Иоанно-Богословский монастырь (окрестности Рязани)
Не оставлю вас сиротами, приду к вам.
Ин. 14;18
...Нет подвига более трудного, более
болезненного, чем подвиг и борьба за
любовь, нет свидетельства более
страшного, чем свидетельство о любви,
и нет проповеди более вызывающей,
чем проповедь любви.
Архимандрит Софроний (Сахаров)
Есть монастыри, легендарная предыстория которых не менее, если не более, важна, чем сама богатейшая история. Места, в сказаниях о которых ощущается почти евангельская сила и правда - апостольское свидетельство о любви. В данном случае, апостольским его можно назвать без всяких оговорок - ибо речь идет об Иоанне Богослове. И об одном из его духовных сыновей. "Сына" этого звали Гусарь, и жил он чуть-чуть позже самого Иоанна... всего-то веков на пять. Похоже, у мальчика-сироты даже не было имени... как не было его у приставкинского Хвостика из "Кукушат". Просто Гусарь, просто Хвостик.
Ну и пусть будет Гусарь! Какая разница, какое у него прозвище, если он Человек?
Разумеется, не только в Византии, где он жил, но и на Руси полно Гусей. Не только в прямом смысле, но и как имен собственных. Причем, как раз в здешних краях. Помню, в междугороднем автобусе, едущем в Рязань, один маленький мальчик рассуждал с мамой:
- Есть Гусь Хрустальный. Есть Гусь Железный. А Гусь Деревянный есть?
Гуся Деревянного, кажется, к сожалению, не оказалось.
Зато оказалась деревянная икона, написанная мальчиком Гусарем... Хотя нет, иконы после революции тоже не оказалось! Но осталось что-то неизмеримо большее, неуловимое - то, что уж никак не сотрешь ни из памяти, ни с карты. И ради этого неуловимого люди преодолевают сотни, а иногда и тысячи километров.
Не скрою, что с поездкой в Иоанно-Богословский монастырь у меня было связано какое-то особенное, трепетное ожидание... и кажется, слава Богу, оно не подвело.
За чем едут к Иоанну Богослову, Апостолу Любви? Вопрос, наверное, риторический. Именно не зачем, а за ЧЕМ? А зачем мальчик так хотел его изобразить? И не все ли мы - всю жизнь мальчики? Или девочки... кто как. Просто забыли об этом и вообразили себя "взрослыми"
Пора рассказать саму историю.
Маленький сирота, живший в VI веке близ Константинополя, голодал и, чтоб хоть как-то прокормиться, нанимался пасти гусей - за что и получил своё прозвище. Над воротами их маленького городка снаружи висела икона Иоанна Богослова, и мальчишка, на время оставив пастись гусей, всё пытался эту икону перерисовать для себя... хворостинкой на земле. Других художественных принадлежностей у него не было, да и неоткуда было им взяться! Но мальчик попался упорный. Когда у него не получалось (а не получалось всегда!), он стирал нарисованное ногой и тут же начинал заново. Зачем ему это было нужно? Он мечтал, когда вырастет, стать иконописцем, а ещё... он очень любил Иоанна Богослова. Наверное, почти как родного. Роднее у него никого в жизни не было!
И вот однажды ему повстречался сам св. Иоанн Богослов. В "Прологе", где эта история описана, особо отмечается, что Апостол явился в виде седого старца с ясными молодыми глазами... Позже я еще продолжу рассказ, хотя, кажется, и так уже ВСЁ понятно. И в общих чертах можно догадаться, что случилось дальше.
Апостол Любви явился тому, кому в жизни любви доставалось меньше всего. "Детдомовцу" древних времен. Как раз незадолго до поездки я перечитывал моего любимого Анатолия Приставкина. И "Тучку", и "Кукушат"... Такая концентрация Любви и такая концентрация Боли, что даже не знаешь, как это читать!? Это книги, которые убивают, чтобы воскресить. Может, именно от него, от Анатолия Игнатьевича, у меня осталось это ощущение мира как Детдома, а Отца... именно как отца! Может, из-за него и Гусарь стал для меня родным?
Снова и снова пытаешься понять тайну любви - и лишь на некоторых примерах она чуть-чуть приоткрывается? Евангелие нашей жизни, Апокалипсис наших поступков. Всё хочется познакомиться с кем-то "в истории" (да нет, в вечности!), кто даст тебе один непроклятый ответ на "проклятые вопросы". И станет твоим другом, забыв о таком пустяковом препятствии, как разделяющие вас века. Да, полторы тысячи лет разделяют нас с Гусарем, но... разделяют ли?
Всю жизнь путешествуешь, пытаясь разгадать тайну Народного Родства. Главную тайну мира. Без неё он был бы - просто Детдом... большой детдом, и все. Есть люди, победившие этот детдом. Их ищешь днём с огнем... и только с течением жизни убеждаешься, что и они нас ищут. Мы - их, а они - нас. Через время и расстояние: этой жизни и в той. И только так, со взаимным болезненным поиском, мы и становимся одной Семьей. С одним Отцом. Навсегда! Насовсем!
Мы как-то обретаем своих святых. Мы как-то обретаем своих детей. Дети обретают родителей. Святые обретают нас... Круговорот Жизни и Святости в природе. Почти все - родители и дети одновременно. И все при этом - дети одного Отца.
"Тайна стоит жизни", - как назвал кто-то когда-то одну совсем не религиозную книжку. И оказался прав. Мало того: эта Тайна и есть Жизнь.
Если мы обращаемся к святому: "отче" - значит, он и вправду может быть нам отцом. Сироте это дано понять сразу, другим - кому как. Но неправды в настоящей молитве не бывает!
Мне снова вспомнился Приставкин. Его 6-летний Хвостик, выслушав письмо без адресата, сразу же "узнал": "Это мой папа! Мой! Мой!". И другие ребята, как-то без споров признав его право, сразу отдали письмо ему. Там - письмо, а тут - икона. Каждый сразу узнал своего. Кто любит, тот всегда узнаёт. Бог отдал Гусарю "право" написать икону любимого святого. А чудесное научение в написании иконы самим Иоанном Богословом - это как бы процесс усыновления. Вся тайна настоящей, Божией любви - это всегда Усыновление. Бог усыновляет нас всех... но ведь святые - Его образ и подобие, значит, они тоже умеют это сделать.
Разве не величайшее на Земле чудо, когда Кто-то появляется в нашей жизни! Просто если этот кто-то - ещё и святой, то это чудо вдвойне. С появлением Человека исполняется и наше предназначение в жизни - наше главное призвание. Разве не логично, что именно тот, кто увидел и полюбил святого, увидел образ Божий в человеке - лучший из всех иконописцев.
