Я поставил чурбанок на колоду и взмахнул колуном. Древесина, затрещав под его натиском, распалась на части. Мне было жарко, несмотря на то, что утренний январский морозец пощипывал кожу. Внутренний жар был таким, что я даже снял телогрейку и бросил ее тут же, прямо на снег. И... раз! Очередное полено раскололось под ударом колуна. Тут краем глаза я заметил в стороне какое-то шевеление, а затем между досками забора просунулся мокрый черный нос. Я прервал работу и отложил колун. Продолжая следить за носом, я быстро нагнулся и подхватил ладонью пушистый снег. Подышал на него, погрел в ладонях и, слепив небольшой снежок, запустил его за ограду.
-Ой-йой!- послышалось оттуда, а в следующий момент уже поверх забора появилось конопатое лицо моего приемного сына Прошки. Мальчишка, сняв шапку, стал стряхивать с нее снег. Рядом с ним на задних лапах, опираясь передними на доски забора, стоял обладатель черного носа - Малыш.
- Ну и меткий ты, дядь Вась! - проговорил Прошка. - К тебе, и правда, как говаривают, нельзя подкрасться не слышно?
- Брешут, - лениво отмахнулся я рукой. - Просто тебя сейчас твой волчонок выдал. Молодой он еще - несмышленый.
Мальчишка укоризненно посмотрел на своего волчонка.
- Эх ты! Морда глупая! - он легко и беззлобно толкнул Малыша в бок. Тот, в свою очередь, игриво попытался цапнуть его за палец.
- Ты это брось мне! - уже сердито продолжил Прошка, едва успев отдернуть руку. - Ужо я тебе! Кусаться вздумал!
Я наклонился и взял ещё пригоршню снега. Утер разгорячённое работой лицо.
- Учишь его, - произнес я. - Это хорошо! Славный волк будет. Уже сейчас приметна сила и мощь будущая...
Видно было, как пришлись по душе Прошке мои слова, но он постарался не выдать себя.
- А вообще я это, как бы с поручением... - сказал Прошка, вдруг спохватившись. - Там, у Поликарп Иваныча все собираются. Совет будут держать, просят и тебя пожаловать. Говорят, наши из города вернулись.
- Когда собираются?
- Да уже, - кивнул паренек. - А меня сюда, за тобой послали.
- Ну, раз "уже", то надо идти, - я поднял свою телогрейку и, встряхнув ее от снежинок, накинул на плечи.
- А ты, покамест, здесь подсоби, - показал я Прошке на дрова. - Сложи, как следует. Да после к матке загляни, а то она тебя уже спрашивала.
Идти до дома старосты было не так чтобы шибко далеко, просто мой дом был на отшибе, а изба нашего главы в центре деревни построена. Малыш, увязавшись за мной, трусил рядом. Он, то забегал вперед, то, отвлекшись на запахи и звуки, доступные лишь его чуткому слуху, оставался позади. Потом волчонок, сорвавшись с места, быстро нагонял меня и снова отставал. Года три назад я впервые вышел на эту дорогу из леса, и так же шагал по ней, как сейчас, стремясь к теплу и живым людям. Как сказать - шагал - тащился, оборванный, замерзший и раненый. Тогда зима лютая была ... Чуть конец мне не пришел. Однако, выжил я.
***
Все небольшое семейство Кузьмы Павловича вывели поутру во двор и выстроили в ряд возле сарая, под прицелами винтовок. Хмурые, заспанные, полуодетые - они стояли и молча ждали своей участи. Тут был сам Кузьма Павлович с женой Миланьей, его дочь Надежда с младенцем на руках, да сын Василий. Молодой атаман бравой наружности прохаживался по двору. Из дома на крыльцо вышли еще двое вооруженных людей.
- Все в хате обыскали, - доложился один из них атаману. - Больше в доме людей нет...
Тот слегка кивнул и медленно повернулся к пленным.
- Ну что, - сказал он, - прищучили мы вас, наконец, вражье семя! Что думали, жить здесь будете, да козни строить? А не вышло...
- Окстись, Петро, - подал голос глава семейства Кузьма Павлович, - Господь с тобой! Какие козни? Ты же знаешь нас всех. Ты с моими детьми по малолетству в этом самом дворе играл... Родным был! А теперь, вот оно что... семя, значит, у нас не то...
Атаман брезгливо поморщился в ответ на эти слова и махнул рукой одному из своих подчиненных. Тот шагнул вперед и коротко ткнул прикладом под дых Кузьму Павловича, прервав его на полуслове. Пожилой мужчина, охнув от боли, рухнул на колени в талый снег, смешанный с дворовой грязью.
- Замолчь! - приказал атаман.
- Ах, ты! Сволочь! - сын Кузьмы Павловича - Васька рванулся вперед, - Да я! За отца!
