Сюда пришла настоящая зима. Навалила снегу. Встала Волга. И морозы в пределах минус 10 градусов. А как в Подмосковье? Не слишком люто? В предыдущих письмах я писал тебе о деде. Одно плохо - все его воспоминания, что остались в моей голове, весьма размыты и раздроблены. Вспоминал он в разное время, даже в разные годы, иногда называл даты, фамилии, города, чьи-то слова приводил, да вот многое у меня стёрлось в памяти, или уже точно не могу вспомнить тех фамилий, имён, дат, слов. Жаль, конечно. Но не сердись на меня за это. Его рассказы о войне - страшная быль. Так что, если тебе какие-то места не очень нравятся, что ж делать? Это в мирное время войну стали преподносить некоторые так, какой им хотелось её видеть тогда. Увы, на фронте дед меньше всего думал об этих людях, хотя, конечно, и их он и его товарищи защищали. Пойми, война сильной своей встряской обнажает людей, поляризует взгляды, мнения, непрерывно перемалывает человеков в своих жерновах, деля их на живых и мёртвых. Помнится, писал я тебе, что нравилось, и что не нравилось деду на фронте. Странный вопрос, казалось бы. Разве может нравиться война? Нет. Но в той его части жизни, промелькнувшей на фронте, были и теневые стороны. Вот об этом мы с ним как-то лет 15 назад здорово поспорили.
В конце 1971 года дед вышел из больницы, где лежал на обследовании (мы уже знали, что у него рак). Но зимой он слёг и уже не встал. Конечно, он ещё передвигался по дому, но ему день ото дня становилось всё хуже и хуже. Вот лежал он как-то на диване, а я сидел и листал "Краткую историю Великой Отечественной войны 1941-45г.г.", изданную к 25-летию Победы. Её подарили деду на День Победы сослуживцы. И как-то мы разговорились о войне, и он рассказал такой эпизод (видимо, это относится к зимнему наступлению под Москвой).
"Зима стояла тогда снежная и морозная. С дороги чуть в сторону сойдёшь и проваливаешься по колено. А в лесу заносы были по пояс. Казалось, сама природа мстила проклятым врагам. Мы наступали, но тяжкое это было наступление. Немцы были хоть и не подготовлены к зиме в смысле одежды, но были умны и коварны. Отступавшие перед нами части перемешались, но не потеряли управление. И вот их командование попыталось спасти их от катастрофы. Оно свело разбитые части в одно соединение, бросило всё, что могло помешать быстрому отходу, даже танки и орудия крупного калибра, и, прикрываясь небольшими заслонами, стало отходить на запад, выбирая там благоприятный рубеж, где можно было нас окончательно остановить. Помню, идём день, другой, третий, а немцев-то почти и нет. Шли пешком; оружие, патроны - всё на себе. Погреться негде, разве что у костра. Машин у нас почти не было. Идёшь, а вокруг по горизонту зарева и дымы стоят. Жгут немцы наши деревни и сёла, а ты и сделать ничего не можешь. Придёшь в деревню, а там одни головешки. Весь скот, гады, угоняли. Ну, а жители как услышат канонаду фронта, так сразу подавались в леса. Там и отсиживались до нашего прихода. А кто не успевал уйти, тех тоже ждало рабство угона. С потерей территории враг особенно не считался, не его это была земля. Для своих заслонов места они выбирали самые благоприятные, такие, что нам сразу и не обойти, и приходилось их выбивать оттуда ценой больших жертв.
