Ныне отпускаешь раба твоего Владыко, по глаголу Твоему,
с миром, ибо видели очи мои спасение Твоё, которое Ты уготовил
пред лицом всех народов, свет к просвещению
язычников и слава народу Твоего Израиля.
Лк. 2: 29-32
Есть особые города каждый приезд, в который - как Новый год. Здесь другой "календарь". Все времена года другие. И всё другое, Зима - время цветения... куполов.
Думал, ты в другой город приехал? Нет, в другую жизнь.
Встречался с Муромом много раз, но впервые именно зимой. В феврале 2007-го, на Сретение Господне. Так с первого раза он "зимним" для меня и остался. Точнее, некалендарным, вечным... Но именно эта вечность почему-то особо чувствовалась зимой.
Есть города, которые одним своим существованием уже проповедует Бога. В них происходит Сретение. И ты видишь: есть Христос если есть Муром.
Весь зимний Муром - одни сплошные складки и складки на белых пелёнках Новорождённого. Прибрежные холмы глубоко прорезали овраги с живописными мостиками, перекинутыми то тут, то там. Самый большой - целая "сухопутная река" - Успенский овраг. Весь исторический центр Мурома - три его монастыря из четырёх, - расположен к югу от него и только Воскресенский - к северу, на отдельном холме.
В доме бывают разные комнаты. Иногда кажется, что малые старинные городки тоже делятся на условные "комнаты". Точнее закутки. "Городок" и "закуток" - даже слова созвучны.
Несомненно, весь Муром из них состоит. Холмики, овражки, переулки, тупики... Забредешь в одну "комнату" - видишь один город, в другую - совершенно другой. Может, именно благодаря "многокомнатности", гулять по нему можно долго и с удовольствием, несмотря на маленькие размеры.
Каждый монастырь здесь - мини-городок. По крайней мере, мини-кремль. А Воскресенский - самый отдалённый из них.
Добраться до него можно либо низиной вдоль Оки, либо - напрямую с центральной площади, - по самому большому и живописному из всех деревянных мостов. Дух захватывает от высоты, от скрипа и шатания досок под ногами, (на самом деле, вполне себе прочных!) и от сказочной панорамы с ближними и дальними куполами по обе стороны. Игрушечный мост, игрушечный город! Нарочно захочешь придумать - не придумаешь.
В ослепительно-солнечный день казалось, что в овраг налили воду. Голубая тень прочертила ровную линию по лохматым макушкам всех растущих в глубине деревьев - сами они превратились в подобие гигантских водорослей. Глубоко- о- о!
Аж жутковато смотреть.
Может, эта зимняя теневая река даже глубже Оки, в которую она "впадает". Смотришь сквозь бесчисленные ветки - пытаешься достать взглядом до дна бездны, в которой всё сгущается и сгущается синева. Может, это даже и не река, а Марианская впадина?
Мы живём на Восточно-Европейской равнине, где нет гор, но овраги изрыли её так старательно и повсеместно, что пространство меж ними мы чуть ли не с рождения привыкли именовать горами - и по-другому, наверное, уже никогда не будет. Это - Россия. Это - древнейшие наши города: их облик раз и навсегда, пока мир стоит, определили овраги. И в этом смысле Муром - горный город. Был и будет. А может, правильней даже назвать его горним? -
Я бы написал гимн оврагам - они того достойны!.. - но кажется любой древний город - лучший бессловесный гимн им.
Усатые от деревьев провалы, казалось, хотят рассказать о чём-то. Они поджидают тебя через каждые несколько домов. И вдруг ты понимаешь - это не просто деталь пейзажа, а самая его таинственная суть. Совсем не страшные, не несущие никакой угрозы, зато древние, как сама Земля: гораздо древнее Мурома - которому они с самых "пелёнок" служили естественным укреплением.
В древнюю Русь здесь попадаешь, сделав с современных улиц всего несколько шагов. Овражные мосты - самые распространенные границы двух миров. Точнее, пограничные переходы, по которым легально разрешено перемещаться из века в век. А Таможня, как всегда в таких городах, отсутствует.
Почему-то зимой древние города кажутся ещё древнее. Что за машина времени срабатывает? Церкви заметнее в пейзаже. Побелённые холмы больше похожи на кремли. Замерзшие реки - даже как будто шире, чем летом: настоящие древнерусские санные дороги. Тысячелетние артерии, тихой, неспешной, но никогда не замиравшей человеческой жизни. Таинственной и необъятной.
На секунду я представил, что именно в этом волшебном городе прячутся все тайны Зимы - все ипостаси, в которых она может в разное время проявиться. Вон в той глубокой яме невидимо залегла завтрашняя метель: овраг - берлога для бурана. А за тем холмом и забором - трескучий мороз: как динозавр за скорлупой, которую пока просто не успели разбить. А на тех голубых куполах - большие снежинки: Бог их приписал на очередной свой праздник.
Вон в тех в вербных зарослях, в красновато светящихся прутиках-лучах - долгая, глубокая оттепель. Сама нежится и твои глаза согревает. А вон в той полынье на Оке - там уж весна! Без вариантов. Весна и Пасха.
