Рощектаев Андрей Владимирович : другие произведения.

Треугольник Великого Инфантила

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  Оглавление
  
  1. Треугольный закат 3
  2. О пользе кашля 9
  3. О пользе оранжевых носков 20
  4. Димон рисует треугольник 24
  5. Анти-Клара 34
  6. О пользе крутых спусков 39
  7. Князь Палецкий 55
  8. Ос!!! 61
  9. О пользе старых фильмов 63
  10. ГЧНД 73
  11. С Бору по сосенке 75
  12. Муром 91
   Эпилог 105
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Чудак - не всегда частность и обособление, а напротив,
   бывает так, что он-то, пожалуй, и носит в себе сердцевину
  целого, а остальные люди его эпохи - все, каким-нибудь
  наплывным ветром, на время почему-то от него оторвались...
   Ф. М. Достоевский "Братья Карамазовы"
  
  1. Треугольный закат
  
  По правде сказать, хотелось любви, да она и была,
  потому что любовь есть всегда, вот, тут, в тебе,
  только не знаешь, с кем её разделить, кому
  поручить нести чудесную, тяжелою ношу...
  Т.Толстая
  
  Они "летели" по Верхней набережной где-то между Чкаловым и Нестеровым на высоте метров сто над Волгой. В городе самых красивых в мире закатов им довелось сегодня любоваться лучшим из лучших. Словно природа специально двоих перекатывала в облаках пасхальное яйцо, чтобы потом на несколько часов уронить его. Из воды верхней небесной - в земную, проточную, совсем недавно освободившуюся ото льда.
  Весна выдалась настолько скороспелая, что начало апреля вполне могло сойти на его конец. Только листья ещё не распустились. Но уже вовсю готовились - досматривали последние сны. Обе великих реки, и Волга, и Ока, вопреки традиции, освободились ещё в середине марта. Да, собственно, и льда в эту зиму кот наплакал. Так что особо и освобождаться было не от чего.
  - Глобальное потепление в действии! - сказал Димон, приобнимая Нину. Это глубоко личное потепление было им обоим гораздо интересней какого-то планетарного. У них - своя эксклюзивная планета.
  Говорят: "счастье находишь в момент, когда меньше всего ищешь". Правильно - то есть, когда меньше всего проявляется "я". Случайно на время забыл о себе - и готово дело: нашёл, нашла!
  Кажется, что деревья пускают корни в небо и пьют свет. Что они перевернуты. Что видишь мир, от радости вставший на голову - в нём всё теперь растёт из неба.
  Какие-то фисташковые черточки стали чуть заметно добавляться в красно-коричневую штриховку прутьев, как от цветного карандаша. "Ещё не листья, но... как у бабочки есть куколка, так тут куколки по отношению к листьям". Нина всегда всё видела очень образно. Повсюду их встречали почки цвета стрекозиных крыльев. Всё хотело лететь на ветру. Над просторами Волги, как обычные стрекозы летают над какой-нибудь парковой канавой. И чайки, как жуки-водомерки, вибрировали далеко внизу над её коричневым зеркалом.
  Стояло такое время года, когда даже мох на деревьях издали видится молодой листвой. Глаза ждут, душа соскучилась. Во всём готова заранее и безоговорочно "узнать" первую зелень. Не важно, что там зелёное - лишь было бы зелёное. Все готовы к обману.
  Почки сирени проклюнулись то кругляшами по полсантиметра, то чем-то продолговатым - максимум на сантиметр. Казалось, это даже не будущие листья, а микроскопические плоды. То ли уменьшённые во много раз зелёные яблоки, то ли уменьшённые ещё сильнее сочные огурцы. А может чуть развёрнутые конфеты - карамельки, леденцы? И будто мир с ним вкуснее стал. Вроде, посмотришь, серый-серый... а уже чем-то норовит тебя угостить.
  Посвежевшие от весны прутья вокруг каждого дерева вокруг сделались такими бордовыми, что их овалы издали стали напоминать пасхальные яйца. И на каждом хотелось написать пальцем ХВ, будто расстояния перестали существовать, и всё, что только видишь - не дальше вытянутой руки. "И так красиво, что хочется плакать и как будто весь мир мой".
  Весь Нижний - ќќчудо-юдо рыба Кит. Всплыл поглядеть на закатное солнце. И дать влюблённым погулять по своей спине. Вечер смахивает с мира суету и расчищает во времени и пространстве уголок для настоящих отношений.
  "Разве не так?" - думала Нина, идя от радости чуть не вприпрыжку. То, что эти отношения настоящие и жизнь наконец настала настоящая и всё на свете, обновившись и обнявшись, стало настоящим - у неё не было сомнений.
  Когда любишь, каждый день - как сокровище: новое сокровище, которое жизнь выкладывает перед тобой. Целый сад, густо увешанный яблоками дней!
  Нине весь мир хотелось обнять, а заодно Димона! Когда ты на такой высоте, обнимать мир легко. Как из рая.
  - На закате кажется, что куполов ещё больше, чем на самом деле! - сказала вдруг Нина. - Потому что солнце отражается в окнах, и от этого кажется, что каждое окно - купол. И получается, церквей в городе и так-то много... а на закате весь город - только церкви...
   - Ну, это только тебе так кажется, - мягко поправил Димон.
  - А ты не веришь?
  - Малышка! "Я верую" и "я вру" - буквы одинаковые, только в "верую" - на две больше. Но если их зачеркнуть, получится - "вру". Сам себе вру!
   Нина уже привыкла к каламбурам Димона, так что он её не удивил.
  - Смотри: А слово "луна" похоже на слово "лупа", увидела вдруг она и сразу озвучила.
  - И что?
  - Да ведь они же обе круглые. Может, кто-то разглядывает нас сквозь лупу, как сквозь луну. И всё-всё-всё в нас видит!
  - Малышка, ну, это же опять твой Бог. Давай говорить не о Нём, а о нас. Не о Том, кого нет - о том, кто есть. Мы с тобой - есть.
  Но ещё много чего ЕСТЬ. За Волгой ослепительно золотился двумя церквушками городок Бор - словно заранее, до темноты, зажёг два фонаря! Разумеется, два: Нине сейчас всё на свете казалось парным и радостным. Целый город подавал всем влюбленным парный сигнал, чтоб его только заметили.
  "Да заметила я тебя! Заметила! Тебя невозможно не заметить!" - весело подумала Нина, обращаясь то ли к Бору, то ли Богу, то ли к Димону. Настроение стояло такое, словно Волгу, как весенний ручеёк, можно легко перепрыгнуть.
  И опять от пары церквей Нина переносилась мыслями к их паре. Два влюблённых человека смотрели на два храма. Предвечернее солнце озаряло их, даря им нимбы просто так, без всякой святости. Казалось, они светились, они вдвоём - одна Любовь.
  - Ты рыжая, как этот закат! - сказал Димон. - И прикольная! И маленькая. И ты похожа и на кошку, и на хомячка одновременно.
  Нина ничуть не обиделась:
  - Значит, я сама себя съела.
   - Почему?
  - Кошка - хомячка.
  Они шли, и даже брусчатка под ногами превращалась в счастливые билеты. "1221" - было напечатано на каждом.
  - Представляешь, я только сейчас заметила, что год основания Нижнего - счастливый! - сказала Нина. - Первые цифры идентичны последним... Жаль только, брусчатку не съешь! Счастливые билеты положено есть.
  Димон хмыкнул:
  - А ты попробуй на счастье... Хотя нет, давай я тебя лучше пиццей угощу.
  - А я думала, ты сейчас скажешь: "Давай лучше я тебя съем".
  И всё-всё-всё на свете было "идеальным": жизнь нашла свою вторую половину, как цифры в этой зеркальной дате. Как церкви в Бору. Как они нашли друг друга.
  - Кстати, раз уж мы о цифрах. "Я подсчитал..." - сказал вдруг Димон. - У нас же дни рождения. Нам же с тобой на этой неделе... исполнилось ровно тридцать пять в сумме.
  - И что? - засмеялась Нина.
  - А то, что мы вместе с тобой можем стать даже Президентом... Но это только если вместе! Потому что в президенты можно избираться с тридцати пяти лет.
  Это почти неправдоподобное, почти сказочное "вместе" стало главной магией сегодняшнего вечера... да нет - сегодняшней весны. Сегодняшней жизни! Состоялись (как обычно по весне) какие-то невидимые выборы, и они вдвоём их выиграли. Призом стыл целый мир. Новооткрытый мир.
  - А помнишь, мы по биологии проходили яровые и озимые. И я подумала. Если любовь начинается весной или летом - значит, это яровая любовь, а если осенью или зимой - это озимая... Ну, реально же так! Весной из-под снега всегда чё-нибудь да вытаивает, - продолжала размышлять Нина.
  Да, асфальт был уже весь чист. На открытой земле ещё держалась последняя снежно-ледяная короста. Но и она в ближайшие дни сойдёт и тогда уже весь мир будет здоров... правда, какое-то время ещё слаб после болезни. И как будто пьян. Да, как будто пьян.
  Надо включаться в весну. Всем.
  Почему пока только мы с Димой?..
  Надо всем включаться. Как включилось это солнце над Волгой.
  - Вечер, вечер, ты могуч. Ты гоняешь стаи туч, - весело продекламировала вдруг Нина: не так давно у них в школе как раз был пушкинский вечер.
  - Ветер гоняет... - поправил Димон.
  - И вечер тоже, - шутливо хлопнула его Нина. - Не спорь со мной и Пушкиным! Никогда не спорь! Вечер - гоняет!
  - Или гонит... Или ты гонишь?
  - Или мы гоним! - подпрыгнула Нина.
  А может и ветер гонит, и вечер гонит, и мы гоним, и жизнь гонит... и никому верить нельзя... но только это явно не про сегодняшнее настроение, не про "сегодняшнюю" весну, не про "сегодняшнюю" любовь.
  Этот вечер гоняет, но не гонит. Уж он-то не обманет!
  Город смотрел на закат тысячами мерцающих глаз - отделенный от огромного солнца огромной рекой. Взглядом истово верующего смотрел на то, до чего не в силах был дотянуться, но с чем был един.
  "Вода ведь - а разная!" - перевела взгляд Нина. Её всегда поражали неоднородность водной поверхности вот эти длинные "дорожки" - как бы реки в реке, - загадочно чередующиеся светлые и тёмные полосы, бесформенные пятна ещё свободные от ряби, а рядом - уже охваченные ей. Какой-то художник-сюрреалист всё время пытается нарисовать нечто на огромном холсте реки. А уж как разобраться во всех этих меняющихся кляксах и подтёках... - и, главное, надо ли разбираться - Бог ведает.
  Интересно: если бы Город, как гигантский фотоаппарат, сохранил в себе все триста тысяч закатов, какие он видел за всю свою жизнь!? И вправду, КУДА вся эта информация девается? Исчезает ли? Стирается?.. Что-то с трудом верится. Такие разве сотрешь?
  Наверное, где-то и у кого-то она всё-таки сохранилась.
  Тем временем тысячи красных и жёлтых ворсинок вплелись в лохмато-серое небесное одеяло. Волнисто-рваный орнамент завораживал одновременно и мастерством, и неряшливостью. Странным сочетанием пламенеющего света, и пасмурной золы, поглощающей этот свет. Так и сияла то ли вышивка по небу, то ли ветвистая гирлянда.
  - Как может быть солнечно и пасмурно одновременно!? А? Ну как!? - ошеломленно замерла Нина.
  Совместилась архитектура "верхняя" и "нижняя". В "нижней" (и Нижнем!) - как положено, громоздился темный силуэт земного кремля. Вверху - мерцающий Небесный град. Сеющий свой свет. Пелена облаков прорвалась на западе ровно в трёх местах и ровно над Волгой. Из отверстий сеялись конусы света, как из огромных настольных ламп. Над гигантскими "морскими" просторами зависли гигантские световые медузы. За много километров виднелись их полупрозрачные тела: фиолетовые облачные шляпки вверху и пучки отчётливо отделённых друг от друга лучевых щупалец внизу. А ещё в фантастических фильмах так изображают "фары" снижающихся космических кораблей.
  Прошла минута - и стало ясно, что это никакие не корабли, а пирамиды. Точно! Прозрачно-огненные, идеально треугольные, они были построены невидимыми архитектурами прямо на реке. Их ослепительно сияющие фундаменты - самое яркое, что было сейчас в пейзаже: Волга под этими конструкциями превратилась в расплавленное стекло. И фундаменты, и одновременно - световые острова.
  Но постепенно одна пирамида стала выделяться всё ярче и ярче. Глаз из неё пока не выглядывал - зато она сама притягивала к себе чужие глаза... будто морально вытеснила из великолепного пейзажа всё остальное и осталось в гордом и даже немножко жутковатом одиночестве.
  - Смотри - иллюминаты свой знак на небе поставили! Реально! Щас такое око глянет из треугольника.
  - Только!
  Небо всё время что-нибудь придумывает для нас. Всё время нам что-нибудь да показывает. Но не рассказывает... Никогда не рассказывает. Догадайтесь сами.
  - Ну вот видишь, малышка, ты бы везде поставила церкви, а я бы везде поставил треугольники. Шучу, конечно. Я не иллюминат... Но много треугольников - это всё равно гораздо круче, чем много церквей. Согласись? Представляешь - целый город треугольников! Цивилизация треугольников. Планета треугольников. Вселенная треугольников. Как в "Майнкрафте" всё из кубиков - а тут бы всё из треугольников. Всё-всё! Прикольно было бы?
   - Прикольно!
  "То-очно! Иллюминаты для контроля над миром придумали "любовные треугольники". Через ревность всех можно контролировать." - что-то ни с того ни с сего пришли в голову Нине.
  Димон ещё не знал, что у него уже появился соперник.
  И соперник об этом не знал.
  А Нина и подавно не знала.
  Потому что знать было нечего.
  Потому что треугольника не было... но именно несуществующий-то он как бы был.
  Кажется, благодаря "вольным каменщикам" нашей души вся наша жизнь незаметно распята... но увы не на Кресте, а на этих всеобъемлющих треугольниках.
  Которые в нас есть всегда, даже если их нет.
  Именно то, чего нет, то и "есть".
  
  
  2. О пользе кашля
  
  Вот почему земля одновременна пустынна, и богата.
   Богата потаёнными оазисами дружбы - они скрыты
  от глаз, и до них нелегко добраться.
  Но ждать - ждать мы привыкли.
  А. де Сент Экзюпери "Планета людей"
  
  Соперник даже появится раньше, чем Димон. Появится в тот день, когда Нина очередной раз заходила в свою музыкальную школу и увидела на дверях объявление:
  "С 1-го февраля в связи с покраской окон
  БУДЕТ ЗАПАХ".
  Какая многозначительная фраза! Как объявление о концерте: будет выступать народный артист ... Или предупреждение грозного пророка: будет гнев Божий над народом сим за грехи ваши. Или отрывок детской считалочки: "Будум резать, будум бить".
   Запах! Он будет! Он непременно будет. Он придёт. Он наведёт порядок. Он будет могучий, добрый и справедливый. Он изменит мир.
   Вы не замечаете, что вообще самые глубокие истины всегда самые короткие, ... обычно из двух слов "Колобка повесили". Или "Дождь будет". Или "Бог умер" (Ницше). Или "Ницше умер" (Бог).
  
  Нина училась в музыкальной спецшколе первый год и узнавала людей как-то понемножку, при разных обстоятельствах, спонтанно. В каждой параллели было по одному классу, а в каждом классе по 15-16 человек. Разумеется, в маленьком коллективе пересекались все со всеми, вне зависимости от возраста. Тем более, что многих связывала общая специализация. Матвей и Нина, 5-й и 10-й класс - это конечно большая разница, но... В тот день, а точнее утро (ну, да в то самое, когда ПРИДЁТ ЗАПАХ!) 11-летний Матвей в чёрной шапке сидел в школьном коридоре, полускрестив под собой ноги, и, перебирая гитарные струны, негромко репетировал песню. Вокруг него тесно кучковались ребята и особенно девочки из разных классов.
  - Матвей! Это что такое!? Шапку в школе снимать надо, - проходя сказала завуч.
  - Это у меня образ. Я перед выступлением в образ вживаюсь, - спокойно ответил Матвей.
  Если сразу не разберёшь,
  Плох он или хорош...
  И тут же у него начался оглушительный кашель.
  - Это тоже образ? - наивно спросила Лада из его класса.
  - Ага! Вживаюсь! - нашёлся Матвей, продолжая кашлять и петь.
  Нет, это был не просто кашель! У Матвея в груди творился какое-то хулиганство, какой-то шумный погром. Как в афроамериканских работах после очередного инцидента с полицией. Кашлял он так, будто грудь сейчас взорвется изнутри, разлетится на куски, и никто Матвейку от этого теракта не спасёт. Это была канонада. Это был духовой инструмент, издававший самый громкий звук, какой можно услышать в стенах школы. Какой-то не небесный, а грудной гром, в котором явственно слышались многочисленные, длительные перекаты от внутренних туч.
  - Да какие родители погонят своего ребёнка в школу с таким кашлем! - возмущались учителя.
  - Никто меня не гонит, я сам иду, - возражал Матвей.
  - Иди домой, Матвей
  - Нет, я хорошо себя чувствую, - сквозь кашель возражал мальчик. - У меня даже температура нормальная... почти...
  - А какая?
  - Ну, вчера была 38,4. А сегодня я не мерил.
   Кашель как дикий зверь был заперт в грудной клетке - но видимо, его поймали недавно: не привыкнув к неволе, он бился, ломился наружу, рычал и хрипел. Он стал той достопримечательностью Матвея, на которую при всём желании, просто невозможно было не обращать внимание. Какой-то первоклассник подошёл и сказал восхищенно:
  - Матвей! А как это ты так громко кашляешь? А научи меня так же.
  Нина тоже приостановилась послушать.
  - А у медиков это называется непродуктивный кашель, - решил блеснуть знаниями Матвей. - Продуктивный - когда ты плюёшься. А непродуктивный - просто кашляешь.
  - А когда не просто кашляешь, а ещё и нас заражаешь? - спросила Лада. - Это называется продуктивный или непродуктивный?
  - Это о-очень продуктивный! - сказал Рустик. -Офигенно продуктивный! Я хочу заболеть и отдохнуть. И очень продуктивно, если Матвей меня заразит.
  - Да, правильно! Если ты двадцать пять процентов нашей школы заразишь, тогда карантин объявят! - подсказал Гриша из их класса.
  - По десять рублей все тебе скинемся, - добавил Рустик, - Всем классом.
  - Всем классом это классно! Только сначала я должен песню исполнить, - сказал Матвей. - А потом заразить. Но... Как я могу кого-то заразить, если я... ну можно сказать, не болею!
   И в подтверждение своих слов закашлялся ещё сильнее. Но надо отметить, забегая вперёд, - не соврал и никого не заразил.
   Бронхит и есть бронхит: это документ "только для внутреннего пользования".
   Некоторые даже обиделись на Матвея: поманил своим кашлем - а так и не поделился.
  Хотя обычно Матвей делился всем, всегда и со всеми.
  
  Все было просто. По новому предмету с длиннейшим названием "Основы светской этики и религиозной культуры" они проходили тему "дружба". И Матвей неожиданно для себя вызвался к следующему уроку принести гитару и исполнить песню Высоцкого.
   Вообще-то он был скрипач, но скрипка - это для учёбы, а гитара - для души. "Парня в горы возьми" на скрипке, наверное, ещё никто не исполнял. Как и Цоя, которого Матвей тоже любил.
   Где-то между Высоцким, Цоем и Бахом проходила, - вернее, бешено проносилась на самокате вся его переполненная до краёв жизнь. Переполненная, между прочим, как раз той самой дружбой. Дружбой без всяких гор (разве что нижегородских Дятловых, которые вряд ли считаются).
  
   И Матвей сегодня всё-таки исполнил свою песню. И домой так и не пошёл.
  Кстати, Нина, которая много чем в жизни интересовалась, буквально вчера читала в Википедии: "Ипохондрия - необоснованные или преувеличенные опасения за своё здоровье; уверенность в наличии у себя какого-либо заболевания при отсутствии его объективных признаков". И вот прямо сейчас, в собственной школе, вдруг встретила иллюстрацию полной... антиипохондрии. Болезнь, была налицо, но Матвей так упорно отрицал сам факт её существования... как отрицал бы связь с партизанами, попадись в гестапо.
  Казалось бы, жалеть его надо, но жалеть никак не получалось - получалось любить. А это совсем другое.
  
  Нина всегда страшно любила детей. Обожала! Девушка, которая не любит детей - наверное, плохая будущая мать. Но Нина в свои 17 лет плохой матерью не была. Просто у каждого свои предпочтения, и Матвей с того дня стал сыном её мечты. Слушая его кашель и песню, она неожиданно загорелась заботой:
  - Тебе хоть горчичники ставят?
  - Ставят.
  - Надо и банки ставить...
  - И банки ставят.
  - И ты всё равно в школу ходишь?
  - И хожу.
  - Так ты бы хоть дома отлежался.
  - А дома-то чего делать?
  - Как что? Отдыхать.
  - Я дома не умею! Я только с друзьями отдыхать умею.
  
  Это было еще в ту доковидную эпоху, когда люди гораздо меньше обращали паническое внимание на кашель ближних своих. Но тут всё было так парадно громко и так интенсивно, что не обратить внимание при всём желании не получалось.
   И вот всё в том же коридоре (где вокруг Матвея уже образовалось что-то среднее между маленьким митингом и большим концертом) Нина стала свидетельницей телефонного разговора школьной медсестры с мамой больного. У пожилой Веры Григорьевны звук смартфона стоял на максимуме, так что за несколько метров были отчетливо слышны все ответы "с того конца".
  - А он сегодня, когда уходил в школу, лучше стал себя чувствовать? - спрашивала медсестра.
  Наивная...
  А мама говорила:
  - Ой, я так редко его вижу, что я даже не знаю... лучше ли он стал себя чувствовать. Я утром, когда проснулся, говорила ему не ходить в школу, но я ушла, и он ушёл - мне младшая Катя передала. Не могу же я его запереть...
  "Как мама может так... не по-мамски не знать!? Не знать, лучше ли её сыну!?", - со всей подростковой горячностью недоумевала Нина.
  Горячностью такой, что её даже жаром обдало. Горячностью будто бы наивной, но именно материнской. Матвей своим появлением и своим кашлем впервые в жизни сделал её... "немножко мамой". (Ох, и хихикал бы Димон над этим выражением... ну и пусть бы хихикал!)
  
  "Родная мать, блин, не знает, лучше ли стало её сыну, у которого бронхит и у которого вчера было 38,4," - продолжала возмущаться про себя Нина и всё больше сочувствовать "сироте" при живых родителях.
  Но потом в оправдание мамы она подумала, что ведь та его хотя бы отговаривала.
  - Значит, тебя всё-таки просили не ходить? - шёпотом повторила Нина Матвею.
  - Просили?
  - А ты?..
  - А я пошёл... - констатировал Матвей.
  - Ну и какой вывод из этого можно сделать?
  - Что я какашка.
  - Нет! Ты хороший! Ты-ы? Ты очень хороший. Ты просто за-ме-ча-тельный! - возразила Нина.
  - Я разный! - возразил на её возражение Матвей. - Иногда замечательный, а иногда... какашка. Но замечательная.
  - Всё равно ты классный, не спорь! - убеждённо начала спорить Нина.
  - А я не спорю, спасибо!
  А Семен из класса Нины в своём приколистском стиле вдруг сказал Матвею.
  - Вот зараза, ты нас всех всё-таки заразил. Я на тебя в суд подам!
  - За что? - удивился Матвей.
  - Смех! - сказала Нина. - Им ты нас и заразил.
  - А-а... ну тогда да!
  Похоже, герой нашего времени - мальчик-пофигист-гитарист, с чем- то чудным и ослепительным внутри, спрятанным под толстой-толстой скорлупой: то ли кашлем, то ли - солнцем, а "сразу не разберёшь...".
  
