Ромм Фредди А. : другие произведения.

Голос Горячего Сердца

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
  • Аннотация:
    Жанна Дарк, Орлеанская Дева, говорила, что Голоса святых, направленных к ней Богом, повелели ей освободить Францию. Мы не можем судить, что это были за Голоса. Мы не знаем, были ли они вообще или их выдумала мечтательная девушка. И всё же один Голос бесспорно был. Голос беспокойной совести самой Жанны, Голос её горячего сердца. С научным аспектом поднятой темы можно ознакомиться подробно в подразделе http://zhurnal.lib.ru/editors/r/romm_freddi_a/index_2.shtml
  
  Жанна Дарк, Орлеанская Дева, говорила, что Голоса святых, направленных к ней Богом, повелели ей освободить Францию. Мы не можем судить, что это были за Голоса. Мы не знаем, были ли они вообще или их выдумала мечтательная девушка. И всё же один Голос бесспорно был. Голос беспокойной совести самой Жанны, Голос её горячего сердца.
  
  Пролог.
  
   Снаружи гудел студёный зимний ветер, доносился волчий вой, но в заботливо протопленной крестьянской избе было тепло и уютно. Глава семейства хмуро поглядывал на жену, кормившую грудью новорожденную девочку. Дочь - что за работник? Её дело - рукоделье. А как вырастет да выйдет замуж - так и вовсе покинет отчий дом, уйдёт от отца с матерью, да ещё приданое с собой заберёт.
   Жена словно угадала его мысли:
   - Сыновья у нас уже есть, а теперь будет и дочка-красавица. Мы ещё не нарадуемся, когда со всей деревни женихи под наши окна соберутся. А до тех пор - и в избе приберёт, и хлеб испечёт, да и рукоделье вещь не последняя.
   Муж только сердито засопел в ответ.
   За стеной, в курятнике, вдруг запели петухи, и соседские ответили им. Странно, с чего бы это они? До рассвета ещё далеко. Старики говорят - примета есть такая... к великой радости. Откуда в нашем тихом селении может быть радость, да ещё великая?
   Жена подвинулась поближе к мужу и обняла его свободной рукой:
   - Давай назовём нашу девочку каким-нибудь необычным, удивительным именем, которое будет искриться и сверкать, и пусть будет оно таким же красивым, как наша доченька!
   - Нет уж! Ни к чему все эти затеи! Дадим ей самое простое имя! Назовём её Жанной! - недовольно проворчал отец семейства, простой французский крестьянин Жак Дарк.
  
  Часть первая. Голос горячего сердца
  
   Глава 1. Голос легенды
  
   Январь 1416 года, Домреми
  
   Ужин был позади, и семья Дарк готовилась ко сну. Вдруг в дверь постучали. Жак, отец семейства, встрепенулся, обратился к старшему сыну:
   - Эй, Пьер, поди открой дверь!
   Прежде чем мальчик выполнил то, что велел отец, Жак взялся за большую палку. Колокол не звонил тревогу, так что вряд ли за порогом враг, и всё же предосторожность не помешает.
   - Добрые люди! Не откажите, позвольте переночевать!
   Жак облегчённо вздохнул. Незнакомец, высокий и с виду сильный человек, выглядел оборванным и усталым, но не опасным. Хозяин опустил палку:
   - Отчего не пустить. Угол для тебя найдётся. Заходи, гостем будешь.
   Неизвестный робко вошёл внутрь и прикрыл за собой дверь. На него уставились шесть пар глаз.
   - Добрый хозяин! Не найдётся ли у вас немного простой еды? Я уж три дня ничего не ел, а платить нечем.
   Жак поморщился: невелика радость делиться с бродягами. Однако христианские чувства в нём возобладали.
   - Жена, дай нашему гостю лепёшку и сало. А ты, гость, коли не можешь уплатить монетой, расскажи, что в мире делается. Откуда ты идёшь?
   Неизвестный голодными глазами смотрел, как Изабель накладывала ему сало в миску. Сев за стол и проглотив первые куски, человек немного успокоился и заговорил.
   - Спасибо тебе, добрый хозяин. Зовут меня Николя. Отец мой служил в армии короля Карла, и я пятнадцать лет уж как воюю. Всякого насмотрелся. Родом я из Арраса, пробираюсь сейчас в родные места. А иду я от самого Азенкура...
  
  
   25 октября 1415 года, Франция, 60 км к югу от города Кале, рядом с деревней Азенкур.
  
   Осень в северной Франции была уже в разгаре, и в прохладном воздухе недвусмысленно ощущалось приближение зимы. Солнце с трудом угадывалось за мрачными облаками. Николя, который вместе с остальными солдатами спал минувшей ночью на земле, чувствовал себя изрядно продрогшим. Шаг за шагом ступал он, вслед за другими солдатами его колонны, по дорожной грязи, которая уже облепила его сапоги. Слева был лес, а справа виднелась деревня - то ли Азенкур, то ли Теренкур. Местные крестьяне, разбуженные шумом движущихся войск, вышли из своих жилищ и теперь с опаской поглядывали на солдат под непонятными им знамёнами, видимо, не уверенные, кто перед ними - французы или англичане. Хотя, наверное, для них невелика была разница. И среди французских солдат хватало грабителей, мародёров, насильников.
   По мере того, как колонна спускалась к широкому полю, лужи, оставшиеся от ночного дождя, становились всё шире и глубже. Теперь уже солдатам приходилось идти по щиколотку в воде, но движение согревало. Даже возникало исподволь желание побыстрее вступить в бой с врагом.
   - Колонна, сдвинуться на три шага вправо! - раздалось впереди.
   Николя, вслед за шедшими впереди солдатами, послушно выполнил команду. Слева послышалось громкое хлюпанье жидкой грязи, и вдоль колонны медленно проехали всадники. Николя узнал среди них коннетабля Шарля д'Альбре. Лицо командующего французской армии выгляджело недовольным.
   - Жаль, что нам не удалось вынудить противника к атаке, - услышал Николя голос коннетабля. - Верно ли, что их только шесть тысяч? Даже если так, большую часть их составляют лучники...
   Всадники уехали вперёд, и Николя не мог слышать, что ответили командующему его спутники. Упоминание об английских лучниках побудило Николя окинуть себя взглядом. Хотя он был без доспехов, прочная кожаная куртка, доставшаяся ещё от отца, участвовавшего в морской кампании против островитян, должна была выдержать как стрелу на излёте, так и несильный удар меча. Не менее чем на куртку, полагался солдат на свой щит - пусть небольшой и неказистый, но вполне пригодный, чтобы прикрыть своего владельца.
   А вот и поле, где случится сегодня самое главное.
   Колонна повернула немного вправо. Пройдя несколько шагов, Николя услышал команду:
   - Развернуться налево!
   Николя машинально выполнил команду. Да, вот они - годоны. Крошечные фигурки английских солдат виднелись по крайней мере в тысяче ярдов от французов... нет, гораздо дальше - чуть не у горизонта. Среди них произошло какое-то движение, и крошечные фигурки медленно - насколько позволяла размокшая почва - побежали вперёд, навстречу французам.
   - Солдаты - приготовиться к бою!
   Словно загипнотизированный смотрел Николя на приближающихся врагов. Не думая ни о чём, взялся правой рукой за свой короткий меч. Он словно слился сейчас в единое целое со щитом. Ещё бы, ведь спустя несколько минут только на него и можно будет полагаться в надежде выжить...
   Всё ближе и ближе виднелась шеренга врагов. Они уже вовсе не казались такими крошечными. Но вот годоны остановились и начали вколачивать боевыми топорами - тыльной стороной - колья в землю. Колья легко, с двух-трёх ударов, вонзались в размокшую, податливую почву.
   "Это, наверное, против нашей конницы. Мы, пехотинцы, легко можем обойти эти злосчастные палки, а вот кавалеристам будет гораздо труднее. Значит, нас и пошлют сейчас в атаку..."
   От предчувствия скорой битвы защемило сердце. Николя невольно обернулся влево - там коннетабль о чём-то взволнованно спорил с кавалеристами. Ветер доносил до Николя едва слышные слова:
   - Ваша светлость, прикажите атаковать! Мы сомнём их!
   - Куда вы рвётесь? Не видите - лучники перед вами? Земля мокрая, как вы атакуете? Ваши кони застрянут в мокрой почве! Годоны вас перестреляют, как куропаток на охоте!..
   Д'Альбре озабоченно качал головой. Похоже, несмотря на все его возражения, кавалеристы были близки к тому, чтобы добиться своего. И, хотя это должно было отсрочить минуту, когда Николя вступит в бой, поспешность конников отнюдь не радовала его, искушённого в военном деле ветерана. Как бы хуже не вышло...
   - Ваша светлость, мы сможем! Лучше погибнуть в бою, чем ждать, пока противник подойдёт на расстояние полёта стрелы и перебьёт нас, неподвижных!
   - Ну, хорошо... Трубите в атаку.
   Капитаны-конники обрадованно закивали и, пришпорив коней, направились к своим отрядам. Почти немедленно после этого отовсюду донеслось громкое чваканье тысяч конских копыт, боровшихся с притяжением коварной мокрой глины. Англичане мигом оставили колья и подняли луки. Вложили стрелы, натянули тетиву...
   Хмурое небо на считанные мгновения покрылось безобидного вида палочками, так похожими на соломинки, которые, словно в задумчивости, сперва поднялись, а затем повернулись и направились вниз, обрушиваясь на опрометчивых кавалеристов. Раздались крики боли людей, громкое ржание лошадей, грохот падения закованных в доспехи тел на мокрую землю. Лужи окрасились первой кровью.
   - О, нет!
   Происходило то, что не могло не случиться. Ещё ни один кавалерист не вступил в бой, а большая часть конного отряда была уже уничтожена. Уцелевшие в замешательстве повернули. Вслед им полетели новые стрелы.
   - Пехота, вперёд!
   Коннетабль Шарль д'Альбре, обнажив меч и подняв его над головой, сам вёл в атаку первый отряд пехотинцев. Те побежали лёгкой трусцой - вперёд, на годонов...
   Сознание Николя словно раздвоилось. Ему даже казалось, что он уже умер и теперь со стороны взирает на происходящее, на себя самого, неторопливо бегущего к кольям врага.
   Тем временем конники, ещё несколько минут тому назад так рвавшиеся в бой, теперь не только не атаковали, но мчались назад, смешав свои ряды и угрожая опрокинуть своих же пехотинцев. Одна из лошадей, фыркая, пронеслась вблизи Николя, обдав его лицо грязными брызгами из-под копыт.
   - Остановитесь! Не позорьте рыцарство Франции! - кричал коннетабль отступающим. Как видно, те ещё не совсем потеряли голову: заслышав своего командующего, многие вовремя остановились и теперь помогали задержать остальных. Снова полетели стрелы со стороны англичан, но на этот раз они мало кого настигли - приблизившиеся к противнику пехотинцы вовремя прикрылись щитами. Прикрылся и Николя. В этот момент он даже порадовался, что идёт в первой линии: легче увидеть приближающиеся стрелы, надёжнее защититься от них... Он и не заметил, что английские колья совсем близко. Вот уже первые ряды французской пехоты, прикрывшейся щитами, обогнули колья и вступили в бой с противником...
   Англичанам пришлось оставить бесполезные теперь луки и взяться за мечи и топоры. Закипела жаркая рукопашная схватка, в которой разозлённые французы явно имели преимущество. Николя, всё ещё не согревшийся после промозглой ночи, с наслаждением работал мечом, отгоняя врагов и продвигаясь шаг за шагом вперёд. Несколько раз довелось прикрыться от ударов щитом. Кажется, не так уж плохо складывается день...
   Невдалеке раздались команды на языке врагов. В паузе между двумя противниками Николя бросил в ту сторону быстрый взгляд: отряд знатных английских кавалеристов, сопровождаемых пешими латниками, направлялся на левый фланг. Ещё немного - и окружат...
   - Годоны обходят нас!
   Не дожидаясь, пока его клич будет услышан, Николя бросился назад и влево - туда, где было меньше сражающихся. Никто не обратил на него внимания. Но вот послышались крики отчаяния французов, охваченных кольцом неприятеля. Плохо дело...
   Схватка вокруг Николя вдруг замерла. И французы, и англичане взирали на происходящее вокруг кавалеристов.
   - Король Генрих!
   Эти слова Николя понял без всякого знания английского языка. Так вот он, главный годон...
   Англичане продвигались слаженно, рубили подряд всех, кроме рыцарей, добивали упавших. Сопротивления им почти не оказывали, словно шок ужаса охватил французов. Ещё немного - и вся французская армия побежит... Однако, прежде чем Николя успел что-то сказать или сделать, кто-то ударил его сзади по голове, и он упал, лишившись сознания...
   Когда Николя очнулся, рядом не было никого. Вернее, ни одного живого человека. Однако на поле лежали тысячи мертвецов - в основном французы...
   Николя дотронулся до затылка и не удержался от крика боли. Голова была вся в крови. Вероятно, подумал он, это и спасло его: годоны приняли за мертвеца и не стали добивать. Было холодно - кто-то снял с него старую добрую отцовскую куртку. Ни щита, ни меча рядом не было - судя по всему, пролежал он без сознания долго, мародёры успели сделать своё дело. Найти тёплую одежду оказалось не так трудно - Николя снял её с одного из трупов, правда, куртка оказалась мала, но раненому солдату некогда было искать удобства.
   Только через несколько дней он узнал, как ему повезло: пленных, взятых во время первой атаки, англичане перебили. Всех до единого.
  
   Январь 1416 года, Домреми
  
   - Да, досталось тебе, парень, - смягчившимся голосом произнёс Жак Дарк, - годоны - страшные люди. А тем более их король... азенкурский мясник...
   В доме наступила тишина. Гость неторопливо доедал свой ужин, негромко постукивая ложкой о миску. Отец семейства задумчиво обвёл взором жилище и вдруг поймал взгляд чёрных глазок дочки. Маленькая Жаннетт не спала. На мгновение отцу показалось, что девочка поняла всё, что только что рассказывал гость. Но, разумеется, это было невозможно.
  
   Домреми, апрель 1420.
  
   - Батюшка, а почему Господь согласился, чтобы его распяли?
   - Господь принял муку ради искупления грехов людских, Жаннетт. Только поэтому.
   - Но ведь Господь всесилен? Почему он не придумал что-нибудь другое для спасения людей?
   - Пути Господа неисповедимы. Значит, он решил, что так правильнее всего.
   Жанна с сомнением посмотрела на распятие. Иисус Христос вовсе не выглядел довольным тем, как с ним поступили. Одно только - как гвозди в руки и ноги вколачивали... бр-р, больно до чего.
   - Батюшка, а почему, в таком случае, погибла Святая Екатерина?
   - Она погибла за веру нашу, дитя моё. Враги хотели, чтобы она отреклась от христианской веры, она отказала им, вот с ней и расправились.
   А вот Луи-Школяр рассказывает, что Екатерину хотел взять замуж правитель Александрии, но получил отказ, потому что она не хотела за язычника. Она, наверное, была очень красива. Правитель нанял языческих мудрецов, чтобы они разубедили Екатерину, и она долго спорила с ними. В учёном споре она победила, тогда её заточили и стали мучить, а когда она всё равно не сдалась, её казнили. Бедная Святая Екатерина. Правда, она после этого попала в рай. В раю хорошо. И всё-таки... её очень жалко. И Святую Маргариту тоже жалко, ведь и с ней так же поступили - жестоко и несправедливо.
   - Батюшка, а разве это правильно, что Екатерину и Маргариту, хороших, добрых и красивых, так жестоко мучили и убили?
   - Их жертва была угодна Богу, Жаннетт. Своим страданием они приблизились к Нему. Господь безмерно пострадал на распятии, и все лучшие люди тоже страдают. Боль без вины очищает душу, приближает к Всевышнему.
   "Страдают - лучшие? Но вот Луи-Школяр рассказывал на днях, как он видел однажды в Париже казнь ведьмы. Её сожгли живую. Она так кричала от боли... а ещё в ней был ребёночек, он выпал из её живота прямо в пламя. Даже слушать рассказ Луи - до того страшно, что хуже некуда. А уж видеть это... А каково ей было терпеть? Вчера вот - обожглась я о свечку, ужас как больно, кажется, нет ничего хуже. А как же ей пришлось на костре? Вот эта боль - по всему телу? Как же это страшно - даже представить себе... Получается, что и она, эта ведьма - лучшая, одна из лучших среди людей, совсем как святые Екатерина и Маргарита? Как Господь? И её ребёночек, который так и не родился... впрочем, он-то наверняка хороший, ведь согрешить точно не успел. Ведьмы и еретики, которых сжигают на кострах по приказу инквизиторов... лучшие из людей? Не следует спрашивать об этом отца Фронта, а то вдруг он рассердится на Луи... вот в прошлый раз ему нагорело - только за то, что пытался объяснить мне и брату Жаку, что такое буквы."
   - Жаннетт, а почему Катрин не приходит с тобой ко мне?
   "Ой, неудобно как. Катрин ведь сейчас неподалёку, опять упражняется в бросании камней. Совсем ещё крошка, а уже всяко умеет. Отца Фронта она терпеть не может с тех пор, как он запретил хороводы у Дерева Фей, правда, дразнить его не решается, просто избегает."
   - Батюшка, сестричка Катрин ещё слишком мала...
   Обманывать доброго отца Фронта было неудобно, и Жанна смотрела в пол. Отец Фронт вздохнул и укоризненно покачал головой. Как прискорбно, что младшая дочка Дарк не желает брать пример со старшей в благочестии и целомудрии!
  
   Труа, Шампань, май 1420.
  
   Уже неделю весь город жил радостным ожиданием, и сегодня оно оправдалось. Рано утром горожан поднял на ноги радостный перепев всех колоколов. Что он означал, поняли все от мала до велика без каких-либо объяснений. Мир! Сегодня будет заключён мирный договор с англичанами, и тогда многолетней войне конец! Прекратятся хаос и кровавая бойня, нужда и мародёрство. Солдаты вернутся домой, к своим невестам, жёнам, детям, матерям. Крестьяне отныне будут спокойно выходить на свои пашни, безбоязненно выводить скот на пастбища. Мир!
   Полусонные, но радостные горожане выбегали на улицы - навстречу радостной процессии мира. Сотни кавалеристов в украшенных доспехах охраняли две роскошные кареты. В одной из них ехал герцог Бургундии, Филипп Добрый, а в другой - король и королева Франции: Карл Шестой по прозвищу Карл Простоватый и его супруга Изабелла Баварская. Чуть поодаль ехала третья карета, совсем невзрачная на вид. Её охраняло всего-то двое всадников, которые выглядели очень скромно. Это были англичане. А внутри скромной кареты находился человек, которому Франция была обязана этим днём всеобщего умиротворения. Скромный епископ Пьер Кошон.
   Торжественная процессия выехала на центральную площадь города и остановилась у ратуши. Всадники спешились, высокочтимые гости вышли из карет, разминая ноги после продолжительной езды, и принялись осматриваться по сторонам. В самой середине площади был установлен высокий разукрашенный помост. Именно к нему и направились теперь высочайшие особы, сопровождаемые отцами города и скромным епископом Кошоном, который держал в руках неприметный футляр.
   На помосте уже всё было готово для подписания мирного договора. Кошон вынул из неприметного футляра экземпляры договора и передал их секретарю Филиппа Доброго. Тот мигом разложил бумаги на столе:
   - Ваше величество! Прошу вас!
   Король Карл Простоватый подошёл к столу, взялся за перо. Пустыми глазами посмотрел на бумагу. Ненадолго задумался.
   - Мир - это хорошо. А всё-таки, о чём говорится в этом договоре?
   Сзади молча приблизились герцог Филипп Добрый и королева Изабелла. К королю Франции обратился Пьер Кошон:
   - Ваше величество! Наше несчастное королевство уже десятилетия как истекает кровью! И пуще солдат короля Генриха ваши подданные страдают от междоусобицы, вызванной арманьяками! Этот договор позволит нам прекратить войну с Англией, а значит, и арманьякам придётся распустить свои войска.
   - Да? Это замечательно. Мне очень нравится. И больше ничего там нет? Король Генрих убирает свои войска из Франции, и конец войне?
   Кошон мысленно проклял склероз Карла Простоватого. Неужели придётся напоминать этому коронованному олуху самые элементарные вещи? Он хоть не забыл, с кем обручена его дочь?
   - Не совсем так, ваше величество. Армия короля Генриха останется во Франции, но его солдаты уже не будут нашими врагами. Король Генрих станет вашим зятем.
   - Зятем? Ах, да. Он же обручился с Катрин, дочкой моей. Тогда я не понимаю, зачем нужен договор? Где это видано, чтобы зять воевал с тестем?
   "Чтоб тебя, старый осёл! То и дело возникает ощущение, что не так уж ты глуп, а просто прикидываешься."
   - Ваше величество! Договор нужен для того, чтобы закрепить наследные права короля Генриха на французский престол.
   - То есть это что - после меня, что ли? Он думает, что я собираюсь помирать?
   "О, чёрт! Ещё недоставало, чтобы этот придурок взбунтовался в последний момент! Хотя... если вдруг... это ведь будет хуже только для него самого. В крайнем случае, договор подпишет Изабелла. С ней-то проблем быть не может."
   - Ваше величество! Разумеется, все французы, ваши верные подданные, мечтают, чтобы вы жили и правили ещё сто, нет, двести лет. Но нужно же подумать и об англичанах, наших новых друзьях и братьях! У них не должно сложиться ощущение поражения, иначе ничего хорошего не выйдет. Вы являетесь королём, а Генрих Английский - вашим наследником. Поверьте, это пустая формальность!
   - Да? Пустая формальность? Наверное, да... А это никак не повредит моему сыну Карлу? Он ведь тогда уже не сможет претендовать на престол, если вдруг...
   Кошон несколько смутился. Как тут выкрутиться?
   - Ваше величество! Я не сомневаюсь, что эту проблему мы легко решим! Мало ли, вдруг дофину приглянется какая-нибудь английская принцесса. Поскольку править объединённым королевством Франции и Англии всё равно будете вы, то совершенно не имеет значения, кто числится формальным наследником!
   "Только бы этот старый осёл не вспомнил про королеву Иоланду, чтоб ей провалиться."
   - Да, действительно. Очень хороший и правильный договор.
   И король Карл Шестой Простоватый, ещё немного помедлив, вздохнул и обмакнул перо в чернила, после чего чиркнул своей подписью по договору между Францией и Англией о мире и дружбе на вечные времена.
   Скромный епископ Пьер Кошон с облегчённым вздохом взял в руки драгоценный документ. Не удержался, с удовлетворением прочёл заключительные строки:
   "С момента подписания настоящего договора законным наследником Французского Королевства является Его Величество король Генрих Английский, а в случае его кончины - наследник Генриха Английского. Дофин Карл, сын Его Величества короля Карла Французского, не вправе претендовать на престол. Он обязан признать настоящий договор в полном его объёме, в противном случае будет рассматриваться в качестве мятежника. Те французские города и провинции, которые откажутся признать наследные права и власть Его Величества короля Генриха Английского, объявляются вне закона и рассматриваются как мятежные. Его Величество король Генрих Английский сможет поступать с ними так, как сочтёт необходимым - для защиты своих прав, согласно настоящему Договору."
   Высокие гости постепенно расходились. Первыми удалились король и королева Франции. Карл Простоватый почему-то вовсе не выглядел радостным от заключения мира со вчерашними врагами. Наверное, просто не понимал его значимости для блага страны. Королева легонько подталкивала супруга в спину, уводя в сторону кареты.
   Последним покинул площадь миротворец Пьер Кошон.
   Вечером того же дня, когда с площади перед ратушей был убран праздничный помост, рядом с местом подписания договора состоялось повешение нескольких горожан. Они были казнены за то, что не смогли уплатить подать на празднование церемонии подписания мирного договора.
  
   * * *
  
   Вскоре после подписания договора в Труа, Генрих Пятый Английский торжественно отпраздновал свою свадьбу с принцессой Екатериной. Он твёрдо решил отныне жить в славном городе Париже и не покидать его - конечно, кроме тех случаев, когда это понадобится для пресечения мятежа. Его войска - как англичане, так и лояльные новой власти французы - успешно захватывали одну вражескую крепость за другой. Презренных мятежников в плен обычно не брали. Славный король Генрих распорядился не проявлять излишней мягкости при добивании раненых.
   О том, что королём Франции пока ещё является Карл Простоватый, все как-то быстро забыли. Английские бароны и рыцари получали поместья на французской земле. По приказу короля Генриха, мятежные женщины и дети Гарфлёра были изгнаны из своего города - разумеется, после того, как с их мятежными мужчинами поступили согласно договору, подписанному в Труа. В Гарфлёр были переселены англичане. Налоги на французское население Франции росли день ото дня: его величество король Генрих готовился к новым большим походам, издержки были велики, а взымание их с островитян могло вызвать недовольство.
   В августе 1422 года король Генрих Английский внезапно скончался в возрасте 36 лет от болезни, которую тогда называли "антонов огонь". Всего лишь два месяца спустя умер и король Карл Простоватый. Наследником английского и французского престолов оказался десятимесячный сын принцессы Екатерины Генрих Шестой, племянник мятежного французского дофина Карла. Короновать малолетнего Генриха было нельзя, пока ему не исполнилось десять лет. Регентом Франции стал принц Джон Бедфорд. Регентом Англии - брат Бедфорда, Глостер.
   Французы, жившие в областях, захваченных англичанами и бургундцами, стонали от налогов и насилия, творимого захватчиками. Жители остальной части Франции жалели бедного, несчастного дофина, обделённого злыми интриганами в Труа, брата принцессы, отданной замуж за Азенкурского Мясника.
  
   * * *
   Домреми, весна 1420.
  
   - Однако, когда повели Гиневру на казнь, храбрый сир Ланселот внезапно напал, бросился на стражников, опрокинул их, подхватил прекрасную королеву на коня - и увёз её прочь!
   Луи-Школяр в упоении рассказывал очередную легенду о рыцарях Круглого Стола. Сёстры Дарк, выгнавшие стадо овец на луг возле леса, с раскрытыми ртами внимали ему. Так здорово он рассказывает... как много всего знает. А отец его был настоящим рыцарем, вроде Ланселота, на войне побывал... и его убили бургундцы в Париже. И маму Луи тоже убили. Бедняжка... сирота.
   Майское солнце приветливо согревало землю, приходившую в себя после зимней стужи. Заливались трелями птицы. Рядом с детьми лениво развалились три здоровенных сторожевых пса - Толстяк, Рык и Хвост, - а чуть поодаль щипали свежую зеленеющую травку овцы. Лес невдалеке мягко шелестел листвой под лёгкими дуновениями ветра. Так не верилось, что в это время где-то идёт война, мучают и убивают людей...
   Первой опомнилась Катрин:
   - Послушай, Школяр, а ты не врёшь? Так складно всё рассказываешь. Что ни случится - храбрый рыцарь непременно приходит на помощь, одолевает злодеев и спасает красавицу, попавшую в беду. А почему же никто не придёт прогнать англичан? Почему они делают что хотят, грабят и убивают? Да и бургундцы...
   Жанна видела по лицу Катрин, что та вовремя прикусила язык - не стала напоминать Луи про гибель его родителей. После короткой паузы, однако, сестрёнка зашла с другой стороны:
   - И ещё объясни: ведь этот Ланселот - англичанин, верно? Как злой король Генрих?
   Луи смешался. Вот этого он не знал наверняка. Но надо же поддержать свой авторитет:
   - Почему это - англичанин? Он был... шотландцем. Шотландцы все хорошие. Да и среди англичан не все плохие.
   - Не все? А почему же тогда хорошие англичане не остановят плохих, не прогонят злого Азенкурского Мясника?
   Луи стало не по себе. Ох уж эта Катрин, до чего трудные вопросы задаёт. Лицом так похожа на сестру, а колючая, будто ёжик.
   - Понимаешь, Катрин... французы сами должны для этого сделать многое. Великий волшебник Мерлин, друг славного сира Ланселота, предсказал, что из беды Францию спасёт девушка, пришедшая из Лотарингии. И родится она вблизи дубового леса. По преданию, Францию погубит королева, а спасёт эта самая девушка. Королева - это, наверное, Изабелла Баварская. А вот кто девушка-спасительница из дубового леса...
   Обе сестры невольно посмотрели в сторону шелестящего листвою дубового леса.
   - Жаннетт! Гляди - волк!
   Прежде чем Жанна обернулась в ту сторону, куда указывала сестра, Толстяк вскочил, оскалился и зарычал, ощетиниваясь. Следом за ним рванулись и два других пса. Все трое помчались к лесу, откуда вынырнул тощий после зимней голодухи серый разбойник. Катрин громко закричала и, вытаскивая из складок юбки ножик и рогатку и подхватывая на ходу камни с земли, бросилась вслед за собаками. Жанна и Луи опешили, не зная, присоединиться ли к Катрин...
   Жанна машинально оглянулась - с другой стороны подкрадывались два других волка... нет, три... четыре! Четверо хищников приближались к стаду, зайдя со стороны деревни, пока собаки увлеклись погоней за их собратом, который так хитро отвлёк на себя всеобщее внимание!
   - Луи, смотри, волки! Целых четверо! Катрин, верни собак, скорее! Катри-и-ин!!!
   Луи растерянно смотрел на приближавшихся оскалившихся серых зверюг. Разве возможно двоим детям справиться с ними? Однако Жанна уже рассердилась и мигом позабыла о страхе. Она схватила длинный посох и, пренебрегая опасностью, рванулась к лесным разбойникам:
   - А ну - прочь отсюда! Быстро!
   Волки в растерянности застыли на месте. Всего-то одна девочка против них - четверых... Но вот Жанна, не давая им опомниться, быстро подбежала к ближайшему зверю и замахнулась на него палкой. Тот отпрянул, скалясь и рыча. Девочка быстро прыгнула ко второму - он не успел увернуться, и палка огрела его по серому пушистому боку, матёрый хищный зверь неожиданно жалобно взвизгнул. Ещё движение, удар - третий успел отскочить назад...
   Наверное, волки быстро пришли бы в себя и растерзали ребёнка, но в это самое время, заливаясь лаем, на них уже мчались Толстяк и Хвост, а Луи, придя в себя от неожиданности, подхватил несколько камней и, пусть не так умело, как Катрин, запустил ими в того зверя, который заходил на Жанну сзади. Спустя несколько мгновений серые мародёры, поджав хвосты, уже уносили прочь ноги. Луи и Катрин, тяжело дыша, смотрели им вслед, собаки всё ещё скалились, оглядываясь, не подбираются ли другие разбойники, а Жанна уронила палку и затрепетала всем телом. Страшно...
  
   * * *
  
   По дороге в деревню девочки уговорились не рассказывать родителям о нападении волков. В любом случае - их недосмотр, надо было с утра кого-то из взрослых с собой позвать, да и кто поверит, что волки так поумнели, что додумались отвлекать внимание людей ложным нападением? Так, обычный пастушеский день прошёл без приключений...
   Однако дома их ждал совсем другой разговор.
   На лавках сидели незнакомцы, молодые женщина и мужчина, а рядом с ними - двое маленьких чумазых детей, мальчик и девочка, казавшиеся чуть младше Катрин. Лицо мужчины выглядело усталым. Женщина... когда повернулась, оказалось, что она прижимала к груди совсем крошечного ребёночка - возможно, недавно родившегося. Изабель, мать Жанны и Катрин, готовила ужин, отец Жак, с сумрачным видом сидя за столом, выслушивал рассказ беженцев, а братья ещё не вернулись с рыбалки. Сёстры, едва войдя в дом, тихонько присели на лавку и стали прислушиваться к разговору. Вскоре стало ясно, что гости - беженцы. Беженцы из Нормандии.
  
   * * *
  
   Окрестности Руана, 29 Июля 1418- 19 Января 1419
  
   После того как в мае тысяча четыреста восемнадцатого англичане, шедшие в Нормандию, соединились с бургундцами у Пон-де-Лярш, король Генрих рассчитывал получить всю провинцию без боя, полагаясь на память руанцев о тех временах, когда они были подданными английской короны. Однако с той поры немало воды утекло. Попав однажды под власть короля Франции, руанцы почувствовали себя куда как лучше и увереннее, чем в качестве придатка к острову. Не меньшую роль, чем самолюбие руанцев, сыграли тревожные слухи о жестокости, алчности и мародёрстве англичан в занятых ими областях. Армия короля Генриха Английского подошла к Руану в конце июля, но её встретили наглухо запертые ворота города и поднятый мост через ров перед ними. Переговоры представителей короля с городскими старейшинами продолжались недолго и закончились провалом.
   Первая атака англичан, неподготовленная и рассчитанная на внезапность, завершилась полной неудачей: город был надёжно укреплён, его оборона готовилась в последние два года - с того момента, когда пришли тревожные вести о поражении французов при Азенкуре. Осаждающие понесли потери, хотя и небольшие, и перешли к более организованным действиям. При поддержке бургундцев, годоны окружили город со всех сторон. Были подвезены пушки, осадные лестницы, катапульты. Новый штурм - и опять неудача. Англичанам даже не дали подойти к стенам, их расстреливали со стен арбалетчики и артеллеристы. Несколько английских пушек были уничтожены огнём защитников города. Бургундцы вообще потоптались на безопасном расстоянии от стен и вернулись в лагерь. Ещё несколько неуверенных попыток штурма - и всё безрезультатно.
   Однако сломить англичан первые неудачи не могли. Началась правильная осада города. Вокруг него были возведены несколько бастионов, с которых англичане и бургундцы отражали немногочисленные вылазки руанцев и препятствовали подвозу к ним продовольствия и боеприпасов. Неделя за неделей, месяц за месяцем продолжалась осада. Если первоначально руанцы надеялись на то, что прибудет помощь от французской армии, то постепенно, день ото дня, эти иллюзии рассеивались. Осаждённые словно были брошены своим королём на произвол судьбы, о них забыли те, ради кого они сражались. Началась зима, особо тяжёлая для жителей города, которые кое-как держались на рыбе, наловленной в Сене. Когда призрак голода поднялся во весь рост перед жителями, главы города призвали самых бедных, в особенности женщин, детей и стариков, бывших не в состоянии участвовать в обороне, покинуть Руан. Измождённые, усталые люди собрались у городских ворот. Вышли наружу, подняв руки. Не успели первые из них сделать и тридцать шагов, как с ближайшего бастиона обрушись стрелы и ядра. В тот же миг не менее сотни англичан рванулись к городским воротам, надеясь проскочить в город. Со стен на них обрушились арбалетные болты и ядра, но английские солдаты прятались за спины несчастных руанцев, которые погибали десятками от огня своих же сограждан.
   Разозлённые неудачей атаки, годоны казнили немногих уцелевших мирных руанцев, которых они захватили, и насадили их головы на колья в сотне ярдов от ворот.
   При попытке выхода из города погибли сотни мирных жителей. Женщины, дети, старики. Ещё двенадцать тысяч умерли от голода в последующие несколько недель, во время страшной зимы. Трупы валялись на улицах осаждённого города, посреди снежных сугробов, и никто их не убирал. У людей уже не оставалось сил.
   В январе тысяча четыреста девятнадцатого Руан капитулировал. Король Генрих, уставший от осады, обещал не наказывать участников обороны. Однако сразу по вхождении в город он передумал. Городские старейшины были немедленно повешены, а Руан отдан на три дня англичанам и бургундцам на разграбление. Годоны убивали всех подряд - не разбираясь, мог человек участвовать в обороне города или нет.
   * * *
   Отца семейства беженцев, прибывших в семейство Дарк, звали Франсуа. Он участвовал в защите города от годонов и не понаслышке знал о том, как город пытался разжать стальные тиски осады. Франсуа был арбалетчиком и участвовал в отражении английских штурмов. Члены семейства Дарк с открытыми ртами выслушали его взволнованные воспоминания о том, как Франсуа довелось вести бой с несколькими английскими стрелками, засевшими на ближайшем бастионе. Одного из них удалось поразить сразу - он сорвался вниз и, видимо, погиб. Двое других устроились на стене бастиона гораздо более удачно, под защитой укрепления. Пока один из них перезаряжал арбалет, другой старался поймать Франсуа на прицел. Несколько болтов просвистели рядом с головой молодого человека. В конце концов, он был ранен в правое плечо и покинул свою позицию, кое-как сам спустился со стены. Три недели жена лечила его травами, но и после выздоровления боль в плече давала себя знать и не позволяла вернуться к арбалету. Вскоре Франсуа принял участие в одной из неудачных вылазок - посреди туманной ночи, когда казалось, что годоны мирно спят в своих бастионах.
   Отряд горожан, человек пятьдесят, вооружённых луками и мечами, вышел через тихонько открывшиеся ворота и, минуя ближайший бастион, где трудно было рассчитывать на внезапность, направился к следующему. Неожиданно на обоих бастионах появились огни факелов и послышались крики годонов. Раздался свист стрел, одним из первых был ранен командир отряда. Перепуганные горожане, не помышляя о бое, бросились назад, бросив раненых на месте. Вернувшись в стены города и поднявшись на стену, Франсуа увидел, как на стене ближайшего бастиона англичане вешают только что захваченных пленных. Среди них был и командир отряда, в составе которого выходил на вылазку Франсуа.
   Последующие дни осады проходили томительно и бестолково, словно весь город жил в тихой панике. В свободное от службы время Франсуа пытался ловить рыбу в реке, но большого успеха в этом ремесле не достиг. Возможно, характер не подходил для рыболовства, а быть может, просто слишком много народу в Руане просиживали с удочками и сетями на берегу Сены. Ко всему прочему, англичане установили на своей части берега несколько сетей, и значительная часть рыбы до Руана просто не доходила. Жена и двое детей Франсуа не жаловались, стойко сносили жизнь впроголодь, но было ясно, что долго им не продержаться. Гибель руанской бедноты, сперва отправленной на пощаду королю Генриху, а затем тихо принявшей голодную смерть на городских улицах, сломила сопротивление бойцов. Всем было ясно, что гибель подступает и к их близким. А если так, ради кого, чего сражаться? Ради короля Карла, бросившего в беде своих верных подданных в Нормандии?
   И однажды у ратуши объявили: город сдаётся. Объявили тихо и покорно. Обещали, что годоны не будут наказывать город за многомесячное сопротивление. Франсуа, догадываясь, что произойдёт на самом деле, увёл свою семью к реке и сделал для неё небольшой шалаш среди кустарников, а сам вернулся в город. Он стал свидетелем того, как в открывшиеся ворота вошли годоны и бургундцы - сперва они выглядели довольно спокойно и дисциплинированно. Чуть позже, когда новые хозяева уже заняли все позиции, в город въехал на белом коне король Генрих. Остановившись у ратуши, он, не спускаясь с лошади, ледяным молчанием встретил отцов города, поднесших ему ключи на вышитой подушке, и едва они закончили свою речь, обернулся к ближайшему офицеру с коротким словом:
   - Повесить!
   После этого он направился в ратушу отдыхать, а по городу уже грохотали английские и бургундские солдаты, вламывавшиеся в жилища руанцев, доносились отовсюду вопли женщин и детей...
   Когда Франсуа бежал к реке, ему то и дело попадались на глаза раздетые трупы среди окровавленных сугробов.
   * * *
   Не менее трёх суток провела семья Франсуа в шалаше, в кустах у реки. Затем молодой человек вышел на разведку. Улицы города были пустынны, многие дома превратились в развалины, перед другими сидели растерянные жители, изгнанные из своих обиталищ победителями. Свой собственный дом Франсуа нашёл невредимым, но дверь была распахнута, а изнутри доносились крики на английском языке. Немного покружив по улицам, Франсуа решился заглянуть на Рыночную Площадь. Он увидел там десятки виселиц с телами казнённых, среди которых он узнал несколько бывших товарищей по защите города. На их шеях болтались таблички с надписями, из которых следовало, что эти преступники убивали верных подданных его величества короля Генриха. На одном из домов, окружавших площадь, Франсуа заметил объявление, обещавшее вознаграждение тем, кто выдаст мятежников и их сообщников, всех, кто поднимал руку на солдат короля Англии и Франции, кто призывал к неподчинению его власти. Стало ясно, что в городе задерживаться не следует.
   Впоследствии, когда Франсуа с семьёй уже покинул Руан, до него нередко доходили слухи о происходящем там. Казни в Руане приобрели каждодневный характер, стали нормой городской жизни. Стоило кого-то из английских солдат выловить мёртвым из Сены - и годоны тотчас принимались хватать без разбору десятки прохожих на улицах, объявляли их заложниками, а затем казнили. Смерть грозила также за непочтительные высказывания об английских властях, неуплату податей, за уклонение от службы в армии годонов и многое другое. Руан кишел соглядатаями, люди стали шарахаться друг от друга.
   После возвращения Франсуа из города, было решено уходить на восток. Ночью семья покинула своё убежище. Сперва шли вдоль берега реки, избегая патрулей. Утром, когда, по прикидкам Франсуа, опасный район остался позади, они вышли к большой дороге. Внешне ничто не указывало на недавнее участие Франсуа в боях. Так, беженец со своей семьёй, каких множество на французских дорогах. А вскоре семья и в самом деле влилась в длинную колонну беженцев, шедших от Руана к Бове. Среди сотен людей, шедших пешком по бесконечной дороге, невозможно было узнать тех, кто до конца дрался с годонами.
   Придя в Бове, Франсуа рассчитывал поселиться у свояченицы. Выяснилось, однако, что её дом сожгли, а её саму изнасиловали бургундцы. После этого за ней ухаживала соседка. К тому времени, когда появился Франсуа, свояченица уже, казалось, хорошо себя чувствовала. Она очень обрадовалась появлению близких и принялась уверять, что нужно уходить прочь - подальше от годонов и их бургундских друзей. На юг было решено не идти, так как ползли слухи о непрекращающихся боях в тех местах, и пополнившееся семейство направилось на восток.
   Месяц за месяцем семья Франсуа шла из Нормандии - сперва к Парижу, а затем, когда до беженцев дошли дурные вести о событиях в столице, они повернули в сторону Лотарингии. Возле Сен-Дени удалось поймать какую-то бесхозную лошадь, передвигаться стало чуть легче. Однако вскоре на беженцев напали разбойники - вероятно, слуги местного владыки - которые отняли не только лошадку, но и почти все пожитки. Удалось сберечь только несколько серебряных монет, которые жена Франсуа держала при себе. За этой бедой последовала новая: свояченица неожиданно расхворалась, у неё открылось кровотечение, и спустя два дня она умерла. Кое-как похоронив её, измученные люди направились дальше...
   Франсуа рассказывал негромким, спокойным голосом, плохо сочетавшимся с содержанием его речи. Его жена баюкала младенчика и казалась чем-то встревоженной. Дети Франсуа сидели тихо и неподвижно, голодным взглядом следя за манипуляциями Изабель. Наконец, Жак Дарк шумно вздохнул и несильно ударил ладонью по столу:
   - Ладно! Можете пока оставаться у нас. Решайте: будете работать - нам руки нужны, а рты нас не пугают. Голодать не будете. А вот бездельников мы не терпим.
   Франсуа понурился под тяжёлым взглядом хозяина:
   - Д-да... конечно, я готов работать. Я многое умею. Сделаю всё, что прикажете!
   - Ну - вот и договорились!
  
   * * *
  
   Я бреду по дороге под пасмурным небом Англии. Я не знаю точно, куда иду, но меня ведёт ощущение близости того, кого мне необходимо найти.
   Англия. Страна наших врагов. А я ищу здесь друга. Того друга, который спасёт нас от врагов-англичан.
   Вот он. Тот, кого я ищу. Рыцарь в серебристых доспехах, с белым оружием, на белом скакуне. Я не ошиблась, его невозможно не узнать. Попробую заговорить с ним? Он на меня не рассердится? А если и да - что же мне делать... не возвращаться же ни с чем.
   - Сир Ланселот! Пожалуйста, не сердитесь на меня! Я - всего лишь простая девочка из деревни Домреми, что во Франции, но мне необходимо поговорить с вами! Вы очень нужны мне и моему народу! Сир Ланселот, мою страну, милую Францию, губят и разоряют годоны, злые англичане! Их много, они сильны, и мы не можем с ними справиться! Сир Ланселот, помогите нам, пожалуйста!
   - Жаннетт, маленькая Жаннетт! Конечно, я не сержусь, я понимаю тебя. Но, к сожалению, я не в состоянии прийти к вам на помощь. Вы сами должны справиться со своей бедой!
   - Мы не можем, Сир Ланселот! У нас нет оружия! Наших мужчин некому повести в бой!
   - Жаннетт! Ты уже знаешь пророчество Мерлина: Францию спасёт девушка, пришедшая из дубового леса Лотарингии. Не тот ли это лес, рядом с которым вы так часто пасёте овец?
   - Сир Ланселот... о ком вы говорите, о какой девушке? Ведь не обо мне? Сир Ланселот... это вы... или...
   - Нет, Жаннетт! Я не Ланселот. И всё же ты меня хорошо знаешь. Мы часто встречаемся с тобой... в церкви.
   "Святой Михаил-Архангел?.. Вы снизошли до обращения ко мне..."
   - Святой Михаил... как же так... ведь я - всего лишь ребёнок... простая девочка.
   - Именно так, Жаннетт. Францию спасёт простая девушка, пришедшая из дубового леса Лотарингии. Таково пророчество.
   - Но... может быть, речь идёт о другой... простой девушке? Не обо мне?
   - А о ком же тогда, Жаннетт, если не о тебе? Слишком легко - сказать себе: простых девушек много, речь идёт о другой, я ни при чём, моё дело - пастбище, прялка, уборка, позже - семья. Куда труднее признать, что только ты можешь выполнить то, что не удаётся никому. Главное - поверь в себя. Пойми, что если ты этого не сделаешь, то ни у кого не получится. И вот тогда, Жаннетт, действуй без страха и сомнения. Ты сможешь, ты спасёшь Францию. Я, Святой Михаил-Архангел, обещаю это тебе. Смелее - вперёд, Жанна из Лотарингии! Вперёд - за Францию!
   Внезапно откуда-то поблизости послышался женский плач. Образ Ланселота, вернее, Святого Михаила-Архангела тотчас растворился в небытии улетающего сна. Жанна проснулась. Плакала женщина - та, которая пришла с Франсуа. Жанна поднялась с постели, собираясь спросить, нельзя ли чем-нибудь помочь, но тотчас всё поняла.
   Жена Франсуа плакала оттого, что только что умер её крошечный ребёночек.
  
   * * *
  
   Нормандия, 1427
  
   Его преосвященство, епископ Бове Пьер Кошон, был буквально завален делами. Работа с Парламентом Нормандии отнимала всё время, а ведь никто не снимал с него обязанности, связанные с церковной службой. Ко всему прочему, господа англичане именно от него, скромного епископа Пьера Кошона, требовали придумать какой-то рецепт против нормандских бандитов, засевших в лесах и нападавших на солдат-островитян денно и нощно. А что может сделать бедный епископ? Кто же виноват, что этим нормандским сквалыгам жалко денег на подати, вызванные войной с мятежниками? Что им не нравится английский акцент новых сеньоров? Что они не желают простить гибель их братьев и сестёр, казнённых ненавистными им годонами?
   Единственное, что утешало скромного епископа Кошона: англичане совсем недурно платили ему за услуги - тысячу ливров в год.
  
   Домреми, Франция, Рождество 1427.
  
   В те дни стояла необычайно ласковая для конца декабря погода, и молодёжь Домреми уговорилась собраться вечером поплясать - под звуки волынки инвалида-шотландца, которого превратности войны занесли сюда, на границу Шампани и Лотарингии. Катрин, к которой в последнее время проявлял недвусмысленный интерес Луи-Школяр, была непрочь весело провести вечер, а вот Жанне было не до того. Она несла домой вязанку хвороста, набранного на ближайшей лесной опушке, когда дорогу ей загородил широкоплечий светловолосый красавец Эдмон - самый завидный жених деревни, отец которого едва ли уступал в состоятельности Жаку Дарк:
   - Привет, Жаннетт! Ты идёшь со мной потанцевать сегодня?
   Девушка резко остановилась, отчего вязанка соскользнула с её правого плеча и едва не рассыпалась. Жанна досадливо пожала плечами:
   - Вряд ли, Эдмон. У меня дела по дому.
   - Что с того? Потом всё сделаешь. Пошли, потанцуем!
   - Нет, Эдмон, не настаивай. Извини за прямоту: мне неприятно, что ты ходишь за мной. Ты, конечно, очень привлекателен, ну так найди себе другую девушку.
   - Мне не надо другой! Жаннетт, я хочу тебя! Ты самая красивая, самая лучшая! Я хочу, чтобы ты вышла за меня замуж! - И Эдмон схватил Жанну за локоть. Девушка резко дёрнула рукой:
   - Эдмон, отпусти! Что это такое?! Я же сказала - нет, не настаивай! Обрати внимание на тех, которые смотрят на тебя, вздыхают, им ты нравишься. Мне - нет, понятно?
   - Жаннетт! Ты не должна со мной так говорить! Ты ведь обещала мне, дала слово!
   Жанна удивлённо посмотрела в глаза Эдмону:
   - Я обещала? Что?
   - Что выйдешь за меня замуж! И твои родители согласны!
   Жанна начала сердиться:
   - Это неправда, Эдмон. Ничего такого я тебе не обещала. Я сожалею, что мой отец обнадёжил тебя напрасно, но принудить меня выйти замуж он не сможет.
   - Как это? Ты пойдёшь против воли родителей? Ты ведь несовершеннолетняя и обязана подчиниться отцу!
   - Лучше против воли родителей, чем против веления сердца. Если меня в церкви спросят, хочу ли я за тебя замуж, я отвечу "нет". Ты этого добиваешься? Извини, Эдмон. До свидания.
   И, снова взявшись за вязанку, не глядя на своего незадачливого ухажёра, Жанна поспешила домой.
  
   Окрестности Орлеана, осень 1428.
  
   Графу Солсбери прочили карьеру Александра Македонского. В самом деле, в нём было нечто такое, что выдавало в нём будущего великого полководца. Великолепное понимание ситуации, холодный расчёт, быстрая реакция на изменение обстановки, железные нервы, способность увлечь солдат за собой - всё, что необходимо командиру для победы.
   Этот поход должен был прекратить сопротивление мятежников на юге Франции. Остатки войск дофина Карла будут разгромлены, Орлеан взят, и на этом война окончится. Вернее, окончится эта война. Доблестная английская армия едва ли долго будет сидеть без дела. Пиренейский полуостров, Италия, Швейцария, Германия - мало ли куда обратят свой взор покорители Франции, и для победоносного полководца несомненно найдётся ратное дело.
   Солсбери знал от разведчиков-бургундцев, что защитники Орлеана приготовились выдержать атаку его армии. Но - атаку с северного направления. К их большому сюрпризу, англичане были уже не на северном, а на южном берегу Луары, тогда как к главным воротам города был направлен лишь небольшой отряд - для отвлечения внимания.
   Графа Солсбери отделяла от Орлеана только одна большая крепость - Турель. Она была очень хорошо подготовлена для отражения штурма, и всё же защитников в ней было маловато. Тем не менее, сперва французы держались замечательно. Они вовремя заметили приближающееся войско, и на подступавших к стенам англичан обрушились пушечные ядра, камни, горячая смола. На какой-то момент защитникам показалось, что противник отступает. Однако Солсбери уже приметил, откуда стреляли французские пушки. Перегруппировав свою артиллерию, он велел открыть огонь по крепостным орудиям. Обстрелы крепости продолжались трое суток. Вскоре французы уже не могли отвечать англичанам. Штурм возобновился, и теперь уже некому было обстреливать нападающих. Немногочисленные защитники, сломленные потерями, поспешили отступить по мосту в город, оставив противнику почти нетронутую крепость со всеми припасами.
   Окрылённый быстрым успехом, который открывал ему дорогу в Орлеан, а значит, и к полному покорению Франции, Солсбери прошёл по крепостным стенам, осматривая захваченный бастион. Выйдя на северную стену, он с улыбкой взглянул на обречённый город. Ни одного солдата с той стороны, а до вечера ещё времени немало. При желании, можно даже атаковать немедленно.
   Солсбери обернулся к солдатам, чтобы приказать подготовиться к новой атаке. Внезапно он услышал приближающийся свист. Прежде чем он понял, что происходит, ядро, прилетевшее с крепостной стены Орлеана, швырнуло его с высоты стены наземь.
   Никто не смог объяснить, кем именно был произведён пушечный выстрел, спасший Орлеан от смертоносной атаки победоносного Солсбери. Пушкари, как и все солдаты, спустились к тому моменту вниз со стен, переживая горечь поражения. Едва услышав звук выстрела, они поспешили наверх - и увидели только маленького перепуганного мальчугана, со всех ног удиравшего прочь от дымившейся пушки.
  
   Домрери, Франция, Лето 1428.
  
   - Боб-бом-бом-бом-бом!!!
   Деревенский колокол бил часто, заливисто и тревожно. Жанна, Катрин, братья, родители - вся семья Дарк вскочила с постелей, испуганно посматривая друг на друга. Тревога? Беда? Что случилось в тихой, провинциальной, удалённой от ужасов войны деревеньке?
   Отец Жак опомнился первым:
   - А ну, одевайтесь! Пьер, выгляни, посмотри - что там!
   Но прежде чем Пьер вышел за дверь, кто-то принялся яростно стучать снаружи. В окошке появилась всклокоченная голова батрака:
   - Хозяин! Беда! На нас напали! Сюда идут люди бургундцев! Их привёл кто-то из соседней деревни!
   Понятно. Позавчера была стычка с соседями - "бургундцами", им хорошо надавали, а теперь они, видно, привели с собой отряд. Что же делать?
   - А ну - быстро! Всем взять свечки, выйти на улицу! Там разберёмся!
   На улице было довольно прохладно. В бледном, невнятном свете луны растерянно метались напуганные люди - обитатели деревни. Члены семьи Дарк также растерянно остановились у порога. Как быть? Что делать?
   Сражаться? Чем? В деревне нет оружия. Да и бойцов-то...
   Попробовать умилостивить врагов? Кто знает, к чему это приведёт?
   Послать кого-то за помощью? Куда? Когда придут спасители?
   Бежать прятаться в лес? Посреди ночи?
   Первой заговорила Жанна:
   - Постойте! А почему нам не пойти в Нефшато? Немедленно! И всем вместе: если вдруг нападут по пути, легче будет защититься.
   Отец Жак был слишком шокирован происходящим, чтобы приструнить дочь, столь несвоевременно подавшую голос. Зато немедленно отозвался Арно, один из главных балагуров деревни:
   - О! Прекрасная Жаннетт поведёт нас в крепость Нефшато? Как хорошо-то! Я согласен! Жаннетт, за тобой хоть на край света!
   И Арно, кривляясь, встал рядом с Жанной. Тут же появился хмурый Эдмон, всё ещё обиженный за неудачу попытки сватовства к старшей дочери Дарк:
   - Эй ты, шут гороховый! А ну - подальше держись от Жаннетт! Не то я тебе кости переломаю!
   - Ай, потише! Не уведу я твою любовь, ты сам с ней справься, попробуй. Она же велела идти в Нефшато, вот я и повинуюсь. Присоединяюсь к её отряду. А ты уж разорался.
   В разговор вступила Катрин:
   - А что? В самом деле - почему не идти в Нефшато? Давайте! Построимся и пойдём!
   - Ты нас будешь строить, Катрин? Или ты, Жаннетт. Ты умеешь? Хи-хи!
   Жанне вдруг пришло в голову, что если бы не всеобщая паника, всё было бы гораздо проще. Идти с односельчанами в Нефшато? Это же рядом. Не труднее, чем вести стадо овец на пастбище...
   - Вот и славно! Давайте, вы вдвоём встаньте впереди! Жан, Пьер, помогите нам с Катрин!..
   Не прошло и минуты, как рядом с Жанной уже образовалась колонна. Недоумевающие жители Домреми, слышавшие этот странный диалог, подходили ближе, становились в ряды. Если кому-то было странно, что две девчонки командуют всей деревней, то момент для возмущений был неподходящий. Ведь речь шла о том, чтобы остаться в живых...
  
   Глава 2. Орлеанская Дева
  
   Шинон, Франция, весна 1429.
  
   - Какое у вас красивое платье, Дева Жанна!
   Семилетняя Агнес, воспитанница королевы Иоланды, с восхищением смотрела на Жанну, которая не без волнения окидывала взглядом свою фигуру в высоком зеркале. Да, платье было и вправду удивительно красиво. Ярко-синее, оно аккуратно облегало фигуру Жанны, в то же время оберегая её целомудренность. Под стать замечательному платью были выглядывавшие из-под него синие туфельки, на невысоких каблучках, к которым девушке пришлось привыкать несколько дней. Теперь девушка, приподняв подол, с удовольствием рассматривала своё отражение. Ещё недавно Жанна опасалась, что её тёмно-каштановые волосы, изрядно остриженные перед отъездом из Вокулёра, произведут на дофина не лучшее впечатление, но теперь и этого можно было не опасаться: за время поездки в Шинон и ожидания аудиенции они успели отрасти. Пусть не до прежней длины, и всё же вполне достаточно, чтобы сделать из них изящную причёску, способную достойно украсить семнадцатилетнюю девушку с красивой стройной фигуркой и миловидными чертами лица.
   Похоже, предсказания Голосов начали сбываться. Ах, эти Голоса...
   С тех пор как Жанна впервые заговорила во сне со Святым Михаилом-Архангелом, она некоторое время держалась, не соглашаясь превращаться в девушку из легенды. И то сказать - как поверить в собственные сны и мечты? Но если эти сны повторяются день ото дня... Если в церкви, в отсутствии посторонних, приходят к ней Святая Екатерина, Святая Маргарита, а нередко и тот же Святой Михаил-Архангел... такие реальные, что кажется: протяни руку - и осязаешь их... Мечты? Выдумка? Здравый смысл подсказывал - да, Жаннетт, это не более чем твоё воображение. Скажи им "нет" - и они исчезнут, рассыплются, больше никогда тебя не потревожат. Но вот их исчезновения Жанна вовсе не желала. Почему? Неужели так хотелось самой осуществить предсказание Мерлина? Возможно, и так. И вместе с тем... ах, как жаль, что за все эти годы так и не появилась какая-нибудь другая девушка, которая бы взялась исполнить легенду, чтобы можно было, вздохнув с облегчением, вернуться к мечтаниям, привычным для девочек-подростков - о красивых парнях, рыцарях, принцах. И пусть бы даже она, эта другая девушка, не была из дубовых лесов Лотарингии - что за дело? А если бы и не девушка, а смелый рыцарь, так похожий на Ланселота... или вовсе не схожий с ним. Всё-таки изгнать злых годонов - дело рыцаря, а не девушки, что бы об этом ни говорил волшебник Мерлин. Но нет, никто другой не пришёл на помощь Франции, а бедствия её становились всё злее день ото дня, и уже огненное дыхание их обжигало временами Домреми.
   Жанна навсегда запомнила тот день, когда она уступила собственному воображению. Ей было тогда тринадцать лет. Она сказала самой себе, а может, и настоящей Святой Екатерине: хорошо... я попробую... постараюсь. И всё же уступать до конца не хотелось. Легенда легендой, но Жанна обещала себе... или Святой Екатерине - "всего лишь" короновать дофина Карла. В конце концов, именно король должен защищать свой народ от чужеземных захватчиков. А если короля пока нет - согласна, должен же кто-то помочь дофину. Должен кто-то, а кроме меня некому. После этого пришлось готовиться к выполнению миссии. Были уроки "рукопашного боя" под мудрым руководством самого могучего и прославленного в этом деле бойца Домреми - сестрёнки Катрин. Были беседы с отцом Фронтом - о Боге, его избранниках, о жертвенности. В то же самое время, положа руку на сердце, Жанна совсем непрочь была в один прекрасный день вдруг услышать от какого-нибудь вестника: радуйтесь все, наша доблестная армия разбила годонов, дофин Карл коронован, Бургундия признала его власть. Вместо этого пришло горе в когда-то благополучный и тихий Домреми: нападения мародёров и бургундцев, грабежи и убийства, от которых приходилось спасаться в крепости Нефшато. Вот и уроженцы Домреми становились всё чаще и чаще похожи на тех беженцев, которых ещё так недавно снисходительно встречали у своих дверей.
   Как будто кто-то свыше подталкивал Жанну к осуществлению обещанного...
   И однажды Голос сердца, принявший облик Святого Михаила, молвил: Жанна! Пора! Твой час пришёл. Теперь, спустя месяцы после этого, она с трудом верила - полно, со мной ли это было? Я ли отказала Эдмону, лучшему жениху Домреми, который уже имел согласие моих родителей, обрадованных тем, что жених заранее отказался от приданого... а потом выиграла суд в Туле, отменивший мою с Эдмоном помолвку... Я ли покинула отчий дом, едва не получив на прощание родительское проклятие... возможно, от него, а также от жестоких побоев спасло только вмешательство Катрин... А ещё были бесплодные попытки добиться понимания у сира Робера де Бодрикура в Вокулёре, даже у герцога Лотарингского. И когда де Бодрикур в очередной раз отмахнулся от надоедливой девчонки, неожиданно для самой себя я вдруг закричала ему, что, пока он отгоняет меня, Франция терпит новое кровавое поражение... Мне и в голову не приходило, что в те самые минуты, когда я произносила эти слова, шло сражение при Рувре - Селёдочная битва под Орлеаном - и французы снова были разбиты. Едва узнав об этом поражении, он заподозрил меня в колдовстве, и лишь моя покорность его духовнику убедила сира Робера поверить мне, снарядить меня в путь, дать охрану и отправить рекомендательное письмо к дофину и королеве Иоланде. Затем - долгий и трудный переход по Бургундии с отрядом из семи человек, которыми командовал Жан де Мец... заговор трёх солдат, желавших выдать меня бургундцам... я тогда в отчаянии крикнула им, что грех предательства ведёт к гибели... Я-то имела в виду гибель души и вечные муки ада. Откуда мне было знать, что почти сразу после этого зачинщик свалится в колодец и захлебнётся там на глазах обоих своих сообщников - и мои слова о его гибели приобретут иной, такой неожиданный для меня самой, вполне отчётливый смысл, слишком убедительный для каждого в отряде?
   И вот теперь - аудиенция у дофина, которой наконец-то добилась его тёща, королева Иоланда. Как она говорит - добилась не без содействия орлеанцев, которым весьма несладко приходится в английской осаде и которые очень непрочь принять посланницу Небес - разумеется, во главе крупного отряда и с обозом продовольствия.
   Да, платье великолепно... как жаль, что не его я собираюсь носить отныне. А почему, собственно? Если получится то, ради чего я здесь, короную дофина, отправлюсь домой в Домреми, а перед отъездом попрошу добрую королеву Иоланду подарить мне это платье насовсем. Так хочется покрасоваться в нём дома... Между прочим, Эдмон вовсе не противен, и после осуществления миссии - почему бы мне не пойти навстречу тому, чего он добивался в Туле? Вот он удивится: без всякого суда!
   Правда, до этого нужно прогнать годонов от стен Орлеана, а потом ещё открыть дорогу дофину в Реймс. Сир де Мец говорит, что короновать Карла можно и в Сен-Дени, но все согласны, что лучше Реймс. Там с давних времён коронуются на престол французские дофины - значит, и Карлу туда надо. И... конечно, не это главное, и всё-таки... от Реймса рукой подать до Домреми.
   Да, но как справиться с годонами? Не знаю. Но ведь я не одна буду этим заниматься, со мной будут солдаты, храбрые рыцари, опытные капитаны, которых только нужно убедить, что победа возможна, а дальше уж у них получится всё как следует. Между прочим, надо попробовать уговорить англичан уйти по-хорошему. Что, если получится? Ведь если меня услышат хорошие англичане, может статься, они постараются убедить, заставить плохих. Так не хочется, чтобы лилась кровь...
   - Жанна! Ну как, ты готова? Выглядишь отлично! Смотри, не перепутай: король сидит на троне, все остальные стоят перед ним. И ещё: есть одна особенность у короля...
   Ой, какая неприятная особенность. Лучше бы её величество Иоланда не говорила мне об этом. Хотя... я ведь всё равно вот-вот узнаю сама. Как-нибудь перетерплю. Ведь, кроме него, спасти Францию некому. Постараюсь поменьше смотреть на дофина Карла, побыстрее добиться от него назначения в армию.
   * * *
   - Её величество королева Иоланда!
   Ничего удивительного, что церемониймейстер даже не упомянул Жанну, хотя именно ради неё прибыла королевская тёща. Подумаешь, какая-то деревенская девчонка без роду и племени. Правда, именно на неё, Жанну, тотчас устремились взоры всех придворных дофина Карла. Уж очень хороша эта низкородная девчонка...
   Увидев, как все окружающие уставились на неё с любопытством, Жанна, и без того ослеплённая обилием свечей, совершенно растерялась. Куда вдруг подевалась королева Иоланда? Ведь только что она была здесь, рядом. Ушла куда-то в сторону, к придворным. И что теперь делать? Наверное, подойти к дофину? А где он? Ах да, на троне. А где трон? Как он выглядит? Королева Иоланда сказала, что на нём дофин сидит, а все придворные стоят почтительно вокруг. Но тут все стоят! Стоят вокруг меня, а не этого непонятного трона! Стоят вокруг меня - и рассматривают!..
   Жанна покраснела, вконец смутилась и сделала движение вправо. Толпа придворных с готовностью расступилась перед ней. Куда идти? Может, они меня пропускают к трону? Жанна сделала несколько неуверенных шагов в том же направлении... и едва не наткнулась на молодого человека с землистого цвета лицом, который с потрясённым видом смотрел на неё:
   - Как вы узнали меня, дитя моё?
   Ой! Кого это я узнала? Кто он такой, этот человек?
   Ох... Вот она, та самая особенность, о которой говорила её величество. Так это... дофин Карл???
   Жанна услыхала, как по залу прошелестел громкий шёпот:
   - Она узнала короля! Переодетого! Невероятно! Как ей это удалось?!
   Так это и вправду - дофин?!
   - Ваше величество... я...
   - Вам указали на меня ваши Голоса?
   "Откуда он знает про Голоса? От королевы Иоланды? Может, не стоило мне рассказывать ей о них? Теперь все на свете знают... А как бы иначе я объяснила свою просьбу?"
   - Д-да... ваше величество...
   "Кто этот человек высокого роста, кажущийся очень сильным, уставившийся на меня так странно? Красивый... Да ну, мне сейчас не до него.
   А другой - рядом с дофином - очень похожий на него, но значительно более приятного вида?"
   - К вашим услугам, дева Жанна! Я - герцог Алансонский, брат короля!
   "К моим услугам - брат дофина?! Ой, как приятно!"
   - Как это замечательно, ваше высочество! Чем больше королевской крови примкнёт к нашему делу, тем лучше для Франции!
   "Здорово это я сказала! Даже самой нравится!"
   - Ваше величество! Мне кажется, вы не должны доверяться этой девушке!
   "Кто этот человек, так уверенно обращающийся к дофину? Выглядит как служитель церкви... важная особа... архиепископ? Ой."
   - Дитя моё, что же ваши Голоса хотели передать мне через вас?
   "Что я должна теперь сказать? Что мне нужно в армию? Попросить, чтобы он познакомил меня с капитанами? Уговорил их поверить мне? Нет... кажется, сейчас ему нужно услышать что-то другое. Что-нибудь неожиданное, удивительное. Как же мне быть? Для начала - нужно выиграть время."
   - Ваше величество, благородный дофин! То, что я обязана сообщить вам, предназначено только для ваших ушей! Мы должны остаться с вами наедине!
   "Хотя, сказать по правде, именно с ним мне бы хотелось общаться меньше, чем с кем бы то ни было другим из присутствующих. Вот если бы с его братом..."
   - Да, дитя моё. Пожалуйста, пройдите со мной в капеллу. Господа придворные, прошу вас, оставайтесь здесь, отдыхайте, развлекайтесь!
   "Что, что бы такое сказать? Ну, Голоса, выручайте! О, вот: отец Фронт говорил, что в старых церквах под алтарями непременно клали что-нибудь этакое..."
   - Ваше величество! Голоса повелели мне передать вам, что вы, а не английский король Генрих, - подлинный наследник французского престола! Доказательством этому станет то, что ваши люди найдут... под алтарём в церкви святой Екатерины в Фьербуа!
   "Голоса, не подведите, умоляю вас! Святая Екатерина, пожалуйста! Ничего умнее мне в голову не пришло. Лишь бы там оказалось хоть что-нибудь достойное внимания."
   Жанне показалось, что на дофина её слова произвели сильное впечатление. Карл вздрогнул, провёл рукой по лицу...
   - Хорошо, дитя моё... сегодня, нет, сейчас же мои люди поедут в Фьербуа. Вот только... простите, но... архиепископ требует, чтобы вас проверила церковная комиссия. Это произойдёт в Пуатье. Они хотят знать, что это за Голоса, которые вас направили ко мне. Вы ведь не возражаете?
   "Мамочка моя! Час от часу не легче. Ещё не известно, с чем вернутся слуги короля из Фьербуа, а тут ещё комиссия. Хотя - нет худа без добра: комиссия начнёт меня проверять, все забудут про Фьербуа, и... Да, но как мне быть на этой самой комиссии, что ей говорить, как объяснять? Не скажу ведь я им, что придумала Голоса. Придётся как-то выкручиваться. А может, ко мне и вправду приходят святые Екатерина, Маргарита и Михаил? Ведь я их вижу, слышу так явственно... И как я опишу их комиссии? Откуда мне знать, как они должны выглядеть? А может, именно так, как они предстают передо мной... Ведь и комиссия едва ли это знает! Не видела же она этих святых?! Решено: расскажу им, как я вижу Голоса во сне... в церкви..."
   - О, ваше величество, разумеется, я не возражаю! Пусть меня проверяют столько, сколько нужно!
   "Но лучше чтобы побыстрее. Королева Иоланда говорит, что орлеанцы не могут долго ждать."
   * * *
   Жанна сладко спала рано утром два дня спустя после её встречи с дофином Карлом, когда мимо окон покоев королевы Иоланды проскакали всадники на взмыленных лошадях. И почти немедленно со стороны апартаментов дофина донёсся взволнованный крик:
   - Ваше величество! Прибыли гонцы из Фьербуа! Под алтарём в церкви святой Екатерины обнаружен старинный меч! Возможно, что это - меч, принадлежавший самому Карлу Мартеллу!
   * * *
   - Девица Жанна! Встаньте, суд идёт!
   Жанна безропотно поднялась со своего места. Ей порядком уже надоели эти бестолковые проверки, допросы, многократные процедуры изгнания бесов. Вроде бы ничего неприятного или болезненного, но занудно и отнимает время. Но ведь дофин поставил условие - необходимо их пройти, чтобы быть допущенной к армии. Значит, так тому и быть. Нужно пройти проверку церковного трибунала - здесь, в Пуатье. О, этот Пуатье... самый большой город, который до сих пор видела Жанна. Есть на что посмотреть девчонке, которая выросла в деревне и с тех пор повидала только небольшие крепости - Нефшато, Вокулёр - да ещё на днях замок Шинон. Здесь, в Пуатье, заседает парламент, верный дофину Карлу, здесь также имеется университет. И вот из этого-то университета как раз больше всего судей. Всего их, членов трибунала, пятнадцать, и каждый норовит спросить что-нибудь заковыристое. Хотя... на самом деле, больше всего Жанна опасалась одного-единственного вопроса: "Девочка, а не придумала ли ты сама эти Голоса?". Но нет, этого никто так и не додумался спросить. Повезло с этим мечом из Фьербуа. Принадлежал ли он Карлу Мартеллу или нет, но появился очень вовремя, послужил доказательством того, что Деву Жанну просвещают силы свыше. И теперь единственное, что решала комиссия - какова природа этих сил, происходят ли они из рая или ада, от Бога или Сатаны. От этого зависела также будущая рекомендация комиссии: допустить ли Жанну к командованию войском. Да, но... какое отношение имели к природе Голосов вот такие вопросы, как тот, который задал, к примеру, профессор теологии Гильом Эмери:
   - Жанна, по твоим словам, Бог хочет помочь французскому народу избавиться от бедствий. Но если Францию освободит сам Бог, то зачем же тогда нужны солдаты?
   Жанна не успела даже задуматься над этим вопросом, как сходу выпалила ответ:
   - Бог помогает тем, кто сам себе помогает. Франция должна сражаться за свою свободу. Дело французских солдат - идти в бой и храбро биться за свою страну, а Бог пошлёт им победу!
   После этого ответа наступило продолжительное гробовое молчание. Жанне стало скучно, и она заёрзала на своей скамейке. Долго ещё они там?
   Монах-францисканец Сеген де Сеген прокашлялся и взял слово:
   - Жен-на! Скази-ка нам, на каком язике гофорили с топой Голоса?
   Девушка чуть не упала от такого произношения. Конечно, её собственный французский был далёк от совершенства, ну так она и жила до сих пор в провинциальной глуши, а тут вот... Ничего удивительного, что рассерженная глупыми придирками Жанна ответила несколько резковато:
   - На лучшем, чем ваш!
   Она тотчас же спохватилась, прикусила язык, испугавшись неминуемой неприятности, но комиссия только расхохоталась её дерзкому ответу. Лимузенский акцент брата Сегена успел надоесть решительно всем. Разозлённый брат Сеген закричал:
   - Тай знамэние, которое поттвертит, што ты послана Богом!
   Жанну на мгновение охолодил страх: вот сейчас она - один на один перед всем миром. Миром, который задушил голодом героев Руана, а теперь взялся за орлеанцев. Тем миром, который словно сговорился не допустить её к исполнению миссии, провозглашённой мудрым Мерлином. Сжав зубы и мысленно прикрикнув на собственный испуг, девушка встала со скамьи и воскликнула:
   - Я пришла в Пуатье вовсе не для того, чтобы давать знамения и творить чудеса! Отправьте меня в Орлеан, и я вам покажу столько знамений, что хватит на тысячу лет! Пусть мне дадут хоть немного солдат - и я сделаю это!
   Она ожидала, что сейчас на неё рассердятся, начнут кричать... но вместо этого комиссия одобрительно закивала. И сердитый брат Сеген кивал тоже.
   Жанна знала, о чём говорила. В то самое время, когда на протяжении трёх недель её допрашивала церковная комиссия, под знамя Девы стихийно собирались тысячи добровольцев. Многие из них не имели при себе никакого оружия, опыта боёв, зато другие обладали тем и другим и охотно учили новобранцев. Удивительно, но местные жители, опасавшиеся прихода англичан, охотно давали солдатам еду и одежду. Занятая делами комиссии, Жанна не имела возможности часто встречаться с теми, кто шёл под её командование, но тем приятнее ей было время от времени видеть их - всё более многочисленных и организованных. А ещё были делегаты из Орлеана, те, которые молили о помощи - как можно скорее. И этой помощи они, разуверившиеся во всём, ожидали от несовершеннолетней, неграмотной крестьянской девушки.
   И вот однажды, по прошествии этих трёх недель...
   Председатель комиссии поднялся со своего места, значительно прокашлялся, и раздался его баритон:
   - Трибунал Университета Пуатье постановляет: нами не найдено никаких препятствий к тому, чтобы разрешить Деве Жанне возглавить армию. Учитывая, что ей какое-то время придётся выполнять мужское дело, мы объявляем её вправе носить мужскую одежду, с целью защиты её целомудренности. Его величество король Карл может направить её в Орлеан!
  
   * * *
  
   Ой, как хорошо! Страшный трибунал позади! Мне разрешили отправиться в армию! Да армия - вот она, через улицу. Палатки с добровольцами, всеми, кто прибыл сюда, пока меня проверяла комиссия. Люди поверили мне... и даже раньше, чем комиссия разрешила им верить.
   Немного неудобно. Получается, что я всех обманула, ведь в действительности никакие святые ко мне не приходят. Но что же мне делать? Неужели ждать, пока к какой-нибудь девушке, живущей в Лотарингии, в самом деле придут святые? А если никогда не придут - что будет с милой Францией? Вон гонцы из Орлеана рассказывают - так страшно, в городе уже есть нечего. Ещё чуть-чуть - и жители начнут умирать прямо на улицах.
   А я ведь много не хочу. Только чтобы армия пришла к Орлеану и отбросила злых годонов прочь. Командовать я не буду, вот ещё, для этого капитаны есть. Наверное, правда, придётся в атаку ходить, подняв меч, тот самый, из Фьербуа. Ох и тяжёлый он, надо потренироваться, чтобы из руки не вываливался, а то что я за девушка из предсказания?
   И ещё знамя. Надо какое-нибудь особенное. Может быть, во время боя я буду держать знамя, а не меч, так ведь легче. А может, сделать два - большое и поменьше? Настоящее знамя и флажок, хоругвь? И как они будут выглядеть? Конечно, белые, но с рисунками. Да, и с шёлковой бахромой. И рисунки какие-нибудь подходящие. Что бы такое придумать?
   Я ведь теперь вроде как девушка из предсказания Мерлина, ко мне якобы являются святые, значит, рисунки на знамени должны быть подобающие. К примеру, вот такой рисунок: Бог-Отец восседает на троне из облаков и держит державу в руке. И ещё два ангела, преклонив колени, подают ему лилии. Надпись какую-нибудь, например: "Jesus, Maria". А на обратной стороне знамени что бы такое нарисовать? Предположим, корона Франции, поддерживаемая двумя ангелами. А ещё хоругвь... допустим, с изображением ангела, подносящего лилию богородице. Не слишком нахально? И так неудобно перед Богом, лишь бы Он на меня не рассердился за обман... но ведь я просто хочу помочь милой Франции, которая так страдает от злых англичан! Неужели Бог разгневается на меня за это?
  
   * * *
  
   Окрестности Орлеана, 28 апреля 1429 года
  
   - Дюнуа... Что это значит? Где мы находимся?
   Жанна широко раскрытыми глазами смотрела перед собой. Как же так? Орлеан - вон он, рукой подать. Но... от него отделяет река! Луара!
   - Дюнуа... Почему так? Вы же сказали, что приведёте армию в Орлеан?!
   Опытный командир с превосходством и снисхождением смотрел на самоуверенную девчонку:
   - Эх, Жанна. Какая разница - там или здесь? Там - пяток английских крепостей, здесь тоже пять, фактически две, но одна лишь Турель стоит десятка. Не правда ли?
   Жанна посмотрела на большую крепость, на которую указывал ей Дюнуа. Да... высокие стены, перед которыми ров. В проёмах стен отчётливо видны пушечные жерла. На стенах - лучники. Что же делать? Как добраться до Орлеана?
   - Дюнуа! Ла Ир! Может быть, всё-таки попробуем атаковать? Ведь если получится, Орлеан свободен?!
   Кто-то из командиров позади Жанны отчётливо прыснул от смеха. Девушка закусила губу, из её глаз покатились слёзы. Однако она быстро взяла себя в руки. Ни к кому не обращаясь, произнесла холодно:
   - Очень жаль, что вы привели сюда армию. С тем же успехом мы могли бы находиться сейчас на дне морском. Но давайте подумаем, как теперь быть. Ведь можно, наверное, переправиться на тот берег? Лодки где-нибудь удастся найти?
   Дюнуа равнодушно пожал плечами:
   - Лодки надо было приготовить заранее. Конечно, кое-что найдётся, но не на всю же армию.
   - Можно перевезти хотя бы обоз с продовольствием? Ну, конечно, сотню солдат хорошо бы ещё. Это получится?
   - Продовольствие? И ещё сотню солдат? Да, полагаю, перевезти можно. Но вы же попадёте под обстрел со стороны англичан!
   - Да, наверное, возможно и такое. - Жанна повернулась от Дюнуа к другим капитанам. - Ла Ир, у меня к вам просьба: пока мы будем готовиться к переправе, пожалуйста, пусть ваши люди сделают вид, будто готовятся атаковать Турель. Разумеется, так, чтобы никто из наших не пострадал. Вы сможете это сделать? Надеюсь, в таком случае англичане отвлекутся, не заметят нас. Когда вы сможете привести армию на правый берег, я присоединюсь к вам, и мы вместе прибудем в Орлеан. Хорошо?
  
   * * *
  
   Весенние сумерки медленно сгущались, превращаясь в мертвящую темноту над городом. Вот и ещё одна ночь наступает. Наступает, ложится на город - в полной тишине. Не слышно не только уличных разговоров, но и собачьего лая, весенних криков котов - голод вынудил жителей съесть даже крыс, ещё полгода назад бегавших стаями по городским свалкам. Горожане забыли, как выглядит рыба - её слишком опасно стало удить из-за обстрела со стороны южных английских фортов. На весь Орлеан осталось всего несколько лошадей. Защитники города идут в редкие вылазки пешком. Однако сил для вылазок остаётся у них всё меньше и меньше. И всё же те, кто способен сражаться, получают еду в первую очередь. Для остальных же пропитания нет. Вот поэтому сегодня вечером городская беднота - сорок тысяч женщин, детей, стариков, инвалидов - должны будут покинуть город в надежде на милость осаждающих. А если англичане не позволят им уйти из осады? Что же, значит, остаётся только умереть.
   Тихо, покорно, без единого слова упрёка собирались измождённые, исхудавшие люди перед городскими воротами - за последней надеждой. Городские стражники не смели смотреть им в глаза. Старшины города не вышли к ним - зачем, что бы это изменило?
   С унылым скрипом открылись ворота. Застонал опускаемый подъёмный мост через ров. Обречённые люди стояли безмолвно и неподвижно, никто не решался сделать первый шаг навстречу гибели, которая неизбежно сменит зыбкую надежду.
   Со стены раздался крик часового. Что это - англичане атакуют? О, только бы не это... Впрочем, какая разница...
   Часовой на стене закричал снова. В его голосе вовсе не было тревоги. Напротив - радость. То, чего жители не знали уже девять месяцев.
   Снаружи послышался звон железа. Ржание лошадей. Взволнованные голоса. Штурмующие, годоны?
   Те, кто стоял ближе к выходу, не без труда нашли в себе силы, чтобы расступиться. Спустя мгновение они едва не упали от радости. К городским воротам приближалось несколько десятков французских солдат, следовавших за девушкой в серебристых доспехах, ехавшей на вороном коне. И - телеги. Множество телег. Телеги, от которых прямо-таки исходил запах - муки, мяса, рыбы. Запах спасения и жизни. А значит, беднякам уже незачем уходить из города. Десятки, сотни тысяч орлеанцев не погибнут от голода. Они останутся жить.
   Какой-то священник невдалеке завопил: "Слава Богу, к нам пришла помощь! Спасение! Да здравствует король!" В ответ люди, только что получившие помилование от смертного приговора, из последних сил закричали: "Слава Деве Жанне! Да здравствует Орлеанская Дева!". Почему-то никто не славословил Бога и короля. Все отлично понимали, кому на самом деле город обязан своим спасением от голодной смерти.
  
   Окрестности Орлеана, май 1429
  
   - Видите ли... мадмуазель... если мы поведём армию к Орлеану мимо позиций годонов, то они ведь нападут на нас!
   Капитан Дюнуа, батард Орлеана, снисходительно, как и полагается при обращении к несмышлёному ребёнку, пытался объяснить Жанне, почему нельзя вести армию в осаждённый город по правому берегу Луары. Почему нельзя по левому, Жанна поняла ещё несколько дней тому назад сама, едва только увидела главное укрепление англичан на том берегу - Турель, прикрывавшую мост через Луару от французских войск. Дюнуа и Ла Ир правы, с марша такую крепость не возьмёшь, но... значит, надо идти по правому берегу! Там, где у англичан главные силы... Что из того? Жанна не могла скрыть своё раздражение:
   - Я вас не понимаю, Дюнуа! Ведь мы здесь именно для того, чтобы сражаться с англичанами! Они нападут на нас - отлично, дадим им бой на открытом месте, не придётся штурмовать их бастионы! Вы сами говорили мне, что на этом берегу их вдвое меньше, чем наших воинов, а ведь к нам ещё придёт ополчение из Орлеана!
   - Да, конечно, но... армия не готова к бою. Много месяцев наши солдаты не видели побед. Они просто разбегутся в страхе при виде одного-единственного годона. Вы же этого не хотите?
   - Дюнуа, мне очень жаль, что вы так думаете о своих солдатах! Дайте им шанс! Если вы не собираетесь немедленно стать англичанином, уважайте тех, кто готов биться с врагом! Я знаю своих солдат! Они готовы сражаться и погибнуть ради свободы Франции!
   Жанна обращалась к Дюнуа более резко, чем ей бы самой хотелось. Она всё ещё не могла простить ему, как, впрочем, и другим командирам, недавний обман при выдвижении армии к Орлеану, когда её привели не на тот берег. Раздосадованная их поведением, девушка решила взять командование в свои руки, по крайней мере, до прибытия войска в Орлеан, предоставляя остальным капитанам либо присоединиться к ней, либо убираться восвояси:
   - Значит, так, Дюнуа! Я веду армию к Орлеану отсюда - правым берегом! Через несколько часов мы будем в городе! Хотите идти со мной - милости прошу!
   Дюнуа раздражённо пожал плечами. Вот дура деревенская. Один раз удалось ей проскочить в Орлеан, провезти продовольствие под носом у небольшого английского отряда, пока гарнизоны Турели и Огюстена отвлеклись на фейерверк Ла Ира - она и возомнила о себе. Значит, сейчас всё и закончится. Англичане атакуют, французы разбегутся, на этом история похода Девы Жанны завершится. Ладно, пусть так и будет, вмешиваться проку никакого.
   Некоторое время они ехали молча впереди войска. Ла Ир, де Буссак и де Рэ следовали за ними. Дюнуа невольно оглядывался назад: надо же, какая длиннющая колонна - даже хвоста её не видать. Убедила-таки французов Дева Жанна пойти за ней. Только этого мало, надо ещё уметь сражаться и побеждать. Это вам, мадмуазель, не стадо пасти на лужайке.
   Вот уже показались впереди английские укрепления.
   - Ну, что? Разворачиваемся в боевой порядок?
   Жанна молчала, погружённая в размышления. Дюнуа подождал ответа, оглянулся было на других безмолвных капитанов, затем пожал плечами: пусть девчонка делает что хочет, раз уж всем наплевать.
   Всё ближе и ближе английский бастион... Вот уже видны солдаты на стенах... пушки... возле пушек - канониры с зажжёнными факелами. А глупая деревенская девчонка словно и не видит, что перед ней. Сейчас начнётся такое...
   Однако армия Жанны Дарк шла без единого выстрела мимо английских укреплений, будто не замечая их. Слышались топот конских копыт, фырканье лошадей, звон доспехов и оружия да скрип телег. И англичане застыли в своих бастионах - словно парализованные.
   Жанна не могла знать, что спустя несколько веков военный приём, невольно использованный ею во время движения армии к Орлеану, получит наименование "психическая атака".
  
