Романов Роман Романович
Основания Истории

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками Типография Новый формат: Издать свою книгу
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Приложение к книге "MMIX - Год Быка", посвященное анализу параллелей между Романом М.Булгакова и Трилогией А.Азимова.

Роман РОМАНОВ

Основания Истории
-
(приложение к "MMIX")

МОСКВА
ЖЖ

2009

  
  

Appendix B

B1. Основания Истории

   1. Навстречу неизбежному
   Ровно в тот момент, когда мы через сравнение с "Фаустом" Гёте разоблачили тайный замысел Булгакова, стала неизбежной еще одна очная ставка писателей. В мировой литературе есть еще один шедевр, посвященный будущей фундаментальной науке о человеке и человечестве. Речь, разумеется, пойдет о трилогии великого фантаста Айзека Азимова "Foundation".
   Как и в основном тексте "MMIX", начнем с краткого экскурса в психологию писателя, творя­щего в жанре научной фантастики. Можно ведь быть фантастом, но не писателем. А можно стать великим фантастом новейших времен благодаря искусству настоящего писателя. Ведь что такое "нау­чная фантастика"? Вообще говоря, это - упрощенно-схематическое представление сложных научно-технических идей в популярной повествовательной форме.
   Даже в советской системе, для которой научно-технический прогресс был "священной коро­вой", основой идеологии, жанр научной фантастики не считался "большой литературой" и развивался в собственных автономных рамках. Что уж там говорить о европейской традиции. Зато в Северной Америке, где любая литература и вообще культура обязана быть популярной, жанр "science fiction" получил наибольшее развитие. В том числе в лице Исаака Азимова, которому в числе немногих фантастов удалось прорваться в ряды больших писателей мировой литературы.
   Как это ему удалось? Возможно, все-таки сказалось восточно-европейское происхождение и опосредованное книгами Ш.Алейхема влияние великой русской литературы. Потому как в самой Америке с ее культом материального прогресса было бы трудно приобрести вторую часть этого впечатляющего баланса между внешним и внутренним, естественнонаучным и психологическим.
   Признак настоящей литературы - это именно психологическая достоверность, позволяющая читателю отождествить себя и своих ближних с героями произведениями. Автор по-настоящему художественной книги умозрительно реконструирует возможное поведение людей в тех или иных обстоятельствах, например, при столкновении с плодами и последствиями научно-технического прогресса. Тем самым целое поколение читателей исподволь готовится к своему будущему. Читатели Беляева и Ефремова сами становятся конструкторами и испытателями космической техники, операто­рами ядерных реакторов. А немного позже читатели Стругацких точно так же исподволь привыкают к мысли, что технический прогресс только усугубляет социально-психологические проблемы.
   И все же Азимов выделяется как писатель даже на фоне наиболее выдающихся фантастов ХХ века, ставящих психологические и философские проблемы научно-технического прогресса. Чтобы быть на уровне ХХ века, было бы достаточно и такого вклада в футуристическую философию, как серия книг о роботах и "законах роботехники". Но Азимов идет гораздо дальше в своей эпической трилогии об Основании (оно же - Академия, Фонд, Фундамент, Установление). Казалось бы, простой шаг для фантаста - ввести в естественную канву научной фантастики понятие о фундаментальной науке "психоистории". Но этот маленький шаг был сделан от края пропасти, которая и поныне разде­ляет науки естественные и гуманитарные. Поэтому, независимо от намерений автора, его полёт фан­тазии стал затяжным прыжком в неизвестность, который продлится десятилетия и завершится "при­землением", весьма неожиданным и для автора, и для большинства читателей.
   Можно сказать, что Азимов в своем развитии от фантаста через писателя к философу попутно произвел инверсию цели и средства. Научные фантасты используют обусловленный социальной психологией интерес молодежи к приключенческой литературе для популяризации естественно-научного прогресса и утверждения материалистического мировоззрения. Азимов использует общий интерес к естественно-научному прогрессу и популярный жанр фантастики для постановки и иссле­дования социально-психологических вопросов технологически развитого общества.
   Необходимо заметить, что интерес А.Азимова к психологии имеет некоторое основание в ку­льтуре североамериканских мегаполисов ХХ века, где психоанализ стал формой почти религиозного исповедания, скрепляющего мозаичную элиту. Причем американская психологическая традиция вы­растает через венскую школу Фрейда из тех же восточноевропейских корней. Тоже один из вариантов ответа, откуда в Изе Озимове эта нездешняя "грусть". Этот глубинный интерес к психологии, превра­щающий все эти ядерные двигатели, защитные поля, "гиперволновые реле" и прочие "чудеса науки" - всего лишь в условный футуристический фон, в декорацию для эпической трагедии в трех дейст­виях, 9 частях и 96 сценах.
   Теперь, имея психологический портрет двух свидетелей - Булгакова и Азимова, мы можем приступить к "очной ставке" и перекрестному допросу на предмет их общего глубокого интереса к будущей фундаментальной науки о человеке, соединяющей в себе эмпирические законы истории и психологии.

  
  
   2. Три ветви психологии и истории
   Сразу предупредим читателя, что не стоит искать в тексте трилогии Азимова той же глубины и силы, как в булгаковском Романе. Азимов велик на фоне выдающихся фантастов и даже на фоне всей североамериканской культуры. Но даже самые высокие холмы популярной литературы не сравнимы с хребтами и пиками великой русской литературы, как "Мастер и Маргарита".
   Используя метафору из Азимова, можно сравнить глубину тайного смысла булгаковского Романа с глубинным психологическим знанием тайной "Второй Академии". Никто, включая автора Трилогии, не знает до поры, где скрывается это тайное знание. А скрывается оно, как и положено, на самом видном месте - в закрытой библиотеке университета бывшей Империи, где в свое время новейшая психология считалась опасной лженаукой.
   В то же время на другом краю Цивилизации, на Терминусе, психология в ее догматическом варианте является почти национальной религией, объединяющей разношерстную элиту, призванную из различных королевств и систем. Аналогия с элитой США и ее верой в психоанализ вполне проз­рачная. При этом психологи "Первой Академии", ознакомленные по воле Селдона лишь с упрощён­ным вариантом психоистории, пытаются по мере сил в периоды "селдоновских кризисов" развивать свое понимание.
   Американская ветвь современной психологии основана на сугубо фрейдистском, то есть карте­зианском воззрении на человека как социальный "атом", наделенный априорными свойствами - "архетипами", определяющими взаимодействие "атомов". Гипотетическая "психоистория" Азимова в начале его Трилогии также строится на сугубо материалистическом фундаменте. Отражением этого мировоззрения является само определение "психоистории" как раздела математики. Научная элита ХХ века считала, что постижение устройства атома дает ключ ко всей Вселенной, состоящей из атомов, а потому осталось лишь подобрать набор дифференциальных уравнений для каждого из более сложных объектов или процессов в природе, включая социальную жизнь. От этой исходной позиции и отталкивается художественное исследование Азимова, попытка представить условия и способы применения математических моделей социального развития.
   В то же время в бывшем "имперском центре", противостоящем заокеанскому "Терминусу", современная психология, потыкавшись в догматические тупики фрейдизма, тайно обращается к отвергнутым модерном вечным ценностям. Карл Густав Юнг фактически возрождает и переводит на язык аналитической психологии основные идеи из учения о личности апостола Павла. Но сам Юнг не решается открыто выйти за рамки естественнонаучного мировоззрения, поскольку дорожит своим социальным статусом в научной корпорации.
   Парадоксально, но наиболее свободной от социальных условий и условностей становится историческая и психологическая мысль там, где картезианское мировоззрение стало абсолютно гос­подствующим и даже подавляющим. Там, где шаг влево или вправо от картезианских догм считался попыткой к бегству и карался реальным расстрелом. Там, где даже родственный фрейдизм считался ересью для официального экономического детерминизма. В таких условиях мыслящим личностям ничего не оставалось, как уходить в подполье, в глухие катакомбы, писать не для современников, а для потомков, зашифровывая свои открытия древним шифром. Однако именно в этом самом под­полье, так похожем на форму существования "Второй Академии", возникает абсолютная свобода для полёта теоретической фантазии, а также психологические условия для интуитивного общения с кол­лективным опытом человечества.
   Поэтому в итоге вышло, что гипотетическая модель и прообраз методологии будущей гумани­тарной науки, созданные художественным методом Булгакова в жесточайших условиях советской России, имеют на порядок большую глубину и сложность, чем такая же модель Азимова, созданная вроде бы в условиях полной внешней свободы. Разница хотя бы в том, что Булгакову принудительно оборвали или максимально осложнили внешние связи с творческой средой, а Азимов был полностью включен в среду, зависим от нее материально и психологически. Именно поэтому он решился на окончательный разрыв с картезианством лишь в самом конце последней трилогии-продолжения.
   Таким образом, мы уже начали сопоставлять позиции двух авторов, зависящие от условий их работы. И в процессе сопоставления обнаружили наиболее подходящие прототипы самого Терминуса и Имперского центра. В самом деле, 1942 год - время начала работы Азимова над первой трилогией "Foundation" - это разгар Второй мировой войны, в которой США с их генетически антиимперской идеологией, находящиеся на другом "конце" Земного шара, вступают в борьбу с бывшим Имперским центром. Где-то на "другом краю" Империи находится "второй" (для США), а на самом деле - "первый фронт" борьбы с имперской Европой. При этом "Второе Основание" находится географи­чески в самом, что ни на есть бывшем центре европейских империй.
   Более того, при сопоставлении с расшифровкой автобиографического слоя булгаковского Ро­мана, его тесных связей с тайным обществом "Атон" во главе с таинственным Роберто Бартини, являвшимся ближайшим подручным самого "красного императора", догадка или интуиция Азимова о местонахождении и роли "Второй Академии" становится едва ли не провидческой. Если, разумеется, речь не идет о банальной утечке неясных слухов из околомасонских источников.
   Впрочем, при совпадении антиимперской роли заокеанского Терминуса, его описание не впо­лне подходит для благодатной и богатой ресурсами Северной Америки. Зато в военные и после­военные годы, то есть в период написания Трилогии, случился еще один геополитический проект, который должен был быть близок Азимову. Созданное общими усилиями двух антиимперских центров Государство Израиль находится на земле хотя и обетованной, но почти лишенной при этом ископаемых, включая самый простой и самый нужный из минералов - пресную воду.
   Поэтому первую Трилогию Азимова можно рассматривать и как отражение и осмысление нового мира, вырастающего на руинах большой имперской эпохи, и как попытку воздействовать на элиты, направить развитие важнейших проектов новой, послевоенной эпохи по некоему разумному руслу. Вполне достойная и единственно верная позиция для писателя. А как же еще иначе должен поступать умный и честный человек, обладающий к тому же определенным влиянием на читателей?
   Представим на минуту, что Израиль на самом деле стал научным и образовательным центром для соседних стран и преимущественно через такие связи влиял бы на развитие всего Ближнего Востока. Разве плоха сама идея? Даже если ее в реальных условиях глобальной холодной войны можно было осуществить лишь частично. Все-таки Израиль своим существованием послужил стиму­лом к модернизации своих неспешных соседей. В реальной послевоенной политике это "третье основание" предпочло роль глобального игрока на противоречиях двух "антиимперий", сложившихся из осколков прежнего "имперского центра". Хотя в связи с окончательным кризисом прежнего миропорядка, у ближневосточного "терминуса" есть еще шанс последовать советам Азимова.
   Романтические ожидания начального послевоенного периода быстро проходят, а груз новых проблем только накапливается. Соответственно меняется и настроение Трилогии в середине второй книги, где и сама "Первая Академия" превращается в реакционный аналог своего бывшего анта­гониста - Империи.
   И все-таки при неизбежности и необходимости современных проекций сюжета азимовской Трилогии, главным ее содержанием является умозрительное построение модели политических процессов на глобальном уровне, что совпадает с одним из слоев скрытого смысла в булгаковском Романе. Поэтому мы попытаемся просто обнаружить и провести эти необходимые параллели между Трилогией и Романом. Тем самым мы обнаружим или более полно вскроем историософский смысл Трилогии, а заодно взглянем на Роман с противоположной стороны азимовской "Галактики".

