Рыбаченко Олег Павлович : другие произведения.

Какие тюрьмы были при Сталине, и так ли уж он был святой и праведны как о нем говорят!

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    В самом деле так ли уж хорошо было при Сталине? Что так все любят и хвалят Сталина!
  
  
  КНИГА ТРЕТЬЯ
  
  
  
  ЗОЯ
  
  
  
  Ялта, Симферополь, Севастополь, Сочи - гастроли длились уже третью неделю, впереди по крайней мере еще одна, и временами, просыпаясь по утрам и глядя на незнакомые стены вокруг, Зоя с трудом понимала, где она. Гастроли выдались на редкость изнурительными, порой у нее нестерпимо саднило горло. А ее аккомпаниатор жаловался, что от влажного морского воздуха у него распухают и болят руки. Но если бы не тоска по Джексону, все это было бы не так страшно. Когда она видела на больничных койках людей, лишившихся рук, ног и глаз, а иногда с такими страшными увечьями, которых и представить себе невозможно, она понимала, что не имеет права жаловаться. И если несколько спетых ею песенок и рассказанных непритязательных историй хоть немного облегчали их страдания, могла ли она им отказать? Она улыбалась. Даже тогда, когда можно было не улыбаться.
  
  Но, мой Джексон, мой американец, как я тоскую без тебя! Как я хочу снова оказаться в твоих объятиях! Хочу потрогать родинку на твоем лице, которую ты всегда так осторожно обходишь при бритье. Именно сейчас мне так тебя не хватает...
  
  Она представила себе его лицо и удивленное выражение, которое появится на нем. А потом он
  
  
  - 118 -
  
  улыбнется. И его глаза наполнятся слезами. Вот что в нем нравилось ей больше всего. Настоящий мужчина, он не стеснялся своих слез. И все это произойдет после того, как она скажет ему, что у них будет ребенок.
  
  А потом он засмеется и назовет ее русской ведьмой, потому что она еще в ночь Победы сказала, что понесет ребенка. И это сбылось.
  
  Уже две недели, как у нее должны были начаться месячные, а их все нет. До сих пор они приходили с завидной регулярностью. Кто другой наверняка объяснил бы задержку напряжением и усталостью, но ей-то лучше знать. Не было случая, чтобы что-то повлияло на регулярность ее цикла. Ни смерть отца, ни гибель Ивана. Ни даже страх, когда немцы подходили к Москве.
  
  Вернувшись в Москву, она сходит к врачу, и он подтвердит ее предположения. Но это всего лишь простая формальность. Она знает. Даже при таком маленьком сроке она чувствует, что это так. И пускай кто угодно назовет это бабьими выдумками. Ей лучше знать. Она чувствует это своим материнским сердцем.
  
  Где бы она ни находилась, стоило ей подумать о зародившейся внутри ее новой жизни, как она легонько дотрагивалась до живота. "Виктор, - шептала она. - Виктория".
  
  
  
  Джек Тэйт летел в Вашингтон за новым назначением. Чем больше он думал о Зое, тем сильнее мучало его беспокойство. А что если она вовсе не на гастролях, а ее арестовали? Такое вполне могло случиться, хотя она и уверяла его не раз, что ее популярность служит ей надежной защитой. А если она заблуждалась?
  
  Он снова и снова принимался убеждать себя, что терзается без всякой на то причины. Если бы
  
  
  - 119 -
  
  Зою арестовали, она бы просто исчезла, и никто бы никогда не увидел ее, пока ей не разрешат вернуться оттуда, куда ее отправили. В таком случае не было никакой необходимости высылать его, он и так ее не нашел бы. Нет, тот факт, что его выдворили из страны, означает, что Зоя действительно уехала на гастроли и вернется в Москву. Они не хотят одного: чтобы они с Зоей были вместе.
  
  Он надеялся, что высокие чины в Вашингтоне смогут объяснить ему, что, собственно, произошло в Москве. Но не успел задать свой вопрос - они опередили его. Вашингтон принял решение считать проблему исчерпанной.
  
  - Какое назначение хотели бы вы получить? - спросили его.
  
  - Такое, к какому я готовился всю жизнь. На передний край.
  
  Джека направили в распоряжение командующего Пятым флотом адмирала Хэлси для последующего назначения на авианосец. Первой его остановкой был Пёрл-Харбор, где он провел примерно десять дней на курсах по переподготовке командного состава: там офицеров знакомили с самыми современными средствами ведения войны. Каждый день по десять часов кряду ему в голову вдалбливали последнюю информацию о новейших видах вооружений.
  
  По утрам он просыпался с мыслью о Зое и давал себе слово написать ей. Но в конце дня без сил валился на кровать и проваливался в глубокий тяжелый сон. И лишь в последний день пребывания в Пёрл-Харборе он написал ей письмо, отправив его спецпочтой.
  
  
  
  Ты уже получила письмо, которое я тебе оставил, а потому знаешь о случившемся то же, что и я. Я сейчас очень далеко и не имею права сказать тебе где. Но
  
  
  - 120 -
  
  Морское ведомство знает это, и, если ты напишешь по указанному адресу, мне перешлют письмо.
  
  Обо мне не беспокойся, я обещаю тебе, что со мной ничего не случится. Меня оберегает твоя любовь. И хотя я очень беспокоюсь о тебе, я уверен, что и тебя будет хранить моя любовь. Нас разделяет только расстояние, моя маленькая девочка. Но сердца наши по-прежнему вместе.
  
  Джек вылетел в распоряжение адмирала Хэлси и был назначен капитаном "Рандольфа", базировавшегося в двухстах пятидесяти милях от Токио.
  
  Уже на борту "Рэндольфа" он получил известие о смерти своей жены Хелен. Он снова был свободен.
  
  Едва сняв пальто и шляпу, Зоя позвонила Джексону. Было около полудня, и она набрала его служебный номер. Но мужчина, ответивший на ее звонок, сказал, что не знает никакого Джексона Тэйта. Зоя повторила по буквам: "Тэйт, Т-э-й-т". Мужчина объяснил, что его здесь больше нет.
  
  Крайне озадаченная, Зоя набрала номер его квартиры. Трубку взяла Люба, но она ничего не знала. Только то, что он уехал.
  
  Что-то случилось. Страх сдавил сердце. Она хотела было позвонить в американское посольство, но не решилась. Кто может поручиться, что ее телефон не прослушивается?
  
  Зоя набрала номер своей приятельницы, американки Элизабет Игап. В ту секунду, когда, назвав себя, она услышала, как охнула Элизабет, Зоя поняла, что произошло худшее.
  
  - Говори, - попросила она сквозь стиснутые зубы, с трудом подавив желание закричать во весь голос.
  
  - Его выслали. Он получил предписание покинуть страну в течение сорока восьми часов.
  
  
  - 121 -
  
  Зое показалось, что на нее обрушилась скала. Чтобы не упасть, она оперлась свободной рукой о стол.
  
  - Но он вернется?
  
  - Зоечка, ты же понимаешь, - ответила Элизабет. - Тебе уже никогда не увидеть его.
  
  Зоя положила трубку на рычаг и опустилась на стул. Она словно онемела. Она не кричала, не плакала. Просто сидела не шевелясь. Тело ее, казалось, омертвело. Живым оставался только мозг. Никогда больше не увидит Джексона. Как же так? Ведь она носит его ребенка! Он вернется. Он должен вернуться.
  
  Она просидела недвижно более часа. В окно заглянуло заходящее солнце. Луч его попал ей в глаза, и она вздрогнула.
  
  Потом вдруг вскочила. Если Джексон уехал, он обязательно оставил для нее письмо. Он ведь такой внимательный. Зоя выбежала из квартиры и ринулась вниз по лестнице к почтовым ящикам. И остановилась как вкопанная.
  
  Дверца ее ящика была вырвана и болталась на одной петле. Ни на что не надеясь, она все же заглянула внутрь. Почтовый ящик был пуст. Они пришли за письмом Джексона и унесли его с собой.
  
  Только теперь пришли слезы, которые она сдержала после звонка Элизабет, горькие и бурные. Зоя прислонилась головой к холодному металлическому ящику и зарыдала. Тело ее сотрясалось от безудержного плача. "Бедная моя малютка. Теперь мы с тобой совсем одни".
  
  Джек так и не дождался от Зои ответа на свое письмо. Получила ли она его? Возможно, но мало вероятно. А если получила, то ответила ли? Если да, так что же произошло с ее письмом?
  
  
  - 122 -
  
  Он послал ей еще несколько писем с борта "Рэндольфа", но с каждым посланием в душе его крепло убеждение, что он больше никогда не услышит ее и никогда не увидит.
  
  Закончилась война, и "Рэндольф" направился к родным берегам. Из Балтиморы Джек снова написал Зое. Теперь он уже был твердо уверен, что его письма не доходят. А что если написать ей пустое, ни о чем не говорящее письмецо, вроде этого:
  
  
  
  Дорогая Зоя,
  
  Война наконец закончилась блестящей победой обеих наших стран. Я вернулся домой, у меня все в порядке. Надеюсь, и у Вас тоже. До сих пор с любовью вспоминаю Москву. Если представится возможность, буду рад получить от Вас весточку.
  
  
  
  Какому дураку придет в голову перехватывать такое письмо? Поймет ли Зоя, что любовь к Москве - это его любовь к ней?
  
  Зоя подумывала об аборте, но отказалась от этой мысли. Она хотела ребенка. Убить его - значило бы убить то единственное, что осталось у нее от Джексона. Пусть мелкие, ограниченные люди болтают что угодно, она с гордостью выносит своего ребенка.
  
  Да и возраст у нее такой, что самое время подумать об этом. Как бы не оказалось поздно. И даже если к ней снова придет любовь, когда она еще будет в состоянии произвести кого-то на свет, вряд ли этот ребенок будет зачат в момент близости столь страстно любящих друг друга людей, как они с Джексоном.
  
  Зою радовало отношение друзей. Лишь двое-трое отвернулись от нее, позволив себе несколько ядовитых замечаний по ее адресу. Все остальные остались
  
  
  - 123 -
  
  рядом, готовые в любой момент прийти на помощь. Но самое главное, рядом был Саша.
  
  Саша был такой высокий и такой тощий, что походил на тростинку. Пианист, ее постоянный аккомпаниатор и композитор, он часами бродил по улицам Москвы, уйдя в свои мысли и прислушиваясь к звучавшей в голове музыке. Ему ничего не стоило прийти на официальный прием в брюках и рубашке без галстука, зато с карандашом за ухом. Или в вечернем костюме, но все с тем же карандашом. Он был самым добрым человеком из всех, кого когда-либо знала Зоя.
  
  Узнав о ее беременности, он тут же примчался, предложив ей выйти за него замуж ради будущего ребенка. Зоя была тронута до глубины души. Но от замужества отказалась.
  
  - Мы с тобой близкие друзья, но никогда не станем любовниками. Было бы несправедливо связывать тебя узами законного брака. Вот если бы ты согласился признать себя отцом ребенка...
  
  Он поцеловал ей руку.
  
  - С радостью, Зоя Алексеевна. Почту за честь.
  
  
  
  Чушь, конечно, но почему-то многие считают, что, если женщина в ожидании хочет, чтобы у нее родился красивый ребенок, она должна окружать себя красивыми вещами и стараться постоянно думать о чем-то прекрасном. А что если они правы? Попробовать, что ли?
  
  Все то лето ее беременности у нее со стола не сходили свежие цветы. Как только они начинали вянуть, она заменяла их новыми, только бы поблизости от ее ребенка не оказались умирающие цветы. По возможности она смотрела лишь фильмы со счастливым концом и посещала те концерты, где исполнялись произведения классиков.
  
  
  - 124 -
  
  Но с каждым днем сохранять ощущение прекрасного в глубинах своей души становилось все труднее.
  
  Впервые она поняла, что за ней следят, как-то в августе, проснувшись под утро и почувствовав жажду. Налив в стакан воды, она подошла к выходившему во двор окну, чтобы распахнуть его пошире. В дальнем углу двора стояли двое мужчин, уставившись на ее окно. Она не могла ошибиться, они смотрели именно на ее окно, потому что стоило ей приблизиться к нему, как они тотчас отвернулись.
  
  Зоя снова легла, но сна как не бывало. Почему за ней следят? Ясно, что не из-за Джексона. Ведь уже несколько месяцев, как он уехал. Тогда почему?
  
  Может, следят вовсе не за ней? Но спустя три дня ее опасения полностью подтвердились. Съемки на студии в тот день проходили на редкость трудно, она ужасно устала. Ноги отекли, спину ломило.
  
  Когда объявили перерыв и выключили камеры, она в ожидании следующего вызова с наслаждением устроилась в уголке в студии звукозаписи. Бросила взгляд на свои часы. До окончания съемок еще по меньшей мере два часа. Она зевнула.
  
  Это не осталось без внимания одного из сотрудников студии, партийца.
  
  - Устали, Зоя?
  
  - Немножко, - ответила она. Он улыбнулся.
  
  - Если хотите сниматься в фильмах, вряд ли стоит засиживаться за полночь на вечеринках.
  
  Его слова пронзили ее, как удар ножа.
  
  - Откуда вы знаете?
  
  Но он не ответил и вышел из студии.
  
  В тот вечер она поставила будильник на пять утра. Когда он прозвенел, солнце только-только начало выглядывать из-за горизонта. Зоя встала с пос-
  
  
  - 125 -
  
  стели и выглянула из-за занавески во двор. Двое молодых людей снова были на месте, хотя ей показалоь, что это не те, которых она видела в первый раз.
  
  Зоя высунулась из окна.
  
  - Привет! - крикнула она.
  
  Молодые люди отвернулись, сделав вид, будто чем-то заняты.
  
  - Я к вам обращаюсь. Ни свет, ни заря, а вы уже тут как тут!
  
  Они поспешили уйти.
  
  Но она знала, что они вернутся.
  
