Злого да веселого, где ж тебя встретишь,
при каком навадке иль в ночном бору,
на спокойном озере путающим сети,
где ж тебя встретишь, отпетый друг,
если на могиле камни прорастают
травами бесплодными густо, без числа,
если жизнь хваленая твоя, непростая
была да отгрохала, быльем поросла,-
где ж тебя встретишь? Обойду дозором
сосняка исхоженного целый квартал,
рыбные озера, синие озера,
усталью измучаюсь — и нет ни черта.
Только на могиле, как слеза, безвестной
все равно почувствую: в золотой пыли
лебеда качается лебединой песней,
рослая крапива завистью палит,
тихой и невидимой, невидимой и ярой,
и сейчас проснувшейся память освежить
завистью, которой открывалась старость —
открывалась старость и кончалась жизнь.
2
Это детство идет навстречу,
и встаешь в нем крутою судьбой
ты — станичник, рыбака вечный,
матерщинник и зверобой.
О Карпатах поются песни,
о казачьих гнедых конях,
по озерам, по густолесью
за тобою ведут меня.
И десятую часть столетья
я знавал в жару и в мороз,
как охотился лютый ветер
за папахой твоих волос;
как ты пахнешь смолою бора,
кровью волка и косача,
всеми водами и простором
оренбургского казачья;
как незыблемо в вечер росный
у костра догоревших лет —
голубым дымком папиросы
подымался покой бесед.
Ты кипел, горячился, хвастал,
вороша густоту седин,
славу бешеного ненастья,
славу двух военных годин,
что гремели под Ляоляном,
под чужою стеной Карпат
и шагали в седом тумане
по кладбищам и по гробам.
............
Только ты не ругал, а хвастал
на становьях любых дорог
годы бешеного ненастья,
потому — другого не мог.
Чем похвастаешь, кроме вздоха,
если жизнь волокла тебя
по задворкам чужой эпохи
без уюта и без рубля;
если, в обе руки контужен,
в годы мира устав от битв,
голодал и страдал не хуже
от бедняцкой своей судьбы.
Не похвастаешь — не увидишь
гордость маленькую свою,
и покажется жизнь обидой,
зря не сбитой в любом бою.
Жизнь покажется горем сразу,
непригодной, как старый скит...
И кипели твои рассказы
не от радости, от тоски,
чтоб седины стали любимей
хоть насильно да хоть на час,
чтобы я и твоей судьбине
позавидовал невзначай.
Я не верил глазам и речи,
не завидуя, не хваля...
...Это детство идет навстречу,
ветром волосы шевеля.
3
Снова ты зовешь меня украдкой
от девчат, вечерок и огней
дотемна шататься по навадкам,
а с рассвета крючить окуней.
Дробовик бывалый, бью не в воздух.
От прицела взгляд, похолодев,
вместе с уткой падает на звезды
в небо, потемневшее в воде.
Озеро с кровавыми кругами,
да роса в холодных зеленях.
Ты же, не хваля и не ругая,
как завистник, смотришь на меня.
Смотришь так, молчанье сберегая,
если я удачливей тебя
по чутью подъязка подсекаю
с легкостью, доступной голубям.
Смотришь так с улыбкою несладкой,
если необъезженный скакун
гордо пронесет мою посадку,
крепкую на яростном скаку.
Смотришь, если песни бродят кровью
в плясовой, неугомонный час,
если чуб спадает по надбровью
вороненым крылышком грача.
Так без окончанья и начала,
как свою веселую сестру,
по закону молодость встречал я
на любом разнузданном ветру.
Как завистник, без тоски и вздоха,
силы собирая и храня,
ты во всем, от удали до крохи,
перещеголять хотел меня.
Забывал заброшенные дали,
Ляолян, Карпаты и года,
и мои удачи подмывали
добиваться собственных удач.
Так до перебоя, без ограды,
потеряв подсчеты месяцам,
жизни наши проходили рядом,
споря до поклонного конца.
4
Теченье времен из-под ног убегало.
От детства и дружбы озерных огней
прошли мимо деда, станиц и рыбалок
счастливые кольца дороги моей.
По родине плыли ветра и метели.
Снежинки слезинками липли к окну.
А он умирал на горячей постели,
косоворотку едва расстегнув.
В зимовке запевки рыбацкие пели,
охотники ждали счастливого дня,
а он умирал на последней постели,
в минуту предсмертную вспомнив меня.
Ему показалось: и солнце и зори
удачей улова плывут по земле,
ему показалось: в вечерних озерах
раскинуты сети на тысячи лет.
Ему показалось... И глянул на дверцы,
сухой и колючий, как зрелый репей,
поднялся, держась не руками, а сердцем.
Шагнул, покачнулся и захрипел.
Холодные губы не ждали ответа,
веля провожатым, молчавшим над ним,
при встрече со мной о кончине поведать,
порадовать сердце поклоном земным.
За щучьей ухой да за чашками водки
поминки отплакали старики...
...А я неустанною прежней походкой
немного подольше пройдусь у реки.
Пройдусь до рассвета по старым навадкам
и песен от удали не запою.
Я только и сделаю, что по порядку
обдумаю светлую зависть твою.
............
...Ты не заметил за годы разлуки,
за годы навадков, костров, окуней,
как выросла зависть бесценной порукой
двадцатилетней удачи моей,
идущей навстречу и солнцу над нами
в закате, в работе, в дыханье страны,
и старость, кончая последними днями,
ее принимает поклоном земным.
Ее принимает — весеннюю завязь
эпохи, растущей во все этажи,
в которой и зависть, великая зависть
поется как песня, и сила, и жизнь.
5
Незачем шататься без причала.
Ночь ушла, меня не покорив.
По могилам проходя, встречаю
зачинанье утренней зари.
И при расставанье молчаливом
под конец минуты проходной
до зеленых листиков крапивы
кланяюсь я зависти родной.