Аннотация: Некогда душа Халы была рассечена надвое- и теперь родился человек, несущий в себе половину его души,как и было предсказано. Ему предстоит освободить Змея и погрузить мир в вечный мрак... Или все-таки есть другой путь?
1
Ведунья Златка, жрица Мокоши, была, пожалуй, лучшей повитухой, какую только можно найти в земле белых хорватов. Когда-то она принимала роды у княгини Светорады, жены Горана, столь безвременно почившей; нынче пришло время помогать родиться уже княжьему внуку.
Восьмой десяток жила Златка, больше полувека прошло с тех пор, как она впервые вошла к роженице, но таких тяжелых родов она не помнила уже давно.
Векослава кричала и билась в судорогах, схватки то нарастали, то ослабевали. Помощницы Златки, Ярина и Елень, уже с ног валились от усталости - княжна не могла родить уже больше суток, и все это время они провели в наглухо закрытой бане.
Когда Векослава забылась усталым сном, Златка, отворив окно, бессильно оперлась на подоконник.
- У меня такое чувство, будто дитя не хочет рождаться на свет. Или кто-то не хочет, чтобы оно родилось, - поделилась жрица с помощницами.
- Думаете, это из-за... - Елень осеклась, подняв на Златку обеспокоенные глаза.
- Из-за то, что в нем - Змеева душа, как говорил когда-то Богухвал? Все возможно.
Позади них Векослава вздрогнула, застонала сквозь тяжелый сон, положив руку на низ живота. В глазах Ярины и Елени мелькнула надежда, но Златка отрицательно покачала головой.
- Пусть её. Говорят, в земле ромеев есть мудрецы, способные раскрыть чрево женщины и достать оттуда ребенка, да так, что оба останутся живы. Хотела бы я, чтобы один из таких мудрецов был здесь.
Была глубокая ночь, но из бани было видно, что в гриднице горят огни. Ещё несколько часов назад оттуда доносились звуки буйной пьянки - дружинники праздновали рождение нового Бусова потомка. Златка тогда ещё цыкнула на них, мол, сглазите. Так и получилось.
Старая жрица знала, что там сейчас сидит Буривой, воин из земли ободричей, отец ребенка. Героя войны с хазарами и избранника Векославы в народе любили куда больше, че Ольгерда, но сейчас Златке не хотелось с ним встречаться. Он-то все околачивался возле бани, беспокойно заглядывая в окна, пока жрица его не прогнала. Наверное, и сейчас не спит, переживает, разрывается между желанием рвануть к Векославе и страхом, что присутствие мужчины повредит величайшему таинству - рождению новой души...
- Давайте помолимся, - в третий раз за сутки предложила Златка помощницам.
Жрицы взялись за руки, обращаясь к Мокоши, чтобы она помогла матери и ребенку, отвела лихо от Векославы. Усилием воли Златка прогнала мысль, что молиться - это все, что они могут. Нет уж, она будет бороться за Буривоева сына до конца.
Закончив молитву, Златка почувствовала, что что-то в её душе переменилось. Так бывало, когда богиня посещала её - сном ли, вещи ли видением, такое чувство, будто ты одновременно здесь и в Ирии. Жрица открыла глаза и чуть не вскрикнула от неожиданности.
Потому что в бане появился ещё один человек.
Старик, совершенно седой, но с несколькими прядками золотых волос, стоял на пороге бани, опираясь спиной на закрытую дверь. В свете масляных ламп тускло поблескивал бронзовый трезубец, венчавший его посох.
- Хо... Хозяин? - потрясенно прошептала Златка. Ярина и Елень бросились на колени, но старая жрица глядела на вошедшего с достоинством. Ей ли привыкать разговаривать с Силами?
- Иные зовут меня и так, - тихо ответил вошедший. - Да вы вставайте, девицы, я ж не Распятый, которому нравится на спины своих поклонников глядеть.
Помощницы Златки послушно поднялись, с трепетом и благоговением глядя на старика. А тот без лишних слов подошел к Векославе, ласково положил руку ей на лоб.
- Спи, спи, голубушка. Нелегкое это дело - такое дитя носить да рожать...
Златка открыла рот, но слова застряли в горле, когда старик, положив посох в сторону, опустился на колени между разведенных ног княжны. Левая рука его легла Векославе на низ живота, правая - на лоно, что-то ощупывая.
- Иди ко мне, дитя, Иди, не бойся.
Векослава снова застонала, но не проснулась. Старик что-то прошептал, дыхание княгини выровнялось. Несколько толчков - и в правой руке Хозяина оказалась крошечная детская головка. Ещё несколько толчков - и вот уже ребенок покинул родовые пути.
Вытащив из-за пазухи серебряный серп, он легко перерезал пуповину. Поднялся, прижимая ребенка к груди. Тот, бледный, почти синий, лежал на руках старика, словно труп.
- Мертв? - спросила Златка, предчувствуя ответ. Она не теряла детей уже очень давно.
Старик покачал головой.
- Для этого мира - да. Но он ещё вернется. Княжне скажете, чтоб утешилась: Род ей скоро другое дитя пошлет. А это принадлежит мне, как я когда-то и предупреждал Буривоя.
Златке показалось, что последние слова Хозяин произнес с горечью. Что бы они не значили - радости ему от этого было мало.
- Ну, с остальным вы и сами разберетесь, а с Буривоем я сам поговорю. Прощай, Златка.
Легко поклонившись, старик отворил двери, выйдя столь же неслышно, как и вошел. Он направился к гриднице, а повитухи бросились к Векославе - помочь избавиться от последа. От священного трепета у них колотились сердца и дрожали руки, но дело должно быть сделано до конца.
Сквозь волнение, которое ещё не улеглось, Златка услышала крик, доносившийся из гридницы - истошный, полный отчаяния, почти волчий. И у привычной ко многому жрицы мурашки побежали по коже едва ли не сильнее, чем когда перед ней предстал тот, кто унес с собой ребенка.
