Полёт из Сан-Диего в Канзас

Равномерно вдыхая, не спали, дремали турбины.
Мне досталось свободное место вблизи от кабины.
Улыбалась поджарая девушка из экипажа.
Отделился от трапа увесистый бюст фюзеляжа.

Самолёт начинает нащупывать новый фарватер.
Пересчитывать любит строения иллюминатор.
Указательный палец оставил ребро переплёта.
Самолёт нерешительно замер и - в стойку для взлёта.

Заревело, как раненый ангел, железное тело.
Колебание звука достигло лимита, предела.
Немота, а потом оторвались шасси от бетона.
Замотало, как в море пучина мотала Гвидона.

По причинам космическим я не испытывал робость.
Глубоко уходил Сан-Диего - в подоблачность, в пропасть.
Я увидел под нами обилие плотного снега.
Мы парили над полем кусочков из белого лего.

Продолженье кратчайшей из связей двух точек, прямая,
Положенье меняла, движение света ломая,
В разложении света присутствовал белый и синий,
Размножая оттенки на пересечении линий.

Наконец, появились картины песчаного цвета -
Это было логичней для американского лета.
Проступает в пустынных сугробах людская гордыня,
Изменяет оттенки и резко темнеет пустыня,

А потом извергается заревом огнеопасным
И песком рассыпается бурым, коричнево-красным,
Но в ребро переплёта опять упирается палец,
Я читаю по-русски. Мне кажется, я иностранец.

Хорошо в поднебесье - похоже на царство Аида!
Где мой ангел? Заблудишься в этой пучине без гида!
Я в кириллицу - шасть, целиком отдаваясь сюжету,
Там писали про то, как исполнилось двести поэту,

Там цитата была, мол, родится бесстрашное племя...
Не заметил я, как переплавилось в прошлое время
И под нами уже распласталась бетонная масса,
Мы кругами снижались над аэродромом Канзаса...

Мой банальный полёт завершился нехаризматично,
И его описать не сумел я, увы, лаконично.
Убаюкал меня бы вконец самолёт-колымага,
Но чернила текли, и никак не кончалась бумага.

4 июля 1999 года