Рыбаченко Олег Павлович : другие произведения.

Как вылавливали агентуру Гитлера

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
   Пролог: Лондон, 22 июня 1941 г.
  
   "Похоже, началось. Вам лучше подойти.
   В комнате было темно, и он не был уверен, был ли смутно знакомый голос рядом с ним частью сна или был реальным, и если да, то откуда он исходил.
   - Ты здесь, Эдгар? Вы меня слышите?'
   Он понял, что держит телефон в руке. Должно быть, он подобрал его посреди сна, в котором его окружали мужчины даже выше его ростом, одетые в черную униформу и сияющие улыбками. Сопровождавшая их угроза внезапно исчезла при звуке пронзительного колокольчика и человека, зовущего его по имени.
   'Эдгар! Ты здесь?'
   Он включил прикроватную лампу и откинулся на подушку. Это был Кристофер Портер. К сожалению, его портсигара не было на столе.
   'Да сэр.'
   'В конце концов. Кажется, я разбудил тебя?
   - В два часа ночи? Что заставляет вас так думать?
   - Вам лучше подойти. Похоже, все началось.
   - Надеюсь, это не еще одна ложная тревога.
   - Я так не думаю: лучше приезжайте и посмотрите сами.
   Он быстро оделся, не удосужившись побриться. Уже собираясь выйти из квартиры, он заметил на буфете полстакана виски. Он немного поколебался, а потом выпил. Если то, что говорит Портер, правда, это может быть последний шанс выпить на какое-то время.
   Когда он спешил по Виктория-стрит, шел мелкий дождь, и к тому времени, когда он пересек Парламент-сквер, дождь стал сильным, из-за чего он бежал по Уайтхоллу. Город был окутан тьмой светомаскировки, а это означало, что он наступил на несколько луж. К тому времени, как он подошел к входу в тщательно охраняемый подвал под Уайтхоллом, его легкий летний костюм промок до нитки, носки намокли, и он тяжело дышал. Он присоединился к небольшой очереди людей, ожидающих входа. Всепроникающий запах был запахом дождя, пота и сигаретного дыма. Он пробрался к началу очереди, игнорируя бормотание позади себя.
   "Кто я должен сказать, что это снова, сэр?" Армейский сержант с тревогой посмотрел на людей позади него.
   - Я же говорил вам: мне только что позвонили и сказали приехать сюда. Я действительно не ожидаю, что меня заставят ждать. Ты понимаешь?'
   Сержант колебался: у него был строгий приказ о том, кого пускать в подвал и какая аккредитация им нужна. Этот человек пытался ворваться внутрь. В этот момент дверь в подвал открылась, и какой-то мужчина хлопнул его по плечу.
   - Капитан Эдгар со мной. Будь хорошим парнем, пропусти его, пожалуйста?
  
   Пять минут спустя они спустились на несколько лестничных пролетов и прошли через ряд охраняемых дверных проемов. Теперь они находились на узкой платформе, откуда открывался вид на большую и ярко освещенную операционную, стены которой были увешаны огромными картами. Мужчины и женщины в разной униформе либо разговаривали по телефону, писали на клочках бумаги, либо карабкались по лестнице, чтобы поправить отметки на картах. Другая платформа слева от них была заполнена старшими офицерами.
   - Так это все, сэр?
   - Кажется: все началось сразу после полуночи, по нашему времени. Немцы нанесли авиаудары по ключевым целям в подконтрольном Советскому Союзу секторе Польши. Вскоре после этого их сухопутные войска перешли границу. В данный момент трудно быть точным, но все, что мы собираем, похоже, указывает на то, что это крупное вторжение. В некоторых сообщениях говорится, что задействовано более 100 немецких дивизий. В других сообщениях говорится, что их число может быть ближе к 150".
   - Надежные источники?
   - В Блетчли говорят, что едва справляются со всем радиотрафиком: говорят, самая шумная ночь войны. Через Хельсинки также поступает много хороших вещей. Как вы знаете, финны теперь в значительной степени в постели с немцами; не удивлюсь, увидев, что они присоединяются к вечеринке. Они также хорошо подключены ко всем видам источников в России. Близость и все такое. Стокгольмская станция посылает примерно такое же сообщение. Прошлой ночью Морган прислал из Лиссабона три сообщения, говоря, что, по его мнению, это неизбежно - очевидно, из двух разных источников, один из которых особенно хорош в Министерстве иностранных дел.
   Эдгар никак не отреагировал, как будто все, что ему говорили, не было для него новостью. Он порылся в карманах и понял, что забыл принести сигареты.
   - Как выглядит фронт?
   Кристофер Портер указал на огромную карту Европы напротив них. "Начиная с севера - там, где этот красный ромб, - они определенно перешли границу Латвии. Вероятно, 4 - я танковая группа, мы знаем, что они были в этом районе. Потом всю дорогу вниз по границе, на юг до самой Украины. Похоже, там могут быть замешаны румыны, возможно, и венгры. См. Брест на карте... там? Вот где может быть основная тяга, хотя пока рано говорить наверняка. Между ним и Люблином: к северу и югу от Припятских болот. '
   "Неплохой фронт".
   - Ну, если они действительно атаковали от Балтийского до Черного моря, то это больше тысячи миль. Невероятно, если им удастся это осуществить.
   Эдгар минут пять смотрел на карту. - Он сумасшедший, не так ли?
   'Кто?'
   Эдгар удивленно посмотрел на Портера. "Гитлер. Он оставил это слишком поздно. Посмотрите, как далеко они от Москвы, более 600 миль. Кстати говоря, оттуда много шума?
   "Ничего официального. Судя по всему, говорят, что их верховное командование разослало какое-то предупреждение о вторжении примерно за три часа до нападения немцев, но мы не можем этого подтвердить. Явно не подействовало. Конечно, прошлой ночью было очень заметное увеличение радиотрафика в Москве и из Москвы, но мы знаем, что Советы время от времени склонны к довольно шумному поведению. В общем, похоже, что они были застигнуты врасплох.
   - Ну, - сказал Эдгар, снимая куртку, - не то чтобы мы их не предупредили.
  
   ***
  
  
   Глава 1: Аэропорт Кройдон, Лондон, август 1939 г.
  
   В тени после 1:30 дня в понедельник, 14 августа , 20 человек вышли из здания аэровокзала в аэропорту Кройдон и пошли по взлетно-посадочной полосе, все еще влажной от сильного ночного дождя.
   Они были несколько разрозненной группой, как это обычно бывает с международными путешественниками. Некоторые были британцами, некоторые иностранцами; несколько женщин, в основном мужчин; большинство нарядно одеты. Один из пассажиров был мужчиной среднего роста и слегка пухлого телосложения. При ближайшем рассмотрении можно было бы увидеть ярко-зеленые глаза, которые бегали по сторонам, стремясь все охватить, и нос, слегка изогнутый влево. У него был рот, который казался неподвижным в начале улыбки, и общий эффект был более молодым лицом на более старом теле. Несмотря на палящее августовское солнце, на мужчине был длинный плащ и шляпа-трилби, сдвинутая на затылок. В каждой руке он нес по большому портфелю; один черный, один светло-коричневый. Может быть, из-за груза пальто и двух чемоданов, а может быть, из-за своей природной склонности он шел в стороне от группы. В какой-то момент он рассеянно свернул в сторону авиалайнера KLM, прежде чем человек в форме направил его обратно к остальным.
   Примерно через минуту группа собралась у трапа самолета Swissair, рядом с табличкой, указывающей пункт назначения: "Служба 1075: Базель". Очередь образовалась, поскольку пассажиры ждали проверки билетов и паспортов.
   Когда человек с двумя портфелями предъявил свои документы, полицейский, ответственный за проверку, внимательно просмотрел их, прежде чем кивнуть в сторону высокого мужчины, появившегося позади пассажира. Еще на нем была фетровая шляпа, хотя у нее были такие широкие поля, что нельзя было разглядеть черты его лица.
   Высокий мужчина шагнул вперед и нетерпеливо выхватил у полицейского паспорт. Он мельком взглянул на него, как будто знал, чего ожидать, затем повернулся к пассажиру.
   - Не могли бы вы пойти со мной, герр Гессе? Это была скорее инструкция, чем приглашение.
   'В чем проблема? Разве мы не можем здесь разобрать, что там?
   - Возможно, сэр, проблем не будет, но будет лучше, если вы пойдете со мной. Говорить внутри будет гораздо легче.
   "Но что, если я пропущу свой рейс? Он отправляется через 20 минут.
   Высокий мужчина ничего не сказал, но указал на черный "Остин-7", который остановился рядом с ними. К этому времени последний пассажир поднялся на борт, и трапы отъезжали от самолета. Короткий путь обратно к терминалу прошел в тишине. Они вошли в терминал через боковую дверь и поднялись в офис на втором этаже.
   Герр Гессе последовал за высоким мужчиной в маленькую контору, большую часть которой занимало большое окно, выходившее на перрон и взлетно-посадочную полосу за ним. Мужчина сел за стол перед окном и жестом пригласил Гессе сесть с другой стороны.
   'Садиться? Но я пропущу свой рейс! О чем это все? Все мои документы в порядке. Я настаиваю на объяснении.
   Мужчина указал на стул, и Гессе неохотно сел, покачивая головой. Он снял шляпу, и Гессе обнаружил, что смотрит на одно из самых ничем не примечательных лиц, которые он когда-либо видел. У него был загорелый цвет лица человека, проводившего много времени на свежем воздухе, и темные глаза с проницательным взглядом, но в остальном в нем не было ничего запоминающегося. Гессе мог смотреть на него часами и все равно с трудом выделял его из толпы. Этому мужчине могло быть от тридцати пяти до пятидесяти, и когда он говорил, то говорил школьным тоном, возможно, с малейшим следом северного акцента.
   "Меня зовут Эдгар. Ты куришь?'
   Гессе покачал головой. Эдгар не торопясь выбрал сигарету из серебряного портсигара, который он вынул из внутреннего кармана, и зажег ее. Он осматривал зажженный кончик сигареты, осторожно вертя его в руке, любуясь свечением и наблюдая за узорами, оставленными струйками дыма, когда они висели над столом и дрейфовали к потолку. Похоже, он не торопился. Позади него трактор тянул самолет Swissair по направлению к взлетно-посадочной полосе. Серебристый самолет Имперских авиалиний резко снижался с юга, солнце отражалось от его крыльев.
   Эдгар сидел молча, внимательно глядя на мужчину перед собой, прежде чем встать и целую минуту смотреть в окно, отсчитывая время на своих наручных часах. В это время он избегал думать о другом человеке, не желая вспоминать ни картинки, ни воспоминания. Когда минута истекла, он повернулся и сел. Не поднимая глаз, он записал в блокнот:
   Цвет лица: бледный, почти нездоровый, бледный.
   Глаза: ярко-зеленые.
   Волосы: темные и густые, требуют стрижки.
   Нос под небольшим углом (слева).
   Улыбки.
   Телосложение: слегка полноватый.
   Нервничает, но уверен в себе.
   Этой технике его научил коллега. "Слишком много наших первых впечатлений о ком-то случайны, настолько, что они мало связаны с тем, как человек выглядит на самом деле", - сказал он ему. Как следствие, мы склонны описывать кого-то в таких общих чертах, что важные черты, как правило, игнорируются. Посмотрите на них одну минуту, забудьте о них на одну минуту, а затем запишите полдюжины вещей о них.
   Человек, на первый взгляд совершенно невзрачный, которого при других обстоятельствах Эдгар мог бы пройти по улице, не заметив, теперь обладал характеристиками, облегчавшими его припоминание.
   Вы будете делать.
   - Есть несколько вещей, которые меня озадачивают в вас, герр Гессе. Кстати, вы довольны тем, что я называю вас герр Гессе? Пока капитан Эдгар говорил, он смотрел на швейцарский паспорт этого человека, словно читая по нему.
   - А почему бы и нет? Гессе говорил с безупречным английским акцентом с намеком на протяжность высшего класса.
   - Что ж, - сказал Эдгар, постукивая при этом паспортом по столу. - Это одна из многих вещей в тебе, которые меня озадачивают. Вы путешествуете по этому швейцарскому паспорту на имя Анри Гессе. Но разве у вас нет британского паспорта на имя Генри Хантера?
   Мужчина помедлил, прежде чем кивнуть. Эдгар заметил, что вспотел.
   - Уверен, вам было бы удобнее, если бы вы сняли шляпу и пальто.
   Наступила еще одна пауза, пока Гессе вставал, чтобы повесить шляпу и пальто на заднюю часть двери.
   - Значит, вы признаете, что вы также известны как Генри Хантер?
   Мужчина снова кивнул.
   'Заграничный пасспорт?'
   - Он у вас есть.
   - Если бы я был на вашем месте, герр Гессе, думаю, я бы вообще вел себя более сговорчиво. Я имею в виду ваш британский паспорт: тот, что на имя Генри Хантера.
   'Что насчет этого?'
   - Я хотел бы это увидеть.
   Генри Хантер колебался.
   - Во избежание сомнений, герр Гессе, я должен сказать вам, что имею право обыскать все, что у вас есть: британский паспорт, пожалуйста?
   Генри поднял коричневый портфель на колени, наклонил его к себе и открыл ровно настолько, чтобы можно было дотянуться одной рукой. изучая это.
   "Генри Ричард Хантер: родился в Суррее 6 ноября 1909 года; что делает вас 29.'
   'Правильный.'
   Эдгар держал швейцарский паспорт в левой руке и британский в правой и двигал ими вверх и вниз, словно пытаясь понять, что тяжелее.
   - Немного странно, не так ли? Два паспорта: разные имена, одно и то же лицо?
   - Возможно, но у меня совершенно законно два гражданства. Я не вижу...'
   - Мы можем прийти к этому через мгновение. Первое, что меня озадачивает в вас, это то, что у вас есть совершенно действующий британский паспорт на имя Генри Хантера, по которому вы въехали в эту страну 1 августа. Но две недели спустя вы пытаетесь покинуть страну, используя такой же действительный паспорт, но на этот раз швейцарский на другое имя".
   Наступило долгое молчание. Через окно оба мужчины могли видеть, как рейс 1075 Swissair приближается к взлетно-посадочной полосе. Эдгар подошел к окну и посмотрел на самолет, прежде чем повернуться к Генри, приподняв брови.
   - Есть какое-нибудь объяснение?
   Генри пожал плечами. Эдгар вернулся к столу и снова открыл блокнот. Он достал из кармана перьевую ручку.
   - Мы можем вернуться к полетам через минуту. Давайте еще раз посмотрим на ваши разные имена. Что вы можете сказать мне об этом?
   "Смогу ли я попасть на следующий рейс? Думаю, один в Женеву в три часа. Было бы очень неудобно, если бы я сегодня не вернулся в Швейцарию.
   - Посмотрим, как мы поступим с объяснением, которое ты собираешься мне дать, а? Вы рассказывали мне, как вам удается иметь две национальности и два имени.
   Генри пожал плечами, как будто не мог понять, почему это требует каких-либо объяснений.
   - Ужасно прямолинейно, правда. Я родился здесь, в графстве Суррей, отсюда Генри Хантер и британский паспорт. Мой отец умер, когда мне было 14, а примерно через год моя мать встретила швейцарца и вскоре вышла за него замуж. Мы переехали в Швейцарию, сначала в Цюрих, а потом в Женеву. Когда мне было 18, я стал гражданином Швейцарии, и для этого использовал фамилию отчима. В процессе Генри стал Анри. Итак, вы видите, что на самом деле нет никакой тайны. Я извиняюсь, если окажется, что это было каким-то образом неправильным по отношению к британскому правительству: я был бы счастлив прояснить ситуацию в британском консульстве в Женеве, если это поможет. Как вы думаете, я смогу успеть на трехчасовой рейс в Женеву?
   - Есть еще несколько вопросов, мистер Хантер. Я уверен, вы понимаете. Кем вы работаете?'
   Генри поерзал на стуле, чувствуя себя явно неловко.
   "У меня нет карьеры как таковой. Мой отчим был очень богат и владел недвижимостью по всей Швейцарии. Я езжу по округе, чтобы проверить их - сделать жильцов счастливыми и убедиться, что они платят арендную плату вовремя, и тому подобное: ничего обременительного. Я также работал с туристическим агентством и немного переводил. Мне удалось быть достаточно занятым.
   Эдгар несколько минут листал свой блокнот и два паспорта. На одном этапе он сделал какие-то пометки, как бы копируя что-то из одного из документов. Затем он сверился с картой, которую вынул из кармана пиджака.
   - Вы сказали, что ваш отчим был очень богат...
   "...Он умер пару лет назад".
   'И где ты живешь?'
   - Рядом с Ньоном, у озера.
   Эдгар одобрительно кивнул.
   - Но я вижу, что теперь вы живете в центре Женевы, на улице Вале?
   'Вот так.'
   - А как бы вы описали эту местность?
   - Довольно приятно.
   'Действительно? Из того, что я помню о Женеве, это скорее не та сторона пути. Вы смотрите на железнодорожную линию?
   - В какой-то степени да.
   - Ну, либо один выходит на железнодорожную ветку, либо нет?
   - Да, мы не замечаем этого.
   "Похоже на грехопадение. Хотите рассказать мне об этом?
   Эдгар выбрал еще одну сигарету и выкурил большую ее часть, прежде чем Генри начал отвечать. Он казался огорченным, его голос стал намного тише.
   "После того, как мой отчим умер, выяснилось, что у него есть другая семья, в Люцерне. Конечно, задним числом это объясняет, почему он так много времени проводил в Цюрихе по делам; моя мать никогда не сопровождала его в этих поездках. Семья в Люцерне, как оказалось, была единственной законной семьей с точки зрения швейцарского законодательства и, следовательно, имела первое право на его имение. Я не совсем понимаю почему, но адвокат моей матери уверяет нас, что мы ничего не можем с этим поделать. Поместье у озера недалеко от Ньона оказалось сданным в аренду, а различные банковские счета, к которым имела доступ моя мать, были более или менее пусты. Мы быстро превратились из очень удобных в очень трудных: отсюда и квартира у железной дороги. Мы смогли выжить только потому, что у моей матери были собственные средства, не очень большие, и ее драгоценности: к счастью, их было довольно много. Ей пришлось продать большую часть. Я выполняю как можно больше внештатных переводов в международных организациях, но сейчас найти работу непросто. Сейчас трудные времена на континенте".
   - Как соберется. Итак, цель вашего возвращения в Англию - уйти от всего этого?
   - Семейное дело, друзья. Что-то в этом роде.
   Эдгар встал и снял куртку, осторожно повесив ее на спинку стула, прежде чем подойти к столу и сесть на него. Его колени были всего в нескольких дюймах от лица другого мужчины. Когда он говорил, это было очень тихо, как будто в комнате был кто-то еще, кого он не хотел слышать.
   " Семейный бизнес, друзья. Такие вещи... Что вам нужно знать, мистер Хантер, так это то, что мы уже очень много знаем о вас. Мы, как говорится, кое-как за тобой следим. Если бы вы были честны со мной, это сэкономило бы уйму времени. Не могли бы вы поподробнее рассказать о семейном бизнесе, о котором вы упомянули?
   - Ты сказал "мы". Кого вы имеете в виду под "мы"?
   Эдгар откинулся назад, демонстративно игнорируя вопрос.
   - Вы собирались рассказать мне о своем семейном бизнесе, мистер Хантер.
   "Моя тетя умерла в июле. Она была старшей сестрой моего покойного отца. Я присутствовал на ее похоронах.
   'Мои соболезнования. Вы были с ней близки?
   - Не особенно, но я был ее ближайшим живым родственником.
   - И вы, несомненно, являетесь бенефициаром завещания?
   'Да.'
   - А сколько вы унаследовали, мистер Хантер?
   Самолет Swissair DC-3 начал выруливать на взлетно-посадочную полосу. Цистерна разворачивалась перед зданием, наполняя помещение запахом топлива. Генри поерзал на стуле.
   - Судя по тому, как это звучит, я подозреваю, что вы, вероятно, уже знаете ответ на этот вопрос.
   Эдгар вернулся к своему креслу и откинулся на него так, что оно было прислонено к окну. При этом он высоко скрестил руки на груди, долго и пристально глядя на Генри.
   "Что меня интересует, мистер Хантер, так это то, будет ли мой ответ таким же, как ваш. Что, если я попытаюсь ответить на свой вопрос, а вы остановите меня, если я скажу что-то неправильное?
   "Прежде чем вы это сделаете, могу я спросить, не являетесь ли вы офицером полиции?"
   'Нет.'
   - Если вы не офицер полиции, какие у вас полномочия допрашивать меня таким образом?
   Эдгар рассмеялся, словно нашел замечание Генри действительно забавным.
   "Мистер Хантер. Когда вы узнаете, какими полномочиями я оперирую, вы очень пожалеете, что задали этот вопрос. Итак, могу ли я рассказать вам свою версию того, почему, как мне кажется, вы пришли сюда?
   Генри ослабил галстук и повернулся в кресле, с тоской глядя на дверь, как будто надеялся, что кто-то войдет и объяснит, что все это было ужасным недоразумением.
   - Луиза Элис Хантер была, как вы правильно сказали, старшей сестрой вашего покойного отца, а вы действительно были ее единственной выжившей родственницей. Эдгар открыл свой блокнот и обращался к нему, пока говорил. "Ей было 82 года, и она девять лет проживала в жилом доме "Зеленые лужайки" недалеко от Бэкингема. Хозяйка дома сообщает нам, что вы по долгу службы приезжали к ней раз в год. Вы посетили ее в прошлом ноябре, а затем еще раз в мае, незадолго до ее смерти. Во время каждого из этих посещений вас сопровождал ее адвокат. Я прав?
   Генри ничего не сказал.
   - Тогда я предполагаю, что вы укажете, если что-то из того, что я скажу, неверно. Твоя тетя умерла 24 июля, а ты прилетел сюда 1 августа, то есть во вторник, если я не ошибаюсь. Вы отправились прямо в Бакингемшир, где в прошлый четверг состоялись похороны, то есть 9 -го числа . Пока ничего примечательного, а?
   Генри кивнул.
   "Но именно здесь очень обычная история становится несколько менее обычной: возможно, грязной. Теперь я полагаюсь на заявление, любезно предоставленное мистером Мартином Хартом, который, как вам известно, является адвокатом вашей тети и человеком, который сопровождал вас во время ваших последних визитов к вашей тете. По словам мистера Харта, состояние вашей тети составляло немалые восемь тысяч фунтов, и все это хранилось на депозитном счете, которым управлял мистер Харт. Вы действительно являетесь бенефициаром этой воли; главный бенефициар, безусловно, но, что особенно важно, не единственный бенефициар. Было завещано около тысячи фунтов различным друзьям, сотрудникам и благотворительным организациям, но после того, как мистер Харт вычел причитающиеся ему гонорары и уплатил долг в казначейство, можно было ожидать получить сумму чуть менее шести тысяч фунтов: безусловно, солидная сумма. сумма. Вам это кажется правильным?
   'Если ты так говоришь. Вы, кажется, знаете гораздо больше, чем я.
   - Но, с твоей точки зрения, есть небольшая проблема. Эти деньги могли быть переданы вам только после утверждения завещания, что может занять много месяцев, возможно, даже до года. Мы уже установили, что у вас с матерью серьезные финансовые проблемы. Ваше наследство вернет вам финансовое положение. Вы бы снова стали богатыми. Однако ожидание завещания уже достаточно плохо, но с очень вероятной - некоторые сказали бы, неизбежной - возможностью войны, у вас было вполне понятное беспокойство, что вы не сможете вывести эти деньги из Англии в Швейцарию в течение довольно долгого времени. время. Я...'
   - ...Ты делаешь здесь ряд предположений, Эдгар. С чего вы взяли, что я сделал что-то неподобающее? Я...'
   - Мистер Хантер, кто сказал что-нибудь о неподобающем поведении? Я, конечно, не знал. Но раз уж вы подняли эту тему, позвольте мне рассказать вам то, что сказал нам любезнейший мистер Харт. По его словам, вы уговорили его срезать несколько углов, как он выразился, и обеспечить немедленное освобождение всех средств депозитного счета. Это не только неприлично, но и незаконно".
   Генри поерзал на стуле и вытащил из кармана брюк большой носовой платок, чтобы вытереть лоб. Эдгар вынул очки для чтения из футляра из крокодиловой кожи и, протирая их дольше, чем нужно, начал читать документ, который достал из ящика стола.
   "Согласно лучшим юридическим советам, которые мне доступны, нет никаких сомнений в том, что и мистер Харт, и вы совершили преступление, а именно сговор с целью мошенничества. Мои ученые друзья говорят мне, что судя по уликам, которые они видели, весьма вероятен обвинительный приговор и почти наверняка последует тюремное заключение. Они говорят, что есть достаточно прямых доказательств того, что вы вступили в сговор с целью лишить казначейство Его Величества долгов, причитающихся ему с имущества вашей двоюродной бабушки, и вы в сговоре помешали другим бенефициарам завещания получить завещанные им деньги. Мошенничество, мистер Хантер, является самым серьезным уголовным преступлением. Столкнувшись с нашими уликами, мистер Харт, как я уже сказал, охотно сотрудничал. Он утверждает, что из-за проблем со здоровьем, как он это описывает, он позволил убедить себя вопреки здравому смыслу высвободить средства. Он признает, что получил гораздо больший гонорар, чем обычно ожидал. По всей видимости...'
   - Это не так плохо, как кажется, должен тебе сказать. Эдгар был ошеломлен тем, насколько настойчиво говорил Генри. "Я сказал Харту, что если я смогу доставить деньги в Швейцарию, пока могу, то смогу вернуть деньги, причитающиеся казначейству и другим бенефициарам, очень скоро, определенно до того, как в обычном порядке будет выдано завещание. .'
   'Действительно? Я думаю, что вы с мистером Хартом придумали хитрую схему, согласно которой вы рассчитывали на объявление войны. Мистер Харт полагал, что при таких обстоятельствах он может ходатайствовать о приостановке завещания до того момента, когда вы сможете требовать. Другими словами, мистер Хантер, он воспользуется войной как предлогом: сделает вид, что хранит деньги на депозитном счете до окончания войны, когда бы это ни случилось. Только, конечно, денег не было бы на депозитном счете, они были бы у вас в Швейцарии. Судя по всему, ему - вам - вполне могло сойти с рук это, если бы надзирательница в доме не подслушала какой-то разговор об этом между вами и мистером Хартом и не связалась с полицией.
   - Все было бы оплачено, я обещаю вам. Как только я положу его на хранение в Швейцарию, я верну то, что должен. Казалось, проще отправить деньги обратно из Швейцарии, чем ждать завещания, а затем переводить их из Лондона".
   'Действительно? Все, что нам нужно сделать сейчас, это найти деньги, а Хантер? Хочешь, я рискну предположить, где он может быть?
   Генри сидел очень неподвижно и смотрел на аэропорт, пока Эдгар вставал и обходил стол. Оказавшись перед Генри, он наклонился, поднял два кожаных портфеля и поставил их на стол.
   - Ключи?
   Ничего не сказав и не отводя взгляда от подиума, Генри полез во внутренний карман пиджака и достал связку ключей, которые протянул Эдгару.
   Эдгару потребовалось целых 20 минут, чтобы вытащить все пачки банкнот из двух портфелей, собрав разные номиналы в отдельные стопки. Во время этого процесса не было обменяно ни слова, за которым Генри наблюдал с некоторым интересом, как будто он никогда раньше не видел столько денег. К тому времени, как Эдгар закончил, их было четыре стопки: в одной лежали пачки банкнот по десять шиллингов, в другой - банкноты по одному фунту, потом банкноты по пять и по десять фунтов. Куча больших белых пятерок была самой большой.
   Эдгар отошел от стола и встал рядом с Генри. Вся поверхность стола была покрыта деньгами.
   - Я, конечно, смог только приблизительно подсчитать, но я бы сказал, что там семь тысяч фунтов. Это правильно, мистер Хантер?
   'Более менее. Я думаю, вы обнаружите, что это больше похоже на шесть тысяч восемьсот фунтов. Мистер Харт довольно поздно заявил, что ему нужны еще двести фунтов - очевидно, на расходы.
   "Двести фунтов мне кажутся не очень большой суммой, учитывая то влияние, которое это, вероятно, окажет на его профессиональную карьеру".
   - Все было довольно поспешно, Эдгар. Поскольку это была такая крупная сумма наличными, нам пришлось снять ее в главном отделении Midland Bank в городе. Мы смогли заполучить его только сегодня утром.
   - Да, я в курсе всего этого, мистер Хантер. Эдгар все еще стоял рядом с Генри, положив руку ему на плечо. - Сейчас придут мои коллеги и заберут вас. Я присмотрю за деньгами и всем твоим имуществом. Мы встретимся снова через несколько дней.
  
   ***
  
   Через несколько минут Генри Хантера вывели из аэропорта в наручниках трое полицейских в форме. В кабинете, окна которого выходили на взлетно-посадочную полосу, Эдгар снял галстук, закурил еще одну сигарету и набрал лондонский номер по телефону, приютившемуся между пачками банкнот на столе.
   - Это Эдгар.
   - Я думал, это мог быть ты. Как прошло?'
   - Очень по плану.
   'Хороший. Значит, мы в деле?
   'Да. Верно. Мы в деле, как вы выразились, Портер.
   - А какой он?
   - Как мы и ожидали. Не самый приятный тип, но это вряд ли является недостатком в нашей работе, не так ли?
   - Слишком верно... и, гм, хоть какой-то намек на... знаешь?
   - Нет, ни в коем случае. В этом отношении он был весьма впечатляющим, надо сказать. Если бы кто-то не знал, он бы действительно не имел ни малейшего представления".
   'Великолепный. Что теперь?'
   - Я думаю, ему нужно несколько дней побыть одному. После этого должно быть достаточно легко.
  
   ***
  
  
   Глава 2: Лондон, август 1939 года.
  
   Был ранний жаркий полдень понедельника - один из первых по-настоящему жарких дней в августе, - когда Эдгар вышел в Уайтхолл и задержался на добрую минуту или две на тротуаре, чтобы насладиться солнцем. В его походке была нехарактерная дрожь, когда он шел по Уайтхоллу к Трафальгарской площади, где сел на автобус номер 12 и направился на запад. Ему нужно время, чтобы подумать, и что, подумал он, может быть более приятным местом для этого, чем верхняя палуба лондонского автобуса?
   Он оставался в автобусе до Ноттинг-Хилл-Гейт, а затем направился к Кенсингтон-Парк-роуд, следя за тем, чтобы за ним не следили. Он уже собирался идти пешком, но подъехал автобус номер 52, и он решил сесть в него. Он оставался в автобусе до тех пор, пока тот не проехал полпути до Лэдброк-Гроув. Он подождал целых пять минут на автобусной остановке, чтобы убедиться, что его хвост свободен, а затем направился на северо-запад, туда, где величие Холланд-парка уступило место ряду простых и незаметных зданий. Он прошел мимо продуктового магазина с длинной возбужденной очередью перед ним и на мгновение задумался, стоит ли ему присоединиться к ней, как делают в эти дни, но, взглянув на часы, он понял, что ему нужно спешить.
   Эдгар остановился у маленького переулка, позволил паре тявкающих терьеров протащить мимо себя пожилую даму и вошел в переулок. В конце он нажал на звонок, и большие железные ворота распахнулись. Теперь он был в маленьком дворике: полицейский отдал честь и отпер дверь, и оттуда Эдгар спустился на три лестничных пролета, прежде чем очутился в том, что было, по сути, небольшим полицейским участком.
  
   ***
  
   Через несколько минут он уже сидел в душной комнате без окон в подвале с инспектором милиции. "Я хотел бы знать, каково его общее настроение: что он делает; как он себя ведет; то, что он говорит - вот такие вещи, инспектор Хилл. Я уверен, вы знаете счет.
   Инспектор достал блокнот из верхнего кармана форменной куртки и пролистал несколько страниц.
   "Тогда посмотрим... в довольно плохом настроении, когда он прибыл сюда в понедельник вечером, выкрикивая шансы, настаивая на том, что у него есть право на адвоката. Заткнись, как только он поел. На следующий день он снова был насчет адвоката. Мы продержали его в камере до полудня среды, когда его привели сюда, и я прочитал ему акт о массовых беспорядках: сказал ему, что в соответствии с чрезвычайными положениями он не имеет права на адвоката. Он попросил копию этих правил, и я сказал ему, что они были в почте, что, похоже, его не успокоило. Четверг: он все еще поднимает шум, так что мы привели пару парней в штатском, как вы предложили, и это помогло. Ему говорят, что его подозревают в заговоре с целью мошенничества и что, если он признает себя виновным и ему ужасно повезет с судьей, ему может сойти с рук пять лет. В противном случае он может удвоить ее".
   - И как он это воспринял?
   - Как мы и надеялись: немного слез перед сном. Он умолял послать телеграмму матери; говорил всем, кто готов был слушать, что произошло ужасное недоразумение, и он с радостью пожертвует деньги на благотворительность".
   - И я полагаю, вы сделали так, как я просил?
   - Конечно: мальчики в штатском вернулись в пятницу утром, и он дает нам аккуратное заявление, во всем признавшееся. Он у меня здесь.
   Из ящика стола, стоявшего между ним и Эдгаром, инспектор достал три тщательно отпечатанных листа бумаги, каждый из которых был подписан чем-то вроде росчерка. Эдгар внимательно прочитал, а затем перечитал заявление.
   - Подписано в пятницу, 18 августа , хорошо. И с тех пор?
   "Мы позволили ему потушиться на выходных. Помимо того, что пару раз в день его приводили в эту комнату и в коридор за пределами его камеры для упражнений, он весь день был заперт в своей камере. Он не видел дневного света уже неделю. Несмотря на это...'
   - Ты колеблешься, Хилл.
   "Просто я ожидал, что кто-то вроде него будет еще больше затронут его испытанием. По словам охранников, он плохо спит, несомненно, потрясен и подписал признание, но у него такая решимость, какой я не ожидал. Когда его впервые привезли сюда, у него был нервный характер: довольно нервный. Но предупреждаю тебя, Эдгар, в нем есть определенная сталь.
   'Посмотрим, ладно? В любом случае, молодец Хилл. Хорошая работа. Лучше приведите его.
   Несмотря на то, что сказал полицейский инспектор, Генри Хантер выглядел более измученным за неделю, прошедшую с тех пор, как Эдгар видел его в последний раз, хотя его улыбка все еще была на месте. Он немного похудел; вокруг его глаз появились темные круги, а также двух-трехдневная борода. Казалось, он испытал облегчение, увидев Эдгара.
   - Я подумал, что мы можем встретиться снова.
   - Как прошла твоя неделя, Хантер? Хорошо обращались?
   - Ну, меня не пытали, если ты это имеешь в виду. Но они не дали мне даже газету, и я не могу поверить, что не могу увидеться с адвокатом или связаться с моей матерью. Это правильно?'
   - Зависит от того, что ты имеешь в виду под "правильно?", Хантер. Верно то, что вы не смогли связаться ни с адвокатом, ни с матерью, в порядке ли это - совсем другой вопрос. Со временем вы обнаружите, что у нас есть очень веские причины придерживаться такого курса действий. Между прочим, мы взяли на себя смелость послать ей телеграмму от вашего имени, что все в порядке и ей не о чем беспокоиться.
   - Могу я спросить, Эдгар, это обычный полицейский участок? Я кажусь довольно... изолированным.
   - Это полицейский участок, хотя в настоящее время вы - единственный человек, находящийся в нем под стражей. Насколько я понимаю, некоторые офицеры объяснили вам ваше затруднительное положение?
   'Да. Очевидно, заговор с целью совершения мошенничества, и если мне очень, очень повезет, я сойду с рук пятью годами тюрьмы. Я подписал заявление.
   - И добавили ли они, что если вас признают виновным или признают вину, то все деньги, которые мы нашли у вас, будут конфискованы? После того, как остальные льготники и пошлина будут уплачены, вы останетесь ни с чем.
   - Они не упоминали об этом, нет.
   - В общем, Хантер, непорядок, а?
   - Похоже на то.
   Наступило долгое молчание, во время которого Эдгар закурил сигарету и сделал несколько заметок в своей книге.
   "Мне сказали, что тюремный режим, вероятно, будет особенно суровым в военное время. Большинство заключенных вынуждены выполнять довольно тяжелую физическую работу".
   Генри ничего не сказал, не зная, как он должен реагировать.
   "Однако есть альтернативный Охотник. Есть способ избежать тюрьмы и даже сохранить большую часть своих денег. Вы сможете вернуться в Швейцарию и снова увидеть свою мать.
   Глаза Генри загорелись, и, хотя он и был подозрительным, ему было трудно сдержать тонкую улыбку.
   - Расскажи мне больше.
   "Прежде чем я смогу это сделать, мне нужно точно знать, заинтересованы вы или нет".
   - Да, конечно, мне интересно.
   - Хорошо. Это, по сути, точка невозврата. Как только я скажу вам, какова альтернатива, ваши возможности действительно очень ограничены. Вы это понимаете?
   Генри кивнул.
   "Я работаю в правительственном агентстве, целью которого является сбор разведданных. Как вы, без сомнения, знаете, эта страна опасно близка к войне с Германией. Нам срочно необходимо расширить и улучшить наши разведывательные сети по всей Европе; сейчас они в довольно плачевном состоянии. Как это ни странно, мистер Хантер, вы действительно очень хорошо поставлены. У вас настоящие швейцарский и британский паспорта, и вы свободно говорите по-немецки и по-французски.
   Генри наклонился вперед, его руки коснулись стола, желая услышать больше.
   - Что вы хотите, чтобы я сделал?
   - Я надеялся, что сделал очевидным мистера Хантера - Генри. Чтобы помочь нам собрать разведданные.
   - Быть шпионом?
   'Правильный.'
   Снаружи, в коридоре, захлопнулась металлическая дверь, и послышался ропот проходивших мимо голосов. Генри рассмеялся.
   'Шпион? Вы, должно быть, шутите: почему вы так уверены, что я замышляю это?
   - Нет: мы, конечно, дадим вам кое-какое обучение, но наша главная задача - вернуть вас в Швейцарию. Вот где нам нужно, чтобы ты был. Для нас неоценимы ваша двойная идентичность и ваша способность передвигаться по территории, которая может быть вражеской, в качестве гражданина Швейцарии. И не забывайте, у нас есть над вами власть.
   'Который?'
   - Если вы отклоните наше предложение, альтернатива - длительное заключение в одной из тюрем Его Величества. Кроме того, есть вопрос денег.
   - Вы имеете в виду мою тетю?
   - Да, шесть тысяч фунтов, которые по закону принадлежат вам, но которые вы потеряете в результате судебного разбирательства. Впрочем, если ты согласишься работать на нас, то не только не будет суда, но и получишь деньги: все шесть тысяч фунтов. Банковский счет будет открыт на ваше имя в отделении Credit Suisse Quai des Bergues в Женеве. Если вы примете мое предложение, сумма в пятьсот фунтов будет немедленно переведена на этот счет. После этого мы будем переводить на этот счет еще сто фунтов в месяц, пока вы работаете на нас.
   Генри нахмурился, пытаясь что-то сообразить. 'Подожди. Такими темпами мне могут понадобиться, не знаю, годы, чтобы получить все свои деньги!
   - Генри, ты не обязан принимать наше предложение. Мы не можем заставить вас быть шпионом. Послушай, может пройти некоторое время, прежде чем мы обратимся к твоим услугам, но если ты успешно выполнишь какую-либо конкретную миссию, мы можем рассмотреть возможность выделения дополнительных единовременных сумм в размере пятисот фунтов. И, конечно же, мы покроем любые расходы, которые вы можете понести.
   - А если бы вы авансировали тысячу фунтов? У нас с матерью большие долги, которые нужно погасить.
   "Генри, ты действительно не в том положении, чтобы вести переговоры".
   - Будет какая-то опасность - вы что-то говорили о "вражеской территории"?
   Эдгар рассмеялся, встав при этом и потягиваясь.
   "Конечно, будет опасность, я полагаю, что ее предостаточно. Иначе какой смысл быть чертовым шпионом! Но если вы спросите меня, даже с таким риском опасности, это все же более приятный образ жизни, чем десять лет каторжных работ здесь.
   '10? Я думал, будет пять, если я признаю себя виновным?
   - Поверь мне, Генри. Если вы отклоните мое предложение и дело дойдет до суда, это будет десять лет. Давай же... Эдгар постучал по часам. 'Что это должно быть? Ты идешь со мной или мне оставить тебя здесь с полицией, чтобы колеса правосудия покатились?
   Эдгар ожидал новых вопросов, новых колебаний и новых признаков нервозности, но Генри Хантер, казалось, едва ли подумав, хлопнул в ладоши и позволил своей тонкой улыбке стать широкой.
   "Все звучит очень интересно, Эдгар. Я готов присоединиться к вам.
  
   ***
  
  
   Глава 3: во Францию и Швейцарию, ноябрь 1939 г.
  
   Подготовка Генри Хантера в качестве британского агента была поручена преподавателю классики, который переехал из полуразрушенного оксфордского колледжа в полуразрушенный загородный дом где-то к северу от Лондона, чтобы обучать своих особых ученых, как он любил их называть. Он не уставал повторять им, что переход от преподавания классики к обучению шпионажу был естественным.
   "Классика, - говорил он, - все о войне, человеческих недостатках, случайностях и интригах: не так уж сильно отличается от шпионажа".
   Капитан Эдгар навещал загородный дом раз в неделю, чтобы проверить успехи Генри. Он не торопился: физическая подготовка была проблемой, как и его обучение радио, но он считался блестящим читателем карт и научился обращаться с револьвером. Только к концу октября классик Дон признал, что более или менее готов.
   "Я считаю, что характеристики шпиона врожденные. Это навык, с которым рождаются: я считаю, что это часть чьей-то личности. Видите ли, мы слишком часто совершаем ошибку, беря кого-то, у кого есть все атрибуты шпиона, и обучая его специфике работы. Они могли пройти обучение на пятерку с плюсом, но это не обязательно сделало бы их хорошими шпионами. Некоторые из этих отличников становятся безнадежными шпионами, как только оказываются в поле. По-настоящему эффективный шпион будет иметь какой-то недостаток личности или что-то подобное, что отличает его от других. Они привыкли ходить в тени, по другой стороне улицы, немного в стороне от толпы, но не настолько, чтобы их заметили".
   "Очень интересно, но разве Хантер стал шпионом?"
   - Господи, да, Эдгар. Я не думаю, что когда-либо встречал кого-то настолько квалифицированного. Самый опасный момент для шпиона - это переход из того, что можно было бы назвать "нормальным обществом", в мир шпионажа. Для подавляющего большинства людей, которые могут быть слишком большой проблемой, им есть что терять. Но если вы чувствуете, что никогда по-настоящему не были частью общества, что вы всегда были на его обочине, тогда вы прирожденный шпион. Я редко сталкивался с таким хорошим примером, как Хантер.
  
   ***
  
   Неделю спустя Генри и Эдгара везли по переулку безлунной ночью, когда Генри решил нарушить неловкое молчание, сопровождавшее их с тех пор, как они покинули загородный дом.
   - Ничего не видно в этом темном Эдгаре - и что случилось со всеми дорожными знаками?
   "Я ценю, что вы скрывались в стране последние три месяца или около того, Генри, но даже от вашего внимания не мог ускользнуть тот факт, что мы сейчас находимся в состоянии войны с Германией, даже если на самом деле это не похоже на Это. Отсюда и затемнение.
   - А дорожные знаки?
   - Нет необходимости помогать заблудшим немецким шпионам, не так ли?
   - Ты можешь хотя бы сказать мне, где мы, Эдгар?
   'Нет.'
   - Ты обращаешься со мной так, будто я чертов заключенный.
   - Которым, если бы не милость Божья и мои собственные добрые услуги, Хантер, ты действительно был бы - и в течение многих лет. Не забывайте об этом.
   'Как я мог? Вы знаете, как я вам благодарен.
   - Поменьше сарказма, Хантер. Я могу сказать вам, что мы ехали на юг, и теперь мы в Хэмпшире, и это все, что вам нужно знать.
   - Какая-то конкретная часть Хэмпшира?
   - Очевидно, Хантер, но тебе и не нужно знать больше этого. В любом случае, ты уйдешь через день или два. Смотри, мы приехали: лучше иди поспи. Мы начнем брифинг утром.
  
   ***
  
   Первое утро для Эдгара произошло примерно на два часа раньше, чем Генри надеялся. Было еще темно, когда его разбудил стук в дверь, за которым последовал звук поворота ключа в замке и скользящего засова. Солдат, разбудивший его, - тот самый, который прошлой ночью проводил его в комнату, - объявил, что ему нужно быть готовым через десять минут.
   Эдгар сидел за длинным столом в большом кабинете, комната уже была окутана дымом. Он был в пальто, и высокое окно было открыто, впуская холодный утренний воздух и характерный запах свежевскопанной земли. Стол был завален папками и документами. Когда Генри вошел в комнату, за ним вошел еще один солдат, неся поднос с чайником, тостами и вареными яйцами.
   У Генри был слабый аппетит, но Эдгар справился. Он ел в тишине пять минут, пока Генри грыз ломтик тоста и потягивал слабый чай.
   "Правильно: теперь мы начинаем! Сегодня вечером, Хантер, ты отправишься обратно в Швейцарию. Я должен быть очень ясным, и вы должны полностью понять, что с этого момента вы работаете на британскую разведку. Это роль, которая дает мало наград и привилегий, кроме служения своей стране. С другой стороны, вы обнаружите, что эта жизнь, которая была выбрана для вас, будет иметь много ответственности и немало опасностей. Будут долгие периоды скуки, и вы обнаружите, что тот факт, что вы не можете никому доверять, делает это существование очень трудным и напряженным. Едва ли мне нужно говорить вам, что мир шпионажа не полон гламура и азарта. Самые распространенные эмоции - это скука и страх".
   Генри кивнул. Он слышал это не в первый раз, но теперь, когда его возвращение в Швейцарию было неизбежным, он начал нервничать.
   - Я потрачу следующие несколько часов на инструктаж вас. Я напомню тебе, что от тебя ожидают. Я расскажу тебе все, что тебе нужно знать.
   И так продолжалось много часов. Когда приблизился полдень и солнце стало ярче, принесли бутерброды и пару бутылок пива. Эдгар стал казаться более расслабленным, чем Генри когда-либо видел его.
   - Обычно в таких ситуациях, Хантер, тратишь много времени на то, чтобы убедиться, что кто-то в твоем положении абсолютно знаком со своей новой личностью. Однако в вашем случае личность Анри Гессе настолько хороша, что нет никакого смысла снабжать вас новой и ложной личностью.
   - Ты уезжаешь сегодня вечером, Генри. Я знаю, что вы предпочитаете путешествовать по Европе самолетом, но боюсь, что теперь, когда мы находимся в состоянии войны, гражданских рейсов во Францию или Швейцарию больше нет, поэтому вы плывете на лодке. Военный корабль " Уортинг " сегодня вечером покидает Саутгемптон. Она ведет контингент Королевских Стрелков через Ла-Манш. Завтра рано утром она пришвартуется в Шербуре, а оттуда вы отправитесь в Париж. Завтра вечером вы останетесь в Париже, а на следующий день отправитесь поездом в Женеву, используя свое швейцарское удостоверение личности. Ты понимаешь?'
   Генри кивнул.
   'Хороший. Твоя мать ждет тебя: пошли ей телеграмму из Парижа с подробностями твоего приезда. Как только вы приедете, вы будете говорить ей как можно меньше. Все письма, которые вы написали во время обучения, были отправлены ей вместе с двумя выплатами по сто фунтов на ее собственный банковский счет. Насколько ей известно, вы остановились в гостевом доме в Фулхэме, пока разбирались с завещанием своей тети. Это был адрес, откуда отправлялись ваши письма.
   "Будет трудно убедить ее, почему эти финансовые договоренности заняли так много времени".
   - Но не так долго, как могло бы быть, а? Не пытайтесь объяснить слишком много. Просто скажите ей, что перевести деньги из страны было гораздо сложнее, чем вы думали, и в конце концов вам пришлось довольствоваться выплатой в рассрочку. Первоначальный залог в пятьсот фунтов и двести фунтов, которые ей прислали, должны гарантировать, что теперь вы сможете вести более приятный образ жизни, наряду со ста фунтами в месяц, конечно.
   - Когда со мной свяжутся, Эдгар? Как я узнаю, что делать?
   - Через день или два после возвращения в Женеву вы должны явиться в отделение Credit Suisse на набережной Берг , где мы, как и обещали, открыли счет на ваше имя. Вы должны попросить о встрече с мадам Ладнер. Ни при каких обстоятельствах вы не должны видеть кого-либо еще там. Мадам Ладнер работает там старшим клерком и присматривает за новыми клиентами. Вы должны пройти с ней документы, затем она активирует учетную запись, и вы сможете получить доступ к деньгам. Мадам Ладнер очень косвенно связана с нами, но вы никогда не должны обсуждать с ней вопросы разведки: она не более чем проводник, курьер, если хотите. Однако, если вам нужно срочно связаться с нами, вы можете сделать это через нее. Сделать это можно либо в банке, что предпочтительнее, либо по ее домашнему телефону - она вам его даст. Как вы понимаете, это очень необычно, так что, пожалуйста, будьте осторожны. Если вам нужно срочно связаться с нами, просто скажите ей, что вам нужно обменять несколько швейцарских франков на итальянские лиры. Если в ваших обстоятельствах произошли какие-либо изменения, вы должны сообщить ей. Вы все это понимаете?
   Генри понял. Эдгар заставил его повторить.
   - Когда мы свяжемся с вами, это будет не через мадам Ладнер. Это может быть от пары недель до нескольких месяцев. Зависит от того, что нам нужно от вас. Скорее всего, первая работа будет относительно простой, вероятно, в Швейцарии. Не должно быть ничего слишком опасного; разминка, если хотите. Произойдет следующее: на улице к вам подойдет кто-то и спросит, как добраться до Старого города. Как вы это называете в Женеве?
   " Старая деревня ".
   - У них будет экземпляр " Трибьюн де Женев " за предыдущий день . В ответ на их вопрос вы должны спросить их, предпочитают ли они идти пешком или сесть на трамвай. Они скажут вам, что предпочли бы идти пешком, если вы сможете указать им правильное направление. Вы объясните, что идете туда, и они могут следовать за вами. Возьмите любой маршрут в Старый город. В какой-то момент после входа в него они настигнут вас. Вы не должны признавать их, просто продолжать идти в том же темпе, но теперь вы следуете за ними. Когда вы увидите, что Женевскую трибуну кладут в мусорное ведро возле здания, вы должны войти в здание и подождать. Если через пять минут к вам никто не подошел, вы выходите из здания и возвращаетесь домой. Но если кто-то присоединится к вам и представится как Марк, вы должны пойти с ним. Он отвезет вас на встречу с вашим основным контактом. В этот момент начнется ваша новая карьера. Пожалуйста, повтори мне все это, Генри.
  
   ***
  
   Брифинг Эдгара закончился сразу после 1:00, и Генри препроводили обратно в его комнату. Эдгар убеждал его попытаться немного поспать: ночь предстояла длинная, и ему не следует рассчитывать, что он сможет заснуть в лодке. В своей комнате он увидел, что для него был тщательно упакован чемодан вместе с двумя его портфелями. На кровати лежала сменная одежда. Эдгар объяснил, что все было тщательно проверено, чтобы убедиться, что у него нет ничего компрометирующего на случай, если его обыщут.
   Его разбудили в 4.00, и солдат, присматривавший за ним, сказал, что ванна приготовлена. К 4:30 он вернулся в офис, где утром проходил его брифинг. Солдат нес свою сумку, а Генри нес свои портфели. Эдгар нервно теребил свои кожаные перчатки.
   "Есть поезд из Шербура в 10.15 утра, на котором вы должны сесть в Париж. Вы должны пойти в бюро телеграмм на вокзале Сен-Лазар, как только прибудете, и отправить телеграмму со следующим сообщением по этому адресу.
   Он передал лист бумаги Генри. Сообщение гласило: "Прибыл благополучно, Париж, стоп, всем привет, стоп".
   - Запомните это и уничтожьте бумагу. Затем отправляйтесь искать гостиницу и на следующее утро садитесь на поезд в Женеву. Вы знаете дорогу в Париже?
   Генри пожал плечами. "Я был один или два раза".
   Эдгар указал на стол. - Вот ваши британский и швейцарский паспорта, которые мы для вас искали. Вот квитанция за гостевой дом в Фулхэме, подтверждающая, что вы остановились там с середины августа. В этом конверте больше документов, чем вы могли себе представить, от различных адвокатских контор и Мидлендского банка, касающихся высвобождения денег из имущества вашей тети, включая ужасно полезное письмо из банка, объясняющее, что деньги могут быть переведены в другую страну только легально. в рассрочку. Могу я спросить, ваша мать любознательна?
   - Вы имеете в виду, что она любопытна?
   Эдгар рассмеялся. 'Ну да.'
   "Она не могла быть более любопытной, если быть честным. Всегда роется в моих вещах.
   'Хороший. Тогда не показывай ей все эти письма и документы, просто оставь их, чтобы она их нашла. Так будет гораздо убедительнее, и тогда она должна поверить вашему рассказу о том, почему вас так долго держали здесь. Важно, чтобы она никогда не заподозрила, что вы замышляете, понимаете?
   Генри кивнул.
   - Подождите, пока вы не положили все это в свой портфель, вот еще немного денег: двадцать фунтов французских франков, которых должно хватить на завтрашнюю ночь в гостинице, билет до Женевы и питание. А вот в этом конверте пятьдесят фунтов швейцарских франков, которых должно покрыть любые расходы, которые вы можете понести в обозримом будущем в Швейцарии.
   В пять часов к зданию подъехала машина, двое мужчин вышли из офиса и тихонько подошли к нему. Эдгар помог Генри положить чемоданы в багажник, а затем присоединился к нему сзади.
   - Я думал, ты хочешь, чтобы я проводил тебя.
  
   ***
  
   Генри Хантер сел на пароход " Уортинг " в Саутгемптоне до того, как погрузились войска, и был доставлен прямо в крошечную каюту в офицерской каюте, где была койка и больше ничего. Вошел капитан и сказал ему, что он должен оставаться в каюте на время путешествия.
   Они пришвартовались в Шербуре сразу после семи утра следующего дня, а в девять часов капитан вошел в свою каюту. Теперь можно было безопасно уйти, все войска высадились. На набережной ждало такси, чтобы отвезти его на вокзал.
   Генри был потрясен тем, как изменилась Франция. Повсюду были войска, как британские, так и французские, и люди выглядели зажатыми, встревоженными и торопливыми. Ни одна из этих характеристик не ассоциировалась у него с французами. Обычно поездка на поезде была бы веселой, люди болтали. Теперь было тихо. Люди смотрели в окна и мало говорили. Словно целая нация погрузилась в собственные мысли, не желая делиться своими страхами.
   Поезд прибыл на вокзал Сен-Лазар незадолго до трех часов: поездка заняла больше времени, чем планировалось, из-за длительной и необъяснимой остановки за пределами Кана. Если в Шербуре было тихо и поезд молчал, то на вокзале Сен-Лазар этого не было. Казалось, что половина Парижа уходит через вокзал, а другая половина прибывает на него. Он нашел бюро телеграмм и отправил сообщение в Лондон. Он почти не сомневался, что за ним будут наблюдать на станции: требование отправить телеграмму было хорошим способом гарантировать это. Затем он вышел из огромного зала вокзала Сен-Лазар и прочь от Клиши и его соблазнов.
   Чем дальше вы идете, тем сложнее за вами следовать.
   Поэтому он направился на юг, а затем на восток, вниз по бульвару Османн, где элегантные магазины и прямые улицы давали ему множество возможностей наблюдать за каждым уголком вокруг себя. Он зашел в магазин кожаных изделий, чтобы посмотреть на кошельки и табак , чтобы купить спички, а на бульваре Сен-Мартен встал в длинную очередь в кондитерскую , чтобы купить миндальный круассан. Десятиминутное ожидание дало ему достаточно времени, чтобы убедиться, что за ним никто не следует. Он решил поискать место для ночлега в районе Republique и нашел небольшой отель у канала Сен-Мартен, где снял комфортабельный номер с собственной ванной комнатой, выходящей, как и просили, на фасад отеля. Затем он провел час, сидя у окна, за полуоткрытыми ставнями, наблюдая за улицей внизу. Убедившись, насколько это возможно, что за ним никто не следит и никто не наблюдает с улицы, он закрыл ставни и задернул занавеску. После ванны и отдыха он вышел из своей комнаты в шесть тридцать.
   Зарегистрировался ли кто-нибудь с момента его прибытия, спросил он посетителя на стойке регистрации? Он не был уверен, присоединится к нему коллега или нет. Покровитель покачал головой. Он понял, сказал он с понимающим и даже заговорщицким видом. Генри не был уверен, что именно понял покровитель , но щедро сунул ему несколько франков за то, что, по его словам, уже было отличной услугой, и объяснил, что может вернуться поздно, возможно, очень поздно. Будет ли покровитель так любезен, чтобы дать ему ключ? Конечно . И сможет ли он также подсунуть под дверь записку, чтобы сообщить, приедет ли его друг, или действительно, если кто-нибудь еще зарегистрируется или даже попросит его? Естественно, сказал покровитель . Мне было бы приятно. Генри знал, что, поскольку это был Париж, покровитель предположил бы, что Генри ведет дело: в таких обстоятельствах его удовольствие, более того, его долг как покровителя сделать все возможное, чтобы помочь.
   Анри вышел на горьковатый парижский ночной воздух, где ветер пронесся по близлежащей Сене и оседал над городом. Он подождал у входа в отель десять минут и, убедившись, что он один, направился на юг, подняв при этом воротник пальто.
   Настоящая опасность быть шпионом заключается в том, что вы ухаживаете за собой.
   Он направился в юго-восточном направлении, вдали от места назначения. На улице Круссоль, как раз перед пересечением бульвара Вольтера, он нашел телефонную будку. Звонок длился не более 30 секунд, большую часть которых занимала пауза человека, поднявшего трубку.
   Очень хорошо. Вы знаете, куда прийти. Дайте нам один час. Будь осторожен.
   Поэтому он пошел по бульвару Вольтера, а затем нашел маленькое кафе в пассаже Сен-Пьер Амело. Там было четыре двухместных стола, втиснутых в пространство, где троим было бы тесно. Один из столиков был занят молодой парой. Генри занял свободное место, убедившись, что стоит лицом к двери. Он пробыл там полчаса: на обед была тарелка супа с хлебом и отличный омлет.
   Ему потребовалось 20 минут, чтобы добраться до места назначения из кафе. Когда-то Марэ был болотистой местностью, затем домом для аристократии, а теперь, насколько мог судить Генри, находится в состоянии глубокого упадка. Это был тот район, о котором люди сказали бы, что он знавал лучшие дни, хотя никто из живых не мог вспомнить те лучшие дни. Но Генри нравилась анонимность Марэ с ее очевидной гранью опасности, из-за которой люди торопились и избегали друг друга. Он не был расслаблен и отдан наслаждению жизнью, как большинство других частей Парижа. У него были свои разные группы; евреи с их синагогами и магазинчиками на улице Розье; те, кто слишком беден, чтобы иметь собственное жилье и жить с другими в больших полуразрушенных домах; проститутки, которые не смогли выжить в Клиши; игроки, пьяницы и анархисты.
   Он очень хорошо знал местность и ускорил шаг, носясь вверх и вниз по узким улочкам, сворачивая назад, останавливаясь в затемненных дверных проемах и не позволяя никому следовать за ним. Он вышел на улицу Бретань, проскользнул в подъезд большого серого здания с огромными окнами и стал ждать. На стене внутри входа висели колокольчики, по одному на каждую из 20 квартир. Под колокольчиками кто-то нарисовал карандашом небольшой кружок. На противоположной стене они нарисовали квадрат. Это было безопасно. Он нажал кнопку звонка и поднялся прямо на верхний этаж.
  
   ***
  
   'Отлично выглядите. Вы похудели.
   - Да, спасибо, Виктор. Генри колебался. Он собирался ответить на комплимент, но понял, что ничто не может быть дальше от правды: другой мужчина был крупнее, чем когда-либо, его лицо было сильно изрезано, а большой нос стал еще краснее. Виктор встретил его объятиями и некоторое время держал в них, из-за чего Генри чувствовал себя менее чем комфортно. Когда он медленно вышел из объятий, мужчина держал его на расстоянии вытянутой руки за плечи, по одной руке на каждом, словно восхищаясь им. На мгновение Генри испугался, что мужчина вот-вот поцелует его в щеку, как он обычно делал. Он всегда нервничал в присутствии Виктора, особенно после долгого перерыва, как сейчас. Любой, кто взглянул бы на него, заметил бы, что на мгновение его тонкая улыбка исчезла.
   - Я не был уверен, что мы когда-нибудь снова увидимся. Приходите, садитесь. Нам есть о чем поговорить.
   Они говорили по-французски, язык обоих мужчин не был родным, что добавляло официальной, даже напряженной атмосферы в комнате. Двое других мужчин стояли по обе стороны от окна, наблюдая через полуоткрытые ставни. В комнату вошел еще один мужчина и объявил, что все ясно: за ним никто не следил. Он был в этом уверен.
   'Что ты будешь пить? У меня вроде все тут. Виски?'
   - Нет, не для меня, спасибо.
   'Действительно? Это первый раз, когда ты отказываешься от виски. Что они с тобой сделали?
   Взгляд мужчины сменился широкой улыбкой, когда он налил себе выпить и пододвинул свой стул ближе к Генри. "Это действительно было самым неожиданным событием, самым неожиданным. И вы уверены, что они ничего не подозревают?
   - Я настолько уверен, насколько это возможно, - сказал Генри.
   Виктор поерзал в кресле своим огромным телом, чтобы устроиться поудобнее. С бокового столика он взял большой блокнот в дорогом коричневом кожаном переплете. Он достал из верхнего кармана карандаш и наточил его перочинным ножом, который достался из другого кармана, позволив стружке собраться на передней части пиджака. Он сделал несколько заметок, прежде чем посмотреть на Генри и улыбнуться, словно еще раз проверяя его.
   - У нас есть два часа, может быть, три. Ты должен мне все рассказать.
  
   ***
  
   Генри вернулся в отель как раз перед часом ночи. Записки от покровителя под дверью не было . Несмотря на свое истощение, он спал лишь урывками и проснулся в семь часов. Он выписался из отеля через час, остановился, чтобы выпить кофе с круассаном неподалеку, а затем сел на трамвай на бульваре Темпл до Лионского вокзала. Ему удалось забронировать хорошее место в десятичасовом поезде до Женевы, где он оказался в вагоне с шестью другими пассажирами: формально одетым швейцарским бизнесменом, который громко чихал, если кто-то подходил к нему слишком близко; элегантно одетая пожилая француженка, которая большую часть пути провела, задумчиво улыбаясь в окно и ни разу за время пути не сняв кожаных перчаток; и пара с их сыном и дочерью, которым, насколько мог судить Генри, было год или два по обе стороны от десяти. Казалось, они были перегружены чемоданами и другими сумками, некоторые из которых приходилось держать в коридоре. Когда дети говорили, что случалось не очень часто, они делали это с сильным парижским акцентом. Родители разговаривали с детьми на французском с акцентом, а друг с другом - на языке, который Генриху звучал как на польском, а также на странной версии верхненемецкого, которую он никогда раньше не слышал. Насколько он мог судить, они беспокоились о пересечении границы. Жена то и дело спрашивала мужа, все ли документы в порядке. Я надеюсь, что это так. Кто знает? Всякий раз, когда кто-либо из членов семьи говорил, швейцарский бизнесмен выглядел раздраженным. Не раз он ловил взгляд Генри, надеясь разделить с ним свое неодобрение.
   Путешествие проходило без происшествий до тех пор, пока примерно без четверти шесть поезд не подъехал к вокзалу Бельгард, последней станции во Франции перед швейцарской границей. Минут десять поезд просто стоял без видимой причины задержки. Бизнесмен посмотрел на часы и покачал головой. Француженка продолжала смотреть в окно, улыбаясь. Затем они услышали голоса, медленно продвигавшиеся по поезду. Через окно Генри мог разглядеть очертания жандармов, патрулирующих пути. Голоса становились все ближе, и родители выглядели еще более встревоженными. Все будет в порядке? - спросила жена мужа на странном немецком диалекте. Не знаю , ответил муж. Говорите сейчас по-французски: только по-французски.
   Через пять минут в вагон вошли двое швейцарских пограничников и французский жандарм. - Бумаги, пожалуйста, - сказал он. - Обычная проверка: через минуту вы отправитесь.
   Генри показал свой швейцарский паспорт. Один швейцарский пограничник показал его другому, и они оба кивнули. - Нет проблем, мсье Гессе . Не было никаких проблем и с бизнесменом, и с элегантно одетой дамой. Но для семьи все было иначе. Оба охранника довольно подробно рассмотрели бумаги и покачали головами, передавая различные документы скучающему жандарма позади них.
   "Эти бумаги не в порядке, - сказал один из них отцу.
   - Но меня заверили, что проблем не будет.
   - Ну, есть. У вас нет действующих документов, позволяющих въехать в Швейцарию. Это невозможно.'
   Муж и жена обменялись взглядами; жена кивнула. Сделай это.
   - Может быть, я мог бы поговорить с вами в коридоре? Он указал на детей. Прочь от них, пожалуйста.
   Генри мог только различить мужчину, умоляющего охранников, оба из которых выглядели каменными. "Может быть, я мог бы заплатить за визы сейчас, у меня есть средства?" Генри мог видеть, как мужчина открыл бумажник и попытался сунуть пачку банкнот в руку одного из охранников, но тот отказался взять ее.
   - Вам запрещен въезд в Швейцарию. Вы должны выйти из поезда сейчас же, - услышал он слова одного из них. Генри заметил, что другой охранник схватил банкноты.
   "Вы незаконно владеете швейцарской валютой. Мы его конфискуем.
   Жандарм пожал плечами. Это не моя проблема. Отец вернулся в карету, удрученный и побежденный. Его жена изо всех сил старалась не плакать, а дети выглядели испуганными, как будто знали, что происходит. Жандарм помог им убрать чемоданы. Пожилая дама выглядела потрясенной, а бизнесмен раздражен, когда вокруг него убрали багаж. Примерно через минуту Генри увидел, как семья вышла на пустынную платформу, и поезд снова медленно тронулся. Бизнесмен покачал головой и пробормотал слово "джуифс" . Дама перестала улыбаться.
   Поезд подъехал к вокзалу Корнавин незадолго до семи часов. Во время короткой прогулки домой Генри был поражен ледяным порывом из близлежащих Альп, ударившим в город из озера. Несмотря на это и бремя, которое он теперь нес, у него было самое необычное ощущение прибытия куда-то, что он мог назвать домом.
  
   ***
  
   Примерно в то же время, когда поезд Генри Хантера отходил от Лионского вокзала, Эдгару позвонили по защищенной линии в его офисе. Это был Херст с парижского вокзала.
   "Молодец, Эдгар, ты нашел звезду. Он и вполовину не стал ругать моих парней.
   - Ты не потерял его, не так ли, Херст? Если вы это сделаете, вам придется поплатиться за это адом.
   - Да ладно тебе, Эдгар, ты должен лучше знать моих мальчиков. Он очень хорош, но, в конце концов, он ошибся, предположив, что человека можно выследить только сзади. Нам удавалось следить за ним всю прошлую ночь, но только немного.
   - Где он оказался?
   - Марэ, как мы и предполагали.
   - А люди, с которыми он встречался: вы уверены, кто они?
   - Да, сэр, мы абсолютно уверены. Никаких сомнений.
  
   ***
  
  
   Глава 4: из Марселя в Москву, декабрь 1939 г.
  
   Рано утром в первый понедельник декабря крупный мужчина в длинном темном пальто и элегантной черной фетровой шляпе с удивительной проворностью промаршировал от Старого порта в Марселе к своему пансиону с видом на порт и Средиземное море за ним.
   Он был русским, но для целей своего визита он был шведским экспедитором из Гётеборга. Несколько бесплодных дней он слонялся по старому порту , надеясь наладить контакт с алжирцем, который, по-видимому, связался с представителем коммунистической партии в городе, обещая какие-то секретные документы неустановленного характера. Партийный чиновник исчез, а алжирец так и не появился. Он размышлял о характере своей работы, когда в поле зрения появилась пенсия : в отличие от рыбаков, за которыми он наблюдал в то утро, продающих свой улов на Бельжской набережной, шпион должен был стать жертвой лишь изредка, попадаясь на удочку.
   Он решил остаться в Марселе еще на день или два; корабль должен был прибыть из Греции, и греческие экипажи всегда предлагали возможность хороших контактов. Но когда он вернулся на пенсию , его уже ждала телеграмма, отправленная с Главпочтамта в Гётеборге.
   "Мама болен, вернись домой как можно скорее, остановись"
   Русский редко позволял себе потакание эмоциям, но в тот день он это сделал, тихо просидев несколько минут в своей комнате после того, как собрался и обдумывал, что может означать вызов домой. Он пережил, как ему нравилось это видеть, несколько таких вызовов за последние несколько лет, но опасался, что его удача не протянет долго. Чувство страха охватило его, и потребовались остатки водки у кровати и холодная ванна, прежде чем он пришел в себя. Я не сделал ничего дурного: в службе нет незаменимых, но я к ней ближе многих.
   Через час он выписался из пансиона и остановился у главпочтамта, чтобы послать телеграмму в Гетеборг о том, что он так беспокоится о матери, что возвращается домой: любовь к матери прекратится . Затем он направился в портовую контору, где нашел капитана турецкого парохода, отправлявшегося тем вечером в Стамбул, который был более чем счастлив принять пассажира, особенно того, кто предлагал столь щедрую плату. У нас небольшой груз: если повезет, мы должны прибыть в субботу; может в воскресенье.
   Пароход прибыл в Стамбул ранним субботним вечером, и капитан отвез своего пассажира прямо в дом двоюродного брата его жены, который плыл на своем траулере по Черному морю. Да, сказал кузен. Отправится он, как обычно, в воскресенье утром: да, он был бы счастлив сначала отплыть в Одессу; да, это очень щедро. Спасибо, сэр!
   Одесса находилась в полутора днях тяжелого пути от Стамбула, и, воодушевленный щедростью русских, шкипер добрался туда поздно вечером в понедельник. Он пошел прямо на вокзал: ночной поезд на Москву отправлялся без четверти полночи. У него было время отправить телеграмму о своем приезде, затем найти кафе, где он мог бы поесть знакомую еду и снова привыкнуть слышать вокруг себя знакомые языки.
   Было уже за полночь, когда поезд с шумом тронулся со станции, и когда начался последний этап его путешествия, к нему вернулся страх, охвативший его в Марселе. Это не давало ему уснуть до тех пор, пока ранним утром они не добрались до Харькова, скрутив желудок и заставив учащенно биться сердце. Вместе со страхом пришло и сомнение: стоило ли мне оставаться во Франции? Я мог так легко исчезнуть оттуда.
   Поезд стоял в Харькове часа три-четыре. Как обычно, никаких объяснений и жалоб со стороны попутчиков не последовало. Он вышел из поезда, чтобы отправить еще одну телеграмму в Москву: он не хотел, чтобы думали, что он не приедет.
   К рассвету в среду утром они уже подъезжали к окраине Москвы, и поезд замедлил ход. Русский изо всех сил пытался собраться. Самым жестоким в этой работе было не одиночество, не опасность и не стресс от смены личности каждые несколько дней: этого и следовало ожидать. Нет, худшая часть - часть, с которой он никогда не мог смириться - заключалась в том, что единственное место, которое ты мог назвать домом, место, ради которого ты рисковал своей жизнью и вынес все невзгоды, было местом, которого ты боялся больше всего. Он понятия не имел, закончится ли только что начавшийся день пулей в голову в подвале. В конце концов, это случилось со многими другими. Но потом он взял себя в руки, вспомнив, что внушали всем новобранцам: никогда не задавать вопросов; никогда не обсуждать; никогда не стесняйтесь.
   Поезд прибыл на Курский вокзал в восемь часов, и на платформе его встретили двое молодых людей, которые проводили его до ожидающего вагона, что, по его мнению, было плохим знаком. Это был великолепный день в Москве, и он начал чувствовать себя довольно эмоционально во время короткой поездки. Он решил, что если выживет в этом путешествии и его отправят обратно в поле, то он будет строить планы. В следующий раз, когда его вызовут обратно, он исчезнет. Он работал на службе с 1920 года; он пережил всех тех, с кем был завербован, и многих других, завербованных после него. Он знал, что он хорош, но он также знал, что он не незаменим. Что важнее всего, так это то, что он пережил свою удачу, и теперь он боялся, что она на нем закончилась.
   Машина въехала прямо в подвал, что, по его мнению, было еще одним плохим признаком. Он чувствовал, как дрожит все его тело, когда он шел со своим неулыбчивым эскортом к лифту. Если он спустится в подвал, он знал, что это конец. Через несколько мгновений они появились на пятом этаже, и ему пришлось прикусить губу, чтобы сдержать слезы облегчения. Его отвели в большой кабинет, где его ждало полдюжины человек, и все они, казалось, были рады его видеть. Из этой группы вышла знакомая фигура и обняла новоприбывшего.
   "Виктор: добро пожаловать домой".
  
   ***
  
   Его так хорошо приняли, что в течение дня или двух после приезда в Москву он гадал, не является ли это какой-то хитроумной ловушкой. Но не тут-то было: они явно были им очень довольны, но больше всего хотели знать о Генри. Кто бы мог подумать? Расскажи нам все? Осознает ли он, насколько важным он может быть? Вы понимаете, насколько он важен? Нам нужно обращаться с ним осторожно.
   Через три дня в Москве его отвезли на одну из загородных дач, которыми пользовалась служба. Впервые за многие годы он смог расслабиться в тишине. Каждый день приходила женщина готовить и убирать, а каждый вечер приходила женщина помоложе и оставалась с ним до следующего утра. Служба могла быть грубой и жестокой, особенно по отношению к своим, но умела ухаживать за теми, кем особенно была довольна.
   Виктор прожил на даче неделю, прежде чем отправиться в Стокгольм, а оттуда морем обратно во Францию. Но ни разу за это время он не усомнился в том, что всем этим обязан Генриху. Вы понимаете, насколько он важен , спросили они?
   Но Виктору определенно не нужно было, чтобы кто-то говорил ему, насколько важен Генри. Агент, которого он завербовал, в свою очередь был завербован британцами.
   Понимаю ли я, насколько важен Генри?
   Достаточно важный, чтобы сохранить мне жизнь.
  
   ***
  
  
   Глава 5: Швейцария, 1929-1930 гг.
  
   Это был грязный вечер где-то в конце января 1929 года, когда Генри вышел из здания с розовой лепниной в университетском городке. Дождь хлестал в Женеву со всех сторон: Альпы, озеро, Франция. Он остановился в конце лестничного марша, уже промокший до нитки и раздумывавший, броситься ли ему в Старый город через Бастионы или вернуться в здание и подождать, пока утихнет дождь.
   Он все еще размышлял, что делать, когда почувствовал руку на своем плече.
   - Вы решаете, выдержать ли дождь? Я тоже: кто знает, когда это прекратится? Когда в Женеве идет такой дождь, кажется, что дождь будет идти вечно". Это был последний оратор на собрании, красивый мужчина лет тридцати с проницательными голубыми глазами, густыми черными волосами, касавшимися воротника, и характерным парижским акцентом. Генри никогда не слышал никого настолько харизматичного и завораживающего. На нем не было галстука, но стильно повязанный вокруг шеи шелковый шарф, и когда он говорил, он говорил о несправедливостях в Европе и во всем мире и о том, что только у коммунистической партии есть ответ. Генри почувствовал, как волосы на его затылке встают дыбом; даже слезы выступили у него на глазах. "Европа в кризисе: капитализм в кризисе. Решение в наших руках - в ваших руках", - сказал он примерно 30 людям, рассредоточенным вокруг большого лекционного зала.
   - Кстати, меня зовут Марсель. Рука француза все еще была на его плече, пока он мягко вел его обратно в здание. Встреча состоялась на юридическом факультете, и Марсель провел Генри по его коридорам, пока они не нашли пустынную зону отдыха на первом этаже. Марсель развернул свой шелковый шарф, обнажив белую рубашку с двумя или тремя расстегнутыми пуговицами. Он улыбнулся Генри, его зубы были белыми и идеально ровными.
   "Возможно, через десять или пятнадцать минут дождь прекратится, но поговорить приятно. Вы член партии?
   - Еще нет, - ответил Генри. 'Я думаю об этом.'
   'Скажи мне почему?'
   Прошло некоторое время, прежде чем Генри ответил, и в это время шум дождя, барабанящего по окнам, усилился. Когда в Женеве идет дождь, кажется, что он будет идти вечно.
   - Я живу в привилегированном и буржуазном мире, - наконец сказал Генри. "Я был в Германии и видел районы, где у людей нет работы и мало еды. Даже в Швейцарии вы можете перейти из богатого района в соседний, совершенно другой, и мне это кажется неправильным. Моя мать и мой отчим всегда говорят, что цивилизованный мир зависит от того, что одни люди зарабатывают деньги, а другие работают на них. Говорят, что причина бедности людей в том, что они ленивы и беспомощны. Они винят в безработице профсоюзы и социалистов. Я всегда нахожу, что не согласен с тем, что они говорят о политике, и люди, которых они, кажется, презирают больше всего, - коммунисты. Это заставило меня задуматься. Если моя мать и отчим так настроены против коммунизма, то, может быть, все не так уж и плохо. Когда я увидела объявление об этой встрече в библиотеке, я подумала, что пойду. Сейчас я много читаю об этом".
   'Действительно? Скажи мне, что ты читаешь? Марсель наклонился вперед, искренне заинтересованный.
   "Конечно, я прочитал "Коммунистический манифест " и все три тома " Капитала ", хотя не могу притвориться, что нашел это легко. Сейчас читаю "Происхождение семьи, частной собственности и государства ", но это еще труднее".
   - Я понимаю, Энгельс не самый легкий для чтения человек, но его мысли - превосходны, согласны?
   'Я делаю.'
   Марсель придвинул свой стул немного ближе к Генри. - По твоему акценту я могу сказать, что ты не из Женевы.
   - Нет, я несколько лет жил в Цюрихе. Мы переехали в Женеву в прошлом году.
   Марсель перешел на немецкий. - А могу я спросить, чем вы занимаетесь? ты здесь студент?
   'Нет, не сейчас. Моей маме не нравится, что я студент. Она думает, что в конечном итоге я буду общаться с людьми, которых она не одобряет.
   - Как коммунисты?
   "Как коммунисты".
   - Я подозреваю, что вы тоже не из Цюриха? Я сам не швейцарец: я из Парижа. Я всегда могу сказать, когда кто-то не швейцарец: в нем больше... теплоты".
   Марсель похлопал Генри по колену. Друг: кому доверять.
   - Вообще-то я родом из Англии.
   'Действительно, где?'
   "Я родился в месте под названием Уокинг; это недалеко от Лондона.
   - А как вы оказались в Женеве?
   - Это длинная история и, боюсь, довольно скучная.
   - Нет, нет, совсем нет. Истории людей всегда более увлекательны, чем они думают. Скажи мне.
   Марсель придвинул свой стул еще ближе к Генри и с восхищением посмотрел на своего собеседника. - Пожалуйста, скажи мне, Генри!
   - Ну, как я уже сказал, это не так уж примечательно. Мой отец был бухгалтером и намного старше моей матери. Он внезапно умер в 1923 году. Моей матери было еще чуть за сорок, и, хотя мы не были богаты, моя мать стремилась к богатству. Она унаследовала полис страхования жизни после смерти моего отца и, насколько я помню, начала его тратить - меха, драгоценности и тому подобное. Большую часть того лета мы провели на Французской Ривьере, а на Антибе она познакомилась со швейцарским бизнесменом Эрихом Гессе. Позже в том же году она вышла за него замуж".
   - Довольно быстро?
   - Действительно: неприличная поспешность - вот как это описывали люди. Но моя мать совершенно не стыдилась этого. Ей не нравилась Англия и то, что она называла провинциальным образом жизни. Ей хотелось гламура и богатства, и Эрих Гессе предложил все это. За короткий период после смерти моего отца она быстро привыкла к определенному уровню жизни, так что герр Гессе был чрезвычайно привлекательным предложением: по крайней мере, в финансовом отношении. Я должен добавить, что он также был немного старше моей матери. Ему было 65, когда они поженились".
   - Значит, вы переехали сюда, в Швейцарию?
   'Да. Для Цюриха сначала это было его деловым интересом. Мы жили там около пяти лет и переехали сюда в прошлом году".
   - Почему переезд в Женеву?
   - У моего отчима здесь есть имущество, хотя и во всей Швейцарии. Я думаю, главная причина была в моей матери: она всегда говорила, что находит Цюрих довольно душным, но любит Женеву и окрестности. Мы живем у озера, недалеко от Ньона.
   - И как ты стал таким беглым?
   "Я оказался чем-то вроде естественного лингвиста, - сказал Генри. "Я никогда не чувствовал себя хорошо в Англии. Я не преуспевал в школе и плохо занимался спортом, поэтому надо мной немного издевались. Мне удалось стать более популярным, выдавая себя за учителей - у меня это неплохо получалось, и другим мальчикам это нравилось. Я постоянно шалил, звонил учителям, притворялся директором и тому подобное. Когда я приехал в Швейцарию в 13 лет, я обнаружил, что мой талант олицетворения был настоящей находкой для изучения языков: не столько словарного запаса и грамматики, которые мне удавались достаточно легко, сколько имитации акцента и нюансов речи. В Цюрихе я свободно говорил по-немецки и по-швейцарски, а с тех пор, как переехал сюда, мой французский значительно улучшился".
   Марсель кивнул и улыбнулся в нужных местах. Он был сочувствующим и дружелюбным, Генри инстинктивно чувствовал, что ему можно доверять. К своему удивлению, Генри обнаружил, что еще больше открывается этому незнакомцу: холодность его матери; отсутствие у него отношений с отчимом; его одиночество; его скука; его любопытство к окружающему миру и его разочарование из-за невозможности его удовлетворить.
   Марсель перешел на английский, но только после того, как внимательно оглядел пустую комнату и придвинул свой стул так близко к стулу Генри, что они соприкасались.
   - Вы явно очень интересуетесь коммунизмом, Генри.
   'Да.'
   - Итак, ты собираешься вступить в партию?
   'Вероятно. Я немного нервничаю из-за того, что подумают моя мать и отчим. Я знаю, что это не их дело, но если бы они узнали, то вышвырнули бы меня из дома. Но им и не нужно знать, не так ли?
   Марсель ничего не ответил. Он откинулся на спинку стула и оглядел Генри сверху донизу.
   - Вам не обязательно вступать в партию, знаете ли.
   'Что ты имеешь в виду?'
   "Что важно, Генри, так это то, что вы верите в дело, что вы верите в коммунизм".
   - Я не очень уверен, что понимаю вас.
   Марсель остановился, пока мимо проходили мужчина и женщина, их туфли долго звенели после того, как они прошли по деревянному полу. Дождь теперь звучал так, как будто он превратился в бурю. Марсель опустил голову и лишь слегка приподнял ее, когда снова заговорил.
   "Генри, если кто-то действительно верит в дело, то есть много разных способов служить ему. Вступление в партию и участие в собраниях имеет место быть, но для таких, как вы, могут быть другие способы... более эффективные способы помочь делу более эффективно.
   - Я все еще не особо слежу за тобой. Почему ты так интересуешься мной?
   - Потому что ясно, что ты веришь в дело и что ты многогранный человек, не все из них очевидны. В вас есть природная осторожность, наряду с пытливым умом. Вы говорите на трех языках. У вас есть швейцарский паспорт и британский. И единственный человек, который знает, что вы интересуетесь партией, что вы пришли сегодня вечером на собрание, это я.
   - На встрече были и другие люди.
   - Конечно, но кто-нибудь из них знает, кто вы, знают ли они ваше имя?
   Генри покачал головой.
   'В яблочко. Могу ли я попросить вас пока не вступать в партию и не посещать собрания? Через несколько недель, может, две или три, а может, и дольше, я подойду к вам. Мы встретимся, и я, возможно, смогу познакомить вас с людьми, разделяющими наши взгляды. А пока прошу вас ни с кем это не обсуждать.
   - Но как ты узнаешь, где меня найти?
   Марсель похлопал Генри по колену. - Не волнуйся: найти тебя не составит труда.
  
   ***
  
   Марсель нашел его в конце февраля, примерно через четыре недели после их первой встречи.
   Он был в библиотеке университета, где проводил большую часть будних дней. Это увело его от матери и отчима, от Ньона и дома с видом на озеро. Обычно он приходил в библиотеку около 11 утра и уходил около четырех. По совету Марселя он перестал читать политические сочинения ("не надо привлекать к себе лишнего внимания") и теперь пробирался через французских романистов. В этот конкретный день ему было трудно сосредоточиться на Терезе Ракен Золя, поэтому в середине дня он пошел прогуляться по коридорам мимо переполненной доски объявлений, где он впервые заметил рукописный плакат, рекламирующий собрание коммунистической партии. Вернувшись к своему столу, он заметил, что его экземпляр " Терезы Ракен " закрыт, а из последней страницы, которую он читал, торчал клочок бумаги. Это была открытка из бара на площади Таконнери, написанная аккуратным почерком: " Ce soir". 6 .'
   Бар находился в тени собора Сен-Пьер и представлял собой не более чем тускло освещенный подвал. Было трудно разглядеть немногочисленных других клиентов. Генри прибыл вовремя - задолго до шести - и минут 30 или 40 сидел за столиком лицом к входу и размышлял, во что он мог вляпаться. До того вечера он решил, что Марсель был просто энтузиастом, который, возможно, увлекся. По мнению Генри, он вряд ли когда-либо свяжется с ним снова, и он пришел к выводу, что это к лучшему. Что бы ни значило служение делу разными способами, это было не для него.
   Он не заметил Марселя, пока тот не скользнул в кресло напротив и тепло не поприветствовал его, поставив на стол два пустых стакана и наполнив их из бутылки красного вина, зажав пробку в зубах. Он жестом пригласил Генри выпить, и только когда они оба закончили и он снова наполнил их стаканы, он заговорил.
   - Я приехал из Парижа сегодня утром, поэтому и опоздал. Как ты держишь моего друга? Скажи мне, что ты читаешь.
   Они болтали несколько минут, и к тому времени, как они допивали свой третий бокал вина, Марсель предложил им прогуляться. Они молча вышли из бара. К этому времени на Старый город опустился серый туман, и собор был едва виден перед ними. Они молча шли по пустынным улицам, словно были единственными людьми в городе. Они свернули на улицу Верден, затем Марсель протянул руку перед Генри, жестом приглашая его подождать. Некоторое время они стояли неподвижно: впереди слышны были только звуки шагов. Марсель взглянул на часы, наклонив руку, пытаясь уловить свет уличного фонаря. Он кивнул, а затем посмотрел прямо на Генри.
   - Вы верите, не так ли? Когда Генри не ответил, а только посмотрел на него, как будто не понимая, он повторил вопрос. - В деле, я имею в виду. Вы все еще верите в коммунизм?
   'Конечно.' Что еще я могу сказать?
   'Хороший.' Марсель снова пошел вперед, очень медленно. Он положил руку на спину Генри, чтобы тот присоединился к нему. - Вы обнаружите, что если поверите, это поможет. Это достаточно сложно, даже если вы верите, но невозможно, если вы не верите. Не позволяйте себе питать сомнения. Если вы будете достаточно сильно себя заставлять, это сработает. Поверьте мне.'
   Марсель больше ничего не сказал, но продолжал медленно идти. Они не успели уйти далеко, как прошли переулок слева от них, и Генри заметил, что Марсель вглядывается в него. В тени он мог различить массивную фигуру, неподвижно стоящую в дальнем конце переулка. Они продолжали идти, но теперь Генри услышал шаги позади них. Они дошли до угла улицы Валле, и Марсель остановился. Когда они обернулись, в нескольких ярдах позади них стоял крупный мужчина. Он был закутан в длинное черное пальто, воротник которого был поднят, чтобы скрыть нижнюю половину его лица, а большая часть верхней половины была скрыта полями большой шляпы.
   Марсель положил руку на плечо Генри: "Слушает!" Ждать. Он подошел к мужчине, и они говорили минуту, не больше. Они не говорили по-французски или по-немецки. Насколько Генри мог сказать, это был русский или поляк. Когда они закончили разговор, Марсель повернулся и пригласил Генри присоединиться к ним.
   Все трое какое-то время стояли вместе, не обменявшись ни словом. Затем, словно по сигналу, Марсель повернулся и быстро пошел прочь, обратно по улице Верден.
   Это был последний раз, когда Генри видел его.
  