2
Всевед торопился. Душа младенца, хоть и человеческая, все же была связана со Змеем, и Хала, чувствуя её, звал к себе, прочь из хрупкого тельца. Жизнь утекала из сына Векославы, как вода, струящаяся сквозь пальцы.
Старик осенил младенца знаком Громовницы, погрозил, указывая посохом на запад:
- Будет тебе! Как вырастет дитя, так само свой путь выберет. А сейчас - не смей!
Казалось, его услышали: младенец дернулся в руках Всеведа, застонал - слабо, но слышно. Зов стал слабее: Хала боялся власти того, кто сейчас нес младенца на руках. Всевед шагнул за грань миров, перейдя в Индерию; сюда Хале доступа не было. Краем сознания Дед уловил беззвучный крик отчаяния, боли и бесконечного голода.
- Ишь ты, не нравится, - усмехнулся он.
Путь Странника лежал к самому сердцу Индерии - острову Буяну, где стоял белый камень Алатырь и рос могучий Карколист, пускавший корни во все три мира. Там, у корней Великого древа, бил источник жизни, вырытый Индрик-Зверем в незапамятные времена. Вилы, оберегавшие его, поприветствовали Всеведа почтительными поклонами.
Старик опустил ребенка в источник, шепча наговоры. Живая вода, омывая крошечное тело, казалось, отдавала свою жизнь мальчику. Его тело розовело на глазах, младенец открыл глаза и пронзительно закричал, ища мать бессмысленными глазенками.
- Вот так-то лучше, - ласково сказал дед. - Имя бы тебе дать, и какое имя будет сейчас лучше того, которое желали для тебя отец и мать? Нарекаю тебя Драгославом.
И новое заклятие сотворил Всевед, отсекая серебрянным серпом связи ребенка с миром людей, как недавно пересек его пуповину. Теперь Змей до времени не мог найти его: перед взором Халы постоянно представал бы лишь Источник Жизни, ненавистный Источник, который он так желал осушить, и старик с серпом, один из его извечных врагов.
У заклятия была и другая сторона: отсеклись связи между ребенком и его родителями, и Буривой с Векославой вдруг ощутили спокойствие и душевный мир. Боль от утраты первенца утихла в их душах, затаилась, словно побитый пес. И они улыбнулись друг другу, и решили жить дальше.
Всевед видел это своим всепроникающим взглядом. Видел он и то, что это заклятие может сыграть с Драгославом злую шутку в будущем - но сейчас ему важнее было сохранить ребенку жизнь. А что будет, то будет - в конце концов, Драгославу самому выбирать.
- У вас скоро будет ещё один сын, а после него и другие дети. Утешитесь ими, а это дитя оставьте Судьбе, - прошептал Всевед.
И впрямь через год у Буривоя и Векославы родился ещё один сын. Его назвали Бранимиром, и ему предстояло княжить у белых хорватов - но обо всем по порядку.
3
В те времена ещё можно было увидеть туманным утром или в полнолуние кавалькады призрачных всадников, мчавшихся нехожеными путями куда-то по своим делам. Это были те, кого германцы называли альвами, кельты - сидхе, а славяне - чудью, отделяя от одноименного финно-угорского племени. В землях, ближайших к Карпатским горам, правил ими аэн Яргайр, и была у него прекрасна дочь-воительница Айнегара, предводительствовавша отрядом вил-воительниц, служивших отцу..
Им-то и отдал Всевед на воспитание Драгослава: они повиновались ему, да и сами иногда похищали человеческих детей для своих нужд, потому что только люди могли держать в руках железо, смертельное для чуди.
Судьбы Халы и Драгослава, несшего в себе осколок его некогда рассеченной души, все ещё были связаны, и Хозяин знал, что рано или поздно они пересекутся. Но до того времени Драгославу надлежало стать достаточно сильным, чтобы самому принять решение - и Старец готов был сделать все, чтобы оно было нужным ему и всему миру, который ему было завещано хранить.
И Драгослав рос среди чуди, обучаясь тайным наукам и совершенствуясь в ратных искусствах. Среди зачарованных сине-зеленых лесов, резных башен и древних курганов,увенчанныхзачарованными камнями, протекало его детство. Уже в семь лет не было ему равных среди чудской молодежи, чьим предводителем он быстро стал; слуги Всеведа обучали его языку птиц, и зверей, и тайным знакам, и всему, что надлежит знать воину дивьего народа.
Когда Драгославу исполнилось двенадцать, Всевед подарил ему крылатого коня из Хорсовых конюшен - дар, которого удостаивается не всякий бессмертный. Юноша назвал его Кречетом за сизую масть, напоминавшую соколиные перья.
Верхом на Кречете Драгослав участвовал теперь в забавах дивьего народа. Он познал пьянящую радость ночной охоты, преследуя в глухих чащобах невиданных зверей и разя их из не знающих промаха чудских луков. Вдобавок Кречет, как и все дивьи животные, мог разговаривать со своим хозяином - и он поведал ему ещё больше тайн, чем прежние учителя.
В четырнадцать пришла пора для Драгослава становиться ратником, и Всевед пришел к нему снова, принеся три меча: один в золотых ножнах, другой - в самоцветных, третий - в простых кожаных.
- Ты наверняка подготовил для меня какое-то испытание, - рассмеялся юноша. - Но, пожалуй, нужно мне испробовать все три клинка, чтобы знать точно, какой же все-таки мне по руке.
И он вытащил клинок из золотых ножен, ударил им в дубовую колоду - и закаленная сталь разлетелась на куски.
Усмехнулся Драгослав, уже предвидя, какой из даров Всеведа все же подойдет ему - но все же взял меч из самоцветных ножен. И снова клинок разбился, стоило княжичу ударить им по дубовой колоде.