   2.
  Итак, "материнское" общение с Матвеем началось для Нины с его концертного кашля в феврале. Но сейчас она вспомнила, что и всю первую половину года гиперактивный ребенок то и дело маячил и напоминал о своём существовании - и не то, что лично ей, а как-то всем сразу. Несмотря на маленький рост его всегда на всю школу хватало.
   Разумеется, впервые она увидела Матвея 1 сентября. Уже тогда не заметить его в толпе было так же трудно, как не различить несущийся метеор на фоне неподвижных звёзд.
   Со своей золотящейся на солнце шевелюрой Матвей походил бы на шустрого, весёлого шмеля, если бы можно было представить себе шмеля наоборот. Во-первых, абсолютно безопасного, никого не жалящего, а во-вторых (нет, это во-первых!), не он подлетал к цветам, а они всё время в большом количестве подлетали к нему и оживлённо толклись где-то рядом. Особенно, цветы женского рода. И гудение вокруг стояло вполне шмелиное.
   Мальчик всё время был в центре внимания, не прилагая для этого, как ни странно, никаких усилий... Солнечная и бестолковая радость шла от него сама, как гул от шмелиных крыльев. Он шутил, не задумываясь, - сам не зная и даже не догадываясь, что скажет через секунду - и всем было весело. Он безобидно дурачился, мигом вовлекая в этот процесс массу неравнодушных. И ровно всё то, за что его считала нахалом и хамом классная руководительница Варвара Андреевна, привлекало к нему чуть ли не всех остальных. Боже, как по нему за лето соскучился весь класс, - Да что там класс! Вся школа.
  Как это только сейчас стало видно! Как же его всё лето не хватало. Целых три месяца без Матвея прошло! - Да, единственный минус длинных летних каникул - то, что в них нет Матвея. То есть, конечно, он есть, но не со всеми, а сам по себе. Мало кто знал, каково мальчишке приходится в семье, где его лупят, - потому почти все были свято уверены, что ему всё всегда дается легко. Прям абсолютно все! Удивительно легко! Невероятно легко!
   Сказочно лёгкий человек, какие в нашем мире страшная редкость... Каких днем с огнём ищут. Если дружить, то с кем же ещё, как не с лёгкими! "Может, именно такие лёгкие даны нам, чтобы мы дышали Богом!?"
  Чудо встречи Человека с Человеком. Превращение "дальнего" в ближнего. Все мы живём по принципу: человек человеку - чужой. Человек человеку - волк. Нет, человек человеку - таракан. Человек человеку - декорация на пути. Декорация может быть даже "любимой" ... если с ней комфортно, и ты к ней привык. А тут вдруг... человек человеку - Человек!
   И если ты за всю жизнь встретил хотя бы одного такого человека, - это чудо!
  
   Вторая встреча с Человеком, кажется, тоже была осенью... да, в тёплую золотую осень. Матвей и Нина вместе подходили к школе. Матвей вдруг обратился к ней как к давней знакомой, будто только минуту назад о чём-то болтали и прервались лишь пока переходили улицу.
  - Сок только что купил в стеклянной бутылке. Смотри какая красивая. Главный прикол: тот же самый сок в пластиковой стоит 55 рублей, а в стеклянной 99. Вся разница - это только цена бутылки. Ну я подумал и решил переплатить только ради бутылки. Это такое... эстетическое наслаждение и любуешься.
  - Класс, - сказала Нина.
  - Хочешь? - протянул мальчик, - угощайся. А потом можешь себе бутылку оставить.
  - Так ты же её специально купил, чтоб любоваться.
  - Так я же её тебе дарю. Потом она мне всё равно надоела бы, - вздохнул он. В этом был он весь.
  
  Третья встреча... пятиклашки со страшным грохотом бегают по лестнице: в догонялки играют. Матвей быстрее всех летает, громче всех топочет, хохочет, красный, как живой пожар. Рубашку где-то скинул, в одной маечке носится вверх и вниз... Так и пышет огнём и смехом. Кажется, майка не выдержит и вот-вот загорится - хотя и вся мокрая. И лестница загорится. А от неё вся школа.
  - Матвей! Ты зачем разделся-то!? - возмущенно окликнула его Варвара Андреевна главная тушительница всех подобных пожаров.
  Летящий метеор остановили, вопреки всем законам физики, но этой остановки хватило лишь на одну ответную фразу:
  - А мы бегаем, нам жарко! - и через секунду его ветром сдуло. Причём вверх! Нет... мы так не умеем. И нам НЕ жарко. И нам НЕ хорошо. И мы "теплохладные"! Мы в своей энергетике зависим от Чубайса, он - от Бога.
  Жарко ему, видите ли. От счастья жарко? Ну да, даже горячо.
  Каждый ребёнок по отдельности - целая электростанция... А все вместе - единая энергетическая система: РАО ЕЭС радости.
   Никогда уже у нас, у взрослых, не будет такого мира и таких глаз! Не водимся мы больше ТАКИЕ на свете!
  Может, ему жарко, потому что в нём солнце? Интересно, а солнцу бывает жарко?
   Кстати, "солнышко" Матвей любил делать ещё и как физическое упражнение. Или мог как ни в чём не бывало пройтись на руках по школьному коридору... и вообще, что у него считать руками, а что ногами, зависело только от конкретной ситуации: это у Матвея понятия очень относительные.
  Как не странно, за это его больше любили. Что бы он ни делал, способствовало только умножению любви. В школе и в мире.
  Просто ходячая "молитва о умножении любви". Даже если ходящая вниз головой.
  
  А ещё Матвей всегда и всем был готов помогать самым бестолковым образом. Вот Миша из седьмого класса, забыл в кабинете очки. Но самое страшное - сейчас там занимался 9-й класс. А в 9-м - всем известный хулиган Антон... Антон Миша очень боялся.
  Нет, не то, чтобы тот бил или сознательно обижал младших, (в школе такого вообще не водилось!), но его "пранки", казавшиеся лично ему очень остроумными, Мишу пугали. Всех пугали. Но только не Матвея.
  - Щас я твои очки доставлю!
  И вот Миша растерянно жмётся, мнётся, топчется у страшных-страшных дверей, за которыми страшные-страшные люди, а Матвей, который на два года его младше, деловито и уверенно, как к себе домой заходит в 9 класс. Чего ему боятся? Старшие - не страшные! Страшнее приколов ничего не сделают.
  Вот и знаменитый "гопник" Антон. Вот и Мишины - точно очки у него на парте, как и можно было догадаться. Антон, увидав малолетнего гостя, конечно, сразу же берёт его в охапку и переворачивает вниз головой. В эту минуту заходит учительница. Глаза у неё округляются.
  - Ты чего над ребёнком издеваешься!? - возмущается она.
  - А мне нравится! Мне нравится! - тут же весело, пищит Матвей. Опять красный и опять счастливый. Как на лестнице.
  Матвей такие шутки очень даже понимает... всегда ищет к ним повода. Мишины очки - это только повод. В другой раз надо будет Антона отдельно подловить.
   На следующей перемене Нина, к своему изумлению, увидела, как тот же Антон с большим воодушевлением катает на себе Матвея верхом. И подумала: вот обслуживание: и прокатят, и вниз головой перевернут. И всё бесплатно.
   "Ну и кто же кем управляет в этом симбиозе?" И пришла к выводу, что явно не тот, кто старше и "длиньше". Тут маленький управляет большим... Что бы сам большой на этот счёт ни думал. Матвей доволен: это ровно то, что ему нужно.
  Манипуляция, которой обе стороны довольны. Наездник - безусловно, и умнее и "взрослее" коня... Но всё чудо в том, что "конь" лишь благодаря наезднику и становится человеком. Реализует всё доброе и светлое, что в нём таилось. Очень долго таилось! Несомненно, ждало Матвея. Каждому "коню" нужен свой Матвей.
  
  Да и как он вообще мог учиться, если школа - не место для учёбы. В школе столько интересных людей, заменивших семью, что где уж тут и когда уж тут учиться?!
  Однажды Нина поделилась с одноклассником Семёном в присутствии Матвея: "Есть, оказывается, люди настолько интересные, что вот общаешься с ними и вдруг понимаешь: возраст - это возраст, а личность - это личность... Нет, так-то возраст, конечно, играет роль - например, в 11 лет человека удобней перевернуть вниз головой. А в остальном - личность - как личность".
  - Согласен, - ќсказал Семён. Всё это время Нина, продолжая болтать, обнимала Матвея. А двухметровый Семён, продолжая болтать, гладил Матвея... Будто всегда только и делал, что гладил малышей. Матвей, разумеется, млел.
   Иногда думаешь на полном серьёзе: голова у таких мальчишек - это отдельный пушистый котёнок, давно привыкший, что его гладят. У Матвея даже чрезмерно пушистый ("даже не знаю, как назвать эту породу" - иронично думала Нина.).
  - Знаешь, как я тебя "прокляну"? - сказал вдруг Семён, у которого уже рука устала гладить.
  - Чтоб тебя всегда окружали такие же люди как ты сам! Все! Проклял тебя самым страшным проклятьем. На всю жизнь.
  
  
  3. О пользе оранжевых носков
  
  Хорошо если у тебя друг, пусть даже надо умереть.
   А. де Сент Экзюпери "Маленький принц"
  
   "Если б я была художницей, я бы нарисовала его портрет, - думала Нина - Итак, Матвей..."
  Если начать с головы, то на ней поместилось бы целое поле. Волосы - чуть темнее пшеницы... ну значит, наверное, ржаные... Только сомнительно, чтоб этот городской ребёнок хоть раз видел вблизи, как растёт рожь и мог бы отличить её от пшеницы.
  Длинные волосы свисали на глаза, как у персонажей аниме. Иногда, чтоб не мешали, он завязывал их сверху (именно сверху, а не сзади) в кисточку - но чаще они маячили спереди: Матвею нравилось, что можно, улыбаясь, смотреть на весь мир сквозь волосы. Или сквозь волосА, как он говорил.
  Если же начать портрет Матвея не с колосьев, а с корней, то там... целый пожар, целая заря, целая оранжевая революция, целый перевёрнутый рассвет! Длинные ярко-апельсиновые носки были натянуты чуть не до половины голени, причём, поверх штанов, так, что штаны превратились в галифе. Почти как у Буратино. Валерий Сюткин пел когда-то про дивный оранжевый галстук, а здесь знаменитыми на всю школу стали оранжевые носки...
  Пускай я никогда не встречал в Африке рассвет
  и не видел, как горят джунгли в час ночной.
  Но знаю точно я: на земле самый яркий цвет -
  Тот, который дарит всем стильный галстук твой.
  Ну или носки - какая разница? (А стиль у Матвея был, есть и будет.)
  То ли, из-за солнечной улыбки, то ли из-за оранжевых носков его трудно было даже как следует наругать: далеко не каждый "стойкий" учитель был способен сохранить всю строгость под этим светом.
  - Да на него и рассердится то всерьёз не получается! - с улыбкой призналась молодая учительница Ирина Сергеевна.
  Варвара Андреевна только хмыкнула. У неё-то сердиться на Матвея получалось всегда, прекрасно и всерьёз. Если б попросили, она могла бы дать настоящий мастер класс по этому "предмету".
  Но она была в меньшинстве. Даже почти в одиночестве.
  - Сегодня у неё два урока, - продолжала Ирина Сергеевна - на первый Матвей не пришёл. Заявляется на второй - как ни в чём не бывало. Говорю: "А почему не был на первом?" Ожидаю долгого увлекательного рассказа. Думаю: ну, наверное, будет как все и всегда, что-нибудь сочинять - или сам заболел... или у кошки аппендицит левой пятки... Или последний в этом году автобус до школы перед самым носом проехал... Или самого нечаянно переехали... детским самосвалом.
  Но нет, смотрит в глаза честно-честно: "Проспал!" А у самого такая улыбка - вот именно, не нахальная, не наглая, нет!.. что я сама как не выдержу, как засмеюсь!.. Все слова сердитые сразу забыла, какие только приготовилась сказать!
  Учителя учителями, автобусы автобусами, а Нине самой казалось, что видеть Матвея и не улыбаться, и не трепать его по этим смешно спутанным волосы - просто невозможно.
  "Кажется, мы все просто об него греемся!" "Мы" - это все, кто попадал под его обаяние. Как поётся: "ведь улыбка - это флаг корабля". Сухопутный Матвей был очень правильным кораблём. И очень "неправильным" учеником! Очень-очень. Радостно-неправильным. Потому-то все к нему и тянулись. За этой дефицитной неправильностью.
  За считанные дни Нина поняла, что не она одна дружит с оранжевым чудом природы, а вся школа. С Матвеем как-то не умели не дружить. Или это он не умел?
  Вот обычная сцена:
  Заглядывает в восьмой класс семиклассник:
  - А Матвей у вас?
  - Нет.
  - Блин, а где он?
   - Может в девятом?
  - А, наверное...
  - Даже не наверное, даже скорее всего.
  - Ну если увидите, передайте что я его искал.
  - Ладно, передадим.
  Следующая сцена:
  Возвращаются восьмиклассники с экскурсии. Неспешно так волочит ноги: вроде как устали. Школа - явно не то место, куда стоит спешить. Вдруг все как-то резко ускоряют шаг - чуть не на бег переходят.
  Неужели всё же близость школы так подействовала?
  Точно не она. Точнее, не совсем она. Просто именно со стороны школы "на горизонте" появился Матвей. И сразу всё стало ясно. Матвей - это тот, ради встречи с кем безусловно, стоит ускорится. "Ну это же Матвей!" Хоть и пересекаются с ним каждый день, но сегодня-то пока первый раз.
  Девочкам надо непременно его обнять, - причём, всем-всем, по очереди. Мальчишкам надо поздороваться, причём, тоже всем-всем-всем по очереди. Это же Матвей! Ну и что, что он пятиклассник, а они восьмиклассники. Ну это же Матвей!
  Всем он зачем-то нужен. Все старшеклассники зачем-то ищут пятиклассника Матвея. Как ищут счастье. И такое ощущение, что он находится во всех классах одновременно. Что однажды он непременно повстречает в коридоре сам себя выходящим из одной двери и тут же деловито шмыгающим в другую. И тут его ждут, и там ему рады. Матвея должно быть много, очень много: один - это слишком мало. Одного на всех не хватает никак.
  
  Вечером, если он в каком-нибудь свободном кабинете репетирует, кто-то из семи; восьми- девятиклассников непременно зайдет и многозначительно спросит:
  - Ну ты как?
  - Щас приду, - деловито скажет Матвей, откладывая инструмент (иногда со вздохом: мол, что с вами поделаешь.)
  - О, класс!
  Начинается урок в 8 классе. Заходит учитель.
  - А можно Матвей у нас на уроке посидит? - раздаются сразу несколько просящих, почти умоляющих голосов.
  - Да, можно? - поддакивает Матвей. - Я буду тихо сидеть.
  Хотя все знают, что тихо сидеть не может ни он, ни любой, кто рядом с ним окажется.
  Учителя не знают, что и подумать.
  Были когда-то "сыновья полка", а это "сын школы". Тут у него семья, где все свои. Тут... тут у него даже дети есть.
  Малыши Матвея тоже страшно любили. На перемене кто-нибудь из самых младших непременно подбегал к нему и обнимал. И Матвей их обнимал. Однажды Нина видела, как он смятым бумажным комком играл с первоклашками в "футбол" в коридоре.
   Есть что-то радостное в той дружбе, когда один из вас младше. Бесконечно радостное. И равное, не смотря н разницу в возрасте. Впрочем... может, даже и на равное. Иногда младшие "главнее" старших. Солнце-то с Земли кажется совсем маленьким, но оно гораздо больше Земли. И оно-то без нас, пожалуй бы, вполне, обошлось, а вот мы без него - никак.
  "Можно людей любить любого возраста!.. Ой, даже каламбур получился." - подумала Нина.
   Пожалуй, она всегда мечтала именно о таком сыне: о сыне, который был бы одновременно другом. Главная мечта настоящей матери... у которой пока нет ребёнка. Может быть, вообще самые лучшие родители на свете - это те, кто пока не стал родителями?
  - Ты такая классная! Ты так много для меня всего сделала... - однажды огорошил мальчик, хотя Нина совсем не могла припомнить, чего же она такого для него сделала. - Я даже не знаю, как тебя отблагодарить. К сожалению, родители не разрешают никого приглашать, потому что у нас дом "немного, отчасти, чуть-чуть - очень разваленный..." Это я, кстати, сам придумал такую фишку. Но я тебе обязательно что-нибудь подарю. Правда, мне не дают на карманные расходы - не с чего. Но я как только соберу... обязательно чего-нибудь куплю... Тебе что нравится?
  - Ой не надо ничего дарить! Ради Бога! Ты сам - подарок. А где ты, кстати, берешь деньги, если родители не дают?
   - Добываю разными способами, - деловито сказал мальчик. И после паузы весело добавил: "- Законными".
  Оказалось, что он зарабатывает уличными скрипичными концертами на Покровке.
  - Один раз пять косарей за вечер заработал, - похвастался он. - Но это, конечно, рекорд. Я тогда даже с мамой поделился и ещё сестрёнке на подарок осталось. Я вообще люблю делиться... когда есть чем. Но это только в теплое время хорошо... а зимой или вот как сейчас... Стремно. Холодно играть в такую погоду. Я там и простудился, кстати. Помнишь, это когда кашель был...
  - Помню. А не боишься ходить один?
  - А я и не один! Я там со всеми неформалами знаком! Там классно... летом.
  Нина вживую представила его на Покровке. И улыбку. И длинные волосы. И маленькое розовое пятно сбоку на шее - "клеймо" всех скрипачей. Всё как в школе. Только интерьер для концерта просторней. И какой-то этот Матвей такой... что без него и школа не школа, улица не улицы. И мир не мир.
  Солнце всходит и заходит. Планета вертится - и Матвей всё носится на самокате и играет на скрипке. Самокат и скрипка трудно представить себе более парадоксальное сочетание. И более гармоничное... для Матвея.
  Для Покровки.
  Для Нижнего.
  Для Земли.
  Примчится, отставит на два метра самокат, достанет скрипку...
  Ну и кто тут останется равнодушным?
  Кто не дает денег, кто и с каким сердцем пройдёт мимо длинноволосого мальчонка-покровёнка, который играет на скрипке. Естественно, вся Покровка - его! "Да уж, такой "богатый" мальчик мог позволить себе сок в стеклянной бутылке!" - вспомнила Нина.
  "Скрипач на Покровке" - это круто! - засмеялась Нина. Это - звучит! Почти как "Скрипач на крыше" - спектакль такой есть.
  - Круто, - согласился мальчик. - Звучит.
  - Супер мега круто звучит! - нарочно его любимыми словами сказала Нина.
  Так ей впервые открылась серьезная ипостась Матвея. Совершенно серьезная. Даже какая-то взрослая (в самом лучшем смысле этого слова).
  Маленький "кормилец семьи" ... ну, если не всё семьи, то, по крайней мере, себя самого.
  Чего не скажешь ни о Димоне, ни о большинстве тех своих сверстников, которых Нина знала.
  При всем внешнем пофигизме, в этом мальчике была какая-то глубокая внутренняя культура, едва осознаваемая им самим. Какое-то почти рыцарство в лучшем смысле слова. Рыцарь XXI века... как Цой был рыцарем недавнего XX, а Лермонтов - давнего XIX века.
  Рыцарь, не знающий, что он рыцарь! - вот что самое прекрасное. Все "знающие" - своё рыцарство теряют от гордости. А не знающим, вроде, и терять нечего.
  Потом выяснилось, что Матвей ещё и философ.
  Однажды он сказал:
  - Так странно что-то делать... чтобы потом опять делать!
  - А что же ты хочешь?
  - Да ничего не хочу - просто странно! Зачем что-то делать, если это не навсегда!?
  Тебе никогда не надоедает то, что надо зачем-то есть, надо зачем-то спать... не удивляет что дни идут?..
  - Я над этим, конечно, задумывалась... но не часто! - удивилась его мыслям Нина.
  - А мне часто кажется, что это такая как будто игра! Зачем едим? Чтоб потом какать! Зачем спим? Чтоб потом опять спать хотелось. Вообще тупень какая-то!!!
  - И давно это тебе в голову пришло?
  - По-моему, с самого детства... А что, разве не так?
  - Именно что всё так! ВСЁ! Я вообще согласна! Только никто этому не удивляется, а ты почему-то удивляешься...
  - Я сам в шоке, что удивляюсь! - засмеялся Матвей.
  И этим своим удивлением в 11 лет Матвей окончательно удивил Нину.
  Итак, завершенный портрет. Сюрреалистическое сочетание: 11-летний рыцарь с оранжевым гербом, философ, панк и анархист из православной семьи. Поразительно доброжелательный, дружелюбный, ласковый и неизменно оптимистичный. Как никто, любящий школу, и как никто, не любящий уроки. Обожающий маму и папу, несмотря на ремень... И несмотря на ремень, ничуть не собирающийся их слушаться. Даже не рассматривающий такой вариант.
  Нина вдруг почувствовала, как страшно нужна этому мальчику, которому "не хватает семьи". Причём не хватает именно потому, что она есть. Семья умудряется годами существовать ровно таким параллельным образом, что её "есть" равносильно "нет". За исключением ремня. Так пусть хоть на Покровке, пусть хоть в школе у Матвея, ну хоть кто-то будет. Примерно так думала (или вернее чувствовала) Нина. "Пусть всегда будет мама, пусть всегда буду я" (Вместо мамы). Так она решила раз и навсегда. И видимо, уже на всю жизнь.
  4. Димон рисует треугольник
  
  Человек рождается на свет в такой форме и
   в таком состоянии, что он одним своим видом способен
  растрогать любое сердце. Чем больше проходит времени,
  тем меньше остается желающих его полюбить.
  Андрей Геласимов
  
  Женщин лишает детскости то, что они постоянно
   возятся с детьми, как их воспитатели.
  Ф. Ницше
  
  "Классно у нас с Димоном! Вообще всё в жизни классно... Ну почти всё. И вот за всем это "классно" ... я что-то ищу ещё. "Ищу ещё" - это такое созвучие, как одно слово?!
  Может, "ещё" произошло от "ищу" ... или наоборот "ищу" от "ещё"?
  "Ищу ещё... ищу ещё!" - стучали шаги по тротуарам. Это - имя самой дороги. Имя наших самых сокровенных мыслей. Имя того, чему пока нет имени.
  От едва осознанных мыслей, что "вроде, ВСЁ есть, но ещё чего-то нет", у Нины иногда бывало упадническое настроение. Странно, Димон никогда не мог его развеять... хотя Нина в нём души не чаяла.
  А вот оранжевый нахалёнок придёт, - да какой там придёт - прилетит, примчит, пригрохочет на самокате - тут же, не вытирая ног, наставит своих солнечных следов во всех комнатах души... - и сразу всё станет светло и радостно. Он может ВСЁ. С мусорки счастье принесёт. Из лужи чистым небом обрызгает. А благодарить его так же бесполезно, как и ругать: в обоих случаях не поймёт, за что! "Да я же ничего не сделал!" - главное оправдание любого сорванца. И он действительно, ничего не сделал... Абсолютно. Ничего?
  - Чё-то мне не нравится этот пацанчик. "Чё он около тебя ошивается?" -сказал Димон.
  - Матвей что-ли? - оторопела Нина.
  - Да хоть Матвей, хоть Марк, хоть Лука. Мне по барабану, как его зовут. Мне от него стрёмно.
  - Да это же Мат-вей! - весело сказала Нина, нисколько не сомневаясь, что одна эта фраза всё на свете объясняет, разрядит и никаких вопросов уже не остаётся.
  (Действительно! Ну это же Матвей! Ну что ж тут можно не понять! Или что тут может не нравиться!)
  - Пусть обнимается в своём пятом классе, а у нас, в десятом, ему делать нефиг!
  - Да он со всеми в школе обнимается, - простодушно объяснила Нина. -Со всей школой.
  - До всей школы мне дела нет, а ты моя девушка и я не хочу, чтоб он тебя обнимал.
  - Ты серьёзно!?? - у Нины аж голос упал, - Неужели ты к ребёнку ревнуешь?.. А если б у меня был маленький братишка, ты бы тоже ревновал?
  - Но у тебя нет маленького братишки, - жёстко отрезал Димон.
  - Матвей и есть братишка! Он всем на свете братишка - он всей школе братишка! Его все любят, ты не заметил? Мне даже странно, как ты его не любишь?
  - Я не гомик и не педофил, чтоб его любить или не любить. Просто я не хочу, чтобы ты с ним... общалась.
  Нина открыла рот, чтоб что-то ответить, но тут вошёл учитель и урок начался.
  К следующей перемене и Нине, и самому Димону было очень неудобно за этот неожиданный разговор. Они оба постарались его не возобновлять - как бы мысленно аннулировалось. "Этого не было... А если и было, то всё равно не было".
  - Давай никогда больше не ревновать и не ссорится, - предложила вдруг Нина после минут десяти непринуждённой болтовни.
  - Надо будет о-очень постараться! - с какой-то неопределённой, двусмысленной интонацией, вроде бы, согласился Димон.
   В тот же день Нина подошла к своему единственному сынобратишке -братосынишке...
  - Понимаешь, Матвей, это ужасно неудобно, но мой парень... ну Димон... Ну, в общем, ему не нравится, что ты меня обнимаешь... Это, конечно, тупо и стремно, но... в общем, как-то так выходит.
  - Ок, я больше не буду тебя обнимать, - спокойно сказал Матвей и нисколько не обиделся. Но через секунду всё же спросил:
  - Но общаться-то мы будем?
  - Ну конечно! Куда ж мы друг от друга денемся! - воскликнула Нина. - Ну не помирать же уж со всем от скуки без тебя, правда ведь?
  И мгновенно забыв, что сама же говорила секунду назад, разумеется, первая же и обняла Матвея.
  Так они и решили, что общаться будут, а обниматься не будут - и этот компромисс, конечно, напрочь смахнёт всякий повод для ревности Димона.
   Потому что, как ни крути, ревновать девушку к 11-летнему ребёнку - это действительно тупо.
  А вот тупым Нина Димона не представляла. Ну раз так, значит, всё в порядке. Мелкое недоразумение устранено.
   Правда, как принято говорить: "В жизни надо расставлять приоритеты". Но Нина в данном случае не думала этого делать, вовсе не считая, что вопрос стоит "или - или". Что его вообще можно на ровном месте так резко поставить. Во всём этом надуманном "треугольнике" конфликт существовал для Димона, но не для двух других углов. Казалось, весь "треугольник" - такой же минутный, иллюзорный, как те, что весело и задорно рисовал над апрельской рекой закат во время их незабвенной прогулки. Как и тогда, сейчас нет никаких оснований для настоящей тревоги. И нет никаких вопросов.
  Но вопрос поднялся. Причём, уже на следующий день. Димон опять первым завёл разговор: он был категорически против ЛЮБОГО общения с Матвеем. Надо держаться об этого субъекта на расстоянии пушечного выстрела... На расстоянии, большем, чем был способен обеспечить школьный коридор или даже школьный двор.
  - Да как ты не понимаешь? Он же мне Брат. Вообще мы все братья и сёстры во Христе.
  - Тогда мы все извращенцы! - хмыкнул Димон.
  - Почему?
  - Ну а как ещё? "Братья" и "сёстры" женятся друг на друге, выходят замуж, трахаются - разве не извращение!?
  - Давай у нас с тобой больше никогда не будет таких шуток.
  -А давай у нас с тобой больше никогда не будет Матвея.
  - Дим, пойми: всё зависит от восприятия. Можно сказать: на берёзах висят серёжки. А можно сказать: на берёзах висят глисты зелёные. То же и Матвей - можно сказать: мой братишка, о котором я всегда мечтала. А можно сочинить: твой соперник. - Дим, я тебе последний раз говорю: он не твой соперник, я поклясться готова.
  - А кто он?
  - Ну не будь, уж пожалуйста, как Ипполит из комедии "С лёгким паром"! - пошутила Нина и поцеловала его. - Нам с тобой до него ещё по возрасту рано. Я тебя люблю и всё у нас хорошо...
  - Не всё хорошо! - с нажимом возразил Димон, - ты знаешь, что не ВСЁ!
  - Но ведь это же глупо - ревновать к ребёнку! - вскликнула Нина. - Это офигенно глупо! Это стремно! О-очень. Я даже не думала, что так бывает!
  - А ты вообще мало думаешь, малышка, когда что-то делаешь.
  - Почему у нас с тобой нет согласия?
  - Когда ты пошлёшь раз и навсегда этого п-доса, тогда оно у нас будет.
  - Ты понимаешь, что ты себя сейчас показываешь, какой ты есть!
  - Да, я такой, какой я есть. Взрослый человек! И я тебя люблю, понимаешь. Я хочу, чтоб мы с тобой были как взрослые люди. Ты и я.
  - Если взрослый ревнует к ребёнку, то взрослый ли он? - Слушай! Я поняла! Это у тебя расовая ненависть к детству.
  - С чего это?
  - Ты ненавидишь детей за то, что они счастливы, а ты нет. Ты расист - инфантил. Бывают расисты, которые не любят негров, а ты - детей.
  - Инфантилы, наоборот, всегда любят детей. Как ты.
  - Нет! Инфантилы ненавидят детей!
  - А ты-то их за что любишь?
  - Ну, во-первых, они весёлые и позитивные.
  - Они веселые и позитивные, только потому что им офигенно всё легко в жизни даётся.
  - Да-а? А ты останься весёлым и позитивным, когда тебя лупят... Тогда и будешь говорить, как им легко даётся.
  - Мне плевать, лупят их или не лупят, но ты не должна ни с детьми, ни со взрослыми, - ни с кем кроме меня, - проводить время! Я хочу, чтобы у нас с тобой была красивая жизнь... Красивая! Такая же красивая как ты и я. И чтоб ей никто не мешал! Никто!!!
  - А никто и не мешает. Это мы сами ходим такие красивые и неправильные! Мне кажется, уж лучше б даже люди были неправы совсем... Но каждый прав вот по чуть-чуть, вот настолечко и это "чуть-чуть" и считаем мерилом правды и тычет всем окружающим.
  