  Почему? Ну почему? Лежа в постели и пытаясь заснуть, она снова и снова задавала себе этот вопрос и по-прежнему не находила на него ответа. Единственным объяснением был Джексон, но его выслали из страны, а потому слежка за ней явно бессмысленна. Если, как говорят, всеведущий НКВД знает все обо всех, им, конечно же, известно, что она беременна. Какой вред в своем нынешнем положении она может принести кому бы то ни было, даже если б захотела? И уж, конечно же, они знают, что она всего лишь актриса. Она далека от политики, равно как и ее друзья.
  
  Нет, слежка за ней лишена всякого смысла, и все же за ней следят. Она улыбнулась в темноте. Вряд ли им могла прийти в голову мысль, что она попытается сбежать к Джексону. Беременная женщина? Она даже не знает, где он сейчас. Его письма, если он их и писал, до нее не доходят.
  
  Берия!
  
  На какое-то мгновение в памяти всплыло это имя. Нет! С того случая прошло столько лет. Если бы он жаждал мести, он бы уже наверняка давным-давно осуществил свое желание. Да, но должно же быть какое-то объяснение, вот только оно пока что не
  
  
  - 126 -
  
  пришло ей в голову. Может, речь идет о каком-нибудь преступлении, которое ошибочно приписывают ей? Было же время, когда ее отца посчитали шпионом только потому, что он справился об адресе врача у соседа-немца?
  
  Ну что ж, тут уж ничего не поделаешь. Жаловаться или допытываться, почему за ней следят, бесполезно, это лишь привлечет внимание, что вряд ли разумно. Только время покажет, что к чему. А пока ей остается ждать и жить в вечной тревоге. Или же второй вариант: ждать и не оставлять попыток жить в мире прекрасного, чтобы все случившееся не отразилось пагубно на ребенке.
  
  Она закрыла глаза и постаралась представить себе берег реки, покрытый ковром чудесных цветов.
  
  
  
  Когда пошли воды, с ней, к счастью, была Мария. Мария тотчас предприняла необходимые меры.
  
  Она уложила Зою в постель и накрыла теплым одеялом. Потом сняла с запястья часы и вложила их ей в руку.
  
  - Отмечай время схваток. Важно знать, какие между ними интервалы.
  
  Потом она подошла к телефону и набрала номер кремлевской больницы. Благодаря Зоиной популярности ей было обещано там место, когда начнутся роды.
  
  - Нет, я не могу ее привезти, - услышала она голос сестры. - Воды уже отошли, и начались роды.
  
  Боль молнией пронзила тело. Зоя ухватилась за прутья в изголовье кровати и изо всех сил стиснула руки, пытаясь подавить крик. Но вот боль немного отпустила, лицо покрылось липким потом.
  
  Она слышала, как Мария, сообщив адрес и номер квартиры, положила трубку. Потом подошла к Зое и вытерла ей лицо влажным полотенцем.
  
  
  - 127 -
  
  - Что ты возьмешь с собой? Я приготовлю.
  
  Зоя объяснила.
  
  - И позвони Саше, когда меня отвезут в больницу.
  
  Мария кивнула.
  
  Ранним вечером карета скорой помощи отвезла Зою в больницу. Ее тут же отправили в родильное отделение, где лежали еще шесть женщин, у которых тоже начались схватки. Санитарки уложили ее на жесткий стол, нянечка раздела, укрыла простыней и ушла. А схватки меж тем прекратились.
  
  Она ждала, чтобы они возобновились. Но их не было. Казалось, прошли долгие часы, к ней никто не подходил. Появившийся наконец врач был очень недоволен тем, что схватки прекратились. Он вызвал санитарок, и Зою отвезли в пустую палату. Там ей сделали какой-то укол в руку, который, по словам врача, должен был стимулировать схватки.
  
  18 января 1946 года в 8.32 утра Зоя родила.
  
  - Девочка, - сухо сообщила сестра. Голубоглазая девочка, рост 51 сантиметр, весом чуть более 3,2 килограмма.
  
  - Цвет глаз еще поменяется, - с прежним равнодушием бросила сестра.
  
  Головку девочки покрывали прямые черные волосики, глазки смотрели из-под длинных-длинных ресничек.
  
  - Виктория, - прошептала Зоя и тут же погрузилась в сон.
  
  Когда ей позже принесли ребенка и она рассмотрела крошечное личико, по ее щекам потекли слезы. Темные волосы и что-то в разрезе глаз, даже закрытых, напомнило ей о Джексоне. Если бы только он мог оказаться здесь и увидеть то чудо, которое они сотворили вместе. Виктория!
  
  Она склонилась головой к маленькому комочку, лежавшему у ее груди.
  
  
  - 128 -
  
  - О, Виктория, моя Вика, - прошептала она. - Прости меня за ту жизнь, которую я уготовила тебе. Тебя ждет трудная жизнь, но я буду любить тебя за обоих родителей. Обещаю тебе.
  
  На следующий день с лица девочки стала исчезать красная родовая сыпушка. Да, она очень красива, подумала Зоя. Она приложила девочку к груди и почувствовала, как начали почмокивать ее губки. Наконец-то, подумалось ей, я могу отдать себя полностью тому, кто не покинет меня, как покинули Иван и Джексон.
  
  Когда пришла сестра, чтобы унести Викторию, Зоя спросила:
  
  - Вы повидали так много младенцев. Скажите, правда моя девочка очень красивая или мне это только кажется, как всякой матери?
  
  Сестра взглянула на Зою холодными рыбьими глазами.
  
  - Она красивая. И если учесть все обстоятельства, ей это еще очень пригодится.
  
  И прежде чем Зоя успела что-нибудь ответить, взяла ребенка и вышла из комнаты.
  
  Девять дней, проведенных в роддоме, показались ей вечностью. Радость приходила, лишь когда ей приносили Викторию. Все остальное время Зоя чувствовала в воздухе какую-то напряженность. Сестры были неизменно вежливы, но относились к ней с явной враждебностью. Когда она спросила одну из них о причине, та поглядела на нее с удивлением.
  
  - Не понимаю, о чем вы. Видимо, у актрис чрезмерно развито воображение.
  
  Но однажды в палату вошла другая сестра и, делая вид, что поправляет подушку, склонилась к Зое.
  
  - Вы в курсе, что здесь за вами следят?
  
  - Кто? - спросила Зоя.
  
  - Точно не знаю, но думаю, из НКВД.
  
  
  - 129 -
  
  Зое показалось, что у нее на мгновение остановилось сердце.
  
  - Где они?
  
  - Рядом с вашей палатой, но сейчас там никого нет. А прошлой ночью один из них просидел здесь ВСЮ НОЧЬ.
  
  Женщина поднялась, собираясь уйти.
  
  - Спасибо, - промолвила Зоя. Откинувшись на подушку, она уставилась в потолок.
  
  - Прости меня, Вика, - прошептала она.
  
  В тот день, когда она уходила с Викой из роддома, в вестибюле ее, как и обещал, ждал Саша. Зоя надеялась, что он догадается прийти в костюме и при галстуке, и сестры увидят, какой представительный у Виктории отец, но ей бы следовало предвидеть подобное. Поверх свитера и рубашки на нем было пальто, протертое на локтях. В руках он держал жалкий букетик дешевых цветов. Но все-таки он пришел и прекрасно сыграл роль отца, громогласно извинившись за то, что отсутствовал в городе, пока она была в роддоме.
  
  Зоя представила Сашу сестре с того этажа, где лежала.
  
  - Это мой муж. Он музыкант.
  
  Губы сестры скривились в усмешке.
  
  - Музыкант? А я решила, что он точильщик карандашей.
  
  Саша коснулся рукой головы и сконфуженно вытащил из-за уха огрызок карандаша. Когда сестра ушла, он спросил:
  
  - Что, собственно, произошло, Зоечка? Почему они так с нами разговаривают?
  
  Зоя пожала плечами.
  
  - Наверно, они тут всласть посплетничали обо
  
  
  - 130 -
  
  мне и моем ребенке. А твой приход положил сплетням конец. Да Бог с ними. Мне ведь с ними никогда больше не увидеться.
  
  - Пошли? Если ты возьмешь у меня цветы, я с радостью понесу ребенка.
  
  - Прелестные цветы, спасибо тебе за них, - сказала Зоя и тихим голосом продолжала: - Нагнись ко мне, как будто целуешь, но так, чтобы за твоим лицом не было видно моего рта.
  
  Саша коснулся губами ее щеки.
  
  - В чем дело? - спросил он, не отнимая лица от ее щеки.
  
  Наверно, тебе лучше оставить меня. За мной следят.
  
  - Почему?
  
  - Скорее всего, из-за Джексона. Да и какая разница?
  
  - Как это какая? Но так или иначе, а меня уже видели с тобой, и я тебя не оставлю.
  
  Саша взял у нее девочку.
  
  - Какую прелестную дочку ты мне подарила, дорогая жена!
  
  Он оглядел вестибюль в надежде, что кто-нибудь слышит его.
  
  - Пошли, - сказала Зоя. - Ты замечательный друг, Саша, но никудышный актер.
  
  
  
  Ребенок был зарегистрирован в книге записей рождений за 1946 год. В свидетельстве указывались имя и фамилия девочки - Виктория Федорова, а также отчество - Яковлевна, по имени Джексона. В графе о матери стояло - Зоя Алексеевна Федорова, в графе об отце был прочерк. Зоя не смогла заставить себя солгать. Это было бы оскорбительно для Джексона. К тому времени, когда ее Викуля увидит метрику, она уже будет достаточно взрослой, чтобы
  
  
  - 131 -
  
  знать всю правду. И достаточно взрослой, чтобы ее понять. Так или иначе, когда придет время, Зоя будет знать, как поведать ей эту правду.
  
  Едва оправившись от родов, Зоя приступила к съемкам нового фильма. Как и всегда, она играла в нем роль лирической героини, благородной женщины, с одинаковой преданностью любящей своего возлюбленного и свою родину. Потом Зоя уже и не вспомнит названия той картины. Как актриса, она всегда отличалась необычайной добросовестностью, но на этот раз соображения карьеры отодвинулись на второй план, уступив место крошечной девочке, которую она оставляла каждый день на попечение только что нанятой домработницы Шуры. Виктория полностью заполнила ту пустоту в ее жизни, которая образовалась с уходом из нее Джексона.
  
  Поначалу Зое виделось большое сходство дочери с Джексоном. Такие же темные волосы, такие же, как у него, голубые глаза и, пожалуй, такой же упрямый подбородок, впрочем, насчет подбородка полной уверенности у нее не было. Со временем воспоминания о Джексоне претерпели некоторые изменения и он вес больше и больше стал походить в них на Викторию.
  
  С грустью она признавалась себе, что Джексон уходит из ее памяти. Да, конечно, она никогда не забудет, что было время, когда они любили друг друга, что же касается чувств, которые она тогда испытывала, то воспоминания о них постепенно тускнели. Она уже не помнила крепких объятий Джексона, не ощущала запаха одеколона, которым он пользовался после бритья, с трудом вспоминала его голос. Помнила лишь, что он был грубоватый и говорил Джексон с забавным американским акцентом - вот и все.
  
  Наверно, и я ухожу из его памяти, размышляла
  
  
  - 132 -
  
  она. Интересно, пытался ли он писать ей? За все это время она не получила от него ни строчки. Ну что ж, у нее, по крайней мере, есть его ребенок, а это уже немало. Она ни о чем не жалеет.
  
  
  
  Джексон Роджерс Тэйт получил назначение на военно-морскую базу на Терминал-Айленде, неподалеку от Сан-Педро в Калифорнии. Ему было поручено расконсервировать базу.
  
  Когда бы он ни возвращался мыслями к Зое, его всякий раз охватывало беспокойство: что же с ней все-таки произошло? Получила ли она хоть одно его письмо? Пыталась ли ответить? Как же глупы мы были, размышлял он, поверив, что у нас есть будущее, что нам когда-нибудь позволят его иметь!
  
  Он уже потерял счет письмам, которые написал ей, или тем, которые послал известным в России людям, на помощь которых рассчитывал. Ни на одно из них он не получил ответа. А в ответах на запросы, которые он направлял собственному правительству, не было ничего, кроме пустых фраз, смысл которых неизменно сводился к одному и тому же совету: "забыть".
  
  Время шло, боль утраты мало-помалу притуплялась. Но он по-прежнему был одержим идеей узнать, не случилось ли с ней в России чего-нибудь плохого. Ее уверенность, что никто не посмеет ее тронуть, вовсе не обязательно была обоснованной. А он хотел знать наверняка.
  
  Ответ пришел однажды ясным солнечным днем с утренней почтой, которую для него аккуратно складывали в правом углу письменного стола. Дешевый конверт, отправленный из Швеции, на нем чернилами печатными буквами были написаны его имя и адрес. Кто, черт возьми, может писать ему из Швеции?
  
  
  - 133 -
  
  Он вскрыл конверт, развернул лист дешевой белой бумаги и взглянул на подпись. Подпись ни о чем ему не говорила. Только инициалы и фамилия. Они могли принадлежать и мужчине, и женщине, как и записка, также написанная чернилами печатными буквами:
  
  
  
  Зачем вы надоедаете Зое своими письмами? Недавно она вышла замуж за композитора. У них двое детей, мальчик и девочка, и они очень счастливы. Ей надоели ваши бесконечные домогательства. Будьте любезны, прекратите их.
  
  
  
  Джек несколько раз перечитал письмо. Сначала он не поверил ни одному его слову. Та Зоя, которую он знал, не могла так быстро забыть его. Зоя не из тех, кто легко влюбляется. Но даже если письмо не обман и она действительно встретила человека и вышла за него замуж через несколько дней после его отъезда из Москвы, то уж во всяком случае она не могла успеть родить за это время двоих детей.
  
  Впрочем, она могла родить сразу двойню. Для этого времени у нее было вполне достаточно. Да и композитор мог быть вдовцом с двумя детьми. И вполне естественно, что она вышла замуж за человека из мира искусств. Кто бы он ни был, он наверняка подходит ей больше, чем Джексон.
  
  Скорее всего, письмо отправлено кем-нибудь из Зонных приятелей, журналистов, - их у нее до черта; она попросила написать и отправить его, как только он или она окажутся за пределами России.
  
