Аннотация: Очерк из цикла "Великие церкви малых городов".
Шуя и окрестные монастыри
1. Город
Шуя -- древний город в Ивановской области, обладающий какой-то загадочной притягательной силой. Кто хоть раз бывал в этих краях (казалось бы, на периферии Золотого Кольца), вряд ли забудет знаменитую колокольню -- "царицу" всех русских колоколен! -- великолепный Воскресенский собор, а также многочисленные обители, разбросанные по окрестностям. В духовном смысле можно говорить про "Большую Шую" (как говорят про мегаполисы вместе с пригородами): это не просто город, а нераздельный ареал святынь в радиусе 15-20 километров. Здесь действуют 6 монастырей!
Далеко не при всяком, даже более крупном и древнем городе, сложилось такое ожерелье! Почему Бог так отметил именно окрестности Шуи -- загадка. Мы можем лишь констатировать факт, но не в силах объяснить промысел Божий.
Первое письменное упоминание о Шуе относится к 1539 г. -- в связи с разорением её войсками казанского хана Сафа-Гирея. Но под названием Борисоглебская слобода она существовала уже в XIV веке, когда принадлежала суздальско-нижегородским князьям. Именно из них вышел знаменитый род Шуйских -- сама фамилия которых произошла от этого города (он стоит на "шуем", то есть левом берегу речки Тезы).
Без участия Шуйских не представишь себе средневековую историю России. Это боковая ветвь Рюриковичей, знатнейший княжеский род, из которого вышел даже один царь Василий, но династии, в силу обстоятельств Смуты, всё же не получилось. В XVI-XVII веках прославились многие Шуйские. С ними связаны как мрачные страницы истории (например, грабительское боярское правление в малолетство Ивана Грозного), так и настоящие подвиги отдельных лиц. Александр Горбатый-Шуйский был фактическим командующим русской армией при взятии Казани (1552 г.). Иван Шуйский руководил 5-месячной героической обороной Пскова (1581-82 гг.). Михаил Скопин-Шуйский, прожив всего 24 года, стал одним из лучших полководцев в средневековой истории России, сыграл решающую роль в разгроме Болотникова (1606-7 гг.) и Лжедмитрия II (1609-10 гг.).
Правда, мало что в облике современной Шуи напоминает те боярские времена (разве что земляной вал и ров), но город, вне всяких сомнений -- исторический.
Как князьям Шуйским, несмотря на всю знатность их рода, не удалось стать царской династией, так и Шуя не стала крупным городом. Правда, и слишком мелкой её тоже не назовёшь. Чуть больше тысячи жителей в XVII веке, почти 20 тысяч -- в XIX, около 60 тысяч -- сейчас. Не войдя в число первостепенных, определяющих городов русской истории, Шуя сохранила просто колорит старинного уездного центра. И в этом качестве она очаровательна и незабываема.
Новый расцвет древнего города связан с XVIII-XIX веками, когда, наряду с соседним Иваново, он стал главным текстильным центром России. В XIX веке Иваново сравнивали с Манчестером, а Шую с Ливерпулем.
Земли эти всегда были неурожайными, и крестьяне издавна занимались различными промыслами. Из народных промыслов и развилась будущая промышленность, прославившая ивановский край. На деньги шуйских купцов было построено немало церквей, из которых до наших дней в черте города сохранилось 8. А "визитной карточкой" стала грандиозная соборная колокольня начала XIX в.
Больше всего я люблю ездить по России в июле, когда лето в зените, трава в человеческий рост, и древние города расцветают на маршруте, как метёлки иван-чая на лугах. Вдруг среди этих розовых цветочных башенок далеко-далеко, за много километров, видишь бело-златоверхую шуйскую колокольню, которая появляется в поле зрения гораздо раньше, чем сам город.
Это своеобразная Останкинская вышка своего времени. Если б было выражение "столица всех колоколен", относительно шуйской башни его смело можно было бы употребить!
Уездные города XVIII-XIX веков представляли уменьшенную и упрощённую копию губернских. В Шуе эпитет "уменьшенный" можно применить к чему угодно, только не к колокольне. Здесь маленькие двухэтажные дома, маленькие торговые ряды, "маленький Арбат" -- центральная пешеходная улочка, -- но над всем этим господствует устремлённый в небо более чем на 100 метров золотой шпиль. Как отдалённое напоминание о всевидящем оке Господнем. Такие города поистине "под Богом живут".
Трудно представить себе более головокружительный контраст, чем эта колокольня, возносящаяся, как ракета, над городком с низенькой застройкой. Когда я созерцал её из окна гостиницы, километра за полтора, то все три дня поражался её величавым изяществом -- и полным одиночеством. Она меняла свой цвет, в зависимости от времени суток, жила своей жизнью, а город был -- сам по себе. Домишки раскинулись под ней, как россыпь гравия под обелиском.
Как огромный сухопутный маяк, колокольня мерцала своей макушкой над морем зелени, и за много километров указывала дорогу к главной святыне -- собору Воскресения Христова. В первый же вечер пребывания в Шуе я отправился к нему. Вышел на красивую пешеходную улицу Белова (бывшую Торговую), и тут только понял, что, как ни быстро я шагаю, вон та "туча с бородой" меня опередит. Гроза приближалась стремительно. Колокольня вдруг пронзительно-контрастно забелела на фоне дымящихся высей. Старинные башни всегда как-то таинственно связаны с небом, со всеми переменами в нём -- будто регулируют саму погоду.
Работал на перекрёстке небольшой фонтанчик, а наползающая туча нависла так низко, что казалось, сейчас зацепится за его верхние капли. От этой ли символичной встречи воды с водой или от чего другого вдруг хлынул стремительный и сильнейший ливень. Я едва успел спрятаться под ближайшим навесом. К счастью, струи были совершенно вертикально, никуда не захлёстываясь, и можно было просто радостно смотреть и слушать один из красивейших светомузыкальных концертов природы. Праздник, который, кажется, должен продолжаться вечно.
Пусть бегут неуклюже
пешеходы по лужам,
а вода по асфальту рекой...
Пешеходы, действительно, весело бежали под укрытия, шустро ныряли под козырьки и в подворотни. Стремительно рассёк пространство какой-то лихач-велосипедист. От блестящей брусчатки улицы вмиг стали похожи на каналы Венеции... правда, такой высокой колокольни нет даже там!
А вскоре буквально выстрелило солнце, и дождь стал грибным. Понизу туча казалась светло-жёлтой: липовый мёд на фоне чернил. Уже через несколько минут всё кончилось. Радуга застыла, как лук, на который положили стрелу колокольни. Пожалуй, уже лет десять я не видел такой яркой! Это было просто разноцветное пламя, упорядоченный пожар! Он полыхал даже в лужах. "Шуйский Арбат" уходил прямо в радугу.
Лужи всё удваивали. Какой-то калейдоскоп отражений от разноцветных домов преломлялся в каждом метре мокрого тротуара. Летали на фоне радуги голуби. Здешняя улица по соседству с Торговыми рядами всегда была не только людской, но и голубиной магистралью.
Я зашагал дальше и вскоре застыл под сенью ошеломляющей колокольни-колосса. Вознеслась она на 106 метров (правда, треть её роста, 35 м, пришлась на шпиль). На целых 25 метров превысила звонницу "Иван Великий" в Московском Кремле, которая до XVIII в. оставалась непревзойдённой. И по всей России заняла второе место после колокольни петербуржского Петропавловского собора (122, 5 м), а из отдельно стоящих -- первое. Местные краеведы даже уверяют, что это самая высокая из всех отдельно стоящих колоколен в мире. Последнее утверждение спорно, но свой резон в нём есть. Дело в том, что в архитектуре западных, готических храмов колокольни, как правило, слиты с собором, венчая его западный фасад. В том же XIX веке до 157 метров были надстроены шпили знаменитого Кёльнского собора -- но они составили неразрывное целое с самим храмом. Отдельно стоящие колокольни в католической и протестантской архитектуре вообще довольно редки (Пизанская -- одно из исключений, но здешней она уступает в два раза). Так что, возможно, шуйская башня, действительно, уникальна даже в мировом масштабе. Если кому не лень, можно провести сравнительное исследование -- чтоб уж окончательно подтвердить или отвергнуть "вселенские претензии" шуйской колокольни.
