На самом деле меня Розой звать, но в детстве все звали дворницкой дочкой. Потому что мой отец дворник. Это уже потом я стала Королевой. Отец все три соседних дома, которые в наш двор выходят, обслуживал, чтобы семью кормить. Как себя помню, он с утра уже всегда в фартуке своем грязном и метлой машет - листья и окурки сгребает. Или ломом наледь сбивает с тротуара. И так весь день. Но и потом покоя не было.
Мы в такой пристройке жили, вроде барака - тесно, грязно, зато в Москве. Если где что случится, ключ потеряли и в дом попасть не могут, или кран сломался, или что тяжелое вынести-занести, то в любое время дня и ночи у нас стук в дверь и кричат: "Равиль, помоги!" Ну, он и идет. Один раз чуть не разбился, когда на третий этаж по трубе водосточной забирался, чтобы в окно залезть, а труба и обвалилась. А расплачивались с ним за это когда рублем, когда тремя, а чаще - бутылкой.
Я младшей была в семье, и он, и мать, и старший мой брат меня баловали. Помню, мне лет шесть было, и отец на майские принес мне большого шоколадного зайца. Я от него всю неделю по кусочку отламывала. Вкуснотища! И еще однажды куклу мне красивую подарили, почти новую.
Брат меня старше. Учеба ему не давалась. Он школу бросил после того, как три года в первом классе просидел. А я как раз тогда в школу пошла. Но в отличие от него училась всегда хорошо. Мне это нравилось. Особенно ботаника и зоология. И почерк хороший был. Меня даже учительница в пример другим ставила. Вот, говорит, дочь дворника, а как пишет. Берите с нее пример.
А когда мне 12 лет стукнуло, весь ужас и начался. В смысле, с организмом. Вот говорят, растет, как на дрожжах. Так это про меня. Вымахала, но это - ладно. Хуже, что стала пухнуть и тело, как тесто из квашни, перло из всего - из трусов, из майки, из лифчика. Уж на что у матери лифчик был большой, но у меня такие буфера отросли, что и в него уже не помещались. Я чувствовала, будто голая хожу. И ведь не спрячешься! Мужики окрестные проходу не давали и просто ели глазами. Говорили, куда, мол, телка идешь? Пошли с нами. Я, конечно, убегала.
А у моего отца были ключи от всех подвалов в этих трех домах. Когда он туда ходил, я всегда за ним, потому что страшно, но интересно. Особенно один подвал. Если в него зайти без света, то только писк слышен. Это крысы. А если лампочку отец включал, то крысы разбегались. И когда спустишься по осыпающимся ступенькам из красного кирпича, главное, ноги не переломать, то попадаешь просто в настоящее подземелье из сказки, и оно приводит в большую комнату. Только сокровищ в сундуках там не было. Хотя сундуки были и еще всякая рухлядь, барахло кучами свалено. Потолок низкий. Сырость, плесень и вонь.
А у нас во дворе жил знаменитый то ли бандит, то ли вор - с колючими и злыми глазками и с двумя золотыми фиксами во рту. Ходил небритый всегда. И хоть он был тощий и маленький и говорил тихо, все его боялись, даже участковый, и называли уважительно Борис Михайлович. Вот он за несколько бутылок водки с отцом сговорился, что тот ему ключи от этого подвала отдаст. Вроде как в аренду, но навсегда. Подвал все равно пустует, он отцу сказал, а я тут малину устрою. Отец мне объяснил, что малина - это такое хорошее, сладкое место для собраний и отдыха. И точно, Борис Михайлович принес откуда-то стол, несколько стульев, даже полуразвалившееся кресло (он сам на нем всегда сидел) и топчан продавленный с торчащими из него в двух местах пружинами.
На малине этой всегда веселая компания собиралась. И взрослые, и малолетки, которых Борис Михайлович уму-разуму учил. В смысле, воровать. Вот на этом топчане он меня и поимел. Я в слезах домой прибежала и все матери рассказала. А она - отцу. Он меня сильно тогда избил, а потом напился и стал кричать, дескать, бандита этого убью. И вправду к нему пошел "разговор разговаривать". А явился смирный и сказал, что я должна Бориса Михайловича слушаться и все, что он прикажет, выполнять. Потом я узнала, что он меня ему продал за 10 рублей и две бутылки.