Наконец вытащил княжич меч из кожаных ножен, и его лезвие тотчас вспыхнуло холодным синим огнем.
- Этот меч некогда принадлежал одному из моих могущественных врагов, - сказал Всевед. - Много горя натворил он с его помощью, пока я не приструнил его; посмотрим, сойдет ли он для тебя.
И Драгослав, взмахнув клинком, разрубил колоду надвое.
- Знай же, что имя этому клинку - Иней, - сказал Всевед. - Владей им, и да направит он тебя путем твоей судьбы, который ждет тебя.
- О какой судьбе ты все время говоришь? - спросил Драгослав, но Всевед, как и всегда, не ответил.
- Ты становишься полноправным воином, Драгослав, - сказал ему Хозяин. - Я дал тебе все, что мог; отныне за все, что ты делаешь, в ответе только ты сам. Я покидаю тебя, но не говорю, что навсегда - быть может, в конце пути мы ещё встретимся.
И он исчез, как исчезал всегда - только сейчас стоял здесь, а вот его уже нет. Пути Всеведа были непостижимы даже для чудской мудрости, как и его слова насчет судьбы Драгослава. Княжич подозревал, что это как-то связано с его родителями, о которых ему точно так же ничего не говорили, и с огромным змеем, которого он иногда видел во сне - но предпочитал держать свои догадки при себе.
Тем более, что после того, как он обрел оружие, жизнь его переменилась ещё круче. Теперь вместе с чудской молодежью он не только охотился, но и ходил в набеги, и участвовал в бесчисленных войнах, которые вел его воспитатель окрестными народами. А когда ему исполнилось семнадцать, он сказал Яргайру, что хочет поискать славы вдали от дома.
Не хотел Яргайр отпускать воспитанника, к которому успел привязаться - в том числе и потому, что что-то говорило ему, мол, больше он его не увидит. Но приказ Всеведа был - не неволить Драгослава, и потому аэн ничего не мог сделать.
А Драгослав ушел с ватагой чудской молодежи, и с ним ушли ушли многие отчаянные юноши, а также Айнегара, с которой он впервые познал женские обьятия. И они скитались по земле, преследуя псоглавцев или вмешиваясь в постоянные междоусобицы дивного народа - и слава их гремела по всей Индерии, и доходила она даже до Халы.
Все ещё будучи скованным в подземельях Аэн Граанны и лишенный возможности следить за частичкой своей души, воплотившейся в Драгославе, Хала узнавал о нем только от своих прислужников - псоглавцев, чертей и иной нечисти, которую чудь преследовала везде, где только встречала. И выжидал, готовя свои планы - как в недоступной ему пока Индерии, так и среди людей. Драгослава нужно было привести в людской мир, и Хала знал, как ему это сделать.
4
Шли годы и в людском мире. Подрастали дети Буривоя и Векославы - Бранимир, Дивляна и Светорада; вот уже пришла пора Бранимиру садиться в седло, а затем и искать ему невесту.
Могущество белых хорватов не знало равных после того сокрушительного поражения, которое они нанесли Йехезкелю бен Ноаху и его слугам. К тому же вскоре вернулся Богухвал, восстановив свои силы после колдовского поединка, и первым, что он сделал, былаа зачистка всех земель от Карпат до Днепра от тех, кто мог бы почитать Змея.
Тиверцы и уличи, отложившись от хазар после войны, теперь платили дань в Стольское; так же поступали и волыняне, нуждаясь в защите от велетов и ляховитов. Тиверцами по-прежнему правил Звонимир, уличами - Изяслав с Дубравкой.
Поначалу Дубравка была счастлива с Изяславом, но год за годом горькое разочарование разъедало её, словно ржавчина сталь. Земля уличей была беднее хорватской, витязи Изяслава - не чета утонченным юнакам из Стольского, да и сам Изяслав с его страстью к охоте и пирам вызывал в Дубравке все меньше любви, хотя он-то любил её по-прежнему. Вдобавок у них не было детей, и случись какой неурожай или вражеское нашествие - Дубравку тут же обвинили бы в том, что это из-за неё, ведь неплодная княгиня приносит несчастья.
Дубравка завидовала Векославе, да и подчиненное положение её мужа по отношению к Буривою угнетало её. Зависть и затаенная обида - вот что почувствовал в ней Хала, когда обратил впервые внимание на её душу.
С тех пор Змей стал часто приходить к Дубравке во сне. Он нашептывал ей колдовские слова, благодаря которым княгиня, кажется, перестала стареть; он разжигал в ней потаенные страсти и враждебность к белохорватскому дому, а она, в свою очередь, разжигала их в муже - и все менее и менее желанными гостями становились белые хорваты в Пересечне. Хала говорил, что Дубравка, вышедшая из чрева матери раньше Векославы, должна править в Стольском, что престол у неё отобрали против всякого закона - и она верила в это. Хала не оставлял без внимания и Драгослава, подсылая к нему своих слуг, подталкивая к мысли, что надо бы завоевать свое царство, и не где-нибудь, а в земле людей, чтобы там стать великим владыкой.
Дубравке же он говорил, что она может отложиться от Стольского, как только ослабнет княжеская власть, и что он пошлет ей в помощники великого воина и чародея, который сможет уберечь уличей от всякого зла и даже сделать их более могучими, чем когда бы то ни было. Год проходил за годом, Дубравка все более склонялась к Змеевым словам - и к зиме 817 года оказалась в полной Змеевой власти. Теперь она ждала только удачного повода, чтобы восстать.
Изяслав же, в котором слова жены полностью убили былую приязнь к Буривою и белым хорватам, был с нею согласен. Единственное, о чем не знал он - так это о чудесном воине, обещанном Дубравке Змеем; это княгиня скрыла от него, чтобы не возбуждать в нем ревность.
