно.
   Телефон звонил дважды. "Странно" - единственное замечание, которое я сделал себе. У меня был личный, незарегистрированный номер, известный только моему редактору, типографу и моему личному врачу. Ни разу за последний год у меня не звонил телефон. Я встал, подошел к своему столу и снял трубку с крючка.
   Приглушенный голос спросил: "Джо Делани?"
   Я машинально ответил: "Да, кто это и чего ты хочешь?"
   Странный смешок ударил по моим барабанным перепонкам. - Ты Джо Делани, - повторил голос, а затем добавил: - Значит, ты думаешь, что сможешь забрать у меня мою маленькую Бабочку, и с тобой ничего не случится?
   Помните, я устал, и это объясняло тот факт, что клетки моего мозга не реагировали быстро. Нужно было что-то сказать, и я пошел искать слова. Потом я их нашел. - Что это за трюк? вот что наконец сорвалось с моих губ.
   "Это не шутка", - был ответ. - Я собираюсь превратить твою жизнь в ад, точно так же, как ты превратил мою. И не думайте, что я шучу; тебя будут пытать, а когда ты натерпишься, я тебя убью".
   Приятные слова, которые можно услышать по телефону. Я возвращался к себе и пытался думать со скоростью мили в секунду. - В телефонной книге много Джо Делани, - возразил я. - Ты ошибся.
   "Нет, - был ответ, - я выбрал правильный. Тот, кто работает редактором в Parker Publications и думает, что в свободное время он может поиграть с моей женой. Ты повредил мою бабочку; Я причиню тебе вред".
   Это действовало на то, что осталось от моих нервов. - Я сейчас повешу трубку, - крикнул я в трубку телефона.
   - Все еще думаю, что я шучу, - продолжал голос. "Я покажу вам, что я не блефую. Подождите пятнадцать минут, затем пройдите по восточной стороне 47-й улицы, между Девятой и Десятой авеню, и посмотрите, что произойдет. Тогда ты узнаешь, шутка это или начало конца для тебя, Джо Делани.
   Это все. Я услышал небольшой смех, а затем я тоже повесил трубку.
   Вернувшись, я подошел к своему мягкому креслу, чтобы немного подумать. Это должна была быть шутка. Какой-то дурак, который знал меня, развлекался за мой счет. Мой внутренний мозг огрызнулся, но если ты не примешь этот вызов и не уйдешь, ты никогда не узнаешь, шутка ли это .
   Я встал с кресла и посмотрел на наручные часы. Если бы я шел быстро, я мог бы просто сделать это. Когда я спустился вниз, мое сердце билось так быстро, что я понял, что идти пешком было бы глупо. Я поймал такси и вышел на 47-й улице и Девятой авеню. Я медленно пошел к Десятой авеню. Когда я проходил переулок, я инстинктивно повернулся, просто прижав голову к одной стороне. Откуда-то из переулка прилетел бейсбольный мяч, брошенный с огромной силой, едва не задев мой череп. Он ударился о стену и упал на землю. Я задохнулась, затем с моих губ сорвался бессознательный истерический смех.
   "Некоторые дети играют в бейсбол", - сказал я, чтобы успокоить себя.
   Я поднял мяч и пошел по аллее в поисках детей, чтобы вернуть им бейсбольный мяч. Тем не менее, в глубине души я знал, что не найду молодых людей.
   Затем медленно пошел домой, пытаясь разобраться в этой ситуации. Это была не шутка; на самом деле существовал человек, который был полон решимости пытать и в конце концов убить меня. Почему? Должно быть, он какой-то чокнутый, который ошибочно решил, что я заигрывал с его женой; каким-то образом я должен был заполучить этого парня.
   Когда я добрался до своей квартиры, я опустился в это кресло, совершенно обессиленный. Может быть, я поспал час или два. Но мне приснился кошмар; Я видел, как палач пытался бросать в меня камни. Он пропустил первые пять. Затем шестой ударил меня по голове, отскочил и приземлился на большой колокол. Я слышал, как он звенит. Он звенел, и звенел, и звенел.
   Когда мои глаза открылись, я понял, что звонит телефон. Я устало поднял трубку.
   - Я скучал по тебе, - сказал голос, - но не волнуйся; Я доберусь до конца недели. И не думайте, что сможете отследить этот телефон; Я слишком умен для тебя".
   Он повесил трубку. Это все.
   Я знал, что телефонный звонок невозможно отследить; черт возьми новый номерной телефон. И мой звонивший, вероятно, использовал разные платежные терминалы.
   * * * *
   В субботу утром, вместо того чтобы играть в теннис, я отправился в квартиру Фрэнка Паркера на Пятой авеню. Его жена, Элеонора, стояла у дверей, чтобы поприветствовать меня. "Входи, Джо, - сказала она, - что привело тебя сюда в такое время дня?" А затем, словно отвечая на свой собственный вопрос, добавила: "Должно быть, очень важно, чтобы вы отказались от своего теннисного матча. Фрэнк сейчас в студии, изучает данные о тиражах, хотя должен быть со мной в Атлантик-Сити".
   Я прошел через гостиную в комнату слева, без формального стука. Там, за длинным письменным столом из красного дерева, сидел невероятно высокий мужчина, но ничуть не неуклюжий и неуклюжий. У него был узкий высокий лоб и длинный тонкий нос, довольно мясистый на кончике. От его каштановых волос почти ничего не осталось. Я не знаю, что любая женщина могла найти в нем, кроме простого арифметического факта, что его банкролл исчислялся миллионами.
   - Что случилось, Джо? - спросил он, указывая на стул у края стола. Я на самом деле провалился в него.
   "Какой-то псих звонил по телефону, угрожая моей жизни. А прошлой ночью меня чуть не ударили по черепу бейсбольным мячом, когда я ответила на вызов по телефону, чтобы спуститься и посмотреть, шутит ли мой звонящий или нет. Я иду в полицейский участок, чтобы подать официальную жалобу. Рядом с моим домом находится 63-й участок".
   Когда я закончил, Фрэнк посмотрел на меня, встал и взял меня за оба плеча руками. "Джо, это самый замечательный рекламный ход, о котором я когда-либо слышал; это, безусловно, достойно вас. Идите вперед и сделайте прямой путь к полицейскому участку. В понедельник я опубликую объявление на всю страницу в газетах, предлагающее десять тысяч долларов за информацию, которая поможет арестовать и осудить вашего неизвестного врага. Ведь тиражи детективных журналов должны исчисляться сотнями тысяч.
   Я дважды погладил подбородок, пытаясь сообразить, что ответить.
   - Послушай, Фрэнк, это не шутка. Я действительно получил эти звонки по телефону. Моя жизнь в опасности".
   На губах моего шефа играла своеобразная улыбка. - В конце концов, вы прочитали достаточно рукописей, чтобы знать, что делать практически с любой криминальной ситуацией. я не буду с тобой ссориться; допустим, это действительно произошло. Это по-прежнему будет лучшим рекламным ходом года".
   Я встал, пожал плечами и вышел из комнаты, не дожидаясь формального прощания. Элеонора все еще была в гостиной и читала журнал. Я пристально посмотрел на нее. Она была прекрасным существом с пшеничными волосами, голубыми глазами, чуть вздернутым носом и улыбкой, способной ослепить даже самого твердого из мужчин.
   Она поняла, что я внимательно ее изучаю, но прежде чем она успела что-то сказать, я спросил: "Кто-нибудь когда-нибудь называл тебя Баттерфляй?"
   "Как очаровательно задать вопрос", - ответила она. "Меня обзывали разными людьми, от тех, кто любил меня, до тех, кто меня ненавидел. Но ни один из них никогда не сравнивал меня с бабочкой".
   * * * *
   Я вышел из квартиры, спустился на лифте и пошел по Пятой авеню. А что, если мне позвонил Паркер? Из тысяч детективных рукописей, которые я прочитал, я знал, что надлежащая процедура состоит в том, чтобы считать кого угодно и всех моими потенциальными врагами в этой ситуации. Полиция, вероятно, посмеялась бы надо мной, как только они пришли к естественному выводу, что моя жалоба была рекламным ходом. Я был бы бессилен убедить их, что это настоящий Маккой, пока не умру.
   Через час я был в 63-м участке. Сержант за стойкой отправил меня наверх, и там в большой комнате было двое мужчин. Я поговорил со старшим, детективом Ральфом Пирсоном. Ему было под сорок, с копной густых черных волос и глубоко посаженными карими глазами. Возможно, в юности он был спортсменом, но Мать-природа отомстила ему и подарила ему большой живот. Он спросил меня, как меня зовут.
   - Фрэнсис Джеронимо Делани, - ответил я. Тогда я рассказал ему всю историю, ничего не упуская. В другом конце комнаты стоял мужчина помоложе, в очках в роговой оправе, утруждавший себя только тем, что счищал перочинным ножом грязь с ногтей. Но он ловил каждое мое слово.
   Когда я закончил, детектив Пирсон очень внимательно посмотрел на меня. "Это худший рекламный трюк, который я когда-либо слышал от предположительно здравомыслящего человека. У тебя хватило наглости даже сказать мне, что твой босс думал, что это верх; убирайся, пока я тебя не вышвырнул".
   Я не сдвинулся ни на дюйм. "В законе сказано, что когда человек подает жалобу об угрозе его жизни, он имеет право на защиту полиции".
   Детектив Пирсон огрызнулся на меня. "И закон также предусматривает, что любое лицо, которое пытается использовать механизм закона в целях рекламы, совершило проступок".
   Молодой человек встал со своего места и подошел ко мне. - Могу я задать ему вопрос, Ральф?
   - Давай, как тебе угодно, Герман. Я покончил с этим парнем. Если у него есть жалобы, он может пойти на Центральную улицу. Это пахнет до небес".
   - Я детектив Герман Батлер, - сказал молодой человек. - Вы сказали, что вас зовут Фрэнсис Джеронимо Делани. тем не менее, человек, который, как вы утверждали, разговаривал с вами по телефону, называл вас "Джо" Делани. Почему такая разница в именах?"
   Потом меня осенило. - Слушай, ты только что дал мне кое-какую подсказку. Только люди в офисе и несколько моих близких друзей зовут меня Джо. Для остальных людей, которые меня знают, мое имя точно такое же, как у вас".
   "Есть возражения, если я потрачу часть своего времени и увижу, что с этим бедным редактором ничего не случится?" - спросил Батлер довольно саркастически.
   Пирсон рассмеялся: "Если вы хотите сыграть няню в рекламном трюке в свободное время, почему это ваши похороны. Если вы поймаете призрака, который звонил ему, это войдет в историю отдела".
   * * * *
   В полном отвращении я вышел из комнаты. Какое-то внутреннее чувство побуждало меня сказать им обоим, чтобы они отправились в более теплые края, в часть этого мира под поверхностью.
   На улице было довольно восхитительно, и я медленно пошел к своей квартире. Возможно, я был рассеян, когда переходил Парк-авеню по 52-й улице. Женщина крикнула: "Осторожно!" и я прыгнул обратно на бордюр. Черный седан мчался прямо на меня; потом свернул. Мне не нужно было много ума, чтобы понять, что кто-то за рулем намеренно пытался меня сбить. Водитель вывел машину на середину улицы и нажал на газ, но не раньше, чем я заметил, что мужчина за рулем надвинул шляпу, чтобы его нельзя было узнать. Но я увидел, что это был черный седан Cadillac 1948 года выпуска с регистрационным номером C768-452.
   Я помчался домой и позвонил в полицейский участок, попросив детектива Батлера. Он подошел к телефону, и я рассказал ему, что произошло, дав ему номер машины. Он сказал мне оставаться дома, пока он не придет ко мне.
   * * * *
   Может быть, это было три века спустя - так мне казалось, - прежде чем он прибыл в мою квартиру с небольшим кожаным чемоданчиком, который поставил на мой стол. - Хозяина этой машины быстро нашли, - заявил он с некоторой долей гордости.
   Мое рвение заявило о себе: "Кто виноват?"
   Батлер рассмеялся. "Машина принадлежит твоему боссу; он сказал, что оставил его перед своим домом. Мы нашли его за углом с поврежденным крылом".
   Я точно знаю, что было на уме у Батлера. "Думаю, это означает, что вы все еще думаете, что вся установка - рекламный ход".
   "Может быть, может быть", - ответил он. "Однако ваш босс согласился отказаться от любой идеи извлечь выгоду из того, что вы до сих пор называли покушением на вашу жизнь. Он не собирается публиковать объявления на всю страницу в газетах; Я читал ему бунт об этом. А пока я составлю тебе компанию, пока не раздастся очередной телефонный звонок. У меня с собой магнитофон; есть крошечный микрофон, который можно подключить к трубке вашего телефона, и он будет записывать каждое входящее слово. Так что давайте просто посидим, пока телефон не зазвенит".
   * * * *
   Было очень неприятно наблюдать, как этот офицер закона так удобно сидит на одном из моих стульев. По всем правилам фантастики он должен был либо расстроиться, либо найти облегчение в паре хайболов. Вместо этого он просто приложил кончики пальцев правой руки к пальцам левой и посмотрел на потолок.
   Я просто не мог сидеть на месте. Я встал и зашагал, как зверь в клетке.
   Как-то детектив заметил: "Если будешь продолжать в том же духе, через неделю попадешь в психушку".
   Я собирался возразить, что, в конце концов, на карту поставлена моя жизнь, но, подумав, промолчал. В конце концов, он был там, чтобы помочь мне.
   Наконец зазвонил телефон, и он сделал мне знак ответить. Я поднес трубку к уху, пока он настраивал магнитофон.
   Тот же голос на другом конце провода: "Привет, Джо; прости, что пропустил тебя с машиной. Эта дура все испортила; чуть не заставил меня разбиться. Но не волнуйтесь; Я достану тебя до конца следующей недели. Надеюсь, ты страдаешь и распадаешься".
   Это все; он повесил трубку. Я тоже повесил трубку, и Батлер начал воспроизводить то, что он записал. Я мог слышать каждое слово, а когда он закончил, он выглядел как человек, одержимый одной идеей.
   - Возьми шляпу, - приказал он. "Моя машина снаружи. Мы собираемся навестить моего друга - профессора Хьюберта Мустермана, который живет на 116-й улице и Драйв. Он один из лучших аналитиков в стране.
   * * * *
   Мы спустились вниз, и он открыл мне дверцу своего довольно старого купе. Мы оба вошли внутрь, и он отправился на окраину города. В течение пяти минут ничего не было сказано, затем я начал: "Не возражаете, если я задам несколько вопросов?"
   - Иди прямо, - ответил он. "Уберите их из своей системы, если вам от этого станет лучше".
   "Во-первых, - начал я, - вы протирали машину на предмет отпечатков пальцев?"
   Он на мгновение оторвал взгляд от движения, чтобы бросить на меня "офигительный" взгляд. "Вот что вы получаете, живя в мире детективной фантастики. Человек, который водил эту машину, если он вообще существовал, был в перчатках. Было несколько беспорядков от того, что когда-то касалось двери пальцами, но совершенно бесполезно".
   Если он вообще существовал. Очевидно, он все еще сомневался во мне. Я мог бы также перейти прямо к делу.
   - Если ты не веришь, что все это на уровне, зачем возишься с делом?
   Он не удосужился взглянуть на меня и ответил: "Моим отцом был покойный Нельсон Батлер. Умер около пяти лет назад. Думаю, это имя мало что для тебя значит. Мой отец был арестован и осужден за подделку четырех чеков Третьего национального банка. Он провел три года в Синг-Синге; ни одна душа не поверит, что он невиновен. Я тогда был ребенком, но моя мать работала до последнего, чтобы собрать деньги на борьбу за свободу моего отца.
   "Наконец она нашла плоскостопия, которое поверило, что она может быть права. Он изучил заявление моего отца о том, что где-то в этой стране был человек, который был моим точным двойником. В конце концов, этого человека арестовали в Лос-Анджелесе, он во всем признался, и отца освободили. У государства, по крайней мере, хватило порядочности, чтобы компенсировать ему в финансовом отношении то зло, которое оно ему причинило. Он хотел, чтобы я посвятил свою жизнь предотвращению причинения вреда невиновным. Так я стал детективом, и, к вашему сведению, плоскостопый, который освободил моего отца, теперь детектив Пирсон, мой лучший друг.
   Я хотел также спросить, занимается ли он этим делом официально, но просто промолчал. Когда мы подошли к 116-й улице, он припарковал машину за углом, и мы пошли наверх, чтобы увидеть профессора. Он жил в пентхаусе один.
   Должно быть, он ждал нас обоих, потому что посмотрел на меня и сказал: "А, это, должно быть, редактор в поисках преступления".
   Я не мог сдержать смех. Профессор больше походил на отставного бизнесмена, весом около 230 фунтов, с копной светло-седых волос; и пара настоящих дружелюбных карих глаз.
   "У меня есть голос на магнитофоне", - объяснил Батлер. - Послушай и выскажи мне свой вердикт.
   Он настроил машину и сыграл один раз, а профессор предложил повторить. Так продолжалось шесть раз подряд.
   "Ваш голос говорит через носовой платок, - заявил профессор, - и он тоже изо всех сил старается замаскировать голос. Это означает, что это кто-то из близких мистеру Делани, кто-то, кого мистер Делани часто слышит и сразу узнает. Этот человек, вероятно, когда-то жил в Новой Англии, а также провел некоторое время на Среднем Западе. Голос также имеет гнусавый оттенок, что означает, что либо у говорящего проблемы с аденоидами, либо он может легко говорить по-французски".
   Пришлось вставить свои пять копеек. "Профессор, - спросил я, - я заметил, что вы называете обладателя голоса мужчиной. Почему это не может быть женщина?"
   Все, что я получаю в ответ, это еще один из тех "сногсшибательных" взглядов, которые, вероятно, очень разрушительны в классе. Затем, поняв, что перед ним не студент, а потенциальная жертва убийства, он поспешил пояснить: "Хотя диапазон тона находится в пределах частоты, используемой женщиной, качество его определенно мужское".
   Детектив Батлер спросил: "Каков мой следующий шаг?"
   Профессор открыл коробку на своем столе. Из нее он взял маленький фиолетовый цветок и вставил его в лацкан пальто Батлера. Затем он соединил небольшой провод, который затем подключил к устройству, напоминающему слуховой аппарат.
   "Вы можете использовать этот рекордер Mitone", - недвусмысленно предложил он. "Он будет работать в течение двадцати минут, затем вы можете вставить еще одну катушку. Выслушайте всех своих подозреваемых. Все, что мне нужно, это около пяти или шести предложений из каждого. Тогда я могу сравнить с голосом на вашем диктофоне. Может быть, это поможет, хотя я не могу гарантировать результат. Микрофон в цветке поймает любой голос в пределах пятнадцати футов от вас.
   Мы оба поблагодарили его за интерес к делу.
   * * * *
   Должен признаться, я был немного рад, когда мы снова приземлились в машине Батлера. "Знаете, - сказал я, - в своем волнении я забыл о том простом необходимом факте, что человеку нужна пища. По пути домой мы пройдем мимо ресторана Луиджи, и там вы сможете съесть лучшую тарелку спагетти в городе.
   Когда мы вошли в ресторан, рыжеволосая кассирша подала мне знак. - Добрый вечер, мистер Делани, здесь для вас небольшой пакет. Понятия не имею, как он сюда попал, но я нашел его сбоку от кассового аппарата, когда сегодня в шесть вечера вступил в должность.
   Я поблагодарил ее, и она протянула мне маленькую коробочку размером примерно 4 на 2 дюйма, завернутую в коричневую бумагу и заклеенную двумя резинками. На нем было мое имя, очень аккуратно напечатанное.
   Дворецки последовал за мной к кабинке в задней части ресторана. Мы сели, и я открыл коробку. Затем я стал болезненно бледно-белым. Он посмотрел на его содержимое - в нем была бабочка со сломанным крылом.
   "Теперь игра на твоих нервах", - вот и все, что он сказал. - Убери и давай есть.
   Я должен был быть сделан из железа, чтобы переваривать пищу. Луиджи подошел между моим кофе и сигарой. - Познакомься с Германом Батлером, Луиджи, - сказал я. Двое мужчин обменялись рукопожатием, и Луиджи сел.
   Дворецки сказал что-то просто для того, чтобы завязать разговор. "Научиться готовить в Италии?"
   Луиджи рассмеялся. "Я родился в Швеции, - объяснил он. "Мой дед ездил туда в начале 1870-х годов. Когда я приехал в эту страну, я мог говорить только на шведском и французском языках. С тех пор я выучил итальянский, просто прослушав набор языковых записей".
   Дворецки посмотрел на свои наручные часы. "Час уже поздний. Нам лучше вернуться прямо сейчас.
   Прежде чем мы ушли, Луиджи вручил мне конверт. Когда мы вышли из ресторана, Батлер повернулся ко мне. "Какая глупость, мы забыли оплатить наш счет".
   - Вовсе нет, - ответил я. "Видите ли, у меня наполовину интерес к ресторану. Внутри конверта чек на прибыль за этот месяц.
   Когда мы сели в машину, Батлер спросил: "Если это не слишком личное, как редактор может стать партнером итальянского ресторана, которым управляет швед?"
   - Ничего загадочного, - начал я. "Видите ли, все началось еще во времена депрессии 30-х годов. Луиджи разорился; Я дал ему три тысячи долларов, чтобы открыть небольшое заведение. Он процветал до тех пор, пока он не открыл этот ресторан, и моя прибыль составила полпроцента".
   Потом мой язык застыл во рту. Мои глаза чуть не вылезли из орбит, когда я кое-что вспомнил.
   - Эй, что случилось? Отравили? Или ты проглотил свой язык.
   - Я только что вспомнил нечто ужасное, - признался я. "Видите ли, в соглашении о партнерстве есть пункт о том, что в случае смерти одного из партнеров оставшийся в живых получает весь бизнес, а также сумму в 25 000 долларов, которая вытекает из политики партнерства, которую мы приняли".
   "Это ставит Луиджи на один уровень с вашим боссом в качестве возможного подозреваемого", - был единственный комментарий, который я получил от Батлера. "Не волнуйтесь, у меня есть запись его голоса на диктофоне Mitone. Я отвезу тебя прямо в твою квартиру, а потом иду домой, чтобы немного поспать.
   Он молча поднялся со мной на лифте. Я достал из кармана сумку с ключами и вставил ключ в замок. Открыв дверь, я услышал, как что-то щелкнуло. Детектив Батлер бросился ко мне своим телом, и мы оба рухнули в кучу, когда обрез пролетел мимо меня с градом картечи.
   * * * *
   Когда я пришел в сознание, надо мной стоял Батлер, а врач перевязывал мне руку.
   - Это не серьезно, - сказал доктор. "Ваша рука была задета некоторыми из тех картечью. Не используйте его в течение нескольких дней, и все будет в порядке".
   Мои глаза говорили, что я хочу разгадать загадку.
   "На этот раз твой голос почти достал тебя; он соорудил обрез, соединенный с мышеловкой. Когда вы открыли дверь, вы потянули за веревку, которая привела в действие мышеловку. Тот, в свою очередь, натянул еще одну струну, которая нажала на спусковой крючок дробовика. Он закрепил этот пистолет зажимом на вашем столе. Я только что мельком увидел бочку, и мы успели за долю секунды".
   Меня трясло, и Дворецки заметил дрожь в моем голосе. "Не могу больше выносить такого рода игры. Если так пойдет и дальше, у парня, который хочет меня вышвырнуть, не будет сплошной череды ошибок. Все, что ему нужно сделать, это соединиться один раз, и это прикончит меня".
   И не было никаких сомнений в том, что у моего телохранителя была такая же идея, проходящая через клетки его мозга. - Поспи немного, если это возможно. Завтра утром ты пойдешь в офис, и я буду рядом с тобой. Как только я получу запись всех присутствующих, мы отправимся прямо к Профессору. Я тоже не шучу. Время имеет решающее значение, когда Смерть ставит карты против тебя.
   Спать было почти невозможно. Я не чувствовал боли в руке; Я просто хотел продолжать жить, и это не казалось мне необоснованным желанием. Если кто-то, кого мы искали, оказался сотрудником офиса, это сузило круг поиска. Но холодный пот выступил у меня на лбу, когда я подумал о том, что это мог быть человек за пределами офиса. Тогда мы никогда не смогли бы его обнаружить.
   * * * *
   Батлер и я отправились в мой офис ровно в девять часов следующего утра. Я упал за свой стол; он сидел в кресле в углу, просматривая текущий выпуск " Детективных приключений" и качая головой.
   Один за другим большинство сотрудников останавливались, чтобы увидеть меня и выразить свое сочувствие. Видимо, начальник всем рассказал о покушениях на мою жизнь, и я был притчей во языцех в офисе. Все выразили сочувствие.
   Перед закрытием ко мне зашел Роджер Хартли. Он руководил художественным отделом - один из тех парней, которым могло быть за двадцать или чуть за сорок. Вы не сможете выиграть пари, угадав его возраст. У него была взлохмаченная шевелюра, которая говорила вам: "либо музыкант, либо художник".
   Роджер разложил несколько рисунков на моем столе.
   "Вот кое-что приятное от парня, который написал нам на прошлой неделе. Его зовут Гарольд Гибсон. Он работал внештатным сотрудником для некоторых изданий в Чикаго, и я думаю, что он добился успеха".
   Я посмотрел на рисунки и машинально кивнул.
   - Полагаю, вчерашняя авария вас расстроила, - сказал Роджер. - Но пока у тебя есть эта няня из полицейского управления, думаю, твоему убийце будет нелегко сделать из тебя жертву.
   Мне захотелось сказать Роджеру прыгнуть в озеро, когда я поймал взгляд Германа. Теперь это были первые имена, особенно когда Смерть чуть не поцеловала тебя смертельным поцелуем, и ты как бы чувствуешь близость к человеку, который делает все возможное, чтобы сохранить тебе жизнь. Я встал из-за стола и прошел в угол комнаты, где мой приятель-детектив просматривал старые номера наших журналов.
   - Нам лучше уйти сейчас, - предложил он тихим голосом. "У меня есть все записи, которые нам нужны. Чем скорее мы доберемся до квартиры профессора, тем лучше.
   Предложение показалось мне здравым, и через пять минут мы были уже на пути в центр города.
   * * * *
   Я смотрел жадными глазами, как десятилетний ребенок, как профессор Мустерман проигрывал эти записи. Он сделал это во второй раз, а затем в третий раз. На листе бумаги у него были имена людей.
   "Ваш человек - Роджер Хартли", - таков был его вердикт. "В нем есть Новая Англия, немного Среднего Запада и этот гнусавый оттенок. Я могу накрыть этот динамик платком и показать вам запись голоса, как если бы он был замаскирован". Через пять минут мы прослушали вторую запись, и не осталось ни малейших сомнений в личности этого человека.
   "Где он живет?" - спросил Герман.
   "В верхней части города, недалеко от Сентрал-Парк-Уэст. Я никогда не был там. Он не очень общительный малый и любит держаться особняком; Думаю, у него есть своя толпа, и он ходит с ними".
   * * * *
   Жилой дом был относительно новым, и мы поднялись на шестнадцатый этаж. Когда мой телохранитель позвонил в звонок, в глазке появился глаз. Я сказал ей, кто я такой, и она впустила нас обоих. Тогда мы испытали потрясение всей нашей жизни. Она, должно быть, была около пяти футов шести дюймов, худощавая и идеально сложенная. Иссиня-черные волосы, зачесанные назад, и узкие глаза. Она была одета в кимоно!
   Сначала я понял, что не пришло мне в голову.
   - Скажи мне, почему тебя называют Баттерфляй, - попытался небрежно заметить я. Это был выстрел в темноте, и он сработал. Мое эго возросло на сто процентов, когда она ответила музыкальным тоном.
   "Я родился на Востоке. Мои родители были миссионерами, и Роджер встретил меня в Японии, когда рисовал картины для миллионера. Он дал мне это ласкательное имя. Может быть, я напомнил ему трагическую героиню какой-то оперы".
   Мы ждали и ждали прихода Роджера. Если его жена и знала, что что-то не так, она ни разу этого не выдала.
   - Могу я предложить вам выпить? - предложила она, когда мы услышали, как ключ поворачивается в замке.
   Роджер посмотрел на нас троих, и на его лице можно было увидеть дикое выражение.
   Он указал на меня указательным пальцем и спросил: "Что за игру в кошки-мышки ты со мной играешь? Ты все время знал, что я хочу убить тебя. И я имел на это полное право; ты отнял у меня любовь моей жены. Ты пытаешься свести меня с ума?"
   Как рассуждать с сумасшедшим? Тот, кто позволил зависти лишить себя силы ясного рассуждения? Затем Роджер поднял другую руку, и в ней был курносый револьвер 32-го калибра, который он направил прямо на меня.
   Герман вступил в действие со словами.
   "Послушайте, прежде чем вы начнете стрелять из этого пистолета, вы можете совершить ошибку и убить не того человека. Почему бы не спросить у жены, есть ли другой мужчина? И если так, пусть она назовет его.
   - Если вы возьмете свой пистолет, мистер детектив, - предупредил Роджер, - я вам его тоже отдам. Затем он повернулся к жене и в то же время не сводил с нас глаз. - Джо мужчина? это все, что он спросил.
   Миссис Хартли нервно прикусила нижнюю губу, пытаясь избежать пронзительного взгляда мужа. Думаю, я был готов упасть на пол; все, что ей нужно было сделать, это назвать мое имя, и это был мой конец. Кем бы ни был этот парень, если бы она любила его, она, вероятно, не предала бы его; Я мог бы быть жертвенным козлом.
   Затем, совершенно неожиданно, выражение лица Роджера изменилось, как будто он внезапно осознал какой-то факт, который давно не замечал.
   - Можешь не отвечать, - посоветовал он с сарказмом в голосе. "Я думаю, что знаю, кто несет ответственность за все это. Я был слеп долгое время, но теперь я вижу все ясно".
   Его глаза переместились на меня. "Прости, Джо, за беспорядок, который я натворил. Мужчина, которому нравится моя жена, должно быть, тот же самый, который предположил, что вы забавляетесь с ней. Эта крыса..."
   Но он так и не закончил слова. Четыре пули в быстрой последовательности попали ему в спину, когда он рухнул на пол - замертво.
   В двери за его спиной блеснул ствол, и Герман достал револьвер и высыпал его содержимое в узкое отверстие. Затем дверь плотно захлопнулась. Мы выбили эту деревянную дверь в холл, а затем заметили служебную дверь в квартиру.
   Дворецки открыл ее и заметил, когда мы заглянули в пустой холл: "Должно быть, у убийцы был ключ от квартиры. Все время, пока он был за этой дверью, он вслушивался в каждое сказанное слово. Что ж, миссис Хартли знает, кто он такой; Я собираюсь отвезти ее в полицейский участок. Она будет говорить.
   Когда мы повернулись, чтобы вернуться по своим следам, мы услышали один выстрел. Мы помчались обратно в комнату и увидели миссис Хартли на полу с пистолетом ее мужа в вытянутой руке. Она всадила себе в мозг одну пулю - и этого было достаточно для этой работы.
   * * * *
   Детектив Пирсон приехал с ребятами из отдела убийств, и они взяли все на себя. Дворецки увидел, что я готов рухнуть.
   "Я еду в Канзас, где у меня есть тетя, отдохнуть, иначе у меня будет нервный срыв", - сказал я. "Но сначала я пойду к своему боссу и скажу ему, чтобы он нанял нового редактора".
   - Я мог бы пойти с вами, - предложил Герман Батлер. "В конце концов , убийца все еще на свободе. Хочет он тебя или нет, закон хочет его. Это будет моя работа, чтобы поймать его, хотя у нас нет ни малейшего понятия о его личности. Если одна из моих пуль задела его, он должен обратиться к врачу, а закон требует, чтобы врач сделал заключение в течение двадцати четырех часов после такого случая. Пойдем к дому мистера Паркера.
   * * * *
   Я первой увидела Элеонору и рассказала ей, что случилось.
   - Тебе определенно нужно отдохнуть, Джо, - сочувственно сказала она. "Мой муж в своей библиотеке. Иди и уладь с ним дела.
   Я вошел в библиотеку в сопровождении детектива Батлера. Я сразу перешел к делу и, к моему удивлению, обнаружил, что мой босс очень хорошо к этому относится.
   "Вылетай, сколько хочешь, Джо, - сказал он. "Месяц, два, три - сколько потребуется. И помните, это платно; Я никогда не забуду верность хорошего человека".
   Я протянул руку, и мы пожали друг друга, мои нервные пальцы крепко сжали его. Затем я увидел красную струйку крови, стекающую по его рукаву и пачкающую мои пальцы.
   - Значит, ты никогда не забудешь верность хорошего человека, - повторил я. "Вы убили Роджера; его жена умерла из-за вас; а ты чуть не отправил меня в могилу.
   "Не беритесь за ружье, - посоветовал Батлер позади меня, - потому что нет ничего лучше, чем написать в своем рапорте, что вы были убиты при сопротивлении аресту".
   * * * *
   Три месяца спустя, после того как присяжные вынесли обвинительный приговор первой степени без рекомендации о помиловании, мы с Германом сидели у Луиджи. Я взял двухмесячный отдых и выглядел намного лучше.
   "Я продолжу работу с журналами, - сказал я ему. - Элеонора хочет, чтобы я продолжал. Каким-то образом, когда вы проходите через опыт, подобный моему, вы по-другому относитесь к чтению художественных рукописей. Подумать только, Паркер даже сказал Роджеру взять машину и сбить меня. Паркер был таким же ревнивым, как и Роджер; хотя он изменял, занимаясь любовью с миссис Хартли, он думал, что я занимаюсь любовью с его женой. Он хотел убрать меня с дороги, а также Роджера. Бедная Бабочка. Наверное, я всегда буду думать об этом как о "Бабочке смерти". У Паркера был золотой ключ от ее квартиры, и он всегда знал, когда ее мужа нет дома. Женщины - забавная компания".
   На лице детектива Батлера появилась странная улыбка. "Женщины смешные? Что напоминает мне. Я выхожу замуж в следующем месяце, и ты будешь моим шафером.
  
   МОЯ БОННИ ЛЖЕТ..., Тед Хертел
   Незадолго до того, как я закончил юридический факультет, моя двоюродная бабушка Анна взяла меня за руку и отвела в сторону на свадьбе двоюродного брата. "Почему ты хочешь стать юристом, Бонни? Все адвокаты - лжецы".
   Я напомнил ей о уважаемой традиции таких великих адвокатов, как Линкольн. Я рассказал ей о гордой профессии уважаемых мужчин и женщин, которые держались правды и добивались справедливости во всем, что делали.
   "Ба! Вспомни Никсона. Убирайся, пока еще можешь".
   С этого момента я поклялся быть честным и прямолинейным со своими клиентами, коллегами-адвокатами, судьями, перед которыми я предстану, и общественностью в целом.
   Это, конечно, была моя первая ложь.
   * * * *
   Когда я закончил учебу, я стал сотрудником крупной престижной юридической фирмы. За год мне платили больше, чем мой отец заработал за семь лет, которые ушли на то, чтобы я закончил колледж и юридическую школу. Взамен фирма требовала, чтобы я жил там 24 часа в сутки, чтобы оплачивать абсурдное количество часов, которые мне приходилось проводить, чтобы оставаться на пути партнерства. Выставление счетов за пятьдесят часов в неделю не означает работу пятьдесят часов в неделю. Точнее, больше сотни. Что-то всегда прерывало день: холодный звонок от брокера по ценным бумагам; двухчасовой обед с тремя мартини, столь модный в те дни; курсы непрерывного юридического образования; или работу pro bono, которую фирма также ожидает от сотрудников.
   Так я узнал о креативном биллинге. Нашей минимальной оплачиваемой единицей была четверть часа. На чтение письма ушла всего минута? Выставьте счет на "0,25". Трехминутный телефонный звонок? Еще четверть часа в расписании. Тридцать-сорок пять минут на бриф? Час. Маленькая ложь стала необходимостью оставаться в здравом уме.
   Когда я впервые пришел в практику, факсимильных аппаратов не было. Было легко сказать жалующейся клиентке, что ее работа на самом деле сделана и будет отправлена по почте этой же ночью. Конечно, я бы тогда сделал это и отнес бы на почту для последнего пикапа. Даже принятие законопроекта задним числом стало стандартной процедурой. Появление факса породило новую ложь: "О, мой секретарь сегодня болеет. Мы отправим его вам по факсу утром".
   Затем я обнаружил, что поощряю немощных пожилых клиентов назначать меня личным представителем их поместий. Забавно, как скоро после этого они умерли и как быстро были съедены их завещательные активы. Эти судебные издержки убьют человека....
   Были ли у меня какие-либо сожаления? Только то, что у меня не было более хилых, пожилых клиентов.
   * * * * *
   В конце концов я ушел из фирмы и открыл собственное бюро Cunningham Law Offices. Я переключил свое внимание с гражданской практики на помощь людям, которых, как я считал, ошибочно обвинили в преступлении, при условии, конечно, что у них достаточно денег, чтобы убедить меня в своей невиновности. За пятнадцать лет моей работы по защите по уголовным делам я редко проигрывал дело. Кроме того, у меня сложилась репутация человека, который с первого раза выполнил работу правильно. В уголовном праве не так много вторых шансов. Так что я работал - и я много работал. В конце концов, обязанность адвоката - использовать все средства, чтобы уберечь состоятельных клиентов от тюрьмы.
   * * * *
   Когда они не летали по миру, Паула и Джин Фишер почти каждую неделю появлялись на страницах местного общества. Джин владел компьютерной консалтинговой компанией. Паула, по документам, ничего не делала, кроме как входила в советы нескольких благотворительных организаций. Фишеры жили в обширном уединенном поместье на Шор Драйв. У них было все, что можно было купить за деньги.
   Так что с некоторым удивлением я увидел, как в то утро понедельника ко мне в офис без предварительной записи ворвался охваченный паникой Джин Фишер. В недавней газетной статье, посвященной эксклюзивному Карильонскому балу, он описывался как "модный и поразительно красивый", что при встрече с ним оказалось преуменьшением. Высокий, широкоплечий и очень загорелый, он был одет убийственно, что оказалось идеальной одеждой для того, что он собирался мне рассказать. Я встал, чтобы поприветствовать его, и указал ему на одно из кожаных кресел напротив моего стола. Он начал прямо, как если бы мы были старыми друзьями.
   "Я убил Паулу. Поздно прошлой ночью. Она была-"
   "Вау! Остановись прямо там. Чтобы вы понимали, я представляю только невиновных людей".
   - Ну, тогда ты явно не сможешь мне помочь.
   - Я совсем не это сказал. Я просто хочу, чтобы вы знали, что если я возьмусь за ваше дело, то только потому, что считаю вас невиновным. Вас явно не арестовывали, иначе вы бы здесь не сидели.
   "Скажем так, пока меня не поймали. Когда полиция найдет меня, они меня арестуют".
   - А зачем они это сделают?
   - Я же сказал вам: потому что убил свою жену.
   - Да, я понимаю, что вы полагаете, конечно, ошибочно, что вы убили свою жену, но почему полиция поверит в это?
   "Ну, во-первых, кто-то видел, как я это делал".
   - Такую ошибку допускает любитель...
   "Вряд ли я профессионал".
   "Конечно, нет. Я хочу сказать, что любитель верит, что свидетель преступления непогрешим. Наоборот, на самом деле. Свидетели, как правило, ненадежны, и полицию легко можно убедить в своих ошибках, если профессионал вроде меня представит им истинные факты. А теперь расскажи мне, что, по твоему мнению, произошло".
   Фишер рассказал, что за последние десять лет их брака он стал более одержим своим бизнесом и менее поглощен своей женой. Он предположил, что между их частыми поездками Паула заполняла свою жизнь работой в комитете. Однако за последний год или около того она стала небрежной, что вызвало подозрения у Джина. Телефонные разговоры резко прерывались, когда он входил в комнату. Несколько раз за последние несколько месяцев он пытался дозвониться до нее на том или ином заседании комитета, но ему сообщали, что она звонила под каким-то предлогом неявки. Тем не менее, когда они позже разговаривали, Паула рассказывала ему о том, как много было сделано на собрании.
   Хотя Фишер подозревал об измене своей жены, он не мог выдвигать обвинения, поскольку сам несколько месяцев назад завязал роман с молодой женщиной по имени Карен Гудрич. Она была "красива и умна, как диванная подушка". Общий друг познакомил его и Паулу с Карен на вечеринке. Джин и Карен обнаружили, что у них много общего, не последним из которых был интерес к его деньгам. Они тайно встречались несколько раз в неделю за дорогой едой и сексом.
   Прошлой ночью Фишер вернулся домой с деловой встречи с мигренью. Он услышал какой-то шум на заднем дворе и, присмотревшись, увидел Паулу и Карен, обе очень голые, ласкаящие друг друга в джакузи. Однако они не видели Джина, пока он не вышел из дверей патио с пистолетом из кабинета в руке.
   "Предал не только жену, но и любовницу". Я не указывал на очевидную иронию в этом утверждении.
   "Моя единственная ошибка заключалась в том, что я не убедился, что ружье полностью заряжено. Я дважды выстрелил в Паулу, а потом эта чертова штука просто "щелкнула". Я бы хотел, чтобы для другой шлюхи остался хотя бы один".
   "Просто дай мне понять это правильно. Вчера вечером вы были на деловой встрече и ушли, потому что плохо себя чувствовали. Вы остановились в "Дель Мондо" поужинать, выпили слишком много - что не очень хорошо при мигрени, я уверен, вы знаете, - встретились с парочкой знакомых и, наконец, пошли домой. Поскольку ты был пьян, ты взял такси домой. Когда вы приехали, водитель помог вам добраться до дома. Вы услышали какой-то шум сзади, так что вы оба пошли на задний двор. Вы и таксист нашли вашу жену мертвой в джакузи, а ее подруга стояла над ней, держа в руках все еще дымящийся пистолет. Она увидела тебя, и, думая, что ты следующий, ты ушел, пока не смог прийти сюда этим утром. Верно?"
   "О чем ты, черт возьми, говоришь? Это не то, что я сказал!
   - Нет, но я убежден, что именно это и произошло. Я сказал вам, что не представляю виновных. Знаете ли, плохо для репутации проигрывать все эти дела. Поскольку я на самом деле представляю вас, из этого следует, что вы невиновны. Все эти выпивки в "Дель Мондо" явно сбили тебя с толку. У меня есть довольно прямолинейная литания в защиту моих клиентов: "У вас нет жены. Если у тебя есть жена, она не умерла. Если она мертва, то ее не убивали. Если она была убита, вы не убивали ее. Если ты убил ее, ты сошел с ума. Мы знаем, что первые три в вашем случае неверны, поэтому подойдем к делу с четвертой линии защиты, а именно, вы ее не убивали. Между прочим, никогда не нужно добираться до этого "сумасшедшего".
   "Может быть, ты тот, кто сошел с ума..."
   "Уверяю вас, что нет, как вы увидите, когда мы обсудим мой гонорар: 100 000 долларов, независимо от того, пройдем ли мы через суд и апелляцию, или я возьму трубку прямо сейчас и сниму любые потенциальные обвинения".
   "Сто тысяч за телефонный звонок..."
   "Лучше так, чем тратить их и следующие два года бороться с этими нелепыми обвинениями. На самом деле, чем раньше вы выйдете из-под подозрения, тем счастливее вы будете и тем больше вы будете верить, что я заслужил свой гонорар. Что мне нужно в полном объеме. И да, я возьму ваш чек.
   Когда он передал его мне, я сказал ему, что надеюсь позвонить ему через несколько дней и сообщить хорошие новости. А пока он должен сделать все возможное, чтобы оставаться вне поля зрения полиции и поддерживать связь со мной.
   * * * *
   На самом деле, это даже не заняло так много времени. Два дня спустя Джин Фишер снова появился в моем кабинете, выглядя чуть менее модно и красиво, чем в первый визит. Он сидел в том же кожаном кресле перед моим столом, потирая лицо и ожидая, когда я начну говорить.
   "У копов есть настоящий убийца. Они забрали ее прошлой ночью.
   "Этого не может быть. Этого просто не может быть".
   "Но это. Полиция арестовала Карен Гудрич у нее дома.
   - Она... она видела, как я убил Паулу.
   "Такова ее история, но мы знаем, что это просто невозможно, не так ли? У копов есть доказательства, что это сделала она.
   "Я не понимаю."
   "Все очень просто. Она убила ее. Она попалась. Вот и все."
   "Должно быть больше".
   - Я вижу, вы человек мелочный. Ладно, кажется, эту женщину и вашу жену видели в "Дель Мондо" за несколько часов до вашего приезда. Тот самый метрдотель, который усадил вас...
   "Я не ходил к Дель Мондо!"
   "Извините, но я действительно должен верить свидетелям, которые видели вас, ее и Паулу".
   - Вы сказали, что показания очевидцев ненадежны.
   "Правда, один или два могут ошибаться, но они не могут ошибаться все".
   - Но я не... не так ли?
   - Я уверен, что весь этот алкоголь повлиял на тебя. Вот почему таксист отвез вас домой - и хорошо, что он сделал это. Так что не беспокойтесь об этом. Теперь давайте посмотрим, где... о, да, метрдотель, персонал и большинство посетителей слышали, как они дрались во время ужина. Она кричала и плакала, потому что Паула сказала ей, что между ними все кончено. Похоже, Паула не хотела рисковать теми деньгами, которыми ты постоянно одаривал ее. Гудрич сказал что-то банальное, типа если она не может заполучить Паулу, то никто не может. Затем она вылетела с места. Говорят, Паула была довольно спокойна, даже поужинала.
   "Видимо, ваша жена пошла к вам домой и в конце концов забралась в джакузи. В этот момент появилась Карен с пистолетом. Должно быть, она получила его из кабинета. Я так понимаю, там ты его хранил. Всего две пули, но они сделали свое дело. Должно быть, это было примерно в то время, когда вы появились с таксистом. Вы слышали выстрелы?
   "Конечно. Я был там, когда стрелял в нее!"
   - Ты имеешь в виду, когда услышал, как Карен Гудрич стреляла в нее?
   - Я больше не знаю, что я имею в виду.
   - Оказывается, вы выбежали оттуда с таксистом, и он отвез вас обратно в "Дель Мондо", где вы оставили свою машину. К тому времени ты уже довольно протрезвел - такое потрясение может сделать это. Он сказал, что вызовет полицию, и вы ушли. К тому времени, когда он позвонил в полицию, Гудрич уже рассказал им историю о том, что вы застрелили Паулу. Но оказалось, что ее отпечатки были на всем пистолете. Твоего не было. Любопытно, что пистолет пропал из полицейской лаборатории на пару часов, но после небольшого осмотра его нашли. И, конечно же, я сообщил полиции, что вы с водителем прибыли как раз вовремя, чтобы увидеть Гудрич, стоящую над Паулой с пистолетом в руке. Естественно, вы были слишком растеряны, чтобы вызвать полицию самостоятельно. Я сказал им, что приведу вас для дачи показаний через день или два. Я помогу тебе привести мысли в порядок, прежде чем мы пойдем к ним.
   - Вот видишь, действительно все кончено.
   Женя встал, чтобы уйти, и я встал вместе с ним, провожая его до двери. Я подумывал упомянуть, что метрдотель, его прислуга, клиенты и таксист - все были моими бывшими клиентами, что все они время от времени были должны мне одолжение за то, что я выручил их из той или иной затруднительной ситуации. с годами. Но все, что я сказал, было: "Кстати, Джин, однажды мне может понадобиться от тебя услуга, может быть, что-то простое, например, сказать, что ты ел в определенном ресторане в определенное время. Я уверен, что у вас не возникнет проблем с этим..."
   С пепельным лицом он кивнул и вышел из кабинета, не сказав ни слова.
   * * * *
   На следующий день после того, как я стоял рядом с Джином Фишером, когда он давал показания полиции, мой телефон снова зазвонил.
   "Мне нужна ваша помощь. Меня арестовали".
   "Расскажи мне об этом."
   "Меня обвинили в убийстве. Меня зовут Карен Гудрич".
   Естественно, я взял ее чемодан - и ее сто тысяч.
   Как я уже сказал, я представляю только невиновных.
  
   THUBWAY THAM, FASHION PLATE, Джонстон Маккалли
   Отведав отличный завтрак, Табвэй Тэм вышел из ресторанчика, закурил сигарету и направился к Юнион-сквер, как человек, довольный жизнью и тем, что она предлагает.
   Прошло три дня с тех пор, как Тэм вторгся в метро с целью "поднять кожу". Тэм был в средствах из-за неожиданной удачи за неделю до этого, когда в кошельке, который он получил нечестным путем, оказалась значительная сумма.
   "С прекрасной погодой, - сказал себе Тэм.
   Осень витала в воздухе, мужчины и женщины шли размашистой походкой, глаза блестели; Жаркое лето осталось позади, а холодная зима еще впереди. Табвею Тэму понравилось. Его завтрак был хорош, и его сигарета была вкуснее, чем обычно.
   "Мут ошибся и положил табак в ту, - решил Тэм.
   Он обошел Юнион-сквер и продолжил свой путь на север, так как ему некуда было идти. Два дня он не видел Крэддока, единственного детектива, который преследовал его с похвальной решимостью и поклялся поймать его "с добром" в один прекрасный день, к большому удовольствию Табвея Тэма. Тэму нравился его конфликт с Крэддоком; это держало его в напряжении, что хорошо для любого человека, известного в правоохранительных органах как профессиональный карманник с большими способностями.
   Со временем Там остановился перед витриной художественного магазина, чтобы посмотреть на выставленные там картины. Кто-то тронул его за плечо. Тэм не вздрогнул, как полагается мошенникам, когда кто-нибудь касается их плеча. Он просто медленно повернулся с вопросительным выражением лица. "Нифти" Ноэль стоял перед ним.
   Можно заметить, что Изящный Ноэль был своего рода мастером на все руки в преступном мире и, казалось, процветал. Мода того времени, что касается одежды, была недостаточно современной для Ноэля. Он радовал глаз. Его рубашки были красивы, его пальто и брюки были ультрамодного покроя; он носил гетры и носил трость, а на голове у него всегда была приличествующая ему шляпа, сдвинутая набок. Ноэль был ходячей модной тарелкой; Табвея Тэма не было.
   - Я не видел тебя некоторое время, Тэм, - сказал Нифти Ноэль. - Где ты прятался?
   - Вокруг, - ответил Тэм.
   - Я думал, может быть, ты приболел; ты действительно выглядишь потрепанным.
   "То?"
   "Да. Вы не начинаете чувствовать свой возраст, не так ли?
   "Тай!"
   "Ну, ты посмотри. Сбавляешь скорость, Тэм? На площади ты не заболел?
   "Конечно, нет", - заявил Тэм.
   - Вы выглядите изможденным и измотанным. Я слишком много работал или что-то в этом роде. Быки вас не беспокоили, не так ли?
   - Ничего страшного!
   - Ну же, расскажи старому приятелю, в чем беда. Я готов помочь. Ты мне всегда нравился, Тэм.
   - Тай, со мной все в порядке!
   - Только между нами, Тэм. Может быть, я могу помочь вам много. Вы, должно быть, либо больны, либо слишком много беспокоитесь. Беспокойство - плохое дело, Тэм, и ты должен это знать. Иди со мной по улице и разлей его. Я здесь и готов помочь, старожил.
   "Боже мой! Со мной все в порядке, сказал я. Где вы берете это? Что с тобой? Ты делаешь меня толстой!"
   - Ты, конечно, можешь мне доверять, Тэм, - сказал Нифти Ноэль. "Я квадратный парень, да".
   - Никто не сказал, что ты не прав.
   "Тогда заканчивай со своим рассказом о горе. Это монета?
   "У меня есть все монеты, которые мне нужны".
   - Лучше позволь мне помочь тебе, Тэм. Глаза пустые, уголки рта опущены. Ты тоже бледный. Высыпались?
   Табвэй Тэм зарычал на него и отвернулся.
   - Очень хочу помочь тебе, Тэм, - продолжал Ноэль. - Ты выглядишь так, будто тебе не повезло. Ты, конечно, выглядишь потрепанным. Ты никогда не гладишь штаны? И посмотри на морщины на этом пальто! И никакого блеска! Господи, Тэм, ненавижу видеть, как такой старожил, как ты, разваливается...
   - Тэй, - воскликнул Тэм, крутясь вокруг него, - я чувствую себя хорошо, и со мной все в порядке. Ты? А ты глупый ат!
   Табвэй Тэм быстро пошел по улице и оставил Нифти Ноэля стоять у обочины, размахивая тростью и глядя ему вслед с задумчивым выражением лица. Тэм свернул за угол и направился к Бродвею. Да ведь он заметил про себя за несколько минут до встречи с Ноэлем, что погода отличная, и что он прекрасно себя чувствует, что завтрак был хорош, а сигарета сделана из настоящего табака! И теперь этот Нифти Ноэль говорил так, как будто...
   Тэм начал задаваться вопросом, действительно ли с ним все в порядке. Возможно, те горячие пирожки, которые он съел, вызовут у него легкое расстройство желудка. Если подумать, он испытывал какое-то чувство усталости. И в голове у него было легко, как бывает, когда...
   "Это всего лишь болтовня этого тимпана, - заявил Тэм самому себе. "Его достаточно, чтобы сделать любого мужчину толстым. Я в порядке. Я сказал, что со мной все в порядке, и со мной все в порядке. Я говорю еще раз - со мной все в порядке.
   Он свернул за другой угол и наткнулся на детектива Крэддока. Офицер ухмыльнулся, а Табвэй Тэм снял кепку и почесал затылок.
   "Это был прекрасный день до juth thecond назад", - объявил он. -- Как мне снова быть с твоим уродливым отцом, не так ли?
   - Конечно знаешь, Тэм, старина. Несколько дней я не имел удовольствия заглянуть в твое сияющее лицо. Вела себя прилично?
   "Я всегда веду себя прилично".
   - Скажи это какому-нибудь младенцу, Тэм. Ты не мог вести себя прилично в метро, и ты это знаешь. Как теперь поживают кошельки, толстые и сочные?"
   "Тай! Ют, потому что я ехал по железной дороге вверх по реке...
   - Не смеши меня сейчас, Тэм! Прекрати со мной эту невинную чушь, - сказал Крэддок. - Я пренебрегал тобой несколько дней и присматривал за одним другим джентльменом, который любит подбирать драгоценности тут и там. Но теперь он за решеткой, Тэм, где ты когда-нибудь и будешь.
   -- Мне кажется, что я уже слышал нечто подобное раньше, -- сказал ему Тэм.
   - Кроме шуток, Тэм, старина, что с тобой?
   "Со мной? Я в порядке. Я просто говорю себе, что со мной все в порядке.
   - Пытаешься обмануть себя, да? В самом деле, Тэм, ты выглядишь довольно потрепанным.
   Тэм быстро моргнул, глядя на детектива. - Где ты берешь эту хрень? - спросил он. - Что со мной, Крэддок?
   - Выглядишь больным, - заметил Крэддок. - Выпил?
   - Ты же знаешь, что я не пью.
   - Наверное, слишком много курю. Как твои нервы?
   "Тай! Я в порядке, я сказал!
   - Это нормально - пытаться влиять на себя таким образом, Тэм, и я восхищаюсь мужчиной, который не сдается; но когда человек действительно болен, ему лучше вызвать врача".
   - Ну, Боже мой, - воскликнул Тэм. "Я не толстый! Все в этом городе недовольны?
   - Бегите и пятками, - прокомментировал Крэддок. "Должно быть, дела у вас в последнее время шли плохо. Ты был бы неплохим парнем, Тэм, если бы немного причесался. Но некоторые мужчины не умеют одеваться".
   "Это так?"
   - Что ж, береги себя, Тэм, старина. У меня сейчас кое-какие дела, но я присмотрю за тобой чуть позже. Я тебя еще достану, старожил!
   Детектив Крэддок поспешил дальше по улице. Табвэй Тэм стоял у обочины и смотрел на бурлящее движение, но не видел его. Он был болен? Он выглядел бледным?
   Он подошел к витрине и посмотрел на свое отражение.
   - Я в порядке, - снова упрямо заявил он. "Мне просто нужен тэйв, стрижка и матадж. Тоже старый. Мне нужен новый дом!
   Тут и там, каким-то особым образом и незаметно, в мозгу Табвея Тэма зародились близнецовые идеи. Первая заключалась в том, что если человек захудал в одежде и в общем виде, то это состояние отражалось на его мыслях и поведении. Таким образом, чтобы быть полным бодрости духа и чувствовать переживания момента, мужчина должен хорошо одеваться и заставлять себя уважать себя, тем самым заставляя других людей делать то же самое.
   Вторая идея заключалась в том, что Нифти Ноэль пользовался репутацией модного щеголя, который следует приглушить и отодвинуть на задний план.
   "Он выглядит не лучше меня, - заявил себе Табвей Тэм. "Тиллий думает, что он единственный мужчина, который может носить одежду".
   Тэм усмехнулся, медленно идя по улице, позволяя идеям-близнецам раскрыться. У него было достаточно средств, и ему очень нужна была одежда. Почему бы не сыграть в двойную игру? Почему бы не купить одежду, которая повлияет на его характер и здоровье, и в то же время затмит блеск Нифти Ноэля, чувака преступного мира Нью-Йорка?
   "Это был бы хороший трюк", - решил Табвэй Тэм после должного размышления. "Я уже давно никого не ругаю. Да будет сделано!"
   Теперь Тэм шел быстро и останавливался, чтобы заглянуть в витрины заведений, обслуживающих джентльменов, желающих носить одежду, привлекающую внимание. Вскоре он повернулся и пошел обратно, и вошел в магазин, который он заметил, известный своими витринами. Торговец взял Тэма на себя, после чего последовал продолжительный разговор.
   Продавец, без сомнения, был художником в своем деле. Он делал предложения - некоторые из них закрывал рот рукой, чтобы скрыть улыбку, - и Табвэй Тэм принимал большинство предложений как превосходные.
   Наконец, Табвэй Тэм покинул заведение с несколькими большими узлами под мышкой и оставил после себя сумму денег, которая значительно увеличила итоговую сумму продавца за неделю.
   II.
   По деловым причинам Табвэй Тэм жил в ночлежке, которой управлял исправившийся каторжник, а другими жильцами были джентльмены, которых в любое время могла вызвать полиция. Комнаты были маленькие и не слишком чистые, в коридорах было темно, лестницы шатались.
   Хозяин, имевший в своем роде вполне приличное заведение, имел обыкновение сидеть за обшарпанным столом в конторе, откуда мог наблюдать за каждым, кто входил и выходил из помещения. У него также была привычка говорить с себе подобными о старых добрых временах, когда он был активным преступником, и бремя его песни сводилось к тому, что преступники наших дней были похожим на леди выводком, который боялся расколоть череп или носить оружие.
   Табвэй Тэм, часто слушавший эти концерты, стал своего рода любимцем домовладельца. Он всегда приветствовал Табвея Тэма улыбкой и взмахом руки и, как известно, дважды давал Тэму сигару.
   Было вполне естественно, что домовладелец ждал, когда Тэм покинет это место на следующее утро. Тэм был регулярным - обычно он спускался по лестнице и шел завтракать в одно и то же время.
   Хозяин взглянул на часы на следующее утро после того, как Тэм сделал свои покупки, и удивился, почему Тэм не появился; было пятнадцать минут первого часа. На мгновение у него мелькнула мысль, что Тэм, возможно, болен и прикован к постели, но решил подождать еще полчаса, прежде чем подняться по шаткой лестнице, чтобы убедиться, что это правда.
   А потом он моргнул и медленно поднялся со стула, его рука машинально потянулась к ящику стола, где он хранил старый револьвер, о котором он сплел множество причудливых историй. По шаткой лестнице спускался человек, которого домовладелец был уверен, что никогда раньше не видел.
   Нифти Ноэль во всей своей красе никогда еще не был так одет. Хозяин сначала увидел костюм, который изрядно кричал своим присутствием. Узор, мягко говоря, не был разработан с мыслью о скромности. Стиль был более чем ультрамодным.
   Затем была рубашка, из-за которой плащ Джозефа казался унылым и неприметным. Были желтые перчатки и гетры в тон, а также шляпа с желтой лентой вместо повязки. Это существо, которое спускалось по шаткой лестнице, также носило палку, похожую на ивовую палочку.
   Хозяин снова моргнул и решил оставить пистолет в столе и прибегнуть к кулакам. Он разжимал и сжимал руки, выпячивал нижнюю челюсть, стиснул зубы и сузил глаза.
   - Скажи, ты! - крикнул он зычным тоном.
   Существо повернулось к нему лицом, и хозяин рухнул.
   "Пожалуйста, - посоветовал Табвэй Тэм. "Я думал о чем-то и не хотел идти по дороге, не говоря ни слова".
   - Это... это ты, Тэм?
   "Конечно же! Вы думали, что это полицейский?
   - Ни один полицейский не посмеет появиться в штаб-квартире в таком виде, Тэм, - печально сказал домовладелец. - Я не думал о тебе, Тэм. Вот я был твоим близким другом и все такое, и пусть все это знают...
   - Что с ними случилось? Тэм хотел знать.
   - Ты, должно быть, слишком много работал, Тэм, и это затронуло твой мозг. Ты же не с ума сойдешь с возрастом?
   "Тай!"
   - Это рубашка, Тэм?
   "Третий дом!"
   - Я скажу, что да. Замечу, что это конечно, несомненно, все остальные, наоборот, какая-то рубашка. Похоже, он был сделан из обрезков!"
   "Тай! Я хорошо заплатил за эту треть.
   - Эти перчатки выцвели, Тэм, или это их естественный цвет? Мои глаза уже не так хороши, как раньше, да и сейчас у меня только один; но эти перчатки...
   - Твой поступок хорош, - прокомментировал Тэм.
   - И лента вокруг твоей шляпы лимонная, Тэм, лимонная! Он желтый, как стукач, Тэм! Подумать только, я дожил до этого. И все в этом конце города знают, что ты мой друг. Что я сделал тебе, Тэм, что ты свел мои седые волосы в печали в могилу?
   - Ладно, я сведу их в могилу, если ты не поправишься, - заявил Тэм. -- Разве это ужасно, если человек время от времени мочится?
   - О, так ты приоделся? Где маскарад, Тэм, и почему его не устраивают ночью, а не утром? У тебя в кармане маска? Что ты вообще должен представлять? Бьюсь об заклад, вы заставите их всех угадать.
   -- Ваше замечание, -- сказал Тэм, -- глупо!
   - Может быть, Тэм, может быть! Но позвольте мне сказать - Великий и благородный Синг-Синг! Зачем ты таскаешь с собой этот длинный карандаш? Это часть костюма?
   - Свинец - Тэй! Это трость, ты, тряпка!
   - Трость, - сказал хозяин, задыхаясь. "Он говорит, что это трость. Что ж, мы дружим уже несколько лет, Тэм, и я далек от того, чтобы противоречить вам. Трость! Могучий Оберн!"
   Табвэй Тэм посмотрел на него, стряхнул воображаемую пылинку с рукава пальто, покрутил палкой и пошел вниз по лестнице на улицу. Тэм болезненно ощущал свою одежду, но рассудил, что это чувство скоро пройдет. Он прошел по улице к своему любимому ресторану, вошел, как обычно, и занял свое место за обычным столиком. Обычная официантка подошла, чтобы принять его заказ.
   Тэм не заметил, как девушка ухмыльнулась и подмигнула другой, потому что он был занят просматриванием утренней газеты. А когда принесли завтрак, он быстро его съел, взял чек и поспешил к кассе.
   Маленького кассира Тэм хорошо знал. Он ел там больше года, а она все это время находилась в клетке. Однажды Тэм подарил ей коробку конфет, а однажды он увел человека, который пытался убедить маленькую кассиршу, что она должна выпить и пообедать с ним.
   Так что Тэм и маленькая кассирша были своего рода друзьями и могли откровенно разговаривать друг с другом.
   - Доброе утро, - сказал Тэм. - Девятый день.
   - Это все, - сказал маленький кассир. "О, парень! Вы проиграли пари?
   "Извините?"
   "Как долго ты их будешь носить? Это лучше, чем катать арахис по всему кварталу!
   - Я не хочу, чтобы они доставали тебя, - пожаловался Тэм.
   "Я бы сказал, что это какой-то пейзаж, мальчик!"
   -- Тогда все правильно, -- сказал Тэм, наконец сообразив. - Вот и одежда.
   "Йе! Но есть все виды занятий, - сказала маленькая кассирша. "Зачем тратить пар на сирены, чтобы приветствовать возвращающихся домой героев, когда они могут нанять тебя, чтобы отступить от Батареи? Шум? О, парень!
   - Я так понимаю, - спросил Табвэй Тэм, - что вам не нравится этот наряд?
   - Я верю в это, малыш.
   -- Ну, что с ним?
   "Гм! Вы много просите, а я занятая женщина. Если я начну рассказывать вам, что случилось с этим нарядом, мне придется делать это в рассрочку.
   - Ты большой шутник, - сказал Тэм.
   - Кроме шуток, мальчик, зачем ты их носишь? Вы действительно проиграли пари? Ты сейчас работаешь над какой-то рекламной схемой? Подсуньте его мне; Я буду молчать.
   Табвей Тэм сглотнул, и его глаза сверкнули. -- Бывают времена, -- ответил он, -- когда шутка становится шуткой. Вы повеселились, и на этом все. Что это за стиль - понял меня? Если бы вы когда-нибудь были на севере Четырнадцатой Третьей, вы бы это знали!
   "Это так? Позвольте мне сказать вам; мальчик, что я знаю о стиле больше, чем половина этих экспертов моды. Четырнадцатая улица, да? Я живу в Бронксе, ты простофиля.
   Без дальнейших комментариев Тэм повернулся и снова вышел на улицу.
   III.
   Изящный Ноэль свернул за угол и двинулся на юг. Этим утром он был одет по последнему слову джентльменского костюма и был вполне доволен собой. Его сигарета торчала из мундштука под углом, выражавшим самоуверенность курильщика.
   Глядя далеко вперед, Ноэль увидел приближение вспышки сияния. Он моргнул глазами и снова посмотрел. Улица была запружена, но тот, кто подходил, выделялся среди других, словно барельефом.
   Шикарный Ноэль остановился, встал спиной к входу в офисное здание и стал ждать. Время от времени он смотрел на незнакомца, а затем в сторону. Это был решающий момент для Ноэля; следующая минута покажет, есть ли достойный претендент на его почести.
   Он снова повернулся, чтобы посмотреть, а затем улыбнулся. Нельзя было отрицать великолепие ткани, но в стиле чего-то недоставало. Затем Ноэль узнал Табвея Тэма и усмехнулся.
   Тэм, увернувшись от спешащего мальчика-посыльного, повернулся к входу в здание и почувствовал, как кто-то тронул его за плечо. Он медленно повернулся лицом к ухмыляющемуся Ноэлю.
   - Ну, Тэм, как ты сегодня себя чувствуешь? - спросил Ноэль.
   - Со мной все в порядке, - упрямо ответил Тэм. - Сегодня девятый день, и я в порядке. Я не толстая, не бледная и не впалая под глазами. Я в порядке."
   "Эм!" Ноэль хмыкнул. - Почему бы тебе время от времени не наряжаться, Тэм? Я сказал вам на днях, что я здесь, чтобы помочь, если вам случится немного похудеть.
   - У меня есть все деньги, которые мне нужны, - заявил Тэм.
   "Тогда почему, во имя Бродвея, ты не расслабишься и не потратишь немного? Почему бы не купить одежду?
   -- Как вы думаете, что на мне надето? - спросил Тэм с некоторым выражением гнева.
   - Одному небу известно, Тэм. Я предположил, что у тебя в багажнике были какие-то старые вещи; Я полагаю, что сейчас вы не можете купить новую шмотку.
   "Тай! Это новая чушь, - заявил Тэм. "Ты просто завидуешь, вот и все!"
   - Тебя ужалили, Тэм. Это громкий костюм, я признаю, старожил, но посмотри на его покрой. Эти лацканы устарели, а загибы брюк слишком широкие. И пальто имеет полуприлегающую спину. Бедра тоже слишком полные".
   "Тай!"
   - А твои перчатки и гетры не в лучшую сторону, Тэм. И тебе не следует носить ленту лимонного цвета на шляпе, знаешь ли. В этом сезоне это не делается. Мышино-серый цвет - это то, что нужно, Тэм. Кто-то, должно быть, сбил тебя с пути, старожил. Вы действительно купили эти вещи недавно? Я считаю, что ты обманываешь меня".
   "Я пришибу тебе глаз, - пригрозил Тэм. - Этот наряд самый последний, и ты это знаешь. Ты мучаешься, потому что твое тело вымотано, вот и все.
   - Пожалуйста, Тэм, не заставляй меня предаваться чрезмерному веселью, - сказал Ноэль. - Я полагаю, вы придумали какой-то хитрый трюк. Вы бы не стали носить эти вещи, если бы для этого не было серьезной причины. Это какая-то шутка, Тэм? Скажи парню!
   Лицо Табвея Тэма покраснело, он сглотнул и закипел от ярости. На мгновение Нифти Ноэль немного испугался, что Торн настолько забудется, что предастся кулачным боям, а Ноэль не отличался драками. Но Тэм, казалось, передумал.
   "Ат!" - воскликнул он, взрываясь. и затем он пошел на свой великолепный путь вверх по улице.
   Ему не повезло встретить детектива Крэддока посреди следующего квартала.
   "О Боже!" - воскликнул Крэддок.
   -- Тогда домой, а? - спросил Тэм. "Я был изможден, и все думали, что я, должно быть, толстая, а я думал, что куплю себе новую одежду".
   "Оттенки Бо Браммеля!" - сказал Крэддок, задыхаясь. - Ты заплатил настоящие деньги за все это, Тэм? Ты мошенник, и я это знаю, но я не потерплю, чтобы тебя обдирали. Ты просто назови мне имя вора, который продал тебе эту кучу дряни, Тэм, и я пригрозю ему законом. Это преступление и позор...
   - Тэй, а что с этой штукой вообще? - спросил Тэм.
   - Это выше моего понимания, Тэм. Придется спросить у эксперта. Но, говоря строго как обыватель, а не как авторитет, должен сказать, что ансамбль был неверным, что бы это ни значило. Кажется, чего-то не хватает. Может быть, это не так; может быть, дело в том, что слишком много присутствует и недостаточно отсутствует. Какой нежный оттенок у этих перчаток.
   - Это то, не так ли?
   - И желтая лента на шляпе. Изысканный!"
   -- Конечно, -- сказал Тэм.
   - Что ж, я рад одному, Тэм. Мне не придется так сильно выпячивать глаза. Вам будет трудно увернуться от меня в толпе, пока вы носите этот пейзаж. Когда один глаз был закрыт, а другой быстро закрывался, как говорят спортивные обозреватели, я мог наблюдать за тобой с расстояния в полмили, Тэм, на фоне танцующей на солнце воды. Я скажу, что вас должны увидеть!
   "То?"
   "Так! Я не уверен, что мне не следует принимать вас и проводить расследование на предмет вашего психического расстройства.
   "Тай! Когда я был в Атлантике несколько раз назад, я видел много людей, которые кричали громче, чем это.
   - Возможно, Тэм. Но это не Атлантик-Сити".
   -- Ты здесь, -- сказал Тэм, -- ты собираешься меня сегодня погладить?
   - Возможно, Тэм. Никогда не знаешь, - ответил Крэддок. - Но я не думаю, что сегодня это понадобится.
   "Нет?"
   "Нет. Кошельки дворян в безопасности, Тэм, старина, насколько тебе известно. Прощай, Тэм!
   Крэддок, посмеиваясь, пошел дальше по улице, и какое-то время Табвэй Тэм стоял у тротуара, глядя ему вслед и недоумевая, что он имел в виду. Он был рад, по крайней мере, что Крэддок не остался с ним. Потому что Тэм потратил значительные деньги на новую одежду и чувствовал, что должен пополнить свои фонды.
   Скоро в метро наступит час пик, а это был период работы Тэма. Он знал, что один толстый кошелек возместит ему все, что он потратил. И получить кошелек не должно быть сложно.
   Тэм шел по улице, пока не пришел на Таймс-сквер. Каким-то образом, одетый так, как он был, он чувствовал, что принадлежит этому месту. Это был район, где ценилась модная одежда, подумал Тэм.
   Он заметил, слоняясь по улице, что привлекает значительное внимание как мужчин, так и женщин.
   - Домашняя одежда, - прошептал Тэм про себя. "Ноэль ревновал - и Крэддок тоже. Я не могу носить одежду, не так ли? Я скажу, что смогу!
   Он спустился в метро и сел на поезд, идущий в центр. И тут ему пришла в голову мысль, что он не сможет работать, если будет носить трость. На его конце не было изгиба, чтобы можно было повесить его на руку. Тэм чувствовал, что будет мешать, если он попытается поднять кожу, и все же он не хотел ее выбрасывать.
   Он вышел из поезда на Пенсильванском вокзале и поспешил в гардероб. Служитель моргнул, увидев перед собой Табвея Тэма, и снова удивился, когда Тэм объявил, что хочет проверить свою палку.
   - Ты ведешь себя так, как будто это ненормально, - пожаловался Тэм, получив свой чек.
   - Все обычно, мальчик, - сказал ему кассир. "Если бы вы проработали на этой станции пару лет, как я, вы бы знали, что не существует такой вещи, как новый вид ореха".
   Тэм переварил это, уходя. Он остановился на лестничном пролете, размышляя, на какой поезд сесть, ожидая "догадки", и не был бесчувственным к тому факту, что привлекает внимание.
   Наконец он снова вышел на платформу метро и сел на поезд в центре города. В машине было полно народу, и Табвэй Тэм стоял. Это было его желанием, поскольку он хотел иметь возможность изучить своих попутчиков и выбрать жертву.
   Тэм медленно повернулся и оглядел машину. Казалось, каждая пара глаз была на нем. Тэм был заметным, и он не хотел быть в настоящее время. Кроме того, на борту не оказалось вероятной жертвы.
   Там вышел из поезда в финансовом районе. По правде говоря, это был час пик, время, предназначенное для карманников. Тэм, если бы он работал в этот день, должен был бы быть об этом.
   Он слонялся возле входа в метро, наблюдая за окружающими и надеясь, что появится предполагаемая жертва. Двое мужчин остановились "прямо перед ним. Они выглядели зажиточными, и Табвэй Тэм решил, что они брокеры. Больше всего его интересовало то, что один вытащил бумажник и взял из него купюру в руки другому. Глаза Тэма вылезли из орбит, когда он увидел, что было в кошельке - пачка денег, большинство купюр были по сто долларов каждая.
   Тэм продолжал смотреть. Бумажник вернулся в задний карман мужчины.
   "Да ведь ат надо ограбить, - сказал себе Тэм. "Любой, кто носит бумажник в заднем кармане с наперстком! Если он только пойдет в трущобы...
   Он сделал. Табвей Тэм следовал за ним по пятам, его сердце ликовало. Достать бумажник из заднего кармана было несложно, как Тэм знал по опыту. И в этом кошельке было достаточно, чтобы возместить ему все, что он израсходовал, и на покупку новых "декораций", если Тэм пожелает.
   С грохотом подъехал городской экспресс, и Тэм последовал за благополучным мужчиной в переполненную машину. Быстрый взгляд убедил Тэма, что среди присутствующих нет офицера закона. Поезд умчался прочь от станции, а Тэм подобрался как можно ближе к намеченной жертве и выжидал подходящего момента для работы.
   Тэм всегда поднимал кожаную одежду, как только поезд подходил к станции. В этот момент в переполненной машине всегда царила некоторая неразбериха, и Тэм с бумажником в руках мог выскочить из машины и подняться по ступенькам на улицу и оказаться в безопасности до того, как жертва обнаружит свою потерю.
   Тэм снова оглядел машину и стиснул зубы. Казалось, что все мужчины и женщины рядом с ним внимательно следили за ним. В каждом направлении, куда бы он ни смотрел, он находил глаза, вглядывающиеся в его. Молодые женщины открыто улыбались ему. "Пожилые женщины ухмылялись. У мужчин были странные выражения лиц.
   В этот момент Тэм знал, что лучше не пытаться поднять бумажник. Он полагал, что это "декорации" привлекали к нему все это внимание. Поезд подъехал к станции, и Тэм не мог выполнять свою работу. И потерпевший вышел из машины.
   Там тоже вышел из машины. Он не сдался в отчаянии; он вспомнил сумму в кошельке. Он последовал за благополучным человеком на улицу и вдоль нее и увидел, как тот вошел в маленькое кафе, где его встретил другой мужчина.