Так вот, бредём мы по дороге, еле ноги переставляем, а тут догоняют нас два танка БТ, а к ним сани сзади прицеплены, а на санях ящики с патронами лежат. Оказывается, подкрепление нас догоняет. К танкам были привязаны бочки с горючим. Тут как раз невдалеке сожжённая деревня. Встали привалом. Пришёл командир, старшина, он вместо ротного был (того ранило вчера). Подходит и говорит: впереди в шести-семи километрах немцы большое село жгут. Это мы и без его слов видим, как зарево на вечернем небе загорается. Тут он и говорит, что нужны добровольцы - на танки и в бой. А пока мы их боем свяжем, то и все подойдут. Сидим, устали, как черти: всё же за день 35-40 км прошли. Кто кимарит на пепелище, кто сухарь жуёт, иные пробуют остатки пожарища раздуть и возле них погреться. А старшина не отстаёт, ходит, тормошит всех. Тут стали в деревушку другие части подходить. Идут люди и прямо в головешки и в пепелище валятся и - в сон. Оказывается, второй день идут, нас догнать не могут. Это и было пополнение. Орут мне, пошёл их смотреть-принимать. Подхожу, всё нерусские лица, и языка нашего не понимают. С ними был старый лейтенант. Видать, взяли из запаса. Он растолковал, что это пополнение из Средней Азии, казахи и узбеки. Тут подошли сани с их поклажей и наша кухня следом. Забегал народ, зашевелился. Стали новеньких смотреть, а у них почти все поморожены. Пришлось их тут же на санях в санбат отправлять. Осталось из них человек 15-20. Некоторые немного русский знают, объясняют, что с Алтая, охотники. А были в нашей части в основном сибиряки. Народ был разный, но крепкий. В армию по идейным побуждениям попали, конечно, не все; были среди них и бывшие раскулаченные, и сосланные - так что кто-то пошёл в солдаты, чтобы не попасть в тюрьму. Но с немцами воевали храбро, о плене и поражении разговоров не было. Понимали, что воюют не только за правительство, а и за себя, свои семьи, свою свободу. В рабство к Гитлеру идти не хотели.
Так вот, услышали сибиряки про охотников и стали с ними говорить. Что там они поняли друг о друге, кто знает? Но скоро стали вместе есть. Уже стемнело совсем, опять старшина подошёл: "Михаил, строй своих!" А чего их строить? Всё отделение - трое. Во взводе 17 человек осталось. Взводным был тоже сержант. Со вчерашнего дня с раненной рукой с нами шёл. Тут поел горячего он, и разморило его на угольях пепелища, впал в беспамятство. Пробуем его будить, а он бредит. Решили и его в санбат отправлять. Да, кстати, у пополнения у всех были новенькие автоматы ППШ-41, тогда огромная новинка на фронте. Ротный велел поменяться с ними. Взял я у кого-то автомат, диск запасной на бок на ремень подвесил. В карманы телогрейки сунул четыре лимонки, на пояс - противотанковую. Сзади по мягкому месту кобура с наганом бьёт. Всё, готовы. Влезли мы взводом на броню танков. А её коснуться страшно, так холодна. Шинели-то покидали, чтобы легче в бою было. Поехали. Танки шли не слишком ходко, но трясло так, что намертво цеплялись за тросы, чтобы не упасть. Едем в этом грохоте, а зарево всё ближе и ближе. А меня в сон клонит невозможно. В голове туман разливается. Въехали на пригорок, а село уже рядом полыхает. Оттуда очереди из пулемётов ударили. Все бросились с танков в снег. Танки ходу прибавили и - в село. Мы за ними, но куда там! Отстали. Полыхают избы вдоль улицы, светло, как днём. Меж изб мелькают тени. Стали по ним стрелять. Село было большое; на взгорке церковь. Мы туда стали перебегать. У церкви стояли 3-4 машины. Возле них метались немцы. С церкви бил длинными очередями пулемёт. Танки ударили по машинам. Там взрывы, крики. Немцы не выдержали, побежали вдоль улицы. Пулемёт смолк. Мы гнали их до околицы. Тут стали попадаться целые дома; видать, не успели поджечь. Немцы выбегали из-за домов и уходили прямо в поле. Танки стали у церкви, стоят. Танкисты вылезли, обсуждают бой. Тут привели двух немцев, поймали их где-то. Один из танкистов по-немецки знал, стал их допрашивать. Потом говорит, что немцы сильно укрепили соседнее село. Облили склоны оврага водой, и они заледенели. Хотят нас там остановить. Им обещают подкрепления. Стали появляться откуда-то местные жители. Стали тушить пожары. А наших всё нет. Танкисты мне говорят: давай, мол, вслед немцам ударим, пешком они далеко не уйдут. Понимаю, что надо бы это делать, да сил нет сну противостоять, уж слишком сильно мы все тогда устали. Так и свалил нас сон.