И когда осенью 817 года отдал наконец богам душу старый князь Горан, и вече избрало князем Буривоя, Дубравка и Изяслав поняли, что пришел черед для них действовать.
5
В начале березола-месяца, когда Буривой вернулся из своего первого полюдья в качестве князя, невесёлые новости отыскали его в Стольское городище.
Ещё утром ничего не предвещало беды. Чистое небо, распускающиеся почки на деревьях, звонкие напевы ручейков наполняли сердце Буривоя радостью; последние вёрсты до Стольского он с трудом держался, чтобы не запеть. Первую зиму его правления земля хорватская пережила, никто не замёрз и не умер с голоду. Снежная зима смерти Горана обернулась обильным урожаем, и запасов для ярового посева оставалось вдоволь. В полюдье Буривой собрал железо и мёд, жито и шкуры - будет что продать ромеям или моравам, как только Морана освободит заметённые ещё дороги через Карпаты.
Навстречу князю выбежала толпа; девицы бросали подснежники дружинникам, дети просились на сёдла, протягивая руки. Буривой, рассмеявшись, подхватил какого-то рыжего пострелёнка - тот аж взвизгнул - и усадил перед собой. Тот покраснел что твой маков цвет, а потом откинулся на луку, гордо задрав нос - смотрите, мол, каков я.
- Не задавайся, - шепнул Буривой, щёлкнув отрока по затылку.
Юный Бранимир встречал отца у самых ворот. Статный, высокий княжич весь пошёл в мать: золотистые кудри выбивались из-под шелома, в глазах - синева кветневого неба. Правая рука его покоилась на искусно выделанной рукояти меча варяжской работы, левой придерживал поводья нетерпеливо гарцевавшего коня.
- Гой еси, отец. Как полюдье прошло?
- И ты здрав будь, Бранимир. Как видишь, наскребли по сусекам немножко. Как там Стольское поживало?
- Ха, а ты, я смотрю, зимними ночами время не терял, да, сынок? Узнаю себя, узнаю!
Бранимир зарделся.
- Да что ж вы все краснеете-то, сперва пострелёнок этот, теперь ты. Или у меня что непотребное на лице написано?
- Ты не меняешься, - улыбнулся Бранимир.
- А должен?
- Нет. Есть и скверные новости. Хальвдан и Гринь до сих пор не вернулись из земли уличей.
- А, эти. Должно быть, Дубравкиными медами упиваются в Пересечне. Говорил же я свояченице, чтоб погребов для них не открывала, а то знаю я этих двоих, пока последний бочонок до дна не осушат, не успокоятся.
- Думаешь, ничего страшного?
- Дубравка властолюбива, но не глупа, а её муж ещё должен помнить время, когда вместе с нами воевал против хазар. Куда уличам с нами тягаться? Или она под хазар идти вздумала? Ну так под каганом так взвоет, что моя дань с птичий пух покажется. Говорят, северяне дают по девице со двора, Горан же, кроме десятины с торговли по Славуте, ничего не просил, да и я не собираюсь.
Но где-то в глубине души у Буривоя всё же заныло. Недоброе предчувствовал он, и день будто сразу помрачнел. Ссадив отрока с коня, он вошёл в ворота Стольского. Горожане продолжали приветствовать князя, осыпая дружинников цветами и зерном, но былой радости Буривой уже не ощущал, хотя улыбался по-прежнему.
Пройдя Гостевым концом и Коморицами, княжий поезд поднялся к детинцу. Здесь уже полным ходом шла подготовка к пиру для всего народа: челядь копошилась, как переполошённый муравейник. Таскали козлы, доски и скамьи, двое холопов волочили бочку,
где-то визжала свинья, которой предстояло превратиться в жаркое. И над всем этим хаосом возвышалась Векослава - величественно, как Богиня, усмиряющая мировой океан.
- Куда потащили, олухи? Я вам сказала, в дальний угол! Да не в тот дальний!
- Кукша, если эта доска проломится, будешь на ней спать!
- Малка, ну кто так скамейки накрывает?
Буривой залюбовался. Его тихая и кроткая Векослава в такие минуты прямо-таки преображалась.
- Кнуд, ещё раз, клянусь... О, Буривой, здравствуй!
Кажется, увлёкшись, княгиня только сейчас заметила мужа. И без лишних слов бросилась к нему, подобрав юбки, как простая девица. Всё её царственное достоинство словно улетучилось.
Буривой подхватил Векославу на руки, поцеловал в губы, в лоб, в закрытые от счастья глаза, прижал к груди.
Прожитые годы оставили отметины на лице Векославы: от уголков рта и глаз разбегались лучики морщин, взгляд стал более задумчивым. А ещё княгиня поседела, когда услышала о гибели Драгослава, и теперь красила волосы в прежний золотисто-русый цвет. Но об этом знали только Буривой, Бранимир и Варда, болгарская холопка княгини.
- Буривой... ну правда... пусти, - смеялась Векослава, пока он, так и держа её на весу, покрывал поцелуями лицо, шею и руки. - Я ж сейчас упаду... ай!
Князь спрыгнул с коня - прямо с Векославой на руках.
- Ведите коня в конюшню, - бросил он челяди. Нам с княгиней нужно... помолиться.
- Ты бы хоть в баньку сходил-то, молитвенник, - сказала Векослава. А то из-под твоей кольчуги несёт, как от ломового коня. Никогда не понимала: вы, мужчины, что, ядрёну вонь как ещё одно оружие используете?
- Ничего, сейчас и банька будет, - Буривой закрыл рот Векославе очередным поцелуем.