  
  
   3. Опять "беспокойный старик"
   Начнем с очевидных параллелей между Трилогией и Романом, точнее - нашим истолкованием скрытых смыслов Романа. Проводить эти параллели будет тем легче, что у Азимова в начале Трило­гии отсутствуют "коллективные образы" и речь идет не о глубинных, а о внешних проявлениях неких закономерностей в развитии больших сообществ.
   Например, идея так называемых "селдоновских кризисов" как необходимых этапов на пути построения новой, более гармоничной и устойчивой глобальной цивилизации. Разбирая первую главу булгаковского Романа, мы уже находили первоисточник этой идеи - программную статью Канта о движении к "всемирному гражданско-правовому состоянию". Кант предполагает это необходимое движение в виде цепи последовательных революций, то есть кризисов. Нет ни малейших сомнений в том, что доктор философии Азимов был знаком с этой статьей Канта, и именно эти философские воззрения он излагает в популярной форме, рассчитанной на американского читателя.
   Булгакову, в отличие от Азимова, не нужно было показывать своему читателю, как выглядит "кантовский кризис", настоящая революция. Там была задача самоопределения по отношению к самой революции как социально-политическому явлению, а значит выявление глубинных факторов и движущих сил. Азимову приходится объяснять себе и читателю другое - необходимость выхода из счастливой изоляции заокеанского "Терминуса" и посильного участия в глобальных кризисах. При этом на начальных этапах это участие само по себе, почти автоматически - в силу изначальных геопо­литических условий, ведет к усилению влияния "Первой Академии". Тем не менее, для вовлечения элиты и народа Терминуса необходимо фактически религиозное обоснование особой роли "Первой Академии" в истории, в сокрушении прежнего "плохого" империализма и построении вместо него "хорошего" антиимпериализма. Сложно не увидеть в этом аллегорическом описании не только мотивы, но и методы американской политики ХХ века.
   Тем сильнее оказывается шок наследственной олигархической элиты Терминуса во время очередного - не то пятого, не то шестого "селдоновского кризиса", описанного во второй части вто­рой книги. В этот момент сам Селдон, священный образ которого возникает в Склепе, фактически сообщает об окончании прежней благодати для "Первой Академии". То есть налицо не просто оче­редной кризис, а настоящая революция со сменой мировоззренческих основ. Еще пару лет назад эту часть Трилогии можно было трактовать только как умозрительное, отвлеченное построение. Но сейчас, в разгар мирового финансового кризиса прежняя "благодать" действительно отнимается у элиты США и начинается совсем иная эпоха в отношениях всех антиимперских "Оснований".
   Если уж называть своим именем источник божественной благодати заокеанского "Основания", то это - сама экспансивная природа капитализма, основанного на сочетании нескольких факторов - прежде всего, накопленных экономических ресурсов прежнего аграрно-ремесленного уклада, техно­логических инноваций, индустриальной организации, финансовых технологий и имперской военно-пропагандистской машины государства. Однако нынче пределы экспансии достигнуты, все прежние и даже вновь созданные в рамках советской "антиимперии" ресурсы поделены и многократно пере­заложены. А значит, исчерпаны прежние механизмы властвования элит, которые автоматически вели к усилению удаленной и защищенной от имперских культурных ограничений финансовой олигархии.
   И кстати, развитие глобального капитализма как системы, в ядре которой доминирует обратная связь в лице финансовой олигархии, прошло на настоящий момент именно шесть стадий, а значит, соответственно, шесть политических кризисов, не считая начального "кризиса" имперской Европы, случившегося вскоре после провозглашения "беспокойным стариком" программных принципов нового мировоззрения. Если рассмотреть такую проекцию сюжета первой половины Трилогии на новейшую историю, то в роли "Селдона" оказывается сам Иммануил Кант, создавший свою теорию буквально накануне первого кризиса эпохи империализма - наполеоновских войн.
   Именно в этот момент истории на противоположном краю Атлантики была основана (founded) первая "антиимперская" федерация государств, построенная по кантовским принципам. И само слово "федерация" (Federation) даже ближе к Foundation, чем любая "академия" или "фонд". А вот вторая антиимперская федерация была образована в 1917 году в бывшем центре имперского Союза. Но только нужно иметь в виду, что греческий префикс "анти" означает "вместо", а не только "против". Поэтому две "антиимперии", поделившие мир в итоге третьего кризиса, вполне заменили прежний имперский порядок.
   Заметим, что первые три из шести политических стадий капитализма протекали на фоне двух последних политических стадий прежнего имперского порядка. В этот период заокеанский "Терми­нус" развивается автономно и ускоренно, вовлекая в свою сферу влияния соседние "королевства". Первая стадия заканчивается кризисом сначала внутриевропейской Крымской войны, а затем северо­американской гражданской войны, во время которой северная Федерация выстояла против ближай­ших морских держав - Англии и Франции только благодаря расколу в бывшем имперском Союзе, когда отдельные колониальные державы не желали усиления других. Похожий сценарий описывает и Азимов для первого "селдоновского кризиса".
   Второй кризис у Азимова так же, как и в истории капитализма, связан с резкой милитари­зацией соседних держав, угрожающей все еще изоляционистской и потому не слишком вооруженной "Первой Академии". Однако есть существенное и очень любопытное различие в сценариях - истори­ческом и психоисторическом. У Азимова распространение новейших технологий в отсталом окру­жении сопровождается насаждением "псевдорелигии", карго-культа. С одной стороны, это различие подчеркивает, что Азимов (как и Булгаков) описывает некую универсальную схему, опираясь на кон­кретный исторический прототип или, скорее, прототипы. Мы видим спроецированный в далекое бу­дущее сценарий, элементы которого заимствованы и из недавнего, и из далекого прошлого. С другой стороны, эта вполне удачная проекция на предысторию американского центра глобального капита­лизма имеет некоторый привкус памфлета. На первый взгляд, этот памфлет, описывающий "религи­озный" период в политике "Первой Академии" кажется просто антиклерикальным, пародирующим историю христианства. Но на самом деле эта проекция высвечивает религиозную природу самой идеологии "либерализма", активно насаждаемой из американского центра с конца XIX века.
   Сначала отцы-основатели некритически усваивают высшие достижения европейской критиче­ской философии, выстраивают на этой основе вполне рациональную систему политического устрой­ства и долгосрочные стратегии внешней политики. Затем эти новейшие схемы становятся догмой новейшей "веры в Разум", на которой строится активность проводников внешней экспансии. Однако либеральный догматизм вовсе не означает, что в основании этой "новейшей религии" нет объек­тивного знания. Есть, и эта философская модель носит имя Иммануила Канта. Однако объективное знание всегда несовершенно, и отсюда следуют, как минимум, два разных пути. Первый - воплощать на практике несовершенное знание, второй - совершенствовать саму систему знания. Совместить эти два пути на практике трудно, поскольку индустриальная организация масс требует не научной тео­рии, а основанной на известном уровне знаний практической дисциплины, то есть научной догмы.
   В первых главах булгаковского Романа в символическом виде описан процесс рождения дог­мы. Это когда голова прежней гуманитарной науки отделяется от ее тела. Тело без головы ведет за со­бой весь Массолит, то есть массу последователей догмы. А голова продолжает тайно жить своей соб­ственной жизнью до тех пор, пока не воплотится в "магическую чашу" новой, более совершенной теории. На этом примере можно почувствовать разницу между символическим языком Булгакова, оперирующим глубинными идеями, и шершавым языком памфлета, который использует Азимов для описания внешней стороны кризисных перипетий в абстрактной политической вселенной.
   Тем не менее, оба писателя пытаются выстроить некоторую универсальную схему развития, в которой модно выделить эволюционные стадии и кризисные моменты или "узлы". И отталкиваются оба философа от одного и того же первоисточника - Канта.