Руками ребенка создалась вселенская (как бы сейчас назвали, "транснациональная") святыня. Почему? Да потому что мы не удивились бы, если б замечательную икону написал замечательный профессиональный иконописец. Как не удивились бы, если б Францию, например, спас опытный выдающийся полководец... но её спасла 17-летняя девушка Жанна. Она-то, кстати, примерно так и объясняла, что Бог выбрал её за... максимальное недостоинство. Потому что Бог иногда УДИВЛЯЕТ нас. На то он и Бог. Но это лишь половина истины. Он удивляет нас... нами же. Людей удивляет людьми. Все Его чудеса РОДНЫЕ нам, НАШИ. Мы узнаем Его присутствие... друг в друге.
Эта икона - плод любви. Она не могла не стать чудотворной. То, что мальчик сотворил с Божьей помощью, отразилось на жизни людей даже полторы тысячи лет спустя и за тысячи километров от места, где он жил. То, что "любовь не знает границ", мы готовы повторять шаблонно и сентиментально... но только та любовь, которая выше всякой сентиментальности, действительно, их не знает!
Всякий раз, когда чувствуешь что-то бесконечно родное, спрашиваешь: а какая разница, КОГДА это было? Это ЕСТЬ. Для Бога нет никакого "когда". Вот и Осипов говорит: "Цель паломничества в том, чтобы соприкоснувшись с действительностью, которая имела место столетия и даже тысячелетия тому назад, найти лучшие условия для молитвы". Добавлю от себя, что настоящая молитва - это Общение. Преодоление Разлуки. Только так - и никак иначе!
Гусарь для меня - живой свидетель преодоления Разлуки. Именно живой. А значит - друг. Вечный. Но в истории нашего, земного, мира время все-таки идет. Вот оно шло-шло, и наконец, греческие монахи-миссионеры около XII века (а некоторые исследователи считают даже, что в конце XI) принесли эту икону на Русь. Они остановились на периферийной для того времени Рязанской земле, где оставалось ещё немало язычников. Долго молясь и прося самого Иоанна Богослова указать место, наконец, это указание получили - и основали миссионерский по своему назначению монастырь.
Есть даже мнение, что именно с прибытием этой иконы у нас на Руси стало складываться особое, исключительное почитание Иоанна Богослова, как бы выделяющее его из всех прочих апостолов и евангелистов. Вероятно, эти события, действительно, совпали по времени. Но что из них причина, а что следствие, сказать трудно. Может, икону оттого так полюбили, что УЖЕ любили Иоанна Богослова? Или ГОТОВЫ были полюбить? А подлинная готовность к любви никогда не остается бесплодной. Как у мальчика Гусаря. Вся Русь в тогдашнем своём детстве в чем-то повторила его путь. Путь веры, надежды... и жажды учиться. Так что Иоанн Богослов и вправду стал нашим общим духовным отцом.
Ведь он же сам сказал: "Пишу... чтобы и вы имели общение с нами, а наше общение - с Отцем и Сыном Его, Иисусом Христом. И сие пишем вам, чтобы радость ваша была совершенна" (1 Иоанн. 1;3-4 "Для меня нет большей радости, как слышать, что дети мои ходят в истине" (3 Иоанн. 1;4). И это писал девственник, не имевший детей в прямом, генетическом смысле! Значит, его дети - все мы и есть. Все гусари!
Задумаемся: почему из всех апостолов один Иоанн получил наименование "Богослов". В древности его Евангелие, четвертое и самое позднее по времени, называлось по-гречески "Пневматикон" ("Евангелие духовное"). Оно выделяется содержанием из всех остальных, и это заметно даже совсем далеким от Церкви людям, впервые раскрывшим Писание. В то время, как другие три повествования рассказывают, главным образом, о событиях земной жизни Христа, Евангелие от Иоанна сразу начинается с изложения учения и глубочайших тайн веры (знаменитое: "В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог..."). Жизнь Спасителя, разумеется, описывается тоже - но в упоре описании делается на изложение его самых таинственных и поражавших всех современников бесед ("Кто может такое слушать!" - как восклицали иудеи). Только у Иоанна в полноте, в четырех главах (14-17-я), приведена совершенная кульминация всего, когда-либо сказанного на Земле: прощальная беседа Христа с Учениками на Тайной Вечери и Его полная невыразимой любви молитва за них и за всех, кто уверует по слову их: "Да будут все едино, как Мы с Отцом едины, так и они да будут в нас едино". Больше ни у кого ничего подобного нет!
Что-то евангельское перенеслось на Русскую землю с основанием этого монастыря. Ещё несколько веков оставалось до возникновения Нового Иерусалима на Истре, а хоть одно "библейское место" за тысячи миль от земель, исхоженных Иоанном Богословом, уже появилось. Есть Евангелие от Иоанна, а тут, если угодно, "Монастырь от Иоанна". Его дар нам. И видимо, уже навсегда... пока Земля стоит.
Так появился древнейший на Рязанской земле монастырь... и кстати, один из древнейших на Руси, потому что совсем немного у нас сохранилось домонгольских обителей. О современном его положении можно сказать: Иоанно-Богословский монастырь в селе Пощупово находится примерно в 20км от Рязани по прямой и почти в 50км, если считать так, как проложена дорога.
Хотя это еще вопрос: находится Иоанно-Богословский монастырь близ Рязани или, наоборот - Рязань близ Иоанно-Богословского монастыря? Город - конечно, исключительно великий в русской истории и культуре! Но никто на Земле не знает, как вообще соизмеряется значимость Городов и Монастырей на Божьих весах. Одно можно сказать - как-то они взаимосвязаны. Ради десяти праведников Господь еще в Ветхом Завете обещает помиловать город. А ведь Рязань (Переславль-Рязанский) стоит на Земле уже почти тысячелетие... Иоанн Богослов охраняет ее? А может, небесный мальчик у ворот привычно шугает "бесиков" той самой хворостинкой, которой нас гусей и которой пытался рисовать на песке? Жаль, что мы не можем его увидеть.
В 1237г Иоанн Богослов, по преданию, явился Батыю и "шугнул" его от монастыря. Этим и объясняют спасение обители от монгольского нашествия - притом, что сама Рязань и все города княжества были спалены дотла. Говорят, более четырех веков на ризе иконы висела золотая охранная печать Батыя ("пайцза"), означающая, что уже никто, под страхом смертной казни от великого хана, не смеет похитить икону или причинить ей какой-либо вред. К сожалению, в 1653г, когда настали совсем другие времена, печать была переплавлена по благословлению рязанского архиепископа Мисаила для золочения водосвятной чаши.
