Кажется, через встречу с островом-градом Свияжском и его церквами впервые пришла ко мне любовь к древним провинциальным городкам - там, где века, фрески, иконы, кресты заблудились средь избушек, пустырей, закатов, туманов, лодок, шелеста волн...
Великие города порой превращаются в посёлки, но карта Истории вечно хранит их на себе. И имена, пропечатанные в ней, не становятся мельче от того, что уменьшаются их масштабы, сравнительно с масштабами иных городов. Я не люблю штампованных фраз типа 'мерзость запустения', часто бездумно повторяемых и церковными, и светскими людьми - потому что далеко не всякое запустение 'мерзко'. Дал бы Бог побольше такой 'пустоты', какая в этих городах!
В этой пустоте и тишине - слышнее голос Божий.
Свияжск
Да, Свияжск стал для меня волшебным ключом ко всем малым древним городам. Через него пришла любовь к этому ни с чем не сравнимому покою, хранящему тайны времён иных... а за временами - тайну Вечности, в которой времён уже нет. Прикоснулась к сердцу и отпечаталась в нём тайна бесчисленных церковных крестов, у каждого из которых первообраз Один - Голгофский. К нему всё мироздание привязано - даже 'солнце' и 'месец', как подписано на одной из свияжских икон, где светила небесные замерли от страха и недоумения, созерцая Распятие.
Свияжск - град XVI века, - стал островом только после постройки водохранилища в веке ХХ. Но так он таинствен, так непохож на всё окружающее, что кажется, будто островом был всегда... чуть ли не раньше, чем появилась Волга - если бы такое было возможно. Вид у него - как у сказочного кита, выплывающего из моря-океана с 'теремами и домами и высокими церквами' на спине. Живой остров! Будто дышит... Будто может, если захочет, опуститься или ещё больше подняться.
Церквей здесь сохранилось шесть: пять монастырских и одна приходская. Ещё от нескольких, разрушенных в советское время, остались средь густой травы зубья камней и белесые курганы. Самих стен крепости 1551 года, срубленной в лесах под Угличем и сплавленной в разобранном виде, плотами, вниз по Волге на полторы тысячи вёрст... стен этих, конечно, уже нет и в помине. О твердыне времён Ивана Грозного напоминают лишь крутые, как топором обрубленные склоны Круглой горы, ставшей островом. Две с половиной версты составлял периметр великой деревянной крепости - такова и окружность нынешнего острова. Вскарабкавшись на склон и встав на его гребне, совсем нетрудно представить себя дозорным русского форпоста, зорко оглядывающим дорогу на ещё не покорённую, не взятую, грозную Казань.
Осталась лишь деревянная Троицкая церковь - ровесница давно исчезнувших стен. Она - совсем маленькая. Тополь, под которым она стоит, вымахал намного выше её. Зелёный купол почти спрятался в зелёной листве. Пристроенные позже крылечки-веранды сделали церковь похожей на дачный домик. Но... мысленно очищаешь её от всего этого, как пасхальное яичко от скорлупы, и вот - древность из древностей, первая церковь Среднего Поволжья, 'мать всех храмов' земли Казанской. Известна даже дата её освящения - 16 мая 1551 г., канун дня Св. Троицы.
Когда-то, за два века до неё, такую же церковь собственноручно сложил преп. Сергий Радонежский - не здесь, конечно, не на свияжской Круглой горе, а на Маковце под Радонежем. Здесь в земной жизни он никогда не был. А вот в видениях не раз являлся местным жителям перед самым основанием крепости.
Жители окрестных лесов, язычники-марийцы, не раз слышали на этом месте необыкновенное пение, звон невидимых колоколов и видели сияющего старца, обходившего гору с кадилом в руках или окроплявшего местность святой водой. Стрелы, пущенные в него, возвращались обратно. Позже, когда пришли русские войска, местные старейшины 'опознали' старца по иконе преп. Сергия, взятой в поход из Троице-Сергиевой лавры. Рассказали и о прочих чудесах. Так Свияжск практически одновременно с основанием крепости стал считаться в народе святым местом.
Он всегда воспринимался среди населения как город двух великих святых: преподобного Сергия и святителя Германа. 'Остров Сергия и Германа' - неофициально называют его иногда даже сейчас, по аналогии с Валаамом.
Преп. Сергию посвящена соседняя с Троицкой церковь - каменная, 1604 года. Внутри в ней, справа от входа, сохранилась древняя фреска: Пресвятая Троица - увеличенная копия со знаменитой рублёвской иконы, - а по бокам предстоят созерцатели Её тайны: Сергий Радонежский и Александр Свирский. В самой церкви пребывает мощами свт. Герман Казанский (No 1568). Основатель Свияжского Успенского монастыря, сподвижник и преемник св. Гурия на казанской кафедре. Он же впоследствии - мужественный защитник митрополита Филиппа, священномученик, одна из жертв опричного террора(1). Мощи его, осквернённые и вывезенные в советское время в Казань, вернулись в Свияжск в 2000 г. (та их часть, которую удалось спасти). Раньше они почивали в раке в построенном ещё при его жизни Успенском храме, сейчас - в Сергиевском.
Успенский собор... Он - в соседнем монастыре, в нескольких стах метрах отсюда. Думаешь о нём - и уже какой-то трепет охватывает.
Он - самое сердце Свияжска, магнит, который притягивает за сотни километров. Он своим существованием наполняет здесь смыслом всё. Он хранит в своих недрах фрески XVI века, фрески 'не от мира сего', свидетельство о Царстве.
Доводилось мне водить в Свияжск экскурсии с детьми - и одну такую поездку я сейчас вспоминаю... Хотя, может, и не одну - просто из многих в памяти составилась-совместилась одна.
* * *
Старые, белённые сверху камни, похожие страшной неровностью своих углов на обгрызенные детьми кубики сахара, непонятно как - чудо какое-то! - сложились не просто в стены, а ещё с каким-то узором арочных ниш, языкастых кокошников над ними, белых змеек наличников - всего этого кружева теней на рельефной поверхности. Страшно древний собор - и в то же время молодой какой-то... сладкий, что ли: ну, как мелок - про который ребята тоже говорят 'сладкий', грызя его. Большой-большой кусок мела, сам собой выросший среди выцветшей травяной зелени под солнцем: одновременно и куда древнее этой травы, и куда моложе... Словно - остаток моря, которое здесь когда-то было. Или - грифель, рисующий остриём своего купола что-то на огромной и пустой голубой доске неба.
Купол массивно-тёмный, весь как монолит: словно специально в контраст с сияющим понизу меловым светом. Со стенами, впитавшими солнце. Тяжёлый по виду - как чугунный, - хоть и весь вытянутый в небо барочным кувшином, волшебной лампой Аладдина. Кажется - от такой своей 'тяжести' купол даже чуть наклонился с барабана?.. Или это просто наклон грифеля, чтоб удобней чертить письмена на небе? 12 белых кокошников сторожат его внизу неровным хороводом, чтоб подхватить, если вдруг упадёт-кувырнётся. Крестики и восьмиугольники над ними - словно тоже какие-то руны, уже нарисованные на листе неба.
