Страшная жара, лес и луга зеленеют, пот течет градом со лба и затекает в глаза, волосы, кажется, совсем мокрые. Вокруг старого здания фермы трава особенно зеленая: не только борщевики, но и чернобыльник и крапива вымахали чуть ли не выше моего роста, здесь они жирные и сочные, несмотря на то, что в поле от жары трава начинает засыхать. Оно и не удивительно. Ведь вокруг фермы земля перемешана с навозом, кое-где трава растет прямо на краях навозных болот. Я вырвал куст крапивы. Мощные белые корни, которые только что поглощали минеральные соли и воду из этого грунта поддаются довольно легко. На бетонной плите этот здоровый экземпляр в такую жару увянет и погибнет уже через полчаса, не позже. В сущности, эти гиганты - самые настоящие каннибалы, они такие только от того, что питаются за счет своих собратьев, переработанных в многокамерном и очень сложном желудке коровы. Что же, зато здесь сами они в относительной безопасности: сюда, к болоту, не рискнет приблизиться ни одна корова, какой бы вкусной ни казалась ей трава.
Слепни и мухи, гнус, комары - все залетают в открытые окна фермы. Теперь здесь только два окна: одно открытое, то есть это уже не окно, а дыра в стене, и другое затянутое полиэтиленом. С противоположной стороны окон много, часть из них открыта, часть зияют такими же темными даже в самый светлый день дырами. В помещении приятная прохлада и едкая аммиачная вонь. Бетонные полы покрыты слизью, под потолком воркуют и хлопают крыльями голуби: пожалуй, ночью тут должно быть жутковато. Но сейчас день, и в открытые окна и в двери с невероятным упорством залетают всякие кровососущие насекомые. Часть из них вылетает тут же, часть, немного полетав, начинают биться об натянутую пленку второго, закрытого окна. Это конец: теперь, если их не выпустить насильно, они сами никогда не сообразят полететь назад, во тьму помещения, а потом на второе, открытое пятно света. Смешно и сказать: от одного окна до второго полметра, не больше, но ни одна из миллионов мух не догадается развернуться и вылететь на свободу. Только слепней, здоровых, размером со шмеля, здесь штук тридцать, еще больше, наверно сотня, златоглазиков. А мошек и гнуса, а так же дрозофил здесь тысячи и тысячи - сейчас, в жару, вся эта публика с бешеной силой бьется о натянутую полупрозрачную пленку. Их так много, что мягкий "пластмассовый" стук от ударов их крошечных тел о полиэтилен, их гудение, все это слышно с улицы, с расстояния нескольких метров.
Я забираюсь внутрь через дыру незакрытого окна: так и есть, вот они, ползают по пленке и по раме, бьются как бешеные, некоторые совсем обессилели и лежат на каменном "подоконнике" кверху ножками, подрагивая и изредка пытаясь перевернуться. Но еще больше, намного больше здесь трупов - сотни и сотни. Некоторые умерли совсем недавно и сохранили еще пластичность членов, другие уже совсем высохли, и снующие тут и там муравьи вырвали у них все внутренности.
С одной стороны, слепни и прочие гнусы пьют кровь и кусаются очень больно, но здесь они в беде. Я не нахожу ничего умнее, чем прорвать в пленке дыру и выпустить невольных пленников наружу. Эти насекомые так неразумны, что многие, только вырвавшись на волю, в срочном порядке возвращаются в темницу через соседнее открытое окно, и, описав дугу, снова принимаются биться о пленку. Под потолком снова начинают ворчать голуби. Телята, которых не отпустили в поле, требуют пищи. Я разрываю пленку - не то что бы мне жалко кровососов, но смотреть на их мучения, присутствовать при этом невыносимо. Двумя или тремя движениями я убиваю штук сто незадачливых пленников, остальные, те у которых хватает сил, вылетают на природу. Завтра они будут биться о пленку с другой стороны. Но никогда не разорвать всех этих пленок.
![[]](/img/r/romarkin_e_w/nasekomye/os-13.jpg)