Впрочем, позже татары все-таки не раз разоряли монастырь - в основном, уже после распада Золотой Орды: в эпоху казанских и крымских набегов. Его опустошали и жгли в 1534, в 1572 годах, а век спустя, в 1682г, обители досталось уже от собственных, отечественных разбойничков (вероятно, при событиях так называемой Хованщины). Тогда настоятеля ударили бердышом по голове и "еле жива суща оставиша", избили многих монахов и унесли всё ценное, что смогли.
Разорения XVI века подвигли уцелевших иноков к тому, чтобы перенести монастырь, казалось бы, в более безопасное место - в Михайловский уезд, под защиту близкой засечной черты. Но опять произошло чудо. Как записано в монастырской летописи, икона Иоанна Богослова сама покинула новый храм и через некоторое время её нашли почти на прежнем месте: в лесу на дубе, в нескольких сотнях метров от старого расположения монастыря. Святой зримым образом указывал на необходимость возвращения. И возвращение состоялось - около 1615г, сразу после Смутного времени.
Отсутствие древних документов и путаница с переносами обители туда и обратно привели к тому, что даже в предреволюционных справочниках иногда писали, будто монастырь изначально до XVI века находился в Михайловском уезде. Даже сейчас встречаются такие перепечатки почти слово в слово из путеводителя Сойкина 1910 года и т.п. Но местные историки и краеведы уверенно говорят, что монастырь стоял с домонгольских времен на месте нынешнего источника и пещер, то есть почти там же, где и сейчас - с разницей в полкилометра. Интересна судьба дуба, на котором чудесным образом явилась икона Иоанна Богослова, "сокрывшаяся" из Михайловского уезда. В середине XVII века на месте его построили ныне стоящий Иоанно-Богословский собор, а доской от спиленного дерева, как особой святыней, покрыли престол в алтаре. Это редкий случай: подобным почитанием пользовались разве лишь доски от Мамврийского дуба, под которым Св. Троица явилась Аврааму.
Всё самое древнее здесь относится к XVII веку: Святые врата, малая шатровая колокольня и самое главное - Иоанно-Богословский собор. Казалось, их соединения какой-то корень, и постройки XIX века проросли от него же, в основном, вкруговую - все те же родные побеги. Их возраст даже не всегда можно определить - как не отличаем мы в огромном дереве более молодые ветви от более старых. Как назвать этот живой единый организм: Купина? Мамврийский дуб? Гефсиманская олива?
Зодчим самых древних построек был Юрий Корнильевич Яршов. Почти в те же годы (это был настоящий "золотой век" рязанского зодчества!) тот же Яршов возвел архиерейский дворец, более известный в народе как "дворец князя Олега", а также Певческий и Консисторский корпуса: все три - на территории Рязанского кремля.
Вообще в Рязани и окрестностях от XVII века сохранилось на удивление много имён зодчих. Большая редкость для тогдашней анонимной эпохи! Ничего подобного не встретишь в моём любимом Ярославле или Ростове, где архитекторы почти всех бесчисленных храмов так и остались безымянны.
Я знал, что здесь красиво, даже очень красиво, но не думал, что так! Я видел великолепные фотографии, но они передают лишь внешнее, да и то фрагментами (даже если "фрагмент" - весь ансамбль монастыря!). Пока ты сам не вдохнешь этот воздух, не узнаешь, что на Земле бывает такая красота! Может, потому, что здесь Красота и Любовь - одно?
Сначала видишь изумительно оригинальную, многоцветно-кирпичную, узорную колокольню - настолько огромную, что всё кажется крошечным на ее фоне. У самого ее подножия - арка ворот с тремя синими куполами, с мозаично-лучистым образом Христа и полукруглой надписью: "Грядущего ко Мне не изжену вон". Наверное, это самая радостная надпись, какая только может быть на воротах! Делаешь самый важный шаг и... дальше чудо начинает разворачиваться перед тобой последовательно и постепенно. С каждым новым шагом ансамбль делается всё шире, все разнообразней, пока ты не начинаешь с растущим удивлением догадываться, насколько велика во всех смыслах обитель, в которую тебя будто случайно теплым ветром занесло!
За углом колокольни, с её циклопическим, рифлено-полосатым основанием, приютился контрастно маленький, прорезанный аркой, куб (так и хочется сказать "кубик"). В ворота я только что вошёл - но то современные, молодые: им всего-то век. А здесь стоят бывшие - давно уже без всякой примыкающей к ним ограды: сохраненные только за свою древность и обращенные в часовню Иверской иконы Божией Матери. Достаточно было закрыть южную створку, оставить вход с севера и поместить под сводом четырехвековой арки аналой с золотисто высвечивающей из тени иконой "Ипортантиссы" (Привратницы).
Не знаю, задумывался ли такой глубокий смысл сознательно, но есть в этом что-то удивительное и, наверное, действительно, святое: ворота без стен - сами по себе. Поразительная символика! Что-то по лаконизму и глубине напоминающее притчу, только не литературную, а архитектурную. Причем, придуманную не зодчими, а самой Жизнью. Бывает и такое. То, что эти "ненужные" ворота сохранились за четыре века - уже чудо.
Внутри уцелели фрески XVII века - единственные на всю Рязанскую область... да и на все приокские города и монастыри. Древних церквей в этих краях невероятно много - а вот допетровская стенная живопись уцелела только здесь. От ветхости она призрачно-бледна, но даже в таком виде (а может, именно из-за такого вида!) таинственно-прекрасна. Церковные фрески - это всегда Тайна. Но здесь их таинственность особо подчеркивалась самой обстановкой. Какой контраст между великолепно восстановленным, утопающим в цветах монастырем, внешней ослепительной белизной ворот и полузакрытой, обращенной в часовню тенистой аркой с темными стенами, отражающими словно бы одни силуэты того, что когда-то было изображено. Подобный контраст не раз поражал меня и в Великом Новгороде, и в Ростове, и в Ярославле... во всех тех удивительных местах, где посреди великолепия вдруг встречаешь все ту же Тайну - все те же сокрытые сводами, куполами, арками, крылечками фрагменты Вечности под названием Фрески.
Особенно поразительно смотреть те наиболее истончавшие участки, сквозь которые просвечивали кирпичи. Если можно вообще хоть как-нибудь изобразить души, то может, вот это она и есть - душа? Светлая, неземная тень на кирпичной стене.