   * * *
  
   Святой Михаил... Святая Екатерина... Святая Маргарита... Завтра - решающее сражение. Мы будем биться за Турель. Помогите мне, пожалуйста! Я так мало знаю... Мне не удалось убедить англичан уйти добром, из-за этого едва не погибли два моих гонца - люди, которые доверяли мне. Пришлось сражаться. Впервые я увидела, как в бою льётся французская кровь. Это произошло из-за меня... из-за того, что орлеанцы поверили мне. Едва только армия вошла в город, они под командованием Дюнуа напали на бастион Сен-Луи - и их отбросили... Я опоздала: когда я приехала туда, уже были убитые и раненые французы. Правда, мы немедленно снова перешли в атаку и почти сразу поднялись на стены...
   Святая Екатерина, это ничего, что я кричала солдатам "кто любит меня, за мной"? Это ведь не грех гордыни? Я просто знала, что иначе нас побьют, а милой Франции уж и без того досталось... А потом вдруг появились годоны со стороны западных укреплений, нас едва не окружили. Это было очень страшно, мне вдруг показалось, что я снова рядом со стадом, на которое нападают хитрые волки - один отвлекает внимание, другие подбираются сзади. Пришлось отправить ополченцев с пиками навстречу врагу, годоны остановились. И вдруг оказалось, что бастион Сен-Луи уже взят. Так странно, неожиданно! И приятно... победа. Я сама такого не предполагала.
   Потом выяснилось, что никто не ожидал, и даже сам Дюнуа... а зачем же он повёл людей в бой, если не верил в победу? Не могу я этого понять. И всё-таки самое страшное было позже... когда я увидела убитых англичан... их было так много. И на моих латах была их кровь... Господи, вразуми, что мне делать? Я не хочу, чтобы погибали англичане, даже если они плохие! Но ведь иначе - погибнут французы! Неужели только так и возможно?
   Потом нечто подобное случилось и у бастиона Огюстен на левом берегу, нас едва не опрокинули англичане, вышедшие в контратаку. Хорошо - моя гвардия с копьями остановила их. Даже удивительно: двадцать человек - против сотни, а то и больше... и годоны неожиданно встали, замерли, как вкопанные. А тут подоспели Ла Ир и де Рэ, мы бросились вперёд - и вдруг опять оказалось, что бастион взят, бой окончен... я и не заметила, как это произошло. А что будет завтра? Такая страшная эта Турель. Как Солсбери сумел её взять? Уму непостижимо. А ещё удивительнее - то, как он погиб: говорят, от шального выстрела, который нечаянно произвели мальчишки, игравшиеся с одной из пушек на стене Орлеана, когда канониры ушли, чтобы перевязать раны. Я сперва думала штурмовать с левого берега, но Ла Ир объяснил, что лучше нападать со стороны бастиона Огюстен, оттуда Турель слабее защищена. Там только подпорная стена, которую называют больверком, её построили англичане, чтобы орлеанцы не могли их атаковать. Но сказать по правде... мне этот больверк совсем не показался слабо защищённым. Он высокий, перед ним ров, а ещё там на стене пушки, много солдат с луками и арбалетами.
   Как мы будем брать Турель? Не знаю. Но ведь не взять её - нельзя!
   Мои Голоса! Пожалуйста, помогите мне! Научите, что делать! Я не знала, когда шла в Вокулёр, что мне придётся самой командовать армией! Я не готова к этому! Я всего лишь слабая, необразованная деревенская девушка! Почему, почему никто не хочет помочь мне?
  
   * * *
  
   Утром 7 мая 1429 года французские войска под командованием Орлеанской Девы вышли на штурм Турели - главного бастиона англичан на левом берегу. Первый удар французы наносили по высокой каменной баррикаде, подпорной стене, прикрывавшей форт с его наиболее слабой стороны, обращённой к Орлеану. Защитники Турели, словно заворожённые, смотрели, как к ним приближаются тучами прикрывающиеся щитами солдаты противника. Французы придвинули пушки и принялись обстреливать защитников баррикады. Те пытались отвечать, но их артиллерия была намного слабее.
   Баррикада разваливалась на глазах, англичане гибли десятками. Французы принесли осадные лестницы, подошли к стенам, спустились в ров, и начался штурм баррикады. У англичан словно появились новые силы, они обстреливали атакующих и швыряли в них камни - обломки полуразрушенной стены. Каким-то чудом смогли они отогнать штурмующих.
   И вдруг перед французами появилась девушка в серебристых доспехах, державшая в руках белое знамя с шёлковой бахромой. Та девушка, о которой столько твердили в последние дни соратники тех, кто сейчас защищал больверк. Та самая Дева Жанна, которая поклялась короновать ублюдка Карла. Та, которая колдовством провела восемь тысяч солдат в Орлеан. В тот же день захватила Сен-Луи, а назавтра и Огюстен - и их защитники оказались совершенно беспомощны перед чарами этой ведьмы. Неужели её ничем не проймёшь?
   Сотни стрел из луков и арбалетов обрушились на семнадцатилетнюю девушку. Мгновение - и метко посланная одним из арбалетчиков железная стрела пробила её доспехи, поразив ключицу.
   - Захватить ведьму - живой или мёртвой!
   Сэр Уильям Гласдейл, командир англичан в Турели, лично командовал солдатами, бросившимися на вылазку - к истекающей кровью Жанне. Над ней закипела жаркая схватка. Англичан удалось отбросить, французы отнесли Жанну в сторону, сняли с неё доспехи. Плача от боли, девушка сама вынула стрелу, и ей наложили повязку на рану.
   На этом битва за Турель окончилась. По крайней мере, так показалось торжествующим англичанам. Французы уныло покидали территорию перед баррикадой, отвозили в сторону пушки. Наверху баррикады послышался смех, победоносные англичане дразнили этих жалких бездельников, неспособных ни на что без своей ведьмы. Победа...
   С чем сравнить ужас англичан, когда они увидели только что сражённую колдунью с рукой на перевязи, снова призывавшую своих солдат на штурм?
   Неужели с ней невозможно справиться?
   Защитники крепости не успели опомниться, а французы уже тысячами лезли на стены. Хуже того, с южной стороны появился другой отряд орлеанцев, который поджёг брандером деревянный мостик, соединявший баррикаду с крепостью. Защитники подпорной стены оказались отрезаны. Англичанам в фортах на правом берегу оставалось только смотреть в ужасе на гибель своих товарищей - помочь им было уже невозможно. Французы, разозлённые предыдущими неудачными стычками этого дня, не брали пленных, если за них не заступалась Дева Жанна.
   Сэр Уильям Гласдейл, пытавшийся вернуться в крепость, упал с горящего мостика и погиб в пламени. Потеряв большую часть своих людей на больверке, защитники Турели уже не могли ничего противопоставить штурмующим. Солнце ещё только начало закатываться, когда остатки гарнизона Турели сдались.
   На этом история осады Орлеана завершилась. За девять дней простая деревенская девушка, пастушка, пришедшая из деревни Домреми, расположенной возле дубовых лесов Лотарингии, сделала то, что за девять месяцев не удалось опытным французским командирам.
   Единственное, что оставалось теперь капитану англичан сэру Джону Тальботу, - это увести своих уцелевших солдат прочь от Орлеана и его победоносной спасительницы. Именно так он и поступил. В течение ночи, последовавшей за падением Турели, его войска тихо покинули уцелевшие форты, бросив не только припасы и артиллерию, но также своих больных и раненых товарищей. Последним оставалось теперь надеяться только на то, что французская ведьма будет к ним куда добрее, чем их собственные командиры.
   Так оно и оказалось.
  
   * * *
  
   Домреми, конец мая 1429
  
   - Эй, Жак! Привет! Спешишь куда-нибудь?
   Так неожиданно обратился к пожилому Жаку Дарк сосед Поль, отец Эдмона. Неожиданно - потому что с тех пор, как Жанна дала Эдмону от ворот поворот, Поль высокомерно отворачивался от Жака всякий раз, когда видел его на улице. Да, конечно, отец вроде бы не виноват, дочка уж больно своевольная, ну так надо было суметь управиться с ней - хоть розгой, хоть как, только чтоб красоту не попортить. Младшую-то сумели приструнить да замуж выдать за кого хотели, а уж какая была норовистая. Вот и со старшей так же следовало.
   Неудивительно, что от такой внезапной почести Жак резко остановился и разинул рот, недоумевающе глядя на соседа. С чего вдруг гнев сменился на такую милость?
   - Ты, Жак, эта... В общем, ты плохо обо мне не думай. Ладно?
   Жаку оставалось только удивлённо выпучить глаза:
   - Поль, ты это о чём? Я не понимаю тебя. С чего бы это мне вдруг думать о тебе плохо?
   - Ну... что Эдмон судился с дочкой твоей. Жаннетт которая. Мы же не знали, что эта... сам понимаешь. М-да.
   - Не знали? Поль, о чём ты толкуешь, никак не пойму? Чего это вы про Жаннетт не знали?
   - Ну... эта. Что она и вправду Богом избрана. Для спасения Франции-то, как Мерлин сказал. М-да. А ты что, сам ещё не знаешь? Дали ей армию, дали, вот так оно и вышло. Комиссия проверила её, всё и подтвердила: точно, являются к ней святые и говорят, как да что делать надлежит. Дофин Карл приказал - дать ей армию, вот. И как приехала она в Орлеан, так сразу годонам и задала взбучку. М-да. Монах у нас останавливался, проездом, понимаешь, переночевать просился, вот и рассказал. А ты, выходит, и не знал ничего даже. М-да. Так что никакой осады перед Орлеаном больше нет. И дочку твою Жаннетт прозвали за это Орлеанской Девой. Как годонов прогнала, так три дня в её честь празднества шли по всему городу. На улицах светло было от факелов, все танцевали. Люди чуть с ума не сходили от радости. М-да. А Эдмону я, эта, надавал уже по шее, чтоб глупостей не делал. Ну, бывай. Не держи на меня зла, ладно? Если Жаннетт увидишь - передай: старый Поль с женой кланяются ей, просят не поминать лихом.
   Поль уже неторопливо удалился в направлении к своему дому, а старый Жак Дарк стоял в смятении, оглушённый, не зная, что и думать обо всём услышанном.
  
   * * *
   Руан, май 1429 г.
  
   Скромный епископ Пьер Кошон корпел над бумагами, продумывая проект очередного указа об увеличении налогов, когда знакомый скрипучий голос заставил его обернуться:
   - Приветствую вас, ваше преосвященство!
   Это был никто иной как граф Уорвик. Кошон проворно вскочил со своего места:
   - Здравствуйте, ваша светлость! Добрый день, милорд!
   - Шутить изволите, ваше преосвященство? Разве могут быть сейчас добрые дни?!
   Судя по всему, его светлость граф Уорвик был в очень мрачном расположении духа и не скрывал этого.
   - О, милорд, я вас понимаю! Вы, несомненно, имеете в виду то, что произошло под Орлеаном?!
   - Именно это. Какая-то девчонка... пастушка. Это не только одно из самых тяжёлых и унизительных поражений английской короны, но и самое непонятное!
   - И попахивает колдовством... не так ли? - подал голос граф Люксембургский, заходя в комнату. Уорвик кивнул ему:
   - Полностью согласен с вами, граф. Хорошо, что вы приехали, нам с вами предстоит долгий разговор, - и англичанин снова обратился к Кошону. - А вы как полагаете, ваше преосвященство? Эта ихняя Дева Жанна - колдунья? Она побеждает с помощью Сатаны? Может быть, проводит чёрные мессы?
   - В этом я не уверен. Про чёрные мессы с её участием ничего не знаю. Но вот еретичка она - вне всякого сомнения!
   - Еретичка?! Но ведь ваши коллеги проверяли её благонадёжность в Пуатье и остались вполне удовлетворены! - сердито проворчал Уорвик.
   - Вы правы. Причём самое огорчительное - то, что эту глупость поддержал бывший ректор Парижского университета. Это всё из-за того, что меня там не было. Однако не всё так плохо, господа! Материалы процесса в Пуатье могут куда-нибудь исчезнуть, перестанут нам мешать... если того захочет архиепископ Франции. Впрочем, он пока, увы, к этому не готов. Но всё может измениться.
   - Она и колдунья, будьте уверены! Она заворожила всех французских солдат! Они с радостью умирают, защищая её! - заявил граф Люксембургский.
   - Граф! Мне кажется, вы несколько поспешны, - обратился к нему епископ. - Извините, не могу удержаться от вопроса: откуда вы это знаете? Ведь бургундская армия ещё не сталкивалась с Девой Жанной?!
   - Граф Люксембург прав, могу подтвердить. Но если бы только французские солдаты... Ваша светлость, ваше преосвященство, всё обстоит намного хуже: почти каждый английский командир мечтает захватить Деву Жанну в плен - и взять её замуж! Вся английская армия только и знает, что твердит о её необычайной красоте, уме и отваге!
   При этих словах Уорвика Кошон упал в своё кресло, с изумлением глядя в лицо своему английскому собеседнику.
   - Ну, знаете... - выговорил он, едва к нему вернулся дар речи. - Если так, то я ничуть не удивляюсь тому, что произошло под Орлеаном. Да, это колдовство, бесспорно. Но и ересь тоже. Вопрос - что вы собираетесь делать? Вы можете взять её в плен и передать мне, церкви, для вынесения обвинительного приговора за ересь и колдовство? Будьте уверены - она получит всё, что ей причитается! Если понадобится вынудить её к признанию в колдовстве, я прикажу её пытать! Её сожгут на костре, а пепел будет выброшен в Сену!
   - Боюсь, что у нас слишком мало сил для этого. Потери Англии под Орлеаном были очень велики. Я просил его высочество милорда Бедфорда собрать в Англии людей - сколько получится, но вряд ли и это поможет. Дева Жанна окружена всеобщей любовью надёжнее, чем стенами крепости.
   - Великие завоеватели говорили: осёл, нагруженный золотом, возьмёт любую крепость, - усмехнулся граф Люксембургский. - Может, и не стоит нам так уж возражать против коронации ублюдка Карла? В конце концов, чем он сможет нам помешать? И давайте не будем забывать, что архиепископ Франции - всего лишь человек...
  
   * * *
  
   Задумавшись о настоящем и будущем, Жанна прогуливалась в парке перед королевским дворцом в Блуа, когда шум шагов сзади заставил её обернуться. К ней приближался молодой человек - высокий, стройный, красивый, могучего телосложения. Лицо его показалось девушке знакомым. "Откуда я его знаю, при каких обстоятельствах видела? Ах, да. Это ведь он так странно смотрел на меня в день первой аудиенции у дофина Карла. Возможно, что этот человек также участвовал в некоторых боях?.. Нет, не припоминаю."
   - Жанна! Извините, ради Бога. Мне нужно так много вам сказать...
   - Простите, сударь, кто вы? Мне знакомо ваше лицо, но...
   - О, тысяча извинений. Конечно, прежде всего я должен был представиться. Моё имя - Робер дез Армуаз. И...
   Робер вдруг замолчал, уставившись на Жанну тем же самым взглядом, что и тогда, на аудиенции.
   - Да, сударь? Вы что-то хотели мне сообщить?
   Робер встрепенулся и внезапно зарделся.
   - Простите, Жанна... Если вы не заняты в эти дни, могу ли я умолять вас о чести навестить мой родовой замок?
   Жанна смутилась. Похоже, Робер дез Армуаз собирается разговаривать вовсе не о войне, не о политике.
   - Сударь... право же, мне приятно ваше приглашение, но, пока моя миссия не выполнена и король не снял с меня обязанности главнокомандующего, я не могу позволить себе... то, что вы, возможно, имеете в виду, приглашая меня в гости.
   Робер понуро опустил голову:
   - Простите, Жанна... Я всё понимаю. Вам не до... не до поездки в мой замок. Ещё раз - извините, ради Бога.
   Юноша повернулся и пошёл прочь, а Жанна со странным смешанным чувством жалости и горечи глядела ему вслед. "Может быть, не следовало ему отказывать? Вдруг он - тот самый... Нет, нет, не моё дело - заводить придворные знакомства. Вот когда выполню свою миссию, короную дофина... тогда ведь я уеду в Домреми... но, может быть, по пути всё-таки загляну в замок Армуаз?"
  
  
   Глава 3. Луара - река крови
   Долина Луары, июнь 1429.
  
   Капитан Дюнуа, любимец прекрасных дам, батард Орлеанский, мрачно смотрел на проходившие перед ним в направлении крепости Жаржо войска. Просто какое-то сумасшествие. Эта девчонка... Может, правду говорят, что она волшебница? Ведьма? Или, хуже того, святая? Ведь это уже не война вовсе. Испокон веков мы воевали просто: собрали солдат, дали одно-два сражения, победили или проиграли, заплатили жалование войску, распустили большую его часть, получили выкуп за вражеских пленных, заплатили за своих - и по домам до следующего похода.
   А теперь что происходит? После чудес, случившихся под Орлеаном, армия только растёт с каждым днём. Жалование солдатам задерживается - а они этого будто и не замечают. И при этом не грабят. Ведут себя, будто в церкви... хотя - где, когда это французские солдаты с почтением относились к церквам? А вот поди ты - теперь так оно и есть, ходят в церковь, потому что пастушка из Домреми их к этому приучила. И ни малейшего принуждения, никаких наказаний, собственно, нет для нарушителей. Ни повешений, ни даже порки. Кто проштрафился - того попросту выгоняют из армии, отбирают оружие... впрочем, таких случаев было с начала похода два или три.
   Солдаты будто в ангелов превратились. И местные жители радостно дают продукты и фураж, принимают к себе раненых и больных. Где, когда такое было?
   Пастушка... впрочем, нет, теперь её так и не назовёшь, графиня Лилий, хотя официально титул ещё не присвоен, но церемония никого не интересует. Да и герб у неё будет - почти королевский. Так пожелал Карл - на радостях, когда девчонка вернулась из-под Орлеана. И выходит, что теперь она по своему титулу уступает только герцогам.
   Нет, это сумасшествие. Безумие, охватившее и французов, и англичан. Теперь уже годоны как огня боятся вступать в бой. Как только видят приближение армии пастушки, то бишь графини Лилий, так сразу уносят ноги, бросая пушки и обоз. А что творилось в Орлеане вечером после взятия Турели! Королей так не приветствуют. Все жители выбежали на улицы, всё было освещено факелами, орлеанцы плясали, вопили от радости, старались дотронуться до серебристых доспехов своей Девы, её вороной лошади. Жаль, Карл этого не видел, его радость от снятия осады крепко поубавилась бы.
   Ведь эта Дева, если вдуматься, сейчас кого угодно на трон посадить может. Захочет - объявит себя королевой, армия встанет грудью за неё, простолюдины с ума сойдут от восторга.
   Гм... а ведь это мысль. Надо подумать, как бы преподнести её при случае моему венценосному родственнику. Глядишь, и успокоится сумасшествие.
  
   * * *
  
   - Поверьте, Жанна, мы не сможем взять Жаржо штурмом! Это даже не Турель! Здесь гарнизон - немногим меньше нашего войска. Сюда отступила большая часть тех годонов, которых мы прогнали из-под Орлеана. Ими командуют Суффольк и братья де ла Поль, которым не занимать военного опыта. И пушек у них хватает. Самое правильное, что мы можем сделать, - осадить Жаржо и спокойно ждать, пока у годонов закончатся продукты. - И маршал де Буссак со значительным видом поднял палец:
   - И вот тут-то их численность сыграет с ними роковую шутку! Они начнут голодать и умирать! Настанет день, когда они поднимут белый флаг и на коленях приползут к нам в плен! Суффольк хочет переговоров с Ла Иром, надеется заключить перемирие на две недели - очень хорошо, это верный признак их слабости!
   Девушка как будто внимательно слушала маршала, но её лицо не выдавало никаких эмоций.
   - Жанна, пусть вас не обманывает лёгкость, с которой вы вчера взяли предместья! Вам просто повезло. Ещё немного - и вас могли захватить в плен!
   Жанна не стала отвечать, что ей самой вчерашний бой вовсе не показался лёгким. Англичан удалось быстро отбросить - это да, но схватка была очень напряжённой. А вот перспектива долгой осады крепости вовсе не радует. Луару следует очистить от годонов немедленно, значит - только штурм.
   - Мне очень жаль, маршал. Велите готовиться к штурму.
   Как, это всё? Самоуверенная девчонка! Так старательно втолковывал, объяснял ей - и всё понапрасну?
   Отойдя от маршала, Жанна занялась расстановкой артиллерии. По её приказу, сразу по нескольку орудий в каждом месте устанавливались так, чтобы подавить ту или иную пушку на крепостных стенах. Когда этого удалось бы достичь, пушки следовало перевозить дальше, туда, где неприятельский огонь ещё был силён.
   Прошло совсем немного времени, и всё было готово, обе армии притихли перед боем.
   Жанна взмахнула мечом, и французская артиллерия дружно ударила по крепостным стенам. Английские пушки не остались в долгу. Пороховой дым окутал окружающее пространство, от грохота канонады у людей закладывало уши.
   В дыму сражения англичане не видели, как на мосту, ведущему к крепости с другого берега Луары, появился небольшой французский отряд. Он тихо убрал несколько часовых, которые, отвлечённые шумом битвы на противоположной стороне, слишком поздно заметили опасность. Без единого выстрела отряд подошёл к незащищённому участку стены, где некому было отбить нападение, и вскоре осаждающие были уже внутри английских укреплений.
   Тем временем, на другой стороне - там, где кипел основной бой, - английская артиллерия была уже подавлена, и начался штурм стен. Англичане, обескураженные неправильным поведением противника - как же так, атаковать одновременно отовсюду, это не принято! - пытались сопротивляться, сбрасывая камни на штурмующих. Один из таких камней задел Жанну. Бой угрожал затянуться, но...
   - Мы окружены! - раздался вдруг вопль среди осаждённых. - Французы атакуют сзади!
   Это отряд, вторгшийся в крепость с тыла, уже напал на годонов. Разумеется, те могли собрать силы, смять горстку дерзких храбрецов, но само ощущение того, что французов ведёт в бой "ведьма", парализовало мужество англичан.
   - Спасайтесь! Все на мост, пока его не захватили! - послышались крики внутри крепости. Солдаты на стенах дрогнули, побросали оружие, кинулись спускаться внутрь укрепления. Не прошло и минуты, как французы захватили стены и уцелевшие орудия. Внутри крепости началась паника, давка перепуганного гарнизона, все бросились назад, к мосту. Жанна не стремилась воспрепятствовать их бегству, и большая часть англичан вскоре нашла спасение на другом берегу.
   Когда бой окончился, командир отряда храбрецов, напавших на годонов с тыла, подошёл к Жанне. Та с улыбкой посмотрела ему в глаза:
   - Как ты хорошо кричал по-английски! Годоны сразу приняли тебя за своего. Когда же ты успел выучиться их языку?
   Молодой парень улыбнулся в ответ, тряхнул головой:
   - Когда был в плену у годонов, Дева!
  
   * * *
  
   Господи... как же это страшно... Святая Екатерина, вы, Святой Михаил и Святая Маргарита, ну почему нет другого пути к свободе и миру? Почему мы должны сражаться и убивать? У этих людей, погибших сегодня здесь, на поле Патэ, в родной Англии остались семьи, вдовы, сироты... Зачем, почему всё это происходит?
   Когда вчера капитулировал гарнизон Божанси, мне казалось, что можно будет обойтись без крови. Я надеялась - ещё немного, и англичане сядут на корабли и вернутся к себе домой. А сегодня...
   Можно ли было обойтись без атаки? Если бы англичане просто попросили нас дать им уйти, я бы разве отказала? Да мне ничего другого не надо! Живите спокойно в своей родной стране, и будем дружить через пролив! С какой радостью уехала бы и я сама домой...
   Когда Ла Ир сообщил мне о соединении Фастольфа с Тальботом и остатками гарнизона Жаржо, даже жутко стало. Подумалось - вот, снова они постараются устроить нам Пуатье, Креси. Я даже не видела ещё ни разу их страшные частоколы, но Ла Ир так ясно объяснил, что там происходит... И мне вдруг сразу стало понятно, как надо действовать. Просто - кавалерийская атака, раньше, чем подойдёт наша пехота. Правда, я рассчитывала, что Ла Ир всего лишь отвлечёт англичан, не даст им построить частокол, а тут и мы подоспеем. Даже была такая мысль - пусть они хотя бы уйдут прочь, как из Жаржо, вот и хорошо будет. А получилось совсем не так.
   Ла Ир застал их врасплох, да ещё засаду лучников сразу обнаружил. Когда мы подошли, уже воевать было не с кем. Ла Ир поступил жестоко? Нет ведь! У него не было другого выхода! Англичан было очень много, и они готовились к нападению! Как ещё должны были поступить наши кавалеристы? По крайней мере, тех, кто не сопротивлялся, оставили в живых. И всё же это слишком страшно - залитый человеческой кровью холм. Тысячи погибших людей. Враги? Они теперь мертвы, значит, уже не враги. Просто - люди, которых мы убили. Мы убили их вынужденно, не стремясь к их смерти, но они всё равно мертвы, и кровь у этих людей так же красна, как у нас. А ведь придётся ещё убивать. Сколько? До каких пор? Почему англичане не хотят уйти по-хорошему?
   Хоть я как капитан и не должна так думать... хорошо всё-таки, что Фастольф успел увести часть своих людей. Может быть, наконец-то они сами, по доброй воле покинут Францию.
   Английские пленники... Бедные, несчастные люди. Испуганные, дрожащие, не понимающие нашего языка, опасающиеся мести. Многие из них ранены... кстати, надо проследить, чтобы им предоставили необходимый уход. Как это страшно - оказаться в руках смертельных врагов... Я бы и рада отпустить их, и никакого выкупа не надо, но только вот - как бы не взялись они снова за оружие. Сэр Джон Тальбот... грозный лев, как орлеанцы прозвали его. Никакой он не лев. Просто - усталый, немолодой уже человек, покрытый шрамами былых ран. Неужели это он едва не уморил голодом большой город? Не могу в это поверить. Не похож он на злодея, нет же!
   Господи, прости павших! Даже если они грешили - прости их! Мне страшно думать, что они, погибшие в бою, не получили возможности покаяния и воссоединения с Тобой.
   Что же мне делать дальше? Луара стала французской. Дорога на Реймс, к коронации дофина открыта. Скоро я буду дома. Мне впору радоваться?
  
   * * *
  
   - Ваше преосвященство! Как вы поживаете?
   - Заходите, ваша светлость... Плохо, всё очень плохо. Вы, конечно, знаете, что случилось на Луаре. Когда мы месяц назад разговаривали с вами, казалось, хуже быть не может, а вот... Больше у Англии нет армии. Проклятие, кажется, я связался с неудачниками!.. Да простит мне Господь резкие слова.
   - Но ведь я слышал - герцог Бедфорд собрал новую армию?!
   - "Армию"? Пять тысяч молокососов! И против них - двадцатитысячное войско этой девки-колдуньи! Что мальчишки смогут сделать там, где не справились опытные ветераны? А Бедфорд... когда, после Патэ, заседал его военный совет, капитаны рыдали в голос. Такого Англия ещё не знала. За полтора месяца потерять три армии! Лишиться того, что было завоёвано в течение пятнадцати лет!
   - Помилуйте, ваше преосвященство! Мне рассказывали, что сэр Джон Фастольф увёл с собой две тысячи человек?
   - А, правда. Они удрали с поля боя, как последние трусы. Сейчас в Англии их будут судить... во всяком случае, Фастольфа.
   - Ваше преосвященство, не отчаивайтесь... Возможно, у меня для вас утешительная новость. Девица Жанна не будет наступать ни на Париж, ни на Руан. Люди Карла убедили её сначала короновать его.
   - Короновать - дофина Карла? Где - в Реймсе? Я вас не понимаю: чему вы радуетесь? Ведь она пойдёт походом по Бургундии! Неужели вы надеетесь её остановить?
   - О, нет. До Реймса она дойдёт, вне всякого сомнения, и Карла коронует. Но вот потом... Главное - мы рассчитываем, что успеем укрепить Париж. Если она не сможет захватить столицу Франции, Карлу придётся вступить в переговоры с нами, а значит, армия будет распущена. И вот тогда...
   - И тогда девица останется без своего сброда. Вы сможете взять её и передать мне. Не так ли?
   - Вы совершенно правильно поняли меня, ваше преосвященство!
  
   Глава 4. Коронация
   Восточная Франция, лето 1429
  
   Дофин Карл не без некоторой опаски рассматривал высокие стены города Труа. Город, где его предала мать, королева Изабелла Баварская, когда заставила своего мужа Карла Простоватого от имени всей страны подписать договор с Генрихом Пятым. Она отдала за англичанина замуж свою дочь, сестру дофина, и признала власть годонов над всей Францией. Предательница. Как это гнусно и отвратительно - предательство. Тем более - со стороны близкого родственника. Матери. Вот теперь приходится воевать с родной сестрой и племянником. Впрочем, нет, война с ними практически уже закончилась, теперь остаётся только привести в чувство неразумных бургундцев и их сторонников в Восточной Франции.
   Здорово укреплён этот Труа. Неужели графиня собирается взять его штурмом? А ведь точно - собирается, вот уже всю армию расположила для атаки. И получится у неё? Говорят, более мощные крепости взяла за один день - Турель, Жаржо. Так что, наверное, возьмёт и эту. Забавно будет посмотреть. Де ла Тремуйль уговаривал заставить графиню отказаться от штурма, похода, распустить армию, но это он зря.
   Во-первых, надо время от времени поразвлечься, а война забавнее любого пира. Правда, и опаснее тоже, поэтому военной забавой увлекаться не следует. А во-вторых, нашего брата Филиппа Бургундского привести к покорности не помешает. А то уж очень много он о себе возомнил. Наверное, думает, что если англичане победят, то уедут к себе на остров, и он будет здесь править в своё удовольствие. Уже не победят. Все говорят, что после разгрома при Патэ у них совсем не осталось сил, даже вон - под боком у них Нормандия бунтует. Так что, брат Филипп Добрый, не помешало бы тебе перейти на мою сторону, пока ещё я не разозлился. Де ла Тремуйль уверяет, что бургундцы заплатят хорошие деньги, чтобы войну прекратить, но тут он меня не надует: если я коронуюсь в Реймсе, они раскошелятся куда щедрее, так что пока лучше повоюем.
   Просто удивительно, как безропотно армия слушается графиню. Капитаны, командиры, солдаты - все как один выполняют её распоряжения. И ведь не поймёшь, зачем она требует то да это. А ничего - получается у неё. И города бургундские сдаются один за другим, едва только видят её. Вот этот, Труа - первый, который заартачился. Молодчина графиня. Надо как-нибудь наградить её, прежде чем она вернётся в свой Домреми. Что бы такое придумать? Деньгами, конечно, жалко. Впрочем, денег она вроде и не требует, это хорошо. Титул я ей уже обещал. Наверное, поторопился, надо было сначала короноваться, а уж потом - титул ей. Ладно, я её потом спрошу, чего она сама захочет, авось ничего особо обременительного.
   Жалко, что она чересчур святая да озабоченная войной. Она ведь такая хорошенькая. Неплохо было бы с ней попробовать вещи поинтереснее, чем походы, осады да штурмы. И ведь не объяснишь, что в ней такое особенное. Да, фигурка, ножки, личико - загляденье, спору нет, но этого добра и у других хватает. К тому же у неё волосы острижены коротко, а поди ты - и не портит её это вовсе. И мужская одежда тоже. Эх, графиня, вот если бы сделать так, чтобы англичан уцелевших прогнать, бургундцев усмирить, но чтобы ты после этого никуда не уехала... а ещё - переоделась в нормальное платье, хотя бы вроде того, в котором была, когда мы познакомились... да чтобы святости своей поубавила...
   - Ваше величество! Вам лучше уйти отсюда! Сейчас начнётся штурм!
   Да? Уже? Ладно, ухожу. Вот здесь мне посидеть можно? Жалко, отсюда не очень хорошо видно, что происходит возле стен. Солдаты суетятся, таскают то-сё, лестницы какие-то длинные, наверное, чтобы на стены взбираться, машины всякие, катапульты диковинные подтаскивают, мешки набитые чем-то вроде песка. Мешки-то зачем? А, наверное, в ров сбросят, чтобы легче было на стены лезть. Забавно, все стараются для меня. Приятно, чёрт возьми!
   Эге! Все замерли, застыли, притихли. Что - сейчас начнётся, да? Может, мне ещё дальше отойти? Ладно уж, не увижу веселье, зато безопаснее. Графиня вышла к стене, подняла шпагу...
   Ой! Что это? На стене машут чем-то белым. Белым флагом. Что это значит? Открывают ворота. Они что, сдаются? Испугались, да? Вот забавно. Эх, жаль, не пришлось штурм посмотреть. Ладно, может, ещё доведётся.
  
   * * *
  
   Поход армии Жанны Дарк на северо-восток от Блуа, через бургундские владения оказался неожиданно лёгким. Это было тем более удивительно, что во время двух предыдущих кампаний бургундцы почти не несли потерь. Правда, французская армия под знаменем Девы росла день ото дня, и всё же полное отсутствие сопротивления со стороны противника даже обескураживало капитанов. Закрадывалась неприятная мысль - не кроется ли за этим некая ловушка? Однако армия шла всё дальше, крепости и города сдавались без боя один за другим, и владения французской короны росли, будто тесто на дрожжах.
   Злосчастный Труа, главный город Шампани, один из оплотов бургундцев, где ожидалось жестокое сопротивление... а вместо этого - капитуляция без боя, перепуганные именитые горожане, сумасшедший монах, который при виде Девы Жанны завопил, что она одержима бесами, рассмешил её, принялся "изгонять бесов" из красавицы - и вдруг пал перед ней на колени и закричал "Святая!".
   Шалон, где сразу после капитуляции города Жанна наткнулась на нескольких жителей Домреми и разговорилась с ними. Они почему-то спросили её, верны ли слухи, что она ничего не боится, а Жанна ответила им: "Я боюсь только измены". Почему она так сказала? Разве у неё был повод опасаться чьего-либо предательства? Не имела же она в виду некоторую неразбериху, случившуюся три месяца назад на подходе к Орлеану. И наконец, цель путешествия, венец побед - Реймс, где сторонники бургундцев тщетно пытались убедить горожан сопротивляться армии Девы. Как и прежде, французы беспрепятственно вошли в город, и сразу же архиепископ Реньо де Шартр отправился принимать Реймский собор. А назавтра была назначена коронация.
  
   * * *
  
   Сопровождаемая д"Олоном, Жанна в задумчивости шла по центральной площади Реймса, когда вдруг...
   - Жаннетт! Доченька! Милая! Это ты?!
   "Кто это?!
   Отец... Дядя... Вы здесь?!
   Отец, сможешь ли ты простить мне уход из дома?"
   - Доченька моя Жаннетт! Умоляю, прости меня за то, что я тебе наговорил тогда! Я ведь не понимал, что у тебя такая миссия - спасти Францию! Хочешь - на колени перед тобой встану?
   - Нет, отец, не надо, пожалуйста! Так ты на меня больше не сердишься?!
   - О чём ты, милая дочка?! Ты была во всём права! Это я ошибался, когда пытался помешать тебе! Я так рад, что ты меня простила!
   "Я - простила своего отца? За что?"
   - Доченька, вся наша деревня так гордится тобой! Ты спасла Орлеан, всю нашу страну! Ты коронуешь короля! Какое счастье!
   - Отец, расскажи, как там все наши? Мама? Катрин?
   - Мама немного приболела, ничего опасного, но она не смогла приехать с нами сюда. Катрин вышла замуж за Колена, мэра Грё, с тех пор я с ней не виделся... гм... ты знаешь, какой у неё характер.
   - Надеюсь, с ней всё хорошо...
   - Да... я тоже на это надеюсь. Доченька, ты поедешь с нами домой?
   - Да, отец, конечно! А по дороге заглянем к Катрин! Шампань теперь наша, можем ехать, куда хотим! Завтра утром и отправимся, ладно? Вы меня подождёте? Вы где остановились? Не хотите поселиться у меня?
   - Что ты, Жаннетт, не надо, мы остановились у знакомого, он нас принял с почётом, а там рядом с тобой сплошные важные вельможи, лучше нам быть от них подальше. К тому же - всего-то до утра. Доченька, дорогая моя, я так рад, что ты сможешь вернуться! Вся деревня будет счастлива! А уж женихи, парни наши... о-о... ты не представляешь, как они по тебе сохнут! Ты ведь всегда была самая красивая, а теперь ещё и прославилась! Доченька, а это правда, что ты - графиня?
   - Да, отец, король обещал сделать меня графиней Лилий. А ты, кажется, станешь графом... если я ничего не путаю.
   - Я - граф? Ой, как хорошо! А поместье графское нам дадут?
   - Отец, зачем нам поместье? Мы так замечательно будем жить в Домреми! Извините, отец, дядя, дорогие мои, мне сейчас надо идти в Собор. Подумайте, если захотите, приходите ко мне сразу после коронации! А завтра утром - все втроём поедем домой!
   - Да, доченька, дорогая, иди - и да благословит тебя Бог! Какое счастье, что у меня такая девочка славная!
  
   * * *
  
   Свершилось: моя война окончена. Моя война продлилась три месяца, нет: полгода назад я покинула родной дом - и всё, хватит. Отныне Карл - коронованный, миропомазанный властитель Франции, ему и защищать свою страну. Наконец-то я смогу поехать домой. Домой... Господи, какое счастье! Не могу дождаться утра.
   Я ничего не забыла? Прошение об отставке подала, король его подписал, я больше ничего не должна сделать? Хорошо-то как. Сразу по приезде домой переоденусь в нормальное платье. Ах, я так мечтала раньше о том платье, которое мне дала королева Иоланда для первой аудиенции у Карла... да ладно, сошью себе сама не хуже. Отец приехал, и дядя тоже - вот здорово! Отправимся теперь домой вместе. А что, если заехать по дороге в замок Армуаз? Да, сделаем крюк, но... это ведь не страшно? Почему-то хочется увидеться с Робером. Неужели он мне понравился? Пожалуй, да. А кто мне больше нравится - Робер или Эдмон? Эдмон, конечно, простой крестьянин, ну так ведь и я сама, сказать честно...
   Не умею себя вести при дворе. И... за столом. Не знаю толком, как ложки с вилками держать надо. Сегодня на праздничном обеде неудобно было. Кто-то позади даже начал хихикать. Хорошо, король Карл сурово посмотрел туда, смешки сразу и прекратились... а всё равно неприятно. Чужая я для них всех. А Робер знает, что у меня манеры... того... не очень подходящие для благородной дамы? Он ведь меня всего пару раз и видел при дворе. Ну, может, ещё в бою. Я ему не разонравлюсь, если начну неправильно кушать за столом? Может, всё-таки не засматриваться на Армуаз, а вернуться к своим? Улыбнусь Эдмону, извинюсь перед ним, надеюсь, он поймёт... Или всё-таки попробовать с Робером всерьёз? Ой, да у меня, кажется, глаза разбегаются на радостях.
   Жаль, что отец и дядя не захотели переночевать у меня. А может, мне следовало пойти к ним? Так я ведь пока на службе, должна быть рядом с королём, моя отставка вступает в силу только завтра с утра. Какой хороший у нас король Карл! И почему это он мне сперва не понравился? Мало ли у кого какие недостатки. До того было приятно, когда он сегодня сказал: Жанна, проси чего хочешь! И так удивился, что я всего лишь попросила отменить подати для Домреми. А чего же ещё мне хотеть? Разве что замуж... но это же не к нему, да и немножко рановато, ещё какое-то время подождать надо, понять, кто же мне больше нравится - Робер или Эдмон. А так, без податей - всей нашей деревне хорошо будет. Правду сказать, я бы с радостью отменила налоги для всей Франции... но, говорят, это никак нельзя. А кроме податей, главное моё желание уже выполнено: Франция отныне вне опасности.
   Святая Екатерина... Святой Михаил, Святая Маргарита... спасибо вам за то, что вы дали мне эту миссию! Я так счастлива теперь! Всё хорошо и замечательно! Ещё немного - и Франция будет совсем свободна! Я еду домой! Еду домой - с отцом и дядей! Мы едем - по свободной Шампани! Как хорошо дома! Как там Катрин? Ладит ли с мужем? Она ведь такая красивая, муж должен её любить. Наверное, скоро у них детки родятся. Племянники мои... А мне вдруг своего ребёночка тоже захотелось... мальчика... или девочку? А может, и мальчика, и девочку? Интересно, Эдмон ещё не женился? Если он так хотел быть со мной, поехал бы с нами на войну, и завтра бы уже возвращались вместе.
   Англичане... простите меня, пожалуйста, я не хотела гибели ваших солдат. Я, наверное, никогда уже не смогу забыть кровавый холм Патэ. Английские матери... вдовы, дети-сироты... Я собираюсь домой, а их мужчины никогда не вернутся в свои семьи. Почему так несправедливо? Как это грустно. Я виновата перед ними... но что же мне было делать? Почему они сами не удержали своих мужчин, когда те собирались на войну в далёкую Францию?
  
   * * *
  
   Когда Жанна проснулась, было уже светло.
   Итак, вот и наступило то самое, долгожданное утро. Утро последнего дня войны Орлеанской Девы. Утро, когда она отправится домой, чтобы снова стать простой деревенской девушкой... которая, правда, носит титул графини Лилий. Ах, как бьётся сердце в предвкушении! Через несколько минут - встретиться с отцом и дядей, сесть на лошадей и втроём - домой... Или нет, может быть, всё-таки сперва заехать в Армуаз? Как об этом сказать отцу? "Папа, рыцарь Робер дез Армуаз пригласил меня навестить его замок." Так прилично, отец с дядей поймут правильно? В конце концов, что тут такого - принять приглашение от рыцаря? Всего лишь посмотреть его замок. Пусть Робер с моими близкими познакомится. Мало ли, вдруг они ему не понравятся своими манерами, вот тогда и посмотрим, что Роберу важнее - Дева Жанна или придворные реверансы. Итак, решено: едем сперва в Армуаз, а... а потом оттуда - в Домреми? А вдруг мне в Армуаз понравится... Вдруг Роберу и родные мои подойдут, и манеры наши... и что, я захочу остаться в Армуаз? С Робером... насовсем... Бедный Эдмон, какие мысли меня посещают, а ведь я ещё не побывала в Армуаз.
   Кто это скачет сюда? Королевский герольд? Ко мне?
   - Ваша светлость! Срочное послание от его величества короля! Он просит вас не уезжать, остаться главнокомандующим французской армии!
   "Как это - не уезжать? Я ведь уже собралась! Мы с королём обо всём договорились!"
   - Я не понимаю! Король вчера подписал мою отставку!
   - Да, но его величество пришёл к выводу, что лучше вас никто не сможет командовать армией!
   "Вот ещё новость! А как же он сам? Я не понимаю, зачем его короновала, если всё остаётся по-прежнему? Тогда получается, что прав был де Рэ, когда после Патэ предлагал наступать на Руан? По крайней мере, уже избавили бы тамошних жителей от казней!"
   - Ваша светлость, вы не могли бы забрать своё прошение об отставке?
   "Как же так? Мне воевать дальше? А когда же я поеду домой? И в Армуаз? Так что же получается, я не смогу уехать сейчас с родными?"
   - Ваша светлость, если вы всё-таки решите уехать, то король просил вас перед отъездом зайти к нему!
  
   * * *
  
   Когда Жанна подходила к королевским покоям, она внезапно увидела королеву Иоланду, притом не одну, а в компании капитанов-арманьяков.
   - Жанна! Милая моя девочка! Неужели вы нас покидаете?
   - Да, ваше величество! Я ведь выполнила свою миссию, теперь мне на войне делать нечего. Я уверена, его величество прекрасно справится с командованием армией. И ещё... ваше величество, я давно хотела спросить: нельзя ли мне забрать с собой то самое платье - помните, в котором я впервые была на аудиенции у короля... то есть тогда ещё дофина?
   - Жанна! Ну нельзя же так! Я к вам привыкла. И Карл тоже. И все наши друзья. Конечно, я прикажу доставить вам то платье, но... Почему вы не хотите остаться с нами? Зачем вам деревенская глушь, скукота? Во дворце так хорошо!
   "Почему обязательно глушь? Не так уж плохо в Домреми, всю жизнь рада была бы прожить там, если бы не война. И потом... мало ли, вдруг что-то получится с Робером..."
   - Ваше величество! В этой глуши я родилась и выросла. Глушь Домреми - моя родина, ради которой я сражалась. И... всё, что я сделала, было именно для того, чтобы вернуться в эту самую глушь и отныне спокойно жить там.
   В разговор вмешался Ла Ир:
   - Милая Жанна! Мы все - я, де Рэ, де Ксентрайль - очень просим вас остаться!
   Девушка растерялась. Неужели все будут сейчас уговаривать? Как же быть?
   Как будто для подкрепления уговаривающих, из спальни появился сам король:
   - Дорогая графиня! Надеюсь, вы согласитесь отменить своё прошение об отставке? Я могу по-прежнему считать вас своим главнокомандующим? Пожалуйста, выполните просьбу короля Франции! Я буду вам чрезвычайно признателен за это!
   "Неужели без меня французская армия не сможет воевать? Что же мне делать, в таком случае?"
   - Дорогая графиня! Вчера вечером наш славный Ла Ир предложил мне, чтобы вы возглавили наступление на Париж. И я считаю, что лучшей кандидатуры нам не найти. Требуется только одно - чтобы вы отменили своё прошение об отставке. Это возможно? А потом, как только мы возьмём столицу, сразу двинемся на Руан - и Франция свободна!
   "Мы будем наступать на Париж, на Руан? Тогда... может быть, действительно, ещё несколько недель потерпеть?"
   Жанна не без грусти вздохнула:
   - Да, ваше величество, дорогие друзья, если мы идём сейчас же на Париж, я готова отменить своё прошение об отставке.
   "Как жаль, что я не поеду домой - с отцом и дядей..."
  
  
   Глава 5. Веселье его величества
  
   Центральные районы Франции, август 1429-май 1430
  
   - Ваша светлость! Мы атакуем или нет?
   Жанна растерянно смотрела на частоколы, уже выстроенные англичанами на холмах Монтепилуа. Те самые страшные частоколы, которые погубили французские армии при Креси, Пуатье и Азенкуре. При Патэ их строительство удалось предотвратить, сухая почва подвела тогда англичан, задержала их, и результат сражения говорил сам за себя. А на сей раз - англичане опередили. Как же поступить? Несколько частоколов удалось разбить пушечным огнём, но скомандовать солдатам в атаку Жанна так и не решилась. Осмелевшие англичане сами предприняли нападение на один из французских отрядов и, хотя были отброшены с потерями, сумели захватить несколько десятков пленных, которых тут же убили, а головы их насадили на колья. Разозлённые французы в ответ закололи захваченных англичан - раньше, чем Жанна заметила происходящее и успела вмешаться.
   "Всё не так. Наша армия не вправе убивать пленных, даже в ответ на такое же поведение противника. Что вообще происходит? Как быть? Атаковать страшные частоколы? Все капитаны единодушно говорят - нет, нельзя. Похоже, они правы. А как же действовать? Обстреливать их часами напролёт, один за другим? Удивительно, но под Турелью и Жаржо было гораздо легче, хоть там англичан прикрывали высокие каменные стены.
   Вообще этот поход какой-то странный. Осталось непонятным, зачем меня так уговоривали остаться в армии. Ведь меня капитаны уже и не слушают вовсе. Решения принимает теперь король. Надо признать, командует он довольно хорошо. Я бы, по привычке, отправилась сразу штурмовать Париж, и неизвестно, как бы дело обернулось. А король обошёл столицу и прежде всего занял много небольших городов, важных крепостей. Руси, Ванн, Лан, Суассон, Шато-Тьери, Монтмирай, многие другие - все они теперь наши. Я даже сперва не поняла, зачем он это делает, и вдруг оказалось, что мы уже окружили Париж со всех сторон. Чем не осада? Да... командует армией он хорошо. Но я-то ему для чего?
   А откуда вдруг взялась английская армия? Ещё полтора месяца назад её не существовало. Бедфорд так быстро собрал силы? Невероятно. Зачем же англичане с ним пошли? Разве они там, в Лондоне, не знают, что произошло с их братьями на Луаре? Им мало крови? Не жалко собственных жизней?"
   - Ваша светлость! Так атакуем мы или нет?
   Жанна вздрогнула, очнувшись от размышлений.
   - Нет, конечно, нападать сейчас нельзя. Ладно... попробуем пушками разрушать частоколы один за другим.
  
   * * *
  
   - Ваше величество! К вам посланник от герцога Филиппа Бургундского!
   И лакей подобострастно склонился перед новоиспечённым королём Карлом Седьмым. Тот лениво зевнул. Несколько секунд поколебался: а стоит ли говорить с бургундцем?
   - Ну уж ладно. Впускай его.
   В комнату вошёл смущённый посланник. Карл ледяным взором уставился на него. Бургундец немного потоптался и склонился, совсем как лакей до него:
   - Ваше величество! Прежде всего, позвольте поздравить вас с коронацией, которая так долго откладывалась!
   "То-то же, "ваше величество". Поняли, наконец, кто хозяин в стране?"
   - Да. Спасибо. Выкладывайте, что там у вас?
   - Ваше величество! Ваш брат Филипп просит вас прекратить боевые действия против Бургундии!
   - Ещё чего. Вы же дружите с англичанами. Хотите мира - для начала отдавайте Париж, тогда и поговорим. А впрочем, можете не отдавать, на днях мы его сами и так возьмём.
   - Ваше величество! Ну к чему кровопролитие?! Мы же все - французы! Бургундцы любят вас и рады назвать своим королём! Но сдать Париж мы пока не можем, ведь иначе на нас нападут англичане!
   - Какие ещё англичане? Мы их бьём день за днём. Сейчас у них пока остаются Нормандия, Фландрия и Ла Рошель, а скоро и этого не будет. Так что бояться англичан вам нет необходимости, хе-хе.
   - Ваше величество! Ваши верные подданные-бургундцы просят вас о перемирии! В знак преданности мы просим вас принять скромную сумму в десять тысяч золотых ливров!
   "Ч-что??? Десять тысяч золотых ливров?! Да это же цена большого графства! Нескольких десятков городов! Да, есть смысл обдумать такое предложение."
   - Что же... пожалуй, об этом можно поговорить. Итак, вы мне платите деньги, и я отвожу армию.
   "Пожалуй, даже распущу её. Раз мы не больше воюем, незачем кормить такую прорву дармоедов. Но бургундцам об этом знать пока ни к чему."
   - Ваше величество... а нельзя ли - сперва отвести армию от Парижа, а потом уже мы внесём деньги?
   "Ах ты, наглец!"
   - Нет! Деньги вперёд!
   Бургундец слегка вздрогнул:
   - Хорошо, ваше величество. Если не трудно, пожалуйста, подпишите вот этот договор!
   И посланец протянул королю Франции гербовую бумагу, на которой уже стояла подпись герцога Филиппа Доброго. Карл Седьмой прочитал, немного поколебался. "Так здесь же и написано - сперва деньги, потом отвод армии. О чём же я с ним спорил? Он меня за нос водил? Может, у него при себе ещё и другой текст договора? Обыскать бы тебя, верноподданный..." Однако крыть уже было нечем, да и не хотелось. Уж очень привлекательно маячили обещанные бургундцами горы золотых монет.
   Карл Седьмой ещё раз тяжко вздохнул, нехорошо помянул в мыслях коварство бургундцев и подписал столь вожделенную ими бумагу.
  
   * * *
  
   Полуночная тишина в осаждённом Париже нарушалась только мерными шагами бургундских патрулей и бряцаньем их оружия. Люди, кравшиеся в темноте к городским воротам, двигались бесшумно, а их тёмные одежды надёжно укрывали их в темноте от посторонних глаз.
   Люди, кравшиеся в темноте к городским воротам, намеревались открыть их, чтобы впустить в город армию Орлеанской Девы. Заговорщиков было не более десятка. Хватит ли, чтобы справиться с охраной ворот? Так не хочется, чтобы завтра французская армия шла на штурм. Разумеется, Дева Жанна возьмёт этот город, как и все другие до него, но сперва будет битва, одни французы будут убивать других, в городе неизбежны разрушения. Так что лучше пусть сейчас получится.
   Вот они - ворота. Пятеро стражников, это немного, хорошо. Солдаты выглядят настороженными. Ладно, отвлечём вас... вот этот камешек - бросить на десяток ярдов вправо... ага, встрепенулись, побежали проверять... а там наши. Всё, только зазвенело оружие - и уже тишина. Молодцы, справились. Теперь - к воротам! Ребята, взялись все вместе вот за этот ворот, он тяжёлый, осторожно поворачиваем...
   - Эй! Кто там у ворот? А ну стой!
   Что такое? Патруль? Как же так - он ведь проходил пять минут назад, почему вдруг здесь сейчас? Не время выяснять, сейчас - врассыпную!
   - А ну стойте! Эй, все сюда, здесь шпионы колдуньи!
   Подоспевшая городская стража успела схватить только двоих человек, остальные вовремя разбежались.
   Эти двое никого не выдали под пытками.
  
   * * *
  
   - Жанна, дочь моя! Нехорошо, что вы назначили атаку Парижа на день Богородицы! Нельзя ли отложить хотя бы до завтра?
   - Отец Паскерель! Наверное, вы правы, но даже один день может стоить жизни многим хорошим людям. А кроме того...
   - Что, дочь моя?
   - Нет... ничего.
   "Так не хочется объяснять ему, что завтра и ещё несколько дней у меня будет болеть голова."
   - Жанна! Герцог Алансонский построил мост через Сену и уже переправляется на другой берег! Может, переждём со штурмом - вдруг он с другой стороны легче справится?
   - Нет, Жиль, мы не можем на это рассчитывать. Штурм нужен хотя бы для того, чтобы отвлечь гарнизон от отряда герцога. Сейчас начнём, будьте готовы.
   - Эх, жаль, что у наших ребят ночью не получилось...
   - Смелые люди. Мы должны взять Париж уже для того, чтобы попробовать спасти их от пыток и гибели. Внимание... огонь!
   Десятки пушек дружно ударили по городским стенам. В ответ заговорила бургундская артиллерия. Ладно, это не впервой, не страшно. Под ядрами, посылаемыми французскими пушками в верхнюю часть стен, камни кладки расшатывались, то и дело обваливались, открывая замаскированные крепостные орудия и лучников-бургундцев. Ещё немного - и можно идти на приступ...
   - Кто меня любит - за мной!
   Подняв меч, Жанна бросилась к стене. Обгоняя её, крича на ходу, бежали сотни солдат с осадными лестницами в руках. Многие падали, сражённые ядрами и стрелами бургундцев, но человеческая масса у подножия стен стремительно нарастала. Вот уже мешки с песком сброшены в ров, лестницы установлены, люди начали взбираться вверх...
   Ещё немного - и баррикада, прикрывающая основную стену, взята...
   Внезапно что-то ударило с силой Жанну в бедро. Железная стрела. Арбалетный болт - пробил доспехи. Как под Турелью. Жанна не устояла, опустилась наземь...
   - Дева ранена! Все назад!
   - Нет, нет, не прекращайте атаку! Ещё немного - и Париж в наших руках!
   - Эй, солдаты! Его величество приказывает прекратить огонь! Её светлость графиню Лилий - осторожнее, на руках несите! Эй, лекаря сюда, живее!
   Жанна, сопротивляясь дурноте, в отчаянии смотрела на своих солдат, отходивших от стен города. К глазам подступали горькие слёзы. Как же так? Ведь победа была так близка. Париж можно было, можно было взять...
  
   * * *
  
   - Ваше величество! Раз вы распустили армию, то и я могу ехать домой?
   - Что? О нет, Жанна. Вы нужны мне здесь. Как, кстати, вы себя чувствуете, надеюсь, рана уже не болит? У вас такие красивые ноги, жаль подставлять их под стрелы... Армия распущена, потому что мне нечем платить жалование солдатам. Да и незачем выбрасывать деньги, ведь с бургундцами заключено перемирие на четыре месяца. Вы его чуть было не нарушили своей атакой города, хе-хе...
   "Перемирие? Какое ещё перемирие? Почему? Зачем оно нужно?"
   - Ваше величество, я не понимаю! Когда мы с вами разговаривали о возможном перемирии, и не на четыре месяца, а всего на две недели, я возражала, и вы мне сказали, что отказываетесь от него! Почему мне никто не сообщил, что перемирие заключено? Я вовсе не желаю нарушать данное вами слово!
   - Не волнуйтесь, Жанна, всё получилось как нельзя лучше. Немного проучить бургундцев не мешало. Если бы вы знали, как они перепугались, увидев вашу атаку!
   "Бургундцы - перепугались? И ради этого мы шли на штурм? Для этого погибли десятки моих солдат, отважные горожане, пытавшиеся открыть нам ворота?"
   - Милая графиня, всё замечательно! Перемирие с Филиппом Бургундским даёт нам повод рассчитывать на очень выгодные условия мирного соглашения с ним! Бедфорд, которого мы так здорово проучили у Монтепилуа, занят нормандскими делами, сидит в Руане, в своём замке Буврёй, не смея высунуть нос. Армию мы сможем набрать заново в любой момент. Однако, поскольку вы - наш лучший капитан, я желаю, чтобы вы оставались при мне... при дворе. Пожалуйста, чувствуйте себя здесь как дома. Отдыхайте, веселитесь, развлекайтесь! И... нельзя ли, чтобы вы переоделись, наконец, в женское платье?
   - Ваше величество! Главнокомандующему французской армии не подобает одеваться по-женски. Однако, как только вы отпустите меня в Домреми, я сменю платье.
   Король Карл Седьмой с некоторой досадой закусил нижнюю губу. "Первая атака, похоже, не удалась. Но ведь главное - прекрасная Дева Жанна никуда не едет, остаётся с нами, значит, торопиться со штурмом незачем, и можно перейти к правильной осаде..."
  
   ***
   Ноябрь 1430, Бурж, королевская резиденция
  
   В темноте за окном мела пурга. Жанна задумчиво смотрела, как падают снежинки в тусклом свете одинокого уличного фонаря. Скоро Рождество. Ах, если бы быть сейчас дома, с родными... Как хорошо было проводить зимние вечера в уютном домишке Дарк... Война закончена, по крайней мере, король так полагает, но почему-то не хочет отпускать домой главнокомандующего. Да и ведёт себя при встречах как-то странно...
   Неожиданно для самой себя девушка вздрогнула: в дверь комнаты постучали.
   - Да! Входите!
   - Добрый вечер, Жанна! - Маргарита Ла Турульд, жена Рене де Булини, королевского генерального советника финансов, со смешанным выражением восхищения и робости смотрела на свою прославленную гостью, протягивая ей какой-то предмет. - Госпожа де Монтеруа просила, чтобы вы потрогали эти её чётки. Можно?
   Жанна не смогла сдержать улыбку. Вот уж три недели как они знакомы, а Маргарита всё ещё обращается на "вы".
   - Милая Маргарита, потрогайте их сами! Уверяю вас, от вашего прикосновения они будут так же хороши, как от моего!
   Однако молодая женщина смотрела просительно, и Жанна уступила. Взяли в руки чётки, погладила их. Задумалась. Улыбка быстро сошла с её лица. Маргарита присела в кресло и вздохнула.
   - Жанна, простите... вы чем-то огорчены?
   Девушка слегка вздрогнула. Вот уж ничего нельзя скрыть от людских взглядов...
   - Нет... ничего особенного.
   - Мне показалось, вам не понравилось у лейтенанта Лесли...
   "Это она про молодого шотландца, у которого мы гостили вчера? Неужели моя реакция была так заметна?"
   - Нет... просто меня огорчило то, что он рассказал про Уоллеса, шотландского героя.
   - Да, вы правы, Жанна. Погибнуть молодым...
   - Дело даже не в этом. Не понимаю, как шотландцы могли его предать. Почему?
   - Они боялись, что англичане возьмут верх...
   - Это их не извиняет. Уоллес сражался за весь шотландский народ, заплатил своей кровью за свободу всей страны.
   Маргарита смущённо опустила глаза.
   - Вы так удивительно говорите, Жанна, что самые знакомые вещи вдруг предстают совсем иначе. Мне всегда казалось, что шотландцев можно понять: ведь они были слабы, разобщены, а англичане так жестоки. А вы заговорили об этом - и я опять сомневаюсь...
   Жанна постаралась улыбнуться, тронула Маргариту за левое запястье:
   - Оставим это. Слава Господу, французы никогда не поступили бы так, как шотландцы с Уоллесом.
  
  
  
   * * *
   Март 1430, Сюлли-на-Луаре, королевский дворец
  
   Будучи не в силах вести пустые разговоры с придворными, Жанна гуляла в саду, раздумывая, не следует ли всё-таки уехать в Домреми. "Ведь король, по сути, нарушил своё обещание, сорвал штурм Парижа. Зачем он это сделал? Ходят слухи о каком-то бургундском золоте, на которое отстраивается теперь дворец, организуются балы - один за другим. Конечно, доверять слухам нельзя. И всё же, как это может быть: на армию денег нет, из-за этого она распущена, а на дворцовые балы и развлечения хватает? Сейчас вместо армии осталось всего несколько отрядов: мой, Дюнуа, Ла Ира, де Рэ и де Ксентрайля. Правда, англичане не пытаются наступать, не смеют высунуть нос из Нормандии, но ведь там они, как и прежде, каждый день убивают французов. А бургундцы уже открыто готовятся к захвату Компьени."
   - Милая Жанна! Подпишите, пожалуйста, вот этот документ!
   Жанна невольно вздрогнула: к ней приближался её духовник, державший какую-то бумагу и чернильницу с гусиным пером.
   - Да, сейчас, отец Паскерель. А что это такое?
   - Это - ваше обращение к богомерзким богемским еретикам, которые называют себя гуситами. Вы требуете от них немедленно сложить оружие и предать себя в руки святой католической церкви.
   - Да? Они, значит, так называют себя - гуситы? Какое странное прозвище.
   - Они так назвались, потому что поклоняются порождению дьявола, еретику, которого звали Ян Гус! Он был казнён пятнадцать лет назад, сожжён на костре за свою преступную ересь!
   "Ян Гус... казнён на костре? За что - за ересь? Какой ужас... Несчастный человек."
   - Подождите, отец Паскерель... я что-то припоминаю. Это не их ли называют также таборитами? Это они первые придумали устанавливать пушки на телегах, верно? Смелые, находчивые, сообразительные люди!
   - Жанна, это гнусные еретики! Почему вы не подписываете?
   Жанна холодно отстранила протянутую ей бумагу:
   - Мне очень жаль, отец Паскерель. Я сейчас очень занята. Скоро заканчивается перемирие с бургундцами, мирные переговоры зашли в тупик, и нам нужно готовиться к возможным неприятностям. И самое главное... простите, я не понимаю, что плохого табориты сделали Франции.
  
   * * *
  
   - Матушка! Умоляю, помогите мне! Король совсем не любит меня! - с этими словами обратилась, рыдая, молодая королева к Иоланде, едва войдя в её покои.
   - Девочка моя! Отчего ты плачешь? С чего ты взяла, что Карл тебя не любит? Лучшее доказательство любви - дети, а с этим у вас всё в порядке!
   - Нет, матушка! В последнее время король совсем не бывает со мной! Он словно с ума сошёл, ищет встреч с этой... Девой Жанной. Матушка, почему так? Ведь я красивее её! У неё даже волосы короткие! Неужто правду говорят, что она ведьма? Вдруг она заколдовала, приворожила короля? Почему мой муж ходит за ней, вместо того чтобы отправить её обратно в деревню?
   Иоланда смутилась. Не стоит объяснять дочери, кто именно, помимо короля, не захотел отправлять Жанну в Домреми. А может, и правда? Зачем держать её при дворе? Война уже практически выиграна, не сегодня-завтра бургундцы сдадут Париж, а англичанам воевать нечем, некем. Да, но... вдруг теперь Жанна не захочет в деревенскую глушь? А то хуже - уедет, а потом вернётся? Не отправлять же её в ссылку. М-да, проблема.
   - Хорошо, доченька. Я подумаю, что можно сделать, чтобы Карл оставил мысли о Деве Жанне.
  
   * * *
  
   Март 1430, Блуа.
  
   - Милая графиня! Почему вы так редко бываете у меня в последнее время?
   Жанна обернулась на голос: из-за кустов заросли, среди которых она так любила прогуливаться, выглядывал король Карл. Вид у него был какой-то... весёлый? Да, пожалуй, но и...
   - Ваше величество, простите, но я не понимаю, почему мне нельзя уезжать из Блуа. Если в Домреми я не могу ехать из-за того, что война до сих пор не окончилась, то мне следует быть там, где идут бои. Бургундцы собираются идти на Компьень, имеются сведения, что вот-вот туда прибудут и англичане, значит, моё место там. Почему вы меня не отпускаете ни домой, ни в армию?
   - Потому что... милая Жанна... видите ли... - король говорил как-то запинаясь через слово, смотрел в сторону, приближался к девушке неуверенным шагом. Что-то заставило Жанну насторожиться. Уже несколько раз король позволял себе... правда, он неизменно уверял, что пошутил, но сейчас бы этого очень не хотелось. Тем более что никого поблизости не видно. Уйти? Покинуть парк? Уехать из Блуа? Сбежать от своего короля? Как глупо...
   Тем временем Карл оказался уже совсем рядом с девушкой. Его щёки зарделись, по лицу блуждала странная ухмылка, он по-прежнему избегал смотреть в глаза Жанне. Неожиданно он бросился к ней, обхватил руками в грубом объятии, его рот оказался перед её губами...
   Жанна задохнулась от неожиданности и отвращения, увернулась от королевского поцелуя, изо всей силы дёрнулась, стряхивая с себя венценосного насильника...
  
   * * *
  
   Епископ Пьер Кошон пересчитывал только что полученное жалование, когда в его кабинет постучали. Кошон вздрогнул, быстрым движением смахнул деньги в ящик стола и только после этого крикнул:
   - Входите!
   Дверь открылась, и на пороге появился секретарь.
   - Ваше преосвященство! Только что пришла свежая почта из Блуа! Интересные новости от де ла Тремуйля!
   - Да? Что - правда, интересные? И что же нам сообщает этот бездельник, непонятно за что вытягивающий из нас деньги?
   На физиономии секретаря появилась лукавая улыбка:
   - Ваше преосвященство, как нам пишет де ла Тремуйль, на днях новоиспечённый король Франции сумел, наконец, остаться наедине... хи-хи... со своим главнокомандующим, ну и...
   - Так-так, интересно! И что?
   - Невозможно поверить: он получил оплеуху! Главнокомандующий поспешно покинула королевский двор и с небольшим отрядом отправилась в Компьень!
   - Эта девка дала ублюдку Карлу по физиономии?! О, и правда - замечательная новость! Это ей даром не пройдёт. Пожалуй, начну подбирать кандидатуры для предстоящего суда, думаю, скоро пригодятся. И ещё: свяжитесь с Реньо де Шартром, пора наконец избавиться от этих дурацких протоколов процесса в Пуатье. Скоро у нас будет совсем другой процесс, наш, со своими протоколами, с нужным приговором!
  
   * * *
  
   - Милый Дюнуа! Могу ли я занять вас ненадолго?
   Батард Орлеанский обернулся на вкрадчивый голос и увидел перед собой архиепископа Реймсского.
   - Ваше преосвященство! Какая честь для меня! Разумеется, я готов услужить вам, насколько это в моих силах. Надеюсь, это не касается дел матери церкви, в которых я ровно ничего не смыслю...
   - О нет, милый Дюнуа! Всё гораздо проще. Скажите, вы собираетесь в кампанию на Компьень?
   - Да, конечно. То, что туда подходят англичане вместе с бургундцами, довольно неприятно. Хотя - ничего страшного, у них мало сил, к тому же сплошь новобранцы. Разобьём, как всегда. Даже не нужно собирать заново армию. Хватит, наверное, трёх отрядов: моего, Ла Ира и Девы. Да ещё де Рэ собирался подойти туда, но позже. А вот Дева уже там, на месте, молодчина.
   - Да-да, конечно... Милый Дюнуа, а стоит ли вам торопиться в Компьень? Да и Ла Ир, де Рэ могли бы не спешить, верно?
   - Хм! Странный вопрос. Дева одна не справится... наверное. Хотя - кто её знает. В любом случае, мне бы не хотелось отдавать ей снова лавры победителя.
   - О, милый Дюнуа, заверяю вас, что одна Дева Жанна не справится. Возможно, она даже потерпит небольшое поражение...
   Дюнуа с удивлением посмотрел на загадочно-улыбающееся лицо архиепископа. Конечно, Дева не всегда побеждает, но воюет великолепно. Её неудачи под Парижем и Ла Шарите больше похожи на недоразумения, потерь почти не было. Если даже она одна со своим отрядом прибудет в Компьень, шансы англичан с бургундцами будут очень сомнительны. Или у архиепископа другие сведения? А если даже Жанна проиграет, что в этом хорошего? Задержится освобождение Компьени, а может, и война несколько затянется. Хотя... ведь в этом будет виновата Дева... верно? А те, кто придёт позже, исправят её ошибки - и выступят спасителями Компьени. Почему бы нет?
   - Пожалуй, ваше преосвященство правы. У нас ещё не всё готово для похода на Компьень. Я поговорю об этом с другими капитанами... кроме Девы, разумеется.
  
   * * *
  
   - Жанна! Будь готова к новому испытанию!
   - Святая Екатерина! Я внимаю тебе! Что должно случиться?
   - Жанна! До Иванова дня ты окажешься в руках бургундцев!
   - Я попаду в плен? Почему? Нас разобьют? Англичане и бургундцы соберут силы и нанесут нам поражение?
   - Это покрыто неизвестностью. Однако твоя судьба - пройти через испытание пленом.
   - О Господи... почему? А если я уеду в Домреми - смогу избежать плена?
   - Нет, Жанна. В таком случае тебя захватят в Домреми.
   - Тогда... получается, я не должна ехать ни в Домреми, ни к Ла Иру... ведь иначе навлеку беду на других людей...
   - Поступай как считаешь нужным, Жанна. Помни: ты должна пройти через это испытание, его невозможно избежать. Да будет на тебе благословение Господа нашего!
   - Святая Екатерина... Когда я уходила из Домреми в Вокулёр - я уже была обречена пройти испытание пленом? А если бы я после коронации не поддалась на уговоры и уехала в Домреми - плен всё равно был бы неминуем?
   Святая Екатерина... Почему ты мне не отвечаешь?
  
   * * *
  
   Господи! Что это было? Кошмарный сон? Быть может, моё воображение чересчур разыгралось?
   Или на самом деле - Святая Екатерина приходила ко мне и извещала о предстоящей беде, которой я не смогу миновать?
   Голоса! Вы существуете на самом деле? И вы предрекаете мне... гибель?
  
   * * *
  
   Английский флот величаво плыл к французскому побережью. Белые паруса эффектно смотрелись на фоне лазурного моря, освещённого ласковым майским солнцем. На кораблях, помимо двух тысяч солдат-новобранцев, находились министры его величества Генриха Шестого, несколько членов Палаты Лордов и, главное, сам восьмилетний король. Мальчик стоял на носу флагманского корабля и с интересом наблюдал за приближением французского берега.
   Король Англии решил последовать советам своей матери и министров и лично явиться во Францию для наведения там порядка и принятия французской короны. Для этого придётся ехать в Реймс или Сен-Дени. Говорят, мятежный дофин Карл посмел надеть на себя корону в Реймсе. Прискорбно, что так поступает близкий родственник, дядя. Впрочем, очень возможно, что он не так уж и виноват, а вынужден был сделать это по наущению ведьмы. Той самой колдуньи, которая своим злым волшебством сгубила много английских воинов. Она отравила во Франции все колодцы и реки своими зельями, дающими ей власть над людьми, и свергла власть пресвятой католической церкви, представителем которой в объединённом англо-французском королевстве является его высокопреосвященство кардинал Винчестерский.
   Ох уж эта ведьма. Откуда она только взялась? Так было хорошо без неё. Война уже почти заканчивалась, оставалось только взять Орлеан, и вдруг эта колдунья появилась - будто из преисподней. Юный король Генрих хорошо знал, как выглядят ведьмы, это описывалось во всех рыцарских романах, которые в отведённые часы читали его величеству для ознакомления со славой предков. С колдуньями воевал король Артур - великий монарх-рыцарь, всегда защищавший добро и каравший зло, спасавший из беды и плена красавиц, волею судьбы попавших к чудовищам, злодеям и ведьмам.
   Ведьмы все старые, седые, морщинистые, злые, клыкастые, со скрюченными руками. Они шепчут сатанинские заклинания и вызывают ветер, молнию, наводнение и прочие бедствия. Надо полагать, именно так она погубила английских воинов, вступивших с ней в борьбу. Её ранили под Орлеаном, она воззвала к Сатане, и на английских солдат обрушился страшный ураган. Это произошло потому, что воины, защищавшие Турель, сделали ошибку: нет смысла пытаться убить ведьму, словно неприятельского солдата, её надлежит изловить и сжечь на костре. Вот теперь это и будет сделано, после чего война победоносно завершится.
   За спиной его величества раздалось деликатное покашливание. Генрих обернулся: перед ним стоял капитан корабля.
   - Ваше величество! Мы вот-вот прибудем в порт Кале!
   - Да, сэр! Делайте своё дело!
   Малолетний король Англии Генрих Шестой величественно кивнул и вернулся к созерцанию морского пейзажа.
  
   * * *
  
   - Милая Жанна! Не кажется ли вам, что это слишком опасно - атаковать бургундские укрепления? Не лучше ли подождать в стенах города, пока подойдут подкрепления?
   Комендант Компьени мессир Гильом де Флави снисходительно, по-отечески улыбался Жанне, словно намекая, что её намерение снять осаду, имея в распоряжении всего несколько сот человек, это не более чем детская наивность.
   - Мы будем действовать, как под Орлеаном. Мы одолели тогда, победим и теперь.
   - У вас же так мало сил!
   - Но и англичане уже не те. У них нет ни Турели, ни Сен-Луи, ни Жаржо. Их силы истощены. Они не могут замкнуть кольцо осады вокруг города и вынуждены растянуть свои войска. У них и у бургундцев имеется в распоряжении всего несколько наспех подготовленных укреплений, которые мы легко сможем захватить и разрушить, если ударим внезапно.
   Гильом Флави таинственно улыбнулся и пожал плечами:
   - На войне всякое случается. Вдруг противник окажется проницательнее, чем вы ожидаете, и придётся отступить?
   - Вы правы, и такое возможно. Значит, отступим. Важно, чтобы люди остались живы и невредимы. Я распорядилась подготовить на берегу реки лодки - невдалеке от Марньи. Если понадобится, большая часть отряда спустится в них, а моя гвардия будет прикрывать отступление. Затем мы просто вернёмся к воротам, и вы нас впустите.
   - Понимаете, Жанна, что меня смущает... Ведь с другой стороны могут подойти англичане. Как бы не случилось так, что вы со своими людьми подойдёте к воротам, мы вас впустим, а следом ворвётся противник.
   - Разве такая опасность существует? Во-первых, англичане вынуждены идти прямо перед крепостными пушками, значит, вы их легко отгоните огнём. Во-вторых, если даже англичане или бургундцы ворвутся вслед за нами, они остановятся перед внутренними воротами и окажутся в ловушке. Разве я неправа?
   - Ах, Жанна... ну, вам виднее. Желаю вам успеха в завтрашнем бою!
   Славный мессир Гильом де Флави покачал головой и ещё раз снисходительно, по-отечески улыбнулся Жанне.
  
   * * *
  
   - Все, кто меня любит - за мной!
   Жанна высоко подняла меч, и её отряд устремился на Марньи. Бургундцев в укреплении оказалось больше, чем ожидалось, и первая атака французов была отбита. И всё же Марньи - не Турель: почти сразу после начала повторного штурма удалось высадить ворота, и французы оказались внутри:
   - Победа с нами!
   Бургундцы дружно подняли руки. Теперь осталось только поджечь здесь всё, что можно, а затем - уходить в Компьень.
   - Жанна! Нужно срочно отступать! Со стороны лагеря Филиппа Доброго приближается большой отряд! Кто-то в городе предал нас, предупредил бургундцев! Возможно, что это - главные силы неприятеля!
   Одного взгляда хватило Жанне, чтобы понять, что времени на разорение крепости нет.
   - Уходим! Пленных оставить здесь!
   Не убивать же их, а с собой забирать некогда. Можно уходить без спешки. Бургундцы ещё далеко. Но что это? Канонада со стороны города?
   - Годоны подошли к Компьени с другой стороны? Прибавим шагу! Солдаты, спускайтесь к лодкам - вниз, к реке! Мои люди вас прикроют!
   - Жанна, уходите и вы в лодку! Мы задержим бургундцев!
   - Нет, я с вами! Мы вместе возвращаемся к воротам! Не волнуйтесь, мы опережаем бургундцев!
   "Неплохая это была идея - приготовить лодки на случай отступления. Вот теперь большая часть отряда уходит по реке, люди спасены. Сейчас можно подумать и о себе. К городу побыстрее - только нас бургундцы и видели! Англичане ещё далеко? Да, они не смеют приблизиться из-за пушечного огня. Можно и в лес уйти, но зачем? В город надёжнее.
   Вот и ворота крепости, всё отлично. Англичане в стороне, бургундцы не успевают. Эй, а что это такое? Ворота заперты? Почему? Стражники не узнали нас?"
   - Эй, стража, откройте ворота! Мы - французы, солдаты короля Карла! Возвращаемся с вылазки на Марньи! С нами Дева! Мы - её телохранители!
   - Мы не можем открыть! У нас приказ коменданта: ворота должны оставаться закрытыми! Вот-вот могут ворваться бургундцы!
   - Нет, они ещё далеко! Открывайте скорее! Ну же!
   Никакого ответа. Что же это такое, почему? Как поступить теперь - попробовать уйти к лесу? Но теперь оттуда могут напасть годоны.
   А вот уже приближающийся топот сотен лошадиных копыт. Теперь бургундцы и вправду рядом, вокруг, и уходить времени нет. Плохо дело.
   - Эй, сдавайтесь, вы окружены!
   - Солдаты! Защищайте Деву!
   - Жанна, уходите к лесу, мы вас прикроем!
   - Нет! Я с вами - до конца!
   Уже не менее тысячи бургундцев собрались перед воротами. Со стен по ним никто не стрелял, не пытался отогнать, вместо этого стражники наблюдали за происходящим так заинтересованно, даже весело, как будто перед ними разыгрывалось цирковое представление. Горстка французов дралась насмерть, но защитники Жанны гибли один за другим. Девушка попыталась проскочить на своём быстром коне вдоль стены, где врагов было меньше и откуда можно было попробовать уйти в лес, но внезапно её схватили за плащ. Мгновение - Жанну стащили с лошади, и раздался торжествующий крик одного из бургундцев:
   - Я схватил ведьму! Теперь она никуда не уйдёт! Вяжите её! Покрепче!
   И рядом с запертыми воротами Компьени раздался единый ликующий вопль, вырвавшийся из сотен бургундских глоток:
   - Победа! Полная победа! Колдунья в наших руках! Радуйтесь - все! Мы захватили ведьму! Ура!
   Жанне стало дурно от отчаяния, она почти потеряла сознание. Перед ней неожиданно отчётливо всплыла отечески-заботливая, снисходительная улыбка, игравшая на добром лице коменданта Компьени, мессира Гильома де Флави.
  
  
   Глава 5. Оковы для освободительницы Франции
   Северная Франция, владения графа Жана Люксембургского, май-октябрь 1430.
  
   Жанна словно со стороны, в каком-то тумане ощущала всё то, что происходило с ней с того момента, когда её грубо стащили с седла, сорвали доспехи, стянули ремнями руки и ноги... Затем её, словно тюк, положили на чьё-то седло и под радостный гогот нескольких дюжин глоток куда-то повезли. Кажется, спереди и сзади ехали десятки бургундцев. Она пришла в себя только тогда, когда тряская езда окончилась, её опустили на землю и поставили на ноги. Голова сильно кружилась, дышать было тяжело, вывернутые за спину руки болели, к горлу подступала тошнота. Судя по окружающим строениям, её привезли в Марньи - туда, где она была не так давно... совсем не в качестве пленницы. Вокруг толпились довольные бургундские солдаты, а прямо перед ней стоял богато одетый человек с единственным глазом. Он улыбался, рассматривая пленницу:
   - О, какая добыча! Это поважнее, чем если бы мы взяли глупую Компьень! Эй, Жано, - обратился он к солдату великанского сложения, - ну-ка, давай, в кузницу её!
   Жано легко, словно пушинку, закинул девушку себе на правое плечо и, посвистывая, направился внутрь ближайшего дома. За ним последовало ещё с полдюжины бургундцев.
   - Кузнец, где ты там? Его светлость приказал заковать колдунью! Давай, действуй!
   Он опустил пленницу на пол:
   - Ну-ка, вытяни ноги к наковальне!
   "Может, попробовать сбежать? Если бы не ремни... а тут ещё эти солдаты. Нет, пока не стоит бунтовать, как бы хуже не стало. Вот и свершилось то, о чём предупреждала Святая Екатерина. Наверное, не следовало мне оставаться у ворот, из-за этого ребята наши погибли, защищая меня, обречённую."
   Кузнец не без раздражения перепробовал кучу звенящих железок - они оказались слишком велики на ноги Жанне. Наконец, одна пара подошла. Кузнец разогрел докрасна на огне заклёпки. Надел кандалы на ноги девушки, поверх сапожек, и несколькими умелыми движениями молота заклепал. Тяжёлые тугие браслеты жёстко сдавили щиколотки.
   - А теперь давай сюда руки!
   Через минуту Жанна была закована также по рукам, только на сей раз кандалы были закрыты на замки, и заботливый Жано помог ей выйти наружу. Одноглазый внимательно оглядел девушку и расплылся в улыбке:
   - Вот и отлично! Ваша светлость, представлюсь: я - граф Жан Люксембургский! Отныне мы с вами проведём немало времени вместе. Буду откровенен: я рассчитываю получить за вас хороший выкуп от короля Франции! К сожалению, такие вещи не делаются быстро, вам придётся потерпеть. Однако я позабочусь, чтобы вам не на что было жаловаться. Мы взяли в плен вашего оруженосца д'Олона, и я разрешу ему оказывать вам необходимые услуги.
   "Д'Олон жив, он будет при мне? По крайней мере, это утешает. Но вот... Боюсь, что Карл не захочет выкупать меня. Расстались мы с ним не лучшим образом. Но только не следует говорить сейчас об этом графу, наверняка ему такое не понравится. И что же теперь со мной будет? Что происходит с теми, кого не выкупают? Герцог Орлеанский давно уже томится в Лондоне. И я так же буду - в Бургундии? В кандалах - всё время? Несколько лет? Да я уже сейчас не могу выдерживать эту омерзительную тяжесть, гадкое лязганье при каждом движении рукой, ногой. И ещё - отвратительное ощущение, что из-за меня будут договариваться, торговаться, покупать и продавать меня, будто животное, скотину. Может быть, всё-таки удастся сбежать? Или - наши освободят? А быть может, королева Иоланда меня выкупит? Жиль? Герцог Алансонский? Если бы...
   Святая Екатерина! Умоляю тебя, сделай так, чтобы это испытание пленом длилось как можно меньше! Мне очень плохо! Я не в силах выдержать это!"
  
   * * *
  
   Его преосвященство епископ Пьер Кошон пребывал в прескверном расположении духа. Всё из-за очередной выволочки, которую ему только что устроил в своём кабинете граф Уорвик. Нет, что эти англичане себе думают? Платят жалование - так уже могут понукать почтенным пожилым священнослужителем, епископом, будто мальчишкой?
   - Ваше преосвященство! Задержитесь ненадолго! - услышал Кошон взволнованно-ликующий голос секретаря Уорвика. "Чему этот обалдуй так рад, хотелось бы знать? Но, конечно, просьбу секретаря хозяина Руана не выполнить невозможно." Кошон остановился, выжидательно посматривая на молодого человека. Тот, не переставая улыбаться епископу, раскрыл дверь в кабинет Уорвика, ещё раз торжествующим взором окинул Кошона и громко произнёс:
   - Милорд! Новость исключительной важности! Только что прибыл гонец из-под Компьени: ведьма схвачена! Бургундцы смогли сделать это! Ведьму взяли в плен люди графа Люксембургского, когда она командовала вылазкой!
   Из кабинета послышался звук упавшего стула, затем раздались быстрые тяжёлые шаги. На пороге появился хозяин, постная физиономия которого была радостно возбуждена:
   - Невероятно! Получилось?! Слава тебе, Святой Георгий! Англия спасена!
   Слегка помрачнев, Уорвик обратился к потрясённому радостной новостью Кошону:
   - Так, епископ. Оставьте все дела. С этого момента занимайтесь только девчонкой. Немедленно свяжитесь с бургундцами, выясните, что они хотят получить за неё. Не торгуйтесь! Главное - она не должна вернуться к французам. Если вдруг бургундцы отпустят её - похитить! Взять её живой - непременно! Деньги, солдат вы получите - столько, сколько понадобится. Действуйте!
  