  Джек снова перечитал письмо, потом разорвал его и выбросил в корзину.
  
  Больше он ей писать не будет. Никогда. Прощай, Зоечка. Будь счастлива.
  
  (Поскольку Зоя ничего не знала о письме, а Джек ничего не знал о Саше, никто из них не ведал о
  
  
  - 134 -
  
  содержавшейся в нем крупице правды. Саша, который изредка аккомпанировал Зое на концертах, действительно был композитором, хотя отнюдь не знаменитым и удачливым. Весьма вероятно, что тот, кто был автором письма, знал о договоренности Зои с Сашей и его согласии "изобразить", по выражению Зои, отца ребенка. Нет сомнений, НКВД знало, что Зоя не была замужем за Сашей и не была от него беременна. Случайно ли автор письма выбрал Зое в мужья композитора или в основе его выбора были точные данные об их договоренности - останется тайной. Но цель письма очевидна: положить конец попыткам Джека установить связь с Зоей.)
  
  
  
  Съемки фильма шли успешно. Зоя всегда умела взглянуть на свою работу со стороны и трезво оценить себя, а потому знала, что играет хорошо. Правда и то, что новая роль не ставила перед ней никаких новых задач. Ее героиня ни в малейшей степени не отличалась от тех героинь, которых она уже сыграла в других фильмах. И все же она выкладывалась на полную катушку.
  
  Однако времена для нее выдались не самые хорошие. Каждый день, собираясь на студию, она со щемящей болью отрывалась от своей крошки, Виктории, Викули, Вики, Викочки - вот сколько ласковых имен придумала она для псе. Но труднее всего было выносить непрекращавшуюся слежку - иногда это была женщина, иногда один мужчина, но чаще - двое. Они всегда поджидали ее на улице и следовали за ней даже тогда, когда она везла Вику на прогулку в парк. Она постоянно натыкалась взглядом на незнакомых ей людей, толокшихся по углам съемочной площадки. Или ей только казалось, что они следят за ней? Однажды нервы у нее не выдержали и она подошла к одному из них.
  
  
  - 135 -
  
  - Что вам тут нужно? Что вы уставились на меня?
  
  Человек смешался.
  
  - Простите, Зоя Алексеевна, но вы ведь знаменитая актриса. Я не думал, что вы заметите меня. Мне просто хотелось посмотреть, как вы играете, а потом рассказать об этом своим домашним.
  
  Неплохо выкрутился, подумала Зоя. Она ни на секунду не усомнилась в своей правоте.
  
  - Раз так, скажите им, что Зоя Федорова их не боится. За мной нет никакой вины.
  
  Человек, казалось, сконфузился еще больше.
  
  - Тысяча извинений, Зоя Алексеевна, но я понятия не имею, кого вы имеете в виду.
  
  - Правда? Разрешите не поверить. Разве вы не знаете, что вход посторонним на съемочную площадку воспрещен? Но для сотрудников НКВД, конечно же, можно сделать исключение.
  
  - Вы с кем-то меня путаете. Мы строим здесь декорации. Разве вы не видели дома, который воз водится на соседней площадке?
  
  Зоя почувствовала себя полной дурой, страдающей манией преследования. Ей уже повсюду мерещатся соглядатаи. Может, именно этого они и добиваются? Но зачем? Что они высматривают? И если они намереваются что-то предпринять, то когда?
  
  Съемки шли уже несколько недель, как вдруг ей объявили, что ее роль передается другой актрисе.
  
  - Что все это значит? - обратилась она к одному из руководителей студии. - Вы недовольны моей работой?
  
  Он сделал вид, что всецело занят собственной зажигалкой.
  
  - Я не уполномочен обсуждать этот вопрос.
  
  - Но я хочу его обсудить. Вам не нравится, как я играю?
  
  
  - 136 -
  
  - Нравится.
  
  - Тогда почему вы так со мной поступаете? Я знаю женщину, которой вы отдаете мою роль. Она посредственная актриса.
  
  - Вполне вероятно. Но есть мнение, что она больше подходит для этой роли, чем вы.
  
  - Не верю этому.
  
  - Не в моих силах заставить вас верить или не верить. Решение принято. Мы свяжемся с вами, как только у нас будет для вас работа.
  
  И вышел из кабинета. Зоя осталась сидеть, стараясь успокоиться. Такого с ней еще никогда не случалось. Она была убеждена, что дело не в ее работе. Тогда в чем? Имеет ли это какое-нибудь отношение к той слежке, которая ведется за ней, или ее снова одолела мания преследования?
  
  Она отправилась в костюмерную и стала собирать свои вещи. В комнату заглянула женщина, которую Зоя всегда считала своей доброй приятельницей, однако, увидев Зою, она пробормотала: "Ох, извините" - и, покраснев как рак, кинулась прочь.
  
  То же самое повторилось в секретарской и вестибюле. Машинистка, у которой для Зои всегда была наготове любезная улыбка, оказалась вдруг так занята, что не подняла головы от машинки. А подметавший коридор старик уборщик при ее появлении тотчас заспешил со своей метлой в самый дальний угол. Они всё знают, подумала Зоя. Я подхватила какую-то страшную болезнь, и все в страхе меня сторонятся.
  
  Из студии она вышла с высоко поднятой головой. К горлу подкатила тошнота. Господи, не дай мне проявить слабость, пока я у них на виду.
  
  Добредя до парка, Зоя опустилась на скамейку. Она чувствовала слабость во всем теле, ее била дрожь. Вот оно, начинается. Уже совсем близко. Что бы ни
  
  
  - 137 -
  
  вынюхивали о ней тайные агенты, слежка, очевидно, вступает в свою финальную стадию.
  
  Зоя работала и в Театре киноактера. Этот театр был своеобразным филиалом ее киностудии, киноактеры имели возможность выступать между съемками на его сцене в театральных спектаклях, фойе театра было увешано огромными портретами всех кинозвезд, выступавших на его сцене. Зоин портрет уже давно висел на самом видном месте. И вот теперь его неожиданно убрали.
  
  Узнав об этом, Зоя не поверила и отправилась туда сама. Портрета не было. Ее охватил ужас. Она смотрела на то место, где еще совсем недавно висел портрет, и с которого сейчас на нее глядело чужое лицо, и ее охватило ощущение, что исчез не портрет, а она сама. Она вступает в пору своего небытия. Сначала исчез ее портрет, потом - когда они подготовятся - исчезнет она сама. И никто никогда не узнает, что ее нет.
  
  Она вышла из театра и огляделась по сторонам. Никого не было видно, но они все равно откуда-нибудь следят за ней - из подъезда, из-за угла, откуда угодно. И с этим уже ничего не поделаешь. Бежать некуда, спрятаться негде. Впервые ей пришла в голову мысль, в реальность которой она никогда прежде не верила: в ближайшее время ее арестуют.
  
  
  
  27 декабря 1946 года. В доме у английского журналиста Александра Верта и его жены Марии только что закончился удивительно славный рождественский вечер. Было приятно провести время в обществе интересных людей, работавших во многих странах за пределами Советского Союза и так много знавших о них.
  
  Зоя решила пройтись до дома пешком. Идти было всего-то несколько кварталов, а улицы Москвы даже
  
  
  - 138 -
  
  в час ночи абсолютно безопасны. Она плотнее запахнула свою меховую шубку - все еще теплую, хотя и здорово поизносившуюся, - и пошла домой.
  
  Морозный воздух приятно холодил лицо, словно выбивая из головы густой сигаретный дым. Она огляделась в поисках, как она их стала называть, "стражей", но ни одного не заметила. Зоя тихонько засмеялась. Не иначе как до смерти продрогли в ожидании конца вечера.
  
  Квартира встретила ее полной тишиной. Шура уже спала. Сняв шубку и шапочку, Зоя прошла к дочке. Виктория тоже спала, лежа на животике. Зоя подоткнула вокруг нее одеяльце и, склонившись над малышкой, поцеловала ее в головку. Потом глубоко вздохнула. Запах детского талька и тельца ребенка - есть ли в мире аромат чудесней?
  
  Зоя смотрела на спящую дочку. Подумать только, ей почти годик. Какой же замечательный день рождения ждет тебя, моя дорогая Вика. Я осыплю тебя подарками, сколько бы они ни стоили!
  
  Нагнувшись над кроваткой, она снова поцеловала девочку и на цыпочках вышла из комнаты. Бедный Джексон - теперь она уже могла думать о нем без боли, - как многого ты лишился!
  
  Она пошла на кухню выпить немного соку. От шампанского ей всегда было не по себе, даже от маленького глотка, который она выпила на вечере у Александра. Оно всегда вызывало тупую головную боль и ощущение сухости во рту. Она протянула руку к дверце буфета, где стояли стаканы, и тут раздался резкий нетерпеливый стук в дверь квартиры.
  
  Зоя оцепенела. Ужас был столь велик, что она не могла шелохнуться. Она знала, кто стучит. Вся Москва знала, что означает этот стук в ночи, когда все спят и никто ничего не видит.
  
  Она не двинулась с места, пока стук не повто-
  
  
  - 139 -
  
  рился, теперь уже более громкий и настойчивый. Надо ответить, иначе они выломают дверь.
  
  Подойдя к двери, она открыла ее. В квартиру ввалились шесть мужчин и одна женщина. Зоя узнала только одного из них - их дворника. Он не глядел на нее. Не осмеливается, подумала она. Должно быть, стыдно выступать понятым против тех, кто всегда к тебе хорошо относился.
  
  Зое казалось, что все происходящее - сон, в котором участвуют две Зои: с одной Зоей все это происходит, а другая стоит в сторонке и внимательно за всем наблюдает, подмечая всякие мелочи: на женщине меховая шуба, у мужчин темно-зеленая форма. У одного на плечах красные погоны. Все эти мелочи абсолютно несущественны, сказала одна Зоя другой. Прекрати. Соберись с мыслями. Решается твоя судьба.
  
  Мужчина с красными погонами вытащил какую-то бумагу и сунул Зое в лицо. Она разобрала только два слова: "преступление" и "арест".
  
  Зоя затрясла головой.
  
  - Это ошибка. Я ни в чем не виновата. Я не совершила никакого преступления.
  
  Лицо мужчины оставалось бесстрастным.
  
  - Если вы невиновны, вам не о чем беспокоиться. Вы поедете с нами, и мы ознакомимся с вашим делом. Невиновны - все быстро выяснится и вас доставят обратно. Вам не следует ничего с собой брать.
  
  С обеих сторон от Зои встали двое и взяли ее за руки.
  
  - Мне же надо надеть пальто, - сказала Зоя.
  
  Человек в погонах кивнул тем двоим, что держали ее за руки. Они отпустили ее. Зоя подошла к шкафу, из которого женщина вытаскивала вещи, бросая их на пол. Чтобы найти свое пальто, Зое при-
  
  
  - 140 -
  
  шлось рыться в лежащем на полу ворохе вещей. Она оделась. Женщина даже не повернулась в ее сторону.
  
  И тут Зоя увидела Шуру - она стояла, прижавшись к стене, в ночной сорочке, скрестив руки на груди, с застывшими от ужаса глазами. В квартире уже царил полный хаос. Один из мужчин вытаскивал ящички из бюро, выкидывая их содержимое прямо на пол. Другой освобождал ящик обеденного стола, выкладывая все, что вытаскивал, на стол и пристально изучая каждый предмет.
  
  - Зачем вы это делаете? - спросила Зоя.
  
  - Раз вы невиновны, это не имеет никакого значения, - ответил человек с погонами. - Пора идти.
  
  Двое мужчин вновь взяли ее за руки. Зоя вырвалась.
  
  - Мой ребенок! Ей только одиннадцать месяцев! Ее нельзя оставлять одну!
  
  - У вас есть домработница. Она сообщит обо всем вашей сестре. Если ваша сестра захочет взять ребенка, ради Бога. Если же нет, он будет воспитываться в детском доме. Пошли!
  
  - Я хочу последний раз взглянуть на ребенка!
  
  - Нельзя! - Он отрицательно покачал головой.
  
  - Я должна взглянуть на свою дочь, иначе я никуда не пойду.
  
  - У вас нет никакого права говорить о том, чего вы хотите и чего не хотите, - раздраженно произнес он.
  
  Откинув голову назад, Зоя пронзительно закричала. Один из держащих ее мужчин зажал ей рот рукой в перчатке. Человек с погонами был явно обескуражен.
  
  - Хорошо, можете посмотреть на нее, но не дотрагивайтесь до ребенка.
  
  
  - 141 -
  
  Они провели ее в комнату, где спала Вика, а сами остановились в дверях, не сводя с нее глаз. Зоя кинулась к кроватке и упала на колени. Слава Богу, девочка лежала на спинке и Зоя видела ее личико. Одну ручонку малышка сжала в кулачок, подложив его под щечку.
  
  Зое безумно хотелось потрогать этот сжатый кулачок, коснуться щечки, поцеловать девочку. Слезы застилали глаза, она вытерла их. Нужно как следует вглядеться в детское личико, запомнить каждую его черточку, чтобы оно навсегда сохранилось в памяти. Быть может, она видит свою дочку в последний раз.
  
  Она уже не просто плакала, а, зайдясь в рыданиях, захлебывалась слезами. Услышав непривычные звуки, девочка отвернула от Зои головку. Не отворачивайся от меня, мысленно взмолилась Зоя.
  
  - Пошли, пора! - приказал стоявший в дверях человек.
  
  Зоя придвинулась к ребенку.
  
  - Прощай, моя Вика. Мне уже никогда не увидеть тебя вновь!
  
  Им пришлось поднять ее на ноги и силой вывести из комнаты.
  
  Машина с включенным мотором ждала на улице. Зою вели трое; еще трое и женщина остались в квартире. Ее втолкнули на заднее сиденье, двое уселись по бокам, третий сидел на откидном сиденье, лицом к ней. Он постучал в стеклянную перегородку, и машина тронулась.
  
  - Куда вы меня везете? - спросила Зоя.
  