Вечером был пир для всего Стольского. На дворе детинца пировало простонародье, звуки удалой гульбы возносились к небу в голосах поющих, топоте ног, ударах бубнов и перезвоне гуслей. Люди пили и веселились по случаю возвращения любимого воеводы, ставшего теперь ещё и князем. Непобедимый в боях Буривой, выведший разбойников и наладивший торговлю, казался им чуть ли не новым Тархом-Даждьбогом.
Сам же князь пировал в гриднице, резные двери были распахнуты настежь. Горели факелы, в потоках тёплого воздуха колыхались развешанные по стенам знамёна, захваченные хорватами в бесчисленных боях; шевелились тени в затейливой резьбе балок, подоконников и наличников.
Князь сидел во главе длинного стола, справа от него - Бранимир с младшей дружиной, слева - Векослава, которая вновь выглядела, как Княжна-Лебедь из древних сказов, величавой и неприступной в богато украшенном красном платье. Время от времени Буривой прикладывался к рогу, но слишком много пить не хотел - в последнее время у него от такого начинала болеть голова. Бранимир же порядком захмелел и затеял борьбу на руках с каким-то варягом; на весь зал разносились крики по-славянски и по-свейски:
- Давай, княжич!
- Давай, Гьюки! Покажи этому хорвату!
- Бранимир! Бранимир!
- Гьюки! Гьюки! Гьюки!
Бранимир рычал от напряжения, вены на его руках и шее вздулись, но рука викинга неумолимо клонилась всё ближе к столешнице. Раз - ударилась о неё, так что аж кубки подскочили. Ратники одобряюще взревели.
- Клянусь... бездной... Нифльхеля... твои предки, должно быть, были йотунами... хорват. Или же Тор одолжил тебе пояс, - Гьюки говорил, прерывисто дыша и постоянно прикладываясь к рогу.
- Просто попроси принести себе больше каши, Гьюки, - ответил Бранимир. - У нас знаешь, как говорят? Щи да каша... короче, будешь таким, как я.
Дружина грянула дружным смехом. По кругу вновь пустили братину, и лишь Буривой заметил, что в проёме двери появился ещё один человек - судя по убранству, не знатный дружинник, а простой ополченец из городких. Молодой совсем паренёк, он переминался с ноги на ногу на пороге, явно стесняясь тревожить пирующих. В руке у него был большой холщовый мешок.
Буривой постучал по столу. В гриднице воцарилась тишина.
- Что у тебя, друг? - спросил Буривой ополченца, поднимаясь на ноги. Все глаза повернулись ко входу.
- Прибыл... человек... - парень ещё больше смутился.
- Эй, налейте ему там, пусть с мыслями соберётся! Что стряслось-то?
Осушив поданный ему рог, юноша отдышался.
- Прибыл гонец от уличей, княже. Ну как, гонец... бросил этот мешок ратникам на городской стене, сказал, дань тебе, княже, от Изяслава Пересеченского.
Буривой помрачнел. Сделал знак одному из дружинников у двери; тот принял мешок из рук ополченца.
- Возвращайся на пост, отрок. Благодарю, что принёс мне... чем это ни было.
Ополченец, кивнув, стремглав бросился прочь.
- Покажи нам, что же такое шлёт Дубравкин подкаблучник? - обратился Буривой к дружиннику.
Тот, поставив мешок на пол, принялся торопливо развязывать узлы. Получалось плохо; кто-то встал из-за стола, чтобы помочь товарищу, но ловкость рук - не та черта, что сохраняется, когда выпьешь. Мужчины долго суетились под смешки сотоварищей, в итоге кто-то выхватил нож и просто распорол мешковину.
И отпрянул в ужасе.
По гриднице пронёсся удивлённый вздох. Люди вставали со своих мест, чтобы поглядеть на то, что лежало теперь на полу, и застывали, будто стрелой Перуновой поражённые. Наконец, один из воинов поднял содержимое мешка, чтобы показать это князю и тем, кто сидел возле него.
Бранимир и его друзья сжали кулаки, Векослава поднесла руку к открытому рту, и лишь Буривой сидел недвижно, как полагается князю. Хотя в голове его уже рождались планы будущего похода в землю уличей - такое спускать нельзя.
Потому что в руках дружинника были белокурая голова Хальвдана и русая - Гриня.
- Кажется, тётушка моя совсем от рук отбилась, - зло прошипел Бранимир. - Отец, позволь мне идти на Пересечень! У меня к ней ещё счёты за то, что она говорила моей матери.
- Не стоит, сын, - возразил Буривой. - Убивать родичей по крови - скверное дело, проклят перед Богами поступающий так. Об этом твердят все древние сказания, а кто мы такие, чтобы спорить с ними? Я пойду на Пересечень, напомню Изяславу с Дубравкой, как людей из нашей земли привечать.
- И мы с тобой, княже! - хором отозвались дружинники.
- Благодарю, друзья. Но нынче нам надлежит расстаться: нужно мне поговорить с супругой моей, сыном и старейшими в дружине. Завтра я вынесу на ваш суд то, что мы решим, и обсудим детали все вместе. Утро вечера всяко мудренее.
И удалился князь в свои покои, и там, несмотря на хмель, говорил с приближёнными почти до рассвета, пока не одолел их тяжёлый, тревожный сон.
6
Наутро отправились из Стольского гонцы во все края земли белых хорватов, неся людям весть о чёрной измене уличей, убивших послов. То было одно из самых недостойных деяний, какие только можно было представить, наравне с кровосмешением и разорением капищ. Буривой, поехав на Святовитово поле с Бранимиром и последними из своих варягов - Стейном, Ярославом и Актеву, принёс в жертву чёрного быка и воззвал к великому божеству:
- Ты, Святовит, четырёхликий, отец всадников, держащий огненный меч! Всю землю славянскую объезжаешь ты дозором, всё видишь и всё ведаешь. Видел ты и злодеяние Изяслава Пересеченского, сотворённое им по наущению злобной жены его. Ныне же иди в бой впереди наших полков и срази уличей за кривду их!