Строили этот шедевр архитектуры на средства местного купечества целых 22 года: с 1810 по 1832-й. Изначально проект составил итальянский архитектор Маричелли. Газеты того времени писали, что это один из самых гениальных замыслов. Однако "гениальный замысел" не воплотился: в 1819 г. возведённая до 3-го яруса колокольня обрушилась. Убытки составили более 100 тысяч рублей. Тогда губернский архитектор Евграф Яковлевич Петров переработал проект(причём, не только не уменьшил, а даже амбициозно увеличил его!). Строительство возобновилось -- и на этот раз результат оказался блестящим.
Часто в литературе, особенно советской, можно встретить имя крестьянина Михаила Савватеева как "народного умельца, сотворившего это чудо зодчества". Но Савватеев был подрядчиком, выполявшим во главе артели конкретные строительные работы; проект же, как видим, составили всё-таки профессиональные архитекторы. Как ни велик соблазн сказать, что простой русский мужик посрамил дипломированного иностранного специалиста, всё же это не совсем так. Творение это безусловно русское и безусловно уникальное -- но без "дипломированных" архитекторов (хотя бы и своих!) всё-таки не обошлось. С этим маленьким уточнением, можно сказать, что колокольня -- несомненный и заслуженный предмет гордости не только Шуи, но и всей России.
Обилие высоких арок придаёт башне лёгкость, воздушность, необыкновенное изящество. При грандиозных размерах, при колоссальном диаметре основания, она ни в одном ракурсе не смотрится тяжеловесной, подавляющей. Это признак подлинного произведения искусства: гармония пропорций всё гигантское превращает в соразмерное.
Четыре огромных арочных ротонды венчают друг друга, причём, нижняя, прорезанная воротами, служит как бы триумфальной аркой. Безусловно, в этих поясах изящных арок на нескольких уровнях есть что-то от итальянской архитектуры -- но только преломившейся под стать русским пейзажам и русским церквям.
Много ассоциаций навевает своим обликом эта колокольня. Круглая многоярусная звонница за несколько десятков лет до неё появилась в Киево-Печерской лавре -- но у той куда сильнее чувствуется влияние барокко. Что-то созвучное, пожалуй, легко найти и в колокольне рязанского кремля. Можно долго рассуждать об отдалённых аналогах и влияниях, но ясно одно, что в любом случае здесь возведён безусловный шедевр. И что, при всём контрасте размеров, он поразительно вписался в городской пейзаж. Почти двести лет живёт Шуя под сенью этого чуда. И даже в советское время такую "наглядную религиозную агитацию" не посмели уничтожить. Скорее всего, как раз из-за её размеров: обрушить такую колокольню безопасно для окружающих домов практически невозможно.
Шуйская колокольня стоит особняком в ряду великих. Обычно почти всякое грандиозное строительство имело колоссальное политическое или духовное значение. "Иван Великий" подчёркивал роль Москвы как столицы, а колокольня Петропавловского собора -- Петербурга. Огромные звонницы возводились в главных монастырях России, чтоб символически обозначить их духовную высоту. Здешняя колокольня просто не могла подчёркивать политического величия Шуи (которого не бывало никогда!). Не утверждала она и такого духовного значения, которое превосходило бы, например, Киево-Печерскую и Троице-Сергиеву лавры (их колокольни по высоте уступают шуйской). Она просто стала памятником новой эпохи, когда в глубинке России у купцов-меценатов скопились наконец капиталы, достаточные для создания "чудес". Если она и символ чего-то, то символ расцвета всей отечественной провинции как таковой.
Ансамбль из 12 колоколов соответствовал величию звонницы, на которой они висели. Самый большой был отлит в 1890 г. на средства крупного фабриканта М. А. Павлова в честь спасения Александра III и его семьи при крушении поезда в 1888 г. Весил этот гигант 1270 пудов (более 20 т) и даже провалился в реку Тезу при наивной попытке перевезти его по льду. Самоотверженные шуйские ныряльщики сумели под водой продеть канаты и "спасти" его. После долгих приключений, 19 мая 1891 г., колокол был поднят вручную с помощью нескольких канатов на третий ярус звонницы.
Местные краеведы утверждают даже, что он был седьмым по величине в России. Правда, сопоставляя его вес с достоверными данными о других колоколах (Москвы, Ростова Великого, Звенигорода, Новгорода, Вологды, Казани и др.) можно сделать вывод, что он всё же не входил даже в первую десятку. Но, безусловно, был одним из великих!
Прожил этот колокол-великан всего 43 года. В 1933 г. его безжалостно сбросили -- вместе с остальными одиннадцатью. Старожилы долго ещё со страхом вспоминали, как осколки, словно от взрывов, разлетались на огромное расстояние, выбивали окна домов. Жертв не было лишь чудом.
Как ни прекрасна колокольня, всё же не стоит забывать главное -- собор, при котором она возведена. Воскресенский храм 1792-98 гг. -- один из самых величественных и красивых не только в Шуе, а во всей Ивановской епархии. Сам по себе он очень большой, но, будучи втрое ниже колокольни, буквально спрятался за ней. Надо обойти грандиозное сооружение, чтобы к северу от неё наконец увидеть этот изящный собор, построенный на месте и отчасти по образцу более древнего, XVII века, сгоревшего в 1792 г. Изначально пятиглавый (в традициях храмов Московской Руси), он получил вместе с западной пристройкой 1912-15 гг. ещё три луковки-свечи, которые вознеслись трикирием над входом.
В тот вечер собор ослепительно мерцал многочисленными куполами и окнами, словно весь состоял из искр и звёзд. Что ни шаг, тускнели одни и тут же вспыхивали другие. Этот предзакатный крестово-купольный фейерверк составлял в небе достойную пару радуге. Целая мозаика окон и куполов играла в вечернем небе, рисуя отражённым светом один из самых красивых силуэтов, какие только можно увидеть в Золотом Кольце! Сейчас всё было вдвойне золотым от зари. Гроздь из восьми луковок обеспечивала лишь часть зарева: ниже полыхали зеркалами многочисленные стёкла, которыми так богат этот светлый храм. А из-за большого собора выглядывала ещё "сопутствующая" придельная церковка Николая Чудотворца с одним куполом. Она более древняя: по одним данным 1756 года, по другим -- не моложе начала XVIII века.
Вечерняя служба близилась к концу, но собор был ещё открыт, и я вступил под его огромные своды. Гигантской галереей он уходил далеко на восток: сначала обширная и высокая трапезная, дальше -- основной объём с двумя стлпами, за которыми ярко золотился большой, изысканный иконостас. А по бокам пространство раздвинули два просторных придела. Да, это был по-настоящему могучий собор, и я помню, как долго-долго обходил его с кадилом священник, казавшийся совсем маленьким. Впечатление было сильнейшим! Воскресенский собор -- очень русский и истинно кафедральный по своему величественному и совсем не моложавому облику. От древнерусских интерьеров он отличается разве что обилием больших окон на четырёх уровнях и праздничными потоками света из них. Но эти потоки омывали тёмные от старых росписей стены и типичные для XVI-XVII веков столпы: такие редко встретишь в храмах поздней екатерининской эпохи! По духу этот собор очень напомнил мне наш Благовещенский в Казани (1562 г.).
Это один из тех храмов, в которых можно забыть о времени -- из которых никак, ни при каких обстоятельствах не хочется уходить. Вдобавок, здесь великолепная акустика, а хор оказался одним из лучших, какие мне доводилось слышать!
Собор богат и своими местночтимыми святынями. Особенно поразила меня большая икона праведного отрока Артемия Веркольского с частичкой его мощей -- самое замечательное из всех изображений этого святого, какие я где-либо видел! Кстати, забыл расспросить про эту частичку: дело в том, что сами мощи св. Артемия в Веркольском монастыре в советское время были утрачены. Как и когда попала в далёкую Шую эта редчайшая святыня?
При переходе из трапезной в основной объём устроены два больших киота со ступеньками. Справа стоит икона Новомучеников Шуйских (о них расскажем чуть позже), слева -- почитаемый список Шуйской-Смоленской иконы Божией Матери (подлинник, к сожалению, был утрачен в советское время). Этот образ заслуживает отдельного рассказа.