Святые врата всегда воспринимались как мистическая граница миров. А Страшный Суд - это граница границ! Потому Апокалипсис всегда был главной темой воротных росписей. И уж, тем более, в монастыре, посвящением Иоанну Богослову, его "Откровение" было первым встречать всех входящих. Кстати, по церковному преданию, Апокалипсис он написал гораздо раньше Евангелия. Потому символ светлого Евангелия (Благой Вести) - это сам монастырь. А вот Апокалипсис (грозное Откровение) - мрачноватый, тенистый вход в него. Автором фресок считается легендарный иконописец XVII века Тимофей Рязанец.
Интересная особенность Иоанно-Богословского монастыря - соседство не только двух ворот, но и двух колоколен: огромной, о которой мы уже упоминали и малой. Древняя звонница совсем невысока. Её венчает типичный для середины XVII века широкий, как бы раздавшийся во все стороны шатёр (шатры более тонких и изящных очертаний будут господствовать лишь во второй половине столетия). Тем не менее, на его восьми гранях поместилось сразу два яруса "слухов". Венчает колокольню ажурный золоченый крест, как-то удивительным образом сохранившийся с того же XVII века. Ниже, в квадратной части здания, действует небольшая церковь. Обычно её называют Никольской, но, по своеобразному здешнему обычаю, храмы почему-то имеют двойной-тройное посвящение. Полностью церковь именуется: Тихвинской иконы Божией Матери, святителя Николая Чудотворца и царя-страстотерпца Николая II. Ко входу в неё ведет высокая восходная галерея. Вся эта храмово-колокольно-шатровая башня, несмотря на великолепную реставрацию, выглядит исключительно древней, как и Святые врата.
Внизу, на траве, разместилась "семейка" колоколов, а дальше рядами и рядами тянутся потемневшие от времени надгробные плиты. Они похожи на вросшие в землю каменные скамьи, хотя если уж кто на них и сидит, то разве что невидимые ангелы.
В сказочно красивой обители, где всё многообразие и разноцветье, как на фреске, посвящено единой идее, гармонично смотрится даже то, что построено гораздо позже "золотого" XVII века. Новый расцвет монастыря пришёлся на II половину XIX в. и был связан с богатейшим меценатом, купцом первой гильдии Хлудовым. Именно на его средства был обновлен обветшавший Богословский собор, а рядом в 1868-70гг возведен Успенский - самый большой в обители. Выкрашены они в одном тоне, но по стилю сильно отличаются. Честно говоря, в любом другом месте собор подобный Успенскому вряд ли особо понравился бы мне в архитектурном смысле... но здесь об этом как-то даже и не думаешь! Так, взгляд сам по себе отметит, что храм, пожалуй, непропорционально широк для своего одноглавого навершия, но среди многочисленных цветников даже в архитектуре начинаешь больше останавливаться на деталях (тоже "цветах"!), а не на общем силуэте. Детали же здесь изысканные и как бы даже "живые", играющие. Так, вместо четырех боковых куполов, которые сами просятся на чересчур широкую крышу - четыре фигурных "дымника" в стиле XVII века сияют позолотой. Ну, пусть будет так...
Весь монастырь предстал, как сплошной сад: цветы на одном уровне, купола - на другом. И казалось, даже розовые флоксы нарочно подобраны к розово-кремовым соборам. И от тех, и от других даже в пасмурный день было светло. Вспоминалось евангельское: "Так да светит свет ваш пред людьми...". Христос, правда, обращается не к цветам и не к соборам... Ну, так ведь и монастырь, в первую очередь, из людей состоит.
А люди здесь, похоже, тоже процвели светлые. Например, недавно скончавшийся известнейший старец, архимандрит Авель (о нём мы еще скажем).
Участок монастыря от большой колокольни до Богословского собора - треугольник, очень живописно, крестообразно расчерченный аллеями, такими узкими, словно это просто протянутые по зелени розовые ленты, окантованные по обеим сторонам цветами. Необыкновенный уют исходит от этого сада и цветочно-брусчатого креста. А собор такой праздничной зарей сквозит за зеленью, что на миг забываешь о пасмурной погоде: здесь - тот крохотный заповедник, где пасмурных дней не бывает вообще.
Сказать, что Иоанно-Богословский собор красив - не сказать ничего! Дух захватывает от этой зари, не связанной с видимым небом... если и происходящей от Неба, то, видимо, от какого-то другого.
Пирамидальное, ступенчатое навершие собора стало одним из самых необычных в русской церковной архитектуре. Безусловно, в его облике наложилось друг на друга черты XVII и XIX веков. В древней Руси горка "пламенеющих" кокошников - одна из самых традиционных форм церковного зодчества. Но здесь в результате перестроек времен Хлудова кокошники превратились в "ложные": они как бы налипли на три идеально квадратных в плане ступени под куполом. Другое украшение Богословского собора, - деталь, оживляющее уже не его венец, а основание - звездчатые наличники первого яруса. Многолучевые, радостные, как бы играющие - белые на красном, - они смотрятся необыкновенно празднично.
Через красивейшее крыльцо на два восхода я вошел в сам храм. Впечатление от интерьера оказалось необыкновенно сильным. Из-за пасмурной погоды в храме стоял полусвет, и современные фрески, современный иконостас казались очень древними. Их и так замечательно стилизовали под XVII век, но сегодня еще и погода помогла - своей задумчивостью добавила всей обстановке недостающие столетия. Бесстолпный интерьер прямоугольной башни уходил в далекую высь - в разноцветную от фресок тень сводов. Большая трапезная превращала эту полую башню в длинную галерею. В стенах сохранилось несколько "голосников" - сосудов для улучшения акустики. Их маленькие черные отверстия с трудом различались среди фресок, но приглядевшись, их можно было заметить. Это характерная особенность древних храмов.
Здесь пора сказать про главную святыню - образ Иоанна Богослова. Как указывалось в одном из дореволюционных справочников: "Икона, написанная тысячу лет назад, переходившая с места на место и ни разу не возобновленная, сохраняет первоначальную свежесть красок. Есть что-то живое в лике апостола..."
"Ни разу не возобновленная" (то есть не записанная новым слоем красок) - это, действительно, нечто уникальное для тех времен! До чего глубоко и любовно-бережно относились здесь монахи к своей святыне.