   В этот миг вдруг стало абсолютно ясно, что не будь Матвея, с неизбежностью появился бы кто-то другой. Даже не важно кто. Треугольник любой ценой должен был нарисоваться - и он нарисовался. То, чего нет - самая великая и страшная сила: Она не нуждается ни в каких доказательствах и именно потому никаким доказательствами и не опровергается. Она есть в чьей-то голове - и это единственное её "право на прописку". Матвей стал лишь частным случаем того бесконечно многого, что могло быть ещё в голове у Димона.
  От 11-летнего мальчика до вечного Бога... - Не важно, к кому именно ты ревнуешь, если ты инфантил.
  "Наша цивилизация" вся инфантильная и потому вся треугольная. Или наоборот - треугольная и потому инфантильная. Вся наша "любовь" треугольная... другой мы не знаем! И знать не хотим."
  Падший мир всегда живёт парадоксами. Один из типичнейших парадоксов. Нелюбовь к детям - самый яркий признак... Инфантилизма. Инфантил - великовозрастный капризный ребенок, не любящий других детей. И это для него естественно. Не любит, потому что ревнует. Не любит, потому что только путём такой нелюбви и становится в своих глазах "взрослее". Не любит, потому что для подлинно взрослого естественно отцовство и материнство, а инфантилу они противопоказаны. О детях надо заботиться, а инфантил привык заботиться только о себе любимом. Или, ещё точнее - привык, чтобы все заботились о нём. Весь мир ему что-то должен. Он не должен никому, никогда и ничего.
   И ведь не доходит до него, что если девушка не любит детей - то, скорее всего, она плохая будущая мать. А стало быть, и плохая жена.
   Но Димон "так далеко" не думал! Ему нужна была вся Нина прямо здесь и сейчас... А какая ещё жена? Какая ещё мать будущих детей!?
   Если люди всю свою привязанность, обращают только друг на друга, не имея в виду детей, то такая эгоистичная, тупо замкнутая "любовь" быстро перегорает, саморазрушается, калеча и своих носителей.
  
  Самое забавное, что Матвей относится к Димону прекрасно... Что ещё больше взбесило бы Димона, если бы он об этом узнал!
   Ведь Матвей хотел, чтоб у Нины всё было хорошо - и всегда думал, что у неё хороший парень. У хорошей Нины просто не может быть плохого парня.
  Матвей сам при встречах с ней заботился (ну, если не забывал, конечно), чтоб она не опоздала на свидание. У него всё было хорошо - это у Димона "всё было хреново"... но Матвей об этой Димоновной незадаче не знал.
   Нина вдруг вспомнила разговор с мальчишкой несколько месяцев назад, когда Димон только перешёл в их школу и она ещё даже не подозревала, что когда-то в него влюбится.
  - А у нас новенький в классе.
  - Знаю, Димон Мещерин. Классно. По-моему, он неформал. А он не с Мещерского озера случайно?
  - Не знаю.
  - А то прикинь, как круто звучит: Димон Мещерин с Мещерского озера! Я на нём знаешь какое сальто делаю!
   - На Димоне?
  Нина удивилась: вообще-то Матвей запросто катается верхом на старшеклассниках, так почему бы и сальто с них не делать? Но с другой стороны - на Димоне, кажется, где сядешь, там и слезешь.
  - Да нет! Не на Димоне, на озере! С моста! Там же есть такой второй мост - который не такой высокий. Ну, ты видела! По-любому. У меня там рядом друг живёт. Вот мы с друзьями знаешь как с него ныряем: и с переворотами, и сальто вперёд и сальто назад. Круто!
  - А что, не страшно? Высоко же.
  - Нет, ты что? Я зря что ли три года в секцию хожу - мы даже с восьмиметровой вышки прыгали.
  - Ну ты у нас крутой!!!
  - И, Димон, наверное, тоже.
  - А почему ты так думаешь?
  - Ну просто. С такого крутого места, наверное, и чел крутой. Классный он.
  Вообще-то они ещё не до конца выяснили, с того ли Димон места... но для Матвея он уже был классный. У Матвея все авансом были классные - он во всех людях находил что-то хорошее. Ну, хотя бы место, из которого они "нарисовались".
  Потом выяснилось, что Матвей почти угадал. Димон жил хоть и не на самом озере, но рядом, в районе "Седьмого неба"
  - О-о, "7-е небо" - это... круто, как седьмое небо! Я помню, что там тележки для продуктов валяются в Волге у берега. Их там всегда видно. Тележки-Титаники!
  Нина вспомнила, что и вправду тележки там валяются. Они с Матвеем, оказывается, умели подмечать в жизни одно и тоже.
  - Что ж, с седьмого неба упали прямо на дно. Бывает!
  
  Бывает... И вот по прошествии времени "упавший" с лёгкой простудой Димон ласково-жалостно звал Нину. На своё седьмое небо.
  - Прости, милый, у меня же завтра зачёт по спецу. Завтра я к тебе после зачёта сразу-сразу. Вечером. Прямо сразу.
  - Я так и думал, - недовольно послышалось в трубку. - Я так и знал! Вечно всё у тебя какие-то отмазки. Человек болеет, а ты "завтра - завтра" Конечно! Если б твой дорогой "сыночка", твой дорогой "братик" Матвейчик заболел и лежал бы с температурой 37,1, ты бы тогда сразу про все зачёты забыла.
  Нина подумала:
  "Сыночка Матвейчик" с температурой 37,1 не лежал бы, а носился как угорелый по школе до 8 часов вечера... И попробовал бы его кто-то отправить домой! Он бы на спор не перилах лестницы подтянулся сколько угодно, чтоб только доказать, что здоров.
  
   - Заешь, как больно болеть! - нарочно капризничал Димон, напрашиваясь на жалость. - Как плохо, когда плохо! - продолжал он.
  Нина уж готова была проклясть предстоящий зачёт... но ведь если всё завалить- так недолго и из школы вылететь, а в Школе-то - Димон. Так что ради Димона надо с ним один день сегодня не видеться. Ну, всего один день. Примерно так она ему это сказала. Поцеловала по телефону.
  
  Кстати, за полтора месяца их общения Димон уже успел много раз пожаловаться Нине на самые разнообразные недуги. То после сидения за компьютером у него как-то побаливает спина, и обязательно надо провериться: у него есть подозрение, что это позвоночная грыжа. Если не лечить, он останется инвалидом. То второй день у него болит голова, и надо провериться, вдруг это менингит или даже рак...
  И если Нина в таких случаях "недостаточно" сочувствовала, Димон очень раздражался. Хотя она сочувствовала изо всех сил.
  Вот и в тот раз она не выдержала и поняла, что к нему надо лететь, бежать, нестись - срочно морально выручать. Ну, такой уж весь боящийся человек!
  И после долгого-долгого разговора по телефону с многочисленными "целую-целую" в трубку, они, наконец, сошлись, что днём она порепетирует, подготовится, а вечером придёт...
  И вечером она пошла - сорвалась-помчалась даже на час раньше, чем сама ожидала. (Чем Димон ожидал.)
  Уже подходя к его дому, Нина вдруг изумлённо, как ребёнок, вытаращила глаза.
   Посреди ясного-ясного неба одна-единственная тучка восходила только в одном месте. Даже не восходила, а выходила. Казалось, именно из двора Димона. Как сбежавшая каша, перевалились клубами через край крыши. Всё дальше и дальше - расползалась не ввысь, а вширь, только вширь! Нине вдруг стало смешно - она сама не смогла бы объяснить почему. Вспомнился любимый в детства рассказ Носова "Мишкина каша".
  "Да, умеет Димон заваривать кашу".
  Когда же он увидел её на пороге веселой ("Тебе весело, а я тут болею!"), то сразу же озвучил приговор:
  - Ты опять была с Матвеем!
  
  - Офигеть!!! Всем бы хороший, только... сам себя считает хорошим. А это в избыточном количестве, по-моему, уже клиника. Я уже не знаю, что делать!?
  Семён был почти двухметровый парень - самый высокий в их классе... и наверное, самый смешной. По внешности он совершенно не воспринимался всерьёз... но почему-то понимал с полуслова самые серьёзные вещи. Нина была так обескуражена, что не знала, с кем ещё поделиться - и поделилась с ним.
  - Раньше я думала, что Димон романтик. "А теперь думаю: может он циник", - говорила Нина.
  - Он ставит вопросы: что тебе важнее - дружба или любовь? А это всё равно что спросили бы, что ты любишь больше: Тюльпаны или фонтаны? Мороженое или пельмени?
  - А кто из них двоих пельмень?
  - Да это я так, к слову, сказала, - засмеялась Нина. - Но у нас с ним последнее время всё меньше бывают какие-то согласия. Ни в чём в жизни не соглашаемся!
  Странно, с Матвейкой у меня всегда согласие, просто всегда: даже говорить ещё не начнешь, а оно уже есть. А с моим парнем... Вроде бы наоборот, должно быть ещё больше, а его нет и нет... Вот хочется заорать: ну, люди!..
   Ну, почему мы сражаемся там, где и не думали сражаться. Мы вынуждены делать выбор там, где уж никак не думали, что его придётся делать. Это какое-то... нечестное каратэ нашей жизни... Вроде, поверхность ровная, мир большой, нет причин для "столкновения интересов" - а столкновение происходит. В океане не хватило места разминуться двум кораблям разных классов, мало того - с разными курсами. Выбирать незачем, не из чего - а ты выбирай, ты обязательно выбирай! Чтобы не было кораблекрушения. Один и капитанов одного из кораблей требует! Ультимативно посылает сигнал SOS.
  - Да уж, - сказал Семён. - Путешественники шли-шли и открывали пик Идиотизма - высочайшую точку мира.
  - Как он умудряется меня ревновать к ребёнку! Это всё равно, что ревновал бы меня к скрипке. Или к церкви, куда я хожу. Это же полный дурдом.
  - Правильно! Но у этого дурдома есть заведующий, а ты в нём даже не медсестра. Так стоит ли попусту переживать.
  - Ты понимаешь: я его не понимаю. Не понимаю!
  - Я понимаю, что ты его не понимаешь, - понимающе сказал Семён.
  - А что делать-то?
  - Понять, а надо ли вообще понимать. Или там и понимать то нечего... Это, кстати, тоже надо понять.
  - Да ну тебя, ты всё шутишь! - сказала Нина, а сама на миг подумала: "А ведь и в правду. А если и понимать-то - нечего?"
  - Я не шучу, - серьёзно сказал Саша. - Есть люди, с которыми легче общаться, пока их не понимаешь. А как только поймёшь, будет совсем тяжело. - Романтиков и циников зря противопоставляют, - возразил Семён. - Что будет если в одном человеке их скрестить? Циноромантик? Ромоциник? Нет, для сокращения лучше - Ромоцин? Прямо название лекарства. Или это Роман с китайской фамилией Цин? То есть лично для себя человек - романтик, а в отношении ко всем - циник. Это эксклюзивный романтик: только для одного потребителя - для себя... А я же тоже Ромоцин.
  Нет, ну мало того, что люди не понимают друг друга - так иногда ведь не понимаешь даже самого себя! Вот по какой логике я сейчас засунул "бомж-пакет" в холодильник?! Ты мне подскажи!? Я же не мог в такую логику врубиться - и поэтому искал не там. Я никак не мог подумать, что я мог вермишель сунуть в холодильник! Во-от... А ты говоришь: согласие! Дурак с дураками никак не согласится. Если я дурак, то я сам с собой соглашусь.
  Нина засмеялась, но потом, не в силах отвлечься, продолжила то же, что уже говорила:
  - Вот что мне непонятно. Почему радость не может радовать?! Если один человек радует другого, то почему кого-то третьего это бесит. Ничего у него не отняли совсем ничего. Даже наоборот! Я же радостная к нему прихожу. А он от этого ещё больше бесится. Отношение девушки с парнем - одно, с ребёнком - другое. Это даже ребёнку понятно! Тут даже объяснять ничего не надо! Я же не ревную Димона к его матери... Или к сестренке не ревновала бы, если бы она у него была. Или к его друзьям.
  - Или к Богу! А что даже такие оригиналы, которые к Богу умудряются ревновать: типа, раз ты в него веришь, то ты мне изменяешь, - ляпнул Семён, опять то ли в шутку, то ли всерьёз. - А как же - Ты его любишь?! Любишь! Значит - не только меня! Значит, что я у тебя не единственный.
  А Нина подумала: "Если одна "любовь" противоречит другой, то это уже не любовь. А если кто-то требует взять и прекратить любовью божью, дружескую... Не слишком много он хочет? Ревность у Димона я вижу, а любовь не вижу. Он требует от меня сделать подлость, вот чего он требует!".
  
  5. Анти-Клара
  
  Когда Нина первый раз узнала, что её "сына" бьют дома, у неё как-то парадоксально связались в подсознании капризно-властный Димон и капризно-властный матвейкин папаша (которого она, правда, ещё ни разу не видела). Недоотец, блин!
  - Папе надо как можно больше играть со своим сыном. Не меньше двух - трех часов в день! - сказала Нина, как будто рецепт выписывала. - Тогда он его больше будет понимать и меньше бить... а всё "битьё" выйдет в игре. Ну, как в дружеской детской "драке понарошку". Тогда ему уже совсем не захочется бить по-настоящему. Папа просто должен вспомнить, что сам когда-то был мальчишкой. Если он этого не помнит, значит... во-первых - он ещё не до конца мужчина (я бы сама ни за что за такого замуж не вышла!), во-вторых - он ещё не до конца папа. Хотя внешне вроде - и то, и другое. Но только внешне. Просто нельзя стать мужчиной, не став мальчишкой.
  - Класс! Вот если б ты могла это моему бате объяснить, тебе бы за это надо было Нобелевскую премию дать, - выдохнул Матвей.
  
  Нина была из тех, кто много читает - редкий по нашему времени тип людей.
  Чем моложе человек, тем больше он примеряет прочитанное к своей жизни. Даже непроизвольно. Глобальных тем в литературе, на удивление, не так уж много. Какой бы оригинальный не казалось нам самим "великая человеческая мысль" ("Себя не похвалишь, кто похвалит!"), всё же от определённых шаблонов она не отходит никогда, как Земля никогда не сходит со своей орбиты. И уж чего-чего, а любовных треугольников в сюжетах хоть отбавляй: иногда так и хочется сказать, что вся наша литература "треугольная". Другой мы не знаем и знать не хотим. Порой, (хоть и очень редко) вдруг выскакивает, в виде исключения, чуть-чуть более оригинальная тема ревности взрослых к детям. Например, новых мужей к своим пасынкам. И даже отцов к детям. Димон - он хоть и не совсем муж (вернее, совсем не муж), а Матвей, пока не совсем сын (наверное...?), но для Нины эта тема стала вдруг самой актуальной на свете. Надо же хотя бы по книжкам понять, что там варится у этих странных мужиков в головах. Ну и у женщин, когда они взрослеют... когда от любви совсем слетают с катушек. - Вот точно так не слетит - это уж гарантированно!
  Давным-давно, лет двести назад, в далёкой Англии был написан знаменитый "Дэвид Копперфилд". Но никогда не предскажешь заранее, пока не начнешь читать как какая-нибудь "далёкая" книга вдруг отзовётся в твоей душе.
  "Ка-а-ак!? Ну, как, ка-а-ак!? - читая повторяла Нина и не могла успокоиться, будто речь шла о чём-то, что происходило с ней или уж, по крайней мере, на её глазах.
  Её и прежде занимал важнейший вопрос: КАК можно любить женщину и не любить её детей!? Ведь это её частица - а ты же вроде, любишь и принимаешь её целиком? Или нет? Но тогда это уже не любовь!
  Но ещё гораздо больше её возмущало... Нет! Ещё она не могла простить эту Клару, мать Дэвида ну никак не могла. Ни при каких условиях... Абсолютно как живую, не как литературного персонажа. Такое не прощается! Никогда!
  "Карл у Клары украл кораллы". Нет, украли у Клары не кораллы, а родного сына - а она согласилась, именно что согласилась!!! Как плюшевая. Как кукла с глазами. Нет... это слишком мягко сказано... тут слов нет чтобы выразить! Уж как бы ты ни втюрилась в мужика - это твои проблемы, но сына предавать не имеешь права. И вообще: "Почему в "Двух капитанах" мать так легко предала Саню Григорьева и дала какому-то Гаеру так издеваться над ним? Почему Клара предала сына и так запросто, за здорово живёшь, позволила новому мужу бить его, а потом и вовсе в кошмарный интернат сплавить?..
  И может, со стороны это кому-то показалось бы очень смешным, но самой Нине было не до смеха!
   Конечно, она не была матерью и совершенно "с потолка" всё сравнивала, но тем не менее уже твёрдо решила, что Матвея не "сдаст", хоть бы небо упало на землю! Нет, она не Клара. Не дождётесь! В жизни всё и жёстче, и проще!
   Предать "из-за любви" страшно легко, хотя на самом деле, какая это любовь, если это - предательство! И нет тут ничего, кроме предательства.
  Если любовь настоящая, ради неё никого никогда не надо предавать. Получается, ВСЁ бессмысленно, если ты предашь хотя бы одного человека... А уж тем более, если маленького!
  Подлость даже "маленькая", не может быть любовью. Не имеет права так называться.
  "Матвей, он мне... сын?.. братишка?.. сынобратишка?.. братосынишка?"
  И много-много чего ещё можно было бы сказать про него. И всё это была - радость. Он сам - радость! Нет, это только "влюбляемся" мы безоглядно, а вот любим - только тех, кто нас понимает. И принимает... таких какие мы есть.
  
  - А у нас прикинь, в классе челик, Игорь, ну, ты его знаешь, написал "Иуда подставил Иисуса". Так прям и выразился: не "предал", а "подставил", - сказал в тот же день Матвей.
  - А разница? Суть-то та же.
  - Ну, суть-то та же, но слова-то выбирать надо!
   Нина опять задумалась о самой сути "подстав" и "предательств". Что это значит в каждом конкретном случае? Ну, ладно, с Иудой всё понятно - он в прямом смысле предал и продал... И главное - Кого! А в остальном... сами-то предатели понимают, что они предатели? Или нет? В упор не понимают? Вот мы сами успеваем осознать, что предаём, когда предаём? И что для этого достаточно сделать? (Пойти и донести, как Иуда - это крайний случай). А вот так, походя, совсем не замечая, взять и предать? ... так бывает? На примере литературной Клары Нина поняла, что ещё как бывает. В миллионах, в миллиардах случаев... Но у неё - не будет!
  - Человек обречён всю жизнь искать родных среди неродных. Если он, конечно, человек. Мы не умеем быть друг другу родными. И не можем быть неродными. И так - не получается, и так - плохо! Матвей меня научил своим примером, что все родные. Сам стал родным. Я ему по гроб жизни за это обязана! И если кто- то думает, что я его после этого кину, то о-очень крепко ошибается.
  
