Русанов Владислав : другие произведения.

Окаянный груз

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
  • Аннотация:
    Роман принят издательством "Крылов". Поэтому четырьмя выставленными на всеобщее обозрение главами мы и ограничимся.

ОКАЯННЫЙ ГРУЗ




Автор выражает благодарность
жене Инне и дочери Анастасии
за помощь и поддержку.


ПРОЛОГ


Едва уловимый запах дыма плыл в морозном воздухе. Оседал на губах, словно мерзкий привкус от негодящих зерен в горшке с чечевичной кашей. Не нужно быть охотничьим псом, чтобы отличить горечь пожарища от щекочущего ноздри дымка над печной трубой.
- Никак вновь гостюшки с того берега припожаловали? - крякнул Птах и ни за что, ни про что огрел буланого маштака плеткой.
- А, волчья кровь! - сплюнул на белоснежную, как подвенечный плат, обочину Грай. - Не сидится им! - Проверил - легко ли ходит кончар в потертых ножнах.
- Вон за тем гаечком - Гмырин хутор, - пробормотал Птах в густые усы. - Квас у него знатный. Значится так, молодой, вертайся к Меченому, а я погляжу - чего да как.
Грай кивнул и, вспомнив горячий норов напарника, коротко бросил:
- Дык, это... На рожон не лезь, дядьку...
- Не учи отца детей строгать. Дуй давай!
Младший порубежник хмыкнул, кивнул и, развернув мышастого коня на месте, тычком шпор выслал его в намет. Хрусткий наст только зашелестел под копытами.
Морозная мгла позднего зимнего вечера врывалась в ноздри, оседала ледяными каплями на выбившемся из-под мохнатой шапки чубе. Стаей вспугнутых воробьев заметался между вязами цокот подков, горстью битых черепков взлетел к белесой, просвечивающей сквозь пелену облаков, краюхе месяца.
Когда силуэты порубежников - два десятка и еще пятеро - вынырнули из сумрака, Грай осадил коня. Пятьдесят настороженных глаз глянули исподлобья, двадцать четыре бойца потянулись к мечам. Все, кроме одного. Но безоружный реестровый чародей Радовит даром казался безопасным, мог и алым огнем супостата полоснуть, а мог и небесной белой молнией.
- Похоже, беда, пан сотник! - Грай вздыбил коня, останавливаясь.
- Ну? Чего там? - встрепенулся худой лицом, длиннорукий и плечистый Войцек Шпара, по кличке Меченный. Своим прозваньем Богорадовский сотник обязан был кривому шраму через всю щеку - от виска до края верхней губы - след оставленный моргенштерном зейцльбержского рыцаря-волка.
- Похоже, разбойники из-за реки хутор пожгли!
- Н'... н'... неужто Гмыря? - враз сообразил, да не сразу выговорил командир порубежников. Войцек с детства заикался, что не мешало ему исправно выполнять обязанности урядника, полусотенника, а после и сотника. Многие в его возрасте уже в полковниках ходили, ну, на худой конец, в наместниках. Его же с повышением в чине пока обходили. Кто знает, не из-за косноязычия ли? Кому нужен полковник, запинающийся в разговоре?
- Дык, вроде как его... Птах глянуть поскакал. Меня упредить отправил..
- Д'... добро, - Меченный кивнул, кинул через плечо. - Закора!
- Тута! - хрипло откликнулся коренастый воин с блеклыми рыбьими глазами и соломенными усами.
- Со своим десятком жми через лес, на... напрямки. Зайдешь от Ленивого оврага. И чтоб ни один не ушел, в'... волчья кровь!
- Будет сполнено!
Не сбавляя хода, десяток Закоры сошел с наезженной тропы, и углубился в лес. Убранные инеем ветви сомкнулись за их спинами ровно занавесь в богатой светелке.
- За мной, односумы! - Войцек потянул кончар из ножен, нагнулся над конской холкой. - Врежем гостям незваным по самые...
Отряд сорвался в галоп, на ходу перестраиваясь клином. Меченный на острие, позади него, прикрываемый справа и слева закаленными рубаками, - Радовит. После два ряда - пять и семь бойцов. По краям, на крыльях клина - стрелки со взведенными арбалетами.
Да только напрасно порубежники ярили себе душу лихим посвистом, растравляли сердце для лютого боя. Над сожженным хутором безраздельно царила тишина. Словно сгинули все звуки в одночасье, растворились в едкой дымной горечи.
Сенник, овин и хлев сгорели начисто, ровно и не было ничего. Три стены бревенчатой избы рухнули, четвертая стояла вся обугленная. У опрокинутого плетня переступал с ноги на ногу, тихонько отфыркиваясь, мохногривый буланый. На плетне сидел, нахохлившись, Птах. Мял в пальцах снежок. Заприметив конных, махнул рукой. Мол, все чисто, не метушитесь.
- Чего это он какой-то не такой?.. - вполголоса поинтересовался Радовит.
- Птахова м'... мать двуродной сестрой гмыриной старухе б'... будет, - не разжимая зубы, отозвался Меченный и возвысил голос до звучной команды. - Спешиться! Подпруги послабить, коней водить. Грай, Сожан - в дозор. Закоре знак подай, а то вызвездится ни к селу, ни к городу.
Сам упруго, словно дикий камышовый кот, спрыгнул на снег. Бросил поводья на руки самому молодому из порубежников, безусому еще Бышку. Медленно стянул с головы волчью шапку с малиновым верхом. В лунном свете сверкнула длинная седая прядь у левого виска. Осторожно ступая по взбитой чужими сапогами и копытами грязи, талой луже у пожарища, пошел вперед.
Радовит грузно, налегая животом на переднюю луку, сполз с коня. Приноравливаясь к широкому шагу командира пошел сзади. Ладонью он прикрывал нос и рот, спасаясь от смрада.
- Это ж какая сволочь такое сотворила? - прохрипел вдруг чародей, сгибаясь пополам.
Войцек помедлил мгновение, бросив неодобрительный взгляд на выворачивающегося наизнанку Радовита. Махнул рукой. Дескать, что с него возьмешь. Не воин. Хотя тут и многие воины не удержали бы ужин. А что тогда говорить о молодом чародее, прошедшем обучение в самом Выгове, столице Великих Прилужан? Да вот не угодил он чем-то строгим преподавателям, которые и загнали его к зубру на рога - аж в Богорадовку, городок не большой, захолустный, отстроенный заново после пожара лет семьдесят тому назад.
Причиной тому пожару было не баловство с огнем или засуха, а война Малых Прилужан с Зейцльбержским княжеством. Вдосталь в ту пору земля кровушкой людской напиталась. Зейцльбержцев поддерживал князь и купеческая гильдия Руттердаха. Первый пособил пятью полками закованных, как рак в панцирь, в блестящие доспехи алебардщиков, а вторые звонким серебром в количестве достаточном, чтоб склонить к альянсу еще и Грозинецкое княжество. Благо, зареченские господари и Микал, король Угорья, не нарушили слова чести и в драку не встревали. Железные хоругви зейцльбержцев уже примерялись к стенам Уховецка - и так и эдак прикидывали на приступ идти, - когда подошла скорым маршем легкая конница из-под Тернова, копейщики с арбалетчиками Заливанщина и, наконец, коронные гусары со штандартами выговского короля. Северянам накидали щедрой рукой, отогнали за Лугу и Здвиж. Руттердахцев пленили, но казнить не стали - пожалели подневольных бойцов, и отпустили за щедрый выкуп. Грозинецкого князя Войтылу принудили к вассальной присяге престолу в Выгове, а Малые с Великим Прилужаны, вкупе с дальними восточными Морянами, заключили уговор о вечной дружбе и союзе. А Богорадовка, выстроенная как порубежный городок, так и стояла на стыке трех границ - краев зейцльбержских, грозинецких и прилужанских.
Несмотря на мир, покоя на границе не знали. Редкая седмица обходилась без набата и стычки. Когда с рыцарями-волками, не за грош марающими честное имя лесного хищника, перебирающимися через реку в поисках наживы, когда с грозинчанскими удальцами, ищущими славы и подвигов (а разве бывает подвиг более достойный, чем спалить пару-тройку селянских хуторов, не так ли?), а когда и со своими, не принявшими послевоенную Контрамацию, беглыми чародеями.
О Контрамации стоит упомянуть особо. В ту войну, когда дед Войцека лишился глаза и левой руки, зато дослужился до хорунжего командира, а грозинецкий Войтыла впервые за всю летописную историю склонил колени перед Выговским королем Доброгневом, колдуны бились с обеих сторон. И благодаренье Господу нашему, Пресветлому и Всеблагому, что миновали описанные в старинных сказках времена, а вместе с ними и могущество чародейское измельчало. Иначе могла остаться земля голая и пустая, как верхушки Отпорных гор, где камни, щебень и лед. Не спасали людей ни обереги, ни молитвы. Исполненные гневом колдуны косили ряды воинов огнем алым клубящимся и белым небесным, заставляли реки покидать берега, а холмы и пашни дыбиться норовистыми скакунами. Мнилось, будто настал последний час, Судный день. Выходили волшебники и против честной стали биться, и друг против друга становились часто. Особенно грозинчане в чародейском непотребстве поднаторели. Зейцльбержцы, те смиреннее, больше сталью норовят, по-рыцарски, значит. Хотя, по большому счету и колдовства их церковники никогда не чурались.
А когда все-таки завершили войну, собрался в Выгове епископат и так, отцы святые порешили: магии в королевстве быть только под коронным надзором. Никакого любительского, то бишь аматорского, колдовства. Потому и назвал высокоученный Гедерик, уроженец Руттердаха. бывший в ту пору советником у Доброгнева, новый закон Контрамацией, сиречь, запретом на аматорство. Отныне все колдуны обязывались либо бросить раз и навсегда чародейство, либо поставить волшбу на службу королевству.
Многим этот закон не по нутру пришелся. Слишком многим. Но ослабленные долгой кровопролитной войной волшебники не посмели взбунтоваться. Подчинились. Встали на реестр. А совсем уже рьяные разбежались кто куда. В Грозин и Мезин - они по условиям вассальной присяги могли иметь свои законы, отличные от прилужанских. В Искорост и Жулны - там близость лесистых Отпорных гор, населенных всяко-разными чудами, делала фигуру чародея-характерника просто незаменимой. За реку Стрыпу, на юг, в степи, на службу к местным князькам. Хотя, если подумать, чем службы Выгову и короне позорнее службе немытым кочевникам басурманам?
Многие сбежали, но не все из сбежавших смирились. У простых людей третье-четвертое поколение после окончания войны сменилось. Мажий век дольше. Дети съехавших за Лугу и Стрыпу иногда назад возвращались. Не с добром, с черным сердцем приходили на Родину поглядеть. И оставляли за собой вот такие вот сожженные хутора, и обезображенные трупы...
Радовит выпрямился, вытер ладонью редкую рыжеватую бородку, а после ладонь о штаны.
- Как же их земля носит?
Войцек не ответил. Что скажешь? Сам бы горляки зубами рвал, когда достал бы. Хлопнул понурого Птаха по плечу:
- Ты б поглядел по округе что да как? Сколько было, откуда пришли... Да что я тебя учу - без меня знаешь.
Порубежник поднялся, отряхнул снег с колен, ушел во тьму.
- Пускай себя делом займет, - ответил Меченный на немой вопрос чародея. - Легче будет.
Сотник вздохнул. Через силу выговорил:
- Ты как, проблевался? Пойдем по... глядеть?
Радовит кивнул.
- Пошли.
Липкая грязь не пускала, цеплялась за подошвы. Да может оно и к лучшему было бы - не смотреть, отвернуться, забыть?
Багровый жар углей освещал картину разрушения и убийства. Смердело горелой плотью.
Войцек на миг наклонился над бесформенной грудой, коротко бросил:
- Гмыря. - Ткнул пальцем в соседнюю кучу. - А то его хозяйка, видать.
Радовит, подслеповато щурясь - испортил-таки зрение смолоду усердной учебой - нагнулся, отпрянул, сдавленно вскрикнув, и снова согнулся в рвотном спазме, извергая желчь из пустого желудка.
- Забери его. Пускай отдышится, - Меченный поманил рукой урядника Саву.
Низкорослый крепыш подхватил под мышки высокого, но рыхлого, с наметившимся, несмотря на молодость, брюшком, волшебника:
- Пойдем, пан чародей, пойдем. От греха, от смрада...
Сотник закусил длинный черный, как смоль, ус, пошел дальше. Его брови все ближе и ближе сходились у переносицы.
На уцелевшей стене хаты обвис прибитый обгоревшими стрелами обугленный труп. Одежда - черные, дымящиеся лохмотья. Ни лица, ни волос не разглядеть. Только белые зубы сверкают в безгубом рте.
- Верно, сын Гмырин, - пробормотал подошедший неслышно Хватан - записной разведчик порубежников, парень удалой, ловкий, даром, что ноги тележным колесом.
Войцек кивнул. Скорее всего.
Сын Гмыри, его имени Меченный, несмотря на старания, припомнить не смог, умирал долго. И не от железа - стрелы воткнулись в плечи и правое бедро, - а от огня. В груди сотник начал закипать гнев. Из тех, что застилает воину глаза и заставляет в одиночку идти против тысяч, бросаться грудью на копья. Нехороший гнев, вредный на войне.
Из-за освещенного круга донеслись голоса. Должно быть, подъехал десяток Закоры.
- У Гмыри еще внуки были, кажись, - неуверенно проговорил Хватан. - Вроде, я слыхал, два хлопца...
- Точно, двое, - подтвердил вернувшийся Птах. - Было двое. Разреши доложить, пан сотник?
- Ну?.
- Так что, пан сотник, не больше десятка их было. Кони справные, но тяжелые. Таких в Руттердахских землях по мызам ростят. Точно из-за Луги кровососы.
- Мржек-сука! Больше некому! - воскликнул Войцек, невольно схватившись за эфес сабли. - Ужо я до... до.. до... доберусь!..
- Точно Мрыжек, - по-деревенски переврал имя чародея-разбойника Хватан. - Больше некому, дрын мне в коленку.
Имя Мржека давно уже наводило ужас на мирных поселян по правому берегу Луги и заставляло в бессильном гневе сжиматься кулаки порубежников. Некогда его отец, знатный магнат Бжедиш Сякера, владел обширными землями южнее Уховецка: не меньше пяти тысяч одних крепостных кметей, не считая зависимого ремесленного и мещанского люда, да застянков и местечек полдюжины, самый большой - Крапивня, знаменитый ежегодными ярмарками. Чародей Мржек батюшку своего пережил намного, но родовых поместий лишился, уйдя в изгнание. Не захотел служить Выговским королям. Лет сорок не видно и не слышно его было. Говорили, путешествовал далеко - за Синие горы, за реку Студеницу. А потом начались частые набеги на правобережье. Дерзкие, наглые и беспримерные по жестокости. Добыча Мржека интересовала мало. Скажем прямо, совсем не интересовала. Зато оставлял он за собой кровавый след, метил путь изуродованными, обезображенными трупами, спаленными вчистую хуторами и поветями. Только раньше он у Зубова Моста норовил реку перейти, а это десяток поприщ южнее. Неужто изменил привычкам? Или попросту опасался засады и достойного отпора. Тамошнему сотнику людоедские набеги настолько надоели. что он поклялся ни днем, ни ночью с седла не слезать. пока не изловит проклятого колдуна.
- Детишек он, видать, в огонь покидал, - глухо проговорил Птах. - Люди молвят, он так силу чародейскую получает.
- Во как! - открыл рот Хватан. - А как Радовит наш...
- Тихо, - оборвал его Войцек. - Закройся. Там, никак живой кто-то! - И уже на бегу бросил. - "Силу чародейскую!" Один дурень ляпнет, а другой носит, как...
Схоронившись в густой, смоляной тени, прижавшись боком к колесу перевернутой телеги, лежал человек. Женщина. Растрепанная коса, выбившаяся из-под перекошенного очипка сомнений в том не оставляла. Разодранная в клочья юбка открывала белую ногу в вязанном чулке до колена.
Наклонившись над женщиной, Войцек прикоснулся кончиками пальцев к ее щеке.
- Живая! А я думал, показалось.
- Это Надейка. Невестка Гмырина, - подоспел Птах.
- Неужто Мрыжек бабу пожалел? - удивился Хватан. - Дрын мне в коленку!
- Как же, пожалел... - отмахнулся от него Птах. - Сказал тоже. Недоглядел. - Он показал на багровую шишку с кулак величиной на виске Надейки. - Оглушили. Видать, думали, насмерть, а оно вона как вышло...
- Вот оно как... - повторил Хватан. - Тады ясно.
- Ума бы н'... не лишилась, - озабоченно проговорил Войцек.
- Тебе-то на что, пан сотник? - округлил глаза разведчик.
- Тебя спросить забыли, - рыкнул на него Птах.
А Меченный пояснил:
- Полковнику отпишу. Пусть жалобу в Выгов готовит. А она свидетельствовать будет против Мржека. И против князей Грозинецких, что приют ему дали! - сотник взмахнул кулаком. - Пусть отвечают перед короной и Господом!
Закончив речь, Войцек огляделся, обнаружив, что окружен почти всеми воинами, за исключением коневодов и Радовита. Порубежники мялись с ноги на ногу, кусали усы, хмурились.
- А мы теперь, того, обратно, в казарму? - высказал общий вопрос Закора. По негласному установлению он, отслуживший в Богорадовской сотне без малого сорок годков, имел права давать советы и указывать на ошибки командира.
- А что, нет охоты? - сотник дернул щекой - сейчас разразится гневным криком, а может и плетью поперек спины перетянуть.
- Так спать плохо будем, коли не обмакнем сабельки в кровь поганскую, - продолжал Закора, корявым пальцем заталкивая под шапку седой чуб.
- Или мы не порубежники?! - выкрикнул звонко кто-то из молодых. В темноте не разглядеть кто, а не то отправился бы голосистый до конца стужня конюшни чистить.
Лужичане одобрительно загудели.
- Ах, вы порубежники, - язвительно проговорил Войцек. - У вас руки чешутся и сабельки зудят...
- Не серчай, пан сотник, - Закора покачал круглой лобастой головой. - Разумом мы все понимаем, что да как... А сердце просит...
- А у м'... меня не просит? Я, выходит по вашему, не хочу погань чародейскую извести? У меня душа не горит разбой и насилие видеть?
- Пан сотник...
- Молчать!!! Ишь какие... Птах!
- Здесь, пан сотник!
- Бери бабу на седло, вези в Богорадовку. Тебя она знает. В себя придет - не напугается.
- А Мрыжек... - недовольно протянул Птах. Видать, хотел лично поквитаться с убийцей родичей.
- Молчать!!! Много воли взяли! Батогов захотелось?
- Слушаюсь, пан сотник, - Птах вытянулся стрункой.
- То-то! Хватан, Грай!
- Здесь, пан сотник!
- Радовита в седло по... подкиньте. По-о-о-обочь него поскачете. И глядите, чтоб до встречи с мржековой хэврой оклемался. Головой ответите.
Войцек перевел дух. Еще раз оглядел немногочисленное воинство:
- Говорите, порубежники? Зараз проверим... А ну, на конь! Помоги Господь! Сожан, вперед. С'... след рыщи!
- Слухаюсь! - обрадовано крякнул веснушчатый Сожан, кинулся к темно-гнедому.
Привычно, без излишней суеты и гомона, порубежники выступили с пожженного хутора. Мертвые, порешили, потерпят с похоронами до утра. Птах пришлет из соседней с Богорадовкой Лощиновки пяток кметей.
Светлая дорожка от молодого месяца легла на искристую корку наста. Как на море в ясную погоду. В Заливанщине говорят: по такой дорожке поплывешь - счастье великое сыщешь. Странно о счастье размышлять, когда от кровавого побоища едучи, убийц преследуешь.
- Эгей, Сожан! - окликнул передового Меченный. - Ясно след видишь?
- Яснее ясного! - весело откликнулся дозорный. - Тут и слепой дорогу сыщет!
И правда, находники с того берега ехали, не таясь. В снегу оставалась широкая протоптанная тропа. Видать, обнаглели от безнаказанности. Вели коней по буграм, не прятались под пологи безлистых перелесков. Лишь однажды нырнули в широкий лог, да и то не ради укрытия, а просто путь срезали, чтоб напрямую.
К полуночи мороз становился ощутимее. Дыхание клубилось облачками пара, оседало изморозью на лошадиных мордах и сосульками на усах всадников.
Полверсты порубежники гнали коней галопом, потом на полверсты переходили на рысь. Потом снова галоп. И снова рысь...
- Ты как? - обернулся Войцек, глянул через плечо на Радовита.
- Справлюсь, - отозвался чародей. - Мутит, правда, но я справлюсь. Огнем не обещаю, но...
- Ладно, - сотник махнул рукой. Поживем - увидим. Благодаренье Господу, хоть в обморок не падает помощничек.
Скачка продолжалась.
Месяц, словно встряхнулся, сбрасывая с масляно-желтого бочка грязные одеяла облаков. Подсветил их сверху, делая похожими на сказочные пригорки, холмы и овраги.
- Река-а-а! - протяжно возвестил Сожан.
Войцек поежился, передернул плечами под добротным полушубком. Дальше - владения Грозинецкого княжества. Воеводство Орепское. Скомандовал:
- Ша-агом!
Порубежники осадили коней. Кое-кто отводил глаза, кто-то смотрел прямо на сотника. Что прикажет? Вперед, за убийцей Мржеком или домой возвращаться, отогреваться и отдыхать?
- Переходим по одному, - развеял их сомнения командир. - Хватан первый. Потом я...
Его слова были прерваны приближающимся топотом копыт.
- Кого это?.. - Закора поднял руку в рукавице, готовясь дать сигнал к бою.
- Похоже, Птах? - недоуменно пробормотал глазастый Грай.
- Точно, его маштак, - подтвердил Бышек.
Птах мчал, склонившись к холке, - помогал коню сохранять силы. Подскакал. Шагов за полста перешел на рысь, а потом и на шаг.
- Ты что делаешь? - грозно прорычал Войцек, ткнув пальцем в шумно поводящего боками буланого. - Коня угробить затеял?
- Никак нет, пан сотник! - глухо ответил воин. - А только душа просит с Мыржеком поквитаться...
- Бабу куда дел? - укоризненно проговорил Закора.
- А к Бажану заскочил.
- Ты чо? Это ж добрых пять верст. Туда, а потом обратно... - старый урядник покачал головой.
- Душа у меня горит.
- В заднице у тебя св... св... свербит! - Войцек резким движением сдернул ледышку с правого уса. Швырнул в снег. Схватился за левый ус.
- Не серчай, пан сотник. Уж очень...
- Ладно, слышали уже. Становись в строй! - Меченный развернул своего вороного мордой к реке напоследок бросив через плечо. - Коня угробишь - пеше побежишь. И стремени не даст никто. Понял?
- Так точно, пан сотник, понял.
Осторожно, опасаясь ненадежно подмерзших промоин и брошенной рыбаками, незатянутой полыньи, отряд перебрался на левый берег Луги. Вообще-то в стужне по обыкновению на реке лежал крепкий. надежный лед, но береженого и Господь бережет.
На чужой стороне каждый почувствовал себя неуютно. Вроде не правое дело делает, а в чужой сад вишни обрывать забрался. Войцек и сам рад был бы вернуться, да только кровь в голову бросилась, а в таких случаях Богорадовский сотник пёр, как бык общинный. И такой же опасности, как при встрече с быком, подвергался всякий, кто путь ему заступал.
Островерхие скелеты деревьев бросали поперек дороги призрачные ажурные тени. Из залитых месячным светом облаков выбралась яркая звезда Ранница - предвестница рассвета.
Вдруг негромкий свист Сожана предупредил их об опасности. Впереди, между двумя рядами обступивших дорогу деревьев маячили силуэты всадников.
- Клинки вон! - скомандовал Меченный, вытягивая из ножен кончар. Трехгранное лезвие неярко заблестело под лучами месяца. - Радовит, готовься!
Враги приближались, однако Войцек медлил с приказом к атаке. Что-то держало его.
- Стой, кто едет? - раздался от группы замерших поперек дороги всадников уверенный громкий голос. "Едет" при этом прозвучало как "едзет". Грозинецкий выговор - к бабке не ходи.
- Войцек, с'... сотник Богорадовский, - отозвался порубежник. Не хватало еще таиться подобно ворам, скрывать имена. - Ты кто таков?
- Ротмистр Владзик Переступа, драгунского войска его светлости великого князя Грозинецкого, ясновельможного пана Зьмитрока.
- Ша-агом! - негромко приказал Войцек.
Лужичане придержали коней, но мечей не прятали. Мало, кем вражина подлый назваться может?
Меченный выехал вперед. Прищурился, внимательно оценивая собеседника. Под паном Владзиком танцевал темно-игреневый в яблоках красавец-жеребец с бинтованными ногами. Не конь, а картинка. Залюбуешься. Королевский, можно сказать, конь. Сам ротмистр смотрелся скакуну подстать. Поверх короткополого полушубка шитье из серебряного шнура. Черные усы, не хуже, чем у пана сотника, закручены в два кольца. Шапка с пером заморской птицы - павы - лихо заломлена на бровь.
- А что ж делают, позволь узнать, сотник, что делают лужичане на нашем берегу? - спросил пан Владзик, поигрывая тонкой ременной плеточкой - не оружием, а игрушкой дорогой. - Конные, да с мечами наголо. Зачем пожаловали?
Сзади него послышались недовольные голоса:
- Гнать, гнать голытьбу лужичанскую... В батоги, чтоб не повадно вдругорядь...
Войцек сглотнул подступивший к горлу ком, попытался хоть немного унять ярость. Небрежным жестом кинул кончар в ножны, звонко пристукнув крестовиной по оковке устья. Проговорил растягивая слова.
- Я, кто не расслышал с первого раза, панове, сотник Богорадовский, потомственный шляхтич Войцек герба Шпара. Я храню мир и покой обывателей на том берегу Луги...
- Вот и сидел бы там! - ляпнул кто-то вполголоса. Думал, Меченный не расслышит.
- ... на том берегу Луги, - с нажимом повторил сотник. - А сюда заехал второпях, преследуя душегуба и убийцу. А потому прошу у тебя помощи, пан ротмистр, коль твой князь верный вассал короны выговской.
- Охотно помог бы я тебе, пан сотник, да только в толк не возьму - про какого душегуба и убийцу ты говоришь? - ротмистр оглянулся на своих людей, как бы испрашивая поддержки. Те не замедлили разразиться одобрительным гулом. - Среди моих воинов нету душегубов, хоть убивать всем приходилось. Да только мы это привыкли в честном бою делать. И белым днем.
- Не могу не согласиться, пан Владзик. Я тоже сражаться днем предпочитаю. И супротив равного мне. Не своей волей мы на левый берег перешли, нужда заставила.
- Что ж за нужда такая? Как кличут-то ее?
- А кличут нашу нужду Мржеком, чародеем. По отеческой линии герб Сякеру он имеет право носить. Только сам хуже душегуба лесного. Не достоин шляхтичем прозываться. Не слыхал про такого?
Пан Владзик пожал плечами. Не обязан, мол, про всякого татя знать.
- Не слыхал, значит?
- Нет, пан сотник, не слыхал. А что тебе в нем за забота?
- Нынче ночью Мржек на нашем берегу хутор пожег. Людей побил насмерть, детишек малых в огне спалил. Живьем.
Легкое облачко набежало на чело грозинчанина. И только.
- Сочувствую, пан сотник. Но помочь ничем не могу. Не видал я его.
- Должен я тебе верить, пан ротмистр. Как шляхтич шляхтичу. Одно сказать хочу. Зимой по снегу след ясный остается. На ваш берег он ушел. И к твоему разъезду нас этот след привел.
- Да мало ли, кто снег потоптал? Может стадо оленей пробежало?
- След кованого копыта с оленьим не спутаешь, - покачал головой Войцек.
- А ты, никак, во лжи меня обвиняешь, пан сотник?
Грозинчане заволновались, сбились поплотнее за плечами предводителя. Меченный услышал, как позади него заскрипел снег. Коротко и зло ругнулся Закора.
Эх, взять бы левобережных франтов в сабельки! Да нельзя - союзники. Пан великий гетман, ясновельможный Автух Хмара, коль дойдет слух до Уховецка о порубежной стычке, виновника по головке не погладит.
- Нет, пан ротмистр, - скрипнул зубами Войцек. - Обвинениями во лжи я тебя бесчестить не намерен. Достаточно шляхетского слова будет, чтобы...
- Едут! - вихрем подлетевший всадник, судя по петушиному перу на лисьей шапке, грозинчанин, осадил взмыленного коня. Совсем мальчишка. Видно, ровесник Бышка. Увидел чужих, осекся, заполошенно стрельнул глазами вправо, влево.
- Пшел прочь, дубина! - ротмистра Владзика аж перекосило. Он взмахнул плетью, и юное лицо гонца пересекла тонкая, черная в лунном свете, полоска. Паренек охнул и съежился в седле. Но ротмистр уже искал выход из сложившейся щекотливой ситуации. - Прошу простить и суетливость моего слуги, и мою вспыльчивость, пан сотник. Вынужден прервать нашу беседу...
- Да за что ж ты извиняешься, пан ротмистр? - удивился Войцек и невольно повернул голову на вновь прозвучавший топот копыт по замерзшей земле.
К ним приближалась кавалькада. Десятка полтора всадников на покрытых инеем высоких, статных конях. Еще десяток лошадей бежали налегке и под вьюками. Должно быть, из дальних краев.
И очень даже понятно, из каких.
Белые плащи с распластавшим крылья черным ястребом на плече у каждого. Рыжие, обметанные инеем бороды, торчащие из-под капюшонов. Цветные, флажки-клинышки на длинных полосатых пиках. Шлемов нет. Какой дурень по такой стуже шлем напялит? Но наверняка, если во вьюках порыться...
Зейцльбержцы!
Рыцари-волки!
Земли их княжества, которое местные жители называли великим герцогством, граничили с Малыми Прилужанами по Луге, а с Грозинецким княжеством - по Здвижу. Хоть и мир на невыгодных рыжебородым баронам и рыцарям условиях был подписан пятьдесят лет назад, еще до рождения Войцека, а ему пришлось несколько раз сталкиваться с ними в бою. Нынешнее рыцарство уже начало забывать крепость лужичанских мечей и жаждало проверить оружие и его хозяев на стойкость. А вот что делать целому посольству волков-рыцарей на грозинецком берегу? Да еще гостей встречал отряд драгун под командованием не абы какого урядника, а целого ротмистра?
- Я гля... гляжу, измену твой князь з'... затеял? - медленно, тяжело роняя слова-булыжники, проговорил Меченный. Скривился. Шрам на его щеке побелел не от мороза, а от гнева.
Пан Владзик глянул на него едва ли не с сожалением:
- Не к месту и не ко времени ты тут оказался, пан сотник... - никто и глазом моргнуть не успел, как он выхватил саблю. - Бей! Грозин!!!
Быстр, ох, быстр был пан ротмистр, да и саблю с кончаром не сравнишь. Клинок Войцека едва ли наполовину покинул ножны, как над его головой уже блеснул острый сполох.
Выручил Сожан. Он с такой силой ударил шпорами своего гнедка, что тот выскочил, словно камень из пращи, и толкнул в плечо игреневого.
Сабля грозинчанина промахнулась на каких-то полпальца, срезав клок с волчьей шапки Меченного.
- Бей! Убивай! Белый Орел! - взревел в полный голос Закора.
- Белый Орел! - со старинным кличем своей земли лужичане бросились в атаку.
Над их головами вспыхнул клубок багрового пламени. Видно, у врагов тоже колдун между бойцов затесался. Да и трудно иного ожидать - в Грозинецком княжестве чародеи весьма в чести.
Вспыхнул огненный шар и разлетелся безобидными ошметками, встреченный сгущенными из стылого воздуха частицами льда, которые, повинуясь воле Радовита, сложились с выпуклый щит.
Защелкали арбалеты.
Одного из зейцльбержцев - здоровилу с раздвоенной бородой - вынесло из седла, словно кувалдой в лоб врезали. Зато другой успел взмахнуть выхваченным из-за пояса чеканом и вбил острый граненый клюв Птаху в бок. По самую рукоятку вбил.
Войцек замахнулся кончаром, поднимая вороного на дыбы. Пан Владзик попытался прикрыться сабелькой, но ее клинок обломался у самой рукояти. Тяжелое лезвие меча обрушилось грозинчанину на правое плечо, троща кости. Игреневый пронзительно заржал, втянув обеими ноздрями запах свежепролитой крови, и помчал прочь, в поле, волоча застрявшее в стремени тело хозяина.
А сотник уже насел на рыцаря с чеканом. Мимо с громким криком пронесся Хватан, держа в вытянутой руке кончар. Им он выбил из седла бестолково размахивающего саблей драгуна.
- Грозин! Грозин! Медведь!!!
- Белый орел! Белый орел!
- Коршун и честь!!!
- Бей!
- Бей-убивай!!!
Вороной перепрыгнул через поверженного зейцльбержца, высоко взбрыкнув задом. Войцек успел заметить, что Радовит таки вывалился из седла. Курица не птица, чародей не наездник. Хотел поспешить ему на помощь, но молодой волшебник, стоя на коленях, вскинул кулаки к небу, а потом вдруг грянул ими в истоптанный копытами снег. Как от брошенного в воду камня поднимается волна, снеговой вал, быстро вырастая пешему по грудь, рванулся навстречу грозинчанам. Их кони заартачились, засвечили.
- Бей! Убивай!!!
Грай с Бышком ударили во фланг замешкавшимся драгунам. Срубили одного, другого, третьего... Четвертый умело отмахнулся от молодого порубежника и ударил его концом сабли в лоб. Бышек перекувыркнулся через круп, неловко задирая ноги. А Грай, бросив конский повод, вырвал саблю у раненного, припавшего к конской шее грозинчанина, и лихо рубился двумя руками.
- Белый орел!!! Шпара!!!
Меченный размозжил крестовиной меча лицо некстати подвернувшегося оруженосца из зейцльбержцев, еще одного сбил ударом плашмя... И понял. что драться больше не с кем. Четверо или пятеро воинов покойного ротмистра Владзика удирали сломя голову, не жалея ни плетей, ни пластающихся в бешенном скаче коней. Рыцари-волки пали все до единого. Ничего не скажешь, их манера. Умирают, но не сдаются. Несколько слуг ползало между ногами лужичанских коней, вымаливая пощаду.
- Считай наших! - крикнул сотник Закоре.
- Будет исполнено, - отсалютовал тяжелым кончаром урядник.
- Дозвольте ротмистрова коня словить, пан сотник! - подскочил Хватан. Рукав его полушубка зиял прорехой от плеча до локтя, но из-под густых усов сверкала белозубая улыбка.
- Я тебе сл'... сл'... словлю! - зарычал Войцек. - Раненных на конь и уходим!
- А убитых?
- Тоже! Что там, Закора?
- Пятерых потеряли. Эх, Птаха жалко...
- Ничего. Господь да примет их души, - Войцек сдернул шапку с головы. размашисто сотворил знамение. - А мне надо донесение полковнику готовить. И про Мржека, и про этих... - он кивнул на посеченных грозинчан вперемешку с зейцльбержцами. - Давайте, односумы. Рассвет недалече.
Взошедшее над заснеженными лесами и широкой речной поймой солнце застигло отряд порубежников уже на правом берегу. Коней щадили, не гнали. Неспешная рысь тут в самый раз. И остыть скакунам после боя не даст и не заморит.
Поднявшему взгляд сотнику небесное светило показалось залитым кровью, хотя виновной в том была конечно же утренняя заря.




