Данилка катался с переславского вала. Ему было пять лет и было так хорошо, как бывает только когда тебе пять лет и ты катаешься с горки. Он и жил рядом. Дом стоял в двадцати метрах от вала, и это было здорово. Данилке никогда не приходило в голову, что вал мог быть построен зачем-то ещё, кроме того, чтоб ему зимой с него кататься, а летом с увлечением карабкаться по травяным склонам, играя с ребятами в догонялки.
Рядом стоял старый-старый собор, про который говорили, что ему столько же лет, сколько Переславлю. Наверное, это много! Но почему-то он всегда был закрыт, хотя очень хотелось как-нибудь в него пробраться - вдруг там какая-нибудь тайна? За собором стояли ещё две красивые церкви: красная с зелёными куполами, белая с синими... и ещё третья заброшенная, облезлая, но... там же тоже должна быть какая-то тайна - в ней что-то спрятали, а "заброшестью" замаскировали, чтоб никто кроме Данилки не интересовался, и все думали, что там ничего нет. Иногда страшно - а вдруг там скелеты? хотя бабушка всегда говорит, что церквей не надо бояться, а наоборот...
- А если там скелеты?
- Да если бы даже скелеты, то в церкви скелеты - это нестрашно! Но никаких скелетов там нет.
Данилка так и запомнил на все случаи жизни: в церкви ничего не страшно! Даже если скелеты...
А с другой стороны вала была речка, которая называется Трубеж. Над речкой летом много стрекоз. Ещё там - головастики. Ещё там - рыбаки, лодки... и вообще всегда интересно. Но зимой - не так интересно. Зимой просто любопытно гадать, как там реке живётся, подо льдом. И глубоко ли подо льдом - мама говорит, что "Очень глубоко и ты туда не ходи - ещё в прорубь свалишься! Ты только ЗДЕСЬ катайся, чтоб я в окно видела".
Запрет очень манил! Тем более, что на той стороне светилась за деревьями очень-очень-очень красивая церковь - такая, что никаких слов не хватит, чтоб сказать. Именно "ни в сказке сказать, ни пером описать". Так красиво бывает только в сказке... И казалось, на той запретной стороне - уже не Переславль (кроме которого он ничего не видел - только слышал, что бывают какие-то другие города), а - что-то совсем-совсем другое, необыкновенное, волшебное, таинственное, немножко страшноватое.
Вот смотришь-смотришь на какую-нибудь картинку - и хочешь прямо туда войти, и жалко, что это невозможно. Здесь тоже - картинка: смотришь-смотришь, пока катаешься - а туда нельзя... А может, можно?
Он всё смотрел-смотрел, а уже начинался закат, и церковь стала - светящимся красным пятном на синем снегу. Зажглась как фонарь, красный-красный: такой красный, что кажется, никогда в жизни он не видал такого цвета! Бывает просто красный, а тут... красный-красный-красный-красный - не знаю, сколько раз надо сказать, чтобы показать насколько красный! Яркая клюквинка. Светлая, сладкая и манящая... хочется её подобрать.
Если уж она издали такая, то какая же вблизи! А может, попробовать сходить? Вернее, сбегать - всего ведь минута!..
И он покатился по запретномусклону вала. Картинка ураганом полетела ему навстречу. Он перешёл невидимую черту.
Вот и лёд. Трубеж, как белая аллея, обсаженная ивами, уходил куда-то далеко-далеко - и в тот бок, и в этот. Но путь Данилки - не вдоль, а поперёк. В этом месте по Трубежу проходил перекрёсток - улица с одного берега на другой.
Было чуть-чуть не по себе. Будто между домом и церковью - какой-то "другой" мир, где с Данилкой может произойти что-нибудь нехорошее... то, чего не бывает. Там - невидимая тёмная опасность. Солнце пока не зашло, но опасность ведь может ошибиться и посчитать, что оно зашло. И нужно идти-идти быстрее, чтоб успеть проскочить опасность. Если очень-очень быстро идти - она не успеет даже появиться и ты потом подумаешь, что её и не было.