Предводитель шайки словно ждал этого порыва. Он ловко выхватил из-за пояса револьвер и направил его прямо в грудь подскочившему Василию. Тот, замешкавшись, в нерешительности остановился.
- Ну, порви меня, коли охота, - произнес атаман, скривив в усмешке губы.
- Васятка, не надо! Не губи себя! - запричитала вдруг матушка и, уже не сдерживаясь, залилась слезами.
- К остальным его!
Двое молодцов, скрутив Василия, бросили его прямо под ноги поднимавшемуся с земли отцу
- Расстрелять, всех! - снова приказал атаман и направился прочь со двора.
- Дак как же? - попробовал возразить один из разбойников. Он обогнал своего главаря и, загородив дорогу, попытался остановить его. - Прямо всех? И младенца безгрешного? Живую душу губить?
- Нет у них души... Какая душа у зверья? Но коли тебе жаль младенца стрелять, выкинь его за околицу, все равно от холода околеет, и на тебе греха не будет.
***
В избе у нашего главы Поликарпа Ивановича было просторно и светло. Здесь часто проводились собрания общины по разным хозяйственным вопросам, но меня до этого случая никогда на них не приглашали. Видать, как был я здесь пришлым, так пришлым и остался. Вот, и местный священник - Отец Митрофан каждый раз при встрече, как нечистого, по несколько раз крестным знамением величает...
Когда я зашел в горницу, все наши хозяйственники уже были на местах. Видно было, что действительно ждали только меня.
- Присаживайся, Василий Кузьмич, в ногах правды нет, - поприветствовал меня глава.
Я по приглашению Поликарпа Ивановича уселся на скамью и приготовился слушать.
- Смута снова в городе, - продолжил говорить, один из наших купцов, что с ярмарки вернулись. - Да и во всем государстве. Как царя убили, так заволновался народ, забеспокоился. Да, никак успокоиться не желает.
- Так это уже не новость, - произнес Поликарп Иванович. - Чего нам опасаться стоит?
- Дальше больше... - снова заговорил купец. - Бандитов развелось по дорогам да весям. Кому не лень, свою банду собирает, да в лес уходит. Кого-то 'красными' кличут - те вроде за новую власть. За тех, кто царя жизни лишил. Кого 'белыми' называют... Те старую жизнь вертать хотят. А есть и такие, кто просто горазд под шумок чужим добром разжиться. Говорят, что одна такая банда большая, как раз в наших лесах окопалась. Лютуют они, почем зря. Несколько деревень уже пожгли. Как бы на нас не набрели по-случаю.
- Да не набредут! Что вы хвосты поджали сразу! Как они вообще нас найдут-то? - вскинулся с лавки мой сосед.
- Один уже набрел... - ответили ему. И я почувствовал, как чужие колючие взгляды заскользили по мне.
- Да, жизнь она такая, переменчивая, - задумчиво произнес глава вполголоса - Действительно, не долог час, как наши леса дорогой проезжей станут. Всяким людям будет сюда ход.
- Так может уйти еще дальше, пока не поздно? - неопределенно махнул рукой батюшка Митрофан, который до этого тихо сидел по правую руку от главы. - Как смотрите? Господь указал нашим предкам это место для жизни вольной, он укажет нам и другое, где жизни нам будет вдоволь и пригляд будет божьего ока за нами.
- Нет, Отче, не гоже с этого с места родного уходить из-за слухов и предположений, - покачал головой Поликарп Иванович. - Здесь отцы наши жили и деды. Предки наши в землице лежат этой...
И тут, внезапно, Поликарп Иванович обратился ко мне:
- А ты что скажешь, Василий Кузьмич? Ты порох понюхал, кровь проливал, да беду видел.
Пришлось и мне ответ держать:
- Не смог я защитить свою семью, - начал говорить я и почувствовал, как внезапно охрип голос от до сих пор не стихнувшей боли. - Не готовы мы были к беде, тоже мирно жили. Ни я, не родные мои, не верили, что тати придут к нам в дом, что сами впустим их. А они пришли. И не убежать - догонят, и не укрыться - найдут.
Я перевел дух и оглядел присутствующих. В горнице стояла звенящая тишина, молчали мужики, глаза отводили.
- Теперь знаю я. Что бдить нужно. А как придут лиходеи к нам, так отпор нужно дать им достойный, не то забыть придется нам о жизни вольной, под ярмом будем прозябать. Вам решать люди добрые, как поступать будете, но я был в неволе, и теперь свободу не променяю. Даже на жизнь свою.
Я встретился взглядом с Отцом Митрофаном и, уже тише, снова повторил:
- Вам решать... но если выберете бороться - оборониться помогу. По всей округе волков подниму, коли нужда будет.
