Аннотация: ...Через неё даётся жизнь долгая. Ой, долгая! Такая долгая, голубчик, что устанешь жить...
Митька
Митька поддел перочинным ножиком давно не крашеную хлипкую фрамугу и, стараясь не дребезжать оконными стёклами, осторожно открыл обе створки. Можно было войти в дверь - не заперта. Да не, ровен час, заметит кто с улицы. За такое дело, за каким лез к старухе Андреевне Митька, в деревне не посмотрят, что дурак. Самое малое - до белых костей плетьми высекут. И позор на всю жизнь. В окно всё-таки привычнее, и не так стрёмно.
Странное дело, на улице жара, а в доме с низким потолком прохлада. Окна занавешены тюлью - а внутри полумрак, с яркого света сразу не рассмотреть ничего. В ответ на мерный стук невидимых ходиков громко ухало сердце. Наконец, глаза обвыклись, и Митька увидел на тумбочке под образами то, за чем пришёл. Прокрался на цыпочках по мягким половикам, схватил старинную книгу в белом металлическом окладе и, не в силах больше противостоять нарастающему ужасу, торопливо спрыгнул через окно в палисад. Слишком торопливо - с другого подоконника свалил горшок с геранью. Цок! - и вдребезги. Затравленно озираясь, Митька, ни жив ни мёртв, затаился в кустах сирени. Холодный оклад книги обжигал пальцы. Выждал Митька минутку и, гонимый страхом, пригибаясь, поспешил через сад, перебежками от дерева к дереву, к своему шалашу на бахче. Спроси кто у него в тот миг: "Зачем тебе, дурик Митька, книга?" - он и сам не смог бы объяснить. Неведомая сила вела его...
На следующий день Андреевна померла.
Про старуху Андреевну всякое говорили. Что ей за сто лет, оно, быть может, и правда. Живучая старуха была. Других стариков старость сгибала до земли и высушивала в труху, а эта - что сейчас, что тридцать лет назад - всё в одной поре. Сказывали, будто из благородных, из дворян, ещё царского времени, чуть ли не из петербургских декабристок - так это смешно: она в бумагах всегда крестик ставила. Чтоб дворянка, да грамоты не знала? Хотя вот, известно, книга у неё была. В суровые годы пролетарских чисток Андреевну не раз подозревали в классовой чуждости. Однако домыслы о дворянстве так и остались домыслами, доказательств не нашли. А книгу ту прочесть никто не мог, потому посчитали её староцерковной и оставили. Хоть и боролись с религией, однако старикам была поблажка. По всему получается, что и семьдесят пять лет назад Андреевна старушкой считалась. Значит, про столетний возраст не так уж и врут. Нелюдимая была старушка, это верно. Да, может, потому и прожила долго. Словоохотливые-то да длинноязыкие всегда себе на беду век укорачивают...
А ещё через день подкатил к шалашу участковый Макурин на новом чёрном мотоцикле. "Собирай, - говорит, - Митяй манатки". Ох и испугался Митька! Да только зря испугался. Оказалось, его военкомат на медкомиссию затребовал. "А как же бахча? - спросил Митька. - Разворуют же". - "Это пусть у председателя голова болит, - хмыкнул Макурин. - Садись в люльку, не тяни. А то мне ещё протокол составлять, в доме покойницы Андреевны книга старинная пропала. Видно, ценная вещь, раз кто-то не побрезговал..."
Спасибо дядьке Макурину, комиссию Митька в тот же день прошёл - здоров как бык, кто бы сомневался. А что дурак деревенский, так армии это не помеха. В тот же день и забрили его. В деревню уже не вернулся - не отпустили. Командами марш-марш с такими же рядовыми-необученными погнали на вокзал, и поездом - в даль неведомую.
Пришла к Митяю покойница ночью - аккурат на свои девятины. Пришла и спрашивает: "Митя, голубчик, узнал ты меня?" Онемевший Митька кивает ей, как бы говоря: "Узнал", хоть видел в своей жизни её только старухой. А теперь стояла перед ним юная красавица, глаз не отвести. Оцепенел Митька и рта открыть не может, язык к горлу присох. "Это хорошо, что узнал, - говорит Андреевна, а сама светится вся, словно с луны сошла. - Ты, Митя, не бойся меня".
Собрался Митька с духом, совсем уж было намерился ей ответить. Перво-наперво, прощения хотел по-человечески попросить за то наваждение, которое обуяло его и заставило книгу украсть. Как вдруг шум, крик, топот со всех сторон - тревога! Подняли спящих новобранцев командиры в кожаных портупеях и крепким словом выгнали из душных палаток под густо рассыпанные по небу южные звёзды.