Часть первая
ЧЕЙ ЦВЕТ КРАШЕ?

Глава первая,
из которой читатель узнает о последних днях жизни короля Витенежа Первого, о том, какими бедами грозит королевству его кончина, а также во что обошлась богорадовскому сотнику нечаянная стычка с грозинчанами на левом берегу Луги.

Тяжелые, бордовые портьеры всколыхнулись, поднимая в воздух облачка пыли. Пан подскарбий, Зджислав Куфар, закашлялся и потер нос тыльной стороной ладони. На мгновение ему показалось, что из-за занавеси выглянула высокая, худющая, как сушеная вобла, девка в расшитой черными и красными крестами поневе, белой, распоясанной рубахе, растрепанная - не поймешь какой масти волосы - и с красным платком в сухой мосластой руке. Мара. Смерть. Нет, Господь миловал...
Кашляя и чихая - видно, тоже вдосталь пылищи наглотался - из королевской опочивальни выбрался Каспер Штюц - лейб-лекарь его величества Витенежа, короля Великих и Малых Прилужан, заступника Морян и владыки Грозинецкого княжества. Знахарь и целитель, уроженец Руттердаха, окончивший тамошнюю, знаменитую на весь свет, Академию, сильно сутулился и суетливо потирал руки. Под его глазами набрякли пухлые, сливовые мешки, выдающие крайнюю усталость Штюца. Еще бы! Вот уже с начала первого весеннего месяца сокавика, лейб-лекарь спал где попало и сколько получится.
- Ну, как его величество? - Зджислав, кряхтя, поднял с приземистой лавки грузное тело, одернул на круглом животе так и норовящий задраться жупан, забросил за спину рукава малинового кунтуша.
Каспер Штюц подслеповато прищурил красные с недосыпу глаза, зевнул, ворчливо протянул:
- Как, как... Да никак... Десятый день между жизнью и смертью.
Пан подскарбий горько вздохнул и обернулся к застывшему рядом с ним польному гетману Малых Прилужан - пану Чеславу князю Купищанскому - видишь, мол, что делается. Высокий - мало не три аршина, широкоплечий пан Чеслав тряхнул седеющим чубом, провел большим пальцем по рукоятке сабли-зориславке, то есть выкованной и заточенной в первый раз еще при короле Зориславе, лет сто пятьдесят тому назад. Развел руками. Пробасил гулко, как в бочку:
- Чем же помочь можно, пан Каспер? Приказывай, судьба королевства в твоих руках нынче.
Лейб-лекарь недоумевающе моргнул:
- Так, так. Издалече, видно, пан, а?
Чеслав кивнул, а подскарбий поспешил подтвердить:
- Из самого Уховецка. По моему письму прибыл.
- Да уж. Гнал коней сколько сил достало, а все едино не поспел, - сокрушенно заметил польный гетман.
- А-а! Помню, помню, - закивал, как черный дрозд на ветке врачеватель. - Его величество был еще в памяти, просил хоть кого-нибудь из Уховецка ко двору... Верно, верно.
- Его величество сам из Малых Прилужан родом. Его исконные земли на десять поприщ от Крыкова в сторону Заливанщина тянутся, да с севера на юг поприща четыре выйдет, - пояснил подскарбий.
- Да, да. Верно, верно. Король Витенеж любил поговорить, где б он хотел похороненным быть... В родовом, говорил, замке, в дедовском склепе... Так-так... А ты, пан...
- Чеслав.
- А ты, пан Чеслав, знай. От старости король наш помирает. Так, так... От дряхлости тела и недужности разума. От этой хвори лекарства еще никто не придумал. Так, так. Только Господь, Пресветлый и Всеблагой, чудо явить может. Однако он не торопится, ибо старость и смерть есть испытание, посылаемое им для грешников, дабы увериться в истинности их веры...
- Вот понес, - пробурчал в усы пан Зджислав. - Ровно епископ...
- Недостаток веры губит душу твою бессмертную, - погрозил ему пальцем Штюц. - Верно, пан Чеслав?
- Ну, оно, конечно... - развел руками великан.
- То-то и оно, что губит. Так, так... А его величество соборовался третьего дня. Принял помазание елеем из рук самого Богумила Годзелки, митрополита Выговского, патриарха Великих и Малых Прилужан... Так, так... - пан Каспер задумался, уставившись в угол.
Зджислав осторожно потянул польного гетмана за рукав, намереваясь покинуть королевские покои прежде, чем лейб-лекаря охватит очередной проповеднический приступ.
- А? О чем это я? - вскинулся Штюц. - Прошу простить меня, господа. Устал. Смертельно устал. Иногда мне кажется, что я умру раньше его величества, настолько меня измотал его недуг.
Он уселся на сундук, сильно сгорбившись, прямо не человек, а калач сдобный, опустил подбородок на сложенные ладони.
- Прошу простить меня, господа, - уже с закрытыми глазами прошептал лейб-лекарь.
- Да, оно, конечно, - прогудел было польный гетман, но подскарбий дернул его цепкими пальцами за рукав, а едва ли не вытащил старинного приятеля в коридор.
- Пойдем, пойдем ко мне, пан Чеслав. Пусть он спит. Нам много о чем поговорить надобно.
Шагая вдоль завешенных гобеленами стен королевского дворца, князь Купищанский бормотал себе под нос:
- Сорок лет, сорок лет... Я уж и королевства без него не представляю...
- Не сорок, а сорок три, если быть точным, - заметил пан Зджислав. - Меня едва только грамоте учить начали, когда Витенежа короновали.
- Да, я тоже помню. В тот год по всем замкам и деревням трепали, мол, в Тернове дождь из рыбы прошел, а в Заливанщине кметь водяницу изловил, в бочке ее, вроде как, потом по ярмаркам возили, показывали...
- Болтуны они все в Заливанщине. Он бы поехал в Заречье, поговорил бы с людом, какому нечисть роздыху не дает, - вздохнул подскарбий. - Эх, брехуны!
- Мне еще отец рассказывал, - продолжал Чеслав. - Грызня в Сейме вышла преизрядная. Едва до свалки и резни дело не дошло.
- Еще бы! За сто лет впервые не из Великих Прилужан князя в короля избрали, а из Малых. Выговчанам здешним это, как пощечина гусару-забияке. Кабы не поддержка князей Заливанщина, да Тернова, да...
- Тихо ты... - шикнул на гетмана пан Зджислав, заталкивая его в крошечный по сравнению с прочими помещениями дворца кабинет, задрапированный по стенам белыми и синими полотнищами - королевские цвета Витенежа. - Стареешь, что ли, пан Чеслав? Говоришь о том, что я и без тебя знаю... А надобно о деле насущном говорить. Да. Говорить, а лучше, действовать.
- Что-то я тебя не пойму, пан Зджислав, - великан почесал затылок, кинул украшенную павьими перьями шапку на томящуюся без бумаг конторку. - Или, правда, стар стал?
Солнечный луч проникал в узкое окошко, высвечивая яркое пятно на дорогом ковре, привезенном еще до немирья с южанами из Искороста. Золотые пылинки вели прихотливый танец в тяжелом воздухе, пропахшем восковыми свечами и сургучом.
- Это я не пойму, как ты с войсками управляешься, такой тугодумный?
- Эх, пан подскарбий, войсками управляться не сложнее, чем челядинцами во дворце, - усмехнулся пан Чеслав. - Главное в военном деле не в конной атаке кончаром впереди строя махать, а вовремя провиант подвезти, да реестровым жалованья не задолжать больше, чем за полгода. Вот понимать я то начал, когда уж и усы посивели.
Зджислав закивал:
- И не говори, пан. Нынче всем монета заправляет. И двором, и войсками, и нищим, и магнатом, и плотогонами, и монасями... - при последних словах он огляделся, словно страшась быть подслушанным и вздохнул. - Присаживайся, пан Чеслав. Разговор быть долгим обещает.
Польный гетман уселся на низкую банкетку, растопырил согнувшиеся почти как у кузнечика, только и отличия, что вперед, коленки, умостил между ними саблю.
- Ну, сказывай, пан Зджислав, сказывай. Хоть я уж и так догадался. о чем речь пойдет.
- Хорошо, что догадался, - ворчливо пробормотал подскарбий, располагаясь на крышке приземистого сундука. - Хорошо. А то живете вы в своем Уховецке, ровно не от мира сего. В столицу наведываетесь редко, заботитесь больше об покосах, да о настриге с баранов. Вот и дождетесь, когда-нибудь, что вас самих остригут. И хвала Господу нашему, если не покосят. как траву перестоялую.
- Зря ты так, пан Зджислав, зря, - палец гетмана вновь заскользил по рукоятке сабли. Мы, если хочешь знать, еще и зейцльбержцев сдерживаем. Если бы не мои порубежники, куда как больше рыцарей-волков на правый берег моталось бы... Многие, ох многие, на севере позабыли уже прошлую войну, хотят проверить остроту наших сабель и крепость рук лужичанских. А ежели кто помнит, тот, напротив, за дедов посеченных помститься хочет. Северяне, они упертые, что бугаи. Рога в землю уставят и прут. Сила или не сила против них, все едино. Дождутся, обломаем вдругорядь, да кольцо в нос проденем!..
- Тихо, тихо, пан Чеслав! - взмахнул пухлыми ладошками подскарбий. - Не думал я тебя унижать, либо оскорблять. Твои воины службу несут исправно. Шляхтичи не за деньги, а за совесть служат. За то жалованье, что им из казны перепадает, местные, выговские, за ложку не возьмутся. Уж я-то знаю. Сколько лет в столице...
- Так к чему же ты разговор завел? - свел вместе кустистые брови польный гетман.
- А к тому, что напомнить тебе надобно... - Зджислав помолчал мгновение, другое. - Верно ты о кольце в бычьем носу разговор затеял. Верно. И Зейцльбержское княжество с бугаем деревенским уподобил верно. Только знать тебе надобно, пан Чеслав, что кольцо в их носу уже есть и вервие к нему привязано, и держат то вервие...
- Грозинчане! - воскликнул гетман, пристукнув об пол ножнами сабли.
- Точно. Грозин и Мезин. Города-братья. Не может простить Грозинецкий князь Зьмитрок ни вассальной присяги, что его прадед принес, ни урока, который мы шесть десятков лет тому назад их хоругвям преподнесли.
- Зьмитрок молод. Давно ли в отроках ходил? - с сомнением произнес Чеслав.
- Годами молод, да разумом мудр, - твердо отвечал Зджислав. - Зейцльбергский великий герцог Адаухт у него на крючке, как карась, сидит. Даром, что в отцы Зьмитроку годится.
- Адаухт не решает почти ничего, - согласился Чеслав. - Совет князей и церковников - другое дело.
- Да. Вот, к слову сказать, о церковниках. Грозинчанам не по нутру, что чародеи у нас такими свободами не пользуются, как у них, или у нас же, только в старину. Вражье семя!
Гетман кивнул и едва не сплюнул на ковер, но постеснялся.
- Верно говоришь, пан Зджислав! У грозинчан совсем ума нет. Да и не было никогда... Разве ж для того наши деды и прадеды головы сложили, чтоб нынче опять все вспять повернуть? Ведь чародей вольный хуже бешенной собаки! Куда как хуже! Собака двоих, троих, ну десяток покусает, и сдохнет. А сколько безумец, волшебству обученный, на тот свет спровадить единым махом может?
- Так то оно так, да только многим нашим реестровым чародеям служба не то, чтобы в тягость, а словно в обиду, в унижение пришлась. Еще раз повторю, вы у себя в Малых Прилужанах того не замечаете. Вы сражаться привыкли. Ваши реестровые волшебники зейцльбержцев ненавидят так же сильно, как и воины. Потому, что видят зверства, ныне творимые, и помнят издевательства прошлые. Здесь же, в стольном Выгове, нравы не те. Ох, не те! Местные маги, хоть и на коронной службе, а вольнодумствуют, речи крамольные ведут о свободе слова. Против церкви злоумышляют. Слишком много де власти священнослужители взяли! Королевские, мол, придворные все мздоимцы, как на подбор. По стране шагу не ступнуть, чтоб не пришлось мошной потрясти. То ли дело, мол, у соседей, в Грозинецком княжестве. Зьмитрок и законы справедливые установил, и колдовать дозволяет всем без разбору, и в церкви они, дескать, не так служат, и при дворе у него честь и славу воинскую ценят выше достатка и богатства...
- Так брехня же это! Как есть брехня!!! - возмутился польный гетман. - Знаю я тех грозинчан - честью от их двора и не пахнет! Младшие князья старшим задницы лижут! А вера их и вовсе поганская!
- Ну, вера, положим лишь немногим от нашей отличается... - задумчиво проговорил пан Зджислав. - У нас при наречении детей в воду окунают, а у них лишь брызгают...
- О! Я гляжу, ясновельможный, ты и сам в столице потерся - вольнодумцем стал! - пан Чеслав вскочил на ноги, потянулся за шапкой.
Подскарбий, склонив голову к плечу, насмешливо наблюдал за ним.
- Ну-ну, давай... Горячий какой! Как сабелькой меня еще не рубанул.
- А надо будет, так и!..
- А ты дослушай до конца, а потом решай надо или не надо.
- Как же тебя слушать, когда ты веру нашу святую порочишь? Ишь, чего удумал, с Грозинецким каноном равняться!
- Ничего я не порочу, - устало вздохнул Зджислав. - Ничего и никого. Ежели, не приведи Господь, кочевники полезут с юга, из-за Стрыпы, сам поймешь, что наши веры с грозинчанами, да, скажу прямо, и северян - Руттердаха с Зейцльбергом - едва ль не братские. Да только, когда внешнего врага нет, почему-то мы друг дружке рвать горла начинаем. Отчего так? Натура, что ли, такая человеческая дурацкая? Не можем без грызни. А в том, что в вере я крепок, я перед лицом Господа нашего, Пресветлого и Всемогущего, присягнуть могу.
Подскарбий резво, будто и не оброс жирком к концу пятого десятка, соскочил с сундука, привычно развернулся лицом к храму святого Анджига Страстоприимца - прожив больше чем полжизни в столице, он делал это безошибочно.
- Присягаю тебе, Господи, вера моя крепка и незыблема, как у мучеников седой древности, что с улыбкой на смерть ради тебя шли!
Правая ладонь Зджислава легла на сердце, потом на усы и на чело - освященное вековой церковной традицией знамение. Согласно канону вероисповедания Великих и Малых Прилужан, Морян и части Заречья этот жест обозначал: из сердца - в уста, из уст - в разум.
Польный гетман невольно повторил жест товарища. Поклонился:
- Прости. Прости, пан Зджислав, что усомнился в тебе. Сам же виновен - ошеломил рассказами о смутьянах и предателях.
- Ладно, ладно, - отмахнулся подскарбий. - Я тебе еще всего не рассказал. Присаживайся, пан Чеслав. В ногах правды нет.
- А где она есть? - вздохнул гетман, возвращаясь на банкетку.
- Где-то ж да есть! - усмехнулся одними губами придворный. - Думаю, она там, где мы сами ей дом построим. Никто за нас нашего дела не сделает.
- Правильно говоришь, пан Зджислав. Согласен с тобой. Сказывай дальше. Все как есть, без утайки.
- А сказывать не так и много осталось. Есть у меня опасение великое, что по смерти Витенежа, государя нашего, великая смута на Сейме учинена может быть. Выговчане, да жители близлежащих воеводств - Тесовского да Скочинского - все сделают, костьми лягут, чтоб не допустить князя Януша к короне.
- Дурь то великая есть! - пристукнул кулаком по колену Чеслав. - Достойнее воина я не знаю. Да и нет во всем королевстве. пожалуй, более благородного и достойного королевского звания шляхтича!
- Так то оно так. Это мы с тобой ведаем да Малые Прилужаны. Да еще Богумил Годзелка, митрополит тутошний. А большинство шляхты верует в свободу, которую им Жигомонт подарит.
- Жигомонт? Я думал...
- Он самый. Хоть и из Таращи в столицу приехал, обретается здесь уже добрый десяток лет, все к нему привыкли, не задумываясь местным назовут. А ты на Зьмитрока грешил никак?
- Тьфу ты! И на него тоже. Да то не в счет... Озадачил ты меня, пан Зджислав. Вот уж на кого не подумал бы никогда, так на Жигомонта!
- И зря! Вот не постесняюсь напомнить еще раз - отстали вы у себя в Уховецке от жизни. Ох, отстали!
Польный гетман сокрушенно кивнул.
- Знай же, пан Чеслав, Жигомонт в молодости много стран и народов повидал, разным наукам учился...
- Хм! Наукам! - презрительно бросил гетман.
- Не смейся. Воинская честь воинской честью, а нынче и к наукам почтение все испытывают. Особенно в столице. Особенно. Так вот, о Жигомонте. Говорят, он даже чародейству учился. Но ту промашка вышла. Без таланта магического, без способностей врожденных учись, не учись - без толку. Жесты лишь жестами остаются, заклинания пустыми словам оборачиваются. Силы в них нет никакой.
- Вот и я про то же самое. Пшик он и пустое место.
- Ой, не говори, пан Чеслав! Не говори! Жигомонт не пустое место. Да, нам он врагом оказаться может, не хуже северян или кочевников. Но он не пустое место. Даже наоборот. А недооценивать противника... Сам знаешь, не юнец.
- Знаю, - гетман крякнул, расправил усы.
- А коли знаешь, должен быть наготове. Хотим видеть князя Януша на престоле - нужно бороться.
- Как же бороться? Сейм есть Сейм. Как Посольская Изба приговорит, так и будет.
- Эх, пан Чеслав, пан Чеслав! Сейм то приговорит, к чему его склонят. Уговорами ли, подкупами ли... У кого-то на самолюбии сыграют, а кого-то и припугнут.
- А как же нам быть?
- Да так и отвечать. Врага его оружием бить надо. Они нашу шляхту пугать вознамерятся, а мы их голоса перекупим. Они нашим деньги посулят, а мы им нож к горлу приставим. А, пан Чеслав, верно мыслю?
- Нехорошо это, - покачал головой польный гетман. - Не по чести. Словно приказчики в лавке... Я больше на саблю полагаться привык.
- До сабель, - нахмурился Зджислав, - я надеюсь, дело не дойдет. И Господа нашего молю о том ежевечерне. Хотя, кто знает? Зарекаться не берусь.
- Да неужто так все плохо в королевстве нашем?
- Плохо то, что кое-кто его своим считает, а не нашим. И этот кто-то наши головы на зубцах стенных видеть не отказался бы. Если проминдальничаем, в самый раз там и очутимся.
- Да за что же?!
- А за компанию! Чего не было, припомнят, а что взаправду было, так раздуют - сам себе последней сволочью покажешься. Подскарбий Зджислав, скажут, у казны ручонки-то погрел, загребущие, а польный гетман Чеслав, князь Купищанский, девок портил по застянкам.
- Прямо уж и портил, - возмутился гетман, потом вздохнул. - Ну, может, и была парочка... Другая...
- А может, и дюжина, другая...
- Нет! Чего не было, того не было!
- Эх, пан Чеслав, да сотня свидетелей найдется, серебром проплаченных, которые перед лицом Господа присягнут, что сами тебе свечку держали.
Гетман насупился, не ответил. Нахохлился на банкетке, как линяющий сокол на насесте.
- Что, проняло? - поинтересовался пан Зджислав после недолгого молчания. - То-то же. Единственное наше спасение, да не только наше, а всей шляхты Малых Прилужан, в князе Януше. Согласен?
- Согласен.
- Тогда думать нам надобно и готовиться к тайной войне. Она может выйти более жестокой и беспощадной, нежели явная. Но без нее на обойтись. К счастью Богумил Годзелка на нашей стороне. Ему тоже влияние Грозина ни к чему. Он обещал проповедью посодействовать, а кое-кого и отсутствием благословения припугнуть, ежели до горячего дойдет. Я за денежной стороной пригляжу. Расходы, чаю, немалые ожидаются. Так отчего бы нам казной не попользоваться для общего блага государственного? Ну, а ты уж, пан Чеслав, надежных и умелых бойцов подыщи. Чтоб не были мы в проигрыше, когда до драки дойдет. Молю Господа Всеблагого, чтоб ошибался я.
- Добро, пан Зджислав. Подготовлю. Князя Януша, думаю, до поры до времени не стоит даже в известность ставить о наших приготовлениях.
- Само собой. Для него полезней будет, когда незамаранным останется. Пускай уж мы по уши в грязь, да кровь, да дерьмо изгваздаемся, - грустно усмехнулся подскарбий.
- А Зьмитроку я бы и убийц заслал.
- Тише! - пан Зджислав приложил палец к губам. - Как крайний выход и кинжал убийцы пригодится. Хотя я не торопился бы.
- А кто сам меня пугал. что и опоздать недолго, если не торопиться?
- Эх, пан Чеслав, одно дело мелких шляхтичей пугать, а на великого князя замахнуться...
- А то он не такой как все. Не та же кровь в жилах течет?
- Та-то она та, да только в случае промашки все потерять можем.
- Ну, так я привык рисковать. И на поле брани. и в жизни мирной.
- Как знаешь, пан Чеслав, как знаешь. В поисках убийцы я тебе не потатчик. Но и возражать чересчур упорно не стану. Решай сам. Только, чтобы общему нашему делу не повредило.
- Ладно. Решу. Есть у меня один человек на примете.
- Боец, видать, знатный?
- То-то и дело, что панянка.
- Неужели?
- Змея еще та. За деньги мать родную продаст и еще поторгуется при том. Век бы с ней дела не имел, если бы не нужда.
- Да какая ж у тебя нужда может быть? - удивленно вскинул брови подскарбий.
- То мое дело, пан Зджислав.
- Ну, не хочешь говорить, не надо.
- Не обижайся, пан. Это не только моя тайна. Не могу тебе сказать.
- Да ладно, чего уж там. Поможет твоя панянка, к твоей награде еще свою прибавлю. Так можешь ей и предать.
- Добро. Передам.
Они помолчали. Каждый обдумывал услышанное и высказанное от сердца. Наконец подскарбий соскочил с сундука. Сотворил знамение лицом на храм Анджига Страстоприимца. Сказал веско, с расстановкой:
- Благослови нас, Господи, на дела наши, укрепи и придай сил.
Пан Чеслав повторил и его жест, и его слова. Вздохнул:
- Ну, пожалуй, пойду я, пан Зджислав...
- Иди, чего уж там. Да! Погоди! Едва не забыл. Что у вас там под Богорадовкой приключилось? Еще в стужне. Посланник грозинецкий лютует. Едва ли не смертной казни виновным требует. Дескать любимца княжеского ни за что, ни про что твои порубежники посекли саблями.
- А! Вот оно что! - Чеслав повел плечам, словно перед дракой. - Было дело. А не сказывал посланник, что грозинчане встречались там с зейцльбержцами, что наш сотник случайно на них со своим отрядом напоролся? Как его самого посечь драгуны хотели с волками-рыцарями спевшиеся?
- Да тише ты, пан Чеслав, тише! Ужель я посмею вину за стычку порубежную на твоих орлов возложить? Уж я-то знаю, вернее, завсегда догадаться могу, как оно на самом деле было. Тем паче, про Меченного... Ведь такое пан сотник Войцек Шпара, прозвание получил?
- Точно!
- Так вот, про Меченного я много наслышан. Надежнее его шляхтича еще поискать надобно. И то вряд ли найдешь.
- Так к чему ты, пан Зджислав, вспомнил о нем?
Подскарбий тяжко вздохнул. Потер шею.
- Не вовремя, пан гетман, твой порубежник свару с грозинчанами затеял. Придворные знаешь как все выкручивают?
- Да уж догадываюсь. Поломойка тряпку так не выкрутит.
- То-то и оно. Ротмистр Владзик Переступа один из самых верных псов князя Зьмитрока был. Он бы и сейчас с посланником в Выгов прибыл бы, кабы не кончар твоего Шпары.
- Ну, так хоть на одного пса у Зьмитрока меньше стало. Собаке собачья смерть.
- Ошибаешься, пан Чеслав. Владзик выжил. Вряд ли он теперь когда саблю в руки возьмет, но ум у него въедливый... Чует мое сердце, много еще крови ротмистр, вернее, бывший ротмистр нам попортит. Как только выздоровеет и отлежится.
- Значит, я полковнику Симону Вочапу в Берестянку весточку пошлю, чтоб Войцеку рассказал. Он свою недоделку поправит.
- Ты что, пан Чеслав! - подскарбий аж руками замахал от ужаса. - Господь с тобой! Не время сейчас для таких шуток! И так скандалу натерпелись. Самое худое в том, что тутошние князья да магнаты, да придворная шляхта больше посланнику Зьмитрока верит, чем нам с тобой. Про сговор с Зейцльбергом и слушать не хотят. А порубежников головорезами выставляют.
- И что ж теперь?
- Да ничего. Посланника я припугнул малость. Напомнил о Контрамации. Сказал, что, коли они выдачи Войцека Шпары возжелают, Витенеж может потребовать Мржека Сякеру. Вот уж кто душегуб, каких поискать... - Зджислав улыбнулся. Расправил усы. - Вот, право слово, пан Чеслав, я и мечтать не мог, что посланник так быстро хвост подожмет. Едва про Сякеру речь зашла и все. Сник речистый. Видать, на хорошем счету в Грозине чародей Мржек. Или на что-то он Зьмитроку нужен. На что-то такое, что мне постичь не под силу.
- Ну, уж коли тебе, пан Зджислав, не под силу чего-то постичь... - польный гетман почесал затылок.
- Ничего! Не журись, пан Чеслав. Жив буду, до истины докопаюсь.
- Не забудь мне рассказать, коли докопаешься.
- Расскажу, не премину. Ты знай, пан Чеслав, про порубежника твоего мы с послом так порешили - наказать его надобно.
- Как же так?! Ты ж только что говорил...
- Говорил. А что говорил? Что от выдачи его в Грозин отвертелся. Я пообещал, что накажем Войцека сами. Погоняй его, прочим сотникам напоказ.
- Плохой то показ будет. Едва ли не лучшего сотника гонять? А остальные решат - ну его границу стеречь, своя шкура дороже. Так выходит, а?
- Так, да не так. Порубежники поймут. А ведь и нам сейчас на рожон переть нельзя. Перед грядущим Сеймом-то... Накажи. С сотников сними на время. Сделай так, чтоб он затерялся. Не мозолил глаза и уши грозинчанам. А как князя Януша изберем в короли, все вернем. Да еще и наградить можем. Такой лихой шляхтич и в сотниках до сих пор ходит! Полковничий буздыган его заждался.
- Эх! - гетман махнул рукой. - Сгорел овин, гори и маеток. Сделаю все по твоему слову, хоть и не по сердцу мне это. Нынче же голубя Симону Вочапу отправлю.
Давние друзья сердечно попрощались. Подскарбий, кряхтя и вздыхая, уселся за конторку, вершить ежедневную службу королевству, а пан гетман, покинув дворец Витенежа, направился в свой выговский дом, обдумать слова Зджислава и принять меры для их исполнения. По дороге он едва сдержался, чтобы не приказать свите всыпать батогов двум молодым шляхтичам в расшитых золочеными шнурами, по грозинецкой моде, жупанах. Охальники уж очень долго медлили, прежде чем уступили улицу пану гетману, да еще после выкрикнули обидное: "Курощуп сиволапый!" в спину. Уроженцы Великих Прилужан частенько обзывали таким манером северных братьев - малолужичан - за герб их княжества. Кому-то Белый Орел казался очень уж похожим на курицу-несушку. В свою очередь жители Уховецка и окрестностей звали великолужичан "кошкодралами". Ведь с их знамени скалился чудной южный зверь - пардус, зело похожий на выгнувшего спину кота.
Пока пан Чеслав это припомнил, охальники скрылись в извилистом переулке.