   Стало очевидно, что это запланированный обед, и Тэм решил подождать. Он не хотел входить и заказывать обед сам, опасаясь, что другой успеет раньше и уйдет, а Тэм не собирался терять его.
   Он дошел до угла, пересек улицу, перешел на другую сторону и встал в дверном проеме, откуда мог наблюдать за входом в кафе. В этот час на аллее было людно, и бесконечный поток людей выходил из здания и входил в него. Табвэй Тэм обнаружил, что снова привлекает к себе внимание. Время от времени в его сторону мягко доносилось замечание, которое ранило его сильнее, чем он хотел признать.
   У Табвея Тэма начало возникать ощущение, что, возможно, Нифти Ноэль и детектив Крэддок были правы - что его одежда была слишком модной. Но он не тратил много времени на размышления об этом; он вспомнил толстый бумажник.
   "Хоть муть-мать и заказал все на тарелке", - проворчал он про себя.
   Но со временем его предполагаемая жертва и другой мужчина вышли из кафе, а Тэм зашел за угол, перешел улицу и подошел к ним сзади. Если этот человек снова войдет в метро, а бумажник все еще будет у него в заднем кармане, Тэм намеревается пополнить свои сбережения очень стильно.
   Он пошел дальше по улице и увидел, что двое мужчин разошлись на углу. И тот, кого Тэм пометил как своего, поспешил прямо к входу в метро.
   "Вот удача, - размышлял Тэм. "Все приходит к человеку, чего бы он ни ждал, и я действительно ждал немного времени!"
   Им пришлось провести несколько минут в ожидании экспресса в центре города, и когда благополучный мужчина сел в него, Тэм шел прямо за ним. Вагон был заполнен лишь наполовину, но пассажиров было достаточно, чтобы работа Тэма была относительно безопасной.
   Тэм быстро оглядел машину, чтобы убедиться, что в ней нет знакомого офицера, а затем рванулся вперед и остановился сразу за брокером. Казалось, все было так, как хотел Тэм. Теперь ему оставалось только ждать, пока поезд остановится на следующей станции, пока пассажиры не начнут толпиться в дверях, и тогда он сделает свою работу и отправится в путь, оставив пострадавшего брокера позади.
   Он снова оглядел машину и снова заскрежетал зубами от ярости. Все, кто мог видеть Табвея Тэма, пристально смотрели на него, рассматривая его от шляпы до туфель, улыбаясь, посмеиваясь. Тэм не осмелился шевельнуться, и ему стало больно при мысли о толстом кошельке.
   Неужели он упустит шанс получить эту валюту только потому, что был так хорошо одет, что все наблюдали за ним? Неужели ему не удастся вернуть деньги, потраченные на новые декорации?
   Поезд подъехал к станции, и благополучный вышел из вагона. Тэм следовал за ним по пятам, но не осмелился достать бумажник. Все взгляды были прикованы к нему. И снова услышал реплики.
   "Похоже на маяк!"
   "Некоторые из этих оформителей витрин действительно забавно наряжают своих манекенов!"
   - А если он сбежал из зоопарка?
   Табвэй Тэм с горящим лицом и рычанием на губах отвернулся от предполагаемой жертвы и пошел по улице. Ярость была в его душе. Ему было наплевать на комментарии, он все еще был уверен, что они порождены ревностью, но когда он подумал о потерянном кошельке, он проклял мысль о новой одежде.
   Рука коснулась его плеча. Тэм обернулся и оказался лицом к лицу с детективом Крэддоком.
   "Ну, Тэм, как пейзажи?" - спросил Крэддок. - Заставляет тебя нервничать и стесняться, не так ли? Я заметил, что ты в поезде не похож на себя.
   "То?"
   "Так. Я смотрел на тебя двумя глазами, Тэм, и, думаю, все остальные тоже. Видите ли, я был в машине впереди, но стоял, чтобы наблюдать за вами. Не повезло, не так ли, Тэм? Я заметил, что у вас есть жертва, выбранная и готовая к закланию. Не повезло, Тэм!
   Табвэй Тэм не ответил. Он повернулся спиной и быстро пошел к ночлежке, которую называл домом. Тэм знал, что кассир на Пенсильванском вокзале навсегда останется с тонкой тростью. И один хозяин увидит его в облачении еще разок - когда он войдет в дом. И какой-нибудь старьевщик получит выгодную сделку!
   -- Новый дом со всеми койками, -- заявил Табвэй Тэм. "Человек не может работать, когда он вымотан. Благодарю меня за то, что я пытаюсь подражать такому ату, как Нифти Ноэль.
  
   УБИЙСТВО НА ХОЛМЕ ТРОЙТА, Кэтрин Луиза Пиркис
   -- Дело в руках у Гриффитса из полиции Ньюкасла, -- сказал мистер Дайер. "Эти ньюкаслцы сообразительны, проницательны и очень ревнивы к постороннему вмешательству. Они послали ко мне только в знак протеста, так сказать, потому что они хотели, чтобы твоя сообразительность работала внутри дома.
   - Я полагаю, что все время мне придется работать с Гриффитсом, а не с вами? - сказала мисс Брук.
   "Да; когда я изложил вам в общих чертах факты дела, я просто больше не имею к нему никакого отношения, и вы должны полагаться на Гриффитса в отношении любой помощи, которая вам может понадобиться.
   Тут мистер Дайер с размаху открыл свою большую бухгалтерскую книгу и быстро перелистал ее страницы, пока не наткнулся на заголовок "Холм Тройта" и дату "6 сентября".
   - Я весь во внимании, - сказала Лавдей, откинувшись на спинку стула в позе слушателя.
   -- Убитый человек, -- продолжал мистер Дайер, -- некий Александр Хендерсон, обычно известный как старый Сэнди, жилец у мистера Крейвена из Тройтс-Хилл, Камберленд. Ложа состоит всего из двух комнат на первом этаже, спальни и гостиной; эти Сэнди занимались в одиночку, не имея ни родственников, ни родственников какой-либо степени. Утром 6 сентября дети, подойдя к дому с молоком с фермы, заметили, что окно спальни Сэнди открыто настежь. Любопытство побудило их заглянуть внутрь; а потом, к своему ужасу, они увидели старика Сэнди в ночной рубашке, лежащего мертвым на полу, как будто он выпал навзничь из окна. Они подняли тревогу; при осмотре было установлено, что смерть наступила от сильного удара в висок, нанесенного либо сильным кулаком, либо каким-либо тупым предметом. Комната при входе представляла собой любопытный вид. Как будто стадо обезьян превратили в него и позволили творить свою озорную волю. Ни один предмет мебели не остался на своем месте: постельное белье было свернуто в узел и засунуто в дымоход; кровать - маленькая железная - лежала на боку; единственный стул в комнате стоял на столе; поперек умывальника лежала решетка и брандспойт, тазик которого находился в дальнем углу с валиком и подушкой. Часы стояли с ног на голову посреди каминной полки; а маленькие вазы и украшения, окружавшие его с обеих сторон, шли как бы по прямой линии к двери. Одежда старика была свернута в клубок и брошена на верх высокого шкафа, в котором он хранил свои сбережения и все ценные вещи, которые у него были. Однако в этот шкаф никто не вмешивался, и его содержимое осталось нетронутым, так что было очевидно, что мотивом преступления не было ограбление. На следствии, проведенном впоследствии, был вынесен приговор об "умышленном убийстве" в отношении неизвестного лица или лиц. Местная полиция усердно расследует дело, но пока никаких арестов произведено не было. В настоящее время в округе преобладает мнение, что преступление было совершено каким-то сумасшедшим, сбежавшим или иным образом, и в местных приютах проводятся расследования относительно пропавших без вести или недавно освобожденных заключенных. Однако Гриффитс сказал мне, что его подозрения направлены в другую сторону.
   - Выяснилось ли что-нибудь важное на дознании?
   "Ничего особо важного. Мистер Крейвен сломался при даче показаний, когда упомянул о доверительных отношениях, которые всегда существовали между Сэнди и им самим, и рассказал о последнем разе, когда он видел его живым. Показания дворецкого и одной-двух служанок кажутся достаточно ясными, и они намекнули, что Сэнди не был среди них фаворитом из-за властной манеры, в которой он использовал свое влияние на его хозяин. Молодой мистер Крейвен, юноша лет девятнадцати, вернувшийся из Оксфорда на долгие каникулы, не присутствовал на дознании; была приложена справка от врача о том, что он болен брюшным тифом и не может вставать с постели без риска для жизни. Этот молодой человек совершенно скверный тип и настолько джентльмен-черноногий, насколько это возможно для такого молодого человека. Гриффитсу кажется, что в этой его болезни есть что-то подозрительное. Он вернулся из Оксфорда на грани белой горячки, оправился от этого, и вдруг, на следующий день после убийства, миссис Крейвен звонит в звонок, сообщает, что у него развился брюшной тиф, и велит послать за ним врача. ".
   - Что за человек мистер Крейвен-старший?
   "Он, кажется, тихий старик, ученый и ученый филолог. Ни его соседи, ни его семья почти не видят его; он почти живет в своем кабинете, пишет трактат в семи или восьми томах по сравнительной филологии. Он не богатый человек. Холм Тройта, хотя и занимает положение в округе, не является платной собственностью, и мистер Крейвен не в состоянии содержать его должным образом. Мне сказали, что ему пришлось сократить расходы во всех направлениях, чтобы отправить сына в колледж, а его дочь с самого начала и до конца была полностью воспитана своей матерью. Мистер Крэйвен изначально предназначался для церкви, но по той или иной причине, когда его карьера в колледже подошла к концу, он не явился для рукоположения, а вместо этого отправился в Натал, где получил какое-то гражданское назначение и где остался. около пятнадцати лет. Хендерсон был его слугой на последнем этапе его оксфордской карьеры и, должно быть, пользовался у него большим уважением, поскольку, хотя вознаграждение, полученное от его назначения в Натале, было небольшим, он регулярно выплачивал Сэнди из него ежегодное пособие. Когда около десяти лет назад он унаследовал Тройтс-Хилл после смерти своего старшего брата и вернулся домой со своей семьей, Сэнди был немедленно назначен сторожем и с такой высокой ставкой оплаты, что жалованье дворецкого было сократить, чтобы встретить его".
   - Ах, это не улучшит чувства дворецкого к нему, - воскликнула Лавдей.
   Мистер Дайер продолжал: "Но, несмотря на свою высокую заработную плату, он, по-видимому, не особенно беспокоился о своих обязанностях сторожа, потому что их, как правило, выполнял мальчишка садовника, пока он обедал и проводил время в доме, и, вообще говоря, вкладывал руку в каждый пирог. Вы знаете старую поговорку о слуге, стаж которого двадцать один год: "Семь лет мой слуга, семь лет равный мне, семь лет мой господин". Похоже, в случае с мистером Крейвеном и Сэнди все было в порядке. Пожилой джентльмен, поглощенный своими филологическими занятиями, очевидно, упустил вожжи из рук, и Сэнди, кажется, легко ими овладел. Слугам часто приходилось ходить к нему за приказаниями, и он носил вещи, как правило, высокомерно".
   - Неужели миссис Крейвен ни слова не сказала по этому поводу?
   "Я мало слышал о ней. Кажется, она тихий человек. Она дочь шотландского миссионера; возможно, она проводит свое время, работая в Кейпской миссии и тому подобном.
   - А молодой мистер Крейвен: он подчинился правилу Сэнди?
   "Ах, теперь вы попали в яблочко, и мы подошли к теории Гриффитса. Молодой человек и Сэнди, кажется, были в ссоре с тех пор, как Крейвены завладели Холмом Тройта. Будучи школьником, Мастер Гарри бросил вызов Сэнди и угрожал ему своим охотничьим хлыстом; и впоследствии, будучи молодым человеком, прилагал напряженные усилия, чтобы поставить старого слугу на место. За день до убийства, по словам Гриффитса, между ними произошла ужасная сцена, в которой молодой джентльмен в присутствии нескольких свидетелей нецензурно выражался и угрожал жизни старика. Итак, мисс Брук, я рассказал вам все обстоятельства дела, насколько я их знаю. За более подробной информацией я должен отослать вас к Гриффитсу. Он, без сомнения, встретит вас в Гренфелле - ближайшей к Тройтес-Хилл станции - и расскажет, в каком качестве он добыл для вас вход в дом. Между прочим, сегодня утром он телеграфировал мне, что надеется, что сегодня вечером вы сможете спасти шотландский экспресс.
   Лавдей выразила готовность выполнить пожелания мистера Гриффитса.
   -- Я буду рад, -- сказал мистер Дайер, пожимая ей руку у дверей конторы, -- видеть вас сразу же по возвращении, но, думаю, это произойдет не скоро. Это обещает, мне кажется, быть долгим делом? Это было сказано вопросительно.
   "Я не имею ни малейшего представления об этом вопросе," ответил Лавдей. "Я начинаю свою работу без какой-либо теории - фактически, я могу сказать, что мой разум совершенно пуст".
   И всякий, кто мельком увидел ее пустые, невыразительные черты, когда она это говорила, поверил бы ей на слово.
   Гренфелл, ближайший почтовый город к холму Тройта, представляет собой довольно оживленный и густонаселенный маленький городок, обращенный на юг к черной местности и на север к низким бесплодным холмам. Выдающимся среди этих мест является Холм Тройта, прославившийся в старые времена как пограничная крепость, а, возможно, еще раньше как цитадель друидов.
   В маленькой гостинице в Гренфелле, удостоенной титула "Станционный отель", мистер Гриффитс из полиции Ньюкасла встретил Лавдей и еще больше посвятил ее в тайны убийства на Тройтес-Хилл.
   "Первоначальное волнение немного поутихло", - сказал он после обмена предварительными приветствиями; "но все же самые дикие слухи носятся и повторяются так торжественно, как если бы это были евангельские истины. Мой начальник здесь и мои коллеги обычно придерживаются своего первого убеждения, что преступник - это какой-нибудь внезапно обезумевший бродяга или же сбежавший сумасшедший, и они уверены, что рано или поздно мы найдем его следы. Их теория состоит в том, что Сэнди, услышав какой-то странный шум у ворот парка, высунул голову из окна, чтобы выяснить причину, и сразу же нанес ему смертельный удар; тогда они предполагают, что сумасшедший пробрался в комнату через окно и истощил свое безумие, переворачивая вещи обычно вверх дном. Они совершенно отказываются разделять мои подозрения относительно молодого мистера Крейвена.
   Мистер Гриффитс был высоким, худощавым мужчиной с седыми волосами, но так плотно прилегавшими к голове, что они отказывались делать что-либо, кроме как вставать дыбом. Это придавало верхней части его лица несколько комическое выражение и странно контрастировало с меланхолическим выражением, которое обычно выражало его рот.
   - Я уладил для вас все дела на холме Тройта, - продолжил он. "Г-н. Крейвен недостаточно богат, чтобы позволить себе роскошь семейного адвоката, поэтому он время от времени прибегает к услугам господ Уэллса и Сагдена, юристов в этом месте, которые, как оказалось, время от времени делают немало. бизнеса для меня. Именно от них я узнал, что мистер Крейвен очень хотел заручиться помощью секретаря. Я немедленно предложил ваши услуги, заявив, что вы мой друг, дама с бедным достатком, которая с радостью возьмет на себя обязанности за щедрую сумму в гинею в месяц, с питанием и жильем. Старый джентльмен сразу же ухватился за это предложение и очень хочет, чтобы вы немедленно были на холме Тройта.
   Лавдей выразила удовлетворение программой, которую набросал для нее мистер Гриффитс, а затем задала несколько вопросов.
   "Скажите мне, - сказала она, - что заставило вас в первую очередь заподозрить в преступлении молодого мистера Крейвена?"
   - О том, на каком основании они с Сэнди стояли друг против друга, и о той ужасной сцене, которая произошла между ними всего за день до убийства, - тут же ответил Гриффитс. "Однако ничего из этого не было выявлено на дознании, где отношения Сэнди со всей семьей Крэйвенов были поставлены в очень честное лицо. Впоследствии я раскопал немало сведений о частной жизни мистера Гарри Крейвена и, среди прочего, узнал, что в ночь убийства он вышел из дома вскоре после десяти часов, и никто, так что насколько мне удалось установить, знает, в какой час он вернулся. А теперь я должен обратить ваше внимание, мисс Брук, на тот факт, что на дознании медицинские показания подтвердили, что убийство было совершено между десятью и одиннадцатью часами ночи.
   - Значит, вы полагаете, что убийство было спланировано этим молодым человеком?
   "Я делаю. Я полагаю, что он бродил по территории, пока Сэнди не заперся на ночь, затем разбудил его каким-то внешним шумом и, когда старик выглянул, чтобы выяснить причину, нанес ему удар дубинкой или заряженной палкой, что стал причиной его смерти".
   - Хладнокровное преступление для девятнадцатилетнего мальчика?
   "Да. Он тоже красивый, джентльменский юноша, с мягкими, как молоко, манерами, но, судя по всему, в нем так же много зла, как в яйце мяса. Теперь перейдем к другому пункту: если в связи с этими безобразными фактами вы примете во внимание внезапность его болезни, то, я думаю, вы согласитесь, что она имеет подозрительный вид и может обоснованно предположить, что это была подсадку с его стороны, чтобы уйти от следствия".
   - Кто его лечит?
   "Человек по имени Уотерс; судя по всему, он не очень практик, и, без сомнения, он считает большой честью то, что его вызвали на Холм Тройта. Похоже, у Крейвенов нет семейного врача. Миссис Крейвен с ее миссионерским опытом сама наполовину врач и никогда не вызывает никого, кроме как в случае серьезной необходимости.
   - Я полагаю, сертификат был в порядке?
   "Несомненно. И, как бы для того, чтобы придать красок серьезности дела, миссис Крейвен послала слугам сообщение, что, если кто-то из них боится заразы, они могут немедленно отправиться к себе домой. Я полагаю, несколько служанок воспользовались ее разрешением и упаковали свои коробки. Мисс Крейвен, хрупкая девушка, была отправлена со своей служанкой к друзьям в Ньюкасл, а миссис Крейвен уединилась со своей пациенткой в одном из заброшенных крыльев дома.
   - Кто-нибудь установил, прибыла ли мисс Крейвен в пункт назначения в Ньюкасле?
   Гриффитс задумчиво нахмурил брови.
   - Я не видел в этом необходимости, - ответил он. - Я не совсем понимаю вас. Что вы имеете в виду?
   "О ничего. Я не думаю, что это имеет большое значение: это могло бы быть интересно как побочный вопрос". Она на мгновение замолчала, а потом добавила:
   - А теперь расскажи мне немного о дворецком, человеке, чью зарплату урезали, чтобы увеличить жалованье Сэнди.
   "Старый Джон Хейлз? Он вполне достойный, респектабельный человек; он был дворецким в течение пяти или шести лет у брата мистера Крейвена, когда тот был хозяином Тройтс-Хилл, а затем принял обязанности этого мистера Крейвена. В этом квартале нет оснований для подозрений. Восклицания Хейлза, когда он услышал об убийстве, вполне достаточно, чтобы заклеймить его как невиновного человека: "Поделом со старым идиотом, - воскликнул он. ' Я так понимаю, мисс Брук, виновный человек не посмеет произнести такую речь!
   - Думаешь, нет?
   Гриффитс уставился на нее. "Я немного разочарован в ней, - подумал он. - Боюсь, ее силы несколько преувеличены, если она не может видеть такую прямолинейность.
   Вслух он сказал немного резко: "Ну, я не одинок в своих мыслях. Никто еще не сказал ни слова против Хейлза, а если бы и сказал, то я не сомневаюсь, что он смог бы без труда доказать свое алиби , потому что он живет в этом доме, и все говорят о нем доброе слово.
   - Я полагаю, сторожка Сэнди к этому времени уже приведена в порядок?
   "Да; после дознания и когда были собраны все возможные доказательства, все было выяснено".
   - На дознании было установлено, что никаких следов шагов в любом направлении не прослеживается?
   "Долгая засуха, которая у нас была, сделала бы это невозможным, не говоря уже о том, что домик Сэнди стоит прямо на посыпанной гравием дорожке, без клумб или каких-либо травянистых бордюров вокруг него. Но послушайте, мисс Брук, не тратьте ли вы время на сторожку и ее окрестности. Каждая йота фактов по этому вопросу была проверена снова и снова мной и моим начальником. Мы хотим, чтобы вы отправились прямо в дом, сосредоточили внимание на комнате больного мистера Гарри и выяснили, что там происходит. Что он делал вне дома в ночь на 6-е, я, без сомнения, смогу узнать сам. Итак, мисс Брук, вы задали мне бессчетное количество вопросов, на которые я ответил настолько полно, насколько это было в моих силах; не будете ли вы достаточно любезны, чтобы ответить на один вопрос, который я хочу задать, так же прямо, как я ответил на ваш? Вы получили полнейшие сведения о состоянии комнаты Сэнди, когда полиция вошла в нее на следующее утро после убийства. Несомненно, в настоящий момент вы можете видеть все это своим мысленным взором: кровать на боку, часы на изголовье, постельное белье на полпути к дымоходу, маленькие вазы и украшения, идущие по прямой. очередь к двери?
   Лавдей склонила голову.
   "Хорошо, а теперь не будете ли вы так любезны, чтобы сказать мне, что эта сцена смятения напоминает вам прежде всего?"
   - Комната непопулярного первокурсника Оксфорда после налета на нее старшекурсников, - быстро ответила Лавдей.
   Мистер Гриффитс потер руки.
   - Именно так! - воскликнул он. - Я вижу, в конце концов, в этом вопросе мы едины в душе, несмотря на небольшое внешнее несогласие во взглядах. Будь уверен, что скоро, подобно инженерам, прокладывающим туннели из разных концов под Альпами, мы встретимся в одном и том же месте и пожмем друг другу руки. Между прочим, я организовал ежедневное общение между нами через почтальона, который доставляет письма в Тройтес-Хилл. Ему можно доверять, и любое письмо, которое вы ему передадите, в течение часа попадет в мои руки.
   Было около трех часов пополудни, когда Лавдей въехала в ворота парка Тройтс-Хилл, мимо домика, где встретил свою смерть старый Сэнди. Это был хорошенький домик, увитый виргинскими лианами и дикой жимолостью и не выказывающий никаких внешних признаков трагедии, разыгравшейся внутри.
   Парк и увеселительные площадки Тройтес-Хилл были обширны, а сам дом представлял собой несколько внушительное строение из красного кирпича, построенное, возможно, в то время, когда вкус голландца Уильяма стал популярен в стране. Его фасад представлял собой несколько заброшенный вид, только его центральные окна - квадрат из восьми - казалось, выказывали признаки оккупации. За исключением двух окон в крайнем конце спального этажа северного крыла, где, возможно, находились больной и его мать, и двух окон в крайнем конце первого этажа южного крыла, которые Лавдей констатировала впоследствии были те из кабинета мистера Крейвена, ни одно окно ни в одном крыле не было жалюзи или занавеской. Крылья были обширными, и было легко понять, что в дальнем конце одного больной лихорадкой будет изолирован от остальных домочадцев, а в дальнем конце другого мистер Крейвен сможет обеспечить тишину и свободу. от перерывов, которые, без сомнения, были необходимы для должного продолжения его филологических исследований.
   Как на доме, так и на неухоженной территории лежала печать малости доходов хозяина и хозяина места. Терраса, тянувшаяся вдоль всего дома и на которую выходили все окна первого этажа, была в плачевном состоянии: ни перемычки, ни косяка, ни подоконника, ни балкона, а то, что, казалось, громко кричало. для прикосновения художника. "Пожалейте меня! Я знавала лучшие времена", - могла представить себе Лавдей легенда, написанная на крыльце из красного кирпича, ведущем в старый дом.
   Дворецкий, Джон Хейлз, признал Лавдей, взвалил на плечи ее чемодан и сказал, что проводит ее до ее комнаты. Это был высокий, крепко сложенный мужчина с румяным лицом и упрямым выражением лица. Нетрудно было понять, что время от времени между ним и старым Сэнди случались острые столкновения. Он обращался с Лавдей непринужденно и фамильярно, очевидно считая, что секретарша занимает почти такое же положение, как и гувернантка, то есть немного ниже горничной дамы и немного выше горничной.
   - У нас сейчас не хватает рук, - сказал он на широком камберлендском диалекте, поднимаясь вверх по широкой лестнице. "Некоторые девушки внизу испугались лихорадки и пошли домой. Кук и я работаем в одиночку, потому что Могги, единственная оставшаяся служанка, получила приказ прислуживать мадам и хозяину Гарри. Надеюсь, ты не боишься лихорадки?
   Лавдей объяснила, что это не так, и спросила, не принадлежит ли комната в дальнем конце северного крыла к "мадам и господину Гарри".
   - Да, - сказал мужчина. "удобно для ухода за больными; от него прямо в кухонные помещения ведет лестница. Мы помещаем все, что хочет мадам, у подножия этой лестницы, и сама Могги никогда не заходит в комнату больного. Я так понимаю, вы не увидите мадам еще много дней, но еще какое-то время.
   - Когда я увижусь с мистером Крейвеном? Сегодня за ужином?
   "Это то, что никто не мог сказать," ответил Хейлз. "Он не может выйти из своего кабинета до полуночи; иногда он сидит там до двух или трех часов ночи. Не советовал бы вам ждать, пока он захочет обедать, - лучше бы вам прислали чашку чая и отбивную. Мадам никогда не ждет его за едой.
   Закончив говорить, он поставил чемодан перед одной из многочисленных дверей, ведущих в галерею.
   - Это комната мисс Крейвен, - продолжал он. "Мы с поваром подумали, что вам лучше иметь ее, так как она потребует меньше подготовки, чем другие комнаты, а работа есть работа, когда так мало рук для ее выполнения. О, мои звезды! Я заявляю, что кухарка все вам разъяснит. Последнее предложение было добавлено, когда открылась дверь, и кухарка с тряпкой в руке полировала зеркало; кровать была заправлена, это правда, но в остальном комната, должно быть, выглядела примерно так, как ее оставила мисс Крейвен после торопливых сборов.
   К удивлению двух слуг, Лавдей отнеслась к этому очень легкомысленно.
   "У меня есть особый талант к обустройству комнат, и я бы предпочла сделать это для себя", - сказала она. - А теперь, если вы пойдете и приготовите отбивную и чашку чая, о которых мы только что говорили, я сочту это гораздо добрее, чем если бы вы остались здесь и занимались тем, что я так легко могу сделать для себя.
   Однако когда кухарка и дворецкий удалились вместе с ними, Лавдей не выказала никакого желания проявить "особый талант", которым она хвасталась.
   Сначала она осторожно повернула ключ в замке, а затем приступила к тщательному и тщательному исследованию каждого угла комнаты. Не предмет мебели, не украшение или туалетный аксессуар, а то, что было снято со своего места и тщательно осмотрено. Даже пепел в решетке, остатки последнего разведенного там костра, были сгребены и хорошо просматривались.
   Это тщательное исследование недавней обстановки мисс Крейвен заняло в общей сложности около трех четвертей часа, и Лавдей со шляпой в руке спустилась по лестнице и увидела, как Хейлз идет через холл в столовую с обещанной чашкой чая и отбивной. .
   В тишине и одиночестве она приняла участие в простой трапезе в столовой, которая с легкостью могла угостить сто пятьдесят гостей.
   "Теперь займемся территорией, пока не стемнело", - сказала она себе, заметив, что внешние тени уже начали сгущаться.
   Столовая находилась в задней части дома; и здесь, как и спереди, окна, доходящие до земли, представляли собой легкий путь к выходу. Цветник располагался по эту сторону дома и спускался вниз по склону к красивому участку лесистой местности.
   Лавдэй не задержалась здесь даже для того, чтобы полюбоваться, а сразу же прошла за южный угол дома к окнам, которые, как она выяснила, неосторожно расспросив дворецкого, принадлежали кабинету мистера Крейвена.
   Она очень осторожно подошла к ним, потому что жалюзи были подняты, а занавески отдернуты. Бросок взгляда, однако, развеял ее опасения, ибо он показал ей обитателя комнаты, сидящего в кресле спиной к окну. Судя по длине вытянутых конечностей, это был высокий мужчина. Его волосы были серебристыми и вьющимися, нижняя часть его лица была скрыта от ее взгляда креслом, но она могла видеть, как одна рука крепко сжимала его глаза и брови. Вся поза была у человека, погруженного в глубокие размышления. Комната была удобно обставлена, но создавала впечатление беспорядка из-за разбросанных во все стороны книг и рукописей. Целая куча рваных клочков бумажных листов, вывалившаяся из корзины для бумаг у письменного стола, как бы свидетельствовала о том, что ученый в последнее время устал или недоволен своей работой и открыто осуждал ее. .
   Хотя Лавдей простоял, глядя в это окно, более пяти минут, эта высокая полулежащая фигура не подавала ни малейшего признака жизни, и было так же легко поверить, что он застыл во сне, как и в мыслях.
   Отсюда она направила свои шаги в сторону домика Сэнди. Как и сказал Гриффитс, он был засыпан гравием до самого порога. Жалюзи были плотно задернуты, и это выглядело как заброшенный коттедж.
   Ее внимание привлекла узкая тропинка под раскидистыми ветвями лавра и земляничного дерева, ведущая прямо к сторожке, и она тотчас же свернула по ней.
   Эта тропа вела, с множеством ветров и поворотов, через полосу кустарников, окаймлявшую участок земли мистера Крейвена, и в конце концов, после долгих зигзагов, закончилась в непосредственной близости от конюшен. Когда Лавдей вошла в него, казалось, она буквально оставила дневной свет позади себя.
   "Мне кажется, что я иду по пути блуждающего ума", - сказала она себе, когда вокруг нее сомкнулись тени. "Я не мог себе представить, чтобы сэр Исаак Ньютон или Бэкон планировали или наслаждались таким вихрем, как этот!"
   Путь показался серым перед ней из полумрака. Снова и снова она следовала за ним; кое-где торчащие из земли корни старых лавров грозили сбить ее с ног. Ее глаза, однако, уже привыкли к полумраку, и ни одна деталь окружающего ее мира не ускользнула от нее, пока она шла.
   Из чащи справа от нее с испуганным криком вылетела птица. Изящная маленькая лягушка прыгнула с ее пути в сморщенные листья, лежащие под лаврами. Следя за движениями этой лягушки, ее взгляд привлек что-то черное и твердое среди этих листьев. Что это было? Пучок - блестящее черное пальто? Лавдей опустилась на колени и, помогая глазам руками, обнаружила, что они соприкоснулись с мертвым, застывшим телом красивого черного ретривера. Она раздвинула, как могла, нижние ветви вечнозеленых растений и внимательно осмотрела бедное животное. Его глаза были все еще открыты, хотя и остекленели и затуманились, и его смерть, несомненно, была вызвана ударом какого-то тупого тяжелого предмета, потому что с одной стороны его череп был почти пробит.
   "Именно та смерть, которая была нанесена Сэнди", - думала она, шаря взад и вперед под деревьями в надежде наткнуться на орудие разрушения.
   Она искала, пока сгущающаяся тьма не предупредила ее, что поиски бесполезны. Затем, все еще следуя зигзагообразной дорожкой, она вышла через конюшню, а оттуда вернулась в дом.
   В ту ночь она легла спать, не поговорив ни с кем, кроме повара и дворецкого. Однако на следующее утро мистер Крейвен представился ей через стол для завтрака. Это был человек действительно красивой внешности, с прекрасной осанкой головы и плеч и глазами, в которых читалось отчаянное, умоляющее выражение. Он вошел в комнату с очень энергичным видом, извинился перед Лавдей за отсутствие жены и за свою небрежность, поскольку не помешал принять ее накануне. Затем он предложил ей чувствовать себя как дома за завтраком и выразил свою радость по поводу того, что нашел помощника в его работе.
   - Надеюсь, вы понимаете, какая это великая - изумительная работа? - добавил он, опускаясь на стул. "Это работа, которая оставит свой отпечаток в мыслях всех грядущих веков. Только человек, изучавший сравнительную филологию, как я, в течение последних тридцати лет, мог оценить масштаб задачи, которую я перед собой поставил".
   На последнем замечании его силы, казалось, иссякли, и он откинулся на спинку стула, прикрывая глаза рукой, в точно такой же позе, в которой Лавдей видела его прошлой ночью, и совершенно не обращая внимания на то, что завтрак был готов. перед ним и незнакомец-гость, сидящий за столом. Дворецкий вошел с другим блюдом. - Лучше продолжай завтракать, - прошептал он Лавдей, - он может сидеть так еще час.
   Он поставил свою тарелку перед хозяином.
   - Капитан еще не вернулся, сэр, - сказал он, пытаясь вывести его из задумчивости.
   - Что? - сказал мистер Крейвен, на мгновение оторвав руку от глаз.
   - Капитан, сэр, черный ретривер, - повторил мужчина.
   Жалкое выражение в глазах мистера Крейвена стало глубже.
   - Ах, бедный капитан! - пробормотал он. "лучшая собака, которая у меня когда-либо была".
   Потом он снова откинулся на спинку стула, приложив руку ко лбу.
   Дворецкий сделал еще одну попытку возбудить его.
   - Госпожа прислала вам газету, сэр, которую, по ее мнению, вы хотели бы видеть, - прокричал он почти в ухо своему хозяину и в то же время положил утреннюю газету на стол рядом с тарелкой.
   "Черт возьми! оставь его там, - раздраженно сказал мистер Крейвен. "Дураки! придурки вы все! Своими пустяками и помехами вы высылаете меня из этого мира с незаконченной работой!"
   И снова он откинулся на спинку стула, закрыл глаза и растворился в своем окружении.
   Лавдей продолжила свой завтрак. Она сменила свое место за столом на место по правую руку от мистера Крейвена, так что газета, посланная ему для прочтения, оказалась между его тарелкой и ее тарелкой. Он был сложен в продолговатую форму, как будто хотел привлечь внимание к определенной части определенной колонны.
   Часы в углу комнаты звонко и громко пробили час. Мистер Крейвен вздрогнул и протер глаза.
   - Э, что это? он сказал. "Какая у нас еда?" Он огляделся с растерянным видом. -- Э! Кто ты? - продолжал он, пристально глядя на Лавдей. "Что ты здесь делаешь? Где Нина? Где Гарри?
   Лавдей начал объяснять, и постепенно к нему, казалось, вернулись воспоминания.
   - Ах, да, да, - сказал он. "Я помню; вы пришли, чтобы помочь мне с моей большой работой. Знаешь, ты обещал помочь мне выбраться из ямы, в которую я попал. Насколько я помню, вы были полны энтузиазма по поводу некоторых непонятных вопросов сравнительной филологии. А теперь, мисс... мисс... я забыл ваше имя, расскажите мне немного о том, что вы знаете об элементарных звуках речи, общих для всех языков. А теперь до скольких вы бы сократили эти элементарные звуки - до шести, восьми, девяти? Нет, мы не будем обсуждать здесь этот вопрос, меня отвлекают чашки и блюдца. Зайди в мою берлогу на другом конце дома; у нас там будет идеальная тишина.
   И, совершенно не обращая внимания на то, что еще не разговелся, он встал из-за стола, схватил Лавдей за запястье и повел ее из комнаты по длинному коридору, ведущему через южное крыло в его кабинет.
   Но, сидя в этом кабинете, его энергия снова быстро иссякла.
   Он усадил Лавдей в удобное кресло за своим письменным столом, посоветовался с ней насчет ручек и разложил перед ней лист бумаги. Затем он уселся в своем кресле спиной к свету, как будто собирался диктовать ей фолианты.
   Громким, отчетливым голосом он повторил название своего ученого труда, затем его подраздел, затем номер и заголовок главы, занимавшей в данный момент его внимание. Затем он приложил руку к голове. "Камнем преткновения для меня являются стихийные звуки", - сказал он. "Как же вообще возможно получить представление о звуке агонии, который отчасти не является звуком ужаса? или звук удивления, который отчасти не является звуком ни радости, ни печали?"
   На этом его силы были потрачены, и хотя Лавдей сидела в своем кабинете с раннего утра и до тех пор, пока день не начал меркнуть, у нее не было и десяти фраз, которые можно было бы показать за ее дневную работу в качестве секретарши.
   Всего Лавдей провел на Тройтес-Хилл всего два ясных дня.
   Вечером первого из этих дней детектив Гриффитс получил от заслуживающего доверия почтальона следующую короткую записку:
   "Я узнал, что Хейлз был должен Сэнди около ста фунтов, которые он занимал в разное время. Я не знаю, сочтете ли вы этот факт каким-либо важным. - Л.Б.
   Мистер Гриффитс тупо повторил последнюю фразу. - Если бы Гарри Крейвену предоставили защиту, его адвокат, как я понимаю, принял бы во внимание факт первостепенной важности, - пробормотал он. И остаток дня мистер Гриффитс занимался своей работой в смятении, сомневаясь, придерживаться или отказаться от своей теории о виновности Гарри Крейвена.
   На следующее утро пришла еще одна короткая записка от Лавдей, которая гласила:
   - В качестве дополнительного интереса выясните, не отплыл ли человек, называющий себя Гарольдом Казинсом, два дня назад из лондонских доков в Натал на " Бонни Данди"? "
   На это послание Лавдей получил в ответ следующее довольно пространное послание:
   "Я не совсем понимаю смысл вашей последней записки, но телеграфировал нашим агентам в Лондоне, чтобы выполнить ее предложение. Со своей стороны, я должен сообщить важные новости. Я выяснил, чем занимался Гарри Крейвен на улице в ночь убийства, и по моему настоянию был выдан ордер на его арест. По этому ордеру я буду обязан служить ему в течение сегодняшнего дня. Вещи начинают выглядеть очень черными против него, и я убежден, что его болезнь - все это притворство. Я видел Уотерса, человека, который должен его сопровождать, и загнал его в угол, и заставил признаться, что он видел молодого Крейвена только один раз - в первый день его болезни - и что он полностью отдал свое свидетельство. на основании того, что миссис Крейвен рассказала ему о состоянии своего сына. По поводу этого, первого и единственного его визита, дама, по-видимому, также сказала ему, что ему не следует продолжать свое присутствие, так как она вполне чувствовала себя компетентной для лечения этого случая, имея такой большой опыт. в случаях лихорадки среди негров в Натале.
   "Когда я выходил из дома Уотерса, получив эту важную информацию, ко мне обратился человек, который держит в этом месте низкоклассную гостиницу, по имени МакКуин. Он сказал, что хочет поговорить со мной по важному делу. Короче говоря, этот МакКуин заявил, что ночью шестого числа, вскоре после одиннадцати часов, Гарри Крейвен пришел к нему домой, принеся с собой ценную тарелку - красивый эпергн - и попросил его одолжить сто фунтов, так как в кармане у него не было ни пенни. Маккуин выполнил его просьбу на десять соверенов и теперь в припадке нервного ужаса приходит ко мне, чтобы признаться в приемщике краденого и прикинуться честным человеком! Он говорит, что заметил, что молодой джентльмен был очень взволнован, когда обращался с просьбой, и также просил его никому не упоминать о своем визите. А теперь мне любопытно узнать, как мастер Гарри переживет тот факт, что он проходил мимо вигвама именно в тот час, когда, скорее всего, было совершено убийство; или как он выберется из дилеммы, когда на обратном пути к дому прошел вигвам и не заметил широко открытого окна, в которое светила полная луна?
   "Другим словом! Держитесь подальше, когда я приеду домой, где-то между двумя и тремя часами дня, чтобы вручить ордер. Мне не нужна ваша профессиональная способность пронюхать, потому что вы, вероятно, еще будете нам полезны в доме.
   Лавдей прочитала эту записку, сидя за письменным столом мистера Крейвена, а сам старый джентльмен неподвижно полулежал рядом с ней в своем кресле. Легкая улыбка играла в уголках ее рта, когда она снова перечитывала слова: "Потому что вы, скорее всего, еще будете нам полезны в доме".
   Второй день Лавдей в кабинете мистера Крейвена обещал быть таким же бесплодным, как и первый. Целый час после того, как она получила записку Гриффитса, она сидела за письменным столом с ручкой в руке, готовая записывать вдохновения мистера Крейвена. Но кроме фразы, пробормотавшей с закрытыми глазами: "Это все здесь, в моем мозгу, но я не могу выразить словами", - ни один полуслог не сорвался с его губ.
   В конце этого часа звук шагов по гравию снаружи заставил ее повернуть голову к окну. Это приближался Гриффитс с двумя констеблями. Она услышала, как дверь в прихожую открылась, чтобы впустить их, но кроме этого ни звука не достигло ее ушей, и она поняла, насколько полностью отрезана от общения с остальными домочадцами в дальнем конце этого незанятого крыла.
   Мистер Крейвен, все еще полулежавший в полутрансе, очевидно, не имел ни малейшего подозрения, что в доме вот-вот должно произойти столь важное событие, как арест его единственного сына по обвинению в убийстве.
   Тем временем Гриффитс и его констебли поднялись по лестнице, ведущей в северное крыло, и летящая фигура горничной Могги вел их по коридорам в комнату больного.
   - Ура, госпожа! - вскричала девушка. - Вот трое мужчин поднимаются по лестнице - полицейские, все до единого - не подойдёте ли вы и спросите их, чего им нужно?
   У дверей больничной стояла миссис Крейвен - высокая женщина с резкими чертами лица и волосами песочного цвета, быстро седеющими.
   "Что это означает? Что вам здесь надо?" - высокомерно сказала она, обращаясь к Гриффитсу, возглавлявшему партию.
   Гриффитс уважительно объяснил, в чем состоит его дело, и попросил ее отойти в сторону, чтобы он мог войти в комнату ее сына.
   "Это комната моей дочери; удостоверьтесь в этом, - сказала дама, распахивая дверь.
   И Гриффитс и его собратья вошли и увидели хорошенькую мисс Крейвен, очень бледную и напуганную, сидящую у огня в длинном развевающемся комнатном халате.
   Гриффитс ушел в спешке и замешательстве, так и не успев побеседовать с Лавдей на профессиональном уровне. В тот день он видел, как он дико телеграфировал во всех направлениях и рассылал гонцов во все стороны. В конце концов он провел более часа, составляя подробный отчет своему начальнику в Ньюкасле, уверяя его в личности некоего Гарольда Казинса, который отплыл на " Бонни Данди " в Натал вместе с Гарри Крейвеном из Тройтс-Хилл, и сообщая, что следует немедленно связаться с полицейскими властями в этом отдаленном районе.
   Чернила еще не высохли на ручке, которой был написан этот отчет, прежде чем ему в руку вложили записку, написанную Лавдей.
   Лавдей, очевидно, с трудом нашел посыльного для этой записки, поскольку ее принес мальчик садовника, который сообщил Гриффитсу, что дама сказала, что он получит золотой соверен, если он доставит письмо в порядке.
   Гриффитс заплатил мальчику и уволил его, а затем приступил к чтению сообщения Лавдей.
   Оно было написано торопливо карандашом и гласило:
   "Здесь все становится критическим. Как только вы получите это, подойдите к дому с двумя вашими людьми и расположитесь в любом месте на территории, где вы можете видеть и не быть замеченными. В этом не будет никаких трудностей, потому что к тому времени, когда вы сможете туда добраться, будет уже темно. Я не уверен, понадобится ли мне ваша помощь сегодня вечером, но вам лучше оставаться в саду до утра, в случае необходимости; и, главное, ни разу не упускать из виду окна кабинета". (Это было подчеркнуто.) "Если я поставлю лампу с зеленым абажуром в одно из этих окон, не теряйте ни минуты, войдя в это окно, которое я умудрюсь держать незапертым".
   Детектив Гриффитс потер лоб - потер глаза, когда закончил читать это.
   -- Что ж, пожалуй, все в порядке, -- сказал он, -- но я беспокоюсь, вот и все, и хоть убей, я не вижу ни шагу в том направлении, куда она идет.
   Он посмотрел на часы: стрелки показывали четверть седьмого. Короткий сентябрьский день быстро подходил к концу. Между ним и холмом Тройта лежало добрых пять миль - очевидно, нельзя было терять ни минуты.
   В тот самый момент, когда Гриффитс со своими двумя констеблями снова двинулся по Гренфелл-Хай-Роуд за лучшей лошадью, которую они смогли раздобыть, мистер Крейвен очнулся от своего долгого сна и начал оглядываться. Однако этот сон, хотя и долгий, не был мирным, и именно бормотание восклицаний старого джентльмена, когда он беспокойно вздрогнул во сне, заставило Лавдей открыться, а затем выползти из комнаты. отправить, ее торопливое примечание.
   Какое впечатление произвело происшествие утра на дом в целом, Лавдей, жившая в своем уединенном углу дома, не могла узнать. Она только заметила, что, когда Хейлз принес ей чай, а именно в пять часов, выражение его лица было особенно сердитым, и она услышала, как он пробормотал, с грохотом ставя на стол поднос: что-то о том, чтобы быть респектабельным человеком и не привыкшим к таким "происшествиям".
   Только через полтора часа после этого мистер Крейвен внезапно проснулся и, дико оглядевшись, спросил вошедшую в комнату Лавдей.
   Лавдей объяснила, что дворецкий принес обед в час и чай в пять, но с тех пор никто не заходил.
   - Вот это неправда, - сказал мистер Крейвен резким, неестественным голосом. -- Я видел, как он крадется по комнате, скулящий, лицемерный лицемер, и вы, должно быть, тоже его видели! Разве вы не слышали, как он сказал своим писклявым старческим голосом: "Хозяин, я знаю ваш секрет..." Он резко оборвал себя, дико оглядываясь по сторонам. - Э, что это? воскликнул он. -- Нет, нет, я совсем неправ -- Сэнди мертв и похоронен -- на него устроили следствие, и мы все прославляли его, как святого.
   - Он, должно быть, был плохим человеком, этот старый Сэнди, - сочувственно сказала Лавдей.
   "Ты прав! ты прав!" - воскликнул мистер Крейвен, взволнованно вскакивая со стула и хватая ее за руку. "Если человек и заслуживал смерти, так это он. Тридцать лет он держал этот жезл над моей головой, а потом - ах, где я был?
   Он приложил руку к голове и снова опустился, как в изнеможении, на стул.
   - Я полагаю, он знал о какой-то вашей неосмотрительности в колледже? - сказала Лавдей, стремясь узнать как можно больше правды, пока в слабом мозгу царила уверенность в себе.
   "Это было так! Я был достаточно глуп, чтобы жениться на девице с дурной репутацией - барменше в городе, - и Сэнди присутствовал на свадьбе, а потом... Тут его глаза снова закрылись, и его бормотание стало бессвязным.
   Десять минут он откинулся на спинку стула, бормоча это; -- Визг... стон, -- вот единственные слова, которые Лавдей смог различить среди этого бормотания, и вдруг, медленно и отчетливо, он сказал, как будто отвечая на какой-то прямо поставленный вопрос: -- Хороший удар молотком, и дело сделано. ".
   -- Мне бы очень хотелось увидеть этот молоток, -- сказала Лавдей. - Ты держишь его где-нибудь под рукой?
   Его глаза открылись с диким, хитрым выражением в них.
   "Кто говорит о молотке? Я не говорил, что у меня есть. Если кто-то говорит, что я сделал это молотком, они лгут".
   - О, вы два или три раза говорили мне о молотке, - спокойно сказала Лавдей. - Тот, что убил вашу собаку, капитан, и я хотел бы на него посмотреть, вот и все.
   В глазах старика потухло лукавство: "Ах, бедный капитан! классная собака это! Ну, а где мы были? на чем мы остановились? Ах, я помню, это стихийные звуки речи так беспокоили меня в ту ночь. Вы были здесь тогда? Ах, нет! Я помню. Я весь день пытался уподобить собачий визг боли человеческому стону, и у меня не получалось. Эта мысль преследовала меня - преследовала меня повсюду, куда бы я ни пошел. Если бы они оба были стихийными звуками, они должны были бы иметь что-то общее, но связи между ними я не мог найти; тогда мне пришло в голову, разве такая хорошо воспитанная, хорошо обученная собака, как мой капитан в конюшне, издала бы там, в момент смерти, безудержный пронзительный лай; не будет ли в его предсмертном крике что-то от человеческого? Вещь стоила того, чтобы ее испытать. Если бы я мог изложить в своем трактате фрагмент факта по этому вопросу, это стоило бы дюжины собачьих жизней. так что я вышел на лунный свет - ах, но вы все знаете об этом - теперь, не так ли?
   "Да. Бедный капитан! он взвизгнул или застонал?"
   "Да ведь он издал один громкий, протяжный, отвратительный визг, как если бы он был обыкновенной дворняжкой. С тем же успехом я мог оставить его в покое; это только заставило этого другого скота открыть окно, выглянуть за мной и сказать своим надтреснутым старческим голосом: "Хозяин, что вы делаете здесь в это время ночи?"
   Он снова откинулся на спинку стула, бессвязно бормоча с полузакрытыми глазами.
   Лавдей оставила его в покое на минуту или около того; тогда у нее был еще один вопрос, чтобы задать.
   - А тот другой зверь - он визжал или стонал, когда ты наносил ему удар?
   - Что, старый Сэнди - скотина? он откинулся назад... Ах, я помню, вы сказали, что хотели бы увидеть молоток, который остановил его бормочущий старый язык - теперь, не так ли?
   Он немного неуверенно поднялся со стула и, казалось, с усилием протащил свои длинные конечности через комнату к шкафу в дальнем конце. Открыв ящик в этом шкафу, он извлек из нескольких образцов пластов и окаменелостей большой геологический молоток.
   На мгновение он помахал им над головой, затем остановился, приложив палец к губе.
   "Тише!" - сказал он. - К нам подкрадутся дураки, чтобы подглядывать за нами, если мы не позаботимся. И, к ужасу Лавдей, он вдруг бросился к двери, повернул ключ в замке, вынул его и сунул в карман.
   Она посмотрела на часы; стрелки указывали на половину седьмого. Получил ли Гриффитс ее записку в надлежащее время, и были ли мужчины сейчас на территории? Она могла только молиться, чтобы они были.
   - Свет слишком ярок для моих глаз, - сказала она и, поднявшись со стула, подняла лампу с зеленым абажуром и поставила ее на стол, стоявший у окна.
   -- Нет, нет, так не пойдет, -- сказал мистер Крейвен. "Это покажет всем снаружи, что мы здесь делаем". Говоря это, он подошел к окну и перенес лампу на каминную полку.
   Лавдей могла только надеяться, что за те несколько секунд, что она оставалась в окне, она привлекла внимание внешних наблюдателей.
   Старик поманил Лавдей подойти и осмотреть свое смертоносное оружие. "Покрутите его как следует, - сказал он, подстраивая действие к слову, - и он рухнет с великолепным грохотом". Он поднес молоток в дюйме от лба Лавдей.
   Она начала назад.
   - Ха, ха, - хрипло и неестественно засмеялся он, и теперь в его глазах плясали огоньки безумия; "Я напугал тебя? Интересно, какой звук вы бы издали, если бы я слегка постучал вас прямо здесь? Здесь он слегка коснулся ее лба молотком. - Элементарно, конечно, и...
   Лавдей с трудом справилась с нервами. Запертая с этим сумасшедшим, ее единственный шанс состоял в том, чтобы выиграть время для детективов, чтобы добраться до дома и войти через окно.
   -- Погодите, -- сказала она, стараясь отвлечь его внимание; - Вы еще не сказали мне, какой стихийный звук издал старый Сэнди, когда упал. Если вы дадите мне перо и чернила, я напишу полный отчет обо всем этом, и вы сможете потом включить его в свой трактат.
   На мгновение на лице старика промелькнуло выражение истинного удовольствия, затем оно исчезло. "Зверь беззвучно упал замертво, - ответил он. "Все было напрасно, эта ночная работа; но совсем не зря. Нет, я не против признать, что я сделал бы это снова и снова, чтобы испытать дикий трепет радости в моем сердце, когда я посмотрел в мертвое лицо этого старика и почувствовал себя наконец свободным! Свободный наконец-то!" - взволнованно прозвучал его голос, - он еще раз безобразно взмахнул молотом.
   "На мгновение я снова стал молодым человеком; Я прыгнул в его комнату - в окно светила полная луна - я вспомнил свои старые студенческие годы и веселье, которое мы имели в Пемброке - вверх дном я все перевернул... - Он резко осекся и сделал шаг вперед. ближе к Лавдей. -- Жалость всего этого была в том, -- сказал он, вдруг переходя от своего высокого возбужденного тона к низкому, жалкому, -- что он упал без всякого звука. Здесь он сделал еще один шаг ближе. - Интересно... - сказал он, затем снова замолчал и приблизился к Лавдей. -- Только сейчас мне пришло в голову, -- сказал он, приблизив губы к уху Лавдей, -- что женщина в предсмертной агонии с гораздо большей вероятностью издаст элементарный звук, чем мужчина.
   Он поднял свой молот, и Лавдей подбежала к окну, и три пары сильных рук подняли ее снаружи.
   * * * *
   "Я думал, что веду свое самое последнее дело - мне еще никогда не удавалось сбежать с таким трудом!" - сказала Лавдей, стоя и разговаривая с мистером Гриффитсом на платформе Гренфелла в ожидании поезда, который увезет ее обратно в Лондон. "Кажется странным, что никто прежде не подозревал в здравом уме старого джентльмена, - я полагаю, однако, что люди так привыкли к его чудачествам, что не заметили, как они углубились в положительное помешательство. Его хитрость, очевидно, сослужила ему хорошую службу на дознании.
   "Возможно, - задумчиво сказал Гриффитс, - что он не перешел абсолютно той очень тонкой грани, которая отделяла эксцентричность от безумия, до самого убийства. Возбуждение, вызванное раскрытием преступления, возможно, толкнуло его за границу. А теперь, мисс Брук, у нас есть ровно десять минут до прибытия вашего поезда. Я был бы вам очень признателен, если бы вы объяснили кое-что, что представляет для меня профессиональный интерес.
   - С удовольствием, - сказала Лавдей. "Расположите свои вопросы в категорическом порядке, и я отвечу на них".
   - Ну, во-первых, что навело вас на мысль о виновности старика?
   "Отношения, существовавшие между ним и Сэнди, казались мне слишком сильными, с одной стороны, страхом, с другой - силой. Кроме того, доход, выплаченный Сэнди во время отсутствия мистера Крейвена в Натале, имел, на мой взгляд, неприятное сходство с платой за молчание.
   "Бедное несчастное существо! И я слышал, что, в конце концов, женщина, на которой он женился в дни своей буйной юности, умерла вскоре после этого от пьянства. Я не сомневаюсь, однако, что Сэнди усердно поддерживал фикцию ее существования даже после второй женитьбы своего хозяина. А теперь еще один вопрос: как вы узнали, что мисс Крейвен заняла место своего брата в палате больного?
   "Вечером моего приезда я обнаружил довольно длинную прядь светлых волос в неподметенном камине моей комнаты, которую, как оказалось, обычно занимала мисс Крейвен. Мне сразу пришло в голову, что юная леди отрезала себе волосы и что должна быть какая-то веская причина, чтобы побудить ее к такой жертве. Подозрительные обстоятельства, сопровождавшие болезнь ее брата, вскоре дали мне такой мотив".
   "Ах! дело с брюшным тифом было сделано очень умно. Не слуга в доме, я искренне верю, но кто думал, что мастер Гарри был наверху, больной в постели, а мисс Крейвен уехала к своим друзьям в Ньюкасл. Молодой человек, должно быть, начал действовать в течение часа после убийства. Его сестра, отправленная на следующий день в Ньюкасл, уволила там свою служанку, как я слышал, под предлогом отсутствия жилья в доме ее друзей, отправила девушку к себе домой на каникулы, а сама вернулась в Тройтес-Хилл в центре города. ночи, пройдя пять миль от Гренфелла. Без сомнения, ее мать впустила ее через одно из этих легко открывающихся передних окон, остригла ей волосы и уложила в постель, чтобы она без промедления выдавала себя за своего брата. При сильном сходстве мисс Крейвен с мастером Гарри и в затемненной комнате легко понять, что глаза врача, лично не знакомого с семьей, могут быть легко обмануты. А теперь, мисс Брук, вы должны признать, что со всеми этими изощренными махинациями и двойными махинациями было вполне естественно, что мои подозрения сильно укоренились в этом квартале.
   -- Видите ли, я прочла все это в другом свете, -- сказала Лавдей. "Мне казалось, что мать, зная злые наклонности сына, верила в его вину, несмотря, может быть, на его утверждения о невиновности. Скорее всего, сын, возвращаясь домой после залога семейной тарелки, встретил старого мистера Крейвена с молотком в руке. Видя, без сомнения, что ему невозможно будет оправдаться, не уличив отца, он предпочел бегство в Наталь даче показаний на следствии".
   - Теперь о его псевдониме? - оживленно сказал мистер Гриффитс, потому что поезд в этот момент подъезжал к станции. - Откуда вы узнали, что Гарольд Казинс был идентичен Гарри Крейвену и плыл на " Бонни Данди "?
   - О, это было достаточно просто, - сказала Лавдей, садясь в поезд. "Газета, присланная мистеру Крейвену его женой, была сложена так, чтобы обратить его внимание на список отгрузок. В нем я увидел, что " Бонни Данди " отплыла двумя днями ранее в Наталь. Теперь было вполне естественно связать Натал с миссис Крейвен, которая провела там большую часть своей жизни; и было легко понять ее желание, чтобы ее сын-отступник попал в число ее первых друзей. Псевдоним, под которым он плыл, стал известен довольно быстро. Я нашел его исписанным на одном из блокнотов мистера Крейвена в его кабинете; очевидно, его жена вдалбливала ему в уши псевдоним сына, и старый джентльмен воспользовался этим способом, чтобы запомнить его. Будем надеяться, что молодой человек под своим новым именем заработает себе новую репутацию - во всяком случае, у него будет больше шансов сделать это, поскольку между ним и его злыми товарищами лежит океан. Теперь, я думаю, до свидания.
   -- Нет, -- сказал мистер Гриффитс. - Это до свидания, потому что вам придется снова вернуться на суд присяжных и дать показания, которые запрут старого мистера Крейвена в сумасшедшем доме на всю оставшуюся жизнь.
  
   ДЕЛО КОРИДОРА ЭКСПРЕСС, Виктор Л. Уайтчерч
   Торп Хазелл стоял в своем кабинете в своей лондонской квартире. К противоположной стене он приколол клочок бумаги, примерно в квадратный дюйм, на высоте своего глаза, и теперь проделывал самые невероятные изгибы.
   Не сводя глаз с бумаги, он вытягивал шею, насколько это было возможно, и крутил головой во все стороны. Это требовало боязливого закатывания глаз, чтобы удержать их на бумаге, и предполагалось, что это средство укрепления глазных мышц для углового зрения.
   Вскоре постучали в дверь.
   "Заходи!" - воскликнул Хейзел, все еще вертя головой.
   - Вас немедленно желает видеть джентльмен, сэр! - сказал слуга, протягивая ему карточку.
   Хейзел прервал свои упражнения, взял его с подноса и прочитал:
   "Г-н Ф. Уингрейв, магистр искусств, бакалавр наук".
   -- О, впустите его, -- сказал Хейзел довольно нетерпеливо, потому что терпеть не мог, когда его прерывали, когда он делал "гимнастику для глаз".
   Вошел молодой человек лет двадцати пяти с выражением сильного беспокойства на лице.
   - Вы мистер Торп Хейзелл? он спросил.
   "Я."
   "Вы, должно быть, видели мое имя на моей карточке - я один из учителей Шиллингтонской школы - я слышал ваше имя, и на станции мне сказали, что было бы неплохо посоветоваться с вами - надеюсь, вы не возражаете". - Я знаю, что вы не обычный детектив, но...
   - Садитесь, мистер Уингрейв, - сказал Хейзел. прерывая его нервный поток речи. - Ты выглядишь очень больным и усталым.
   "Я только что прошел через очень тяжелый опыт, - ответил Уингрейв, опускаясь на сиденье. "Мальчик, за которого я отвечал, только что таинственным образом исчез, и я хочу, чтобы вы нашли его для меня, и я хочу узнать ваше мнение. Говорят, вы все знаете о железных дорогах, но...
   "А теперь послушайте, мой дорогой сэр, выпейте немного горячего тоста и воды, прежде чем вы скажете еще хоть слово. Я заключаю, что вы хотите посоветоваться со мной по какому-то железнодорожному вопросу. Я сделаю все, что в моих силах, но не услышу вас, пока вы не освежитесь. Возможно, вы предпочитаете виски, хотя я вам этого не советую.
   Уингрейв, однако, выбрал виски, и Хейзел налил ему немного, добавив содовой.
   - Спасибо, - сказал он. - Надеюсь, вы сможете дать мне совет. Я боюсь, что бедного мальчика придется убить; все это тайна, и я...
   - Погодите немного, мистер Уингрейв. Я должен попросить вас рассказать мне историю с самого начала. Это лучший способ".
   "Совершенно верно. Боюсь, беспокойство по этому поводу сделало меня бессвязным. Но я постараюсь сделать то, что вы предлагаете. Во-первых, вам известно имя Карр-Мазерса?
   "Да, я так думаю. Очень богат, не так ли?
   "Миллионер. У него есть только один ребенок, мальчик лет десяти, мать которого умерла при его рождении. Он маленький мальчик для своего возраста, и его отец боготворил его. Около трех месяцев назад этого юного Горация Карр-Мазерса отправили в нашу школу - Крагсбери-Хаус, недалеко от Шиллингтона. Это не очень большая школа, но чрезвычайно избранная, а директор, доктор Спринг, хорошо известен в кругах высшего класса. Я могу сказать вам, что у нас есть сыновья некоторых ведущих дворян, готовящихся к государственным школам. Вы легко поймете, что в таком заведении, как наше, о мальчиках заботятся не только в отношении их нравственного и интеллектуального воспитания, но и в отношении всякого постороннего влияния".
   - Например, похищение, - вставил Хейзел.
   "В яблочко. Известны такие случаи, и у доктора Спринг очень высокая репутация. Малейший слух против школы плохо отразится на нем - и на всех нас, учителях.
   -- Так вот, сегодня утром директор получил телеграмму насчет Горация Карр-Мазерса с просьбой прислать его в город.
   - Вы знаете точную формулировку? - спросил Хейзел.
   - Он у меня с собой, - ответил Уингрейв, вытаскивая его из кармана.
   Хейзел взяла у него листок и прочитала следующее:
   - Пожалуйста, отпустите Горация на два дня. Отправьте его в Лондон экспрессом в 5.45 из Шиллингтона в вагоне первого класса, дав караулу указания присматривать за ним. Мы встретим поезд в городе - Карр-Мазерс.
   - Гм, - проворчал Хейзел, возвращая его. - Ну, он может позволить себе телеграммы.
   "О, он всегда телеграфирует о том или другом," ответил Wingrave; "Он редко пишет письма. Ну, когда доктор получил это, он позвал меня в свой кабинет.
   "Полагаю, я должен отпустить мальчика, - сказал он, - но я вовсе не склонен позволять ему путешествовать одному. Если с ним что-нибудь случится, его отец возложит ответственность на нас, а также на железнодорожную компанию. Так что вам лучше отвезти его в город, мистер Уингрейв.
   "'Да сэр.'
   "Тебе не нужно ничего делать, кроме как доставить его к отцу. Если мистера Карр-Мазерса нет на конечной остановке, чтобы встретить его, отвезите его с собой на такси до его дома на Портленд-плейс. Вы, вероятно, сможете успеть на последний поезд домой, а если нет, то можете снять ночлег в гостинице.
   "Очень хорошо, сэр".
   "Итак, вскоре после половины пятого я оказался на платформе Шиллингтона в ожидании лондонского экспресса".
   - А теперь остановись на минутку, - прервал его Хейзел, потягивая фильтрованную воду из стакана, которую он налил себе. "Я хочу получить ясное представление об этом вашем путешествии с самого начала, потому что, я полагаю, вы вскоре расскажете мне, что во время него произошло что-то странное. Было ли что-нибудь, на что можно было обратить внимание до того, как поезд тронулся?
   "В то время ничего. Но потом я вспомнил, что двое мужчин, казалось, довольно внимательно наблюдали за мной, когда я брал билеты, и я услышал, как один из них пробормотал: "Чёрт возьми!". Но в тот момент мои подозрения не пробудились".
   "Я понимаю. Если в этом что-то и есть, так это, вероятно, то, что он смутился, когда увидел, что вы собираетесь путешествовать с мальчиком. Эти двое мужчин сели в поезд?
   "Я подхожу к этому. Поезд был как раз вовремя, и мы заняли свои места в купе первого класса".
   "Пожалуйста, опишите точную позицию".
   "Наш вагон был третьим с фронта. Это был коридорный поезд с проходом из вагона в вагон на всем протяжении. Гораций и я были в купе одни. Я купил ему несколько иллюстрированных газет для путешествия, и некоторое время он сидел достаточно спокойно, просматривая их. Через некоторое время он стал беспокойным, как вы знаете, мальчики.
   "Подождите минуту. Я хочу знать, был ли коридор вашего вагона слева или справа, если вы сидите лицом к паровозу?
   "Налево."
   - Очень хорошо, продолжай.
   "Дверь, ведущая в коридор, была открыта. Было еще светло, но быстро сгущались сумерки - я бы сказал, около половины седьмого или чуть больше. Гораций смотрел в окно с правой стороны поезда, когда я обратил его внимание на замок Рутерхэм, мимо которого мы проезжали. Стоит, как известно, с левой стороны линии. Чтобы лучше его рассмотреть, он вышел в коридор и остановился там. Я сохранил свое место с правой стороны купе, время от времени поглядывая на него. Он как будто интересовался самим коридором, озираясь вокруг и раз или два закрывая и открывая дверь нашего купе. Теперь я понимаю, что мне следовало держать на нем более острую рожь, но я никогда не думал, что может произойти какой-либо несчастный случай. Я сам читал газету и заинтересовался абзацем. Может быть, прошло семь или восемь минут, прежде чем я поднял голову. Когда я это сделал, Гораций исчез.
   - Я сначала ничего об этом не подумал, а только заключил, что он прогулялся по коридору.
   - Ты не знаешь, куда он пошел? - спросил Хейзел.
   "Нет. Я не мог сказать. Я подождал минуту или две, а затем встал и выглянул в коридор. Там никого не было. Тем не менее мои подозрения не пробудились. Возможно, он ушел в туалет. Поэтому я снова сел и стал ждать. Тогда я начал немного беспокоиться и решил поискать его. Я прошел в любой конец коридора и обыскал туалеты, но оба они были пусты. Потом я заглянул во все остальные купе вагона и спросил их пассажиров, не видели ли они, как он проезжал мимо, но никто из них его не заметил".
   - Вы помните, как были заняты эти купе?
   "Да. В первом, предназначенном для дам, было пять дам. Следующим был курильщик с тремя джентльменами в нем. Следующими были наши. Затем к началу поезда шли двое мужчин, которых я заметил в Шиллингтоне; в последнем купе находились джентльмен, дама и трое их детей".
   "Ах! а как насчет тех двух мужчин? Что они делали?
   "Один из них читал книгу, а другой, казалось, спал".
   "Скажи-ка. Дверь, ведущая в коридор из их купе, была закрыта?
   - Да, это было.
   "Я был в ужаснейшем испуге, вернулся в свое купе и вытащил электрокоммуникатор. Через несколько секунд по коридору прошел передовой охранник и спросил меня, что мне нужно. Я сказал ему, что потерял зарядку. Он предположил, что мальчик прошел в другой вагон, и я спросил его, не возражает ли он, если я вместе с ним тщательно обыщу поезд. На это он с готовностью согласился. Мы вернулись к первому вагону и стали так делать. Мы осмотрели каждое купе от конца до конца поезда; мы заглянули под каждое сиденье, несмотря на протесты некоторых пассажиров; мы обыскали все туалеты - каждый угол поезда - и не нашли абсолютно никаких следов Горация Карр-Мазерса. Мальчика никто нигде не видел".
   - Поезд остановился?
   "Ни на секунду. Все время ехал на полной скорости. Он замедлился только после того, как мы закончили поиски, но так и не остановился".
   "Ах! Мы подойдем к этому сейчас. Я хочу сначала задать вам несколько вопросов. Был ли еще день?
   "Сгущаются сумерки, но достаточно светло, чтобы хорошо видеть, кроме того, горят фонари поезда".
   "В яблочко. Те двое мужчин, теперь в соседнем купе с вашим, расскажите мне, что именно произошло, когда вы посетили их во второй раз с охранником.
   "Они задавали много вопросов, как и многие другие пассажиры, и казались очень удивленными".
   - Вы смотрели под их сиденьями?
   "Безусловно."
   - На багажных полках? Такого маленького мальчика можно завернуть в коврик и положить на вешалку".
   "Мы проверили каждую стойку в поезде".
   Торп Хейзелл закурил сигарету и яростно закурил, жестом приказав своему спутнику замолчать. Он обдумывал ситуацию. Внезапно он сказал:
   - А как насчет окна в купе тех двух мужчин?
   - Она была закрыта - я это особенно заметил.
   - Вы совершенно уверены, что обыскали весь поезд?
   "Абсолютно уверен; как и охранник.
   "Ах!" - заметил Хейзел, - даже охранники иногда ошибаются. Это... э... вы обыскали только поезд внутри, а?
   "Конечно."
   - Хорошо, - ответил Хейзел, - теперь, прежде чем мы пойдем дальше, я хочу спросить вас вот о чем. Было бы кому-нибудь интересно убить мальчика?
   - Я так не думаю - насколько я знаю. Я не понимаю, как это может быть".
   "Очень хорошо. Мы примем это как чистый случай похищения и предположим, что он жив и здоров. Это должно вас утешить.
   - Думаешь, ты сможешь мне помочь?
   "Я еще не знаю. Но иди и расскажи мне все, что произошло.
   - Что ж, после того как мы обыскали поезд, я был в отчаянии - и охранник тоже. Однако мы оба согласились, что больше ничего нельзя сделать, пока мы не доберемся до Лондона. Каким-то образом у меня возникли самые сильные подозрения относительно этих двух мужчин, и остаток пути я путешествовал в их купе".
   "Ой! Что-нибудь случилось?
   "Ничего такого. Они оба пожелали мне спокойной ночи, надеясь, что я найду мальчика, вышли и уехали в экипаже.
   "А потом?"
   "Я поискал глазами мистера Карр-Мазерса, но его нигде не было видно. Потом я встретился с инспектором и представил ему дело. Он пообещал навести справки и проверить линию в той части, где я пропустил Горация. Я взял экипаж на Портленд-плейс и обнаружил, что мистер Карр-Мазерс находится на континенте, и его не ждут дома в течение недели. Потом я пришел к вам - инспектор посоветовал мне это сделать. Вот и вся история. Для меня это ужасно, мистер Хейзел. Что ты думаешь об этом?"
   "Ну, - ответил Хейзел, - конечно, совершенно ясно, что существует определенный сюжет. Кто-то отправил эту телеграмму, зная о наклонностях мистера Карр-Мазерса. Цель состояла в том, чтобы похитить мальчика. Звучит абсурдно говорить о разбойниках и выкупах в этой стране, но при всем при этом это делается снова и снова. Очевидно, что мальчик должен был ехать один, а местом для похищения был выбран поезд. Отсюда и сложные направления. Я думаю, вы были совершенно правы, подозревая этих двоих, и было бы лучше, если бы вы проследили за ними, не приходя ко мне.
   - Но они ушли одни!
   "В яблочко. Я считаю, что они изначально намеревались сделать это после того, как избавились от Горация, и что они осуществили свои первоначальные намерения.
   -- Но что стало с мальчиком? Как они...
   "Погодите немного, я совсем не в себе. Но вы упомянули, что, пока вы заканчивали обыск с конвоиром, поезд замедлил ход?
   "Да. Он почти остановился, а затем поехал очень медленно в течение минуты или около того. Я спросил охранника, почему, но не понял его ответа".
   "Что это было?"
   - Он сказал, что это была операция военнопленных.
   Хейзел рассмеялся. "PW означает постоянный путь, - объяснил он, - теперь я точно знаю, что вы имеете в виду. Рядом с Лонгмуром идет большая работа - поднимают уровень линии, и поезда вверх ходят по временным рельсам. Поэтому им приходится действовать очень медленно. После этого вы вернулись к тем двум людям, которых вы подозревали?
   "Да."
   "Очень хорошо. Теперь позвольте мне подумать над этим. Есть еще виски? Вы также можете взглянуть на содержимое моего книжного шкафа. Если вы знаете что-нибудь о первых изданиях и переплетах, они вас заинтересуют".
   Уингрейв, надо опасаться, мало обращал внимания на книги, но с тревогой наблюдал за Хейзеллом, пока тот выкуривал сигарету за сигаретой, его брови были нахмурены в глубокой задумчивости. Немного погодя он медленно сказал:
   "Вы понимаете, что я собираюсь работать над теорией, что мальчика похитили и что первоначальный замысел осуществился, несмотря на то, что вы случайно оказались в поезде. Меня сбивает с толку то, как тем временем избавились от мальчика; но это деталь, хотя будет интересно узнать, как это было сделано. Теперь я не хочу подавать ложных надежд, потому что я, скорее всего, ошибаюсь, но мы собираемся принять меры, исходя из вполне правдоподобного предположения, и если я в чем-то прав, я надеюсь, что вы определенно отслеживать. Заметьте, я не обещаю этого, и, в лучшем случае, я не обещаю сделать больше, чем поставить вас на след. Позвольте мне видеть - это только после девяти. У нас много времени. Сначала мы поедем в Скотланд-Ярд, потому что сыщик будет с нами.
   Он наполнил фляжку молоком, положил в коробку для сэндвичей несколько плазмонных бисквитов и банан, а затем приказал своему слуге поймать такси.
   Через час Хейзел, Уингрейв и человек из Скотланд-Ярда заперлись в одном из частных офисов Средневосточной железной дороги вместе с одним из руководителей линии. Последний внимательно слушал Хейзелла.
   - Но я не могу понять, почему мальчика нет в поезде, мистер Хейзел, - сказал он.
   - Я могу - отчасти, - ответил Хейзел, - но сначала позвольте мне проверить, верна ли моя теория.
   "Во всех смыслах. Поезд вниз через несколько минут. Я пойду с вами, дело очень интересное. Проходите, джентльмены.
   Он подошел к паровозу и дал несколько указаний машинисту, после чего они заняли свои места в поезде. Через полчаса или около того они миновали станцию.
   - Это Лонгмур, - сказал чиновник, - теперь мы скоро будем на месте. Это примерно в миле вниз, где линия поднимается.
   Хейзел высунул голову из окна. Вскоре показался зловещий красный свет. Поезд почти остановился, а затем медленно двинулся дальше, человек, показавший красный свет, сменил его на зеленый. Проходя мимо, они могли видеть его, стоящего рядом с небольшой временной хижиной. Его обязанностью было предупреждать всех приближающихся водителей, и для этой цели его поставили ярдах в трехстах перед оперируемым отрезком пути. Очень скоро они прошли этот бит. Лампы нафты отбрасывали странный свет на оживленную сцену, потому что работа велась день и ночь. Двадцать или около того крепких землекопов ковыряли и ковыряли дорогу.
   Еще раз во тьму. По другую сторону от места боевых действий, на том же расстоянии, стояла еще одна избушка с сторожем для поезда. Вместо того, чтобы увеличить скорость при прохождении этой будки, что было бы обычно, машинист почти остановил поезд. Когда он это сделал, четверо мужчин вылезли из кареты, спрыгнув с подножки на землю. Поезд ушел, оставив их на левой стороне нижнего пути, как раз напротив маленькой хижины. Они могли видеть человека, стоящего снаружи, частично повернутого к ним спиной. Рядом горел огонь в жаровне, смутно очерчивавшей его фигуру.
   Он вздрогнул внезапно, когда они пересекли линию к нему.
   "Что ты здесь делаешь?" воскликнул он. - Тебе здесь нечего делать - ты нарушаешь границы.
   Это был большой, сильный на вид мужчина, и, говоря это, он немного попятился к своей хижине.
   -- Я мистер Миллс, помощник смотрителя линии, -- ответил чиновник, выступая вперед.
   "Прошу прощения, сэр; но откуда мне было это знать? - прорычал мужчина.
   "Совершенно верно. Это ваша обязанность предупреждать незнакомцев. Как давно вы здесь?
   "Я пришел в пять часов; Я обычный ночной сторож, сэр.
   "Ах! Довольно удобно, а?