В каждом древнем городе своя главная святыня. Рано или поздно почти каждый из них вписывал своё имя в историю какой-то важнейшей, знаковой чудотворной иконой -- или своими святыми. Шуя прославилась в XVII веке как град Шуйской-Смоленской иконы Божией Матери. В сущности, специально для этой иконы и был построен на народные пожертвования Воскресенский собор.
Часто святыни являлись при трагических обстоятельствах -- нашествиях врагов, болезнях, пожарах и т. п. Шуйскую икону написали как обетную -- в знак моления всех горожан во время страшной эпидемии чумы 1654 года. Кстати, во время той же эпидемии прославилось немало святынь и в других городах России. Особенно похожа история двух чудотворных Смоленских образов -- Шуйского в Шуе и Седмиозерного в Казани. Факт, что люди разных городов в той беде особенные надежды возлагали почему-то на Смоленскую икону, отчасти объясняется тем, что русская армия во главе с самим царём как раз в то время упорно осаждала Смоленск. Во всех храмах ежедневно молились и об избавлении от чумы, и о даровании победы: возвращение древнего русского города было главной задачей уже почти полвека -- с тех пор, как поляки его захватили.
Смертность от великой "язвы" 1654 года была колоссальной. Из 1170 жителей Шуи умерло 560. Собравшись вместе, прихожане Воскресенской церкви (стоявшей на месте нынешнего собора), попросили Герасима Иконникова написать копию Смоленской иконы Божией Матери "со всяким благоговением и поспешностию". Он работал неделю. Всё это время прихожане "бодрствовали, постились и молились". В процессе написания случилось чудо: только что нанесённая прорись будущей иконы сама изменилась. Правая нога Богомладенца, согнувшись в колене, поднялась до локтя Его поднятой правой руки -- получилось, что Он как бы опирается локтем на колено. Это заметно отличается от традиционного написания Смоленского образа. (Отметим в скобках: не повлияло ли Сказание о Шуйской-Смоленской иконе на то, что говорят в народе о Седмиозерной иконе? В письменном сказании о последней нет ни слова об изменении её облика, однако в Казанской епархии бытует устное предание, что рука Богомладенца сама повернулась. Очень уж похожи судьбы двух образов!)
Когда новосозданная икона была принесена, церковь вдруг озарилась неизреченным светом. Горожане, видя это чудо, стали молиться ещё усерднее. Не сразу, не быстро, но избавление всё же пришло -- "язва" миновала. Однако сам Герасим Иконников, словно некий мученик "за други своя", стал одной из её последних жертв. Как указывается в "Сказании": "Иконописцу же Матерь Божия даровала великую милость: Она взяла его к себе в небесные обители, с родителями его и братьями, в числе пяти человек. Все они после исповеди и причащения Святых Таин, постриглись, приняли схиму и потом отошли в вечность".
Уже вскоре после эпидемии списки Шуйской-Смоленской иконы Божией Матери были доставлены в Ярославль (в церковь св. Димитрия Солунского) и некоторые другие города России. Списки, в свою очередь, тоже прославились многочисленными чудесами и стали местночтимыми святынями этих городов. В 1667 г., с благословения Патриарха Иоакима, было установлено празднование новопрославленному образу 2 ноября (ст. стиля), помимо общего празднования Смоленской иконы 28 июля.
К сожалению, подлинник Шуйской иконы, конфискованный в советское время из Воскресенского собора, бесследно пропал. Сейчас главной святыней собора является его почитаемая копия.
До ХХ века в Шуе не было своих канонизированных святых (за исключением Иоакима Шартомского, подвизавшегося не здесь, а в пригородном монастыре). Но в 1922 г. у стен Воскресенского собора произошло событие, существенно повлиявшее на судьбу не только города, но и всей Русской Церкви.
Шла кампания по изъятию церковных ценностей. В великопостный день 15 марта многие жители Шуи сошлись на мирную акцию в защиту Воскресенского собора от разграбления. Власти были настроены непримиримо и послали сначала конную милицию, а затем затребовали отряд в 40 красноармейцев с пулемётами... "Всё равно умирать -- умрём за Божью Матерь!" -- говорили люди и не расходились. На великую колокольню забрались дети и забили в колокола.
Красноармейцы открыли огонь -- сначала поверх голов, потом по людям. 4 человека были убиты, около 20 ранены. Начались массовые аресты. Схватили даже 9 детей -- в основном тех, что били в колокола.
Всего в защите храма участвовало, по разным оценкам, от 3 до 6 тысяч человек -- огромное число, учитывая тогдашнее небольшое население Шуи. После нескольких предшествующих лет тотального красного террора эта акция, безусловно, говорит о высочайшем гражданском мужестве людей, готовых даже ценой жизни защищать то, что для них свято.
Иногда в истории внешне незначительные события невольно становятся катализаторами могучих процессов. Большевики сами постарались придать максимальную, всероссийскую огласку ими же устроенной бойне -- разумеется, представив всё в виде "мятежа" верующих. Так что шуйский инцидент 1922 г. стал поистине историческим по своим последствиям: как поджог рейхстага нацистами или убийство Кирова по заказу Сталина...
Нужен был повод для масштабного наступления на Церковь -- для ареста Патриарха, десятков иерархов и тысяч простых верующих, -- и вот этот повод 15 марта 1922 г. нашёлся.
Происшествие в Шуе обсуждали, нимного-нимало, на закрытом заседании Политбюро, и уже 19 марта Ленин пишет своё знаменитое письмо под грифом "Строго секретно..." Что тут скажешь? Даже в наше время немало людей, искренне считающих, что гуманнейшего Ильича подло оклеветали "проклятые демократы" в "лихие девяностые". Оцените же этот документ эпохи -- такие вещи полезно почитать. Хуже, чем сам Ленин, Ленина, по-моему, уже никто никогда не скомпрометирует:
Строго секретно. Просьба ни в коем случае копий не снимать.
Для нас именно данный момент представляет из себя не только исключительно благоприятный, но и вообще единственный момент, когда мы можем с 99-ю из 100 шансов на полный успех разбить неприятеля наголову и обеспечить за собой необходимые для нас позиции на много десятилетий...
Именно теперь и только теперь, когда в голодных местах едят людей и на дорогах валяются сотни, если не тысячи трупов, мы можем (и потому должны) провести изъятие церковных ценностей с самой бешеной и беспощадной энергией, не останавливаясь перед подавлением какого угодно сопротивления...
Нам во что бы то ни стало необходимо провести изъятие церковных ценностей самым решительным и самым быстрым образом, чем мы можем обеспечить себе фонд в несколько сотен миллионов золотых рублей. Без этого фонда никакая государственная работа вообще, никакое хозяйственное строительство в частности, и никакое отстаивание своей позиции в Генуе в особенности, совершенно немыслимы...
Если необходимо для осуществления известной политической цели пойти на ряд жестокостей, то надо осуществлять их самым энергичным образом и в самый короткий срок...
Мы должны именно теперь дать самое решительное и беспощадное сражение черносотенному духовенству и подавить его сопротивление с такой жестокостью, чтобы они не забыли этого в течение нескольких десятилетий...
Чем большее число представителей реакционной буржуазии и реакционного духовенства удастся нам по этому поводу расстрелять, тем лучше. Надо именно теперь проучить эту публику так, чтобы на несколько десятков лет ни о каком сопротивлении они не смели и думать".
То, что зверства в отношении Церкви люди "не забыли в течение нескольких десятилетий" -- это Ленин как в воду глядел. А тезис "расстрелять чем больше, тем лучше" на практике вылился в более чем 10000 смертных приговоров только за 1922 год. Было изъято и продано за границу церковных ценностей на 2,5 миллиарда рублей (в спешке продавали дёшево, многие драгоценные изделия переплавляли и перевозили за рубеж слитками), а вот на помощь голодающим из них пошёл... 1 миллион. Да-да, менее одной двухтысячной части! Голод ведь был только поводом...
Относительно событий в Шуе было привелчено к суду 19 человек. Четверо приговорены к расстрелу, остальные -- к разным срокам заключения (в последний момент одному из четырёх, Похлёбкину, заменили расстрел на 5-летнее заключение). Неожиданно председатель ВЦИК Калинин предложил помиловать приговорённых к смерти. Но Ленин, Троцкий, Сталин и недавно введённый в ЦК по инициативе Сталина Молотов дружно подняли руки за расстрел. Что ни говори, неудобные результаты голосования для современных сталинистов, пытающихся противопоставить своего патриотичного и чуть ли не "православного" кумира "антирусскому" интернационалисту Троцкому. Кстати, репрессированные впоследствии Рыков, Томский и Каменев голосовали за помилование, но остались в меньшинстве.