И весь куда-то едет, летит, плывёт этот тяжёлый собор, как корабль - от пристроенной низкой трапезной с запада и округлого, как нос, алтаря на востоке. От неуловимого движения облачков над ним. На восток, конечно, плывёт, как и все храмы. С другой стороны провожает его в путь, как маяк у выхода из порта - высоченная колокольня, стоящая отдельно и горделиво. А на восток тянется зелёный пустырь до самой внешней стены монастыря. И носятся стрижи, как чайки... Будто мы ещё куда-то дальше поплывём на нём. Должны поплыть.
- А... как он называется?
- Успенский.
- А почему так называется?
- Успение - это смерть. Точнее, смерть, которой нет. Успение Божьей Матери - очень большой церковный праздник: 'Богородичная Пасха' - его ещё называют в народе. Когда Богородица умерла, Её Сын - Иисус Христос - вознёс Её на Небо к Своему престолу. С тех пор Она и стала - Царица Небесная, вы, наверно, слышали, что Её так называют. Пасха - это победа над смертью, и Успение тоже - победа над смертью. Жизнь вечная.
- Где, на небе - вечная жизнь?
- Да, на небе... и небо там нарисовано внутри, на всех стенах. И сам сюжет Успения Богородицы, и много чего ещё. Нигде больше такого не увидите! Фресок шестнадцатого века - их ведь всего-то несколько на всю Россию... но зде-есь!.. самые-самые полные, самые сохранные, что ли... но даже не в этом дело!
- А в чём?..
И очутились мы внутри, и фрески - над нами. Ребята невольно задрали головы - как и берёзки, и жёлтенькие цветы-фейерверки в вазах тоже задирали головы посмотреть на своды. А воды плавно круглились парусами меж четырёх огромных столпов, и два столпа наполовину спрятались за прозрачным и праздничных иконостасом. Икон-то в иконостасе тогда ещё не было и он сквозил гигантской клетью. Или строительными лесами - только 'лесами' в древних деревянных цветочках и листиках: почти как в Петропавловском соборе Казани. Все иконы в советское время свезли в Казань, в музей. Зато алтарь прекрасно видно - даже ещё лучше, чем в Пасху, когда Царские врата открыты! И вот там-то как раз, во всю стену - Успение Богородицы. Христос, нагнувшийся под Своей Матерью - тихо стоящий с её душой в руке, как крохотной куколкой. И пёстрые в тени фигуры учеников вокруг: тело они видят, а душу и Её Держателя - нет! Но тот, кто смотрел на фрески, конечно, видел всё - и видимое, и невидимое. Словно великое Кольцо храма надевалось на его зрение, и зрение приобретало новые свойства:
И внял я неба содроганье,
И горний ангелов полёт,
И гад морских подводный ход,
И дольней лозы прозябанье...
Или это там у Пушкина сказано не про зрение, а про слух? Да какая разница! Это у нас, на Земле - 'слух', 'зрение'... А храм - это совсем не то. Не привычный нам мир, а Царство... которое 'не от мира сего'. В храме - детские рисунки этого царства. Если б дети побывали там, а потом вернулись сюда, они бы, наверно, примерно так и нарисовали всё увиденное. Цветными карандашами по белым листам стен. Поэтому я подумал, что Юле с Сашей будет в чём-то даже понятней, чем мне.
Мы, словно каким-то магнитом притянутые, сразу подошли к правой стене. Там, как кинокадры одного сюжета, плавно разворачивалось всё оно же - Успение Пресвятой Богородицы.
- Видите, Богородица за три дня до смерти, - показал я на первый. - Ей заранее был знак. Да так, наверно, и должно быть. Видите - рука, протянутая из-за облака. Этот тот самый архангел Гавриил, который сказал, что у Неё родится Христос. И теперь получилось почти так же, как тогда: опять, Её позвали - Она пришла. Она заранее приготовила гроб, простилась с апостолами, потом легла и тихо 'уснула'... потому и - 'Успение'.
Не знаю, но когда я рассказывал, мне почему-то хотелось чуть ли не плакать от радости - от этой вот... этой вот 'детской картинки'. Будто уже предчувствовал что-то... непередаваемое светлое!.. там - за этой картинкой, вне пространства, вне времени... И взгляд вновь сам поднялся к сводам собора... или - выше сводов?.. если это возможно - выше... Возможно, ведь сводов-то нет: это не своды, а одно Небо. И оно цветёт для нас. Оно - белое, а не голубое... и в нём здесь есть все, кто в нём есть.
- Значит, смерти вообще нет, есть только одно успение?.. - сказал вдруг в тишине Санька, и я поразился неожиданной глубине мысли - нечаянно ли мелькнувшей или осознанной?
- А там - там везде Небо нарисовано, да? - показала Юля выше - туда, куда я смотрел.
- Небо, небо... земли здесь нет, - задумчиво проговорил я.
Распускались большими цветами нимбы, смотрели на нас из сердцевин их Носители. Тремя красными и четырьмя синими треугольными лепестками осенял нас с самой большой высоты - с центрального купола, - нимб Бога Отца; крестоцветом светлел нимб сидящего у него на коленях Бога Сына, сиял в круге ласково-белым светом голубь Святого Духа - как в игрушечном шарике, который держал в руках Сын. Огнисто алели - тоже цветами! - шестикрылые серафимы. Что-то таинственное, поистине миродержавное спало в сплетении их крыльев. Будто Космос свернулся в цветы, спрятав в них все свои секреты. В живые огненные лилии этих полусложенных крыльев.
Пёстрый по-детски рай, с цветочками и игрушечными деревцами, держал в себе Адама и Еву. Но... он не мог удержать их долго, они должны были его лишиться. Вот Змей уже вешает им лапшу на уши, противно и черно обвившись вокруг древа. Что-то тогда произошло! Что произошло - никто не знает, один Бог свидетель... но, конечно, не в яблоке дело. Люди стали - другими. Что-то изменилось в самой их природе, и они потеряли свой Единственный, Родной Рай... своё Небо. Надолго, но не навсегда?.. Надолго... надолго... страшно надолго!.. и кто из тех, кто это чувствует и 'помнит', выдержит разлуку? Ведь роднее для тех, кто помнит - вообще ничего нет! Вот на другой стене ангел выводит их (нет, не их, не их, а нас!.. в том-то и дело!) в дверь, простую дверь, которая захлопнется за их спиной на века. Величайшая трагедия в истории человечества - в этих двух фигурках! Кто и когда расскажет о ней более подробно, чем на этой картинке? Крылья ангела закрывают уходящим дорогу обратно... Они, кажется, оглядываются, замедляют шаг - но что это может изменить после того, как всё в них самих изменилось? Потерянное, всеобщее детство... ему остались в этой жизни только памятники - только вот эти храмы. Забытая - но не до конца, - дорога... Ева плакала? Отсюда не разглядеть... Вдруг на миг мне почудилось... что это уходят Юлька с Санькой?.. только не такие как сейчас, а взрослые и потерянные... Я вздрогнул. Мне не хотелось... Но Юлька и Санька стояли рядом и так же, точно так же, как я, задирали головы. И спрашивали заинтригованно. А я рассказывал. И время в храме, под сенью этих нарисованных райских деревьев, летело стремительно.
А всё-таки мы туда вернёмся!
- Дядя Андрей, а если собор - это как рай, то подвал - это как ад, да? Так, что ли, строили? - пришло вдруг в голову Саньке, когда мы сошли со ступенек храма. Он, видимо, имел в виду: 'А если собор символизирует рай, как вы там объяснили, то...' Вход в подвал чернел тут же, сбоку, под ступенчатым спуском.