   - Да, спасибо, сэр, - ответил человек, недоумевая, почему был задан этот вопрос, но вполне естественно думая, что помощник суперинтенданта спустился с отрядом инженеров, чтобы наблюдать за всем.
   - Хижина принадлежит тебе?
   "Да сэр."
   Не говоря больше ни слова, мистер Миллс подошел к двери хижины. Человек, лицо которого вдруг побледнело, пошевелился и встал к нему спиной.
   - Это... это личное, сэр! - прорычал он.
   Хейзел рассмеялся. - Хорошо, мой человек, - сказал он. - Я был прав, я думаю - здравствуйте! - берегитесь! Не отпускай его!"
   Поскольку человек сделал быстрый рывок вперед. Но через мгновение офицер Скотленд-Ярда и Хейзел оказались рядом с ним, а через несколько секунд на его запястьях щелкнули наручники. Затем они распахнули дверь, и там, в углу, с кляпом во рту и связанным, лежал Гораций Карр-Мазерс.
   Возглас радости вырвался из Wingrave, как он открыл свой нож, чтобы перерезать шнуры. Но Хейзел остановила его.
   - Полминутки, - сказал он, - я хочу посмотреть, как его связали.
   При этом был принят своеобразный метод. Его запястья были стянуты за спиной, толстая веревка была обмотана вокруг его тела прямо под мышками, а еще одна веревка была над коленями. Они были соединены провисшей веревкой.
   "Хорошо!" продолжал Хейзел; - Вытащим беднягу из беды - вот, так лучше. Как ты себя чувствуешь, мой мальчик?
   "Ужасно жестко!" - сказал Гораций. - Но я не ранен. Я говорю, сэр, - продолжал он Уингрейву, - как вы узнали, что я здесь? Я рад, что ты пришел".
   - Вопрос в том, как ты сюда попал? - ответил Уингрейв. - Мистер Хейзел, похоже, знал, где вы, но сейчас для меня это загадка.
   - Если бы вы пришли на полчаса позже, вы бы его не нашли, - прорычал человек в наручниках. - Я не столько виноват, сколько они, поскольку наняли меня.
   "О, так лежит земля?" - воскликнул Хейзел. "Я понимаю. Ты сейчас расскажешь нам, мой мальчик, как это случилось. Тем временем. Мистер Миллс, я думаю, мы можем приготовить небольшую ловушку, а?
   За пять минут все было устроено. С линии были подняты двое землекопов, один стоял снаружи для охраны от поездов и с некоторыми другими инструкциями, а другой находился в хижине с остальными. За полицией был также отправлен третий военно-морской флот.
   - Как они идут? - спросил Хейзел человека в наручниках.
   "Они собирались сесть на поезд из Лондона в Рокхемпстед на восток-север и переехать туда. Это примерно в десяти милях отсюда.
   "Хороший! они скоро должны быть здесь, - ответил Хейзел, жевая несколько бисквитов и запивая их глотком молока, после чего он удивил всех, торжественно проделав одно из своих "упражнений для пищеварения".
   Чуть позже они услышали звук колес на дороге рядом с линией. Тогда вахтенный сказал хриплым голосом:
   - Мальчик внутри!
   Но внутри они нашли не только мальчика, и через час всех троих заговорщиков благополучно поместили в тюрьму Лонгмур.
   -- О, это было ужасно скверно, скажу я вам, -- сказал Гораций Карр-Мазерс, объясняя дело впоследствии. "Я, знаете ли, вышел в коридор и стал осматриваться, как вдруг почувствовал, что меня сзади схватили за ворот шинели и чья-то рука закрыла мне рот. Я пытался пинать и кричать, но это было бесполезно. Меня завели в купе, засунули мне в рот платок и завязали. Это было просто отвратительно. Потом связали меня по рукам и ногам и открыли окно с правой стороны - против коридора. Я был в ступоре, так как думал, что меня собираются вышвырнуть, но один из них сказал мне держать член выше, так как они не собирались причинять мне боль. Затем они спустили меня из окна по этой провисшей веревке и привязали ее к ручке двери снаружи. Это было очень плохо. Вот я, висящий на дверной ручке в каком-то скрюченном положении, моя спина опирается на подножку вагона, а поезд мчится как сумасшедший. Мне было плохо и ужасно, и мне пришлось закрыть глаза. Я, казалось, висела там целую вечность".
   "Я же говорил вам, что вы осматривали поезд только изнутри", - сказал Торп Хейзел Уингрейву. "У меня были подозрения, что он все время где-то снаружи, но я не знал, где именно. Это был хитрый трюк".
   -- Ну, -- продолжал мальчик, -- через некоторое время я услышал, как надо мной открылось окно. Я поднял взгляд и увидел, как один из мужчин снял веревку с ручки. Поезд только начал замедляться. Потом он свесился в окно, свесив меня одной рукой. Это было ужасно. Теперь я висел ниже подножки. Потом поезд почти остановился, и кто-то схватил меня за талию. Я потерял сознание на минуту или две, а потом обнаружил, что лежу в избе".
   -- Что ж, мистер Хейзел, -- сказал помощник суперинтенданта, -- вы были совершенно правы, и мы все в долгу перед вами.
   -- О, -- сказал Хейзел, -- это было в лучшем случае только предположение. Я предположил, что это было просто похищение, и проблема, которую нужно было решить, заключалась в том, как и где мальчика высадили из поезда без травм. Было очевидно, что от него избавились еще до того, как поезд прибыл в Лондон. Был только один другой вывод. Дежурный, очевидно, был сообщником, иначе его присутствие помешало бы всему плану действий. Я очень рад, что был полезен. В этом деле есть интересные моменты, и мне было приятно взяться за него".
   Вскоре после этого мистер Карр-Мазерс сам зашел к Хейзеллу, чтобы поблагодарить его.
   "Я хотел бы, - сказал он, - существенно выразить свою глубокую благодарность; но я так понимаю, вы не обычный детектив. Но могу ли я чем-нибудь вам помочь, мистер Хейзелл?
   - Да, двумя способами.
   "Пожалуйста, назовите их".
   - Мне жаль, что мистер Уингрейв попал в беду из-за этого дела, да и доктор Спринг тоже.
   - Я понимаю вас, мистер Хейзел. Они оба были виноваты, в каком-то смысле. Но я позабочусь о том, чтобы репутация доктора Спринга не пострадала и Уингрейв вышел из этого безвредно.
   "Большое спасибо."
   - Ты сказал, что есть еще один способ, которым я могу служить тебе.
   "Так и есть. На распродаже у Данна в прошлом месяце вы стали покупателем двух первых изданий "The New Bath Guide". Если вы хотите избавиться от одного, я...
   - Ни слова больше, мистер Хейзел. Я буду рад подарить вам одну для вашей коллекции.
   Хейзел напряглась.
   - Вы меня неправильно поняли! - воскликнул он ледяным тоном. - Я хотел добавить, что если вы захотите избавиться от копии, я выпишу вам чек.
   -- О, конечно, -- с улыбкой ответил мистер Карр-Мазерс, -- я буду очень доволен.
   После чего сделка была заключена.
  
   СЕКРЕТНОЕ ПРЕДЛОЖЕНИЕ, Винсент Х. О'Нил
   - Вы должны знать, что я полицейский. Вообще-то детектив из отдела убийств.
   "Хорошо." Пауза. "Это не может быть легкой работой в таком большом городе".
   "Ну, это так, и это не так. Скорость очистки довольно низкая, поэтому вы не получите слишком много тепла от боссов, если будете их побеждать. Один или два простых случая - например, когда вы ловите преступника на месте происшествия с оружием - могут действительно помочь вам".
   - Звучит немного скромно.
   "О, я хорошо разбираюсь в том, что делаю... Я бы не стал говорить такое в присутствии другого копа".
   "Хм. Это хорошее вступление к моему следующему вопросу: разве в отделении полиции нет штатных психиатров? Кто-то, с кем вы могли бы поговорить бесплатно?
   "Конечно... конечно. И я слышал, что они довольно хороши... для стандартных вещей, например, копы, которые думают съесть свое оружие".
   - Значит, то, что привело тебя сюда, не является "стандартом"?
   Долгая пауза.
   - Ну, ты мне скажи, док. Для полицейского из отдела убийств нормально думать, что призрак помог раскрыть убийство?
   * * * *
   - Вы улыбаетесь, док.
   - Только потому, что ты есть.
   - Это плохой знак?
   "Как правило, не. Я говорю большинству своих пациентов, что юмор - это хороший выпускной клапан".
   "Даже когда они смеются над чем-то несмешным?"
   "Это намного лучше, чем кричать им в лоб". Общий смех. - Так расскажи мне еще.
   "Хорошо." Небольшая пауза. "Я называю это призраком, потому что не знаю, что это такое... если это вообще что-то. Позвольте мне рассказать вам немного предыстории: я работаю в отделе убийств уже два года, и меня учили не делать поспешных выводов. Поэтому я подхожу к каждому расследованию непредвзято. Я сосредотачиваюсь на фактах дела, доказательствах и интервью. Слишком ранние выводы могут привести к тому, что вы что-то упустите.
   "Что я пытаюсь сказать, так это то, что у меня действительно нет "интуитивных чувств" по поводу моих дел. Я ходил в ритме несколько лет, так что я видел человечество в худшем его проявлении. Думаю, это помогает мне оставаться отстраненным; Мне не нравятся и не нравятся люди, с которыми я беседую, вне зависимости от того, подозреваемые они или нет".
   - Похоже, из тебя вышел бы хороший психиатр.
   "Люди открываются мне, если ты это имеешь в виду . Кто-то однажды сказал мне, что у меня "чуткий характер"... в любом случае, всего несколько месяцев назад я работал над большим делом, и у меня начались эти... чувства... импульсы... которые были совсем на меня не похожи. Это было действительно странно".
   - Такого никогда раньше не было?
   - Даже когда я был новичком.
   "Вы сказали, что этот случай произошел несколько месяцев назад. Я предполагаю, что с тех пор у вас были другие.
   "О да... в отделе убийств всегда звонит телефон. И я понимаю, к чему вы клоните: у меня не было подобного опыта с другими делами".
   "Было ли что-то необычное в этом конкретном расследовании? Возможно, что-то, что могло задеть вас за живое?"
   "Я думал об этом. На самом деле я много думал об этом. Но нет, казалось, не было ничего, что должно было попасть под мою кожу. Жертва была богата, образованна, успешна... и поначалу казалось, что это могло быть случайное убийство, как ограбление, которое пошло не так". Несколько секунд тишины. "Ничего особенного."
   "Возможно, вам не разрешат ответить на этот вопрос, так что не стесняйтесь так и говорить. Это похоже на убийство Мериуэзер.
   "Это. И так как это уже было в суде, и так как это было в новостях, я могу обсудить это с вами. Не все, а то, что общеизвестно".
   "Я просто подумал, что было бы полезно, если бы вы могли говорить поподробнее... мы могли бы найти что-то в этом расследовании, что повлияло на вас. Что-то, что вы, возможно, не заметили.
   "Хороший. Это хорошо - это имеет смысл. Итак, вот: Лоуренс Меривезер был застрелен однажды в укромном месте с видом на реку. Пистолет был рядом с телом, но мы могли сказать, что это не было самоубийство".
   "Я знаю, что это было исключено... но как?"
   "Несколько разных вещей: угол входа, отсутствие следов пороха на руках, отсутствие пригара на одежде". Прочистка горла. - Его часы и бумажник все еще были при нем, но это не всегда исключает грабеж; иногда пистолет выстреливает случайно, и грабитель просто бежит за ним. Больше всего меня беспокоило то, что мы не могли понять, почему он вообще здесь".
   - В газетах говорилось, что его нашли возле стоянки для отдыха на шоссе. Одно из тех мест с живописным видом.
   "Верно. Там он припарковал свою машину, а через лесную зону проходит тропинка, ведущая туда, где было найдено его тело. Люди в офисе Мериуэзера сказали, что он вел себя немного рассеянно, и поэтому мы задались вопросом, не вышел ли он туда в поисках тихого места, чтобы подумать". Глубокий выдох. "Именно здесь у меня появилось первое чувство, первое... ощущение. На месте преступления".
   - Ты веришь, что именно тогда этот призрак или эта сущность связались с тобой?
   "Ага. Тогда я этого, конечно, не знал, но сейчас я так думаю".
   - Вы почувствовали неуместную эмоцию?
   "Да. Я проводил свой первоначальный опрос. Тело нашел бегун, так что оно не пропадало там и дня. Мы уже знали, кто он такой, и я полагаю, что это сделало этот случай немного другим, но я начал испытывать что-то, что было просто... неуместным".
   "Как что?"
   "Страх. Я имею в виду учащенное сердцебиение, липкие руки, страх "бей или беги". Я был в паре трудных моментов за эти годы, и поэтому я узнаю эмоции. Но это было сумасшествием; было средь бела дня, парень был мертв, меня окружили мои коллеги-полицейские... я не мог этого объяснить".
   - Вы еще что-нибудь регистрировали?
   "Как что?"
   - Ты упомянул, что у тебя сильно бьется сердце.
   - Из вас вышел бы хороший интервьюер, док. Вы не раздаете ответы".
   "Большинство психиатров считают, что это может ненадлежащим образом повлиять на дискуссию или даже дать ответ, который не... подлинный".
   "Мы делаем то же самое в наших интервью".
   - Думаю, по той же причине - получить незапятнанный ответ.
   "Не совсем. Большую часть времени мы пытаемся заставить кого-то рассказать нам что-то, чего, по их словам, они не знали".
   Смех. "Это весело. В некотором смысле, это то, что я пытаюсь сделать прямо сейчас".
   * * * *
   "Отвечая на ваш вопрос, я не чувствовал ничего, кроме эмоций и моей реакции на них".
   - Это чувство осталось с тобой?
   "Нет. Вот почему я сначала отклонил его. Это исчезло, как только я покинул сцену".
   "Куда ты ушел?"
   - Дом Мериуэзеров. Большой дом, акры земли, можно подумать, что парень мог бы найти тихое местечко где-нибудь на своей территории... Его жена Фелиция начала звонить накануне вечером, когда он не вернулся домой. Он часто задерживался в офисе допоздна, но она сказала нам, что он всегда звонил, чтобы сообщить ей. Она позвонила семейному адвокату, а он в ту ночь вызвал полицию.
   "Разве вам не нужно ждать определенное количество часов, прежде чем кого-то можно будет объявить пропавшим без вести?"
   - Для таких, как я и ты, конечно. Богатый парень вроде Мериуэзера... Департамент уже искал его, когда бегун нашел тело. Так или иначе, мы с напарником отправились к вдове, как только закончили осмотр места преступления. Она крутая, вы, наверное, читали об этом в газетах...
   - Семейный адвокат тоже звучал жестко.
   "Ага. Джордж Сандерсон. Он был приятелем Меривезера с детства. Они вместе играли в школьный футбол; Сандерсон заблокировал, и Мериуэзер бросил мяч. В значительной степени их отношения в течение следующих тридцати лет.
   "Он был там на первом интервью с вдовой, которое прошло очень хорошо. У меня больше не было необъяснимых чувств; это было больше похоже на мои обычные интервью, вообще никаких эмоций. Миссис Мериуэзер откровенно горевала, и я чувствовал, что это искренне. Она сказала, что не заметила ничего необычного в поведении своего мужа до его исчезновения, что согласуется с идеей, что он был убит при случайной встрече. То есть до тех пор, пока мы не опросили людей в офисе Мериуэзера, и большинство из них не сказали, что он вел себя странно".
   - Вы что-нибудь чувствовали, когда разговаривали с его сотрудниками?
   "Нет. Похоже, Мериуэзер им очень понравился; более чем несколько из них сказали, что он казался рассеянным в течение нескольких дней. В день своей смерти он дважды выходил из офиса, что не было чем-то необычным, за исключением того, что ни разу он никому не сказал, куда направляется. В то утро он вышел на пару часов, а ближе к вечеру ушел и сказал, что не вернется. Его личный помощник спросил, направляется ли он домой, и он сказал да, но не сразу".
   - Это звучало необычно?
   "Не совсем. Фелиция Меривезер активно участвовала в художественной жизни, поэтому сама обычно не возвращалась домой рано. В ночь убийства она побывала в паре мест, на благотворительном мероприятии, а потом поужинала со старым другом. А поскольку мы не могли точно определить, когда умер ее муж, было время, когда она могла выбраться к реке и сделать это".
   - Но ты не поверил этому.
   "Сначала нет. Мне было интересно, почему жена Мериуэзера не заметила, что он отвлекся, когда это заметило так много его сотрудников, но это можно объяснить. И никто понятия не имел, зачем он вышел в это место на реке".
   - Включая адвоката?
   "Верно. Сандерсон был в резиденции, когда мы добрались туда, поэтому я тоже задал ему несколько вопросов. Он не согласился с оценкой вдовой душевного состояния Мериуэзера, но это было потому, что накануне он получил от него странный телефонный звонок. Сандерсон сказал, что Меривезер хотел убедиться, что он не уедет из города в ближайшие несколько дней, но не стал говорить, в чем дело. Он сказал, что Мериуэзер выглядел слегка обеспокоенным чем-то, но, поскольку он был корпоративным поверенным этого человека, он не думал, что это что-то серьезное. Это был последний звонок Мериуэзер перед уходом из офиса - мы проверили записи".
   - Так вы узнали о частном сыщике? Из телефонных записей?
   "Ага. Выяснилось, что тем утром, когда Меривезер отсутствовал в офисе два часа, он встречался с детективом. Он просто нанял его, потому что подозревал, что у его жены роман".
   * * * *
   - Но мы узнали об этом позже, после того, как просмотрели записи телефонных разговоров Мериуэзер. Тем временем мы пошли в его офис и побеседовали с его сотрудниками. Именно тогда мы узнали, что некоторые из них думали, что что-то беспокоит их босса. Никто из них понятия не имел, почему он ушел в это место, поэтому я решил вернуться туда. У нас были люди, осматривающие местность и задающие вопросы, но я хотел еще раз взглянуть на место преступления.
   "Я припарковался на стоянке рядом с тем местом, где была найдена машина Мериуэзер, а затем пошел в лес по тропинке, ведущей к этому месту. Тропа проходит вдоль обрывов над рекой, и вид оттуда довольно хороший. Так что имело смысл, что Меривезер мог выйти туда, чтобы обдумать то, что его беспокоило.
   "Именно тогда я снова получил чувства. Но на этот раз они были другими. Во время моего первого визита это были ощущения страха, но во время второго визита, клянусь, я почувствовал... злость. Почти ярость, как когда думаешь о ком-то, кто действительно причинил тебе вред.
   "В последнее время кто-нибудь делал что-то такое, что могло вас обидеть?"
   - Я полицейский, док. конечно, были".
   Смех. - Нет, я имею в виду что-то личное. Может быть, что-то на месте происшествия напомнило вам о плохом опыте, и это вызвало эмоцию?"
   "Нет нет. Как я уже сказал, я тщательно изучил факты расследования - и свою собственную реакцию - чтобы попытаться придумать какое-то объяснение. Нада . И даже если бы я это сделал, как это объясняет, когда я однажды почувствовал страх, а в следующий раз гнев?"
   "Ну, если вы решили, что это не связано с вами лично, я вижу, как вы могли бы объяснить этот опыт по-другому... так что же произошло после этого?"
   "Это было громкое расследование, поэтому документы должны были быть идеальными. Я должен был информировать своего босса о том, что происходит, а он должен был держать шефа в курсе. Мэр был замешан... у этого Мериуэзера было много друзей, и они хотели кого-то обвинить.
   "Мы опросили весь домашний персонал, всех из его офиса, даже некоторых людей из его загородного клуба. У него было много конкурентов и некоторые люди, которые ему завидовали, но не похоже, чтобы он нажил таких врагов, которые убьют его. Именно тогда мы начали подозревать, что это было преступление при удобном случае, может быть ограбление, которое вышло из-под контроля".
   - Есть еще сенсации?
   - Ни во что из этого. Я начал было списывать их на переутомление, но потом пришли результаты вскрытия. Я хотел сначала увидеть их, пока не вмешалось начальство, поэтому пошел в морг. Это было именно то, что я ожидал; Причина смерти - одиночное пулевое ранение в грудь.
   "Я разговаривал с судмедэкспертом, задавал несколько стандартных вопросов, когда... ниоткуда... меня охватил такой приступ гнева, что я чуть не свалился с ног. Однако это не было похоже на то чувство, которое я испытал на месте преступления; это было больше похоже на обиду , как будто МЭ поставил меня на место или испортил что-то, что мне было нужно. Я давно знаю этого доктора и считаю его своим другом, и все же у меня внезапно возникло желание стащить его и пристегнуть изо всех сил.
   - Я сделал шаг назад и увидел, как по коридору катят тело. Он был закрыт, но я заставил их остановиться".
   Минута молчания.
   "И ты хочешь знать забавную вещь? Тело, которое катили мимо, могло быть каким угодно окоченевшим, и все же я знал , что это был Меривезер. И это было .
   "Тогда я понял, что что-то... что-то, чего я не мог видеть... посылает мне сообщение".
   * * * *
   - Полагаю, сейчас самое подходящее время, чтобы сказать вам, что я не верю в призраков.
   - Возможно, вы передумаете, когда я закончу рассказ, док.
   "Хорошо. Но сначала один вопрос: если вы так уверены, что это какое-то сверхъестественное существо, зачем вы пришли к психиатру? Почему бы не пойти к экстрасенсу или какому-нибудь исследователю паранормальных явлений?
   Долгий вдох, а затем вздох.
   "Я сделал. В одном из университетов. Он профессор изучения паранормальных явлений, но он также экстрасенс... или, во всяком случае, утверждает, что им является.
   "Продолжать."
   "Мы долго разговаривали, и он предположил, что эмоции, с которыми я сталкивалась, соответствуют профилю призрака жертвы убийства. Страх. Злость. Негодование-"
   - Извините, что прерываю, но расследование все еще продолжается?
   "Нет. Это было несколько дней назад, сразу после того, как мы получили вердикт. Однако профессор был не таким, как вы; он не следил за новостями, поэтому мне не нужно было вдаваться в подробности. Самое смешное, что он полностью принял мою историю".
   "Действительно?"
   "Подумайте об этом: он верит в вещи, которые никто не может видеть. Это его дело. Поэтому он сказал мне, что в большинстве случаев призрак - это дух умершего человека, застрявший здесь, на Земле, потому что не может отпустить часть своей жизни. Он даже предположил, что со мной связался призрак Меривезера, потому что он был жертвой убийства".
   - Что ты об этом думаешь?
   "Я сказал, что это будет впервые. Но я знаю, что эти ощущения были реальными, и у меня не было другого объяснения тому, откуда они могли появиться, поэтому я спросил его, чем еще они могут быть. Он сказал, что это может быть не обязательно Меривезер; по его словам, некоторых призраков могут привлекать живые люди, которые разделяют те же пороки, которыми они наслаждались при жизни. Так что, если призрак был игроком при жизни, его мог привлечь живой человек, который делает большие ставки. Он сказал, что такого рода посещения подходят для моего случая, потому что это конкретное существо общается только посредством эмоций - это существо аппетита.
   "Затем он сказал мне, что у меня есть личность, которую призраки найдут сочувствующей... что они хотели бы околачиваться рядом со мной, потому что я непредубежден".
   - Это он сказал, что у тебя "чуткий характер"?
   - Очень хорошо, док. Хорошая память. Да, это он сказал".
   - Он сказал что-нибудь еще?
   - Ага... Я спросил его, почему существо с неконтролируемым аппетитом связывается с обычным детективом и пытается помочь раскрыть убийство. Сначала он не хотел отвечать, но я вытянула из него это".
   - И какой был ответ?
   "Он сказал, что, возможно, эта штука, эта сущность связывалась со мной, потому что она уже пыталась связаться с убийцей - и потерпела неудачу".
   * * * *
   "Хорошо... значит, ты получил некоторую информацию от этого экстрасенса..."
   "Эй, Док, я только что заметил кое-что: "Экстрасенс" и "Психиатр" начинаются с одного и того же слога. Тоже самое написание. Есть какая-то связь?"
   "Вовсе нет." Сдержанный смех. "Я как раз собирался спросить вас: действительно ли какое-либо из этих чувств помогло вам раскрыть убийство? Все в новостях звучало довольно прямо".
   "Держу пари. И ты видел меня в новостях?
   "Нет..."
   "В яблочко. Вы видели группу офицеров с галунами на фуражках, говорящих вам, что город в безопасности и что маньяк пойман. Думаешь, кто-нибудь из этих людей знал, как на самом деле было раскрыто это дело?
   "Очевидно нет."
   "Верно. Вот как это было. Нам было нечего продолжать. Пистолет был старым и без вести пропавшим. Никто не видел ничего необычного ни на месте преступления, ни рядом с ним. У вдовы не было алиби, но у нее было довольно мало возможностей выбраться к реке, застрелить мужа и попасть на следующую помолвку. Между тем у нас не было никакого мотива для ее убийства".
   - Пока вы не нашли нанятого частного сыщика Меривезера.
   "Вот так. Мы копались в его телефонных записях и обнаружили, что он звонил частному частному лицу за несколько дней до своей смерти и еще раз утром. Мы пошли к частному детективу, и он признался, что был на приеме у Меривезера тем утром, когда не сказал своим сотрудникам, куда идет. Меривезер нанял его присматривать за женой, но он еще даже не начал, когда обнаружилось тело, поэтому он как можно дальше отошел от дела.
   - Зная, что его убитый клиент считал, что жена ему изменяет?
   "Частные детективы - забавная компания; некоторые из них скорее сядут в тюрьму, чем расскажут что-нибудь полиции. А Мериуэзер не дал ему денег, так что он решил просто их бросить. Пауза. "Да, я знаю; в фильмах он должен поклясться, что выяснит, кто убил его клиента, и все равно начнет следить за вдовой. Такого в реальной жизни много не бывает.
   - Но он назвал нам мотив, и мы пошли и снова поговорили с миссис Меривезер. На этот раз у нее была целая комната, полная адвокатов защиты - Сандерсон привела их, когда мы попросили о втором интервью, - и мы даже не смогли заставить ее ответить, уходит ли она от своего покойного мужа или нет. Впрочем, нам и не нужно было; она расплакалась, и можно было сказать, что она несла в себе какую-то тяжелую вину, может быть, просто супружескую измену, а может быть, и что-то похуже. Мы начали копаться в ее истории сразу после этого, но что-то случилось, когда мы уходили, что заставило меня думать, что она этого не делала".
   "Что это было?"
   "Сандерсон поговорил со мной и моим партнером наедине, как только интервью закончилось. По сути, он проводил нас до машины, пытаясь сказать нам, что его старый приятель Меривезер мог заподозрить, что его жена не убила его. Клялись вверх и вниз, что их брак был хорошим..."
   "Ух ты."
   "Да, вау. Я думаю, что призрак подумал то же самое, потому что, как только мы с Сандерсоном оказались на улице, меня захлестнул очередной всплеск эмоций. На этот раз он был действительно сфокусирован, и я не особо переживал".
   - И это?
   "Ревность. Полный, с красными глазами, он-встречается с главой группы поддержки. К счастью, мой партнер говорил, потому что я просто стоял и пытался направить ощущение туда, куда оно меня вело".
   "Простите?"
   "Я знаю, это звучит странно, но за эти годы осведомители много раз указывали мне правильное направление, и я решил, что мой призрак был осведомителем. С тех пор, как проф предположил, что это мог быть какой-то Джек Потрошитель, я думал о том, что бы это могло быть еще, и в конце концов решил, что это дохлый осведомитель. Не знаю... как-то это сделало его менее угрожающим.
   "Но теперь я действительно пытался слушать... и я клянусь, что именно тогда он, наконец, начал уточнять сообщение".
   "Как?"
   "Простой тайминг. Эти чувства поразили меня на месте преступления и в морге, но не тогда, когда я допрашивал миссис Меривезер. Я имею в виду, почему бы и нет? Она была так же связана с этим, как и место убийства, и история детектива повысила ее до подозреваемого номер один. Так почему бы и нет, и почему сейчас? Почему он хлопал меня по плечу на подъездной дорожке Меривезеров?
   "И тогда я понял это. Во время бесед с миссис Меривезер он не подавал мне сигналов, потому что настоящий убийца оба раза находился в одной комнате. Было бы слишком легко подумать, что это указывает мне на вдову, но теперь, когда я разговаривал с Сандерсоном наедине, это дало мне полную силу".
   "Мы обычно не говорим этого в моей профессии, но это звучит немного надуманно".
   "Конечно, есть. Пока не пробежишься по ощущениям, которые я испытал, и по порядку: Страх, гнев, обида и ревность. Я сделал неверное предположение, что первые три были реакцией Мериуэзер на убийство, но это было не так. Это были чувства, которые убийца испытывал к жертве, а последнее было мотивом. Вот почему эта штука не вызывала у меня чувства ревности, пока я не остался почти наедине с убийцей. Старый добрый приятель, товарищ по футбольной команде, деловой партнер Джордж Сандерсон".
   Долгое молчание.
   - Это не так уж и важно.
   - О нет... конечно, нет. Однако это указало мне на него, и я начал относиться к нему как к подозреваемому, в то время как все остальные пытались доказать, что это была вдова".
   - Но разве в газетах не говорилось, что связь между Сандерсоном и местом преступления - что это было место встречи, которое он и Меривезер использовали еще со школы - исходила от любовницы Меривезера?
   - На самом деле его бывшая любовница. Вот почему ей понадобилось так много времени, чтобы выйти вперед. Она жила на другом конце страны и услышала об убийстве только в новостях, в которых говорилось, что мы в тупике. Это было по телевизору, и она узнала остановку для отдыха несколько лет назад. Она и Меривезер были на свидании, когда Сандерсон вызвал его на экстренное совещание. Он оставил ее в машине, а ушел сквозь деревья - Сандерсон не знал, что кто-то может связать его с местом убийства.
   - И он сказал вам, что понятия не имеет, почему Меривезер может быть там.
   "Он должен был, хотя; Было бы неправильно говорить, что место преступления было их секретным местом на протяжении десятилетий, тем более что убийцей был он. Но я все равно связал его с этим.
   "Как это было?"
   "Когда я копаюсь в чьем-то прошлом, я копаю глубоко. К тому времени я был почти уверен, что это был Сандерсон, поэтому я начал с его самых первых ассоциаций с Меривезером. Я начал звонить их старым школьным приятелям, и оказалось, что место у реки когда-то было местом для их небольшой вечеринки. Остановки для отдыха тогда не было, поэтому она была еще более отдаленной, чем сейчас.
   - Это было достаточным доказательством того, что он лгал, но понадобилась старая подружка Меривезера, чтобы сделать это официальным. Мы обыскали дом Сандерсона и нашли пули того же калибра, что и при убийстве. Они были на дне старого рюкзака в его гараже".
   "Теперь я помню... он много ходил пешком в колледже и купил пистолет для защиты".
   "Верно. Сандерсон, очевидно, думал об убийстве Меривезера задолго до этого, потому что он был тем, кто вышел с Фелисией. Он почистил ружье, купил новые патроны и держал их под рукой, когда Меривезер позвонила и попросила о встрече у реки. Мериуэзер только что нанял детектива тем утром, так что он не знал, что именно Сандерсон был тем парнем, которого они искали. Сандерсон утверждает, что запаниковал, думал, что Меривезер знает о нем и Фелиции, и боялся за свою жизнь, когда нажимал на курок.
   - Но ты в это не веришь.
   "Нет. Я думаю, Сандерсон боялся, что Меривезер узнает о нем и его жене, но я также думаю, что он устал блокировать красивого квотербека. Сандерсон был богат, но не так, как его старый школьный приятель. Я думаю, что он действительно обижался на Меривезера и завидовал ему тоже. Страх, гнев, обида и зависть. Как и предполагал ведьмак.
   - В любом случае, Мериуэзер, вероятно, попросил о встрече - это был последний телефонный звонок, который он сделал из своего офиса, - просто чтобы начать затевать развод, если частный детектив докажет, что Фелиция его обманывает. Я думаю, Сандерсон взял пистолет на всякий случай и решил действовать, как только определил, что частный детектив еще не начал расследование".
   - Так что насчет его признания? Вы тогда что-нибудь почувствовали?
   "Вот что в этом странного. Я ничего не чувствовал. На самом деле, с тех пор у меня не было ни одного странного импульса на подъездной дорожке к Мериуэзерам. Я принял признание, просидел весь суд и... ничего".
   Долгое молчание.
   - Так как насчет этого, док? Я сумасшедший?"
   "Возможно нет." Смех. "Послушайте: как бы вы ни старались избегать "интуитивных инстинктов" в своих делах, мы, люди, иногда улавливаем вещи, не подозревая об этом. Вы когда-нибудь ловили что-то, когда оно падало со стола, а потом удивлялись, как вы знали, что оно вот-вот опрокинется? Вы когда-нибудь чувствовали, что за вами наблюдают, и вы подняли глаза и увидели, что кто-то смотрит на вас?
   "Я хочу сказать, что вокруг нас есть раздражители, совершенно нормальные, которые мы никогда не замечаем сознательно. Думаю, это все, что здесь происходило - приношу извинения вашему экстрасенсу. Я думаю, вы долгое время были копом, и что-то в Сандерсоне вызвало у вас подозрения. Я упоминал ранее, что все мы пытаемся приписать упорядоченные, логические причины тому, что происходит вокруг нас, и я думаю, что это вдвойне важно для детектива по расследованию убийств".
   "Не знаю, док; некоторые из дел, над которыми я работал, были совсем не упорядоченными".
   "Туш. Так что забудьте то, что я думаю, и давайте исходить из того, что вы знаете: у вас никогда не было подобного опыта, и у вас не было его с тех пор, как вы раскрыли дело. Уже одно это говорит о том, что это какая-то аномалия. И, возможно, это доказывает, что вы почувствовали что-то в этом конкретном убийстве, что заставило вас нервничать. Разве это не имеет больше смысла, чем какой-то мстительный дух, подталкивающий вас в правильном направлении?
   - Может быть... может быть.
   "Возможно, я рискую, но я думаю, что вы искали подобное объяснение, когда пришли ко мне".
   - Ну, это куда лучше, чем увезти отсюда в смирительной рубашке, тебе не кажется?
   Смех.
   "Послушайте: вы кажетесь довольно уравновешенным человеком, что немного удивительно, учитывая то, как вы проводите свои дни. Если вы хотите вернуться и поговорить еще, дверь всегда открыта. Но я думаю, если вы пройдете немного времени, вы увидите, что это было разовое событие, что-то, что ни один из нас не может объяснить, но нам и не нужно, потому что это больше не повторится. ".
   - Звучит неплохо, док.
   - У тебя есть мой номер, если что-нибудь еще всплывет.
   "Спасибо, док. Большое спасибо."
   * * * *
   - Привет, Док.
   "Детектив. Мой автоответчик сказал, что вы звонили. Что-то не так?"
   "Ты мог сказать это." Пауза. "Вы знаете, что Сандерсону сегодня вынесли приговор, верно?"
   "Я слышал, что он получил жизнь. Вы там были?"
   "Да."
   "Я так и думал. Ты звучишь..."
   - Как будто я видел привидение?
   - Я не собирался этого говорить.
   - Вы были бы правы наполовину, док. я не видел ни одного; Я это слышал .
   "Что ты слышал?"
   "Я стоял в глубине зала суда, когда судья выносил приговор. Вокруг меня был небольшой разговор, но ничего серьезного, никакого шума. Я слышал это громко и ясно. Я огляделся вокруг и не увидел никого, кто мог бы издавать такой шум".
   "Шум? Какой шум?
   "Смех, док. Высокий, насмешливый... - Глубокий, прерывистый вдох. "Дело было в смехе , док, потому что Сандерсон уезжал на всю жизнь. И никто, кроме меня, этого не слышал".
   - Я все еще в офисе, детектив. Хочешь зайти?
   - О, я так не думаю. Мгновение молчания. - Ты знаешь, что это значит, не так ли? Смех? После всего этого молчания? Он преследовал меня здесь , Док. Он был со мной с того первого визита на место преступления. Морг, дом Мериуэзеров... черт возьми, он, наверное, подслушивал весь наш разговор. Так что, может быть, это не такая уж хорошая идея, встречаться с тобой прямо сейчас. Или кого угодно, если уж на то пошло.
   Громкий щелчок.
  
   ПЯТЬ ОРАНЖЕВЫХ КОЗЫРОК, сэр Артур Конан Дойл
   Когда я просматриваю свои заметки и записи о делах Шерлока Холмса между 82 и 90 годами, я сталкиваюсь с таким количеством странных и интересных особенностей, что не так просто решить, что выбрать, а что оставить. Некоторые, однако, уже получили огласку в газетах, а другие не предоставили поля для тех особых качеств, которыми мой друг обладал в такой высокой степени и которые цель этих газет - проиллюстрировать. Некоторые из них также сбивали с толку его аналитические способности и были бы, как рассказы, началом без конца, в то время как другие были прояснены лишь частично, и их объяснения основаны скорее на догадках и догадках, чем на том абсолютном логическом доказательстве, которое было так дорогой ему. Однако есть один из последних, который был настолько замечателен в своих деталях и настолько поразителен в своих результатах, что у меня возникло искушение дать о нем какое-то описание, несмотря на то, что в нем есть моменты, которых никогда не было. и, вероятно, никогда не будет полностью прояснен.
   87-й год предоставил нам длинную серию более или менее интересных случаев, отчеты о которых я храню. Среди моих заголовков под этим двенадцатимесячным периодом я нахожу отчет о приключениях Парадольской палаты, Любительского нищенствующего общества, содержавшего роскошный клуб в нижнем подвале мебельного склада, о фактах, связанных с потерей британского барке Софи Андерсон , о необычных приключениях Грайсов Патерсонов на острове Уффа и, наконец, об отравлении в Кэмберуэлле. В последнем случае, как мы помним, Шерлок Холмс смог, заведя часы мертвеца, доказать, что они были заведены два часа назад и, следовательно, покойный лег спать в течение этого времени - вывод, который имел большое значение для раскрытия дела. Все это я могу обрисовать в будущем, но ни одно из них не представляет собой столь необычных черт, как тот странный ход обстоятельств, который я сейчас взялся за перо, чтобы описать.
   Дело было в последних числах сентября, и равноденственные ветры поднялись с исключительной силой. Весь день выл ветер и дождь бил в окна, так что даже здесь, в самом сердце большого, рукотворного Лондона, мы вынуждены были на мгновение оторваться от рутины жизни и осознать присутствие те великие стихийные силы, которые кричат на человечество сквозь прутья его цивилизации, как дикие звери в клетке. С наступлением вечера буря становилась все громче и громче, а ветер плакал и рыдал, как ребенок в трубе. Шерлок Холмс угрюмо сидел с одной стороны камина, просматривая свои записи о преступлениях, в то время как я, с другой стороны, погрузился в одну из прекрасных морских историй Кларка Рассела, пока вой шторма извне, казалось, не смешался с текстом, и плеск дождя, переходящий в длинный плеск морских волн. Моя жена была в гостях у своей матери, и на несколько дней я снова поселился в своей старой квартире на Бейкер-стрит.
   -- Да, -- сказал я, взглянув на своего спутника, -- это точно был звонок. Кто мог прийти сегодня вечером? Может быть, кто-нибудь из ваших друзей?
   "Кроме тебя, у меня никого нет", - ответил он. "Я не поощряю посетителей".
   - Значит, клиент?
   "Если так, то это серьезный случай. Ничто меньшее не выведет человека в такой-то день и в такой-то час. Но я так понимаю, что это, скорее, какой-нибудь дружок хозяйки.
   Однако Шерлок Холмс ошибся в своем предположении, потому что в коридоре послышались шаги и стук в дверь. Он протянул свою длинную руку, чтобы повернуть лампу от себя к свободному стулу, на котором должен был сидеть новичок.
   "Заходи!" сказал он.
   Вошедший был молод, лет двадцати двух на вид, холеный и аккуратно одетый, с какой-то утонченностью и деликатностью в манере держаться. Струящийся зонт, который он держал в руке, и его длинная блестящая непромокаемая ткань говорили о жестокой погоде, в которую он попал. Он тревожно огляделся в свете лампы, и я увидел, что лицо его было бледно, а глаза тяжелы, как у человека, отягченного какой-то сильной тревогой.
   - Я должен перед вами извиниться, - сказал он, поднося к глазам свое золотое пенсне. "Я надеюсь, что не вторгаюсь. Боюсь, я принес в твою уютную комнату следы бури и дождя.
   "Отдайте мне свое пальто и зонтик", - сказал Холмс. - Они могут остаться здесь, на крючке, и скоро высохнут. Я вижу, вы пришли с юго-запада.
   - Да, из Хоршема.
   "Эта смесь глины и мела, которую я вижу на ваших пальцах ног, весьма характерна".
   - Я пришел за советом.
   "Это легко получить".
   - И помочь.
   - Это не всегда так просто.
   - Я слышал о вас, мистер Холмс. Я слышал от майора Прендергаста, как вы спасли его в скандале с Танкервильским клубом.
   "Ах, конечно. Его несправедливо обвинили в мошенничестве в карты".
   - Он сказал, что ты можешь решить что угодно.
   - Он сказал слишком много.
   - Что тебя никогда не бьют.
   "Меня били четыре раза - три раза мужчинами и один раз женщиной".
   - Но что это по сравнению с количеством ваших успехов?
   "Это правда, что я в целом добился успеха".
   - Тогда ты можешь быть таким со мной.
   - Прошу вас пододвинуть свой стул к огню и удостоить меня некоторыми подробностями вашего дела.
   "Это не обычный".
   "Ни один из тех, кто приходит ко мне, не является. Я последний апелляционный суд".
   - И все же я сомневаюсь, сэр, слышали ли вы когда-нибудь за всю свою жизнь более таинственную и необъяснимую цепь событий, чем те, что произошли в моей собственной семье.
   - Вы меня заинтриговали, - сказал Холмс. "Пожалуйста, сообщите нам основные факты с самого начала, и я могу впоследствии расспросить вас о тех подробностях, которые кажутся мне наиболее важными".
   Молодой человек пододвинул стул и выставил мокрые ноги к огню.
   -- Меня зовут, -- сказал он, -- Джон Опеншоу, но мои собственные дела, насколько я понимаю, имеют мало общего с этим ужасным делом. Это наследственное дело; поэтому, чтобы дать вам представление о фактах, я должен вернуться к началу дела.
   "Вы должны знать, что у моего дедушки было два сына - мой дядя Элиас и мой отец Джозеф. У моего отца была небольшая фабрика в Ковентри, которую он расширил во время изобретения велосипеда. Он был патентообладателем неразрывной шины Openshaw, и его бизнес имел такой успех, что он смог продать ее и выйти на пенсию с солидной дееспособностью.
   "Мой дядя Элиас эмигрировал в Америку, когда был молодым человеком, и стал плантатором во Флориде, где, по слухам, преуспел. Во время войны он воевал в армии Джексона, а затем под командованием Худа, где дослужился до полковника. Когда Ли сложил оружие, мой дядя вернулся на свою плантацию, где пробыл три или четыре года. Примерно в 1869 или 1870 году он вернулся в Европу и приобрел небольшое поместье в Сассексе, недалеко от Хоршема. Он нажил очень значительное состояние в Штатах, и причиной его отъезда из них было его отвращение к неграм и его неприязнь к политике республиканцев, распространяющих на них избирательное право. Это был необычный человек, свирепый и вспыльчивый, очень сквернословящий, когда злился, и очень замкнутый по характеру. Я сомневаюсь, что за все годы, что он жил в Хоршаме, он хоть раз ступал в город. У него был сад и два или три поля вокруг дома, и там он гулял, хотя очень часто целыми неделями не покидал своей комнаты. Он пил много коньяка и очень много курил, но не хотел видеть общества и не хотел никаких друзей, даже родного брата.
   "Он не возражал против меня; на самом деле я ему понравился, потому что в то время, когда он впервые увидел меня, я был подростком лет двенадцати или около того. Это было в 1878 году, после того как он прожил восемь или девять лет в Англии. Он умолял моего отца позволить мне жить с ним и был по-своему очень добр ко мне. Когда он был трезв, он любил играть со мной в нарды и шашки и делал меня своим представителем и при слугах, и при торговцах, так что к шестнадцати годам я уже был вполне хозяином дома. У меня остались все ключи, и я мог ходить, куда мне заблагорассудится, и делать то, что мне заблагорассудится, пока я не тревожу его уединение. Однако было одно редкое исключение: у него была единственная комната, чулан на чердаке, которая всегда была заперта и куда он никогда не позволял ни мне, ни кому-либо другому войти. С мальчишеским любопытством я заглянул в замочную скважину, но мне никогда не удавалось увидеть больше, чем такое собрание старых сундуков и узлов, какое можно ожидать в такой комнате.
   "Однажды - это было в марте 1883 года - письмо с иностранной маркой лежало на столе перед тарелкой полковника. Для него не было обычным делом получать письма, потому что все его счета оплачивались наличными деньгами, и у него не было никаких друзей. 'Из Индии!' - сказал он, поднимая его. - Штемпель Пондишери! Что это может быть? Поспешно открыв его, оттуда выскочили пять маленьких сушеных апельсиновых зернышек, которые шлепнулись на его тарелку. Я начал смеяться над этим, но смех сорвался с моих губ при виде его лица. Губа у него отвисла, глаза вылезли из орбит, кожа цвета замазки, и он впился взглядом в конверт, который все еще держал в дрожащей руке. - К-К-К! - взвизгнул он, а потом: - Боже мой, Боже мой, грехи мои постигли меня!
   "Что такое, дядя?" Я плакал.
   "Смерть", - сказал он и, встав из-за стола, удалился в свою комнату, оставив меня трепетать от ужаса. Я взял конверт и увидел, что на внутреннем клапане, прямо над резинкой, красными чернилами нацарапана трижды повторенная буква К. Не было ничего, кроме пяти сушеных зернышек. В чем может быть причина его всепоглощающего ужаса? Я вышел из-за стола для завтрака и, поднимаясь по лестнице, встретил его спускающимся со старым ржавым ключом, который, должно быть, принадлежал чердаку, в одной руке и маленькой медной шкатулке, похожей на кассу, в другой.
   "Они могут делать, что хотят, но я все равно поставлю им мат", - сказал он с клятвой. - Скажи Мэри, что сегодня мне понадобится огонь в моей комнате, и пошли в Фордэм адвоката из Хоршема.
   "Я сделал, как он приказал, и когда пришел адвокат, меня попросили подняться в комнату. Ярко горел огонь, а в топке лежала масса черного, пушистого пепла, как от сгоревшей бумаги, а рядом стоял открытый и пустой медный ящик. Взглянув на коробку, я с удивлением заметил, что на крышке напечатана тройная буква К, которую я прочитал утром на конверте.
   "Я хочу, чтобы ты, Джон, - сказал дядя, - засвидетельствовал мою волю. Я оставляю свое имение со всеми его преимуществами и всеми его недостатками моему брату, твоему отцу, откуда оно, без сомнения, перейдет к тебе. Если вы можете наслаждаться этим в мире, хорошо и хорошо! Если ты обнаружишь, что не можешь, послушайся моего совета, мой мальчик, и предоставь это своему злейшему врагу. Мне очень жаль, что я говорю вам такую обоюдоострую вещь, но я не могу сказать, какой оборот примут события. Пожалуйста, подпишите бумагу, которую вам покажет мистер Фордэм.
   "Я подписал бумагу, как было приказано, и адвокат унес ее с собой. Странное происшествие произвело, как вы можете подумать, на меня глубочайшее впечатление, и я размышлял над ним и перебирал его в уме, но ничего не мог сделать. И все же я не мог стряхнуть с себя смутное чувство страха, которое оно оставило после себя, хотя по прошествии недель это ощущение становилось все менее острым, и ничто не нарушало обычный распорядок нашей жизни. Однако я заметил, что мой дядя изменился. Он пил больше, чем когда-либо, и был менее расположен ко всякому обществу. Большую часть времени он проводил в своей комнате с запертой изнутри дверью, но иногда появлялся в каком-то пьяном угаре, вырывался из дома и метался по саду с револьвером в руке, крича: из того, что он никого не боялся и что его нельзя было запереть, как овцу в загоне, ни от человека, ни от дьявола. Однако, когда эти припадки проходили, он шумно врывался в дверь и запирал ее за собой, как человек, который не может более медлить против ужаса, лежащего в корнях его души. В такие моменты я видел его лицо, даже в холодный день, блестящее от влаги, как будто оно только что поднялось из тазика.
   - Что ж, чтобы положить конец этому делу, мистер Холмс, и не злоупотреблять вашим терпением, наступила ночь, когда он совершил одну из тех пьяных вылазок, из которых так и не вернулся. Мы нашли его, когда отправились на поиски, лежащим лицом вниз в небольшой луже, покрытой зеленой пеной, которая лежала у подножия сада. Не было никаких признаков насилия, а глубина воды составляла всего два фута, так что присяжные, принимая во внимание его известную эксцентричность, вынесли вердикт о "самоубийстве". Но мне, знавшему, как он вздрагивал при одной мысли о смерти, пришлось немало потрудиться, чтобы убедить себя, что он изо всех сил старался встретить ее. Дело, однако, прошло, и мой отец вступил во владение имением и примерно 14 000 фунтов стерлингов, которые лежали на его счету в банке".
   "Один момент, - вмешался Холмс, - ваше заявление, как я предвижу, одно из самых замечательных, которые я когда-либо слышал. Дайте мне дату получения вашим дядей письма и дату его предполагаемого самоубийства.
   "Письмо прибыло 10 марта 1883 года. Его смерть наступила семь недель спустя, в ночь на 2 мая".
   "Спасибо. Пожалуйста, продолжайте".
   "Когда мой отец принял имущество Хоршамов, он, по моей просьбе, произвел тщательный осмотр чердака, который всегда был заперт. Мы нашли там медный ящик, хотя его содержимое было уничтожено. На внутренней стороне обложки была бумажная этикетка с повторяющимися инициалами KKK и надписью "Письма, меморандумы, квитанции и реестр". Мы полагаем, что они указывали на характер бумаг, уничтоженных полковником Опеншоу. В остальном на чердаке не было ничего особенно важного, кроме множества разбросанных бумаг и записных книжек, касающихся жизни моего дяди в Америке. Некоторые из них были военного времени и свидетельствовали о том, что он хорошо выполнил свой долг и заслужил репутацию храброго солдата. Другие относились к периоду восстановления южных штатов и в основном занимались политикой, поскольку он, очевидно, принимал активное участие в противодействии политикам-саквояжем, присланным с севера.
   "Ну, это было в начале 84-го, когда мой отец переехал жить в Хоршам, и до января 85-го у нас все шло как нельзя лучше. На четвертый день после нового года я услышал, как отец вскрикнул от неожиданности, когда мы вместе сели за завтрак. Вот он сидит с только что открытым конвертом в одной руке и пятью сушеными апельсиновыми зернышками в протянутой ладони другой. Он всегда смеялся над тем, что он называл моей вздорной историей о полковнике, но теперь, когда то же самое случилось с ним, он выглядел очень напуганным и озадаченным.
   "Что, черт возьми, это значит, Джон?" - пробормотал он.
   "Мое сердце превратилось в свинец. -- Это ККК, -- сказал я.
   "Он заглянул внутрь конверта. - Так и есть! - воскликнул он. - Вот те самые письма. Но что это написано над ними?
   "Положи бумаги на солнечные часы, - прочитал я, заглядывая ему через плечо.
   "Какие документы? Какие солнечные часы? он спросил.
   "Солнечные часы в саду. Другого нет, - сказал я. 'но бумаги должны быть теми, которые уничтожены'.
   "Ух!" сказал он, крепко хватаясь за свое мужество. - Мы здесь в цивилизованной стране, и у нас не может быть такого дурачества. Откуда эта штука?
   "Из Данди, - ответил я, взглянув на почтовый штемпель.
   "Какая-то нелепая розыгрыш, - сказал он. - Какое мне дело до солнечных часов и бумаг? Я не буду обращать внимания на такую чепуху.
   "Я обязательно должен поговорить с полицией, - сказал я.
   "И быть осмеянным за мои старания. Ничего подобного.
   "Тогда позвольте мне сделать это?"
   "Нет, я запрещаю вам. Я не потерплю шума из-за такой чепухи.
   "Напрасно было с ним спорить, ибо он был очень упрямым человеком. Я ходил, однако, с сердцем, полным предчувствий.
   "На третий день после получения письма мой отец отправился из дома, чтобы навестить своего старого друга, майора Фрибоди, который командует одним из фортов на Портсдаун-Хилл. Я был рад, что он ушел, потому что мне казалось, что он был дальше от опасности, когда был вдали от дома. Однако в этом я ошибся. На второй день его отсутствия я получил телеграмму от майора, умоляющую меня немедленно приехать. Мой отец упал в одну из глубоких меловых ям, которых много в округе, и лежал без сознания с разбитым черепом. Я поспешил к нему, но он скончался, так и не приходя в сознание. Судя по всему, он возвращался из Фэрхема в сумерках, а поскольку местность была ему незнакома, а меловая яма не огорожена, присяжные без колебаний вынесли вердикт "смерть от несчастного случая". Тщательно изучив каждый факт, связанный с его смертью, я не смог найти ничего, что могло бы навести на мысль об убийстве. Не было никаких следов насилия, следов ног, грабежей, никаких записей о том, что на дорогах видели посторонних. И все же мне не нужно говорить вам, что я был далеко не в себе и что я был почти уверен, что вокруг него был сплетен какой-то грязный заговор.
   "Таким зловещим путем я пришел к своему наследству. Вы спросите меня, почему я не избавился от него? Я отвечаю, потому что я был твердо убежден, что наши беды каким-то образом зависят от случая в жизни моего дяди и что опасность будет столь же серьезна в одном доме, как и в другом.
   "Это было в январе 85 года, когда мой бедный отец встретил свой конец, и с тех пор прошло два года и восемь месяцев. В то время я жил счастливо в Хоршаме и начал надеяться, что это проклятие прошло с семьи и что оно закончилось с последним поколением. Однако я слишком рано начал успокаиваться; вчера утром удар обрушился в том же виде, в каком он пришелся на моего отца.
   Молодой человек достал из-под жилета скомканный конверт и, повернувшись к столу, высыпал на него пять маленьких сушеных апельсиновых зернышек.
   - Это конверт, - продолжил он. - Почтовый штемпель - Лондон, восточная часть. Внутри находятся те самые слова, которые были в последнем послании моего отца: "К-К-К"; а затем "Положи бумаги на солнечные часы".
   "Что вы наделали?" - спросил Холмс.
   "Ничего такого."
   "Ничего такого?"
   - По правде говоря, - он опустил лицо в свои тонкие белые руки, - я чувствовал себя беспомощным. Я чувствовал себя одним из тех бедных кроликов, когда змея извивается к нему. Кажется, я во власти какого-то непреодолимого, неумолимого зла, от которого не могут уберечься ни предвидение, ни меры предосторожности".
   "Тут! тут!" - воскликнул Шерлок Холмс. "Ты должен действовать, друг, или ты пропал. Ничто, кроме энергии, не спасет вас. Сейчас не время для отчаяния".
   - Я видел полицию.
   "Ах!"
   "Но они выслушали мою историю с улыбкой. Я убежден, что у инспектора сложилось мнение, что все письма - розыгрыши и что смерть моих родственников действительно была несчастным случаем, как заявили присяжные, и не должна быть связана с предупреждениями".
   Холмс потряс сжатыми руками в воздухе. "Невероятная глупость!" воскликнул он.
   "Однако мне разрешили пригласить полицейского, который может остаться со мной в доме".
   - Он пришел с вами сегодня вечером?
   "Нет. Ему было приказано оставаться в доме.
   Снова Холмс бредил в воздухе.
   "Зачем ты пришел ко мне, - воскликнул он, - и, главное, почему ты не пришел сейчас?"
   "Я не знал. Только сегодня я говорил с майором Прендергастом о своих проблемах, и он посоветовал мне обратиться к вам.
   "Прошло два дня с тех пор, как вы получили письмо. Мы должны были действовать до этого. У вас, я полагаю, нет других доказательств, кроме того, что вы представили нам, - никаких наводящих на размышления подробностей, которые могли бы нам помочь?
   "Есть одно но, - сказал Джон Опеншоу. Он порылся в кармане сюртука и, вытащив лист выцветшей, синеватой бумаги, положил его на стол. -- Я что-то припоминаю, -- сказал он, -- что в тот день, когда мой дядя сжег бумаги, я заметил, что маленькие несгоревшие поля, лежавшие среди пепла, были именно такого цвета. Я нашел этот единственный лист на полу его комнаты и склонен думать, что это может быть одна из бумаг, которая, возможно, выпорхнула среди других и таким образом избежала уничтожения. Помимо упоминания пипсов, я не вижу, чтобы это нам сильно помогло. Я сам думаю, что это страница из какого-то личного дневника. Надпись, несомненно, принадлежит моему дяде.
   Холмс передвинул лампу, и мы оба склонились над листом бумаги, по оборванному краю которого было видно, что он действительно был оторван от книги. Он был озаглавлен "Март 1869 года", а под ним были следующие загадочные примечания:
   "4-й. Хадсон пришел. Та же старая платформа.
   "7-й. Установите точки на Макколи, Параморе и Джоне Суэйне из Сент-Огастина.
   "9-й. Макколи справился.
   "10-й. Джон Суэйн справился.
   "12-й. Посетили Парамор. Все хорошо."
   "Спасибо!" - сказал Холмс, складывая газету и возвращая ее нашему гостю. - А теперь вы ни в коем случае не должны терять ни мгновения. У нас нет времени даже на то, чтобы обсудить то, что вы мне сказали. Вы должны немедленно вернуться домой и действовать.
   "Что мне делать?"
   "Осталось сделать только одно. Это должно быть сделано сразу. Вы должны положить этот лист бумаги, который вы нам показали, в медный ящик, который вы описали. Вы также должны приложить записку о том, что все остальные бумаги были сожжены вашим дядей и что осталась только эта. Вы должны утверждать это такими словами, которые несут в себе убедительность. Сделав это, вы должны немедленно поставить коробку на солнечные часы, как указано. Ты понимаешь?"
   "Полностью."
   - Не думай сейчас о мести или о чем-то подобном. Я думаю, что мы можем добиться этого с помощью закона; но нам нужно плести свою паутину, а их уже сплели. Первое соображение состоит в том, чтобы устранить неотложную опасность, которая угрожает вам. Второе - раскрыть тайну и наказать виновных".
   - Благодарю вас, - сказал молодой человек, вставая и натягивая пальто. "Вы дали мне новую жизнь и надежду. Я непременно сделаю так, как вы советуете.
   "Не теряйте ни мгновения. И прежде всего берегите себя тем временем, ибо я не думаю, что могут быть сомнения в том, что вам угрожает вполне реальная и неминуемая опасность. Как вернуться?
   "Поездом из Ватерлоо".
   "Еще нет девяти. Улицы будут переполнены, поэтому я надеюсь, что вы в безопасности. И все же вы не можете слишком тщательно охранять себя.
   "Я вооружен".
   "Хорошо. Завтра я возьмусь за ваше дело.
   - Значит, увидимся в Хоршеме?
   "Нет, ваш секрет кроется в Лондоне. Именно там я буду искать его".
   - Тогда я зайду к вам через день или через два и сообщу новости о ящике и бумагах. Я буду следовать твоему совету во всех деталях. Он пожал нам руки и ушел. Снаружи все еще завывал ветер, и дождь хлестал и барабанил по окнам. Эта странная, дикая история, казалось, пришла к нам из безумных стихий, налетела на нас, как лист водорослей во время бури, и теперь снова была поглощена ими.
   Шерлок Холмс некоторое время сидел молча, опустив голову вперед и не сводя глаз с красного отблеска костра. Затем он закурил трубку и, откинувшись на спинку стула, стал наблюдать за голубыми кольцами дыма, которые гнались друг за другом к потолку.
   -- Я думаю, Ватсон, -- заметил он наконец, -- что из всех наших случаев у нас не было ни одного более фантастического, чем этот.
   "За исключением, пожалуй, Знака Четырех".
   "Ну да. Сохранить, пожалуй, что. И все же мне кажется, что этот Джон Опеншоу идет среди еще больших опасностей, чем Шолто.
   "Но есть ли у вас, - спросил я, - какое-либо определенное представление об этих опасностях?"
   - Не может быть никаких сомнений относительно их природы, - ответил он.
   "Тогда какие они? Кто этот ККК и почему он преследует эту несчастную семью?"
   Шерлок Холмс закрыл глаза и положил локти на подлокотники кресла, сложив кончики пальцев вместе. "Идеальный мыслитель, - замечал он, - когда ему однажды покажут один факт во всех его аспектах, выведет из него не только всю цепь событий, которые к нему привели, но также и все результаты, которые вытекают из него". Это. Как Кювье мог правильно описать целое животное, созерцая одну кость, так и наблюдатель, хорошо понявший одно звено в ряду событий, должен быть в состоянии точно установить все остальные, как до, так и после. Мы еще не поняли результатов, которых может достичь только разум. В исследовании могут быть решены проблемы, которые сбивали с толку всех тех, кто искал решения с помощью своих чувств. Однако для того, чтобы довести это искусство до высшей степени, необходимо, чтобы рассуждающий мог использовать все факты, ставшие ему известными; а это само по себе предполагает, как вы легко увидите, обладание всеми знаниями, что даже в наши дни бесплатного образования и энциклопедий является довольно редким достижением. Однако не так уж невозможно, чтобы человек обладал всеми знаниями, которые могут быть ему полезны в его работе, и я попытался сделать это в моем случае. Если я правильно помню, однажды, в первые дни нашей дружбы, вы очень точно определили мои границы.
   - Да, - ответил я, смеясь. "Это был уникальный документ. Насколько я помню, философия, астрономия и политика были отмечены нулевой отметкой. Ботаника изменчива, геология глубока в отношении грязевых пятен из любого региона в пределах пятидесяти миль от города, эксцентрична химия, бессистемна анатомия, сенсационная литература и криминальные записи уникальны, скрипач, боксер, фехтовальщик, юрист и самоотравившийся кокаином и табак. Таковы, я думаю, были основные пункты моего анализа".
   Холмс усмехнулся последнему пункту. "Ну, - сказал он, - я говорю сейчас, как сказал тогда, что человек должен держать свой чердак для мозга всей мебелью, которой он, вероятно, будет пользоваться, а остальное он может убрать в хлам... комнату в его библиотеке, где он может получить ее, если захочет. Теперь, для такого дела, как то, которое было представлено нам сегодня вечером, нам, безусловно, нужно собрать все наши ресурсы. Пожалуйста, передайте мне букву К Американской энциклопедии , которая стоит на полке рядом с вами. Спасибо. Теперь давайте рассмотрим ситуацию и посмотрим, что можно из нее вывести. Во-первых, мы можем начать с сильного предположения, что у полковника Опеншоу была очень веская причина покинуть Америку. Мужчины в его возрасте не меняют всех своих привычек и охотно променяют чарующий климат Флориды на одинокую жизнь английского провинциального городка. Его крайняя любовь к одиночеству в Англии наводит на мысль, что он боялся кого-то или чего-то, поэтому мы можем предположить в качестве рабочей гипотезы, что страх перед кем-то или чем-то заставил его покинуть Америку. Что касается того, чего он боялся, мы можем сделать вывод, только принимая во внимание грозные письма, полученные им самим и его преемниками. Вы заметили почтовые штемпели этих писем?
   - Первый был из Пондишери, второй - из Данди, а третий - из Лондона.
   "Из Восточного Лондона. Что вы из этого делаете?"
   "Все они являются морскими портами. Что писатель был на борту корабля".
   "Превосходно. У нас уже есть подсказка. Не может быть никаких сомнений в том, что вероятность - большая вероятность - состоит в том, что писатель находился на борту корабля. А теперь давайте рассмотрим еще один момент. В случае с Пондишери между угрозой и ее исполнением прошло семь недель, в Данди - всего каких-то три-четыре дня. Это на что-нибудь указывает?
   "Больше расстояние для поездки".
   "Но письмо должно было прийти и дальше".
   - Тогда я не вижу смысла.
   "Есть, по крайней мере, предположение, что судно, на котором находится человек или люди, является парусным кораблем. Похоже, что они всегда посылают свое единственное предупреждение или знак перед собой, когда начинают свою миссию. Вы видите, как быстро дело последовало за знамением, когда оно пришло из Данди. Если бы они прибыли из Пондишери на пароходе, они прибыли бы почти сразу же, как и письмо. Но на самом деле прошло семь недель. Я думаю, что эти семь недель представляли собой разницу между почтовым судном, доставившим письмо, и парусным судном, доставившим писателя".
   "Это возможно."
   "Больше чем это. Это вероятно. И теперь вы видите смертельную срочность этого нового дела, и почему я призывал молодого Опеншоу к осторожности. Удар всегда приходился на конец времени, которое потребовалось бы отправителям, чтобы пройти расстояние. Но этот прибывает из Лондона, и поэтому мы не можем рассчитывать на задержку.
   "Боже!" Я плакал. "Что это может означать, это безжалостное преследование?"
   "Бумаги, которые нес Опеншоу, явно имеют жизненно важное значение для человека или людей на паруснике. Думаю, совершенно очевидно, что их должно быть больше одного. Один человек не мог совершить две смерти таким образом, чтобы обмануть присяжных коронера. Должно быть, их было несколько, и они должны были быть людьми находчивыми и решительными. Их документы они хотят получить, кто бы ни был их держателем. Таким образом, вы видите, что ККК перестает быть инициалами человека и становится знаком общества".
   - Но какого общества?
   -- Разве вы никогда... -- сказал Шерлок Холмс, наклоняясь вперед и понижая голос, -- вы никогда не слышали о Ку-клукс-клане?
   "У меня никогда не было."
   Холмс, стоя на коленях, переворачивал страницы книги. -- Вот оно, -- сказал он вскоре, -- Ку-клукс-клан. Название происходит от причудливого сходства со звуком, издаваемым при взведении винтовки. Это ужасное тайное общество было создано некоторыми бывшими солдатами Конфедерации в южных штатах после Гражданской войны, и оно быстро сформировало местные отделения в различных частях страны, особенно в Теннесси, Луизиане, Каролине, Джорджии и Флориде. Его власть использовалась в политических целях, главным образом для запугивания негров-избирателей, убийства и изгнания из страны тех, кто выступал против его взглядов. Его бесчинствам обыкновенно предшествовало предупреждение, посланное отмеченному человеку в какой-нибудь фантастической, но общепризнанной форме - в одних местах - веточка дубовых листьев, в других - дынные семечки или апельсиновые косточки. Получив это, жертва могла либо открыто отречься от своих прежних привычек, либо бежать из страны. Если он выдержит это дело, смерть непременно настигнет его, и обычно каким-нибудь странным и непредвиденным образом. Столь совершенна была организация общества и так систематичны его методы, что вряд ли есть хоть один зарегистрированный случай, когда кому-нибудь удавалось бы безнаказанно бросить вызов этому обществу или в котором виновные в каких-либо его беззакониях были бы прослежены. В течение нескольких лет организация процветала, несмотря на усилия правительства Соединенных Штатов и лучших слоев населения Юга. В конце концов, в 1869 году движение довольно внезапно прекратило свое существование, хотя с тех пор имели место спорадические вспышки такого же рода".
   -- Вы заметите, -- сказал Холмс, откладывая книгу, -- что внезапный распад общества совпал с исчезновением Опеншоу из Америки вместе с их бумагами. Возможно, это была причина и следствие. Неудивительно, что он и его семья преследуют самых неумолимых духов. Вы можете понять, что этот реестр и дневник могут касаться некоторых из первых людей на Юге, и что может быть много таких, кто не будет спать спокойно по ночам, пока они не будут восстановлены.
   - Тогда страница, которую мы видели...
   "Это так, как мы могли бы ожидать. Он гласил, если я правильно помню, "посылал пипсы А, В и С", то есть посылал им предупреждение общества. Затем следуют последовательные въезды, которые A и B прошли или покинули страну, и, наконец, C был посещен, что, я боюсь, имело зловещий результат для C. Что ж, я думаю, доктор, что мы можем пролить немного света в эту темную место, и я полагаю, что единственный шанс, который есть у молодого Опеншоу, состоит в том, чтобы сделать то, что я сказал ему. Сегодня нам больше нечего сказать или сделать, так что передайте мне мою скрипку, и давайте попробуем на полчаса забыть о скверной погоде и еще более скверных поступках наших ближних.
   * * * *
   Утром прояснилось, и солнце сияло приглушенным светом сквозь тусклую пелену, нависшую над большим городом. Когда я спустился, Шерлок Холмс уже завтракал.
   -- Вы меня извините, что я вас не дождался, -- сказал он. - Предвижу, что мне предстоит очень занятой день, связанный с расследованием этого дела молодого Опеншоу.
   - Какие шаги вы предпримете? Я попросил.
   - Это будет очень сильно зависеть от результатов моих первых расспросов. В конце концов, возможно, мне придется съездить в Хоршам.
   - Ты не пойдешь туда первым?
   - Нет, я начну с Города. Просто позвони в звонок, и горничная принесет тебе кофе.
   Ожидая, я взял со стола нераспечатанную газету и просмотрел ее. Он основывался на заголовке, от которого у меня похолодело на сердце.
   "Холмс, - воскликнул я, - вы опоздали".
   "Ах!" -- сказал он, ставя чашку. -- Я этого и боялся. Как это было сделано?" Он говорил спокойно, но я видел, что он глубоко тронут.
   "Мне бросилось в глаза имя Опеншоу и заголовок "Трагедия у моста Ватерлоо". Вот учетная запись:
   "Прошлой ночью между девятью и десятью днями констебль полиции Кук из подразделения "Н", дежуривший у моста Ватерлоо, услышал крик о помощи и всплеск воды. Ночь, однако, была чрезвычайно темной и бурной, так что, несмотря на помощь нескольких прохожих, осуществить спасение было совершенно невозможно. Однако была подана тревога, и с помощью водной полиции тело в конце концов было найдено. Оказалось, что это был молодой джентльмен, чье имя, как следует из конверта, найденного в его кармане, было Джон Опеншоу и который жил недалеко от Хоршама. Предполагается, что он, возможно, спешил вниз, чтобы успеть на последний поезд со станции Ватерлоо, и что в своей спешке и в кромешной темноте он сбился с пути и перешагнул через край одной из небольших пристаней для речных пароходов. На теле не было обнаружено следов насилия, и не может быть никаких сомнений в том, что покойный стал жертвой несчастного случая, который должен привлечь внимание властей к состоянию прибрежных пристаней".
   Несколько минут мы сидели молча, Холмс был более подавлен и потрясен, чем я когда-либо видел его.
   - Это задевает мою гордость, Ватсон, - сказал он наконец. "Это мелкое чувство, без сомнения, но оно задевает мою гордость. Теперь это становится моим личным делом, и, если Бог пошлет мне здоровье, я наложу свою руку на эту банду. Чтобы он пришел ко мне за помощью и чтобы я отослал его на смерть!.. Он вскочил со стула и зашагал по комнате в неудержимом волнении, с румянцем на желтоватых щеках и нервным сжиманием и разжиманием длинных худых рук.
   -- Должно быть, хитрые черти, -- воскликнул он наконец. "Как они могли заманить его там внизу? Набережная не находится на прямой линии к вокзалу. Мост, без сомнения, был слишком переполнен даже в такую ночь для их целей. Что ж, Ватсон, посмотрим, кто победит в конце концов. Все я выхожу!"
   - В полицию?
   "Нет; Я буду самой себе полицией. Когда я сплету паутину, они могут схватить мух, но не раньше".
   Весь день я был занят своей профессиональной работой, и только поздно вечером я вернулся на Бейкер-стрит. Шерлок Холмс еще не вернулся. Было почти десять часов, когда он вошел, выглядя бледным и измученным. Он подошел к буфету и, оторвав от буханки кусок, жадно проглотил его, запив большим глотком воды.
   - Ты голоден, - заметил я.
   "Изголодавшийся. Это ускользнуло из моей памяти. Я ничего не ел с завтрака.
   "Ничего такого?"
   "Никакого укуса. У меня не было времени думать об этом".
   - И как вам это удалось?
   "Что ж."
   - У тебя есть подсказка?
   "Они у меня на ладони. Молодой Опеншоу недолго останется неотомщенным. Что ж, Ватсон, давайте наложим на них их собственное дьявольское клеймо. Это хорошо продумано!"
   "Что ты имеешь в виду?"
   Он взял из буфета апельсин и, разорвав его на кусочки, выдавил на стол косточки. Из них он взял пять и сунул их в конверт. На внутренней стороне клапана он написал "SH вместо JO". Затем он запечатал его и адресовал "Капитану Джеймсу Кэлхауну, барк Lone Star , Саванна, Джорджия".
   -- Это будет ждать его, когда он войдет в порт, -- сказал он, посмеиваясь. "Это может дать ему бессонную ночь. Он найдет его таким же верным предвестником своей судьбы, как и Опеншоу до него".
   - А кто этот капитан Калхун?
   "Лидер банды. Я возьму остальных, но он первый.
   - Как же вы его отследили?
   Он вынул из кармана большой лист бумаги, исписанный датами и именами.
   -- Я провел целый день, -- сказал он, -- над реестрами Ллойда и подшивками старых бумаг, следя за будущим судном, заходившим в Пондишери в январе и феврале 1983 года. В те месяцы сообщалось о тридцати шести кораблях приличного тоннажа. Из них одно, " Одинокая звезда ", сразу же привлекло мое внимание, поскольку, хотя сообщалось, что оно вылетело из Лондона, имя дано одному из штатов Союза".
   - Техас, кажется.
   "Я не был и не уверен, какой; но я знал, что корабль должен иметь американское происхождение".
   "Что тогда?"
   "Я просмотрел записи Данди, и когда я обнаружил, что барк "Одинокая звезда" был там в январе 1985 года, мои подозрения стали несомненными. Затем я осведомился о судах, которые в настоящее время стоят в лондонском порту.
   "Да?"
   " Одинокая звезда прибыла сюда на прошлой неделе. Я спустился в Альберт-Док и обнаружил, что ранним утром ранним приливом ее унесло вниз по реке, направляя домой, в Саванну. Я телеграфировал в Грейвсенд и узнал, что она прошла некоторое время назад, а поскольку ветер дует с востока, я не сомневаюсь, что она уже миновала Гудвины и недалеко от острова Уайт.
   - Что же ты будешь делать?
   "О, я держу его за руку. Он и два его помощника, насколько я знаю, единственные коренные американцы на корабле. Остальные - финны и немцы. Я также знаю, что прошлой ночью все трое были вдали от корабля. Я получил его от стивидора, который загружал их груз. К тому времени, когда их парусник достигнет Саванны, почтовое судно уже перевезет это письмо, и по телеграфу полиция Саванны сообщит, что эти трое джентльменов разыскиваются здесь по обвинению в убийстве.
   Однако в самых продуманных человеческих планах всегда есть изъян, и убийцам Джона Опеншоу никогда не суждено было получить оранжевые значки, которые указывали бы им, что кто-то другой, такой же хитрый и решительный, как они сами, идет по их следу. Очень долгими и очень сильными были равноденственные ветры в тот год. Мы долго ждали известий об Одинокой Звезде Саванны, но так и не дошли до нас. Наконец-то мы узнали, что где-то далеко в Атлантике видели раскачивающуюся в корыте волны разбитую кормовую стойку лодки с вырезанными на ней буквами "LS", и это все, что мы когда-либо узнаем. судьба одинокой звезды .
  
   ЧЕРНЫЙ ВОСХОД, Джек Холлидей
   Небо было похоже на изнанку черной шифоновой блузки бабы.
   Вы знаете такие: с паучьими пальцами из более толстой нити, веером поднимающимися вверх и выходящими из плотной ткани под лопатками. И солнце, изо всех сил пытающееся протиснуться сквозь нити загрязнений и неудач, создавая жуткий контраст между тем, что должно быть, и тем, что упрямо есть.
   Я оказался на дне оврага настолько близко, насколько я мог вообразить. Моей лошади уже давно нет, и я не могу сказать, что винил ее в том, что она "ушла из Доджа". Я бы с радостью пошел с ним, если бы меня не швыряли задницей над чайными чашками, когда он пугался и вставал на дыбы от ответного огня и выхлопных газов, когда они уходили от нас.
   * * * *
   Полагаю, все началось еще в баре "Bottoms Up" , где я охлаждал свои самолеты и просматривал факты по делу, которое они вывалили на меня. Казалось, что в последнее время доступных рейнджеров становится все меньше и меньше, а дел все больше и больше, а я знаю, как обращаться с лошадью, и... ну, вы поняли.