  6. О пользе крутых спусков
  
  Вы параллельны ко всему,
  А я, напротив, вертикален.
  А. К. Толстой
  
  Как-то в одно утро во Вселенной вспыхнули разом миллионы зелёных галактик, которых ещё вчера не было. Мир заразился маем и уже не мог остановиться. Зелёные искры переросли в зелёные бутоны. Зелёные бутоны развернулись в зелёные цветы. Каждый был виден пока раздельно - они ещё не слились в шумный коллектив, в котором сотрутся все различия. Пока они, как птички, сидели хоть и близко, хоть и на одной ветке, но всё же на условно-почтительном расстоянии друг от друга.
  Единственное время в году, когда каждая полураспустившийся пучок листьев - дерево в миниатюре, каждый чахленький кустик - целый лес.
  Листья врываются из побегов не в воздух, а в саму нашу жизнь. Салютными ракетами влетают в неё, распускаются бутонами, осветляют, озаряют, оглушают... Ослепляют одних, открывают глаза другим. Не то диверсанты, взрывающие всё - прямо ВСЁ, - не то спасатели, спасающие всех - прямо ВСЕХ. Кажется, с ними жизнь уже ни за что не останется такой, какой была прежде. Без них - как без Матвея.
  Если про лето говорят, что оно живёт лишь за городом, а в городе можно встретить жару, но не лето, то май устроен так, что его ловишь на каждом шагу. Причем в большом мегаполисе он даже более боевой и скоростной. Наступающий с пробивной, взрывной силой. Но только в таком городе, как Нижний, который весь переливается гигантскими складками холмов и оврагов, - можно увидеть ВЕСЬ "многоэтажный" май: многоярусную, слоёную зелень в абсолютной полноте и объёмности.
  Будто весёлые тучки всех возможных оттенков приземлились и состыковались друг с дружкой: зелёные, золотистые и фисташковые пиротехнические дыми, смешавшись, вдруг застыли бесчисленными клубами в стоп-кадре. И огромный, многобашенный, многокупольный город утонул в них...
  Горы, Город, Лес - всё в одном пейзаже!
  Кто-то погладил пейзаж по макушке, как Матвея, и от этого его шевелюра разом преобразилась. Жизнь прошуршала, как электрические искры по волосам Земли, но в наших глазах это искрение отразилось в виде долгожданной первой зелени. Глаза увидели то, что очень хотели увидеть. И их не обманули...
  Полупрозрачные деревья напоминали гроздья воздушных шариков, привязанных к многочисленных нижегородским горам за тонкие верёвочки стволов. Может, город сейчас улетит на них, как олимпийский мишка? Всё до того невесомо в эти дни... что даже земное тяготение не очень-то похоже на тяготение. Такая пронзительная прозрачная синева закругляется над зеленью, будто один воздушный шарик завис и притягивает к себе другой: им страшно хочется встретиться - синему и зелёному.
  Готовясь к полёту, деревья сбрасывают с себя весь лишний груз. Причём, упавший багаж тоже живёт - отдельно, полноценно, активно. Пушисто-рубиновые гусеницы тополиных серёжек, густо усыпав асфальт, казалось, поедают его, чтоб не мешал пробиваться траве, побегам и всему, что является жизнью. Жизнью торжествующей.
  - А представляешь: кругом на Земле рос бы асфальт вместо травы... и были бы такие газонокосилки - ими бы остригали асфальт, чтоб появилась земля, - сказал как-то Матвей.
  Да, пожалуй, только очень городскому ребёнку могла явиться такая картина. Вся планета в асфальте, как черепаха в панцире. Сверхпустыня! Но с надеждой... (хотя бы только надеждой), что всё это ещё можно "состричь".
  В начале мая иногда кажется, что мы в другой галактике - на планете Земля такой звёздно-искристой красоты не бывает и быть не может. Что мы без всяких ракет попали в открытый космос и... спокойно дышим в нём, как мечтал когда-то Циолковский. И все эти скопления, туманности, взрывы сверхновых... деревьев, - до которых можно легко дотронуться, - всё это нам, похоже, снится, и сон пройдёт через несколько дней. Но не исключено, что спали мы прежде, а эти дни и есть - наше странно короткое, до обидного короткого бодрствования.
  С кем встретить первый день мая? Созвонились. На этот раз уже Димону, по его словам, надо было репетировать, и он назначил Нине встречу... к вечеру. Позднему, очень позднему. "Поменялись ролями!" - усмехался он про себя, вспоминая "события" двухнедельной давности - своё ожидание Нины, когда болел. Впрочем, усмехался, как ему казалось, добродушно, без злорадства. Ну, по крайней мере, так ему казалось. Ничего не поделаешь - Нина пошла гулять одна: не сидеть же в такую погоду дома. Настроение от невстречи и, главное, от тона Димона, конечно, испортилось. И вдруг...
  - Привет!
  Есть люди, от которых услышать "Привет" - радостней, чем всероссийский конкурс выиграть. Привет - с неба ответ. На всю твою депрессию. Матвей на самокате на лету её с тебя, как вор шапку, сорвал. Очень радостный вор. Очень плохую шапку.
  - Приве-ет! - закричала вслед Нина - будто не голос, а вся душа за другой душой побежала.
  Матвей описал круг - верней, длинный-длинный эллипс, - и лихо развернувшись, выехал Нине на этот раз навстречу.
  - Я тут катаюсь... вот
  - А я тут... живу... вот
  - Круто, что я тебя встретил!
  - Круто, что я тебя встретила!
  Матвей тут же предложил Нине покататься. Один самокат - но по очереди. "Вот классный день! - подумала Нина, забыв, что ещё минуту назад он совсем не был классным - И с Матвеем покатаюсь, и с Димоном встречусь: нарочно Кто-то так устроил, чтоб ВСЁ успеть!"
  "Нет, на самокате с Димоном не покатаешься! - думала Нина, - чел он не спортивный и вообще не скоростной.
  Но странно: чем дальше шла жизнь, тем больше она показывала: всё, что совершенно невозможно с Димоном, ещё как возможно с Матвеем. Хотя да, это, конечно, совсем-совсем другие отношения. Совсем! Но-о... Но очень странно, когда твой "сын" абсолютно во всём понимает тебя несравненно лучше, чем твой парень.
  Матвей добавил скорости в жизнь Нины. Если их сравнить с поездом, он был - локомотив. Всё, что ими двоими делалось, всегда делалось в таком ритме, что Нина сама себя не узнавала. Оказывается, сколько энергии в ней дремало... кто бы подумал!
  - В тебе что, батарейки заменили? - пошутила недавно подруга.
  - Да, вдвоём с мальчишкой превращаешься во второго мальчишку. Мне надо, чтоб меня тормошили, куда-то звали, тянули - тогда я буду шевелиться! А если меня не тормошить, не тянуть - я буду сидеть дома. Вот нашёлся шустрик!... и я с ним за компанию тоже стала шустрой! Это как по поговорке: "Нас толкнули - мы упали, нас подняли - мы пошли". Респект, что он нашёлся.
  И ведь чем дальше, тем больше, оба отдавали друг другу респект... что "нашлись".
   - А на улице уже совершенно летняя погода, - как-то вприпрыжку сказала вдруг Нина.
  - Совершеннолетняя? - нарочно переспросил Матвей. - В смысле, ей уже восемнадцать исполнилось?
  - Исполнилось! - подтвердила Нина. - Матвей и май, - ни к селу ни к городу сказала она через секунду, словно попробовав на вкус два слова вместе. Или обращалась к ним двоим.
  - И чё? - не понял мальчик.
  - А то! если от твоего имени взять первые две буквы и последнюю... то вы с маем - тёзки.
  - Вот ни разу не доходило! Но это ты клёво придумала... А-а-а, я понял теперь, почему я так не люблю учиться, - озарило Матвея. - Ты же мне всё объяснила!
  - Ну и почему?
  - Ну и потому. В мае же учёба заканчивается! Получается, если я - май, то для меня она заканчивается всегда... даже когда только началась.
  - Но в мае же есть ещё экзамены.
  - Значит, я - экзаменационный билет, - тряхнул шевелюрой Матвей. - Вот это вот не повезло!
  -Повезло! - ласково потрепала его по волосам Нина. - Эк-за-мена-цио-онный ты! Весь! Ты - мой экзамен. Самый весёлый!
  - А ещё сегодня 1 Мая. То есть, по-твоему, получается, 1 Матвея - продолжил Матвей. - Получается, День международной солидарности трудящихся я превратил в день международной солидарности бездельников!
  Разговаривая, они то шли, то ехали (попеременке, как договорились), а Сказка всё сгущалась и сгущалась. И будто зелёные тучи сгущаются в такт - ливень, только какой-то другой, не водный, всё собирается и собирается. Может, будет даже гром и молния... ну, то есть Матвей и самокат.
  Несколько первых побелевших яблонь рванули посреди зелени, как молнии в туче. Первую секунду при взгляде на них испытываешь почти такое же изумление, как от маленькой взрывной вспышки. Смотришь - и всё никак не можешь привыкнуть, что эти вспышки, оказывается, и там, и там... и ещё во-он там...
  Ой, и ещё?..
  В задыхающемся мегаполисе, исстрадавшемся от гигантских пробок, как-то на удивление ещё сохранились тихие, покатые, очень неудобные для транспорта улочки, будто застрявшие навсегда в XIX веке. Словно машина времени тоже попала в пробку и теперь так и остановилась в позапрошлой эпохе.
  Нина с Матвеем вышли-выехали вдвоём на пешеходный мостик. Огромный овраг внизу кружил голову, как ущелье, а по дну его покато "стекала" улица. Зазеленевшие деревья распушили над ней хвосты из перьев. Было и жутковато, и забавно видеть, как прямо под эти хвосты ныряют игрушечные машинки.
  Над ущельем несчётно нависли розово-зелёные медузы американских клёнов - серёжки с лохматыми щупальцами. Тянулись к тем машинам, чтоб их поймать. Но вместо этого сами бессильно слетали под колёса. Невидимый майский прибой лениво выбрасывал их на берег улицы. И чего-чего только не было сейчас на этом влажном после дождя берегу. Май - самый необъятный и самый перенаселённый океан на свете!
  - Говорят, что в мае всё зелёное! Смотри: эти серёжки - апельсиновые корки, там дальше - квас, кола. Вот тебе и зелень! Вот тебе и май!
  - А тебе разве не нравится?
  - Наоборот. Серёжки -это граффити. Какой-то Серёжка, короче, Серый, ну, короче, мой друг, везде на Земле свои знаки поставил. Я тоже фанат граффити - но столько мне в жизни не нарисовать!!!
  И снова они перевели взгляд вниз. Город с такими перепадами высот не может не быть городом скоростей. В этом смысле. Нижний - самый подростковый мегаполис, самый "тинейджерский" мегаполис из всех возможных на Земле.
  И лихо катающийся мальчик-музыкант - плоть от плоти этого города, этого шума, этих холмов. Если б его не было, его стоило бы придумать.
  Где перепады высот, там и мальчишки, которые непременно перепадами воспользуются. Даже если при этом сами не раз "перепадают".
  Шум съезжающего с бесчисленных круч городского транспорта неповторим. Улицы-горки и улицы-овраги создают какой-то непередаваемый звуковой фон. А если к ним примешивается в качестве соло ещё и своеобразное жужжание твоего бешено несущегося под уклон самоката, то это уже настоящая техногенная музыка, которую можно слушать с даже закрытыми глазами. Кто-то сказал: "Города можно узнавать по походке, как людей". Нижний в этом смысле -самый узнаваемый. "С особыми приметами".
  Какой-то адреналин невольно приливает от этих акробатических фокусов небывалого рельефа. Наверное, лучшее описание Нижнего - детская считалочка: "По кочкам, по кочкам, по маленьких дорожкам... в речку - бух!". Или в две речки сразу? Весь город - катки и виражи сбегающих к воде дорог... по ним с натугой поднимаются вверх трамваи... и кажется, что такое сказочно-игровое пространство проще нарисовать, чем построить! А все церкви - это мерцающие верхушками маяки на разных уровнях. И из них тоже выстраиваются игрушечные лесенки, цепочки куполков-огоньков.
  - Прикинь, что я придумал: маленькие города - это дети. А большие - это взрослые. Я жил в детстве в маленьком городе, Гороховце, и мне тогда казалось, что он большой. А вырос - живу в большом городе... как будто Гороховец просто вырос вместе со мной. И мне теперь большой город уже не кажется большим... А знаешь, чем я сейчас больше всего хочу? - сказал Матвей.
  - Чего?
  - Съехать вон там, - он показал на покатую улицу под мостом.
  - Там машин слишком много! Не надо!
  - Это единственное, что меня останавливает, - серьезно, со знанием дела, сказал Матвей, нетерпеливо припрыгнув вместе с самокатом.
  - А хочешь, я покажу тебе улицу, где нет машин! - осенило Нину. - Но она такая же крутая... ничуть не меньше крутая. Да, там ты уже можешь съехать!
  - Чё, реально!? Крутая? Круто. Ну тогда погнали! - обрадовался Матвей.
  "Ну вот! Сама же на свою голову на приключения позвала, - подумала Нина запоздало, - с долей упрёка к себе. - А вдруг с ним что-то случится! Опасный спуск: сама-то я ни разу не пробовала".
  Да, в Нижнем полно больших и малых "съездов" - так и называются некоторые его улицы. Головокружительных, зубодробительных, самокатно-травмоопасных. К Волге, Оке или просто на дно огромных оврагов круто спадают лестницы со старыми домами-ступеньками: крыша одного - на уровне фундамента другого. Казалось, если б дома вручную подвинули, они бы стали сплошной пирамидой. И превысили бы пирамиду Хеопса.
  А если б знаменитая Макарьевская ярмарка была не летней, а зимней, можно было бы смело сказать, что вся правобережная часть Нижнего - просто одна деревянная ярмарочная горка для катаний. Но кататься ведь можно не только зимой! Просто в городских джунглях надо найти самые крутые, но при этом самые безмашинные спуски. "Обезбашенно-безмашинные".
  Вот наконец они к такому спуску вышли, как и обещала Нина. Матвей огляделся. Да, очевидно, на улочке жили сплошь творческие люди. Абсолютно в его стиле! Даже банальные граффити на стенах, заборах и гаражах были не лишены некоторого интеллектуального духа. "Матисс лох", - значилось под каким-то условным женским портретом, выполненным одной линией.
  А в конце улочки-оврага, как бассейн в конце одной из труб аквапарка, виднелся крошечный участочек реки. Сомкнутые ветки усиливали ассоциацию с трубой. И заранее дух захватило от того, какую скорость она тебе подарит! И Нине, и Матвею вдруг одновременно подумалось, что это самое прекрасное место, какое они когда-либо видели в жизни. Хотя весь секрет прост: где впервые май поймаешь, там и самое красивое место на Земле.
  Матвей профессионально оглядел трассу и за пару секунд оценил "уровень сложности".
  - Ну-у, конь не может скакать под таким углом вниз - но я-то не конь. Машины стоят - значит, съезжают - значит, и я съеду. Если что, заторможу. А один раз, прикинь, затормозил ногой так, что полподошвы об асфальт стёрлось, прямо как срезало... но ведь затормозил же. Главное, только не перевернуться и головой не затормозить... но я уже опытный.
  И через секунду признался:
  - Прикинь, в таких местах думаешь... Если тебе не страшно - ты дурак, если тебе страшно - ты трус... а где середина? Знаешь, во-от такой вот крошечный камешек, как песчинка, попадётся под колесо... и тебе вообще пол-лица асфальтом снесёт. Вообще можно улететь и руки-ноги переломать, и всё, что угодно. Кто неопытный, лучше не пытаться. Но я опытный!
  - Может не надо! - сказала Нина.
  - Да я уж полжизни занимаюсь кикскутерингом, так это называется. У нас все им занимаются. У нас в городе даже кремль кикскутерингом занимается. Ты не заметила? Смотри: стены - как траектория крутого самокатера: вверх-вниз, вверх-вниз. Я всегда как на кремль посмотрю, вспоминаю разные трюки.
  - А какие?
  - О, хочешь покажу. Вот это вот - Хоп: просто прыжок, когда два колеса одновременно отрываются от земли. Он же - нор. Есть Хоп 180 градусов - вот смотри! Это легко. А если вот так вот, то это мануал - катишься только на заднем колесе. Можно "одна рука", можно "без рук" - в прыжке или без прыжка. Вот так вот "Без ног": вытянуть или развести ноги... я обычно развожу.
  Матвей выделывал разные трюки так же легко и естественно, как обычный человек припрыгивает от большой радости. Самокат прыгал вместе с ним, видимо, вполне разделяя его настроение. Этот мальчик явно составлял с самокатом единое целое - современный городской вариант кентавра. Да, самокат надёжен, как исключительно надёжно в этом мире всё самое простое. Чем проще, тем надежней. "Надёжны любовь, дружба, Матвей, Нижний..." - думала Нина. Очень хотела назвать и Димона, но почему-то... почему-то в эту секунду не смогла... А самокат уже уехал, и секунда прошла.
  Нина вспомнила школьное выступление Матвея: "Парня в горы возьми, рискни!.."
  "Это же горы. Пусть и небольшие. Пусть и городские. Но мы их покоряем, в смысле - катаемся. "Пока. Таемся." Вот он - друг. Хоть и маленький. В смысле, не друг маленький, а мальчик маленький. А друг... друг большущий! "Оступился - и в крик", - это не про него!
  - Вот почему люди разрешают себе быть слабыми, но от других всегда требуют силы!? - спросила вдруг Нина как бы сама себя, но вслух.
  - Не знаю, - серьёзно сказал Матвей.
  - Даже ты не знаешь!? - переспросила она.
  - Нет. Но-о предполагаю... что типа на сильных можно ездить! И слабым это типа нравится. Ну, вот как-то так.
  - Ты на самокате ездишь, а кто-то на сильных ездит?
  - Ну, типа так. Но я же ещё не взрослый - я же ещё не знаю точно, как это бывает. Вот вырасту - пойму.
  И после паузы добавил:
  - Мама иногда говорит, что папа на ней ездит. И на всех нас. Но я не знаю... Это слишком сложно - в жизни разобраться. Это сложней, чем на самокате ездить.
  - Сложней, - согласилась Нина, думая о своём.
  "По-моему, вся наша цивилизация называется ХОЧУ. Мы все всего хотим и от этого она всех нас хочет. Цивилизация слабых и ревнивых. Слабых - и потому ревнивых. И завистливых. Вон Америка сильная и как ей все до одурения завидуют. Но слабые всегда считают себя сильными. Всегда! Своей ревностью, завистью и капризами они реализуют свою "силу". Ещё они всегда ноют - и это и есть их "крутизна". И все такие обидчивые: их обида - их "сила". Они давят нас всех своими обидами".
  И ещё вспомнила, как совсем недавно прочитала у Жванецкого и долго смеялась над абсолютной точностью определения: "В каждой стране - куча дел. Но некогда - надо ненавидеть Америку. Ту, за океаном. Пока она есть, двоечники всего мира могут у неё списывать и подглядывать, как всегда ненавидя отличника".
  Но, конечно, и до Жванецкого, и до Америки ей было куда меньше дел, чем до Димона. Димон не мог подарить Нине Город, а Матвей мог. Легко! Целый Город, как букет в охапке. Со всем маем, - лохматым, как сама матвеева шевелюра, со всеми спусками и подъемами, виражами и "съездами", с обязательными синяками, как главными цветами жизни... с летучим самокатом, который всё это объединил и обеспечил. Если сравнивать людей и города, то Нижний был страшно похож на Матвея, но ни капли не похож на Димона. ЭТОТ город, всю его душу, никогда не поймёшь без скорости и высоты. И если нет в тебе вертикального измерения, здесь тебе делать нечего.
  - Погнали! - весело сказал Матвей.
  Нина ещё успела подумать, что во времена её родителей пришлось бы пояснять, кого погнали: козлов, баранов или, скажем, врага от родных пределов... а теперь "погнали" - значит сами себя. Вперёд. Только вперёд! Преимущества сленга: всё проще и короче. Живём-то в век скоростей. Сленг - это самокат для нашего языка, - подумала Нина. Причём, подумала тоже на скорости.
  Матвей на лету уворачивался от деревьев, как опытный мореплаватель от тайфунов. Правда, они всё же успели пару раз в него сверху плюнуть. Или "звездануть"... То есть осыпать густым, как осеннний листопад, майским... серёжкопадом. Весь асфальт - огромный астрономический атлас: со звёздами, кометами и метеорами бесчисленных серёжек. Причём, продолжался этот мятый атлас даже на стоящих на обочине машинах - словно само пространство искривилось.
  - Первая космическая скорость, - констатировал Матвей первый свой пролёт по этому космосу.
  Некоторые деревья, почему-то не успевшие позеленеть, смотрели на это дело пустыми ветвями явно неодобрительно.
  - Они как сердитые учителя из нашей школы, - сказал Матвей. - Глядят и даже не улыбнутся. Ни разу! А зелёные - это добрые учителя... Но их пока мало.
  И снова покатился, не дав себе передышки. Казалось, как в компьютерной игре, он преодолевал "заражённую" местность - сплошь оккупированную безобидными на вид, но крайне опасными ядовитыми червячками - поверхность, на которую нельзя ступать и вообще к ней прикасаться. И действительно, нельзя: ведь упасть или задеть её чем-либо, кроме самоката - это всё равно что на скорости проехаться по наждаку или тёрке всей своей тяжестью. Когда в средневековье волокли людей по улицам, привязывая их за конём, организаторы этой самой простой на вид пытки-казни, конечно, знали, что делали.
  Но... "Нам не страшен серый волк!". И серый асфальт. И вообще ничего не страшно.
  В самом духе весны присутствует скорость. Статичность ей противопоказана. И катаясь по весне, ты соучаствуешь в её главном таинстве. Сам становишься весенним, сколько б тебе ни было лет. Кто способен развить физическую скорость, сопоставимую с твоей, с тем вы и живёте в одном душевном темпе. Счастье - это всегда выпадание из времени. Счастье никогда никуда не исчезает... это МЫ для него исчезаем: возвращаемся во Время. И так большую часть жизни. Счастье - это параллельный мир, с иными законами времени и пространства.
  Нина вдруг подумала: ни за что не поверю, что этот мальчик, который так самозабвенно носится, и тот, над которым самозабвенно носится отцовский ремень - одно и то же существо. Уж слишком противоестественно-кощунственна процедура осквернения этого создания. Нет, такого просто не может быть! Такого просто не могут бить! Невозможно радость превратить в гадость!?
  Маме же должно быть жалко своих детей?
  И в ней опять вспыхнуло материнское чувство! Она стала бояться за Матвея. Это же всё-таки опасная, очень опасная горка. Пока гуляешь пешком, наклон никогда не кажется страшным - скорее удивительным: кто так умудрился проложить улицу!? Но чуть начинаешь катиться, многоградусный монстр вдруг разевает под тобой свою пасть во всю ширь и глубь. А ты летишь и видишь не дальше зева... И где конец этому стремительному, головокружительному глотанию... И есть ли этот самый конец?
  - Как думаешь, сколько у этой улицы градусов? - крикнул на лету Матвей.
  - Не знаю? А что?
  - А, по-моему, от градусов наклона пьянеешь, как от градусов водки... Пьяная улица! Реально самая пьяная по жизни! Круто, что ты её нашла.
  - Да, я и так знаю, что это круто... Только может, больше не надо?
  - Надо! Старт! Вторая космическая скорость!
  Первый страх - пока кажется, что летишь в бездонную пропасть - вмиг сменяется восторгом от того, что просто летишь. Летят всегда не куда-то, а просто - летят. Это уже не Нижний... это Вышний. И не земля, а Земля. Скорость-скорость-скорость - только она дарит "выход" с привычной орбиты жизни! И выкрикивая на лету от восторга что-то малопонятное, ты узнаешь по себе, почему так оглушительно пищат стрижи, когда проносятся молниями вечером мимо твоего окна. Или почему ревёт, поднимаясь, космическая ракета: наверное, она тоже делает это от восторга.
  Мальчик на спортивном самокате - весёлый пожиратель пространства. Вот он здесь, а через пару секунд - в сотне метров. А вот уже опять здесь: из крохотной дальней точки вновь вырисовался в полный рост. Пространство родило его из себя как мать: причём, сразу одиннадцатилетним. И одетым. По погоде.
  "Самокат прибавляет мальчишкам плюс сто к их мальчишеству" - подумала Нина.
  Мальчишка на самокате - это мальчишка в квадрате! Это тот, кого любишь просто за то, что он есть... просто за то, что есть мальчишки на свете. Самокат - пьедестал для памятника живому герою.
  На глазах Нины Матвей одерживал победу за победой. Какая разница, над ней и над чем? Это неважно. Скорость дарит либо победы, либо травмы. Либо и то, и другое. Она бьёт и размазывает нас, стремясь взять такую плату, которой мы заранее страшимся. Не боится её только тот, кто с ней давно на равной ноге, как не боялся Матвей родительского ремня. Таких она любит и уважает. Но любить - не значит не бить.
  На сложнейшей трассе Матвей управлялся так виртуозно, что казалось, чуть не до самого вечера съезд за съездом будет проходить по одному сценарию, по стабильно отлаженному механизму. Но неожиданно на безлюдной улочке, казалось, погруженной в летаргический сон, какого-то малыша угораздило выбежать из калитки - в самом низу и на такой скорости, которую невозможно было просчитать. Обычного прохожего Матвей отследил бы издали и легко объехал, заранее изменив траекторию... Здесь же всё происходило мгновенно, на лету. Матвей, спасая малыша, резко вильнул в сторону и, ничуть не думая о себе, кувырнулся с поребрика вместе с самокатом - единственный путь избежать столкновения!
  Всё произошло так быстро, что в сам момент аварии никто не успел испугаться: ни сам малыш (которому всего-то надо было поймать улетевший со двора мячик), ни Нина. Мячик был подхвачен, малыш так ничего и не поняв и даже скорее всего от азарта и не заметив, прыгнул обратно в калитку. Нина кинулась вниз.
  Матвей валялся. И серёжки, как жуки, бесчисленно валялись под тополями. Может, с ними, как и с Матвеем, тоже приключилась авария?
  Нина добежала до своего самого дорогого жука.
  - Спокойствие, только спокойствие! - поднимаясь, сказал Матвей интонацией Карлсона. - Пустяки, дело житейское. Не придавай маленькой аварии большое значение! Кости целы, зубы целы. Самокат цел - это главное... Значит что? Норм!
   Матвей ощупал и оглядел себя.
  - А дома тебя... ну?.. ничего?.. - робко спросила Нина.
  - Не-е-е! За ушибы меня не бьют! А то это было бы просто нечестно. Два раза ушибать.
  Матвей ещё раз оглядел себя, потом Нину.
  - Прости, что я тебя огорчил, - сказал он как взрослый. - Но так-то всё норм! Прямо всё! Первое боевое крещение в этом году. Сезон откры-ыт!
  Матвей стоял перед Ниной: вдоль правой руки широченная ссадина от кисти до локтя, на лбу шишка, на лице улыбка.
  И в самом деле, всё норм. Даже лучше, чем норм!
  Они по-дружески стукнули друг друга кулаком о кулак.
  Нина хотела чувствовать вину: она сама привела Матвея на ту улицу, на которой случилась авария. Она очень хотела чувствовать вину... но Матвей своими шутками сразу отбивал у нее это чувство без остатка. Этот нахалёнок даже не подозревал, насколько он деликатный.
  День настолько удался, Матвей настолько ударился, что на обратном пути даже начал серьёзно, философски рассуждать о том, как мало нужно человеку для счастья...
  И Нина задумалась. Как мало нужно... для жизни. И для смерти тоже.
  Матвей нахально живёт в этом мире против правил. И как он вообще живёт?
  Здесь ежечасно производят облавы,
  С топором или с дубинкой вырастают за спиной.
   А ты здесь бродишь, одинокий и славный,
  Такой нездешний, безоружный - но всё же живой!
  Да, спасибо что живой.
  