* * *

- Ну, заварил ты, брат Войцек, кашу! - Берестянский полковник пристукнул кулаком по колену. - А расхлебывать ее теперь всем приходится!
Симон Вочап расстегнул пуговку на горле, оттянул пальцем ворот, дунул себе за пазуху. Несмотря на начало пашня, солнце припекало, согревало стены домов, и в горнице городского дома Войцека Шпары становилось жарковато, хотя печь нынче не топили. А пан полковник отличался малым ростом и грузным телосложением. А герб имел будто в насмешку полученный.
- Что ж мне, у-унижения и оскорбления надо было т'... терпеть? - упрямо повторил сотник, глядя в сердитые глаза полковника, его седые, пышные, как лисий хвост, усы, красные щеки и нависший над верхней губой пористый нос, весь покрытый капельками пота. - Может еще в ножки грозинчанам поклониться?
- - Эх, пан Войцек, пан Войцек! - покачал головой полковник. - Что ж ты упертый такой? Я ж тебя по-отечески журю. А мог бы и в опалу отправить!
- Я опалы не боюсь. Мне за державу обидно. Рвет всякая сволочь куски послаще, а ты давай, скачи, маши сабелькой! - Войцек заговорил напевно, чтобы не заикаться. Так он привык за десять с гаком лет службы в порубежниках.
- Ты кого ж это сволочью называешь, а? - возмутился Вочап.
- Да уж не тебя, пан Симон, - Войцек дернул себя за ус. - А все едино, много таких найдется, что рады чуть жаренным запахло в кусты схорониться. Не наш, мол, приказ, своевольничает сотник! А я не своевольничаю. Я службу коронную так понимаю. А ежели ее по-иному понимать надобно, объясни, пан Симон, мне, тупоголовому, что да как!
Полковник засопел. Вытащил широкий вышитый платок и принялся промакать пот на лбу и скулах. В горнице остро запахло грядущей ссорой.
Третий из присутствующих шляхтичей, сидевший прежде неподвижно, словно каменный истукан, недовольно пошевелил носом и снял опустил на пол правую ногу, закинутую раньше на левую. Пошевелил ступней, разгоняя "иголочки" в мышцах. Достал из-за обшлага темно-синего жупана янтарно-желтый окатыш сосновой живицы, поднес к усам, втягивая лесной, бодрящий дух.
Весеннее солнце пробивалось сквозь витражи, марало яркими цветными пятнами чисто выскобленный пол, стену, на которой красовалось тяжелый кончар и две сабли - старая в потертых черных ножнах и новая с посеребренным эфесом и до блеску начищенными бронзовыми накладками.
- Ладно, пан сотник, - полковник бросил скомканный платок на лавку рядом с собой, - гонористый ты очень. Часто себе же во вред. Свидетели у тебя есть, что Мржек Сякера пожег Гмырин хутор?
- Так почитай два десятка моих людей засвидетельствуют, - Войцек развел руками. - Или мало?
- Дурнем не прикидывайся. Раньше за тобой такого не водилось, и сейчас оставь. Слово твоих порубежников многого не стоит, если коронный суд разбирать дело будет.
- Сабли, значит, стоят, а слово воинское - нет.
- Перестань, сказано тебе, - пан Симон устало вздохнул. - Про бабу в донесении речь шла.
- Точно. Есть такая. Надейка, невестка Гмыри.
- Она сможет свидетельствовать?
- Нет, пан полковник, не сможет.
- Что так?
- Не говорит, - Войцек хрустнул пальцами. - Как привезли ее с пожженного хутора, слова еще не сказала. А уж без малого два месяца минуло. Радовит за ней приглядывает. Он сказал, что читал где-то, рсньше чародеи не только убивать, но и лечить могли.
- Радовит? Это реестровый твой?
- Именно. Реестровый.
- Ну, и как он?
- Что "как он"?
- Ой, не зли меня, сотник. Сказывал уже, попридуривались и хватит. Чародей твой как? Надежный?
- Меня не подводил.
- А королевство не подведет, случись чего?
- А чего может случиться, пан Симон? - Войцек впился глазами в лицо собеседника.
- Да так... Ничего... - пошел на попятный полковник, но от богорадовского сотника запросто отвертеться не удавалось еще никому.
- Нет уж, поясни, пан Симон, чем тебе Радовит не ко двору пришелся. Мне с ним бок о бок, может, еще драться доведется. Имею право знать?
- Имеешь, Войцек, имеешь, - сдался полковник. - Хоть и тяжко мне такое говорить...
- Да ладно уж, пан Симон, рассказывай. Взялся, люди молвят, за гуж, не говори, что не дюж.
- Король наш, Витенеж, помирает.
- Господи, упокой душу раба твоего. Удивительного, правда я в том не вижу. На девятом десятке-то его величество.
- Ежели помрет король, в липне либо серпне Сейм соберется. В посольскую избу шляхта съедется.
- И тут ничего дурного не видится мне.
- Погоди! - вскипел полковник. - Не перебивай! Я еще над тобой командир, а не наоборот! Имей терпение!
- Прости, пан Симон, - едва заметно улыбнулся Войцек.
- "Прости"! Ладно. В память об отце твоем покойном. Мне пан Чеслав, князь Купищанский, с голубем весточку прислал. Выговская шляхта совсем с ума посходила. Возврата к старому хотят. Отмены Контрамации. И грозинецкий Зьмитрок выговчан к тому подстрекает. А значит, каждый чародей нынче под подозрением у нас должен быть, каждый проверки требует. Ну, что, сотник, понятно я тебе разъяснил?
- Понятно. Понятнее некуда. Я тебе вот что отвечу, пан Симон. Радовиту я верю. Он не за страх, а за совесть служит. Молодой, правда, еще, крови боится, но ничего, оботрется.
- Ладно. Надежный, так надежный. Пускай служит. Это хорошо. Плохо, что баба свидетельствовать не сможет.
- Не сможет.
- Тогда грош цена, пан сотник, всем нашим речам. Как выберут нового короля... Мы-то, понятное дело, будем насмерть за Януша князя Уховецкого стоять. Но человек предполагает, а Господь располагает.
- Что ж делать, пан Симон? Как правду утвердить?
- Да не надо ее утверждать. Пока не надо. Победим, тогда начнем утверждать. А нет, не победим, дозволим не тому кому надобно на троне воссесть, не до того будет. Уж ты поверь мне, пан сотник.
- Ясно, - Войцек побарабанил пальцами по столешнице. - Яснее ясного. Обедать будете? И ты, пан Симон, и пан Пячкур, - он кивнул на молчаливого гостя - невысокого, тонкого в кости, с девичьи нежными щеками, но смоляными усами, закрученными лихими кольцами и стальным взглядом полуприкрытых глаз.
- Обедать? Обедать - это хорошо, - полковник одернул жупан. Поднялся. Потом снова сел. - Ладно, Войцек. Как ни тяжело, а говорить надо...
- Что еще, пан Симон? - Шпара уже выбрался из-за стола, выжидающе глянул на командира сверху вниз, засунул большие пальцы за пояс. - Чем еще я прогневил гетманов и корону?
- Эх... Это... Ладно, Войцек... Ты... Это... Тьфу ты, пропасть!
- Да говори уже, пан Симон. Что ты, мычишь, ровно девке первый раз в любви признаешься?
- Эх! Войцек... По приказу пана польного гетмана не сотник ты больше в Богорадовке.
- Так, - Войцек ничем не выдал удивления или возмущения. Только плечи стали чуть жестче. - Это как понимать?
- А понимай, как можешь. Или как хочешь. Это все, что для тебя, горячая ты голова, пан Чеслав Купищанский и пан Зджислав Куфар сделать смогли. С сотников убрать. Чтоб и имя с гербом твои в реестре не поминались до поры до времени. Чтоб у грозинчан и повода рта раскрыть не было. А равно и у выговских... Тьфу, проклятущее семя, хлыщи столичные, на границу бы их, да в ночной дозор, зимой в мороз, или в дождь, в слякоть! Эх!!! - полковник взмахнул кулаком, но об стол, как намеревался, не ударил. Просто махнул рукой.
- Так... - протянул богорадовский сотник, вернее, бывший сотник. дернул щекой, задрожал кадыком от гнева. - Добро... Вот и награда за службу безупречную. Вот тебе Войцек Шпара и за кровь в стычках с зейцльбержцами пролитую, за ночи бессонные...
- Не трави душу, слышь, сотник, - тряхнул седым чубом полковник. - Без тебя тошно.
- Я т'... т'... т'... только в той стычке пятерых бойцов п... по-отерял, надежных, проверенных товарищей. Думал, не зря. Д'... думал службу королевству сослужу, измену преступную открою. Ан нет... Не ну... ну... нужна, выходит, наша служба. Зазря порубежники скачут, задницы об седла м'... м'... мозолят, руки-ноги м'... морозят...
- Войцек, перестань!
- К'... королевству нашему ва-ажнее, чтоб выговские шляхтичи слова худого про князя Януша и князя Чеслава не сказали. Чтоб была в королевстве тишь, гладь да Господня благодать. Вро... вроде как благодать. Снаружи. Как орешек лесной. Гладкий, ровный, скорлупка блестит, ну-у чистая яшма, а раскусил - трухи полон рот. Вот я уже вашей трухи, панове, наелся. Бла-агодарствую.
- Да прекрати же ты, пан сотник! - взревел полковник, аж витражи задрожали, едва не вывалились. - Ноет, будто шляхтянка, которой муж платья нового к Великодню не справил!
- Ну, прости, пан полковник. Не сдержался. Прости великодушно! - Войцек Шпара шутливо поклонился, дернул себя за ус, крякнул от боли. - Кого ж теперь на мое место?
- А вот, пан Либоруш Пячкур, - полковник полуразвернулся к изящному молчаливому шляхтичу.
Тот склонил голову. В отличие от Войцекова, его поклон вышел сдержанным и церемонным. Любой придворный обзавидуется. Проговорил негромко:
- Я сожалею, пан Войцек. Не мое решение. Не мне менять.
Шпара окинул его внимательным оценивающим взглядом. Не годится абы кому, неизвестно в какие руки сотню отдавать. Попадется человек мягкий и бесхарактерный, распустит буйных, охочих до драк и воинской потехи порубежников. Попадется суровый и жесткий, сгнобит бойцов, с которыми ты уже сроднился не хуже чем с братьями единокровными. Да что там с братьями! Пролитая вместе кровь, да хлеб разделенный на привале, они почище родных уз людей сближают.
- Что-то ты, пан Либоруш, на истинного воина не похож. Щупловат. Куда тебе кончаром махать.
На бледном лице Пячкура не отразилось ни возмущение, ни согласия. Да и вообще, он никаких чувств не выказывал. Словно и не человек вовсе, а кукла фарфоровая. Только сказал тихонько:
- Я понимаю твою обиду, пан Войцек. На твоем бы месте я бы с ума сходил. Пожалуй, уже подоконники грызть начал бы. А воин я или не воин, на южных рубежах поспрошать надо. Можно и наших - они не хотели меня отпускать, едва бунт не затеяли. А можно и кочевников, гаутов и аранков. Только мало кто из них, с моими десятком повстречавшись, обратно за Стрыпу ушел.
- Говоришь т'... ты гла-адко.
Пан Либоруш блеснул глазами из-под густых бровей, но сдержался. Не ответил. Видно наслышан был, скольких шляхтичей Войцек на поединки вызвал на насмешки над своей речью. На словах-то он запинался и давился, а вот с саблей не в пример вольнее обращался. Скажем прямо, пела сабелька в руках порубежника соловьем и мелькала легким мотыльком.
- Тихо, Войцек, не лезь на рожон, - с нажимом проговорил полковник. - Назначение нового сотника не моих рук дело. Гетманский приказ. Ты ж меня знаешь, я тебя словно сына родного...
- То-то я и вижу, - угрюмо, но уже без прежнего азарта бросил Меченный. Вздохнул, перекатился с пятки на носок. - В'... выходит, это теперь твой дом, пан Либоруш. Владей.
- Можешь жить тут, сколько душа пожелает, - твердо проговорил новый сотник. - Я - человек холостой, бездетный. Сюда даже без денщика прибыл, авось среди местных найду.
- Так и у меня семья не велика, - Войцек начал успокаиваться. Он слыл горячим, но отходчивым. - Побудьте тут, панове, я распоряжусь моими собираться. У Радовита переживу - дом через площадь. Да ты видал его, пан Либоруш. Красная черепица и ставни петухами расписаны.
Пячкур открыл рот, чтобы возразить, но полковник незаметно дернул его за рукам - не лезь, мол, со своей добротой, только пуще обидишь.
- Я быстро, - тряхнул чубом Войцек. - А после пойдем, сотню покажу. Представлю.
Широко шагая он вышел из горницы и плотно притворил за собой дверь.
Пан Симон сокрушенно покачал головой.
- Видишь, какой он, пан Либоруш.
- Вижу, - отозвался шляхтич. - Чтоб его в друзьях иметь, я пять лет жизни не пожалею. Жаль, что он ко мне не очень...
- Ладно, ничего, даст Господь, возведем пана Януша на престол, к себе заберу, в Берестянку. Хорунжим или наместником, на выбор. Добрый воин. Да ты садись, пан Либоруш, в ногах правды нет.
Полковник, подавая пример, грузно опустился на лавку.
Новый сотник помедлил. Шагнул к стене с оружием, легонько дотронулся ногтем до ножен старой сабли.
- Хороша! Чудо как хороша! Сейчас таких не делают.
- Это ему от отца досталась, - пояснил пан Симон. - А тому от деда. Лет сто сабельке, не меньше.
Либоруш развернулся на пятках, сбив вышитый "елочками" половик:
- А что он про семью говорил? С женой, поди, живет, детишки... Годков-то пану Войцеку немало.
- Тридцати нет еще. Не от годов, а от горя он поседел, - покачал головой полковник, потянулся, достал платок, снова полез вытирать взмокшую шею. - Нет у него жены. Была, да померла шесть лет назад. От родов померла. Дочка у пана Войцека осталась. Боженка. Ангел Господень, а не дитя. - И, предвосхищая дальнейшие расспросы, прибавил. - А кроме никого у Войцека больше нет. Про резню у Ракитного слыхал, пан Либоруш?
- Да так... Краем уха. Давно это было.
- Верно. Давно. Тогда я сотником в Богорадовке был. Это сколько же весен минуло? Дай сосчитаю. Двадцать пять. Ровно двадцать пять. А его батька, пан Игнац, как раз в Ракитном. Тогда большой отряд рыцарей-волков Лугу перешел. С колдунами, должно быть. Но за это не ручаюсь. Сам не видел. Как так случилось, что город врасплох застали, ума не приложу. Зевнул, верно, пан Игнац. А может, и мороком каким вражьи чародеи разъезды заморочили. Битва была славная, о такой песни слагать можно. Остатки сотни, посеченные да окровавленные, в его доме защищались до последнего. Ну, понятно дело, и те из горожан, кто помочь реестровым не побоялся. Да только сила солому ломит. на каждого нашего по два рыцаря пришлось, не считая пешцов-кнехтов. Убили всех. Мы-то поспели с подмогой, да аж на другой день. И пан Игнац и жена его, пани Людослава, там погибли. В куски их зейцльбержцы изрубили. Опознавали по одеже. Войцека малого - четырех лет тогда еще не сравнялось мальчонке - нянька спасла, Граджина. В погребе, за бочками с вином, схоронилась. Счастье, что из Зейцльберга находники были - пьянство у них не в чести. Налетели бы грозинчане, сыскали бы...
- Не веселую историю ты мне рассказал, пан Симон, - Либоруш расправил сапогом половик, прошел через комнату. Присел на лавку.
- Да уж, чего веселого? Эта Граджина и сейчас при нем. Дочку растит. А кроме них и нет у Войцека никого. Ладно, чего там...
Скрипнула дверь. На пороге возникла широкоплечая фигура Меченного. Он успел надеть темно-синий жупан и поверх перепоясаться перевязью.
- Что, панове, пошли сотню смотреть? - почти весело произнес он, снимая со стены дедовскую саблю и цепляя ножны к перевязи.
Молодые порубежники вежливо пропустили вперед пана Симона, а после Войцек с полупоклоном указал на дверь пану Либорушу. И едва слышно, чтоб полковник не разобрал, заметил:
- Жалеть меня не вздумай, пан сотник. Не потерплю.
Пячкур вспыхнул алым маком и, ничего не ответив, стремительно выскочил на лестницу.

* * *

В четырнадцатый день второго весеннего месяца пашня, во всех храмах города Выгова звенели колокола. И в Святого Анджига Страстоприимеца девятиглавом соборе, и на Щучьей горке в храме Жегожа Змиеборца, славном чудотворной иконой Господа, мироточащей и предсказывающей засухи и половодья, и в деревянной церквушке на взвозе, старейшей церкви в Великих Прилужанах. Служили литургии в монастыре Святой Лукаси Непорочной, что в двух верстах от Южных ворот столицы расположен, где собрались скромные черницы, известные по всей округе тончайшими рукоделиями, и в монастыре святого Петрониуша Исцелителя, где монахами дан обет безмолвия и служения всем больным и страждущим, не взирая на происхождение и народность.
Церковь и народ скорбели вместе, ибо в тот день объявлено было о кончине его величества Витенежа, короля Великих и Малых Прилужан, заступника Морян и владыки Грозинецкого княжества.
Сам Богумила Годзелка, митрополит выговский, патриарх Великих и Малых Прилужан, вышел к столпившемуся перед храмом Анджига Страстоприимеца люду. На глазах прелата стояли слезы, когда он благословлял выговчан трехзубой веточкой, старой, корявой и засохшей, помнившей, согласно преданиям и записям в церковных книгах, прикосновение пальцев Господа, снизошедшего в последний раз на грешную землю. Кто знает, от чего плакал суровый старец, способный одним усилием воли подчинить хоругвь взбунтовавшихся драгун? От жалости к старому соратнику и, чего там греха таить, другу или от страха за грядущее своей земли, служению которой он посвятил всю жизнь?
Посланники князей Руттердаха и Зейцльберга выразили искренние соболезнования от лица своих правителей, в знак траура они украсили круглые шляпы с узенькими полями не белыми, как обычно, а черными перьями цапли. Зареченский посланник плакал, не скрывая слез, и вымочил три платка. Одноглазый, покрытый шрамами, как старый бойцовый кобель, боярин Рыгораш из Угорья хранил суровое молчание, только стрелял из-под мохнатой брови в сторону прилужанского подскарбия пана Зджислава Куфара, будто ожидая подвоха. Грозинецкий князь Зьмитрок почтил Выговский двор личным присутствием.
После похорон и торжественной панихиды по его величеству, гонцы помчались по всем концам королевства. В Уховецк и Хоров, в Тернов и Таращу. По городам и застянкам местным предводителям шляхты вменялось в обязанности провести малый Сеймик и выбрать по одному представителю-электору на каждую сотню благородных шляхтичей с тем, чтобы прибыл тот в Выгов не позднее начала серпня для участия в Посольской Избе великого Сейма.
В народе, среди кметей и мещан, ремесленников и купцов пошли разговоры о дурных знамениях, сопровождавших нынешнюю весну. В Хорове видели волка с человеческой головой, который не выл, как порядочному зверю положено, а пророчествовал неисчислимые беды, мор и глад. В Жулнах, стольном граде далекого Угорья, вился над крышами домов гигантский нетопырь - размах крыльев едва ли не две сажени, у всякого, кто его видел кровь в жилах стыла. В Заречье водяницы и хукалки истоптали, бегаючи в хороводах, озимые посевы в трех десятках деревень, а косматые лесовики среди бела дня стали выходить на дорогу и вроде как желали что-то сказать проезжим людям, поделиться некой тайной, да только люди не расположены к беседам с дикой нечистью.
А в самом Выгове и окрестностях видели, говорят, Смерть-Мару. Бродила по улицам, слепо закатив глаза, высокая - не всякий мужик в глаза ровно взглянет, худая, словно месяц голодом морили, баба в поневе расшитой на старинный манер узором из крестов с загнутыми кончиками, с белыми, не седыми почему-то, а именно белыми, бесцветными волосами, сбитыми в колтун, и с красным платком в сухой мосластой руке.
Видели ее и в Уховецке, и в Заливанщине, и в далеких восточных Бехах.
Страна замерла в предчувствии страшных, неведомых прежде бед.



Глава вторая,
из которой читатель узнает о содержании писем, доставленных в Богорадовку конным гонцом, а также за какие грехи попадают в коронные тюрьмы в Малых Прилужанах и кому, пользуясь оказией, удается оттуда выбраться.