Но, к сожалению, чудотворная икона была утрачена. В 1931 г., незадолго до закрытия монастыря, иноки где-то успели спрятать её от грабежа и поругания. Где? Кое-кто из верующих спрашивал об этом у последнего настоятеля монастыря о.Зосимы: "Скажите нам по секрету! Вдруг мы доживем до времен, когда сюда снова придут монахи. Что нам им передать?"
"Передайте тем монахам, которые придут: как нам явился св. апостол Иоанн Богослов, так и вам явится!" Ничего более конкретного вопрошавшие не добились. Нынешняя икона Иоанна Богослова, установленная справа в иконостасе, на месте "гусаревской" - точная копия, но... 1989 года. Есть еще известный список XVI века, почитаемый чудотворным, но он находится сейчас в Архангельском соборе Рязанского кремля (на следующий день мне посчастливилось перед ним помолиться). Братья монастыря надеются, что в угодное Господу время чудесный первообраз все же найдется и вернется в свою обитель. Дай Бог!
На противоположной стороне местного чина иконостаса - Тихвинская икона Божией Матери. Нахождение её здесь неслучайно. Дело в том, что на обороте чудотворного образа Иоанна Богослова была написана Божия Матерь - как раз того типа изображения, который позже стал именоваться "Тихвинским". Такие двусторонние иконы (рассчитанные на ношение их с крестными ходами), были распространены и в Византии, и в домонгольской Руси. Сам чудотворный образ утрачен, но обе его стороны воспроизведены в виде списков.
Особенностью здешней Тихвинской иконы является то, что в рукав Божией Матери вплетена маленькая частичка подлинной Её Ризы - великой святыни всего христианского мира, пребывающей на Афоне. Несмотря на то, что находится она в иконостасе, к ней благословляется приложиться: дверца солеи всегда открыта.
В двух боковых стенах - ниши с большими мощевиками... Чем-чем, а мощевиками в наши дни не удивишь никого: они есть даже в самых малых и никому не известных храмах и обителях. Но здесь... всё совсем непохоже на то, как "обычно"! Не малые крошечки мощей, а крупные частицы, даже целые кости святых. Самая большая (можно ли это назвать "частицей"!?) - от великомученика и целителя Пантелеимона. Её привёз возродитель монастыря архимандрит Авель, который когда-то, в 70-е годы, был настоятелем русского Пантелеимонова монастыря на Афоне. Так что здесь - свой "маленький Афон"!
В Богословском соборе, договорившись в качестве гостя и церковного историка, я присоединился к экскурсии. Оказывается, в те дни в Рязани как раз проходил большой форум - не то "Духовное развитие", не то "Духовное наследие", не то "Духовные проблемы": русские съехались со всего мира обсудить... ну, пожалуй, то, что у нас обсуждают веками, пока Россия стоит! Интересные люди (с некоторыми я познакомился) - из Лондона, Мадрида, Нью-Йорка... Экскурсию для гостей проводил молодой, веселый, очень интеллектуальный иеромонах о. Мелхиседек. Хотя это была даже не совсем экскурсия в привычном смысле слова - скорее, беседа... не знаю, для кого как, а лично для меня очень полезная.
- Наш монастырь в плане похож на корабль, - улыбаясь, говорил о.Мелхиседек. - И наша задача перевозить людей немножко поближе к Богу. Каждый день к нам садятся разные пассажиры. Очень разные! Вот несколько дней назад здесь были 300 китайских летчиков. Знаете, как трудно объяснить китайцам что-то о нашей вере... когда переводчик неопытный и плохо знает русский язык! Но зато как же я порадовался, когда одна совсем пожилая китаянка - полковник лётной службы, - наконец поняла, что означает наше крестное знамение! И как она сама удивилась и обрадовалась, что вот, оказывается, как все просто: два загнутых пальца символизируют две природы Богочеловека Иисуса Христа, а три, сложенных в щепоть - Святую Троицу! Иностранцы - они в чем-то как дети: им только объясни - они все поймут. А в другой раз приезжала сотрудница японского посольства. Она, в отличие от тех китайцев, очень хорошо знала русский язык! Вот поднялась на нашу большую колокольню, долго-долго смотрела... потом заплакала и сказала: "Как у вас в России всего много!".
От о.Мелхиседека я узнал и дальнейшую историю Гусаря. Кто-то спросил его об иконе и он с удовольствием пересказал то, что описано в древнем славянском "Прологе" под 26 сентября (9 октября нов.стиля). Обычно в кратких брошюрах просто говорится, что Иоанн Богослов помог мальчику написать чудесный образ, водя его рукой по левкасу... Сразу?
Но в духовном мире (да и в творчестве) никогда ничего не бывает "сразу". Нужно потерпеть трудности... видно, таков уж закон!
Первый раз, явившись Гусарю, апостол дал ему великолепную хартию на пергаменте, в которой просил лучшего иконописца Хинаря принять мальчика в ученики и "научить всему, что умеешь сам". Хинарь был поражен удивительно составленной хартией (подписанной Иоанном Богословом!) и понял, что неграмотный сирота ничего подобного не мог написать сам. Но понимать одно, а поступать по совести - другое. Хинарь принял мальчишку в ученики, но... ничему не учил. Только давал растирать ступкой порошки для красок и вообще держал в доме, как слугу.
"Почему же ты не написал икону?" - спросил Иоанн мальчика при втором явлении ему - в мастерской, когда Хинаря не было. "Прости! Мой учитель ничему меня не учил!" - признался Гусарь. И вот только тогда, взяв руку мальчика и вложив в неё кисть, Богослов САМ научил его. И вместе с ним за один вечер написал икону, так поразившую потом и Хинаря, и всех, кто её видел...
Впоследствии Гусарь стал великим иконописцем. Между прочим, в конкурсе, объявленном императором, он обошел своего мнимого "учителя" и получил заказ на выполнение росписей одного из самых крупных столичных храмов. Конкурс состоял в изображении любимого охотничьего ястреба самого императора. Когда сановники увидели сначала изображение, выполненное Хинарем, то стали дружно восхвалять художника, говоря, что лучше написать никому не под силу. Но когда увидели "гусарева" ястреба (кстати, только сейчас заметил, насколько это странное словосочетание!), то, как говорится в "Прологе", "ум у них отхождаше!"...