  Перед прощанием Матвей вздохнул.
  - Вот почему нельзя в одно и то же место второй раз приехать в первый раз?
  - Чего-чего? Ты сам-то понял, что сказал?
  - ... Ну, вот если бы меня было много, а не я один, то я бы мог бы каждый раз приезжать сюда в первый раз!.. Но если я один, то так не получится!
  - Брось... ты не один! Нас двое! - утешила Нина.
  - Не-ет, не двое! Нас с тобой... мно-ого! Миллион!
  И тут хлынул дождь! Неожиданно и много. Очень-очень много... именно что много! Больше миллиона! И по всем улицам-горкам покатились уже не самокаты, а клокочущие ручьи, местами переходящие в водопады. У воды нет ссадин и ушибов, есть только пузыри.
  - Лужи такие... пузырчатые.
  - Пупастые! - поправил Матвей - Каждая капля - пупок.
  - Как много пупков!
  "Дождь... - остатки перерезанный пуповины между Небом и Землёй". Да, пуповина. Нина подумала, что Матвей ей теперь - ну совсем сын. Был почти, а теперь совсем. Авария окончательно перерезала пуповину.
  
  
  7. Князь Палецкий
  
  Нина сначала не хотела говорить Димону про катание с Матвеем, но тот, когда звонил, оказывается, как-то умудрился расслышать на дальнем плане его голос. Удивительно, до чего ревность обостряет все пять органов чувств! Тогда Нина, не желая врать, сказала обыденную вещь: ну да, катались недалеко от дома, живём-то близко, а что такого... времени такая куча была до встречи с тобой, надо ж было как-то его убить!
  - Кого, Матвея? Или меня? Вы, вдвоём с Матвеем?
  - Время убить, - вздохнула Нина. - Ну чего ты к словам цепляешься?
  Очень интеллигентный в школе, культурный для всего внешнего мира, Димон по любому поводу психовал дома. Чего только тогда по квартире не летало, как только ни грохали оглушительно захлопнутые двери. "Сильный характер" и проявлял свою "силу" - с силой. И голос у него был - сильный. Даже очень. По-настоящему его знала только мать.
  Вот и сейчас, как только ушла Нина, он изо всех сил пнул буфет, позабыв о том, что домашняя тапка для столь элегантного физического упражнения слишком мягка.
  Сила удара была такой, что Димону на миг показалось, будто палец просто сложился, как бамбуковый, и одна его "бамбучина" вошла в другую.
  Он запрыгал так, как никогда ещё в жизни не прыгал. И понял, на каком языке изъясняются жители легендарного села Большие Матюки.
  В травмпункт Димон поехал, конечно же, на такси. Сначала хотел было вызвать "скорую", но испугался (видимо, по какой-то давней, как мир, ассоциации), что так его сразу возьмут да отвезут в больницу, а лежать и болеть хотелось всё же не в больнице, а дома. Районный травмпункт в честь праздника оказался закрыт. Для Димона, свято верившего в интернет, это стало тройным ударом: мало, что перелом, мало, что облом - да ещё, в кои то веки, ложная информация в Сети.
  Объявление на дверях гласило, что все пациенты с тяжелыми, неотложными травмами с 1 по 3 мая могут обращаться непосредственно в областную больницу.
  Димон считал свою травму очень тяжелой и страшно неотложной, но само слово "больница" опять его предсказуемо отпугнуло и после долгих колебаний он на том же такси вернулся домой. Заплатить пришлось, разумеется, не только за путь туда и обратно, но и "за ожидание" - за все набежавшие минуты его раздумий (впрочем, деньги были мамины, а мать никогда ни в чём Димону не отказывала - так что хоть это было необидно.
  Зато теперь ему предстояло остаться наедине со своим пальцем до конца праздников - то есть до послезавтра. "Кому праздники - кому пытки!"
  Естественно, как только Димон вернулся домой, палец начал ему изо всех сил мстить. Он приобрёл красновато-сливовый оттенок. Такая очень неаппетитная слива!
  Палец ноги - гораздо более важный орган, чем кажется. Зуб ведь тоже маловажный... пока не заболит. Всё на свете не важно и ненужно, пока не заболит.
  Судьба, она такая: палец в рот не суй - ногу откусит! Знает какой-то там невидимый с-сученок, за что нас подцепить. Всё маленькое - всегда имеет огромную власть над большим. Что Матвей, что палец. Оказывается, так легко в жизни стать инвалидом. Димон вспомнил одного дальнего родственника - правда, тому уже перевалило за 60 и у него был сахарный диабет, - как ему ампутировали сначала палец... потом пришлось отнять полступни, потом всю ступню... потом...
  Честно говоря, палец у Димона болел не критически. Но от мыслей о переломе, вероятной гангрене и возможной ампутации, начинал "истерить" просто страшно - будто изо всех сил сигналили на своём паническом бессловесном языке, что хочет жить. "Не губите, мужики! Не губите! - как в песне "Любэ".
  "А если палец сломался продольно или наискосок, его же очень трудно будет срастить. Это же ведь целые недели или даже месяцы... То есть это вообще почти гарантированная гангрена! Ё-о-о!"
  Тогда ему казалось, что палец тикает, как заминированный. Весь мир уменьшался до размеров пальца и болел. Вселенная коллапсировала.
  У нас в области есть село с названием Палец - сам не был, мне рассказывали. Оттуда произошли князья Палецкие. Сколько веков прошло... блин! Палец всё стоит, а жизнь всё идёт. Жизнь идёт, а палец болит. И это такое сволочное сочетание, что хочется обложить матом кого-то... кто так придумал. Зачем князья Пальцу, если палец болит. В пальце - боль, а не князья. Князья не помогают и Бог, в которого верит Нина, тоже ни фига не помогает".
  Чем больше Димон думал о своем единственном сейчас княжестве, тем больше палец болел. И чем больше тот болел, тем больше он о нём думал.
  Кажется, какая-то тайна боли заключается в нашем отношении к ней. Чем больше мы её боимся, тем больше она зажимает нас в клещи. Она любит брать в плен - и уж над пленными-то изгаляется в полную силу. Демонстрирует им разложенные орудия пытки на будущее. "Сначала я тебе сделаю это... а потом ещё это, а потом ещё вот это". Мы не столько самой боли боимся, сколько того, что она никогда не кончится.
  А тут ещё и соловей во дворе усиленно и изощренно издевался - заливался точно в дуэт с "трелями" пальца. А кто-нибудь когда-нибудь пытался переложить боль на ноты? Она ведь тоже бывает всякая: и низкая, и высокая, с переходами...
  Отвлечься можно было только мысленной местью. От соловья Димон плавно переходил к Матвею.
  - Чтоб у него ж-жопа в двадцать раз больше болела, чем мой палец! Чтоб она в двадцать раз краснее и синее была, чем мой палец. Чтоб его хотя бы однажды сильнее отлупили, чем обычно! Прямо отп-дили. Чтоб узнал на себе, с-сука, что такое БО-О-ОЛЬНО! Что это такое. Это ему НАДО узнать! НАДО!
  Сволочь! Тебе-е не больно!? У меня жизнь такая, что мне больно, МНЕ! А у тебя жизнь такая, что тебе не больно! Тебе 11 и тебе не больно, а мне 17 и мне больно. В этом разница, между нами. Мне всю мою жизнь больно, и этого никто не понимает... потому что у всех всё хорошо. Талантливому человеку всегда больно, а всяким раз*баям и соплякам всегда не больно!
  Димон не давал себе отчёта, но это у него была настоящая классовая ненависть. Только не бедных к богатым, а несчастных к счастливым.
  "Он - что-то там Нина говорила, - вроде тоже какую-то травму получил... но я не удовлетворён его травмой! Она не стоит моего перелома! Он же ничего себе не сломал, п-дос улыбчивый. Он весь не стоит моего пальца!"
  В конце концов, после долгих и неотступных размышлений об одном предмете, само слово "палец" преломилось у Димона в другое - с той же первой буквой и двумя последними. С итоговой мыслью о полной идентичности этих двух слов и понятий, он наконец уснул.
  На следующий день пришла Нина, пожалела, палец сразу стал болеть меньше. Димон ей, конечно, не сказал правду, отчего это вдруг пресловутый палец взял и заболел. Просто "запнулся нечаянно и сломал".
  - Май на дворе - а у меня палец болит... Сволочной дебильный месяц! Вечно что-нибудь не так!
  - Бе-едный мой! Ну, я в детстве на каратэ тоже ломала, сама знаю, что это такое... Димочка!
  Димочке было сейчас уж совсем до лампочки, что она там в детстве - или не в детстве, - ломала или не ломала. Он деловой человек, а это к делу никакого отношения не имело. Правда, он был, конечно, рад, что она пришла. А за Матвея он её великодушно почти простил... тем более, что сегодня она в разговоре ни разу его не упомянула. "Наверное, вину чувствует..."
  - А ты поменьше старайся думать! - со знанием дела посоветовала Нина, гладя своего страдальца.
  - Про кого?
  - Про палец, конечно.
  - Ну, это же не вишнёвая косточка, блин, а мой палец - как же я могу о нём не думать.
  - Нет, ну так-то думай-думай, конечно... - покладисто согласилась Нина. - Но поменьше.
  Наконец наступил долгожданный первый день после выходных: вторая серия долговременных попыток (пыток?) Димона решить проблему пальца. Начался второй большой поход в травмпункт. Кстати, за всё это время и опухлость, и покраснение пальца значительно уменьшились.
  Врач, бородатый огромный мужик с совершенно невозмутимым лицом, осмотрев и "пропальпировав" палец (так это, кажется, у них называется, хоть это и тавтология), пришёл к выводу, что "лёгкий ушиб, пожалуй, что, был, но теперь уже прошёл, гиперемия рассосалась, подвижность пальца хорошая...", а вот перелом совершенно исключен.
  Дима чуть не задохнулся от возмущения. Настроение было такое, будто его публично, плюнув в лицо, унизили, размазали по грязи, обвинив во лжи. Причём, в такой важнейшей сфере, как его собственное здоровье. Это же надо так выразиться: "Пожалуй, что был..." когда-то там был! И "прошёл" - то есть, был да сплыл! И "перелом исключён..." - это у них самих ничего не болит, поэтому у них всё исключено!
  - Направьте меня на снимок! - категорично потребовал Дима, упирая на каждое слово.
  - А зачем? - невозмутимо спросил мужик, повидавший, наверное, за свою жизнь тысячи сломанных и несломанных пальцев и не только пальцев.
  Димон продолжал настаивать. Нервы его были на пределе.
  - Ну, если очень хочешь получить дозу радиации без всякого смысла... я не возражаю, - покладисто согласился врач, пожав плечами.
  И написал главную сейчас в жизни Димы бумажку.
  "Я сильный человек, я смог настоять на своём!" - думал Димон, когда шёл с заветным направлением на снимок. "И я достаточно сильный, чтобы принять любой результат. Трус уклонился бы от снимка, не пошёл бы, - так же, как все боятся ходить к зубному врачу. Трус удовлетворился бы одними пустыми успокоениями, типа всё нормально. А я не боюсь правды. Я уже смирился, что это перелом. Возможно, даже со смещением... хотя и не хотелось бы".
  Ни переломов, ни смещений не оказалось.
  - Ну может, хотя бы трещинка есть? - с настойчивостью, почти с надеждой, спросил Димон, которому не верилось, что палец мог "та-ак болеть" без всяких переломов и трещин. Несолидно!
  - Молодой человек, я здесь зачем сижу и в монитор гляжу? - почти как в сказке выразилась врачиха. - За что зарплату получаю? Неужели вы думаете, что если бы что-то там было, я бы не разглядела... Идите спокойно домой, всё у вас в порядке.
  - Но, может, мне всё-таки... чего-то попить надо?
  - Можно водку!.. но вам по возрасту не продадут. Лучше - валерьянку. Или пустырник.
  Димон хлопнул дверью.
  Пинать на этот раз не стал.
  Совсем необязательно пинать буфет, чтоб самому себе сделать больно.
  Не вся ли наша жизнь - один большой и чрезвычайно "удачный" пинок...
  Князей Палецкий среди нас много... Очень много.
  Но, конечно, во всём виноват Матвей! Маленький, соплистый, говнистый - а сколько от него вреда!
  
  
  8. Ос!!!
  
   "Вслед за Матвеем", за его "заразным" возрастом, Нина будто сама сместилась лет на шесть назад... как раз в ту пору, когда впервые начала дружить с мальчишками. Это было в секции каратэ. Когда она впервые обратила внимание на то, что эти странные существа, оказывается, вовсе не обязательно дебилы, а очень обаятельные... обаятельные весельем и мужеством - сочетанием, которое навеки стало её идеалом.
  Просто "мужественными" могут быть и фашисты. Просто "весёлыми" могут быть и дураки. Только сочетание обоих компонентов и формирует Человека.
  Именно весёлые, именно мужественные - да зачем быть каким-то другим?.. другим - это уже неинтересно. Другим - это скучно. Не по-мальчишески. И не по-дружески. И не по-нашенски. А мальчишки - это в первую очередь, настоящие друзья.
  Нине страшно нравилась вся эта "босоногая команда" (к которой полноправно принадлежала и она): не нывшая под тяжелейшими нагрузками, с покорным возгласом "ос!" садившаяся на продольный и поперечный шпагат, делавшая не просто отжимания, а отжимания с прыжками, с хлопками, с перепадом с удержанием ног партнёром и так далее. Кстати, она до сих пор посмеивалась над этим классическим "ос" - чем-то средним между осой (видимо, мужского рода) и грузинским танцевальным возгласом "аса".
  Эти втайне (причём, все разом!) обожаемые Ниной современные самураи стремительно выхватили ноги из носков, как ножи из ножен, и начиналось обычное вечернее сражение - из тех великих бескровных битв, которые наполняют радостью и майским смыслом однообразную зимнюю жизнь. Сакура со склонов Фудзиямы, сама о том не зная, побеждала грязный и сырой нижегородский снег. Вершилось маленькое, но регулярное японо-российско-вселенское чудо. Чудо под именем Любовь и под псевдонимом Каратэ (любовь ребёнка ко всему свету, как всегда, легко найдёт тысячи псевдонимов). На удивление, здесь подобрались добрейшие и дружелюбнейшие мальчишки на свете! Ведь, несмотря на боевой вид спорта, сами они относились к нему с тем неизбежным юмором, без которого всё становится слишком серьёзным (и потому безнадёжно, пожизненно скучным).
  - Можно сказать, "я на каратэ хожу". А можно: "на каратешку". Я друзьям говорю: "Я на каратешку хожу!.. Они говорят: "На картошку?". О, ты крутой, челик!"
  - Ещё какой крутой! - подтвердила Нина.
  Вообще мальчишки в кимоно - это классно. Но если ты девочка в кимоно - это тоже классно. На вас одинаковая форма и вам так гораздо проще общаться. Мальчишки здесь - не те, что в классе. Совсем не те! Даже близко не те. Здесь ты с ними - как будто в заговоре. От этого общего заговора они интересны ВСЕ. Не то что один нравится или другой, а как-то сразу ВСЕ.
  Ещё Нина одержала в этой секции главную победу своего детства. Нет, она выиграла не соревнование, она выиграла одно большое Знание навсегда.
  Жизнь прекрасна, когда её не боишься.
  Вот не боишься и всё. Главное, надо помнить это всегда - что ты её ничуть не боишься.
  Тренер как-то сказал:
  - Палец можно сломать - главное только, чтобы человек не сломался.
  И, улыбнувшись, добавил:
  - Но это я, конечно, не к тому, чтобы вы себе что-то ломали... технику безопасности, соблюдать надо.
  Нина запомнила это на всю жизнь
  Друзья не давали забывать. Когда один мальчишка назвал свой перелом пальца приключением, Нина поняла, что вот такие ей и нравятся! (тогда она узнала, что же такое мальчишки в хорошем смысле... в плохом-то она прекрасно знала их с детского сада).
  Когда Нина через две недели тоже сломала палец, тот же мальчишка сказал:
  - О... мы с тобой типа это... близнецы по пальцу. Близняшки.
  - Больняшки! - шутя переделала Нина.
  - Пальчиковые близнецы, - добавил кто-то.
  - Пальчиковые - это батарейки бывают!
  И все, включая Нину, засмеялись так одновременно, так весело и беззаботно, так могут смеяться только самые счастливые люди на свете. Близнецы по радости.
  Жаль, потом у Нины неожиданное обнаружили врождённый порок сердца (как-то умудрявшийся столько времени маскироваться), и с 13 лет с каратэ пришлось завязать.
  Но ИДЕАЛ остался. Идеал этот - не обязательно каратист, но обязательно друг.
  А друг он и без кимоно - как в кимоно.
  И лишь пять лет спустя Нина вновь такого друга встретила.
  Димон был ничу-у-уть не похож на тех каратистов, а Матвей - просто стр-р-рашно похож... без всякого каратэ!
  
  9. О пользе старых фильмов
  
  Замечайте события вашей жизни.
  Во всём есть глубокий смысл.
  Сейчас они вам непонятны, а
  впоследствии многое откроется.
  преп. Вареонофий Оптинский
  
  - Ой, ты до сих пор прихрамываешь, - заметила Нина, увидев Матвейку в школе после праздников.
  - Прихрамываю - это значит, при храме работаю, - скаламбурил Матвей. - Не, мне даже прикольно прихрамывать: привык. Не прикольно только всем отвечать одно и то же. Все спрашивают... всем зачем-то интересно. Вот прям всем! Почему - не знаю!
  - А что, совсем не больно? - вмешался проходивший мимо одноклассник, разглядывая живописные матвейкины травмы. - Прям совсем!?
  - Ну... не прям совсем, но не супер-мега-больно! Во, опять спросили. Я посчитал - это где-то сто первый раз. Ну чего им, а?
  
  ***
  Прошло несколько дней, и всё расцвело.
  "Всё такое белое. Город в кимоно! Да... Ещё один бросок на татами - и что-то будет. Чего-то от этого мая надо ждать".
  Однажды Нина случайно нашла в интернете текст одного православного блогера, который заставил её крепко задуматься:
  "Адаму было дано всё, но не было (и не могло быть без закалки!) силы воли. Потому что какая это была бы воля, если бы она была только дана - без его свободного выбора. В том и причина катастрофы грехопадения... и Божьего попущения этой катастрофы. У него не было победительности. А стало быть, и - Богоподобия. Пожалуй, ближе всего к постижению Адама интуитивно подошёл в литературе Достоевский, создав бессмертный образ князя Мышкина. Мышкин прекрасен. Но он... не Христос! Не Победитель. А Богу нужны сыны, похожие на Сына. Только так! На меньшее Он не согласен".
  Нина задумалась-задумалась... а тем временем наступил День Победы.
  Это тюльпан в зелёном майском пейзаже. Даже цифра 9 отдалённо напоминает тюльпан - по крайней мере такая, какой её обычно рисуют на плакатах. А тюльпан, в свою очередь, напоминает пасхальное яйцо. Так что все праздники весны неуловимо связаны, и во всех что-то пасхальное.
  Единственное, что Нине никак не нравилось - толпа. Так что любимый день был для неё преимущественно домашним. Никак не уличным.
  В этот раз они встретились с Димоном ещё накануне 9-го... по поводу, который был с приближавшимся праздником связан. По литературе им задали посмотреть фильм Тарковского "Иваново детство": проходили военные рассказы, в том числе "Иван" Богомолова... а это был именно тот редчайший случай, когда фильм "по мотивам" оказался на порядок более ярким культурным явлением, чем первоисточник. Из относительно неплохого рассказа, каких тысячи, вышел мировой шедевр. К тому же... ну, кто в наше время что-то читает по "литре"!? "Литра" и литература -противоположные друг другу вещи.
  8-го встретились у Димона, чтобы вместе посмотреть фильм.
  В красивом месте жил Димон, ничего не скажешь. Сирень распустила зелёно-фиолетовые хвосты, как павлин перед невидимой самкой - именно так это виделось сверху, из его окон. Впрочем, в мае всё красиво. И люди красивые! (Красивей, чем если поглядеть на них без распущенных хвостов).
  - Сегодня 8 мая, - задумчиво сказала вдруг Нина.
  - Ну и чё? - не понял Димон.
  - Ну... во-первых, именно 8 мая - День Победы во всём мире... только мы по традиции отмечаем на день позже. Во-вторых, 8 мая Жанна д'Арк одержала победу под Орлеаном и стала Орлеанской Девой. Конечно, эта победа была... ну, почти на шесть веков раньше нашей. Но мне почему-то после книги Марка Твена кажется, что она... тоже наша. Ещё какая наша! Всеобщая.
  - Неужели это тебе так близко?
  - А мне, действительно, всё больше кажется, что вообще у нас всё это было! И Жанна, и вся Столетняя война... Причём, как будто совсем недавно было - ну примерно, как с немцами... или даже ближе. Вот так пойдёшь по улице - вдруг, думаешь, какого-нибудь ветерана встретишь: ну, который в армии Жанны воевал. Происходило всё это - в каких-нибудь там Пустых Морквашах... что ли? Может, в Кстово. Может, в Лысково или Сергаче. Я офигеваю от Жанны! - призналась Нина. - Я ещё в 11 лет прочитала "Жанну д'Арк" Марка Твена. А ты читал?
  - Не - заулыбался Димон. "Наивная!" - подумал он.
  - У меня в детстве было две любимых книжки и обе - Марка Твена. Себя я представляла Жанной. А мой идеал мальчика (ну, будущего жениха... ну, не смейся!) - Том Сойер. Я была просто влюблена в Тома Сойера...
  - А я похож на Тома Сойера? - спросил Димон.
  - Ну... ну, ты - такой чуть повзрослевший Том, - очень дипломатично ответила Нина... понимая, что, увы, совсем не похож! Полная противоположность.
  - Это как бы комплимент.
  - Ну... как бы да.
  Они поцеловались.
  - Но только я всегда читала и думала - что за свинюшка эта Бекки? Ну, Том взял на себя её вину, его выпороли, а она... Нет, это, конечно, очень клёво, когда за тебя так жертвуют! Но... в общем, она всё равно свинюшка, что не призналась.
  - Да ты просто ревновала к ней! - сразу догадался ревнивый Димон.
  - Ну, и это тоже, - с улыбкой призналась Нина. - Хотя всё равно... если ты девчонка, это же ещё не повод, чтоб кому-то за тебя было больно!
  - А что... лучше, чтоб её выпороли? - с явным любопытством наклонился к ней Димон.
  - Ну, лучше не лучше... а человеком-то всё равно надо быть, - изрекла Нина. - Когда на каратэ один мальчик предложил сделать за меня 50 отжимай в наказание, я сказала: "Спасибо, конечно, чел, но я сама! Не развалюсь".
  - Значит, лучше, чтоб её выпороли! - мечтательно опять констатировал Димон. - Давай займёмся садо-мазо! - "осенило" его.
  - Идио-от! - покраснев, выдала сквозь смущённую улыбку Нина.
  - Да это я так. Прости, Нинеточка.
  - Прощаю.
  Она обвила его руками.
  - Жанночка ты моя.
  - Томик. Придурик!
  А сама подумала: "Если Бога нет, то откуда в нас это почти мистическое преклонение перед жертвенностью. Любой - большой или малой. От Жанны д'Арк до Тома Сойера (кстати, любопытно, что и о той, и о другом написал, вроде бы, атеист Марк Твен). Мы восхищаемся каждый раз, когда кто-то берёт большую или маленькую боль на себя. Костёр, или розги - не важно... Спасает хоть Францию, хоть Бекки Тэтчер. Это всё детали! Если нет Христа, тогда почему в некоторых из нас Его видно?
  Хотя видит каждый по-своему. Любовь к чему-то "почти ангельскому", явленному в человеческом лике - у некоторых преломляется в желание увидеть, как этому "почти ангелу" сейчас - а вот прямо сейчас! - будет больно и как он перенесёт эту боль? (Как жители Содома воспылали к Ангелам: это один из самых страшных эпизодов повествования о том, чем стал человек после падения). Жажда людей слиться в одну плоть, стереть всякую границу друг меж другом, так что уже не будет разницы между "я" и "ты" - и жажда обладать, причём, до последнего предела".
  Нет, люди много чего думают про себя, но не говорят вслух. Ну, по крайней мере, до времени.
  