Пан Либоруш вдохнул полной грудью прохладный, свежий и резкий, как отменно выигравшийся квас, весенний воздух. Первая гроза, ознаменовавшая начало кветня, пронеслась над Богорадовкой, словно табун диких коней.
Здесь, на севере Малых Прилужан, сотник почти не встречал этих мохногривых, свободолюбивых зверей, но когда он служил в порубежной крепостице в долине Стрыпы, на далеком юге, любил наблюдать за их стремительным, неудержимым бегом. Нет, чтоб не говорили. а нет в скачке одомашненных, пускай красивых и благородных, умных и отлично выезженных, коней той красоты и грации. Невзрачный, мышастый тарпан, летящий над выбеленной дождем, ветром и солнечным жаром степным ковылем, подобен птице. Темнокрылому, пестрогрудому соколу. Жаль, что тамошние кмет красоты животных не понимали, или изо всех сил старались не замечать. Землепашцу от диких коней один убыток - то посев потравят, то копну сена, заготовленную на зиму, растеребят, то косяк кобыл уведут, покалечив едва не до смерти холеного домашнего жеребца. Случалось и на телеги нападали. Прогоняли ошалевших с перепугу кметей, зубами рвали постромки, сбрасывали завертки с оглобель и угоняли кобылу в степь. За это сельчане платили им лютой ненавистью, изводили как только могли. Рыли ямы-ловушки, нанимали за большие деньги стрелков-охотников из кочевых племен, поджигали кое-где степь. Одного не могли не признать - если возвращалась в родную конюшню жеребая кобыла, угнанная некогда "дикарем", то жеребенок родится быстроногим, выносливым, хотя и злым. Землепашцу или чабану такой конь, понятное дело, без надобности, а вот порубежники охотно выкупали "помесков", как их называли на юге. И не жалели никогда.
Вспомнив своего последнего "помеска" - темно-солового, горбоносого, с маленькими черными копытами - пан Либоруш невольно улыбнулся. Славный конь, несмотря на непокорный нрав и болезненную гордость. В бою Соколик сражался наравне с хозяином. Мог вражьему скакуну в горло либо в холку вцепиться, а мог и седока за ногу наземь скинуть. Плохо, что пришлось оставить его в гарнизоне. Из пристыпских степей Пячкура забрал пан Януш, Уховецкий князь, познакомившись с лихим наездником и фехтовальщиком полтора года назад, во время поездки в Таращу, по делам дипломатическим. Пригласил сперва в Уховецк, в личную хоругвь. Не брать же дикого, злого жеребца в город? Да и не выжил бы Соколик, привычный к солнцу и простору, в душной уховецкой конюшне.
В Уховецке пан Либоруш Пячкур прожил около года. Что называется - служим, не тужим. Нудные дежурства по княжескому дворцу, изредка пышные смотры, устраиваемые войскам великим гетманом, а в свободное время попойки с прочими гвардейцами, да потасовки со шляхтичами из соседних полков. Почувствовав, что через пару лет такой жизни либо сопьется, либо начнет вызывать на поединки всех без разбору, чтобы заглушить щемящую тоску по настоящей службе, пан Либоруш пал князю в ноги, попросился в порубежники. А тут и скандал с богорадовским сотником, паном Войцеком Шпарой подвернулся, как нельзя более кстати.
Две проходящие мимо девки - по виду служанки, спешащие по заданию строгой кухарки на городской привоз, - заулыбались молодому сотнику, сверкая жемчужными зубками. Хорошенькие. Наверняка из шляхтянок, только обедневшие. Сейчас таких разорившихся семейств в Малых Прилужанах с избытком. Всего и богатства, что красота панночек и доблесть панов. Пан Либоруш поклонился в ответ и подкрутил ус изящным движением, великолепно отработанным в северной столице. Служанки зарделись густым румянцем, захихикали, потом одна из них - повыше, с ямочкой на пухлой щеке - шепнула что-то на ухо второй и они, ускорив шаги, смешались с толпой.
То-то будет завтра разговоров!
Богорадовка, как и любой меленькой провинциальный городок - только и отличия от любого застянка, что полуторасаженная стена и гарнизон из сотни порубежников, - всегда кишел слухами, домыслами и досужими сплетнями. За неимением настоящих, волнующих ум и душу новостей, надо полагать.
Ну, и ладно! Хоть какое-то развлечение у народа.
Пан Либоруш раскланялся со спешащим по своим делам старшим писарчуком городской управы по кличке Опенок. Надо думать, прозвище он получил за узенькие плечи с длинной, немощной шейкой и лобастую голову, которую украшал обычно широки беретом-блином из некогда коричневого, а ныне выцветшего сукна.
"Не забыть к войту заглянуть. Просто так, посидеть, поболтать ни о чем. Отношения ведь поддерживать надо", - подумал сотник.
За раздумьями он сам не заметил, как достиг цели своей прогулки. Двухэтажного дома под красной черепицей с расписанными ставнями. Красный и белые петухи выпинались друг перед другом, как шляхтичи-дуэлянты. А может, наоборот, задиры-люди всегда напоминали Либорушу голенастых, бородатых петухов с остро отточенными шпорами?
Сотник поискал глазами молоточек у двери. Поискал и не нашел. Запоздало вспомнил, что живет в далеком захолустье, где подобные церемонии не приняты и считаются даже где-то постыдными. Не в столицах, мол, обретаемся. По-простому надо, по-старому...
Что ж, по старому, так по старому. Пан Либоруш поднял кулак, намереваясь стукнуть как раз в середку двери, рядом с фигурно выпиленным в виде сердечка окошком-глазком.
Поднять-то поднял, но ударить не успел.
Дверь внезапно распахнулась и на пороге возникла высокая - почти вровень с паном сотником, а, может, чуточку и повыше, - худая старуха с пустым ведром в руке. Возникла и замерла, вперившись в гостя суровым немигающим взглядом по-стариковски блеклых глаз.
Пячкур поспешно опустил руку, поскольку со стороны его поза выглядела так, словно он намеревался дать старухе в лоб. Отступил на шаг, приветливо поздоровался:
- Счастья и достатка да пошлет Господь сему дому!
Старуха неторопливо смерила его придирчиво-подозрительным взглядом. Пожевала губами. За это время пан Либоруш успел разглядеть черную суконную юбку до пола, вязанную из темно-серой шерсти безрукавку и рубаху из небеленого полотна под ней. На голове у женщины плотно - ни единая прядь волос не выбилась - сидел синий очипок, поверху прихваченный черным платком.
- Благодарю, пан, - наконец соизволила ответить старуха. - И тебе того же.
"Однако, многословная и приветливая", - мелькнуло в голове сотника, а вслух он сказал:.
- Здесь ли живет пан Войцек Шпара, прозванный Меченным?
- Здесь, где ж еще? - ворчливо откликнулась сердитая бабка. Детей такими пугать, что в лес заманит и съест. - Входи, пан.
Либоруш шагнул через порог и очутился сразу в просторной кухне. Полыхала чисто выбеленная печь, натопленная так, что с улицы жарко загорелись щеки порубежника. Он поморгал несколько мгновений, привыкая после яркого весеннего дня к полутьме помещения, и прежде услыхал тоненький детский голосок:
- Ой, какой дядечка! А у моего папки тоже сабля есть! Длинная! Острая!
А после увидел девочку лет шести от роду с двумя белокурыми косичками, огромными серыми глазищами. "Боженка, дочь Войцека Шпары", - догадался сотник.
- Здравствуй, панночка! - со всей возможной серьезностью поклонился он. - Счастья тебе и здоровья!
- Благодарствую, пан! - Боженка присела в реверансе, как заправская придворная дама. Прямо бал у великого гетмана. Вот только щедро присыпанный мукой передник, измаранные в тесте ладошки и даже кончик носа, оттененные учтивостью маленькой паненки, вызывали невольную улыбку.
- Ступай, Божена, покличь пана Радовита! - повелительно произнесла старуха.
- Сейчас, бабушка Граджина! - весело пискнула девочка, еще раз поклонилась Либорушу и в припрыжку направилась ко второй двери.
- Погоди, вельможная паненка! - воскликнул пан Пячкур. - Если будет такая возможность, то и пана Войцека Шпару пригласи.
Девочка стрельнула в пана Пячкура глазенками и убежала. Зато Граджина сердито одернула юбку и спросила твердо, будто королевский допросник:
- А на что это тебе, пан, наш пан Войцек понадобился?
- Письмо у меня к нему, - Либоруш отвечал без утайки. Да и кто рискнул бы запираться на таком суровом допросе? - От пана полковника, из Берестянки.
Старая нянька хмыкнула, словно сомневаясь в правдивости собеседника. Потом кивнула.
- Вспомнил пан Симон. Поздно не было бы! - она махнула рукой. - Ладно. Жди, пан, а я пойду по воду.
Граджина подхватила жилистой рукой ведро и вышла на улицу. Глядя на ее уверенную походку и размашистые движения рук, Либорушу невольно захотелось поверить, что она не только вытащила маленького Войцека Шпару из кишащего обозленными зейцльбержцами Ракитного, но и положила половину рыцарей-волков, вздумавших покуситься на жизнь ее воспитанника.
Дверь захлопнулась.
Пан сотник остался один на один с третьей женщиной, не проронившей до сих пор ни единого слова. Теперь он с интересом и самомнением, воспитанным в шумном и веселом Уховецке, принялся ее рассматривать. Молодка - лет двадцати пяти, не больше - продолжала заголенными по локоть руками разминать здоровенную лепешку теста. По разнице в цвете кожи между тыльной стороной кисти и предплечьем, Либоруш безошибочно распознал кметку. Деревенский загар. Шляхтянке, как ни старайся такой не подделать. Да и к чему? Порубежник едва не рассмеялся. Ну, разве что волей счастливого провидения какая-нибудь поселянка станет королевой и введет в моду загорелые кисти, лицо и шею... Так это еще более сказкой отдает, чем сама возможность для девки из черного сословия выбиться в знать.
Скорее всего, это и была та самая Надейка, невестка какого-то Гмыри, чей хутор сжег дотла Мржек Сякера во время своего последнего набега на правобережную землю.
Кстати, с той поры он как в воду канул. Странное дело, не похоже, чтоб опальный чародей забоялся порубежников или успокоил наконец-то жажду мести. Может, приказ Зьмитрока, князя Грозинецкого? Мог ведь сказать - не лезь пока, не обозляй супротив грозинчан край Прилужанский, погоди до элекции.
Молодка месила тесто не поднимая глаз. Из-под черного, как и у няньки платка, выбилась тонкая рядка светло-русых волос. Тень от густых ресниц падала на щеки. Если бы не мужицкое происхождение Надейку можно было бы назвать красавицей. По крайней мере, многие паненки дорогого дали бы за столь правильные очертания нос и полных губ. Несколько веснушек на скулах под самыми глазами портили впечатление, равно как и свидетельствующий о постоянном труде под открытым небом загар.
Сотник хотел вначале что-то сказать, поздороваться, но потом вспомнил, что баба все равно ответить не сможет - онемела от пережитого горя и ужаса, и смолчал.
Погнав по кухне ветер, отворилась дверь.
Вошел Радовит. Высокий, рыжебородый, обросший жирком, несмотря на молодой возраст, чародей.
- Мое почтение пану сотнику! - учтиво поклонился он.
- Помогай Господи тебе, Радовит, - отозвался пан Либоруш.
- Прошу наверх, в мою комнату, - посторонился в дверях чародей. - Пан Войцек сейчас тоже поднимется. Он упражняется на заднем дворе, Боженка побежала позвать.
Они поднялись на второй этаж. По площади, как и обычно в прилужанских городах, он был заметно больше первого. Если внизу помещались лишь кухня, людская да махонькая - два на два шага кладовка, то на втором имелась гостиная и целых три спальни, одну из которых Радовит задействовал под кабинет.
- Проходи, пан сотник, проходи. И то сказать, скоро месяц. как вместе служим, а ни разу ты у меня в гостях не был. - добродушно бормотал чародей. - Присаживайся в кресло.
Либоруш с любопытством огляделся. Признаться честно, он ни разу еще не был в гостях у чародея. В южном гарнизоне служил урядником - не по чину к волшебникам забегать. Ну, разве что в переднюю, с донесением. В Уховецке тоже как-то не сложилось. Вообще-то князь Януш не сильно чародеев жаловал. При дворе и было-то реестровых, что предсказатель погоды да лозоходец из Руттердаха, приезжий. Да и они, скорее всего, особой силой не обладали, больше на науки полагались. Ни первый, ни второй не смогли бы, пожалуй, и камина разжечь при помощи чародейства.
В кабинете Радовита главное место занимали книги. Они стояли на этажерке простой и безыскусной, из светлого дерева, очевидно, ореха; лежали раскрытые и с закладками на столе, залитом лучами солнца из распахнутого настежь окна; громоздились стопкой в углу, а одна даже уютно умостилась на кресле. Пячкур взял ее в руки прежде чем сесть. Погладил пальцами кожаный переплет, прочитал название: "Сочинение высокоученого Криштофера Роббера из Арконхольма о природе магических свойств банальных вещей и науке подчинять и управляться с оными, записанное на склоне лет в помощь студиозусам Высочайшей Академии под попечительством курфюрста Арконхольмского, его светлости, Вильгауфта Четвертого Мудрого".
- Ого! Серьезными науками увлекаешься, пан Радовит.
- Стараюсь по мере сил, пан сотник. А книжка, должен заметить, по большей части глупая, напыщенная и бесполезная. Высокоученый Криштофер сам не знал, о чем писал. Мне искренне жаль тех студиозусов, кто обязан был ее учить и сдавать екзаминации.
- Что ж держишь ее, не выкинешь?
У Радовита едва глаза на лоб не вылезли:
- Как так - "выкинешь"? Пусть содержание книги и бесполезно для меня, но некоторые подходы пана Роббера к исследованию свойств всяческих предметов...
- Ясно, пан Радовит, ясно.
- Что ясно?
- А что магия для меня - дело темное, - улыбнулся Либоруш. - Переплет-то знатный. Кожа младенцев?
- Упаси меня Господь! - замахал руками чародей. - По-моему, обычный сафьян.
- Ну, сафьян, так сафьян. Не вижу повода не доверять тебе, пан Радовит.
- Спасибо, - волшебник зарделся, как отрок, поощренный первой в жизни дамой сердца. - О чародействе и чародейских книгах, равно как и о формах и методах волшебствования, ходят разные, очень противоречивые и, зачастую, уродливо трансформированные слухи и сплетни...
Судя по запалу, Радовит начал речь не меньше, чем до вечера, но Либоруша спасла открывшаяся дверь. В кабинет, щурясь после полутемной лестницы вошел Войцек. Бывший богорадовский сотник был в мягких сапогах с высокими голенищами, свободных шароварах и льняной рубахе, вышитой у ворота красными и черными загогулинами, на манер волн на поверхности моря.
- Доброго здоровья, пан Войцек, - Либоруш поднялся с кресла, поклонился.
- И тебе поздорову, пан, - сдержанно ответил Шпара.
На усах и чубе Войцека блестели капли воды - видно, оумылся после упражнений. Почему-то Пячкур не сомневался, что Меченный махал на заднем дворе саблей. А то и двумя сразу. О воинском искусстве бывшего сотника он вдосталь наслушался от порубежников за истекший месяц.
- Вот, - Либоруш развел руками, ощущая легкую неловкость, словно он был виновен в смещении Войцека с должности, - решил навестить.
- П'... правильно, - кивнул Меченный. - А то без трех дней месяц гарнизоном командуешь, а чародея реестрового проведать времени не нашел.
- Да чего уж там, - смущенно улыбнулся Радовит, - мы и в казарме через день встречаемся...
- Т'... ты еще добавь, что сам я тебя попервам хотел и в'... овсе под зад коленам обратно в Выгов спровадить.
Радовит добродушно расхохотался. Видно, среди них эта шутка имела такое же устойчивое хождение, как прилужанский сребреник в Заречье.
Пан Либоруш сдержанно кашлянул.
Войцек повернул лицо к нему. В смоляно-черных волосах его серебряным мазком вспыхнула седая прядь.
- Довольно веселиться, Радовит, п'... пан сотник наверняка по делу пришел. Угадал, ведь, п'... по делу?
- Точно, по делу, - кивнул Либоруш.
- Ну, коли, по делу, - вздохнул чародей, - тогда шутки в сторону. Слушаю внимательно пана сотника.
- Одного не пойму, зачем я тебе понадобился, а. пан Либоруш, - устало проговорил Войцек, - ежели по делу? Я ведь с коронной службы списанный. Вольный шляхтич, сам себе хозяин.
Пячкур потянулся пальцами к усу, да раздумал, не зная - подкрутить или дернуть посильнее.
- Может, сядем, панове? - вмешался Радовит, потирая бородку.
- Да можно и сесть, - Меченный одним движением подтянул к себе стул с высокой спинкой и уселся, как на коня, облокотившись о резную планку. - А будет ли разговор долгим?
- То не мне решать, - пан Либоруш вернулся в кресло. - Как правильно ты заметил, пан Войцек, ты мне не подчиняешься, шляхтич свободный и волен делать что захочешь...
Шпара улыбнулся одними уголками губ, будто хотел сказать: "Ну, и чего ж ты тогда приперся?"
- ... только сегодня утром, - продолжал Пячкур, - ко мне гонец прискакал от пана Симона Вочапа. полковника берестянского. Сильно коня гнал посланец, едва насмерть не загнал. Да и сам, как прискакал, упал и спит - умаялся в усмерть. Одно из тех писем мне предназначено. Я его уже прочитал. Теперь принес пану Радовиту показать - его оно тоже касается. А второе письмо - для тебя, пан Войцек Шпара. Так и написано.
Он протянул Меченному сложенный вчетверо и запечатанный каплей сургуча с оттиском печати полковника Симона - колодезный журавель в зубчатом кружке - лист пергамента.
- Прочтешь?
- Об-бижаешь, пан Либоруш! - сверкнул глазами Войцек. - Пишу я не очень хорошо, но читать, хвала Господу, меня успели научить.
Быстрым движением пальцев он сломал печать и развернул лист, поворачиваясь вместе со стулом так, чтоб свет падал сзади.
- А это тебе, пан Радовит, - второй листок, уже распечатанный, появился из-за пазухи жупана Либоруша. Читай. Думай, что скажешь мне.
Две головы - чернявая и рыжеволосая - склонились над исписанными разборчивым писарским почерком листами. Пан Либоруш терпеливо ждал, легонько барабаня ногтями по подлокотнику.
Чародей справился первым - сказалась многолетняя привычка к чтению. Войцек еще разбирал письмена, беззвучн о шевеля губами, а волшебник уже поднял глаза на богорадовского сотника.
- Ну? Что скажешь? - теперь пан Пячкур не казался расслабленным и спокойным - звенящая на морозе сталь, натянутый диким конем аркан.
Радовит пожал плечами:
- Трудно мне что-то сказать. Из Выгова я уж три года как уехал. Одно понимаю - заботу панов Чеслава и Януша о нравах столичных. Среди выговчан и в мою бытность студиозусом вольнодумцев хватало. Король Витенеж в молодости правил сурово - всякий пикнуть боялся, а к преклонным годам попустил и знать, и горожан. Кто-то по-за углами шептаться начал, что, дескать, слишком долго малолужичанский князь на королевском престоле сидит, а кто и в открытую возмущение выказывал. Нынче в столицах как бывает? Сам понимаешь, пан Либоруш... Цена на хлеб поднялась - недовольство, на соль - едва ли не бунт открытый. И плевать, что в том же Заливанщине мерка пшеницы или овса вдвое от выговской цены продается.
- Это верно, - мрачно кивнул Пячкур. - Сам много раз замечал - в Хорове стена крепостная обветшала, а камень везут улицы по Выгову мостить. Кому жалование в первую очередь? Гвардейцам, кто при короле да при сенате пристроились. Где храмы самые красивые, чистым золотом крыты, белым мрамором заморским обложены?
- В Выгове, - вскинул голову и Войцек. - Угадал я? П'... правильно, пан Либоруш?
- А тут и угадывать нечего! - чародей с хлопком закрыл толстый фолиант. - Все королевство на Выгов работает, да на десяток магнатов. Да на тех шляхтичей-прихлебателей, что к ним на службу устроились.
- Крамолу говоришь, Радовит, - усмехнулся Войцек. - Так и до речей порочащих трон недалече. Получается, король Витенеж, покойный, для себя и своей свиты все соки из королевства тянул?
- Как ты точно подметил, пан Войцек, - подал голос Либоруш. - У нас под Хоровым тоже один такие речи вел. Мол, все беды королевства нашего...
- Это, позвольте, какие беды? - удивленно переспросил Радовит.
- Да я откуда знаю? Видно те, что гвардеец хотел бы каждый месяц за казенный кошт кунтуш менять, а выходит не больше раза в полгода. Так вот, он говорил, что беда наша в малолужичанском короле. На юге многие начали верить, что вся казна из Выгова в Уховецк переправляется и там оседает, как песчинки золотые на лотке у старателя. На том золоте князья уховецкие едят, с него пьют...
- Эге, п'... пан Либоруш, а нам то же про Хоровских поют. Только до недавнего времени с такими трепачами у нас в порубежных землях разговор короткий был. Никто д'... даже саблю не обнажал бы - за шкирку и мордой в грязь.
- Так у нас тоже перед моим отъездом одного фазана расфуфыренного, что в харчевне серебром пол посыпал и орал спьяну, как в Выгове шляхте тяжко живется, утром в Стрыпе выловили. Синего, скользкого и холодного как жаба.
Радовит передернулся. Он до сих пор никак не мог привыкнуть к виду мертвецов, крови и даже разговорам о трупах и убийствах.
- Прошу прощение, панове, - он откашлялся, вопросительно глянул на сотника. - Письмо не секретное, пан Либоруш?
- Да нет, не думаю, - пожал плечами Пячкур.
- Да? Хорошо. Значит...
- Можно, можно при пане Войцеке, - милостиво кивнул сотник.
- Значит к чему нас пан Симон призывает? К началу элекции в Сейме быть наготове и во всеоружии? Он думает, враг через реку полезет?
- Он думает, враг оттуда давно уже прилез, - зло бросил пан Пячкур. - Змеюкой ядовитой приполз и искушает князя Жигомонта, как некогда змий искушал Господа нашего. А в Жигомонте, насколько мне ведомо, той силы духа нет. Он с радостью поддастся, лишь бы уховецким насолить. Говорят, он обиду таит, что деда его Витенеж при прошлой элекции обошел.
- Особо указывает пан полковник, - добавил чародей, - что готовятся злоумышления против Контрамации. В Выгове многие охотно слушают грозинецкие наущения. Дескать, Контрамация - удар по свободе. Кто в студиозусы идет волшебству обучаться? Дети шляхтичей, черни я в Институциуме нашем не видал, восемь лет от звонка до звонка отучился. А по выходу у тебя есть всего два пути: на коронную службу или за кордон, от греха подальше. Это ли не удар по вольностям шляхетским? За что боролись, спрашивается? За что кровь проливали?
- Они тебе прольют... - нахмурился Войцек, оглаживая вертикальную стойку спинки стула, словно рукоять кончара.
- А потому, - закончил за Радовита сотник, - следует ожидать чародейских бунтов, равно как и попыток открыто вмешаться в элекцию.
Меченный скрипнул зубами. Шрам на его щеке побелел.
- А п'... п'... потом всякие Мржеки хлынут че... че... через границу...
Волшебник потянулся к нему, чтобы ободряюще потрепать по руке, но постеснялся присутствия командира богорадовского гарнизона.
- Не допустим, пан Войцек. Не допустим, - твердо выговорил Либоруш и было в его голосе что-то такое, что заставляло поверить сразу и безоговорочно - костьми ляжет, а не допустит. - Пока есть честные чародеи, пока есть воины, небезразличные к судьбе отечества, не пройдут враги через нашу границу.
- Я понял, пан Либоруш, зачем ты мне дал это письмецо прочитать. Ведь мог распоряжения полковника и на словах пересказать... - задумчиво проговорил чародей.
- Правильно понял. Да, для того, чтоб ты знал - я тебе доверяю. И недомолвок между нами не будет. Я так десяток водил по-над Стрыпою, так и сотней буду командовать. Я, если бы в тебе сомнение имел, еще месяц назад попросил бы полковника Симона другого реестрового прислать. И пану Войцеку доверяю. На помощь его очень рассчитываю.
- Какую такую п'... помощь? - удивился Шпара. Его гнев уже прошел.
- А такую... Тебя здешняя шляхта очень даже уважает. А так же по окрестным застянкам. Я умею слушать и замечать. Если уж нас беспорядки ждут и смута, кто лучше тебя, пан Войцек, ополчение возглавит? За кем пойдут? Кому поверят?
Меченный тряхнул чубом:
- Захвалил ты меня, пан Либоруш, засмущал. Ровно жениха на сговоре. Может ты и прав, только...
- Что - "только"? - по лицу сотника промелькнула тревога и озабоченность. Неужели откажется пан Шпара от его предложения? Это означало бы и отказ от дружбы, которая вот-вот начнет складываться.
- Да вот, понимаешь... Эх, пан Либоруш, ты от меня своих писем не скрываешь и я не буду. Хочешь прочитать?
- Да ладно, не надо. Ты на словах обскажи, если можно, раз секрета нет.
- Секрет есть, но не от тебя. И не от Радовита, - Войцек разгладил пергамент в ладонях, потом сложил, после снова развернул и разровнял. - Пан Симон и мне о том же пишет. О бунте, зреющем в Выгове. Хотя нет, бунт - не правильное слово. Просто великолужичане наверняка хотят власть, со смертью Витенежа, из наших рук упущенную, поднять и удержать навсегда. И для этого пойдут на многое, если не на все.
- Будет обман или деяния неправомочные во время элекции, - Веско произнес Либоруш, - Хоровское порубежье поднимется. Наш князь Богорад не потерпит. И воевода - Адась Дэибок - с ним.
- Малые Прилужаны тоже за сабли возьмутся, если что, - покачал головой Войцек, - да только королевство это не спасет. Я думаю, наоборот совсем... Как начнем друг дружку резать, все, конец нашему королевству. Разлетится в клочья. А еще соседи завсегда рады упавшего пнуть сапогом. Они у нас хорошие, добрые - Грозин с Мезином, Зейцльберг с Руттердахом. А как дойдет дело до дележки каравая и Заречье с Угорьем не утерпят, даром, что в дружбе клянутся их государи и братьями нашему королю себя называют.
- А как же быть? Как отечество спасти?
- Эх, если бы я знал... - горестно протянул пан Войцек, дернул себя за ус. - Если б я такой умный был, уже бы в Выгове по правую руку от трона сидел бы. Пан Симон предлагает не после элекции кулаками махать, а до...
- Это как? - в один голос удивленно воскликнули Либоруш и Радовит.
- Как, как... Чтоб не допустить бунта великолужичанской шляхты и прямого давления на Посольскую избу, задумано отряды набирать по всем Малым Прилужанам и прямиком в Выгов.
- Отряды? Из реестровых?
- То-то и дело, что нет. Пан Чеслав и пан Автух, гетманы наши, должны быть вне подозрений. Этого полковник не писал, это я сам догадался. Как же иначе?
- Верно. Так должно быть.
- Вот потому пан Симон и предписывает мне прибыть к нему в Берестянку. Там набрать отряд из вольницы. А после прямым маршем - на Выгов.
- Решение спорное, - покачал головой Радовит. - Как еще вас выговчане встретят-приветят?
- Не было бы большего скандалу, - добавил Либоруш.
- Все может быть, - отвечал Войцек. - Но мне приказ пана полковника по душе. Да, пан сотник, полковник разрешил мне взять двоих из твоей сотни. На выбор. Кого я захочу или кто охотником вызовется, сам.
- Что ж, - Пячкур пожал плечами, - это сотня все еще больше твоя, чем моя. Когда она еще моей станет? Или я не понимаю, что пару кружек крови сперва пролить надо, чтоб за своего порубежники приняли? Или сам таким не был? Выбирай, с моей стороны препятствий не будет.
- Добро. Возьму Хватана...
- Выбор хороший. Воин хоть куда, разве что горяч излишне, - одобрил пан Либоруш.
- Это не беда... И, пожалуй, Грая.
- И этого не могу не одобрить. Парень на саблях драться зол, как бес. Давеча шутя попробовали. Он у меня пять из десятка побед взял. И следопыт толковый. Очень одобряю. Опорой будет и спину прикроет, когда нужда придет. Признаться, я его в урядники хотел - у Закоры что-то с середки пашня поясницу крутит. Боюсь, в отставку запросится. А Грай в самый раз.
- Если он тебе нужнее, могу и другого подобрать, - легко согласился Меченный.
- Ну, уж нет, пан Войцек. У меня без двоих десять десятков останется. А ты всего пару берешь. Грай и Хватан. На том и порешим. Возврата к этому вопросу больше не будет.
Войцек улыбнулся:
- Знаешь, пан Либоруш, а ведь спервоначала ты мне не понравился. Ой, как не понравился. Думал, хлыща столичного прислали взамен меня, угробит сотню.
- А теперь?
- А теперь вижу, одной мы с тобой закваски. Жив останусь во всей заварухе этой, приеду отблагодарить. Горелки выпьем, а то и вина угорского, если коштов хватит.
- Ты и думать не смей, пан Войцек, - нахмурился Либоруш, - что можешь не вернуться. Вернешься. Тебя дочка ждать будет. Ведь оставишь тут?
- За Граджиной она, как за стеной белокаменной, - усмехнулся Меченный. - Да и Радовит присмотрит, в обиду не даст, ежели чего.
- Конечно, - напористо закивал чародей. - Она мне как родная. Жизни лишусь, а Боженку в обиду не дам.
- И я тебе обещаю, пан Войцек, приглядывать, - добавил Пячкур. - Одна пара глаз - хорошо, а две все-таки получше будут.
- Спа... спа... спасибо, друзья, - голос Войцека предательски дрогнул, горло сжалось в спазме.
Он встал и протянул вперед руку ладонью вверх.
Радовит накрыл узкую сильную ладонь фехтовальщика своей, широкой, мягкой, рукой человека, привычного к чтению и письму больше, чем к седлу и мечу. А сверху его пан Либоруш опустил свою ладонь, маленькую, жилистую и горячую.
Мгновение они простояли в тройном рукопожатии.
- Ну, пойду я, панове, - пан Пячкур первым отнял руку. - Пора.
- Э, нет, - усмехнулся Радовит. - Кто тебя теперь отпустит? Пока мы ту над бедами королевства головы ломали, хозяюшки наши пирогов напекли. Слышишь, дух-то какой?
И правда, из кухни, постепенно наполняя кабинет плыл сладкий аромат свежевыпеченный пирогов.
- С рыбой? - повел носом Либоруш.
- А то? - подтвердил догадку Меченный. - Со стерлядкой. М'... мы ж в Господа веруем. До Великодня еще восемь дней, а поста никто не отменял. Но стерлядь! Утром еще в Луге плавала. П'... попробуешь, и мяса не захочешь!
Долго уговаривать пана сотника не пришлось. Да и кто бы на его месте устоял?