И тут уже не им, а мне пришло на ум: а ведь мы совсем ничего не знаем о детстве Андрея Рублева. Или Феофана Грека. Зато очень мало знаем о взрослой жизни Гусаря - знаем только, что он стал иконописцем. Всё наоборот! "Перевернутая" биография: то, о чём обычно не пишут, в его жизнеописании - главное. Неужели в самом деле, детство - главное? Мы к такому не привыкли! Мы чаще сего с ностальгией, но снисходительно смотрим на детство - своё или чужое. Главное оно - только у Шмелева или Приставкина. А то, что всё наше творчество - оттуда, и даже настоящая взрослость - ОТТУДА, личность - ОТТУДА... заметно по творчеству этих писателей. Но то - сильнейшие из сильных, не нам чета!
Пожалуй, не менее сильным был и отец Авель... только в другом виде творчества. Аскетизм (монашеское делание) - это особое творчество: когда человек вместе с Богом пишет сюжет собственной жизни. Но ведь и о.Авель, судя по рассказам о нём - тоже весь ОТТУДА. Из детства... а еще точнее - из сиротского детства. Того, где Отец Небесный - единственный родной. Как-то даже немножко страшно от всего этого! По-хорошему страшно... Страшно от осознания Его близости к нам. И от нашего всеобщего, всемирного сиротства без Него (к счастью, временного).
В детстве можно найти ключ разумения ВСЕГО... потому-то мы его так мало помним! Лукавый не даёт вспомнить. Больше всего на свете он ненавидит Детство и панически боится, что ТАМ мы прозреем, и, как все настоящие дети, легко найдем Отца.
"Пишу, вам, юноши, потому что вы победили лукавого. Пишу вас, отроки, потому что вы познали Отца". (1 Иоанн. 2,13)
После посещения главного собора мы спустились в нижний, полуподвальный этаж под его алтарем. Там находится престол с длинным посвящением: в честь преподобного Серафима Саровского, священномученика Иувеналия Рязанского и всех новомучеников и исповедников Российских.
Это один из самых маленьких и самых необычных храмов, в каких мне когда-либо доводилось бывать! Храм-крипта - то есть полуподземное помещение для захоронений. Причём, захоронений по афонскому обычаю. Это - "костница", где на полках лежат десятки черепов. Черепа - отдельно, прочие кости - отдельно. До сих пор на огромных просторах России я встречал подобное лишь в Успенском Старицком монастыре: он ничуть не менее древний, чем здешний, и в нём, видимо, не меньше чтят афонские традиции.
"Взирайте: мы были, как вы, вы будете, как мы!" Память смертная - основной духовный смысл подобных открытых захоронений. Впрочем, тут же стоят и три стеклянных раки с цельными останками трех последних настоятелей монастыря до его закрытия. А возродитель монастыря архимандрит Авель почивает в левом углу крипты - пока под спудом.
В биографиях этих подвижников поместилась история обители с XIX до начала XXI века. Например, архимандрит Виталий (Виноградов), проживший 95 лет, был здесь настоятелем почти полвека: с 1865 по 1914 год. С ним связан небывалый расцвет монастыря. Назначенный с подачи уже не раз упоминавшегося Хлудова, он почти сразу же перевёл обитель на строгий общежитный устав по типу Коневецкого. Тем самым оздоровил духовную обстановку и, насколько возможно, приблизил её к древним (а точнее сказать, вечным) идеалам. Выросла при нём и братия - до 100 с лишним человек, что для мужского монастыря - необыкновенно много. В тяжелые годы Первой Мировой и Гражданской войн, самых жестоких коммунистических экспериментов, настоятелями были Тихон (Преображенский) и Зосима (Мусатов) - соответственно в 1914-25 и 1925-31гг. В 1931г монастырь закрылся, а сам архимандрит Зосима был арестован, но, по болезни и старости, осужден условно и скончался в 1934г. В 1931-89гг в разоренном монастыре сначала размещалась колония для малолетних, затем училище механизации, наконец, просто склады Рязанского УВД. А вот возрождать возвращенный в 1989г монастырь из полнейших руин довелось архимандриту Авелю (Македонову).
Больше всего мне запомнилась ключевая фраза о.Мелхиседека о покойном настоятеле: "У него была душа ребенка". И я подумал, насколько же неслучайно, что именно такой человек оказался, наследником Гусаря.
В 16 лет во время Войны он остался круглым сиротой, а уже в 20 лет(!) был рукоположен в иеромонахи. Как вспоминал сам о.Авель, его духовник сказал тогда, в 16 лет: "Теперь тебе Бог - и отец, и мать. Ты самый счастливый человек". Авель оказался из тех, кто ПОНЯЛ это утешение. Как не преминул бы сказать кто-нибудь из скептиков: "У вас, христиан, всё не как у людей!".
- Знаете, чем отличается старец от старика? - спросил о.Мелхиседек и сам ответил. - Старик знает, чего не надо делать, а старец - что надо! Так вот, отец Авель был именно старец. Наверное, потому к нему и приезжало столько людей, что он ЗНАЛ.
Отец Авель был близким другом другого великого старца - отца Иоанна Крестьянкина: еще с тех пор, когда Иоанн в 50-е годы служил в Рязанской епархии, недалеко, в соседнем селе Летово. Крепкая дружба связывала его и с митрополитом Никодимом (Ротовым).
Как раз на похороны владыки Никодима о.Авель вернулся в СССР с Афона, где был настоятелем Пантелеимонова монастыря без малого почти 9 лет. А обратно на Афон выехал из-за бюрократических процедур уже не смог! Видимо, Божий промысел оставил его в России ради возрождения Иоанно-Богословского монастыря... хотя тогда, в конце 70-х, об этом еще никто и не думал.
Кончина же самого о.Авеля в 2006 г. выглядела так. 79-летний старец почувствовал, что умирает в канун Введения во Храм Пресвятой Богородицы. Послушник Серёжа, ухаживавший за больным, стал "хитро" упрашивать его: "Отче, двунадесятый праздник на носу - ты уж поживи ещё, попроси Бога... а то ведь какие хлопоты - братия из-за похорон и праздник-то не сможет по-настоящему встретить!" В общем, всячески упирал на то, что непременно надо ещё пожить "за послушание братии". Старец немного помолчал, видимо, молился про себя, потом твёрдо сказал: "Хорошо, Серёжа, два дня ещё проживу". Когда Введение прошло, Серёжа опять стал уговаривать: "Отче, а ведь 6 декабря опять праздник - благоверного Александра Невского... да и вообще потом праздник за праздником!" Тут о.Авель только улыбнулся и ответил примерно в том смысле, что все праздники всё равно не переживёшь. И тихо скончался 6 декабря 2006 г., ровно через два дня после Введения... Исполнил обещание.