  ***
  А Димон тянул время и явно не хотел включать фильм, "ради которого" (формально ради которого!) они сегодня встретились.
  Сначала он долго-долго и упорно, словно держал на диване оборону, до просиживания штанов, смотрел какое-то юмористическое шоу. Нина местами морщилась от плосковатых шуток, но он хохотал до упаду - и в "етих самых местах" очень многозначительно поглядывал на неё, едва разгибаясь от смеховых колик. Хохотал так оглушительно, что даже привычная ко всему мать, которая в соседней комнате обычно боялась дышать, чтоб ничем не потревожить своего любимого сыночка, осмелилась наконец разочек заглянуть на порог. Посмотреть хоть глазком, что же там настолько смешное идёт. Очередная шутка громко, крупнокалибренно "бомбанула" как раз в эту секунду - да так, что даже эту молчальницу пробила на нежданный, первый (сколько Нина её видела!) комментарий:
  - Такое ощущение, все шутки сейчас уже не "ниже пояса", как раньше говорили... а "в рот", да "в рот". Все уже настолько помешались на этом, будто ничего другого в жизни не осталось, а об отношениях людей больше сказать нечего.
  - Ты чё лезешь!? Ты чё лезешь не в своё дело!? - неожиданно дико заорал Димон, грозно привскочив. Мать как ветром сдуло.
  Упрямо досмотрев шоу, Димон наугад переключил программу. Оказалось - что-то о природе.
  - Во-от! Во-от! Вкусненькое сейчас будет... вку-усненькое сейчас будет!.. если догонишь, конечно, - прикалываясь, комментировал он кадры, когда лев гнался за какой-то антилопой. Чтоб хоть как-то дипломатично и ненавязчиво напомнить наконец о фильме (сколько раз уже до этого напоминала), Нина начала издалека, с общих рассуждений:
  - По-моему, Тарковский в кино - как Достоевский в литературе, - сказала она. - Такое понимание "я"... вот до самых вот таких глубинных уголочков души - куда, наверное, никто кроме Достоевского и Тарковского не добирался! Глубина такая, что-либо уж тебя сразу выталкивает, как пловца - и ты на всю жизнь бойкот дашь этим книгам и фильмам... либо, если уж погружаешься, то целиком, с головой, насовсем. Тут уж середины нет! А чтобы понять, надо начинать всегда с ранних вещей. Если непонятен Достоевский, надо сначала читать "Село Степанчиково". Если непонятен Тарковский, надо, наверное, смотреть "Иваново детство".
  - Ну, детство так детство, иваново так иваново... ладно, посмотрим! Всё равно смотреть нечего...
  Димон быстро нашёл в Сети и поставил фильм. Начало знакомства часто бывает довольно "ленивым" - что с человеком, что с произведением. Типа: "Поздороваюсь, посмотрю, послушаю - от меня не убудет"!
  И вдруг с какого-то момента... уже не понимаешь, как мог жить без этого человека? Без этой книги. Без этого фильма. Ты находишь своё в том, что ещё минуту назад было совсем чужое, неизвестное, "параллельное"...
  Одна из самых больших тайн жизни: когда и как Равнодушие прелагается в Любовь? Где та точка, минута, секунда, микрон? ... Когда было ещё "до" - и когда стало "уже"!? Не-Моё и Моё: радикальная граница между ними никак не обозначена... и в течение всей жизни она раздвигается и раздвигается, наверное, до тех самых пор, когда всё Царство Божие станет "Моё", а "Не-Моего" в жизни уже не остаётся!
  Мы - это ВСЁ наше прошлое. Всё прошлое Земли - это... те же мы, но только как бы ещё в мамином животе. Мы родились, как только полюбили. Вот как только полюбили, так и родились из прошлого в настоящее.
  Но даже "родившись", мы никуда от себя не делись - от всего, что было когда-то. Или даже от того, что кто-то когда-то придумал... И Жанна д'Арк, и Дэвид Копперфилд и царь Николай с детьми, и те, кто их убили, и Пётр и Феврония, и Том Сойер, и Иван Бондарев из "Иванова детства" - это всё МЫ (какая-то часть нас) ... но мы это не помним. Когда мы что-то узнаём, это мы, просто вспоминаем. Вспоминаем других себя. Какое-то наше Общее "Я".
  Прервав её мысли, Димон безапеляционно изрёк приговор:
  - Отстойный фильмец. (У него была градация фильмов: "отстой", "средненький", "ничошный", "клёвый", офигенный").
  - Почему-у!? - ошеломлённо замерла Нина.
  - Потому что отстойный. Потому что ни о чём.
  - Да ты просто не понял... ни фига не понял!
  - А чё надо было понять?
  - Ты не понял главного героя и поэтому не понял весь фильм.
  - А-а, этого ма-альчика?.. Извини, я и забыл, малышка, что тебе маленькие мальчики нравятся.
  - Дурак!
  - Не обижайся, малышка, я пошутил... почти.
  - А то, что они его отпустили, ты так и не понял?
  - Чего?..
  - Ну, Холин, который этого Ваню любил, как сына, всё-таки отпустил его в разведку... 12-летнего!.. и даже сам отвёз через реку к немцам - так он его любил, понимаешь!?.. Так сильно любил, понимаешь? Не хотел, чтобы он шёл, хотел отправить в тыл - но отпустил. Нет, ты не врубился, потому что ты сам не любишь и ни разу не задумывался... А Это такая любовь, когда за человеком - за сыном (родным или неродным неважно) - признают полную свободу, понимаешь?.. даже свободу погибнуть, если надо. Понимаешь ты!? Врубился? Они же могли его сломать, ещё как могли - взять и насильно отправить в тыл, в это суворовское... но они не стали, потому что любили и уважали в нём Человека. Свобода, понимаешь!? Настоящей любви никогда нет без свободы! Никогда!..
  Она чуть не плакала, когда говорила. Когда пыталась объяснить.
   - Ну-у-у, если б в фильме хотя бы показали, как его пытают в гестапо, это было бы круто! - пошутил в своём стиле Димон. - А вот не показали и получился отстой.
  Но Нина словно не слышала.
  - Ты знаешь! - Ты понимаешь? Так много людей погибло до нас и за нас... что у нас не получится жить на десять или двадцать процентов... нам на тыщу процентов надо жить, и то мало! Когда знаешь, что... девушку сожгли, а мальчишку замучили в гестапо... непонятно как после этого можно жить и не любить - и друг друга, и вообще... весь мир. Это уж тогда слишком большая роскошь - жить и не любить. Можно ещё никого не любить, когда ничего не болит. А когда болит весь мир... то вообще ничего, кроме любви, не остаётся! Не палец болит, а весь мир! А раздолбаями люди получается оттого, что жить на двадцать процентов не хотят... а на тысячу - не умеют!.. и оттого они все -раздолбанные на куски.
  А Любовь... нет, это не "смысл", это вообще единственная возможность жить. Всё остальное - не жизнь.
  И я поняла, зачем же они всё-таки отпустили его в ту последнюю разведку. А это мера любви: "А можешь ты вот так отправить на вероятную смерть своего сына? А, новый Авраам? Можешь?"
  Одно дело - когда ты жертвуешь собой, другой - принимаешь право любимого человека на жертву, превозмогаешь себя, миришься с его выбором. Ведь он - свободный, как и все. Любовь - дар друг другу свободных людей. Они не посмели переломать его.
  А может, истинная родительско-сыновняя любовь - немножко авраамова? "Жертва" ... но она не жертва. Потому что принимает её Отец, любящий всех гораздо больше, чем мы. Жертва воли, а не крови. Ты ему говоришь: "Вот Тебе мой сын". А Он скажет: "А вот вам Мой Сын. Для всех." И через это мы станем... немножко на Него похожи. Все всеми любимы: Он, мы и наши дети. Настоящей любви всегда хватает на всех. И там уже нет ревности.
  А если б они ему запретили... это знаешь, это всё равно... как если бы Мария заперла где-нибудь Сына, чтоб он не пошёл в Гефсиманский сад и его не арестовали. И не распяли. И Холин на это не пошёл, потому что это был бы такой же бред, абсурд.
  - Ой, ты уже даже религию от своего "нового парня" переняла! Поздравляю! Нашла себе 11-летнего старца. Гуру.
  Нинку прорвало:
  - Если ты ещё хоть раз так посмеешь сказать про Бога и про Матвея, я с тобой порву раз и навсегда.
  - Да ты чё, Нинка, какая муха тебя укусила?
  - Я тебе сказала... раз и навсегда!
  - Да, ладно-ладно, успокойся... я ж не думал, что это тебя так... затронет. Ну ладно - я не понял, я не врубился в фильмец, извини. А в религии тем более ничего не рублю. Только зачем нам из-за этого ссориться. Ты говоришь, что "я никого не люблю", а я же тебя люблю... ты меня, между прочим, малышка, тоже обидела своими словами, - ты сама не заметила?
  Нина растерялась. Немного застыдилась.
  И по привычке стала искать оправдания для Димона.
  Ты можешь быть 19-летней девушкой, ты можешь быть 12-летним мальчиком. Но Ты - Человек. Твоя красота - твой Поступок. И красивее этой красоты - ничего нет! Ничего не придумано человечеством... потому что и придумать нечего.
  
  +
  Кроме веры в Бога, нужна ещё и вера в то, что Он не где-то "далеко-далеко, нам не достать" - а что Он в нас и мы в Нём. Ну, хотя бы в некоторых из нас. Вера в высочайший идеал, когда хоть какой-нибудь-то человек настолько светится, что любой не слепой, глядя на него, скажет: "Да что Бога искать!? Да вот же Он - в нём". "Бог далёкий" даром не нужен никому. "Бог в нас" до смерти нужен каждому... даже если сам "каждый" об этом не знает (как не знает Димон).
  Потому такого человека Божьего мы готовы искать хоть в прошлом веке, хоть в дебрях Средних веков. Тут уж никакое время не важно "Был", значит, "есть"! Только бы был... Не существенно, когда и где: где бы ни был, он с нами.
  ***
  Узнав о чьих-то Поступках, мы не можем повторить их на практике - но хотя бы начинаем жить в той системе координат, где они есть. Где они становятся нашими - в смысле, любимыми, хоть и пока не нами совершенными.
  Чем больше их видишь, тем больше понимаешь, что тебя вообще всё касается. Нет никаких "чужих" историй: вся жизнь человечества - твоя биография. Потому и говорят: "Есть вечные истории". Нет, не истории вечные, это МЫ - вечные! Как в песне поётся: "Всё, что было не со мной, помню" Да нет, как раз со мной всё было! И со мной, и с Матвейкой, и с Иваном, и со всеми. Нет, не "было", а есть! Как можно не любить всех и вся, когда все и вся - и есть твоя жизнь.
  - А я не люблю всё невечное! Я поняла теперь, почему мне не нравится сентиментализм: там и жизнь не вечная, и любовь не вечная и всё не вечное... и от этого и больно... и грустно... и такое моральное садомазохистское наслаждение этой болью. Всей Этой невечностью. А вера мне нравится тем, что там. ВСЁ ВЕЧНОЕ! Там Всё никуда не девается. Хоть сто раз убей или замучь. И у Тарковского тоже всё ВЕЧНОЕ.
  - Я таким вещами как-то не заморачиваюсь, - пожал плечами Димон.
  "Нинка классная... вот ещё бы в Бога не верила, было б совсем хорошо".
  И на какую-то секунду, ревнуя Нину и к Матвею, и к Тому Сойеру, и к Ване Бондареву, и к Тарковскому, Димон вдруг понял в озарении (а через секунду "забыл"), что главный источник его ревности - Бог. Надо создать такое счастье, чтоб никто не мешался... ну совсем никто! В смысле, чтоб и Он тут не мешался тоже.
  
  
  10. ГЧНД
  
  Возвращаясь от Димона, Нина увидела старика, который орал на игравших в футбол ребятишек. И как орал! И как размахивал палкой! Чуть ли не пену пускал. Нина невольно вгляделась в него пристально и вдруг увидела приговор. Самый окончательный, не подлежащий обжалованию. ГЧНД: глаза человека, не любящего детей. И потом до неё дошло, что же такое страшно знакомое мелькнуло в них. "Лицо Димона в будущем... если доживёт до такого возраста".
  Есть мысли и допущения, несовместимые с любовью.
  Если ты хоть раз в таком ракурсе увидел человека (у каждого этот неприемлемый ракурс - свой), если он хоть раз тебе так открылся (не важно, "в реале" или в мыслях), ты уже не сможешь его любить... даже при всём желании. Органическое отвращение будет сильнее. Это называется: "кердык любви"! Такое же неотразимое и непоправимое происшествие как "секир башка". А ведь если секир башка, то пропадает, как ни странно, даже либидо, заменяясь чем-то прямо противоположным. "Колбасить" начинает от этого существа.
  ГЧНД ... Что-то глубоко повреждённое и хронически несчастное... а ещё точнее - несовместимое со Счастьем. И со здоровьем тоже. Это выражение застыло на лицах людей нашей цивилизации. Это "почти смерть" ... хотя смертью у нас почему-то не называется. Но это - отталкивание от Жизни в её чистом виде. Что-то почти некрофильское... в широком, разумеется, смысле. До поры до времени комфортно некрофильское - почти незаметное... Но к старости уже бьющее фонтаном (если, конечно, до старости такой "незаметно" больной и "комфортно" одинокий человек доживает). А доживают конечно не все.
  Женщине ЭТО противопоказано вообще (женщина с ГЧНД, наверное, уже не совсем женщина?). Мужчине?.. а вот представьте, если отец (ну, будущий отец?) ходит по миру с такими глазами. Любовником-однодневкой он быть может, это да, мужем и отцом - никогда.
  А Нина по своему редкому для нашего времени воспитанию далеко смотрела на отношения - всё поверхностное и недолговечное её не интересовало.
  Просто смотрите, как человек смотрит на детей - и всегда безошибочно узнаете, как он внутренне смотрит на вас.
  Совсем тошновато стало Нине. "Нервность во мне какая-то - как говорил Иван Бондарев. Спокойно, причём, говорил.
  
  
  11. С Бору по сосенке
  
  - Твой маршрут нарисован внутри тебя химически.
  И когда тебе кажется, что ты идёшь к свету,
   счастью, ты просто идёшь к своему внутреннему
   дрессировщику за очередным куском сахара.
  В. Пелевин
  
  Май перевалил за половину. Утки, чайки, стрижи и всё, что умеет плавать, летать, кричать - всё заражало мир будущим летом: единственной на свете пандемией абсолютного здоровья. Листья, прежде разреженные, как искры, давно уже склубились в полноценные тёмно-зеленые тучи, словно подражая на свой лад первым майским грозам. А может, даже пародируя в летнем варианте снежные облака-альбиносы.
  Накопленные в зелёных тучах необъятные запасы тополиного снега пока ещё прятались - ждали условного сигнала для первой летней метели.
  - Если ещё продержится тепло, то уже через неделю, уже, наверное, можно будет купаться, - мечтательно сказала Нина.
  - Чтоб я!.. в этом!.. купался!.. - весь передернулся Димон. - Понимаю ещё, в бассейне. Но чтобы в Волге! Или Оке! Брр... заразу ещё подхватишь! Я ж тебе не пацанёнок одиннадцатилетний, чтоб в дерьме с наслаждением баландаться!
   Нина ничего не ответила, но подумала, что за последнее время Димон как-то ловко научился одной фразой... если не совсем портить настроение, то по крайней мере, делать большой шаг к этому.
  Правда, сейчас сам пейзаж сам на время отвлекал от любых дурных мыслей. Высокие нижегородские склоны побелели от цветения. А любимые Ниной жёлтые кругляши усыпали всё на свете - как осенью листва, как зимой снег. Это была самая радостная, самая любимая с детства, самая "солнечная" пора - единственная, когда солнце можно достать, просто нагнувшись - причём, достать-сорвать в любом месте. И, не одно, а сколько хочешь.
  Приглядишься к каждому одуванчику: вот, солнце в "народном" стиле, будто нарочно стилизованное, нарисованное, вырезанное. А ведь пройдёт пара недель - и "русский" лубочный стиль сменится хай-теком: тщательно выверенным геометрическим узором шарообразного пуха. Выходит, одуванчик - копия всей нашей цивилизации: всё древнее и традиционное неизбежно переходит в новое, модернистское, суперсовременное.
  Нина любовалась, а Димон вдруг сказал: как-то резко, будто ни с того, ни с сего:
  - Слушай! Тебе ни разу не хотелось уехать из этой провинции?
  Нина задумалась на секунду.
  - Ну провинция - это просто филиал столицы. В филиале - всегда всё то же самое, что и в центральном отделении. Только поменьше и попроще, - улыбнулась она.
  Димон продолжал:
  - А мне иногда кажется, "провинция" - от слова "провинность": перед кем-то провинилась. Кому-то не дала.
  Нина поморщилась.
  - Да вообще вся наша страна - провинция.
  А Нина думала: на что другое она смогла бы променять этот сказочный город, где огромные реки сходятся буквой Т, словно монограмма самого Творца? Где с холмов, кажется, можно вручную достать закатное солнце... Но глядя на бесчисленные купола, понимаешь, что и доставать не надо - оно и так рассортировалось по этим склонам: его здесь - десятки. Куполов - как одуванчиков! В этом городе так же много солнца, как в их школе "много" Матвея. И куда она уедет с этих бесподобных покатых улочек, где можно набить шишку, а можно найти на всю жизнь друга?
   Разве кто-то уезжает, когда нашел? Уезжают ненашедшие - и уезжают не от города, не от провинции, а от самих себя. Вернее, пытаются это сделать.
  А зачем?
  Димон как-то не любит Матвея, которого невозможно не любить. Он как-то не любит наш город. Он как-то не любит Тарковского ... Что же он вообще любит!? А любит ли он меня?
  "Женская" логика? Может быть.
  Но про что общаться с человеком, который не любит Матвея, Нижний и "Иваново детство?
  Впрочем, в редких случаях Димон умел обрадовать - будто на время попадал на другую волну. Иногда он буквально угадывал желания Нины - и тогда их безоблачные отношения воскресали: Нина вдруг вновь видела "прежнего Димона". Обычно эти воскрешения бывали по воскресеньям.
   Вот и в этот раз он предложил съездить в выходной по канатной дороге над Волгой. Нина от избытка радости аж хлопнула в ладоши. - "Класс!" - и поцеловала его в щёчку, как в детстве. Она всю осень, зиму, и большую часть весны - почти весь год! - об этом мечтала. Воздушное путешествие над Волгой - сказка наяву. Оказывается, и Димон способен чувствовать что-то романтичное: что-то самое прекрасное в мире, чему и названия нет... Значит, не всё в его душе - "провинция, которая не дала". Значит, ещё у них всё может измениться, восстановиться... всё ещё будет.
   Май обязательно надо увидеть с большой высоты, с большой воды - только после этого он станет настоящим маем. И наступающее лето станет Летом Господним. Канатная Дорога на огромной высоте вела в левобережный пригород Нижнего с коротким и ёмким названием Бор. Нина всегда смотрела на него только издали и никогда в нём не была.
  Бор вполне соответствовал своему названию. С набережной его было видно, небольшую россыпь домов, которую с трёх сторон, окружают необъятные леса до горизонта. Это был даже не остров, а риф в зелёном море.
  
  В назначенный час они встретились около Сенной - на той посадочной площадке, откуда стартовали восьмиместные стеклянные кабинки. Рядом стояла почтенная вековая мечеть в окружении современных высотных домов - своеобразный маяк над гигантским волжским обрывом. Димон прежде слышал от Нины, что в эту мечеть ходит "Рустик из нашей школы, из пятого класса, ну ты знаешь..." Он знал! Ещё как знал, что Рустик - закадычный друг этого... и за одну только косвенную связь уже ненавидел и Рустика, и эту мечеть... о чём мечеть, конечно, не подозревала. Жаль, что на канатную дорогу никак не попадёшь мимо неё - она всё время в прямой видимости.
  
  Впрочем, и купола огромного Печерского монастыря под горой, в сотне метров отсюда, Димон любил ничуть не больше: они напоминали, что Нина ходит в церковь - а стало быть, не целиком ему принадлежит. Он вынужден помимо всего прочего (всех прочих!), терпеть ещё и эти купола в их отношениях. И главное, Того, кто за ним стоит. Как будто в брачную кровать нарочно накидали угловатых камней, каких-то заострённых поверху шишек... Терпение, только Терпение!
  Он впервые отчетливо понял, что обилие церквей в "провинции" вызывает у него раздражение. А всё из-за этой Нины! Они мешают её переделать. Купола. И Матвей. Мешают сделать её такой, какая ему нужна. А сама она, глупая, этого "не догоняет".
   По правде сказать, Димон о-очень волновался. Сегодня был особый день: сегодня всё решится... Именно сегодня. Он уже всё продумал. Очень тщательно рассчитал.
  Сверкающая в солнце листва, беспорядочно склеившаяся в медленно уплывающий берег, походила на тысячи осколков зелёных бутылочных стёкол. И настроение было такое, что казалось, об эти мирные и очаровательные деревья можно до крови порезаться... Но нет, сегодня этого не будет, потому что сегодня его день!
   Если б все эмоции Димона чётко переводились в словесную форму, то в миелофоне они звучали бы примерно так: "Я суперсовременный, как эта канатная дорога, а мир вокруг отстойный, дебильный, кондовый, как этот провинциальный задрипанный Бор".
  Правда, Бор... тоже хорош для одной единственной цели, которую наметил на сегодня Димон. Если не сегодня, то когда!? Сегодня будет покруче экзамена...
   Вот кабинка резко ухнула вниз, и путешествие началось. Внизу ярко мелькнул в молодой зелени нелюбимый Димоном Печерский монастырь, как маленький белый кремль... сказочно красивый во всех ракурсах, но отсюда, с птичьего полёта, совершенно нереальный. Так и хотелось сказать: "Не верю!" И что такое возможно на планете и, что такое возможно построить нам, людям, землянам... Ну и не верь -ќ а он всё равно есть! Он у тебя не спросил! Красота, как и любовь, никогда ни у кого и ни о чём не спрашивает.
  Вообще, куполов над центром города подобрать больше, чем игрушек на самой нарядно украшенной ёлке. Только здесь "ёлка" вытянулась горизонтально, отражаясь в реке, и "игрушки" не висели, а росли на ней. Иногда, казалось, они сейчас зазвенят. И Волга отразит уже не вид, а звук. Серебряной рябью откликнется на давно знакомые звоны. Те, что изобразил Левитан.
  "Левитановское небо и левитановская вода" - подумала Нина. Чище и радостней не бывает ничего на свете. Май на нескольких уровнях зажёг над рекой зелёные свечи, пририсовал Нижнему много-много нимбов, пользуясь тем, что город "вертикальный" и они легко, как в иконостасе, на нём поместятся, ничуть не заслоняя друг друга.
  "Это же майский Нижний и нижняя граница мая", - смеясь от беспричинной радости, подумала Нина.
  Далеко-далеко внизу, как игрушечные, белели на кофейно-звездчатой глади Волги первые теплоходы: навигация только открылась. Они казались неподвижными. По сравнению со скоростью летящей кабины, все корабли внизу - это просто красиво выточенные льдины, которые еле заметно сносит ленивым течением.
  Нина успела прочитать на стенде, что в самом высоком месте здесь 63 метра: теперь они болтались - над Волгой в этой стекляшечке на уровне 20-этажного дома.
  Как в старом фантастическом кино, откуда ни возьмись выплывали встречные кабинки: если не смотреть на держащий их канат, казалось, они перемещаются одной только силой антигравитации. Но только улетали назад одни - тут же величественно, как на космическом параде, шествовали им вслед другие. Стыковки, конечно, не происходило, но до соседней "летящей тарелки" (вернее, летающего стакана), казалось, можно рукой достать.
  "Мы в космосе, - подумала Нина. - Волга похожа на Атлантический океан, как он смотрится с орбиты Земли. Гигантский космоаквапростор - и в нём порхают стаканы с людьми! Матвею бы понравилось".
  Из-за водохранилищ весь левый берег Волги был как старое трико - в лохмотьях заливов, дырках и затяжках пойменных озёр. А сама река - в заплатках длинных островов. Хоть по всей Волге проплыви везде так и будет - где-то дыр больше, где-то меньше. Но Нижний вознёсся в поднебесье - он-то на правом берегу. Он - как кит, не хочет плавать на мелководье, шнырять по болотам. Ну и как же его не любить!? Уж он то никогда не попадётся во все эти сети из "плавучих" колдовских кустов.
  В мае настолько полноводная, что кажется, в середине русла сейчас выгнется горкой. Разлив ещё не совсем спал: многие деревья и кусты стояли в воде, и с высоты эти "мангровые заросли" смотрелись фантастически. Стало быть Бор - сказочная страна, в которую можно попасть, лишь миновав несколько волшебных заслонов: зачарованный лес, заколдованную реку. Весь этот придуманный какой-то великой лабиринт воды и суши.
   Округлые ивы казались полупрозрачными воздушными шариками, которые кто-то надул прямо над водой и высунул на поверхность. Странная ассоциация: в кофе с молоком плавают зелёные шары и шапки. Плавают и плавают. Что-то сюрреалистическое... как весь сегодняшний день.
  Нине вспомнился ни к селу, ни к городу затопленный лес из "Иванова детства". Тот, правда, был зловещий, военный, со взлетающими и утробно шипящим в вонючей воде светительными ракетами. А этот - солнечный, мирный, беззаботный: лес русской сказки. Но ведь и в сказках живёт своё зло - пусть наивное, пусть заранее побеждённое..., да ведь оно-то своей побеждённости не знает, вот в чём вся проблема. Как и фашисты - не знали. Потому и замучили в гестапо мальчика... хотя это нисколько не могло отвратить их поражение.
   Нине на минутку стало безотчетно грустно. Нереальная, как сама любовь, иллюзия полёта... то ведь только иллюзия. Полёта не было и нет - но на несколько минут нарушились законы гравитации, и он будто бы был. Только в прошедшем времени. "Есть" про него сказать уже нельзя.
  За 12 минут "полёт" закончился, и сразу же возник вопрос, что делать в маленьком Бору, куда они попали как бы случайно - просто в силу того, что канатная дорога ведёт сюда... раз уж выходишь из кабинки, то невольно ступаешь на неизведанную, "инопланетную" поверхность.
   - У меня здесь друг Тимур живёт, может, к нему в гости зайдём... Раз уж мы в Бору, - предложил Димон.
  Но у Нины было совсем не гостевое настроение:
   - Ой, Дим, давай просто погуляем. Я ещё ни разу в Бору не была, ничего здесь не видела.
   - Да здесь видеть-то нечего! Совсем! Если Нижний - провинция, то это... провинция под провинцией.
   - Ну и пусть провинция: так даже интересней. Я из Нижнего тыщу раз видела здесь две церкви, а вблизи ещё ни разу не видела. По-моему, они вон там. И, по-моему, они о-о-очень красивые! Помнишь тот обалденный вечер: мы гуляли, и был треугольный закат... я как сейчас помню! И церкви светились - и я тогда очень хотела перенестись к ним. А сейчас мы реально перенеслись. Дим, давай дойдём до них. У меня такое чувство: сегодня желания исполняются!
  "Да. Желания исполняются!" - подумал Димон, что-то проверяя в кармане.
  - Сегодня особый день, реально! - продолжала выговариваться Нина. - Я думала, что тот вечер - наш самый счастливый в жизни... а сейчас думаю - нет, сегодня счастливей. Сегодня мы попадём... куда только смотрели тогда. Понимаешь? Ди-им! Это же как машина времени, только улучшенная. Ничего не пропадает, а только улучшается. Ничего! Тем более - любовь.
  "Ну что поделаешь с восторгами и истериками женщин!? - подумал Димон. - Надо уступить... А там глядишь она уступит мне".
   И они пошли "к тем самым" церквям. Тем, которые в душе Нины с "того самого" заката стали зримым символом их пары. "Двое влюблённых идут к двум храмам" - картина, которую она представляла полтора месяца... и наконец, всё исполнилось точь-в-точь. И река их уже не отделяет.
  И вместо апреля сейчас май, и вместо заката полдень.
   И всё-всё-всё будет хорошо.
  Всё-всё всё...
  "Сегодня желания исполняются" - опять хмыкнул Димон.
  Хмыкнул, даже, кажется, вслух. Даже, кажется, громко.
  "Может, я даже в Бога поверю, на радость Нинке... пусть только они сёдня исполнятся".
  