   * * *
  
   Робер в последний раз оглянулся по сторонам. Ничего не забыл? Уходя надолго, а если быть точнее - навегда, нельзя забывать ничего важного...
   В дверях появилась мать, её лицо было встревожено:
   - Робер! Сынок! Ты куда-то уезжаешь?
   - Да, мама. Прости. Идёт война, и я не могу отсиживаться дома.
   - Война... почему? Ведь сейчас не предстоит какой-то большой поход? Или я ошибаюсь, не заметила королевского гонца?
   - Был гонец, мама. Гонец очень важный для меня.
   "Сказать ей или нет? Ведь наверняка больше не вернусь."
   Мать подошла ближе.
   - Сынок! Скажи мне правду! Почему, куда ты уезжаешь?
   "Ну, что же! Дальше скрывать нет смысла."
   - Мама! Дева Жанна попала в беду. Её захватили бургундцы. Существует опасность, что её передадут англичанам, а это означает для неё гибель. Мама, я должен ехать, сделать всё возможное для её спасения.
   - Сынок мой, Робер! Почему ты? Её должен спасать король Карл! Королева Иоланда! Её боевые соратники!
   - Прости, мама. Не верю я, что они придут к ней на помощь. Но если я ошибаюсь - очень хорошо, значит, я скоро вернусь... "Может быть, вместе с ней? Ах, если бы!".
   - Сыночек... а почему ты едешь один? Без слуги, без оруженосца?
   "Прости, мама, я не могу вмешивать других людей в это дело, из которого нет шансов вернуться живым."
   - Сударыня, он едет вовсе не один! Просто я немного задержался, собрался только сейчас! - послышался из коридора голос оруженосца Ришара. - Сир Робер, я к вашим услугам, готов ехать - хоть немедленно!
  
   * * *
  
   - Ваше величество! Подпишите это письмо!
   Король Карл недовольно уставился на архиепископа Реймсского, державшего в руках гербовую бумагу:
   - Что это я должен подписывать?
   - Ваше величество, это - призыв к французским дворянам и горожанам не выкупать графиню Лилий и не пытаться освободить её!
   "Мысль, в общем, правильная. Выкупать графиню Лилий должна её семья. Если у них нет на это денег - их проблема и её. Однако почему король Франции должен объяснять такие простые вещи своим подданным? Все такие тупоголовые идиоты, не понимают сами? У них деньги лишние? Подати чересчур малы? Надо их увеличить, я должен брать пример с англичан?"
   - Архиепископ, вы тоже подписываете это письмо?
   - Я? Почему - я, ваше величество? Это касается светских дел, а не церковных!
   - А чей сводный брат приказал закрыть ворота Компьени перед графиней?
   - Ваше величество! Зачем вы слушаете досужие сплетни? Существовала опасность, что в крепость ворвутся бургундцы и англичане. Как ещё должен был поступить Гильом? Интересы государства важнее, чем безопасность одного из капитанов. Разве не так?
   - Светские дела, церковные... Знаете что? Тогда и я не подпишу. Обратитесь к де ла Тремуйлю... если его письмо кого-либо убедит.
   - Ваше величество... но что же я должен написать?
   - Откуда я знаю? Что, церковь разве не имеет претензий к графине Лилий?
   - Отчего же, напротив... гордыня, к примеру. Атака Парижа в день Богородицы. В Орлеане жители при виде её кричали: "Слава Орлеанской Деве!". Ещё что-нибудь можно вспомнить.
   - О! Вот так и напишите! Графиня Лилий, Дева Жанна наказана за гордыню, поделом ей. Только вместе с вами я соглашусь это подписать!
  
   * * *
  
   "Ваше Высочество, герцог Филипп Бургундский! Генеральный викарий инквизитора Франции и Университет славного города Парижа просят Вас передать находящуюся в Ваших руках известную еретичку и колдунью, именуемую "Дева Жанна", в руки Святой Матери Католической Церкви для предания справедливому суду и достойному наказанию. Поименованная Дева Жанна повинна в распространении зловредной ереси, разжигании ненависти и кровопролития. Её участь должна послужить суровым предостережением для всякого, кто попытается отныне поднять бунт против устоев объединённого англо-французского королевства и Святой Католической Церкви."
   Герцог Бургундии Филипп раздражённо отбросил этот листок бумаги. "Пошли вы знаете куда... У вас свои интересы, у меня свои. Начать с того, что просьба не по адресу: пленница находится вовсе не у меня, а у моего вассала. Конечно, это почти то же самое, но всё же разница есть... во всяком случае, для вас. Кроме того, Дева Жанна принадлежит по праву законному королю Франции, который наверняка захочет получить её назад. Можно потребовать с него деньги, но лучше добиться кое-каких уступок. Например, Шампань. Хотя бы несколько городов в Шампани. Возьмём мы Компьень или нет, всё равно англичане ни на что не способны, их армия похоронена на Луаре, наш мир с Карлом не сегодня-завтра неизбежен, и девчонка может быть нам очень полезна. Карл, правда, распространил письмо, в котором призывает не выкупать её, но это наверняка хитрый манёвр. Пытается сбить цену. Дескать, она мне не нужна, но так уж и быть, просто так возьму её обратно. Нет, дорогой кузен, не просто так ты её получишь, расплатишься как следует. Что-что, а цену Деве Жанне знают все. Велика эта цена. Очень велика. Что там герцог Орлеанский. А будешь, дорогой кузен, артачиться - вот тогда и подумаем о выкупе, кто больше даст. Церковь, конечно, платить не захочет, но вот англичане - наверняка. Боятся они девчонки - пуще всей французской армии. И, надо признать, я их понимаю. Девчонка... удивительная. Видел я её в Нуайоне. Красива... как-то по-особенному. Ну и взгляд у неё... Прямо дрожь пробирает. Я разозлился сам на себя из-за этого, накричал на неё, обругал, ударил по щеке - а она вдруг тихо опустилась на корточки, закрыла лицо закованными руками и заплакала. И мне почему-то стало так неудобно, стыдно... жалко её. Даже жутко становится. Ведьмой её называют англичане - это, конечно, враньё, но... Неужели правду говорят в народе, что она святая? Только этого недоставало. Уж лучше иметь дело с сотней ведьм. Святую убивать... это что же, отправиться потом в преисподнюю - на вечные муки? Хуже некуда. Нет, зачем, я-то её убивать не стану. У меня она будет в целости и сохранности. Если с Карлом всё будет в порядке, вернётся она под его крылышко. А если нет... вот тогда пусть англичане и возьмут на себя этот грех."
  
   * * *
  
   - Любимый! Почему ты опять уходишь от меня?
   Молодая королева тревожно и грустно смотрела на Карла, который снова, как и в предыдущие ночи, направлялся в другую комнату, чтобы лечь там спать отдельно от жены, а перед этим - постоять на балконе, попытаться сосредоточиться, собраться с мыслями.
   - Извини, дорогая. Я плоховато чувствую себя сегодня... в последнее время.
   Жена ничего не ответила, только упала лицом в кружевную подушку и горько заплакала. А Карл прошёл на балкон и задумался, рассеянным взглядом уставившись в темноту, в которой с трудом угадывались очертания соседних зданий.
   "Вот и свершилось. Жанна будет наказана за пощёчину. Никто не придёт к ней на помощь, не заберёт её у врагов. Архиепископ прямо намекает - её ждёт церковный суд по обвинению в ереси. Это значит - костёр. Жанна... почему так? Я ведь не хотел этого. Ты очень красива. Ты хорошая, добрая. Без тебя всё было очень плохо. Неужели ты погибнешь? Это невозможно предотвратить? Да, наверное, уже невозможно. Зачем я подписал это проклятое письмо? Я не хотел. Думал, что если потребую, чтобы и архиепископ его подписал, он откажется, а тогда и мне не придётся. Жанна! Прости меня. Если бы ты знала, как я раскаиваюсь. Что бы такое сделать, чтобы ей помочь? Обменять её на город Труа, как хочет кузен Филипп? Нет, это чересчур, никого из пленных так не обменивают. Выкупить её? Нельзя, я же сам призвал этого не делать, значит, должен первым подавать пример своим подданным. Итак, выкупать Жанну нельзя. Обменять на кого-нибудь из пленных англичан или бургундцев? И это сам же запретил, да к тому же нам они понадобятся, чтобы вытащить наших пленных. Герцог Орлеанский в первую очередь. Обратиться к Базельскому Собору, чтобы он взял на себя рассмотрение дела Жанны? Попробовать найти пропавшие материалы трибунала в Пуатье? Так ведь архиепископ рассердится за вмешательство в дела церкви. Выходит, ничего я не смогу сделать. Разве что помолюсь за Жанну. Завтра с утра. Или нет, лучше вечером, если других дел не будет."
  
   * * *
  
   - Приветствую вас, ваша светлость! Поздравляю вас с самой большой победой, которую когда-либо одерживала Бургундия!
   - Входите, входите, ваше преосвященство! Присаживайтесь в это кресло, оно предназначено для самых почётных гостей! Вы не представляете, как я рад вас видеть!
   Граф Жан де Люксембург широко улыбался, и Кошону было ясно, что он вполне искренен. Ведь речь шла о выкупе за девчонку. Да ещё какой выкуп! После того как переговоры графа с арманьяками о её возвращении французам провалились, англичане рассчитывали было получить пленницу за небольшую сумму, но этому внезапно воспротивился герцог Филипп Бургундский. Вот те раз! Да он-то что собирался с ней делать? И это при том, что Парижский Университет изо всей мочи старался убедить его передать узницу на церковный суд - совершенно бесплатно, разумеется. Кошон недолго раздумывал. Имея карт-бланш от англичан, он не колеблясь предложил за Деву Жанну выкуп в десять тысяч золотых ливров. Сумма, которую принято платить за принцев крови. Сумма, которую бургундцы обязаны были принять по законам войны. Груда золотых монет. Для англичан пастушка из Домреми оказалась намного дороже, чем на вес золота. Герцог Филипп был шокирован. Отказать он не мог, однако, руководствуясь какими-то своими соображениями, не позволявшими ему так легко выдать Жанну на верную смерть, переадресовал Кошона к графу Люксембургскому, который был несказанно рад выгодному дельцу:
   - Итак, ваше преосвященство, вы платите мне, Бургундии десять тысяч золотых ливров? Я правильно понял ваше письмо?
   - Разумеется, граф. Я могу забрать девчонку теперь же?
   - Безусловно. А где деньги?
   - Э-э-э... Деньги. Вы что, хотите их прямо сейчас?
   Всю радость с графа как рукой сняло. Он мрачно уставился на Кошона единственным глазом:
   - А то как же! Вы разве не привезли с собой деньги?
   - Э-э-э... Господин граф, вы же понимаете, что собрать такой громадный выкуп - дело непростое. Для этого его высочеству Джону Бедфорду пришлось ввести в Нормандии специальную подать, а тамошнее население и без того не роскошествует.
   - И что из этого? Мы же договорились: десять тысяч золотых, ни франком меньше. А может, вы хотите, чтобы я вам сделал подарок?
   - Как верный сын церкви, вы обязаны отдать её мне безвозмездно!
   Граф начал злиться:
   - Ваше преосвященство! А почему это я должен отдать её вам, а не архиепископу Реймсскому? Мы оба понимаем, что, как бы он ни относился к девчонке, не позже чем через неделю отпустит её на свободу. Так что, пожалуйста, не ссылайтесь на церковь. Или я получаю обещанный выкуп - или обращаюсь к арманьякам!
   "Блефую, конечно. Арманьяки делают вид, что понятия не имеют о выкупе, на все запросы отвечают общими рассуждениями о доброте и справедливости. Но, надеюсь, епископ об этом не знает."
   Кошон яростно засопел. "Не хватало ещё, чтобы сделка сорвалась. Ах, какая досада! Ведь девчонка здесь, рядом, внизу - в подвале..."
   - Хорошо, граф. Я попрошу регента, чтобы деньги на выкуп прислали из Англии, как можно быстрее. Будьте здоровы.
   Помрачневший епископ поднялся с места и направился было к выходу, но внезапная мысль заставила его остановиться:
   - Послушайте, граф! Могу я хотя бы увидеть девчонку сейчас?
   - Отчего же нет? За это я денег с вас не потребую. - И граф не без раздражения позвонил в колокольчик. Почти сразу на пороге появился слуга.
   - Эй, вели стражникам привести сюда пленную, да побыстрее.
   Отвесив поклон, слуга вышел из кабинета, и между двумя собеседниками повисла унылая тишина. Кошон размышлял, каково ему будет вернуться с пустыми руками в Руан, под мрачный взгляд Уорвика, а граф де Люксембург едва сдерживал тяжкие вздохи об уплывшем за туманный горизонт выкупе.
   Из коридора донеслись шаги, металлический лязг. Кошон напряжённо уставился на входную дверь. Она раскрылась, пропуская слугу, за которым следовала высокая, стройная черноволосая, черноглазая девушка с правильными чертами лица, длинными тонкими ногами и руками. Она была одета в облегающее чёрное платье пажа. Шла она с трудом, короткими шажками, так как была закована в тяжёлые цепи. За девушкой шли двое стражников с алебардами. Граф, мельком посмотрев на пленницу, перевёл взгляд на епископа. Тот сидел не шевелясь, сумрачно рассматривая девушку. Жанна остановилась у входа и теперь не двигалась, искоса посматривая на хозяина замка и его зловещего гостя. В комнате царила тоскливая тишина. Наконец, Кошон произнёс:
   - Вот ты, значит, какова, Орлеанская Дева. Пастушка, короновавшая Карла. Так это ты пришла из Лотарингии, вернее, из шампанской деревни Домреми, сняла осаду с Орлеана, разбила при Жаржо и Патэ армии короля Генриха, едва не взяла Париж?! По тебе и не скажешь. Как же ты смогла всё это сделать?
   Жанна устало пожала плечами, ответила, не глядя на епископа:
   - Сама не знаю. Вначале думала, что надо просто убедить солдат поверить в себя и идти в бой. А потом... как-то всё само вышло.
   - Рассказывают, будто жители Орлеана и твои солдаты кричали "Да здравствует Орлеанская Дева" и ты их не останавливала, не призывала славить Бога. Это правда?
   - Не моё дело - указывать солдатам, что следует кричать. Моё дело - вести их в бой против тех, кто несёт Франции страдания и опустошение.
   - Вот как! Значит, ты ещё не навоевалась. И если граф де Люксембург вдруг решит тебя отпустить, ты снова выступишь против него?
   Граф хмыкнул в кулак, но ничего не сказал. Жанна сделала вид, будто не заметила его реакцию:
   -Если его светлость граф де Люксембург отпустит меня с условием, что я больше не буду сражаться - отправлюсь к себе в Домреми и с радостью вернусь к своей женской жизни. Если бы вы знали, мессир, как я соскучилась по своим косам, которые когда-то спадали мне до пояса...
   - Так ты больше не хочешь на войну? А отчего же не переоденешься в женское платье?
   - Потом что я в плену. Меня стерегут мужчины, и я закована. Если меня переведут под охрану женщин, я с радостью надену женское платье.
   Кошон шумно вздохнул:
   - Что же, Орлеанская Дева. Думаю, с Божьей помощью мы с тобой вскоре пообщаемся гораздо теснее. До встречи.
   И, не глядя на графа Люксембургского, епископ поднялся из кресла и направился к выходу.
  
   * * *
  
   Святая Екатерина! Я не могу больше ждать. Нет, обращаются со мной неплохо - здесь, в Больё. Правда, комната жутковатая... каменный мешок. Да ещё вчерашний гость... церковный служитель. Какой-то очень важный. Аббат? А может, даже епископ? Как он страшно смотрел на меня... прямо как мой отец - на овцу, которую собирался зарезать. Но мне-то что же делать, чего требовать? Ведь я пленница и есть, на что мне рассчитывать? Правда, д'Олон почти свободен, приносит вести снаружи. И вот как раз новости плохи. Говорят, Компьень может пасть. Святая Екатерина, ведь это не так? То, что я сделала - не напрасно? Иначе зачем же я здесь...
   Святая Екатерина, я хочу попробовать бежать. Помоги мне, пожалуйста! Ведь я уже достаточно пробыла в плену - значит, прошла испытание, верно? Я уже придумала, как освободиться. Вот так.
   Жанна внимательно осмотрела свою камеру. Вон там, в углу, можно встать так, чтобы снаружи, через отверстие в двери, не было видно. Сейчас никто снаружи не смотрит? Хорошо. Тихонько, чтобы не звенеть железками, пройти в угол... а теперь замереть... дышать как можно тише. Ой... сразу захотелось чихнуть. Нет, удержусь. Всё, прошло. Теперь - не двигаться, застыть, чтобы железо не звенело.
   Томительно потянулось время...
   Ну! Где ты там, соглядатай?
   Ага. Кажется, на глазок легла тень. Камера пуста, арестантка исчезла. Ведьма ведь, взяла - и улетела сквозь каменные стены. Ну же! Открывай, проверяй! Только бы не поднял тревогу. Надеюсь, не сделает этого, сначала посмотрит.
   Снаружи - возня, негромкое бормотание...
   Звук ключа, вставляемого в замок...
   Открывает!
   Послышался скрип двери, и в слабо освещённую камеру хлынул узкий поток света от факелов снаружи. Ну же, ещё, давай - заходи внутрь, проверяй, меня нет, я ведь с другой стороны двери, или нет, я улетела сквозь стены...
   Обеспокоенный, недоумевающий надзиратель с ключами в руках осторожно зашёл внутрь, оглянулся по сторонам... ещё шаг...
   Жанна быстрым движением дёрнулась к нему, цепь рванула за ноги, девушка потеряла равновесие, но уже в падении что было сил ударила тюремщика ручными кандалами по затылку. Бургундец охнул и осел на пол. Ключи! Быстрее! Унимая нервную дрожь нетерпения, Жанна проверила несколько небольших ключей. О, вот этот - подходит к замку. Она быстро освободила свои руки. Жаль, заклёпки на ножных кандалах снять нельзя, придётся так и идти... звенеть по дороге? Хоть бы чем-то подвязать цепь, чтобы можно было придерживать руками... а, вот верёвка на поясе незадачливого надзирателя - подходит. Жанна выскользнула наружу и заперла за собой дверь. Так, теперь вспомнить, как сюда вели. Кажется, сейчас по коридору направо... да, верно, тут лестница винтовая... шаг за шагом наверх - осторожно, не звякнуть железом, прислушаться... ещё шаг... голоса стражников - но издали... Стоп - шаги! Стража? Вот здесь ниша - встать в неё, вжаться, придерживать цепь, не шевелиться... Солдаты проходят мимо... их шаги всё тише... Можно идти дальше? Где выход? Откуда шли стражники - справа? Туда, быстрее...
   Спустя минуту или две Жанна уже была снаружи. Свобода?! Куда теперь идти? Если бы знать... Темно. Неудобно, зато и стража не видит, кто сейчас по двору разгуливает. Парк какой-то. Лучше туда, меньше риск, что заметят, можно будет спрятаться, осмотреться, найти выход, дорогу... Проклятая цепь, так мешает идти, а ведь следовало бы бегом...
   - Эй! Кто там - в парке? А ну стой!
   Неужели заметили?..
   - Эй! Все сюда, ко мне! В замке посторонние! Стой! Не уйдёшь!
   Весь замок Больё озарился светом мелькающих факелов, раздались возгласы, приближающийся топот множества ног. Жанна попыталась бежать, задела цепью какой-то сучок, споткнулась, упала на мягкую землю и зарыдала.
  
   * * *
  
   - Эдмон, куда это ты собрался с утра пораньше?
   Юноша резко обернулся: позади стоял отец.
   - Батюшка! Благословите меня. Мы - я и другие парни Домреми - уходим на запад. Простите, что только сейчас говорю вам, боялся - не отпустите. Батюшка, поймите, не могу я отсиживаться дома, когда Жаннетт в беде. Прошу вашего отцовского благословения!
   И Эдмон опустился на колени перед отцом. Старый Поль погладил бороду, внимательно осмотрел сына. Зелёная кожаная куртка, такие же штаны, походная сумка, самодельный лук, колчан стрел... когда это он всё успел приготовить? А ведь, наверное, и стрелять учился... Ай да молодец, сын.
   - Вот это верно, тут ты прав. Вызволять Жаннетт надо, ясно дело. Она спасла нас всех, всю страну, теперь наш черёд, и то грех мужикам отсиживаться, пока девчушка их работу делает. Так что же! Доброе дело затеяли вы, дети, лишь бы получилось. Благословляю тебя, сынок! Пусть лёгок будет твой, ваш путь, пусть всё удастся, как вы задумали. Чтоб вернуться вам с победой... с Жаннетт. Даст Господь, передумает она, сменит гнев на милость, когда увидит, каков ты в деле. Может, ещё порадуете меня внучатами, понянчу я ваших с ней детишек.
   И старый Поль осенил Эдмон крестным знамением - на дальнюю дорогу.
  
   * * *
  
   - Любезный мой племянник! Я вами очень недовольна!
   Граф Жан Люксембургский удивлённо смотрел на свою престарелую тётушку, побагровевшую от ярости. Что это с ней такое?
   - Вчера во дворе я видела, как ваши люди схватили девушку, которая находится у вас в плену, и принялись её избивать! Это совершенно возмутительно! Девушка была закована в цепи! Какая неслыханная, отвратительная жестокость!
   Ах, вот она о чём. Вчера девчонка пыталась сбежать, умудрилась обмануть сторожа, оглушила его, обошла внутреннюю охрану и улизнула наружу, в парк. К счастью, её вовремя заметили и схватили. Собирались проучить, намять бока, чтобы не обманывала - и тут на тебе, откуда ни возьмись появились жена и тётка. Заступились за девчонку, она отделалась несколькими тумаками.
   - Дорогая тётушка! Зачем вам беспокоиться? С ней всё хорошо, стражник, который её ударил, уже наказан. Если бы она не напала на надзирателя, не попыталась убежать, всё было бы замечательно, с ней бы ничего не случилось. Не сегодня-завтра мы получим выкуп за неё, вот и отпустим Деву Жанну восвояси.
   - Не пытайтесь меня обмануть, сударь! Я слышала - вы ведёте переговоры с англичанами, собираетесь отдать им на расправу несчастное дитя! Я требую, чтобы её перевели в другое место! Я хочу, чтобы она жила рядом со мной! В Боревуаре! Пока французы не заплатят за неё выкуп! Слышите? Если вы этого не сделаете, я вас лишу наследства! Если бы я могла, сама бы её выкупила.
   "Вот чертовщина. С чего бы это она так взъелась? Может, девчонка и её околдовала? А кто их знает, этих ведьм, на что они способны. Наследство мне бы очень не помешало. Правда, есть шанс получить от англичан гораздо больше, но разбрасываться деньгами не приходится. Да и ждать-то долго не понадобится, тётка больна, врачи говорят - долго она не протянет... особенно если будет бесноваться, вот как сейчас. А между прочим, перевести девчонку в Боревуар - совсем неплохая мысль. Увезти её подальше на север, прочь от французских отрядов. А то дела под Компьенью идут не лучшим образом, того гляди - опять нам наваляют, как бы в Больё не ворвались."
   Граф де Люксембург широко улыбнулся:
   - Милая тётушка! Вы совершенно напрасно беспокоились! Я сам намеревался перевести нашу юную гостью в Боревуар и предложить вам взять её под свою опеку!
  
   * * *
  
   - Ваше величество! К вам просится на аудиенцию молодой рыцарь!
   Королева Иоланда скучающе зевнула:
   - Кто он такой? Как представился?
   - Его зовут Жан Дарк дю Лис!
   "Ах, вот как. Пришёл просить за сестрицу и брата, которых взяли бургундцы под Компьенью. Жаль, я не предупредила камердинера, что для него меня никогда нет дома."
   - Что же, коли так, проси.
   И королева стойчески приготовилась к мученической беседе.
   У входа в кабинет послышались шаги, и вошёл брат Орлеанской Девы. Королева Иоланда расплылась в радушной улыбке:
   - О, дорогой друг! Как я рада вас видеть! Жаль, что вы совсем позабыли обо мне!
   - Ваше величество! Я пришёл к вам с просьбой и надеюсь, что вы не разгневаетесь на меня за неё!
   - Что вы, что вы! Я буду искренне рада сделать всё, что в моих силах!
   - Ваше величество! Я пришёл просить вас о помощи в деле освобождения сестры! Вы, разумеется, знаете, что она оказалась в плену у бургундцев. Как и мой брат Пьер, но его наша семья может выкупить сама. К сожалению, за сестру требуют совершенно невероятный выкуп, я таких денег даже не видел никогда. Ходят слухи, что если мы, французы, не выкупим её, Жанну продадут англичанам. Рассказывают, что годоны уже открыто говорят о том, что сожгут её на костре!
   "О, пошло-поехало. А мне совершенно нельзя нервничать!"
   - Дорогой друг, прежде всего, не надо волноваться. Англичане не будут приговаривать к смерти военнопленную, главнокомандующего французской армией, графиню. Тысячи наших дворян и рыцарей прошли через английский плен, и ничего, живыми-здоровыми вернулись домой.
   - Ваше величество! Мне стало известно, что Жанну готовятся предать церковному суду! Инквизиция может приговорить и к костру!
   - Это другое дело. Конечно, к войне это не имеет отношения. Но отчего же вы волнуетесь? Или вы полагаете, что пресвятая инквизиция может уличить вашу сестру в чём-то, влекущем столь тяжкое наказание?
   - Нет, ваше величество. Но если в состав суда войдут люди, купленные англичанами, последствия для Жанны могут оказаться самыми страшными. Я пытался раздобыть материалы трибунала в Пуатье, который признал Жанну чистой перед церковью, но они бесследно исчезли!
   - Недоразумение. Уверяю вас, если Жанна ни в чём не повинна, то служители пресвятой матери церкви не станут оглядываться на англичан, а оправдают вашу сестру.
   - Ваше величество! Если даже церковь оправдает Жанну, где уверенность в том, что её отпустят? Неужели нельзя заплатить выкуп, вернуть сестру во Францию? Или обменять её на кого-нибудь из пленных английских капитанов - к примеру, Тальбота! И пусть потом французская церковь проверяет её заново, если сочтёт нужным!
   "Ох, как же ты мне надоел! Уже голова болеть начинает."
   - Хорошо... я попробую связаться с бургундцами насчёт выкупа. До свиданья.
   Жан хотел было сказать ещё что-то, но королева уже отвернулась.
   Едва только за братом Жанны Дарк закрылась дверь, королева Иоланда облегчённо вздохнула и позвонила в колокольчик, вызывая служанку, чтобы та принесла лёд - для головы, унять злосчастную мигрень, разыгравшуюся из-за этого мальчишки и его непутёвой сестрицы.
  
   * * *
  
   - Здравствуйте, милое дитя! Нам бы хотелось, чтобы вы чувствовали себя здесь как можно уютнее! Будьте не пленницей, а гостьей!
   Жанна не без удивления слушала любезную речь. Перед ней были две женщины, одна пожилая, другая - довольно молодая, и обе они ласково улыбались девушке. Их она видела лишь мельком, в тот вечер, когда неудачно пыталась бежать из Больё. Кто они такие?
   - Мы сожалеем, что вам пришлось пострадать от нашего родственника Жана! Увы, он всего лишь грубый солдат, не знающий, как следует обращаться с молодыми девушками. Я - его тётка, мадмуазель де Линьи, а это - его законная супруга, и обе мы постараемся скрасить ваше заточение!
   "Наверное, они искренни. Ведь тогда заступились за меня перед стражниками, не позволили бить, а в последующие дни и отношение ко мне стало лучше - наверное, благодаря им. Кандалы сняли, перевели в другую камеру, более светлую... впрочем, это, возможно, для того, чтобы следить было легче... а затем - привезли сюда."
   - Сударыни, я так признательна вам... даже не знаю, как отблагодарить.
   - О, не благодарите, дитя! Будет лучше, если вы примете от нас кое-что... вот - простыни, бельё, мыло, полотенца. Вы получите всё то, что должно быть у молодой девушки. Камин в вашей комнате будет гореть постоянно, я позабочусь об этом. Не хотите ли переодеться в женское платье?
   - Простите, сударыня, я здесь в плену, и...
   - Да, я вас понимаю! Вы правы! К сожалению, я не смогла убедить племянника убрать стражу. И всё же - надеюсь, пребывание в этом нашем замке не будет вам в тягость!
  
   * * *
  
   - Мне очень жаль, ваше преосвященство, но придётся немного подождать! По своим личным причинам я не могу пока передать вам девчонку! Однако - чего вы опасаетесь? Кроме вас, никому нет до неё дела. Не только Карл Французский, но и арманьяки отступились от неё. Королева Иоланда предложила какие-то гроши, будто за пастушку. Мы объяснили, что наша цена - десять тысяч золотых ливров, она повозмущалась и отступилась. Так что получите вы своё сокровище из лотарингской деревни, не беспокойтесь!
   Граф Жан Люксембургский закончил свою пылкую речь и не без опаски взглянул на Кошона. Надо же, вот беда, уж и англичане приготовили выкуп, а приходится заставлять их ждать. И всё почему? Простая арифметика. Львиную долю денег придётся отдать герцогу Филиппу, а оставшихся немногим больше, чем то наследство, которое тётка грозится отнять, если девчонка будет передана англичанам. Конечно, если бы герцог потребовал, пришлось бы махнуть рукой на наследство, но он как будто и не возражает против того, чтобы пленница находилась в Боревуаре подольше. Видимо, у него какие-то свои игры, которые он не хочет афишировать перед всеми, а делает вид, будто продажа девчонки задерживается из-за строптивого вассала.
   Епископ Кошон со злостью уставился на Жана Люксембургского. Вот незадача! Что они, сговорились с герогом? Не пытаются ли надуть? Не ведут ли каких-то тайных переговоров с ублюдком Карлом?
   - Могу я всё-таки узнать, что мешает вам теперь же передать нам девчонку?
   Жан Люксембургский смущённо почесал в затылке. Сказать, что ли, всё как есть? Ссориться-то неохота. Ну, ладно:
   - Видите ли... моя тётка испытывает к ней странную симпатию... Не иначе как колдовство, хе-хе. И она не хочет, чтобы я отдал девчонку вам. Даже справлялась, не хватит ли у неё денег выкупить эту Деву Жанну. Но вы не волнуйтесь, моя тётка... - Граф осёкся: до таких-то откровений, касающихся тёткиного здоровья, доходить не следует.
   Кошон сердито пожал плечами. "Вот, стало быть, как обстоит дело. Ну да, верно, он - наследник своей тётки, боится потерять денежки. Что же, причина вполне уважительная, если только в ней дело. Но ведь тётка смертна... Говорят, она тяжело больна, и если вдруг окочурится, никто лишних вопросов задавать не станет... и в первую очередь - заботливый племянник."
  
   * * *
  
   - Эй, ты! Ведьма! Иди - хозяйка зовёт тебя!
   Хозяйкой солдаты, служившие в Боревуаре, называли вовсе не жену графа Люксембурга, а его тётку. Жанна, ещё не вполне оправившаяся после неудачной попытки бегства, когда оборвалась сделанная из простыни лестница, по которой она спускалась из окна, поднялась с постели, оделась и вышла в коридор. Там её поджидали четверо стражников; один шёл спереди, один справа и двое сзади. Жанна уже хорошо знала, где находятся комнаты мадмуазель де Линьи, и ей незачем было спрашивать дорогу.
   Едва подойдя к спальне пожилой женщины, Жанна поняла, в чём дело. Мадмуазель де Линьи умирала. В воздухе стоял харатерный старческий запах, перемешанный с испарениями лекарств, но... дело было не в этом. Словно кто-то уже начертал в воздухе слово "смерть".
   - Мадмуазель де Линьи! Вы звали меня?
   Старуха приоткрыла глаза, и её лицо содрогнулось в слабой улыбке:
   - Жанна... девочка... ты пришла ко мне...
   Она была совсем бледна, каждый вздох давался ей с трудом, воздух с шумными хрипами входил в её лёгкие.
   - Девочка... я всегда мечтала иметь детей... дочку... я её представляла себе... будто она выросла... и ты, ты... совсем как она...
   Старуха сделала паузу. Растерянная Жанна подумала, не следует ли ей выйти, но мадмуазель де Линьи вдруг цепко схватила её за запястье:
   - Жанна... мой племянник... готов продать тебя... обещай мне...
   - Что я должна пообещать, мадмуазель де Линьи?
   - Пообещай... сделать всё... чтобы остаться живой...
   Жанна смутилась. "Неужели дела мои так плохи, что нужно давать подобное обещание? Ведь пока ещё я не в руках годонов. Но не отказывать же умирающей женщине, которая была так добра ко мне."
   - Да, мадмуазель де Линьи, я обещаю вам это!
   - Жанна... да хранит тебя Бог... прекрасное дитя...
   Старуха вдруг отпустила руку девушки, отвернулась к стене и закашлялась. Изо рта её хлынула кровь...
   Жанна стояла в оторопи, не сознавая, что происходит вокруг, как вдруг её потянул за руку стражник:
   - Эй, выходи прочь! Здесь тебе не место!
   Жанна пришла в себя. Мадмуазель де Линьи была уже мертва, её глаза остекленели, над ней хлопотали две служанки. Девушка вышла вслед за солдатом.
   - А ну, повернись! Руки назад!
   И стражник прочно затянул ремни на её запястьях.
   - Пошли! Тебя ждут!
   Следуя за солдатом, Жанна прошла в комнату Жана Люксембургского. Там же находился и епископ, которого она видела прежде. Пьер Кошон - с тех пор Жанна узнала его имя. На столе перед ними лежала огромная куча золотых монет, которую граф не спеша пересчитывал. Жанне стало не по себе: она сразу поняла, откуда взялись эти деньги, кому и за что, за кого они уплачены. "Как много золота... я и не видела никогда столько. Господи, неужели я стою такие деньги? И зачем я англичанам за подобную сумму? Только ради того, чтобы меня убить? Вот тебе и пастушка из Лотарингии..."
   Граф с усмешкой взглянул на девушку:
   - Познакомься со своим новым владельцем. С этого момента ты собственность Англии. Тебе очень не повезло: ваши взяли верх под Компьенью, там погибло много наших солдат, а остальные струсили и разбежались, будто зайцы. Бросили всю артиллерию. - Жанна не смогла сдержать радостное восклицание. Усмешка сползла с физиономии графа, теперь он смотрел со злостью:
   - Зря радуешься, победа Компьени - твоя погибель. Теперь нам нужны немалые деньги, чтобы собрать новое войско. Ты поможешь нам в этом. Ваше преосвященство, - обратился он к Кошону, - мои кавалеристы проводят вас до Арраса. Надеюсь, вас там встретят свои.
   Кошон величественно кивнул, не глядя на пленницу. Граф сделал знак солдату, сопровождавшему Жанну. Тот развернулся, подтолкнул девушку к выходу. По-прежнему конвоируемая четырьмя солдатами, Жанна спустилась по лестнице и вышла на улицу, где стояли наготове десятки вооружённых бургундских всадников. Чуть поодаль Жанна увидела несколько англичан.
   Девушку подтолкнули к карете с занавешенными оконцами, посадили внутрь, спутали ремнями ноги, а рядом разместились бургундские офицеры с мечами наголо. Карета тронулась, увозя пленницу в неизвестность. Однако в этот же самый миг Жанна забыла зловещую сцену в комнате графа - и ужас от того, что её вот-вот передадут смертельным врагам, и даже радость от известия о поражении тех, кто осаждал Компьень. Погружённая в размышления, она теперь даже не замечала, куда её везут.
   Жанна была не в состоянии думать ни о чём другом, кроме мадмуазель де Линьи и её смерти. Удивительная женщина... Такая добрая, заботливая. Почему? Что ей было за дело до какой-то пленной девушки, защищавшей дело враждебной партии? Когда вся Франция отступилась от своей спасительницы, эта больная бургундская старуха боролась за неё до последнего вздоха. Замечательная женщина.
   Святая.
   Почему-то именно это слово прочно вошло в мысли, в память Жанны о мадмуазель де Линьи. А то, куда её везли бургундцы, не имело пока никакого значения.
  
   * * *
  
   - Эй, Эдмон! Из западных ворот замка показался отряд бургундцев! С ними какая-то карета!
   Эдмон мгновенно вскочил с места. Этой вести он ожидал с того момента, когда, три дня назад, выяснилось со слов прислуги Боревуара, что Жерар проморгал англичан, которые с юго-западного направления привезли выкуп в замок. Жаль, что их не удалось перехватить тогда. Кроме прочего - груда золота. Впрочем, вот это как раз не имело значения. Не для денег ведь пришли сюда, а ради Жаннетт. В карете она, разумеется. Вот и пришёл час отбить её у врагов.
   Нарастающий стук копыт. Вот и они, добро пожаловать. Прицелиться очень аккуратно. Первая же стрела летит точно в мишень - кучер падает наземь, пронзённый насквозь. Лошади поднимаются на дыбы, карета останавливаются.
   - Всем стрелять по охране!
   Послышался свист стрел, вылетавших из кустов вдоль дороги - ближайшие трое всадников рухнули наземь. Два десятка остальных, не дожидаясь, пока их постигнет та же участь, развернулись и унеслись прочь.
   Теперь быстрее - к Жаннетт!
   Эдмон, дрожа от возбуждения, подбежал к карете и открыл дверцу:
   - Жаннетт, любимая! Ты спасена!
   Однако вместо девушки его взору предстало чучело - мешок с песком и камнями.
   А тем временем с южной стороны от Боревуара удалялся большой англо-бургундский отряд, сопровождавший две кареты. Одна из них увозила прочь Жанну под охраной бургундцев, а во второй находился Пьер Кошон.
  
  
   Глава 6. Руан - город смерти
   Северная Франция, ноябрь-декабрь 1430
  
   Его светлость граф Ричард де Бошан, лорд Уорвик немного нервничал, когда шёл по коридорам замка Буврёй в апартаменты его высокопреосвященства кардинала Винчестерского. А казалось бы - какие основания для беспокойства? Напротив, радоваться бы впору. Девчонка наконец-то выкуплена, она находится на пути в Руан, её везут кружным путём, через крупные населённые пункты, где стоят английские гарнизоны. Это необходимо для того, чтобы сбить с толку тех, кто, возможно, хотел бы её перехватить по дороге. С того момента, когда она проехала Аррас, за её каретой следует полсотни английских всадников. Прямо не перевозка пленных, а солидная войсковая операция. А что будет, когда она окажется в Руане и все узнают о её местонахождении? М-да, вот и проблема, связанная с радостными новостями...
   - Добрый день, ваше высокопреосвященство! Доброго здоровья вам!
   - Здравствуйте, граф. Прошу садиться. У вас что-нибудь срочное ко мне?
   - Да, ваше высокопреосвященство. Я поразмыслил над ситуацией, и у меня возник следующий вопрос. Не кажется ли вам, что Руан недостаточно безопасен для проведения суда над нашей пленной? Не лучше ли отвезти её в Лондон? Тауэр надёжнее Буврёя. Французские судьи вполне могут заседать и там, у нас ведь единое королевство.
   - Королевство-то единое. Но вы понимаете, граф, что предлагаете? Вы слышали рассказы тех, кто видел эту девчонку, общался с ней? Знаете, какое впечатление она производит на окружающих? Её все сходу принимают за святую! Не только французы, но и англичане! Если мы посадим её в Тауэр, весь парламент наверняка захочет поглазеть на неё, короновавшую ублюдка Карла. И что будет? Назавтра же Палата Общин выразит протест в связи с жестоким обращением с арестованной! Послезавтра потребуют её освобождения! Да и Палате Лордов я не доверяю. Будет счастье, если мы отделаемся тем, что отпустим её живую, здоровую домой, под честное слово. Здесь же, во Франции, мы сможем с ней сделать всё, что захотим, и нам никто не помешает. Граф, поймите: Лондон - не Руан, и инквизиторов там жалуют гораздо меньше. По менее серьёзной причине вспыхнул бунт, из-за которого королю Джону пришлось подписать Билль о Правах. Если вы полагаете, что у нас слишком мало сил в Руане, поговорите с моим племянником, Бедфордом, убедите его набрать в Англии ещё солдат.
   - Вы полагаете, ваше высокопреосвященство, что её колдовской дурман так действенен для окружающих?
   - Я полагаю... боюсь, что она и вправду святая. Но пусть это беспокоит тех, кто вынесет ей смертный приговор и приведёт его в исполнение. Ни к тому, ни к другому Англия не должна быть причастна. Ни своими людьми, ни территорией.
  
   * * *
  
   - Жаннетт, любимая! Как я рад, что мы снова вместе и ты на меня больше не сердишься! Пожалуйста, стань моей женой! Ты выйдешь за меня замуж?!
   Солнце клонилось к закату, было тепло, пахло свежескошенным сеном и парным молоком, вокруг стрекотали кузнечики. Эдмон подошёл совсем близко, его ладонь нежно легла на руку Жанны, она ощущала его горячее дыхание... Девушка отвернулась в смущении... ну нельзя же сразу ответить на такой вопрос - "да".
   - Жаннетт! Ты прекраснее всех на свете! Я так люблю тебя! Умоляю, будь моей женой! Твои родители дали согласие!
   "Это правда, они согласны. Да и я... в общем-то... Эдмон, как обжигает твоё дыхание... твоя рука... И я вовсе не против того, чтобы ты меня обнял... покрепче. Эдмон, я уже почти согласна быть твоей женой... ты станешь графом Лилий - правда, здорово? У меня только одно условие, вернее, просьба. Эдмон, не уходи никуда, пожалуйста, и не отпускай меня от себя. Пусть этот сон, в котором мы вместе, продолжается как можно дольше. Я не хочу просыпаться. Я боюсь. Я очень боюсь просыпаться. Ведь наяву меня англичане везут навстречу смерти. Эдмон, мне так не хочется умирать... Оставайся со мной, не отпускай, не позволяй проснуться."
   - Эй ты, ведьма! Приехали! Просыпайся, выходи!
   Жестокая явь ураганом ворвалась в сон, отнимая Жанну у объятий Эдмона. "Вот и опять - вместо Эдмона со мной рядом смертельные враги. Куда это меня привезли?" Снаружи моросил холодный ноябрьский дождь. Ближайший офицер накрыл девушку плащом:
   - Не бойся, застудиться тебе не позволим! Ещё и согреем! Костром - очень скоро!
   Что это за место? Сумрачная крепость, каменные стены вокруг. Лё Кротуа? Жанна подвинулась к выходу и неловкими движениями опустила скованные ноги наземь. Покачнулась, но бдительные английские офицеры тотчас же подхватили, не дали упасть. Кругом вражеские солдаты, их десятки, сотни. Вот теперь и пришла пора вспомнить обещание, данное умиравшей мадмуазель де Линьи. Сделать всё, чтобы остаться в живых. Хорошо бы ещё знать - как?
   Четверо солдат подхватили Жанну за руки и за плечи, повели, скорее поволокли внутрь ближайшей башни. Спереди и сзади шли ещё англичане - освещали дорогу факелами, зорко следили, чтобы никто не пришёл на помощь девушке. Гулкие шаги десятков ног по каменным плитам пола. Лязг дверных замков и собственных оков, унылый скрип открываемых дверей, ведущих в чрево ада. Винтовые лестницы вниз - одна, другая, третья... И снова двери, длинные извилистые коридоры, и опять лестницы... Тьма, которую свет факелов не разгоняет, а только делает зловещей... Из-за поворота метнулась крыса...
   Шедший впереди солдат остановился у одной из дверей. Вынул ключ, повернул в замке. Не без труда толкнул внутрь тяжёлую дверь, которая уныло лязгнула. Руки врагов втолкнули девушку внутрь чёрного склепа. Один из стражников принёс из коридора факел, немедленно осветивший тёмно-оранжевые в свете прыгающего пламени каменные стены, к одной из которых была намертво прикреплена железная кровать. Над кроватью из стены выглядывало большое, толстое ржавое кольцо.
   - Вот и пришли! Располагайся!
   Один из солдат, следовавших позади, подошёл к Жанне, в его руках оказалась пара кандалов, тотчас надетых на запястья девушки. Она закрыла глаза. Что-то холодное, жёсткое, металлическое прикоснулось к её шее, охватило, сзади щёлкнул замок. Затем её цепи прикрепили к кольцу над кроватью:
   - Лучше сразу ложись на кровать! Прогуливаться всё равно не сможешь!
   "Да, в самом деле, лучше прилечь на кровать, на тюфяк, а то тяжело слишком."
   Кто-то из солдат поставил факел в нишу в двух ярдах от изголовья Жанны, и англичане с топотом покинули каземат. Гулко ударила закрываемая дверь, послышались звуки шагов с лестницы. Затем откуда-то сверху раздался гогот. Жанна подняла глаза: вместо потолка каземат был закрыт сверху огромной железной решёткой, и на неё встали теперь часовые, тени от которых сразу запрыгали по камере узницы. Да, верно, так несравненно легче надзирать за пленницей. Сколько придётся пробыть здесь вот так, под ногами английских солдат - до утра? Несколько дней? Неделю? Куда повезут потом? На смерть... Не надо думать об этом. Лучше укрыться дырявым одеялом - не так от холода, который почти не ощущается здесь, несмотря на зиму, как от хищных взглядов тех, наверху. "Отныне и до последней твоей минуты ты, ведьма, собственность Англии, и каждый твой миг будет наполнен болью и мучениями. А страшнее всего будут твои самые последние минуты." Нет, мессиры, пока я могу хоть во сне быть с теми, кого помню, кто мне дорог, я не собственность Англии. Постараюсь уснуть. Эдмон, я возвращаюсь к тебе. Ты меня не покинул? Эдмон, пожалуйста, не оставляй меня, будь рядом - сколько получится. Обними меня... пожалуйста...
  
   * * *
  
   - Милорд! У меня есть одна небольшая просьба, связанная с предстоящим процессом. - Кошон выглядел озабоченным, несмотря на похвалы, которые ему щедро раздавали англичане с момента приезда из Арраса, где он оставил Жанну на попечение местного коменданта.
   - Да, епископ. На сей раз вы молодец, всё сделали правильно. Чего вы хотите?
   - Милорд, процесс ведь начнётся не сразу с того момента, когда девчонка будет доставлена в Руан и передана в ваше полное распоряжение. Так вот, мне кажется правильным, чтобы сперва она была... как бы это сказать... немного наказана, как и подобает мятежнице. И только позже, когда её передадут в руки матери пресвятой церкви, условия её содержания были несколько смягчены. Я надеюсь, что это побудит её не запираться на допросах, а сотрудничать с трибуналом.
   - Хорошая мысль. Это нетрудно сделать. Для начала я посажу её в клетку, где она будет прикована накоротко к прутьям и не сможет ни стоять, ни лежать в полный рост, а значит, не сможет спать. Через три дня она, только чтобы получить час-другой сна, подпишет любые признания. А позже мы её переведём в одну из комнат, под охрану солдат, где она будет находиться до казни. Зайдите сегодня же к кузнецу, пусть сделает железную клетку. Длина, высота - по четыре фута, ширина - два.
   - Очень хорошо, милорд. Я не сомневаюсь, что это подействует. Это всё, зачем я шёл к вам.
   - Эй, епископ, подождите уходить. Я хотел спросить вот что. Скажите... вы же видели её. Строго между нами. Она что, правда - похожа на... святую? Или всё-таки на ведьму?
   - Милорд. Больше всего она похожа на ребёнка, который заблудился и попал в дремучий лес. Слабый, наивный, испуганный ребёнок. Ребёнок, который видит подбирающихся волков. Однако мы не можем позволить себе ни пожалеть её, ни сделать скидку на неопытность и наивность. Она нам мешает как никто другой - значит, она умрёт. Умрёт так мучительно, как вы этого пожелаете. Но, конечно, мне бы хотелось это оформить соответственно законам и традициям матери церкви.
  
   * * *
  
   В одной из деревень, расположенных невдалеке от замка, в котором была заточена Жанна, в это время находился большой французский отряд. Его командиры были озабочены сбором подати с местных жителей. Их ничуть не смущало, что совсем недавно в этих местах прошли сборщики налогов именем короля Генриха Английского. Заплатили королю-злодею - так теперь раскошеливайтесь на своего законного, любимого, доброго, коронованного монарха Карла.
   Толстый лейтенант, возглавлявший отряд, добродушно потягивал вино в местном трактире, обнимаясь с двумя красотками, когда к нему подошёл взволнованный кадет:
   - Ваша милость! Местные жители рассказывают - в Лё Кротуа приехал большой английский кортеж! С ним арестованная девушка в мужской одежде! По всей вероятности, это Дева Жанна!
   Лейтенант лениво обернулся, едва сдерживая зевок:
   - А, да? Хорошо как. Значит, из Арраса солдаты уехали. Вот и нагрянем туда завтра.
   - Ваша светлость! А Лё Кротуа - как же? Мы не попытаемся освободить Деву?
   - Ты что предлагаешь - брать крепость штурмом? Вот ещё. Англичан там наверняка полно. Хочешь голову сложить - иди туда со своими друзьями, сам и погибай, а других втягивать в эту дурацкую затею нечего. И вообще, ты должен выполнять мои приказания, а не придумывать глупости. Завтра-послезавтра явимся в Аррас, посмотрим, что там интересного, познакомимся поближе с местными жителями, соберём с них подать именем короля Франции... хе-хе. Если хочешь, можешь выяснить у них - кто обижал Деву, пока она там была, тут же повесим мерзавцев, если это не годоны. Ты пробовал здешнее вино? Ну и пакость. Кислятина. А говорят, другого нет, вот это ужас почище всех годонов.
  
   * * *
  
   Как холодна дверца кареты. Зимний ветер завывает снаружи. Вот-вот Рождество... праздник. Когда-то в Домреми на Рождество взрослые угощали детей сладостями - вареньем, леденцами. Подарки раздавали, разные истории рассказывали... иногда смешные, иногда страшные. Одевались во всякие забавные наряды... маски... Не хочется думать о страшном. Впрочем, и о смешном тоже. Не хочется думать - ни о чём вообще. Рождество... зачем оно - сейчас? Хочется прижаться к тёплому сиденью... и пусть даже английские офицеры справа и слева греют. Уже не противно. За время этого путешествия они стали совсем привычны... как кандалы. Наверное, скоро приедем. Куда? В Руан? Там меня и оставят - или повезут дальше? В Англию?
   - Эй, ведьма! Добро пожаловать в славный город Руан! Хочешь полюбоваться на своих нормандских друзей? Смотри внимательно! Эй, кучер, помедленнее, дай Деве Жанне насладиться видом Рыночной Площади весёлого города Руана!
   Тот офицер, который занимал один всё переднее сиденье, сдвинул занавеску с окна дверцы справа от Жанны. Девушка затрепетала, когда морозный воздух коснулся её лица. В тот же миг её укрыли медвежьей шкурой:
   - Не мёрзни, гляди внимательнее!
   Жанна повернула голову и присмотрелась, куда ей указывали. Городской пейзаж неуверенно проступал сквозь вечерний полумрак, но то, что увидела пленница, невозможно было спутать ни с чем. Да и запах...
   Мимо окна замедлившей ход кареты двигались виселицы, похожие на букву Т. Одна за другой. Виселицы с казнёнными людьми. На каждой виселице - несколько человек со связанными за спиной руками, раскачиваемые сильными порывами студёного декабрьского ветра. Мужчины... и женщины. Вон совсем обнажённое женское тело облеплено снегом - словно игрушка для пурги. Мальчик... не старше десяти лет. Вернее - был не старше десяти. За что его казнили? Кому он помешал?
   Ряды виселиц кончились. А это что? Частокол? Какой странный частокол. Зачем он здесь - неужели годоны ждут нападения? О, если бы... Что такое на колах? О Господи... да это же человеческие головы. Будто ненастоящие - отрубленные человеческие головы покорно висят на кольях и смотрят на проезжающих мимо них... вон там одна свалилась... Над ними кружат вороны... А вон - человек сидит на высоком колу... женщина. Кажется, будто она просто присела отдохнуть, так странно выбрав место... шевелится под порывами ветра, и белый снег тихо обнимает неё. И вновь - ряды виселиц с телами казнённых. Опять чудовищный частокол. Что же происходит здесь, в этом Руане? Может быть, это - ад? А если нет - неужели ад может выглядеть страшнее?
   Англичане, кем вы собираетесь править? Страной мертвецов?
   Зачем они мне всё это показывают? Завтра и моя голова будет надета на один из этих кольев? Или я буду болтаться в петле на виселице? Что же, стану одной из многих - даже не так страшно. Гораздо более жутко смотреть на всё это. Или меня посадят на кол? Они всё время говорят про костёр. Меня сожгут на костре - среди виселиц и кольев с отрубленными человеческими головами?
   А ведь я могла, сразу после Патэ, привести сюда свою армию - и эти люди остались бы живы...
   Господи! Неужели я короновала Карла ради того, чтобы Рыночная Площадь в Руане была уставлена виселицами и кольями со страшными наконечниками?
  
   * * *
  
   Его величество король Генрих Английский возвращался с прогулки по окрестностям Руана, размышляя о том, какие подарки он будет раздавать завтра на Рождество городским детям. Когда королевская карета въехала в ворота замка Буврёй, мальчик выразил желание выйти наружу и немного прогуляться пешком. Ветер унялся, лёгкий мороз приятно пощипывал щёки, снег весело скрипел под сапожками. Хорошая страна - Франция...
   Стук многочисленных конских копыт, фырканье лошадей и звук подъезжающего экипажа заставили юного короля обернуться. Через ворота въезжала карета в сопровождении большого числа солдат. Странно! С чего бы это? Кого они так охраняют? Какая важная персона? Генрих величественно подошёл к ближайшему офицеру:
   - Здравствуйте, сэр! Кого это вы везёте?
   Офицер спрыгнул с лошади и отсалютовал, с удовольствием глядя на венценосного мальчика:
   - Ваше величество, в карете ведьма! Та самая, за которой мы так долго охотились! Рождественский подарок, хе-хе!
   "А, ведьму привезли, наконец?! Вот и отлично. Не стоило, конечно, так охранять её, слишком много чести, хватило бы несколько монахов со святой водой, и пусть ведьма хоть волком воет от бессилия. Дядя Джон рассказывал, что поймали ведьму наши верные подданные бургундцы, которые почему-то потребовали за неё выкуп, заломив поистине королевскую цену. Вот это уже не очень верноподданнически. Будем надеяться, что ведьма того стоит. Во всяком случае, избавили королевство от напасти, ради этого денег не жалко. Посмотрим, посмотрим теперь на эту страшную ведьму."
   Дверца кареты открылась, оттуда спустились офицеры. Трое офицеров. Они помогли выбраться наружу какой-то девочке в мужской одежде. Сразу накинули на неё тёплую шубу. "Это правильно, незачем студить девочку. Странно, зачем было держать её в одной карете с ведьмой, это ведь, наверное, опасно. А почему эта девочка закована в цепи? Она в чём-нибудь провинилась? Её собираются наказать? Надо бы помиловать её по случаю праздника. Надеюсь, она не помогала ведьме? Нет, конечно же, по ней видно."
   - А ведьма-то где?
   - Вот она, ваше величество! Прямо перед вами!
   "Что? Вот эта худенькая, грустная, дрожащая от холода девочка... ведьма?
   Вот эта девочка - отравляла реки, околдовывала людей и вызывала ураганы?
   Такого не может быть... С такими, как она, король Артур не мог воевать! Таких, как она, он спасал - от чудовищ!
   Ведь я же - не чудовище?!
   Вот эту девочку - сожгут на костре???"
   - Послушайте... это невозможно. Она не может быть ведьмой! Это ошибка! Её необходимо отпустить! Немедленно!
   - Какой ужас! Ведьма околдовывает короля Англии и Франции! Наводит на него порчу, колдовской дурман! Эй, слуги! Уведите скорее его величество в покои! Мы совершили ошибку, нельзя было допускать, чтобы король оставался перед глазами этой злобной ведьмы. Несчастный ребёнок! Бедный околдованный король Генрих!
  
   Глава 7. Правосудие во славу Господа
  
   Руан, замок Буврёй, январь - май 1431.
  
   Больно...
   Словно облако боли накрыло Жанну с того момента, когда её доставили в Буврёй. Боль и клетка. Клетка, в которой она встретила Рождество, Новый Год и свой девятнадцатый день рожденья. Боль в онемевших ногах, которые невозможно было разогнуть из-за малых размеров клетки... боль в руках, вывернутых за спину и прикованных к прутьям клетки... боль в плечах из-за дыбы... боль в спине - после жестоких ударов свинцовым кнутом. Правда, вопреки надеждам Уорвика, Жанна почти всё время дремала, несмотря на неудобную позу - вероятно, просто оттого, что невыносимо устала. Однако ощущение боли не оставляло её и во время зыбкого сна.
   "Наверное, не стоило дерзко отвечать Бедфорду, когда он стал кричать, называя меня ведьмой, наводящей порчу на детей. Но во мне всё кипело после того, что я увидела на Рыночной Площади и соседних улицах. Когда меня притащили в комнату пыток, я сразу пожалела, что не сдержалась - едва только увидела эти страшилища в красных балахонах, их жаровни, крюки, дыбу... Потом, после кнута, уже не было сил реагировать, когда меня затолкнули в эту клетку, приковали, а хихикающие стражники принялись тыкать в бок пикой через прутья. В конце концов они увлеклись, ткнули слишком сильно, полилась кровь, и как раз в этот момент вошёл Уорвик. Он дико заорал на стражников, вызвал лекаря, тот остановил кровотечение. Но боль всё равно осталась. Простите, мадмуазель де Линьи, вы так много для меня сделали, а я, кажется, нарушу данное вам обещание. У меня просто нет больше сил бороться за жизнь. Если бы меня прямо сейчас повели на плаху, я бы, наверное, даже немного обрадовалась. Всё лучше, чем костёр... или клетка."
   - Жанна! Здравствуйте!
   "Кто это? Голову повернуть... тоже больно. Кажется, он это понял, зашёл с другой стороны клетки."
   - Как вы себя чувствуете?
   - Здравствуйте, сударь. Простите, я вас не помню.
   - Это вы простите, Жанна. Я должен был сразу представиться. Моё имя - сэр Джон Фастольф.
   - А-а... Вспоминаю. Мы с вами едва не встретились при Патэ.
   - Да, верно. Я чуть не оказался у вас в плену. А теперь вы в том же положении, в котором я мог оказаться два года назад.
   - Поверьте, сударь, я бы вас не посадила в клетку. Не приковала цепями. Не избила бы кнутом. Не угрожала бы казнить, сжечь на костре.
   "И говорить тоже больно. Надо - короткими фразами. А лучше вообще помолчать."
   - Простите... я имел в виду другое. Поверьте, я очень сожалею о том, как с вами обращаются. Будь на то моя воля, этого бы с вами не случилось.
   "Сэр Фастольф, если вы так добры, почему вместе с Тальботом морили голодом Орлеан? Только потому, что не видели этих людей вблизи? А если бы вы взяли город - как поступили бы с ним? Так же, как покойный король Генрих с Руаном - на три дня во власть солдат? И почему ваша доброта молчит о том, чего вы не могли не видеть на Старой Площади? Да уж Бог с вами. Наверное, я слишком многого требую."
   - Да. Верю.
   - Жанна! Вчера у вас были Уорвик, Жан Люксембургский и Стаффорд. Зачем вы им сказали, что англичанам не завоевать Францию, будь у нас хоть сто тысяч солдат? Вы понимаете, что только злите их этим?
   "Сэр Джон, мне очень трудно говорить. Оставили бы вы меня в покое, а?"
   - Понимаю. Я не смогла иначе.
   "Сэр Джон, мне стыдно признаться, но когда Стаффорд бросился на меня с кинжалом, я вдруг очень захотела, чтобы он сделал это. Когда его остановил Уорвик, я едва не заплакала от обиды. Не следовало мне идти на войну, очень уж я боюсь боли."
   Джон Фастольф взялся руками за прутья клетки:
   - Жанна! Ты на грани страшной смерти! Ты - мой враг, военный противник, но... ты всего лишь ребёнок, маленькая девочка - очень смелая, красивая, умная и, к сожалению, обладающая слишком горячим сердцем. Ты любишь Францию - а она того не заслуживает. Жанна, я прихожу в ужас при одной мысли о том, что тебя могут казнить... от оков тебя освободит не кузнец, а палач... костёр...
   - Что же. Постараюсь умереть так, чтобы самой себя не стыдиться. Сэр Джон... простите, мне больно говорить.
   - Это ты извини меня, Жанна. Прости, что я не могу нарушить свою присягу.
   Джон Фастольф обошёл клетку, опустился на колени, поцеловал прикованные руки Жанны, а затем резким движением поднялся, отсалютовал шпагой и быстрым шагом покинул камеру.
  
   * * *
  
   Его величество король Генрих Английский пребывал в задумчивости, когда в дверь постучали.
   - Да! Войдите!
   На пороге появился английский регент Франции, герцог Джон Бедфорд. Он радостно улыбался маленькому королю.
   - Ваше величество! Пожалуйста, подпишите этот указ! - и Бедфорд протянул мальчику большой лист гербовой бумаги. Его величество с интересом уставился на документ, подошёл к столу и потянулся за гусиным пером:
   - Что за указ, милорд?
   - Ваше распоряжение о передаче военнопленной, которую наши враги именуют Девой Жанной, в руки Святой Инквизиции для предания суду!
   Король вздрогнул:
   - Я не подпишу этого, сэр. Я видел Деву Жанну. Она абсолютно невиновна. Она... Если бы вы и другие мои министры слушались моих приказов, она давно была бы освобождена.
   Бедфорд заулыбался ещё более радостно:
   - Так об этом и идёт речь, ваше величество! Видите ли, мы не можем её отпустить просто так, потому что за неё уплачены деньги из королевской казны. Чтобы их собрать, нам пришлось ввести в Нормандии дополнительную подать. А теперь представьте себе: что получится, если мы сейчас просто так отпустим Деву Жанну домой? Выходит, мы понапрасну выбросили на ветер деньги наших верноподданных налогоплательщиков, верно?! Что скажет наш парламент? Парламент Нормандии? Заплатить за себя выкуп Дева Жанна не в состоянии. Самозваный король Карл и мятежники-арманьяки бросили её в беде. Однако, если мы её передадим Церкви, проблема решится! Ведь для того мы и купили Деву Жанну - чтобы убедиться, что она вовсе не ведьма! Святая Инквизиция подтвердит, что девушка невиновна, и мы со спокойной совестью отпустим её домой!
   И Джон Бедфорд тихонько перевёл дух после блистательной речи. Стоявший перед ним мальчик заколебался. Что-то подсказывало ему, что не всё так просто. И вместе с тем - речь министра была очень убедительна. По крайней мере, Деву Жанну больше не называют ведьмой. Это уже хороший признак.
   - Коли так... хорошо, я подписываю этот документ.
   Герцог Джон Бедфорд почтительно, но с ликующим сердцем взял в руки указ с подписью государя. Кто бы мог предположить, что заполучить эту бумагу окажется так трудно? Но главное, что теперь это позади. С этого момента, костёр для мятежницы - вопрос нескольких дней.
  
   * * *
  
   Господин Жерар Пти был очень недоволен жителями Домреми. Он обошёл уже более половины деревни, а улик против еретички Девы Жанны по-прежнему не было.
   Сколько себя помнил господин Жерар Пти, проведение предварительного расследования для суда Святой Инквизиции было делом лёгким и интересным. Поездка в новые, незнакомые места, небольшое общение с людьми - и готово. Собираешь улики против мужчины - выясни, кто из женщин на него в обиде, кому из соседей он перешёл дорогу, кто его должник. Расследуешь преступление девицы - узнай, кто из парней получил у неё от ворот поворот, кому из её соседок пришлось проливать горькие слёзы по поводу уведённого любимого.
   Потом, на заседании трибунала, скорбным голосом зачитываешь перепуганной подозреваемой показания свидетелей и говоришь: смотрите, девушка, как вас ненавидят завистники и недоброжелатели! На основании этих показаний нам ничего не стоит отправить вас на костёр! Но мы понимаем, что ваши недруги могли преувеличить. Признайте свою вину, покайтесь, назовите сообщников, которые вас подстрекали против Господа Бога. Вот эти самые, давшие против вас показания, чем не сообщники? Разумеется, сделали они это в намерении погубить вашу душу и тело. Так что признайтесь, дайте показания против тех, кто донёс на вас, тогда вы получите небольшое наказание - скажем, несколько лет церковной тюрьмы, порку, клеймо, ещё какой-нибудь пустяк.
   И всё! Дело в шляпе! Признание, показания - приговор - приведение приговора в исполнение - новые аресты. Нет ничего легче и приятнее. Но здесь, в этом захолустье...
   Ох уж эти жители Домреми. Все как один уверяют, что чище, благочестивее и благороднее ребёнка, чем Дева Жанна, свет не видел. Как будто сговорились! Никто из парней не сердится на неудачу ухаживания за ней. Ни один батрак не жаждет отомстить её родителям. Ни одна неудачливая соперница не в претензии к её красоте. Её сверстники рассказывают о том, как она помогала больным и бедным, выхаживала раненых птичек и зверюшек. Нашли о чём говорить с представителем Святой Инквизиции...
   Господин Жерар Пти горестно вздохнул. "Если бы у моей сестры была такая репутация..."
  
   * * *
  
   Старый Жак Дарк угрюмо осматривал свой дом. Когда-то большое гнездо уважаемого селянина. А теперь... нет, конечно, почёта и уважения с тех пор прибавилось, да так, что больше разве что у короля. Но где вы, дети? Только Жак остался с родителями, да и тот болеет. Видно, не дождаться от него внучат. А другие...
   Катрин умерла - по крайней мере, так сказал её муж, то есть вдовец. Странно как-то объяснил, путанно, вроде как случилось это при родах, что-то уж больно рано, если вспомнить, когда они поженились. Или Катрин до замужества... того? Но тогда зять не стал бы церемониться, сразу и пожаловался бы. В общем, много непонятного, но не хочется сильно углубляться в эту мутную историю. Умерла так умерла, что поделать.
   Жан и Пьер на войне, на службе у государя. Это святое дело, тем более что они теперь важные господа, графы Лилий. А графиня Лилий... Жаннетт, доченька, хоть ты и не сердилась на своего непонятливого, неотёсанного отца, не забыть мне тех страшных слов, которые я сказал тебе в тот день, когда ты ушла в Вокулёр. И всё время гложет мысль - а вдруг из-за них-то, слов этих поганых, стряслась с тобой беда? Попридержал бы тогда язык старый глупый Жак - может, девочка давно бы вернулась с почётом, глядишь, вышла замуж, уже внучатами бы порадовала. И ведь женихи-то есть для нашей невесты. Эдмон... какой он, оказывается, смелый парень. Ушёл её вызволять. И Поль-то поумнее оказался, чем его старый приятель Жак, вот он своего Эдмона благословил на святое дело. Да не он один, все родители, чьи сыновья ушли выручать Жаннетт, благословили их. И Жак так же должен был поступить. Ах, дочка Жаннетт...
   Плохо-то как всё обернулось. Инквизитор этот приезжал - видно, быть беде. Уж если инквизиция за Жаннетт взялась... из когтей этих мало кому удаётся уйти подобру-поздорову. Один раз, в Пуатье, она оправдалась перед ними, так, видать, они недовольны, всё перерешили теперь по-иному. Да к тому же дочка сейчас пленница англичан, уж они и не скрывают, что погибели её хотят. И что же станется теперь с нею? Неужели важные господа, люди церкви, хотят её казнить? А уж казнят они так люто, что хуже некуда - костёр. Жаннетт, девочка миленькая, что бы такое сделать, чтоб тебя беда миновала...
  
   * * *
  
   Епископ Пьер Кошон недовольно перелистывал материалы, только что привезённые Жераром Пти, который теперь тихо и почтительно сидел напротив. Результаты предварительного расследования преступлений девицы Жанны из Домреми. А сами преступления-то где? О них ни слова. Кошон не выдержал, отбросил бесполезное дело в сторону и со злостью уставился на господина Пти:
   - И что - вот это всё, что вы мне привезли? Кому нужна эта писанина?! Мы же не канонизировать её собрались! Вы вообще с кем в Домреми разговаривали?
   - Со всеми, ваше преосвященство. И вся деревня - как один человек на её стороне.
   - И деревенский священник?
   - Да, ваше преосвященство, и он тоже. Все как один! Такую бы репутацию моей сестре...
   "Утопить бы твою сестру вместе с её братом. Дармоед, бездельник."
   - Так я не понимаю, зачем же вы ездили, если ничего не нашли?
   - Как это - ничего? Нашёл. Фактически можно считать доказанным, что девица Жанна чиста перед пресвятой матерью католической церковью...
   - И что - я должен сообщить это англичанам? Или, может, вы на себя возьмёте эту миссию?
   - Почему же я? Ваше преосвященство, вы же мне поручали, вот я вам и отчитываюсь! И... ваше преосвященство, поездка потребовала от меня кое-каких затрат...
   - А мне-то что? Я ваши поездки оплачивать не собираюсь. Мало ли кто куда ездит.
   - Ваше преосвященство! Как же так?! Вы же обещали мне!
   - Что это я обещал? Я говорил, то если вы привезёте нужные материалы, вам заплатят за труды... англичане. Думаете, они хоть денье дадут за эту чепуху? Да они вас скорее повесят как сообщника ведьмы!
   - Ваше преосвященство! Помилуйте! Я человек небогатый! Я честно старался! Я же не виноват, что она такая...
   - Какая это - такая? Что вы хотите этим сказать? Может, вы её ещё и в святые запишете? Убирайтесь с глаз моих - и считайте, что легко отделались! И прочь из Руана! Ещё раз увижу вас - прикажу утопить! Вон!
   Мессир Жерар Пти резко побледнел, отскочил к дверям, судорожно откланялся разъярённому епископу и на негнущихся ногах, пошатываясь, пошёл по коридору к выходу.
  
   * * *
  
   Милорд граф Уорвик задумчиво рассматривал молодого руанского священника, которого ему только что порекомендовал епископ Кошон. Никола Луазелер. Человек, которому, по словам епископа, можно доверять очень деликатные вещи. Во время допросов подсудимой он, спрятавшись за занавеской за спинами секретарей, будет вести собственный протокол допросов, который потом сопоставит с тем, что записали люди секретаря суда Маншона. Если разница будет значительна - тем хуже для писцов. А может, и для Маншона, тут уж церемониться не приходится.
   Однако самое главное - этого Луазелера проведут сегодня же в камеру к девчонке, чтобы он представился ей другом и арманьяком, расспросил обо всём том, чего недостаёт в деле... а там, в сущности, нет ничего. Тем временем, в отдушине рядом с камерой будут находиться Кошон, Маншон... да кто угодно. Надо же, каким способом приходится добывать сведения для материалов предварительного расследования, которые инквизиция обычно получает самыми простыми способами - путём опросов соседей и знакомых подсудимых.
   - Ладно, епископ. Я доверяю вашему выбору. Пусть этот молодой человек покажет, на что способен. Пожалуй, я и сам присоединюсь к вам, когда Луазелер будет откровенничать с нашей ведьмой.
  
   Февраль 1431, Буврёй, Руан.
  
   - Ну же, ведьма! Пошевеливайся!
   Солдаты грубо дёргали за поясную цепь Жанны, разозлённые тем, что она, отягощённая оковами, не в состоянии была идти быстро по холодным сумрачным коридорам Буврёя. Впрочем, даже если бы кандалы не мешали, девушке некуда было спешить. Она прекрасно понимала, что сегодняшнее судебное заседание меньше всего нужно ей. Дело даже не в том, что накануне вечером ей говорил об этом Луазелер, убеждавший отказаться вообще отвечать на вопросы так называемых судей. Жанна не очень-то поверила его советам - уж очень странно, что в этом замке нашёлся арманьяк, которого к тому же так легко пускают в её камеру. Даже если он говорил правду... горький опыт последних месяцев показывал, что полагаться на арманьяков нельзя. Да и странно, что арманьяк не осведомлён о некоторых специфических вещах... и при этом проявляет повышенный интерес к тому, о чём так бы хотелось узнать англичанам и Кошону.
   И всё же - дело прежде всего в том, что непонятно, какую роль играют эти судьи. Если речь идёт, в действительности, о каких-то вещах, связанных с верой, почему вокруг по-прежнему английские солдаты? Правда, с тех пор как в Буврёе появились две сотни судей и заседателей, положение Жанны несколько смягчилось. По крайней мере, из клетки её выпустили, перевели в камеру, где приковали к кровати - под надзором двоих стражников, неизменно находившихся внутри помещения, в то время как ещё трое были снаружи у входа. Однако все решения принимали по-прежнему англичане, хотя кто-нибудь из судей ежедневно навещал узницу. Предположим, что мне, думала Жанна, удастся убедить судей в своей невиновности. Что будет дальше? Меня вернут в клетку? Отправят в Англию, в Тауэр? Обезглавят или посадят на кол?
   И всё же надо держаться. Отвечать хоть что-то на вопросы судей придётся. Ведь иначе - этого никто не скрывает - костёр.
   - Входи!
   Один из двух шедших впереди стражников открыл перед Жанной дверь, а другой прошёл вперёд и развернулся в её сторону. "Ну, всё... вот и суд. Прямо как у Святой Екатерины. Как жаль, что Голоса - всего лишь моя выдумка. Как бы мне пригодилась сейчас помощь мудрой и всезнающей Святой Екатерины! Уж она-то наверняка смогла бы ответить на все коварные вопросы, обойти все каверзы, крючки и ловушки, и... И всё равно - казни не миновать?"
   Жанна вошла в зал, до отказа набитый любопытствующей публикой, села на предложенную ей скамью и не без удовольствия размяла конечности, уставшие от однообразного лежания на кровати. Огляделась по сторонам. "До чего же много народу! Для чего они пришли - посмотреть, как меня приговорят к костру? А почему я так дурно думаю о них? Вдруг они, наоборот, сочувствуют мне? Быть может, и у этих людей кого-то близкого казнили на Рыночной площади? Какое странное лицо там, в верхнем ряду. Вроде как знакомое. Кого оно мне напоминает? Вот если бы не было чёрной повязки на левом глазу... Не надо присматриваться, может, это кто-то из наших, а я могу подвести, погубить человека."
   Один из английских солдат в первом ряду поднялся с места и отсалютовал Жанне. Улыбнувшись от неожиданности, девушка ответила ему, зазвенев цепью.
   - Девица Жанна из Домреми, именуемая также Орлеанской Девой! Вы приведены сюда на суд для того, чтобы мы, ваши судьи, смогли разобраться в тех деяниях, которые вам приписываются. Совершены ли они по воле Господа нашего всеблагого, к вящей славе Его, или же сил демонических, враждебных роду человеческому, проклятых во веки веков. Поклянитесь немедленно на Священном Писании отвечать на все наши вопросы правду, всю правду и ничего, кроме правды!
   Жанна ненадолго задумалась. "Поклясться? Как бы поступила на моём месте Святая Екатерина? Ведь есть вопросы, на которые вообще невозможно ответить - мало ли, вдруг их зададут, я растеряюсь и окажусь вроде как клятвопреступницей. Отказаться от присяги вообще, как советовал Луазелер? Слишком опасно, можно разозлить судей, и тогда добра не жди. Может, и среди них есть те, кто вовсе не желает мне зла? Может, их обманули годоны, наговорив обо мне гадостей? Не буду сразу их сердить. Лучше ответить на этот вопрос как можно осторожнее."
   - Нет. Я ведь не знаю, о чем вы хотите меня спрашивать. Может быть, вы меня спросите о том, чего я не смогу вам сказать.
   "Кто же всё-таки этот человек - в верхнем ряду, с чёрной повязкой на глазу? Какой-то мальчик... Или - переодетая девушка?"
   - Я требую, чтобы вы поклялись по всей форме! Вы обязаны отвечать нам на все заданные вопросы! Если вы что-то скрываете, это означает, что вы виновны!
   "Опять этот епископ Кошон. Он, наверное, очень важен для англичан. Покупал меня у бургундцев, потом подбирал судей для моего процесса, а сейчас, кажется, председательствует в этом трибунале. Только я всё-таки буду отвечать так, как обещала. Судя по тому, как Кошон недоволен моими словами, я пока всё делаю правильно."
   - Не могу я обещать, что отвечу на все ваши вопросы! Вы ведь важные господа, учёные, образованные, а я всего лишь простая деревенская девушка. Но если вы меня спросите о том, что я сделала, зададите вопросы о моей вере, я отвечу так искренне, насколько смогу.
   "Ох и помрачнел этот Кошон. Значит, я права, так мне и надо вести себя? Наотрез не отказываться, не слушаться Луазелера, но говорить только о том, в чём я уверена. И, конечно, держать язык за зубами насчёт Голосов. Ведь если я даже скажу правду, кто же мне поверит, что я их придумала - после всего того, что произошло со мной и с Францией? Обязательно решат, что я лгу. Ни к чему хорошему это не приведёт."
   - Подсудимая! Прочтите "Отче наш".
   "Здесь? А разве здесь можно читать молитву? Ведь такие вещи полагается делать в церкви? Может быть, тут, в этой капелле, тоже можно? А вдруг - нет? При таком скоплении людей... Меня толкают на религиозное нарушение? Ох, я же ничего не знаю. Надо попробовать схитрить."
   - Охотно прочту, но на исповеди.
   "Ведь там, где исповедоваться можно, молиться тоже не запрещается? Хм! А отчего это Кошон вдруг так помрачнел? Я что, оказалась права - его требование прочесть молитву здесь было ловушкой? Ну надо же!"
   - Подсудимая! Вы дважды пытались бежать из-под стражи! Вы опасались нашего суда?
   - Я не боюсь вашего суда, но зачем он? Меня уже проверял трибунал в Пуатье. Пошлите туда за протоколами. Я не сомневаюсь, что многие из ваших вопросов будут после этого сняты.
   - Этот глупый трибунал в Пуатье нас совершенно не интересует! Вы здесь перед вашими судьями, и вы обязаны отвечать нам на все вопросы так, как мы того требуем!
   - Ах, так? Вы - мои судьи? А я не считаю, что вы вправе меня судить! Вы же слуги короля Генриха, мои смертельные враги! Вы получаете от англичан деньги за то, чтобы найти повод приговорить меня к костру!
   - Писцы, не записывайте того, что она сейчас сказала! Итак, подсудимая, почему вы дважды пытались бежать из заключения?
   - Бегство из-под стражи - это право военнопленного. А вот вы объясните, почему меня два месяца держали в клетке? Почему я всё время закована в кандалы? Неужели и вы боитесь, что я смогу убежать? Меня же здесь так старательно охраняют! Или вы просто хотите, чтобы мне было больно? Если вы не желаете мне зла, распорядитесь, чтобы с меня сняли хоть часть цепей. Они такие тяжёлые...
   "Ой, что-то я слишком жалобно заговорила. Не годится плакать перед лицом врагов. Ах, если бы и вправду удалось бежать... Но как? Кругом враги, на окнах решётки, даже на ночь меня приковывают..."
   Какое-то движение произошло наверху. Там, где только что виднелся странный мальчик с завязанным глазом - а теперь он куда-то исчез.
   - Жанна, требуй суда Папы в Риме!
   "Это голос Катрин! Этот мальчик с повязкой на глазу - она?! Как она здесь очутилась? Откуда она знает, что мне надо сказать? А вдруг - так и есть? Ведь хуже мне от этого не станет..."
   - Я требую суда Папы в Риме!
   - Писцы, не записывайте этого! Заседание суда закрыто! Стража, очистить помещение! Подсудимую в камеру!
   "Что это за страшный топот? Солдаты! Они ворвались сюда, все бросились наверх, на голос! Давят, расталкивают зрителей, будто это не люди... Бегут за мальчиком... за Катрин! Господи, хоть бы ей удалось уйти... сестрёнка, миленькая, как же ты попала сюда? Решила помочь своей незадачливой старшей сестре... Нет, всё-таки, совет хорош, пусть даже Кошон отказался записывать в протокол. Так дальше и буду - настаивать на папском суде, и всё тут, больше ничего отвечать им не стану. Посмотрим, что они мне скажут, чем возразят.
   Наверху топают десятки ног. Бегают, ищут? Значит, пока не поймали сестричку? Эй... да ведь мои стражники тоже смотрят наверх... Увлеклись, да? А что, если я попробую тихонько выйти в коридор?"
   Жанна осторожно поднялась, придерживая свои цепи, чтобы не звенели, тихонько сделала шаг к выходу, затем другой, третий...
   - Эй, подсудимая, ты куда? А ну стой!
   К Жанне спешил бдительный Кошон, вовремя исправивший оплошность стражников. Его физиономия нервно подёргивалась:
   - Ты, девчонка, соображаешь, чего требуешь? Если мы предложим англичанам везти тебя в Рим или в Базель, они просто заберут тебя у нас обратно! Посадят в клетку, как прежде! А то и просто казнят! Ты этого добиваешься?
   "Вот незадача. Не удалось сбежать. А теперь ещё и Кошон притворяется моим защитником. Кому-кому, а вам, ваше преосвященство, я меньше всего доверяю. Но... ведь и правда, я сама об этом думала - не стоит спешить возвращаться в собственность Англии."
   - Ваше преосвященство! Что вы мне предлагаете? Я ведь понимаю, что вы служите англичанам, и вам я ни на один денье не поверю!
   Кошон вдруг широко улыбнулся:
   - Так и не верь мне! Но и не требуй отправки в Рим! Мы тебя допрашиваем по-хорошему, не пытаем, из клетки забрали, дни идут, а тем временем - мало ли, арманьяки могут подойти к Руану... Знаешь что? Не требуй папского суда, а за это мы не будем на тебя слишком сильно давить в части присяги. А?
   Жанна удивлённо посмотрела в глаза епископу. "Пойти на сделку - попытаться выиграть время? Наверное, можно попробовать... Почему бы нет? Ведь обещала бороться за жизнь - мадмуазель де Линьи на её смертном одре. Но... Кошону разве можно верить? А кому можно верить?"
  
   * * *
  
   Весна в Нормандии уже начала потихоньку вступать в свои права. Солнце стало всё чаще пригревать, и снежные сугробы в лесу покрылись тонкой ледяной коркой. Двое всадников, неторопливо ехавших по лесу, внимательно осматривались по сторонам и старались производить поменьше шума.
   - Сир Робер, где мы остановимся? - вполголоса спросил Ришар.
   - Постараемся добраться сегодня же до реки, там и сделаем привал. Подумай, как бы нам развести костёр, чтобы дым не был заметен издали.
   - Да, сир Робер.
   Верный оруженосец кивнул и задумался. Некоторое время оба воина ехали в тишине, нарушаемой только глуховатым постукиванием подкованных копыт по снегу и потрескиванием ледяного наста. Неожиданно конь Робера, шедший впереди, тревожно мотнул головой и фыркнул. Всадники насторожились, остановили лошадей, приготовили арбалеты и принялись осматриваться по сторонам. Из кустов справа послышался негромкий возглас, и тотчас отовсюду выскочили молодые парни в белых плащах, делавших их незаметными среди снегов. Нападающие держали наготове луки:
   - А ну стойте! Отдавайте нам своё оружие и доспехи! Проливать французскую кровь мы не хотим, но если не будете благоразумны - придётся!
   Робер мгновенно нацелил арбалет в ближайшего парня:
   - Я тоже не хочу убивать французов, иначе ты был бы уже мёртв! Пропусти нас, и расстанемся с миром! Отдать тебе оружие мы не можем, потому что нам оно скоро понадобится для очень важного дела!
   Ришар встревоженно посматривал вокруг. Драться с французами, которые наверняка бьют в этих лесах годонов - не дело, не для этого ехали сюда. Но и отдавать им оружие - это чересчур. Договориться бы по-хорошему...
   - Сожалею, мессир рыцарь! Наше дело поважнее вашего, клянусь святым Михаилом! Не подчинитесь - пеняйте на себя, нас больше!
   Разозлённый дерзким ответом противника, Робер едва не нажал на спуск арбалета, но вдруг одна мысль пришла ему в голову. Он опустил арбалет:
   - Эй, парень, скажи-ка, не в Руане ли твоё важное дело?
  
   Базель, март 1431.
  