   ***
  
   Когда Марсель исчез в тумане, человек в длинном черном пальто и шляпе двинулся в другом направлении, давая понять, что Генри должен следовать за ним. На полпути вниз по Рю де ла Валле он остановился у припаркованного "Ситроена" и открыл заднюю пассажирскую дверь, позволив Генри войти первым. Водитель обернулся и кивнул, и, не обменявшись ни словом, они уехали.
   Машина быстро ехала по Старому городу, из-за скорости и тумана Генри было трудно понять, где он находится. Насколько он мог судить, они направлялись на юг через Шампель, но потом он заметил, что они возвращаются в город, двигаясь вдоль берегов реки Авр. Вскоре они оказались в Джонкшене, рабочем районе, с которым Генри был совершенно незнаком. Водитель ненадолго остановился, его взгляд остановился на зеркале заднего вида, затем он снова огляделся. Менее чем через минуту он резко затормозил, затем резко свернул в узкий переулок и остановился у большой деревянной двери. Генри вывели из машины, через дверь и быстро поднялись по лестнице в маленькую комнату на чердаке, где пахло газом и капустой.
   Как только он закрыл ставни и включил огонь, крупный мужчина оглядел Генри с ног до головы, его голова медленно двигалась, словно проверяя его со всех сторон. Он указал на пару стульев перед камином и снял фетровую шляпу, обнажив морщинистое лицо, на котором не было ни намека на эмоции. Как только Генри сел, мужчина расстегнул пальто и опустился на стул напротив. Он обратился к нему по-французски с сильным восточноевропейским акцентом.
   - Английский - твой родной язык, да?
   Генри кивнул.
   - А еще вы говорите по-французски и по-немецки?
   - Да, хотя мне удобнее говорить по-французски.
   - В таком случае мы будем говорить по-французски, я понимаю его лучше, чем английский. Двое иностранцев, говорящих по-французски; они хотели бы этого в Париже.
   "Генри Хантер". Мужчина снял пальто и достал из одного из карманов коричневый кожаный блокнот. Из верхнего кармана он вытащил карандаш и начал точить его перочинным ножом, позволяя стружке упасть на рубашку, прежде чем сдуть ее на пол. Он прищурился, проверяя блокнот, карандаш теперь застрял у него во рту, как сигара.
   - Я знаю о вас все, что мне нужно знать, Генри Хантер.
   - Надеюсь, не слишком много! Нервный смех.
   В течение следующего часа мужчина произносил тихий монолог. Он рассказал Генри о себе то, что, как он думал, никто другой не мог знать, и многое другое, что он давно забыл или почти не осознавал. Он дал ему название роддома, где он родился; раскрыл имена и адреса членов семьи, давно забытых или о которых никогда не слышали; сообщил ему название бухгалтерской фирмы, в которой работал его отец, и довольно подробно описал его распорядок дня, каким он был в Женеве: когда он уезжал из дома в Ньоне, его маршрут в Старый город и в библиотеку. Он знал название каждой книги, которую вынул. Он знал названия баров в районе Паки, в которых любил околачиваться, где он выглядел одиноким, глядя на работающих девушек, так и не сумев набраться смелости, чтобы подойти к ним. Закончив, он впервые улыбнулся, обнажив ряд больших зубов, половина которых, казалось, была сделана из золота. Генри недоверчиво сидел.
   - Кстати, можешь звать меня Виктор. Долгое молчание, во время которого Генри задавался вопросом, хотел ли он что-нибудь сказать, но он понятия не имел, что.
   - Марсель сказал мне, что вы собирались вступить в швейцарскую коммунистическую партию?
   - Не совсем так: я присутствовал на одном из его собраний. Я сказал ему, что подумываю присоединиться, не более того. Мы мило поболтали после собрания, и он упомянул что-то о том, что не может присоединиться к собраниям или посещать их. Он сказал, что есть лучшие способы помочь делу. Я не совсем понял, что он имел в виду.
   - Вы будете работать на меня, Генри Хантер: так вы поможете делу. Вы коммунист, да?
   Генри подумал. - Да, я полагаю...
   - Ты идеальный Генри. У вас две национальности и три языка. Большинство людей в Европе имеют только один из каждого. Вы такой человек, которого люди не слишком замечают, если вы понимаете, что я имею в виду, вы ничем не выделяетесь".
   - Что означает работа на вас, Виктор?
   - Это означает то, что сказал Марсель: это еще один способ служить делу.
   На соседней крыше часы пробили восемь. - Слушай, мне пора двигаться дальше. Я должен был быть дома давным-давно, и моя мать будет волноваться. Может быть, я мог бы подумать о вещах в течение нескольких дней?
   Виктор снова улыбался, обнажая еще больше золотых зубов, чем прежде. Когда он улыбался, он выглядел дружелюбно, но как только улыбка исчезла, его поведение стало холодным и угрожающим. - Нет, нет, никакого Генри Хантера, - сказал он, качая головой. - Боюсь, это так не работает. Я не рекламирую вакансию в швейцарском банке, я не ищу человека для доставки сыра. Вы уже работаете на меня: вы начали работать на меня в тот момент, когда мы встретились.
  
   ***
  
   Большую часть года Генри был для Виктора не более чем посыльным. Сначала это сводилось к тому, чтобы доставить конверт, скажем, из Женевы в Париж, а затем заехать в Лион, чтобы доставить еще один на обратном пути. Даже Генри, обычно наивный, понял, что эти поручения были испытаниями. Примерно раз в месяц поручения совпадали со встречами с Виктором, обычно в Париже, но иногда и в других городах. Он понял, что его тренируют: Виктор будет долго говорить по-английски или по-французски о том, что на самом деле означает помогать ему. Он объяснил основы шпионажа: необходимость приспособиться к любой среде или обстоятельствам, не будучи замеченным; потребность в осмотрительности; способность все увидеть и запомнить; как принимать разные личности в той мере, в какой вы стали этим человеком на какой-то короткий период; важность думать не на один шаг вперед, а на два или даже на три, и в то же время не забывать то, что вы делали раньше, свою легенду для прикрытия.
   Ни на каком этапе Виктор фактически не сказал, на кого он работал, хотя со временем Генри понял, что он работал на советскую разведку или, возможно, на Коминтерн, но он никогда не был полностью уверен, какое именно подразделение это было на самом деле. Инстинкты Генри подсказывали ему, что чем меньше он знает, тем лучше. Виктор начал говорить о "службе", и так стали называть его новых работодателей.
   В женевском районе Пти-Саконекс было туристическое агентство, которое служило прикрытием для операции Виктора, а Генри стал для них курьером. Это служило идеальным прикрытием для его поездок и означало, что его мать, хотя и любопытная и несколько сомневающаяся в том, подходит ли турагентство для ее сына, не подвергала сомнению его частые отлучки.
   Весной 1930 года Виктор познакомил Генри с немцем по имени Петер, а неделю спустя Генри сопровождал его в уединенный фермерский дом на севере Германии, где-то между Гамбургом и Бременом. Там было еще пять новобранцев; двое немцев; француженка и голландская пара. Все были на несколько лет старше его.
   На второй день на ферме шестерых рекрутов отвели в сарай и показали помет щенков. Выберите один из них: он может быть вашим спутником, пока вы здесь! Им сказали, что наличие собаки облегчит ваше пребывание здесь. Генри выбрал самого маленького из помета, черного щенка, которого назвал Фокси. Он брал Фокси на прогулку два или три раза в день, и, как и другие рекруты и их щенки, они становились неразлучны.
   В течение следующих шести недель их обучали тому, что Питер назвал полевым ремеслом. Они научились создавать и использовать секретные сообщения; как следовать за людьми, не будучи замеченным, и, в свою очередь, определять, преследуют ли их, и как потерять тень. Они научились рукопашному бою и обращению с несколькими пистолетами; были даже инструкции по изготовлению бомб и другим формам саботажа. А по вечерам были лекции: идеологический инструктаж, как они это называли. Любой намек на сомнение в приверженности делу был замечен и устранен. К концу первой недели все полностью осознали, что работать на благо дела так, как они задуманы, нет места для дискуссий: без полной приверженности и абсолютной преданности они потерпят неудачу.
   Никогда не задавайте вопросов; никогда не обсуждать; никогда не стесняйтесь.
   И наряду с этим были индивидуальные занятия. Генри проводил часы сначала с пожилым немцем, а затем с более молодой полькой. Они были полны решимости вытянуть из него что-нибудь личное. Немец, похоже, был каким-то психиатром, задавал ряд явно не связанных между собой вопросов и делал обширные записи. Казалось, он был озабочен отношениями Генри с его матерью.
   Все в польке выглядело суровым: ее манеры, тяжелые очки и то, как ее волосы были собраны в тугой пучок. Она настояла, чтобы он рассказал ей все о своей личной жизни. Например, была ли у него когда-нибудь девушка? Генри покраснел и пробормотал что-то насчет одного или двух, но ничего серьезного. Спала ли он когда-нибудь с женщиной, спросила она, или с мужчиной? Генри был так потрясен, что с готовностью сказал правду. Нет, он никогда не спал с женщиной. По его словам, мысль о том, чтобы переспать с мужчиной, просто никогда не приходила ему в голову.
   Той ночью он лежал в постели, не в силах заснуть, пытаясь понять, что с ним происходит. Он чувствовал себя в ловушке, втянутым в жизнь, которую он никогда бы не выбрал по своей воле, но которая, по крайней мере, предлагала некоторую перспективу волнения. Он только что заснул, когда его разбудил кто-то, сидевший на его кровати и включивший прикроватную лампу. Это была полячка. Теперь ее волосы были распущены, она потеряла очки, на губах у нее была ярко-красная помада и духи с запахом лимона. Генри обнаружил, что не может ничего сказать.
   Она наклонилась и провела рукой по его лицу, затем нежно притянула его голову к себе и поцеловала. - Как мы можем отпустить тебя в мир и не знать, что делать с женщиной? сказала она мягко. - Это было бы... рискованно.
   Генри открыл рот, чтобы заговорить, но она вложила палец ему в губы, задержала его там на несколько мгновений, прежде чем медленно отдернуть. Она встала и сняла халат, так что она была совершенно голой. Затем она на мгновение замерла, приподняв брови, приглашая Генри взглянуть на нее, силуэт которой вырисовывался в свете прикроватной лампы. Сквозь щель в занавеске по другую сторону кровати свет луны осветил переднюю часть ее тела.
   Если бы она не осталась с Генри еще на час после того, как они занялись любовью, он с готовностью выдал бы это за один из самых приятных своих снов. Но они лежали вместе, и каждый раз, когда он пытался что-то сказать, что, как ему казалось, он должен был сделать, она прикладывала палец к его губам и трясла головой, ее длинные волосы касались его обнаженных плеч. Когда первые проблески рассвета пробивались сквозь полузадернутые шторы, она вылезла из постели и оделась. - Мы никогда не обсуждаем это, понимаете? Это было то, что вам нужно было сделать: есть поговорка, что в кровати можно найти больше секретов, чем в сейфе. В первый раз ты был довольно хорош, Генри, но в следующий раз помни, что тебе не нужно так торопиться. Старайтесь не думать о том, что вы делаете: это будет происходить естественно, это самое естественное, что мы делаем. По крайней мере, следующий раз не будет первым.
   Генри был смущен, но в то же время вполне доволен собой.
   Никогда не задавайте вопросов; никогда не обсуждать; никогда не стесняйтесь.
   В свой предпоследний день на ферме Генри гулял с Питером и Фокси в лесу, когда немец повернулся к нему и протянул ему пистолет.
   - Стреляй в нее, - сказал он, указывая на щенка.
   'Какая!' Глаза щенка смотрели на него, полные радости.
   "Чем дольше ты будешь ждать, тем тяжелее будет".
   Генри возился с пистолетом, надеясь, что в любой момент Питер его остановит.
   'Ладить с ней. Делай, как я тебе говорю.
   Генри почувствовал, как погружается в транс, и, словно сверху, он увидел, как зовет Фокси к себе и обнимает ее, позволяя ей лизнуть его лицо, прежде чем поставить дуло пистолета ей за уши и нажать на спусковой крючок.
   После этого Питер протянул руку за пистолетом, и Генри сделал все возможное, чтобы не заплакать. Никогда не задавайте вопросов; никогда не обсуждать; никогда не стесняйтесь.
   Когда он вернулся в Женеву через шесть недель, он чувствовал себя эмоционально истощенным: теперь его новые хозяева ничего не знали о нем. Они как будто владели его душой. Еще до поездки он понял, что Виктор заставил его пройти через процесс, который означал, что пути назад уже нет. Нравилось ему это или нет, но теперь он был предан делу. Он знал, что его взгляды на коммунизм теперь совершенно несущественны.
   К концу 1930-х поручения, как любил их называть Виктор, стали более серьезными: тайные поездки в самые опасные уголки Европы; мимолетные встречи с настороженными женщинами и испуганными мужчинами; сменить личность, прежде чем спешить из страны. Было даже несколько поездок в Великобританию, где он использовал свою личность Генри Хантера, чтобы въезжать и уезжать. Он встречался с Виктором по крайней мере раз в месяц, а может быть, и раз в три недели. Виктор всегда уделял достаточно времени их встречам; это было, если он наслаждался ими. В ходе этих встреч выяснилось, что Виктор работал на Коминтерн, и он вспоминал о революции и своих первых днях в качестве агента. Он описал бы Генриху опасности, которые он предвидел в Европе. Прежде всего, он, казалось, проявлял неподдельный интерес к Генри, чего не проявляли ни его мать, ни его отчим. Ему явно не все равно, и Генри обнаружил, что откровенен с Виктором так, как не мог быть ни с кем другим. Виктор стал называть Генриха сынком .
   Это был русский для сына.
  
   ***
  
  
   Глава 6: Швейцария, 1931 год
  
   Событие, которое навсегда изменило жизнь Генри, произошло летом 1931 года, но его истоки произошли в начале того же года в Париже. В начале марта Генриха вызвали во французскую столицу, в одну из конспиративных квартир, которые Виктор использовал в Марэ. В отличие от его обычных встреч с Виктором, эта была более заряженной и растянутой на несколько дней. Виктор хотел убедиться, что никто - "ни одна душа", как он выразился, - не может иметь ни малейшего представления о том, чем занимается Генри или на кого он работает. Виктору понадобилось четыре дня и три ночи, что равнозначно допросу, чтобы убедиться в этом.
   Через неделю Виктор приехал в Женеву - впервые за несколько месяцев. За долгим ужином в отдельной комнате позади захудалого армянского ресторана в Гранд-Ланси Виктор говорил о политике. Что понимал Генри о событиях в Советском Союзе, об опасной и контрреволюционной деятельности Троцкого и его безумных последователей? Генри честно ответил, что он мало что знает, но он предан товарищу Сталину. Предатели, такие как Троцкий и ему подобные, отвлекали внимание.
   Виктор кивнул в знак согласия, а затем продолжал говорить до самого утра, подкрепленный бесконечным запасом крепкого турецкого кофе и большим количеством водки. Виктор терпеливо объяснял цели левой оппозиции, как их аргументы могли иметь некоторые достоинства в первые дни, но они серьезно отклонились от правильного социалистического курса, намеченного Лениным. Генри нужно было ясно дать понять, что здесь нет места тому, что Виктор назвал буржуазной снисходительностью. Генри сказал, что понял и был благодарен Виктору за столь ясное объяснение: он не сомневался, что Троцкий и его немногие оставшиеся последователи были врагами Советского Союза и социализма, но ведь с этим вопросом разобрались? Разве Троцкого не выслали из Советского Союза?
   Был час ночи, и когда измученный посетитель вернулся с новой порцией кофе, Виктор резко отмахнулся от него по-русски.
   "Я сказал ему оставить нас в покое, сынок . То, что я сейчас скажу, очень важно. Троцкий действительно живет в изгнании в Турции, и большинство его сторонников в Советском Союзе осознали ошибочность своего пути - или, по крайней мере, заявляют, что видели это: даже Зиновьев и Каменев . С другими разобрались. Но опасность, исходящая от Троцкого и оставшихся его последователей, все еще существует. По Европе рассеяны могущественные сторонники Троцкого, и пока они способны действовать, они представляют для нас угрозу, которую мы не можем терпеть: мы не можем подвергать риску достижения Революции. Вы это понимаете?
   Генри кивнул.
   "Поэтому работа с ними является приоритетом для нашей службы".
   Генри снова кивнул: конечно .
   Последовало долгое молчание, во время которого Виктор снял пиджак, ослабил галстук и вопросительно посмотрел на Генри, словно ожидая, что он что-то скажет. Генри заерзал на стуле, не зная, как реагировать.
   - Здесь ты будешь играть жизненно важную роль для Службы, синок .
  
   ***
  
   Генри Хантер провел первые две недели июля 1931 года в большом доме на окраине Невшателя с видом на озеро. Ему сказали, что он должен быть вдали от Женевы по крайней мере месяц, а возможно, и намного дольше. Что касается его матери и отчима, то туристическое агентство, в котором он работал, открыло новый филиал в Санкт-Галлене, и, поскольку Генри хорошо говорил по-швейцарски по-немецки, его отправили туда на некоторое время.
   Виктор проводил Генри до дома и оставался там первые два дня. Петер, немец, который в прошлом году возил его в Гамбург на обучение, тоже присутствовал. В течение двух недель Питер помогал Генри принять новую личность. Незадолго до окончания двухнедельного пребывания в Невшателе Виктор вернулся и еще через пару дней убедился, что Генри теперь стал Уильямом Джарвисом.
   Согласно его часто используемому британскому паспорту, Уильям Джарвис родился в Норвиче и в свои 26 лет был на несколько лет старше Генри. После окончания Кембриджа Джарвис стал учителем и переехал на год в Швейцарию благодаря наследству от недавно умершего и очень любимого дяди. Его целью было путешествовать и время от времени преподавать, если представится такая возможность.
   Эта возможность с радостью представилась в Интерлакене.
   "Они то и дело рекламируют репетитора по английскому уже несколько недель: они будут в восторге от настоящего англичанина, который к тому же еще и учитель", - сказал ему Виктор.
   - Но я не учитель!
   "Тебе не нужно быть. Они хотят, чтобы кто-то улучшил разговорный английский их детей, вот и все".
   За ночь до того, как Генри отправился в Интерлакен, Виктор дал ему последний брифинг.
   " Анатолий Михайлович Евтушенко". Все трое сидели за отполированным до блеска столом в столовой недалеко от Невшателя , и Виктор почти торжественно положил перед Генри фотографию солидно выглядящего мужчины. "Анатолий Михайлович Евтушенко, родился в Казани в 1884 году, происходил из мещанской семьи, но стал активным участником социалистической политики, когда учился в университете в Москве. Он стал юристом и был одним из первых членов Российской социал-демократической рабочей партии, которая, как вы, возможно, не знаете, была предшественницей Коммунистической партии. Он принимал активное участие в Октябрьской революции и начал подниматься по служебной лестнице. Однако примерно в 1923 или 1924 году он стал доверенным лицом Троцкого, и с тех пор они сблизились. В 1924 году Евтушенко поступил на работу в финансовый отдел партии. В начале 1928 года, вскоре после того, как Троцкий был отправлен в ссылку, Евтушенко и его семья исчезли во время отдыха в Крыму. Мы потеряли их след, но несколько месяцев назад обнаружили, что они живут в Интерлакене.
   Виктор кивнул Питеру, который открыл папку и достал серию фотографий, которые он разложил перед Генри, как если бы сдавал карты из колоды.
   - Это жена Евтушенко, Татьяна Дмитриевна, - сказал Петр. "Мы понимаем, что она страдает изнурительным заболеванием легких, что вполне может быть причиной того, что они живут в Интерлакене. Это Розалия Анатольевна, ей 17 лет . Надежде Анатольевне 14 лет, это сын Николай Анатольевич. Ему 11".
   - И это их дом?
   'Верно. Как видите, очень красивый дом, но также и очень надежный. Эта стена проходит вокруг него и имеет высоту 12 футов. Такая безопасность домов в Швейцарии не является чем-то необычным: люди любят уединение, а Интерлакен - богатый город".
   Виктор отодвинул фотографии от Генри. Он хотел, чтобы тот сосредоточился на том, что он собирался сказать. "Мы очень внимательно следим за Евтушенко. Мы пришли к выводу, что он является важным источником финансирования Троцкого и его движения, в чем давно подозревала Служба. Теперь мы знаем, что за несколько месяцев до побега из Советского Союза Евтушенко перевел крупные суммы денег из Москвы на счета в швейцарских банках. Только он имеет к ним доступ. Мы не знаем точно, сколько денег на этих счетах, но мы полагаем, что это может быть около восьмисот миллионов швейцарских франков. Как и семья, в доме живут эти трое мужчин - Питер...
   Немец сделал серию фотографий, размытых снимков трех разных мужчин. - Это охранники, все русские. Они остаются в доме и проверяют каждого, кто входит или даже приближается к нему. Местная женщина и ее дочь выступают в роли домработниц: они приходят рано утром и занимаются уборкой, приготовлением пищи и покупками. Они уходят в середине дня. Семья очень редко выходит из дома, а если и выходит, то всегда в сопровождении охраны".
   Теперь слово взял на себя Виктор. "Примерно раз в две недели Евтушенко выходит из дома и едет сначала в Берн, а потом в Цюрих. Он всегда уходит рано утром и возвращается поздно вечером. И его всегда сопровождают в этих поездках двое охранников. Мы знаем, что в Берне он посещает швейцарский Volksbank, а в Цюрихе он идет в Union Bank, а затем в Eidgenössische Bank. Мы предполагаем, что оказавшись там, он сможет перевести деньги со счетов, которые он контролирует, на счета сторонников Троцкого по всей Европе или даже самому Троцкому. Наша цель очень проста: эти деньги были украдены у партии, и мы хотим их вернуть. В процессе мы можем лишить Троцкого средств, которые поддерживают его жалкое движение".
   - А моя роль...? Генри казался сбитым с толку.
   "Стать семейным репетитором по английскому языку, сынок , и пользоваться их доверием. Это может занять недели. Как только это произойдет, мы сможем перейти к следующему этапу".
   - И что это значит?
   Узнаешь тогда, сынок , -- сказал Виктор.
   Никогда не задавайте вопросов; никогда не обсуждать; никогда не стесняйтесь.
  
   ***
  
   Все прошло по плану, как это обычно бывает в Швейцарии, особенно когда все организовывал Виктор. Уильям Джарвис не поленился написать из Англии, чтобы забронировать номер в гостинице в центре Интерлакена. Он находился на верхнем этаже с небольшим балконом, с которого он мог видеть Тунское озеро на западе, Бриенцское озеро на востоке, горы Юнгфрау и Грин-де-Вальд на юге, а за ними Хардер-Кульм и Эмменталь. к северу. Генри, который теперь должен был думать о себе как об Уильяме, решил, что это может оказаться достаточно приятной задачей.
   Он дождался своего второго дня в Интерлакене, прежде чем узнать в книжном магазине о скромной вывеске в их окне о поиске репетитора по английскому языку, и в тот же день он позвонил по номеру, который дал ему владелец книжного магазина. Двумя днями позже он прошел через город и переправился через реку Ааре, и там на северном берегу нашел дом на самой опушке возвышающегося леса. Это было идеальное место, отделенное от соседних домов деревьями и окруженное высокой стеной, в которую были вделаны парадные ворота. Рядом с воротами было маленькое окно. Двое крупных мужчин обыскали его после того, как он позвонил в звонок, а затем его провели в библиотеку.
   В комнате находились и Анатолий Евтушенко, и его жена Татьяна, но интервью вел муж на сносном немецком языке . Его жена, как он объяснил, не говорила на этом языке. Татьяна Евтушенко была худощавой женщиной с бледной кожей цвета мела, и даже в теплый июльский день она была одета по-зимнему. Анатолий Евтушенко рассказал Уильяму Джарвису, что семья путешествовала по Европе, но обосновалась здесь, в Швейцарии. - Из-за моего бизнеса, - сказал он тоном, который ясно дал понять, что ему не нужно уточнять. По большей части они обучали детей сами, пояснил он, но время от времени им требовалась помощь воспитателей.
   Пожалуйста, расскажите мне о себе, мистер Джарвис.
   Уильям Джарвис вспомнил, что сказал ему Виктор: говори ему достаточно, не слишком много... он будет умным, он заметит любые ошибки... сконцентрируйся на том, как сильно тебе понравится учить его детей, а не говорить о себе. Избегайте слишком беглого звучания: будьте немного нерешительны с датами.
   Анатолий Евтушенко то и дело говорил с женой по-русски, видимо, передавая ей суть того, что ему сказали.
   - Вы интересуетесь политикой, мистер Джарвис?
   - Боюсь, что нет, сэр. Надеюсь, это не проблема?
   - Нет, совсем нет. А как насчет иностранных дел, вы следите за ними?
   - Только то, что читаешь в "Таймс" , сэр, но должен сказать вам, что больше всего меня интересует литература. Я лучше почитаю хорошую книгу, чем газету!
   И так продолжалось. После непродолжительного разговора с женой Анатолий Евтушенко предложил Уильяму Джарвису должность репетитора английского языка для его детей. Они договорились о гонораре и о том, что он будет приходить на два часа каждое утро. Они пересмотрят его позицию через две недели.
   В конце первой недели Уильяма Джарвиса вызвали в кабинет Анатолия Евтушенко.
   - Как долго вы планируете оставаться в Интерлакене, мистер Джарвис?
   - Возможно, несколько месяцев. Я надеюсь научиться кататься на лыжах, так что я думаю, что я в правильном месте. Это зависит от того, смогу ли я найти работу, чтобы оплачивать свое пребывание".
   - Ну, поэтому я и попросил тебя о встрече. Дети тебя обожают: они абсолютно настаивают, чтобы мы оставили тебя как можно дольше. По причинам, которые слишком сложно объяснить, наша жизнь изолирована, и мы с женой беспокоимся о том, как это отразится на детях. Мы уже видим, как вы помогли сделать их жизнь ярче. С этого момента мы хотели бы, чтобы вы проводили по часу каждый день с каждым ребенком и оставались на обед, что даст вам еще одну возможность поговорить с ними на английском языке".
   Это был распорядок дня на следующий месяц. Каждое утро, кроме воскресенья, Уильям Джарвис приходил в дом в 11 часов и звонил в колокольчик на стене. Тяжелые металлические ворота в конце концов открывались, и один из охранников обыскивал его, прежде чем другой проводил его в библиотеку. Первый час он проведет с Надеждой , которая была самой сообразительной из троих детей. Николаю предстоял второй час, что было тяжелой работой, так как мальчику совершенно не хватало дисциплины, но, похоже, ему было приятно, когда Уильям читал ему простые рассказы на английском языке. Затем он и трое детей вместе обедали, говоря во время еды только по-английски.
   После обеда он будет учить Розалию последний час. Очень быстро он понял, что это была та часть дня, которую он больше всего ждал. Сначала он видел Розалию не более чем ребенком, но сама по себе, вдали от родителей, сестры и брата, она была больше похожа на молодую женщину. Ее густые длинные каштановые волосы падали ниже плеч, и она постоянно убирала их с лица. Ее кожа была не такой бледной, как у ее матери, но она определенно унаследовала свой цвет лица от нее, а не от отца. Однако от него она получила темно-карие глаза с почти немигающим взглядом.
   Они проводили большую часть времени в саду, бродя по нему, разговаривая по-английски, но чаще всего переходя на немецкий. Ее немецкий был не так уж плох, и она изо всех сил старалась игнорировать его попытки говорить по-английски. Генри понял, что она отчаянно одинока. Она сбежала из своей родной страны и теперь оказалась в ловушке в доме, окруженном высокими стенами. Поэтому она доверилась мистеру Джарвису, как она его называла. Ему было трудно сделать что-либо, кроме как выслушать ее с сочувствием и заверить, что если она проявит терпение, ее жизнь изменится к лучшему. Он рассказал ей о жизни в Англии и о том, что он видел в Европе во время своих путешествий.
   Зови меня Роза.
   Очень хорошо - и зовите меня Уильям.
   Что такое краткая форма имени Вильям?
   Билл, я полагаю, или Билли.
   Роза предпочитала Билли, и так они с Билли подружились. Когда они читали книги, она садилась так близко к нему, что их тела соприкасались. У Розы была привычка, даже манерность, касаться его руки и позволять своим пальцам ненадолго удерживать его за запястье. Он заметил, что она делала то же самое и с другими, так что он не предполагал, что она имеет к нему какое-то особое отношение, но раз или два он попытался ответить тем же жестом, положив свою руку поверх ее. Она улыбалась и ждала, пока снова не уберет волосы с лица, прежде чем осторожно убрать руку. Он знал, что Роза больше всего на свете хочет общения. История Уильяма заключалась в том, что его мать умерла, когда он был молод, а его отец женился во второй раз. Это как-то задело Розу, глаза которой наполнялись слезами, когда он рассказывал ей о том, что в шестилетнем возрасте его отправили в интернат и как он не нравился мачехе. Генри забеспокоился, что может слишком сблизиться с Розой, но затем Виктор сказал ему убедиться, что ему доверяют.
   Он знал, что испытывает чувства к Розе, но также знал, что не в состоянии что-либо с этим поделать. Ей никогда не позволяли выходить из дома без охраны, а дома всегда были другие. Однажды утром, после того как он пробыл там месяц или около того, туалет внизу ремонтировали, и ему сказали воспользоваться ванной наверху, чего он обычно никогда не делал. Когда он открыл дверь ванной, его встретил Роза, только что вышедшая из ванны. Несмотря на пар и тот факт, что она была в основном прикрыта полотенцем, он мельком увидел ее груди, меньше, чем он себе представлял, но идеальной формы, с прядями ее темных влажных волос, свисающих между ними. Был короткий момент, когда ни один из них ничего не сказал и не пошевелился, затем он сказал "извините" и быстро закрыл дверь, прежде чем поспешить вниз. Ни один из них ни словом не обмолвился об этом, но в тот день она была к нему еще дружелюбнее.
   По воскресеньям - единственный день, когда он не ходил домой - Генри ездил на автобусе из Интерлакена в Тун, где встречался с Питером в парке. Они гуляли, пока Генри рассказывал о том, что произошло за неделю, а Питер задавал ряд вопросов, время от времени делая паузы, чтобы что-то записывать в свой блокнот. Однажды он отвел Генри в небольшую квартирку над магазином в центре города, где Генри велели нарисовать подробные планы дома.
   В середине августа он приехал в Тун в воскресенье, и Питер отвез его прямо в квартиру. Когда они прибыли, Виктора уже ждали с тремя французами, которых представили как Люсьена, Клода и Жан-Мари: последующая беседа, затянувшаяся до вечера, велась по-французски.
   " Сынок : Петр говорит, что иногда вам с Розой разрешают выходить из дома?" Виктор сидел прямо напротив Генри за узким столом, внимательно наблюдая за ним. Несмотря на удушающую августовскую жару, россиянин был одет в тяжелую куртку. Трое французов откинулись на своих стульях, и у одного из них в наплечной кобуре был револьвер.
   - Ну и да, и нет. У Розы много духа, она чувствует себя зверем в клетке в этом доме, но родители не разрешают ей идти в город, тем более без охраны. Однако за домом небольшой частный лес, только для жителей близлежащих домов. Вокруг него забор.
   Питер передал Виктору карту, указав на обведенную область.
   'Здесь?'
   Генри взял карту и изучил ее. 'Да здесь. Попасть в него можно через дверь в стене сада. Ее отец согласился, что мы можем пойти туда прогуляться, но только на несколько минут, и мы обещаем не выходить из леса. Ключ у охранников: сначала приходили выпускать, потом снова впускать, а теперь не беспокоят. Я должен забрать его у них и вернуть потом. Мне доверяют.
   - А скажи мне, сынок : когда домработницы уходят - еще полдень?
   'Да. Они готовят обед, а затем готовят ужин. Обычно они уходят к трем часам.
   Французы и Питер задавали вопросы, а Генри, должно быть, десятки раз описывал планировку дома. Затем Виктор изложил свой план. Это было умно и дерзко, и к тому времени, как он закончил, Генри почувствовал себя совсем плохо.
  
   ***
  
   Еще две недели. Виктор решил, что еще две недели помогут обеспечить еще большее доверие к Уильяму Джарвису со стороны Евтушенко, и это было важно, потому что, если они ему не будут доверять, план не сработает. Эти две недели были важны еще и потому, что последняя поездка Анатолия Евтушенко в Берн и Цюрих состоялась всего за несколько дней до этого. Время должно было быть правильным.
   Согласованная дата была 1 сентября, вторник. В четверг перед этим Питер приехал в Интерлакен и снял квартиру в восточной части города, недалеко от Бриенцского озера. Генри выписался из гостиницы и переехал к Питеру.
   Уильям Джарвис прибыл в дом незадолго до 11 часов утра во вторник. К этому времени охранники стали с ним более спокойными, даже вполне дружелюбными. Он прошел в библиотеку и занимался с Надеждой и Николаем. К тому времени, когда они пошли в столовую на обед, он чувствовал себя больным от нервов и предвкушения. Он почти ничего не ел, но, казалось, никто этого не замечал. Ему удавалось отвлекать детей игрой в "Я шпион". После обеда он пошел в комнату охранника перед домом, чтобы забрать ключ. Охранник, лучше всех говоривший по-немецки, передал ему его, предупредив, чтобы он удостоверился, что он запер его как следует.
   Он и Роза забрели в сад, а Роза изо всех сил пыталась сосчитать до 100 по-английски. Вот как это работало: выполняйте задание, например, подсчитайте или назовите дни недели или месяцы в году, и они могли отправиться в лес в качестве награды. Роза ушла из жизни в семидесятых, но Генри объявил, что этого достаточно. Он отпер садовую дверь, и остаток часа они гуляли. Генри продолжал оглядываться, ожидая увидеть людей, спрятавшихся между деревьями или за забором, но вокруг было так же пустынно и тихо, как всегда, если не считать шума воды, бегущей по реке Ааре под ними.
   - Ты в порядке, Билли?
   - Да, спасибо, Роза, почему ты спрашиваешь?
   - Ты очень тихий. Теперь она перешла на немецкий. "Ты продолжаешь оглядываться по сторонам, а ты так и не пообедал".
   - Я в порядке, спасибо, Роза. Я плохо спал прошлой ночью, вот и все. Послушайте, вы действительно должны говорить по-английски. Пожалуйста, попробуй.'
   'Почему? В чем смысл? Мы никогда не посетим Англию. Мы никогда не покинем этот дом. Я тюрьма, Билли, - сказала она по-английски.
   - Я "арестант", Роза. Вот что ты хотел сказать. Тюрьма - это здание, в котором содержатся заключенные. Я уверен, что вы когда-нибудь побываете в Англии.
   Они провели большую часть часа, и Генри изо всех сил старался поддерживать хоть какую-то беседу на английском языке. Но, как всегда, Роза погрузилась в свои мысли. Когда они вернулись в сад, Генри велел Розе идти вперед, а сам поиграл с запиранием садовой двери. Она казалась закрытой, но он пнул ее камнем на случай, если ветер сорвет ее. После того, как он вернул ключ от комнаты охранника, он прошел в библиотеку, остановившись по пути, чтобы открутить засов на боковой двери, ведущей в сад. Его руки дрожали так сильно, что он боялся, что звук откручиваемых болтов разнесется эхом по всему дому.
   Им нужно двигаться: я сказал им, что охранники обычно проверяют садовую дверь вскоре после того, как я ее запираю.
   Роза и Надежда были в библиотеке. Он задерживался на несколько минут, как он начал делать в последнее время. Он слышал, как Николай играет наверху и как две местные женщины выходят из дома. Анатолий был в своем кабинете и вообразил, что мать спит наверху. Краем глаза ему показалось, что он уловил какое-то движение в саду, но не хотел поднимать взгляд. Через несколько мгновений из передней части дома послышались какие-то звуки, сначала ничего особо заметного, но потом это стало больше похоже на суматоху, и сначала Надежда, потом Роза подняла глаза. Секундой позже в коридоре послышались крики, затем три громких хлопка, за которыми последовал крик, а затем в коридоре послышался крик Анатолия, а затем возня. Дверь в библиотеку распахнулась. Первым человеком внутри был один из французов, за ним Петр, а за ним Виктор и еще один из французов, марширующих лягушками, Анатолия в комнату. Девочки кричали, а Виктор кричал на них по-русски, размахивая при этом револьвером у головы их отца. Сообщение было ясным: заткнись или я стреляю.
   Виктор толкнул Анатолия в кресло и жестом пригласил девушек сесть на пол. Было слышно движение наверху. - Иди и посмотри, что происходит, - сказал Виктор Питеру по-французски. Вскоре после этого в комнате появился еще один из французов, увлекая за собой Николая за волосы. Татьяна следовала за ней как в трансе, а Петр замыкал ее. Николая швырнули на пол рядом с перепуганными сестрами, а их мать усадили на стул напротив мужа. Виктор обратился к семье по-русски, затем по-французски сказал Питеру посмотреть, что происходит перед домом. Когда он появился снова, это был третий француз, и они вдвоем тащили за собой одного из охранников. Он выглядел тяжело раненым: стонал, грудь его была в крови.
   - А как насчет двух других? - спросил Виктор.
   - Мертв, - сказал третий француз.
   - А он? Он кивнул раненому охраннику.
   - Попал в грудь.
   - Прикончи его.
   Француз держал револьвер рядом с собой. Теперь он опустился на колени рядом с охранником и дернул его за голову, вонзая дуло пистолета себе в рот. Когда он это сделал, охранник, казалось, полностью пришел в сознание, его глаза широко раскрылись, явно в ужасе. Трое детей закричали и замолчали только тогда, когда Виктор накричал на них. Когда француз нажал на курок, голова охранника опустилась. Наступило долгое молчание, затем послышались рыдания троих детей. Татьяна сидела очень неподвижно, явно в шоке и, казалось, не осознавая, что происходит. Генри заметил, что Анатолий смотрит на него.
   Виктор говорил с семьей по-русски, указывая на Анатолия и размахивая пистолетом. Все кивнули. Мы понимаем . Затем он заговорил по-французски. - Сейчас я их разделю.
   Он указал на трех французов. - Я возьму Анатолия в кабинет; нам с ним есть о чем поговорить. Один из вас пойдет со мной в кабинет, а двоим лучше присматривать за остальной частью дома - убедитесь, что один из вас остается в караульном помещении, нам нужно присматривать за фасадом. Питер, оставайся здесь. Уильям, ты тоже: постарайся отвлечь детей. Вам это понадобится.
   Только когда Виктор вручил револьвер Генри, до семьи дошло, что он их предал. По шокированному выражению лиц детей и взгляду ненависти на лице отца Генри понял, что до этого момента они, должно быть, думали, что он тоже стал жертвой этого кошмара.
   Анатолия подтащил один из французов, сковал ему руки за спиной наручниками и вывел из комнаты. Проходя мимо Генри, Анатолий остановился и посмотрел Генри прямо в глаза, прежде чем выплюнуть " дю ублюдок !"
   Никто из детей не хотел иметь ничего общего со своим воспитателем. Они игнорировали все его попытки говорить по-английски. Надежда большую часть времени тихо всхлипывала, сидя на полу у маминого кресла. Маленький Николай выглядел растерянным и испуганным, а Роза смотрела на него горящими глазами. "Я думала, что ты единственный человек, который меня понял, ты был тем, кому я доверяла", - сказала она по-немецки тихим, но сердитым голосом. - Ты знаешь, что с нами теперь будет, не так ли?
   - Все будет хорошо, Роза, не волнуйся.
   - Ты так думаешь, ты англичанин? В таком случае вы понятия не имеете, кто вам платит. Она подошла к нему, еще больше понизив голос. - Они убьют нас всех, ты понимаешь это?
   Питер перегнулся с соседнего стула, на котором сидел, и крикнул Розе: "Заткнись". Он повернулся к Генри и сказал по-французски: - Не разговаривай с ней больше. Из кабинета доносились повышенные голоса по-русски, в основном Виктор, но и Анатолий тоже. День перешел в вечер, и один из французов принес в библиотеку еду, но, кроме Николая, никто из семьи ничего не ел. Когда начало темнеть, Виктор позвал Генри и Питера на кухню.
   "Наконец-то он понимает, что мы не шутим. Думаю, он понимает, что у него нет другого выхода, кроме как делать то, что я говорю. Завтра в 7.20 утра в Берн отправляется поезд: Люсьен и Жан-Мари поедут с ним. Он будет в швейцарском Народном банке, когда он откроется, и я договорился, что он может позвонить сюда, чтобы убедиться, что все в безопасности. Затем он переведет все средства из швейцарского Фольксбанка. После этого они поедут в Цюрих и повторят процедуру в Union и Eidgenössische Banks.
   - Откуда мы знаем, что он переведет все средства, находящиеся под его контролем? - спросил Питер.
   "Мы не можем быть полностью уверены, но, следуя за ним, мы знаем, что это единственные три банка, которые он когда-либо посещал. Мне удалось уговорить его показать мне, какие документы у него есть, а счета составляют немногим более девятисот миллионов швейцарских франков: это больше, чем мы предполагали. Они будут очень довольны. К завтрашнему вечеру эти деньги будут на счетах, контролируемых партией".
   - А что тогда, Виктор? Немец нервничал, поигрывая ремешком часов и кусая ногти, поглядывая сначала на Генри, а потом снова на Виктора.
   'Посмотрим. Я сказал ему, что его вернут сюда и что через несколько часов после того, как мы покинем город, мы позвоним в местную полицию, чтобы их отпустили.
   - Роза сказала мне, что их всех убьют, - сказал Генри. - Почему она так сказала?
   - Не беспокойся об этом, сынок . Мы знаем, что делаем.
   'Но...'
   Питер перегнулся через стол и очень крепко схватил предплечье Генри. - Ты ничего не помнишь? Мы просто делаем то, что нам говорят. Это не та дурацкая игра, в которую вы целыми днями играете в Англии, понимаете?
   Никогда не задавайте вопросов; никогда не обсуждать; никогда не стесняйтесь.
   Виктор сказал им обоим заткнуться. В ту ночь они будут держать Анатолия отдельно от остальных членов семьи. Двое из них охраняли его, а остальные оставались с Татьяной и детьми в библиотеке и по очереди спали. Анатолия заставили позвонить домработницам: завтра вы не нужны, возьмите выходной - увидимся, как обычно, в четверг.
   Анатолия разбудили в шесть утра. Генри был с ним в его спальне вместе с Питером последние несколько часов и был удивлен, что русский вообще спал. Они смотрели, как он мылся, брился и одевался. Когда он был готов, он повернулся и обратился к ним.
   - Скажи ему, что я хочу попрощаться с семьей перед отъездом.
   Они позвонили Виктору, и произошел короткий обмен на русском языке. В результате Анатолий, спускаясь вниз, зашел в библиотеку и обнял каждого члена семьи, но не сказал каждому ничего, кроме пары слов по-русски. Закончив обнимать последнюю, Надежду , он резко повернулся и быстро вышел из комнаты. Проходя мимо него в холле, Генри заметил, что глаза русского полны слез.
  
   ***
  
   Виктор провел большую часть той среды в кабинете за письменным столом Анатолия. Первый телефонный звонок раздался в 9.30: это был Люсьен из швейцарского банка Volksbank. Петр привел Розу из библиотеки и соединил ее с отцом. Да, мы в порядке. Когда ты приходишь домой? Кто они такие...? Телефон у нее отобрали. Через тридцать минут снова позвонил Люсьен. Деньги были переведены. Теперь они направлялись в Цюрих. Следующий звонок раздался без четверти час. Это Жан-Мари сказал, что они прибыли в Цюрих и собираются зайти в Эйдгеноссише Банк. На этот раз Надежду привели из библиотеки, чтобы уверить отца, что все в порядке. Генри был в кабинете, когда Жан-Мари снова позвонил в 1:30 и сказал, что перевод сделан; теперь они направлялись в Юнион-банк.
   - Подожди: перезвони мне через полчаса. Сначала мне нужно позвонить.
   Виктор набрал цюрихский номер, и после короткого разговора, в котором он произнес всего несколько слов, его лицо осветила широкая улыбка, обнажив знакомые золотые зубы. - Хорошие новости, сынок . Средства из обоих банков уже переведены на наш счет в Credit Suisse. До закрытия сегодняшнего дня они будут распределены по различным неотслеживаемым счетам по всей Европе. Мы лучше разбираемся в капитализме, чем капиталисты!"
   К трем часам дело было сделано. Николай разговаривал с отцом перед сделкой в Union Bank, после чего позвонил Люсьен и сказал, что сделка завершена.
   - Евтушенко с вами в комнате? Виктор разговаривал с Люсьеном. - В таком случае ничего не говорите, но когда я закончу, скажите вслух, что вы будете на поезде в 4.15 из Цюриха и рассчитываете вернуться в Интерлакен к восьми часам, понимаете? Ты знаешь, что делать, Люсьен... Увидимся в Париже.
   Виктор сделал паузу, пока Люсьен говорил, затем положил телефон обратно на трубку, подержав его некоторое время после того, как положил. Он вздохнул и ослабил галстук.
   - Все хорошо, сынок . Передачи состоялись. Москва будет в восторге. Теперь у Троцкого больше нет денег".
   Генри кивнул. - Анатолий едет сюда, Виктор?
   Русский посмотрел на него так, словно ему в глаза светило солнце. - Скажи Питеру, пусть входит. Оставайся в библиотеке с Клодом.
  
   ***
  
   Вскоре после этого начались самые длинные полчаса в жизни Генри Хантера.
   Он был в библиотеке с Клодом, присматривая за Татьяной и тремя детьми, когда в дверях появился Виктор. Он говорил по-русски, и Роза, и Надежда обе подняли руки. Виктор указал на Надежду и жестом указал наверх. - Я спросил, не хотят ли они воспользоваться туалетом, - сказал он Генри по-французски. Виктор закрыл дверь библиотеки, а Надежда поднялась наверх. Виктор ничего не сказал, но взглянул на часы, потом на потолок, прислонившись спиной к закрытой двери. Через пять минут он заговорил с Розой. Твоя очередь. Она прошла мимо Генри, глядя сквозь него, когда проходила мимо, туго натянув кардиган на плечи и спереди.
   Десять минут спустя, когда ни одной из девушек не было видно, в дверь постучали. Виктор слегка приоткрыл ее, чтобы увидеть Питера с другой стороны. Немец коротко кивнул, но ничего не сказал. Виктор одобрительно кивнул головой и дружески схватил Питера за плечо.
   - Иди в комнату охраны, - сказал он Генри, - и скажи Клоду, чтобы пришел сюда. Вы остаетесь там; следить за дорогой. Не уходи, пока тебе не прикажут.
   Из караульного помещения Генри мог видеть парадные ворота и тихую дорогу за ними. Тишину прорвал крик, который был громким, но прервался хлопком, а затем звуком падения чего-то. Генри задумался, стоит ли пойти посмотреть, что происходит, несмотря на инструкции Виктора. Затем раздался вопль Николая и еще один хлопающий звук, за которым последовали еще два. После этого больше тишины.
   Дверь в караулку открылась. Там стоял Питер. - Ты должен пойти в библиотеку. Когда он добрался туда, Виктор и Клод стояли посреди комнаты с револьверами в руках. Тело Татьяны было откинуто на спинку стула, глаза и рот были широко открыты, на лбу большая рана. Перед ней на полу распростерся Николай, на его спине виднелись две раны и из-под него вытекала большая лужа крови.
   Генрих был слишком потрясен, чтобы пошевелиться, и какое-то время не мог ничего сказать, пока не заметил, что спина Николая двигается.
   - Он дышит, Виктор! Николай дышит. Генри почувствовал, что его качает. Клод подошел к мальчику и ногой перевернул его. Николай дышал очень медленно. Его лицо было бледным, но глаза двигались, как будто ему было трудно сфокусироваться. Клод посмотрел на Виктора: что ты хочешь, чтобы я сделал?
   Виктор поднял руку: подожди. - Генри, прикончи его. В нашей службе есть традиция: в миссии должен участвовать каждый". Русский вложил свой револьвер в руку Генри: ствол был еще горячим. Рука Генри тряслась так сильно, что револьвер качался из стороны в сторону.
   - Будьте осторожны с этой штукой, пожалуйста, Генри. Лучше двумя руками, - сказал Виктор. - И поторопитесь. Нам нужно выбраться отсюда. Генри глубоко вздохнул. Никогда не задавайте вопросов; никогда не обсуждать; никогда не стесняйтесь. Он спокойно подошел к Николаю и встал перед ним на колени. Голова мальчика медленно двинулась к нему, его глаза встретились с глазами Генри, когда его рот открылся, позволяя струйке крови стекать по его подбородку.
   - Давай, быстро, - сказал Клод. Генри отпустил предохранитель и приставил револьвер к виску Николая. Он заметил, что пытается что-то сказать: услышать, как он что-то скажет - что угодно - было бы больше, чем он мог бы вынести. Когда он нажал на спусковой крючок, то почувствовал брызги крови и плоти на себе еще до того, как услышал звук. Это было не сложнее, чем подстрелить его щенка. Клод поднял его.
   'Хороший. Отличная работа. Нам нужно двигаться сейчас.
  
   ***
  
   Они вышли из дома незадолго до четырех часов, после того как попытались создать впечатление, будто ограбление пошло не так, как надо. Они открыли сейф, и кабинет выглядел так, будто его обыскали. Генри вместе с Питером поднялся наверх, чтобы помочь найти украшения. Когда они проходили мимо ванной, Генри внезапно остановился. Нога девушки высовывалась из двери. Его ботинок свалился и валялся на ковре перед ним вверх ногами. Питер оттолкнулся от него, пытаясь открыть дверь ванной, встав между Генри и дверью.
   - Вам не нужно сюда заходить.
   - Я хочу посмотреть, - сказал Генри, пробираясь мимо немца.
   Тела Розы и Надежды валялись на полу, поверх лужи темной крови, разлившейся по комнате. Головы обеих девушек дернулись под неестественным углом, они смотрели друг на друга, их глаза были открыты и полны страха. Рука Розы потянулась к руке сестры, ее пальцы сжимали одно из запястий Надежды.
   'Какая...'
   Питер прошел мимо него и задернул шторы. Он улыбнулся Генри , указал на девушек и сделал жест глотки.
   Генри с минуту стоял в дверях, наблюдая, как Питер тащит тела двух девушек в ванну, а затем бросает на пол полотенца, чтобы они впитали кровь. Он был потрясен, осознав, насколько он не был шокирован. Его главной заботой было то, что он должен быть осторожен, чтобы не наступить в кровь.
   Генри, как обычно, вышел из дома через парадные ворота и направился в город, пересек реку и направился к западному вокзалу Интерлакена. Он был на полпути к Банхофштрассе, когда подъехала машина. Питер и Клод вышли из машины и пошли к вокзалу. Генри забрался на пассажирское сиденье рядом с Виктором.
   Они поехали на север, в сторону Берна, но успели проехать далеко за Туном, прежде чем кто-либо из них заговорил. - Ты же понимаешь, что альтернативы не было, синок ? Виктор быстро повернулся к Генри, который пожал плечами. "Мы не могли позволить себе иметь свидетелей".
   Генри ничего не сказал. Никогда не задавайте вопросов; никогда не обсуждать; никогда не стесняйтесь.
   Вместо того, чтобы въехать в Берн, они ненадолго остановились в Кенице, а затем поехали в сторону Лозанны. Только тогда Генри заговорил. - Что случилось с Анатолием?
   - Я думаю, вы можете догадаться о сынок .
   - Он знал, что с ним будет?
   - Я себе так представляю: он всю свою сознательную жизнь был аппаратчиком . Он знает, как мы работаем. Он бы знал, чего ожидать.
   - Так почему же тогда он сотрудничал?
   - Потому что я пообещал ему, что если он это сделает, мы пощадим детей.
   - И он поверил тебе?
   Виктор какое-то время молчал, обдумывая вопрос Генри. Фара приближающегося автобуса осветила золотые зубы русского, когда он повернулся, чтобы ответить.
   - Наверное, нет, но какой у него был выбор? Он хотел верить, что я - мы - пощадим детей и его жену. Слушай, ты задаешь слишком много вопросов , сынок . Вы хорошо поработали, просто оставьте это в покое. Ты теперь один из нас. Ты должен быть счастлив.'
   Позже той же ночью, когда он вернулся домой в Ньон и впервые за несколько недель лег в свою постель, больше всего Генри потрясло осознание того, насколько он согласен с Виктором. Теперь он был одним из них. Он был счастлив. Но он знал, что за это пришлось заплатить ужасную, ужасную цену. Когда он вернулся из Германии в прошлом году, он знал, что они завладели его душой.
   Теперь они уничтожили его.
   В ту ночь ему впервые приснился сон.
  
   ***
  
  
   Глава 7: Берлин, январь 1940 г.
  
   Туманным зимним днем в середине января высокий человек с сутулой осанкой, которая придавала ему обманчиво-академический вид, вышел из своего офиса в Рейхсбанке на Вердершер Маркт в центре Берлина, у канала. Было 5:30, несколько позже, чем у большинства других людей, с которыми он работал. Чем позже он уйдет с работы, рассуждал он, тем позже вернется домой, и это его вполне устраивало.
   Гюнтер Рейнхарт имел привычку покидать огромный комплекс через разные выходы в разные дни. Если бы кто-то наблюдал за ним, что у них не было бы причин делать это, они могли бы заподозрить. Но он не изменил свой распорядок из соображений безопасности; правда была гораздо прозаичнее. Это давало ему возможность идти домой разными путями, и на каждом из этих путей лежали различные бары, где он мог еще больше отсрочить свое прибытие туда. По крайней мере, это давало ему пищу для размышлений во второй половине дня.
   Уходить через выход на Унтервассерштрассе не имело смысла, потому что за ним был канал. Ему нравилась анонимность и немного более грубая решетка на Лейпцигерштрассе, но это было дальше от дома. Выйти через Französischestrase означало направиться к Unter den Linden, которую ни в коем случае нельзя было обвинить в анонимности. Он решил, что поедет через Курштрассе и найдет, где остановиться на Егерштрассе.
   В наши дни выйти на улицу после наступления темноты было все равно, что спуститься в туннель. Рейнхарт испытывал смешанные чувства по поводу отключения электроэнергии, охватившего Берлин в сумерках. С одной стороны, это придавало городу атмосферу уединения. Вы чувствовали, что находитесь в своем собственном мире. С другой стороны, несомненно, это усложняло жизнь. Уличные фонари отсутствовали, дома были темными, а трамваи двигались, как поезда-призраки. У автомобилей была только небольшая полоска бумаги над фарами. Любые разрешенные огни были покрыты синей бумагой, а красные лампы низкого уровня обозначали опасные места, такие как дорожные работы. Затем была фосфорная краска: галлоны этого вещества щедро выплескивались на тротуары и дорожное покрытие, чтобы дать пешеходам и водителям шанс узнать, где они находятся. Эффект был довольно жутким и тревожным. Ночной Берлин выглядел так, как будто он опустел. Поступали сообщения о многочисленных дорожно-транспортных происшествиях и гибели людей из-за того, что они наткнулись на предметы или упали из-за затемнения. Сестра одного из секретарей в его кабинете умерла, когда сошла с платформы на вокзале Кайзерхоф. А потом пошли слухи. Берлин и так процветал на слухах; они были неотъемлемой частью его довоенного рациона. Теперь слухи распространялись в более приглушенных и осторожных тонах. Последнее заключалось в том, что убийца воспользовался отключением света и уже убил дюжину молодых женщин. Были даже косвенные упоминания о нем в газетах. Естественно, полиция заявила, что подозревает виновного в этом еврея; или польский; или оба.
   Те немногие, кто передвигался по ночному городу, делали это неуверенно, словно шли по воде вброд. Некоторые стали постоянно насвистывать или кашлять, чтобы предупредить других о своей близости и, таким образом, не натыкаться на них. Но это была какая-то безнадежная надежда: избежать других людей было невозможно.
   Хотя этот маршрут он знал очень хорошо, в такие ночи, как эта, когда не было лунного света, Гюнтер Рейнхарт не мог сориентироваться. Сразу после пересечения с Фридрихштрассе он наткнулся на группу мужчин, молча избивавших мужчину на земле. Он сделал паузу на мгновение, оценивая сюрреалистичность увиденного, прежде чем решил перейти дорогу. Он научился держаться подальше от неприятностей. Внезапно мимо него пронеслась длинная черная машина и остановилась. Очень быстро мужчину, на которого напали, загнали внутрь.
   Полгода назад он был бы потрясен до глубины души увиденным, но теперь это быстро забылось. Его больше интересовало, где можно выпить. Вырисовываясь из темноты, он заметил тускло-голубую вывеску Das Potsdamer. Таверна , бар, который он посещал по крайней мере два раза в неделю, хотя в последнее время он стал чем-то вроде любимого места для группы молодых офицеров СС. Учитывая, что весь смысл посещения бара заключался в том, чтобы расслабиться, они были последними людьми, которых он хотел бы там найти.
   Он медленно спускался по крутым ступеням в подвал, держась за железные перила и внимательно следя за мазками фосфорной краски на ступенях. В баре был низкий потолок, из-за которого он сутулился. Сквозь сине-коричневый сигаретный дым он мог видеть, наверное, с полдюжины других посетителей, рассредоточенных: все одни, все курили, все тихо пили, все сидели так далеко друг от друга, как только могли. Как и он, они избегали возвращения домой. Не было никаких следов эсэсовцев или кого-либо еще в форме.
   Барменша поймала его взгляд, пока он ждал, чтобы заказать напиток.
   'Как дела?' она спросила. - Давненько тебя не видел.
   - Неделю? Не более того. Я был здесь на прошлой неделе.
   Разговоры, которые повторяются в барах по всему миру, между барменшами и мужьями, которые предпочли бы не идти домой.
   Это была дружелюбная девушка с широкими плечами и волосами, которые выглядели так, будто их выкрасили в желтый цвет. Его жена в своей обычной язвительной манере описывала ее в том маловероятном случае, если она когда-либо встретится с ней, говоря, что она знавала лучшие дни, но у нее были дружелюбные глаза и соблазнительный голос с характерным баварским акцентом. Она продолжала поглядывать на него, пока тянула пиво, ее глаза бегали по сторонам. Он начал отходить, надеясь найти место самостоятельно. Она подняла руку. Подождите минутку.
   Когда она закончила обслуживать другого клиента, она наклонилась, чтобы тихо поговорить с ним.
   - Здесь был мужчина, спрашивал о вас.
   Восемь слов, которые никто не хотел слышать в Берлине в 1940 году.
   'Какой мужчина?'
   - Не знаю, я никогда раньше его здесь не видел. Он был очень вежлив и хорошо говорил. Определенно берлинец: носил красивое пальто.
   'Когда это было?'
   Она откинулась назад, словно пытаясь вычислить ответ.
   "В прошлый четверг, я думаю: а потом опять вчера - в понедельник".
   Гюнтер Рейнхарт пододвинул к себе стул и сел на него. Это были плохие новости. Кто мог прийти в бар, чтобы спросить о нем? Люди знали, где он работал и где жил.
   - И что ты сказал?
   "Он казался хорошим человеком, но я не хотел много говорить. С другой стороны, я не хотел лгать. Я просто сказал, что ты приходишь сюда время от времени: примерно раз в неделю в эти дни. Это было нормально?
   Не совсем.
   - Он сказал что-нибудь еще?
   'Ждать'. Барменша опустилась на колени и вышла со своей сумочкой, в которой она порылась. - Вот, я нашел. Он сказал, что если вы войдете, я отдам вам это. Она протянула ему коробку спичек с Das Potsdamer Таверна впереди. Некоторое время он смотрел на него, озадаченный.
   'Открой это.'
   Внутри были аккуратно написаны две даты.
   8 июня 1901 г.
   День 4 октября 1929 г.
   'Ты в порядке?'
   Гюнтер Рейнхарт явно был не в порядке. Рука, державшая коробок спичек, дрожала, а другая крепко сжимала перекладину. На его лбу выступили капли пота. Он чувствовал, как сжимается его грудь.
   - Простите?
   'Ты в порядке? Ты выглядишь потрясенным.
   Он положил спички в верхний карман и залпом выпил большую часть стакана пива. Он подтолкнул к ней пустой стакан и кивнул, чтобы она наполнила его снова.
   'Я в порядке, спасибо тебе. Этот человек сказал, как я могу с ним связаться?
   - Он сказал, что будет здесь в шесть часов вечера каждый четверг и понедельник, пока не сможет встретиться с вами.
   Рейнхарт пробыл в баре еще час и выпил еще три кружки пива, прежде чем решил пройти весь путь домой, в Шарлоттенбург, пешком. Это была долгая прогулка, но ему нужно было время, чтобы прийти в себя. Он пересек Херманн-Геринг-штрассе, ширина которой, как шутят люди, была почти такой же, как и сам человек, и выехал на Шарлоттенбургер-шоссе, Тиргартен, слева от него была огромная пустота.
   Несмотря на бодрящий ночной воздух и отсутствие британских бомбардировщиков, он обнаружил, что становится все более напряженным, а не собранным. Он постоянно проверял даты, прежде чем покинуть бар. К ним вопросов не было.
   Зачем кому-то записывать даты рождения его первой жены и старшего сына, особенно теперь, когда они уже не в Берлине?
  
   ***
  
   На следующее утро Рейнхарт по пути на работу позаботился о том, чтобы за ним не следили, и не то чтобы он был уверен, что должен делать. Он был банкиром: его познания в уловках ограничивались миром финансов. Он мог бесследно перемещать средства с одного банковского счета на другой, но понятия не имел, как пройти из одного места в другое незамеченным, и в любом случае он возвышался над большинством других людей. Следить за ним не составит труда. Прибыв в Рейхсбанк, он небрежно осведомился у своего секретаря - может быть, слишком небрежно, - спрашивал ли кто-нибудь о нем: может быть, в последние несколько дней? Его секретарь заверила его, что никто не спрашивал о нем. Она выглядела потрясенной при одной мысли о том, что кто-то мог спросить его, и она не передала бы информацию.
   Начальник его отдела сообщил ему, что Функ хочет видеть их обоих на следующее утро: ему нужен срочный и актуальный отчет о некоторых новых счетах в швейцарских банках. - Не беспокойтесь, - заверил он начальника отдела. - Информация будет готова. Собирать все вместе было по крайней мере отвлечением для Рейнхарта, но это означало, что его глава отдела суетился вокруг него до конца дня. Это был полный мужчина, костюм которого всегда был слишком тесным, с неприятным запахом изо рта и одеждой, вонявшей нафталином. Его повысили с его естественного уровня до помощника управляющего банком где-то под Магдебургом просто из-за давней лояльности к нацистской партии, и, как следствие, теперь он был совершенно не в себе.
   На следующий день - четверг - последовала бессонная ночь. Встреча с Вальтером Функом оказалась всего лишь двухчасовым развлечением, даже чем-то вроде развлечения. Президент Рейхсбанка, который по совместительству был министром экономики Гитлера, был кем-то еще, кто получил повышение за службу нацистской партии, а не за какую-либо финансовую компетентность или знания. Рейнхарт составил серию сложных балансовых отчетов и длинных списков транзакций. Функ был в равной степени впечатлен и сбит с толку, но не мог признаться в последнем.
   День тянулся медленно, и когда солнце скрылось за Берлином, Рейнхарт задумался, не попал ли он в ловушку. Может быть, он был слишком умен наполовину. Возможно, он расстроил слишком многих боссов нацистской партии в верхушке Рейхсбанка, которые считали, что у них есть причины не доверять ему. Гюнтер Рейнхарт, человек, который знает все о швейцарских счетах: пора поставить его на место.
   Дас Потсдамер В Таверне было так же тихо, как и прошлой ночью. Он кивнул барменше, и она улыбнулась, слегка покачав головой: еще нет.
   За барной стойкой в углу стоял крохотный столик, и Рейнхарт сел за него. Он подождал, пока в баре стало тихо, и уже раздумывал, как долго ему оставаться, когда заметил человека, который выглядел смутно знакомым и, казалось, смотрел в его сторону. Мужчина остался в баре, играя со стаканом пива. Через несколько минут он появился за столиком Рейнхарта.
   - Вы не возражаете, если я сяду здесь?
   Рейнхарт был почти уверен, что этот человек был другом семьи его первой жены, юристом, специализирующимся на банковском деле и финансах, довольно умным и, на его вкус, слишком либеральным: католиком. Имя Франц, если он правильно помнил. Однако он сомневался, что это был тот человек, который пошел на все, чтобы встретиться с ним. В конце концов, встреча со знакомой в центре Берлина вряд ли была самым примечательным совпадением. Мужчина достал пачку сигарет, вынул одну и вложил Рейнхарту в руку.
   - Хочешь света?
   Рейнхарт колебался. Мужчина полез в карман и нашел коробок спичек, на одной из которых был изображен Das Potsdamer . Таверна впереди. Открыв его, он небрежно повернул пачку так, чтобы Рейнхарт мог ее ясно видеть. Опять же, две даты были написаны от руки на внутренней стороне пакета.
   8 июня 1901 г.
   День 4 октября 1929 г.
   На этот раз оно было написано безошибочно знакомым почерком его первой жены. Мужчина пододвинул свой стул еще ближе к Рейнхарту и снова заговорил более тихим голосом.
   - Ты помнишь меня, Гюнтер? Франц Герман. Просто ведите себя нормально, не говорите слишком громко или слишком тихо. Время от времени улыбайся".
   - Я помню тебя, Франц. Полагаю, это ты спрашивал обо мне здесь?
   Германн кивнул.
   'О чем все это? Ты подарил мне пару бессонных ночей.
   - Боюсь, я собираюсь дать вам гораздо больше. Понимаете...'
   Он сделал паузу. Пара офицеров люфтваффе зашла в бар и с шумом двинулась к ним, ища, где бы присесть. Франц подождал, пока они уйдут.
   - Хорошо, это не тот разговор, который мы хотели бы, чтобы они подслушали. Перестань выглядеть таким взволнованным, Гюнтер; вы привлечете к себе внимание. Просто расслабься и улыбнись: мы друзья, которые встретились в баре. Не похоже, что вас допрашивает гестапо. Когда ты в последний раз слышал от Розы?
   Гюнтер нахмурился, пытаясь вспомнить.
   - В октябре пришло письмо из Парижа. Она прислала его в начале октября, но я получил его только в конце месяца: оно пришло через ее знакомого из Швейцарии, а затем через моего брата.
   'Почему?'
   - Не знаю, в курсе ли ты, но я женился во второй раз вскоре после того, как мы с Розой развелись. Слишком рано, как оказалось. Но у нас есть дети, и это ситуация, в которой я застрял. Гудрун не потерпит никаких контактов ни с Розой, ни с Альфредом. Что касается ее, то я не имею к ним никакого отношения. Ей так кажется безопаснее: она стала убежденной нацисткой, как и вся ее семья. Тот факт, что я когда-то был женат на еврейке и у меня был сын от нее, ужасен в глазах Гудрун. Мне пришлось пообещать ей, что у меня нет никаких контактов с Розой и Альфредом, что я отреклась от них. Вы слышали от нее, Франц: все в порядке? А Альфред?
   - Гантер, если ты не будешь говорить тише и вести себя как обычно, у нас будут серьезные проблемы. Ты понимаешь? Выпей немного своего пива. Постарайся выглядеть расслабленным.
   Гюнтер кивнул и взял себя в руки. - Я понимаю, но есть какие-нибудь новости?
   - Пока что они в безопасности.
   - И они все еще в Париже?
   Германн опустил голову и говорил немного тише.
   "Улыбнитесь, пожалуйста, Гюнтер, вам нужно улыбаться. Мы старые друзья, встречающиеся за непринужденной выпивкой. Хорошо, так лучше. Тебе нужно подготовиться к тому, что я собираюсь сказать. Пока они в безопасности: Роза, Альфред и маленькая София. Но я не знаю, как долго. Они прячутся, видите ли. Здесь, в Берлине.
  
   ***
  
   Гюнтеру Рейнхарту пришлось ждать три дня, прежде чем он смог увидеть своего сына и бывшую жену вместе с ее маленькой дочерью. Ждать так долго было достаточно плохо, но посещение их в воскресенье создавало дополнительные проблемы. Воскресенье было днем, когда его жена требовала от него безраздельного внимания, но он настаивал на том, что у него есть рабочие дела, которые ее не касаются, и он мог улизнуть из дома, как только они вернулись из церкви.
   "Они живут с моей матерью в Далеме, рядом с Ботаническим садом", - сказал ему Германн в баре. "Моя мать стала совсем нездоровой, не в состоянии позаботиться о себе. Она настаивает на том, чтобы остаться в старом семейном доме. Ей нужно было, чтобы кто-то жил и заботился о ней, и, к счастью, с ее квалификацией и опытом, Роза идеальна. Она расскажет вам полную историю. По воскресеньям мой шурин приезжает из Бранденбурга и отвозит ее к себе домой на обед. Она уезжает в 11 утра, а возвращают ее около четырех, так что времени остается немного".
   Не так много времени.
   "Нет причин думать, что кто-то заподозрит, что вы замышляете, Гюнтер, - предупредил его Франц, - но будьте осторожны. Предположим, что за вами следят, и примите основные меры предосторожности: идите ровным шагом, не оглядывайтесь и тому подобное".
   Так что он ровным шагом прошел по Шпандауэр-штрассе и сел на городскую железную дорогу в Вестенде. Он сделал, как советовал Герман: сел в самый загруженный вагон и следил за тем, чтобы кто-нибудь не сел в него одновременно. Поезд двигался на юг в воскресном темпе. В Шмаргендорфе он пересел на метро, затем снова направился на юг и вышел на Подбельской аллее.
   Он был уже недалеко: он не видел ни сына, ни Розу почти полгода. Он предположил, что они были за пределами страны. Его волнение при виде их смешивалось с потрясением, что они все еще находились в Германии.
   От Подбельского переулка он направился по Петер-Ленне-штрассе в сторону Ботанического сада. Он запомнил инструкции Германа. "Ничего не записывайте".
   В конце дороги он свернул налево на Кёнигин-Луизе-штрассе, пересек площадь и продолжил движение по Грюневальдштрассе. - Вы знаете кайзера Вильгельма Штрассе, Гюнтер? Убегает от Грюневальдштрассе. Поверните туда: первая направо - Arno-Holz Strasse. В белом доме на углу живет моя мама. Я буду там с 12. Если шторы на окне прямо над входной дверью задернуты, можно приближаться, но, пожалуйста, делайте это только в том случае, если считаете, что за вами никто не следит. В противном случае не спеша отправляйтесь в Ботанический сад.
   Он сделал, как было велено. При других обстоятельствах он получил бы удовольствие от прогулки в не по сезону жаркому дню. Дом был таким, каким его описал Германн: палисадник, глубокий и густо засаженный деревьями, стены белые, нуждающиеся в перекраске, и окно над входной дверью. Шторы были задернуты.
   Он еще раз огляделся, но улицы были пустынны. Его не преследовали. Он отпер шумные железные ворота и пошел по тропинке. Когда он подошел к крыльцу, входная дверь открылась, и за ней он увидел Франца Германа, молча впускавшего его внутрь.
   Они стояли вместе в темном зале безмолвного дома.
   - Они здесь, Франц?
   'Вверх по лестнице. Сними свою обувь.'
   Гюнтер взбежал по лестнице. На лестничной площадке его ждали во мраке его бывшая жена и их сын. Позади них из-за двери выглядывала София, дочь Розы от второго брака.
   Альфред бросился на отца, крепко обнял его и уткнулся лицом ему в грудь. Гюнтер чувствовал, как сквозь рубашку и жилет текут теплые слезы. Роза подошла к нему и обняла его лицо, нежно целуя его в каждую щеку, ее рука обхватила его затылок. Он чувствовал, как слезы наворачиваются на его глаза. Маленькая София помахала ему. Он помахал в ответ.
   Он держал Розу и Альфреда, не зная, что сказать. Единственная семья, которую я когда-либо хотел.
   Было 2:30, когда Гюнтер и Роза смогли побыть наедине в маленькой комнате на верхнем этаже дома. Франц сказал им, что подождет с детьми и присмотрит за фронтом. Гюнтер должен был уйти без четверти четыре, чтобы быть в безопасности. Он и Роза некоторое время молча сидели, держась за руки.
   - Я думал, ты в Париже, Роза? '
   Он изо всех сил старался не звучать сердитым.
   'Мы были. Я писал вам в начале октября. Вы получили письмо?
   Он кивнул. Она пожала плечами.
   "Харальд должен был присоединиться к нам в середине октября: он остался в Берлине, потому что ему нужно было сделать кое-какие приготовления. Идея заключалась в том, что он получит от бизнеса все, что сможет, а это немного, и переведет их в Швейцарию. Тогда у нас было бы на что жить, и вместе с деньгами, которые вы нам дали, мы, может быть, смогли бы попасть в Америку.
   - Это была идея.
   - Я обещаю вам, что это был план. Как вы знаете, Харальд был вынужден продать бизнес двум своим менеджерам за небольшую часть его стоимости. Оба они были его друзьями, которым он всегда помогал в прошлом. Они всегда говорили, что помогут ему, и один из них помог, но другой отказался. Я не знаю точно, что произошло, но, насколько я могу судить, о Харальде сообщили в гестапо за попытку вывезти деньги из Германии, что для еврея является незаконным. Я подозреваю, что менеджер, с которым он поссорился, сообщил о нем. Итак, Харальд был арестован и доставлен в Заксенхаузен - специальный лагерь для пленных нацистов. Ты слышал об этом?'
   - Конечно, - под Ораниенбургом. Вы уверены, что он там?
   - Поверь мне, я уверен. Там происходят ужасные вещи. Я не люблю думать о том, через что он, должно быть, проходит. Я знаю, что он еще жив, или, по крайней мере, был жив две недели назад, но я не знаю, в каком он состоянии.
   - Так зачем же ты вернулся сюда? О чем ты думала, Роза?
   "Я не знаю, о чем я думал. Пожалуйста, не сердитесь на меня. Я подумала, что если мой муж сидит здесь, то я должна вернуться, чтобы помочь ему. Я думал, что смогу добиться его освобождения.
   - Но Роза, а как насчет Альфреда и Софии?
   - Я знаю Гюнтера. Но помните, мы уехали из Германии во Францию в июле. Я понятия не имел, насколько все стало плохо. В Париже я занял немного денег у своего кузена и продал все свои украшения. Я думал, что могу заплатить штраф, взятку или что-то в этом роде и добиться освобождения Харальда. Но когда я пришел в милицию, у меня конфисковали паспорт и хотели знать, где я живу. Я дал им адрес старой квартиры в Панкове, где мы остановились, и меня отпустили только потому, что у меня были документы, подтверждающие, что я там прописан. Я знала, что они придут за нами, но, к счастью, я оставила детей у моей старой коллеги Марии в Кройцберге, а сама пошла в полицейский участок. Уезжая, я отправился прямо в Кройцберг, забрал Альфреда и Софию и связался с Францем. Он взял нас к себе домой на несколько дней, а потом придумал план, чтобы мы переехали сюда с его матерью. Сработало хорошо: старушка почти глухая и не может подняться по лестнице, так что пока дети ведут себя тихо и остаются наверху, с ними все в порядке, и она понятия не имеет, что они здесь".
   - И она вас не подозревает?
   - Ей сказали, что я медсестра с севера, чей муж служит на флоте. Конечно, я не выдаю себя за врача. Я могу использовать все свои навыки, чтобы сохранить ей жизнь: если она умрет, нам придется покинуть дом. У меня есть документы, которые Францу удалось достать, подтверждающие, что я из Бремерхафена, но они недостаточно хороши для путешествия. Франц приходит почти каждый день. У старушки очень мало посетителей, кроме этого: один или два друга, которые время от времени заглядывают на час, но они всегда звонят первыми. Сестра Франца не знает правды обо мне, и я думаю, что она просто благодарна, что кто-то присматривает за ее матерью, так что ей не приходится этого делать".
   - А дети?
   "Ужасно им здесь; они просто должны оставаться наверху весь день. Бедная София понятия не имеет, что происходит, кроме того, что ее отец в тюрьме, и ей приходится все время молчать. Альфред, конечно, понимает. Это делает его хуже, я полагаю. Он ужасно скучает по тебе, Гюнтер.
   Гюнтер некоторое время сидел, обхватив голову руками, глубоко задумавшись.
   - Почему вы не связались со мной раньше - я имею в виду, как только вы вернулись в Берлин?
   Роза долго и пристально смотрела на него. Вы не знаете, почему?
   - Гюнтер, ты всегда говорил, что я не должен связываться с тобой напрямую. Ты сказал, что Гудрун этого не позволяет. Я не знал, какова ваша ситуация, безопасно ли это. Я также думал, что ты рассердишься на меня. Я надеялся, что мы найдем способ вернуться во Францию: Франц хотел найти фальшивые документы, но это невозможно. Мы застряли здесь, в Берлине.
   Теперь Роза плакала, держа Гюнтера за дрожащую руку.
   "Я никогда не должен был разводиться с тобой, Роза, я был..."
   - Не вини себя, Гюнтер. Мы согласились, что это к лучшему".
   - Нет, я был эгоистом. Мы втроем должны были уйти после того, как этот чертов закон был принят.
   Они долго сидели молча.
   - 3.15, Гюнтер. Франц говорит, что ты скоро уедешь. Пожалуйста, проведите некоторое время с Альфредом, прежде чем уйти. Он так по тебе скучает.
   "Я не знаю, что делать, Роза. Тебе нужна еда или деньги?
   - Да, но что нам действительно нужно, так это выбраться, даже если ты сможешь просто спасти Альфреда. Что касается нацистов, то он всего лишь наполовину еврей. Не могли бы вы взять его, неужели Гудрун не поймет?
   Гюнтер рассмеялся. 'Понять? Даже если я скажу, что ты бросила Альфреда и нашла его посреди Берлина, она не захочет знать. Когда мы поженились, она взяла с меня обещание, что я никогда больше не буду иметь ничего общего с вами двумя. Откровенно говоря, я бы не прочь сдать его. Ее брат Норберт, обладающий интеллектом полевой мыши, но лишенный индивидуальности, теперь большая шишка в нацистской партии в Бергдорфе, что говорит все, что вам нужно знать о них. Тот факт, что я когда-то была замужем за евреем, является страшной тайной в этой семье. Гудрун настаивает, чтобы дети не знали об этом.
   - Но что мы будем делать, Гюнтер?
   - Я не знаю Розу. Дай мне время, я что-нибудь придумаю.
  
   ***
  
  
   Глава 8: Женева и Берн, июнь 1940 г.
  
  
   "Не делайте ничего необычного и уж тем более ничего такого, что могло бы привлечь к вам внимание".
   В течение восьми долгих месяцев Генри следовал совету Эдгара, ведя ничем не примечательный образ жизни. Ожидание, чтобы с ним связались, было утомительным, а жизнь с матерью - еще более утомительной. Тот факт, что теперь он контролировал состояние кошелька, был больше, чем она могла вынести. Это было "невыносимо", заявила она во время драматического спора в ночь, когда он вернулся. Она не могла понять, почему он вернулся с так мало денег тети.
   Он еще раз объяснил их затруднительное положение, очень четко и очень медленно.
   "Помните, что это была ваша умная идея обойти завещание и попытаться вернуть все деньги сюда как можно скорее", - сказал Генри. "Это оказалось просто невозможно - и незаконно: я мог оказаться в тюрьме. Я рассказал вам, что произошло: мне пришлось поехать в Лондон и остаться там на все это время, чтобы разобраться с деньгами. Я был запутан в катушках и катушках бюрократии, затем в начале сентября была объявлена война, что сделало дело почти невозможным. Британское правительство просто не хочет выпускать деньги за границу, они говорят, что не могут быть уверены, в чьих руках они окажутся. Вы должны быть благодарны мне за то, что я вообще хоть что-то вытащил и вернулся целым и невредимым.
   - Но это наши деньги, Генри!
   - На самом деле мои деньги - и не все, как оказалось. В конце концов, власти приняли мое объяснение о том, что по поводу завещания произошло недопонимание. Мне повезло. Затем потребовалось еще несколько недель, чтобы завещание было предоставлено. После этого я должен был получить согласие на то, что деньги могут быть выданы, но, как я уже сказал, я не получаю их единой суммой. Вы были продвинуты на 200 фунтов. Я смогу получить доступ к еще 500 в течение следующих нескольких дней, а остальные будут поступать из расчета 100 фунтов в месяц. Это не та сумма, на которую мы рассчитывали, мама, но этого достаточно, чтобы мы могли жить гораздо комфортнее.
   После смерти ее второго мужа прекрасно устроенный мир Марлен Гессе неуклонно рушился. Теперь она приняла изменившуюся ситуацию с минимальным изяществом. По крайней мере, они смогли позволить себе арендовать большую квартиру в гораздо более респектабельном районе недалеко от набережной Монблан, что было некоторым утешением.
   Но ожидание, когда с ним свяжутся, было гораздо более мучительным, чем его мать. Через два дня после своего возвращения Анри отправился, как было велено, в отделение Credit Suisse на набережной Берг и назначил встречу с мадам Ладнер тем же утром. В маленьком кабинете в подвале она просмотрела детали счета, прежде чем вручить ему сложенный лист бумаги. Мой домашний номер телефона: я даю его только особым клиентам и только для использования в особых обстоятельствах. Ты понимаешь?
   После этого ничего. Как только они переехали в новую квартиру, он отправился к мадам Ладнер, чтобы сообщить ей подробности. Она заверила его, что дело будет рассмотрено. Он отчаянно хотел спросить ее, есть ли новости, но сумел сдержаться.
   Он стал следовать распорядку, надеясь, что это облегчит задачу каждому, кто к нему приблизится: выход из квартиры в определенное время, возвращение в определенное время, послеобеденная прогулка, магазины...
   Рождество пришло и прошло, отпразднованное в основном в тишине с его все еще озлобленной матерью, а январь принес снега с Альп, но до сих пор никаких контактов. К концу месяца он начал задаваться вопросом, свяжутся ли с ним когда-нибудь, и решил, что в этом нет ничего плохого. Возможно, о нем забыли: по крайней мере, деньги все еще появлялись на его счету. Время от времени Виктор выходил на связь, и он всегда говорил ему одно и то же: никаких новостей. Лояльность оказалась самым сложным делом.
   В конце февраля ему позвонила мадам Ладнер. Мог ли он прийти в банк, чтобы подписать документ? Тебе не о чем беспокоиться , заверила она его. Они сказали мне передать вам, что с вами свяжутся в надлежащее время, но это может занять несколько месяцев. Оставайтесь терпеливыми и осторожными.
   То же самое было в конце апреля: они хотят, чтобы я заверил вас, что вы не забыты. Потерпи. Это не должно быть слишком долго. Виктор не удивился, когда тот сказал ему: срочных сынков не бывает - так действуют такие, как мы.
   В последний вторник июня Анри, как обычно, вышел из квартиры на набережной Монблан в 9.30. Утро было уже теплым, с озера дул легкий ветерок. Когда он направился на юг для быстрой прогулки перед завтраком, женщина пронеслась мимо него, прежде чем притормозить и изучить карту. Когда он подошел к ней, она выглядела удивленной, а затем заговорила по-французски с провансальским акцентом, намного быстрее, чем швейцарцы.
   - Простите, сэр, я, кажется, заблудился! Я ищу Старый город. Ты знаешь дорогу?
   Это было так естественно, так естественно, что Генри был ошеломлен и подумал, что это не мог быть контакт, который, как он предполагал, был мужчиной. Должно быть, это совпадение, подумал он, но потом заметил, что у нее в руках номер " Трибьюн де Женев " за понедельник . Ему потребовалось время, чтобы прийти в себя.
   'Конечно. Ты предпочитаешь идти пешком или ехать на трамвае?
   Она улыбнулась. - Я бы предпочел идти пешком, если вы сможете указать мне дорогу.
   Еще одна улыбка и небольшое колебание, прежде чем Генри ответил.
   - Ну, я сам сейчас иду в Старый город. Если хотите, можете следовать за мной.
   Она улыбнулась и театрально протянула руку в элегантной перчатке. Веди дальше.
   - Любым путем в Старый Город.
   Генри попытался идти в обычном темпе, не зная, что такое нормальный темп. Он пересек Рону у Пон-де-Берг, позволив себе оглянуться, чтобы убедиться, что женщина все еще следует за ним. Он пересек Рю-де-ла-Ротиссери в Старый город, и вскоре после этого женщина нагнала его: теперь была его очередь следовать за ней. Она шла по переулкам, переходила дороги, ждала на углах, и в конце концов они вышли на улицу Рю-де-л'Отель-де-Виль. Ее темп не изменился, за исключением тех моментов, когда она ненадолго остановилась у витрины. Генри задавался вопросом, как долго это будет продолжаться, но потом они пересекли улицу Гранд-Рю, и там на углу был ресторан Brasserie de Hôtel de Ville, а за ним мусорная корзина, в которую она бросила свой экземпляр Tribune de Ville. Женева . Она продолжала идти, но Генри знал, что его свидание состоится здесь. Он вошел в кафе.
   Вы должны войти в здание и ждать. Если через пять минут к вам никто не подошел, вы должны выйти и вернуться домой.
   Он взглянул на свои наручные часы и часы на стене. Через две минуты в кафе вошел мужчина, курил сигару и здоровался с двумя людьми, сидевшими за соседним столиком. Он пожал руку бармену и подошел прямо к Генри.
   "Я Марк. Вы не могли бы присоединиться ко мне?
   Если кто-то присоединится к вам и представится как Марк, вы должны пойти с ним. Он отвезет вас на встречу с вашим основным контактом. В этот момент начнется ваша новая карьера.
   Генри кивнул. Рядом с баром была дверь, которую открыл Марк: после тебя .
   Узкая лестница извивалась и вела к вершине здания. Когда они достигли небольшой лестничной площадки, Марк жестом попросил его подождать, а затем трижды постучал в полированную дубовую дверь.
   - Это я, Марк. У меня доставка.
   Генри услышал, как задвинули засов, после чего дверь открылась. Это была угловая комната, дорого обставленная, с богато украшенным камином и толстым ковром; одну стену занимал книжный шкаф от пола до потолка, многие тома были в кожаных переплетах. На полированном по-французски буфете стоял изящный графин из граненого стекла с соответствующими стаканами на серебряном подносе. Рядом стоял еще один поднос с чайником и разными чашками.
   Дверь открыл щеголеватый мужчина лет шестидесяти, одетый в костюм-тройку. Его седые волосы, седеющие по бокам, были зачесаны назад и стали немного длиннее, чем ожидал Генри.
   "Ах, Охотник, добро пожаловать! Наконец. Добро пожаловать! Извини за всю эту ерунду с Джоном Бьюкеном. Не совсем моя идея: кажется, это форма в наши дни. Очевидно, мы не можем быть слишком осторожными. Это было явно протяжное произношение высшего класса.
   - А теперь входите и чувствуйте себя как дома. Кстати, меня зовут Бэзил, как в швейцарском городе.
   - Простите?
   - Базель, Хантер. Швейцарцы, кажется, находят это забавным, или, по крайней мере, они бы так поступили, если бы позволили себе снисхождение к чувству юмора. Бэзил Ремингтон-Барбер. Перед именем стоит "Hon", если вы сторонник такого рода вещей. Что касается швейцарцев, то я торговый атташе в посольстве Великобритании в Берне. Что касается вас, то я руковожу резидентурой здесь, в Швейцарии, и если вы все еще сбиты с толку, значит, я забочусь обо всех разведывательных вопросах из нашего дома на Тунштрассе . Думал, это будет тихое место для завершения моей карьеры. Скорее, я ожидал, что уже уйду в отставку, но мне сказали, что идет война, и кто-то в Лондоне решил, что я незаменим: помогает мне говорить на жаргоне, я полагаю, все они, как это бывает. Я надеялся, что к настоящему времени прорублю себе дорогу на каком-нибудь более легком маршруте связи в Шотландии, но вот поехали.
   При этом он перешел на швейцарско-немецкий язык, чередуя его с немецким. - А теперь скажи мне, Охотник, ты рвешься вперед или надеялся, что мы совсем о тебе забыли?
   - Ну, я не могу сказать. Я представляю, что..."
   "Вероятно, и то, и другое вполне понятно - незнание - худшая часть. Извините за задержку, но хорошая новость в том, что ожидание закончилось. Насколько я могу судить, падение Франции подстегнуло Лондон к действиям. У нас есть для вас небольшое поручение. Но прежде всего выпьем чаю: молоко с сахаром?
   Генри немного расслабился. Цивилизованная подача чая и обещание небольшого поручения звучали вполне приемлемо, возможно, даже весело. Что Эдгар обещал? Скорее всего, первая работа будет относительно простой, вероятно, в Швейцарии. Не должно быть ничего слишком опасного; разминка, если хотите.
   Достопочтенный Бэзил Ремингтон-Парикмахер не торопился подавать чай, сетуя сначала на то, что чай Генри, а затем его собственный чай не слишком слаб и не слишком крепок. Когда он убедился, что все в порядке, он откинулся на спинку кресла и обратился к Генри сквозь пар, поднимающийся из его фарфоровой чашки. Генри начал получать удовольствие от утра. Его удовольствие было недолгим.
   - Насколько мы понимаем, вы хорошо знакомы со Штутгартом, Хантер?
   'Извините?' Генри почувствовал, как у него сжалось горло.
   - Штутгарт, немецкий город?
   Генри поставил чашку на столик рядом с собой. Его руки начали трястись, и ему нужно было скрыть это, поэтому он сложил их на коленях, скрестив и разложив ноги при этом.
   'Да, я знаю его.'
   - Часто бывали там?
   "Раз или два".
   'Действительно?'
   Генри пожал плечами. Не уверена.
   " Несколько раз мы понимаем Хантера".
   - Ну, возможно...
   - Что-то, о чем вы умолчали кому-либо из моих коллег в Англии?
   Генри колебался дольше, чем следовало. - Я бы сказал, скорее забыл, чем пропустил. Его не убедил собственный ответ. Не было и Бэзила Ремингтона-Барбера, который покачал головой с легким неодобрением. "Я скорее знаю это чувство; Я, кажется, забыл странную вещь в эти дни. Моя жена говорит мне, что я начинаю напоминать ей о том, каким был ее отец перед тем, как совсем сошел с горшка! Старика пришлось посадить в тюрьму после того, как он застрелил одного из своих егерей: видимо, думал, что это фазан. Дело, однако, в том, что не упомянуть Штутгарт - довольно важное упущение. Может быть, ты хочешь рассказать мне об этом сейчас?
   Генри старался говорить как можно небрежнее, надеясь создать впечатление, что его знание Штутгарта на самом деле не было чем-то очень важным, о чем можно так легко забыть.
   "Мне особо нечего сказать. У моего отчима была недвижимость в Штутгарте. Я время от времени появлялся там, чтобы присматривать за ним".
   - Как часто это будет "каждый так часто", Охотник?
   - Я действительно не мог сказать. Раз или два в год, может быть.
   - Мой очень сильный совет, Хантер, - теперь Ремингтон-Барбер отказался от дружелюбия, - с этого момента вы должны быть абсолютно честными. Видишь ли, твоя первая миссия - подняться в Штутгарт, и чем больше мы узнаем о твоем знакомстве с городом, тем лучше. Надеюсь, вы это понимаете.
   Не должно быть ничего слишком опасного; разминка, если хотите.
   - Эдгар намекнул, что моя первая миссия будет в Швейцарии.
   - А сейчас? Ну, это вам Эдгар: офицер, но не совсем джентльмен. Мне сказали, гимназия. А теперь расскажи мне все о Штутгарте.
   "У моего отчима было довольно много жилой недвижимости в Штутгарте, в лучших районах: довольно много в Ганзехайде к востоку от центра города и больше на севере, в основном в Азенберге и Киллесберге. У него были местные агенты, которые присматривали за ними, но ему нравилось, чтобы я приезжал туда раз в квартал, чтобы проверить, все ли в порядке, и проследить за переводом его доходов от аренды обратно в Швейцарию".
   - Значит, вы посещали Штутгарт четыре раза в год?
   'Да.'
   - Сколько лет?
   - Семь или восемь, возможно, больше.
   "Математика никогда не была моим самым сильным предметом, Хантер, но я делаю это где-то в районе 30 посещений Штутгарта".
   'Если ты так говоришь.'
   'Я делаю. Значит, вы хорошо знакомы с городом?
   - Думаю, да.
   - Говорите на местном диалекте?
   - Нет, хотя я это понимаю.
   - А где вы остановились?
   - Обычно в отеле "Марквардт" на Шлоссплац.
   - Это, безусловно, большое упущение, Хантер. Не беспокойтесь слишком много; Я уверен, что вы собираетесь больше, чем компенсировать это.
  