  
  
   4. Академическое Начало
   Как мы уже выяснили, трилогия Азимова по своей необычной концепции весьма отличается, стоит особняком и от мэйнстрима художественной литературы, и от научной фантастики времен рас­цвета этого жанра. Футуристические умозрительные конструкции, которые для НФ являются содер­жанием, для Трилогии являются необходимым фоном, формой подачи необычного содержания. Научно-фантастический антураж необходим хотя бы для того, чтобы иметь возможность в жестких рыночных условиях заняться художественным исследованием совсем иных проблем - поиском пси­хологических оснований исторических процессов.
   Именно эволюция историософских взглядов Азимова по ходу написания книги является под­линным содержанием Трилогии. Однако прописана эта сквозная линия скупыми средствами, и раз­глядеть ее под типично голливудскими картинками "звездных войн" и "пришествия терминаторов" так же непросто, как графический эскиз большого мастера на картине, раскрашенной подмастерьями для невзыскательного, но богатого заказчика. Азимов явно не хочет отпугивать массового читателя излишней философией, однако для читателя, способного к самостоятельному мышлению, заданные автором реперные точки достаточно легко соединяются между собой в схематический рисунок. Такими точками опоры являются последовательность "селдоновских кризисов" и сама изначальная конструкция развития Первой Академии по скрытому замыслу.
   Поэтому можно утверждать, что главное (для Азимова и для нас) содержание Трилогии содер­жится в самой форме Трилогии, разбитой на цепь взаимосвязанных эпизодов. Однако и в самом тек­сте есть неяркая, но устойчивая сквозная линия, связанная с желанием самых умных людей Первой Академии понять, реконструировать замысел Селдона и методы психоистории. Эта линия весьма точно отражает интеллектуальный интерес самого Азимова в период написания Трилогии - поиск оснований и гипотетической методологии будущей науки или науки будущего "психоистории".
   В этом состоит главная параллель Трилогии с булгаковским Романом. Причем у Булгакова тоже завлекательная внешняя форма книги служит вовлечению и массового, и мыслящего читателя, но историософская линия пролегает намного глубже. Взаимодействие с первоисточниками и с после­дователями заложено на бессознательном уровне древних символов. Азимов же начинает свои худо­жественные поиски на основе сознательного, рационального освоения первоисточников. Этому осво­ению наличного интеллектуального пространства фактически посвящена вся первая книга Трилогии. В ходе работы над нею писатель успевает освоить весь доступный историософский задел современ­ной мысли, начиная от Канта.
   Азимов начинает свой поиск с сугубо картезианской позиции социально-экономического детерминизма, которая объединяет все ведущие идеологии ХХ века - либерализм, марксизм и даже фашизм. (Разница между идеологиями состоит лишь в провозглашении "авангарда" социального развития - передового класса или передовой нации, или в комбинации). Я уже показал выше, что само определение Азимовым "психоистории" как раздела высшей математики восходит к картезиан­скому детерминизму.
   Вот как определяется "Психоистория" в "Галактической Энциклопедии" в 4 главе первой книги: "...как раздел математики, изучающий реакции человеческих сообществ на определенные социальные и экономические стимулы. ...Основное во всех этих определениях - безоговорочное приня­тие того, что человеческое сообщество велико для того, чтобы статистическая обработка данных давала достоверные результаты." /Азимов А. "Академия. Первая трилогия" - М.: Эксмо, 2009, с.18/.
   Ну что здесь можно сказать. Молодой магистр химии сам признается нам, что в начале пути был полным профаном в математике, и тем более в социальных науках. Но лишь талантливый ди­летант, не отягощенный грузом чужих ошибок и заблуждений, и может взяться за решение задачи такого масштаба.
   Соответственно изначальному уровню понимания автора и сам основоположник Гэри Селдон выглядит шарлатаном от науки вроде Фоменки: "Мое предсказание основано на математических расчетах. Здесь нет никаких личных суждений..." /там же, с.32/. Другое дело, что этот голливудский ляп Азимова можно, при нашем горячем желании, истолковать как нежелание Селдона раскрывать не только имперскому следствию, но и коллегам по Первой Академии сам факт обладания фундамен­тальной моделью, проверенной на практике. А практической проверкой как раз и стало влияние Селдона на решение имперских властей. Эти выводы неявно вытекают из реперных точек художест­венного исследования, но не из явного описания.
   Впрочем, наличию двух уровней понимания в одной личности - сознательного внешнего и интуитивного внутреннего мы, благодаря Булгакову, уже не удивляемся. В каждой творческой личности сочетается сознательная ипостась мастерства с тем или иным духом-наставником, который неспешно направляет творчество и духовный рост мастера.
   Чтобы закончить с начальным картезианским этапом философской эволюции Азимова, проци­тируем еще пассаж из 6 главы первой книги: "Дело в том, что психоисторическая направленность населения даже одной планеты имеет колоссальный запас инерции. Для того чтобы направленность изменилась, она должна столкнуться с чем-то, имеющим сходный запас инерции. С такой же мас­сой людей, например. А если их мало, должен пройти солидный промежуток времени" /там же, с.30/.
   В общем, гражданин Селдон продолжает вешать лапшу на уши судьям, но судя по всему - вполне искренне со стороны автора. А поскольку читатели склонны доверять популярным авторам и не все любят думать сами, придется привести контрпример из жизни одной обитаемой планеты. В ХХ веке масса людей на Земле возросла многократно, однако это не привело к возрастанию инерции развития, а наоборот - динамика социального развития, число качественных изменений лишь нарас­тает параллельно демографическому росту. При этом развивающиеся страны, имеющие наибольшую "массу людей", не только не приобрели большую инерционную устойчивость, но наоборот - стали более уязвимы и податливы внешнему влиянию.
   Кроме того, сама идея Селдона изолировать на отдаленной периферии учёное меньшинство, чтобы ускорить преодоление темного "переходного периода" для всей "галактики", явно противоре­чит публичному разъяснению самого Селдона. Из этого мы не делаем никаких далеко идущих выводов, кроме признания всех этих пассажей Азимова о формах и методах будущей науки чистой воды условностью, необходимой для развития фантастического сюжета.
   Однако уже в третьей части первой книги, при описании приближения Академии ко второму кризису Азимов привносит критику своих изначальных взглядов: "Потому что даже фундаменталь­ная психология Селдона имела свои ограничения. Она не могла учесть слишком большое число неза­висимых переменных. Он не мог предусмотреть действия отдельных людей на коротких отрезках времени... Он брал в расчет массы, население целых планет. Причем только слепые массы, которые не ведают, что творят, и тем более не видят, к чему приведут их действия." /там же, с.99/
   Во-первых, здесь теория Селдона названа уже не разделом математики, а "фундаментальной психологией". То есть Азимов исправил одну из фундаментальных ошибок. Во-вторых, дезавуирована статистическая природа "психоистории", в которой не могут не учитываться сознательные действия наиболее влиятельных групп и даже отдельных личностей. Интересно, под чьим же это влиянием Азимов начал исправляться?
   Ответ на последний вопрос может подсказать вот эта цитата из той же главы: "У меня появи­лись вот какие соображения... Видимо, внешние и внутренние силы должны войти в резонанс" /там же, с.100/. Это уже обсуждение условий приближения очередного кризиса. Это тезис о параллельном созревании внутренней оппозиции и внешней угрозы перед кризисом, означающим смену режима или даже политической системы, будет повторён и в следующий раз.
   Теперь нам осталось лишь назвать автора этого историософского тезиса, ставшего важной час­тью самой развитой эмпирической системы в современной исторической науке. Это Арнольд Тойнби, автор многотомного труда "Постижение Истории". Это Тойнби ввёл в оборот понятия "внутренний пролетариат" и "внешний пролетариат", которые являются важными элементами исторического движения "Ухода и Возврата".
   Тойнби публиковал отдельные тома своего исследования небольшим тиражом в университет­ском издательстве Оксфорда. В 1930-х годах вышли 6 из 12 томов, но вряд и они были доступны студентам-химикам в Колумбийском университете или сотрудникам верфи в Филадельфии. Зато в 1946 году вышел массовым тиражом популярный дайджест "Постижения Истории". Если учесть, что Азимов начал писать свою Трилогию в 1942 году, то момент его "прозрения" в конце первой книги вполне коррелирует с этим фактом.
   Влияние Тойнби, описавшего взлеты и падения исторических цивилизаций, вполне можно ощутить в драматических сюжетах всех последующих частей и книг Трилогии. Его же идейным вли­янием легко объясняется та необычная для научных фантастов роль религиозного фактора в судьбе новой цивилизации, складывающейся вокруг Терминуса. Ведь именно Тойнби показал и раскрыл необходимую роль в развитии каждой цивилизации не только государства, но и так называемой "универсальной церкви".
   Мы договорились сравнивать Трилогию с булгаковским Романом, и в этом пункте - активная, но подсобная роль церкви - тоже есть небольшое совпадение сюжетов. У Азимова глава анакреон­ской "церкви" прибывает для делового разговора в кабинете мэра Терминуса где-то в середине первой книги (2 глава 3 части). У Булгакова Босой прибывает для делового разговора с "регентом" в 9 главе. Поэтому это совпадение можно считать любопытным, но ни к чему не обязывающим. Если только таких случайных совпадений не наберется хотя бы с десяток.
   Необходимость для Азимова по ходу дела исправлять саму концепцию будущей науки дает нам право еще раз сравнить условия работы Азимова и Булгакова над своими книгами. Азимов выну­жден, чтобы иметь свободу для дальнейшей работы, как можно быстрее опубликовать каждую новую часть своей первой книги, а затем трилогии. Соответственно, исправить и тем более переработать начальные главы у него нет возможности. Можно будет лишь за счет развития контекста, написания "Прелюдии к Академии" исправить толкование первых несовершенных глав.
   Булгаков, наоборот, чтобы быть свободным в работе над книгой должен скрывать ее первые редакции, но зато имеет возможность несколько раз переработать весь текст, добиваясь все большей глубины и содержательности. Поэтому форма и содержание булгаковского Романа, хотя и сущест­вуют автономно, как мастерство и дух в одной творческой личности, но неразрывны и пронизаны сотнями взаимосвязей друг с другом и с массой первоисточников. Трилогия Азимова в этом смысле попроще. Но и здесь влияние первоисточников, прежде всего - Тойнби, придало определенный блеск драматической форме. Так что можно проследить множество связей от тех или иных глав Трилогии к множеству голливудских фильмов, а также фантастических и фантазийных романов.