  - На Лубянку, - ответил главный.
  
  - Но почему? В чем моя вина? Почему вы меня туда везете?
  
  - Лубянка - это не обязательно тюрьма. Если вы ни в чем не виновны, ответите на некоторые во-
  
  
  - 142 -
  
  просы и вернетесь домой. Вот все, что я вправе сказать.
  
  Не обязательно тюрьма... Может, и так, подумала Зоя. Но она никогда не слышала, чтобы людей, попавших на Лубянку, отпускали домой.
  
  Машина бесшумно, словно черная тень, неслась по пустынным улицам Москвы. "Какое-то безумие, - думала Зоя. - На мне вечернее платье, нарядные туфли, а я еду в тюрьму".
  
  Шофер свернул на площадь Дзержинского, и перед ней выросла Лубянка - огромный серый каменный призрак, посреди которого просматривались еще более мрачные железные ворота. Даже в самый яркий солнечный день от Лубянки веяло зловещей безнадежностью, рассеять которую было не под силу даже пышной листве деревьев. Сейчас же ей казалось, что голые, гнущиеся на холодном ветру ветви пытаются дотянуться до нее. Стража открыла железные ворота, пропуская машину. "Проглотили меня", - мелькнуло в голове.
  
  Никто не сказал ей ни слова. Зою провели в комнату, где ее уже поджидала толстая женщина в форме. Увидев Зою, она встала и подошла к ней. Голос у нее был сухой, безразличный. Она выполняла привычную работу.
  
  - Я заберу вашу одежду - она будет храниться здесь до вашего освобождения, - а вы идите в душ.
  
  Зоя покачала головой:
  
  - Я не хочу в душ. Я хочу кого-нибудь увидеть. Произошла ужасная ошибка.
  
  Женщина бросила на нее равнодушный взгляд.
  
  - Снимите вашу одежду и отдайте ее мне. Вам же самой будет лучше, если будете делать, что вам говорят.
  
  Зоя разделась. Ей дали грубое, тоненькое полотенце, едва прикрывавшее ее наготу. Надзира-
  
  
  - 143 -
  
  тельница открыла ключом дверь и толкнула Зою вперед.
  
  Зое ничего не оставалось, как быстрым шагом пройти по каким-то бесконечным коридорам, сворачивавшим то вправо, то влево и казавшимся абсолютно одинаковыми. К тому времени, как они дошли наконец до душевой, она была окончательно сбита с толку. Душевая походила на тесный ящик. Кранов для регулировки воды не было, в крошечное оконце за ней следила надзирательница. Как только Зоя вошла в душевую, включили воду. Она была очень горячей, Зоя к такой не привыкла. Задыхаясь, она прислонилась к стене. Немного погодя, осмотревшись, она поискала глазами мыло. Его не было.
  
  Да и какое это имело значение. Через несколько минут воду выключили. Дверь открылась, надзирательница бросила Зое полотенце. Оно было такое ветхое, что вытереться им было невозможно. Зоя попыталась высушить им волосы - прическа, которую она сделала накануне специально для вечера у Александра, была безнадежно испорчена. Она завернулась в полотенце, и они отправились обратно, в ту комнату, откуда пришли.
  
  Зоя поискала глазами свою одежду, но она исчезла. Надзирательница протянула ей юбку военного образца, кофту и нижнее белье, темное, какого-то тускло-зеленого цвета и абсолютно изношенное после многолетнего использования. Зоя почувствовала, как по коже, от одного прикосновения этого белья, побежали мурашки. Оно отдавало крепким запахом хозяйственного мыла, в котором его кипятили в прачечной, и, конечно же, было неглаженым.
  
  На глаза навернулись слезы, но усилием воли она сдержала их. Это тюремная одежда. Она уже не ощущала себя Зоей Федоровой - некое безымянное существо, которого лишили всех примет.
  
  
  - 144 -
  
  Женщина знаком указала ей на дверь, открыла ее ключом и распахнула. За дверью оказался надзиратель-мужчина. Женщина жестом приказала Зое следовать за ним.
  
  Он привел ее к лифту, они поднялись на третий этаж; и там снова пошли по коридору. В конце коридора надзиратель постучал в какую-то дверь и открыл ее. Дверь за ней закрылась.
  
  Кабинет был большой, с огромным, заваленным бумагами письменным столом. Позади стола на стене висел портрет Сталина. За столом сидел человек в штатском. У одной из стен сидели еще двое в форме НКВД. Скорее всего, человек в штатском тоже был из НКВД: Лубянка являлась тюрьмой НКВД, и, судя по всему, именно он и был здесь начальником.
  
  Его фамилия, как она потом узнает, была Абакумов. Плотного телосложения, с темно-каштановыми волосами и изрытым оспинами лицом, жестким и равнодушным. Он оглядел ее с ног до головы, словно изучая редкостную диковину.
  
  Поначалу все хранили молчание. Все трое неотрывно глядели на нее, пока ей не захотелось закричать. Она не привыкла, чтобы ее вот так разглядывали, словно зачумленную. Наконец один из сидящих у стены захохотал.
  
  Вы только посмотрите на нее в этой мятой одежде и со спутанными волосами. Неужто вы и впрямь находите ее красивой?
  
  Я слышал, что ее считали хорошенькой, не понимаю. Такую уродину?
  
  Зое захотелось поправить волосы и застегнуть расстегнувшуюся пуговицу, но она не решилась пошевельнуться. Они во что бы то ни стало хотят унизить ее. Это их игра, но она в нее играть не будет.
  
  - Кто-то говорил, будто она снималась в кино. Неужели это возможно?
  
  
  - 145 -
  
  - Нет, конечно. Разве что давным-давно. Первый снова засмеялся:
  
  - Думаю, после того, как откроются ее преступления, пройдет очень много лет, прежде чем она снова увидит киностудию.
  
  Разговор в этом роде продолжался, как ей показалось, целую вечность. Все это время Абакумов хранил молчание, продолжая пристально вглядываться в нее.
  
  Зоя устала. Наверняка на улице уже светает, хотя окно на третьем этаже по-прежнему оставалось темным. Если бы только они разрешили ей сесть. Прямо перед ней стоял пустой стул, но она не решалась опуститься на него.
  
  Наконец Абакумов нарушил молчание. Голос у него оказался грубым и резким. Голос крестьянина, подумала Зоя, голос страшного человека.
  
  - Ну что ж, мне кажется, пришел ваш черед поговорить с нами. Если вы будете совершенно искренни и расскажете нам всю правду, раскроете все свои преступления, тогда, может быть, у вас останется надежда.
  
  Зоя переводила взгляд с одного на другого.
  
  - Я не понимаю, о чем вы говорите. Произошла какая-то чудовищная ошибка. Какие преступления? Я не знаю за собой никакой вины.
  
  Абакумов сокрушенно покачал головой.
  
  - Я стараюсь помочь вам. Скажите правду. Признайтесь. Могу вас заверить, если вы попытаетесь скрыть что-то от нас, вам же будет хуже.
  
  Зоя с мольбой протянула к нему руки.
  
  - Клянусь, я ни в чем не виновата. Как могу я признаться в том, чего даже не знаю?
  
  Абакумов кивнул.
  
  - Ну что ж, если вы этого хотите, то, могу вас уверить, мы можем и подождать. Если понадобится,
  
  
  - 146 -
  
  мы будем ждать всю вашу жизнь. Но вам все равно придется сознаться в своих преступлениях следователю. Это вам не кинофильм с обязательным счастливым концом. Если вы хотите, чтобы конец был счастливый, вам лучше сознаться в своих преступлениях.
  
  Это какое-то безумие, мелькнуло у нее в голове, совершеннейшее безумие, чудовищная игра, ставка в которой - ее жизнь.
  
  - Если вы хотите, чтобы я призналась, скажи те, в чем меня обвиняют. Если то, что вы скажете, окажется правдой, я признаю ее. Но сначала вы должны объяснить мне, в чем заключается моя вина.
  
  Абакумов встал из-за стола, собираясь уйти.
  
  - Ваш визит подошел к концу. До свидания. Советую вам более основательно обдумать свою жизнь. Надеюсь, вы припомните все свои преступления.
  
  Он позвонил в колокольчик, и на пороге появилась надзирательница.
  
  - Уведите заключенную в камеру.
  
  
  
  Миновав несколько коридоров, они остановились перед дверью, которая, как оказалось, вела в Зоину камеру. В двери было крошечное зарешеченное оконце. Надзирательница обыскала Зою и, открыв дверь, пропустила ее внутрь.
  
  Камера была крошечная. Окон не было, если не считать маленького оконца в двери, в котором она видела глаза надзирательницы, неусыпно следящей за ней. С потолка свешивалась голая электрическая лампочка. Зоя поискала выключатель, чтобы выключить свет, но его не оказалось.
  
  Осматривать в камере было нечего: деревянный паркетный пол - кто мог представить паркетный пол в тюремной камере! - стул, маленький столик,
  
  
  - 147 -
  
  кровать с тонким, скатанным матрасом, потертое одеяло и подушка. Зоя огляделась в надежде увидеть туалет или раковину, но ни того ни другого не было. В этот момент дверь отворилась и вошла надзирательница.
  
   Можете отдохнуть. Сейчас почти пять часов утра. Подъем у нас в пять тридцать.
  
   А где уборная? - спросила Зоя.
  
   Дважды в день заключенных водят в умывальную. Придется вам как-то приспособиться.
  
  И ушла.
  
  Зоя развернула матрас и легла. Верхний свет бил прямо в глаза. Она натянула на лицо тонкое вонючее одеяло. Как ни была она измучена, сон не шел. Надо заснуть, уговаривала она себя. Скоро опять начнется допрос, они сведут тебя с ума, если ты не используешь каждое мгновение для сна.
  
  Она вспомнила о Виктории и заплакала. Шура, конечно же, сразу пойдет к Александре или Марии, и кто-то из них обязательно возьмет девочку к себе. Господи, взмолилась она, далее если мне не дано снова увидеть мою дочку, дай мне знать, что она у моих сестер, которые будут заботиться о ней и расскажут ей, как горячо мать любит ее.
  
  Она бы не поняла, что заснула, если б не услышала, как у нее под ухом кто-то рявкнул: "Встать"! - и тут же почувствовала острый толчок в бок. Это надзирательница ткнула ее ключом. Зоя в ужасе вскочила, незнакомый голос до смерти перепугал ее. И моментально поняла, где находится.
  
  Положив на стол маленький ломтик черного хлеба, ложку, в которой лежал кусочек сахара, и поставив кружку водянистого чая, надзирательница вышла из камеры.
  
  Зоя через силу дотащилась до столика. Все тело болело, воспаленные глаза слезились. Если бы толь-
  
  
  - 148 -
  
  ко поспать... Она поглядела на дверь и снова увидела глаза, неотрывно следившие за ней через то же оконце. Нет, поспать ей не дадут.
  
  Подвинув стул к столу, она села. Жидкость в кружке была какого-то непонятного цвета, так что невозможно было определить, чай это или вода. Какой-то вкус она почувствовала, лишь взяв в рот маленький кусочек сахара. Хлеб оказался черствым, но она размочила его в тепловатой воде и заставила себя проглотить. Кто знает, когда ей дадут есть в следующий раз?
  
  Ее поразила царящая вокруг тишина, но она тут же вспомнила, что все коридоры, по которым она шла, были застланы ковровыми дорожками. Ни одного живого звука не доносилось до нее. Только глаза в оконце означали, что она не одна.
  
  Зоя съела завтрак, и теперь ей оставалось лишь сидеть и ждать, что же будет дальше. Снова пришла мысль о Виктории, но она заставила себя вытеснить из сознания ее личико. Они не увидят ее плачущей! Никогда! Она будет думать только об их ужасной ошибке, о том, сколько им понадобится времени, чтобы понять: она всего лишь актриса, и ничего более. Какое же серьезное преступление нужно совершить, чтобы попасть сюда? Они должны осознать свою ошибку. И это произойдет сегодня же, а вечером она уже снова будет дома, с Викторией.
  
  Дверь открылась, и вошла надзирательница с револьвером в руке.
  
  - Сейчас вы пойдете в умывальную. Усвойте с первого раза одно правило, иначе вам придется плохо. Если вам случится встретиться с кем-нибудь в коридоре - будь то заключенный, надзиратель или кто другой, - вам следует тут же повернуться лицом к стене и смотреть только в стену, пока он не пройдет мимо. Понятно?
  
  
  - 149 -
  
  Зоя кивнула. Они снова пошли вдоль того же коридора.
  
  Со временем Зоя поняла, что все коридоры на Лубянке одинаковы. Ковровые дорожки, приглушающие все звуки, блеклые стены, определить цвет которых при тусклом освещении было невозможно. Очень скоро она потеряла способность ориентироваться, так никогда и не узнав, на каком этаже находится ее камера. Надзирательница сообщила ей только, что допрашивали ее на седьмом.
  
  - На этом этаже допрашивают самых опасных политических заключенных.
  
  Оставаться одной в уборной тоже не полагалось, даже там нельзя было избавиться от неусыпного глаза надзирательницы, и какое-то время она страдала от запоров. Ее человеческое достоинство было окончательно растоптано. Ей так необходимо было услышать ласковые, участливые слова, но вместо этого ее день за днем водили на допросы; когда лее наконец она оставалась одна, на нее наваливалась тишина. Сколько прошло времени? - пыталась она понять. Дни, месяцы, сколько? Воспоминания о себе как о кинозвезде становились все более нереальными. Наверное, вся та жизнь ей только пригрезилась. Чем дальше, тем становилось яснее: ее настоящей жизнью становилась Лубянка, а воспоминания о солнечном свете, о смехе казались лишь плодом фантазии.
  
  Зоя понимала, что именно этого они и хотят добиться помрачения ее сознания. Именно эту цель они поставили перед собой, а она слишком устала, чтобы сопротивляться. Единственно, на что у нее хватало сил, это упорство, с каким она отказывалась признать свою вину. Как можно признаться в том, чего не знаешь?
  