10 мая 1922 г. приговор был приведён в исполнение. В 2000 году Юбилейный Архиерейский Собор РПЦ причислил к лику святых 7 новомучеников Шуйских: четырёх убитых во время самой бойни 15 марта и троих расстрелянных. Вот их имена: священники Павел Светозаров и Иоанн Рождественский, миряне Пётр Языков, Николай Малков, Авксентий Калашников, Сергей Мефодиев и девица Анастасия (к сожалению, фамилию последней установить не удалось).
В 2007 г. в центре площади Зелёной, у подножия колокольни, был поставлен символический памятник всем новомученикам Российским ХХ века. О многом могла бы рассказать сама колокольня, если бы, по словам Христа, её "камни возопили", ведь это место самой настоящей духовной гражданской войны! Одной из её знаковых битв. В маленькой, провинциальной Шуе сошлись и невидимыми фронтами два мира. Великая колокольня стала свидетельницей трагедии, по реальным масштабам несравненно превосходящей небольшое количество убитых и пострадавших в тот день.
Может быть, Шую (в смысле нарицательном) можно назвать одной из ступенек Голгофы ХХ века.
Разорение шуйских святынь продолжалось и после 1922 г. Снесли до основания Спасский собор и огромный храм Всехсвятского единоверческого монастыря. Изуродовали до полной неузнаваемости Крестовоздвиженский собор метрах в 150 от Воскресенского -- а ведь, судя по фотографиям, это был самый красивый в городе храм: идеальное, совершенное пятиглавие и изумительная шатровая колокольня.
После этих потерь облик Шуи сильно обеднел: она перестала быть таким роскошным "лесом церквей", как другие города Золотого Кольца. Храмы сохранились в её застройке лишь разбросанными малыми островками. Слава Богу, что главный "остров" и главный маяк -- Воскресенский собор и колокольня, -- по-прежнему видны почти со всех концов. Впрочем, и их не миновало разорение -- снос крестов и куполов. Очевидцы вспоминают, что при попытке снять кресты с колокольни двое вызвавшихся энтузиастов сошли с ума. Один из них, зацепившись за шпиль, висел несколько дней, жутко вопил и махал руками. Это было воспринято как настоящее знамение всеми жителями города: Бог поругаем не бывает.
Восстановлен был собор практически из руин в 90-е годы. С 1991 г. он действует и как главный городской храм, и одновременно -- как подворье Николо-Шартомского монастыря.
Что ещё можно увидеть в городе кроме Воскресенского собора и колокольни?
Отстояв на следующее утро праздничную службу Рождества Иоанна Предтечи, я отправился в прогулку по центру старого городка.
Буквально в сотне метров от Воскресенского собора, по той же улочке Театральной, стоял обезглавленный остов другого большого храма. Уже упомянутый Крестовоздвиженский собор 1693 года -- самая древняя из сохранившихся церквей Шуи, хотя сохранность эта весьма относительная. Единственный в городе архитектурный памятник XVII века. Судя по старинным фотографиям, до разорения это было настоящее чудо, без всяких преувеличений! Дореволюционную Шую просто невозможно без него представить.
Это наиболее классический для XVII века силуэт изящнейшей белой церкви с пятью главами и тонкой шатровой колокольней (колокольню тоже снесли, и теперь в Шуе нет ни одного каменного шатра). Приделами этой большой церкви были Тихвинский и Борисоглебский. Последний -- в честь более древней, когда-то стоявшей здесь церкви, от которой, очевидно, и произошло первое "доисторическое" название Шуи -- Борисоглебская слобода. Ежегодно рядом с Крестовоздвиженским храмом проходила известная во всей округе Борисоглебская ярмарка.
Главной святыней прихода была прославившаяся многими чудесами, редчайшая Кипрская икона Божией Матери, написанная в XVII веке преп. Иоакимом Шартомским (см. о нём во II части очерка).
Да, когда-то эту маленькую улочку осеняли с двух концов сразу два великолепных пятиглавых храма в стиле Московской Руси: Воскресенский и Крестовоздвиженский. "Между ними" поместилось всё XVIII столетие -- но вот вкусы и стили той эпохи, на удивление, обошли Шую стороной. В этом любопытнейшем городке, как ни странно, памятников барокко не встретишь нигде! Здесь задержавшийся (как и всюду в провинции) посадский стиль XVII века сразу, без паузы, сменяется классицизмом. А позже -- нарядной кирпичной эклектикой рубежа XIX - ХХ веков.
С Театральной улицы я снова вышел на пешеходную Белова. Здесь особенно интересны два одинаковых, словно отражённых друг в друге корпуса Гостиного двора с фронтонами и колоннами. Только цвет разный: один дом крашен нежно-розовым, другой -- светло-оранжевым.
Вообще здесь сохранилось немало памятников классицизма I половины XIX века: лучшее свидетельство о колоссальном расцвете города в тот период. Владимирский губернатор князь И. М. Долгоруков (именно в его губернию входила тогда Шуя) записал любопытные наблюдения: "Шуя -- небольшой, но значущий город, и многих губернских богаче. Там все почти обыватели капиталисты, и роскошь наполнила домы их... Чего у них нет! Чем они не хвастают! Церквей до шести, но все иконостасы залиты золотом. В соборе царские двери серебряные. Купчихи унизаны жемчугами, мужья их или не затевают ничего, или если уж затевают, то всякое предприятие их огромно и с большим иждивением совершается".
Улица переходит в сквер, где стоит Поклонный крест в память варварски разрушенного Спасского собора.
Дальше открывается одно из красивейших мест Шуи. Слева раскинулось роскошное здание бывшей городской управы. Справа таинственно сбегает куда-то в глубь летней пучины узенькая дорожка. Лишь начав спускаться, понимаешь, что попал не в случайную ложбинку, а вышел на один из древних сходов к реке, над которым нависает могучая бровь крепостного вала. Это остатки деревянно-земляного шуйского кремля XVI-XVII веков. Позже и административный, и церковный центр города сместился к востоку. Потому и опоясывают валы не могучий Воскресенский собор, а всего лишь маленькую, затерянную в застройке Покровскую церквушку (о ней ещё скажем чуть попозже).
Уголок получился очень живописный. Казалось, дикая, опьянённая июльским вином природа хоть маленьким отрядом да ворвалась в самый центр города, опоясав его этими кипящими от цветов травяными буграми. Бугры застыли над рекой, которую та же всепобеждающая сила жизни зарастила кувшинками, стрелолистом и осокой. Какая-то зелёная окрошка получилась!
А поднимешься от реки назад -- упрёшься в совсем другой водоём, искусственный. Остаток бывшего рва. Крепостные валы неплохо сохранились во многих древних городах. А вот рвы, до сих пор заполненные водой -- чрезвычайная редкость. Второй такой (правда, гораздо больший по размерам) я видел лишь в Смоленске.
Высокие травы вымахали по берегам, а на противоположной стороне прильнули к самой воде деревянные частные дома, живописно отражаясь в тёмной, крапчатой глади. Дремотный пруд, стрекозы, июль... -- кажется, это просто уголок природы где-нибудь на деревенской околице. И ничто (кроме чересчур уж правильной, вытянутой формы водоёма) не напоминает, что это древнее оборонительное сооружение.
Интересно, что ров с водой был прокопан метров на двадцать выше уровня Тезы: ров и река никак не сообщались друг с другом. Крепость не превратилась в полный искусственный остров: оставались небольшие сухопутные перемычки с двух сторон. Там как раз размещались восточные и западные ворота.
В XVII веке один из осадных дворов внутри кремля государь Михаил Фёдорович подарил князю Пожарскому. Так история города связалась не только с родом Шуйских, но и с главным героем Смутного времени.
Прошло всего несколько десятилетий, и крепость окончательно утратила своё оборонительное значение. Деревянные стены, как и во всех городах России, разобрали -- остались лишь земляные "корни" былой цитадели.