* * *

Деревянная, почерневшая от времени, бочка немилосердно воняло.
Ендрек поежился и попытался поудобнее устроиться на жидкой охапке соломы. В нос ударил тяжкий дух прели. И кто его знает, какая вонь была омерзительнее?
За десять дней пребывания в городской тюрьме Берестянки Ендрек успел обрасти светлой, кустистой бороденкой, провоняться едва ли не до самых потрохов и основательно завшиветь. Многочисленные синяки и шишки - не в счет.
Парень перевернулся на другой бок и приоткрыл левый глаз. Не то что вставать, поднимать голову не хотелось.
Темница жила обычной, размеренной жизнью.
В дальнем углу три мародера играли в "чет-нечет" под щелбаны. Выбрасывали пальцы, считали их, спорили, ругались громко, но беззлобно. Если светит виселица, зачем срывать злобу на таком же, как ты, бедолаге?
В двух шагах от Ендрека мычал и пускал слюни юродивый. Безобидный в общем-то малый, попавший в кутузку случайно, после облавы в трущобах. Охранники уже несколько раз порывались отпустить его на свой страх и риск, вот только не могли решить чьей же смене выпадает рисковать и бояться. За спиной юродивого возвышался калека по кличке Губошлеп в обрезанных по колено штанах. На зеленовато-желтой, как у сдохшей своей смертью полмесяца назад курицы, коже выделялись синюшные и багровые язвы - предмет немалой гордости попрошайки. Вряд ли кто-либо из его сотоварищей с паперти храма Крови Господней мог похвастаться подобным сокровищем. Деликатные панночки падали в обморок от одного лишь взгляда на мерзкие, пятнистые голени, а сердобольные пани кидали монетки. Когда из жалости, а когда и для того, чтобы просто отошел, не паскудил своим видом благодать, снизошедшую после заутренней. Поэтому калека в средствах не нуждался, возможно уже отложил на черный день, но язвы продолжал холить и лелеять - расковыривал черными заскорузлыми пальцами, не давая схватиться корочке, смачивал слюной, надавливал края, чтоб постоянно выступала сукровица. И продолжал свои занятия даже в тюрьме. Ведь нельзя же допустить потери товарного вида. Мнимый слепец, мающийся тут же, рассказывал как-то под большим секретом, что Губошлепа не раз и не едва пытались вылечить монахи. Забирали к себе в обитель, кормили от пуза, смазывали болячки отваром чистотела, промывали самой доброй горелкой. От еды он не отказывался, но раны теребить продолжал (по ночам, когда лекари не видели) и все лечение пускал насмарку.
Остальные нищие и побирушки, делящие с Ендреком тот угол загородки, где стояла бадья с нечистотами, предпочитали целыми сутками дрыхнуть без задних ног. Просыпались лишь заслышав шаги сторожа, приносившего котелок с жидкой кашей.
На "чистой" половине тоже пока особого шевеления не наблюдалось. За исключение упомянутых мародеров, державшихся дружно и независимо, бодрствовал заросший бородой по самые глаза лесник - здоровенный детина, и гусарский урядник Хмыз - пожилой, но крепкий как гриб-боровик мужичок. Гусар каждое утро упражнялся с воображаемой саблей, приседал, подпрыгивал, махал руками. Будто и не был смертником. Лесник с ленивым интересом наблюдал за ним, меряя пальцами трамбованный земляной пол вокруг себя. Солома под ним была не в пример лучше, чем под Ендреком. Да и понятно, охранники как раз и не жадничали - приносили часто свежие охапки, да вот тюремный закон - кто сильнее, то и прав - пока еще никто не отменял.
За решетку молодой человек угодил впервые в жизни. Даже будучи студиозусом медицинского факультета в Руттердахе, он отличался спокойным нравом, в пивных не слишком налегал на горячительные напитки, а больше на жаренные колбаски, на улицах не хулиганил, как частенько поступали его сотоварищи по студенческой скамье. И надо же было по пути в родной Выгов пропеть на площади дрянного, затрапезного малолужичанского городка... Тьфу ты, Господи, городом-то называть стыдно - деревня-переросток. Так вот, пропел он при скоплении народа, довольно большом скоплении, надо заметить, лимерик собственного сочинения с, мягко говоря, сатирическим содержанием. И в просвещенном Руттердахе, и в чопорном Зейцльберге, и уж тем более в славном Выгове ему бы подпели, а потом еще и пивом бы угостил какой-нибудь лавочник или мелкопоместный шляхтич. В Берестянке ему заломили руки за спину и кликнули стражников. А пока извечно никуда не спешащие блюстители порядка проталкивались сквозь толпу, наподдали пару раз по ребрам. И по шее тоже накостыляли. Без особого азарта, но чувствительно. К примеру, бок болел до сих пор. Уж не сломано ли ребро?
Вот. Сегодня ровно десять дней, как упекли за решетку. И до сих пор никто не соизволил хотя бы допросить студиозуса. Хорошего в допросах, конечно, мало, но все ж таки хоть какое-то разнообразие. Правда, Ендрек мог с уверенность предсказать ожидающий его приговор. Десять плетей - самое малое. Так из-за длинного языка и глупой головы страдает ни в чем не повинная спина...
Скрипнула дверь, ведущая из караульного помещения в проход между решетками. Берестянскую тюрьму строили весьма традиционно. Коридор шириной в полторы сажени и две продолговатые комнаты без окон. Стена, выходящая в коридор - частая железная решетка. Остальные стены - плотно пригнанный камень. По старой привычке комнаты делились на мужскую и женскую, но последняя, как правило, пустовала. Охранники использовали ее как склад соломы, каких-то тряпок, тюков, прочего барахла, о назначении которого Ендрек не догадывался. А мужская половина с недавнего времени была переполнена. То ли увеличилось число уголовных преступников и всяких там вольнодумцев, то ли стража целенаправленно отлавливала в городе и окрестностях подозрительных личностей.
Ендрек поднял голову. Природное любопытство взяло таки верх над осторожностью. Появление надзирателя с факелом в руке сразу оживило скучающие ряды узников. Света стало больше - много ли его проникнет через зарешеченное окошко в тупиковом конце коридора? Оно ведь даже на окошко не похоже. Скорее, бойница.
Следом за охранником вошел высокий широкоплечий мужчина, с виду военный. Об этом неоспоримо свидетельствовали не только сабля на боку, волчья шапка с малиновым верхом и тремя петушиными перьями, добротный жупан темно-синего цвета с барашковой оторочкой, но и манера двигаться, держать голову, расправлять плечи. На ходу незнакомец теребил длинный, ниже подбородка, черный ус. Его щеку уродовал неровно заживший шрам - до самого левого виска. За ним шли еще двое военных. Скорее всего, порубежники. От городской стражи и тюремных надзирателей они отличались, как кречеты от гусей. Один - помоложе. Невысокий, светлоусый, кривоногий. Про таких говорят - бочку оседлал. Ну, насчет бочки вилами по воде писано, а на коне должно быть, действительно, сподручнее. Второй - повыше ростом, немного сутулый, густобровый и скуластый.
И чего это порубежникам в тюрьме могло бы понадобиться?
Вояки остановились у двери. Так себе дверь. Калитка в заборе, если бы не тяжелый замок, ключом которому служил особым образом заточенный граненый стальной штырь в большой палец толщиной. Пружину замка нарочно сделали такой, чтобы усилие прикладывать на пределе возможного. Иначе умельцы среди заключенных живо подберут отмычку. А так - любая отмычка погнется или сломается.
Замыкавший процессию надзиратель, кряхтя, засунул ключ в замочную скважину, поднатужился так, что вздулись жилы на висках и отворил дверь. Нырнул внутрь.
- Живо! Вставайте, лежебоки! Подъем! Живо!
Криком и пинками ему удалось поднять всех узников и выстроить их в какое-то подобие ровной линии у стены. Мародеры, которым довелось стоять рядом с Губошлепом, брезгливо на него косились и норовили отодвинуться.
Старший из порубежников кивнул и тоже вошел. Откашлялся.
- Ну... ну... ну, что, разбойники, мародеры и дезертиры, за виселицей скучаем?
"Заика, что ли?" - подумал Ендрек. - "А как же он с командами управляется?"
- Мо... мо... молчите? Правильно...
Он засунул большие пальцы за вышитый кушак и, склонив голову, оценивающе окинул взглядом разномастную толпу узников. Коротко бросил в лицо надзирателю:
- Сброд!
Тот пожал плечами:
- Что есть. Чай, не рекруты, а преступники.
- Добро, - кивнул порубежник. - Ра-азберемся.
Он пошел вдоль строя, рассматривая каждого, словно заморские диковины. На ходу он говорил и даже заикаться стал гораздо меньше.
- Добро, уголовнички. Я - Войцек Шпара, сотник п'... порубежного реестрового войска Малых Прилужан. Мне нужны люди, готовые на все. Те, кто не страшится рук замарать...
- Меченный, - шепнул соседу урядник Хмыз.
- Да, я - Меченный, - Войцек Шпара дошел до конца строя, развернулся, двинулся обратно. - Мне понадобится беспрекословное послушание и беззаветная преданность великому гетману Малых Прилужан. Взамен каждый, вступивший в мой отряд, получит полное помилование, а после и щедрую награду. Что скажете?
- А делать-то чего? - с недоверием произнес один из мародеров.
- Не бойся. Более беззаконного, чем вы уже натворили, делать не заставлю.
- А все-таки?
Шпара сделал два быстрых шага и замер напротив говорившего:
- На первый раз прощаю. Я смелых люблю, но наглых наказываю. Понял? - ярко-синие глаза сотника хлестнули мародера словно плетью поперек лица.
- Так точно! - вытянулся он в струнку, словно на плацу стоял.
- Добро! За что здесь?
- Дык... - мародер замялся. - Свинью украли...
- Ага! А хозяйку по голове, - вмешался надзиратель. Тот, что был с факелом.
- Так не насмерть же, - виновато промямли бывший солдат. - Легонько, чтоб не орала...
- Кто ж знал, что она шляхтянка? - добавил второй из мародеров - курносый. Вздернутая верхняя губа открывала два крупных резца. За это он был удостоен прозвища - Заяц.
- Ясно, - кивнул Шпара. - Все с вами ясно. Втроем мародерствовали?
- А то?
- Молодцы... Просто соколы. Встать вправо, - он резко дернул головой, показывая в какую именно сторону должны отойти заключенные.
- Так. Ты, - сотник замер напротив лесника. - За что?
- А не хрен... - буркнул бородач.
- Что "не хрен"? - не понял Войцек.
- Бабе рот открывать не хрен.
- Жену он прибил, - вновь пришел на помощь надзиратель. - Насмерть.
- За что?
- А вот говорит: "Не хрен рот открывать".
- За что жену-то убил? - сотник глянул в едва заметные из-под лохматых бровей заплывшие глазки лесника.
- А не хрен.
- Говорливый, а, Хватан? - обернулся Войцек к своему кривоногому спутнику.
- Страсть, - согласился тот.
- Орясина орясиной, - прибавил второй, скуластый.
- Верно, Грай. Нам такой без надобности. Влево!
- Так. Ты, молодой, за что?
Ендрек не сразу сообразил, что сотник обратился к нему. Попытался ответить громко и задорно, но пересохшее от волнения горло не послушалось. Пришлось сперва откашляться.
- За правду!
- То есть?
- Стишок крамольный пел на площади, - охраннику, похоже, доставляло удовольствие показывать свою осведомленность. - Сам же нас благодарить должен. Не подоспей стражники, толпа его потоптала бы. А он нос воротит.
- Да? - удивился Войцек. - А что за стишок? Расскажи.
Ендрек замялся. На правой руке порубежника на темляке висела грозная с виду нагайка. А ну как не понравится стих?
- Не бойся, - перехватил его взгляд сотник. - Я бью только за дело.
Студиозус вновь откашлялся и, решив - а, будь что будет, с чувством, с расстановкой прочитал:

- Свиту князя вельможного Януша
От казны не оттащишь и за уши.
Как деньжат не копи,
Шкур с кметей не лупи,
Все по ветру развеют пожалуй что!

Закончив, дерзко с вызовом глянул на сотника и, заметив краем глаза перехватывающую плеть ладонь, привычно отшатнулся. съеживаясь и прикрывая глаза локтем.
Боль обожгла. Но не плечи и голову, как ожидал Ендрек, резанула острой вспышкой пониже спины. Хотя, если разобраться, не такой уж и острой. Можно сказать, погладил.
- Это тебе за плохую рифму в последней строчке, - напевно, видно, для того, чтобы не заикаться, произнес порубежник. Помолчал чуть-чуть и добавил с горечью. - Как вам, молокососам столичным, объяснить, кто вас грудью прикрывает на границе? Чтоб вы, между прочим, спокойно жили и родительские деньжата прожигали.
- Я не прожигаю! - вскинулся Ендрек. - Я образование получаю!
- Да? Студиозус?
- Я окончил три курса медицинского факультета в Руттердахе! По рекомендации самого пана Каспера Штюца, между прочим!
- Вот так даже, да? - ощерился сотник. - Вот и сидел бы в Руттердахе! Оттуда ж видней, что тут в Прилужанах творится!
- Не усидел я! - Ендрека, что называется, понесло. Он понимал, что сейчас обещанные стражниками десять плетей могут показаться за счастье, если осерчает суровый порубежник, но сдержаться уже не мог. - Когда на родине такое творится!
- Какое "такое" творится? - свел брови к переносице Войцек. Хотел еще что-то сказать, но махнул рукой. - А, лешак с тобой, парень! Налево!
Будущий лекарь вышел из строя и пристроился рядом с лесником. От бородача воняло почему-то псиной. Как ни странно, Ендреку этот запах показался приятным. Еще бы, после ночевок у бадьи с испражнениями...
А Войцек Шпара уже допрашивал Хмыза:
- За что здесь?
Бывший урядник собрался с мыслями и основательно, как и привык делать любое дело старый солдат, ответил:
- Ротмистру в ухо дал.
- Ротмистру? Из гусар, что ли, будешь?
- Так точно. Крыковская хоругвь. Этой весной нас ближе к Ракитному перебросили.
Войцек внимательно оглядел его. Да, настоящий гусар. Подстриженные в кружок наполовину поседелые волосы, золотое кольцо в левом ухе, усы не закручены и вытянуты к низу и почти касаются ключиц.
- Что ж ты, гусар, старших по чину бьешь? - почти сочувственно проговорил Шпара.
- Псу под хвост таких старших по чину, - просто ответил Хмыз. - Без году неделя ротмистр, мамкино молоко на усах еще каплями, а туда же - учить.
- На то он и ротмистр.
- Да пусть он хоть трижды хорунжий будет. Я тридцать лет в седле. Он меня учить будет за конями ходить!
- Может и так, - покачал головой Меченный. - Все равно нельзя.
- Так я от наказания и не бегу.
- Это виселица, - несмело пробормотал надзиратель.
- Знаю! - рыкнул на него Войцек. - Вправо!
Прошло совсем немного времени и возле Ендрека с лесником переминались с ноги на ногу все нищие во главе с Губошлепом, старательно стонущим и задирающим больную ногу. Остальные обитатели тюрьмы застыли в подобии строя у правой стены.
Войцек Шпара медленно пересчитал их.
- Шестнадцать. Да вас двое.
- Разом - восемнадцать, - кивнул Хватан.
- Двоих не достает до п'... полных десятков, - заметил Войцек. Махнул рукой. - Эй, вы, двое! Сюда!
Плеть указала на лесника и, Ендрек изумился, не поверив вначале собственным глазам, на него.
- Что, д'... два раза повторять надо? - нахмурился сотник.
- Быстрее, остолопы! - подогнал их Хватан. - Раз в жизни, может, такой фарт...
Они приблизились к Войцеку.
- Ты хоть на коне усидишь? - поинтересовался порубежник, глядя снизу вверх на лохматого лесника.
- Дык... Это...
- Яснее можешь сказать?
- Да.
- Что "да"?
- Дык... усижу.
- А ты? - этот вопрос предназначался студиозусу.
- Не знаю, - растерялся парень. - Приходилось, но не далеко...
- Значит, н'... научишься, коль приходилось. А нам лекарь не помешает. Дорога долгая, мало ли что.
Ендрек кивнул, а сам уже подумывал дать деру, оказавшись на свободе. Как они втроем будут с полутора десятками управляться, стеречь? Может, и все так решили? Из тюрьмы выбраться и врассыпную. Пускай порубежники погоняются.
Но, если у кого и были такие мысли, они мигом испарились при виде десятка реестровых с арбалетами наизготовку, поджидавших недавних арестантов на тюремном дворе. Коней им, понятное дело, тоже никто не дал. Просто сгрузили в телеги - хватило всего двух - и погнали коней неспешной рысцой куда-то на закат.
Высоко поднявшееся солнце пригревало левую щеку.
Пригород Берестянки стоял умытый белопенными садами.
Цвела вишня.


Глава третья,
из которой читатель узнает, что в бою ярость иногда бывает важнее слепой силы, а также какой опасности подвергается одинокий путник, сбившийся с дороги у стариц речных заводей Елуча.