  
  
   5. Параллельные миры
   Искать параллели и точки соприкосновения между Трилогией и Романом можно и нужно, для лучшего понимания обеих книг. Но при авторы двух книг остаются величинами несравнимыми, как несравнимы Везувий и капитолийский холм. И тот, и другой - вершины, имеющие символическое значение, существующие одновременно, но в разном масштабе исторического времени. Булгаков вместе с героями своего Романа проживает два тысячелетия, хотя внешняя форма задана тремя сут­ками в Москве и одним днём в Ершалаиме. Азимов вроде бы оперирует столетиями и даже тыся­челетиями, но полёт его мысли ограничен новейшим временем и его истоками в лице Канта и отцов-основателей США.
   Поэтому будет интересно сравнить Азимова не с личностью Булгакова, а с главным прото­типом Бездомного как аллегории молодой и непричесанной науки - со Львом Гумилёвым.
   Начнем с того, что и Азимов, и Гумилёв практически одновременно начали свое "психоисто­рическое" творчество. Азимов опубликовал свой первый рассказ в 1938 году, Гумилёв примерно тогда же начал развивать свою идею "пассионарности". Оба писателя, так или иначе, в конце 60-х годов получают всеобщее признание как классики жанра (и, в общем, одновременно с Булгаковым). И оба уходят от нас в 1992 году.
   Однако это же самое сравнение параллельных биографий Азимова и Гумилёва дает нам довольно жестокий контраст. Конечно, жизнь американского магистра в 1940-50-х легкой не назо­вёшь, но условия, в которых развивал свои идеи Гумилёв, нельзя назвать "трудными". Они были адскими. Десятки опубликованных рассказов и книг у Азимова, и две публикации на 20 страниц за двадцать лет у Гумилёва. Но разве можно при этом сказать, что Гумилёв имел меньшую степень свободы мышления, развития новых подходов к исторической науке? В этом и парадокс, что не меньше, а больше. Отсюда и результат - оригинальная концепция исторического развития больших сообществ, основанная в том числе и на фундаменте сравнительного психологического анализа - общей динамики развития в психологии этносов на одних и тех же этапах развития.
   Опять получается, что в США (прообразе Первой Академии) лучшие умы пытаются пред­ставить, какой могла бы быть "фундаментальная психология Селдона", если бы она существовала. А на другом краю евроатлантической цивилизации эту самую "психоисторию" не фантазируют, а просто начинают потихонечку создавать и развивать. И ни один самый великий ум из "Первой Академии" ни за что не смог бы вычислить, в каких дальних краях находится в этот момент центр "Второй Академии". Да и после возвращения Гумилёва из лагерей отыскать первого настоящего психоисторика на географическом факультете Ленинградского университета было бы нереально. Хотя сам же Азимов и обозначил гипотетическое местонахождение "Второй Академии" рядом с университетской библиотекой бывшего имперского центра всей европейской цивилизации.
   Еще одна любопытная параллель между Гумилёвым и Азимовым состоит в общей привер­женности материалистическому детерминизму и вытекающему из него несколько фантастическому взгляду на социальное развитие. Разница лишь в том, что Азимов смог создать из доступной ему исторической теории научную рамку для популярного фантастического романа, а Гумилев - наобо­рот, придумал научно-фантастическую рамку в виде космических источников мутации для содержа­тельной и стройной теории этногенеза как "фундаментальной психологии" народов, лежащей в основе исторического процесса.
   В этой связи становится весьма любопытно, а откуда у Азимова взялась сама идея соединения психологии и истории в единую науку? Откуда одновременно с наглядными эмпирическими конст­рукциями Тойнби пришло это понятие "фундаментальная психология"? Поначалу было похоже на гипертрофированную социологию, но сразу же называлось именно "психоисторией"?
   Сама наука "психология" получила особенную популярность в США именно в 1930-е годы, из-за Великой Депрессии, но и в связи с эмиграцией многих последователей Фрейда в США. С тех пор США стали основной базой фрейдизма, а фрейдизм и психоанализ - одной из основ иди скреп мозаичной, "мультикультурной" элиты. Однако каких-то следов фрейдизма или иных популярных психологических учений в трилогии Азимова найти сложно. Хотя именно фрейдизм претендовал на психологическое обоснование начала истории и антропогенеза.
   В этой связи талантливому дилетанту Азимову (или его духу-наставнику) можно выставить высокую оценку как носителю здравого смысла и творческой интуиции, не связанной модными тече­ниями. Похоже, что Азимов, как и Гумилёв, самостоятельно развивал представление о перспективах психологии и её будущей фундаментальной роли.
   Хотя, разумеется, проведенные параллели между судьбами двух писателей дают нам, скорее, понятие о месте Азимова и его Трилогии в историческом контексте науки и культуры ХХ века. А что касается содержания книги, то сравнение показывает, чего у Азимова недостаёт. В его предсказании о "психоистории" не хватает той самой "фундаментальной психологии", которую мы обнаруживаем в главных книгах Льва Гумилева. Впрочем, в этом и заключается основное различие между двумя "Основаниями".

.

  
  