- Не знаю... - улыбнулся я. - Специально, конечно, с таким расчётом не строили, но... это ты интересно подумал!.. Рай и ад...
- А давайте спустимся - посмотрим!..
И мы спустились по ступенькам 'во ад'. После яркого солнца сначала всех буквально ослепила почти осязаемая чернота, так что даже на нижних ступеньках мы уже наощупь, осторожно вытягивали одну ногу, с лёгким замиранием гадая: там уже ровный пол, или всё ещё пустота? Наконец пустота вроде бы закончилась, и пол осторожно принял наши ноги. А всё-таки мы ещё боялись споткнуться или провалиться куда-нибудь - 'ещё ниже'. Словно сам пол, которого не видно, разевал под нами рот. Так всегда кажется в темноте. И в неизвестности.
- Осторожно, тут яма... - сказал я: кажется, разглядел что-то. Чёрное, неизвестной глубины. Крошечная выемка-неровность? или тридцатиметровый колодец? Дети заглянули.
Колодец-то - вряд ли... Нет, вот в глазах, привыкших к дефициту света, чуть проясняется - и видно, что это яма. Где-то всего в полметра глубиной или чуть-чуть больше. Пол-то в подвале земляной, сухой. Мы обходим эту яму справа. Чернеет-вырисовывается впереди столб... чуть не лбом об него!.. вернее - столбы: четыре огромных, квадратных. Как наверху, в самом соборе, такого же расположения. Только потолок здесь гораздо ниже, а своды словно бы давят - тяжёлые, кряжистые, усталые. План подземелья полностью повторяет план самого собора: тот же зал, те же столпы - точная проекция! Всё продолжается вниз. Ожидаемого 'лабиринта' мы здесь не нашли. Но мне, помню, пришло тогда в голову (словами Саньки навеяно?): 'А что, если ад и правда - проекция всего нашего мира на огромную непостижимую глубину. Пародия на него, на его структуру и особенности - только туда не проходят любовь, свет, надежда... и детей нет в помине. А так - мир как мир!.. погружённый в темноту и безотчётный, непрекращающийся ужас. Снотворно-кошмарное искажение земной реальности, но вывернутой наизнанку'. Потом пришло в голову ещё кое-что...
- Знаешь, Сань, здесь всё-таки не похоже на ад. Здесь - всё равно собор, хоть и нижний этаж. Здесь нет в помине того, кто есть в аду - начинки ада.
Я не стал пояснять, какой начинки, чтобы Саша не узнал об этом... раньше времени. Я-то чувствовал, что у мировой темноты есть начинка, зерно, без которого она не была бы так страшна. А в соборном подвале и вправду - совсем не похоже на ад! Разве что символический.
И к тому же - в форме Креста попадал сюда свет в маленькие окна-шахты, эти наклонные каменные стоки, только не для воды, а для дневных лучей. Одно на востоке, под алтарём, два - симметрично друг другу, на севере и юге... Все вместе - как перекладинки креста. Глаза наши начали различать их сразу, как только привыкли к темноте, а 'темнота' вдруг оказалась относительной! И ни на секунду не пропадало ощущение, что мы ведь в соборе. Под собором - но всё-таки в соборе.
- Пойдёмте, что ли, наверх. Вроде, всё посмотрели... - сказал я.
Привал... Мы - за наружной стеной монастыря, устало сидим на траве на самом краю обрыва. Собор позади: верхушка купола только высовывается-чернеет за стеной, внутри каменного кольца. Впереди - огромная водная ширь и зелёные дали за ней: почти с птичьего полёта. Воздушный океан кружит голову. Хороши островные обрывы! Маленький козырёк меж монастырём и 'пропастью' - аллейка и небольшие деревца, а за ними только воздух впереди да вода внизу.
- А что это? дорога на воде!? - удивлённо показывает Юлька, щурясь от солнца.
- Сама ты дорога! - спорит Санька: ему лишь бы спорить. Но объяснить, что это такое, он не может. А телеграфные столбы (или фонари?) вызывающе торчат из воды ровной линией - не то главный проспект Китежа, не то дорога для морских богатырей, то то невидимый мост на берег. Что-то такое же таинственное и неразгаданное, как 'Шествие праведных в рай' на тех фресках: спокойной вереницей, шествие не ногами, а глазами.
- Дорога, дорога!.. - подтвердил я. - Только - бывшая. Там ведь не Волга - водохранилище. До пятидесятых годов вообще была суша. И дороги, и бывшие поля ещё видно. Можно рис высаживать, как в Китае - его как раз в воде выращивают.
- А вон там растёт чё-то золотистое! Ну, не рис, конечно. Так здоровско - прямо в воде. Как будто вода - не вода, а что-то... волшебное прямо. Дорога для невидимок.
Да, 'не вода', правильно она заметила! Будто остров опять перестал быть островом. Будто дорога-рука протянута к нему с дальнего берега. Будто... Христос сейчас возьмёт и придёт по ней, как ходил по Тивериадскому озеру. Будто монастырёк на высоком козырьке над обрывом - и этот собор, и маяк-колокольня... все они только Его и ждут из неведомых далей. Глядят туда стенами и крестами. И жёлтые цветы на мелководье, покрывшие половину водного зеркала матовым налётом, Ему выстлали дорогу, как при Входе Господнем в Иерусалим люди стлали свои одежды. Что-то вербное чудится в них, хоть это и не верба. Что-то пасхальное играет в знойном подрагивающем воздухе, хоть сегодня и не Пасха. Или нет времени и Пасха - всегда?.. Даже и в День Успения тоже будет Пасха?..
Ко мне пришло - воспоминание о будущем. Это - когда скрещиваются перед человеком времена. Прошлое и будущее, как на Небе, исчезают и на миг становятся настоящим, а настоящее вдруг перестаёт быть Точкой. Вместо точки внезапно (как рельсы при взблеске молнии) открывается Линия: всё видно вперёд и назад, не надо ни оглядываться, ни вглядываться... жизнь вспыхивает, освещаясь сама и освещая тебя. Но - на миг! И снова - туман, сумерки, полусон суеты... До следующего такого же 'воспоминания', которое придёт, может, через годы. Все тайны жизни мигнули и снова погрузились во тьму. Но вот что удивительно: невозможно потом это - ни полностью запомнить, ни полностью забыть... Знаешь, что ты в тот миг что-то узнал, а вот что именно - тут же забыл, и вспомнить не в твоих силах. А пародия на жизнь течёт и течёт дальше своим чередом... Не для того ли все наши паломничества и праздники, чтобы что-то вспомнить в них - какую-то главную тайну, забытую 'после Адама и Евы'... вспомнить.
И есть лишь миг, чтоб узнать,
время плыть иль время ждать,
время жечь мосты и взлетать -
или время спать?..
Примечания:
(1). В его официальном житии, впервые составленном патриархом Гермогеном, говорится лишь об опале, о том, что он был выгнан царём 'с бесчестием'. Освидетельствование его мощей в 1889 г. показало, что он был обезглавлен - причём, особым, мучительным способом: верхняя часть головы была отделена по линии челюстей. Показательно, что смерть произошла 6 ноября 1568 г. - через два дня после его смелого выступления на суде в защиту митрополита Филиппа.
Лаишево и Шуран
1.