***
...Молодая женщина без чувств лежала в грязи двора. Младенец заливался плачем в руках у своего палача. В этот момент Василий, приподнявшись с земли, вдруг поднял глаза к небу и протяжно завыл. Дрожь пробрала всех присутствующих от этого звука. А следом за этим из сарая, что был за спинами у пленных, послышался какой-то шорох, и сквозь приоткрытую дверь беззвучно метнулись вперед две серые тени. Не успели люди опомниться, как двое волков, повинуясь приказу, уже наскочили на мужчину, что стоял с младенцем на руках. Волки опрокинули человека навзничь и принялись с остервенением терзать его горло. Василий, подавшись вперед, едва, у самой земли успел подхватить младенца и осторожно передал его своей матери. Один из волков, повернул кровавую пасть в сторону вооруженных людей. И, оскалив клыки, снова двинулся на врагов, его собрат последовал следом за ним.
Два выстрела прозвучали почти одновременно. И первый волк, взвизгнув, стал заваливаться на бок, второй резко метнулся в сторону, спасаясь от пули.
- Беги, Серый, - крикнул Василий своему четвероногому брату. И тот, в последний раз бросив взгляд на убитого сородича, сиганул через забор и скрылся в лесной чаше. Вслед ему, разрывая утреннюю тишину, прозвучали еще несколько выстрелов.
Василий присел рядом с мертвым волком и, подняв его морду, положил ее себе на колени. Кровь забила струей из пасти зверя, окатив брызгами и человека. Василий наклонился над волком и зарылся лицом в его теплую мягкую шерсть. Младенец на руках у бабушки надрывался криком, а Кузьма Павлович хлопотал над бесчувственной дочерью.
Громко и отчетливо было слышно, как щелкнул затвор оружия, и дуло ткнулось прямо к спину Василия.
- Повремени-ка, - неожиданно остановил атаман, своего подчиненного, который уже было приноровился расстрелять молодого парня.
- Все постойте, покамест, - отменил главарь свой приказ.
- Так вот, значит, как вы волков заговариваете, - затем произнес он вполголоса.
- Ну, Васька, решай! - продолжил атаман. - Хочешь жизнь свою сохранить, да жизни своих родных?
Василий поднял измазанное в крови лицо, и удивленно посмотрел в глаза своему врагу.
- Тогда служить мне будешь. Силу свою темную для меня одного использовать станешь. Сапоги мне лизать будешь, что твои волки! А зверье ваше, заговоренное, мои приказания пусть исполняет. Кого скажу загрызть - растерзает, кого скажу загнать - до самой преисподней преследовать будет. А ответишь "нет" или надуть меня вздумаешь. Всех твоих положу-расстреляю!
Как Василий мог ему отказать. Младенец в руках у бабушки снова зашелся криком.
***
После того памятного собрания у главы, я, как и обещал, уже полгода берег покой нашей деревни, то есть не я, а волки мои хранили деревеньку. И все шло у нас тихо-мирно. Так и лето незаметно наступило.
...Та ночь была душной, словно перед грозой. К рассвету уже было близко, а духота не проходила. Тяжко спать было в доме. Ворочалась под боком от тревожного сна моя Настасья. Слышно было, как сопят на печи старшие дети и как причмокивает губками мой младшенький сынок, народившийся по весне этой.
Вдруг, что-то подняло меня с постели, словно в грудь толкнули. Чувство... будто кто звал меня из лесу. Вышел я тихо на крыльцо, глаза прикрыл. Почувствовал сердцем ли, или, не знаю, чем еще - братья мои четвероногие предупреждают - чужие в лесу. Близко. Вот завыл кто-то из волков, второй ему вторить начал. И скорее я почувствовал, чем услышал, их тоску в голосе. Я сосредоточился и снова прислушался к звукам леса. Мне нужно было увидеть, кто это к нам пожаловал. И я увидел, не так как обычно, а, как сказать, глазами одного из волков - Серого, что вожаком стаи был. Почувствовал я, как рвался Серый вперед, растерзать, выгнать пришлых из леса, как ненависть и боль клокотали в нем такие, что страх перед людьми застилали.
Мысленно остановил я Серого. Успокоил. Зачем зря братьев на погибель своих отправлять. Приказал я стае затаиться до времени, но близко не подходить к чужим.
Сам же я мигом оделся и поспешил к главе, чтобы упредить его о напасти. Я двигался не слышно, чтобы не разбудить, да не испугать ненароком домашних. И лишь Малыш, теперь уже матерый зверюга, обеспокоенно бегал по двору и нюхал воздух.
Поликарп Иванович мирно спал, в отличие от меня. Пришлось его будить. Благо, что он сразу все понял. И лишь по-деловому осведомился:
- Ну и как гостей непрошенных привечать будем?