   Крамер сунул мне это, прежде чем я успел отказаться, так что я сидел с пивом и читал все о Джо Джимини (я не шучу) и его предполагаемом участии в "B&E", в результате которого остался богатый старый болван семейного врача. с раздавленным черепом, пустым сейфом и пропавшей женой.
   Скорее дочь.
   Вам не надоели клише?
   Конечно, жизнь - это то, откуда они пришли, не так ли?
   Я помню урок письма, который я посещал еще в колледже. Я написал небольшую заметку о мафии и описал главного героя как неотесанного парня с длинным шрамом от брови до подбородка на левой щеке.
   Преподаватель действительно взял меня на заметку по этому поводу: назвал это "клише" и "хитростью" и сообщил мне, что ни один редактор никогда не воспримет это всерьез.
   Как будто он поверил бы мне, даже если бы я сказал ему, что описываю дальнего родственника!
   Так или иначе, я решил пойти к доктору и сам осмотреть место преступления.
   Дом и окрестности выглядели примерно так, как и следовало ожидать. Само здание было из кирпича, камня и дерева с одной из тех веранд, которые иногда можно увидеть в Квинсленде, Австралии сегодня или на юге Америки в прошлом.
   Я привязал Билла (мой верный четвероногий конь) к перилам крыльца, спешился и не увидел ничего интересного ни во дворе, ни поблизости. Сам дом находился в стороне от главной дороги, и даже эта изолированная улица была довольно тихой, рядом припарковались лишь несколько роскошных автомобилей и что-то похожее на фургон компании по уходу за газонами, стоявший на углу.
   Я медленно пробрался на переднее крыльцо и заглянул сквозь щели в жалюзи на маленькое окошко во входной двери. Я попробовал ручку, и она неожиданно открылась. Прохладный поток кондиционера приветствовал мое вспотевшее тело, и я был этому очень рад. Поездка туда, хотя и не более двух часов верхом, проходила под самым жарким солнечным светом дня. Несмотря на то, что близился закат, ущерб моей стареющей анатомии уже был нанесен. Я был счастлив, что навес крыши крыльца затеняет мою старую пони снаружи.
   Теперь я не считаю себя чрезмерно умным или кем-то еще, но всегда есть разница в пару десятков лет или больше в возрасте супругов и "господин". богата, а "миссис" нет, мой живот начинает немного покалывать.
   Все выглядело забавно, и я был готов согласиться с преступниками, когда услышал позвякивание, доносившееся из задней части дома. Я бы не сказал, что окно взорвалось или что-то в этом роде, но оно определенно сопротивлялось нежелательному наступлению.
   Я большой парень и все такое, но мне не нравится, когда меня хладнокровно взводят, больше, чем другому парню, поэтому я вытащил из кобуры свой специальный детективный кольт 38-го калибра и прислонился спиной к стене. Солнце только начинало прощаться с ночью, и глубокие тени наполнили комнату, затемнив рисунок на восточном ковре, на котором я стоял, неподвижно раскачиваясь и ожидая.
   Звонок сменился хихиканьем.
   Затем вошла самая красивая блондинка двадцати с лишним лет, которую мои налитые кровью глаза когда-либо имели удовольствие глазеть, в сопровождении обычного сообщника. Один из тех татуированных идиотов с вечным "Что тебе до этого?" посмотрите на его рябое лицо. И светловолосый ежик с еще одной татуировкой, видимой в центре его заостренного купола. Затянувшийся свет осветил его макушку, когда он наклонился, открывая слова: "Что, меня беспокоит?" выгравировано глубокими красными чернилами.
   Я сделала глубокий вдох и позволила этому просочиться наружу, приятно и легко. Я подумал, что будет намного проще просто провести разведку, чем раскрывать свои карты в начале игры. В тот момент я даже не знал правил.
   Пока я размышлял над этой линией, они вдвоем медленно и тихо бродили по этому месту в отчаянных поисках чего-то явно очень ценного, по крайней мере, для девушки. Они входили и выходили из комнат, вверх и вниз по коридорам врачебных раскопок, проверяя углы и щели, отверстия и другие вещи, которые могли послужить указателями к поиску пропавших предметов.
   Я снова был один: со своими мыслями, пистолетом и дыханием.
   Или, по крайней мере, я думал, что был.
   Очень слабо я слышал что-то похожее на тяжелое дыхание, бульканье или рвотные позывы.
   Я только начал задаваться вопросом, не оставил ли добрый доктор какого-нибудь слугу: против их воли. Я услышал, как открылась и закрылась задняя дверь, и вздохнул с облегчением, сообразив, что юные "Бонни и Клайд" покинули здание, по-видимому, еще где-то в поисках Элвиса или кого-то еще, кто пропал без вести.
   Звуки голоса сменились царапаньем. Медленно и осторожно я вышел и последовал за звуком к шкафу в глубине хорошо обставленной комнаты. С пистолетом в руке я подошел к двери и медленно повернул полированную латунную ручку правой рукой, потянув дверь на себя.
   Снова началось тяжелое дыхание, и я шагнула туда-сюда, глядя ему в глаза.
   "Может быть, они снимают следующую часть " Людей в черном ", - сказал я себе, когда маленький желтовато-коричневый мопс посмотрел мне в голубые глаза своими косыми карими глазами. Он выглядел так, будто улыбался, разинув рот и тяжело дыша.
   "Какова твоя история?" Я попросил.
   Точно по сигналу, его рот закрылся, дыхание прекратилось, а улыбка сменилась смертельной серьезностью, когда он склонил голову набок с выражением, которое для всего мира выглядело как жалость ко мне.
   Я присел, и его улыбка вернулась, когда я почесал его за ушами. Они были гладкими, как бархат. Его глаза были блестящими, шарообразными, как шарики, а мех на лбу превратился в четко очерченную геральдическую лилию. Я предполагаю, что это был тот самый маленький чувак, которого Блонди так усердно искал. Во всяком случае, теперь он был в безопасности.
   Я прошел на кухню, наполнил его тарелку водой и поставил возле двери. Точно по сигналу он побежал к ней, его острые ногти цокали по богато украшенному мраморному полу. Он пил так, будто завтра не наступит, его маленький животик ритмично двигался вверх и вниз. Затем он, наконец, остановился, отступил назад, облизал губы и посмотрел на меня с идиотской улыбкой как раз перед тем, как внезапно растянулся на прохладной плитке, поставив передние лапы по обе стороны от подбородка, который лежал на полу, заставляя его казаться как маленький собачий снайпер. Его большие добрые глаза следили за мной, пока я осматривала кухню в поисках подсказок. Мне пришло в голову, что он выглядел так, словно кто-то каким-то образом втиснул человека в тело собаки.
   "Заметка для себя: купите мопса при первой же возможности".
   Я уже начал задаваться вопросом, что же это было, когда я услышал другой звук, на этот раз определенно человеческий... и женский, если я могу доверять своим сорока с лишним годам блужданий среди представительниц прекрасного пола. Мопс продолжал следить за мной медленно закрывающимися от скуки глазами. Мне? Я мог бы использовать его на всю жизнь. Но это была роскошь, которую я не мог себе позволить прямо сейчас. Мне нужно было раскрыть убийство/грабеж. Или, по крайней мере, собрать пару подсказок по этому поводу.
   Я понял, что звук определенно исходит сверху: я думаю, из дальней спальни.
   Так как же собака и неизвестная самка ускользнули от ищущего взгляда CSU?
   Кто вернётся на место преступления, чтобы забрать одного человека и одного пса?
   И куда вписалась молодая пара?
   Пока я размышлял над этими строками, звук превратился в голос, довольно приятный, если можно так сказать: настойчивый и умоляющий о помощи первого незадачливого рейнджера, вошедшего в жилище. Я неохотно согласился и начал подниматься по лестнице, звук моих ботинок явно нарушил какой-то собачий сон, когда лапы маленького парня дернулись. Его расплющенное лицо напоминало лицо ребенка, из которого выходят газы. Может быть, он мечтал найти именно то дерево, которое нужно отметить для потомков.
   Я уже был в коридоре, голос кричал "Помогите" с регулярностью метронома. Он исходил из задней спальни, и я не стал рисковать. У меня был наготове револьвер 38-го калибра, когда я открыл дверь чрезмерно обставленной хозяйской спальни "молчаливых пилообразных". Это было довольно безвкусное зрелище с большим блеском, от шелковых простыней до серебряных бритв на ночном столике. Я подошла к гардеробной и представилась.
   - Заместитель рейнджера Шелтон, здесь, - рявкнул я самым лучшим профессиональным голосом, на который был способен. "Ты в порядке?"
   - Да... но, пожалуйста... вытащите меня отсюда!
   С этими словами я медленно отпер дверь, и меня приветствовал "оригинал" молодого блондина, которого я ранее видел бродящим по первому этажу.
   "Что ж?" - возмутилась она.
   - Ну-ну, - ответил я и, кряхтя, встал на колени, чтобы снять ее путы.
   - Спасибо, - сардонически сказала она, высвобождая веснушчатые руки и вставая на ноги в сандалиях. Я поднялся вместе с ней.
   - Ты его поймал?
   - Кого я поймал?
   Раздраженная моей очевидной глупостью, она повторила вопрос.
   - Я сказал, ты его поймал ?
   Я скрестила руки на груди.
   - Мэм, я не уверен, кого вы имеете в виду.
   Она цокнула языком и подошла к окну, слабый лунный свет придавал ей почти ангельский вид. Она была чем-то в порядке. Словно прочитав мои мысли, она посмотрела на меня так, словно рассматривала инопланетянина. Я начал задаваться вопросом, не упал ли я из космоса, что с инопланетной собакой и всем остальным внизу.
   "Почему бы тебе не присесть, и мы поговорим", - предложила я, садясь на плюшевый красный стул перед туалетным столиком.
   Она снова цокнула языком и села на край кровати напротив меня.
   "Имя, звание и порядковый номер". Лед начал таять, и она улыбнулась этому.
   - Я Кей Хокинс, конечно же, жена доктора.
   - Конечно, - кивнул я.
   - Ты не собираешься спросить меня, в порядке ли я или что-то в этом роде? она спросила.
   - В этом нет необходимости, я вижу, - ответил я.
   Она просто поджала свои красивые губы.
   "Итак, вот мы здесь", - добавил я.
   Она покосилась на меня. "Мы здесь."
   Оказалось, что она слышала, как вор вошел в дом, но получила глухой удар сзади еще до того, как успела нажать какие-либо тревожные кнопки (а их в доме было предостаточно). Она была без сознания в течение всего эпизода, шевельнувшись только тогда, когда рутина ломки и проникновения молодой пары пробудила ее от нежелательного сна.
   - А как же ХСС? Я попросил.
   - КС что? - возразила она.
   - Отделение на месте преступления, которое расследовало это дело.
   - Ну, если он и был, то я об этом не знал. Я ничего не слышал и не видел, совсем ничего".
   Это очень многое объясняло. Так что никакого расследования до моего в конце концов не было. Зачем Крамеру присылать меня сюда, если не было предварительного расследования? И как он узнал, что Джимини замешан в этом? И как именно была замешана эта парочка охотников за мопсами? У меня начала болеть голова, когда я пытался собрать воедино кусочки головоломки, которые, казалось, были взяты из разных коробок.
   "Миссис. Хокинс, как я уже сказал, я рейнджер Шелтон, и меня прислали сюда, чтобы проследить... чтобы... ах, расследовать...
   - Да... расследовать ограбление?
   "Боюсь, это немного больше, чем это", - предложил я.
   "Видите ли, ваш муж... ваш муж умер".
   Ее лицо чуть не взорвалось, когда она задохнулась: "Что?!"
   Я протянул руку и погладил ее загорелое предплечье.
   - Просто успокойтесь, мэм. Мы собираемся делать это очень медленно".
   С этими словами эмоции схлынули с ее лица, и она вздохнула про себя, когда, казалось, согнулась внутрь, вся оставшаяся эмоциональная сила медленно вытекала из ее тела, когда ее плечи опустились в поражении, ее выражение было пустым и растерянным. Она подняла голову и слабо спросила: "Умерла, действительно умерла?"
   - Так сказал мой начальник, да.
   Она покачала своей прекрасной головой из стороны в сторону, как будто была загипнотизирована.
   "Я просто не могу поверить, что он ушел, мертв: убит".
   Я поджала губы, пытаясь придумать ответ на это.
   "Можете ли вы вспомнить кого-нибудь, кто мог бы хотеть причинить вред вашему мужу?"
   Безучастно глядя в пол, она ответила деревянно. "Ни души. Его очень любили, Вернона любили. Работать здесь для него было все равно, что быть сельским врачом, только, конечно, с гораздо более состоятельным классом пациентов".
   "Без сомнений."
   Она посмотрела на меня своими необычными голубыми глазами, почти цвета кобальта, но с крошечными светлыми пятнышками, плавающими в радужной оболочке. "Ограбление я могу понять, но не убийство, определенно не убийство".
   Я вздохнула с некоторым раздражением и скрестила руки на том, что когда-то было шестью кубиками, которые могли пройти со значительным толчком много лет назад.
   - Кто-нибудь еще живет здесь, на территории?
   Она скривилась и отвернулась от меня.
   "Эйприл... моя дочь... не живет здесь точно, но появляется часто и довольно неподходящее время, обычно в поисках денег".
   - Она та, которой принадлежит пес?
   Коснувшись моего предплечья, она ахнула: "Боже мой, только не говори мне, что Барни ранен".
   - Нет, - успокоил я ее.
   - Он внизу спит, напившись воды.
   Она ярко улыбнулась. "Слава богу, с ним все в порядке; он для нас как маленький уродливый сын".
   - Я думаю, что-то вроде роста на тебе.
   Я как раз собирался предложить ей съездить со мной в центр, чтобы сделать официальное заявление, когда зазвонил телефон. Она испуганно посмотрела на него, потом на меня. Я кивнул, и она ответила.
   "Да?"
   Она пожала плечами.
   "Почему я понятия не имею; Я, конечно, не знал. Нет, я не знаю, когда в другой раз будет удобно. Она повесила трубку.
   Ее брови сдвинулись вместе.
   - Это была служба ухода за газоном.
   - Тот, которым ты обычно пользуешься?
   Она прищурилась, словно пытаясь понять смысл звонка. "Нет; это странно. Он говорил так, будто я знал все о встрече".
   - А когда это было?
   Она пожала плечами. - Он сказал сегодня днем, в четыре.
   Внезапно она посмотрела на меня с выражением ребенка, просящего у учителя разрешения воспользоваться туалетом.
   "Внезапно мне захотелось пить. Ты не будешь ужасно возражать, если мы продолжим это внизу?
   "Ничуть" я солгал. Вообще-то я думал о хорошем холодном пиве где-нибудь в городе. - Я бы тоже не прочь поточить свой свисток.
   Она натянуто улыбнулась, и я последовал за ней вниз, наблюдая и ожидая за столом, пока она готовила нам два чая со льдом. Паг лишь чуть-чуть приоткрыл один сонный глаз и вернулся в собачью страну грез, где мог преследовать еще один школьный автобус. Что бы он сделал, если бы когда-нибудь смог догнать одного из них?
   Она, очевидно, заметила мое восхищение маленькой полпинты с носом.
   - Как я уже сказал, его зовут Барни. С нами около шести лет. Вы заметите, что черный цвет на его морде начинает становиться серым. Это происходит раньше, чем думают люди. Они на самом деле использовали грим на "Фрэнк", когда снимали вторую картину "Люди в черном".
   "Полагаю, ему все-таки понадобился "стоматолог", не так ли?"
   "Я полагаю."
   Она вдруг просто замолчала и посмотрела на меня своими очень необычными глазами. Я был так заинтригован, что мог только ответить ей взглядом. Она попыталась что-то сказать, помолчала, передумала и снова посмотрела. Я начал ощущать знакомое движение в привычных местах. Это начинало становиться "неудобным", как говорят в старой доброй Англии.
   Она вздохнула.
   "Я не могу поверить, что он ушел; доктор мертв".
   Я откинулся на спинку стула.
   "Миссис. Хокинс..."
   - Кей, - прервала она.
   "Кей, я не думаю, что сейчас можно сделать что-то еще. Вы абсолютно уверены, что ничего не слышали внизу раньше, до взлома, вообще ничего из обыска в отделе уголовного розыска?
   Она покачала головой в преднамеренном "Нет".
   Я смотрел через кухонное окно на звездную ночь. Вскоре я снова посмотрел в ее завораживающие глаза.
   - Что подсказывает тебе твоя интуиция?
   Она посмотрела на свои туфли, колесики крутились в ее красивой белокурой голове. Ее глаза снова встретились с моими, и улыбка начала медленно расползаться по ее розовым щекам.
   - Может быть, я смогу немного помочь.
   Я обернулся, чтобы определить источник голоса, но прежде чем я успел вытащить свое оружие, я услышал лязг молотка по его.
   Она одобрительно кивнула и поднялась со стула.
   "Пора; Я уже начал задаваться вопросом, не получили ли вы лучшее предложение.
   Он злобно улыбнулся.
   "Дорогая, на этой стороне вселенной нет лучшего предложения, чем твое. Просто нужно было позаботиться о паре вещей, вот и все.
   - И что нам с ним делать? она спросила.
   Он с отвращением фыркнул. Затем он упер руки в бока, мысленно размышляя над дилеммой, связанной с тем, что они будут оседланы техасским рейнджером, который только что перерос свою полезность. Он торжествующе улыбнулся.
   - Я думаю, мы просто отвезем его подальше от города. Может быть, он и старый "Триггер" попали в аварию, когда ехали сюда, знаете ли, чтобы все проверить.
   "Почему было ограбление и убийство, не так ли?" - сказала она с покерным лицом.
   Он широко улыбнулся ей.
   "Вот так."
   Казалось, что кто-то каким-то образом усилил силу этих странно чарующих глаз. Теперь они казались светящимися, как будто были перенесены из другого мира.
   - Теперь можете вставать, офицер, - мрачно произнес он.
   - Это "рейнджер", если вы не возражаете.
   Я стоял.
   - Я не возражаю, и мне плевать, как ты себя называешь.
   Она с отвращением добавила: "Он всего лишь маленькая шестеренка в большом колесе".
   Он указал мне на входную дверь, и я неохотно сделал это, как мне сказал взмах маленькой пушки, которую он держал в правой руке.
   Было прохладно и темно, когда я сел на лошадь, а он привязал мои руки к рогу седла. Лунный свет поймал ее глаза, когда она посмотрела на меня со странным выражением восторга.
   "Ты просто следуешь за моей машиной, и он последует за тобой; очень просто, даже для "деревенского деревенщины". Просто "следуй за лидером"; понять?"
   - Отлично, - пробормотал я.
   Пара внесенных ими в последнюю минуту корректировок отправила нас в путь.
   Во время поездки я позволил себе погрузиться в "альфа-виль", то промежуточное состояние, когда мозг находится в режиме мечтаний, а тело расслабляется. Мы с моей лошадью прошли по любой местности в любую погоду под солнечным и лунным светом. Он был практически "бомбоустойчивым". Я говорю "практически", потому что он напугал меня и приземлил меня в ущелье прямо по сигналу, как они и планировали, когда оставили нас в милях от ниоткуда.
   О, и я упоминал, что у меня были завязаны глаза на протяжении всего эпизода?
   Я предполагаю, что мы были по крайней мере в пяти милях от того места, где мы начали, и я понятия не имел, в каком направлении это было от дома. Я точно знаю, что это были проселочные дороги, каменистые тропинки и клочок леса, где одинокие совы пели серенаду нашему маленькому импровизированному каравану.
   Я услышал, как тормоза в ее машине немного жалуются, и я расслабился в седле, слегка натянув поводья и остановив свою лошадь более плавно, чем любой другой автомобиль. Двери открылись и захлопнулись в унисон, и я услышал, как их шаги приближаются ко мне.
   Их было четыре пары.
   - Кто к нам присоединился?
   Он усмехнулся. "Эй, эй, банда вся здесь!"
   "Отлично, давай устроим вечеринку", - хмыкнул я.
   "Боюсь, что вечеринка окончена, по крайней мере, что касается тебя", - объявила она.
   - А почему меня это не удивляет? Я предлагал.
   Я слышал топот ног, слушал, как они обсуждают свои последние приготовления.
   "Эйприл, вы с Джейсоном берете с собой Барни через границу, просто регистрируетесь в отеле и ждете. Ради бога, не давайте собаке никакой мексиканской еды".
   - Мы знаем лучше этого, мам.
   - У нас все под контролем, миссис Хокинс. Мы сделали дом немного хорошо, не так ли?
   - Я хочу в это верить, Джейсон. Только не разочаровывай меня".
   Мой друг с пистолетом добавил свои два цента.
   "Настоящая оговорка о "двойном возмещении убытков". Джеймс М. Кейн был бы так горд этой сделкой".
   Она ответила с придыханием: "Около пяти миллионов долларов".
   "Плюс содержимое сейфа", - добавил он.
   "Который, к сожалению, никогда не будет восстановлен", - сказала она.
   - К сожалению, - согласился он, усмехнувшись.
   Я чувствовал серьезность его следующего вопроса.
   - Сколько нам заплатил капитан Крамер за то, что мы втянули этого шутника?
   "Всего пятьдесят тысяч", - сказала она.
   "Какой пикер!" - добавил он, щелкнув языком.
   "Голодной душе все горькое сладко", - заключила она.
   - Он приписывает это этому ничтожному персонажу Джимини?
   - Это будет его история, да, - спокойно ответила она.
   У меня кружилась голова.
   Факты этого дела крутились в моем затуманенном мозгу, как обрывки сахарной ваты, окружая мое замедленное мышление, словно невидимая марля.
   Я абсолютно ничего не мог с этим поделать ни сейчас, ни позже. Все это было зашито крепче, чем платок вокруг моей головы.
   Незнакомец завершил свой разговор словами: "Думаю, я наконец-то могу попрощаться с этим фургоном для ухода за газоном и всем, что с ним связано".
   При этом они поцеловались. Я услышал ее стон, его стон, и двигатель машины ее дочери внезапно взревел и дал обратный эффект, разбрызгивая гравий на меня и мою лошадь.
   Когда Билл встал на дыбы, а я покинул седло, последнее замечание возлюбленной Кей прокрутилось в моей голове, пока я готовился к болезненному приземлению на неровной и неумолимой земле внизу.
   Я подумал: "Значит, это сделал садовник".
  
   УЛЫБКА ЛЬВА, Томас У. Хэншью
   Было ровно пять часов, когда Клик, отвечая на срочное сообщение из штаб-квартиры, вошел в бар "Скрипки и подковы", который, как вы, возможно, знаете, стоит недалеко от Грина в несколько живописном месте. пути между Шепердс-Бушем и Эктоном, и застал наркома, который вешал шляпу и снимал перчатки, готовясь заказать чай.
   -- Мой дорогой Клик, какой вы образец пунктуальности, -- сказал суперинтендант, подойдя к нему и пожав ему руку. - Ты заставил бы самого Отца Времени покраснеть своей ненормальной расторопностью. Устраивайтесь поудобнее, пока я пойду закажу чай. Я только что приехал. Ненадолго, старина.
   -- Не торопитесь на мой счет, мистер нарком, -- ответил Клик, бросив шляпу и перчатки на удобный столик, неторопливо подойдя к окну и выглянув на причудливую старомодную площадку для игры в боулинг, обсаженную беседкой. зелень, вся пропитанная солнечным светом и зонированная пеной цветов груши и яблони, густо нагроможденная над потрескавшимся от времени кирпичом ограждающей стены. "Эти причудливые старые постоялые дворы, которые маршем того, что мы с удовольствием называем "прогрессом", неуклонно вытесняют с лица земли, всегда глубоко интересны мне; Я их люблю. Что за день! Какая картина! Какое небо! Такой же голубой, как то, что Доллопс называет "Веселым гераниевым морем". Я бы глаз еврея отдал за горсть этих яблоневых цветов, они божественны!"
   Нарком поспешил из комнаты, не отвечая. Поэтическое напряжение, лежащее в основе характера этого странного, непостижимого человека, его удивительная любовь к природе, его минуты почти женской слабости и сентиментальности поражали и озадачивали его. Это было похоже на то, как если бы ястреб усвоил совершенно бесполезный трюк флейты, как соловей, и, будучи сам совершенно лишенным воображения, не мог понять его ни в малейшей степени.
   Однако, когда он вернулся через несколько минут, идеалист, казалось, превратился в материалиста, необычайное растворилось в обычном, ибо он обнаружил, что его знаменитый союзник больше не изучает красоты природы, а отдает все свое внимание к грязным банальностям человека. Он стоял перед ярко отпечатанной афишей, одной из многих, приколотых к стенам, в которых удивительными картинками и двойным шрифтом были изложены чудеса, которые можно было наблюдать ежедневно и каждую ночь в Олимпии, где в течение последнего месяца "Королевский бельгийский цирк Ван Занта и всемирно известный зверинец" преподносили "переполненной и восторженной публике". Многое было сделано из двух "звездных поворотов" на этом зловещем счете: "Мадемуазель Мари де Занони, прекрасная и несравненная наездница с непокрытой спиной, самая смелая наездница во вселенной" для первого; и, для другого, "Шевалье Адриан ди Рома, король животного мира, с его огромным скоплением диких и свирепых диких зверей, включая знаменитого африканского льва-людоеда Нерона, самое большое и самое свирепое животное своего вида в плен". И под этим последним объявлением была фотография молодого и красивого мужчины, буквально усыпанного медалями, лежащего во весь рост, со скрещенными руками и головой в широко раскрытой пасти рычащего льва с дикими глазами.
   -- Милый мой, вы действительно заставляете меня поверить, что на самом деле существует такая вещь, как инстинкт, -- сказал входя нарком. Какой же ты ненормальный!"
   "Почему? Это как-то связано с вашим делом?
   "Что-нибудь с этим делать? Мой дорогой друг, это " дело". Я не могу представить, что привлекло ваше внимание к этому".
   - А ты не можешь? сказал Клик, с полуулыбкой. Затем он протянул руку и коснулся слова "Нерон" кончиком указательного пальца. "Это произошло. Вещи время от времени пробуждают в человеке память, господин нарком, и... Скажите, не зверь ли, о котором было столько шума в газетах две недели тому назад, лев, раздавивший голову человеку на глазах аудитория?"
   -- Да, -- ответил нарком, слегка вздрогнув. "Ужасно, не так ли? Дал мне мурашки, чтобы прочитать об этом. Убитый парень, бедняга, был всего лишь мальчишкой, ему не было и двадцати, сын самого кавалера ди Рома. Был большой ажиотаж по этому поводу. Разговоры о том, что власти запрещают спектакль, и все такое прочее. Однако они так и не сделали этого, так как на следствии... Ах, наконец-то чай, слава судьбе. Проходи, садись, милый мой, и мы поговорим, пока освежаемся. Хозяйка, проследите, чтобы нас не беспокоили, и чтобы никого не пускали, кроме тех, о которых я упоминал?
   "Клиенты?" - спросил Клик, когда дверь закрылась, и они остались вдвоем.
   "Да. Одна, мадемуазель. Зели, единственная дочь шевалье, художник по проволоке; другой, синьор Скармелли, артист на воздушном шаре, жених дамы.
   - А, тогда наш друг шевалье не так молод, как нам кажется, судя по изображению на счете.
   "Нет он не. На самом деле ему уже далеко за сорок, и он, или, вернее, был полгода тому назад вдовец, имеет троих детей, двух сыновей и дочь.
   -- Я полагаю, -- сказал Клик, накладывая себе лепешку с маслом, -- я должен заключить из ваших слов, что в упомянутый период, шесть месяцев назад, бесстрашный джентльмен проявил еще большую храбрость, взяв вторую жену? Молодой или старый?"
   - Молодой, - сказал в ответ нарком. "Очень молода, на самом деле нет еще и двадцати четырех, и очень, очень красива. Именно она "значится" на афише звездой конной части программы: "Mlle. Мари де Занони. Насколько мне удалось понять, это был роман по любви. У дамы, по-видимому, было бесчисленное количество женихов как по профессии, так и вне ее; намекнули даже, что она могла бы, если бы захотела, выйти замуж за впечатлительного молодого австрийского дворянина с независимым достатком, который был безумно в нее влюблен; но она, кажется, сочла более предпочтительным стать, так сказать, "любимицей старика" и выбрать шевалье средних лет, а не кого-то, чей возраст ближе к ее собственному.
   - В этом нет ничего нового, господин нарком. Молодые женщины перед Mlle. Известно, что во времена Марии де Занони люди искренне любили пожилых мужчин: юная миссис Бодри в случае с "Девятипалым скелетом" является тому примером. Тем не менее, я признаю, что такие браки не являются обычным явлением, поэтому, когда они происходят, естественно посмотреть, нет ли "других соображений" в конце прикрепления. Шевалье обеспечен? Есть ли у него какие-то ожидания?
   "Иначе; у него ничего нет, кроме жалованья, которое он зарабатывает, которое отнюдь не так велико, как воображает публика; а так как он происходит из длинной череды цирковых артистов, все из которых умерли рано и в бедности, "ожидания", как вы выразились, вообще не имеют значения в этом деле. Очевидно, дама вышла за него замуж из любви к нему, как она исповедует и как он воображает; хотя, если то, что я слышу, правда, кажется, что в последнее время она переросла эту любовь. Кажется, что Ромео, более подходящий ее возрасту, недавно присоединился к спектаклю в лице всадника по имени синьор Антонио Мартинелли; что он отчаянно влюбился в нее и что...
   Он оборвал свои слова и поднялся на ноги. Дверь внезапно открылась, впустив молодого мужчину и девушку, которые вошли в состоянии нервного возбуждения. -- Ах, мой дорогой мистер Скармелли, мы с мисс Зели всегда рады вам, -- продолжал суперинтендант.
   - Мы с другом в этот момент говорили о тебе.
   Клик окинул взглядом комнату и, как всегда с ним, мгновенно принял решение. Девушка, несмотря на свою связь с ареной, была скромной, непринужденной малышкой лет восемнадцати; это был прямой, ясноглазый, с мальчишеским лицом молодой человек лет двадцати восьми, хорошо, но отнюдь не кричаще, одетый и держащийся с видом человека, уважающего себя и требующего уважения к себе. других. Очевидно, он был англичанином, несмотря на его итальянское театральное имя , и Клик сразу же решил, что он ему нравится.
   - В данном случае мы можем отложить "Джорджа Хедленда", мистер нарком, - сказал он, когда суперинтендант вывел пару вперед, чтобы представить их, и позволил представить себя от имени Клика.
   Эффект от этого был электрическим; на самом деле, если бы он был тщеславным человеком, этого было бы достаточно, чтобы удовлетворить его в полной мере, для девушки, с небольшим "О!" изумления, отодвинулась и остановилась, глядя на него с каким-то трепетом, который округлил ее глаза и приоткрыл губы, в то время как мужчина тяжело облокотился на спинку удобного стула и выглядел и вел себя как человек совершенно подавленный.
   "Клик!" - повторил он после минутного отчаянного молчания. - Вы, сэр, тот великий человек? Это действительно несчастье".
   "Несчастье, друг мой? Почему "несчастье", скажите на милость? Думаешь, загадка, которую ты принес, мне не по силам?
   "О, нет; не то, никогда не то! он ответил. "Если есть хоть один человек в мире, который мог бы докопаться до сути, мог бы разгадать тайну львиного изменения, львиной улыбки, то вы и есть этот человек, сэр, вы. В том-то и несчастье, что вы могли это сделать, а я не могу этого ожидать, не могу воспользоваться этой великой возможностью. Смотреть! Я делаю все это по собственной инициативе, сэр, ради Зели и ее дорогого милого старичка, ее отца. Я сэкономил пятьдесят восемь фунтов, мистер Клик. Я надеялся, что это может соблазнить умного сыщика взяться за это дело; но что такое такая сумма для такого человека, как вы?
   - Если это все, что стоит на пути, пусть вас это не беспокоит, мой добрый друг, - сказал Клик с улыбкой. - Положи свои пятьдесят восемь фунтов в карман на случай свадьбы, и удачи тебе. Я возьму это дело напрасно. Итак, что же это такое? Какого черта ты только что имел в виду, когда говорил о "изменении льва" и "улыбке льва"? Какой лев - Нерон? Вот, сядь и расскажи мне все об этом.
   -- Мало что можно рассказать, бог знает, -- со вздохом сказал юный Скармелли, принимая приглашение после того, как он с благодарностью пожал Клику руку, а его невеста, заливаясь счастливыми слезами, подхватила ее, когда она выскользнула из рук. его и покрыл его благодарными поцелуями. - Вот в этом, мистер Клик, и заключается самая большая трудность: так мало нужно объяснять, что это имеет хоть какое-то отношение к делу. Только лев, Нерон, то есть особая гордость и любимец шевалье, кажется, претерпел какую-то большую и необъяснимую перемену, как будто он временами находится под действием каких-то злых чар, которые длятся лишь мгновение и тем не менее заставляют момент трагический. Все началось, неизвестно почему и как, две недели назад, когда он без намека и предупреждения убил человека, которого любил больше всего на свете, старшего сына шевалье. Вы наверняка слышали об этом?
   - Да, - сказал Клик. - Но то, что вы сейчас мне рассказываете, проливает новый свет на этот вопрос. Понимаю ли я тогда, что все эти разговоры на афише и в газетах о том, что лев дикий и опасный, неправда и что он действительно привязан к своему хозяину и семье своего владельца?
   - Да, - сказал Скармелли. "Он действительно самый нежный, самый послушный, самый умный зверь из своего вида. Одним словом-с, в нем нет ни "куска"; и, кроме того, ему больше тридцати лет. Зели, мисс ди Рома, скажет вам, что он родился в неволе; что с самого раннего детства он был любимцем ее семьи; что он, так сказать, вырос с ней и ее братьями; что в детстве они часто спали с ним; и что он будет следовать за теми, кого любит, как любая собака, бороться за них, защищать их, позволять им щипать его за уши и дергать за хвост, не выказывая ни малейшей обиды, даже если они действительно могут причинить ему боль. В самом деле, он настолько всеобщий фаворит, мистер Клик, что нет ни одного сопровождающего, связанного с представлением, который бы не сунул голову зверю в пасть, как шевалье делает это публично, уверенный, что никакого вреда от этого поступка не может быть.
   -- Судите сами, сэр, какое потрясение, какое ужасное удивление было, когда произошла трагедия двухнедельной давности. Часто, чтобы добавить изюминку представлению, шевалье меняет его, позволяя своим детям засунуть головы в пасть Нерона вместо того, чтобы сделать это самому, просто делая вид, что он держит льва под таким контролем, что он будет уважать любую команду. данный им. Именно это и произошло в ту ночь. Молодой Анри был выбран, чтобы засунуть голову Нерону в рот, и сделал это без страха и колебаний. Он взял челюсти зверя, разорвал их и вложил в них свою голову, как делал уже сотни раз; но вдруг случилось ужасное, жуткое. Словно какая-то сверхъестественная сила овладела зверем и навела ужас на то, что мгновение назад было благородным животным. Внезапно из его пасти вырвался странный шипящий звук, губы изогнулись вверх, пока оно не улыбнулось - улыбнулось, мистер Клик! - о, самой ужасной, самой ужасной, самой леденящей кровь улыбкой, лает, стиснул челюсти и раздавил мальчику голову, как яичную скорлупу!"
   Он воздел руки и закрыл глаза, словно желая отгородиться от какого-то ужасного видения, и несколько мгновений не было слышно ничего, кроме тихих всхлипов сестры жертвы.
   - Как внезапно, мистер Клик, эта перемена произошла с животным, - продолжал Скармелли, - так же внезапно оно и прошло, и оно стало послушным, ласковым животным, каким оно было в течение многих лет. Оно, казалось, поняло, что его фавориту постигло какое-то несчастье - ведь Анри был его любимцем, - и, свернувшись калачиком рядом с его телом, лизало ему руки и безутешно стонало почти по-человечески. Это все, что я могу сказать, сэр, за исключением того, что временами ужасная перемена, ужасающая улыбка повторяются, когда шевалье или его сын наклоняются, чтобы засунуть голову ему в пасть, и если бы не их бдительность и быстрота, трагедия этого другая ужасная ночь обязательно повторится. Сэр, это неестественно; Теперь я знаю, как если бы сам лев сказал, что кто-то стоит за этим ужасным делом, что действует какая-то человеческая сила, какой-то неизвестный враг шевалье что-то делает, одному Богу известно что и почему , чтобы вызвать его смерть, как был убит его сын".
   И тут впервые заговорила дочь шевалье.
   - Ах, расскажи ему все, Джим, расскажи ему все! - сказала она на своем довольно ломаном английском. - Сударь, да простит меня господь небесный, если я обидел ее; но... но... Ах, мсье Клик, иногда я чувствую, что она, моя мачеха и этот человек, этот "наездник", который не умеет ездить так, как должен ездить художник, мсье, я ничего не могу с собой поделать, но я чувствую, что они на дне его".
   "Да, но почему?" - спросил Клик. - Я слышал о втором браке вашего отца, мадемуазель, и об этом синьоре Антонио Мартинелли, о котором вы говорите. Господин нарком сказал мне. Но почему вы должны связывать этих двух лиц с этим необъяснимым делом? Твой отец тоже так делает?
   "О, нет! о нет!" - взволнованно ответила она. - Он даже не знает, что мы подозреваем, Джим и я. Он любит ее, мсье. Если бы он сомневался в ней, это убило бы его.
   - Тогда зачем?
   - Потому что я ничего не могу поделать, мсье. Бог знает, я бы хотел, если бы мог, потому что я очень забочусь о ней, я благодарен ей за то, что мой отец был счастлив. Мои братья тоже заботились о ней. Мы верили, что она любит его; мы думали, что из-за этого она вышла за него замуж. И все же... и все же... Ах, мсье, как я могу не чувствовать того, что чувствую, когда эта перемена во льве произошла с приходом этого человека? А она... ах, сударь, почему она всегда с ним? Почему она заискивает перед ним и его богатым другом?
   - Значит, у него есть богатый друг?
   - Да, мсье. Компания была в затруднительном положении; Месье ван Зант, владелец, не мог заставить его заплатить, и он был на грани расформирования. Но вдруг этот равнодушный артист, этот наездник, который, в конце концов, всего лишь плохой любитель и не годится для выступления с труппой подготовленных артистов, вдруг этот синьор Мартинелли приходит к мсье ван Занту и говорит, что, если он согласится нанять его, он есть богатый друг, некий сеньор Сперати, бразильский плантатор кофе, который "поддержит" шоу своими деньгами и купит в нем партнерство. Конечно, М. ван Зант согласился; и с тех пор этот сеньор Сперати повсюду путешествовал с нами, ел так же, как и мы, и его друг, плохой наездник, изрядно околдовал мою мачеху, потому что она всегда с ним, всегда с ними обоими, и - и - Ах, mon Dieu! лев улыбается, и мой народ умирает! Почему он не "улыбается" никому другому? Почему только они, мой отец, мой брат, они одни?
   - Это факт? - сказал Клик, обращаясь к юному Скармелли. - Вы говорите, что все, связанные с цирком, так мало боятся зверя, что даже обслуживающий персонал иногда вытворяет этот безрассудный трюк? Разве лев никогда не "улыбается" ни одному из них?"
   - Никогда, мистер Клик, никогда и ни при каких обстоятельствах. Не всегда она улыбается шевалье и его сыну. В этом и есть тайна. Никогда не знаешь, когда это произойдет; никто никогда не знает, почему это происходит. Но если бы вы могли видеть эту жуткую улыбку...
   "Я хотел бы," вставил Клик. "То есть, если это может произойти без какого-либо трагического результата. Хм-мм! Никто, кроме шевалье и сына шевалье! И когда это происходит в их случае, во время спектакля или когда вокруг никого нет, кроме тех, кто к нему причастен?"
   - О, всегда во время развлечения, сэр. В самом деле, такого никогда не случалось в любое другое время - вообще никогда".
   "Ого!" - сказал Клик. - Тогда это только тогда, когда они одеты и загримированы для представления, а? Хм-мм! Я понимаю." Потом он на мгновение замолчал и сел, чертя носком сапога по полу круги. Но вдруг: "Вы, верно, пришли сюда сразу после утренника?" - спросил он, взглянув на молодого Скармелли.
   "Да; на самом деле, до того, как все было полностью кончено".
   "Я понимаю. Тогда как раз возможно, что все исполнители еще не переоделись в штатское. Не могли бы меня, так сказать, объехать за кулисами, если господин нарком даст нам свой мотор, чтобы поторопить нас туда? Может, а? Это хорошо. Думаю, я хотел бы взглянуть на этого льва и, если вы не возражаете, познакомиться с заинтересованными сторонами. Нет! не бойся; мы никого не пугаем, раскрывая мою личность или причину визита. Допустим, я ветеринар. к которому вы обратились за мнением о странном поведении Нерона. Все готово, господин нарком? Тогда пошли.
   Через две минуты красный лимузин был у дверей, и, войдя в него с двумя своими спутниками, он умчался в Олимпию и сделал первый шаг к разгадке загадки.
   II
   Так как у тех, кто связан с миром цирка, есть обычай есть, спать, как бы находиться всем своим существом в среде представления, полностью исключая отели, пансионы или внешние квартиры любого рода, он обнаружил, что по прибытии в пункт назначения вся компания собралась в так называемой "жилой палатке", болтала, смеялась, читала, играла в игры и вообще убивала время, ожидая звонка в "столовую-палатку". ", и это дало ему возможность встретиться со всеми лицами, связанными с "делом", от самого "шевалье" до бразильского плантатора кофе, который "поддержал" шоу.
   Он нашел этого последнего человека несколько угрюмым и молчаливым человеком средних лет, который больше походил на австрийца, чем на бразильца, с раскачивающейся походкой и прямотой осанки, которые нельзя было неправильно понять.
   "Хм! Известная военная подготовка, - мысленно прокомментировал Клик, как только увидел, что человек идет. "Еще и в Германии; Я знаю это своеобразное "качание". Интересно, в чем его маленькая игра? А что бразилец делает в армии кайзера? И, побывав в этом, что он делает, заглядывая в эту очередь; поддерживать цирк и путешествовать с ним, как богема?
   Но хотя эти мысли и интересовали его, он не выражал их словами и никому не доверял их.
   Что же касается других членов компании, то он нашел "безразличного всадника", известного как синьор Антонио Мартинелли, несомненного ирландца лет тридцати, чрезвычайно красивого, но с некоторым "подвижным" взглядом, который был далек от вселяя уверенность, и с уловкой языка, которая предположила, что его свидетельство о крещении, вероятно, носило имя Энтони Мартина. Он также обнаружил, что все, что он слышал о молодости и красоте второй жены шевалье, было совершенно правильным, и хотя она много посвятила себя бразильскому плантатору кофе и ирландско-итальянскому "Мартинелли", у нее был способ того, что она посмотрела на своего супруга средних лет без его ведома, что не оставило у Клика никаких сомнений относительно реального состояния ее чувств к этому мужчине. И наконец, но не в последнюю очередь, он нашел самого шевалье откровенным, открытым, открытым сердцем, привлекательным человеком, который, по естественному порядку вещей, не должен иметь врага в мире. Несмотря на свое высокопарное театральное имя , он был бельгиец, большой, мягкосердечный, легкий на подъем, ничего не подозревающий малый, боготворивший свою жену, обожавший своих детей и любивший все существа животного мира.
   Насколько хорошо эта любовь была возвращена, Клик видел, когда шел с ним в ту часть здания, где содержались его животные, и наблюдал, как они "тыкались носом" в его руку или облизывали его щеку всякий раз, когда представлялась возможность. Но лев Нерон был, пожалуй, самым большим сюрпризом из всех, так как это животное было таким ручным, таким послушным, его так мало боялись, что дверь его клетки была открыта, и они обнаружили одного из служителей, сидящего внутри на корточках со скрещенными ногами и играющего с это как если бы это был котенок.
   -- Вот он, доктор, -- сказал шевалье, указывая рукой на зверя. - Ах, я не поверю, что это был какой-то несчастный случай, сэр. Он любил моего мальчика. Он не обидит никого, кто добр к нему. Вытащите его, Том, и пусть доктор осмотрит его вблизи.
   Несмотря на все эти уверения в покорности животного, Клик не мог не вспомнить, что сделало это существо, и, вследствие этого, почувствовал себя не совсем в своей тарелке, когда оно, неуклюже выйдя из клетки вместе со слугой, встало рядом с ним, потирая лапы. огромная голова на руке шевалье на манер ласкового кота.
   - Не пугайтесь, сэр, - сказал Том, заметив это. - Ничего, кроме большой собаки, сэр. Я заботился о нем восемь лет, не так ли, шевалье? - и ни разу не рычал и не царапал его. Никакой "улыбки" для твоего старого Тома, не так ли, Неро, мальчик, а? Без страха! С ним нет ничего такого, сэр, чего бы я не сделал без промедления и чувствовал бы себя в полной безопасности.
   - Даже чтобы засунуть свою голову ему в рот? - спросил Клик.
   - Лор, да! вернулся человек, со смехом. "Это ничего. Делал это много дней. Смотри сюда!" С этими словами он раздвинул массивные челюсти и, наклонившись, вложил в них голову. Лев стоял совершенно пассивно и не предлагал закрыть пасть, пока она снова не опустеет. Тут-то Клик и вспомнил и оглянулся на юного Скармелли.
   - Он никогда никому не "улыбается", кроме шевалье и его сына, вы, кажется, сказали, - заметил он. "Интересно, а сам шевалье был бы в такой же безопасности, если бы сделал ложный маневр?" Ибо шевалье, как и большинство других исполнителей, не переоделся после утренника, так как скоро должно было начаться вечернее представление; и если, как предполагал Клик, вопрос костюма и грима имел какое-то отношение к тайне этого дела, то здесь, несомненно, был шанс узнать.
   "Сделать финт? Конечно, буду, доктор, - ответил шевалье. "Но почему финт? Почему не на самом деле?"
   "Нет, пожалуйста, по крайней мере, пока я не увижу, как это воспримет зверь. Просто наклоните голову к его морде, шевалье. Идите медленно, пожалуйста, и держите голову на безопасном расстоянии.
   Шевалье повиновался. Опустив голову так, чтобы она оказалась на одном уровне с головой животного, он открыл массивную пасть. Зверь был так же пассивен, как и прежде; и, не найдя следов появления таинственной и страшной "улыбки", он засунул лицо между двойным рядом блестящих зубов, подержал его там мгновение и затем вынул невредимым. Клик взял подбородок между большим и указательным пальцами и сильно сжал его. То, что он только что увидел, казалось бы, опровергает идею о том, что костюм или грим имеют какое-либо отношение к делу.
   -- Вы делали это сегодня на утреннике, шевалье? он рискнул, после минутного размышления.
   - О да, - ответил он. "Однако это не входило в мои планы. Я постоянно меняю свое выступление, чтобы внести разнообразие. Сегодня я устроил так, чтобы мой маленький сын проделал трюк; но как-то... Ах! Я глупый человек, сударь; У меня странные фантазии, странные прихоти, иногда странные страхи с тех пор... с той ужасной ночи. Что-то нашло на меня в последний момент, и как только мой мальчик вошел в клетку, чтобы показать трюк, я передумал. Я бы не позволил ему сделать это. Я оттолкнул его в сторону и сам проделал трюк.
   "Ого!" - сказал Клик. -- Так мальчик сделает это сегодня вечером, шевалье?
   - Возможно, - ответил он. "Он все еще одет для этого. Смотрите, вот он идет, мсье, и моя жена, и с ним несколько наших хороших друзей. Ах, они так заинтересованы, им не терпится услышать, что вы сделаете о состоянии Нерона.
   Клик огляделся. Несколько членов роты выдвигались к ним из "жилой палатки". Впереди был мальчик, человечек лет двенадцати, причудливо одетый в трико и тунику. Рядом с ним была мачеха, бледная и встревоженная. Но хотя и синьор Мартинелли, и бразильский плантатор кофе подошли к краю палатки и выглянули наружу, было заметно, что они тут же удалились и позволили остальным пройти дальше без них.
   - Дорогой, я только что узнала от Тома, что вы с доктором экспериментируете с Нероном, - сказала жена шевалье, подходя вместе с остальными и присоединяясь к нему. "О, будьте осторожны, будьте осторожны! Как бы я ни любила это животное, доктор, я никогда не буду чувствовать себя в безопасности, пока мой муж не расстанется с ним или не откажется от этой ужасной "уловки".
   "Милый мой, мой милый, как нелепо вы говорите!" прервал ее муж. "Вы хорошо знаете, что без этого мой поступок был бы обыденным, что ни один управляющий не захотел бы ни его, ни меня. И как, скажите на милость, мы должны были бы жить, если бы это случилось?"
   "Всегда будет моя зарплата; мы могли бы это сделать".
   "Как будто я согласен жить на ваш заработок и сам ничего не добавляю! Нет нет! Я никогда этого не сделаю, никогда. Не то чтобы эта давняя глупая мечта сбылась, и я мог бы надеяться однажды выйти на пенсию. Я из цирка и навсегда им останусь".
   "Я бы хотел, чтобы вы не могли; Я хочу, чтобы мечта сбылась, даже сейчас, - ответила она. "Почему бы и нет? Более дикие сбылись для других людей; почему бы и нет?
   Прежде чем ее муж успел что-либо ответить на это, мальчик изменил направление разговора.
   "Отец, - сказал он, - я должен проделать трюк сегодня вечером? Сеньор Сперати говорит, что глупо с моей стороны сидеть одетым и готовым, если я ничего не делаю, как маленький супермен, вместо исполнителя и артиста.
   - О, но не в духе сеньора так говорить, - ответил отец, успокаивая его раздраженные чувства. "Вы, конечно, художник; никогда супер-нет, никогда. Но сделаешь ты трюк или нет, я не могу сказать. Это будет зависеть, как это было на утреннике. Если я сочту это правильным, ты сделаешь это; но если я чувствую, что это неправильно, то это должно быть нет. Видите ли, доктор, - перехватив взгляд Клика, - какой он маленький энтузиаст и как мало страха.
   -- Да, понимаю, шевалье. но интересно, захочет ли он меня чем-нибудь порадовать? Поскольку он не боится, мне любопытно посмотреть, как он это сделает. Не могли бы вы позволить ему сделать финт, который вы сами сделали несколько минут назад? Только я должен настаивать на том, чтобы в данном случае это был не более чем обман, шевалье. Не позволяйте ему подойти слишком близко во время выполнения этого. Не позволяйте ему открыть пасть льва своими руками. Вы делаете это. Вы не возражаете?"
   - Определенно нет, мсье. Гюстав, покажи доброму доктору, как ты это делаешь, когда папа позволяет тебе проделывать трюки. Но на самом деле вы пока не должны этого делать, только склонить голову ко рту Нерона. А теперь иди посмотри".
   Говоря это, он раздвинул пасть льва и дал знак ребенку согнуться. Он повиновался. Очень медленно маленькая головка склонялась ближе к зияющей клыкастой пасти, очень медленно и очень осторожно, потому что рука Клика лежала на плече мальчика, глаза Клика были устремлены на морду льва. Огромный зверь был так же кроток и невозмутим, как прежде, и в его неподвижных глазах была настоящая доброта. Но вдруг, когда голова ребенка оказалась на уровне этих разинутых челюстей, губы изогнулись назад в жуткой пародии на улыбку, сквозь оскаленные зубы просвистел странный, сверхъестественный звук, пассивное тело напряглось, как от удара, и Клик как раз успел схватить мальчика, как огромные челюсти сомкнулись с таким треском, что раскололи бы железный череп, если бы они сомкнулись на нем.
   Гнусная и таинственная "улыбка" снова появилась, и, хотя она была короткой, ее исчезновение застало сестру мальчика лежащей на земле в глубоком обмороке, мачеху мальчика, съёжившуюся назад, с закрытыми глазами и пронзительным испуганным криком, и отец мальчика, потрясенный и бледный, прислоняется к пустой клетке и держит окровавленную руку.
   В одно мгновение все место было в волнении. "Оно снова улыбнулось! Оно снова улыбнулось!" перебегал с прерывистым вздохом от губы к губе; но все это время Клик стоял, прижимая к себе испуганного ребенка, но не говоря ни слова, не издавая ни звука. По темной арене послышались бегущие шаги, и вскоре появился сеньор Сперати, тяжело дыша и бледный от волнения.
   "В чем дело? Что случилось?" воскликнул он. "Опять лев? Мальчик убит? Высказываться!"
   -- Нет, -- сказал Клик очень тихо, -- и не будет. Отец сделает свое дело сегодня вечером, а не сын. У нас был испуг и урок, вот и все. И, отстранив от себя рыдающего ребенка, он схватил юного Скармелли за руку и поспешил прочь. "Отведи меня куда-нибудь, чтобы мы могли поговорить в безопасности", - сказал он. "Мы на пороге конца, Скармелли, и мне нужна твоя помощь".
   - О, мистер Клик, у вас есть идеи, какие-нибудь зацепки?
   - Да, больше, чем подсказка. Я знаю, как, но я еще не обнаружил, почему. Теперь, если вы знаете, скажите мне, что имел в виду шевалье, что имела в виду его жена, когда говорили о мечте, которая могла бы сбыться, но не сбылась? Вы знаете? Есть идеи? Или, если у тебя нет, то думаешь, у твоей невесты?
   -- Да, -- ответил он. "Зели часто говорила мне об этом. Это состояние, которое было обещано и так и не материализовалось. О, как давно, когда он был совсем молодым человеком, шевалье спас жизнь очень важному человеку, прусскому дворянину большого состояния. Он был щедр в своих благодарностях и своих обещаниях, этот дворянин; поклялся, что сделает его независимым на всю жизнь, и все такое.
   - И не сделал?
   - Нет. После дюжины писем, обещающих более благородные вещи, которые чуть не вскружили ему голову, этот человек полностью отказался от него. В разгар его мечтаний о богатстве пришло письмо от управляющего старого скряги, в котором он вложил сумму в шестьсот марок и сообщил ему, что, поскольку его хозяин пришел к выводу, что богатство будет скорее проклятием, чем благословением для человек своего класса и положения, он лучше подумал о своем опрометчивом обещании. Он умолял предложить прилагаемое в качестве надлежащей и достаточной награды за оказанную услугу и "не должен больше беспокоить молодого человека". Конечно, шевалье не ответил. Кто стал бы после того, как ему пообещали богатство, образование, все, в чем он признавался, в чем он больше всего желал? Будучи молодым, воодушевленным и горько, горько разочарованным, шевалье без единого слова вернул шестьсот марок, и это был последний раз, когда он когда-либо слышал о бароне фон Штейнхайде с того дня и по сей день.
   - Барон фон Штайнхайд? повторил Клик, подтягиваясь, как будто он наступил на что-то. - Вы хотите сказать, что человек, чью жизнь он спас... Скармелли, скажите мне кое-что: случайно ли не настоящее имя "шевалье ди Рома" Петер Янссен Пуллен?
   - Да, - ответил Скармелли. "Это его имя. Почему?"
   "Ничего, кроме того, что это решает загадку, и лев улыбается в последний раз! Нет, не задавайте мне никаких вопросов; нет времени объяснять. Доставьте меня как можно быстрее к тому месту, где мы оставили мотор господина наркома. Выведет ли меня этот путь? Спасибо! Вернись к остальным и поищи меня снова через два часа; и Скармелли?
   "Да сэр?"
   - И последнее слово: не позволяйте этому мальчику исчезнуть из виду ни на мгновение и не позволяйте, во что бы то ни стало, отпустить шевалье сегодня ночью, пока я не вернусь. До свидания на время. Я ухожу.
   Потом он скользнул мимолетной тенью за угол здания и через две минуты уже был с наркомом в красном лимузине.
   "В германское посольство как можно быстрее, - сказал он, вскарабкавшись. ".
   III
   Было девять часов и позже. Большое шоу в Олимпии было в самом разгаре; переполненный зал гудел от восторга от дерзкой верховой езды "мадемуазель Марии де Занони", и крики аплодисментов доносились до огромного гримёрного шатра, где артисты ждали своей очереди, а шевалье в усыпанных блестками сундуках и трико, готовый к его зову, сидел, обнимая своего ребенка и дрожа, как больной лихорадкой.
   "Ну, ну, встряхнись, приятель, и не надо так фанкать", - сказал сеньор Сперати, который любезно согласился помочь ему с перевязкой из-за травмы руки. - Мысль о том, что ты потеряешь самообладание, ты из всех мужчин, и из-за такой маленькой интрижки. Вы прекрасно знаете, что Нерон сегодня в безопасности, как котенок, что он никогда не улыбается дважды за одну неделю, а тем более за один день. Ваше выступление следующее в программе. Встряхнись и действуй как мужчина".
   - Не могу, сеньор, не могу! почти завопил шевалье. "Мои нервы сдали. Никогда, даже если я доживу до тысячи лет, я не забуду этого ужасного момента, этой ужасающей "улыбки". Я говорю вам, что в этом есть волшебство; зверь заколдован. Моя работа на арене сделана, сделана навсегда, сеньор. У меня больше никогда не хватит смелости заглянуть в пасть зверя".
   "Гниль! Ты же не собираешься испортить шоу после всех денег, которые я в него вложил? Если ты не заботишься о себе, твой долг думать обо мне. Вы можете хотя бы попробовать. Я говорю вам, вы должны попробовать! Вот, сделайте глоток бренди и посмотрите, не прибавит ли это вам храбрости. Привет!" когда по коридору к конюшням докатились взрывы аплодисментов и стук лошадиных копыт, "наконец-то пришла очередь вашей жены; а там - слушайте! начальник манежа объявляет ваше. Вставай, человек; встань и выйди".
   - Не могу, сеньор, не могу! Я не могу!
   - Но я говорю вам, что вы должны.
   И тут как раз наступил обрыв.
   - Плохой совет, мой дорогой капитан, - сказал голос, голос Клика, с другого конца палатки. и, изогнувшись и зарычав, "сеньор" повернулся на каблуках как раз вовремя, чтобы увидеть, что помимо этого незваного гостя появляются и другие незваные гости.
   - Кто, черт возьми, спрашивал твоего мнения? - яростно отчеканил "сеньор". - И что ты вообще здесь делаешь? Если нам нужны услуги ветеринара, мы вполне можем получить его для себя без того, чтобы он навязывал нам свое присутствие без просьбы.
   - Вы вполне способны на многое, мой дорогой капитан, даже заставить улыбнуться льва! сказал Клик безмятежно. - Похоже, что галантный капитан фон Госслер, племянник и, за неимением лучшего, наследник покойного барона фон Штейнхейда... Вот так, ловите нищего. Играли, сэр, играли! Вытолкните его в кэб вместе с его драгоценным сообщником, ирландско-итальянским "синьором", и зачистите их двоих начисто. Боюсь, вы сочтете это игрой для вытягивания шеи, капитан, когда присяжные узнают о смерти этого бедного мальчика и о вашем чудовищном участии в этом.
   К этому времени в шатре царил шум, ибо прибежала жена шевалье, дочь шевалье была на грани истерики, а предполагаемый зять шевалье то обнимал великого укротителя зверей, то трясся. руку и вообще держался, как респектабельный молодой человек, который вдруг сошел с ума.
   "Губернатор!" - воскликнул он, полусмеясь, полурыдая. "Задиристый старый губернатор. Кончено - кончено. Никогда больше опасности, никогда больше плохих времен, никогда больше львиных улыбок".
   - Нет, никогда, - сказал Клик. - Подойдите сюда, мадам Пуллен, и выслушайте хорошие новости вместе со всеми. Вы женились по любви, и вы оказались кирпичом. Мечта сбылась, и жизнь в роскоши и непринужденности наконец-то ваша, мистер Пуллейн.
   -- Но, сэр, я... я не понимаю, -- пролепетал шевалье. "Что произошло? Почему вы арестовали сеньора Сперати? Что он сделал? Я не могу понять".
   "Вы не можете? Так случилось, шевалье, что барон фон Штейнхайд умер около двух месяцев назад, оставив сумму в шестьдесят тысяч фунтов стерлингов некоему Петеру Янссену Пуллейну и наследникам его тела, и что некий капитан фон Госслер, сын единственная сестра барона, призванная убедиться, что ни Петер Янссен Пуллейн, ни наследники его тела не унаследуют ни фартинга.
   "Сэр! Боже мой, неужели это правда?"
   - Совершенно верно, шевалье. Адвокаты покойного барона некоторое время рекламировали новости о местонахождении Питера Янссена Пуллейна, и если бы вы так успешно не скрывали свое настоящее имя под своим профессиональным, несомненно, некоторые из ваших коллег поместили бы вас в тюрьму. способ узнать это давно. Барон не отказался от своего слова и не поступил неблагодарно. Его завещание, датированное двадцать девятью годами ранее, не было изменено ни в одной детали. Я весьма подозреваю, что это письмо и денежный подарок, которые пришли к вам от имени его управляющего и должны были полностью закрыть дело, были делом рук его племянника, джентльмена, который только что уехал. Хитрый человек этот, шевалье, и свои планы он строил ловко и хорошо. Кто мог бы связать его со смертью укротителя зверей в цирке, который погиб в результате, казалось бы, несчастного случая? Ах, да, улыбка льва была умной идеей. Он был хитрым негодяем, если думал об этом.
   "Сэр! Вы... вы не хотите сказать мне, что он стал причиной этого? Он никогда не приближался к зверю - никогда - ни разу.
   - Не обязательно, шевалье. Он держался рядом с вами и вашими детьми; это было все, что ему нужно было сделать, чтобы осуществить свой план. Лев был такой же его жертвой, как и все остальные. То, что он сделал, он не мог не делать. Сама простота плана была залогом успеха. Все, что требовалось, это неожиданное просеивание нюхательного табака на волосы человека, чья голова должна была быть помещена в пасть зверя. Улыбка льва, собственно говоря, вовсе не была улыбкой, шевалье; это была пытка, когда нюхательный табак попадал ему в ноздри, и когда зверь издавал этот жуткий звук и щелкал челюстями, это был просто результат чихания. Вещь была бы фарсом, если бы не то, что на ее нитке висит трагедия и что из-за нее погибла жизнь, полезная человеческая жизнь. Да, это было умно, это было дьявольски умно; но вы знаете, что говорит Бобби Бернс о самых продуманных планах мышей и людей. Наверху всегда есть Сила, которая губит их".
   С этими словами он прошел мимо и, подойдя к молодому Скармелли, протянул ему руку.
   "Ты хороший парень, и у тебя есть хорошая девушка, так что я надеюсь, что ты будешь счастлив", - сказал он; а затем понизил голос, чтобы остальное не достигло ушей шевалье. "Вы ошибались, подозревая маленькую мачеху", - добавил он. - Она настоящая синяя, Скармелли. Она подыгрывала этим парням только потому, что боялась, что "сеньор" бросит учебу и закроет шоу, если она этого не сделает, и что ее, ее мужа и детей выкинут с работы. Она любит своего мужа, это точно, и она добрая женщина; а Скармелли?
   - Да, мистер Клик?
   "Нет ничего лучше хорошей женщины на этой земле, мой мальчик. Всегда помните это. Думаю, у тебя тоже есть. Я надеюсь у тебя есть. Надеюсь, вы будете счастливы. Это что? У меня в долгу? Не рэп, мой мальчик. Или, если вы чувствуете, что должны дать мне что-то, помолитесь мне о равной удаче, когда придет мое время, и пришлите мне кусочек свадебного торта. Загадка решена, старина. Доброй ночи!"
  
   ГВОЗДЬ, Педро де Аларсон
   я
   Чего больше всего желает человек, садящийся в дилижанс и направляющийся в дальнюю дорогу, так это того, чтобы его спутники были приятны, чтобы у них были те же вкусы, возможно, те же пороки, чтобы они были хорошо образованы и недостаточно знали быть слишком фамильярным.
   Когда я открыл дверь кареты, мне стало страшно встретить старуху, страдающую астмой, некрасивую женщину, которая не выносит запаха табачного дыма, ту, которую укачивает каждый раз, когда она едет в карете, и маленьких ангелочков, которые постоянно кричат и вопят черт знает что.
   Иногда вы, возможно, надеялись иметь красивую женщину в качестве попутчика; например, вдова лет двадцати или тридцати (скажем, тридцати шести), чьи приятные разговоры помогут вам скоротать время. Но если бы у вас когда-нибудь возникла эта мысль, вы, как разумный человек, быстро отбросили бы ее, ибо знаете, что такое счастье не выпадает на долю обычного смертного. Эти мысли были у меня в голове, когда я открыл дверцу дилижанса ровно в одиннадцать часов ненастной ночью осени 1844 года. У меня был билет Љ 2, и я гадал, кто мог бы быть Љ 1. Билетный агент заверил меня, что номер 3 не был продан.
   Внутри было кромешной тьмой. Когда я вошел, я сказал: "Добрый вечер", но ответа не последовало. "Дьявол!" Я сказал себе. "Моя попутчица глухая, немая или спит?" Тогда я сказал громче: "Добрый вечер", но ответа не последовало.
   Все это время мчался дилижанс, запряженный десятью лошадьми.
   Я был озадачен. Кто был моим спутником? Был ли это мужчина? Была ли это женщина? Кто был молчаливым номером один и, кто бы это ни был, почему он или она не ответили на мое вежливое приветствие? Хорошо бы зажечь спичку, но я тогда не курил и не имел с собой ничего. Что я должен делать? Я решил положиться на свое чувство и протянул руку к тому месту, где должен был быть Љ 1, прикидывая, прикоснусь ли я к шелковому платью или к пальто, но там ничего не было. В этот момент вспышка молнии, предвестник быстро надвигающейся бури, осветила ночь, и я увидел, что в карете, кроме меня, никого нет. Я разразился хохотом, но через мгновение не мог не задаться вопросом, что сталось с Љ 1.
   Через полчаса мы подъехали к первой остановке, и я как раз собирался спросить у охранника, который светил фонарем в купе, почему нет Љ1, как она вошла. В желтых лучах мне показалось, что это видение: бледная, грациозная, красивая женщина, одетая в глубокий траур.
   Вот и свершилась моя мечта, вдова, на которую я надеялся.
   Я протянул руку неизвестной, чтобы помочь ей сесть в карету, и она села рядом со мной, пробормотав: "Спасибо, сэр. Добрый вечер, - но таким грустным тоном, что он проник в самое сердце.
   "Какая беда, - подумал я. - Отсюда до Малаги всего пятьдесят миль. Я бы хотел, чтобы этот вагон ехал на Камчатку". Охранник захлопнул дверь, и мы оказались в темноте. Я хотел, чтобы буря продолжалась и чтобы у нас было еще несколько вспышек молнии. Но не шторм. Он улетел, оставив лишь несколько бледных звезд, свет которых практически ничего не значил. Я сделал смелую попытку начать разговор.
   "Вы хорошо себя чувствуете?"
   - Ты едешь в Малагу?
   - Тебе понравилась Альгамбра?
   - Вы приехали из Гранады?
   - Разве ночь не сырая?
   На какие вопросы она соответственно ответила:
   "Спасибо, очень хорошо".
   "Да."
   "Нет, сэр."
   "Да!"
   "Ужасный!"
   Было совершенно ясно, что мой попутчик не расположен к разговору. Я попытался придумать что-то оригинальное, чтобы сказать ей, но ничего не приходило мне в голову, поэтому я на мгновение погрузился в медитацию. Почему эта женщина вышла на сцену на первой остановке, а не в Гранаде? Почему она была одна? Была ли она замужем? Была ли она действительно вдовой? Почему она была такой грустной? Я, конечно, не имел права задавать ей ни один из этих вопросов, и тем не менее она заинтересовала меня. Как я хотел, чтобы солнце взошло. Днем можно говорить свободно, но в кромешной тьме чувствуется некая угнетенность, как будто пользуются несправедливым преимуществом.
   Мой неизвестный не спал ни минуты в течение ночи. Я понял это по ее дыханию и вздохам. Наверное, излишне добавлять, что я тоже не спал. Однажды я спросил ее: "Тебе плохо?" и она ответила: "Нет, сэр, спасибо. Прошу прощения, если потревожил ваш сон".
   "Спать!" - пренебрежительно воскликнул я. "Я не хочу спать. Я боялся, что ты страдаешь.
   "О нет, - воскликнула она голосом, противоречащим ее словам, - я не страдаю".
   Наконец взошло солнце. Как она была прекрасна! Я имею в виду женщину, а не солнце. Какое глубокое страдание было написано на ее лице и таилось в глубине ее прекрасных глаз!
   Она была элегантно одета и, очевидно, принадлежала к хорошей семье. Каждый жест носил отпечаток отличия. Это была женщина, которую ожидаешь увидеть в главной ложе оперы, усыпанную драгоценностями, окруженную поклонниками.
   Мы завтракали в Кольменаре. После этого мой спутник стал более доверительным, и я сказал себе, когда мы снова вошли в вагон: "Филипп, ты встретил свою судьбу. Сейчас или никогда."
   II
   Я сожалел о самом первом слове, которое сказал ей о своих чувствах. Она превратилась в глыбу льда, и я сразу потерял все, что мог бы приобрести благодаря ее благосклонности. И все же она ответила мне очень любезно: "Не потому, сударь, вы говорите мне о любви, но сама любовь есть нечто такое, чего я ужасаюсь".
   - Но почему, дорогая леди? - спросил я.
   "Потому что мое сердце мертво. Потому что я любил до исступления и был обманут".
   Я чувствовал, что должен поговорить с ней по-философски, а на кончике языка было много банальностей, но воздержался. Я знал, что она имела в виду то, что сказала. Когда мы прибыли в Малагу, она сказала мне тоном, который я никогда не забуду, пока живу: "Я тысячу раз благодарю вас за ваше любезное внимание во время поездки и надеюсь, что вы простите меня, если я не скажу вам мое имя и адрес".
   - Значит, ты имеешь в виду, что мы больше не встретимся?
   "Никогда! И ты, в особенности, не должен сожалеть об этом". А потом с улыбкой, совершенно безрадостной, протянула ко мне свою изящную руку и сказала: "Помолись за меня Богу".
   Я пожал ее руку и отвесил низкий поклон. Она вошла в ожидавшую ее красивую викторию и, когда она удалилась, снова поклонилась мне.
   * * * *
   Через два месяца я снова встретил ее.
   В два часа дня я бежал в старой повозке по дороге, ведущей в Кордову. Целью моего путешествия было осмотреть некоторые земли, которыми я владел в этом районе, и провести три или четыре недели с одним из судей Верховного суда, который был моим близким другом и одноклассником в Гранадском университете.
   Он принял меня с распростертыми объятиями. Когда я вошел в его красивый дом, я мог только отметить безупречный вкус и элегантность мебели и украшений.
   -- Ах, Зарко, -- сказал я, -- ты женился и никогда мне об этом не говорил. Наверняка так нельзя было обращаться с мужчиной, который любил тебя так же сильно, как я!
   -- Я не женат и тем более никогда не женюсь, -- грустно ответил судья.
   - Я думаю, что ты не женат, дорогой мальчик, раз ты так говоришь, но я не могу понять заявления, что ты никогда не будешь женат. Ты, должно быть, шутишь."
   - Клянусь, что говорю вам правду, - ответил он.
   "Но какая метаморфоза!" - воскликнул я. "Ты всегда был сторонником брака и последние два года пишешь мне и советуешь взять себе спутника жизни. Откуда эта чудесная перемена, дорогой друг? Должно быть, с тобой что-то случилось, боюсь, что-то неприятное?
   "Мне?" - несколько смущенно ответил судья.
   "Да, тебе. Что-то случилось, и ты собираешься рассказать мне все об этом. Ты живешь здесь один, практически похоронил себя в этом огромном доме. Давай, расскажи мне все".
   Судья сжал мою руку. -- Да, да, вы все узнаете. Нет человека несчастнее меня. Но послушай, это день, когда все жители идут на кладбище, и я должен быть там, хотя бы для порядка. Пойдем со мной. Сегодня приятный день, и прогулка пойдет вам на пользу после столь долгой поездки в этой старой повозке. Расположение кладбища красивое, и я совершенно уверен, что вам понравится прогулка. По дороге я расскажу вам случай, который разрушил мою жизнь, и вы сами рассудите, оправдана ли моя ненависть к женщинам".
   Когда мы вместе шли по окаймленной цветами дороге, мой друг рассказал мне следующую историю:
   Два года назад, когда я был помощником окружного прокурора в ..., я получил разрешение от своего начальника провести месяц в Севилье. В гостинице, где я поселился, жила красивая молодая женщина, считавшаяся вдовой, но происхождение которой, как и причины ее пребывания в этом городе, были для всех загадкой. Ее установка, ее богатство, ее полное отсутствие друзей или знакомых и грусть ее выражения, вместе с ее несравненной красотой, порождали тысячу предположений.
   Ее комнаты были прямо напротив моих, и я часто встречал ее в передней или на лестнице, только радуясь случаю поклониться ей. Однако она была неприступна, и мне не удалось добиться ее представления. Две недели спустя судьба предоставила мне возможность войти в ее квартиру. В тот вечер я был в театре и, вернувшись в свою комнату, бездумно открыл дверь ее квартиры вместо своей. Красивая женщина читала при свете лампы и вздрогнула, увидев меня. Я был так смущен своей ошибкой, что какое-то мгновение мог только бормотать неразборчивые слова. Мое замешательство было настолько очевидным, что она ни на мгновение не могла усомниться в том, что я ошибся. Я повернулся к двери, намереваясь как можно скорее избавить ее от своего присутствия, когда она сказала с самой изысканной учтивостью: "Для того, чтобы показать вам, что я не сомневаюсь в вашей добросовестности и что я ничуть не обижена , я умоляю вас снова призвать меня, намеренно .
   Прошло три дня, прежде чем я набрался смелости принять ее приглашение. Да, я был безумно влюблен в нее; Привыкший анализировать собственные ощущения, я знал, что моя страсть может окончиться только величайшим счастьем или глубочайшим страданием. Однако по истечении трех дней я отправился к ней на квартиру и провел там вечер. Она сказала мне, что ее зовут Бланка, что она родилась в Мадриде и что она вдова. Она играла и пела для меня и задавала мне тысячи вопросов обо мне, моей профессии, моей семье, и каждое сказанное ею слово увеличивало мою любовь к ней. С той ночи моя душа стала рабыней ее души; да, и это будет навсегда .
   Я снова зашел к ней на следующую ночь, и после этого каждый день и вечер я был с ней. Мы любили друг друга, но между нами никогда не было сказано ни слова о любви.
   Однажды вечером она сказала мне: "Я вышла замуж за человека, не любя его. Вскоре после замужества я возненавидела его. Теперь он мертв. Только Богу известно, что я пережил. Теперь я понимаю, что такое любовь; либо рай, либо ад. Для меня до сих пор это был ад".
   В ту ночь я не мог уснуть. Я лежал без сна, думая об этих последних словах Бланки. Чем-то эта женщина меня напугала. Буду ли я ее раем, а она моим адом?
   Срок моего отпуска истек. Я мог бы попросить отсрочку, притворившись больным, но вопрос был в том, стоит ли мне это делать? Я посоветовался с Бланкой.
   "Почему ты спрашиваешь меня?" - сказала она, взяв меня за руку.
   "Потому что я тебя люблю. Разве я поступаю неправильно, любя тебя?"
   - Нет, - сказала она, сильно побледнев, а затем обняла меня обеими руками за шею, и ее прекрасные губы коснулись моих.
   Что ж, я попросил еще месяц и, благодаря тебе, дорогой друг, получил его. Никогда бы они не дали мне его без твоего влияния.
   Мои отношения с Бланкой были больше, чем любовь; это был бред, безумие, фанатизм, называйте это как хотите. С каждым днем моя страсть к ней возрастала, и завтрашний день, казалось, открывал горизонты нового счастья. И все же я не мог не чувствовать иногда таинственного, неопределенного страха. И это я знал, что она чувствовала так же хорошо, как и я. Мы оба боялись потерять друг друга. Однажды я сказал Бланке:
   "Мы должны пожениться, как можно быстрее".
   Она странно посмотрела на меня. - Ты хочешь жениться на мне?
   "Да, Бланка, - сказал я, - я горжусь тобой. Я хочу показать тебя всему миру. Я люблю тебя и хочу, чтобы ты был таким же чистым, благородным и святым, какой ты есть".
   "Я не могу выйти за тебя замуж", - ответила эта непонятная женщина. Она никогда не давала повода.