Вот уже век с лишним на берегу рва стоит стилизованная под Русь XVII столетия городская управа (ныне -- музей Бальмонта). Это самая красивая гражданская постройка в Шуе, и смотрится она совершенно сказочно! Высокие кровли с флюгерками над затейливым узорочьем стен создают ощущение если не царского дворца, то, по крайней мере, боярского терема, купеческих палат. Символично, что этот явившийся из Древней Руси теремок стоит в самой колыбели города -- "на рву". Получилось романтичное, какое-то очень уж васнецовское местечко. Причём, навевающее ассоциацию с полотнами сразу обоих братьев: Виктора Васнецова, чья Алёнушка сидит-грустит на берегу такого же пруда, и Аполлинария, рисовавшего городские исторические пейзажи Московской Руси XVII века.
А на территории самой крепости с 1840 года стоит массивное здание градской больницы. Она была возведена в стиле классицизма на средства купца Киселёва, и потому носила имя Киселёвской. Что-то не припомню, какой ещё древний кремль России занимает больница! Вообще сейчас на улочках бывшей крепости царит необычайная тишина. Центр города превратился в периферию.
А над деревянными крышами высятся пять длинных, голубых, каплевидных куполов, держащихся на утрированно тонких, как палочки, барабанах. Это Покровская церковь 1754 г. Она была построена на месте древнейшей деревянной, которая до 1667 г. считалась соборной, то есть главной в городе! Дореволюционные краеведы пишут, что здесь находились иконы XVI века, "лучшие в Шуе". Среди них -- образ Иоанна Предтечи: по преданию, дар Ивана Грозного. Сейчас никаких древностей в церкви не сохранилось. Действует она уже несколько лет, но по необычной пустоте интерьера сразу понятны масштабы советского разорения.
Над западным крыльцом церкви чуть высится колокольня 1814-16 гг. (возможно, творение того же Маричелли, который составил первый проект соборной звонницы). Когда-то её венчал такой же шпиль, как у соборной колокольни -- только уменьшенный во много раз. Сейчас навершие наскоро восстановили в виде обычного куполка, отчего сооружение смотрится невыразительно, а общий силуэт церкви утратил свою устремлённость в небеса.
Вообще, старый кремль в новое время настолько утратил своё значение, что его церковь, стоящая "на соборном месте", не играет почти никакой роли в облике города. Она спряталась от всех магистралей, и увидеть её можно только вблизи. Это самое сердце Шуи, но по тишине и безлюдности переулка, по размерам домиков, окружающих скромную церковь, можно подумать, что находишься в старинном селе.
Я вновь выбрался на главную магистраль -- улицу Ленина (бывшую Мещанскую), -- и по ней вышел к Октябрьскому мосту через Тезу.
Перьевые облака спутались, как нерасчёсанные волосы и по-русалочьи отражались в реке рядом с космами водорослей, развевающихся от быстрого течения. Кажется, что река -- это древняя дорога, а кувшинки -- следы тех, кто ходил по её обочине.
Что больше всего запомнилось мне в облике Шуи (после собора и колокольни, конечно!). Наверное, это именно несчётные кувшинки. Они усеяли водный стол, как разделённые белки и желтки, а рядом в изобилии плавали зелёные блюдца. Ты, вроде бы, и в городе, и в то же время, на природе: в самом волшебном уголке природы, где запросто можно было бы экранизировать "Царевну-лягушку" или снимать крупным планом пруд черепахи Тортиллы.
В то переменчиво-облачное лето Теза, казалось, вобрала в себя с неба всю синь и всю белизну, сузив до ленты весь верхний холст. Вся прелесть небольшой, но полноводной равнинной речки оживляла городской пейзаж.
Да, Теза -- довольно занятная речка. Рождаясь в каких-нибудь 12 километрах от Волги, в окрестностях Плёса, она, тем не менее, впадает не в Волгу, а в Клязьму, проделав извилистый путь в 169 км. Видимо, очень уж независимым характером отличалась эта река с глубокомысленным, философским именем. Где Теза, там и антитеза.
Казалось, это только многообещающий старт. Ведь по ширине Теза у Шуи -- как Днепр в районе Смоленска или Ока у Калуги. Что помешало ей уйти далеко-далеко и стать самостоятельной великой рекой? Пожалуй, изобилие рек-конкурентов, уже расчертивших невероятно густой сеткой весь центр Руси. Не повезло! Она изначально стартовала из чересчур маленькой клеточки.
В своё время я очень удивился, когда на одной из советских карт увидел рядом с надписью "Шуя" якорь -- обозначение речного порта. Оказывается, здесь действительно была пристань -- кто бы мог подумать при таких-то размерах! И какие только речушки не были относительно судоходны в свои времена! Ещё при Петре I под городом возвели деревянные плотины и шлюзы, которые отчасти сохранились до наших дней (что само по себе уникально). Уровень реки от них поднялся. Мелкие плоскодонные суда даже ещё лет 30 назад ходили до ближайших сёл. Был маршрут "Шуя -- Дунилово" и другие.
Самый живописный вид на Тезу открывается с горы Крутихи, на которой ещё в XIX веке был разбит замечательный городской парк "Грачевники на Крутихе". Гора там совсем невелика, но река изгибается под ней крутой лукой. Русло её так пестрит крохотными островками, а окрестные луга -- такими крохотными болотцами и протоками, что на смотровой площадке просто замираешь от восхищения. Неужели настолько простенький среднерусский пейзаж может так завораживать! Здесь начинаешь как-то по-особому ощущать и тайну очарования самой Шуи. Небольшой равнинный городок на небольшой речке, с не слишком уж древним зодчеством, -- а вот уезжать отсюда не хочется.
Река навеки отделила промышленную часть Шуи от парадной. Далеко не во всех исторических городах соблюдена такая чёткая граница. Можно лишь порадоваться, что в таком старопромышленном (ещё с XVIII века!) городке, историческая часть осталась "чистой". Гулять здесь одно удовольствие.
За Октябрьским мостом видны пять ярко-синих репчатых главок церкви Ильи Пророка. Они расставлены необычно далеко друг от дружки, во всю ширь крыши. По облику кажется, что это храм рубежа XVII-XVIII веков. В действительности же он... 1881 года. Да и не могли его здесь построить раньше: освоение Заречья началось как раз в XIX веке. Ещё в 1834 г. было выделено место для возведения церкви, которая изначально планировалась как главная доминанта Заречья, на подступах к главному мосту. Процесс сбора средств и самого строительства затянулся, и только через полвека... доминанта -- не доминанта, а по крайней мере, просто очень красивая церковь была готова.
Оригинален её силуэт издали, но когда подходишь ближе, особенно завораживает храмовая ограда. Восточнее алтаря в неё вписано необычайное крохотное сооружение, больше всего напоминающее белоснежный Рождественский вертеп -- только каменный. Восьмиконечная звезда на шпиле усиливает сходство. Подойдя ближе, даже удивляешься, что так оформлена всего лишь церковная лавка. Со стороны улицы она кажется совершенно детской, не рассчитанной на взрослого человека, но двор церкви значительно ниже мостовой, и ступеньки неожиданно увеличивают "вертеп" до нужного размера. Никогда ещё не видел такой игрушечной и с такой любовью построенной лавки-часовни! По-моему, это своего рода шедевр -- радостный и незабываемый.
Храм, в котором в советское время был клуб "Безбожник", возродился относительно недавно, и внутренняя реставрация в нём ещё в полном разгаре. Но почему-то эта церквушка оставила у меня самые тёплые воспоминания. Помню, я разговорился с работницами, очень добрыми старушками. Они рассказывали, как каждый шаг приходской жизни становится маленьким праздником. Например, недавно прибыли вновь отлитые колокола. Вроде бы, небольшие -- но первый после почти векового перерыва звон оказался неожиданно могучим. Одна совершенно глухая пожилая женщина из их прихода со слезами рассказывала потом, что услышала колокола.
В Шуе есть ещё несколько церквей -- но остальные находятся на отдалении от центра города. На северо-западной окраине, в посёлке Мельничном, сохранился никогда не закрывавшийся Никольский храм 1836 года -- любимый старожилами Шуи. Есть церковь Петра и Павла в селе Петропавловском, которое тоже давно включил в себя разросшийся город: когда-то там были погребены жертвы холеры 1831 года, а саму церковь возвели в конце XIX века.