Экскурсия продолжалась. Редко какой даже из самых больших монастырей может похвастаться, что в нём 7 храмов! Правда, из них лишь 2 крупных, соборного типа, а остальные маленькие, в основном, при тех или иных корпусах. Мы посетили уникальный по собранным в нём святыням храм Божией Матери "Скоропослушницы", обустроенный в начале 2000-х годов в большом братском корпусе XIX века. Обычно он закрыт, его открывают специально для паломнических групп. Здесь тоже чувствуется что-то афонское! На Афоне такие небольшие храмы при кельях называют параклисами.
Поразительно, что чем меньше в этом монастыре храм, тем больше в нём святынь! Здесь, например, лежит частица подлинного Животворящего Креста Господня, примерно 10-сантиметровый обломок кости великомученика Пантелеимона, часть черепа свт. Феофана Затворника, ребро свт. Игнатия Ростовского... всего и не перечислишь! В этих мощевиках - история и всей древней Рязанской епархии, и всей Вселенской Церкви. Вот лежит под стеклом мантия... но это не просто одежда, а памятник миссионерского подвига свт. Мисаила (+1656г), архиепископа Рязанского. Он проповедовал среди мордовских племен и крестил много язычников, но однажды его встретили градом стрел. По преданию, стрела попала ему точно в сердце (правда, люди тогда были плохо осведомлены в анатомии). Несмотря на это, он прожил еще год и два месяца и отошел ко Господу 10 апреля 1656г. Пробитая и обагренная кровью архиерейская мантия осталась как святыня.
Высшей точкой моего пребывания в монастыре (по крайней мере, в физическом смысле) стала смотровая площадка Большой колокольни. Этот шедевр архитектуры начала XX века возвел архитектор Цеханский на средства уже умершего к тому времени Хлудова. Высота колокольни - 76 метров, а вместе с крестом - 85,5м. Говорят, изначально проект был еще грандиозней, но по каким-то причинам технического или идейного характера (чтоб не "обидеть" Москву, не обогнать Иван Великий?), пришлось остановиться на нынешней "скромной" отметке. Кстати, уменьшение проекта спасло Святые врата! Ведь для большей высоты понадобилось бы и большее основание, так что арку-часовню XVII века пришлось бы снести. К счастью, этого не произошло.
Даже в нынешнем виде колокольня - вторая по высоте в Рязанской области после соборной в самой Рязани. Та вознеслась на 83м. Но если не считать у последней 25-метрового тонкого шпиля, то здешняя даже выше.
Колокольню открыли для нашей группы. Живописная спираль металлической лестницы, казалось, ввинчивается у тебя на глазах в необычайно высокий свод первого яруса. Как гигантский шуруп. Зал вокруг неё был огромен. Мы начали кружащее голову восхождение по этим завиткам.
Один уже немолодой мужчина, шедший впереди меня, громко, вслух считал ступеньки - наверное, боялся сбиться. 171 - столько у него вышло, когда мы долезли до верхней, главной площадки. На промежуточных ярусах тоже было много интересного. Один огромный этаж полностью облюбовали голуби, и было их здесь немерено. Птицы - не ступеньки, так что никто их не стал считать! Говорят, в начале XX века прямо в колокольне размещалась библиотека... а сейчас - голубятня! Разумеется, стихийная, как и все в природе.
Наконец мы достигли площадки "главного звона".
Сейчас здесь висит 21 колокол - великолепно подобранный современный ансамбль взамен уничтоженного в 30-е годы. В центре - гигант весом в 8400кг. Говорят, до революции его место занимал еще больший, почти 9-тонный колокол. Чтобы его установить, колокольню специально оставили недостроенной: своды купола замкнули лишь после того, как его подняли.
Но мы-то поднялись - не звонить, а смотреть! Панорама потрясающая! Здесь видно типичное для русских монастырей шахматное расположение храмов. Малая колокольня, Иоанно-Богословский и Успенский соборы составляют собой ярко выраженную диагональ, пересекающую почти всю обитель. Овраг когда-то окружал монастырь со всех сторон. Получался не холм привычных очертаний, а как бы ломоть, щедро отрезанный от "материка". Говорят, перед воротами в древности тянулся навесной мост на цепях. Позже сделали насыпь, и теперь со стороны колокольни пейзаж стал казаться равнинным. Но овраги никуда не делись, они просто спрятались в нескольких метрах за деревьями. Затаились в засаде.
Монастырь изумительно красив, но кажется совсем маленьким в бескрайнем море лугов с отдельными вспененными барашками перелесков. Его розовые златоглавые храмики стоят над золотистым же разливом метелочных трав - над этой стихийной, переливающейся, никем не высаженный нивой. Кое-где в ней слюдяными вставками взблескивают водоемы: Ока, старицы, мелкие пойменные озерки.
Напротив возвышенного монастыря стоит еще один холм, а меж ними раскинулась колоссальная впадина широченного оврага. Тогда я еще не знал, что "корабль" обители в своей истории просто переправился через неё, как через невидимую реку. То есть лесистый, ничем не застроенный холм напротив - это и есть древнейшее, первоначальное место монастыря. И именно в недрах этого холма укрылись пещеры... почти как те фрески в недрах Святых ворот.
Холмы похожи на древние оборонительные валы - только великанские, не людские! Из-за вставших поверху лесов они кажутся еще выше. Так уж тут получается: луга - внизу, а березовые и дубовые рощи смотрят на них сверху. Словно соблюдается некая иерархия разных частей пейзажа. Лес дает понять, что он главнее.
Дорога к источнику идет вдоль юго-западной стены монастыря. Всё лесенки и лесенки - всё спускаешься и спускаешься с пологого холма, всё ждешь и ждёшь, когда же эти несчётные лестницы кончатся... - и вдруг за поворотом стены открывается широкий простор. А тут как раз и солнце вышло - словно специально, чтоб его осветить. Слева от дороги - монастырский коровник, справа - монастырский пруд. А дорога, подкрепленная справа стенкой из дикого камня (что-то вроде плотины) ведет к живописной роще у подножия следующего холма. Попавшийся навстречу словоохотливый мальчик ни с того ни сего предупредил, чтоб я не совал руку в дырки между камней: "Знаете! Там - змеи!" Змей я не видел. Зато через несколько минут пути увидел неожиданно много куполов на лесной поляне. Показались три часовни, две из которых каменные, причем, таких размеров и формы, что поначалу принимаешь их за полноценные храмы. Одна - красная пятиглавая: настоящий собор в миниатюре! Следующая - деревянная, очень изящная. Можно принять её за древнерусскую сельскую церквушку Третья - белая, с шатром в центре и своеобразными навершиями по бокам: пожалуй, в стиле XVII века. Хотя все они - конечно, современные.