Наряду со Свияжском, к числу древнейших русских городов Среднего Поволжья можно отнести Лаишев (ныне Лаишево) в 60 км к югу от Казани, на правом берегу Камы. Когда-то маленькая деревянная крепость XVI века о 6-ти башнях - ныне самый курортный, самый 'морской' из всех неморских городов России. За счет постройки Куйбышевского водохранилища здесь рекордная ширина водного зеркала - 43 км.
В таких 'приморских' городках всегда чувствуется, будто ты на краю света. Еще только подъезжая, уже видишь за два-три километра, как небо сливается с водой и будто заворачивается перед тобой, встает вертикалью.
Берег - это надкушенная самим Космосом кромка Земного блина, а дальше...ничего нет. Совсем ничего!
Потрясающий вид самым нахальным образом 'опровергает' географию, которую ты знаешь с детства! До ближайших настоящих морей отсюда больше тысячи километров...тем не менее, море перед тобой, и не верить своим глазам невозможно.
Как-то один знакомый экскурсовод рассказал забавный случай с группой немецких туристов, которых он привез в Именьково близ Лаишево (широкой публике это название ничего не говорит, но по значению для мировой археологической науки раскопки в Именьково сопоставимы разве что с находкой Трои: 'именьковскую культуру' знают все специалисты). Немцы были в шоке, увидев море: по географии они прекрасно знали, что моря здесь нет. 'Это река Кама', - ответил экскурсовод. Повисла пауза. 'Таких больших рек не бывает!' - был единодушный вердикт людей, приехавших с Рейна и Эльбы. Они долго спорили между собой, но так и остались в недоумении: море здесь не отмечено на карте и потому его не может быть (хотя перед глазами оно есть!), но и рек без берегов, тем более, не может быть.
Действительно, мы имеем дело с географическим парадоксом в самом центре континента. Море, которое не море. Море, которого нет...но оно есть!
Что ж, приезжайте в Лаишево, чтоб как в сказках про зловредного царя с его невыполнимыми заданиями, найти 'то, чего вообще не может быть'.
Первый раз я был здесь в мае. Признаюсь: никогда еще не видел столько белизны сразу! Бесчисленная армада яблоневых и вишневых парусов на фоне 'моря'. Тысячи одноэтажных домов - и тысячи палисадников при них. Паруса распустили все деревья разом. Было полное ощущение, что вот дунет посильнее ветер - и Лаишево неуловимо стронется с места: то ли по воде, то ли по небу. Чудилось что-то невесомое и нереальное от такого количества ажурной, легкой, воздушной белизны.
И самое прекрасное, что всё это не снег - это нечто насквозь, до самых последних глубин живое. Морское, ветровое, дышащее... Когда, съезжая с пологого холма, видишь потрясающую панораму Камского моря и облачно-белого городка прямо под тобой, на кромке вод, кажется, что весь город нанесло прибоем: и именно потому столько пены, и именно потому такой неземной ослепительный цвет.
Теряются слова, когда пытаешься всё это описать.
Если когда-нибудь соберётесь в Лаишево - приезжайте в мае!
А впрочем, и в жаркое лето здесь тоже чудесно.
***
Второй раз я приехал в июле 2023 г. - уже основательно, на три дня.
Особая благодарность за это моему замечательному знакомому, коренному лаишевцу Денису - прихожанину местного Троицкого собора, с которым мы познакомились на почве совместного поиска хоть каких-то материалов об упраздненном Троицком монастыре (к которому до революции относился упомянутый собор).
Денис не только показал мне храмы города, но и свозил в красивейшие места в окрестностях: на Белые горы и в Шуран, о которых я расскажу отдельно.
Главная архитектурная особенность Лаишево - сразу два огромных сохранившихся собора в 11-тысячном городке-поселке. Троицкий остался от закрытого в 1920-е годы крупного женского монастыря, а Софийский - собственно городской собор.
Контраст разительный: два храма, внушительных даже по меркам губернского города (а Лаишев был уездным) над почти сплошь одноэтажной застройкой. Даже сейчас это две абсолютных архитектурных доминанты - притом, что и у того, и у другого в советское время были разрушены высочайшие колокольни.
Почему главный храм города - Софийский? Перед нами редчайший пример, когда собору не Древней Руси, а XVIII - XIX веков дали такое византийское по происхождению название.
Первый каменный храм на этом месте был возведен в 1767 г. к предполагаемому приезду в город Екатерины II. Её ждали, но дальше Казани императрица не поехала. В 1853 г. храм за ветхостью разобрали и к 1870 г. возвели ныне стоящий, уже гораздо больший по размерам. Название в честь Софии Премудрости Божией сохранилось, хотя появились целых 4 боковых придела: св. Екатерины и св. пророка Илии в основном объёме, св. Николая и Казанской иконы Божией Матери в трапезной.
Со времен Византии прошли века... но возможно, дело вовсе не в храме св. Софии в Константинополе? Ведь прежнее имя будущей императрицы до перехода в православие - Софья-Фредерика-Августа...а кто же не любит вспоминать свою молодость? Хотели просто сделать приятное 'матушке Екатерине' - а вышло так, что невольно возродили после нескольких столетий древнейшую традицию.
По архитектуре - это яркий памятник неорусского стиля, очень высокий, увенчанный шатрами. Таких храмов о пяти шатрах строилось в ту эпоху немало. Самый большой и, пожалуй, самый знаменитый - Александро-Невский собор Нижнего Новгорода (достроен чуть позже лаишевского). А самый географически близкий - главный храм Казанского Богородицкого монастыря в Елабуге.
Что интересно, древнерусское зодчество (по крайней мере, каменное) вообще не знало пятишатровых храмов: максимум трехшатровые. Это характерная особенность именно неорусской стилизации под древность, появившейся в XIX веке.
Западный фасад собора (под снесённой колокольней) резко, разительно отличается по стилю от трёх других стен. Это настоящий 'терем' в древнерусском стиле с богатейшими узорами из фигурного кирпича. Прочие стены огромного храма никаких украшений не имеют. Просто эта часть сильно вытянутого собора достраивалась и оформлялась чуть позже основного объема, во время капитальной реконструкции рубежа XIX-XX веков.
В советское время здесь был кинотеатр 'Заря'. Разумеется, снесли не только колокольню, но и все 5 шатров с куполами. Несколько лет назад храм вернули верующим. Шатры уже восстановили, а вот в разорённом интерьере работ еще непочатый край.
Огромное пространство Софийского собора по случаю ремонта, разгорожено на два уровня - как бы два временных этажа. Внизу, под досками и утеплителем (видны надписи 'Пеноплекс') действует один центральный престол. Вверху, под могучими сводами, продолжаются реставрационные работы.
Собор расписывал всемирно знаменитый мордовский скульптор и художник С. Эрьзя (Нефёдов). Несмотря на советское разорение, в верхней части интерьера сохранилось 16 изображений святых его кисти. Но в процессе реставрации их закрыли фанерой - даже поднявшись наверх, я ничего не увидел, кроме впечатляющей мощи 4 столпов, держащих своды, и очень высокого центрального купольного барабана. По высоте интерьера и непередаваемому ощущению 'намоленности', будто застывшей под этими сводами, я почему-то сразу вспомнил Спасский собор Елабуги - тоже необъятно-небесно-высокий и тоже не до конца отреставрированный.
Кстати, сохранившиеся росписи кисти Ерьзи всё же можно увидеть...на фотографиях: внизу стоит большой стенд.