- Гости-то не с добром по лесам рыщут, - ответил я ему. - Вооруженные они до зубов. Сдается мне, что это та самая бандитская орава, про которую мы еще по зиме на сходке рассуждали.
- Ну что же. Давай сначала посмотрим все же, кто такие. Да, с чем пожаловали, а там решать будем. Собирай парней по хатам. А бабам своим пусть скажут, чтобы схоронились пока чужие восвояси не двинут. Так на всякий... Может и не со злом идут, а оно надежней как-то.
***
Василий лежал в полузабытье в холодных сенях и зябко кутался в дырявое, стеганое одеяло. Спина, при каждом неосторожном движении, болела нещадно. Василий, то впадал в забытье, то снова приходил в себя. Дверь в хату скрипнула, впуская в дом людей, а вместе с ними и свежее дыхание мороза.
- Жив там еще... - небрежно бросил хозяин сквозь зубы.
Василий что-то проворчал в ответ.
- Что ты там снова рычишь, морда немытая! Или тебе было мало урока, волчье отродье? Так у меня плеть всегда с собой! А ну вставай, живо!
Василий с трудом поднялся с лежака и поклонился своему хозяину. Боль от каждого движения отдавала в спине. Он даже почувствовал, как от крови снова намокла рубаха, прилипнув к телу.
- Что прикажите, ваше благородие...
- Благородие... Ты-то!!! - заржал один из прибывших вместе с хозяином людей.
Тот кинул сердитый взгляд на хохмача, но обратился снова к Василию:
- Дров принеси, да печь нам затопи, а после убирайся с глаз долой, пока не понадобишься.
Василий направился к двери. Уже выходя на улицу, он услышал продолжение разговора между хозяином и гостями.
- Эко ты его выдрессировал... Даром, что с волками дружен, а о свободе уже своей и забыл поди. И величает тебя как, рожа бандитская, - благородием.
- Не, этот зубы еще скалит, - отвечал хозяин. - Да укусить уже не может. Вот только вчера получил сполна за дерзость, да за ослушание. С ним ухо держать нужно востро. Он не только с волками знается, сам, как зверь лютый, неприрученный. Но ниче, с меня станется его усмирить!
...Василий набрал дрова из поленницы и медленно направился обратно. В ушах стояли колкие слова хозяина. А он-то думал, что уже смирился со своей участью, что слова уже его ранить не могут. Так случилось, что дверь не скрипнула, когда он вошел назад в сени, тихо вошел и снова услышал слова, что душу его рванули на части.
- ... Думает, что своей свободой, он выкупил жизнь родных, - говорил хозяин, - И не знает он ничего.
Слова пронзили Василия в самое сердце. Что стало с батькой, матушкой, сестрицей и малым? Что знает хозяин и о чем молчит? Дрова почти выпали из мгновенно ослабших рук, но он успел все же их подхватить. Первая мысль была, ворваться в горницу и растерзать ненавистного хозяина, но он был хозяином так долго... А хозяев трогать нельзя.
Василий медленно вошел в комнату и стал раскладывать дрова, стараясь не смотреть вокруг. Казалось, что если он глянет на людей, то те сразу поймут, что он задумал, прочтут его чувства, как в книге открытой. Благо, не нужен он был никому.
Затопив печь, Василий вышел во двор. На улице, несмотря на ранний вечер, стояла темень, как всегда, бывает зимой. Холод нещадно кусал израненную мокрую спину, а ночь предстояла еще морознее. Но ничто больше не могло удержать Василия, нужно узнать, что с родными стало.
Терять ему было нечего, поэтому мужчина забрал пару теплых сапог барских, да новый тулуп, и вышел в ночь, надеясь, что до утра его не хватятся.
***
Парни наши собрались быстро. Встали у окраины деревни и принялись ждать. Сначала увидели, как конные показались между стволами, а потом уже выехали на открытое место. Главного среди пришлых можно было увидеть сразу. Одет добротно, конь под ним тоже не из простых. Держит главный себя свысока, плеть висит с боку, оружие на перевязи.
- Эй, мужичье, кто тут у вас хозяйством заправляет? - обратился он к нам.
- Ну, я что-ль, - ответил ему глава, выходя вперед. - А зовут меня Поликарп Иванович. Вы сами, кто будете, люди добрые?
- Мы-то люди добрые, - проигнорировал пришлый вопрос нашего главы. - А вот вы? Почто в лесу живете? Вы сами добрые или как?
- Или как, - буркнул себе под нос один из мужчин, стоящих рядом со мной.
Я же не мог вымолвить ни слова и просто смотрел на человека, к которому у меня был очень длинный и кровавый счет. Вдруг засаднила спина, не дававшая о себе знать три года как. Я почувствовал, как меня начинает переполнять ярость. Так вот, значит, кого углядел в лесу Серый, кого растерзать хотел. Я, едва сдерживая себя, сжал до хруста кулаки и постарался сердце унять. Рядом со мной забеспокоился Малыш, мои чувства предались ему и волк, ощерившись, глухо зарычал.