Сохранились кое-где и домовые храмы: при бывшей мужской классической гимназии (очень величественное краснокирпичное здание прямо напротив нынешнего Главмага), при духовном училище. Уцелел крупный трапезный корпус порушенного Всехсвятского монастыря. Если бы восстановить всё, что было разорено, город выглядел бы несравненно красивее и был бы по-настоящему достоин статуса нового епархиального центра.
2. Окрестности
В составе образованной в 2012 г. Шуйской епархии числится 6 монастырей. Все они расположены в пределах 10-15 километров от Шуи, так что окружение этого города уникально.
Среди всех окрестных обителей выделяется древнейший и крупнейший в Ивановской земле Николо-Шартомский монастырь. У него просто беспримерное количество подворий! До раздела Ивановской епархии в 2012 г. их насчитывалось 22 -- в Иваново, Шуе, Палехе, Юрьевце и др. Эта новая традиция напоминает положение Николо-Шартомского монастыря в древности. До реформы Екатерины II (1764 г.) он имел в своём владении сразу 9 приписных обителей в разных местах. Среди них числился даже такой известный монастырь как Богоявленский Мстёрский.
Только особо почитаемая обитель с уникальными святынями могла достигнуть такого положения! Основание её связано с обретением местной крестьянкой чудотворного образа свт. Николая у впадения крохотной речки Шартомы в Молохту. Сейчас это в 12 км к северу от Шуи, но тогда Шуи, вероятно, ещё и не было.
Много в России обителей в честь Николая Угодника -- в основном, на местах чудесных явлений или его самого, или его икон: Николо-Угрешская, Николо-Бабаевская, Николо-Улейминская, Николо-Великорецкая... Шартомский монастырь стоит в этом же ряду, причём, судя по всему, он древнее всех вышеперечисленных. Если судить по первым письменным упоминаниям (1425 г.), то монастырь возник раньше самого города Шуи. Если же принять полулегендарные сведения, что он основан в конце XIII века (а это вполне правдоподобно), то выходит, что он древнее Троице-Сергиевой лавры. И вообще является одним из нескольких древнейших монастырей центра России. Не так уж много основывалось на Руси монастырей в первые, тяжелейшие десятилетия монголо-татарского ига. Видимо, Николо-Шартомский стал одним из редких исключений. И видимо, здешнее чудо, действительно, стало для людей большим и долгожданным утешением.
Уже в грамоте 1425 г. стоит подпись архимандрита Конона -- а ведь этот сан носили тогда настоятели лишь самых крупных монастырей Руси. Среди богатых вкладчиков в Синодике обители числятся целые династии князей Пожарских, Хованских, Горбатых-Шуйских.
Самый известный подвижник в многовековой истории обители -- преподобный Иоаким Шартомский. Он подвизался в XVII столетии. Был не только великим постником, молитвенником, затворником, но и выдающимся иконописцем своего времени. Создал множество списков только что прославившейся Казанской иконы Божией Матери. Эти списки, в свою очередь, также прославились чудесами -- особенно Вязниковский, ставший известным на всю Россию (см. очерк "Вязники" в этой же книге).
В истории нашей Церкви -- всего несколько иконописцев, прославленных во святых: Алипий Киево-Печерский, Андрей Рублёв, Даниил Чёрный. Иоаким Шартомский стал последним по времени из этой плеяды -- он воссиял уже в XVII веке, то есть незадолго до упадка иконописи, до полного обмирщения церковного искусства. Как и об Андрее Рублёве, мы крайне мало знаем о его личной жизни.
Свой подвижнический путь преп. Иоаким начинал в Борисоглебском монастыре под Ростовом и был духовным чадом знаменитого преп. Иринарха Затворника. Затем он подвизался в затворе в Шартомской обители. Около 1625 г. сподобился здесь явления Божией Матери, повелевший ему написать Свой образ для Воскресенского храма Суздаля. В Суздале преподобный и окончил свой земной путь, там и был погребён. Точная дата его смерти неизвестна, но не ранее 1630-х гг.
В том же XVII веке здесь бывал ещё более знаменитый подвижник. Именно архивы Николо-Шартомского монастыря приоткрыли завесу над мирским периодом жизни великого святителя Митрофана Воронежского. До 40 лет он был женат, а в монашество постригся по вдовству. Белым священником служил на приходе в с. Сидоровское, в 17 км от Шуи. В 1830-е гг. о. Иоанна Субботин во время ревизии случайно обнаружил его письмо к шартомскому архимандриту Александру. Будущий святитель просил позаботиться о сыне -- "сотворить к нему отеческую милость". Из этого уникального письма впервые стало известно мирское имя святого (Михаил) и его сына (Иван). Позже шуйский краевед В. А. Борисов (1809 -- 1862) сделал вывод, что, овдовев, святитель и сам "имел пребывание несколько годов" в Николо-Шартомском монастыре.
Село, в котором стоит монастырь, называется Введенье -- или, по-народному "Введеньё". Автобусы из Шуи ездят туда часто, и в один из дней я отправился к этой святыне. По пути виднелись порушенные, заброшенные, заросшие церкви. Так до сих пор выглядит российская глубинка! Хотя странно называть глубинкой самый центр страны. Вообще заметно на каждом шагу, что регион бедный, что советское наследство досталось ему несладкое.
Всё же многое возрождается. Уже почти на подъезде к Введенью мелькнула роскошная пара церквей соседнего села Чернцы: Ильи Пророка (ок. 1750 г.) и Николая Чудотворца (1819 г.). Видно, что они медленно, но верно восстают из руин. Особенно потрясающе смотрелась шатровая колокольня. По всем восьми граням она была украшена простенькими, но изящными картушами, характерными, скорее, для севера, чем для центра Руси.
Регион этот чрезвычайно интересен тем, что здесь в зодчестве XVIII, и даже XIX веков полностью сохранился дух допетровской Руси. В городках и сёлах всюду стоят изящные пятиглавые храмы и утончённые шатровые колокольни. Лишь по форме окон, да и то не всегда, можно определить, что возведено большинство из них уже далеко не в XVII столетии (хотя единицами уцелели и такие). Старая Московская Русь лишь отступила в глубинку, но никуда не делась. В XIX веке большие и богатые сёла своими церквами стали напоминать московские слободы времён Алексея Михайловича.
Наконец на дальнем конце широкого поля показалось издали само Введенье -- буквально мерцающее от изобилия куполов. Что-то очень историческое, древнерусское сразу завораживало в его облике. По своим роскошным церквам Введенье на первый взгляд даже богаче Шуи! Над полями и низколесьем, над живописными клубочками тальника, над еле заметными домишками, ещё за пару километров виднелись сразу три букета храмов -- изящных и многоцветных. Да это же просто Суздаль -- лишь чуть-чуть уменьшенный! Я прекрасно помню ту ярмарочно богатую панораму знаменитого города Золотого Кольца -- когда подъезжаешь к нему полями. Здесь -- что-то очень похожее по духу.
Золотые, серебристые, голубые луковки и тонкие колокольни празднично преобразили всю равнину. Почаще бы встречать в своей жизни такие животворящие пейзажи! Почему они так редки?
Место это, действительно, переполнено непередаваемой благодатью. "...И жизнь, и слёзы, и любовь", -- как писал Пушкин, правда, совсем по другому поводу.
Огромный Шартомский ансамбль высился подальше, а ближе к остановке нарядно выделялись купола другой обители -- Введенской, от которой и произошло название посёлка. Два монастыря в одном селе -- это, конечно, многовато, но для здешнего края -- дело почти обычное! В соседнем Дунилово в старину было аж 3 монастыря.
Дата основания Введенской обители неизвестна. Небольшая и небогатая, она была приписана к Шартомскому монастырю, а в 1764 г. упразднена. Церкви её обращены в приходские. Недавно обитель вновь возрождена (через почти 2,5 века!) и действует как женская. Маленький, но очень нарядный ансамбль её составляют пятиглавая Введенская церковь (1807 г.) и одноглавая, тёплая Владимирская (1845 г.) -- обе дошли от того периода, когда здесь был приход.