Мальчик оглянулся. Вал остался позади - как дорога, уходящая в солнце. Солнце -- ещё одна красная церковь, а вал?.. Дракон? Длинный-длинный!.. Закат, а там, в веере лучей - голова снежного дракона, увенчанная короной. Данилка пробежал ещё метров десять и опять оглянулся. Теперь солнце "засунулось" в сучья, как уголь в ворох хвороста. Завалилось в них и пыталось их поджечь. А они были чёрные-чёрные и не поджигались... и от них шла тёмная-тёмная косматая тень, как будто хотела его поймать. "Не поймаешь..."
Данилка опять побежал, ещё быстрее. Теперь уж не по льду, а по улице. По незнакомой улице, на которой он был первый раз в жизни! Хотя улица находилась - всего-то через речку от его дома. Ну и что! Отражение в зеркале - ещё ближе, а попробуй-ка в негопопади! А если даже попадёшь, то там всё "чужое". Данилка попал в Зазеркалье. В мир, куда нельзя. Нельзя - а он взял и попал. За Трубеж!
Вдруг откуда-то оглушительно гавкнула собака. У Данилки душа ушла в пятки. Собак он очень боялся, потому что ему всегда про них говорили, что они "уку-усят". Наверное, они для того созданы, чтоб кусать. Им очень нравится кусать, и у них портится настроение, когда некого кусать. Он огляделся по всем сторонам, но никакой собаки не увидел. "Ты где?" А она опять гавкнула - как бы отвечая из-за забора. "А-а, ты за забором! Тогда я тебя не боюсь!.. Так ты меня не сможешь укусить. Лай себе сколько хочешь".
Он послушал, как собака лает, а потом побежал дальше. Собака всё лаяла. "Больша-ая наверно!" И ему вдруг показалось: так даже спокойнее - с собакой. На улице - ни души... а тут хотя бы собака лает. Прогоняет лаем тех невидимых плохих, которые могли бы появиться. Где собака - там уже не до бабаек!
А улица-то длинная, а церковь, оказывается, дальше, чем казалось. Где же она вообще!? Может, её уже нет?.. Была и нет! Ему опять "стало становиться" страшно.
Да вон же она! Вся зима вокруг расцвела розовыми и голубыми цветами. Стволы от заката светились огнём. Берёзы стояли, как небывалые праздничные букеты. В центре самого большого букета главным алым цветком сквозила церковь. Данилка пригляделся, и ему показалось, что берёзы от неё, а не от солнца светятся.
Ничего нет на Земле красивей красной церкви на закате! Все церкви на закате горят, как фонари... Если б Данил был не маленький мальчик, а поэт, он бы придумал продолжение этой строчки.
От розового света казалось, что он попал в сказку. Добрую, не "чужую". Казалось, это всполохи от русской печки играют. Странно, как снег от такой печки не тает?
А на крышах домов вокруг играли платочки-отблески солнца. Незаметно сползали наверх, как повязки. ОНА взошла над деревьями и крышами. Она была - другая, чем они, и ничто на свете не в силах было её заслонить. Она светилась посреди городской деревни, как новогодняя игрушка среди хвои. Крыша на ней надулась - круглая и синяя, как большая черничинка. Сладкая посреди зимы. Черника на землянике! Забрать бы её насовсем, навсегда с собой, - как ягоды собирают.
А на куполе -- звёзды. А ниже... вообще пожар!
Маково-алый свет заставил Данилку в восхищении приоткрыть рот, словно он хотел Красоту съесть. Он не мог наглядеться на неё - настолько сильную, что, казалось, сейчас заболят глаза! Все остальные удовольствия жизни были временно забыты: в эти минуты он не знал, что на свете существует мороженое, игрушки, мультики, забыл, что держит в руках верёвочку от санок, забыл, что друг звал играть в компьютер...