   В Базельском Соборе вот-вот должно было начаться очередное заседание, посвящённое решению вопроса о том, кого из претендентов на пост Папы следует избрать на руководство римской курией. С недавних пор стало легче: по воле Бога из борьбы выбыл один из кандидатов - Мартин Пятый, и теперь оставалось всего двое. Однако почтенным священнослужителям всё ещё предстояло сделать немало для торжества истины и справедливости. А потому один из участников обсуждения, итальянский епископ, нервно вздрогнул и недовольно обернулся, когда его тронул за плечо кто-то сзади. Однако тут же успокоился: перед ним стоял один французский аббат, хороший старый знакомый.
   - Ваше преосвященство! Простите, что я вас отрываю от важных дел, но мой вопрос не терпит отлагательства! Вы слышали, что происходит сейчас в Руане?
   - Ах, это вы... Нет. Разве там происходит что-нибудь особенное? Может, вы... имеете в виду процесс над Девой Жанной?
   - Он самый! Ваше преосвященство, там творятся страшные вещи! Выполняя заказ англичан, епископ Кошон готовится отправить на костёр невинного ребёнка, несовершеннолетнюю девочку!
   - Э-э... Мне кажется, вы преувеличиваете. Не думаю, что она невинна, будто ангел.
   - Ваше преосвященство! Деву Жанну уже проверила комиссия в Пуатье - и сочла её безукоризненной католичкой! Материалы этого процесса, на котором ей специально разрешили ношение мужской одежды, бесследно исчезли! Пьер Кошон является епископом Бове, а потому не может председательствовать на трибунале в Руане! Он вместе с Маншоном, Буагильомом и де Курселем уничтожил материалы предварительного следствия, собранные Жераром Пти, которые также подтвердили, что Дева Жанна абсолютно чиста перед католическим законом! Несовершеннолетнюю девушку лишили защитника! Её, обвиняемую в неких преступлениях перед церковью, держат в светской тюрьме, под английской стражей! Никола де Гупвиль арестован по приказу Кошона только за то, что в частном разговоре выразил сомнения в правомочности суда!
   - Э-э... Думаю, мы сможем поспособствовать освобождению де Гупвиля. Что касается остального... Не следует слишком вмешиваться в мирские дела. Уж если король Франции не возражает против процесса в Руане, вам-то что за дело? И не надо забывать, что полномочия епископа Пьера Кошона подтвердил кандидат на святейший престол Мартин Пятый, ныне покойный.
   - Ваше преосвященство! Дева Жанна обратилась к Папе Римскому и Базельскому Конгрессу с просьбой, чтобы они судили её! Эту просьбу Кошон оставил без внимания!
   - Э-эх... При чём же здесь, в таком случае, я? Я же не Папа. Папы сейчас нет вообще, вы это знаете не хуже меня. А Базельский Конгресс собрался вовсе не для того, чтобы разбирать дело каждого, кого подозревают в ереси. Вы себе представляете, что начнётся, если дело каждого обвинённого в ереси станет рассматривать святейший престол или Базельский Собор? В конце концов, что вас беспокоит? Если названная девица будет казнена безвинно, то попадёт в рай. С этим-то вы не станете спорить? Согласитесь, этот вариант совсем неплох для неё.
   Аббат хотел было ещё что-то сказать, но председательствующий зазвонил в колокольчик, призывая присутствующих занять места, и епископ равнодушно отвернулся от своего собеседника.
  
   * * *
  
   Тёмная ночь опустилась на истекающий кровью Руан. В замке Буврёй сменился караул. Офицер, командовавший стражниками, назначенными охранять "арманьякскую ведьму", прошёл в камеру Жанны, чтобы убедиться, что заключённая в порядке. Девушка крепко спала, укрывшись грубым одеялом, утомлённая многочасовым допросом минувшего дня. Офицер проверил, целы ли цепи, удерживающие узницу, надёжно закрыты ли все замки на её оковах, и вышел прочь.
   - Жанна! Будь готова к новому испытанию!
   Девушка невольно вздрогнула во сне.
   - Святая Екатерина! Да, я слушаю тебя!
   - Жанна! До начала лета ты будешь избавлена из плена!
   - Ой! Правда? Как хорошо! А то я так устала! Мне можно спросить - как это произойдёт? Французы возьмут Руан? Или суд меня оправдает, а Папа потребует от англичан моего освобождения? И почему ты называешь моё предстоящее освобождение испытанием?
   - Жанна, да будет на тебе благословение Господа нашего!
  
   * * *
  
   Вот странно! Почему Святая Екатерина не сказала, как именно я буду освобождена из плена? Так наши скоро возьмут Руан, да? Или что-то другое? Конечно, это не так важно, но хотелось бы знать заранее, хоть намёком...
   Ой... а что, если она имела в виду... нет, нет, избавление - это может быть только свобода, жизнь, а вовсе не казнь! Святая Екатерина, пожалуйста, скажи, что это так! До начала лета я окажусь на свободе, правда же? Святая Екатерина! Умоляю тебя! Мне очень страшно!
  
   * * *
  
   Буврёй, Руан, март 1431.
  
   Его преосвященство епископ Пьер Кошон угрюмо оглядел ряды священнослужителей, профессоров теологии и асессоров, сидевших перед ним. Сборище бесполезных, пустоголовых болванов...
   - Почтенные мэтры! Представители его величества короля Генриха Английского очень недовольны ходом процесса! Как могло случиться, что мы до сих пор не в состоянии предъявить обвинение женщине, чья ересь не вызывает ни малейшего сомнения? Или, может, кто-то всё же сомневается?
   - Ваше преосвященство! Её слишком трудно поймать! Она уходит от вопросов! Стоит нажать - и она сразу требует суда Папы! Кроме того, мы начали этот процесс, не имея материалов предварительного следствия, которые пришлось вырабатывать по ходу дела!
   Кошон в бешенстве глянул на говорившего. На кой он лишний раз упоминает про папский суд и предварительное следствие? Осёл. Впрочем, он-то как раз старается, ищет улики против подсудимой, на него обрушиваться нет смысла. Вот другие, дармоеды...
   - Почтенные господа теологи! Разъясните, пожалуйста, присутствующим, насколько соответствуют Священному Писанию заявления подсудимой о том, что посланные Богом святые повелели ей надеть мужскую одежду и изгнать англичан из Франции?
   - Ваше преосвященство! Вы затрагиваете очень сложный вопрос! Теологическое учение вовсе не исключает возможность общения человека как с адскими, так и с райскими существами! То, что подсудимая вступает в подобное общение, не вызывает ни малейшего сомнения!
   - Разумеется! Но речь идёт именно о бесах, дающих ей указания!
   "Попробуй только пикнуть, что процесс в Пуатье признал обратное. Утоплю."
   - Э...э... Кроме того, само по себе ношение женщиной мужской одежды не является грехом, тем более что она согласна её сменить при условии, если её поместят в женскую церковную тюрьму...
   - Но это исключено! Англичане не согласятся! Заметьте, она отказалась сменить платье ради того, чтобы быть допущенной в церковь!
   - Нет, она согласилась, но при условии, что по возвращении в английскую тюрьму снова наденет мужское!
   - Никаких условий! Или надевает женское без каких-либо оговорок - или она отказалась от причастия и исповеди!
   - Господа, оставьте тему одежды! Дерево фей - вот где доказательство связи с бесами! Она гуляла под ним, когда была маленькой!
   - Все дети их деревни там гуляли...
   - Вот потому вся деревня и поддерживает её! Весь Домреми полон ереси и идолопоклонства!
   - И вы готовы предъявить всем жителям Домреми такое обвинение? А может, и всем французам, у каждого из которых было в детстве своё дерево фей? Не болтайте глупостей. Нет, дело в другом: её прыжок с башни Боревуара - чистейшая попытка самоубийства!
   - Она не прыгала! У неё оборвалась верёвочная лестница, когда она пыталась бежать из плена. Если бы она прыгнула с такой высоты, расшиблась бы насмерть. Ей и так повезло, что она упала в ров, на мягкую землю.
   - Но она должна была понимать, что лестница может оборваться! Конечно, самоубийство!
   - Никакое не самоубийство, а попытка бегства, желание прийти на помощь мятежным жителям Компьени...
   - И избежать церковного суда! Ересь!
   - Господа! В самом деле, мы пришли к очень важному аспекту. На самом деле, мы не можем доказать, что подсудимая общалась с бесами или пыталась совершить самоубийство, но она отказывается признать суд церкви! Вот что главное в этом деле!
   - Нет, не отказывается. Она требует суда Папы и Базельского Собора.
   - Только потому, что знает, что это невозможно!
   - Господа! Полагаю, что смогу вас всех примирить. Ведь подсудимая не отказывается отвечать на вопросы, связанные с верой? Вот и хорошо. А ересь состоит не только в том, чтобы отрицать над собой власть церкви или пытаться избежать её суда. К нашему ближайшему заседанию я приготовил для подсудимой вопрос, который поставит всё на места, и её ересь будет доказана! Заодно и разрешим проблему процесса в Пуатье, который по чистой ошибке принял подсудимую за добрую католичку.
   - Замечательно! Если не секрет - что это за вопрос, достопочтенный мэтр Бопэр?
   Однако почтенный мэтр только загадочно улыбнулся в ответ.
  
   * * *
  
   Как я устала уже от этих нескончаемых заседаний, допросов... Зря я послушалась Кошона и не настаивала с самого начала на суде Папы. Сейчас они уже проводят закрытые заседания, на которые никто из горожан прийти не может. Я требую, чтобы меня отвезли в Рим, в Базель - а они это просто игнорируют. Всё-таки они хотят сжечь меня на костре... именно за то, что приговором суда в Пуатье мне разрешено было делать. Святая Екатерина... Святая Маргарита... Святой Михаил... как жаль, что вы говорите со мной только в моём воображении. Если бы вы на самом деле пришли ко мне на помощь...
   - Подсудимая! Мы установили, что в Вокулёр вы пришли в женском платье. Кто первый посоветовал вам надеть мужское?
   "На самом деле, это был Жан из Меца. Но зачем я буду подводить человека?"
   - Так мне велели сделать Голоса - потому что именно такая одежда лучше всего подходит для мужской миссии, которую они мне поручили.
   - Почему вы отказываетесь переодеться в женское?
   "Как вы мне надоели с этим дурацким вопросом! Я и так уже не могу выдерживать похотливые взгляды стражников. Ещё недоставало оказаться среди них в женском платье."
   - Потому что я нахожусь среди мужчин. Рядом со мной стражники-англичане. И я всё время в цепях. Но я согласна переодеться в женское платье, чтобы быть допущенной к исповеди, с тем, чтобы потом, по возвращении в тюрьму, мне вернули мужскую одежду.
   - Подсудимая! Вы неоднократно требовали суда Папы. А о каком из Пап, собственно, речь?
   "Хороший вопрос, ведь сейчас их трое. Правда, кто-то говорил, что Мартин Пятый умер? Или я ошиблась? На самом деле, мне безразлично - к любому из трёх везите... или в Базель. Лишь бы подальше отсюда, от англичан. Только вы ведь этого не сделаете."
   - А разве в Риме два Папы?
   - Клянусь Богом - мастерский удар! Молодец, девчонка!
   - Тихо вы! Помолчите! Ещё недоставало ей поддакивать! Подсудимая, почему вы согласились принять мужскую миссию, которая не соответствует вашему полу?
   - Потому что мне стало жаль милую Францию. А на женскую работу и без меня найдётся довольно. Однако, если бы я сейчас была свободна, то с радостью вернулась бы в Домреми, чтобы сесть снова за прялку.
   - Подсудимая! Вы неоднократно заявляли, что святые Екатерина, Маргарита и Михаил обещали ввести вас в рай. Вы полагаете, что на вас лежит благодать Божья?
   - Помилуйте, мэтр Бопэр! На этот вопрос нет ответа! Скажет ли она "да" и "нет" - всё равно ересь и костёр!
   - Вот потому пусть и отвечает! Ведь её просвещают святые? Ха! Пусть-ка помогут ей!
   "Что же я должна на это ответить? Святая Екатерина, если бы ты была на моём месте... Так ты, наверное, тоже не знала бы. Откуда? Так и сказала бы."
   - Я не знаю, есть ли на мне Божья благодать. Хочу надеяться, что да, и в таком случае я молю Бога не лишать меня её. Если же нет... молю Бога, чтобы он даровал мне её.
   "Почему они все вскочили и так судорожно крестятся? Я сказала страшную ересь? Меня сейчас приговорят к сожжению?"
   - Силы небесные! Она сумела ответить на вопрос, который не имеет решения! Кто же вразумляет этого ребёнка?
  
   Глава 8. Отречение
  
   Буврёй, Руан, апрель-май 1431.
  
   В замке Буврёй стоял переполох. Волновались, бегали, суетились все - англичане, церковники, допущенные в трибунал, просто французы, лояльные королю Генриху Шестому. Случилось непредвиденное: подсудимая Дева Жанна тяжело заболела. По мнению врачей, она отравлена. Если она умрёт не на костре, не будет приговорена церковным трибуналом, то прахом пойдут все усилия. Потеряны окажутся затраченные на её покупку и осуждение средства. Подсудимая, умирающая до вынесения приговора, чиста и невиновна.
   Что может быть хуже для дела Англии, чем признание невиновности той, которая спасла Францию?
   В камеру, где была заточена девушка, немедленно поспешила делегация судей - проверить, так ли всё плохо. Их взорам предстала метавшаяся в жару пленница, даже во время болезни прикованная к кровати. Почтенные господа судьи во главе с епископом сочли момент подходящим для того, чтобы получить от узницы все необходимые признания. Пьер Кошон подошёл к кровати поближе:
   - Жанна! Как ты себя чувствуешь? Мне сказали, что ты отравилась рыбой и заболела?
   Жанна не сразу расслышала его. Епископу пришлось громче повторить свой благочестивый вопрос, говоривший о его бережном отношении к собственности Англии. Только тогда девушка открыла глаза и сквозь дурноту присмотрелась к вошедшим:
   - Простите, мессиры. Мне очень плохо. У меня совсем не осталось сил. Я, наверное, скоро умру. Умру здесь, в этой тюрьме, среди стражников-англичан. Могу я вас попросить причастить меня и похоронить как добрую христианку?
   Епископ тяжко вздохнул:
   - Увы, дочь моя! Для этого ты должна признать над собой власть церкви, сменить платье на женское и покаяться в совершённых грехах! Ты готова выполнить эти условия?
   И опять измученная болезнью Жанна ответила не сразу:
   - Почему вы так жестоки со мной... Я очень плохо себя чувствую, меня даже больную держат в цепях... А вы... Вы пользуетесь моей болезнью, требуете, чтобы я оговорила, признала себя виновной... Нет, я невиновна. Я пыталась прекратить войну и спасти людей. Вы считаете это преступлением.
   Пьер Кошон уже начал сердиться на строптивость умирающей девчонки:
   - Жанна! Ты должна принять суд церкви! Только тогда ты будешь допущена к священным таинствам.
   "Вот как. Мне разрешат умереть по-человечески, только если я опорочу саму себя."
   Девушка отвернулась от святых отцов. Озноб сотряс её.
   - Надеюсь, что вы хотя бы похороните меня в освящённой земле...
   В коридоре послышались шаги. В камеру вошёл граф Уорвик в сопровождении двух лекарей. Судя по всему, он расслышал последние слова заключённой:
   - Кто тебе сказал, что Англия позволит тебе так легко умереть? Эй, стража, выведите отсюда посторонних! Вы, лекари, вылечите её. Отвечаете головой. Король Англии заплатил за неё слишком дорого, чтобы позволить ей умереть иначе как на церковном костре. Эй, посторонние, выйдите-ка прочь!
   Святые отцы заспешили к выходу. Старший из лекарей осмотрел пленницу и согнулся в поклоне перед Уорвиком:
   - Ваша светлость! Я должен буду пустить ей кровь! Иначе ничего не получится, она может вот-вот умереть!
   - А без этого нельзя? Девчонка хитра, ей ничего не стоит сорвать повязки, чтобы истечь кровью и таким способом избежать костра.
   - Ваша светлость! Клянусь вам, другого пути нет. И нельзя ли, пока она больна, снять с неё цепи?
   - Нет! Прикована она должна быть обязательно! Ладно уж, пускайте ей кровь. Стража, следите тщательно, чтобы она не покончила с собой.
  
   * * *
  
   - Эй, рыцарь! Вставайте! Сюда едут англичане! Целый отряд!
   Робер встрепенулся и стряхнул с себя остатки сна. Сюда направляется английский отряд? Значит, сейчас будем биться.
   - Да, Эдмон, иди. Я сейчас присоединюсь к тебе.
   За неполных три месяца, прошедших после удивительного знакомства в лесу рыцаря Робера дез Армуаз и его верного оруженосца Ришара с отрядом Эдмона из Домреми, между ними установились довольно странные отношения. Робер и Эдмон с полуслова понимали друг друга. Они полностью друг другу доверяли - ещё бы, ведь речь шла о спасении девушки, которую оба они, как, впрочем, и все бойцы в отряде, любили больше собственной жизни. И вместе с тем - между ними пролегала какая-то отчуждённость. Возможно, из-за того, что Робер и Ришар были дворянами, а их соратники простолюдинами. И всё же гораздо вероятнее, что причиной было осознание Робером и Эдмоном того факта, что успех их дела превратит их в непримиримых соперников: ведь Жанна-Жаннетт достанется только одному. Но... ведь главное - спасти её. А кого она предпочтёт - лучше об этом не думать сейчас, когда любимая томится в оковах, заточённая в одной из башен зловещего Буврёя.
   Робер приготовил арбалет, вложил в него стрелу, обнажил меч и, двигаясь как можно тише, подбежал к Эдмону, уже залегшему рядом с одним из кустов. Тут же остановил себя: нет смысла стрелять из той же позиции, лучше пройти немного в сторону и залечь там...
   Из-з деревьев послышался мерный топот копыт, фырканье и ржание лошадей. Годоны? Хоть бы не ошибиться. Сколько их? Хотя - какая разница...
   На дороге появились всадники. Англичане. Двое впереди, а за ними ещё один... нет, два... три? Больше? Эдмон, не двигаясь с места, отпустил тетиву, и громкое ржание раненого коня огласило лес. Англичане закричали, один из них спрыгнул с коня и схватился за меч, но следующая стрела, пущенная одним из бойцов Эдмона, угодила ему повыше правого локтя. Раненный конь упал, загородив дорогу, при этом трое англичан, ехавших впереди, оказались между Робером и Эдмоном. Последний, не замечая их, пускал стрелу за стрелой сквозь кусты в невидимых рыцарю солдат.
   Трое англичан уже успели рассмотреть Эдмона в его укрытии и теперь подбегали к нему. Не раздумывая, Робер пустил арбалетный болт в спину ближайшему из годонов - тот вскрикнул и упал на зелёную траву. Двое других обернулись - Робер уже подбегал к ним, обнажив меч. Но и англичане были при мечах и сразу подняли их навстречу своему противнику. Откуда-то со стороны слышались крики и конское ржание - видимо, люди Эдмона, среди которых сражался и Ришар, успели окружить неприятеля. Робер легко отбил выпад ближайшего солдата. Сильный удар - и меч годона полетел в кусты. Первый из противников растерянно шагнул назад, поскользнулся и упал. Другой сам бросил оружие и вдруг заговорил на ломаном французском:
   - Сдаюсь! Пощади, рыцарь! Не убивай! Я смогу заплатить тебе хороший выкуп.
   Робер остановился и огляделся по сторонам. Бой уже заканчивался. Эдмон поднялся и начал связывать обоих пленников Робера.
   - А ведь вы спасли мне жизнь, рыцарь! - обратился он к своему товарищу-сопернику. - Я этих троих упустил из виду. Если бы не вы, они бы меня наверняка прикончили. Теперь я ваш должник!
   Робер пожал плечами. Бой есть бой, своих надо защищать, врагов - убивать или брать в плен, и благодарить тут не за что. Одно дело ведь - на всех.
   Спустя минуту Эдмон уже вёл пленников в свой "лагерь". Робер вынул арбалетный болт из спины первого противника - того, которого убил сразу. Из-за деревьев появился Ришар, который сопровождал ещё троих захваченных годонов. Кто-то из людей Эдмона вёл под узцы двух уцелевших английских коней, которые не успели ускакать далеко.
   - Недурно сражались, да, сир? Если бы так французы действовали всегда - Деве Жанне не пришлось бы сейчас томиться в плену. Посмотрим, что за птицы наши пленники, - приговаривал, улыбаясь, Ришар, возвращаясь вместе с Робером в "лагерь" отряда. Там уже царила оживлённая суматоха: кто-то очищал стрелы от крови, другие разжигали потухавший уже костёр и готовили большой ужин, рассчитанный и на пленников, а сумрачный Эдмон сидел перед захваченными годонами, поигрывая трофейным кинжалом.
   - Эй! Сир рыцарь! - окликнул он Робера. - а ведь среди них не только простые солдаты! Как знать, может, им известны секреты Буврёя? Допросить бы их как следует...
   Робер застыл в замешательстве. Да, верно. Англичане ехали из Руана. По крайней мере один из них - важная птица, офицер. Как знать, что за секреты он хранит?
   Робер подошёл ближе к главному из пленников:
   - Расскажите, кто вы? Каково ваше положение в английской армии?
   Пленный высокомерно усмехнулся:
   - Какое вам дело до этого? Не сомневайтесь, выкуп вы получите хороший, а остальное пусть вас не интересует.
   - Выкуп мне не нужен. Если вы поможете нам сделать то, ради чего мы прибыли сюда, я вас отпущу без всякого выкупа. Рассказывайте!
   Англичанин немного побледнел и перестал улыбаться, но ничего не ответил. Робер подождал немного и вопросительно взглянул на Эдмона. Тот пожал плечами:
   - Не хочет говорить о себе? Не надо. Думаю, его солдаты неплохо осведомлены, кто их командир. Эй, ты! - обратился он к тому из пленных солдат, который сидел ближе. - По-французски говоришь? - Ответа не последовало, и Эдмон лениво добавил, почёсывая бок:
   - Если нет, я тебя сейчас повешу вот на этом самом дереве. На выкуп твой мне наплевать, а молчальники-дармоеды не нужны.
   - Нет! Не надо! Я говорю по-французски! - Англичанин выговаривал слова неправильно, акцент его был непереносим для дворянского уха Робера, и всё же понять пленника было возможно. - Не убивайте меня! Я отвечу на ваши вопросы!
   - Вот так-то лучше. Все вы здесь, во Франции, лопочете по-нашему, только надо уметь развязать вам языки. Вопрос к тебе: кто таков твой командир? Каково его положение в вашей армии? Он вхож в Буврёй?
   - Да! Я всё скажу. Наш командир - сэр Годфри из Ньюкастля, лейтенант городской стражи Руана. Он часто бывает в Буврёе. Кажется, он знаком с милордом Уорвиком.
   Сэр Годфри презрительно сплюнул в направлении солдата. Эдмон вопросительно посмотрел на Робера:
   - Сир рыцарь! Вы позволите мне допросить сэра Годфри?
   - Разумеется, Эдмон! Поступай так, как сочтёшь нужным. "Вот шельма. В два счёта развязал язык солдату, а мне бы такое и в голову не пришло. Вот и выходит, что этот простой мужик Эдмон в сто раз лучше как командир, чем я, потомственный дворянин. Что за деревня такая Домреми? Получается, не случайно именно оттуда пришла Жанна."
   - Так, сэр Годфри, - заговорил Эдмон, обращаясь к пленнику. - Поскольку вы временно переданы мне, потрудитесь ответить на несколько простых вопросов. Вам известно внутреннее расположение комнат в башне, где заключена Дева Жанна? Как добраться до этой башни? Каков пароль для городской стражи? Для охраны Буврёя?
   Ничего не отвечая Эдмону, сэр Годфри повернулся к Роберу:
   - Сударь! Я полагал вас порядочным дворянином, а вы позволяете низкорожденному мужику так нагло разговаривать со мной, рыцарем?!
   Робер вспыхнул. "Нет, сэр Годфри, так мы с вами не договоримся".
   - Милорд! Чем вам не нравятся простые мужики? При Азенкуре ваш король Генрих именно простых мужиков-англичан отправил поджигать бараки, в которых находились пленные французские рыцари. А этот, как вы выразились, простой мужик вас отнюдь не убивает, а вежливо спрашивает. Считайте, что эти вопросы исходят от меня. Вы удовлетворены?
   - Нет, сударь. Отвечать на подобные вопросы я не обязан. Они имеют целью нанести вред моему королю, а потому задевают мою честь. В отличие от моего солдата, я дорожу честью больше, чем жизнью. Не хотите получить за меня выкуп - можете убить, а рассказывать я вам ничего не стану.
   - Милорд! Наши вопросы и ваши ответы на них вовсе не повредят Англии. Мы всего лишь хотим спасти от гибели девушку. Вы, разумеется, знаете о ней, возможно, даже видели в Буврёе. Речь идёт о Деве Жанне, которую ваш король собирается жестоко казнить.
   - Сударь! Эта Дева Жанна - ведьма. Она опасна не только для англичан, но и для французов. Не напрасно же французы предали её в наши руки. Вам же лучше будет, если эта колдунья получит по заслугам.
   Робер едва сдержался:
   - Сэр Годфри! Потрудитесь выбирать выражения, когда говорите... о моей невесте!
   Он увидел, как при этих словах сверкнули глаза Эдмона, однако парень ничего не сказал, даже не шевельнулся. Сэр Годфри посмотрел удивлённо:
   - Дева Жанна - ваша невеста? Что же... извините. Я, конечно, могу ошибаться. Я не инквизитор, плохо разбираюсь в ведьмах. И всё же, сударь, я не пророню ни слова, которое бы могло повредить нашему делу. Можете меня убить.
   Воцарилась пауза. Робер не знал, что возразить англичанину. Эдмон поднялся на ноги:
   - Сир Робер! Боюсь, что вам он больше ничего не скажет. Если позволите, я сам с ним переговорю. Надеюсь, что мои доводы будут для него убедительнее ваших просьб. А вы пока погуляйте здесь где-нибудь. Вам не пристало видеть, что здесь сейчас произойдёт. Когда сэр Годфри перестанет кричать, возвращайтесь. Полагаю, к тому моменту я уже буду знать всё, что только возможно из него вытянуть.
   И Эдмон, не глядя на Робера, подошёл к костру и вынул из него самую большую головню.
  
   Буврёй, Руан, 12 мая 1431.
  
   Епископ Пьер Кошон скорбно вздохнул, прежде чем начать речь, обращённую к членам трибунала:
   - Господа судьи! Мы в затруднительном положении. После длительных заседаний мы смогли сформулировать обвинительное заключение, но... к сожалению, от него мало толку. Да, мы сможем приговорить обвиняемую к костру, но арманьякам ничего не стоит добиться аннулирования нашего решения... по причинам, хорошо известным всем присутствующим. Мы рассчитывали, что решающее доказательство своей вины подсудимая даст сама. К сожалению, ни во время её болезни, ни впоследствии мы не смогли уговорить её подчиниться церкви. Девятого мая она была приведена в камеру пыток. Замечу, что её и ранее наказывали свинцовым кнутом, но впервые речь шла о такой пытке, которая... э-э...
   - После которой уже не ходят. Понятно.
   - Именно так, дорогой Лемэтр. Вначале всё шло хорошо. Она очень испугалась и даже потеряла сознание. Её облили водой и привели в чувство. Когда палач уже приготовил подсудимую к пытке и мы предложили ей отречься от своих заблуждений, она ответила, что...
   - Да! Очень интересно, что же можно в такой ситуации ответить?!
   - Тише вы, не перебивайте! Сейчас всё и так узнаете!
   - Она ответила нам, что не отступится, как бы её ни пытали...
   - Ха! Подумаешь! Все еретики так говорят перед началом пытки. Это ничего не означает, палач вразумляет всех. Но если даже вдруг нет, то это говорит только о том, что грешная душа совсем погрязла в дьявольских сетях.
   - Извините, я не договорил. Так вот: ещё она добавила, что даже если вдруг боль заставит её оговорить саму себя, то потом она всё равно откажется от этого признания!
   - Как же это так? Уступит пытке, но потом откажется от своих показаний? Вот лгунья! Тогда какой смысл её пытать? В таком случае, мы и сами можем написать что угодно. Нам-то нужно, чтобы она повторила свои признания прилюдно, а не только перед палачом!
   - Да, господа. И вот тут-то нам нужно хорошенько подумать. Прежде всего: что, если мы всё-таки подвергнем её пытке? Может быть, она потом не откажется от своего признания?
   - Что значит это "может быть"? Представьте себе её, искалеченную, перед толпой, если она вдруг заявит, что невиновна! Какое это произведёт впечатление на людей?
   - Досточтимые мэтры, я хочу ещё добавить: по словам англичан, подсудимая очень тяжело переносит боль и быстро теряет сознание, а значит, легко может умереть!
   - Это правда? Если такое случится, то ничего хуже быть не может! Если она умрёт без приговора, то сразу станет великомученицей и...
   - И святой. Представьте, что с нами после этого сделают англичане. Нет, о пытке не может быть и речи. Я против. Господа, у меня есть опыт в делах подобного рода. Те, кто впервые проводит допрос, обычно полагают, что труднее всего добиться признания от сильных, закалённых мужчин. Ничего подобного, именно с такими легче всего, после каких-нибудь двух часов допроса с пристрастием они сознаются в чём угодно. Нет, хуже всего иметь дело со слабыми, болезненными, испуганными подсудимыми, в особенности с женщинами и детьми. Если они сразу не признаются, то под пыткой быстро теряют сознание, а зачастую и умирают. Не будем забывать, что наша подсудимая недавно перенесла тяжёлую болезнь, от которой до сих пор не оправилась, и она всё ещё очень слаба. И самое последнее дело - как в том случае, который мы рассматриваем - если подсудимая сразу, ещё до начала допроса, теряет сознание. Это означает её верную смерть во время пытки. Исходя из всего этого, я решительно возражаю против допроса с пристрастием!
   - И я возражаю. Ваше преосвященство, у меня есть другое предложение. Раз уж подсудимая так боится боли, то не всё потеряно. Её надо напугать при стечении публики. Вот тогда, если она признается, то уже не сможет отказаться.
   - Я вас не понимаю! Вы предлагаете пустить горожан в камеру пыток?
   - О, нет! Мы ведь признали её виновной? Значит, она должна быть казнена. Приготовим костёр. И тогда - одно из двух: либо она под угрозой сожжения отречётся на глазах у сотен людей, либо... у нас просто не будет иного выхода, кроме немедленного приведения приговора в исполнение.
  
   * * *
  
   Большой английский отряд, не менее сотни кавалеристов, сопровождавших карету, приближался к лесу. Всадники ехали, настороженно осматриваясь по сторонам: ещё бы - в этих местах полно разбойников, которым ничего не стоит напасть на высокую особу. Главное - избегать леса.
   Неожиданно послышался громкий треск, и ехавший впереди кавалерист еле успел увернуться от рухнувшего высокого дерева, которое ударило лошадь по крупу, едва не придавив её. Бедное животное жалобно заржало, и тут же затрещало другое дерево - там, где отряд уже проехал. Грохот падающих лесных великанов смешался с лошадиным ржанием и стонами раненых солдат. Однако к этим звукам немедленно добавился ещё один - зловещий свист стрел. Лошади, беспорядочно метавшиеся среди древесных стволов, били друг друга копытами, сбрасывали седоков, пытались выскочить из страшной засады. Англичане поспешно спешились, их командир крикнул:
   - Всем собраться вокруг кареты! Защищайте его высочество!
   Не так уж много солдат пока было ранено, только двое или трое убито - своими же лошадьми. Англичане перелезали через стволы, прячась от стрел, подползали к карете, готовили луки. Град стрел прекратился. Что это? Минутное затишье или признак того, что разбойники ушли? Несколько солдат осмелели и принялись рубить мечами ветки упавших деревьев, чтобы те не закрывали обзор. Около сотни воинов короля Генриха - против горстки разбойников.
   Внезапно свист стрел раздался вновь, но теперь уже мишенями стали стволы деревьев. В них летели стрелы... от которых исходило пламя. Обмазанные смолой и подожжённые, стрелы вонзались одна за другой в срубленные деревья. Не прошло и пяти минут, как вокруг растерянных англичан забушевало пламя.
   - Ваше высочество! Выходите из кареты! Беда! Пожар!
   Дверца открылась, и из кареты выглянул перепуганный регент, герцог Джон Бедфорд. Тотчас град стрел прекратился. Солдаты встали вокруг герцога стеной, своими телами прикрывая его от опасности.
   Эдмон, лежавший в засаде в десяти ярдах от кареты, кивнул Роберу. Ещё немного - и герцог будет захвачен. О том, что Бедфорд будет проезжать здесь сегодня, рассказал три дня назад Эдмону сэр Годфри под пыткой. Если бой сложится удачно, останется только обменять герцога на Жаннетт. Такую важную персону, второго по важности человека королевства, англичане не смогут оставить в руках своих врагов. В крайнем случае Жанна пообещает больше не участвовать в войне - и всё. Годится, ничего страшного. Никто из тех, кто сейчас атакует защитников Бедфорда, вовсе и не желает, чтобы Дева Жанна вернулась на войну, довольно с неё. Герцог, регент будет обменен на простую деревенскую девушку. Осталось только небольшое усилие...
   Вновь полетели стрелы, на сей раз обычные, не зажжённые. Однако и англичане пришли в себя и уже начали отвечать на выстрелы. Из кустов справа от Эдмона донёсся крик боли. Англичане осмелели и, прикрываясь щитами, обнажили мечи и начали перелезать через незагоревшийся ствол, загораживавший им дорогу к раненому человеку. Робер услышал, как Эдмон скрипнул зубами. С противоположной стороны дороги одновременно вылетело с полдюжины стрел, обрушившихся на спины годонов. Двое из них упали навзничь, другие поспешно вернулись к карете.
   - Ну что, сир Робер? Сегодня освободим Жаннетт или сами сложим головы, да? Многовато англичан.
   И всё же защитники Бедфорда падали один за другим. Двоих, у которых доспехи выглядели прочнее, застрелили из арбалетов Робер и Ришар, укрывшийся на противоположной стороне дороги. Среди англичан поднялась паника. Самые испуганные просто перелезали через стволы и бежали куда глаза глядят - этих люди Эдмона не трогали. Зато всё больше стрел доставалось остальным, которые, по-прежнему прикрывая герцога, пытались вывести его на дорогу - в ту сторону, откуда прибыли. Робер отполз от Эдмона и короткими перебежками стал приближаться к защитникам Бедфорда. Заметив его передвижение, англичане пустили несколько стрел, при этом, судя по крикам, случайно попали в кого-то из людей Эдмона. Когда Робер выбрался из зарослей, вокруг Бедфорда оставалось не более десяти уцелевших солдат. Заметив одинокого рыцаря, они подняли луки, и Робер прикрылся щитом. Несколько ударов стрел по щиту, словно град, - Робер разозлился, но постарался сдержаться.
   - Эй, вы! - обратился он к противникам. - Нас больше! Вы окружены и беззащитны, сдавайтесь! Если вы немедленно сложите оружие, обещаю сохранить вам жизнь, слово дворянина! Его высочество Джон Бедфорд также не пострадает!
   - Кто вы такой? - послышался выкрик с английским акцентом. - Дайте нам спокойно уйти, и останетесь живы сами! Хотя вы, рыцарь, сражающийся вместе с мужичьём против своего законного государя, достойны самой суровой казни!
   Робер отметил про себя, что, по крайней мере, англичане перестали стрелять.
   - Давайте не будем сейчас спорить, кто является законным королём Франции. Вы все находитесь под прицелом моих людей! Если немедленно не прекратите сопротивление, будете перебиты, в этом случае и герцог может пострадать!
   Наступила томительная пауза.
   - Вы напрасно молчите. Я сейчас сосчитаю до трёх. Как только прознесу "три", вы будете обстреляны из засады. Раз...
   Робер вовремя успел прикрыться щитом - двое годонов пустили в него стрелы.
   - Два...
   - Хорошо, сэр рыцарь! Мы сдаёмся, если вы даёте честное слово дворянина, что никто из нас не пострадает!
   - Даю слово...
   Робер не договорил: слева раздался стук копыт, и на дороге, откуда приехал Бедфорд, появился другой английский отряд. Откуда он взялся? Случайно ехал сюда, или его встретили и привели сбежавшие англичане? Какая разница...
   Защитники Бедфорда радостно закричали, и Роберу пришлось прикрыться щитом от выпущенных в него стрел. Времени на переговоры не осталось, справиться со вторым отрядом нет возможности, теперь - или никогда...
   С мечом в руке Робер рванулся вперёд, подставил щит под меч ближайшего годона - и сам нанёс круговой удар по поясу. Попал... сразу, не разбирая, что с первым, рыцарь прыгнул к следующему, мечи скрестились, краем глаза молодой человек заметил, что к нему на помощь спешит Ришар...
   Однако в тот же самый момент на Робера обрушились удары не менее полудюжины противников.
  
   * * *
  
   Рыцарь пришёл в себя оттого, что его кто-то тащил на плече сквозь заросли. Это был Эдмон. Левое плечо сильно болело, через панцирь проступала кровь. Робер застонал, и Эдмон отпустил его правую руку, осторожно уложил на землю:
   - Ну, молитесь, сир рыцарь. Кажется, ушли от погони.
   - Где все наши? Что с Бедфордом?
   - Плохо дело. Бедфорд уже со своими, наши почти все перебиты. Ваш оруженосец... Ришар... земля ему пухом, он был отважным человеком. Давайте-ка оставим это, позвольте мне перевязать вас.
   "Вот как. Ришар погиб. Выходит, совсем плохо дело. Жанну не освободили, да к тому же людей потеряли."
   Эдмон выглядел усталым, он был весь в поту и в крови - вероятно, в крови Робера. Только сейчас рыцарь заметил, что его спаситель тащил не только его самого, но также его арбалет и меч, не говоря о собственном луке. Сильный парень, упрямый...
   - Эдмон... я хотел тебе сказать... когда я говорил сэру Годфри, что Жанна моя невеста, я лгал. Никаких обещаний мне она не давала, более того, мы с ней просто разговаривали одну минуту, я просто пригласил её в свой замок...
   - Не надо об этом, сир рыцарь. Какая разница, была Жаннетт вашей невестой или нет? Боюсь, что сейчас она невеста смерти. Как всё плохо... Ну что - перевязка не слишком туга?
   - Спасибо, Эдмон. Давай не будем отчаиваться, пока мы живы и Жанна жива. Попробуем что-нибудь ещё придумать.
   - Да, вы правы, но...
   Кусты справа затрещали, и Эдмон резко обернулся. Французы увидели трёх английских солдат:
   - Эй, вы двое! Сдавайтесь!
   Вместо ответа Робер, не поднимаясь с земли, схватил правой рукой арбалет, пустил стрелу и попал одному из противников в шею. Эдмон подхватил рыцарский меч - тяжело, с непривычки можно удержать только обеими руками - и бросился к противникам. Робер сразу понял, что парень долго не выстоит: без всякой сноровки - впервые драться мечом, без доспехов, сразу с двумя... Но рассуждать было некогда, руки уже сами вкладывали новую стрелу в арбалет, крутили вороток...
   Пока Робер заряжал арбалет, Эдмон уже получил ранение в левое плечо, стало ясно, что он вот-вот выронит меч. Забыв про свою рану, Робер вскочил с земли... англичане заметили его слишком поздно... выстрел - один из годонов вскрикнул от боли и упал, теперь вдвоём против одного, подобрать меч убитого...
   Однако, прежде чем Робер вступил в рукопашную схватку, меч уцелевшего годона вонзился в живот Эдмону. Не давая времени англичанину вытащить оружие, рыцарь нанёс рубящий удар сверху...
   Эдмон уже умирал. Его глаза быстро затуманивались, дыхание становилось всё слабее. Робер растерянно стоял перед ним на коленях: ведь только что этот парень сам делал ему перевязку, и вот...
   Пальцы Эдмона ухватили запястье Робера, через предсмертный хрип раздались слова:
   - Сир рыцарь... умоляю... спаси Жаннетт... будь счастлив с ней...
   Прежде чем Робер успел ответить, его спаситель и соперник закончил свой жизненный путь.
  
   Руан, 24 мая 1431.
  
   - Эй, осуждённая! Поднимайся! Тебя ждёт костёр!
   Английский солдат толкал Жанну кулаком в бок. Девушка не сразу пришла в себя со сна. "Костёр... вот оно что. Значит, всё-таки не миновать. Простите меня, мадмуазель де Линьи. Я не смогла выполнить своё обещание. Что же... по крайней мере, сегодня вечером мне уже не будет больно. Я уже давно согласна умереть, но... ах, если бы хоть не костёр..."
   - Пошевеливайся!
   Солдаты тащили Жанну за поясную цепь, фактически волокли по лестнице вниз. Там её уже ждала телега, а рядом гарцевали десятки английских конников, радостным смехом встретившие появление узницы. Придерживаемая солдатами, Жанна покорно поднялась на телегу. "Господи... как же это страшно. Пламя вспыхнет вокруг, заревёт, глотая хворост, удушая дымом, и внезапно отовсюду обрушится самая страшная боль, которая только возможна. Господи... вот и закончилась моя миссия. Ах, если бы хоть не костёр..."
   Телега, уныло скрипя колёсами, выехала в ворота. Не сразу Жанна заметила, что рядом с въездом в замок появилось несколько страшных украшений.
   "Человеческие головы на колах... Уж на Рыночной Площади не хватает места, их здесь повесили..."
   Офицер, командовавший стражей, сделал знак вознице остановиться.
   - Что, ведьма, нравится? Эти мерзавцы пытались напасть на карету его высочества! Не иначе как тебя освободить надеялись! А теперь их головы - здесь! И так будет с каждым!
   Жанна еле слышала то, что ей говорил англичанин. В ужасе смотрела она на знакомые лица. "Ребята из Домреми... Эдмон... Я мечтала увидеться с тобой... а вот как вышла наша встреча. Дорогой мне человек умер, когда тщетно пытался меня спасти... Господи, что же за судьба у меня - самой погибнуть и самых близких людей погубить. Прощай навек, милый Эдмон. Скоро мы всё-таки встретимся с тобой. Недолго совсем осталось."
   - Слезай! Приехали!
   Поддерживаемая солдатами, Жанна спустилась с телеги. Перед ней стояла толпа - десятки, а то и сотни людей. Все с любопытством рассматривали осуждённую, расступались перед ней. Жанна не сразу заметила самое страшное.
   "Кажется, всё-таки костра не приготовили. Хотели просто напугать меня, да? Получилось. Ах... Вот он... позорный столб... хворост, дрова вокруг, жаровня с факелами. Значит, сейчас это и произойдёт. Господи, прими мою душу!"
   Что это? У ограды стоял знакомый мальчик с повязкой на левом глазу... "Катрин пришла проститься со мной. Прощай, сестрёнка. Жаль, что только так мы с тобой и увиделись. Будь счастлива - ради меня."
   В плечо и бок Жанне ударили несколько камней. Девушка вскрикнула от боли и неожиданности, и тотчас её толкнул кулаком один из стражников:
   - Иди! Пошевеливайся, не задерживай почтенных людей! Поднимайся на помост! Садись на скамью.
   "Значит, меня всё-таки пока не сожгут? Меня пугали? Как вдруг усталость навалилась... Так хочется спать. Подремлю немного, пока они все тараторят, какая я плохая."
   Жанна не видела, как перед ней встал толстый судья-обвинитель, державший заготовленную речь. Его слова плохо доходили до пленницы, пока она не услыхала:
   - Я обращаюсь к тебе, Жанна, и говорю, что твой король - еретик и схизматик!
   "Это он говорит мне? Он оскорбляет короля? Зачем? Ведь приговор вынесен мне, меня и оскорбляйте, казните." Девушка не смогла сдержаться:
   - Это неправда, сударь! Клянусь своей верой перед лицом смерти! Карл - наихристианнейший из королей, преданный сын веры и церкви!
   "Сил нет спорить. Наверное, вот сейчас всё для меня и закончится."
   - Опомнись, Жанна! Ради чего ты готова пожертвовать своей молодой жизнью? Ты же совершаешь истинное самоубийство! Ты уже ничего не изменишь! Покайся в грехах своих и подчинись воле святой матери - католической церкви! Только так ты спасёшь своё тело от этого костра, который уже приготовлен за твоей спиной, а свою душу - от много худшего, адского пламени!
   "Зачем же он лжёт? Я обречена, это ясно, но почему им нужно клеветать на меня?"
   - Я уже говорила вам, и не раз: я готова предстать перед судом Папы Римского или Базельского Собора! Я подтверждаю это своё намерение и теперь! Обещаю, что подчинюсь воле Его Святейшества!
   Тотчас же заорали все судьи. Жанна опустила лицо на колени и зажала уши. "Зачем вы так кричите? Я уже поняла, что в Рим вы меня не отправите. Чего вам теперь-то от меня нужно? Делайте своё дело... а я - своё. Мне уже совсем немного осталось." И всё же, когда шум унялся, она подняла лицо и добавила:
   - Только суд Папы Римского или Базельского Собора! Только его я соглашусь принять!
   Раздался голос Кошона:
   - Ну, хватит! Палач, возьми её! Делай своё дело.
   Девушка почувствовала, как грубая рука ухватила её за локоть, дёрнула:
   - Пошли, осуждённая! Пора!
   Жанна открыла глаза и в ужасе отшатнулась, увидев перед собой красный балахон. Это палач!
   - Нет! Пожалуйста, не надо!
   "Я не хотела унижаться, говорить так с ними, само вырвалось..."
   Толстый лектор-обвинитель немедленно оживился:
   - Отрекись, Жанна! Иначе через минуту ты будешь в пламени! Тебя ждут вечные муки ада! Спаси свою жизнь и вечную душу!
   "Господи, как же страшно! Я не думала, что это так страшно - когда совсем близко! Может быть, это отречение, о котором они кричат, не так страшно?"
   - Мессир, о каком отречении вы говорите? Что я должна подписать?
   "Что такое я говорю? Я ведь уже приготовилась к смерти! Да, но... костёр... о, Боже!"
   - Ты должна будешь переодеться в женское платье и перестать общаться с Голосами, которые привели тебя вот на этот костёр! И это всё, больше мы от тебя ничего не требуем! Как видишь, ничего страшного! Подпиши отречение - и с этого самого момента ты будешь находиться под защитой пресвятой католической церкви! Неужели ты предпочитаешь сгореть в мужской одежде, лишь бы не вернуться в лоно родной церкви?
   "И это - всё, чего от меня требуют? Вроде не так уж страшно. Хорошо... я предпочитаю жить. Пусть даже какое-то время в заточении, но жить. Только пусть от меня уберут английскую стражу."
   Заметив, что девушка колеблется, Кошон торжественным басом начал провозглашать:
   - Именем святой католической церкви девица Жанна из Домреми признана виновной в злонамеренной ереси, колдовстве, общении с дьявольской силой и разжигании кровопролития. Она приговаривается...
   - Я повинуюсь! Я подпишу...
   "Словно кто-то изнутри меня прокричал это... как же я боюсь боли и смерти..."
   - Вот это другое дело, Жанна. Повторяй за мной...
   "Да, я повторю. Скажу всё, что только вам угодно. Я очень хочу жить. Никогда не думала, что так боюсь костра."
   - Теперь подпиши!
   - Я... не умею писать. Я могу только поставить крестик.
   - Поставьте крестик.
   "Да. Поставлю крестик."
   - Э нет, так не годится! Она должна подписаться своим именем! Кто-нибудь, помогите ей!
   - Мадмуазель, позвольте - я вам помогу!
   "Хорошо... помогите. Подписываю."
   - Вот и отлично! С этого момента, дочь наша, ты возвращаешься в лоно святой католической церкви...
   "Хорошо. Лучше быть узницей в лоне святой католической церкви, чем в Буврёе. А хуже всего - вон тот жуткий столб посреди груды хвороста."
   Усталая, измученная Жанна не заметила, как сзади подошли конвоиры - те же самые английские солдаты, которые доставили её на это кладбище. Она вздрогнула, почувствовав, как кто-то рванул её за поясную цепь:
   - Эй, ведьма, пойдём!
   "Что это? Английские солдаты! Почему? Я же под защитой церкви! Мне обещали!"
   - Нет! Святые отцы, вы же взяли меня под свою защиту! Я не хочу обратно в Буврёй! Я не могу выдержать там! Умоляю вас, пощадите!
   - Уведите её туда, откуда она пришла! Мы сейчас придём в камеру, проследим, чтобы она переоделась в женское платье! Заберём её одежду греха.
  
   * * *
  
   Буврёй, Руан, 25 мая 1431.
  
   - Эй, господин офицер, где вы? Подойдите-ка сюда!
   - Да, ваша светлость!
   - С-слушайте... как вы знаете, наша заключённая... ведьма... вчера отреклась, подписала всё, что требуется, и переоделась в женское платье. Надевать мужское ей запрещено под страхом казни. Так вот... э-э... Необходимо, чтобы она всё-таки надела мужское платье, причём сама.
   - Ваша светлость... разве же она согласится на костёр?
   - Об этом и речь. Должно случиться так, чтобы она сама захотела на костёр. Вы понимаете, о чём я говорю? Она ведь стала ещё привлекательнее, когда надела женское платье, верно?
   - К-кажется... д-да...
   - Намекните своим солдатам. Пусть делают что хотят, только чтобы не убили её и не покалечили, но пусть завтра же она наденет мужское.
  
   * * *
  
   Буврёй, Руан, ночь 25-26 мая 1431.
  
   Ласковый сон, спаситель униженных, принял в свои объятия Жанну, давая ей отдохнуть после ужасов и унижений минувшего дня. Перед следующим днём кошмаров и издевательств. И снова к Жанне во сне пришёл тот, кого она ждала.
   "Эдмон... как хорошо, что ты опять пришёл ко мне... Эдмон, я так люблю, когда ты меня обнимаешь... гладишь... правда, у меня красивое платье? В нём я была на своей первой аудиенции у короля Карла... когда он был ещё дофином. Эдмон... подожди... не надо так... Не дави! Эдмон, мне больно! Не надо! Отпусти!
   Это вовсе не Эдмон! Это не сон! Это английские стражники!"
   - Отпустите меня! Помогите! Офицер!
   Жанна пыталась бороться с напавшими на неё тремя стражниками, но силы были слишком неравны. Закованная истощённая девушка не могла долго сопротивляться.
  
   * * *
  
   - Эй, ведьма, если не хочешь оставаться голой, надень свои старые тряпки! Я сейчас сниму твои цепи.
   "Моя старая одежда... мужская, которую забрал епископ. Женскую они сорвали и унесли."
   - А ведь тебе понравилось! Очень понравилось! Ка-ак ты содрогалась!
   "Это не мне понравилось. Это - моё тело предало меня. Это оно содрогалось под насильниками, отвечая им взаимностью. Что же... на сей раз я слишком легко могу покарать предателя. Тело моё... я так берегла тебя. А ты - предало меня, оказалось заодно с моими врагами и насильниками. Тем хуже для тебя, моё тело. Скоро тебя не станет. Ты сгоришь на костре. Мне незачем больше жить - уж если и моё тело заодно с моими мучителями. Иди уж сюда, моя старая верная мужская одежда. Напрасно я отреклась от тебя. Видно, судьба нам быть вместе до последней минуты."
  
   * * *
   Буврёй, ночь 28-29 мая 1431 г.
  
   В ту ночь графу Уорвику было особенно радостно ложиться спать. Теперь уже девчонку не спасёт ничто и никто. Смертный приговор ей вынесен окончательно и бесповоротно, костёр с кладбища Сент-Уэн перенесён на Рыночную Площадь, идут последние приготовления к радостной церемонии. Мучиться девчонке придётся долго, в назидание другим мятежникам. А назавтра после её казни тысячи английских солдат, высвободившихся от охраны этой незадачливой дурочки, выступят походом по местным лесам, по провинции Нормандия, огнём и мечом подавляя обнаглевших мятежников, которые осмелились даже покуситься на священную особу герцога Бедфорда. Можно и отдохнуть, расслабиться. Слава тебе, Святой Георгий, покровитель Англии...
   - Да, Ричард, можешь расслабиться. Если ты уверен, что сделал всё правильно.
   - Кто со мной говорит? Святой Георгий? Или нет? Надеюсь, не те Голоса, которых слушалась девчонка, обречённая послезавтра стать пеплом?
   - Нет, Ричард. Конечно, это не те Голоса. У каждого человека свой Голос. Можно считать, что это голос его святых. А может быть, правильнее сказать, что это голос собственной совести, сердца. Для кого-то он грохочет слышнее самого громкого набата - при виде даже мелкой несправедливости: раненой птички, умирающего от голода котёнка. Для многих же он почти не слышен. Но - почти. Потому что однажды и для таких он становится слишком заметен.
   - Это что означает? Случилось нечто такое, отчего я вдруг стал отчётливо слышать свою собственную совесть? И что же это?
   - Ричард, ты хорошо знаешь ответ. Ты лучше всех осведомлён, что случилось за последние дни... и что произойдёт послезавтра.
   - Ба! Так речь о девчонке! Подумаешь, чепуха. Так ей и надо, она ведь колдунья.
   - Ричард, ты сам веришь, что она колдунья? Если да, то почему ты содержишь ведьму рядом с комнатами малолетнего короля, принца-регента, да и своими собственными? Почему отказался поместить её в одном из монастырей, где и положено держать ведьм?
   - Ну - пусть не ведьма она. Святая или нет - не знаю, я в святых не разбираюсь. Но по мне она простая девчонка, из-за которой незачем шум поднимать. Таких полно.
   - Верно, Ричард. Она всего лишь простая крестьянская девушка... как тысячи других девушек, над которыми надругались твои солдаты. Как многие тысячи простых людей, убитых по твоему приказу. И всё-таки, почему-то именно то, что ты сделал с этой простой девчонкой, пробудило голос твоей спящей совести.
   - Да ну. Поделом ей. Она должна была лучше понимать, где её место. Не следовало ей ввязываться в дела больших и сильных людей. Она послезавтра умрёт, и Англия будет спасена.
   - Ты так полагаешь, Ричард? Ты уверен, что спасение Англии и жестокая казнь благородной девушки - это одно и то же?
   - Конечно! Ведь речь идёт не о чём-нибудь, а о злостном мятеже! Бунт - против своего законного государя!
   - Ты считаешь, Ричард, что нет хуже преступления, чем мятеж против своего короля? А ты уверен, что никому из твоих близких не доведётся поднять руку на короля Англии?
   - Это исключено! Хотя... разве что выяснится, что с этим королём не всё в порядке - в смысле его прав на престол. Но в таком случае речь идёт не о мятеже, а о восстановлении справедливости и законности!
   - Ричард, ты полагаешь, что никто из твоих потомков не совершит насилия над своим королём - разве что в порядке установления истинно-законной власти? И ты не допускаешь, что твой потомок свергнет короля, которому присягал, возведёт на престол другого... а потом постарается поменять их местами - за что войдёт в историю под именем "Уорвик - Делатель Королей"?
   - Хо! "Делатель Королей" - это звучит очень недурно! Пожалуй, не хуже, чем даже сам "король"! Да, но... даже если произойдёт нечто подобное, я уверен, мои потомки сделают это исключительно ради блага Англии, её народа. Выше короля Англии - только народ Англии. В этом суть Билля о Правах, который священен для каждого из нас.
   - Итак, поднимать мятеж против короля Англии недопустимо... но можно, если это на благо народа Англии. И ты полагаешь, что Уорвик - Делатель Королей принесёт счастье английскому народу?
   - Не сомневаюсь в этом. Как если бы видел собственными глазами.
   - Собственными глазами... Ричард! Посмотри вокруг. Что ты видишь?
   - Что такое я могу видеть? Вокруг меня наш славный, прочный замок Буврёй, которому можно доверить даже самую опасную мятежницу против народа Англии, не опасаясь, что кто-то придёт к ней на выручку. Хотя... странно, я вижу нечто другое.
   - Конечно, Ричард, ведь ты сейчас спишь, а потому видишь не Буврёй, а то, что показывает тебе твоя совесть. Итак: что же это?
   - Развалины... Разрушенные дома... Мертвецы... тысячи мертвецов на улицах большого города... Волки рыщут по улицам... Кровавые сугробы... Что это? Наверное, Руан двенадцатилетней давности? Или Париж? Мне до них нет дела.
   - Присмотрись внимательнее, Ричард. Ты не можешь не узнать этот город. Он слишком хорошо тебе известен.
   - Я вижу... Тауэр? Темзу? Так это... Лондон? Совесть моя, ты хочешь сказать, что беда приключится с Лондоном?
   - Нет, Ричард. Не только с Лондоном. Несчастье, разорение, смерть обрушатся на всю Англию, пройдут через дом каждого твоего соотечественника. Все английские города будут так выглядеть, и очень скоро. И случится это по той же самой причине, по которой твой самый близкий родственник войдёт в историю под столь понравившимся тебе прозвищем "Делатель Королей". Это будет самая страшная, кровавая война в истории Англии. Жестокая, бессмысленная резня. И свершится она по воле твоей семьи. Ради блага английского народа. Как и то, что произойдёт послезавтра на Рыночной Площади французского города Руана.
   - Голос! Я не верю тебе! Ты лжёшь, проклятый! Молчи, молчи, молчи!
  
  
   Буврёй, Руан, ночь 28-29 мая 1431.
  
   - Вот, брат Изамбар! Как видите, она нарушила клятву и снова надела мужскую одежду!
   - Как же так, Жанна? Ведь ты поклялась никогда более не носить мужское! Поклялась - всего лишь четыре дня назад! Неужели ты не понимаешь, что это для тебя означает? Может быть, тебя принудили надеть мужское платье?
   - Нет, сударь. Я надела его сама. Добровольно.
   Разве так я отвечала Кошону и Изамбару? Ах да... это всего лишь сон. На самом деле, наяву, со мной творилось нечто страшное, позорно-истерическое, о чём даже вспоминать противно. Солдаты стояли у дверей и ухмылялись мне. Не буду вспоминать, как оно было наяву. Во сне это куда менее неприятно. И даже не больно. Лишь бы меня сегодня не трогали. Я ведь заслужила ночь отдыха - тем, что согласилась принять костёр?
   - О Святая Дева! Жанна! Ты обрекаешь себя на страшную гибель! Ты же совершаешь самоубийство! Неужели ты этого не понимаешь?
   И Изамбар говорил совсем другое. Уже и не помню - что.
   - Нет, сударь, не понимаю. Я всего лишь неграмотная деревенская девушка, и я слишком мало знаю, чтобы понять вас.
   Это, конечно, правда, и вот это - совсем не позорно. Жаль, что не так я говорила с ними наяву. Странное дело, мне сейчас не страшно то, что произойдёт послезавтра утром, зато обидно за унижение, которое я приняла перед Кошоном и де ла Пьером. Конечно, ведь это всего лишь сон. Ах, если бы ещё и остаться во сне, умереть, не проснувшись...
   - Жанна, но ты ведь отреклась от своих заблуждений! Разве нет?
   - Это так, сударь. Я была неправа. Теперь мне придётся отречься от своего отречения. Я понимаю, что это для меня означает.
   Да, верно... что наяву, что во сне - итог один... меня сожгут на костре. Теперь уж как-то и бояться устала. Просто потому, что понимаю: это всё равно свершится. И всё, что мне осталось - поменьше унижаться перед ними, теми, кто обманул и погубил меня.
   - Но ведь ты отреклась от Голосов?!
   - Да. Я отреклась от них... потому что их никогда не было.
   Во сне я могу сказать правду. Наверное, и наяву смогла бы теперь. Всё равно - два раза меня не казнят.
   - Как это - не было Голосов? Ведь ты всегда уверяла, что к тебе явились Голоса, святые, повелевшие идти к дофину Карлу и короновать его!
   Что - удивила, да? Мне впору рассмеяться. Вот только невесело.
   - Я лгала, сударь. Никаких Голосов не было, я их придумала.
   Я придумала Голоса. Я сама дала себе миссию. Я сама привела себя на костёр. Винить мне некого, кроме самой себя. И никто наяву не узнает, что Дева Жанна была всего лишь обыкновенной пастушкой, с которой не говорили ни архангелы, ни бесы... которая сама себе выдумала святых.
   - Придумала? Зачем?
   Мессир Изамбар, а вам никогда не приходилось ничего придумывать? Когда вы уверяли, что церковь берёт меня под свою защиту, - вы были искренни? Ваша совесть спокойна?
   - Ну кто бы иначе поверил, что какая-то пастушка способна вести в бой армию? А я была уверена, я знала, что смогу... справлюсь. Мне только нужно было, чтобы и другие в меня поверили. Вот и всё.
   Вот и всё. Ещё чуть-чуть - и от простой пастушки, обманувшей две страны, два народа, останется только лишь горсточка пепла.
   - Жанна, зачем это тебе понадобилось?
   Действительно, ваше преосвященство, зачем мне понадобилось сражаться под Орлеаном, в долине Луары, короновать дофина? Сама не знаю. Или - напротив, слишком хорошо знаю?
   - Не ищите глубокого смысла в поступках деревенской простушки, сударь.
   Действительно, зачем что-то искать, обдумывать? Ведь приговор всё равно не изменится.
   - И всё-таки?
   О, пресвятая Богородица!
   - Просто потому, что я не могу видеть, как умирают от голода дети. Как солдаты истязают женщин. Как страшно погибают мужчины. Это очень глупо, я понимаю. Я готова нести ответ.
   Или уверяю себя, что готова. Господи, как же страшно умирать! Как я хочу жить!
   - И что ты изменила? Ты ведь ничего не добилась. Дети всё равно погибают. Война продолжается, кровь по-прежнему льётся, теперь в этом есть и твоя вина. Однако самое страшное - это то, что ты погубила свою бессмертную душу. Не надо было тебе вмешиваться. Разве тебе не объяснял священник в твоей родной деревне, что умершие дети и все невинные жертвы попадут в рай?
   О, епископ. Моя бессмертная душа скорее готова принять адские муки, чем выдержать ещё раз то зрелище, которое ваши хозяева-англичане показали мне на Рыночной площади. Но выбора у меня нет.
   - Да, мне объясняли, сударь. А всё-таки видеть это я не могу. Это глупо, я виновата. Наказывайте меня, я готова понести самую суровую кару.
   Как будто без моих уговоров они не покарают меня.
   - Если дети умирают от голода, значит, так угодно Богу!
   - Если Богу угодно, чтобы умирали дети, значит, Бога - нет!
   Зачем я так говорю? Ведь это чудовищная ересь. Я вот-вот встречусь с Богом, не надо его сердить. Господи, прости мне эти слова!
   - Я знаю, что говорю страшную ересь. Я обречена на адское пламя.
   Нет, Жанна. Ты вовсе не сердишь Бога. Ты права. Права во всём, от начала до конца. Божья благодать есть и пребудет на тебе. Да не окажется в тебе страха пройти до конца испытание и предстать перед Ним во всём величии твоего подвига. И вовсе не адское пламя ждёт тебя - здесь, на Небесах.
   Кто это сказал? Не Изамбар, не Кошон. Но ведь и не я сама?
   - Я ничего не могу с собой поделать. Если бы я могла начать всё заново, я бы опять поступила так же. А вы - делайте своё дело.
   - Зачем же так, Жанна? "Делайте своё дело" - это слова, которые говорят палачам. Мы ведь не палачи тебе? Ты ведь не считаешь меня своим палачом?
   Увы, Изамбар... считаю. Но зачем я буду вам обо всём этом говорить? Тем более - во сне?
   - Брат Изамбар, оставьте её. Мы сделали всё, что могли. Нам остаётся только отсечь загнившую лозу, чтобы она не погубила весь виноградник зловредным тленом ереси. Пойдёмте отсюда.
   Прощайте, господа. Оставьте меня наедине с моей судьбой. Мадмуазель де Линьи... простите меня! Я нарушила данное вам обещание! Я не смогла выдержать то, что мне предложили вместо жизни!
   - Доченька моя, Жанна! Славная, прекрасная девочка! Неужели ты думаешь, что я хоть в чём-то упрекну тебя? Господи! Я обращаюсь к Тебе! Когда персы разожгли костёр вокруг Креза, Ты ведь послал внезапный ливень - и спас его! Неужели в том, что Ты даровал языческому монарху-самодуру, Ты откажешь святой героической девочке, которая спасла целый народ, не располагая ни армией, ни властью, ни деньгами - ничем, кроме своего горячего сердца?
   Чей это голос? Незнакомый, но при этом... очень знакомый?
   Мадмуазель де Линьи? Она снова пытается спасти меня? Мадмуазель де Линьи, мне очень совестно перед вами, вы и так слишком много сделали для меня.
   Мадмуазель де Линьи не сможет спасти меня, ведь она одна...
   Почему, почему никто в целом свете, кроме мадмуазель де Линьи, не пришёл ко мне на помощь? Неужели я этого недостойна?
   - Сир Ланселот! Я взываю к вам! Прошу вас! Сир Ланселот, пожалуйста, спасите меня! Я не Гиневра, не королева, я всего лишь простая деревенская девушка, но я тоже очень хочу жить! Сир Ланселот, они собираются сжечь меня на костре! Мне очень страшно! Умоляю вас, придите ко мне на помощь!
   - Жаннетт, маленькая Жаннетт! Я очень хочу спасти тебя, но не могу этого сделать! Не могу - потому что я в прошлом! Тебя сумеют спасти только рыцари будущего!
   - Сир Ланселот, вы говорите так странно... я не понимаю вас...
   - Это не страшно, Жаннетт. Не так важно, что ты меня не понимаешь. Гораздо важнее, чтобы меня поняли другие.
   Самое главное - чтобы меня услышали и поняли рыцари будущего!
  
  Часть вторая. Младшая сестра
  
  1.
   Париж, весна 1440.
  
   Весна 1440 года в Париже выдалась на удивление спокойная и мирная. Казалось, природа постепенно приходила в себя после боёв, отгремевших здесь не так давно. Плавно, величественно несла свои тихие воды Сена. Набухали почки, расцветали деревья и кустарники после зимней спячки, а сквозь булыжники мостовой пыталась пробиться молодая травка. Воздух был пропитан тем особым, опьяняющим ароматом свежей зелени и распускающихся цветов, который появляется только в разгаре весны и исчезает ближе к лету. Откуда-то издали доносилось завывание котов, праздновавших эти тёплые и солнечные весенние дни и отмечавших их новыми турнирами в честь своих прекрасных дам. Даже злополучные химеры Собора Парижской Богоматери выглядели в эту погожую пору как-то добродушнее и умиротворённее.
   Большой город был заполнен толпами праздношатающегося люда. В одних кварталах гарцевали по мощёным улицам надменные всадники, проезжали кареты, разгуливали пышные дамы, а на ночь зажигались фонари. В других - кривые улочки были забиты бродягами, нищими, больными, калеками, пришедшими с жестокой войны в тщетной надежде хоть здесь найти отдых и сочувствие.
   Париж всё ещё медленно и трудно привыкал к своему новому хозяину - королю Франции Карлу Седьмому. Временами казалось, что обитатели города не очень-то верят в то, что новая власть продержится сколько-нибудь дольше старой, англо-бургундской. То тут, то там время от времени обнаруживалась неприятельская символика, которую парижане стыдливо и поспешно уничтожали, чтобы она не попала на глаза новым правителям. Лувр, сумрачный замок, построенный предками короля Карла, производил впечатление не дворца, а скорее крепости, противостоявшей всему остальному городу, которую каждый посетитель должен был взять штурмом. Да и сам король Карл Седьмой бывал здесь лишь изредка, наездами, недвусмысленно предпочитая столь уютные и привычные Пуатье и Блуа.
   Утром одного из тех дней, когда король почтил парижан своим присутствием, к главному входу в Лувр подъехала небольшая кавалькада, во главе которой была молодая пара. Это были супруги дез Армуаз, рассчитывавшие получить аудиенцию у короля. Молодая красивая женщина, длинноногая, темноволосая и черноглазая, управлявшаяся со своей лошадью едва ли не более уверенно, чем её муж, задумчиво осматривалась по сторонам. Это была Катрин, супруга Робера дез Армуаз. Остановив лошадь, Катрин спешилась, огляделась вокруг, словно ожидая увидеть кого-то знакомого, неуверенно посмотрела на сумрачных гвардейцев-шотландцев, охранявших ближайший вход, и вопрошающим тоном обратилась к мужу:
   - Робер, ты уверен, что мы не ошиблись? Я совершенно не знаю Париж, а тем более Лувр и здешний дворец короля. Я рассчитывала, что нас встретит Жиль де Рэ, а его нигде не видно. Мне кажется, что нас здесь не ждут.
   Супруг только пожал плечами. Он не знал, что и ответить жене. В конце концов, именно с ней, а не с ним договаривался о встрече разбитной гуляка-виконт, который смотрел на Робера свысока и, как многие герои войны, недвусмысленно предпочитал иметь дело с его прославленной женой. Будь его, Робера, воля, он бы вообще не стал полагаться на Жиля. Положа руку на сердце - ведь обычный повеса, щёголь, хвастун, фанфарон, который выдумывает какие-то сногсшибательные истории о войне, рассчитывая привлечь к себе благосклонное внимание дам. Договариваться с ним о чём бы то ни было означало провалить дело раньше, чем оно было начато.
   Катрин колебалась, не знала, как поступить. Очень неудобно было перед Робером. Мало того, что дело, о котором она собиралась говорить с королём, слишком плохо сообразовывалось с её обязанностями добропорядочной матери благородного семейства, теперь ещё и эта неувязка...
   Неприятная пауза была прервана благодаря тому, что прямо перед Катрин появился невесть откуда вынырнувший капитан Ла Ир, он же виконт Этьен де Виньоль:
   - Всё в порядке, Жанна! Просто вы пришли чуть раньше времени! Король только позавчера приехал, он мечтает полностью перестроить Лувр, превратить его в нечто очень приятное, наподобие Блуа, а пока здесь практически невозможно жить. Между нами говоря, я подозреваю, что это его начинание закончится так же безрезультатно, как и предыдущие - если только вы за него не возьмётесь, как в былые времена. Не волнуйтесь, сейчас я всё устрою.
   Катрин прекрасно знала, что означает "устроить" в устах Ла Ира, и поспешно закрыла уши ладонями. Это был очень правильный поступок, так как Этьен, подойдя к ближайшим воротам, заложил два пальца в рот и засвистел так звонко и заливисто, что двое уличных мальчишек, вертевшихся неподалёку, обернулись и уставились на него с восхищением учеников, увидевших великого маэстро.
  
   Домреми, 1424.
  
   Деревня Домреми, как и весь север Шампани, ещё не успела испытать на себе невзгоды страшной войны, уже более восьми десятилетий полыхавшей по всей остальной стране. Возможно поэтому, а быть может - из-за того, что почти вся остальная Шампань принадлежала ненавистным бургундцам, жители Домреми предпочитали думать, что их деревня относится к соседней Лотарингии.
   Крестьяне чувствовали себя относительно спокойно, не знали других забот, кроме тех дел, к которым их обязывали каждодневные сельские нужды, и их мирный уклад нарушали разве что редкие беженцы, приходившие с запада, чаще всего - со стороны Парижа. Беженцев встречали настороженно, но без особой враждебности: всё-таки люди, христиане, соотечественники, почти все - сторонники арманьяков, верные делу Франции, жертвы английского произвола и бургундского вероломства. Им предоставляли ночлег и еду, брали их на работу - батраками, разумеется, но усталым, измученным людям некогда было привередничать. Вполне естественно, что чаще всего голодные беженцы стучались в двери дома, принадлежавшего самой состоятельной и уважаемой в деревне семье. Это была семья Жака Дарк.
   В семействе Дарк было трое сыновей и две дочери. Старшая дочь Жанна была хорошей, правильной, примерной девочкой, желанной для всех будущих женихов. Она добросовестно посещала церковь даже тогда, когда никто от неё этого вовсе не требовал, помогала всем бедным и нуждающимся, которым её отец предлагал выбор между батрачеством и пинком под зад, и выхаживала больных зверюшек и птичек. Её младшая сестра Катрин была сорвиголова. Бедовый мальчишка в теле девчонки, она выглядела значительно старше своих лет. Уже в пятилетнем возрасте она умудрялась плавать дальше и быстрее всех детей в деревне. Катрин победоносно дралась со сверстниками-мальчишками Домреми, с малых лет заездила всех отцовских лошадей, бросала камни так, что ей ничего не стоило сбить ворону с макушки высокого дерева, самолично делала рогатки и пробовала их на чём и на ком попало. Братья смастерили ей самодельные лыжи, короткие да широкие, и любимым занятием Катрин в зимние дни стало путешествие по сугробам в лес за хворостом. Несмотря на то, что Катрин была тремя годами младше Жанны, она была гораздо крепче сложена и закалённее. Несмотря на удивительную разницу в характерах, сёстры были очень дружны и расставались только тогда, когда Жанна направлялась в церковь: чего-чего, а этого Катрин вытерпеть никогда не могла. Лицом эти две темноволосые, черноглазые девочки были на удивление схожи и обещали стать вскоре очень красивыми девушками, хотя младшую сестру, в отличие от старшей, как будущую невесту никто всерьёз не воспринимал. Боевая слава юной Катрин до того прогремела в деревне, что из страха перед ней даже самые агрессивные мальчишки не смели обижать и её совсем не столь воинственную старшую сестричку, а местные мамаши с ужасом думали, что же будет вытворять младшая дочка Дарк, когда подрастёт.
  
   2.
   Париж, Лувр, весна 1440.
  
   Не прошло и пяти минут, как Ла Ир и вправду всё устроил. На его свист вышел сперва начальник охраны, который, узнав высокочтимых гостей, мигом кинулся обратно и тотчас вызвал дворцового распорядителя. Сразу же после этого супруги дез Армуаз, за которыми неотступно следовал де Виньоль, прошли во дворец. Прямо при входе Катрин увидела коннетабля Ришмона, который, если верить слухам, снова был в немилости у короля, и любезно склонилась перед ним в реверансе. Несмотря на зловредные слухи. А может быть, именно из-за них. Коннетабль растерянно поклонился в ответ и посмотрел на Катрин, словно увидел привидение. Молодая женщина сочувственно улыбнулась полководцу, взявшему Париж, и проследовала за распорядителем. Комнаты, залы, помещения, мимо которых они проходили, были запущены, завалены разным хламом, из них недвусмысленно несло плесенью. Неужели на месте вот этой всей мрачной развалюхи будет когда-нибудь стоять весёлый и красивый дворец? Поверить невозможно в такое.
   - Ваша светлость, пожалуйте, его величество ждёт вас!
   Лакей согнулся в подобострастном поклоне перед Катрин, лишь с опозданием сообразив, что пригласить следовало и Робера... который, впрочем, не привык к придворным церемониям, а потому, не дожидаясь, пока о нём вспомнят, с шумным топотом ввалился в прихожую. Супруги дез Армуаз, за которыми с независимым видом следовал Этьен, прошли в главную залу дома, где жизнерадостный король любезничал с нарядно разодетыми придворными дамами и слышалась приятная, негромкая мелодия менуэта. Чуть поодаль стоял архиепископ, который мрачно рассматривал весёлое собрание.
   "Катрин, будь внимательна, вдруг король снова захочет устроить трюк с переодеванием!" - внезапно услышала внутри себя Катрин предостерегающий возглас сестры.
  
   Домреми, лето 1426.
  
   Этот тёплый, ласковый летний день навсегда врезался в память Катрин. Вовсе не потому, что ей исполнилось одиннадцать лет. И, уж конечно, не из-за того, что в тот день Жанна была очень задумчива - такое случалось более чем часто. Собственно говоря, никаких событий с утра не происходило - так, выгнали стадо овец на лужайку, посидели в теньке, поболтали о пустяках... но...
   Ближе к вечеру, Жанна вдруг приблизилась вплотную к сестре и, опустив взгляд, неуверенно обратилась к ней совсем тихим, робким голосом:
   - Катрин... прости, пожалуйста, я хочу попросить тебя, чтобы ты научила меня...
   Катрин не сразу поняла, о чём говорит сестра, вопросительно посмотрела на неё, и та, сконфузившись, добавила:
   - Ну... я имею в виду - вот это всё, что ты умеешь: скакать на лошади, драться на кулаках и палках, бросать камни...
   Катрин очень удивилась:
   - Жанна, зачем это тебе? Я-то ладно, я в нашей деревне притча во языцех, но ты - самая лучшая и благочестивая, мечта всех женихов!
   - Катрин... я, наверное, никогда не выйду замуж.
   При этих словах сестры Катрин не удержалась, присела и хлопнула себя по обеим ляжкам:
   - Ну ты даёшь, Жаннетт! Ты что, в монастырь собралась? Вот до чего доводят эти дурацкие бдения в церкви и трепотня с отцом Фронтом! Жаннетт, зачем тебе монастырь, туда же только самые уродливые из бесприданниц идут, а за нами отец не поскупится! Да на тебя все наши парни смотрят так, что чуть шеи не сворачивают! Тебя и без приданого в любую семью возьмут и Бога благодарить будут за такое счастье! Эй, стой, тут что-то не то, зачем бы это тебе в монастыре кулачные бои...
   - Катрин... прости, я не имею права тебе рассказывать... пожалуйста, просто научи меня - и всё, ладно?
  
   3.
   Париж, Лувр, весна 1440.
  
   - Её светлость графиня Лилий, мадам Жанна дез Армуаз!
   При этих незатейливых словах церемониймейстера все присутствующие разом вздрогнули и застыли на месте, уставившись на входную дверь. Мелодия менуэта сфальшивила и умолкла. Наступила тягостная пауза... которую, однако, вскоре прервал сам король, перед этим любезничавший с дамами в противоположном конце зала. Пройдя сквозь расступившуюся толпу придворных, он направился в сторону Катрин, глядя на неё с улыбкой, намеренно или случайно игнорируя сопровождавших её мужчин. Из вежливости Робер и Этьен сделали несколько шагов назад: ведь приглашение, в сущности, касалось вовсе не их.
   Приглашение на королевскую аудиенцию касалось мадам Жанны дез Армуаз.
   Его величество король Франции Карл Седьмой, если верить радушному выражению его лица, вроде бы не собирался обманывать Катрин. Его, правда, несколько смутило то, что она представилась как графиня Лилий. Разумеется, графини Лилий здесь быть не может. Конечно, неплохо, если будут ходить слухи, будто бы графиня Лилий жива, но всё хорошо в меру. В присутствии короля Франции графиней Лилий не вправе называться никто. Это - наказуемо. Недоразумение? Вряд ли. Незадачливая самозванка? Да, конечно, самозванка. Ну и дура. Дурочка. Однако, говорят, эта дурочка очень красива, а к таким нужно относиться снисходительнее. Так тому и быть.
   Катрин стояла у входа в зал, в тени, и её лицо было сперва плохо видно королю, которому в глаза били лучи, испускаемые многочисленными светильниками. Первоначально Карл Седьмой рассмотрел только великолепного сложения фигуру молодой гостьи. Король с неизменным интересом принимал незнакомых ему молодых женщин, о которых шла слава, что они хороши собой, даже если репутация их вызывала некоторые сомнения. А о мадам дез Армуаз рассказывали такое... о, нет, совершенно ничего общего с теми сплетнями, которые обычно распускают злые языки о молодых красавицах, и всё же... Впрочем, главное - она очень привлекательна, на этом сходятся все, её фигура красноречивее любых слов, а потому принять её надо как можно дружественнее, снисходительнее и любезнее.
   Шаг за шагом король приближался к Катрин. Молодая женщина двинулась ему навстречу, и свет упал на её лицо.
   Теперь черты лица Катрин были видны королю Франции Карлу Седьмому со всей отчётливостью. Ошибиться было невозможно.
   Это было то самое лицо, которое Карл увидел впервые одиннадцать лет назад. Лицо, совершенно не изменившееся за минувшие годы. Лицо... которое он тогда сразу же полюбил - на всю оставшуюся жизнь. Лицо, которое представало перед ним впоследствии в самых кошмарных снах, искажённое гримасой невыносимой боли, на фоне столбов дыма и языков пламени.
   Но если бы только лицо... А глаза... те самые - единственные, неповторимые, гипнотизирующие, пламенные чёрные очи, полные великой силы и таинства, огненный океан, захлёстывающий бурунами своих волн и уволакивающий в самую глубину... и счастливец, которому открылись глубины этого огненного океана вплоть до дна, увидит вечность в одном миге - будущее и прошлое всего мира...
   Бастион Сен-Лу под Орлеаном. Первое сражение Жанны - и первая её победа. Толпа французских солдат, бегущая в страхе от англичан, по зову Девы останавливается - и возвращается, вступает в бой с наседающим врагом. Но что это? С запада движется большой английский отряд на помощь Сен-Лу? "Ополченцы, ко мне!" - слышен зов Девы. - "Развернитесь шеренгой - влево!" Ощетинившаяся пиками стена поворачивается к англичанам, и те, вкусившие столько побед, на сей раз не выдерживают. Англичане бегут, бросив в беде своих собратьев в Сен-Лу.
   Следующий бой - и снова французы отступают, бегут, на сей раз - перед гарнизоном Огюстен. Не показывает спину врагу только гвардия Жанны. Её люди опускают копья к атакующим годонам. Всего лишь горстка смельчаков, но таких, для которых честь превыше жизни. И вдруг англичане останавливаются. Почему? Так, ничего особенного, минутное замешательство. Наверное, спустя минуту они спохватились бы, пришли в себя, разметали горстку храбрецов - но этой минуты у них нет, на помощь защитникам Жанны успевают прийти отряды Ла Ира и де Рэ. Теперь уже бегут англичане. Бастион Огюстен взят.
   Турель. Страшная битва, в разгар которой Жанна тяжело ранена арбалетным болтом. Стоило её унести - и штурм прекратился. Поражение? Не бывать такому! Жанна, превозмогая боль, возвращается к стенам - и армия обрушивается на английский форт, который на этот раз оказывается беспомощен перед армией Девы...
   Жаржо. Гарнизон только немного уступает в численности армии Жанны. Крепость, кажущаяся неприступной. Однако неприступность эта иллюзорна. После артобстрела армия обрушивается гигантской волной с нескольких сторон. Англичане растеряны - так не принято воевать, французы должны были выбрать какое-то одно направление, с него и ударить, и вот тогда бы... Однако никакого "тогда бы" нет, армия Девы Жанны уже внутри крепостных стен, и гарнизону не остаётся ничего, кроме бегства.
   Патэ. Битва в поле, в которой англичане рассчитывали повторить успехи Пуатье и Азенкура, а вместо этого оказались в ловушке собственной тактики, беспомощные перед внезапным ударом французской конницы с марша. Разгром, после которого годоны так и не смогли уже никогда оправиться. А победоносный полководец становится на колени перед вражеским пленным, которого французские солдаты закололи за бедность, неспособность внести выкуп, плачет над ним и молится о спасении его души. Ведь она - всего лишь семнадцатилетняя девушка, которой впору было бы не армию в бой вести, а в куклы играть да с ухажёрами перемигиваться.
   Коронация. О, нет!
   Король Франции Карл Седьмой закрыл руками глаза. Вздрогнул, побледнел, резко переменился в лице. Его дыхание сперва прервалось, а затем стало частым-частым. Прошла, наверное, минута, а может, две или три, в течение которых в зале стояла гробовая тишина. И всё же - королю не пристало падать в обморок. Даже при виде призрака. Карл довольно быстро пришёл в чувство, заулыбался и приблизился к Катрин:
   - О, милая госпожа дез Армуаз, как я рад, что вы навестили нас! Прошу вас, отдыхайте, угощайтесь, чувствуйте себя как дома!
   Его голос дрожал. Или так просто показалось? Катрин смутилась. "Он что... не узнал меня? Или, вернее, узнал, понял, что я - не Жанна?"
   "Он узнал тебя, Катрин. Он почти поверил, что ты - Жанна. Но он боится живой Жанны и ненавидит её. Перед твоим приходом он был уверен, что Жанна мертва, а ты - самозванка. Он был убеждён в этом, потому что сам договорился с англичанами о моей казни и не сомневался, что своё обязательство они выполнили. А теперь он ни в чём не уверен."
  
   Домреми, июль, 1427
  
   То был приятный летний день, назавтра после освежающего дождика, и до полудня на траве ещё можно было заметить остававшиеся кое-где капельки росы. Сёстры Дарк пасли стадо коров на лугу неподалёку от леса, а заодно тренировались бою на палках. Катрин про себя удивлялась, как быстро её старшая сестра осваивала эту пусть и нехитрую, но коварную технику рукопашного боя. Жанна терпеливо сносила попадания по пальцам и по ногам, не отступая ни на шаг. Хотя и бледнела, закусывала губу от боли, но продолжала поединок, пока не заставляла сестру отступить. Впрочем, сразу после этого отбрасывала палку и дула себе на руки, потирала пальцы и синяки на ногах, а потом отходила в сторону и выполняла физические упражнения.
   Уже несколько раз, когда местные мальчишки неудачно вступали в стычки с соседями из про-бургундской деревни, обе сестры со своими палками вовремя оказывались на поле боя и полностью меняли ход событий. "Бургундцы" прозвали их обеих "ведьмами".
   На лошади Жанна уже ездила едва ли не лучше сестры, правда, бёдра её были невыносимо натёрты, но она словно и не замечала этого. Плавала она тоже вполне сносно, хотя соревноваться с младшей сестрой в этом искусстве пока не была готова. Единственное, пожалуй, что до сих пор не получалось у Жанны, - это бросать камни. Может быть, просто потому, что Катрин не признавала неодушевлённые мишени и практиковалась, главным образом, на хитрых воронах, в редких случаях довольствуясь недогадливыми голубями.
   Ближе к вечеру сёстры загнали стадо в коровники, а затем вернулись на луг и прилегли подремать. Было тепло и уютно, ничто кругом, кроме стрекотания кухнечиков, не нарушало мирную тишину...
   Катрин проснулась раньше Жанны, когда солнце уже клонилось к закату. Она заколебалась - то ли будить сестру и идти домой, то ли подремать ещё. Вдруг она услышала, как Жанна заговорила, не просыпаясь:
   - Нет! Пожалуйста, не трогайте Катрин! Я сделаю всё, чего вы требуете! Я уже готовлюсь к этому! Умоляю вас, пусть Катрин живёт и будет счастлива!
   Катрин оцепенела. С кем это Жанна разговаривает во сне? Разбудить её?
   Пока Катрин раздумывала, Жанна проснулась. Она встревоженно посмотрела на сестру, но та решила сделать вид, будто ничего не произошло:
   - Жаннетт! А что, если мы сейчас наберём вишен?
   Жанна кивнула, взгляд её успокоился. Сёстры направились к ближайшему вишнёвому дереву. Однако у Катрин не шли из головы странные слова сестры. С кем это Жанна могла говорить во сне? О чём? Какое отношение это могло иметь к ней, Катрин?
  
   4.
   Париж, Лувр, весна 1440.
  
