- Арман! Арман! Когда я тебе сказала зайти домой и делать уроки? Почему ты меня не слушаешь? Почему я вечно должна повторять по два раза? Когда это уже закончится, я тебя спрашиваю? Зайди домой сейчас же, иначе всю следующую неделю ты будешь наказан!
В распахнутом окне двухэтажного домика то появлялась, то исчезала белокурая голова хозяйки дома. Она была вне себя от ярости. Ее младший сын упорно не хотел делать то, что должен делать каждый послушный ребенок. "Весь в отца! Такой же упрямый болван! И за что мне такое наказание?!". А тот самый тринадцатилетний Арман, в адрес которого все это и предназначалось, и не думал слушать свою мать. Какой дом, какие уроки? Его эти формулы, правила и упражнения в школе достают, а еще дома с ними мучится?! Да ни за что на свете! Пусть его брат, прикованный к коляске инвалид, учит всю эту ерунду, ведь ни на что другое он все равно не годится.
- Твой брат опять не хочет меня слушать! Если бы кто-то знал, как я от всего этого устала! - в маленькой комнатке на втором этаже, на коленях у своего больного сына, плакала та самая женщина, которую всю жизнь другие люди видели воинственной и несгибаемой. Как она до этого докатилась? Когда, в какой момент своей жизни она сломалась? Возможно, тогда, когда в автокатастрофе погибла ее сестра, а ее старший сын, сидевший в тот момент на заднем сидении автомобиля, стал инвалидом, до конца жизни прикованным к этому проклятому креслу. Или тогда, когда через два месяца после катастрофы умерла ее мать, не выдержав такого горя. Или шесть месяцев назад, когда у отца ее мужа случился инсульт и он, наверное, до конца своих дней будет прикован к постели из-за почти полного паралича. Как ей одной со всем этим справиться? На ней лежала забота и о двух сыновьях, один из которых был не совсем самостоятельным, и об отце своего супруга, потому как жила вся семья именно в его доме, да и не было у него никого другого кроме них. А отдавать его в специализированное учреждение, как говорится, с глаз долой - из сердца вон, им не позволяла совесть. В конце концов, он сделал им столько добра, он всегда был рядом с ними, и в минуты радости, и в минуты печали. Теперь настала их очередь отплачивать ему за добро.
Агата, так звали эту женщину, стояла на коленях у коляски сына, обхватив его ноги так крепко, будто через минуту они должны будут расстаться навсегда. Сначала, склонив голову на грудь, она рыдала, почти беззвучно, только громкие всхлипы выдавали ее. Затем она прикрыла глаза и замерла на какое-то время, но слезы все также продолжали скатываться по ее щекам. Она не знала, что ей делать, как ей быть. Она чувствовала, что еще немного - и она сломается. Такая нагрузка ей не под силу. "За что?" в сотый раз спрашивала она, и так и не получала ответ. Ей было тяжело, очень тяжело, тяжело физически, но еще больше - морально. И ей некому было помочь. Ее муж и так делал все, что мог. Сейчас он был далеко от дома, но так было нужно, он зарабатывал деньги для семьи на нефтяной платформе в открытом море. А вообще все могло быть гораздо хуже. Ведь до автокатастрофы ее муж любил выпивать, и до того пристрастился к этому делу, что его даже попросили уйти с его старого места работы. Последовало несколько месяцев безработицы и беспробудного пьянства. Ее заработка едва хватало на еду. На все остальное давал деньги его отец, который был гораздо мудрее своего сына и почем зря в своей жизни ничего не тратил. Он заработал небольшое состояние, работая в нефтяной компании. И именно его связи и его репутация добросовестного работника помогли его сыну устроиться в это финансово-стабильное место. А им это было так необходимо после аварии, они так надеялись вылечить Филиппа, но в итоге врачи его на ноги так и не поставили. Но бросить свою работу, из-за которой он не бывал дома месяцами, муж Агаты и сейчас не мог, ведь он был единственным кормильцем в семье. Она сама больше не могла работать.