  Допрашивал ее полковник Лихачев. Вообще-то Зоя с трудом различала своих следователей. Основ-
  
  
  - 150 -
  
  ных, по очереди допрашивавших ее в течение дня, было четверо: Лихачев, Самарин, Соколов, Гневашев - их фамилий и лиц Зоя не забудет никогда. Разные люди, они были абсолютно одинаковы. Все они добивались от нее одного и того же. Но в тот день, в тот благословенный день Лихачев допустил промашку, чудесную промашку.
  
  - Одного не могу понять, - сказал он, - как могли вы, такая актриса, унизить себя столь страшным преступлением?
  
  Он обратился к ней как к актрисе. Ей почудилось, будто где-то растворилось окно, и на нее дохнул прохладный свежий ветер, унеся из сознания ту чертовщину, которую они вколачивали в нее день за днем. Значит, кинозвезда Зоя Федорова вовсе не плод фантазии, а реальность, она действительно была ею до того, как начался этот кошмар. Все, в чем она уже начала было сомневаться, тоже было реальностью. Нереален лишь этот кошмар Лубянки. Да благословит вас за это Господь, полковник Лихачев. Она снова обрела жизнь.
  
  - Чему вы улыбаетесь? Я не сказал ничего смешного.
  
  А, правда, что он сказал? Преступление?..
  
  - Я никогда не совершала никакого преступления, у меня и в мыслях не было ничего подобного.
  
  Он рассмеялся.
  
  - Вы же не дура. Вы знаете, в чем ваше преступление. Не понимаю, чего вы пытаетесь добиться своей ложью. Все ведь происходило на глазах всей Москвы.
  
  Ну наконец-то! Вот она и разгадка.
  
  - Вы называете преступлением любовь? Если так, то я действительно совершила преступление. Я встретила американца и полюбила его. Я была с ним близка и не раскаиваюсь в этом. Если вы знаете еще
  
  
  - 151 -
  
  о каких-то других преступлениях, вам следует сказать мне об этом.
  
  Полковник горестно покачал головой:
  
   Ну уж нет, это вы сами расскажете нам о них. Что же касается любви, вы вправе заниматься ею когда вам только заблагорассудится. Это не преступление. Но влюбиться по-дурацки - это уже преступление. И родить потенциального врага нашей страны, вместо того чтобы сделать аборт, - тоже преступление. И не притворяйтесь, будто не знали, что ваш прекрасный американец шпион. Да, да. Нам это точно известно.
  
   Я не верю в это, - сказала Зоя.
  
   Вполне допускаю, что вы не знали об этом, хотя это мало вероятно. Вы стали его жертвой, но вы и помогали ему получать информацию.
  
   Это невозможно!
  
   В пуговицы на рукавах кителя у него были вмонтированы микрофон и фотоаппарат, и он сделал много ваших снимков в обнаженном виде. Это вам известно?
  
   Чушь! - взорвалась Зоя. - Если я была обнаженная, то зачем ему быть в кителе? И уж если говорить начистоту, так я вам скажу следующее: я по натуре своей застенчивая и скромная женщина. Это всегда мне очень мешало. Я никогда не расхаживала в обнаженном виде.
  
  Полковник сунул руку в карман пиджака и, вытащив пять или шесть фотоснимков, бросил их на стол перед Зоей.
  
  - В таком случае может, вы объясните мне, откуда взялись эти снимки?
  
  Зоя протянула руку, чтобы взять их, но Лихачев с такой силой хлопнул кулаком по ее руке, что она закричала от боли. Быстро собрав фотографии, он убрал их со стола.
  
  
  - 152 -
  
  - Ну уж нет. Они не для вас. Они - вещественное доказательство.
  
  Боль в руке постепенно утихала. Зоя пошевелила пальцами, проверяя, не сломаны ли они. Нет, все в порядке. Фотографии наверняка фальшивки. Иначе он дал бы на них взглянуть. Как бы то ни было, она никогда в жизни никому не показывалась голой. Да и Джексон никогда бы не стал делать такие снимки.
  
  - Теперь вы убедились, как сильно любил вас ваш американец? Отныне вы опозорены, над вами смеется вся Америка. Вы помогали шпиону. Вас использовал шпион, и для чего? Чтобы опозорить вас.
  
  Какая нелепица, подумала Зоя, но вслух ничего не сказала. Она думала о том, сколь чудовищно предъявленное ей обвинение. Ее обвиняют в том, что она шпионка, враг своего государства. Это намного страшнее, чем она предполагала.
  
  - А посему, - продолжал полковник, - я еще раз советую вам рассказать всю правду. Мы знаем о всех ваших преступлениях, но для вас будет гораздо лучше, если вы добровольно в них признаетесь.
  
  В какую же страшную игру они играют, подумала Зоя, и не в ее силах положить этому конец. Но и помощи от нее они не дождутся.
  
  - Я могу снова повторить, что никаких преступлений не совершала.
  
  Он позвонил в колокольчик.
  
  - Уведите, - приказал он надзирателю. - Пусть еще немного подумает.
  
  
  
  Дни шли по раз я навсегда заведенному распорядку, неотличимые один от другого. Допросы, как правило, начинались около восьми утра, хотя Зоя могла лишь гадать о времени, поскольку вместе с другими вещами у нее отобрали и часы. Но если ее
  
  
  - 153 -
  
  каждое утро будили в 5.30, то выходило, что на допрос вели около восьми. Он длился по меньшей мере шесть часов, только после этого ее отводили обратно в камеру. Это было время отдыха, но ложиться в постель было строго-настрого запрещено. Она засыпала сидя, выпрямившись на табуретке.
  
  Второй раунд начинался где-то около девяти вечера и продолжался до четырех-пяти утра. На сон до побудки в 5.30 оставалось всего ничего.
  
  Ей необходим был сон - резь в глазах не проходила, постоянно болело все тело, не отпускали головные боли.
  
  Она похудела, что в общем-то было неудивительно. Чуть теплый чай и кусок черствого хлеба на завтрак, водянистый суп с какими-то овощными ошметками на обед и безвкусная каша с тем же тепловатым чаем на ужин. Она съедала все, хотя порой к горлу подкатывала тошнота от вида и запаха тронутых гнилью овощей. Она хотела выжить.
  
  Однажды, забывшись на несколько кратких часов до утренней побудки, она увидела сон. Ей приснилось, что она находится в какой-то большой, странной комнате в здании суда. Вокруг нее много людей с отталкивающими, страшными лицами, которые забрасывают ее вопросами. Она не успевает на них отвечать. Если она отвечает недостаточно быстро, они хлещут ее ветками деревьев. "А зачем ты хочешь выжить?" - кричит ей один из них и со всего маху ударяет ее.
  
  Когда она проснулась, в голове еще звучал последний вопрос. Почему она хочет выжить? Только ли ради того, чтобы не доставить им удовольствия своей смертью? Нет. Тогда почему? Ради Виктории. Ради ее Вики.
  
  Да, ей необходимо выжить во имя ее ребенка. Это единственная причина. Зоя помнила дочь такой,
  
  
  - 154 -
  
  какой видела в тот последний раз. У Вики уже был первый день рождения, а ее не было рядом. А больше уже никогда в жизни не повторится тот первый день рождения.
  
  Зоя заплакала. Она повернулась спиной к маленькому оконцу, чтобы надзирательница не заметила ее слез. Сколько же еще дней рождения она проведет без нее, ее малышка? Увидит ли она ее когда-нибудь?
  
  Усилием воли Зоя заставила себя не думать о Виктории. С минуты на минуту в камеру войдет надзирательница с чаем и хлебом. Начнется еще один день, точь-в-точь такой же, как все другие. Нужно беречь силы. Какая польза от жалости к самой себе?
  
  Однако этот день начался не так, как обычно. Вошла надзирательница и приказала ей идти в душ. Зоя удивилась. Ей разрешали принимать душ раз в неделю, а судя по царапинкам, которые она незадолго до этого начала оставлять на стене камеры, с прошлого раза недели еще не прошло. Может, есть какая-то причина для внеочередной помывки? А может, она уже так плохо соображает, что даже такой пустяк, как нацарапать раз в день крошечную черточку на стене, ей не под силу?
  
  Зоя стеснялась раздеваться на глазах у своей странной надзирательницы, но выбора не было. Она старалась повернуться к ней спиной, спрятать свое тело под узеньким полотенцем. Стоило только вспомнить о том, что за ее спиной стоит, не спуская с нее глаз, надзирательница, как лицо заливала краска.
  
  Но куда мучительнее было идти в душевую, прихватив на груди полотенце, по бесконечным коридорам под издевательские выкрики и смех надзирательниц.
  
  В этот раз, когда пустили воду, Зоя закричала благим матом. Сверху из крана лился крутой кипя-
  
  
  - 155 -
  
  ток. Она прижалась к стене, но это не спасало от обжигающих водяных струй. Ей показалось, что к ее телу подключили миллион электрических проводков. Душевая наполнилась густым горячим паром, каждая капля кипятка, падая на голое тело, причиняла мучительную боль. Она потеряла сознание.
  
  Очнулась она на постели в своей камере. Одежды на ней не было, но кто-то накинул на нее одеяло. Зоя коснулась рукой лица, потом груди. Они были покрыты волдырями. На руке остались какие-то липкие следы. Кто-то, быть может врач, смазал обожженные места мазью.
  
  Зою начала бить дрожь, из груди вырывались сдавленные рыдания.
  
  - Я больше не могу, не могу...
  
  В тот вечер ее снова привели в кабинет полковника Лихачева.
  
  - Я слышал, в душевой с вами произошел несчастный случай, - сказал он.
  
  - Я не верю, что это был случай, - ответила Зоя.
  
  Полковник рассмеялся.
  
  - Моя дорогая, мы ведь здесь не чудовища, которые пытают беззащитных женщин.
  
  Зоя промолчала.
  
  Достав откуда-то из-за спины толстую, набитую бумагами папку, он положил ее перед собой. Поверх лежал маленький американский флажок.
  
  - Знаете, что в этой папке?
  
  - Бумаги, американский флаг, что еще?
  
  Наклонившись вперед, он резко отчеканил:
  
  - Это досье, содержащее доказательства ваших многочисленных преступлений. Вы намерены и дальше упорствовать в своем неведении?
  
  - Не представляю, о каких преступлениях идет речь.
  
  
  - 156 -
  
  Он вытащил из папки флажок.
  
  - А это? Узнаете? Его нашли в вашей квартире.
  
  Зоя задумалась. Его действительно нашли у нее в квартире или это сфабрикованная улика? И тут она вспомнила: это один из тех флажков, что были установлены на передних крыльях машины Джексона. Он подарил его ей как сувенир, как знак их любви. Она сказала об этом Лихачеву. Он улыбнулся.
  
  - И ради вашей любви вы хранили этот флажок? А может, все-таки он - доказательство вашей преданности иностранной державе?
  
  Зоя почувствовала злость.
  
  - Это настолько глупо, что не хочется отвечать. Я положила его в ящик стола и напрочь о нем забыла. Как я могу испытывать преданность стране, которую никогда в жизни не видела?
  
  Полковник открыл досье и, достав какую-то фотографию, положил перед ней.
  
  - А это? Как по-вашему, это русская форма? На фотографии она была снята в американском военном кителе и военной фуражке. Она даже представления не имела, к какому роду войск относилась эта форма.
  
  - Вы, наверное, шутите, - сказала она. - Если вам все обо мне известно, значит, вам известно и то, что эта фотография сделана на одном из званых обедов.
  
  - В самом деле? Форма так хорошо смотрится вместе с флажком. А эта?
  
  Он положил перед ней еще один фотоснимок. На нем она была снята танцующей на одном из посольских приемов с Авереллом Гарриманом.
  
  - Да, я была приглашена на какой-то прием в американское посольство, и посол пригласил меня на танец, не более того. Это произошло по крайней
  
  
  - 157 -
  
  мере за год до моей встречи с Джексоном. Ну и что этот снимок доказывает?
  
  Лихачев закурил сигарету и, выпустив в потолок струйку дыма, задумчиво следил за уплывающими вверх колечками.
  
  - Сам по себе - ничего, но в совокупности с другими уликами, он дает представление об очень недалекой женщине, которая большую часть своей жизни провела не с советскими людьми, а с теми, чьи интересы противоречат интересам Советского государства.
  
  Зоя наклонилась к нему через стол.
  
  - Вы же знаете, что это неправда. Я актриса и потому встречаюсь со многими людьми из разных стран. Меня приглашают и на наши приемы, где тоже присутствуют иностранцы. Неужели вы думаете, что, будь я фабричной работницей, меня позвали бы в американское посольство? Что мне было ответить послу? "Благодарю вас за оказанную честь, но нет, я но могу танцевать с вами, потому что вы американец?" Мне что, обязательно надо было выбросить этот флажок, так? И только потому, что он американский? Да ведь он - то немногое, что осталось у меня на память об отце моего ребенка! Мне надо было сообщить на студию, что...
  
  Полковник открыл ящик стола и положил на стол пистолет.
  
  - А что вы скажете об этом?
  
  Она остолбенела.
  
  - Я не разбираюсь в оружии.
  
  - Да? - улыбнулся он. - А ведь он тоже из вашей квартиры.
  
  Зоя в испуге и недоумении уставилась на пистолет.
  
  - Можете взять его, он не заряжен, - сказал полковник.
  
  
  - 158 -
  
  Она взяла его в руку и по его легкости сразу все вспомнила. Это был кожух пистолета с вынутым механизмом.
  
  - Да, помню. Один летчик подарил мне его, когда я выступала с концертом на фронте. Он сказал, что взял его у немцев.
  
  Полковник усмехнулся.
  
  - Это браунинг. Скорее всего, американский.
  
  - Вы же слышали, я не разбираюсь в оружии. Я знаю только то, что сказал мне тот летчик. Если пистолет американский, значит, летчик отобрал его у немца, а немец в свою очередь отобрал у американца. Что еще я помню? Я тогда сказала летчику, что до смерти боюсь таких штучек, а он показал, что он внутри пустой, из него нельзя стрелять.
  