Уже глубокой ночью растолкал нас ротный. Подошли они. Люди спят, а нам вновь приказ - вперёд. Ночь выдалась морозная. На небе луна, звёзды. Светло. Нашёлся какой-то парнишка из местных, уверяет, что знает ближний путь к деревне той. Вышли мы за ним, и ночь нас поглотила. Идём, проваливаемся в снег, стараемся друг друга не терять. А мороз крепчает. Градусов под тридцать, не меньше. В лес вошли, там вроде теплее показалось. Попали в ельник, бредём меж ёлок, уж ничего не соображаем, как автоматы бредём. Ротный мне часы дал: в шесть они с танками двинутся на штурм. Время уже пять. Понимаю, что они уже вышли и уже на пути к деревне. А сколько нам ещё идти, сам не знаю. Проводник - мальчишка совсем, Володей звали - вдруг говорит, что пришли. Точно: ельник кончается, и за ним темень. "Там деревня". Мы стали медленно к ней приближаться. Вдруг ракета взвилась, все в снег бросились. Но по-прежнему всё тихо. Уже встать хотели, опять ракета. И чего-то немцы кричат. Лежим. Я уже простился с жизнью: в открытом поле положат из автоматов, и всё. Но крики стали удаляться. Вдруг дошло до меня: а может, это те немцы, что от нас удрали, сюда, в эту чёртову Бурновку прибегли? Как раз пешком-то им и время дойти. Шепчу ребятам: пошли. Двинулись и почти сразу упёрлись в плетень. А за ним огород и баня. Сунулись туда - пусто. Мальчишка говорит, что назад пойдёт. Держать его я не стал. Подобрались к избе. А перед ней по улице немец ходит туда-сюда. Снег у него под ногами скрипит. И машины на улице стоят. Но тихо всё. А на часах уже шесть. Неужто спят немцы? Кто-то в дверь избы торкнулся - открыто. Решили разбиться на группки по 2-3 человека и начинать. Хватаю автомат, даю очередь по немцу, он упал. Кто-то открыл дверь в избу и гранату туда. И побежали вдоль улицы. Гранату в машину, ещё - в другую, в третью. Крики, шум, стрельба поднялись. А бойцы уже из соседних домов фрицев выкуривают. Побежали они из домов, и видимо-невидимо их. Залёг под плетнём в снегу и стреляю короткими очередями вдоль улицы. Немцы мечутся, хотят к машинам пробиться, да не могут. Пальба идёт страшная. Вдруг из-за дома выезжает грузовик. Все борта облеплены фашистами. И гонит прямо мимо нас. По нему стреляем, немцы через борт валятся, но прорвались, уехали. Тут следом - второй. Кто-то гранату кинул. Грузовик стал. Немцы с него прямо посыпались. У меня как раз диск кончился, стал запасной ставить. Немцы, отстреливаясь, группами стали из деревни уходить. Слышим, с другой стороны деревни тоже стрельба. Пушки стреляют. Немцы не выдержали и побежали. У нас был пулемёт ДП. Так по ним три диска расстреляли, а они всё бегут. Тут стало светать. Кое-где в Бурновке пожары вспыхнули, но бой тот мы выиграли. Наши подошли, обнимаемся. Пошли с ротным немецкие укрепления смотреть. Действительно, то место, где дорога в деревню входит, овражек пересекал. Так он коркой льда покрыт. Танки внизу стоят, подняться не могут. А в домах, что на овраг выходят, в подполье брёвна выпилены в виде амбразур, и там пулемёты стоят. Всё бросили, гады; испугались нашего обхода.