В детстве Красоту чувствуешь как-то по-особому. Из неё, как из кубиков, собран весь мир - и всякий раз, как тебе о ней снова напоминают, ты, забыв себя, без слов молишься Кому-то Красивому. Восхищениев детстве ближе всего к подлинному смыслу этого слова: исхищение из мира, из времени, из самого себя... В общем, тут было красиво, как Бог.
Особенно понравилось Данилке, что одни окна церкви - простые, а другие - круглые... а вот почему это так понравилось, сам не смог бы сказать. Может, потому что в Божьем доме всё должно быть не так, как в человеческом? Может, специально кто-то пальцем сделал эти круглые дырочки. Он и сам смог бы сделать такие пальцем - если б церковь была размером с пасхальный куличик. А может, это норки для птиц? для Ангелов?
И тут вдруг солнце стрельнуло-отразилось в окошке, словно оттуда глянул на Данилку кто-то в ослепительном нимбе. Данилка сразу понял, Кто там внутри.
Ему стало "как бы страшно", но "хорошо страшно" и очень захотелось с Ним встретиться. А встретиться можно только в Церкви, потому что Небо - слишком далеко, по ту сторону икон: туда попасть пока нельзя. Зато церковь - здесь! ОН нас в ней ждёт. Ему ведь очень хочется, чтоб мы к Нему пришли.
Рядом стоял потерявший нос снеговик и Данилка, забыв всё на свете, в обнимку с ним долго смотрел на церковь. Потом вдруг вспомнил, как бабушка учила, когда стоишь перед церковью, надо снять шапку и перекреститься. Данилка одолжил свою ушастую шапку снеговику, солидно перекрестился и поклонился... и опять стоял, не замечая, как нос и щёки его впитывают красный цвет и сами понемногу спеют, как ягоды. Морозец - это не страшно, когда такое греет!
Но постепенно мерцание церкви стало обретать иной оттенок, и Данилка, изумлённо оглядевшись, заметил, что уже совсем стемнело... как-то по-волшебному, сразу! Будто весь свет с неба стёк и, впитавшись, остался только в этой церкви, под потемневшим куполом и крышей. Даже не крышей, а маленькой крышечкой, которой Кто-то накрыл свет, чтоб крепко-крепко настаивался до утра, как бабушка накрывает чайник.
Стало темно и холодно. И звёзды искрились уже не на куполе, а в небе. Высоко-высоко, они ёжились в синей глубине, словно им тоже было холодно. Погрустнел снеговик. Зажглась тусклая лампочка ближайшего фонаря. Словно ищет в потёмках кого-то и не может никак отыскать. И было так грустно, как будто от мира осталась только эта лампочка... но и хорошо, ведь утром всё появится заново. Далеко-далеко зажглись другие фонари - грустные: день прошёл, солнце село, все устали, всем домой пора, кроме тех, у кого дома нет. У фонарей -- нет.
Покров на Покровскую церковь опустился, и сказала она без слов, что пора домой. "Ты не бойся темноты, Покров везде... Спеши... в другой раз ещё придёшь. Я тебя буду ждать. Я всегда здесь, и Я тебя помню. Как-нибудь в другой раз я буду открытая!".
А кто-то уже вовсю подгоняет, подгоняет, будто шепчет: "Быстрей-быстрей!... как бы страшное не появилось. Ночь она ведь не для людей!" В "ночи" всегда есть "смерть", словно они когда-то давным-давно тайком меж собой договорились. Ночью люди спят: значит, не живут. Никто ведь не живёт, когда все спят! И ты беги спать...
"Увидел красивое - и беги скорей-скорей обратно, чтоб не увидеть... другое".
И он побежал...
2.