   ***
  
   Генри Хантер никогда не мог полностью понять точку зрения Берна. Это было довольно красивое место с несомненным средневековым шармом, а река Ааре придавала городу некую живописную драму, извиваясь через центр. Но в типично швейцарской манере он был слишком осведомлен о своих достоинствах; как-то слишком самодовольно. Последние 90 лет или около того этот город был столицей Швейцарии, и теперь к нему вели все дороги, а в случае с поездкой Генри в ветреное утро среды туда вели и поезда.
   В конце их брифинга накануне достопочтенный Бэзил Ремингтон-Барбер сказал ему двигаться дальше. Генри скорее вообразил, что это означает конец месяца, возможно, в течение двух недель.
   'Две недели? Ты, должно быть, шутишь, Хантер. Нет, на этой неделе. Завтра приезжай в Берн, разберись с визой, а потом я дам тебе точные инструкции.
   Он объяснил своей матери, что на несколько дней приехал в Базель к друзьям и сел на ранний утренний поезд в Берн, прибыв на станцию на Банхофплац как раз к обеду. Генри был приятно удивлен, когда Ремингтон-Барбер предложил ему забронировать номер в " Швайцерхоф", лучшей гостинице города, расположенной всего в нескольких минутах ходьбы от вокзала.
   "Хантер скорее идет вразрез с зерном и, конечно, увеличивает расходы, но суть в том, что вы должны придерживаться своей роли: что касается немцев, вы богатый швейцарский джентльмен, который хочет поехать в Штутгарт по делам. Боюсь, такие люди остаются в Швайцерхофе. Удостоверьтесь, что вас видели в отеле. В этом городе около 115 000 человек, и я думаю, если убрать шпионов, их будет меньше 100 000. Большинство шпионов околачиваются в Швайцерхофе, так что хорошо, когда тебя видят, просто будь собой. Забронируйте себе две ночи. Я просто надеюсь, что Лондон купит это".
   Убедитесь, что вас видят в отеле . После того, как он зарегистрировался и переоделся, он пошел в ресторан. Менеджер ресторана попросил его подождать в баре, где он оказался рядом с двумя очень официально одетыми мужчинами средних лет, говорящими по-немецки. Двое немцев приветствовали его правильно, почти стоя по стойке смирно.
   - Что привело вас в Берн? они спросили. Генри объяснил, что он из Женевы, но приехал в Берн, чтобы оформить визу: он надеется вскоре посетить Германию по делам.
   - Где?
   "Штутгарт".
   'Отлично. Вероятно ли, что герр Гессе когда-нибудь в будущем будет в Берлине?
   'Может быть. Ты никогда не узнаешь!'
   "Вы должны разыскать меня, если хотите", - сказал один из мужчин. "Сегодня так много недопонимания в отношении Германии. Я уверен, что вы не из тех людей, которые думают о Германии только плохо; мы, в конце концов, одной расы, да?
   Генри с энтузиазмом кивнул. Верно.
   - Но если ты когда-нибудь будешь в Берлине, я могу познакомить тебя с людьми. Вы будете приятно удивлены. Буду рад быть полезным.
   С этими словами он вручил Генри карту, слегка поклонился и ушел. Генри посмотрел на него:
   Алоис Йегер
   Рехтсанвальт
   181 Фридрихштрассе
   Берлин
   Берлинский юрист; ты никогда не узнаешь.
  
   ***
  
   На следующее утро он посетил посольство Германии в Вилладингвеге. Планируя свое путешествие, он вспомнил инструкции Ремингтон-Барбера.
   - Что бы ты ни делал, Охотник, держись подальше от того места, где мы находимся, на Тунштрассе. Есть большая вероятность, что вас увидят, немцы почти постоянно дежурят возле нашего дома. Вы знаете, как вы должны заполучить меня.
   Он позавтракал в отеле, ненадолго вернулся в свой номер, затем небрежно прогулялся по Старому городу, мимо Мюнстера - огромного готического собора, над главным входом которого на него смотрели скульптуры участников Страшного суда, пытаясь решить, злой или добродетельный.
   Он пересек реку по Кирхенфельдбрюке и вскоре нашел такси, которое доставило его к посольству Германии, расположенному на жилой улице на востоке города. Большая свастика безвольно висела над входом, который охраняли полдюжины вооруженных немецких солдат. На улице снаружи стояли двое швейцарских полицейских.
   Он ожидал небольшой задержки, но не очереди, которая его встретила. Визовый отдел, как объяснил мужчина перед ним, не открывается до 11. Он закрывается на обед в час, снова открывается в три, а затем закрывается в пять. Мужчина оглядел очередь. Они не торопятся, сказал он Генри, но если повезет, вас могут увидеть около четырех. Тогда вам придется вернуться завтра, чтобы получить визу.
   Он простоял в очереди полтора часа, когда услышал позади себя знакомый голос; Ягер, берлинский адвокат.
   "Мой дорогой Гессе, что ты делаешь в очереди? Пойдем со мной.'
   К явному неудовольствию стоявших перед ним людей, Генри сняли с очереди и препроводили прямо в посольство.
   Жди здесь.
   Было 1.15, и визовый отдел закрылся на обед. Десять минут спустя оттуда вышел Ягер с явно сопротивляющимся мужчиной на буксире.
   Гессен, герр Зольднер сам позаботится о вас. Вы не могли быть в лучших руках. Он вызвался сократить свой обеденный перерыв, чтобы разобраться с вашей визой.
  
   Было очевидно, что герр Зольднер не был простым клерком, хотя и выглядел таковым. Когда они шли через первый этаж посольства к его кабинету на третьем этаже, коллеги приветствовали его "зиг хайль", на который он с энтузиазмом ответил. Его кабинет был хорошо обставлен и выходил окнами на сады сзади. На стене висит портрет Гитлера, а на столе - большая фотография герра Зольднера, пожимающего руки офицерам в черной форме. Рядом с ней была маленькая фотография герра Зольднера с, как он предположил, фрау Зольднер и их детьми. На его лацкане был значок со свастикой. Он жестом пригласил Генри сесть, снял очки и прочитал анкету Генри, время от времени кивая, местами делая пометки на полях.
   - Пожалуйста, объясните цель вашего визита в Штутгарт, герр Гессе.
   Генри говорил на стандартном немецком языке, повторяя историю, о которой договорились они с Ремингтон-Барбер.
   - У моего отчима были деловые интересы в Штутгарте, в основном недвижимость. К сожалению, он умер два года назад, и я хочу убедиться, что у него нет непогашенных обязательств. Связывая концы с концами, если хотите.
   - У вас есть банковские счета в Германии, герр Гессе?
   'Нет.'
   - У тебя есть друзья в Штутгарте?
   - Скорее знакомства - деловые контакты.
   - Их имена, пожалуйста.
   Генри назвал имена двух юристов, с которыми они имели дело, а также трех агентов, занимавшихся различными видами собственности.
   Герр Зольднер записал каждое имя. Затем он отложил ручку и надел очки.
   - Фамилия, которую вы мне дали, герр Гессе, - один из агентов.
   - Берманн?
   "Да: имя, пожалуйста".
   "Хайнц: Хайнц Берманн".
   'Твой друг?'
   - Как я уже сказал, скорее знакомый, деловой партнер.
   - Когда вы в последний раз видели Берманна?
   - В последний раз я был в Штутгарте года три назад.
   - И вы планировали увидеть его на этот раз?
   'Возможно.'
   - Вы понимаете, что если бы вы это сделали, герр Гессе, это было бы нарушением условий вашей визы?
   - В самом деле... Почему?
   "Очень большая вероятность того, что Берманн - еврей, враг государства".
   Немного поколебавшись, Генри раздражённо хлопнул себя по бедру.
   - Вы не говорите! Что ж, это многое объясняет, герр Зольднер. Я не хотел говорить слишком много, прежде чем отправиться туда, но мы никогда полностью не доверяли этому Берманну. Мы всегда подозревали, что он был не совсем честен с нами. Это было одной из причин моего визита, чтобы узнать, не должен ли он нам денег. Типичный.
   - Если он все еще в Штутгарте, герр Гессе, у него больше не будет никаких активов на свое имя.
   Он написал на простом листе бумаги и приложил его к заявлению на получение визы, положив весь документ в лоток.
   - Ваш паспорт, пожалуйста, герр Гессе.
   Он передал свой швейцарский паспорт немцу.
   "Пожалуйста, подождите на стойке регистрации на первом этаже. Я позвоню тебе, когда буду готов. Вы поймете, что мне нужно кое-что выяснить.
  
   ***
  
   "Единственное, на чем мы можем оторваться, это если они зайдут слишком далеко в прошлое", - сказал ему Ремингтон-Барбер. "Единственная проблема будет, если они узнают, что вы или ваша мать также имеете британское гражданство".
   - Это маловероятно. Моей матери не нравилось быть Морин Хантер, она думала, что это звучит банально. Она всегда считала, что стать Марлен Гессе и получить швейцарское гражданство верхом изысканности, и я уверен, что она не использовала свое английское имя или британскую идентичность уже 17 лет. Кроме того, помните, мы переехали из Цюриха в Женеву после того, как она вышла замуж. Я стал гражданином Швейцарии в 1927 году и, с точки зрения швейцарских властей, я Анри Гессе".
   - Что ж, немцам действительно придется копать очень глубоко, чтобы все это выяснить, и они сделают это только в том случае, если заподозрят что-нибудь. Очевидно, мы надеемся, что они этого не сделают.
   Очевидно .
  
   ***
  
   Час спустя Адольф Гитлер снова уставился на Генри Хантера, который пытался сохранять максимальное спокойствие после того, как его снова вызвали в кабинет герра Зольднера.
   "Ваша виза действительна в течение 30 дней со следующего понедельника, то есть 1 июля . Он истекает 30 июля. Если вы окажетесь в Германии после этой даты, вы нарушите свою визу. Вы понимаете?
   Генри кивнул. Он надеялся вернуться в Швейцарию задолго до этого.
   - Вам разрешено оставаться только в Штутгарте. Находясь в Германии, вы не должны принимать участие в какой-либо политической деятельности; вам запрещено встречаться или общаться с евреями, преступниками или другими врагами государства; вы зарегистрируетесь в отеле в течение двух часов после вашего прибытия, и вам не разрешается оставаться где-либо еще во время вашего пребывания; вам не разрешается приближаться к каким-либо военным объектам или наблюдать за любыми передвижениями вооруженных сил; вам запрещено фотографировать. Единственная валюта, которую вам разрешено использовать в Германии, - это рейхсмарки: по прибытии вы должны пойти в банк и обменять свои швейцарские франки на рейхсмарки. Я должен предупредить вас, что использование черного рынка считается серьезной преступной деятельностью. Мне не нужно предупреждать вас, что если кто-либо обратится к вам и попросит вашей помощи, особенно в отношении доставки информации или сообщений в Швейцарию, это также считается очень серьезным преступлением. Вы должны немедленно сообщить о любом таком подходе властям. Ты понимаешь?'
   Генри сделал.
   'Хороший. Надеюсь, вам понравится ваш визит в Германию, герр Гессе.
  
   ***
  
   Часом позже Генри Хантер вошел в сапожник в пассаже на Крамгассе и объяснил бородатому мужчине, едва видневшемуся за грудой обуви на прилавке, что он зацепился каблуком одной из своих туфель за трамвайную линию возле станции. Сапожник кивнул и приподнял столешницу, приглашая Генри войти.
   "Поднимитесь по лестнице на самый верх. Он ждет тебя.
   Достопочтенный Бэзил Ремингтон-Барбер тепло приветствовал Генри.
   "Прелесть этого места в том, что я могу попасть в него через заднюю часть кафе примерно через пять дверей. А теперь расскажи мне, как у тебя дела.
   Ремингтон-Барбер проверил паспорт и визу. Все по порядку: хорошо. Он был, по его словам, настолько уверен, насколько это возможно, что немцы ничего не заподозрили. В течение следующего часа он подробно рассказывал Генри о штутгартской миссии.
   - У тебя есть все, Генри. Все чисто?'
   - Да, хотя вы говорите, что со мной свяжется этот Майло. Я до сих пор не знаю, как я узнаю, что это он?
   - А я говорил тебе, не волнуйся. Майло найдет вас: вы запомнили коды, чтобы знать. Чем меньше вы знаете до встречи, тем безопаснее".
   - На случай, если меня поймают?
   - Вот именно, на случай, если тебя поймают. Помнишь, ты делаешь все, что говорит тебе Майло, понял?
   Генри сказал, что да.
   - В этом конверте много швейцарских франков: обменяйте их на рейхсмарки, как только приедете - не рискуйте прятать их при себе. Теперь вернитесь в Schweizerhof и проверьте: есть прямой поезд в Женеву в 6.30. Перед тем, как покинуть Швайцерхоф, попросите их забронировать вам номер в отеле "Виктория" в Штутгарте, прибытие во вторник 16-го и отъезд в пятницу-19-го. Будет лучше, если между выдачей визы и фактическим путешествием пройдет несколько недель: создается впечатление, что вы никуда не торопитесь. Понять?'
   Генри кивнул.
   "И еще одно: будьте осторожны ночью в Штутгарте. Сейчас комендантский час и мало мест, где можно поесть, так что оставайтесь в отеле. В первую ночь, конечно же, вам следует заказать обслуживание номеров: по моему опыту, это обычно привлекает к вам меньше внимания.
   - А как вы хотите, чтобы я добрался до Штутгарта?
   "В понедельник утром вы садитесь на поезд из Женевы в Цюрих: скажите маме, что будете там всю неделю. Дайте ей этот адрес; мы охватим любые контакты там. Переночуйте в отеле Central Plaza на Этенбахгассе, это совсем рядом с вокзалом: там для вас забронирован номер. Во вторник утром рейс Swissair из Цюриха в Штутгарт. Это займет всего 50 минут, надеюсь, Королевские ВВС вас не собьют!"
  
   ***
  
  
   Глава 9: Аэропорт Зальцбурга, июль 1940 г.
  
   Рано утром в последний вторник июля, в разгар лета, полдюжины мужчин изо всех сил старались избегать друг друга в душной комнате с видом на взлетно-посадочную полосу в аэропорту Зальцбурга. Все мужчины были одеты в униформу, указывающую на высокое звание в различных родах немецких вооруженных сил: двое стояли у большого окна, но далеко друг от друга; другой, казалось, спал; двое других листали свои экземпляры " Vőlkischer Beobachter", а еще один ходил по комнате, сильно затягиваясь сигаретой.
   Вскоре после того, как часы пробили два, в комнату вошел нервный молодой офицер Люфтваффе. Задержка: много извинений. Самолет задержали после дозаправки в Мюнхене. Отправление теперь будет в три часа - самое позднее в четыре.
   Много бормотания и качания головами по комнате: молодой офицер люфтваффе задержался в дверях ровно настолько, чтобы не забыть отдать торопливое приветствие " Хайль Гитлер ", которое все остальные проигнорировали.
   Человек, который, казалось, спал, встал и тщательно расправил форму Кригсмарине, прежде чем покинуть комнату. Снаружи была небольшая лужайка с цветами, аккуратно посаженными по краям. Он прохаживался взад и вперед, и вскоре к нему присоединился армейский офицер, один из двух мужчин, стоявших у окна. Адмирал и генерал некоторое время молча шли в ногу друг с другом. Генерал не торопясь закурил большую сигару, прежде чем обратиться к своему спутнику.
   - Я вижу, мы не можем рассчитывать даже на то, что Люфтваффе вернет нас в Берлин вовремя! Я полагаю, что самолет Йодля не задержали.
   - Он улетел прошлой ночью, как я понимаю, вскоре после инструктажа, - сказал адмирал, оглядываясь по сторонам. "Вероятно, он не хотел задерживаться слишком долго".
   'Верно. Я предполагаю, что он хотел избежать наших вопросов, - сказал генерал более громким голосом, чем его спутник.
   Адмирал кивнул и оглядел каждого через плечо, прежде чем заговорить. - А как ваш сын?
   Генерал-майор помолчал, слегка удивленный вопросом. В кругах, в которые он входил, в Берлине задавать вопросы о семье знакомого, особенно о сыновьях в вооруженных силах, было своего рода кодексом - способом затронуть деликатный вопрос о том, что на самом деле думают о войне. Это было то же самое, что обсуждать с людьми нехватку продовольствия: вопросы задавались только тем, кому действительно можно было доверять.
   "Карл здоров, спасибо; теперь он оберлейтенант, живет в Польше. А твой... у тебя их два, не так ли?
   "Один сын, одна дочь. Эрнст вступил в Кригсмарине естественным путем, но, в отличие от своего отца, дядей и деда, он, похоже, предпочитает находиться под водой, а не на ее поверхности. Он из 7 - й флотилии подводных лодок, базирующейся в Киле.
   Двое мужчин остановились, чтобы посмотреть, как пассажирский самолет Люфтваффе Юнкерс пролетел низко над головой с юга, аккуратно обрамляя гору Унтерсберг . Самолет накренился налево и начал с шумом приближаться к взлетно-посадочной полосе.
   "Должно быть, это наш самолет; в конце концов, мы вполне можем вернуться в Берлин сегодня вечером. Скажи мне, Эрнст: что ты думаешь о том, что сказал Йодль?..
   Генерал-майор Эрнст повернулся к своему спутнику, внимательно изучая его лицо. Он хотел убедиться, что его не заманивают в ловушку.
   - Ты имеешь в виду...? Было ясно, что он хотел, чтобы адмирал сказал это первым.
   "Планы вторжения: для чего еще мы там были?"
   - Он всего лишь хочет, чтобы мы спланировали вторжение в Советский Союз, Ганс. Это, вероятно, благоразумно, не так ли - составить план на случай непредвиденных обстоятельств, на случай...?
   "Да ладно, Эрнст: мы знаем друг друга много лет! Я наблюдал за вами вчера во время брифинга Йодля, вы вряд ли выглядели воодушевленными. Это безумие, вы должны знать это лучше меня. Только представьте на мгновение, что вы британский генерал, а не немецкий, и вы узнали, что фюрер вчера приказал своему высшему командованию явиться в Бад-Райхенхалль, чтобы получить инструкции по плану вторжения в Советский Союз. Вы были бы рады, не так ли?
   Генерал-майор пожал плечами. За ними шумно рулил самолет перед зданием, где они ждали. - Я думаю, наш рейс скоро будет готов, Ганс.
   - Давай, Эрнст, ответь на мой вопрос. Если бы вы были британским генералом, вы были бы очень рады услышать, что Германия планирует разорвать союз с Советским Союзом и воевать на два фронта, не так ли?
   - Я думаю, что больше всего на свете, Ганс, я был бы удивлен. Настолько удивлен, что мне трудно в это поверить.
  
   ***
  
  
   Глава 10: Штутгарт, июль 1940 г.
  
   - Я всего лишь спросил, какие у тебя дела в Цюрихе, Генри. Разве я имею право спрашивать? Сейчас ты в Базеле, потом в Цюрихе... куда дальше?
   У Марлен Гессе не было другого выбора, кроме как смириться с неминуемым и в значительной степени необъяснимым уходом сына с ее обычным отсутствием изящества. Генри пришел к выводу, что в эти дни все, что ему нужно сделать, это сказать ей, что он делает, а затем оставить все как есть.
   Он прибыл в Цюрих в понедельник и провел ночь в отеле на Этенбахгассе, где его ждали билеты на самолет. На следующее утро он покинул отель рано утром и в семь часов сел на автобус до аэропорта со станции Hauptbahnhof.
   Рейс вылетел вовремя в 8.15, самолет Swissair DC-3 сильно накренился на восток, прежде чем шумно набрать высоту через облако, а затем, казалось, парил, когда они направились на север и пересекли границу. Самолет приземлился в Штутгарте Эхтердинген сразу после 9.30; за несколько минут до того, как они начали спуск, две стюардессы подошли и задернули все шторы. Генри сидел в одном кресле, но он услышал, как мужчина через проход объяснил соседу по-французски, что они всегда так делали: "Теперь это военный аэропорт. Они не хотят, чтобы мы шпионили за Люфтваффе!
   Капитан приветствовал их в Германии без особого энтузиазма. "Пожалуйста, соблюдайте все особые правила безопасности, действующие в аэропорту. Пожалуйста, следуйте всем инструкциям. Пассажиры следующего рейса в Берлин должны оставаться на своих местах. Пассажиры, высаживающиеся здесь, в Штутгарте, должны убедиться, что у них с собой есть все свои вещи. Мы надеемся, что вам понравилось летать с Swissair. Желаем вам приятного пребывания в Штутгарте".
   Самолет вырулил в отдаленную часть аэропорта: снаружи были слышны крики и шум двигателей. Пассажиров спустили по ступенькам к подъехавшему рядом автобусу с затемненными окнами. У Генри было не более 30 секунд, чтобы оглядеться, пока их вели в автобус: он почти ничего не видел, кроме кольца войск вокруг самолета и пары нефтяных танкеров поблизости.
   Других пассажиров в огромном здании аэровокзала было немного, хотя в дальнем конце Генри мог видеть спешащие группы мужчин в военной форме. В другом конце терминала находились стойки авиакомпаний, большая часть которых казалась заброшенной. Несколько человек ждали у одной из стоек Deutsche Lufthansa, но, похоже, работали только стойки других авиакомпаний, Swissair и Ala Littoria. Пока он ждал, женщина сделала несколько объявлений, едва сумевших подавить свой швабский акцент: "Прибывающие пассажиры должны ждать, пока их не вызовут; все пассажиры рейса Swissair в Берлин должны немедленно пройти к выходу на посадку; Объявлено о новой задержке рейса Deutsche Lufthansa в Лиссабон, Португалия".
   Генри допрашивали двое мужчин, стоявших за столом; один в эсэсовской форме, другой в дешевом костюме со значком со свастикой на каждом лацкане. Позади них стояли большие часы с огромными знаменами со свастикой, задрапированными по обеим сторонам.
   Они молча проверили визу. Человек в штатском вышел из-за стола на одном этапе с паспортом Генри, но вернулся через минуту.
   - Как долго вы собираетесь оставаться в Штутгарте, герр Гессе?
   'До пятницы.'
   - У вас есть обратный билет?
   Генри вручил им его, и они оба изучили его.
   И цель вашего визита? Где ты остановился? С кем ты будешь встречаться? Вы знаете об ограничениях вашей визы?
   Все вопросы, которые уже были заданы в посольстве в Берне: Ремингтон-Барбер предупредил его об этом. Рутина: они просто попытаются вас застать врасплох: они будут стремиться сравнить ваши ответы: не о чем беспокоиться . Просто играйте в битую мышь. Не улыбайся слишком много. Не проявляйте нетерпения.
   - Мы хотели бы узнать больше о ваших деловых делах в Штутгарте, герр Гессе, - сказал штатский.
   Затем последовал излишне подробный и запутанный отчет о деловых делах его отчима в Штутгарте. Генри рассказал им, как он подозревал, что с ними плохо обращался человек по имени Хайнц Берманн - при упоминании которого между двумя немцами мелькнули понимающие взгляды - и как после смерти его отчима, которая, вероятно, была ускорена действиями этого Хайнц Берманн, потребовалось время, чтобы все распутать, но он считал своим долгом прийти сюда и посмотреть, что происходит... и так далее. Это произвело желаемый эффект, заставив двух чиновников выглядеть скучающими. Генрих надеялся на Бога, что бедному старому Хайнцу Берманну удалось выбраться из Штутгарта: он был порядочным человеком и всегда очень обаятельным. Было бы обидно, если бы Генри только усугубил его горести.
   Через десять минут Генри отвели в маленькую боковую комнату, где его и его сумки тщательно обыскали двое полицейских. Его экземпляр утренней " Neue Zürcher Zeitung" был извлечен из портфеля и выброшен. Все остальное было тщательно осмотрено. Ничто другое не вызывало их подозрений, кроме швейцарских франков.
   - Ты меняешь все это здесь? - спросил чиновник, отвечающий за обыск.
   Генри кивнул.
   - Подожди здесь, пока я их пересчитаю.
   Чиновник вышел из комнаты и вернулся с франками через пять минут. Позже Генри обнаружит, что часть денег он забрал себе.
   Он вышел из боковой комнаты в очередь перед еще одним столом, но это был гораздо более быстрый процесс. В его паспорте снова поставили штамп, и теперь он был в Германии.
   - Теперь вам разрешено пересекать границу, герр Гессе. Пожалуйста, подойдите к окну кассы и поменяйте все деньги на рейхсмарки. Добро пожаловать в Германию.'
   Генри поменял деньги, а затем встал в очередь, которая образовалась прямо у терминала, чтобы добраться до автобуса, идущего в город. Это заняло полчаса. Опять же, шторы были задернуты, и было трудно разобрать, где они находятся, если не считать случайных мельканий через переднее окно. Генри показалось, что он узнал одно или два знакомых места, и, насколько он мог судить, было мало признаков войны, если не считать большого количества военного транспорта на дороге. Они проехали два блокпоста, а на последнем трое милиционеров поднялись на борт и проверили у всех документы.
  
   "Штутгарт-Митте", - объявил водитель: "Автобус остановился на Фюрстенштрассе , сразу за огромной Шлоссплац.
   До отеля было не более трех-четырех минут ходьбы, и Генри хорошо знал этот район, но почему-то центр города не казался ему знакомым. Здания были такими же, и он узнавал названия улиц и точно знал, где находится. Но для него в городе всегда была уникальная атмосфера, которую было трудно описать, но он знал ее, когда был там. Штутгарт сегодня не казался ему местом, где он был раньше, казалось, что он видел его только в кино. Теперь у него было несомненное военное преимущество; так много людей на улицах, казалось, были одеты в форму того или иного типа, а на Шлоссплац стояли зенитные батареи. Большинство зданий были задрапированы большими красно-черными флагами со свастикой.
   К тому времени, как он добрался до отеля "Виктория" на углу Фридрихштрассе и Кеплерштрассе и прошел через богато украшенный вход, он уже лучше понимал, почему Штутгарт казался таким незнакомым. Это были люди и то, как они себя вели; они двигались молча, избегая зрительного контакта и почти ни с кем не разговаривая. Город, который он когда-то считал дружелюбным, теперь приобрел отчетливо угрожающий вид. Немцы всегда казались ему элегантно одетыми, но теперь, по сравнению с относительной утонченностью швейцарцев, они выглядели серо.
   Человек за стойкой регистрации, по крайней мере, посмотрел ему в глаза. "Да, у нас есть для вас бронь, герр Гессе, - сказал он, показывая телеграмму из Швейцерхофа в Берне. - Ты остаешься на три ночи, верно?
   Генри сказал, что он был, и заполнил различные формы, переданные ему регистратором. Затем его препроводил в комнату на третьем этаже пожилой носильщик, явно страдающий артритом. После того, как он распаковал вещи, он решил прогуляться днем. Как бы заманчиво ни было оставаться в относительной безопасности своей комнаты, он знал, что это привлечет к нему внимание и не даст Майло возможности приблизиться к нему, хотя он все еще не знал, как это произойдет. Вернувшись в Берн, Ремингтон-Барбер вел себя в этом отношении решительно загадочно.
   "К вам подойдет кто-то, говорящий: "У нас в Штутгарте обычно бывает дождь в это время года", - сказал Ремингтон-Барбер. "Вы должны ответить: "Так должно быть во всей Европе". В ответ они скажут: "Наверняка над Альпами идет дождь". Вы ответите: "В Альпах всегда идет дождь, даже летом", и когда они скажут: "Как чудесно", тогда вы поймете, что это Майло и что здесь безопасно".
   Ремингтон-Барбер много раз просил его повторить.
   - Хорошо: ты должен делать именно то, что говорит тебе Майло. Если тебя куда-то пошлют, иди.
   Итак, Генри бродил по центру Штутгарта почти полтора часа, и, насколько он мог судить, за ним не следили. От Шлоссплац он пошел по Плани, которая теперь стала улицей Адольфа Гитлера, а затем на Шарлоттенплац, которая теперь называлась Данцигер-Фрайхайт. Другой город . Он сидел на скамейках, останавливался у витрин - замечая, что в магазинах было гораздо меньше товаров, чем в прошлые визиты. Он перешел дорогу и вернулся обратно, предоставив любому желающему приблизиться к нему множество возможностей сделать это. Он начал понимать, на что похожа страна, находящаяся в состоянии войны: как будто горизонт сузился и стало меньше воздуха для дыхания. Меньше красок, гораздо тише и вездесущие лозунги на зданиях и свисающие с них флаги. Из Danziger-Freiheit он направился на север, к Неккарштрассе, где находился офис одного из агентов по недвижимости его отчима. Он решил войти на тот случай, если за ним следят: было хорошо иметь возможность показать, что причины, которые он назвал для посещения Штутгарта, кажутся подлинными. Господин Лангхофф провел его в свой кабинет и был рад немного побеседовать: времена были очень тяжелые; многие люди пошли в армию; Еврейская собственность раздавалась, что означало для них меньше бизнеса; нет, как наверняка знал герр Гессе, все имущество его отчима было уничтожено.
   Он вышел из офиса через полчаса, довольный тем, что любой наблюдающий мог подумать, что он действительно был там, чтобы вести дела. Через несколько дверей он нашел небольшой подвальный бар. Барменша знала, что лучше не задавать слишком много вопросов, особенно когда она поняла, что он швейцарец. Из бара он пошел обратно через Шлоссплац в гостиницу, беспокоясь о том, как и когда Майло собирается подойти к нему: вряд ли он мог провести следующие несколько дней, слоняясь по отелю, изредка прогуливаясь и обедая в своем номере.
   Некоторое время он бродил по вестибюлю, а затем вернулся в свою комнату. Он задернул тяжелые шторы, принял горячую ванну, отдохнул, немного почитал, прежде чем позвонить в приемную, чтобы заказать ужин. В меню было три блюда, из которых в наличии было только одно: сосиски и картошка.
   После еды он оставил поднос, как было приказано, в коридоре перед своей комнатой. Было только восемь часов, но он стал подумывать о том, чтобы устроиться на ночь. Он начал думать, что эта поездка была не более чем испытанием британской разведки, чтобы проверить, как он справится - сможет ли он въехать в Германию и выехать из нее, и не более того. Чем больше он думал об этом, тем больше смысла это приобретало. В конце концов, разве Эдгар не сказал ему более или менее, что его первая миссия будет относительно простой? Как ни посмотри на это, сказал он себе, поездка в Германию и встреча с другим агентом вряд ли были простым делом. Британцы вряд ли стали бы рисковать первым заданием начинающего агента ради чего-то слишком опасного. Наверняка они просто захотят посмотреть, хватит ли у него нервов отправиться туда и вернуться целым и невредимым?
   Но что Виктор сказал ему на выходных? Не думайте слишком много, синок: они будут знать, что делают.
   Рядом с батареей у окна стояло мягкое кресло, и он сел на него, скинув туфли и поставив ноги на столик. Он начал вспоминать другой разговор с Эдгаром, когда он намекнул, что они могут авансировать пятьсот фунтов из денег его тети в случае успешного выполнения миссии. Будет ли это считаться успешной миссией? Возможно, теперь он мог позволить себе машину. Он наблюдал за узорами, образующимися на потолке у абажура у кровати, когда резкий стук в дверь прервал ход его мыслей. Он был раздражен, полагая, что они пришли забрать его обеденный поднос, хотя на самом деле он оставил его в коридоре.
   - Поднос для вас там, - крикнул он.
   Женский голос ответил. - Благодарю вас, герр Гессе. Пожалуйста, могу я войти? Нам удалось найти ваш пропавший чемодан.
   - Я думаю, здесь должна быть какая-то ошибка, я...
   Внизу на Кеплерштрассе хлопнула дверца автомобиля, а затем послышался звук движущегося по дороге грузовика.
   "Не беспокойтесь, сэр, я дежурный менеджер: не могли бы вы открыть дверь, пожалуйста?"
   Женщина, которую Генри впустил в свой номер, была одета в темную строгую униформу персонала отеля. На ее лацкане был значок: Катарина Хох, ночной администратор . Она осторожно закрыла за собой дверь, затем оглядела его с ног до головы, словно проверяя. - Хорошо, что мы нашли ваш чемодан, герр Гессе. Она несла небольшую кожаную сумку.
   - Боюсь, произошла ошибка. У меня тут дело. Я взял только один с собой.
   - Вам нравится ваше пребывание в отеле "Виктория"?
   - Я, но...
   - А в Штутгарте: вы наслаждаетесь Штутгартом? У нас в Штутгарте в это время года обычно бывают дожди.
   Генри пошатнулся на ногах. Майло? 'Извините?'
   Она повторила фразу в приятной разговорной манере.
   "В это время года в Штутгарте обычно бывает дождь".
   Генри сел на край кровати, почувствовав, что его сильно трясет. Ему потребовалась минута или две, чтобы вспомнить свой правильный ответ.
   - Так должно быть во всей Европе.
   Безопасно ли вести такой разговор в гостиничном номере?
   "Конечно, - сказала она, заглянув за занавески и заглянув в ванную, - над Альпами наверняка идет дождь?"
   "В Альпах всегда идет дождь, даже летом".
   - Как чудесно, - ответила она так, как будто действительно имела в виду.
   Наступило долгое молчание. На Кеплерштрассе хлопнула дверь еще одной машины; звук далекого смеха. Женщина улыбнулась ему в манере, которую в других обстоятельствах он бы принял за весьма соблазнительную. Рот у нее был очень красивый, без следов помады.
   - Так вы Майло? Говорил он чуть ли не шепотом.
   - Я Майло, да, не смотри так потрясенно. Послушай, я на дежурстве, так что у меня не так много времени, и нам есть о чем поговорить.
   - Здесь безопасно?
   - Вы имеете в виду, нас слушают? Вам не нужно беспокоиться. Мы предоставляем гестапо список всех новых гостей, а тех, кто им интересен, мы должны разместить в специальных комнатах на пятом этаже, так что вам не о чем беспокоиться, по крайней мере пока.
   Она подняла чемодан на кровать и открыла его. Он был полон мужской одежды, а также шляпы и пары черных туфель. - Вы когда-нибудь были в Эссене, герр Гессе?
   'Где?'
   "Эссен. В Руре: к северу от Кёльна.
   - Нет, не могу сказать, что видел.
   - Тогда завтра будет твой первый визит.
   - Но... конечно, нет. Моя виза не позволяет мне выезжать за пределы Штутгарта.
   - Вот о чем все это. Она указала на чемодан на кровати. "Анри Гессе не поедет в Эссен. Вы будете путешествовать как Дитер Хох. Она достала из чемодана бумажник и высыпала его содержимое на кровать.
   "Дитер Хох - мой брат. Дитер на четыре года старше вас, но фотография в его удостоверении личности не очень удачная, поэтому мы уверены, что ваши документы, удостоверяющие личность, пройдут базовую проверку. Это будет работать до тех пор, пока ни у кого не будет причин подозревать вас. Ты наденешь эту одежду только здесь: она вся принадлежит моему брату. Все, что вы носите, будет немецкого производства. На вас не должно быть ничего, что могло бы идентифицировать вас как швейцарца. Ты возьмешь этот чемодан.
   - И твой брат замешан в этом?
   "Конечно: мы оба делаем все возможное, чтобы помочь британцам. Мы не нацисты, вы, наверное, поняли это. Дитер - менеджер железной дороги здесь, в Штутгарте, а это значит, что он может более свободно путешествовать на поездах. Он работал последние семь дней и закончил сегодня вечером, так что теперь он не работает до утра пятницы. Он до тех пор останется дома и не выйдет из дома: расскажет моим родителям, что нездоров. Это дает вам два ясных дня, чтобы добраться до Эссена, выполнить свою миссию и вернуться сюда. Мы хотим, чтобы вы вернулись в Штутгарт до комендантского часа в четверг вечером.
   - А как же гостиница, разве люди не заметят, что меня здесь нет?
   - Я дежурный менеджер на следующие две ночи. Я позабочусь о том, чтобы все документы были в порядке. Я также приду ночью, чтобы убедиться, что комната выглядит так, как будто в ней кто-то спал. Как я уже сказал, никто вас не подозревает. Гестапо достаточно занято теми, кого оно действительно подозревает.
   - А что мне делать в Эссене?
   - Вы знаете что-нибудь об Эссене?
   Генри пожал плечами. Не совсем.
   "Эссен - крупный производитель стали и угля. Семья Круппс владеет большей частью промышленности города. Производимая там сталь жизненно необходима нацистам. Британцы хотят уничтожить фабрики, но их разведка слаба. Некоторые из локаций, о которых известно британцам, больше не используются, другие открыты. Сейчас они составляют гораздо более точную карту Эссена. Это ваша миссия - помочь в этом.
   - Значит, я просто брожу по Эссену и рисую карты?
   Катарина Хох выглядела раздраженной. - Я подробно расскажу вам, как связаться с кем-нибудь в Эссене. Но это будет опасная миссия: вам нужно будет перемещаться по городу, запоминать то, что вы видите, а затем составлять сетку локаций, которую вы затем принесете в Штутгарт. По всей Германии жизнь опасна, но в Эссене особенно".
  
   ***
  
   В пять утра его разбудила Катарина Хох; Легкий стук в дверь, чтобы не мешать другим гостям. Он вымылся и побрился, затем переоделся в одежду ее брата и перепроверил детали своей новой личности: адрес, дату рождения - детали, которые могли его сбить с толку.
   Он вышел из комнаты как можно тише и спустился по пожарной лестнице в конце коридора на цокольный этаж, где его ждала Катарина.
   Она посмотрела на него, как родитель, проверяющий, правильно ли одет ребенок для школы. Она попросила его вывернуть карманы, чтобы убедиться, что у него нет ничего компрометирующего: все в порядке.
   - Вот ваш билет на поезд: поезд отправляется в шесть часов, через 25 минут. Он должен прибыть во Франкфурт в десять часов: Дитер говорит, что этот поезд, как правило, ходит вовремя, так как он везет войска, поэтому вероятность его задержки меньше. Во Франкфурте вам следует купить билет до Эссена: есть прямой рейс, который отправляется в без четверти одиннадцать и должен прибыть в Эссен в четверть второго или в 14:15, так они любят, чтобы мы называли его в эти дни, по-видимому, они думаю, что это заставляет все звучать более эффективно. Дитер говорит, что он меньше знает об этой части сети DR, поэтому вы можете столкнуться с задержками. Теперь вы помните, что вчера вечером я рассказал вам о цели вашего визита в Эссен, на случай, если вас кто-нибудь спросит?
   - В гостях у тети?
   "Правильно: Гертрауд Трауготт недавно отпраздновала свое 80-летие, и, поскольку вы давно ее не видели, это неожиданный визит. Она живет в квартире на западе Эссена, в Альтендорфе. Это ее адрес, пожалуйста, перепишите его сейчас своей рукой и положите бумажку в бумажник.
   Она подождала, пока Генри терпеливо переписал адрес, сложил лист бумаги и положил его в бумажник.
   - Но вы не должны идти прямо по этому адресу. Когда вы приедете на станцию Эссен, вы должны пойти в бюро находок, которое находится за главной кассой. Вы обнаружите, что это хорошо обозначено. В том маловероятном случае, если вы прибудете в Эссен до двух часов, не отправляйтесь туда раньше. Если вы прибываете после четырех часов, подождите возле офиса. У вас есть контакт в Эссене, который собирается вам помочь, и он работает в бюро находок. Его кодовое имя Лидо. Он всегда один там между двумя и четырьмя. Зайдите в офис и спросите, не передал ли кто-нибудь джентльменский зонтик, который вы потеряли утром. Он попросит вас описать его, и вы скажете, что он черный, с резной деревянной ручкой, на которой выгравированы инициалы "DH". Затем он попросит вас пройти в заднюю часть офиса, чтобы осмотреть зонтики. Оказавшись там и когда это будет безопасно, Лидо проинформирует вас о том, что произойдет во время вашего пребывания в Эссене.
   - А если его нет?
   - Если его там нет или что-то пойдет не так, тебе следует как можно скорее выбраться из Эссена и вернуться в Штутгарт. У Лидо очень ограниченная информация о том, кто вы и даже откуда, так что ваша безопасность не должна пострадать, если его арестуют.
   Генри пытался вникнуть во все это: подробности - это одно, а чувство страха - совсем другое. Его начало знобить, несмотря на тепло подвала.
   - Почти без четверти шесть; вам нужно двигаться дальше. Наденьте шляпу; это поможет скрыть вашу личность. Несите плащ. Следующее, что я должен сказать, очень важно: в случае вашего ареста ваша история не выдержит серьезной проверки. Гестапо быстро узнает, что вы не Дитер Хох и что Гертрауд Трауготт не ваша тетя. Надеюсь, до этого не дойдет, но если вы окажетесь на допросе в гестапо, вы должны сделать все возможное, чтобы продержаться 24 часа. У нас будет достаточно времени, чтобы разобрать нашу камеру здесь, в Штутгарте, и попытаться сбежать.
   Катарина обняла его за плечи и наклонилась к нему. Ее рот выглядел еще более удивительным вблизи. Ее глаза не моргали, когда она смотрела прямо в его глаза.
   - Двадцать четыре часа, это все, о чем мы просим. Скажи им, что ты гражданин Швейцарии, и твой паспорт находится здесь, в отеле, чтобы доказать это. Они, вероятно, не убьют вас - немцы не могут позволить себе расстроить швейцарцев. Но если вы будете держать себя в руках, надеюсь, вы не вызовете подозрений. Вы должны уйти сейчас же.
   - И последнее, что вам следует знать, - сказала она. - В чемодане есть пенал, в отделении на молнии в крышке. Ни в коем случае не вынимайте его из футляра и не открывайте. Вы должны дать ему Лидо. Это очень важно. Ты понимаешь?'
   Он кивнул, что понял. Катарина повела его по крутой бетонной лестнице к двери, ведущей прямо на Кеплерштрассе. Она жестом попросила его подождать, пока она будет осматривать улицу, а затем махнула ему подойти. Она подтолкнула его, прошептав: "Удачи".
   По Фридрихштрассе до главного вокзала, который был обнадеживающе загружен, нужно было пройти пять минут пешком. У Генри как раз хватило времени, чтобы зайти в киоск и купить булочку с холодной колбасой и экземпляр утреннего " Фёлькишер беобахтер " .
   Он заметил Франкфуртский поезд на шестой платформе, и одетые в черное солдаты выстроились в очередь, чтобы сесть на него. Над станцией плыли клубы пара, и запах моторного масла, и звуки металла, и свистки, и крики людей - все это казалось странным успокоением. Он показал свой билет человеку у шлагбаума, затем полицейский попросил проверить его документы, но быстро пропустил его. Уже собираясь сесть в поезд, он почувствовал руку на своем плече, а когда обернулся, это был офицер в черной форме. Он заметил характерный символ Головы Смерти: СС. Ему хотелось смеяться. Он даже не успел сесть на поезд до Франкфурта. Все это было ловушкой.
  
   ***
  
  
   Глава 11: Эссен, июль 1940 г.
  
   'Не найдется прикурить?' Офицер держал незажженную сигарету и улыбался. "Кажется, я оказался в отделении, где никто не курит. Представьте себе, что!'
   Генри горячо извинился. - Я тоже не курю . " Может быть, мне следует заняться этим , - думал он, садясь в карету.
  
   ***
  
   Он был одновременно удивлен и взволнован, когда поезд из Франкфурта прибыл в Эссен-Майн в 20 минут второго в среду днем. Путешествие не могло пройти более гладко; поезд из Штутгарта прибыл во Франкфурт в десять, что дало ему достаточно времени, чтобы купить билет до Эссена, и при этом он мог посидеть в маленьком кафе на одной из платформ, где он потягивал чашку горького эрзац-кофе и поглядывал на Фёлькишер. Беобахтер . Он смог сесть на поезд в Эссене в 10:30, когда шлагбаум открылся, а дежурный полицейский лишь бегло взглянул на его удостоверение личности.
   Весь путь до Кёльна поезд был забит битком, поэтому он закрыл глаза, чтобы не втягиваться в разговор во время путешествия вверх по Руру. Неизбежно, когда он начал дремать, перед ним предстала Роза: сначала нежная, как всегда. Ее пальцы слегка коснулись его запястья и застенчивой улыбки, когда она откинула волосы с лица. Затем пальцы сжали его запястье так сильно, что он почувствовал боль, а затем она посмотрела на него с большей ненавистью, чем он мог себе представить: "Ты знаешь, что с нами теперь будет, не так ли?"
   Он уже собирался объяснить, когда она начала исчезать, задавая при этом еще один вопрос: " Куда ты идешь?" Он вздрогнул и сел, опасаясь, что, может быть, он что-то сказал, но никто в карете даже не взглянул на него. Куда я иду? Действительно, где?
   Когда поезд прибыл в Эссен, по обеим сторонам пути вырисовывались огромные фабрики, а густые клубы грязного дыма уходили далеко в серое небо. Станция была не такой большой, как в Штутгарте или Франкфурте, и там, казалось, было меньше охраны. Заметно пахло углем и промышленными выхлопами, а большие флаги со свастикой, развешанные над платформой, были покрыты пятнами грязи. Он решил не идти сразу в бюро находок; ему нужно было почувствовать свое окружение. Он изучил расписание на боковой стороне кассы. Если ему нужно было быстро покинуть Эссен, поезд до Дортмунда шел через десять минут, а поезд до Кельна - через 20. На платформе было кафе, но он чувствовал себя слишком нервно, чтобы даже войти в него.
   Он подождал до 2:30, затем вошел в бюро находок. Мужчина в форме ДР стоял за длинной низкой стойкой и обслуживал пожилую даму.
   - Уверяю вас, я очень внимательно и не раз смотрел, как вы и просите. Нет никаких следов твоих перчаток. Они могут быть еще где-то на станции: я предлагаю вам попробовать еще раз завтра. Я буду за ними особо следить.
   Генри подождал, пока она уйдет. Человеку за прилавком на вид было не меньше пятидесяти, его волосы были стального цвета, а двигался он медленно и довольно неторопливо. Он выглядел усталым. Его наиболее заметной чертой была впечатляющая пара бровей, которые, казалось, соединялись над его носом и изгибались на обоих концах, придавая ему вид совы.
   'Могу я помочь вам, сэр?'
   Генри огляделся, чтобы убедиться, что они остались одни.
   "Кажется, я потерял свой зонт".
   Ни паузы, ни проблеска понимания, ни признака предвкушения со стороны человека за прилавком.
   - А когда вы его потеряли, сэр?
   'Этим утром. Он черный с резной деревянной ручкой. На ручке выгравированы мои инициалы: "DH".
   Мужчина за стойкой покачал головой.
   - Я не помню, но, может быть, ты захочешь пройти за прилавок и посмотреть? У нас здесь целая коллекция зонтов, сэр: я мог бы открыть магазин!
   Мужчина поднял часть стойки и медленно повел Генри в комнату в задней части офиса. Он закрыл дверь и снял кепку, повернувшись к Генри.
   - Между прочим, я Лидо.
   - Я так понял: Дитер.
   Лидо схватил руку Генри и горячо пожал ее.
   - Там зонтики, притворись, что смотришь сквозь них. Я выгляну в окно на случай, если кто-нибудь войдет, но в это время дня очень тихо. Сейчас большую часть времени тихо. Кажется, на войне люди ничего не теряют, кроме жизни.
   Лидо говорил быстро и тихо, глядя из маленького окошка кабинета на прилавок.
   - Подожди минутку.
   Вошла женщина с двумя маленькими детьми, Лидо подошла к стойке и после очень быстрого разговора ушла. Он вернулся к Генри.
   - Все остальные, кто сюда заходит, думают, что мы - камера хранения. Там очень ясно сказано, что мы потеряли имущество. Штутгарт объяснил, что ты прикрываешься визитом в Эссен, чтобы навестить тётю, да? Позвольте мне сказать вам, что Гертрауд Трауготт - моя пожилая соседка. Я живу в многоквартирном доме в Альтендорфе; ее квартира через две двери от меня. Однако Гертрауд Трауготт не появлялась в своей квартире уже три или четыре месяца. Год назад она начала сходить с ума, хотя казалась достаточно способной позаботиться о себе. В ноябре ее увезли в санаторий под Оберхаузеном. Я ездил к ней в гости в прошлом месяце: она там всем говорит, что обручена с кайзером и ждет, когда он придет и заберет ее. Не знаю, как долго она там пробудет - в наши дни ходят ужасные слухи о том, что делают с такими, как она, но это уже другая история. Теперь вам нужно слушать очень внимательно, и я скажу вам, что вам нужно делать.
  
   ***
  
   Без десяти три Генри покинул станцию через северный выход и направился в центр Эссена. Я заканчиваю работу в четыре, сказал Лидо. Ждите меня у выхода с Гинденбургштрассе: я выйду сразу после пяти пятого. Следуйте за мной до самого Альтендорфа - я позабочусь о том, чтобы пройти маршрут, который проведет вас мимо как можно большего количества фабрик. Убедитесь, что вы все запомнили. И не забывайте следовать за мной на безопасном расстоянии, не слишком близко, не слишком далеко. Можете ли вы вспомнить все это?
   Он мог бы. Он также помнил свои тренировки и необходимость избегать блужданий без видимой цели. Он решил использовать час и немного, которые он собирался провести в центре Эссена, чтобы купить подарок для своей тети: он все-таки был там, чтобы отпраздновать ее 80-летие.
   Лидо согласился, что это хорошая идея. Пройдите мимо отеля Handelshof и Оперного театра, и вы доберетесь до площади Адольфа Гитлера . Лучшие места для шоппинга находятся к северу и западу от нее - в районе Ферайн-штрассе и Логен-штрассе. Есть идеи, какой подарок ты собираешься купить?
   Духи, согласились они. Любая женщина ценит духи; никто не подумает, что это странный подарок.
   Он следовал указаниям Лидо: времени у него было предостаточно, поэтому он старался не торопиться. Лидо сказал, что, по его мнению, где-то за Логенштрассе может быть парфюмерный магазин. Он сказал, что в последнее время у него никогда не было возможности купить это. В пассаже на Лимбекер-штрассе он нашел именно то, что искал, причудливую Parfümerie : все деревянные балки и освинцованные окна, до которых можно добраться, спустившись по паре изношенных ступенек. На двери висела табличка с призывом позвонить, и когда он это сделал, прошла минута или две, прежде чем пожилой владелец прошаркал вперед, чтобы открыть магазин.
   "Приношу извинения: когда я готовлю духи в задней комнате, я запираю дверь, в прошлом у меня были люди, которые воровали флаконы. Возможно, мне следует быть более доверчивой в эти дни. В конце концов, евреи больше не заходят в магазин". Генри заметил, что на лацкане у него был характерный круглый значок члена нацистской партии - черная свастика на белом фоне. Магазин был крошечным, со всеми стенами и прилавками, увешанными флакончиками с духами всех мыслимых размеров и цветов. Запах был близок к невыносимому.
   - Чем я могу вам помочь?
   Генри объяснил, что искал духи для своей тети на ее 80-летие. Хозяин осмотрел полки: "Может быть, что-то с лавандой, которая всегда нравится дамам постарше, или, может быть, с бергамотом?" Что она за леди?
   Генри объяснил, что давно ее не видел, это был неожиданный визит.
   - Вы не говорите так, как будто вы из этого района?
   - Нет, я с... юга.
   - Понятно: где-нибудь на юге?
   - Штутгарт, - сказал Генри, тут же пожалев о своем ответе.
   - Слава богу, у тебя нет этого ужасного швабского акцента! Вы проделали долгий путь, чтобы увидеть свою тетю. Где она живет в Эссене?
   "Альтендорф".
   - Альтендорф? Я это хорошо знаю. Я сам жил там много лет, пока моя жена не умерла и мои дети не уехали из Эссена. Как зовут твою тетю?
   Генри колебался. Было что-то в владельце, которого он находил тревожным. Это не был значок нацистской партии, половина населения Германии, кажется, носит такие в наши дни, насколько он мог судить, и это, вероятно, было полезно для бизнеса. Нет, вопросы казались скорее острыми и настойчивыми, чем дружескими. Как будто он не доверял Генри.
   - Может быть, я вернусь позже. Мне нужно сделать еще несколько покупок.
   - Имя вашей тети, вы собирались назвать мне ее имя?
   "Гертрауд. Гертрауд Трауготт.
   - Гертрауд? Но я знаю Гертрауд, я знаю ее очень хорошо! Скажи мне, как ты с ней связан?
   Генри на мгновение подумал о том, чтобы уйти из магазина, но уже рассказал слишком много; Имя Гертрауд Трауготт и Штутгарт. В ловушке.
   - Я же говорил вам, она моя тетя.
   - Но с какой стороны?
   - Моя мать была ее сестрой.
   Старик кивнул, как будто был удовлетворен ответом. Генри почувствовал облегчение. Он слишком остро отреагировал.
   - А, так ты сын Ханнелоры?
   - Верно, да. Он выдавил из себя слабую улыбку и почувствовал легкое облегчение. Старик прислонился к прилавку так близко, что Генри почувствовал запах чеснока в его дыхании.
   - У Гертрауд нет сестры. У нее был брат, но он погиб на Великой войне, и у него не было детей. И она уже несколько месяцев не живет в Альтендорфе. Ты не можешь быть ее племянником. Кто ты, черт возьми, такой?
   Рука старика двинулась вдоль прилавка к телефону. Генри среагировал быстро. Он перегнулся через стойку и изо всех сил толкнул мужчину в полки позади себя. Его голова ударилась об одну из больших стеклянных бутылок, и он рухнул на пол. Несколько бутылок упало на него, стекло разбилось, и духи пролились на мужчину, который теперь стонал. Генри бросился к двери и запер ее, повернув вывеску так, чтобы было видно, что магазин закрыт. Гешлоссен.
   Он перелез через прилавок, втащил обмякшее тело в маленькую подготовительную комнату в задней части магазина и закрыл дверь. У старика шла кровь из головы и он пропитался духами. Генри услышал, как кто-то пытается открыть дверь, ручка повернулась к замку, а затем раздался стук. Лавочник пошевелился, словно пытаясь окликнуть. Генри крепко прижал одну руку ко рту, а другой схватился за голову. Он сопротивлялся, поэтому Генри опустился на него сверху, сильно прижав одно колено к его груди, пока его глаза не вылезли из орбит, а лицо не стало ярко-красным. Стук прекратился, снаружи было тихо, но Генри продолжал удерживать мужчину. Борьба длилась, казалось, целую вечность. Он чувствовал что-то горячее и мокрое на своей руке. Из носа мужчины текла кровь.
   Потом это прекратилось. Тело внезапно обмякло, все сопротивление вырвалось из него, и Генри понял, что мертв. Несколько минут он сидел на полу, переводя дыхание и собираясь с мыслями, наблюдая за стариком в поисках признаков жизни. Запахи цитрона, сандалового дерева и розы наполнили комнату. Он вернулся в магазин и задернул шторы на двери и окнах. Из кассы он вынул все купюры и оставил ее открытой. Он выключил свет в магазине и вернулся в комнату, позаботившись о том, чтобы закрыть внутреннюю дверь и запереть ее. Он уже заметил, что из комнаты есть еще одна дверь, которая, как он предполагал, ведет наружу. Он открутил болты и осторожно приоткрыл его всего на несколько дюймов. Снаружи был узкий закрытый переулок, здания напротив были почти на расстоянии вытянутой руки. Он вернулся в магазин и снял наручные часы старика: это должно было выглядеть как ограбление. Он уже собирался уйти, когда ему пришла в голову другая мысль. С лацкана старика он снял значок члена нацистской партии, проверил, чтобы на спине ничего не было выгравировано, и надел его на свой пиджак. При этом он заметил, что его плащ, который лежал на полу рядом с мужчиной, имел пятна крови на рукаве и пах духами. Он упаковал его, надеясь найти где-нибудь поблизости, чтобы избавиться от него.
   Он снова осторожно открыл дверь в переулок. Было темно и, насколько он мог судить, пустынно. Он низко натянул фетровую шляпу на лицо и поспешил по переулку, в конце концов выйдя на Вебстер-штрассе. Незадолго до того, как он это сделал, он заметил большую корзину, которая была почти полной. Он огляделся, затем наклонился к мусорному ведру, запихивая свое пальто как можно глубже внутрь, прикрывая его, насколько это было возможно, другим мусором.
   Лидо был потрясен, увидев его, когда он появился в бюро находок. Было без пяти четыре, и он собирался закрыться. К счастью, там больше никого не было. Лидо жестом пригласил его в кабинет в задней части.
   'Какого черта ты здесь делаешь?' - прошипел он. - Я думал, что сказал вам встретиться со мной на Гинденберг-штрассе?
   Генри объяснил, что произошло. Лидо сидел, обхватив голову руками.
   - Прости, но у меня не было другого выхода. Почему-то он подозревал меня. Я, конечно, никогда не должен был называть ему имя Гертрауд Трауготт, но откуда мне было знать, что он знал ее... Каковы шансы на это? Если бы я не назвал имя, это тоже выглядело бы подозрительно. По крайней мере, я сделал все возможное, чтобы это выглядело как ограбление.
   - В том-то и беда этого города, что все всех знают. Кто-нибудь видел, как вы вошли в магазин?
   - Насколько я знаю, нет. Было очень тихо.
   - По крайней мере, ты избавился от пальто. Это тоже может опознать вас. Вот, выбери другой, вон там на полке с десяток. На тебе был темно-коричневый плащ, верно?
   'Да.'
   - Тогда выбери одного из черных. И шапку тоже смени. Выберите что-то отличное от этой трилби. Лучше отдайте мне часы, которые вы у него забрали.
   Лидо с профессиональным интересом осмотрел часы.
   "К сожалению, это хорошие часы, но слишком своеобразные. Я потеряю его в канализацию. Я предполагаю, что пройдет, по крайней мере, несколько часов, прежде чем его обнаружат. Вы уверены, что заперли дверь?
   'Да.'
   'Будем надеяться. Нам лучше вернуться к первоначальному плану. Вы уходите прямо сейчас и начинаете следовать за мной, как только я выйду на Гинденбург-штрассе.
   Лидо перезвонил ему как раз в тот момент, когда он выходил из бюро находок.
   - Ты все вынул из карманов своего пальто?
   - Насколько мне известно, у меня в них ничего не было.
   'Ты уверен?'
   Генри вышел из кабинета, не ответив. Лишь бы он был уверен.
  
   ***
  
   Лидо вышел со станции на Гинденбургштрассе в десять минут пятого. Не останавливаясь, не меняя шага и не оглядываясь, он пошел дальше, повернув налево у гостиницы "Круппс", а затем снова направившись в то место, которое во всех отношениях походило на фабрику. Над ним по обеим сторонам дороги возвышались огромные промышленные здания, из-за своей высоты закрывавшие большую часть дневного света. Он чувствовал, как дым наполняет его легкие, но самым непреодолимым ощущением был шум: это была не просто громкость, чего следовало ожидать, но и физический эффект, который он производил, вызывая дрожь по всему его телу. Здания на южной стороне дороги казались более плотными, и время от времени Лидо снимал шляпу и пару секунд чесал затылок, прежде чем снова надеть ее. Это был сигнал для Генри обратить особое внимание на то, что это может быть вход на другую фабрику, обычно с табличкой снаружи. У большинства входов стояли часовые, их взгляды следовали за ним, когда он проходил мимо.
   Вскоре Генри стало очевидно, что товары перемещались по фабрикам и городу по железной дороге: в частых точках их пути дорога была разделена пополам железнодорожными путями и мостами. Им приходилось ждать поезда на одном или двух из них, что дало Генри хорошую возможность осмотреться. Он делал мысленные заметки; того, где были разные заводы по отношению друг к другу, их названия, где проходили железнодорожные пути, где располагались электростанции.
   Через некоторое время он заметил, что Лидо замедлил шаг и то и дело снимал кепку, почесывая затылок. Фабрика слева от них была более или менее открыта для дороги, и на ней он мог видеть недостроенные танки и нечто, похожее на тяжелую артиллерию, выстроившуюся во дворе. Чуть дальше им пришлось сделать паузу: солдат приказал пешеходам отступить, а группу рабочих под охраной провели мимо. В группе было около 30 худощавых мужчин, одетых в грубую серую форму. Он слышал, как они тихо разговаривали, проходя мимо него: он был уверен, что они говорили по-польски.
   Вскоре после этого они вышли из комплекса фабрик, хотя запах и шум остались. Теперь они были в районе Альтендорф. Лидо остановился, чтобы завязать шнурок, что послужило сигналом Генри отступить еще дальше: они приближались к квартире. Сразу после школы Лидо свернул прямо на Руллихштрассе, и в этот момент Генри еще больше притормозил, чтобы позволить Лидо скрыться из виду. Он знал, что нужно свернуть с Руллих-штрассе на Эренцеллер-штрассе, а затем в многоквартирный дом в конце улицы. Это был большой блок; четыре этажа, квартиры выходят во внешний коридор.
   На каждом этаже по шесть квартир, все в одном коридоре. Я в номере 19 на втором этаже. Квартира Гертрауд Трауготт совсем рядом с моей, дом номер 22.
   Генри прикинул, что у Лидо было пять минут, которые, как он сказал, ему были нужны, чтобы попасть в свою квартиру, поэтому он поднялся по ступенькам к номеру 22. Как и во всех других квартирах в этом доме, она была обшарпанной, с двери облезла краска, обнажая покоробленные стены. древесина. Он постучал, но признаков жизни не было. Он снова постучал и стал ждать. Он постучал еще раз, и дверь соседней квартиры открылась.
   Вышла женщина лет сорока. На ней был грязный фартук, а за ней сгрудились двое таких же грязных детей.
   "Кого вы ищете?"
   - Фрау Трауготт, - ответил он.
   - Ее здесь нет, и, если повезет, она никогда не вернется. Мне надоело, что она пугает детей. Кто ты вообще такой?
   - Родственница из другого города. Я в Эссене по делам и решил заглянуть к ней.
   Лидо вышел из своей квартиры и присоединился к ним. Он вежливо кивнул женщине и спросил, чем может помочь. Генри снова объяснил свою историю. Лидо также сообщил ему, что фрау Трауготт здесь нет.
   Генри удалось выглядеть соответствующим образом разочарованным. - О, я рассчитывал, что она здесь, - сказал он. - Я надеялся остаться с ней сегодня вечером. Вы не знаете какой-нибудь отель поблизости?
   "Вам придется вернуться в город", - сказала соседка, проводя детей обратно в их квартиру. Она чувствовала, что ее могут позвать на помощь, и ее нежелание делать это незначительно перевешивало ее врожденное любопытство.
   - Манфред поможет тебе. Он старомодный джентльмен! С этими словами она рассмеялась и снова исчезла внутри, но не раньше, чем услышала, как Лидо попросил его присоединиться к нему в его квартире.
   Номер 19 был аккуратным и уютным. Как только Лидо запер дверь и проверил, все ли занавески задернуты, он провел Генри в маленькую гостиную. Там были стол, книжные полки, кресло и диван: он жестом пригласил Генри сесть.
   - Подождем десять минут. Если они преследовали нас, то к тому времени придут. Если нет, мы можем расслабиться, если такое возможно в наши дни. Кстати, можешь звать меня Манфред. Мне не нужно знать твое настоящее имя, насколько мне известно, ты Дитер.
   Через десять минут молчания Манфред снял свою куртку и взял куртку Генри, затем пошел на кухню, откуда через несколько минут вышел с двумя дымящимися кружками.
   "Это то, что мы называем кофе в эти дни. Кофе был моей страстью. Я предполагаю, что никогда больше не буду пить настоящий кофе. Он сидел там, качая головой, потягивая напиток и корчась, когда пробовал его. Он снял с полки бутылку коньяка "Асбах Уралт" и налил немного в их кофейные чашки, не спрашивая Генри.
   "Вы обнаружите, что это делает его более привлекательным", - сказал он. - Я скоро приготовлю нам что-нибудь поесть. Но теперь вы должны начать делать записи того, что вы видели. У твоего чемодана фальшивая подкладка. Когда вы закончите с заметками, мы запечатаем их там. Пока я не забыл, у тебя есть кое-что для меня?
   - Простите? - сказал Генри.
   - Штутгарт должен был дать тебе что-нибудь для меня... в пенале?
   - О да, извините. Я забыл. Генри открыл чемодан и вынул пенал из отделения на молнии в крышке.
   Манфред осторожно взял его двумя руками и положил на стол. Он вышел из комнаты и вернулся с маленьким полотенцем, которое сложил пополам и положил рядом с пеналом, который медленно открыл. Из него он один за другим извлек три латунных предмета, похожих на ручку. Он осторожно положил их на полотенце и тщательно завернул. Он вышел из комнаты и вернулся через минуту или около того. Он вернул пенал Генри.
   'Кем они были?' он спросил.
   'Те? О, это детонаторы для карандашей. Для взрывчатых веществ, вы понимаете. Я быстро передам их тем, кто знает, что с ними делать".
   - Вы имеете в виду, что я носил с собой эти детонаторы всю дорогу из Штутгарта?
   - Действительно. Я очень благодарен.
   - А что, если бы меня обыскали и они бы их нашли?
   - Тогда тебя, вероятно, сейчас здесь не было бы, не так ли? Мы постоянно идем на такие риски".
   Генри откинулся на спинку дивана.
   - Есть еще какие-нибудь сюрпризы?
   - Ты человек сюрпризов, Дитер, а? Вы не пробыли в Эссене и двух часов, как убили одного из наших граждан. Если повезет, полиция решит, что это один из иностранных рабочих или еврей. Очень удобно, что их во всем обвиняют. Так порядочным арийцам легче совершать преступления.
   Они оба рассмеялись. Генри провел следующий час, записывая карандашом то, что он видел, затем они запечатали бумагу в подкладку чемодана. Манфред приготовил ужин, и они сели за стол есть: горячее рагу с картошкой больше всего на свете.
   - Как долго ты здесь живешь, Манфред?
   "Я переехал в Эссен в 1935 году. Я работал учителем в Дортмунде, когда нацисты пришли к власти, и, поскольку я был социал-демократом, я потерял работу. Вскоре после этого умерла моя жена, и, как вы понимаете, я был в отчаянии: один, без работы и явный враг государства. Однако моя невестка занимала довольно высокий пост в местных органах власти Дортмунда и могла изменить мои записи. Моя фамилия была Эрхарт, и она изменила ее на альтернативное написание Эрхард. Во всех моих документах мое христианское имя было Ганс, но она заменила его моим вторым именем, Манфред. Так Ганс Эрхарт стал Манфредом Эрхардом: очень просто, но очень эффектно. Что вы видите в нас, немцах, так это то, что мы можем быть слишком эффективными, слишком методичными. Если бы я был Гансом Эрхартом, то власти выследили бы меня, но поскольку все документы Манфреда Эрхарда в порядке, у него нет проблем. Я переехал в Эссен, получил эту квартиру и работу на вокзале. Что касается людей, то я такой, каким кажусь, довольно одинокий железнодорожник, который живет сам по себе и никому не мешает".
   - Так как же вы оказались вовлечены в это дело?
   "Случайно: за потерянным имуществом пришла пара, явно напуганная. Они пытались выбраться из Эссена, но гестапо преследовало их. Не успев подумать, я позволил им спрятаться в офисе на ночь. На следующее утро они дали мне номер телефона своего знакомого, и он договорился о том, чтобы забрать их, и сумел вывезти их из города контрабандой. Через несколько дней этот контакт пришел ко мне и спросил, не хочу ли я продолжать участвовать, чтобы время от времени помогать. Конечно, у меня не было выбора, что я мог сделать? Я уже участвовал. Наша главная задача сейчас - помочь британцам собрать разведданные, чтобы они могли бомбить заводы Круппа. Если повезет, информация, которую мы им дадим, будет настолько хороша, что они нанесут удар по Круппу, а не по этому многоквартирному дому. На руднике Круппс-Мария на севере Эссена есть несколько горных инженеров, которые симпатизируют коммунистам: они могут раздобыть динамит, и, кто знает, с детонаторами, которые вы принесли, может быть, мы сможем сами нанести какой-то ущерб фабрикам, не прибегая к полагаться на Королевские ВВС".
   - Может быть, так будет безопаснее.
   "Мы маленькая ячейка, и это очень опасная работа, что само собой разумеется. До сих пор нам очень везло, но это не может продолжаться долго. Мне сейчас 63 года, мне не на что жить. Помощь в сопротивлении нацистам дает мне какую-то цель, но я знаю, что долго не протяну. У меня есть таблетка для самоубийства: я просто надеюсь, что, когда за мной придут гестапо, я успею ее принять".
   После того, как Манфред убрал обеденные тарелки, он вернулся в маленькую комнату и еще раз проверил занавески.
   - Ты готов к развлечениям?
   Генри кивнул, не понимая, что имел в виду Манфред.
   Манфред стоял у книжного шкафа, на котором стоял бакелитовый шкаф.
   "Это Volksempfange : триумф немецкой инженерной мысли. Когда нацисты пришли к власти, они так гордились своей способностью общаться с нами, простыми людьми, что построили этот радиоприемник. Это было дешево, стоило мне около 70 марок, и работает хорошо. Им важно, чтобы мы уловили все выступления и попались на их пропаганду. Лично мне нравилось слушать джаз, но вскоре его запретили. Видимо посчитали, что это все негры и евреи. Так что теперь они ждут, что мы будем слушать их бред, но они не учли этого..."
   Манфред двигал циферблат влево, станции то оживали, то исчезали, пока он их просматривал. Он остановился на одной станции и приглушил громкость, поманив Генри присоединиться к нему, присев возле динамика.
   - Би-би-си, - Манфред указал на циферблат радио. "Мы послушаем их немецкоязычную службу. Это превосходно. Если вас поймают на прослушивании иностранной радиостанции, вы можете оказаться в тюрьме. Геббельсу явно не нравится, когда его собственная пропаганда оскверняется, поэтому теперь я провожу часть своих вечеров, стоя на коленях перед радио, причем громкость настолько мала, что я едва слышу его".
   В ту ночь Генри не спал, его тело было изнурено усталостью и страхом. Каждый раз, когда он начинал засыпать, он видел выпученные глаза владельца магазина или слышал покорный тон Манфреда, человека, который знал свою судьбу. Это было другое лицо, которое теперь будет преследовать его вместе с Розой, которая неизбежно появлялась перед ним в самые ранние часы, ее пальцы сжимали его запястье и медленно сжимались в течение, казалось, многих часов. В ту ночь дул сильный ветер, и окна в гостиной, где Генри пытался спать на диване, злобно дребезжали. Хуже того была входная дверь, которая сильно тряслась от ветра: каждый раз, когда это случалось, ему казалось, что за ними пришло гестапо.
   На следующее утро Манфред встал в 6.30, и они вместе ели черный хлеб с джемом и пили эрзац-кофе.
   "Я начинаю работу в восемь часов. Вы должны стремиться успеть на поезд в четверть десятого до Кельна. Мы собираемся пойти к станции более окольным путем, но это позволит вам увидеть Эссен намного больше. В это время утром очень многолюдно, так что все должно быть в порядке, но кто знает? Следи за мной и убедись, что хорошо запоминаешь то, что видишь, - и помни, если увидишь, как я снимаю шапку и кладу ее в карман, мы в опасности. Если это произойдет, просто не обращайте на меня внимания и уходите, как только сможете".
   Генри наблюдал, как Манфред аккуратно упаковал свой обед в жестяную коробку, оставив место для детонаторов, завернутых в полотенце. "Я должен быть осторожен, я не ем их!" Оба мужчины нервно рассмеялись, благодарные за недолгую шутку. Они вышли из квартиры сразу после семи, и Генри последовал за Манфредом на станцию Альтендорф. Они отправились на север, что дало Генри возможность увидеть еще больше заводов Круппа и рудников Марии и Амалии. В Альтенессене они пересели на другой поезд и взяли один на юг: любой, кто следовал бы за ними, сразу бы заподозрил, что они едут таким окольным маршрутом, когда существовал более прямой, но он был занят, и Генри был уверен, что никто за ними не наблюдает. Эссен был похож на Штутгарт: люди избегали зрительного контакта друг с другом. Дополнительным преимуществом следующего этапа пути было то, что он был мучительно медленным, поскольку поезд полз по рельсам мимо еще нескольких заводов к Северной пассажирской и товарной станции. Было уже без четверти восемь, и, как и было условлено, Манфред направился прямо на главный вокзал. У Генри было больше времени, и он шел медленно, выбрав немного более длинный маршрут, чтобы осмотреть электростанцию и электростанцию вокруг Фихоферштрассе.
   Направляясь к вокзалу, довольный утренней работой и довольный тем, что начинает обратный путь, он заметил впереди какое-то волнение. Слишком поздно он понял, что находится совсем рядом с Лимбекер-штрассе, где располагалась парфюмерия . Повсюду была полиция, останавливала всех пешеходов и выстраивала их в разные шеренги. Он хотел повернуться, но вскоре обнаружил, что его указывают на очередь. Через десять минут он уже был перед ним. Милиционер направил его к мужчине в длинном плаще, который подозвал его: иди сюда . Мужчина протянул овальный металлический диск с ордерами: на одной стороне был нацистский орел, а на другой слова Geheime Staatpolizei . Гестапо.
   "Документы".
   Он передал свое удостоверение личности.
   'Куда ты направляешься?'
   'Станция.'
   Это, казалось, удовлетворило мужчину, который не давил на него.
   "Открой чемодан".
   Он копался в нем минуту или две, но снова был удовлетворен.
   'Твои часы.'
   Они будут искать часы старика . Он был в порядке.
   Офицер гестапо казался удовлетворенным.
   - И последнее: позвольте мне взглянуть на ваш бумажник.
   Генри передал его. Они с Манфредом согласились, что лучше всего избавиться от рейхсмарок, которые он взял из кассы. 'Ты никогда не узнаешь,' Манфред сказал: "Некоторые лавочники помечают свои записи, иначе на них могут быть пятна крови". Генри был уверен, что в бумажнике не о чем беспокоиться, ничего, что могло бы вызвать подозрения. У него был клочок бумаги с именем и адресом в Альтендорфе его тети, но он выглядел таким же безобидным, как и все остальное.
   Но когда гестаповец вернул ему бумажник и сказал, что он может идти своей дорогой, Генри пришла в голову самая ужасная мысль. Он вспомнил, что листка бумаги не было в бумажнике: он переложил его в карман своего пальто как раз перед приездом в Эссен накануне. По какой-то причине он решил, что там будет безопаснее. И теперь оно было в окровавленном и пропитанном духами пальто, которое он бросил и которое, если есть все шансы, будет обнаружено. Они находили листок бумаги, шли в многоквартирный дом на Эренцеллерштрассе и начинали задавать вопросы. Дама в грязном фартуке из соседней квартиры с радостью рассказывала им о человеке, который постучал в дверь Гертрауд Трауготт и которого принял герр Эрхард в доме номер 19.
   Его ноги дрожали, когда он спешил на станцию. Большие вокзальные часы перевалили за 9:10, и он мог видеть, как пар поднимается от кельнского поезда на третьей платформе. Был хороший шанс, что они найдут пальто в любой момент - может быть, они уже нашли его и уже поговорили с женщиной в квартире. Возможно, они направлялись на станцию. Он знал, что должен пойти в бюро находок, чтобы предупредить Манфреда, но он также знал, что если он это сделает, то почти наверняка опоздает на поезд.
   Вокруг платформы три было какое-то движение, охранник собирался закрыть ворота. Генри побежал вперед и сумел протиснуться вовремя. Он вскочил на борт, когда тормоза с шумом отпустили, и поезд начал двигаться вдоль платформы.
   Каждый раз, закрывая глаза на обратном пути в Штутгарт, он видел Манфреда: он знал, что мог бы предупредить его и дать ему шанс сбежать, но это задержало бы его собственный отъезд из Эссена и подвергло бы себя риску.
   Бедный Манфред, подумал он: достаточно порядочный человек, чья оставшаяся амбиция в жизни заключалась в том, чтобы принять таблетку для самоубийства до того, как до него доберется гестапо.
   Я просто надеюсь, что он справится.
  
   ***
  
  
   Глава 12: Лозанна, Берн, август 1940 г.
  
   Генри отправился в Лозанну в понедельник, 5 августа , после длинных выходных, посвященных празднованию Национального дня Швейцарии в предыдущую пятницу. Он сел на утренний колесный пароход из Женевы, и, когда " Монтре " пришвартовался в Лозанне, его уже ждал блестящий черный Traction Avant .
   Во время 20-минутной поездки до Лютри Альпы возвышались слева от него, а озеро уплывало под ним справа. Вот и все, подумал он: зажат между двумя могущественными силами. Мало чем отличается от служения двум господам.
   "Ситроену" потребовалось еще десять минут, чтобы подняться по крутой дороге из Лютри к уединенной вилле высоко над городом. Генри провели в великолепно обставленную гостиную с большими окнами, из которых открывался потрясающий вид на озеро. Мебель была самого лучшего качества, наряду с великолепными коврами и шкафами, в которых было достаточно серебра, чтобы финансировать войну, немного меньшую, чем нынешняя.
   Как и все его встречи с Виктором, все началось с объятий. Когда Генри выбрался, он обернулся, чтобы полюбоваться комнатой.
   - Немного роскошно, не правда ли, Виктор?
   "Расположение очень незаметно: это главное".
   - У вас есть это?
   - Мы одолжили его у хорошего друга, сынка . У нас очень мало времени для вопросов; нам нужно приступить к работе.
   Генри проигнорировал его и прошелся по комнате, искренне любуясь ею. Пара стульев по обе стороны от камина оказалась настоящей Людовиком XV: Виктор сказал ему, что ему нельзя на них сидеть. Кто-то принес поднос с чем-то, что пахло настоящим кофе, и он налил себе чашку, прежде чем опуститься в большое кресло напротив Виктора, у которого на коленях лежала коричневая кожаная записная книжка, и он точил карандаш перочинным ножом, стружка рассыпалась по драгоценный ковер.
   - Вы еще ничего не слышали от своего мистера Ремингтона-парикмахера?
   Генри покачал головой. Так поступил и русский.
   'Странный. Я думал, он уже связался с тобой. Насколько мы можем судить, за вами не следят. Сегодня за вами точно не следили. Он не кажется очень подозрительным, не так ли?
   - Понятия не имею, но, может быть, они недовольны тем, что произошло в Эссене.
   Виктор на мгновение поднял брови и посмотрел вверх. - А что случилось в Эссене, Генри?
   Генри глубоко вздохнул. Он боялся этого момента. Он не был уверен, кому больше боялся рассказать: Ремингтону-Барберу или Виктору. Он закрыл глаза и подробно рассказал подробности своего путешествия в Германию. Он решил ничего не упустить: убийство старика в магазине и тот факт, что его неосторожность почти наверняка скомпрометировала Манфреда. Виктор позволил ему говорить без перерыва, тщательно делая записи. Когда он закончил, наступила долгая тишина, которую нарушал только звук Виктора, точащего карандаш. Генри наклонился вперед в своем кресле, упершись локтями в бедра, глядя вниз.
   - Что с тобой, сынок : ты, кажется, чем-то озабочен?
   - Теперь он будет мертв, не так ли?
   'Кто?'
   "Манфред - Лидо: как вы думаете, его нашли бы немцы?"
   Виктор пожал плечами. - Я так и думал. Что бы мы о них ни думали, мы не можем обвинить их в недостаточной тщательности, не так ли? Я бы очень удивился, если бы пальто не нашли, а это привело бы к Манфреду.
   Генри покачал головой.
   - Кажется, ты расстроен? Виктор выглядел растерянным.
   - Ну, вообще-то да. Он был порядочным парнем, и моя ошибка, вероятно, сделала это за него.
   - Он был социал-демократом, Генри: их судьба - умереть. А теперь он жертва войны. Как вы относитесь к убийству человека в магазине? Вас это так же расстроило?
   "Конечно, нет: он явно был плохим парнем - нацистом. У меня не было альтернативы.
   'Верно. Думаю, это было несколько проще, чем с мальчиком в Интерлакене или со щенком. Вот почему мы обучаем тебя вот так, Генри, чтобы ты привык убивать. Что касается вашего мистера Ремингтона-парикмахера, то это ваш первый случай.
   - Думаешь, тогда я должен ему сказать?
   'Конечно! Всегда хорошо иметь агента, которого убивают в полевых условиях. Я не уверен, одобрит это английский джентльмен или нет, но он должен быть впечатлен этим. В любом случае, он может уже знать об этом, и это будет выглядеть нехорошо, если ты ему не скажешь.
   Было уже шесть часов. Виктор просматривал свой блокнот, кивая головой в разных местах. Он казался довольным, хотя Генри знал, что лучше не ожидать, что он на самом деле скажет, что это так. Теперь настала очередь Виктора говорить в своей неторопливой и лаконичной манере.
   Слушай внимательно, Генри: именно этого от тебя и ждут.
   Мы пока довольны, Генри, но впереди много трудных дней.
   Для нас слишком рискованно встречаться на регулярной основе. Мы можем следить за вами, но мы должны свести эти встречи к минимуму.
   Вы должны научиться действовать самостоятельно, но делать именно то, что мы от вас хотим.
   Было без четверти семь, когда Виктор закончил.
   - Я думаю, мы можем рискнуть отвезти тебя обратно в Женеву, синок . Теперь нам нужно подождать, пока Ремингтон-Барбер не свяжется с вами: я думаю, это будет скоро .
   Виктор встал и снова обнял Генри. Двое мужчин, которые привели Генри на виллу, вернулись в комнату. Пора идти.
   "Прежде чем я уйду, Виктор, мне нужно кое-что снять с моей груди".
   Виктор поднял брови и посмотрел на часы с явным раздражением. "Если вы должны: тогда продолжайте".
   - Я просто хотел сказать, что сейчас рискую жизнью. Я рассказал вам, что произошло в Эссене. Я не играю в игры. Я знаю, во что я ввязался, я все это осознаю. Но есть кое-что, что сделало меня очень несчастным, и мне нужно поговорить об этом".
   Виктор неловко поерзал и посмотрел на двух других мужчин в комнате. Он кивнул им, и они оба ушли.
   - Продолжай, но побыстрее, Генри.
   - Я согласился работать с вами - для вас - потому что я верю в ваше дело: я считаю его и своим делом тоже. Ты знаешь что.'
   Виктор согласно кивнул, не зная, что будет дальше. Генри сделал паузу, чтобы собраться.
   "Я согласился работать на вас, потому что я был идеологически привержен".
   'Мы знаем это.'
   'И я все еще. Но теперь я начал рисковать своей жизнью, я не могу понять, почему мы подписали с ними этот кровавый договор в прошлом году. Я имею в виду, что они должны были быть нашими заклятыми врагами, они стояли за все, что мы презираем, и теперь мне нужно привыкнуть к тому, что они наши союзники, даже наши друзья. Мне это кажется неправильным. На чьей стороне я теперь должен быть?
   Виктор откинулся на спинку стула и жестом попросил Генри сделать то же самое. Он наклонился вперед, положил свои огромные руки на колени Генри, крепко сжав их.
   - Что ты должен понять , сынок , так это то, что они нам не друзья. В этом нет сомнений.
   - Но наши союзники? Это достаточно плохо... Возможно, даже хуже!
   - Едва ли даже это. Это пакт о ненападении, Генри; вот и все - вопрос целесообразности. Не буду, конечно, цитировать Троцкого, но пару лет назад он сказал: " Цель может оправдывать средства, пока есть что-то, что оправдывает цель". Этот конец есть победа над фашизмом и торжество коммунизма. Договор заключается в том, чтобы выиграть время для достижения этой цели. Наши чувства к ним не изменились, но мы должны быть готовы, и этот пакт позволяет нам это сделать. Это не предназначено для того, чтобы мы чувствовали себя комфортно; это предназначено, чтобы защитить нас.
   "Ну, я чувствую себя неловко, Виктор".
   - И вы думаете, что вы единственный? Он схватил Генри за колено так сильно, что тот вздрогнул от боли. Его повышенный голос означал, что один из мужчин, которых выслали из комнаты, высунул голову из-за двери, чтобы проверить, все ли в порядке. Виктор встал и склонился над Генри, его горячее дыхание было влажным и пахло алкоголем.
   "Нам не позволено роскошь личных чувств или мнений: это просто потворство. Вы это понимаете?
   Генри откинулся на спинку стула.
   - Мы делаем, как нам приказано, все мы. Может быть, мы позволяем тебе слишком много буржуазных поблажек, сынок. Ты забыл? Никогда не задавайте вопросов; никогда не обсуждать; никогда не стесняйтесь. Вам следует помнить об этом чаще, чем вы, очевидно, делаете. Иначе, сынок , у тебя будут большие неприятности.
  
   ***
  
   Поездка Генри из Эссена в Штутгарт прошла без происшествий, и когда он прибыл в отель "Виктория" поздно вечером в четверг, Катарина Хох еще не вышла на дежурство. Позже той же ночью она пришла в его комнату, чтобы забрать одежду и документы своего брата. Она настояла, чтобы он не рассказывал ей никаких подробностей о поездке в Эссен. Мне не нужно знать ничего другого. Оставь это для Берна. Они захотят все знать. Он не мог решить, догадывалась ли она о том, что произошло в Эссене, но если и знала, то не давала об этом ни малейшего намека.
   Перед прибытием в отель он снял с лацкана значок члена нацистской партии, который взял у мертвеца в парфюмерном магазине. Никогда не знаешь, подумал он. Он спрятал его в подкладке своего мешка для стирки.
   Она была права - Берн хотел бы знать все, хотя и не мог понять, почему это занимает так много времени. Перед миссией Ремингтон-Барбер сказал ему, что он не должен инициировать никаких контактов, когда вернется в Швейцарию. - Подожди, я свяжусь. Потерпи. Очевидно, это добродетель.
   Генри летел рейсом Swissair из Штутгарта, который приземлился в Цюрихе незадолго до 4:30 в пятницу днем, и ему удалось сесть на поезд прямо в Женеву. Он был совершенно измотан. Он почти не спал всю прошлую неделю: теперь его план состоял в том, чтобы наверстать упущенное в выходные. Он предполагал, что Ремингтон-Барбер свяжется с ним в понедельник, если не раньше.
   Но ничего: ничего ни в понедельник, ни на следующий день. Ни до конца той недели, ни даже до следующей. Его визит к Виктору на холмах над Лозанной длился и заканчивался, и была середина августа, когда он вернулся с утренней прогулки, и его мать сообщила ему, что пришел посыльный из Credit Suisse. Было письмо.
   - В чем может быть проблема, Генри?
   Оно было от мадам Ладнер. Генри попытался прочитать его подальше от любопытных глаз матери, которая пыталась двигаться позади него.
   " Я хотел бы встретиться с вами сегодня, чтобы рассмотреть последние сделки. Два часа дня, набережная Берг. Жизель Ладнер (мадам)".
   В конце концов. Он почувствовал облегчение. Мать с тревогой смотрела на него, высоко подняв брови.
   - В чем проблема, Генри?
   - Нет никаких проблем, мама, совсем никаких. У меня встреча, чтобы проверить мой счет. Это просто рутина".
  
   Госпожа Ладнер была спокойна и деловита. Анри прибыл в отделение на Ки- де-Берг в пять часов два, и когда часы над кассами пробили час, мадам Ладнер вышла из двери и провела Генри в небольшой кабинет по длинному коридору.
   - Как дела, герр Гессе?
   'Очень хорошо, спасибо.' Спрашивать о задержке, почему со мной не связались? Я упоминаю что-нибудь о Германии?
   'Хороший. Ваш аккаунт в порядке. Пожалуйста, найдите несколько минут, чтобы проверить свои показания и поставить подпись на каждой странице, чтобы показать, что вы их читали".
   Он просмотрел заявления, ставя инициалы на каждой странице. Ни на одной из страниц не было сообщения для него, как он думал. Он то и дело поглядывал на мадам Ладнер, надеясь на улыбку, кивок или признание сложившейся ситуации, но она оставалась столь же бесстрастной, как и следовало ожидать от служащего швейцарского банка.
   Закончив, он вернул ей документы. Она проверила их и аккуратно положила в папку с его именем.
   - Большое спасибо, что пришли, герр Гессе. Я рад, что с вашим аккаунтом все в порядке. Я также прошу вас взять с собой эту брошюру: в ней объясняются различные варианты, если вы захотите инвестировать какие-либо из ваших средств в Credit Suisse".
   Она уже встала, собираясь покинуть комнату. Когда Генри поднялся, она подошла к его стороне стола и наклонилась, чтобы поднять с пола лист бумаги.
   - Похоже, вы уронили эту бумагу, герр Гессе.
   - Я так не думаю, - ответил Генри.
   Она протянула ему маленький клочок бумаги, ее взгляд ясно дал понять, что это было для него. Это была расписка от сапожников в Берне, где он познакомился с Ремингтоном-Барбером перед поездкой в Германию. Под ценой ремонта обуви были нацарапаны слова: "Забор, пятница, 16 августа, 13:00" .
   Мадам Ладнер прикрыла рот длинным наманикюренным пальцем на случай, если Генри захочет заговорить.
  