  - Вы так считаете? Но ведь даже пустой пистолет можно весьма ловко использовать, чтобы куда-нибудь проникнуть, ну, скажем, в Кремль.
  
  - Это какое-то безумие! Просто безумие! - закричала Зоя. - Неужели вы действительно можете представить, как я пробиваюсь в Кремль с этим игрушечным пистолетом? И что мне в Кремле делать?
  
  Его ответ поразил ее, как удар грома.
  
  - То же, что и всякому другому врагу Советского государства. Убить нашего великого вождя, Иосифа Сталина.
  
  Зоя в ужасе прижала руку ко рту. Только теперь она осознала всю чудовищность предъявленных ей обвинений. В отчаянии откинувшись на спинку стула, она сидела, дрожа всем телом и горестно качая головой. Весь гот ужас, который она пыталась перебороть в себе с первой секунды пребывания на Лубянке, всколыхнулся вновь. Боже всемогущий, взмолилась она, помоги. С ней случится удар. Она потеряет сознание. Предъявленное обвинение грозило ей расстрелом.
  
  
  - 159 -
  
  Полковник усмехнулся.
  
  - Наконец-то вы испугались. Еще бы. Я же сказал, что нам все известно.
  
  - Нет, нет, нет! - крикнула Зоя. - У меня и в мыслях никогда не было кого-нибудь убивать. Я даже не умею обращаться с оружием. Клянусь вам!
  
  - Вы знаете, что у вас нет никаких законных прав на владение оружием? И только полный идиот - а вы, на мой взгляд, отнюдь не глупы - станет хранить у себя оружие, не умея им пользоваться.
  
  - Клянусь, не умею. Да это и выстрелить-то не могло, это же пустой корпус, сувенир.
  
  Полковник изо всех сил хватил кулаком по столу.
  
  - Хватит! С вашими лживыми утверждениями мы только топчемся на месте. Мы располагаем сделанным вами заявлением. Оно зафиксировано в письменном виде. Вы произнесли его в присутствии всей вашей группы. Вы сказали: "Я хочу освободить мир от тирана". Теперь вспомнили?
  
  - Я не убийца, - сказала Зоя.
  
  - Вы думали, что все члены вашей маленькой ячейки верны вам, да? Вы заблуждались. Среди них нашелся один честный советский гражданин, который сообщил нам о вашем предательстве.
  
  Но к этому моменту паника уже улеглась. Ладно, сказала она себе, меня расстреляют. Ладно. Больше мне этого не вынести. Лучше пусть расстреляют, чем переживать день за днем этот кошмар. Надо с этим кончать. Они хотят моей смерти. Они ее получат. Но помощи от меня не дождутся.
  
  - Я никогда не делала такого заявления. Что касается ячейки, то единственная ячейка, о которой я знаю, это та камера-ячейка, в которую вы меня упрятали.
  
  - Да что вы? Тогда позвольте привести вам имена людей, вместе с которыми вы готовили заговор.
  
  
  - 160 -
  
  - Вы можете назвать их, помешать вам не в моих силах. Скорее всего, вы их придумали - так же, как придумали и мою революционную группу.
  
  Он покачал головой.
  
  - Уверен, что вы хорошо знаете каждого из этих предателей. Вы ведь знаете Марину Вигошину, костюмершу с вашей студии? И композитора Сашу Мирчева? А певца Синицына? А журналистку Пятакову, которая докатилась до того, что перевела свою фамилию на английский язык и стала подписываться "Пенни"? А Елену Терашович, вашу давнюю приятельницу?
  
  - Да я не видела ее со школы!
  
  - И еще одно имя. Мария Федорова, или вы будете отрицать, что знакомы с собственной сестрой?
  
  Зоя чувствовала, что вот-вот потеряет сознание.
  
  - Я всех их знаю, но, клянусь жизнью дочери, - никто из них не виновен.
  
  - Мы выясним это, потому что все они арестованы. Они признаются, как признаетесь и вы, и будут наказаны за то, что по глупости стали вашими сообщниками в подготовке заговора.
  
  Из ее глаз хлынули слезы. Пускай видит, подумала она. Это слезы моего горя и его позора.
  
  - Я не знаю, почему вы так со мной поступаете, и мне это уже безразлично. Но арестовать людей, вина которых только в том, что они мне дороги, - это так чудовищно, что не поддается человеческому разумению.
  
  - А ваш заговор против Сталина? Он поддается человеческому разумению?
  
  - Я никогда не встречалась со Сталиным. Я даже не знаю, где его искать. И что бы я могла сделать с этим пустым пистолетом?
  
  Полковник жестом приказал ей замолчать.
  
  - Я хочу от вас одного - назовите ваше имя.
  
  
  - 161 -
  
  Зоя поглядела на него словно на сумасшедшего. Ее имя?
  
  - Вы знаете мое имя - Зоя Алексеевна Федорова.
  
  - Вы отлично понимаете, какое имя я имею в виду. То имя, которым вы пользовались, готовя свой предательский заговор. Каким именем называли вас ваши друзья, заговорщики? Какое имя увез с собой в Соединенные Штаты ваш любовник? Под каким именем вы поддерживали с ним связь?
  
  Все бесполезно, мелькнуло у нее в голове. Ей не пробить этого человека. Он отлично все знает, но никогда в том не признается.
  
  - Моя фамилия Федорова. Другой у меня никогда не было.
  
  Полковник поднялся из-за стола.
  
  - Советую вам еще раз как следует обдумать свое положение. Теперь вы знаете, какие против вас выдвинуты обвинения. Они подпадают под статьи 58/10, 58/11, 58/1 а, 58/8/17 и 182. За них полагается самое суровое наказание. Но если вы сообщите нам свое настоящее имя, возможно, наказание будет несколько смягчено. Подумайте над этим! Подумай те со всей серьезностью!
  
  Он вызвал надзирательницу и приказал отвести Зою в камеру.
  
  Она легла на постель, вновь почувствовав мучительную боль в обожженных местах. Скоро явится надзирательница с хлебом и чаем, и начнется новый день, еще один день допросов. Ей бы поспать, но на это не стоит и надеяться. Перед глазами неотрывно стояло лицо Марии. Почему Мария, всегда всем довольная и веселая? Ее здоровье не выдержит таких страшных испытаний. Бедный Саша. Она так и видит его виноватые глаза. Он даже не поймет, о чем речь, когда они начнут его донимать.
  
  
  - 162 -
  
  Зоя отчетливо видела перед собой лицо каждого, кого перечислил полковник, и, не будь это так печально и страшно, можно было бы только посмеяться. Ее ячейка! Все вместе они вряд ли смогли бы убить мышь.
  
  
  
  оя сидела на жестком деревянном стуле и ждала, когда за ней придет надзирательница. Она прождала весь день, но никто не пришел. Ощущение времени возникало лишь тогда, когда приносили жидкий суп на обед или вечером вели в умывальную.
  
  Весь этот долгий день и весь вечер она думала о тех, кого арестовали, и о Виктории. О себе и о том, что ее ждет, она не думала. Это уже не ее проблемы. От нее самой уже ничего больше не зависит. Что будет, то будет. Что они решат, то она и примет. Ей не хотелось умирать, но она устала, к тому же смерть, представлявшаяся неизбежной, казалась избавлением.
  
  Наконец надзирательница, просунув голову в дверь, разрешила ей лечь. Зоя легла, закрыв глаза, чтобы ее не слепил свет лампочки над головой. Если они, как и днем, оставят ее в покое в этот вечер, то она проспит целиком всю ночь - впервые с того дня, как попала на Лубянку.
  
  Но сон не шел. Перед закрытыми глазами неотступно стояли две цифры - 58, чередой проходили слова: антисоветчица, предательница, враг народа, заговорщица, шпионка, потенциальная убийца. Ее ждет верная смерть. Какая остается надежда, если улики фабрикуются, если людей держат в заключении до тех пор, пока не выбьют из них нужных показаний?
  
  Она умрет, и никто даже не узнает об этом. Исчезнет, как исчез ее портрет из фойе Театра ки-
  
  
  - 163 -
  
  ноактера. Внезапно и без всяких объяснений. И ее ребенок вырастет, называя мамой кого-то другого.
  
  Зоя тряхнула головой, пытаясь избавиться от мыслей, которые наверняка сведут ее с ума. Если уж ей суждено умереть, то нужно хотя бы как следует выспаться. Но прошло, как ей показалось, несколько часов, а сон так и не шел.
  
  Начиналась бессонница, которая стала ее мучением на многие годы.
  
  Проходили дни, потом недели. Зоя не видела ни одной живой души, кроме надзирательницы, которая приносила еду и водила ее в умывальную. Надзирательнице было строго-настрого запрещено вступать с ней в разговоры. Столь длительное, день за днем, молчание было чревато не меньшей опасностью, чем бесконечные допросы. Ей стали чудиться звуки. То ей казалось, что она слышит едва уловимое поскрипыванье, словно по стене позади нее бегает мышка. Но, оглянувшись, она видела пустую стену.
  
  В другой раз ей померещилось, что она явственно слышит в камере чье-то покашливание - то ли мужчины, то ли женщины - кто-то собирался с ней заговорить. И снова - никого.
  
  Когда она начинала напряженно вслушиваться в тишину, до нее каждый раз доносился слабый, едва различимый гул электрических проводов, будто кто-то где-то поигрывал на них. Все это путало ее, поскольку Зоя знала - таких звуков в камере быть не может. Значит, это верный признак того, что ее разум слабеет.
  
  И все же самым страшным испытанием для нее стало хождение в душевую, хотя, казалось бы, это событие могло скрасить монотонность ее повседневного бытия. Она приходила в ужас от одной только мысли, что они снова пустят кипяток. В первый раз
  
  
  - 164 -
  
  после того, как ее ошпарили, она храбро прошла по всем коридорам, прижимая к груди полотенце и повторяя себе, что ничуть не боится. В конце концов, если уж ей суждено умереть, неужели не все равно, какая ее ждет смерть?
  
  Но, открыв дверь кабинки, она застыла, не в силах двинуться с места. Дрожь сотрясала все ее тело, коленки подгибались. Только усилиями двух надзирательниц удалось запихнуть ее в кабинку. Она кричала, цеплялась руками за дверь. Включили воду. Вода была чуть тепловатая.
  
  Позже, уже в камере, Зоя сама себе подивилась. Ей казалось, она смирилась с мыслью о смерти. Чего же тогда она так испугалась душевой? Выходит, она все же хочет жить.
  
  Теперь она целыми днями повторяла по памяти сценки из своих фильмов. Надо было хоть чем-то заняться, услышать человеческий голос, хотя бы свой собственный. Ее аудиторией стали два глаза, неотрывно следящие за ней сквозь оконце в двери. Она играла для этих двух глаз, стараясь достучаться до чувств зрительницы. Сможет ли она заставить ее засмеяться? Или заплакать? Нет, глаза неизменно оставались бесстрастными.
  
  Когда Зою в очередной раз повели в душ, ее снова охватила дрожь, но все же она заставила себя войти в кабинку. Температура воды опять оказалась вполне приемлемой.
  
  Однако на третий раз из душа полился крутой кипяток. Зоя кричала, не умолкая, пока воду не выключили. Когда открыли дверь, она билась в истерике.
  
  К вечеру все ее тело покрылось огромными волдырями. Врач не пришел. О сне не могло быть и речи.
  
  Наутро за ней явилась надзирательница. Зоя шла по коридорам, испытывая невыносимую боль
  
  
  - 165 -
  
  от прикосновения к ожогам грубой тюремной одежды.
  
  Войдя в кабинет, где проводили допросы, она увидела за письменным столом Абакумова, того самого человека, который допрашивал ее в первую ночь на Лубянке. Не поднимая головы от стола, он продолжал что-то писать. Зоя ждала стоя.
  
  Наконец он посмотрел на нее.
  
  - Ну как, теперь вы готовы разговаривать с нами?
  
  - Я всегда была готова. Просто мне нечего было вам сказать.
  
  - Ваше имя? Согласны ли вы назвать имя, под которым работали?
  
  Зоя посмотрела в глаза на бесформенном и бесстрастном лице. Есть ли в них хоть какой-то интеллект? Неужели он и вправду верит в справедливость обвинений, предъявленных ей, или он сам же их и сфабриковал? Ей никогда не узнать этого.
  
  - Нет никакого имени, - сказала Зоя, - потому что я никогда не была ни шпионкой, ни заговорщицей, ни кем другим. Мне неизвестно, из каких высоких инстанций исходят эти обвинения, но если вы занимаете достаточно большой пост, то знаете, что все они ложные. Знаете так же хорошо, как и я!
  
  Абакумов бросил на нее презрительный взгляд.
  
  - Ваш актерский талант и красноречие нам тут вовсе ни к чему. Нам от вас нужно только одно: имя, под которым вы работали.
  
  - Сколько же раз мне повторять: у меня не было зашифрованного имени, потому что я никогда не была...
  
  Абакумов поднялся и наклонился к ней через стол:
  
  - Вы хоть понимаете, какую глупую ведете игру? Вы изменница родины. Вас могут расстрелять. Я предлагаю вам маленькую надежду.
  
  
  - 166 -
  
  Зоя кивнула:
  
  - И я бы воспользовалась ею, если бы могла. Но у меня нет другого имени, поэтому я не могу.
  
  Он снова сел.
  
  - Тогда запомните - запомните, прежде чем умрете: во всем виноваты только вы сами.
  
  - Наверно, я в любом случае умру, но по крайней мере знаю, что умру не солгав.
  
  Абакумов вызвал надзирателя.
  
  
  
  Судя по крошечным царапинкам на стене, с того дня, как ее водили к Абакумову, прошло две недели. Постоянное молчание и бессонница пагубно сказывались на ее нервах. Только этим Зоя много лет спустя объясняла то решение, которое она совершенно неожиданно для себя приняла.
  
  Однажды утром она подошла к двери и изо всех сил забарабанила по ней. Она стучала не переставая, пока не появилась надзирательница.
  
  - Я хочу видеть своего следователя, - заявила Зоя.
  