  
   6. Зрим в корень
   При всем уважении вклада Арнольда Тойнби в развитие эпического сюжета Трилогии, из соде­ржания книги вытекает, что первоисточником замысла не были ни исторические, ни психологические теории первой половины ХХ века. Сам Азимов указывает на какие-то идейные корни, так или иначе связанные с математикой. Но и в отношении математических методов автор явно выглядит дилетан­том. Однако слово "дилетант" вовсе не несет никаких отрицательных смыслов, а только отражает место умного человека в сложной системе знаний.
   Азимов получил прекрасное образование в области химии и специализировался в биохимии, на стыке с биологией. А между тем химия была в этот период одной из самых развитых наук, базирующихся на солидном философском фундаменте. Именно из физической химии и термодинами­ки на стыке с биологией фон Берталанфи сумел вынести свою "Общую теорию систем". Однако в готовом виде эта теория не могла быть источником для Азимова, поскольку была обнародована лишь после войны.
   Также только после войны, в 1948 году был издана главная работа Н.Винера "Кибернетика, или Управление и связь в животном и машине". При этом истоки винеровской кибернетики лежат отчасти в его работе на военную промышленность в годы войны. Однако и Азимов тоже в это время работает в военной промышленности, на судоверфи.
   Между тем одна из изначальных и основополагающих идей Трилогии - необходимость не одного, а двух Оснований для устойчивого управления развитием и ростом новой, дочерней мировой Цивилизации - это явное предвосхищение кибернетических идей Винера. Кажется, именно Винер сформулировал тезис о том, что фондовая биржа исчезнет, если многие будут знать, как она устроена. И этот его прогноз вполне сбывается в наше время.
   Но кстати, точно также Азимов предвосхищает неизвестную ему в начале 1940-х идею Тойнби о дочерней цивилизации, которая рождается из изолированного "творческого меньшинства". По всей видимости, для талантливого и смелого мыслителя, погруженного в интеллектуальный процесс, нет необходимости в знакомстве с монографиями, систематизирующем идеи, витающие в воздухе университетов или вытекающие из научно-технической практики. Хотя книги Тойнби, Винера или Берталанфи наверняка помогают утвердиться на своем особом пути к новому знанию.
   Можно утверждать, что Азимов "угадал" многие элементы теории Тойнби, самостоятельно открыл идею "творческого меньшинства", ищущего "Ответ на Вызов времени", чтобы стать основой дочерней цивилизации. (Ну, или может быть Азимов интуитивно уловил отголоски этих идей, про­никшие из гуманитарной научной среды в естественнонаучную.) Но и сам Тойнби предвосхитил кибернетические идеи Винера применительно к большим социальным системам. Согласно классиче­ской теории кибернетики в любой системе управления должен быть управляющий центр, надежно изолированный от остальных частей системы и внешней среды. Без такой изоляции управление невозможно.
   Понятие "творческого меньшинства" у Тойнби предвосхищает существенно более сложную, чем у Винера, схему управления саморазвивающейся системы, адаптирующейся к "вызовам вре­мени". Сначала "творческое меньшинство" в стадии изоляции находит Ответ, то есть новое знание, а затем часть этого меньшинства становится ядром нового управляющего центра системы.
   При этом, как это описано у Азимова, управляющее ядро охраняет тайны своего знания от уп­равляемых, облекая необходимую для исполнителей часть знаний в форму дисциплины, догмы, "религии". Но рано или поздно тайное становится явным, методы управления становится достоянием управляемых, которые научаются уклоняться или использовать знание в частных целях в массовом порядке. Необходимая для всех часть знаний становится обычаем, традицией, а где-то на краю "системы" возникает очередное "творческое меньшинство", создающее новое "тайное знание".
   Соответствующие психологические механизмы в развитии сообществ хорошо отражены в символике булгаковского Романа. (Не будем забывать об обещании сравнивать две книги.) Речь идет о двух параллельных сюжетах, которые развертываются в главах с 11-й по 13-ю и с 21-й по 23-ю. Од­на сюжетная линия происходит в Варьете или же в "пятом измерении" - изолированном помещении для избранных, для элиты. Параллельная сюжетная линия происходит в еще более изолированном и таинственном месте - в палате N117 или в кабинете Воланда, где происходит обучение ученика духом-наставником или таинство превращения знания "для себя" в знание "для всех".
   Так что и в булгаковском Романе, который писался в те же годы, что и "Постижение Истории" Тойнби, зашифровано знание о роли "творческого меньшинства". При этом Булгаков в своем художе­ственном исследовании различает два необходимых основания - "творческую среду" и ядро.
   Кстати, Тойнби как-то раз после войны неосторожно назвал изолированный от остальной цивилизации Советский Союз "творческим меньшинством" ХХ века. Потом он, разумеется, взял эти слова обратно, но слово - не воробей и мы его зпомнили. А вот США были в своей заокеанской изоляции, очевидно, "творческим меньшинством" XIX века, а потом стали ядром управляющего центра в XX веке.
   Азимов идет в своих интуитивных социально-кибернетических построениях немного дальше не только Винера, но и Тойнби. Для управления ситуацией в "Галактике" необходим изолированный на Терминусе управляющий центр дочерней цивилизации в лице Первой Академии. Но для управле­ния развитием самой Академии как предварительной стадии новой цивилизации необходим изоли­рованный от нее самой управляющий центр второго уровня, то самое Второе Основание.
   При этом предметом управления и сферой знаний для Первой Академии являются мате­риальные, естественно-научные вопросы. В то же время предметом управления для центра второго уровня является социально-психологическое состояние самой Первой Академии. И соответственно сферой знания является фундаментальная психология применительно к большим историческим сообществам. Вот так, кружным путем мы опять пришли ко второй изначальной идее, лежащей в основе Трилогии.
   Мы обнаружили источник для первой основной идеи (необходимость изолированной Акаде­мии как средоточия естественных наук) - интуитивные кибернетические и системные идеи, так или иначе созревшие к началу 1940-х годов в естественнонаучной среде. Но нам не удалось найти явный источник второй основной идеи - необходимости психоистории и ее скрытого от лишних глаз носи­теля (Второй Академии). Откуда Азимов мог взять эту идею?
   Один из вариантов ответа - опять же из самой жизни, из практики американской элиты времен Второй мировой войны. Действительно, есть такое подозрение, что сама политическая система США, выстроенная при президенте Рузвельте, основана на тех самых интуитивно-кибернетических принци­пах. Особую роль в этой системе играет именно университетское сообщество, которое имеет высокую степень автономии, то есть добровольной изоляции от остальной страны. Так что прообраз Первого Основания есть.
   Но должен быть и другой, скрытый в том числе и от ученого сообщества, центр управления, который направляет развитие самих университетов и определяет настроения этого ядра демократи­ческой ветви элиты. Другое дело, что этот "тайный" центр основан вовсе не на фундаментальных знаниях психологии, а на эмпирических знаниях олигархии о тайных приводных ремнях финансовой и внешней политики. Поэтому лично я склонен считать, что азимовская идея "психоистории" как фундаментальной психологии с развитым математическим аппаратом целиком принадлежит буду­щему. Это и есть тот элемент, который делает Трилогию настоящей научной фантастикой с больших букв НФ.
   А источником этой идеи является творческая интуиция писателя, тот самый "дух-наставник", который эмигрировал из Восточной Европы в Северную Америку вместе с родителями Азимова. Ведь что ни говори, но психология как современная наука имеет некоторое отношение к еврейской общине Австро-Венгрии. А древние корни этой науки, такие как учение апостола Павла о личности, также связаны с иудейскими общинами на Востоке Ойкумены.

  
  
   7. Двойная мораль
   Упоминание о древних религиозных корнях современной психологии и будущей фундамента­льной психологии заставляет нас вспомнить третью часть первой книги Трилогии, в которой много сказано о "научной религии" как "приводном ремне" научно-технического прогресса и экспансии но­вой цивилизации. На первый взгляд, всё это "циничное" обсуждение тайной стратегии мэрии Терми­нуса, опирающейся во внешней политике на религиозные учебные центры, священников-технологов и миссионеров-торговцев, выглядит просто как антиклерикальный памфлет. Можно ещё вспомнить, что в послевоенный период был популярным казус "карго-культов" на тихоокеанских островах. Так что получается, что Азимов предвосхитил или уловил эти настроения в обществе.
   Нет сомнения, что массовый читатель Азимова, в том числе в университетской среде именно так и воспринимал эти главы, как антиклерикальный памфлет. Да и сейчас либералы и просто адепты естественно-научного рационализма воспринимают так же. Но сегодня, на фоне краха либеральной идеологии стало возможным и другое толкование, о котором я уже писал. Можно ведь читать те же самые главы и как памфлет, направленный против либеральной "религии разума", которая на поверку вышла такой же догматической, как и марксизм.
   Но, следуя за Азимовым, нужно также признать, что догматическая версия знаний в виде тео­ретических дисциплин, питаемых верой адептов в высший разум основоположников, имеет под собой некоторую более надежную основу. Методы и техника, распространяемые из "сакрального центра знаний", действительно работают в данной конкретной системе, для данного исторического времени и места. Марксистские догмы тоже работоспособны, но лишь в условиях индустриальной экспансии и военной угрозы, "осажденной крепости". Так же и либеральные догмы имеют свой собственный "конец истории".
   Налицо факт успешного художественного исследования психологической природы религиоз­ных догм и церковных подсистем цивилизации. Но было бы странным не обратить это разоблачение на исторические первоисточники. Тем более что, как мы уже выяснили, основой для Азимова послу­жила эмпирическая теория Тойнби, описывающая падение и рождение древних цивилизаций. Согла­сно Тойнби "универсальная церковь" является "переходным мостиком" между родительской и дочерней цивилизациями, хранительницей сакральных знаний, аккумулирующих предшествующий опыт. Поэтому Азимов после знакомства с "Постижением Истории" и рисует нам такую "универса­льную церковь".
   Но если спроецировать умозрительную конструкцию Азимова на историю христианства, то "антиклерикальный памфлет" вдруг превращается в апологию. Если за либеральными или марксист­скими догмами, и даже за "карго-культами" всегда скрывается некое "тайное знание", действенное для своего времени и своего места, то такое "тайное знание" должно лежать и в основе религиозных догм христианской церкви. Даже если исходный смысл был церковью забыт или вовсе скрыт от церковных деятелей. В этой двухтысячелетней исторической проекции основные идеи Азимова са­мым прямым образом резонируют с тайными смыслами Булгакова. Точнее даже - с тайными смы­слами книг Нового Завета, которые стали нам доступны благодаря ключам, оставленным для нас автором "Мастера и Маргариты".
   Те, кто читал, должны помнить о символике больной ноги Воланда. В библейской символике, которую использовал Булгаков, обувь означает истолкование, а нога - носителя истолкования, то есть церковь. Председатель жилтоварищества потому и Босой, что символизирует священноначалие, не имеющее толкования своих священных текстов. От 9 главы про визит Никанора Ивановича мы сумели с помощью общей символики перекинуть мостик к евангельской притче о неверном управи­теле и к толкованию двух евангельских чудес - о насыщении пяти тысяч пятью хлебами и двумя рыбами, а также четырех тысяч семью хлебами и несколькими рыбками.
   Нет смысла повторять содержание книги "MMIX - Год Быка". Достаточно лишь напомнить, что символическое число 4000 имеет значение собрания, то есть церкви, обращенной к мирскому, материалистическому духу. А число 5000 означает собрание людей, из поколения в поколение ищу­щих скрытого знания. То есть и здесь тоже речь идет о двух церквях как носительницах знания, двух Основаниях христианства.
   Первое из этих двух Оснований было насыщено семью хлебами, то есть догматическим рели­гиозным знанием. И при этом имеет в своей символике материалистическое, мирское число 4. Поэ­тому параллель с Первой Академией времен религиозной экспансии, описанной в первой книге Три­логии, оказывается более чем достаточной. Второе из двух Оснований христианства посвящено "тайному знанию", скрытому в евангельских притчах. Сопоставление учения апостола Павла с учением о "муже, жене и мастере", символически изложенным в 13 главе Романа, позволяет уточ­нить, что "тайное знание" второго Основания относится к сфере психологии, то есть к "квартирному вопросу" о природе личности человека.
   Нет никаких оснований полагать, что Азимов был как-то знаком с тайной символикой еван­гельских притч. Возможно, он и самих притч ни разу не читал. Не мог он быть знаком и с Булгаков­ским Романом, а тем более с его истолкованием. Но так бывает, что талантливый писатель, честно следуя плодотворным идеям и собственным принципам, а также заимствуя все лучшее у других авторов, способен создать полотно, более глубокое, чем его первоначальный замысел или даже его субъективное восприятие своей работы.
   Художественную литературу создает психологическая достоверность сюжета и отношений между людьми. Интуитивно следуя правде жизни, можно создать такое описание, которое всеми вос­принимается как свое. Антиклерикалы читают такой текст как памфлет, клерикалы могут прочитать как апологию, но ни те, ни другие не могут помешать нам увидеть, что жизнь и история интереснее любых односторонних прочтений.