  Пара пятиглавых церквей, издали похожих на два плывущих друг за другом корабля, вблизи оказалась изумительным по красоте комплексом "Сергиевская слобода", объединённым одним сквером. Посередине стоял памятник Сергею Радонежскому. Лужайка перед ним служила одновременно живописной смотровой площадкой.
  Отсюда Нижний со своим продолговатыми кручами выглядел голубым китом, всплывшим из пучин. И даже зависшая над ним туча с тонкой линией прицельного дождя напоминала выпущенный далеко ввысь фонтан. Можно было подумать, что вода не с неба сеется на Нижний, а с Нижнего в небо.
  - Прикинь, мне впервые в жизни стало странно, что на такой горе стоит наш город, - сказала вдруг Нина. - Впервые я увидела со стороны... и это действительно, странно! Как будто там по законам физики вообще ничего стоять не должно... но он как-то стоит... и мы в нём как-то живём. Представляешь, живём! Значит, надо хоть раз побывать в Бору, чтоб по-настоящему увидеть жизнь, - подытожила она.
  И сама не подозревала в эту минуту, насколько она "пророчица". Она продолжала завороженно рассматривать город-рыбу. "Рыба - больше, чем айсберги на её спине! Дома по размерам - айсберги. Но отсюда они никакие не айсберги, а крошечные, прилипшие к спине ракушки, песчинки, какой-то планктон.
   А потом стало ясно видно, как рыба за считанные секунды темнеет и вплывает в синюю тучу, как в волну. Или это ещё более крупная рыба её глотает? Когда после солнечной погоды вдруг собираются ливневые облака, кажется, что реставратор начинает работу над древней иконой неба. И вот Светящийся город горами и башнями, вдруг разом потемнел, как хвойная чаща в пасмурную погоду. И казалось, сейчас из этой сказочной чащи непременно вылетит Дракон. Выскочит в небо и зловещим двойником отразится в реке.
  Празднично-розовая будто светящаяся панорама Нижнего, мягко мерцавшая охристо-кремовыми склонами и красным кремлём, вдруг стала приобретать глубокий чернично-синий оттенок. Грозовые тучи своей тенью любую сушу превратят в море. Прямо как у Пушкина: "Неспокойно синее море..." Правда неспокойно! Просто очень! Да если бы только море. Душа почему-то тоже неспокойна.
  На носу длинного, как крокодил, облака всё ещё сменяло солнце, но вот оно исчезло. "Жадный крокодил солнце проглотил" - вспомнила Нина Чуковского.
  А Димон вдруг повторил своё предложение почти слово в слово:
   - У меня тут очень хороший друг Тимур живёт - давай зайдём, он будет очень рад, тут всего сто метров.
   - Ну вот правда не хочется, Дим! Давай...давай как-нибудь в другой раз. А сейчас... гуляем так гуляем. Вдвоём, так вдвоём.
   - Да здесь гулять-то негде! - с досадой повторил Димон. Ему почему-то явно хотелось, чтоб они зашли. Очень. Любой ценой.
   - Ну негде, так негде, - Пожала плечами Нина. - Мне сама канатная дорога понравилась. И Сергеевская слобода понравилась. Спасибо тебе - классная прогулка сегодня, получилось целое путешествие! Что-то давно у нас с тобой такого интересного дня не было. Вот бы почаще так.
  - А ты что, уже обратно собираешься? - почувствовал её настроение Димон и совсем помрачнел.
   - Ну... наверное. Сам же говоришь, что ничего больше нет. А обратно по "канатке" - я прямо предвкушаю! Так классно!
  - Точно к Тимуру не пойдём? Но ведь под дождь попадём!
  Димон мог повторять одно и то же по многу раз, на разные лады, пока ему не "сдавались" - такая уж привычка. Или такая тактика.
   Погода вела себя, казалось, также растеряно, как и они. Дождь то ли собирался, то ли не собирался. Гром гремел давно где-то вдали, но по-прежнему соблюдал дистанцию. Но только пока.
  - Под дождь попадём! - опять сказал Димон.
   - Да что, какой дождь! - воскликнула Нина. - Пойдём на канатку, а? Вон как близко! Мы просто не успеем промокнуть.
   Они пошли так нерешительно, так медленно, как бывает только, когда один из спутников чего-то очень не хочет.
  И вдруг так же нерешительно, так же медленно пошёл дождь.
   - Ну вот видишь... - сказал Димон многозначительно. - Ну, что я тебе говорил!
  До кассы канатной дороги осталось всего метров пятьдесят. Ливень набирал скорость, но и Нина набирала скорость. Они даже промокнуть не успели, когда забежали под стеклянный кров. Зато ветер разбушевался не на шутку и за несколько секунд обдал их из "пулемёта" так, что песок захрустел на зубах. Древесный шторм начался раньше водного. По всему Бору гуляла бешенная зеленая вьюга. Ветер так гнул и трепал деревья, гнал их вал за валом, рой за роем, пытаясь бросить в какую-то атаку, что листва вскипала, поворачиваясь тыльной стороной и превращаясь в миллионы снежинок.
  Но эти снежные вихри бушевали на месте, всё время поддерживая оптическую иллюзию сумасшедшей скорости. Время настоящих буранов прошло, и они опоздали на полгода. На полжизни "Они просто - опоздали" - подумала вдруг Нина.
  Но... опоздали и они с Димоном.
   - Канатная дорога не работает! - огорошили в кассе.
   - А это надолго? - спросила растеряно Нина.
   - Передали штурмовое предупреждение на ближайшие два часа, так что, думаю, заработает не скоро, - ответила кассирша. Действительно, ветер над Волгой разбушевался не на шутку, а Нижний вообще растворился в сером потоке сплошного ливня, хотя здесь в Бору, дождь, наоборот, почти прекратился. Одно короткое замыкание в небе - и связь прервалась. На то она и воздушная, что ненадёжная. Как все "воздушные замки".
  Шквальный ветер обрубил обратное сообщение, будто привидевшийся в Слободе дракон и вправду вылетел на охоту, обозлённый на эти порхающие в небе стаканчики, доведённый до белого каления такой конкуренцией в воздухе. Он ещё издали свирепо мел по реке мохнатыми крыльями, свисающими со слизистых туч, и плевался молниями.
   Чтож! Авария неба привела к выключению канатной дороги, - образно выразился повеселевший Димон. Мигнула ещё одна молния.
   - Видишь, даже небо нам подмигнуло: типа оставайтесь, не спешите. В спешке дела не делаются.
   - А мы чего-то ещё сделать хотели?
  - Хотели, - подмигнул Димон, в такт молниям. - Очень хотели! Хотели зайти к Тимуру.
   - Ну видишь, обратного-то пути нет, сам Бог велит зайти к Тимуру.
   - Ты же в Бога не веришь?
   - Ну... почему же! Кто это тебе сказал? В такие моменты верю.
  Димон ни словом не упомянул, что в двух шагах расположена автостанция, с которой автобус в Нижний ходит каждые 20 минут.
  
  Тимуру позвонили несколько раз, но видимо, его дома не было.
   - Значит не судьба, - сказала Нина. - Пойдём!
   - Куда - опять под ливень!? - хмыкнул Димон.
  - Ну, переждём тут на крыльце и пойдём...
  - А зачем на крыльце, когда можно... - Димон с победным видом достал ключ.
   - Але оп! Я волшебник! У нас ключи, малышка. Тимур мне доверяет. Он сам мне дал запасные ключи, чтобы я мог приходить в любое время, в любой день. Переждём дождь в уюте и тепле... а тепло... мы сами себе создадим.
  И открыл дверь так мгновенно, что Нина не успела опомниться. Её запоздалые возражения услышала уже распахнутая, как концертный зал перед сценой, квартира Тимура. Зал правда был без зрителей.
   - Я так не могу, это неудобно...
   - Всё удобно, малышка.
  Нина не знала, что вся "импровизация" на самом деле, готовилась несколько дней, как настоящая спецоперация. Решающую помощь самой погоды Димон, конечно, предусмотреть не мог, но всё остальное было продумано и согласовано с Тимуром тщательно.
  Конечно, не "в любое время", а только сегодняшний день ключ "случайно" оказался в его кармане, а Тимур "случайно" не оказалось дома.
  Он, действительно был другом Димона, - и как раз уехал на выходные на дачу. Димон ему заранее расписал, и тот понимающе подмигнул: "Потом расскажешь, как у вас... Жаль, блин, у меня в потолке видео-камеры нет".
  Конечно, у парня и девушки должна быть "хата". Но о том, что она есть, девушке можно сказать в последний момент. Даже, не сказать, а показать. Привести и показать. Чтоб был сюрприз.
   У Димона мать последние годы работала онлайн-репетитором и почти всегда бывала дома. А у Нины дома всё время сестрёнка, и никуда её не спровадишь. Уроки готовит, репетирует. Долго. Старательно. Примерно. Отличница, блин.
  Какой же вариант интимной связи остаётся?
  Только "на нейтральной территории". В Бору! Хорошо, что в России ещё боры остались. Много боров...
   Димон решил проявить всю свою взрослость, самостоятельность и ... жизненную состоятельность. "Взять инициативу в свои руки". По-мужски. По-серьёзному. Она знал, что "ЭТО" именно так и делается: из молодёжных сериалов, из интернета, - много откуда знал - и сам решил сделать именно так. А как иначе!? У него-то может, и не хватило бы и фантазии... Но ведь все так делают! А кто "все"? Ну... вообще все!
  А Нине, конечно, сразу же, понравилась такая решительность, такое мужское поведение. Просто не может не понравиться.
  Вся романтика канатной дороги, "воздушное путешествие" было только приманкой. Главную и единственную причину путешествия знал только Димон. Всю дорогу он то и дело с волнением щупал в кармане свой "золотой ключик", словно боялся, что тот дематериализуется. Или кто-нибудь в последний момент возьмёт да похитит его - то ли в полупустой кабине, то ли на безлюдной улочке. Лишит Димона счастья. Ну, какой-нибудь невидимый наглый Матвей.
   - Да это ж, блин, целая спецоперация получилась, - хмыкнула Нина. - Что ж ты сразу не сказал, для чего мы едем?
   - Сюрприз, - во весь рот улыбнулся Димон. - Я думаю, что тебе понравится. Вот мы наконец вдвоём... Наверное, ты тоже всегда мечтала об этом.
  Нина никогда не мечтала делать это "вот так" ... в чужой квартире, "на хате", почти по-воровски, но от растерянности не нашлась что ответить.
   - Мы можем, нас много: нас ты и я! - пропел Димон строчку из своей любимой песни.
  Очень гордый человек своё "Я" всегда называет "Мы". Ему кажется, что это "мы" в его жизни есть. Даже если та вторая, кто это "много" составляет, давно уже так не считает.
   - С Бору по сосенке, по сесенке... - многозначительно повторяя, шутил Димон, вгоняя себя в раж. Если несло и распирало Садомазо... но какое-то капризное, подростковое. Извращение, но лениво-инфантильное. "Она же мне должна... Вроде как конфетку!" И этот компьютерный з...т, "едва переводя дыхание от подступающих спазмов, озвучил ей свою фантазию: всё, что между ними... вот прямо щас... прямо здесь... это... и ещё это... и вот это... и ещё... да я на той неделе видел... это ох-енно!.. Ты никогда такого не видела, надо только рот пошире - а я встану вот так... и ты будешь у меня жрать... и ты будешь пить - да все так делают, да знаешь, как нам с тобой будет... Не изображай недотрогу: я знаю, ты сама этого хочешь... да сто пудов ты этого хочешь... это всё тёл... женщины хотят! Я читал, я знаю. Не первый год на свете живу. И ещё вот самое крутое, когда...
  В этот миг Нина вдруг увидела, что у него нет вообще ничего своего... вообще! Даже весь секс - вычитанный, скачанный, подсмотренный, компьютерный...
  Подросток - это ребёнок по уму, только сексуально озабоченный. И оттого гораздо более глупый, чем дети. Злой и похотливый божок смотрит из глаз злых и инфантильных людей.
  Ни дать, ни взять, Кащей Бессмертный с картины Васнецова! И Бор-то - до чего подходящее название. "Хата..." - избушка на курьих ножках!
  От частых молний мир за стеклом синевато мигал, как гигантский телевизор, и Нине показалось, что всё нереально - что их с Димоном просто показывают в невероятно тупом и пошлом молодёжном сериале, который сама бы она ни за что не стала бы смотреть. Включила бы с первых же фраз - и не потому, что такая ханжа и недотрога, а потому что снято тупо и играют занудно, бездарно, неестественно.
  А собственно, и сейчас... стоит ли смотреть? Да ещё и играть.
  Вдруг в самый ответственный момент Димкиного словесного поноса у Нины тихо пикнул смартфон. Совсем некстати его клюнуло из эфира какое-то сообщение...
  Впрочем, для Нины как раз очень кстати: этот Димон вдруг скривился и злобно оскалился, будто все предметы в мире сговорились ему возражать и перебивать.
   - Потом ответишь, - резко бросил он, но "партнёрша" уже смотрела на экран.
  "У моего папы инсульт, увезли в больницу" - увидела она короткое отчаянное сообщение от Матвея.
   - Ну ведь ничего важного! Ну! Ничего! Ну сто процентов! Ну, давай... давай... - раздражённо корчился и переминался в двух шагах распираемый нетерпением Димон.
   И тут Нину прорвало:
   - Конечно! Ничего важного, Димочка! Только твои извращения - единственно важное на Земле! Кроме них ничего на свете нет.
   - Да что случилось то? Всё же хорошо?
   - Ничего. Совсем. Именно что совсем. Просто ничего у нас с тобой не будет. Никогда!
   - Почему?
   - Потому что гладиолус.
   - Чего?
  - Ничего.
   - Не понял.
   - А ты не тупи и сразу поймёшь!
  Она повернулась и пошла. Она ушла бы всё равно и причиной был Димон, но для Димона даже этот уход навеки связался с Матвеем: причиной причин... врагом из врагов.
  Есть такая поговорка, кажется, французская: "Ума меньше, чем у мухи, а злобы больше, чем у осы".
  А Нина бежала, а с неба хлестало так, что издали ливень казался сильнейшей метелью.
  Белые порывы, заслоняя всё на свете, неслись друг за другом, как буран, и густейшей позёмкой рассыпались о крыши и тротуары.
   Первый раз в жизни Нина увидела, как падает от ветра большое дерево. Странно, но никакого треска не было: оно просто подломилось, спичка-спичкой, и начало чертить макушкой дугу, как в замедленной съёмке - словно сам воздух его тормозил. Всё было совсем не страшно. Совсем. По сравнению с тем, как рухнули сегодня отношения с Димоном, всё уже страшно...
   А потом всё резко кончилось - и разом выглянуло солнце... так резко и так разом, словно кто-то Всемогущий одной дланью смахнул колдовством.
   Следом за Ниной с разницей в несколько минут (столько понадобилось, чтоб прийти в себя) проходил по тем же мокрым улицам так ничего и не понявший Димон. Он никак не мог ответить себе на главный вопрос: почему так? Почему жизнь - такая жопа... и лишь упивался в полную меру своей ослепительной, оглушительной, нереальной, неправдоподобной, великой недопобедой. Если б он мог видеть через времена и расстояния миллионы и миллиарды подобных себе, то понял бы, что учувствует в самом большом в мире вечном параде вечных недопобедителей... каждый из которых очень долго и старательно "выправлял" сам себе пропуск на этот парад. Долго- долго добивался, добивался и наконец добился... отказа.
  "Он помним всё, что было между ними этой ночью, и не имело значения, что этого не было". В. Токарева.
   - Да я-то что! - бормотал Димон. - Самая большая садистка в мире- жизнь! Жизнь, с-сука. Жиза! Вот настоящая извращенка! А я-то что..о?
  С тех пор само слово "Бор" вызывало у него не меньшее отвращение, чем прежде слово "Матвей". Сосенки не получилось. С нашей выборочной неприязнью всегда не везёт либо людям, либо географическим объектам.
  
  
  12. Муром
  
  О Боге вспоминают или когда очень плохо,
  или когда очень хорошо.
  Давид Маркшиш
  
  "Если даже есть Бог..., то разве я его просил создавать меня для такой х- вой жизни! - думал Димон. - Это никто просто не знает - это я просто никому не рассказываю всего по своему мужеству. Но никто, кроме меня, не выдержал бы такой нечеловеческой жизни. Никто! Да простой среднестатистический "обыватель" уж давно бы повесился, если б испытал в жизни десятую долю того, что я испытал. В свои 17 я уже взрослее всех: не дай бог никому пережить столько, сколько пережил я, даже если разделить это на 70 - 80 лет".
  
  "Спасибо тебе, Матвейка! - думала Нина. - Ты сам не знаешь, как меня капитально выручил. Да ты просто одним своим существованием раскрыл мне глаза на моего... бывшего. Просто одновременно был ты и была его "любовь" - и только благодаря тебе я и увидела её по-настоящему, и это оказалась подделка. Не появись ты, я бы, наверное, ещё долго обманывала себя. Дети - всегда показатель того... насколько человек - человек, а любовь - любовь. Нужна человеку жена и мать его будущих детей - или нужно только то, что Димон сказал в Бору... когда стал хоть на время самим собой. Перестал притворяться.
  Просто в лесу, в "Бору" - человек всегда человек, а кабан всегда кабан: их уже не спутаешь.
  "А сейчас... так противно, что даже противно!" - сказала про себя Нина.
  
  ***
  В школе Димон сам сделал шаг к "примирению".
   - Ну, Нин, мы с тобой просто не поняли друг друга. Я думал, это всем женщинам нравится. Я не думал, что ты обидишься. Может я поторопился? Может... сказал чё-то не то? Но мне же хорошо с тобой! А тебе - хорошо со мной! Ну признайся. Ну хорошо.
   - Признаюсь, что, когда-то было хорошо, - надтреснутым голосом ответила Нина.
   - Ну давай сделаем хорошо сейчас! Хорошо навсегда!
  - Хорошо? В смысле, ты понимаешь меня во всех извращенных формах, каких только насмотрелся в интернете - и тебе станет хорошо сейчас и навсегда!
   - Вот не думал, что такая динама.
   - А я свой выбор уже сделала!
   - Ах, я и забыл! Я же забы-ыл, что ты у нас педофилка. Что ты запала на маленьких мальчиков, а взрослые парни тебя больше не возбуждают.
  Тут Димон неожиданно для себя и даже для Нины (ещё секунду назад она не думала о таком) получил от бывшей каратистки такой ответ... после которого его вселенские страдания, надо думать, несколько увеличились.
   - Ты-ы!.. кусок мяса, который на х.. надеть и выкинуть! Ты пень собакам обоссать! - заорал он на прощанье, быстро ретируясь от Нины ровно на такое расстояние, на котором можно бесконечно упиваться моральными страданиями, только в безопасности от физических. (Кстати, даже оскорбления он где-то вычитал в интернете - все его "блистательные экспромты" всегда были оттуда).
  Так закончился их последний в истории "разговор о любви".
  Объяснение состоялось за минуту. Для Нины всё стало... так ясно и так пусто, как ещё никогда в жизни. "Не подметка оторвалась" как сказано в каком-то фильме. "Я скучаю. Это просто. Не скучать куда сложнее".
  Что же делать дальше? Как выпутываться?
  Однажды вечером Нина пошла "развеяться" на берег Волги. Но от одного воспоминания, что именно на этой набережной всего-то прошлым месяцем они встречали с Димоном лучший вечер и тогда ещё не было никаких "хорошо", вдруг стало так больно, что Нина... забыла, как молиться. То есть, разумеется, не слова забыла, а забыла вообще, как это бывает. Забыла, как дышать!
   Мы живём в полусознании. Мы так же смутно и неопределённо чувствуем волю Божью, как человек в бреду видит мир. Вроде, всё было бы ясно... если б только с нами, воспринимающими всё было бы в порядке. Но нет! Всё, чего невозможно не понять в нормальном состоянии, для нас - какая-то параллельная реальность. Даже "веря" в Бога, мы никогда не знаем, чего Он от нас хочет.
  Вместо веры - фанатизм, вместо любви - "бор". Если так, то бор дремучий и есть - весь наш образ жизни: такой жизни!
  И вдруг Нину осенило. Да, ведь тут, под боком - Муром! Там Пётр и Феврония! К ним со всей России едут, любви просят, а я тут недалеко живу - и ни разу не была. Просто раньше я никогда не просила любви, никогда: я же думала, она у меня уже есть... А оказывается, её и не было, и нет! Теперь я прошу, я очень прошу!
  "Раз люди верят, значит - помогает" -утешала она сама себя. И решилась. Давно пора было. Ещё вспомнилось: "Как-то у меня в вацапе вышло "странники" вместо "струнники". Вот и приходится странствовать. Чтоб саму себя найти после катастрофы, надо странствовать".
  Поехала Нина, как сорвалась, - даже не дожидаясь завершении сессии. Благо, тут и вправду недалеко - три часа на автобусе.
   Представление о том, что путешествие разрешит все наши проблемы берётся, наверное, ещё из детских сказок. Вот Элли по дороге из жёлтого кирпича идёт в Изумрудный город: "Заветных три желания исполнит мудрый Гудвин - и Элли возвратится с Тотошкою домой". А заодно и все её спутники получат кто мозги, кто сердце, кто смелость...
  Нина всю дорогу ехала у окна, и как ни муторно было на душе, отвлекалась, хотя бы проплывающей красотой.
   Начало лета расплеснуло по всему Северному полушарию свою ещё ничем не замутнённую зелень. Рощи были так объёмны, что смотрелись заросшими травой утёсами по берегам лугов, а "берега" от них выглядели крутыми и высокими, как у морских бухт. До чего зелёная у нас планета! Не голубая, как показывают её из космоса, а именно изумрудная. Да, дорога в Изумрудный Город. Зелень поднимается, как тесто на дрожжах, вздымает поверхность Земли, как верхушку пирога - и всё едино в этом летуче-летнем порыве. А когда автобус остановился, она вдруг увидела вблизи маленькие, искусно выполненные модели всё того же зелёного глобуса. Начало Лета - это эпоха пионов. Их зелёные, круглые, как планеты, почки лопаясь, распускались цветами... кажется, такой вариант "конца света" не изобразили пока ещё на одной из фресок. Не описали ни в одной из священных книг. Всё лопнет... И "будет новое небо и новая земля". А ещё летят "белые мухи". И конечно Димон сейчас сказал бы прикольно на кавказский манер:
  - Это лэтает пух, а нэ мух!
  ...Нет, Димона не будем вспоминать. Пусть летит на все четыре стороны, как этот "мух".
  Как у Шевчука:
  За окном стеной метель
  Жизнь по горло занесло.
  "А может, это никакая не листва и не трава и не лето, а всё тот же снег и снег до бесконечности, только зелёный!" - грустно улыбнулась Нина.
  Под мерное укачивание она поплыла - задремала на несколько минут... - и вдруг услышала где-то на границе сна и яви: "Гороховец... Гороховец..." Она невольно встрепенулась: "Так ведь это тот самый городок со смешным названием, откуда приехал к нам Матвей!"
  Матвей! Удивительно, до чего наше первое восприятие города неуловимо зависит от того факта, кто нам этот город "подарил": как он косвенно связан с тем или иным человеком. Важным в нашей жизни человеком. Теплый ветерок способен вдруг нагнать нас там, где мы его и не ждали.
  Гороховец - на полпути к Мурому. В сам Муром попали через час как-то совсем неожиданно - будто не в него не въехали, а он "наступил", как наступает праздник.
  Здесь всё было меньше, чем в Нижнем, раз в десять, и от этого город казался уютным, тихим - и по какой-то неуловимой ассоциации сразу же напомнил Нине детство... хотя в детстве она не была в Муроме ни разу.
  "Может, и моя мама возила меня сюда в животе - только никогда мне об этом не говорила? - улыбнулась Нина, вспомнив Матвейкино объяснение его любви к Гороховцу - А может, кроме мамы есть ещё Кто-то, в Ком мы уж точно все всё "видели" ... видели и не запомнили".
  Нина вышла из автобуса и сразу погрузилась в атмосферу места... которое полюбила прежде, чем увидела. "Если среди городов свой Матвей... то это Муром", - улыбнулась она.
  Да и было с чего улыбаться. Как бы Матвей сказал, город "консервированный". Он так выразился про Гороховец, но к Мурому это подходило ничуть не меньше. Здесь так же просто, как нижегородское метро, работала машина времени. Каждая улица со старыми домами - это линия, а каждая церковь - станция.
  