И вот стал Борис Михайлович со мной на этом топчане делать, что хотел. Я и пикнуть боялась, потому что тогда он меня бил. А месяца через два у меня менструация прекратилась. Тогда он озверел, стал обзывать меня по-всякому и бить кулаками и ногами прямо в живот. До тех пор, пока у меня внутри будто что оборвалось, и кровь появилась.
Через несколько месяцев снова все повторилось. И он снова меня бил по животу. А больше уже я ни разу не залетала. Ни от него, ни от мужиков из его компании, ни от малолеток, которым он меня "дарил" на вечер, чтобы их к себе крепче привязать. Тогда я вдруг вспомнила, что в шестом классе, кажется, мы про муравьев проходили. И нам учительница рассказывала про муравьиную матку. Ее еще муравьиной королевой называют. И у пчел то же самое. Там в муравейнике самцы только эту королеву е...
Я тогда подумала, что и я - как та королева. И как подумала, то сдуру Борису Михайловичу об этом рассказала. Он тогда, может, впервые на моей памяти засмеялся, так ему это понравилось, и стал всем говорить, что я - королева нашего муравейника. Меня тоже все е..., только не как в муравейнике - для продолжения рода, а для удовольствия. Вот так ко мне это прозвище, Королева, и пристало. Школу я, конечно, тогда - в самом начале восьмого класса - уже бросила. Какая школа, когда тебя десять раз в день имеют. Не до школы тут! Курить начала, матом ругаться. А вот пить - ни капельки. Мне как в первый раз налили, мне так плохо стало, что я всегда после этого отказывалась. Настоящая стала трезвенница.
Отец, кажется, смекнул, что тогда со мной продешевил и часто к Борису Михайловичу приходил канючить, мол, несправедливо вышло. Тот только усмехался и ему стакан-другой накатывал. Тогда отец успокаивался и говорил, чтобы я была паинькой. Вот так года два продолжалось. А потом Борис Михайлович вдруг исчез. Кто-то говорил, что убили его, кто-то - что посадили. В общем, в том подвале пусто стало.
А отец к тому времени спился совсем. И мать споил. Вот она однажды зимой спьяну и замерзла на улице. Всего в нескольких метрах от нашей пристройки. Не успели мы ее похоронить, как он начал со мной жить. Я сначала не хотела, но он сказал, что убьет, если я кому расскажу.
Мы тогда с ним вдвоем остались. Брат куда-то тоже дворником устроился. И с нами не жил. Брат, между прочим, жалел меня и никогда не трогал. В смысле, как женщину. Хотя отец его и подзуживал. Отца из дворников к тому времени уже погнали, и он решил на мне бизнес делать. Сидит на лавочке около барака нашего и как увидит вечером мужика одинокого, сразу его окликает и меня предлагает. За пятерку, а иногда и за трешку отдавал или за ту же бутылку. Хочешь, прямо к нам заходи для этого дела, а хочешь - к себе домой веди, если жилплощадь позволяет, и жены нет.
Один ко мне даже прилепился. Студент. Ему еще двадцати не было. На четыре года меня помладше. Все к себе домой водил. И мы этим не всегда занимались, а часто просто сидели, чай с конфетами пили. Он на мне вроде даже жениться хотел. По крайней мере, предлагал. Но отец, когда про ухажера услышал, так меня избил, что скорую вызывали, и говорит, убью, если уйдешь к нему. Мол, грех это - отца больного на старости лет оставлять одного и без средств к существованию. Я и отказала. А ведь это мой первый и, наверно, последний шанс был. Кто еще такую возьмет?
Вот так и живем. Я еще больше раздалась. И вид у меня сейчас не сказать, что слишком уж товарный. Но с пьяных глаз охотники еще находятся. Боюсь подумать, что будет года через три, но пока кормлю нас обоих. И отцу на бутылку хватает.