- Худого вам не желаем и не сделаем, коли и вы нас уважите, - не зря Поликарп Иванович был главой выбран, на провокации не отвечал, зла не таил. Атаман тоже немного охолодел свой пыл, не стал разжигать конфликт.
- С дороги мы, устали - я и мои люди. Если к гостям у вас уважение, да принятие есть, не откажите в крове. А за резкую встречу, уж простите.
Я видел, с каким трудом моему бывшему хозяину и врагу дались эти слова покаянные. Оглядел и Поликарп Иванович ватагу конную. В усы хмыкнул и такой ответ держал:
- Гостям мы завсегда рады, привечаем их, но чтобы в дом пустить, да хлеб преломить с чужими - не то сейчас времечко, уж извольте. Но коли хотите, располагайтесь станом рядом с деревней. Снедью поделимся, если нужно, да добром каким. Но к нам хода не дадим, не обессудь уж.
- Да ты! - вспылил атаман. - Да я вас всех тут смету! Не пустят они... сами зайдем! Знаешь, сколько было, таких как вы?!
Малыш снова глухо зарычал и оскалился. Тут атаман его и увидел, пригляделся внимательней к нему, а затем перевел взгляд на меня. И уже не отводил. Я тоже не отвернулся. Я хотел, чтобы он узнал меня, чтобы вспомнил, чтобы увидел, что я жив.
- Та-ак, - протянул мой враг, вновь зыкнув на меня. И вдруг не с того не с сего на попятную пошел:
- Так уж и быть, - сказал, - я уйду и людей своих уведу из лесов ваших. Ни ночлег нам не нужен ваш, ни скраб скудный. Выдайте мне только одного человека. Вот этого! Атаман указал рукой на меня:
- Знаю, что он не из ваших! Так что не убудет с вас. Отдадите его - уйду. Нет - так не обессудьте.
Я чуть было не задохнулся от гнева, что рвался изнутри. Но не успел я и слова вымолвить, как уже вперед вышел наш хрупкий Отец Митрофан, тот, что все время сомневался во мне.
- Ты видно ошибся, мил человек. Здесь чужих нет! - проговорил он громко, встав рядом с главой. Я и не знал, что у священника может быть такой голос. - Здесь все свои - наши!
- Да и веры нет твоему слову, - покрутил ус Поликарп Иванович. - Так, что уходи подобру...
Атаман хмыкнул и свысока оглядел нас.
- Даю вам времени, до полудня, чтобы одумались, а то по глупости себе смертушку зазываете. А не одумаетесь, так не оставлю здесь камня на камне, а женки ваши, с нами утешатся в скорости будут.
***
Обессиливший и продрогший Василий добрался до своей деревни. Но деревни не было и в помине - одни угли корявые, сквозь сугробы торчат. Еще углядел Василий кое-где кости обгоревшие, да развалившиеся подгнившие заборы - и ни одной живой души. Не деревня - сплошной погост.
Тут Василий не выдержал. Рухнул на колени, сжал руками голову и зарыдал, завыл, забился... И жить расхотелось.... Пять лет не видел своих родных и уже не увидит... и не знал он все эти годы, что с ними стало. Кого убили? Сумел ли спастись кто?
Наконец, иссяк вой, что из души рвался, и Василий, теперь, просто лежал на снегу, не замечая холода. Не хотелось ни вставать, ни шевелится.
Сколько он так пролежал, Василий не помнил, лишь почувствовал, что очень уж он спать хочет. И пришла в голову вялая безразличная мысль: "Замерзаю...". Потом он услышал рядом тихие, почти неслышные шаги, и с трудом разлепил тяжелые веки. Среди развалин в свете луны возвышался силуэт волка. Он казался огромным на фоне ночного неба.
- Серый? - неуверенно прошептал Василий.
И волк кинулся к нему, сорвавшись с места.
- Серый, - прижавшись к волку, прошептал человек снова.
А зверь дикий, словно пес дворовый, все скулил и вертелся вокруг в неописуемой радости. Все старался лизнуть Василия в лицо, носом толкал, тормошил за рукав, прогоняя дрему смертельную.
***
Я вернулся в пустую горницу и стал собирать свой небольшой скраб. Настасьи, жены моей в доме уже не было, как и детей. Видимо, ее уже предупредили, и она вместе с другими женщинами увела ребятишек в схрон, переждать, пока чужие уедут. Эх, оставляю Настасью вдовьей, да с четырьмя пострелятами еще, при живом-то муже. А детей-то как жалко! Но выбора нет другого. Если я спрячусь за спины людей, приютивших меня - я не прощу себе. Не позволю врагам спалить и эту деревню. Я дрожащими руками, завязал тесемки сумы и накинул ее на плечо. Прихватил патроны, проверил двустволку. Перезарядил ее, и вышел из дому. Малыш вертелся во дворе. Я присел рядом с ним.
