Люди тридцать седьмого года не только не думали остаться в нем навсегда, они не собирались ни обживать, ни обустраивать его, впереди было светлое будущее, потому не стоило слишком озираться по сторонам, Этот год надо было перетерпеть, пережить, как двадцать предыдущих лет, унесших сонм врагов и друзей, бывших и будущих, всех мастей и оттенков.
Государственная машина, соединявшая в себе драгоценные качества арифмометра и мясорубки, раз за разом пропускала сквозь себя жизненное пространство бывшей Российской империи и уже казалось способной функционировать без вмешательства человека, по одному мановению сталинской руки.
Но на этот раз братская могила оказалась слишком широка даже для широкого шага их, победителей старого мира и строителей нового.
Такого количества мертвых оптимистов Россия еще не знала.
Почему вождь решил расправиться с партией, в которой ничего революционного, кроме названия, не оставалось, до костяной белизны отскобленной от малейшей тени свободомыслия?
Возможно он счел, что коллективный творец, каковым она являлась, должен освободить новый мир от своего присутствия, время бессловесных исполнителей давно уже вступило в права, а абсолютная преданность тех, кто знал вождя в те времена, когда он еще вождем не был, казалась сомнительной. Зато их участь могла послужить хорошим урокам для молодой смены.
Впрочем, хотя в идеализации подданых Сталина упрекнуть трудно, но, обращаясь с ними как с подопытными крысами, он спрашивал с них как с античных героев, достаточно вспомнить, как встретили вернувшихся из плена. Завышенная планка требований государства к личности давала, кстати, возможность не церемониться с теми, кто действительно совершил нечто выдающееся.
Определение общественного строя по единственному признаку - отсутствию частной собственности, как социалистического, давало возможность сохранить революционную атрибутику и терминологию, тогда еще не утративших своего обаяния в глазах пролетариев, от чьего имени осуществлялось управление страной. Таким образом модернизированная монархия получилась с красной подкладкой, скроенной из шкуры освежеванной революции. Впрочем, это общий закон смены одного мифа другим, побежденный миф служит строительным материалом для мифа победившего, подобно тому как, например, кирпич взорванной церкви использовался для постройки колхозного клуба или коровника.
В школах продолжали изучать образ советского человека по Железному потоку и Разгрому, когда Ковтюх и Певзнер, с которых писались главные герои этих повестей, были уже уничтожены.
При сравнении с сегодняшней ситуацией складывается впечатление, что история России пошла по второму кругу и хватит одного щелчка, чтобы страна слетела в тридцать седьмой, порядком, правда, поношенный, так как он, в сущности, и не кончался, все время находясь где-то поблизости, так что человеку достаточно было сделать один неверный шаг, чтобы предстать пред единым в трех лицах судией немилосердным, следователем и палачом по совместительству. Впрочем, можно обойтись и без лишних движений, если оказаться на пути сильных мира сего.
А какой символ веры исповедуют люди, убившие его, покойнику совершенно без разницы.
Единственное, что может послужить в этом случае утешением - то, что в двадцатом веке существовало множество тоталитарных и авторитарных режимов, но массовый забой населения практиковали только некоторые из них. Это обычно зависело от человеческих качеств вождей и правителей, от их доброй или злой воли. То есть, если о том, что именно произойдет в этом случае, можно только гадать, то готовность, если не всех, то большинства тех, кто обладает каким-либо политическим весом, оправдать и поддержать любое действие власти, впечатляет.
О степени их деморализации свидетельствует доминирование в парламенте пайкового Единства, партии позорней которой трудно что-нибудь вообразить.
Не слишком велика и надежда на добрую волю Путина, не очень длинный список конкретных дел которого, если исключить бесконечную концентрацию власти и средств производства, практически исчерпывается фарсом с НТВ и разрешением на ввоз в Россию радиоактивных отходов.