   Он выехал из Женевы поездом в 9.30 в пятницу утром и был в Берне как раз вовремя, чтобы назначить встречу на Крамгассе . Покупателей не было, поэтому он вошел в магазин кожаных изделий, где сапожник взглянул на него и кивнул, держа несколько гвоздей между губами и молоток в руке. Он поднял столешницу и молотком указал путь вверх по лестнице. Бэзил Ремингтон-Барбер стоял у окна.
   'Хорошая поездка?' Он звучал так, как будто он спрашивал после праздника.
   - Ну, с учетом всех обстоятельств, да.
   - Все учтено?
   "Ну, учитывая, что меня отправили в нацистскую Германию, а затем в сердце Рура с детонаторами, спрятанными в моем багаже, да, спасибо, все было в порядке".
   - Я не совсем уверен, чего ты ожидал, старина.
   "Я ожидал, что это будет больше похоже на испытание водной миссии: знаете, посмотрите, как я справился..."
   "... Что в некотором смысле так и было", - сказал Ремингтон-Барбер. "Сказав это, мы вряд ли собираемся доставлять вас в Германию и рисковать разоблачением некоторых из наших очень немногих оставшихся там агентов просто как часть простого тренировочного упражнения для вас, не так ли? '
   - А детонаторы?
   - Одна из целей твоей поездки, Генри. Мне сказали, что мы, англичане, делаем первоклассные детонаторы. Нам удалось доставить несколько штук в Штутгарт в конце прошлого года, но нам нужно было переправить часть в Рур, откуда вы и пришли. Очевидно, Лидо удалось передать детонаторы другому члену ячейки в то утро, когда вы слева, так что это довольно хорошие новости: если повезет, мы сможем нанести там какой-нибудь ущерб. Воздушные бомбардировки, как правило, бывают случайными, но если мы действительно сможем установить что-то внутри завода или угольной шахты - кто знает?"
   "Я думаю, что мне нужно было рассказать немного больше о моей миссии, прежде чем меня отправили на нее".
   - Не уверен, что это работает так, как тот старый парень. Чтобы не придавать этому слишком большого значения, вы делаете то, что вам говорят. Вы помните, что сказал Теннисон? Их не зачем. Вы один из "их", если вы понимаете, о чем я.
   "Да, но что меня беспокоит, так это то, что он сказал в следующей строке: " Их только сделать и умереть ".
   - Будем надеяться, что до этого не дойдет. Нет причин, почему это должно быть. А теперь, дружище, расскажи мне об этом?
   'О чем?'
   Бэзил Ремингтон-Барбер довольно долго смотрел на Генри не совсем недружелюбно, вопросительно приподняв брови.
   - О том, что привело к аресту и убийству Лидо: будь хорошим парнем и ничего не упускай, а? Вы можете с уверенностью предположить, что за вами - как бы это сказать - наблюдали, пока вы были в Эссене. У нас есть хорошее представление о том, что произошло, даже с этим лавочником, но не обо всем.
   Генри уже решил объяснить, что произошло, но известие о том, что Манфред мертв, заставило Генри тяжело сглотнуть. Когда к нему вернулось самообладание, он начал рассказывать историю почти так же, как и с Виктором. В отличие от русского, Ремингтон-Барбер часто перебивал его, задавая небольшие вопросы, чтобы помочь ему в пути или прояснить ситуацию. Закончив, он спросил Ремингтон-Барбера, что случилось с Лидо.
   - Вы уехали из Эссена в четверг. Насколько мы понимаем, в тот вечер его задержало гестапо. Очевидно, они прибыли в его квартиру днем, перевернули ее вверх дном и ждали, когда он вернется домой. Слава богу, детонаторов там не было. Затем его доставили в полицейский участок на Вирховштрассе".
   'Откуда ты это знаешь?'
   - Один из его соседей: скорее всего, тот, которого вы встречали. Половина района услышала от нее, что произошло, и один из наших парней подслушал это. Что касается полиции, то они привлекли несколько отставных детективов, в то время как более молодые служат в армии, и еще один из наших знакомых слышал все это в баре, который они часто посещают. Манфред провел на Вирхов-штрассе весь уик-энд: гестапо дало ему отработать свой стандарт. Неприятные вещи Генри: они чертовы варвары. Он был кровавым месивом, когда его отвезли в провинциальную тюрьму через дорогу на Цвайгертштрассе. В понедельник гестапо напало на него еще раз, после чего, по общему мнению, той же ночью он умер. Очевидно, они должны были дать ему еще одну работу на следующий день. Я полагаю, в каком-то смысле они не убили его как такового, но, конечно...
   'Конечно.' Генри чувствовал себя опустошенным. - Думаешь, мне следовало его предупредить?
   - Ну, судя по тому, что ты говоришь, у тебя не было времени, не так ли? Если бы вы это сделали, вы бы опоздали на кельнский поезд и не знали бы, сколько времени им понадобится, чтобы найти пальто и след, ведущий в Лидо.
   - Господи... я не знаю, что сказать.
   "Что бы с ним ни делали, он не проронил ни слова: ничего не отдал. Если бы он сразу запел, вас, возможно, даже подобрали бы в Штутгарте - возможно, еще до того, как вы туда попали, но, оказывается, он был смелым человеком. Мы всегда говорим нашим парням, чтобы они продержались 24 часа, хотя, если быть откровенным, даже это затягивает с этими животными. Но он продержался гораздо дольше: удивительно, насколько стойкими могут быть люди".
   - И храбрый.
   'Верно.'
   - А лавочник?
   'Что насчет него?'
   "Извините, если это оказалось довольно... грязно".
   Бэзил Ремингтон-Барбер выглядел сбитым с толку. 'Беспорядочный? Нисколько! Вы поступили абсолютно правильно. Было бы грязно, если бы вы попытались выпутаться из ситуации любым другим способом. Нет, мы все были весьма впечатлены: ужасно не повезло, что владелец магазина знал Гертрауд Трауготт. Не твоя вина. Главное, вы действовали решительно. Не смотри так обеспокоено, Генри!
   - Я скорее думал, что ты... я не знаю... рассердишься на меня?
   - Я бы разозлился, если бы ты не рассказал мне, что произошло. И, как я уже сказал, за вами наблюдали в Эссене: то, что вы мне сказали, совпадает с тем, что мы уже знали. И нет никакого вреда в том, чтобы иметь агента, который знает, как убивать, если не придавать этому особого значения, а?
   Ремингтон-Барбер хлопнул в ладоши и подвел Генри к столу у окна, на котором была разложена большая карта Эссена.
   - Вы взяли с собой свои записи?
   У Генри был.
   'Хороший. Теперь нам нужно заполнить всю информацию, которую вы собрали на земле, на этой карте. Это будет похоже на сборку головоломки: должно быть довольно весело.
   Генри не назвал бы это весельем. Они потратили час на изучение карты, Генри изо всех сил старался указать расположение заводов и других ключевых зданий. При всем своем дружелюбии и кажущейся неуверенности Ремингтон-Барбер оказался весьма искусным в вытягивании информации из Генри. К 2:30 карта была намного более подробной.
   "Королевские ВВС должны быть довольны этим", - заявил он, осторожно сворачивая конверт и опуская его в металлическую трубку. Затем он встал и потер руки, как будто в волнении.
   'Прямо тогда! Если поторопишься, успеешь на шестичасовой поезд до Женевы: сэкономишь нам еще один счет за гостиницу, а? Кстати, о деньгах. Лондон очень доволен этой миссией. Эдгар говорит передать вам, что 500 фунтов будут переведены на ваш счет в Credit Suisse на следующей неделе: говорит, что вы все знаете, о чем идет речь. Я ненавижу все, что связано с деньгами.
   - А что теперь?
   - Идите домой и ждите, пока мы свяжемся с вами, что мы и сделаем через мадам Ладнер.
   - А когда это может быть?
   - Хороший вопрос, Генри. Правда в том, что я понятия не имею. Может на следующей неделе, может в следующем году. Единственное, что я бы сказал, если бы Лондон был так доволен этой миссией, следующая могла бы быть намного интереснее. Что-то, чтобы с нетерпением ждать! Так что не волнуйтесь, я уверен, Лондон скоро захочет вас увидеть.
   Генри встревожился. Лондон! Вы хотите, чтобы я поехал в Лондон?
   Ремингтон-Барбер нахмурился. "Боже мой, нет! Лондон придет к вам.
  
   ***
  
  
   Глава 13: Берлин, август 1940 г.
  
   Берлин в первое полное лето войны был городом тайн и приглушенных разговоров; город в центре конфликта, но далеко от звуков или более очевидных его последствий. Чем ближе к центру власти, тем больше было тайн и тем больше становились приглушенных разговоров. Если вы не знали кого-то хорошо и не были абсолютно уверены, что можете ему доверять, даже рутинный разговор был настороже и требовал окольного пути, чтобы достичь своей цели.
   Францу Герману такой осторожный подход был отнюдь не чужд. Как юрист он привык быть осторожным и уклончивым; осмотрительность стала для него второй натурой. Но ближе к вечеру чрезвычайно приятного вторника в середине августа он вспомнил о необходимости быть еще более осторожным, чем обычно. Германн ехал на встречу с очень важным клиентом, генералом Верховного командования сухопутных войск.
   Адвокат покинул свой офис на Фридрихштрассе, чтобы навестить этого клиента в его доме в Моабите. Германн направился на запад вдоль северного берега реки Шпрее и на станции Лертер свернул на Альт-Моабит, миновав Почтовый стадион. Четыре года назад он был там, наблюдая, как Норвегия неожиданно обыграла Германию со счетом 2:0 и выбила хозяев из футбольного турнира Олимпийских игр. Его первоначальное разочарование по поводу поражения было более чем компенсировано тем фактом, что Гитлер участвовал в игре и, как сообщалось, был в ярости. Он решил, что если Гитлер так расстроен результатом, то, возможно, поражение не так уж и плохо. Враг твоего врага...
   На полпути по Стромштрассе он достиг цели: красивого многоквартирного дома с видом на Кляйнер Тиргартен. Горничная, которая выглядела еще подростком, впустила его в квартиру на верхнем этаже здания.
   Генерал-майор Вернер Эрнст был в своем кабинете, все еще одетый в мундир. Он медленно двигал своей большой головой, как будто у него была больная шея. Его глаза были заметно маленькими по сравнению с остальной частью его лица. Он вежливо улыбнулся и указал на одно из двух кресел, стоящих под углом к окну, с небольшим кофейным столиком между ними. Позади него были огромные панорамные окна с видом на парк. Ветер, которого не было на улице, слегка покачивал верхушки деревьев из стороны в сторону.
   - Пожалуйста, садитесь, герр Германн: вы меня извините, я только что вернулся с работы и не успел переодеться.
   Они остановились, пока молодая служанка вернулась в комнату с подносом, который она поставила на кофейный столик. Германн чувствовал запах настоящего кофе, что в Берлине становилось все более редким ощущением.
   - Спасибо, Анке, не волнуйся, я налью кофе. И фрау Эрнст напомнила мне, что сегодня у тебя выходной. Вы можете уйти пораньше, если хотите.
   Генерал-майор принялся разливать кофе и предлагать гостю свежеиспеченные бисквиты. Он подождал, пока не услышал, как закрылась входная дверь квартиры, прежде чем дать знак своему адвокату, что может продолжать.
   В течение следующих получаса Франц Герман просматривал различные документы со своим важным клиентом. Подпишите здесь, пожалуйста; объяснение, необходимое там; еще одна подпись здесь спасибо; здесь достаточно только инициала; позвольте мне объяснить этот лист; Я позволил себе засвидетельствовать эту форму; там еще одна подпись; все в порядке.
   - Вот и мы, сэр. Я думаю, вы обнаружите, что процесс оформления имущества вашей матери завершен. Полагаю, средства поступят на ваш банковский счет в течение месяца.
   - Благодарю вас, герр Герман. Вы справились с этим вопросом наиболее эффективно. Я понимаю, что потребовалось некоторое усилие, чтобы разобраться во всем. Я очень благодарен вам.
   - Приятно, сэр.
   Германн начал собирать бумаги и складывать их в свой портфель.
   - Не присоединитесь ли вы ко мне, чтобы выпить, герр Германн? Моя жена уехала погостить к своей сестре в Потсдам, и я счастлив, что хоть раз дома секундомер не управляет мной.
   Не дожидаясь ответа, генерал-майор достал бутылку арманьяка и налил себе и гостю большую порцию. Наступило долгое молчание, пока он осматривал напиток, прежде чем поднести бокал к губам и откинуться на спинку кресла, его крошечные глазки сначала внимательно изучили Франца Германа, а затем закрылись. Прошло некоторое время, прежде чем он открыл их.
   - У вас есть дети, Германн?
   'Нет, сэр.'
   - Надеюсь, ты не считаешь, что с моей стороны неуместно спрашивать, но я недавно об этом думал. Это может быть странно для армейского офицера, но я заметил среди своих коллег, что те, у кого нет детей, похоже, совсем по-другому относятся к войне, чем те, у кого есть дети, особенно те, у кого есть сыновья. Мой собственный сын живет в Польше, герр Герман. Он оберлейтенант , ему всего 22 года. Как армейский офицер, я никогда не опасался за свою безопасность. Конечно, я всегда старался избегать поспешных суждений, которые могли бы причинить вред людям, находящимся под моим командованием. Но теперь мой собственный сын - солдат, я обнаружил, что это неожиданно сказывается на моем отношении к войне: я более осторожен, я беспокоюсь о ходе войны. Это произвело на меня гораздо более глубокое впечатление, чем я предполагал. Я надеялся, что мой сын станет архитектором..."
   Голос генерал-майора оборвался; он, казалось, был занят своими мыслями.
   - Надеюсь, ему не придется слишком долго оставаться в армии, сэр: скоро победа будет за нами!
   Генерал-майор долго и пристально смотрел на адвоката.
   - Вы так думаете, герр Херрманн? Почему вы так в этом уверены?
   Адвокат неловко поерзал на стуле. "В газетах можно прочитать, как хорошо идет война, что это всего лишь вопрос времени, когда Британия сдастся и..."
   - И вы верите всему, что читаете в газетах, герр Германн? Я думал, что юристов учат задавать вопросы, а не принимать их за чистую монету.
   Германн пожал плечами, не зная, что сказать, и недоумевая, как он позволил себе втянуться в такой разговор.
   - Скажите, герр Герман, вы состоите в нацистской партии?
   - Я юрист, сэр. Я не участвую в политике.
   "Многие юристы являются членами нацистской партии".
   - Я не один из них, сэр.
   Генерал-майор Эрнст встал, расстегнул куртку и подошел к окну. Деревья в Кляйнер Тиргартен перестали качаться. Генерал-майор закрыл окно и обернулся.
   - Ну, если вам от этого станет легче, герр Герман, мне тоже.
   Германн начал вставать, с облегчением от возможности закончить разговор на этом этапе. Генерал-майор жестом пригласил его оставаться на месте и сел рядом с ним, придвинув свой стул рядом со стулом адвоката.
   - Вы умный малый, герр Герман.
   'Спасибо, сэр.'
   - Вы не только очень компетентный юрист, но и умеете казаться тем, кем не являетесь.
   "Извините, я не уверен..."
   - Ты отлично справляешься, изображая из себя кроткого юриста, не интересующегося политикой. Ты тихий и осторожный. Вы не привлекаете к себе внимание. Но я также знаю, что у вас есть - ну, как бы это сказать - у вас есть контакты.
   Германн чувствовал, как у него сбилось дыхание, и в комнате стало жарче. Он изо всех сил старался звучать расслабленно.
   - Подозреваю, сэр, здесь должно быть недоразумение. Я именно такой, каким вы меня изначально описали: юрист, не интересующийся политикой. Но будьте уверены, я верный...
   - Пожалуйста, пожалуйста, герр Герман. Я уверен, что вы все эти вещи. Но, видите ли, я знаю, что для вас есть нечто большее, и вы обнаружите, что я не совсем несимпатичный. Я знаю, что у вас есть определенные контакты, и я хочу воспользоваться ими.
   Франц Германн ничего не сказал. Генерал-майор наклонился к нему, так что их лица оказались всего в нескольких дюймах друг от друга. Он чувствовал запах бренди в дыхании Эрнста и видел крошечные красные морщинки в его глазах.
   "Три недели назад, 29 июля, если быть точным, я был в Бад-Райхенхалле. Ты слышал об этом?'
   "Конечно, очень приятный курортный городок в Баварии, недалеко от Зальцбурга. Мои родители провели там свой медовый месяц.
   'Верно. Но я был там не для того, чтобы пользоваться спа, уверяю вас. У тебя хорошая память, Франц?
   'Да сэр.'
   "Вернер. Пожалуйста, зовите меня Вернер. Ты обязательно запомнишь то, что я сейчас скажу. Ничего не записывайте.
   Германн кивнул.
   "Моя область знаний в армии - логистика. Это не гламурная работа, но немногие люди в высшем командовании знают лучше меня, как эффективно перемещать наши войска и обеспечивать их хорошее снабжение. Это, пожалуй, самая недооцененная часть войны. Одно дело - быстро наступать, особенно против слабого противника, и совсем другое - обеспечить целостность наступления, имея хорошие запасы продовольствия, топлива и боеприпасов. Это то, в чем я преуспеваю. Но я рассказываю вам все это не для того, чтобы показаться важным. Причина моего пребывания в Бад-Райхенхалле заключалась в том, что начальник штаба генерал Йодль проводил там сверхсекретное совещание по прямому указанию самого фюрера. Выпьешь еще арманьяка, Франц? Это превосходно, одно из наиболее ощутимых преимуществ нашего завоевания Франции".
   Он налил еще две большие меры.
   "Йодль человек занятой, он не собирает вокруг себя старших офицеров в приятных баварских курортных городках без очень веской причины. И причина, по которой он собрал нас в прошлом месяце, заключалась в том, что теперь, когда Франция пала, фюрер обратил свое внимание на то, кого мы атакуем следующим. Принято считать, что операция "Морской лев" является нашим приоритетом, и вскоре мы начнем вторжение в Великобританию. Как вы знаете, мы начали нашу воздушную атаку против них больше месяца назад. Но Кригсмарине серьезно сомневается, что мы когда-нибудь сможем успешно вторгнуться на Британские острова. Мы надеемся, что выиграем то, что они называют Битвой за Британию, завоюем господство в воздухе, и это приведет к победе. Но это маловероятно. Королевские ВВС оказались решительным противником, и Черчилль не проявляет никакого желания сдаваться".
   С закрытым окном в комнате стало довольно душно. Генерал-майор встал, чтобы снять пиджак и расстегнуть воротник.
   "Фюрер поручил генерал-полковнику Йодлю изучить другие варианты, в случае, если мы не будем вторгаться в Британию. Вариант, который мы обсуждали в Бад-Райхенхалле, заключался в вторжении в Советский Союз".
   Во время последовавшей потрясенной тишины Германн услышал из холла громкое тиканье часов. Верхушки деревьев в Кляйнер Тиргартен снова начали качаться. Генерал-майор потянулся к боковому столику и открыл коробку сигар. Он предложил один адвокату, который отказался, затем медленно закурил себе.
   "Вторжение в Советский Союз? Но ведь это было бы безумием! У нас с ними договор?
   - Это не так возмутительно, как ты думаешь, Франц. Этот пакт был разработан, чтобы держать наши восточные границы в покое, пока мы имеем дело с Западной Европой. У меня нет любви к Советскому Союзу, но для многих из нас, Франц - тех из нас, кто подходит к делу с профессиональной военной точки зрения, а не с идеологической, - перспектива вторжения в Советский Союз является кошмаром. Попытка войти туда означала бы игнорирование уроков истории. Сам Бисмарк говорил, что секрет политики заключается в том, чтобы "заключить хороший договор с Россией", что мы, конечно же, и сделали. С военной точки зрения вторжение в Советский Союз может закончиться катастрофой. Даже фельдмаршал Кейтель пытается отговорить Гитлера от этой идеи, и он хорошо известен тем, что никогда не возражал против фюрера".
   - Когда произойдет это вторжение?
   - Слишком рано говорить, Франц. Это может никогда не случиться. Йодль собрал нас в Бад-Райхенхалле с целью заставить нас теоретически подумать о том, как мы можем подготовиться к такому плану. Это так чувствительно и так секретно, что мы можем только думать об этом. Окончательное решение останется за фюрером. После завоевания Нидерландов и Франции он убежден, что он военный гений: он думает, что мы, старшие офицеры вермахта, слишком осторожны, слишком консервативны.
   Теперь генерал-майор был окутан сигарным дымом цвета бронзы. Он откинулся на спинку стула, уставившись в потолок.
   - Однако, Франц, даже Гитлер знает, что время вторжения должно быть очень точным, если мы не хотим, чтобы нас застали врасплох русской зимой. Если мы не достигнем своих целей к началу зимы, мы обречены. Так что нам нужно атаковать не позднее середины мая. Тогда у нас есть шанс на успех, хотя и не очень хороший".
   - Зачем ты мне это рассказываешь?
   "Многие из нас считают, что вторжение в Советский Союз было бы для Германии самоубийством. В Бендлерблоке есть группы единомышленников. Мы считаем, что действуем в интересах Германии. Как вы, наверное, знаете, штаб-квартира абвера находится в Бендлерблоке. Несколько дней назад я разговаривал со старым другом, очень старшим офицером абвера. Его мать умерла месяц назад, и он спросил, могу ли я порекомендовать хорошего адвоката, чтобы он обо всем позаботился. Я рассказал ему о тебе, и все. На следующий день он попросил меня прогуляться с ним по берегу Ландвер-канала. Он признался мне, что вы попали в поле зрения абвера.
   - Это нелепо, сэр. Это просто неправда. Я должен настаивать на том, чтобы...
   - Франц, ты не должен волноваться. Он ободряюще похлопал адвоката по руке. - Просто будьте очень, очень благодарны, что это абвер, а не гестапо. По словам моего друга, они знают, что вы можете передавать информацию союзникам. Они позволили вам продолжать делать это, потому что верили, что может наступить время, когда они захотят использовать этот канал. Это время пришло.
   Германн протянул руки в жесте "что я могу сказать". - Я не предатель, сэр. Я считаю себя верным немцем. Я считаю, что Германия должна быть демократической страной и что эта война может нас погубить".
   - Никто не говорит, что ты предатель. Я тоже, если уж на то пошло. У всех нас разные мотивы. Вы передадите эту информацию о встрече в Бад-Райхенхалле и возможности вторжения в Советский Союз?
   'Конечно.'
   Когда он выходил из квартиры, дул прохладный вечерний ветерок, приятно облегчавший духоту в квартире, но на Германна это не действовало успокаивающе. Он чувствовал, как огромные деревья приближаются к нему, и представлял, что люди вокруг него на тротуаре смотрят на него. Ему нужно было двигаться быстро, он не мог позволить себе думать о вещах.
  
   ***
  
   Когда Францу Германну было 16 или 17 лет, в его школьной группе какое-то время было модно искоренять древние китайские пословицы, которые затем они цитировали друг другу, как будто наткнулись на мудрые слова, открывшие тайны вселенной. Все это было довольно претенциозно и длилось недолго. Пара из их группы продолжала цепляться за различные древние верования еще долгое время после окончания школы, и именно они стали первыми членами нацистской партии.
   Одно из высказываний, которые они распространяли, поначалу звучало как китайское пожелание удачи: "Чтобы ты жил в интересные времена". Дело в том, что на самом деле это было проклятие. Он так и не понял, почему надежда на то, что кто-то живет в интересные времена, была проклятием. Всю свою жизнь он хотел, чтобы его жизнь была более интересной: послушным учеником; не годен к военной службе; бездетный брак и достойная, но скучная карьера.
   Теперь он оказался в ловушке между вратами рая и берегами ада. За случайным замечанием во время неосторожной беседы на званом обеде через месяц после начала войны последовала тайная встреча в зоопарке через неделю. Он и элегантная женщина с венским акцентом, подсунувшая ему записку, когда он покидал званый обед, стояли рядом с вольером для слонов, наблюдая, как животные брызгают друг на друга водой. Я заметил, что вы сделали несколько замечаний по поводу режима. Вам лучше быть осторожным, где и кому вы говорите такие вещи. Он кивнул, он понял, что был неосторожен; его жена недвусмысленно рассказала ему об этом по дороге домой. Слишком много хорошего вина было его оправданием. Но вы также говорили что-то о напряженности в руководстве нацистской партии в Берлине? С чего взял?
   Он подождал, пока два слона закончат перекликаться. От одного из моих коллег, сказал он ей.
   А как его зовут?
   Он колебался, прежде чем ответить. Венская дама была явно не совсем такой, какой казалась. Франц Герман мог бы уйти в тот момент. Он мог бы сказать, что не хочет продолжать дело и был бы признателен, если бы они оба могли забыть, что когда-либо встречались. Вряд ли она сообщила бы о нем в гестапо. Но было что-то почти соблазнительное в ее поведении. Он счел невозможным не ответить ей.
   Алоис Ягер: мы работаем в одной юридической фирме. Он важная шишка в руководстве нацистской партии в Берлине. Что касается его, то я совершенно аполитичен. Я выполняю большую часть его юридической работы, пока он занимается делами нацистской партии, так что у него есть причины быть мне благодарным. Он не может не сплетничать. Я слышу, как он говорит о Геббельсе: он его терпеть не может, они просто не ладят. Но, насколько мне известно, многие высокопоставленные нацисты в Берлине разделяют мнение, что Геббельс не может быть эффективным гауляйтером города и министром пропаганды. Они думают, что он должен сосредоточиться на одном или другом.
   "Это очень интересно", - ответила она . Вы явно в состоянии собрать такую информацию. Я хотел бы рассказать вам, как вы можете передать это людям, которым нужно знать такие вещи. Готовы ли вы сделать это?
   Германн сказал, что да. Они подошли к вольеру с тиграми, а затем к аквариуму. Дама взяла его под руку в перчатке и подробно объяснила, как он может вступить в контакт с нужными людьми.
   А потом его положение стало еще более шатким в декабре, когда на пороге его дома появилась Роза. Что он мог сделать: отвергнуть ее? Было логично поселить ее и детей у матери, и он был уверен, что это будет только на несколько недель, но это было восемь-девять месяцев назад. Теперь он был британским шпионом и укрывателем еврейской семьи, и он понял, почему фраза "чтобы ты жил в интересные времена" была действительно проклятием.
  
   ***
  
   Франц Германн предпочел бы прогуляться и дать себе возможность собраться, но время было против него, поэтому он сел на трамвай от Альт-Моабит до Унтер-ден-Линден, выйдя на остановку раньше, чем нужно, на перекрестке с Фридрихштрассе.
   Несмотря на то, что он был так близко, он решил не заглядывать обратно в свой кабинет: если бы кто-нибудь преследовал его или заметил на улице, для него было бы нормальным вернуться к работе, но он торопился. Он прошел по Унтер-ден-Линден еще два квартала, прежде чем повернуть налево на Оперную площадь.
   Хотя он приходил на красивую площадь по крайней мере два раза в неделю и делал это уже много лет, это, тем не менее, вызывало у него тревожное чувство. Он никогда не мог забыть того, что произошло семь лет назад, в мае 1933 года, когда нацисты сожгли десятки тысяч книг. Запах сохранялся в течение нескольких дней, и в течение нескольких недель после этого люди натыкались на крошечные кучки пепла по всему району. Даже месяцы спустя нередко можно было встретить клочки бумаги, которые каким-то образом избежали пламени, вызывающе летающие по городу, заставляя прохожих украдкой взглянуть на пару слов, которые могут их испортить.
   Его чувство страха усилилось, когда он вошел в собор Святой Ядвиги, в котором он поклонялся с детства. Хотя они жили в Далеме и рядом с ними было много католических церквей, его мать считала, что их благочестие возрастало, когда они молились в резиденции архиепископа.
   Теперь собор служил для него совсем другой цели.
   Месса как раз подходила к концу, и большая часть прихожан покидала церковь. Раньше люди собирались небольшими группами и болтали, но сейчас это было не принято. Вы никогда не знали, кто может смотреть или слушать.
   Германн сидел в одиночестве в задней части собора, наблюдая, как небольшая группа священников у главного алтаря начала расходиться. И действительно, высокая и слегка сутулая фигура молодого священника, которого он искал, вышла из небольшой группы и широкими шагами направилась к исповедальне, которая стояла отдельно в стороне.
   Я всегда исповедуюсь после обедни по вторникам и четвергам. В такие дни я пользуюсь отдельной исповедальней, той, что возле главного алтаря. Только тогда приходи ко мне. Там нас никто не услышит. Это безопаснее. Или, по крайней мере, не так опасно.
   Франц Германн встал со своего места и пошел к алтарю, где преклонил колени и перекрестился, прежде чем подойти к исповедальне, в которую вошел молодой священник. Только что вошел старик в потрепанных штанах, что-то тихо бормоча себе под нос. Адвокат сел рядом с элегантно одетой дамой с голубым шелковым шарфом на шее. Она сжимала в руке фотографию какого-то мальчика в форме Люфтваффе и вытирала глаза накрахмаленным белым носовым платком.
   Старик вышел, все еще бормоча что-то себе под нос, и элегантно одетая дама заменила его, ее высокие каблуки резко отдавались эхом от кафельного пола. Ложа для исповеди находилась в идеальном месте: в отличие от тех, что были сгруппированы по другую сторону собора, эта была изолирована в тихой галерее, а стулья стояли далеко от ложи: подслушать ничего было невозможно, даже то, что звук голоса, не говоря уже о словах.
   Через несколько минут вышла дама, все еще протирая глаза. Германн подошел к ложе, перекрестился, задернул тяжелую бархатную занавеску и опустился на колени.
   "Благослови меня, Отец, ибо я согрешил. Прошло две недели с момента моей последней исповеди.
   Он не был уверен, знает ли отец Йозеф, что он там, но он посмотрел на решетку и при звуке своего голоса увидел, что молодой священник резко сел. Взглянув на него, отец Йозеф заметил красный нос священника, из-за которого он всегда выглядел так, словно только что пришел с мороза.
   - Продолжай, сын мой.
   "Я согрешил, Отец. Боюсь, я слишком жестоко обращался с нашей служанкой, потому что подозревал, что она ворует мелочь, оставшуюся в доме, хотя теперь я думаю, что это была не она. И я был повинен в грехе зависти: друг смог найти лучшую ткань и сшить из нее прекрасный костюм - вы должны знать, как это тяжело в наше время, и я считаю, что это было причиной чувство ревности во мне.
   - А какие еще грехи, сын мой?
   - Боюсь, я употребил имя Господа напрасно: я употребил его неуважительно. Я сожалею об этом и обо всех грехах моей прошлой жизни".
   'Вот и все?'
   - Вот так, отец. Адвокат думал, что он поступил правильно, разобравшись с тремя вещами, которые мог выдать за грехи.
   Священник будет расшифровывать его сообщение. Признание в слишком жестком обращении с горничной было для безопасности: все хорошо, за мной не следят . Грех зависти указывал на то, что ему нужно было встретиться со своим контактом. Произнесение имени Господа напрасно означало, что это было срочно.
   'Я понимаю.' Священник закашлялся, останавливаясь, чтобы все осознать. Сквозь решетку Германн мог видеть, как голова священника качалась вверх и вниз, а красный нос был отчетливо виден во мраке. "Скажи три раза "Радуйся, Мария" и помолись за свои грехи. В следующий раз она будет в четверг, сын мой. Я передам ваше сообщение. Встретимся с ней в обычном месте в обычное время в пятницу. Вы можете это сделать?
   - Да, отец.
   - Если она не справится с этим или не появится, возвращайся сюда во вторник. Тебе лучше произнести Акт раскаяния, сын мой.
   "Я искренне сожалею о том, что обидел тебя, мой Господь, и я ненавижу все свои грехи, потому что я боюсь потери рая и мук ада. Я твердо решаю с помощью вашей благодати исповедовать свои грехи, покаяться и исправить свою жизнь. Аминь.'
   Священник ответил молитвой о прощении. "Благодарите Господа, ибо Он благ".
   Германн перекрестился и ответил: "Ибо вовек милость Его".
   Он вышел из исповедальни: стулья уже были заняты. Он остановился в основном корпусе собора, произнес "Радуйся, Мария" и несколько других молитв, затем поспешно вышел и направился домой в Далем, его ответ на отпущение грехов повторялся в его голове на протяжении всего путешествия.
   "Ибо вовек милость Его".
   Он, конечно, на это надеялся.
  
   ***
  
   Военный атташе португальской миссии в Берлине прекрасно знал, что его секретарь при любой возможности посещает мессу. Хотя он и не был таким набожным, как ему хотелось бы быть, Полковник был весьма впечатлен тем, что находил религиозные обряды в других каким-то образом обнадеживающим. По крайней мере, это был знак того, что его Дона Мария ду Росарио , сдержанная женщина, мало делящаяся собой, должна заслуживать доверия. Иногда он любил представлять, в каких грехах должна исповедоваться его секретарша. Она вела благочестивую жизнь: не пила и не говорила лишнего; она была трудолюбивой и верной служанкой португальского правительства, с фотографией Салазара в рамке на столе.
   Берлин был, как любил напоминать полковник всем, кто хотел его слушать, не легкой должностью и, возможно, самой важной из всех зарубежных миссий Португалии. Нейтральная страна должна была склоняться то в одну сторону, то в другую, в зависимости от ветра войны. Это требовало быстроты и предельной осмотрительности, а полковник, в свою очередь, требовал этого от своего штаба. Так что не было ничего необычного и даже неожиданного, когда донья Мария ду Росарио вошла в кабинет полковника с аккуратной стопкой документов сразу после пяти часов дня в четверг, 15 августа .
   "Эти письма должны быть подписаны, сэр; каждый добавляется к соответствующему файлу; если вы сможете подписать их перед отъездом, я гарантирую, что они будут в дипломатической сумке в пятницу вечером. Сейчас я ухожу в собор, но буду рад вернуться позже, если я вам понадоблюсь, сэр. В противном случае я буду первым делом с утра.
   - Все в порядке, - сказал полковник секретарю. - Я подпишу бумаги и увидимся первым делом. По правде говоря, она пришла на работу раньше него. Она неизменно оказывалась в офисе к 7:30, когда вокруг было мало других сотрудников. Он не знал, почему она пришла так рано, но у него были все основания быть ей за это очень благодарной. Он приходил на работу между 8:30 и 9:00, чтобы найти все свои бумаги в порядке и все аккуратно разложено на столе, его день был уже организован для него. Конечно, технически он нарушил протокол, предоставив ей доступ к секретным документам, но это так сильно облегчило жизнь и, конечно, как мог такой набожный католик не заслуживать доверия?
   Донья Мария ду Росарио поспешила из посольства в четверть шестого и прибыла в собор Святой Ядвиги как раз к ранней вечерней мессе. Было около шести часов, когда она наконец вошла в исповедальню, теперь был легкий ранний вечерний холодок. в монастырях, заставляя ее туго натягивать на плечи легкую куртку.
   "Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Моя последняя исповедь была неделю назад.
   Отец Йозеф посмотрел на нее, его лицо плотно прижалось к решетке, чтобы убедиться, что это действительно она.
   "Каковы ваши грехи?"
   Она назвала код: грех чревоугодия, чтобы показать, что все в порядке, и грех говорить плохо о ком-то за его спиной, чтобы убедиться, что ей не о чем сообщить. Священник заговорил настойчиво.
   - Хьюго был здесь два дня назад. Он должен увидеть вас как можно скорее. Я сказал ему, что это будет завтра, обычное место и обычное время. Я надеюсь, ты сможешь сделать это?'
   Донья Мария заверила священника, что может. Как дела, спросил ее священник?
   Очень занята, сказала она ему. "Через кабинет полковника проходит так много материалов, что я работаю почти допоздна и каждое утро начинаю раньше, чтобы найти самые важные бумаги. Хотя это становится все более и более рискованным. Я боюсь, что рано или поздно меня заподозрят".
   "Может быть, умерить ваши часы. Мне сказали, что материал, который вы отправляете, настолько хорош, что вам не следует слишком рисковать. Не забудь, завтра тебе нужно встретиться с Хьюго и доложить о том, что он тебе скажет.
   'Я знаю.'
   'Вы хотите помолиться? Должен ли я дать вам отпущение грехов?
   Донья Мария ду Росарио уже встала и собиралась покинуть исповедальню.
   - Нет, спасибо, отец.
   Поспешно выходя из церкви, она только что вспомнила, что перекрестилась и остановилась для очень короткой молитвы.
  
   ***
  
   На следующий день, в пятницу, над центром Берлина пронесся необычный ветер. Казалось, что он задерживается примерно в четырех футах от земли, создавая странный эффект листьев и маленьких кусочков мусора, развевающихся в воздухе. Ветер все еще дул, когда Франц Германн выбежал из своего кабинета в час дня. Он собирался прогуляться, сказал он своей секретарше, заверив ее, что вернется как раз к двухчасовому совещанию. Он свернул на Беренштрассе, затем выехал на Вильхемштрассе. Между Вильхемштрассе и Герман-Герингштрассе располагался небольшой парк, занимавший не более квартала, где конторские служащие - но их было немного - любили обедать.
   Он вошел и пошел к северо-западному углу, где ряд старых скамеек окружал огромное дерево. Возможно, из-за того, что скамейки казались такими неудобными, или из-за размера дерева место всегда находилось в тени, это место было пустынным, если не считать женщины с оливковой кожей лет тридцати, скромно сидевшей на краю одной из скамеек. Ее угольно-черные волосы были убраны назад с лица, которое могло бы быть еще красивее, если бы не отсутствие макияжа и наличие слегка неодобрительного взгляда. Она ела яблоко, а на коленях у нее лежала раскрытая книга. Он сел на соседнюю скамейку и снял куртку, вынув при этом из куртки пачку сигарет. Он предложил одну даме.
   - Нет, спасибо, сэр. Я не курю, - ответила она с иностранным акцентом.
   - Очень разумно: моя жена не одобряет.
   - Я могу предложить тебе яблоко взамен.
   Так обмен продолжался. В том маловероятном случае, если бы кто-нибудь подслушал разговор, это звучало бы так, будто двое незнакомцев проводят время днем. Но вскоре они убедились, что друг друга в безопасности; за ними не следили, и у него была информация, которую он мог передать.
   Германн переместился на край своей парковой скамейки, чтобы оказаться ближе к той, на которой сидела донья Мария ду Росарио. Она открыла свою книгу и делала вид, что жадно читает ее. Адвокат наклонился вперед, курил, положив локти на колени. Он смотрел на землю, время от времени поднимая глаза, чтобы убедиться, что вокруг никого нет. Он говорил очень тихо, но так громко, что донья Мария могла все слышать.
   - Как быстро вы сможете отправить сообщение в Лиссабон?
   Не отрываясь от книги, ответила она. - Зависит от того, сколько времени, но сегодня вечером будет сумка. Если я смогу напечатать его вовремя, я смогу его ввести.
   - Тебе придется, это срочно. Это то, что вы должны сказать им. Генерал-полковник Йодль провел совещание в Бад-Райхенхалле 29 июля . Присутствовал мой информатор, старший офицер ОКХ. Я не называю его имени, не сейчас. Очевидно, теперь они рассматривают возможность того, что Британия все-таки может не капитулировать, а Гитлер хочет иметь альтернативные планы. Цель встречи с Йодлем состояла в том, чтобы заставить старших офицеров начать думать о планах вторжения в Советский Союз".
   Он посмотрел на Дону Марию. Ее брови поднялись очень легко и на мгновение, как будто она прочитала что-то интересное в своей книге. Она откусила от своего яблока.
   "Мой информатор говорит, что многие профессиональные армейские офицеры выступают против идеи вторжения, так как думают, что это закончится неудачей. Предполагается, что любое вторжение должно начаться к середине мая, потому что оно должно закончиться к началу зимы. У тебя есть все это?
   Донья Мария сказала, что да. Германн заметил, что теперь ее лицо расслабилось, и она даже позволила себе легкую улыбку, когда на мгновение повернулась к нему. Он попросил ее повторить то, что он ей сказал. Ее повторение было впечатляюще точным. По ее словам, сейчас она вернется в посольство и наберет код как раз к вечерней дипломатической сумке. Было ли что-нибудь еще?
   - Думаю, достаточно!
  
   ***
  
  
   Глава 14: Берлин, январь 1941 года
  
   - О, еще одно дело, герр Герман.
   В эти дни у секретаря Франца Германа, казалось, всегда было "еще одно дело", с которым нужно было разобраться. До войны у девяти старших юристов фирмы на Фридрихштрассе, 181 было достаточно работы, чтобы быть занятыми и хорошо оплачиваемыми, но не настолько, чтобы перегружаться. Теперь все изменилось: один из старших юристов ушел в отставку и не был заменен, а двое других присоединились к вооруженным силам вместе с половиной младших юристов. Как будто этого было недостаточно, Алоис Ягер теперь, казалось, тратил более половины своего рабочего времени на дела нацистской партии, а это означало, что оставшиеся пять старших должны были взять на себя все больше и больше работы Ягера. Не то чтобы они могли жаловаться; они просто должны были согласиться с этим. Что касается Германа, то, как бы неприятно это ни казалось, по крайней мере, это давало фирме некоторую политическую защиту.
   - Вы помните генерал- майора Вернера Эрнста, герр Германн?
   Он ничего не слышал от генерала с момента их встречи в августе. Он надеялся никогда больше о нем не слышать. Он изо всех сил старался выглядеть так, будто ему очень трудно вспомнить, кто такой генерал.
   - Тебе придется напомнить мне, Ильза. Было ли это как-то связано со спором с его банком?
   'Нет, сэр. Это был другой армейский офицер. Вы разбирались с делами покойной матери генерал-майора Эрнста. Все было кончено в августе.
   'Да, конечно. Я вспомнил. Разве он не живет рядом с Кляйнер Тиргартен?
   - Верно, сэр. Он звонил сегодня, пока вы были на совещании. Он говорит, что возникли один или два вопроса относительно имущества его матери, о которых он хотел бы поговорить с вами. '
   - У вас есть мой дневник, Ильза, пожалуйста, организуйте встречу.
   - Он сказал, что это срочно, герр Герман.
   Он знал, что Ильза будет ожидать от него протеста: дела, связанные с состоянием матери генерала все эти месяцы, вряд ли можно считать неотложными. Но он также знал, что если генерал сказал, что ему нужно срочно его увидеть, то это было срочно. Он почувствовал, что ему снова становится жарко, и понял, что громко барабанит пальцами по столу.
   - Очень хорошо, Ильза. Он может либо прийти сюда завтра днем, либо я могу зайти к нему домой после работы".
   - Он сказал, что вы должны пойти в его квартиру сегодня вечером, сэр.
  
   ***
  
   Франц Германн с нетерпением ждал, когда Ильза уйдет с работы, и потратил полчаса до того, как она ушла, оптимистично пытаясь придумать возможную настоящую проблему с имуществом матери генерал-майора, что, как он знал, было крайне маловероятным. Если бы проблема действительно была, она бы давно появилась. Он боялся, что генерал-майор собирается доверить ему еще одну тайну.
   Он подождал, пока пройдет пять минут после отъезда Ильзы, и ушел, сумев найти редкое такси на Унтер-ден-Линден, чтобы довезти его до Штормовой улицы, откуда он прошел небольшое расстояние до многоквартирного дома генерал-майора Эрнста. Та же горничная-подросток впустила его в квартиру, в которой сейчас царил хаос.
   В холле были свалены упаковочные ящики, чемоданы стояли у дверей, мебель и картины были покрыты чехлами. Крупная дама, которую он принял за фрау Эрнст, ненадолго вышла проверить, кто гостья, но тут же вернулась на кухню, где Германн мог видеть по меньшей мере еще одну служанку, занятую мытьем стен. Генерал-майор Вернер Эрнст встретил его в холле.
   'Германн: спасибо, что пришли так скоро. Мне нужно уехать очень скоро, и перед этим нужно разобраться с надоедливой бумажной работой. Анке, пожалуйста, убедитесь, что нас не беспокоят. Следуй за мной, Герман.
   Кабинет находился в том же состоянии переворота, что и остальная часть квартиры, но у окна стояли два непокрытых кресла, к которым Эрнст подвел своего адвоката.
   "Мне жаль слышать, что есть проблемы с поместьем, сэр. Я полагал, что все было благополучно завершено еще в августе.
   Генерал- майор рылся в ближайшем упаковочном ящике, откуда достал бутылку арманьяка и два стакана. Он налил большую меру Герману и значительно большую себе. Садясь, он пододвинул свое тяжелое кресло поближе к креслу Германна, так что оба подлокотника соприкасались. Когда он говорил, то тихим голосом.
   "Конечно, все было удовлетворительно, Германн. Вы проделали отличную работу. Однако, боюсь, для приличия мне пришлось немного повозмущаться: я сказал фрау Эрнст, что вы недостаточно эффективны, и написал об этом в письме сыну. Сейчас его перевели в Норвегию, и я предполагаю, что цензоры прочитают его сообщение".
   Генерал- майор встал и потянулся, затем подошел к занавескам и задернул их. Германн заметил, что генерал-майор выглядел более осунувшимся, чем прежде, его крошечные глазки слегка налились кровью. Казалось, он немного похудел, и его лицо стало более морщинистым. Он скрутил недокуренную сигарету в пепельницу и достал сигару из коробки, лежавшей на упаковочном ящике; он не удосужился предложить один адвокату.
   - Дела идут нехорошо, Германн. Атмосфера в Бендлерблоке ужасна. Атмосфера во всем Берлине ужасная. Все подозревают всех остальных в заговоре против них: трудно понять, кому можно доверять. Боюсь, больше всего не доверяют профессиональным солдатам в верховном командовании и руководству абвера. Даже если вы вступите в нацистскую партию, в наши дни это не имеет никакого значения. Я чувствовал себя обязанным присоединиться в ноябре, но я все еще думаю, что люди относятся ко мне с подозрением. Причина всех этих потрясений в квартире в том, что меня переводят в Варшаву. На мой взгляд, это совершенно не нужно; Я могу делать свою работу так же хорошо, если не лучше, из Берлина. Но я думаю, что Гитлер, Гиммлер и остальные хотят ослабить любые возможные источники оппозиции к ним. Может быть, оппозиция - это слишком громко сказано; возможно, я имею в виду несогласие.
   - Как вы думаете, они подозревают вас в передаче информации?
   Генерал-майор медленно покачал головой, одновременно закуривая сигару. Он сделал небольшую паузу, глубоко вдохнув.
   'Нет нет нет! Послушай, Германн, если бы они это сделали, меня бы здесь не было - и, подозреваю, тебя тоже. Я был очень осторожен, и я полагаю, что вы тоже. Дело в том, что после встречи в Бад-Райхенхалле в конце июля ряд старших офицеров вроде меня, которых просили подумать о возможности вторжения, советовали проявлять осторожность. Во всяком случае, не у всех. Слишком многие люди считают, что должны говорить то, что хочет услышать фюрер, поэтому они с энтузиазмом соглашаются с этим. Ряд других, надо сказать, фактически согласен с вторжением в Советский Союз. Но для таких людей, как я, мы не сделали ничего, что можно было бы расценить как измену. В моем случае я смог подготовить подробные документы о трудностях с обеспечением надлежащего снабжения наших сил. Скажи мне, Германн: ты знаешь, сколько от нашей границы в Польше до Москвы?
   Адвокат покачал головой. Без понятия.
   "Более 1000 километров. Для сравнения, от нашей западной границы, скажем, около Саарбрюккена, до Парижа около 340 километров: так что вторжение в Советский Союз будет в три раза больше. И, скажу я вам, дороги во Франции значительно лучше. Помимо местности, вы также должны учитывать другие факторы, такие как погода, и вы можете видеть, насколько рискованным становится вторжение. Вот что я говорил в своих отчетах: я очень тщательно придерживаюсь фактов. Но это не пошло мне на пользу. Они следят за такими, как я. Мне не доверяют полностью, отсюда мой переезд в Варшаву".
   - Так зачем ты упаковываешь квартиру?
   "Моя жена не хочет оставаться здесь одна. Она и ее сестра в Потсдаме обсуждают переезд в старый охотничий домик их семьи недалеко от Магдебурга. Она говорит, что там она будет чувствовать себя в большей безопасности. Слушай, Германн, мне нужно тебе еще кое-что сказать, еще одна информация, которую ты должен передать через свои контакты. Это будет последняя информация, которую я даю. Нам слишком опасно встречаться снова, и, во всяком случае, через несколько дней я буду в Варшаве".
   Адвокат кивнул и наклонился ближе к Эрнсту.
   "Я случайно знаю, что за неделю до Рождества Гитлер издал подробную директиву о вторжении в Советский Союз. Фюрер очень скуп на количество издаваемых им директив, не более одной-двух в месяц. И этот настолько секретный, что я мог только взглянуть на него в присутствии других, и, конечно же, мне не разрешалось забирать копию - возможно, это еще одна причина, по которой я знаю, что мне больше не доверяют. Я лишь смутно знаю, что содержится в этой директиве, хотя знаю, что в ней говорится о вторжении, происходящем в середине мая. Вы должны передать это дальше: вы это сделаете?
   - Да, но они наверняка захотят узнать подробности?
   "Я уверен, что они захотят, они, без сомнения, могут даже захотеть увидеть копию директивы, но она очень, очень ограничена. Насколько я понимаю, их было всего девять экземпляров. Если вы только сообщите, что вторжение все еще продолжается и запланировано на середину мая, это важно. Вам лучше уйти сейчас, Германн. Я рад, что мы наконец смогли разобраться с имуществом моей матери!
   Когда они вышли из кабинета, он положил руку на плечо адвоката.
   - Сомневаюсь, что мы еще встретимся, Германн. Может быть, когда-нибудь, если обстоятельства будут совсем другими. Но кто знает, а? Удачи.'
   Отправляясь в тот вечер домой, Франц Германн не мог припомнить, чтобы когда-либо чувствовал себя более несчастным или таким испуганным.
  
   ***
  
   'И это сообщение? Больше не надо?'
   Донья Мария ду Росарио и Франц Герман прогуливались вокруг огромного дерева в парке между Вильхемштрассе и Герман-Герингштрассе, понимая, что это более опасно, чем сидеть на скамейках вокруг дерева, но шел дождь, и скамейки промокли. они бы выглядели подозрительно.
   "Я знаю, что это ненадолго, но это очень важно. Помните, Гитлер издал директиву за неделю до Рождества: они все еще планируют вторжение в Советский Союз и говорят о середине мая. Это через четыре месяца.
   - Да, я надеялся, что даже британцы смогут решить эту проблему, спасибо.
  
   ***
  
   Франц Германн встретил Дону Марию ду Росарио в пятницу, 17 января. В следующий вторник Ильза зашла к нему в кабинет незадолго до обеда. Был телефонный звонок.
   - Этот человек сказал, что, как он понял, вы специализируетесь на разборе имений, особенно сложных. Его дядя недавно умер в Бремене, и он хотел знать, есть ли у нас там офис. Я сказал "нет", и он сказал, чтобы не волноваться и что, возможно, он перезвонит".
   - Бремен, говоришь?
   - Да, герр Герман. Я не знаю, почему он решил, что у нас есть офис в Бремене, но вот он. Вот эти письма...
   Это был всего второй раз, когда отец Йозеф называл его так. Звонок ему в офис означал, что что-то не так. Отсылка к Бремену означала, что это было крайне срочно. Он должен был присутствовать на исповеди той ночью.
  
   ***
  
   "Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Моя последняя исповедь была неделю назад.
   Отец Йозеф прижался лицом к решетке, разделяющей двух мужчин. "Нам нужно быть быстрыми. У меня есть сообщение от нее: она передала ваше сообщение, и с ней срочно связались. Судя по всему, вы говорили о документе. Не говорите мне ничего об этом, но они говорят, что им нужно это увидеть. Это сообщение. Ты понимаешь?'
   - Я понимаю, отец, но не понимаю. Я посмотрю, что я могу сделать, но они должны понять, что мой источник покинул Берлин. Это будет очень трудно".
   - Я только передаю сообщение. Она сказала, что вам нужно знать, прежде чем вы сможете встретиться на обычном рандеву, на случай, если вы сможете заполучить его. Делай все возможное, сын мой: я уверен, что Бог направит тебя. Хочешь исповедаться?
   Герман покачал головой.
   - Нет, спасибо, отец. Я не знаю, с чего начать.
  
   ***
  
   За 12 месяцев, прошедших с тех пор, как он воссоединился со своей первой женой и сыном, Гюнтер Рейнхарт изо всех сил старался навещать их хотя бы раз в неделю в доме в Далеме. В одном отношении договоренность держалась очень хорошо. О матери Франца Германа не могло быть лучшего ухода, и разговоры о том, что ей придется переехать в дом престарелых или даже в больницу, были давно забыты. Фрау Германн понятия не имела, что ее превосходная медсестра на самом деле была врачом, и уж тем более не знала, что она еврейка и у нее двое детей. Ее слух был настолько плох, что она никогда не слышала ни шагов этажом выше, ни приглушенных детских голосов.
   Но во всех остальных отношениях их затруднительное положение становилось все более безнадежным. Положение евреев в Берлине ухудшалось с каждым днем: хотя для некоторых все еще была возможность эмигрировать, это было для тех, кто имел все необходимые документы и мог позволить себе взимать штрафные налоги. Но даже тогда им нужно было найти место, куда их можно было бы взять. Большая часть Европы была оккупирована. Ходили слухи о Швеции, даже об Испании. Местом, куда большинство людей стремилось попасть, была Швейцария, но эти границы были плотно закрыты с обеих сторон.
   Гюнтер, Роза и Франц придумали бесчисленное количество схем, чтобы вывезти их троих из страны, но у всех было слишком много рисков и слишком много недостатков. Гюнтер обычно приезжал после работы в среду. Это был тот день, когда его жена повела детей на уроки игры на фортепиано в Райникендорф, а потом они остановились на чай в любимом кафе на Гольцдамме. Они редко возвращались домой раньше 7:30, поэтому Гюнтер обнаружил, что если он уходит с работы в пять, то может спуститься в Далем, провести там полтора часа и вернуться домой в достаточное время.
   Он изо всех сил старался взять с собой немного еды и денег, и жена Франца Зильке всегда старалась быть там в одно и то же время, чтобы посидеть с фрау Германн, пока Роза поднималась наверх, к Гюнтеру и детям. В последнюю среду января Гюнтер прибыл в дом и обнаружил, что Франц Герман сидит в комнате наверху, которую Роза использовала как гостиную. Роза последовала за ним в комнату.
   'Где дети? Альфред в порядке? - спросил Гюнтер.
   'Они в порядке. Вы увидите Альфреда через минуту. Сначала мне нужно поговорить с тобой. Германн наклонился вперед на низком диване напротив Гюнтера и Розы. Его голова была низко склонена. Говоря, он продолжал смотреть на узорчатый ковер.
   - Боюсь, у меня плохие новости, Роза.
   Она громко вздохнула и схватила Гюнтера за колено.
   - Харальд?
   'Боюсь, что так.'
   Роза Стерн высоко подняла голову и повернулась к окну, на некоторое время откинувшись на плотные шторы. Когда она снова обернулась, глаза ее были полны слез. Гюнтер обнял ее и притянул к себе. Она уронила голову ему на плечо.
   - Расскажи мне все, Франц.
   - Я скажу тебе то, что знаю, Роза. Как вы знаете, нам вряд ли удастся напрямую добраться до Заксенхаузена: не могли бы вы рассказать нам, как поживает Харальд Штерн? Я начал слышать, что когда люди умирают в Заксенхаузене или любом другом из лагерей, в которые они доставили берлинцев, полиция появляется в доме ближайшего родственника. Они приносят с собой свой прах - вместе со счетом на оплату урны.
   - Нам действительно нужны все эти подробности, Франц?
   - Нет, Гюнтер, не беспокойся с моей стороны. Я должен это услышать.
   - Конечно, вы ближайший родственник Харальда, но, к счастью, власти не знают, где вы находитесь. Помнишь, несколько месяцев назад мне удалось разыскать адрес его старшего брата Пола в Шпандау? Я посетил его и сказал ему, что, насколько я знаю, вы были в Париже. Если его допросит гестапо, он не сможет сказать им то, чего не знает. От Харальда он тоже ничего не слышал, но сказал, что свяжется со мной, если узнает. Я не сообщил ему никаких своих данных; опять же, это слишком рискованно. Но я сказал, что постараюсь навещать его каждые несколько недель, и если у него будут новости, он сможет сообщить их мне тогда. Я был у него вчера, и он сказал мне...
   Германн остановился, чтобы достать из кармана носовой платок, и шумно высморкался. Его голос дрожал, когда он заговорил в следующий раз. - Они принесли урну на прошлой неделе. Говорят, он умер от сердечного приступа - естественных причин. Видимо так со всеми говорят. Мне так жаль, Роза.
   Наступившая тишина длилась всю жизнь и, как бывает в таких обстоятельствах, даже самый тихий, наименее навязчивый звук эхом разносился по комнате. Следующие десять минут Роза плакала, потом встала и прошлась по комнате, глубоко задумавшись. Когда она заговорила, ее голос звучал решительно. "Я принял решение, Гюнтер. Сделайте все возможное, чтобы вытащить Альфреда. Будет легче, если это будет только он, не так ли?
   Оба мужчины кивнули: это то, о чем они говорили уже несколько месяцев.
   "Мы все обречены. Альфреда будет легче всего вывезти контрабандой. Ты можешь сделать это?'
   Германн кивал головой вверх-вниз и из стороны в сторону, взвешивая возможности успеха. Может быть; есть шанс.
   - Мы можем попробовать Розу, я тебе обещаю, - сказал Гюнтер. - А потом мы вытащим тебя и Софию тоже.
   Было семь часов, когда Гюнтер Рейнхарт вышел из дома на углу улиц Кайзера Вильгельма и Арно-Хольцштрассе. Германн сказал, что пойдет с ним на станцию, а Зильке присмотрит за его матерью, позволив Розе остаться с обезумевшими детьми.
   Они шли молча, пока не оказались на Кёнигин-Луизе-штрассе, каждый погруженный в свои мысли и ошеломленный чудовищностью надвигающейся на них ситуации.
   - Мы должны вызволить Альфреда, пока не стало слишком поздно, - сказал Гюнтер. - Но это будет так трудно, Франц, так опасно. У мальчика нет документов. Если бы я мог каким-то образом отправить его в Швейцарию, то у меня есть хороший друг в Цюрихе, который позаботился бы о нем, но как я могу доставить его туда?
   Франц Германн какое-то время молчал, но Гюнтер заметил, что он то качает головой, то кивает, словно спорит сам с собой. Плюсы и минусы. Станция Подбельские аллеи уже была в поле зрения, когда Герман говорил, но только после того, как внимательно огляделся, чтобы убедиться, что никого нет в пределах слышимости: так в Берлине говорили в эти дни. - Речь идет о жизни вашего сына, Гюнтер, так что я могу вам полностью доверять, да?
   'Само собой разумеется.'
   - Позвольте мне сначала задать вам вопрос: какой вы старший пост в Рейхсбанке?
   "Достаточно старший: я руковожу отделом".
   - А насколько ты близок к Вальтеру Фанку?
   - Мы не друзья как таковые, но я хорошо справляюсь со своей работой, и он полагается на меня в некоторых вопросах: я занимаюсь нашими сделками со швейцарцами. Это очень важно для него.
   - А экономики стран, которые мы оккупировали, вы в них вмешиваетесь?
   - В какой-то степени, конечно, если нам нужно переправить деньги и золото из этих стран в Швейцарию. Почему ты спрашиваешь?'
   - Я хочу знать, насколько вам доверяют в Рейхсбанке. В конце концов, вы были замужем за евреем.
   - Это было много лет назад, Франц. И, помните, я развелся с ней. Это, без сомнения, где-то в файле, но это не проблема. Я даже убедился, что вступил в нацистскую партию. Отвечая на ваш вопрос, мне доверяют.
   - У меня есть... контакты, Гюнтер: люди, которые могут помочь вывезти Альфреда из Германии. Но они хотят что-то взамен, что-то, что вы можете заполучить.
   Двое мужчин теперь переместились к краю тротуара, стоя рядом с перилами и под деревом, ветви которого спускались прямо над их головами. Германн сделал паузу и глубоко вздохнул, собираясь сделать решительный шаг.
   - Давай, Германн, что случилось?
   "Я собираюсь спросить вас кое о чем: если вы об этом не слышали, пожалуйста, забудьте, что я когда-либо задавал этот вопрос. Ты понимаешь?'
   Он кивнул. Двое мужчин подождали, пока пожилая пара и их собака прошли мимо, кивая в ответ на их приветствие.
   - Вы когда-нибудь сталкивались с документом под названием "Директива 21"?
   Рейнхарт долго и пристально смотрел на Германна, в его глазах был ужас. Он выглядел более потрясенным, чем тогда, когда он встретил адвоката в баре и ему сказали, что Роза и дети вернулись в Берлин.
   'Серьезно?'
   'Да. Вы знаете об этом?
   'Я. Но откуда вы узнали об этом?
   - Ради всего святого, Гюнтер, говори тише. Вам не нужно это знать. Вы действительно видели его?
   'У меня есть. Вы знаете, насколько это сверхсекретно?
   - Расскажите, как вы получили к нему доступ?
   - В Рейхсбанке есть один экземпляр. Он хранится в сейфе в кабинете Функа, но я смог увидеть его, потому что он обеспокоен тем, что если это... подожди, Германн: ты скажи мне, о чем эта Директива, - скажи мне это, прежде чем я скажу что-нибудь еще.
   - Речь идет о планах вторжения в Советский Союз.
   - Тогда хорошо: Фанк и, без сомнения, многие другие - не что иное, как жадность. Они обеспокоены тем, что если - когда - произойдет это вторжение, у нас должен быть план, как заполучить активы, которые мы сможем, и перевести их на наши счета в швейцарских банках. Вот почему у меня есть доступ.
   - По-видимому, вы не можете взять его из кабинета Фанка?
   "И да, и нет: если мне нужно это увидеть, я должен направить письменный запрос его личному секретарю, и если он одобрит его, мне разрешат увидеть его в охраняемой комнате рядом с кабинетом Функа".
   - Ты один в этой комнате?
   "Личный секретарь Фанка должен остаться со мной, но он нетерпелив: обычно он остается на пять минут, а если мне кажется, что я задержусь дольше, он идет и садится за свой стол. который находится прямо за дверью.
   Двое мужчин очень медленно шли к станции Подбельские аллеи, разговаривая на ходу. Прошло восемь часов, прежде чем Гюнтер Рейнхарт вернулся в свой дом в Шарлоттенбурге к неизбежному гневу жены. Однако ему было на это плевать.
   Он должен был составить план.
  
   ***
  
  
   Глава 15: Лондон и Лиссабон, февраль 1941 г.
  
   Ветреным днем во вторник в начале февраля капитана Эдгара вызвали в кабинет Кристофера Портера на верхнем этаже здания, которое лучше всего охарактеризовать как функционирующее. Эдгар стоял у узкого окна, выходящего на площадь Сент-Джеймс, спиной к своему начальнику, который, казалось, чувствовал себя в присутствии Эдгара еще более неловко, чем обычно.
   - Я хочу, чтобы ты сел, Эдгар.
   Эдгар обернулся, прислонившись к подоконнику.
   - Вы сказали, что это срочно, сэр. Перед "сэр" была пауза.
   Портер откашлялся и нервно поправил подставку для авторучки на столе. - Должен сказать тебе, Эдгар, что на Даунинг-стрит меня постоянно критикуют. Это очень трудно.
   - Мне жаль это слышать, сэр. Это связано с чем-то конкретным?
   "В связи с нашей разведкой, что Германия может планировать вторжение в Советский Союз. Вы настаивали на том, чтобы это было полной тайной, но теперь об этом узнали на Даунинг-стрит, и они, мягко говоря, недовольны. Их точка зрения - и мне сообщили, что это во многом точка зрения премьер-министра - состоит в том, что мы должны были с самого начала делиться своими разведданными, и такие планы существовали более широко".
   - Но ведь мы не обязаны делиться каждой крупицей неподтвержденной разведывательной информации?
   - Действительно, Эдгар, но это больше, чем "обрывок неподтвержденных сведений", не так ли? Мы знали о встрече в Бад-Райхенхалле в июле прошлого года и знаем об этой директиве, изданной Гитлером в декабре, не так ли? Премьер-министр считает, что на данный момент это самая важная область разведки, и мы должны сделать все возможное, чтобы заполучить ее. Мне очень ясно дали понять, что к нашей неспособности поделиться этими сведениями относятся очень серьезно: единственный способ искупить свою вину - получить в свои руки этот жалкий документ. Если...'
   "... Возьми это в свои руки! Вы шутите? Если это серьезно мнение Даунинг-стрит, то нужно больше всего беспокоиться об их понимании реальности. Нам сказали, что существует не более девяти экземпляров этой Директивы 21. Мысль о том, что мы можем получить один из них, нелепа. Как ваши приятели с Даунинг-стрит предлагают нам это сделать?
   Портер теперь возился с большим промокательным блокнотом на столе.
   - Тебе нужно пойти туда, Эдгар.
   'В Германию?'
   - Нет, если мы сможем этого избежать. Я думал об этом Хантере?
   - Генри Хантер? Эдгар начал ходить по комнате, снова повернувшись к окну, глубоко задумавшись. - Это неплохая идея, сэр, я вам это соглашусь. Его пробный запуск в Германии в прошлом году прошел хорошо. Он все еще в Швейцарии: у него отличное прикрытие, чтобы отправиться в Германию.
   - Лучше всего вам добраться до Швейцарии через Португалию и Испанию: другого пути пока не видно. Как только вы благополучно окажетесь там, мы сможем осмотреться.
   Эдгар недоверчиво уставился на Портера, когда до него дошло, что он говорит серьезно.
   - В какую еще страну ты бы хотел, чтобы я заскочил, пока я там? Италия наверное? Польша? И как ты предлагаешь мне выбраться оттуда?
   Портер улыбнулся, открыв ящик стола и вытащив небольшую стопку конвертов.
   - Вот здесь, Эдгар, я думаю, я смогу удивить даже тебя!
   - Значит, ты серьезно?
   "В самом деле, я Эдгар: не только серьезный, но и находчивый. Вы можете знать, а можете и не знать, что есть регулярные ежедневные авиарейсы из Бристоля в Лиссабон. Вы не представляете, как это было тяжело, но мне удалось обеспечить вам место на рейс в этот четверг.
   'В этот четверг?' Эдгар выглядел удивленным. - А когда я доберусь до Лиссабона?
   - Ну, Лиссабонский вокзал - это шоу Сэнди Моргана. Он устроит вам встречу с Тельмо, и вы втроем увидите, где мы находимся по отношению к нашей даме в Берлине. После этого Морган доставит вас в Испанию и в Барселону: оттуда в Швейцарию летают регулярные рейсы Swissair. Из Барселоны вам придется отправиться в Швейцарию под вашим американским прикрытием: боюсь, альтернативы нет: швейцарцы сейчас ужасно нервничают из-за нас.
  
   ***
  
   Капитан Эдгар прекрасно понимал, что его, похоже, сыграл персонаж одного из тех криминальных романов Агаты Кристи, которые так любила его жена.
   Был полдень, и он и другие персонажи собрались в сквозняке в аэропорту Уитчерч, недалеко от Бристоля. Там было 15 пассажиров, в том числе священник, две пожилые женщины, закутанные в меха, женщина в сопровождении маленького мальчика и двое мужчин, говорящих по-португальски. Эдгар почти ожидал, что к нему присоединится бельгийский сыщик с навощенными усами.
   Прошел час с тех пор, как Эдгар зарегистрировался на рейс. В целях поездки он путешествовал по британскому дипломатическому паспорту на имя достопочтенного Энтони Дэвиса. "Достопочтенный", как предположил Эдгар, был примером школьного юмора Портера. Достопочтенный Энтони Дэвис имел при себе различные письма о том, что он проведет неопределенный период времени в британском посольстве в Лиссабоне, занимаясь "консульскими услугами".
   Через несколько минут после полудня пассажиров вывели из салона через перрон к самолету DC-3, который должен был доставить их в Лиссабон. Через несколько минут они уже были в воздухе, направляясь на запад вдоль Бристольского канала и в сторону моря. Когда из низких облаков выглянула южная оконечность Ирландии, самолет изменил курс, и в этот момент капитан обратился к пассажирам:
   "Добро пожаловать на борт этого рейса BOAC из Бристоля в Лиссабон, куда мы ожидаем прибыть сразу после четырех часов вечера по местному времени. Из-за летных правил военного времени мы будем летать на максимальной высоте трех тысяч футов.
   Эдгар закрыл глаза и попытался отдохнуть, пока капитан продолжал говорить. Он вспомнил, как ему сказали, что все пилоты на этих рейсах были голландцами: им удалось доставить большую часть флота KLM в Великобританию незадолго до вторжения Германии в Нидерланды, и теперь они и их самолеты обслуживали несколько оставшихся рейсов BOAC.
   К его удивлению, Эдгар, должно быть, сразу заснул, потому что его разбудила суровая стюардесса, трясшая его за локоть. Они начали снижение в аэропорту Портела.
   Самолет летел низко, огибая португальское побережье, небо было безоблачным, и остатки солнца освещали землю слева от них. Эдгар взглянул направо: через проход священник горячо молился, крепко сжимая в руках четки. Самолет резко накренился над городом, под ним проносились здания. Через минуту под ними появился аэропорт Портела. Пилот сделал один проход над аэропортом, развернулся на 180 градусов и начал заход на посадку.
  
   ***
  
   В британском посольстве, недалеко от Руа-де-Сан-Домингос, Сэнди Морган встретила Эдгара, как старого друга, каким он и был. Он поспешно вышел из-за стола в мятом белом костюме и, схватив его за руку и горячо пожав ее, достал из шкафа у окна большую бутылку "Беллс". На его столе стояли два стакана, один из которых он пододвинул к Эдгару.
   "Теперь, старина, держу пари, что ты сможешь сделать с одним из них?"
   Эдгар улыбнулся.
   - Надеюсь, удачный полет? Удивительно, как нам это сойдет с рук: не могу понять, как они просто не стреляют в наши самолеты. Имейте в виду, я полагаю, мы сделали бы то же самое с их, а? Удобный, хотя, не могу передать вам, сколько полезных вещей мы забираем в аэропорту. У нас есть люди, которые смотрят его все время. Немцы тоже, так что я полагаю, что мы компенсируем друг друга. Даже забрать их газеты, которыми очень увлекается Лондон. Во всяком случае, ура!
   Морган одним глотком допил свой виски, который явно не был первым за день, и быстро наполнил свой стакан новой бутылкой, которую достал из-за стола. Эдгар провел рукой по стакану и покачал головой.
   - А теперь быстро пробежимся по плану. Идея в том, что ты остаешься у меня дома, который находится в пристройке к посольству, так что тебе не нужно, чтобы тебя видели на улице. Завтра мы устроим вам аккредитацию в Министерстве иностранных дел. Поправьте меня, если я ошибаюсь, но, по слухам, вы здесь, чтобы проверить нашу консульскую систему?
   'Что-то такое.'
   - Как ни странно, они могли бы разобраться, но я не могу представить, чтобы тебя это интересовало. Это дает вам необходимое прикрытие: PVDE внимательно следит за нами, но их не так уж сложно обмануть. Идея в том, что через пару дней вы заболеете чем-то неприятным, что задержит вас в постели на пару недель. Доктор, к которому мы обращаемся, - довольно услужливый парень; он подтвердит любую историю. Это даст нам достаточно времени, чтобы доставить вас в Барселону и Швейцарию, а затем обратно и домой без обнаружения PVDE. Звучит разумно?
   Эдгар кивнул, немного неуверенно. Сэнди Морган, несмотря на его манеры, был хорошим оператором. Он был одним из немногих начальников резидентуры, которым доверял.
   - Мы встретимся с Тельмо либо в субботу, либо в воскресенье: тогда спокойнее, легче со всех сторон. Точно узнаю только завтра поздно. Если все пойдет хорошо, в понедельник вы отправитесь в Испанию. Мадридский вокзал позаботится о вас и доставит в Барселону, а оттуда вылетит в Швейцарию. Я так понимаю, вы будете использовать американское прикрытие?
  
   ***
  
   Воскресенье было теплым; это было почти по-весеннему. Эдгар и Морган сидели на балконе маленькой квартиры Моргана в пристройке посольства и потягивали свежий кофе. Эдгар знал, что Морган ушел из квартиры очень рано утром, до шести, насколько он мог судить.
   - Я бы не сказал, что Тельмо трусит, но он нервничает, Эдгар. В этом городе не все в порядке. Португалия призвана быть нашим старейшим союзником, но Салазар никому не доверяет: ни нам, ни немцам, ни, конечно, Испании. Кажется, он вбил себе в голову, что Испания планирует вторгнуться в это место. В итоге все очень нервничают. PVDE наблюдают за всеми, и Тельмо беспокоится, что они наблюдают за ним. Он пытался отплакаться в пятницу вечером, а потом еще раз прошлой ночью, поэтому сегодня утром мне пришлось улизнуть. Он согласился встретиться с тобой, Эдгар, но будь с ним помягче. В конце концов, он один из нас.
   'Где и когда?'
   "Сегодня днем: надеюсь, тебе нравится футбол".
  
   Морган и Эдгар покинули посольство тем же утром, с разницей в полчаса, и через час встретились, как и было условлено, в баре на Россио. Затем они путешествовали на трамвае, такси, пешком и снова на трамвае. К тому времени, когда они закончили свой второй трамвайный путь, они уже были частью толпы, двигавшейся в одном направлении. Они были, объявил Морган, в Люмиаре.
   - Мы на севере города, недалеко от аэропорта.
   Через двадцать минут Эдгар впервые в жизни оказался на футбольном поле.
   "Краткий брифинг, Эдгар: сейчас вы находитесь на Кампо-ду-Лумьяр, домашнем стадионе клуба "Спортинг де Португалия", который всегда называется "Спортинг". Это один из лучших клубов страны; кто- то скажет, что это лучший клуб, хотя я осмелюсь предположить, что "Бенфика" и "Порту" могут не согласиться. Сегодня днем их соперником будет "Баррейренсе", так что это что-то вроде местного дерби".
   Теперь они шли вдоль прилавка, Морган внимательно осматривал ряды.
   "Чтобы вы не выглядели слишком невежественными, "Спортинг" - зеленым, "Баррейренсе" - красным.
   - А кого мы хотим завоевать, Сэнди?
   'Не важно, не так ли? Лично у меня слабость к "Бенфике", так что я не против. "Баррейренсе" в этом году довольно хорошая команда, так что это может быть близкая игра. Возможно, будет лучше, если ты все равно не будешь слишком много кричать. Хлопайте в нужных местах. Ах... хорошо, есть Telmo; так он все-таки появился. Теперь не забывайте быть с ним добрым - заставьте его чувствовать себя желанным. Мы ведь не хотим, чтобы он охладел к нам, не так ли?
   В самом конце ряда стоял Тельмо Роша Мартинс и небрежно махал им рукой. А вот и я. Он был небольшого роста - около пяти футов пяти дюймов, лысый, с аккуратными усами и в круглых черных очках. В Кампу-ду-Лумьяр уже собралась большая толпа , и Тельмо, закутанный в большую, слегка потертую куртку, был лишь одним из них.
   Это был первый раз, когда Эдгар действительно встретил Тельмо Роча Мартинша, одного из самых важных британских агентов в Португалии. Тельмо был государственным служащим среднего звена в португальском Министерстве иностранных дел - не слишком уважаемым и не настолько высокопоставленным, чтобы считаться дипломатом, но из тех государственных служащих, которые следят за тем, чтобы все шло гладко, в то время как другие люди захватывают славу. Это было источником растущего негодования Тельмо, которое побудило его обратиться к британцам, когда война началась, с предложением передать информацию, за которую переходят из рук в руки деньги.
   Теперь его статус и сдержанность идеально подходили ему. Никто ни на мгновение не заподозрил этого миниатюрного человека в очках. Качество разведки, которую он передавал британцам, все время улучшалось. Ему дали миниатюрную камеру, и сначала передавались копии сводок министерства и несколько телеграмм из зарубежных посольств. Затем, в начале 1940 года, Тельмо спросил Моргана на одной из их регулярных встреч, не будет ли он случайно заинтересован в получении дополнительных материалов из Берлина?
   Таков был ответ Моргана, постаравшийся показать, что он не слишком отчаялся. Лондон требовал чего- либо из Берлина, таковы были их источники в городе. И мы имеем в виду что угодно: даже чертовы автобусные билеты!
   То, что придумал Telmo, было намного лучше, чем "проклятые автобусные билеты". Были брифинги министерства иностранных дел Германии, протоколы встреч с немецкими официальными лицами, оценки сильных и слабых сторон вооруженных сил, телеграммы: половина содержимого дипломатической почты, насколько Морган мог разобраться. И судя по тому, что говорил ему Лондон, все это было первоклассным материалом. Отличная работа. Много больше этого будет хорошо делать спасибо!
   Но Морган был осторожным парнем. Он прекрасно понимал, что эти сведения, поступающие из Берлина, могут оказаться слишком хорошими, чтобы быть правдой, и, если это так, он не хотел, чтобы его обвиняли в этом. Итак, однажды субботним днем он взял Тельмо покататься в Кашкайш, и они отправились на долгую прогулку по набережной.
   Лондон хочет знать, почему вы получаете такой хороший материал из Берлина?
   Они шли довольно долго, и Тельмо ничего не сказал, очевидно, взвешивая, признаться ему или нет.
   - Я подумывал обсудить это с вами. Если когда-нибудь возникнут проблемы, вы обещаете, что сможете доставить меня в Англию, может быть, на одном из ваших конвоев?
   - Я бы сделал все, что в моих силах, Тельмо: а о какой проблеме ты думал?
   "Если они когда-либо заподозрили меня, что-то в этом роде. Я хотел бы поехать в Англию. Я хотел бы иметь дом в Лондоне. Может быть, рядом с Букингемским дворцом.
   - Я бы, конечно, посмотрел, что мы можем сделать. Не знаю, насколько близко к Дворцу, но есть и другие прекрасные районы Лондона.
   - А если меня будет сопровождать мой источник в Берлине, будет ли это проблемой?
   'Нет! Нисколько. Конечно, мне нужно знать, кто этот человек...
   - Даже если бы мы не были женаты?
   Так Тельмо Роча Мартинс рассказал Сэнди Морган все о донье Марии ду Росарио. Он рассказал ему, как донья Мария была секретарем его начальника отдела в Министерстве иностранных дел; как они сблизились и в конце концов стали любовниками; что он не сможет бросить жену, остаться на работе и остаться в Португалии. Он рассказал Моргану о том, как донья Мария овладела немецким языком и была переведена в посольство в Берлине, но не раньше, чем он доверился ей, и она согласилась предоставить информацию. В ее случае мотивация была личной и политической. Ее невеста была заключена в тюрьму во время переворота 1926 года и вскоре умерла. После этого она покинула Порту и переехала в Лиссабон, пробираясь через различные правительственные министерства вокруг площади Праса-ду-Комерсиу.
   Тельмо выбрал хорошее место. Они были в конце первого ряда своего квартала, так что перед ними или справа никто не сидел. Морган сидел между Тельмо и Эдгаром, выступая в роли переводчика.
   - Мы очень благодарны тебе, Тельмо, - тихо сказал Эдгар, делая паузу, пока Морган переводил. - Очень, очень благодарен. Я хочу, чтобы вы знали, как мы ценим вашу помощь. Уверяю вас, если здесь, в Португалии, когда-нибудь возникнет... проблема, мы сделаем все возможное, чтобы доставить вас в Лондон.
   Тельмо улыбнулся и кивнул головой, не отрывая взгляда от поля. 'Я очень благодарен. Но можете ли вы пообещать мне, что это заверение будет относиться и к донье Марии?
   'Конечно.'
   Они остановились, когда вокруг них поднялась толпа: на краешке штрафной сфолили на игроке "Спортинга". Они продолжали стоять во время выполнения штрафного удара, а после того, как он пролетел над перекладиной, сели.
   - Мне нужно спросить вас о Доне Марии. Она присылает много материалов. Как она умудряется это делать? Ее вообще не подозревают?
   - Уверяю вас, она осторожна. Благодаря моей работе я могу видеть дипломатическую почту вскоре после того, как она доставлена в Министерство, до того, как ее увидит кто-либо, кроме клерка. Затем я могу взять материал, который весь в коде. Другие люди не могут его заметить. Нас никто не подозревает. Но я должен сказать тебе кое-что важное.
   Была еще одна задержка, когда вингер Баррейренсе обыграл несколько защитников "Спортинга", а затем пробил мимо. - Наша защита сегодня слишком медленная, слишком медленная, - задумчиво сказал Тельмо. - Послушайте, пожалуйста, внимательно: донья Мария передала ваше сообщение Гюго насчет того, чтобы завладеть этим документом. Сообщение пришло в пятницу. Хьюго хочет, чтобы вы знали, что он может получить документ: похоже, у него есть источник, который имеет к нему доступ. Но есть цена, которую нужно заплатить.
   'Сколько?'
   "Спортинг" забил, и толпа вскочила. Все вокруг похлопывали своих товарищей по спине, как будто они участвовали в голе. Тельмо выглядел довольным.
   "К счастью, наша атака намного лучше, чем наша защита", - сказал он. "Это не деньги. Это намного сложнее. Вам лучше слушать внимательно.
   Эдгар внимательно слушал. Это было сложно. Ему нужно как можно скорее попасть в Швейцарию.
   Из раздумий его вывел только второй гол "Спортинга".
   Игра закончилась со счетом 2:0. Если бы все в жизни было так ясно, подумал Эдгар, когда они оторвались от земли, а Тельмо растворился в толпе.
  
   ***
  
  
   Глава 16: Лондон, февраль 1941 года
  
   К полудню среды 12 февраля Кристофер Портер уже более часа ждал в узком коридоре хорошо охраняемого сквозняком под зданием Адмиралтейства в Уайтхолле после назначенного времени. Когда его, наконец, вызвали в офис, снаружи которого он ждал, не было ни извинений, ни объяснений, только слегка раздраженный взгляд сэра Роланда Пирсона.
   - Чем я могу вам помочь, Портер? Сэр Роланд когда-то был его коллегой, но теперь работал на Даунинг-стрит и в настоящее время имел ухо премьер-министра по всем вопросам, связанным с разведкой. Он производил впечатление, что стал слишком важным, чтобы тратить время впустую.
   "Как вы знаете, сэр Роланд, мы встретились 3-го числа, когда вы ясно изложили отношение премьер-министра к нашей информации из Берлина и директиве о возможном вторжении в Советский Союз. Впоследствии я отправил Эдгара в Лиссабон, где в воскресенье он встретился с нашим источником Тельмо.
   'Тельмо: напомнить мне?'
   Тельмо Роча Мартинс: он работает в Министерстве иностранных дел Португалии в Лиссабоне и оказался для нас чрезвычайно полезным источником информации. Его главный информатор - донья Мария ду Росарио, которая секретарь военного атташе португальской миссии в Берлине. Помимо передачи информации через Telmo, она также является контактным лицом Хьюго-Франца Германа, берлинского юриста, который работает на нас. Любая информация, которая у него есть, или сообщения, которые у нас есть для него, поступает через дону Марию в португальской дипломатической почте.
   Портер открыл блокнот и надел очки для чтения.
   - Когда Эдгар встретился с Тельмо в воскресенье, он передал последние новости от Хьюго. Мы знали, что Хьюго приютил еврейскую семью, что мы считали ненужным риском и поэтому не полностью одобряли это. Однако выясняется, что эта семья может иметь решающее значение для получения нами копии директивы. Семья, которую приютил Хьюго, состоит из Розы Стерн и двоих ее детей: 11-летнего мальчика по имени Альфред и пятилетней девочки по имени София. Муж Розы, бизнесмен по имени Харальд Стерн, был арестован нацистами где-то в конце 1939 года и впоследствии умер - или был убит - в одном из их лагерей для военнопленных. Стерн был отцом Софии, но не Альфреда. Отец Альфреда - некий Гюнтер Рейнхарт, первый муж Розы. Рейнхарт не еврей: он и Роза развелись в 1935 году после гитлеровского закона, запрещающего браки между евреями и неевреями".
   - Надеюсь, эта семейная сага ведет к чему-то важному, Портер.
   - Так и есть, сэр. Насколько мы понимаем, Рейнхарт и Роза Стерн остались в хороших отношениях, и он сделал все, что мог, чтобы помочь им. Роза и дети переехали в Париж, но вернулись в Берлин, когда Харальда арестовали - возможно, он остался там, чтобы попытаться уладить некоторые деловые вопросы. Теперь их прячут в доме родственника Хьюго. Однако Рейнхарт работает в Рейхсбанке, где занимает довольно высокий пост. Частью его работы является помощь в вывозе денег из стран, оккупированных немцами. В этом отношении, похоже, у него есть доступ к копии этой Директивы 21".
   'Боже мой.'
   - Боже мой! Вы понимаете, почему мне нужно было дать вам предысторию.
   - А этот Рейнхарт - он может снабдить нас Директивой 21?
   'Да, но...'
   "...Он хочет денег, я полагаю: сколько?"
   - Я только хотел бы, чтобы это было так просто. Его условие состоит в том, чтобы мы тайно вывезли его сына Альфреда из Берлина. У Рейнхарта есть друг в Цюрихе: как только Альфред будет благополучно доставлен к этому другу, он передаст Хьюго копию Директивы 21.
   Сэр Роланд откинулся на спинку стула и уставился в потолок, как будто решение могло быть скрыто в паутине, которую он заметил над сводом.
   - Так как же нам доставить Альфреда в Цюрих?
   - Пока мы говорим, сэр Роланд, Эдгар уже на пути в Швейцарию. У нас там есть агент по имени Генри Хантер. Хантер также имеет подлинное швейцарское удостоверение личности и может путешествовать с ним в Германию. Год назад мы отправили его туда в своего рода тестовую миссию, которая прошла хорошо. Я сказал Эдгару, что он и Бэзил Ремингтон-Барбер должны придумать план, как доставить Хантера в Берлин и снова отправиться туда с Альфредом.
   - Что будет непросто.
   - Действительно, сэр Роланд. Но мы должны вызволить Альфреда - награда слишком велика, чтобы не пытаться.
   Сэр Роланд встал, отошел от стола и подошел к своему столу, взял с него серебряную коробочку и закурил выбранную от нее сигарету. Он предложил коробку Портеру, но тот отказался, затем снял куртку и повесил ее на спинку стула. На стене позади него висела карта Европы, и какое-то время он изучал ее, заново знакомясь с различными местами. Указательным пальцем он провел наклонную линию на юг от Берлина до Цюриха.
   - И как только этого Альфреда благополучно доставят к этому другу в Цюрих, мы получим отчет?
   - Как только друг это подтвердит.
   - И я полагаю, Хьюго передает отчет донье Марии, как ее там, и она кладет его в дипломатическую сумку, и мы забираем отчет в Лиссабоне?
   Портер закрыл блокнот и сложил очки для чтения. Дважды он начал говорить, но колебался. Он то сжимал, то разжимал кулаки и явно с трудом понимал, с чего начать.
   - Могу я быть с вами предельно откровенным и честным, сэр Роланд?
   - Я все равно надеялся, что так было до сих пор, Портер.
   Руки Портера теперь были сложены, словно в молитве. Он глубоко вдохнул, прежде чем заговорить.
   - Я полностью согласен с тем, что наиболее очевидный путь доставки директивы из Берлина - через португальскую дипломатическую почту. Но если у нас есть главная цель получить этот документ, так это помочь доказать русским, что их предполагаемые союзники не то, чем кажутся, и на самом деле имеют планы вторжения в них. Правильный?'
   Сэр Роланд кивнул.
   "До сих пор русские предпочитали игнорировать все эти предупреждения, особенно те, которые можно приписать нам. Откровенно говоря, они не верят тому, что мы им говорим. Они убеждены, что наши мотивы - разжечь ссору между ними и немцами. Они предпочитают верить в то, что информация, которую мы им передаем, является ложной. Нас беспокоит то, что если мы - британцы - покажем им директиву или расскажем о ее содержании, они так же проигнорируют их, как и все остальные предупреждения. Все значительные усилия по получению директивы будут потрачены впустую".
   - Что вы тогда предлагаете Портеру?
   - Здесь я должен быть очень откровенен. Генри Хантер, наш агент в Швейцарии, не совсем тот, кем кажется. Думаю, я все-таки возьму эту сигарету, сэр Роланд.
   Сэр Роланд присоединился к Портеру за столом и положил на него серебряную коробку из-под сигарет, а за ней и коробок спичек. Он заметил, что Портер слегка дрожит, зажигая сигарету.
   "Некоторое время мы смотрели на Хантера. Он идеален во многих отношениях: очень хорошая швейцарская идентичность, он говорит на всех соответствующих языках. Даже швейцарцы считают, что он швейцарец, если вы понимаете, о чем я. Мы подобрали его здесь незадолго до начала войны: он пытался вывезти деньги, доставшиеся ему по наследству, и мы предоставили ему выбор: работать на нас или провести несколько лет, разбивая камни, или делать то, что мы заставляем людей делать в тюрьмах. эти дни. Он решил работать на нас".
   'Хороший.'
   "Однако чего он не знал - и до сих пор не знает - так это того, что мы знаем о нем кое-что еще, а именно то, что он уже был завербован в качестве агента: русскими".
   Сэр Роланд подносил сигарету ко рту. Теперь он остановился, держа его в воздухе. Он наклонился к Портеру.
   'Действительно? Когда это произошло?'
   - Мы думаем, что это было где-то в 1930 или 1931 году, сэр Роланд, через пару лет после того, как он вместе с матерью и отчимом переехал в Женеву из Цюриха. Бэзил Ремингтон-Барбер имел информатора в женевском отделении Коммунистической партии Швейцарии. Он подумал, что нам будет интересно, потому что у Хантера было двойное гражданство Великобритании и Швейцарии. Он видел Хантера на одной или двух встречах, а потом исчез из поля зрения. Обычно мы не придали бы этому большого значения: многие молодые парни посещают такие встречи, а потом теряют к ним интерес. Но информатор Ремингтон-Барбера думал, что видел, как Хантер болтал с французом, который, по слухам, имел связи с Коминтерном; и мы знаем, что это хорошо зарекомендовавшая себя вербовочная тактика советских спецслужб, заключающаяся в том, чтобы следить за вероятными новобранцами, которые вступили или пытаются вступить в их местные коммунистические партии. Что происходит, так это то, что они замечают кого-то, а затем убеждают их, что лучший способ служить делу - это не быть членом партии, а работать на них. Они выходят из партии, все записи уничтожаются, и они не проявляют никакой внешней принадлежности к коммунизму или интереса к нему - часто даже наоборот. Мы предполагаем, что именно это и произошло с Хантером.
   - А как и когда вы узнали, что он советский агент?
   - Только в начале 39-го. Мы думаем, что ему, должно быть, сказали залечь на дно, пока он им не понадобится, и, конечно же, учитывая то, как он жил в Женеве, ни у кого не было бы никаких причин его подозревать. Виктор Красоткин. Очень умный парень: базируется в Париже, но перемещается по Западной Европе, как будто это место принадлежит ему. На самом деле он был гениален, но наши люди в Париже знали о нем и какое-то время имели с ним кого-то очень близкого. Этот человек сообщил нам об англичанине швейцарского происхождения, который был одним из агентов Виктора. Узнав об этом, мы попытались завербовать его, и он скорее попал в наши руки".
   - Но какое это имеет отношение к директиве?
   "Как только Генри доставит мальчика Альфреда в Цюрих и Райнхарт получит зеленый свет, Генри может вернуться в Берлин и вернуть документ в Швейцарию".
   "Смысл этого существа...?"
   - Он будет хорошо осведомлен о том, насколько важен этот документ - совершенно секретно и так далее. Мы знаем, что как только он вернется в Швейцарию, он обязательно покажет ее Виктору Красоткину, еще до того, как передаст ее Эдгару. Так русские узнают, что это подлинное. Это будет исходить прямо изо рта, так сказать. Тогда им придется в это поверить, не так ли?
  