   При виде короля, такого любезного и милого, Катрин удивилась. "Странно, зачем королю понадобилось предавать мою сестру? Жанна не любит распространяться об этом, сразу меняет тему разговора, но король кажется таким галантным и обходительным. Как-то не очень согласуется с его обликом предательство..." Да, король выглядел очень любезным, да и придворные так и расплывались в улыбках.
   Катрин даже немного растерялась: мстить таким симпатичным, улыбчивым людям, обманывать и пугать их?.. Однако тут же новая мысль пришла ей в голову: "Стоп! А вдруг именно в его галантности всё дело? Как знать, чего он, обрадованный неожиданно свалившимися на него милостями судьбы, мог потребовать от Жанны... А вот как среагировала тогда на это сестра - совершенно ясно." И вдруг улыбка короля почему-то показалась Катрин фальшивой и лицемерной. "Ну да... конечно... разумеется, так оно и было - да у него вот на этой роже всё написано! И что же - за отказ удовлетворить его похоть король отомстил ей таким вот способом - предав в руки смертельных врагов? А что... вполне по-королевски. Ах ты, галантная мразь... Спокойно, Катрин, не за этим ты сюда пришла. Все эмоции - позже. Сейчас - дело и только дело."
   И, взяв себя в руки, Катрин постаралась улыбнуться не менее любезно, чем окружающие придворные, и опустилась в самом глубоком и вежливом реверансе, на который только была способна. Король очень приветливо улыбнулся в ответ... правда, левая щека его почему-то при этом задёргалась... а может, это была просто игра света и тени? Карл Седьмой весьма галантно подал руку Катрин и помог ей подняться. Катрин спокойно, но твёрдо посмотрела ему в глаза:
   - Ваше величество, я пришла для того, чтобы засвидетельствовать вам своё глубочайшее почтение и заверить, что я готова вернуться к исполнению своих обязанностей главнокомандующего французской армии!
  
   Домреми, январь 1429.
  
   Январь 1429 года выдался студёным, но бесснежным. Накануне своего дня рождения, вечером, Жанна попрощалась с Катрин. Она сказала, что снова уходит в Вокулёр, и попросила, чтобы Катрин не волновалась и не провожала её. Обе сестры выглядели очень спокойными. Жанна - потому, что не хотела расстраивать Катрин. Катрин - оттого, что вовсе не собиралась надолго расставаться с сестрой.
   Утром Жанна встала очень тихо, чтобы никого не разбудить. Она оделась, взяла узелок, собранный на дорогу, и на цыпочках направилась к двери. Весь дом спал, и никто не препятствовал её уходу.
   Жанна обулась, бесшумно открыла дверь и, поёживаясь, вышла наружу, на январский холод. Не успела она пройти несколько шагов по заледеневшей дорожке, как перед ней вырос отец с палкой в руках:
   - Опять собралась к своим солдатам?! Ну, дрянь, сейчас ты у меня получишь! На сей раз тебе живой не уйти! Утоплю, как собаку!
   Он замахнулся на Жанну, но в момент удара его палка натолкнулась на препятствие. Это была ещё более длинная дубинка, которую держала в руках Катрин:
   - Отец! Не смей трогать Жаннетт! Ты ведь знаешь её, если ей нужно куда-то идти - значит, это и вправду необходимо! И не смей оскорблять её! Хочешь - оскорбляй меня, по крайней мере, меньше ошибёшься! И не пытайся напасть на Жаннетт, не то я тебя вздую! Жаннетт на тебя никогда руки не поднимет, даже чтобы защититься, а я - другое дело, ты меня хорошо знаешь!
   На пороге появились мать и братья, а следом за ними - двое батраков. Жак Дарк опустил палку:
   - Да... выкормил я двух гадин, пригрел на груди. Вы, значит, заодно... ну, ладно. Пошли в дом, добрая моя доченька Катрин.
   Катрин быстро подбежала к Жанне, обняла её свободной рукой, поцеловала в щёку, сделала сестре знак прощания и, убедившись, что все родные вернулись в дом, последовала за ними.
  
   5.
   Париж, Лувр, весна 1440.
  
   На мгновение Катрин показалось, что король сейчас всё-таки упадёт в обморок от её слов: по его лицу резко разлилась смертельная бледность, он вдруг снова перестал дышать и споткнулся на ровном месте. Нет, не упал. Все присутствующие застыли, словно парализованные, в зале повисла мучительная тишина. Придворные замерли, напряжённо глядя на развёртывавшуюся перед ними сцену, смысл которой был понятен присутствующим - всем до единого. Убийца, хладнокровный, жестокий, вероломный убийца, а перед ним - его жертва. Жертва, которой убийца обязан всем, что у него есть. Жертва, которая осталась жива, вернула себе свободу, пришла сюда, где находится её главный враг и убийца, но не взывает к мести. Сможет ли убийца последовать её великодушному примеру?
   Робер и Этьен оставались где-то позади, в коридоре. Катрин казалось, что она слышит их учащённое дыхание. Впрочем, наверное, это было всего лишь обманчивое впечатление.
   Король постепенно приходил в себя, его лицо розовело на глазах:
   - Жанна... давайте отложим этот вопрос. Поговорим о другом. Прежде всего, расскажите нам, как вам удалось спастись от жестоких англичан, выбраться живой и невредимой из этого страшного Буврёя?
   Катрин мысленно пожала плечами. На этот вопрос она отвечала уже столько раз, что совсем уже привыкла к этой истории. Временами ей даже казалось, что всё, что она рассказывает, на самом деле произошло с ней. С нею... но не с сестрой.
  
   Шампань, Грё, 1429.
  
   - Венчается раба Божия Катрин рабу Божию Колену...
   В церкви стояла несколько нервозная тишина. Это было естественно: родители Катрин великолепно знали, что она может выкинуть любой фокус даже в самый последний момент, хоть перед алтарём. Для этой девчонки нет ничего святого - ни торжественность обстановки, ни угроза скандала, ни перспектива позора её не смутят. Беспокойство родителей Дарк передалось родственникам и друзьям счастливого жениха, которые также с немалой тревогой наблюдали за происходящим. Господи, только бы обряд бракосочетания прошёл благополучно, без инцидентов...
   Волнения окружающих были напрасны. Катрин, разодетая, как и положено новобрачной, стояла, словно паинька, демонстрируя флёрдоранж. Это было поистине удивительно - ведь о том, что ей предстоит выйти замуж за некоего Колена, мэра Грё, она узнала три дня назад. Учитывая особенности её характера, реагировала она на удивление спокойно. Собственно, не такой уж плохой вариант придумал отец. Катрин ожидала от него куда худшего. Сбыть строптивую дочь с рук долой - и всё. И ведь жениха подыскал в другом городе, а вовсе не в Домреми, где любая свекровь скорее повесилась бы, чем приняла в дом подобную невестку. Положа руку на сердце, Катрин вовсе не собиралась задерживаться в родном доме, а потому решение отца восприняла хотя и с удивлением, но скорее с облегчением, нежели с недовольством или сожалением. О том, что брак для деревенской девчонки исключительно удачный и выгодный, Катрин даже не задумывалась. Скорее её радовала перспектива сменить обстановку, расставшись с отчим домом, обстановка в котором после ухода Жанны в Вокулёр стала довольно-таки неуютной и нервозной.
   При виде стройной черноглазой невесты с правильными чертами лица, которая, казалось, не могла усидеть на месте - до того подвижны были её длинные ноги и руки - мэр Грё настолько воспрял, что даже не заикнулся о приданом, чему Жак Дарк в душе очень обрадовался. Знаете ли, богатство богатством, но разбазаривать нажитое десятилетиями упорного труда даже на приданое дочерям - вариант не особенно привлекательный для честного землепашца. В свою очередь Катрин, едва увидев, какого возраста кавалера ей прочат в мужья, потребовала, чтобы её оставили с женихом наедине на пять минут. Да, конечно, не положено, не принято... но родители девушки прекрасно знали, что гораздо дешевле обойдётся выполнить её желание. Едва только все вышли из комнаты, Катрин жёстко взглянула на Колена:
   - Сударь! Правду сказать, я только сейчас узнала о нашем предстоящем бракосочетании! Вас не смущает, что вашей невесте ещё нет четырнадцати лет?
   Колен немного смутился. Неприятный вопрос. Что называется - "она тебе в дочери годится". Но ведь так хочется заполучить эту удивительно красивую девочку...
   - Сударыня! Клянусь, я предоставлю вам самые лучшие условия! Вы станете самой уважаемой дамой в городе, будете обеспечены как никто, я предоставлю в ваше распоряжение прислугу и экипаж, я...
   - А я этого всего отнюдь не требую. Я привыкла жить скромно, довольствоваться малым. Меня смущает нечто совсем другое. Прежде всего, я должна быть уверена, что если мы обвенчаемся, вы не воспользуетесь своим положением и не попытаетесь взять меня силой. Вы должны дать мне слово, поклясться в этом, положив правую руку на Священное Писание, иначе я нарушу волю родителей и никто, ничто на свете не сможет меня принудить. Возможно, вы знаете, что мою старшую сестру родители попытались выдать замуж насильно, однако она через суд добилась отмены помолвки... и это при том, что на её руку претендовал лучший жених нашей деревни. Мне бы не хотелось пойти по этому пути. Могу вам сказать, что ваша наружность мне вовсе не противна, а репутация внушает самое глубокое уважение. Я отнюдь не исключаю того, что, живя с вами вместе, привыкну и стану хорошей женой для вас и матерью для ваших детей - но при условии, что ни малейшего принуждения с вашей стороны не будет. Вы готовы поклясться?
   Колен недолго колебался. Он был совершенно уверен, что без труда сможет получить всё желаемое от Катрин, не нарушив данное ей слово:
   - Надеюсь, найти побыстрее Библию здесь не будет проблемой?
  
   6.
   Париж, Лувр, весна 1440.
  
   После рассказа Катрин в зале воцарилось растерянное молчание. В это слишком трудно было поверить. Однако... и ничего неправдоподобного в её объяснениях тоже не было. В сущности, куда менее удивительно, чем всё то, что до сих пор было известно об Орлеанской Деве. Пожалуй, даже совсем неудивительно - принимая во внимание нравы англичан, особенно тех, которые брали себе в жёны француженок. Король уже мысленно проклинал себя за то, что связался с этим похотливым ослом Бедфордом, которому всего-то требовалось привести в исполнение приговор церковного суда. А уж покойная жена покойного Бедфорда Анна, сестрица герцога Филиппа Бургундского, вообще была способна испортить любую игру. И, получается, испортила-таки. Хуже не придумаешь. Вот дрянь... подлая предательница... Правда, если бы сам Бедфорд всё ещё был жив, то, видимо, и проблема не возникла бы, по крайней мере, прямо вот сейчас. Однако: что же теперь делать-то? Не возвращать же эту взбалмошную девчонку к командованию армией...
   Внезапно королю пришла в голову спасительная мысль. Он оживился, воспрянул и заулыбался:
   - Жанна... вы знаете, мне почему-то вспомнилась наша самая первая встреча. Да-да, в славном замке Шиноне. Меня тогда восхитило то, что вы смогли узнать меня в толпе придворных. Однако ещё больше понравилось мне то, что вы сказали, когда все посторонние вышли. А вот сейчас я почему-то запамятовал эти ваши прекрасные слова. Не напомните ли, что вы мне тогда сказали?
   Катрин немного удивилась: король хочет это - при всех? Впрочем... в самом деле, сейчас-то уже нет смысла скрывать. Наверное, всё ещё проверяет. Ну и пожалуйста, никаких затруднений:
   - Да, ваше величество, разумеется. Я тогда сказала, что вы сын короля Франции, а потому получите назад своё королевство, и доказательством этому явится меч Карла Мартелла, спрятанный под алтарём в церкви святой Екатерины в Фьербуа, с которым я пойду в бой по воле Бога.
  
  
   Грё, дом мэра, 1429.
  
   Катрин в последний раз оглянула комнату. Кажется, взяла всё своё. Из чужого, то есть того, что принадлежало так называемому мужу - только старую драную одежду мальчишки-слуги, подошедшую ей по размеру - хорошо, там оказалась ещё и шапка, прикрыть волосы, - кинжал, да немного еды с кухни. Пора идти, оставаться здесь больше нельзя.
   В первую же брачную ночь Колен нарушил свою клятву. Он выпил за столом так много вина, а новобрачная была до того прекрасна и желанна, что ему стало совершенно безразлично, погубит ли он свою душу. Катрин не ожидала от него подлости и не успела приготовиться к сопротивлению. После всего случившегося Катрин несколько часов лежала, содрогаясь от рыданий, не в силах заснуть. Затем она опомнилась: от этого человека нельзя рожать детей. Тогда она подошла к своему узелку и взяла снадобье, которое ей под большим секретом дала с собой матушка. В те же минуты она твёрдо решила уйти от постылого, вероломного супруга. Каждую из последующих ночей, когда она допускала мужа до своего тела, она старалась думать только о том, что ещё нужно приготовить для побега.
   Катрин вздрогнула: в коридоре неожиданно послышался шум шагов. На мгновение молодая женщина растерялась: уходить прямо сейчас - на глазах кого-то из прислуги?..
   Шаги приблизились, и в комнату вошёл Колен, которому надлежало быть сегодня в Вокулёре. Его глаза широко, удивлённо раскрылись при виде прекрасной супруги в более чем странной одежде:
   - Дорогая... куда это ты собралась в таком виде? Почему у меня не спросила разрешения? Впрочем, я не сержусь. Переодевайся в нормальное платье, и я велю подать экипаж. К твоему счастью, моя поездка отменена, и до вечера мне решительно нечем заняться. С удовольствием прокачусь с тобой, нанесём пару визитов.
   Самовлюблённый вид Колена стряхнул робость с Катрин. Уходить немедленно - или всю жизнь мучиться с этим похотливым скотом. В конце концов, мелькнула мысль, не сильнее же он наших мальчишек из Домреми, а о церемониях лучше позабыть.
   - Сударь, вы бесчестный человек и насильник. Я не могу более оставаться в вашем доме. Не беспокойтесь, ваших денег я не беру ни монетки. Вот эту одежду, которая на мне, я нашла на свалке; по-моему, её собирались выбросить. Прощайте. Надеюсь никогда более не увидеться с вами.
   И Катрин, игнорируя мужа, направилась к двери, но Колен загородил ей путь:
   - Стой, ни с места! Ты кое что забыла, дорогая! Ты - моя законная супруга, принадлежишь мне, и только я вправе решать, где ты должна находиться!
   - Сударь, я ухожу, и вы не сможете удержать меня силой! Возьмите себе другую жену! Можете объявить, что я умерла! Ручаюсь вам, мой отец вполне удовлетворится этим объяснением и не станет расспрашивать вас о подробностях! Ещё немного в постели с вами - и я на самом деле покину этот мир! Пропустите меня немедленно!
   - А ну - стоять!
   На мгновение Катрин пришла в голову мысль вынуть кинжал... но Колен нанёс такой позорно-безграмотный удар, который невозможно было не парировать. Катрин легко перехватила руку незадачливого мужа и резким рывком швырнула его на пол. Колен сильно ударился и, хотя не потерял сознания, не смог сразу подняться. Он посмотрел на свою бывшую жену с явным испугом и растерянностью. Право же, братья Дарк дрались куда лучше.
   Катрин подняла с пола выпавший во время схватки узелок и, не оглядываясь, спокойным шагом прошла к выходу из дома.
  
   7.
   Париж, Лувр, весна 1440.
  
   На сей раз король отреагировал очень спокойно. Само собой разумеется, сейчас уже нет смысла делать из этого всего тайну. Тогда, весной двадцать девятого, этот меч, найденный под алтарём в церкви святой Екатерины в Фьербуа, произвёл фурор - как же, ещё одно предсказание Девы Жанны сбылось. Правда, никому в голову не пришло увязать это событие с её разговором один на один с королём, нет, тогда ещё дофином Карлом. А сейчас уже невелика новость. Собственно, задавая свой вопрос, он был почти уверен в том, какой ответ услышит. Так оно и оказалось. Да, это она, Орлеанская Дева. Архиепископ ошибся, приняв её за самозванку. Английские оковы и костёр инквизиции оказались бессильны перед ней. Ведьма. Красивая, умная и бесстрашная ведьма, перед которой невозможно устоять... в которую нельзя не влюбиться. С ведьмой бессмысленно бороться силой. Но ведь есть ещё хитрость. Король расплылся в жалостливой улыбке:
   - Сударыня... боюсь, что память вам отказывает. В те минуты вы сказали нечто совсем иное...
   Катрин удивлённо посмотрела на него. Ошиблась? Что-нибудь перепутала? Этого не может быть!
   "Катрин, он лжёт! Ты сказала всё правильно! Он хочет доказать, что ты - самозванка! Он ни перед чем не остановится! Он готов пойти на новое преступление!"
  
  
   Северо-восточная Франция, весна 1429.
  
   - Эй! Стой, парень! Всё равно не убежишь, поймаем!
   Катрин бежала по лесу что есть духу, стараясь не поскользнуться на талом снегу. За ней гнались по крайней мере пятеро лесных разбойников, вслед ей летели редкие стрелы, но она петляла между деревьев, и попасть в неё было невозможно.
   До этого она уже несколько дней брела по лесу, надеясь выйти к Вокулёру. Неожиданно путь ей преградили несколько оборванцев. "Разбойники!" - мелькнула мысль. Катрин выхватила кинжал и резким движением заставила ближайшего негодяя отскочить в сторону. Путь вперёд был свободен, и Катрин, не дожидаясь ответа противника, рванулась в промежуток между деревьями, но за ней погнались. До неё донеслись шумный топот и крики:
   - Остановись, ты! Не уйдёшь! Здесь повсюду наши! Схватим - на куски разорвём!
   Однако Катрин и не думала задерживаться, мчалась, как никогда в жизни. В Домреми её никому не удавалось догнать... Да и эти-то, лесные - топот позади доносился всё слабее. Однако свист стрел, острые удары их о стволы деревьев говорили о том, что неплохо бы прибавить ходу.
   Счастье, что метко стрелять из лука на бегу ещё никому не удавалось. Судя по воплям сзади, разбойники даже попали в кого-то из своих. Деревья становились всё реже и реже... кажется, скоро лес закончится... Катрин оглянулась на бегу: преследователей нигде не было видно. Всё равно, останавливаться нельзя, разве что немного сбавить скорость.
   Ещё несколько минут бешеного бега в никуда - и перед тяжело дышавшей Катрин предстали величественные стены монастыря. Не раздумывая, куда это она примчалась, девушка бросилась к воротам и забарабанила в них кулаками. Справа открылось окошечко, и Катрин увидела лицо монахини:
   - Что вам, дитя моё?
   - Умоляю, откройте скорее, за мной разбойники гонятся!
   - Сейчас, сейчас открою вам... Только вы не сможете здесь долго оставаться. У нас женский монастырь.
   Женский монастырь? А ведь... почему бы нет? Как знать, что происходит сейчас в Вокулёре?!
   - Простите, сестра! Я женщина... девушка! Я переоделась в мужскую одежду, потому что меня похитили силой, а мне удалось бежать!
   Маленькая створка ворот рядом с окошечком привратницы открылась, и спустя мгновение Катрин очутилась внутри монастыря.
  
   8.
   Париж, Лувр, весна 1440.
  
   В зале королевского дворца стояла мертвенная тишина, даже было слышно жужжание мухи. Казалось, каждый из присутствующих великолепно понял, кто здесь на самом деле говорит правду, и теперь лишь сожалеет о том, что находится в этом проблематичном месте в такое неподходящее время.
   Катрин была полностью ошарашена. Вот уж в самом деле... Что можно возразить на такую наглую ложь? Невозможно же заявить: "Ваше величество, вы говорите неправду!". Как же - оскорбление величества...
   Катрин стояла молча и неподвижно, потерянно глядя перед собой, полностью уничтоженная отвратительным подонком, предавшим и погубившим её сестру, а теперь нагло глумившимся над нею. Как была права Жанна, когда уговаривала не приходить сюда...
   На мгновение Карлу стало не по себе. Ведь перед ним была та самая женщина, которая спасла его страну, корону и его самого. Та, которую он всегда любил - с того момента, когда впервые увидел её. До того любил, что, не в силах справиться со своим чувством, принял решение отдать эту удивительную девушку в руки злейших врагов, на самые страшные муки и смерть. И вот - эта девушка-феникс восстала из пепла.
   Разве она была виновата в том, что вызвала на себя его любовь?
   Она была повинна в том, что её невозможно не полюбить. Её любили все - солдаты, умиравшие, защищая её. Орлеанцы, по её приказу штурмовавшие неприступную Турель. Командиры, беспрекословно исполнявшие самые странные её приказы. Толпы простолюдинов, ликовавших при виде её. Бургундцы, взявшие её в плен, а затем продавшие англичанам. Англичане, месяцами издевавшиеся над ней, державшие её в клетке, закованной в кандалы. Церковники, устраивавшие ей многочасовые каверзные допросы, угрожавшие пытками и подписавшие смертный приговор. Если Жанну не остановить немедленно, то волна всеобщей любви снова обрушится на неё - и она опять окажется на пороге гибели. Ей же лучше будет, если это прекратится прямо сейчас, тогда она получит шанс на обычную, нормальную жизнь в кругу своей семьи. И теперь не остаётся ничего другого - придётся добавить к перенесённым ею страданиям ещё и грязь позора мнимого разоблачения. И тут уж придётся идти до конца. Выбора нет. Прости, любовь моя неразделённая. Святая не должна быть так красива. Красавица не имеет права быть святой недотрогой... со своим королём.
   Как следует убедив себя в необходимости жёсткой меры, король Франции Карл Седьмой приблизился вплотную к Катрин и произнёс совсем тихо:
   - Я совсем забыл... Ведь вам, милая Жанна, вынесен инквизицией смертный приговор. В тот самый момент, когда вы попадёте в руки светских властей, вы должны быть сожжены заживо на костре. Неужели вы этого добиваетесь?
  
  
   Один из женских монастырей в северо-восточной Франции, весна-лето 1429.
  
   - Эй, новенькая! Просыпайся, вставай! Беда, на наш монастырь напали!
   Кто-то с силой колотил молотком в дверь кельи, где ночевала Катрин. Девушка вскочила с неудобной кровати, протёрла глаза, накинула платье послушницы и выбежала за дверь.
   В коридорах и на лестницах беспорядочно сновали перепуганные монахини и послушницы. Прямо над головой загрохотал монастырский колокол - все, кто слышит, скорее сюда, придите на помощь служительницам Бога...
   Как же так? Кто посмел напасть на монастырь, отдавая тем самым свою душу во власть сил ада? Да и зачем? Разве есть здесь какие-либо богатства?
   Закрыв ладонями уши, чтобы не оглохнуть от ударов колокола, Катрин быстренько сбежала вниз - и во двор. И первое, что она услышала, то, что здесь, в монастырском дворе, перекрывало гул колокола - это были удары тарана в ворота. Первая мысль пришла в голову Катрин - может, это не страшно, ворота прочные, выдержат... О нет, говорят, тараном при штурме высаживают ворота даже самых мощных крепостей, долго ли продержится какой-то монастырь?
   - Клод, что ты здесь делаешь? Уходи внутрь, здесь опасно!
   Мать настоятельница смотрела на Катрин хмуро - ещё и эта проблема, только не хватало здесь тебя, дурочка-новенькая...
   - Матушка! Позвольте мне попробовать одну вещь!
   - Да что ты можешь сделать?!
   Однако и запрещать настоятельница не стала. Катрин бегом помчалась в конюшню - только бы успеть, пока ворота ещё держатся... В конюшне ещё с вечера оставался чан жидкого навоза, заготовленного для удобрений виноградника. Катрин схватила его - неудобно, да и противно, можно заляпаться этой дрянью, но выбора нет - и, насколько позволяла тяжесть, побежала наружу, к лестнице, которая вела на монастырскую стену.
   - Эй, Клод, давай-ка помогу!
   Две руки ухватились за чан слева - это пришла на помощь Жаклин, сирота, дочь рыцаря, убитого вместе с женой полгода назад лотарингскими разбойниками, послушница, с которой Катрин поссорилась три дня назад, когда та назвала её деревенской дурой. Вдвоём девушки быстро подняли чан наверх. Краем глаза Катрин заметила, как мать настоятельница удивлённо смотрит на них, крестясь и что-то беззвучно шепча - вероятно, молитву. Жаклин словно прочла намерения Катрин - ни о чём не расспрашивала. Вдвоём они быстро прошли к тому участку стены, который нависал над воротами, откуда доносились гулкие удары тарана...
   Четыре женские руки свесили чан с жидким навозом наружу и опрокинули его прямо на нападавших - их было семеро, они сгрудились кучей прямо перед воротами, и промахнуться было невозможно. Навоз с хлюпанием обрушился на негодяев, моментально заляпав их с ног до головы и залив участок перед воротами. Двое из нападавших сразу выронили таран, ещё один поскользнулся - и четверо оставшихся, не выдержав смещения веса, рухнули в навозные лужи.
   - О, проклятье, тысяча чертей!
   Справа и слева от находчивых, смелых девушек раздался дружный оглушительный хохот. Монахини и послушницы, забыв про свой прежний испуг, выбегали теперь на стену - посмотреть на то, во что превратились те, которые минутой раньше угрожали им. А зрелище было незабываемое. Все семеро валялись в грязи, двое были придавлены тараном, ещё один громко орал от боли, держась за ушибленную ногу. Катрин не удержалась и, обняв Жаклин, поцеловала её в щёку. Жаклин смутилась, настоятельница с улыбкой погрозила Катрин пальцем. Послышался приближающийся стук копыт.
   - А ну, мерзавцы, прочь отсюда! Уносите ноги, покуда целы, канальи! - По дороге справа, в направлении монастыря, во весь опор скакали двое молодых кавалеристов с мечами наперевес. При виде их трое из числа нападавших, пострадавшие меньше других, пустились наутёк. Молодые люди, с некоторым опозданием пришедшие на помощь, неуверенно подъехали к оставшимся мерзавцам - те подняли трясущиеся руки над головами, моля о пощаде. Возможно, их бы прикончили на месте или забрали для повешения, если бы рыцарям не было противно марать оружие об этих унавоженных бродяг. Поколебавшись недолго, всадники отъехали немного в сторону, позволяя побеждённым уйти:
   - И чтоб духу вашего здесь больше не было! В следующий раз головы вам не сносить!
   Катрин вздохнула облегчённо: каковы бы ни были намерения этих семерых, ведь они, в сущности, просто несчастные люди, такие же жертвы войны, как те, которые находили убежище в Домреми. Просто - этим меньше повезло.
   Когда они с Жаклин уходили со стены, Катрин подумала, что один из нападавших был похож на кого-то из тех, которые несколько дней тому назад атаковали её в лесу.
  
   * * *
  
   Это событие ненадолго внесло разнообразие в тихую и безмятежную жизнь монастыря, принявшего Катрин под свою защиту неделей ранее. Вопреки ожиданиям девушки, этот монастырь, куда она попала, оказался изрядно удалён от Вокулёра, вокруг простирались бургундские владения. Видимо, в своих блужданиях по лесу девушка ошиблась в выборе направления.
   К удивлению самой Катрин, монастырская жизнь вовсе не оказалась ей в тягость. Неприхотливая и работящая, она не чуралась тяжёлых работ, от которых отлынивали белоручки из знатных семейств, а церковные службы, хотя и позабавили её вначале, в последующем стали привлекать всё больше. Постепенно она начинала понимать, почему Жанна так тянулась к этим вещам, которые Катрин ещё недавно называла про себя дребеденью. В монастыре она назвалась Клод, рассудив, что Катрин Дарк всё равно уже вроде как умерла, а если нет, то её вполне может разыскивать некий Колен, тогда как Клод, дальняя родственница семейства Дарк, живёт где-то ближе к Парижу, и едва ли здесь, в этом монастыре, её кто-либо знает. Имя Клод было удобно и тем, что его можно было носить как девушке, так и парню... мало ли как сложатся обстоятельства в будущем. С Жаклин, после того как они вдвоём блестяще отбили нападение на монастырь, у Катрин быстро сложились приятельские отношения. Настоятельница монастыря, которая сперва настороженно восприняла новенькую, явно не стремившуюся стать Невестой Господней, в последующем резко подобрела к ней - надо полагать, из-за того самого подвига при защите ворот. Убедившись, что отношения между Катрин и Жаклин складываются самые дружественные, она поручила послушнице обучить Клод-Катрин грамоте, неоднократно беседовала с последней, тактично избегая задавать ей щекотливые вопросы о прошлом, и всё чаще стала поручать куда более приятные работы, нежели уборка конюшни.
   Катрин не знала, что другой причиной столь резкого изменения настроения настоятельницы, помимо событий при защите монастыря, явились её политические убеждения. Мать-настоятельница была ярой патриоткой Франции, несмотря на родство с графом Люксембургским, благодаря которому она, собственно, и получила своё место. Вскоре после того, как Катрин-Клод поселилась в монастыре, настоятельница побывала в Вокулёре и увидела там Жанну. Встреча с бесстрашной, одухотворённой девушкой не могла оставить мать-настоятельницу равнодушной. Ни малейших сомнений в том, что столь схожие внешне Жанна и Клод являются близкими родственницами, у настоятельницы не возникло.
   Встречаясь то там, то здесь с Катрин-Клод, настоятельница как бы невзначай передавала ей новости, которые приходили в монастырь - иногда назавтра после события, а в другой раз и с месячным опозданием. Так, с немалой задержкой Катрин узнала, что Жанна уже отбыла с отрядом в Шинон, а значит, идти в Вокулёр уже не было смысла. Узнавала она постепенно и о приёме её сестры дофином Карлом, и о церковной проверке Жанны в Пуатье, и о сборе ополчения под знамя Девы. Были и мрачные новости - Орлеан уже находится на пороге голодной смерти, ещё немного, и осаждать англичанам будет некого. После этих известий наступила тягостная тишина. Катрин, лишённая новостей, не раз с тоской думала о том, что, возможно, именно сейчас сестре необходима её помощь. И вдруг - разом, в один день - пришли вести о боях под Орлеаном, ранении Жанны в битве за Турель и бегстве войск Тальбота. Весь монастырь всколыхнулся, настоятельница ходила сияя. Назавтра она вызвала Катрин и самолично проэкзаменовала её по итогам обучения грамоте. Оставшись удовлетворена первыми результатами, она немного помялась и сказала:
   - Клод... Я догадываюсь, что ты родственница Девы Жанны. Молчи, не отвечай ничего. Я понимаю, что ты у нас здесь не задержишься надолго. Очень возможно, что вскоре её армия будет в этих местах. Полагаю, ты захочешь присоединиться к ней. Так вот, я прошу тебя не спешить. Ты будешь намного полезнее для своей сестры, если ещё поучишься у нас, наберёшься знаний, сведений о короле, дворе и придворном этикете, а затем поедешь к ней. Она девушка необычайная... благородная, смелая, умная, самоотверженная, бескорыстная... да простит мне Бог поспешное суждение - она святая. Однако ей недостаёт знаний, и из-за этого она может попасть однажды в беду. Будет лучше, если ты чуть позже придёшь к ней на помощь, вооружённая теми познаниями, которые мы сможем тебе дать, и пусть рядом с Девой будет сведущий человек, которому она сможет доверять.
   Катрин задумалась. Она и сама не была уверена, когда именно ей следует ехать к сестре, а в словах настоятельницы был явный резон. Катрин поколебалась, но согласилась, что пока она для Жанны скорее оказалась бы обузой, нежели помощницей.
   После этого разговора прошло ещё несколько дней. Однажды утром монахини проснулись от сотрясения земли и звона металла. Испуганные возможностью нового нападения на монастырь, они повыбегали наружу, к стенам. Мимо монастыря проходила огромная армия. Голова колонны уже не была видна с того места, где находилась Катрин, а хвост ещё только выползал из-за горизонта. Прямо перед Катрин лениво проходила грохочущая конница. Над многими из всадников, закованных в сияющие на солнце доспехи, развевались диковинные знамёна. За кавалерией следовали заспанные пехотинцы, а гораздо дальше угадывались пушечные жерла, играющие бликами утреннего солнца. "Бургундцы! Это бургундцы!" - с волнением перешёптывались сёстры во Христе. Только через несколько дней они узнали о катастрофе английских войск в долине Луары и о бескровном походе Жанны на Реймс.
  
   9.
   Париж, Лувр, весна 1440.
  
   При виде того оглушающего эффекта, который произвели на Катрин его слова, король окончательно приободрился и пришёл в благодушное настроение. Нет, в самом деле, нет необходимости доводить до крайностей. Эта дурочка, кажется, не собирается упорствовать, вот и хорошо. Она же, в сущности, ни в чём не виновата, и не следует подвергать её чрезмерно суровому наказанию. Куда как лучше обратить всё происшедшее в весёлую шутку. Его величество обернулся к придворным и заговорил с ними:
   - Господа! Как вы понимаете, всё это - не более чем шутка! Мы с очаровательной госпожой дез Армуаз заранее договорились разыграть вас! Я надеюсь, никто из вас не подумал, что она и вправду намеревалась изображать здесь, перед нами, это несчастное дитя - Деву Жанну, с которой наши вероломные враги поступили столь жестоко в Руане. Прошу вас, продолжайте веселиться, праздник продолжается! И не забывайте о нашей прелестной гостье и её супруге!
   Послышался всеобщий вздох облегчения. Мелодия менуэта вновь зазвучала, хотя пока несколько робко. Придворные пришли в движение, заулыбались Катрин, с интересом и некоторой опаской рассматривая её.
   - Ваше величество! - раздался вдруг суровый голос архиепископа. - Если госпожа дез Армуаз решила подшутить над нами, то ей следовало выбрать менее щекотливый образ, нежели тот, который принадлежит женщине, казнённой за ересь, колдовство, идолопоклонство и клятвопреступление! Мне доподлинно известно, что присутствующая здесь дез Армуаз и ранее приписывала себе упомянутый образ - во время пребывания её в Орлеане и других местах, а также при встречах с достойными уважения людьми! Я представляю здесь пресвятую католическую церковь! Я требую, чтобы госпожа дез Армуаз публично отреклась от своих пагубных заявлений и понесла наказание, положенное ей как самозванке и возмутительнице общественного спокойствия! Если же она откажется это сделать... Приговор, вынесенный так называемой Деве Жанне, никто не отменял!
  
  
   Один из женских монастырей в северо-восточной Франции, июнь 1430.
  
   В тот день настоятельница вызвала к себе Катрин сразу после отъезда гонца, привозившего письма, а заодно и новости. Настоятельница была бледна, её глаза покраснели.
   - Клод... девочка моя... случилось нечто ужасное. Во время боя под Компьенью на днях... двадцать третьего мая... Жанна попала в плен к нашим... бургундцам. Её предали, перед ней закрыли ворота города, когда ей пришлось отступать перед превосходящим противником. Я боюсь, что это - начало очень, очень страшных событий!
   - Матушка... я не имею права спрашивать, как всё это случилось...
   - О, нет! Вот тебе-то как раз следует знать подробности... по крайней мере - настолько, насколько они известны мне. К сожалению, в этом замешан комендант Компьени - Гильом де Флави, мой родственник... кузен. Посмотри, в коридоре нет никого? А теперь - ну-ка присядь на скамейку, в ногах правды нет.
   Мать настоятельница выпила воды, немного успокоилась и, собравшись с мыслями, начала рассказывать Катрин о том, что произошло под Компьенью.
   По её словам, ещё недавно казалось, что силы англичан совершенно истощены и между Францией и Бургундией вот-вот будет заключён мир. Французские и бургундские рыцари даже участвовали вместе в некоторых турнирах. Однако недавно из Англии прибыло две тысячи новых солдат, сопровождавших самых знатных особ во главе с малолетним королём Генрихом Шестым. Этих войск было явно недостаточно для большой кампании против французов, но англичане договорились с бургундцами и вместе с ними, общими силами, осадили Компьень. Жанна со своим отрядом первая пришла на помощь осаждённому городу. Она надеялась повторить кампанию, которая годом раньше позволила ей снять осаду с Орлеана. К сожалению, сил у неё на сей раз было явно недостаточно.
   Двадцать третьего мая Жанна предприняла вылазку, атаковав несколько бургундских укреплений. Одно из них было взято почти сразу, однако на помощь к защитникам второго подошли все силы бургундцев под командованием графа Люксембургского. Каким образом бургундцы успели так быстро собраться - можно только догадываться. Вероятнее всего, кто-то из осаждённого города предупредил их о предстоящей атаке Жанны. Сил у противника оказалось гораздо больше, чем ожидала Жанна, и она решила отступить в город. Тем временем с другой стороны подтянулись англичане, которые также оказались на удивление осведомлены о планах Девы. Их попытка зайти в тыл отряду Жанны не удалась - они были обстреляны пушками с городских стен.
   Отряд Жанны спустился к реке, и большинство солдат сели в лодки, которые были заранее заготовлены на случай отступления. К тому моменту потери французов были незначительны, и казалось, что удачные манёвры бургундцев и англичан не принесут им никакой пользы. Однако, когда Жанна с остатками своего отряда вернулась к городу, ворота внешних укреплений оказались закрыты по приказу коменданта. Тем временем подтянулись бургундцы, которым удалось отсечь французов от леса, где те могли бы рассчитывать скрыться.
   Бургундцы окружили горстку солдат Жанны и, рассеяв их после недолгого боя, захватили девушку в плен. На радостях по случаю этой победы в Париже весь следующий день звонили колокола, а тамошний университет собрался на внеочередное заседание, на котором принял решение требовать выдачи Жанны церковным властям - для суда по подозрению в ереси. Через два дня соответствующее письмо было совершенно официально направлено герцогу Филиппу Бургундскому.
   Когда мать-настоятельница окончила свой рассказ, её губы дрожали, а глаза наполнились слезами. Катрин задумалась. Всё-таки хотелось бы надеяться, что это было не предательство, а всего лишь прискорбная случайность... совпадение... недоразумение. Как плохо, что и церковь ополчается на сестру...
   - Матушка... Может быть, ворота были закрыты только для того, чтобы враги не смогли ворваться в город?
   - Ах, Клод, сразу видно, что ты никогда не бывала в Компьени. Это очень мощная крепость. Там несколько линий обороны, и сделаны они именно для того, чтобы защитить, принять при необходимости солдат, отступающих после неудачной вылазки. Когда Жанна только подошла к внешним воротам, англичане ещё не могли приблизиться к городу из-за артобстрела, а бургундцы отстали. Однако, если бы даже вдруг противник ворвался вслед за Жанной в промежуток между внешней и внутренней стенами, он оказался бы под огнём со всех сторон и, не имея средств для штурма, просто был бы уничтожен. Да простит мне Господь, что я вынуждена рассуждать обо всех этих подробностях, связанных с кровопролитием. Поверь, Клод, мне очень неприятно признавать предателем своего близкого родственника, ведь это позор, который ложится и на меня тоже, на всю нашу семью.
   Катрин встревожилась... но всё же не настолько, чтобы впасть в отчаяние. Может быть, мать-настоятельница преувеличивает?
   - Матушка, я, правда, не очень хорошо разбираюсь в этих вещах, но так ли всё страшно? Король Франции в состоянии заплатить за Жанну выкуп, кроме того, её могут обменять на пленных английских капитанов, которых она же захватила в прошлом году. Разве не так?
   - Клод... я тебе не рассказывала всего. В последнее время архиепископ Реймсский почему-то очень сильно разозлён на Деву Жанну. Гильом де Флави, комендант Компьени, приказавший закрыть ворота перед Жанной - это не только мой родственник, но и его тоже... архиепископа. Его сводный брат. Я только что получила от него письмо, подтверждённое королём, в котором он говорит, что она наказана за свою гордыню. Король и архиепископ призывают французов не оказывать Жанне никакой помощи. Это очень, очень плохо и опасно для Жанны. Я боюсь, что никто на свете - ни король Франции, ни королева Иоланда, никто из арманьяков - не придёт к ней на помощь. Если Жанну передадут Парижскому Университету, это ещё полбеды: я уверена, она сможет оправдаться, ведь в трибунале в Пуатье, поддержавшем Деву Жанну перед королём, участвовал их бывший ректор. Гораздо опаснее то, что её могут выдать англичанам, и тогда она погибла. Англичане уже открыто заявляют, что сожгут её на костре как колдунью, а Парижский Университет послужит всего лишь их ширмой.
   Катрин задумалась... но ненадолго.
   - Матушка... кажется, пришло мне время вернуться в мир.
   Настоятельница внимательно взглянула на Катрин, быстрым движением смахнула слёзы:
   - Да, Клод. Я и не сомневалась, что ты так скажешь. Вот только... прежде чем я отпущу тебя, ответь мне на такой вопрос: что именно ты собираешься предпринять?
   Катрин смутилась. Конечно, матери настоятельнице можно многое рассказать, но... эх, была не была:
   - Матушка... Я думаю переодеться мужчиной и поехать в Компьень, в армию. Там наверняка сейчас пытаются сделать что-то для спасения Жанны.
   - Да... конечно, так правильнее всего. Я дам тебе рекомендательное письмо к моим друзьям. Кажется, в армии сейчас недостаток грамотных солдат, нужны писцы, а ты уже многое умеешь. Вот только... тебе надо изменить внешность, уж больно ты в глаза бросаешься.
   - Я думала постричься коротко...
   - Да, это обязательно, но... извини, так ты ещё больше будешь похожа на Жанну. Знаешь что? Это, конечно, ужасно, но... завяжем-ка мы тебе левый глаз. Вот так тебя никто не узнает.
   Катрин задумалась. Нет, не о завязанном глазе. Получается, что завтра-послезавтра придётся уезжать. А коли так, то справедливо было бы рассказать матери настоятельнице кое-что. Своим добрым отношением эта женщина несомненно заслужила минуту откровенности.
   - Матушка... прежде чем я покину ваш гостеприимный монастырь, где мне было так хорошо и все ко мне так по-доброму относились, я должна перед вами покаяться. Простите меня, грешную, я обманула вас. На самом деле меня зовут не Клод, а...
   Однако мать-настоятельница быстро приложила палец к губам:
   - Ни слова больше! Иди, готовься к отъезду!
  
   10.
   Париж, Лувр, весна 1440.
  
   После зловещих слов, произнесённых архиепископом, в зал вернулась гробовая тишина. Катрин по-прежнему оставалась неподвижной перед королём и придворными, которые теперь тихо пятились от неё, словно от чумной. Всё погибло...
   "Катрин! Сестричка моя милая! Умоляю тебя, отрекись! Я ведь тоже отреклась!"
   "Жанна! Ты отреклась - а они тебя всё равно убили!"
   "Катрин! Ты должна жить! Я хочу этого! У тебя семья, муж, дети! Я, я нуждаюсь в том, чтобы с тобой всё было хорошо, слышишь?!
   "Жанна! Мой муж откажется от меня, узнав, что я - самозванка!"
   С лица короля сошла улыбка, он выглядел теперь растерянным. Не такого исхода он желал для той, которая принесла ему корону и которую он всё ещё... Хотя... в конце концов, что изменилось с того дня, когда архиепископ принёс ему на подпись злополучный призыв о неоказании помощи пленной Жанне? Кто, кто её приглашал, просил приходить сюда? Кое-как выкрутилась в Руане, спаслась, вернула себе свободу, вышла замуж - и радуйся, сиди себе тихо, расти детей. Зачем было опять в политику лезть? Пеняй теперь на себя... любимая.
   Мертвенную тишину нарушил металлический лязг, сопровождавший шаги стражников, шедших из коридора. Вот они вошли в зал. К Катрин приблизились прево - судебный исполнитель Парижа - и четверо солдат. Стражники жёстко взяли Катрин за плечи, стянули ей руки за спиной ремнями. Прево холодно взглянул на молодую женщину:
   - Мадам дез Армуаз! Вы настаиваете на том, что являетесь еретичкой, известной под именем Дева Жанна?
   У Катрин язык пристал к гортани. Она беспомощно оглянулась. Робер и Этьен стояли неподалёку - оба бледные, в явной растерянности...
   Катрин опустила лицо, кое-как произнесла:
   - Нет... я солгала... я не Дева Жанна. Я всего лишь на неё похожа.
  
   Компьень, лето 1430.
  
   Путь в Компьень оказался совсем не таким опасным, как ожидала Катрин. На своей неказистой, но выносливой лошадёнке, которую подарила ей настоятельница, Катрин, опасливо озиравшаяся по сторонам и не выпускавшая из рук лёгкий меч, проехала без единого приключения до самого города, не встретив ни единого неприятельского солдата или разбойника. А ведь дорога пролегала по вражеской территории. Про себя Катрин восхищалась, как это Жанна очистила французские провинции от захватчиков и мародёров. Разве что немного задержали девушку две-три встречи с королевскими солдатами, которым пришлось предъявить письмо, адресованное матерью настоятельницей Жилю де Рэ. И вот от этих встреч остался неприятный осадок. Правду сказать, её задели не сами проверки, а скорее то безразличие, с которым арманьяки восприняли её, выглядевшую мальчиком-добровольцем, направляющуюся во французскую армию. При первой встрече Катрин в глубине души надеялась, что её немедленно отведут к командиру, включат в отряд, направляющийся в Компьень, и... О нет, просто проверили рекомендацию - и до свидания. Добирайтесь сами как хотите, юноша.
   Вот так, тихо, спокойно, останавливаясь на ночь в попутных трактирах, Катрин добралась до тех мест, в которых, как её предупредили накануне, находились бургундские позиции. Дальше надо было ехать лесом, патрулировать который у осаждающих не было сил. Это оказалось несколько труднее: лишь едва заметная тропинка намекала на путь в Компьень, да и встреча с волком, пусть и трусливо убежавшим в заросли, не порадовала Катрин. Но вот впереди замаячили высокие крепостные стены. Катрин окликнула часовых, и её впустили внутрь.
  
   ***
   Рано утром следующего дня сон Катрин был прерван звуком взрыва. Она вздрогнула, ещё толком не проснувшись, соскочила с кровати и, наскоро одевшись, едва не забыв нацепить повязку на глаз, схватила свой меч и бросилась наружу - к крепостной стене. Её взгляду предстало жутковатое зрелище: невдалеке, у Ворот Моста, копошились люди, многие из которых были окровавлены, а над ними расходились клубы чёрного дыма.
   - Бургиньоны с годонами подорвались, когда делали подкоп! - радостно закричал кто-то позади Катрин.
   Девушка облегчённо вздохнула, успокаиваясь: оказывается, это всего лишь неудача врагов. Катрин не злорадствовала, как многие компьенцы рядом с ней, но не испытывала ни малейшей жалости к погибшим и искалеченным врагам. Поделом им. Нечего было приходить сюда, под стены Компьени. А то ещё возможно, что кто-то из них был причастен к пленению сестры...
  
   * * *
   Это был первый бой, в котором приняла участие Катрин. Отряд, в котором она служила, состоявший в основном из бретонцев, людей Жиля де Рэ, атаковал Марньи. То самое укрепление, взятие которого стало последним успехом Жанны - и теперь оно снова принадлежало бургундцам... Именно сюда они привезли Жанну сразу после захвата в плен, в окружении множества вражеских солдат, здесь же заковали сестру в цепи...
   Мысли об этом приводили Катрин в тихое неистовство. Её меч был слишком коротким, да и доспехи оставляли желать лучшего, но, как только ворота были снесены тараном, Катрин в числе первых ворвалась внутрь. Ярость буквально захлестнула её. Кругом были бургундцы - возможно, те же самые, которые брали в плен сестру, насмехались над ней, лапали её своими погаными ручищами... На девушку бросился какой-то верзила с огромным мечом - Катрин легко увернулась, выскользнула из-под руки нападавшего и вонзила ему короткое лезвие под правую лопатку. "Это Жанна вас, проклятых, щадила-берегла, а мне вы иначе как мертвецами ни к чему, кем бы вы ни были, кто бы вас дома ни ждал..." Девушка подобрала меч раненого - пригодится. Впереди послышался топот, появились солдаты с пиками - что, отступать? А вот это вам как? - Катрин выхватила два коротких ножа с узкими лезвиями - почти иголки - и один за другим запустила их бургундцам в лица. Двое упали, заливаясь кровью - ну, разумеется, на воронах же рука хорошенько натренирована...
   - Эй, Клод, вернись! Их слишком много! Ты что, оглох? Кто-нибудь, оттащите же назад этого психа!
   Катрин и не подумала бы отступить, лучше погибнуть...
   Однако в этот самый момент стрела, пущенная кем-то из бургундцев, легко пробила дешёвые латы Катрин и вонзилась ей между ключицей и шеей.
   - Ребята, поднимайте, осторожнее, несите его, да побыстрее... Ах ты, герой...
   - Да, на пики с ножиками бросаться - такое не каждый день увидишь... не иначе как мстит за кого-то близкого.
   - И ведь двоих укокошил - прямо в глаз угодил каждому, ну и меткость...
   - А вы посмотрите-ка, куда ему стрела попала! В точности как Деве под Турелью... везёт тебе, парень, выходит, Бог на тебя глаз положил...
   Больше ничего Катрин не расслышала. Она пришла в себя, только когда врач стал снимать с неё доспехи. Вот незадача, ещё не хватало, чтобы сейчас её раздели и рассмотрели...
   - Не надо! Я сам справлюсь!
   Оттолкнув лекаря и его помощника, Катрин со злостью отчаяния рванула стрелу - и вытащила её. От боли рассвирепела ещё больше, промыла рану и перевязала себя сама. Лекарь только пожал плечами: мало ли какие пациенты попадаются...
  
   * * *
   В течение нескольких недель, последовавших за той неудачной вылазкой гарнизона против бургундцев, занимавших Марньи, ничего особенного не происходило. Невзрачный кривой мальчишка в старых доспехах с чужого плеча, пусть и отличившийся в одном из боёв, мало привлекал внимание защитников Компьени, у которых хватало собственных забот. Гораздо больше беспокоило компьенцев строительство осаждающими фортов перед воротами, ведущими в город. Дело это хоть медленно, но продвигалось. Если бы противник добился желаемого, подвоз в город продовольствия по суше оказался бы под угрозой.
   Катрин потихоньку привыкала к своей новой жизни. Она уже могла без отвращения смотреть в зеркало на эту физиономию с чёрной повязкой на месте левого глаза. Она успела повидать прославленных военачальников, часто навещавших осаждённый город. Среди них был Жиль де Рэ, в чьём отряде она теперь служила. По слухам, большую часть времени он тратил сейчас на борьбу за земельный участок с одним из своих соседей, неким де Буэлем. Видела Катрин и Ла Ира, де Ксентрайля, равно как некоторых других. Увы, у неё сложилось тревожное впечатление, что если они и заботились о чём-нибудь, то в основном об обороне города, а никак не о спасении Жанны. Рассуждая здраво, так оно и должно было быть, в конце концов: всего-то - привезти выкуп... Однако день за днём проходил, а Жанна оставалась в заточении.
   Однажды Катрин, относившая бумаги в штаб, нечаянно подслушала разговор де Ксентрайля с Дюнуа:
   - Слушай, сокол ты наш орлеанский, как же с Девой-то нам быть? - рокотал бас де Ксентрайля.
   - С Девой? Не знаю. А что ты, собственно, имеешь в виду?
   - Ну, как же! Будем её вытаскивать, в конце концов, или пусть бургундцы поступают с ней как хотят?
   - Да я же не против того, чтобы её выручить... сам понимаешь.
   - Что значит - не против? Твои орлеанцы собирают выкуп или нет?
   - При чём здесь выкуп? Говорят, Филипп Бургундский и слышать не желает о том, чтобы её за деньги отдавать. У него какие-то другие планы. Может, хочет использовать её в переговорах с королём. Слышал я, приходило к Карлу письмо от него, там про выкуп ни слова. Только про политику.
   - О выкупе все желают слышать, когда его предлагают. В любом случае, десять тысяч ливров золотом он не посмеет не принять. Закон войны.
   - Десять тысяч ливров золотом? Да ты с ума спятил! За пастушку?!
   - Нет! За графиню Лилий, которая также является главнокомандующим Франции!
   - А хоть бы и графиня! Подобный выкуп платят за принцев крови, никак не меньше! Нет у меня таких денег, понимаешь, нет! Орлеан разорён осадой! Хочешь собрать десять тысяч ливров золотом - обратись к королеве Иоланде, де Рэ, принцу Алансонскому. А у меня их нет, и всё тут!
   - А, чтоб тебя. Были бы у меня такие деньги, я бы сам заплатил. А то и Иоланда, и Жиль, и герцог - все друг на друга валят. И вскладчину не согласны. Между прочим, это твой город она первым спасла. Ваши орлеанцы собрали бы, сколько можно, глядишь, другие бы их поддержали. А?
   - Не сможем мы ничего собрать! И потом, ты чего хочешь - чтобы я поссорился с королём и архиепископом? Они же запретили оказывать Деве помощь! Хватит с меня того, что весь Орлеан молится о спасении Жанны - и не требуй большего!
   Катрин с невыносимой обидой выслушала этот диалог, едва не выдав себя криками возмущения. Орлеан - молится... выкуп собирать не хочет, бедные какие, а вот молиться - пожалуйста, не жалко... какие они рассудительные да экономные. Ах, Жанна, вот если бы и ты, вместо того чтобы идти спасать этот бессовестный Орлеан, осталась в Домреми - и молилась там спокойно о спасении осаждённых. Ведь ничего другого они не заслуживали. Это было бы куда как справедливее.
   Пребывание в осаде было неприятно и томительно, но не представлялось опасным. Город был защищён великолепно, припасов хватало, сил у осаждающих явно недоставало, они даже не пытались замкнуть вокруг крепости кольцо осады, и город снабжался и получал подкрепления со стороны леса. Временами Катрин казалось, что как англичане, так и бургундцы остаются у стен Компьени просто потому, что как тем, так и другим неудобно отступать первыми.
  
   11.
   Париж, Дворец Правосудия, весна 1440.
  
   Катрин плохо помнила, как её везли из Лувра во Дворец Правосудия, где её сперва осмотрел врач. Затем её отвели к кузнецу, который заковал Катрин в кандалы. После этого молодую женщину отвели в подвал и заперли в одной из камер. В тот самый момент, когда стражник захлопнул дверь темницы, оставив Катрин наедине с духотой, мраком и оковами, в её сознании что-то щёлкнуло, и она совершенно явственно увидела себя прикованной к железной кровати, среди скудного освещения от факелов... а возле двери - двое английских солдат с алебардами... а за дверью, должно быть, ещё трое... Вот сейчас войдёт комендант Буврёя, граф Уорвик, и опять он что-нибудь придумает, чтобы причинить мне боль. А завтра утром меня снова поведут на суд инквизиции, чтобы задавать нелепые, подлые, повторяющиеся вопросы, единственная цель которых - заставить меня оговорить саму себя... Катрин дёрнулась, тяжесть и звон массивных цепей на руках и ногах подтвердили: да, так оно и есть, это происходит с тобой.
   Катрин тряхнула головой: чепуха, этого не может быть, видение. Так, наверное, обращались с сестрой, когда она томилась в Руане... но я-то не в Буврёе, а в парижском Дворце Правосудия. Лучше не спрашивать Жанну об этом.
   "Да, Катрин, всё это на самом деле было со мной, именно так, как ты сейчас видишь. Мы с тобой теперь - единое целое, и моя память, моя судьба - всё это становится также твоим. Катрин, мне очень страшно. Умоляю, отрекись, спаси нас обеих! Отрекись - ради меня! Снова на костёр - я этого не выдержу! Сестричка, миленькая, пожалуйста, сжалься надо мной!"
  
  
  
   Компьень, октябрь-ноябрь 1430.
  
   В тот день, 23 октября, Катрин стояла в карауле, на стене у ворот Шапель. Рано утром прошёл дождь, было зябко и сыро. Девушка ёжилась, притоптывала на месте, прикидывая, сколько ещё до конца дежурства, когда со стороны бургундских укреплений послышался конский топот. Караульные насторожились, взялись за оружие. Не прошло и минуты, как у ворот появился всадник на гнедой лошади:
   - Эй, открывайте! Обоз идёт!
   Катрин не поверила своим ушам. Обоз? Французский? Франция вспомнила про осаждённый город и идёт к нему на помощь? Или это хитрость бургундцев? К счастью, она вовремя вспомнила, что этого самого человека на гнедой лошади, который сейчас нетерпеливо посматривал на ворота, она уже видела однажды с де Буссаком. Кажется, его имя Франсуа.
   - Быстрее, быстрее, Клод! Спускайся вниз! Помоги открыть ворота!
   Девушка поспешила вниз. Ещё минута - и первые телеги с продовольствием проехали через ворота. Катрин облегчённо вздохнула: что же, полдела уже позади, голод больше не грозит городу. Присматриваясь к происходящему снаружи, она заодно слушала рассказ возбуждённого Франсуа:
   - Де Буссак с конницей сейчас у Вербери. Перед ним две-три тысячи англичан и бургундцев. Ждут нашей атаки. Только им придётся долго ждать. Наши просто отвлекают внимание от обоза, а нападать сейчас не станут. Пусть Жан Люксембургский и Хадингдон сами атакуют нашу кавалерию своей пехотой, если жить надоело.
   - Послушайте! - не смогла сдержать возбуждение Катрин. - Выходит, в фортах сейчас мало солдат? А что, если мы теперь же на них нападём?
   Кто-то позади неё издал восклицание. Франсуа посмотрел с удивлением на мальчика с перевязанным глазом:
   - А ты неплохо соображаешь, парень! Быть тебе офицером! Вот только - решатся ли ваши горожане? Не сдрейфят?
   - Конечно, атакуем! Без сомнений! - послышался галдёж с разных сторон. Городские ополченцы, обрадованные хорошими вестями и особенно появлением обоза, подходили к воротам, вооружённые кто чем. Тут же явился Гильом де Флави. Катрин отвела от него взгляд: этот человек предал Жанну, но не время сейчас сводить с ним счёты. Как-нибудь потом...
   - Атаковать форты - хорошая мысль, - заговорил комендант немного недовольно. - Только не все же сразу. Давайте попробуем сперва форт у Пьерфонских ворот. Если получится, нападём ещё где-нибудь.
   Катрин пожалела, что ей придётся стоять на стене, пока ополченцы будут сражаться. Однако тут же она заметила солдат, идущих на смену караула. Вовремя пришли...
   Тихо молясь Богу и прикрывшись чужим щитом, Катрин шла в первом ряду атакующих, собираясь прикрыть от нападения тех, кто готовился таранить ворота. Щит был тяжёлый, да и пользоваться им толком девушка не умела... а потому первая же стрела, пущенная со стены форта, вонзилась ей в бедро. Катрин не сразу ощутила боль.
   - А, чёрт! Клод! Назад! Эй, кто-нибудь, заберите парня, он ранен! Наш самый лихой вояка, ему бы ещё ума и осторожности... Ну, Клод, везёт тебе: вторая рана в точности как у Девы Жанны! Что-то есть в тебе общее с ней...
   Девушке некогда было выслушивать комплименты, все её силы уходили сейчас на то, чтобы не упасть в обморок. Кое-как вернувшись с помощью ополченцев в город, сняв доспехи и сделав перевязку, она попросила компьенцев, чтобы ей помогли подняться на крепостную стену. Оттуда, лишённая возможности самостоятельно передвигаться, она начала уныло наблюдать за ходом боя.
   Первая атака ополченцев была отбита. Кроме Катрин, было ещё десятка два раненых французов. Были и убитые. Однако горожане не отступали. Их становилось всё больше. Вскоре на помощь к ним пришли хорошо вооружённые люди де Ксентрайля. Ворота были высажены, и штурмующие ворвались внутрь. Катрин воспрянула духом, позабыла о своей ране, не в силах оторвать взгляд от происходящего. Бой уже кипел внутри форта. Больше всего Катрин опасалась, что вот-вот к защитникам укрепления придут на помощь другие осаждающие... но нет, над фортом поднялось французское знамя... Победа!
   У девушки захватило дух. Она почувствовала, что ещё немного - и осада будет снята. А коли так, то, разумеется, следующей операцией будет спасение Жанны...
   Поглощённая мыслями, она не сразу заметила, как со стороны леса появилась большая колонна всадников. Нетрудно было догадаться, что это подходила армия де Буссака.
  
   ***
  
   Утром Катрин с удивлением поняла, что рана не так уж болит. Ей принесли костыль, и теперь она выглядела, как заправский инвалид. От службы её временно освободили, и девушке не оставалось ничего другого, как ковылять со своим костылём туда-сюда перед воротами, прислушиваясь к новостям. Сегодня новости были одна лучше другой.
   Выяснилось, что вчера, сразу после взятия форта у Пьерфонских ворот, французы атаковали бургундское укрепление у Клеруа и сожгли его. Ночью многие бургундцы, перепуганные событиями минувшего дня, дезертировали. Рано утром граф Люксембургский прислал де Флави вызов на бой, но вместо того, чтобы ему ответить, большой отряд из числа рыцарей, пришедших вчера, направился к аббатству. Там, по слухам, бургундцы держали продовольствие. Французы почти без боя захватили аббатство и припасы. Кое-что принесли в город, а остальное выбросили в ближайшие канавы. Теперь уже не осаждённые, а их враги оказались перед угрозой голода.
   Катрин не успела хорошенько обдумать услышанное, как появился новый гонец:
   - Слушайте, все! Годоны разучились воевать! Только что наши были у Венетты и на глазах годонов разбили тамошний мост! Сбросили его в реку! А годоны трусливо сидят в своём форте и не смеют высунуть нос!
   Толпа перед воротами разразилась ликующими криками. У Катрин голова пошла кругом. Это что - война? Бургундцы разбегаются, годоны трусят, не смеют вступить в бой с небольшим отрядом... Может, война уже окончена? А что если...
   Может, и Жанну уже освободили, но пока не сообщают об этом?
   Где-то вдали послышались пушечные выстрелы. Начался штурм ещё одного форта осаждающих...
  
   ***
   На следующее утро Катрин уже делала робкие попытки передвигаться без костыля. Хорошие новости, посыпавшиеся градом после нескольких месяцев томительного и тревожного ожидания, оказались лучшим бальзамом для её раны.
   Однако самая хорошая новость была впереди.
   Едва выйдя из дома, где она ночевала, девушка увидела, что сотни горожан выбегают через ворота наружу. "Как же так? Не боятся обстрелов? Или идут на вылазку - вместе с жёнами и детьми, без оружия?" Радостная догадка подтолкнула её к воротам. Двое товарищей по отряду поддержали её, вывели наружу...
   Над фортом Ворот Моста клубился дым. Точнее, форта уже не было, дымились его развалины. Ни единого годона или бургиньона не было видно. Совсем как под Орлеаном назавтра после взятия Турели...
   Солдаты де Ксентрайля тащили к воротам города трофейные бомбарды, кулеврины, серпентины... У Катрин даже дух захватило от зрелища всей этой артиллерии.
   В тот день французы прошли по окрестностям, занимая укрепления, замки и мосты, не встречая ни малейшего сопротивления. Только опытные разведчики смогли найти следы панического бегства осаждающих. Армия, с таким трудом набранная Бедфордом в Англии, драпала теперь в Нормандию. Бургундская же армия рассыпалась, словно её и не бывало.
   Только к вечеру Катрин узнала подробности о крахе осаждающих. Теперь у неё не оставалось ни малейшего сомнения, что Жанна вот-вот окажется на свободе.
  
   ***
  
   Весть о том, что Жанна продана англичанам, ударила, словно гром посреди ясного неба. Ещё накануне казалось, что всё будет замечательно: после победы над осаждающими, когда мосты через Уазу были взяты, а герцог Бургундский лишился почти всей своей армии, французские капитаны готовились к какой-то экспедиции. Катрин ни минуты не сомневалась, что речь идёт об операции по освобождению её сестры. Разумеется, она была бы очень непрочь участвовать в походе, но добровольцев не вызывали, а сама она не решалась привлекать к себе излишнее внимание. Хватит и того, что из-за злополучных ранений её дважды чуть не раздели. И вдруг...
   Катрин заметила того злополучного гонца, но по его виду нельзя было сказать, что он привёз страшную весть, да и капитаны разговаривали с ним довольно спокойно, пожалуй, даже весело. Или - они не видели в случившемся ничего страшного?
   У Катрин не уладывалось в голове, как такое могло случиться: даже без большой экспедиции, достаточно было держать небольшой отряд возле Боревуара, где была заточена Жанна. Проследить за конвоировавшим её отрядом, перехватить по дороге, отбить пленницу, ведь французы сейчас намного сильнее бургундцев и англичан - вместе взятых...
   Объяснение происшедшему могло быть только одно: сестру вовсе не собирались вызволять. Катрин вдруг с ошеломляющей ясностью поняла, что плен Жанны стал сущим подарком для арманьяков, французских патриотов: ведь с того самого момента, когда её захватили, огромные силы бургундцев, а позже - англичан, были отвлечены на то, чтобы устеречь непокорную узницу, которая уже дважды пыталась бежать. В первый раз, когда она находилась в Больё, Жанна затаилась в углу своей камеры; её тюремщик встревожился, вошёл внутрь - и был тотчас оглушён ударом цепей, в которые девушка была закована. Она отобрала у тюремщика ключи, освободилась от ручных кандалов и была такова. Ей удалось выбраться из замка, покинуть его, когда её совершенно случайно заметил часовой. В другой раз, когда её уже перевели в Боревуар, Жанна сделала себе верёвочную лестницу из простыни. Она спустилась в окно и успела преодолеть значительную часть расстояния до земли, когда лестница оборвалась. Жанна упала в ров, на мягкую землю, благодаря этому она избежала переломов, но сильно поранилась и потеряла сознание. Утром её, бессознательную, нашёл во рву бургундский патруль.
   Если бы хоть в одном из этих случаев поблизости оказался французский отряд!
   Как это обидно - ведь дважды сестра была совсем близка к спасению, и...
   И ТОЛЬКО ВМЕШАТЕЛЬСТВО ПРОВИДЕНИЯ ОСТАВИЛО ЖАННУ В РУКАХ ЕЁ СМЕРТЕЛЬНЫХ ВРАГОВ.
   Катрин охнула и села на пол, чтобы не упасть от этой мысли. Да... ведь оба раза именно так оно и вышло. Вмешательство судьбы... Бога. Господи... да неужели... этого не может быть... Господи, скажи, что это неправда... Господи, Ты же не можешь желать гибели Жанны - самой доброй и чистой, самой прекрасной, благородной и честной... Господи, Ты ведь не можешь погубить ту, которой дал самую тяжкую и мучительную миссию всех времён?
   Катрин сильно тряхнула головой, отгоняя зловещие мысли. Нет, нет и нет. Просто - не повезло. Дважды - не повезло. Ещё не всё потеряно. Заплатить выкуп можно и англичанам. Ходят слухи, что де Рэ и герцог Алансонский собирают деньги для этой цели. А можно и захватить кого-нибудь из знатных, самых знатных англичан, кто у них здесь, во Франции... Бедфорд? Кардинал Винчестерский? Вроде бы и малолетний король Генрих Шестой находится в Нормандии...
   Капитаны Франции не могут оставить на погибель свою соратницу!
   - Привет, Клод! - услышала Катрин голос своего командира у входа в палатку, - Собирай свои шмотки, бумажки с перьями, двигаем в Нормандию! Говорят, там можно будет здорово поживиться!
  
   12.
   Париж, Дворец Правосудия, весна 1440.
  
   Зал заседаний тюрьмы парижского Дворца Правосудия был достаточно чистым и просторным... по крайней мере, для того, чтобы принять такую важную особу как прославленная еретичка и колдунья Орлеанская Дева... или самозванку, столь похожую на неё. Из стрельчатых окон доходил слабый намёк на свет заката, и основное освещение поступало от факелов на стенах, да ещё от свечей на большом судейском столе. Судьи были увлечены разговором о чём-то своём, и Катрин, занявшая место на скамье подсудимых, приходила в себя после духоты и темноты камеры, отдыхала от тяжести оков, обрушившейся на неё во время короткого пути из камеры сюда, задумчиво вглядывалась в украшения на резных балках свода. "Жаннетт права. Сразу признаю себя самозванкой. Ведь так оно и есть, какой смысл оспаривать очевидное. Да и выбор-то какой? Если не позор, то костёр. Робер, конечно, откажется от меня. Он-то женился на Орлеанской Деве, графине Лилий, а не на жалкой обманщице, как бы она ни была близка Жанне по крови... Как жить потом? Как-нибудь... Что будет с сыновьями? Не надо сейчас об этом. Прежде чем думать о будущем, надо остаться в живых и выйти отсюда на свободу."
   - Обвиняемая! Назовите ваше имя!
   Катрин вся подобралась:
   - Меня зовут Клод дез Армуаз.
   - Ваш возраст?
   - На днях мне исполнится двадцать пять лет.
   - Какое отношение вы имеете к известной еретичке Жанне Дарк из Домреми, прозванной Девой Жанной и Орлеанской Девой, приговорённой к смерти в мае 1431 года трибуналом пресвятой инквизиции в Руане?
   На этот вопрос Катрин ответила не сразу. И всё же, после небольшой паузы, произнесла:
   - Я... просто самозванка. Я только лишь похожа на Деву Жанну.
   Главный судья хищно прищурился:
   - С какой целью вы выдавали себя за неё?
  
   * * *
   Орлеан, год назад. Катрин ехала туда, чтобы навести кое-какие справки, а заодно посмотреть на те места, в которых началась боевая слава сестры. От бастиона "Париж " оставались только поросшие травой развалины. Бывший форт "Сен Луи" ещё сохранял какое-то подобие стен, но и там бурьян давал себя знать. Катрин вспоминала всё, что ей было известно о боях под Орлеаном, и прикидывала, что именно произошло под Сен-Луи. "Да, жутковато, наверное, атаковать форт, имея под боком ещё несколько вражеских укреплений. А если бы англичане сами не покинули бастион "Париж", интересно, как бы поступила Жаннетт? Пошла на штурм или принялась осаждать? Скорее первое, не для неё все эти осадные премудрости. Хорошо бы не забыть, спросить ночью. Или не стоит? Она каждый раз меняет тему, стоит мне только заговорить об этой войне и походах. Не любит вспоминать об этом." Пока молодая женщина, задумавшись, рассматривала памятники минувших сражений, вокруг неё собралась толпа. Катрин не сразу обратила внимание на окружающих, а потому вздрогнула, когда внезапно услыхала:
   - Жанна! Жанна! Орлеанская Дева! Вы живы! Какое счастье! Слава Всевышнему!
   Катрин растерялась. "Как реагировать? Что отвечать? Да полноте, не насмехаются ли они? Неужели не слышали о том, что произошло в Руане? Не может такого быть." Не отвечая, отвернувшись от всех, Катрин молча направилась к своей лошади, но толпа вокруг неё не только не расходилась, напротив, собиралась всё больше. Люди старались дотронуться до Катрин, её вороного коня, смущая женщину, которая не была готова к подобному приёму. "Люди, о чём вы? Орлеанская Дева умерла! Погибла! Казнена! Её сожгли заживо - в Руане, восемь лет назад! Вы не можете не знать этого! У вас был год, чтобы прийти к ней на помощь! Целый год! Весь тот год вы молились! Вы молились и в те минуты, когда она задыхалась в дыму и билась в пламени!"
   - Жанна, мы так счастливы, что вы вернулись к нам! Мы вас очень любим! Мы никогда не забудем того, что вы для нас сделали! Не уезжайте! Оставайтесь с нами - насовсем, навсегда!
   "Катрин, не сердись на них, пожалуйста! Они не виноваты! Они бедны, у них ничего нет, и они ничего не могли мне дать, кроме своей молитвы! Но поверь, их молитва шла от чистого сердца! И она действительно спасла меня!"
   Люди сбегались отовсюду - усталые, худые, измождённые, искалеченные войной, босые, полураздетые, со счастливыми лицами. Растерянная Катрин неторопливо въезжала в город, а толпа уже бурлила на всех окрестных улицах, сгущалась. Перед лошадью Катрин все мгновенно расступались, как-то открывая ей проход:
   - Дорогу, дорогу Орлеанской Деве! Дева с нами! Великое счастье вернулось в наш славный город Орлеан! Слава Деве Жанне - нашей спасительнице!
   Отовсюду тянулись руки, простёртые в мольбе, кругом блестели тысячи глаз, наполненных слезами, а губы этих людей беззвучно шептали - Жанна, Жанна!
   И словно гремела трубным гласом безмолвная мольба отчаявшейся толпы: только не отвечай, что мы ошиблись, обознались, ничего не говори, ну пожалуйста...
   Безумная мечта народа...
   "Они не виноваты? Они сделали всё, что могли? Они бы с радостью пошли умирать, чтобы спасти мою сестру... да только некому было пойти впереди - указать им дорогу. Значит, всё-таки виноваты."
   Однако слёзы затуманивали глаза, а правая рука почему-то сама, не спрашивая дозволения, поднималась над головой приветственным жестом.
   А приветственное движение было совсем не то, которым привыкла когда-то в армии отдавать честь Катрин-Клод... а какое-то другое... и при этом - чем-то очень знакомое...
   Самозванка?
  
   * * *
   - Подсудимая! Мы ждём вашего ответа! Так с какой целью вы выдавали себя за казнённую еретичку?
   Катрин вздрогнула, ненадолго задумалась, затем ответила:
   - Я хотела таким способом заработать деньги. Завести связи.
   - Вы хотите сказать, что подданные его величества давали деньги той, которую считали еретичкой и колдуньей?
   Катрин смутилась. Того гляди, начнут выпытывать имена. Ещё не хватало подвести ни в чём не повинных людей.
   - Нет... очень мало. Почти ничего. Я даже не могу вспомнить, кто именно давал деньги. Потому я и пришла к его величеству, что надеялась получить от него помощь.
   Главный судья не мог не возмутиться:
   - Вы хотите сказать, что полагали наихристианнейшего короля Франции способным оказать покровительство еретичке?
   Катрин чуть не стало плохо. Не напоминать же, что "еретичка-колдунья" сделала трусливого дофина наихристианнейшим королём. Как же выкрутиться?..
   - Я признаю свою вину. Я - обманщица, самозванка. Я совсем не подумала, что женщина, за которую себя выдаю, признана еретичкой и колдуньей. Я надеялась, что обман его величества и его придворных позволит мне получить помощь у других людей.
   - Кого вы имеете в виду? Имена, имена!
   - Я... не знаю. Ещё раз: я признаю свою вину, я обманщица и самозванка, и я только лишь прошу досточтимый суд оказать мне снисхождение.
   - Подсудимая, это правда, что вы, желая выйти замуж за дворянина Робера дез Армуаз, представились ему под именем упомянутой казнённой еретички?
   "Господи, зачем же они трогают Робера? Этого ещё недоставало!"
  
   * * *
   Четыре года назад... почти за год до рождения первого сына. Катрин в тот день возвращалась в Париж. Она задумалась о делах, которые шли совсем не так, как бы хотелось. Из-за этого девушка забыла в тот день надеть на глаз ставшую уже столь привычной повязку. Она встрепенулась от неожиданности, услышав рядом с собой возглас:
   - Дева Жанна! Это вы?
   Катрин растерянно оглянулась на голос. На неё смотрел расширенными глазами совершенно незнакомый мужчина богатырского телосложения, ехавший навстречу в сопровождении слуги, нет, скорее, оруженосца. Он придержал лошадь при виде девушки, переодетой в мужское платье, вооружённой коротким мечом, небольшим арбалетом и несколькими метательными ножами. Вне всякого сомнения, перед ней был человек дворянского происхождения. На щите, который был прикреплён к седлу, виднелся какой-то герб, неизвестный Катрин.
   - Простите, сударь! Боюсь, что мы с вами незнакомы. Меня зовут Клод, а не Жанна.
   "Проклятье, всего один раз забыла надеть повязку - и вот сразу неприятность."
   - Господи, тот самый голос... Дева Жанна! Вы меня не помните? Конечно, нет, ведь это происходило так давно, я был в Шиноне во время вашей аудиенции у короля, а затем, уже после дела под Орлеаном, я представился вам... Я понимаю, что теперь вы инкогнито...
   "Ах, вот в чём дело, как же это я сразу не догадалась! Он принял меня за сестру... ну, разумеется, этого следовало ожидать. Нет, сударь, вас в моём чёрном списке нет, и обманывать я вас не хочу."
   - Боюсь, что вы ошиблись...
   Слова застряли в горле комом. Слишком уж мучительная надежда сквозила во взгляде этого человека. Надежда на то, что перед ним та самая девушка, которая ему так нужна. Девушка, которую он годами безнадёжно искал, несмотря на известие о её страшной гибели. Безумная мечта благородного рыцаря. Разбить эту зыбкую надежду? Задушить безумную мечту?
   - Дева Жанна, я - Робер дез Армуаз, рыцарь! Ваша светлость, я буду счастлив служить вам! Всё, что у меня есть - к вашим услугам! Только прикажите - и я ради вас отдам свою жизнь!
   "К услугам моим - или моей сестры, которой давно уже нет в живых? Ах, сударь, зачем вы так..."
   - Простите, ваша светлость, я вижу, вы устали, а вон там огромная грозовая туча, и вот-вот пойдёт дождь. Смею ли я умолять вас о чести удостоить своим посещением мой замок? Это совсем недалеко отсюда!
   Катрин, поколебавшись, приняла тогда его приглашение - туча и вправду выглядела довольно зловеще. Прежде чем они доехали до места, начался дождь, быстро превратившийся в настоящий ливень, и Робер, сняв с себя плащ, прикрыл свою спутницу. Когда они добрались до замка, молодой рыцарь уже вымок насквозь. Весь тот вечер он держался молодцом, но в замке было холодно, и назавтра утром у Робера начался жар. Узнав об этом, Катрин распереживалась и не решилась уехать до выздоровления гостеприимного хозяина. Девушка в нерешительности бродила по огромному замку, терзаясь мыслями о том, что храбрый рыцарь вымок, в сущности, по её вине, защищая её от непогоды. Тем временем персонал хлопотал вокруг Робера. Неожиданно к Катрин подошёл один из лакеев:
   - Ваша светлость! Наш хозяин просит вас подойти к нему в комнату, если это возможно!
   "Меня - просит подойти? Робер?"
   Однако ноги уже сами несли Катрин к комнате больного. Все присутствующие расступились, пропуская девушку к кровати. Робер метался в горячке, и с его губ слетало: "Жанна, Жанна, молю вас, не уезжайте!" Он словно искал что-то вокруг себя... Поколебавшись, Катрин неуверенно подала ему правую руку, Робер сжал её кисть до боли и не хотел отпускать... затем расторопные лакеи принесли для Катрин кресло, она молча села перед кроватью больного, не решаясь выдернуть запястье. И так она сидела - час за часом, кое-как управляясь левой рукой.
   А к вечеру, едва только Робер пришёл в себя и смог говорить, он сделал Катрин предложение. Девушке стало не по себе. Как быть, что ответить? Наверное, она должна была объяснить ему, что он ошибся, не за ту её принимает, отказать. Но... Робер был всё ещё очень болен... и... что поделать, у Катрин просто не хватило духу сразу признаться себе самой, что она уже успела полюбить этого простодушного, наивного, мечтательного великана. Полюбила - за его доброту, порывистость, верность сестре, мечту о её спасении, яростное нежелание смириться с жестокой очевидностью.
   Через неделю они обручились.
   Обманщица?
  
   * * *
   - Подсудимая! Если вы намерены и дальше медлить с ответами на наши вопросы, мы будем вынуждены принять меры, чтобы развязать вам язык! Поверьте, вам придётся об этом очень сильно пожалеть!
   - Простите, досточтимые судьи. Я просто задумалась о своём прискорбном положении. Нет, господин Робер дез Армуаз не знал, что я выдаю себя за казнённую Деву Жанну. Единственное, что я позволила себе - я представилась ему дворянкой... дамой благородного происхождения.
   - Однако вы вместе с ним пришли на аудиенцию к его величеству. Разве он не знал, о чём вы собираетесь беседовать с королём?
   - Нет. Я просто сказала ему, что хочу увидеть его величество и, если удастся, побеседовать с ним. Робер не возражал. Уверяю вас, моё обращение к королю было для мужа полнейшей неожиданностью.
   "Господи, хоть бы они не стали допрашивать Робера! Ведь он совершенно не умеет врать и выкручиваться!"
   - Подсудимая! Это правда, что под именем Девы Жанны из Домреми вы участвовали в боевых действиях против англичан и были ранены?
   Катрин насторожилась, но не нашла в вопросе никакого подвоха.
   - Да... в Нормандии и под Парижем.
   - Кто вас допустил к участию в боях?
   "О, проклятье! Мне вот-вот придётся назвать Жиля де Рэ!"
   - Я сейчас этого не помню. Я была контужена и болела несколько дней, после чего у меня начались провалы в памяти.
   Судьи мрачно переглянулись и принялись о чём-то зловеще перешёптываться. На несколько минут они словно позабыли о существовании Катрин, которая сидела тихонько, опасаясь шелохнуться. Но вот второй судья прокашлялся и вступил в допрос:
   - Подсудимая, вы утверждали, что являетесь самозванкой. Между тем, врач, осмотревший вас, нашёл особые приметы, совпадающие с теми, которые известны у Девы Жанны, в том числе и следы ранений. Как вы можете это объяснить?
   Катрин смешалась. "Кажется, дело становится очень плохо. Неужели они намерены сжечь меня? Ой, мамочка, зачем же я затеяла всё это... Да, но вместе с тем - взойти на костёр под именем Орлеанской Девы... Ой, нет, нет, что это я, о таком и речи не может быть. Я - самозванка, и всё тут. Остальное - совпадения."
   - Господа судьи, я обращаюсь к вашему здравому смыслу! Если бы я не была похожа на Деву Жанну, я ведь и не пыталась бы выдавать себя за неё, верно? Я надеюсь, досточтимые судьи согласятся со мной, что найдётся немало людей, похожих один на другого. Мой случай - один из таких. Все совпадения совершенно случайны. Что касается ранений, то как раз они и навели меня на мысль выдать себя за Деву Жанну. Когда меня ранили впервые, один солдат сказал, что в точности то же самое случилось и с Орлеанской Девой. Если бы не то, что со мной приключилось на войне, едва ли кто-либо поверил бы моей лжи. Преднамеренно наносить себе раны ради сходства я бы не стала. И я не думаю, что мои ранения так уж похожи на те, которые получила Дева Жанна. Просто никто не сравнивал.
   - Подсудимая! Объясните, зачем вы вообще отправились на войну, к тому же переодевшись мужчиной?
   "Будь что будет, про мать-настоятельницу ни слова. Пусть хоть на куски разорвут."
   - Родители хотели выдать меня замуж насильно, и я повздорила с ними. После этого оставаться в доме уже не могла. Куда мне было деваться? А в армию брали всех... Всех мужчин, я хотела сказать. Вот я и решила переодеться.
   "Хоть бы они не стали спрашивать о родителях. А если вдруг спросят? Как мне быть? Что бы такое придумать? А вдруг ещё вызовут для свидетельских показаний моих настоящих братьев? Ой-ой-ой..."
   - Ладно, понятно. Подсудимая! Называясь Девой Жанной, вы неоднократно утверждали, что англичане пощадили вас потому, что на защиту к вам пришла Анна Бедфорд, француженка по рождению, младшая сестра герцога Филиппа Бургундского, покойная жена бывшего регента захваченной англичанами части Франции. По вашим словам, Анна Бедфорд хорошо относилась к вам. Когда она однажды поймала мужа с поличным на супружеской измене, то шантажировала его, требуя пощады для вас. Вы также говорили, что в тот момент, когда вас вывели из темницы якобы на казнь, то заменили похожей девушкой. По вашим утверждениям, после этого вы некоторое время жили в одном из домов Анны Бедфорд. Когда Анну отравили, вас поместили в один из замков Джона Бедфорда во Франции, где содержали в последующие несколько лет, а после его смерти отпустили на свободу. Это верно?
   Катрин мысленно застонала - вот когда аукается слишком аккуратно продуманное враньё.
   - Почтенные господа судьи! Я всё это придумала! Должна же я была как-то объяснить мнимое своё спасение. Понятия не имею, каковы были отношения между Анной Бедфорд и её мужем. Я впервые слышу, что Анна Бедфорд была отравлена. Мне как-то раз рассказывали, что она умерла при родах, уж и не знаю, чему можно верить. О том, что Джон Бедфорд скончался, я узнала случайно. Не хотите же вы сказать, что поверили в мои выдумки? Я слышала, что Деве Жанне в день отречения, двадцать четвёртого мая, угрожали костром. Её готовы были казнить, наверняка бы сожгли, если бы она не отреклась, и никто, ни Анна Бедфорд, ни один человек на свете заступаться за неё тогда не собирался. Подменять её на глазах тысяч людей ни англичане, ни судьи бы не стали. Что изменилось в отношении к ней англичан, Анны Бедфорд, её мужа за те несколько дней, которые прошли между отречением и казнью? Зачем англичанам спасать жизнь той, которую они считали своим злейшим врагом, да ещё делать это тайком, лишая себя лавров милосердия? Мне даже странно, что все, кому я рассказывала свой вымысел, не обратили внимания на события, происходившие в день отречения Девы Жанны, когда её просто невозможно было подменить, и удивительно легко приняли совершенно абсурдную небылицу о доброте англичан.
   Судьи снова переглянулись. Теперь они выглядели несколько устало, озадаченно и бестолково.
   - Подсудимая! Это правда, что братья так называемой Девы Жанны признали вас своей сестрой?
   О Боже...
  