А мама волновалась, что Данилки уже так давно не видать в окно (но оставить приболевшую двухгодовалую дочку и пойти его искать она тоже не могла). Ожидая сына, она как-то непроизвольно взяла с полки житие св. Даниила Переславского и как раз зачем-то прочитала тот странный эпизод из его детства, когда он с чего-то и за что-то (за кого-то?) захотел пострадать и окрутил себя верёвкой. Подражал, видите ли, Симеону Столпнику, о котором как-то нечаянно услышал. Решение нашёл по-мальчишечьи простое. Даже слишком. Верёвку -- вместо вериг, - нашёл и отрезал от чьей-то лодки где-то здесь же, на берегу Трубежа. Разумеется, она быстро стала натирать тело, даже очень -- но под одеждой-то не видно. Правда, ребёнок стал как-то подозрительно хиреть и бледнеть.
"Однажды сестра, проходя мимо спящего, слегка прикоснулась к брату. Послышался стон. Ксения посмотрела на Димитрия (так до монашества звали св. Даниила), увидала его страдания и побежала к матери. Мать немедленно подоспела к сыну, открыла его одежду и увидала, что веревка впилась в тело. При виде страданий сына, Фекла горько зарыдала и немедля призвала мужа. Изумленные родители стали спрашивать Димитрия: зачем он подвергает себя столь тяжким страданиям? Отрок ответил: "От глупости своей я сделал это, простите меня!"
Отец и мать со слезами и укорами стали отдирать веревку, но Димитрий смиренно молил их не делать этого и повторял: "Оставьте меня, дорогие родители, дайте мне пострадать за грехи мои". "Да какие же у тебя, такого маленького, грехи?" -- говорили отец с матерью и продолжали свое дело. В несколько дней, со всякими скорбями и болезнями, веревка была отделена от тела и Димитрий начал понемногу оправляться от ран".
Да. Что уж тут скажешь?
От забавного до трагического -- один шаг.
От наивного до великого.
И придумал же себе: "Дайте мне пострадать за грехи мои". Вот и пострадал... за этим дело никогда не станет! Тяжко быть матерью святого. "Как хорошо, что мой Данилка не до такой степени...".
Вроде, пустяк -- но этот "пустяк" всё не выходил у неё из ума! Жертвенность не может быть пустяком, даже вот такая "несерьёзная", ребячья... Блажь чересчур впечатлительного малыша -- или всё-таки поступок будущего подвижника? Или -- и то, и другое вместе?
Почему это вдруг так важно? Как это связано с её Данилкой? Чуткое материнское сердце ощущало, помимо всякой логики, что как-то связано... потому что на свете связано вообще всё. "Это же -- его святой... и не то чтоб он на него похож -- нет, конечно!.. а всё-таки... видимо, у Бога совсем без этого не бывает..."
Без чего без "этого"?
Это -- что-то такое (душа едва улавливает...).
Это - надо... без этого никак нельзя! Почему, для чего: тайна, от которой щемит сердце.
И в чём же, за кого же, его жертва!?
Кому стало легче оттого, что он, обормотик такой... прости меня, Господи... повязал на себя эту дурацкую верёвку?
Нет, а и правда -- кому?..
Нам легче... оттого, что мы это читаем. Нам радостно... от чего-то. Даже очень. Утешительно, что хоть кто-то когда-то взял да и додумался до такой "глупости". Что это было (такое же нарочно не придумаешь). Неужели мы тоже, каждый в свою меру, "такие"... и он просто сделал то, что и мы где-то втайне -- не признаваясь себе, - считаем прекрасным, причём, глубоко прекрасным. Наивным по исполнению, но потрясающим по сути!
В Боге все немножко "дурачки", без этого никак нельзя... Хорошо, что у Него всё не как у нас! Хорошо, что они страдают... даже это хорошо! но не в земном понимании "хорошо". Вот что явил нам своим поступком св. Даниил... А Иван Карамазов, как всегда, ничего не понял!
Если бы страдания маленького Преподобного были страшными (как у Гавриила Белостокского, например...), мы бы ничего не поняли, потому что испугались бы, а испуг -- останавливает мысль. Но его-то страдание -- совсем не страшное, а скорее, наоборот... и потому на его примере можно хоть чего-то понять. Если есть желание понять.