   ***
  
  
   Глава 17: Цюрих, февраль 1941 г.
  
   Под именем Патрика Т. О'Коннора-младшего, гражданина США, Эдгар вылетел из аэропорта Мунтадас в Барселоне незадолго до десяти утра на рейсе 1087 авиакомпании Swissair. Самолет приземлился в Локарно вовремя, в четверть первого. Пять часов спустя он был в маленькой квартирке над скобяным магазином на Бастайплац. Его впустил приятный на вид австриец, представившийся Рольфом.
   "Не стоит беспокоиться о Рольфе, - заверил его Ремингтон-Барбер. - Совершенно достоверно: он австрийский социал-демократ. Уитлок завербовал его в Вене где-то в 36-м. Нацисты ворвались в Вену в марте 1938 года, и вскоре после этого появился Рольф: он ненавидит немцев больше, чем мы, если это возможно. Его невеста у них в плену. Когда Уитлоку пришлось покинуть Вену и он узнал, что Рольф находится здесь, в Швейцарии, он порекомендовал его мне".
  
   ***
  
   Бэзил Ремингтон-Барбер и Генри Хантер прибыли в Цюрих поздно вечером в четверг и остановились в том же отеле на Этенбахгассе, где Генри останавливался в феврале прошлого года, в ночь перед отъездом в Штутгарт. На следующее утро Ремингтон-Барбер оставил Генри в его комнате отдыхать и встретился с Эдгаром, как и было условлено, на Банхофки. Вместе они смотрели, как шумная баржа продвигается вверх по Лиммату.
   - Хантер в порядке?
   - В некотором роде, да. Подобрали его вчера утром в Женеве во время утренней прогулки и сказали, чтобы он собрал вещи, попрощался, и мы отправляемся в Цюрих. Прошел год с тех пор, как он был в Германии, и я думаю, что он решил, что мы забыли о нем. Не очень рад, что не сказал ему, что происходит, но ведь я и сам едва ли знаю, не так ли?
   - И вы дали ему возможность установить контакт?
   - Естественно. Я сказал ему, что мы сядем на часовой поезд до Цюриха, и я встречу его на платформе с его билетом без четверти час. Это дало ему широкие возможности передать другим своим людям сообщение о том, что что-то может происходить. Хорошо подвешивать перед ними какую-нибудь наживку.
   "Хорошо, молодец Василий. Простите за уклончивость, но мне нужно кое-кого выследить. Пойдемте в квартиру сегодня днем с Хантером.
  
   ***
  
   Учитывая все обстоятельства, для Генри Хантера это были не самые лучшие полтора дня, и никаких признаков улучшения не было. В четверг Бэзил Ремингтон-Барбер увез его из Женевы, почти не объяснив ничего, кроме: "Мы едем в Цюрих: собираемся на несколько дней. Не забудьте паспорт. Последующее путешествие на поезде прошло в основном в тишине, Ремингтон-Барбер отказался отвечать на вопросы Генри.
   Затем Ремингтон-Барбер приказал ему оставаться в своем маленьком душном гостиничном номере большую часть утра пятницы. Он понятия не имел, что происходит или что произойдет, поэтому он чувствовал себя все более и более беспокойным. Какая-то часть его - правда, очень маленькая часть - испытала облегчение от того, что после года отсутствия вестей от британцев у них наконец появились планы на него. Еще меньшая часть его была взволнована перспективой того, что могут включать в себя эти планы. Он провел прошедший год, размышляя о том, что поездка в Штутгарт и Эссен была сопряжена с опасностями, но волнение от столь успешного завершения миссии удивило его. Последующие месяцы были смесью скуки и нервного ожидания: к этому добавлялось давление службы двум господам. 100 фунтов, ежемесячно перечисляемые на его счет в Credit Suisse, были некоторым утешением.
   Теперь Ремингтон-Барбер послала дружелюбного австрийца по имени Рольф, чтобы отвести его в маленькую квартирку над скобяным магазином на Бастайплац. Было 3:30 дня, и они ждали в скудно обставленной гостиной большую часть часа. Генри сидел на неудобном диване, а Ремингтон-Барбер нервно ходил по комнате, подбегая к окну, выходящему на Бастайплац, каждый раз, когда слышал шаги внизу. Дипломат почти ничего не говорил с тех пор, как они туда прибыли. Сядь вон там, Генри; да, мы кого-то ждем; пожалуйста, будьте терпеливы.
   В конце концов прозвенел звонок, и Ремингтон-Барбер отправила Рольфа вниз, чтобы тот открыл дверь. Генри услышал, как две пары шагов поднимаются по лестнице. Сначала он не узнал высокую фигуру в фетровой шляпе, которой пришлось наклониться, когда он вошел в дверь. Но затем он снял фетровую шляпу и сказал "Генри" - не более того, просто "Генри" - прежде чем снять плащ и перекинуть его через стул, а затем наклонить единственное кресло так, чтобы оно оказалось прямо напротив дивана.
   - Садись, Бэзил, ты меня нервируешь. Не надо постоянно смотреть в окно: за мной никто не пошел; Я могу заверить вас в этом. Сделай себя полезным - передай мне эту пепельницу, а потом иди и сядь рядом с Генри. Кто-нибудь из вас хочет сигарету?
   Эдгар откинулся на спинку кресла, вытянув свои длинные ноги так, что они почти касались ступней двух мужчин напротив него. Не потрудившись подавить серию зевков, он на мгновение закрыл глаза, и какое-то время ему казалось, что он вот-вот заснет. Затем он сел прямо, хлопнул себя по бедрам и потер руки.
   - Верно - к делу. Генри, ты выглядишь довольно потрясенным, увидев меня: я полагаю, это понятно. Я полагаю, ты надеялся, что больше никогда меня не увидишь, а?
   Генри ничего не сказал.
   - А вы хорошо себя чувствуете, Генри?
   'У меня все хорошо, спасибо. И ты?'
   - Бэзил сказал мне, что твоя маленькая поездка в Германию в прошлом году прошла хорошо.
   Генри хотел было ответить, но Эдгар поднял руку, останавливая его.
   - И, как я полагаю, деньги поступают на ваш счет каждый месяц, как и было обещано? Вместе с 500, которые вы получили после поездки.
   Генри ответил, что да.
   - В каком-то смысле именно поэтому я здесь: пришло время сделать что-то еще, чтобы заработать эти деньги. Что если я скажу вам, что вы возвращаетесь в Германию?
   Генри побарабанил пальцами по коленям и очень медленно кивнул головой. - В Эссен?
   "Боже мой, нет. Мы вряд ли можем позволить убийце вернуться на место преступления, не так ли? Эдгар от души рассмеялся, и Ремингтон-Барбер нервно присоединился к нему.
   "Мы думали, что Берлин внесет приятные изменения".
   Генри вопросительно посмотрел на Эдгара, словно пытаясь понять, серьезно ли говорит мужчина напротив него.
   'Берлин?'
   - Да, Генри, Берлин. Столица Третьего рейха".
   'Действительно?'
   'Да, действительно. Слушай, я мог бы рассказать тебе все об этом сейчас, но я просто повторюсь позже. Через час или около того к нам приедет парень, и тогда мы выложим все наши карты на стол. Кстати о столах, Бэзил, как насчет чаю, а?
   Бэзил Ремингтон-Барбер направился к маленькой кухне и остановился в дверях.
   - Эдгар, ты уверен, что этот парень объявится?
   - Не волнуйся, Бэзил. Я в этом уверен. У него действительно нет альтернативы.
  
   ***
  
   Капитан Эдгар, наконец, подошел к этому человеку во время обеда в ту пятницу. Ему казалось, что он провел половину своей жизни, преследуя людей, часами ожидая их появления в тени дверных проемов, рассчитывая, когда они появятся и в какое время и в каком месте лучше всего подойти к ним. . По многолетнему опыту он понял, что большинство людей склонны к непредсказуемости в своих привычках, но мог предположить, что если кто-то и может быть человеком четкого распорядка, то это будет швейцарский банкир. И Майкл Хединджер его не разочаровал.
   Согласно сообщению, которое Хьюго отправил через Лиссабон, другом Гюнтера Рейнхарта в Цюрихе был человек по имени Михаэль Хедингер, работавший в Bank Leu. Хедингер, по-видимому, знал "в принципе", что бы это ни значило, что его друг Гюнтер в Берлине хотел, чтобы он помог присматривать за его сыном, но он понятия не имел, что к нему вот-вот обратятся.
   Эдгар следил за банком последние пару дней. Он был основан в 1755 году, и некоторые из служащих, которых он наблюдал, входили и уходили, выглядели так, как будто они работали там так долго. Теперь это был один из швейцарских банков "Большой семерки": не один из самых крупных, но все же достаточно большой, чтобы сунуть свое рыло в немецкую корыто вместе со всеми остальными. С помощью носильщика в банке, которому щедро заплатили за то, что он лишь подал сигнал, когда Майкл Хединджер вошел в здание, Эдгар смог обнаружить свою добычу.
   Хедингер вышел из головного офиса Bank Leu на Парадеплац ровно в час дня, вероятно, направляясь на обед. Он свернул на Банхофштрассе, и Эдгар решил, что сейчас самое время действовать.
   - Герр Хедингер, могу я поговорить с вами? Эдгар говорил по-немецки.
   Он подошел к банкиру сзади, подойдя к нему как можно ближе и убедившись, что тот встал между мужчиной и дорогой. Это была хорошо отработанная техника, как и дружелюбная, но твердая рука на локте мужчины и вынужденное встряхивание его руки. Держи одну руку, тряси другой рукой: бери управление в свои руки . Таким образом, любой наблюдатель мог бы предположить, что это была случайная встреча двух знакомых.
   'Извините?' - ответил Хединджер, скорее удивленный, чем раздраженный. Это воодушевляло, но Эдгар не мог предположить, что это продлится долго.
   - Мне нужно поговорить с вами по довольно важному делу, герр Хедингер. Может быть, мы могли бы пойти в какое-нибудь тихое место?
   - Я не знаю, кто ты. О чем это?' Теперь Хединджер начал казаться раздраженным, и мужчина и женщина обернулись, чтобы посмотреть на них, когда они проходили мимо. Люди не привыкли к повышенным голосам на улицах Цюриха.
   Эдгар придвинулся к Хедингеру еще ближе. - Это связано с Гюнтером Рейнхартом в Берлине, герр Хедингер.
   Эдгар не был готов к последующей реакции. Он надеялся, что при упоминании Рейнхарта Хедингер расслабится и захочет узнать больше: вполне возможно, что он ожидал, что с ним свяжутся и даже испытает облегчение. Чего он не ожидал, так это увидеть на лице Хединджера выражение чистой паники и страха. Эдгар не был уверен, но казалось, что его глаза наполнились слезами. Банкир шатался на ногах.
   'Пойдем со мной.'
   Майкл Хедингер смиренно позволил Эдгару провести его через Банхофштрассе, а затем на Каппелергассе, где они устроились на скамейке с видом на реку. Эдгар видел, что мужчина рядом с ним был в ужасе. Эдгар не торопясь зажег сигарету и держал пачку перед другим мужчиной. Хедингер покачал головой. - Нет, я не курю.
  
   - Как тебя зовут, о чем это? Пожалуйста, скажите мне!'
   Эдгар проигнорировал первый вопрос. - Я же говорил вам: это связано с Гюнтером Рейнхартом. Вы знаете герра Рейнхарта из Рейхсбанка в Берлине?
   'Я не уверен. Почему ты спрашиваешь?'
   - Это очень простой вопрос, герр Хедингер. Либо ты его знаешь, либо нет?
   "Мы знакомы в профессиональном качестве".
   Эдгар подготовил следующую строчку : герр Рейнхарт попросил помощи в вывозе его сына Альфреда из Берлина, и он говорит нам, что вы готовы позаботиться о нем в Цюрихе. Но прежде чем он успел заговорить, Хедингер схватил его за руку и повернулся лицом к Эдгару. Это был мужчина среднего роста, но с такой худощавой внешностью, которая свойственна людям с особенно нервным складом ума. Своим нездорово-бледным лицом, водянистыми голубыми глазами с едва заметной бровью над ними и немногими оставшимися локонами волос, развевающимися на ветру, он напоминал Эдгару английского сельского священника, из тех, кого посылают только в самые нетребовательные приходы. Теперь он был похож на священнослужителя, попавшего в компрометирующую ситуацию и вот-вот лишенного сана. Он был совершенно напуган. Эдгар чувствовал его запах в своем дыхании.
   "Я всегда боялся этого момента и решил, что если - когда - он наступит, я сразу же буду честен". Голос Хедингера дрожал, когда он говорил. - Все это было ужасное недоразумение... самое досадное недоразумение. Господин Рейнхарт хотел перевести часть средств из Германии на частный счет на свое имя, и в момент слабости я согласился. И в минуту еще большей слабости я принял от герра Рейнхарта немного денег для себя... за свои усилия. Я сразу же об этом пожалел. Мои деньги хранятся на отдельном счете. Я могу договориться о том, чтобы вернуть его вам в течение нескольких дней. Я могу убедиться в этом сегодня днем.
   Эдгар ослабил хватку Хединджера на своей руке и встал лицом к реке. В мире сюрпризов его очень редко можно было шокировать, но этот поразил. Судя по всему, Хедингер и Рейнхарт были замешаны в схеме вывода немецких государственных средств из Германии на свои частные счета здесь, в Цюрихе. Хедингер, должно быть, предположил, что Эдгар был немецким чиновником. Он обернулся: Хедингер дрожал, его ноги постукивали по земле.
   "У меня молодая семья, и я хороший человек: каждую неделю хожу в церковь. Пожалуйста, поймите, я не собирался удерживать ваши деньги. Я уверен, что смогу вернуть вам все это сегодня днем - вместе с деньгами на личном счете герра Рейнхарта.
   - Это счета в банке Леу?
   - Естественно.
   - У вас есть номера счетов, пожалуйста?
   Хединджер послушно вынул из кармана пиджака тонкую черную тетрадку и стал перелистывать страницы дрожащими, как будто наманикюренными, пальцами. Насколько мог видеть Эдгар, блокнот был заполнен цифрами, цифрами, инициалами и датами. Эдгар открыл свой блокнот и, повернувшись к чистой странице, написал "Рейнхарт", затем "Хедингер".
   "Напишите номера счетов под каждым именем, пожалуйста. Не забудьте указать, сколько денег на каждом счету. Я уверен, что мы сможем решить этот вопрос удовлетворительным образом. Если вы будете сотрудничать, герр Хедингер, у нас не будет необходимости предпринимать дальнейшие действия.
   Хединджер клюнул на наживку, как голодная рыба, жадно записывая номера счетов. Закончив, он вернул блокнот с компрометирующими списками банковских счетов Эдгару.
   - Могу я спросить вас, сэр, вы из гестапо?
   Эдгар рассмеялся: исход встречи с Майклом Хедингером оказался намного лучше, чем он мог надеяться.
   - Что ж, думаю, я вас удивлю, герр Хедингер.
  
   ***
  
   - Почему вы можете быть так уверены, что он найдет Эдгара?
   - Потому что не в его интересах не появиться.
   Бэзил Ремингтон-Барбер покачал головой и отошел от своего места у окна, выходящего на Бастайплац, которое он то и дело занимал весь день.
   - Что ж, хотел бы я разделить вашу уверенность. По моему опыту, не всегда все идет так, как планировалось".
   - Бэзил, перестань ходить вокруг да около и сядь спокойно, как это делает Генри. Сейчас пять часов. В этот момент наш посетитель покидает свой офис на Парадеплац и начинает здесь свою короткую прогулку. Это займет у него шесть минут; Я сам замерил время сегодня днем. На самом деле я прошел маршрут три раза, и это занимает шесть минут и 20 секунд, но я бы не хотел, чтобы вы подумали, что я педант. Он будет с нами самое позднее в 5.10, помяните мои слова. Что говорят о швейцарцах и часовом механизме? И только одно предупреждение: он может рассказать нам то, о чем мы уже знаем, как мальчик Альфред. Сделай вид, что мы впервые это слышим, а?
   В семь минут пятого на лице Эдгара появилась понимающая улыбка, когда прозвенел звонок. Он одарил Ремингтон-Барбер взглядом, говорящим, что сказал вам, и спустился вниз, чтобы впустить их посетителя. Через две минуты к трем англичанам в квартире присоединился Майкл Хединджер.
   Какое-то время все четверо сидели в неловкой тишине. Новичок был в состоянии значительной нервозности. Он отклонил предложения снять пальто и лишь неохотно снял перчатки и шляпу. Он прижимал к груди коричневый портфель и явно нервничал, подпрыгивая от звука автомобильного двигателя и хлопнувшей двери в квартире наверху. Эдгар занял место во главе стола: Хедингер сидел слева от него, напротив двух других мужчин.
   Когда Эдгар начал говорить, он сначала обратился к Генри и Ремингтону-Барберу.
   - Генри, Бэзил - это Майкл Хединджер. Между прочим, я буду говорить по-немецки: герр Хедингер очень плохо владеет английским языком. Герр Хедингер работает в Bank Leu, и со временем о нем будет больше. Возможно, мне следует объяснить, что когда мы с герром Хедингером впервые встретились, около четырех часов назад, произошло что-то вроде недоразумения. Возможно, это было удачное недоразумение с моей точки зрения, в меньшей степени с точки зрения герра Хедингера. Разве это не так?
   Банкир рассеянно взглянул на меня, спросив: "Что я?" выражение. Он кротко кивнул в ответ на вопрос Эдгара.
   - Чтобы не придавать этому значения, оказывается, герр Хедингер здесь, в Цюрихе, и герр Рейнхарт в Берлине использовали... как бы это сказать... схему, согласно которой часть средств, переведенных из Рейхсбанка на хранение Банк Леу были переведены на частные пронумерованные счета: один принадлежал герру Рейнхарту, другой - герру Хедингеру. Это верно, герр Хедингер?
   Хедингер начал говорить, но Эдгар остановил его. - Со временем у вас будет достаточно времени для разговора, герр Хедингер. Это очень рискованная, но прибыльная схема. Г-н Хедингер сообщил мне, что из миллионов рейхсмарок, переведенных через операции г-на Рейнхарта в Рейхсбанке в банк Леу, около 25 000 оказались на частных счетах - это около 2 000 фунтов стерлингов. Разве это не так, герр Хедингер?
   Он кивнул, избегая зрительного контакта с кем-либо за столом.
   - И деньги делятся поровну, не так ли? Хедингер снова кивнул.
   "Именно здесь герр Хедингер, должно быть, корит себя. Когда я подошел к нему сегодня утром, я ничего не знал об этой схеме. Однако частное предприятие с герром Рейнхартом, очевидно, было на совести герра Хедингера, и он предположил, что я был официальным лицом - немецким официальным лицом, - расследующим это дело. Еще до того, как я успел объяснить, с чем я к нему обращался, он признался. Я точно подытожил, что произошло, герр Хедингер?
   Швейцарец кашлянул и заговорил тихим голосом. "Я никогда не собирался оставлять деньги себе, но Гюнтер - герр Рейнхарт - очень убедительный человек: он настаивал на том, что с перечисляемыми суммами и тем фактом, что часть из них была получена с частных счетов Рейхсбанком, ну... он сказал это". d будет невозможно отследить наши счета. Возможно, он был прав, но я боялся, что меня поймают, и я потеряю работу и дом - настолько сильно, что в последние недели у меня был нервный срыв. Я чувствовал, что это всего лишь вопрос времени, когда кто-нибудь придет за мной. Когда вы подошли ко мне на Банхофштрассе, я решил, что меня поймали: я почти почувствовал облегчение, отсюда и мое слишком поспешное признание.
   Он пожал плечами и развел руками в манере "ну вот и все".
   Итак, мы здесь.
   - Как я уже говорил вам ранее, герр Хедингер, мне наплевать на деньги. Оставь это. Насколько нам известно, лучше, чтобы он был на вашем счете и счете герра Рейнхарта, чем на счете, принадлежащем Рейхсбанку. Деньги не наша забота. Ни Bank Leu, ни Reichsbank не должны узнать об этом: вы сохраните свою работу и свой прекрасный дом. Но счастливый исход этого недоразумения заключается в том, что наше знание о нем обеспечило ваше полное сотрудничество, герр Хедингер, я прав?
   'Верно.'
   - Итак, теперь мы подошли к нашему главному делу, о котором мы кратко говорили и о котором Генри здесь не знает. Герр Хедингер, ради моих коллег, пожалуйста, расскажите мне еще раз о ваших отношениях с герром Рейнхартом.
   Швейцар прочистил горло и сделал паузу, явно тщательно обдумывая то, что собирался сказать. Его мягкий голос и осторожность, с которой он говорил, еще больше напоминали Эдгару деревенского священника, человека, который больше подходил для общения с пожилыми дамами, чем со шпионами.
   "Гюнтер и я знаем друг друга около пяти лет. Как вам известно, Гюнтер занимает руководящую должность в иностранном отделе Рейхсбанка. Он участвовал в переводе средств из Рейхсбанка в иностранные банки, и в этом отношении банк Леу является одним из их основных клиентов. Я работаю в международном подразделении Bank Leu уже несколько лет и в настоящее время являюсь его заместителем. Вы должны знать, что между Германией и швейцарскими банками существуют очень тесные отношения: они являются важным клиентом для нас, и мы очень важны для них: эффективный и осторожный способ перемещения средств в страну и из страны. Следует признать, что не все их средства были получены полностью законными путями. В рамках своей работы я наблюдаю за нашими отношениями с Рейхсбанком, поэтому на протяжении многих лет я регулярно бывал в Берлине и считаю разумным сказать, что мы с Гюнтером стали хорошими друзьями. Мы обнаружили, что у нас много общего; нам потребовалось пару лет, чтобы по-настоящему доверять друг другу, но как только мы это сделали, мы обнаружили, что можем доверять друг другу. Мы смогли откровенно поговорить о нашей личной жизни и наших заботах. Около года назад, когда я был в Берлине, он доверился мне и поделился со мной секретом, который, по его словам, если он станет известен, будет стоить ему работы и, вполне возможно, свободы. То, что я собираюсь сказать, останется в этих стенах?
   Эдгар рассмеялся. - Вряд ли мы сообщим в гестапо, не так ли?
   - Я понимаю это, но я разглашаю то, что мне было сказано совершенно конфиденциально. Гюнтер рассказал мне следующее: он женился на женщине по имени Роза в 1924 году, когда ему было 29 лет. Роза, кажется, была на два или три года моложе его. Он описывает Розу как любовь всей своей жизни. Она оказалась еврейкой, но не практиковала, и Гюнтер сказал, что их религиозные различия просто не проблема, или, по крайней мере, не для них. Их сын Альфред родился в 1929 году, так что сейчас ему 11 или 12 лет. Гюнтер без ума от Альфреда. Он описал их совместную жизнь как идиллическую, но все изменилось, когда в 1933 году к власти пришли нацисты. До этого мало кто знал, что Роза еврейка, но жизнь становилась все более неудобной. Затем нацисты начали вводить все эти антиеврейские законы, и один из них, кажется, в 1935 году, запрещал браки между евреями и неевреями. Так что у них был выбор: либо уехать из страны, либо развестись. Могу я предложить вам выпить, пожалуйста?
   Наступила пауза, пока Ремингтон-Барбер исчез на кухне, появившись через несколько минут с подносом чая, кувшином воды со стаканами и бутылкой виски. Хедингер налил себе стакан воды.
   Гюнтер сказал мне, что их первоначальный план состоял в том, чтобы эмигрировать: им пришлось бы бросить все, заплатить солидный налог, а затем найти место, где им дадут въездную визу. Тем не менее, они были готовы сделать это. Но затем Гюнтеру ясно дали понять, что если он немедленно не разведется с Розой, то потеряет работу в Рейхсбанке. Насколько я понимаю, они оба по-прежнему любили друг друга и рассматривали развод как временную меру: Роза и Альфред попытаются уехать в Англию или Францию, затем к ним присоединится Гюнтер, и они снова поженятся. Но по причинам, которые мне неясны, Роза задержала отъезд из Германии: я думаю, что, возможно, она очень хотела поехать в Англию, но не смогла получить въездную визу. Гюнтер, тем временем, находил жизнь трудной. Он встретил женщину по имени Гудрун, и они поженились - я думаю, он чувствовал, что, пока он не женится во второй раз, его всегда будут подозревать. Он оставался в контакте с Розой, но это было трудно, и в 1936 году она снова вышла замуж за еврея по имени Харальд Штерн. Вскоре у них родилась дочь Софья. Насколько я понимаю, все это было сделано с благословения Гюнтера, потому что план Харальда состоял в том, чтобы они все перебрались во Францию, а Гюнтер просто хотел, чтобы Роза и Альфред были в безопасности. Гюнтер даже помогал им финансово и пытался получить нужные документы".
   - Разве он не мог взять под опеку самого Альфреда? - спросил Бэзил Ремингтон-Барбер.
   - Хороший вопрос: Гюнтер сказал мне, что мог бы, и если бы он оспорил опеку, то почти наверняка выиграл бы, хотя статус Альфреда был бы трудным. Нацисты говорят, что любой, у кого есть трое или более бабушек и дедушек-евреев, является евреем. Кто-то вроде Альфреда, у которого двое бабушек и дедушек-евреев, нацисты называют мишлингом , что означает "метис" - как собака. Тем не менее, Гюнтер чувствовал, что мог бы принять Альфреда и справиться с этим - знаете ли, есть способы. Но Гудрун, его вторая жена, этого не хотела. Что касается ее - и есть - обеспокоенной, он не должен иметь никаких контактов со своей первой семьей.
   "Теперь то, что я собираюсь сказать, сложно и очень деликатно: простите меня, если я не уверен в точных датах. По сути, я считаю, что вскоре после объявления войны Роза действительно поехала в Париж с двумя детьми, и Харальд должен был последовать за ними. Но его арестовали и отвезли в лагерь для евреев и политзаключенных под названием Заксенхаузен. По какой-то глупой причине, в состоянии полного безумия, Роза вернулась в Берлин с детьми, чтобы освободить Харальда. Она потерпела неудачу, и ей пришлось скрыться, а через несколько месяцев она узнала, что Харальд мертв".
   - А Гюнтер связывался с ними?
   - Да, с января или февраля 1940 года. Есть берлинский адвокат по имени Франц Герман, старый друг Розы. Он прячет Розу и детей в доме своей матери в городе, и Гюнтер может их навещать. Хотя они там заперты. Герман - связующее звено между Гюнтером, Розой и детьми.
   - И вы говорите, что Гюнтер рассказал вам все это в прошлом году?
   'Да.'
   - Ты помнишь, когда это было в прошлом году?
   - Может быть, март... возможно, апрель. Фактически, именно тогда он начал переводить деньги на наши личные счета - он сказал, что причина, по которой он это делал, заключалась в том, что ему нужны были деньги, чтобы помочь Розе и Альфреду. В последний раз я был в Берлине в самом конце января, всего пару недель назад. Это был очень короткий визит, и я видел Гюнтера очень недолго. Он сказал мне, что если ему удастся организовать вывоз Альфреда из Германии, обещаю ли я присматривать за ним в Швейцарии? Я сказал да... Что еще я мог сказать? Вот почему он рассказал мне об адвокате Германе. Он также сказал, что ему может даже понадобиться моя помощь, чтобы помочь вытащить Альфреда. Это было последнее, что я слышал - до нашей сегодняшней встречи.
   Майкл Хединджер теперь выглядел менее нервным, как будто он был доволен тем, что избавился от своих мыслей. Его бледная голова была мокрой от пота, пряди волос прилипли к ней. Эдгар кивал головой, принимая все во внимание и размышляя, в то время как Генри выглядел ошеломленным, не зная, какова его роль во всем этом. Следующим заговорил Эдгар.
   - Как часто вы бываете в Берлине?
   - Возможно, раз в два месяца.
   - А другие чиновники банка Леу, как часто они ходят?
   - Трудно сказать точно, но очень регулярно. Послушайте, Рейхсбанк - один из наших самых важных клиентов, но это очень деликатные отношения. Деньги, которые они размещают у нас, поступают из источников, которые требуют от нас максимальной осмотрительности".
   'Что ты имеешь в виду?'
   "Нацисты конфисковали миллионы рейхсмарок у евреев и разграбили деньги из стран, которые они оккупировали. Им нужно перемещать эти деньги; так много денег поступает в такие банки, как наш, для конвертации в швейцарские франки, которые на данный момент, вероятно, являются самой безопасной валютой в мире. Они также присылают нам много золота, не только нам - всем швейцарским банкам. Бизнес, который мы получаем от Германии, чрезвычайно прибыльный, поэтому мы предпочитаем иметь дело с Рейхсбанком лично. Мы задаем очень мало вопросов и ничего не оставляем на волю случая".
   - Вы отправляете курьеров в Германию?
   'Конечно. Каждую неделю, если не чаще. Документы нужно подписывать, письма нужно доставлять. Курьеры - очень важная часть наших отношений с ними".
   - И эти курьеры...?
   "Сотрудники Bank Leu или люди, которые делают это на регулярной основе - люди, которых мы знаем и которым доверяем".
   Эдгар думал и оглядывал стол. Его взгляд упал на Генри, и он улыбнулся, обращаясь к швейцарцу. - Скажите, герр Хедингер, имеете ли вы право решать, кто может быть курьером от вашего имени?
   - Да, собственно, только в ноябре я использовал собственного зятя.
   'Я понимаю.' Эдгар все еще смотрел прямо на Генри, когда говорил. Генри начал чувствовать себя неловко. - Значит, Генри может стать одним из ваших курьеров?
   - Я не уверен, может быть, он...
   - Вам не о чем беспокоиться. Герр Гессе является гражданином Швейцарии и сам часто бывает в Германии. Я не сомневаюсь, что он будет самым способным курьером от имени Банка Леу.
  
   ***
  
   Майкл Хедингер вышел из квартиры в 6.30 . Прежде чем он ушел, Эдгар настаивал на том, как скоро он сможет организовать аккредитацию Генри.
   "Сейчас вечер пятницы, так что, очевидно, я ничего не могу сделать раньше понедельника. Это займет у меня несколько дней. Видите ли, у нас есть процедура в банке. К счастью, я в состоянии организовать собственных курьеров, но документы должны быть оформлены должным образом, иначе мы вызовем подозрения. Если герр Гессе даст мне свой паспорт сейчас, это ускорит процесс. Кроме того, помните, мне нужно разобраться с документами для Альфреда. Это будет нелегко.
   Эдгар кивнул Генри, который выглядел таким же потрясенным, как и тогда, когда впервые услышал о планах своей поездки в Берлин. Он вынул паспорт из кармана пиджака и передал его Хедингеру.
   - Как скоро?
   "К концу следующей недели. Я уверен, что к тому времени смогу все уладить.
   'Конец недели! Я думал, это можно сделать за день или два.
   Швейцар энергично замотал головой. - Нет, нет, нет, - я же говорил, у нас свои процедуры. Мне нужно заполнить форму, отправить ее в нужный отдел, они должны ее обработать, затем форма должна быть подписана директором. Когда все это будет сделано, мне нужно организовать регистрацию герра Гессе в качестве официального курьера банка Leu в немецком консульстве здесь, в Цюрихе. Уверяю вас, это займет неделю. Надеюсь, к утру следующей пятницы все будет улажено".
   Они договорились, что снова встретятся на квартире в обеденное время в следующую пятницу. Помимо аккредитации Генри, Хедингер привез с собой документы, которые он мог передать клиентам Bank Leu в Берлине. Они подождали, пока Майкл Хедингер покинет квартиру, и все трое стояли у окна, наблюдая, как он пересекает Бастайплац.
   - Я думал, что все прошло неплохо, Эдгар. Хорошая работа.'
   - Спасибо, Бэзил. Эта схема его и Рейнхарта действительно очень полезна. Я смог сказать ему, что, если он не будет в полной мере сотрудничать с нами, нам придется сообщить об этом швейцарским властям. Это значит, что он у нас за бочкой. Итак, Генри, ты едешь в Берлин. Жду с нетерпением, надеюсь?
   Генри налил себе стакан виски, который выпил сразу. "Это безумие: вы серьезно хотите, чтобы я отправился в Берлин, притворяясь курьером швейцарского банка, а затем вернулся в сопровождении 11-летнего полуеврейского мальчика? Это никогда не сработает.
   "Почему бы и нет? Ваша швейцарская принадлежность абсолютно подлинна, и ваш визит в Штутгарт в прошлом году был бы уместным с точки зрения немцев. В конце концов, они понятия не имеют, что ты ездил в Эссен. Если вас спросят, вы просто скажете, что теперь работаете курьером в банке".
   - А мальчик?
   "Посмотрим, какие бумаги придумает Хединджер, но в его интересах, чтобы все было хорошо".
   - Это должно быть более чем хорошо, Эдгар. Я не уверен, знаете ли вы об этом, но швейцарцы делают все возможное, чтобы не дать евреям пересечь границу из Германии. Они будут искать таких, как он.
   - Да, я знаю об этом, спасибо, Генри. Но они не будут искать таких, как ты, не так ли? И тот факт, что он с вами, в любом качестве... что ж, это должно обеспечить безопасный проход. В любом случае, это только половина дела.
   'Что ты имеешь в виду?'
   - Очевидно, мы не хотели слишком много говорить при герре Хедингере, но отправиться в Берлин и вернуться с мальчиком - это только половина вашей миссии. Как только мальчик благополучно окажется в Цюрихе, герр Хедингер отправит закодированное сообщение Гюнтеру Рейнхарту. У герра Рейнхарта есть чрезвычайно важный документ, который он передаст нам, как только узнает, что его сын в безопасности. Это документ, который может определить дальнейший ход войны, поэтому жизненно важно, чтобы он был вывезен из Германии как можно скорее".
   - Как это будет раскрыто, Эдгар?
   - Вас, Генри!
  
   ***
  
  
   Глава 18: Швейцария, февраль 1941 года
  
   После встречи в квартире на Бастайплац Генри было приказано вернуться на несколько дней в Женеву, пока Майкл Хедингер разбирался со всеми документами.
   - Василий придет и заберет вас в четверг. Просто веди себя нормально до тех пор, - посоветовал Эдгар.
   Как только Генри прибыл в Гар Корнавин в субботу, он подошел к телефонной будке в тихом уголке позади вокзала. Звонок был кратким, и в результате в понедельник вечером он оказался в отдельной комнате позади армянского ресторана в Гранд-Ланси, куда Виктор впервые привел его в 1931 году.
   - Так сам Эдгар был в Цюрихе, сынок ? Голос Виктора звучал скептически, настолько, что он налил себе еще один стакан чего-то, что Генри на вкус походило на кислоту со вкусом лакрицы. - Я не думаю, что он рассказал вам, как попал в Швейцарию?
   Генри покачал головой. - Я полагаю, он пришел каким-то окольным путем.
   - Меня не интересуют предположения, сынок . Меня интересуют факты. Путешествовать из Англии в Швейцарию в наши дни - подвиг, так что, очевидно, это был окольный путь: вряд ли он собирался лететь прямым рейсом, не так ли? Мне было бы любопытно узнать, что это за маршрут. Знаешь, было бы приятно познакомиться с твоим капитаном Эдгаром. Я думаю, у нас было бы много общего, несмотря ни на что. Скажи мне, Генри, это должно быть важно, если сам Эдгар приехал в Швейцарию.
   "Я должен ехать в Берлин на следующей неделе. Я буду использовать свою личность и действовать как курьер банка Леу. Я должен привезти мальчика из Берлина, еврея или полуеврея, если быть точным. Как только я доставлю мальчика в Цюрих, я должен вернуться в Берлин, где мне дадут документ для возвращения в Швейцарию.
   'Вот и все?'
   Генри рассмеялся. 'Вот и все? Ведь достаточно вывезти еврея из Германии, а потом вернуться за документом, не так ли?
   - Я имел в виду, можете ли вы рассказать мне что-нибудь еще.
   - Эдгар сказал, что документ настолько важен, что может решить дальнейший ход войны. Я спросил его, что он имеет в виду, и он сначала не хотел мне говорить, но я сказал ему, что если я собираюсь рискнуть своей жизнью, отправившись в Берлин дважды, то я имею право знать. Так что он сказал мне, что это документ с самой верхушки Рейха - это были его слова - о предполагаемом вторжении Германии в Советский Союз".
   Виктор вынул из верхнего кармана карандаш и уже точил его, когда Генри сказал это. Он остановился, нож замер в воздухе, указывая на Генри.
   'Повтори.'
   "Документ касается предполагаемого вторжения Германии в Советский Союз".
   Генри мог бы поклясться, что глубокие морщины на лице русского увеличились, когда он понял то, что ему только что сказали.
   - Эдгар сказал тебе это?
   - Да: он, кажется, пожалел, что сказал мне сразу после того, как сделал это, но я был весьма убедителен, вам не кажется?
   - Когда вы вернулись из Берлина во второй раз - то есть с документом, - он сказал, куда вы идете?
   - Цюрих, потому что там я должен базироваться: немцам покажется подозрительным, если я поеду куда-нибудь в Швейцарию. Однако, как только я доберусь до Цюриха, я должен передать обычные банковские документы контактному лицу в Bank Leu, а затем отправиться прямо в Берн, чтобы передать документ Эдгару.
   Виктор выглядел обеспокоенным, опустив голову в раздумьях, а затем взглянув на потолок в поисках вдохновения.
   - Вы говорите о планах немецкого вторжения в Советский Союз?
   Генри кивнул.
   - Вы не знаете, в какой день вы вернетесь в Цюрих с документом, сынок ?
   'Нет. Эдгар сказал, что если все хорошо, то сегодня я отправляюсь в первую поездку в Берлин за неделю, думаю, 24-го числа. В зависимости от того, как пойдут дела, я, вероятно, вернусь туда в следующий понедельник, полагаю, это будет 3 марта. Так что, думаю, я вернусь в Цюрих где-то на этой неделе. Может быть, в среду: чем раньше, тем лучше.
   - Мы будем ждать вас в Цюрихе: не отправляйтесь в Берн, пока мы не свяжемся с вами. Ты понимаешь?'
   'Конечно. Но как ты узнаешь, когда я буду там? Эдгар говорит, что я не должен торчать в Цюрихе: я должен пойти с вокзала в банк Леу, сдать документы банка, а потом сразу же вернуться на вокзал и отправиться в Берн.
   Виктор снял тяжелое пальто и прошелся по комнате. Из внутреннего кармана пиджака он вытащил небольшой блокнот и пролистал его. Когда он нашел то, что искал, он написал на листке бумаги, который затем передал Генри.
   - Вот, запомни это число. Когда вернетесь в Цюрих, позвоните и скажите, что Питер придет к обеду: вот и все. Питер придет на ужин. Они ответят, спросив, приносите ли вы с собой вино. Если вы ответите "да", мы будем знать, что документ у вас. Мы встретимся с вами на Центральном вокзале Цюриха ровно через час после телефонного звонка, понимаете?
  
   ***
  
   Путешествие в Берлин началось в Цюрихе, в арендованной квартире над скобяным магазином на Бастайплац. Майкл Хединджер прибыл чуть позже четверти второго в пятницу, задыхаясь и деловито объясняя, как он ждал еще один документ.
   "Я должен вернуться в свой офис к двум часам на совещание. У меня здесь все есть.
   Из своего коричневого кожаного портфеля Хедингер вынул несколько предметов и аккуратно положил перед собой на стол. Он взял с верхушки стопки швейцарский паспорт Анри Гессе и протянул ему.
   - Все в порядке, герр Гессе. Благодаря нашим прекрасным отношениям с консульством Германии здесь, в Цюрихе, ваш паспорт теперь позволяет вам свободно путешествовать между Швейцарией и Германией не более шести раз в течение следующих шести месяцев - до 20 августа, если быть точным. Это обычное дело для наших курьеров.
   Эдгар и Ремингтон-Барбер изучали визу, украшенную свастикой и размашистым орлом, и издавали одобрительные звуки.
   - А вот документы, которые вы везете из банка Леу в Рейхсбанк в Берлине, для сведения герра Рейнхарта: они, конечно же, являются целью вашей поездки, насколько это касается немецких властей. Вы увидите, что они все в запечатанных конвертах. Я бы попросил, чтобы они оставались такими, пока их не передадут. В этом конверте... - он передал Генри длинный белый конверт с гербом банка, - ваша аккредитация из банка, а вот ваши билеты на поезд из Цюриха в Берлин: вы делаете пересадку в Штутгарте. Это долгое путешествие, но вы поедете в первом классе, что очень терпимо. Я взял на себя смелость заказать вам поезд, который отправляется из Цюриха в шесть часов утра в понедельник. Вы должны быть в Берлине к шести часам вечера.
   Другой конверт был передан Генри.
   "В Берлине вы остановитесь в "Кайзерхоф": наши курьеры останавливаются либо там, либо в "Эксельсиоре" на Асканишер-плац, но "Кайзерхоф" довольно очарователен и находится чуть ближе к центру. Это определенно более сдержанно, чем Адлон: все остаются в Адлоне, я думаю, что это недостаточно уединенно - слишком много журналистов и, возможно, шпионов. Вот письмо-подтверждение из Кайзерхофа. Счет будет оплачен непосредственно банком, вам не нужно об этом беспокоиться. В твоей комнате будет ванная.
   Генри проверил содержимое конверта.
   - Очень эффективно, герр Хедингер, - сказал Эдгар. - Надеюсь, вы рассмотрели несколько более сложный вопрос о юном Альфреде?
   Хедингер кивнул. - Я предлагаю, чтобы он путешествовал под именем моего собственного сына Андреаса.
   Банкир вытащил из кармана большой белый носовой платок и вытер им лоб. Он немного поколебался, прежде чем снова заговорил. "Я должен быть честным с вами, это было очень трудно. У меня были бессонные ночи из-за этого. Я никогда не встречался с Альфредом, но Гюнтер показывал мне его фотографии. Альфреду 11 или 12 лет. Моему собственному сыну Андреасу десять, но он высокий для своего возраста. Я бы не сказал, что Андреас и Альфред похожи, но я думаю, проявив немного воображения, вы могли бы убедиться, что, по крайней мере, они не выглядят слишком разными, если вы понимаете, что я имею в виду. Вот его паспорт.
   Трое мужчин изучали фотографию паспорта Андреаса Хедингера. Его черные волосы были прямыми и с характерным пробором внизу слева. На нем были круглые очки в проволочной оправе.
   "Вот те самые очки, которые на Андреасе на этой фотографии". Хединджер достал из портфеля очки. "Вчера мы купили ему новенькую пару. Я думаю, если вы убедитесь, что волосы Альфреда такие же, как у Андреаса, и он носит эти очки, тогда у вас есть шанс".
   - Вы сказали об этом своей жене?
   'Мне пришлось. Если это сработает, нам придется не пускать Андреаса в школу, пока Альфред не приедет в Цюрих. Кроме того, мне пришлось рассказать ей об Альфреде: в конце концов, он приедет к нам погостить.
   - Что она об этом думает?
   "К счастью, Хельга смелее меня. Она очень набожная женщина и считает, что это ее христианский долг. Пока Андреасу ничего не угрожает, она согласится с этим.
   - Все это очень хорошо, но с какой стати Андреасу быть в Берлине - и со мной? Генри держал паспорт мальчика. "Что мне сказать, когда меня спросят, что я делаю в Берлине с сыном моего босса в Bank Leu? А как он туда попал - не заметят ли, что он не приехал со мной в Германию? Генри казался раздраженным.
   - Откройте, пожалуйста, третью страницу паспорта, - сказал Хедингер. "Вот где мои отношения с паспортным клерком в немецком консульстве окупились. Я попросил его поставить штамп в паспорте о том, что Андреас въехал в Германию в ближайший понедельник, 24-го числа. Я объяснил, что это угощение для Андреаса. Как всегда, он был очень услужлив: судя по тому, как о нем заботится банк, так и должно быть. В этом конверте билет на поезд, который Альфред должен использовать из Берлина в Цюрих. Это возвращение, показывающее, что внешняя часть пути - от Цюриха до Берлина - была в понедельник, 24 февраля . Нет никаких причин, по которым немецкие пограничники должны сомневаться в этом, и швейцарцы не должны возражать против того, чтобы позволить швейцарскому мальчику вернуться в свою страну".
   - А история, герр Хедингер? - спросил Ремингтон-Барбер. "Нам всегда нужна очень хорошая история".
   'Награда! Андреас так хорошо учился в школе, что я пообещал ему визит в Берлин. Я планировал забрать его сам, но не смог это организовать, потому что был очень занят, поэтому я попросил одного из моих курьеров сделать это. Андреас очарован всем, что он видит в Германии, маршем - всем. Он так взволнован.
   Генри сидел неподвижно, обхватив голову руками. Эдгар высоко поднял брови и посмотрел на Ремингтона-Барбера, который покачал головой.
   "Генри, есть идеи получше?"
   - В данный момент я ничего не могу придумать.
   'Бэзил?'
   Ремингтон-Барбер покачал головой. "Честно говоря, это немного тонко, но очень немногие легенды для обложек настолько непроницаемы, как нам хотелось бы. Мы должны полагаться на то, что никто не будет копать слишком глубоко. Я полагаю, что он, по крайней мере, имеет то достоинство, что он относительно прост. Пока никто не настаивает на том, почему простому курьеру доверили везти сына своего босса в Берлин. Возможно, мы могли бы сказать, что Генри также является вашим близким другом семьи: может быть, ваша жена могла бы написать письмо с благодарностью за то, что он выложился и все такое?
   - Хорошая идея, Бэзил, - сказал Эдгар.
   - Герр Хедингер, вы должны сообщить Генри некоторую важную информацию: ваш адрес, что нравится и что не нравится Андреасу, все о его школе, спорте и тому подобном, - сказал Ремингтон-Барбер. - Альфреду придется узнать все это на случай, если его спросят.
   Эдгар громко вздохнул, встал и прошелся по комнате, следуя за ним струйкой сигаретного дыма.
   "Давайте будем откровенны. Если гестапо вытащит Альфреда и допросит его, все развалится. Мы должны надеяться, как говорит Бэзил, что мы не дойдем до этого; что никто не копает слишком глубоко. Если никто из нас не может придумать лучшую историю, я полагаю, это все. Герр Хедингер, вам лучше вернуться в банк. Могу я предложить вам пригласить Генри к себе домой на выходные? Так он сможет познакомиться с Андреасом и вашей семьей. Бэзил, я думаю, тебе тоже следует пойти.
  
   ***
  
  
   Глава 19: Берлин, февраль 1941 года
  
   Генри Хантер прибыл в отель "Кайзерхоф" на Вильгельмштрассе через несколько минут после шести вечера в понедельник, 24 февраля . Это был всего второй его визит в столицу Германии, первый из которых был в 1934 или 1935 году - он точно не помнил, - когда он сопровождал свою мать в качестве поздней замены отчиму, который отказался от участия, "потому что бизнеса.' Он помнил, как его мать была очарована Берлином довольно наивным образом. Совершенно не обращая внимания на политику, она была очень увлечена тем, что она видела как энтузиазм людей и огромными свастиками, задрапированными со зданий. Она восхищалась драматическими цветами и тем, как они очень мягко качались даже при отсутствии ветра. Для Генри этот визит был просто подтверждением того, во что он верил: он не мог дождаться момента, когда уедет из города, поклявшись никогда туда не возвращаться.
   Но теперь он вернулся. Отель поднял над ним шум, уверяя, что Bank Leu - самые ценные клиенты, и не хотел бы он заказать столик на ужин? Нужно было заполнить множество бланков и карточек, что он и сделал с особой тщательностью. Он провел выходные, подробно изучая поездку с Ремингтон-Барбер и Эдгаром, и его предупредили о гостиничных карточках. Они предназначались для гестапо, у которого было специальное отделение в Берлине, где каждую ночь карты вновь прибывших иностранцев тщательно проверялись по дотошным записям гестапо.
   Ремингтон-Барбер был совершенно откровенен. - Если у них есть что-то против вас после прошлогодней поездки в Штутгарт, тогда сработает тревожный звоночек. Они либо вытащат вас из постели этой ночью, либо первым делом утром. Это плохие новости, Генри. Хорошая новость заключается в том, что если у них нет ничего неблагоприятного в вашем деле - а нет причин, по которым они должны это делать, - тогда вы чисты: должно сделать оставшуюся часть поездки намного проще, условно говоря.
   В ту ночь Генри мало ел за ужином и плохо спал, прислушиваясь к каждому звуку в коридоре, ожидая, когда придет гестапо и арестует его за убийство владельца парфюмерного магазина в Эссене. В четыре часа утра он был уверен, что слышит шаги в коридоре, и, в конце концов, решил открыть дверь и посмотреть, но длинный коридор был пуст, если не считать аккуратных пар обуви у нескольких дверей.
   Он почувствовал себя немного более расслабленным и заснул, только для того, чтобы его посетило знакомое лицо Розы - ее изображение было гораздо более сфокусированным, и его присутствие сохранялось дольше, чем обычно. Она провела большую часть ночи, задавая вопросы, но каждый раз, когда он пытался ответить, он обнаруживал, что не может подобрать слова. Когда он проснулся во вторник утром, он был измучен, но когда он лег в постель, его настроение улучшилось. Было без четверти восемь, и в коридоре слышалось, как собираются горничные. По крайней мере, решил он, он прошел проверку того клерка из гестапо, который всю ночь просматривал регистрационные карточки отеля.
   Это приподнятое настроение сохранилось, когда он спустился к завтраку, несмотря на то, что ему пришлось идти по коридорам и лестницам, украшенным целой галереей фотографий в рамках, посвященных различным визитам Гитлера в отель, которых, казалось, было много.
   Он знал, что, скорее всего, пробудет в Берлине до пятницы. По словам Хединджера, курьерам банка нередко приходилось ждать несколько дней, чтобы забрать документы на возврат, а Эдгар и Ремингтон-Барбер ясно дали понять, что Альфреду потребуется несколько дней, чтобы подготовиться к поездке в Швейцарию.
   - Если все пойдет по плану, - сказал Ремингтон-Барбер, - вы с Альфредом выйдете в пятницу утром. Дальше все зависит от вашего путешествия: при очень попутном ветре вы можете быть в Цюрихе поздно вечером в пятницу, но, скорее всего, в субботу. Обязательно пошлите Хедингеру телеграмму из Штутгарта, когда узнаете, на каком поезде едете.
   Он должен был явиться в Рейхсбанк в десять часов, и ему было приказано ехать на такси: не принято ходить по улицам с важными бумагами. Анри Гессе из Bank Leu вошел в банк через огромные двери на Französischestrasse. Было десять часов, и его предупредили о возможных задержках. Он не должен был разочаровываться. Сначала его обыскали, затем ему пришлось явиться в приемную, которая представляла собой высокий стол из полированного дуба, из-за которого ряд серьезных администраторов смотрели вниз. После этого ему дали бланк и отправили к другому столу для его заполнения. Когда он вернулся к главному столу, бланк был тщательно проверен, и только тогда регистратор соизволил позвонить в кабинет Гюнтера Рейнхарта. Герр Рейнхарт будет с вами в свое время. Пожалуйста, подождите там.
   "Вон там" была небольшая зона ожидания, где тихо сидело полдюжины других людей. Мужчина напротив сжимал швейцарский паспорт и портфель с замком. Он сказал Генри, что работает курьером из Basler Handelsbank. Он был удивлен, что не видел Генри там раньше, сказал он: иногда в Рейхсбанке могло быть до полдюжины курьеров из разных швейцарских банков.
   Мужчина встал и сел рядом с Генри. Он был не выше пяти футов ростом и был одет в темный строгий костюм, который казался ему великоватым. Он потянулся, чтобы прошептать на ухо Генри.
   "Я не знаю, кому больше нужен другой - нам или немцам. Раньше я работал в SBC в Базеле: я не могу вам сказать, сколько работы они получали по эту сторону границы. За последние пару месяцев Basler Handelsbank нанял пятерых из нас. Насколько я понимаю, в Цюрихе у вас было еще больше дел, верно?
   'Верно.' Генри переместился влево, подальше от человека, изо рта которого пахло затхлым табаком.
   "Я не хочу знать, откуда немцы берут все это золото и деньги, но что я знаю, так это то, что если бы не мы, они бы застряли с ними. Мы делаем им большое одолжение и зарабатываем на этом много денег. Как дела с Банком Леу?
   - Да... очень хорошо, спасибо.
   'Так, где ты остановился? Может быть сегодня вечером...'
   В этот момент перед ними появилась секретарша, золотая свастика была единственным штрихом цвета на ее темном костюме.
   - Банк Леу?
   Генри встал.
   'Пойдем со мной.'
   Пять минут спустя Генри был в маленьком кабинете Гюнтера Рейнхарта с ковровым покрытием. Рейнхарт заверил свою секретаршу, что кофе им не понадобится, и да, спасибо, у него есть все необходимые бумаги. Это было бы все, спасибо.
   В офисе было тихо, если не считать тиканья часов, которых Генри не видел. Он и Гюнтер Рейнхарт внимательно посмотрели друг на друга. Рейнхарт немного подождал, затем подошел, чтобы закрыть дверь, которую его секретарь оставила приоткрытой. Он жестом пригласил Генри сесть и поднял руку - подожди . Через минуту он тихонько подошел к двери, открыл ее, огляделся, снова закрыл и подошел к своему столу.
   "Мой секретарь - как бы это тактично выразиться - очень деловитый, но любопытный. Она из тех, кто любит все знать. Это достаточно плохо, но в наше время это может быть настоящей проблемой. Недавно она вступила в нацистскую партию и постоянно рассказывает мне о том, как ее муж стал своего рода партийным представителем на улице, где они живут. Это означает, что они шпионят за своими соседями, так что, естественно, я предполагаю, что она шпионит за мной. Я очень осторожен с ней.
   Гюнтер немного расслабился, и его манеры стали заметно дружелюбнее. Он потянулся через стол и протянул руку, чтобы пожать руку Генри. - Между прочим, я Гюнтер Рейнхарт, как вы, без сомнения, догадались. Я рад тебя видеть. У вас есть документы? Важно, чтобы они были здесь и в порядке. Мы не хотим, чтобы люди спрашивали, зачем вы пришли!
   Генри передал конверты с документами Банка Леу. Рейнхарт осторожно вскрыл их похожим на кинжал ножом для вскрытия писем. Он просмотрел документы и отложил их в сторону стола.
   - Я разберусь с ними, когда мы закончим. Вы понимаете, что документы, которые вы должны забрать в Цюрих, не будут готовы до вечера четверга?
   - Итак, я понимаю.
   - Для курьера нет ничего необычного в том, чтобы торчать в Берлине несколько дней. Теперь он встал из-за стола и сел рядом с Генри, говоря тише.
   "Большинство курьеров, кажется, оказываются в зоопарке, я понятия не имею, почему - я полагаю, им становится скучно. Не то чтобы они могли пойти в библиотеку, не сейчас, когда мы сожгли большинство книг, которые стоило прочитать! Что касается вас, то вам не будет скучно: у нас есть, чем вас занять. Рейнхарт остановился и закашлялся. Он помедлил, прежде чем продолжить говорить, на этот раз еще тише. Он жестом пригласил Генри наклониться ближе.
   "Не могу передать вам, как я вам благодарен..." Рейнхарт выглядел так, будто его переполняли эмоции. "Моя семейная ситуация... была источником сильного стресса. Вам объяснили, я так понимаю?
   'Да.'
   "Я никогда не должен был разводиться с Розой. Мы думали, что это к лучшему. Мы предполагали, что это будет краткосрочная мера и что, возможно, нацисты передумают или уйдут. Как мы могли быть настолько глупы, чтобы подумать об этом? Как только мы поняли, что этого никогда не произойдет, мы планировали, что Роза и Альфред переедут в другую страну, а я присоединюсь к ним в свое время, но так не вышло. Мы оба повторно поженились. По крайней мере, я верил, что они будут в безопасности, когда переедут в Париж, но обнаружить, что они вернулись в Берлин... Безумие: это был ужасный шок. Теперь они в ловушке здесь, и я отчаянно пытался найти способ вытащить их. Какое-то время Роза хотела, чтобы они втроем оставались вместе, но как только она узнала о смерти Харальда, она согласилась со мной, что мы должны, по крайней мере, вызволить Альфреда. Как только он окажется в Швейцарии, я увижу, что можно сделать с Розой и, конечно же, с Софией. Но сейчас приоритетом является вывоз Альфреда из Германии. Вот о чем я молюсь".
   - Альфред знает о плане?
   'Еще нет. Ты собираешься встретиться с ним сегодня днем. Очевидно, вам нужно провести с ним некоторое время. Роза знает, что есть план, и она знает, что что-то произойдет на этой неделе, но она не знает подробностей - впрочем, и я тоже. Расскажите мне вкратце, в чем заключается план: если вы останетесь слишком долго, моя секретарша станет подозрительной. .'
   Генри вынул из кармана пиджака паспорт Андреаса Хедингера и аккуратно положил его на промокашку на столе Рейнхарта.
   "План состоит в том, чтобы Альфред сопровождал меня обратно в Цюрих под этим именем - Андреас - сын Михаэля Хедингера".
   Рейнхарт кивнул. Я знаю.
   "Этому паспорту два года, поэтому любой, кто посмотрит на него, не удивится, что человек на фотографии изменился. Также у меня с собой те самые очки, в которых Андреас изображен на фотографии. Вы можете видеть, что у Андреаса довольно характерная прическа...
   Рейнхарт взял паспорт и надел очки. Он включил настольную лампу и внимательно изучил документ, его лицо было бесстрастным.
   "Волосы Андреаса намного темнее, чем у Альфреда. Что касается его волос, то Альфред унаследовал мои арийские гены, а не материнские. Я всегда думал, что это будет преимуществом.
   "Мы думали, как решить вопрос о цвете его волос. Я прихватил с собой черную краску: она в гостинице. Если мы сможем использовать его на Альфреде, а затем уложить его волосы, чтобы он выглядел как Андреас, это может сработать: особенно в очках".
   "Это, безусловно, осуществимо; в этом нет никаких сомнений. Но как вышло, что мальчик будет сопровождать вас обратно в Цюрих?
   Генри глубоко вздохнул, стараясь не выдать своего скептицизма. "История будет зависеть от того, не слишком ли нас будут допрашивать, но, в двух словах, помимо того, что я выступаю в роли курьера банка Леу, я также выдаю себя за друга семьи Хедингеров. Именно из-за этого я взял Андреаса с собой в Берлин в качестве подарка.
   Рейнхарт ничего не сказал, но несколько минут смотрел на Генри.
   'Вот и все?'
   Генри пожал плечами. Да, я знаю... не говори мне.
   - Думаешь, это сработает?
   'С надеждой. С положительной стороны, паспорт настоящий швейцарский. Пока они не вызывают подозрений, они, вероятно, не будут слишком сильно давить на Альфреда.
   Рейнхарт захлопнул паспорт, вернул его Генри, выключил настольную лампу и подошел к окну. Он посмотрел на Сприканал, затем повернулся к Генри.
   - Альтернатива - вывезти Альфреда контрабандой, а это слишком опасно. Этот план должен сработать. И вы знаете о документе, который будет обнародован только после того, как я узнаю, что Альфред в безопасности в Цюрихе?
   Генри кивнул.
   'Хороший. Вы должны встретиться с Францем Германом в час дня. Он сопроводит вас к дому, где они все прячутся. Позвольте дать вам инструкции: вам нужно внимательно слушать. Кстати, герр Гессе, вы любите цветы?
  
   ***
  
   Генри отправился из Рейхсбанка обратно в Кайзерхоф, где разыскал консьержа . "У меня неожиданно свободный день. Интересно, не могли бы вы предложить что-нибудь, что я мог бы сделать?
   Консьержка услужливо улыбнулась. Пожалуйста, не мог бы он получить данные своего гостя?
   Генри вспомнил, что утром сказал ему Гюнтер Рейнхарт. "Все, что вы с ними обсуждаете, может быть передано в гестапо, они любят следить за иностранцами, поэтому ваши планы должны выглядеть правдоподобно: используйте их для создания алиби".
   - А чем бы вы хотели заняться, сэр? - спросил консьерж. - Может быть, в кино или по магазинам?
   Генри покачал головой.
   "Я провожу так много времени в помещении, что не прочь подышать свежим воздухом".
   - Может быть, в зоопарк? Он находится в Тиргартене, так что вы можете совместить их.
   Генри покачал головой. "Честно говоря, я не очень люблю животных. Они заставляют меня нервничать.
   - Я вполне понимаю, сэр. Вы хотите остаться в городе?
   - Думаю, да, скоро стемнеет.
   'Это правда. Я собирался предложить посетить Потсдам, но, возможно, это в другой раз. Вас случайно не интересуют растения и сады?
   - Да, на самом деле. Ему удалось звучать как раз с нужной стороны энтузиазма.
   в Далеме отличный ботанический сад. Это замечательная гавань тишины и покоя в городе, и сады прекрасны".
   Генри удалось сделать вид, будто он передумал. - В Далеме вы говорите: не далеко ли это?
   "Вовсе нет, сэр, - сказал консьерж, - от Анхальтера не более шести или семи остановок на городской железной дороге. Сады находятся всего в нескольких минутах ходьбы от станции Botanischer Garten. Вот, позвольте мне показать вам, как туда добраться.
  
   ***
  
   Каждая минута вашего визита будет пронизана опасностью, но нет более опасного момента, чем тот, когда вы теряете бдительность.
   Прощальные слова Эдгара были достаточно угрожающими, но едва ли они могли описать то, с чем Генрих столкнулся в Анхальтере. На вокзале было людно, но неестественно тихо, если не считать собачьего лая вдалеке. Несколько человек выходили из станции, когда он входил, оглядываясь через плечо и явно испытывая облегчение от того, что оказались на свежем воздухе. Он заметил, что вокруг слонялось большое количество солдат, одетых в черную форму СС, а не в серую форму Вермахта. Он купил обратный билет в Ботанический сад, обязательно спросив у служащего за крошечным окошком, знает ли он, сколько времени ему потребуется, чтобы дойти до сада от вокзала.
   Продолжая радоваться тому, как все прошло, он направился к платформе, где и увидел их. Его первым впечатлением было то, что очень много людей ждали один поезд, особенно в обеденное время. Может, выезд. Они находились через две платформы, столпившись и окруженные эсэсовцами в черных мундирах. У некоторых из эсэсовцев были с собой овчарки, и, хотя они держали их на коротком поводке, они позволяли им встать на дыбы на людей на платформе. Все это время раздавался непрекращающийся лай, который то и дело сочетался со звуком гудка поезда или объявлениями на станциях.
   Генри двигался вдоль своей платформы, пытаясь получить лучший обзор. Толпа была смешанной: мужчины, женщины и дети; Старый и молодой. Они выглядели вполне прилично одетыми, и все либо несли чемоданы, либо прижимали к себе узлы. Судя по тому, что он мог видеть, эсэсовцы проверяли, что у людей было с собой, и несколько тюков оказались разбросанными по платформе, а часть одежды вывалилась на рельсы.
   Он все еще пытался разобраться в этом, когда его поезд подъехал к платформе, и началась драка. Генри расположился у окна, выходящего на переполненную платформу. Окно было грязным, и сквозь сажу и жир было трудно разобрать детали. Рукавом он попытался очистить свою сторону стекла и при этом поймал взгляд женщины, сидевшей напротив него. Она проследила за его взглядом через рельсы, затем посмотрела вниз, пристально изучая железнодорожный билет, который сжимала в руках в перчатках. Он наклонился вперед, чтобы лучше видеть, но тут двери поезда захлопнулись, позвал охранник, и поезд рванулся вперед. Через несколько секунд толпа людей на противоположной платформе расплылась, и вскоре они покинули Анхальтер.
   - Вы знаете, кто они? - спросил он даму.
   Прежде чем ответить, она огляделась вокруг. - Вы не знаете?
   Он покачал головой.
   - Евреи: их начали забирать, - сказала она деловито.
   'Куда?'
   Рядом с ними появился контролер, и они оба молча протянули ему свои билеты. Она взглянула на него. Соблюдайте тишину. Через потрескивающий динамик водитель объявил следующую станцию: " Гроссгорсенштрассе".
   Дама встала, поправляя пальто. Прежде чем выйти в проход, она наклонилась и, едва остановившись, прошептала на ухо Генри. "Куда бы они ни вели их, они не возвращаются".
  
   Он вышел из поезда в Ботаническом саду, пересек Унтер-ден-Эйхен и вошел в сады. Он изо всех сил старался казаться заинтересованным посетителем и не спеша направился в Итальянский сад, который был на самом деле очень красив и при других обстоятельствах был бы идеальным местом для отдыха.
   Если он не подошел к вам в течение десяти минут после входа в Итальянский сад, идите обратно на станцию и возвращайтесь в Анхальтер, а затем в отель. Просто веди себя нормально. То, что он не появляется, не обязательно означает, что что-то не так.
   Он был в Итальянских садах уже около десяти минут, когда к нему подошел нарядно одетый мужчина в широкополой шляпе и заговорил с образованным берлинским акцентом.
   'Простите, сэр; не могли бы вы указать мне направление теплиц?
   - Извините, но я не очень хорошо разбираюсь в садах. Я могу сказать вам, что озеро находится в том направлении, - сказал Генри, тщательно придерживаясь своего сценария.
   Мужчина протянул руку и пожал руку Генри. - Я Франц. Я рад тебя видеть. Кажется, все в порядке. Мы проведем еще несколько минут по отдельности в этих садах, а потом я уйду. Следуй за мной на безопасном расстоянии. Мы выйдем через Кёнигин-Луизе-Штрассе. Если на каком-то этапе я снимаю шляпу, это сигнал, что что-то не так. В этом случае продолжайте идти и вернитесь на станцию, для чего вам нужно будет пойти окольным путем. Если все в порядке, вы увидите, как я вхожу в дом - не более чем в пяти минутах отсюда. Подождите две минуты после того, как я войду, прежде чем вы подойдете. Над входной дверью есть маленькое окошко. Подходите к дому, только если шторы в этом окне открыты. Если они закрыты, возвращайтесь в отель. У тебя есть все это?
   Генри кивнул.
   'Хороший. Теперь направьте меня в северном направлении. Я уверен, что за нами никто не наблюдает, но на всякий случай они увидят, что ты меня направляешь.
   Следующие несколько минут они прогуливались врозь по итальянскому саду. Генри изо всех сил старался казаться очарованным растениями. Группа молодых офицеров люфтваффе также прогуливалась, и он подумал, не вызовет ли их присутствие задержку, но тут он заметил, что адвокат выходит из сада. Он последовал за ним, пока не вошел в белый дом на углу Арно-Хольцштрассе.
   Подождите две минуты после того, как я войду, прежде чем вы подойдете.
   Он замедлил шаг и позволил себе один быстрый взгляд назад. Район оказался безлюдным. В доме напротив служанка вышла, чтобы положить что-то в мусорное ведро, и смотрела на него. Он нагнулся, чтобы завязать шнурки, и, взглянув на часы, понял, что с тех пор, как Германн вошел в дом, прошло полторы минуты. Сейчас он пойдет.
   Занавески в маленьком окошке над крыльцом были открыты, и, когда он шел по дорожке, открылась входная дверь. Германн был в холле, жестом приглашая его подняться наверх. Приземление было темным; он мог только разглядеть два дверных проема в коридоре. Одна из них открылась, и сначала женщина в дверях была только силуэтом, а свет заливал ее сзади. Она жестом пригласила его войти в комнату. Это была небольшая гостиная с двумя диванами и столиком в углу: на диване сидели мальчик и девочка. К этому времени к нему присоединился Франц Германн и представил их друг другу. "Альфред и София". Мальчик и девочка встали и пожали ему руку, девочка только после того, как ее брат подтолкнул к этому. - Господин Гессе - друг семьи из Швейцарии, из Цюриха, - сказал Германн.
   Альфред выглядел моложе своих 12 лет: у него было приятное лицо, которое показывало признаки того, что он начинает становиться красивым, и светлые волосы, описанные его отцом. Он был худым и слегка изможденным, с бледным нездоровым лицом, которое, без сомнения, во многом было связано с тем, что он так долго провел взаперти. У него была естественная улыбка, но она открывала ряд желтых зубов.
   Генри не мог определить, выглядела ли сестра Альфреда старше или моложе пяти лет, но София действительно разделяла нездоровую бледность лица своего брата. Она опустила голову и уставилась на того, на кого смотрела, огромными темными глазами, которые одновременно казались невинными и понимающими. У нее была копна густых темных волос, которые падали на ее худые плечи и прижимали к себе грязного игрушечного кролика.
   А это Роза.
   Роза.
   Роза.
   С длинными темными волосами, ниспадающими на стройные плечи, и блестящими темными глазами эта Роза была слишком похожа на свою русскую тезку. В более слабом свете ее легко можно было спутать с ней. И хотя прошло десять лет с тех пор, как Генри в последний раз видел Розу во плоти, по правде говоря, с тех пор он видел ее образ почти каждую ночь, слишком резкий и слишком реалистичный, чтобы позволить ей исчезнуть из его памяти. Эта Роза была такой, какой, как он себе представлял, должна была стать Роза: лицо чуть более морщинистое, маленькая грудь теперь полнее под блузкой и кардиганом, глаза прожили намного дольше и пережили гораздо больше. Он полностью ожидал, что она нежно коснется его запястья, а затем, как она обычно делала во сне, крепко схватит его и сделает ему замечание. "Ты был единственным человеком, которого, как мне казалось, понимал меня, ты был тем, кому я доверяла", - сказала она тогда, уверенная в том, что знает об участи, которая ее ждала.
   Роза.
   Роза улыбнулась, пожала ему руку и попросила детей выйти из комнаты.
   "Иди наверх. Я позвоню тебе позже. И помни, молчи!
   Дети молча вышли из комнаты. Когда Роза снова заговорила, Генри заметил, что она сказала это таким тихим голосом, что чуть громче шепота.
   - Это дом матери Франца. Она пожилая и немощная, и я присматриваю за ней. Я врач, но для нее я медсестра. Она понятия не имеет, что я еврейка, и не подозревает, что дети здесь, вот почему мы должны вести себя так тихо. У нее очень плохой слух, но тем не менее мы осторожны. Дети никогда не спускаются вниз. Мы живем здесь уже больше года, и жизнь едва терпима. Дети должны жить в тишине: мы не можем рисковать и включать свет, когда стемнеет. Мы так благодарны Францу, но жизнь трудна: у нас мало еды, несмотря на щедрость Франца. Гюнтер тоже помогает, но он должен быть осторожен, так как его жена ничего не знает. Мы живем в постоянном страхе, что кто-то узнает о нас. Гюнтер считает, что, по крайней мере, мы должны попытаться вызволить Альфреда, он настаивает на этом, и я смирился с тем, что смирился с этим, хотя это и разбивает мне сердце. Я так понимаю, вы пришли помочь; Я так благодарен. Пожалуйста, расскажи нам все.
   В течение следующего часа Генри подробно изучил план. Роза была невозмутима, сидела на краю дивана, с прямой спиной и время от времени просила его повторить. Однажды Роза положила свою руку на его, позволив своим длинным тонким пальцам коснуться его запястья. Генри, должно быть, показал свои эмоции, потому что Франц Герман наклонился вперед.
   - Ты в порядке, Анри?
   - Простите? Ему казалось, что он только что проснулся, на мгновение не зная точно, где он находится.
   'Ты в порядке? Ты выглядишь беспокойным.'
   - Нет, нет... я в порядке. Я просто думал о том, что мы должны сделать. Здесь так много деталей, о которых нужно подумать".
   Они оба согласились, что если бы волосы Альфреда можно было покрасить и уложить, как у Андреаса, то вместе с очками он имел бы разумное сходство со швейцарским мальчиком, особенно с учетом того, что фотография на паспорт была сделана двумя годами ранее. Даже самый строгий человек, осматривающий его, должен был признать, что Андреас постарел.
   - Альфред - умный мальчик, - сказала Роза. "Я знаю, что большинство матерей сказали бы это, но он такой. Я уверен, что он сможет вспомнить детали легенды, но как он поведет себя под давлением, это другой вопрос: мы просто не знаем, не так ли? Он прекрасно понимает, в какой опасности мы находимся. Он поймет, что может больше никогда нас не увидеть.
   Генри понял, что Роза плачет, только когда увидел, что Франц придвинулся ближе к ней и успокаивающе обнял ее за плечо. Генри посмотрел сначала в пол, потом в окно, неловко и не зная, что сказать. Сначала он скользнул по дивану к Розе, думая, что это его место, чтобы утешить и ее, но потом сдержался. Не стоило казаться слишком фамильярным. Как он мог начать объясняться?
   - Во многих отношениях мы хорошо подготовлены, - сказал Франц. - У вас есть паспорт и железнодорожный билет, и вы сказали что-то о том, что швейцарская сторона границы - потенциально самая трудная часть пути. Из того, что я также слышал, это верно: швейцарцы очень строго относятся к тому, кого они впускают: один из их собственных граждан не должен быть проблемой. Немцы будут больше обеспокоены тем, что кто-то с немецким паспортом попытается покинуть страну. Сейчас приоритет - начать работу с Альфредом".
   Роза встала и подошла к окну, задернув занавеску.
   - Мне лучше пойти и проведать твою мать, Франц. Тогда позволь мне побыть наедине с Альфредом. Я хотел бы сам сказать ему. Как долго вы можете оставаться, герр Гессе?
   - Полагаю, у меня есть несколько часов?
   - Нет, нет, - сказал Германн. - Будет подозрительно, если вы вернетесь в "Кайзерхоф" слишком поздно. Несомненно, они будут вести учет ваших перемещений, что происходит со всеми иностранными посетителями. Ты можешь провести час с Альфредом, а потом вернуться завтра, когда у тебя будет целый день.
  
   ***
  
   Это была пятница, последний день февраля, и когда поезд отошел от Потсдамского вокзала, Генри заметил, что Альфред, которого он теперь мог думать только как Андреаса Хедингера, плакал.
   Это был очень личный крик, тихий, когда несколько слезинок стекают по щеке, а любые всхлипы подавляются кашлем и закусыванием губ. Андреас поерзал на своем сиденье так, что смотрел прямо в окно, и ни один из других пассажиров вагона не мог видеть его лица. Генри мельком увидел его в профиль вместе с отражением его лица в окне.
   Альфред до сих пор держался вместе в то утро и в предыдущие два дня. Десять минут назад он прошел свое первое серьезное испытание. Охрана на вокзале была не столь требовательна, как они ожидали, основная проверка заключалась в том, чтобы убедиться, что билеты в порядке. Но Генри знал, что рано или поздно их допросят, и это случилось во время ожидания на вокзале в Потсдаме, когда в их купе вошел офицер гестапо, а в коридоре снаружи ждали два солдата вермахта.
   Билеты. Документы, удостоверяющие личность. Быстрый.
   Взгляд офицера гестапо метался от Генри к Андреасу и обратно, затем к двум другим мужчинам. Оба ехали по делам: один в Йену, а другой в Вюрцбург . Офицер гестапо, похоже, удовлетворился их бумагами. Затем настала очередь Генри.
   - Ваш билет до Штутгарта.
   - Да, тогда мы едем в Цюрих.
   - Позвольте мне взглянуть на эти билеты.
   Он изучил их, а затем сказал Альфреду: "Вы путешествуете вместе?"
   'Да.'
   - Вы родственники?
   - Нет, Андреас - сын друга и коллеги. Он был в гостях в Берлине, пока я был в городе по делам. Его родители попросили меня присмотреть за ним".
   'Какое твое дело?'
   "Я работаю в банке: Bank Leu. Вот мое аккредитационное письмо.
   Гестаповец прочитал каждое слово и повернулся к Альфреду. - Вы: ваши документы.
   Альфред передал паспорт.
   Говорите как можно меньше, а когда говорите, не говорите слишком четко: немцы, очевидно, ожидают, что у швейцарца будет акцент.
   'Когда у тебя день рождения?'
   Это не было проблемой. Последние пару дней они очень усердно работали.
   Еще два вопроса, и я начну волноваться.
   - А где вы были в Берлине?
   Генри начал волноваться. Наверняка гестаповец заметит, что Альфред говорит с берлинским акцентом, уж точно не со швейцарским.
   - Простите?
   - Я спросил, где вы были в Берлине?
   Дверь вагона открылась, и вошел один из солдат вермахта.
   - Отто нужна твоя помощь на фронте: есть проблема.
   Слишком легко. Каждая минута вашего визита будет пронизана опасностью.
   Но это было так. Генри хотел сказать Альфреду, как хорошо он справился, но смог лишь улыбнуться.
  
   ***
  
   Альфред был образцовым учеником, тщательно записывая детали, которые ему нужно было запомнить, чтобы выдать себя за Андреаса Хедингера из Цюриха, и запоминая историю о том, как он оказался в Берлине с герром Гессе, который был таким хорошим другом его родителей. Он был так добр, что согласился взять его с собой в Берлин.
   Мой отец так занят, я почти не вижу его в эти дни! Он обещал отвезти меня в Берлин и всегда отменял. Господин Гессе был так добр!
   Это была условная линия, которую они будут придерживаться, если кто-нибудь спросит, почему он в Берлине с Генрихом. Пытаясь убедить Альфреда поверить в эту историю, все они продолжали делать вид, что она правдоподобна. Взрослые знали, что первая линия их защиты лежит в документах: если это каким-либо образом не убедит их, то история будет расследована, и Генри знал, что она не выдержит тщательной проверки. Их демонстрация уверенности в этой истории, должно быть, сработала: к тому времени, когда они сели в поезд в Берлине, Генри даже сам поверил в это.
   Генри отправился в Рейхсбанк первым делом в среду утром - это была самая короткая поездка, ровно столько, чтобы показать гостинице, куда он направляется. Оттуда он отправился в Далем и провел целый день с Альфредом. Гюнтер Рейнхарт присоединился к ним на час после полудня: когда он ушел, он должен был попрощаться с Альфредом. Он следовал той же схеме в четверг. Франц привез Альфреда в участок в пятницу утром. Его волосы были подстрижены и окрашены, и наряду с очками в проволочной оправе, течением времени и относительно плохим качеством фотографии он имел более чем мимолетное сходство с Андреасом Хедингером. Альфред стоял на платформе, сжимая в руке свой маленький рюкзак с кое-какой одеждой и парой других безобидных вещей. В кармане куртки был швейцарский паспорт, его спасательный круг. Франц коротко пожал им обоим руки и растворился в толпе.
  
   ***
  
   После Потсдама в Лейпциге пришлось долго ждать, и когда поезд, наконец, покинул город, он двигался по Саксонии очень медленно, а это означало, что они отстали от графика более чем на два часа, когда прибыли в Йену. Генри проводил долгие часы, то глядя в окно, то закрывая глаза, но когда он это делал, Роза смотрела на него, как всегда.
   Генри знал, что их шансы попасть в Швейцарию этой ночью были ничтожны. К тому времени, когда поезд двинулся из Тюрингии в Баварию, дождь, который сопровождал их с Йены, стал непрекращающимся. Альфред спокойно сидел в одной позе: он ел очень мало, если не считать сосиски и молока, которые Генри купил на платформе в Лейпциге. После Потсдама он казался спокойным.
   В Вюрцбурге снова пришлось долго ждать, и к их вагону присоединились трое новых пассажиров: женщина с осунувшимся лицом в сопровождении хорошенькой дочери-подростка и оберштурмфюрер Ваффен СС, который был всего лишь рюмочкой чего-то пьяного. Генри увидел, как мальчик напрягся, когда в карету ввалился офицер СС. При виде девушки, которой могло быть не больше 17, у оберштурмфюрера загорелись глаза. В течение следующих получаса он изо всех сил старался произвести на нее впечатление, в то время как девочка пыталась игнорировать его, чему способствовало явное неодобрение ее матери.
   Затем он обратил свое внимание на мальчика. Откуда ты? Швейцария? Я ЛЮБЛЮ Швейцарию! Швейцарцы наши друзья! Ты мой друг. Где вы были в Германии? Расскажите мне, что вы видели в Берлине.
   Генри изо всех сил старался скрыть свое изумление, когда Альфред с уверенностью рассказывал обо всем, что он видел в Берлине, и не в последнюю очередь о солдатах - он любил видеть солдат и марш, и это было так захватывающе, гораздо более захватывающе, чем все, что мы видели в Цюрихе или действительно где-нибудь в Швейцарии. Он хотел бы вернуться в Германию, может быть, когда станет старше, сможет даже...
   К счастью, эсэсовец, казалось, не обращал внимания на явное отсутствие у Альфреда швейцарского акцента, чему, несомненно, способствовало содержимое фляги, которую он выпил с тех пор, как сел в поезд. Через несколько минут он настоял на том, чтобы его называли Карлом, и показывал Альфреду свой автоматический маузер и рассказывал, как он в одиночку захватил Париж. Когда ты достаточно взрослый, чтобы встречаться с девушками, Андреас, первое место, куда ты отправляешься, это Париж! За какую футбольную команду ты болеешь, Андреас? ФК Цюрих? Ах, кузнечики! Хорошая команда.
   Сразу за городом, все еще в кромешной тьме сельской местности, поезд с шумом остановился. Было семь часов. Несколько минут тишины, затем крики и лай собак. Потребовалась вечность, чтобы шум распространился по поезду. Когда он дошел до них, офицер гестапо, который, казалось, был шире, чем его рост, втиснулся в их купе, запыхавшись, и пот капал со лба. На нем был кожаный плащ, настолько тесный, что он оставался расстегнутым. Он огляделся, затем закричал на Альфреда.
   "Ты: вставай... сейчас же!"
   Генри вцепился в сиденье, чтобы не раскачиваться. Мальчик был так напуган, что не шевельнул ни одним мускулом, но вся кровь отхлынула от его лица.
   'Разве ты меня не слышал? Пойдемте со мной.
   Оберштурмфюрер СС медленно и слегка неуверенно поднялся, встав прямо перед офицером гестапо и очень близко к нему. Он был как минимум на фут выше другого мужчины и использовал каждый дюйм этого роста, чтобы смотреть на него сверху вниз с максимальным эффектом.
   'В чем проблема?'
   "Мы получили сообщения о том, что еврейские мальчики сели в поезд в Вюрцбурге. Полиция обнаружила некоторых паразитов, спрятавшихся в подвале, и преследовала банду: в последний раз они видели их в районе станции. Мы проверяем всех молодых людей в поезде.
   "Ну, Андреас - мой друг, и не может быть, чтобы он был евреем".
   Он кричал на офицера гестапо, брызги слюны падали на покрасневшее лицо другого человека. Когда офицер гестапо ответил, его голос звучал гораздо более неуверенно.
   - А откуда ты это знаешь?
   - Потому что он швейцарец!
   Здоровяк вытер лицо рукавом, явно озадаченный логикой оберштурмфюрера.
   "Мне все еще нужно проверить его документы и допросить его..." Он протянул руку к Альфреду, подзывая его присоединиться к нему. Оберштурмфюрер схватил гестаповца за руку и толкнул ее вниз.
   - Вам не нужно будет этого делать.
   'Почему?'
   "Потому что я сел на поезд в Вюрцбурге, а Андреас уже был в нем, так что хватит тратить время зря".
   Офицер гестапо, похоже, не хотел спорить. К этому времени пара овчарок залаяла за открытой дверью купе. - Дай-ка я посмотрю твой паспорт, - сказал он мальчику.
   Андреас передал ему. Генри заметил, что руки гестаповца дрожат, когда он быстро просмотрел паспорт, прежде чем вернуть его.
   - Все в порядке.
   "В следующий раз постарайтесь послужить Рейху более полезными способами", - плюнул ему оберштурмфюрер, выходя из отсека, побежденный.
   Было девять часов, когда поезд прибыл в Штутгарт. Генри знал, что мог бы отправиться в соседний отель "Виктория", где, как он думал, ночным менеджером по-прежнему работала Катарина Хох, но это было бы слишком рискованно. Вместо этого он решил, что они останутся на ночь на вокзале, где было большое бомбоубежище. Первый поезд в Цюрих отправлялся в 8.20 утра, а это означало, что у него также будет возможность послать телеграмму Хедингеру.
   Бомбоубежище, где они спали, было переполнено. Мальчик все еще был в состоянии беспокойства и стресса из-за событий дня, и Генри пришлось шептать ему, как хорошо он справился; как бы его родители гордились им. Мы уже почти там, ты будешь в безопасности. Они нашли угол широкой скамьи в задней части убежища, в которую втиснулись. Генри обнял мальчика и постепенно почувствовал, как тот расслабился, и через несколько минут крепко заснул, надеясь и опасаясь, что это будет его последняя ночь на родине.
  
   ***
  
  
   Глава 20: Штутгарт, Цюрих и Берлин, март 1941 г.
  
   Первые несколько часов в бомбоубежище в Штутгарте Генри почти не спал. Место, которое они нашли, оказалось с шумной трубой, проходящей прямо над ним, и каждый раз, когда он падал, его вскоре будил звук лязга шипящего воздуха. Потом, когда он засыпал, появлялась Роза: ее предостерегающие глаза устремлялись на него, говоря ему то, что он слишком хорошо знал. Целый час она преследовала его: она была там, когда он крепко зажмуривал глаза, и все еще была там, когда он широко открывал их, и там, когда он крепко сжимал голову руками.
   Но тут случилось самое странное: Роза по-своему уставилась на него глазами, полными печали и ненависти. Но затем ее лицо начало растворяться, и когда оно вернулось в фокус, темно-карие глаза были там, как и темные волосы, ниспадающие на стройные плечи, но теперь черты принадлежали Розе, и вместе с этим на Генри снизошло неожиданное спокойствие. Роза была не менее грустна, но на лице ее была легкая улыбка и умоляющее выражение в глазах. И когда в голове Генри начали появляться самые зачатки идеи, спокойствие, к которому он совершенно не привык, овладело им, и несколько часов сна между этим и тем, когда он проснулся, были самыми глубокими, которые он испытывал за многие годы.
   Люди начали покидать приют с шести утра и к половине седьмого он почти опустел. Генри надеялся остаться ближе к восьми часам, но когда они отважились подняться в вестибюль главного вокзала, то заметили, что кафе было открыто, и они могли оставаться там в течение следующих полутора часов. В восемь на вокзале открылась телеграммная будка, и Генри отправил сообщение Майклу Хединджеру, который, как он знал, утром должен был пойти в банк, как и было условлено.
   Вылет из Штутгарта 8.20 остановка Прибытие в Цюрих 2.40 остановка Документы все в порядке остановка
   Бумаги в порядке: Альфред со мной, миссия успешна... пока.
   Поезд выехал из Штутгарта в 8.30, но затем был задержан на красный свет на окраине города, чтобы пропустить военный эшелон с открытыми вагонами, перевозившими десятки танков. К обеду он уверенно продвигался через Швабию к пограничному городу Зинген, последней остановке в Германии перед Швейцарией. Их держали на изолированной платформе, где по громкоговорителю им сказали, что все пассажиры, желающие отправиться в Швейцарию, должны оставаться в своих купе: все остальные пассажиры должны немедленно покинуть поезд.
   В течение получаса не было никаких признаков чего-либо. В их купе был еще только один пассажир, безукоризненно одетый немец с длинными элегантными руками пианиста и лицом человека, который редко выходит на улицу. Большую часть пути он читал ноты и ухаживал за ногтями, время от времени с размаху вынимая часы из пиджака, с некоторым увлечением изучая их, чирикая и возвращая в карман. В конце концов, задержка в Зингене оказалась для него невыносимой. Он собирался посмотреть, что происходит, сказал он Генри и вышел из купе. Генри наклонился к Альфреду, который, как он заметил, выглядел значительно более расслабленным, чем вчера. "Не забывайте, это самая опасная часть путешествия. Швейцарская пограничная полиция будет следить за тем, кто попытается проникнуть в Швейцарию, но не должен. Не делайте ошибок. Скоро вы сможете расслабиться. Ты очень хорошо справился, мой мальчик. Но будь осторожен сейчас...
   Альфред выглядел взволнованным, и Генри не был уверен, что сказал правильные вещи. Может быть, я должен был просто промолчать.
   Их попутчик вернулся в вагон. "Они должны дождаться прибытия швейцарской полиции", - сказал он им. "Я думал, что швейцарцы должны быть эффективными. Нелепый.'
   Через десять минут на перрон прибыли швейцарские пограничники, где они и немецкие офицеры поприветствовали друг друга как старые друзья. Работая парами - один швейцарец, один немец - они прошли купе поезда за купе.
   Прибывшему в конце концов швейцарскому офицеру на вид было не больше 20. Он проверил паспорт пианиста, попросил предъявить обратный билет и передал его немецкому полицейскому. Оба казались довольными.
   Затем офицер повернулся к Генри. Паспорт . Только когда он увидел швейцарский паспорт и сказал " gruezi" , фатальная ошибка в их плане, которую они до сих пор не замечали, сильно ударила Генри по лицу.
   Швейцарский пограничник использовал традиционное швейцарско-немецкое приветствие. Если бы он собирался говорить на швейцарско-немецком языке, мальчик бы не понял. Он и его история распутались бы очень быстро.
   - Откуда вы приехали в Германию? - спросил он, все еще говоря по-швейцарски.
   - Я был в Берлине по делам банка Леу. Вот мое аккредитационное письмо. Генри взял за правило отвечать на стандартном немецком языке.
   Молодой полицейский взял его и внимательно прочитал. - Итак, как долго вы в Германии? Еще на швейцарско-немецком.
   'С понедельника.' Стандартный немецкий. Это стало похоже на сюрреалистическую игру.
   "Мальчик: он с вами?"
   "Андреас - сын друзей. Он был в Берлине. Генри старался не смотреть на мальчика, но мельком увидел его взволнованное лицо, когда он упомянул его.
   - А где вы останавливались в Берлине?
   - Ян, я тебе говорю! Говорите на правильном немецком языке; не путай меня! Это был немецкий полицейский, стоявший в дверях кареты и явно нетерпеливый.
   Его швейцарский коллега пожал плечами и взял паспорт Андреаса Хедингера. Он проверил визу, посмотрел на Альфреда и снова на фотографию, повторив это три или четыре раза, его ярко-голубые глаза метались вверх и вниз.
   'Сколько тебе лет?' Он говорил на стандартном немецком языке. Альфред назвал возраст и дату рождения Андреаса.
   - Вам понравился Берлин?
   - Да, сэр, спасибо. Но я с нетерпением жду возвращения домой".
  