Маленький приход огромного собора продолжает сбор пожертвований на полномасштабную реставрацию.
Впечатление от интерьера, даже в таком 'промежуточном' виде - очень сильное. Не хочется отсюда уходить... Как говорят в таких случаях, 'благодать держит'.
Недалеко от собора, на той же улице Оренбургской (Ленина), стоит пожарная каланча XIX века. Лаишево - один из тех старорусских городов, где подобная колоритная деталь былой эпохи сохранилась. Правда, на верхушке этой краснокирпичной башни вырос куст, и она явно нуждается в реставрации, после которой вполне могла бы принимать туристов и служить лучшей в городе смотровой площадкой. Конечно, она заметно уступает по высоте собору. Но колокольня не сохранилась, так что сейчас каланча - единственное в старом городе сооружение, которое можно назвать башней.
***
В нескольких кварталах к востоку от Софийского собора располагался Троицкий женский монастырь, от которого хорошо сохранился главный храм.
Огромный собор строили 9 лет: 1901-1910 гг. Архитектурный ансамбль Лаишевского монастыря стал одним из самых крупных в нашем регионе. Его здания вековой давности так добротны, что в главном двухэтажном монашеском корпусе до сих пор размещается... администрация города. В другом корпусе - городская библиотека. В бывшей трапезной - отделение Пенсионного фонда.
Сразу две пересекающихся больших улицы прошли сквозь территорию бывшего монастыря, полностью разрезав на части когда-то единый ансамбль. Внутри собора долгое время размещалась машинно-тракторная станция, так что интерьер на момент возвращения верующим (в 1992 г.) представлял ужасающую разруху. Сейчас он практически полностью восстановлен.
Главная утрата монастыря: полностью снесена гигантская 6-ярусная колокольня, от которой не осталось даже фундамента. Помимо своей изящной неорусской архитектуры, она была уникальна как многоэтажное и многофункциональное здание. Посудите сами: в первом ярусе располагалась просфорня и привратная. На втором - церковно-приходская школа с комнатой для рукоделий и помещением для учительницы. Третий этаж был жилой: кельи монахинь и послушниц. Весь четвертый занимал храм св. Александра Невского. Лишь на пятом висели колокола, а крошечный шестой был смотровой площадкой с окнами на четыре стороны. Кроме главного купола, имелось целое созвездие малых главок и крестов на разных уровнях, которые, искрясь, осветляли это необычайно высокое краснокирпичное сооружение. Так, по архивным описаниям, и третий, и пятый этажи венчались по углам 'главами из белого железа с вызолоченными крестами'.
Казалось бы, все хорошо, но место это ещё до революции было обильно полито кровью. Нам не дано знать духовные причины тех или иных трагедий. Мы не ведаем тайн промысла Божьего: сколько лет прожить на Земле тем или иным людям? Когда, как, при каких обстоятельствах перейти им в вечность?
В своей короткой истории Троицкий Лаишевский монастырь запомнился людям одним событием. В 1904 г. при строительстве Троицкого собора обрушились леса. В это время на них находилось 49 монахинь и послушниц, вручную поднимавших кирпичи. 17 из них погибли, остальные получили различные тяжелые травмы. В наше время за алтарём поставлен крест по всем здесь погребённым (кладбище в советское время было разорено и застроено), в том числе жертвам той катастрофы.
Вообще, один из самых крупных женских монастырей Среднего Поволжья просуществовал поразительно недолго. Всего около трети века. Архитектурный ансамбль его был грандиозным, а вся история очень короткой. С 1888 г. Троицкая община, с 1895 г. - официально утвержденный Синодом монастырь. А уже в 1923 г. он был закрыт. Игуменья убита, более 200 монахинь и послушниц расселены, часть из них впоследствии репрессирована.
Итак, остался собор. Это шедевр неовизантийского стиля, построенного знаменитым епархиальным архитектором Федором Малиновским. Чуть раньше по его же проекту в другом женском монастыре, в Свияжске, возвели поразительно похожий Скорбященский собор (1898-1906 гг.) Округлыми очертаниями оба похожи на огромные пасхальные яйца.
Самый знаменитый их аналог находится в Кронштадте - но тот достроили на несколько лет позже: оба храма Казанской епархии меньше его, но старше.
От свияжского лаишевский собор отличается вдвое меньшим количеством плоскостей под главным куполом, а также под четырьмя боковыми выступами. Здесь прямоугольное основание, а у свияжского восьмигранное. Прямоугольник здесь 'смягчает' и 'сокругляет' лишь крытое крыльцо необычной овальной формы, похожее на отдельную часовню, вплотную пристроенную к главному четверику. Здесь вдвое меньше граней, углов и окон - зато каждое отдельное окно имеет гораздо большие размеры. Например, под куполом в Свияжске их 16, а здесь 8. Силуэт получился более простой, могучий и монолитный. Меньше декора. Больше общая площадь.
Чуть переступаешь огромные двери, как с первого же взгляда понимаешь, что перед тобой - один из самых больших храмов всей Казанской митрополии.
По ощущениям, по оценке 'навскидку', соборный прямоугольник имеет длину и ширину около 40 метров. Четыре столпа уходят к гигантскому световому куполу. Высота кружит голову. Интерьер белый, нерасписанный, лишь из купола смотрит Господь... И от этой блаженной, белоснежной - как в Рождество или Преображение - пустоты, чувство Божьего присутствия только сильнее!
Все три иконостаса в одну линию - современные и, под стать всему интерьеру, белые. Храм - трехпрестольный. Боковые приделы: Казанской иконы Божьей Матери и Николая Чудотворца. Интересно, что их посвящение полностью совпадает с двумя из четырех приделов Софийского собора. Только здесь еще больше простора.
И с первых же шагов раскрывается перед тобой - вернее над тобой! - византийский образ крестовокупольного храма, будто ты разом перенесся в Константинополь. Огромная световая полусфера - символическое небо, - венчает самый центр. Солнце по мере твоего движения посылает свой живительный луч то в одно, то в другое окно - только в Софии Константинопольской таких отверстий под куполом 40, а здесь 8.
Благодаря Денису, меня пустили на хоры - высочайший и очень обширный балкон под западной частью. С высоты открывается в полноте вся необъятность храма: как бы, игрушечность стоящих далеко внизу аналоев и что-то немножко птичье во всех зашедших людях.
Вид с хоров позволяет оценить потрясающий масштаб храма, как вид с обрыва - безбрежность моря. В таких храмах величина сама по себе - это уже Красота. И уже Молитва. Собор - образ всего мироздания, и сейчас, в такую секунду, он просто не может быть мал.
***
Вечером, после короткого отдыха, я вновь прогулялся по Лаишево. Любое место лучше всего смотрится на закате. Но совсем уж бесподобен город, где 'море', сливаясь с небом, дает свой сиренево-розовый отсвет. И этот отсвет постепенно становиться фоном всего пейзажа - один бескрайний холст, на котором нарисовано все остальное: все 'мелочи' типа домов и садов. И на фоне такого космического безбрежья становится непонятно: перед тобой 'край света' или же край полусвета?
Скопления ёлок в яркой окраске заката смотрелись коралловыми рифами: даже с аквалангом нырять не надо. Бесчисленные красно-белые цветники, в которых буквально утопал весь курортный городок, разом стали в несколько раз ярче, чем днём - отразили свет и сами засветились. Факелами и кострами полыхали и клумбы, и корзины на фонарях, и целые затейливые пирамидальные конструкции. А уж если взглянуть на храмы...