Между тем, разрекламированные реформы, проводимые по методу тяни-толкай, вызывают в памяти ельцинскую систему сдержек и противовесов, в свою очередь, пародирующую знаменитую сталинскую раскачку - левый уклон, правый уклон, но в отличие от нее служащую для того что бы не обременять себя служебными обязанностями.
Но самое, на мой взгляд, интересное - состояние умов, так называемой мыслящей части общества, для характеристики чего показательны два текста с похожими названиями. Речь идет о романе Дмитрия Быкова Оправдание и исследовании Виктора Суворова Очищение.
Роман Быкова построен на трактовке репрессий тридцатых годов, как некоего принудительного послушничества - люди, выдержавшие пытки, не признав своей вины, приговариваются к десяти годам без права переписки, но вместо пули в затылок, как это было в действительности, в романе они получают путевку в спецлагеря, где после спецподготовки пополняют ряды элитарных бойцов, которые, негласно находясь на самых ответственных участках, обеспечивают победу в Отечественной войне.
Возникает, кстати, забавная перекличка с недавним интервью Александра Зиновьева в РЖ, в котором серьезно обсуждался вопрос, как сделать процесс формирования элиты управляемым. надо признать, что место было выбрано подходящее.
Ответ, если следовать методике предложенной в романе, напрашивается простой. Достаточно собрать, то что нынче называется элитой до кучи и чохом предъявив, например, обвинение в расхищении народного имущества и шпионаже в пользу Золотой Орды, пытать, пока не признаются. Тех же, кто так и не расколется, после прохождения курса молодого бойца отправить в Чечню.
Впрочем, толкование репрессий, как проверки, с той разницей, что прошедшими ее считались, те кто, наоборот, безоговорочно принял правила игра, исповедовалось героями романа Нарокова Мнимые величины. Солженицину оно показалось психологически достоверным для объяснения настроений части тех, кого он в Архипелаге Гулаг называет ортодоксами, то есть, тех кто находил оправдание любым действиям Сталина.
Но для романа Быкова допущение, находящееся в вопиющем противоречии с исторической и всякой правдой, а также с человеческой природой, оказывается гибельным. В том, что оно, вложенное в уста отставного геолога, играющего при главном герое роль Арины Родионовны, хранительницы преданий имперской старины, выступает как главный двигатель сюжета, определенную роль, возможно, сыграло знакомство Быкова с деятельностью тоталитарных сект, борьбой с которыми он активно занимался. Доведенная до логического конца теология атеизма допускает существование живых мертвецов при живом боге. В поиски следов их существования уходит, как в монастырь, герой романа, утомленный греховностью мира сущего. И там, где начинаются эти поиски, роман и кончается. Повествовательная ткань, рассчитанная на бытописание не выдерживает тяжести взваленной на нее неуклюжей фантасмагории.
Это досадно - язык романа, как отметили почти все писавшие о нем, очень неплох. Это даже спровоцировало В.Курицына на легкую истерику -
\Благодаря такой подаче мысли и пафоса (длинно, но при этом понятно, так "по-людски", изба такая читальня), боюсь, литературное сообщество так и полюбило сей ничем не примечательный (сильно разбавленный Владимир Шаров) текст. И потому выдвижение Быкова - самое важное и самое страшное событие "Национального бестселлера".\
Что, по-человечески, очень понятно, похоже, секрет свободной и в то же время связной речи, как средства общения, остался для отечественных постмодернистов, курируемых Курицыным, тайной за семью печатями, которую им так и не удалось вымучить у отечественной словесности никакими пытками. Оставив на его совести сравнение с натужным Шаровым, повторюсь, что роман мне действительно понравился. Жаль только, что он так быстро, примерно на двадцатой странице, кончается.
Это выглядит так, словно идешь за автором, как по коридору коммуналки, понимая, что - да, машина времени работает, все убедительно. Слышны чьи-то голоса, из какой-то приоткрытой двери доносится шум жизни большого города и этот шум все громче, отчетливей и вот, наконец, выходишь наружу. И ничего. Пустырь до горизонта.