- Тьфу! Вот ученый малый, дрын мне в коленку! - возмущенно выкрикнул Хватан. - Все! Бросай саблю и иди отдыхать!
Ендрек стоял перед укрепленным на дереве маленьким - локоть в поперечнике - круглым щитом, на котором жирной, смоляной черноты, краской были намалеваны три полосы: две наискосок справа налево и слева направо, а третья - поперек горизонтально. Эти линии показывали направление шести основных ударов, отрабатываемых новичками. Хватан называл разрисованную мишень попросту - вертушкой, а сотник Войцек употребил мудреное слово - мулине. Вооруженный саблей боец рубил поочередно - справа налево вниз, слева направо вниз, справа налево вверх, а после с другого боку, тоже вверх, и последние два удара плоско по-над землей справа и слева. Как сказал командир. упражнение должно развивать подвижность кисти, чувство баланса и вообще, дать бойцу обвыкнуться с оружием.
Все бы хорошо, да вот получалось у Ендрека абы как, через пень-колоду. Вот и сейчас едва себя по ноге клинком не зацепил. То-то было бы смеху у опытных фехтовальщиков...
Таких в отряде Войцека набралось не много. Сами порубежники, понятное дело. Трое мародеров из реестровых солдат. Те самые, что сперли свинью и едва хозяйку, выбежавшую воспрепятствовать грабежу, едва не лишили жизни. Урядник Хмыз из гусарского полка. Конечно, в отряде Войцека его никто урядником не назначал, но пожилой, обстоятельный вояка пользовался общим уважением и к его мнению прислушивались. Трое шляхтичей из обнищавших родов, попавших в Берестянскую тюрьму из-за любви к горелке.
Один из них - Юржик - пил, не просыхая еще с Великодня. Вначале за свой счет, потом за счет друзей, потом начал продавать все, что нашлось под рукой. Пропил коня, седло с уздечкой, саблю, сапоги... В общем все, вплоть до исподней рубахи. И ту пытался заложить измученному таким напором и целеустремленностью шинкарю, который от греха подальше и сдал его заглянувшим на огонек, да и просто по-человечески промочить горло и согреться прохладной ночью, стражникам.
Двое других, тоже из мелкопоместных - про таких говорят: "От шляхетского звания лишь сабля и гонор" - пили-гуляли вместе. Что им с пьяных глаз померещилось, никто того никогда не узнает, но они начали крушить все вокруг. Неудачливый шинкарь, у чьем заведении приключилась свалка, потерпел немало убытку от молодецкой забавы. А стражникам пришлось оглушить буянов и доставить их в буцегарню. За решеткой паны Стадзик и Гредзик окончательно рассорились, ибо каждый винил в случившемся не себя, а напарника, и с той поры не разговаривали.
Так и набралось знакомых с саблей половина на отряд. Не много, чего уж говорить.
Вот и решил пан Войцек погонять новичков, натаскать с оружием насколько можно. Чтоб хотя бы защитится могли и сами себя не покалечили, случись драка.
Обычно в роли учителей выступали Хватан или Грай. А то и оба вместе. Шляхтичи до наставничества не унижались - не та закваска. Хвощу с тройкой мародеров дел хватало - им приходилось ухаживать за лошадьми и, опять-таки - учить тех, кому общение с конем оказалось в диковинку.
Ендрек посещал и те, и другие уроки. Поначалу казалось тяжело, а потом втянулся. Даже стало интересно. И азарт разобрал - да как это так, у других получается, а у меня нет? Должно получиться. Кровь из носу, а должно!
- Давай, давай, не стой парень. Других держишь! - молодой порубежник звал медикуса "парнем", хотя сам был на пару лет младше. - Еще полгода и можно кочергу доверить будет.
Ендрек вздохнул и передал саблю Мироладу, невысокому круглощекому мужичку годов сорока, угодившему в кутузку по личному распоряжению берестянского полковника, пана Симона, за то, что поставил в полковые конюшни прелое сено. Счастье еще, коней не успели накормить, иначе могли заворот кишок получить, а то и вовсе пасть. Тогда, пожалуй, улыбчивому, говорливому торговцу не сносить головы. Пан полковник за коня мог запросто голыми руками задушить, а то и саблей по темечку приласкать. А так Миролад отделался испугом и теперь искупал вину в отряде Войцека. Не известно, был ли он и взаправду таким неприспособленным к жизни: кашу поручи варить - пригорит, дров рубить - трухлявое дерево, как нарочно, сыщет, за лошадьми ходить - охромеют в лучшем случае; или искусно притворялся, дабы избежать большинства работ в лагере, но прозвание за свои нахлебнические наклонности получил однозначное - Мироед. На десятый день жизни в лесной глуши, где войско пана Шпары готовилось к выполнению поручения пана Симона, имени Миролад уже никто и не вспоминал. Мироед и Мироед. А он и не обижался. Откликался с удовольствием.
Торговец принял из рук Ендрека саблю, сомкнул пальцы на рукояти.
- Первая позиция! - скомандовал Хватан.
Миролад встал к мишени в три четверти - левую ногу опер на всю стопу, а правую поставил на носок чуть впереди.
Порубежник кивнул:
- Ничего. Выучился. Еще б! За десять ден и кошку можно выучить рубиться, - и вдруг нахмурился. - Как пальцы держишь, чудо в перьях! Не лопата, чай! Большой палец не загибай, а вдоль спинки тяни! Да легче, легче, нежнее с сабелькой-то! Ты с ней нежно, а она тебе жизнь сохранит.
Поставщик сена поправился, взял саблю свободнее, крутанул пару раз кистью, разминаясь.
- О! Молодцом, дрын мне в коленку! - одобрил Хватан. - Может толк и выйдет.
Ободренный похвалой Миролад принялся за мулине, промазал мимо мишени и едва не упал, зацепившись ногой об ногу.
- Тьфу ты ну ты! - махнул рукой порубежник. - Верно сказал - толк выйдет, а бестолочь на всю жизнь останется! Брось саблю, гад! Тебе с хворостиной еще упрашняться...
Миролад обиженно вздохнул и передал саблю следующему ученику, одноглазому, чубатому малому по кличке Глазик. Прозвище приклеилось потому, что сухой, узкоплечий мужичок, выглядевший гораздо старше своих двадцати семи лет, был одноглазым. О прошлом он вспоминать не любил, но дотошные болтуны все-таки вытянули, еще в буцегарне, что Глазик промышлял кражей коней и крупной скотины, такой как коровы и волы. Как-то в молодости, на заре воровской школы, его вместе с наставником поймали кмети. Били страшно, всем селом. Наставника ухайдакали насмерть. Даром, что тот отличался силищей не хуже деревенского бугая. Затоптали. Изломали все ребра, а те остряками попротыкивали легкие. С такими ранами не живут. А вот Глазик, легкий и жилистый, выжил. Окривел, долго отлеживался, но ведь выжил! А уцелевший глаз с той поры холил и лелеял. Иначе как ласковым "глазик мой" не называл. За это и кличку получил.
У конокрада фехтовать получалось не в пример лучше, чем у медикуса и торговца. Хотя он бурчал, кривился, пытался доказать строгим учителям и всему миру, что ему это умение никогда в жизни не пригодится. И вообще - жил столько лет без сабли, глядишь, еще столько же проживу.
- Давай, Глазик! - подзадорил его Хватан. - Покажи недотепам!
Конокрад легко провел несколько ударов точно по разметке мишени. Хмыкнул недовольно. Повторил.
- Видите, дурни, как надо? - сверкнул зубами из-под пышных усов порубежник. - Учитесь. Хоть бы с палками упражнялись, что ли...
Ендрек с Мироладом, не сговариваясь, вздохнули. Каждый молча взял в правую руку обструганную палку. Учиться так учиться. Тем паче, что вопреки изначальному недовольству, студиозусу-медику начинало нравиться управляться с холодной отточенной сталью. Нет, не убивать! Упаси Господи от отнятия человеческой жизни. Но чувство единения с оружием, виденным прежде разве что в чужих руках да на картинках, доставляло удовольствие.
Слегка косой мужичонка по прозвищу Пиндюр из вольных кметей-землепашцев, задержанный за потасовку со стражниками на мосту - отказался платить подать за переезд, сплюнул на утоптанную землю, пожал плечами. Буркнул себе под нос:
- Иль мине заняться нечем боле? Сдалась мине та штрыкалка...
- Чего?
Кметь вздрогнул, до сих пор не привыкнув, что Хватан, сказывалась привычка разведчика, слышит все. Ну, или почти все.
- Да я... Это... Ничо...
- Я тебе дам "ничо". В сей момент пойдешь коней чистить!
Пиндюр еще больше скосил глаза и забухтел под нос почти неразличимо. Лоснящийся, обгоревший на раннем летнем солнце нос недовольно морщился. Видно, ругался почем зря. Чистить лошадей он не любил еще больше, чем упражняться с саблей. Среди поселян вообще не в чести была привычка счищать пот и грязь с рабочих коней. На то и пословицы имелись во множестве. "Грязь - не сало, повисела и отстала". "То ж не грязь, а навоз. Высохнет - сам отвалится". "Больше вершка все едино не нарастет". "Грязь в холода согревает". Потому и воняли селянские лошадки немилосердно. Застарелым потом, прелым навозом и засохшей мочой. А здесь - ишь ты, подишь ты - заставляли коней не только жесткой щеткой из свиной щетины натирать до блеску, чтоб шерстинка к шерстинке, но и даже купать в недалекой речушке. Вот уж неслыханная трата драгоценного времени, пустой перевод сил. Он так и пытался раз заявить... Нет, не Войцеку Меченному - его побаивались, а Граю. Получил сперва по шее, а после приказ - семь вечеров подряд чистить и купать коней всего своего десятка.
- Семь, - сказал Грай, - число угодное Господу.
И попробуй возрази. Раньше, так батоги грозили, а, может быть, и каменоломни. А Войцек вытащил из тюрьмы, кормит, иногда даже пивом угощает. Опять же не в духоте и смраде, а на свежем воздухе целый день.
Пиндюр горестно покивал головой и умолк.
Надо, значит надо. Будем саблей махать. Из арбалета стрелять, коней чистить... да мало ли что еще!
Сегодня, к слову сказать, десяток Хватана упражнялся с оружием, а десяток Грая работал по хозяйству. Обычно так они и сменялись. Работали все. Даже шляхтичи. Да и то, не сильно-то они вельможными оказались, если задержать себя стражникам дали. Да не выкупились из тюрьмы за дюжину с небольшим дней.
Отлынивал только лесник. Тот самый бородач, которого вместе с Ендреком взяли в отряд для ровного числа. Правда и он отлынивал с умом. При пане сотнике особо не наглел. Выполнял порученную работу. Хотя не шатко, не валко. Лишь бы день до вечера отбыть. С прочими командирами - а пан Войцек частенько уезжал по делам, оставляя вместо себя одного из помощников, - он церемонился меньше. Мог просто взять и напартачить так, что вдругорядь не поручат. Слава Господу, что лошадей ни разу не портил, с него бы сталось.
Так вышло, что Войцек Шпара уехал вместе с Граем и паном Юржиком еще вчера утром. То ли за фуражом, то ли за провиантом. А может, и за распоряжениями от пана полковника из Берестянки, а может и самого великого гетмана, пана Автуха Хмары. Теперь Хватан, сцепив зубы от злости, командовал фехтовальщиками, искоса поглядывая на валяющегося в холодке лесника. Верзила жевал травинку и блаженно щурился на проглядывающее сквозь резную дубовую листву солнышко. Хмыза, подошедшего с укорами - дескать, все трудятся, а ты прохлаждаешься, лежебока, так тебя и так, - он послал. Не далеко, но обидно. Пожилой гусар побелел, покраснел, снова побелел, но сдержался. Саблей, знамо дело, он распластал бы наглеца, как дворовой пес старую тряпку - на мелкие кусочки. Но хвататься за саблю показалось Хмызу ниже собственного достоинства, а с кулаками на лесника кидаться - себе дороже. Убьет. Или, хуже того, покалечит. Он и жену-то убил, слегка зацепив по лбу кулаком. Поучить хотел по-простому, по-селянски.
Вот и валялся силач в свое удовольствие. Щурился, как кот на сметану, лениво озирался на упражняющихся с оружием, на копошащихся по хозяйству.
Хватан, замечая бездельника (а как его не заметишь? - невелик лагерь, все как на ладошке) кривился, словно горсть неспелого крыжовника в рот закинул, но до поры до времени молчал...
Глазик лихо крутил мулине.
Клинок так и порхал в его жилистой загорелой руке.
Ендрек, Пиндюр, Миролад и спившийся шулер-игрок Издор старательно повторяли урок с обструганными палками. Двое из солдат-мародеров - Даник, по кличке Заяц, и Самося - лениво, вполсилы, рубились чуток в стороне. Внимательный взгляд опытного фехтовальщика, к примеру Войцека или того же пана Либоруша, оставшегося сотником в Богорадовке, нашел бы немало промахов в их ударах и защитах, выпадах и батманах, но студиозусу из Руттердаха движения солдат казались верхом совершенства.
Внезапно долгая, заливистая трель прозвенела над поляной, где в окружении старых дубов с узловатыми ветвями, стояли палатки. Это оставленный часовым, за непригодностью по причине болезненной гордости к прочим занятиям, пан Стадзик Клямка - высокий, худой, нескладный шляхтич, свистнул, подал сигнал тревоги.
- Кого еще? - Хватан круто развернулся, кидая ладонь на рукоять сабли.
Впрочем, ответ мог быть только один.
О тайном лагере в лесу знал лишь его устроитель.
Пан Войцек Шпара ворвался на поляну на вороном жеребце. Сотник небрежно придерживал повод кончиками пальцев левой руки, расслабленно свесив правую с неизменной плетью на темляке.
По обе стороны от него рысили скуластый Грай в суконном, застегнутом под горло, несмотря на летнюю жару, жупане и пан Юржик Бутля - курносый, коренастый, слегка лысоватый шляхтич средних лет.
- Смирно! - заорал Хватан, вытягиваясь в струнку.
Ендрек, до недавнего времени не испытывавший никакой тяги к воинской службе и даже где-то презиравший туповатых по его мнению реестровых, вдруг осознал, что в едином порыве с остальными строится неподалеку от мишени, норовит выпятить грудь покруче под строгим взглядом сотника.
С другой стороны поляны "Смирно!" скомандовал Хмыз. Копошащиеся у костра пан Гредзик Цвик, в отличие от своего товарища по несчастью очень общительный и держащий себя на равной ноге с последним кметем, и третий из мародеров Шилодзюб - Ендрек так и не понял кличка это или имя - степенно отложили хворост и кресало с огнивом, поднялись, вытянулись во фронт.
Войцек осадил коня, легко спешился. Сурово оглядел притихшее воинство.
- Ну, что, со... соколики зарешеточные, сто-осковались в лесу?
Ответом была тишина. Ни один не рискнул подать голос. А ну как не в духе командир?
- Вижу, стосковались... - вел дальше Шпара. - В город, небось, хочется?
Ендрек, не удержавшись, кивнул. Кивнул и сам испугался. Потупил глаза.
- Точно. Хочется. Ну, так пляшите! Завтра снимаемся. Сворачиваем лагерь и прямиком на Выгов.
Пан Войцек еще раз обвел взглядом отряд. Кивком головы подозвал Глазика. Передал повод вороного. Мол, отведи да обиходь. Грай с Юржиком уже давно расседлали своих буланого и серого в яблоках.
Вдруг глаза Войцека, и так не слишком ласковые, посуровели. Он заметил лесника, не соизволившего даже приподняться с земли. Бородач так и лежал, привольно закинув руки за голову, когда сотник приехал, когда все строились, когда командир объявил об отъезде.
- Эт-т-то что еще? - судорожно напрягая шею, прохрипел пан Войцек. - Хватан!
Порубежник подбежал. Остановился, виновато сопя.
- Я те... те... тебя спрашиваю? - начиная закипать медленно проговорил Войцек.
- Пан сотник! - в голосе Хватана слышалось едва ли не страдание. - Пан сотник! Да неслух он, каких поискать. Что ни говори, как об стену горохом...
- Как так - "об стену горохом"? Ты урядник?
- Так точно, урядник.
- За старшего кто оставался?
- Я, пан сотник...
- Что ж ты!..
- Дозвольте слово сказать? - неспешной походкой к ним приблизился Хмыз. Как всегда спокойный и уверенный в себе.
- Говори! Нет, погоди!
Войцек решительно направился к леснику, который почуял неладное и вскочил, отряхивая со штанов мелкий мусор.
Сотник остановился в трех шагах. Пристально впился глазами в лицо, заросшее густой темно-рыжей бородой. Несмотря на немалый рост, ему приходилось смотреть на здоровяка снизу вверх.
На поляне как-то сразу стало тихо-тихо.
Сквозь людское безмолвие хлынули ранее неразличимые звуки: шелест ветра в кронах дубов, негромкие всхрапывания стреноженных коней, посвист желтогрудой синицы, далекая частая дробь черного дятла.
Лесник стоял набычившись и взгляда не отводил. Верно про таких говорят, вспомнил Ендрек: "Ты ему плюй в глаза, а он - Господня роса". Как деревенский бугай, прочно уверенный в своей необоримости, прет рогами на бревенчатую стену, невзначай попавшуюся на пути, так и лесник начхать хотел на каждого, кого силушкой провидение наделило в меньшей степени, нежели его. Так он привык с детства, с босоногого, бесштанного детства, с юности, когда одним видом распугивал всех парней на деревенских посиделках - эх, как они боялись его кулака, зато как любили, когда случалось столкнуться с соседним селом стенка на стенку.
Блекло-серые глаза здоровяка смотрели из-под спутанных бровей вызывающе и нагло, словно говорили: "Ну, давай, возьми меня голыми руками. Слабо? Тогда нечего и петушиться тут, грудь выпячивать..."
Войцек не выдержал первым. Отвернулся, едва не зарычав. По давней привычке огладил пальцами рукоять сабли. Кивнул Хмызу - говори, мол, чего хотел?
- Пан сотник, - степенно откашлялся старый солдат, провел ногтем большого по усам. - Я вот что думаю. Все мы тут, само собой, не мед. Разумею, в буцегарню за просто так не запрут. Постарались...
Гусар замолчал, собираясь с мыслями. Шпара ждал не поторапливая.
- Это... Я к чему веду. Собака - да что собака! - волк серый и то понятие имеет. Ежели его рука кормит, грызть ее не моги. Зверя прикорми лесного, он от тебя беду отведет... А этот... Человек... - Хмыз презрительно сплюнул. - Не человек он вовсе, а так... тварь навроде жабы болотной. Или гадюки. Вот уж кто грудь, ее пригревшую, ужалить норовит! А он... Пустой человек... Плюет на тебя, пан сотник, и на всех нас. Гнать его поганой метлой. Вот мое слово.
- Ну и гони... - пробасил великан, прищуривая глаза. Непонятно - от злости или от удовольствия. - Я чо, держусь за вас?
Войцек зыркнул на него, словно черную молнию метнул.
- Гнать говоришь, Хмыз, а? Добро...
- Да гнать, гнать. Чего на него смотреть? - поддержал гусара Хватан. - Дрын мне в коленку!
Сотник нахмурился:
- Выгнать я его, положим, выгоню. А что это будет? Из кутузки вытянул. Полмесяца кормили за казенный кошт. Одел, обул. Теперь еще харчей на дорожку дать остается.
- А я чо? - развел ладони-лопаты лесник. - Я не навязывался. Куска... это... хлеба на дорогу не дашь - Господь тебе судья. Выкручусь как-нито.
- Да? - сузил глаза Войцек. - А са-а-апоги тебе на дорожку не начистить? Не больно легко от тюрьмы отделался-то, а?
- Я тебе не навязывался, - стоял на своем лесник.
- Тьфу ты, ну ты! - не выдержал Хватан. - Дрын мне в коленку! Не так бы я с тобой поговорил, будь моя воля!!!
Бородач небрежно оглядел его малорослую фигуру, сплюнул, растер носком добротного сапога:
- А как бы ты... это... поговорил? С сабелькой вы все молодцы, а без сабельки не устоишь и против овцы...
- Что?! - Хватан крутанулся волчком, наполовину вытаскивая клинок из ножен, и быть бы леснику располовиненному в горячке, если бы не рука сотника, удержавшая порубежника.
- Стой, урядник, стой!
- Да я его!
- Охолонь сказал! - в голосе Войцека зазвучал металл. Так он бросал порубежников в конную атаку против закованных в броню зейцльбержских рыцарей-волков. Хватан сник, понурил голову, со щелчком загнал саблю обратно в ножны.
Меченный не спеша расстегнул пряжку перевязи, сунул ножны через плечо в чьи-то услужливо подхватившие оружие руки. Медленно сбросил летний жупан из тонкого сукна. Повел плечами, словно намереваясь нырнуть в студеную воду.
- Так го-оворишь, мы без сабли ничего не стоим? Супротив молодца и сам как овца, а? Д'... добро. Сейчас мы это проверим, - не сводя глаз с лесника, он принялся закатывать рукава льняной рубахи.
Тот хохотнул, оскалив крепкие, как у коня, зубы:
- Ну, сам нарвался, пан сотник! Твою налево...
И рванул на груди жупан, освобождаясь от помехи.
"Что он делает? Против такого зверя!" - пронеслось в голове Ендрека. Он хотел крикнуть: "Не надо, пан сотник! Убьет же!" Но вовремя вспомнил, что пан Шпара поддерживает презираемого им князя Януша, свой замысел добраться до границ Великих Прилужан, а после сбежать, когда представится первый подходящий случай, и смолчал.
Но и без него в отряде нашлось кому высказать общую тревогу:
- Убьет ведь! - сипато прошептал Издор.
- Не должон, - ответил ему Глазик. - Вон сотник жилистый какой... А покалечить покалечит.
- Ну, утешил, одноглазый, - буркнул Самося. - Умеешь...
- Не был ты битым, как я, - не полез за словом в карман конокрад.
- А ну, раздайся, соколики! - задорно выкрикнул пан Войцек, делая полдюжины шагов назад.
- До первой крови, али как? - лесник ухмылялся во весь рот.
- Пока прощенья не попросишь, - твердо ответил Меченный, разминая пальцы.
Теперь здоровяк заржал во все горло:
- Это вряд ли!
Вместо ответа Войцек ударил его в живот.
Ударил и почувствовал, как хрустнуло запястье, - будто о кирпичную кладку приложился.
Лесник хрюкнул и взмахнул кулаком. Однако любимый удар, отработанный и испытанный в десятке драк, пропал впустую. Сотник уклонился и с левой коротко ударил по ребрам.
На это раз верзила почувствовал боль и невольно скособочился, опуская локоть. Войцек воспользовался этим и, добавляя всем весом силу размаху, ударил в подбородок. Не давая опомниться, дважды добавил в солнечное сплетение, и отскочил довольный, ожидая, когда противник свалится.
Его надежды не оправдались.
Обычный человек давно уже корчился бы, размазывая зелень молодой травки по рубахе. А лесник стоял. Рычал себе под нос, тряс головой, но стоял.
- Прям леший какой-то, - донесся из-за круга голос. Похоже Хмыз. А может, Грай?
Сотник со всего размаха заехал бородачу в ухо.
Лесник подставил плечо. В свою очередь ответил двумя быстрыми ударами. Справа, слева. Будто от комарья отмахивался.
Удар справа Войцек отбил, хоть и с трудом. Силища лесника оказалась такова, что порубежника бросило вбок. Как раз навстречу удару слева.
Черная вспышка под черепом...
Колени Меченного вдруг стали слабыми. Старый дед да и только.
Пытаясь выиграть время и прийти в себя, он пошел назад, отступая по кругу, стараясь выдерживать дистанцию, достаточную даже для длинный ручищ лесника. Его противник торжествующе рычал и лишь усилил натиск, осыпая сотника градом ударов.
"Вот что сноп на току чувствует..." - подумал Войцек.
- Куда? Стой! - гулким басом позвал великан.
Войцек ответил неприличным жестом.
- А-а-а!!! - лесник ринулся вперед подобно вепрю, которому ярость застлала глаза и толкает грудью на рогатину. Вот только рогатины, к глубокому сожалению Меченного, у него и не было.
Поэтому сотник поймал великана чуть повыше запястья, дернул на себя, одновременно подсаживаясь и подставляя вытянутую ногу.
Слишком сильным и тяжелым оказался лесник, чтобы попасться на такую простую уловку.
Шпара вдруг почувствовал, как стальной обруч стиснул ему грудь, выжимая из легких весь воздух без остатка. Еще немного, и ребра затрещат.
Войцек саданул несколько раз локтем назад. Видно попал, потому как хватка ослабела. Тогда он попытался ускользнуть вниз, и подогнул ноги, приседая на корточки. Неожиданно противник разжал медвежьи объятия и сотник потерял равновесие, едва не упал навзничь, но оперся левой рукой о землю. И тут же получил сапогом по спине.
Промеж лопаток.
Порубежник полетел вперед, ударился щекой и подбородком. Кувыркнулся, отпрыгнул в сторону и выпрямился. Сплюнул из лопнувшей губы кровь пополам с землей.
Лесник, улыбаясь и держа руки со сжатыми кулаками перед грудью, шел к нему.
- Убью, - медленно проговорил здоровяк. Ласково так проговорил. словно гостинец к Великодню пообещал.
Войцек не ответил. Да и из-за всегдашнего заикания он и не смог бы сейчас ответить внятно. Он бросился вперед, саданул великана каблуком по голени и несколько раз быстро ударил по голове. Увернулся от мощного замаха, снова отпрыгнул и опять налетел, целя кулаками в нос, губы, горло...
Бородач хрипло выдыхал, отмахиваясь от наседающего, словно пес на обложенного в плавнях кабана, Войцека.
Сотник не заметил, когда лесник успел ударить его под дых. Он просто проехал аршина три на спине, судорожно открывая и закрывая рот - весь воздух из легких куда-то подевался, горло горело огнем.
Великан приближался, кривя губы. Но теперь от усмешки не осталось и следа. Ее полностью заменил оскал ненависти. Из его рассеченной брови, заливая глаз, стекала тоненькая ярко-красная струйка. На ходу лесник дергал головой, стараясь стряхнуть кровь с ресниц.
Войцек попытался встать и не смог.
Он вдруг ясно представил, как сейчас сапоги лесника выбьют из него последний дух, вомнут в истоптанную землю, разотрут, словно стебельки недавно проклюнувшейся канюшины.
Ярость волной поднялась в бывшем богорадовском сотнике, как пена на вскипевшем молоке. И как падает на угли пенная шапка из забытого в печи нерадивой хозяйкой горшка, гнев выплеснулся наружу.
Войцек успел выгнуться, опираясь плечами на землю, и встретить напор лесника слитным ударом обеих ног. Одна подошва врезалась бородачу в живот, а другая в ребра, ближе к грудине. Лесник качнулся назад и порубежник, зацепив его ступней под колено, опрокинул навзничь. Навалился сверху, добивая лежащего локтем.
Великан вяло отмахнулся растопыренной пятерней, целя Войцеку в глаза.
Сотник без труда поймал его за палец и выкрутил до хруста. Бородач жалобно взвизгнул и попытался вырваться. В ответ на его потуги Войцек резким движением сломал зажатый в кулаке палец.
Лесник рванулся так, что на мгновение сбросил с себя противника. Перевернулся на четвереньки и попытался встать.
Войцек ударил его ногой в локоть, роняя обратно, ворочаясь в пыли, как огромный жук-навозник, вскарабкался на спину скулящего мужика и бил, бил, бил его по темени и затылку.
Остановила Войцека боль в собственных разбитых кулаках.
Лесник не подавал признаков жизни, напоминая скорее не человека, а груду старого тряпья.
Меченный медленно слез с поверженного великана и встал на дрожащих ногах. Обвел взглядом притихших бойцов.
Его поразили совершенно различные выражения на лицах. Если Хмыз, Грай и Хватан глядели одобрительно и несколько сочувственно, то Глазик и пан Стадзик Клямка выглядели равнодушными, словно видели подобное не один десяток раз. Может так оно и было? Кто знает? А вот студиозус Ендрек, виршеплет из Выгова, побелел и не скрывал ужаса. У бывшего торговца Миролада тоже тряслись губы.
Несколько раз глубоко вдохнув и выдохнув для того, чтобы успокоить бешено колотящееся сердце, Меченный несильно ткнул лесника сапогом:
- У... у... у...
- Да вроде живой... Не убил, - осторожно заметил Хватан.
- У... у-уберите его... - наконец выговорил сотник и, не оглядываясь, пошел в тень.
- Ендрек! - донесся сзади голос Грая. - Помоги пану сотнику! Чего там с руками... Шилодзюб, воды и тряпок!
Войцек прижался спиной к шероховатой, прохладной коре дуба и блаженно закрыл глаза.
- Пан сотник, пан сотник... - несмелый голос ворвался в его затухающий разум, отвлек, заставил вернуться к действительности.
Ендрек опасливо протянул руку, намереваясь потеребить командира за плечо, но так и не решился. У его ног стоял котелок - надо полагать, с водой, через руку свисал чистый отрез полотна.
- Лечить пришел? - сотник улыбнулся разбитыми губами.
- Надо, пан сотник... - замялся парень. - Хотя бы промыть...
- Добро.
Войцек кивнул, протянул ладони:
- Слей.
Теплая вода - и когда только успели подогреть? - обожгла сбитую кожу похлеще крепкой горелки. Кстати...
- Горелка есть?
Ендрек пожал плечами:
- Может, и есть. Мне не ведомо.
- Так и не ведомо? Знаю я вас.
- Ты ж, пан сотник, сам приказал - горелки не держать в лагере.
- Верно. Приказал. А то пан Юржик, чего доброго, угорит. Да и прочие... Д'... дай порвать.
- А что ж ты с меня теперь спрашиваешь, пан сотник? - хмуро проговорил студиозус. - Я могу чистотела нарвать. Ну, коры дубовой заварить... Говорят, неплохо раны заживляет, заразе распространиться не дает.
- Это кто говорит? - Войцек набрал полные пригоршни, бросил воду в лицо. Запекло еще хуже, чем руки. - Глянь, медикус, щека свезена?
- Конечно свезена... Я думал, пан сотник, все, кончилась наша служба, не начавшись.
- Ну да!
- А что еще думать было? А кто говорит? Профессора в Руттердахе. На кафедре траволечения.
Меченный еще раз умылся. Теперь щипало меньше.
- Вольно ж тебе деньги отдавать за то, что любой реестровый знает.
Медикус вскинул подбородок:
- Есть болезни, и есть лекарства от них такие, что вашим реестровым и не снились! И знать не знают, и слыхом не слыхивали!
- Во как!
- Конечно! А если реестровые такие умные путь и лечатся сами, без посторонней помощи!
- А зачем ты тогда учишься? Ну, если лечить реестровых тебе зазорно?
- Мне зазорно? - искренне поразился Ендрек.
- Ты ж сказал - пусть сами лечатся. Или кто другой, не подумав, ляпнул?
Студиозус понурил голову:
- Верно. То-то и оно, что не подумав...
Войцек хотел было улыбнуться, но едва не ойкнул от боли в стремительно распухающей губе. Сказал примирительным тоном:
- Д'... добро, парень. Не бери в голову. Выучишься еще, шапочку получишь, будешь серебро вытрясать из панов и паненок выговских.
- Нет, - Ендрек упрямо тряхнул отросшей за последний месяц челкой - в Руттердахе среди студиозусов принята короткая стрижка "под горшок", а где ж в дороге найдешь цирюльника? - Нет. Я к пану гетману Жигомонту пойду! Пусть в войска определяет лекарем!
- К Жигомонту?
- К нему! Только не к гетману, оговорился я, а уже к королю! Не проскочит ваш Януш! Не верю я, что шляхта в конец разум потеряла. Сейм покажет, кому больше веры!
Меченный ответил не сразу. Приложил сперва холстину к ссадине на щеке. Подержал. Отпустил, внимательно поглядел на розоватый отпечаток сукровицы. Вздохнул:
- За что тебя держу в отряде? Ты ж нас всех ненавидеть должен лютой ненавистью... Ох, и заморочили вам головы Жигомонт со Зьмитроком... Ох, и заморочили...
- Мне никто голову не морочил! Своим умом живу!
- Эге... А я, Хватан, Грай, Юржик, выходит, заемным?
- Ну... - смутился Ендрек.
- Д'... добро... Попытаюсь тебе пояснить, во что мы верим. Ты драку мою с лесником видал?
- Ну, видал...
- От начала до конца?
- Ну, от начала...
- Д'... да что ты "нукаешь"? Не на подводе едешь... Видел, так и говори.
- Видел. От начала до конца.
- Здоровей он меня? Тяжелее?
- Да... - протянул студиозус. не понимая, к чему клонит сотник.
- Кулаки, что кувалды, об шею жердину сломает и не поморщится. Так?
- Так.
- Скажи честно, верил, что я его побью?
- Нет, - тут уж Ендрек не кривил душой. Случись биться об заклад, а в Руттердахе среди студентов бытовало увлечение и петушиными боями, и бараньими стычками, и травлей псов, и даже схватки между самцами рыбы-колючки, он на Войцека не поставил бы.
- П'... правильно, что не верил. Я против него, что ты против меня. Так и Малые Прилужаны супротив Великих Прилужан - и войска реестрового м'... меньше, и города беднее, и храмы не такие прекрасные, земля, и та, не столь родющая. А чем я взял лесника? А ну, отвечай?
- Не знаю, пан сотник... Может выучкой воинской. Он ведь тот же кметь...
- Н'... нет, не выучкой. Если б я на саблях с ним рубился, тогда да, а так...
- Ну, тогда точно не знаю.
- Эх, пан студиозус, пан студиозус, - Меченный покачал головой. - Яростью я его взял.
- Яростью?
- Да. Не ослышался ты. Ра... растолковать, а?
- Растолкуй, пан сотник, - Ендрек принял из рук пана Шпары влажную тряпку.
- Добро. Слушай. Лесник с детства силушкой не обижен.
- Откуда ты это знаешь?
- Да насквозь я таких, как он, вижу.
- А-а...
- То-то... С детства, с отрочества он привык быть сильнее всех, главнее всех, лучше всех. А найдется кто смекалистее или ловчее, красивее или умнее - в нос. Разговор короткий. К зрелым годам он уже уверился в своей силе окончательно. Н'... нет соперника, равного по силе, да и быть не может. Самый-самый. А коль привык побеждать походя, лень в сердце завелась. Воля к победе запропала куда-то. А может, и не было ее никогда, а?
Ендрек в который раз пожал плечами.
- Не знаешь? И я не знаю... Добро. Довольно про лесника. Обо мне слушай. Я с малолетства привык за все бороться. Как кутенок в своре. Привык, что запросто в жизни ничего не дается. А значит, злость во мне поселилась. Погоди кривиться. Мы с тобой по разному злость понимаем. Она, прежде всего, не жестокость или кровожадность, а упрямство. В лепешку расшибись, а своего добейся. Во так, пан студиозус.
- А к чему все это ты, пан сотник...
- А вот к чему. Яростью - или злостью, зови как хочешь, - я его и одолел. Не кулаками, но духом, волей к победе. Он меня бьет, а я встаю. Другой бы пощады давно запросил, а я - в драку снова. Испугался лесник. Дрогнул.... Дрогнул и сломался.
Войцек перевел дыхание. После продолжил:
- Так и наши Малые Прилужаны. В нас ярость живет. За Великим Прилужанами, само собой, сила, богатство, власть. А у нас ярость. Ярость, выпестованная войнами с северными соседями - грозинчанами да зейцльбержцами. Она, как добрый клинок, огнем пожарищ закалялась, в кровавых реках остужалась. Не зря Витенеж, покойный король, из наших был. Теперь Великие Прилужаны отошли от войны последней, отъелись, отстроились. Еще бы! Столько лет прошло! И невдомек шляхте столичной, с какой это радости из глухой окраины князь на престол выговский взобрался. Взобрался и сидел там сорок лет с небольшим. А мы помним, почему за Витенежа и Посольская Изба и Сенат, не чинясь, выступили.
- Ну, это ж когда было... - нерешительно проговорил парень.
- То-то и оно, что давно. Забыли. Беспамятному-то удобнее жить. Ты к себе прислушайся - целое поколение, а то и два, выросло, что о войне и сказок слушать не хотят. Грозинчане - друзья, едва ли не братья... Зейцльберг - просвещенная страна, куда нам сиволапым. Так, пан студиозус, а?
- Не знаю...
- Не знаешь? Просто не хочешь знать. Так сподручнее. А ты умный человек. Вон образование в далеком Руттердахе получаешь - не шутка. Подумай и реши для себя сам - с кем ты. А тогда и поспорим... А может, и не придется спорить.
Меченный устало откинулся на ствол дуба. Закрыл глаза.
- Может, в палатку пойдешь, пан сотник? - осторожно поинтересовался Ендрек.
Сотник молча, не поднимая век, покачал головой.
Медикус собрал тряпки и направился к костру, шевеля губами. Будто разговор беззвучный вел. Отвечал ли он Войцеку Шпаре или сам с собой спорил? Кто ж его разберет? Чужая душа - потемки.

* * *

Несмотря на разгар лета - липень пошел на середину - ночью стало прохладно. В этом году небеса вообще не баловали. То гроза, то ветер, а в конце червня выпал град. Да такой, что не успевшему схорониться под дерево пану Стадзику Клямке ледышка разбила голову до крови. Ендреку пришлось зашивать рану. В первый раз в жизни медикус штопал человеческую плоть. В Руттердахе студиозусов как-то не баловали практическими занятиями. Все лекции, лекции, лекции...
Поэтому от волнения у Ендрека тряслись руки, чего не скажешь о пане Стадзике, который больше переживал о состриженной, чтоб добраться до раны, шевелюре. Но студиозус, используя тонкое шильце, найденное во вьюке Грая, и конский волос, справился, чем немало гордился.
Единственную пользу от похода Ендрек для себя увидел - приобретение практических навыков лечения. Как ран, так и простых болезней, вроде прихватившего троих мародеров - опять что-то стащили, проезжая через село, не иначе - расстройства живота. Страшного, с резями и кровавым поносом.
Тут уж Ендрек покуражился как хотел над бедными солдатами. Сперва накормил толченым древесным углем - для очистки кишок от мусора, потом долго поил настоем свежесорванных стеблей и листьев ежевики вперемешку со спорышем и лапчаткой. Мародеры кряхтели, изрыгали страшные богохульства и проклятия на голову навязчивого лекаря, но сам пан Войцек прикрикнул на них. Недовольство в тот же миг словно бабка отшептала. А когда через три дня и расстройство как рукой сняло, Ендрека зауважали. Стали то и дело подходить, обращаться кто с чирьем, кто с колотьем в боку. Так что медикус получил возможность опробовать на деле почти все полученные в академии знания.
Его даже хотели было освободить от караулов, хотя сторожить коней и лагерь по ночам ходили все, за исключением лишь сотника.
Но тут уж Ендрек сам воспротивился. Отказ от ночных бдений не входил в его планы. Ведь как ни притирался он к этим людям, а все-таки оставался чужим. Все они поддерживали малолужичанского князя - Януша Уховецкого. Свое же сердце, а заодно и душу, студиозус отдал родному князю Жигомонту г главному претенденту на королевский венец от Великих Прилужан. Прочие князья - из Заливанщина и морянского города Таращи в расчет никем не принимались. Все население королевство неуклонно разделялось на два лагеря. За Януша и за Жигомонта.
Пока отряд Войцека ехал по дорогам Малых Прилужан, останавливался заночевать в шинках и просто в селах, их окружали сторонники уховецкого князя. То здесь, то там слышались прибаутки, а то и откровенные насмешки, в сторону великолужичанского князя. Пана Шпару принимали за шляхтича с северных рубежей, едущего на Сейм, выбирать короля. Встречали и провожали весело, от всей души угощали на постое.
Воинство, по сравнению с выехавшим из Берестянской буцегарни, сильно поредело. От троих отобранных паном Войцеком бродяг - помоложе да поплечистее - пришлось избавиться. Уж очень оказались ленивыми и бестолковыми. Кто с детства подаянием жить привык, работать не будет. А на кой лед нужны нахлебники. Их, а равно как и избитого, потерявшего спесь лесника, вернули на попечение тюремных стражников. Пускай делают с ними, что хотят.
Теперь же кавалькада из семнадцати всадников вступила в центральные земли королевства. Великлужичане не очень-то радовались появлению вооруженных всадников из Малых Прилужан. Косились, отпускали шуточки нехорошего свойства. А когда душевный и доброжелательный пан Гредзик едва не сцепился с одним весельчаком из-под Резова, отпустившим едкую остроту по поводу недалекости княгини Уховецкой, которая и взаправду не отличалась великим умом, пан Войцек решил свернуть с наезженных большаков. Вот и пробирались они когда по заросшим лебедой окольными дорогами, а когда и по звериным тропам, по лесу.
Но Ендреку подобное было только на руку. Он дождался, что отряд приблизился в верховьям реки Елуча - отсюда до исконных Выговских земель рукой подать, - выждал, когда Хватан назначит его часовым - охранять лагерь ночью, и сбежал.
Сбежал, само собой, пешком, потому как пробираться к коновязи не рискнул. Да и, признаться, положа руку на сердце, хорошим наездником он так и не стал. Да еще заботься о том коне: корми, пои, на ночь стреноживай. Не проще ли на своих двоих?
Ендрек отшагал уже немало. Даже если стороживший с ним в паре Самося и заподозрит неладное, поднимет тревогу, догнать беглеца так запросто не выйдет. Попробуй еще разыскать следы в ночном лесу!
Чтобы наверняка запутать преследователей и избежать возможной погони, студиозус пошел не на юг, прямиком к Выгову, а на восход - к Елучу. На то был и дополнительный расчет - встретить плотогонов, прибиться к ним и добраться до города раньше Войцека. А там, Ендрек не сомневался, он найдет к кому обратиться и кому порассказать о затеваемых малолужичанами непотребствах. Иначе зачем бы стягивались к столице отряды вооруженных головорезов, купивших жизнь и свободу за беспрекословное подчинение командирам из реестровых?
Когда на небе появились Песочные Часы, Ендрек уже корил себя за то, что не озаботился захватить какую-нибудь теплую накидку. Хоть кунтуш драный...
Разгулялся ветерок. Погашенный стволами деревьев, он тем не менее чувствительно холодил, заставляя ежиться и потуже стягивать на груди легонькую тарататку. И что было не вспомнить вчерашний вечер - заходящее солнце окрасило длинные полосы облаков розовым и золотым, обещая прохладную, ветреную погоду.
Хорошо, хоть дождевых туч не нагнало. Луна светила беспрепятственно, озаряя прогалины и бросая серебряную пыльцу на кроны крепких, величественных вязов. Под ногами заметен каждый корень, каждая сухая ветка.
Вот и все!
Кончилась вынужденная, ненавистная служба.
Что может быть хуже, чем поступать против веления собственной совести?
Губы Ендрека невольно растянулись в улыбке, а в голове сама собой родилась строчка нового язвительного куплета:
- Порубежники, злобное племя...
Он задумался - с чем бы зарифмовать слово "племя"? Бремя? Стремя? Вымя? Тьфу, пропасть! Что в голову лещзет? Время? Да... Скорее всего нужно придумать что-то вроде:
- Тычут нос любопытный все время...
Да нет. Скорее, на бред похоже. И никуда Войцек нос не совал. И Хватан с Граем тоже... Лучше так:
- Вспять хотят... тра-та-та-та-та... время...
Что же вставить вместо "тра-та-та-та-та"? "Повернуть наше"? Как-то это "наше" убого звучит. Словно от нищеты вставлено. Не смог подходящего слова подобрать, вот и всунул что не попадя.
Стоп!
Парень застыл, прислушиваясь. Звук, который вырвал его из блаженного состояния поэтического творчества, был похож на смех. Кто это, интересно знать, смеется ночью в лесу.
Ендрек прислушался. Все рифмы из головы как корова языком слизала.
Тишина... Насколько это возможно в лесу. То есть доносятся шорохи, шепот листвы, скрип дерева, посвист ночной птицы...
Опять смех!
На этот раз ошибки быть не могло. Веселый, заливистый хохот. Похоже, веселится женщина или девушка. Голос низкий, с хорошо различимой хрипотцой, но все же мужчине принадлежать никак не может.
Неужели местные селянки гуляние в лесу устроили?
Будучи до мозга костей городским жителем, Ендрек и помыслить не мог, чтоб женщины бродили ночью в чащобе, вдалеке от жилья. Но, может быть, неподалеку село или застянок?
Заинтригованный студиозус осторожно пошел вперед. Встретиться с местными жителями, конечно, необходимо, но важно еще не спугнуть ночных хохотуний. А не то хорош же он будет! Вместо дружеских отношений и помощи заработает жердиной по спине. В лучшем случае... В худшем могут и в Елуче утопить, приняв за грабителя или, того хуже, прислужника малолужичанского князя.
Ощутимо потянуло холодом и сыростью. Ендрек догадался, что неподалеку река. Елуч, с уверенностью можно заявить. Все равно в округе другой реки нет и быть не может.
А что это сверкает впереди?
Поляна! Вернее, широкая прогалина на самом берегу. Вязы и ясени отступили от воды, словно вежливые парубки от места купания девок. Только две ивы - старые, раскидистые деревья полоскали долгие косы в быстрых водах реки. А на ветвях...
Ледяной пот выступил меж лопаток медикуса.
На первый взгляд можно было подумать, что это и вправду девка из ближнего застянка решила позабавиться, забыв о стыде и девичьей чести. Она полулежала, вытянувшись вдоль ветки, оттопыренной над черной, отражавшей звездное небо, гладью. Длинные рыжие, спутанные, как мочало, волосы закрывали плечи и половину спины. Босая нога играла с волной. Взмах - разлетелись сверкающие капельки. Снова взмах...
Вот только девка эта была на глазок повыше и пошире многих мужчин из отряда пана Войцека. Разве что изгнанный с позором лесник мог бы сравниться нею шириной плеч и рельефностью играющих вдоль крепкого бедра мускулов.
Водяница!
Тьфу ты, нечисть поганая!
Рука самопроизвольно потянулась сотворить знамение Господнее.
Заодно припомнились сказки и поучения бывалых людей, что с водяницей на узкой дорожке лучше не встречаться - защекочет, а то и под воду утащит.
Подобной нечистью изобиловали не только старицы и речные заводи Луги, Стрыпы, Елуча, Здвижа, но и леса - там жили лешаки и лешачихи, поля - населенные полуденницами и полевиками, даже горы - их обитатели отличались особо злобным нравом, даже устраивали набеги на людские поселения, утаскивая с собой все живое, что подвернется под волосатые загребущие руки, а потом пожирая добычу в укромных пещерах. Угорский король Лупул одно время едва ли не войну вел с горными великанами.
Вот уж влип, так влип...
Ендрек постарался припомнить советы опытных охотников и лесников, как себя нужно вести и что делать ради спасения собственной жизни, оказавшись с глазу на глаз в лесной чаще с волосатым чудовищем.
Знамение сотворить... Это понятно, это само собой. Против любой нечисти первейшее средство. Правда, Ендрек со скептицизмом, присущим просвещенному студиозусу Руттердахской академии - гордости всего образованного мира сомневался, что водяницам о чудесных свойствах Господнего знака что-либо известно.
Еще советовали окликнуть встреченного лохмача-лешака или его бабу, поздороваться в голос. Говорят, они звуков человеческого голоса не любят. Убегают в чащу.
А можно еще, глядя водянице в глаза отступать, пятясь по своим следам, пока она не скроется из виду.
Поразмыслив, медикус нашел последнее средство самым приемлемым.
Затаив дыхание, чтобы не приведи Господь, не выдать себя, он сделал шаг назад...
И тут же уперся спиной во что-то живое, теплое. В нос ударил резкий запах. Так пахнет цепной кобель, ежели его с мороза в дом запустить, в тепло. Под несмело протянутой ладонью оказалась жесткая, колючая шерсть.
От ужаса парень оцепенел, не зная как быть дальше.
"Поймали! Точно защекочут..."
Он боялся пошевелиться, боялся оглянуться, боялся издать хоть звук.
Водяница, болтавшая ногой в воде, запрокинула голову и захохотала. Громко и, как показалось Ендреку, злорадно.
На мгновение он различил ее круглое лицо (или морду, как будет правильнее называть?), заросшее рыжеватой шерстью, узкие глазки-щелочки и проваленную переносицу, а потом весь белый свет для него сошелся на длинных, влажно поблескивающих клыках, не уступающих волчьим.
Что там еще говорилось в сказках?
Не людоеды ли они?
В это время сильные пальцы толкнули его в спину.
Парень, стремясь сохранить равновесие, сделал несколько быстрых шагов, но все же не удержался и упал на четвереньки.
- Отпустите... - проблеял он жалобно и слабо.
В ответ сзади раздался громкий хохот, потом невнятное "гугуканье", живо напомнившее пословицу: "Леший нем, но голосист". Первому голосу ответил второй.
Да сколько же их тут?..
С громким плеском, не таясь, рыжая водяница прыгнула в воду, вынырнула и в два гребка достигла к берега.
Чьи-то руки, зажмурившему глаза от страха медикусу было все равно чьи, дернули Ендрека за штаны.
Он вспомнил продолжение сказок о лешаках и водяницах: раздевают, дерут одежду в клочья, а неосторожного путника щекочут, пока он не помрет.
Заорав во весь голос студиозус рванулся прочь.
Бежать!
Бежать как можно быстрее и дальше!
Как бы не так...
Его настигли играючи. Обросшая черной шерстью рука схватила за плечо, опрокинула, словно человек и не весил ничего.
- Гу! Гу-гу!!! Гы-ы-ы-ы... - урчала подоспевшая рыжая. Струйки воды сбегали по прядям ее волос.
Ендреку бросились в глаза длинные, обвислые, облепленные мокрой шерстью, груди свисающие едва ли не до колен
"Mamma pendula", - машинально отметил проснувшийся в глубине сознания прилежный ученик и пытливый иследователь.
А потом все слилось в сплошном кошмаре.
С треском отлетел, лопаясь по шву, рукав добротной тарататки. Ладно! Не до жиру, быть бы живу! Спасемся, новую добудем!
Ендрек сопротивлялся с отчаяньем загнанной в угол крысы.
Проку было примерно столько же.
Рубаху разорвали по живому, ночная прохлада липкими пальцами пробежалась по разгоряченному борьбой телу, а потом на ее месте парень ощутил втыкающиеся под ребра пальцы водяниц.
- Спаси, Господи!!! - истошно завизжал студиозус.
А в ответ услыхал все то же довольное "гугуканье".
Сильные пальцы, с твердыми, счастье еще, что не острыми, когтями щекотали, тискали, щипали его.
Несчастный отбивался, как мог. Кулаками, пятками, дрыгал головой, кричал, что было мочи.
Бесполезно.
Сколько водяниц набросилось на него одновременно, Ендрек не знал. Да и знать не хотел. Иногда казалось, что по его телу блуждает десяток рук, а иногда - полсотни.
Вскоре сил сопротивляться уже не оставалось.
Ендрек, в конец обмякнув, вяло отбрыкивался, почти не поднимая рук. Только в судорожных спазмах дергались ребра и живот.
Еще в начале пытки, когда способность связно мыслить не оставила его, студиозус пытался притвориться мертвым. Думал - потеряют интерес и отстанут. Как бы не так! Противные твари словно имели определенную цель - замучить человека насмерть.
Если так, то их замысел вполне мог увенчаться успехом...
Посторонних звуков, отличных от хихиканья и хриплых "гу-гу", Ендрек сперва не расслышал. А потом одна из водяниц заверещала, как пришибленная сапогом собачонка, высоко подпрыгнула и рухнула, придавив человека немалым весом.
Студиозус задохнулся, оттолкнул проклятую руками и почувствовал на ладони влагу.
Вслед за этим до его слуха донесся крик:
- Бей-убивай! Во имя Господа!!!
Заржал конь.
Щелкнул арбалет. К нему присоединились еще парочка.
Водяницы молча, двумя - все-таки трое их было, не больше, - стремительными тенями рванулись к темнеющему неподалеку краю леса. Третья лежала, придавив Ендрека поперек туловища, неподвижная и безжизненная...
- Бей-убивай!!
Наискось через поляну пронеслись силуэты нескольких всадников. Темные тени. Только холодно поблескивали, отражая лунные лучи, занесенные над головами сабли.
- Благодарю тебя, Господи! - одними губами - сорванное горло отказывалось служить - воззвал Ендрек, воздев очи к звездному небу.
Внезапно к запаху псины от мертвой водяницы примешался пряный аромат конского пота.
Студиозус выпучил глаза.
Нависший над ним всадник отличался тонкими чертами лица, носил элегантно подкрученные темные усики, шапку с павлиньим пером и оторочкой из меха седого бобра.
Но удивительнее всего было шитье из серебряного шнура на груди щегольского жупана. Такие вензеля любили накручивать только шляхтичи из Грозинецкого княжества.
"Грозинчане? Откуда здесь?" - успел подумать Ендрек, проваливаясь в черный колодец забытья.