В одной стороне заходило Солнце, в другой - восходил над зеленью парка малиновый Троицкий собор. Его полукруглый силуэт усиливал ассоциацию с небесным светилом, а издали, когда деревья заслоняли основание, полукруг превращался в круг. Он отражал свет, как луна, хотя такого красного цвета у луны не бывает даже в затмение. Это сказка! Это заря, запечатлённая в архитектуре! Это огонь, который вдруг обрёл форму, противоречащую всем законам физики. Красный цвет боковых куполов усиливал пожарный оттенок всего силуэта. А может, это пасхальное яйцо... и здесь Пасха 'посреди лета'? Кто не видел этот собор на закате, тот ничего не знает о нем!
Несомненно, у Вечера есть свой архитектурный стиль. Как каждой эпохе в истории искусства соответствуют свои традиции, так этой 'эпохе' суток - свои.
Красиво звучит фраза: городок на краю света с двумя соборами. В одной этой фразе - цельный портрет Лаишево, который навсегда остался в моем восприятии.
2.
На западной окраине Лаишево, меж собственно городом и посёлком Старая Пристань, вытянулись вдоль берега Белые горы. Это, пожалуй, самый живописный уголок Лаишевского района, не считая легендарного Шурана к востоку (где я благодаря Денису тоже побывал, но на следующий день).
Белые горы - это, конечно, преувеличенное название. Спускаясь к берегу по металлической лесенке, я насчитал 111 ступенек разных размеров. Стало быть, высота здесь - метров 20 или чуть больше. Зато склон - известняковый, обрывистый, местами совсем отвесный: если и не тянет на 'горы', то, по крайней мере, скалами его можно назвать с полным правом. Зубы дракона-вегетарианца, по верху которых застряла недоеденная зелень берегового леса.
Белые зубья скал над водой - что ещё нужно? Есть в этом что-то вековечное, как сама Земля: кажется, так всегда было и так всегда будет. И, если не знать, что море искусственное, можно запросто представить себя где-нибудь на Корфу: в краях того самого св. Спиридона Тримифунского, о котором сейчас рассказывает мой друг (это его любимый святой!).
От изобилия ласточкиных нор горы похожи на соты. Их здесь тысячи и тысячи. Никогда еще столько не видел в одном месте. Каждый утес - настоящий 'небоскрёб для ласточек'. А все вместе - необъятный город, населённый, пожалуй, гораздо больше, чем Лаишево людьми. А под другим углом посмотришь: отвесные белокаменно-крепостные Башни, увенчанные деревьями вместо крыш. Иногда украшенные склоненными флажками чуть не падающих берёз.
Вскоре мы дошли до родника. Он хорош именно тем, что никак не 'облагорожен', ничем не оборудован: нет даже трубы или жёлоба, из которых течёт вода, не говоря уж о всевозможных беседках и прочих постройках. Цивилизация не успела его никаким образом выделить из природы. Он остался самым естественным - словно расположен не рядом с городом, а за сотни километров от него. Остался самим собой, как сказали бы мы про человека. Просто из скалы бил крошечный, раз в тысячу уменьшенный водопадик. Струйки разбивались на капли о каменные уступы. Словно ребёнок от брака Берега и Реки... - что-то такое в нём трогательное и непосредственное.
Не менее трогательны полевые цветы, каким-то чудом выросшие на скалах.
Вертикальная белая пустыня - и в ней поразительно яркие микроскопические 'оазисы': розовые, фиолетовые, солнечно-желтые, ослепительные...
Через несколько сот метров цепочка скал обрывается широкой и глубокой лощиной, в которой неожиданно открывается вид на очень необычный деревянный 'посёлок'... Собственно, это не посёлок, а масштабные декорации, оставшиеся от съёмок знаменитого фильма 'Зулейха открывает глаза'. Декорации оставлены в качестве туристического объекта под названием 'Семрук' (в этом качестве они и отмечены на всех современных картах).
Выглядит все очень красиво... даже настолько красиво, что невольно задумываешься: мог ли так сказочно выглядеть посёлок раскулаченных спецпереселенцев в Сибири (!?), в голоде, холоде - в условиях, специально предусмотренных для уничтожения людей.
Обратно мы с Денисом возвращались уже по верху скалистого плато.
Лес занимает весь 'балкон' над склоном и очень живописен из-за овражков, причудливых бугров и прочих форм карстового рельефа. Есть извилистая тропинка, по которой можно пройти по самой кромке обрыва, любуясь морем, как с террасы. И есть удалённые от склона удобные дороги, по которым можно гулять как по любому другому, самому обычному лесу. От сочетания берез и пахучих сосен, от близости огромного водоема с его ветрами дышится удивительно легко.
Гуляя по такому лесу, поначалу даже и не подумаешь, что площадь этого охраняемого природного памятника - всего 18 га. Вообще из-за скалистого рельефа возникает иллюзия, что прогулка долгая и многокилометровая.
Радость и умиротворение надолго остаются в душе от посещения Белых гор.
***
Из всех сёл на правом берегу 'Камского моря', безусловно, самым легендарным и самым красивым является Шуран примерно в 15 километрах к востоку от Лаишево. Когда-то здесь стоял даже... 'замок нормандского герцога'.
История помещика-разбойника Андрея Петровича Нармацкого, ставшего прототипом разных литературных героев (в том числе знаменитого пушкинского Дубровского) - одна из самых 'хрестоматийных'. Пушкин, Бестужев-Марлинский, Шишков, даже совсем забытый в наше время Дадьян (1820-е годы) ... - как же история средней руки злодея, далеко не самого кровавого для своей эпохи, многократно преломилась в русской литературе!
Правда, сам Нармацкий ещё при жизни (XVIII век) сделал немало для своеобразного скандального пиара, как бы мы сейчас сказали. Несомненно, легенда о нём началась с него самого. Нармацкий выводил свой род от древних норманнов и называл себя потомком Нормандских герцогов (чем и обосновывал буйный, воинственный нрав настоящего 'викинга'). Скорее всего, это абсолютный вымысел - как и многие другие официальные 'родословные' российского дворянства, переполненные горделивыми и не очень правдоподобными мифами.
Он стилизовал свою усадьбу в Шуране над камским обрывом под 'рыцарский замок'. В общем, был личностью, казалось бы, неординарной, а в реальности... вполне банальным человеком своей эпохи (в то время помещики, в том или ином виде творившие произвол и преступления, были не редкостью). Ничего великодушного, в отличие от Дубровского, в нем не было и в помине. Общее разве что в любви простых мужиков к 'хорошему барину' - 'хорошему' только потому, что разрешал грабить. Говорят, многие крестьяне бежали к нему от других помещиков - и он всех охотно принимал. Ну как же не 'добрый'!?