Затем поодаль, на капище Рода, принёс он другую жертву, и такими словами обращался ко Всеотцу:
- Ты, Род-Всебог, мечущий с небес души! В тебе есть жизнь и смерть, свет и тьма, смерть и рождение. Ты творишь и разрушаешь, твой цвет - красный - един для зари, огня и крови. Сотряси стены Пересечня, когда мы подойдём к ним, сломай мечи Изяславова войска, когда выйдет оно нам навстречу; низвергни их в бездну, к Моране и Кощею, за измену, чтобы вечно блуждать им впотьмах, не видя Даждьбогова света!
И оставил у идолов богатые требы, и одарил волхвов дарами из стольских кладовых, чтобы молились они за победу хорватов. И по всей земле хорватской загорелись священные костры: молились за победу Перуну и Хорсу, и Сварогу - о крепости оружия, и Мокоши - о том, чтобы спряла добрую нить полку Буривоеву.
Всю весну стягивались войска в Стольское. Знатные бояре вели конницу и полки закованных в железо латников, с детства привыкших к кровопролитию, ходивших на полян, бродников, моравов, влахов и хазар, а многие и аварские войны застали. Пришёл Святополк Волынский, и Звонимир Тиверский, тесть Буривоя, хотя и не могли они привести большой дружины - пусть враги их знали, что они под защитой Стольского, но войска на рубежах все же лучше держать. В червне-месяце присоединились к Буривою какие-то варяги, плававшие по Славуте - видать, наскучило полянам служить.
Три с половиной тысячи пешцев, восемьсот конных было у Буривоя - войска этого хватило бы, чтобы опустошить всю землю уличей. Вряд ли Изяслав мог выставить хоть бы и пятую часть от этого числа. Не стал Буривой собирать ополчение, хоть и просили его об этом городские старосты.
- Скоро жатва, и ваши руки понадобятся для серпов, не для копий, - говорил он охочим. - Не хочу вашим семьям выкуп платить, коли кто из вас в бою падёт и род без кормильца оставит.
После Купалы предстояло выступить полку Буривоя, и к середине лета перейти Буг. Бранимир просился с отцом, но Буривой сказал:
- Оставайся здесь и следи за порядком в хорватской земле. Да и Ярославушке вот-вот рожать срок придёт, на кого её оставишь? Один ты сын у меня, только ты можешь род Горана продолжить. Не хочу рисковать тобой.
Бранимир раздражённо сжимал губы, но слово отца было законом для него.
- Ещё до осенней распутицы я, скорее всего, вернусь. Гляди мне, я хочу внука на руках подержать!
И вот прошёл праздник Купалы, близился к концу червень-месяц. Полки выстроились перед стенами Стольского, заполонив собой всю равнину. Жала копий сияли маленькими солнцами, нетерпеливо ржали кони, блестела стальная чешуя, словно воды под луной. Колыхались на ветру стяги, застыли в ожидании пешцы. На стены городища высыпал простой люд - в последний раз видели они подобное десять лет назад, когда старый Горан отправил Буривоя против болгар.
Векослава глядела на Буривоя, в глазах её блестели слёзы. Князь крепко обнял жену, прижал к сердцу, поцеловал выбившиеся из-под повойника волосы под височным кольцом. Сердце заныло, стучась, как пойманная птица в клетке, колени свело предательской дрожью. Буривой сжал Векославу ещё сильнее, отыскал губами её губы. Некоторое время - дольше вечности, меньше мгновения - стояли они молча.
- Буривой, ты чего это раскис? - с улыбкой спросила его Векослава. - Сейчас как рявкну: "А ну пшёл за тридевять земель и без добычи не возвращайся", живо соберёшься.
- Рявкни, если хочешь, - ответил ей князь. - Знай, что никогда я не любил другую женщину, кроме тебя. Брал рабынь при дворе Вышана Ободричского, силой овладевал полонянками, когда жил варягом - было. Но любил - одну тебя. Только скажи - я на сам Буян-остров копья навострю, завоюю землю ромеев, Хазарию, хоть Индию, только ради того, чтобы заглянуть в твои глаза и увидеть там хотя бы малый отголосок моего чувства...
- Да ты прям Велесов внук, - Векослава смеялась, но глаза её сияли. - И всё же, что это на тебя нашло? Ты мне и двадцать лет назад такого не говорил.
- Не знаю, лебёдушка моя. Я прошёл десятки битв, сотни врагов отправил к Велесу вот этой же рукой, что тебя обнимает - но никогда не чувствовал такого... как сейчас.
- Не думай об этом, дорогой. Каждому писана своя судьба, и от неё не уйти - но в наших силах достойно встретить её. Народ вверил тебе власть карать и миловать, ты обязан им за это - так пойди и сделай то, чего от тебя ждут. Правосудие должно свершиться... пусть даже над моей сестрой.
- Ты ничего не хочешь передать ей?
Векослава покачала головой.
- Видят Боги, я не держу зла на неё, хотя и озлобилась она на меня без меры. По возможности - будь милостив с ней.
- Сама отсылаешь меня свершить правый суд, сама же просишь о милости... но я не могу отказать тебе. Будет по слову твоему. Дубравка умрёт быстро.
Рука Векославы сжала Буривоевы пальцы. Он поднёс её к губам.
Раздался оглушительный треск, будто само мировое древо рушилось. Люди на стене и в поле, а за ними Буривой и Векослава подняли глаза.
Одна из башен, в которую набилось слишком много народу, покосилась и начала проседать. Люди стремглав ринулись из неё, словно переполошённые мыши; возникла толчея, топтали друг друга, кричали и дрались. Вмешались стражники, расталкивая людей древками копий, подняли упавших, потащили вниз. Башня рухнула на вал, вызвав новые крики боли и ужаса.