Особенно роскошно смотрелись сейчас ярко-голубые главки краснокирпичного Введенского храма -- как высший идеал простой и неотразимой красоты! Цветом и формой они очень живо напомнили мне Казанскую церковь в Романово-Борисоглебске -- один из самых замечательных шедевров, какие только можно увидеть в верхневолжских городах. Правда, в отличие от романовской, здешняя церквушка стояла вовсе не на обрывистом скате над Волгой, а на гладкой равнине, вдали от больших рек. Но силуэт её смотрелся просто изумительно. С пятиглавием сочеталась прекрасная, совершенных очертаний шатровая колокольня. Вся она была -- из Древней Руси: как квинтэссенция всего лучшего в нашем зодчестве. А черты XIX века в её облике не просматривались вовсе.
От Введенского монастыря до Шартомского -- метров триста. Асфальтовая дорога с широким мостом пересекает крохотную Молохту. Узенькая, мочалистая от ила речка без малейшего высотного обозначения берегов напоминает вьющуюся в лугах дорожку. Она то прошивает зелёные клубы ивняка, то отчаянно петляет по открытым местам -- живописная, никому ничего не говорящая о смысле и конечном назначении своего странного, извилистого пути. В детстве я, пожалуй, надолго погрузился бы в размышление о том, какое колоссальное путешествие мог бы проделать по ней маленький теплоход с крохотными, как муравьи, пассажирами...
А из-за огромных зелёных облаков, сгустившихся по берегам Молохты, уже выплывала незабываемая панорама многокупольного, величественного золотисто-бело-голубого Шартомского монастыря.
Вокруг него волны мерцающего на солнце кустарника переливались, как зелёные сугробы. Весь приречный луг "замело" ими. Лесов поблизости не было, но пейзаж всё равно напоминал чащу. От блеска листьев казалось, что вся зелень здесь посеребрена: всё сверкало под стать куполам и крестам. Монастырь оставил свои блики на всём пейзаже. Ещё одна ассоциация осталась в подсознании: большая солнечная поляна и посреди неё светит не то огромный жёлтый одуванчик, не то само спустившееся к нам, как в сказке, солнышко.
Да, Шартомский монастырь -- неповторимый образ неба на земле. Один из тех удивительных уголков, которыми так богата Русская равнина. Её главные украшения -- монастыри: сотни точек соприкосновения природы, зодчества и молитвы. Именно XVII век подарил России такие уникальные ансамбли как Толгский, Ипатьевский, Валдайский, Унженский, Желтоводский, Шартомский... Встреча с каждым из них -- настоящее открытие. Место, где Господь так близок, будто ты даже Его дыхание слышишь.
При подходе к вратам над тобой вырастает куст куполов, такой роскошный, какой не часто встретишь даже в самых больших монастырях. Главы сразу трёх храмов почти накладываются друг на друга. Территория обители обширна, но все её церкви тесно сосредоточились в западной части, со стороны входа. Здесь замкнули маленький двор Никольский собор и Казанская церковь, дошедшие от XVII века, а над вратами вздымается нарядный Преображенский храм 1813 г.
До середины XVII века монастырь оставался деревянным. В 1649 г. он в одночасье сгорел дотла от удара молнии. Но Бог и это бедствие обратил во благо. Именно "после молнии" начинается стремительное возведение каменного ансамбля. Уже в 1651 г. был освящён ныне стоящий Никольский собор. Пожалуй, это самый древний архитектурный памятник на территории Ивановской области.
Собор этот, чисто монастырский по своему аскетизму, можно назвать выдающимся памятником середины XVII века -- современником почти таких же по размерам соборов Ипатьевского или Валдайского монастырей. Он такой же пятиглавый и четырёхстолпный, но на этом сходство кончается. Здешний храм -- какой-то "нарочно неправильный". Однако эту неправильность замечаешь лишь обойдя его и приглядевшись. Его боковые закомары неравны: западная -- самая большая, средняя меньше, восточная -- ещё меньше. Такое уменьшение создаёт эффект "ускорения", бега с запада на восток.
Как ни странно, даже эта "неправильность" придавала особое очарование древнему собору. Он будто рос, а не строился. Рос сам, как дерево или отдельный лист. Что-то очень народное выразилось в облике этого собора. На первый взгляд кажется, будто его вообще на глазок строили, без всяких чертежей и математических формул, "топорно"... -- а между тем, тщательно выверенные пропорции говорят об обратном. В этом плавном уменьшении виден даже принцип золотого сечения. Едва заметная асимметрия характерна для всего древнего зодчества. В ней выражался дух жизни, зримо ломались все "правильные" представления. Но здесь она не "едва заметна", а именно подчёркнута. Грубовато-простодушно, по-богатырски. Мол, прочность и мощь важнее всяких там условностей. Если бы герои разных народов оставляли постройки, максимально выражающие их характер... то сразу было бы видно, что этот собор возводил явно не Роланд и не Ланселот, а скорее, Василий Буслаев в момент покаяния.
Голубенькая Казанская церквушка, золотисто-желтый настоятельский корпус и белая громада Никольского собора своим сочетанием формируют праздничное многоцветье дворика. Небольшого, но торжественного, как Соборная площадь Московского кремля -- в миниатюре. С севера его почти замыкает стоящая по диагонали к собору колокольня. Нижняя часть её также относится к XVII веку, верхняя была надстроена в XIX-м.
Казанский храм и трапезную светлыми пуговками расветили по всей длине изящные изразцы с херувимами, с райскими птицами и цветами. Видно, что они свежие, восстановлены недавно -- но по образцам XVII века. Сама церковь -- 1675 года. С противоположной стороны (отсюда не видно) к ней примыкает крохотный придельный храм св. Григория Акрагантийского. Ещё издали виден висящий на стене колокольчик -- очевидно, для созывания на трапезу. Огромные сетчатые окна тоже относятся явно не к XVII веку, а ко времени, когда открытую арочную галерею застеклили для тепла.
Большую часть монастыря занимает яблоневый сад. Как лес, он окаймляет с трёх сторон богатырскую громаду Никольского собора и простирается от него до северных корпусов и до восточной стены. Как маленькие тигры, там и сям шныряют по нему кошки. Красивей всего сад выглядит в мае, когда превращается в сплошное, цветущее, пенное море! Каким-то образом выросла в яблоневом "лесу" и парочка громадных, дремучих елей. Их тёмные, готические башни вымахали рядом с собором -- почти в один рост с ним! От соединения густых елей с куполами сразу вспоминаются церковные праздники. Правда, сейчас, в летнюю жару ассоциации возникают, скорее, не с Рождеством, а с еловыми и можжевеловыми ветками на Пасху или Вербное воскресенье. Всплывают как-то сами собой и картинки из жития Сергия Радонежского: его жизнь в лесу, первая срубленная церковка под ёлками. Не знаю почему, но все древние монастыри Центральной России, каждый в свою меру, хоть чуть-чуть напоминают мне о преподобном Сергии -- даже те, что напрямую с ним не связаны.
В таких местах даже жара вдруг утрачивает своё изнуряющее свойство и становится частью чего-то радостно-летнего, умиротворяющего. А там уж и гром начинает вдали погромыхивать... ну, значит идёт скорое избавление!
Есть какая-то связь дождя и святости. Какая -- не знаю, но точно есть! Приезжаешь в благодатное место и получаешь окропление с небес. Места, где купола густы, как капли, не умеют долго оставаться сухими. Именно в них чувствуешь лето сполна: "лето Господне благоприятное".
Ивы в низинных лугах вокруг монастыря клубились, как тучи, и, видимо, притягивали тучи с высоты. Да и речка соскучилась по своим же вознёсшимся каплям -- как мы скучаем по когда-то поднявшимся от нас родным душам. Таинство дождя просто обязано было состояться -- непременно, как конечное воссоединение миров:
"И будет Бог всё во всём".
"Хвалите Его, небеса небес и вода, яже превыше небес".
Пейзаж вдруг изменился на глазах: краски стали сочно-контрастными. Монастырь -- светлый, как паникадило с многочисленными свечками куполов, а небо тёмное -- такое нереальное, будто импрессионисты решили написать картину и выбрали для неё самый фантастический, иссиня-мерцающий фон...
Меня как раз пригласили на трапезу, и тут-то за окнами хлынул могучий, захлёбывающийся июльский ливень -- аж крыши над всеми зданиями загрохотали!