Лишь репродуктор хрипит на столбе, транслируя первомайскую демонстрацию неизвестно какого года. Радива для идиетов. А когда и репродуктор заткнется, наступившую тишину не нарушает уже ни один живой звук. Только кровь шумит в ушах. А автор пропал, растворился, согласно закону сотворения мира, в люминисцентном свете созданного им мифа.
Но в том и состоит отличие писателя от Бога, что писатель не может творить в пустоте, с нуля, он создает свой миф внутри уже существующего мира, законы которого распространяются и на него.
Поэтому далеко уйти Быкову не удается, заваленный рухнувшими конструкциями он, уже в качестве экскурсовода, вынужден объяснять поминутно спотыкающимся об него читателям, которым нет дела до всех этих камешков, колышков и прочих памятных знаков, что именно должно было быть возведено в том или ином углу стройплощадки.
Но на слово верится не очень. Декларированное в финале безумие героя ничего не меняет.
Расстрелянный в сороковом году Исаак Бабель никогда не появлялся на улицах послевоенной Москвы. Тень его, вызванная из царства мертвых, может быть, только лишь еще один знак того, что Быков превратился из автора в героя, оказавшегося ему непосильным, романа.
Но это другой роман. Роман о человеке перед лицом власти. С того самого времени, когда коммунистическая доктрина была официально провозглашена несостоятельной, аллладины политологии не устают натирать свои медные лбы в надежде вызвать дух идеи способной сплотить нацию.
А между тем эта идея, утопившая Россию в крови, идея власти, ограниченной только своим нравственным чувством, никуда не исчезала, полуразложившийся труп империи, оставшись непогребенным, продолжает отравлять ею воздух.
Двадцатый век оказался слишком тесным, как для мифов, так и для людей, десятки миллионов которых были вытеснены из жизни призраками.
И гранитная тень призрачной империи, накрывая Россию, уравнивает мертвых и живых перед неразрешимостью выпавшей на их долю задачи.
2.
Комдив Дмитрий Шмидт, в тридцатых годах командовавший бригадой тяжелых танков на Украине, среди старшего комсостава РККА был известен как Митька Шмидт, что говорит о его репутации человека отчаянного, отчасти, как теперь говорят, безбашенного. Был, например, еще Ванька Кожанов, красный гардемарин, командующий Черноморским флотом. А если перенестись двадцатью годами раньше, то можно назвать знаменитого питерского бандита Леньку Пантелеева и короля одесского преступного мира Мишку Япончика, в миру Моисея Вольфовича Винницкого, послужившего Бабелю прототипом Бени Крика. Отношения Пантелеева и Япончика с советской властью носили характер скоропалительного романа со смертельной развязкой.
\ Одесскому окружному комиссару по военным делам. Доклад. 4-го сего августа 1919 г. Я получил распоряжение со станции Помошная от командующего внутренним фронтом т.Кругляка задержать до особого распоряжения прибывающего с эшелоном командира 54-го стрелкового Советского Украинского полка Митьку Японца. Во исполнение поручения я тотчас отправился на станцию Вознесенск с отрядом кавалеристов Вознесенского отдельного кавалерийского дивизиона и командиром названного дивизиона т.Урсуловым, где распорядился расстановкой кавалеристов в указанных местах и стал поджидать прибытия эшелона. Ожидаемый эшелон был остановлен за семафором. К остановленному прибыл совместно с военруком, секретарем, командиром дивизиона и потребовал немедленной явки ко мне Митьки Японца, что и было исполнено. По прибытии Митьки Японца я объявил его арестованным потребовал от него оружие, но он сдать оружие отказался, после чего я приказал отобрать оружие силой...когда было приступлено к обезоруживанию Японца, он пытался бежать, оказал сопротивление, ввиду чего и был убит выстрелом из револьвера командиром дивизиона. Отряд Японца в числе 116 человек арестован и отправлен под конвоем на работу в огородную организацию. Уездвоенком М.Синюков". \
Решение о разоружении бросившего фронт полка, сформированного Япончиком из городских люмпенов, принималось командиром 45-й дивизии Ионой Якиром и командиром кавбригады той же дивизии Григорием Котовским, имевшего с Япончиком сложные счеты со времен одесского подполья.