Глава четвертая,
из которой читатель узнает, что порубежники своих в беде не бросают, а также о том, что некие магические эксперименции могут представлять значительно большую опасность, чем на первый взгляд кажется.

Солнечные зайчики пестрили палую листву, словно шкуру диковинного южного зверя пардуса - герба Великих Прилужан, метались по ней, как стая обезумевших во время лесного пожара белок.
Войцек Шпара неспешно озирался по сторонам, готовый в любой миг выхватить саблю и во главе отряда отбиваться от неведомого врага. Рядом с ним пан Юржик и Хватан держали наизготовку снаряженные арбалеты. А ну как высунется кто из подлеска?
Чуть позади и сбоку ехали Даник-Заяц, Самося и Шилодзюб. Серьезные, сосредоточенные. К ним пристроился насмерть перепуганный Миролад.
Дальше шла четверка, возглавляемая паном Стадзиком Клямкой. Шляхтич подергивал себя за ус и сердито зыркал на беспечно откинувшегося в седле Глазика. Замыкала колонну, двигаясь в охранении, четверка пана Гредзика Цвика. Он, в отличие от других, не сильно-то волновался - да и не в его привычках было вообще волноваться по каждому пустяку - и негромко болтал о чем-то с Пиндюром и Издором.
Самося вел в поводу коня Грая. Сам порубежник, хоть и шел пешком, далеко опередил всех, выискивая на земле и на кустарнике следы беглеца.
- Ушел гад, дрын мне в коленку, - задумчиво проговорил Хватан. - Как был из жигомонтовцев, так и остался.
- Не нуди, - лениво отозвался пан Юржик Бутля. Сдвинул шапку на затылок и рукавом протер вспотевшие залысины. - Ендрек парень не поганый. Заблудший.
- Во-во, ото ж он и надумал в конец заблудиться. В усмерть...
- Злой ты, - укоризненно покачал головой шляхтич, - недобрый.
- Само собой. Мы ж все злые малолужичане. Куда ни плюнь в разбойника попадешь. А тут, в Великих Прилужанах, все белые и пушистые. Кому ж над нами панствовать, как не им?
- Вот, завел, - вздохнул Юржик. - Меня воспитывать не надо. Я сам с усами, - он расправил пальцем рыжеватые, топорщащиеся щеточкой усы. - А мальчишке с рождения песню пели, как их кровососы-северяне обирают. Будто мы виноваты, что железные рудники у нас, серебряные копи у нас, горюч-камень и тот у нас - нагибайся и собирай. А у них мед, пшеница да лен. Да конопля еще...
- Вот и нехай сплели бы себе из конопельки то, что полагается, - скривился Хватан. - Так нет, им нас жизни учить надо, дрын мне в коленку!
- Я ж и говорю, злой ты. Никакого сострадания, - пану Бутле, похоже, доставляло немало удовольствия наблюдать краснеющего и сопящего носом молодого порубежника. Вот и доводил его язвительными замечаниями.
- А ну тихо вы, о-о-оба! - неожиданно вскинул руку с плетью пан Войцек. - Гл'... гляньте, Грай чего-то машет.
Верно.
Грай, вырисовываясь темным абрисом на фоне светлой прогалины махал, сдернутой с головы шапкой.
- Зовет или... - прищурился Хватан.
- Ага, - посмотрел на него, словно на горячечного, Юржик, - была бы беда какая, он так махал бы?
- Тихо, сказал! - оборвал их препирательства сотник, обернулся назад. - Гредзик, Стадзик! Прикрывайте!
Один и второй шляхтич кивнули. Мол, поняли, сделаем.
Войцек легко подтолкнул вороного шенкелями и поравнялся с Граем.
- Что?
Следопыт указал на поляну. Здесь строй лесных великанов отступал от излучины неширокого речного потока - в верховьях Елуч не отличался мощью. Над берегом стояли три старые ивы. Две рядышком, а одна - чуть поодаль. Она наклонилась над темной водой, далеко протянув крепкие сучья.
Посреди поляны трава полегла, словно по ней каталось стадо играющих зубров.
- Я погляжу? - поднял голову Грай.
- Давай.
Порубежник, осторожно ступая, прошел по кругу - по-над лесом к реке, а потом - от самой опушки к середине поляны. На ходу он нагибался, внимательно разглядывал примятую траву и землю.
- Что там? - проявлять нетерпение было вообще-то не в обычае пана Шпары, но в этот раз привычки начинали ему изменять.
- Следы. Здоровенные.
- Люди?
- Нет. Похоже, не люди. Вернее и людские есть, - Грай почесал затылок, сдвигая шапку на брови. - Щас погляжу...
Он присел на корточки, потрогал землю в одном, затем в другом месте. Растер комочек грязи между пальцами, понюхал их.
- Кровь!- и поспешил успокоить товарищей. - Не человечья.
Грай снова почесал затылок. Выпрямился.
- Сдается мне, пан сотник, водяницы тута побывали.
- Дрын мне в коленку! Водяницы!!! - восхитился Хватан. - Хоть бы глазком...
- Сиди уже... - осадил его пан Юржик. - Один уже посмотрел.
- Да? Они его что, того? - вообще-то молодого порубежника напугать было нелегко, но тут его голос осип от волнения.
- Да не каркай ты! - пан Юржик повел коня ближе к Войцеку.
- Молчите оба, трепачи, - буркнул без особого, впрочем, запала Шпара и обратился к следопыту. - Почем знаешь, что водяницы?
- Дык, следы. Босые. На человечьи схожи, да в длину почти три пяди. Да в ширину без пальца пядь.
- Самому надо п'... поглядеть, - Меченный бросил повод на руки Хватану, спрыгнул.
- Гляди, пан сотник, - Грай показал пальцем на едва приметный отпечаток. - Живых-то я их не видал никогда... Кто с живой водяницей зустренется, до рассвета не доживет. Защекочет.
- Да? А почем знаешь, что не лешачиха, а водяница?
- Дык, вода вот она. Они друг друга не терпят - грызутся. Водяные с лесовыми. Лесовые с полевыми... Дикие твари. От скота ушли, к человеку не пришли. Наказал их Господь, вот и маются...
- Д'... добро. Верю. Что еще видно? Кровь откуда?
- Дык, люди еще были. С дюжину, не меньше. На конях.
- Да? А студиозус-то где?
Грай пожал плечами:
- Наверняка только Господь знает, поди... Я так думаю - шел наш Ендрек, да на чудищ нарвался. У водяниц расправа короткая. Защекотать путника одинокого и вся недолга. Я в малолетстве много сказок слыхивал. А там не говорилось, что кто-то опосля их щекотки выжил. С водяным или лешим проще. От них откупиться можно - краюху хлеба или старые порты отдашь, он и отступится. А с бабьим семенем... - он махнул рукой. - И, похоже, быть бы медикусу мертвее мертвого, дык, подмога подоспела. Одну убили... Две... Да, две, в реку ушли. Их не достали. Ну, разве что из самострелов подранили. А Ендрека, стало быть, забрали с собой.
- Что за люди?
Грай вздохнул:
- Дык, разрази меня гром, коли я чего-то понимаю. Три дня езды неспешной до Выгова, а подковы вроде как грозинчан.
- Что?!
- Дык, за что купил, за то продаю. Я своим глазам верить привык. И следы грозинчанской подковы от любой иной отличу.
Войцек посуровел. Задумался, нахмурив брови так, что между ними пролегла глубокая складка. Дернул себя по старой привычке за ус.
- Хватан!
- Тута я!
- Гони к Хмызу. Пускай тихонько с подводой по нашему следу едет. А мы, значится, пойдем посмотрим, что это за гости в Прилужаны пожаловали. Мы хоть и с севера, манерам благородным не обучены, а врага от друга отличить сумеем. А?
- Так точно! - Хватан кивнул, развернул коня и рысью помчал обратно по следу.
Остальные принялись деловито проверять оружие. Хотя оно у каждого было в порядке - не на пир же к великому гетману собрались.

* * *

Пан Адолик Шэрань, богатый, но не слишком родовитый магнат, чей замок лежал неподалеку от застянка Хлевичи, на половину поприща ближе к переправе через Елуч, у которой вырос маленький пока еще торговый городок Вязы, сильно волновался и поэтому потел. Конечно, он и раньше давал себе отчет, что ввязавшись в большую политику, рискует остаться без головы. Покойный король Витенеж не очень-то жаловал шляхту, презрительно относящуюся с северной провинции королевства. А таких в последние годы развелось немало. Считающие себя более образованными, грамотными. да чего греха таить, и родовитыми шляхтичи Великих Прилужан, а в особенности окрестностей Выгова - богатого и красивого города, не имеющего, пожалуй, равных, во всем известном мире, относились с изрядной долей презрения к выскочкам из Малых Прилужан. Держали их за мужланов и солдафонов, пропахших пылью, потом и прогорклым маслом, которым часто смазывали кольчуги, уберегая их от ржавчины. А лезло выскочек-северян в столицу ой как много!.. Ко двору и в армию - в гусарские и драгунские полки, - в торговлю, здесь они были куда более ухватистей урожденных великолужичан, и в церковь - Богумил Годзелка охотно принимал земляков в Духовную семинарию Выгова.
К слову сказать, если навешивать ярлык выскочек и наглецов на малолужичан, так начинать нужно было с короля Витенежа. Его величество некогда был польным гетманом Уховецка и снискал славу и почет еще в годы войны с Зейцльбергом и Грозинецким княжеством, называемой историками Северной войной. Ее он прошел, начиная с урядника гусарской хоругви, а закончил наместником. После войны какое-то время успешно разрешал порубежные конфликты, продолжавшиеся с неизбежностью зимних холодов и осенних дождей. Выбился в гетманы. После смерти короля Доброгнева - как же давно это было - Витенеж решил потягаться за корону с князьями Великих Прилужан, Заливанщина, Тернова и Хорова. И, ко всеобщему удивлению, победил на элекции с большим отрывом, несмотря на молодость. Может, в молодости Витенежа и крылась разгадка его успеха? Не исключено, что князья, магнаты и церковники рассчитывали руководить волей "зеленого" государя, а потому и проголосовали за него, а не за иного, более опытного и уверенного в себе. Если так, то электоров ждало жестокое разочарование. Витенеж не позволил командовать собой ни единого дня. С того мига, как архиерей Выговский собственноручно возложил золотой обод короны, увенчанный пятью заостренными зубцами, на голову самого молодого польного гетмана в истории королевства, и до самой смерти.
Теперь годы правления Витенежа оценивались и шляхтой, и мещанами, и кметями по разному. В Великих Прилужанах утвердилось мнение, что были это годы "темные", изобилующие поборами, оскорблениями шляхетской чести и утеснением свобод благородного сословия, в Малых Прилужанах и Хорове они вспоминались, как справедливые времена, когда в полковники мог попасть любой храбрый и разумный воин, а не только уроженец Выгова и окрестных земель. В Тернове, Тараще и Бехах, далеких от политических игрищ, людям было все равно.
Адолик Шэрань считал своего отца несправедливо обиженным королем Витенежем. Претендовал разбогатевший на торговле коноплей и льном шляхтич на княжеский титул, да не обломилось. Или донесли его величеству, что не всегда пан Шэрань бывает честным с покупателями, может и с гнильцой товар подсунуть? Да нет, вряд ли. Купцы из мещан помалкивали - один попытался варежку открыть, так за десяток сребреников ему глотку заткнули каленым железом. Ишь чего удумал - против шляхты идти. А с торговцами благородных кровей, способными силе силу противопоставить, батюшка пана Адолика ничего против чести идущего не предпринимал.
В придачу к отцовскому наследству пан Шэрань получил и нелюбовь к Витенежу и его окружению. А более всего из придворных, к пану Зджиславу Кфару, подскарбию, митрополиту Богумилу Годзелке и гетманам малолужичанским - Чеславу да Автуху - и князю Янушу Уховецкому. Но, если при жизни короля злоумышлять или даже, упаси Господь, обмолвиться недобрым словом в кругу знакомцев не смел. Да что там знакомцев-незнакомцев! Даже в обществе родной подушки пан Адолик Шэрань язык не распускал. Хотя всячески показывал свое расположение пану Жигомонту Скуле, великому гетману Великих Прилужан, который до недавнего времени возглавлял в Сенате партию, яростно противостоящую решениям правящей верхушки королевства. Постепенно у них завязалось что-то похожее на дружбу. Родовитый пан Жигомонт и пан Адолик - мешок с серебром. Пару раз в приватной беседе великий гетман высказал сожаление, что такой богатый и преданный родине шляхтич, как пан Шэрань, до сих пор не обзавелся княжьей короной. Хотя бы о двух зубцах. И магнат намотал слова Жигомонта на свой реденький рыжеватый ус.
Наконец-то чаяния противников Витенежа свершились - его величество приказал долго жить. После панихиды по нем в девятиглавом соборе Святого Анджига Страстоприимеца - главном храме Выгова - власть малолужичанской партии сильно покачнулась. Нет, и Зджислав Куфар, и преподобный пан Годзелка, и Януш с Чеславом и Автухом, по-прежнему решали главные вопросы королевства, но заседания Сената все чаще и чаще затягивались из-за долгих бесплодных споров, обсуждений, необходимости убеждать несогласных магнатов и князей.
А тем временем во всех уголках объединенного королевства шли семики, выбирались паны, достойные представить разные края и веси в Посольской избе. Избранные шляхтичи ехали к Выгову и - не шатко, не валко - к началу серпня должны были поспеть все. А там и начнется самое важное, самое главное. То, что решит судьбы как отдельных людей королевства, так и самого государства, определит на долгие годы вперед - радоваться ли, слезы лить ли...
По Выгову ходили слухи, что малолужичане готовятся к элекции по-своему. Подкупают шляхту в тех краях, где влияние князя Януша, главного претендента на престол и корону, не стол велико, как в Уховецке и прилегающих землях, готовят отряды наемников - бандитов и разбойников без чести и совести - с тем, чтобы запугивать тех, кого не удастся подкупить, а если пойдет что-то наперекосяк, то и силой взять власть в свои руки. Слухи эти ой как не нравились честным выговчанам, да и всем жителям Великих Прилужан тоже. Это же надо! За дураков нас держать, за скот тягловый, что поселяне попросту быдлом именуют. Это волам скажешь: "Цоб, цабэ!", они тебе и тянут воз с поклажей куда надо. А мы - не быдло! Мы все же люди! Со своей волей, разумом, чаяниями.
Поэтому лучшие люди королевства, к коим и Адолик Шэрань себя причислял, решили бороться за свой выбор. Против лжи, обмана и разбойничьих законов. Они даже девиз себе придумали, который то и дело выкрикивали на рыночных площадях или на заседании Сената: "Нам нет числа, сломим силы зла!"
Многие выступали против ущемляющего шляхетские вольности закона - Контрамации. Они, и пан Шэрань в том числе, считали, что человек благородного сословия сам должен выбирать - следует ему заниматься магическими искусствами или нет.
- Пан Адолик, ты не заснул часом? - громкий голос вытолкнул магната из состояния глубокой задумчивости.
И правда, что это он? Замер у комода, положив обе руки на резную крышку, и стоит, упираясь отсутствующим взглядом в потемневший от времени гобелен. Глупое поведение. А со стороны-то как по-дурацки выглядит!
А с его гостями лучше держать ухо востро и дурака из себя не строить.
- Задумался, твоя милость, - с обескураживающей, чуть растерянной, чуть виноватой улыбкой отозвался пан Шэрань. - Как есть задумался... Столько всего в голову лезет... - Он развел руками и снова улыбнулся.
- Задумался? - левая бровь грозинецкого князя Зьмитрока поползла вверх. - И есть о чем? А главное, чем? - добавил грозинчанин вполголоса. Думал, Адолик не расслышит. Но он всегда отличался хорошим слухом. Ничего. придет время и грозинчан взашей выгоним. Сейчас они просто нужны партии Жигомонта. без поддержки сильного и влиятельного княжества с хэврой князя Януша не совладать.
Адолик поднял глаза. Зьмитрок смотрел на него насмешливо. Тоненькие черные усы топорщились, как у сытого кота. Так и захотелось схватить за шкирку и выбросить вон.
-Да вот размышляю, - вместо этого сказал пан шэрань, - не пора ли приступать к задуманному.
- Может, и пора, - Зьмитрок сбил щелчком ногтя несуществующую пылинку с расшитого серебряным шнуром жупана. Повернулся к спутнику. - Не пора ли, а, Мржек?
Чародей, а прибывший вчера под утро с грозинецким князем высокий широкоплечий шляхтич с волевым подбородком, украшенным ровной тонкой бородой, и густыми черными бровями был именно чародеем, хмыкнул и приосанился. Пану Адолику он не полюбился с первого мига их встречи. Сам Шэрань, хоть и причислял себя к шляхте, с саблей знался постольку поскольку. На дуэлях не рубился, в войнах не участвовал и не убил в своей жизни ни одного человека, всегда справедливо полагая, что едва ли не более жестко довести врага до сумы, чем кромсать его тело сталью. Разорившийся унижен, а убитого могут сделать героем в досужих пересудах. Мржек Сякера походил на кровожадного зверя. Повадкой, речью, выражением серых холодных глаз. Адолика он откровенно презирал и даже брезговал находиться с хозяином в одной комнате. Не говоря уж о том, чтобы удостоить ответом.
- А он не боится нарушить свою Контрамацию? - кивнул он на пана Шэраня. - Воспитали тут лужичан Витенеж со святошей Богумилом, ничего не скажешь. Глянь, пан Зьмитрок, как он от меня пятится. Ровно жабу разглядел в крынке.
Магнат гордо отвернулся, не проронив ни слова. Не хватало еще пререкаться. С кем? С изгнанным с отчих земель, лишенным наследства чародеем? Да при вельможных гостях.
Кроме Зьмитрока усадьбу Адолика почтил присутствием видный князь из Терновских земель - пан Юстын Далонь. Присутствие одного из наиболее верных и влиятельных сподвижников великого гетмана Жигомонта смиряло пана Шэраня с необходимостью терпеть и Зьмитрока, временного союзника, но врага, по въевшемуся в плоть и кровь каждого лужичанина убеждению, и Мржека, зловещего колдуна, нарушителя одного из основополагающих законов королевства.
Легок на помине пан Юстын.
Не успел пан Адолик подумать о нем, как дверь отворилась и на пороге возник улыбающийся, по всегдашнему обыкновению приветливый и открытый, Далонь.
- Доброго здоровья, панове, - терновский князь раскланялся, по особому искренне прикладывая ладонь к сердцу. - Вижу, вы уже собрались. Готовы?
- Все, что требуется с моей стороны, готово, - легко кивнул в ответ Мржек. - Круг, гексаграмма, амулеты. Думаю, время я тоже высчитал верно. Утренняя звезда в Косаре, Синий глаз - во Всаднике. Да к тому же полнолуние. Самое время для темных и ужасных ритуалов, - чародей повернулся к пану Адолику и скорчил страшную гримасу.
Зьмитрок звонко захохотал, хлопая левой ладонью о правую - жест, подхваченный грозинецким князем в высокоученом и блистательном Руттердахе. Из-под черных усов сверкнули белые, ровные зубы - у панночек этот богатый красавец должен был иметь ошеломительный успех.
Пан Шэрань надулся, как мышь на крупу. Шмыгнул носом, соображая - не поря ли обидеться взаправду? По настоящему. Со скандалом и хорошей дракой.
- Эх, панове, панове, - укоризненно покачал головой пан Юстын. - Разве ж так можно? Одно дело делаем. Должны как братья друг за дружку стоять... А вы?
- Да брось, пан Юстын, - беспечно откликнулся Зьмитрок. - Что мы ему сделали? Ну, пошутим разок, другой. Кому ж от того плохо? А пан Шэрань и сам виноват. Мы не навязывались в его замок. Паны Абабиць и Сцизор тоже предлагали...
- Мне, должен заметить, вообще проще работалось бы у твоей милости дома, - прогудел Мржек. - И тебе, поверь, легче пришлось бы. Дома, говорят, стены помогают. И не зря говорят, должен заметить.
Пан Адолик, поразмыслив, решил, что дело нужно улаживать миром. Во-первых, слишком многое поставлено на кон и потерять удачу из-за глупой гордости по меньшей мере опрометчиво. Во-вторых, если миром не получится или не захочется, то нужно переходить к решительным действиям, но тут надежды у него никакой - кому хочется быть зарубленным ил пристукнутым молнией? Улыбнулся как можно шире:
- Не берите в голову, панове. Все вы мои гости и каждому я рад, как брату. А всем вместе, так втрое. Рад и благодарен, что почтили мое скромный кров сиятельным присутствием.
Он приложил обе ладони к груди и раскланялся настолько грациозно, как только сумел.
Зьмитрок и Юстын обменялись одобрительными улыбками. Молодец, мол, магнат. Хоть и мямля, и тряпка, а за дело Золотого Пардуса - именно так, по гербу Великих Прилужан, называли свой заговор сторонники Жигомонта - горой. И готов поступиться мелкими обидами, если видит в них угрозу Золотому Пардусу.
Мржек разочарованно поджал губы. Он уже больше месяца, как въехал в свите Зьмитрока в земли Прилужанского королевства. Под покровительством грозинецкого князя опальный чародей мог не опасаться наказания, даже если бы его и опознал кто. Януш еще мог бы настоять на аресте человека из окружения Зьмитрока, но он в столицу пока не прибыл. Польный гетман Чеслав не обладал таким влиянием на Сенат и Жигомонта, а последнему, по большому счету, было наплевать на чародея. Ведь не в Великих Прилужанах жег Мржек застянки и села, а в Малых. А чародей, сперва наслаждался свободой и возможностью безбоязненно задирать лужичанских шляхтичей, а потом стал тосковать. Ведь за липень еще не убил никого и весьма тем тяготился.
- Успокойся, пан Мржек, - нахмурился Зьмитрок. словно читая мысли колдуна. - Экий ты злопамятный.
Чародей дернул щекой. Хотел ответить резко, но сдержался.
- Я спокоен, твоя милость.
- Вот и славно. Не грусти, пан Сякера. Хочешь янушевым прихвостням хвост прикрутить? Прикрутишь. Но после элекции.
Мржек решительно вздернул подбородок, отвердев плечами.
- Я пойду?
- Ну, не обижайся, пан Мржек, - мягким голосом проговорил пан Юстын. - Мы помним и ценим твои заслуги перед Золотым Пардусом. Новый король тебя не обидит. Все твои враги получат по заслугам...
- Я пойду, - с нажимом повторил Мржек. - Последние приготовления, твоя милость.
- Иди, - кивнул Зьмитрок.
- Да, твоя милость, едва не забыл. Пусть ведут того студиозуса. И тебе, - он повернулся с легким поклоном к Далоню, - следует уже приготовиться.
- Ты прав, пан Мржек, - легко согласился терновский князь. - Иди. Я скоро буду.
А когда дверь за Мржеком закрылась, добавил, сокрушенно покачав головой:
- Страшный человек, пан Зьмитрок. Страшный. Он же убийца...
- Я знаю, - грозинчанин подкрутил ус. - За то и люблю его.
- Ну разве так можно, - Далонь покачал головой. - Мы же на почти что святое дело собрались, а тут...
- Да я с нечистым лешаком готов договор заключить, чтоб только Малые Прилужаны на колени поставить, - Зьмитрок порывисто прошагал по комнате, развернулся на каблуках. - Всяк сверчок знай свой шесток! А для князей уховецких, похоже, все королевство шестком становится. У Мржека большая обида и на Витенежа покойного, и на Януша с Автухом и Чеславом, ныне здравствующих. Он нам поможет.
- Да, да, - Юстын кивнул, соглашаясь. - И все же... - Плечи терновского князя под ярко-малиновым кунтушом передернулись, вздрогнули и опали устало.
- Боязно, пан Юстын? - Зьмитрок улыбался как ни в чем не бывало.
- А то? Боязно. А выхода-то нет иного.
- Я знаю.
- Если элекция начнет против нас выворачиваться, что делать?..
- Да знаю я, пан Юстын.
- Погоди, не перебивая, пан Зьмитрок, - пан Далонь сел на низкую банкетку, встал, снова сел, рассеяно потер кончик носа. - Я знаю, что ты знаешь. И я все знаю, а выговориться мне надо. Не перебивай. прошу тебя. Ведь это я на эксперименцию согласился.
- Говори, говори...
- Мы ж вместе решали - коль с Янушем преподобный Годзелка будет, а с ним сила Господня, так ведь они еще наверняка реестровых чародеев притащат, нам тоже иметь своего чародея. Да такого, о котором никто и не догадается.
Зьмитрок, прикрыв улыбку ладонью, наблюдал за ним. Пан Юстын - преданный Золотому Пардусу шляхтич. Верный до гроба и даже, чего греха таить, до утраты загробного блаженства. Но слишком мягкий, доверчивый и недалекий. Грозинчанин предпочитал иных друзей и иных врагов. Сильных, жестоких, безжалостных. Циничных и бессовестных. И пускай святоши считают эти прозвища позорными и недостойными благородного шляхтича, на самом деле только люди, щедро наделенные подобными качествами, правят миром. Повелевают более слабыми и нерешительными. Зьмитрок сам был таким. Нашедший убежище от преследующего закона в Грозинецком княжестве чародей Мржек Сякера тоже.
Именно Мржеку принадлежала первоначальная идея, что любого человека можно сделать волшебником. Нужно лишь провести необходимый ритуал в нужное время в нужном месте. Он сам разработал последовательность магических пассов и составил необходимый набор талисманов. Путем множества ошибочных исследований нашел единственно верную форму гексаграммы. Даже, как он утверждал, провел несколько эксперименций над отловленными на левом берегу Луги кметями. Они действительно начинали ощущать магические эманации и после непродолжительного обучения могли добиваться простейших результатов при помощи колдовства - нагревать воду в кружке или, напротив, остужать пиво, "выщелкивать" искры ногтем большого пальца, гасить свечу взглядом и тому подобную ерунду. Само собой, наделенных чудесными способностями пленников уничтожали. Это Мржеку только в радость.
А теперь открытие колдуна-изгнанника решили использовать на благо дела Золотого Пардуса. Одержимый идеей победы над малолужичанскими казнокрадами и мздоимцами Юстын Далонь сам вызвался для эксперименции. Рассчитывал ли он на какую-либо выгоду? Зьмитрок того не знал, и никто не знал, но скорее всего - нет. Слишком уж пан Юстын негодовал по поводу ущемления шляхетских вольностей и свобод городских мещан. Сыграть это у него вряд ли хватило бы лицедейского таланта. Так что он скоре всего абсолютно искренен.
Вдруг мысли Зьмитрока сами собой, словно напуганный степным пожаром косяк диких коней, рванулись в другую сторону. И попробуй-ка, задержи! Юстын мягок, хорошо поддается влиянию, честен перед соратниками и открыт, как след красного зверя после первой пороши. Жигомонт суров, крепок телом и духом, себе на уме. Одно-то достоинство в нем и есть - любим великий гетман выговской шляхтой. Да и не только шляхтой - селянами, купцами, мещанами, ремесленниками. Такому пальца в рот не клади - откусит и не подавится. Юстын - другое дело. Запрягай и катайся...
Малосвязная болтовня пана Далоня как-то сразу отдалилась, ощущалась краем сознания, словно шум дождя за окном, но не отбирала внимания.
Давеча в Выгов прибыла пани Хележка Скивица - наследница древнего рода, умудрявшегося сотни лет успешно лавировать между разными партиями и королями. С князем Зьмитроком ее связывала давнишние теплые отношения - чуть-чуть больше, чем дружба, и чуть-чуть меньше, чем любовь. Последние годы пани Хележка оказывала незначительные услуги деликатного свойства ближайшим сподвижником короля Витенежа: подскарбию Зджиславу Куфарю и малолужичанским гетманам. Но многомудрые государственные деятели и не догадывались, что о каждом их поручении узнает и грозинецкий князь Зьмитрок. В свой последний приезд Хележка рассказала, что получила еще в кветне письменное распоряжение, запечатанное оттиском орла Малых Прилужан, в котором ей предлагалось посетить великого гетмана Великих Прилужан Жигомонта Скулу и подмешать в питье какое-нибудь сильнодействующее снадобье. Выбор состава яда паны Зджислав и Чеслав, кои и подписали вышеупомянутое распоряжение, оставляли на усмотрение пани Хележки. Главное - результат. Жигомонт должен сойти с пути князя Януша к вожделенному трону. Нет человека - нет помехи.
Тогда, непринужденно беседуя за кубком дорогого угорского вина, Зьмитрок посоветовал пани Скивице не торопить события. Излишняя исполнительность может пойти во вред тем, чьими руками подскарбий с гетманами решили загребать жар. Ведь можно не отвечать ни да, ни нет. Просто потянуть время, а там, как говорят в Заречье, случаи бывают всякие. А ну, как не выиграют малолужичанские паны нынешнюю элекцию? Правда, пани Хележке особо ничего и в этом случае не угрожало. Покровительство Грозина дорогого стоит. Но... Береженого и Господь бережет.
Теперь же в голове Зьмитрока словно мудреная руттердахская головоломка сложилась.
А пускай-ка пани Хележка пороется в своих ларцах... Пусть подберет самый надежный, самый сильнодействующий яд. Жигомонт был хорош, когда вокруг его имени сплотился весь Выгов, когда к союзу примкнули окрестные земли, а следом за ними Тернов, Бехи, Тесово, Скочин, Тараща. Только Уховецк и Хоров, сила не маленькая, но все же неспособная противостоять всей шляхте королевства, не примкнули еще к делу Золотого Пардуса. Хотя и там находились паны, предпочитавшие видеть на престоле не Януша, а Жигомонта.
А вот вам песий хвост, а не Жигомонт!
Юстын! - вот кто нужен Зьмитроку для осуществления давнишних замыслов. Юстын и никто кроме Юстына. Вот кто будет королем. И эксперименция, затеянная Мржеком только приблизит его к короне. А король-чародей на троне Прилужан, это такой плевок всем соседним государям!..
Зьмитрок блаженно прищурился. Вздохнул. Глянул на замолчавшего наконец-то пана Далоня.
- Ну что, пан Юстын, не пора ли?