   * * *
   Несколько месяцев назад. По случаю очередной годовщины коронации, старшины Орлеана пригласили Катрин на праздничную церемонию, на которой подарили "графине Лилий" двести десять ливров, собранных когда-то городом на выкуп Девы Жанны. Катрин любезно поблагодарила, не преминув отметить про себя, что епископ Пьер Кошон, если верить слухам, ежегодно получал от англичан впятеро больше. Кто-то рассказывал, что за подготовку Жанне смертного приговора Кошону уплатили семьсот пятьдесят ливров.
   А затем... то ли орлеанцы хотели сделать приятный сюрприз, то ли проверяли... скорее второе. В праздничном зале, куда была приглашена Катрин, она вдруг столкнулась нос с носу с Жаном и Пьером. Она даже подскочила на месте от неожиданности:
   - Ба! Привет, какими судьбами? Что это вы тут делаете? Что нового слышно дома? Как поживает мама? Это правда, что брат Жак умер? Как там наши друзья в деревне?
   Честное слово, Катрин вовсе не собиралась блистать своей памятью, ей и вправду было приятно снова, после десяти лет разлуки, увидеть родные лица, и теперь она с искренним интересом расспрашивала о происшедшем на родине. Не обращая внимания на потрясённую реакцию братьев, она, на радостях от встречи, ударилась в воспоминания о детских годах. Катрин тараторила без умолку, как в былые времена, то и дело переходя на жаргон Домреми, не давая Жану и Пьеру вставить ни слова. Ей и в голову не приходило, что это поведение идеально доказывало её принадлежность к семье Дарк и более правильной линии поведения она выбрать не могла.
   Оглушённые градом её реплик, братья смотрели на Катрин выпученными глазами. В течение нескольких минут они стояли столбами, ошарашенно моргая. Понятно - ведь они её похоронили десять лет тому назад. Катрин так и подмывало спросить: когда прошли похороны - сразу после её бегства или позже? Не искал ли её любвеобильный супруг, прежде чем объявить умершей? Как объяснил кончину жены? Что сказал на это папа Жак? Хорошо ли смотрелась похоронная церемония? Безутешный вдовец не поскупился? Да ну, лучше их об этом не расспрашивать. Ведь и так чуть в обморок не падают.
   На помощь высокочтимым гостям пришли старейшины Орлеана:
   - Ваша светлость Жан Дарк, граф Лилий! Ваша светлость Пьер Дарк, граф Лилий! Вы подтверждаете, что эта женщина является вашей сестрой?
   Жан уже немного пришёл в себя, а потому сумел ответить первым:
   - Да, господа... могу подтвердить, а если нужно - клятвенно заверить под присягой, что эта женщина - наша сестра...
  
   Руан, февраль 1431.
  
   Накануне вечером бушевала вьюга, снега намело по пояс, и Катрин была рада вспомнить свою детскую привычку - прогулки на лыжах. На сей раз сделала она себе их сама; правда, ей помогали несколько других солдат - по приказу командира. Разведка - дело слишком серьёзное, ответственное, и на лазутчика должны работать все свои. Его успех - общая победа.
   Катрин заходила в Руан со стороны замёрзшей Сены. Как она и ожидала, английских солдат там не нашлось, наверное, попрятались все до единого от бьющего в лицо снега... впрочем, если бы и были, не так легко им заметить посреди сугробов маленькую юркую фигурку в белом. Если бы вдруг заметили - поди попробуй догони. А уж если бы всё-таки догнали... Катрин лучше всех в отряде бросала короткие метательные ножи, полдюжины которых было у неё сейчас при себе. "Нет, всё-таки, с чего это вдруг наши вообразили, что войти в город так уж трудно? Сказать "легко" - значит не сказать ничего. Надевай лыжи, посматривай по сторонам - и иди себе, куда надо, никто не мешает. Не труднее, чем в лес за хворостом сходить. Хоть тысячу человек за собой веди."
   Когда высота сугробов стала поменьше, девушка сняла лыжи и, найдя приметное дерево, закопала их. "До вечера всё равно лучше не пытаться ими воспользоваться. Сейчас ты - одна против всего гарнизона Руана. Целый день тебе дан на выполнение задания. Того задания, которое для тебя важнее, чем для кого бы то ни было другого во всей Франции, во всём мире." Катрин также сняла с себя белый плащ, свернув его в узелок. Теперь важно быть не так незаметной на фоне снега, как неприметной для окружающих... ничем не выделяться среди них. На улице довольно холодно, изрядно морозит - ничего удивительного, ведь февраль.
   К рассвету Катрин уже освоилась на пустынных улицах. Она приметила несколько подворотен, где было особенно удобно прятаться. Сама двигаясь практически бесшумно, она, издали заслышав приближение патрулей, без каких-либо затруднений затаивалась в некоторых из таких убежищ. Утром на улицах появились толпы народа, и Катрин с удовольствием влилась в их потоки. Её путь лежал теперь к замку Буврёй. Именно сюда направлялись многие из числа уличных гуляк. Тех из парней, которые выглядели особенно сильными и крепкими, английская стража придирчиво проверяла и, как правило, не пропускала... но кого, скажите, заботил тщедушный мальчишка с завязанным глазом?!
   Не мог же этот мальчишка как-либо помочь пленной колдунье и еретичке, суд над которой начинался сегодня.
   Капелла замка Буврёй была набита зеваками: всем хотелось посмотреть на знаменитую узницу, пока её ещё не сожгли на костре. Из разговоров окружающих Катрин с горечью поняла, что те настроены отнюдь не в пользу Жанны. Оказывается, это было вызвано тем, что руанцам, как, впрочем, и всем нормандцам, минувшей осенью пришлось изрядно раскошелиться на выкуп Орлеанской Девы - собрать десять тысяч золотых ливров, которые англичане внесли бургундцам. В отличие от орлеанцев и знатных арманьяков, годоны и их французские друзья не стали скупиться ради обладания Жанной. И теперь пострадавшие горожане были совсем непрочь выместить свою обиду за отощавшие кошельки - нет, разумеется, вовсе не на заморских правителях, а на их жертве.
   Катрин одной из первых проникла в капеллу. Не желая привлекать к себе внимание, она прошла выше, где в ожидании начала событий первым делом осмотрела верхний выход - на случай, если вдруг придётся удирать. Потянулись минуты ожидания. Несколько верхних ярусов скамей постепенно заполнялись публикой, а нижние предназначались для судей. То, что для Катрин, когда она вернулась в зал, не нашлось свободной скамьи, ничуть её не огорчило: подумаешь, на ногах провести целый день - если бы в этом была главная трудность. Народу прибывало. Вскоре появились почтенные судьи, угрюмо осматривавшиеся по сторонам. Место на возвышении занял председатель суда, тучный епископ Пьер Кошон в парадной сиреневой мантии. На нижних ярусах расположилось около полусотни судей, облачённых в чёрное, - теологи из Парижского Университета, инквизиторы и рядовые асессоры. Перед нижним ярусом стояла на невысоком помосте небольшая скамья без спинки, возле которой стояли, тихо переговариваясь, двое солдат в доспехах и с алебардами. Слишком легко было догадаться, для кого эта скамья предназначалась. В зале слышался шелест одежд и звучал негромкий гулкий ропот: зрители не смели беседовать громко, робея перед суровыми святыми отцами, а те переговаривались шёпотом, явно не желая, чтобы их секреты стали достоянием любопытствующих.
   Наконец, председатель суда епископ Пьер Кошон поднялся с места и выкрикнул в коридор:
   - Введите подсудимую!
   При этих словах зал моментально притих, да так, что снаружи стало слышно завывание февральской метели. Все глаза устремились к нижнему входу. Среди этих глаз был один, принадлежавший некоему кривому мальчику. Катрин стояла совсем рядом с верхним входом, с полным основанием полагая, что её личность здесь едва ли кого-нибудь заинтересует.
   В коридоре послышался нарастающий равномерный лязг железа. Странный звук для оружия стражников.
   В дверь вошёл стражник с алебардой. Он сделал пол-оборота, пропуская заключённую, за которой следовал другой вооружённый солдат.
   Жаннетт...
   С замирающим сердцем Катрин смотрела на сестру.
   Жанна была в облегающей чёрной шерстяной мужской одежде с большим воротником. Она была закована в кандалы по рукам и ногам - именно её цепи, а вовсе не алебарды стражников, производили лязгающий звук на каменных плитах пола. Она передвигалась медленно, задумчиво опустив лицо, словно догадывалась, какой конец ей уже уготовили святые отцы. Жанна казалась усталой и ослабевшей. Когда она, сев на скамью, подняла лицо и посмотрела вокруг, её бледность на фоне чёрной одежды показалось Катрин белее снега. Катрин подумала, что сестра стала ещё прекраснее, чем была прежде... и ужаснулась мысли, что это - красота мученичества.
   В нижних рядах произошло движение: один из зрителей - английский солдат - поднял руку и почтительно отдал честь Жанне. Узница, чуть привстав и слегка улыбнувшись, ответила ему.
   Катрин уже больше двух лет не видела сестру, и сейчас всё смешалось в её душе. "Сестричка милая... Не так, совсем иначе рассчитывала я увидеться вновь с тобою, Жаннетт... Неужели это наша последняя встреча? Боже, зачем Ты так поступаешь с нами..." У разволновавшейся Катрин не было сил сосредоточиться на происходящем, и она невнимательно слушала, что говорили убийцы Жанне. Кажется, они требовали от неё покорности и присяги по угодной им форме, а сестра не соглашалась. Она готова была принять присягу с условием, что ей будет разрешено умолчать о том, чего она не сочтёт возможным рассказывать. Судьи настаивали, возмущались, орали, бесились, угрожали, но на Жанну это не производило ни малейшего впечатления. Катрин почему-то вспомнила свои беседы с матерью-настоятельницей. Что она рассказывала однажды про ересь? Вроде бы каждый обвиняемый в ереси имеет право потребовать, чтобы его судил Папа Римский... Возможно ли такое? Правильно ли поняла её тогда Катрин? Не слишком ли много найдётся желающих? Но - допустим, что так. А ведь Папа едва ли захочет в угоду англичанам губить Жанну. Правда, Папы сейчас, собственно, нет, его функции переданы Базельскому Собору... фактически, впрочем, - тот же Папа. Но ведь англичане не выпустят свою пленницу ни в Рим, ни в Базель? Зато и получить обвинительный приговор инквизиции, чтобы сжечь Жанну на костре, наверное, тоже не смогут. А что если... Во всяком случае - почему бы не попробовать?
   Катрин как бы между вышла из толпы, огляделась по сторонам... возле двери - никого... Все присутствующие смотрят вниз, на Жанну... Катрин приотрыла дверь, выглянула наружу... в коридоре - пусто...
   Эх, была-не была.
   Внезапно посреди мертвенно-благостной атмосферы всеобщей травли беззащитной девочки прозвенел громкий голос Катрин:
   - Жанна, требуй суда Папы в Риме!
   Прежде чем кто-либо успел обернуться, чтобы рассмотреть возмутительницу всеобщего благолепия, Катрин уже мчалась стремглав по коридору - прочь, на выход.
  
   13.
   Париж, Дворец Правосудия, весна 1440.
  
   Заседание в зале Парижского Дворца Правосудия близилось к завершению. Катрин довольно бестолково объяснила своё опознание братьями, но судьи вопросов не задавали, и осталось непонятно, удовлетворены они - или наоборот, продумывают какие-то зловещие меры давления на обвиняемую. Они временно оставили в покое Катрин, о чём-то тихо переговаривались, что-то записывали. Молодая женщина уныло посматривала по сторонам. "Ничего хорошего ждать не приходится. Даже если сейчас отправят обратно в камеру, обойдутся пока без пытки, наверняка вызовут Робера, а то и Ла Ира, Жиля де Рэ. Могут навести справки в Орлеане, Париже, Домреми. Мамочка, как всё паршиво..." Наконец, второй судья поднялся с места, прокашлялся и взял в руки исписанный листок. Катрин напряглась.
   "Мы, судьи города Парижа, назначенные его величеством королём Франции, признаём подсудимую Клод дез Армуаз, супругу Робера дез Армуаз, виновной в намеренном обмане, самозванстве и мошенничестве с целью извлечения прибыли, а также в возмущении общественного спокойствия в славном городе Орлеане и при дворе его Королевского Величества. Подсудимая будет выставлена у позорного столба на Гревской площади, где ей предстоит произнести формулу отречения и покаяния. После этого её надлежит наказать плетью в назидание иным обманщикам. Её нынешний супруг, господин Робер дез Армуаз, будет вправе поступить с означенной Клод так, как он сочтёт нужным, учитывая ущерб, причинённый ему обманом и вызванным им разоблачением".
   Катрин не без облегчения выслушала этот приговор. "Отрекаться под страхом костра - это в нашей семье дело привычное. По крайней мере, буду жить... как, где - это другой вопрос. Вернуться с позором в Домреми? К Колену? Лучше не думать об этом. Странно только, отчего они не стали добиваться моего подлинного имени... И почему не указали в приговоре, за кого я, самозванка, себя выдавала?"
  
   Нормандия, 24 мая 1431
  
   Несмотря на то, что снег сошёл ещё месяц назад, вода в Сене была ещё очень холодна, и Катрин, прежде чем залезть в воду, усердно намазалась гусиным жиром, щедро накладывая слой за слоем, потолще. По окончании этой процедуры девушка тщательно вытерла ладони и пальцы: вот на них жира быть не должно, чтобы ничто не скользило.
   Стемнело примерно полчаса назад. Катрин сложила вещи на небольшой плотик, заранее заготовленный усилиями всего отряда. В последнюю очередь положила метательные ножи - поближе к правой руке, в случае чего можно будет бросить прямо из воды. Меча не надо. Лишь бы одежда не намокла. Хотя до утра наверняка высохнет, но целую ночь дрожать в мокром - удовольствие неважное. Оглянувшись по сторонам, сняла с глаза повязку. Всё равно, пока находишься в реке, маскироваться под мужчину незачем, а если придётся отбиваться, так это только помеха.
   Аккуратно столкнув плот в воду, Катрин неспеша вошла сама. Хорошо намазалась, холод почти не ощущается. Она тихо оттолкнулась от дна. Странно, наших часовых не видно. А если сейчас вот этим же путём сюда англичане нагрянут? Вас, остолопов, без единого выстрела возьмут.
   Катрин помнила обиду, когда в феврале её, принесшую кучу сведений о расположении часовых и движении патрулей в Руане, выслушали в пол-уха. Даже непонятным осталось - использовали как-нибудь принесённые ею сведения или нет. И, наверное, бросила бы эту злосчастную разведку, вообще - сняла бы с глаза повязку и распрощалась с войной, если бы не то, что происходит сейчас в Руане. То, что, по словам тамошних жителей, случится в Руане сегодня.
   Катрин плыла, несильно опираясь о плот, осторожно перебирая ногами, не поднимая их из-под поверхности воды, чтобы не раздавалось ни единого плеска. Там, где берег поднимался, она старалась держаться поближе к нему; в других местах, напротив, смещалась к середине, внимательно посматривая по сторонам.
   Сколько Катрин проплыла так - она сама затруднилась бы ответить, когда на берегу справа появились какие-то строения. Руан? Ещё немного - и надо будет искать место, где бы выйти из воды.
   Вот, кажется, подходящее местечко: берег полого уходит под воду, кругом заросли, никого не видно... Катрин внимательно огляделась по сторонам - никого! - и тихонько подтолкнула плот направо. Лишь тихий плеск воды звучал, когда она выходила на сушу и вытаскивала плот. Теперь - вытереться, для этого подойдут листья ближайшего дерева... Причём вытираться придётся не так от воды, как от гусиного жира, но это не страшно... вот так... и ещё здесь...
   Одевшись в сухое, Катрин почувствовала себя гораздо увереннее и спокойнее. Надо полагать, английских часовых здесь нет. Она спрятала плот под ближайшим деревом, привязала его на всякий случай - чтобы не унесло невзначай, вдруг пригодится, хотя выбираться потом лучше сушей, не плыть же вниз по течению вглубь английских владений - и тихонько прошла в ту сторону, откуда виднелись огни нескольких десятков домишек. Внезапно её ухо уловило лязг железа. О, чёрт! Справа приближался патруль - трое английских солдат с факелами и алебардами. Ах, как паршиво... Кем сейчас хуже быть - одноглазым мальчишкой неизвестно откуда или девчонкой в мужской одежде?
   - Эй, ты! Подойди сюда!
   Солдат кричал на ломаном французском, но понять его было нетрудно. Повязку надевать было поздно. Катрин заколебалась. Бежать? Почти наверняка не догонят, но ведь поднимут тревогу. Ладно... придётся подойти.
   - Ты кто? Что здесь делаешь? Почему так одета?
   Катрин замешкалась с ответом. Внезапно один из солдат поднёс к её лицу факел - Катрин отпрянула, но англичане успели её рассмотреть и вскрикнули разом, все трое. Без всякого знания английского Катрин поняла - её узнали... признали в ней Жанну... всё, мешкать нельзя. Резкое движение правой - и ближайший солдат рухнул с ножом в пробитой переносице. Второе движение - другой успел увернуться, нож пролетел мимо. Причитать о промахе было некогда, Катрин рванулась к первому поверженному врагу, выхватила у него из ножен меч и резким движением резанула по ногам второго, прежде чем он успел обернуться... На сей раз ему не повезло, он закричал от боли и осел на землю. Третий махнул алебардой - "болван, против меня - с этой тяжёлой дурой, на что ты надеялся, ясное дело, мимо"... Катрин легко увернулась и подскочила к нему вплотную, прицеливаясь, куда бы нанести удар мечом, но её противник, жалобно взвизгнув, словно раненая собачонка, неожиданно бросил оружие наземь, закрыл лицо руками и опустился ничком. На мгновение Катрин заколебалась: нехорошо бить лежачего... Но ведь и отпускать тебя нельзя, как, кстати, и второго, с перебитыми ногами. А так - река рядом, дотащу вас как-нибудь одного за другим, авось до вечера никто не спохватится...
  
   * * *
   Накануне в Руане разнеслась радостная для каждого английского патриота весть о том, что Деву Жанну признали виновной в ереси, колдовстве и разжигании кровопролития и что сегодня её сожгут на костре. Катрин, как и прежде переодетая кривым мальчиком и не без основания считавшая, что в этом костюме ей разоблачение не грозит, слилась с толпой и вместе с людским потоком просочилась на кладбище Сент-Уэн. О том, что четыре часа назад от её руки погибли три человека, трое английских солдат, она уже успела забыть. Так, мелкий факт.
   Сразу при входе на кладбище Катрин увидела приготовленный костёр. Костёр, предназначенный для сестры. Камень в виде усеченной пирамиды со ступеньками, в верхней части которой торчал толстый деревянный столб с закреплёнными в его верхней части цепями. Вокруг столба - кучи сваленных дров и множество вязанок хвороста, обильно проложенных соломой. У подножия камня Катрин увидала палача и двух его подручных в ярко-красных балахонах. Перед ними стояла жаровня, из которой торчали пылающие факелы. Чуть поодаль - два помоста. Один из них, большой, под широким навесом, защищающим от солнца, устланный коврами, с многочисленными креслами, предназначался для высшей английской знати и главных судей Жанны. Они пока не сели на места, а прогуливались рядом, о чём-то приглушённо переговариваясь между собой. Вид у Винчестера и Кошона был очень озабоченный. Другой помост, поменьше и поскромнее убранный, уже был занят остальными судьями, городскими священнослужителями и дворянами. Вокруг помостов и костра стояли оцеплением английские солдаты в блестящих стальных доспехах и касках, столь похожих на перевёрнутые миски.
   У Катрин защемило сердце. Неужели сегодня Жанны не станет... да ещё через огонь... сестричка моя миленькая... да не дай Бог такого... Господи, молю тебя, спаси Жанну! Ну пусть вдруг англичане смилуются! Господи, если ничего другого не останется, Ты ведь сможешь хотя бы послать дождь на этот проклятый костёр! Господи, если Ты допустишь гибель Жанны, то хуже Тебя нет никого и ничего на свете! Никакой Сатана не может быть страшнее, отвратительнее Бога, погубившего Жанну! В глазах помутнело от слёз. Катрин с трудом удержалась от того, чтобы завыть по-бабьи. Она стиснула зубы, наклонилась и вытерла глаза. Заставила себя успокоиться: дура, вот так и попадаются самые глупые из лазутчиков. Катрин отошла в тень деревьев: во-первых, там её не так видно, а во-вторых, в случае чего можно проскочить к ограде и перемахнуть через неё. Спустя несколько минут между Катрин и приготовленным костром уже стояла толпа людей. Если бы кто-то задался целью найти кривого мальчишку, то сделать это теперь было бы довольно трудно.
   Среди толпы возникло движение, послышался лязг железа. Катрин оглянулась: к входу в кладбище приближались английские солдаты, которые вели закованную Жанну, вернее, тащили её за цепь, обёрнутую вокруг пояса. Девушка выглядела исхудалой, измученной, отрешённой, безразличной к происходящему, словно всё это не касалось её. Она рассеянно смотрела по сторонам, мельком оглядывала зрителей... Катрин показалось, что на ней взгляд сестры задержался чуть дольше... и вдруг Жанна очень резко отвернула голову в противоположную сторону, словно заинтересовавшись той частью кладбища. Заметив костёр, узница заметно вздрогнула всем телом, зазвенев железом. Солдаты подтолкнули её, пленница понурилась и обречённо направилась к предназначенному для неё месту на малом помосте, прямо перед приготовленным костром. Несколько камешков, брошенных из скопления зрителей, ударили её в правое плечо и бок, и девушка негромко вскрикнула от боли.
   Жанну усадили на скамью на малом помосте, и наступила тягостная тишина. Высокочтимые убийцы неспешно заняли свои места на большом помосте. Послышался щебет птиц, обрадованных весенним теплом. Откуда-то издали донеслись возгласы мальчишек, вероятно, бежавших к речке купаться. Лёгкий ветерок ласково колыхал кроны деревьев, отвечавших едва слышным шелестом. А тем временем на кладбище Сент-Уэн палач и его подручные стояли рядом с костром, приглядывая за жаровнями, в ожидании смертоносного представления, задуманного Винчестером и Кошоном, которое должно было вот-вот начаться .
   На большом помосте произошло движение. Катрин увидела, как вперёд вышел один из судей Жанны, державший в руках листки бумаги. Тучный оратор глубокомысленно прокашлялся, а затем приступил к выразительному чтению своих записей. Они касались обвинения, вынесенного убийцами Жанне, и, как полагал, видимо, шумный и бурно жестикулировавший лектор, выставляли пленницу насколько возможно в невыгодном свете. Оратор вопил что-то о Дереве Фей в Домреми, о штурме Парижа в День Богородицы, о нескромности Жанны, но больше всего он возмущался мужской одеждой на девушке. По унылым физиономиям тех, кто сидел на большом помосте, быстро стало ясно, что они не очень-то довольны его выступлением. Катрин перевела взгляд на сестру - она опустила лицо в ладони. Казалось, Жанна задремала от усталости, до того безразлично она воспринимала потуги красноречивого декламатора. Однако впечатление это оказалось обманчивым. Стоило субъекту в чёрном произнести нечто оскорбительное в адрес короля Карла, как Жанна встрепенулась, подняла голову и негромко сказала:
   - Это неправда, сударь! Клянусь своей верой перед лицом смерти! Карл - наихристианнейший из королей, преданный сын веры и церкви!
   От неожиданности оратор запнулся на полуслове, выронил свои листки и бросился их собирать. К его счастью, они не свалились с помоста, но слабый порыв ветра отнёс два или три из них в сторону других судей, и один из святых отцов бросился на помощь натужно пыхтящему коллеге - подбирать торжественную речь. Из толпы раздалось несколько смешков, которые, впрочем, сразу прекратились. Наступила гробовая тишина. Катрин снова услышала, как невдалеке поют птицы.
   Неожиданно кто-то в середине толпы зааплодировал, и публика разразилась овацией. Катрин не поняла, что, собственно, понравилось слушателям: неожиданная реакция замученной девочки, её упорная наивность и нежелание признать коронованного ею суверена отпетым мерзавцем и предателем, или публичный конфуз незадачливого святого отца.
   Проповедник, уже успевший побагроветь от усилий в погоне за бумажками, при звуке аплодисментов позеленел от злости, чуть не упал с помоста и, обернувшись к прево, заорал, указывая на Жанну:
   - Заткни ей глотку!
   Это крикливое требование возымело обратный эффект. Слишком велик был контраст между усталой, закованной, обречённой девочкой и отъевшимся крючкотвором. Послышались смешки, на сей раз гораздо более громкие и дерзкие, а затем и свист. Впрочем, кардиналу Винчестерскому стоило всего лишь нахмурить бровь, и лояльная толпа моментально притихла. В конце концов, не для того она тут собралась, чтобы оценивать ораторское искусство убийц и их жертвы, а ради удовольствия увидеть огненную гибель Девы Жанны.
   Кое-как придя в себя после конфуза, оратор прокашлялся и хрипло, неуверенно возобновил свою речь. Однако при переходе к заключительной части его голос окреп и зарокотал:
   - Опомнись, Жанна! Ради чего ты готова пожертвовать своей молодой жизнью? Ты же совершаешь истинное самоубийство! Ты уже ничего не изменишь! Власть его величества Генриха, короля Англии и Франции, незыблема! Покайся в грехах своих и подчинись воле святой матери - католической церкви! Только так ты спасёшь своё тело от этого костра, который уже приготовлен за твоей спиной, а свою душу - от много худшего, адского пламени!
   Жанна устало подняла глаза на своего мучителя:
   - Я уже говорила вам, и не раз: я готова предстать перед судом Папы Римского или Базельского Собора! Я подтверждаю это своё намерение и теперь! Обещаю, что подчинюсь воле Его Святейшества!
   Толпа дружно охнула. Катрин не поверила своим ушам: так Жанна сделала всё правильно! Она услышала и поняла её, Катрин, отчаянный выкрик - в тот страшный день начала суда в Буврёе! Она апеллирует к Риму и Базелю! И всё равно её готовятся убить...
   Судьи загалдели все разом. Жанна опустила лицо в ладони и застыла неподвижно. Святые отцы несколько минут орали, затем притомились и умолкли, тогда пленница подняла лицо, снова посмотрела на них и твёрдым голосом заявила:
   - Только суд Папы Римского или Базельского Собора! Только его я соглашусь принять!
   Судьи сбивчиво затарахтели, что Папа далеко, а их полномочия вполне достаточны, кардинал Винчестер недовольно покачал головой, в толпе послышался ропот...
   Тем временем английские солдаты заволновались. Им уже наскучила эта болтовня. Перед ними находилась девушка, которую они считали своим злейшим врагом, и они готовы были взбунтоваться ради того, чтобы увидеть её мучения и пепел. Послышались крики, свист, теперь уже со стороны солдат, которые красноречиво и требовательно указывали на приготовленный костёр. Кошон пожал плечами и сделал знак палачу. Тот подошёл к пленнице, взял её за плечо и потянул к себе. Жанна вскрикнула. В тот же миг проповедник ловким движением убрал свой прежний текст, выхватил откуда-то из складок одежд листок бумаги, сунул его в лицо узницы и надрывисто возопил:
   - Отрекись, Жанна! Иначе через минуту ты будешь в пламени! Тебя ждут вечные муки ада! Отрекись и спаси свою жизнь и вечную душу!
   Наступила тишина. Палач не двигался с места, по-прежнему держа Жанну за плечо и поясную цепь. Девушка боязливо оглянулась на человека в красном одеянии и, дрожа, обратилась к оратору:
   - Мессир, о каком отречении вы говорите? Что я должна подписать?
   Тот победно взмахнул белым листком бумаги, словно флагом:
   - Ты должна будешь переодеться в женское платье и перестать общаться с Голосами, которые привели тебя вот на этот костёр! И это всё, больше мы от тебя ничего не требуем! Подпиши отречение - и с этого самого момента ты будешь находиться под защитой пресвятой католической церкви! Неужели ты предпочитаешь сгореть в мужской одежде, лишь бы не вернуться в лоно родной церкви?
   Публика и солдаты притихли, напряжённо затаив дыхание. Происходило нечто такое, к чему они не были готовы. Катрин тоже слушала ни жива ни мертва, не веря своим ушам. Нужели Кошон готов забрать Жанну из Буврёя? И англичане согласятся на это?
   Посреди всеобщего безмолвия раздался громкий голос Кошона. Он начал зачитывать смертный приговор. Палач потянул Жанну за цепь, которой были скованы её руки. Беспомощно пытаясь сопротивляться, девушка закричала:
   - Я повинуюсь! Я подпишу...
   По знаку незадачливого оратора палач отпустил девушку. Жанна устало опустилась на колени и закрыла лицо ладонями.
   Один из судей подошёл к пленнице и принялся читать ей текст отречения. Жанна, не отрывая ладоней от лица, повторяла за ним. Собственно, это было то же, о чём ей только что говорили: покаяться, подчиниться церкви, переодеться в женское платье, не слушать более Голоса...
   Катрин не отрываясь смотрела на эту сцену. Вдруг ей показалось, что первый судья, злополучный оратор, стоявший спиной к публике, неожиданно проворным для его комплекции движением убрал прежний текст отречения и вынул другую бумагу, на которой было написано куда больше. Впрочем, Катрин могла и ошибаться. Один из судей сунул Жанне в руку перо, обмакнутое в чернила. Пленница беспомощно взглянула на судей:
   - Я не умею писать! Я могу только поставить крестик!
   Оратор удовлетворённо смахнул пот со лба и сунул ей бумагу:
   - Поставьте крестик.
   Жанна тяжело вздохнула, несколько мгновений поколебалась, но затем выполнила то, чего от неё требовали. И тут же вмешался недовольный Кошон:
   - Э нет, так не годится! Она должна подписаться своим именем! Кто-нибудь, помогите ей!
   Тотчас с большого помоста соскочил секретарь английского короля. Он взял Жанну за руку и, двигая ею, вывел имя девушки. Раздался шумный вздох облегчения десятков судей. Они удовлетворённо заулыбались. Кошон краем глаза взглянул на бумагу и принялся зачитывать отмену вердикта об отлучении. Жанна не поднималась с колен, но, как показалось Катрин, прислушивалась с видимым удовольствием.
   Но что это?
   "Однако, поскольку ты тяжко согрешила и дабы избежать твоего повторного впадения во грех, ты приговариваешься к пожизненному заключению".
   Катрин едва удержалась от крика. "Как это - пожизненное заключение? Жанне? За что? Как вы смеете! Впрочем... Может, это уловка судей-французов? Может, я напрасно так плохо думаю о них? В самом деле, что на это возразят англичане? А когда опасность минует, возможно, сестру отпустят..."
   Катрин обмерла, увидев, что к Жанне приблизились английские конвоиры. Как же так? Почему они? Ведь Жанну только что обещали забрать из Буврёя, перевести в церковную тюрьму!
   Увидев перед собой англичан, Жанна пронзительно вскрикнула. Не давая ей опомниться, солдаты схватили её за поясную цепь, локти и плечи - и грубо потащили.
   Катрин стояла неподвижно, словно громом пораженная. Сестру оставляют в руках англичан? Они обманули её... Напугав видом костра, пообещав забрать из Буврёя, убедили подписать отречение - и обманули...
   Они убьют Жанну...
   Будьте вы прокляты, подлые злодеи...
   Вдруг Катрин заметила, что не только её возмутил приговор - но, конечно, по противоположной причине. Английские солдаты, которые уже готовились было насладиться мучениями и смертью безвинной девушки, кричали, потрясали оружием, совершенно позабыв о своих обязанностях. Толпа зрителей взволновалась. Катрин вдруг сообразила, что сейчас на неё никто не смотрит. Краем глаза она заметила, что выход с кладбища открыт... жаль, ножи под одеждой, незаметно не вытащишь...
   Конечно, это была безумная затея, которая, вероятно, всё равно не спасла бы Жанну. И всё же...
   Катрин вспомнила свои детские привычки. Она приметила на земле небольшой, но увесистый голыш... ещё раз огляделась по сторонам, подняла камень...
   Кардинал Винчестерский совершенно случайно наклонился, поправляя свою мантию. Это движение спасло ему жизнь, так как пущенный меткой рукою Катрин камень просвистел в тот же самый миг совсем рядом с его правым ухом.
  
   14.
   Париж, весна 1440.
  
   - Эй, арестованная! Выходи!
   С унылым лязгом открылась дверь, и в темницу из коридора хлынул поток света от факелов. Катрин пробудилась от тяжёлого сна и увидела у входа стражников, которые должны был конвоировать её к Гревской площади. Один из них приблизился к ней, вынул ключи и отпер замок, прикреплявший оковы Катрин к кольцу в стене. Молодая женщина неловко поднялась и, пошатываясь под тяжестью железа, направилась к выходу неловкими, скованными шагами. Свет факелов заставил её зажмуриться. Воздух тюремного коридора показался ей свежим и сладким после того смрада, которым пришлось дышать в темнице. "А ведь Жанне пришлось это, а то и худшее, выдерживать - не день, не два, а полгода. Значит, я и подавно справлюсь." Задавленная тяжестью цепей, Катрин с трудом поспевала за двумя передними стражниками. Ещё двое следовали за ней и временами подталкивали молодую женщину кулаками в спину - чтобы поторапливалась, не задерживала. Коридор за коридором, лестница за лестницей - медленно, тяжело, сопровождаемая мерным звоном собственных оков...
   На улице её ожидала тюремная карета. Как-никак, всё ещё жена почтенного дворянина... пока он не отказался от самозванки.
   От свежего уличного воздуха у Катрин закружилась голова. Сев в карету, она прикрыла веки... и едва не заснула во время недолгой и мерной езды.
   Дверца кареты открылась, и помощник прево велел ей выходить.
   Очутившись на Гревской площади, Катрин осмотрелась по сторонам. Несколько десятков парижан собрались посмотреть на публичное развлечение. Посреди площади стоял позорный столб с закреплёнными цепями...
   Катрин тряхнула головой, отгоняя воспоминание о таком же позорном столбе. Нет, нет и нет. Тогда было жестокое убийство, а теперь - всего лишь унижение и боль.
   Стоявший рядом прево молча указал ей на небольшой помост перед позорным столбом. Катрин покорно вступила на него.
   - Приговорённая, встаньте на колени!
   Один из тех, кто судил Катрин, протянул ей листок бумаги.
   Отречение. Такое же, как было у Жанны. Хотя и совсем другое.
   Вся площадь застыла в ожидании.
   "Сестра, прости меня за это унижение... - Нет, Катрин, это ты прости - за то, что у меня такая судьба."
   И по Гревской площади разнёсся покорный голос Катрин:
   "Я, Жанна дез Армуаз, признаю себя виновной в том, что с целью наживы я выдавала себя за другого человека, используя внешнее сходство. Я пыталась обмануть достойнейших людей Французского Королевства, в том числе августейшую особу его величества короля Франции. Я виновна в злостном обмане и нарушении общественного спокойствия. Я сожалею о своём преступлении и готова понести телесное наказание, назначенное мне за обман."
  
   Руан, Рыночная Площадь, 30 мая 1431
  
   Было совсем ещё раннее утро, и прохожие в Руане были редки. Недели не прошло с того дня, когда Кошон и судьи, запугав Жанну, вынудили её отречься, а Катрин вновь стояла посреди Руана... но теперь уже - на его Рыночной Площади. Именно сюда был перенесён предназначенный для Жанны костёр с кладбища Сент Уэн. Предусмотрительные организаторы зрелища не только не выбросили предназначенные для костра дрова и вязанки хвороста, но даже не увозили их далеко, заранее зная, что узница обречена.
   Накануне Катрин узнала от местных жителей, что Жанну приговорили к костру и казнь состоится сегодня утром. На сей раз никто не помешал Катрин спокойно пробраться в Руан вплавь, все английские солдаты были сосредоточены вокруг Буврёя. Ах, если бы французы последовали за Катрин, ведь ничего трудного в этом не было...
   Из разговоров горожан Катрин поняла, что Жанна нарушила главное условие отречения - снова надела мужское платье. Жанна не могла не понимать, чем это ей грозит. Должно было случиться нечто страшное, чтобы заставить её так поступить. Что же это?
   Ненадолго задумавшись и представив себе Жанну после отречения - переодетую в женское платье, лишённую всех прав, - Катрин вдруг с ужасающей ясностью поняла, что именно произошло в минувшие несколько дней и ночей в Буврёе. Жанна, закованная и беспомощная, наедине со своими английскими стражами... Уж если Катрин безо всяких оков не смогла справиться один на один с Коленом... да... конечно, теперь совершенно понятно, почему Жанна согласилась принять костёр.
   Катрин тут же оставила эту мысль. Слишком многое ещё предстоит сейчас сделать. Поразмыслив, Катрин решила не появляться больше посреди толпы со своим завязанным глазом, который вполне мог примелькаться кому-нибудь из солдат или городских соглядатаев, а зайти в один из домов, окружавших площадь.
   - Эй, малый, если хочешь посмотреть казнь ведьмы, то с тебя два су!
   Деньги у Катрин имелись, и она не стала спорить. Людей в доме было ещё мало, и Катрин заняла место на втором этаже. Высокие поленницы дров для костра были видны отсюда очень отчётливо, позорный столб поднимался почти до уровня окна. Немного дальше девушка увидела оба помоста - совсем как на кладбище Сент Уэн шестью днями раньше. Катрин осторожно нащупала под складками одежды кинжал и расположилась на подоконнике так, чтобы с улицы её трудно было заметить.
   Уныло потянулось время...
   Откуда-то справа послышался металлический звон. Появилось множество английских солдат, выстроившихся в оцепление вокруг костра. Другая группа годонов ушла влево и встала там длинной цепью, конец которой не был виден Катрин. Внизу понемногу собиралась толпа. Вот снизу вошли в дом, переговорили с хозяином и расположились рядом с Катрин двое парней. Девушка настороженно рассмотрела их: оба явно местные, жители Руана, в замасленных ремесленных робах. Вид у парней был далеко не радостный. Глянув мельком на Катрин, они стали тихо переговариваться о чём-то своём.
   Послышался глухой колокольный звон. Катрин заметила, как оба её соседа вздрогнули, переглянулись и напряглись. Прошло несколько минут. Послышался медленный цокот копыт по булыжной мостовой. Катрин глянула налево - и впилась ногтями себе в ладони, увидев запряжённую двумя ослами телегу, где было установлено нечто вроде решётки, к которой за руки и за шею была привязана тонкая женская фигурка в белом одеянии, с лицом, закрытым капюшоном. Там же сидели двое, физиономии которых показались Катрин знакомыми: кажется, судьи, она видела их в день начала процесса над сестрой. В сердце Катрин снова проснулась надежда: может быть, это всё-таки не Жанна?
   Один из английских солдат что-то гневно выкрикнул, и тотчас к нему присоединились другие. Один из годонов выскочил из оцепления, подбежал к телеге и сдёрнул капюшон с приговорённой.
   Сердце Катрин упало, перед глазами возникли огненные круги.
   Жанна...
   Её лицо распухло и покраснело от слёз, она содрогалась от рыданий...
   Англичане радостно захохотали, засвистели, но быстро умолкли и встали смирно по местам.
   Один из сидевших в телеге резко дёрнул капюшон вниз, закрыв лицо Жанны.
   Им мало убить её, поняла Катрин, они ещё и хотят покрыть своё преступление завесой тайны.
   Телега остановилась возле поленницы дров костра. Один из помощников палача взобрался на телегу и стал отвязывать Жанну. Англичане что-то закричали Кошону, и тот обратился к прево, указывая на девушку:
   - Возьми её!
   Помощник палача вылез из телеги, отвязал Жанну от решётки, взял её в охапку и грубо бросил на землю. Жанна вскрикнула, потеряла равновесие и упала: у неё были скованы короткой цепью ноги. Помощник палача пнул её, ухватил за руки, подтащил к поленницам дров и поднял. Другой помощник и палач втащили Жанну за руки наверх. Тем временем один из судей скороговоркой отбарабанил проповедь о загнившей виноградной лозе, которую требуется отсечь, чтобы спасти виноградник от тлена ереси. Катрин пришло в голову, что никто из устроителей казни так и не удосужился объявить о приговоре Жанны. "Да и зачем это", - тут же подумала она рассеянно.
   Катрин словно отключилась от происходящего. Она перестала думать о том, что сестра сейчас погибнет и её невозможно спасти. Она даже не воспринимала происходящее как чью-то казнь. Просто - память фиксировала события, к которым мозг должен был вернуться когда-нибудь впоследствии.
   Соседи Катрин сидели не двигаясь, напряжённо всматриваясь в происходящее внизу. Сколько людей сейчас смотрят вот так - внимательно и безнадёжно, не в силах вмешаться, остановить...
   Катрин услышала, как Жанна слабым голосом попросила дать ей крест. Среди англичан возникло движение. Один из солдат, стоявших в оцеплении, отбежал в сторону, толкнул старика, опиравшегося на посох, переломил эту палку надвое, быстро связал обломки какой-то бечёвкой и сунул наверх. Жанна всё равно не могла уже взять этот злополучный крест, так как помощники палача заломили ей руки за спину, за столб - и начали связывать верёвкой. Палач взялся за свисавшие сверху цепи и принялся туго стягивать ими тело девушки, а один из его помощников начал привязывать к позорному столбу двух чёрных котов, предназначенных к сожжению вместе с "колдуньей". Несчастные обречённые животные беспомощно дёргались на короткой цепи и жалобно мяукали. Другой помощник палача обкладывал Жанну вязанками хвороста, которые показались Катрин мокрыми. Катрин вспомнила, как настоятельница рассказывала, что обычно приговорённых к костру незаметно душат, чтобы они не мучились. Наверное, это произойдёт сейчас... Катрин прикрыла глаза и принялась шёпотом читать молитву о спасении души сестры.
   Палач и его помощники спустились вниз и взялись за факелы, торчавшие из чана, из которого выглядывали красные языки пламени. Жанна осталась одна, она не шевелилась. Привязанные рядом с ней коты успокоились и стали вылизываться. "Кажется, сестру действительно задушили",- с мрачным облегчением подумала Катрин. Вдруг она услышала:
   - Руан! Неужели ты станешь моей могилой?!
   Катрин обмерла. Жанна ещё жива? Когда же они собираются избавить её от мук? Или - не собираются...
   Палач поднёс факел к соломе, торчавшей среди хвороста. Один из помощников плеснул смолы на ближайшую вязанку. Казнь Жанны Дарк началась.
   Солома воспламенилась, от неё занимался хворост. Пошёл дым, от которого защипало глаза и стало трудно дышать даже здесь, на изрядном расстоянии от костра.
   - Господи! Иисусе!
   Катрин еле сдержалась, чтобы не выпрыгнуть наружу. Жанна, что же тебе сейчас приходится терпеть...
   Откуда-то снизу раздался лающий смех. Один из английских солдат, стоявших у самого подножия костра, радостно хохотал, указывая на гибнущую Жанну, и корчил рожи.
   - Святой Михаил-Архангел! Придите ко мне на помощь! Вы же обещали!
   Извиваясь в цепях от боли, Жанна смотрела вверх, в равнодушные небеса, словно не замечала едкий дым и подбирающиеся к ней языки пламени. Она кашляла, задыхаясь от дыма, но тут же возобновляла призывы. Уже возле её ног появились первые пляшущие языки огня.
   - Иисусе! Умоляю, помоги мне! Мне очень больно! Святой Михаил!
   Прочно связанная цепями, среди душащего дыма и кусающих её снизу всполохов пламени, Жанна корчилась, билась на столбе в агонии невыносимой боли. Она продолжала кричать сквозь приступы кашля, а коты дико выли и вырывались, раздирая когтями ноги девушки. Дым чёрной стеной уже обступил её, языки пламени лизали её босые ступни, белая рубаха на Жанне начала тлеть. В воздухе разнёсся отчётливый запах горелого мяса. Катрин не выдержала и закрыла уши, но продолжала смотреть.
   Почему сестра призывает Небеса на помощь?
   Потому что...
   Бог обещал сестре прийти к ней на помощь в трудную минуту. Бог заманил Жанну в чудовищную ловушку, обманул её, погубил и предал самым страшным мучениям.
   Будь ты проклят - подлый, жестокий, вероломный Бог...
  
   15.
   Париж, Гревская Площадь, весна 1440.
  
   Палач поднял Катрин с колен и подвёл её к позорному столбу. Взялся за цепь, сковывавшую руки, закрепил её сверху. Схватил за ворот и рванул вниз её платье - то самое платье, в котором она была на аудиенции у короля - и оголил спину молодой женщины. Катрин набрала воздух в лёгкие: так, как учила сестра.
   Раздался свист плети, Катрин мгновенно выдохнула воздух - и дёрнулась, словно её спину окатило кипятком. Больно... очень больно...
   Она снова набрала воздух...
   Удар за ударом. Катрин беспомощно пыталась вырваться из прочных оков. Спина словно вспыхнула и загорелась, каждый удар - будто укус пламенем. Однако постепенно ощущение боли, сперва невыносимое, стало угасать, сознание начало потихоньку уплывать...
   Перед Катрин стояла Жанна - испуганная, дрожащая, заплаканная. Жанна, жалеющая свою непутёвую сестрёнку, изнемогающую под жестокой пыткой.
   Жанна... ты всегда и во всём была первая, лучшая...
   Удар! Тело конвульсивно дёргается. Перед глазами - мгновенная жёлто-оранжевая вспышка огня.
   Жанна... ты родилась раньше... ты всегда всем помогала, не спрашивая награды, самая добрая и благочестивая на белом свете... бескорыстная... святая...
   Ещё удар! Звон цепей, из которых руки беспомощно пытаются вырваться.
   Сестричка... ты так быстро научилась лучше меня драться и ездить на лошади...
   Свист плети. Выдох. Кусающий спину ожог кипятком.
   Ты спасла целую страну, Францию... а я даже не смогла выручить тебя... не получилось даже отомстить за тебя...
   Радужные круги перед глазами. Вспышка, словно от порохового взрыва.
   Тебе достался костёр... а мне - всего лишь публичная порка...
   Удар. От собственного крика боли закладывает уши.
   Сестричка! Ты - счастливая, я - неудачница. Жанна, какая же ты счастливая...
  
   Нормандия, 30 мая 1431
  
   Катрин едва помнила, как добиралась обратно - в отряд. Ноги шли, глаза смотрели по сторонам, левая рука сжимала кинжал, правая - метательный нож, а в памяти не было ничего, кроме предсмертных криков и хрипов гибнущей сестры... зловещих чёрных столбов дыма... визга горящих заживо котов... треска головешек, воя исполинского столба пламени...огромных оранжевых языков, от которых становилось жарко даже там, откуда смотрела на это всё Катрин... А ещё вдруг один из английских солдат, тот самый, который издевался над муками Жанны, вдруг прервал смех, дико закричал, указывая куда-то вверх - туда, где вздымалось чёрное облако дыма и вдруг мелькнула какая-то странная белая голубка - и рухнул без чувств...
   А потом, когда уже всё закончилось, палач поднялся на эшафот, принялся копаться в пепле, нашёл что-то, дёрнулся, принялся судорожно креститься, едва не свалился... потом спустился и унёс свою находку в направлении реки.
   По возвращении в отряд, когда уже стемнело, Катрин не стала ни с кем разговаривать. Она молча ушла в свою палатку и легла, не раздеваясь, не в силах сделать хотя бы одно движение. Больше всего ей хотелось сейчас просто умереть. Вот заснуть - и уйти теперь же из жизни, чтобы хоть немного стать ближе к погибшей сестре. Всё равно жить больше не для кого. В голове было пусто, ни сожаления, ни обиды, ни горечи утраты... уже и воспоминания не давили... не оставалось совсем ничего.
   Катрин и не заметила, как сперва задремала... а затем и крепко уснула.
   - Катрин, здравствуй! Пожалуйста, не плачь обо мне!
   Жанна стояла перед Катрин. Живая... улыбающаяся... правда, улыбка такая печальная...
   - Жанна... это сон, правда?
   - Да, Катрин... это и в самом деле сон, но... понимаешь, не спеши меня оплакивать. Всё обстоит не так, как ты подумала.
   - Сестричка моя хорошая... я до последней минуты надеялась, что это всё-таки не ты... но я же видела тебя, твоё лицо... там... на площади... Однако не думай, я не собираюсь оплакивать тебя. Вовсе нет. Я за тебя отомщу. Всем им.
   - Катрин! Умоляю тебя - не надо! Честное слово, мне сейчас совсем не плохо! Вовсе нет!
   - Да... Я знаю, о чём ты говоришь. Ты, конечно, в раю, ты ведь святая. Тебе и должно быть хорошо... а вот мне без тебя, Жанна, очень плохо. Лучше бы всё это приключилось со мной. Пусть тебе там, в райских кущах, и дальше будет хорошо и приятно, а мне, грешной, оставь месть.
   - Катрин, милая моя, заботливая сестрёнка и защитница! Я не могу рассказать тебе сейчас обо всём! Просто потому, что сама слишком многого не знаю и не понимаю. Но... ты видела моё лицо... а я - твоё... не стоило бросать камень в Винчестера, даже если бы попала. А сейчас - поверь мне, забудь про месть! Ты и так слишком сильно рисковала ради меня - и в Компьени, и при открытии суда надо мной, и при моём отречении, и сегодня! Если бы ты знала, что со мной на самом деле произошло, ты бы очень сильно удивилась... ах, как жаль, что я не в состоянии это объяснить. Не мсти за меня, не надо, очень прошу тебя!
   - Сестричка моя дорогая! Даже если бы я точно знала, что ты не умерла и при этом в раю, живой взята туда, на небеса, а проклятый костёр всего лишь приснился мне в самом страшном кошмаре, я и тогда не отказалась бы от мести! И я знаю, как, что мне следует сделать! Я приду к ним - всем, кто предал и погубил тебя: к бедным и богатым, простолюдинам и знатным мерзавцам... и, конечно, к проклятому королю Карлу! Я притворюсь тобой! Я посмотрю в их лживые, подлые глаза двуногих гадюк! Пусть они знают, что Орлеанскую Деву убить невозможно! Пусть не спят по ночам! Пусть их сгложет собственный страх!
   - Ох, Катрин... я не смогу разубедить тебя? Тогда... я попробую помочь тебе... если хочешь. Мы будем снова вместе. Правда, не всё время. Иногда - во сне, вот как сейчас, и я постараюсь приходить к тебе почаще. А в трудную минуту я буду с тобою вместе и наяву. Хочешь?
  
   16.
   Париж, весна 1440.
  
   Измученную, окровавленную, полумёртвую от истязания Катрин освободили от цепей, облили холодной водой и бросили в стороне. Она лежала без единого движения. Ах, если бы вот прямо сейчас умереть... быть вместе с Жанной...
   "Что ты, Катрин, не смей даже думать об этом! Самое страшное уже позади! Отныне всё будет хорошо, поверь мне! Приходи в себя и возвращайся к нормальной жизни!"
   Сестричка милая... какая теперь может быть жизнь... обманщица, самозванка... ведь и правда - обманщица... муж, конечно, откажется... а сыновья?
   - Жанна! Любимая, тебе трудно встать? Дай-ка я тебя заберу отсюда!
   Катрин почувствовала, как сильные любящие руки мягко поднимают её с земли... и сразу вскрикнула от рвущей боли.
   - Прости, любовь моя! Эй, лекарь, сюда, быстро!
   Катрин подняла голову. Рядом с ней стоял нахмурившийся Робер, а чуть поодаль - растерянный Ла Ир.
   Подбежал лекарь с помощником. Они вдвоём принялись осторожно обрабатывать раны Катрин каким-то бальзамом. Катрин сперва негромко вскрикивала, стонала, затем успокоилась и даже чуть-чуть задремала... по-прежнему лёжа на мостовой.
   - Жанна, теперь тебя можно поднять?
   Катрин почувствовала, как её аккуратно накрыли одеялом. Рядом с ней остановилась карета. Их с Робером карета. Муж осторожно, как ребёнка, взял Катрин на руки, внёс её внутрь, сел сам и уложил на сидение жену животом вниз, бережно поддерживая. Карета тронулась с места. Катрин заплакала - уже не так от боли, как от позора и стыда. Что сейчас будет...
   - Ну-ну, любимая, не плачь! В конце концов... прости меня, но так ли тебе нужно снова на войну? Ведь наши сыновья будут очень скучать по своей маме! Может быть, предоставишь, наконец, войну нам, мужчинам?
   - Робер... неужели ты прощаешь меня? Ты меня не прогоняешь?
   - Жанна, о чём ты?! Разве ты в чём-нибудь провинилась передо мной, чтобы я вздумал тебя прощать? Я ведь прекрасно понял всё то, что произошло у короля. Не всегда слышал его слова, но понял. Он тебе пригрозил костром, не так ли? А уж архиепископа не услышать, не понять было невозможно. Если бы ты знала, как я проклинал себя - в тот день, когда тебя впервые заставили отречься... тоже - под страхом костра. Ведь я был там, на кладбище Сент Уэн, когда происходил этот ужас... всё видел - и не вмешался. Из страха перед англичанами. И вчера - снова не вмешался, на сей раз - из покорности королю. А тот проклятый день - тридцатое мая...
   - Робер, милый... прости меня... ты такой добрый и великодушный... Не могу больше тебя обманывать... я ведь на самом деле лгала тебе всё это время... В действительности, я не...
   - Ни слова более! Что бы ты ни наговорила сейчас на себя, я всё равно не поверю! Знаешь - почему? Потому что я видел твои глаза - в тот проклятый день, когда ты подписала то страшное отречение. И... сегодня, сейчас, во время этого отречения ты смотрела такими же, теми же глазами. Жанна, язык может лгать, внешность тоже, но вот глаза - нет, никогда. Жанна, любовь моя, не плачь, умоляю тебя! Или... лучше, если я буду звать тебя - Катрин?
   Карета ехала, трясясь по булыжной мостовой, всё дальше и дальше увозя супругов дез Армуаз - прочь от Гревской Площади. Робер успокаивал, обнимал и целовал жену, а Катрин снова плакала - но теперь уже совсем по иной причине.
  
  
  Часть третья. Жаркое дыхание пепла
  
   Глава первая. Белая голубка
  
  10 ноября 1449 г., Руан, Франция.
  
   В то прохладное осеннее утро природа словно решила расщедриться, опустив на укрытый одеянием из золотой листвы Руан солнечную, безветренную погоду. Тысячи руанцев с раннего часа высыпали на улицы, не желая упустить торжественный момент, когда в город въедет непобедимый король Франции Карл.
   Его величество, едва завидев городские ворота, пожелал пересесть из кареты на лошадь. Гнедой королевский конь, убранный белым бархатным чепраком с вышитыми золотом лилиями, нетерпеливо переступал ногами и фыркал, словно в нетерпении ощутить на себе венценосного седока.
   - Ваше Величество! Ваш скипетр!
   Карл на мгновение задумался, а нужно ли брать в руки эту палку... да, пожалуй, следует предстать перед вновь обретёнными подданными во всём величии наследной власти. Корона, скипетр - обязательно. Молча кивнув своей предупредительной свите, Карл направил коня торжественным шагом в сторону ворот. Верные подданные французской короны стояли вдоль дороги, при виде его величества разражаясь криками восторга и аплодисментами. Вот и ворота медленно уплыли назад, пропуская августейшего монарха в город. Вокруг толпы ликующих руанцев. Ну и вид у них... Тощие, ободранные... а запах... так и хочется сморщиться. Но - нельзя, король обязан терпеть самые невыносимые тяготы и неудобства. Следует улыбаться и приветствовать всех окружающих движением руки. К тому же эти славные раунцы, как-никак, сами восстали в октябре, благодаря чему Дюнуа без труда взял город, захватив врасплох англичан. Вот здесь, на этих улицах, совсем недавно кипели жаркие бои восставших с годонами. Воздух оглашали крики отнюдь не радости, а боли и предсмертного ужаса. Но теперь всё позади, любезные подданные счастливы, погода хороша, и надо ласково улыбаться направо и налево. Приветствую вас, мои милые подданные. А там что? Площадь... в центре города. Почему там никто не толпится? Ах, как трудно удержаться от желания проехать туда, подальше от людского скопления, чтобы... что греха таить, чтобы отдышаться от запаха милых подданных.
   Король Карл, чуть тронув поводья, направил коня к пустынной площади.
   Но что это?
   Немного не доходя до площади, королевский конь вдруг резко остановился, будто вкопанный. Да что с ним такое? Учуял что-нибудь неподобающее? Его величество с недоумением посмотрел по сторонам.
   Вокруг короля десятки, сотни людей молча обнажали головы и становились на колени. На колени перед своим обожаемым монархом? Нет, они смотрели куда-то в сторону... на середину площади. Разве там что-нибудь есть? Ничего. Пусто. Глупость какая. Вперёд!
   Однако, едва Карл подтолкнул шпорами своего коня, тот заржал и внезапно поднялся на дыбы. От неожиданности король вцепился не только в поводья, но и в лошадиную гриву. Конь сразу успокоился, опустился передними ногами наземь... неожиданно жалобно заржал - и вдруг упал на колени, да так резко, что Карл едва не перелетел через его голову. Путаясь в стременах, раздражённый король слез с седла...
   В тот же миг словно какая-то невидимая непреодолимая сила обрушилась на короля Карла Седьмого. Ему вдруг стало дурно, он едва не потерял равновесие и неожиданно обнаружил себя покорно стоящим на коленях перед странной площадью, с короной в правой руке. Что здесь такое происходит, в самом деле? Откуда эти чудеса?
   Внезапно королю стало невыносимо жарко. Он с мучительной отчётливостью понял, что за событие произошло вот здесь, на этой самой площади... менее двух десятилетий назад.
  
  ***
  
   Рыцарь Бертран де ла Моль, гвардеец короля, спешился у входа в трактир, где он решил остановиться на время пребывания его величества в Руане. Почему именно этот трактир? Во-первых, его рекомендовал слуга, у которого глаз намётан. Во-вторых, трактир располагался недалеко от городской ратуши, где остановился повелитель Франции. В-третьих, рядом Сена, прелестный пейзаж, обрамлённый зеленью, спускающейся к величаво-спокойному течению реки. Тишина, покой, умиротворённость. А в-четвёртых... возможно, молодой человек всё-таки отправился бы искать себе другое место для постоя, но когда он, подъезжая к трактиру, осматривался по сторонам, во дворе вдруг мелькнуло прелестное личико златокудрой служанки. Сказать по правде, эта причина была весомее всех остальных, вместе взятых. Юноша сразу остановил коня, привязал поводья к крыльцу и, невольно посматривая в ту сторону, куда скрылась очаровательная девушка, позвякивая доспехами и шпорами, вошёл в трактир.
   Ох...
   До чего же скудная обстановка. Такое впечатление, что англичане, пока стояли в городе, морили жителей голодом и отнимали у них решительно всё. Вот и здесь, в этом трактире, стены которого наспех заклеены драными светло-коричневыми обоями, из мебели - только покосившийся трухлявый шкаф, из незакрывающихся дверок которого выглядывает унылая посуда, и несколько облезлых стульев. И шкаф, и стулья - не поймёшь какого цвета, то ли сильно выцветший беж, то ли странный оттенок серого. Да и запах клопов не радует. Спору нет, обстановка неподходящая не то что для гвардейца короля, а и для его оруженосца... но ведь предупреждал командир: в Руане роскоши не ищут. Хорошо шотландцам, у них в горах такое убожество - обычное дело... хотя, как рассказывают те, кто у них побывал, и они непрочь обставлять свои дома поприличнее.
   - Что вам угодно, ваша милость?
   Трактирщик выскочил откуда-то из-за угла и уж разве что по полу не стелился от желания угодить высокому гостю, чтобы только тот не передумал, не ушёл куда-нибудь к соседям.
   - Я хочу снять три комнаты у тебя. Для себя, своего оруженосца и слуги. На неделю. И позаботься о моей лошади - тут, у входа!
   - О да, ваша милость! Вы не могли найти во всём городе гостиницы лучше моей! Сию минуту я велю приготовить вам лучшую комнату! Эй, Мари! Бездельница, где тебя носит? - С этими словами трактирщик, не забывая низко кланяться, попятился в сторону и зашёл за какую-то дверь.
   Если эта гостиница - лучшая, то каковы же остальные? Крыша-то хоть не течёт?
   - Ваша милость! Не соблаговолите ли... эта... заплатить немного вперёд?
   Оказывается, трактирщик вышел с другой стороны. Ну и дом, уходишь влево, возвращаешься справа. Интересно, сколько он хочет с гвардейца короля за неделю пребывания в этой конуре? Не больше же, чем в Бове.
   - Ладно... вот тебе ливр. Но чтоб стол был как следует!
   - О, ваша милость, не извольте беспокоиться!
   Проворно зажав в кулаке серебряную монету, трактирщик, не преминуя кланяться, дал задний ход и распахнул одну из дверей:
   - Прошу вас, ваша милость, заходите, пожалуйте!
   Надо же, а комната и впрямь неплохо смотрится. Просторная, опрятная. Обои ярко-жёлтые. Чисто вымытые окна выходят на реку. Да и мебель. Три стула выглядят совсем недурно, даже роскошно, правда, явно не подходят к этой комнате, наверняка захвачены у кого-то из англичан во время бунта. Кровать - большая, под балдахином. Ладно, можно не сожалеть о потраченном ливре. А теперь снять доспехи и шпоры, так надоели эти железки...
   - Ваша милость! Дозвольте служанке приготовить вам постель!
   Служанка - это случайно не та, златокудрая?
   - Да... разумеется, пусть заходит!
   Сердце молодого человека сладостно защемило в ожидании. В коридоре застучали сабо - деревянные башмаки, в которых ходит простонародье.
   - Мари! Сюда заноси и сразу стели! - услышал Бертран голос трактирщика, донёсшийся из коридора. Стук сабо приблизился, и очаровательная служанка, та самая, из-за которой был выбран этот трактир, показалась в дверях. Бертран выпрямился, словно на параде, и отступил к окну, не в силах отвести взгляд от красавицы. Да... эта Мари была дивно хороша. Очень стройная в своём неказистом платье служанки, с белоснежной кожей, она пугливо отвела свои голубые глаза под взором восхищённого гвардейца. Тонкие, правильные черты её лица сделали бы честь не то что служанке, а как минимум графине. Даже знаменитой Агнес Сорель, наверное, пришлось бы неуютно рядом с такой девушкой.
   - Здравствуйте, милое дитя. Вас зовут Мари?
   Девушка вздрогнула и, ничего не отвечая, отвернулась к кровати и принялась взбивать перины. Не очень-то почтительно вот так - игнорировать вопрос, заданный гвардейцем короля. Но до чего трудно сердиться на неё. Постой-ка. Ведь она и с хозяином не разговаривала! Несколько раз он к ней обращался, а она - ни слова в ответ! А вдруг... она немая?! Ах, как жаль красавицу... Впрочем, она, по крайней мере, не глухая, распоряжения выполняет.
   Не иначе как под пристальным взглядом Бертрана, Мари заволновалась, её руки задрожали, на лице заалел румянец стыдливости. Юноше стало жаль прелестную девушку... хотя, в конце концов, что тут такого? Она и в смущении прекрасна. И пусть даже убирает постель помедленнее, на неё смотреть - одно удовольствие, стоящее не то что ливра, а по крайней мере экю.
   - Мари! Неповоротливая девчонка! А ну марш сюда быстро! - донеслось из коридора. Златокудрая красавица дёрнулась от неожиданности, сабо соскочил с её очаровательной ножки детского размера, и она упала, ударившись об пол коленями:
   - Уау!
   Бертран остолбенел. Она не немая?!
   И - она не француженка?! Англичанка! Шпионка?
   Девушка резко обернулась и ошарашенно посмотрела в глаза Бертрану, не делая ни движения, чтобы подняться на ноги. Молодой человек, всё ещё с трудом приходя в себя от неожиданности, сделал шаг к ней:
   - Стойте!
   Мари резким движением вскочила и, сбросив второй сабо, босиком бросилась к двери. Бертран в два прыжка нагнал её:
   - А ну ни с места!
   Он схватил девушку за плечи и дёрнул на себя. Она внезапно остановилась, побледнела, обмякла в его руках, и он едва успел подхватить её, падавшую на пол. Бертран оторопел. Что с ней теперь делать? Шпионка... Странно как-то она повела себя - для шпионки. Сознание потеряла. Может, притворяется? Чуть помедлив в нерешительности, юноша осторожно взял пленницу на руки и перенёс её на свежезастланную постель. Золотые кудри легли на кружевную подушку. Боже, как прелестно смотрится это дитя среди белоснежного белья... Неужели придётся выдать её королевскому прево? Её же сразу повесят. Вот за эту нежную шейку. А вдруг она ни в чём не виновата? Англичанка... хоть бы пришла в сознание. - И Бертран легонько потрепал девушку по щеке. Её глаза сразу же открылись, расширились при виде склонившегося над ней юноши, она негромко вскрикнула...
   - Не бойтесь... если вы ни в чём не виноваты. А теперь объясните, кто вы? Что делаете в этой гостинице?
   - Меня зовут Мари... я служанка... позвольте мне уйти, сударь... - и девушка попыталась подняться с кровати, но Бертран тотчас схватил её за правую руку чуть пониже плеча, возможно, чересчур сильно:
   - Э, нет! Вас зовут не Мари! Вы англичанка, вас выдаёт акцент! Ну-ка, выкладывайте всё начистоту! Если вы не шпионка - слово рыцаря, вы в безопасности! Но если будете лгать - сегодня же вечером вас повесят! - "А жаль, если это случится", - мысленно добавил гвардеец короля.
   - Сударь... клянусь вам, я не шпионка...
   - Возможно, так, но вы англичанка, и вы отказываетесь рассказать о себе. Поверьте, я вам не враг! Ну же, говорите!
   - Сударь... вы делаете мне больно. Пожалуйста, отпустите мою руку, обещаю вам, что не попытаюсь скрыться. Вы правы, я англичанка. Моё имя - Мэри Клер. Я находилась в городе, когда к стенам подошла ваша армия, и вдруг началось восстание... я не успела убежать. Это было так страшно... Уличная толпа набрасывалась на солдат, отнимала у них оружие, убивала даже тех, кто не сопротивлялся... А потом убийцы терзали мёртвые тела... Среди погибших были и женщины. Я попросила трактирщика приютить меня. Он дал мне платье служанки. Вот и всё!
   Бертран отпустил руку девушки, и та, морщась, сразу принялась потирать плечо. Больно сделал... да, понятно, ведь принял за шпионку. Значит, девушка невиновна, как это хорошо. Хотя нет... постой-ка.
   - Простите... мисс. Вы чего-то не договариваете. Как вы очутились в Руане? Вы были всё время одна? Откуда вы знаете трактирщика? Почему вы рассчитывали, что он вам поможет?
   Мэри посмотрела умоляюще, и на душе у Бертрана яростно заскребли кошки. Но... мало ли, какими уловками пользуются шпионы. И умоляющий взгляд - обычное дело. Сожалею, мисс, придётся вам быть откровенной.
   - Сударь... умоляю вас... делайте со мной что хотите, только...
   Не закончив свою просьбу, Мэри отвернулась, опустила лицо на подушку и залилась слезами. Бертран резко обернулся: в дверях появился трактирщик.
   - Мари, негодная девчонка...
   - Ах, вот вы где, милейший! Вы пришли очень вовремя! Подойдите-ка сюда! Итак, в вашем трактире скрывается англичанка дворянского происхождения, которую вы выдаёте за служанку!
   Трактирщик посмотрел оторопело, его глаза вывалились из орбит, лицо побледнело, нижняя челюсть отвалилась, колени задрожали. Ещё не хватало, чтобы и этот хлопнулся без чувств.
   - Ваша милость... умоляю вас... я только хотел спасти ей жизнь...
   - Успокойтесь. Я не собираюсь отправлять вас на виселицу. Вот только объясните мне, откуда вы её знаете?
   - Ваша милость... её я увидел впервые в тот день...
   - И сразу решили спасти, приютить?
   - Нет, что вы, я много раз видел её отца...
   - И кто же её отец?
   Трактирщик ещё больше побледнел, беспомощно вертя головой по сторонам, словно в поисках защиты.
   - Кто её отец? Где он? Отвечайте, или вас я и отдам прево! Вас - не её!
   - Смилуйтесь, ваша милость, - голос трактирщика звучал хрипло и глухо, - её отец...
   - Ну? Кто он такой, кто? Английский принц-регент? Герцог Сомерсет?
   - Ваша милость... он прячется в подвале...
   Бертрану даже стало немного не по себе. Надо же, всего одно нечаянное восклицание девушки - и раскрыт небольшой заговор. Хочется надеяться, что отец так же неповинен, как дочь.
   - Ладно. Пусть выходит из подвала - и сюда. Передайте ему, чтобы не пытался убежать, город полон французских войск. Он три шага не успеет сделать, как его схватят и повесят. Если он ни в чём не повинен, я обещаю ему защиту.
   Низко кланяясь и теряя башмаки на ходу, трактирщик поспешно скрылся в коридоре. Молодой гвардеец задумчиво поглядел на свою прелестную пленницу. Её глаза, смотревшие на него с мольбой и надеждой, были полны слёз, но она больше не всхлипывала.
   - Сударь... вы спасёте нас, правда?
   - Клянусь, сделаю всё, что в моих силах. Кстати, прошу прощения, что до сих пор не представился. Моё имя - Бертран де ла Моль. Я гвардеец его величества короля Франции, рыцарь. Скажите правду: ваш отец воевал против Франции?
   - Мой отец... он рыцарь, как и вы...
   Понятно. Значит, отец красавицы Мэри Клер - английский рыцарь. Разумеется, воевал против французов. Но теперь он - военнопленный и находится под защитой законом рыцарства... конечно, если не наделает глупостей.
   В коридоре послышались шаги. Бертран машинально взялся за рукоять меча. В комнату вошли трактирщик и мужчина средних лет. Высокий, с очевидной военной выправкой, но безоружный, ссутулившийся, он заметно побледнел при виде Бертрана.
   - Итак, сударь! С вашей дочерью я уже немного успел познакомиться. А теперь я хочу услышать, кто вы такой!
   - Сударь... прежде всего, позвольте поблагодарить вас за защиту...
   - Ваша благодарность немного преждевременна. Как ваше имя? Воинское звание? Какого рода службу вы несли в Руане?
   - Меня зовут Джон Клер. Я командовал стражей в замке Буврёй.
   Вот как. Понятно, почему сэр Джон Клер прячется в подвале. Наверняка немало руанцев знают его в лицо... и имеют с ним счёты - и за себя, и за близких, побывавших в буврёйских застенках. Интересно, почему трактирщик приютил его, спрятал в подвале? Из любви к Англии? Да нет, наверное, за неплохую мзду. И ещё получил в служанки благородную юную леди. Недурная сделка.
   - Садитесь, сэр Джон. Я, королевский гвардеец Бертран де ла Моль, рыцарь, обещаю вам, что с этого момента вы и ваша дочь находитесь под моей защитой. Постараюсь дать вам обоим возможность как можно скорее вернуться в Англию. Единственное...
   Не требовать же с него выкуп. Ведь не в бою захвачен.
   - Сэр Джон, вероятно, вы будете обменены на одного из французских рыцарей, находящихся в английском плену. Что касается вашей дочери, то мне не хотелось бы, чтобы она чувствовала себя пленницей. Леди Мэри, вы сможете пользоваться свободой. Но я прошу вас, тем не менее, поменьше выходить на улицу и к посетителям трактира и ни в коем случае не разговаривать ни с кем из них. Вечером появится мой слуга, а завтра, как я надеюсь, прибудет оруженосец. Он был легко ранен вчера в случайной стычке с разбойниками и сейчас находится в обозе. Они оба будут охранять вас в моё отсутствие.
   Ничего не забыл? Ах да, трактирщик.
   - Ты, любезнейший... Придётся тебе найти другую служанку. Вот тебе ещё ливр, подготовь для моих ГОСТЕЙ две комнаты, приличествующие высокорожденным особам. Или нет... леди Мэри, вы не возражаете, если вашей комнатой будет вот эта?
   Девушка, уже переставшая плакать и немного растерянно посматривавшая на своего неожиданного покровителя, раскрыла рот от удивления:
   - О, сударь... вы слишком добры... я бы могла остаться в той же комнате, что и сейчас...
   - Догадываюсь, что это за апартаменты. Ну уж нет, я хочу, чтобы вы жили здесь. Считайте это волей победителя. И ещё... э-э... любезнейший. Позаботьтесь, чтобы леди Мэри Клер немедленно было доставлено платье, приличествующее её благородному происхождению и красоте. Включите это в счёт, который подадите мне. Всё, можете идти.
  
   * * *
  
   О Господи... опять этот сон. Каждую ночь - с того самого дня...
   - Эй, господин офицер, где вы? Подойдите-ка сюда!
   - Да, ваша светлость!
   У его светлости графа Уорвика был очень странный вид. Довольный, но при этом задумчивый и... какой-то загадочный.
   - С-слушайте... как вы знаете, наша заключённая... ведьма... вчера отреклась, подписала всё, что требуется, и переоделась в женское платье. Надевать мужское ей запрещено под страхом казни. Так вот... э-э... Необходимо, чтобы она всё-таки надела мужское платье, причём сама.
   Почему он сказал это мне? Как я смогу убедить нашу пленницу надеть мужское платье? Ведь она отлично понимает, что это означает для неё невыносимо страшную, мучительную гибель.
   - Ваша светлость... разве же она согласится на костёр?
   - Об этом и речь. Должно случиться так, чтобы она сама захотела на костёр. Вы понимаете, о чём я говорю? Она ведь стала ещё привлекательнее, когда надела женское платье, верно?
   Нет, я не понимаю, о чём он говорит. Стоп. Он имеет в виду... её как женщину???
   - К-кажется... д-да...
   - Намекните своим солдатам. Пусть делают что хотят, только чтобы не убили её и не покалечили, но чтоб завтра же она надела мужское.
   Это значит... Я должен сказать своим солдатам, что они могут...
   Почему я? Есть ведь и другие офицеры. Каждую неделю нас меняют. Опасаются, чтобы не вступили в сговор с сообщниками пленницы. Вот пусть кто-нибудь другой это и сделает.
   Да, но... кажется, я догадываюсь, в чём дело. Нам надо как можно скорее избавиться от неё. Только здесь, в Руане, её стережёт тысяча солдат. Мы не можем проводить крупные операции в местных лесах, пока не высвободим силы. Партизаны, арманьяки пользуются этим и нападают на наши небольшие отряды. Гибнут наши люди - каждый день. Много наших людей погибает. Значит... для блага Англии и англичан... это должен сделать я? Я - лейтенант Джон Клер?
  
   * * *
  
   Как жутко заходить в эту камеру. Духота, запах горения факелов, давящий сумрак чёрных камней - даже солнечным днём. Стены до сих пор холодны после зимней стужи, кое-где плесень. Не хотелось бы мне провести здесь хоть трое суток. А ещё эти солдаты... где их только набрали? Невоспитанные скоты, ворьё, насильники, которых от петли спас королевский рекрут. И вот они - здесь, отданы под мою команду. И... в их власти будет сегодня ночью вон та девушка. Самый страшный враг Англии. Худенькая, перепуганная, измученная девочка. Одетая в женское платье из грубого холста. Прикованная за руки, ноги и шею к железной кровати. Почему она на меня так смотрит? Её глаза... они полны слёз, ужаса и боли. Она о чём-то догадывается? Предчувствует, что ждёт её этой ночью? Не надо, чтобы она на меня смотрела. Я не хочу этого - ночь за ночью помнить её взгляд с того самого дня. Господи, как же это страшно - боль и мольба в её глазах. Девочка, что же мне делать... Ведьма! Ты - ведьма! Самый страшный враг Англии!
   - Ты... как тебя. Томас? Иди-ка сюда.
   - Да, сэр!
   - Э-э. Вот что. Сегодня ночью я выйду отсюда. До утра. Понимаешь? Уйду на другой этаж. Там не будет слышно... если здесь кто-нибудь закричит... Понятно тебе?
   Тупая скотина, вылупил глазища свои ослиные. Что, я должен ему всё объяснить? А, кажется, начало доходить. Ухмыляется, тварь.
   - Но учти. Э-э... Когда я вернусь, чтобы заключённая была... э-э... жива. И... э-э-э... невредима, что ли. Понятно?
   - О, да, сэр. Спасибо, сэр!
   Чтоб тебя с твоей благодарностью, свинья. Знал бы ты, как мне хочется тебя повесить - своими руками. Но Англия нуждается в тебе. Ты должен избавить Англию от самого страшного врага. От ведьмы, из-за которой ежедневно погибают наши солдаты.
  
   * * *
  
   Бой часов на городской ратуше. Как хорошо доносится оттуда звук... это потому, что в замке очень тихо. Мне пора уходить.
   - Господин офицер! Мне велели передать это вам!
   Что за гнусная личность? Ах да, это слуга епископа Кошона. Председателя трибунала, осудившего ведьму... эту измученную девочку... колдунью, самого страшного врага Англии.
   - Что это за свёрток?
   - Это одежда ведьмы! Мужская одежда, которую она сняла при отречении!
   Ах, да, конечно. И завтра утром она снова будет одета в эти заношенные тряпки. И в этом она будет, когда её выставят у позорного столба, обложенного хворостом. Или её переоденут, как всех приговорённых к костру?
   - Ладно... давай сюда.
   Всё. Пора уходить на другой этаж. Куда? Этаж выше? Этаж ниже? Какая разница.
   - Господин лейтенант! Вы уходите?
   Какое кому дело? Томас знает, и хватит с вас объяснений. О Господи... девочка... так страшно обернуться, встретить твой взгляд... что же сейчас с тобой сделают... Почему ты?
   Почему я?
   Всё. Ухожу прочь. Главное - не оглядываться, чтобы не увидеть её. Не встретить этот взгляд, полный слёз и ужаса. О Господи... девочка... Ведьма, ведьма, колдунья!!!
  
   * * *
  
   - Отпустите меня! Помогите! Офицер!
   Она кричит. Она уже всё поняла. Она понимает, что я не приду. Что это? Куда я? Ноги сами идут туда... Ноги мои, куда вы?! Туда нельзя! Стой, назад, ни с места, Джон Клер!
   Звон железа - её оков. Шум борьбы. Озлобленные крики солдат: видимо, она сопротивляется. Неужели у неё ещё есть силы бороться? Несчастное дитя...
   Негромкая возня, лязг железа...
   Тишина.
   Подожду ещё немного. Сейчас возвращаться нельзя. Святой Георгий! Помоги Англии! Я не смогу отдать этой девушке мужскую одежду! Я не согласен, чтобы она погибла! Я хочу... я хочу сейчас же увезти её отсюда как можно дальше, в безопасное место. Я хочу броситься перед ней на колени и молить о прощении... которого не заслуживаю. Я... я люблю её. Исхудалую, измученную, обесчещенную моими солдатами - по моему приказу. Стоп, что это со мной? Я сошёл с ума... это наваждение, колдовство. Я не могу её любить, ведь она - ведьма, колдунья, злодейка, враг Англии, она должна умереть. Да, должна. Сейчас - назад, в её камеру. Где её старая одежда? Почему у меня трясутся руки... всё тело?..
  
   * * *
  
   Что с ней? Она жива? Да, шевелится. Она обнажена, женское платье с неё сорвали. Вся в крови. Несчастное дитя. И губы разбиты в кровь. Глаза красны от слёз. На лице, на груди багровые кровоподтёки. А ещё её кровью залито...
   О Господи, я не знал, что это будет так страшно. Ведьма? Враг Англии? Чего же стоит Англия, если она ТАК воюет с ТАКИМИ врагами?!
   Она в сознании?
   Надо собраться. Долг превыше всего. Унять дрожь. Ведь всё получилось так, как я хотел, готовил. Да? Разве что-нибудь не так? Как можно мужественнее и увереннее обратиться к ней:
   - Эй, ведьма, если не хочешь оставаться голой, надень свои старые тряпки! Я сейчас сниму твои цепи.
   Несчастная девочка. Возьмёт, конечно, наденет. Куда ей деваться? Не оставаться же обнажённой.
   Обернулась на мой голос. О, её глаза... заплаканные, покрасневшие глаза - на исхудалом лице... до чего же она сказочно, неправдоподобно прекрасна...
   Протянула руку... взяла. Теперь освободить её от кандалов. Чтобы она смогла надеть на себя то, что направит её на самую страшную смерть.
   - А ведь тебе понравилось! Очень понравилось! Ка-ак ты содрогалась!
   Кто это сказал? Томас? Разве он говорит по-французски? Я и не знал этого. Бедная девочка... снова заплакала... Если смогу, собственными руками повешу Томаса... за что? За то, что он выполнил мой приказ? Спас Англию от самого страшного её врага?
  
   * * *
  
   Стену королевской спальни украшали многочисленные портреты. Доблестные предки победоносного короля Франции со странным выражением лиц смотрели сверху вниз на своего потомка. Словно не радовались его победам над несокрушимым прежде врагом. Скорее наоборот.
   Словно прячась от их взглядов, его величество король Карл Седьмой ушёл в сторону, к камину, и теперь мрачно смотрел на потрескивающий огонь. Такое же пламя, как...
   В сущности, у короля были основания скорее для радости, чем для уныния. Ещё немного - и война выиграна. У англичан почти не осталось сил. Да, они присылают с острова новых солдат, но это всего лишь новобранцы, мальчишки, не умеющие толком держать оружие. Их бросают прямо в пекло боя, из которого немногие из них выходят живыми. А скоро, наверное, и этих присылать не смогут. Сила Англии закончилась давно. Не хочется вспоминать дни, когда это произошло. И... очень не хотелось бы думать о той, которая сокрушила военную мощь островного королевства. А всё-таки мысли только о ней. Потому что она - везде. Париж, который вспоминает её неудачную атаку куда чаще, чем вступление войско победоносного короля Франции. Её вспоминают города Луары, в особенности Орлеан, спасённый ею от невыносимо жестокой осады, голодной смерти. Да не просто вспоминает, а преклоняется перед ней, пуще, чем перед любой святой. И... невероятно, память о ней хранит Руан. Тот самый Руан, который бросал в неё камни, видевший её сначала беззащитной, закованной, обречённой узницей, а позже - кучкой пепла. Этот Руан становится теперь на колени перед местом её страшной гибели и молится о... о спасении её души? Нет, руанцы молят её о том, чтобы она их простила! Это невероятно! Они тоже считают её святой? Они - так же, как все другие французы, считают её святой и молятся ей?! Даже жутко становится. А почему жутко - мне? Разве я её считаю святой? А... разве нет? Разве я не встал на колени - так же, как все - перед её пеплом? И... разве мой конь, на минуту опередив меня, не поступил в точности так же? Перед ней невозможно не встать на колени... перед её жарким пеплом. О Господи... какую ошибку я допустил тогда, в тридцатом. Надо было просто отправить её домой, как она и просила. Я не мог забыть оплеуху. Как она посмела ударить меня, своего короля? Оскорбление величества! Она заслуживала наказания!
   Костра? О Господи, нет же!
   А эта... самозванка, дез Армуаз. Как же она была похожа на Жанну! Говорили, что это её младшая сестра, пока не выяснили, что Катрин умерла в Грё. Так и осталось невыясненным, кем же была самозванка. Видимо, другая родственница. Всё равно - она слишком мешала, необходимо было от неё избавиться. Так что выбора не было.
   Жанна... я был неправ... прости меня, пожалуйста. Я знаю, ты на небесах, оттуда, сверху видишь моё раскаяние. Ведь я не так уж был виноват, верно? Меня заставил архиепископ. И Дюнуа тоже, да-да. Он завидовал твоей славе в Орлеане. Жанна, я молю тебя о прощении! Ты молчишь? Почему? Неужели ты не веришь мне? Чем я могу доказать свою искренность? Поставить церкви в твою честь? Нельзя... тебя же казнили как еретичку, колдунью.
   Значит... надо отменить твой приговор?
   Согласятся ли в Риме?
   Выходит... надо, чтобы и в Риме согласились?
  