- Ты остаешься здесь. Понял? - потрепал я волка по голове. - Храни их, как сможешь!
Затем я вышел за ворота и прикрыл их за собой. Теперь это было только мое дело и ничье больше.
- Ну и куда ты собрался, Василий Кузьмич? - услышал я и обернулся на голос.
За моей спиной у забора, слегка опираясь на него, стоял глава.
Я покачал головой и вздохнул:
- Я ему нужен. Что же, он меня получит, только не так, как думает. Я костьми лягу, а деревню тронуть не дам.
- Да не в тебе дело, - сказал Поликарп Иванович, - Думаешь, мы смалодушничаем сейчас? Одного оставим? Ты вот готов нас защищать, да и раньше готов был, отчего же о нас плохо мыслишь, Василий?
Я не знал, что ему ответить. А Поликарп Иванович продолжил:
- Ведь не справишься сам, ворогов видал как много? А тебя положат - за нас примутся... Сам же говорил, что отпор надо давать лиходеям, а не прогибаться. Говорил али нет?
- Говорил.
- Пошли тогда. Ружьишко с собой прихвати, а вещички свои дома ставь.
***
...Прошка издали приметил человека, который вышел из леса и направился в сторону деревни. Пару раз он спотыкался и почти что падал, но выровнявшись, продолжал с какой-то безумной настойчивостью переставлять слабые ноги. Между тем силы оставили человека и он, снова споткнувшись, не удержал себя и повалился в сугроб. Больше мужчина не вставал и даже не шевелился.
Прошка, подождал немного и осторожно приблизился к незнакомцу. Тот лежал ничком, не подавая признаков жизни. Удостоверившись, что человек еще дышит, мальчишка прямиком сиганул в деревню, сообщить взрослым, чтобы подсобили.
...На следующий день, поглядеть на пришлого пришел и местный священник Отец Митрофан.
- Благослови, Отче...- услышал Василий сквозь дрему тихий голос Настасьи Филипповны - той женщины, что выхаживала его.
- Благослови тебя Боже, - ответили ей тихо и мягко. - Показывай, Настенька, где хворый-то?
Заскрипели половицы под ногами. И Василий сквозь прикрытые веки разглядел священника. Тот как-то сокрушенно покачал головой и отошел в сторону.
- Прости, Господи, за мысли недостойные, - прошептал батюшка.
- Я было сейчас подумал, - обратился он к Настасье, - что не нужно было нам его из лесу волочить.
- Не нужно?
- Хворый он, надломленный в душе. Обозленный, да неприкаянный... Не телом больше хворый, но духом. Да и зверьем диким пахнет от него...
- Это же твое дело, души врачевать, - услышал Василий голос Настасьи. - Лечи, Отче...
Священник снова вздохнул и промолвил:
- Ну, уж и ты тогда мне подсоби...
...Василий быстро шел на поправку. Уже через несколько дней он смог выходить за околицу и пока еще медленно прогуливался по деревне. Тут и случился в деревне переполох - прямо из леса, не страшась ни людей, ни псов дворовых, вышел к домам большой матерый волк. Встревожились люди, кто за винтовки схватился, кто за вилы, кто просто в доме укрылся поскорее. Уж хотели пристрелить зверя дикого, но тут увидели местные, как Василий с ним ладит, словно с другом или братом меньшим, а может быть и старшим. Пожали плечами мужики: "Ну дружит с волком и что? У многих свои причуды", - и разошлись по домам, дела прерванные продолжать.
Лишь один Отец Митрофан беспокоился.
- Значит, с волками братаешься? - все спрашивал он, щуря недоверчиво глаза.
- У каждого свой дар, - отвечал ему Василий. - Вам людей исцелять, а мне волков заговаривать.
- А что, только ты один таков? Или на тебя похожие есть? - продолжать выспрашивать батюшка.
- Были... - Василий замолкал и дальше разговор не продолжался.
***
Разбойники были слишком самоуверенны, атаман привык командовать, привык брать все с наскока и силой. Вот и недооценили они нас. Да и я, если честно, не все знал о жителях деревни три года назад приютившей меня. Как-то говорил Отец Митрофан, что меня еще удивят умения местного населения. Меня и удивили, а уж наших противников и подавно.
Полудня мы ждать не стали - затаились. Уж таиться общинники умели. Враги тоже, видимо решили не медлить и не ждать пока меня им выдадут - направились прямиком в деревню. А в деревне - пусто ни живого человека, ни скотины. Стоят дома, еще теплые от духа человеческого, живыми людьми еще пахнут. А в домах - никого. Тишина смертная.