О Пасхе напоминает своим названием и Воскресенский монастырь.
Вознесение храмов на холм - лучший, ненавязчивый указатель Самого главного в нашей жизни. Это и есть то, что я называю архитектурной проповедью.
Даже верить в то, что Бога нет, в таких городах гораздо труднее, чем в тех, где храмов мало. Или, где они не такие древние. Храмы одного цвета с сугробами выросли из сугробов.
И кажется, что можно говорить о самой настоящей архитектуре зимы.
О древнем белокаменном зодчестве февраля. О белом кремле, увенчавшем всё северное полушарие Земли.
Как древнерусский стиль нравится мне больше, чем вычурное барокко, так зима - больше, чем лето.
Из-за шатровой башни ансамбль двух церквей на Воскресенском холме чем-то неуловимо похож на белокаменный кремль, даже несмотря на то, что высоких стен у него нет.
Кажется, по изобилию шатровых колоколен Муром, уступает лишь Ярославлю... Мало какие города ещё способны сравниться с ними.
Глядишь то на шатровую колокольню, то на многочисленные муромские елки, башнями стоящие то тут, то там - тоже шатровые и тоже "белокаменные" от снега... И вдруг начинаешь открывать для себя, что природа - своими образцами, видимо, куда сильнее повлияла на древнерусское зодчество, чем мы полагали.
Над очень высоким и очень древним Воскресенским собором (1646 г.) серебрятся пять репчатых куполов. Издали они кажутся льдистыми. А над Введенской церковью того же времени купол только один - зато какой.
Нежно-голубой, как наша планета, он облеплен снегом с одной стороны - и глядя на него невольно думается, что ведь и на Земле снег только в одном полушарии: в другом сейчас лето.
Ты замираешь... Ты смотришь...
А купола стоят, а снег лежит... И то, что сделали люди, и то, что сделал Бог, соединилось Нечто, что больше и куполов, и города, и зимы, и лета и планеты...
И Это так хорошо, что лучше и не может быть!
Если наша планета - это организм, а в любом организме есть иммунитет, то, наверное, размещение этих храмов по поверхности ведь не случайно, не произвольно. Они и составляют систему иммунитета, они - его опорные точки.
Обе церкви светились, как фонари, и в то же время было в них что-то корабельное: потоки лучей и синие тени, как косые паруса, поделили их стены...
Красиво? Нет, сказать "красиво" - ничего не сказать!
Свет от гигантских церковных фонарей доставал до самых глубин души. Он именно просвещал тебя насквозь... - менял что-то не в пейзаже, а в тебе самом.
Чёткие диагональные границы света и тени, там и сям ломаясь молниями на кирпичных узорах, всё время делили сверкающие храмы пополам - лишь угол диагонали тихо, но неуклонно менялся в течение дня. И такое фантастическое ощущение, будто это заранее предусмотрено архитекторами: лучи солнца, на этих поверхностях тоже становятся часть зодчества.
Вся природа - часть Зодчества, потому что весь мир - Церковь.
Но только в таких местах, как здесь, это начинаешь видеть. И только зимой, когда листва ничего не заслоняет, видение становится максимально ясным и безошибочным. Весь Муром - Церковь, и Зима - Церковь, и Земля - Церковь...
Днём храмы - голубые от собственных теней в центре сияющей снежной пустыни. Вечером - два непередаваемых розово-кремовых фонаря на голубом снежном море. Два "филиала заката". Как ни меняй местами свет и тень, чудо остается чудом.
И то, что это - самый крайний из четырёх монастырей Мурома, ассоциативно как-то связывается с праздничным вечером - с "краем дня". И "краем зимы", каким является Сретение Господне.
В солнечный день Зима всегда дарит такие волшебные переливы оттенков, какие не снились Лету!
Такую непередаваемую гамму красок может дать только блаженная пустота, когда Земля не "занята" ни цветением, ни плодоношением, ни прочими хлопотами. Когда она просто - часть космоса... и космические оттенки отражаются в её матовом выгнутом зеркале.
И так-то всё белым-бело, а ещё и искры крестов светят!
Словно специально, чтоб подчеркнуть: никакая степень белизны в нашем мире не окончательна. Как бы и чем бы мы ни восхищались, всегда найдётся Нечто ещё чище: "...Как на земле белильщик не может выбелить".
Почти от всех древнейших храмов Мурома открываются великолепные виды на Оку. На неё обращены все алтари. Вся старейшая часть города вытянулась полосой по прибрежным холмам. А дальше в цепочке всё тех же холмов - легендарное Карачарово.
Невысокий по своим постройкам городок воздвигся на очень высоком природном "фундаменте". Вознесённый на самый гребень, маленький Воскресенский монастырь одной своей стороной глядит с обрыва на Оку. А с другой... кажется стоящим на гладкой, как пол, равнине. Это одновременно и одна из высочайших смотровых площадок Мурома, и самый его тихий, укромный, почти сельский по виду уголок.