Казанский краевед и этнограф Петр Пономарев в 1881 г. написал статью 'Потомок нормандских герцогов на Каме', которая до сих пор остается самым крупным документальным исследованием о разбойнике (хотя писали о нем и Рыбушкин, и Загоскин, и другие лучшие казанские краеведы). Из статьи: 'В состав своей многочисленной дворни Нармацкий принимал всякого рода 'гуляющих' людей и из этой вольницы образовал вооружённый летучий отряд, который и производил в темные ночи опустошительные набеги на проходящие по Каме ладьи. 'Рыцарские' подвиги очень долго покрыты были непроницаемой тайной (...) Отважность Нармацкого доходила до того, что иногда, в то самое время, как в залах его 'замка' беспечно пировала знать (...) в подвалах шла хлопотливая деятельность: тихо, подземными ходом, выбиралась на Каму ватага и, спустив лодки, под мраком ночи, выезжала на промысел'. (Хлебосольный помещик и бандит в одном лице!). Говорят, мелкие уездные чиновники дико его боялись и не смели пикнуть: некоторых из них, не церемонясь, он мог выпороть на конюшне, а однажды, по преданию, напал даже на Лаишевский суд и выкрал компрометирующие его документы.
Только когда через много лет дело дошло до самой императрицы Екатерины II, Нармацкого арестовали и сослали в Сибирь. Там Андрей Петрович, к своему несчастью, нарвался на еще более 'крутого', чем он сам, губернатора: тот, хоть и никогда в жизни не называл себя герцогом, но 'своим' краем правил самовластно, как царёк, и творил произвол, по сравнению с которым все похождения 'норманна' были наивными детскими играми. Не сразу сообразив, что в новых условиях он никто и зовут его никак, разбойник написал донос на губернатора. Донос перехватили, и губернатор, вполне в своем стиле... просто утопил Нармацкого в Иртыше. Так закончилась жизнь и карьера 'великого' в своих владениях, но мельчайшего в масштабах предельно коррумпированной Империи 'нормандского герцога'.
Краеведы, писавшие о Нармацком в XIX веке, еще посещали тот самый 'замок' на скале над Камой, но до наших дней он не сохранился. 'И погибе память их с шумом', - как говорится в церковных текстах про подобные случаи.
Замок не сохранился - но сохранилась построенная гораздо раньше, изумительная по красоте Рождественская церковь. Издали видишь изящный, ступенчатый, устремлённый в небо силуэт, а ближе понимаешь, что только силуэт от церкви и остался.
Кирпичный остов хранит на себе до малейших деталей все причудливые очертания, характерные для русского барокко I половины XVIII века: кажется, будто по нему одному можно изучать целый стиль и целую эпоху. Но внутри всё пусто, зияют глазницы не только окон, но и огромных провалов...а самое странное, что над всем этим как-то чудом сохранился не только купол, но и невероятно красивый узорный кованный крест с короной наверху: очевидно, современный самому храму. И всё же нетрудно представить, как он выглядел до разрухи. Это один из красивейших сельских храмов Татарстана, да и всего Среднего Поволжья.
Из таблички на нём:
'Церковь Рождества Христова с приделами во имя святителя Николая Чудотворца и преподобного Сергия Чудотворца Радонежского.
Построена в 1735 г. на средства землевладельца Якова Кудрявцева. Закрыта в 1936 году'.
На средства знаменитого в своем роде 'птенца гнезда Петрова' Кудрявцева (зверски убитого в 98-летнем возрасте при нападении пугачевцев на Казань в 1774 году) были построены великолепные, ступенчатые церкви башенного типа в стиле 'высокого барокко' в Каймарах, Полянке и Шуране. Все три относятся к числу лучших, самых изысканных, почти по-столичному оформленных сельских храмов Татарстана. Из них хорошо отреставрирована только церковь в соседней Полянке, мимо которой мы только что проезжали по дороге в Шуран. Храм в Шуране очень похож на своего соседа (если не считать совершенно различных колоколен) - но при таком аварийном состоянии неизвестно, подлежит ли он вообще восстановлению. Сейчас рядом с ним построили маленький деревянный храм: приход действующий. Невольно думаешь о масштабах и запредельной бессмыслице всего советского варварства: не пожалеть и разрушить старейший на берегах Камы храм - совершенно из того же разряда, что не пожалеть и люто растерзать, запинать, затоптать 98-летнего старика.
Когда подъезжаешь к Шурану, церковь видна издалека, а за ней - море. Храмы такой 'среднерусской' архитектуры редко встретишь на берегах настоящих морей, и поэтому в пейзаже есть доля чего-то сюрреалистического. Церковь венчает грандиозный отвесный обрыв, вид ее бесподобен. Кажется, она едет на спине какого-то гигантского доисторического животного. Кстати, по цвету она не отличается от обрыва. Много лет назад я путешествовал по Каме на теплоходе. Шуран тогда открылся вдали, за несколько километров. Помню, с корабля церковь смотрелась совершенно одинокой, будто и нет никакого села - она одна стоит над этой пустыней воды и пустыней обрывистых склонов, как что-то не от мира сего. Именно тогда, после 'мимолетного виденья' этой 'чистой красоты', я загорелся желанием как-нибудь обязательно приехать в Шуран специально. И сейчас эта мечта исполнилась.
Я вошел в развалины. Внутри церкви буйно разрослась трава, пронзительно контрастная с ярко-красным цветом кирпичей. В трапезной давно обвалилась часть свода. Как ни жестока такая ассоциация, похоже на череп, который кто-то проломил. Словно ставшая частью природы, с видом из проломов на 'море', открытая всем ветрам, бывшая церковь сделалась пристанищем множества птиц. Когда я вошёл в высокий основной объём, брызнул фонтан голубей под сводами. Их там несколько десятков. Сидят на крестовинах, сделанных для укрепления большого кирпичного кратера. Разумеется, ничего от убранства не уцелело. Но всё же один 'залог' будущего возрождения я увидел. В одной из ниш, среди выщербленных кирпичей, кто-то оставил маленькую современную иконку Николая Чудотворца.
Побродив по развалинам трехвековой церкви, мы вышли на окаймляющий ее обрыв. Пока не дойдёшь до самой его кромки, кажется, что 'морская' плоскость с прибоем заходит под холм - прямо под тебя. Что по закону геометрии, плоскость бесконечна во все стороны. Что её, как скатерть под подушку, умудрились просунуть даже под то, на чём стоишь. До самого горизонта она искрится блестками солнца. Эти блестки прожигают понизу высокий берег и, возникает иллюзия, будто они так же беззаботно, торжествующе, безбрежно продолжают искриться и под ним. Но когда подходишь ближе, видишь зигзагообразную крутую тропинку, по которой можно спуститься. Что мы и сделали.
Здесь склон заметно выше, чем Белые горы, хотя такой же обрывистый и того же цвета. Очень странная железная лестница (как отдельная 'эйфелева башня' перед склоном, соединенная с ним мостом) насчитывала 12 пролетов и 144 ступени.
Где-то висел на необъятной высоте кусок забора - примерно, как если бы школьную линейку поставили ребром, а какие-нибудь жучки разглядывали с пола ее торчащий над краем парты конец.
За исключением этих отдельных техногенных вкраплений, природа во всей округе оставалась вполне первозданной. За счёт плавного берегового изгиба было видно, как на многие километры, до горизонта, тянутся и тянутся те же 'приморские' утесы, живописно разрезанные оврагами, а кое-где превращённые лесами в бутерброды. Внизу размеренно и умиротворяюще шумел прибой.
Купание здесь, в высоких 'штормовых' волнах - одно из самых сильных впечатлений всей поездки.