   Наконец срок моего отпуска истек, и я сказал ей, что на следующий день мы должны расстаться.
   "Отдельный? Это невозможно!" - воскликнула она. - Я слишком сильно тебя люблю для этого.
   - Но ты же знаешь, Бланка, что я тебя боготворю.
   - Тогда бросай свою профессию. Я богат. Мы проживем наши жизни вместе, - сказала она, закрывая мне рот своей мягкой рукой, чтобы не дать мне ответить.
   Я поцеловал руку и затем, осторожно убрав ее, ответил: "Я бы принял это предложение от моей жены, хотя для меня было бы жертвой отказаться от своей карьеры; но я не приму его от женщины, которая откажется выйти за меня замуж".
   Бланка задумалась на несколько минут; затем, подняв голову, она посмотрела на меня и сказала очень тихо, но с решимостью, которую нельзя было неправильно понять: "Я буду твоей женой и не прошу тебя отказаться от твоей профессии. Вернитесь в свой офис. Сколько времени вам понадобится, чтобы уладить свои дела и добиться от правительства еще одного отпуска для возвращения в Севилью?
   "Месяц."
   "Месяц? Что ж, здесь я буду ждать тебя. Вернись в течение месяца, и я буду твоей женой. Сегодня пятнадцатое апреля. Вы будете здесь пятнадцатого мая?
   - Вы можете быть в этом уверены.
   - Ты клянешься?
   "Клянусь."
   "Ты любишь меня?"
   "Больше, чем моя жизнь".
   - Тогда иди и возвращайся. Прощальный привет."
   Я уехал в тот же день. Как только я приехал домой, я начал устраивать свой дом, чтобы принять мою невесту. Как вы знаете, я выпросил еще один отпуск и так быстро уладил свои дела, что через две недели был готов вернуться в Севилью.
   Должен вам сказать, что за эти две недели я не получил от Бланки ни одного письма, хотя написал ей шесть. Я немедленно отправился в Севилью, прибыв в этот город тридцатого апреля, и сразу же отправился в гостиницу, где мы впервые встретились.
   Я узнал, что Бланка уехала оттуда через два дня после моего отъезда, никому не сказав места своего назначения.
   Представьте мое негодование, мое разочарование, мои страдания. Она ушла, даже не оставив мне ни строчки, не сказав, куда идет. Мне и в голову не приходило остаться в Севилье до пятнадцатого мая, чтобы узнать, вернется ли она в этот день. Через три дня я взялся за судебную работу и постарался забыть ее.
   * * * *
   Через несколько минут после того, как мой друг Зарко закончил рассказ, мы прибыли на кладбище.
   Это лишь небольшой участок земли, покрытый настоящим лесом крестов и обнесенный невысокой каменной стеной. Как это часто бывает в Испании, когда кладбища очень маленькие, приходится выкапывать один гроб, чтобы опустить другой. Выкопанных таким образом сбрасывают в кучу в углу кладбища, где черепа и кости свалены в кучу, как стог сена. Проходя мимо, мы с Зарко смотрели на черепа, гадая, кому они могли принадлежать, богатому или бедному, дворянину или плебею.
   Вдруг судья нагнулся и, подняв череп, удивленно воскликнул:
   "Послушайте, друг мой, что это? Это точно гвоздь!"
   Да, длинный гвоздь был вбит в верхнюю часть черепа, который он держал в руке. Гвоздь был вбит в головку, и острие пробило то, что раньше было нёбом.
   Что это может означать? Он начал догадываться, и вскоре нас обоих охватил ужас.
   "Я узнаю руку Провидения!" - воскликнул судья. "Очевидно, что было совершено ужасное преступление, которое никогда не было бы раскрыто, если бы не этот несчастный случай. Я исполню свой долг и не успокоюсь, пока не приведу убийцу на эшафот".
   III
   Мой друг Зарко был одним из самых проницательных судей по уголовным делам в Испании. Через несколько дней он обнаружил, что труп, которому принадлежал этот череп, был похоронен в грубом деревянном гробу, который могильщик взял с собой домой, намереваясь использовать в качестве дров. К счастью, мужчина ее еще не сжег, и на крышке судье удалось расшифровать инициалы: "АГР" вместе с датой погребения. Он тотчас же перерыл приходские книги всех церквей в округе и через неделю нашел следующую запись:
   "В приходской церкви Сан-Себастьяна деревни -- 4 мая 1843 года над телом дона Альфонсо Гутьерреса Ромерала были совершены погребальные обряды, предписанные нашей святой религией, и он был похоронен на кладбище . Он был родом из этого села и не принял святых таинств и не исповедовался, ибо умер внезапно от апоплексического удара в возрасте тридцати одного года. Он был женат на донье Габриэле Захара дель Валье, уроженке Мадрида, и не оставил ему потомства".
   Судья вручил мне вышеуказанную справку, должным образом заверенную приходским священником, и воскликнул: "Теперь все ясно как божий день, и я уверен, что в течение недели убийца будет арестован. В данном случае апоплексический удар был вызван железным гвоздем, вбитым в голову человека, что привело к быстрой и внезапной смерти AGR. У меня есть гвоздь, и я скоро найду молоток".
   По свидетельству соседей, сеньор Ромераль был молодым и богатым землевладельцем, родом из Мадрида, где он женился на красивой жене; за четыре месяца до смерти мужа его жена уехала в Мадрид, чтобы провести несколько месяцев со своей семьей; молодая женщина вернулась домой примерно в последний день апреля, то есть примерно через три с половиной месяца после того, как она уехала из дома своего мужа в Мадрид; смерть сеньора Ромераля произошла примерно через неделю после ее возвращения. Шок, нанесенный вдове внезапной смертью мужа, был настолько велик, что она заболела и сообщила своим друзьям, что не может продолжать жить в том же месте, где все напоминало ей о человеке, которого она потеряла, и как раз перед смертью в середине мая она уехала в Мадрид, через десять или двенадцать дней после смерти мужа.
   Слуги покойного свидетельствовали, что супруги не жили дружно и часто ссорились; что отсутствие трех с половиной месяцев, предшествовавших последним восьми дням совместной жизни супругов, было практически пониманием того, что они должны были окончательно разлучиться из-за таинственных разногласий, существовавших между ними со дня их свадьбы; что в день смерти покойного и муж, и жена находились вместе в спальне первого; что в полночь сильно зазвонил колокол, и они услышали крики жены; что они бросились в комнату и были встречены в дверях женой, очень бледной и очень взволнованной, и она закричала: "Апоплексический удар! Бегите за доктором! Мой бедный муж умирает!" Что когда они вошли в комнату, то нашли своего хозяина лежащим на кушетке, и он был мертв. Врач, которого вызвали, подтвердил, что сеньор Ромераль умер от церебральной недостаточности.
   Три медицинских эксперта свидетельствовали, что смерть, наступившая в том виде, в каком она произошла, нельзя отличить от апоплексического удара. Вызванный врач не подумал искать шляпку гвоздя, скрытую волосами жертвы, и ни в каком смысле не был виноват в этой оплошности.
   Судья немедленно выдал ордер на арест доньи Габриэлы Захары дель Валье, вдовы сеньора Ромераля.
   "Скажите мне, - спросил я однажды судью, - как вы думаете, вы когда-нибудь поймаете эту женщину?"
   - Я уверен в этом.
   "Почему?"
   "Потому что среди всех этих рутинных уголовных дел время от времени случается то, что можно назвать драматическим роком, который никогда не прекращается. Иными словами, когда кости достают из гробницы для дачи показаний, судье почти ничего не остается".
   Вопреки надеждам моего друга, Габриэлу не нашли, а через три месяца ее по законам Испании судили, признали виновной и заочно приговорили к смертной казни.
   Я вернулся домой, не без обещания быть с Зарко в следующем году.
   IV
   Той зимой я провел в Гранаде. Однажды вечером меня пригласили на большой бал, устроенный известной испанской дамой. Поднимаясь по лестнице великолепной резиденции, я был поражен при виде лица, которое было легко различимо даже в этой толпе южных красавиц. Это была она, моя неизвестная, таинственная женщина дилижанса, фактически Љ 1, о которой я говорил в начале этого повествования.
   Я направился к ней, протягивая руку в знак приветствия. Она сразу узнала меня.
   - Сеньора, - сказал я, - я сдержал свое обещание не искать вас. Я не знал, что встречу тебя здесь. Если бы я подозревал об этом, я бы воздержался от визита, чтобы не досадить вам. Теперь, когда я здесь, скажите, могу ли я узнать вас и поговорить с вами.
   -- Я вижу, что вы злопамятны, -- ответила она милостиво, вложив свою маленькую ручку в мою. - Но я прощаю тебя. Как дела?"
   "По правде говоря, я не знаю. Мое здоровье, то есть здоровье моей души, ибо ни о чем другом вы меня в бальной зале не спросите, зависит от вашего здоровья. Я имею в виду, что я мог бы быть счастлив только в том случае, если бы вы были счастливы. Могу я спросить, зажила ли та сердечная рана, о которой вы мне сказали, когда я встретил вас в дилижансе?
   - Ты не хуже меня знаешь, что есть раны, которые никогда не заживают.
   С грациозным поклоном она отвернулась, чтобы заговорить со знакомой, и я спросил у проходившей мимо знакомой: "Можете ли вы сказать мне, кто эта женщина?"
   - Южноамериканка по имени Мерседес де Меридануэва.
   На следующий день я нанес визит даме, проживавшей в то время в отеле "Семь планет". Очаровательная Мерседес приняла меня, как близкого друга, и пригласила прогуляться с ней по прекрасной Альгамбре, а затем отобедать с ней. В течение шести часов, что мы были вместе, она говорила о многих вещах, и, поскольку мы всегда возвращались к теме разочарованной любви, я почувствовал побуждение рассказать ей о том, что произошло с моим другом, судьей Зарко.
   Она выслушала меня очень внимательно и, когда я закончил, рассмеялась и сказала: "Пусть это будет тебе уроком не влюбляться в женщин, которых ты не знаешь".
   "Не думайте ни на минуту, - ответил я, - что я выдумал эту историю".
   - О, я не сомневаюсь в правдивости этого. Возможно, в отеле "Семь планет Гранады" может быть таинственная женщина, и, возможно, она не похожа на ту, в которую влюбился ваш друг в Севилье. Что касается меня, то нет никакого риска, что я влюблюсь в кого-нибудь, потому что я никогда не говорю три раза с одним и тем же человеком".
   "Сеньора! Это равносильно тому, чтобы сказать мне, что вы отказываетесь меня снова видеть!
   -- Нет, я только хочу сообщить вам, что завтра я уезжаю из Гранады и, вероятно, мы больше никогда не встретимся.
   "Никогда? Ты сказал мне это во время нашей памятной поездки в дилижансе, и ты видишь, что ты плохой пророк".
   Я заметил, что она стала очень бледной. Она резко встала из-за стола, сказав: "Ну, оставим это Судьбе. Со своей стороны повторяю, что прощаюсь с вами навеки.
   Последние слова она произнесла очень торжественно, а затем, грациозно поклонившись, повернулась и поднялась по лестнице, ведущей на верхний этаж отеля.
   Признаюсь, я был несколько раздражен тем пренебрежительным видом, с которым она, казалось, прекратила наше знакомство, но это чувство растворилось в жалости, которую я испытал к ней, когда заметил выражение ее страдания.
   Мы виделись в последний раз. О, если бы это было в последний раз! Человек предполагает, но Бог располагает.
   В
   Несколько дней спустя дела привели меня в город, где жил мой друг судья Зарко. Я нашел его таким же одиноким и таким же грустным, как и во время моего последнего визита. Он ничего не мог узнать о Бланке, но он не мог забыть ее ни на мгновение. Несомненно, эта женщина была его судьбой; его рай или его ад, как имел обыкновение говорить несчастный человек.
   Вскоре мы узнали, что его юридическое суеверие было полностью оправдано.
   Вечером в день моего приезда мы сидели в его кабинете и читали последние отчеты полиции, тщетно пытавшейся найти Габриэлу, когда вошел офицер и вручил судье записку следующего содержания:
   - В отеле "Лев" есть дама, которая хочет поговорить с судьей Зарко.
   - Кто это принес? - спросил судья.
   "Слуга."
   - Кто послал его?
   - Он не назвал имени.
   Судья несколько мгновений задумчиво смотрел на дым своей сигары, а потом сказал: "Женщина! Увидеть меня? Не знаю почему, но меня это пугает. Что ты об этом думаешь, Филип?
   - Конечно, ваша обязанность как судьи - ответить на звонок. Возможно, она сможет дать вам какую-нибудь информацию о Габриэле.
   - Вы правы, - ответил Зарко, вставая. Он положил револьвер в карман, накинул плащ на плечи и вышел.
   Через два часа он вернулся.
   Я сразу увидел по его лицу, что к нему, должно быть, пришло какое-то большое счастье. Он обнял меня и судорожно обнял меня, восклицая: "О, милый друг, если бы ты только знал, если бы ты только знал!"
   - Но я ничего не знаю, - ответил я. - Что с тобой случилось?
   "Я просто самый счастливый человек на свете!"
   - Но что это?
   "Записка, которая звала меня в отель, была от нее ".
   "Но от кого? От Габриэлы Захары?
   "О, прекратите такие глупости! Кто сейчас думает об этих вещах? Это была она, говорю вам, другая!
   "Во имя небес, успокойся и скажи мне, о ком ты говоришь".
   "Кто это мог быть, как не Бланка, моя любовь, моя жизнь?"
   - Бланка? Я ответил с удивлением. - Но женщина обманула тебя.
   "О, нет; все это было глупой ошибкой с моей стороны.
   "Объяснись."
   "Послушайте: Бланка меня обожает!"
   - О, ты думаешь, она знает? Ну, продолжай".
   "Когда мы с Бланкой расстались пятнадцатого апреля, было решено, что мы должны снова встретиться пятнадцатого мая. Вскоре после моего отъезда она получила письмо, зовущее ее в Мадрид по неотложным семейным делам, и она не ждала меня раньше пятнадцатого мая, поэтому осталась в Мадриде до первого. Но, как вы знаете, я в своем нетерпении не мог ждать и вернулся за пятнадцать дней до того, как согласился, и, не застав ее в гостинице, поспешил к заключению, что она меня обманула, и не стал ждать. Я пережил два года мучений и страданий, и все из-за собственной глупости".
   - Но она могла бы написать тебе письмо.
   - Она сказала, что забыла адрес.
   -- Ах, мой бедный друг, -- воскликнул я, -- я вижу, что ты стараешься убедить самого себя. Что ж, тем лучше. Теперь, когда состоится свадьба? Я полагаю, что после столь долгой и темной ночи воссияет солнце супружества".
   "Не смейтесь, - воскликнул Зарко. - Ты будешь моим шафером.
   "С большим удовольствием".
   * * * *
   Человек предполагает, но Бог располагает. Мы все еще сидели в библиотеке и болтали вместе, когда в дверь постучали. Было около двух часов ночи. Судья и я оба были поражены, но не могли сказать, почему. Слуга открыл дверь, и через мгновение в библиотеку ворвался человек, настолько запыхавшийся от бега, что едва мог говорить.
   "Хорошие новости, судья, отличные новости!" - сказал он, когда отдышался. "Мы победили!"
   Мужчина был прокурором.
   -- Объясните, мой дорогой друг, -- сказал судья, указывая ему на стул. - Что за примечательное происшествие могло привести вас сюда в такой поспешности и в такой утренний час?
   "Мы арестовали Габриэлу Захару".
   - Арестовали ее? - радостно воскликнул судья.
   - Да, сэр, она у нас. Один из наших детективов следит за ней уже месяц. Он поймал ее, и теперь она заперта в тюремной камере".
   - Тогда пойдемте туда немедленно! - воскликнул судья. - Мы допросим ее сегодня вечером. Сделай мне одолжение, уведоми мою секретаршу. Ввиду серьезности дела вы сами должны присутствовать. Также сообщите об этом охраннику, ответственному за голову сеньора Ромерала. Я с самого начала придерживался мнения, что эта преступница не посмеет отрицать ужасное убийство, когда ей будут предъявлены доказательства ее преступления. Что касается вас, - сказал судья, обращаясь ко мне, - я назначу вас помощником секретаря, чтобы вы могли присутствовать, не нарушая закона.
   Я не ответил. Во мне росло ужасное подозрение, подозрение, которое, как какой-то адский зверь, стальными когтями рвало мне сердце. Могли ли Габриэла и Бланка быть одним и тем же? Я обратился к помощнику окружного прокурора.
   "Кстати, - спросил я, - где была Габриэла, когда ее арестовали?"
   "В отеле Льва".
   Мое страдание было ужасно, но я ничего не мог сказать, ничего не мог сделать, не скомпрометировав судью; кроме того, я не был уверен. Даже если бы я был уверен, что Габриэла и Бланка - один и тот же человек, что мог сделать мой несчастный друг? Симулировать внезапную болезнь? Бежать из страны? Мой единственный выход состоял в том, чтобы молчать и позволить Богу сделать это по-своему. Приказы судьи уже были сообщены начальнику полиции и начальнику тюрьмы. Уже в этот час весть разнеслась по городу и собрались бездельники, чтобы посмотреть на богатую и красивую женщину, которая взойдёт на эшафот. Я все еще цеплялся за слабую надежду, что Габриэла и Бланка не одно и то же лицо. Но когда я подошел к тюрьме, я пошатнулся, как пьяный, и был вынужден опереться на плечо одного из чиновников, который с тревогой спросил меня, не болен ли я.
   VI
   Мы прибыли в тюрьму в четыре часа утра. Большая приемная была ярко освещена. Нас ждал охранник с черным ящиком, в котором был череп сеньора Ромераля.
   Судья занял свое место во главе длинного стола; прокурор сидел справа от него, а начальник полиции стоял рядом, скрестив руки на груди. Я и секретарь сидели слева от судьи. Возле двери стояло несколько полицейских и детективов.
   Судья коснулся своего звонка и сказал надзирателю:
   "Пригласите донью Габриэлу Захару!"
   Мне казалось, что я умираю, и вместо того, чтобы смотреть на дверь, я посмотрел на судью, чтобы увидеть, смогу ли я прочитать в его лице решение этой ужасной проблемы.
   Я видел, как он побледнел и схватился за горло обеими руками, словно желая остановить крик агонии, а затем повернулся ко мне с выражением бесконечной мольбы.
   "Соблюдайте тишину!" - прошептал я, приложив палец к губам, а потом добавил: - Я так и знал.
   Несчастный поднялся со стула.
   "Судить!" - воскликнул я и в одном этом слове передал ему полное чувство его долга и опасностей, окружавших его. Он взял себя в руки и снова сел на свое место, но если бы не свет в его глазах, его можно было бы принять за мертвеца. Да, человек был мертв; жил только судья.
   Убедившись в этом, я повернулся и посмотрел на обвиняемого. Боже! Габриэла Захара была не только Бланкой, женщиной, которую так глубоко любил мой друг, но и женщиной, которую я встретил в дилижансе, а затем в Гранаде, красивой южноамериканкой, Мерседес!
   Все эти фантастические женщины теперь слились в одну, реальную, которая стояла перед нами, обвиняемая в убийстве мужа и приговоренная к смерти.
   Еще был шанс доказать свою невиновность. Могла ли она это сделать? Это была моя единственная величайшая надежда, как и надежда моего бедного друга.
   Габриэла (будем называть ее теперь настоящим именем) была смертельно бледна, но внешне спокойна. Верила ли она в свою невиновность или в слабость судьи? Наши сомнения вскоре развеялись. До этого момента обвиняемый не смотрел ни на кого, кроме судьи. Я не знал, хотела ли она ободрить его или угрожать ему, или сказать ему, что его Бланка не может быть убийцей. Но заметив бесстрастие магистрата и то, что лицо его было так же бесстрастно, как у трупа, она обратилась к остальным, как бы ища у них помощи. Потом ее взгляд упал на меня, и она слегка покраснела.
   Судья как будто очнулся от оцепенения и спросил хриплым голосом:
   "Как тебя зовут?"
   - Габриэла Захара, вдова Ромераля, - тихим голосом ответил обвиняемый.
   Зарко вздрогнул. Он только что узнал, что его Бланки никогда не существовало; она сама сказала ему это, та, которая всего три часа тому назад согласилась стать его женой!
   К счастью, никто не смотрел на судью, все взоры были прикованы к Габриэле, чья изумительная красота и спокойное поведение внушали всем почти непреодолимое убеждение в ее невиновности.
   Судья пришел в себя, а затем, как человек, который ставит на кон больше, чем жизнь, приказал охраннику открыть черный ящик.
   "Мадам!" - строго сказал судья, и глаза его, казалось, извергали пламя. - Подойди и скажи мне, узнаешь ли ты эту голову?
   По сигналу судьи охранник открыл черный ящик и вынул череп.
   Крик смертельной агонии пронесся по комнате; нельзя было сказать, был ли это страх или безумие. Женщина отшатнулась, ее глаза расширились от ужаса, и закричала: "Альфонсо, Альфонсо!"
   Потом она как будто впала в ступор. Все повернулись к судье, бормоча: "Она несомненно виновна".
   "Узнаете ли вы гвоздь, лишивший жизни вашего мужа?" - сказал судья, вставая со стула и похожий на мертвеца, восставшего из могилы.
   - Да, сэр, - машинально ответила Габриэла.
   - То есть вы признаете, что убили своего мужа? - спросил судья дрожащим от великого страдания голосом.
   "Сэр, - ответил обвиняемый, - я не хочу больше жить, но перед смертью я хотел бы сделать заявление".
   Судья откинулся на спинку стула, а затем спросил меня взглядом: "Что она собирается сказать?"
   Я сам чуть не оцепенел от страха.
   Габриэла стояла перед ними, сцепив руки, и ее большие темные глаза смотрели вдаль.
   "Я собираюсь признаться, - сказала она, - и мое признание будет моей защитой, хотя этого будет недостаточно, чтобы спасти меня от эшафота. Послушайте меня все вы! Зачем отрицать то, что самоочевидно? Я была одна с мужем, когда он умер. Слуги и врач свидетельствовали об этом. Следовательно, только я мог убить его. Да, я совершил преступление, но другой человек заставил меня это сделать".
   Судья вздрогнул, услышав эти слова, но, сдерживая волнение, мужественно спросил:
   - Имя этого человека, мадам? Скажи нам немедленно имя этого негодяя!
   Габриэла посмотрела на судью с выражением бесконечной любви, как смотрит мать на дитя, которому она поклонялась, и ответила: "Одним словом я могла бы утащить этого человека с собой в глубины. Но я не хочу. Никто никогда не узнает его имени, ибо он любил меня, и я люблю его. Да, я люблю его, хотя знаю, что он ничего не сделает, чтобы спасти меня!"
   Судья приподнялся со стула и умоляюще протянул руки, но она посмотрела на него, как бы говоря: "Будь осторожен! Ты предашь себя, и это не поможет".
   Он откинулся на спинку стула, а Габриэла продолжила свой рассказ тихим, твердым голосом:
   "Меня заставили выйти замуж за человека, которого я ненавидела. Я ненавидела его больше после того, как вышла за него замуж, чем раньше. Я прожил три года мученической смертью. Однажды в моей жизни появился человек, которого я любила. Он требовал, чтобы я вышла за него замуж, он просил меня лететь с ним в рай счастья и любви. Это был человек исключительного характера, высокий и благородный, единственная вина которого заключалась в том, что он слишком любил меня. Если бы я сказала ему: "Я обманула тебя, я не вдова; мой муж жив", он тотчас же ушел бы от меня. Я придумала тысячу отговорок, но он всегда отвечал: "Будь моей женой!" Что я мог сделать? Я был связан с человеком самого отвратительного характера и привычек, которого я ненавидел. Ну, я убил этого человека, считая, что совершаю акт справедливости, и Бог наказал меня, за то, что мой любовник бросил меня. А теперь я очень, очень устал от жизни, и все, о чем я прошу вас, это чтобы смерть пришла как можно скорее".
   Габриэла перестала говорить. Судья закрыл лицо руками, как будто думал, но я видел, что он трясся, как припадочный.
   - Ваша честь, - повторила Габриэла, - исполните мою просьбу, чтобы я умерла в ближайшее время.
   Судья сделал знак охранникам убрать заключенного.
   Прежде чем последовать за ними, она бросила на меня ужасный взгляд, в котором было больше гордости, чем раскаяния.
   * * * *
   Я не хочу вдаваться в подробности о состоянии судьи в течение следующего дня. В великой эмоциональной борьбе, которая произошла, страж закона победил человека, и тот утвердил смертный приговор.
   На следующий день бумаги были отправлены в апелляционный суд, а потом ко мне подошел Зарко и сказал: "Подожди здесь, пока я не вернусь. Позаботьтесь об этой несчастной женщине, но не навещайте ее, ибо ваше присутствие унизит ее, а не утешит. Не спрашивайте меня, куда я иду, и не думайте, что я собираюсь совершить такой глупый поступок, как лишить себя жизни. Прощай, и прости меня за все беспокойства, которые я причинил тебе".
   Спустя двадцать дней Апелляционный суд подтвердил приговор, и Габриэлу Захару поместили в камеру смертников.
   * * * *
   Наступило утро назначенного дня казни, а судья все не возвращался. В центре площади был возведен эшафот, и собралась огромная толпа. Я стоял у дверей тюрьмы, потому что, хотя я повиновался желанию моего друга не посещать Габриэлу в ее тюрьме, я считал своим долгом представлять его в этот решающий момент и сопровождать женщину, которую он любил. к подножию эшафота.
   Когда она появилась в окружении своей охраны, я ее с трудом узнал. Она очень похудела и, казалось, с трудом могла поднести к губам маленькое распятие, которое держала в руке.
   - Я здесь, сеньора. Могу ли я быть вам полезен?" - спросил я ее, когда она проходила мимо меня.
   Она подняла на меня свои глубокие запавшие глаза и, узнав меня, воскликнула:
   "О, спасибо, спасибо! Это великое утешение для меня в последний час моей жизни. Отец, - прибавила она, обращаясь к священнику, стоявшему рядом с ней, - могу я сказать несколько слов этому великодушному другу?
   - Да, дочь моя, - ответил почтенный министр.
   Тогда Габриэла спросила меня: "Где он?"
   "Его нет на месте-"
   "Да благословит его Бог и сделает счастливым! Когда вы увидите его, попросите его простить меня, хотя я верю, что Бог уже простил меня. Скажи ему, что я все еще люблю его, хотя эта любовь и стала причиной моей смерти".
   Мы достигли подножия лестницы эшафота, где я был вынужден оставить ее. Слеза, быть может, последняя в этом страдающем сердце, скатилась по ее щеке. Она еще раз сказала: "Скажи ему, что я умерла, благословляя его".
   Внезапно раздался грохот, похожий на грохот грома. Народная масса качалась, кричала, плясала, хохотала, как одержимая, и над всем этим гамом отчетливо прозвучало одно слово:
   "Помилован! Помилован!"
   У входа на площадь появился человек на коне, бешено мчавшийся к эшафоту. В руке он взмахнул белым платком, и голос его прозвучал высоко над шумом толпы: "Простите! Помилован!"
   Это был судья. Осадив взбешенную лошадь у подножия эшафота, он протянул бумагу начальнику полиции.
   Габриэла, которая уже поднялась на несколько ступеней, повернулась и посмотрела на судью с бесконечной любовью и благодарностью.
   "Будьте здоровы!" - воскликнула она и тут же упала без чувств.
   Как только подписи и печати на документе были проверены властями, священник и судья бросились к обвиняемой, чтобы развязать веревки, связывавшие ее руки и руки, и привести ее в чувство.
   Однако все их усилия были бесполезны. Габриэла Захара была мертва.
  
   РИМСКИЙ ЭКСПРЕСС, Артур Гриффитс
   ГЛАВА I
   Римский экспресс, direttissimo , или самый прямой, подъезжал к Парижу одним мартовским утром, когда пассажирам спального вагона стало известно, что в вагоне что-то неладно, очень неладно.
   Поезд ехал последним этапом между Ларошем и Парижем, пробегая сто миль без остановок. Он остановился в Лароше для раннего завтрака, и многие, если не все пассажиры, вышли. Из спальных вагонов, которых было семеро, шестеро были замечены в ресторане или на перроне; седьмая, дама, не шевельнулась. Все вернулись на свои койки, чтобы поспать или подремать, когда поезд тронулся, но некоторые уже двигались по мере приближения к Парижу, занимая свою очередь в туалете, требуя воды, полотенец, устраивая обычное дело подготовки к концу поезда. путешествие было под рукой.
   Было много призывов к носильщику, но он так и не появился. Наконец был найден провожатый - ленивый негодяй! - спящим, громко и храпящим, на своей койке в конце вагона. Его с трудом разбудили, и он принялся за работу вяло, неохотно, вяло, что обещало плохие чаевые от тех, кому он должен был служить.
   Мало-помалу все пассажиры оделись, кроме двоих - дамы в 9-м и 10-м, которая еще не подавала вида; а мужчина, который в одиночестве занимал двуспальную кровать рядом с ней, имел номера 7 и 8.
   Так как обязанностью носильщика было позвать всех и так как он, как и весь его класс, стремился избавиться от своих путешественников как можно скорее после прибытия, он стучал в каждую из двух закрытых дверей, за которыми, по-видимому, находились люди. еще спал.
   Дама крикнула: "Хорошо", но от Љ 7 и Љ 8 ответа не было.
   Снова и снова швейцар стучал и громко кричал. По-прежнему не получив ответа, он открыл дверь купе и вошел.
   Было уже совсем светло. Ни один блайнд не был опущен; действительно, единственное узкое окно было открыто, широко; и вся внутренность купе была хорошо видна, все и вся в ней.
   Хозяин неподвижно лежал на своей кровати. Крепко спящий? Нет, не просто спит - скрюченное неестественное положение конечностей, искривленные ноги, одна рука, вяло, но неподвижно свесившаяся с края койки, говорили о более глубоком, более вечном сне.
   Мужчина был мертв. Мертвые - и не по естественным причинам.
   Один взгляд на окровавленное постельное белье, один взгляд на зияющую рану на груди, на изувеченное, изуродованное лицо рассказывали страшную историю.
   Это было убийство! убийство самое грязное! Потерпевший был ранен ножом в сердце.
   С диким, испуганным криком швейцар выбежал из купе и, на жадные расспросы всех столпившихся вокруг него, мог только бормотать сбивчиво и дрожащим голосом:
   "Там! там! там!"
   Таким образом, факт убийства стал известен всем при личном осмотре, ибо все (даже дама появилась на минутку) заглянули туда, где лежало тело. Купе было заполнено в течение десяти или более минут взволнованной, жестикулирующей, разноязычной толпой из полудюжины человек, говорящих одновременно по-французски, по-английски и по-итальянски.
   Первую попытку навести порядок предпринял высокий мужчина средних лет, но прямой осанки, с блестящими глазами и настороженной манерой поведения, который, отведя в сторону носильщика, резко сказал по-французски, но с сильным английским акцентом:
   "Здесь! это ваше дело что-то делать. Сейчас никто не имеет права находиться в этом купе. Могут быть причины - следы - вещи, которые нужно удалить; неважно что. Но вывести их всех. Будьте резки в этом; и запри дверь. Помните, что вы будете нести ответственность перед правосудием".
   Портье вздрогнул, как и многие пассажиры, услышавшие последние слова англичанина.
   Справедливость! С этим нельзя шутить нигде, и менее всего во Франции, где господствует неудобная суеверность, согласно которой каждый, кого можно обоснованно заподозрить в преступлении, считается виновным в этом преступлении до тех пор, пока его невиновность не будет ясно доказана.
   Все эти шесть пассажиров и носильщик теперь были привлечены к категории обвиняемых. Все они были открыты для подозрений; они, и только они, потому что убитого видели живым в Лароше, и злодеяние, должно быть, было совершено с тех пор, пока поезд шел в пути, то есть ехал с ускоренной скоростью, когда никто не мог уйти. только с риском для жизни.
   "Чертовски неловко для нас!" - сказал высокий английский генерал, по имени сэр Чарльз Коллингем, своему брату священнику, когда тот вернулся в их купе и закрыл дверь.
   "Я не вижу этого. Каким образом?" - спросил преподобный Сайлас Коллингэм, типичный английский священник, с румяным лицом и седыми бакенбардами, одетый в костюм из черной саржи и с профессиональным белым галстуком.
   -- Да ведь нас, конечно, задержат; арестованы, вероятно, - несомненно задержаны. Допрашивали, подвергали перекрестному допросу, ободрали - я кое-что знаю о французской полиции и ее манерах.
   "Если нас остановят, я напишу в " Таймс ", - воскликнул его брат, по профессии миролюбивый человек, но с холерическим взглядом, который говорил о гневном темпераменте.
   "Конечно, мой дорогой Сайлас, когда у вас будет возможность. Это будет не сразу, потому что я говорю вам, что мы находимся в затруднительном положении и можем ожидать много беспокойства. С этими словами он вынул портсигар и спичечный коробок, зажег папиросу и спокойно наблюдал за поднимающимся дымом со всем хладнокровием старого служаки, привыкшего встречать и сталкиваться с перипетиями жизни. - Я только надеюсь, что они побегут прямо в Париж, - прибавил он задорным тоном, не лишенным опасения. "Нет! Ей-богу, мы снижаем скорость...
   "Почему бы и нет? Кондуктор, или начальник поезда, или как вы его там назовите, должен знать, что произошло.
   "Почему, чувак, ты не видишь? Пока поезд едет экспресс, все должны оставаться в нем; если он замедляется, его можно оставить".
   "Кто захочет оставить это?"
   - О, я не знаю, - раздраженно сказал генерал. - В любом случае, дело сделано.
   Поезд подъехал по сигналу тревоги, подавшемуся кем-то из спального вагона, но кем именно, было невозможно сказать. Не портье, потому что он, казалось, очень удивился, когда кондуктор подошел к нему.
   "Откуда ты знаешь?" он спросил.
   "Знать! Знаешь что? Ты остановил меня.
   - Я не знал.
   - Кто же тогда звонил?
   "Я не. Но я рад, что ты пришел. Произошло преступление - убийство.
   "Боже мой!" - вскричал кондуктор, вскакивая на вагон и тотчас вникая в ситуацию. Его делом было только проверить этот факт и принять все необходимые меры предосторожности. Это был дородный, резкий, властный человек, деспотичный, самодовольный французский чиновник, который знал, что делать, как он думал, и делал это без колебаний и извинений.
   - Никто не должен выходить из машины, - сказал он таким тоном, чтобы его не поняли неправильно. - Ни сейчас, ни по прибытии на станцию.
   Раздался крик протеста и испуга, который он быстро оборвал.
   "Вам придется договориться с парижскими властями; только они могут решить. Мой долг прост: задержать вас, поставить вас под надзор до тех пор. Дальше посмотрим. Довольно, господа и мадам".
   Он поклонился с инстинктивной галантностью своего народа женской фигуре, появившейся в дверях ее купе. Она постояла с минуту, прислушиваясь, по-видимому, сильно взволнованная, а потом, не говоря ни слова, исчезла, поспешно ретировавшись в свою личную комнату, где и заперлась.
   Почти сразу по сигналу проводника поезд возобновил движение. Расстояние, которое оставалось пройти, было коротким; еще полчаса, и Лионский вокзал в Париже был достигнут, где большая часть пассажиров - правда, все, кроме тех, кто находился в спальном вагоне, - спустилась и прошла через барьеры. Последним снова было предложено остаться на своих местах, в то время как прибыл отряд чиновников и встал на стражу. Вскоре им приказали выходить из машины по одному, но ничего не брать с собой. Все их сумки, коврики и пожитки должны были оставаться на койках, как и лежали. Одного за другим их под конвоем отвели в большую пустую приемную, которая, несомненно, была приготовлена для их приема.
   Здесь они усаживались на стулья, расставленные на большом расстоянии друг от друга, и им категорически запрещалось вступать в какое-либо общение друг с другом ни словом, ни жестом. Этот приказ выполнял свирепого вида охранник в сине-красной форме, который стоял лицом к ним, скрестив руки на груди, грыз усы и сурово хмурился.
   В последнюю очередь привели носильщика, и с ним обращались так же, как с пассажирами, но в большей степени как с заключенным. У него была охрана только для себя; и казалось, что он был объектом особого подозрения. На него это не произвело большого впечатления, потому что, в то время как остальная часть общества была явно опечалена и охвачена живыми опасениями, привратник сидел угрюмо и неподвижно, с флегматичным, вялым, равнодушным видом человека, только что проснувшегося ото сна. засыпает и вновь погружается в сон, мало обращая внимания на то, что происходит вокруг.
   Тем временем спальный вагон с его содержимым, особенно с трупом жертвы, отвели на запасной путь, а с обоих концов поставили часовых. На входные двери были наклеены печати, так что внутреннее убранство могло оставаться неприкосновенным до тех пор, пока его не посетит и не осмотрит шеф де ла Сюрете, или начальник сыскной службы. Все и все ждали прибытия этого важного чиновника.
   ГЛАВА II
   М. Флосон, начальник, был одним из первых, и он впервые посетил свой офис около 7 часов утра.
   Он жил прямо за углом, на улице Арк, и ему было недалеко до префектуры. Но даже сейчас, вскоре после рассвета, он был одет правильно, как и подобает ответственному министерскому чиновнику. На нем был тесный сюртук и безупречный белый галстук; под мышкой он нес уставный портфель, или адвокатскую сумку, набитую отчетами, распоряжениями и документами по рассматриваемым делам. Это был вообще очень аккуратный и изящный человечек, тихий и непритязательный в обращении, с кротким, задумчивым лицом, на котором за очками в золотой оправе моргали и мерцали два маленьких хорьких глазка. Но когда что-то шло не так, когда ему приходилось иметь дело с дураками, или когда нюх был острым, или враг был рядом, он становился таким же свирепым и нетерпеливым, как любой терьер.
   Он только что занял свое место за своим столом и начал раскладывать свои бумаги, которые, будучи человеком методичным, хранил тщательно рассортированным по жребию в старом номере " Фигаро ", когда его позвали к телефону. Его услуги, как мы знаем, были очень нужны на Лионском вокзале, и вызов был следующего содержания:
   "Преступление в поезде Љ 45. В спальном вагоне убит человек. Всех пассажиров удержали. Пожалуйста, приходите немедленно. Самое важное."
   Мгновенно вызвали фиакр, и г-н Флосон в сопровождении Галипо и Блока, двух первых дежурных инспекторов, со всей возможной скоростью помчался по Парижу.
   У вокзала, прямо под широкой верандой, его встретили чиновники, которые вкратце изложили ему факты, насколько они были известны и как они уже были представлены читателю.
   - Пассажиры задержаны? - тотчас же спросил месье Флосон.
   - Только те, кто в спальном вагоне...
   "Ту ту! все они должны были быть сохранены - по крайней мере, до тех пор, пока вы не взяли их имена и адреса. Кто знает, чего они, возможно, не смогли бы рассказать?"
   Было высказано предположение, что, поскольку преступление было совершено предположительно во время движения поезда, к делу могли быть причастны только те, кто находился в одном вагоне.
   - Мы никогда не должны делать поспешных выводов, - резко сказал Шеф. - Ну, покажи мне карточку поезда - список пассажиров в спальном вагоне.
   - Невозможно найти, сэр.
   "Невозможно! Ведь дело носильщика в конце пути доставить его начальству, а по закону - нам. Где портье? Под стражей?"
   - Конечно, сэр, но с ним что-то не так.
   "Так что я должен думать! Ничего подобного не могло произойти без его ведома. Если он исполнял свой долг - если, конечно, не он, - но обойдемся без поспешных предположений.
   - Он также потерял пассажирские билеты, которые, как вы знаете, он хранит до конца пути. Однако после катастрофы он не мог дотронуться до своего бумажника. Там были все его бумаги.
   "Хуже и хуже. За всем этим что-то стоит. Отведи меня к нему. Погодите, можно мне отдельную комнату поближе к другой, где заключенные, задержанные по подозрению? Нужно будет провести следственные действия, взять их показания. М. le Juge будет здесь прямо сейчас.
   Г-н Флосон вскоре был помещен в комнату, непосредственно сообщавшуюся с залом ожидания, и в качестве первоочередного предварительного шага, предшествовавшего даже осмотру спального вагона, он приказал привести носильщика, чтобы он ответил на некоторые вопросы. .
   Человек, Людвиг Гроот, как он вскоре назвал свое имя, тридцати двух лет от роду, родился в Амстердаме и выглядел таким медлительным, сутулым, мутноглазым существом, что г-н Флосон начал с резкого упрека.
   "В настоящее время. Острый! Ты всегда такой?" - воскликнул Шеф.
   Швейцар по-прежнему смотрел прямо перед собой потухшими глазами и ничего не ответил.
   "Ты пьян? ты... разве это возможно? - сказал он и, туманно отвечая на внезапно возникшее сильное подозрение, продолжил:
   - Что ты делал между Ларошем и Пэрис? Спать?"
   Мужчина немного пришел в себя. "Кажется, я спал. Должно быть, я спал. Я был очень сонным. Я не спал две ночи; но так всегда, а я вообще не такой. Я не понимаю."
   "Ха!" Шеф думал, что понял. - Вы чувствовали эту сонливость перед отъездом из Лароша?
   - Нет, мсье, я этого не делал. Конечно нет. До этого я был свеж, совсем свеж.
   "Хм; в яблочко; Я понимаю;" и маленький вождь вскочил на ноги и побежал туда, где смущенно стоял привратник, и понюхал его и понюхал.
   - Да, да. Нюхать, нюхать, нюхать, человечек затанцевал вокруг него, потом взялся одной рукой за голову швейцара, а другой отвернул его нижнее веко так, чтобы было видно глазное яблоко, еще немного понюхал и снова продолжил. его место.
   "В яблочко. А теперь, где твоя железнодорожная карточка?
   - Простите, мсье, я не могу его найти.
   "Это абсурд. Где ты хранишь это? Посмотри еще раз - поищи - она должна быть у меня.
   Портье безнадежно покачал головой.
   - Его нет, сударь, и моего бумажника.
   - Но ваши документы, билеты...
   - В нем было все, мсье. Должно быть, я его уронил".
   Странно, очень странно. Тем не менее, этот факт нужно было пока зафиксировать. Он, конечно, мог вернуться к этому.
   - Вы можете назвать мне имена пассажиров?
   - Нет, мсье. Не совсем. Я не могу вспомнить, недостаточно, чтобы различить их".
   " Фихтре ! Но это чертовски раздражает. Подумать только, что я имею дело с таким глупым человеком, таким идиотом, таким ослом!
   -- Вы хотя бы знаете, чем были заняты койки, сколько в каждой и какие лица? Да? Ты можешь мне это сказать? Ну, продолжай. Со временем пассажиры будут у нас, и вы сможете расставить их местами после того, как я выясню их имена. Сейчас, пожалуйста! Сколько стоила машина?"
   "Шестнадцать. Там было два купе по четыре койки и четыре по два койки".
   - Постой, давай составим план. Я нарисую это. Вот, сейчас, правильно? и Шеф поднял грубую схему. "Вот у нас есть шесть отсеков. Теперь возьмите , места 1, 2, 3 и 4. Они все были заняты?
   "Нет; только два, англичанами. Я знаю, что они говорили по-английски, который я немного понимаю. Один был солдатом; другой, я думаю, священнослужитель или священник.
   "Хороший! мы можем убедиться в этом напрямую. Теперь b с местами 5 и 6. Кто там был?
   "Один джентльмен. Я не помню его имени. Но я узнаю его по внешнему виду.
   "Продолжать. В с , две койки, 7 и 8?
   "Также один джентльмен. Это он... я имею в виду, именно здесь произошло преступление.
   "Ах, действительно, в 7 и 8? Очень хорошо. А следующие, 9 и 10?"
   "Леди. Наша единственная дама. Она приехала из Рима.
   "Один момент. Откуда взялись остальные? Кто-нибудь отправился в путь?
   -- Нет, сударь. все пассажиры путешествовали из Рима".
   - Включая мертвеца? Он был римлянином?
   - Этого я не могу сказать, но он поднялся на борт в Риме.
   "Очень хорошо. Эта леди... она была одна?
   - В купе, да. Но не совсем".
   "Я не понимаю!"
   - С ней была ее служанка.
   "В машине?"
   "Нет, не в машине. Как пассажир второго класса. Но она иногда приезжала к своей хозяйке, на машине".
   - Полагаю, за ее службу?
   -- Ну да, сударь, когда я позволю. Но она приходила слишком часто, и я был вынужден возразить, поговорить с мадам графиней...
   - Значит, она была графиней?
   "Горничная обращалась к ней по этому титулу. Это все, что я знаю. Я слышал ее.
   - Когда вы в последний раз видели горничную?
   "Вчера вечером. Думаю, в Амберье. около 8 вечера"
   - Не сегодня утром?
   - Нет, сэр, я в этом совершенно уверен.
   - Не в Лароше? Она поднялась на борт не для того, чтобы остаться на последнем этапе, когда ее госпожа встанет, переоденется и, вероятно, потребует ее?
   "Нет; Я не должен был этого допускать".
   - А где теперь служанка, как ты думаешь?
   Швейцар посмотрел на него с видом полного идиотизма.
   "Она наверняка где-то рядом, на станции или около нее. Едва ли она теперь бросит свою хозяйку, - глупо сказал он наконец.
   - Во всяком случае, мы скоро это уладим. Вождь повернулся к одному из своих помощников, которые все время стояли позади него, и сказал:
   - Выйдите, Галипо, и посмотрите. Нет, подождите. Я почти так же глуп, как этот простак. Опиши эту горничную.
   "Высокий и худощавый, темноглазый, очень черные волосы. Одет во все черное, простой черный чепчик. Я не могу вспомнить больше".
   - Найди ее, Галипо, не спускай с нее глаз. Она может быть нам нужна - почему, я не могу сказать, поскольку она, кажется, не связана с этим событием, но все же она должна быть поблизости. Потом, повернувшись к швейцару, продолжил. "Заканчивайте, пожалуйста. Вы сказали, что 9 и 10 принадлежали дамам. Ну, 11 и 12?
   "Он был пуст на протяжении всего пробега".
   - А последнее купе, на четверых?
   "Там было две койки, обе заняты французами, по крайней мере, так я их оценивал. Они говорили по-французски друг с другом и со мной".
   "Теперь у нас есть все. Отойдите, пожалуйста, и я впущу пассажиров. Затем мы определим их места и зафиксируем их имена из их собственных показаний. Вызови их, Блок, одного за другим.
   ГЛАВА III
   Вопросы, заданные г-ном Флосоном, были почти одинаковыми во всех случаях и ограничивались на этой ранней стадии исследования одной точкой тождества.
   Первым вошел француз. Это был веселый, полнолицый, дородный мужчина, отзывавшийся на имя Анатоля Лафоле и называвший себя путешественником по драгоценным камням. Койка, которую он занимал, была Љ 13 в купе f . Его спутником по койке был мужчина помоложе, меньше ростом, худощавее, но почти такого же склада. Его звали Жюль Дево, и он был комиссионером. Его койка была Љ 15 в том же купе, f . Оба эти француза указали в своих адресах имена многих людей, которым они были хорошо известны, и сразу же заработали репутацию респектабельных людей, которая была в их пользу.
   Третьим появился высокий седовласый англичанин, который взял на себя определенную инициативу при первом раскрытии преступления. Он называл себя генералом сэром Чарльзом Коллингемом, офицером армии Ее Величества; а священнослужителем, который делил купе, был его брат, преподобный Сайлас Коллингем, настоятель Тикстон-Ламмаса в графстве Норфолк. Их койки были пронумерованы 1 и 4 в .
   Прежде чем отпустить английского генерала, он спросил, вероятно ли, что его задержат.
   -- Пока что да, -- коротко ответил месье Флосон. Он не любил, когда ему задавали вопросы. Это, в сложившихся обстоятельствах, было его делом.
   - Потому что я хотел бы связаться с британским посольством.
   - Вас там знают? - спросил детектив, сначала не поверив этой истории. Может быть, это какая-то уловка.
   "Я знаю лорда Дафферина лично; Я был с ним в Индии. Также полковник Папийон, военный атташе; мы были в одном полку. Если бы я послал в посольство, то последнее, без сомнения, явилось бы само".
   - Как вы предлагаете послать?
   - Это вам решать. Все, чего я хочу, это чтобы стало известно, что мой брат и я задержаны по подозрению и обвинены".
   - Едва ли, мсье генерал. Но будет так, как ты хочешь. Мы позвоним отсюда на почту, ближайшую к посольству, чтобы сообщить его превосходительству...
   - Конечно, лорд Дафферин и мой друг полковник Папийон.
   "О том, что произошло. А теперь, если вы позволите мне продолжить?
   Итак, был вызван единственный пассажир купе b , примыкавшего к англичанам. Это был итальянец по имени Натале Рипальди; темнокожий мужчина с очень черными волосами и колючими черными усами. На нем был длинный темный плащ ордена Инвернесса, а шляпа с напуском, которую он держал в руке, и его угрюмый, скрытный вид придавали ему довольно обычный вид заговорщика.
   "Если мсье позволит, - сказал он после формального допроса, - я могу пролить некоторый свет на эту катастрофу".
   "А как же так, молю? Вы помогали? Вы присутствовали? Если да, то зачем ждать, чтобы говорить до сих пор? сказал сыщик, довольно холодно приняв аванс. Ему надлежало быть очень осторожным.
   "У меня до сих пор не было возможности обратиться к кому-либо из властей. Я полагаю, у вас есть власть?
   - Я начальник детективной службы.
   - В таком случае, мсье, помните, пожалуйста, что я могу дать кое-какую полезную информацию, когда потребуется. Теперь, конечно, если вы получите его.
   Г-ну Флосону так не терпелось подойти к расследованию без предубеждений, что он поднял руку.
   - Мы подождем, пожалуйста. Когда г-н le Juge прибудет, тогда, может быть; во всяком случае, на более позднем этапе. Этого достаточно, спасибо.
   Губы итальянца скривились с легким намеком на презрение к методам французского сыщика, но он молча поклонился и вышел.
   Последней появилась дама в длинном дорожном плаще из тюленьей шкуры, плотно закутанном в вуаль. На вопросы г-на Флокона она отвечала тихим, дрожащим голосом, как будто сильно смущенная.
   Она сказала, что это графиня ди Кастаньето, англичанка по происхождению; но ее муж был итальянцем, как следует из имени, и они проживали в Риме. Он умер - она овдовела два или три года назад и теперь направлялась в Лондон.
   -- Достаточно, мадам, благодарю вас, -- вежливо сказал сыщик, -- по крайней мере пока.
   "А что, нас, наверное, задержат? Я не верю. Ее голос стал призывным, почти жалобным. Ее руки, беспокойно двигавшиеся, показывали, как сильно она была огорчена.
   -- Так и должно быть, госпожа графиня. Я бесконечно сожалею об этом; но пока мы не углубимся в это, не выявим кое-каких фактов, не придем к кое-каким заключениям... Но, сударыня, мне не нужно, не следует говорить больше.
   - О, мсье, мне так не терпелось продолжить свое путешествие. Друзья ждут меня в Лондоне. Я надеюсь, я искренне прошу и умоляю вас пощадить меня. я не очень силен; мое здоровье безразлично. Будьте так любезны, сэр, освободите меня от...
   Говоря это, она приподняла вуаль и показала то, что ни одна женщина не хочет скрывать, особенно когда ищет расположение лица противоположного пола. У нее было красивое лицо - поразительно. Даже долгая дорога, усталость, заботы и тревоги, которые последовали за ней, не могли лишить ее дивной красоты.
   Она была блестящей брюнеткой, смуглой; но цвет лица у нее был чистый, бледно-оливковый и такой же мягкий, блестящий, как чистая слоновая кость. Ее большие глаза глубокого бархатисто-коричневого цвета были опечалены слезами. У нее были ярко-красные губы, единственный цвет ее лица, и на них, обычно слегка расставленных, виднелись жемчужно-белые блестящие зубы.
   Трудно было смотреть на эту очаровательную женщину, не восхищаясь ее красотой. Г-н Флосон был французом, галантным и впечатлительным; но он закалил свое сердце. Сыщик должен остерегаться сантиментов, и он как будто усматривал в этом призыве что-то коварное, что его возмущало.
   - Мадам, это бесполезно, - грубо ответил он. "Я не устанавливаю закон; Я должен только поддержать это. Каждый добропорядочный гражданин обязан к этому".
   -- Я надеюсь, что я хорошая гражданка, -- сказала графиня с бледной, но очень усталой улыбкой. - Тем не менее, я хотел бы, чтобы меня сейчас отпустили. Я очень, ужасно страдал от этой ужасной катастрофы. Мои нервы совсем расшатаны. Это слишком жестоко. Однако больше я ничего не могу сказать, кроме как попросить вас позволить моей служанке прийти ко мне.
   Г-н Флосон, по-прежнему непреклонный, даже на это не согласился.
   -- Боюсь, сударыня, что, по крайней мере, пока вам нельзя ни с кем общаться, даже с вашей служанкой.
   "Но она не замешана; ее не было в машине. Я не видел ее с тех пор...
   "С?" - повторил г-н Флосон после паузы.
   - Со вчерашнего вечера в Амберье около восьми часов. Она помогла мне раздеться и проводила до постели. Тогда я отослал ее и сказал, что она мне не понадобится, пока мы не доберемся до Парижа. Но я хочу ее сейчас, действительно хочу.
   - Она не приезжала к вам в Ларош?
   "Нет. Разве я не говорил так? Портье, - тут она указала на человека, который смотрел на нее с другой стороны стола, - возражал против ее пребывания в машине, говоря, что она приезжает слишком часто, остается слишком долго, что я должен платить за ее место, и так далее. Я не понимал, почему я должен это делать; поэтому она осталась в стороне".
   - Разве что время от времени?
   "Именно так."
   - А последний раз был в Амберье?
   - Как я сказал вам, так и он скажет вам то же самое.
   - Благодарю вас, мадам, этого достаточно. Шеф поднялся со стула, явно давая понять, что беседа окончена.
   ГЛАВА IV
   У него была другая работа, и он стремился к ней. Поэтому он оставил Блока, чтобы проводить графиню обратно в приемную, и, жестом швейцару, чтобы он тоже мог идти, шеф поспешил к спальному вагону, осмотр которого, слишком затянувшийся, потребовал его неотложного внимания.
   Первая обязанность хорошего сыщика - побывать на самом театре преступления и осмотреть его дюйм за дюймом, отыскивая, обыскивая, расследуя, отыскивая любые, даже самые незначительные, следы рук убийцы.
   Спальный вагон, как я уже сказал, был отодвинут в сторону, его двери были опечатаны, и он находился под строгим наблюдением и охраной. Но все, конечно, поддалось перед сыщиком, и, сломав пломбы, он вошел внутрь, пробравшись прямо в ту комнатку или купе, где еще лежало без присмотра и абсолютно нетронутое тело жертвы.
   Это было жуткое зрелище, хотя и не новое в опыте г-на Флокона. На узкой койке лежал труп, точно так же, как он был ранен. Он был частично раздет, на нем были только рубашка и панталоны. Первая лежала открытой на груди и показывала зияющую рану, которая, без сомнения, стала причиной смерти, вероятно, мгновенной смерти. Но были нанесены и другие удары; должна была быть борьба, яростная и ожесточенная, как за дорогую жизнь. Дикая свирепость убийцы восторжествовала, но только после того, как он ударил по лицу, уничтожив черты лица и сделав узнавание почти невозможным.
   Нож нанес смертельную рану; это было сразу видно по форме раны. Это был также нож, который ранил и вонзался в лицо, почти бессмысленно; поскольку некоторые из этих ран не кровоточили, и можно было сделать простой вывод, что они были нанесены после того, как жизнь ускорилась. Г-н Флосон внимательно осмотрел тело, но не потревожил его. Медицинский офицер полиции хотел бы увидеть его в том виде, в котором он был найден. Точное положение, а также характер ран могли служить доказательством способа смерти.
   Но вождь долго и сосредоточенно смотрел на убитого, подмечая все, что он действительно видел, и догадываясь о многом другом.
   Черты изуродованного лица были почти неузнаваемы, но волосы, которых было много, были длинными, черными и склонными виться; черные усы были густыми и свисающими. Рубашка была из тонкого льна, панталоны шелковые. На одном пальце было два хороших кольца, руки были чисты, ногти ухожены, и все свидетельствовало, что человек жил не ручным трудом. Он принадлежал к легкому, культурному классу, в отличие от рабочего или оперативника.
   Этот вывод подтверждался его легким багажом, который все еще лежал на койке: шляпная коробка, коврики, зонтик, коричневая сафьяновая сумочка. Все они были собственностью кого-нибудь состоятельного или, по крайней мере, обладавшего приличным имуществом. На одном или двух кусках была монограмма "FQ", такая же, как на рубашке и нижнем белье; но на сумке была багажная бирка с полным именем: "Фрэнсис Квадлинг, пассажир в Париж". У его владельца, видимо, не было причин скрывать свое имя. Что еще более странно, те, кто убил его, не потрудились стереть все следы его личности.
   Месье Флосон открыл сумку в поисках дополнительных улик; но не нашел ничего важного - только расстегнутые воротнички, манжеты, губку и тапочки, две итальянские газеты более раннего выпуска. Ни денег, ни ценностей, ни документов. Все это было удалено, вероятно и предположительно, совершившим преступление.
   Уладив первые предварительные, но существенные вопросы, он затем критически осмотрел все купе. Теперь его впервые поразил тот факт, что окно было открыто на всю высоту. С каких это пор? Этот вопрос нужно было немедленно задать носильщику и всем, кто садился в вагон, но открытие побудило его более внимательно осмотреть окно, и это дало хорошие результаты.
   На карнизе, зацепившись за выступ с дальней стороны, частью внутри, частью снаружи машины, висел клочок белого кружева, клочок женского платья; хотя какая часть и как она попала сюда, г-н Флосон не сразу понял. Долгий и тщательный осмотр этого куска кружева, который он старался пока не отрывать от того места, где он его нашел, показал, что он был рваным, изношенным и быстро зацепился там, где висит. Его не могло занести сюда случайным воздухом; он, должно быть, был оторван от предмета, к которому принадлежал, будь то головной убор, ночной колпак, ночная рубашка или носовой платок. Кружево могло служить любой из этих целей.
   При дальнейшем осмотре г-н Флосон сделал второе открытие. На маленьком столике под окном лежал короткий отрезок черной гагатовой вышивки, часть отделки или украшения женского платья.
   Эти два предмета женского происхождения - один частично снаружи автомобиля, другой около него, но совершенно внутри - породили множество догадок. Это привело, однако, к неизбежному заключению, что в то или иное время в койке находилась женщина. М. Флосон не мог не связать эти две находки с фактом открытого окна. Последнее могло, конечно, быть делом рук самого убитого в более ранний час. И все же, как предполагал сыщик, необычно, чтобы пассажир, и особенно итальянец, лежал под открытым окном в спальном месте, когда ехал экспрессом до рассвета в марте.
   Кто тогда открыл это окно и зачем? Возможно, какие-то дополнительные факты можно найти снаружи автомобиля. С этой идеей г-н Флосон оставил ее и перешел к линии или постоянному пути.
   Здесь он оказался значительно ниже уровня автомобиля. У этих шпал нет подножек, как у обычных экипажей; доступ к ним осуществляется с платформы по ступенькам на каждом конце. Вождь был маленького роста, и подойти к окну снаружи он мог, только позвав одного из охранников и приказав ему сделать маленькую лестницу ( faire la petite echelle ). Это означало нагнуться и дать спину, на которую ловко вскарабкался маленький г-н Флосон, и так был поднят на нужную высоту.
   Тщательный осмотр не выявил ничего необычного. Снаружи машина была покрыта грязью и пылью, собранными в пути, и ни одна из них, похоже, не была потревожена.
   Г-н Флосон вернулся в карету ни разочарованным, ни довольным; ум его находился в открытом состоянии, готовом к восприятию любых впечатлений, и пока на него переносилось только одно, сколько-нибудь ясное и отчетливое.
   Это было наличие кружева и гагатовых бус в театре преступления. Вывод был справедливым и простым. Логично и уверенно он пришел к этому:
   1. Что в купе вошла какая-то женщина.
   2. Вошла ли она до преступления или нет, она была там после того, как окно было открыто, чего не сделал убитый.
   3. Что она высунулась или частично потеряла сознание из окна в то или иное время, как свидетельствовал обрывок кружева.
   4. Почему она высунулась? Искать пути выхода или бегства, конечно.
   Но убежать от кого? от чего? Убийца? Тогда она должна знать его, и если не сообщник (если так, то зачем бежать от него?), то откажется от своих знаний по принуждению, если не добровольно, что казалось сомнительным, так как она (подозрения его укреплялись) этого не сделала. уже.
   Но может быть и другая, еще более веская причина, чтобы попытаться сбежать с таким неизбежным риском, как выход из экспресса на полной скорости. Убежать от собственного поступка и последствий, которые он должен повлечь за собой, - сначала от ужаса, потом от разоблачения, потом от ареста и наказания.
   Все это властно побудило бы даже слабую женщину столкнуться с самой страшной опасностью, выглянуть, высунуться, даже попытаться совершить ужасный, но невозможный подвиг - вылезти из машины.
   Таким образом, г-н Флосон путем точных рассуждений дошел до того, что обвинил одну женщину, единственную возможную женщину, и это была титулованная, благородная дама, называвшая себя графиней ди Кастаньето.
   Этот вывод дал определенное направление дальнейшим поискам. Сверившись с грубым планом, который он составил вместо пропавшего билета поезда, он вошел в купе, которое занимала графиня и которое было на самом деле по соседству.
   Он был в полуразрушенном, неопрятном состоянии спального места, но только что освободившегося. Пол и статус его недавней обитательницы ясно проявлялись в валявшихся вокруг товарах и движимом имуществе и имуществе деликатной, благовоспитанной светской женщины, вещах, оставшихся в том же виде, в каком она ими пользовалась в последний раз, - коврах, все еще не скрученных, коврах. пара тапочек на полу, губка в непромокаемой сумке на кровати, щетки, бутылочки, крючок для пуговиц, рюмка, много вещей, принадлежащих туалетной сумке, еще не возвращенных в это вместилище. Горничная, несомненно, позаботилась обо всем этом, но так как она не пришла, они остались распакованными и разбросаны в каком-то беспорядке.
   Месье Флосон бросился к содержимому койки и тут же принялся искать кружевной шарф, любую накидку или покрывало с кружевами.
   Он ничего не нашел и вряд ли был разочарован. Это больше говорило против графини, у которой, будь она невиновна, не было бы причин скрывать или избавляться от возможно уличающего имущества, необходимость которого она, конечно, не могла понять.
   Затем он взялся за перевязочный мешок и ловкими пальцами положил все на место.
   Все было готово, кроме одной стеклянной бутылочки, маленькой, отсутствие которой он заметил, но не думал о ней, пока мало-помалу он не наткнулся на нее при специфических обстоятельствах.
   Прежде чем выйти из вагона и пройтись по другим купе, г-н Флосон особенно тщательно обыскал угол, где у носильщика было собственное маленькое кресло, единственное место его отдыха во время путешествия. Он не забыл состояние дежурного при первом осмотре, и даже тогда он был почти уверен, что человек был оглушен, наркотизирован, одурманен.
   Все сомнения были полностью развеяны, когда он взял возле места привратника маленькую бутылку с серебряной крышкой и носовой платок с короной и монограммой, последние из которых, хотя буквы были сильно переплетены и запутаны, можно было расшифровать как SLLC.
   Это принадлежало графине и соответствовало отметинам на других ее вещах. Он поднес его к ноздре и сразу понял по запаху, что в нем была настойка лауданума или какой-то препарат из этого лекарства.
   ГЛАВА V
   Г-н Флосон был опытным сыщиком и так хорошо знал, что ему следует остерегаться самых правдоподобных предположений, что не любил делать слишком много таких открытий. Тем не менее он был явно удовлетворен, если не то чтобы ликовал, и вернулся на вокзал с сильным предубеждением против графини ди Кастаньето.
   Однако прямо у приемной его помощник Галипо встретил его с известием, которое несколько разрушило его надежды и дало новое направление его мыслям.
   Горничной дамы не было найдено.
   "Невозможно!" - воскликнул Вождь, и тут же подозрение сменилось удивлением.
   -- Я искал, сударь, везде спрашивал; служанку не видели. Ее определенно здесь нет".
   - Она прошла через шлагбаум с другими пассажирами?
   "Никто не знает; ее никто не помнит; даже не кондуктор. Но она ушла. Это положительно".
   "И все же это был ее долг быть здесь; присутствовать на ее службе. Ее госпожа, конечно, хотела бы ее - она попросила ее! Почему она должна убегать?
   Этот вопрос представлялся ему чрезвычайно важным, и над ним нужно было серьезно подумать, прежде чем он углубится в исследование.
   Знала ли графиня об этом исчезновении?
   Она умоляюще просила служанку. Верно, но может ли это быть слепым? Женщины рождаются актрисами и при необходимости могут взять на себя любую роль, передать любое впечатление. Не могла ли графиня пожелать отделиться от служанки и потому притвориться, что совершенно не знает о ее бегстве?
   "Я еще попробую ее, - сказал себе месье Флосон.
   Но тогда, если предположить, что горничная удалилась по своей воле? Почему это было? Почему она так поступила? Потому что... потому что она чего-то боялась. Если да, то чего? На первый взгляд ей нельзя было предъявить никаких прямых обвинений. Ее не было в спальном вагоне во время убийства, в отличие от графини; и, согласно серьезному предположению, в том самом отделении, где было совершено дело. Если служанка боялась, то почему она боялась?
   Только по одной возможной гипотезе. Что она либо была в сговоре с графиней, либо обладала каким-то виновным знанием, направленным на то, чтобы изобличить графиню и, вероятно, себя. Она сбежала, чтобы избежать неудобных вопросов, способных навлечь на ее хозяйку неприятности, которые, вероятно, отразятся на ней самой.
   "Мы должны надавить на графиню по этому вопросу; Я объясню это г-ну ле Жужу прямо, - сказал сыщик, входя в отдельную комнату, отведенную для полицейских властей, где он нашел г-на Бомона ле Харди, инструктирующего судью, и комиссара квартала (округ ).
   Затем последовало продолжительное совещание между официальными лицами. Г-н Флосон рассказал все, что знал, все, что обнаружил, изложил свои взгляды со всей силой и беглостью прокурора, и его горячо поздравили с достигнутыми успехами.
   -- Я согласен с вами, сэр, -- сказал инструктирующий судья, -- мы должны сначала вызвать графиню и продолжить линию, указанную в отношении пропавшей служанки.
   - Тогда я приведу ее. Постой, что там может происходить? - воскликнул г-н Флосон, вставая со своего места и вбегая в переднюю приемную, которая, к его удивлению и негодованию, оказалась в большом смятении.
   Дежурный охранник боролся, почти в личном конфликте, с английским генералом. Раздался громкий гомон голосов, и графиня в полуобморочном состоянии откинулась на спинку стула.
   "Что это такое? Как вы смеете, сэр?
   Это к генералу, который теперь держал человека за горло одной рукой, а другой мешал ему обнажить шпагу. "Откажись - воздержись! Вы выступаете против законной власти; воздержитесь, или я позову на помощь, и вы будете защищены и удалены.
   Кровь маленького вождя вскипела; говорил он горячо, со всей силой и достоинством чиновника, видящего поругание закона.
   - Это целиком вина вашего хулигана; он вел себя очень жестоко, - ответил сэр Чарльз, все еще крепко обнимая его.
   -- Отпустите его, сударь; ваше поведение непростительно. Какая! Вам, военному офицеру высшего ранга, напасть на часового! Позор! Это недостойно тебя!"
   "Он заслуживает того, чтобы его выдрали, зверь!" - продолжал генерал, как одним резким поворотом кисти сбросил гарду и отправил ее в полет почти через всю комнату, где, вырвавшись наконец на свободу, француз выхватил шпагу и угрожающе взмахнул ею - издалека.
   Но г-н Флосон вмешался, подняв руку, и потребовал объяснений.
   -- Дело вот в чем, -- ответил сэр Чарльз, говоря быстро и с большой яростью, -- вон та дама... бедняжка, она больна, вы сами видите, страдает, переутомлена; она попросила стакан воды, а эта скотина, тройная скотина, как вы говорите по-французски, отказалась принести.
   "Я не мог выйти из комнаты", - запротестовал охранник. "Мои приказы были точными".
   -- Так вот, я пошел за водой, -- сердито продолжал генерал, глядя на стражника так, словно хотел еще раз схватить его, -- а этот тип помешал.
   -- Очень правильно, -- добавил месье Флосон.
   "Тогда почему он сам не пошел или не позвал кого-нибудь? Честное слово, мсье, вам не следует хвалить ни ваших людей, ни ваши методы. Раньше я думал, что француз галантен, учтив, особенно с дамами".
   Начальник выглядел немного смущенным, но, вспомнив, что он знал об этой конкретной даме, напрягся и строго сказал: "Я отвечаю за свое поведение перед начальством, а не перед вами. Кроме того, вы, кажется, забываете о своем положении. Вы здесь, задержаны, все вы, - обратился он ко всей комнате, - под подозрением. Ужасное преступление было совершено кем-то из вас...
   -- Не будьте слишком уверены в этом, -- вмешался неугомонный генерал.
   "Кого еще это может волновать? Поезд ни разу не остановился после отъезда из Лароша, - сказал сыщик, позволив вступиться в спор.
   -- Да, было, -- поправил сэр Чарльз с презрительным смехом. "показывает, как много ты знаешь".
   Вождь снова выглядел несчастным. Он был на опасной почве, лицом к лицу с новым фактом, затрагивающим все его теории, - если это был факт, а не простое утверждение, и он должен был как можно скорее проверить. Но ничего не выиграешь - да и потеряешь многое, - продолжая эту дискуссию в присутствии всей партии. Это полностью противоречило французской практике расследования, которое работает тайно, забирая свидетелей отдельно, одного за другим и строго предотвращая всякое общение или сговор между ними.
   -- Что я знаю или не знаю, это мое дело, -- сказал он с равнодушием, которого не чувствовал. - Я вызову вас, месье генерал, для вашего заявления в надлежащее время, а также для других. Он сухо поклонился на весь зал. "Каждый должен быть допрошен. Г-н le Juge сейчас здесь, и он предлагает начать, сударыня, с вас.
   Графиня вздрогнула, вздрогнула и сильно побледнела.
   - Разве ты не видишь, что она ему не равна? - горячо воскликнул генерал. "Она еще не выздоровела. Во имя - я не говорю рыцарства, ибо это было бы бесполезно, - но ради человечности, пощадите, мадам, по крайней мере пока.
   - Это невозможно, совершенно невозможно. Есть причины, по которым сначала следует допросить мадам графиню. Поэтому я надеюсь, что она приложит усилия.
   - Я постараюсь, если ты этого хочешь. Она встала со стула и сделала несколько шагов довольно слабыми, потом остановилась.
   -- Нет, нет, графиня, не уходите, -- торопливо сказал сэр Чарльз по-английски, подходя к тому месту, где она стояла, и подавая ей руку. - Это явная жестокость, сэр, и этого нельзя допустить.
   "Оставаться в стороне!" - закричал месье Флосон. "Я запрещаю вам приближаться к этой даме, обращаться к ней или общаться с ней. Охраняй, наступай, исполняй свой долг".
   Но охранник, хотя его шпага все еще была вынута из ножен, выказывал сильное нежелание двигаться. У него не было никакого желания снова делать выводы с этим очень властным человеком, который был к тому же генералом; так как он видел службу, он глубоко уважал генералов, даже иностранного происхождения.
   Тем временем генерал стоял на своем и продолжал разговор с графиней, все еще говоря по-английски, чем доводил почти до безумия господина Флокона, который не понимал языка.
   "Этого нельзя терпеть!" воскликнул он. -- Вот, Галипо, Блок. и когда вбежали два его верных помощника, он яростно указал на генерала. "Схватить его, убрать силой, если нужно. Он пойдет к виолончели - в ближайшую карцер".
   Шум привлек также судью и комиссара, и теперь всего было шестеро чиновников, включая охрану, окружавших генерала, достаточно внушительная сила, чтобы напугать даже самого непокорного пожирателя огня.
   Но теперь генерал как будто видел только комическую сторону положения и расхохотался.
   "Что, все вы? На сколько больше? Почему бы не привести кавалерию и артиллерию, лошадь, пехоту и пушки?" - насмешливо спросил он. "Все для того, чтобы помешать одному старику предложить свои услуги одной слабой женщине! Господа, привет!"
   -- В самом деле, Чарльз, я боюсь, что вы заходите слишком далеко, -- сказал его брат, священник, который, однако, явно наслаждался всей этой сценой.
   "Определенно да. Не надо, уверяю вас, -- прибавила графиня со слезами благодарности в больших карих глазах. "Я очень тронут, очень благодарен. Вы настоящий солдат, настоящий английский джентльмен, и я никогда не забуду вашей доброты. Затем она вложила свою руку в его руку красивым обворожительным жестом, достойным награды для любого мужчины.
   Тем временем судья, присутствовавший высокопоставленный чиновник, точно узнал, что произошло, и теперь обратился к генералу со спокойным, но строгим упреком.
   - Месье, я надеюсь, не обяжет нас применять всю силу закона. Я мог бы, если бы захотел и имел полное право, немедленно отправить вас в Мазас, чтобы держать вас в одиночной камере. Ваше поведение было прискорбным, хорошо рассчитанным на то, чтобы нарушить правосудие и воспрепятствовать ему. Но я охотно верю, что вас увели, и не противоестественно, как галантного джентльмена - это свойство вашей нации, вашего сукна, - и что при более зрелом размышлении вы признаете и не повторите своей ошибки.
   Мосье Бомон-ле-Арди был серьезным, румяным человеком с тихим голосом, с лысой головой и в белом жилете на удобной подкладке; тот, кто добивался своих целей убеждением, а не силой, но обладал инстинктами джентльмена и мало сочувствовал властным методам своего более огнеопасного коллеги.
   -- О, от всего сердца, мсье, -- сердечно сказал сэр Чарльз. - Вы видели или, по крайней мере, знаете, как это произошло. Не я ее начал, и не я был в этом виноват. Но я был неправ, признаю. Что ты хочешь, чтобы я сделал сейчас?
   - Дай мне обещание соблюдать наши правила - они могут быть утомительны, но мы считаем их необходимыми - и больше не разговаривать со своими товарищами.
   -- Конечно, конечно, сударь, по крайней мере после того, как я скажу еще одно слово г-же графине.
   -- Нет, нет, я не могу допустить даже этого...
   Но сэр Чарльз, несмотря на предостерегающий палец, поднятый судьей, настоял на том, чтобы крикнуть ей, пока ее вели в другую комнату:
   "Мужайтесь, дорогая леди, мужествуйте. Не позволяйте им запугивать вас. Тебе нечего бояться".
   Любое дальнейшее неповиновение властям теперь было предотвращено ее почти насильственным удалением из комнаты.
   ГЛАВА VI
   Только что закончившийся бурный эпизод несколько обеспокоил г-на Флокона, который едва мог полностью уделить внимание всем пунктам, старым и новым, возникшим теперь в ходе расследования. Но у него будет время просмотреть их на досуге, а работу по допросу возьмет на себя судья.
   Последний занял свое место за маленьким столиком, а как раз напротив сидел его писец , который должен был дословно записывать вопросы и ответы . Чуть в стороне, освещая лицо ярким светом, сидел свидетель, на него пристально смотрели три пары глаз - сначала судьи, а за ним старшего сыщика и комиссара полиции.
   - Надеюсь, мадам, вы в состоянии ответить на несколько вопросов? - вежливо начал г-н ле Харди.
   - О да, я на это надеюсь. В самом деле, у меня нет выбора, - ответила графиня, храбро смирившись.
   - В основном они будут относиться к вашей служанке.
   "Ах!" - сказала графиня быстро и тревожным голосом, но не дрогнула, выдержав взгляды трех чиновников.
   - Я хочу узнать о ней немного больше, пожалуйста.
   "Конечно. Все, что я знаю, я скажу тебе". Теперь она говорила с совершенным самообладанием. - Но если я могу спросить - почему этот интерес?
   "Я скажу вам откровенно. Вы просили ее, мы послали за ней, и...
   "Да?"
   "Ее не могут найти. Ее нет на станции.
   Графиня чуть не вскочила со стула от удивления - удивления, которое казалось слишком спонтанным, чтобы его можно было притвориться.