- Успокойся, ма! Все будет хорошо! Не нужно плакать! - Филипп гладил ее по голове, пытаясь хоть как-то успокоить, а у самого слезы на глаза наворачивались. "За что?" все чаще и чаще вспыхивала еще ни разу не озвученная мысль в его голове. Ему ведь на днях только пятнадцать исполнится. А он уже никогда не сможет побегать на улице со своим братом и их общими друзьями. Он зачах, даже не попробовав жизнь на вкус. Что ожидало его в будущем? Да, он часто слышал о гуманизме и равных правах для всех, но это было всего лишь на словах. Предвыборные агитации политиков всякого ранга и размышления доморощенных философов-гуманистов, которые в глаза не видела тех, за чьи права они борются. В жизни все было иначе, нежели на экранах телевизоров. "Выживает сильнейший!" - вот главный принцип жизни на протяжении всей истории человечества. А он, мальчик в инвалидном кресле, мог оказаться сброшенным в ту же самую пропасть, в которую сбрасывали своих ущербных отпрысков спартанцы.
- Я не плачу... уже не плачу... Это была всего лишь минутная слабость... Я в порядке... - Агата поднялась с колен, разравнивая подол своего платья. - Я в порядке! - повторила она снова, убеждая и себя саму, и своего сына в том, что это действительно так. - Ты тут книгу читал... не буду тебе мешать. Пойду, посмотрю, не нужно ли чего-нибудь отцу. - и она бесшумно удалилась, осторожно прикрыв за собой дверь, будто боялась разбудить кого-нибудь.
В тот вечер Арман вернулся в одиннадцатом часу вечера, но за поздним ужином его мать не проронила ни слова, не спросив даже, куда он уходил с их улицы. Она вела себя так, будто ничего не случилось. Ни расспросов, ни ругани. Только ужин в полной тишине. И каждый из троих сидящих за столом боялся нарушить это молчание.
- Спасибо, было очень вкусно! - промямлил Арман, закончив есть, и явно намереваясь собрать со стола посуду и помыть ее.
- Всегда пожалуйста! - сухо ответила мать, а потом сделала останавливающий жест рукой. - Не нужно, я сама! Иди к себе, тебе завтра в школу.
- Но мне не сложно...
В ответ ничего не последовало. Кажется, Агату сейчас занимали какие-то другие мысли, заботы. Она была полностью погружена в себя.
- Спасибо! - кратко сказал Филипп. - Мы отправимся наверх... Я помогу Арману сделать хотя бы часть домашней работы.
- Хорошо, сынок! Идите... Только не засиживайтесь допоздна! - последнее она кричала уже вслед удаляющимся сыновьям.
Спать братья отправились в ту ночь уже за полночь, потому что Арман, по мнению Филиппа, не мог понять элементарных уравнений.
- Хорошо тебе, в эту долбанную школу ходить не нужно... - с громким искренним вздохом произнес Арман. - Спокойной ночи!
- Спокойной ночи! - выдавил из себя Филипп, а потом отвернулся к стене и тихо заплакал. Да лучше бы он целыми сутками пропадал в школе, и учил алгебру, геометрию, тригонометрию и еще кучу всего и день, и ночь, тем более, что ему всегда нравилось учиться. Даже сейчас, находясь на домашнем обучении, и постигая науки по большей части самостоятельно, без особых разъяснений со стороны, он знает и умеет намного больше брата, который каждый день посещает школьные занятия. Неужели брат действительно думает, что быть прикованным к инвалидному креслу лучше, чем ходить в школу? Как такое вообще может прийти в голову нормальному человеку! Да будь ты хоть самым большим глупцом в городе и окончи школу на одни двойки, все равно лучше быть глупцом и иметь здоровые ноги, чем быть прикованным к креслу умником! Так думал про себя Филипп и каждый день молил Создателя, чтобы он вернул ему способность ходить. Неужели он так много хотел?