Район св. источника - это, помимо прочего, еще и первоначальное место монастыря: древние пещеры. Правда, сейчас вход в них тщательно закрыт: они не отреставрированы, не укреплены, лазить туда из-за осыпей опасно. Говорят, там два этажа с двумя круговыми "коридорами", больше напоминающими узкие и низкие лазы, с многочисленными ответвлениями-кельями почти гробового размера: жилищами затворников.
Невероятная редкость для Центральной России - сохранившиеся монастырские пещеры домонгольского периода! Да, есть подземные комплексы и в Сарове, и в Гефсиманском скиту при Троице-Сергиевой лавре... но то - пещеры XVIII-XIX веков. А вот чтобы в нашей северной, лесной стороне, где и меловых скал-то почти не найдешь, сохранилось что-то сопоставимое по древности с Киево-Печерской лаврой - это настоящее чудо! Похоже, наличие таких пещер действительно, красноречивей всего указывает на "почерк" греческих основателей монастыря.
Хоть в пещеры и не попадешь, зато можно взойти на высокий холм, в недрах которого они прячутся. Холм занят живописной дубовой рощей, но на макушке она расступается, образуя самую великолепную смотровую площадку, какую только можно найти в окрестностях Пощупово.
Лучший вид на монастырь открывается именно отсюда. Давно ли я смотрел с колокольни на этот живописный холм, похожий на застывшую в зеленой пене леса волну. А теперь с гребня холма рассматриваю и огромную колокольню, и аккуратно расставленные по всему пригорку разноцветные златоглавые храмы, башенки, корпуса... - целый средневековый город, причем, примостившийся на разных уровнях: правее колокольни и соборов он искристо сползает к подножию горы. Игрушечный и величественный одновременно. От красоты захватывает дух. Примерно так же созерцаешь панораму Троице-Сергиевой лавры со знаменитой смотровой площадки: там тебя и монастырь точно так же разделяет широкая и глубокая ложбина. На расстоянии трудно оценить масштаб, потому здешнюю обитель с рассыпчатым множеством небольших храмиков легко представить такой же огромный, как в Сергиевом Посаде. Вообще таких многобашенных и многокупольных монастырей - немного в России!
От чередования туч и солнца то одно, то другое здание монастыря начинало волшебно, словно из недр своих, светиться. Погода сама переключала эти живые светильники с золотыми маковками и крестами. Но самое бесподобное, что господствовало над холмом и над всеми окрестностями - колокольня. Сейчас она виделась, как темно-розовая пасхальная свеча на фоне синей тучи. Много я повидал в разных городах и монастырях высоких и даже очень высоких колоколен, но редко где гигантская высота сочеталась с такой поразительной, ни на что не похожей красотой! Красотой не строгого классицизма и не вычурного барокко, а ожившей сказки во всей её полноте - иначе не скажешь.
Узорная, расписная, вековая, вечная, пасхальная, надмирная, Божия... Светит и греет. Через глаза вносишь её в душу, как свечу, и вдруг замечаешь, как мрака в твоём внутреннем лабиринте стало чуть меньше. И пока видишь, начинаешь верить, что с ней даже там можно найти дорогу! С ней... потому что всякая колокольня - больше, чем просто колокольня! Всякая колокольня - дорожный указатель на пути к небу. И вешка. И памятка. И может быть, хворостинка... как у Гусаря. Чтоб гонять гусей и рисовать любимых.
А бескрайняя нива под этим видением, казалось, пышно колосится... хоть и состоит из одной сухой травы. Единственным, зато бесценным плодом этого поля стал сам монастырь!
Полюбовавшись обителью с горы, я вновь спустился по длинным деревянным лесенкам к уже знакомому источнику. Как минимум, с XVI века здесь происходило и происходит столько исцелений, что, пожалуй, место это можно назвать одним из самых знаменитых святых родников России. Я даже затрудняюсь пересказать все чудеса, о которых слышал и читал в самых разных источниках. Это какое-то рязанское Дивеево... хотя, по правде сказать, дивеевские источники слишком молоды в сравнении с ним!
Говорят, первым исцелившимся здесь стал бывший опричник из очень знаменитого (зловеще-знаменитого!) рода Басмановых. Видимо, после ликвидации опричнины и казни своих высокопоставленных родственников (во все времена бесчисленные ягоды-ежовы-берии рано или поздно разделяли участь своих жертв), он удалился в монастырь и принял постриг. Но за прежние грехи Бог попустил ему страшную болезнь - проказу: "все тело его было покрыто незаживающими язвами, от которых исходил дурной дух". Кающийся монах ушел в пещеры, проводя там дни и ночи в непрестанных молитвах. Но болезнь не только не прекращалась, а даже обострялась. Накануне Рождества больной отчетливо почувствовал, что умирает и что "настал последний день его". Он взял белые одежды и из последних сил пошёл к роднику... не исцеляться, а только омыться перед кончиной. Трижды окунувшись с молитвой, вернулся в свою пещеру, переоделся в "смертную" рубаху и лёг помирать. Но вместо смерти Господь послал ему исцеление. Язвы исчезли, и прожил тот монах в здравии до глубокой старости.
А вот уже - из современных свидетельств:
"Я уже на тот свет приготовился. Вышел из больницы с направлением в Москву на операцию. Сердце совсем отказывалось служить. Пройдешь несколько шагов - грудь так и разрывает на части (...) В монастырь мы не пошли, а прямо сюда, к святому ручью. Тогда вместо купальни просто яма была, а вода в ней прозрачная, как слеза (...) Жена зачерпывает ведро - и себе на голову, затем еще ведро и на меня - бух! И так до трех раз. Я только рот открываю, как рыба, а сказать ничего не могу. Оделись быстро, перекрестились - и на дорогу. Жена спешит, чтоб на последний автобус не опоздать, я за ней топаю... и вдруг остановился да как заплачу. Она испугалась: "Леша, что с тобой?" - "Как что! не видишь разве, я бегом за тобой бегу. И сердце не болит!" Вот так и помог мне святой Иоанн Богослов". ("Русские монастыри", т I - М,1995).
Я понимаю этого человека... Я тоже плакал, когда уезжал отсюда. Я не получил физического исцеления ни в монастыре, ни на источнике, но кажется, именно здесь впервые приблизился к пониманию чего-то такого в жизни, что по значению никак не менее, если не более, важно, чем исцеление.