На сороковой день Андреевна снова явилась Митьке. Едва перевалило за полночь, предстала с улыбкой благостно-печальной всё в том же обворожительном виде и серебристо-голубом сиянии. "Здравствуй, голубчик, - говорит. - Прости за беспокойство. Многое надо тебе поведать, а времени остаётся мало. Слушай, Митя, слушай и запоминай, что скажу, это важно..."
Вскинулся тут Митяй и уж на этот раз повинился в стыде своём. Кается, будто в лихорадке, бормочет скороговоркой: мол, сам не знает, какой бес его попутал. Христа ради прощения просит. До слёз повинился.
А Андреевна ему на это ласково так: "Не кори себя, голубчик, не твоя это вина. Да и не вина вовсе. Книга сама тебя поманила, сама выбрала. Как и меня когда-то очень давно. Как и всех, кто был с ней в неисчислимых веках и неисчислимых мирах. В тот миг, когда руки свои об неё обжёг, космическая судьба твоя переменилась. Через неё даётся жизнь долгая. Ой, долгая! Такая долгая, голубчик, что устанешь жить. Долгая, да не простая. Не простая, а трудная, Митя. Иной раз покажется и вовсе невыносимой. Ибо многие знания - многие печали. На войну вот, вижу, скоро пойдёшь. Не бойся, ничего не бойся. В адском пламени побываешь - живой из пекла выйдешь. Через кровавую мясорубку пройдёшь - невредим останешься. Через ложь, обман, предательство и клевету пройдёшь - исстрадаешься. Но ты, голубчик, силы духа и доброты душевной не теряй! Главное, книгу всегда при себе держи. Наградой за великие муки будут тебе знания великие. Книга на вид неказиста, невелика - да листов в ней не счесть. В ней мудрость всего сущего. Знание всех граней мира, от глаза человека до поры сокрытых. Сколько ни листай - конца не увидать. Сокровищница всех знаний в книге сей. Иные находили в ней Слово, по которому становились творцами других миров. Как и этот мир был создан когда-то. Книга тебя выбрала, значит, дано тебе теперь в мире многое изменить. К лучшему, голубчик, к лучшему. Я кое-что смогла, а ты продолжишь. Уведёшь мир от зла, дашь людям частичку своей чистой души. Всё это ты и сам поймёшь, без меня. Да, Митя, да. Не перебивай, времени совсем мало, а я ещё главное не сказала. Я же к тебе с просьбой. Ты уж не откажи в услуге, друг любезный. Не откажешь ведь? Вот и славно, Митя. А просьба моя такая. Придёт час, откроются тебе судьбы минувших и грядущих времён, и сможешь ты переходить в любой век, год, день и час, когда захочешь и куда захочешь. Вот такое чудо будет возможно, да. Сделай тогда божеское дело, найди на Кавказе могилу разжалованного в солдаты морского лейтенанта Бориса Андреевича Бодиско, пока она свежа ещё, пока не затерялась. Он служил в Тифлисском пехотном полку под началом славного генерала Ивана Фёдоровича Паскевича. Был убит двадцать четвёртого мая 1828 года во время кампании против персидских горцев. Благородная душа, твёрдый был, храбрый, всегда в первых рядах. И большая умница - хорошую книгу, учёный разговор всегда предпочитал шумному обществу. До дня своей смерти двадцать шесть годков прожил всего. Никого я так в жизни не любила, как его, брата моего. Принеси, голубчик, на его могилу горсть земли с моего погоста. А на мою могилку - горсть его далёкой персидской пыли. Свяжи нас с братом землицей. Очень тебя прошу, надеюсь на тебя, Митенька. Прощай, голубчик. Береги книгу! Сохрани непременно! В ней теперь судьба твоя. Прощай!
- Рядовой Обух, почему не спим?
- Готовлюсь к присяге, товарищ сержант. Устав караульной службы учу.
- Правда, что ли?
- Так точно! - Митяй вытянулся в струнку перед ночным дежурным.
- А разговаривал тут с кем? - с подозрением уставился на него сержант, ища, в чём подвох.
- Это я вслух устав проговаривал, товарищ сержант. Так легче запоминать. Память у меня слабая.
- В детстве с печки упал, что ли? Ладно, учи, завтра утром проверю.
Сержант ушёл, поигрывая штык-ножом в чёрных ножнах, а Митяй всё никак не мог опомниться от услышанного. Книгу-то он тогда Макурину отдал, сознался в содеянном. Оттого его военком и оформил сразу. Дядька Макурин похлопотал по-свойски, чтоб за мелкую кражу не посадили дурака. А что с той книгой дальше сталось, где она, куда участковый её дел, про то Митька так и не узнал. Погиб Митька ровно через два месяца с той ночи. В первом же бою той самой войны, о которой Андреевна упоминала. Сильно он жалел в свой последний миг под густо рассыпанными южными звёздами, что не смог её просьбу выполнить. И остальное, о чём она говорила, у него не сбылось.