   ***
  
   Он был в Цюрихе менее 40 часов.
   Они прибыли в город в три часа дня в субботу и были встречены на вокзале герром и фрау Хедингер. Альфред не выказал никаких признаков облегчения, когда они пересекли границу со Швейцарией, и к тому времени, когда они прибыли на станцию, он был в состоянии шока, совершенно ошеломленный тем, что с ним происходило. Тот факт, что он был свободен и в безопасности, казалось, не приходил ему в голову, поскольку Хедингеры тепло приветствовали его. Фрау Хедингер повела Альфреда в привокзальное кафе выпить горячего шоколада, а Майкл Хедингер и Генри нашли тихую скамейку. Генри передал документы.
   - Все было в порядке?
   'Да спасибо. Ваши аранжировки были очень хороши; на самом деле безупречен.
   Навстречу им целеустремленно шел высокий мужчина в фетровой шляпе: казалось, он появился из ниоткуда. Он снял кожаные перчатки и пожал руку Генри.
   - Так это Альфред, а?
   - Я думал, когда ты появишься, Эдгар.
   - Ты же не думал, что я пропущу это, не так ли? Надеюсь, проблем не было?
   'Нет. Это было нервно, но мы прибыли в целости и сохранности".
   - Как я вижу. Хединджер, вы разобрались со своими жалкими документами?
   Хединджер взял у Генри запечатанные конверты и протянул ему взамен еще несколько. - Вы возвращаетесь в Берлин в понедельник, - сказал он, вставая. - Эдгар вам все расскажет. У него ваши билеты.
   - Ты будешь в порядке с мальчиком?
   Хедингер кивнул.
   - И вы пошлете телеграмму Рейнхарту?
   - В понедельник утром, как мы и договаривались.
   - Разве Рейнхарт не захочет узнать раньше, что Альфред благополучно прибыл?
   - Я уверен, что так и будет, но все это должно выглядеть прилично, - сказал Эдгар. "Было бы странно, если бы сотрудник Рейхсбанка получил в субботу телеграмму из банка Леу, подтверждающую получение документов в целости и сохранности. Придется подождать до понедельника. К тому времени, когда вы увидите Рейнхарта во вторник утром, он будет знать, что Альфред благополучно прибыл, и сможет передать вам другой документ. Давай, Хедингер, тебе лучше убрать Альфреда. Генри, может быть, ты хочешь пойти попрощаться?
   Альфред уже расслабился, когда Генри подошел к нему и фрау Хедингер в привокзальном кафе. Он пил горячий шоколад и поглощал огромное пирожное с кремом. На его лице была большая улыбка.
   "Альфред говорил мне, что любит собак, но у него никогда их не было. Он так ждет встречи с Митци! И знаете что, герр Гессе? Она ждет щенков! Я сказал Альфреду, что он может выбрать одного из них в качестве собственного питомца.
   Генри обнял Альфреда и пообещал, что придет навестить его. Он не должен волноваться; все было бы хорошо. Когда он выпустил мальчика из своих объятий, то заметил, что глаза Альфреда увлажнились. Он продолжал говорить "спасибо" и, исчезая со станции, обернулся и нервно помахал Генри.
  
   ***
  
   Генри и Эдгар провели остаток выходных в квартире над скобяным магазином на Бастайплац. Когда они прибыли туда, Бэзил Ремингтон-Барбер застилал раскладушку в гостиной. Все трое сели вокруг стола.
   - Вы записаны на шестичасовой поезд в понедельник утром. Это привело вас в Берлин в тот вечер, не так ли?
   "Да: мне повезло со связью в Штутгарте. Вернуться вчера было совсем другое дело. Правда, мы выехали из Берлина чуть позже, но то ли из-за бомбежки, то ли из-за чего-то еще, путь был намного медленнее: поэтому нам пришлось остаться в Штутгарте".
   - Надеюсь, вы не приближались к "Виктории"? - спросил Ремингтон-Барбер.
   - Нет, мы ночевали на вокзале - в бомбоубежище.
   'Давайте приступим к делу. Вот ваш билет на понедельник. Мы хотим, чтобы вы и документ вернулись сюда как можно быстрее, поэтому план состоит в том, что вы отправитесь в Рейхсбанк первым делом во вторник утром, передадите конверты банка Леу Рейнхарту, и он передаст вам те, которые нужно вернуть. здесь. В одном из запечатанных конвертов будет документ - он сообщит вам, какой именно. По словам Хедингера, ни немецкая, ни швейцарская полиция никогда не пытались вскрыть запечатанный конверт ни в одном из банков. Думаю, это было бы плохо для бизнеса. Я не вижу причин, по которым вы не сможете уехать из Берлина к обеду. Я знаю, что курьеры часто задерживаются здесь на несколько дней, но нам нужно доставить вас сюда, так что мы рискнем. Вы не попадете в Швейцарию этой ночью, но поедете в Штутгарт, а в среду утром сядете на первый поезд. Все это имеет смысл?
   - Да... но разве документ не следует скрывать?
   - Мы думали об этом, - сказал Ремингтон-Барбер, - но если они решат вас обыскать, то, вероятно, все равно найдут. Как говорит Эдгар, они не трогают банковские конверты. Вы забронированы в " Кайзерхоф " - вот телеграмма, подтверждающая это. У вас еще есть аккредитационное письмо от банка? Хороший. И, конечно же, в вашем паспорте есть правильные визы. Скажи мне, Генри, как выглядит Гюнтер Рейнхарт?
   Генри пожал плечами. - Он немецкий банкир, что, кажется, похоже на швейцарского банкира и, осмелюсь сказать, на британских банкиров: достаточно эффективно, но что вы хотите, чтобы я сказал? Я сомневаюсь, что мы станем близкими друзьями, если ты это имеешь в виду. Он тоже очень высокий, чего бы это ни стоило.
   - Я думаю, мы имеем в виду, - сказал Ремингтон-Барбер, - что он за парень, по-вашему? Он заслуживает доверия? В конце концов, мы использовали одного из наших немногих агентов, способных ездить в Германию и из Германии, чтобы помочь его сыну сбежать. Откуда нам знать, что этот документ, который он нам обещает, подлинный или это уловка. Он просто вел нас за собой как уловку, чтобы вытащить Альфреда?
   - Понятия не имею, - сказал Генри. - Он кажется достаточно искренним. Я полагаю, что если документ окажется фальшивкой или вообще не существует, то он рискует огорчить нас, а это может сказаться на его собственной безопасности - и на безопасности Розы и Софии".
   Эдгар и Ремингтон-Барбер переглянулись, частично успокоившись.
   - Видишь ли, он все еще хочет помочь Розе сбежать, и, очевидно, это касается и маленькой Софии.
   - Я понимаю, почему Рейнхарт хотел вызволить сына, но почему его бывшая жена?
   - Очевидно, он очень заботится о ней, и, если быть с вами откровенным, я понимаю, почему. Знаете, она действительно самая замечательная женщина. Она прячется в этом доме уже больше года. Бедная маленькая София едва может говорить; она так боится шуметь. Было бы чудесно, если бы мы могли чем-то им помочь.
   'Извините?' Эдгар уставился на Генри так, будто совершенно его не расслышал.
   - Я просто сказал, что было бы чудесно, если бы мы могли помочь матери и сестре Альфреда.
   Эдгар сидел с открытым ртом. Следующим заговорил Ремингтон-Барбер.
   - Чем помочь, Генри?
   - Возможно, помочь им покинуть Германию?
   - Рейнхарт попросил вас поднять этот вопрос?
   'Нет.'
   - Значит, это не условие его передачи документа?
   'Нет.'
   - Так какого же черта вы тогда поднимаете этот вопрос?
   - Не забывай, Эдгар, я только что вернулся из Берлина. Это похоже на кровавый лагерь для военнопленных, везде униформа. Это может быть только вопросом времени, прежде чем их поймают. Если бы мы могли каким-то образом помочь им выбраться до того, как это произойдет, мы поступили бы достойно".
   Эдгар хлопнул рукой по столу. - Ты что, в бреду? Кто, черт возьми, ты думаешь, мы такие? Чертов Красный Крест?
   "Я только подумал..."
   - Не надо. Что на тебя нашло? Ты влюбился в эту женщину или что?
   Генри заколебался, поняв, что именно это он и сделал. Он чувствовал, как краснеет его лицо. - Нет, совсем нет. Мне просто ужасно жаль их.
   - Ну, не надо, - сказал Эдгар, который больше не кричал. "В нашей профессии мы просто не можем позволить себе такие чувства. Ты понимаешь?'
  
   Пока рано утром в понедельник его не проводили на вокзале, Генри никогда не оставался один. Либо Эдгар, либо Ремингтон-Барбер всегда были рядом с ним. Когда он встал ранним воскресным утром, чтобы пойти в ванную, Эдгар не спал в гостиной, сидя в кресле, которое он наклонил к открытой двери гостиной. Генри подумал, не вызвал ли разговор о Розе у них недоверие к нему. Он усвоил урок.
   Его разбудили в четыре часа утра в понедельник для последнего брифинга. - Когда вы вернетесь сюда в среду, идите прямо в "Банк Леу" на Парадеплац; передайте конверты Хедингеру, кроме одного для нас. Понял?'
   Да.
   - Воспользуйтесь телефоном в офисе Хединджера, чтобы позвонить по этому номеру. И Эдгар, и я будем в Берне. Один из нас ответит. Скажи нам, на какой поезд ты садишься из Цюриха, и я встречу тебя на вокзале в Берне. Вечером вы вернетесь домой в Женеву.
   - Если все пойдет хорошо, - сказал Эдгар, - мы переведем на ваш счет в Credit Suisse еще 500 фунтов. Две поездки в Германию и из Германии - вы это заслужили.
   Генри сказал им, как он был благодарен. - Но только одно, - сказал он. "Похоже, что поехать в Берлин, вывезти мальчика и снова вернуться, чтобы забрать этот документ, стоило огромных усилий".
   - Единственный способ сделать это, Генри: Гюнтер опубликует документ только после того, как убедится, что его сын в безопасности в Швейцарии. Мы уже говорили вам об этом.
   - Значит, это чертовски важный документ.
   - Это, Генри, решать нам. О... и еще кое-что, - сказал Эдгар, когда они собирались покинуть квартиру. "Эта Роза: не поддавайтесь искушению приблизиться к ней. Забудь о ней. Понять?'
   Генри заверил их, что понял.
  
   ***
  
   Гюнтер Рейнхарт ушел из дома сразу после семи часов утра в понедельник, и, как назло, метро и трамваи ходили так гладко, что он опасался, что прибудет на работу слишком рано. Не стоило быть замеченным. Поэтому он рано вышел из трамвая на Унтер-ден-Линден и остаток пути прошел пешком. К тому времени, когда он свернул на Францесишештрассе , было 7.40, что было еще рано, но, надеюсь, не так рано, чтобы привлечь к себе внимание. Он старался выглядеть как можно более небрежно, когда входил в здание Рейхсбанка на Вердершер Маркт, но, оказавшись один в коридорах, ведущих к его кабинету, ускорил шаг.
   Он подождал до пяти восьмого, затем взял телефон, на который смотрел с тех пор, как пришел в офис, и набрал внутренний номер.
   Да, герр Рейнхарт, вам действительно пришла телеграмма. Извините? Да, из Цюриха. Из банка Леу. Наш посыльный начинает работать в половине девятого. Я прослежу, чтобы он принес его прямо к вам.
   Гюнтер Рейнхарт не мог ждать и получаса, поэтому, хотя для него это было непривычно, он сам спустился к телеграфному бюро в подвале. Ему удалось сдержаться и не открыть телеграмму, пока он не вернулся в свой кабинет.
   Документация все в порядке стоп Курьер с вами снова во вторник стоп Все хорошо стоп Хедингер стоп.
   Он дважды прочитал телеграмму, прежде чем тщательно сложить ее, сунуть в конверт и положить на дно своего портфеля. Он почувствовал, как волна эмоций захлестнула его на минуту или около того. Альфред был в безопасности в Швейцарии. Теперь он должен был выполнить свою часть сделки.
   Он позвонил личному секретарю Функа в четверть девятого.
   - Зачем тебе нужно это видеть, Рейнхарт?
   Личный секретарь Функа был неприятным человеком, имевшим привычку ходить за своим хозяином, как собака, держа перед собой руки с явной мольбой, с восхищенной улыбкой на лице. Он получал огромное удовольствие, контролируя доступ людей к министру и вообще усложняя жизнь, чтобы казаться каким-то важным.
   "Поскольку герр Функ попросил меня подготовить документ об операциях с активами, которые могут попасть под наш контроль в случае определенных событий, и чтобы завершить этот документ к удовлетворению министра, мне нужно еще раз ознакомиться с документом".
   'Когда?'
   'Этим утром.'
   'Этим утром! Невозможно: мне нужно сопровождать герра Функа в Рейхстаг. В любом случае, Рейнхарт, вы должны изложить свою просьбу в письменном виде.
   'Очень хорошо. Возможно, вы сообщите министру, что я не смогу передать ему эту бумагу до конца сегодняшнего дня.
   Наступила долгая пауза, во время которой Гюнтер слышал обеспокоенное дыхание личного секретаря на другом конце провода.
   - Очень хорошо, вы можете подойти сейчас, если обещаете быть быстрым.
   Он ждал в охраняемой комнате за кабинетом Функа, пока вокруг суетился личный секретарь; убедиться, что документ в порядке и подписан. Он стоял позади Рейнхарта, открывая документ на столе перед ним. От костюма-тройки секретаря, у которого на одном лацкане был значок нацистской партии, а на другом - свастика, отчетливо пахло нафталином.
   'Как долго вы будете?'
   - Может, полчаса, может, чуть больше.
   - Я должен остаться с вами, - нетерпеливо сказал личный секретарь, - но я должен подготовиться к этой встрече в рейхстаге. Я вернусь через 20 минут. Запомнить; не пишите на документе!
   Рейнхарт практиковался в своем закрытом кабинете дома на выходных и рассчитывал, что сможет сфотографировать всю Директиву 21 за десять минут. Он подождал пять, затем подошел к двери, которую личный секретарь оставил приоткрытой. Сквозь щель он мог видеть человека, занятого своим столом в другом конце приемной. Он подождал еще минуту, затем толкнул дверь еще немного, так что она все еще была открыта, но только чуть-чуть.
   Камера, которую дал ему Франц Германн, была крошечной, и его предупредили, что она очень чувствительна, поэтому ему пришлось сосредоточиться на том, чтобы оставаться как можно более неподвижным, поскольку он дважды фотографировал каждую страницу. Он встал спиной к двери, что дало ему секунду или две, чтобы среагировать, но опасность быть пойманным все еще оставалась острой.
   На выполнение задания у него ушло 12 минут, и он дал еще пять минут, чтобы проверить, в порядке ли документ, сделал ли он какие-то пометки и собраться. Когда личный секретарь вернулся, он смог объявить, что готов.
   - Хотите проверить мои записи?
   Секретарь взглянул на них, затем внимательно проверил Директиву. Казалось, он был слегка разочарован тем, что все в порядке.
  
   ***
  
   Генри Хантер прибыл в Берлин немного позже, чем в предыдущий понедельник, и персонал в Кайзерхофе, казалось, был рад снова его увидеть. Консьержка поинтересовалась, не требуется ли ему совета относительно поездок во время его пребывания, но Генри заверил его, что это был гораздо более короткий визит: он рассчитывал покинуть Берлин на следующий день. Он заметил, как консьержка сделала сдержанную записку, когда отошел от своего стола.
   Он был в офисе Гюнтера Рейнхарта в 10.10 во вторник утром. Рейнхарт осторожно открыл запечатанные конверты из Bank Leu и расписался в каждом из них, делая пометку в бухгалтерской книге на своем столе.
   - Пожалуйста, садитесь, герр Гессе. Ты заставляешь меня нервничать, стоя там; это займет еще несколько минут.
   Рейнхарт тихо подошел к двери своего кабинета и открыл ее, убедившись, что снаружи никого нет. Вернувшись, он молча открыл замок. Он жестом попросил Генри передвинуть стул ближе к столу.
   - Все в порядке, - тихо говорил он. "Сегодня утром я получил телеграмму от герра Хедингера: он сообщил мне, что посылка благополучно доставлена. Спасибо. Расскажите, как прошло путешествие?
   Генри сказал ему, что путешествие прошло нормально. Так было с пакетом.
   "Само собой разумеется, что я в долгу перед вами, но теперь я собираюсь полностью вернуть этот долг. Здесь четыре конверта, - он указал на груду больших конвертов на столе перед ним, - вы должны отнести их в Банк Леу. Вы подпишетесь на них через мгновение. Этот... - Рейнхарт указал на третий конверт в стопке, - тот, который должен отправиться куда-то еще. Вы понимаете - мне не нужно быть более откровенным, не так ли?
   Рейнхарт поднял сверток, который, насколько мог видеть Генри, был идентичен остальным трем. - Вот здесь на клапане конверта крошечная прореха, видите? И спереди этот угол этикетки немного отошел. Есть еще один способ отличить этот конверт: в остальных ставится точка после слова "Рейхсбанк" - перед нашим адресом. На этом есть запятая. Во всем остальном он идентичен остальным трем. Скажи им, что я должен был это сфотографировать: очевидно, я не мог взять оригинал. Документ здесь на пленке.
  
   ***
  
   Было без четверти одиннадцать, когда он покинул Рейхсбанк: ему нужно было быть на вокзале к 2.30, а это давало ему меньше четырех часов, чтобы сделать то, что он запланировал. Он резал очень хорошо; ему нужно торопиться.
   Он шел, не слишком быстро и не слишком медленно, вдоль канала до станции U-Bahn Spittelmarkt. По пути он миновал один или два магазина, но не хотел заходить ни в один из них, пока не окажется подальше от Вердершер Маркт. Поездка в Гляйсдрайк заняла 12 минут; сейчас было четверть одиннадцатого. Он сменил ветку и направился на запад к Виттенберг-плац, где пересел на другую ветку метро, которая теперь шла на юг. Когда он прибыл на Подбельские аллеи, было без четверти двенадцать. Последний этап пути занял у него гораздо больше времени, чем он ожидал. Чтобы добраться туда, потребуется еще как минимум десять минут, и сначала ему нужно найти магазин.
   Он наткнулся на три магазина: один с коллекцией женских платьев, сиротливо висевших за пыльным окном, другой, похоже, был каким-то книжным магазином, где фотографий Гитлера было больше, чем книг, а третий был бакалейной лавкой. Он был раздражен, увидев очередь из дюжины или около того человек, ожидающих возле магазина: он не был уверен, что у него есть время ждать.
   "Как долго мне придется стоять в очереди?" - спросил он человека в начале очереди. На мужчине был костюм и элегантное пальто, но его поза была сутулой, а выражение лица болезненно-бледным. Он выглядел так, как будто не понял вопроса: Генри повторил его. Мужчина ничего не сказал, но указал на написанную от руки табличку, прикрепленную к внутренней стороне стеклянной двери магазина.
   Евреи могут делать здесь покупки только между четырьмя и пятью часами.
   Под ним была приклеена карикатура, вырезанная из газеты, изображающая еврея с длинным носом, крадущего еду у ангелоподобных детей.
   - Уверен, теперь вы можете войти, - сказал мужчина. - Это мы должны ждать.
   У лавочника были крошечные глаза и огромный живот, который, казалось, покоился на столешнице. Его лицо было сильно изрыто оспинами, а на лбу выступил растущий слой пота.
   "Каждый раз, когда эти крысы приходят сюда, мне хочется принять ванну", - сказал он, указывая на очередь за окном. - Знаете, некоторые из них начинают выстраиваться в очередь с самого утра? В эти дни они мало что могут купить: ни белого хлеба, ни овощей! Тоже хорошо. Впрочем, я рад взять их деньги, тем более, что они у меня есть, чем у некоторых других: я вступил в партию до 33-го года, так что считаю, что имею на них право. Чем я могу вам помочь, сэр?
   "Мне нужно купить еды, но, боюсь, у меня нет продовольственной книжки".
   - Нет продовольственной книжки? Маленькие глазки мужчины сузились. Проблема.
   - Видишь ли, я из Швейцарии. Я в гостях у друзей на обед и хотел бы взять им немного еды в подарок. Я был бы рад заплатить швейцарскими франками, если это поможет.
   Маленькие глазки лавочника загорелись. Больше не проблема.
   Он указал Генри пройти в заднюю часть магазина, где было темнее и подальше от любопытных глаз людей, стоящих в очереди снаружи.
   - Конечно, - прошептал он. - Вы понимаете, что с вас трудно взять точную сумму, понимаете, из-за трудностей?
   Генри понял. Он был бы очень щедр, заверил он лавочника.
   Пять минут спустя он вышел из магазина, не в силах смотреть на людей, ожидающих до четырех, прежде чем они смогут войти. Очередь, кажется, увеличилась с тех пор, как он вошел.
   Через десять минут он уже осторожно стучал в дверь белого дома на углу Арно-Хольцштрассе. Внутри дома было темно, и он не мог слышать ни звука. Он подождал минуту и снова постучал. Женщина, которую тащили две тявкающие собаки, внимательно наблюдала за ним, проходя мимо. До сих пор нет ответа. Он постучал еще раз. Было уже за полдень, и он начинал волноваться. Он почувствовал легкое движение справа от себя, там, где занавески на окне передней комнаты были задернуты. Через несколько секунд он услышал из-за двери встревоженный голос Розы.
   - Кто это?
   - Это я, Анри! Дверь быстро открылась, и из нее высунулась рука, жестом приглашая войти. Быстро .
   С тех пор, как он начал формулировать этот план, он вообразил, что Роза будет переполнена благодарностью, увидев его. Ей бы полегчало. Вместо этого она выглядела испуганной.
   - Это я, Роза: Анри.
   - Я знаю, что это ты. Ты должен говорить тише. Что ты здесь делаешь? В чем дело? Что случилось с Альфредом?
   Ее темно-карие глаза были такими же, как у Розы, но теперь они были красными вокруг век, как будто она плакала.
   - Все в порядке, Роза. Я пришел навестить тебя и Софию. Я принес еды.
   - А как же Альфред? Пожалуйста, скажите мне.'
   - Альфред в безопасности, Роза, - сказал Генри, придвинувшись ближе и положив руку ей на плечи. Она попятилась. - Он в Цюрихе. Мне удалось благополучно доставить его туда. Вам не о чем беспокоиться.
   - Тебе не следовало приходить сюда. Это так опасно. Быстро иди наверх. Ты не можешь оставаться долго. Я должен отдать фрау Герман обед. Иди наверх и позволь мне устроить ее. Я буду через несколько минут.
   В маленькой гостиной наверху не было никаких признаков Софии. Когда она наконец поднялась наверх, Генри спросил Розу, где она.
   - В постели: она была там почти все время с тех пор, как ушел Альфред. Она так скучает по нему, что ей становится плохо. Он был для нее прекрасным, ее единственным спутником. Я не думаю, что она произнесла больше полудюжины предложений с тех пор, как он ушел.
   - Что ж, может быть, это поднимет ей настроение. Генри торжествующе высыпал содержимое своей сумки на ковер и отложил в сторону пачку конфет и немного шоколада, затем вручил Розе большой сыр, длинную сосиску, пакет с фруктами и еще один с овощами. Роза выглядела смущенной.
   'Я не знаю, что сказать.' Слезы текли по ее лицу. Она опустилась на колени рядом с ним и нежно коснулась пальцами его запястья, задержав их там на несколько секунд, прежде чем заняться сортировкой еды. "Конечно, я очень благодарен, но вы приезжаете сюда так опасно".
   Генри поднял брови.
   - Я серьезно, Анри. Наша единственная надежда - остаться здесь, чтобы никто не узнал. Франц делает все возможное, чтобы у нас было как можно меньше посетителей, но соседи шпионят друг за другом и следят за приходами и уходами".
   "Пойдем со мной, Роза: ты и София, пойдем со мной".
   Она посмотрела на него так, как будто неправильно расслышала, что он сказал.
   'Туда, где?'
   "Назад в Швейцарию".
   Она расхохоталась. - Анри, ты думаешь, мы не думали о том, как нам сбежать с тех пор, как мы сюда попали? Это невозможно: у нас нет никаких документов, кроме собственных, и они бесполезны, потому что меня разыскивает гестапо. Я знаю, ты пытаешься быть добрым, но... - Она подняла руки в беспомощном жесте.
   - Но ты не можешь оставаться здесь, Роза. Что, если что-то случится со старухой? А как насчет еды? Люди говорят, что их становится меньше. Потом есть соседи... кто-то может донести на вас. Я мог бы помочь тебе. Я могу получить документы.
   Роза смотрела на него так, словно снова ослышалась.
   - Как ты можешь это сделать?
   В этот момент снизу послышался слабый крик.
   - Мне пора, Анри. Фрау Герман хочет свой обед.
   Генри схватил ее за руку и двинулся к ней. - Я принесу документы, Роза, я вернусь. Поверьте мне.'
   Когда она встала, Генри тоже встал перед ней.
   - Анри, пожалуйста: я должен пойти к ней. Вы должны уйти сейчас. Во всяком случае, иногда по вторникам к ней приходит старый друг. Пожалуйста, позвольте мне пройти.
   На мгновение он заколебался, размышляя, не будет ли неправильно обнять ее. Он ожидал, что она будет более благодарна. Она протиснулась мимо него и направилась вниз, поманив его следовать за ней, прижав палец к губам, чтобы он молчал.
  
   ***
  
   В конце концов он уехал из Берлина на поезде в Нюрнберг незадолго до трех, опоздав всего на несколько минут, и поездка была намного быстрее, чем поездка в Штутгарт несколькими днями ранее. Он прибыл в Нюрнберг в семь часов, и это было похоже на гарнизонный город, повсюду войска. Зал вокзала представлял собой бурлящую массу серой униформы с вкраплениями черного. Он мог видеть несколько других гражданских лиц.
   Он присоединился к длинной очереди солдат у кассы и успел заметить, что большинство из них принадлежало к Семнадцатой пехотной дивизии: подарок для Эдгара. Подойдя к окну, он обнаружил, что первый поезд в Штутгарт отправляется в 8.20 утра следующего дня. - Все в порядке, - добавил билетный кассир, тщательно проштамповав и подписав билет Генри.
   Генри подсчитал, что он может оказаться в Штутгарте поздним утром, а в Цюрихе - к полудню. Все хорошо.
   Клерк сказал ему, что он найдет отели, если повернет налево от станции и дойдет до следующего квартала. Там он нашел ряд серых зданий, каждое из которых отражало вездесущие униформы, слоняющиеся по улице. Он зашел в первые три гостиницы, каждая из которых была более жалкой, чем предыдущая, и остановился на четвертой только потому, что сейчас шел проливной дождь и он устал.
   Пока управляющий кропотливо оформлял документы, которые давали ему привилегию быть там гостем на одну ночь, Генри получил возможность заглянуть в то, что управляющий называл столовой. Если бы его подтолкнули, Генри описал бы его как работный дом, воспоминание из диккенсовских романов, зачитываемых вслух в конце темных осенних дней в школе в Англии.
   "Тебе лучше пойти и поесть сейчас, столовая закрывается через 20 минут", - сказал менеджер с, как подумал Генри, австрийским акцентом.
   - Я в порядке, спасибо, - сказал Генри, запах жира и табака уже оседал у него в горле. - Думаю, я поем в другом месте.
   "Вам повезет: в наши дни "где-то еще" нет. Оставь свой чемодан здесь, иди и поешь.
   Он неохотно прошел в столовую, отказавшись от предложения оставить чемодан у управляющего. Внутри было два длинных стола, за каждым из которых сидело по шесть или семь мужчин - только мужчин - сгорбившихся вокруг него, все с подозрением поглядывали друг на друга и явно в унисон ложками ели в рот черную похлебку.
   Генри нашел небольшое место в конце одного стола, и человек рядом с ним неохотно продвинулся вперед не более чем на дюйм или два. Едва он сел, как грязная рука поставила перед ним миску. Большой и один палец были опущены в тушеное мясо. Генри перевел взгляд вверх по руке и потертому рукаву прямо над ней: оба принадлежали сгорбленной фигуре и бледному лицу, покрытому красными язвами, женщине лет пятидесяти, которая выглядела так, словно вот-вот упадет в обморок.
   Перед ним поставили тарелку с черным хлебом и стакан водянистого пива. Никто не разговаривал ни с кем за столом, и Генри был благодарен за это.
   Его ночь не была более комфортной: в комнате были голые половицы и только один небольшой потертый коврик у кровати. У окна с трещиной в стекле стояла раковина с грязной раковиной, и Генри сомневался, что постельное белье меняли со времени последнего гостя, кроме одного. Так как на двери не было работающего замка, он прижал к ней единственный стул в комнате и лег на кровать, полностью одетый, с портфелем с запечатанными конвертами под подушкой, от которой пахло потом. Вдалеке доносился приглушенный звук взрывов: то ли бомбы, то ли зенитный огонь, он не мог разобрать, но когда он подошел к окну и отдернул плотную штору, то далеко на севере увидел вспышки.
   Он вышел из отеля в семь утра, менеджер и женщина из столовой недоумевали, почему он отказался от их предложения завтрака ("но вы заплатили за него, сэр!").
   В течение следующего часа кафе на вокзале было желанным убежищем от всепроникающего запаха отеля. Поезд из Штутгарта ушел вовремя, и связь оттуда с Цюрихом была хорошей, и он прибыл в 2.10. Сейчас он находился под давлением. В 5.10 был поезд до Берна, и ему нужно было успеть на него, если Эдгар и Ремингтон-Барбер не слишком подозревают его опоздание. Это должно дать ему достаточно времени, но только в меру.
   Ему нужно было добраться до Банка Леу как можно скорее, но только после того, как он позвонит. В вестибюле главного вокзала стоял ряд телефонных будок, но они казались слишком людными, поэтому он покинул станцию и пошел к Банхофки, где нашел кафе с телефонной будкой в задней части, далеко от немногочисленных посетителей. Он набрал номер, который дал ему Виктор.
   'Да?'
   - Питер придет к обеду.
   Пауза и приглушенный шум на другом конце линии, который звучал так, как будто человек положил руку на трубку и разговаривал с кем-то еще в комнате.
   - А вино вы принесете с собой?
   'Да.'
   При этом линия оборвалась. Он посмотрел на часы: было 2.25: по указанию Виктора он должен был быть на вокзале ровно через час после звонка. У него оставалось чуть больше полутора часов, чтобы успеть на поезд: ему нужно было спешить. Он вышел из кафе через черный ход и взял такси до головного офиса Bank Leu на Парадеплац.
  
   Майкл Хединджер явно торопился. Он спустился к стойке регистрации и отвел Генри в свой кабинет на верхнем этаже. Он проверил три конверта из Рейхсбанка на наличие банка Леу.
   - А четвертый конверт для ваших друзей?
   'Да.'
   - Когда ты их видишь?
   - Я сейчас еду в Берн. Могу я воспользоваться вашим телефоном, чтобы сообщить им, в какое время я, вероятно, буду там?
   Хединджер указал на телефон: будь моим гостем.
   Эдгар ответил: "Добро пожаловать домой. Что тебя удерживало?
   - Я сажусь на поезд в десять минут пятого: я должен быть в Берне самое позднее к восьми. Где я встречу тебя?
   - Не волнуйся, старина, мы встретимся.
   Так и было: сейчас было без четверти три, времени было предостаточно. Он даже мог позволить себе вернуться на вокзал по Банхофштрассе, что, по крайней мере, дало бы ему время прийти в себя.
   - И все прошло хорошо? - спросил Хедингер.
   - Да... да, спасибо.
   - И я полагаю, вы хотите задать мне вопрос?
   Генри понятия не имел, о чем швейцарец.
   'Мне жаль?'
   'Альфред! Разве ты не хочешь знать, как он?
   'Конечно, конечно! Как Альфред?
   "Моя жена, дети и собака так возятся с ним: как будто его выпустили из тюрьмы. Он такой милый мальчик и очень внимательный. Мы позаботимся о нем. Хотя ему явно грустно. Ночью мы слышим, как он рыдает в своей комнате. Он должен скучать по матери.
  
   ***
  
   Приходить слишком рано на свидание так же опасно, как и опаздывать на него.
   Он подъехал к главному вокзалу в четверть третьего, на десять минут раньше. Недолго думая, он продолжил путь на станцию, предполагая, что найдет бар и через десять минут выйдет в вестибюль. Это то, что он сделал, но как только он вышел в вестибюль, он заметил двух мужчин по обе стороны от него, марширующих с ним через боковой выход. Одним из них был Виктор, лицо его было бесстрастным, но голос не скрывал ярости.
   "Мы сказали быть в участке через час после звонка, а не через 50 минут. Как ты думаешь, что ты задумал, сынок ?
   Генри отряхнулся от Виктора и другого мужчины, которые теперь отступили в тень.
   - Научись делать то, что тебе говорят, Генри, понял? А теперь следуй за мной - оставайся позади меня. Я пойду в магазин и пройду назад. Вы должны поступить так же. Сергей будет позади тебя.
   Магазин представлял собой узкую табачную лавку в лабиринте переулков за станцией. Прилавок был уже открыт, когда появился Генри. Виктор был в задней комнате вместе с сморщенным мужчиной вдвое меньше русского. Он был одет в выцветший костюм в тонкую полоску и смотрел на Генри сквозь толстые очки, которые шатались на переносице.
   - Ты говорил с Эдгаром? Виктор звучал нетерпеливо.
   'Да.'
   'Где он?'
   - В Берне: меня ждут в поезде, который отправляется сюда в десять минут пятого. У меня нет оправдания тому, что я не участвовал в этом".
   - Не волнуйся, ты будешь. У тебя есть это?' Виктор выглядел обеспокоенным.
   Генри достал из портфеля запечатанный конверт Рейхсбанка, но продолжал держать его, пока говорил.
   - Я знаю Виктора, но он запечатан. Как ты собираешься открыть его так, чтобы Эдгар и Ремингтон-Барбер не заметили?
   Виктор взял конверт и передал мужчине, обращаясь к нему по-немецки.
   - Арндт, как ты думаешь?
   Мужчина взял конверт и поднес его к свету, очень медленно поворачивая в одну и другую сторону, поднося к глазам и проводя пальцами по каждой поверхности. Он кивнул и ответил писклявым, высоким голосом.
   "Это не должно быть проблемой. Дайте мне час, но я хочу, чтобы все убрались отсюда.
   - Кроме меня, - сказал Виктор.
   - Конечно, кроме вас, Виктор, - послушно сказал Арндт, полукланяясь.
   Выходя из комнаты, Генри увидел, как мужчина раскладывает на скамейке большую камеру, лампу и различные инструменты. Он собирался оперировать. Генри провел следующие 15 минут, молча стоя в переулке позади табачной лавки с Сергеем. Когда Виктор снова позвал Генри, он явно с трудом сдерживал волнение. Маленький Арндт упаковывал свое оборудование, операция закончилась. Конверт был передан ему. - Изучите его, пожалуйста. Посмотрите, как он совершенен.
   Генри внимательно посмотрел на него. Невозможно было понять, как его можно было открыть. Обняв его за плечо огромной рукой, Виктор отвел Генри в угол комнаты и прошептал ему на ухо.
   - Мы сделали копию: ты не представляешь, как это важно, сынок . Сегодня вечером мы передадим весь текст в Москву. У вас есть 40 минут до поезда, так что расскажите мне все, что можете, об этом человеке, который предоставил документ. Это настолько важно, что Москва задаст мне много вопросов по этому поводу: мне нужны ответы".
   "Прежде чем я сделаю это, Виктор, я должен попросить вас об услуге".
   Виктор недоуменно посмотрел на него: одолжение? Генри не просил одолжений от них. Они просили у него милости.
   'Что это?' - спросил он, с трудом скрывая раздражение.
   Он посмотрел на русского, временами желая, чтобы тот был более сочувствующим. Даже немного благодарности не помешало бы.
   "Я не хочу, чтобы это звучало так, будто я сдаюсь или что-то в этом роде, и до сих пор я очень хорошо справлялся в Германии, но я беспокоюсь, что они отправят меня туда, и рано или поздно я..."
   - Да что же об этом говорили, сынок ?
   - Нет, но у меня складывается впечатление, что у них нет группы агентов, стоящих в очереди на границе в ожидании отправки в Германию. Я чувствую себя незащищенным, когда нахожусь в Берлине, и мне интересно: есть ли у вас там кто-нибудь, с кем я мог бы связаться - в экстренной ситуации?"
   Генри пожал плечами, нетерпеливый Виктор не должен считать эту просьбу необычной. Что мне делать - сказать ему, что я все равно намерен туда вернуться?
   Виктор посмотрел на Генри, сначала подозрительно, но потом с пониманием.
   - Дай мне посмотреть, что я могу сделать, Генри. Есть посольство, но я там никому не доверяю. У меня есть люди, я дам вам знать. А теперь расскажи мне, как ты получил этот документ.
  
   ***
  
  
   Глава 21: Лондон, март 1941 года.
  
   Эдгар прибыл в аэропорт Уитчерч сразу после 12:30 в понедельник, 10 марта, рейсом 777 BOAC из Лиссабона. Черный "Хамбер Империал" с армейскими номерами был припаркован у подножия трапа самолета и через три часа высадил измученного Эдгара у здания с видом на Сент-Джеймс-сквер, где Кристофер Портер ждал его в своем кабинете на верхнем этаже.
   Эдгар передал пленку с Директивой 21 Портеру, который быстро вышел из комнаты и вернулся через пять минут.
   - Мы немедленно разработаем это и сегодня вечером отправим аналитикам. Им сказали разобраться с этим в первоочередном порядке. Мы встретимся здесь завтра днем, чтобы услышать, что они об этом думают. Но Эдгар молодец: что-то вроде переворота, чтобы заполучить это. Как наш парень Хантер?
   Эдгар откинулся на спинку стула, едва сдерживая зевок. - Оказывается, он неплохо справляется со своей работой. Не тот, кого вы автоматически считаете шпионским материалом, но я полагаю, в этом весь смысл, не так ли? Я помню, как классики Дон, которые его тренировали, говорили, что он ищет людей, которые немного выделяются из толпы, но не настолько, чтобы люди их замечали. Он сказал, что никогда не встречал человека, который бы так хорошо подходил под эти требования, как Хантер. Он уже пережил три миссии в нацистской Германии: если бы он выглядел или вел себя как шпион, он бы не продержался больше часа или двух".
   - И другие его хозяева... Увидели бы они Директиву?
   - Я очень на это надеюсь. Мы дали ему достаточно времени в Цюрихе. Один из людей Бэзила заметил, как он выходил из участка с Виктором, так что я думаю, мы можем предположить, что документ у них. Однако есть одно опасение...
   - С Хантером?
   - Нет, на самом деле с нашими португальскими друзьями. Когда я вернулся через Лиссабон, Сэнди был немного взволнован из-за Тельмо. Он был довольно неуловим, и Сэнди беспокоится, что он может струсить. Тельмо, кажется, думает, что ПВДЭ может быть на него, хотя, похоже, нет никаких доказательств этого. Лично я думаю, что он просто нервничает; Агенты время от времени так поступают, как вы знаете. Однако есть вполне обоснованные опасения по поводу доньи Марии.
   - Леди в Берлине?
   'Правильный.'
   - Тельмо говорит, что ее перевели в португальскую миссию: она больше не работает на военного атташе, теперь она работает с первым секретарем.
   - Понижение?
   - Как таковой нет, но это дает ей меньший доступ к информации, которая нас интересует, а также к дипломатическому портфелю. Судя по всему, первый секретарь занимает довольно высокое положение в дипломатической иерархии, но его роль более церемониальна. Она беспокоится, что за ней следят: она уверена, что ее стол недавно обыскивали, и она думает, что несколько раз за ней следили.
   'Кем?'
   "Не немцы; сотрудники службы безопасности посольства. Кроме того, ее отпуск на родину был перенесен на 24 марта , то есть на две недели в понедельник. Она беспокоится, что, как только она вернется в Лиссабон, ее больше не пустят. Тельмо требует от нас безусловного обещания, что в ту минуту, когда Донья Мария прибудет в Португалию, мы спрячем их обоих и привезем в Британию как можно скорее.
   - И ты сказал?
   'Да, конечно. Я сказал Сэнди соглашаться на все, что он попросит. Я сказал ему сказать, что как только они приедут в Англию, им дадут деньги, дом и новую личность. Надеюсь, все в порядке?
   - О, я уверен, Служба будет счастлива найти им где-нибудь любовное гнездышко.
  
   ***
  
   На следующий день Эдгар и Кристофер Портер вместе с несколькими коллегами из Службы и несколькими мужчинами в военной форме находились в большой картографической комнате в подвале офиса на Сент-Джеймс-сквер. Копии Директивы Љ 21 раздавал долговязый бригадный генерал из армейской разведки, производивший колоритную фигуру с румяным лицом и большими усами в черно-серую полоску. Когда он говорил, это было с валлийским акцентом.
   - Это английские переводы, как вы увидите. Сам документ поразителен, даже поразителен. Позволю себе процитировать: " Германские вооруженные силы должны быть готовы еще до окончания войны против Англии сокрушить Советскую Россию в стремительной кампании". Последний штрих - разгром Советского Союза - подчеркнут. В Директиве говорится о подготовке к вторжению "... будет завершено к 15 мая 1941 года" .
   По комнате шел ропот, и люди смотрели друг на друга с поднятыми бровями и едва скрываемым удивлением.
   - У них даже есть кодовое название: операция "Барбаросса". Однако мы должны быть осторожны. Самый важный вопрос, который мы должны решить, заключается в том, является ли документ подлинным, потому что нам нет смысла действовать в соответствии с ним, если мы чувствуем, что в целом это не то, за что он претендует. У нас были самые разные эксперты, изучающие это с тех пор, как мы получили это в свои руки".
   Бригадир вынул из стоявшего перед ним футляра очки для чтения и просмотрел несколько рукописных заметок.
   "Прежде всего, мы подвергли Директиву так называемому текстовому анализу со стороны немецкого эксперта. Что он делает, так это сравнивает один текст с другими, чтобы убедиться, что они из одного и того же источника. Он считает, что это очень похоже на другие, выпущенные Гитлером. Я цитирую его отчет: "По тону, синтаксису и лексике он идентичен другим документам, выпущенным Гитлером. Смесь риторики и военных подробностей, постоянное обращение к себе с точки зрения отдаваемых приказов и принимаемых решений - все это очень знакомо".
   "Тогда возникает вопрос, насколько возможно, что Германия рассмотрит возможность разрыва своего пакта с Советским Союзом. Все согласны с тем, что это вполне вероятно. Нацисты ненавидят коммунистов, русских и славян почти так же сильно, как ненавидят евреев. На самом деле они склонны видеть в них одно и то же: когда они думают о русском, они видят еврейского коммуниста. Таким образом, пакт стал неожиданностью в одном отношении, но не в другом - Гитлер был проницателен. Он выигрывал время, следя за тем, чтобы его Восточный фронт оставался спокойным, пока он завоёвывал Западную Европу и пытался вторгнуться на Британские острова. Так что нарушение пакта не было неожиданностью, это была всего лишь кратковременная уловка.
   Бригадир подошел к большой карте на стене позади него.
   "Поэтому, если мы признаем, что этот документ подлинный, нам нужно проанализировать его осуществимость с военной точки зрения. Это чрезвычайно амбициозный план: он зависит от сотрудничества финнов на севере и румын на юге, что может быть проблемой, поскольку они вряд ли будут так же привержены вторжению в Советский Союз, как немцы. находятся. Это также зависит от двух других критических факторов: значительного элемента скрытности и внезапности и полной неподготовленности Красной Армии к этому. Мы знаем, что Красная Армия не в лучшем состоянии, но даже так...
   Бригадир посмотрел то на карту, то на директиву. Он внимательно всмотрелся в карту и указал на место у польско-российской границы.
   "Гитлер, кажется, говорит о сосредоточении основного немецкого удара здесь, в районе Припятских болот. Он говорит о наличии двух групп армий, действующих к северу от болот, и одной группы армий к югу от них. Ключевым объектом южной группы выглядит Украина со всем ее сельским хозяйством и промышленностью. Цели северных групп, как здесь сказано, - Ленинград и Москва. Вот что он говорит о Москве: " Взятие этого города явилось бы решающим политическим и экономическим успехом, а также привело бы к взятию важнейших железнодорожных узлов".
   Полковник в знаках различия гвардейского полка с шумом подошел к карте, его ботинки гулко стучали по полу. Изучив его некоторое время, он повернулся и заговорил излишне громко, тщательно выговаривая каждый слог. "Лично я не вижу, чтобы немцы попытались сделать это, имея менее 100 дивизий - разговор о том, чтобы сложить все яйца в одну корзину. Если Гитлер думает, что он собирается дойти до Москвы, то единственный совет, который я могу ему дать, это то, что ему лучше двигаться дальше. Как только начнется русская зима, даже у величайшей армии мира не останется шансов. С точки зрения логистики это кажется почти невозможным".
   В течение следующих двух часов люди, толпившиеся в картографической комнате, взвешивали все за и против Директивы 21. Все участники по очереди играли в адвокатов дьявола при каждом удобном случае, но дискуссия то и дело возвращалась к соглашению: по балансу вероятностей документ был подлинным.
   Было десять часов вечера, когда Портер и Эдгар поднялись в офис на верхнем этаже. Портер отдернул плотные шторы и выключил настольную лампу, позволив свету полной луны заполнить комнату. Некоторое время они сидели молча, ковыряясь в тарелке с черствыми бутербродами на столе между ними.
   - А что теперь?
   - Номер Десять будет проинформирован утром, - сказал Портер. - Мне сказали , что премьер-министр и Иден обсуждали этот вопрос сегодня утром, как только узнали о получении директивы. Они согласились, что если эта встреча подтвердит, что директива подлинна, мы не будем терять время. Мы бы как можно скорее отправили копию в Москву, а Криппс сам отвезет ее в Кремль. Итак, молодец, Эдгар, ты проделал отличную работу. Советы вряд ли могут теперь игнорировать Директиву 21, не так ли? Это подтверждает копию, которую Хантер показал Виктору.
   Двое мужчин вместе вышли из офиса и дошли до Пэлл-Мэлл.
   - Ты выглядишь измученным, Эдгар.
   - Я забронировал двухнедельный отпуск, сэр.
   'Великолепный. Думаю, твоя семья будет рада тебя видеть. Вы направляетесь в Дорсет?
   Эдгар продолжал идти молча, видимо, не обращая внимания на то, что говорил Портер. Теперь они достигли площади Ватерлоо, откуда каждый должен был отправиться в разные стороны.
   - Пожалуй, нет-с: что касается моей семьи, то я на Дальнем Востоке: так проще. Я, наверное, посплю неделю, а потом пойду гулять в одиночестве по Шотландии.
   Портер хлопнул Эдгара по спине. "Понятно: у пятерых сейчас интересное дело, и они просили вашей помощи, но сначала хорошо отдохните. Помни, я не хочу тебя видеть две недели, это приказ.
  
   ***
  
   Эдгар отправился прямо в свою маленькую квартирку в особняке за Виктория-стрит и проспал большую часть следующего дня и большую часть дня после него. К четвергу он чувствовал себя отдохнувшим и даже немного скучающим. Он посетил дантиста, постригся и начал подозревать, что две недели отпуска могут быть на неделю слишком длинными. Он решил подождать до конца выходных, прежде чем решить, поехать ли в Шотландию, остаться в Лондоне или даже вернуться к работе. Решение было принято за него по звонку в дверь рано утром в понедельник. Это был водитель, которого он узнал из офиса в Сент-Джеймсе.
   Очень жаль беспокоить вас, сэр. Мистер Портер хотел бы вас видеть, сэр. А теперь, сэр, если вы не против пойти со мной. Снаружи ждет машина, сэр.
   Кристофер Портер расхаживал взад-вперед по своему кабинету, умудряясь выглядеть одновременно сердитым и смущенным. Он сказал Эдгару закрыть дверь и сесть.
   - Я думал, мне приказали не видеться с вами две недели?
   - Ты был Эдгаром, но это были мои приказы, и я считаю, что могу их нарушать. Не буду ходить вокруг да около: мнение изменилось. Во всем виноват Уинстон и проклятое министерство иностранных дел. Не удивлюсь, если Пятерка тоже не попытается подшутить над нашей подачей".
   - Я не уверен, что следую за вами, сэр.
   - Тогда позвольте мне выложить карты на стол. Как вы знаете, мы согласились, что копия директивы об операции "Барбаросса", которую Хантер привез из Берлина, является подлинной. Оно было отправлено шифром в Москву, и Стаффорд Криппс отвез его в Кремль и лично вручил Молотову в четверг. Криппс сказал, что Молотов казался рассерженным, но он не мог сказать, злился ли он на него или на немцев, или, что более вероятно, это было просто его обычное поведение. А прошлой ночью меня вызвали на Даунинг-стрит. Очевидно, они передумали.
   "Вторые мысли о чем?"
   - О том, что мы должны в конце концов рассказать Советам. Их мнение - и нужно признать, что в этом есть определенная логика - состоит в том, что весь бизнес может обернуться против нас. В настоящее время приоритетом Гитлера по-прежнему является вторжение в Великобританию, даже несмотря на то, что мы, похоже, неплохо защищаемся. Если эта операция "Барбаросса" окажется правдой, это снимет с нас огромное давление. Гитлер будет разбавлять свои силы, сражаясь на два фронта, и это делает шансы даже на попытку немецкого вторжения на эти берега - не говоря уже об успешном - очень маловероятными. Я слышу звон приближающихся к Эдгару чашек; остановимся на минутку?
   Пять минут спустя, подкрепившись чашкой удивительно крепкого чая, Портер продолжил: "Если Советы, наконец, решат поверить директиве Барбаросса и другой разведывательной информации и признают, что у немцев действительно есть враждебные намерения по отношению к ним, они перестанут доверять немцам, укрепят свою оборону и укрепят границу. Это сделало бы немецкое вторжение в Советский Союз значительно менее вероятным. Вопрос, который задают себе Десятые, таков: будет ли такой исход в наших интересах?
   Эдгар откинулся на спинку стула и достал сигарету из серебряного портсигара. Он уже был на полпути к курению, когда ответил. - Значит, вы говорите, что теперь есть ощущение, что в наших интересах начать войну между Германией и Советским Союзом?
   "Безусловно: если они начнут войну друг с другом, то шансы на вторжение в Британию значительно уменьшатся, и в то же время Германия рискует начать опасную войну на востоке, которую они вполне могут проиграть".
   "Итак, когда вы говорите, что произошла перемена в сердце..."
   "Я имею в виду, что теперь они хотят, чтобы мы преуменьшали тот факт, что у Германии есть планы вторжения в Советский Союз. Они думают, что мы должны перейти от того, чтобы вести себя прилично и рассказывать Советам о немецких планах, к тому, чтобы фактически вводить их в заблуждение, говоря им совершенно противоположное".
   - Чертовски поздно для этого, не так ли, ради всего святого! Извините, сэр, но до сих пор это был один из военных ходов разведки, чтобы заполучить эту директиву и убедиться, что Советы ее увидят, а теперь вы говорите, что все это было чертовой тратой времени. Иисус!'
   - Не кричи, Эдгар, пожалуйста. Помните, что я всего лишь посланник. Я...'
   "... И вы сказали что-то о том, что они теперь хотят, чтобы "мы" преуменьшали сообщения о намерениях немцев и даже вводили их в заблуждение. Как же мы собираемся это сделать?
   - Боюсь, это означает, что теперь нам нужно предоставить Советам еще один отчет, любезно предоставленный вашим человеком Хантером, который отражает серьезную немецкую озабоченность по поводу операции "Барбаросса" и говорит о ее отсрочке, а возможно, и об ее отмене. Я должен сказать, что это не совсем невыполнимо: вы сами сказали, что генерал Гюго признал, что высшее командование сухопутных войск серьезно обеспокоено вторжением в Советский Союз. Этот отчет будет просто отражать их".
   - А как "нам" заполучить такой документ?
   - Пожалуйста, не будь таким саркастичным. Морская разведка, по-видимому, довольно хороша в таких вещах. Этим утром я попросил наших людей поговорить со своими людьми и посмотреть, что они могут придумать. Я сказал им, что хочу, чтобы он был готов к концу недели".
   - А как же тогда доставить его русским?
   Портер насыпал в чай еще одну ложку сахара, отхлебнул, потом встал и подошел к окну, глядя в него, пока говорил.
   Берлин 24 марта, то есть на неделе в понедельник - верно? Этот отчет нужно доставить в Лиссабон, где Тельмо должен передать его дипломатической почте в Берлин. В своем последнем акте служения нам в Берлине донья Мария передаст отчет Гюго. Затем Хантер может вернуться в Берлин, чтобы забрать его, чтобы показать его Советам, когда он вернется в Швейцарию, как и раньше. Допускаю, что это сложный путь, чтобы доставить его к Советам, но, надеюсь, он сочтет их правдоподобным.
   - Судя по звукам, Портер, достопочтенный Энтони Дэвис вот-вот вернется в Лиссабон.
   - Верно, Эдгар: а потом в Швейцарию.
  
   ***
  
   Поздним вечером в воскресенье, 16 марта , Эдгар вернулся в офис Кристофера Портера. Эдгар заметил, что Портер выглядит необычно уверенно. На его лице была широкая улыбка. На столе между ними лежала черная книга в кожаном переплете с витиеватым крестом на мягкой обложке.
   - Вы подумываете о священстве, сэр?
   - Ну, Эдгар. Возможно, вы помните, когда мы встретились в прошлый понедельник, я сказал, что нам нужно подготовить отчет, который должен показать, что немцы теперь передумали насчет вторжения в Советский Союз?
   Эдгар кивнул. - И вы хотите, чтобы этот отчет попал в руки Советов?
   Портер потер руки и осторожно взял книгу в кожаном переплете. Он передал его Эдгару. На обложке сусальным золотом были выгравированы слова " A Bíblia Sagrada". Эдгар осторожно взял его и повертел в руках.
   - Осторожнее, Эдгар. Команда, которая это сделала, хочет, чтобы мы знали, сколько усилий они потратили, чтобы получить Библию на португальском языке. Однако они проделали довольно впечатляющую работу. Вот, передай мне. Портер взял Библию и открыл ее на внутренней стороне задней обложки. Толстая бумага была оторвана, и Портер осторожно оторвал ее, чтобы открыть щель, в которую был сложен документ, который он осторожно вынул и открыл: три страницы на коричневой бумаге, напечатанные по-немецки с некоторыми нацарапанными от руки пометками.
   - Это отчет Ростока: это заметка о встрече, якобы состоявшейся пару недель назад в Ростоке, 3 и 4 марта. Если вы посмотрите сюда, там перечислены различные участники... Портер перевернул страницу. "А на этой странице описывается цель встречи: " Рассмотреть планы предполагаемой кампании против Советского Союза ( операция "Барбаросса")". Следующий раздел, по сути, является кратким изложением того, что было в Директиве номер 21".
   Портер сверял документ с машинописным листом на английском языке. "Это аргумент в пользу вторжения в Советский Союз и в значительной степени повторяет то, что было в Директиве 21. Кроме того, у нас есть довольно умная связь между директивой Гитлера и фальшивым докладом. Мы уже знаем, что в конце первой Гитлер сказал: " Я жду представления планов главнокомандующим на основании этой директивы. О подготовке всеми видами вооруженных сил вместе с расписанием доложить мне через Верховное командование вооруженных сил". То, что следует далее, в действительности происходит от главнокомандующего".
   Портер снова сверился со своим машинописным листом, английским переводом. "Там довольно длинный раздел с подробным описанием представлений всех различных служб, я не собираюсь вдаваться в подробности. Но затем следует абзац, заканчивающийся так: "Единогласно мнение ОКВ, ОКХ, ОКЛ, ОКМ" - то есть верховного командования вооруженных сил, сухопутных войск, военно-воздушных сил и флота - "что по причинам резюмируя ниже, операцию "Барбаросса" следует отложить самое раннее до весны 1942 года". Затем он приводит эти причины: вы рады, что я зачитываю их вам?"
   Эдгар кивнул. Он откинулся на спинку стула, его глаза были полузакрыты, словно он хотел полностью усвоить то, что ему читали.
   "Во-первых, мы придерживаемся мнения, что наши разведывательные службы могли серьезно недооценить как численность, так и численность советских войск. Способность Сталина мотивировать Красную Армию значительна.
   "Во-вторых, мы считаем, что наши собственные планировщики, возможно, переоценили нашу способность адекватно снабжать наши силы, если продвижение через советскую территорию будет настолько быстрым, насколько это необходимо. Существует серьезная опасность того, что наши силы могут оказаться под угрозой из-за нехватки боеприпасов, топлива и продовольствия.
   "Номер три - операция "Барбаросса" зависит от сотрудничества финских и румынских войск. Мы считаем, что это сотрудничество не может быть само собой разумеющимся и может сделать уязвимыми северные и южные участки нашего фронта.
   "Четвертое - русская зима представляет очень большой риск для наших сил. Для достижения нашей цели по захвату Москвы до наступления зимы мы рекомендуем начать операцию "Барбаросса" к началу мая. В настоящее время такие факторы, как кампания в Югославии, означают, что это маловероятно. Риск продолжения наступления зимой неприемлем.
   "Номер пять: Великобритания оказалась гораздо более решительной, чем мы ожидали. Мы считали, что либо они уже сдались бы, либо были бы ослаблены до такой степени, что можно было бы начать вторжение. Это не так, и поэтому мы должны учитывать тот факт, что мы будем сражаться на два фронта".
   "Есть еще немного о будущих встречах и тому подобном, но это суть. Что вы думаете?'
   Эдгар ничего не сказал, но попросил посмотреть отчет. Читая его, он одобрительно кивал, раз или два позволив понимающей улыбке скользнуть по его лицу.
   - Этого достаточно, чтобы хотя бы заставить Советы приостановиться. Зависит от того, в каком настроении находится Сталин: эта строчка о его способности мотивировать Красную Армию - хитрый ход - не помешает апеллировать к человеческому эго. Мне кажется, это как минимум смутит Советы.
   - А в лучшем случае?
   Эдгар еще раз взглянул на отчет и повертел его в руках, словно проверяя его вес. - В лучшем случае поверят: это хорошо.
   - При условии, что мы сможем убедиться, что они увидят эту чертову штуку, - сказал Портер. - План состоит в том, чтобы запечатать отчет в библии - мне даже дали специальный клей для этой цели - и вы отвезете его в Лиссабон: у вас есть место на завтрашний рейс из Бристоля. Тельмо должен будет передать Библию в дипломатической почте Доне Марии, и она передаст ее Хьюго. Если все хорошо, это произойдет в четверг или пятницу. Тем временем Бэзилу Ремингтону-Барберу велели убедиться, что мы доставим Хантера в Берлин на неделю в понедельник, где он соберет отчет и привезет его в Цюрих. Естественно, мы рассчитываем, что он сначала покажет отчет Виктору.
   Эдгар одобрительно кивнул. Портер подобрал другие бумаги со стола.
   - Это для Сэнди, чтобы показать Тельмо. Это морковка, которую мы подвешиваем перед ним и доньей Марией. Вот эта фотография... - он протянул фотографию красивого домика с соломенной крышей, перед которым простирался широкий простор глициний. - Это то место, которое мы можем сказать Тельмо, которое мы арендовали для него и доньи Марии, чтобы они жили, как только они прибудут сюда. А это выписка из банка "Барклайс" на Стрэнде, подтверждающая, что на каждое из них были открыты счета на сумму по пятьсот фунтов каждый. Затем есть различные другие кусочки и кусочки, все, что, как мы надеемся, является демонстрацией нашего положительного намерения по отношению к ним ".
  
   ***
  
  
   Глава 22: Португалия, Швейцария и Берлин, март 1941 г.
  
   - А что, если Тельмо откажется? Он так нервничает в данный момент, что почти не общается со мной в данный момент. Уговорить его послать это в Берлин будет чрезвычайно трудно, Эдгар.
   Был поздний вечер понедельника, 17 марта, и Сэнди Морган был далек от своего компанейского настроения. Перед ним лежала черная Библия в кожаном переплете.
   - Скажи ему, что это приказ.
   - Да, да, - я понимаю, Эдгар: не надо повторять. Все, что я могу сказать, это то, что мы испытываем удачу. Помните, он не обязан подчиняться нашим приказам.
   - Послушай, Сэнди, ты должен заставить его понять, что это в его интересах. Покажите ему фотографию коттеджа, который Служба разобрала для него, и покажите ему банковские выписки и все остальное. Короче говоря, пообещайте ему землю, что угодно, лишь бы он отправил Библию донье Марии и заставил ее передать ее Гюго. Если он скажет, что хочет играть в крикет за сборную Англии у Лорда, скажите ему, что это не проблема. Если он хочет чаю с королем и королевой в чертовом Букингемском дворце, спросите его, сколько сахара он берет. Обещай ему, как только донья Мария вернется в Лиссабон, ты перенесешь их обоих в конспиративную квартиру - скажи ему, что Сэнди, он должен это услышать.
   - А что, если он все еще трудный?
   - Скажи ему, что, если он не будет сотрудничать, ты отправишься прямо на Руа Виктор Кордон и расскажешь ПВДЭ все о нем и донье Марии. И убедитесь, что он знает, что мы серьезно.
  
   ***
  
   В среду утром телефон звонил дважды в течение пяти минут в квартире, которую Генри делил с матерью недалеко от набережной Монблан. В первый раз его мать ответила и через минуту сказала "pas de problème" в несколько обиженной манере, как будто то, что ее побеспокоили, действительно было проблемой. Неправильный номер.
   Когда через несколько минут зазвонил телефон, ответил Генри. Одна дама очень быстро говорила по-французски.
   - Месье Гессе, это мадам Ладнер из Credit Suisse. Мне нужно срочно увидеть вас здесь, в банке: сегодня в два часа дня. А теперь, пожалуйста, ответьте на этот звонок, как будто я снова набрал не тот номер. Два часа.'
   - Нет, - ответил Генри, понимая, что его голос звучит довольно агрессивно. 'У вас неверный номер. Пожалуйста, не беспокойте нас больше.
  
   В два часа мадам Ладнер проводила его от стойки регистрации в отделении Credit Suisse на набережной Берг, провела по лабиринту коридоров в задней части банка и поднялась по лестнице на второй этаж. Она отперла дверь в небольшой офис, затем открыла смежную дверь. На кожаном диване в другом конце комнаты развалился Бэзил Ремингтон-Барбер.
   - Когда закончишь, позвони мне по этому телефону. Я на добавочном номере 18, - сказала мадам Ладнер.
   - Генри, Генри, как приятно тебя видеть. Заходи, садись. Извините, я не могу предложить вам выпить, но, похоже, швейцарские банки не очень хороши в этом отношении. Извините также за все уловки: мне нужно было срочно связаться с вами, и мне пришлось уговорить мадам Ладнер сделать звонки. Все хорошо, что хорошо кончается, а?
   Генри сел на более строгое кресло напротив Ремингтон-Барбер.
   - Послушай, Генри, это немного неловко: я знаю, что мы обещали тебе хороший продолжительный отдых, но появилось что-то срочное. Ремингтон-Барбер встал и прошелся по комнате, в какой-то момент весело хлопнув Генри по плечу.
   - На самом деле это довольно раздражает, но, боюсь, нам придется отправить вас обратно в Берлин несколько раньше, чем мы предполагали. Мы думали, что это возможно, но не предполагали, что это произойдет так скоро".
   Бэзил Ремингтон-Барбер вернулся к дивану и, казалось, уже не колебался после того, как передал сообщение.
   - Когда это будет? Голос Генри звучал небрежно, даже довольно увлеченно.
   - Боюсь, в понедельник. Хедингер разбирается с цюрихским концом, и Эдгар хочет видеть вас там в субботу. Я должен вернуться в Берн сегодня днем, но я поеду с тобой в субботу утром. Судя по всему, некоторые из швейцарских банков начали возить своих курьеров туда-сюда - кажется менее рискованным, если они везут важные документы - и он думает, что сможет найти для вас некоторые документы высшего уровня. в понедельник утром через Штутгарт и на следующий день тем же маршрутом. Это означает, что вы должны вернуться в Цюрих рано вечером во вторник: передайте банковские документы Хедингеру, а затем садитесь на последний поезд в Женеву, где я вас встречу. Если повезет, к полуночи ты будешь уже в своей постели.
   Генри изо всех сил старался изобразить легкое раздражение. - А что это сейчас так важно?
   - Еще один документ, на этот раз не касающийся Рейнхарта: этот даже важнее предыдущего. Германн передаст его вам, а вы вернете его нам.
  
   ***
  
   Генри прибыл на роскошную виллу высоко над Лутри в обеденное время в пятницу. Он прождал 20 минут в великолепном салоне, наблюдая за паромом, который этим утром доставил его в Лозанну и направлялся вдоль озера в сторону Монтрё, а другой паром шел в противоположном направлении в сторону Женевы. День был ясный, и он хорошо видел Эвиан-ле-Бен на французском берегу озера.
   Снаружи послышался хлопанье автомобильных дверей, а в коридоре послышались голоса мужчин, говорящих по-русски. Виктор не столько вошел в комнату, сколько ворвался в нее, хлопнув при этом дверью. Он был одет в длинное черное пальто, перчатки и черную шляпу Гомбург. - Принесите мне кофе, - крикнул Виктор тому, кто был вне комнаты.
   - Это срочно, сынок ?
   - Конечно, иначе я бы не связался с вами.
   - Я был в Вене, - сказал Виктор, как будто пребывание в Вене было причиной, по которой с ним не следовало связываться. Дверь снова открылась, и вошел один из людей Виктора с подносом с кофе и бутербродами. Все еще в пальто и шапке, но сняв перчатки, Виктор сел и начал поглощать еду перед собой. Он указал Генри, что должен присоединиться к нему. Виктор съел большую часть бутербродов и выпил две чашки кофе, прежде чем снять шляпу и бросить ее на шезлонг в другом конце комнаты. На нем все еще было пальто, и из одного из его внутренних карманов он вынул кожаный блокнот. Из другого кармана вылез нож, и русский начал агрессивно точить карандаш.
   - Кстати, в Москве очень довольны материалом, который вы привезли две недели назад. Очень доволен.
   "Хорошо: я думаю, что у меня может быть больше".
   Виктор перестал точить карандаш и сдул стружку с пальто на пол.
   'Действительно? Из того же источника?
   - Я не слишком уверен, похоже, на этот раз это от юриста, а не от Рейхсбанка. Но Ремингтон-Барбер сказал, что "это даже важнее, чем предыдущее".
   - Он сказал тебе это?
   - Да, два дня назад.
   - Они много говорят тебе, Генри.
   - Может быть, они мне доверяют.
   - Может быть, так и есть, может, так действуют британцы. Мы склонны быть не такими откровенными. Каковы планы на этот раз?
   "Они хотят, чтобы я был в Цюрихе в субботу - очевидно, Эдгар будет там - затем я должен вылететь в Берлин в понедельник через Штутгарт. Туда же во вторник. Мне еще нужно доставить банковские документы Хедингеру, в конце концов, это мое прикрытие, а потом сесть на поздний поезд из Цюриха в Женеву, где я передам документ Ремингтону-Барберу.
   "Хорошо, Генри: мы делаем то же самое, что и раньше. Когда вы вернетесь в Цюрих во вторник, вы пойдете прямо в Банк Леу, а затем на вокзал. Оттуда мы встретимся с вами и пойдем копировать документ. Вы уверены, что в прошлый раз они ничего не заподозрили?
   - Я уверен: они казались очень довольными тем, как все прошло.
   Виктор встал, медленно поднялся со стула и подошел к окну, прежде чем повернуться лицом к Генри. Его огромное тело появилось как силуэт, с солнцем позади него.
   - Позвольте мне сказать вам , сынок , что можно быть довольным и подозрительным одновременно. Но я думаю, что если Эдгар снова здесь, это должно означать, что документ не менее важен, чем предыдущий. Однако мне все еще кажется странным, что они не встречаются с вами в Цюрихе, чтобы забрать документ.
   - Британцам не нравится Цюрих, я вам постоянно говорю. Там все говорят по-немецки или по-своему. На этой стороне Швейцарии они чувствуют себя в большей безопасности.
   "Хорошо, Генри, теперь возвращайся в Женеву, и увидимся в Цюрихе во вторник".
   "Есть одно..."
   - Что это, Генри? Вы хотите еще раз спросить меня, верую ли я еще?
   "В Цюрихе я попросил об одолжении - не могли бы вы дать мне данные о товарищах, с которыми я мог бы связаться в Берлине в случае чрезвычайной ситуации".
   Виктор кивнул головой: да, помню . Русский откинулся на спинку стула напротив Генри.
   - Раньше я управлял сетями в Берлине, Генри. Честно говоря, в этом городе нам было на удивление легко действовать: даже после прихода Гитлера к власти в 33-м. Я убежден, что коммунистов в городе все-таки было больше, чем нацистов, причем много убежденных, очень идейных и очень дисциплинированных. Вот что я понял о немцах: им нравится иметь идеологию, будь то коммунизм, социализм, нацизм или католицизм".
   Виктор остановился и задумался на мгновение. "Прошло уже несколько лет с тех пор, как я работал в Берлине, и большинство моих сетей были либо арестованы, либо переданы нацистам, либо покинули Германию, либо были захвачены НКВД или парнями из ГРУ в посольстве. Но я сохранил парочку: сейчас я расскажу, как связаться с одним из них, слушайте внимательно".
   Генри наклонился вперед в своем кресле; он был всего в нескольких дюймах от русского и чувствовал запах кофе в своем дыхании.
   - Есть агент по имени Като, и у меня нет оснований полагать, что он покинул Берлин. Като был моим призовым агентом; Я никогда не собирался отказываться от них. Вы знаете Веддинга?
   - Я слышал о нем, но никогда там не был.
   - К северу от Шарлоттенбурга, недалеко от центра. В Веддинге важно то, что он всегда был оплотом коммунистов, и даже сейчас я понимаю, что это более спокойная часть города для нас, что не означает, что она безопасна. Сядьте на линию U-Bahn, которая идет на север через Friederichstrasse и Oranienburg, и сойдите на Leopold Platz. Оттуда идите на север по Müllerstrasse и поверните на Wannitz Strasse. Если вы приехали на Амстердамерштрассе, вы зашли слишком далеко. У вас есть все это до сих пор?
   Генри кивнул.
   "На Ванницштрассе вы увидите ряд из пяти или шести магазинов под большим многоквартирным домом. В одном из таких магазинов продаются товары для кухни - кастрюли, сковородки, тарелки; такого рода вещи. Войдите туда и спросите, можете ли вы оставить что-нибудь для фрау Шрайнер в квартире 12. Скажите человеку, что вы приехали из Дрездена, чтобы доставить это. Следует ожидать ответа, что они скажут, что их сестра живет в Дрездене. Тогда ты поймешь, что имеешь дело с Като: передай им конверт. В нем будет сообщение от меня: сейчас напишу. Как только они прочитают это, они окажут вам полное содействие. Кстати, о сообщении можно не беспокоиться, ничего компрометирующего в нем не будет: оно будет выглядеть как список покупок.
   - А как я узнаю, что мужчина в магазине - Като?
   - Будет, не волнуйся. В любом случае, Като - женщина.
  
   ***
  
   В тот же день в португальской миссии в Берлине донье Марии ду Росарио пришлось ждать, пока первый секретарь не покинет офис в пять, прежде чем она смогла открыть Библию, прибывшую в тот день в дипломатической почте.
   В сообщении Тельмо накануне ей было сказано, где именно искать и насколько все срочно. Она осторожно вынула отчет Ростока из книги и положила его в конверт, который сунула в сумочку. После этого она засунула чистую бумагу в щель, где был документ, и приклеила карточку на место, прежде чем положить Библию в один из ящиков.
   Она отложила отъезд из миссии до 5:30, рассчитывая, что ее отъезд совпадет с отъездом ряда других секретарей. Некоторое время она шла с ними, а затем тихо отделилась от небольшой группы и направилась к Опернплац и обширному святилищу Святой Ядвиги.
   Она знала, что отец Йозеф не должен был исповедоваться в тот вечер, но он будет ассистировать на мессе. Она будет сидеть впереди и носить свой красный шарф: тогда он узнает, что ей нужно срочно его увидеть.
   Отец Йозеф был одним из священников у алтаря во время мессы, и донья Мария ни разу не заметила, как он смотрит на нее. Когда пришло время причащаться, Дона Мария решила присоединиться к небольшой очереди перед ним. Он наклонился, когда она получила облатку, и прошептал ей на ухо: "Иди в подвал; подожди меня там.
   Подвал был пуст, и она тихо сидела на узкой деревянной скамье, стоящей в тени. Через несколько минут она услышала приближающиеся к ней тихие шаги. Не узнавая ее, но оглядываясь вокруг, отец Йозеф подошел к самой дальней часовне и поманил ее за собой.
   - Мы здесь в безопасности? - спросила она его, когда они остались одни.
   - На несколько минут, если повезет. Я редко вижу здесь людей после вечерней мессы. В чем проблема?
   - У меня есть кое-что срочное для Хьюго.
   - Очень хорошо. Я пришлю ему сообщение, чтобы он пришел завтра на исповедь: тогда вы можете встретиться с ним в пятницу.
   "Нет, отец! Я не могу ждать так долго, это может быть слишком опасно. Я возвращаюсь в Португалию в понедельник и опасаюсь за свою безопасность. После сегодняшнего дня я больше ничего не могу делать".
   - Так что вы хотите, чтобы я сделал? Отец Йозеф выглядел испуганным. Посланник, я буду не более чем посланником. Это то, что он сказал в начале.
   Донья Мария вынула из сумочки конверт и сунула его в руки священнику.
   - Вот, пожалуйста, отдайте это Хьюго, отец.
   - Нет, я не могу этого сделать.
   - Ты должен к отцу. В этот момент они оба услышали звук приближающихся к ним тяжелых шагов. Священник начал было что-то говорить, потом сунул конверт в складки рясы и опустился на колени в молитве. К тому времени, как он закончил, донья Мария уже ускользнула.
  
   ***
  
  
   Глава 23: Берлин, март 1941 года
  
   Генри Хантер прибыл в Цюрих в субботу днем, и все выходные Эдгар и Ремингтон-Барбер информировали его о том, что ожидается от него в Берлине. Его заверили, что если все пойдет хорошо, он пробудет в городе немногим более 24 часов.
   Генри изо всех сил старался не показывать, что рад возвращению в Берлин. Он чувствовал себя более расслабленным, чем за последние десять лет: он выполнял свою собственную миссию, а также их миссию.
   Он покинул аэропорт Цюриха на первом этапе пути рано утром в понедельник, и к тому времени, когда он приземлился в Штутгарте, день был ясным. Прошел год и месяц с тех пор, как он в последний раз был в аэропорту, и на этот раз самолет вырулил в еще более отдаленную часть, подальше от каких-либо зданий и нескольких самолетов Люфтваффе, которые он мог разглядеть вдалеке. Когда все пассажиры высадились, их пересчитали на летном поле и разделили на две группы. Оставшиеся в Штутгарте должны были сесть в автобус, который довезет их до здания аэровокзала; летевшие в Берлин должны были пересесть на ожидавший их самолет Юнкерс Ю-52.
   Рейс в Берлин вылетел через полчаса после того, как они приземлились в Штутгарте, и через два часа и 20 минут они приземлились в Темпельхофе: почти столько же времени заняло прохождение контроля безопасности. В течение первого часа после приземления его держали в маленькой комнате с тремя другими пассажирами не из Германии. По одному их завели в комнату для допроса, и он вошел третьим. Он пробыл там чуть меньше часа, за это время его обыскали, как и его дело, а затем тщательно допросили. Сколько раз вы были в Берлине?; что ты делаешь, когда ты здесь?; Где ты ешь?; встречаетесь ли вы с кем-нибудь, не связанным с вашей работой?; почему вы прилетели в Берлин по этому поводу?; какие у вас взгляды на политику нашего правительства?; встречались ли вы с евреями в Германии?; или коммунисты?; расскажите, пожалуйста, еще раз, сколько раз вы были в Берлине?; что ты делаешь, когда ты здесь...?
   Затем еще одно ожидание, на этот раз в одиночестве в конце ярко освещенного коридора, затем еще несколько вопросов, и, наконец, он смог покинуть аэропорт. По совету Эдгара он пошел на станцию Flughafen, откуда проехал на метро три остановки на север до Кох-штрассе. Оттуда нужно было пройти через Вильгельмштрассе до отеля "Эксельсиор" на Асканишер-плац, где для него была забронирована комната. Это был огромный отель с более чем 500 номерами и, насколько мог судить Генри, восемью или девятью ресторанами. И Эдгар, и Ремингтон-Барбер считали, что анонимность отеля больше подходит для этого визита.
   Было 2:30, когда он зарегистрировался в своей узкой комнате на третьем этаже, выходящей окнами на Саарландштрассе. В комнате было жарко, но когда он открыл окно, в него хлынул городской шум, и он обнаружил, что не может нормально думать.
   "Оставайся там до следующего утра", - сказал ему Эдгар, что было очень хорошо, но не оставляло времени ни на что. Вторник должен был быть очень напряженным: встреча с Хьюго в девять часов, чтобы забрать документ, затем в Рейхсбанк, чтобы обменяться бумагами с Гюнтером Рейнхартом. После этого он должен был отправиться в Темпельхоф заблаговременно, чтобы успеть на рейс в 12.30 до Штутгарта.
   Может быть.
   Ему удалось просидеть в гостиничном номере минут 20, расхаживая взад-вперед, еще не до конца определив свои действия. В его плане было слишком много недостатков; слишком многое зависело от случайностей, и это означало игнорирование всего, чему его учили делать последние десять лет. Он действительно оказался между молотом и наковальней.
   Его мысли все еще не были решены, он вышел из отеля через боковой вход и из Штадт-Митте пересел на метро на север до Леопольд-плац. Он был в Веддинге и собирался воспользоваться одолжением, о котором просил Виктора. В зависимости от того, как все пойдет, это поможет ему принять решение.
   Внимательно следуя указаниям Виктора, он свернул на Ванницштрассе и заметил небольшой ряд магазинов со скобяным магазином посередине. Он прошел мимо него с противоположной стороны дороги и, заметив уходящую женщину, перешел дорогу и вошел.
   Магазин был пуст: за прилавком стояла хорошо сложенная женщина лет тридцати, а то и старше. У нее был растрепанный пучок седеющих волос и лицо, заметное главным образом по густой туши вокруг ярко-зеленых глаз и темной помаде, скорее черной, чем красной. На стене позади нее висела небольшая фотография Гитлера в рамке, рядом с полкой, полной белых свечей. Они улыбнулись друг другу, и он минуту или две проявлял чрезмерный интерес к медной кастрюле. Он проверил внутренний карман куртки: записка Виктора была там, в конверте из гостиницы. Кстати, о сообщении можно не беспокоиться, в нем не будет ничего компрометирующего: оно будет выглядеть как список покупок.
   'Я могу вам помочь?' Женщина вышла из-за прилавка и встала рядом с ним. Она указала на медную кастрюлю, которую он держал. "Это лучшее качество: их производит компания в Магдебурге".
   - Я приехал из Дрездена, - сказал Генри, осознавая, что его голос звучит неуверенно. Он пытался говорить тихо. "У меня есть кое-что для фрау Шрайнер в квартире 12: пожалуйста, могу я оставить это здесь?"
   Женщина с тревогой взглянула на дверь, затем медленно попятилась обратно к стойке. "Конечно: моя сестра из Дрездена".
   Като.
   Женщина небрежно вернулась за прилавок, улыбаясь Генри, который улыбнулся ей в ответ. Наступила тишина, пока она смотрела на него, ожидая, что он заговорит.
   - Может быть, у вас есть кое-что для меня?
   - Извини, да, я забыл. Он передал ей конверт.
   Она вынула записку из конверта и на мгновение ахнула, начав ее читать. Рука, державшая записку, дрожала, а другая удержалась на прилавке. Он услышал, как она тихо сказала: "Виктор". Закончив читать, она велела ему подождать и пошла в комнату за прилавком. Кратковременно появился запах гари. Она вернулась с двумя зажженными сигаретами и протянула одну Генри.
   'Нет, спасибо. Я не курю.
   - Закурите, пожалуйста: на случай, если кто-нибудь войдет. Лучше замаскировать запах. Значит, ты товарищ?
   Генри кивнул. Товарищ.
   - Никогда не думал, что снова услышу Виктора, никогда. Я знаю, что не должна задавать никаких вопросов, но просто скажи мне вот что - он в порядке? Ее глаза были влажными, а рука, держащая сигарету, дрожала так сильно, что она взялась за другую руку, чтобы удержать ее.
   Она любила его. Она все еще делает.
   'Да.'
   Она вопросительно посмотрела на него, надеясь, что он скажет что-то еще, но он только улыбнулся и кивнул головой.
   - Он говорит, что тебе можно доверять, и я должен тебе помочь, - сказал Като. - Больше года я ни от кого ничего не слышал. Нас было пятеро, все верные Виктору. Он сказал нам не доверять никому в посольстве. Двум товарищам удалось бежать в Швецию, еще один был арестован и умер в Заксенхаузене, а еще один пропал: она еврейка и подозреваю, что она ушла в подполье. Мне повезло, что никто из нашей ячейки не перешел к фашистам: это произошло с рядом товарищей. Что тебе нужно - где остановиться, денег?
   - Здесь безопасно разговаривать?
   'Конечно! Как вы думаете, я бы сделал это, если бы это было не так? Сзади никого нет, и я вижу, кто входит. Возьми кастрюлю с подставки и еще одну-две - мы можем сделать вид, будто ты не можешь решить, какую купить: мужчины и так никогда не могут. Скажите, что вам нужно.' Ее руки все еще дрожали, когда она глубоко затянулась сигаретой, а в ее зеленых глазах плясали страх и возбуждение.
   Когда он закончил рассказывать Като, что ему нужно, он ожидал, что она скажет, что это невозможно, но она выглядела не более удивленной, чем если бы он заказал новый столовый сервиз.
   - Ты хочешь это на завтра утром, говоришь?
   'Да, пожалуйста.'
   'Сколько времени?'
   - Около 11 часов, возможно, чуть позже, но точно к полудню. Отсюда?'
   - Нет, определенно нет. Когда ты уйдешь отсюда, мы больше никогда не увидимся. Вам все равно следует избегать Веддинга, у гестапо здесь слишком много людей. То, что вы хотите, будет готово с 11 часов. Вы будете в центре Берлина?
   'Да.'
   - Ты знаешь Кудамма?
   Он покачал головой.
   "На самом деле он называется Курфюрстендамм, но все знают его как Кудамм. Это очень известная улица на юге Шарлоттенбурга: до войны она была очень модной. Сейчас нигде не модно. Доехать до Uhland Strasse U-Bahn и выйти на съезде Kurfürstendamm, затем перейти дорогу и ехать на запад два или три квартала - недалеко. На углу Kurfürstendamm и Bleibtreustrasse вы увидите киоск, встроенный в стену; там продаются газеты, сигареты и тому подобное. Не пугайтесь свастики и изображений Гитлера. Скажите старушке в киоске, что пришли за сигаретами Магды: она передаст вам пачку Juno. То, что вам нужно, будет внутри пакета, но положите его прямо в карман, купите газету и уходите. Продолжайте движение по Bleibtreustrasse и поверните на втором повороте налево, Niebuhr Strasse. Когда вы доберетесь до Нибурштрассе, откройте пакет, там будет записка, в которой будет указано, куда идти. А теперь мне нужно проверить, все ли ты запомнил.
  