* * *

Старинный замок, сложенный из бревен в полтора обхвата, покоящихся на прочном каменном фундаменте, возвышался на фоне звездного неба. Вон мчится Всадник, стремясь по старинной легенде не дать солнцу взойти над своей грешной головой. И Синий глаз горит на узде его коня. Вон Косарь размахнулся остро отточенным лезвием, словно хочет пронзить Решето.
- Все семь звезд видать, дрын мне в коленку. К хорошей погоде... - задумчиво проговорил Хватан.
- Чем тебе эта плохая? - едко осведомился пан Юржик Бутля.
- Да это... жарковато как-то... - порубежник пальцем оттянул рубаху у ворота и дунул себе за пазуху.
- Что-то не заметил, - поежился Юржик. - По мне, так холодает...
- А ну, тихо вы о-о-оба, - уже привычно рыкнул пан Войцек. - Нашли время.
Для рискового дела - налета на замок неизвестного магната в двух днях пути от столицы королевства - бывший богорадовский сотник отобрал самых лучших. Самолично проверил снаряжение - раньше времени не должно быть ни звука, чтоб не упредить охрану. Вообще-то в боевой дух и выучку великолужичанских шляхтичей пан Шпара верил слабо, но, как говорится, береженого Господь бережет. Да еще и след грозинчанской подковы не давал покоя. Что соседям из- за Луги понадобилось в Прилужанах? По какой такой надобности приехали?
Рядом с ним стояли проверенные бойцы - Грай и Хватан. Младший порубежник страдал от жары, пыхтел и ругался под нос. Следопыт сохранял спокойствие, только рассеянно покусывал ус. Тут же переминались с ноги на ногу паны Юржик Бутля, Гредзик Цвик и Стадзик Клямка. Двое последних по-прежнему косились друг на друга, но хоть за грудки не хватались, и на том спасибо.
Чуть дальше сзади Хмыз что-то вполголоса выговаривал Данику и Самосе. Его с открытым ртом слушал Издор, а Глазик, искоса поглядывая на командиров, шептал на ухо Шилодзюбу очередную похабную байку. Откуда только он их набрался? Конокрад мог, не повторяясь, нести похабщину от рассвета до заката. Сотник относился к его пристрастию снисходительно, остальные тоже слушали, не выказывая неудовольствия, но преданней поклонника, чем остроносый мародер, у Глазика не было. Последним в дюжине был Гапей-Тыковка - не пойми что за человек. То ли с кистенем под мостом он хлебушек себе добывал, то ли когда-то давно армейский жевал, а из реестровых дезертировал по непонятной причине, но обращался с оружием низенький круглоголовый мужичок, годков эдак пятидесяти, удивительно легко. Хуже, конечно, чем сам Меченный или порубежники, но паны Гредзик и Стадзик точно в пупок ему не дышали с саблей в руках.
Оставшиеся четверо стерегли коней. Очень может быть. что отступать придется быстро. Да что там душой кривить, попросту удирать.
Отправившегося в разведку ждали сейчас на опушке леса, рассматривая черный силуэт замка.
- Дык, чой-то долго, - задумчиво проговорил Грай. - Похоже, так и рассветет.
- Дрын мне в коленку, нашелся умник, - не сдержался Хватан. - Как будто без тебя!..
- Я... я... я что сказал? - насупился пан Войцек.
- Да я чо? Я ничо... - Хватан даже руками замахал, словно сбрасыая с себя вину за нарушение приказа сотника.
- Во-о-о-от и молчи.
Грай насторожился:
- Идет, похоже, кто?
Прислушался. Кивнул:
- Точно. Идет.
Пан Бутля невзначай коснулся ладонью эфеса. Повинуясь резкому шепоту Хмыза, Даник и Самося подняли арбалеты.
Тоненький крик самца серой неясыти долетел из кустов.
Меченный едва не вздохнул облегченно - условный сигнал.
- О-отставить. Свои.
Вслед за криком совы показался и Гапей. Вихляющей походкой подошел к пану Войцеку.
- Дозвольте доложить?
- Д'... давай, чего уж там.
- На воротах четверо. Может, еще в караулке смена. По стенам, кажись, не ходют.
- Кажись или не ходят? - нахмурился Войцек.
- Я долго глядел - не было никого.
- Добро. Дальше давай.
- В большой башне - свет. Наверху. В караулке у крыльца тоже охрана. Сколько, не знаю. Видел одного - отлить выходил. Он того... это...
- Чего - "того"?
- Грозинчанин. Из драгун. Шитье на жупане.
- Ясно... - протянул Меченный.
- Дело ясное, что дело темное, - шепотом, едва слышно, буркнул Хватан.
- Ух, я тебя! - сверкнул глазами сотник, но больше ругаться не стал - понимал, от волнения парень несет невесть что. Одно дело - по заданию берестянского полковника в Выгов ехать, а другое дело - нападать на фольварки местных шляхтичей. След вообще-то сюда привел, но полной уверенности, что Ендрека держат именно в этом замке, а не увезли, к примеру, дальше, у пана Шпары не было, да и быть не могло.
Бутля откашлялся. Его, в отличие от молодого порубежника, от волнения морозило.
- Ну, что? Во имя Господа?
Пан Войцек сотворил знамение:
- Господь с нами, кто же на нас? Разделились, как раньше договаривались. Пошли потихоньку. Голов без нужды не рубить, а то знаю я вас, разбойники уховецкие.
Грай кивнул и пошел вперед, на ходу разматывая веревку с крюком на конце. Стены замка хоть и не слишком высокие, а запросто не перелезешь.
Даник и Самося направились следом за ним. Их задача - ждать под стеной и с арбалетами прикрыть отступление.
Неуловимо для стороннего глаза бойцы пана Войцека растворились в окружающей имение пана Адолика Шэраня тьме.

* * *

Ендрек осторожно покачал языком передний зуб. Резец шатался, но выпадать, вроде, не думал. Сволочи, врезали что надо. Верхняя губа, тоже принявшая удар драгунского кулака, напухла и сильно щипала. Сильно, но не сильнее, чем щемила душа. Получить кулаком по морде, а сапогами - под ребра. И от кого же? Убегая от малолужичан, нарвался на своих, на сторонников князя Жигомонта, и первое, что схлопотал в награду - тумаки.
Никто и слушать не захотел пойманного в лесу студиозуса о злоумышлениях уховецкого князя. Богато одетый шляхтич - не иначе князь - просто расхохотался ему в лицо. Второй с лицом более добрым и мягким прищуром серых глаз покивал в ответ на торопливую бессвязную речь. Покивал и брезгливо махнул рукой челядинцам - уберите, мол.
Ендрек попытался вырваться из сильных рук прислуги, да где там... Приложили пару раз по зубам - аж искры из глаз посыпались, а когда упал, добавили по ребрам сапогами. А потом скрутили и бросили поперек седла.
В замке, который парень так и не сумел разглядеть, его поместили в крохотную каморку - едва ли больше собачьей конуры - два шага на два и потолок не дает выпрямиться в полный рост, заперли дверь, прогрохотали коваными подошвами по коридору и... И все. Забыли. Словно и не спасали его от водяниц. Словно не били, срывая на навязчивом студиозусе невесть откуда взявшееся раздражение. Был человек, и нет человека.
Сколько времени Ендрек просидел в кромешной темноте, он не знал. Вернее, не мог понять. Может полдня, а может и несколько дней.
Сперва тьма и тишина казались невыносимыми. Как ни напрягай слух, как ни пучь глаза - ничего. Потом чувства обострились, будто сталь на оселке. Стали различимы шорохи - то ли мокрица по стене проползла, то ли вода сбегает по сырой кладке. Откуда-то издалека донеслись звонкие удары капель о натянутую шелковым платом поверхность воды.
Да и темнота стремительно теряла свою насыщенность, серела, рассеивалась.
Заметив в противоположном углу камеры едва различимый силуэт худой бабы с растрепанными волосами Ендрек похолодел от страха. Что еще за шутки? Откуда? Почему здесь? Незнакомка медленно повернула к медикусу остроносое костистое лицо. Ее глаза светились бело-голубым призрачным сиянием. Ендрек вздрогнул и с трудом сдержал клацанье зубов.
Неужто сама Мара-Смерть по его душу заявилась?
Мара смотрела на обливающегося холодным потом парня долго. Нескончаемо долго. Ни одна черточка не дрогнула не ее лице. Будто не кожа это вовсе, а кованная из тонкого железа маска.
Когда Ендрек уже успел попрощаться с жизнью, Смерть покачала головой и произнесла сиплым высоким голосом:
- Нет. Не мой. Пока не мой...
И исчезла.
Тут же в коридоре загрохотали сапоги и в каморку ворвались охранники.
Ошалевший от пережитого ужаса Ендрек не то что не сопротивлялся, а даже не пытался заговорить с ними.
Может, и к лучшему. Обошелся без лишних тумаков...
Его приволокли - именно приволокли, ибо ноги студиозуса с трудом подчинялись хозяину - в ярко освещенную комнату и сноровисто распяли на деревянной раме. Локти и запястья, колени и щиколотки оказались в прочных кожаных петлях. Ремни широкие - вырваться не вырвешься, но и не повредишь ничего, пытаясь освободиться. Голову поперек лба тоже охватили ремнем и плотно притянули затылком к гладкой деревяшке.
Сопротивляться Ендрек не смог бы, даже если бы захотел.
Двое тюремщиков (или палачей?) действовали ловко и слаженно, показывая многолетнюю выучку. У одного - невысокого и крепкого, как гриб-боровик - проваленное переносье навевало навязчивые мысли о съедающей его дурной болезни. Второй уродился настоящим великаном. Куда там побитому сотником Войцеком леснику! Просто человек-гора. Ноги толщиной с туловище студиозуса, грудная клетка, не уступающая лошадиной, шея, плавно переходящая в голову. На лице силача застыла глуповатая улыбка, но маленькие прищуренные глазки смотрели цепко и не обещали жертве ничего хорошего при попытке сопротивления.
Великан, которого напарник назвал нехитрым прозвищем - Кумпяк, взялся за свисающую откуда-то из-под потолка цепь, крякнул, подналег и Ендрек ощутил, что взмывает вверх вместе с прочной рамой. Вскоре он оказался подвешенным горизонтально, лицом вниз над широким деревянным столом, поверхность которого порывал сложный рисунок. Приглядевшись, медикус сумел разобрать сплетение отрезков и дуг. А когда понял, что именно видит, похолодел еще больше, чем при виде Мары-Смерти.
Как и всякий лужичанин, рожденный через много лет после Северной войны, Ендрек чтил закон о Контрамации, да и к любому волшебству, в сущности, относился с бессознательным подозрением. А столкнуться с запрещенным, подпольным чародейством вот так - нос к носу... Это уже слишком.
На столе была начертана магическая гексаграмма - довольно редко используемый реестровыми чародеями инструмент. Обычно они предпочитали пользоваться одной лишь силой духа, без предварительной подготовки. Но старинные книги сообщали, что вспомогательные рисунки - пентаграммы, гексаграммы и додекаграммы - могли усиливать мощь волшебства в разы, если не в десятки раз.
- Стой, стой, Кумпяк, - безносый суетливо обежал вокруг стола и помог товарищу закрепить конец цепи на нарочно для этого вбитой в стену скобе. На речных судах, а Ендрек насмотрелся на них немало, путешествуя в Руттердах и обратно, такие называют киповыми планками.
В приоткрытую дверь, стремительно перешагнув порог, ворвался плечистый мужчина в темно-синих штанах, заправленных в высокие кавалерийские сапоги, и распоясанной рубахе, отделанной на вороте и манжетах золотой тесьмой. Глянул, выпятив тяжелую челюсть, на подобострастно согнувшегося Безносого.
- Так годится? - с трепетом в голосе проговорил тюремщик.
- Пойдет, - коротко бросил вошедший, и Безносый с Кумпяком просто расплылись, будто бы услышали обещание щедрой награды. - Все готово?
- Готово, пан чародей, готово...
Ендрек понял, что сбываются самые худшие предположения, касательно его дальнейшей участи. Еще чуть-чуть и он станет непосредственным участником, если не главным действующим лицом, какого-то ужасного магического ритуала и останется в живых или нет зависит только от милости Господа.
Волшебник отвернулся к стене, проверяя выставленные на полках предметы. Очевидно, магические талисманы. Точнее Ендрек сказать не мог, поскольку широкая спина чародея скрывала все надежнее глухого ставня.
"Побойтесь Господа, пан чародей", - хотел выкрикнуть студиозус, но вместо слов из его пересохшего горла вырвалось лишь жалкое блеяние.
Колдун обернулся, раздраженно посмотрел на него, а потом недовольно - на помощников.
- Сей же час поправим, - согнулся в подобострастном поклоне Безносый, а его товарищ-великан без лишних разговором затолкал Ендреку в рот провонявшую пылью, прогорклым жиром, да еще пропитанную чем-то непонятным, но исключительно мерзким на вкус. Представив только, чего он наглотается, медикус едва не зашелся в приступе рвоты, но его отвлекло новое действующее лицо - тот самый сероглазый шляхтич с ощутимым великолужичанским выговором, который сопровождал грозинчан ночью в лесу.
Пан Юстын Далонь вошел, остановился посреди комнаты, чуть смущенно огляделся по сторонам.
- Давай, давай, пан, заходи, - басовито прогудел чародей. - раньше сядешь, раньше выйдешь, как шутят каторжане в Угорских карьерах мраморных.
- Полно тебе, пан Мржек, - вздохнул Далонь. - Судьба королевства в твоих руках, а ты все зубоскалишь...
Мржек!
Ендрек не раз слышал это имя от сотника Войцека Шпары, от Хватана и Грая, и справедливо полагал, что подобному зверю в человечьем обличии не место среди добрых жителей Прилужан. Ну, и побаивался, само собой. А тут вдруг угодил палачу в лапы. Живым и накрепко спеленатым...
Видно, Мара таки ошиблась. Подаст она сегодня угол красного платка студиозусу и пойдут они рука об руку в широкие льняные и пшеничные поля, в густые еловые чащобы. Пойдут долгой, плотно утоптанной дорогой и будет шагать, пока не предстанут к престолу Господа...
- Экий ты серьезный, пан Юстын, - хмыкнул Мржек. - Никак боишься?
- Да, я боюсь, - твердо отвечал Далонь. - Но ради великого дела, дела Золотого Пардуса, я смогу задавить свой страх, загнать его глубоко-глубоко...
- Ясно. Можешь не продолжать, - чем-чем, а учтивостью чародей не отличался. - Все это мне знакомо: Нам нет числа, сломим силы зла. Да, Жигомонт! Треп, да и только.
- Да как ты можешь!? - возмутился терновский князь. - Ведь и тебя, пан Мржек, старая власть не баловала!
- Это тебя она не баловала, пан Юстын. А за мной охотилась. По сей день в Уховецке за голову Мржека Сякеры награду отсыпать обещают - две сотни монет серебром. А только веры, что новая власть лучше будет, у меня нет. Ну нет и все тут! Борюсь я не за Жигомонта, а против Януша. Ненавижу всех князей малолужичанских. Ясно тебе, пан Юстын?
Далонь не нашелся что ответить. Нет, сперва он собирался. Даже воздуха в грудь набрал. Но потом как-то сник, опустил плечи и понурил голову.
- Вижу, ясно, - подвел черту Мржек. - Скидай жупан, пан Юстын, укладывайся. - Он указал приглашающим жестом на стол с намалеванной гексаграммой.
Князь решительно расстегнул богатый жупан из тонкой шерсти с куньей оторочкой, не скрывая брезгливости сбросил его на руки подоспевшему Безносому. Оперся ладонью о толстые дубовые доски и вскарабкался на стол.
- Укладывайся, укладывайся, пан Юстын, - продолжал руководить чародей. - Не бойся ничего. Хоть твоя жизнь и в моих руках, но я-то на стороне Золотого Пардуса. Пока что... - Мржек зловеще улыбнулся. - Ложись под этим хлюпиком, как договаривались. Лицо в лицо, руки под руки... Чтоб ни капли крови не пропало.
Услышав про кровь, Ендрек напрягся, попытался вырваться из стягивающих его тело ремней. С таким же успехом можно было пытаться приподнять, подперев плечом, замок. Только в глазах потемнело, да голова закружилась. И то не понять - от натуги или от страха.
- Готов, пан Юстын? - Мржек занял место в ногах раскинувшегося на столешнице крестом князя. - Тогда начнем, пожалуй. Давай, Грасьян.
Безносый, у которого вдруг обнаружилось красивое и даже изысканное имя, принялся расставлять по углам гексаграммы те самые предметы, чью исправность проверял совсем недавно чародей. Брусок серого, слабо поблескивающего металла; широкая чаша из желтой глины, наполненная водой; круглый сосуд с узким длинным горлышком - работа зейцльбержских стеклодувов; черная, рассыпчатая земля в платке из отбеленного полотна; плошка с земляным маслом, которое после того, как Безносый высек искру, загорелось красным, слегка коптящим пламенем. Последней легла неструганная деревяшка, похожая больше всего на выкопанный в лесу корешок.
Мржек последний раз оглядел приготовления и поднял обе руки вверх, призывая к тишине.
Кумпяк застыл, положив ладонь на цепь, что удерживала раму с распятым Ендреком, а Грасьян занял место в изголовье пана Юстына - прямо напротив Мржека, глаза в глаза. В руках безносый держал широкий, плавно изогнутый нож с глубоким кровостоком и последние слова чародея не оставляли места для сомнений в его предназначении.
Колдун закрыл глаза и запел, не разжимая губ. Голос его напоминал низкое, басовитое гудение шмеля на лугу канюшины. Он то становился громче, то стихал до предела слышимости. Постепенно в ритме чародейской мелодии заплясал красный огонь в плошке, замерцал металлический брусок (а может просто он отражал подвижные язычки пламени?), пошла рябью вода в чаше.
Ендрек ощутил, как начали покалывать кончики пальцев, словно руку во сне отлежал, а теперь кровь возвращается в самые тоненькие сосуды. Дальше - больше. Покалывание распространилось по предплечьям и достигло локтей. После - ключиц. Волны холодка - не противного, а напротив, даже бодрящего, закружились в животе и под грудиной. Еще немного и колдовской жар охватил студиозуса целиком.
Что делал Мржек?
Об этом Ендрек мог лишь догадываться.
Скорее всего, он собирал энергию стихий - расставленные по углам гексаграммы предметы видимо играли роль точек концентрации магических сил, - и вливал ее в парня. Насыщал его кровь магией, как рапа насыщается солью, до предела, под завязку, с тем, чтобы выплеснуть их - и кровь, и силу волшебства - на замершего и, похоже, переставшего даже дышать, пана Юстына.
Медикус уже не помышлял о сопротивлении. Его тело само собой вошло в ритм завораживающей мелодии, выпеваемой Мржеком. Пульс стучал в висках церковным перезвоном колоколов...
Или этот шум и звон доносятся снаружи, из-за закрытой двери?
- Грасьян! Давай!!! - резкий окрик Мржека в миг разрушил очарование волшбы.
Безносый замахнулся ножом. Ендрек хотел зажмуриться, но не успел.
С треском, с грохотом вылетела тяжелая дверь. Ударила краем чародея по колену. Он зарычал, как разбуженный среди зимней спячки медведь, и отпрыгнул в угол.
А в свободный дверной проем кубарем вкатился человек. Свет масляных ламп отразился от нашитых на кожаный жак стальных блях. Из-под низко надвинутой на глаза шапки виднелся лишь крючковатый нос и седой чуб. Еще лежа на полу нападающий широко размахнулся тяжелым трехгранным мечом и быть бы колдуну без обеих ног, если бы он оставался на прежнем месте.
- Мрыжек? Сука! - заорал человек с мечом, и Ендрек к своему удивлению узнал голос дядьки Хмыза.
Чародей, если и удивился, то не подал виду. С его ладони сорвался огненный шар размером с кулак и ожег успевшему все же отпрянуть гусару плечо.
- Закончи, Грасьян! - выкрикнул Мржек, сводя пальцы рук перед грудью.
Следом за Хмызом, в высоком прыжке, в комнате очутился сам пан Войцек Шпара.
Взмах острой сабли и Безносый, выронив нож, захрипел, задергался и, зажимая разрубленное почти до позвонков горло, повалился на пана Юстына.
Терновский князь завизжал, словно его обдали кипящим маслом и выгнулся на столе, упираясь в доски затылком и пятками. Раньше студиозус видел такое только у припадочных.
Колдун зарычал, сцепив до хруста зубы и Ендрек понял, что сейчас на его спасителей обрушится какое-то ужасное колдовство. И тогда хорошо, если останется в живых один лишь разбушевавшийся чародей.
Видно, о том же подумал и Меченный. Следующий удар он предназначил волшебнику.
Мржеку пришлось уклоняться.
- Купмяк!
С этим криком чародей пригнул голову и отступил еще дальше - в затемненный угол, куда не доставали отблески светильников.
Когда, в какой миг, на помощь Войцеку пришли Хватан и пан Юржик, Ендрек не заметил.
Безоружный верзила заслонился тяжелой лавкой от удара порубежника. Отмахнулся, словно держал в руках легкий кол из плетня, и выбил саблю из рук пана Бутли.
В воздухе стоял смрад паленой кожи, острый запах свежепролитой крови и чад земляного масла.
На столе бился в судорогах Юстын Далонь, а рядом, вцепившись скользкими от крови пальцами в угол стола, испускал последний дух Грасьян.
- Мржек! Убью!!! - из-под мелькающей с неуловимой глазом скоростью сабли пана Войцека летели щепки.
Кумпяк медленно отступал, прикрываясь скамьей.
Пан Юржик нагнулся, поднял саблю и схватил Хмыза за полу куртки:
- Скорее, отцепляй его.
- Пригнись, сотник!!!
Гапей-Тыковка поднес к плечу приклад арбалета.
Меченный упал на одно колено.
Щелкнула тетива и бельт с глухим чпоканьем вошел Кумпяку в глаз.
Пан Войцек прыгнул с корточек, распрямляясь не хуже той же тетивы, и в полете пнул чародейского подручного в середину груди.
- Где? Где Мржек?!! - достиг ушей Ендрека его исполненный разочарования крик.
- Ушел... Вот сука такая... - протянул Гапей, прилаживая к арбалету "козью ногу".
Студиозус увидел, как пан Юржик вцепился в край его рамы двумя руками и, упершись в край стола, качнул ее на себя.
Хмыз с громким "хэканьем" обрушил кончар на примотанную цепь.
- Что ж ты творишь, балбес! - Бутля не устоял на ногах, когда освобожденная рама вместе с привязанным Ендреком навалилась на него сверху.
Они рухнули разом.
Студиозус близко-близко различил выпученные глаза шляхтича и распяленный криком рот:
- А, растудыть твою, Хмыз!
- Быстрее! - это уже голос сотника.
Сильные руки. Кажется, это были Хватан и Хмыз подняли раму.
Стонущий пан Юржик перевернулся на живот.
С веселым вжиканьем сабля Хватана перерубила связывающие медикуса ремни.
- Учись, студиозус, дрын мене в коленку!
Ендрек не успел ни поблагодарить, ни даже оглядеться. Его подхватили под руки и потащили по полутемным коридорам. Где-то в стороне слышалось звяканье железа о железо.
- Не печалься, пан сотник, - обернулся Хватан к прикрывавшему отход Войцеку. - Кто ж знал про дверь потайную?
- Ничего, я его еще достану...
- Сзади!!! - снова щелкнул арбалет Тыковки.
- Скорей, скорей, вражина, - пан Юржик, прихрамывая, подгонял Хмыза, волокущего Ендрека.
- Ты того... извиняй... - пробурчал гусар в седые усы.
- Быстрее, лежебоки! - Меченный немного приотстал. Туда же кинулся и Хватан. Послышался звон клинков и хрип.
- Живее давай, - зудел, словно назойливый овод, пан Бутля. - Живее!
- Эх, будь что будет, - Хмыз немного присел, подхватил студиозуса на плечи. Как мешок с редькой. Ендрек уткнулся носом в прожженную дыру на жаке, закашлялся и попытался отвернуться. - Лежи, лежи, олух...
- Спасибо, - через кашель смог выдавить парень.
- Не за что, - неласково буркнул в ответ гусар. - Ты на что рассчитывал? Порубежники своих не бросают!
Внезапно коридоры кончились. В лицо дохнул свежий ночной ветерок. Ендрек охнул и потерял сознание.

(продолжение следует)

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"