Аннотация: В его сердце было столько любви! А вокруг - так много страждущих! Он шел вперед, не оглядываясь. Он шел дарить людям свет своей души!
Свет души.
Солнце висит прямо над головой спелым яблоком белого налива. Анна-Мария пьет его свет, как воду, большими жадными глотками сквозь зелень сощуренных глаз, запрокинув голову, рассыпав по плечам кольца рыжих волос. По небу медленно проплывают бумажные кораблики - облака, качая белоснежными парусами. И, кажется, что где-то там, высоко в горнем поют колокола. Бом! Бом! Бом! Сегодня большой праздник! Бом - бом! Бом - бом! На всех - самые лучшие платья. Знать облачилась в парчу и кружева, беднота - в воскресные чистые одежды. Многие вышли из дому много засветло, отложив на время тяжкие хлопоты, чтобы загодя занять места получше. Зрелище будет на славу! Зрелище будет во Славу!
Старая кляча идет неровно, спотыкается, тяжело дышит, выворачивая ноздри, ее морда течет пеной. Молоденький румяный монашек с цыплячьим пушком на верхней губе ведет ее под уздцы, оборачивается, украдкой поглядывая на копну огненных завитков, в которых будто - бы поселился солнечный луч. Засматривается. Потом, вдруг опомнившись, зардевшись, отворачивается, быстро шевелит губами. Старый сухой монах семенит с другой стороны кособокой телеги. Он скрылся в капюшоне и, кажется, что его облачение идет по дорожной пыли само по себе, только худые паучьи пальцы живут своей привычной монотонной жизнью, перебирая бусины четок, одну за другой, одну за другой... Колокольный звон уже спустился с неба, заполнил собой наэлектризованный томлением ожидания воздух, вот-вот упадет на землю. Висит низко, на уровне слуха, подгоняя под свой ритм стук сотен сердец, истомившихся в ожидании предстоящего действа. Бом - бом! Бооом! Бом - бом! Бооом!
- Тпру! Приехали. Слезай. Дальше - так.
Городские стены врезаются камнем в овраг василькового цвета с желтыми веснушками одуванчиков, мать-и-мачехи и алыми глазами - плошками маковых головок.
Анна-Мария спрыгивает в траву босыми тонкими ступнями, кожа да кости. Головки колокольчиков кланяются, роняют последние капельки росы, омывая пальцы ее ног. Молодой, обходит ее сзади, потупив глаза и, стараясь не касаться бледной кожи рук, снимает с ее пережатых до синевы запястий крученую пеньковую веревку. Его пальцы дрожат от чего-то смутного, что почти готово поверить в то, что она невиновна, что такая красота не может быть виновна ни в чем! Сматывает веревку, бережливо затыкает за пояс, туго перетянувший стройный мальчишеский стан. Вдруг, повинуясь какому-то внутреннему порыву, наклоняется, шепчет ей в ухо сбившимся дыханием быстрых слов: - Покайся! Покайся! Не так страшно умрешь... Бог услышит и простит! Гореть будет не только тело твое, но и душа вечно будет пылать в пламени ада! Покайся, грешница! Пока не поздно!
- Пошли, - прерывает его шепот голос "сухого" из-под капюшона, - Свечу - в руки дай, зажжешь позже. Скажу, когда.
Тот послушно выполнил повеление брата и еще раз взглянул, на этот раз - прямо в глаза:
- Покайся!
- Мне не в чем каяться. Храни тебя Господь.
- Пресвятая Мария! - он уронил глаза в пыль и зашептал молитву. Так и шел.
Присутствие толпы ощущается за много шагов до городских ворот. Кажется, что серые булыжники стен с трудом сдерживают натиск большой воды, рвущейся через плотину. Эта масса из тел дышит, ворочается, цепляется шепотом голосов за уши, выказывая нетерпение.
- Эти еретики обходятся нам слишком дорого!
- Те травы, что она дала для старухи-матери, почти закончились...
- Маленькая Арлет больше не хромает, а все думали - калекой останется, так бедная ножку волочила...
- Палач берет нынче по двадцать су за голову...
- Красива! Не от бога такая красота... Дьявол во плоти...
- Одних дров на четырнадцать су...
- По соседству жила, та-ам, у самого леса, где развилка... говаривают, что и мать ее, и бабка тоже...
- Хвороста на пять су тридцать три денье, столб - почти три су, солома - два су шесть денье, веревка... итого...