   ***
  
   В шесть часов утра во вторник, 25 марта , Генри, наконец, отказался от попыток заставить себя снова уснуть, как он пытался сделать большую часть ночи. Все они пришли навестить его во время его коротких периодов сна: Роза, конечно, но также ее брат и мужчина в парфюмерном магазине в Эссене. Даже собака Фокси. Они все кричали на него. Появилась Роза и на мгновение присела на край кровати рядом с Розой.
   Генри принял ванну, а затем сел на пол, разложив перед собой карты. Он был поглощен этим с тех пор, как вчера поздно вечером вернулся в "Эксельсиор". Он мог видеть маршруты; в этом не было сомнений. Он подошел к окну. Внизу, на Саарландштрассе, группа Ваффен СС весело болтала и хлопала друг друга по спине. Уже не в первый раз с тех пор, как он прибыл в Берлин, он почувствовал настоящий страх. Его грудь сжалась, карты задрожали, а руки дрожали.
   Мне не нужно этого делать. Я ни к чему не привязан. Если я откажусь от своих планов сейчас, никто не узнает.
   Вернемся к картам: во время обучения у британцев ему сказали, что он прирожденный читатель карт: он может изучить карту, и ее содержимое оживет; он сразу же смог представить местность так, как если бы он наблюдал за ней сверху, и мог предусмотреть различные маршруты и все доступные ему варианты.
   Сначала была карта Берлина, потом Германии. Это казалось простым; он знал, где должен быть и как туда добраться, но не мог предвидеть опасностей и знал, что их будет много.
   В то утро он выписался из "Эксельсиора" в 8.30, заверив одного из чрезмерно внимательных дежурных менеджеров, что ему действительно понравилось, все действительно его удовлетворило, и он наверняка рассмотрит возможность остаться в "Эксельсиоре", когда вернется в Берлин. .
   Моросил мелкий дождь, когда он шел к Опернплац, где перед ним возвышались просторы собора Святой Ядвиги. Он напомнил себе инструкции Эдгара.
   Не входите в собор раньше пяти-девяти.
   Он остановился у входа на Опернплац. Было 8.50, и, поняв, что еще слишком рано, он нашел каменную скамью, чтобы присесть, несмотря на дождь. Он ждал, собираясь с духом, чтобы войти. У него была страстная неприязнь к церквям, подпитываемая страхом, с которым он впервые столкнулся в детстве, что церкви - это единственное место, где секреты не в безопасности; даже статуи и горгульи, казалось, знали о нем все.
   С пяти до девяти.
   Войдите в собор через главный вход.
   Несколько человек спускались по ступеням после восьмичасовой мессы.
   И не забудьте перекреститься.
   Найдите место примерно на полпути, между входом и главным алтарем.
   Собор был огромен, и вокруг него собралось не более двух десятков человек, сидящих поодиночке или парами, все в безмолвной молитве.
   Если он увидел, что все ясно, Хьюго появится в том же ряду, что и вы, и сядет через два или три места от вас. Не ожидайте увидеть его раньше 9.10. Но если он не появился к 9:20, выйдите из церкви и идите обратно на Унтер-ден-Линден. Не ищите его вокруг.
   Десять минут десятого. Собор опустел, так как последние прихожане ушли и направились на работу. Он изо всех сил старался закрыть глаза и надеяться, что к нему придет какое-то духовное чувство, что-то, что успокоит его и подскажет, что все будет хорошо. Ничего, но хоть призрак Розы не появился. Он услышал скрип стульев рядом с собой, когда кто-то прошел по его ряду.
   Не смотрите прямо на него, но смотрите в его сторону, чтобы убедиться, что это он.
   Это был Хьюго, одетый в длинное черное пальто, со шляпой и портфелем в руках.
   Если он ставит свой портфель на стул по обе стороны от себя, это признак опасности. Немедленно уходите. Если портфель остается на полу, все в порядке.
   Портфель лежал на полу. Он увидел, как Хьюго вынул Библию из маленького деревянного сосуда на спинке стула перед ним и что-то в него сунул.
   Оставайтесь на месте, пока Хьюго не закончит и не уйдет. Тогда вы будете знать, как получить документ.
   Через пять минут Хьюго закончил молиться. Он вернул Библию туда, откуда взял, встал и ушел.
   Документ будет сложен посередине Библии. Удалите его, как только сможете.
   Он встал и поправил пальто, а когда снова сел, то оказался на сиденье рядом с тем, которое до этого занимал Хьюго. Он поднял оставленную Хьюго Библию и открыл ее: документ действительно лежал посередине, сложенный, как будто его собирались вложить в узкий конверт. Он огляделся, но никто не был рядом с ним и не смотрел в его сторону, кроме парочки укоризненных средневековых святых. Через несколько секунд документ оказался в кармане куртки.
   После того, как вы получили документ, оставайтесь на своем месте еще пять минут. Не забывайте молиться.
   Он листал Библию и случайно остановился. Это был псалом 130: "Ожидание искупления Господня". "Из глубины воззвал я к Тебе, Господи. Господи, услышь мой голос! По его спине пробежали мурашки, и он поднял глаза, чтобы посмотреть, не наблюдает ли кто-нибудь сейчас за ним. Он снова посмотрел на псалом. "Ибо у Господа милость, и у Него великое избавление".
   Он обнаружил, что его трясет, и ему становится так жарко, что пот с его рук заливает страницу. Он взглянул вверх и увидел каменного ангела на столбе рядом с ним, похожего на Розу. Он никогда не был религиозным человеком; это было чуждо его идеологии. Но теперь он был совершенно ясен. То, что он только что прочитал, решило его. Он был уверен. Теперь ему пришлось очень сильно сконцентрироваться, чтобы вспомнить инструкции Эдгара.
   Положите Библию обратно за сиденье и покиньте собор. Не забудьте встать на колени и перекреститься. Прямо перед крыльцом, откуда вы выходите из собора, есть часовня. Там будет Хьюго: если он встанет, чтобы уйти, когда вы пройдете мимо, и его пальто будет свернуто на руке, вы будете знать, что все в порядке. Он будет следовать за вами, но не оглядывайтесь. Выйдите через Opernplatz, затем идите по Oberwallstrasse: если Хьюго уверен, что за вами не следят, он подойдет к вам, прежде чем вы войдете в Рейхсбанк, чтобы проверить, все ли в порядке.
   Проходя мимо часовни, он мельком заметил, что Хьюго начинает следовать за ним, его пальто было свернуто на руке. Он прошел через Опернплац обратно на Унтер-ден-Линден и через квартал свернул направо на Оберваллштрассе, длинную узкую улицу, ведущую к Францезишештрассе и Рейхсбанку. Примерно на полпути дорога была засыпана обломками здания, похожего на разбомбленное. Он остановился, чтобы посмотреть на него, позволив Хьюго догнать его.
   'Кажется, все в порядке. Я пойду с вами до Рейхсбанка. Документ у вас в безопасности?
   - Он здесь, в моем кармане, - сказал Генри.
   'Хороший. Убедитесь, что вы получили правильный конверт от Рейнхарта, чтобы положить его вместе с некоторыми другими бумагами Рейхсбанка - и не забудьте попросить его запечатать его. Очень важно, чтобы оно выглядело как обычное письмо от Рейхсбанка в Банк Леу, я уверен, вы это понимаете. Тогда идите прямо в Темпельхоф.
   - Франц!
   Навстречу им шел элегантно одетый мужчина. - О нет, - пробормотал Хьюго, а затем пробормотал себе под нос: - Дай мне минутку; Мне нужно избавиться от него. Я указываю вам дорогу к Рейхсбанку, помните об этом.
   - Что ты здесь делаешь, Франц? Вы должны быть в офисе. Я сам туда еду.
   У Генри возникло ощущение, что он знает этого человека, но не может его определить. Он был одет в строгий костюм и говорил с берлинским акцентом. Он начал смотреть на Генри, как будто тоже узнал его.
   - Да, Алоис, я тоже иду в офис. Я был на мессе, и этот джентльмен попросил меня направить его в Рейхсбанк. '
   - Думаю, мы могли встречаться. Человек, которого Германн назвал Алоисом, теперь повернулся лицом к Генри, расположившись в неудобной близости. Генри был убежден, что они встретились, но понятия не имел, когда и где.
   - Вы случайно не из Швейцарии?
   Генри ответил, что да. Теперь он мог вспомнить этого человека. Франц Германн стоял позади него и выглядел обеспокоенным.
   - Алоис, мне нужно в офис. Может быть, ты присоединишься ко мне? Я уверен, что наш друг теперь знает, как добраться до Рейхсбанка.
   Алоис проигнорировал Германа. 'Я вспомнил! Берн, июнь прошлого года - мы встретились в Швайцерхофе. Меня зовут Алоис Ягер. Я сказал, что вы должны связаться со мной, если когда-нибудь будете в Берлине. Вы помните нашу встречу?
   Генри заметил значок нацистской партии на лацкане Ягера. - Да... - нерешительно сказал он, словно вспоминая их встречу на задворках памяти. 'Я помню. Конечно, я делаю.'
   - Тебя зовут Анри, верно?
   Генри кивнул.
   - А что привело вас в Берлин?
   - Я здесь по делу.
   - Для кого, могу я спросить?
   "Банк Леу - я работаю в Банке Леу в Цюрихе. У меня есть дело от их имени в Рейхсбанке.
   - А - швейцарский банкир! Я очень впечатлен. У меня есть хорошие друзья в Рейхсбанке. Может быть, вы знаете, герр...
   - Я должен объяснить, герр Ягер, я всего лишь курьер. Боюсь, мои отношения с Рейхсбанком ограничиваются доставкой и сбором документов.
   - Не волнуйся, мой друг. Это все очень важно. Мне сказали, что поддержка, которую мы получаем от швейцарских банков, оказывается спасательным кругом для Германии: такая осторожность - мы так благодарны. А вы из Цюриха, очаровательного города, так что... правильно.
   Ягер на мгновение замолчал. - Но я запутался, герр Гессе, - сказал он. - Когда мы встретились в Берне, ты сказал, что ты из Женевы? Вы ехали в Штутгарт, я думаю, по делам. Я вспоминаю об этом, потому что помню, как удивлялся, почему такой хорошо говорящий по-немецки родом из Женевы".
   Генри мог видеть, как глаза Германна сияют от страха. - Женева, говоришь? О да! Какое-то время я жил там, но теперь я живу в Цюрихе и работаю в Bank Leu".
   - Значит, вы больше не занимаетесь бизнесом?
   - Нет, больше нет.
   - Понятно, - сказал Ягер неуверенно. - И какое примечательное совпадение, что я не только встречаюсь с вами сегодня в Берлине, но и вы разговариваете с моим хорошим другом и коллегой господином Германом. Вы выглядели так, будто знали друг друга - это показывает, каким гостеприимным городом стал Берлин при фюрере. Может быть, мы могли бы поужинать сегодня вечером - втроем?
   Генри объяснил, что уезжает из Берлина в тот же день. - На самом деле у меня рейс из Темпельхофа в 12.30.
   - Ну, я хочу, чтобы ты пообещал, что в следующий раз, когда будешь в Берлине, свяжешься со мной? Мы вместе пообедаем. Как вы думаете, Франц?
   Все трое согласились, что это была очень приятная идея, когда они вместе дошли до конца Обервальштрассе, где с энтузиазмом пожали друг другу руки: Алоис Ягер и Франц Герман затем повернули направо к своему офису на Фридрихштрассе, Генри налево в сторону Вердершер Маркт.
   Генри был потрясен. Ягер был явно подозрительным, и тот факт, что он носил значок нацистской партии, а Хьюго выглядел таким испуганным, вызывал беспокойство. У него было бы еще больше поводов для беспокойства, если бы он огляделся перед тем, как войти в Рейхсбанк, и заметил формальную фигуру Алоиса Ягера, наблюдавшего за ним с другой стороны дороги.
  
   ***
  
   Когда Анри Гессе появился на приеме в Рейхсбанке сердце у него колотилось, в груди было тесно, он сильно вспотел и начал чувствовать себя совсем нехорошо. Было 10.30. Его варианты все еще были открыты: он мог обменяться документами с Рейнхартом, отправиться в Темпельхоф, вернуться в Швейцарию и угодить обоим своим хозяевам. Но случайное чтение псалма в соборе решило: он выберет гораздо более трудный вариант, но тот, который, как он знал, принесет ему умиротворение.
   Гюнтер Рейнхарт, казалось, постарел на десять лет за то короткое время, что Генри видел его в последний раз, и, кроме того, что еще раз поблагодарил его за то, что он взял Альфреда в Швейцарию, почти ничего не сказал. Он взял конверт из Bank Leu, расписался в нем и передал запечатанный конверт, чтобы он отвез его обратно в Швейцарию.
   - Мне нужно, чтобы вы дали мне еще один конверт, возможно, с другим документом? - сказал Генри. "Тогда я хотел бы кое-что вложить в себя и попросить вас снова запечатать это".
   Немец выглядел неуверенно.
   "Я сказал Хедингеру, что это должно быть в последний раз. Я не могу больше рисковать этим. Вы отвезли Альфреда в Швейцарию, за что я бесконечно благодарна, а взамен я дал директиву. Теперь я оказал тебе еще одну услугу. Жизнь становится слишком опасной: если я дам еще повод подозревать себя, то в опасности окажусь не только я, но и Роза и Софья, не говоря уже о жене и детях, конечно. Ты должен пообещать мне это, больше не проси меня помочь. Не возвращайся в Берлин, понял? Это слишком опасно, слишком опасно.
   Он достал еще один конверт из ящика стола, нашел несколько листов на подносе на столе и сунул их внутрь. Генри осторожно вложил бумаги, взятые из Библии, между листами и вернул конверт Рейнхарту, чтобы тот запечатал его.
   Генри пообещал Рейнхарту, что они никогда больше не увидятся, что было нетрудно, поскольку он намеревался сохранить это. Для него было необычно давать обещание, которое он собирался сдержать.
   Покинув Вердершер Маркт, он поехал на метро до Уландштрассе. Инструкции Като были достаточно четкими. Он вышел на съезде с Курфюрстендамм, пересек дорогу и направился на запад до угла с Бляйбтреуштрассе.
   Действительно, в стене стоял киоск с узкими баннерами со свастикой, свисающими по обеим сторонам большой рекламной вывески: "Berlin Raucht Juno"; Берлин курит Юнона. Удачный Берлин.
   Пожилая дама в киоске оказалась одетой в два пальто, с шарфом вокруг головы и шерстяной шапкой поверх него. Позади нее была большая фотография Гитлера под слегка бойким углом, а перед ней небольшая очередь спешащих людей. Он учтиво пропустил вперед женщину в шубе, так что к тому времени, когда подошла его очередь обслуживать, никого уже не было.
   - Я пришел за сигаретами Магды.
   Пожилая леди взглянула на него и на мгновение задержала зрительный контакт, прежде чем оглядеть улицу позади него. Он задавался вопросом, хотел ли он сказать что-нибудь еще: он что-то забыл? Он добавил "Пожалуйста" и улыбнулся.
   Она нагнулась и достала из-под прилавка белую пачку сигарет "Юнона" и сунула ее ему в руки. Когда он сунул пачку в карман, то понял, что внутри что-то потяжелее, чем сигареты. К этому времени к нему у входа в киоск присоединились два офицера Ваффен СС. Он взял экземпляр " Völkischer Beobachter " и вложил две рейхсмарки в затянутые в рукавицы руки старухи. К тому времени, когда она прикарманила деньги, она уже обратила внимание на эсэсовцев.
   Нибур-штрассе была тихой улицей, резко контрастирующей с суетой Кудамма. Он остановился в дверях магазина одежды и достал из кармана пачку "Юноны". В нем было всего четыре или пять сигарет, одну он сунул прямо в рот и закурил - иначе это выглядело бы слишком подозрительно. В пакете был ключ от машины, прикрепленный к маленькому металлическому диску с выгравированным на нем словом "Опель". Там же был сложенный листок бумаги, который он развернул: UTM 142.
   Он посмотрел на улицу. На нем было припарковано несколько машин, но он не мог увидеть ту, которую искал. Он прошел квартал, и последней машиной на углу перед Шлютерштрассе был седан Opel Super 6: UTM 142. Это была красивая машина; четырехдверный, темно-зеленый, с белыми боковыми шинами, не слишком чистый и не слишком грязный, чтобы выделяться.
   Он отпер дверь и сел на водительское сиденье. В машине стоял затхлый запах, смесь сырости и старой кожи. "Я сделаю все, что в моих силах, чтобы заполучить нужные вам бумаги, но это будет нелегко", - сказал ему Като накануне днем. "Все, что я могу достать, будет в бардачке, внутри бортового журнала".
   Он потянулся к перчаточному ящику перед пассажирским сиденьем и достал черный кожаный бортовой журнал со словом "Опель" выцветшим серебром на обложке. Задняя обложка книги образовывала конверт, внутри которого было то, что он просил: удостоверение личности и форма, подтверждающая, что владелец УТМ 142 имеет право покупать бензин. За бортовым журналом было спрятано что-то твердое, завернутое в толстую серую ткань.
   "Машина была спрятана в Вайсензе еще до начала войны, - сказал ему Като. - За ним присматривал механик, тайный член партии. Сейчас он работает в гараже СС, так что ему удалось получить нужную документацию. Я держал документы в актуальном состоянии. Я хранил его на крайний случай, но если Виктор скажет... С удостоверениями личности будет нелегко, не так уж и мало времени. Однако эти вещи можно купить; Черный рынок сейчас очень активен. У тебя случайно нет денег, которыми я могу воспользоваться?
   Он вручил ей солидную сумму в швейцарских франках, и ее глаза загорелись. "Это должно значительно облегчить задачу", - сказала она. "Я сделаю все, что смогу".
   Полицейский прошел мимо машины, и теперь в зеркало заднего вида Генри мог видеть, как он поворачивается и медленно направляется обратно в его направлении. Ему нужно было двигаться, но сначала он вынул из кармана плотно завернутый лист бумаги, из которого вынул членский значок нацистской партии, который он взял у владельца парфюмерного магазина в Эссене. Он осторожно приколол его к лацкану и проверил в зеркале, что он стоит под нужным углом. Машина завелась с первого раза, хотя и довольно шумно и рванула вперед, когда он переключал передачи. Он медленно ехал по боковым улочкам, чтобы почувствовать машину, прежде чем свернуть на Курфюрстендамм.
   Создайте комментарий: определите свой маршрут, запишите его, а затем запомните этот маршрут в устной форме. Когда вы едете, продолжайте читать комментарий, это означает, что вы можете не пользоваться картой и не привлекать к себе внимание.
   На восток по улице Kurfürstendamm , затем прямо на Joachimstaler Strasse, которая переходит в Kaiser Allee. На дороге было на удивление мало машин, хотя ему приходилось опасаться трамваев. "Опель" был тяжелым, но мощным, и ему приходилось сильно концентрироваться, чтобы держать скорость под контролем.
   Через Вильмерсдорф и Фриденау. Кайзер Аллее ведет на Рейнштрассе. В конце Рейнштрассе вы увидите обозначенный Ботанический сад . Поверните направо на Grunewald Strasse: оттуда вы узнаете, где находитесь .
   Было 11.20. Путешествие оказалось быстрее, чем он предполагал, и "Опель" теперь управлялся прекрасно: он почти не сомневался, что, выйдя на открытую дорогу, он будет вести себя хорошо, если они доберутся так далеко. На Кайзер-Вильгельм-штрассе он медленно остановил машину так, чтобы был виден дом на углу Арно-Хольц-штрассе.
   С тех пор, как он прибыл в Берлин, на разных этапах он говорил себе, что ему не нужно этого делать, что он может уйти сейчас. Если бы он это сделал, никто бы не узнал, за исключением, возможно, Като. Он мог ехать в Темпельхоф, бросить машину и еще успеть на рейс в 12.30 до Берлина - времени было как раз достаточно, - и на короткое мгновение он колебался.
   Затем снова появился образ Розы, на этот раз улыбающейся, и вернулось чувство спокойствия, которое он впервые испытал в бомбоубежище на штутгартском вокзале.
   Он оставил машину и пошел к дому, зная, что назад пути нет.
  
   ***
  
  
   Глава 24: Покидая Берлин, март 1941 г.
  
   Карьера Генри Хантера как секретного агента прекратилась в тот момент, когда он постучал в дверь дома, где пряталась Роза Стерн. Он был советским шпионом с 1930 года и британским в течение полутора лет. Служение сначала одному, а затем двум господам требовало, чтобы он был постоянно настороже, все время контролировал ситуацию и проявлял осторожность. Несмотря на то, что иногда он производил впечатление отстраненности и, возможно, производил впечатление слишком вопрошающего, Генри знал, что выжил, потому что на самом деле всегда делал то, что ему говорили.
   Теперь он поступал наоборот. С этого момента он отвернулся от послушания, которое диктовало его жизнь в течение предыдущих десяти лет. Он будет использовать свое обучение в своих интересах.
   Когда Роза открыла дверь, она выглядела так, словно увидела привидение.
   - Что ты здесь делаешь? Я говорил тебе, что возвращаться слишком опасно: ты должен уйти сейчас же! Боже мой, Анри, это так опасно. Пожалуйста иди. Пожалуйста!'
   - Впусти меня в Розу. Мне нужно объяснить. Вы поймете, когда я скажу вам, почему я здесь. Ты же знаешь, мне опасно здесь стоять. Пожалуйста.'
   Поэтому она впустила его и поторопила наверх, пока устраивала фрау Германн. Подойдя к небольшой гостиной на первом этаже, она выглядела взволнованной и стояла у закрытой двери, скрестив руки на груди.
   - Что такое, Анри, и почему ты все еще в Берлине? Боже мой, что это? Она указывала на значок члена нацистской партии на его лацкане. 'Вы не...'
   "Не волнуйся, Роза; это чтобы я не выглядел подозрительным.
   Она саркастически рассмеялась. "Гражданин Швейцарии, разгуливающий по Берлину со значком нацистской партии: вы думаете, это не выглядит подозрительно?"
   "Послушай меня, Роза. Вы в опасности, вы с Софией.
   - Спасибо, что сказал мне об этом, Анри. Вам не кажется, что я уже очень хорошо об этом знаю?
   - Нет, нет... Я имею в виду, что вы в непосредственной опасности. Вы должны немедленно покинуть дом!
   Она ахнула и отошла от двери, подойдя к дивану напротив Генри.
   'Что ты имеешь в виду?'
   - Я видел Франца сегодня утром. Он сказал мне, что слышал от кого-то, что гестапо сообщили, что вы скрываетесь в этом районе: им сказали, что вы находитесь в доме на одной из дорог к северу от Ботанического сада. Они планируют обыскать каждый дом. Поиски могут начаться в любой момент.
   - Но вчера здесь был Франц, он ни слова об этом не сказал. Я бы точно знал, если бы что-то было не так?
   - Я видел его сегодня рано утром: он только что услышал.
   'Ты уверен?'
   - Конечно, я уверен. Зачем еще, по-вашему, я здесь?
   - Но у Франца был план, который мы использовали, если бы нам когда-нибудь угрожала опасность: он звонил и говорил кодовое слово, а потом мы с Софией шли в Панков, где у его друга есть магазин, и мы возможность спрятаться на чердаке. Он...'
   - Нет времени, Роза. Я уверен, что у Франца были все эти планы, но, возможно, он запаниковал. Я же говорил, они могут начать обыск домов в любое время. Мы должны уходить сейчас же.
   'Мы?'
   'Да. У меня есть машина. Я собираюсь отвезти тебя и Софию, но нам пора уходить.
   - Это безумие, Анри. У нас нет соответствующих документов, а как же фрау Германн? Я не могу просто бросить ее.
   - У меня есть документы, Роза, вот - смотри.
   Он вручил ей удостоверения личности, которые Като оставила ему в машине: ее на имя Дагмар Койфер, Софии на имя Гизелы Койфер. Роза внимательно их изучала.
   - Фотографии, Анри, - они даже не наши!
   - Нет, конечно, не было времени. Но они могут принадлежать вам: они должны быть достаточно хороши для базовой проверки, они не так уж плохи, и у меня есть карточка на имя Эриха Койфера, так что мы сможем притвориться семьей. Вы видите, что наш адрес находится во Франкфурте: мы можем сказать, что едем туда.
   "Во Франкфурт - вы с ума сошли? Нам повезет выбраться из Берлина. И что мы будем делать, когда доберемся до Франкфурта - купим дом, вступим в нацистскую партию?
   - Мы не едем во Франкфурт, Роза. Мы едем в Швейцарию. У меня есть швейцарские документы для вас и Софии, я подготовил их только на прошлой неделе. Они очень хороши, но я думаю, что мы можем рискнуть использовать их, только когда будем намного ближе к границе.
   Роза ходила по комнате по кругу, качая головой и проводя рукой по волосам. - Прости, Анри, но для меня это не имеет смысла. Вы, кажется, очень быстро получили эти бумаги - мне показалось, вы сказали, что только сегодня утром Франц сказал вам, что слышал, что мы в опасности?
   "Можно быть честным с тобой, Роза? Когда я впервые посетил вас здесь, было очевидно, что ваша ситуация слишком опасна. Я думал, что что-то подобное произойдет, но я не хотел озвучивать свои опасения Францу, ведь он был так добр к тебе. Я так волновался, что приготовил эти удостоверения личности: на всякий случай".
   Роза откинулась на спинку дивана, выглядя подавленной и растерянной. Она явно думала, что план Генри был безумным, но в то же время она оставалась в доме, если действительно существовала вероятность того, что гестапо собирается обыскать его. Генри был уверен, что она далеко не убеждена, но рассчитывал, что она не будет рисковать своей жизнью и жизнью своей дочери, игнорируя его.
   - А фрау Германн?
   - Успокойте ее и скажите, что вернетесь позже. Франц придет в себя после работы. Роза, нам нужно действовать быстро, ты должна подготовить Софию. Упакуйте несколько вещей, но ничего, что идентифицирует вас или Софию. Нам также нужно взять с собой еду и одеяла; мы могли бы не быть в состоянии остановиться.
   Роза снова стояла у двери, держа руку на ручке. Она скептически посмотрела на Генри.
   - Может быть, мне следует связаться с Францем? У нас есть согласованная система для использования в экстренных случаях - я звоню ему, притворяясь секретарем из другой юридической фирмы.
   "Нет, Роза! Ни при каких условиях! Франц сказал, что, по его мнению, они будут прослушивать все телефонные звонки в этом районе - может быть, поэтому он сам с вами не связался. Если вы позвоните ему в его офис, это может раскрыть ваше местонахождение и навлечь на него подозрения. Вы не должны делать ничего, что могло бы привлечь внимание к этому дому, понимаете?
   Как только Роза решила, что у нее нет другого выбора, кроме как пойти вместе с Генри, она действовала быстро и решительно. Она отдала фрау Германн обед пораньше и сказала, что вернется позже. Она упаковала небольшой чемодан для нее и Софии, сказав маленькой девочке, что они собираются в долгое путешествие, и если она будет очень хорошей девочкой и будет делать все, о чем ее просят, и скажет любому, кто спросит, что ее зовут Гизела, она увидит. Альфред. Но только если ты хороший. И только если ты помнишь, что тебя зовут Гизела.
   Генри решил поставить машину прямо возле дома, чтобы не рисковать тем, что Розу и Софию увидят переходящими дорогу с чемоданом.
  
   ***
  
   Всегда рассматривайте автомобильное путешествие так же, как и пешее - как серию коротких поездок: например, автомобильную поездку из Лондона в Эдинбург следует разбить на серию более коротких этапов - из Лондона в Нортгемптон, из Нортгемптона в Ноттингем. , от Ноттингема до Шеффилда и так далее. Их гораздо легче объяснить, если их остановить, если у вас есть реальная история, готовая объяснить это путешествие.
   Этот аспект его британской подготовки и многое другое пронеслось в голове Генри, когда они вышли из дома на Арно-Хольцштрассе в полдень. Они просто опередили график, который он имел в виду, когда через 40 минут остановились на стоянке недалеко от Потсдама. Он выключил двигатель и достал дорожную карту со своего сиденья.
   - Вот, позвольте мне показать вам наш маршрут.
   'Куда?'
   - В Швейцарию, я же говорил.
   - Ты серьезно, не так ли? Как мы собираемся зайти так далеко?
   - Позвольте мне показать вам, у меня все спланировано.
   Генри развернул карту, позволив ей лежать на приборной доске и у них на коленях. Он подошел к Розе, пока они смотрели на нее. Подойдя поближе, он уловил запах нежных духов. Она откинула волосы с глаз и внимательно посмотрела на карту, пока он указывал на швейцарскую границу.
   - Я знаю, где находится Швейцария.
   - Есть два возможных пути, Роза. Вот этот - я назвал его восточным маршрутом. Это более прямо. Мы пойдем на юго-запад по более или менее прямой линии: Лейпциг; Байройт; Нюрнберг; Ульм. План состоял в том, чтобы пересечь границу вокруг Констанцского озера...
   - Попробуй пересечь границу, Анри.
   - Тогда попробуй пересечь границу. Я понимаю, что часть границы на озере Констанц может быть немного менее опасной, чем некоторые другие переходы. Но это приведет нас через Баварию к границе с Протекторатом, где, как мне сказали, безопасность особенно сильна".
   Генри наклонился к Розе, чтобы развернуть карту. Ее волосы коснулись его лица.
   - Это то, что я называю западным маршрутом: он гораздо более окольный. Мы ехали в Брансуик, затем в Штутгарт, прежде чем пересечь границу вокруг Зингена, с возможностью пересечь горы. Преимущество заключается в том, что мы находимся недалеко от Франкфурта, откуда, согласно нашим удостоверениям личности, мы родом".
   Роза некоторое время изучала карту. Она нахмурилась.
   - Я полагаю, что ваш западный маршрут - меньшее из двух зол. Вы знаете, сколько времени это займет у нас?
   "Отсюда до Брансуика чуть более 110 миль, но я планирую отойти от основных дорог и придерживаться проселочных дорог, насколько это возможно. Если кто-нибудь спросит, почему, просто скажите, что вас тошнит на главных дорогах. Думаю, мы доберемся южнее Брауншвейга, может быть, до Геттингена, пока не стемнело. Затем мы можем найти лес, в который можно заехать и спрятаться на ночь. Мы будем в 200 милях от Штутгарта: мы сможем быть там к вечеру среды и поехать в Швейцарию в четверг".
   Роза ничего не ответила, только пожала плечами, словно неохотно соглашаясь. Генри снова завел "опель", и они выехали на дорогу.
   - Вы должны ехать медленнее, пожалуйста, и не так близко к центру дороги. Ты все это спланировал, не так ли?
   'Что ты имеешь в виду?'
   - Ты слишком близко к бордюру, просто притормози немного, - сказала Роза. - Вы серьезно говорите мне, что видели Франца сегодня утром и с тех пор во всем этом разобрались, в том числе выяснили, сколько времени это займет?
   'Да и нет. Я сказал тебе, Роза, что с тех пор, как я впервые встретил тебя, я был так обеспокоен опасностью, в которой ты была, что я уделил этому некоторое внимание. И когда сегодня утром Франц сказал мне, что мне нужно двигаться быстро.
   К удивлению обоих, путешествие в Брансуик прошло без происшествий. Там, где это было возможно, они съезжали с главной дороги: сельская местность Нижней Саксонии идеально подходила для такого вождения, поскольку от больших дорог вели многочисленные маленькие узкие дороги. В тех случаях, когда они проезжали мимо полицейских или военных машин, им не платили процентов: муж, жена и их дочь катались. В нескольких милях к северу от Геттингена, когда свет начал гаснуть, они наткнулись на лес, в который от дороги вела тропа. Генри остановил машину и сумел открыть скрипучие деревянные ворота, после чего въехал как можно глубже в лес. Когда он вернулся, чтобы закрыть ворота, "Опель" было невозможно увидеть с дороги. Когда он вернулся к машине, довольный собой и почти расслабленный, София начала плакать. Сначала это был тихий крик, почти серия всхлипов, но потом он стал громче.
   - Что такое, дорогой?
   Когда София ответила, она говорила так тихо, что матери пришлось перегнуться через переднее сиденье, чтобы ее услышать.
   "Я не слышу тебя, дорогая; вам нужно говорить громче".
   - Но я не могу, мама, - прошептала она. - Ты сказал мне шептать. Вы сказали, что люди не должны слышать, как я говорю.
   Роза повернулась и погладила дочь по лицу.
   "Теперь все в порядке, дорогая. Здесь в машине шептаться не нужно: только если вокруг есть другие люди. Что ты собирался сказать?
   'Я напуган.' Каждое слово перемежается шумным рыданием.
   - Чего ты боишься?
   "Гоблины! В лесу всегда есть гоблины.
   - Гоблинов не существует, - нетерпеливо сказал Генри. - И в любом случае это не лес, это лес.
   Казалось, от этого стало только хуже, и крик Софии превратился в вой. Роза встала с переднего сиденья и села рядом с Софией на заднее. После долгих объятий маленькая девочка успокоилась.
   'Куда мы идем?'
   - Тебе следует отдохнуть, дорогая.
   - Но куда мы идем? София звучала так, как будто умоляла свою мать.
   "В безопасном месте, дорогая. А теперь, пожалуйста, отдохни.
   - Если мы идем в безопасное место, значит ли это, что мы увидим там Альфреда?
   - Да, дорогая, я же говорил, что будем, особенно если ты будешь хорошей девочкой. Тебе следует отдохнуть.
   - Мы тоже увидим папу в безопасном месте? Почему ты не говоришь мне?
   Роза не ответила. Генри оглянулся на нее, ее голова опустилась, и она постукивала костяшками пальцев по зубам, а ее глаза наполнились слезами. София сидела, подтянув ноги к лицу, ее огромные темные глаза немигающие смотрели на него из-за коленных чашечек. В полумраке ее бледная кожа теперь казалась белой, как мел. Она слегка улыбнулась ему и помахала одной из лап грязного, белого, одноухого кролика, которого она держала, Генри, который неловко помахал в ответ.
   - Если ты будешь вести себя тихо, София, и будешь вести себя очень-очень хорошо, - сказал Генри, - тогда я обещаю, что, когда мы доберемся до безопасного места, ты получишь подарок. Но ты должен вести себя тихо.
   - Какой подарок?
   Генри пожал плечами. "Шоколад".
   Маленькая девочка ничего не сказала, но скривилась.
   "А как насчет нового кролика? Тот выглядит очень старым - у него только одно ухо.
   - Но я люблю мистера Кролика! Вы не можете забрать его!
   Маленькая девочка снова начала плакать. Роза притянула ее к себе.
   "Никто не собирается забирать мистера Кролика, дорогая. Анри имел в виду, что мы купим тебе друга для мистера Кролика.
   Во время последовавшей за этим долгой тишины свет быстро померк, и, когда София снова заговорила, было уже почти темно.
   - Мистеру Кролику было бы неплохо иметь друга, правда, мама?
   'Да, дорогой. Попробуй сейчас отдохнуть.
   - Потому что у нас больше нет друзей, не так ли?
   - Что ты имеешь в виду, дорогой?
   - Альфред сказал мне это. Он сказал, что причина, по которой мы должны вести себя так тихо в доме и не подходить к окну, в том, что никто нам не друг. Это правда?'
   Роза ничего не сказала, но занялась укладыванием одеяла вокруг Софии так, чтобы из-под него высовывалась голова кролика.
   "Вот немного печенья, дорогая. Съешь их, а потом попробуй уснуть.
   Она жевала печенье, не мигая оглядывая машину.
   "Почему никто не является нашим другом, мама?"
   - Не задавай вопросов, дорогая. Куда бы мы ни пошли, каждый будет нашим другом.
   - Генри наш друг?
   В зеркало заднего вида Генри поймал лицо Розы, когда она немного помедлила, прежде чем ответить.
   'Да, дорогой. Засыпай.'
   Генри смотрел в зеркало, ожидая, пока София уснет. Когда она наконец это сделала, он откашлялся и повернулся, чтобы заговорить. Сейчас самое время, решил он, быть честным с Розой. Возможно, тогда она увидит его в лучшем свете.
   Но когда он повернулся, Роза тоже крепко спала, и момент был упущен.
  
   ***
  
   Во вторник утром, еще до того, как "Опель" выехал из Берлина, беспокойство Франца Германна росло. Его обеспокоила встреча с Алоисом Егером на Обервалльштрассе, а еще больше то, как с тех пор вел себя его коллега. Во-первых, Ягер прошел с ним только часть пути до офиса, потом вдруг остановился и сказал, что ему нужно вернуться и кое-что проверить. Вернувшись в офис, он зашел к нему.
   - Если бы вы не сказали мне обратного, Франц, я бы подумал, что вы и этот швейцарец знакомы. Вы выглядели так, будто были знакомыми, а не как один незнакомец дает указания другому.
   Он заверил Ягера, что ошибся: он был на утренней мессе, и, выходя из собора, мужчина спросил у него дорогу. Он даже немного отошёл от своего пути, чтобы убедиться, что человек идёт правильным путём.
   - И представьте себе, как совпало, что я встретил его в Берне в прошлом году!
   Франц согласился с Ягером, что это действительно совпадение. Мир тесен, как говорится.
   - Но так странно. Когда я был в Берне, он собирался по делам в Штутгарт - я даже помог ему с визой в нашем посольстве там. Он остановился в " Швайцерхоф", а это, я вам скажу, Франц, очень дорогая гостиница. А теперь смотрите - он всего лишь курьер.
   - Возможно, у него были трудные времена, Алоис.
   'Возможно.'
   Оба мужчины продолжали испытывать беспокойство по поводу этой встречи. Как было принято по вторникам, старшие юристы практики обедали вместе, и во время еды двое мужчин смотрели друг на друга. Герман беспокоился , что Ягер ему не поверил, а Ягер был убежден, что Герман нервничает. Когда они вернулись в свои кабинеты, каждый закрыл дверь и позвонил по телефону. Ягер сделал свое первое, позвонив своему хорошему другу, который руководил отделением гестапо в Трептове. - Скажи мне, Лотар, - сказал он после краткого обмена любезностями, - у тебя должны быть хорошие контакты с твоими коллегами в Темпельхофе, не так ли? Вы практически соседи... Хорошо, я так и думал. Сделаешь мне одолжение, Лотар? Я уверен, что ничего страшного, возможно, это просто мои подозрения, но не могли бы вы незаметно проверить, не летал ли сегодня около 12.30 швейцарский гражданин по имени Анри Гессе рейсом из Темпельхофа в Штутгарт?
   Лотар задал один или два вопроса. У нас в гестапо все очень тщательно, ты же знаешь Алоиса! Оба мужчины рассмеялись. Лотар проверил точное написание имени мужчины. А не могли бы вы его описать?
   "Возможно, в середине тридцатых; среднего роста, слегка полноват. Бледное лицо, темноватые волосы, насколько я мог судить, но на нем была фетровая шляпа.
   - Я посмотрю, что я могу сделать, Алоис.
   В то же время в своем кабинете этажом ниже кабинета Егера ходил взад и вперед Франц Герман. Что-то было не так, но он понятия не имел, что можно с этим поделать. Он взял телефон и набрал номер своей матери в Далеме. По крайней мере, он мог быть уверен, что там все в порядке.
  
   ***
  
   Капитан Эдгар и Бэзил Ремингтон-Барбер отправились в Женеву, проведя выходные с Генри в Цюрихе. Они разместились в вполне приличном, хотя и несколько анонимном отеле в пределах видимости от железнодорожной станции Корнавен, где они надеялись встретиться с Генри поздно вечером во вторник.
   Гостиницу выбирали тщательно: помимо близости к вокзалу, они смогли забронировать два номера на верхнем этаже, отдельно от других в коридоре. В каждой комнате был телефон, и они позаботились о том, чтобы с момента прибытия один из них всегда был рядом с ним. Они не ожидали услышать ничего до 4:30 во вторник днем, когда рейс Хантера из Штутгарта должен был приземлиться в Цюрихе. Рольф ждал в аэропорту прибытия Генри и проверил, доехал ли он до Цюриха; тогда один из людей Рольфа будет на вокзале, чтобы посмотреть, как Генри встречается с русскими, и сесть на поезд до Женевы. Эдгар и Ремингтон-Барбер позаботились о том, чтобы они оба ждали у телефона в Женеве с четырех часов дня во вторник. В четверть первого Ремингтон-Барбер заметил, что самолет Генри должен приземлиться, и они должны получить известие от Рольфа в любой момент.
   - Эдгар, мы ему позволили плотный график. Он должен пойти в Банк Леу, затем встретиться со своим русским парнем, позволить им скопировать документ и все же успеть на последний поезд в Женеву.
   - Он будет в порядке, Бэзил. Почему бы тебе не сесть и не расслабиться? Хедингер останется там допоздна, а последний поезд в Женеву отправляется без четверти восемь. Пожалуйста, перестаньте беспокоиться. Вы можете налить нам еще выпить, если считаете, что это поможет.
   К пяти часам Эдгар, если бы на него надавили, назвал бы себя обеспокоенным. Через пять минут после этого зазвонил телефон, и оба мужчины подпрыгнули. Ремингтон-Барбер ответил на него. Да, здравствуйте, Рольф ... Понятно... Да... Нет... Вы уверены?... А вы там проверяли?... Повторите, пожалуйста, Рольф... Да... Возможно... Перезвоните нам через десять минут. Когда он положил трубку, его руки дрожали.
   'Что ж?' - спросил Эдгар.
   - Генри не было на борту.
   'Ты уверен?' Лицо Эдгара было всего в нескольких дюймах от лица его коллеги.
   - Ты слышал, что я сказал, Эдгар. Рольф Эдер не дурак, он один из лучших людей, которых я когда-либо встречал в этой области, ничего не упускает. Он сказал, что с рейса Swissair сошли 12 пассажиров, и Хантера среди них не было".
   - Может быть, он пропустил связь в Штутгарте? В конце концов, между приземлением берлинского рейса и взлетом цюрихского рейса было всего 20 минут..."
   - Да, но у них стыковочные рейсы. Если берлинский рейс опаздывает, они задерживают цюрихский. Возможно, он опоздал на рейс из Берлина, но это маловероятно: у него было достаточно времени, чтобы встретиться с Хьюго, съездить в Рейхсбанк и добраться до Темпельхофа.
   Когда Рольф перезвонил через десять минут, он сказал, что смог проверить ведомость рейса у контактного лица Swissair: хотя Анри Гессе был забронирован, он не летал на стыковочный рейс из Берлина. Эдгар выхватил телефон у Ремингтон-Барбер.
   'Рольф? Это я, Эдгар. Послушай, тебе лучше всего как можно скорее добраться до вокзала в Цюрихе и присоединиться к своему человеку там. Посмотрим, сможешь ли ты найти Виктора и его приятелей. Если Генри не появится, они, вероятно, на каком-то этапе забеспокоятся и выйдут из укрытия. Просто посмотрите, что они замышляют. Если мы увидим, что они ищут его, то это по крайней мере о чем-то нам говорит.
   'Иисус Христос!' - сказал Эдгар, бросив трубку и прохаживаясь по комнате. - Бэзил... Вы звоните Хедингеру и спрашиваете, прибыл ли его курьер из Берлина. Я не могу представить, чтобы он это сделал, но есть отдаленная вероятность, что он мог получить известие от него или Рейнхарта. На самом деле, попросите его отправить Рейнхарту телеграмму с вопросом, все ли в порядке с курьером, а затем скажите Хедингеру, чтобы он оставался по крайней мере до семи. Иисус Христос.'
   К восьми часам они знали немного больше. Майкл Хедингер сказал им, что ничего не слышал о своем курьере и не видел его, и пообещал послать Рейнхарту телеграмму той же ночью. Рольф сообщил, что ему удалось добраться до станции к шести часам, где к нему присоединились трое его людей. В семь они заметили Виктора, который бродил вокруг с встревоженным видом. Не было никаких признаков того, что Хантер садился на последний поезд в Женеву или на какой-либо из предшествующих поездов. Виктор ждал у билетного шлагбаума, его лицо скривилось от гнева, когда поезд ушел.
   - По крайней мере, он их тоже подвел.
   - Что нам делать, Эдгар?
   Эдгар продолжал сердито ходить по комнате, ругаясь себе под нос. - Это та чертова женщина, я в этом уверен. Иисус Христос. Нам лучше сесть на первый поезд в Цюрих утром.
  
   ***
  
   Настроение в грязной съемной квартире между железнодорожными путями и рекой в Цюрихе было немногим лучше. Каждого из четырех мужчин, которые были с ним в участке, приводили по одному и допрашивали Виктором, но так как он сам там был, толку от этого было мало. Генри не подходил к станции.
   - Кажется, он исчез, - сказал Виктор.
   - Когда мы встретились с ним на прошлой неделе, он сказал что-то о том, что спросил у вас данные о товарищах, с которыми он мог бы связаться в Берлине в случае чрезвычайной ситуации, - сказал один из людей Виктора.
   'Так...?'
   "Итак, я подумал, что если вы дадите ему данные о своих товарищах в Берлине, то они могут узнать, что с ним случилось".
   Виктор какое-то время молчал, думая, как мало он может доверять даже самым близким людям.
   - Вы ошибаетесь. В моей сети в Берлине у меня не осталось товарищей: все ушли - либо сбежали, либо пропали, либо погибли, либо стали нацистами. Я сказал ему связаться с посольством.
   'Действительно? Я думал, ты там никому не доверяешь?
   - Не верю, - сказал Виктор. - Я никому не доверяю.
  
   ***
  
   Вернувшись в тот вторник вечером в Берлин, Алоис Ягер наконец получил ответ от своего друга из гестапо. Было 6.30, и Ягер остался в своем кабинете, ожидая звонка.
   - Вы говорите, что его зовут Анри Гессе, и он гражданин Швейцарии?
   - Да, - сказал Ягер.
   "Ну, я не только связалась с Генрихом в Темпельхофе, но и сама побывала в его кабинете, так что смогла просмотреть все документы. Рейсом Deutsche Luft Hansa , который вылетел в Штутгарт в 12.30, было трое граждан Швейцарии , но ни у кого из них не было этого имени. Офицер, ответственный за проверку документов при посадке пассажиров в самолет, сказал, насколько он помнит, один из швейцарцев был женщиной, а двое других мужчинами лет пятидесяти или шестидесяти.
   - Тогда, очевидно, его не было на этом рейсе.
   "Однако, - сказал Лотар, - он был записан на этот рейс, просто не явился на него. Кроме того, есть запись о том, что он вчера прибыл в Темпельхоф рейсом из Штутгарта. Что вас беспокоит в этом человеке, Алоис?
   Ягер долго думал.
   - Я не уверен, Лотар. Что-то в нем не совсем сходится. А теперь вот так пропустил свой рейс...
   Очень странно, они оба согласились - настолько, что решили встретиться на следующий день, чтобы обсудить этот вопрос.
  
   ***
  
   Во вторник днем Франц Герман пять раз звонил в дом своей матери, и каждый раз, когда звонок оставался без ответа, его тревога возрастала. К 4:55 он решил, что должен спуститься в Далем, чтобы проверить, но опасался Алоиса Ягера; он решил, что было бы неразумно покидать офис раньше него. Обычно его коллега был так занят вечерними собраниями нацистской партии, что неизменно уходил из офиса не позднее пяти часов, но в тот день он ушел уже в 6.30.
   Как только он это сделал, Франц Герман тоже ушел. Было почти четверть седьмого, когда он подъехал к дому своей матери на Арно -Хольцштрассе. Он постучал в дверь, но ответа не последовало, поэтому он использовал свой собственный ключ, чтобы войти. Дом казался пустым, и на его зов не было ответа. Внизу горел свет, но на верхних этажах было темно. Уверенный, что попал в ловушку, он направился в заднюю комнату с видом на сад, где его мать проводила свои дни.
   Он нашел ее сидящей в кресле, закутанной в одеяла, с подносом рядом с ней, с красными от слез глазами.
   - Я звоню ей уже несколько часов, Франц! - сказала она хриплым голосом. - Она сказала что-то о том, что уйдет, но что ты будешь здесь позже. Что, по ее мнению, она задумала? Я был сам по себе все это время. Я отчаянно хочу сходить в туалет, а я еще не ужинал. Телефон звонил, но я не мог дозвониться!
   Отбросив страх, Франц Германн действовал быстро. Он помог своей матери сходить в туалет, затем уложил ее перед тем, как подняться наверх. Не было никаких признаков Розы и Софии, и в течение получаса он собрал все предметы, принадлежащие им или даже связанные с ними. Он упаковал все в старые мешки для белья и отнес их на чердак, где запер их в старом сундуке, который затем накрыл старыми теннисными ракетками, футляром для виолончели и другими напоминаниями о тех временах, когда жизнь была более нормальной.
   Спустившись вниз, он позвонил Гюнтеру Рейнхарту домой. Он знал, что это большой риск, но другого выхода у него не было.
   - Ваш курьер приезжал сегодня?
   'Да, почему?'
   - И он вел себя нормально?
   - Думаю, да, на самом деле трудно сказать. Есть проблема?'
   - Нет, нет, нет, конечно, нет. Я просто проверял, во сколько он ушел от тебя?
   "Я не слишком уверен, я бы сказал, что к 10.30. Что-то такое.'
   - Может быть, мы встретимся завтра, чтобы поболтать? - сказал адвокат, надеясь, что другой мужчина уловит настойчивость в его голосе.
   - Да, возможно, это хорошая идея.
   После этого Германн позвонил жене и сказал ей, что останется сегодня вечером у матери, так как медсестру вызвали. Он позвонил сестре и сообщил печальную новость о том, что медсестру, которая так заботилась об их матери, отозвали в Бремерхафен, потому что ее муж погиб в море. Это было ужасно, согласились они оба. Бедная медсестра понятия не имела, как долго она пробудет там, а пока им нужно было разобраться с матерью. Сестра Германа немного помолчала, а потом сказала, что если он присмотрит за ней до четверга, то она приедет и привезет ее обратно в Бранденбург. Она может остаться с нами на неделю или около того: к тому времени, я думаю, медсестра вернется.
   - Я уверен, что так и будет, - ответил Франц.
  
   ***
  
   Прошло некоторое время после рассвета в среду, когда достаточно света, чтобы разбудить их, проникло в лес к северу от Геттингена. София снова была расстроена, когда проснулась. Высокие деревья пугали ее, и она хотела знать, если гоблинов не существует, то как насчет ведьм? Едва успокоившись обещанием матери, что они в полной безопасности, она захотела узнать, когда она собирается увидеться с Альфредом.
   - Скоро, дорогой.
   - Когда скоро, мама?
   Генри вышел из машины на несколько минут и только что вернулся.
   - Чем раньше мы сможем покинуть это место, тем лучше, - сказал он.
   - Дай нам несколько минут, Анри, - сказала Роза. "София, съешь это печенье и выпей молока, тогда мы сможем идти".
   - Увидеть Альфреда и папу?
   - Может быть, не сегодня, но, надеюсь, скоро. И помни, дорогая, если кто спросит, тебя зовут Гизела: Гизела Койфер. Мы все будем играть в эту игру, пока не встретимся с Альфредом, понимаешь?
   Генри сверился с картой и попытался показать дорогу Розе, но ее это не заинтересовало.
   - Удивительно, что мы зашли так далеко, Генри. Наша удача не может продержаться дольше. Она говорила тихо, чтобы София не могла слышать, но в ее голосе не было ни тени раздражения и страха.
   - Не понимаю, почему бы и нет, особенно если мы будем держаться проселочных дорог.
   - Что, если они ищут нас?
   'Откуда кто-нибудь узнает? Франц вряд ли сообщит о нас, не так ли?
   Они подождали до семи часов, прежде чем отправиться в путь, сначала направляясь на юг через Геттинген, а затем придерживаясь лоскутного одеяла меньших дорог, пока к обеду не достигли Вюрцбурга. Им нужно было заправиться бензином, что было рискованно, но Вюрцбург находился всего в 70 милях к западу от Франкфурта, их предполагаемого родного города. Они медленно ехали через центр города в поисках заправочной станции. У первого из них у одной из двух заправок ждал полицейский фургон, поэтому они поехали дальше. Затем прямо перед рекой они подошли к гаражу с одинокой помпой и пожилым владельцем, сидящим снаружи на скамейке, рядом с ним сидела большая собака, и у него изо рта торчала зажженная сигарета меньше чем на дюйм. Он попросил показать документы, дающие им право на бензин.
   "Если бы я хотел быть трудным, - сказал он с грубым баварским акцентом, - то я бы сказал, что вы имеете право только на полбака". Он улыбнулся, обнажив рот, полный почти черных зубов. Окурок, казалось, прилип к его нижней губе. Взгляд мужчины сфокусировался на значке нацистской партии на лацкане Генри, и его настроение быстро стало менее враждебным. - Но, к счастью для вас, сэр, я не намерен быть трудным. У меня вчера была доставка - первая за неделю. Я наполню тебя, но тебе не нужно никому об этом говорить. Входи. В наши дни на оформление документов уходит больше времени, чем на ремонт автомобиля... Может быть, даже больше, чем на его сборку. Гортанный смех мужчины эхом разнесся по мастерской, прежде чем перешел в сильный кашель.
   Они подошли к прилавку сбоку от гаража. Хозяин мучительно медленно проверял документы: он посмотрел удостоверение личности на имя Эриха Койфера и документы, свидетельствующие о том, что седан Opel Super 6 с регистрационным номером UTM 142 имеет право на бензин каждые десять дней. Генри выглянул из гаража и увидел взволнованную Розу: это заняло много времени. Хозяин медленно делал записи в большой бухгалтерской книге.
   - Так скажи мне, ты возвращаешься во Франкфурт?
   - Нет, мы как раз на пути оттуда. Мы навещаем семью моей жены в Нюрнберге.
   - Похоже, вы не из Франкфурта?
   "Хорошо подмечено, мой друг: я жил по всей Германии, что объясняет мой акцент!"
   Хозяин кивнул и вернул документы, которые теперь были покрыты серыми жирными пятнами. - Странно, что ваш документ о праве на бензин в последний раз был проштампован в Берлине.
   Когда он вернулся в машину, София спала на заднем сиденье, а Роза выглядела бледной и напряженной.
   - Почему это заняло так много времени?
   - Документы, - сказал он.
  
   ***
  
   Владелец гаража Юрген Нойманн был взволнован, наблюдая, как Opel Super 6 неуклюже отъезжает от двора его гаража. Он никоим образом не был политическим человеком и не умел держать язык за зубами, и в этом была его проблема. В последние месяцы он слишком открыто жаловался уменьшающемуся числу клиентов на нерегулярность поставок, дороговизну продуктов и отсутствие заказов. Это привело к серии визитов, сначала от офицера полиции Вюрцбурга, который оказался его другом, и завершился визитом заместителя начальника местного гестапо, который вовсе не был другом.
   Эти жалобы должны прекратиться. Если вы хотите создать проблемы, то будьте уверены, мы можем сделать много проблем для вас. Пришло время вам быть более сговорчивым с нами.
   За этим последовал заметный спад в бизнесе и поставках топлива. Так что теперь Юрген Нойманн решил, что с него хватит. Если он не будет изо всех сил стараться заискивать перед власть имущими, ему придется закрыть свой бизнес. Он взял телефон и набрал номер заместителя начальника местного гестапо, человека, который недавно предупредил его.
   - Наверное, ничего, сэр, но я обещал связаться с вами и сообщить любую информацию.
   Он рассказал о машине, которая прибыла из Франкфурта, но чей документ о праве на бензин был в последний раз проштампован в Берлине, и водитель которой сказал, что они направляются в Нюрнберг, но уехали в другом направлении. Все это казалось довольно... странным.
   У меня есть регистрационный номер, сэр? Конечно, я делаю.
  
   ***
  
   За три часа до того, как владелец гаража в Вюрцбурге связался с офисом гестапо, женщина в Берлине позвонила в местный полицейский участок и начала аналогичным образом.
   "Это, вероятно, не имеет большого значения, и я не был уверен, стоит ли беспокоить вас, но я подумал, что передам эту информацию на случай, если вы заинтересуетесь".
   Офицер, ответивший на звонок в полицейском участке Далема, хорошо к этому привык. В эти дни он, казалось, тратил половину своего времени на звонки от людей, жаждущих сообщить о соседях, коллегах по работе, друзьях и даже семье. Этот звучал немного иначе, и он записал детали. Дама, фрау Вернер, сказала, что живет на Арно-Хольцштрассе, и хотя она занимается своими делами и определенно не из тех, кто шпионит за соседями, она не могла не заметить кое-что необычное накануне утром - да . , вторник .
   "Напротив меня живет пожилая особа: фрау Германн. Я почти никогда не вижу ее в эти дни, она практически прикована к дому. Насколько я понимаю, у нее есть няня, которая тоже почти не выходит из дома. Но вчера, должно быть, около полудня, я случайно заметил, что мужчина вышел из дома и подошел к машине, припаркованной через дорогу. Затем он припарковался сразу возле дома фрау Германн. Минуты через две-три, не больше, я увидел, как мужчина вышел из дома вместе с няней фрау Германн, а с ними была молодая девушка. Все они выглядели довольно нервными, оглядываясь по сторонам. Я никогда раньше не видел, чтобы ребенок входил или выходил из этого дома: никогда. Сколько лет вы говорите? Четыре или пять, я не уверен. Они торопились. Думаю, они меня видели? Нет: Я не хочу, чтобы вы думали обо мне плохо, сэр, но я стоял на коленях на полу, заглядывая в щель в сетчатых занавесках... Как это бывает, сэр, да. Вы готовы? Это был "Опель" - не знаю, какой модели, но он был темно-зеленого цвета и регистрационный номер... У вас есть готовая ручка? УТМ 142.
   Еще пару недель назад этот звонок раздражал бы полицейского, так как это означало бы часы работы только для того, чтобы удовлетворить прихоть любопытного соседа. Но недавно правила изменились. После одного или двух досадных инцидентов гестапо осознало, что преступникам и другим интересующим их лицам было слишком легко передвигаться по Рейху на машине. Поскольку эти люди переезжали из одного города или района в другой, не существовало надлежащей системы слежения за ними. Поэтому гестапо ввело новое: данные о любых автомобилях, которыми интересовалось гестапо или другие отделы полиции, передавались в центральный контроль в Берлине.
   Меня вполне устраивает: им больше работы, мне меньше, подумал офицер. Он заполнил форму и отнес ее наверх, в отделение связи гестапо на вокзале. Тем не менее, подумал он, они будут достаточно довольны этим.
   Не часто мы получаем регистрационный номер.
  
   ***
  
  
   Глава 25: Шварцвальд, март 1941 г.
  
   Франц Германн проснулся рано утром в среду, навестил мать, затем прошелся по дому, в котором он вырос, поглощенный мыслями, которые всю ночь крутились в его голове. Ему нужно было двигаться быстро.
   Как только его мать устроилась, он вышел из дома через задние ворота, откуда до собственного дома можно было быстро дойти за десять минут. Он рассказал жене о своих планах. Прежде чем выйти из дома, он позвонил сестре, а затем в офис, сказав им, что немного задержится, так как ему нужно увидеть клиента, который идет к нему.
   В последнее время он редко пользовался своей машиной, но "Даймлер" завелся с третьей попытки, и через две минуты он уже был у дома своей матери, припарковавшись у задних ворот, через которые выехал всего полчаса назад. Он сказал своей матери, что она приедет к нему домой на день или два, затем его сестра заберет ее, и она поедет и останется с ней в Бранденбурге на неделю или около того. Надеюсь, после этого медсестра вернется, и все вернется на круги своя. Его мать была сбита с толку, но спорить было некогда.
   Как только она поселилась в его доме, он ушел на работу, но не раньше, чем снова заехал к своей матери, где он провел час, снова проверяя, нет ли признаков того, что кто-то был там по крайней мере день или два.
   Он взял за правило выходить из дома через парадную дверь и смело идти к дому напротив, откуда дама внимательно наблюдала за всеми входами и выходами на улице. Подойдя к ее двери, он заметил, как дернулись сетчатые занавески на переднем окне; мгновение спустя дверь открылась, за долю секунды до того, как он постучал.
   - Фрау Вернер, я подумал, что дам вам знать на случай, если кто-нибудь спросит, что несколько дней в доме моей матери никого не будет. На самом деле ее там не было с воскресенья - она остановилась у нас с женой. Ее няне пришлось внезапно вернуться в Бремерхафен: боюсь, смерть. Ее муж служил на флоте, он погиб за Рейх".
   Женщина была очень благодарна, что ей сказали. Она сказала Францу, что думала о фрау Германн, потому что только накануне видела, как медсестра выходила из дома с мужчиной... и молодой девушкой. У них был чемодан и некоторые другие вещи, которые они положили в багажник автомобиля, припаркованного возле дома, а затем уехали.
   'Да неужели?' Он изо всех сил старался казаться смущенным, а не потрясенным. - Не могли бы вы описать этого человека?
   С безошибочной точностью она описала Анри Гессе. Франц Германн изо всех сил старался не выглядеть мудрее. - Как я уже сказал, фрау Вернер, моя мать гостила у нас с воскресенья. Я понятия не имею об этом человеке; возможно, он вез ее в Бремерхафен.
   - А что насчет девушки?
   "Насколько мне известно, в доме уже очень давно не было ни одного ребенка. Как вы думаете, сколько ей лет?
   - Возможно, четыре или пять, трудно сказать. У меня не было идеального обзора, понимаете. Она была такой маленькой.
   - А вы уверены, что они пришли из дома моей матери? Может быть, они были просто прохожими.
   Она была уверена. Она просто мыла окна в это время - по стечению обстоятельств.
   - Вы случайно не видели, что это была за машина?
   - Да, герр Германн: это был "опель", темно-зеленый. И не только это: я даже регистрационный номер записал. Но не волнуйтесь; Я сообщил все детали полиции.
  
   ***
  
   Когда они покинули Вюрцбург, Генрих объявил, что они направятся на юго-запад, в Шварцвальд.
   "Черный лес?"
   - Да, Роза, Шварцвальд.
   'Ты сумасшедший! Вы все еще читаете сказки?
   София начала плакать на заднем сиденье. Ей не хотелось идти в лес. Она боялась ведьм. Генри обернулся и рявкнул на девочку.
   'Я говорил тебе! Нет таких вещей, как ведьмы или гоблины. Или феи, если уж на то пошло.
   Плач Софии стал громче.
   - Не кричи на нее: она маленькая девочка. Она напугана, и она не единственная.
   "Поверь мне, Роза, Шварцвальд простирается до самой швейцарской границы: он почти доходит до Базеля!"
   - Я знаю об этом, но неужели ты думаешь, что мы можем просто прогуляться через границу? Может, эсэсовцы или кто там охраняет, помогут нести наши чемоданы!
   - Послушай меня, Роза: наши швейцарские газеты очень хороши, намного лучше немецких. Я использую свои собственные документы, и мне удалось получить документы, подтверждающие, что ты моя жена, а она наша дочь. Они спрятаны в багажнике. Когда мы приблизимся к границе, мы сможем использовать их, но сначала нам нужно будет бросить машину.
   Они придерживались боковых дорог и в 4:30 выехали из длинного переулка на главную дорогу в Хайльбронне, прежде чем отправиться на дорогу в Пфорцхайм, а оттуда в Шварцвальд.
  
   ***
  
   Эдгар и Ремингтон-Барбер прибыли в Цюрих в среду днем, и на вокзале их встретил Рольф, который отвез их в другое из их убежищ - квартиру над баром на Предигерплац. По пути наверх он взял бутылку виски.
   - Думаю, для этого еще рановато, - сказал Эдгар, как только они вошли в маленькую квартирку.
   "Нет, когда вы слышите, что я собираюсь вам сказать", - сказал австриец. - Сегодня утром я был у Хедингера, он только что получил известие от Рейнхарта. Судя по всему, Анри действительно приходил вчера утром в офис Рейнхарта в Рейхсбанке, чтобы забрать документы. Прошлой ночью Хьюго позвонил Рейнхарту, чтобы узнать, был ли Анри в его офисе, и они договорились встретиться сегодня, что и произошло во время обеда. Похоже, Анри направился не в Темпельхоф, а в дом матери Гюго в Далеме.
   В последовавшей ошеломленной тишине Ремингтон-Барбер выглядел смущенным, как будто он не расслышал должным образом то, что сказал Рольф. Эдгар слышал достаточно ясно и выглядел разъяренным.
   'Нет!'
   - Боюсь, что да. Хьюго знает это, потому что весь вторник днем он звонил матери домой, а когда ответа не последовало, он зашел туда после работы. Его мать была совсем одна; не было никаких признаков Розы или ее дочери. Этим утром он разговаривал с соседом, который видел, как Роза выходила из дома с молодой девушкой и мужчиной, который, кажется, соответствовал описанию Генри. Они уехали на зеленом "опеле".
   Эдгар наклонился к бутылке виски и налил себе столько, сколько при других обстоятельствах сочли бы чрезмерным. Он выпил большую часть, несколько раз повторив "Иисус Христос".
   - Как же ему удалось раздобыть машину?
   - Твоя догадка так же хороша, как и моя, Бэзил: вероятно, дурак украл ее. Продолжай, Рольф.
   По словам Хедингера, Рейнхарт в ужасном состоянии. Он думает, что гестапо вот-вот постучится в его дверь, и, конечно же, Хьюго тоже ужасно переживает - не в последнюю очередь потому, что во вторник утром, когда он был с Генри, они столкнулись с его коллегой, который не только является активным нацистом, но и утверждает, что он познакомился с Генри в Берне год назад.
   Ремингтон-Барбер очень внимательно наблюдал за Эдгаром, ожидая, что тот взорвется в любой момент, но оставался спокоен. Эдгар допил оставшийся в стакане виски, снял пиджак, ослабил галстук и подошел к окну. "Спасибо, Рольф. Судя по всему, Генри решил, что вместо того, чтобы вернуться в Швейцарию, как ему было приказано, он превратит свой обратный путь в своего рода спасательную операцию. Эдгар говорил очень спокойно, как будто во всем, что он говорил, была безупречная логика.
   - Но у него отчет Ростока, Эдгар. Он должен попасть в руки наших советских друзей!"
   Эдгар отвернулся от окна. - Спасибо, Бэзил, я так и понял.
  
   ***
  
   К марту 1941 года мало кто в Германии осмелился бы обвинить гестапо в неэффективности. Когда заместителю начальника гестапо в Вюрцбурге владелец гаража сообщил о "странном" темно-зеленом Opel Super 6, он просто следовал процедуре. Он отправил телекс с информацией об автомобиле в свой региональный штаб, где, в свою очередь, дежурный офицер, следуя процедуре, передал данные об автомобиле в новый центральный диспетчерский пункт в Берлине. Около трех часов дня в среду офицер в диспетчерской штаб-квартиры гестапо на Принц-Альбрехт-штрассе просматривал "предупреждения", полученные после обеденного перерыва. Когда он заметил, что темно-зеленый "Опель" с регистрационным номером UTM 142 был добавлен в список наблюдения, он подумал, что в нем есть что-то знакомое, поэтому он проверил утренние оповещения. И действительно, отделение связи гестапо в полицейском участке Далема передало подробности той же машины: женщина, жившая на Арно-Хольц-штрассе, наблюдала, как мужчина, женщина и девушка выходили из соседнего дома и садились в машину. Они казались, по словам соседа, "нервными".
   Офицер записал свои записи: машину видели в Берлине в полдень во вторник, а чуть более суток спустя она была в Вюрцбурге. Конечно, стоило бы поставить это на всеобщее обозрение: он должен был меньше скептически относиться к этой новой системе, может быть, она все-таки работала. И слава богу запуганных предпринимателей и любопытных соседей, что бы без них делало гестапо?
   В четыре часа дня в среду офицер Райнхард Гетц вышел из полицейского участка в Пфорцхайме для планового патрулирования, среди прочего, ему было поручено следить за темно-зеленым "Опелем". "Берлин заинтересовался, и в последний раз его видели в Вюрцбурге", - сказали ему. - Он направлялся на юг - так что никогда не знаешь. Интересует гестапо, так что держите ухо востро.
   Сотрудник ГАИ направился на своем мотоцикле BMW на восток и через некоторое время изменил направление: на юг, в Шварцвальд. В пять часов он решил, что заработал свой первый перекур, поэтому незадолго до маленького городка Тифенбронн съехал на поляну в районе, где лес начал сгущаться. Он сможет спокойно наслаждаться сигаретой. Но когда он свернул на поляну, то заметил, что там уже стоит машина. Темно-зеленый "Опель Супер 6". Он припарковал свой мотоцикл так, чтобы он перегородил путь обратно к дороге, и подошел, чтобы проверить регистрационный номер машины.
   Генри был один в машине, когда Гетц вырулил на поляну, Роза отвела Софию на деревья, чтобы сходить в туалет. Он наблюдал, как полицейский припарковал свой велосипед и направился к машине. Генри взглянул налево, но не увидел ни Розы, ни Софии. Все время наблюдая за милиционером, он наклонился к бардачку и достал из-за бортового журнала сверток серой ткани. Полицейский улыбнулся ему издалека, и Генри улыбнулся в ответ, когда полицейский двинулся по широкой дуге к передней части машины. Генри держал сверток под рулем и медленно развернул его. К этому времени офицер уже был впереди, глядя на номерной знак. Он посмотрел на Генри и сделал движение пальцами, чтобы открыть окно.
   Офицер Гетц склонился к окну, его лицо было в нескольких дюймах от лица Генри.
   'Это ваша машина?'
   'Да.'
   - Откуда ты пришел сегодня?
   "Франкфурт".
   'А ты куда?'
   - Мы просто поехали - посмотреть лес.
   'Мы?'
   "Моя жена и дочь - они ходили в туалет внизу".
   - Вы были в Берлине в последний день или около того?
   'Берлин? Нет, конечно нет!'
   - Или Вюрцбург сегодня?
   Генри слишком долго колебался. Он понятия не имел, что ответить. - Может быть... Мы остановились в городке за бензином. Я не знаю, как это называлось.
   "Правильно: выходите из машины, я хочу проверить ваши документы".
   Он заметил, как правая рука полицейского двигается к кобуре на его бедре, и знал, что у него есть всего несколько секунд, чтобы действовать. Полицейский отступил назад, когда Генри открыл дверцу машины, и в этот момент оба услышали голоса Розы и Софии, выходящие из-за деревьев. Когда полицейский взглянул в их сторону, Генри вставил револьвер себе в живот и выстрелил. Это был приглушенный выстрел, и мужчина отшатнулся, прежде чем рухнуть на землю. Он все еще был в сознании и пытался достать из кобуры собственный пистолет. Позади него Генри услышал крики Розы и Софии. Он шагнул к распростертому телу полицейского. Под ним образовалась лужа крови, когда он попытался поднять свой револьвер, но у него не хватило сил. Генри держал пистолет на расстоянии не более нескольких дюймов от головы мужчины и нажал на курок. В последующие секунды его мир погрузился в замедленное движение.
   Он чувствовал, как кусок головы человека отлетает, кровь брызжет вокруг него, звук выстрела отскакивает от каждого дерева в лесу и кажется, что тысячи птиц роятся во всех направлениях. Потом перед ним стояли Роза и София, их рты были широко раскрыты в немом крике. К этому времени он уже опустился на колени, пистолет все еще был в его руке, и он смотрел на тело третьего убитого им человека.
   Какое-то время он не мог слышать ничего, кроме звона выстрелов в ушах. Когда к нему начал возвращаться слух, Роза кричала на него.
   - Что ты сделал? Вы убили полицейского!
   - Успокойся и посади Софию в машину. Нам нужно разобраться.
   Роза усадила дочь на заднее сиденье "опеля" и подошла к нему.
   - Он искал нас. Он проверил номерной знак, затем спросил, были ли мы сегодня в Берлине или в Вюрцбурге. Он сказал мне выйти из машины, и я увидел, что он тянется за пистолетом. Он отвлекся, когда услышал тебя, поэтому я знала, что должна что-то сделать. Нам нужно перевезти его и его велосипед - быстро".
   Им двоим потребовалось десять минут, чтобы отнести тело мужчины как можно глубже в лес, прикрыв его подлеском. Пока Генри катил мотоцикл далеко среди деревьев в другом направлении, Роза делала все возможное, чтобы очистить землю, где мужчина был застрелен.
   'Что же нам теперь делать?' Они оба стояли у машины, запыхавшиеся и грязные.
   - Нам нужно уйти отсюда как можно быстрее.
   - Даже я мог бы решить это. В каком направлении мы движемся? К швейцарской границе?
   - Нет, не сейчас - уже слишком поздно, и скоро его объявят пропавшим без вести. Мы не хотим застрять в лесу или даже у границы, когда это произойдет".
   - Так куда мы пойдем?
   - Мы поедем в Штутгарт и бросим машину.
   Роза фыркнула. - И что вы тогда предлагаете нам делать? Поселиться в лучшем отеле города?
   - Что-то вроде этого - да.
  
   ***
  
  
   Глава 26: Мюнхен и Штутгарт, Март и апрель 1941 г.
  
   - Бэзил, никоим образом не желая показаться грубым, могу я предложить вам сделать паузу, сделать глубокий вдох и начать снова?
   Это был вечер пятницы, 28 марта , и Эдгар и Бэзил Ремингтон-Барбер со среды застряли в квартире над баром в Цюрихе. Они больше ничего не слышали о Генри с тех пор, как Хедингер сообщил, что последний раз его видели в Берлине во вторник. Косвенные доказательства того, что он, возможно, уехал из Берлина с Розой и ее дочерью, были достаточно плохи; тот факт, что Ростокский отчет был у него с собой, а не в советских руках, был катастрофическим.
   Теперь Бэзил получил телефонный звонок из посольства в Берне: некоторые новости.
   "Мне очень жаль, Эдгар; напряжение действительно доходит до одного время от времени. Они в Штутгарте.
   'Кто?'
   - Генри, Роза и ее дочь.
   "Иисус Христос: я знал это. Что, черт возьми, он воображает, что задумал? Он в безопасности?
   "На данный момент да, хотя я бы сказал, учитывая их обстоятельства, что безопасно - это очень относительное слово. '
   - А откуда мы это знаем?
   - Ты помнишь Майло, ночного администратора в отеле "Виктория"? Ну, мы слышали от нее. Она связывается с нами шифром по телексу с турагентом в Берне, с которым у нас есть взаимопонимание. Это безопасная форма общения - отель подтверждает бронирование с турагентом, ужасно рутинные вещи - хотя и немного громоздкие. Это скорее полагается на то, что турагент быстро передает нам сообщения. И хотя Майло отправил телекс в четверг вечером, турагент не получил его до сегодняшнего утра и по не совсем очевидным причинам подождал до полудня, прежде чем сообщить об этом в мой офис в посольстве. Они, в свою очередь, кажется, не торопились, прежде чем подумать о том, чтобы сообщить мне. Уверяю вас, я буду иметь с ними резкие слова по этому поводу.
   - Так откуда Майло знает о них?
   - Потому что они в ее отеле, Эдгар.
  
   ***
  
   К тому времени, когда они покинули Шварцвальд, было 5:30 вечера среды, и им потребовалось еще два с четвертью часа, чтобы добраться до Штутгарта. Было без четверти восемь, когда Генри припарковался в северной части Шлоссплац, как можно ближе к железнодорожной станции. Когда они припарковались, низко над ними пролетела эскадрилья истребителей "Хейнкель".
   - Ты уверен, что это сработает? - спросила Роза не в первый раз с тех пор, как он объяснил свой план.
   - Нет, Роза, я не уверен. Но это наша самая большая надежда. Они обязательно найдут машину, и я просто надеюсь, что они решат, что мы сели на поезд, поэтому, если повезет, они будут искать людей, покидающих Штутгарт, а не оставаться в нем. А когда мы отойдем от машины, мы будем похожи на путешественников, только что приехавших на поезде".
   Им потребовалось пять минут, чтобы пройти от Шлоссплац до отеля "Виктория". Роза несла измученную Софию. Вместо того, чтобы идти к главному входу на Фридрихштрассе, они пошли на Кеплерштрассе сбоку от отеля. Было тихо, приближалась ночь, и на улице не было никакого движения. В комнате над ними, возможно, в ресторане, они могли слышать смех людей и звон стаканов. Генри переместил Розу и Софию в потайной дверной проем.
   - Подожди здесь и присматривай за мной. Если я смогу открыть дверь, следите за моим сигналом, а затем поторопитесь, но не бегите.
   - А если не сможешь?
   Генри колебался. - Не волнуйся: я что-нибудь придумаю.
   Держась как можно ближе к стене, Генри двинулся к двери, ведущей в подвал отеля. В последний раз он был там с Майло в то утро, когда ехал в Эссен в прошлом году. Он понятия не имел, работает ли Майло все еще в отеле. Насколько он знал, ее могли арестовать, но это был единственный план, который он мог придумать.
   Дверь в подвал была жесткой, но после нескольких толчков начала поддаваться, а когда он использовал плечо, она распахнулась. Он спустился по крутым бетонным ступеням: в подвале было тепло и тускло освещено, за машинами виднелась прачечная. За ней была дверь, которую он, кажется, помнил, вела к лестнице в главную часть отеля. Там внизу никого не было видно.
   Он снова поднялся по лестнице и жестом пригласил Розу и Софию присоединиться к нему. Как только они благополучно вошли, он закрыл дверь и что-то прошептал Розе.
   - Мы найдем здесь, где спрятаться, а после полуночи я пойду в отель и посмотрю, там ли она.
   - Вы говорите, что эта женщина дежурит по ночам?
   "Большинство ночей, но не каждую ночь. Но должен сказать тебе, Роза, что я не видел ее почти год, я даже не уверен, что она все еще здесь.
   Они нашли угол подвала, темный и теплый, и прижались друг к другу. Они отдали то немногое, что у них осталось, Софье, и вскоре она уснула на руках у матери. В полночь Генри решил подняться в отель.
   'Как я выгляжу?'
   'Ужасный! Вот, позвольте мне посмотреть, что я могу сделать. Нежно Роза вытерла ему лицо и отряхнула одежду. Она достала из сумочки расческу, чтобы привести в порядок его волосы.
   'Так-то лучше. У вас с собой швейцарские документы?
   Генри похлопал себя по карману пиджака. Через несколько минут он уже был на первом этаже гостиницы и шел через пустынное фойе к стойке регистрации, где сидел молодой ночной портье.
   'Могу я помочь вам, сэр?'
   - Да, у меня были дела раньше с очень услужливым менеджером. Интересно, она сегодня дежурила? Насколько я помню, ее звали Катарина Хох.
   - Фрейлейн Хох, действительно сэр. Могу я узнать ваше имя?
   - Господин Гессе - из Швейцарии.
   'Спасибо, сэр. А ты в какой комнате?
   'Извините?'
   - В какой комнате я должен сказать ей, что вы остановились?
   Прежде чем он успел придумать, что сказать, Катарина Хох вышла из кабинета за стойкой администратора. Хорошо, что ночной портье стоял к ней спиной, потому что ее глаза расширились от страха, когда она увидела Генри. Она оперлась о дверной косяк и вытерла лоб, прежде чем восстановить самообладание.
   - Господин Гессе! Как хорошо, что к нам вернулся такой почетный гость. Пожалуйста, пройдите в мой офис.
   Она провела Генри по коридору позади стойки регистрации в другой кабинет.
   'Какого черта ты здесь делаешь?' - сказала она, убедившись, что за ними никто не последовал.
   'Прячется.'
   Минуту она смотрела на него, медленно качая головой.
   - Ну, ты не можешь. Это слишком опасно. Теперь все настолько опасно, что мы ничего не делаем, кроме как передаем Берну лишнюю информацию. Что касается помощи агентам и сокрытия людей, то это дело прошлого. Ты даже не представляешь, насколько рискованно для тебя быть здесь. Вы должны уйти.
   - Я не могу.
   - Вы должны, пожалуйста. С тех пор, как вы были здесь в последний раз, ситуация стала намного хуже. Все доносят обо всех остальных, как само собой разумеющееся.
   - Но я не могу уйти.
   - Ты должен, я сказал тебе. Я могу дать тебе немного денег и что-нибудь поесть, а потом уходи. Как вы сюда попали?
   - Помнишь, ты провел меня туда через подвал в то утро, когда я отправился в Эссен?
   - Тогда вы должны уйти этой дорогой.
   - Я не могу, я не в себе. А сегодня я убил полицейского.
  
   ***
  
   Катарина Хох ничего не сказала, пока Генри рассказывал свою историю. К тому времени, как он закончил, она провела пальцами по своим волосам. Он заметил, что теперь она накрасила губы ярко-красной помадой, что сделало ее губы менее чувственными, чем раньше.
   - Я была достаточно глупа, чтобы вообразить, что мы можем быть в безопасности, - сказала она.
   'Что ты имеешь в виду?'
   "Мой брат Дитер - вы помните, что вы использовали его личность, когда ездили в Эссен - он даже вступил в нацистскую партию после вашего отъезда, ситуация стала настолько плохой. Мы подумали, что это может помочь нам, если будут какие-то подозрения. Что теперь происходит? Ты убиваешь полицейского и оказываешься здесь с двумя евреями. Чего вы ожидаете от нас?
   - Помогите нам добраться до Швейцарии. Я надеялся доехать до границы, но сейчас не могу пользоваться машиной. Это слишком рискованно. Они явно его ищут.
   - А как вы предлагаете добраться до границы? Тебя будут искать: спрячься в подвал сегодня вечером, но не дольше, пожалуйста. Мне придется отправить сообщение в Берн, но я подожду до завтрашнего вечера, я должен сначала поговорить с Дитером.
   - Почему вы отправляете сообщение Берну?
   - По крайней мере, мы можем сообщить Бэзилу, что ты здесь. У него может быть идея.
  
   ***
  
   - Единственный способ связаться с Майло через этого турагента?
   Эдгар курил одну за другой и сидел рядом с Бэзилом Ремингтоном-Барбером, словно допрашивая его.
   - Это не единственный путь, Эдгар, но, безусловно, самый безопасный. Проблема в том, что сегодня вечер пятницы, а туристическое агентство не открывается до утра понедельника. А пока мы могли бы послать телекс прямо в отель, но это небезопасно. По крайней мере, мы знаем, что Майло дежурит сегодня вечером и в выходные, так что, скорее всего, она будет единственным, кто это увидит.
   Эдгар встал и медленно прошелся по комнате, следуя за ним струйкой сигаретного дыма.
   "Впервые я встретил Генри в августе 1939 года в аэропорту Кройдон. Мне пришлось напомнить себе, что внешность может быть обманчивой, что он мог выглядеть и даже действовать как ничтожество, но в нем явно было нечто большее. Я помню, как сказал, что он был довольно впечатляющим. Никаких намеков, на кого он действительно работал, и была опасность, что мы могли его недооценить. Бог знает, что мы теперь с ним будем делать.
   Ремингтон-Барбер начал было говорить, но Эдгар поднял руку. Я думаю.
   - Какой телексный аппарат вы бы использовали с этого конца?
   - Один из знакомых Рольфа работает в отеле здесь, в Цюрихе. Мы можем передать сообщение через нее сегодня вечером. Боюсь, она открыта, но это необходимо.
   Еще одна пауза, пока Эдгар ходил по комнате, глубоко задумавшись.
   - Ты готов это записать, Бэзил? Скажи Майло, чтобы он сообщил Генри, что он должен покинуть Штутгарт и вернуться в Швейцарию как можно скорее. Он должен прийти сам. Ни при каких обстоятельствах он не должен пытаться увести с собой эту женщину и ее дочь. Ему уже сказали, что мы не Красный Крест. Этот последний бит не является частью сообщения.
  
   ***
  
   Катарина Хох спустилась в подвал рано утром в четверг. Она поняла, что не может выгнать их троих на улицу не только из соображений гуманности. Вероятно, через несколько минут их арестуют, и один из них обязательно что-нибудь скажет об отеле. Она поняла, что ей придется скрывать их, по крайней мере, до тех пор, пока она не поговорит с Дитером.
   В глубине подвала был узкий коридор высотой не более пяти футов. Он вел в помещение за главными котлами, которое использовалось для хранения оборудования. Сейчас он был пуст и редко посещаем. Она провела их троих внутрь. В комнате не было света, стоял прогорклый запах и слышалось беганье мышей. Его спасительной благодатью было то, что он был теплым и безопасным до поры до времени. Как только они оказались внутри, она принесла одеяла и немного еды и сказала им оставаться там до ее следующего визита: она спустится, когда будет безопасно.
   Было 3:30 субботнего утра, прежде чем они в следующий раз увидели ее, держащую фонарик и несущую сумку с едой. Она попросила Генри пойти с ней.
   "Я не могу оставаться долго, на одном из этажей проблема с водопроводом, и мне очень нужно быть рядом, чтобы присмотреть за всем".
   Они были в конце коридора, в основной части подвала.
   - Мы получили известие от Берна. Вам приказано вернуться в Швейцарию.
   'Хороший! Я же говорил тебе, что именно туда мы и хотим пойти.
   "Только ты: сообщение очень ясное. Ты должен вернуться один.
   - Что... и оставить их? Конечно нет, они идут со мной. Что сказал твой брат?
   - По его словам, вас разыскивает полиция на вокзале. У них есть ваши имена, но нет фотографий, что, я полагаю, уже что-то. Машину они, естественно, нашли, а то, что она была так близко к вокзалу, означает, что они думают, что тебя может и не быть в городе, но не в этом дело: как только ты выйдешь из отеля, ты окажешься в опасности. Единственный шанс, что у тебя есть, это чтобы Дитер отвез тебя на юг в воскресенье, потому что у него выходной. Он может получить фургон с железной дороги, так что это должно быть безопасно. Он постарается провести вас как можно ближе к границе. У вас есть шанс, если вы попытаетесь пересечь границу ночью: в одиночку.
   - Но я же сказал тебе, что без Розы и Софии я никуда не пойду.
  
   ***
  
   В следующий раз Эдгар и Ремингтон-Барбер получили известие из Штутгарта утром в понедельник, 31 марта . Майло ночью отправил телекс турагентам в Берн, и на этот раз сообщение было передано быстро.
   - По словам Майло, - сказал Ремингтон-Барбер, следуя за Эдгаром, который расхаживал по комнате. "Генри категорически отказывается покидать подвал отеля без остальных. Дитер появился в воскресенье со своим фургоном, но Генри не сдвинулся с места. Майло и ее брат в отчаянии. Они знают, что не смогут выгнать их из подвала, потому что их троих обязательно поймают в течение нескольких минут. Но она убеждена, что это только вопрос времени, когда кто-нибудь их найдет. Если гестапо не поймало их в другом месте, они решат, что они все еще в Штутгарте, и она опасается, что они обыщут отель.
   - Тогда скажи ей, чтобы она подождала. Держи их в подвале, а мы что-нибудь придумаем. У вас все еще есть этот тайник с немецкими идентичностями?
   "Да, но у меня осталось три, возможно, четыре, которым я могу полностью доверять".
   'Где они?'
   - В сейфе в Берне.
   - Лучше отправить их сюда как можно скорее. А как насчет хороших швейцарских удостоверений, у вас их много?
   - Непроницаемая пара, Эдгар. Я попрошу их прислать их.
   - Насколько вы доверяете Рольфу, Бэзил?
   "Я же говорил вам, он один из наших лучших, без вопросов: из тех парней, с которыми вы хотели бы начать игру".
   Это мир Бэзила, подумал Эдгар. Судить о людях по тому, достаточно ли вы им доверяете, чтобы начать с вами спор.
   - А в поезде вы что-то упомянули о том, что он раньше пересекал границу - я имею в виду, в Германию.
   - Да, должно быть, в конце 39-го. Нам нужно было передать немного наличных агенту, которым я руководил во Фрайбурге. Мы отправили Рольфа через горы, и он вернулся тем же путем.
   - Вы бы лучше привели его сюда.
   Когда к ним присоединился Рольф, Эдгар жестом пригласил его сесть. Рольф был лишь немного ниже Эдгара. Он был стройным и бодрым, из тех людей, которые всегда в движении, но скорее энергично, чем нервно. И со своими светлыми волосами и голубыми глазами он был гораздо ближе к арийскому идеалу, чем его соотечественник-австриец Адольф Гитлер. Несомненная внешность Рольфа была омрачена одной особенностью: большими оттопыренными ушами, придававшими ему несколько комичный вид. На его лице всегда была приятная улыбка, как и сейчас.
   - Я так понимаю, вы знакомы с Германией, Рольф?
   - Я был много раз, хотя, конечно, не в последнее время.
   - И извините, что спрашиваю, а вы там говорите как австриец?
   "Хороший вопрос: я могу говорить как швейцарец, когда нахожусь в Швейцарии, как австриец в Австрии и как немец, когда нахожусь в Германии. Я подавляю свой венский акцент в Германии, он слишком характерен. Почему ты спрашиваешь?'
   - Потому что мы с тобой собираемся в Германию.
   К удивлению Эдгара, улыбка Рольфа стала шире, чем прежде.
  
   ***
  
   Они пересекли границу поздно утром во вторник, 1 апреля . Немецкие документы, удостоверяющие личность, прибыли из Берна поздно вечером в понедельник, и еще один контакт Рольфа работал всю ночь, чтобы превратить Эдгара и Рольфа в безупречных граждан Германии. Рольф Эдер стал Людвигом Куном , инженером из Ландсхута, к северу от Мюнхена. Эдгар стал Карлом Альбрехтом, бизнесменом из Ганновера, города, с которым он был не только знаком после того, как провел там год в университете, но и для которого он мог правильно говорить с акцентом.
   "Надеюсь, на этого вашего парня можно положиться", - сказал Эдгар, когда они ехали из Цюриха к озеру Констанц. И Рольф, и Бэзил Ремингтон-Барбер переглянулись, не зная, кому ответить.
   - Все, что я могу сказать, - он еще ни разу нас не подвел, - сказал Ремингтон-Барбер.
   - А сколько раз вы его использовали?
   Долгая пауза.
   'Один раз.'
   Эдгар ничего не сказал, но медленно покачал головой.
   - В ближайшее время он - наш единственный вариант, - сказал Рольф. "Мы платим ему большие деньги, и он подвергается огромному риску".
   Они свернули с главной дороги между городками Роршах и Арбон, и через некоторое время дорога, по которой они шли, зашла в тупик, и они оказались в окружении деревьев, сквозь которые едва проглядывало озеро. Они подождали пять минут, и как только Ремингтон-Барбер убедился, что за ними не следят и за ними не наблюдают, они двинулись через небольшой лес. Когда они вышли, то оказались у небольшой пристани, о которую высоко плескалась черная вода озера, и были отчетливо видны береговые линии Германии и Австрии. Рольф достал из куртки бинокль и оглядел озеро. Он передал бинокль Эдгару и указал на маленькую фигурку посреди воды.
   'Это ее. Она будет у нас минут через 15. Мы подождем среди деревьев, пока она не придет.
   Двадцать минут спустя рыбацкая лодка подошла к пристани, и трое мужчин карабкались по ней. Шкипер, у которого было сильно загорелое лицо и густые усы, схватил толстый конверт, который протянул ему Ремингтон-Барбер. Он жестом пригласил Рольфа и Эдгара спуститься под палубу, где, несмотря на шум работающего на холостом ходу двигателя, они могли слышать разговор, идущий над ними.
   - Не беспокойтесь, Поль, все здесь: швейцарские франки и рейхсмарки.
   - А эти двое... они ведь не доставят неприятностей?
   'Конечно нет.'
   - И вы обещаете мне, что они не евреи.
   - Ты сошел с ума, Пол? Какие евреи захотят бежать из Швейцарии в Германию?
   - Те, у кого там спрятаны деньги. Знаете, они до сих пор контролируют многие предприятия.
   - Нет, Пол, уверяю вас, они не евреи. Вам лучше двигаться дальше. Твой брат знает, что делать? Не забывай, поэтому мы так много тебе платим. Это на весь путь.
   - Не волнуйся, он знает, что делать. Вы получаете нас по дешевке. Я подумываю поднять цену.
   Когда лодка оторвалась от пристани и устремилась в основное озеро, Эдгар понял, что они не попрощались должным образом с Ремингтон-Барбер, что, вероятно, было даже к лучшему. Отправка агентов на вражескую территорию всегда была худшей частью работы, мало чем отличавшейся от вынесения смертного приговора.
   Они оставались в трюме на протяжении всей переправы. Они ненадолго заметили двух других членов экипажа, мальчика, который выглядел так, будто он должен быть в школе, и гигантского человека, который постоянно улыбался и, казалось, общался с помощью языка жестов.
   - Нам пока везло сегодня, - сказал шкипер, когда на минуту спустился в трюм. - Все швейцарские и немецкие патрульные катера стоят возле Констанца на другом конце озера - там был какой-то скандал из-за прав на рыбную ловлю. Австрийцы ленивы: сейчас они выпускают по одному патрульному катеру в день и, похоже, предпочитают оставаться в районе Брегенца. Рядом с Нонненхорном есть небольшая пристань - там будет ждать Йоханнес со своим грузовиком. Если все чисто, мы остановимся там. Если нет, мы продолжим путь в порт и высадим вас из лодки позже, когда будет тихо.
   На первом проходе должен был быть сигнал, все было хорошо, потому что лодка вдруг сбавила ход и резко повернула к берегу. Как только лодка была привязана, их вызвали на палубу, где к шкиперу присоединился человек, похожий на его близнеца. Йоханнес . После быстрого рукопожатия их повели на узкую дорогу и засадили в ожидавший там фургон. Между ящиками с рыбой хватило места только для них двоих. Оказавшись за рулем, Йоханнес обернулся. "Я не могу притворяться, что это будет что-то иное, кроме как очень неудобное путешествие, но я доставлю вас в Мюнхен вовремя, не волнуйтесь. И все будет хорошо, если нас остановят: все мои документы в порядке. Вы остановились в отеле Bayerischer Hof, да?
   - Я, - сказал Эдгар. "Мой друг остановился в домике поменьше у вокзала".
  