Гостиничник о. Моисей угощал меня и попутно рассказывал. О монастыре, об удивительных случаях из жизни, о вечном, но ненавязчиво действующем промысле в судьбах людей. Во все времена, пока стоит Церковь, самой благодатной кончиной считается смерть на Пасху. За короткое время после возрождения монастыря уже 5 человек братии в разные годы отошли к Богу в Светлую седмицу. Особенно удивительна судьба иерея Александра, жившего на одном из подворий. В пасхальную ночь он отслужил заутреню, присел отдохнуть в алтаре и умер так тихо, что все сослужащие думали -- задремал батюшка. На Пасху, за богослужением в алтаре!.. повернётся ли язык такую радость назвать неподходящим словом "смерть"?
Самому же о. Моисею, когда он ещё жил в миру, старушка-мать через несколько дней после смерти явилась воочию во время его молитвы на каком-то ослепительном, неземной красоты лугу: квартира "раздвинулась", время и пространство перестали существовать... Ещё неделю потом в доме чувствовалось необыкновенное благоухание, которому удивлялись все приходящие.
Другая знакомая старушка, тоже глубоко воцерковлённый человек, заранее была извещена о своей смерти. Помылась, оделась во всё чистое, написала записку: я, мол, умерла тогда-то и тогда-то, мыть и переодевать меня не надо, -- и легла. Много дней спустя родственники (навещали её, увы, редко) зашли и застали как бы уснувшую старушку: ни малейших признаков тления или запаха!
Почему-то было удивительно легко и светло от рассказов этого человека. Так светло, как давно уже не бывало. А снаружи всё шумел и шумел дождь...
Простор вокруг монастыря ярко и грозно мерцал, поделённый надвое горизонтальной чертой. Гуашево-синие тучи и акварельно-зелёная трава изливали, казалось, весь мрак и весь свет, какие только возможно в нашем мире излить.
Началась вечерняя служба, и попрощавшись с о. Моисеем, я перебежал под дождём метров двадцать до Никольского собора. Уже в его портале невольно оглянулся на всю эту красоту. Мокрая мостовая монастырского двора стала голубой от Казанского храма и жёлто-золотой от Преображенского. А чтоб увидеть водопад белизны от Никольского собора, следовало бы опять перебежать на другой конец двора, к арке ворот. Всё стало необыкновенно нарядным от отражений. И дышалось так легко, будто сама красота, как озон, освежила воздух.
Я вошёл в собор. Интерьер его производил такое же "богатырское" впечатление, как и внешний вид. Жаль только, древних росписей не сохранилось -- один подреставрированный в наше время XIX век. Увы, в этом регионе, где безраздельно господствовали мастера соседнего Палеха (всего вёрст 30 отсюда), всё древнее автоматически переписывалось. В собор XVII века ворвалась пёстрая живопись ремесленных артелей XIX-го. Но сами очертания четырёхстолпного интерьера сохранили благодатный дух иной эпохи.
Служба шла тихая, чинная, бесстрастная, истинно монастырская... А сзади, за открытой дверью, колыхался отвесный ливень, как тростниковая занавесь. Отделял уголок мира священного от мира обычного.
Что ещё тут мне запомнилось?
Шартомский -- один из очень немногих монастырей, где свечи даются за добровольное пожертвование: кто сколько опустит в ящик. Требы -- тоже за пожертвование. Никакой фиксированной цены! Из всего множества обителей, где я побывал, такая замечательная традиция соблюдается лишь в Троице-Сергиевой лавре, Псково-Печерском монастыре и Воскресенском монастыре Углича.
Именно здесь -- не в Иваново, не в Шуе, а именно в Николо-Шартомском монастыре, -- по-настоящему чувствуешь, что ты в духовной столице целого региона. На всём отрезке пути меж древним Суздалем и древней Костромой не найдёшь более старого, намоленного и архитектурно совершенного места! Шартомский монастырь -- это подлинное духовное открытие для всякого, кто до него доберётся. Лично я в той длинной поездке побывал сначала в Дивеево и уже потом добрался сюда -- но даже после Дивеево восприятие здешнего святого места нисколько не потускнело!
По силе впечатления он не уступит самым красивым и древним монастырям, в каких я только был. Чувствуется настоящая духовная твердыня, и твердыня эта прошла испытание в несколько веков.
Второе знаменитое село в окрестностях Шуи, всего километрах в пяти от Введенья, -- Дунилово. Женский Успенский монастырь в нём был основан в конце XVII века. Главным ктитором, то есть благотворителем обители, был тесть Петра I боярин Фёдор Абрамович Лопухин. Именно его дочь Евдокия стала первой женой императора. Впоследствии её сослали в Суздаль и насильственно постригли в монашество.
Обитель изначально была очень мала и располагалась на крохотном участке на берегу Тезы, который по весне превращался в остров. В 1764 г. она была упразднена, но в XIX веке усилиями новых благотворителей возрождена. Основу нового монастыря составили Успенский храм 1819 года и Покровский 1849-го.
Закрытая в советское время, обитель вновь возродилась в 1991 г. -- то есть почти одновременно с Шартомским мужским монастырём. Как и там, здесь действует детский приют -- только для девочек-сирот.
Честно говоря, я хоть и собирался, да так и не побывал в Дунилово, потому что мне заранее объяснили (причём, разные люди, независимо друг от друга), что в монастырь никого не пускают. "Раньше, как и везде, свободно принимали паломников, а теперь игуменья Ольга просто не открывает ворота. Даже организованным группам с батюшками". Лично я воздерживаюсь от того, чтобы давать этому какую бы то ни было оценку. Во все времена существовали и существуют особо строгие, полностью закрытые для мирян монастыри и скиты. Насколько оправдано превращать в такую закрытую обитель Успенский Дунилов монастырь -- вопрос в компетенции только священноначалия.
Впрочем, в том же Дунилово по соседству с Успенским возрождается ещё Благовещенский монастырь (всего до екатерининской реформы в этом уникальном селе действовали сразу три обители!). Возможно, он будет более открытым.
А в селе Сергеево в 10 км от Шуи расположен Фёдоровский монастырь -- молодой, XIX века. Его основала по благословению св. Иоанна Кронштадтского владелица большого имения Александра Николаевна Шубина. Из соседней Нижегородской губернии она пригласила 30 первых насельниц. В 1881 г. образовалась община, в 1889 г. она получила официальный статус монастыря. В 1897 г. был возведён большой пятиглавый Успенский собор в неорусском стиле. Главной святыней стал очень редкий образ -- Серафимо-Понетаевская икона Божией Матери "Знамение". Число сестёр к моменту революции превысило 300 человек.
Жизнь женского монастыря продолжалась всего 40 лет, и в 1929 г. он был закрыт. Правда, последние тяжёлые годы ознаменовались тем, что здесь нашёл свой приют будущий мученик митрополит Серафим (Чичагов) -- один из великих святых ХХ века. Из страха никто не решался предоставить ему убежище, настолько "дурной" была его репутация у Советской власти. Игуменья Арсения не побоялась. Кстати, сама она впоследствии сподобилась мученического венца и в 1939 г. умерла в Ивановской тюрьме.
После долгого советского запустения монастырь возродился в 1994 г. -- но уже как мужской. Надо сказать, это редкое явление: во много раз чаще встречаются обратные примеры -- бывшие мужские обители становятся женскими.
Судя по разговорам, которые я слышал, жители Шуи очень чтят свою пригородную обитель, связанную с именами Иоанна Кронштадтского и Серафима (Чичагова).
Ещё более молодая мужская обитель находится в селе Кузнецово. Она образовалась в 1998 г. на месте старинного, издавна почитаемого прихода, состоящего из двух красивейших пятиглавых церквей: Казанской 1775 года и Успенской 1811-го. Ансамбль их можно назвать, пожалуй, образцом храмового зодчества Ивановской земли -- лучшим продолжением традиций XVII века. Приход не закрывался никогда и сохранил многие старинные святыни.
По двум своим храмам монастырь назван Успенско-Казанским. Сейчас здесь уже несколько десятков насельников, среди которых есть и схимники. Почитатели тихих, не туристических, по-настоящему молитвенных обителей преодолевают порой тысячи километров, чтобы приехать в Кузнецово. Таких паломников пока немного -- но, пожалуй, это именно тот монастырь, про который можно лаконично сказать: "Все, кому полезно знать, о нём знают".