  - Когда вы понадобитесь, за вами пришлют, - покачала головой надзирательница.
  
  - Нет! - крикнула Зоя так громко, что надзирательница обернулась, не успев закрыть дверь камеры - Скажите ему, мне надо что-то сообщить ему. Что-то для него важное.
  
  Через несколько минут надзирательница вернулась. Зою привели в кабинет Лихачева. Он кивнул ей:
  
  - Вы что-то хотите мне сказать?
  
  - Да.
  
  - Имя?
  
  - Да, имя. Но только пригласите сюда стенографиста, пусть запишет. Я хочу, чтобы то, что я вам сообщу и что для вас представляет несомненный интерес, было зафиксировано.
  
  
  - 167 -
  
  Позвонив, полковник вызвал надзирателя и послал его за стенографистом. Когда тот явился и занял свое место, Лихачев кивнул Зое:
  
  - Начинайте.
  
  Зоя глубоко вздохнула.
  
  - Имя, под которым меня знали все шпионы, - Чан Кайши. Ну вот, теперь оно известно и вам.
  
  Лихачев поднял на нее глаза.
  
  - Вы что, принимаете меня за дурака?
  
  - Почему? Я назвала вам свое имя. Вы мне не верите? Вы ожидали, что я назовусь Мата Хари?
  
  - Вот уж не думал услышать от вас такую глупую ложь.
  
  Зоя улыбнулась.
  
  - Раз вы считаете это ложью, значит, вам известно мое имя. Так назовите его.
  
  Он пришел в ярость.
  
  - Кажется, моему терпению приходит конец. Вы просто сами напрашиваетесь на расстрел.
  
  Зою внезапно охватила страшная усталость. Угроза расстрела больше не пугала ее. Она уже так сжилась с мыслью о нем, что угроза эта потеряла для нее всякий смысл.
  
  Она посмотрела ему прямо в глаза и почувствовала полное безразличие к тому, что происходит. Игра окончена - во всяком случае, для нее.
  
  - Вы можете расстрелять меня. Сила на вашей стороне. Но запомните одну вещь: рано или поздно все умирают. Если я умру здесь, я умру как ваша жертва. А когда придет ваш черед умирать, вы умрете как мой убийца. И настанет день, когда правда откроется. И тогда все узнают, что сделали вы, и...
  
  Лихачев поднял руку, останавливая ее. Он улыбался:
  
  - Прекрасная речь, жаль только, что аудитория маловата.
  
  Вызвав надзирательницу, он подозвал ее к сто-
  
  
  - 168 -
  
  лу. Надзирательница вышла и через несколько минут вернулась с двумя мужчинами, одного из которых Зоя, как ей показалось, узнала - он присутствовал на ее первом допросе у Абакумова.
  
  - Мне кажется, вам следует выслушать ее, - обратился к ним полковник. - Эта изменница обвиняет нас в совершении преступлений.
  
  Он повернулся к Зое:
  
  - Можете продолжать.
  
  Зоя почувствовала себя уязвленной.
  
  - Вам представляется весьма забавным играть людскими судьбами, не так ли?
  
  Полковник покачал головой.
  
  - Вовсе нет, мы относимся к этому самым серьезным образом. А теперь продолжайте.
  
  - Собственно, мне все равно, как вы к этому относитесь. Я уже сказала, что в один прекрасный день вся Россия узнает, как вы, все вы тут, обращались с такими, как я. Мы невинные жертвы, а вы наши преследователи. Я жертва этого режима, а вы - мои палачи.
  
  Мужчины переглянулись. Зоя понимала, что сказала лишнее. Скорее всего, она уже подписала себе смертный приговор, но страха не ощущала. К своему удивлению, она испытывала какую-то легкость, даже беспечность, словно избавилась от затаившейся внутри ее мерзости.
  
  Полковник Лихачев встал.
  
  - Вот что я вам скажу. Вы смелая женщина. Но вы и невероятно глупая женщина, раз наговорили такое. Разве только вы действительно хотите умереть.
  
  Он вызвал надзирательницу и приказал ей отвести Зою в камеру.
  
  
  
  На следующий день ее привели к Абакумову. Он, как обычно, сидел за столом. На углу стола Зоя уви-
  
  
  - 169 -
  
  дела свое досье, поверх по-прежнему лежал американский флажок. Коротко кивнув ей, Абакумов взял со стола листок бумаги.
  
  - Вы, конечно, понимаете, что у нас достаточно улик, чтобы расстрелять вас? Но наше правительство - гуманное правительство. А потому вам оставили жизнь, чтобы вы могли на досуге подумать о своих преступлениях. Вы приговариваетесь к двадцати пяти годам тюремного заключения.
  
  Конвоир отвел Зою обратно в камеру. Она ощущала какую-то пустоту во всем теле. Только много позже до нее дошло, что никакого судебного процесса не было, что она не подписывала своих признаний. А сейчас в голове крутилась одна-единственная мысль: выйдет из тюрьмы она уже старухой, а Виктория будет взрослой женщиной, которой уже не нужна мать.
  
  В камеру вошла надзирательница с одеждой, которая была на ней в день ареста.
  
  - Соберите свои вещи. Вас переводят в другое место.
  
  Надевая свою одежду, Зоя поразилась непривычной мягкости материалов. Она медленно водила рукой по шелку платья и меху шубки. От нахлынувших воспоминаний по щекам покатились слезы. Какой лее легкой и приятной была ее жизнь, а она этого и не понимала.
  
  Ночью ее вывели из камеры в тюремный двор. На улице было холодно. Стояла зима. Значит, она провела на Лубянке целый год. У нее отняли целый год жизни, который ей уже никогда не вернуть назад.
  
  Но об этом она подумает позже. А сейчас она упивалась чудесным запахом ночного воздуха, прикосновением к коже легкого зимнего ветерка, ослепительной красотой ночного неба. Неужели мир всегда был так прекрасен?
  
  
  - 170 -
  
  Конвоир ткнул ее в спину:
  
  - Пошли!
  
  Впереди Зоя рассмотрела фургон, прозванный москвичами "черным вороном", возле него стояли семь-восемь человек. Заключенные медленно забирались внутрь. Когда подошла ее очередь подняться в фургон, ей пришлось пробираться на ощупь. Внутри была кромешная темнота. Посредине фургона шел узкий проход, с обеих сторон огороженный толстыми решетками.
  
  Зоя, подталкиваемая сзади тычками конвоира, спотыкаясь, пробиралась вперед. Наконец он скомандовал: "Стоять!", и Зоя скорее услышала, чем увидела, как открылась решетчатая дверь. Ее втолкнули внутрь. Ударившись обо что-то коленками, она немного продвинулась вперед и снова уперлась в решетку. Колено ткнулось в узкое сиденье. Она повернулась и села. Вытянув руки, нащупала со всех сторон решетки. Ее поместили в тесную клетку.
  
  Но вот дверь фургона захлопнулась, и он тронулся. Зоя ничего не видела в темноте. Она знала, что в клетках рядом с ней тоже сидят заключенные, но увидеть их не было никакой возможности, а произнести хоть слово никто из них не отважился.
  
  К тому времени, когда фургон остановился, ее глаза немного свыклись с кромешной тьмой, поэтому, когда дверь открылась, она разглядела тени каких-то людей и конвоиров. Еще один тюремный двор.
  
  Дальше все пошло обычным, накатанным путем. Молча, не говоря ни слова, конвоир ввел ее в тюрьму, там ей приказали раздеться, отправили в душ, затем выдали тюремную одежду. После чего повели в камеру.
  
  Дверь камеры открылась, и она в страхе отпрянула: в лицо ей ударил кислый гнилостный запах сырого подвала. Надзирательница втолкнула ее
  
  
  - 171 -
  
  внутрь, дверь захлопнулась. Камера была меньше лубянкинской, свисавшая с потолка голая лампочка едва освещала ее. На одной из стен высоко под потолком было узкое зарешеченное окно. Судя по тяжелому, затхлому воздуху, едва ли в него когда-нибудь заглядывало солнце. В углу камеры стояла "параша", у стены - деревянный стол с табуреткой, узкая железная кровать с грязным, скатанным в рулон одеялом. В дверь был вделан круглый глазок.
  
  Зоя с отвращением взглянула на вонючую "парашу". Подойдя к кровати, она шлепнула рукой по матрасу - в воздух поднялся столб пыли, заметный даже в тусклом полумраке камеры. Когда она понюхала руку, ее чуть не вырвало.
  
  Она вернулась к столу и села на табуретку. Она понимала, что вечно сидеть так нельзя. Волей-неволей придется лечь в кровать и использовать "парашу". Но пока еще она ни к тому, ни к другому не готова. Пока еще им не удалось низвести ее до уровня животного.
  
  Она сидела на табуретке, то задремывая, то вновь просыпаясь. Время от времени до нее доносились плач и крики из соседних камер.
  
  Внезапно истошно заголосила какая-то женщина: "Это ошибка! Это ошибка! Я невиновна!"
  
  Какая дура, подумала Зоя. Неужели она еще не поняла, что ее никто и слушать не будет? Мы все тут невиновны, но кого это волнует?
  
  Через маленькое окошко высоко под потолком пробивался серый, унылый свет. Дверь камеры открылась, надзирательница принесла завтрак: кусок плохо пропеченного хлеба с вмятиной сырого теста посередине и кружку кипятка. Ложки с кусочком сахара не было.
  
  Надзирательница повернулась, чтобы уйти, и Зоя протянула к ней руку:
  
  
  - 172 -
  
  - Подождите, Скажите, где я?
  
  - В Лефортово, - буркнула женщина, закрывая за собой дверь. В замке повернулся ключ.
  
  Лефортово. Восточная часть Москвы.
  
  К полудню от долгого сидения на табуретке мучительно заныла спина. Больше всего хотелось развернуть вонючий матрас и лечь, но она знала, что до наступления ночи ей никто этого не позволит. Наконец, когда боль стала нестерпимой, ей разрешили лечь на кровать.
  
  Развернув матрас, Зоя увидела в нем огромную дыру, из которой торчала серовато-грязная набивка. С нижней стороны матрас был не лучше. Ну что ж, придется смириться. Выбора нет.
  
  Она уже почти заснула, как вдруг почувствовала, что по ее ноге что-то ползет. И по руке.
  
  И тут все ее тело ожгло нестерпимым зудом и острой болью от сотни булавочных уколов. Зоя подпрыгнула на кровати как ужаленная и закричала. По ее телу ползали крошечные красновато-коричневые клопы. Вскочив с кровати, она стала судорожно шлепать себя по бокам, пытаясь стряхнуть их на пол. Чем сильнее она шлепала, тем больше их вылезало. Она бросилась к "параше" и ее вырвало - желудок изрыгнул из себя всю ту жалкую еду, которую она съела за день. Выпрямившись, она увидела в глазке глаза надзирательницы.
  
  Бросившись к двери, Зоя забарабанила в нее кулаками.
  
  - Откройте! Откройте!
  
  Надзирательница приоткрыла дверь.
  
  - Что вам надо?
  
  Зоя протянула ей руки, показывая следы укусов.
  
  - Поглядите! И сюда! И сюда! Лучше убейте меня, но только перестаньте мучить. Здесь же скопище клопов!
  
  
  - 173 -
  
  Надзирательница пожала плечами.
  
  - Завтра утром к вам зайдет начальник, вот вы все ему и расскажете. Будут приняты меры. Я же сделать ничего не могу. - Она захлопнула дверь и заперла ее на ключ.
  
  Зоя содрогнулась от ужаса - хватит ли у нее сил дожить до утра?
  
  Свет в окошке под потолком сменился сумеречным мраком, темный пол камеры был почти невидим. Действительно клопы ползают у нее под ногами или ей это только мерещится? Да, вон ползет один. Она изо всех сил придавила его ногой. Под ногой ничего не оказалось. Вон еще один. И снова под ногой пусто. Что-то неладное творится с нею.
  
  Она подошла к табуретке, провела рукой по сиденью, отодвинула ее подальше от стола и села, ни на секунду не переставая топать ногами, чтобы отпугнуть клопов. В конце концов она до того измучилась и устала, что так и заснула, сидя на табуретке. Ее разбудила надзирательница, которая принесла ужин: отдающий тухлятиной суп и черствый ломоть черного хлеба. Зоя заставила себя есть. Ее мутило от отвращения, несколько раз чуть не вырвало, но она проглотила все полностью.
  
  Надзирательница, вернувшись за ложкой и кружкой, с издевкой поглядела на нее:
  
  - Ну, так где же ваши клопы? Зоя снова протянула ей руку.
  
  - Вы считаете, я все это выдумала?
  
  Пожав плечами, надзирательница удалилась. Зоя задумалась над ее словами.
  
  И правда, куда подевались клопы? Может, они водятся только в матрасе? Может, они чуют присутствие живого человека? А вдруг они сейчас выползут из матраса и снова облепят ее?
  
  А может, их специально подбрасывают в каме-
  
  
  - 174 -
  
  ру, чтобы мучить ее? Ведь она до сих пор не подписала признания? Но если их подбрасывают, то каким путем забирают обратно?
  
  Забавно! Выходит, бывают клопы, преданные советской власти и работающие на НКВД? Нет. Клопы неподвластны НКВД. Ему подвластны только люди.
  
  Всю ночь она то засыпала, то снова просыпалась. Дважды ее будили клопиные укусы, но каждый раз она обнаруживала только одного клопа. Одного она уж как-нибудь вынесет. Но каждый раз, как она стряхивала клопа на пол, и, наступив на него, слышала хруст, Зоя вздрагивала. Тогда она вставала и принималась ходить по камере, с ужасом ожидая услышать под ногами хруст раздавленных клопов, но нет, все было тихо. Она возвращалась к табуретке и снова задремывала.
  
  Утром в камеру зашел старший надзиратель.
  
  - Что это за ерунду вы несете насчет клопов?
  
  Зоя показала ему следы укусов:
  
  - Ерунда? И вы называете это ерундой? Это самая настоящая пытка.
  
  Надзиратель бросил вокруг себя быстрый взгляд.
  