   ***
  
   Они прибыли в Мюнхен незадолго до пяти часов, и во время путешествия Эдгар и Рольф обсуждали свои планы. У них не будет контакта друг с другом, пока они будут в Мюнхене или по пути в Штутгарт, поэтому, если одного поймают, есть шанс, что другой успеет.
   "Я не очень понимаю, почему мы выбираем эту дорогу в Штутгарт: вряд ли это самый прямой путь", - сказал Рольф.
   - Верно, но когда мы прибудем в Штутгарт, это будут путешественники из Мюнхена. Это должно сделать нас гораздо менее подозрительными.
   Йоханнес высадил Рольфа и Эдгара в переулке возле Центрального железнодорожного вокзала Мюнхена . Это было всего в двух шагах от привокзальной гостиницы, где должен был остановиться австриец, и для Эдгара десять минут ходьбы до "Байеришер Хоф" на Променадеплац не только означали, что он не увидит, как он выходит из фургона, доставляющего рыбу в отель, но и также дал ему возможность немного подышать свежим воздухом и дать шанс испариться запаху фургона.
   В среду утром оба мужчины ехали восьмичасовым поездом из Мюнхена в Штутгарт. Они стояли близко друг к другу в вестибюле главного вокзала, как и было условлено, но не обменялись ни словом и не встретились взглядами. Оба несли небольшой чемодан в левой руке и шляпы в правой, сигнал был в порядке. Они купили места в противоположных концах одного и того же вагона, чтобы заметить проблемы, но путь был простым. Их документы проверяли при посадке в поезд и один раз во время поездки после остановки в Аугсбурге, но каждый раз охранники, казалось, все больше беспокоились о том, что их билеты были в порядке.
   Оба мужчины купили экземпляры Münchner Neueste Nachrichten того дня и позаботились о том, чтобы их заметили по прибытии в Штутгарт, где безопасность была гораздо более заметной. Их документы были проверены, но ни один из мужчин не был вытащен из очереди для досмотра их сумок. Они поехали разными путями к отелю "Виктория", Эдгар прибыл через 15 минут после Рольфа.
   Майло зарезервировал комнаты для двух мужчин рядом друг с другом на втором этаже и прямо через коридор от черной лестницы, ведущей в подвал отеля. В конверте, приклеенном скотчем к нижней части шкафа в комнате Рольфа, был спрятан ключ от подвала и записка о том, где найти Генри, Розу и Софию. Было 1:30 дня, когда Эдгар сообразил, что постучать в дверь Рольфа будет безопасно. Двое мужчин стояли в крохотной ванной, кран работал, чтобы замаскировать их голоса.
   - У тебя есть ключ?
   Рольф помахал ею перед Эдгаром. - Она говорит, что они прячутся в комнате в задней части подвала - вот, она нарисовала карту. Рольф передал листок бумаги Эдгару.
   "Мне не нравится тот факт, что она пошла на такой риск, изложив это на бумаге".
   - Что еще она собиралась делать? Тебе нужно решить, когда мы спустимся и спустимся вместе?
   - Просто дайте мне еще раз взглянуть на эту записку. Эдгар внимательно прочитал его, кивая головой, составляя план. "Она говорит, что придет на дежурство сегодня в 11 часов вечера, и мы должны ждать в наших комнатах. Она подойдет к нам между 11.30 и полуночью, видимо. Я не думаю, что мы можем рисковать и ждать до тех пор, они здесь уже почти неделю. У вас есть новые документы, удостоверяющие личность Генри?
   Рольф указал на свой маленький чемодан.
   'Хороший. Позволь мне рассказать тебе план, а потом ты спустишься и приведешь сюда Хантера.
   Рольф был впечатлен планом Эдгара; это было не без значительного риска и потребовало бы стальных нервов, но это было умно. Затем он вышел из комнаты и спустился по черной лестнице, ведущей в подвал. Ему потребовалось десять минут, чтобы убедиться, что все чисто, а затем пройти в комнату, спрятанную за котлом. Когда Роза услышала его, она вскрикнула от страха.
   "Это я, Генри: Рольф. Ты помнишь меня по Цюриху?
   Генри схватил Рольфа за руки.
   "Все в порядке, Роза, не плачь, София. Рольф друг. Он пришел спасти нас. Ты здесь один, Рольф... Когда мы можем уйти?
   Роза зажгла в комнате свечу, и Рольф огляделся в тусклом свете. Там было тесно, ржавое оборудование у стен, одеяла и старый матрац на полу. Жара была угнетающей и стоял неприятный запах.
   - Да, у нас есть план, не волнуйся. Сначала ты должен пойти со мной, Генри, всего на несколько минут - не волнуйся, Роза, он ненадолго.
  
   ***
  
   В ванной Рольфа было достаточно места только для того, чтобы трое мужчин стояли более или менее плечом к плечу, а это означало, что Эдгар и Генри стояли лицом друг к другу. Когда Эдгар, наконец, заговорил, после того как он некоторое время разглядывал Генри с насмешкой на лице, его голос едва слышно перекрывал шум крана.
   - Хоть я и разумный человек, Генри, и готов дать вам презумпцию невиновности, я изо всех сил пытаюсь понять, как вы можете придумать удовлетворительное объяснение всему этому.
   - За что, Эдгар?
   Эдгар медленно приближался к Генри, сжимая и разжимая кулаки.
   'Для чего? Ты должен был вылететь из Берлина в Цюрих в прошлый вторник утром, а потом встретиться со мной и Бэзилом в Женеве. Что случилось?'
   Смущенная улыбка на лице Генри и пожимание плечами. Что я могу сказать?
   "Я немного нарушил правила и решил одновременно спасти Розу и Софию. Я думал, что если я это сделаю, то Гюнтер Рейнхарт будет лучше относиться к нам и предоставит нам больше информации.
   - О, правда, Генри? Я никогда не считал себя особенно наивным, но я был бы граничит с поддающимся проверке, если бы поверил хоть одному слову из того, что вы говорите. Вы выставили себя рыцарем в сияющих доспехах, спасающим девицу, попавшую в беду...
   - Я думал, что ничего страшного... - Генри неловко поерзал, его лицо покраснело.
   'Никакого вреда?' Голос Эдгара на долю секунды повысился, прежде чем Рольф толкнул его локтем. - Вы поставили под угрозу эту миссию, целью которой - если вы забыли - было забрать документ у Хьюго и доставить его в Швейцарию. У вас есть этот документ?
   Генри кашлянул и отошел от Эдгара как можно дальше.
   'Боюсь, что нет. Я знаю, что это прозвучит ужасно, Эдгар, но после того, как мы покинули Берлин, меня осенило, что есть вероятность, что нас могут поймать. Я подумал, что самое худшее, что может произойти с британской точки зрения, это то, что документы попадут в руки немцев, поэтому я их сжег".
   'Где?'
   - В каком-то лесу, где мы прятались во вторник ночью. Мне очень жаль, я знаю, что провалил свою миссию, но я чувствовал, что альтернатива будет намного хуже.
   Эдгар обернулся и посмотрел на замерзшее окно. - Иисусе Христе, - только и смог он сказать.
   - Нам нужно вернуть вас в Швейцарию как можно скорее. Мы не можем рисковать тем, что вас поймают немцы, как бы заманчиво это ни было в некоторых отношениях. Бог знает, что бы вы сказали в гестапо...
   "Теперь посмотри сюда, Эдгар..."
   - Нет, ты посмотри сюда, Хантер. Мы с Рольфом рискуем жизнью, пытаясь спасти вас. По крайней мере, вы можете сотрудничать, понимаете?
   - Буду, но я не уеду без Розы и Софии. Я непреклонен в этом".
   - Так мне сказали, и мы это понимаем. Мы их тоже вытащим, не волнуйтесь, у нас все получилось. У нас есть очень хорошие немецкие документы, удостоверяющие личность: ваша фотография и все такое. У нас также есть новые швейцарские документы, так как вы вряд ли сможете вернуться как Анри Гессе после всего того шума, который вы подняли.
   - А как же Роза и София?
   - У нас есть документы и на них, но вы не можете уйти вместе, так как они будут искать вас троих. Если вы путешествуете отдельно, это будет менее заметно. Вы уедете первым с Рольфом и сядете на поезд в Швейцарию: ваши документы достаточно хороши, чтобы рисковать в таком путешествии. Мы не можем допустить, чтобы Розу и Софию остановили и допросили, так что я сам отвезу их к границе.
   Генри уставился на Эдгара, его лицо было полно скептицизма.
   - Ты правда уверен, что это сработает?
   - Это лучший способ, Генри, поверь мне. Дитер разбирает машину: мы сможем спрятать Софию под заднее сиденье, а мы с Розой будем выглядеть как супружеская пара".
   - Но как я могу быть уверен, что вы последуете за мной?
   - Вряд ли я останусь в Штутгарте, не так ли?
   - Ты обещаешь мне этого Эдгара - жизнью: что ты выведешь с собой Розу и Софию?
   - Обещаю тебе, Генри. Ты можешь доверять мне. Теперь нам нужно двигаться быстро. Вы с Рольфом должны уехать сегодня днем. Дитер привезет машину сегодня вечером, так что утром я поеду с Розой и Софией. Если все будет хорошо, мы встретимся в Цюрихе завтра или в пятницу.
  
   Рольф проводил Генри обратно в подвал, где объяснил ситуацию Розе. Он мог сказать, что Генри было не по себе, он держал голову в руках и продолжал трясти ею. Когда Рольф все объяснил, Генри повернулся к Розе.
   'Что вы думаете?'
   'Я не уверен, что ты имеешь в виду?'
   - Должны ли мы согласиться с этим, сделать, как они просят?
   'Что еще мы можем сделать? Они правы: втроем мы никогда не доберемся до границы в одиночку, не говоря уже о том, чтобы пересечь ее. Мы также не можем оставаться здесь: это только вопрос времени, когда нас поймают. Мы должны сделать так, как предлагают ваши друзья.
   Было короткое прощание, которое поспешил Рольф. Через несколько минут они с Генри снова были в спальне Рольфа.
   - Без четверти три, - сказал Эдгар. - Поезд из Штутгарта отходит в 3.30, он последний сегодня пересекает границу. Вы с Рольфом поймаете это, но сначала вам нужно побриться, принять ванну и переодеться: вы выглядите грязно и пахнете так, как будто вы не мылись должным образом несколько дней. Тебе лучше раздеться здесь, пока Рольф намоет тебе ванну.
   Как только Генри вошел в ванную, Эдгар настойчиво прошептал Рольфу. Австриец встал у двери ванной, пока Эдгар лихорадочно обыскивал одежду и чемодан Генри. Ему потребовалось пять минут, прежде чем он нашел то, что искал. Затем он аккуратно установил все на место, как нашел, и подозвал Рольфа. Через дверь в ванную они могли слышать звук плескания. Эдгар держал в руках три листа коричневой бумаги с немецким шрифтом.
   "Отчет Ростока!" - объявил он, торжествующе размахивая им перед Рольфом. - Он почему-то вынул его из конверта.
   'Ты уверен?' - прошептал Рольф.
   - Конечно, я уверен: я видел его в Лондоне, - ответил Эдгар.
   'Где это было?'
   Эдгар держал пару толстых темных брюк. - Смотри, под подкладкой - вот почему я заставил его раздеться здесь, чтобы проверить его одежду.
   - Но как ты узнал, что он у него есть? Он сказал нам, что сжег его.
   - Говорите тише, Рольф. Когда я разговаривал с Бэзилом на днях, я сказал ему, как легко можно недооценить Генри. Я просто не поверил тому, что он нам сказал, и мое чутье было верным: возможно, он и приступил к этой безумной миссии по спасению Розы и Софии, но, несмотря ни на что, он не мог рисковать расстроить своих советских хозяев, не доставив этот отчет обратно в их. Тем больше причин вернуть его в Цюрих как можно скорее.
   Через дверь ванной донесся хлюпающий звук Генри, вылезающего из ванны.
   - Ты надолго? - спросил Эдгар, аккуратно возвращая конверт.
   - Пять минут, больше не обещаю.
   - И что мне с ним делать, когда мы приедем в Цюрих? - прошептал Рольф.
   - Засели его в гостиницу, одну из самых маленьких возле станции. Скажи ему оставаться там, пока ты не свяжешься с Бэзилом. Тогда оставь его, убедись, что он какое-то время думает, что он один. Пусть один из ваших ребят будет караулить, но очень важно, чтобы его оставили в покое.
   - Сейчас ненадолго - не возражаете, если я использую оба полотенца?
   Эдгар заверил его, что может использовать столько полотенец, сколько пожелает.
  
   ***
  
  
   Глава 27: Штутгарт, апрель 1941 г.
  
   Из окна своей комнаты Эдгар наблюдал за Рольфом и Генри, когда они выходили из отеля, оба казались расслабленными и болтали. Они производили впечатление дружелюбных коллег: небольшая группа мужчин в черной форме Ваффен СС шла им навстречу, но ни один из агентов не колебался в шаге, и эсэсовцы вежливо расступились, пропуская двух мужчин. на сквозной. Эдгар продолжал смотреть, как пара шла по Фридрихштрассе к вокзалу, постепенно исчезая точками вдали.
   В этот вечер ему придется остаться в отеле. Рольф - Людвиг Кюн - объяснил портье, что его вызвали обратно в Ландсхут. Так неудобно, извините. Я настаиваю на оплате моей комнаты.
   Эдгар незаметно наблюдал за этим, просматривая ближайшую доску объявлений. Администратор настаивала, что в этом нет необходимости ("такие вещи случаются, герр Кюн") , но Эдгар знал, что если два гостя выселятся в течение нескольких часов после прибытия, это может вызвать подозрения. В любом случае ему нужно было увидеть Майло. Он останется на ночь и ускользнет утром: впереди гончих, если повезет.
   Эдгар рано поел в богато украшенной, но почти пустынной столовой отеля и удалился в свою комнату. Он подождет, пока Майло не придет на дежурство в 11 часов.
  
   ***
  
   Поскольку он находился в своей комнате на втором этаже с восьми часов, Эдгар не знал, что происходит под ним.
   Полиция появилась в девять: управляющего попросили собрать всех сотрудников в кабинете. Они хотели знать, останавливалась ли в отеле семья из трех человек - мужчина и женщина в возрасте около тридцати лет и девочка, возможно, четырех или пяти лет. К сожалению, как сообщили им в полиции , у них не было фотографий, но были имена и описания. Пожалуйста, подумайте осторожно; помните, что они, вероятно, использовали разные имена. Мужчина швейцарец; женщина и ребенок - евреи. Не исключено, что они расстались.
   Они передавали листы с именами и описаниями на них. Их никто не узнал. Но в глубине комнаты стоял молодой ночной портье, только что пришедший на дежурство. Он уставился на лист; крепко сжал его в надежде, что никто не заметит, как трясутся его руки. Он посмотрел вверх и вокруг комнаты, затем снова на лист бумаги, надеясь, что неправильно прочитал имя на нем в первый раз, когда взглянул на него. Оно все еще было там: "Анри Гессе, Швейцария". А затем описание: несомненно, это описание человека, который объявился за неделю до того, как попросил о встрече с Катариной Хох.
   Хотя он ничего не сказал об этом в то время, портье подумал, что в этой ситуации есть что-то странное. Когда фройлен Хох отвела этого человека в кабинет далеко от стойки регистрации, он проверил кассу. В отеле Hesse никого не было. Не его дело было говорить что-либо фройлен Хох, и до сих пор он не думал об этом.
   - Вы все уверены, что не встречали этих людей, этих преступников? Дежурный полицейский выглядел так, как будто торопился. "Нам нужно двигаться дальше, вы знаете, не единственный отель в Штутгарте. Посмотрите еще раз, но помните: утаивание информации от властей - серьезное преступление".
   В конце месяца портье покидал гостиницу, ему пора было идти в армию. Что сказал ему отец еще до начала войны? Пригни голову. Не вмешивайся. Не выражайте свое мнение, никогда не вызывайтесь добровольно и делайте то, что вам говорят.
   Это было его инстинктом - опустить голову и ничего не говорить. Но что тогда произойдет, если они поймают этого человека и узнают, что он разговаривал с ним той ночью и не упомянул об этом? Серьезное преступление.
   Полиция решила, что они не получат помощи от персонала "Виктории", и приказала им вернуться к работе. Один из офицеров прошел мимо него, когда он выходил из комнаты.
   - Пожалуйста, могу я переговорить с вами, сэр?
   - Это связано с этим делом?
   - Думаю, да.
   Офицер подозвал одного из своих коллег, и двое полицейских отвели ночного портье в тихий уголок. 'Расскажи нам.'
   - Не знаю, насколько это важно, сэр, но неделю назад я дежурил в приемной. Где-то после полуночи в приемной появился джентльмен и спросил, дежурит ли Катарина Хох.
   'Кто она?'
   - Она ночной администратор.
   - Он сказал, что его зовут Гессе, он из Швейцарии. Я спросил его, в какой комнате он остановился, но прежде, чем он успел сказать мне, фрейлейн Хох появилась из своего кабинета позади меня и поприветствовала мужчину, которого она, казалось, знала. Затем она повела его по отдельному коридору в кабинет далеко от стойки регистрации.
   - Какой это был день?
   - Среда, так что на самом деле это было рано утром в четверг.
   - Вы видели описание этого человека; соответствует ли он тому человеку, которого вы видели?
   - Очень похоже, сэр.
   - И что произошло после этого?
   "Должно быть, он какое-то время был с фройляйн Хох - больше я его не видел".
   - И он все еще остается здесь?
   - Ну, это странно, сэр. Я проверил его имя в реестре, и не было никаких записей о том, что он оставался здесь в ту ночь.
   Офицер дал знак другим полицейским, которые были с ним, подождать. Он ласково разговаривал с молодым носильщиком, который выглядел испуганным. - Мы не гестапо, знаешь ли!
   - А фройляйн Хох - когда она в следующий раз дежурит?
   Швейцар взглянул на свои часы, те , что бабушка и дедушка купили ему на прошлый день рождения. - Всего через час, сэр, в 11 часов.
  
   ***
  
   Эдгар провел вечер в своей комнате, то отдыхая на кровати, то почти расслабляясь, то вставая и прохаживаясь, выглядывая на улицу сквозь плотные шторы или останавливаясь у двери на случай, если кто-нибудь подойдет.
   Он заметил большую активность под своим окном, подъезжающие машины и людей, входящих в отель, и изрядное количество разговоров. Этого, решил он, можно было ожидать от шумного отеля в центре города, и в любом случае он не собирался выглядывать из окна и привлекать к себе внимание. Он подождет в своей комнате, пока Майло не придет, как она и обещала. Он терпеливо ждал, даже когда прошло 11.30, а вскоре и полночь. Кто знает, насколько она занята? Еще полчаса.
   К половине первого ее не было видно, когда он позволил себе как можно тише открыть дверь и оглядеть коридор. Там было пусто, и на полу не было записки. Опоздание на час беспокоило, этого нельзя было отрицать. Эдгар стоял спиной к двери, осматривая комнату. Он попытался представить, как бы это выглядело, если бы кто-то вошёл, чтобы расспросить его. Это выглядело довольно обычно, но его больше беспокоила его фальшивая личность. Бумаги для Карла Альбрехта из Ганновера были достаточно хороши, но он не был уверен, как долго сможет поддерживать свою историю, если кто-нибудь заподозрит его.
   К часу он решил спуститься на прием. Он спрашивал, есть ли у них аспирин от головной боли. Почему-то не смог дозвониться!
   Он спустился по главной лестнице к стойке регистрации. Он открыл стеклянные двери на лестничную площадку, прежде чем последний лестничный пролет спустился к вестибюлю, но его оттолкнул пробежавший мимо полицейский в форме. Эдгар сделал паузу, а затем медленно направился к лестнице, едва заглянув в вестибюль, все еще скрываясь в тени лестничной площадки. Район был переполнен полицией и гестапо, а посреди них была молодая женщина. Она возвышалась над мужчиной в плохо сидящем костюме, который стоял перед ней.
   - Фрейлейн Хох, вы два часа отказывались дать удовлетворительное объяснение, почему этот герр Гессе пришел к вам.
   - Послушай, я тебе постоянно говорю, почему ты мне не веришь? Она звучала раздраженно - именно так, как Эдгар и ожидал от нее в подобных обстоятельствах. Не ведите себя оборонительно: чем агрессивнее вы ведете себя, тем больше вам могут поверить. - Я ничего о нем не знаю. Он был гостем, который останавливался здесь в прошлом году. Он попросил меня о встрече, потому что остановился в отеле "Марквардт" на Шлоссплац и хотел посмотреть, сможет ли он перевестись сюда, но не хотел поднимать по этому поводу шумиху.
   'В полночь?' Невысокий мужчина в плохо сидящем костюме выглядел сбитым с толку, не зная, верить ли ей. Эдгар сделал шаг назад в тень. Теперь он едва мог видеть, что происходит, но все еще мог отчетливо слышать.
   - Очень хорошо, - сказал мужчина. - Оставайтесь в своем кабинете, фройлен Хох. Оберг, закрой отель; убедитесь, что на каждом этаже есть охранники. Никто не входит и не выходит. Утром первым делом тщательно обыщем это место.
  
   ***
  
   Эдгар прокрался обратно в свою комнату на втором этаже. Они явно знали, что Хантер был в отеле, но он понятия не имел, как. Были ли Генри и Рольфа арестованы до того, как они добрались до границы? Если бы это было так, то, возможно, Хантер не только рассказал бы им о том, что находится в отеле "Виктория" в Штутгарте, но и сказал бы что-нибудь о нем - но тогда, если это так, они скорее искали бы его сейчас. чем ждать утра.
   Эдгар пошел в ванную, разделся и умылся холодной водой. Размышления о том, что могло произойти, просто мешали ему думать о более важных вещах: что делать сейчас. Он переоделся в пижаму и откинул простыни и одеяла на кровати: если они действительно пришли в его комнату, это должно было выглядеть так, как будто он спал.
   Теперь не могло быть и речи о том, чтобы он спустился в подвал, даже чтобы предупредить Розу. В чем смысл? Если Роза не услышала шум и не решила бежать, утром их найдут.
   Эдгар засыпал в течение ночи сериями по 15-20 минут. Каждый раз, просыпаясь, он неподвижно лежал в постели, прислушиваясь к малейшему намеку на звук. Потом медленно скатывался с кровати и полз по полу к двери. Лежа плашмя, он мог смотреть сквозь дюймовую щель на дне, но ни разу не увидел никого возле своей комнаты.
   В шесть часов он решил, что не может рисковать снова заснуть. Он решил, что семь часов - это самое раннее время, когда он может покинуть отель, не выглядя подозрительно рано. Он проверил свой маленький кейс. В нем не было ничего, что могло бы его выдать, кроме его швейцарских документов, и они были так искусно спрятаны в подкладке, что их невозможно было обыскать. В семь часов он в последний раз проверил комнату, опустошил все карманы, просмотрел свои бумаги, кажется, в сотый раз, и вышел из комнаты.
   Вестибюль начал заполняться полицией и гестапо: было очевидно, что начался обыск. Вокруг раздавался звук хлопающих дверей и тяжелое движение сапог по коридорам и комнатам.
   'Могу я помочь вам, сэр?' Это был управляющий, лицо его было бледным и осунувшимся, пальцы нервно переплетались. Рядом с ним стоял еще один мужчина, скрестив руки на груди и оглядывая Эдгара с ног до головы.
   - Да, - сказал Эдгар, кладя ключ от номера на стол перед управляющим. - Я хочу проверить, пожалуйста. Могу я рассчитаться?
   "Конечно, сэр", - сказал управляющий, просматривая гостиничный журнал. 'Ваше имя, пожалуйста?'
   "Карл Альбрехт".
   - Я вижу, из Ганновера.
   - Вы сейчас возвращаетесь в Ганновер? Это был другой мужчина. Говоря это, он шагнул вперед, протягивая свой гестаповский значок. - Ваши документы, пожалуйста.
   Эдгар передал бумаги Карлу Альбрехту. Гестаповец внимательно посмотрел на них. - Пожалуйста, не могли бы вы подтвердить свой адрес? Эдгар процитировал его, надеясь, что не преувеличивает свой ганноверский акцент. Другой мужчина посмотрел на реестр, который все еще держал менеджер. - Тогда просто короткий визит?
   'Верно. К счастью, мои дела здесь шли хорошо. Теперь он собирается расспросить меня об этом деле . Эдгар взглянул на часы.
   - Вы спешите, герр Альбрехт?
   "Ну, есть поезд во Франкфурт в 7:30, и я хотел бы успеть, если это вообще возможно; у него хорошее сообщение с Ганновером.
   'Верно. Иди сюда, и я рассмотрю твое дело.
   Эдгар подошел к столику рядом с регистрационной стойкой. Когда он поставил чемодан на стол, справа от него послышался шум. Сначала это был просто крик, затем шум бегущих людей, а затем еще больше криков.
   - Быстро, мы нашли их! Это был милиционер, пробежавший мимо стойки регистрации. Гестаповец, который собирался обыскать Эдгара, огляделся, явно желая присоединиться к нему. Он порылся в чемодане Эдгара, большую часть времени глядя в сторону, откуда доносился шум.
   - Опустошите карманы, быстро.
   Эдгар выложил содержимое карманов на стол. Мужчина перетасовал их, ему было трудно скрыть свою поспешность. Шум приближался. Эдгар обернулся как раз вовремя, чтобы увидеть женщину и молодую девушку, которых грубо тащили через приемную; они оба моргали и выглядели испуганными. Роза и София. Нашедшие их полицейские и гестаповцы остановили их перед приемной. Они были всего в нескольких ярдах от Эдгара. Он обернулся и посмотрел на гестаповца.
   - Могу я уйти сейчас?
   Другой мужчина уже вышел из-за стола. - Да, да. Идти.'
   Старший офицер и коротышка в плохо сидящем костюме подошли к Розе и ее дочери.
   - Мы нашли их прячущимися в комнате в глубине подвала, сэр.
   - А мужчина?
   - Это были только они, сэр.
   - Вы уверены?
   - Да, но мы продолжаем обыск в подвале.
   - Мы должны обыскать каждый дюйм этого убогого отеля. Как вас зовут?'
   Роза вцепилась в Софью, но мужчина утащил ребенка. Когда он это сделал, игрушечный кролик, которого держала маленькая девочка, упал на пол. Полицейский оттолкнул его ногой.
   Койфер из Франкфурта. У меня есть документы. Это моя дочь Гизела.
   Офицер гестапо протянул руку за бумагами. Он посмотрел на них и фыркнул, передав их коллеге.
   'Шутка! Даже не хорошие подделки - фотографии совсем на вас не похожи! Ты, маленькая девочка. Как вас зовут? Ну давай же!'
   Он склонился перед Софией, положив руки на колени. Глаза Софии расширились от страха, когда она попыталась посмотреть на мать.
   - Давай, твое имя!
   'Я не знаю.' Слезы текли по ее лицу.
   - Ты не знаешь! Какая девушка не знает своего имени, а? Это София, не так ли? София Стерн?
   - Да, - сказала она с облегчением. Эдгар не торопился собирать все, что вынул из карманов, и складывать обратно. Они все еще искали Генри: должно быть, он все-таки ушел.
   - Итак, - сказал гестаповец, стоя прямо перед Розой. Когда он кричал, его слюна покрыла ее лицо. "Если это София Стерн, то вы, должно быть, Роза Стерн. Я рад тебя видеть.' Роза ничего не сказала.
   - Где швейцарец?
   'Я не знаю.'
   - Он был здесь с вами?
   Она кивнула. - Да, но он ушел.
   'Когда?'
   'Вчерашний день.'
   'Куда он делся.'
   'Я не знаю.'
   - Он был один?
   После долгой паузы Роза ответила.
   'Да.'
   Офицер гестапо так сильно ударил Розу, что Эдгар услышал хруст кости. Уходи сейчас же, иди, показывал милиционер. Идти. Не твое дело.
   - Я ничего тебе не скажу. Голос Розы был вызывающим, даже уверенным.
   - Я думаю, теперь вы можете!
   Эдгар поправил пальто и направился к двери. Он обернулся и увидел, что гестаповец держит револьвер у головы Софии, дуло зарылось в густые волосы девушки. Один офицер отступил назад, а другой протянул руку, словно пытаясь удержать человека с ружьем.
   - Скажи мне, где именно он и кто тебе помогает!
   - Но я не знаю. Роза казалась запаникованной, больше не дерзкой.
   Поскольку он держал револьвер прямо у головы Софии, ни звук выстрела, ни его эхо не были такими громкими, как ожидал Эдгар, особенно в относительно ограниченном пространстве. Затем наступила тишина. Эдгар подошел ближе к выходу из отеля, не уверенный, что сможет избежать тошноты. Он заметил испуганное выражение лица полицейского и широкие ухмылки на лицах других. Затем раздался крик. Сначала это было сдержанно, словно кто-то звал издалека. К тому времени, как Эдгар добрался до входа в отель, он превратился в вой, так что шумные люди на улице останавливались, чтобы посмотреть, что это было.
   Он свернул на Фридрихштрассе, остановился, чтобы прийти в себя, прежде чем ускорить шаг к вокзалу. С каждым шагом, удалявшим его от отеля, крик становился все громче. Он свернул в небольшой переулок, присел за большим мусорным баком, и его вырвало. Шум заглушил крик, но не более чем на секунду или две. Он подождал минуту и поспешил на станцию.
   Во время короткой прогулки внутри Эдгара что-то умерло. Он почувствовал, как на его глаза навернулись слезы, и низко надвинул шляпу, чтобы скрыть их. Он никогда не испытывал ничего столь же ужасного, как это, и был совершенно не готов к такому удару. Он продолжал слышать крик еще долго после того, как вошел на станцию, шум поездов не мог его заглушить. Крик все еще звенел у него в ушах, когда он попросил у клерка билет; он слышал это сквозь шум поезда, который вез его на юг.
   Это был последний звук, который он услышал, выскользнув из Германии той ночью, и первый звук, который он услышал, когда въехал в Швейцарию.
  
   ***
  
  
   Глава 28 : Цюрих, апрель 1941 г.
  
   Эдгар вернулся в Цюрих утром в пятницу, 4 апреля .
   Он выехал из Штутгарта накануне утром, прекрасно осознавая, насколько опасным может быть путешествие, но на протяжении всего путешествия его сопровождало чувство почти сюрреалистической отрешенности, вызванное шоком от увиденного в отеле и последствиями его собственной неспособности что-либо сделать. Был ли это обычный обыск отеля или их предупредили? Если это было последнее, кто мог им сказать?
   Он был вынужден обмануть Генри: он знал, что обещание помочь Розе и Софии сбежать было единственным способом гарантировать, что он покинет отель с Рольфом. Попытка привезти с собой Розу и Софию обратно в Швейцарию всегда была риском, который он просто не мог себе представить; у них никогда не было бы шанса. Даже зайти в подвал, чтобы предупредить их, было бы слишком опасно.
   Но вид хладнокровно расстрелянной маленькой Софии совершенно ошеломил его. На несколько часов его защита была ослаблена, а его обычно острое суждение притупилось. Когда он оглядывался на тот день в последующие месяцы и годы, он понимал, что большую часть времени его мало заботило, что с ним случилось. Дело было не только в Софии: он не хотел размышлять о том, какая судьба ждет Розу, и сомневался, что Майло и ее брат тоже выживут. Насколько он знал, Рольф и Генри, возможно, даже были пойманы в конце концов. Это была настоящая катастрофа, и что больше всего не понравилось бы Лондону, так это возможность того, что русские даже не увидят доклад Ростока. Но несколько часов в тот день это его совершенно не беспокоило.
   Трансовое состояние Эдгара продолжалось, поскольку он нарушил все правила, не сел на первый поезд из Штутгарта. Вместо этого, купив билет, он сел в углу продуваемого сквозняками буфета на вокзале, грыз сосиску и прихлебывая эрзац-кофе, которому позволил остыть. К 8:30 к нему начало медленно возвращаться чувство реальности, поскольку первоначальный шок оттаял, и он начал мыслить более ясно. Рольф и Генри попытались бы пересечь границу после Зингена, и он на всякий случай решил попробовать другой маршрут. Он решил дождаться поезда, который давал ему другие варианты, и в 9:30 сел на поезд, идущий на юг. Поезд был переполнен, в нем было много солдат. Примерно в десяти минутах от Штутгарта мимо него протиснулась женщина, толкаясь вниз по вагону. Даже сзади в ней было что-то знакомое, и, когда она повернулась, чтобы открыть дверь в другом конце вагона, Эдгар мельком увидел ее лицо: не думал ли он, что в этот момент она была в руках гестаповцев? он мог бы поклясться, что это была Катарина Хох.
   Больше он женщину не заметил и вышел из поезда в Тутлингене. Было 11.45, и, согласно расписанию на стене пустынного двора, поезд на Вальдсхут-Тинген отправлялся в 2.20. Вальдсхут-Тинген находился на северном берегу Рейна, а Швейцария - на другом берегу: здесь было бы безопаснее пересечь границу.
   Касса была закрыта, поэтому Эдгар пошел в город и наткнулся на гостиницу. Трактирщик стоял, прислонившись к стойке, явно стараясь никому не обслуживать. Эдгару пришлось встать прямо перед мужчиной и громко кашлянуть, чтобы привлечь его внимание. Когда он соизволил взглянуть на своего нового покупателя, его глаза никогда не переставали моргать.
   'Да?'
   - Я ищу комнату, пожалуйста, всего на пару часов.
   Глаза моргнули быстрее, затем сузились. 'Пару часов? Как вы думаете, что мы за место?
   - Прошу прощения, произошло недоразумение. Я уже давно путешествую и просто ищу место, где можно принять ванну и переодеться перед возвращением домой в Женеву. Я успею на поезд через пару часов.
   Трактирщик наклонился ближе к Эдгару. - Но дорога отсюда до Швейцарии займет у вас всего два часа.
   - Я это понимаю, но потом мне нужно ехать в Монтрё, а значит, я вернусь домой поздно. Послушайте, я буду рад заплатить полную суточную стоимость комнаты, если это поможет.
   Эдгар вытащил из бумажника приличную сумму рейхсмарок и сунул их в руку трактирщика, глаза которого на мгновение перестали моргать. Он коротко улыбнулся, позволив Эдгару мельком увидеть грязно-желтые зубы.
   - Нет проблем, сэр, воспользуйтесь четвертой комнатой. Вот ключ. Могу я послать немного еды?
   Эдгар сказал, что в этом нет необходимости, он поест позже. Оказавшись в комнате, он запер дверь, придвинул к ней стул и поставил свой чемоданчик на кровать. У него ушло десять минут на то, чтобы осторожно размотать подкладку ровно настолько, чтобы вытащить швейцарские бумаги. Теперь это был Марк Рассье из Монтрё. То, что осталось от Карла Альбрехта, было разорвано на мелкие кусочки и сожжено в пепельнице, а обугленные клочки смыты в унитаз. Умывшись и переодевшись, Эдгар вернулся в бар и заказал обед, покинув гостиницу, как только сочтет это целесообразным.
   Поезд в 2.20 прибыл вовремя, чтобы отвезти Марка Рассье в Вальдсхут-Тинген, и прибыл на станцию на севере города в половине пятого. Пожилой полицейский проверил свои швейцарские документы, выходя из участка.
   - Вы едете на автобусе через границу?
   Он спас его от вопроса. 'Да. Когда он уходит?
   'Час: вам нужно будет зарегистрироваться для этого. Они должны проверять всех, кто входит. Подожди там, эти дамы тоже идут.
   Эдгар ждал с двумя женщинами швейцарского происхождения, которые, к счастью, вели себя так же сдержанно, как он и ожидал, особенно когда они поняли, что он говорит по-французски. В 5.30 к вокзалу подъехал шумный синий автобус, к этому времени в зоне ожидания находились еще четыре человека. Подъехала полицейская машина, и молодой офицер в элегантном плаще и кожаных перчатках проверил все документы.
   - Какова была цель вашего визита в Германию, герр Рассье? Мне нужно знать, где вы побывали в Рейхе.
   Эдгар сказался ломаным немцем. Мне жаль; мой немецкий плохой. Вы, наверное, говорите по-французски?
   Он этого не сделал. Одна из швейцарско-немецких дам объяснила офицеру, что это типично. "Они не прилагают никаких усилий: они ожидают, что мы будем говорить по-французски, но вы никогда не слышали, чтобы они говорили по-немецки!"
   Она заговорила с Эдгаром на медленном французском. - Он хочет знать, где вы были в Германии.
   Эдгар пустился в длинный рассказ о путешествии, охватывая всю Германию, насколько мог, и говоря быстро. Дама швейцарско-германского происхождения явно не слишком много поняла из того, что он сказал.
   - Я не совсем уверена, сэр, - сказала она полицейскому. "Они говорят так быстро. Насколько я могу судить, он был в Мюнхене и других местах Баварии. Он говорит, что у него много документов, если хочешь их проверить.
   За ними очередь удлинилась. Офицер снова проверил документы. - А где вы въехали в Германию?
   Эдгар сумел изобразить раздражение и забрал свой паспорт. "Смотрите, здесь написано - Мюнхен; поездом неделю назад.
   'Я понимаю. Вы можете садиться прямо сейчас.
   Было около шести часов, когда автобус отъехал от вокзала, медленно двигаясь по городу и мосту через Рейн. Оказавшись на швейцарской стороне, они подъехали к узкому зданию, где швейцарская полиция проверила их документы. Через полчаса автобус прибыл в Баден. Было семь часов, и он вернулся в Швейцарию, но особого восторга не испытывал.
   "Во сколько следующий автобус до Цюриха?" - спросил он у водителя.
   'Пятнадцать минут восьмого.'
   - И я поймаю его отсюда?
   'Да.' Водитель выключил двигатель и запер замки, желая уехать.
   Эдгар поставил чемодан и устроился на скамейке внутри небольшой автобусной остановки. Водитель тронулся, обернувшись после того, как прошел мимо Эдгара.
   - Я бы не стал слишком устраиваться. Он отправляется в четверть седьмого утра.
  
   ***
  
   Было 8.30 утра пятницы, когда Эдгар медленно пошел через Бастайплац к маленькой квартирке над скобяным магазином. Он думал позвонить Бэзилу Ремингтону-Барберу из Бадена накануне вечером или по прибытии в Цюрих, но передумал. Несколько часов сна в маленькой гостинице в Бадене очистили его разум, и теперь чудовищность того, что произошло, сильно ударила по нему. Ему нужно было время, чтобы обдумать, как объяснить эту катастрофу Лондону: они назвали бы это фиаско, эти люди, чей единственный опыт опасности заключался в том, чтобы увернуться от машин вокруг Трафальгарской площади по пути в свои клубы. Если ему повезет, он, вероятно, окажется в Уэльсе, присматривая за боеприпасами.
   Дверь открыл Ремингтон-Барбер с таким видом, будто увидел привидение. В гостиной за столом сидели Рольф и Генри. Прошло какое-то время, прежде чем кто-то что-то сказал.
   - Что ж, это настоящее воссоединение, - сказал, наконец, Ремингтон-Барбер довольно весело.
   - Когда вы двое прибыли? - спросил Эдгар.
   - Вчера, - сказал Рольф, который теперь подошел к Эдгару и горячо пожимал ему руку. Генри полустоял, полусидел, ничего не говоря и глядя за Эдгара, проверяя, не идет ли кто-нибудь позади него.
   'Гладко?' - спросил Эдгар, снимая шляпу и пальто и бросая их на кресло.
   - Удивительно, - сказал Рольф. "Когда мы прибыли на вокзал в Штутгарте, я увидел, что поезд на Зинген задерживается до четырех часов, но поезд на Ульм отходил почти сразу. Оттуда мы обнаружили, что скоро во Фридрихсхафен отходит еще один поезд. Мы забронировали номер в отеле с видом на озеро и вчера утром сели на автобус в Констанц. Там мы пересекли границу по нашим швейцарским паспортам, а затем сели на поезд до Цюриха".
   - Где они, Эдгар? Генри встал и прошел мимо Эдгара в коридор. Он открыл дверь квартиры, вернулся и подошел к окну, выходящему на Бастайплац.
   - Ты обещал мне, что привезешь с собой Розу и Софию. Где они, черт возьми? Его голос звучал настойчиво, громче и прерывистее, чем обычно.
   Эдгар сделал Рольфу знак стоять у двери. - Садись, Генри. Он подвел его к дивану и усадил, а сам уселся в кресло.
   - Боюсь, их здесь нет. Мне жаль.'
   'Где они?'
   Эдгар колебался: он отрепетировал несколько вариантов ответа на этот неизбежный вопрос и быстро решал, какой из них использовать.
   "Мне очень жаль, Генри, правда... Но они были арестованы до того, как я успел вывести их из отеля. Я...'
   - Арестован кем? Генри встал с дивана и сел только тогда, когда Ремингтон-Барбер повел его вниз, крепко положив ему руку на плечо.
   - Не кричи, - сказал Эдгар. "Я обещаю вам, что я сожалею об этом так же сильно, как и вы, но мне жаль говорить, что это было гестапо. Должно быть, они приехали в отель поздно вечером в среду. Я не знаю, что произошло, но поскольку Майло не связался со мной, я решил спуститься и найти ее около часа ночи. Когда я спускался, я увидел, что ее допрашивают в приемной, и я услышал, как они сказали, что утром собираются обыскать гостиницу. Повсюду была полиция. Я вернулся в свою комнату и оставался там до семи утра. Если бы я мог спуститься в подвал, я бы так и сделал, но каждый раз, когда я выглядывал из двери, коридор патрулировала полиция. Когда я спустилась вниз, чтобы проверить, я увидела, что Розу и Софию уводят".
   - И вы не пытались их предупредить или что-то в этом роде?
   Генри кричал так громко, что Рольф закрыл окна, а Ремингтон-Барбер захлопнула дверь гостиной.
   - Я же говорил тебе, Генри, у меня просто не было шанса, обещаю тебе. Гестапо было повсюду. Я беспокоился, что если я спущусь в подвал, меня поймают, и это предупредит ублюдков, что они начнут искать там внизу. Я...'
   Генри начал плакать. Это началось как тихое рыдание, но через минуту превратилось в неудержимый плач, слезы катились по его щекам. Ремингтон-Барбер неловко стоял перед ним, протягивая носовой платок, а Рольф сел рядом с Генри и обнял его за плечо, но ничто не могло его утешить. Он был убит горем, и все в комнате знали, что нельзя сказать ничего, что могло бы хоть как-то успокоить его.
   Генри не делал ничего, кроме пятиминутного плача. К этому времени Ремингтон-Барбер занял место Эдгара в кресле. Он держал стакан с водой, а в его раскрытой ладони были две большие белые таблетки.
   "Возьми этого старика: они помогут тебе отдохнуть, и когда ты проснешься, у тебя будет более ясная голова". Генри посмотрел на таблетки и принял их по одной. Через пять минут он растянулся на диване и крепко спал. Они подождали еще пять минут, затем отнесли его в спальню, которую Рольф запер снаружи.
   - Он не будет просыпаться большую часть дня.
   - Ну, прежде чем он это сделает, нам нужно кое-что проверить, - сказал Эдгар.
   Они высыпали все вещи Генри на пол и тщательно обыскали их, уделив особое внимание брюкам, которые в последний раз видели в номере отеля в Штутгарте. Отчета, который они там нашли, нигде не было видно. Что касается русских, то он выполнил бы свою задачу.
   - Что ж, это облегчение, - сказал Ремингтон-Барбер.
   - Спасибо, Бэзил. Знаете, я рассказал ему только половину.
   - Что бы вы ни делали, лучше не говорите ему вторую половину, - сказал Рольф. "В отеле во Фридрихсхафене прошлой ночью мы разговорились: я рассказывал ему о Фриде, моей невесте в Вене, о том, что понятия не имею, что с ней случилось и все такое. Генри немного раскрылся: я могу сказать вам, что он был решительно настроен спасти Розу и ребенка. Он считал это миссией, самым важным делом в своей жизни. Я не думаю, что в этом есть любовь или романтика, он продолжал говорить о том, что если он спасет Розу, то сможет спасти и себя. Я попросил его рассказать мне больше, но он сказал, что это слишком ужасно, чтобы говорить об этом. Его мучила даже мысль об этом. Он сказал, что надеется, что как только мы спасем Розу и ее дочь, он обретет какой-то покой. После этого он замолчал.
   - Их убили?
   - Маленькая девочка была, Бэзил. Хладнокровно застрелен в нескольких метрах от меня. Бог знает, что они сделали с Розой. В...'
   - Ты в порядке, Эдгар? Ты сам выглядишь немного задушенным. Хочешь пару этих таблеток?
   Эдгар подошел к столу спиной к Ремингтону-Барберу и Рольфу. Некоторое время он ничего не говорил. Когда он это сделал, это было необычно прерывистым голосом.
   - Лучше не надо, нам нужно поговорить. Я угощусь этим виски, если ты не возражаешь, Бэзил. Рольф, расскажи мне, что случилось, когда ты вернулся сюда. Это сейчас самое важное".
   Рольф и Ремингтон-Барбер присоединились к Эдгару за столом.
   - Я сделал именно так, как ты сказал, Эдгар, - сказал Рольф. "Как только мы прибыли в Цюрих, я забронировал для нас небольшой отель на Лёвенштрассе. Как только мы оказались в комнате, я сказал Генри подождать, пока я схожу на стойку регистрации, и оттуда я смог позвонить Бэзилу, и он предупредил моих наблюдателей. Я оставался в комнате с Генри в течение часа, к тому времени, как я рассчитал, мои люди будут на позиции, поэтому я сказал ему, что выйду на пару часов, чтобы узнать, где был Бэзил, и посмотреть, когда он будет. безопасно для нас, чтобы прийти сюда. Я сказал, что он может пойти прогуляться, если захочет, но не далеко и непременно быть там, когда я вернусь. Я пошел по Лёвенштрассе. Мои наблюдатели говорят, что он вышел из отеля через пять минут и пошел в бар через дорогу, чтобы позвонить по телефону. Он оставался в баре около 15 минут и изо всех сил старался увидеть, не следят ли за ним. Затем он вышел из бара и пошел к вокзалу. Он встретился с Виктором на одной из пригородных площадок, и мои наблюдатели говорят, что видели, как Генри передал ему конверт. Они разговаривали минут пять, после чего Генри вернулся в отель. Когда я вернулся, я сказал ему, что связался с Бэзилом, и мы должны прийти сюда и ждать тебя - и вот мы здесь.
   Эдгар наклонился и похлопал австрийца по руке. - Молодец, Рольф, молодец. Может быть, Лондон не воспримет это как тотальное бедствие, которого я опасался.
   - Полагаю, это означает, что в конце концов все сложилось довольно хорошо, а, Эдгар? - сказал Ремингтон-Барбер. - Должен сказать, вопреки всему, но исход оказался в нашу пользу. Я потерял свою камеру в Штутгарте, и это чертовски позорно, но они действительно продержались несколько дольше, чем я думал.
   - Разве ты не видишь, что у нас все еще есть серьезная проблема, Бэзил?
   - Не уверен, что я с тобой, Эдгар. Трагедия о маленькой девочке, и шансы ее матери, Майло или ее брата вряд ли будут оценены очень высоко, но, конечно, с точки зрения нашего...
   - Думай, Бэзил, думай. Проблема в Генри.
   - Но он передал документ русским и...
   - Да, но подумайте вот о чем: немцы явно охотились за Анри Гессе из Швейцарии. Они знали, что это он увез Розу и Софию из Берлина. Без сомнения, они сообщат об этом швейцарцам, которые отнесутся к этому крайне негативно. Меньше всего они хотят, чтобы кто-то из их граждан использовал Швейцарию в качестве базы для создания неприятностей для немцев: им ведь не хочется кусать руку, которая их кормит, не так ли?
   'Нет.'
   "Генри вчера въехал в Швейцарию по фальшивым документам, что дает нам немного времени, но это не долгосрочное решение. Либо он будет скрываться до конца войны, что для меня невыполнимо, либо вернется в Женеву под своим настоящим именем.
   - Понятно... И, без сомнения, его арестуют швейцарцы.
   - Да, - сказал Эдгар. - И подумай тогда о последствиях для всей нашей работы здесь, если он начнет проболтаться. Швейцарцы узнают, что мы задумали, немцы тоже, а возможно, и Советы тоже.
   " Конечно, если он начнет проболтаться".
   Эдгар встал, отряхнулся и ослабил галстук.
   - Мы не сможем пойти на такой риск, Бэзил.
  
   ***
  
   Они покинули Цюрих в середине дня в понедельник, 7 апреля . Рольф, который был за рулем, одолжил фургон Citroen TUB у одного из своих знакомых, а Эдгар и Ремингтон-Барбер сидели рядом с ним впереди. Они направились на юг, затем прошли через Люцерн, Сарнен и долины Унтервальден.
   Ехали они медленно: не торопились, не хотели привлекать к себе внимание, да и фургон издавал тревожные звуки, когда чувствовал, что его толкают слишком сильно. "Похоже на женщину", - сказал Бэзил, но никто из них не был в настроении шутить.
   Было только семь часов, когда они прибыли в Бриенц, и, несмотря ни на что, было еще слишком рано. Им нужно было выиграть время. Они нашли небольшую гостиницу, в которой было достаточно места, чтобы припарковать фургон сзади, в тени, и по очереди заходили внутрь, один за другим. Хотя никто из них не хотел этого признавать, никто не хотел оставаться в фургоне один.
   Эдгар и Ремингтон-Барбер были вместе в фургоне около восьми часов. Пожилой мужчина попытался нарушить молчание.
   - Это ром, Эдгар.
   Эдгар ничего не сказал, но кивнул головой. Ромовый бизнес, без вопросов: тоже грязный.
   - Бог знает, что будет, если нас остановят.
   - Я же говорил тебе, Бэзил. Вы британский дипломат: у вас есть документы. Вы по делу посольства. Они не могут тронуть вас или фургон. Пожалуйста, перестань волноваться.
   - Но если... если... что-то пойдет не так, начнется ад. Бог знает, что скажет Лондон.
   - Бэзил, - Эдгар повернулся к своему коллеге. "Что бы ни случилось, это будет более приемлемо, чем альтернатива. И в любом случае ничего не пойдет не так. Взять себя в руки.'
   Они выехали из Бриенца в 8:30, когда сумерки сменились тьмой, и поехали вдоль северного берега озера, остановившись в переулке Интерлакена еще на час, чтобы небо еще больше потемнело и удостоверилось, что за ними не следят.
   Было десять часов, когда они выехали из города, двигаясь по трассе, пересекающей северный берег Тунского озера. Прошло всего несколько дней после новолуния, и это, наряду с густыми деревьями по обеим сторонам трассы, гарантировало, что теперь они ехали почти в полной темноте. Рольф снизил скорость фургона до десяти миль в час. Вскоре после того, как они проехали указатель на Штайнбрух, они заметили поляну слева от себя, и Эдгар сказал Рольфу остановиться. Подождите здесь.
   Эдгар проверил фонарик и револьвер и скрылся за деревьями. Его не было минут пять. - Сойдет, - сказал он. "Озеро находится прямо за деревьями, и там есть приличный склон, который нам поможет. Рольф, вернись назад как можно дальше к деревьям, тогда мы сможем сначала спустить лодку.
   Поставив лодку на берег, они вернулись к фургону.
   - Как далеко нам нужно будет уйти? - спросил Ремингтон-Барбер.
   "Тун считается одним из самых глубоких озер в Швейцарии: пять минут гребли должны доставить нас так далеко, как нам нужно".
   Они боролись с того момента, как вытащили его из кузова фургона, втроем держали его руками и тащили сквозь деревья. Они дважды останавливались, чтобы Бэзила Ремингтона-Барбера стошнило, и, добравшись до лодки, вернулись к фургону за веревками и грузами. К тому времени, когда они столкнули лодку в, казалось бы, твердом озере, было 11.30, и мир вокруг них был совершенно безмолвным. Эдгар и Рольф гребли, пока не почувствовали, что отплыли достаточно далеко.
   - Делай все, что в твоих силах, чтобы удержать лодку, Бэзил. Мы с Рольфом сделаем все остальное.
   - Разве мы не должны... я не знаю... сказать что-нибудь?
   - Например, Бэзил?
   - Может быть, молитва? Кажется, это приличный поступок.
   - Если хочешь, Бэзил. Однако поторопитесь.
   Бэзил Ремингтон-Барбер бормотал свой путь через Псалом 22, останавливаясь после слов "тихие воды" и борясь с "прогулкой долиной тени смертной", что к концу звучало явно слезливо.
   Потом дело было сделано. Им потребовалось менее пяти минут, чтобы добраться до берега. Вернувшись в фургон, никто не сказал ни слова, пока не увидел огни Берна.
   - Я не знал, что ты религиозен, Бэзил.
   - Нет, Эдгар. Церковь время от времени и все такое, но ничего серьезного. Почему вы упоминаете об этом?
   "Знать весь этот псалом наизусть".
   Ироничный смех. - Вынужден учить его в подготовительной школе. Капеллан выбьет из вас пух и прах, если вы ошибетесь хотя бы в одном слове. Никогда не думал, что у меня будет причина использовать его, во всяком случае, не так. Я думал, пока читал это, знаете ли. Это упоминание о "присутствии моих врагов": кем, по-вашему, были его враги?
   Прошло много времени, прежде чем Эдгар ответил.
   - Все были его врагами, Бэзил. Боюсь, это следствие служения более чем одному хозяину.
  
   ***
  
   Генри Хантеру, чье тело отправили в глубины Тунского озера, потребовалось два дня, чтобы умереть.
   Как только Эдгар убедил Бэзила Ремингтона-Барбера, что у них нет альтернативы, они придумали план. Они разбудили Генри в два часа дня, когда он еще был сонным, и заставили его выпить немного воды, в которой они растворили семь таблеток. Они были уверены, что он не проснется, но один из них все время оставался с ним в комнате. Хотя его дыхание стало более поверхностным и временами казалось, что он вот-вот соскользнет, он продержался всю субботу, и к утру воскресенья его дыхание звучало сильнее. Они раздавили дюжину таблеток в блюдце и превратили их в пасту с небольшим количеством воды, которую они ложкой ложкой налили ему в рот, но изо всех сил пытались проглотить большую часть жидкости.
   Тем не менее Генри держался. К вечеру воскресенья они были убеждены, что им нужно заняться чем-то другим. Ремингтон-Барбер был в ужасном состоянии, с красными глазами, трясся и метался по квартире. Он убедил себя, что что-то обязательно пойдет не так, и все они будут арестованы, что привело к дипломатическому инциденту. Рольф предложил ему пойти прогуляться. Эдгар и Рольф стояли у окна и смотрели, как он пересекает Бастайплатц, а затем кивнули друг другу. Нам нужно продолжать.
   Эдгар снял пиджак и закатал рукава, и двое мужчин вошли в спальню. Генри теперь шевелился и издавал звуки, как будто пытался говорить. Когда Эдгар приблизился к нему, Генри приоткрыл глаза и зашевелил ртом.
   - Давай, Рольф, быстро.
   - Он пытается что-то сказать, Эдгар.
   - Вот именно: давайте продолжим.
   Звуки, исходившие изо рта Генри, были нечеткими, но как раз перед тем, как Эдгар положил подушку на лицо, а Рольф прижал его к земле, они оба отчетливо услышали одно слово. Роза.
   Была очень короткая и односторонняя борьба, но потом они оба согласились, что она, вероятно, была безболезненной. Он был бы слишком одурманен, чтобы понять, что происходит , заверили они друг друга.
   - Он ничего не мог знать, - сказал Рольф.
   Эдгар расправил рукава и повернулся к австрийцу.
   - Он слишком много знал.
  
   ***
  
  
   Эпилог
  
   Розу Стерн доставили в штаб-квартиру гестапо в старом здании отеля "Зильбер" на Доротенштрассе, к югу от Шлоссплац и недалеко от отеля "Виктория". Она была в таком шоке, что не произнесла ни слова. Она сидела очень неподвижно в своей камере, уставившись в стену, ее руки были аккуратно скрещены на коленях, а рот был слегка приоткрыт, время от времени расплываясь в легкой улыбке. Психиатр, приглашенный гестапо, заверил их, что она ничего не придумывала. Он сказал им, что это был один из самых крайних случаев кататонии, которые он когда-либо видел. Могла ли она случайно недавно получить серьезную травму?
   - Значит, она сошла с ума? - спросил офицер гестапо.
   "Можно сказать так: я нахожу, что в наши дни это гораздо более распространено".
   Они пытались в течение двух недель, убежденные, что, когда она заговорит, ей будет что рассказать. Кто помогал ей , например, в Берлине? Куда делся Гессе?
   Но Роза ничего не говорила, сидела тихо, изредка очень медленно покачиваясь, как будто слушая успокаивающую музыку, и время от времени что-то безмолвно шептала в стену. В конце концов в ее камеру ворвался офицер гестапо и держал перед ней револьвер, но реакции по-прежнему не было. Когда он сильно ударил ее по лицу, она не издала ни звука и осталась в том же положении, в котором приземлилась на пол. Когда он опустился рядом с ней на колени и отпустил предохранитель, она не моргнула. Он выстрелил в нее четыре раза, остановившись только тогда, когда его пистолет заклинило.
  
   ***
  
   Первому мужу Розы Стерн, Гюнтеру Рейнхарту, удалось избежать подозрений. В апреле его дважды допрашивали, но он смог убедить гестапо, что Гессе был простым курьером одного из многих швейцарских банков, с которыми он имел дело, и его контакты с ним ограничивались передачей документов. Хотел бы я помочь, но я действительно мало что о нем помню... Он был таким незначительным человеком.
   Рейнхарт заверил гестапо, что у него не было никаких контактов со своей первой женой после их развода в 1935 году, и прошло много лет с тех пор, как он видел своего сына. Последнее, что он слышал, Альфред был во Франции. Офицер гестапо заверил его, что это один из нерешенных аспектов этого дела.
  
   ***
  
   Франц Герман также избежал подозрений. Поскольку он знал, что женщина, жившая напротив, уже связалась с полицией, он решил рискнуть взять дело в свои руки. Пока его мать находилась в безопасности у сестры в Бранденбурге, он отправился в местный полицейский участок в Далеме и сообщил об исчезновении медсестры, которую он нанял для ухода за ней . Она упомянула что-то о том, что ее мужа убили и что она должна вернуться в Бремерхафен, но теперь я не уверен... И очень услужливая соседка сказала мне, что видела, как медсестра вышла из дома с мужчиной и молодой девушкой и уехала. в Опеле. Надеюсь, я не трачу ваше время зря, но я становлюсь очень подозрительным...
   Офицер гестапо, ответственный за расследование всего дела Анри Гессе, Розы и Софии, решил, что верит рассказу Франца Германа: в конце концов, разве адвокат сам не сообщил об этом в полицию?
   Счастье Франца Германа длилось только до июля 1944 года, когда он был одним из многих тысяч людей, арестованных после покушения на Гитлера. Хотя гестапо никогда не подозревало его в том, что он британский агент, было достаточно косвенных улик, чтобы связать его с сопротивлением Гитлеру, и он был отправлен в концлагерь Заксенхаузен, где был убит в ноябре 1944 года.
  
   ***
  
   Эдгар и Бэзил Ремингтон-Барбер согласились, что, поскольку Марлен Гессе не знала о разведывательной деятельности своего сына, любой контакт с ней будет контрпродуктивным. Она дождалась второй недели апреля, прежде чем сообщить о пропаже сына в полицию Женевы. Они ничего не могли ей сказать, но, по-видимому, очень интересовались тем, что она могла им рассказать: не ездил ли господин Гессе в Германию? Не могла бы она предоставить список его сообщников в Швейцарии? Она настаивала на том, что ничего не знает, и пообещала сообщить им, если получит известие от своего сына.
   Доход Марлен Гессе исчез вместе с ее сыном. Эдгар был непреклонен: было бы слишком подозрительно, если бы деньги были переведены со счета Генри в Credit Suisse. Последнее, что нам нужно: что, если она расскажет швейцарской полиции, и они попытаются отследить деньги? Они хороши в таких вещах. Мадам Ладнье убедили закрыть счет и убедиться, что нет никаких следов его существования.
   Ее стесненные обстоятельства означали, что Марлен Хессе пришлось переехать в унылую ночлежку в квартале между двумя железнодорожными путями, зарабатывая на жизнь уборщицей.
  
   ***
  
   Виктора совсем не удивило исчезновение Генри после того, как он вручил ему отчет Ростока на вокзале. Он давно задавался вопросом, когда британцы обнаружат, что человек, завербованный ими в качестве агента в 1939 году, много лет назад был советским шпионом. Москве, казалось, понравился отчет Ростока: он заверил их, что немецкое вторжение маловероятно, и Сталин использовал его как подтверждение своей убежденности в том, что сообщения о планах вторжения были просто озорством британцев. Виктор прекрасно понимал, что исчезновение Генриха может поставить под сомнение правдивость сообщения, поэтому решил ничего не говорить Москве: если они были довольны, зачем их огорчать?
   Что касается Генри, то он предположил, что его убил Эдгар, что и сделала бы его служба в тех же обстоятельствах. Обидно: сынок ему нравился , и он был хорошим агентом, но продержался гораздо дольше, чем ожидал Виктор. В начале июня он сообщил Москве, что Генри отозван в Лондон.
   Встречи Виктора Красоткина с британской разведкой возобновились в начале 1944 года, когда он оказался в Вене, где оставался как минимум до конца войны.
  
   ***
  
   Рольф Эдер продолжал работать на британскую разведку. Эдгар был настолько впечатлен им, что, когда он стал участвовать в планах тайной миссии в Австрии, без колебаний порекомендовал Рольфа. Он проник в Вену в начале 1944 года и все еще действовал там, когда Красная Армия освободила город в апреле 1945 года.
  
   ***
  
   Капитан Эдгар вернулся в Лондон вскоре после смерти Генри Хантера. Миссия была признана успешной теми, кто высказался по этому поводу, хотя было также признано, что не обошлось без неудачных аспектов. Операция "Барбаросса" означала, что Германия взяла на себя обязательство сражаться на два фронта в Европе, и британские военачальники были убеждены, что это роковая ошибка. Эдгару приписывают проведение успешной разведывательной операции, которая помогла убедиться, что Советский Союз как минимум сбит с толку в отношении намерений Германии, а в лучшем случае - благодаря отчету Ростока - убежден, что вторжения не будет.
  
   Конец
  
  
  
  
   Примечание автора
  
   "Швейцарский шпион" - художественное произведение, и, за несколькими очевидными исключениями, все персонажи в книге - вымышленные. Сказав это, книга основана на реальных исторических событиях, и в этом отношении я старался быть как можно более достоверным и точным.
   Действительно, в июле 1940 года в баварском городе Бад-Райхенхалль состоялась встреча на высоком уровне высших немецких военных деятелей, на которой впервые обсуждались планы вторжения в Советский Союз, несмотря на то, что две страны якобы были связаны пактом о ненападении. в это время. Директива Гитлера Љ 21, о которой говорится в книге, является подлинной: она была выпущена 18 декабря того же года и излагала планы операции "Барбаросса" - вторжения в Советский Союз. Отчет Ростока, представленный в книге, является художественным произведением.
   Операция "Барбаросса" началась 22 июня 1941 года, и Гитлер рассчитывал завершить ее всего за несколько месяцев. В итоге это закончилось катастрофой для Германии. Им не удалось добраться до Москвы к тому времени, когда наступила русская зима, что позволило Красной Армии перегруппироваться и отбросить немцев. Немцы потерпели сокрушительное поражение в Сталинградской битве в феврале 1943 года, а операция "Багратион" в июне 1944 года стала началом поражения Германии на восточном фронте.
   Существует множество свидетельств того, что Советский Союз проигнорировал десятки заслуживающих доверия сообщений разведки о запланированном немецком вторжении. Многие из них поступили от их собственных разведывательных служб, в том числе копия справочника для использования немецкими войсками в Советском Союзе, который был передан в советское посольство в Берлине немецким коммунистическим типографом. Что касается британской разведки, Сталин был убежден, что эти сообщения были дезинформацией, призванной спровоцировать войну между Советским Союзом и Германией. Он назвал их "английской провокацией". Таким образом, хотя миссии, лежащие в основе "Швейцарского шпиона ", являются вымышленными, идея использования британской разведкой других источников для информирования Советского Союза вполне соответствовала бы тому, что происходило в то время.
   Я сделал все возможное, чтобы такие детали, как названия улиц, расположение посольств, железнодорожных вокзалов, аэропортов и других названных зданий и мест, были точными. Многие из упомянутых в книге отелей существовали, а в некоторых случаях существуют до сих пор. "Адлон" в Берлине кажется предпочтительным отелем в большинстве шпионских романов о Второй мировой войне, но на самом деле и " Эксельсиор", и "Кайзерхоф", где останавливался Генри Хантер, были в то время одинаково заметными. Оба были разрушены бомбардировками союзников, как и отель "Виктория" в Штутгарте, который был главным отелем города.
   Читатели могут задаться вопросом, действительно ли можно было летать по коммерческим маршрутам в Европе во время Второй мировой войны. Ответ заключается в том, что да, чаще всего, если аэропорты отправления или назначения находились в нейтральных странах. Аэропорт Мунтадас в Барселоне был крупным центром путешествий по Европе, как и аэропорт Портела в Лиссабоне и аэропорт Цюриха. Во время войны аэропорт Уитчерч в Бристоле заменил аэропорт Кройдон в качестве главного коммерческого терминала Великобритании: теперь на этом месте находится жилой комплекс. В июне 1943 года самолет BOAC, летевший из Лиссабона в Бристоль, был сбит люфтваффе над Бискайским заливом. Все четыре члена экипажа и 13 пассажиров погибли, в том числе известный британский актер Лесли Ховард. Это было одно из очень немногих нападений на гражданские самолеты в Европе во время войны. Названия авиакомпаний, тип используемого самолета и информация о рейсах в книге, насколько мне известно, точны.
   Римско-католический собор Святой Ядвиги был разрушен во время авианалета союзников в марте 1943 года (с тех пор он был реконструирован). Хотя отец Йозеф вымышлен, священник церкви Святой Ядвиги Бернхард Лихтенберг был арестован за публичный протест против нацистской политики в отношении евреев и программы эвтаназии. Он умер во время перевозки в Дахау в ноябре 1943 года.
   Здесь, вероятно, не место вдаваться в подробности о значительном соучастии швейцарских банков в военных действиях нацистов. Однако хорошо известно, что между Рейхсбанком и большинством крупных швейцарских банков, включая Bank Leu, существовали, по меньшей мере, активные отношения. Bank Leu был независимым банком, пока в 1990 году не стал частью Credit Suisse.
   Чтобы избавить друзей-футболистов от усилий, на которые мне пришлось пойти, я могу заверить вас, что матч между "Спортинг Лиссабон" и "Баррейренсе", описанный в главе 15, действительно состоялся 9 февраля 1941 года, и "Спортинг" действительно выиграл со счетом 2:0.
  
   Я хотел бы поблагодарить своего агента Гордона Уайза из Curtis Brown и его коллегу Ричарда Пайка за их помощь, поддержку и дельные советы. Гордон по праву имеет выдающуюся репутацию агента, и я понимаю, как мне повезло быть одним из его клиентов. Я также хотел бы поблагодарить своих издателей, Studio 28, и особенно ее редакторов Руфуса Пурди и Элис Лютьенс. Руфус впервые увидел "Швейцарского шпиона" , когда я ошибочно подумал, что это законченная статья: тот факт, что он внес столь значительный вклад в ее нынешнее состояние, является свидетельством его редакторского таланта.
   И, наконец, моя благодарность и любовь моим дочерям Эми и Николь и моей жене Соне. Нелегко жить с писателем, тем более с тем, кто вслух гадает, как кого-то убить, и который порой живет исключительно в мире, существовавшем более 70 лет назад. Как учитель Соня очень проницательный и откровенный читатель: черновики глав возвращаются с большим количеством аннотаций красной ручкой, редкая галочка компенсирует более частые восклицательные знаки.
  
   Алекс Герлис
   Лондон, февраль 2015 г.
  
  
  
   Так же доступно
  
   Лучшие из наших шпионов
  
   Захватывающий дебютный роман Алекса Герлиса
  
  
   Франция, июль 1944 г.: месяц спустя после высадки союзников в Нормандии и освобождения Европы. В Па-де-Кале пропадает Натали Мерсье, молодой секретный агент британского отдела специальных операций, работавший на французское Сопротивление. В Лондоне ее муж Оуэн Куинн, офицер разведки Королевского флота, узнает правду о ее роли в изощренном обмане союзников в самый разгар дня "Д". Потрясенный, но полный решимости, Куинн отправляется на опасную охоту по Франции в поисках своей жены. С помощью Сопротивления он находит Натали, но затем горечь войны и ее ненасытная жажда мести настигают их драматическим образом.
  
   Основанный на реальных событиях Второй мировой войны, "Лучшие из наших шпионов" - это захватывающая история о международных интригах, любви, обмане и шпионаже.
  
   Прочитайте отрывок прямо сейчас:
  
  
  
  
  
   Глава 1: Северная Франция, май 1940 г.
  
   В первый раз они увидели немецкие войска примерно через восемь часов после того, как они покинули Амьен.
   Страх охватил 20 из них, в основном незнакомцев, которые молча собрались вместе, случайно оказавшись на одной дороге в одно и то же время и двигаясь в одном направлении. " Не направляйтесь на север ", - предупреждали их в Амьене. " Ты идешь в бой ".
   Некоторые из первоначальной группы прислушались к этому совету и остались в городе. Дюжина из них продолжила. Теперь они были беженцами, поэтому продолжали двигаться. Это быстро вошло в привычку, они не могли остановиться.
   Роль лидера и проводника взял на себя высокий сутулый мужчина по имени Марсель. Он сказал им, что он дантист из Шартра. Остальная часть группы кивнула и с удовольствием последовала за ним.
   Марсель решил, что главная дорога будет слишком опасной, поэтому они спустились вниз, чтобы следовать по тропе Соммы, проезжая через маленькие деревни, примыкавшие к реке, извивающейся через Пикардию. Деревни были неестественно тихими, если не считать сердитого лая собак, которые по очереди провожали их по своей территории. Встревоженные жители деревни выглядывали из-за полузадернутых занавесок или полузакрытых ставней.
   Время от времени ребенок отваживался посмотреть на них, но его быстро звали домой настойчивым криком. Некоторые жители деревни выходили и предлагали им воду и немного еды, но с облегчением видели, что они идут дальше. Беженцы означали войну, и никто не хотел, чтобы война затянулась в их деревне. В паре мест к ним присоединились еще один или два беженца. Никто не просил присоединиться, никому не было отказано. Они просто следовали за ними, увеличивая свою численность.
   На окраине деревни Элли-сюр-Сомм из своего коттеджа вышла пара средних лет и предложила группе воду и фрукты. Они сидели на краю травы, а пара, казалось, тихо спорила в дверном проеме. И тогда они вызвали ее.
   - Мадам, пожалуйста, можем мы поговорить с вами?
   Она сидела ближе всех к дому, но не была уверена, что они имели в виду ее. Она огляделась, не обращались ли они к кому-то еще.
   - Пожалуйста, мы можем поговорить с вами? - снова спросил мужчина.
   Она медленно подошла к дверям. Может быть, они сжалились над ней и собирались предложить еду. Или кровать. Она улыбнулась паре. Позади них, во мраке коридора, она могла разглядеть пару пронзительных глаз.
   'Мадам. Вы кажетесь приличной дамой. Пожалуйста помогите нам.' Мужчина звучал отчаянно. - На прошлой неделе через деревню проходила дама.
   Была пауза.
   - Из Парижа, - добавила его жена.
   - Да, она была из Парижа. Она сказала, что ей нужно найти где-нибудь в этом районе, чтобы спрятаться, и попросила нас присмотреть за ее дочерью. Она пообещала, что вернется за ней через день или два. Она сказала, что тогда заплатит нам. Она обещала быть щедрой. Но это было неделю назад. Мы не можем больше присматривать за девочкой. Немцы могут прийти со дня на день. Вы должны взять ее!
   Она осмотрелась. Группа уже вставала, готовясь двигаться дальше.
   'Почему я?' она спросила.
   - Потому что ты выглядишь прилично, и, может быть, если ты из города, ты поймешь ее манеры. Вы из города?
   Она кивнула, что они восприняли как своего рода согласие. Женщина вывела девушку из коттеджа. На вид ей было не больше шести лет, с темными глазами и длинными вьющимися волосами. Она была одета в хорошо сшитое синее пальто, а ее туфли были начищены до блеска. На ее плечах висела бледно-коричневая кожаная сумка.
   - Ее зовут Сильвия, - сказал мужчина. Его жена взяла руку Сильвии и вложила ее в руку женщины.
   - А что будет, когда вернется ее мать?
   Жена уже удалялась в темный интерьер коттеджа.
   'Ты идешь?' Это Марсель звал ее, когда начал уводить группу. Его голос звучал почти весело, как будто они гуляли по выходным.
   Мужчина наклонился к ней, говоря прямо ей на ухо, чтобы девочка не могла слышать. - Она не вернется, - сказал он. Он посмотрел на девушку и понизил голос. "Они евреи. Вы должны взять ее.
   С этими словами он быстро последовал за женой в коттедж и захлопнул за ними дверь.
   Она колебалась на пороге, все еще держа девочку за руку. Она слышала, как запирается дверь. Она постучала в него два или три раза, но ответа не последовало.
   Она подумала о том, чтобы попытаться обойти коттедж сзади, но теперь она теряла из виду свою группу. Сильвия все еще держала ее за руку, с тревогой глядя на нее. Она опустилась на колени, чтобы поговорить с маленькой девочкой.
   'Ты в порядке?' Она попыталась звучать обнадеживающе. Сильвия кивнула.
   'Хочешь пойти со мной?'
   Маленькая девочка снова кивнула и пробормотала: "Да".
   Это последнее, что мне нужно .
   Она думала оставить ее там, на пороге. Им придется забрать ее обратно. Она помолчала. Мне нужно решить быстро. Может быть, до города она сможет куда-нибудь пойти.
   К тому времени, как они прошли по тропинке и начали следовать за группой, ставни в коттедже закрылись.
   На выходе из следующей деревни они наткнулись на немцев. Они появлялись из-за деревьев один за другим, в серых мундирах, черных ботинках и шлемах странной формы, не говоря ни слова. Они медленно кружили вокруг группы, которая остановилась, слишком напуганная, чтобы двигаться. Немецкие солдаты заняли позиции, как фигуры на шахматной доске. Они взмахнули пулеметами, чтобы загнать группу на середину дороги.
   Она была в ужасе. Они собираются нас расстрелять . Маленькая девочка схватила ее за руку.
   Она глубоко вдохнула и выдохнула. Помнишь, как тебя учили, сказала она себе:
   Когда вы находитесь в потенциально опасной ситуации, не пытайтесь быть анонимным .
   Никогда не смотрите в сторону или на землю. Не избегайте зрительного контакта.
   Если вы находитесь в группе или в толпе, избегайте стоять посередине, где они ожидают, что вы спрячетесь.
   Если вы боитесь, что вас вот-вот разоблачат, не поддавайтесь искушению признаться. Справедливо предположить, что человек, допрашивающий вас или ищущий вас, упустит очевидное .
   Она услышала крики из-за деревьев и через плечо ближайшего к ней солдата заметила двух офицеров. Один из них громко говорил на плохом французском.
   - Мы собираемся обыскать вас, тогда вы можете двигаться дальше. У кого-нибудь из вас есть оружие?
   Все вокруг нее качали головами. Она заметила, что Сильвия тоже потрясла ее.
   Он подождал некоторое время на случай, если кто-то передумает. "Есть ли в этой группе евреи?"
   Наступила тишина. Люди подозрительно поглядывали на тех, кто стоял вокруг них. При слове " евреи " рука маленькой девочки сжала ее руку с силой, которую она не могла себе представить. Она посмотрела вниз и увидела, что Сильвия склонила голову и, казалось, рыдает. Она осознала степень своего затруднительного положения. Если бы ее поймали на присмотре за еврейским ребенком, у нее не было бы оправданий.
   - Мои люди сейчас же придут и обыщут вас. Я уверен, что вы все будете сотрудничать.
   Поздно.
   Солдаты рассредоточили группу по дороге и начали обыскивать людей. Марсель был близко, и его обыскали раньше нее. Солдат, обыскивающий его, жестом показал ему снять наручные часы. Марсель начал протестовать, пока один из офицеров не подошел. Он улыбнулся, посмотрел на переданные ему часы, одобрительно кивнул и сунул их в карман пиджака. По дороге у членов группы отбирали имущество: часы, украшения и даже бутылку коньяка.
   Солдат, который пришел ее обыскивать, выглядел подростком. Его руки дрожали, когда он взял ее удостоверение личности. Она заметила, как его губы беззвучно шевелились, когда он пытался прочитать, что там было сказано. Один из офицеров появился позади него и взял карточку.
   - Вы прошли долгий путь. Он вернул его ей.
   Она кивнула.
   'Это твоя сестра?' Он пристально смотрел на маленькую девочку.
   Она слабо кивнула.
   - Значит, она твоя сестра?
   Она колебалась. Она еще ничего не сказала. Она могла сделать сейчас. Они не причинят вреда ребенку. Маленькая девочка взяла другую руку за запястье, поглаживая при этом предплечье.
   'Да. Она моя сестра.' Она ответила по-немецки, говоря тихо и надеясь, что никто из группы ее не услышал. Стараясь казаться как можно более расслабленной, она мило улыбнулась офицеру, которому, вероятно, было около двадцати пяти лет, тому же возрасту, что и ей. Она откинула голову назад, позволив своим длинным волосам рассыпаться по плечам.
   Если вы привлекательная женщина - в этот момент инструктор смотрел прямо на нее, как и на остальных - не стесняйтесь использовать свои чары на мужчинах .
   Офицер одобрительно поднял брови и кивнул.
   - А где вы научились говорить по-немецки?
   'В школе.'
   - Тогда хорошая школа. А у вашей сестры есть удостоверение личности?
   Было слишком поздно. Она должна была понять, что это произойдет. Он что-то подозревает? Она совсем не похожа на меня. Ее цвет лица намного темнее . Она потеряла шанс сказать им правду.
   - Она потеряла его.
   'Где?'
   "В Амьене. Ее украла цыганка.
   Офицер понимающе кивнул. Он понял. Что вы ожидаете? цыгане. Разве мы не предупреждаем людей о них? Воры. Почти так же плохо, как евреи. Почти.
   Он опустился на корточки, чтобы быть на уровне глаз с маленькой девочкой.
   'Как тебя зовут?'
   Была пауза. Маленькая девочка посмотрела на нее в поисках одобрения. Она кивнула и улыбнулась.
   Скажи ему.
   "Сильвия".
   - Сильвия - хорошее имя. Сильвия что?
   "Сильвия".
   - Как ваша фамилия? Ваше полное имя?
   "Сильвия".
   - Итак, вас зовут Сильвия Сильвия? Офицер начал раздражаться. Сильвия хныкала.
   - Простите, сэр. Она напугана. Это пушки. Она никогда их раньше не видела.
   - Что ж, ей лучше к ним привыкнуть, не так ли? Офицер уже стоял. Не удовлетворены.
   С востока раздалась серия взрывов, за которыми последовала перестрелка.
   Офицер колебался. Он хотел продолжить допрос, но другой офицер выкрикивал солдатам срочные указания.
   - Ладно, иди дальше, - сказал он ей.
   Только когда солдаты снова исчезли в лесу, а группа двинулась дальше, она поняла, насколько окаменела. Сердце колотилось о ребра, по спине струился холодный пот. Маленькая девочка послушно шла рядом с ней, но чувствовала и видела, как дрожит ее тело.
   Когда группа медленно шла по дороге, она поняла, что гладит волосы Сильвии, ее дрожащая рука обхватывает щеки ребенка, вытирая слезы большим пальцем.
   Не в первый раз и, конечно, не в последний раз она сама себя удивила.
  
   ***
  
   Они шли еще час. Марсель отступил на одной ступени и подошел к ней боком.
   - А откуда она взялась? Он указал на Сильвию, которая все еще сжимала свою руку.
   "Пара, которая дала нам воду и фрукты возле своего коттеджа. Предпоследняя деревня. Они заставили меня взять ее.
   - Ты понимаешь...?
   'Конечно, я делаю!'
   - Не рискуете ли вы?
   - Разве мы не все?
   Марсель заметил впереди лес и сказал, что чем глубже они заберутся в него, тем безопаснее будут. Но, поскольку она начала понимать, что в сельской местности дело обстоит так, что расстояние было трудно оценить, а лес был не так близок, как казалось. К тому времени, когда они нашли поляну, все были измотаны.
   В ту ночь она оказалась с Сильви на краю группы, отдыхая рядом со стариком и его женой. Пока остальные спали, старик дал ей свое одеяло, заверив, что ему не холодно. Сильви свернулась рядом с ней под одеялом и крепко спала.
   Старик также отдал ей остатки своей воды. Он не хотел пить, заверил он ее. Лунный свет пробивался сквозь полог леса, верхушки некоторых деревьев очень мягко качались, несмотря на отсутствие ветра. Старик подошел к ней поближе и тихо заговорил: он и его жена потеряли обоих своих сыновей под Верденом и молились, чтобы они никогда не увидели новой войны. Он пытался вести достойную жизнь. Он ходил в церковь, платил налоги, никогда не голосовал за коммунистов. Он работал на железной дороге, но сейчас на пенсии. Они не могли вынести мысли о том, что будут в Париже, когда он был оккупирован, поэтому теперь они направлялись в город, где жила сестра его жены, объяснил он. Там должно было быть мирно.
   - Ты так похожа на нашу дочь, - сказал он, ласково похлопав ее по запястью. "У тебя такая же стройная фигура, такие же красивые длинные темные волосы, такие же темные глаза. Когда мы с женой вчера впервые увидели вас - мы оба это заметили!
   - Где живет ваша дочь?
   Старик ничего не сказал, но его глаза увлажнились, когда он взял ее за руку. Старик был добр, но что-то в нем ее беспокоило. Когда она легла на холодную землю, на нее спустился знакомый, но нежеланный компаньон. Память. Она поняла, что старик напоминает ей ее отца. Он тоже работал на железной дороге. Те же темные глаза, которые не могли скрыть страдания. Та же неловкость. Причина, по которой она сейчас здесь.
   Она так старалась забыть своего отца, но теперь, когда всколыхнулись мрачные воспоминания, она знала, что остаток ночи будет тревожить ее.
   Она спала короткими, неудовлетворительными очередями, как всегда, когда к ней возвращался отец. В какой-то момент она вздрогнула, поняв, что, должно быть, кричала во сне. Она огляделась и заметила глаза старика, блестящие в лунном свете, смотрящие на нее. Проснувшись утром, она почувствовала скованность и холод. Когда группа двинулась, она присоединилась к старику и его жене, но доброта прошлой ночи исчезла, и он проигнорировал ее.
  
   ***
  
   'Подойти ближе.'
   Это было позднее днем, и группа остановилась на опушке леса, через который они шли весь день. Старик, который звал ее, теперь сгорбился у подножия дерева и за последние десять минут постарел на десять лет. Его ноги подогнулись под ним, а кожа была такой же серой, как кора, на которую он опирался. Его жена встала на колени рядом с ним, с тревогой сжимая его правую руку обеими руками. Он протянул к ней другую руку, пальцы настойчиво манили ее к себе.
   - Иди сюда, - позвал он. Его голос был хриплым и сердитым. Остальная часть группы ушла, оставив только ее и Сильвию со стариком и его женой.
   Она посмотрела на лесную тропинку, где остальная часть группы теперь исчезала за солнечными лучами. Они знали, что ничем не могут помочь этому человеку, и очень хотели добраться до города до наступления темноты. Она могла только различить Марселя, его короткая трость махала высоко над головой, подбадривая их.
   "Оставь его, - сказал Марсель. "Я предупредил всех не пить из прудов. Эта вода может быть как яд. Он рискнул. Мы должны двигаться дальше.
   Она колебалась. Если бы она потеряла связь с группой, то могла бы застрять в лесу, но она совершила ошибку, остановившись, чтобы помочь, когда мужчина потерял сознание, и было бы странно, если бы она бросила его сейчас.
   Она опустилась на колени рядом с ним. Вокруг дерева был ковер из папоротника; зеленый, коричневый и серебристый. Губы его посинели, а по уголкам рта стекала слюна с примесью крови. Его глаза были сильно налиты кровью, а дыхание было болезненно медленным. Ему не долго было идти. Она узнала знаки. Вскоре она сможет вернуться в группу.
   "Ближе". Теперь его голос был не более чем резким шепотом. Дрожащей рукой он притянул ее голову к своей. Его дыхание было горячим и зловонным.
   - Я слышал вас прошлой ночью, - сказал он. Она отстранилась, на ее лице появилось озадаченное выражение.
   Он кивнул, притягивая ее к себе, поглядывая при этом на жену, проверяя, не слышит ли она. - Я слышал, как ты кричал, - прошептал он. - Я слышал, что ты сказал.
   Он подождал, чтобы восстановить дыхание, при этом все его тело вздымалось. Его покрасневшие глаза полыхнули яростью.
   "Эта победа будет вашим величайшим поражением".
  
   ***
  
   Позже в тот же день она поняла, как быстро ты привыкаешь к видам и запахам войны. У них была тенденция подкрадываться к вам, давая разуму время подготовиться к тому, что он собирался испытать. Но не звуки. Звуки войны, возможно, не были более шокирующими, но они имели тенденцию прибывать без предупреждения, навязываясь самым жестоким образом. Вы никогда не были готовы к ним.
   Так было и в тот пыльный полдень в конце мая, когда сельская местность Пикардии начала намекать на близлежащее, но невидимое море, и когда небольшая группа французских гражданских лиц, отчаянно пытавшихся спастись бегством от войны, обнаружила, что попала прямо в него. .
   Ей и большинству других в колонне потребовалось несколько секунд, чтобы понять, что треск в сотне ярдов впереди них был выстрелом. Может быть, это был шок от странного металлического звука, который, казалось, эхом отдавался во всех направлениях, скорее всего, это был тот факт, что большинство из них впервые услышали выстрел. За долю секунды она собрала в уме то, что только что видела и слышала. Несколькими мгновениями ранее высокая фигура Марселя возражала немецкому офицеру. Она едва могла разобрать, что он говорит, хотя и слышала слово "гражданские" не раз, когда он указывал в их сторону своей тростью. Потом раздался треск, и Марсель оказался на земле, а пыльная светло-серая поверхность дороги под ним стала темной.
   Волна страха прокатилась по небольшой группе, которую задержали за импровизированным немецким блокпостом, где велась стрельба. Я знаю этот район , сказал им Марсель. Я могу справиться с немцами .
   Помимо женщины с четырьмя детьми и трех пожилых пар, группа состояла в основном из одиноких женщин. Все дураки, подумала она. Все позволяют пасти себя, как скот. Все это часть причины, по которой Франция стала тем, чем она была.
   Она знала, что совершила ужасную ошибку. Она могла направиться в любом направлении, кроме востока. Это было бы самоубийством. Когда она посмотрела на то, где она оказалась сейчас, она могла бы также пойти на восток. Теперь она поняла, что, конечно, лучше всего было бы на юге. На запад тоже было бы безопасно; не так безопасно, как на юге, но лучше. Но приехать на север было катастрофой.
   Не то чтобы она следовала за толпой. Половина Франции была в движении, и каждый человек, казалось, двигался в своем направлении. Уходя из дома, она решила, что поедет на север, и не в ее характере было передумать. Она попробовала это несколько недель назад, и именно поэтому сейчас у нее было так много проблем. Хотя это было безумием. Когда она была девочкой, направлявшейся на побережье на единственный счастливый семейный праздник, который она могла вспомнить, они проезжали через Абвиль. Это был идиллический день, всего несколько часов передышки в долгом путешествии, но по какой-то причине она решила направиться именно сюда.
   Немецкий офицер подошел к Марселю, лежавшему на земле с пистолетом в руке. Ботинком он перевернул тело на спину и кивнул двум своим людям. Они взяли по ноге и оттащили труп в канаву на обочине дороги. На месте его тела появилось длинное красное пятно. Офицер осмотрел свой ботинок и вытер его о траву.
   Один из солдат подошел к группе и медленно заговорил с ними по-французски. Они должны были выступать один за другим. Они должны были предъявить свои удостоверения личности офицеру, стрелявшему в мужчину, и после обыска им разрешили пройти в город.
   Свет еще не начал меркнуть, и за контрольно-пропускным пунктом она вполне отчетливо видела окраину города. Над ним висели клубы темного дыма, все удивительно прямые и узкие, как будто город лежал под сосновым лесом.
   Она не могла рисковать контрольно-пропускным пунктом. Не с этим удостоверением личности. Первые немцы, с которыми они столкнулись, не обращали особого внимания на идентичность людей. Они были больше сосредоточены на том, чтобы найти добычу, до которой они могли бы дотянуться. Этот КПП показался более основательным. Она знала, что ей придется найти другую личность, и предполагала, что у нее будет такая возможность в городе. Она не рассчитывала встретить немцев так рано, никто не рассчитывал. Последней новостью, которую она услышала, было то, что они еще не достигли Кале. Это то, что сказал им Марсель, и теперь его ноги торчали из канавы перед ними, его кровь теперь чернела на поверхности дороги.
   Она подошла к задней части колонны, оглядываясь при этом. Она заметила свой шанс. Солдаты отвлеклись на то, чтобы разобраться с матерью и четырьмя ее детьми, все из которых плакали. За группой никто не следил. Она наклонилась к Сильви, все еще сжимавшей ее запястье, и прошептала, что идет в туалет в поле. Она вернется через минуту. Глаза маленькой девочки наполнились слезами. Неохотно она полезла в карман и достала плитку шоколада. Это был последний батончик, который когда-то наполнял карманы ее пальто, и это было все, что ей осталось есть. Она вложила его в ладонь Сильви, заметив, что он стал мягким и начал таять.
   "Если ты будешь хорошей девочкой и будешь вести себя очень тихо, ты можешь получить все это!" Она изо всех сил старалась звучать как можно мягче. Она осмотрелась. Никто не смотрел на нее. Ближе к краю колонны она увидела элегантно одетую даму лет тридцати пяти, которая сказала ей, что она адвокат из Парижа, и направлялась к семейному дому в Нормандии.
   - Видишь вон ту милую даму? Тот, что в элегантном коричневом пальто? Она позаботится о тебе. Но не волнуйся, я скоро вернусь.
   Все еще приседая, она прокралась к канаве, затем через узкую щель в живой изгороди. Кукуруза росла высоко в поле, а недалеко, словно искусно нарисованный на пейзаже, виднелся большой лес, который, казалось, сужался по мере продвижения к городу. Она подождала мгновение. Она была уверена, что немцы не сосчитали, сколько их было в их группе, так что надеялись, что они не заметят, что один человек ускользнул. Если они действительно пришли и искали ее сейчас, она была достаточно близко к живой изгороди, чтобы убедить их, что она просто справляет нужду.
   Казалось, она попала на картину импрессионистов: золотисто-желтый цвет кукурузы, синева нетронутого облаками неба и темно-зеленый лес впереди. Подул своевременный ветерок, и кукуруза медленно покачивалась. Это замаскировало бы ее движение через него. Если бы она смогла добраться до леса, у нее были бы хорошие шансы добраться до города под прикрытием деревьев и угасающим светом.
   ***
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"