  
  
   8. Источники вдохновения
   Самое главное для любого писателя - найти источник сюжетного разнообразия, образов и инт­риги, способных вызвать отклик у массового читателя. По опыту истолкования булгаковского Романа можно утверждать, что сложнее всего бывает обнаружить скрытые смыслы, лежащие на самой повер­хности. Так, главным источником внешней формы и отчасти содержания всех центральных глав "Мастера и Маргариты" неожиданно оказалась история рождения христианства - сюжеты евангелий, деяний, римских смут и иудейских войн. В то же время начальные главы Романа были в большой сте­пени отражением больших периодов в российской истории XX века.
   Еще раньше мы практически доказали теорему о том, что хорошая книга или сценарий потому и воздействует на массового зрителя, что содержит в себе притчу - отражение образов и сюжетов "коллективного бессознательного". Успешное истолкование не только булгаковского Романа, но и сюжетов популярных пьес Е.Шварца позволяет нам утверждать, что в этом самом "коллективном бессознательном" обитают не только древнейшие архетипы, но и актуальные образы и сюжеты. Мож­но даже сказать, что это актуальное содержание глубинных слоев психики - это и есть тот самый скрытый "план", наличие которого пытался втолковать Берлиозу незнакомец на Патриарших.
   Величайшим писателям современности или пророкам древности творческий дух даёт возмож­ность увидеть всю Книгу Жизни, весь "план", рассчитанный на "смехотворно короткий срок" в пару тысячелетий. Просто великим писателям доступна та часть "плана", которая касается одного народа в масштабах двух-трех веков. И кроме как из глубин собственной психики, из доступных слоев "кол­лективного бессознательного" ни одному писателю не удавалось найти сюжеты и образы, совпа­дающие с глубинными желаниями и фобиями большинства читателей. Не может быть исключением и великий американский писатель Айзек Азимов.
   Мы уже заметили, что в сюжете Трилогии начальные "селдоновские кризисы" имеют сходство с известными нам кризисами в ранней истории Соединённых Штатов. А сама история США неот­делима от истории развития мировой системы капитализма. Попробуем теперь более внимательно проследить все повороты в истории Первой Академии, созданной на дальней периферии цивилизо­ванного мира, и сравним эти "селдоновские кризисы" с реальными кризисами и взлетами американ­ской истории.
   Начальный кризис, приведший к основанию Академии, можно обозначить как "нулевой", поскольку случился он в далеком имперском центре. Но точно также бывшие британские колонии на другом краю Атлантики получили де факто, а потом и де юре самостоятельность из-за революцион­ного кризиса на континенте. Иммануил Кант, автор философской теории "чистого разума" и програ­ммы движения к "всемирному гражданско-правовому состоянию" мог, как и главный герой Три­логии, следить за началом масштабного государственного эксперимента по воплощению своих идей. И точно так же как "ворон Селдон", Кант мог увидеть первые плоды первой из предсказанных им революций - Французской.
   Первый кризис, в который будет вовлечена Первая Академия, связан с имперскими амбициями и экспансией самого большого из близлежащих к Терминусу королевств - Анакреона. По сюжету пе­рвой книги Трилогии монарх Анакреона ставит власти Первого Основания перед фактом колониза­ции пустующих земель. Однако в результате активной дипломатии одного из первых мэров Тер­минуса анакреонский король был вынужден буквально сразу же заключить сделку и убраться с только что приобретенных территорий.
   Удивительное совпадение, но аналогичный случай был зафиксирован в ранней истории Сое­ди­нённых Штатов. 30 ноября 1803 года французский император Наполеон I на основании тайного дого­вора с Испанией вступил в официальное владение огромными территориями Среднего Запада, прос­тиравшимися от Нового Орлеана и вплоть до нынешних канадских провинций. Французская Луизи­ана занимала четверть территории нынешних США. Однако всего лишь через три недели после вне­запного для остальных европейцев появления огромной базы Наполеона на берегах Миссисипи сос­тоялась так называемая "Луизианская покупка" - один из главных политических подвигов третьего президента США Т.Джефферсона. Этот мирный дипломатический успех не мог бы состояться без поддержки европейских держав, озабоченных не столько судьбой США, сколько усилением Франции.
   Второй северо-американский кризис с участием европейских атлантических держав также свя­зан с именем Наполеона, но только другого, точнее - Наполеона Третьего, племянника и тоже узур­патора власти. Также и во втором "селдоновском кризисе" против Терминуса действует регент-узур­патор, наследник монарха, заключившего предыдущую "луизианскую" сделку. Впрочем, острый гражданский конфликт внутри Первого Основания в описании Азимова не дотягивает до масштабной Гражданской войны, каковая разразилась в США в 1961-65 годах. Но если учесть "двойное подчи­нение" Терминусу и ближним монархиям общей экономической системы, то аналогия будет более близкой. Такое же двойное подчинение имела вся атлантическая торгово-экономическая система в середине XIX века, а рабовладельческие южные штаты экономически и политически тяготели к Британии и Франции, а не к либеральному Северу. Так что мятеж на флоте, созданном силами Первой Академии, но оказавшемся в руках её противников вполне описывает ситуацию.
   И точно так же, как во время первого, "луизианского" кризиса помощь "северянам" пришла извне, из самой имперской Европы. Именно либеральные, освободительные идеи, провозглашенные президентом Линкольном, стали основой для формирования широкой политической коалиции, напра­вленной против "узрупатора" и его британских союзников. Наибольшее значение возымело присут­ствие в Атлантике мощного флота, направленного российским царем-"освободителем". Так что имен­но идеология, либеральная "религия разума" была важнейшим фактором победы Севера и сохране­ния единства США, развития и дальнейшей экспансии великого исторического проекта.
   Описание третьего "селдоновского" кризиса в части его предпосылок весьма похоже на ситуа­цию с положением США перед первой мировой войной. Прежние политические средства и методы, а равно и пределы экспансии, связанные с реализацией антиимперской "доктрины Монро" были исчер­паны. Заокеанская Федерация в лице своей торгово-финансовой элиты точно так же, как и торговая элита Первой Академии, вынуждена отступить от прежних либеральных принципов и стать одним из активных участников нового империалистического передела мира. И подобно другим колониальным державам опираться на авторитарных диктаторов типа "наш сукин сын" Сомоса.
   Любопытная и очень символическая деталь. В Трилогии Азимова одним из методов преодо­ления третьего кризиса становится фантастическая способность академических "торговцев" создавать искусственное золото в любых необходимых для дальнейшей экспансии количествах. В связи с этим стоит вспомнить, что в преддверии первой мировой войны, в 1913 году торгово-финансовая олигар­хия США собралась на уединенном атлантическом острове и учредила Федеральную Резервную Систему для эмиссии долларов, которые формально, по закону, имели золотое обеспечение. Однако при этом каждый из банкиров-учредителей ФРС получил де факто право на эмиссию кредитных дол­ларов. Эта чудесная, фантастическая технология превращения простой бумаги в эквивалент золота становится главной основой для преодоления очередного кризиса и выхода финансовой олигархии США на глобальный уровень геополитики, в сферу интересов бывшего имперского центра.
   Три североамериканских кризиса примерно, но не точно совпадают с тремя аналогичными кри­зисами в развитии капитализма, которые были описаны в знаменитой статье русского экономиста Кондратьева. Первый кризис (конец "повышательной волны") также связан с завершением наполе­оновской экспансии в 1815 году. Заметим, что для Северной Америки она завершилась раньше - "луизианской покупкой" в 1803 году.
   Второй кризис капиталистической системы случился в 1873 году, по завершении войн, иници­ированных франко-британским союзом в середине века. Для Северной Америки эта волна имперской экспансии закончилась вместе с гражданской войной. Третий кризис капиталистической системы завершился в 1920-м году вместе с последними фронтами мировой империалистической войны, перешедшей в гражданскую войну и интервенцию в России.
   Наконец, четвертый кризис капиталистической системы в целом и ее нового северо­американ­ского центра связан со второй мировой войной, в которой финансовая олигархия США поддерживает одних империалистов против других, преследуя свои цели. Есть ли похожее описание в сюжете Три­логии? Или там говорится о трех годах войны, "которая, безусловно, явилась самой мирной из изве­стных войн" и после которой диктатор Кореллии, взращенный на "искусственном золоте" торговцев, сдался на милость Первой Академии.
   Но для общественного сознания Соединенных Штатов две мировые войны так именно и вы­глядели - как миротворческие экспедиции. Во время Гражданской войны в самих Штатах погибло намного больше солдат, чем в мировых войнах. В то же время военные конфликты в Старом Свете выглядят для американцев как гражданские войны и мятежи на периферии европейской имперской системы. Азимов упоминает мельком, как о чём-то малосущественном - об опустошенных планетах, население которых подвергается то откровенному геноциду, то ядерным катастрофам. Но торговцев и население самой Первой Академии это не касается и не впечатляет.
   Любопытен с точки зрения исторических аналогий и эпизод с судом над одним из "торговцев", которого обвинили в сотрудничестве с кореллианским диктатором, из-за чего погиб один из пропо­ведников либеральной религии. "Торговцу" удалось доказать общественному мнению, что это были козни тайной полиции, "гестапо". А то, что диктатура накачивалась долларовыми кредитами и прев­ратилась в военную угрозу для всех, это не имеет значения. Главное - прибыль и рост влияния Пер­вой Академии, которая в результате четвёртого кризиса приобрела решающее влияние на промыш­ленников, а значит и на военных Старого Света. Накачивая искусственным золотом кредитов можно раздуть пожар войны, и точно так же - перекрыв поток кредитов и стратегического сырья - погасить этот пожар и сделать бывших приверженцев диктатуры сторонниками свободной торговли.
   Помнится, после второй войны, в США тоже предъявлялись обвинения некоторым олигархам, активно сотрудничавшим с нацистским режимом и поставлявшим им стратегическое сырье. Видимо, в том числе в обмен на золото, конфискованное у евреев и других адептов либерализма. Одну из таких корпораций, кажется, даже примерно наказали за коллаборационизм - оштрафовали на целых пятьдесят тысяч долларов.
   Не думаю, чтобы Азимов писал свою фантастическую эпопею как памфлет. Скорее, он интуи­тивно честно отражал глубинную психологию американского общества, в том числе отношение к глобальной политике как вынужденному предприятию, подчиненному торгово-финансовым интере­сам и либеральной идеологии. Опять же отметим, что завершение ключевого, четвертого кризиса означает не только получение Академией доминирующей позиции во внешней политике, но и окон­чательный отказ от либерализма во внутренней политике. Помнится, и в реальной истории, конец второй мировой войны совпал со смертью президента Ф.Рузвельта и обозначил антилиберальный поворот, вплоть до разгула маккартизма.
   Таким образом, сюжет первой книги Трилогии имеет в своей основе схему исторического развития, слишком сильно коррелирующую с реальной историей США, чтобы это было простой слу­чайностью, игрой фантазии. Похоже, мы получили еще одно доказательство в пользу теории Воланда о скрытом "плане". Причём это новое доказательство основано на материалах уже не российской, а американской истории.
   Что же касается субъективной позиции самого Азимова, то вряд ли он был допущен к тайнам американских олигархов. Поэтому он вполне мог использовать для описания истории Первой Акаде­мии какие-то отдельные сюжеты из истории США, как "луизианская покупка". Но в целом он наверняка считал, что сюжет по большей части выдуман им самим, хотя и выглядит красиво. Но эта самая красота, эстетическое чувство, вдохновляющее и писателя, и читателя - откуда она берётся? Именно оттуда - из совпадения художественных образов книги с глубинными образами и сюжетами "скрытого плана". В данном случае - общего коллективного опыта американской цивилизации.
   Азимов закончил первую книгу Трилогии в 1951 году, после войны. Следовательно, сюжет первой книги относится целиком к "коллективному опыту", хотя и не во всех деталях известному самому обществу. А вот вторая книга Трилогии "Академия и Империя" завершена в 1952 году, но ее сюжет, похоже, отражает ключевые моменты того самого "плана" американской и не только истории на вовсе "смехотворный период" ближайшего полстолетия.