   * * *
  
   - Смена караула!
   - Да, сударь!
   Юный шевалье Анри Дарк дю Лис отсалютовал шпагой, и его отряд отправился сменять уставших за предыдущие сутки караульных. Анри проводил взглядом уходящую смену, шаги которой отзывались металлическим звоном и эхом в коридорах, и задумчиво обвёл взглядом окружающие мрачные стены.
   Буврёй. Огромный замок, ещё месяц назад - резиденция английских королей и регентов во Франции. Теперь - один из французских королевских замков, по праву победителей, по закону хозяев страны. Где-то здесь, среди этих стен, томилась когда-то давно Дева Жанна. Тётя Жанна. Тётя, которую Анри не довелось увидеть... потому что её не стало раньше, чем он родился. Наверное, поэтому тётей её звать как-то у него не получалось. Дева Жанна - да, ведь так её называет вся Франция. Орлеанская Дева, которая за девять дней сняла осаду, продолжавшуюся перед этим девять месяцев, спасла десятки, сотни тысяч жизней в одном только Орлеане. И... всё-таки тётя. Потому что все новые знакомые неизменно спрашивают: Анри, так вы племянник той самой Девы Жанны? Да, племянник. Почти потомок, во всяком случае, самый близкий ей по крови человек этого поколения. И хочешь - не хочешь, приходится вести себя так, чтобы не стыдно было называться племянником Девы Жанны. Наверное, именно поэтому Анри вызвался добровольцем, когда направляли отряд лазутчиков в Руан.
   Тогда армия только ещё подошла к городу, воротам, и начала готовиться к осаде. Нужно было разведать, что происходит за стенами. Командир позвал к себе кандидатов в офицеры - кадетов - и сказал: нужно пять добровольцев. Первым вызвался Жак-Нормандец, у которого здесь, в Руане, год назад казнили брата. Вторым, почти одновременно с Жаком... как-то неожиданно для самого себя вызвался Анри. Трое других отозвались не сразу.
   Юноши переоделись простолюдинами, спрятали в одежды кинжалы, ночью сели в лодку немного выше по течению и к утру добрались до одной из руанских улиц. Было довольно холодно, да к тому же они опасались патрулей, вот и пришлось спрятаться в одном из пустовавших домишек. Да какой там домишко, покосившаяся трухлявая развалюха...
   Медленно наступало утро. Вдруг издали послышался шум, который всё нарастал. Стук копыт, ржание лошадей, звон железа, скрип телег. В какой-то момент любопытство пересилило страх, и французские разведчики осторожно выглянули наружу. Никого. Опасливо выбрались из укрытия, немного прошли в сторону шума... По соседней улице передвигалась процессия: десятки повозок, в которых сидели связанные люди - мужчины, женщины и даже дети. Оборванные, измученные, они, казалось, утратили всякий интерес к происходящему. Повозки охранялись несколькими дюжинами вооружённых английских всадников.
   Неужели этих людей везут на казнь?
   Как это несправедливо! Ведь город вот-вот будет взят французскими войсками! Нельзя ли помочь несчастным приговорённым? А как? Эх, если бы армия была уже в городе...
   Пятеро юных кадетов, не сговариваясь, последовали за скорбной процессией, скрываясь среди убогих домишек. Да, опасения оправдывались, повозки направлялись к Рыночной площади - туда, где, по рассказам местных жителей, совершались казни.
   Вот и она, Рыночная площадь, уставленная виселицами, а в стороне - плаха. Самая середина площади пуста. Странно, почему это, что там такого? Хотя - какая разница... К виселицам по лесенкам уже взбирались оборванные рабочие, снимали тела ранее казнённых... готовя места для вновь прибывших. И - толпа. Сотни две, а то и три горожан собрались перед виселицами поглазеть на казнь себе подобных.
   Повозки остановились чуть в стороне от виселиц. Сопровождавшие солдаты спешились. Рабочие подошли к повозкам и помогли приговорённым выбраться - навстречу смерти.
   С замирающим сердцем Анри смотрел, как первую жертву вели к виселице. Исхудавшая, измождённая молоденькая девушка, скорее девочка, её лицо, волосы были перемазаны грязью, руки туго стянуты за спиной верёвкой. К ней приблизился священник... она опустилась перед ним на колени... а тем временем уже новые жертвы выстраивались в очередь за смертью. Палачи и их помощники деловито поднимались на эшафот, неспешно проверяли верёвки, намыливали их... Вот первую девушку подняли с колен, держа с двух сторон, подвели к ближайшей виселице - совсем рядом с переодетыми французскими разведчиками... подтаскивая, заставили подняться на эшафот, встать на табурет, связали её покрытые ссадинами и грязью босые ноги...
   Палач зашёл с другой стороны, взялся за намыленную верёвку, деловито надевая петлю на тонкую шею жертвы...
   Анри не успел понять, как, почему в его руке оказался кинжал. Резкое, быстрое движение - и палач, схватившись за горло, рухнул вниз с эшафота. Словно молния, промелькнула мысль: зря я это сделал, ведь сам сейчас погибну и товарищей погублю, а бросок хороший, интересно, в кого это я пошёл - так умею метать ножи, а теперь неплохо бы попробовать удрать...
   Однако, прежде чем юноша повернулся, справа и слева от него взрывом ударил шум боя - крики, топот коней, звон железа. Четверо его соратников, не дожидаясь последствий отважного и безумного поступка их друга, сами бросились к годонам и уже дрались с ними. Что же, хоть подороже продать свои жизни...
   Не успел Анри сделать движение, чтобы подобрать меч упавшего рядом англичанина, как окружающая толпа ринулась на солдат. Безоружные люди хватали годонов, пытались стащить их с лошадей, падали под ударами, обливаясь кровью... Бунт? Как глупо, сейчас же всех перебьют...
   Однако уже и на окрестных улицах, выходящих к площади, толпы руанцев бились с солдатами в круглых касках. Из дверей выбегали, из окон выпрыгивали на всадников местные жители. Вдруг Анри понял, что ещё не всё потеряно. Армия! Вот кто нужен здесь! К воротам - скорее!
   - Друзья, скорее - бежим к воротам! Попробуем впустить наших!
   Продираясь сквозь толпу, минуя трупы, скользя на лужах крови, орудуя захваченными у павших врагов мечами, пятеро друзей пробивались туда, где, как им казалось, находятся ворота. Ну же, ещё шаг, ещё... Уже стало свободнее, идти легче, но это ненадолго, вот-вот появятся солдаты гарнизона, возьмут восставших в кольцо, перебьют всех до единого - по закону военного времени, осаждённого города...
   - Ворота - вон они!
   Стоявшая впереди стража - человек двадцать - единым движением подняла пики настречу пятерым храбрецам. Ну, была не была, всё равно: промедление - гибель...
   Однако, прежде чем пятеро героев бросились на смертоносные пики, откуда-то справа и слева выскочили ободранные, окровавленные оборванцы, с яростными криками ринувшиеся на англичан. Закипела яростная схватка, Анри с друзьями бросился вперёд, отвлекая противников от безоружных руанцев. Орудуя двумя мечами сразу, почти вслепую, Анри прокладывал себе путь к цепи, прикреплённой к решётке, прикрывавшей ворота. Раздался крик боли - это Жак, похоже, он ранен. И вдруг до Анри донеслись снаружи гулкие удары тяжёлого предмета по дереву ворот. Таран! Армия идёт на штурм! Со всех сторон понеслись крики воинственности и боли, раздался свист ядер, грохот ударов их в каменную кладку стен, годоны падали один за другим, сражённые горожанами или пушечными ядрами, но уже на помощь к ним спешили многие другие...
   Анри сам не заметил, как оказался перед воротами и, дрожа от возбуждения, принялся крутить ворот, поднимая решётку, закрывавшую вход. Буквально в тот же миг внешние ворота рухнули, и в город, не защищённый уже ничем от осаждающих, ворвались французские солдаты. Англичане из гарнизона, шедшие на выручку к своим, оказались между двух огней. Со стен, из проёма ворот рвались на них французские воины, а чуть поодаль сражалась почти безоружная толпа...
   До капитуляции Руана оставалось менее часа.
  
   * * *
  
   - Сударыня, господа, не извольте беспокоиться! Я знаю этот Руан, как свои пять пальцев - где какая курочка бегает! Со мною не пропадёте!
   Так заверял Джона и Мэри Клер словоохотливый Антуан, двадцатилетний слуга Бертрана, которому в последние дни приходилось разрываться между своим господином, его выздоравливающим оруженосцем Луи и знатными английскими пленниками. И, как ни странно, Антуан не только справлялся, но и неизменно пребывал в добродушном и весёлом состоянии духа. Сегодня, впрочем, его обязанности несколько упростились. Господин Бертран был на службе, в карауле в Буврёе, англичане пожелали прогуляться в город, а Луи, памятуя, что всё-таки пленные есть пленные, хотя и великодушно разрешил им пройтись, выразил твёрдое намерение сопровождать арестантов.
   Недавно миновало Рождество, и сегодня было довольно холодно. Желая поменьше привлекать внимание, отец и дочь Клер переоделись в более простое платье, накинули сверху недорогие шубы и теперь выглядели скорее преуспевающими горожанами, чем людьми знатного происхождения. Оруженосец прихрамывал после недавнего ранения в бедро и старался не терять из виду Джона, полагая, что Мэри без отца всё равно не попытается скрыться. Впрочем, о бегстве Мэри даже не помышляла. Гораздо более прельщала её перспектива прогулки по городу, который, в сущности, оставался ей незнаком с того момента, когда - три года назад - она вместе с отцом и его отрядом спустилась на берег с корабля, прибывшего из устья Темзы к устью Сены, а затем поднявшегося по течению реки до самого Руана. Ведь с тех пор Мэри почти всё время жила в Буврёе, если не считать редких выездов на карете. Во время одного такого выезда их с отцом и застало врасплох восстание. После этого она даже по обязанностям служанки не покидала приютивший её трактир. Что же, нет худа без добра, теперь можно поглазеть на такой незнакомый прежде Руан. Пройтись по его улицами, постучать каблучками новых башмачков - кожаных, не сабо, подарок Бертрана! - по мостовым, посмотреть на горожан, показать себя в скромной, но элегантной белой шубке. Вот только открывать рот лишний раз не следует. Английский акцент здесь узнают моментально, и, хотя рядом Луи и Антуан, как-то не хочется привлекать к себе излишнее внимание. Ещё менее хочется, если что приключится, сознаваться в своём нынешнем плене, пусть и чисто условном, перед горожанами, которые ещё недавно льстиво гнули спину перед каждым англичанином. Ах, жаль, нет рядом Бертрана... наследник знатного и богатого пикардийского рода, галантный кавалер, великодушный победитель, высокий и статный юноша, как бы здорово было пройтись вместе с ним по городу...
   - Куда мы пойдём? - едва выйдя из трактира, негромко поинтересовалась Мэри, ни к кому конкретно не обращаясь. Луи не отреагировал, ему было всё равно, лишь бы по окончании прогулки доставить англичан на место. Джон Клер также промолчал: в отличие от дочери, он чувствовал себя обычным пленником, а в таковом качестве словоохотливость не проявляется. Повисла несколько неловкая пауза.
   - Если господа не возражают, я провожу вас к рынку! - вызвался Антуан, которому накануне строила глазки некая смазливая продавщица зелени. Мэри с готовностью кивнула и вопросительно посмотрела сперва на отца, затем на Луи. Тем было безразлично, куда идти, лишь бы ноги размять. Приняв реакцию своих спутников за одобрение, Антуан направил стопы в сторону рынка.
   Несмотря на холодную зимнюю пору, город, казалось, пробуждался после многолетней спячки. Уже не такими измождёнными выглядели руанцы, гораздо чаще появлялись на улицах конные экипажи. Поубавилось нищих на улицах, на которых по ночам стали гореть фонари. Лучше, ухоженнее выглядели отремонтированные наспех, перед зимними холодами, домишки. Мэри с интересом замечала все эти изменения, которые вот так, если проходить рядом с ними, куда более видны, чем из окна трактира. И... девушка не могла не признать в глубине души, что власть французского короля куда благотворнее сказывалась на руанцах, чем правление слабоумного бедняги Генриха Шестого Английского.
   А вот и Рыночная площадь. Её Мэри вообще увидала впервые в своей жизни. Очень любопытно посмотреть на этот своеобразный центр города. Вокруг середины площади, огороженной кольями с натянутой на них верёвкой, стояло несколько повозок, с которых крестьяне из близлежащих деревень бойко торговали мукой и мясом. Чуть в стороне продавали рыбу, одежду, обувь и какие-то местные поделки. Несколько искалеченных нищих тщетно клянчили подаяние у всё ещё немногочисленных покупателей. Девушке пришло в голову, что город напоминает больного, который только начал выздоравливать после тяжёлой болезни. Мэри не могла не вздохнуть огорчённо при мысли о том, что этой болезнью было недавнее присутствие армии её родины.
   - Благородные господа! Подайте несчастному калеке, пострадавшему ради недостойного короля Генриха! - раздалось совсем рядом с Мэри и Антуаном. Слуга Бертрана оглянулся на слишком заметный английский акцент. К ним подползал несчастный безногий инвалид в лохмотьях, усиленно отталкивавшийся от обледенелой земли покрасневшими огрубелыми руками, кожа которых была покрыта трещинами, откуда проступала кровь...
   - Благородные господа! Сжальтесь надо мною! Подайте на пропитание! Когда-то я был школяром, потом пошёл по неверному пути, однажды стал солдатом Англии, дезертировал - и теперь я здесь! Рядом с вами! Умоляю, не отталкивайте меня, помогите!
   Мэри, которую бедолага попытался ухватить за подол платья, отшатнулась не без брезгливости, и тот пополз к Джону:
   - Умоляю вас! Помогите мне! Клянусь, я давно раскаялся во всём, что совершил, пока служил недостойному королю Англии! Не бросайте меня без помощи, будьте милосер...
   Бродяга внезапно умолк, с безмерным удивлением глядя в лицо английского рыцаря. Тот также застыл, всматриваясь в опухшую физиономию несчастного попрошайки.
   - Командир...
   - Томас?!
   Антуан тревожно встрепенулся: ещё не доставало, чтобы прохожие обратили внимание на беседу английского калеки с добропорядочным руанским горожанином. Но нет, пока оснований для беспокойства не было, окружающие занимались своими делами, покупатели и продавцы обращали куда больше внимания друг на друга, чем на спутников Антуана. А вот Мэри встревожилась: нищий явно знаком с отцом, как бы беды не вышло.
   - Командир... а я с тех пор здесь... на этой площади... рядом с тем местом, где ОНА погибла... белая голубка улетела, покинула нас... Молю её простить мои грехи... и не слышу ответа, - теперь нищий незнакомец говорил по-английски.
   - Томас... так ты дезертировал?! И всё это время находился в Руане?
   - Командир... первые дни я был сам не свой... потому что сошёл с ума в те минуты, когда она умирала в дыму и огне... Кому нужен несчастный сумасшедший? Потом я немного пришёл в себя, но ничто не могло меня заставить взяться вновь за оружие. И все эти годы я был здесь. Однажды ночью на меня наехала карета какого-то важного лорда, я лишился обеих ног. И... вот я вновь вижу вас.
   - О, несчастный. Как же досталось тебе, Томас. Но... понимаешь, я ничем не смогу помочь тебе. Я теперь и сам пленник французов, жду, пока англичане договорятся с ними об обмене меня на кого-нибудь из французских дворян.
   - Да, сэр. Это проклятие. Проклятие, которое легло на всю Англию, на каждого англичанина. Мы заслужили его... тем, как поступили с Девой Жанной.
   - Ты её так теперь называешь... Как французы...
   - Не совсем, сэр. Про себя я её называю - Белая Голубка.
   - Белая Голубка? Мы же все называли её ведьмой...
   - Верно, сэр. Мы честно заблуждались. Мы подняли руку на святую. Мы совершили самое страшное зло, которое только возможно. Как она умирала... Я никогда этого не забуду. И... белая голубка, вылетевшая из костра... душа святой Девы Жанны...
   Мэри удивлённо и растерянно слушала этот странный диалог. О чём говорит отец с этим несчастным калекой? О какой-то женщине? Её казнили здесь, на этой площади? Сожгли на костре? Какой ужас... Но... ведь отец не мог быть повинен в её гибели? Это наверняка подстроили инквизиторы? А о чём толкует этот бедный сумасшедший? Какая ещё белая голубка, откуда?
   - Отец! О чём вы говорите? Вы же никого не казнили?
   Удивлённый возглас Мэри заставил Томаса повернуть голову:
   - Мисс! Вы дочь нашего командира? Как вы прекрасны! Та девушка... она тоже была удивительно хороша собой, хотя совсем не похожа на вас...
   - О какой девушке речь, отец? Я хочу знать! Я имею право!
   - Мы называли её ведьмой. О, она и впрямь казалась волшебницей, феей! Юна, прекрасна, словно от колдовских чар, отважна, как будто смерть не для неё, умна не по годам... Когда она вела в бой французов, смелее её солдат не было никого в целом мире. Она умела вселять отвагу в сердце самого последнего труса. Ведьма... Святая Дева Жанна... Ангел, снизошедший к нам с Небес, святая девочка, поруганная и погубленная нами... мною...
   - Отец! Может быть, вы мне объясните? Кто такая эта Дева Жанна?
   С этим вопросом Мэри резко повернулась к отцу... и отшатнулась, потрясённая. Лицо сэра Джона Клера было бледно, нижняя челюсть тряслась, издавая отчётливую барабанную дробь зубов, из глаз текли слёзы.
   Что всё это означает, в конце концов?!
   - Мисс, неужели вы не знаете, кто такая святая Дева Жанна? Ваш отец не рассказывал о ней? Вам ничего не известно о той, которая отбросила наших солдат от стен Орлеана и потом гнала их, словно ветер - сухие листья? О, эта Дева Жанна... Это она короновала недостойного Карла на французский престол. Та, за которую наш король заплатил, словно за принцессу крови - лишь для того, чтобы отправить её на костёр. Она была заточена в замке Буврёй, где тогда служили мы оба, я и ваш отец. Та, которую я, вместе с моими товарищами... о Господи, как я посмел это сделать... А она... она не выдержала этого - и приняла костёр, вот здесь, на расстоянии пяти ярдов от нас, там, где изгородь...
   Смысл слов Томаса не сразу дошёл до Мэри. Из глубин подсознания вдруг всплыли неясные обрывки разговоров, что-то таинственное, табу, прикоснувшись к которому старшие непременно осекались и переводили беседу на другую тему. Таинственная Дева Жанна, которая чудесами прогнала английские войска с берегов Луары. Она была схвачена и заточена в Буврёе... её охранял Томас? И он... вместе с товарищами...
   А потом из-за этого Дева Жанна приняла огненную смерть?!
   Это чудовищно...
   Постой-ка. Ведь Томас - простой солдат? Он подчинялся какому-то офицеру, без разрешения которого ни он, ни его товарищи не посмели бы...
   А почему Томас называет отца командиром? Ведь это же не потому что отец... О, нет! Господи, только бы не это! Отец мог быть командиром Томаса в каком-нибудь бою! Да, разумеется, это именно так!
   - Отец! Ведь это были не вы - тогда в Буврёе... с Томасом?..
   Сэр Джон зашатался, его рот широко раскрылся, глаза вылезали из орбит... он едва не упал, тяжело опустился на обледенелую землю. Но Мэри, поражённая страшной догадкой, не замечала, не хотела видеть его состояние:
   - Отец! Прошу вас, ответьте! Я должна узнать правду! Ведь это не вы позволили Томасу и другим солдатам... сделать это... с Девой Жанной? Умоляю вас!
   Луи, встревоженный жутковатой сценой, прихрамывая, подошёл поближе. Посетители рынка, отвлекаясь от своих дел, поворачивались на шум голосов, с любопытством присматриваясь к красивой девушке и двум странным мужчинам рядом с ней, настороженно прислушиваясь к сбивчивой речи на ненавистном языке. Дочь и отец Клер словно забыли об опасности. Джон, беспомощно сидя на льду, хватал воздух ртом, из глаз его текли слёзы. Понемногу ужас правды стал проникать в сердце Мэри, её голова закружилась, и девушка в свою очередь вынуждена была присесть. О Боже... так жестоко поступить с несчастной пленницей... Неужели это было возможно?!
   - Отец... я не могу поверить... почему вы не отвечаете? Значит, это правда, по вашему приказу Томас...
   - Нет, мисс, ваш отец ничего мне не приказывал. Не думайте о нём так дурно.
   - Мэри, дочка... к сожалению, это правда. Я, я сделал это. Я не мог поступить иначе. Каждый день наши солдаты гибли в окрестностях Руана, нужно было высвободить силы, заставить её нарушить условия отречения, принудить надеть мужское платье... О проклятие, как я мог...
   Мэри стало трудно дышать, она трясущимися руками распахнула шубку:
   - О Господи... Отец, неужели вы могли так поступить?! Какая чудовищная, немыслимая жестокость... Значит, это в вашей власти была пленная девушка, преданная теми, кого она спасла, преследуемая всеми сильными этого мира, замученная церковниками, вынужденная отречься от своей правоты ради слабой надежды на жизнь... а вы... вы разрубили эту ниточку... жестоким, подлым ударом... Боже мой! Я сама - пленница французов, почему они не поступают со мной так же, как вы с Девой Жанной?! Почему мой отец обошёлся с ней не так, как наши враги - со мной?!
   - Доченька... Умоляю, прости меня! Я не знал, как быть... клянусь тебе, я мечтал похитить, спасти Деву Жанну... но у меня не получилось, за два дня до её казни меня направили в Кале...
   - Молчите, сэр! Я не могу вас слушать! Вы - жестокое, бессердечное чудовище! Я не желаю быть вашей дочерью! Лучше бы я умерла маленькой! Лучше мне погибнуть во время восстания, чем узнать о вашем поступке!
   Невдалеке появился французский патруль. Несколько прохожих подбежали к нему и обратились к солдатам, указывая им на троих англичан. Луи, немного понимавший по-английски, потрясённый услышанным, не замечал приближения патрульных.
   - О, девочка моя... Молю тебя, не будь со мной так жестока!
   Мэри с трудом воспринимала слова отца, всё её тело трясло, будто в лихорадке, глаза застилал белый туман, ей приходилось напрягать все силы, чтобы не лишиться сознания:
   - Прощайте, сэр! Я попрошу шевалье де ла Моль, чтобы он перевёл меня в другое место, заточил в темницу, посадил на цепь, чтобы только мне не находиться рядом с вами!
   Джон в растерянности поднялся и сделал шаг к дочери, но та неожиданно быстро вскочила и толкнула отца в грудь:
   - Уйдите прочь от меня! - и повернулась к оруженосцу:
   - Мессир Луи! Прикажите отправить меня куда-нибудь, где я смогу дождаться решения господина Бертрана! С этим человеком, которого я прежде считала своим отцом, я не могу находиться под одной крышей!
   Джон Клер, поскользнувшийся и едва не упавший от толчка в грудь, с бессвязным возгласом схватился за голову, затем, пошатываясь, оглянулся по сторонам... патрульные были уже совсем рядом...
   Прежде чем Луи и Антуан успели сделать хоть движение, сэр Джон Клер неожиданно проворным движением подпрыгнул к ближайшему солдату, вырвал у него короткий меч из ножен, схватил за рукоять, направляя острие себе в сердце, и бросился плашмя на землю...
   Раздался слабый крик несчастного отца...
   Когда опомнившийся Луи подоспел к англичанину и перевернул его лицом вверх, тот был уже мёртв.
  
   * * *
  
   Холодное, скупое на солнце зимнее утро осветило Руан. Бертран задумчиво стоял у окна одной из башен Буврёя, задумчиво посматривая на раскинувшийся внизу город. До завершения караульной смены оставалось совсем немного времени. Эх, скучновато. Пойти прогуляться по таинственному замку, посмотреть, что здесь интересного... Только сперва предупредить солдат, на случай непредвиденного:
   - Эй! Жан!
   - Да, мессир?
   - Я пройдусь, посмотрю двор. Скоро вернусь.
   Привычно положив левую ладонь на рукоять меча, Бертран спустился по винтовой лестнице и вышел во двор замка. Слегка морозит. Зайти бы куда-нибудь... ненадолго, а то вдруг солдаты позовут. Бертран, не осматриваясь, заглянул в какое-то помещение... ступеньки вверх-ступеньки вниз... а что, если спуститься - для разнообразия? Он осторожно сделал несколько шагов по лестнице, ведущей в слабо освещённые факелами полуподвальные помещения...
   Внезапно откуда-то донёсся слабый звук - лязг металла. Звон оружия? Бертран слегка вздрогнул, вынул свой длинный узкий меч и, осматриваясь по сторонам, сделал несколько шагов влево, в душный полуподвал. Звон металла стал слышнее. Схватка? Поединок? Похоже, кто-то сражается на мечах. В королевском замке?! Гвардейцу даже не пришло в голову подняться наверх за подмогой, зачем, может, никакой опасности и нет, потом товарищи засмеют...
   Ещё несколько шагов почти в полной темноте, наугад - и Бертран оказался у входа в большой, скуповато освещённый зал с редкими высокими окнами. Быстрый взгляд юноши выхватил из полумрака четыре дерущиеся фигуры - трое наседали на одного. Он двигался очень быстро, меч сверкающей змеёй извивался в его руках, но было ясно, что долго ему не продержаться.
   - Именем короля Франции! Прекратить немедленно!
   Тот, который защищался, при этих словах резко отскочил назад, опуская меч, но его противники бросились на него. Бертрану показалось, что обороняющийся одет в форму королевских арбалетчиков. На французского солдата напали?!
   С мечом наперевес Бертран кинулся к дерущимся, заходя сбоку на нападающих. Двое из них сразу развернулись.
   - Именем короля - приказываю: бросьте оружие!
   Вместо ответа оба противника молча кинулись на Бертрана. Тот отпрыгнул вправо и тотчас атаковал ближайшего врага. Столкнувшиеся мечи посыпали искры, Бертран легко отбил выпад, схватил рукоять левой рукой и, резко развернувшись кругом, ударил вниз. Раздался крик боли, противник повалился наземь. Не давая времени второму изменить позицию, Бертран дважды атаковал сверху, потом вниз - всё отпарировано крепкой рукой неприятеля, - затем полшага вперёд - и мощный удар снизу вверх, метясь поближе к рукояти вражеского меча. Искры посыпались градом, а меч неприятеля подпрыгнул рукоятью вверх, ускользая из руки. Не успел Бертран приставить оружие к горлу неизвестного противника, как тот развернулся и бегом бросился к выходу. Гвардеец короля проводил его взглядом и, вместо того чтобы преследовать, кинулся к единственному врагу, который всё ещё сражался с арбалетчиком:
   - Бросьте оружие - или вы мертвы! Нас двое!
   Неизвестный выронил меч и опустился на колени:
   - Сдаюсь! Прошу пощады!
   Английский акцент! Англичанин?! Откуда? Разве замок ещё не до конца проверен гвардейцами?
   Тяжело дыша, Бертран склонил меч вниз и взглянул на спасённого им арбалетчика:
   - Вы не ранены?
   - Нет, сударь! Сердечно благодарю вас, вы спасли мне жизнь! Разрешите представиться - Анри Дарк дю Лис, лейтенант роты арбалетчиков, к вашим услугам!
   Бертран не сдержал удивлённое восклицание:
   - Дю Лис! Вы родственник... Девы Жанны?!
   Анри чуть недовольно улыбнулся:
   - Именно так, сударь. Позволительно мне спросить ваше имя?
   - Бертран де ла Моль, рыцарь, гвардеец короля. Что здесь произошло? Кто эти люди, напавшие на вас?
   - Право, затрудняюсь объяснить. Мой отряд стоит в карауле в этой части замка. Я обходил помещения, и мне показалось, что в подвале кто-то есть. Я спустился сюда... а остальное вы видели. Если бы вы не подоспели на помощь, худо бы мне пришлось. Позвольте пожать вашу мужественную руку!
   - С удовольствием, сударь! Но вы великолепно дрались, и ещё неизвестно, чем бы дело завершилось даже без меня. Однако, займёмся нашими пленниками.
   - Одним пленником, сударь. Тот, которого вы ранили, сумел как-то выскользнуть отсюда за вашей спиной, оставив кровавый след. Моя вина, я упустил его из виду.
   - Что же! Обойдёмся одним. Эй вы, сударь, отвечайте: кто вы, как посмели напасть на офицеров его величества?
   Пленник, стоявший на коленях, с поднятыми руками, облизнул губы:
   - Мы... втроём прятались здесь. От ваших солдат. Мы не успели убежать, когда вы вошли в город.
   Видимо, солдаты бывшего английского гарнизона. Сколько их ещё прячется в замке, в городе?
   - Что же. Поднимайтесь, идёмте с нами!
   Пленник подчинился, понуро направившись к выходу вслед за Бертраном. Анри поднял меч побеждённого и протянул его своему спасителю:
   - Возьмите! Он ваш по праву!
   - О, дорогой Анри! Поверьте, я буду только рад, если он останется у вас! Для меня гораздо важнее обрести такого друга как вы!
   Анри признательно улыбнулся:
   - Сердечно благодарю вас, Бертран! Ваша дружба - большая честь для меня, и я постараюсь её оправдать!
   Двое друзей, между которыми шёл ссутулившийся пленник, направились к лестнице.
   - Анри! Подождите! Здесь ещё одна дверь, и возле неё кровь! Не сюда ли скрылись от нас англичане? Покараульте нашего арестанта, а я проверю...
   Не дожидаясь ответа Анри, Бертран, держа поднятый меч в правой руке, с силой толкнул левой дверь - она легко распахнулась - и быстро вскочил внутрь.
   Какое разочарование. Никого в полутёмной комнате. Только куча наваленных бумаг. Какой-нибудь архив?
   На всякий случай оглянувшись по сторонам, Бертран приблизился к ближайшей куче, взял верхнюю из бумаг и подошёл к единственному окну. Он прочёл:
   "Обвинительное заключение по делу подсудимой, именуемой Дева Жанна из Домреми".
  
   * * *
  
   Было за полночь, когда в трактире наступила тишина. Мэри внимательно прислушалась, встала с постели и оделась. Накинула шубку. Оставаться здесь больше нет сил. После того, что произошло с отцом...
   Простите, господин де ла Моль, что пленница вас обманула. В конце концов, я не давала вам слово, что не попытаюсь сбежать. Мой отец - давал, но его больше нет в живых. Он погиб по моей вине. Я не имела права обвинять его. Что бы он ни сделал, как бы с кем ни поступил, он мой отец. Он дал мне жизнь. Он вывез меня из чумного Йорка пятнадцать лет назад, приехав в смертоносный город из Франции - и похоронил там свою жену, мою мать. С тех пор мы были вместе. Вместе мы были и тогда, когда его назначили снова в Руан, в Буврёй. И тогда, когда восстание в городе вынудило нас довериться здешнему трактирщику. И в тот момент, когда произошла роковая встреча с дезертировавшим солдатом, калекой Томасом. Только очень плохая и неблагодарная дочь могла бросить в лицо своему родному отцу такое чудовищное обвинение, которое вынудило его к самоубийству. Отец... его даже не похоронили, так, выкопали ямку рядом с кладбищенской оградой и небрежно зарыли там. О, конечно, ведь он самоубийца, к тому же ненавистный англичанин, повинный в убийстве Девы Жанны. Добрые, хорошие французы, которые пленных не сжигают на кострах. Отец... теперь твоей дочери придётся просить прощения у Бога за всё. За муки неизвестной Девы Жанны, которая, вероятно, вовсе не была такой безвинной голубкой, как её расписывают, но слишком страшна её смерть. За несчастного солдата Томаса, за которого помолиться будет некому, когда придёт его час встретиться с Богом. За тебя, отец, за твоё вынужденное самоубийство, в котором только моя вина. И... за себя, плохую, неблагодарную дочь, предавшую собственного отца.
   Но прежде чем молиться, необходимо выбраться отсюда. Куда дальше? Пытаться пробраться в Англию? Во Фландрию? Наверное, так...
   Осторожно ступая по потрескавшимся доскам пола, Мэри подошла к двери... аккуратно, чтобы не было скрипа, открыла её... направилась по коридору к выходу...
   На улице было довольно зябко: видимо, мороз усилился к ночи. Куда идти через темноту, снег и наледь? Фландрия на севере. Значит, на север. Лишь бы не попасться французским патрулям.
   Мэри шла, не разбирая дороги, то и дело увязая в сугробах. Уже и подол платья намок, и ноги в башмачках замёрзли. Началась дрожь во всём теле. Безумная это была идея - сбежать невесть куда, вот так, в темноту. Оставаться там, в трактире? И всё время ощущать дух погибшего отца? Сейчас это уже не казалось таким невыносимым, как перед побегом. Может, вернуться? А вдруг побег уже обнаружен? Ещё и впрямь на цепь посадят... Да, но вот так - одной, непонятно где... Мэри заколебалась, неуверенно огляделась. Сзади, да и вокруг расстилалась голая заснеженная равнина с редкими деревьями. Надеяться дойти пешком до Фландрии? Воистину, безумие... Волки, разбойники кругом... Но если даже не встретиться с ними - холод, от которого ноги и руки уже начали коченеть, быстро возьмёт своё. Господи, какая же глупость была - это бегство! Почему было не дождаться хотя бы возвращения Бертрана? Вдруг он бы просто отпустил... а то ещё и помог добраться до Фландрии...
   Уже и ноги не ощущаются, каждый шаг - словно кто-то другой делает. Дрожь унялась, но руки не ощущаются. Плечам холодно, спине... уже и волки не так страшны... Какая-то сонливость наваливается...
   - Тпру! Стой, лошадка! Сударыня, вы куда идёте? Вам помощь не нужна?
   Мэри с трудом нашла в себе силы обернуться на голос. Рядом с ней остановилась телега, на которой сидел старичок, державший вожжи одной рукой. За его спиной виднелось несколько бочек. Унылая лошадка казалась не моложе своего хозяина.
   - Барышня! Не годится вам быть сейчас в этом месте! Вы куда-то шли и сбились с пути?
   С трудом, через непослушные губы, удаётся выговорить:
   - Д-да... Я... заблудилась...
   - Эх ты! Заблудилась! А зачем же из дома вышла? А?
   Он не обращает внимания на акцент? Уже хорошо.
   - Барышня, садитесь лучше, подвезу я вас!
   - А куда вы едете?
   - В монастырь, куда же ещё? Даже если вам не по пути, всё равно лучше садитесь, не то погибнете здесь! И не бойтесь, монастырь у нас женский, я привратником работаю, ну и заодно уголь привожу, а больше мужчин там нет. Потом вас отвезут домой.
   Монастырь - женский?! Вот она, судьба... Ведь для того и сбежала от Бертрана, чтобы идти молиться за души близких людей... и даже не таких близких... Какая разница - в Англии, Фландрии молиться или во Франции?
   - Благодарю вас. Я поеду с вами. Если не трудно, пожалуйста, помогите мне взобраться в телегу.
  
   * * *
  
   15 февраля 1450 г.
   Его величество король Франции Карл Седьмой неподвижно стоял в своём рабочем кабинете перед портретом Агнессы Сорель. Агнессы... умершей шесть дней назад. Умершей совсем молодой - в возрасте двадцати семи лет. По всей видимости, её отравили. Кто? Страшно подумать, что к этому мог быть причастен сын - дофин Луи. Говорят, Агнесса мучилась ужасно, тело её было изуродовано болезнью. Так страшно было прийти на её похороны, увидеть то, во что превратилась её дивная красота... Лучше не думать об этом. Сейчас надо думать о другой женщине, не менее прекрасной и желанной, погибшей ещё более мучительно... давным-давно.
   - Ваше величество! В приёмной господин Гильом Буйе! Прикажите впустить?
   - Да-да, конечно! Я вызывал его!
   Почему-то руки затряслись. Глупость какая.
   - Ваше величество! Вы посылали за мной?
   - Да... это так. Господин Буйе... как вы знаете, девятнадцать лет назад в Руане была казнена женщина...
   "Как трудно продолжать. Ну, Буйе, помоги же мне. Это ведь ты доктор богословия и профессор Парижского университета. Ты лучше меня знаешь, как назвать... белое белым."
   - Да, ваше величество. Я понял, о ком вы говорите.
   "Ой, ну, слава Богу."
   - Господин Буйе... вы полагаете, что она была на самом деле виновна?
   "Буйе, зачем ты на меня так уставился? Хочешь сказать, что меня короновала еретичка и колдунья?"
   - Ваше величество... я мало знаком с этим делом, но... имеются два противоречивых документа: выводы комиссии в Пуатье, проверявшей благонадёжность Девы Жанны... и приговор суда в Руане, под председательством епископа Пьера Кошона. К сожалению, текст приговора, вынесенного в Пуатье, бесследно исчез, но он хорошо известен многим, в частности, мне.
   - Господин Буйе... так всё-таки, церковь считает Деву Жанну еретичкой... или...
   - Ваше величество, я считаю, что мы не можем просто так выносить суждение по этому вопросу. Полагаю, необходим новый процесс, который... рассмотрит все аспекты.
   "Ну, наконец-то."
   - Господин Буйе, вы готовы этим заняться? Что, если бы я предложил вам быть председателем на этом процессе?
   - Ваше величество... на мой взгляд, это не должен быть процесс французских служителей церкви. Ведь Деве Жанне приговор вынесен английскими церковнослужителями французского происхождения. Отменить его мы не можем, получится просто мнение французских церковнослужителей против английских.
   - Но ведь эти английские церковнослужители теперь живут во Франции? Я им даровал прощение, и они обязаны быть лояльными подданными моей короны.
   - Увы, ваше величество, именно по этому пункту возможны затруднения. Нас непременно обвинят в давлении на тех, кто когда-то сотрудничал с королём Генрихом. На мой взгляд, самое лучшее - обратиться в римскую курию с просьбой о пересмотре дела под председательством представителя Его Святейшества Папы.
   "Вот как? Что же... наверное, это выход. Если даже вдруг Папа не разрешит... всё равно, я-то сделал всё от меня зависящее."
   - Хорошо, господин Буйе. Считайте, что вам предоставлены все необходимые полномочия по подготовке этого процесса, включая и сношения по данному вопросу с Римом. Можете идти.
   Застывшим взглядом проводив Буйе, выходившего из кабинета, король вновь обернулся к прекрасному портрету дивной женщины. Но долго любоваться ему не позволили. Дверь вновь отворилась:
   - Ваше величество! Срочная депеша из Нормандии! Крупная английская армия готовится высадиться на побережье!
  
   * * *
  
   Окрестности деревни Форминьи, 15 апреля 1450 года.
  
   Тот день выдался тёплым, погожим и безветренным, обещая тишину и спокойствие французским крестьянам, которые вышли на поля. Но вовсе не сельскими заботами были обременены тысячи мужчин, собравшихся невдалеке от Форминьи. Их было, в общей сложности, около двенадцати тысяч человек. Примерно поровну - англичан и французов.
   Сэр Томас Кириэл, командующий английским войском, полагал, что быстрота, с которой он собрал и перебросил в Нормандию войско, принесёт должные плоды. Французы не успели собрать силы для отпора. Направили на побережье только тех, кто был поблизости. Два отряда: три тысячи человек Жана де Клермона и пара тысяч у коннетабля де Ришмона. Против них - свыше шести тысяч английских воинов, лучников и конных латников, ветеранов сражений чуть ли не со времён Азенкура. Этих солдат пришлось разыскивать по всей славной Англии, вызывать из гарнизонов Байё, Вира и Кана, но они стоят того. Да, есть рядом с ними и мальчишки, но и они горят желанием воскресить славу отцов и дедов, когда-то бивших врага на континенте.
   Сэр Кириел был настроен повторить Азенкур. Не спешить. Атаковать французов нет необходимости, лучше предоставить им эту сомнительную возможность, а самим расположиться вдоль дороги Карентан-Байё вокруг Форминьи, оставив в тылу густые фруктовые сады и ручей.
   Было уже за полдень, когда французская колонна под командованием де Клермона в угрюмом молчании пошла на сближение с противником, пока не оказалась на расстоянии трёх арбалетных выстрелов от него. Среди тех латников, которых вёл в бой де Клермон, находился бывший королевский гвардеец Бертран де ла Моль, впавший в немилость после самоубийства английского пленника и бегства его дочери.
  
   * * *
  
   Не сходя с лошади, Бертран задумчиво рассматривал линии англичан, которых видел впервые - не пленными, а вот так, лицом к лицу за мгновение до кровавой схватки. Лучники, среди которых также алебардисты и латники. Молодые ребята, совсем мальчишки, а рядом - седые ветераны...
   Пока французы стояли в бездействии, их противники вбивали в почву колья и рыли ямы - на случай кавалерийской атаки. Злые, потные, они нервничали, оглядываясь на близкого неприятеля. Бертрану показалось, что англичан гораздо больше, чем воинов Клермона. Странно, что они не атакуют. Не хотят? Да, наверное. Ветераны рассказывают, что англичане обычно предпочитают обороняться... и делают это они мастерски.
   - Латники! Спешиться!
   Зачем спешиваться? Ведь на конях быстрее можно добраться до противника, избежать града стрел. Но - приказ есть приказ. Бертран спустился на землю, взял с седла меч и щит, положив копьё на землю, и сделал знак своему оруженосцу. Позади также спешивались рыцари, готовясь вступить в бой с неприятелем. Значит, сейчас и начнётся. Первый бой... У Бертрана забегали мурашки по коже, и он мысленно прикрикнул на себя. Спокойно! Сзади - оруженосец, пусть он видит в своём командире пример. Если не победить, то пасть с честью.
   - Приготовиться! Внимание! Вперёд!
   Щит в левой руке - наготове. Меч в правой - пока опущен. Медленной трусцой - вперёд! Справа и слева также побежали навстречу англичанам рыцари и их оруженосцы. А что впереди? Англичане бросили возиться с кольями, лучники подняли своё зловещее оружие. Шаг, ещё, ещё, всё ближе к укреплениям неприятеля...
   С английской стороны какой-то возглас - и лучники слаженным движением пускают стрелы как будто в небо. Быстро - присесть, поднять щит, закрыться!
   Пауза... и вдруг - словно сильный град бьёт по щиту. И сразу волной накатывает ярость. Годоны, вы же меня убить пытались, сейчас я с вами рассчитаюсь... Бегом - вперёд, быстро, пока они не дали второй залп! Кругом - крики ярости, то ли наши ранены, то ли наоборот, атакующие рассвирепели, а может, то и другое. Лучники поспешно хватаются за колчаны со стрелами, ну что, успеете? Да, успевают, надо прикрыться...
   И вновь град бьёт по щиту.
   Теперь понятно, почему приказано действовать в пешем строю. Коней защитить гораздо труднее, щитом не прикроешь, а раненая лошадь запросто седока может сбросить, а то ещё и завалится с ним наземь. Так что от лошадей сейчас, в самом деле, неприятностей больше, чем пользы. Град кончился? Вперёд!
   Ещё шаг, ещё - вот и колья. Да, на такие лошадь наверняка напоролась бы. Вот и годоны, их десятки, а за ними, наверное, ещё сотни. Кто из вас ближе? Ты, с топором? Вот тебе щит под удар, и быстро - мечом, резко вниз - круговым движением. Он кричит - значит, я попал. И сразу - грохот железа отовсюду. Быстро выпрямиться, осмотреться... сзади, справа, слева - наши. Спереди, слева, справа - годоны. Бьются мечами, топорами, секирами, у кого-то палица, разве ею удобно?.. Впереди - годон с коротким мечом! Выпад, удар мечом - вперёд! Ага, отпрыгнул назад, вроде боится, но скорее заманивает, не поверю, а вон другой, правее, спиной повернулся, прижимает нашего - удар сверху. Что это мягкое под ногами? Кричит... О Боже... человек в крови... англичанин, тот, которого я ранил первым, он истекает кровью... Господи, прости... Но что же мне делать? Если не я их, то меня...
   - Латники! Назад! Отступаем! Бертран, назад!
   Как это - отступаем? Мы же почти победили? Ладно, назад. Присесть, прикрыться щитом! Град, бьющий сверху... Назад, назад, всё было напрасно...
   - Сир Бертран, вы в порядке?
   - Да, Луи! А почему нам приказали отступить?
   - Сир Бертран, на флангах годоны отбили конников и двинулись вперёд, нас могли окружить!
   Ах, вот как. Да, мастера обороняться эти годоны. Ещё немного - и попались бы мы в ловушку. Но что теперь? Неужели мы проиграли? Нет. Вон, правее, выкатывают пушку, нацеливают на проклятый частокол. А поодаль - ещё одна. Или это называется - кулеврина?
   Вот солдаты заряжают кулеврину ядром... подносят факел... выстрел - словно взрыв вдалеке. А над позицией годонов - вспышка порохового взрыва. Попали наши в кого-то? Да, наверное, там же годонов много, собрались они кучей.
   Снова заряжают кулеврину. Опять - выстрел, а на английской стороне вспышка. Несколько человек лежат навзничь, другие ползают, окровавленные. У одного оторвало ногу... Боже мой, зачем эта война? Англичане, ради чего вы приехали сюда - чтобы вас разорвало на куски?
   Не могу смотреть. Но всё равно - слышно. Бум. Бум. Бум...
   - Латники! К бою!
   Что случилось? Англичане?! Годоны - атакуют! Не больше четырёх сотен - вышли из-за кольев и наступают на кулеврины! А нам что делать? Мне что делать? Лучники стреляют...
   - Бежим! Нас всех перебьют!
   Бежать? Показать годонам спину? Но ведь правда - убить могут... Как мне поступить?
   Что это за белая голубка опускается на окровавленное поле прямо перед нами?..
  
   * * *
  
   Бертран и другие солдаты остолбенели, когда перед ними откуда ни возьмись появилась молодая стройная девушка в серебристых доспехах, но без шлема, с мечом в руке. Её длинные чёрные волосы рассыпались по плечам:
   - Солдаты! Ни шагу назад! За мной - на врага! Победа с нами! Да здравствует Франция!
   Бертран так и не сумел понять, что заставило его, отбросив в сторону щит, помчаться сломя голову навстречу английским солдатам, которые уже тянули кулеврины на свою сторону. Но не только Бертран так поступил. Рядом с ним, спереди и со всех сторон мчались на годонов с яростными криками французские солдаты. Внезапно раздался возглас какого-то ветерана, к которому тотчас присоединилась, заходясь в крике, тысячная толпа:
   - Это Дева Жанна! Орлеанская Дева вернулась к нам! Дева ведёт нас в бой!
   Не менее тысячи солдат в одном бешеном порыве обрушились на врага, следуя призыву таинственной девушки. Опешившие английские лучники суматошно пускали стрелу за стрелой в надвигающуюся людскую массу, и прежде всего они старались попасть в удивительную девушку в серебристых доспехах...
   Однако стрелы проходили сквозь неё, не причиняя ни малейшего вреда.
  
  
   Часть вторая. Как назвать белое белым?
  
   Пуатье, 20 апреля 1450.
  
   - И тогда, ваше величество, наши отважные латники бросились на англичан, легко смяли их, опрокинули, погнали назад - и на их плечах вклинились в гущу противника! Тем временем к левому флангу противника подошла колонна Ришмона. Заметив новую угрозу, Кириел попытался перестроить боевые порядки, перебрасывая силы с правого фланга, но туда тотчас ударила конница де Клермона, которая легко прорвала ослабленную оборону неприятеля! Закипела рукопашная битва. Не прошло и часа, как английская армия была разгромлена. Противник потерял свыше трёх с половиной тысяч человек убитыми, ещё более тысячи попали в плен!
   Дюнуа радостно рассказывал своему королю о том, как проходило сражение при Форминьи. Его величество слушал, казалось, очень внимательно, ни словом не перебивая, но на самом деле Карл уже подробно знал обо всём происшедшем в Нормандии, и его интересовало вовсе не описание боёв между французами и англичанами. Короля интересовало, как Дюнуа расскажет о том, почему перепуганные французские латники внезапно преобразились, преисполнились отваги и бросились на превосходящего врага. Об этой мелкой подробности, о явившейся с небес в образе белой голубки таинственной неуязвимой девушке в серебристых доспехах, о которой гонец де Клермона рассказывал три дня назад дрожащим голосом, торопливо крестясь. О девушке, которая внезапно, как только годоны были отогнаны от кулеврин, исчезла, будто растворилась в воздухе. Но именно о ней, об этой мистической девушке-голубке, Дюнуа не проронил ни слова. Что же, может, оно и к лучшему. Сейчас, когда готовится реабилитация Девы Жанны, следует избегать слухов и сплетен, которые способны повредить делу. А эта девушка, белая голубка... слишком очевидно, как её звали когда-то. Поэтому лучше о ней ни слова.
   Итак, начало процессу реабилитации Жанны положено. Буйе опросил бывших участников трибунала, составил протоколы их показаний. Уму непостижимо, с чего вдруг англичане решили, что у них есть на Жанну хоть какой-то материал? Ни единого компрометирующего факта, ни одного доказательства. Даже самые смелые, дерзкие её заявления, оказывается, вовсе не противоречат канонам Церкви. Единственное, что хоть как-то можно истолковать против неё - отречение, условия которого она потом нарушила. Но и здесь, как выяснилось, всё в порядке: ведь отречение она приняла под страхом казни, а если бы она поступила наоборот, её бы объявили самоубийцей. А поскольку судьи нарушили условия, на которых убедили её отречься, то никому в голову не придёт в чём-либо упрекнуть её. Но... пожалуй, самое впечатляющее, даже пугающее - то, что её, отлучённую от церкви, за час до казни допустили к причастию. То есть отлучение было фиктивным? А как же её, в таком случае, на костёр отправили? Да она же, получается, христианская мученица... святая... о Господи, конечно, она святая, не сегодня я это узнал.
   И что теперь? Надо договариваться с Римом? Получить разрешение на оправдательный процесс...
  
   * * *
   Нормандия, март 1452.
  
   Погода была солнечная, тёплая. Свежескошенный луг благоухал так, что даже голова кружилась, и Мэри с хохотом повалилась на землю.
   - Мэри! Всё в порядке? Тебе нравится?!
   - О да, папочка! Здесь так замечательно! Как хорошо, что мы вместе, вы оба со мной - и ты, и мама!
   - Смотри, Мэри! Не лежи на сырой земле! Ты можешь простудиться!
   - Нет, мамочка, я не простужусь! Со мной всё будет в порядке! Мамочка... лишь бы и с тобой было всё хорошо... Мамочка, ты ведь не умерла? Чумы не было, правда? То был плохой, страшный сон - про чуму в нашем городе Йорке? Мамочка, живи, пожалуйста! Будь всегда со мной! Папочка... и ты тоже... Я вас очень люблю, обоих, мне было так плохо, когда вы покинули меня... Папочка, миленький, прости меня, пожалуйста, за всё, что я тебе наговорила... я не понимала, не сознавала, что за слова произнесла тогда, на проклятой Рыночной площади проклятого Руана... Я посмела оттолкнуть тебя... Боже, если бы я могла знать... Папочка, тебя даже не похоронили по-людски... Дорогие мои, любимые, пожалуйста, останьтесь со мной, не покидайте... или... возьмите меня с собой...
   Бомм! Бомм! Бомм!
   Мэри, вернее, сестра Мария вскочила от грохота колокола над самой головой и, стряхивая с себя сон, потянулась к своей одежде монахини. Странно, вроде как самая ночь, почему колокол гремит?
   Бомм! Бомм! Бомм!
   И как-то странно грохочет... тревожно. А вдруг что-то случилось?
   Бомм! Бомм! Бомм!
   За дверью топот. Да, кажется, действительно - беда стряслась. Выйти наружу...
   Вокруг Мэри раздавался топот десятков ног. Монахини и послушницы метались в коридорах, словно мыши, застигнутые врасплох котом.
   - Что происходит? Кто-нибудь может сказать?
   Внезапно грохот колокола затих. В наступившей тишине женщины в монашеских одеждах - сонные, перепуганные - останавливались и оторопело посматривали друг на друга, словно в надежде вот-вот узнать загадку ночного грома колокола.
   - Сёстры! Пойдёмте вниз! Во двор!
   Мэри слышала этот призыв, уже спускаясь по узкой, выложенной грубо отёсанным камнем лестнице. Возможно, действительно, сейчас и выяснится...
   Во дворе было холодно, но тело, привыкшее за два года к умерщвлению плоти и другим тяготам монастырской жизни, послушно подчинялось, не жалуясь. Всё же Мэри подтянула рукава, спрятала в них пальцы. Внезапно что-то пролетело возле самого её лица, она машинально дёрнулась - и в двух ярдах от девушки в землю вонзилась стрела.
   Что это? Кто-то обстреливает монастырь? Монахинь? Нападение?
   В зловещей тишине, нарушаемой топотом ног, доносившимся из здания, отчётливо донёсся звук ударов по дереву - со стороны ворот. Таран? Ворота сейчас рухнут, и в монастырь ворвутся нападающие? О, нет...
   Что же можно сделать?
   Спрятаться?..
   Оглянувшись по сторонам, Мэри заметила, что небольшая дверца с другой стороны здания монастыря, ведущая в погреб, открыта. Попробовать укрыться там?
   Мэри вошла внутрь, но не спешила спускаться в сырое, холодное помещение. Лучше пока понаблюдать отсюда за происходящим у ворот.
   Однако...
   Не прошло и минуты, как монастырские ворота рухнули, и во двор ворвалось не менее дюжины вооружённых мужчин. Мэри опасливо попятилась назад, внутрь. Теперь судить о происходящем можно было только по шуму, доносившемуся снаружи. Конское ржание - видимо, мародёры добрались до монастырской конюшни. Наверное, вот-вот заявятся сюда, в погреб. Нет... вместо этого - крики женщин... сестёр во Христе... что же делают с ними?.. Осторожно, шаги, всё ближе и ближе, надо спрятаться - между бочками, нет, вот здесь - проём в стене, забраться туда...
   - Ах! Не убивайте меня! Пожалуйста!
   Кто это? А, молоденькая послушница, только на днях поступившая в монастырь, её имя, кажется, Аннетт.
   - Не бойся, Аннетт! Я - сестра Мария! Кажется, всё очень плохо, в монастырь ворвались бандиты. Сиди не двигайся, даст Бог, нас не заметят...
   Гулкие шаги раздались у самого входа - и уже внутри погреба. Тихо сидеть, прижавшись к дрожащей Аннетт - лишь бы ни звуком не выдать себя... О Господи, сколько он будет ещё стоять здесь? Ходит.. ходит зачем-то.
   - Эй, Жак, там что-нибудь есть?
   - Нет! Только зелень и немного рыбы. Вина - ни капли, только пустые бочки. Вот бабы, бездельницы, не могли припасти чего-нибудь путного... Давай унесём еду, хоть что-то, и пойдём к нашим наверх - позабавимся с бабёнками, авось, найдутся среди них помоложе...
   Шаги двух пар ног удаляются. Гулко ударяет наружная дверь. Опасность миновала? Нет, уж лучше отсидеться пока здесь, прижавшись к Аннетт - спина к спине... так теплее.
   Как хочется спать...
  
   * * *
  
   По дороге, ведущей из Боск-ле-Ард в Руан, двигался небольшой кортеж. Карета, которую охраняли трое военных. Это были Бертран де ла Моль, его оруженосец Луи и недавно произведённый в рыцари сир Анри Дарк дю Лис. Чуть поодаль следовали за ними трое слуг. В карете же, пылившей по дороге, находились кардинал Д'Эстутвиль, направленный в Руан Папой Римским с целью проверки материалов обвинительного процесса против девицы Жанны из Домреми, его слуга Мишель и личный врач Антонио. Мирный пейзаж окружающих лугов убаюкал пассажиров кареты, и все трое клевали носом. Да и рыцарям, равно как слугам, тихая, спокойная обстановка навевала мысли о скором прибытии в Руан, где можно будет отдохнуть и подкрепиться после долгого пути.
   Внезапно Анри вскрикнул, указывая рукой вперёд, немного направо, и всадники насторожились. На лугу, с правой стороны дороги, появились две фигурки в чёрном - по всей видимости, люди, бежавшие изо всех сил. Они в опасности?!
   - Друзья! Я поеду к этим двоим несчастным, а вы охраняйте карету!
   И Анри, несильно толкнув коня шпорами, помчался навстречу двоим неизвестным. Воздух упруго ударил в лицо юноше. Чёрные силуэты стремительно приближались. Эге, да ведь это женщины... монахини! Нет, одна из них монахиня, а другая одета послушницей.
   - Сударь! На помощь, спасите нас, ради Христа! За нами гонятся разбойники!
   - Не бойтесь, сёстры! Идите спокойно вперёд, к карете! Вы в безопасности!
   Где эти разбойники? Где они?
   Анри инстинктивно поднял щит, услышал столь знакомый зловещий посвист. Стрела! В тот же миг одна из женщин, послушница, пронзительно вскрикнула от боли - и упала. Она ранена? Откуда стрела? Не от того ли дерева?
   Анри со злостью вонзил шпоры в бока благородного животного, да так, что лошадь едва не взвилась на дыбы. В несколько прыжков покрыла она расстояние, отделявшее её с седоком от дерева - и Анри увидел двоих оборванных бродяг, уносивших ноги прочь от него, бросивших в спешке лук в траву. В другое время Анри дал бы несчастным возможность уйти - но не на этот раз, когда они на его глазах ранили, а возможно, и убили ни в чём не повинную женщину, сестру Христову. Конь Анри нёсся галопом за разбойниками. Поняв, что им не уйти, те разделились - один побежал правее, другой взял левее, - но Анри, не раздумывая, преследовал первого, который бежал чуть медленнее, и быстро настиг его. Удар по затылку рукоятью рыцарского меча - и мародёр рухнул без чувств. Погоня за вторым также продолжалась недолго.
   Минут десять спустя, оба захваченных негодяя, с окровавленными лицами, со связанными за спиной руками, понуро глядя в землю, брели перед конём Анри навстречу карете. Приблизившись к раненной послушнице, Анри спешился, осторожно поднял несчастную - она жалобно застонала - и, положив её на седло перед собой, продолжил путь к карете. Монахиня шла чуть поодаль, опасливо и недоверчиво посматривая на своего спасителя. Анри не удержался, несколько раз бросил на неё быстрый взгляд. Сестра Христова куталась в монашескую одежду, но, судя по тому, что удавалось рассмотреть, она была молода и очень стройна. Что привело её в монастырь, к суровой и безрадостной жизни в келье, озвученной ударами колоколов?
   Его высокопреосвященство, разбуженный криками снаружи кареты, уже вышел на дорогу, и, сонно помаргивая, осматривался по сторонам. Он негромко вскрикнул при виде раненой послушницы:
   - Эй, Антонио! Быстро - помогите сестре! Анри, занесите её в карету!
   Анри спешился, аккуратно снял с лошади женщину и выполнил пожелание кардинала. Антонио, смущённый тем, что его высокому господину пришлось звать его, дотронулся до раненой. Она тихо стонала и плакала. Антонио перевернул её на живот. Стрела по-прежнему торчала из её спины, кровь текла обильно. Антонио смущённо обернулся к своим спутникам, столпившимся у дверцы кареты:
   - Господа! Очень прошу вас... Мне придётся сейчас снять с этой женщины одежду, чтобы осмотреть рану, а она в сознании. Вас не затруднит отойти, чтобы не смущать её?
   Все мужчины дружно сдвинулись в сторону. Кардинал сурово посмотрел на монахиню:
   - А теперь объясните, сестра, что привело вас обеих сюда? Как случилось, что вас преследовали и пытались убить?
   - Ваше высокопреосвященство! Прежде всего, разрешите мне поблагодарить этих бесстрашных шевалье, пришедших к нам на помощь! Ваше высокопреосвященство, случилась страшная беда, эти негодяи и их сообщники напали на наш монастырь, захватили его! Награбили всё, что могли, а затем... Ваше высокопреосвященство, у меня нет сил говорить о том, что они сделали с сёстрами. Самый меньший грех - то, что многих они убили. Мы с Аннетт спрятались в погребе, нас не заметили, но мы слышали происходящее. Когда шум стих, мы выбрались наружу, убежали из монастыря, но нас увидели, погнались... счастье ещё, что не на лошадях...
   Мужчины с удивлением прислушивались к заметному английскому акценту в речи молодой женщины. Бертран едва удерживался от того, чтобы попросить её поднять капюшон. Молодой человек почти не сомневался, что перед ним стоит беглянка, покинувшая его двумя годами раньше.
  
   * * *
  
   Отряд королевских копейщиков двигался по пути в Боск-ле-Ард, когда командир Бриан де Шато-Клен заметил направлявшегося к нему всадника. Де Шато-Клен натянул поводья и на всякий случай опустил руку к мечу.
   - Именем короля Франции! Нам срочно нужна ваша помощь!
   - Да, сударь! Кто вы?
   - Моё имя - Бертран де ла Моль. Я сопровождаю кардинала д"Эстутвиля, который направляется в Руан с поручением от его величества. Нам нужна ваша помощь!
   - Служба королю - превыше всего. Чем могу помочь вам, сударь?
   - Невдалеке отсюда расположен монастырь. Женский. Вчера он был захвачен бандитами, мародёрами. Они учинили жестокое насилие над сёстрами Христовыми, некоторых из них убили. Мы бы рады атаковать негодяев, но в конвое кардинала нас всего трое - тех, кто может сражаться. Да к тому же наша первейшая обязанность - защищать особу его высокопреосвященства.
   - Я вас понял. Покажите нам дорогу, и мы проучим мерзавцев так, что больше они не посмеют поднять руку на достойных людей.
   Тем временем, пока Бертран излагал Бриану де Шато-Клен всё то, что знал сам, карета кардинала приблизилась. Бриан подъехал к ней:
   - Ваше высокопреосвященство! Вы можете следовать в Руан, монастырь мы отобьём сами! Кроме того, я дам вам трёх человек провожатых, на случай, если кто-то из негодяев рыщет в этих местах!
   Кардинал довольно улыбнулся:
   - Дорогой лейтенант, в вопросах светских я гораздо более светский человек, чем это может показаться по моей сутане. Так что я как мужчина не могу позволить себе сбежать в Руан, пока вы будете сражаться в монастыре. И уж тем более как лицо духовное я просто обязан сделать всё от меня зависящее, чтобы негодяи, поднявшие руку на собственность пресвятой матери церкви, а пуще того - на невест Христовых, получили по заслугам.
   Бриан поклонился кардиналу и обратился к Анри:
   - Господин Дарк, вы меня не узнаёте? Я - Бриан де Шато-Клен. Мы с вами вместе сражались при Форминьи. Меня тогда легко ранило в руку. Ох и славная была тогда битва...
   Анри постарался как можно любезнее улыбнуться человеку, который знал его по Форминьи, но - хоть убей! - так и не мог вспомнить, видел ли он Бриана прежде, будь то в сражении или нет.
  
   * * *
  
   Не прошло и часа после событий на руанской дороге, когда отряд де Шато-Клен вместе с кортежем кардинала подъехал к монастырю. Анри, Бриан и Бертран уговорились действовать так, чтобы не вспугнуть мародёров раньше времени: отряд спешился в лесочке за сотню ярдов до монастыря, там же осталась карета кардинала под охраной Луи и троих солдат Бриана. Судя по горящим глазам кардинала, он был совсем непрочь поучаствовать в бою за монастырь, и только почтенный сан, да, пожалуй, возраст удерживали его.
   Полтора десятка солдат проследовали за тремя молодыми офицерами к монастырским стенам, чтобы затем под их прикрытием пройти к воротам. Шаг за шагом - тихо, осторожно, стараясь не привлекать внимания тех, кто внутри. Вот и ворота. Бриан покачал головой: сразу заметно, что ворота были высажены тараном, их просто подняли и поставили изнутри монастыря, оперев на стену. На мгновение молодой командир задумался: как быть - снести ворота одним быстрым толчком или попробовать их открыть? Однако его мысли были сразу прерваны шумом сзади: трое солдат, которых де Шато-Клен дал в распоряжение Бертрану и Анри, где-то нашли и уже волокли к воротам таран - вероятно, тот самый, которым накануне воспользовались бандиты. Бриан отошёл в сторону, и спустя миг таран ударил в ворота. "Всё, с этого момента скрытность обеспечить невозможно, да, наверное, уже и не нужно". Ворота жалобно застонали и рухнули, едва не придавив того из солдат, который был впереди.
   - Солдаты, вперёд! За мной!
   Обнажив меч, Бриан первым ворвался в монастырский двор. На мгновение мелькнула мысль: а вдруг это ошибка, никаких бандитов здесь нет, мы только монахинь перепугаем, хорошо, что с нами кардинал... Однако спустя мгновение все сомнения рассеялись. Чуть в стороне от повалившихся наземь ворот Бриан увидел обнажённые и изувеченные тела двух немолодых женщин, очевидно, монахинь. Молодой командир на мгновение застыл в растерянности: куда сейчас идти? Где искать бандитов? Не ушли ли они, оставив после себя только страшные следы своего пребывания здесь? Однако его сомнения быстро рассеялись - из здания выскочило несколько сомнительных субъектов. Прежде чем Бриан их заметил, к ним уже бежал Бертран с мечом в руке:
   - Именем короля! Оружие на землю! Кто вы такие?
   Незнакомцы сперва потянулись к коротким мечам, висевшим у них на поясах, но, видимо, быстро поняли, что у них слишком мало шансов против полутора десятка противников в латах. Кинув неуверенный взгляд в сторону ворот, они молча отстегнули оружие, бросили его наземь, подняли руки и застыли, испуганно озираясь на окруживших их солдат.
   - А ну говорите - сколько вас здесь? Где остальные? Откуда вы пришли? Где сёстры?
   Перепуганные негодяи бледнели на глазах, дрожали, молчали, растерянно посматривая на солдат. Бриан рассвирепел, он еле удерживался от того, чтобы немедленно прикончить захваченных мародёров. К счастью для последних, изнутри монастыря послышался сдавленный, но вполне явственный стон.
   - Анри, Бертран - со мной внутрь! Солдаты остаются здесь, следят за арестованными, задерживают всех подозрительных!
   Возможно, Бриану следовало оставить кого-то из офицеров снаружи, а с собой внутрь взять несколько солдат, но растерянность, овладевшая им при виде убитых монахинь, на какое-то время парализовала его командирские способности. Тем временем, трое молодых офицеров с мечами наперевес ворвались внутрь. Никого. Стон повторился более явственно, прыжок вперёд - справа открылся коридор, и в нём Анри увидел двух женщин, поваленных на пол, одна из них была вся в крови, а над другой склонилось трое мародёров.
   - Эй вы, негодяи, ни с места!
   Двое мерзавцев отпустили несчастную монахиню и повернулись на голос лейтенанта. Третий дёрнулся, тут же выяснилось, что у него спущены штаны, и он растянулся на каменном полу. Анри на миг растерялся: его противники были безоружны, один вообще лежачий... Однако подошедший сзади Бриан разрешил его сомнения:
   - Эй, вы трое! Лечь на пол лицом вниз, руки на голову!
  
   * * *
  
   Стычка в монастыре оставила ощущение досады, шока и растерянности у Анри и Бертрана. Несмотря на свой численный перевес, никто из двух дюжин врагов, с которыми столкнулись лейтенанты, даже не попытался воспользоваться оружием против королевских офицеров. Зато, пройдя три этажа и заглянув в кельи, герои Форминьи пришли в ужас: не менее десяти монахинь были убиты, многие другие изнасилованы, ранены... Ещё несколько дрожащих женщин вышли из погреба - они прятались там, последовав примеру Мэри и Аннетт, но почему-то не бежали с обеими девушками. В коридорах, где мародёры оставили грязные следы, виднелись лужицы крови. У Бриана не было ни тени сомнения, как поступить с захваченными: сразу, едва вывел их на улицу, он подозвал одного из солдат и велел найти верёвку. Услышав такое распоряжение, бандиты заволновались и принялись громко молить о пощаде. Их стенания вывели Анри из шока, и ему в голову пришли кое-какие мысли. Трудно поверить, что это кочевая шайка, наподобие цыган. Наверняка они вышли откуда-то поблизости. Анри подошёл к тому, который рыдал громче всех:
   - Эй, ты! Если не хочешь быть немедленно повешенным, говори, откуда вы пришли? Кто ваш командир?
   Бородатый оборванец в ответ взвыл в голос:
   - Сударь! Пожалуйста, пощадите меня! Не оставляйте моих детей сиротами!
   - Лучше оставить их сиротами, чем растить с отцом-насильником и убийцей. Ты что, не понимал, что ваше нападение на дом Невест Господних не останется безнаказанным? Быстро - отвечай на вопросы, которые я тебе задал! Иначе ты будешь повешен первым!
   - Да-да, конечно, господин лейтенант. Наш командир - шевалье де Бомон, только его здесь нет.
   - А где он? Почему вы его покинули?
   - Шевалье де Бомон сейчас в замке Вож, недалеко отсюда. Он занял его вчера утром, прикончив хозяина и двух его воинов. Уверяю вас, я к этому был непричастен! После этого шевалье нам вернуться в Бомон, так как хотел развлечься с хозяйкой, а замок Вож маловат. Ну, а мы по дороге... того... решили заглянуть в монастырь.
   "Понятно. В округе орудует мародёрская шайка под командованием некоего шевалье де Бомона. Сейчас этот мерзавец находится в замке Вож и, если верить его подчинённому, творит насилие над благородной дамой. Тут нечего и раздумывать, как поступить. Надеюсь, что боевое настроение кардинала сохранится и дальше."
   - Бриан! Вы не могли бы рассказать, как добраться до замка Вож?
  
   * * *
  
   Наступил вечер, и замок Вож невдалеке от Руана погрузился в сумрак, неуверенно нарушаемый коптящими факелами. Самозваный владелец замка, шевалье де Бомон, стоявший у окна, задумчиво проводил взглядом заходящее солнце, затем встрепенулся и направился к винтовой лестнице. Неторопливо спускался он, раздумывая, не следует ли послать в Бомон за подкреплением. Несколько опрометчиво было отправлять обратно почти весь свой отряд - две дюжины солдат, пусть не очень боеспособных, зато верных своему господину. Хотя бы некоторых из них следует держать здесь. Пусть время и не такое тревожное, всё же дюжина воинов для защиты замка от возможного нападения - никак не излишество. А так, когда на весь замок, пусть и небольшой, всего пятеро защитников, на душе неспокойно.
   Спустившись до нижнего этажа, шевалье прошёл по коридору, взял со стены один из факелов, вынул из кармана связку ключей и отпер одну из дверей. Сразу в нос ударил гнилостный запах подземелья. Послышался звон железа. Шевалье поднял факел, и неровное пламя скупо осветило молодую рыжеволосую девушку, прикованную за руки к стене. Она исподлобья, часто моргая из-за ударившего в глаза после темноты света, посмотрела на своего тюремщика. Шевалье довольно улыбнулся:
   - Приветствую, мадмуазель д"Армур! Вам ещё не наскучило находиться здесь?
   - Зачем вы задаёте такой вопрос, сударь? Вам лучше, чем кому-либо, известно, как я сюда попала! Вы, вы со своими людьми захватили этот замок, убили моего брата и заточили меня здесь!
   - Сударыня! Вы неточны! Сперва я всего лишь приставил к вашей комнате стражника, но вчера вечером вы попытались бежать - и только после этого оказались здесь. Дайте мне слово, что не попытаетесь покинуть меня без разрешения и поможете получить положенный за вас выкуп, тогда вы вернётесь в свою комнату, и вам будет возвращена ваша служанка.
   - Вы не имеете права ни на какой выкуп. Вы вероломно напали на наш замок, попросив здесь укрытия от непогоды, обманув моего брата.
   - Что поделать! На войне как на войне! Я всего лишь прибег к военной хитрости. Согласитесь, несправедливо, что герои битвы при Форминьи голодают, выглядят оборванцами, в то время как недавние приспешники англичан, вовремя переметнувшиеся на сторону короля Франции, живут в роскоши. Вашего брата мне пришлось убить только потому, что он отказался сдаться и сражался с нами до последнего. И учтите: вы сгниёте в этом подземелье, если не поклянётесь Божьей Матерью, что выполните все мои требования и не попытаетесь бежать.
   - В таком случае, убейте меня сейчас. Я отказываюсь выполнять ваши требования. Убейте меня - немедленно!
   Шевалье де Бомон криво усмехнулся, пожал плечами и запер дверь. Ничего, красавица, несколько дней в темноте среди крыс, на хлебе и воде - и ты поумнеешь. Скажи спасибо, что я за тебя всего лишь выкуп требую, ведь мог бы и иначе использовать... по прямому назначению. И тогда бы надменный сир д"Армур сильно задумался - отказывать ли в руке обесчещенной дочери человеку, который готов её взять... за небольшое приданое. Кстати, если темница не поможет в ближайшие два-три дня, пожалуй, придётся так и поступить. Не губить же красоту из-за того, что её обладательница глупа и упряма. А тем более - не терять же из-за этого деньги.
   Шевалье де Бомон направился к винтовой лестнице... но внезапно ему показалось, что из ближайшей ниши справа выскользнула тень. Шевалье резко развернулся, схватившись за рукоять шпаги, но в тот же миг ощутил у груди острие меча. Нападение?! В замке чужие!
   - Ни с места, сударь! Замок в наших руках! Отстегните шпагу и бросьте её на пол!
   Де Бомон чуть помедлил и ощутил, как острие меча проткнуло его камзол и укололо кожу. Вздохнув, он подчинился. Ножны вместе со шпагой гулко ударили о каменную плиту пола.
   - Вот и отлично. Теперь заложите руки за спину и встаньте лицом у стены. Эй, Луи, друг мой! Пожалуйста, возьмите у шевалье ключи и проверьте подвальные помещения!
  
   * * *
  
   - Неужели мадмуазель совсем не пьёт вина?
   Пожилой кардинал отечески улыбался, глядя на смущённую Женевьеву. Девушка не без труда приходила в себя после пережитого. Менее двух часов назад она была прикована в темнице, с ужасом слушала крысиный писк, содрогалась при виде красноватых глазок, мелькавших здесь и там, и со страхом ожидала, что ещё придумает её тюремщик. Внезапно в двери заскрежетал ключ, в проём хлынул поток света от факела - и на пороге возник незнакомый молодой человек, который негромко вскрикнул при виде узницы, а затем сразу же освободил её от цепей и увёл наверх.
   Женевьева, не веря ещё в происходящее, пришла к себе в комнату, тотчас появилась служанка, которая помогла ей принять ванну, а затем в дверь постучался тот самый незнакомый освободитель - оказывается, его имя Луи - и смущённо спросил, не соблаговолит ли хозяйка поужинать вместе с гостями. И, несмотря на явное преимущество силы на стороне незваных спасителей, девушке было легко и приятно с ними. Она с удовольствием села за стол, хотя ужин был бедноват для такой важной персоны как кардинал, представитель самого Папы Римского, которого к тому же сопровождали двое рыцарей с оруженосцем и некая очень красивая монахиня. Ещё одна послушница приехала с почётным гостями раненая - правда, неопасно. У Женевьевы немного кружилась голова от обилия впечатлений - собственно, это и стало причиной её решительного отказа от вина, - но настроение было скорее радостное... хотя и покалывало воспоминание о гибели брата.
   - Сердечно благодарю вас, ваше высокопреосвященство! Поистине - вы и ваши спутники спасли меня! Я, признаться, уже и не надеялась... Отважные шевалье, могу ли я попросить вас рассказать, как и почему вы поняли, что я нуждаюсь в вашей помощи?
   Кардинал с улыбкой взглянул сперва на Анри, затем на Бертрана, хотя, как тут же подумала девушка, следовало бы начать с оруженосца Луи:
   - Что же, молодые люди... Настал момент, о котором может мечтать любой рыцарь. Прекрасная дама интересуется подробностями вашего подвига. Кто первый? Пожалуй, вы, Анри, начните. Ведь именно вы захватили первых двоих мародёров - на дороге.
   - Ваше высокопреосвященство, стоит ли вспоминать об этом... Признаться, в тот момент я и не думал ни о чём, кроме того, что какие-то мерзавцы подняли руку на невест Христовых. Прекрасная мадмуазель д"Армур! Прежде всего, разрешите мне представиться: я - виконт Анри Дарк дю Лис...
   Послышался звон вилки, упавшей на прибор. Освободитель-оруженосец был немедленно забыт, и Женевьева с недоумением и интересом посмотрела на Анри:
   - Сударь! Вы - шевалье дю Лис? Могу ли я предположить, что вы... родственник Девы Жанны... Орлеанской Девы? Я поняла правильно?
   Мэри, сидевшая в дальнем конце стола, вздрогнула и внимательно посмотрела - сперва на Женевьеву, затем на Анри. Опять эта Дева Жанна... которая погибла из-за отца... а отец - из-за неё... и этот любезный и храбрый шевалье - её родственник?! Невероятно, как играет с людьми судьба. А он, этот шевалье - такой ловкий и смелый... впрочем, Бертран ему не уступает. Как они оба действовали на дороге, а потом в монастыре!
   - О, мадмуазель. Вы правы. Дева Жанна - моя тётя. Однако, если я правильно понимаю, ваш род поддерживал англичан? И, видимо, вы не лучшим образом относитесь к моей тёте?
   - Ах, нет, шевалье, вот тут вы ошибаетесь. Я уж не говорю о том, что не могу дурно относиться к родственнице такого любезного шевалье как вы, к тому же спасшего меня из заточения. Однако, заверяю вас, все в моём роду с глубокой симпатией относятся к Деве Жанне и скорбят о её страшной смерти в Руане.
   Мэри напряглась. Военные противники - скорбят о гибели своего врага? Невероятно... Она не смогла удержаться от вопроса:
   - Простите, мадмуазель... я вас правильно поняла, что многие сторонники Англии не хотели гибели Девы Жанны? А почему?
   Устремив горячий взгляд на Женевьеву, Мэри не заметила, как кардинал с лёгкой улыбкой посмотрел на неё.
   - О, сестра! - заговорила Женевьева возбуждённо. - Вы, видимо, были очень оторваны от мирской жизни, если не знаете, что чуть ли не вся английская армия восторгалась Девой Жанной! Её отвага и красота, разумная дерзость в войне, целомудрие и благородство, великодушие и доброта к пленным... Пожалуй, я не найду ни единого похвального эпитета, который нельзя было бы отнести к этой удивительной девушке. Заверяю вас, что если бы хоть половина арманьяков немного походила на неё, ни одному французу в голову бы не пришло поддержать англичан. К сожалению, среди арманьяков слишком много таких как шевалье де Бомон, из рук которого вы все меня спасли.
   У Мэри голова пошла кругом. Что же это за сказочная Дева Жанна? Почему к ней все вокруг так восхищённо и благоговейно относятся? Томас, который проклял себя за её гибель. Отец, совершивший самоубийство из-за того, что его участие в насилии над этой узницей стало известно дочери. Уж если враги рассказывают о Деве Жанне такое... кем же она была на самом деле? И как решились осудить её на смерть служители церкви? Уму непостижимо...
   Занятая своими мыслями, Мэри едва следила за застольным разговором, который постепенно отошёл от вещей, связанных с разгромом мародёров в монастыре и захватом замка Вож. Женевьева, думы которой постепенно переходили от счастливого спасения к смерти брата, становилась всё более грустной. Хотя она старалась не подавать виду, чтобы не огорчать своих спасителей, всё-таки уже была не в состоянии поддерживать дальше оживлённую застольную беседу. Мэри постепенно погружалась в собственные размышления о превратностях судьбы, и ничего удивительного, что её застал врасплох и заставил вздрогнуть всем телом вопрос, заданный кардиналом:
   - Сестра Мария! Мне кажется, вы необдуманно оставили мир и пошли в монастырь! В вас слишком сильно мирское начало. Церкви не нужно, чтобы пришедшие в её лоно ощущали себя узниками. Что вы скажете, если я данной мне властью приостановлю ваш монашеский постриг? Возвращайтесь в мир и решите, что вам ближе: монашеская келья или мирские заботы, которые, скажу прямо, совсем не так просты и вовсе не сопряжены с постоянными необузданными радостями, как полагают некоторые из служителей Господа. К тому же, как я узнал, вы являетесь пленницей шевалье де ла Моль, и было бы нечестно лишать его права на законный выкуп. Так что - переоденьтесь в мирское платье. Поживите какое-то время среди мирян. Если же вы всё-таки однажды окончательно решите, что ваше место среди сестёр Христовых - любой из наших монастырей с радостью вас примет.
  
   * * *
  
   Мэри, переодетая в одно из платьев Женевьевы, с которой у них оказались похожие фигуры, с двойственным чувством ожидала завершения ужина. С одной стороны - облегчение оттого, что суровая и, чего греха таить, неподходящая для молодой девушки монастырская жизнь ушла в прошлое. Но вот с другой стороны...
   Едва Бертран поднялся из-за стола, Мэри понурилась и приблизилась к нему:
   - Я готова, сударь...
   Бертран несколько удивлённо взглянул на грустную красавицу:
   - Простите, мадмуазель... к чему вы готовы? Я не понимаю.
   - Ну... ведите меня в темницу. Единственное, прошу вас, если можно, не надо меня приковывать. Эту мою просьбу вам нетрудно будет выполнить?
   Бертран не сразу ответил. Вспыхнувшее сперва в его глазах недоумение вдруг стало сменяться весельем.
   - Мадмуазель Клер! А чем вам не нравятся комнаты этого этажа? Мадмуазель д"Армур сказала, что с удовольствием предоставит вам любую из них, по вашему выбору, - кроме той, где лежит раненная Аннетт. И, разумеется, я вовсе не собираюсь вас приковывать. А почему вдруг у вас возникли такие мысли?
   - Ну... я же вижу, как полагается обращаться с пленными. Мне довелось слышать о том, как мой отец обращался с Девой Жанной. Видеть, в каких условиях содержал Женевьеву шевалье де Бомон. К тому же я однажды обманула ваше доверие, сбежала, из-за этого вас перевели из гвардии, и теперь я готова понести заслуженную кару.
   Бертран сперва с трудом удержался, чтобы не рассмеяться, но затем ответил со всей серьёзностью:
   - Дорогая мадмуазель Клер! Неужели вы думаете, что я буду отыгрываться на вас за то, как англичане поступали с Девой Жанной? Или что я возьму пример с этого де Бомона, недостойного носить звание рыцаря? Скажу вам правду - я едва удержался, чтобы собственными руками не вздёрнуть его на одной из башен этого замка. Пусть это сделает прево Руана. Что касается моего гвардейского плаща - поверьте, я ничуть не сожалею о нём. Мне гораздо радостнее дружить с такими храбрецами как Анри, чем раскланиваться с напыщенными лицемерами в дворцовых кулуарах. И... будь на то моя воля, я бы с радостью отправил вас в Йорк, но, надеюсь, вы понимаете, что это пока невозможно, ведь война продолжается. Поэтому единственное, о чём я вас прошу: пожалуйста, не поступайте больше так, как два года назад! Прошу об этом - просто потому, что для вас это слишком опасно! И... наверное, я не должен так говорить, но если вы всё-таки попытаетесь снова убежать, я всё равно не стану заточать вас в темницу.
   Мэри хотела что-то ответить, но неожиданно слёзы подступили к её глазам, и она расплакалась. Тщетно пытаясь сдержаться, едва слыша успокаивающие слова Бертрана, девушка плакала - и о погибших родителях, и о страшной судьбе Девы Жанны, и от раскаяния в своём необдуманном бегстве из Руана. Но, возможно, в наибольшей степени слёзы её были вызваны признательностью к благородному шевалье, который никоим образом не хотел стеснять её свободу.
  
   * * *
  
   Той ночью в замке Вож было очень тихо и спокойно, однако далеко не все из тех, кто в нём находился, крепко спали.
   Бертран размышлял о том, как ему отныне придётся вести себя с Мэри, чтобы не испугать девушку, не подтолкнуть её нечаянно к новому опасному бегству.
   Мэри всхлипывала от раскаяния в своём необдуманном, неоправданном побеге двухгодовой давности, который не только не принёс успокоения ей, но ещё и доставил немалые огорчения её благородному покровителю.
   Герой минувшего дня Анри ворочался с боку на бок, не в силах позабыть красавицу Женевьеву, которая, к полной неожиданности для него, оказалась так почтительна к памяти тёти Жанны.
   Хозяйка замка Женевьева д"Армур то мечтательно вспоминала встретившихся ей накануне молодых людей, то не без лёгкого огорчения отмечала про себя, что Бертран наверняка влюблён в красавицу англичанку, Луи всё-таки не пара, а вот Анри... Красивый молодой офицер вроде бы всем хорош, но как отец отнесётся к человеку, чью тётю, как бы она ни была замечательна по-человечески, сожгли по обвинению в ереси и колдовстве?
   Позже молодых людей уснул кардинал д"Эстутвиль, который размышлял о той непростой миссии, которую ему предстояло исполнить в ближайшие дни в Руане.
   Однако хуже всего прошла ночь для шевалье де Бомона, которому пришлось на собственной шкуре испытать все ужасы темницы замка Вож, да ещё и размышлять о предстоящей встрече с прево.
  
   * * *
  
   На следующее утро кардиналу с его спутниками уехать не удалось. Мужчины не решались оставить в незащищённом замке двух слабых девушек, из которых одна - Анриетт - всё ещё болела. Брать с собой их тоже не решились, да и не хотелось оставлять замок на произвол судьбы. Поразмыслив, мудрый кардинал направил в Руан за подкреплением Бертрана, который к вечеру вернулся в сопровождении пяти гвардейцев, переданных временно в распоряжение Женевьевы. Пока Бертран ездил в Руан, печальная хозяйка замка Вож писала письмо отцу:
   "Милый батюшка. Пишу вам и едва не плачу. Погиб Шарль. Сейчас расскажу, как это случилось. Позавчера во время грозы к нам попросились трое всадников, старший из которых выглядел благородным дворянином. Увы, внешность обманчива. Едва попав в замок, эти трое внезапно напали на одного из слуг, Жака, открывшего им ворота, и закололи его. Сразу же они впустили своих сообщников, числом не менее десяти, которые немедленно атаковали всех, кто находился в замке. Шарль сражался очень храбро, ранил не менее троих нападавших, но его убили подлым ударом сзади. Все наши люди погибли сражаясь. Меня схватили и заперли в моей комнате."
   Женевьева сделала паузу и задумалась: не обо всём следует писать отцу. Пожалуй, лучше вот так:
   "Должна признать, что обращались со мною хорошо и вежливо, даже служанку при мне оставили, но предупредили, что я должна буду позаботиться о выкупе. Я подумывала о побеге, но к счастью, вчера меня освободили три славных офицера. Они сопровождали его высокопреосвященство кардинала д"Эстутвиля, который направлялся в Руан с важной миссией, но, узнав о случившемся в нашем замке, ради моего спасения сделал крюк в сторону."
   Женевьева снова прервалась. А стоит ли упоминать про миссию доброго кардинала? А как ещё быть? Как иначе объяснить, что он оказался в замке Вож? А следует ли писать про события в монастыре? Нет, не нужно.
   "О том, что наш замок захвачен, любезные шевалье узнали от случайных путников на дороге, которые видели убийство Жака."
   Девушка поморщилась: поверит ли отец в этих случайных путников? Однако делать нечего, другое объяснение давать не хочется, остаётся перейти к более приятным известиям.
   "Таким образом, милый батюшка, я оказалась вызволена из рук похитителей, но самое удивительное было потом. Одним из моих спасителей оказался - кто бы вы думали? - сир Анри Дарк дю Лис. Племянник той самой Девы Жанны! Я с трудом поверила своим ушам, когда он представился. Он очень красив, благороден, любезен."
   Женевьева перечитала последнее предложение. Стоит ли так усердно описывать достоинства Анри? Да, но ведь всё это правда, даст Бог, отец вскоре сам убедится. А следует ли сообщать отцу то, что рассказала эта красивая англичанка после ужина? О том, почему погибла Дева Жанна... Нет, слишком страшно. Лучше закончить письмо вот так:
   "Дорогой батюшка, я не скрою, что шевалье Анри Дарк дю Лис мне понравился. Мне бы хотелось, чтобы вы с ним познакомились, и как можно скорее. Он в ближайшие месяцы собирается находиться в Руане, быть может, вы найдёте случай побывать в этом городе?"
   Назавтра кортеж кардинала д"Эстутвиля покинул замок Вож и направился в Руан. Прекрасная Женевьева не без вздоха проводила взглядом плюмаж на шляпе офицера, ехавшего впереди колонны.
  