   "Невозможно! не может быть. Она не посмеет оставить меня здесь вот так, в полном одиночестве.
   " Парблю ! она осмелилась. Наверняка ее здесь нет.
   - Но что с ней могло стать?
   - Ах, мадам, что в самом деле? Можете ли вы сформировать какую-либо идею? Мы надеялись, что вы могли бы просветить нас.
   -- Ни в коей мере не могу, сударь.
   - Может быть, вы отправили ее в свой отель, чтобы предупредить своих друзей о том, что вас задержали? Может быть, чтобы принести их вам в вашу беду?
   Ловушка была искусно устроена, но она не обманулась.
   "Как я мог? Я не знал никаких проблем, когда видел ее в последний раз.
   "О, правда? и когда это было?
   -- Прошлой ночью в Амберье, как я уже сказал этому джентльмену. Она указала на г-на Флокона, который был вынужден кивнуть головой.
   "Ну, она куда-то ушла. Это не имеет большого значения, все же это странно, и ради вас мы хотели бы помочь вам найти ее, если вы действительно хотите ее найти?
   Еще одна маленькая ловушка, которая не удалась.
   - В самом деле, я не думаю, что ее стоит держать после этого наглого дезертирства.
   "Нет, правда. И она должна нести за это строгий ответ, должна оправдать это, привести свои доводы. Значит, мы должны найти ее для вас...
   -- Право же, я вовсе не беспокоюсь, -- быстро сказала графиня, и это замечание сказалось против нее.
   -- Ну, теперь, госпожа графиня, что касается ее описания. Скажите, какой у нее был рост, телосложение, цвет глаз, волос, общий вид?"
   "Она была высокой, выше среднего роста, по крайней мере; стройная, хорошая фигура, черные волосы и глаза".
   "Симпатичная?"
   - Это зависит от того, что ты подразумеваешь под словом "красиво". Некоторые люди могут так подумать в ее собственном классе.
   - Как она была одета?
   "В простой темной сарже, шляпка из черной соломы с коричневыми лентами. Я не разрешаю своей служанке носить цветное.
   "В яблочко. А ее имя, возраст, место рождения?
   "Гортензия Петипре, тридцать два года, родилась, кажется, в Париже".
   Судья, когда были сообщены эти подробности, оглянулся через плечо на сыщика, но ничего не сказал. Это было совершенно излишним, так как г-н Флосон, который делал записи в своей записной книжке, теперь встал и вышел из комнаты. Он подозвал к себе Галипо, резко сказав:
   "Вот более подробное описание горничной дамы, и в письменной форме. Скопируйте его и немедленно распространите. Отдайте начальнику станции и здешним агентам полиции. У меня есть идея, только идея, что эта женщина не ушла далеко. Это может ничего не стоить, но шанс есть. Разыскиваемые люди часто околачиваются в том самом месте, в котором они не остались бы, будь они мудры. Во всяком случае, поставь за ней часы и возвращайся сюда.
   Тем временем судья продолжал свой допрос.
   -- А где, сударыня, вы взяли свою служанку?
   "В Риме. Она была там, не на своем месте. Я слышал о ней в агентстве и ЗАГСе, когда искал горничную месяц или два назад".
   - Значит, она недолго у вас на службе?
   "Нет; Говорю вам, она пришла ко мне в декабре прошлого года.
   "Хорошо рекомендуется?"
   "Сильно. Она жила в хороших семьях, французах и англичанах".
   - А у вас какой у нее был характер?
   "Безупречный".
   - Ну, вот и Гортензия Петитпре. Она не за горами, смею сказать. Когда она нам понадобится, мы сможем наложить на нее руки, я не сомневаюсь, мадам может быть уверена.
   "Пожалуйста, не беспокойтесь по этому поводу. Я определенно не должен держать ее.
   "Очень хорошо, очень хорошо. А теперь еще одно маленькое дело. Я вижу, - он обратился к примерному плану спального вагона, подготовленному г-ном Флосоном, - я вижу, что вы занимали купе d с койками ЉЉ 9 и 10?
   "Я думаю, что 9 был номером моей койки".
   "Это было. Вы можете быть в этом уверены. Теперь по соседству с вашим купе - вы знаете, кто был по соседству? Я имею в виду в 7 и 8?
   Губы графини дрогнули, и она была жертвой внезапного волнения, когда она ответила тихим голосом:
   - Это было где... где...
   -- Ну-ну, мадам, -- сказал судья, успокаивая ее, как маленького ребенка. - Вам не нужно говорить. Это, без сомнения, очень огорчает вас. Тем не менее, вы знаете?
   Она медленно наклонила голову, но не произнесла ни слова.
   - А этого человека, этого беднягу, вы вообще его заметили? Нет, нет, не потом, конечно. Это вряд ли. Но во время путешествия. Ты говорил с ним или он с тобой?
   - Нет, нет, определенно нет.
   - И не видеть его?
   -- Да, я, кажется, видел его в Модане с остальными, когда мы обедали.
   "Ах! точно так. Он обедал в Модане. Это был единственный раз, когда вы его видели? Вы никогда раньше не встречались с ним в Риме, где вы жили?
   "Кого ты имеешь в виду? Убитый человек?
   "Кто еще?"
   "Нет, не то, чтобы я знал об этом. По крайней мере, я не признал в нем друга".
   - Я полагаю, если бы он был среди ваших друзей...
   -- Простите меня, что уж точно не был, -- перебила графиня.
   -- Ну, среди ваших знакомых -- он, вероятно, дал бы вам знать?
   - Думаю, да.
   "И он этого не сделал? Он никогда не разговаривал с тобой, а ты с ним?
   "Я никогда не видел его, обитателя этого купе, кроме одного случая. Во время путешествия у меня было много вещей в купе".
   "Один? Должно быть, вам было очень скучно, - любезно сказал судья.
   -- Я не всегда была одна, -- нерешительно и слегка покраснев, сказала графиня. "У меня были друзья в машине".
   "О-о", - восклицание было протяжным и довольно многозначительным.
   "Кто они? С тем же успехом вы можете сказать нам, сударыня, мы обязательно узнаем.
   "У меня нет желания скрывать информацию", - ответила она, побледнев, возможно, из-за выдвинутого обвинения. "Почему я должен?"
   - И эти друзья были...?
   "Сэр Чарльз Коллингем и его брат. Время от времени они приходили и садились со мной; иногда одно, иногда другое".
   "В течение дня?"
   - Конечно, днем. Ее глаза сверкнули, как будто вопрос был еще одним оскорблением.
   - Вы давно их знаете?
   "Генерал, которого я встретил в римском обществе прошлой зимой. Это он представил своего брата.
   "Пока очень хорошо. Генерал знал вас, интересовался вами. Это объясняет его странное, неоправданное поведение сейчас...
   -- Я не думаю, что это было ни странно, ни неправомерно, -- горячо перебила графиня. " Он джентльмен".
   "Довольно preux cavalier , конечно. Но мы пройдем дальше. Вы плохо спите, сударыня?
   - Да нет же, я, как правило, плохо сплю.
   - Тогда вас легко будет побеспокоить. Вчера вечером вы не слышали ничего странного в машине, особенно в соседнем купе?
   "Ничего такого."
   "Никакого звука высоких голосов, никакого шума конфликта, борьбы?"
   - Нет, мсье.
   "Это странно. Я не понимаю. Мы знаем, вне всяких сомнений, по внешнему виду тела - трупа, - что была драка, столкновение. А ты, несчастный спящий, между тобой и ссорой только тонкая деревянная дощечка, ничего не слышишь, решительно ничего. Это очень необычно ".
   "Я спал. Должно быть, я спал".
   "Чуткий сон обязательно разбудит. Как вы можете объяснить, как вы можете примирить это?" Вопрос был задан вежливо, но недоверие судьи граничило с настоящей наглостью.
   "Легко: я принял снотворное. Я всегда так делаю, в путешествии. Я обязан держать что-то, сульфонал или хлорал, при себе, нарочно".
   - Так это, мадам, ваше? И судья с нескрываемым торжеством достал маленький стеклянный пузырек, который месье Флосон подобрал в спальном вагоне рядом с креслом кондуктора.
   Графиня быстрым движением протянула руку, чтобы взять его.
   "Нет, я не могу отказаться от него. Посмотрите так близко, как хотите, и скажите, это ваше?
   "Конечно, это мое. где ты это нашел? Не на моей койке?
   - Нет, мадам, не на вашей койке.
   "Но где?"
   - Простите, мы не скажем вам - не сейчас.
   -- Я пропустила его прошлой ночью, -- продолжала графиня, несколько смущенная.
   - После того, как вы приняли свою дозу хлорала?
   - Нет, раньше.
   "А зачем тебе это? Это лауданум.
   "Для моих нервов. У меня зубная боль. Я... я... в самом деле, сэр, мне нет нужды рассказывать вам обо всех моих недугах.
   - И служанка убрала его?
   "Так я полагаю; она, должно быть, вынула его из сумки в первую очередь.
   - А потом сохранил?
   - Это то, что я могу только предположить.
   "Ах!"
   ГЛАВА VII
   Когда судья довел допрос графини до предъявления стеклянной бутылочки, он остановился и с протяжным "Ах!" удовлетворенно, оглянулся на своих коллег.
   И г-н Флосон, и комиссар одобрительно закивали головами, явно разделяя его торжество.
   Затем они все собрались вместе, перешептываясь.
   - Восхитительно, господин судья! - сказал детектив. - Вы были очень ловки. Это явный случай".
   -- Несомненно, -- сказал Комиссар, человек прямолинейный и довольно грубый, полагавший, что брать кого угодно и всех под стражу -- это всегда самый безопасный и простой выход. "Он выглядит черным на фоне нее. Я думаю, что ее следует немедленно арестовать.
   "Мы могли бы, даже должны были бы иметь больше доказательств, может быть, более определенных доказательств?" Судья размышлял над фактами, какими он их знал. -- Я хотел бы, прежде чем идти дальше, посмотреть на машину, -- сказал он, внезапно придя к заключению.
   Месье Флосон с готовностью согласился. "Мы пойдем вместе, - сказал он и добавил: - Мадам, пожалуйста, оставайтесь здесь, пока мы не вернемся. Это может быть ненадолго".
   - А потом? - спросила графиня, нервозность которой во время перешептываний чиновников только усилилась.
   "Ах, потом! Кто знает?" был ответ, пожимая плечами, все очень загадочно и неудовлетворительно.
   - Что мы имеем против нее? - сказал судья, как только они обрели абсолютное уединение в спальном вагоне.
   "Бутылка опиума и условия носильщика. Он, несомненно, был одурманен, - ответил сыщик. и последующая дискуссия приняла форму диалога между ними, ибо комиссар не принимал в нем участия.
   "Да; но почему графиней? Откуда мы знаем это положительно?"
   -- Это ее бутылка, -- сказал месье Флосон.
   "Ее история может быть правдой - что она пропустила это, что горничная взяла это".
   - Мы ничего не имеем против горничной. Мы ничего о ней не знаем.
   "Нет. За исключением того, что она исчезла. Но это говорит больше против ее хозяйки. Все очень туманно. Я еще не совсем вижу свой путь.
   "Но обрывок кружева, оборванная бусинка? Наверняка, господин судья, они женские, а в машине была только одна женщина...
   "Насколько нам известно".
   - А если бы можно было доказать, что это ее?
   "Ах! Если бы вы могли это доказать!
   "Достаточно легко. Немедленно обыщите ее здесь, на вокзале. К следственному изолятору прикреплена женщина-досмотрщик".
   "Это сильная мера. Она леди.
   "Женщины, совершающие преступления, не должны ожидать, что с ними будут обращаться в лайковых перчатках".
   "Она англичанка или имеет английские связи; титулованный тоже. Я сомневаюсь, честное слово. Предположим, мы ошибаемся? Это может привести к неприятностям. Г-н ле Префе стремится избежать осложнений, возможно, международных.
   Говоря это, он нагнулся и, вынув из кармана лупу, рассмотрел шнурок, который все еще трепетал там, где его зацепили.
   "Хорошее кружево, я думаю. Что скажете, месье Флосон? Возможно, вы более опытны в таких вопросах.
   "Лучшее, или почти так; Я полагаю, что это Валансьен - отделка какого-то нижнего белья, я думаю. Этого достаточно, господин судья?
   Г-н Бомон-ле-Арди неохотно дал согласие, и вождь сам вернулся, чтобы убедиться, что обыск был предпринят без потери времени.
   Графиня протестовала, но тщетно, против этого нового унижения. Что она могла сделать? Пленному, практически лишенному друзей - генерала было не достать - о сопротивлении не могло быть и речи. Действительно, ей прямо сказали, что сила будет применена, если она не подчинится с доброй любезностью. Ничего не оставалось, как подчиниться.
   Мать Тонтейн, как называла себя женщина-искатель, была старая дородная тварь со злобным лицом, с болезненным, мягким, вкрадчивым голосом и сальными, фамильярными манерами, которые были крайне оскорбительны. Они дали ей клочок разорванного кружева и обломки самолета в качестве ориентира с очень конкретными указаниями, чтобы посмотреть, соответствуют ли они какой-либо части одежды дамы.
   Вскоре она показала свое качество.
   "Ага! ого! Что это, моя прекрасная принцесса? Как такая знатная дама попала в руки матушки Тонтен? Но я не причиню тебе вреда, моя красавица, моя хорошенькая, моя маленькая. О нет, нет, я не буду беспокоить вас, дорогая. Нет, доверься мне. и она протянула одну тощую клешню и посмотрела в другую сторону. Графиня не понимала или не хотела понимать.
   - У мадам есть деньги? - продолжала старая ведьма полуугрожающе-полууговаривающим шепотом, когда она подошла совсем близко и вцепилась в свою жертву, как хищная птица.
   - Если вы имеете в виду, что я должен вас подкупить...
   "Фу, гадкое слово! Но только маленький подарок, хорошенький подарок, одну-две желтых монетки, двадцать, тридцать, сорок франков - лучше. Она грубо встряхнула мягкую руку, которую держала, и что угодно казалось предпочтительнее, чем прикосновение этой ужасной женщины.
   "Подожди подожди!" - вскричала графиня, дрожа всем телом, и, поспешно нащупав сумочку, достала несколько наполеонов.
   "Ага! ого! Раз, два, три, - сказал поисковик жирным льстивым голосом. "Четыре, да, четыре, пять". и она звякнула монетами на ладони, и от этого радостного звука в ее потускневших глазах загорелся алчный огонек. - Пять - сразу пять, слышишь? - или я позову их и скажу. Это пойдет против тебя, моя принцесса. Что, попробовать подкупить бедную старуху, матушку Тонтен, честную и неподкупную Тонтен? Пять, так пять!"
   С дрожащей поспешностью графиня высыпала все содержимое своего кошелька в руку старой ведьмы.
   " Бон обайн . Хорошие сборы. Жалко, сколько мне здесь платят. Я, о, так беден, и у меня есть дети, много младенцев. Ты не скажешь им - полиции - ты не посмеешь. Нет нет нет."
   Бормоча себе под нос, она проковыляла через комнату в угол, где надежно спрятала деньги. Потом вернулась, показала клочок кружева и сунула его в руки графини.
   "Знаешь ли ты это, малыш? Откуда оно берется, где его гораздо больше? Мне велели поискать, поискать на тебе. и быстрым движением она приподняла край юбки графини, в следующий момент уронив его с тихим, посмеивающимся смехом.
   "Ого! Ага! Ты была права, моя хорошенькая, что заплатила мне, моя хорошенькая, верно. И когда-нибудь, сегодня, завтра, когда бы я ни попросил вас, вы вспомните матушку Тонтен.
   Графиня слушала с тревогой. Что она сделала? Отдать себя во власть этой жадной и беспринципной старой дамочки?
   - А это, моя принцесса? Что у нас здесь, ага?
   Матушка Тонтен подняла рядом сломанный кусок гагатового украшения для осмотра и, когда графиня наклонилась вперед, чтобы рассмотреть его поближе, дала его ей в руку.
   - Ты, конечно, узнаешь. Но будь осторожна, моя красавица! Остерегаться! Если бы кто-то смотрел, это погубило бы вас. Я не смог спасти тебя тогда. Ш! ничего не говори, только посмотри, и скорей отдай мне. Я должен иметь его, чтобы показать.
   Все это время графиня снова и снова вертела струю в раскрытой ладони с растерянным, взволнованным, но едва ли испуганным видом.
   Да, она это знала или думала, что знает. Он был... Но как он попал сюда, в руки этого подлого мирмидона французской полиции?
   - Дай мне, быстро! В дверь громко постучали. "Они идут. Запомнить!" Матушка Тонтейн приложила свой длинный палец к губе. "Ни слова! Я ничего не нашел, конечно. Ничего, могу поклясться, и вы не забудете матушку Тонтен?
   Теперь г-н Флосон стоял у открытой двери, ожидая отчета обывателя. Он выглядел очень смущенным, когда старуха отвела его в сторону и коротко объяснила, что поиски совершенно бесплодны.
   Не было ничего, что могло бы оправдать подозрения, ничего, насколько она могла найти.
   Сыщик переводил взгляд с одной на другую - с ведьмы, которую он нанял для этого неприятного поиска, на даму, на которой его пробовали. Графиня, к его удивлению, не жаловалась. Он ожидал дальнейших и сильных упреков. Как ни странно, она восприняла это очень спокойно. На ее лице не было возмущения. Она была еще бледна, и руки у нее дрожали, но она ничего не говорила, по крайней мере не упоминала о том, что она только что пережила.
   Он снова посовещался со своим коллегой, а графиню держали в стороне.
   - Что дальше, месье Флосон? - спросил судья. - Что нам с ней делать?
   - Отпустите ее, - коротко ответил сыщик.
   "Какая! Вы предлагаете это, сэр? - лукаво сказал судья. - После ваших сильных и обоснованных подозрений?
   "Они сильны как никогда, сильнее, и я уверен, что еще оправдаю их. Но чего я хочу сейчас, так это отпустить ее на свободу под наблюдение.
   "Ах! ты бы следовал за ней?
   "Именно так. Через хорошего агента. Галипо, например. Он говорит по-английски и может, в случае необходимости, последовать за ней куда угодно, даже в Англию".
   "Ее можно экстрадировать", - сказал Комиссар с единственной выдающейся идеей ареста.
   - Вы согласны, господин судья? Тогда, если позволите, я отдам необходимые распоряжения, и, может быть, вы сообщите даме, что она может покинуть станцию?
   Теперь у графини была причина изменить свое мнение о французских чиновниках. Великая вежливость сменила прежнюю строгость, которая была столь жестока. Ей сказали, с многочисленными поклонами и извинениями, что ее сожаление, но неизбежное заключение подошло к концу. Мало того, что ей было позволено свободно уйти, но г-н Флосон и комиссар вывели ее наружу, туда, где ждал омнибус, а сверху был сложен весь ее багаж, даже до перевязочного мешка, который был аккуратно спрятан. перепаковал для нее.
   Но ни пузырек с серебряной крышкой, ни носовой платок ей не вернули.
   Радуясь своему избавлению, она либо не подумала об этом, либо не хотела казаться озабоченной их возвращением.
   Не заметила она и того, что, когда автобус проезжал через ворота внизу большого склона, ведущего от Лионского вокзала, за ним на почтительном расстоянии следовал скромный фиакр, который в конце концов подъехал к отелю "Мадагаскар". Его обитатель, г-н Галипо, держал графиню в поле зрения и, войдя в гостиницу вслед за ней, подождал, пока она выйдет из конторы, после чего долго беседовал с владельцем.
   ГЛАВА VIII
   Теперь был достигнут первый этап расследования с результатами, которые казались многообещающими, но все же противоречивыми.
   Несомненно, наблюдение за графиней еще может привести к чему-то - к чему-то, что приведет первое правдоподобное подозрение к триумфальному исходу; но досмотр других пассажиров автомобиля не должен ослабевать по этой причине. У графини мог быть среди них какой-нибудь сообщник - может быть, этот злобный английский генерал, который так засветился, защищая ее; или кто-нибудь из них мог бы пролить свет на ее передвижения, на ее поведение во время путешествия.
   Затем, с припадком самобичевания, г-н Флосон вспомнил, что двое путешественников сделали ему два разных предложения, и что он до сих пор ими пренебрегал. Одним из них был важный намек итальянца на то, что он может материально помочь расследованию. Вторым было насмешливое утверждение генерала о том, что поезд не двигался непрерывно между Ларошем и Парижем.
   Посоветовавшись с судьей и ознакомив его с этими фактами, было решено, что предложение итальянца кажется наиболее важным, и поэтому он был вызван следующим.
   - Кто и что ты? - небрежно спросил судья, но ответ сразу же возбудил в нем большой интерес, и он не мог удержаться от укоризненного взгляда на г-на Флокона.
   - Мое имя я дал вам - Натале Рипальди. Я детектив римской полиции.
   "Какая!" - воскликнул месье Флосон, густо покраснев. "Это неслыханно. Почему, во имя всех дьяволов, ты до сих пор скрывал это самое удивительное заявление?
   - Месье наверняка помнит. Я сказал ему полчаса назад, что мне нужно сообщить кое-что важное...
   "Да, да, конечно. Но почему ты был таким сдержанным. Боже мой!"
   "Мсье не был настолько ободряющим, что я был склонен навязывать ему то, что, как я знал, ему придется услышать в свое время".
   "Это чудовищно, совершенно отвратительно, и на этом не кончится. Ваше начальство узнает о вашем поведении, - горячо продолжал вождь.
   "Они также услышат и, я думаю, прислушаются к моей версии истории - что я честно и при первой же возможности предложил вам всю имеющуюся у меня информацию, а вы отказались ее принять".
   "Ты должен был настаивать. Это был твой явный долг. Вы служитель закона, или вы так говорите.
   "Если сочтете нужным, телеграфируйте сейчас же в Рим, к полицейским властям, и вы узнаете, что Натале Рипальди - ваш покорный слуга - путешествовал прямым экспрессом с их знанием и властью. А вот мои удостоверения, официальное удостоверение, несколько официальных писем...
   -- И что, в общем, вы нам хотите сказать?
   - Я могу сказать вам, кем был убитый.
   - Мы это уже знаем.
   "Возможно; но только его имя, я опасаюсь. Я знаю его профессию, его дело, его цель в путешествии, потому что я был назначен следить за ним и следовать за ним. Вот почему я здесь".
   - Значит, он был подозрительной личностью? Преступник?"
   - Во всяком случае, он бежал из Рима с ценностями.
   - Вор, что ли?
   Итальянец растопырил ладони жестом сомнения и осуждения.
   "Вор - жесткое, уродливое слово. То, что он удалял, было или было его собственностью".
   "Ту ту! говори поточнее и продолжай, - раздражённо прервал маленький Вождь.
   "Я не прошу ничего лучшего; но если мне будут задавать вопросы...
   - вмешался судья.
   "Расскажите нам свою историю. Мы можем допросить вас потом".
   "Убитый мужчина - Фрэнсис А. Куодлинг из банкирской фирмы "Коррезе и Куодлинг" на Виа Кондотти в Риме. Это был старый дом, когда-то пользовавшийся хорошей репутацией, но в последние годы он попал в беду. Его финансовая устойчивость вызывала сомнения в определенных кругах, и правительство было предупреждено о неизбежности крупного скандала. Итак, дело было передано в полицию, а мне велено навести справки и следить за этим Квадлингом, - он ткнул большим пальцем в сторону платформы, где должно было быть тело.
   "Этот квадлинг был единственным выжившим партнером. Его хорошо знали и любили в Риме, и многие, кто слышал неприятные слухи, не верили им, в том числе и я. Но мой долг был прост...
   - Естественно, - повторил вспыльчивый маленький сыщик.
   "Я поставил себе задачу поставить банкира под наблюдение, узнать его привычки, образ жизни, посмотреть, кто его друзья, какие дома он посещал. Вскоре я узнал многое из того, что хотел узнать, хотя и не все. Но один факт я обнаружил, и считаю правильным сообщить вам о нем сразу. Он был в близких отношениях с Ла Кастаньето - по крайней мере, он часто навещал ее.
   "Ла Кастаньето! Вы имеете в виду графиню с таким именем, которая была пассажиркой в спальном вагоне?
   "Вне всякого сомнения! это она, я имею в виду. Чиновники жадно переглянулись, и месье Бомон-ле-Арди быстро перевернул листы, на которых были записаны показания графини.
   Она отрицала знакомство с этим убитым человеком, Квадлингом, а вот доказательство того, что они были в интимных отношениях!
   - Он был у нее дома в тот самый день, когда мы все уехали из Рима, - вечером, ближе к сумеркам. У графини была квартира на Виа Маргутта, и, когда он оставил ее, он вернулся к себе на Кондотти, вошел в банк, пробыл полчаса, потом вышел с одной сумочкой и пледом, вызвал кэб и отвезли прямо на вокзал".
   - И ты последовал за ним?
   "Конечно. Когда я увидел, как он идет прямо к спальному вагону и спрашивает у кондуктора 7 и 8, я понял, что его планы уже составлены и что он собирается тайно покинуть Рим. Когда вскоре прибыла и Ла Кастаньето, я пришел к выводу, что он доверял ей и что, возможно, они сбежали вместе.
   - Почему вы не арестовали его?
   "У меня не было полномочий, даже если бы у меня было время. Хотя мне было приказано наблюдать за синьором Квадлингом, у меня не было ордера на его арест. Но я под влиянием момента решил, что курс я должен выбрать. Это казалось единственным, и это должно было сесть в тот же поезд и держаться поближе к моему мужчине".
   - Полагаю, вы сообщили своему начальству?
   -- Простите, сударь, -- вежливо сказал итальянец вождю, задавшему вопрос, -- но имеете ли вы право спрашивать о моем поведении по отношению к начальству? Во всем, что касается убийства, я в вашем распоряжении, но в этом другом вопросе это между мной и ими.
   "Та, та, та! Они скажут нам, если вы не будете. И тебе лучше быть осторожным, чтобы не помешать правосудию. Говори, сэр, и берегись. Что ты собирался делать?
   "Действовать по обстоятельствам. Если мои подозрения подтвердятся...
   - Какие подозрения?
   - Почему? Что этот банкир воровал какую-то крупную сумму наличными, банкнотами, ценными бумагами, как на самом деле и было.
   "Ах! Ты знаешь что? Как?"
   "Собственными глазами. Однажды я заглянул в его купе и увидел, как он пересчитывает их, на самом деле огромное количество...
   Чиновники снова многозначительно переглянулись. Наконец-то они выяснили мотив преступления.
   - И это, конечно, оправдывало бы его арест?
   "В яблочко. Я предложил, как только мы прибыли в Париж, потребовать помощи вашей полиции и взять его под стражу. Но вмешалась его судьба.
   Наступила пауза, длинная пауза, ибо в расследовании был достигнут еще один важный пункт: мотив убийства был выяснен, а вместе с ним страшно усилилась презумпция против графини.
   Но, возможно, от этого смуглого итальянского сыщика, который уже оказался столь полезным союзником, можно было добиться большего.
   - Еще одно или два слова, - сказал судья Рипальди. - Во время путешествия вы разговаривали с этим квадлингом?
   "Никто. Он очень много держал в себе".
   - Вы видели его, я полагаю, в ресторанах?
   - Да, в Модане и Лароше.
   - Но не говорил с ним?
   "Ни слова."
   - Как вы думаете, были ли у него подозрения относительно того, кто вы?
   "Почему он должен? Он не знал меня. Я приложил все усилия, чтобы он никогда меня не увидел.
   - Он разговаривал с кем-нибудь из пассажиров?
   "Очень мало. К графине. Да, раз или два, я думаю, ее горничной.
   "Ах! эта горничная. Вы ее вообще заметили? Ее никто не видел. Это странно. Кажется, она исчезла".
   - В самом деле, чтобы сбежать? предложил Рипальди, со странной улыбкой.
   "Ну, по крайней мере, она не здесь со своей хозяйкой. Можете ли вы предложить какое-либо объяснение этому?"
   "Возможно, она боялась. Думаю, графиня и она были очень хорошими друзьями. В лучших, более фамильярных отношениях, чем обычно между госпожой и горничной.
   - Горничная что-то знала?
   -- Ах, сударь, это всего лишь идея. Но я отдаю его тебе за то, что оно того стоит.
   - Ну-ну, эта служанка - какая она была?
   "Высокий, темноволосый, красивый, не слишком замкнутый. У нее появились другие друзья - портье и английский полковник. Я видел, как последний разговаривал с ней. Я сам говорил с ней.
   - Что с ней могло стать? - сказал судья.
   - Не хотел бы мосье Жюж, чтобы я отправился на ее поиски? То есть, если у вас больше нет вопросов, не желаете меня больше задерживать?
   "Мы обдумаем это и через мгновение сообщим вам, если вы подождете снаружи".
   А потом, когда остались одни, чиновники совещались.
   Это было хорошее предложение, мужчина знал ее внешность, он располагал всеми фактами, ему можно было доверять...
   - Ах, но может ли он? - спросил детектив. "Откуда мы знаем, что он сказал нам правду? Какая у нас гарантия его лояльности, его добросовестности? Что, если он тоже замешан в преступлении - знает о своей вине? Что, если он сам убил Квадлинга или был его сообщником до или после этого?
   - Все это, конечно, возможности, но - простите меня, дорогой коллега - несколько надуманно, а? - сказал судья. "Почему бы не использовать этого человека? Если он предаст нас - сослужит нам плохую службу - если у нас будет причина снова наложить на него руки, он вряд ли сможет от нас ускользнуть.
   -- Отпустите его и пошлите с ним кого-нибудь, -- сказал комиссар, и это было первое практическое предложение, которое он еще сделал.
   "Превосходно!" - воскликнул судья. - У вас здесь еще один человек, шеф; пусть идет с этим итальянцем.
   Они вызвали Рипальди и сказали ему: "Мы примем ваши услуги, мсье, и вы можете немедленно начать свои поиски. В каком направлении вы предлагаете начать?
   - Куда пропала ее хозяйка?
   - Откуда ты знаешь, что она ушла?
   "По крайней мере, ее там больше нет с нами. Вы ее арестовали или как?
   - Нет, она еще на свободе, но мы ее наблюдаем. Она уехала в свой отель - "Мадагаскар", рядом с Большими бульварами.
   "Тогда именно там я буду искать служанку. Несомненно, она опередила свою хозяйку в гостинице или вскоре присоединится к ней.
   - Вы, конечно, не захотели давать о себе знать? Они могут дать вам ускользнуть. У вас нет полномочий задерживать их, во всяком случае, во Франции.
   "Я должен принять меры предосторожности, и я всегда могу обратиться в полицию".
   "В яблочко. Это было бы вашим правильным курсом. Но вы можете потерять драгоценное время, прекрасную возможность, и мы хотим этого избежать, поэтому мы привлечем к вашим действиям одного из наших людей.
   "Ой! очень хорошо, если хотите. Это, без сомнения, будет лучше всего". Итальянец охотно согласился, но проницательный слушатель мог бы догадаться по тону его голоса, что предложение ему не совсем понравилось.
   - Я вызову Блока, - сказал Шеф, и появился второй детектив-инспектор, выполняя его указания.
   Это был толстенький, коренастый человечек с бочкообразной фигурой, сильно подчеркнутой коротеньким сюртуком, который он носил; у него были маленькие поросячьи глазки, глубоко спрятанные в толстое лицо, и круглые, пухлые щеки низко нависали над отложным воротничком.
   -- Этот джентльмен, -- продолжал вождь, указывая на Рипальди, -- служит в римской полиции и был так любезен, что предложил нам свои услуги. Вы будете сопровождать его, в первую очередь, в отель Мадагаскар. Свяжитесь с Галипо, который там дежурит.
   -- Разве будет недостаточно, если я представлюсь г-ну Галипо? предложил итальянец. -- Я видел его здесь, я должен его узнать...
   "Это не так уж точно; возможно, он изменил свою внешность. Кроме того, он не знает последних событий и может быть не очень сердечен.
   - Вы могли бы написать мне несколько строк, чтобы передать ему.
   "Думаю, нет. Мы предпочитаем послать Блока, - кратко и решительно ответил Шеф. Ему не нравилась эта настойчивость, и он смотрел на своих коллег так, как будто искал их согласия в изменении организации миссии итальянца. Возможно, было бы разумнее задержать его до сих пор.
   -- Я предложил это только для того, чтобы избежать неприятностей, -- поспешно вставил Рипальди. "Конечно, я в ваших руках. А если я не встречусь с горничной в гостинице, мне, возможно, придется искать дальше, в таком случае мсье - Блок? благодарю вас - без сомнения, окажет вам ценную помощь.
   Эта речь восстановила доверие, и через несколько минут два сыщика, уже отличные друзья по масонству общего промысла, выехали со станции в закрытом извозчике.
   ГЛАВА IX
   "Что дальше?" - спросил судья.
   -- С вашего позволения, этот злобный английский офицер, господин судья, -- сказал сыщик. "Этот огнедышащий, лихой солдат с его буйными казарменными манерами. Я жажду приблизиться к нему. Он высмеивал меня, дразнил меня, говорил, что я ничего не знаю - посмотрим, увидим".
   - На самом деле вы хотите допросить его сами. Очень хорошо. Впустим его.
   Когда сэр Чарльз Коллингем вошел, он холодно и натянуто поклонился троим чиновникам, подождал немного, а затем, обнаружив, что стула ему не предложили, сказал с подчеркнутой вежливостью:
   - Я полагаю, я могу сесть?
   "Простите. Конечно; садитесь, пожалуйста, -- сказал судья торопливо и, видимо, немного совестно.
   "Ах! Спасибо. Вы возражаете? -- продолжал генерал, вынимая серебряный портсигар. - Могу я предложить один? Он любезно подал коробку.
   - Мы не курим на дежурстве, - грубо ответил начальник. "Курение также не разрешено в суде".
   - Ну, ну, я не хочу выказывать неуважения. Но я не могу признать это судом справедливости и думаю, если вы меня простите, я возьму три глотка. Это может помочь мне сохранить самообладание.
   Он явно издевался над ними. Не осталось никаких признаков недавнего возбуждения, когда он выступал в качестве защитника графини, и он был совершенно - нет, нагло спокоен и хладнокровен.
   - Вы называете себя генералом Коллингемом? пошел на начальника.
   "Сам не звоню. Я генерал британской армии сэр Чарльз Коллингем".
   "На пенсии?"
   "Нет, я все еще в активном списке".
   "Эти пункты должны быть проверены".
   "От всего сердца. Вас уже послали в британское посольство?
   -- Да, но никто не пришел, -- презрительно ответил сыщик.
   "Если ты мне не веришь, почему ты меня спрашиваешь?"
   - Наш долг задавать вам вопросы, а ваш - отвечать. Если нет, у нас есть средства, чтобы заставить вас. Вас подозревают, обвиняют в ужасном преступлении, и вся ваша позиция - это - неприемлемо - недостойно - позорно...
   -- Нежнее, нежнее, мой дорогой коллега, -- вмешался судья. - Если вы позволите мне, я возьмусь за это. А вы, мсье генерал, я уверен, что вы не хотите нам мешать или мешать; мы представляем закон этой страны".
   -- Я сделал это, месье судья? - ответил генерал с величайшей любезностью, выбросив недогоревшую сигарету.
   "Нет нет. Я ни в малейшей степени этого не подразумеваю. Я только умоляю вас, как добрый и галантный джентльмен, встретить нас в надлежащем настроении и оказать нам всемерную помощь.
   "Действительно, я вполне готов. Если и были какие-то неприятности, то уж точно не по моей вине, а по вине того человечка". Генерал довольно пренебрежительно указал на г-на Флокона и едва не затеял новое возмущение.
   -- Ну-ну, не будем больше об этом говорить и приступим к делу. Насколько я понимаю, - сказал судья, перелистнув лежавшие перед ним несколько страниц судебных решений, - вы друг графини ди Кастаньето? Ведь она сама нам об этом говорила.
   "Очень мило с ее стороны назвать меня своим другом. Я горжусь тем, что она так считает меня".
   "Как долго вы знали ее?"
   "Четыре или пять месяцев. С начала последнего зимнего сезона в Риме.
   - Вы часто бывали у нее дома?
   - Если вы имеете в виду, разрешили ли мне зайти к ней по-дружески, то да.
   - Ты знал всех ее друзей?
   "Как я могу на это ответить? Я знаю, кого я там встречал время от времени".
   "В яблочко. Вы часто встречали среди них синьора Квадлинга?
   Четвероногие, четвероногие? Я не могу сказать, что у меня есть. Имя какое-то знакомое, но я не могу вспомнить человека".
   - Разве вы никогда не слышали о римских банкирах Коррезе и Квадлинге?
   "Ах, конечно. Хотя я с ними дел не имел. Конечно же, я никогда не встречал мистера Квадлинга.
   - Не у графини?
   - Никогда - в этом я совершенно уверен.
   "И все же у нас есть положительные доказательства того, что он был там постоянным гостем".
   "Это совершенно непонятно для меня. Я не только никогда не встречался с ним, но и никогда не слышал, чтобы графиня упоминала его имя.
   - В таком случае вы удивитесь, когда узнаете, что он заходил к ней в квартиру на виа Маргутта в тот самый вечер, когда она уезжала из Рима. Позвонили, впустили, проторчали с ней больше часа".
   "Я удивлен, поражен. Я сам зашел туда около четырех часов пополудни, чтобы предложить свои услуги для путешествия, и тоже задержался до пяти. Я с трудом могу в это поверить".
   - У меня есть для вас еще сюрпризы, генерал. Что вы подумаете, когда я вам скажу, что этот самый Квадлинг - этот друг, знакомый, называйте его как хотите, но, по крайней мере, достаточно близкий, чтобы нанести ей визит накануне дальней дороги, - был найден убитым в спящем -автомобиль?"
   "Разве это возможно? Ты уверен?" - воскликнул сэр Чарльз, чуть не вскочив со стула. "И что вы из всего этого делаете? Что вы подразумеваете? Обвинение против этой дамы? Абсурд!"
   - Я уважаю ваше рыцарское желание вступиться за даму, которая называет вас своим другом, но мы прежде всего чиновники, и сантиментам нельзя позволять влиять на нас. У нас есть веские причины подозревать эту даму. Говорю вам это откровенно и надеюсь, что вы, как солдат и человек чести, не злоупотребите оказанное вам доверие.
   - Могу я не знать этих причин?
   - Потому что она была в машине - единственная женщина, как вы понимаете, - между Ларошем и Парижем.
   - Значит, вы подозреваете женскую руку? - спросил генерал, явно заинтересованный и впечатленный.
   "Это так, хотя я превышаю свой долг, раскрывая это".
   - И вы удовлетворены тем, что эта дама, утонченная, деликатная особа в лучшем свете, с высочайшим характером - поверьте мне, я это знаю, - которую вы все еще подозреваете в жестоком преступлении, была единственной женщиной в автомобиль?"
   "Очевидно. Кто еще? Какая еще женщина могла быть в машине? В Ларош никто не попал; поезд никогда не останавливался, пока не прибыл в Париж".
   - По крайней мере, в этом последнем пункте вы совершенно ошибаетесь, уверяю вас. Почему не на другом?"
   - Поезд остановился? - вмешался детектив. - Почему нам об этом никто не сказал?
   - Возможно, потому что ты никогда не спрашивал. Но это тем не менее факт. Проверьте это. Каждый скажет вам то же самое".
   Сам сыщик поспешил к двери и позвал швейцара. Он был, конечно, в своем праве, но поступок показал недоверие, на что генерал только улыбнулся, но рассмеялся прямо, когда еще глупый и полубессознательный дворник, конечно, тотчас же подтвердил это заявление.
   - По чьему настоянию остановили поезд? - спросил детектив, и судья одобрительно кивнул головой.
   Если бы я знал это, это устранило бы новые подозрения.
   Но портье не смог ответить на вопрос.
   Кто-то звонил в набат - так, по крайней мере, кондуктор заявил; иначе они не должны были останавливаться. Однако он, носильщик, этого не сделал, и ни один из пассажиров не вышел вперед, чтобы признать подачу сигнала. Но была остановка. Да, безусловно.
   "Это новый свет", - признался судья. - Вы делаете из этого какие-то выводы? - спросил он у генерала.
   - Это, безусловно, твое дело. Я привел этот факт только для того, чтобы опровергнуть вашу теорию. Но если хотите, я расскажу вам, как это меня поразило.
   Судья кивнул в знак согласия.
   "Сам тот факт, что поезд остановился, мало что значит. Это было бы естественным поступком робкого или возбудимого человека, косвенно вовлеченного в такую катастрофу. Но дезавуировать поступок вызывает подозрение. Правильный вывод состоит в том, что была какая-то причина, неоспоримая причина для остановки поезда".
   - И этой причиной будет...
   "Вы должны увидеть это без моей помощи, конечно! Что же еще, как не дать кому-нибудь возможность выйти из машины.
   "Но как же так? Вы бы видели этого человека, некоторых из вас, особенно в такое критическое время. Проход был полон людей, поэтому оба выхода практически не замечались".
   "Моя идея состоит в том, - это только идея, поймите, - что человек уже вышел из машины, то есть из салона машины".
   "Как сбежал? Где? Что ты имеешь в виду?"
   - Сбежал через открытое окно купе, где нашли убитого.
   - Значит, вы заметили открытое окно? - быстро спросил детектив. "Когда это было?"
   "Прямо я вошел в отсек по первой тревоге. Мне сразу пришло в голову, что кто-то мог пройти через это".
   - Но ни одна женщина не смогла бы этого сделать. Вылезти из экспресса, идущего на максимальной скорости, для женщины было бы непосильным подвигом, - упрямо сказал сыщик.
   "Почему, во имя Бога, вы все еще упорствуете на женщину? Почему это должна быть женщина больше, чем мужчина?"
   "Потому что", - сказал судья, но он сделал паузу в почтении к жесту протеста г-на Флокона. Маленького сыщика очень беспокоило полное отсутствие сдержанности, проявленное его коллегой.
   -- Потому что, -- продолжал судья решительно, -- потому что это было найдено в купе. и он протянул кусок кружева и клочок бисера для осмотра генерала, быстро добавив: "Вы видели это, или одно из них, или что-то подобное раньше. Я уверен в этом; Я призываю вас; Я требую - нет, я взываю к вашему чувству чести, сэр Коллингем. Скажи мне, пожалуйста, что именно ты знаешь.
   ГЛАВА X
   Генерал некоторое время сидел, пристально глядя на обрывок оборванного кружева и оборванные бусы. Затем он твердо произнес:
   "Мой долг ничего не утаивать. Это не шнурок. В этом я не мог поклясться; для меня - и, вероятно, для большинства мужчин - два куска кружева очень похожи. Но я думаю, что видел эти бусы или что-то в точности похожее на них раньше.
   "Где? Когда?"
   "Они являлись частью отделки мантии, которую носила графиня ди Кастаньето".
   "Ах!" это было одно и то же междометие, произнесенное одновременно тремя французами, но у каждого из них была совершенно другая нота; в судье это был глубокий интерес, в триумфе сыщика, в возмущении комиссара, как когда он поймал преступника с поличным.
   - Она носила его в дороге? продолжал судья.
   - Что касается этого, то я не могу сказать.
   -- Ну, ну, генерал, вы были у нее постоянно; вы должны быть в состоянии сказать нам. Мы настаиваем на том, чтобы нам рассказали". Это яростно, от теперь ликующего М. Floçon.
   "Повторяю, что не могу сказать. Насколько я помню, графиня была одета в длинный дорожный плащ - ульстер, как мы его называем. Куртка с этими украшениями из бисера могла быть внизу. Но если я и видел их - а я думаю, что видел, - то не во время этого путешествия".
   Тут судья прошептал г-ну Флосону: "Искатель не обнаружил никакой второй мантии".
   - Откуда мы знаем, что женщину тщательно обследовали? он ответил. "Вот, по крайней мере, прямое свидетельство о четках. Наконец-то сеть затянулась вокруг этой прекрасной графини.
   -- Ну, во всяком случае, -- громко сказал сыщик, возвращаясь к генералу, -- эти бусы были найдены в купе убитого. Я хотел бы, чтобы это объяснили, пожалуйста.
   "Мной? Как я могу это объяснить? И этот факт не имеет отношения к тому, о чем мы думали, о том, вышел ли кто-нибудь из машины".
   "Почему бы и нет?"
   "Графиня, как известно, никогда не выходила из машины. Что касается того, чтобы она вошла в это конкретное купе - в любое другое время - это крайне маловероятно. Действительно, ей довольно оскорбительно предлагать это.
   - Она и этот Квадлинг были близкими друзьями.
   "Итак, ты говоришь. На каком основании не знаю, но оспариваю".
   "Тогда как бусы могли туда попасть? Они были ее собственностью, она их носила".
   "Однажды, признаю, но не обязательно в этом путешествии. Предположим, она отдала плащ - своей служанке, например; Я думаю, дамы часто передают свои вещи горничным.
   "Все это чистое предположение, простая теория. Эта служанка... она еще не упоминалась в разговоре.
   - Тогда я бы посоветовал вам сделать это без промедления. На мой взгляд, она... ну, довольно любопытная особа.
   - Ты ее знаешь? Говорил с ней?
   "В каком-то смысле я ее знаю. Я видел ее на Виа Маргутта и кивнул ей, когда она первой вошла в машину.
   - А в дороге вы часто с ней разговаривали?
   "Я? О, дорогой, нет, совсем нет. Я заметил ее, конечно; Я ничего не мог с собой поделать, и, возможно, мне следует рассказать об этом ее хозяйке. Казалось, она слишком легко заводила дружбу с людьми".
   - Что касается, например?..
   - С носильщиком для начала. Я видел их вместе в Лароше, в буфете у бара; и тот итальянец, человек, который был здесь до меня; действительно, с убитым человеком. Казалось, она знала их всех".
   - Вы подразумеваете, что служанка может быть полезна в этом расследовании?
   "Безусловно, да. Говорю вам, она постоянно входила и выходила из машины и более или менее была близка с несколькими пассажирами.
   -- Включая ее любовницу, графиню, -- вставил месье Флосон.
   Генерал весело рассмеялся.
   - Я полагаю, что большинство дам находятся в интимных отношениях со своими служанками. Говорят, ни один мужчина не герой для своего камердинера. То же самое, я полагаю, и с другим полом.
   -- Настолько интимно, -- продолжал маленький сыщик со злобным акцентом, -- что служанка исчезла, опасаясь, что ей будут задавать неудобные вопросы о ее госпоже.
   "Исчезнувший? Ты уверен?"
   - Ее нельзя найти, это все, что мы знаем.
   - Тогда все так, как я и думал. Это она оставила машину! - вскричал сэр Чарльз с такой яростью, что чиновники вздрогнули, потеряв присущую им сдержанность, и едва не выдохнув ответили: - Объяснитесь. Быстро, быстро. Что, во имя Бога, вы имеете в виду?
   "У меня были подозрения с самого начала, и я скажу вам, почему. В Лароше вагон опустел, как вы, возможно, слышали; все, кроме графини, по крайней мере, отправились в ресторан на ранний кофе; Я с остальными. Я был одним из первых, кто закончил, и я вернулся на платформу, чтобы затянуться сигаретой. В этот момент я увидел, или мне показалось, что я увидел, как конец юбки исчезает в спальном вагоне. Я пришел к выводу, что это горничная, Гортензия, несла своей госпоже чашку кофе. Потом подошел мой брат, мы перекинулись парой слов и вместе сели в машину".
   - Через ту же дверь, через которую вы видели, как прошла юбка?
   - Нет, с другой. Мой брат вернулся к своей койке, а я остановился в коридоре, чтобы докурить сигарету после того, как поезд ушел. К этому времени все, кроме меня, вернулись на свои койки, и я уже собирался снова прилечь на полчаса, когда отчетливо услышал, как повернулась ручка купе, которое, как я знал, было пустым на протяжении всего рейса.
   - Это был тот, что с койками 11 и 12?
   "Вероятно. Он был рядом с графиней. Не только ручка была повернута, но и дверь приоткрылась...
   - Это был не портье?
   - О нет, он сидел на своем месте - вы знаете, в конце вагона - крепко спал, храпел; Я мог слышать его.
   - Кто-нибудь выходил из свободного купе?
   "Нет; но я был почти уверен, я могу поклясться, что видел, как та же самая юбка, только подол, черная юбка, качнулась вперед за дверью, всего на секунду. И вдруг дверь снова быстро закрылась.
   "Что вы из этого сделали? Или вы ничего об этом не думали?
   "Я мало думал. Я полагал, что служанка хотела быть рядом со своей госпожой, когда мы приближались к Парижу, и я слышал от графини, что привратник доставил много неприятностей. Но, видите ли, после того, что случилось, была причина остановить поезд.
   - Совершенно верно, - с готовностью признал г-н Флосон с едва скрываемой насмешкой.
   Теперь он окончательно решил, что это графиня позвонила в набат, чтобы дать возможность сбежать служанке, ее сообщнице и сообщнице.
   - И у вас все еще есть впечатление, что кто-то - предположительно эта женщина - каким-то образом вышел из машины во время остановки? он спросил.
   "Я предлагаю это, конечно. Было ли это или могло быть так, я должен оставить на ваш высший суд.
   "Какая! Женщина так вылезает? Ба! Скажи это кому-нибудь другому!"
   "Вы, конечно, осмотрели машину снаружи, уважаемый коллега?" теперь сказал судья.
   "Конечно, один раз, но я сделаю это снова. Тем не менее, снаружи достаточно гладкая, нет подножки. Убежать таким образом мог только акробат, да и то с риском для жизни. Но женщина - о нет! это слишком абсурдно".
   -- Думаю, с помощью она могла бы подняться на крышу, -- быстро заметил сэр Чарльз. "Я выглянул из окна своего купе. Если бы ему помогли, для мужчины это было бы пустяком, а для женщины - пустяком.
   -- Это мы сами увидим, -- нелюбезно сказал сыщик.
   "Чем раньше, тем лучше", - добавил судья, и вся компания встала со стульев, собираясь идти прямо к машине, когда в дверях появился дежурный полицейский, а за ним - английский военный офицер в мундире, которого он пытался сдерживаться, но без особого успеха. Это был полковник Папийон из посольства.
   "Привет, Джек! вы хороший малый, - воскликнул генерал, быстро подходя для рукопожатия. - Я был уверен, что ты придешь.
   "Приходите, сэр! Конечно, я пришел. Я как раз собирался на служебное мероприятие, как видите, но его превосходительство настоял, моя лошадь была у дверей, и вот я здесь.
   Все это было по-английски, но атташе обратился теперь к чиновникам и, принося многочисленные извинения за свое вторжение, предложил разрешить его другу, генералу, вернуться с ним в посольство, когда они с ним покончат.
   "Конечно, мы ответим за него. Он останется в вашем распоряжении и будет появляться всякий раз, когда вас попросят. Он вернулся к сэру Чарльзу и спросил: "Вы обещаете это, сэр?"
   "О, охотно. Я всегда собирался остаться ненадолго в Париже. И действительно, я хотел бы увидеть конец этого. Но мой брат? Он должен вернуться домой на дежурство в следующее воскресенье. Ему нечего сказать, но он в любой момент вернется в Париж, если потребуются его показания".
   Французский судья очень любезно согласился на все эти предложения, и еще двое из задержанных пассажиров, всего четверо, теперь покинули вокзал.
   Затем чиновники проследовали к машине, которая осталась такой, какой ее оставил главный оперуполномоченный.
   Здесь они вскоре убедились, насколько справедливы были предсказания генерала.
   ГЛАВА XI
   Трое чиновников направились прямо туда, где все еще открытое окно указывало на то место, которое нужно было осмотреть. Снаружи машина была слегка испачкана и испачкана дорожной пылью, которая местами лежала толстым слоем, а на других было несколько больших намазанных пятен грязи.
   Детектив остановился на мгновение, чтобы получить общий вид, ища, в свете предположения генерала, следы рук или ног, что-то вроде следов прохода женской юбки по пыльной поверхности.
   Но ничего не было видно, по крайней мере, ничего определенного или убедительного. Только тут и там несколько линий и царапин, которые могли бы обнадеживать, но мало что доказали.
   Тогда комиссар, подойдя поближе, обратил внимание на какие-то подозрительные пятна, разбросанные вокруг окна, но выше его, к крыше.
   "Что это?" - спросил сыщик, когда его коллега острием длинного ногтя указательного пальца ковырял тонкую корку на вершине одного из этих пятен, обнажая темную вязкую сердцевину.
   "Я не могу поклясться в этом, но я верю, что это кровь".
   "Кровь! Боже мой!" - воскликнул сыщик, вытащив из кармана мощную лупу и приложив ее к месту. -- Послушайте, господин судья, -- добавил он после долгого и тщательного изучения. - Что скажешь?
   "У него такой внешний вид. Только медицинские показания могут дать положительный результат, но я считаю, что это кровь".
   "Сейчас мы на правильном пути, я убежден. Кто-нибудь, принесите лестницу.
   Одну из этих любопытных французских лестниц, узкую наверху и растопыренную у основания, быстро прислонили к машине, и сыщик побежал вверх, пользуясь лупой.
   - Здесь есть еще что-то, гораздо больше, и что-то вроде - да, несомненно, - отпечаток двух рук на крыше. Именно сюда она поднялась.
   "Без сомнений. Я точно вижу это сейчас. Она сидела на подоконнике, нижние конечности внутри машины здесь и держались там. Тогда она руками подтягивалась на крышу, - сказал судья.
   "Но какие нервы! какая сила руки!"
   "Это была жизнь и смерть. Внутри автомобиля была более страшная опасность. Страх в таком случае многое сделает. Мы все это знаем. Что ж! что еще?"
   К этому времени детектив ступил на крышу автомобиля.
   "Еще, еще, еще! Следы, простые, как на картинке. Ноги женщины. Подожди, дай мне пройти за ними до конца, - сказал он, осторожно подкрадываясь к концу вагона.
   Еще минута-другая, и он присоединился к своим товарищам на первом этаже и, потирая руки, радостно заявил, что все совершенно ясно.
   "Опасно или нет, сложно или нет, но она сделала это. я проследил ее; видел, где она, должно быть, так долго лежала, скрючившись, следовал за ней по всей крыше вагона, до самого конца, где она спустилась над маленьким выходом на платформу. Вне всякого сомнения, она вышла из машины, когда она остановилась, и по договоренности со своим сообщником.
   - Графиня?
   "Кто еще?"
   - И в точке недалеко от Парижа. Английский генерал сказал, что остановка находится в двадцати минутах ходьбы от станции.
   "Тогда именно с этого момента мы должны начать наши поиски ее. Итальянец пошел по ложному следу.
   "Не обязательно. Горничная, мы можем быть уверены, попытается связаться со своей госпожой.
   - Тем не менее, было бы неплохо обезопасить ее, прежде чем она сможет это сделать, - сказал судья. -- Судя по тому, что мы теперь знаем, строгий допрос может выбить из нее весьма оскорбительные признания, -- нетерпеливо продолжал сыщик. "Кто должен идти? Я отослал обоих своих помощников. Конечно, я могу позвонить другому человеку или пойти сама.
   "Нет, нет, дорогой коллега, мы пока не можем вас пощадить. Телефон обязательно. Я полагаю, вы хотели бы присутствовать на остальных допросах?
   "Конечно, вы правы. Мы можем узнать больше об этой горничной. Позовем сейчас портье. Говорят, что он имел с ней отношения. Из него можно вытянуть что-то еще".
   Больше не составило много. Вошел Грут, швейцар, съежившийся и жалкий, в жалком состоянии человека, который недавно был одурманен и теперь медленно выздоравливает. Несмотря на резкие вопросы, ему нечего было добавить к своему первому рассказу.
   - Говори, - резко сказал судья. - Расскажи нам все прямо и быстро, или я отправлю тебя прямо в тюрьму. Заказ уже оформлен. и говоря это, он помахал перед собой тоненькой бумажкой.
   -- Я ничего не знаю, -- жалобно возразил портье.
   "Это ложь. Мы полностью информированы и не дураки. Мы уверены, что такая катастрофа не могла бы произойти без вашего ведома или попустительства".
   -- В самом деле, джентльмены, в самом деле...
   - Вы выпивали с этой служанкой в буфете Лароша. Вы пили еще с ней или из ее рук, потом в машине.
   - Нет, господа, это не так. Я не мог - ее не было в машине".
   "Мы знаем лучше. Вы не можете обмануть нас. Вы были ее сообщником, а также сообщником ее любовницы, я не сомневаюсь.
   "Я торжественно заявляю, что совершенно невиновен во всем этом. Я почти не помню, что произошло в Лароше или позже. Я не отказываюсь от выпивки в буфете. Это было очень противно, подумал я, и не мог понять ни почему, ни почему я не мог держать голову, когда вернулся в машину".
   - Ты сразу пошел спать? Это ты притворяешься?
   "Должно быть, так оно и было. Да. Тогда я ничего больше не знаю, пока не возбудился.
   И кроме этой сказки, которую он придерживался с неуклонным упорством, они ничего не могли выведать.
   -- Он или слишком умен для нас, или абсолютный идиот и дурак, -- сказал наконец судья устало, когда Грут вышел. "Нам лучше отправить его в Мазас и держать его там в одиночной камере под нашими руками. Через день или два он может стать менее трудным".
   "Совершенно ясно, что он был одурманен, что служанка подсыпала ему в напиток опиум или лауданум в Лароше".
   "И, по-видимому, довольно, потому что он говорит, что пошел спать, как только вернулся в машину", - заметил судья.
   "Он так говорит. Но он, должно быть, принял вторую дозу, иначе почему пузырек был найден на земле рядом с его сиденьем? - задумчиво спросил вождь как о себе, так и о других.
   "Я не могу поверить во вторую дозу. Как оно управлялось - кем? Это был лауданум, и его можно было давать только в виде напитка. Он говорит, что не выпил второй порции. А кем? Служанка? Он говорит, что больше не видел служанку.
   - Простите, месье судья, но не слишком ли вы доверяете привратнику? Для меня его свидетельство испорчено, и я почти не верю ни единому его слову. Разве он не сказал мне сначала, что не видел эту горничную после Амберье в 8 часов вечера? Теперь он признается, что выпивал с ней в буфете в Лароше. Все это сплошная ложь, что он потерял и бумажник, и бумаги. Есть что скрывать. Даже его сонливость, его глупость, вероятно, предполагались".
   "Я не думаю, что он играет; он не в состоянии обмануть нас таким образом".
   -- Ну, а что, если графиня отведет ему вторую рюмку?
   "Ой! ой! Это чистейшее предположение. Нет ничего, что могло бы предложить или поддержать это".
   "Тогда как объяснить обнаружение флакона рядом с сиденьем привратника?"
   - А может быть, его нарочно туда уронили? положить в комиссар, с еще одной вспышкой разведки.
   "Нарочно?" - сердито спросил сыщик, предвидя ответ, который ему не понравится.
   - Намеренно вызвать подозрение у дамы?
   "Я не вижу этого в этом свете. Это означало бы, что она не участвовала в заговоре, а заговор определенно был; все указывает на это. Наркотики, открытое окно, побег горничной.
   "Заговор, несомненно, но кем организованный? Только эти две женщины? Мог ли кто-то из них нанести смертельный удар? Едва. У женщин есть ум, чтобы зачать, но нет мужества и грубой силы, чтобы осуществить. В этом был мужчина, будьте уверены.
   "Предоставленный. Но кто? Этот огнедышащий сэр Коллингем? - быстро спросил сыщик, снова давая волю своей ненависти.
   "Должен признаться, это решение мне не нравится", - заявил судья. "Поведение генерала было предосудительным и неразумным, но он не из тех, кто делает преступников".
   "Кто тогда? Носильщик? Нет? Священнослужитель? Нет? Французы-джентльмены? - ну, мы их еще не рассмотрели; но судя по тому, что я увидел при первом беглом взгляде, я не склонен их подозревать".
   - А что насчет этого итальянца? - спросил комиссар.
   - Ты уверен в нем? Его внешний вид меня не очень радовал, и он очень хотел уйти отсюда. Что, если он бросится наутек?"
   - Блок с ним, - поспешно вставил Шеф, с явным желанием заглушить неприятное предчувствие. "Мы можем прикасаться к нему, если захотим, как можем".
   Как сильно они могут хотеть его, они поняли только тогда, когда углубились в свое расследование!
   ГЛАВА XII
   На допрос остались только два француза. Они остались до последнего по чистой случайности. Строгость расследования привела к тому, что другие отдали предпочтение, но эти два сильно сломленных и покорных джентльмена не выразили видимого протеста. Как бы сильно они ни были раздражены внутренне задержкой, они знали лучше, чем возражать; они знали, что любая вспышка недовольства отразится на них самих. Мало того, что теперь они были совершенно терпеливы, когда их вызывали к судебным приставам, они очень стремились оказать всяческое содействие закону, выйти за рамки простого письма и, если потребуется, добровольно предоставить информацию.
   Первым был вызван старший, месье Анатоль Лафоле, настоящий парижский буржуа , толстый и удобный, с елейной речью и чрезвычайно почтительный.
   История, которую он рассказал, в общих чертах обрисовывала то, что мы уже знаем, но он был дополнительно подвергнут сомнению в свете последних фактов и идей, выявленных теперь.
   Линия, которую ловко занял судья, заключалась в том, чтобы получить некоторые доказательства сговора и сговора между пассажирами, особенно в отношении двух из них, двух женщин из группы. По этому важному вопросу г-ну Лафоле было что сказать.
   На вопрос, видел или заметил ли он в дороге горничную барыни, он ответил "да" очень решительно и причмокивая, как будто вид этой хорошенькой и привлекательной особы доставлял ему немалое удовольствие.
   - Ты говорил с ней?
   "О, нет. У меня не было возможности. Кроме того, у нее были свои друзья, большие друзья, я полагаю. Я не раз заставал ее за шепотом в углу машины с одним из них".
   - И это было?..
   "Я думаю, итальянский джентльмен; Я почти уверен, что узнал его одежду. Я не видел его лица, оно было обращено от меня - к ней, и очень близко, позволю себе сказать.
   - И они были дружелюбны?
   - Более чем дружелюбно, я бы сказал. Действительно очень интимно. Я не удивился бы, если бы - когда я действительно отвернулся - если бы он не коснулся, только коснулся ее красных губ. Это было бы простительно - простите меня, господа.
   "Ага! Они были настолько интимны, как это? Верно! И приберегала ли она свои благосклонности исключительно для него? Неужели никто больше не обращался к ней, не ухаживал за ней потихоньку, понимаете?
   - Я видел ее с носильщиком, кажется, в Лароше, но только тогда. Нет, итальянец был ее главным компаньоном.
   - Как вы думаете, кто-нибудь еще заметил флирт?
   "Возможно. Не было секретности. Это было очень заметно. Мы все могли видеть".
   - И ее хозяйка тоже?
   "Этого я не скажу. Леди, которую я редко видел во время путешествия.
   Еще несколько вопросов, в основном личного характера, касающихся его адреса, дел, возможного пребывания в Париже в течение следующих нескольких недель, и месье Лафоле было разрешено уехать.
   Осмотр француза помоложе, умного, живого молодого человека с приятной, вкрадчивой речью, с быстрым, пытливым взглядом, следовал той же линии и явно подтверждал все пункты, о которых говорил г-н Лафоле. Но г-н Жюль Дево рассказал о графине кое-что поразительное.
   Когда его спросили, видел ли он ее или говорил с ней, он покачал головой.
   "Нет; она очень много держалась в себе, - сказал он. "Я видел ее очень мало, почти совсем, разве что в Модане. Она сохранила свое спальное место.
   - Где она получила своих собственных друзей?
   "О, вне всякого сомнения. Англичане оба посещали ее там, но не итальянец.
   "Итальянец? Должны ли мы сделать вывод, что она знала итальянца?
   "Вот что я хочу донести. Но не в пути. Между Римом и Парижем она, казалось, не знала его. Это было потом; сегодня утром я пришел к заключению, что между ними существует какое-то тайное взаимопонимание.
   -- Почему вы так говорите, месье Дево? воскликнул детектив, взволнованно. "Позвольте мне призвать вас и умолять вас высказаться, и полностью. Это имеет крайнее, первостепенное значение".
   "Ну, джентльмены, я вам скажу. Как вы хорошо знаете, по прибытии на эту станцию нам всем приказали выйти из вагона и пройти в зал ожидания, там. Разумеется, дама вошла первой и уже сидела, когда я вошел. Ее лицо сияло ярким светом".
   - Ее вуаль была опущена?
   "Не тогда. Я видел, как она опустила его позже, и, как я думаю, по причинам, которые я сейчас вам изложу. У мадам красивое лицо, и я смотрел на него с сочувствием, скорбя о ней, в самом деле, в таком тяжелом положении; как вдруг я увидел, как в нем произошла великая и замечательная перемена".
   - Какого характера?
   "В этом взгляде было выражение ужаса, отвращения, удивления - пожалуй, всего трех одновременно; Я не мог точно сказать, что именно, оно исчезло так быстро, а за ним последовала холодная, смертельная бледность. Затем почти сразу же она опустила вуаль".
   - Не могли бы вы дать какое-то объяснение тому, что вы увидели на ее лице? Чем это вызвано?"
   "Что-то неожиданное, я думаю, какое-то потрясение или зрелище чего-то шокирующего. Вот как это поразило меня, и так сильно, что я обернулся, чтобы посмотреть через плечо, ожидая найти там причину. И это было."
   - Эта причина?..
   "Был вход итальянца, который шел сразу за мной. Я уверен в этом; он чуть не сказал мне это сам, но не словами, а ошибочной ухмылкой, которую он одарил ее в ответ. Это было злобно, язвительно, дьявольски и без сомнения доказывало, что между ними была какая-то тайна, может быть, какая-то преступная тайна".
   - И это все? - закричали на одном дыхании судья и месье Флосон, наклоняясь вперед, желая услышать больше.
   "На данный момент да. Но меня это так заинтересовало, так насторожило, что я внимательно следил за итальянцем, ожидая, ожидая дальнейшего развития событий. Они долго не приходили; на самом деле, я сейчас только в конце".
   "Объясни, помолись, как можно скорее и своими словами".
   - Это было так, мсье. Когда мы все расселись, я оглянулся и сначала не увидел нашего итальянца. Наконец я обнаружил, что он отошел на второй план, может быть, из скромности или из-за того, что не заметил, - откуда мне было знать? Он сидел в тени у двери, той самой, которая ведет в эту комнату. Таким образом, он был на заднем плане, скорее в стороне, но я мог видеть его глаза, блестевшие в том дальнем углу, и они были обращены в нашу сторону, всегда устремленные на даму, вы понимаете. Она была рядом со мной, все это время.
   - Потом, как вы помните, сударь, вы вызывали нас одного за другим, и я с г-ном Лафоле явились к вам первыми. Когда я вернулся в соседнюю комнату, итальянец все еще смотрел, но уже не так пристально и непрерывно, на даму. Время от времени его глаза блуждали по столу, возле которого он сидел и который находился как раз в проходе или проходе, через который люди должны пройти в ваше присутствие.
   "В этом была какая-то причина, я был уверен, хотя и не сразу понял ее. Вскоре я понял скрытый смысл. На этом столе лежал небольшой клочок бумаги, скрученный или скомканный в комок, и итальянец хотел, нет, отчаянно желал обратить на него внимание дамы. Если у меня и были какие-то сомнения в этом, то они совершенно рассеялись после того, как человек ушел во внутреннюю комнату. Уходя от нас, он многозначительно повернул голову через плечо и слегка, но все же ощутимо кивнул на комок бумаги.
   -- Что ж, господа, я теперь внутренне убедился, что это была какая-то его хитрая попытка снестись с дамой, и если бы она попалась на это, я бы тотчас же известил вас, надлежащее начальство. Но то ли по глупости, то ли из страха, то ли из нежелания, то ли из прямого, решительного отказа иметь какие-либо дела с этим человеком, дама не хотела, во всяком случае, не взяла мяч, как легко могла бы это сделать, когда она, в свою очередь, прошла мимо. стол на пути к вам.
   "Я не сомневаюсь, что его туда бросили для нее, и вы, вероятно, согласитесь со мной. Но для такой игры нужны двое, а дама не хотела участвовать. Ни выходя из комнаты, ни возвращаясь, она не брала в руки послание".
   - И что же из этого получилось? - спросил сыщик, задыхаясь от волнения. - Он у меня здесь. Месье Дево разжал ладонь и показал в углублении клочок бумаги, свернутый в маленький тугой шарик.
   - Когда и как вы им овладели?
   - Я понял это только сейчас, когда меня позвали сюда. До этого я не мог двигаться. Меня практически привязали к стулу и строго приказали не двигаться".
   "Отлично. Поведение мсье достойно восхищения. А теперь скажите нам - что в нем содержится? Вы смотрели его?
   "Ни в коем случае. Это так, как я взял его. Возьмете, господа, и, если сочтете нужным, скажите, что там? Какое-то письмо - какое-то послание, или я сильно ошибаюсь.
   -- Да, вот слова, написанные карандашом, -- сказал сыщик, разворачивая бумагу и протягивая ее судье, который вслух зачитывал ее содержание.
   "Будь осторожен. Ничего не говорят. Если ты предашь меня, ты тоже погибнешь".
   Последовало долгое молчание, прерванное первым судьей, который наконец торжественно сказал Дево:
   "Месье, во имя справедливости прошу вас горячо поблагодарить. Вы действовали с замечательным тактом и рассудительностью и оказали нам неоценимую помощь. Есть ли у вас что-нибудь еще, чтобы сказать нам?
   "Нет, джентльмены. Это все. А у вас... у вас больше нет вопросов? Тогда, я полагаю, я могу уйти?
   Несомненно, последний свидетель должен был предоставить факты, которые составляли самую суть расследования.
   ГЛАВА XIII
   Допрос кончился, и, когда распоряжения были составлены и подписаны, следователи еще некоторое время оставались в совещании.
   - Дело, конечно, в этих троих - двух женщинах и итальянце. Соучастники, соучастники, хотя точных степеней вины установить нельзя, - сказал сыщик.
   - И все трое на свободе! - добавил судья.
   - Если вы выдадите ордер на арест, господин судья, мы можем взять их - по крайней мере два, - когда захотим.
   -- Это надо сделать немедленно, -- заметил комиссар, как всегда готовый к решительным действиям.
   "Очень хорошо. Давайте поступим таким образом. Готовьте ордера, - сказал судья, обращаясь к своему секретарю. -- А вы, -- продолжал он, обращаясь к г-ну Флосону, -- дорогой коллега, присмотрите ли вы к их казни? Мадам в отеле "Мадагаскар"; это будет легко. Об итальянском Рипальди мы узнаем от вашего инспектора Блока. Что касается горничной, Гортензии Петипре, мы должны найти ее. Вы, конечно, возьметесь и за это, сэр?
   "Конечно, я возьму это на себя. Мой человек уже должен быть здесь, и я немедленно проинструктирую его. Спросите его, - сказал г-н Флосон стражнику, которого он подозвал.
   - Инспектор там, - сказал охранник, указывая на внешнюю комнату. - Он только что вернулся.
   "Вернулся? Вы имеете в виду прибыл.
   - Нет, мсье, вернулся. Это Блок, который ушел час или больше назад.
   "Блокировать? Затем что-то произошло - у него есть особая информация, отличные новости! Увидимся ли мы с ним, господин судья?
   Когда появился Блок, было видно, что с ним что-то не так. Его лицо выражало горячее возбужденное возбуждение, а манеры - жалкое, раболепное самоуничижение.
   "Что это?" - резко спросил маленький вождь. "Ты один. Где твой мужчина?
   "Увы, месье! как я вам скажу? Он ушел - исчез! Я потерял его!"
   "Невозможно! Вы не можете это иметь в виду! Ушел сейчас, как раз тогда, когда мы больше всего хотим его? Никогда!"
   "Это так, к несчастью".
   "Идиот! Тройной идиот! Вы будете уволены, уволены с этого часа. Ты позоришь власть". Г-н Флосон яростно ругал своего пристыженного подчиненного, обвиняя его слишком резко и несправедливо, забывая, что до недавнего времени итальянца не вызывали серьезных подозрений. Иногда мы склонны ожидать, что другие будут интуитивно владеть знаниями, которые пришли к нам гораздо позже.
   "Как это было? Объяснять. Вы, конечно, выпили. То ли это, то ли ваше великое обжорство. Вас заманили в какую-то забегаловку.
   - Месье, вы услышите всю правду. Когда мы выехали более часа назад, наш фиакр двинулся обычным путем, вдоль набережной и вдоль реки. Мой джентльмен сделался очень приятным.
   - Несомненно, - прорычал Шеф.
   -- Предложил мне прекрасную сигару и поговорил -- не о деле, как вы понимаете, -- а о Париже, театрах, скачках, Лоншанах, Отейе, роскошных ресторанах. Он знал все, весь Париж, как свой карман. Я был очень удивлен, но он сказал мне, что его часто приводят сюда по делам. Его наняли для наблюдения за несколькими крупными итальянскими преступниками, и он произвел ряд важных арестов в Париже".
   "Давай, давай! перейти к главному".
   -- Так вот, в середине пути, когда мы были около моста Анри-Катр, он сказал: -- Подумай сам, друг мой, что сейчас около полудня, а с тех пор, как в Лароше, еще до рассвета, я не слышал ни слова. Что скажешь? Не могли бы вы съесть глоток, просто крошку с ногтя большого пальца? Можете ли вы?'"
   - А ты - жадный, жадный зверь! - согласился?
   -- Право же, сударь, я тоже проголодался. Это был мой обычный час. Ну, во всяком случае, за свои грехи я принял. Мы вошли в первый ресторан, ресторан "Воссоединившихся друзей", вы его, наверное, знаете, мсье? Хороший дом, особенно известный своими рубцами по -кански . Несмотря на тоску, Блок причмокнул толстыми губами при мысли об этом сочнейшем, но очень жирном блюде.
   "Как часто я должен говорить вам, чтобы вы продолжали?"
   - Простите меня, мсье, но все это часть моей истории. У нас были устрицы, две дюжины марен и стакан или два шабли; затем добрую порцию требухи и бутылку, только одну, сударь, Понте-Кане; потом бифштекс с картошкой и немного бургундского, потом омлет с ромом.
   "Великие Небеса! Вам следует быть толстяком на ярмарке, а не агентом Детективного бюро.
   "Именно все это помогло мне погибнуть. Он ел, этот дьявольский итальянец, вроде три, и я тоже, я так проголодался, - простите-с, - я свою долю внес. Но к тому времени, как мы добрались до сыра, прекрасного спелого камамбера, нашего кофе и одного наперстка зеленого шартреза, я был plein jusqu'au bec , наевшийся до клюва".
   - А как же ваш долг, ваша служба, скажите на милость?
   -- Я думал об этом, сударь, но ведь он, итальянец, был такой же, как я. Он был коллегой. Я не боялся его до самого последнего момента, когда он сыграл со мной эту злую шутку. Я ничего не заподозрил, когда он вынул свой бумажник - он был набит битком, сударь; Я увидел это, и моя уверенность возросла, я потребовал расплаты и заплатил итальянской банкнотой. Официант с сомнением посмотрел на иностранные деньги и вышел посоветоваться с управляющим. Через минуту мой человек встал и сказал:
   "Могут возникнуть проблемы с обменом этой банкноты. Извините меня на минутку, пожалуйста. Он вышел, мсье, и пиф-паф, его больше не было видно.
   "Ах, ниго (осел), ты слишком глуп, чтобы жить! Почему вы не последовали за ним? Зачем выпускать его из виду?
   -- Но, сударь, я не должен был знать, не так ли? Я должен был сопровождать его, а не наблюдать за ним. Я поступил неправильно, признаюсь. Но тогда кто сказал, что он собирался бежать?
   Г-н Флосон не мог отрицать справедливости этой защиты. Только теперь, в одиннадцатом часу, итальянца обвинили в преступлении, и вопрос о его возможном стремлении к побегу никогда не рассматривался.
   "Он был таким хитрым", - продолжил Блок, оправдывая свою обиду. "Он оставил все позади. Его пальто, трость, эта книга - кажется, его личная книга-памятка...
   "Книга? Подай мне, - сказал Вождь и, когда оно попало ему в руки, стал торопливо перелистывать листы.
   Это была маленькая записная книжка в медном переплете или дневник, исписанная мелкими карандашными пометками.
   "Я не понимаю, не более чем слово тут и там. Это, без сомнения, итальянский. Вы знаете этот язык, месье судья?
   "Не идеально, но я могу это прочитать. Позволь мне."