Замешательство народа сменилось испугом. Более недобрым знаком было бы разве что затмение солнца.
- Быть может, не стоит выступать, княже? - донеслось из толпы.
Буривой поколебался с минуту, окинул взглядом войско, народ, посмотрел в глаза Векославы. Одним движением вскочил в седло.
- Предзнаменования - для детей и старух! - прогремел его голос. - Нечего было набиваться в старую башню, как сельдь в бочку. Бранимир, займись пострадавшими.
Княжич, кивнув, направился к месту падения башни. Буривой же отъехал от ворот, почти поравнявшись с передовыми отрядами дружины.
- Кто боится скверных знаков - можете остаться, я не стану винить. Но вы же сами будете локти кусать, когда мы вернёмся из Пересечня с добычей!
Повисло молчание. Один из пешцов, покинув строй, направился к воротам. За ним - другой, третий, четвёртый, даже некоторые всадники, молча прходя мимо Буривоя, вернулись в Стольское. Целый молчаливый людской поток влился в городские ворота под тяжёлыми взглядами соратников и горожан.
К Буривою подъехал Святополк Волынский.
- Прости меня, княже, но ты сам позволил нам уйти. Вчера получили мы вести, что велеты угрожают селениям в верховьях Буга; пусть моя дружина вернётся в родную землю.
Буривой посмотрел в глаза князя. Тот отвёл взгляд.
- Я держу своё слово. Идите.
Снявшись с места, волыняне отправились на север.
Затем подошёл к князю Хьяльпрек, ярл варягов, пришедших две недели назад.
- Скверный рок лежит над тобою, конунг харвадов, но ты хорошо заплатил нам. Однако же ищем мы богатства, а не бесчестья, или славной смерти, которую воспоют скальды, когда мы будем пировать в Вальхалле. А что обретём мы в Ульшланде, не ведаем мы.
- Я понял тебя, Хьяльпрек сын Фарлафа. Иди к моему сыну, Бранимиру; он найдёт для твоих мужей задание.
И полтораста варягов влились в людской поток, тёкший через городские ворота.
Буривой отправился к тиверцам.
- Ужели и ты оставишь меня, родич? - спросил он тиверского князя Звонимира.
- Двум смертям не бывать, а одной не миновать, - задумчиво ответил тот. - Тот, кто идёт лишь на безопасные дела, никогда не обретёт славы. Перун не смотрел на знамения, когда шёл биться с Дивом, и Хорсу затмение солнца не помешало послать в Ламя тысячу стрел. Так поступали боги, так должны поступать мы - в том завет предков и покон Рода.
- Истину говорят, что в твоем роду ещё хранят древнюю мудрость, - от сердца у Буривоя слегка отлегло.
- Слава Буривою и Звонимиру! - грянуло тиверское войско.
- Слава! Слава! Слава! - подхватили за ними хорваты.
Солнце, скрывшееся было за тучей, вновь блеснуло на стальных копьях и шеломах. И тогда Буривой, схватив свой тяжёлый топор, встал в стременах и высоко поднял оружие над головами войска.
- Вперёд! Попалим уличей!
Ответные голоса дружинников слились в рёв, напомнивший штормовое море. Некоторые из ушедших, заколебавшись, вернулись обратно в строй.
Когда крики смолкли, князь ещё раз окинул взглядом дружину. Ряды воинов поредели, ушли волыняне и варяги - итого где-то на восемь сотен пеших и полтораста конных меньше. Да ещё минус сотни три хорватов. Впрочем, даже оставшегося войска с лихвой хватило бы, чтобы втоптать в грязь стяги Изяслава. Что плохого может случиться? Уличи к хазарам за помощью побегут? Так всем известно, как каган помогает союзникам. Вон, булгарам аж за Дунай бежать пришлось.
Когда стены Стольского скрылись в клубах пыли, поднятых удущими войсками, волхвы совершили гадание. Перед священным конём Святовита положили на землю в ряд три скрещенные пары копий, и глядели, как он перешагнёт через них.
В первый раз конь задел последнюю пару левой ногой. Это было крайне неприятное предзнаменование, говорившее о жестокой неудаче в конце планируемого дела; но Буривой отказался признать результаты гадания.
- В моей родной земле конь должен перешагнуть через копья, а если он задевает их, гадание признаётся несостоявшимся. И должно провести его так, чтобы результаты совпали два раза.
- Мы не на твоей родной земле, князь, - возразил ему волхв.
- Делай, как говорю. Ободрич ведёт войско, значит, и гадать по обряду ободричей.
Коня провели второй и третий раз, и оба раза он перешагнул через все копья правой ногой. Это немного успокоило сомнения князя и дружины.
7
Невесёлой была дорога дружины Буривоя через землю белых хорватов. В селениях, через которые они проходили, на них лаяли все псы, над войском кружило вороньё, в лесах то и дело раздавался протяжный крик, непохожий на голос ни одной птицы. Брехали лисицы, сновали зайцы, постоянно перебегая дорогу перед войском.
Одно дурное предзнаменование шло за другим, но больше ничто не могло вселить страх в души воинов, ведь те, кто придавал какое-то значение знамениям, остались в Стольском.
Был самый разгар лета, повсюду колосились поля, почти созревшие к жатве; в пронзительно-голубом небе не было ни облачка, солнце палило нещадно. Несколько раз дружинники даже падали в обморок: на такой жаре раскалённые доспехи были что твоя печь. После пятого подобного случая Буривой разрешил воинам снять обмундирование.
Так они шли, глотая дорожную пыль, сцепив зубы, выдерживая изнуряющий зной. То и дело останавливались в раскидистых рощах или у родников, проходя в день не больше десятка вёрст.