-Убегли, холопы трусливые - скривил губы атаман. - Добро забрать, какое есть. И, если есть кто, - разыскать!
Так и разделились вороги, чужим богатством прельщенные. Разбрелись по всей деревеньке. Все при оружии - страха не чуяли. А мы близко были, тоже не лыком шиты. А волки мои вокруг деревни кружили - кольцо сжимали.
Затрубил рог. Возвращаться велел к командиру. Звал людей. Те скорее за добро схватились - у кого насколько рук хватило и к центру села двигаться начали. Да, не все вернулись. Деревня по-прежнему стояла немая, да безлюдная, а ватажники отчего-то не откликнулись на призыв своего командира. Не дозвались нескольких, сколько не кликали. Забеспокоились разбойники, вместе держаться стали. Да, только не поняли по-прежнему, что на родимой земле и былинка каждая, и букашка малая - все на защиту встать может.
К примеру, тень на крыше появилась. Свист... и пропала тень - будто не было. А двух людей срезало с лошадей на лету стрелой шальной. Палить стали разбойники - а, в кого? В тень много не постреляешь. Да, и нет ее уже.
Вот сучок на дороге острый прямо под копыта лошади выкатился. Всхрапнула лошадь, на дыбы встала и скинула седока - расшибся он. В одной стороне, рядом с избой деда Пантелемона, колья дерном прикрытые - а задень, выскочат, как будто из-под земли. В живое метить будут. В другой стороне, там, где поля пахотные, силки наготове лежат, для охоты приготовленные. Вот только охота сегодня особая им предстоит - на людей.
Тут и стая в деревню вошла волчья - затревожились кони, копытом забили, пятится стали, дух волчий почуяв. Не простой - со всех сторон шедший, ноздри щекочущий. А потом увидели и люди волков, молча наступающих и клыки обнаживших. Вскинули разбойники ружья, на зверей нацелились. Только другие выстрелы быстрее прозвучали - прервав сразу жизней несколько. И началось! Перестрелка была короткой, но неистовой. Все смешалось - сначала рев звериный и крики яростные, треск и выстрелы слышались. Дымом и шкурой паленой потянуло. Но вскоре все звуки больше в стоны перешли и мольбы невнятные, тихие - о пощаде и о милости к побежденным.
Только не было среди убитых и пленных моего главного врага. Сколько я не метался среди домов в его поисках - так его и не нашел.
- Опять убег, гад, шкура скользкая! - выругался я. И, прикрыв веки, снова обратился к "волчьему глазу". Взором Серого я быстро обнаружил одинокого человека в лесу, совсем недалеко от деревни. Он был цел и невредим, только пеший уже. Видать коня в схватке потерял. Я видел, как человек продирается сквозь ветки и чащобу, пытаясь скрыться. Он шумно и тяжело дышал, от напряжения и то и дело оглядывался, опасаясь преследования. Я остановил Серого, который уже готовился напасть, и приказал ему, не трогать врага: "Он мой - с него у меня и спрос будет!"
Далеко враг не успел убежать, и я быстро нагнал его. Он тоже почти сразу почувствовал, что я рядом и скрылся за ближайшим валуном.
- Что, Васька рад?! - почему-то он сразу понял, что это я его преследую. А кто же еще?
- Сегодня твоя взяла, но не долго тебе праздновать, - продолжил мой противник, чуть отдышавшись. - Завтра уже снова мое время будет.
Я тоже нырнул к ближайшему дереву. Спрятался за ним, прижался к коре теплой и приготовил двустволку.
- Я ведь вернусь... - проговорил атаман.
- Ты сначала из леса попробуй выйти, - ответил я ему и, снова замолчав, лишь крепче сжал в ладонях оружие.
- А может один на один? Пусть нас Бог рассудит? - спросил атаман. - Давай как в старину, без оружия. Кто кого?
Не знаю, на что он надеялся, высказав свое предложение. За его дела, уж точно божьей помощи он не дождется.
- Мы итак один на один. Без помощников...
Слышно было как едва зашелестела трава - человек пытался уползти, но шелест выдал его. Я осторожно глянул из-за дерева и прицелился. В траве я заметил дуло, нацеленное прямо на меня. Выстрел прозвучал почти оглушительно в тихом лесу и в ответ ему раздалось хлопанье крыльев всполошенных птиц. Я успел пальнуть в ответ и сразу юркнул за ствол, но видимо был не достаточно расторопен. Боль в боку пронзила меня разрядом, на рубахе стало расплываться мутное красное пятно. Я, охнув, медленно осел на землю, сглотнул слюну, мгновенно заполнившую рот и перевел дух. Лес снова стоял тихий и нетронутый - хоть это была лишь видимость.