  
  
   9. В осаде
   Чтобы соблюсти параллели, мы должны выяснить, можно ли считать дальнейшее повество­вание - вторую и третью книги Трилогии таким же предсказанием на окончание ХХ века и далее, как второй и третий десяток глав булгаковского Романа. Понятно, что в отличие от Булгакова, глубоко погруженного в воландовские "планы", Азимов мог быть знаком с "планом Селдона" для Америки лишь в самых общих чертах. Да и писал он вторую книгу очень быстро, не слишком мучаясь подроб­ностями. Но нам будет достаточно даже схематического совпадения очередного "селдоновского кризиса" с обстоятельствами реальной истории ХХ века.
   В фантастической реальности Азимова описание пятого кризиса занимает первую часть второй книги. Общая схема развития кризиса заключается в том, что Академия, освоив методом "кнута и пряника" доступное периферийное пространство выходит на границы все еще существующей и тоже хорошо вооруженной Империи, но уклоняется от прямого столкновения с нею. Возникает ситуация, известная нам из реальной истории как "холодная война", воспринимаемая обеими сторонами как растущая угроза и влекущая гонку вооружений, позиционные маневры и отдельные военные стол­кновения на отдельных периферийных участках.
   В реальной истории ХХ века очередной глобальный кризис, сравнимый по масштабам и зна­чению последствий с первой мировой войной также связан с эскалацией гонки вооружений, локаль­ными карибским кризисом и вьетнамской войной и глобальным противостоянием в космосе. То есть значительная часть фантастического антуража, придуманного Азимовым, реально воплощается в жизнь, хотя и не в масштабах Галактики, но все же и лунная гонка на рубеже 1960-70-х выглядит бесконечно высоким достижением по меркам 1952 года.
   Какие еще есть совпадения фантастики с реальностью?
   Америка впервые за все время своего существования почувствовала себя "окруженной", не только со стороны советских баз на Кубе и атомных ракетоносцев вблизи побережья двух океанов. Почти так же как у Азимова, стратегия окружения со стороны "империи зла" развертывается в трех измерениях - и из космоса тоже. Вот интересно, читал ли Рейган Азимова? Но его советники, написавшие сценарий "звездных войн", точно читали.
   У Азимова на линии соприкосновения со сферой влияния Академии у "империи зла" дейст­вуют сателлиты, которые когда-то были средоточием цивилизации, а теперь после опустошительных войн играют роль форпостов. И точно как у Азимова, послушная "империи зла" элита Восточной Европы мечтает сыграть роль "пятой колонны", хотя и не имеет сил для этого.
   Важным элементом стратегии "империи добра" в этих условиях оказывается засылка к против­нику "торговцев", изображающих свою готовность пойти навстречу любым желаниям злодеев. Помнится, как раз на рубеже 1970-х в Советский Союз зачастили две подобных "торговых" миссии - одна непосредственно из-за океана во главе с Армандом Хаммером, а вторая - европейская, через посредство той самой обессилевшей социал-демократической элиты. Так что описанные у Азимова два субъекта - торговец и бывший патриций, осуществлявшие подкуп имперских чиновников под неусыпным надзором имперских спецслужб, находят свое отражение в исторической реальности.
   И точно так же, как в книге 1952 года, в исторической реальности 1970-х главным фактором преодоления очередного кризиса является внутренняя неготовность элиты "империи зла" к насто­ящей войне, что означало бы уступку политического первенства военным. Налицо совпадение инте­ресов олигархической элиты "империи зла" с такой же олигархической элитой "империи добра".
   В этой констатации зеркальности ситуации, в которой обе "империи" окружают друг друга базами, обе увлечены гонкой вооружения до перенапряжения ресурсов, обе ведут локальные войны, шпионят, травят противников, организуют перевороты и подавляют инакомыслие - единственное отличие объективного взгляда от переданного Азимовым мироощущения элиты "империи добра".
   Ощущение американской элиты и общественного мнения - оно именно такое, слегка шизофре­ничное, как и у британской элиты столетием раньше. Расколотое сознание британской элиты - здесь помню, здесь не помню, хорошее в себе превозношу, плохое не вижу - неплохо отражено в знаме­нитой истории про доктора Джекила и мистера Хайда. В американской версии - эта же история пересказана шершавым языком кино Алана Паркера "Сердце Ангела".
   В этом расколотом сознании, подлинном оруэлловском двоемыслии - существенное отличие мироощущения "империи добра" от мироощущения "империи зла". Элита, интеллектуальная и даже политическая, "империи зла" цинично осознает себя носителем зла. Интеллигентская часть элиты, привыкшая к плоским и даже одномерным проекциям, уподобляется при этом картезианской элите "империи добра". И тоже считает свою страну воплощением сил зла. Но, слава Богу, были и есть интеллектуалы, различающие свет и тени. Такие, как доктор В.Турчин, сыгравший свою роль в слож­ной политической игре двух имперских элит на рубеже 1970-х. Игре, которая привела к поражению ставки на дальнейшую милитаризацию, и к победе олигархических сил в обеих сверхдержавах.
   Так что прогноз событий, имевший место в первой части второй книги Трилогии, в общих чертах действительно осуществился во время "пятого кризиса" на рубеже 1960-70 годов. А вот шес­той кризис капитализма начала 1990-х американской элитой даже и не воспринимался как кризис, наоборот - как триумф и "конец истории", полная и окончательная победа "Первого Основания" над разложившейся олигархией "империи зла". И поскольку Трилогия Азимова точно отражает мироощу­щение американской элиты, то весь "шестой кризис" укладывается в короткую концовку второй книги, буквально в пару абзацев. Точнее даже, главное и не упомянуто, а подразумевается и под­тверждается небольшой отсылкой к прошлому уже при описании "седьмого кризиса".
   Так что весь "шестой кризис" в Трилогии оказался спрятанным в фигуру умолчания между первой и второй частями второй книги. Однако, значение этого "шестого кризиса" для фантасти­ческой Академии, как и для исторической Америки ничуть не меньше, чем победа северян в Граж­данской войне 130 лет раньше. Только с обратным знаком.
   В реальной истории советская олигархия в декабре 1988 на Мальте сдалась на милость побе­дителя, уполномочившего для оприходования символов власти комиссию из бывших "диссидентов". Казалось бы, солнце свободы должно воссиять над всем миром? Но вот незадача, в самой Америке олигархия "империи добра" не только не подвинулась, но и начала сажать в тюрьму своих дисси­дентов, которые внесли вклад в эту победу над "красным драконом". Кажется, Линдон Ларуш именно в 1988-м сел за решетку. И это событие вполне подходит как символ инаугурации дракона в красно-белую полоску.
   Что характерно, как и в американском медиа-мэйнстриме, в азимовской Трилогии об аресте героя-диссидента Деверса сказано вскользь и много позже.