P.S. Лаишевский район знаменит в первую очередь как родина великого поэта Г.Р. Державина. Правда, в самом Лаишеве Державин никогда не был. Он родился в Сокурах или Кармачах (сам точно не знал, в каком из этих двух имений), а в соседнем Егорьево, в ограде церкви, упокоились его родители. Я намеренно не писал об этом в очерке, целиком посвященном Лаишево и Шурану: о державинских местах готовлю отдельный рассказ, который в ближайшее время надеюсь разместить.
РОЖДЕСТВО В ЛАИШЕВО
Уподобимся Христу, ибо и Христос уподобился нам;
соделаемся богами ради Него, ибо и Он стал человеком для нас.
Св. Григорий Богослов.
Рождество Христово, в отличие от Пасхи, можно благодаря каникулам встретить в поездке. Летнее Лаишево произвело на мня такое впечатление своими соборами, Белыми горами и 'морем', что на Рождество 2025-го я отправился именно сюда. Зимний вариант здешних пейзажей я ещё не видел ни разу.
***
Никогда не бывало так плохо перед Рождеством. Будто, в отличие от сказки Гоголя, рогатый похитил из нашей жизни вовсе не месяц, а что-то неизмеримо большее.
И все мы знаем, что он похитил, и все знаем, чего мы ждём больше жизни. И ответ звучит в Ангельском песнопении: 'Слава в вышних Богу и на земле мир, в человеках благоволение' (Лк. 2:14).
Господи, что за Праздник ...
Беда, беда, беда... и вдруг - Рождество:
Белое, белое, белое ...
В разбойном вертепе нашей реальности вдруг открывается Вертеп, имеющий совсем другой смысл. И понемногу сам его дух нас исцеляет - начиная с первых же часов Сочельника.
Стояла относительная оттепель. Бывает иней морозного дня, а бывает белизна облепившего всё сырого снега - более 'толстый' вариант зимы. Что ни ветка - раскормленный удав, что ни дерево - осьминог. А всё вместе создаёт ощущение чего-то молочного, кисельного, манного...
Мир тонет в молоке и всё никак не может утонуть.
Зима - единственное время, когда Земля не только не отвлекает от неба ... а сама становится небом.
И в небе - снег, и на Земле - приземлившиеся раскрошенные облака.
В Лаишево много и ёлок, и рябин. Это я заметил ещё летом, но тогда они не несли никакого новогодне-рождественского смысла. Просто стояли по курортному городу и тихо, скромно ждали своего часа. И час настал, и они 'расцвели' в полную силу. Рождество Христово дало смысл жизни человечеству - но отблеск этого Смысла упал даже на деревья. Заснеженные рябины, в которых белого было гораздо больше, чем красного, стали напоминать снежные комки, словно дети ими пулялись, а они вдруг замерли в воздухе.
Небольшие ёлки в снегу - то как матрёшки, то как снеговики. То, как фарфоровые или алебастровые вазы в огромном музее под открытым небом. Иногда и веток почти не видать - одна белая лепнина. И в том, что ёлки похожи на шишки, а шишки на ёлки, есть какая-то логика. Длинные ёлки породили длинные шишки. Бог сотворил человека: человек стал Его 'образом и подобием'. А потом (да не просто потом, а именно Сегодня) Бог стал Человеком.
***
Полночь. Троицкий собор.
В Рождество меня особенно поразила внутренняя белизна огромного нерасписанного храма: летом в ней просто отдыхала душа от жары и красок внешнего мира, а сейчас это был Цвет Самого Праздника. Колоссальный интерьер, безбрежный, как зимний пейзаж снаружи, удивительно соответствовал таким же ослепительно-белым ризам священника, когда он вспышкой являлся в Царских вратах... и была эта вспышка по цвету чем-то средним меж молнией и сугробом.
Вечный День Рождественской ночи (ничего другого не подберу для определения!) не забывается никогда и никем, кто хоть раз побывал на богослужении этого Праздника. Он молниеносный не в смысле краткости, а в самом прямом: Ночь и Служба белых молний.
Перед белым иконостасом стояли ёлки с белыми шариками, а огромная соборная люстра сама была в форме семиярусной ели. И те же семь ярусов, перевёрнуто, уменьшаясь книзу, отражались в мраморном полу, создавая эффект невесомости. Благодаря Вифлеемской Звезде, Рождество Христово - самый 'астрономический' праздник.
Но при этом всё по-домашнему просто - когда собор огромный, а людей в нём мало. (Да и откуда ж им много взяться в 9-тысячном городке). Когда простая прихожанка рядом со мной, у которой, видимо, послушание такое, в нужные моменты включала и выключала огромную люстру, можно было с улыбкой назвать её повелительницей света...
Как впрочем, и всех нас (только редко же мы это вспоминаем!). 'Веруйте в свет, да будете сынами света' (Ин. 12:26).
***
Уже днём 7 января посетил я и Софийский собор. В нём два очень красивых вертепа: один снаружи, другой внутри. Ещё - многочисленные живые ненаряженные ёлки в неотремонтированном интерьере ... из-за чего кажется, что они прямо здесь и выросли - сквозь кирпичи и строительную пыль. Как знаменитые лаишевские Белые горы проросли поверху лесом.
Кстати, съездил я с Денисом и на горы. Летом был - но зимой всё совсем другое! Я стоял, не мог насмотреться и всё больше проникался фантастичностью пейзажа: парадоксальное, как в альтернативной географии, сочетание Великой Китайской стены и Северного Ледовитого океана!
Летом всё это поразительно напоминало самый типичный черноморский курорт, а сейчас ... маленький городок на краю Ледовитого океана, причём, без всяких Гольфстримов и ледоколов.
А может это даже не Арктика, а настоящая лунная поверхность?
Кстати, зимой горы ничуть не 'белые' - если сравнить с раскинувшейся под ними ослепительной равниной. Снег снегом, известняк известняком: при всём желании их не перепутаешь! Но здесь, на Земле, они всё же останутся навсегда Белыми горами, потому что Бог дал человеку право 'наречения имён': как мы всё назовём, так и есть.
Вероятно, когда-то это была абсолютно ровная стена по правому берегу Камы - высотой 20-25 метров. Но со временем многочисленные овраги волнами и зигзагами изменили её очертания так живописно, что получилась уменьшенная модель настоящих больших гор. Зима добавила очарования: 'альпийский' хребет, да ещё и, как положено, в глубоком снегу. И каждое ущелье было - как ворота в дремучий лес. А в одном и вправду где-то в глубине виднелась странная деревянная перегородка с воротцами: похоже, декорации к фильму.
Празднично-нереальной казалась вся обстановка - и на ближнем плане, в метре от тебя, и на много-много морских миль, до самого горизонта.
Переписываясь с моими учениками из музыкальной школы, посылая им интерактивно самые красивые фото, я вдруг подумал, что волнисто-ломаная линия береговых скал напоминает звуковую дорожку - 'звучит' самая настоящая 'геологическая симфония' посреди невероятно белого и гулкого в своей тишине Дня. Безбрежная белизна в сочетании с полным отсутствием каких-либо звуков, кроме ветра, имеет странную способность оглушать. Будто любой цвет связан со звуком. А полное исчезновение цвета - с полным исчезновением звуков (белизна - это и есть отсутствие разложения на спектр).
И вроде бы, от этого должно быть 'не по себе' ... но нет, наоборот - как раз ровно так ты себя и находишь. Твой внутренний спектр собирается воедино.
Купола парусов, видные за несколько километров, распускались над снежной пустыней. Самый ближний был ярко-голубым. Зимняя парусная регата на Камском море.