- Девчушка совсем, одна мыкалась, платы не брала... чем жила - неизвестно... ведьма...
- Ведьма... бесовское отродье...
- А я хвост посмотреть хочу... как запылает, так хвост-то и вылезет!
- Тише! Тише! Ведут!
- Ведьму ведут!
- А мать-то чем выхаживать теперь? Кончается трава, на самом дне мешочка, горсть всего...
- Почти в три ливра один еретик обходится городской казне!
- Лето холодное, посевы не взойдут... кто виноват, кроме как...
- Да сегодня-то день какой, переломило лето непогоду... видать не ее рук дело...
- Все - равно... пусть сгорит, чтоб уж наверняка...
- А мне жалко, говорят, хорошая девушка была, добрая душа...
- Знамо дело, кому душу-то заложила...
- Тише, тише...тсс, помалкивай... от греха подальше...
Палач переминается с ноги на ногу. В последнее время работы было мало, не то, что прежде. Раньше бывало, по десяти столбов к ряду ставили... Барыши немалые! Прошли те славные времена... Светская власть осторожна, много люда полегло от мора, да и святая инквизиция трудится во славу Господа. Еретик пошел не тот, хлипкий, кается, боится мук телесных, гниет в застенках, да в рудниках... А семью кормить надо! Мал - мала - меньше, семеро по лавкам, а женушка опять тяжелая ходит... Трудное, однако, время, а грядет и того хуже...
Славно потрудились монахи! На желтом рубище, одетом на острые плечики Анны-Марии - геенна огненная! Позорные одежды! Черти! Черное пламя ада! Чтоб все видели, от мала до велика, кому принадлежит проклятая душа еретички! И убоялись! И к Господу с молитвой помыслы свои обратили! И к церкви, храму божьему на земле! И не роптали! Ибо праведникам за страдания земные - жизнь вечная в раю уготована!
Процессия двинулась к главным воротам городского собора. Священники идут впереди, в дорогом облачении, одетые, как на великий праздник Пасхи. Толпа вторит стихам священных гимнов, они разносятся каноном, стихая в кривых закоулках узких улочек, ныряя эхом в крохотные оконца домов. Лицо палача сокрыто, даже вглядываясь в прорези колпака, спадающего складками на грудь, невозможно угадать цвет его глаз. В руках у Анны-Марии - огромная восковая свеча, на шее - рогатка, на плечах - деревянная доска, на ней начертано черным: "ВЕДЬМА. БОГОХУЛЬНИЦА".
- На колени!
Коленные чашечки врезались в острые камни мощеной соборной площади, окрасили их красным. Толпа затихла, внимая словам Господа, в едином порыве выдыхая с проповедником. Амен! Снова и снова! И распятие двумя перстами на грудь! Амен!
- Раскаиваешься ли ты, презренная, во грехах своих? Перед Господом нашим, перед церковью святой?
Анна-Мария подняла глаза к небу и произнесла слова молитвы, не размыкая губ:
- Спасибо тебе, Господи! Нет у меня на душе греха перед тобою. Вот она я, вся перед тобой, вся моя жизнь на твоей ладони. Для себя - ничего не желала, да ты и видел сам. Отдавала дар свой, дарованный тобою - тем, кто нуждался. Потому, прости, если не заметила знаков твоих, не услышала голоса твоего. Сохрани их души! Для себя же - ничего не прошу. На все - воля твоя. Уповаю на доброту твою! Верую в душу бессмертную! А потому не страшусь смерти. Такая молитва моя к тебе, Господи. Амен.
И в голос:
- Нет.
- За упорную ересь, отречение от веры истинной, ведовство и государственную измену, приговариваешься ты к сожжению на костре.
Палач толкнул ее на соломенную циновку, заготовленную загодя. Она упала, ударившись доской оземь, больно, рваными краями необработанного дерева ободрав кожу с плеч, сбив дыхание, спутав волосы. По кривым булыжникам, отдающим с каждым толчком в нутро и выше, до самых висков болью - к позорному столбу, обнесенному соломой, хворостом, целым штабелем дров. К своей последней опоре. Лица сливаются в одно, скалясь гнилушками редких зубов, сальными плешами голов, патологической неконтролируемой радостью. Спектакль, мистерия, ожившие фрески со стен храма! Ад на земле! Скорее! Скорее же! Толпа хочет зрелищ! Больше, чем хлеба! На костер!