   Он также перелистывал страницы, останавливаясь, чтобы прочитать отрывок здесь и там, и время от времени кивал головой, очевидно пораженный важностью записанного.
   Тем временем г-н Флосон продолжал гневный разговор со своим оскорбившим его подчиненным.
   -- Ты должен найти его, Блок, и поскорее, в течение двадцати четырех часов -- сегодня же, -- или я сломаю тебя, как палку, и отправлю в канаву. Конечно, такой законченный осел, каким вы себя зарекомендовали, не стал бы обыскивать ресторан или ближайшие окрестности, или расспрашивать, не видели ли его или куда он ушел?
   - Простите, месье слишком строг со мной. Я был несчастным, жертвой обстоятельств, и все же я верю, что знаю свой долг. Да, я наводил справки и, более того, слышал о нем.
   "Где? как?" - спросил вождь хрипло, но явно заинтересованно.
   "Он никогда не разговаривал с менеджером, а вышел и оставил сдачу. Это была банкнота в сто лир , сто франков, а счет в ресторане был не больше семнадцати франков.
   "Ха! это действительно сильно против него.
   "Он очень торопился, очень торопился. Как только он переступил порог, он вызвал первое такси и уже уезжал, но его остановили...
   "Дьявол! Почему же тогда они не оставили его?
   "Остановился, но только на мгновение, и к нему обратилась женщина".
   "Женщина?"
   - Да, мсье. Они обменялись всего тремя словами. Он хотел уйти, уйти от нее, она не согласилась, тогда они оба сели в извозчика и уехали вместе".
   Чиновники теперь слушали во все уши.
   -- Скажи мне, -- сказал вождь, -- поскорее, эта женщина, какая она была? Вы получили ее описание?
   "Высокий, худощавый, хорошо сложенный, одетый во все черное. Ее лицо - ее видел полицейский, и он сказал, что она красивая, смуглая, брюнетка, черные волосы.
   - Это сама служанка! - воскликнул маленький вождь, вскакивая и хлопая себя по бедру в ликующем ликовании. "Служанка! пропавшая служанка!
   ГЛАВА XIV
   Радость начальника сыска, что он, как он предполагал, вышел на след пропавшей горничной Гортензии Петипре, была несколько омрачена свободно выраженными судьей сомнениями относительно результата каких-либо поисков. После возвращения Блока у г-на Бомона ле Харди появились сильные симптомы недовольства и неодобрения действиями своего коллеги.
   - Но если это была Гортензия Петипре, как она попала туда, к мосту Анри Катр, когда мы думали найти ее где-нибудь в конце пути? Это не может быть одна и та же женщина".
   -- Прошу прощения, джентльмены, -- вмешался Блок. "Можно я скажу одно слово? Я думаю, что могу предоставить кое-какую интересную информацию о Гортензии Петитпре. Я так понимаю, что такую, как она, видели здесь, на вокзале, не более часа тому назад.
   " Песте! Почему нам не сказали об этом раньше?" воскликнул вождь, порывисто.
   "Кто ее видел? Он говорил с ней? Позовите его; посмотрим, как много он знает".
   Был вызван человек, один из подчиненных железнодорожников, который составил конкретный отчет.
   Да, он видел высокую, стройную, опрятную женщину, одетую во все черное, которая, по ее словам, прибыла в 10.30 медленным пригородным поездом из Дижона.
   " Фихтре !" сказал вождь, сердито; - И мы впервые о нем слышим.
   - Месье был тогда очень занят, и мы действительно тогда не слышали о вашем запросе.
   "Я уведомил начальника станции довольно рано, часа через два-три, около 9 утра. Это очень раздражает!"
   - Инструкции по поиску этой женщины только что поступили к нам, мсье. Полагаю, были определенные формальности.
   В кои-то веки сыщик в душе проклял бюрократизм, окольные пути французского чиновничества.
   "Так так! Расскажите мне о ней, - сказал он с покорностью, которой не чувствовал. - Кто ее видел?
   - Я, мсье. Я сам говорил с ней. Она была снаружи станции, одна, без защиты, в состоянии волнения и тревоги. Я подошел и предложил свои услуги. Потом она сказала мне, что приехала из Дижона, что друзья, которые должны были ее встретить, не появились. Я предложил посадить ее в кэб и отправить к месту назначения. Но она боялась потерять своих друзей и предпочитала ждать".
   "Прекрасная история! Похоже, она знала, что произошло? Слышала ли она об убийстве?
   - Что-нибудь, мсье.
   "Кто мог ей сказать? А ты?
   - Нет, не я. Но она знала.
   "Не было ли это само по себе подозрительно? Этот факт до сих пор не обнародован".
   - Это было в воздухе, мсье. Было общее впечатление, что что-то случилось. Это было видно на каждом лице, в перешептывании, в движении туда-сюда полиции и охранников".
   - Она говорила об этом или упоминала об этом?
   "Только чтобы спросить, известен ли убийца; были ли задержаны пассажиры; проводилось ли какое-либо расследование; а потом-"
   "Что тогда?"
   "Этот джентльмен, - указывая на Блока, - вышел в сопровождении другого. Они прошли довольно близко от нас, и я заметил, что дама быстро соскользнула набок".
   - Она, конечно, узнала своего сообщника, но не хотела, чтобы ее видели именно сейчас. Он, человек с Блоком, видел ее?
   "Вряд ли, я думаю; все это было так быстро, и через минуту они ушли к стоянке извозчиков.
   - Что сделала ваша женщина?
   "Она, казалось, сразу передумала и заявила, что не будет ждать своих друзей. Теперь она очень спешила уйти.
   "Конечно! и оставил тебя, как дурака, посадили там. Я полагаю, она взяла такси и поехала за остальными, Блоком и его компаньоном.
   "Я верю, что она это сделала. Я видел, как ее такси приближалось к их такси.
   -- Теперь уже поздно об этом сокрушаться, -- сказал Шеф после небольшой паузы, глядя на своих товарищей. "По крайней мере, это подтверждает наши представления и приводит нас к некоторым определенным выводам. Мы должны наложить руки на этих двоих. Их вина почти установлена. Их собственные поступки осуждают их. Они должны быть арестованы без промедления".
   - Если ты сможешь их найти! предложил судья, с очень заметной насмешкой.
   - Это мы обязательно сделаем. Доверься Блоку, который почти обеспокоен. Его будущее зависит от его успеха. Вы это прекрасно понимаете, мой человек?
   Блок сделал жест наполовину осуждающий, наполовину уверенный.
   "Я не отчаиваюсь, господа; и если я осмелюсь, сэр, я попрошу вас помочь? Если бы вы отдали приказ прямо из префектуры обойти стоянки извозчиков, чтобы запросить у всех ответственных агентов необходимую нам информацию? Еще до ночи мы узнаем от возившего их извозчика, что сталось с этой парой, и так добудем наших птиц или отправную точку.
   - А ты, Блок, куда пойдешь?
   -- Там, где я его оставил, или, вернее, там, где он оставил меня, -- ответил инспектор с попыткой остроумия, которая совершенно не увенчалась успехом, будучи погашена холодным взглядом судьи.
   -- Идите, -- коротко и сурово сказал г-н Флосон своему подчиненному. - И помните, что теперь вы должны оправдать свое пребывание в полиции.
   Затем, повернувшись к г-ну Бомон-ле-Арди, вождь любезно продолжил:
   - Что ж, сударь, думаю, это многообещающе; все вполне удовлетворительно, а?
   -- Сожалею, что не могу с вами согласиться, -- резко ответил судья. -- Напротив, я считаю, что мы -- или, точнее, вы, поскольку ни я, ни месье Гарро не принимаем в этом никакого участия, -- вы пока потерпели неудачу, и притом с треском.
   -- Прошу прощения, господин судья, вы слишком суровы, -- смиренно возразил месье Флосон.
   "Что ж! Посмотрите на это со всех точек зрения. Что у нас есть? Что мы получили? Ничего, а если и есть, то самое маленькое, и оно уже под угрозой, если не совсем потеряно".
   "По крайней мере, мы получили уверенность в виновности определенных лиц".
   "Кому ты позволил ускользнуть сквозь пальцы".
   -- Ах, нет, месье судья! У нас есть один под наблюдением. Мой человек Галипо сейчас в отеле, наблюдает за графиней.
   -- Не говорите мне о ваших людях, господин Флосон, -- сердито вмешался судья. "Один из них показал нам свои качества. Почему бы другому не быть столь же глупым? Я вполне ожидаю услышать, что графиня тоже ушла, это было бы кульминацией!
   "Этого не произойдет. Я возьму ордер и арестую ее сейчас же, сам! - воскликнул месье Флосон.
   "Ну, это будет что-то, но немного. Да, она единственная, и не самая криминальная, на мой взгляд. Мы не знаем еще точной ответственности каждого, точной меры их вины; но я сам не верю, что графиня была движущей силой или даже больше, чем соучастником. Она была втянута в это, может быть, вовлечена, как и почему мы не знаем, но, может быть, случайными обстоятельствами, оказавшими на нее неизбежное давление; согласившаяся сторона, но под протестом. Таково мое мнение о леди.
   Месье Флосон покачал головой. Предубеждения к нему были живучи, и он уже решился насчет вины графини.
   - Когда вы снова допросите ее, сударь, в свете ваших нынешних знаний, я полагаю, вы подумаете иначе. Она признается - вы ее заставите, ваше мастерство непревзойденно - и тогда вы признаете, господин судья, что я был прав в своих подозрениях.
   "А, ну, приведите ее! Посмотрим, - сказал судья, несколько смягчившись от грубой лести г-на Флокона.
   -- Через час я приведу ее в вашу учебную комнату, сударь, -- очень уверенно заявил сыщик.
   Но в этом, как и во всем остальном, он был обречен на разочарование.
   ГЛАВА XV
   Давайте вернемся немного назад во времени и проследим за движениями сэра Чарльза Коллингема.
   Едва было 11 утра, когда он покинул Лионский вокзал вместе со своим братом, преподобным Сайласом, и военным атташе полковником Папийоном. Они на мгновение задержались у вокзала, пока собирали багаж.
   -- Видите ли, Сайлас, -- сказал генерал, указывая на часы, -- у вас будет достаточно времени для поезда в 11.50 до Кале и Лондона, но вы должны поторопиться и ехать прямо через Париж на север. Я полагаю, он может идти, Джек?
   - Конечно, поскольку он обещал вернуться, если его позовут.
   И г-н Коллингем незамедлительно воспользовался этим разрешением.
   - А вы, генерал, каковы ваши планы? пошел на атташе.
   "Сначала я пойду в клуб, получу комнату, платье и все такое. Тогда позвоните в отель Мадагаскар. Там есть дама, кстати, одна из нашей компании, и я хотел бы спросить о ней. Она может быть рада моим услугам.
   "Английский? Можем ли мы что-нибудь для нее сделать?"
   -- Да, она англичанка, но вдова итальянца -- графиня ди Кастаньето.
   - О, но я ее знаю! - сказал Папийон. "Я помню ее в Риме два или три года назад. Чертовски хорошенькая женщина, которой очень восхищались, но тогда она была в глубоком трауре и выходила очень редко. Я хотел, чтобы она вышла больше. Было много мужчин, готовых пасть к ее ногам".
   - Значит, вы были в Риме некоторое время назад? Вы когда-нибудь встречали там человека, Квадлинга, банкира?
   "Конечно. Постоянно. Он был довольно вольным, самодовольным парнем. А теперь, когда вы упомянули его имя, я припоминаю, что они говорили, что он был сильно очарован этой особой дамой, графиней ди Кастаньето.
   - И она поощряла его? "Господин! как я могу сказать? Кто скажет, как падает женское воображение? Возможно, ей это тоже подходило. Говорили, что у нее не очень хорошие обстоятельства, а он считался богатым человеком. Конечно, теперь мы знаем лучше, чем это".
   - Почему сейчас ?
   "Разве ты не слышал? Это было вчера в " Фигаро " и во всех парижских газетах. Банк Квадлинга разорился; он сбежал со всем "готовым", до чего только мог дотянуться".
   - Значит, он не ушел далеко! - воскликнул сэр Чарльз. - Ты выглядишь удивленным, Джек. Разве они не сказали вам? Этот Квадлинг был убит в спальном вагоне. Без сомнения, из-за денег, которые он носил с собой".
   "Это был Квадлинг? Мое слово! какой ужасный Немезида. Что ж, nil nisi bonum , но я никогда не думала об этом парне, а ваша подруга графиня сбежала. Но сейчас, сэр, я должен двигаться. Моя помолвка назначена на двенадцать часов дня. Если я вам нужен, пошлите на улицу Миромениль, 207, или в посольство; но давайте договоримся о встрече сегодня вечером, а? Ужин и театр - что скажете?
   Затем полковник Папийон уехал, а генерала отвезли на бульвар Капуцинок, так как, кстати, у него было много мыслей.
   Ему не очень понравилось, что эта история об отношениях графини с Квадлингом, на которую впервые намекнула полиция, теперь была подтверждена его другом Папийоном. Ясно, что она до последнего сохраняла свое знакомство, свою близость: иначе зачем бы она приняла его, наедине, заперлась с ним на час или больше в самый канун его бегства? Это тоже было тайное знакомство, или так казалось, потому что сэр Чарльз, хотя и частый гость в ее доме, никогда не встречал там Квадлинга.
   Что все это значило? И все же какое, в конце концов, ему было до этого дело?
   Гораздо больше, чем он предпочитал признавать себе, даже сейчас, когда тщательно расспрашивал о своем тайном сердце. Дело в том, что графиня с самого начала произвела на него очень сильное впечатление. Он очень восхищался ею прошлой зимой в Риме, но тогда это было лишь мимолетным увлечением, как он думал, приятным платоническим флиртом мужчины средних лет, который никогда не надеялся вызвать или испытать сильную любовь. Только теперь, когда он разделил с ней серьезную беду, прошел через общие трудности и опасности, он понял, что может сделать случайность, как она может разжечь первую симпатию в более сильное пламя. Это было абсурдно, конечно. Ему был пятьдесят один год, он пережил множество сердечных пустяков, и вот он, наконец, сбит с толку женщиной, в которой он не был уверен, что заслуживает его уважения.
   Что ему оставалось делать?
   Ответ пришел сразу и без колебаний, как и любой другой честный, благородный джентльмен.
   "Клянусь Джорджем, я буду держаться за нее, несмотря ни на что! Я доверюсь ей, что бы ни случилось или случилось, будь что будет. Такая женщина вне подозрений. Она должна быть прямой. Я должен быть зверем и мерзавцем, дважды дистиллированным, чтобы думать что-нибудь еще. Я уверен, что она может все уладить одним словом, может все объяснить, когда захочет. Я подожду, пока она это сделает.
   Подкрепившись таким образом, сэр Чарльз около полудня направился в отель "Мадагаскар". У конторки он осведомился о графине и попросил послать ей его карточку. Человек посмотрел на нее, потом на посетителя, который стоял и довольно нетерпеливо ждал, потом снова на карту. Наконец он вышел и через внутренний двор гостиницы направился в контору. Вскоре вернулся управляющий, низко кланяясь, и, держа карточку в руке, начал бессвязный разговор.
   -- Да, да, -- воскликнул генерал, сердито обрывая все упоминания о погоде и количестве английских гостей в Париже. -- Но будьте так любезны, сообщите госпоже графине, что я звонила.
   "Ах, чтобы быть уверенным! Я пришел сказать господину генералу, что мадам вряд ли сможет его увидеть. Она нездорова, я полагаю. Во всяком случае, сегодня она не получает.
   "Что касается этого, мы увидим. Я не приму никакого ответа, кроме прямого от нее. Возьми или отошли мою открытку без промедления. Я настаиваю! Ты слышишь?" - сказал генерал с такой яростью, что управляющий повернулся и убежал наверх.
   Возможно, он сдался тем охотнее, что увидел через плечо генерала фигуру сыщика Галипо, вырисовывающуюся в арке. Было условлено, что, поскольку нецелесообразно заставлять инспектора слоняться по двору гостиницы, приказчик или управляющий должен следить за графиней и задерживать всех посетителей, которые могут к ней зайти. Галипо занял пост в винной лавке через дорогу, и его должны были вызывать всякий раз, когда его присутствие считалось необходимым.
   Вот он сейчас, стоит прямо за спиной генерала и пока что невидим для него.
   Но тут вошел телеграфный посыльный и поднялся к столу. Он держал в руке обычный синий конверт и выкрикивал имя по адресу:
   "Кастаньето. Графиня Кастаньето.
   При звуке этого генерал резко обернулся и увидел, что Галипо идет вперед и протягивает руку, чтобы принять сообщение.
   -- Прошу прощения, -- воскликнул сэр Чарльз, быстро вставая и с первого взгляда понимая ситуацию. - Я просто собираюсь навестить эту даму. Дайте мне телеграмму.
   Галипо поспорил бы с этим, если бы генерал, уже узнавший его, тихо сказал:
   - Нет, нет, инспектор, вы не имеете на это никакого земного права. Я догадываюсь, почему вы здесь, но вы не имеете права вмешиваться в частную переписку. Отойди;" и, видя, что сыщик колеблется, добавил безапелляционно:
   "Хватит об этом. Я приказываю тебе убраться с дороги. И поторопитесь с этим!"
   Управляющий вернулся и сообщил, что г-жа графиня примет своего гостя. Еще несколько секунд, и генерал был допущен к ней.
   - Как мило с твоей стороны позвонить! - сказала она тотчас же, подходя к нему с обеими протянутыми руками и с откровенной радостью в глазах.
   Да, она была очень привлекательна в своем простом темном дорожном платье, драпировавшем ее высокую изящную фигуру; ее красивое бледное лицо подчеркивалось богатыми тонами ее темно-каштановых волнистых волос, а лишь узкая полоска белого муслина на ее запястьях и шее оттеняла ослепительную чистоту ее кожи.
   "Конечно, я пришел. Я подумал, что вы можете захотеть меня или узнать последние новости, - ответил он, удерживая ее руки в своих на несколько секунд дольше, чем, возможно, было абсолютно необходимо.
   "О, скажи мне! Есть что-нибудь свежее? На ее щеке мелькнула малиновая вспышка, которая почти мгновенно исчезла.
   "Этого достаточно. Они выяснили, кем был этот человек".
   "Действительно? Положительно? Кого они теперь говорят?
   - Пожалуй, мне лучше тебе не говорить. Это может удивить вас, шокировать вас услышать. Я думаю, вы знали его...
   "Ничто не может меня сейчас шокировать. У меня уже было слишком много потрясений. Кто, по их мнению, это?"
   "Мистер Квадлинг, банкир, который, как предполагается, сбежал из Рима".
   Она восприняла это известие так бесстрастно, с таким странным самообладанием, что он на мгновение разочаровался в ней. Но тут же, извинившись, предложил:
   - Вы, наверное, уже слышали?
   "Да; Полицейские на вокзале сказали мне, что думали, что это мистер Куодлинг.
   - Но вы знали его?
   "Безусловно. К моему огорчению, они были моими банкирами. Я сильно потеряю из-за их неудачи".
   -- Значит, и это до вас дошло? прервал генерал, поспешно и несколько беспокойно.
   "Быть уверенным. Об этом мне рассказал сам мужчина. В самом деле, он пришел ко мне в тот самый день, когда я уезжал из Рима, и сделал мне предложение, очень любезное предложение.
   - Чтобы разделить его упавшее состояние?
   "Сэр Чарльз Коллингем! Как ты можешь? Это существо! Презрение в ее тоне было безмерным.
   -- Я слышал... ну, кто-то сказал, что...
   "Говорите, генерал; Я не обижусь. Я знаю, что Вы имеете ввиду. Совершенно верно, что этот человек однажды осмелился донимать меня своим вниманием. Но я бы скорее посмотрел на курьера или повара. И сейчас-"
   Была пауза. Генерал чувствовал себя на деликатной почве. Он не мог задавать никаких вопросов - что-то еще должно исходить от самой графини.
   - Но позвольте мне сказать вам, что он предложил. Не знаю, зачем я это слушал. Я должен был немедленно сообщить в полицию. Я бы хотел иметь."
   - Возможно, это спасло бы его от участи.
   "Каждый злодей в конце концов получает по заслугам", - сказала она с горькой сентенцией. - А этот мистер Куодлинг... Но подождите, вы узнаете его лучше. Он пришел ко мне, чтобы предложить - как вы думаете? - чтобы он - я имею в виду его банк - тайно вернул мне сумму моего вклада, все деньги, которые у меня были в нем. На самом деле присоединиться ко мне в его мошенничестве...
   "Подлец! Честное слово, он был хорошо обслужен. И это был последний раз, когда вы его видели?
   -- Я видел его в пути, в Турине, в Модане, в... О, сэр Чарльз, не спрашивайте меня больше о нем! воскликнула она, с внезапным взрывом, полу-горе, полу-ужас. - Я не могу вам сказать... я обязан... я... я...
   - Тогда не говори больше ни слова, - быстро сказал он.
   "Есть и другие вещи. Но мои губы сомкнуты - по крайней мере, пока. Вы не... не будете думать обо мне хуже?
   Она мягко положила свою руку на его руку, и он сжал ее с такой очевидной доброжелательностью, что румянец залил ее щеки. Она все еще висела там и углубилась, когда он тепло сказал:
   "Как будто что-то могло заставить меня сделать это! Разве вы не знаете - вы можете и не знать, но позвольте мне заверить вас, графиня, - что ничто не может поколебать моего высокого мнения о вас. Что бы ни случилось, я буду доверять вам, верить в вас, думать о вас хорошо - всегда.
   - Как мило с твоей стороны это сказать! и теперь, во все времена, - пробормотала она совсем тихо и в первый раз робко подняла глаза, чтобы встретиться с ним взглядом.
   Ее рука все еще была на его руке, накрытая его рукой, и она прижалась к нему так близко, что для него было легко, даже естественно, обхватить ее другой рукой за талию и притянуть к себе.
   - А теперь - из всех времен - могу я сказать еще одно слово? - прошептал он ей на ухо. - Дашь ли ты мне право приютить и защитить тебя, поддержать тебя, разделить твои проблемы или скрыть их от тебя?..
   - Нет, нет, нет, правда, не сейчас! Она умоляюще посмотрела вверх, слезы наполнили ее блестящие глаза. "Я не могу, не приму эту жертву. Вы говорите только из своего искреннего рыцарства. Вы не должны присоединяться ко мне, вы не должны вмешиваться...
   Он пресекал ее протесты старейшим и наиболее действенным способом, известным в таких случаях. Этот первый сладкий поцелуй скрепил договор, так быстро заключенный между ними.
   И после этого она сдалась по своему усмотрению. Больше не было колебаний или нежелания; она приняла его любовь так, как он ее предложил, свободно, всем сердцем и душой, подкралась под его надежное крыло, как побитая бурей голубка, возвращающаяся в гнездо, и там, тихо воркуя, "Мой рыцарь, мой истинный рыцарь и господин охотно и беспрекословно отдавалась его нежным ласкам.
   Такие мгновения, вырванные из сердца насущных тревог, вдвойне приятны своим резким контрастом на фоне беды.
   ГЛАВА XVI
   Они сидели там, эти двое, сцепив руки в ладони, мало говоря, довольные теперь быть друг с другом и их вновь обретенной любовью. Время пролетело слишком быстро, пока, наконец, сэр Чарлз, чуть посмеиваясь, не предложил:
   -- Вы знаете, дражайшая графиня...
   Она поправила его тихим низким голосом.
   - Меня зовут Сабина - Чарльз.
   "Сабина, дорогая. Может быть, это очень прозаично с моей стороны, но знаете ли вы, что я почти голоден? Я пришел сюда сразу. Я не завтракал.
   - Я тоже, - ответила она, улыбаясь. - Я думал об этом, когда... когда ты появился как вихрь, и с тех пор события развивались так быстро.
   - Тебе жаль, Сабина? Вы бы предпочли вернуться к... к... тому, что было раньше? Она сделала красивый жест, зажав его предательские губы своей маленькой рукой.
   "Не для миров. Но вы, солдаты, - вы ужасные люди! Кто может устоять перед тобой?"
   "Ба! Это вы неотразимы. Но почему бы не надеть куртку и не пойти пообедать куда-нибудь - к Дюрану, Вуазену, в "Кафе де ле Пэ"? Какой ты предпочитаешь?"
   - Я полагаю, они не попытаются остановить нас?
   "Кто должен попробовать?" он спросил.
   - Люди в отеле - полиция - я не могу точно сказать, кто; но я боюсь чего-то подобного. Я не совсем понимаю этого менеджера. Он приходил ко мне несколько раз и говорил довольно странно, довольно грубо".
   -- Тогда он ответит за это, -- горячо фыркнул сэр Чарльз. - Я полагаю, это вина этого грубого сыщика. И все же они вряд ли посмеют...
   "Детектив? Какая? Здесь? Ты уверен?"
   "Совершенно уверен. Это один из тех, что с Лионского вокзала. Я снова знал его напрямую, и он был склонен вмешиваться. Да ведь я поймал его на попытке - но это напомнило мне - я вырвал эту телеграмму из его лап.
   Он достал из нагрудного кармана маленький голубой конверт и протянул ей, целуя кончики пальцев, когда она брала его у него.
   "Ах!"
   У нее вырвалось внезапное восклицание смятения, когда она, довольно небрежно разорвав сообщение, взглянула на него.
   "Какая разница?" - спросил он с жадной заботой. - Можно я не знаю?
   Она не предложила передать ему телеграмму и сказала прерывистым голосом и с большой нерешительностью: "Я не знаю. Я почти не думаю - конечно, я не люблю ничего утаивать, не сейчас. И все же, боюсь, это касается только меня. Я не должен втягивать тебя в это.
   - То, что касается вас, - это в значительной степени и мое дело. Я не хочу принуждать вас к доверию, тем не менее...
   Она отдала ему телеграмму вполне послушно, с легким вздохом облегчения, радуясь, что теперь, впервые за много лет, есть кто-то, кто отдает ей приказания и снимает с ее плеч бремя беды.
   Он читал, но ничего не понял. Оно гласило: "Я должен немедленно увидеть вас и умолять вас прийти. Здесь вы найдете Гортензию. Она доставляет неприятности. Только ты можешь с ней справиться. Не задерживай. Приезжайте немедленно, или мы должны идти к вам. Рипальди, Отель Ивуар, улица Беллешас.
   "Что это значит? Кто посылает? Кто такой Рипальди? - довольно резко спросил сэр Чарльз.
   - Он... он... о, Чарльз, мне придется идти. Все будет лучше, чем его приезд сюда.
   "Рипальди? Разве я не слышал имя? Я думаю, он был одним из тех, кто был в спальном вагоне? Начальник сыскной полиции раз или два вызывал его. Разве я не прав? Скажите, пожалуйста, я не права?"
   "Да, да; этот человек был там с остальными из нас. Темноволосый мужчина, сидевший возле двери...
   "Ах, чтобы быть уверенным. Но какое... какое, ради всего святого, ему дело до вас? Как он смеет посылать вам такое дерзкое сообщение? Конечно, Сабина, ты мне скажешь? Вы признаете, что я имею право спрашивать?
   "Да, конечно. Я расскажу тебе, Чарльз, все; но не здесь, не сейчас. Он должен быть в пути. Я был очень неправ, очень глуп, но, ну, ну, пойдемте. Я так боюсь, что он может...
   - Тогда я могу пойти с тобой? Вы не возражаете против этого?
   - Я гораздо предпочитаю это - гораздо. Давай поторопимся!"
   Она схватила свою куртку из тюленьей шкуры и красиво протянула ему, чтобы он помог ей одеться, что он и сделал ловко и ловко, расправляя ее большие расстегнутые рукава под каждым плечом пальто, по-прежнему оживленно болтая и ничего не теряя. за его беспокойство, когда она стояла терпеливо, пассивно перед ним.
   - А эта Гортензия? Это ваша служанка, не так ли, женщина, которая ушла? Как получилось, что она с этим итальянцем? Ей-богу, я не понимаю, ни капельки.
   - Этого я тоже не могу объяснить. Это в высшей степени странно, в высшей степени непонятно, но мы скоро узнаем. Пожалуйста, Чарльз, пожалуйста, не теряй терпения.
   Они вместе прошли во внутренний двор отеля и пересекли его, под аркой, ведущей мимо конторки клерка на улицу.
   Увидев их, он поспешно вышел и встал впереди, явно преграждая им путь.
   -- О, сударыня, одну минутку, -- сказал он тоном, отнюдь не примирительным. "Менеджер хочет поговорить с вами; он велел мне сказать тебе и остановить тебя, если ты уйдешь.
   -- Управляющий может поговорить с мадам, когда она вернется, -- сердито вмешался генерал, отвечая за графиню.
   - У меня были приказы, и я не могу позволить ей...
   - Отойди в сторону, негодяй! - воскликнул генерал, вспыхивая. - Или, клянусь душой, я дам тебе такой урок, что ты пожалеешь, что вообще родился.
   В этот момент в подкрепление явился сам управляющий, и приказчик обратился к нему за защитой и поддержкой.
   -- Я просто передал мадам ваше послание, месье Огюст, когда вмешался этот джентльмен, угрожал мне, жестоко обращался со мной...
   "О, конечно, нет; это какая-то ошибка; - очень учтиво произнес менеджер. - Но я определенно хотел поговорить с мадам. Я хотел спросить ее, довольна ли она своей квартирой. Я обнаружил, что комнаты, которые она обычно занимала, в самый последний момент освободились. Может быть, мадам захочет взглянуть на них и пошевелиться?
   "Благодарю вас, господин Огюст, вы очень добры; но в другое время. Меня сейчас очень сильно прессуют. Когда я вернусь через час или два, не сейчас.
   Управляющий рассыпался в своих извинениях и не стал больше возмущаться.
   - О, как вам будет угодно, мадам. Отлично. Постепенно, позже, когда вы выберете.
   Дело в том, что желаемый результат был получен. На данный момент в дальнем конце того места, где он наблюдал, появился Галипо, несомненно, в ответ на какой-то секретный сигнал, и сыщик коротким кивком в знак подтверждения, очевидно, снял свое эмбарго.
   Вызвали кэб, и сэр Чарльз, посадив графиню, повернулся, чтобы отдать шоферу свои указания, когда возникло новое осложнение.
   Кто-то из-за угла мельком увидел исчезающую в фиакре даму и закричал издалека.
   "Остаться! Останавливаться! Я хочу поговорить с этой дамой; задержать ее". Это был резкий голос маленького г-на Флокона, которого сразу же узнало большинство присутствующих, особенно графиня и сэр Чарльз.
   - Нет, нет, нет - не позволяйте им держать меня - я не могу теперь ждать, - прошептала она с серьезной, настойчивой мольбой. Это не ускользнуло от ее верного и преданного друга.
   "Продолжать!" - крикнул он извозчику со всей властной настойчивостью человека, обученного командовать. "Вперед! Так быстро, как вы можете ехать. Я заплачу вам двойную плату за проезд. Скажи ему, куда идти, Сабина. Я последую за вами - в самое ближайшее время.
   Фиакр помчался на максимальной скорости, и генерал повернулся к мсье Флосону.
   Губы маленького сыщика побелели от ярости и разочарования; но он также был человеком расторопным и, прежде чем вступить в конфликт с этим злобным англичанином, который снова разрушил его планы, крикнул Галипо:
   "Быстрый! После них! Следуйте за ней, куда бы она ни пошла. Возьми это, - он сунул бумагу в руку своему подчиненному. - Это ордер на ее арест. Хватайте ее, где бы вы ее ни нашли, и доставьте на Quai l'Horloge - эвфемистическое название штаб-квартиры французской полиции.
   Сразу же началась погоня, и тогда вождь повернулся к сэру Чарльзу. - Теперь это между нами, - сказал он яростно. - Ты должен отчитаться передо мной за то, что ты сделал.
   "Должен я?" ответил генерал, насмешливо и с легким смехом. "Это совершенно несложно. Мадам спешила, поэтому я помог ей уйти. Это все."
   "Вы нарушили и выступили против действия закона. Вы помешали мне, начальнику сыскной службы, выполнить мой долг. Это не в первый раз, но теперь ты должен за это ответить".
   "Дорогой я!" - сказал генерал тем же легкомысленным, раздражающим тоном.
   - Теперь вам придется сопровождать меня в префектуру.
   -- А если мне не угодно идти?
   "Я прикажу отвести вас туда, связанного, связанного по рукам и ногам, полицией, как любого обычного мошенника, пойманного на месте преступления, который сопротивляется авторитету офицера".
   - Ого, вы говорите очень много, сэр. Может быть, вы будете так любезны, что расскажете мне, что я сделал.
   - Вы потворствовали побегу преступника от правосудия...
   "Эта дама? Пша!"
   - Ей предъявлено обвинение в гнусном преступлении, в котором вы сами были замешаны, - в убийстве того человека в поезде.
   "Ба! Ты, должно быть, тупой гусь, чтобы намекнуть на такое! Дама происхождения, воспитания, высшей респектабельности - невозможно!
   "Все это не помешало ей сблизиться с подлыми, простыми негодяями. Я не говорю, что она нанесла удар, но я полагаю, что она вдохновила, согласовала, одобрила его, предоставив своим сообщникам совершить настоящее дело".
   - Конфедераты?
   "Человек Рипальди, ваш итальянский попутчик; ее служанка Гортензия Петитпре, пропавшая сегодня утром.
   Генерал был поражен этим неожиданным ударом. Полчаса назад он отмел бы саму эту мысль, с негодованием отталкивал бы сказанные слова, даже намекавшие на подозрение в отношении Сабины Кастаньето. Но эта телеграмма, подписанная Рипальди, знакомство с фамилией служанки и предположение, что она докучлива, угроза, что, если графиня не уедет, они придут к ней, и ее заметное беспокойство при этом - все это явно подразумевало существование сговора, каких-то тайных отношений, какого-то тайного понимания между ней и остальными.
   Он не мог вполне скрыть беспокойства, охватившего его теперь; это, конечно, не ускользнуло от столь проницательного наблюдателя, как г-н Флосон, который сразу же попытался обратить его в свою пользу.
   -- Пойдемте, господин генерал, -- сказал он с притворным дружелюбием . "Я вижу, как обстоит дело с вами, и я вам искренне сочувствую. Мы все подвержены увлечению, и в этом есть большое оправдание для вас. Но теперь - поверьте мне, я имею право это говорить, - теперь я вам говорю, что наше дело против нее сильно, что оно не одни домыслы, а подтверждаются фактами. Теперь ты точно перейдешь на нашу сторону?
   "Каким образом?"
   - Расскажите нам откровенно все, что вы знаете - куда ушла эта дама, помогите нам найти ее.
   - Это сделают ваши люди. Я слышал, вы приказали этому человеку следовать за ней.
   "Вероятно; все же я предпочел бы получить информацию от вас. Это удовлетворило бы меня вашей доброжелательностью. Тогда мне не нужно доходить до крайностей...
   -- Я уж точно не дам его вам, -- горячо сказал генерал. "Все, что я знаю или слышал от графини Кастаньето, священно; к тому же я все еще верю в нее - вполне. Ничто из того, что ты сказал, не может поколебать меня".
   - Тогда я должен попросить вас сопровождать меня в префектуру. Вы приедете, я надеюсь, по моему приглашению. Вождь говорил тихо, но с большим достоинством и делал небольшое ударение на последнем слове.
   - То есть, если я этого не сделаю, тебе придется прибегнуть к чему-то более сильному?
   - В этом совершенно не будет необходимости, я уверен - по крайней мере, я на это надеюсь. Все еще-"
   "Я пойду, куда хочешь, только больше ничего тебе не скажу, ни одного слова; и прежде чем я начну, я должен сообщить своим друзьям в посольстве, где меня найти.
   - О, от всего сердца, - сказал маленький сыщик, пожимая плечами. - Мы заедем туда по пути, и ты можешь сказать швейцару. Они будут знать, где нас найти.
   ГЛАВА XVII
   Сэр Чарльз Коллингем и его сопровождающий, месье Флосон, вместе сели в кэб, и сначала их отвезли в предместье Сент-Оноре. Генерал изо всех сил старался сохранять невозмутимость, но он все же был немного удручен тем поворотом, который приняла история, и г-н Флосон, который, напротив, был ликующим и торжествующим, видел это. Но между ними не было сказано ни слова, пока они не подошли к воротам британского посольства, и генерал не вручил свою карточку великолепному портье, принявшему их.
   - Будь добр, передай это полковнику Папийону без промедления. Генерал написал несколько слов: "У меня новые неприятности. Приезжайте ко мне в префектуру полиции, если у вас есть время.
   -- Полковник сейчас в канцелярии. Не подождет ли сударь? спросил портье, с превосходной учтивостью.
   Но сыщик этого не потерпел и вмешался, отрывисто отвечая за сэра Чарльза:
   "Нет. Это невозможно. Мы идем на Quai l'Horloge. Это срочное дело".
   Швейцар знал, что означает Quai l'Horloge, и интуитивно догадался, кто говорит. Каждый француз может узнать полицейского и, как правило, невысокого мнения о нем.
   "Очень хорошо!" - коротко сказал носильщик, хлопнув калиткой удалявшегося кэба, и не торопясь отдал карточку полковнику Папийону.
   - Значит ли это, что я заключенный? спросил сэр Чарльз, его ущелье поднимается, поскольку это сделало легко.
   -- Это значит, сударь, что вы находитесь в руках правосудия до тех пор, пока не будет полностью объяснено ваше недавнее поведение, -- сказал сыщик с видом деспота.
   - Но я протестую...
   - Я не хочу слышать никаких дальнейших замечаний, мсье. Вы можете зарезервировать их до тех пор, пока не отдадите их нужному человеку".
   Генерал был сильно взволнован. Ему это совсем не понравилось; но что он мог сделать? Благоразумие победило, и после борьбы он решил подчиниться, чтобы с ним не случилось худшего.
   По правде говоря, можно было встретить и худшее. Очень утомительно было находиться во власти этого теперь уже властного человечка на своей земле и жаждать показать свою силу. С очень скверным изяществом сэр Чарльз подчинился полученным им кратким приказам: выйти из кэба, войти через боковую дверь префектуры, следовать за этим напыщенным кондуктором по длинным сводчатым переходам этого беспорядочного здания, вверх по многим пролетам. по каменной лестнице, чтобы послушно остановиться по его команде, когда наконец они достигли закрытой двери на верхнем этаже.
   "Это здесь!" - сказал месье Флосон, бесцеремонно и без стука повернув ручку. "Войти."
   За небольшим письменным столом в центре большой пустой комнаты сидел человек, который тотчас встал при виде г-на Флокона и почтительно поклонился, не говоря ни слова.
   -- Бауме, -- коротко сказал вождь, -- я хочу оставить этого джентльмена у вас. Пригласите его домой, - слова были сказаны с явной иронией, - и когда я позову вас, немедленно приведите его в мой кабинет. Вы, сударь, окажете мне услугу, оставаясь здесь.
   Сэр Чарльз небрежно кивнул, сел на первый предложенный стул и сел у огня.
   Он был фактически заключен под стражу и осматривал своего тюремщика сначала гневно, потом с любопытством, пораженный его довольно странной фигурой и видом. Бауме, как называл его вождь, был низеньким, коренастым мужчиной с большой, сбитой головой, низко вдавленной между парой громадных плеч, что свидетельствовало о большой физической силе; он стоял на очень тонких, но сильно искривленных кривых ногах, и причудливость его фигуры подчеркивала короткая черная блузка или блузка, которую он носил поверх другой одежды, как французский ремесленник.
   Он был человеком немногословным, и не самым вежливым по тону, потому что, когда генерал начал банальное замечание о погоде, г-н Бом коротко ответил:
   -- Я не хочу говорить. и когда сэр Чарлз вытащил свой портсигар, как он делал время от времени почти автоматически, когда в любой ситуации раздражения или недоумения, Бом предостерегающе поднял руку и хмыкнул:
   "Не допускается."
   "Тогда меня повесят, если я не буду курить назло всем вам!" - горячо воскликнул генерал, вставая со своего места и бессознательно говоря по-английски.
   "Это что?" - хрипло спросил Бауме. Он был одним из сыщиков и выполнял свои обязанности только в меру своих возможностей и говорил это с таким обиженным видом, что генерал успокоился, рассмеялся и снова замолчал, так и не закурив сигареты.
   Время шло от нескольких минут до почти часа, очень тяжелое ожидание сэра Чарльза. Всегда есть что-то раздражающее в работе в приемной, в том, чтобы пинать пятками в приемной какого-нибудь чиновника или чиновника, высокого или низкого, и генералу было трудно сохранять терпение, когда он думал, что с ним так позорно обращаются. таким человеком, как М. Флосон. Он тоже все время беспокоился о графине, спрашивая сначала, как она поживает; рядом, где она только что была; в последнюю очередь и дольше всего, можно ли было ей быть замешанной в чем-нибудь компрометирующем или преступном.
   Внезапно в комнате ударил электрический звонок. У локтя Боме стоял настольный телефон; он взялся за ручку, поднес трубку ко рту и уху, получил ответ на свое сообщение, а затем, встав, резко сказал сэру Чарльзу:
   "Прийти."
   Когда генерала наконец привели к начальнику сыскной полиции, он, к своему удовольствию, обнаружил, что полковник Папийон тоже был там, а рядом с г-ном Флосоном сидел инструктирующий судья г-н Бомон-ле-Арди, который после вежливо подождав, пока два англичанина обменялись приветствиями, заговорил первым и в извинениях.
   - Надеюсь, вы простите нас, господин генерал, за то, что задержали вас здесь и так надолго. Но были, как мы думали, веские и достаточные причины. Если они теперь потеряли часть своей убедительности, мы по-прежнему считаем, что наши действия были оправданы при исполнении нашего долга. Теперь мы готовы отпустить вас на свободу, потому что... потому что...
   "Мы поймали человека, даму, с которой вы помогли сбежать", - выпалил сыщик, не в силах удержаться от уточнения.
   "Графиня? Она здесь, под стражей? Никогда!"
   -- Несомненно, она под стражей, и к тому же под очень строгим арестом, -- радостно продолжал месье Флосон. - По секрету , если ты знаешь, что это значит, - в отдельной и обособленной камере, где никому не разрешается видеть ее или говорить с ней.
   "Уж не это ли? Джек... Папийон - этого не должно быть. Умоляю, умоляю, настаиваю, чтобы его светлость вмешался.
   - Но, сэр, как я могу? Вы не должны спрашивать о невозможном. Графиня Кастаньето теперь действительно итальянская подданная".
   "Она англичанка по происхождению, и, так или иначе, она женщина, благородная дама; и это отвратительно, неслыханно подвергать ее такому чудовищному обращению, - сказал генерал.
   - Но эти господа заявляют, что они полностью оправданы, что она поступила неправильно - очень, преступно поступила неправильно.
   "Не верю!" - возмущенно воскликнул генерал. "Не от этих парней, своры идиотов, всегда идущих не в ту сторону! Я не верю ни единому слову, даже если они ругаются.
   - Но у них есть документальные доказательства - документы самого разоблачительного характера против нее.
   "Где? Как?"
   "Он... М. le Juge показывал мне записную книжку. и глаза генерала, вслед за Джеком Папийоном, были устремлены на маленькую книжку , или записную книжку, по которой судья, интерпретируя взгляд, многозначительно постукивал пальцем.
   Затем судья вежливо сказал: - Легко понять, господин генерал, что вы протестуете против ареста этой дамы. Это так? Ну, мы вовсе не призваны оправдываться перед вами, по крайней мере. Но мы имеем дело с храбрым человеком, джентльменом, офицером высокого ранга и почтения, и вы узнаете то, о чем мы не обязаны говорить ни вам, ни кому бы то ни было".
   -- Во-первых, -- продолжал он, поднимая блокнот, -- вы знаете, что это такое? Вы когда-нибудь видели его раньше?
   "Я смутно осознаю этот факт, но все же не могу сказать, когда и где".
   - Это собственность одного из ваших попутчиков - итальянца по имени Рипальди.
   - Рипальди? - сказал генерал, с некоторым беспокойством вспомнив, что он видел это имя в конце телеграммы графини. "Ах! теперь я понимаю".
   - Значит, вы слышали об этом? В связи с чем?" спросил судья, немного небрежно, но это была внезапно спланированная ловушка.
   -- Теперь я понимаю, -- ответил генерал, совершенно настороженно, -- почему записная книжка была мне знакома. Я видел его в руках того человека в приемной. Он писал в нем".
   "Верно? Любимое занятие, видимо. Он любил доверять этой записной книжке и вкладывал в нее многое из того, что, как он никак не ожидал, увидит свет, - свои движения, намерения, идеи, даже самые сокровенные мысли. Книга, которую он, несомненно, случайно потерял, очень компрометирует его самого и его друзей.
   - Что ты имеешь в виду? поспешно осведомился сэр Чарльз.
   - А то, что именно на том, что здесь написано, мы основываем одну часть, может быть, самую сильную, нашего дела против графини. Это странно, но убедительно подтверждает наши подозрения против нее.
   - Могу я посмотреть на это сам? продолжал генерал тоном презрительного недоверия.
   "Это на итальянском языке. Может быть, вы умеете читать на этом языке? Если нет, то я перевел самые важные отрывки, - сказал судья, протягивая другие бумаги.
   "Спасибо; если вы мне позволите, я предпочел бы взглянуть на оригинал. и генерал без дальнейших церемоний протянул руку и взял записную книжку.
   Что он там прочитал, быстро просматривая страницы, будет рассказано в следующей главе. Можно увидеть, что были написаны вещи, которые выглядели очень вредными для его дорогого друга, Сабины Кастаньето.
   ГЛАВА XVIII
   Дневник Рипальди - его принадлежность явно подтверждается полной записью его имени, Натале Рипальди, внутри обложки, - представлял собой обычный блокнот, переплетенный в потертую тусклую ткань, края и углы которого были укреплены каким-то белым металлом. Страницы были из грубой бумаги, с синей и красной разлиновкой, потрепанные и запачканные, как будто их постоянно переворачивали и использовали.
   Более ранние записи были не более чем отчетом о работе, которую нужно сделать или сделать.
   "Ян. 11. Зайти в Café di Roma, 12.30. Беппо встретит меня.
   "Ян. 13. Прослежена М.Л. Последний раз работала моделью в студии С., Палаццо Б.
   "Ян. 15. В Circulo Bonafede назревают проблемы; К нему присоединились Лувей, Малатеста и англичанин Спрот. Все известные анархисты.
   "Ян. 20. Мем., платить Тратторе. Бестия ждать не будет. Х. также давит и Мариучча. Ситуация напрягается.
   "Ян. 23. Приказано смотреть В. Могу ли я работать с ним? Нет. Сильные сомнения в его платежеспособности.
   "Фев. 10, 11, 12. После Q. Оснований пока нет.
   "Фев. 27. В. поддерживает хороший внешний вид. Любая ошибка? Мне попробовать его? Сильно нажал. Х. угрожает мне Префеттурой.
   "1 марта. В. в затруднении. Поздно каждую ночь. играет высоко; не повезло.
   "3 марта. Q. означает озорство. Подготовка к старту?
   "10 марта. Видел Q. здесь, там, повсюду".
   Затем последовал краткий отчет о передвижениях Квадлинга за день до его отъезда из Рима, точно так же, как они были описаны в предыдущей главе. Они были сделаны большей частью в виде размышлений, догадок, надежд и опасений; торопливость погони, несомненно, нарушила непосредственный отчет о событиях, и они были записаны на следующий день в поезде.
   "17 марта (накануне). Он не появился. Я думал увидеть его в буфете в Генуе. Кондуктор отнес ему кофе в машину. Я надеялся начать знакомство.
   "12.30. Завтракали в Турине. В. не подошел к столу. Нашел его слоняющимся возле ресторана. Говорил; получил короткий ответ. Желание избежать наблюдения, я полагаю.
   "Но он разговаривает с другими. Он заявил о знакомстве с горничной мадам и хочет поговорить с хозяйкой. - Скажи ей, что я должен с ней поговорить, - сказал я, проходя мимо них. Потом поспешно разошлись.
   "В Модане он пришел в Дуан, а потом в ресторан. Он поклонился через стол даме. Она едва узнала его, что странно. Конечно, она должна знать его; Почему-? Между ними что-то есть, и в этом служанка.
   "Что мне делать? Я могу испортить любую их игру, если вмешаюсь. Что им нужно? Его деньги, без сомнения.
   "И я тоже; Я имею на это полное право, потому что больше всего могу сделать для него. Он полностью в моей власти, и он увидит, что он не дурак, он сам знает, кто я и зачем я здесь. Ему стоит откупиться от меня, если я готов продать себя, и свой долг, и Префеттуру, - а почему бы и нет? Что я могу сделать лучше? Будет ли у меня еще когда-нибудь такой шанс? Двадцать, тридцать, сорок тысяч лир, даже больше, одним махом; ведь это целое состояние! Я мог бы поехать в Республику, в Америку, на Север или Юг, послать за Мариуччей - нет, cos petto ! Я буду продолжать бесплатно! Я потрачу деньги на себя, так как я один их заработаю, и с таким риском.
   "Я разработал это так:
   "Я пойду к нему в самый последний момент, как раз перед тем, как мы достигнем Парижа. Скажите ему, пригрозите ему арестом, затем дайте ему шанс сбежать. Не бойтесь, что он не примет это; он должен , что бы он ни уладил с другими. Альтро ! Я щелкаю по ним пальцами. Ему больше всего следует опасаться меня.
   Следующие записи были сделаны после некоторого интервала, долгого интервала - без сомнения, после того, как было совершено ужасное дело, - и слова были прочерчены дрожащими пальцами, так что почерк был самым неправильным и едва разборчивым.
   "Фу! Я до сих пор дрожу от ужаса и страха. Я не могу выкинуть это из головы; Я никогда не буду. Почему, что соблазнило меня? Как я мог заставить себя сделать это?
   - Если бы не эти две женщины - они изверги, фурии, - в этом никогда не было бы необходимости. Теперь одна из них убежала, а другая - она здесь, такая хладнокровная, такая сдержанная и тихая, - кто бы мог подумать о ней? Что она, дама знатная и воспитанная, нежная, нежная, мягкосердечная. Тендер? дьявол! О, я когда-нибудь забуду ее?
   "И теперь я в ее власти! Но разве я не ее тоже? Мы в одной лодке - мы должны либо утонуть, либо плыть вместе. Мы одинаково связаны, я с ней, она со мной. Что мы собираемся делать? Как мы ответим на запрос? Сантиссима Донна! почему я не рискнула и не вылезла, как служанка? В тот момент это было ужасно, но худшее было бы уже позади, а теперь...
   Было еще что-то, нацарапанное тем же дрожащим, взволнованным почерком, и, судя по контексту, записи были сделаны в зале ожидания вокзала.
   "Я должен привлечь ее внимание. Она не будет смотреть в мою сторону. Я хочу, чтобы она поняла, что я хочу сказать ей что-то особенное и что, поскольку нам запрещено говорить, я пишу это здесь, что она должна ухитриться взять у меня книгу и читать незаметно.
   " Cos petto! она дура! Страх полностью ошеломил ее? Ничего, я все запишу".
   Теперь последовало то, что полиция сочла таким порочащим доказательством.
   "Графиня. Запомнить. Тишина - абсолютная тишина. Ни слова о том, кто я такой, или о том, что нам обоим известно. Сделано. Это не может быть отменено. Будь смелым, решительным; ничего не признавать. Придерживайтесь этого, что вы ничего не знаете, ничего не слышали. Отрицай, что знал его или меня. Поклянись, что ты крепко спал всю ночь, извинись, скажи, что был под наркотиками, да что угодно, только будь настороже и ничего не говори обо мне. Я предупреждаю вас. Оставь меня в покое. Или - но ваши интересы - это мои интересы; мы должны стоять или падать вместе. Потом я встречусь с вами - я должен встретиться с вами где-нибудь. Если мы опоздаем на вокзал, напишите мне до востребования, Гранд-отель и дайте мне адрес. Это обязательно. Еще раз тишина и осмотрительность.
   На этом запись в записной книжке закончилась, и все прочтение заняло сэра Чарльза от пятнадцати до двадцати минут, в течение которых французские чиновники внимательно следили за его лицом, а его друг полковник Папийон с тревогой.
   Но маска генерала была непроницаема, и в конце чтения он отвернулся, чтобы прочитать и перечитать много страниц, поднеся книгу к свету и как будто с большим любопытством изучая ее содержание.
   "Что ж?" сказал судья наконец, когда он встретился взгляд генерала.
   - Вы придаете большое значение этим доказательствам? - спросил генерал спокойным, бесстрастным голосом.
   "Разве не естественно, что мы должны? Разве это не сильно, убедительно уличает?"
   - Это было бы так, конечно, если бы на это можно было положиться. Но на этот счет у меня есть сомнения, и серьезные сомнения.
   "Ба!" вмешался детектив; - Это всего лишь предположение, простое утверждение. Почему нельзя верить книге? Это совершенно искренне...
   - Подождите, сэр, - сказал генерал, поднимая руку. -- Разве вы не заметили -- ведь это не могло ускользнуть от столь проницательного полицейского чиновника, -- что записи сделаны не одним и тем же почерком?
   "Какая! О, это слишком абсурдно!" - закричали оба чиновника на одном дыхании.
   Они сразу поняли, что, если бы это открытие было признано абсолютным фактом, весь ход их выводов должен был бы измениться.
   "Изучите книгу сами. По-моему, это совершенно ясно и вне всякого сомнения, - настаивал сэр Чарльз. "Я совершенно уверен, что последние страницы были написаны не той рукой, что первая".
   ГЛАВА XIX
   Несколько минут и судья, и сыщик корпели над записной книжкой, просматривая страницу за страницей, качая головами и отказываясь принимать показания своих глаз.
   -- Я не вижу, -- наконец сказал судья. неохотно добавив: "Без сомнения, разница есть, но ее нужно объяснить".
   -- Совершенно верно, -- вставил месье Флосон. "Когда он писал первую часть, он был спокоен и собран; последние записи, такие беспорядочные, такие рваные и так плохо написанные, были сделаны, когда он был только что после преступления, взволнованный, расстроенный, немного владеющий собой. Естественно, он использовал бы другую руку".
   - Или он хотел бы замаскировать это. Скорее всего, он бы этого и хотел", - заметил далее судья.
   - Значит, вы признаете, что разница есть? - проницательно возразил генерал. "Но это больше, чем маскировка. Лучшая маскировка оставляет некоторые неизменные черты. Некоторые буквы, заглавные G, H и другие, выдадут себя даже при самой лучшей маскировке. Я знаю, что говорю. Я изучал почерк; меня это интересует. Это работа двух разных рук. вызвать специалиста; ты увидишь, что я прав".
   -- Ну-ну, -- сказал судья после паузы, -- давайте пока уступим вашу позицию. Что вы делаете вывод? Что вы из этого делаете?
   "Конечно, вы видите, что следует дальше - к чему это нас ведет?" сказал сэр Чарльз, довольно пренебрежительно.
   -- У меня сложилось мнение -- да, но хотелось бы посмотреть, совпадает ли оно с вашим. Вы думаете-"
   - Я знаю, - поправил генерал. "Я знаю, что, как написали два человека в этой книге, либо это не книга Рипальди, либо последний из них не был Рипальди. Я видел последнего писателя за работой, видел своими глазами. Но он писал не рукой Рипальди - это неоспоримо, я в этом уверен, клянусь, - следовательно, он не Рипальди".
   -- Но вы должны были знать об этом в то время, -- яростно вмешался месье Флосон. "Почему вы не обнаружили изменение личности? Вы бы видели, что это был не Рипальди.
   "Простите. Я не знал этого человека. Я не заметил его особенно в пути. Не было причин, почему я должен. У меня не было ни связи, ни дел ни с кем из моих попутчиков, кроме моего брата и графини.
   - Но кто-нибудь из остальных наверняка заметил бы эту перемену? продолжал судья, очень озадаченный. - Одного этого достаточно, чтобы осудить вашу теорию, господин генерал.
   "Я основываюсь на фактах, а не на теории, - твердо заявил сэр Чарльз, - и я убежден, что прав".
   - Но если это был не Рипальди, то кто? Кому захочется маскироваться под его одежду и характер, делать записи такого рода, как бы под его рукой?
   -- Кто-то решил отвести подозрения от себя на других...
   - Но подождите, разве он не признает прямо свою вину?
   "Какая разница, если он не Рипальди? Как только расследование было завершено, он мог улизнуть и восстановить свою личность - личность человека, которого считали мертвым и, следовательно, защищенным от всякого вмешательства и преследования в будущем".
   -- Вы хотите сказать... Честное слово, я вас хвалю, господин генерал. Это действительно гениально! замечательно, правда! превосходно!" - воскликнул судья, и только профессиональная ревность помешала г-ну Флосону выразить такую же похвалу.
   -- Но как... что... я не понимаю, -- в изумлении спросил полковник Папийон. Его сообразительность развивалась не так быстро, как у его товарищей.
   "Вот в чем дело, мой дорогой Джек, - объяснил генерал. - Рипальди, должно быть, пытался шантажировать Квадлинга, как он и предлагал, и Квадлинг переиграл его. Без сомнения, они дрались, и Квадлинг убил его, возможно, в целях самообороны. Он бы так и сказал, но в своем особом положении беглого неплательщика не осмелился. Вот как я это прочитал, и я думаю, что теперь эти господа склонны согласиться со мной.
   - Теоретически, конечно, - сердечно сказал судья. "Но о! для некоторых более положительное доказательство этого изменения характера! Если бы мы только могли опознать труп, ясно доказать, что это не Квадлинг. И тем более, если бы мы не упустили из рук этот так называемый Рипальди! Вы никогда его не найдете, месье Флосон, никогда.
   Детектив опустил голову, виновато признавая этот упрек.
   - Мы можем помочь вам в обоих этих затруднениях, джентльмены, - любезно сказал сэр Чарльз. - Мой друг, полковник Папийон, может говорить как с Квадлингом. Он хорошо знал его в Риме, год или два назад.
   "Пожалуйста, подождите только один момент". сыщик коснулся звонка и коротко приказал сразу двум фиакрам подъехать к двери.
   -- Верно, господин Флосон, -- сказал судья. "Мы все отправимся в морг. Тело уже там. Вы не откажетесь от вашей помощи, сударь?
   "Один момент. Что касается другого вопроса, господин генерал? - продолжал М. Флосон. - Не могли бы вы помочь нам найти этого злодея, кем бы он ни был?
   "Да. Человека, называющего себя Рипальди, можно найти - по крайней мере, вы бы нашли его час назад - в отеле "Ивуар" на улице Бельшасс. Но, боюсь, время упущено.
   - Тем не менее, мы пошлем туда.
   - Женщина Гортензия тоже была с ним, когда я в последний раз слышал о них.
   "Откуда вы знаете?" начал детектив, подозрительно.
   "Пша!" прервал судья; "Это сохранится. Настало время действовать, и мы слишком многим обязаны генералу, чтобы не доверять ему сейчас.
   "Спасибо; Я рад слышать, что вы это говорите, - продолжал сэр Чарльз. - Но если я чем-то помог вам, возможно, вы должны мне немного взамен. Бедняжка! Подумай, что она терпит. Неужто, чтобы угодить мне, вы теперь освободите ее?
   -- В самом деле, сударь, я боюсь -- не понимаю, как это -- в соответствии со своим долгом, -- возразил судья.
   - По крайней мере, позволь ей вернуться в свой отель. Она может остаться там в вашем распоряжении. Я обещаю тебе это.
   - Как ты можешь отвечать за нее?
   - Думаю, она сделает то, о чем я прошу, если я пошлю ей всего две-три строчки.
   Судья уступил, улыбаясь настойчивости генерала и проницательно догадываясь, что это означает.
   Затем три отъезда из префектуры произошли с коротким интервалом времени друг от друга.
   Отряд полиции отправился арестовывать Рипальди; графиня вернулась в отель "Мадагаскар"; и группа судьи отправилась в морг - всего лишь короткое путешествие, - где их вскоре встретили со всеми знаками уважения и внимания.
   Был вызван хранитель, или дежурный офицер, и он с непокрытой головой вышел к фиакру, низко кланяясь своим высокопоставленным посетителям.
   -- Доброе утро, Ла Пеш, -- резко сказал месье Флосон. "Мы пришли для опознания. Тело с Лионского вокзала - убитого в спальном вагоне - еще не прибыло?
   -- Конечно, к вашим услугам, вождь, -- подобострастно ответил старик. - Если джентльмены потрудятся войти в контору, я поведу их сзади, прямо в морг. Там много людей".
   Это была обычная толпа прохожих, медленно проходившая перед стеклянным стеклом этой, самой страшной в мире витрины, где выставленный товар, товар, - это отвратительные трупы, рядами лежащие на мраморных плитах, потрепанные, изодранные остатки возмущенного человечества, оскорбленного самыми страшными унижениями на смерть.
   Кто составляет эту любопытную толпу и какие странные болезненные мотивы влекут их туда? Эти толстые, удобные на вид женщины с корзинами на руках; порядочные рабочие в запыленных блузах, бездельничающие между рабочими часами; уличный отброс, мужчина или женщина, на разных стадиях нищеты и деградации? Немногие, без сомнения, движимы мотивами, которые мы не можем оспорить, - их разрывает и мучает ожидание, они дрожат от мысли, что смогут узнать пропавших без вести близких среди разоблаченных; другие беззаботно смотрят на "улов" дня, возможно, задаваясь вопросом, не постигнет ли их та же участь; один или два - праздные экскурсанты, не всегда французы, потому что морг - излюбленное место неугомонных туристов, путешествующих по Парижу. Страннее всего то, что сам убийца, виновник злодеяния, приходит сюда, к тому самому месту, где лежит его жертва, застывшая и укоризненная, и смотрит на нее завороженно, зачарованно, исполненный, быть может, больше раскаяния, чем страха перед риском. он бежит. Эта черта настолько распространена, что в делах о загадочных убийствах парижская полиция держит переодетого офицера среди толпы в морге и благодаря этому произвела много памятных арестов.
   -- Сюда, господа, сюда! и смотритель морга провел группу через одну или две комнаты во внутренние и задние ниши зданий. Это было за кулисами Морга, и по мере их прохождения они освобождались от его самых ужасных секретов.
   Температура внезапно упала намного ниже точки замерзания, и ледяной холод пробрал до мозга костей. Еще хуже был вездесущий едкий запах искусственно приостановленного разложения животных. Процесс холодного воздуха, последнее из научных изобретений для задержания отходов тканей, в настоящее время применяется в морге для сохранения и сохранения тел свежими и позволяет им дольше находиться на открытом воздухе, чем когда проточная вода была единственной. помогать. Кроме того, существует множество специально устроенных холодильных ларей, в которых месяцами лежат эти еще неузнанные трупы, чтобы в случае необходимости их вытащили, как мясные туши.
   "Что за отвратительное место!" - воскликнул сэр Чарльз. - Быстрее, Джек! давайте выберемся из этого, во имя Неба!"
   - Где мой мужчина? - быстро спросил полковник Папийон в ответ на этот призыв.
   -- Вот, третий слева, -- прошептал месье Флосон. - Мы надеялись, что вы сразу узнаете труп.
   "Что? Невозможно! Вы ведь этого не ожидаете? Да ведь лицо слишком изуродовано, чтобы кто-нибудь мог сказать, кто это.
   "Нет ли каких-либо указаний, отметин или знаков, чтобы сказать, квадлинг это или нет?" - спросил судья очень разочарованным тоном.
   "Совершенно ничего. И все же я вполне доволен, что это не он. По той простой причине, что...
   - Да, да, продолжай.
   "Этот Квадлинг лично стоит там среди толпы".
   ГЛАВА ХХ
   Месье Флосон первым осознал весь смысл неожиданного заявления полковника Папийона.
   "Беги, беги, Ла Пеш! Закройте наружные двери; пусть никто не покидает это место".
   - Отойдите, господа! - продолжал он и с бешеной поспешностью вывел своих товарищей в дальний конец погребальной камеры. "Молитесь Богу, чтобы он нас не видел! Он узнает нас, даже если мы не узнаем его".
   Затем с не меньшей поспешностью он схватил полковника Папийона за руку и по задним проходам через контору поторопил его в переднюю, общественную комнату, где стояла удивленная толпа, молчаливая и взволнованная, ожидая объяснений своего задержания.
   - Быстрее, мсье! прошептал начальник; - Укажи мне его.
   Просьба не была излишней, потому что, когда полковник Папийон вышел вперед и, положив руку на плечо человека, сказал: Квадлинг, кажется, - полицейский едва сдерживал удивление.
   Вызванный таким образом человек был очень непохож ни на кого, кого он видел до этого дня, особенно на Рипальди. Усы исчезли, одежда совсем изменилась; Пара темно-зеленых очков помогала маскировке. Действительно странно, что Папийон знал его; но в момент опознания Квадлинг снял очки, несомненно, для того, чтобы лучше рассмотреть предмет своего визита в морг, эту ужасную запись его собственной жестокой работы.
   Он, естественно, с притворным негодованием отшатнулся, бормоча полунеразборчивые слова по-французски, решительно отрицая и голосом, и жестом всякое знакомство с человеком, который так резко к нему обратился.
   "Этого нельзя терпеть, - воскликнул он. - Кто ты такой, что смеешь...
   "Та! та!" тихонько вставил месье Флосон; "Мы обсудим это полностью, но не здесь. Войдите в офис; приезжайте, говорю я, или надо применить силу?
   Бежать было уже некуда, и с жалкой попыткой бравады незнакомец был уведен.
   - А теперь, полковник Папийон, посмотрите на него хорошенько. Ты знаешь его? Вы удовлетворены тем, что...
   "Г-н. Квадлинг, покойный банкир из Рима. У меня нет ни малейшего сомнения в этом. Я узнаю его вне всякого сомнения.
   "Что будет делать. Тише, сэр! Это к Куадлингу. "Никаких замечаний. Я тоже сейчас узнаю в вас человека, который час или два назад называл себя Рипальди. Отрицание бесполезно. Пусть его обыщут; полностью, понимаете, Ла Пеш? Позовите других людей; он может сопротивляться".
   Они почти не обращали на несчастного человека внимания и менее чем за три минуты заглянули во все карманы, осмотрели все тайники и практически вывернули его наизнанку.
   После этого уже не могло быть никаких сомнений в его личности, тем более в соучастии в преступлении.
   Первым среди многих изобличающих доказательств его вины был пропавший бумажник носильщика спального вагона. Внутри была карточка поезда и пассажирские билеты, все документы, которые Гроот так безотчетно потерял. Они, конечно, были украдены у него с явным намерением воспрепятствовать расследованию убийства. Затем в другом внутреннем кармане был собственный бумажник Квадлинга с его собственными визитными карточками и несколькими письмами, адресованными ему по имени; прежде всего толстая пачка банкнот всех национальностей - английских, французских, итальянских, общей стоимостью в несколько тысяч фунтов.
   - Ну что, ты все еще отрицаешь? Ба! это ребячество, бесполезность, пустая трата дыхания. Наконец мы проникли в тайну. Вы также можете признаться. Независимо от того, есть у нас достаточно, чтобы осудить вас на основе независимых показаний, - сурово сказал судья. - Пойдем, что ты хочешь сказать?
   Но Квадлинг, с бледным, отвернутым лицом, упрямо стоял молча. Он был в тяжелом труде, сеть сомкнулась вокруг него, они не должны были получить от него помощи.
   "Ну же, говори; это будет лучше всего. Помните, у нас есть средства, чтобы заставить вас...
   - Будете ли вы допрашивать его дальше, месье Бомон-ле-Арди? Сюда, немедленно?
   "Нет, пусть его переведут в префектуру; это будет удобнее; в мой личный кабинет".
   Без дальнейших церемоний вызвали фиакр, и заключенного увезли под конвоем, г-н Флосон усадил рядом с ним, один полицейский впереди, другой на ложе, и поместили в потайную камеру на набережной Орлож.
   - А вы, господа? - сказал судья сэру Чарльзу и полковнику Папийону. - Я не хочу вас больше задерживать, хотя, может быть, вы могли бы помочь нам прояснить некоторые моменты, если бы я рискнул посягнуть на ваше время?
   Сэр Чарльз страстно желал вернуться в отель "Мадагаскар", и все же он чувствовал, что лучше всего будет служить его дорогой графине, если он доживет до конца. Поэтому он с готовностью согласился сопровождать судью, и полковник Папийон, который был не менее любопытен, тоже согласился поехать.
   -- Я искренне верю, -- сказал по дороге судья, -- что наши люди схватили эту женщину Петитпре. Я считаю, что она держит ключ к разгадке ситуации, что, когда мы услышим ее историю, у нас будет ясное дело против Квадлинга; и - кто знает? - она может полностью оправдать госпожу графиню.
   Во время только что описанных событий, которые заняли добрый час, полицейские агенты успели уйти и вернуться с улицы Бельшасс. Они вернулись не с пустыми руками, хотя поначалу казалось, что они совершили бесплодное путешествие. Отель "Ивуар" был весьма второсортным местом, ночлежкой или гостиницей с меблированными комнатами, сдаваемыми понедельно жильцам, с которыми владелец не был близко знаком. Его клерк вел все дела, и этот чиновник предъявил реестр, как он обязан по закону, для проверки полицейским, но дал мало информации о прибытии дня.
   -- Да, человек, называвший себя Дюфур, около полудня снял комнаты, одну для себя, другую для госпожи, которая была с ним, тоже по имени Дюфур, -- он сказал, что это его сестра. и он продолжал по просьбе полицейских описывать их.
   - Наши птицы, - коротко сказал старший агент. "Они в розыске. Мы принадлежим детективной полиции.
   "Хорошо." Такие визиты не были чем-то новым для клерка.
   -- Но вы не найдете мсье; он вышел; там висит его ключ. Мадам? Нет, она внутри. Да, это точно, потому что совсем недавно она звонила в колокольчик. Вот, опять".
   Он посмотрел на бешено качающийся колокол, но не шевельнулся.
   "Ба! они не платят за услугу; пусть придет и скажет, что ей нужно".
   "В яблочко; а мы ее приведем, - сказал офицер, направляясь к лестнице и указанной комнате.
   Но подойдя к двери, они обнаружили, что она заперта. Изнутри? Едва ли, потому что, пока они стояли в сомнении, внутренний голос яростно воскликнул:
   "Выпусти меня! Помощь! Помощь! Пошлите за полицией. Мне нужно многое им сказать. Быстрый! Выпусти меня."
   "Мы здесь, моя дорогая, именно так, как вы требуете от нас. Но ждать; Спуститесь, Гастон, и посмотрите, есть ли у клерка второй ключ. Если нет, вызовите слесаря - ближайшего. Немного терпения, моя красавица. Не бойся."
   Ключ был быстро изготовлен, и вход осуществлен.
   Там стояла женщина в вызывающей позе, подбоченившись; она, несомненно, кого они искали. Высокое, довольно мужественное на вид существо, со смуглым красивым лицом, дерзкими черными глазами, только что свирепо вспыхнувшими, в каждой черте ярости.
   - Мадам Дюфур? начал полицейский.
   "Дюфур! Гниль! Меня зовут Гортензия Петипре; кто ты? Ла Рус ? (Полиция.)
   "К вашим услугам. У тебя есть что сказать нам? Мы пришли нарочно, чтобы незаметно доставить вас в префектуру, если вы позволите; или же-"
   "Я пойду тихо. Я не прошу ничего лучше. Я должен выложить информацию против злодея - убийцы - подлого убийцы, который сделал бы меня своим сообщником - банкира Квадлинга из Рима!
   В фиакре Гортензия Петипре так непрестанно оскорбляла Квадлинга, злобную и яростную, что ее обвинения были ни точными, ни вразумительными.
   Только после того, как она предстала перед господином Бомон-ле-Арди и этот опытный ревизор с большой ловкостью овладел ею, ее рассказ обрел определенную форму.
   То, что она должна была сказать, лучше всего будет сказано ясным, формальным языком официальной диспозиции.
   Обвиняемый свидетель заявил:
   "Ее звали Аглая Гортензия Петипре, тридцати четырех лет, француженка, родилась в Париже, улица Венсен, дом 374. Была помолвлена графиней Кастаньето 19 ноября 189 г. в Риме в качестве горничной и там, в доме своей любовницы, познакомилась с сьером Фрэнсисом Квадлингом, банкиром с Виа Кондотти в Риме.
   "Квадлинг претендовал на руку графини и пытался подкупами и уговорами заинтересовать свидетеля в своем деле. Свидетельница часто отзывалась о нем в комплиментах своей хозяйке, которая была к нему не очень благосклонна.
   "Однажды днем (за два дня до убийства) Квадлинг нанес продолжительный визит графине. Свидетельница не слышала, что произошло, но Квадлинг вышел очень расстроенный и снова стал уговаривать ее поговорить с графиней. Он слышал о приближающемся отъезде дамы из Рима, но ничего не сказал о своих намерениях.
   Свидетель очень удивился, обнаружив его в спальном вагоне, но не разговаривал с ним до следующего утра, когда он попросил ее добиться для него свидания с графиней и пообещал большое вознаграждение. Делая это предложение, он достал бумажник и выставил очень большое количество банкнот.
   "Свидетелю не удалось убедить графиню, хотя она часто возвращалась к этой теме. Свидетель сообщил об этом Квадлингу, который затем заговорил с дамой, но был встречен холодно.
   "В пути свидетель много думал над ситуацией. Призналась, что вид денег Квадлинга ее сильно обеспокоил, но, хотя и настаивала, не сказала, когда ей пришла в голову первая мысль ограбить его. (Примечание судьи. Однако то, что она решила это сделать, совершенно ясно, и вывод подтверждается ее действиями. Это она добыла бутылочку с лекарством графини; она, несомненно, накачала швейцара в Лароше наркотиками. Никак иначе нельзя объяснить ее присутствие в спальном вагоне между Ларошем и Парижем, присутствие, которого она не отрицает.)
   "Свидетельница наконец нехотя призналась, что вошла в купе, где было совершено убийство, причем в критический момент. На самом деле между итальянцем Рипальди и инкриминируемым Квадлингом шла драка, но свидетель прибыл, когда последний нанес последний смертельный удар.
   "Она видела, как его ударили, и видела, как жертва безжизненно падает на пол.
   "Свидетельница заявила, что она была в таком ужасе, что сначала не могла ни кричать, ни звать на помощь, и прежде чем она смогла прийти в себя, убийца угрожал ей окровавленным ножом. Она бросилась на колени, умоляя о пощаде, но человек Квадлинг сказал ей, что она очевидец и может посадить его на гильотину - она тоже должна умереть.
   "Свидетель наконец уговорил его сохранить ей жизнь, но только при условии, что она покинет машину. Он указал на окно как на единственный путь спасения; но на это она долго отказывалась отваживаться, заявляя, что это только замена одного вида смерти на другой. Затем, когда Квадлинг снова угрожал ей ножом, она была вынуждена принять этот последний шанс, никогда не надеясь победить живой.
   Однако с помощью Квадлинга ей удалось вылезти через окно и забраться на крышу. Он велел ей дождаться первого случая, когда поезд сбавит скорость, чтобы покинуть его и переключиться на себя. С этим намерением он дал ей тысячу франков и велел никогда больше не показываться.
   "Свидетель сошла с поезда недалеко от маленькой станции Вильнёв на линии и села на пригородный поезд до Парижа. Приземлившись на Лионском вокзале, она услышала о том, что идет расследование, а затем, ожидая снаружи, увидела, как Квадлинг, переодетый итальянцем, уходит в компании с другим мужчиной. Она последовала за ним и пометила Квадлинга, намереваясь осудить его при первой же возможности. Однако Квадлинг, выйдя из ресторана, обратился к ней и сразу же предложил ей еще пять тысяч франков в качестве платы за молчание, и она отправилась с ним в отель "Ивуар", где должна была получить эту сумму. . Квадлинг заплатил, но при одном условии, что она останется в отеле "Ивуар" до следующего дня. Очевидно, он не доверял ей, потому что ухитрился запереть ее в купе. Поскольку она не хотела быть заключенной в тюрьму, она вызвала помощь, и в конце концов была освобождена полицией".
   В этом заключалась суть показаний Гортензии Петитпре, и это подтверждалось многими мелкими деталями.
   Когда она предстала перед судьей, рядом с которым сидели сэр Чарлз Коллингем и полковник Папийон, первый сразу заметил, что на ней темная накидка, отороченная теми же вещами, что и в спальном вагоне.