К слову сказать, Котовский сам не избежал огородных работ, когда, командуя под Одессой кавкорпусом, он, агроном по образованию, что бы обеспечить, составлявших во время гражданской войны костяк его бригады, крестьян-бессарабцев, чьи деревни остались на территории отошедшей к Румынии, организовал совхоз, процветавший до самой его смерти. Некоторые историки утверждают, что порученец, застреливший Котовского в 1926 году, был, при Мишке Япончике, в девятнадцатом году, начальником штаба злополучного 54-го Украинского Советского полка.
Речайший типаж благородного разбойника, Котовский оказался одним из немногих видных деятелей гражданской войны, память о котором не понесла ущерба при всех последующих переписываниях истории. Упреки в политической близорукости, заставившей его принять сторону красных, вряд ли смогли бы задеть этого любителя бульварных романов, однажды после очередных маневров, разразившегося знаменитым приказом - Части товарища комдива З.Криворучко напоминали белье куртизанки после бурно проведенной ночи.
А тень, пережившего его на одиннадцать лет, Ионы Якира до сих пор не обрела покоя. Проклятый вместе с другими командирами Красной Армии, казнеными по делу Тухачевского, и реабилитированный после двадцатого съезда, Якир во время оттепели стал примером образцово-показательной жертвы искривлений ленинского курса и сталинского произвола, при этом с каким-то подлым умилением вспоминали его предсмертное - Да здравствует Сталин.
Письмо же, написанное перед расстрелом, в котором Якир клялся вождю в преданности, цитировал Хрущев с трибуны съезда, как и непечатную резолюцию, наложенную Сталиным. Это было не первое письмо Якира, вызвавшее недовольство Сталина. В разгар организованного голода на Украине подпись Якира, войска которого обеспечивали блокаду бедствующих районов, была под посланной группой украинских ответработников Сталину просьбой разобраться в происходящем. Известна реакция Сталина - Военные лезут не в свое дело. При Брежневе упоминания о Якире почти прекратились. Но с началом перестройки о нем вновь громко заговорили, на этот раз возведя в ранг злых демонов революции. Главным поводом для этого послужил приказ о мерах против донского казачества, подписанный им, как членом РВС Четырнадцатой армии. Впрочем, и предсмертный крик ему тоже припомнили.
Виктор Суворов, автор исследования Очищение, в котором он старается доказать целесообразность и обоснованность проведенной в РККА чистки, много места уделяет Шмидту и Якиру, отказывая последнему даже в личной храбрости, не вызывавшей сомнений у отличавшегося особой щепетильностью в этом вопросе Котовского.
В смелости георгиевского кавалера Шмидта Суворов не сомневается, но считает его дураком. речь идет об известном эпизоде в начале двадцатых годов, когда, сочувствующий Троцкому Шмидт, после очередной партийной разборки, сказал, улыбаясь, Сталину - Погоди, Коба, уж я тебе уши обрежу.
С высоты прошедших лет Суворов считает, что Шмидту следовало или зарубить Сталина, или не бросаться пустыми угрозами. Если бы Шмидт обладал даром предвидения, возможно, так бы и случилось. Но у него был свой опыт.
В девятнадцатом году, инспектировавший части полуразбитой в непрерывных боях Повстанческой дивизии, Троцкий сказал что прикажет расстрелять Шмидта перед строем.
- Можете - ответил Шмидт, но только не перед этим строем. Впрочем, после новых боев, наблюдавший за действиями дивизии Троцкий представил Шмидта к ордену Красного Знамени.
Зачем я так подробно пишу об этом? И какое отношение ко всему этому имеет Дмитрий Быков?
Мне кажется, как я уже говорил, что все эти люди связаны общностью выбора, который по сути никаким выбором не является, так время выбирать уже упущено. Они проехали свою остановку, и доплатить за билет нечем.