  Они уже скрылись.
  
  - Пожалуйста, осмотрите матрас, - сказала Зоя, - Я уверена, их там тьма-тьмущая.
  
  Надзиратель подошел к матрасу. Сунув руку в дыру, он вытащил клок серой набивки. Перебрав ее пальцами, заметил:
  
  - Ничего тут нет. - И направился к двери. Зоя встала перед ним, преградив ему путь.
  
  - Тогда откуда эти укусы? Я, по-вашему, сама себя искусала?
  
  Надзиратель оттолкнул ее от себя:
  
  - В Лефортово и не то еще бывает.
  
  Зоя снова осталась одна. Она подошла к крова-
  
  
  - 175 -
  
  ти и, скривившись от отвращения, заставила себя просунуть руку внутрь матраса и просмотреть набивку. Клопов не было. Она тщательно обследовала весь матрас, потом встряхнула его. Ни одного клопа.
  
  Она обошла камеру вокруг, внимательно осматривая стены. В них было много щелок и дырок. Подбросить клопов в камеру через любую из них - проще простого. Но если они могут это сделать, наверное, существует какой-нибудь способ и выманить их оттуда? Безумная мысль, уговаривала она себя, но другого объяснения так и не придумала.
  
  В полном изнеможении она прилегла на кровать, но едва начинала дремать, как тут лее просыпалась, чувствуя, что кто-то ползет по ее телу.
  
  В конце концов она не выдержала и снова уселась на табуретку. Больше я этого не вынесу, думала она, я сойду с ума.
  
  Все дороги вели к безумию; звуки существовали только за пределами камеры, в самой же камере не было ничего, кроме света, который менялся с грязно-серого дневного на тускло-мрачный вечерний. Да еще эти глаза в дверном глазке, неотступно следящие за ней. Хотя бывало и исключение - она замечала, что глаза тоже меняются. Серовато-зеленые, они появлялись утром и оставались с ней до сумерек. Но следили за ней не так неотступно, как другие. Бывало, что они на минуту-другую исчезали, и тогда Зоя слышала приглушенный разговор.
  
  Мысли тоже грозили потерей рассудка. Она не решалась думать о дочке: оттого, что девочка скоро начнет лопотать и ходить, не сохранив при этом никаких воспоминаний о матери, она испытывала острую боль в сердце.
  
  Не могла она думать ни о Марии, ни о Саше, ни о ком другом. Одному Богу известно, какая их постигла участь. Единственно, о ком она позволяла себе
  
  
  - 176 -
  
  думать, так это о себе, и то лишь потому, что эти мысли не находили никакого отклика у нее в душе. Будущее ее было предопределено, хотя и никак не укладывалось в ее воображении. А все, что относилось к прошлому, за исключением Виктории, - так что это, как не туманная, оставшаяся где-то далеко позади нереальность? Все дорогие ей в той прошлой жизни лица стерлись, померкли в ее измученном сознании. А сама прошлая жизнь представлялась скорее сказкой, чем реальностью.
  
  Можно ли просидеть день за днем двадцать пять лет в этой камере и выйти на свободу живой и в здравом уме? Вряд ли. Да и сколько это - двадцать пять лет, день за днем, день за днем? Но об этом тоже лучше не думать.
  
  Когда в этот день надзирательница принесла ей обед, Зоя выковыряла из куска хлеба непропеченный мякиш и положила его к своим запасам. Есть его нельзя, но все же это какая-никакая еда, а кто знает, когда она может ей пригодиться? Она вдохнула поглубже, втянув в себя воздух, и задержала дыхание, чтобы не чувствовать тошнотворного запаха супа. Так легче подавить отвращение.
  
  На смену серовато-зеленым глазам появились карие, эти ни па секунду не отрывались от глазка. Зоя со страхом представляла себе еще одну ночь, проведенную на табуретке. Но ведь она же тщательно проверила матрас. Там нет клопов.
  
  Она легла и почти тотчас же заснула. Как долго ей удалось поспать, она не знала, за окном было уже совсем темно. Из коридора не доносилось ни звука. К этому часу крики и стоны затихали. Что же ее разбудило?
  
  И вдруг Зоя почувствовала, как что-то легонько щекочет ей губы. Она поднесла ко рту руку, чтобы смахнуть с губ помеху, и ощутила, что у нее под пальцами опять что-то ползет.
  
  
  - 177 -
  
  Вскочив на ноги, Зоя принялась яростно колотить себя со всех сторон: она вся была усыпана клопами. Ими кишела одежда, волосы, пол. Зоя закричала от ужаса и запрыгала по полу. Каждый ее шаг отдавался хрустом раздавленных клопов.
  
  Открылась дверь, и в камеру ворвалась надзирательница. Зоя бросилась ей навстречу.
  
  - Выпустите меня отсюда!
  
  Тыльной стороной ладони надзирательница изо всех сил ударила ее по лицу. Зоя отлетела к стене, больно стукнувшись о нее головой. Из глаз посыпались искры. Она почувствовала, что падает.
  
  Нет, она не может позволить себе потерять сознание. Клопы сожрут ее. Тряхнув головой, она поднялась с пола, цепляясь за стену. Искры в глазах потухли. Она провела рукой по лицу, почувствовала боль в том месте, куда пришелся удар. Кожа горела, но не была влажной. Значит, кровь не шла.
  
  - Еще раз завопишь, изобью по-настоящему, - пригрозила надзирательница.
  
  - Клопы... - зарыдала Зоя. - Пожалуйста, посмотрите сами - клопы. - Но надзирательница уже захлопнула за собой дверь.
  
  Зоя стряхивала с себя клопов до тех пор, пока не уверилась, что ни одного не осталось. Потом забралась на стол, предварительно убедившись, что там клопов нет.
  
  Она просидела на столе всю ночь, каждые несколько минут проводя рукой по краям и стряхивая заползавших с пола по ножкам стола насекомых.
  
  И тогда она приняла решение. Она умрет. И даже придумала, как это сделает. С помощью шелковых чулок, которые почему-то у нее не отобрали по прибытии в Лефортово. Утром, когда дежурство примут серовато-зеленые глаза, с кошмаром будет покончено.
  
  Виктории ее смерть не причинит боли. Она даже
  
  
  - 178 -
  
  не знает о Зоином существовании. Если на небе есть Бог, ее дочь, конечно лее, сейчас с Александрой, которая воспитает ее как свою собственную.
  
  Через окно в комнату начал просачиваться бледный утренний свет. Зоя огляделась. Клопы исчезли. Лишь пол устилали раздавленные ею насекомые.
  
  Когда принесли завтрак, Зоя, как и прежде, осторожно выковыряла из ломтя хлеба непропеченный мякиш и отложила его в сторону, к припрятанным ранее. Те уже, правда, успели зачерстветь. Оставив себе только последний, она бросила остальные под кровать. Потом выпила кружку кипятка.
  
  Как только серовато-зеленые глаза в глазке исчезли, Зоя чуть-чуть подвинула стол и табуретку, затем, чтобы не привлечь внимания, стала передвигать их на несколько сантиметров всякий раз, как глаза исчезали из щели, пока стол и табуретка не оказались под окном. Дожидаясь, пока глаза в двери снова исчезнут, Зоя притворилась, что спит. В руке у нее был зажат сырой комок, который она, не переставая, мяла пальцами, чтобы он стал мягким и клейким. Сделав вид, что ее бьет кашель, она поднесла руку с мякишем ко рту и смочила его слюной.
  
  Наконец глазок в двери зазиял пустотой. Подбежав к ней, Зоя залепила его сырым мякишем.
  
  Быстро стащив с себя чулки, она связала их вместе. Потом поставила табуретку на стол и вскарабкалась на нее. Привязала один конец чулка к перекладине решетки, сделала петлю на конце другого и затянула ее па шее.
  
  Усилием воли она заставила себя в последний раз вызвать в воображении лицо Виктории, Потом спрыгнула с табуретки, сбросив ее ногой на пол. Шелковая петля стянулась на шее, и она услышала сдавленные, булькающие звуки - должно быть, их исторгало ее горло. Ноги бились о край стола. Ком-
  
  
  - 179 -
  
  ната закружилась, перед глазами поплыли огненные круги. Ей почудилось, что петля заскользила по шее. Господи, не дай ей развязаться, взмолилась она. Пусть наступит конец.
  
  Первое, кого она увидела, придя в себя, - это двух надзирательниц, опускавших ее на пол. Шелковой петли на шее больше не было. Ее постигла неудача.
  
  Они подтащили ее к кровати и бросили на матрас. И пока одна держала ее за руки, вторая с руганью наносила удар за ударом по груди и лицу. Зоя в слезах мотала головой из стороны в сторону, пытаясь увернуться от ударов, но все было напрасно. Потом внезапная боль словно раскаленным железом обожгла запястья рук, и она потеряла сознание.
  
  Очнувшись, она с трудом открыла глаза. Попыталась поднять руку и посмотреть, что с ней, но руку пронзила такая острая боль, что больше она таких попыток не предпринимала.
  
  Камера была не ее, другая. И тут она вспомнила, что произошло. Все лицо и верхняя часть ее тела так распухли, что глаза открывались с трудом. Сжав зубы от боли, она приподняла руки, чтобы хоть посмотреть, что с ними случилось. Пальцы были в гипсе. Надзирательницы переломали ей все пальцы.
  
  Только через несколько дней опухоль начала спадать. Когда с пальцев сняли гипс, какой-то человек сунул ей под нос ее признание. Она едва взглянула на бумаги. Что бы они там ни понаписали, все это ложь. А потому ей это уже не интересно, к тому же она понимает, что дальнейшее сопротивление бесполезно.
  
  - И это все? - спросила она. - Всего несколько страниц? Разве этого достаточно?
  
  - Вполне хватит, - ответил он. Зоя подписала бумагу.
  
  
  - 180 -
  
  Человек взял ее у нее из рук.
  
  - Мы пришли сюда, чтобы объявить вам приговор. Встать!
  
  - Перед вами? Ни за что!
  
  - Молчать! Вы не имеете права говорить. Настоящим вы приговариваетесь к двадцати пяти годам лагерей усиленного режима.
  
  Зоя кивнула. Лагеря усиленного режима. Не все ли равно? И так и сяк они уничтожат ее, как уничтожили ее отца. Она поглядела на человека, зачитавшего приговор. Судя по всему, он чего-то ждет от нее. Обморока? Рыданий? Мольбы о пощаде? Такого удовольствия она ему не доставит.
  
  - Какое сегодня число? - спросила она. Он удивленно уставился на нее.
  
  - Двадцать первое февраля.
  
  - В самом деле? - сказала она. - А я-то, услышав всю эту галиматью, решила было, что сегодня первое апреля.
  
  Он ухмыльнулся.
  
  - Отдаю дань вашему юмору. Думаю, однако, что скоро вам расхочется шутить.
  
  На десятый день ее пребывания в Лефортово ей принесли ее одежду и меховую шубку.
  
  - Вас переводят. Одевайтесь.
  
  Увозили ее снова ночью. "Черный ворон" доставил ее на железнодорожную станцию. Вместе с двадцатью четырьмя другими мужчинами и женщинами ее впихнули в купе, рассчитанное на четверых. Окно было наглухо заколочено, в купе стоял смрадный запах от множества человеческих тел. Компания собралась весьма разношерстная: проститутки, уголовники, политические. Когда ввели Зою, все места уже были заняты.
  
  - Зоя! - услышала она.
  
  Она оглянулась. Голос показался знакомым. И
  
  
  - 181 -
  
  тут она узнала Марину, костюмершу с ее студии. Они обнялись.
  
  - Мне дали двадцать пять лет, а тебе? - спросила Зоя.
  
  - Только десять, - ответила Марина и рассмеялась. - А как же, ведь ты была нашим главарем.
  
  Вдруг со своего места вскочил какой-то небритый мужчина.
  
  - Неужели вы ее не узнали? Подвиньтесь, дай те сесть нашей любимой актрисе и ее подруге.
  
  С полки неохотно поднялся еще один человек.
  
  
  
  Местом их назначения была Потьма, лагерь в трехстах километрах к северу от Москвы. Там Зою продержали два месяца, а затем ей вынесли новый приговор: двадцать пять лет лагерей усиленного режима с конфискацией имущества и денег и ссылкой для всей семьи. Это означало, что Александру, ее детей и Викторию, если она у Александры, на что так надеялась Зоя, вышлют из Москвы. При мысли о судьбе дочери Зою душили рыдания.
  
  И снова ее перевели в другое место, на этот раз в Сибирь, в челябинскую тюрьму, находившуюся в трехстах километрах от Свердловска. "Почему меня все время возят с места на место? - думала Зоя. - Наверное, хотят запутать следы".
  
  Зоя надеялась, что Челябинск станет окончательным пунктом ее назначения. Однако она ошиблась. Она оставалась там совсем недолго, и снова ей вынесли новый приговор. На этот раз двадцать пять лет тюремного заключения, а не лагеря усиленного режима, и по-прежнему конфискация имущества и ссылка для всей семьи. Мужчина, зачитавший ей приговор, ухмыльнулся и добавил:
  
  - Для отбытия наказания вам назначена Владимирка. Отправление сегодня.
  
  
  - 182 -
   Владимирка. Зоя ужаснулась. Кто не слышал о Владимирской тюрьме? Она находилась всего в ста восьмидесяти пяти километрах от Москвы и считалась одним из самых страшных острогов. Лагерей боялись пуще смерти, но тюрьмы, а Владимирка тем более, не шли с ними ни в какое сравнение. В лагере, если заключенный осиливал тяжелую работу, появлялась возможность поддерживать хоть какие-то человеческие отношения. По лагерю можно ходить, можно общаться с людьми. Хоть что-то. В тюрьме все это было исключено. Чудовищная пустота, однообразие, небытие, разъедающие мозг и разрушающие тело. Может, кому-нибудь и удастся выдержать двадцать пять лет в лагерях, хоть это и мало вероятно, но живая могила, каковой была Владимирка, не оставляла на это никаких надежд.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"