И вдруг, в безликости - лик. Лицо. Глаза. Они выделились, вылетели, приблизились, прошли сквозь толпу. Маленький Поль! Как же ты вырос! Ты совсем взрослый! Где же ты был...
Анна-Мария закрыла глаза, на мгновение, на самую маленькую частичку времени, которая у нее еще осталась. Чтобы вспомнить то, что никогда не забывала.
Зеленый луг, мокрый от росы, маленький Поль внимательно смотрит за ее руками.
- Это - багульник, видишь, какие у него листочки? А это - чабрец.
- Чабрец. Чабрец. Чабрец.
- Какой ты смешной! Зачем талдычишь?
- Я хочу запомнить! Я хочу лечить людей, как ты!
Анна-Мария внимательно посмотрела на малыша, взяла его за руку.
- Это не просто, Поль..., ведь ошибиться нельзя, понимаешь?
- Научи меня!
- Я могу тебя научить собирать и готовить травы..., но, это не все...
- Не все?
- В каждую травинку надо вложить любовь своего сердца, каждому страждущему - отдать кусочек своей души...
- А что же останется тебе? Ведь если каждому отдать по кусочку...
Анна-Мария улыбнулась и погладила его по вихрам золотых кудрей.
- Ты должен понять сам, только тогда ты сможешь...
- Я должен сам, - повторил Поль, - Сам!
Горячий плевок обжег щеку. Вернул к реальности. Еще один! Еще! Ядом! Желчью!
Палач оборачивает тяжелую цепь вокруг ее щиколоток, прижимая пятки к столбу, наматывает не спеша, методично, под одобрительные возгласы. Это его час!
- Мальчик! Поль! - кричат сквозь толпу ее глаза, - Если бы ты только коснулся моей ладони... на одно самое короткое мгновение... забрал нерастраченный свет...
Плевки залепили лицо, волосы, стекают липким смрадом по рукам, скованным, не принадлежащим отныне ее воле. Сотни ртов, свернувшихся улитками, целятся, чтобы не промахнуться, чтобы попасть! В глаза! В зелень! Ослепить! Обесцветить! Изрыгнуть гной, самолично уничтожить презренную колдунью!
-Поль! Поль...
Поль смотрит не мигая. Он входит в ее сердце внутренним голосом. Сам!
- Анна-Мария! Я понял. Теперь я смогу! Я помогу тебе, не бойся!
- У тебя мало сил!
- Сила не в теле бренном!
- Ты научился, Поль!
Анна-Мария возвышается над площадью, как шпиль на церковной башне. Волосы ее разметались ветром по небу, реют как знамя, медным по синему. Гул затих. Взгляды прикованы к кровавому факелу в руках палача. Еще мгновение! Вдох! Тишина... Огонь окунулся мордой головни в солому, пожевал ее, чихнул, и, распробовав на вкус - взметнулся! Выдох!
- Спасибо тебе, Господи! Иду к тебе!
Анна-Мария не чувствовала ни боли, ни страха, ни стыда. Огонь пожирал ее тело, а она улыбалась сердцем худому мальчишке, который смотрел на нее, не мигая. А он улыбался ей. Они соединились теплом своих душ, и отдали друг другу все, что у них было. Всю любовь.
Первые капли дождя упали на сизые от пепла камни опустевшей городской площади. Молодой человек, совсем еще мальчишка, стоял один и смотрел в небо. Он не плакал, это дождинки умывали его лицо. Он провожал сквозь зелень прищуренных глаз уставшее за день яблоко солнца. В его заплечном мешке - редкие травы, которые растут только высоко в горах.
- Мы обязательно встретимся, Анна-Мария! Потому что душа не умирает!
Поль шагал по дороге, все дальше и дальше удаляясь от города. В его сердце было столько любви! А вокруг - так много страждущих! Он шел вперед, не оглядываясь. Он шел дарить людям свет своей души!
***
" Есть люди, у которых любовь к божественной воле так велика, что их не могут поколебать никакие угрозы или застращивания. Тот, кто заботится лишь о своей плоти, не может чувствовать себя с Богом. Лишь тот, кто мудр и добродетелен, может быть вполне счастлив, ибо он более не чувствует страданий...
Я умираю мучеником добровольно и знаю, что моя душа с последним вздохом вознесется в рай..."