Все грешны... и парадокс в том, что всякий ощутивший это -- счастлив, как ребёнок. Дети несут крест чьих-то грехов не потому, что Бог "несправедлив", а потому что в Своей вечности (вне времени) Он видит Адама единым, не разбившимся на мелкие кусочки. И чудному первозданному всеединству в Боге соответствует истина: Все за всех в ответе. Если болит палец, боль терпитЧеловек, а не палец. Палец болит, но не терпит, терпеть не умеет... и сам себя лечить не может. Человек его лечит. Сын Человеческий лечит, а через Него -- и все сыны человеческие, которые в Нём пребывают и на Него похожи.
Кто сказал, что дети не должны страдать за нас!? Кто это придумал? Св. Даниил знал бы, что ответить Ивану Карамазову, если б они встретились. Но этот ответ -- выше слов. Его слышат только те, кто им живут.
Невиноватые - виноваты! Кто не виноват, тот говорит: "Пусть буду виноват". Кто постиг, что все едины в Боге, тот и за всех в ответе, и "чужих" грехов для него нет!
Абстрактный "гуманизм" сначала сам себе сочинил "правила", по которым должно бы быть устроено мироздание... потом забыл, что ведь это он их так сочинил -- что для мироздания это вовсе не аксиомы. Забыл после слова "должно" добавить "если бы": если бы не Бог был Бог, а кто-нибудь из нас был Бог.
* * *
Мама наругала опоздавшего да ещё и потерявшего шапку Данилку, но не очень сильно... а поздно вечером, когда тот уже блаженно спал, снова раскрыла книгу о преп. Данииле и продолжила читать -- уже о взрослой его жизни.
"Преподобный Даниил часто рассказывал душеполезные повести братии и мирянам, приходившим к нему ради назидания. Вот одна из них. Некий муж в городе Переяславле имел обычай сумерками ходить по церквам и молиться с поклонами. Как-то вечером пришлось ему быть у запертой церкви пророка Илии, на берегу реки Трубежа в Рыбной слободе. Когда он молился и клал поклоны, увидел человека, который направлялся к тому же храму. Пришедший раньше тайком скрылся за углом церкви, чтобы не быть заметным. Явившийся после с умилением молился и часто клал поклоны, вдруг церковные двери отворились какой-то невидимой силой; путник прошел в церковь для дальнейшей молитвы, и тотчас все свечи сами собой зажглись. Помолившись довольно, посетитель вышел из храма, свечи сами собой погасли, и двери затворились на замок.
Таинственный богомолец подошел к реке Трубежу. Муж, ранее явившийся к церкви, подивился столь чудному делу, тайком последовал за богомольцем и видит, что он спустился на реку и перешел на другую сторону по воде, как по суше. Смотревший на таинственного путника нашел у берега плот с шестом и перебрался на другую сторону реки. У церквей святого Климента, царя Константина и апостола Филиппа он видел то же самое, что и у церкви пророка Илии, а затем богомолец пошел вверх реки по воде, как по суху. Следивший за ним не мог продолжать свои наблюдения, так как не нашел ни ладьи, ни плота, да и богомолец стал вдруг невидимым. Слушатели подвижника сильно подозревали, что ходивший по водам был никто иной, как сам преподобный Даниил".
И представилось матери, будто доныне ежедневно, еженощно обходит преподобный Даниил все церкви города. Не видят, но чувствуют это все чистые душой люди... и не страшно в таком городе ни за кого -- даже за маленького сынишку, с которым никогда ничего не случится: не допустит этого его святой хранитель преподобный Даниил.
А может, они невидимо встретились -- там, за Трубежем?
Там, за Трубежем, ВСЕ встречаются.
И боясь за судьбу слишком уж чуткого для своих лет Данилки, мать в тот вечер как-то про себя, но от души помолилась: "Ну, чтоб он только получился... не фанатик, но всё-таки всегда был с Тобой!"
Бог все молитвы слышит ПО-СВОЕМУ...
Далее... далее см. повесть "Верховный Издеватель".