Я знал, что от резкого движения мне будет больно, но я был готов его сделать. Я, вывалившись из своего укрытия, тут же выстрелил, казалось, что наугад. Услышал, как застонал и тихо выругался мой противник.
Некоторое время снова стояла тишина, а затем я увидел, как мой враг, с трудом поднимается на ноги, совсем меня не таясь. Я тоже встал, зажав по возможности рану в бочине.
Враг держал меня на мушке.
- У тебя больше нет патронов... - хрипло проговорил он и выстрелил. Сухой щелчок в холостую щелкнул в барабане револьвера.
- У тебя тоже, - и я, выхватив из-за пояса нож, ринулся на врага, вложив в этот бросок все свои жизненные силы.
...Я стоял над поверженным противником, распластанным на земле.
- Не убивай меня! Молю... - мой враг выглядел жалко, он беспомощно елозил ногами и руками по земле, - Я много зла тебе причинил. Но искуплю. Ты же не убьешь безоружного, ведь так?
Я смотрел, как он барахтаются у моих ног, и вдруг понял, что нет у меня былой ненависти, что глаза затмевала, будто все выжгла она, да на нет изошла. Я медленно опустил руку с ножом и не отворачиваясь отступил на шаг. Прикрыл ладонью раненый бок, кровь быстро выступила сквозь пальцы. Я обтер их о рубаху.
- Живи.
Атаман обессилено упал в траву и закатил глаза к высокому небу. Я сделал шаг назад не отводя от него взгляда - был настороже. Еще шаг назад - вдруг под рукой у него припрятано оружие. Я отвернусь, и в спину мне прилетит. Так и пристрелит меня здесь. Я отступил спиной еще на несколько шагов. Мой враг не шевелился, но я чувствовал растущую тревогу и напряжение. Человек, лежащий в траве, был ранен, но я боялся его... боялся того, что он несет в себе. Это была угроза. Угроза моей жизни и моим близким. Угроза будущему.
В это время мой бывший хозяин чуть повернул голову и посмотрел на меня. "Ты все еще мой и ты всегда будешь моим. Я приду за тобой и за всеми, кого ты любишь, не сейчас, так позже..." - показалось или такое выражение действительно промелькнуло на его лице.
Рука самопроизвольно сжалась в кулак, и я, снова подскочив к врагу, занес над ним нож для удара.
- Стой, - из чащи ко мне бежал Отец Митрофан. Он подбежал и схватил меня за запястье занесенной руки, остановив мой удар.
- Не убивай его. Он не сможет причинить больше вреда. Ты победил! Мы победили!
Я снова взглянул в лицо поверженному врагу, и вдруг, отбросив руку священника, быстрым движением полоснул ножом по горлу атамана. Кровь мгновенно запузырилась, из горла раздался клекот и тело человека содрогнулось и осело. Глаза умирающего из насмешливых, стали тусклыми, но перед этим, я видел, что в них мелькнул страх.
- Что ты... Зачем? - сокрушенно проговорил батюшка, опускаясь на колени рядом с мертвецом - Вася, Вася... безоружного-то.
Я повернулся и упрямо сжал губы, не сомневаясь в своей правоте.
- Так-то оно надежнее будет...
- Но он же сдался... Что отомстил? Сладко тебе сейчас?
Я скривилcя, как от зубной боли:
- А сам-то, как думаешь? Сладко мне али горько? Мстил я или как?
- А ты?
Я промолчал, вновь упрямо взглянул на него, но не смог выдержать его осуждения, отвернулся и лишь тогда произнес.
- Если нужно, я уйду из общины, но я видел его глаза.
- Он сдался, - Отец Митрофан выпрямился. - Одно дело защищаться, а другое, как ты.
Я вздохнул, но оборачиваться не стал и лишь повторил.
- Я видел его глаза.
Как объяснить чужим людям, что не был бы я никогда свободным, останься он жив. Он был моим хозяином, он приказывал мне. И только, когда его не стало, когда его нет... Я лишь надеюсь обрести покой и мир в душе. Только надеюсь, хотя насчет мира, я очень сомневаюсь.
.... - Веришь ли, Настясьюшка, хотел я ему жизнь сохранить? Хотел... да весь выхотел...
- Верю, родимый - а в глазах слезы блестят. Нет, не осуждает она, не корит... И гладит ее маленькая холодная ладошка мой разгоряченный лоб.
- Отдыхай, - шепчет она мне, - Не потревожит он больше сон твой...
Я молчу и вдруг, спохватившись ловлю ее руку и прижимаю к сердцу. Отпустить боюсь... Не отнимает руки она... Жалеет меня... Понимает, что к свободе мне еще нужно привыкнуть... и снова жить научиться нужно...