Всё здесь - чудо... но всё - скромное. Точнее, укромное. Спрятанное от чужих глаз.
Я прошёл поближе к обрыву и... замер. Здесь жила "семейка" колоколов - под одним из трёх крылец собора, как цыплята на насесте. А сквозь крыльцо открывалась удивительная панорама на много километров, словно это и не каменный навес, а рамка картины.
Давно замечаю: самые потрясающие пейзажи получаются, когда "масштаб нарушен". Когда колокола на переднем плане висят будто не на перекладине, а на самом горизонте... и не звон рождается из них, а вся эта панорама с мельчайшими деталями дальних лесов, полей и пригорков.
Всё - живое... и вся Зима беззвучно "звенит" вместо колоколов.
И видно, что она абсолютно живая, что она "дышит" хвойной зеленью, как лето листвой, что в её капиллярах переливается алая кровь рябин... а гулкий простор заснеженной реки с её вечными ветрами работает, как лёгкие. И даже искристые скопления сосулек улыбаются.
То живое, что воплотилось в церквях, помогало и зиму воспринимать одушевлённой.
Вот белая лента реки, вот две оранжевых ленты береговых зарослей... и всё это - светится!
А дальше, до самого горизонта опять причудливо чередуются то белизна, то оранжевые костры. Где поля, а где пойменные озера, сейчас под снегом не различить. Виден только единый безбрежные простор. От края города - до "края мира".
В предзакатный зимний час трудно представить себе что-нибудь более "космическое" по грандиозности.
И кажется, именно по этой снежной дороге со дня на день приедет Весна - тем же речным трактом, которым каждый день путешествуют ветра.
Почему сочетание реки, ветра, заката и простора ассоциируется именно с весной? Это я не знаю точно так же, как то, почему древние города ассоциируются с Богом.
Никто не знает - но и весна на носу, и Бог рядом.
От контраста света и теней всё было так рельефно, так чётко "вырезано" по снегу и по небу, что и монастырь, и весь Муром напоминал искусную аппликацию. Фигурные силуэты храмов стояли белые на голубом небе - и они же лежали голубые на белом снегу.
Закат "набирал силу". От полуприкрытого солнца, как фонтан от кита, вдруг брызнул высоко- высоко отвесный луч невероятной красоты. Он высился над церквями, домами, воротами, заборами - над всем городом... тихо перемещаясь "в ногу" со всякими идущим... как столп благодати при исходе евреев из Египта.
Бывают такие необыкновенные закаты: весь мир смотрится - как сквозь разноцветные стёклышки, собранные ребёнком. Светится не столько само солнце, сколько его бесчисленные отражения и преломления. Каждая церковь - солнце. И каждый отдельный крест над ней - солнце. И каждый выпирающий черепаховый сугроб - солнце. А отвалы снега на обочине дорог - многоцветны, как игуаны.
Пучки берёз полыхали золотисто-розовыми кострами, и даже самые мелкие свисающие веточки и серёжки казались издали лёгким дымком вокруг открытого огня.
Закат был нежно-розовым и иней на деревьях казался светло-сиреневым. Усталая за день природа расщедрилась на самую нежную, самую ласковую цветовую гамму.
Повсюду работала фонтанчики берёз, по цвету напоминающие буйно разросшиеся сирени. На какие-то секунды стало казаться что это не зимний пейзаж, а нежно цветущий майский сад. Месяц единственной запятой стоял на чистом листе неба. Наверное, это был какой-то знак... чтобы мы не забыли. Снег под закатом - как засахаренная слива.
От обилия деревьев в холмистом городке низкое зимнее солнце превращалось в глаз с густыми ресницами и бровями. И на каждом шагу подмигивало тебе. И всюду многозначительно переглядывались с ним многочисленные купола, чтобы Солнце не чувствовало себя одиноким. Муром - город зрячий от куполов. Если их снести, как в советское время, он вновь ослепнет.
А после заката всеми этими глазами развернётся Небо такого цвета, как будто уже наступила весна. И даже матовый осколок луны, заблудившись в тонких прутиках берёз, вдруг подтвердит, скрепит печатью, чтоб уж никто не сомневался: "Весна". Это же Сретение, до календарной весны - ровно 13 дней.
Странное дело: луна, когда смотришь на неё осенью, сквозь облака, напоминает о зиме, больших сугробах, снежных заносах. А вот зимой она лучшее свидетельство о весне. Неуловимое - но всегда безошибочное, предпасхальное...
Сумерки с луной - это небесный стол с пасхальным яйцом. Ветки деревьев в сиреневом небе касаются луны, словно верба склоняется над праздничном столом. Бог в феврале и в апреле - один.
Он дарит нам совершенную красоту, "...чтобы радость ваша была совершенна" (Ин. 16; 24)
Есть Муром и есть Сретение... Бог встречает нас. В любом городе. В любом обличье. И что ещё надо?
Собственно, встреча Бога и людей и называется Город. Всякий исторический город и есть - Сретение.