   * * *
  
   - Ваше высокопреосвященство! Клянусь вам, никто из нас и не помышлял осудить Деву Жанну! Все мы, кто участвовал в процессе, были полностью на её стороне! Но что мы могли поделать? Если бы мы её оправдали, нас бы арестовали англичане! Кошон лично пригрозил утопить всякого, кто заступится за несчастную девушку!
   Кардинал д"Эстутвиль не без удивления смотрел на Гильома Маншона, бывшего секретаря руанского трибунала, осудившего Жанну Дарк на костёр. У преподобного отца трясся подбородок, да и весь он посерел от страха. Наверное, он говорил правду: кардинал смутно припоминал, как в тридцать первом ему пришлось похлопотать за какого-то незадачливого асессора, пытавшегося заступиться за подсудимую. Тогда этот процесс наделал немало шуму, что было тем удивительнее, что весь католический мир, казалось, был поглощён Базельским Конгрессом, на котором год за годом решался вопрос, кого из тогдашних трёх пап считать настоящим.
   Деве Жанне немного не повезло: если бы не события в Базеле, возможно, уже в те дни к её делу был бы проявлен гораздо больший интерес, и ещё не известно, как бы в этом случае закончился злополучный процесс в Руане. Впрочем, для неё исход наверняка был бы тот же самый, об этом бы позаботились англичане. И при этом... кардиналу было неприятно признаваться самому себе, что гораздо удобнее читать показания Девы Жанны, чем выслушивать такое от живой подсудимой. Иметь дело с пеплом Орлеанской Девы, нежели с ней самой.
   Десятки бывших судей, допрошенных им, полностью подтвердили: оправдание девушки было совершенно невозможно из-за решительного настроя кардинала Винчестера, добивавшегося для неё костра. Правда, был ещё инквизитор Леметр... да, неясность. Леметра англичане арестовать едва ли решились бы, так что он вполне мог выступить против неправедного приговора, если бы захотел, а тогда его могли бы поддержать другие... однако - не выступил. Получается, что Леметр сознательно губил несчастную девушку? Довольно неприятно задаваться этим вопросом. Трогать святую инквизицию даже кардиналу, представителю Папы, не очень-то удобно.
   Да, обвинять Леметра слишком нежелательно. Это скорее может повредить процессу оправдания осуждённой. Лучше оставить представителя инквизиции как бы в стороне от событий и заняться теми, кто действительно рисковал бы слишком многим, если бы попытался встать поперёк намерений кардинала Винчестерского.
   Д"Эстутвиль представил себя на месте любого из членов тогдашнего трибунала. С одной стороны - вся мощь Англии, авторитет кардинала Винчестера и Папы Мартина Пятого, а также молчаливая поддержка процесса архиепископом Франции, да и её королём. С другой - обречённая на страшную смерть девушка, не имеющая никакого отношения к колдовству. Девушка, которую обвинить в ереси можно не более, чем...
   ... Чем любого святого.
   О, Господи.
   Кардинал перекрестился.
   Однако, в конце концов, так ли страшно всё закончилось? Да, прискорбно, что невинную девицу казнили, притом необыкновенно мучительно и болезненно. Но ведь она, вне всякого сомнения, попала в рай. А кто бессмертен? Ведь Господь тоже терпел муки. Так что теперь не стоит предаваться бесплодным стенаниям, а лучше позаботиться об очищении имени этой девицы от клеветнического наговора, вина за который лежит на... конечно же, на покойном Кошоне, покойном д'Эстиве и покойном Луазелере. И, разумеется, на покойном кардинале Винчестере... а впрочем, его лучше не трогать. Ссориться с Англией Риму крайне нежелательно и теперь.
  
   * * *
  
   Анри возвращался из Буврёя, раздумывая о разговоре с Женевьевой, который состоялся при отъезде из Вож. Прекрасная девушка смотрела на него с видом, который мог означать многое, но мог и говорить всего лишь о сожалении, вызванном отъездом спасителей... или - одного из спасителей. Как следовало понимать её сбивчивую речь? "Анри... если возможно, я бы хотела почаще вас видеть... в этом замке... ах, если бы вашу тётушку не обвиняли в колдовстве..." Вот как это следовало понимать? Просто как признак дружеской приязни? Хотелось бы надеяться на большее...
   - Эй, сударь! Вы не очень спешите?
   Анри резко обернулся: к нему приближался незнакомый высокий молодой человек в богато расшитом костюме.
   - Если не ошибаюсь, вы прибыли с кардиналом д"Эстутвилем? Или я неправ?
   - Это так, сударь. Чем могу быть полезен?
   - О, у меня очень короткий вопрос. Любезный шевалье, не знаете ли вы, верны ли слухи, что его высокопреосвященство намерен заниматься делом ведьмы?
   Анри невольно содрогнулся, но сдержался:
   - Не знаю, о ком вы говорите. Кардинал собирается ревизовать дело Девы Жанны.
   - Ну да, ведьмы, я о ней и толкую. Ах ты, как некстати.
   Анри начал уже понемногу выходить из себя, но всё ещё пытался сохранить спокойствие:
   - Дева Жанна не ведьма. Это знает каждый честный француз. И каким образом вас может затрагивать пересмотр этого дела?
   - Увы, самым прямым. Ах, не хотелось бы раскрывать подробности постороннему... видите ли, мой отец - Жан де Люксембург. Он... впрочем, вы наверняка знаете, какие слухи о его участии в деле ведьмы распространяются. Сейчас он мёртв. До последнего своего дня он был уверен в том, что поступил правильно, передав эту, как вы её изволили назвать, Деву Жанну в руки англичан. А сейчас, воспользовавшись тем, что он не в состоянии защитить свою честь... боюсь, из страха перед королём участники трибунала взвалят на него вину, которой нет, а это может отразиться на всей нашей семье.
   - Ах, вот как... Значит, вы - сын графа де Люксембург? Наслышан я о том, как он вёл себя в тот период. Впрочем, я забыл представиться. Моё имя - Анри Дарк, виконт дю Лис. Дева Жанна - моя тётя.
   Собеседник Анри резко отпрянул, лицо его исказилось злобой и отвращением:
   - Вы - племянник ведьмы?! Да неужели?! И вы ещё называете себя виконтом? Да вы - жалкий виллан, ничтожество, недостойное носить рыцарский меч! Вы - племянник полковой шлюхи, которая переспала со всем Буврёем, прежде чем её отправили поджариваться!
   Анри едва устоял на месте. Кровь едва не вскипела в его жилах.
   - Ах, так... ну вот что, сын графа де Люксембург, который предал спасительницу Франции. Вы оскорбили не только мою тётю. Вы оскорбили также Францию. Но самое худшее для вас: вы оскорбили и меня - дворянина и рыцаря. За это вы заслуживаете публичной порки. Однако я не буду обращаться к прево. Не вынуждайте меня давать вам заслуженную оплеуху. Какой вид оружия вы предпочитаете? Предоставляю вам право выбора места и времени, но не позднее завтрашнего вечера.
  
   * * *
  
   - Его высокопреосвященство - кардинал д"Эстутвиль!
   И лакей почтительно замер в ожидании ответа короля. Карл Седьмой вздрогнул. Лёгкие мурашки пробежали у него по коже. Ну вот. Сейчас всё и решится. С этого момента назад пути нет. Прямо как тогда - в тридцатом. Хотя и совсем иначе.
   - Да... разумеется. Пусть войдёт.
   Не в силах сдержать волнение, король вскочил с места и подошёл к окну.
   - Добрый день, ваше величество!
   - Входите, ваше преосвященство. Итак... каковы ваши выводы?
   Кардинал ответил не сразу. Он отвёл глаза и примерно минуту сосредоточенно размышлял о чём-то.
   - Ваше величество... Прежде всего - главный мой вывод. Бесспорно, Дева Жанна совершенно чиста. Причём, чтобы доказать это, нет необходимости организовывать новый процесс. Достаточно просто внимательно ознакомиться с материалами прошедшего и выслушать свидетелей. Дело в том, что перед казнью Деву Жанну допустили к причастию, следовательно, её не считали ни еретичкой, ни колдуньей, ни идолопоклонницей. Её отлучение было чисто фиктивным и имело целью дать повод для казни. Её казнили, признавая безупречной христианкой. Отлучение Девы Жанны не было воспринято всерьёз во Франции, да и нигде за пределами Англии. Однако, при всём при том...
   Последовала новая тягостная пауза. Кардинал по-прежнему избегал взгляда короля.
   - Ваше величество... новый процесс, реабилитационный, чрезвычайно важен. Он необходим нам всем. Прежде всего - он нужен Риму. Необходимо показать, что только сейчас Его Святейшество получил доступ к материалам того злополучного процесса. Следует продемонстрировать, что ни Рим, ни архиепископ Франции не несут никакой ответственности за неправедно вынесенный приговор, который носил чисто политический характер. И вместе с тем... ваше величество, следует свести к минимуму политический характер этого нового, реабилитационного процесса. Именно по этой причине я настоятельно рекомендую, чтобы обращение к Его Святейшеству о реабилитации Девы Жанны подала её семья.
  
   * * *
  
   - Анри, вы уверены, что меч, без доспехов - подходящее оружие для этого поединка? Я слышал, что этот Рене великолепно владеет этим оружием, у него уже было три дуэли, одного противника он заколол насмерть, а двух других опасно ранил.
   Анри и Бертран направлялись к берегу моря, к тому месту, которое Рене назначил для поединка. Будучи секундантом своего друга, Бертран не мог удержаться от некоторых соображений по поводу предстоящего поединка:
   - Друг мой, если вы дорожите моим мнением, прошу вас послушать меня. Если Рене предложит разойтись полюбовно, извинившись друг перед другом, умоляю вас, не отказывайтесь.
   - Дорогой мой Бертран. Я очень сожалею, но принять ваш совет не могу. С этого берега только один из нас уйдёт живым - или я, или этот Рене.
   - Вот как! Что же, не хотел вам сперва говорить, но я полностью с вами согласен. Надеюсь, что вы заколете мерзавца, потому что иначе придётся сразиться с ним мне. Во всяком случае, прошу вас учесть, что негодяй наверняка постарается использовать преимущество своих длинных рук. Это серьёзная опасность, хотя внимательная оборона её сводит в ничто. Следите за дыханием. О! Мы пришли. Наши противники уже на месте.
   На условленном месте стояли Рене и ещё один незнакомый Бертрану и Анри дворянин. Он взмахнул шляпой и представился:
   - Клод д"Эстиве. Секундант моего друга Рене де Люксембург. С кем имею честь, господа?
   Бертран и Анри представились, хотя последнему это далось нелегко из-за ярости, которая в нём заклокотала сразу при виде противника. "Спокойно!" - прикрикнул он мысленно на себя. - "Нет ничего хуже и опаснее, чем гневаться на врага во время дуэли!".
   На вопрос, согласны ли они помириться, оба дуэлянта уверенно ответили "нет", затем поклонились секундантам и обнажили мечи.
   Для Анри это была первая дуэль, хотя биться на мечах ему доводилось не раз. К своему удивлению, едва лишь лезвия скрестились, ярость исчезла как не бывало, и юноша ощутил в себе только холодное желание победить. Рене не спешил нападать. Он сделал несколько коротких выпадов, улыбнулся и застыл в выжидательной позе. Как предположил сразу Анри - в надежде спровоцировать противника на опрометчивую атаку. Сделав несколько пробных выпадов, Анри убедился, что имеет дело с опытной и крепкой рукой. У такого меч не выбьешь. Что же...
   Для начала Анри сделал несколько быстрых движений, перемещаясь так, чтобы встать спиной к солнцу. Рене явно заволновался и попытался изменить позицию, но, едва он сделал шаг, Анри нанёс быстрый удар вниз, целясь в выставленную вперёд правую ногу противника. Тот успел отскочить, однако сильный удар, который нанёс ему Анри, едва не лишил Рене меча.
   - О, дьявол!
   Улыбка исчезла с физиономии Рене. Стало ясно, что такого давления со стороны Анри он не ожидал. В свою очередь, Анри стал чувствовать себя гораздо увереннее:
   - Поминаете дьявола, сударь? Неужели надеетесь на его помощь - вы, борец с ведьмами?
   - Дьявол заберёт вас вслед за вашей тёткой! Защищайтесь!
   Обозлённый Рене сделал резкий выпад, прыгнул вперёд, но Анри сильно ударил по его мечу круговым движением и на мгновение оказался справа от своего противника. Тот поспешно дёрнулся, поворачиваясь...
   Однако в тот самый миг длинный узкий меч Анри вошёл ему глубоко в правый бок.
  
  
   Глава третья. Цена оправдания
  
   Октябрь 1455 года. Домреми.
  
   Тихий листопад раскрасил в осенние тона самую прославленную деревню в Шампани, да и во всей Франции. По случаю тёплой погоды, та часть семейства Дарк, которая не была занята сельскими делами, высыпала на порог дома, окружив престарелую Изабель, дремавшую на крылечке.
   Мать девушки, которая спасла Францию.
   Изабель уже не без труда передвигалась, зрение становилось всё хуже. Всё ближе ощущалось гнилостное дыхание небытия. И верно, пора уже. Хорошая жена должна следовать за мужем - везде. А муж... ушёл в небытие в тот самый год. В год, когда не стало старшей доченьки. О той чёрной поре Изабель старалась не вспоминать. Что уж там, дочку не вернёшь, надо жить ради других детей, внуков.
   Услышав стук копыт, удивлённые восклицания внучат, старая женщина проснулась и подняла голову, с трудом всматриваясь в дорогу. К дому приближалась карета, запряжённая четвёркой. Какая-то важная персона пожаловала? Для Изабель даже управляющий синьора де Бодрикура оставался важной персоной. Мать Орлеанской Девы как-то не восприняла в своё время графский титул, полученный семьёй. Родились крестьянами, так ими и умрём, а все эти дворянские безделушки - зачем? Лучше бы дочку домой вернули... нет, не стоит об этом.
   Кучер, соскочив с козел, предупредительно подбежал к карете и открыл дверцу. Из кареты, отдуваясь от напряжения, вывалился дородный господин, перевязь которого украшали какие-то ордена. Дородный господин галантно приблизился к Изабель, снял шляпу и попытался галантно раскланяться:
   - Имею ли я честь говорить с мадам Изабель Дарк?
   Пожилая женщина прищурилась, стараясь повнимательнее рассмотреть собеседника:
   - Да, сударь, это я. Если вы по делу, то сыновья в Орлеане, вам не с кем будет переговорить.
   - Сударыня, у меня дело очень деликатного свойства - исключительно к вам. Разрешите представиться: барон де Прели.
   - Да, сударь. Постараюсь сделать всё, что в моих силах. Итак, чем могу быть полезна?
   На обширной физиономии гостя отразилась напряжённая работа мысли.
   - Видите ли, сударыня... Двадцать четыре года назад в Руане суд приговорил вашу дочь...
   - У меня было две дочери, сударь. Обе они давным-давно мертвы. Мне не хотелось бы ворошить память ни одной из них.
   - Сударыня! Умоляю вас, выслушайте! Его величество король Франции старается сделать всё возможное для восстановления доброго имени вашей дочери... Жанны. Неужели вы не согласитесь пойти ему навстречу?
   Изабель ответила не сразу. Вокруг уже собирались любопытствующие соседи. Внуки и внучки отошли в сторону, но внимательно прислушивались к беседе бабушки со знатным гостем.
   - Сударь... коли так, пожалуйста, войдите в дом. Правда, у нас далеко не дворец, но всё лучше, чем разговаривать на улице...
   Изабель облизнула пересохшие губы. Приглашение войти внутрь было отчасти уловкой: выиграть немного времени, обдумать ответ. Ах, если бы король предложил воскресить Жанну - вот тогда и думать не о чем было бы...
   - Сударь, извините, но я не понимаю, о каком восстановлении честного имени Жанны идёт речь. Её с благодарностью вспоминает вся Франция. К нам приезжают иностранцы - только ради того, чтобы увидеть дом, где родилась Жанна. Какое нам дело до того, что наговорили её убийцы?
   Изабель вдруг стало трудно говорить, спазм сдавил дыхание, слёзы хлынули потоком, не спрашивая дозволения. Барон растерянно заморгал:
   - О, сударыня! Умоляю вас! Вы совершенно правы, но церковь считает вашу дочь еретичкой! Колдуньей!
   Изабель немного успокоилась - по крайней мере, настолько, чтобы ответить:
   - Впервые об этом слышу. Каждый год, в день её гибели, в нашей церкви служат специальную мессу в честь Жанны. В Орлеане постоянно молятся тысячи людей - о ней, о моей дочери Жанне. Я знаю об этом, потому что большую часть времени нахожусь в Орлеане, а сюда, в Домреми, приезжаю изредка - наведаться. Мне рассказывали, что итальянские теологи написали целые трактаты, в которых объясняют божественность миссии, исполненной моей дочкой. Разве это было бы возможно, если бы церковь считала Жанну виновной?
   - И всё же. Сударыня! Это нужно Франции! Очищение имени Жанны Дарк от гнусного навета необходимо каждому французу! Умоляю вас - проявите мужество и твёрдость духа!
   Изабель ответила не сразу. Она несколько минут смотрела в окно... как будто надеялась увидеть там кого-то близкого. Наконец, она закрыла глаза и покорно опустила голову:
   - Хорошо, сударь. Я буду просить о том, чтобы церковь очистила имя моей дочери от клеветы.
  
   * * *
   7 ноября 1455 года, Париж, Собор Парижской Богоматери.
  
   Зал Заседаний Собора Парижской Богоматери был заполнен до отказа. Даже на скамьях почтенных отцов церкви было тесновато, что уж говорить о местах для простонародья. Собравшаяся публика, впрочем, не без труда улавливала, о чём будет идти речь. "Реабилитация Жанны Дарк? Это вы имеете в виду святую Орлеанскую Деву? Ах, конечно, она ещё не канонизирована, но ясно, что это вопрос короткого времени. Как это - осуждена церковью? За что? Её же сожгли англичане. По приговору церковников-французов? Что вы говорите?! А почему же в её честь служатся молебны, мессы - и здесь, в Париже, и в Орлеане, и в Руане, уж не говоря о Домреми?"
   Наконец, председатель суда позвонил в колокольчик, и в зале наступила почтительная тишина. Секретарь суда поднялся с места и под нос себе пробубнил какую-то бумагу - так, что ничего не поняли даже те из зрителей, которые находились в первых рядах. Это не помешало председателю суда удовлетворённо кивнуть и повернул голову к пожилой женщине, сидевшей немного правее скамей судей. То была Изабель, рядом с которой находились её сыновья - Жан и Пьер. Председатель заговорил:
   - Мадам Изабель Дарк! Вам предоставляется слово! Вы хотите что-либо сказать, обратиться к пресвятой католической церкви, Его Святейшеству?
   Изабель не без труда поднялась со скамьи. Сыновья поддерживали её. Изабель казалась усталой, поникшей, и судьи забеспокоились, сможет ли она сделать то, что от неё требуется. Однако женщина неожиданно подняла голову, посмотрела прямо на судей в чёрных мантиях и заговорила - довольно громко, хотя и хрипло:
   - Господин председатель. Уважаемые судьи. С того момента, когда я вошла в этот зал, меня не оставляет ощущение, что четверть века назад моя дочь Жанна так же сидела на скамье перед уважаемыми людьми. Тогда от неё требовали доказать свою невиновность. Она не смогла. Наверное, это было невозможно - перед лицом могущества короля Англии. Её осудили раньше, чем она произнесла первое слово, а дальнейший процесс имел целью просто найти повод для оглашения смертного приговора. Сейчас я нахожусь здесь для того, чтобы просить вас, уважаемые господа судьи...
   Голос Изабель прервался. Она опустила голову и закрыла лицо ладонями. В зале воцарилась мёртвая тишина, был слышен щебет птиц за окнами. Судьи принялись беспокойно переглядываться: всё-таки не обошлось без неувязки. Однако Изабель вскоре пришла в себя:
   - И теперь я прошу вас, уважаемые господа судьи: очистите имя моей дочери Жанны от клеветы и навета! Она мертва, её невозможно вернуть, но пусть все знают, что она погибла безвинной. Её сожгли только потому, что этого пожелали её смертельные враги. Враги нашей страны. Нашего короля.
   Произнеся эти слова, Изабель тяжело опустилась на сидение, опустила лицо в ладони и застыла, словно окаменев.
  
   * * *
   Декабрь 1455, Руан.
  
   Уже несколько дней тянулись бесчисленные допросы свидетелей - то во дворце руанского архиепископа, то в Буврёе. Те, кто участвовал в процессе клеветы на Жанну Дарк и готовил для неё костёр. Тома де Курсель, Мартин Ладвеню, Маншон, Изамбар де ла Пьер, многие другие. Вопреки ожиданиям трибунала, Изабель Дарк не только выразила готовность присутствовать на этих заседаниях, но и очень внимательно выслушивала свидетелей - глядя на них в упор, не прерывая ни словом. Вот вы каковы, убийцы моей дочери...
   - Свидетель, почему вы ответили согласием на приглашение Пьера Кошона участвовать в Обвинительном Процессе? Вы на самом деле полагали, что Дева Жанна виновата?
   - Что вы! Никоим образом. Напротив, я ни секунды не сомневался в её миссии, начертанной Небесами, и принял приглашение лишь потому, что надеялся предотвратить гибель невинной девушки. К сожалению, у меня ничего не получилось. Это всё из-за Кошона, он всеми средствами добивался смертного приговора. Однако мне с самого начала удалось убедить англичан, чтобы Жанну выпустили из клетки.
   - Как?! Это ваша заслуга? А Маншон, Ладвеню и де ла Пьер уверяют, что это их настояниям вняли Кошон и Уорвик!
   - Ну... может, и они этому как-то поспособствовали. Не могу сказать конкретнее.
   "Так мою дочку держали в клетке?! Как дикого зверя? Почему, за что? За то, что она пыталась спасти французов от гибели?"
   - Как вы полагаете, Дева Жанна была хоть в какой-то мере повинна в тех прегрешениях, которые ей приписывали?
   - Что вы! Нет, разумеется! И это со всей явственностью вытекает из протоколов допросов. К сожалению, Кошон требовал удалять из них всё то, что было в пользу несчастной девушки, искажать многие из её ответов.
   - Спасибо, свидетель. Больше вопросов к вам нет. Можете идти.
  
   * * *
  
   - Мама! Может быть, вам не следует этого видеть?
   - Нет. Я должна. Покажите мне это место. Впрочем... не надо. Я уже поняла, где это произошло. Жан, Пьер, не беспокойтесь за меня. Не надо меня поддерживать. Мне необходимо быть там самой. Одной.
   Изабель, Жан и Пьер стояли на Рыночной площади Руана. Перед старой женщиной поспешно сняли огораживающую бечеву, и мать Орлеанской Девы неторопливо прошла в самую середину пустынной площадки.
   Так вот где это случилось. Девочка моя, доченька. Как же так? Почему? За что? Господи, за что этот удар? Моя девочка, мой ребёнок. Моя маленькая доченька, которую я носила под сердцем, а позже на руках... укачивала, баюкала в колыбели... пела ей песенки... Господи, почему Ты так поступил с моей девочкой?
   Жанна, доченька милая, хорошая моя... Неужели ради этого ты оставила родной дом? Ты ведь всего лишь хотела спасти людей. Господи, неужели это такой страшный грех - спасение людей? За него Ты наказываешь безвинную девятнадцатилетнюю девушку огненной смертью?..
   "По обычаю, в Руане принято, чтобы палач незаметно душил осуждённых на костёр. Мы собирались отдать такое распоряжение палачу и на этот раз. Однако, за два дня до этой казни нас вызвал его светлость граф Уорвик. Он сказал, что знает о нашей уловке. До сих пор ему было безразлично, потому что церковные дела его не касаются, но на этот раз осуждённая должна принять сполна всю меру наказания. И не следует торопиться разжигать огонь. С самого начала её следует обложить мокрыми вязанками, в которые добавить смолы и серы, немного, так, чтобы шло побольше едкого дыма. Пусть огонь тоже будет, но без сильного пламени.
   "Пусть она получит побольше дыма и немного огня", - сказал граф Уорвик. - "Пусть она как можно дольше остаётся жива. Когда она прекратит подавать признаки жизни, следует раздвинуть вязанки хвороста, чтобы убедиться, что ведьма мертва, и лишь затем разжечь пламя в полную силу". Граф Уорвик потребовал, чтобы было сожжено всё - разве что кроме костей. Всё, что останется, надлежало выбросить в Сену. Вопреки его требованию, палач так и не смог сжечь сердце девушки."
   Кто это говорил на заседании суда? Ах, да, тогдашний прево Руана. Или городской глава? Какая разница...
   "Около восьми часов утра Деву Жанну вывели из крепостных ворот. Она была одета в белое платье, вернее, рубаху, пропитанную серой. У Девы Жанны были закованы ноги, чтобы она не пыталась бежать, но руки сперва оставили свободными. Затем её втащили на телегу, запряжённую ослом. Туда же поднялся кто-то из святых отцов, участвовавших в суде. По его просьбе на осуждённую надели накидку с капюшоном, чтобы скрыть её остриженные волосы, не унижать перед толпой. Затем принесли железную решётку, к ней привязали Деву Жанну за руки и за шею. Капюшон надвинули как можно плотнее, чтобы скрыть лицо."
   Зачем это было нужно? Ведь все и так знали, кого казнят. Неужели хотели убедить людей, что Жанну подменили на кого-то постороннего? Да кто бы в такое поверил...
   "Вдоль всей дороги от крепостных ворот до Рыночной площади стояли английские солдаты. Были опасения, что арманьяки попытаются отбить осуждённую. Этого не произошло."
   Граф Уорвик слишком хорошо думал об арманьяках. В это время они, наверное, грабили какую-нибудь деревню.
   "Когда Деву Жанну привезли на площадь, солдаты стали требовать показать им лицо осуждённой. Один из них подбежал к телеге и сдёрнул капюшон с головы Девы Жанны. После этого её отвязали от решётки и подняли на вязанки хвороста."
   О, Господи... как я смогла выслушать всё это - тогда... Доченька, а как ты выдержала весь этот ужас? Море боли, бездна страха...
   "Затем палач и его помощники привязали Деву Жанну цепями к позорному столбу. Она просила, чтобы ей дали крест, но ей вывернули руки назад. Тогда брат Изамбар де ла Пьер зашёл в ближайшую церковь и взял крест оттуда. Он стал держать его перед Девой Жанной так, чтобы она смогла его видеть."
   Де ла Пьер - это тот инквизитор, который первым подписал смертный приговор? А вчера он уверял, что до конца старался спасти мою дочь. Будьте вы прокляты, благопристойный убийца моей дочери - Изамбар де ла Пьер...
   "После этого палач и его помощники спустились с эшафота, взялись за факелы и смолу. Они подожгли мокрые вязанки, от них пошёл сильный дым. Дева Жанна кричала, взывая к Всевышнему и святым. Она обращалась к Иисусу и Михаилу-Архангелу. Постепенно она начала задыхаться в дыму, но продолжала кричать ещё долго. Иногда она теряла сознание, затем приходила в себя оттого, что её обжигал огонь."
   Боже мой... так Ты наказывал ту, которая возлюбила ближних своих превыше себя? Жанна, доченька... Зачем ты спасла Орлеан и Францию... Лучше бы сама осталась жива...
   "Минута за минутой продолжалась казнь. Тело Девы Жанны обугливалось, через кожу выступали мышцы, кости, вываливались внутренности, а она по-прежнему оставалась жива, кричала, пока могла, затем хрипела. Английские солдаты сперва с удовольствием смотрели на зрелище казни, но затем многие из них закричали - "довольно, убейте её быстрее, это невозможно видеть". Некоторых рвало, другие падали в обморок. В отличие от них, святые отцы смотрели спокойно, наверное, потому, что привыкли к подобному зрелищу..."
   И тут на него, того, кто это рассказывал, закричали со скамей судей - "ты лжёшь". Рассказчик запнулся и сказал, что мог и ошибиться. Только я не верю, чтобы он хоть в одном слове ошибся. От страха перед англичанами он убил мою дочь, из покорности святым отцам готов теперь замалчивать подробности того, что произошло тогда.
   Девочка моя, Жанна... Как я живу с тех пор? Почему не умерла вместе с мужем? Жак, как тебе повезло... Зачем я дожила до тех дней, когда убийцы моей дочки рассказали мне, как они сделали это?
   "Мама! Пожалуйста, не плачь! Ты меня слышишь? Всё было совсем не так... со мной. Понимаешь, всё получилось совершенно иначе! Я вовсе не погибла тогда! Слышишь, мама?"
   Девочка моя... это ты? С Небес - ты пытаешься меня утешить, да? Зачем... Скоро это уже не будет важно. Ничто не сможет меня огорчить - очень скоро.
   "Мамочка, дорогая моя, я очень виновата, что покинула тебя. Но я осталась жива! Я жива - и сейчас, поверь мне! Я только не могу прийти к тебе... могу только говорить с тобой... Почему ты мне не веришь?"
   Доченька хорошая моя, ты всегда была такая - если с тобой что-нибудь приключалось, тебе было больно, а ты скрывала, обманывала, не хотела расстраивать меня и отца...
  
   * * *
  
   Трудно сказать, сколько времени Изабель провела, стоя на коленях перед местом, где встретила свои самые страшные минуты её дочь. Она очнулась оттого, что услышала позади себя шаги:
   - Бабушка! Это вы?! Встаньте с колен, пожалуйста!
   Изабель вздрогнула и повернулась. Сзади стоял взволнованный Анри, поодаль - другой молодой человек, также смотревший на неё с волнением и сочувствием, а с ним очень красивая молодая девушка с золотистыми волосами:
   - Бабушка! Поднимитесь, умоляю вас!
   Голова Изабель немного кружилась, но бережные руки Анри уже поднимали её с булыжников площади.
   - Бабушка, вы хорошо себя чувствуете?
   - Да... Анри, не волнуйся, со мной всё в порядке. А кто эти молодые люди с тобой? Твои друзья?
   - Да! - казалось, Анри был рад перевести разговор на другую тему. - Это мой лучший друг, его зовут Бертран! А это - его невеста... Мари. У неё есть к вам одна странная просьба. Она хочет дать показания трибуналу. Поверьте, ей есть что рассказать.
   - Очень рад, сударыня! - Бертран изысканно поклонился. - Для меня огромная честь - выразить своё глубокое почтение матери той девушки, которая спасла Францию!
   - Да... спасла Жанна Францию. А большая, могущественная Франция бросила её в самой страшной беде. Извините, сударь.
   - О нет, сударыня, это вы извините, что ни я, ни кто-либо другой не пришёл на помощь вашей дочери. А она... Никогда не забуду того, что она совершила при Форминьи.
   Изабель удивлённо подняла на Бертрана глаза, прищурилась:
   - Вы имеете в виду битву при Форминьи? А разве моя дочь могла иметь к ней какое-либо отношение? Это ведь было недавно. Что там произошло?
  
   * * *
  
   - Встать - суд идёт!
   И почтенные господа судьи, путаясь в чёрных мантиях, заняли свои места. Секретарь суда недоуменно посмотрел на почётную скамью, где сидели Изабель Дарк и её сыновья: позади них появились новые лица. Это были Анри, Бертран и Мэри.
   - Суд вызывает инквизитора Изамбара де ла Пьера!
   Почтенный старец просеменил к месту свидетеля.
   - Мессир де ла Пьер! Расскажите, при каких обстоятельствах было принято решение о вынесении смертного приговора Деве Жанне?
   Святой отец воздел очи долу:
   - Ах, как мне трудно говорить об этом. То была одна из самых скорбных минут в моей жизни. За четыре дня до этого Дева Жанна подписала отречение.
   - Подробнее об этом, пожалуйста. Что говорилось в отречении?
   - Ну... что Дева Жанна предаёт себя в руки матери церкви. И обязуется больше не надевать мужскую одежду. Жанна выполнила своё обещание в тот же день - сменила мужскую одежду на женскую.
   - У суда... э-э-э... несколько другой текст отречения. Вы его знаете, верно?
   - Да, господин судья. Это подделка, подстроенная покойным Жаном д"Эстиве. Он подсунул Деве Жанне совсем не тот текст, который прочёл ей. К сожалению, я... э-э-э... не заметил этого тогда.
   - И другие судьи тоже не заметили, верно?
   - Да-да, кроме Кошона, Луазелера и д"Эстиве - никто не знал об этой подделке, никто не заметил!
   "Какая чепуха! Полсотни опытных крючкотворов не заметили подмену документа? И никто его не смотрел после того, как Жанна подписала? Они что, старой дурой меня считают?" - мелькнула мысль у Изабель, но пожилая женщина промолчала.
   - Вернёмся к тому, что произошло двадцать восьмого мая. Итак, вы пришли в камеру и увидели, что Дева Жанна переодета в мужское платье?
   - Да. На мой вопрос, зачем она переоделась, Дева Жанна ответила, что так ей велели Голоса. По её словам, она сделала это добровольно, без какого-либо принуждения.
   - Господин судья! - не выдержала Изабель. - Позвольте мне задать вопрос господину де ла Пьеру! Как это моя дочь могла надеть мужскую одежду? Откуда взяла её? Разве вы не забрали её с собой?
   - Мадам Дарк, умоляю, вам нельзя волноваться. Свидетель... отвечайте уж что-нибудь.
   - Э-э-э... Мы тогда подумали, что ей кто-нибудь принёс мужскую одежду.
   - Мадам Дарк, всё понятно, да? Мессир де ла Пьер сделал тогда ошибку, не проверил, каким образом мужская одежда попала к вашей дочери. Он уже раскаялся в этом. Верно, мессир де ла Пьер?
   - Да-да, именно так, я давно раскаялся! Господин судья, мне можно идти?
   Председатель суда - Жан Жувенелем дез Урсен, архиепископ Реймсский - с видом облегчения кивнул де ла Пьеру, тот радостно засеменил прочь, но в это время в зале прозвенел молодой голос:
   - Господин судья! Я - Анри Дарк дю Лис, племянник Девы Жанны! Очень прошу вас, выслушайте вот эту девушку, она расскажет, как и почему случилось, что моя тётя надела мужскую одежду вскоре после отречения!
   Все взгляды устремились на дерзкого юношу, чья фамилия не позволяла удалить его из зала суда или наказать за непочтительность к суду. Председатель побледнел и сжался. Секретарь вопросительно посмотрел на него. Однако минуты не миновало, как председатель суда пришёл в себя. Он пожал плечами и произнёс, ни к кому не обращаясь:
   - Что же. Думаю, вреда от этого не будет. Только, мадмуазель, представьтесь сперва. И, пожалуйста, будьте краткой, уважайте время суда.
   Мэри подошла к месту допроса свидетелей:
   - Моё имя - Мэри Клер. Я англичанка, родилась и выросла в городе Йорке. Мой отец - сэр Джон Клер. Он привёз меня во Францию после того, как в Йорке случилась эпидемия чумы. Тогда же...
   Голос Мэри прервался. Секретарь раздражённо обратился к ней:
   - Ну, мадмуазель? Что ещё тогда случилось? Рассказывайте, да побыстрее, не задерживайте почтенный суд!
   - Извините, господа судьи. В те чёрные дни от чумы скончалась моя матушка. Именно поэтому отец забрал меня во Францию. Сейчас его, моего отца, тоже нет в живых, он умер пять лет назад - в этом городе, у Рыночной площади, - но он рассказал мне, как всё произошло с Девой Жанной. В те дни он служил офицером стражи Буврёя. Всё, что тогда случилось, прошло перед его глазами. Господа судьи! Дева Жанна надела мужскую одежду вовсе не по приказу Голосов, а из-за того, что с неё сорвали женское платье стражники-англичане! При этом они над ней надругались! Это было сделано по приказу графа Уорвика!
   Председатель суда дёрнулся, вскочил с места, его толстые щёки нервно задрожали:
   - Мадмуазель! Если всё было так, как вы утверждаете, то приказ солдатам отдал наверняка не граф Уорвик! Не был ли это ваш отец? А? Я угадал? Не так ли?
   Мэри вздрогнула, опустила голову, провела рукой по волосам, но быстро пришла в себя - и внезапно, обернувшись к Изабель, опустилась на колени перед ней:
   - Это правда. Госпожа Дарк! Молю вас простить меня... моего отца. Да, это он разрешил стражникам так поступить с вашей дочерью. Клянусь, он надеялся спасти, похитить, увезти её. У него не получилось. Так он мне сказал. Я уверена, он не стал бы лгать. Умоляю вас, простите его. Со мной делайте что хотите.
   Мэри смиренно опустила голову перед пожилой женщиной. В зале воцарилась мёртвая тишина. Изабель сидела неподвижно, лицо её побелело, словно мел. Она едва переводила дыхание. Казалось, ещё немного - и ей станет дурно. Тем временем, председатель суда опомнился:
   - Злодеи англичане! Подлый народ! Так я и знал, что это они подстроили! А кто эта девица, как она попала сюда, пусть разберётся прево! Писцы, вычеркните из протокола всё то, что она наговорила! Англичанам ни в чём доверять нельзя! Они хотят убедить нас, что Дева Жанна была казнена, не будучи девственницей! Эй, стража, уведите эту женщину в темницу! Пусть её допросят - не шпионка ли, а затем поступят с ней так, как она того заслуживает!
   Внезапно на весь зал прозвучал голос - до того громкий и сильный, что его никак нельзя было назвать старческим:
   - Нет! Остановитесь! Я, Изабель Дарк, беру свидетельницу Мэри Клер под свою защиту!
   И Изабель, быстро встав со своего места, взяла Мэри за руки, подняла её с колен и усадила девушку рядом с собой на скамье.
  
   * * *
  
   - Будьте любезны, господа, скажите, как проехать к городской ратуше?
   С этим вопросом обратился к прохожим кучер, сидевший на козлах богато разукрашенной кареты, в окошке которой виднелась прелестная рыжеволосая головка молодой девушки - Женевьевы д"Армур.
   - Да, сударь, вон то здание и есть ратуша, - обернулся к нему аккуратно одетый юноша. - Я как раз служу там. Могу я поинтересоваться, что у вас за вопрос?
   Женевьева высунулась в окошко:
   - Мне рассказывали, что там остановилась семья Дарк. Я могу с ними встретиться? В особенности мне нужен...
   - Да, сударыня, кто вам нужен?
   - Нет. Просто - кто-нибудь из семьи Дарк.
   - Боюсь, сейчас они заняты на слушаниях трибунала. А впрочем... кажется, вот как раз они возвращаются.
   И верно, со стороны Буврёя к ратуше подъезжала карета, за которой следовали на лошадях Анри, Бертран, Жан и Пьер. Карета остановилась, из неё вышли Изабель и Мэри.
   - Анри! Это я! - Женевьева взволнованно замахала рукой в белой перчатке. Анри ответил ей, радостно заулыбался, соскочил с лошади и подбежал к карете:
   - Мадмуазель д"Армур! Как я рад вас видеть!
   - Анри! Пожалуйста, зовите меня просто - Женевьева! Ведь мы друзья! Привет, Бертран, Мэри! Анри, могу я просить вас представить меня вашему отцу, дяде, вашей бабушке?
   - Да, разумеется!
   Не прошло и минуты, как представление состоялось. Все направились в дом. Женевьева с удовольствием приняла руку, предложенную ей Анри. Но затем до Женевьевы дошло некоторое напряжение между её друзьями.
   - Анри! Что-нибудь случилось? Какие-то неприятности на трибунале?
   Поколебавшись, Анри рассказал о том, как Мэри дала показания в суде и как её едва не арестовали прямо в зале. Женевьева сперва восхитилась поведением Мэри и Изабель. Не удержавшись, она даже зааплодировала:
   - Мэри, какая же вы смелая и благородная! Я бы не смогла так поступить, как вы! Анри, как я вам завидую! Ваша бабушка - очень отважный и великодушный человек. Теперь мне понятно, в кого пошла ваша тётя. И... знаете, мне вдруг очень захотелось породниться с вашей семьёй. Да-да!
   Анри с радостным удивлением посмотрел на лукаво улыбающееся лицо Женевьевы. Однако затем девушка погрустнела:
   - Ой, Анри, а я и не подумала. Ведь если оправдание вашей тёти сорвётся, то...
   Она недоговорила, но Анри всё понял. Всё то же, о чём было сказано при его отъезде из замка Вож. Племянника "ведьмы" семья д"Армур не примет - как бы она ни относилась к самой "ведьме" и злополучному церковному приговору. Дева Жанна - святая в глазах семьи д"Армур, но не их соседей, не церкви. Но... что же делать? Бабушка вообще уже жалеет, что просила о пересмотре дела, подумывает, не забрать ли назад прошение. Пытаться убедить её уступить, стерпеть лицемерие устроителей процесса? Ведь и самому нет сил это выдерживать.
  
   * * *
  
   Вечером того же дня две молодые пары прогуливались вдоль Сены. Бертран под руку с Мэри, Анри - с Женевьевой. Разговор то шёл о пустяках, то возвращался к событиям, происшедшим на процессе. Изабель была неподалёку - она сидела поблизости от плещущейся воды, в удобном кресле. Солнце клонилось к горизонту, и лес на другом берегу реки казался чёрным и загадочным.
   Неожиданно послышался стук копыт. На набережную выехал молодой человек, лицо которого показалось Бертрану и Анри знакомым. Да... конечно же, это Клод д"Эстиве. Друг Рене, сына графа де Люксембурга. Того самого Рене, который только недавно встал на ноги после удара мечом, нанесённого твёрдой и быстрой рукой Анри.
   Клод спрыгнул с коня, раскланялся перед молодыми людьми и обратился к Анри:
   - Господин дю Лис! Могу ли я переговорить с вашей бабушкой?
   - Переговорить с ней? Осмелюсь спросить, сударь - о чём, по какому вопросу?
   - Это касается моего дяди, Жана д"Эстиве. Завтра в трибунале будут рассматриваться вопросы... скажем так: то, что связано с действиями моего дяди во время злополучного суда над вашей тётей. Так вот, я хотел бы попросить вашу бабушку не задавать лишних вопросов свидетелям.
   Анри вздрогнул:
   - Моя бабушка не задаёт лишних вопросов. Наша семья заинтересована знать правду о том, что произошло тогда. Всё, что моя бабушка произносила в суде, я бы сказал сам.
   - Зачем вам это нужно, сударь? Очень прискорбно, что вашу тётю несправедливо обвинили и казнили. Но ведь это сделали враги, англичане, и ваша тётя сама об этом говорила. К чему глупые выяснения, которые могут повредить французам, верным слугам короля Карла?
   - Мне очень жаль. Боюсь, что мы не договоримся. Мы обязаны знать всё до конца. Хотя нет, узнать всё невозможно, но хотя бы следует попытаться.
   Анри почувствовал, как пальцы Женевьевы сдавили его локоть. Послышался лёгкий вздох девушки. Однако почти сразу она произнесла - очень негромко:
   - Ты прав, Анри. Я с тобой, что бы ни случилось.
   Клод недовольно покачал головой:
   - Боюсь, сударь, вы плохо себе представляете, чего добиваетесь. Этот процесс нужен королю Франции - да, верно. Но вовсе не для того, чтобы вы могли рассказывать на каждом углу, как несправедливо осудили вашу тётю французские приспешники англичан. Ваша тётя получит оправдание, но за это все претензии к тем французам, которые имели отношение к её процессу, должны быть сняты. Если же вы попытаетесь помешать, то вам не миновать немилости его величества. Это может закончиться для вас гораздо хуже, чем вы способны себе представить. Очень напрасно сегодня утром ваша бабушка заступилась за юную английскую мисс. Как бы вам не пришлось заплатить за это дорогую цену.
   При этих словах Бертран, мягко сняв со своего локтя руку Мэри, приблизился к собеседникам:
   - Господин д"Эстиве! Задевая честь мисс Мэри Клер, моей невесты, вы оскорбляете меня! Угрожая моим друзьям, вы также оскорбляете меня! Предлагаю вам немедленно принести свои извинения и убираться ко всем чертям! В противном случае...
   Клод вздрогнул и повернулся к Бертрану, кладя ладонь на рукоять меча:
   - Ах, вот как! Так что же в противном случае, сударь? Вы надеетесь поступить со мной так же, как господин дю Лис с беднягой Рене? Заверяю вас, ничего не получится. Я не боюсь. Вам лучше взять обратно свои угрозы. Иначе не миновать неприятностей не только вам, но и вашей невесте-англичанке, а также её заступникам из семьи женщины, осуждённой по обвинению в ереси и колдовстве.
   Бертран, на лице которого не дрогнул ни один мускул, сделал шаг вперёд и быстрым движением хлестнул Клода д"Эстиве по левой щеке тыльной стороной ладони:
   - Довольно, Клод д"Эстиве. Мой секундант - Анри Дарк дю Лис. Выбор оружия, места и времени я предоставляю вам. Честь имею.
  
   * * *
  
   - Дамы и господа! Прошу вас, госпожа Изабель просит вас пройти к ней в комнату!
   Так обратился лакей ратуши к Анри, Бертрану, Мэри и Женевьеве, которые, сидя в просторной комнате рядом с входом, обсуждали события на трибунале, избегая упоминаний о предстоящей дуэли. Молодые люди разом поднялись и проследовали к Изабель. Её комната - большая, просторная, аккуратно прибранная, уставленная новой дорогой мебелью - была явно велика для женщины, которая всю свою жизнь провела в скромной обстановке. Судя по её покрасневшим глазам, Изабель только что плакала. Это, однако, никак не сказалось на её голосе; посмотрев на вошедшим спокойно и уверенно, она обратилась к Мэри:
   - Милая девочка! Я очень признательна вам за ваше выступление на суде. Вы сказали правду, притом правду очень опасную. Вы честная, замечательная девушка, и ради вас я постараюсь простить вашего отца. И я сделаю всё, чтобы вы не попали в беду. Я была бы рада считать вас членом нашей семьи, если вы не против. Могу я попросить вас обнять меня?
   И Изабель раскрыла объятия навстречу Мэри. Девушка, не сразу поверившая своим ушам, сделала сперва короткий, неуверенный шаг вперёд, а затем бросилась на колени перед Изабель:
   - Мадам Изабель! Так вы не гневаетесь на меня?
   - О нет, милое дитя! Мне не за что на тебя сердиться. Мне было очень больно услышать то, что ты рассказала, но ведь это правда. Горькая, жестокая, но необходимая. Это та самая правда, за которой я приехала сюда.
   Изабель гладила Мэри по волосам и плечам, осторожно поднимая девушку с пола. Мэри, не выдержав, разплакалась. Ведь ещё утром она ожидала, что сказанное превратит мать Девы Жанны в её смертельного врага - а вышло наоборот...
   Уступая мягким рукам Изабель, Мэри села в соседнее кресло. Пожилая женщина словно только сейчас заметила остальных:
   - Анри! Друзья мои! То, что я сейчас скажу, видимо, коснётся нас всех. Я больше не вижу смысла участвовать в этом трибунале. Этих людей заботит вовсе не поиск истины, а обеление убийц моей дочери. Не знаю, зачем этот балаган нужен королю Франции и представителям Папы Римского. Единственное, что меня беспокоит, - не отразится ли снятие моего прошения о реабилитации моей дочери на вас. Милая Женевьева! Скажу откровенно: я очень хотела бы назвать вас членом нашей семьи. Бертран, Анри, если вы скажете, что мне не следует забирать назад прошение, я так и поступлю. И вообще больше на процесс не пойду. Вам незачем отвечать немедленно, это может немного подождать.
   Молодые люди переглянулись. То, чего ожидали вот-вот - случилось. Анри посмотрел на прекрасную Женевьеву и не смог удержать печальный вздох. Значит, придётся остаться племянником ведьмы. Надеяться, что прелестная девушка пойдёт против воли семьи? Словно отвечая молодому человеку, Женевьева подала ему свою руку:
   - Анри! Сегодня я назвала вас своим другом. Это так. Но я должна сказать, хотя это не приличествует ни полу моему, ни титулу: я хотела бы быть для вас не просто другом. Видно, не судьба мне быть с вами по воле родителей. Ну так что же? Не я первая. Анри, если вы позовёте меня, я пойду с вами. Заявляю это при всех. Вот вам моя рука!
  
   * * *
  
   С тяжёлым чувством покидали Анри и Бертран комнату Изабель. Женевьева и Мэри оставались там. Женские секреты...
   Послышался быстрый звук шагов. Бертран обернулся - к нему спешил слуга Антуан, лицо которого было взволновано:
   - Господин Бертран! Вы будете биться на дуэли?
   Бертран дёрнулся, будто ошпаренный:
   - Как? Откуда ты это знаешь? Кто тебе рассказал?
   Антуан приблизился и заговорил очень тихо - так, что даже Анри не мог расслышать:
   - Господин Бертран, умоляю вас, не сердитесь. Мне рассказала о вашей дуэли Полетт, моя... невеста. Она служанка здесь, в ратуше. Так вот, брат Полетт, понимаете... - Антуан замялся; Бертран смотрел на него не без раздражения, но догадывался, что не стоит торопиться наказывать слугу. - Так вот: брат Полетт, его зовут Николя, связан с не очень хорошими людьми, здесь, в Руане. И этим людям сегодня один знатный господин заплатил деньги за то, чтобы они убили вас и господина Анри, когда вы направитесь к месту дуэли. То есть, извините, имён они не называли, но я по описанию понял, что речь идёт о вас. К тому же сказали, что вы живёте в ратуше. За вами уже следят. Николя любит свою сестру и не хочет, чтобы у меня, его будущего зятя, вышли неприятности... а значит - не хочет неприятностей и для вас, а потому дал мне возможность услышать то, о чём говорили между собой его друзья. Ну, вот и всё. Я сказал то, что должен был сказать. Делайте теперь со мной что хотите.
   И Антуан, почтительно кланяясь, сделал шаг назад. Бертран в замешательстве посмотрел на Анри и встретил его встревоженный взгляд. И в этот момент в ратушу вошёл богато одетый лакей:
   - Могу я видеть господина Бертрана де ла Моль? Мой господин, Клод д"Эстиве, будет иметь честь сразиться с вами на мечах завтра вечером. Без доспехов. Он просил передать, что будет ждать вас на том самом месте, где произошла другая известная вам дуэль.
   Бертран, не глядя на вошедшего, ответил:
   - Хорошо. Можете передать своему господину, что я буду в указанный час на названном месте.
  
   * * *
  
   Мэри с удовольствием осматривала свою комнатку, которую ей, по требованию Изабель, предоставил распорядитель ратуши. Да, маленькая, зато уютная и чистая. Рядом с комнатой самой Изабель - не иначе как мать Орлеанской Девы решила лично присмотреть, чтобы с её юной подопечной ничего не случилось... предосторожность совсем не излишняя после того, что приключилось в суде.
   Интересно, думала Мэри, почему они так взъярились на меня? Только из-за того, что узнали от меня, что Дева Жанна была казнена не девственницей? А разве об этом трудно было догадаться? Молодая красавица, заточённая среди врагов, лишённая всех прав, ненавидимая теми, кому она воспрепятствовала терзать её народ... А то, что Дева Жанна внезапно согласилась принять костёр - разве одно это не говорит об очень многом? В каком случае молодая девушка решается на подобный шаг? Что для неё может быть страшнее смерти? И эта лавина лжи вокруг переодевания в мужское платье - кому она понадобилась, ради чего? Разве такое могло случиться иначе как по воле тех, кто стерёг пленницу? Вот и выходит, что ничего нового я судьям не сообщила. Но... видимо, дело как раз в том, что это было сказано на публике. И в этом - всё моё преступление? За это меня собирались арестовать, пытать... казнить? Тогда получается, что этот трибунал вовсе не заинтересован выяснить правду. А... им нужно просто успокоить, утихомирить тех, у кого болит сердце о гибели Девы Жанны. Прежде всего - её семью, близких, друзей. Изабель рассказывает, что весь Орлеан до сих пор плачет об этой удивительной девушке. И тут я опять не могу понять. Если они её так любили, почему не спасли? Ведь сперва требовалось всего лишь собрать выкуп. Наверное, всё дело в том, что любят Деву Жанну именно те, у кого денег нет... да и власти тоже. Получается... Дева Жанна - для тех, у кого нет ничего... а богатые, власть имущие её ненавидят? И тогда ненавидели... богатые французы предали, богатые англичане казнили по ложному обвинению. Но и сейчас ненавидят, не желают, чтобы правда о тогдашних событиях выплыла наружу. И в то же время - стараются продемонстрировать беднякам, что хорошо относятся к их Деве. Какая это гнусность - лицемерие...
   Мэри попыталась представить себе, что чувствовала незнакомая ей девушка, когда те, кого она спасла, предавали её шаг за шагом. А она... она до конца сражалась - и за них тоже, будучи уже в заточении, в оковах, на грани такой жестокой смерти, что даже думать о ней невыносимо страшно. Сотни английских солдат не могли участвовать в карательных операциях - только из-за того, что были отвлечены охраной героической девушки. Позже, когда она погибла, Уорвик прошёл по Нормандии, нанёс поражение французам при Бове, казнил пленных... Да, верно, это ничего уже не изменило, вскоре даже Бургундия отказалась от своего островного союзника, чуть позже сдала королю Карлу Париж. Затем - восстание в Руане, которое поднял племянник Девы, загадочное поражение Англии при Форминьи, а недавно и при Кастийоне... И всё это - цена пепла Девы Жанны. Ах, Дева Жанна, Белая Голубка, как же горяч ваш пепел, до чего удивительные цветы на нём вырастают - цветы свободы французов... Пепел, который навечно обречён воспламенять сердца...
   Мэри и не заметила, как встала на колени, обращаясь к невидимой Деве Жанне. "Молю вас, пожалуйста, позвольте мне просить вас о прощении моему отцу. То, как он поступил с вами, Дева Жанна, было самой страшной ошибкой его жизни, он всегда носил это в себе... и погиб оттого, что не простил себе это преступление. Я уверена, он искренне мечтал вас спасти. Мне кажется, очень многие об этом мечтали - не только французы, но и англичане. Это страшная беда для нас всех - крушение той мечты. Дева Жанна... если можете, пожалуйста, не сердитесь на Англию. Не все англичане плохи и жестоки. Даже солдат Томас, который... посмел так поступить с вами... даже он раскаялся. К сожалению, было поздно. Так решила жестокая судьба."
   - Мэри, девочка... я постараюсь простить твоего отца. Он не так виноват, как ты думаешь, как ему самому казалось. Там, на Рыночной Площади, вышло всё несколько иначе, чем то, что известно всем.
   - Дева Жанна! Вы заговорили со мной? Ответили на мою молитву? Я не грежу?
   - Да, милая Мэри. Я не в состоянии предстать перед тобой, но могу говорить - потому что ты с чистым сердцем обратилась ко мне. Я не держу зла на Англию, и мне очень жаль, что твоя страна скоро пройдёт через те же страдания, которые недавно обрушивала на французов.
   - Дева Жанна! В мою страну, прекрасную Англию, придёт беда?
   - Увы, девочка.
   - Не могу ли я сделать что-нибудь, чтобы предотвратить это?
   - Сожалею, Мэри. Ни ты и никто в мире не в состоянии это предотвратить. Лучшее, что ты можешь сделать - выйти замуж за любимого человека и быть счастливой с ним.
   - Дева Жанна! Как же я смогу быть счастлива, зная, что моя страна обречена на страдание и горе? А может быть, я вас неправильно поняла? Ведь вы сами, когда были на моём месте, поступили совсем иначе - и отвели беду от своей родины.
   - Ах, Мэри... это было так давно...
   - Но ведь вы не сожалеете о том, что сделали? Если бы всё повторилось, вы бы поступили так же?
   - Мэри, девочка... если бы ты знала, как мне самой трудно ответить на твой вопрос...
   В коридоре хлопнула дверь, и Мэри проснулась. "Что такое? Я спала? Мне приснилось, что я говорю с Девой Жанной? Да... конечно... Она рассказывала такие странные вещи, но ведь это был всего лишь сон..."
  
   * * *
  
   Ближе к вечеру следующего дня двое молодых людей, вооружённых длинными узкими мечами, направлялись по одной из улиц Руана к берегу Сены. Они настороженно озирались по сторонам. Это были Бертран и Анри. Сперва они сосредоточенно молчали, но затем Анри заговорил:
   - Мне бы всё-таки хотелось, дорогой Бертран, чтобы ваш слуга ошибся. Неприятно думать, что Клод д"Эстиве способен дойти до подобной низости.
   - Дорогой мой Анри. Давайте будем судить обо всех после того, как вернёмся к себе живыми. Судя по их родственнику, от господ из рода д"Эстиве можно ожидать любой подлости...
   Бертран не закончил фразу, обращённую к Анри: перед молодыми людьми будто из-под земли выросли трое субъектов в масках и с обнажёнными мечами. Бертран быстро обернулся: такие же появились и сзади - по крайней мере вчетвером. Значит, вот оно...
   - Что же, Анри! В худшем случае - умрём с честью!
   И, быстрым движением намотав на левую руку плащ, Бертран ринулся на стоявших перед ним противников, краем глаза приметив, что Анри атакует задних. Вдвоём против семерых...
   Враги Бертрана расступились перед ним, он тотчас рванулся влево, прижимая ближайшего противника к стене дома. Тот неуверенно замахнулся мечом - сильный и быстрый удар под рукоять, неприятельское оружие отлетело в сторону - удар в горло, церемониться не с кем - и первый из нападавших рухнул наземь, заливая кровью булыжники мостовой. Осталось двое? Как там Анри - судя по беспрерывному металлическому звону сзади, держится неплохо?
   - Бертран, Анри, держитесь, я иду! А ну прочь, мерзавцы!
   И на убийц, атаковавших Анри, сзади обрушился Луи. Как вовремя! Но вот невдалеке послышался топот башмаков по мостовой, что кто это - помощь? Или новые враги? Один из противников Бертрана отпрыгнул назад, подобрал упавший меч - вот это плохо, надо было успеть к нему раньше самому. Быстрее ко второму из нападающих, тот отскакивает - теперь увернуться от первого, лезвие ударяет по плащу на левой руке, но боли нет, назад. Спиной к спине с Анри, двигаться быстрее, прикрыть друга, которому тоже приходится нелегко, ага, слева ещё один падает, Луи его ранил, пока держимся...
   Со стороны берега показались двое. Знакомые силуэты.
   - Что, господа, дуэль состоялась немного не в том месте? Ну, ничего! Сейчас разберёмся с вами, друзья и родственники ведьмы, покровители английских шпионок!
   Клод д"Эстиве, а с ним - Рене. Решил так отомстить за поражение на дуэли? Мерзавец...
   Прыжок влево, на земле чей-то меч, быстро поднять, плащ мешает - сбросить, жаль, отступать некуда. Слева нападающий - ударить двумя мечами одновременно, укол, боль в левом плече, о, чёрт...
   - Остановитесь! Именем короля!
   И с той стороны, откуда пришли Бертран и Анри, появилась городская стража.
   - На помощь! На нас напали наёмные убийцы!
   - Оружие наземь, канальи! Не уйдёте!
   Двое из тех, кто сперва напал на Бертрана, бросились бежать к реке, но уже и оттуда донеслись свистки патрульных. Клод и Рене остановились, как вкопанные, побледнели. Противники Анри и Луи бросили оружие, стражники подошли к ним, чтобы связать руки. Начальник стражи приблизился к Анри:
   - Кого я вижу! Господин Дарк! Что здесь случилось?
   Анри, всё ещё разгорячённый минувшим боем, не сразу признал своего старого знакомого, Бриана де Шато-Клен, но его ошибку быстро исправил Луи:
   - Господин де Шато-Клен, мне стало известно, что наёмные убийцы, которым заплатили вон те господа, - он указал на Клода и Рене, - готовят нападение на моих друзей. Я отправил слугу, чтобы он позвал вас на помощь, а сам побежал сюда. Остальное вам известно.
   - Это ложь! - внезапно заговорил Клод. - Мы с виконтом Рене де Люксембург прогуливались вдоль реки и...
   Он осёкся и замолчал.
   - Продолжайте, сударь! - насмешливо обратился к нему Бриан. - Отчего же вы вдруг замолчали? Вы прогуливались, услышали шум боя и решили повеселиться, не так ли? Городской палач развяжет языки арестованным негодяям, и они выложат всю правду - кто им заплатил. Учитывая ваше высокое происхождение, вас не повесят, а обезглавят.
   - Дорогой Бриан! - обратился к своему спасителю Бертран. - Так ли необходимо арестовывать этих двух господ? У меня назначена дуэль с Клодом д"Эстиве. Полагаю также, что господин де Люксембург не откажет в удовлетворении моему другу Анри. Впрочем... если они откажутся - я, разумеется, не буду возражать против их ареста.
   - Мы не откажемся! - глухо заговорил Рене. - И посмотрим ещё, кто увидит завтрашний восход.
   - Господа, господа! Не забывайте, что вы, как и я, на королевской службе! - заговорил Бриан, пытаясь охладить пыл Бертрана и Анри. - К тому же, господин де ла Моль, я вижу, вы ранены. А вы, господин де Люксембург, надеюсь, не столь упрямы? Если у прево вы имеете какой-то шанс, то господин Дарк дю Лис несомненно вас прикончит.
   Рене де Люксембург опустил голову и молча отдал свой меч Бриану. Тот принял оружие и вопросительно посмотрел на плечо Бертрана. Де ла Моль только раздражённо мотнул головой:
   - Рана? Чепуха! Царапина, я её почти не чувствую. Господин де Шато-Клен, я буду чувствовать неудовлетворённость, если моя дуэль с господином д"Эстиве сорвётся. Вы же могли появиться чуть позже, верно? Хотя, скажу прямо, появились вы очень вовремя.
   - Ну, господин де ла Моль, вы упрямы. Позвольте хоть лакею перевязать вас. Что скажете, господин д"Эстиве? Выбор у вас, право, небогат: меч господина де ла Моль или топор королевского палача.
   - Я не боюсь этого дохляка. Ближе к делу, сударь!
   Бертран подождал, пока Антуан наложил ему повязку, затем взглянул на д"Эстиве, поднял меч, сделал движение левой рукой и сразу понял, что проявил самонадеянность - плечо резануло болью. Судя по улыбке, мелькнувшей на физиономии д"Эстиве, тот тоже это сообразил. Значит, подумал Бертран, будет атаковать меня слева. Что же... Посмотрим.
   Бертран мало что знал о бойцовских качествах д"Эстиве, который, в отличие от де Люксембурга до недавних пор, не был заядлым дуэлянтом. Первые несколько движений его меча были направлены в левое плечо Бертрана, и тот, приняв лезвие противника на рукоять, едва не выбил оружие из рук д"Эстиве. Клод побледнел и отступил. Бертран быстро нанёс ему круговой удар по ногам, но тот успел отпрыгнуть, а затем нанести сверху рубящий удар - де ла Моль подставил меч, но едва не упал. Слабость? От ранения? Потеря крови? Вот глупость-то... Ладно, придётся сбавить темп.
   Бертран встал в оборонительную позицию и внезапно почувствовал, как закружилась голова. Да что же это за глупость? Ведь кровь шла совсем недолго, немного. А почему д"Эстиве снова заулыбался? Выпад - отбить рукоятью. Чёрт, контратаковать сил нет. Ещё выпад - натренированная рука привычно отражает.
   - Д"Эстиве, учтите, в случае чего вам придётся иметь дело со мной!
   Кто это говорит - Анри? Неужели я так плохо смотрюсь? Проклятая дурнота... Д"Эстиве наносит слабый, отвлекающий удар - попытается выбить меч? Да... ах, чёрт, снова приходится шагнуть назад...
   Бертран внезапно поскользнулся, и в этот момент д"Эстиве опять ударил. Де ла Моль отразил выпад, но был вынужден опуститься на левое колено. Противник сдвинулся влево - понимает, как добивать...
   Едва не теряя силы, Бертран быстрым движением оттолкнулся левой ногой, правой рукой - выпад, который Клод слишком поздно заметил - и острие меча вошло ему в верх правого бедра. Ну что, теперь мы на равных? Плечо против бедра...
   Однако, вопреки его ожиданию, Клод д"Эстиве выронил оружие, сделал неуверенный шаг назад... и вдруг рухнул наземь. Кровь хлынула потоком из его раны.
   - О, чёрт!
   Бриан, казалось, был раздосадован.
   - Сударь, да вы же его убили! Вот это удар! Я думал - ещё немного, и он вас одолеет. Я еле успел заметить ваше движение. Хм, с колена - рывок вперёд, выпад... постараюсь запомнить, оно того стоит. Эй, кто-нибудь! Сделайте перевязку нашему арестанту!
   Однако перевязка была уже не нужна. Д"Эстиве испускал дух.
  
   * * *
  
   Повинуясь настоянию Бриана, друзья зашли в ближайшую аптеку, владелец которой поменял Бертрану повязку, заодно наложив какую-то целебную мазь. Молодой человек ощущал слабость, и Бриан, немного помявшись, извинился перед друзьями, что служебные обязанности не позволяют ему далее оставаться с ними. Он вышел. Бертран задремал от слабости, Анри ушёл, намереваясь вернуться с каретой, и с раненым остались Антуан и Луи.
   Не прошло и двух минут после ухода Анри, как на улице послышался мерный шаг нескольких солдат, закованных в доспехи. Луи удивлённо выглянул наружу: де Шато-Клен возвращается? Нет. Хотя это и были городские стражники, но вовсе не люди Бриана. Офицер вошёл внутрь аптеки:
   - Могу я видеть господина Бертрана де ла Моль?
   Раненый вздрогнул, открыл глаза:
   - Да! Это я! Чем могу служить?
   - Господин де ла Моль! Вы арестованы за убийство Клода д"Эстиве!
  
   * * *
  
   - Анри! Как случилось, что Бертрана арестовали?
   Мэри старалась говорить спокойно, но её голос дрожал, а глаза наполнялись слезами. Луи, на глазах которого случилась беда, трясся всем телом, с трудом выговаривая слова, и о происшедшем кое-как рассказывал Антуан. Анри, в свою очередь, был в смятении. Ведь всё было честно, де Шато-Клен свидетель поединка... даже не поединок, а фактически самооборона от напавших убийц. Однако Бриан, вероятнее всего, и не знал об аресте Бертрана. Какая мерзость!
   - Мэри, дорогая, успокойтесь, пожалуйста. Я уверен - это недоразумение, которое вот-вот разрешится.
   На самом деле, Анри вовсе не был уверен в том, что говорил. В памяти всплывали угрозы, двумя днями ранее произнесенные покойным ныне врагом. Поневоле возникала мысль, что этот арест как-то связан с трибуналом. С тем обстоятельством, что бабушка, как, впрочем, вся семья, утром не была на заседании. Странно, думал Анри, ведь сперва от нас этого и хотели - чтобы мы только однажды пришли туда, поблагодарить за оправдание тёти. А теперь... нашим же отсутствием недовольны? Или... кто-то подслушал слова бабушки о том, что она думает забрать прошение об оправдании?
  
   * * *
  
   У маленькой церквушки на окраине Руана не было видно никого, кроме старика-сторожа, когда туда подъехали Анри и Женевьева. Анри сразу показал ему франк:
   - Эй, приятель! Вызови-ка священника!
   Сторож взял франк, попробовал его на зуб и, прихрамывая, изо всех сил заковылял внутрь церкви.
   - Заходите, молодые люди!
   Анри и Женевьева переглянулись и, взявшись за руки, прошли к ризнице. Там уже ждал их пожилой священник. Всклокоченный, как будто только сейчас проснулся, он поспешно оправлял рясу.
   - Преподобный отец, мы бы хотели...
   Однако священник и так уже всё понял. Двое молодых людей, оба несомненно знатного происхождения, приходят в церковь, взявшись за руки... сцена довольно редкая, прекрасная в своём безумном благородстве... и печальная. Ведь она означает ничто иное как намерение этих двух молодых людей обручиться - тайком от родителей, от всех. Ах, дети... как прекрасно ваше намерение, но как прискорбны серые будни, которые на вас потом обрушатся...
   По-прежнему держась за руки, Анри и Женевьева встали перед алтарём.
   - Анри Дарк дю Лис! Клянёшься ли ты взять в жёны Женевьеву д"Армур, находящуюся здесь?
   - Да, святой отец! Я клянусь взять её в жёны и любить до конца моей жизни!
   - А ты, Женевьева д"Армур? Клянёшься ли ты взять в мужья Анри Дарк дю Лис, находящегося здесь?
   - Да, клянусь. Мне ничего другого в жизни не надо.
   - Скрепите клятву поцелуем уст!
  
   * * *
  
   - Анри, славный мальчик! Здравствуй!
   - Здравствуйте! А... простите, кто вы?
   Перед молодым человеком, который только час назад вернулся с невестой с обручальной церемонии в маленькой церкви на окраине Руана и теперь прилёг, чтобы отдохнуть перед тяготами завтрашнего дня, стояла молодая стройная женщина - очень красивая, черноволосая и черноглазая, одетая в платье диковинного покроя. Кто она такая? Ведь ещё несколько минут назад её не было в ратуше?
   - Анри! Ты не узнаёшь меня? А ведь мы с тобой однажды встречались. Правда, там было очень много людей, но...
   Молодого человека словно молнией ударило:
   - Тётя?! Тётя Жанна... Белая Голубка...
   - Да, милый Анри, я очень рада, что ты узнал меня. Прежде всего, я поздравляю тебя с обручением и желаю вам с Женевьевой долгих лет счастливой жизни. Я очень горжусь тем, что у меня такой красивый и отважный племянник, который не раздумывая приходит на помощь незнакомым людям...
   - Тётя Жанна! Вы явились ко мне! Если бы вы знали, как я всегда восхищался вами... Вы, самая добрая и бесстрашная на свете...
   - Ах, Анри, не надо называть меня бесстрашной. В моей жизни было слишком много минут, когда страх овладевал мною до конца и я превращалась в дрожащую, беспомощную, парализованную ужасом девчонку. И знаешь - я вовсе не стыжусь этого. Хотя, конечно, и не горжусь.
   - Разумеется, тётя Жанна. Не вам стыдиться чего бы то ни было. Вы, спасшая Францию, имеете право на минутную слабость. А вот Франция...
   - Оставь, Анри. Не будем обсуждать Францию. То, что я сделала - сделала. Я не раскаиваюсь в этом, что бы потом со мной ни случилось. И... хотя никто из близких мне не верит, когда я об этом говорю, но совсем не так страшно сложилась впоследствии моя судьба.
   - Тётя Жанна, вы хотите сказать... что не погибли на костре в Руане? Это то, о чём бы я мечтал... если бы собственными глазами не видел доказательство обратному. Ведь иначе вы бы не смогли совершить то, что сделали при Форминьи.
   - Ну... как тебе сказать. Мир души гораздо сложнее, чем может показаться. Ведь если ты разговариваешь во сне с людьми, знакомыми тебе наяву, это совсем не означает, что они умерли, верно? Если я предстала при Форминьи бесплотным духом перед французами и англичанами, это вовсе не признак того, что за девятнадцать лет до этого моё тело превратилось в пепел. Просто... с тех пор я научилась некоторым вещам. Довольно непростым вещам, надо признать. И, конечно, телесная моя оболочка давным-давно находится вдали отсюда. Я бы попробовала тебе объяснить, но... ах, я сама слишком многого не понимаю.
   - Хорошо, тётя Жанна. Если вы говорите, что избежали проклятой казни в Руане, я буду очень рад в это поверить. И я весьма благодарен вам за то, что вы пришли ко мне в ночь после самого радостного дня моей жизни. Ах, если бы Женевьева была с нами... если бы она узнала то, что вы мне рассказали...
   - Анри, мой милый племянник! Нам с тобой надо очень серьёзно поговорить о некоторых вещах, касающихся твоей прекрасной невесты. Видишь ли... во-первых, я бы не хотела, чтобы ты передавал кому-либо наш разговор - даже Женевьеве. Возможно, когда-нибудь я сама приду к ней - вот как к тебе сейчас, но пока ей не следует знать о нашей с тобой встрече. А теперь я бы хотела объяснить кое-что... попросить тебя. Ведь ты собрался идти до конца против лицемерия того, что сейчас называют процессом моего оправдания? Ты уверен, что так нужно? Даже после того, что услышал от меня?
   - Тётя Жанна, простите, даже если бы я был вполне уверен, что каким-то непостижимым чудом вы избежали страшной смерти, я и тогда возражал бы против того, что творится на этом трибунале. Ведь там не вас намереваются оправдать, а тех, кто издевался над вами, клеветал, пытался вас убить.
   - Анри! Много лет назад, а точнее - спустя несколько часов после той самой казни, я пришла к другой твоей тёте. Тебе мало рассказывают о ней, а ведь она достойна самого глубокого уважения...
   - Тётя Жанна! Вы имеете в виду тётю Катрин? В детстве мне говорили, что она умерла совсем молодой, а позже, когда я стал старше, мой отец рассказал под большим секретом, что она, пользуясь сходством с вами, выдавала себя за вас, чтобы собирать деньги с доверчивых людей...
   - Это неправда! Очень жаль, что Жан так говорил о моей, своей сестре! Послушай, Анри, Катрин очень любила меня и пыталась спасти из плена. Она переоделась мальчиком, сражалась в отряде Жиля де Рэ, ходила в разведку в Руан, смертельно рисковала собой. Она подсказала мне, что нужно апеллировать к Папе Римскому. Катрин даже пыталась убить кардинала Винчестерского...
   - Невероятно! Так она тоже героиня, да ещё какая! Почему же отец мне ничего об этом не говорил...
   - Может быть, просто не знал. Я не уверена, что сестра ему обо всём этом рассказала, так что не спеши упрекать своего отца. Мне кажется, только муж Катрин, Робер дез Армуаз, знал правду и относился к моей сестре с пониманием. Так вот, Анри, послушай: после того как Катрин увидела то, что все приняли за мою казнь, она решила отомстить за меня. Именно поэтому она стала выдавать себя за меня. Как ты понимаешь, она смертельно рисковала, ведь её могли убить, сжечь на костре...
   - Да, верно. Просто поразительно: вроде бы то же самое, что я знал прежде - и вдруг предстаёт совсем другой стороной. Тётя Жанна, как удивительно вы рассказываете...
   - Анри, я очень рада, что ты меня понимаешь. Потому что сейчас я хочу сказать тебе то же самое, что в тот страшный для нас обеих день сказала своей сестре Катрин: пожалуйста, не надо за меня мстить! Я жива - и очень прошу отказаться от всех планов возмездия! И я надеюсь, что ты, в отличие от своей тёти Катрин, меня послушаешься. Пожалуйста, не препятствуй трибуналу!
   - Тётя Жанна... Так вы за этим ко мне пришли? Тётя... как же вас сломили предатели и палачи...
   - Анри, мне уже говорили об этом. Как видишь, всё-таки я нашла в себе силы прийти на поле под Форминьи, значит, не так уж меня сломили, дело в другом. Далеко не всегда нужно драться за принцип. Близкие люди куда важнее, чем самые благородные принципы. Анри, я сперва не хотела говорить об этом... Женевьева - девушка исключительно благородная, она примет не колеблясь любое твоё решение. Но как вы с ней будете жить? На что? На скудное жалование лейтенанта? А ведь тебя могут даже уволить с королевской службы, найти повод для этого будет нетрудно, ты сам его дашь. И что тогда? Полунищенское существование? Этого ли заслуживает твоя невеста? Что ты потеряешь, если устроители трибунала получат то, чего добиваются? Да, ложь, фальшь, лицемерие, но что из того? Мне тоже пришлось однажды пойти на такую уступку - и знаешь, я сейчас нисколько об этом не сожалею. Хотя бы потому, что, как ни удивительно, это помогло спасти мою жизнь. И пусть меня оправдают мои несостоявшиеся убийцы, зато родители Женевьевы дадут вам благословение, и вы будете жить счастливо. Пожалуйста! Сделай так, как я тебя прошу!
   - Хорошо, тётя Жанна... Я подумаю над вашими словами. Тётя, не сердитесь, пожалуйста, но я не могу удержаться от вопроса: как вам удалось спастись? Где вы живёте с тех пор? Простите, но вы выглядите так молодо... я бы никогда не подумал, что вы сестра и сверстница моего отца.
   - Анри, понимаешь, тогда произошло чудо. Просто чудо... как мне и обещали мои Голоса - те, которые я сперва придумала, потому что мечтала избавить Францию от страданий... а потом они, мои Голоса, стали самой настоящей действительностью. Я не смогу ничего объяснить тебе. Просто - это случилось. Я уснула в башне Буврёя, прикованная к железной кровати, а проснулась в совершенно другом мире, который я сперва даже приняла за рай. С тех пор я живу в этой удивительной стране, где не страшно спасать людей, рискуя собой. Там очень хорошо, эта страна не знает ни голода, ни чумы, ни инквизиторов, но она находится безумно далеко отсюда. Куда дальше, чем Луна от Земли. Прощай, милый мой племянник. Махни рукой на этот глупый трибунал. Будьте счастливы вы оба - ты и красавица Женевьева!
  
   * * *
  
   - Жан! Подойди ко мне, сын.
   Жан Дарк дю Лис не без тревоги посмотрел на мать. Изабель выглядела очень усталой и измученной.
   - Жан. Вот что я хочу сказать. Покушение на Анри и Бертрана, арест этого милого молодого человека - всё это не случайно. Я уверена, мне хотят заткнуть рот. Кто именно этим занимается, знают ли о происходящем верные слуги короля - об этом мне, увы, ничего не известно. И всё же кто-то хочет, чтобы на трибунале я играла роль выжившей из ума старухи, которой ничего другого не надо, только чтобы ничего не стоящий приговор был отменён. Первоначально я пыталась бороться... ты знаешь - как. Выяснилось, что я только порчу игру уважаемых людей. Потом я хотела забрать своё прошение. Едва я заикнулась об этом, приключилась беда с Бертраном. И я не могу отделаться от ощущения, что этот славный молодой человек, которого я ощущаю уже как родного, стал заложником моего прошения. Словно мне показывают, что если я не доиграю свою роль, Бертран может дорого поплатиться. Соглядатаи упорно ходят за Мэри, и я боюсь оставлять её одну, чтобы и она не очутилась в одном из казематов Буврёя.
   Изабель замолчала, опустив глаза. Жан не шевелился, не произносил ни слова, вопросительно глядя на мать. Наконец, та снова посмотрела ему в глаза:
   - Так вот, Жан. У меня нет сил сносить всё это лицемерие. Поэтому я очень прошу тебя - пожалуйста, подай прошение о реабилитации Жаннетт также от своего имени и присутствуй на заседаниях процесса. Я надеюсь, что старая ополоумевшая старуха им тогда будет не так уж нужна.
   Жан утвердительно кивнул. Он и сам думал об этом. Негоже рисковать будущим Анри, да и эти его друзья - такие славные ребята, не хочется, чтобы они попали в беду. А бумажка... несколько улыбок тем, кого хотелось бы вздёрнуть на ближайшем дереве... полноте, так ли всё это трудно?
  
   * * *
  
   - Эй, арестованный! К вам пришли на свидание!
   Бертран очнулся от сна-забытья, чтобы снова увидеть вокруг себя наяву стены зловещего Буврёя. Замка, который он несколько лет назад патрулировал и досматривал. Невдалеке от того места, где произошло знакомство с Анри - при столь бурных обстоятельствах.
   Загремела отпираемая железная дверь. Бертран сел на кровати.
   - Бертран! Любимый!
   - Мэри! Ты пришла ко мне?! Зачем? Это ведь небезопасно, здесь плохое место!
   Противореча собственным словам, Бертран вскочил и простёр руки к Мэри. Однако вслед за ней в камеру уже входили Изабель, Анри и Жан Дарк Дю Лис. При виде их молодой человек смутился, но Мэри уже сама его обняла, приникая к устам. Изабель остановилась на пороге и, по-старчески неповоротливо, двинулась назад. За ней вышли Анри и Жан, также не желавшие мешать радости встречи влюблённых.
   - Бертран, милый мой, как я рада, что мы вместе... Расскажи, с тобой хорошо обращаются? До чего же всё это страшно - тюрьма, железные двери, решётки на окнах, цепи на стенах, деревянная кровать, стража...
   - Любимая, со мной всё хорошо. Это только выглядит так страшно. А ты как?
   - Да, Бертран, я в порядке. Вот только мадам Дарк просила, чтобы я везде ходила с ней, чтобы меня не арестовали, как тебя. Любимый! Я должна была сказать тебе сразу, едва только вошла. Нам обещали, что завтра тебя отпустят на свободу. Господин Жан Дарк дю Лис, отец Анри, подал прошение вслед за мадам Дарк... я имею в виду - прошение об оправдании Девы Жанны. Он ходит на слушания трибунала и вопросов не задаёт, и теперь к нам опять хорошо относятся.
   - Как гнусно это лицемерие. Знаешь, Мэри, я уже и не понимаю, кто больше виноват в гибели Девы Жанны - англичане или французы. Твой отец... мне кажется, он был очень хорошим и добрым человеком, но ему просто не повезло. На его месте, наверное, каждый английский офицер был бы вынужден поступить так же. Благо родины - превыше всего. Никакой пощады врагу - разве не этому учат и нас? А сэр Джон Клер... наверное, он бы и вправду освободил Деву Жанну, если бы им обоим хоть чуть-чуть улыбнулась удача. И... кто знает, быть может, в этом случае Дева Жанна стала бы твоей матерью.
   - Как удивительно ты говоришь, Бертран. Хотелось бы надеяться, что Дева Жанна, там, на Небесах, с тобой согласится... - Мэри запнулась, вспомнив свою странную встречу с Девой Жанной во сне. Ну так это и был всего лишь сон, мимолётное видение, о котором не следует распространяться. - Знаешь, даже удивительно иногда, что Изабель, Анри и вся семья Дарк так хорошо отнеслись ко мне. Казалось бы - дочь убийцы Девы Жанны... а они меня приняли, будто родную. Защитили.
   - Да, это очень хорошая, добрая семья. Неудивительно, что из неё вышла девушка, спасшая Францию. Когда мы с тобой поженимся, мы ведь будем по-прежнему дружить с ними, правда, милая?
   - Конечно, Бертран, обязательно! И с ними, и с Женевьевой! Впрочем... наверное, тогда и она будет членом их семьи.
  
   * * *
  
   7 июля 1456 года, дворец руанского архиепископа.
  
   - Встать, суд идёт!
   Все присутствующие смиренно поднялись со своих мест. Смиреннее всех выглядел человек, на которого в этот момент смотрели все в зале. Нет, это был не председатель суда. Это был Жан Дарк дю Лис.
   - Можете садиться!
   Секретарь суда вопросительно взглянул на председателя, и тот величаво кивнул. Секретарь не без дрожи в голосе обратился к Жану:
   - Господин Жан Дарк дю Лис! Ваше прошение об оправдании Жанны Дарк дю Лис, вашей сестры, рассмотрено!
   Наступила пауза. Жан ничего не отвечал, смотрел в одну точку перед собой. Секретарь опять вопросительно посмотрел на председателя. Тот грузно поднялся из кресла и заговорил:
   - Суд, назначенный его святейшеством Папой Римским и уполномоченный его величеством королём Франции Карлом, рассмотрел обстоятельства дела. Суд постановляет, что девица Жанна Дарк дю Лис не виновна в тех преступлениях, которые ей ранее приписывались. Установлено, что в ходе процесса, состоявшегося здесь, в Руане, в тысяча четыреста тридцать первом году, с февраля по май месяц, участниками трибунала были совершены многочисленные грубые нарушения и злоупотребления, попиравшие дух правосудия. А именно: уничтожение материалов предварительного расследования, отказ в предоставлении подсудимой адвоката, содержание её в светской тюрьме в окружении стражников-мужчин, фальсификация материалов допросов, угрозы пытками и казнью на костре...
   Никто не задавал вопросов, почему на заключительном заседании трибунала отсутствует та, которая с самого начала и подавала прошение - мать Орлеанской Девы. Никто не интересовался, как будут наказаны виновники перечисленных злоупотреблений - и будут ли они наказаны вообще. Почти все, кто присутствовал на этом заседании, были вполне удовлетворены таким исходом дела. Мир пеплу Жанны Дарк. Прощение для Бертрана де ла Моль и его невесты - в обмен на молчаливую капитуляцию Изабель и Жана Дарк. Умиротворение для монарха, предавшего и погубившего Орлеанскую Деву. Сытость и спокойствие для убийц той, которая спасла Францию.
   Удовлетворенными казались почти все. Кроме, может быть, Жана Дарк дю Лис. Однако он не произнёс ни единого слова.
  
   * * *
  
   Спустя несколько дней во дворце руанского архиепископа состоялось сразу три свадьбы. В брак вступали Бертран де ла Моль и Мэри Клер, руку которой держала Изабель Дарк. За ними следовали Анри Дарк и Женевьева д"Армур. После них - храбрый Луи, теперь уже не оруженосец, а рыцарь, но по-прежнему верный друг Бертрана и Анри - и Анриетт, бывшая послушница, спасшаяся из монастыря вместе с Мэри. Накануне обвенчался со своей суженой славный Антуан. А ещё днём раньше все они присутствовали на религиозной процессии, завершившейся проповедью в честь Орлеанской Девы и воздвижением креста на месте её казни.
   Изабель молча, не без грустной улыбки на устах, наблюдала за брачными церемониями. Живите и будьте счастливы, дети. Молодость пусть цветёт и радуется, не омрачённая пеплом, в котором нет её вины...
  
   * * *
  
   28 ноября 1458 года.
  
   То был день, когда скончалась Изабель Дарк. Мать спасительницы Франции. Женщина, которая обратилась к Римскому Папе с просьбой о реабилитации её дочери, но почему-то не приняла оправдательный приговор. Отчего она умерла? Наверное, от старости. Трудно себе представить, чтобы кто-то вздумал убивать старую женщину, которая... никому не мешала?
  
  
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"