- Скверное время выбрал ты для похода, Буривой, - сказал Звонимир князю в день середины лета. - Нынче должны мы были уже перейти Буг, а как мы плетёмся - то дай Мокошь успеть к началу серпня, если не к Маковею.
Буривой ничего не отвечал. Сняв с ног сапоги, он сунул их по колено в ручей, а сам откинулся спиной на крутой бережок под развесистым кустом калины. Глаза князя были прикрыты, из рта торчала травинка. На теле была лишь лёгкая рубаха, расстёгнутая на все пуговицы так, что было видно широкую грудь и живот, слёгка подёрнувшийся жирком, но всё ещё сильный. Волосы на груди слегка колыхались от лёгкого ветерка. Кажется, Буривой дремал. Конь его мирно жевал траву ниже по течению.
Поднявшись на ноги, Звонимир огляделся. Повсюду, сколько хватало взора, под кустами или в наспех расставленных палатках лежали дружинники, паслись стреноженные кони. Где-то поодаль люди купались.
"Пойти, что ли, и мне освежиться", - подумал тиверский князь.
С чего такая жара-то, Боги помилуйте? Как в Болгарии какой-то, ей-Роду. Говорят, у бродников в такую погоду горят степи. Охотно верится.
Буривой вскинулся, широко раскрыл глаза. Помотал головой, вытер ладонью лицо, будто прогоняя назойливую муху. Осмысленным взгляд его стал не сразу, в глазах - красные жилы, веки отёкшие.
- Ох, это ты, Звонимир. А где Актеву?
- Дозоры проверял, когда его в последний раз видел.
Князь приподнялся на локте, ошеломлённо заморгал.
- Дозоры? Сколько же я спал?
- Того не ведаю, княже. Я сам только подошёл, хотел вот поговорить.
- О чём же?
- Да всё о том. Не рановато ли мы в поход выступили? Может, и впрямь подождать до серпня было бы лучше? Хотя бы до Перунова дня. Жарко же, как в Пекле. Всё равно не дойдём, как собирались.
- Что толку жалеть-то сейчас? Вышли, так вышли. Взялся за гуж - не говори, что не дюж.
- Верно говоришь. Но признаться, мне весьма часто кажется, что неурочное время мы выбрали.
- Хочешь покинуть меня, как варяги с волынянами?
В голосе Буривоя не было раздражения или злобы. Скорее усталость и разочарование.
- Ага, и вся слава достанется тебе, сват? Размечтался.
- Слава брести под палящим солнцем...
- Ну так, не поваляешь - не поешь, или как там говорится?
Слабая улыбка коснулась уст князя.
- Да, твоя правда.
Звонимир рассмеялся. Выглядел он почти так же молодо, как много лет назад, во время хазарской войны. Вёл себя так же - по крайней мере, на людях. Он мог показаться беспечным рубакой и повесой, но Буривой знал, что не всё так просто. Он помнил, как поступил Звонимир с боярами, обвинявшими его жену, тогда ещё не мать Ярославы, в бедах, обрушившихся на тиверцев, и как стойко держались Турск, Черн и Гостомель до подхода хорват.
Со Звонимиром шутки были плохи, и Буривой неоднократно благодарил Мокошь, что им с тиверцами ни разу не довелось воевать. Ещё неизвестно, кто бы победителем из этой схватки вышел.
- Кстати, знаешь, Звонимир, я сейчас видел странный сон.
- Ммм?
- Помнишь моего первого сына, которого я Дражком хотел назвать? Того, что умер при родах, и повитухи сказывали, что его Хозяин унес?
- Отчего ж не помнить. Не так часто детей боги забирают.
- Да, но не о том разговор. Приснилось мне нынче, будто жив он и здоров. На коне дивном скачет, сам конь сизый, а грива как огонь горит, и крылья у него, что у твоего сокола. В руках - меч, синим огнем пылающий, и щит со знаком, мне неведомым. На голове - крылатый шелом, за плечами - алый плащ. И скачет он прямо на меня, мечом размахивает. Я ему: "Дражко! Драгослав! Сынок!" - а он не признаёт. И мечом на меня как замахнётся!
- Приснится же всякое может, княже. Я вон месяц назад во сне по всему Турску бегал без портков, и ничего. А в другой раз летал по гриднице, размахивая руками, и кричал на челядь, чтобы потолок убрали, а то к небесам воспарить мешает.
- С тем зельем, что у вас в Тиверской земле варят, мне бы и не такое приснилось, - прыснул Буривой. - Но тут другое.
- Поживём, увидим, родич. Но про наш мёд ты это зря, его даже ромеи охотно берут.
- То-то я гляжу, что они так истово распятому богу молятся. А всё из-за того, что у вас мёдом кличут!
- Да ну тебя, Буривой.
Князь белых хорватов выплюнул травинку, потянулся за новой. Некоторое время задумчиво жевал её.
- А ведь Дражко сейчас восемнадцатый годок пошёл бы. Возраст воина, я в эти годы уже не последним человеком в Вышановой рати был.
- Не думай об этом, сват. У тебя есть Бранимир, он будет достойным наследником. И внучка-то Ярославушка моя уже под сердцем носит. Вон, у смердов дети вообще как мухи мрут, и ничего. Боги дали, Боги взяли. Им виднее.
- И то правда, - Буривой тяжко вздохнул. - Перекусить бы чего, а потом в воду... Всё равно по такому солнцепёку никуда не пойдём.
- Я только что хотел то же самое предложить.
- Ну так, мы же с тобой два сапога пара, чему дивишься?
Мужчины наспех перекусили хлебом и сыром из переметной сумы, запили родниковой водой, наполнили фляги. Буривой продолжал шутить и поддевать Звонимира, но князю тиверцев было заметно, что у друга не так уж легко на душе.
"Ежели даже Буривой начал сомневаться, то, верно, совсем плохи наши дела. Ну да смерти всё равно не избежишь, как ни прячься".