В тот день я и понял, что и они тоже панически боятся здесь остаться. Чуть услышали стрельбу в тылу - и побежали. Это была первая сравнительно целая деревня, которую мы захватили малой кровью, как говорили тогда. И хотя буквально через день почти вся наша рота полегла в начавшихся боях за Юхнов (этого мы тогда не знали, просто продолжали наступление), когда пришлось штурмовать сходу оборонительный рубеж, тот день был для нас праздником. Потом двинулись дальше. О победе донесли в штаб, и прискакал командир полка майор Миронов. Как раз мы вышли уже к сильно укреплённому немцами рубежу. Сунулись в атаку, а у них артиллерия. Заранее простреляли, сволочи, местность. Подбили оба танка, а с винтовкой много не навоюешь. Стали мы на лесной опушке в снегу норы рыть: не стоять же под огнём. Тут и принесло на нашу голову комполка. Бегает, материт, наганом в морду тычет и пинками в атаку гонит. Но огонь со стороны немцев уж больно сильный был. Поднимаемся, а они начинают снаряды кидать. Били всё осколочными, аж свист в воздухе стоял. Не можем мы двинуться вперёд, самоубийство это. Позиция наша была как раз на пределе стрельбы батареи немцев. Помнится, что подумалось: а вдруг они батарею переместят к нам ближе и накроют ведь тогда всех в этом снегу. Миронов всё не унимался, гнал в атаку. Уже в сумерках поднял он нас в очередной раз, и тут нам вроде повезло. То ли немцы проворонили момент, как мы от леса отделились, то ли специально решили заманить нас на голое поле, но огня они не открыли сразу. Бежим, никто не стреляет: чего зря палить, если до немцев больше полутора километров; а перед глазами у меня только танки наши сгоревшие маячат. Думаю, до них бы добежать, а там залечь. Тут и ударили по нам. Взрывы цепь разметали, крики, стоны, вой. Кто-то лежит, уж навеки, а кто с жизнью прощается. Но мы со взводом первые поднялись, и поэтому успели к танкам. Набилось под них народу, лежим. Немец покидал-покидал, да стихло всё. Дождались темноты и назад. Пришли, а нас уже и не ждали. А Миронова кто-то всё же с поля вынес. Пошёл я с ним проститься. Посмотрел, а его в затылок кто-то во время атаки пухнул; видать, не смогли простить пролитой бесцельно крови. У того рубежа наши все почти все и остались".
Вот в этом-то рассказе и выявились теневые стороны фронтового бытия. Ведь можно же было, считал дед, южных людей послать куда-нибудь на юг воевать, где не было таких ужасных морозов. А то получилось, что пошли люди Родину защищать, да без боя в лазареты и выбыли. И стали, может быть, калеками на всю жизнь. И с оружием тоже были накладки. Полуавтоматы АВС и СВТ не приживались в войсках. Чистота им была нужна. А где она на фронте? И сколько людей погибло только из-за того, что все эти АВС, СВТ и ППД то грязью забивались, то патроны перекашивались, то смазка смерзалась, хотя в конструкторском понимании это было и неплохое оружие. Примерно то же самое случилось и с усовершенствованным противотанковым ружьём. Пока оно было однозарядным, при перекосе патрона можно было сравнительно быстро патрон заменить. Но когда стали делать эти ружья многозарядными, смена "заевшего" патрона стала более сложной, что и привело к тому, что бывалые бронебойщики стреляли из многозарядок только одиночными выстрелами. Ну, а всё остальное, думается, вообще не требует комментариев. На этом пока писать кончаю. В будущем, возможно, напишу тебе о деде ещё. Всего доброго.