   L'Envoi
   Квадлинг в должное время предстал перед судом присяжных и судим за свою жизнь. В его виновности не было никаких сомнений, и присяжные так нашли, но, приняв во внимание некоторые смягчающие обстоятельства, рекомендовали его к помилованию. Главным из них было твердое заверение Квадлинга в том, что он первым подвергся нападению со стороны Рипальди; он заявил, что итальянский сыщик сначала пытался договориться с ним, требуя 50 000 франков в качестве платы за то, что позволил ему выйти на свободу; что, когда Квадлинг решительно отказался от шантажа, Рипальди ударил его ножом, но удар не подействовал.
   Затем Квадлинг приблизился к нему и забрал у него нож. Это была жестокая схватка, и она могла закончиться так или иначе, но неожиданное появление женщины Петипре отвлекло внимание Рипальди, и тогда он, обезумевший и безрассудный Квадлинг, ударил его ножом в сердце.
   Только после того, как дело было совершено, Квадлинг осознал всю меру своего преступления и его неизбежных последствий. Затем, в дерзкой попытке выбраться, он запугал женщину Петитпре и заставил ее бежать через окно спального вагона.
   Это он позвонил в сигнальный колокол, чтобы остановить поезд и дать ей возможность выйти из него. Именно после убийства ему и пришла в голову мысль выдать себя за Рипальди, и, изуродовав его до неузнаваемости, как он надеялся, он сменил одежду и купе.
   Благодаря этому признанию Квадлинг избежал гильотины, но был отправлен в Новую Каледонию на всю жизнь.
   Взятые у него деньги были отправлены в Рим и использованы для уменьшения его обязательств перед вкладчиками в банке.
   Другое слово.
   Где-то в июне во всех парижских газетах появилось следующее объявление:
   "Вчера в британском посольстве генерал сэр Чарльз Коллингем, KCB, женился на Сабине, графине ди Кастаньето, вдове итальянского графа с таким именем".
  
   В тумане, Ричард Хардинг Дэвис
   ГЛАВА I
   The Grill - самый труднодоступный клуб в мире. Попадание в ее списки отличает нового члена так же сильно, как если бы он получил свободную подвязку или был изображен карикатурно на "Ярмарке тщеславия".
   Мужчины, принадлежащие к Гриль-клубу, никогда не упоминают об этом факте. Если вы спросите одного из них, какие клубы он посещает, он назовет все, кроме этого конкретного. Он боится, что если он скажет вам, что принадлежит Грилю, это прозвучит как хвастовство.
   Гриль-клуб ведет свою историю с тех времен, когда на месте нынешнего офиса "Таймс" стоял Шекспировский театр. В нем есть золотой гриль, подаренный Клубу Карлом II, и оригинальная рукопись "Тома и Джерри в Лондоне", завещанная ему самим Пирсом Иганом. Члены, когда они пишут письма в Клубе, все еще используют песок, чтобы промокнуть чернила.
   The Grill имеет честь занести в черный список без политических предубеждений премьер-министра каждой партии. На том же заседании, на котором пал один из них, оно избрало из-за его броги и булл Квиллера, королевского адвоката, который в то время был адвокатом без гроша в кармане.
   Когда Поль Преваль, французский художник, приехавший в Лондон по королевскому приказу написать портрет принца Уэльского, стал почетным членом (почетными членами могут быть только иностранцы), он сказал, подписывая свою первую винную карту: "Я Лучше бы я увидел на нем свое имя, чем на картине в Лувре".
   При котором. Квиллер заметил: "Это чертовски комплимент, потому что единственные люди, которые сегодня могут прочесть свои имена в Лувре, уже пятьдесят лет как умерли".
   В ночь после сильного тумана 1897 года в Клубе было пятеро членов, четверо из них были заняты ужином, а один читал перед камином. В Клубе всего одна комната и один длинный стол. В дальнем конце комнаты огонь гриля пылает красным, и, когда жир падает, вспыхивает пламенем, а в другом есть широкий эркер из ромбовидных окон, который смотрит вниз на улицу. Четверо мужчин за столом были незнакомы друг с другом, но, ковыряясь в жареных костях и потягивая виски с содовой, они разговаривали с таким очаровательным оживлением, что посетитель Клуба, который не терпит посетителей, посчитал бы их как друзей давнего знакомства, конечно, не как англичан, которые встретились в первый раз, и без формы представления. Но таков этикет и традиция Гриля, что всякий, кто входит в него, должен говорить с тем, кого он там находит. Для соблюдения этого правила имеется только один длинный стол, и независимо от того, сидят ли за ним двадцать человек или двое, официанты, поддерживая это правило, расставят их бок о бок.
   По этой причине четверо незнакомцев за ужином сидели вместе, вокруг них были сгруппированы свечи, а длинный стол прорезал белую дорожку во внешнем мраке.
   -- Повторяю, -- сказал джентльмен с черной жемчужной запонкой, -- что дни романтических приключений и безрассудных дерзких поступков прошли, и что вина лежит на нас самих. Путешествия к полюсу я не считаю приключениями. Этот африканский исследователь, молодой Четни, появившийся вчера после того, как он, как предполагалось, умер в Уганде, не совершил ничего авантюрного. Он составлял карты и исследовал истоки рек. Он был в постоянной опасности, но наличие опасности не является приключением. Будь это так, химик, изучающий взрывчатые вещества или изучающий смертельные яды, ежедневно проходит через приключения. Нет, "приключения для авантюристов". Но никто больше не рискует. Дух его умер по инерции. Мы выросли слишком практичными, слишком справедливыми и, главное, слишком разумными. В этой комнате, например, члены этого Клуба, на острие меча, оспаривали правильность сканирования одного из куплетов Поупа. Из-за такого важного вопроса, как пролить бургундское на манжету джентльмена, десять человек сражались за этим столом, каждый со своей рапирой в одной руке и свечой в другой. Все десять были ранены. Вопрос о разлитом бургундском касался только двоих из них. Восемь других вступили в бой, потому что были людьми "духовными". Они действительно были первыми джентльменами того времени. Сегодня ночью, если бы вы пролили мне бургундское на манжету, даже если бы вы грубо оскорбили меня, эти джентльмены не сочли бы своим долгом убивать друг друга. Нас разлучат, а завтра утром выступят свидетелями против нас на Боу-стрит. У нас сегодня есть в лице сэра Эндрю и меня пример того, как изменились обычаи".
   Мужчины за столом повернулись и посмотрели на джентльмена перед камином. Это был пожилой и несколько дородный человек с добрым морщинистым лицом, на котором постоянно мелькала улыбка почти детской доверчивости и добродушия. Это было лицо, которое иллюстрированные гравюры сделали близко знакомым. Он держал от себя книгу на расстоянии вытянутой руки, как будто чтобы поправить зрение, и заинтересованно нахмурил брови.
   -- Если бы это был восемнадцатый век, -- продолжал джентльмен с черной жемчужиной, -- когда сэр Эндрю сегодня вечером выйдет из клуба, я бы связал его, заткнул рот и бросил в паланкин. Дозор не мешал, прохожие бросались наутек, мои наемные хулиганы и хулиганы отвозили его в какое-нибудь уединенное место, где мы охраняли его до утра. Из этого ничего бы не вышло, кроме дополнительной репутации джентльмена с авантюрным духом и, возможно, статьи в " Тэттлер " со звездочками вместо имен, озаглавленной, скажем, "Бюджет и баронет".
   - Но с какой целью, сэр? - спросил самый младший из членов. - И почему именно сэр Эндрю? Почему вы выбрали именно его для этого приключения?
   Джентльмен с черной жемчужиной пожал плечами.
   - Это помешает ему сегодня выступать в Палате представителей. Закон об увеличении военно-морского флота, - мрачно добавил он. "Это мера правительства, и сэр Эндрю говорит за нее. И так велико его влияние и так многочисленны его последователи, что если он это сделает, - джентльмен горестно рассмеялся, - если он это сделает, это пройдет. Теперь, если бы я был духом наших предков, - воскликнул он, - я бы принес хлороформ из ближайшей аптеки и накачал его в этом кресле. Я затолкал бы его бессознательное тело в кэб и держал бы в плену до рассвета. Если бы я это сделал, я бы сэкономил британским налогоплательщикам стоимость еще пяти линкоров, многие миллионы фунтов стерлингов".
   Джентльмены снова повернулись и посмотрели на баронета с новым интересом. Почетный член Гриля, чей акцент уже выдавал в нем американца, тихонько рассмеялся.
   "Глядя на него сейчас, - сказал он, - и не скажешь, что он был глубоко озабочен государственными делами".
   Остальные молча кивнули.
   "Он не отрывал глаз от этой книги с тех пор, как мы вошли", - добавил самый младший член. -- Он, конечно же, не собирается говорить сегодня вечером.
   - О да, он заговорит, - угрюмо пробормотал тот, что с черной жемчужиной. "В эти последние часы сессии Палата заседает допоздна, но когда законопроект о военно-морском флоте будет рассмотрен в третьем чтении, он будет на своем месте - и он его примет".
   Четвертый член, толстый и румяный джентльмен несколько спортивной внешности, в коротком смокинге и черном галстуке, завистливо вздохнул.
   "Представьте, что кто-то из нас был бы таким же крутым, если бы он знал, что должен встать в течение часа и отбарабанить речь в парламенте. Я бы сам был в дьявольском фанке. И все же он так увлечен этой книгой, которую читает, как будто у него ничего нет перед сном".
   "Да, видишь, как он рвется", - прошептал самый младший член. "Он даже сейчас не поднимает глаз, когда разрезает страницы. Вероятно, это отчет Адмиралтейства или какой-то другой объемный статистический труд, имеющий отношение к его речи.
   Господин с черной жемчужиной угрюмо рассмеялся.
   "Тяжелое произведение, которым так глубоко поглощен выдающийся государственный деятель, - сказал он, - называется "Великое ограбление Ранда". Это детективный роман, который продается во всех книжных киосках.
   Американец недоверчиво поднял брови.
   "Великое ограбление Рэнда"? - недоверчиво повторил он. "Какой странный вкус!"
   -- Это не вкус, это его порок, -- возразил джентльмен с жемчужной запонкой. "Это его единственное рассеяние. Он известен этим. Вы, как незнакомец, вряд ли могли знать об этой идиосинкразии. Мистер Гладстон искал расслабления в греческих поэтах, сэр Эндрю находил его в Габорио. С тех пор, как я стал членом парламента, я ни разу не видел его в библиотеке без шиллингового шокера в руках. Он приносит их даже в священные пределы Палаты и с правительственных скамеек читает их, спрятав под шляпой. Раз начав сказку об убийстве, грабеже и внезапной смерти, ничто не может оторвать его от нее, ни звон дивизионного колокола, ни голод, ни молитвы партийного Кнута. Он отказался от своего загородного дома, потому что, когда он ехал к нему на поезде, он был настолько поглощен своими детективными историями, что его неизменно проносило мимо его станции". Член парламента нервно покрутил свою жемчужную запонку и прикусил край усов. - Если бы он читал только первые страницы "Ограбления Рэнда", - горько пробормотал он, - а не последние! С такой другой книгой, как эта, клянусь, я продержал бы его здесь до утра. Не будет нужды в хлороформе, чтобы держать его подальше от Дома.
   Все взоры были прикованы к сэру Эндрю, и каждый с восхищением видел, что он теперь указательным пальцем разделяет последние две страницы книги. Член парламента мягко ударил раскрытой ладонью по столу.
   -- Я бы дал сто фунтов, -- прошептал он, -- если бы мог дать ему в руки в этот момент новый рассказ о Шерлоке Холмсе, -- тысячу фунтов, -- дико добавил он, -- пять тысяч фунтов!
   Американец пристально посмотрел на говорившего, как будто слова имели для него какое-то особое значение, а затем при мысли, которая, по-видимому, только что пришла ему в голову, смущенно улыбнулся.
   Сэр Эндрю перестал читать, но, как будто все еще находясь под влиянием книги, сидел, тупо глядя в открытый огонь. Некоторое время никто не двигался, пока баронет не отвел глаза и, внезапно опомнившись, не потянулся к своим часам. Он жадно всмотрелся в его лицо и вскочил на ноги.
   Голос американца моментально нарушил тишину с высоким нервным акцентом.
   "И все же сам Шерлок Холмс, - воскликнул он, - не смог разгадать тайну, которая сегодня сбивает с толку лондонскую полицию".
   При этих неожиданных словах, которые несли в себе что-то вроде вызова, джентльмены за столом вздрогнули так внезапно, как будто американец выстрелил из пистолета в воздух, а сэр Эндрю резко остановился и остановился, наблюдая за ним с серьезным удивлением.
   Первым пришел в себя джентльмен с черной жемчужиной.
   - Да, да, - с жаром сказал он, бросаясь через стол. "Загадка, которая ставит в тупик полицию Лондона.
   "Я ничего об этом не слышал. Скажи нам сейчас же, пожалуйста, скажи нам сейчас же.
   Американец неловко покраснел и беспокойно ковырял скатерть.
   -- Никто, кроме полиции, об этом не слышал, -- пробормотал он, -- и они только через меня. Это замечательное преступление, свидетелем которого, к сожалению, являюсь только я. Поскольку я единственный свидетель, я, несмотря на свою дипломатическую неприкосновенность, задержан в Лондоне властями Скотленд-Ярда. Меня зовут, - сказал он, вежливо склонив голову, - Сирс, лейтенант Рипли Сирс, военно-морской флот Соединенных Штатов, в настоящее время военно-морской атташе при Российском дворе. Если бы меня сегодня не задержала полиция, я бы сегодня утром отправился в Петербург.
   Джентльмен с черной жемчужиной прервал его таким явным восклицанием возбуждения и восторга, что американец запнулся и замолчал.
   - Вы слышите, сэр Эндрю! воскликнул член парламента ликуя. "Американский дипломат задержан нашей полицией, потому что он является единственным свидетелем весьма примечательного преступления - самого примечательного преступления, как вы, кажется, сказали, сэр, - добавил он, жадно наклоняясь к морскому офицеру, - которое произошло в Лондоне в много лет."
   Американец кивнул в знак согласия и взглянул на двух других участников. Они смотрели на него с сомнением, и по лицу каждого было видно, что он сильно озадачен.
   Сэр Эндрю приблизился к свету свечей и пододвинул к себе стул.
   "Преступление должно быть действительно исключительным, - сказал он, - чтобы оправдать вмешательство полиции в дела представителя дружественной державы. Если бы меня не заставили немедленно уехать, я бы взял на себя смелость попросить вас рассказать нам подробности.
   Джентльмен с жемчужиной пододвинул стул к сэру Эндрю и жестом пригласил его сесть.
   "Вы не можете оставить нас сейчас, - воскликнул он. "Г-н. Сирс как раз собирается рассказать нам об этом замечательном преступлении.
   Он энергично кивнул морскому офицеру, и американец, сначала с сомнением взглянув на слуг в дальнем конце комнаты, наклонился вперед через стол. Остальные пододвинули свои стулья ближе и наклонились к нему. Баронет нерешительно взглянул на часы и с возгласом досады захлопнул крышку. - Они могут подождать, - пробормотал он. Он быстро сел и кивнул лейтенанту Сирсу.
   -- Будьте так любезны, сэр, -- нетерпеливо сказал он.
   "Конечно, - сказал американец, - вы понимаете, что я понимаю, что говорю с джентльменами. Секреты этого Клуба неприкосновенны. Пока полиция не предоставит факты прессе, я должен считать вас своими сообщниками. Вы ничего не слышали, вы не знаете никого, кто связан с этой тайной. Даже я должен оставаться анонимным".
   Джентльмены, сидевшие вокруг него, серьезно кивнули.
   -- Конечно, -- с готовностью согласился баронет, -- конечно.
   -- Мы будем называть ее, -- сказал джентльмен с черной жемчужиной, -- "Историей морского атташе".
   -- Я прибыл в Лондон два дня назад, -- сказал американец, -- и снял номер в отеле "Бат". Я знаю очень мало людей в Лондоне, и даже сотрудники нашего посольства были мне незнакомы. Но в Гонконге я подружился с офицером вашего флота, который уже ушел в отставку и сейчас живет в маленьком домике в Ратленд-Гарденс, напротив казарм Найтс-бридж. Я телеграфировал ему, что нахожусь в Лондоне, и вчера утром получил сердечное приглашение отобедать с ним в тот же вечер в его доме. Он холостяк, поэтому мы обедали в одиночестве и говорили о наших старых днях на Азиатской станции и об изменениях, которые произошли с нами с тех пор, как мы в последний раз встречались там. Так как я уезжал на другое утро на почту в Петербург и должен был написать много писем, то я сказал ему около десяти часов, что должен вернуться в гостиницу, и он послал своего слугу вызвать извозчика.
   "В течение следующих четверти часа, пока мы сидели и разговаривали, мы слышали яростный свисток такси с порога, но, по-видимому, безрезультатно.
   -- Не может быть, чтобы извозчики бастовали, -- сказал мой приятель, вставая и подходя к окну.
   "Он отдернул шторы и сразу позвал меня.
   "Вы никогда не видели лондонский туман, не так ли?" он спросил. - Ну, иди сюда. Это один из лучших или, вернее, один из худших из них". Я присоединился к нему у окна, но ничего не видел. Если бы я не знал, что дом выходит окнами на улицу, я бы решил, что стою лицом к глухой стене. Я поднял полог и вытянул голову, но по-прежнему ничего не видел. Даже свет уличных фонарей напротив и в верхних окнах барака был затуманен желтым туманом. Свет комнаты, в которой я стоял, проникал сквозь туман лишь на расстояние нескольких дюймов от моих глаз.
   "Внизу меня слуга все еще дул в свисток, но я не мог позволить себе больше ждать и сказал своему другу, что постараюсь найти дорогу к моей гостинице пешком. Он возражал, но письма, которые я должен был написать, предназначались для морского министерства, и, кроме того, я всегда слышал, что находиться в лондонском тумане было самым замечательным опытом, и мне было любопытно исследовать одно из них самому.
   "Мой друг пошел со мной к своей входной двери и проложил мне курс, которому я должен следовать. Я первым прошел прямо через улицу к кирпичной стене казарм Найтсбридж. Затем я должен был нащупать свой путь вдоль стены, пока не пришел к ряду домов, стоящих в стороне от тротуара. Меня вывели на перекресток. На другой стороне этой улицы был ряд магазинов, за которыми я должен был следовать, пока они не соединились с железной оградой Гайд-парка. Я должен был держаться у ограды, пока не доберусь до ворот на углу Гайд-парка, где мне предстояло проложить диагональный курс через Пикадилли и повернуть к ограде Грин-парка. В конце этих перил, идя на восток, я найду Уолсингем и свою собственную гостиницу.
   "Мореходу путь не показался трудным, поэтому я пожелал другу спокойной ночи и пошел вперед, пока мои ноги не коснулись мостовой. Я продолжал идти по ней, пока не достиг тротуара. Еще несколько шагов, и мои руки ударились о стену казармы. Я повернулся в том направлении, откуда только что пришел, и увидел квадрат слабого света, прорезанный в желтом тумане. Я крикнул: "Хорошо", и голос моего друга ответил: "Удачи тебе". Свет из его открытой двери с грохотом исчез, и я остался один в капающей желтой тьме. Я служу на флоте уже десять лет, но такого тумана, как прошлой ночью, я никогда не видел, даже среди айсбергов Берингова моря. Там по крайней мере был виден свет нактоуза, а прошлой ночью я не мог даже различить руки, которой я вел себя вдоль стены барака. Туман на море - это природное явление. Это так же привычно, как радуга, которая следует за бурей, так же естественно, что туман распространяется по воде, как пар поднимается из котла. Но туман, который поднимается с мощеных улиц, клубится между сплошными фасадами домов, заставляет извозчики ехать с половинной скоростью, топит полицейских и гасит электрические огни мюзик-холла, мне непонятен. Это так же неуместно, как приливная волна на Бродвее.
   "Ощупывая свой путь вдоль стены, я встречал других мужчин, которые шли с противоположной стороны, и каждый раз, когда мы приветствовали друг друга, я отступал от стены, чтобы дать им место пройти. Но в третий раз, когда я сделал это, когда я протянул руку, стена исчезла, и чем дальше я продвигался, чтобы найти ее, тем дальше я, казалось, погружался в пространство. У меня было неприятное убеждение, что в любой момент я могу перешагнуть через пропасть. С тех пор как я вышел, я не слышал движения на улице, и теперь, хотя я и прислушивался несколько минут, я мог различать лишь редкие шаги пешеходов. Несколько раз я звал вслух, и однажды мне ответил какой-то шутливый джентльмен, но только для того, чтобы спросить меня, где, по-моему, он находится, а потом и его поглотила тишина. Прямо над собой я различил струйку газа, которая, как я догадался, исходила от уличного фонаря, и я подошел к нему, и, пытаясь прийти в себя, держал руку на железном столбе. Кроме этого мерцания газа размером не больше кончика моего пальца, я ничего не мог различить в себе. В остальном туман висел между мной и миром, как влажное и тяжелое одеяло.
   "Я слышал голоса, но не мог сказать, откуда они исходили, и до меня доносился лишь шорох осторожно двигавшейся ноги или приглушенный крик, когда кто-то спотыкался.
   Я решил, что, пока кто-нибудь не возьмет меня на буксир, мне лучше оставаться на месте, и, должно быть, минут десять я ждал у лампы, напрягая слух и прислушиваясь к отдаленным шагам. В доме рядом со мной несколько человек танцевали под музыку венгерской группы. Мне даже казалось, что я слышу, как окна трясутся в такт их шагам, но я не мог разобрать, из какой части компаса доносились звуки. А иногда, по мере того как музыка нарастала, казалось, что оно близко к моей руке и снова парит высоко в воздухе над моей головой. Хотя я был окружен тысячами домохозяев - 13 - я был совершенно потерян, как если бы меня высадили ночью в пустыне Сахара. Ждать дольше конвоя, казалось, не было смысла, поэтому я снова отправился в путь и тотчас же наткнулся на низкую железную ограду. Сначала я подумал, что это ограда площади, но, проследив ее, я обнаружил, что она тянется на большое расстояние и через равные промежутки пронизана воротами. Я стоял в нерешительности, держа руку на одном из них, когда в ночи вдруг открылся квадрат света, и в нем я увидел, как вы видите картину, брошенную биографом в затемненном театре, молодого джентльмена во фраке и позади него огни зала. По его высоте и удаленности от тротуара я догадался, что этот свет должен исходить от двери дома, стоявшего в стороне от улицы, и решил подойти к нему и попросить молодого человека сказать мне, где я нахожусь. Но, возясь с замком ворот, я инстинктивно наклонил голову, и когда я снова поднял ее, дверь уже частично закрылась, оставив лишь узкую полоску света. Вошел ли молодой человек в дом или вышел из него, я не мог сказать, но я поспешил отворить ворота и, шагнув вперед, очутился на асфальтовой дорожке. В то же мгновение на дорожке послышались быстрые шаги, и кто-то пробежал мимо меня. Я окликнула его, но он ничего не ответил, и я услышал, как щелкнули ворота и торопливые шаги по тротуару.
   "При других обстоятельствах грубость молодого человека и его опрометчивость в том, что он так поспешно мчался сквозь туман, показались бы мне странными, но все было так искажено туманом, что я в эту минуту не подумал об этом. Дверь осталась такой же, как он ее оставил, частично открытой. Я пошел по дорожке и после долгих возни нашел ручку дверного звонка и резко дернул ее. Звонок ответил мне с большой глубины и издалека, но внутри дома не последовало никакого движения, и, хотя я снова и снова дергал за звонок, я не мог слышать ничего, кроме струящегося вокруг меня тумана. Мне не терпелось отправиться в путь, но если я не знал, куда иду, у меня было мало шансов развить какую-либо скорость, и я решил, что, пока я не изучу ориентиры, я не отважусь вернуться в туман. Поэтому я толкнул дверь и вошел в дом.
   "Я оказался в длинном и узком зале, двери которого открывались с обеих сторон. В конце зала была лестница с балюстрадой, которая заканчивалась широким изгибом. Балюстрада была покрыта тяжелыми персидскими коврами, ими же были увешаны стены зала. Дверь слева от меня была закрыта, а дверь справа, ближе ко мне, была открыта, и, ступив напротив нее, я увидел, что это было что-то вроде приемной или приемной, и что она была пуста. Дверь под ней тоже была открыта, и с мыслью, что я обязательно найду там кого-нибудь, я пошел дальше по коридору. Я был во фраке и чувствовал, что не похож на грабителя, поэтому я не очень боялся, что, встретив одного из жильцов дома, он застрелит меня на месте. Вторая дверь в холле открывалась в столовую. Это тоже было пусто. Один человек обедал за столом, но скатерть не была убрана, и в мерцающей свече виднелись наполовину наполненные рюмки и пепел сигарет. Большая часть комнаты была в полной темноте.
   "К этому времени я уже осознал, что блуждаю в чужом доме и что, по-видимому, я в нем один. Тишина этого места начала испытывать мои нервы, и в внезапной необъяснимой панике я бросился на открытую улицу. Но когда я повернулся, я увидел человека, сидевшего на скамейке, которую изгиб балюстрады скрыл от меня. Его глаза были закрыты, и он крепко спал.
   "За мгновение до этого я был сбит с толку, потому что никого не видел, но при виде этого человека я смутился еще больше.
   "Это был очень крупный мужчина, гигантского роста, с длинными желтыми волосами, спускавшимися ниже плеч. Он был одет в красную шелковую рубашку, подпоясанную на талии и свисающую снаружи черными бархатными брюками, которые, в свою очередь, были засунуты в высокие черные сапоги. Я сразу узнал костюм русского слуги, но что мог делать русский слуга в родной ливрее в частном доме в Найтсбридже, было непонятно.
   "Я подошел и тронул человека за плечо, и после того, как он сделал усилие, он проснулся и, увидев меня, вскочил на ноги и начал быстро кланяться и делать укоризненные жесты. В Петербурге я достаточно усвоил русский язык, чтобы понять, что человек извиняется за то, что заснул, а также смог объяснить ему, что желаю видеть его хозяина.
   Он энергично закивал и сказал: "Сюда пойдет ваше превосходительство? Принцесса здесь.
   Я отчетливо разобрал слово "принцесса" и очень смутился. Я думал, что будет достаточно легко объяснить свое вторжение мужчине, но как на это посмотрит женщина, было другое дело, и, следуя за ним по коридору, я был несколько озадачен.
   "Когда мы шли, он заметил, что входная дверь открыта, и с возгласом удивления поспешил к ней и закрыл ее. Затем он дважды постучал в дверь, по-видимому, гостиной. На его стук не последовало ответа, и он постучал еще раз, а потом робко и подобострастно поежившись, отворил дверь и вошел внутрь. Он тотчас отстранился и тупо уставился на меня, качая головой.
   "Ее там нет, - сказал он. Он постоял с минуту, тупо глядя в открытую дверь, а затем поспешил в столовую. Единственная свеча, которая все еще горела там, казалось, уверяла его, что комната тоже пуста. Он вернулся и поклонился мне в сторону гостиной. "Она наверху, - сказал он. - Я сообщу принцессе о присутствии ее превосходительства.
   Прежде чем я успел его остановить, он повернулся и побежал вверх по лестнице, оставив меня одного у открытой двери гостиной. Я решил, что приключение зашло достаточно далеко, и если бы мне удалось объяснить русскому, что я заблудился в тумане и хочу только снова выйти на улицу, то вышел бы из дома на момент.
   "Конечно, когда я впервые позвонил в дом, я не ожидал ничего другого, кроме того, что мне ответит горничная, которая укажет мне дорогу. Я, конечно, не мог тогда предвидеть, что потревожу русскую княжну в ее будуаре или что меня вышвырнет ее атлетичный телохранитель. Тем не менее, я думал, что мне не следует теперь выходить из дома, не извинившись, и, если случится самое худшее, я могу показать свою карту. Они с трудом могли поверить, что у члена посольства есть какие-то планы на вешалку для шляп.
   "Комната, в которой я стоял, была тускло освещена, но я мог видеть, что она, как и зал, завешена тяжелыми персидскими коврами. Углы были засажены пальмами, в воздухе витал безошибочный запах русских сигарет и странные, сухие ароматы, которые вернули меня на владивостокские базары. Возле парадных окон стоял рояль, а в другом конце комнаты - массивная резная ширма из черного дерева, отделанная слоновой костью. Ширма была увенчана балдахином из шелковых драпировок и образовывала своего рода нишу. Перед нишей была расстелена белая шкура белого медведя, а на ней стоял один из тех низких турецких журнальных столиков. В нем стояла зажженная спиртовка и две золотые кофейные чашки. Я не слышал никакого движения сверху по лестнице и, должно быть, целых три минуты простоял в ожидании, подмечая эти подробности комнаты и удивляясь задержке и странной тишине.
   "И вдруг, когда мой глаз привык к полумраку, я увидел, как из-за ширмы, как бы вытянутой вдоль спинки дивана, выступала рука человека и нижняя часть его руки. . Я был так поражен, как будто наткнулся на след на необитаемом острове. Очевидно, этот человек сидел там с тех пор, как я вошел в комнату, даже с тех пор, как я вошел в дом, и он слышал, как слуга стучал в дверь. Почему он не заявился, я не мог понять, но предполагал, что, может быть, он был гостем, не имеющим никакого основания интересоваться другими посетителями княгини, или, может быть, по какой-то причине не желал быть замеченным. Я не мог видеть от него ничего, кроме его руки, но у меня было неприятное чувство, что он смотрел на меня сквозь вырез в ширме и продолжает смотреть до сих пор. Я шумно переступила ногами по полу и неуверенно сказала: - Прошу прощения.
   "Ответа не было, и рука не шевельнулась. Очевидно, мужчина намеревался проигнорировать меня, но, поскольку все, чего я хотел, это извиниться за свое вторжение и покинуть дом, я подошел к нише и огляделся. Внутри ширмы стоял диван, заваленный подушками, а на конце его, ближе ко мне, сидел мужчина. Это был молодой англичанин со светло-желтыми волосами и загорелым лицом.
   "Он сидел, вытянув руки вдоль спинки дивана и положив голову на подушку. Его отношение было одним из полной непринужденности. Но рот его был открыт, а в глазах застыло выражение полнейшего ужаса. С первого взгляда я увидел, что он совсем мертв.
   "На какое-то мгновение я был слишком поражен, чтобы действовать, но в то же мгновение я убедился, что человек встретил свою смерть не случайно, что он не умер в результате какого-либо обычного нарушения законов природы. Выражение его лица было слишком ужасным, чтобы его можно было неправильно истолковать. Это говорило так же красноречиво, как слова. Он сказал мне, что перед тем, как пришел конец, он видел приближение своей смерти и угрожал ему.
   "Я был так уверен, что его убили, что инстинктивно посмотрел на пол в поисках оружия и в тот же момент, опасаясь за свою безопасность, быстро отошел назад; но тишина дома продолжалась непрерывно.
   "Я видел множество мертвецов; Я был на Азиатской станции во время японо-китайской войны. Я был в Порт-Артуре после резни. Так что покойник, уже по той единственной причине, что он мертв, меня не отталкивает, и, хотя я знал, что надежды на то, что этот человек жив, нет, все же для приличия я щупал его пульс, и пока я сдерживал настороженно прислушиваясь к любому звуку с верхних этажей, я расстегнул его рубашку и положил руку ему на сердце. Мои пальцы мгновенно коснулись отверстия раны, и когда я вытащил их, я обнаружил, что они мокрые от крови. Он был во фраке, и на широкой груди его рубашки я нашел узкую щель, такую узкую, что при тусклом свете она была едва различима. Рана была не шире самого маленького лезвия перочинного ножа, но когда я снял рубашку с груди и оставил ее обнаженной, я обнаружил, что лезвие, каким бы узким оно ни было, было достаточно длинным, чтобы достать до сердца. Нет нужды рассказывать вам, что я чувствовал, стоя у тела этого мальчика, ибо он едва ли был старше мальчика, или какие мысли приходили мне в голову. Я горько сожалел об этом незнакомце, горько негодовал на его убийцу и в то же время эгоистично беспокоился о своей безопасности и о дурной славе, которая, как я видел, непременно последует. Моим инстинктом было оставить тело там, где оно лежало, и спрятаться в тумане, но я также чувствовал, что, поскольку череда несчастных случаев сделала меня единственным свидетелем преступления, мой долг состоял в том, чтобы стать хорошим свидетелем и помочь установить факты этого убийства.
   "То, что это может быть самоубийство, а не убийство, меня ни на минуту не смутило. Тот факт, что оружие исчезло, и выражение лица мальчика были достаточными, чтобы убедить меня, по крайней мере, в том, что он не приложил руку к собственной смерти. Поэтому я счел первоочередной задачей выяснить, кто был в доме или, если они сбежали из него, кто был в доме до того, как я вошел в него. Я видел, как один человек оставил его; но все, что я мог сказать о нем, это то, что он был молодым человеком, что он был во фраке и что он бежал в такой спешке, что не остановился, чтобы закрыть за собой дверь.
   "Русский слуга, которого я нашел, по-видимому, спал, и, если только он не играл роль с величайшим мастерством, он был глупым и невежественным невеждой и таким же невиновным в убийстве, как и я. Была еще та русская княжна, которую он ожидал найти или делал вид, что ожидал найти, в одной комнате с убитым. Я решил, что она должна быть сейчас или наверху со слугой, или что она, без его ведома, уже убежала из дома. Когда я вспомнил его явно искреннее удивление, что она не застала ее в гостиной, это последнее предположение показалось мне более вероятным. Тем не менее я решил, что обязан обыскать его, и после секундного беглого поиска оружия среди подушек дивана и на полу, осторожно пересек холл и вошел в столовую.
   "Одинокая свеча все еще мерцала на сквозняке и освещала только белую ткань. Остальная часть комнаты была окутана тенями. Я взял свечу и, высоко подняв ее над головой, обошел угол стола. Либо мои нервы были так натянуты, что никакое потрясение не могло их еще больше напрячь, либо мой разум был привит к ужасам, ибо я не вскрикнул от увиденного и не отступил от него. Тотчас же у моих ног лежало во весь рост на полу тело красивой женщины, руки ее были раскинуты по обеим сторонам, а белое лицо и плечи тускло блестели в зыбком свете свечи. Вокруг ее шеи была большая цепочка из бриллиантов, и свет играл на них, заставляя их вспыхивать и сиять крошечными языками пламени. Но женщина, носившая их, была мертва, и я был так уверен в том, как она умерла, что, не колеблясь ни секунды, упал рядом с ней на колени и положил руки ей на сердце. Мои пальцы снова коснулись тонкой щели раны. Я не сомневался в том, что это была русская княжна, и когда я поднес свечу к ее лицу, то убедился, что это так. В ее чертах угадывались лучшие черты как славянки, так и еврейки; глаза были черными, волосы иссиня-черными и удивительно тяжелыми, а кожа даже после смерти была насыщенного цвета. Она была необычайно красивой женщиной.
   "Я встал и попытался зажечь другую свечу от той, что держал, но обнаружил, что моя рука так шатается, что я не могу держать фитили вместе. Я собирался снова поискать этот странный кинжал, которым убили и английского мальчика, и прекрасную принцессу, но прежде чем я успел зажечь вторую свечу, я услышал шаги, спускавшиеся по лестнице, и в дверях появился русский слуга.
   "Мое лицо было в темноте, иначе я уверен, что при виде этого он встревожился бы, потому что в тот момент я не был уверен, что этот человек сам был убийцей. Его собственное лицо было хорошо видно мне в свете зала, и я видел, что на нем было выражение тупого недоумения. Я быстро шагнул к нему и крепко схватил его за запястье.
   "Ее там нет, - сказал он. "Принцесса ушла. Они все ушли.
   "Кто ушел?" - спросил я. - Кто еще был здесь?
   "Два англичанина, - сказал он.
   "Какие два англичанина?" - спросил я. 'Как их зовут?'
   По моему поведению этот человек понял, что от его ответа зависит какой-то важный вопрос, и стал возражать, что не знает имен посетителей и до этого вечера никогда их не видел.
   "Я догадался, что его напугал мой тон, поэтому я убрал руку с его запястья и говорил менее горячо.
   "Как долго они здесь? Я спросил: "А когда они ушли?"
   Он указал позади себя в сторону гостиной.
   "Один сидел там с принцессой, - сказал он; Другой пришел после того, как я поставил кофе в гостиной. Два англичанина поговорили между собой, и принцесса вернулась к столу. Она сидела в том же кресле, а я принес ей коньяк и сигареты. Затем я сел снаружи на скамейку. Был праздничный день, и я выпил. Простите, ваше превосходительство, но я заснул. Когда я проснулся, ваше превосходительство стояло около меня, но принцесса и два англичанина уже ушли. Это все, что я знаю.
   "Я верил, что этот человек говорит мне правду. Его испуг прошел, и теперь он был явно озадачен, но не встревожен.
   "Вы должны запомнить имена англичан, - настаивал я. "Попробуй подумать. Когда вы объявили о них принцессе, какое имя вы назвали?
   "При этом вопросе он с удовольствием воскликнул и, поманив меня, побежал торопливо по передней и в гостиную. В самом дальнем от экрана углу стояло пианино, а на нем стоял серебряный поднос. Он поднял его и, гордо улыбаясь своему разуму, указал на две карты, лежавшие на нем. Я взял их и прочитал имена, выгравированные на них.
   Американец резко остановился и взглянул на окружающие его лица. - Я прочитал имена, - повторил он. Он говорил с большой неохотой.
   "Продолжать!" - резко воскликнул баронет.
   "Я читал имена, - сказал американец с явным отвращением, - и фамилия у всех была одна и та же. Это были имена двух братьев. Один вам хорошо известен. Это имя африканского исследователя, о котором только что говорил этот джентльмен. Я имею в виду графа Четни. Другое было имя его брата, лорда Артура Четни.
   Мужчины за столом отступили, как будто у их ног распахнулся люк.
   - Лорд Четни! - воскликнули они хором. Они посмотрели друг на друга и снова на американца с выражением беспокойства и недоверия.
   "Это невозможно!" - воскликнул баронет. - Что ж, мой дорогой сэр, юный Четни только вчера прибыл из Африки. Так писали в вечерних газетах".
   Челюсть американца сжалась в решительный квадрат, и он сжал губы.
   - Вы совершенно правы, сэр, - сказал он, - лорд Четни действительно прибыл в Лондон вчера утром, а вчера вечером я нашел его мертвое тело.
   Первым выздоровел самый младший из присутствующих. Казалось, его гораздо меньше беспокоила личность убитого, чем прерывание повествования.
   - О, пожалуйста, пусть идет дальше! воскликнул он. "Что случилось потом? Вы говорите, что нашли две визитные карточки. Откуда вы знаете, какая карточка принадлежала убитому?
   Американец, прежде чем ответить, подождал, пока стихнет хор восклицаний. Потом продолжил, как будто его и не прерывали.
   "В тот момент, когда я прочитал имена на карточках, - сказал он, - я подбежал к экрану и, встав на колени рядом с мертвецом, начал обыскивать его карманы. Моя рука тотчас же наткнулась на футляр для карточек, и я обнаружил, что на всех карточках стоит титул графа Четни. Его часы и портсигар также носили его имя. Эти улики, а также тот факт, что его кожа была загорелой, а скулы были изношены лихорадкой, убедили меня, что мертвый мужчина был исследователем Африки, а мальчик, пробежавший мимо меня ночью, был Артуром, его младшим братом.
   "Я был так поглощен своими поисками, что забыл о слуге и все еще стоял на коленях, когда услышал позади себя крик. Я повернулся и увидел, что мужчина в ужасе смотрит на тело.
   "Прежде чем я успел подняться, он снова вскрикнул от ужаса и, бросившись в переднюю, помчался к двери на улицу. Я прыгнул за ним, крича ему, чтобы он остановился, но прежде чем я успел добраться до зала, он распахнул дверь, и я увидел, как он выскочил в желтый туман. Я в прыжке преодолела ступеньки и побежала по садовой дорожке, но как раз в тот момент, когда ворота щелкнули передо мной. Я тут же открыл ее и, следуя за звуком шагов мужчины, помчался за ним через открытую улицу. Он тоже меня услышал, и мгновенно перестал бежать, и наступила абсолютная тишина. Он был так близко, что мне почти почудилось, будто я слышу, как он тяжело дышит, и я затаила дыхание, чтобы прислушаться. Но я не мог различить ничего, кроме капель тумана вокруг нас и музыки венгерского оркестра, которую я слышал, когда впервые потерял себя.
   "Все, что я мог видеть, - это квадрат света из двери, которую я оставил открытой за собой, и лампа в холле, мерцающая на сквозняке. Но пока я смотрел на это, пламя лампы яростно металось из стороны в сторону, и дверь, подхваченная тем же потоком воздуха, медленно закрывалась. Я знал, что если он закроется, я не смогу снова войти в дом, и я безумно бросился к нему. Кажется, я даже вскрикнул, как будто это было что-то человеческое, что я мог заставить повиноваться мне, а потом зацепился ногой за бордюр и врезался в тротуар. Когда я поднялся на ноги, я был в головокружении и полуошеломлен, и хотя мне тогда казалось, что я иду к двери, теперь я знаю, что я, вероятно, отвернулся прямо от нее; ибо, пока я бродил в ночи, лихорадочно призывая полицию, мои пальцы не касались ничего, кроме капающего тумана, и железные перила, которые я искал, казалось, растаяли. В течение многих минут я бил руками по туману, как жмурки, резко поворачиваясь кругами, громко ругаясь на свою глупость и беспрестанно взывая о помощи. Наконец из тумана мне ответил голос, и я оказался в кругу полицейского фонаря.
   "Это конец моего приключения. То, что я должен сказать вам сейчас, это то, что я узнал от полиции.
   "В полицейском участке, куда меня привел человек, я рассказал вам то, что вы только что услышали. Я сказал им, что дом, который они должны немедленно найти, находится в стороне от улицы в радиусе двухсот ярдов от казарм Найтсбриджа, что в пятидесяти ярдах от него кто-то дает танец под музыку венгерского оркестра. и что перила перед ним были высотой с талию человека и заострены. С этой целью двадцати мужчинам сразу же было приказано отправиться в туман на поиски дома, а самого инспектора Лайла отправили в дом лорда Эдама, отца Четни, с ордером на арест лорда Артура. Меня поблагодарили и уволили под подписку о невыезде.
   "Сегодня утром ко мне заходил инспектор Лайл, и от него я узнал полицейскую версию происшествия, которое только что описал.
   "По-видимому, я очень далеко забрел в тумане, потому что сегодня до полудня дом не был найден, и лорда Артура не могли арестовать. Он не вернулся в отчий дом прошлой ночью, и следов его нет; но из того, что полиции известно о прошлых жизнях людей, которых я нашел в том затерянном доме, они разработали теорию, и их теория состоит в том, что убийства были совершены лордом Артуром.
   "Влюбленность его старшего брата, лорда Четни, в русскую принцессу, как сказал мне инспектор Лайл, всем хорошо известна. Около двух лет назад принцесса Зичи, как она себя называет, и он постоянно были вместе, и Четни сообщил своим друзьям, что они собираются пожениться. Эта женщина была известна на двух континентах, и когда лорд Эдам услышал об увлечении своего сына, он обратился в полицию за ее досье.
   "Именно благодаря тому, что он обратился к ним, они так много знают о ней и ее отношениях с Четни. От полиции лорд Эдам узнал, что г-жа Зиши когда-то была шпионкой на службе у русского третьего отдела, но недавно она была отвергнута собственным правительством и жила своим умом, шантажом и своей красотой. Лорд Эдам поставил этот рекорд перед своим сыном, но Четни либо уже знал это, либо женщина убедила его не верить в это, и отец и сын расстались в великом гневе. Два дня спустя маркиз изменил свое завещание, оставив все свои деньги младшему брату Артуру.
   "Титуль и часть земельной собственности он не мог оставить у Четни, но он поклялся, что если его сын снова увидит эту женщину, то завещание останется в силе, и он останется без гроша.
   "Это было около восемнадцати месяцев назад, когда Четни, по-видимому, устал от принцессы и внезапно отправился снимать и исследовать Центральную Африку. От него не поступало никаких известий, за исключением того, что дважды сообщалось, что он умер от лихорадки в джунглях, и, наконец, два торговца достигли побережья, которые сказали, что видели его тело. Это было принято всеми как неопровержимое, и юный Артур был признан наследником Эдамских миллионов. В силу этого предположения он тотчас же стал занимать огромные суммы у ростовщиков. Это имеет большое значение, так как полиция считает, что именно эти долги привели его к убийству своего брата. Вчера, как вы знаете, лорд Четни внезапно вернулся из могилы, и именно тот факт, что в течение двух лет он считался мертвым, придавал такое значение его возвращению и породил те столбцы подробностей о нем, которые появились в все вечерние газеты. Но, очевидно, за время своего отсутствия ему не надоела принцесса Зичи, ибо мы знаем, что через несколько часов после прибытия в Лондон он разыскал ее. Его брат, который также узнал о его появлении из газет, вероятно, подозревал, какой дом он посетит первым, и последовал за ним туда, прибыв туда, как рассказывает нам русский слуга, пока они вдвоем пили кофе на рисунке... номер. Итак, принцесса, как мы также узнаем от слуги, удалилась в столовую, оставив братьев вдвоем. Что произошло, можно только догадываться.
   "Лорд Артур знал теперь, что, когда выяснится, что он больше не наследник, ростовщики набросятся на него. Полиция считает, что он сразу же разыскал своего брата, чтобы выпросить денег, чтобы покрыть пост-некрологи, но что, учитывая, что ему нужна была сумма в несколько сотен тысяч фунтов стерлингов, Четни отказался дать ее ему. Никто не знал, что Артур отправился искать своего брата. Они были одни. Тогда возможно, что в страсти разочарования и обезумев от позора, который он видел перед собой, молодой Артур сделал себя наследником вне всяких сомнений. Смерть его брата ничего не дала бы, если бы женщина осталась жива. Тогда возможно, что он пересек зал и тем же оружием, которое сделало его наследником лорда Эдама, уничтожил единственного свидетеля убийства. Единственный другой человек, который мог это видеть, спал в пьяном угаре, чему он, несомненно, был обязан своей жизнью. И все же, - заключил военно-морской атташе, наклоняясь вперед и отмечая пальцем каждое слово, - лорд Артур совершил фатальную ошибку. В спешке он оставил дверь дома открытой, открывая доступ первому прохожему, и забыл, что, входя в нее, он передал свою карточку слуге. Этот клочок бумаги еще может отправить его на виселицу. Между тем он бесследно исчез, и где-то, на одной из миллионов улиц этой великой столицы, в запертом и пустом доме лежит тело его брата и женщины, которую любил его брат, ненайденное, непогребенное, и с их убийством неотомщенным".
   В дискуссии, последовавшей за заключением рассказа о военно-морском атташе, господин с жемчужиной участия не принимал. Вместо этого он встал и, поманив слугу в дальний угол комнаты, серьезно что-то ему шептал, пока внезапное движение со стороны сэра Эндрю не заставило его поспешно вернуться к столу.
   "В истории мистера Сирса есть несколько моментов, которые я хочу объяснить, - воскликнул он. - Садитесь, сэр Эндрю, - попросил он. "Давайте послушаем мнение эксперта. Меня не волнует, что думает полиция, я хочу знать, что думаете вы".
   Но сэр Генри неохотно поднялся со стула.
   "Я не хотел бы ничего лучше, чем обсудить это, - сказал он. - Но самое главное, чтобы я направился в Дом. Я должен был быть там некоторое время назад". Он повернулся к слуге и велел ему вызвать экипаж.
   Господин с жемчужной запонкой умоляюще посмотрел на морского атташе. "Наверняка есть много деталей, о которых вы нам не рассказали", - настаивал он. - Некоторые вы забыли.
   Баронет быстро прервал его.
   "Надеюсь, что нет, - сказал он, - потому что я не мог остановиться, чтобы послушать их".
   -- История окончена, -- заявил военно-морской атташе. "Пока лорд Артур не арестован или не найдены тела, больше нечего сказать ни о Четни, ни о принцессе Зичи".
   - О лорде Четни, может быть, и нет, - перебил джентльмен спортивного вида в черном галстуке, - но всегда найдется, что рассказать о принцессе Зичи. Я знаю достаточно историй о ней, чтобы заполнить книгу. Она была замечательнейшей женщиной". Оратор бросил окурок сигары в кофейную чашку и, достав из кармана портсигар, выбрал новую. При этом он рассмеялся и поднял футляр, чтобы остальные могли его увидеть. Это был обыкновенный портсигар из потертой свиной кожи с серебряной застежкой.
   "Единственный раз, когда я ее встретил, - сказал он, - она пыталась украсть у меня это".
   Баронет внимательно посмотрел на него.
   - Она пыталась тебя ограбить? - повторил он.
   -- Пытался отнять у меня вот это, -- продолжал джентльмен в черном галстуке, -- и бриллианты Государыни. В его тоне смешались восхищение и обида.
   "Бриллианты царицы!" - воскликнул баронет. Он быстро и подозрительно взглянул на говорящего, а затем на остальных за столом. Но лица их не выражали никаких иных эмоций, кроме обычного интереса.
   - Да, бриллианты Государыни, - повторил мужчина в черном галстуке. "Это было ожерелье из бриллиантов. Мне сказали отнести их русскому послу в Париже, который должен был доставить их в Москву. Я посланник королевы", - добавил он.
   -- О, понятно! -- воскликнул сэр Эндрю с облегчением. -- И вы говорите, что эта самая принцесса Зичи, одна из жертв этого двойного убийства, пыталась отнять у вас... этот портсигар.
   - И бриллианты Государыни, - невозмутимо ответил Посланник Королевы. "Это небольшая история, но она дает представление о характере женщины. Ограбление произошло между Парижем и Марселем.
   Баронет прервал его резким движением. - Нет, нет, - воскликнул он, протестующе качая головой. "Не искушай меня. Я действительно не могу слушать. Я должен быть в Доме через десять минут.
   - Мне очень жаль, - сказал Посланник Королевы. Он повернулся к сидящим вокруг него. - Интересно, другие джентльмены... - осторожно спросил он. Послышался хор вежливого шепота, и Посланник Королевы, склонив голову в знак признательности, сделал приготовительный глоток из своего стакана. В тот же миг слуга, с которым говорил человек с черной жемчужиной, сунул ему в руку листок бумаги. Он взглянул на него, нахмурился и бросил под стол.
   Слуга поклонился баронету.
   - Ваш экипаж ждет, сэр Эндрю, - сказал он.
   - Ожерелье стоило двадцать тысяч фунтов, - начал посланник королевы. - Это был подарок королевы Англии в честь... - Баронет раздраженно воскликнул.
   - Честное слово, это очень раздражает, - прервал он. - Мне действительно не следует оставаться. Но я определенно хочу это услышать. Он раздраженно повернулся к слуге. -- Скажи экипажу подождать, -- скомандовал он и с видом прогульщика виновато скользнул в кресло.
   Джентльмен с черной жемчужиной вежливо улыбнулся и постучал по столу.
   - Порядок, джентльмены, - сказал он. "Заказ на рассказ о посланнике королевы и бриллиантах царицы".
   ГЛАВА II
   "Ожерелье было подарком английской королевы царице России, - начал посланник королевы. "Это должно было отпраздновать коронацию царя. Нашему Министерству иностранных дел было известно, что российский посол в Париже должен был выехать в Москву на эту церемонию, и мне было приказано отправиться в Париж и передать ему ожерелье. Но когда я добрался до Парижа, я обнаружил, что он не ждал меня неделю спустя и взял отпуск на несколько дней в Ницце. Его люди попросили меня оставить ожерелье у них в посольстве, но мне было поручено получить расписку от самого посла, поэтому я сразу же отправился в Ниццу. Тот факт, что Монте-Карло находится не в двух тысячах миль от Ниццы, может имели какое-то отношение к тому, что заставили меня так тщательно выполнять мои инструкции. Как принцесса Зичи узнала об ожерелье, я не знаю, но могу догадаться. Как вы только что слышали, она одно время была шпионкой на службе у русского правительства. И после того, как ее уволили, она продолжала знакомиться со многими русскими агентами в Лондоне. Вероятно, от одного из них она узнала, что ожерелье должно было быть отправлено в Москву и какой из посланных королевы был указан, чтобы доставить его туда. Тем не менее я сомневаюсь, что даже это знание помогло бы ей, если бы она не знала также кое-что, чего, как я полагал, не знал никто в мире, кроме меня и еще одного мужчины. И, как ни странно, другой человек тоже был Посланником Королевы и моим другом. Вы должны знать, что до этого ограбления я всегда скрывал свои депеши особым образом. Я почерпнул эту идею из пьесы под названием "Клочок бумаги". В нем мужчина хочет спрятать некий компрометирующий документ. Он знает, что его будут тайно обыскивать во всех его комнатах, поэтому он кладет его в порванный конверт и вешает на каминной полке на видном месте. В результате женщина, которая обыскивает дом, чтобы найти его, заглядывает во все неожиданные места, но пропускает клочок бумаги, который находится прямо у нее под носом. Иногда бумаги и пакеты, которые нам дают возить по Европе, имеют очень большую ценность, а иногда это специальные марки сигарет и заказы придворным портнихам. Иногда мы знаем, что несем, а иногда нет. Если речь идет о крупной сумме денег или договоре, они обычно сообщают нам об этом. Но, как правило, мы не знаем, что находится в пакете; поэтому, чтобы быть в безопасности, мы, естественно, заботимся о нем так же тщательно, как если бы мы знали, что он содержит условия ультиматума или драгоценности короны. Как правило, мои собратья несут официальные посылки в почтовом ящике, что так же очевидно, как дамская сумка с драгоценностями в руках ее горничной. Каждый знает, что они несут что-то ценное. Они вознаграждают за нечестность. Что ж, после того, как я увидел спектакль "Клочок бумаги", я решил положить правительственные ценности в самое неожиданное место, где их можно было бы искать. Поэтому я прятал документы, которые мне давали, в сапоги для верховой езды, а мелкие предметы, такие как деньги или драгоценности, я носил в старом портсигаре. После того, как я начал использовать свой портсигар для этой цели, я купил новый, точно такой же, для своих сигар. Но, чтобы избежать ошибок, я поставил свои инициалы с обеих сторон нового, и в тот момент, когда я прикоснулся к корпусу, даже в темноте, я мог определить, что это было, по выпуклым инициалам.
   "Никто не знал об этом, кроме Посланника Королевы, о котором я говорил. Однажды мы вместе уехали из Парижа на Восточном экспрессе. Я собирался в Константинополь, а он должен был остановиться в Вене. В дороге я рассказал ему о своем своеобразном способе прятать вещи и показал портсигар. Если я правильно помню, в той поездке в нем находился большой крест св. Михаила и св. Георгия, который королева отправляла нашему послу. Посланника очень позабавил мой план, и несколько месяцев спустя, когда он встретил принцессу, он рассказал ей об этом как о забавной истории. Конечно, он понятия не имел, что она русская шпионка. Он вообще ничего о ней не знал, кроме того, что она была очень привлекательной женщиной.
   - Это было нескромно, но он никак не мог предположить, что она когда-нибудь воспользуется тем, что он ей сказал.
   "Позже, после ограбления, я вспомнил, что сообщил этому молодому парню о моем тайном укрытии, и когда я снова увидел его, я расспросил его об этом. Он был очень огорчен и сказал, что никогда не видел важности секрета. Он вспомнил, что рассказал об этом нескольким людям, в том числе принцессе Зичи. Так я узнал, что это она ограбила меня, и я знаю, что с того момента, как я покинул Лондон, она преследовала меня и что тогда она знала, что бриллианты спрятаны в моем портсигаре.
   "Мой поезд в Ниццу отправился из Парижа в десять утра. Когда я путешествую ночью, я обычно говорю шеф -повару , что я посыльный королевы, и он выделяет мне отдельное купе, но днем я принимаю любые предложения. Этим утром я нашел пустое купе и дал чаевые охраннику, чтобы не пускать туда остальных, не из страха потерять бриллианты, а потому, что мне хотелось курить. Он запер дверь, и, когда прозвенел последний звонок, я решил, что должен путешествовать один, поэтому начал расставлять ловушки и устраиваться поудобнее. Бриллианты из портсигара лежали во внутреннем кармане моего жилета, и, поскольку они представляли собой громоздкую упаковку, я вынул их, намереваясь положить в сумку. Это небольшой ранец, как у букмекерской конторы, или те ручные сумки, которые носят курьеры. Я ношу его на ремешке через плечо, и независимо от того, сижу ли я или иду, он никогда не покидает меня.
   "Я вынул из внутреннего кармана портсигар, в котором было ожерелье, и портсигар, в котором были сигары, из сумки, и пока я искал в нем коробок спичек, я положил два портсигара рядом с собой на сиденье.
   "В этот момент поезд тронулся, но в тот же миг раздался грохот в замке купе, и двое носильщиков подняли и втолкнули в дверь женщину, а вслед за ней швырнули ее пледы и зонтики.
   "Инстинктивно я потянулся к бриллиантам. Я быстро засунул их в сумку и, затолкнув далеко на дно сумки, щелкнул пружинным замком. Затем я положил сигары в карман своего пальто, но с мыслью, что теперь, когда у меня есть женщина в качестве попутчика, мне, вероятно, не позволят насладиться ими.
   "Одна из ее вещей упала к моим ногам, а сбоку приземлился сверток ковров. Я подумал, что если скрою, что даме не рады, и сразу же постараюсь вести себя вежливо, она, может быть, разрешит мне закурить. Поэтому я поднял ее сумку с пола и спросил, куда ее положить.
   "Когда я говорил, я впервые взглянул на нее и увидел, что она была удивительно красивой женщиной.
   "Она очаровательно улыбнулась и умоляла меня не беспокоить себя. Затем она привела в порядок свои вещи и, открыв сумку, достала золотой портсигар.
   "Вы возражаете против курения?" она спросила.
   Я рассмеялся и заверил ее, что был в большом страхе, как бы она сама не стала возражать против этого.
   "Если тебе нравятся сигареты, - сказала она, - попробуешь эти? Их катают специально для моего мужа в России, и они должны быть очень хорошими".
   Я поблагодарил ее и взял одну из ее портсигара, и она оказалась настолько лучше моей, что я продолжал курить ее сигареты до конца пути. Должен сказать, что мы очень хорошо поладили. Я понял по короне на ее портсигаре и по ее манерам, которые были столь же благовоспитанны, как и у любой женщины, которую я когда-либо встречал, что она была важной персоной, и хотя она казалась слишком красивой, чтобы быть респектабельной. Я определил, что она была какой -то знатной дамой , которая была настолько уверена в своем положении, что могла позволить себе быть нетрадиционной. Сначала она прочитала свой роман, потом сделала несколько замечаний по поводу декораций, и, наконец, мы начали обсуждать текущую политику континента. Она рассказывала обо всех городах Европы и, казалось, знала все достойные знакомства. Но она ничего не рассказала о себе, кроме того, что часто использовала выражение: "Когда мой муж находился в Вене" или "Когда мой муж был переведен в Рим". Однажды она сказала мне: "Я часто видела вас в Монте-Карло. Я видел тебя, когда ты выиграл чемпионат среди голубей. Я сказал ей, что я не стрелок, и она слегка вздрогнула от удивления. - О, прошу прощения, - сказала она. - Я думал, вы Мортон Гамильтон, чемпион Англии. На самом деле я похож на Гамильтон, но теперь я знаю, что ее целью было заставить меня думать, что она понятия не имеет, кто я на самом деле. Ей вовсе не нужно было действовать, потому что я, конечно, не подозревал ее и был только рад иметь такую очаровательную спутницу.
   "Единственное, что должно было вызвать у меня подозрения, это то, что на каждой станции она придумывала какой-нибудь тривиальный предлог, чтобы вывести меня из купе. Она делала вид, что ее служанка едет сзади нас в одном из вагонов второго класса, и все твердила, что не может понять, почему женщина не пришла ухаживать за ней, и если служанка не появится на следующей остановке, не буду ли я так любезен выйти и принести ей все, что она притворялась, что хочет.
   "Я сняла с полки свой несессер, чтобы достать роман, и оставила его на сиденье напротив моего, в самом дальнем от нее конце купе. И однажды, когда я вернулся, купив ей чашку шоколада или еще с какой-нибудь дурацкой затеей, я застал ее стоящей в моем конце купе, держась обеими руками за несессер. Она посмотрела на меня, даже глазом не моргнув, и осторожно задвинула чемоданчик в угол. - Твоя сумка соскользнула на пол, - сказала она. - Если у вас там есть какие-нибудь бутылки, вам лучше посмотреть и убедиться, что они не разбиты.
   - И даю вам слово, я был таким ослом, что открыл кейс и все просмотрел. Должно быть, она подумала, что я Джаггинс . Мне становится жарко всякий раз, когда я вспоминаю об этом. Но, несмотря на мою тупость и ее ум, она ничего не могла получить, отсылая меня, потому что то, что ей было нужно, было в сумке, и каждый раз, когда она отсылала меня, сумка уходила со мной.
   "После случая с туалетным столиком ее манера поведения изменилась. То ли в мое отсутствие она успела просмотреть его, то ли, когда я осматривал его на предмет битых бутылок, она видела все, что там было.
   "С этого момента она, должно быть, была уверена, что портсигар, в котором, как она знала, я ношу бриллианты, находится в сумке, прикрепленной к моему телу, и с этого времени она, вероятно, замышляла, как бы получить его от меня. . Ее беспокойство стало наиболее очевидным. Она перестала вести себя как знатная леди, а вместе с ней и ее очаровательная снисходительность. Она замолчала и, когда я говорил, отвечала мне раздраженно или как попало. Без сомнения, ее разум был полностью занят ее планом. Конец нашего путешествия стремительно приближался, и ее время для действий сокращалось со скоростью экспресса. Даже я, ничего не подозревающий, заметил, что с ней что-то очень не так. Я действительно думаю, что еще до того, как мы добрались до Марселя, если бы я по своей глупости не дал ей шанса, которого она хотела, она могла бы воткнуть в меня нож и выкатить меня на рельсы. А так я думал только о том, что долгое путешествие утомило ее. Я предположил, что это была очень трудная поездка, и спросил ее, позволит ли она мне предложить ей немного моего коньяка.
   "Она поблагодарила меня и сказала: "Нет", а потом вдруг ее глаза загорелись, и она воскликнула: "Да, спасибо, если вы будете так любезны".
   "Моя фляжка была в ручной сумке, я положил ее себе на колени и большим пальцем отодвинул защелку. Поскольку я храню свои билеты и путеводитель по железной дороге в сумке, я так постоянно открываю ее, что никогда не запираю ее, и тот факт, что она привязана ко мне, всегда был достаточной защитой. Но теперь я могу оценить, какое удовлетворение и какое мучение, должно быть, испытала та женщина, когда увидела, что сумка открывается без ключа.
   "Когда мы пересекали горы, мне было довольно холодно, и я был одет в легкое гоночное пальто. Но после того, как зажгли лампы, в купе стало очень жарко и душно, и пальто мне показалось неудобным. Так что я встал, и, предварительно накинув лямку сумки через голову, положил сумку на сиденье рядом со мной и снял гоночную куртку. Я не виню себя за небрежность; мешок все еще был в пределах досягаемости моей руки, и ничего бы не случилось, если бы в этот самый момент поезд не остановился в Арле. Именно сочетание того, что я снял сумку и одновременно вошли на станцию, дало принцессе Зичи шанс ограбить меня.
   - Мне не нужно говорить, что она была достаточно умна, чтобы принять это. Поезд на полной скорости въехал на станцию и резко остановился. Я только что бросил пальто на вешалку и протянул руку за сумкой. В другое мгновение у меня был бы ремешок на плече. Но в этот момент Принцесса распахнула дверь купе и дико поманила людей на перроне. 'Натали!' - позвала она. - Натали! а вот и я. Иди сюда! Сюда!' Она повернулась ко мне в величайшем волнении. - Моя служанка! воскликнула она. "Она ищет меня. Она прошла мимо окна, не увидев меня. Иди, пожалуйста, и верни ее. Она продолжала указывать на дверь и манила меня другой рукой. В тоне этой женщины определенно было что-то такое, что заставило его подпрыгнуть. Когда она отдавала приказы, ни о чем другом думать не приходилось. Так что я бросился с поручением милосердия, а затем снова бросился назад, чтобы спросить, как выглядит служанка.
   "В черном", - ответила она, вставая и запирая дверь купе. - Весь в черном, с чепчиком!
   "Поезд ждал три минуты в Овне, и за это время я, должно быть, подбежал к более чем двадцати женщинам и спросил: "Вы Натали?" Единственная причина, по которой меня не ударили зонтиком и не передали в полицию, заключалась в том, что они, вероятно, подумали, что я сошел с ума.
   "Когда я прыгнул обратно в купе, принцесса сидела там, где я ее оставил, но глаза ее горели от счастья. Она почти ласково положила руку мне на плечо и истерически сказала: "Вы очень добры ко мне. Мне очень жаль, что я побеспокоил вас.
   "Я протестовал против того, что каждая женщина на платформе была одета в черное.
   "Право мне так жаль, - сказала она, смеясь; и она продолжала смеяться, пока не начала дышать так быстро, что я подумал, что она вот-вот потеряет сознание.
   "Теперь я понимаю, что последняя часть этого путешествия, должно быть, была для нее ужасными полчаса. Портсигар у нее был в безопасности, но она знала, что и сама не в безопасности. Она понимала, что если я открою свою сумку даже в последнюю минуту и упущу чемодан, я буду уверена, что она взяла его. Я положил бриллианты в сумку в тот самый момент, когда она вошла в купе, и с тех пор никто, кроме нас самих, не занимал ее. Она знала, что, когда мы доберемся до Марселя, она либо станет на двадцать тысяч фунтов богаче, чем при отъезде из Парижа, либо отправится в тюрьму. Такова была ситуация, как она, должно быть, прочитала, и я не завидую ее душевному состоянию в эти последние полчаса. Должно быть, это был ад.
   "Я видел, что что-то не так, и в своей невинности даже подумал, не был ли мой коньяк слишком крепок. Ибо она вдруг превратилась в блестящую собеседницу, и аплодировала, и смеялась над всем, что я говорил, и стреляла в меня вопросами, как из пулемета, так что у меня не было времени думать ни о чем, кроме того, что она говорила. Когда я шевелился, она прекращала болтать, наклонялась ко мне и смотрела на меня, как кошка на мышиную нору. Я недоумевал, как я мог считать ее приятной попутчицей. Я думал, что предпочел бы быть запертым с сумасшедшим. Мне не хочется думать, как бы она повела себя, если бы я попытался осмотреть сумку, но так как она снова была надежно пристегнута вокруг меня, я не стал ее открывать и добрался до Марселя живым. Когда мы подъехали к станции, она пожала мне руку и ухмыльнулась, как чеширский кот.
   "Я не могу вам сказать, - сказала она, - как сильно я должна вас благодарить". Что вы думаете об этом за наглость!
   "Я предложил посадить ее в карету, но она сказала, что должна найти Натали и надеется, что мы еще встретимся в гостинице. Так что я поехал один, гадая, кто она такая и не Натали ли ее хранительница.
   "Мне пришлось несколько часов ждать поезд до Ниццы, а так как я хотел прогуляться по городу, то подумал, что лучше положить бриллианты в сейф отеля. Как только я добрался до своей комнаты, я запер дверь, положил сумку на стол и открыл ее. Я пошарил среди вещей наверху, но не смог дотронуться до портсигара. Я сунул руку поглубже и пошевелил вещи, но все же не дотянулся до нее. Холодная волна прокатилась по моему позвоночнику, а в желудке образовалась какая-то пустота. Потом я раскалился докрасна, и пот выступил по всему моему телу. Я облизал губы языком и сказал себе: "Не будь ослом. Соберись, соберись. Вынимайте вещи по одной. Это там, конечно, это там. Не будь ослом.
   "Поэтому я притормозил свои нервы и стал очень осторожно выковыривать вещи одну за другой, но еще через секунду не выдержал, бросился через комнату и бросил все на кровать. Но бриллиантов среди них не было. Я таскал вещи, рвал их, перетасовывал, переставлял и рассортировывал, но все было бесполезно. Портсигар исчез. Я выбросил все, что было в несессере, на пол, хотя знал, что искать его там бесполезно. Я знал, что положил его в сумку. Я сел и попытался подумать. Я вспомнил, что положил его в сумку в Париже, как только эта женщина вошла в купе, и с тех пор я был с ней наедине, так что это она меня ограбила. Но как? Он никогда не покидал моего плеча. А потом я вспомнил, что так оно и было - что я снял его, когда переодевался, и на те несколько мгновений, что искал Натали. Я вспомнил, что эта женщина отправила меня на эту охоту за гусями и что на каждой другой станции она пыталась отделаться от меня по какому-нибудь дурацкому поручению.
   "Я зарычал, как бешеный бык, и спрыгнул с лестницы через шесть ступенек.
   "Я спросил в канцелярии, не вошла ли сейчас в гостиницу знатная дама, возможно, русская.
   - Как я и ожидал, ее не было. Я прыгнул в кэб и навел справки в двух других отелях, а потом понял, что безрассудно пытаться поймать ее без посторонней помощи, и приказал парню галопом мчаться в контору начальника полиции. Я рассказал свою историю, а заведующая задницей попросила меня успокоиться и хотела сделать заметки. Я сказал ему, что сейчас не время делать заметки, а нужно что-то делать. Он рассердился на это, и я потребовал, чтобы меня немедленно отвели к его начальнику. Шеф, сказал он, был очень занят и не мог меня принять. Так что я показал ему свою серебристую борзую. За одиннадцать лет я ни разу не пользовался им, кроме одного раза. Я довольно энергично заявил, что являюсь посланником королевы и что, если начальник полиции немедленно меня не увидит, он потеряет свою официальную голову. Тут парень соскочил с высокой лошади и побежал со мной к своему начальнику - шустрому молодому парню, армейскому полковнику и очень интеллигентному человеку.
   "Я объяснил, что у меня украли в вагоне французской железной дороги бриллиантовое ожерелье, принадлежавшее королеве Англии, которое Ее Величество отправляла в подарок царице России. Я указал ему, что если ему удастся поймать вора, то он будет создан на всю жизнь и получит благодарность трех великих держав.
   "Он был не из тех, кто думает, что лучше всего передумать. Он видел, как русские и французские ордена расползались по всей его груди, и он бил в колокольчик, и нажимал на кнопки, и выкрикивал приказы, как капитан грошового парохода в тумане. Он разослал ее описание ко всем городским воротам и приказал всем извозчикам и железнодорожным носильщикам обыскать все поезда, отправляющиеся из Марселя. Он приказал проверить всех пассажиров отбывающих судов и телеграфировал владельцам каждой гостиницы и пансиона, чтобы они в течение часа прислали ему полный список своих гостей. Пока я стоял там, он, должно быть, отдал не менее сотни приказов и отправил достаточно комиссаров, сержантов де вилей, жандармов, велосипедистов и Джонни в штатском, чтобы захватить всю немецкую армию. Когда они ушли, он заверил меня, что женщина уже почти арестована. Действительно, официально она была арестована; потому что у нее было не больше шансов сбежать из Марселя, чем из замка Иф.
   "Он сказал мне вернуться в мой отель и с миром владеть моей душой. В течение часа он заверил меня, что сообщит мне о ее аресте.
   "Я поблагодарил его, похвалил за его энергию и ушел. Но я не разделял его уверенности. Я чувствовал, что она была очень умной женщиной и подходила всем и каждому из нас. Ему было очень хорошо ликовать. Он не потерял бриллианты и все бы выиграл, если бы нашел их; в то время как я, даже если бы он вернул ожерелье, был бы только там, где я был до того, как потерял их, и если бы он не вернул его, я был бы разоренным человеком. Для меня это было ужасное лицо. Я всегда гордился своим послужным списком. За одиннадцать лет я ни разу не потерял конверт и не пропустил первый поезд. А теперь я потерпел неудачу в самой важной миссии, которая когда-либо была возложена на меня. И это тоже было не то, что можно было замять. Это было слишком заметно, слишком эффектно. Это наверняка вызовет широкую известность. Я видел, как меня высмеивали по всему континенту и, возможно, увольняли, даже подозревая в том, что я сам взял эту вещь.
   "Я шел перед освещенным кафе, и мне стало так плохо и плохо, что я остановился, чтобы перекусить. Потом я подумал, что если я выпью одну рюмку, то, вероятно, в моем нынешнем состоянии духа не захочу остановиться ниже двадцати, и решил, что лучше оставить это в покое. Но мои нервы прыгали, как испуганный кролик, и я чувствовал, что мне нужно что-то, чтобы их успокоить, иначе я сойду с ума. Я потянулся к своему портсигару, но сигарета показалась мне едва ли достаточной, поэтому я снова положил ее и вынул этот портсигар, в котором я держу только самые крепкие и черные сигары. Я открыл его и сунул в пальцы, но вместо сигары они коснулись тонкого кожаного конверта. Мое сердце остановилось совершенно неподвижно. Я не смел смотреть, но вонзил ногти в кожу и почувствовал слои тонкой бумаги, потом слой ваты, а потом они царапали грани бриллиантов Царицы!
   "Я споткнулся, как будто меня ударили по лицу, и упал на один из стульев на тротуаре. Я разорвал обертку и разложил бриллианты на столике в кафе; Я не мог поверить, что они настоящие. Я скрутила ожерелье между пальцами, смяла его в ладонях и подбросила в воздух. Кажется, я чуть не поцеловал его. Женщины в кафе вставали на стулья, чтобы лучше видеть, и смеялись, и кричали, а люди столпились вокруг меня так тесно, что официантам пришлось сформировать телохранителей. Хозяин подумал, что произошла драка, и вызвал полицию. Я был так счастлив, что мне было все равно. Я тоже засмеялся, дал хозяину пятифунтовую бумажку и велел ему поставить всем выпить. Тогда я рухнул в фиакр и поскакал к моему другу начальнику полиции. Мне было его очень жаль. Он был так счастлив тому шансу, который я ему дал, и наверняка был бы разочарован, когда узнал, что я отправил его по ложной тревоге.
   "Но теперь, когда я нашел ожерелье, я не хотел, чтобы он нашел женщину. В самом деле, я очень хотел, чтобы она убралась подальше, потому что, если бы ее поймали, правда вышла бы наружу, и я, вероятно, получил бы строгий выговор и обязательно был бы осмеян.
   "Теперь я мог видеть, как это произошло. В спешке, чтобы спрятать бриллианты, когда женщину втолкнули в карету, я засунул сигары в сумку, а бриллианты - в карман пальто. Теперь, когда у меня снова были бриллианты в безопасности, это казалось вполне естественной ошибкой. Но я сомневался, что министерство иностранных дел так думает. Я боялся, что он не оценит прекрасной простоты моего тайного укрытия. Итак, когда я добрался до полицейского участка и обнаружил, что женщина все еще на свободе, я испытал более чем облегчение.
   "Как я и ожидал, Шеф был крайне огорчен, когда узнал о моей ошибке и о том, что ему нечего делать. Но я сам был так счастлив, что не хотел, чтобы кто-то еще был несчастен, поэтому я предположил, что эта попытка украсть ожерелье Государыни может быть только первой из серии таких попыток беспринципной банды, и что я все еще могу быть несчастным. в опасности.
   Я подмигнул вождю, и вождь улыбнулся мне, и мы вместе поехали в Ниццу в салоне автомобиля с охраной из двенадцати карабинеров и двенадцати человек в штатском, и мы с вождем всю дорогу пили шампанское. Мы вместе промаршировали до гостиницы, где останавливался русский посол, в тесном окружении нашего эскорта карабинеров, и с самой торжественной церемонией вручили ожерелье. Старый посол был очень впечатлен, и когда мы намекнули, что я уже подвергся нападению разбойников, он уверил нас, что его императорское величество не окажет неблагодарности.
   "Я написал качающееся личное письмо о неоценимых услугах Шефа французскому министру иностранных дел, и ему дали столько русских и французских медалей, что хватило бы даже на французского солдата. Так что, хотя он так и не поймал женщину, он получил свою справедливую награду".
   Посланник Королевы сделал паузу и в некотором смущении оглядел лица окружающих. "Но хуже всего то, - добавил он, - что эта история, должно быть, возникла; ибо, хотя принцесса не получила от меня ничего, кроме портсигара и пяти превосходных сигар, через несколько недель после коронации царь прислал мне золотой портсигар со своей монограммой в бриллиантах. И я еще не знаю, было ли это совпадением, или царь хотел, чтобы я знал, что он знал, что я носил бриллианты Государыни в моем портсигаре из свиной кожи. Что вы думаете, ребята?
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"