  В честь какого-то фестиваля центральные улочки были украшены... рыбами. Резные изображения рыбёшек колыхались на проводах меж фонарями, как живые. "По-моему, обычные картонки", - присмотрелась Нина. Но что-то в них было такое безотчётно радостное, такое детское и такое забавное, что она засмеялась.
   Муромское небо с этими рыбами уже с первых минут понравились ей не меньше, чем муромская земля. А то, что небо и земля здесь совсем другие, везде - подсказывало сердце:
  А под рыбами на каждом шагу виднелись купола бесчисленных церквей. Только что прошёл дождь - и они отражались в лужах, сами став рыбами. Или, скорее, многочисленными иконами одной-единственной настоящей Рыбы?
  "И будет новое небо и новая земля".
  Ветер оживлял колышущиеся подвески и превращал в настоящие стаи
  Сколько рыб в небе водится!
  Все тучи - в рыбах!
  И смешно, и величественно.
  От них само небо казалось морским, с океанскими "девятыми валами" грозовых туч, с белой пеной прибоя по краям этих валов.
  "Небо здесь хочет с нами играть, - весело подумала Нина. - Матвею бы точно понравилось". (Опять Матвей!)
  Рыбки съели всё плохое, что было в её настроении.
  "Вот наступило лето, и люди едут на море, - думала она. - А мне кажется, куда бы мы ни ехали, мы всё равно ВСЕГДА едем на море. Потому что ЭТО море - которое вверху, - оно всегда и везде с нами. Муром - самый морской город!
  
  Нина по навигатору дошла пешком до Троицкого монастыря. "Ну вот... здравствуйте, Пётр и Феврония".
  Её поразило, что монастырь, где живут такие великие святые, оказывается, такой маленький! По сравнению с соборами Нижнего, он смотрелся... как Матвей по сравнению со взрослыми. И это место, как ребёнок, с первого же взгляда стало в глазах Нины родным. Все маленькое и настоящее, оказывается, гораздо легче полюбить, чем большое и претенциозное.
  "Семья - малая Церковь", - позже услышала Нина из чьих-то разговоров у мощей Петра и Февронии. "Значит, Церковь тоже бывает малая, как ребёнок или как рыбки?.. Значит от маленького всегда приходишь к большому".
  Картина навсегда отпечаталась в её глазах. Ослепительно белый монастырский храм на фоне грозового неба казался светящимся. И за ним будто не небо стояло, а стена, покрашенная чем-то очень похожим на чернила. Но храм размыкал темную стену своим силуэтом и казался резным порталом... единственным, сквозь который можно пройти на ту сторону.
   Нина подняла взгляд и замерла. Маленькая церковь возносилась в небо гораздо выше, чем сначала казалось - как над свечкой выше видимого язычка стоит ещё невидимый воздушный столб. Просто над тесно собранном пятисвечником куполов размыкались облака: посреди темно-сизого и жемчужно-белого отрывался голубой "огонь" неба - точь-в-точь, как колыхание теплого воздуха над обычной свечой.
  Никогда не забыть, как жемчужно клубящиеся облака продолжали ввысь также же жемчужные кокошники самого храм: и получалось, Бог сам продолжал ввысь то, что люди возводили на земле: верь в Него или не верь, но здесь Его работа уж слишком ясно видна.
  Нина, не торопясь, вошла в храм, но поскольку он был совсем маленький, сразу, уже через несколько шагов, очутилась у мощей Петра и Февронии. Буквально упёрлась в них. Вроде ехала-ехала-ехала... и вдруг, без паузы попала сразу к конечной цели путешествия.
  Все самое важное в жизни выходит всегда "без подготовки" ... сколько не готовься. Нина стояла как ошеломлённая.
  "Много, где красиво... но не везде хорошо. А здесь... именно хорошо!"
   По сравнению с гигантским, фантастическим, необъятным собором Александра Невского в Нижнем, это была церквушка таких размеров... словно бы в квартире Нины вдруг взяли и высоко-высоко подняли потолок, как-то защипнув его сверху невидимыми пальцами, но при этом оставив прежнюю площадь основания. Какая-то очень "домашняя" церковь. Такая уютная, будто бы ты никуда не уезжала: это и есть твоё настоящее жилище.
  "Весь смысл не в том, куда мы едем, а в том, куда вернёмся", - вдруг как будто "невпопад" поняла для себя Нина. И ещё как-то вмиг "поняла" Петра и Февронию, перед которыми сейчас стояла:
   "Вот мы с Димоном походили-погуляли два месяца как "влюблённые" - и разбежались со скандалом, только напачкали в жизни друг-друга - больше ничего. И НЕ МОГЛО быть ничего - сейчас я это понимаю! А они - князь и крестьянка, - прожили вместе ВСЮ сознательную жизнь... и умерли вместе, в один день и час... Они и в той жизни вместе, и здесь уже несколько веков вместе - вот под этим стеклом, вот под этим покрывалом. Уже Муром из молодого городка стал древним, страшно сказать, каким древнем - а они всё вместе?"
  Но от семьи, которая несколько веков назад, Нина вдруг перенеслась мыслями к самой знакомой ей семье на свете (после собственной, конечно) - к семье Матвея. Все последние дни, даже при всех переживаниях из-за Димона, у неё никогда не выходило из головы главное горе её друга - болезнь отца. Всё это время она не знала, как и чем поддержать Матвейку... кроме тёплых слов, которые, конечно, дела не меняли. Правда, она узнавала от него каждый день "последние новости" речь всё-таки не шла о смерти: врачи говорили - будет жить. Другой вопрос, КАК, с какой степенью инвалидности: инсульт - это ж тебе не ушибленный палец. А у него - трое детей! И из всех троих зарабатывает уличными "концертами" только Матвей. Что же делать дальше!? Пётр и Феврония, ну хоть как-нибудь помогите!!!
  Подсознательная неприязнь к отцу Матвея (которого она ни разу в жизни не видела) разом сменилась у неё подсознательной симпатией. Дистанционная неприязнь и дистанционная симпатия. Всё просто: если человек бьёт - он плохой, если человек болеет - он хороший. Вернее, понятия "хороший" и "плохой" перестают быть актуальными. Остаётся только один факт: человек болен, и у него трое детей.
  И вдруг совсем Нина перестала понимать, за кого она сейчас просит больше: за себя или за папу Матвея. Да и что такое "больше", "меньше"? Две молитвы стали вдруг чем-то одним, две просьбы - одной... и всё на свете - ОДНИМ. Стерлась грань между Я и Не-Я.
   Чего только ни происходит в ТАКИХ местах с нашим внутреннем миром! Главное во святых - свидетельство о Боге. Свидетельство не только о том, что Он есть (можно было бы сказать: "Ну и что, что есть!"), но что Его верны странные слова: "Вы во Мне, и - Я в Вас".
  Выйдя из монастыря и свернув за угол. Нина с изумлением увидела ещё один монастырь поразительно похожий: почти такой же белоснежный и с такими же репками-куполами. Он разместился точно за первым, как зеркальное отражение.
  "Сколько ж их тут!" - подумала Нина с радостным чувством, что паломничество, оказывается, не закончилось, и она повидала пока лишь одну комнату новой жизни, за которой сразу же открываются другие.
  Она вышла в храм следующего монастыря, который назывался Благовещенским. В боковом приделе какой-то священник проводил беседу со всеми желающими, как поняла Нина. На стульях и скамейках сидело человек тридцать. Может, прихожан, может, гостей. Кажется, беседа подходила к концу -Нина застала лишь последние несколько минут чего-то очень интересного и созвучного её душе: конкретная тема беседы так и осталась неизвестной. Но вдруг мелькнуло слово "треугольник", и Нина, вслушавшись "с полдороги", начала вдруг ВСЁ понимать... ВСЁ!.. Лучше, чем если бы сидела здесь с самого начала. Мало того - было чувство, что Сам Бог отвечает на её вопросы, а не священник говорит. Первое, что подсознание нарисовало внутри неё от услышанного, почему-то была "таблица" (за стопроцентную точность слов она не ручалась - но буквально увидела всё самое главное... почти так же явно, как видела тогда с Димоном "треугольный закат".)
  
  Признаки треугольной цивилизации:
  
  1. Чужое счастье - самое страшное на свете преступление. Ревнуют всё ко всем: люди, страны, цивилизации. Зависть и ревность - главный двигатель и личной биографии, и всеобщей истории.
  2. "Счастье" и "Удовольствие" - полные синонимы.
  3. "Любовь" и "Страсть" - полные синонимы.
  4. Множество фобий на ровном месте, но страх болезней - самый универсальный: Удовольствие кончится. Ипохондрия целой цивилизации. Культ здоровья - до полной потери здоровья.
  5. Детей не должно быть вообще. Должны быть Удовольствия... - дети им мешают и потому не имеют права на прописку в этом мире.
  6. Бог мешает ещё больше, чем дети, поэтому Его тем более быть не должно. Конечная цель любой ревности - всегда именно Он.
  7. Как масонов считают противниками по отношению к Церкви (сами они говорят, что их нет), так есть "масоны" по отношению к счастью (они тоже говорят, что их нет, и что счастье они любят). И у тех, и у других символ - треугольник...
  
  Нина настолько пропиталась доверием к этому забавному священнику, что как только разошёлся народ, буквально залпом рассказала ему ВСЁ. Абсолютно Всё наболевшее. И всю историю неудачной любви, и всю историю удачной дружбы... И про Димона, и про Матвея. Про весь "треугольник".
  - Да всё замечательно! - сказал вдруг отец Н.
  - Что? - удивилась Нина.
  - А всё! Мне кажется, главная наука в мире - не научиться любить, а разучиться не любить. Посмотреть на всё живое каким-то таким первоначальным, истинным взглядом, в котором нелюбовь невозможна. Матвей подарил его тебе, и теперь ты... счастливый человек.
  - Счастливый! - неожиданно для себя согласилась вдруг Нина, которой ещё сегодня утром казалось, что она очень несчастна и очень одинока.
  - Знаешь, счастливые люди делают великое дело для мира - они и его немножечко освещают своим счастьем. Они - маяки. Знак для всех, кто не совсем ослеп, что счастье есть, что оно рядом. Что радость, любовь, - вот они! Их конечно никогда не увидишь в абстракции, но их всегда видно в людях. И только через людей вдруг становится виден Бог, потому что мы - Его образ и подобие. "Бога не видел никто никогда", а вот друг друга мы видим.
  - А я не понимаю, почему я сейчас так "счастлива"? - сама себе удивилась Нина.
  - Мы все слишком любим себя... а когда чуть выйдем из этого состояния, только тогда и счастливы. Понимаешь?
  - Понимаю!
  - Только когда по-настоящему и живём, - продолжал отец Н. - Вроде как становимся здоровы после долгой болезни. Как Феврония исцелила больного Петра. Даже не знаю, как сказать об этом лучше! ("А лучше об этом уже "сказал" Матвей своим появлением в моей жизни", - подумала Нина).
  - Твой Дима слишком любил себя и логично, что он навеки остался сам с собой любимым. И если бы это не произошло сейчас, то произошло бы чуть позже неизбежно. Так что и здесь, если задуматься, ты счастлива. Бог просто позаботился: просто ускорил то, что, должно было произойти. Смахнул ту нелюбовь, которая маскировалась под любовь.
  - И всё-таки я никак не пойму, почему Дима такой... Почему он оказался... ну... не умеющим любить?
   - А знаешь почему мы вообще не любим? Оказывается, слово "твердь" в отношении неба в подлиннике Библии означает "пространство". То есть небо - оптическая иллюзия тверди, а реально - глубокое пространство - и это ключ к пониманию любого нашего взгляда на любые событие. Можно во всём - видеть лишь твердь, а можно во всем видеть глубину. А самая глубокая "твердь" на свете - человек как образ Божий. Можно смотреть в него бесконечно, как в небо. Но для такого взгляда нужно всего-то ничего - любовь! Любовь - как космический корабль. Любовь преодолевает иллюзию "тверди". Эти всевозможные "тверди" так же отталкивает нас друг от друга, как если бы Гагарин полетел в космос, и вдруг наткнулся на тот самый купол, какой представляли себе древние. Человек нелюбящий имеет такое же неадекватное представление о мире, как дикарь, не знающий астрономии. "Человек нелюбящий" - такой термин стоит бы ввести в научную антропологию подобно "человеку разумному". И ещё я иногда думаю... Может дефицит любви - это просто такой инстинкт самосохранения мира. Скверной части мира. Лживой. Кто любит Бога, хочет быть с Ним навсегда. Значит, если бы мы все любили Бога и остались с Ним навсегда, мир бы кончился. А если б все любили друг друга, то... в мире бы больше ничего не происходило - и это тоже был бы... конец мира.
  А мир, какой он есть, конечно, не хочет кончаться - потому и не любит!
   Но христиане - люди не "мира сего", а Царства Божьего, то есть Царства любви, поэтому нас такой результат не устраивает.
  Для нас лучше пусть кончится так называемый "мир", но не кончается Царство.
  И заметь: та любовь, которая даёт нам счастье, всегда таинственна. А та, которую многие называют "любовью", не имеет к любви никакого отношения, нет в ней ни тайны, ни счастья. Наверное, она специальная обманка на пути... чтоб люди никогда не нашли настоящую.
  - А как её найти?
  - У любви от влюблённости есть ещё одно отличие: видит ли он тебя матерью своих детей? Видишь ли ты его отцом своих детей? (Ну хотя бы в будущем). Всё остальное страсти и страстишки. Мелочь, которая быстро утекает. Но главное, любовь отличается от страсти тем, что в ней всегда есть третий.
  - Ребёнок?
  - Нет, не обязательно. Скорее, тот, по отношению к кому мы все ребёнки.
  - Бог?
  - Неужели люди думают, что вот есть любовь друг к другу, а есть отдельная любовь к Богу!? Если не любишь человека, которого видишь - как полюбишь Бога, которого не видишь!? Ни за что не поверю!
  - Но люди не понимают даже друг друга. А уж как нам понять Бога?
  - Да! Не понимают, потому что не умеют слушать. Кто-то говорит - а другой для себя "переводит" и ничего не понимает, потому что у него мозги заняты собой. Беседуют два автоответчика. А самое главное - услышать Бога: только так мы можем услышать человека. Это - как Высший Спутник Связи, который всех соединяет. А если нет, то у нас получится вечно слышать только самих себя.
  - А как же Его услышать?
  - Ну уж... не ушами конечно! Надо как-то успокоиться и ... Тогда всё-всё в жизни станет понятно.
  - Значит, кто слышит Бога, тот слышит людей?
  - Несомненно. Вот Пётр и Феврония слышали и Его, и друг друга.
   Христос явил такую степень свободы, к которой люди, живущие в сатане, были не то, что не готовы, - они растерзать были готовы за такую свободу! Он показал такое величие Человека, что... Ему этого не простили, это было Его главное "кощунство"! Ты представляешь: "Я и Отец - одно!" И ведь это говорил не просто Сын Божий, но и Человек. Надо запомнить: мы - это совсем (совсем!) не то, как мы себя представляем! Совсем не то, как видит мир Христос? Человечество ещё не доросло до такого понимания всеединства: "В тот день вы узнаете, что Я в Отце моём, и вы во Мне, и Я в вас" - ведь в этих словах не что-то переносное, а самая суть как она есть, как Он её видит. (А я для себя перевожу эти слова просто: "Ты во мне, и я в тебе" И это относится ко ВСЕМ людям).
   Есть противоположность Бога - сатана. В нём мы все "раздроблены" и разобщены. Одни ходячие "треугольники", а не люди. Наш треугольный страх - его оружие. Наше себялюбие - это его власть. Вся она в этом! Себя любим и за себя боимся - это наше рабство ему. А если любим другого и ничего не боимся - это наша свобода от него.
  Но какое всеединство, если даже в любви двоих - уже "масонский" "треугольник".
  Сатана, как Великий Инфантил, поднял бунт против Отца Небесного - абсолютно бессмысленный. И все его последователи (сами не зная, что они его последователи) - такие же инфантилы и эгоисты, не способные ни на Любовь, ни на Сыновство, ни на Отцовство. А Христос явил Собой истинно Сына, а не инфантила. И "дал нам власть быть чадами Божними", как Иоанн говорит.
  
  Какими-то озарениями, вспышками как больной в бреду на несколько минут приходит в себя и видит реальность, так и мы иногда лишь ИНОГДА её видим.
   Мы находим себя в тех, кто находит нас. Настоящие мы - это только наша любовь. И больше ничего. У кого нет любви, того просто нет.
  Вспомни, если читала: в Апокалипсисе упоминается "Книга Жизни". Быть "записанным" в Книгу Жизни - значит любить: пребывать во взаимной любви с Богом (Его стороны, со стороны Писателя, любовь есть всегда" но ведь у всякой книги должен быть "Писатель и Читатель". То есть она должна быть ещё и в нас. Иначе мы в неё не "вписаны".)
  - Знаете, отец П. Я приехала сюда помолиться, как раз именно о такой любви. Уже не "треугольной", уже настоящей. Чтоб именно найти человека и, как вы говорите, найти себя в человеке... Но только я не знаю, как об этом молиться. Я не умею. Я не знаю, как об этом просить.
   - Знаешь, - именно что даже слишком знаешь! А ты попробуй обратиться к Богу, забыв всё, что ты о Нём "знаешь".
  - Как это?
   - Не мешай Ему помогать тебе.
   - Здо-орово!.. А как это?
   - Дай Ему Самому в тебе действовать, а не твоим представлениям о Нём. Он всемогущий, но так ценит нашу свободу, что никогда не действует насильно. А если ты дашь Ему в себе действовать, то... я думаю, всё очень скоро получится наилучшим образом. На, вот прочитай этот абзац у митрополита Антония Сурожского. По-моему, это ответ на твои вопросы.
  "Но как мы важны, как мы значительны друг для друга! Ведь мы можем пережить эту тайну веры только через другого человека. Надо созреть духовно, чтобы воспринимать веру Божию непосредственно, но зато так просто с ликующим изумлением увидеть, что в нас верит наш ближний, что он даже не ждёт, чтобы образ Божий, видимо, сиял из нас, что он верит в потаённое, в невидимое с большей силой, чем верит своим глазам".
  
  Нина возвращалась.
  Теперь она окончательно знала, что куда бы ни путешествовала, как бы ни бегала от себя и как бы ни было плохо, хотя бы один человек у неё всё-таки есть. И это факт!
   Боже, спасибо Тебе, что в нашей жизни есть люди. Совсем не важно, какого возраста. Люди, которые не предают. И этим они чуть-чуть похожи на Тебя. Спасибо, что у нас есть Ты. В нас хоть немного есть Ты. А в ком-то, может быть, даже и много. Очень много.
  
  
  Эпилог
  Одиннадцатый час
  
  Наша насквозь инфантильная цивилизация привыкла во всём одерживать вверх, не встречая сопротивления, во всём "ненавязчиво" навязывать свои железные правила игры. Но иногда... это вдруг не срабатывает. Любовь к настоящему ребенку вдруг взяла и перевесила "любовь" к инфантилу. Так бывает! Настоящее имеет особенность иногда побеждать. Хотя бы иногда.
   Самый бредовый треугольник, какой только можно в жизни придумать, предсказуемо распался. Но предсказуемо - совсем не так, как думал Димон.
  
  По возвращению Нина из Мурома события посыпались градом.
  - Мой папа может помочь с организацией выступлений Матвея... - сказал вдруг Семён, потомственный музыкант.
   - Реально? - обрадовалась Нина.
   - Ну да, типа миниконцертов... с гонорарами, конечно.
   - Ой, кл-ассно было бы!
   - Не было бы, а будет, - с весёлой уверенностью поправил Семён.
  Пока же, ещё до концертов, они вдвоём собрали в поддержку семьи Матвея сумму якобы "от всей школы". Сколько смогли. Передавая, удивились, что Ольга Афанасьева удивилась, но не отказалась. Без всякого уговора взяла.
   - Значит, она хороший человек! - сразу и навсегда решили для себя оба.
  Если человек не гордый, значит, он хороший. Один из железных признаков, по которому почти никогда не ошибёшься.
   Они начали вместе помогать Матвею. И только через это "вместе" ... наконец-то поняли, что любят друг друга.
   Симпатию они испытывали давно, но только общее дело, "общий ребёнок!" - как выразился тогда Семён), показало, что никакая это не "симпатия", а любовь. Настоящая. Та, которой и в помине не было с Димоном. И не могло быть.
  Оказывается, любовь двоих, обращённая на одного (особенно, на маленького человека!) иногда способны объединять. И плавно перерастать в любовь уже друг к другу. Как в настоящих хороших семьях дети своим появлением соединяют родителей на каком-то новом, куда более глубоком и полном уровне. (И это единственный вариант преодоления инфантильного "треугольника", Того "треугольника", что в плохих семьях приводит примерно к тому же результату, к которому до всякого создания семьи привёл Нину и Димона).
   Жизнь - странно-радостно-радужно-болезненно-непредсказуемая штука. "Всё бывает" - причём бывает, когда не ждёшь. Когда ждёшь - получается Димон, когда не ждёшь - Семён.
  "Ибо Царство Небесное подобно хозяину дома, который вышел рано поутру нанять работников в виноградник свой и, договорившись с работниками по динарию на день, послал их в виноградник свой; выйдя около третьего часа, он увидел других, стоящих на торжище праздно, и им сказал: идите и вы в виноградник мой, и что следовать будет, дам вам. Они пошли. Опять выйдя около шестого и девятого часа, сделал то же. Наконец, выйдя около одиннадцатого часа, он нашел других, стоящих праздно, и говорит им: "что вы стоите здесь целый день праздно?" Они говорят ему: "никто нас не нанял". Он говорит им: "идите и вы в виноградник мой, и что следовать будет, получите". Когда же наступил вечер, говорит господин виноградника управителю своему: "позови работников и отдай им плату, начав с последних до первых". И пришедшие около одиннадцатого часа получили по динарию. Пришедшие же первыми думали, что они получат больше, но получили и они по динарию; и, получив, стали роптать на хозяина дома и говорили: "эти последние работали один час, и ты сравнял их с нами, перенесшими тягость дня и зной". Он же в ответ сказал одному из них: "друг! я не обижаю тебя; не за динарий ли ты договорился со мною? возьми свое и пойди; я же хочу дать этому последнему то же, что и тебе; разве я не властен в своем делать, что хочу? или глаз твой завистлив оттого, что я добр?" Так будут последние первыми, и первые последними, ибо много званых, а мало избранных". (Мф. 20:1-16).
   И в душе Нины так и играло это: "Он нас позвал. Он нас позвал..." Ощущение было настолько огромное и непомерное, что в это даже трудно было поверить.
   Но ведь правда же: если позвали, то надо идти. Хотя бы и в 11-й час.
  Бог не только есть, но у Него есть для нас работа. "Работа" - это быть всегда вместе и быть всегда с Ним. Когда мы с Ним - мы друг с другом, когда мы друг с другом - мы с Ним. Есть "работа" привести к Нему ещё и своих детей! То есть Его детей, которых он же нам и даёт. Каждому в свой час. Это же просто! Это всё очень просто! Это и есть то самое: "Иго Моё благо и бремя моё легко".
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"