  
  
   10. От фантастики к фэнтези?
   Именно так воспринимается переход от первой ко второй части второй книги азимовской Три­логии. Когда я читал книгу в первый раз в 1992 году, я так и воспринял этот явно наблюдаемый водораздел примерно посредине всей Трилогии. Это прощание с "планом Селдона" во время очеред­ного кризиса стало разочарованием не только для героев романа, но и для читателей. Ведь нам тоже хотелось увидеть торжество позитивной науки в гуманитарной сфере. И тут такой облом.
   Сама постановка вопроса о непредсказуемости на основе теории Селдона фактора мутации, влияющей на развитие психики человека, выглядела как окончательный отказ от первоначальной "научной" постановки вопроса. Это сейчас, имея за спиной опыт работы с текстом булгаковского Романа, можно понять, что именно так и обстояло дело. Азимов действительно перечеркивает перво­начальную картезианскую модель будущей науки. Но это не означает, что он отказывается от "фундаментальной психологии".
   Если бы я был более наблюдателен в 1992 году, то мог бы уже тогда заметить, что азимовский "космический мутант" Мул очень даже перекликается с гумилевской теорией "космической мута­ции" как источника "пассионарности", то есть свойства психики, дающего активному меньшинству возможность влиять на пассивное меньшинство.
   Поэтому подлинное значение всей этой странной "истории Мула" я смог осознать лишь сейчас, когда стало возможно сопоставить сюжет Трилогии с уже осмысленным сюжетом булгаков­ского Романа. При его истолковании мы тоже нашли некий содержательный водораздел между пер­вой и второй частью Романа. Любопытно, что водораздел в Трилогии приходится на 59-ю главу, если считать все главы всех книг подряд. А всего в Трилогии 96 глав, ровно в 3 раза больше чем в Романе. Разделив 59 на 3 получим 19 и еще две трети главы. Что довольно точно совпадает с началом активного участия Маргариты в действии Романа.
   И в сюжете Трилогии тоже, в её второй трети, и тоже после слов "часть II" впервые главным действующим лицом оказывается женщина по имени Байта. Это уже гораздо более важное совпа­дение. Но еще интереснее, что возникший по ходу сюжета треугольник - жена, муж и опекаемый женой жалкий маэстро, оказавшийся в итоге могущественным повелителем Вселенной, образует впечатляющую параллель с сюжетом "Мастера и Маргариты".
   Кого-то из читателей могла не слишком убедить моя сказочная интерпретация отношений Маргариты с мужем как пленницы с Кощеем, а мастера и Воланда - как одно и то же лицо, но в разных ипостасях. Но у Азимова, как и положено американскому автору, вся сложная конфигурация выписана весьма конкретно, без полутонов и намеков, непонятных простой публике. Мул - действи­тельно оказывается и самым влиятельным субъектом в мировом масштабе, но одновременно и самым слабым, достойным жалости и утешения. В одной ипостаси он "царь царей", диктующий свою волю диктаторам и вождям повстанцев. С другой стороны - он же всего лишь жалкий шут, преследуемый властями, но привечаемый за свое мастерство владения сложным инструментом, непосредственно воздействующим на эмоции людей и их способности к интуиции.
   В Романе таким же инструментом воздействия на массы является "пятое изме­рение", создан­ное в епархии материалиста Коровьева. Так же и здесь, фантастический мультимедийный инструмент "видеосонор" создан в материалистической Первой Академии, но становится мощным инструментом в руках Мулах, обладающего каким-то интуитивным или иным фундаментальным знанием психоло­гии людей и потому способным воздействовать на психику политиков и генералов, и влиять на общественные настроения.
   Еще одна сказочная интерпретация, которая у Булгакова сделана мельком, полунамеком - это сравнение с легендарным халифом Гарун-аль-Рашидом. У Азимова эта линия прописана четко. "Царь царей" покоренной Галактики не только маскируется под простолюдина, но благодаря своим знаниям или интуиции оказывается всегда в нужном месте в нужное время, чтобы повлиять на ситуацию в нужном ему направлении. При истолковании 22-23 глав Романа мы уже обращались к этому сюжету: "ибо алкал Я, и вы дали Мне есть; жаждал, и вы напоили Меня; был странником, и вы приняли Меня; был наг, и вы одели Меня; был болен, и вы посетили Меня; в темнице был, и вы пришли ко Мне" /Мф 25,35-36/. Или ещё: "Я есмь Альфа и Омега, начало и конец, говорит Господь, Который есть и был и грядет, Вседержитель...Я есмь Альфа и Омега, Первый и Послед­ний" /Откр 1, 8-10/.
   Чаще всего пафос этих слов толкуется как пребывание Иисуса в душе каждого человека от первых до последних времен, или еще как-то столь же абстрактно. Но, оказывается, можно истол­ковать более приземлённо и конкретно - как технологию управления, точнее влияния на ход событий без применения власти в обычном смысле этого слова.
   Отношение властей и общественности к Воланду как дьяволу и к Мулу как опасному мутанту, не то недочеловеку, не то сверхчеловеку - тоже вполне совпадает. И кстати, почему "мул"? По той же самой причине, что обозначена в 21 главе Романа. "Жена" вместе с "мужем" примыкает к свите Воланда, в полной готовности заменить Геллу не только возле больного колена, но и несколько выше. А Воланд вместо этого посылает героиню на Бал, то есть на новые испытания. Вот и у Азимова Мул в финале второй книге сообщает "жене", что мог бы легко заставить, принудить её к "любви", только ему это не нужно. Разумеется, ей будет спокойнее считать, что он просто импотент, "мул".
   Что же получается, Азимов после десятилетней тренировки творческой интуиции тоже сумел проникнуть в те же самые глубины "плана", что и Булгаков, а потом описал этот же сюжет своими словами. Похоже на то. Только я не уверен, что "жена" та же самая. Все-таки в 19 главе Романа речь шла, как минимум, о двух девах, разумной и неразумной. А в первоисточнике - евангельской притче дев было десять, и только половина из них будет достойна брачного чертога. А для остальных "жених" обернётся именно таким Мулом.
   Допустим, что Азимов, как и Булгаков, повествует нам о том же самом будущем времени и тех же событиях, отраженных в глобальных масс-медиа. Но означает ли это, что он совсем ушёл от предыдущей серии "кризисов"?
   В книге есть некоторые косвенные признаки "пришествия Мула", которые могут намекнуть на время наступления финального, седьмого "селдоновского кризиса". Например, превращение поста главы государства в наследственный. Еще год назад в Белом доме заседал Д.У.Буш-младший, факти­чески получивший власть в наследство в рамках элитного сговора о разделе власти между кланами Бушей и Клинтонов. И кстати, у Азимова после свержения наследственного "мэра" в результате первой волны "финального кризиса" Мул не сразу захватывает Академию. Фактически от его имени правит некий "внешний образ", фантом Мула. Но этот новый правитель тоже должен сильно отли­чаться от всех предыдущих.
   Еще один косвенный признак "конца плана Селдона" несколько юмористичен, но все равно соответствует. У Азимова последний мэр разводит в ограде мэрии огород и копается на грядках. Весной этого года в саду Белого Дома в Вашингтоне супруга президента Обамы сама вскопала грядки и устроила небольшой огород, символический. Но только символика эта совпадает с единственным известным мне источником.
  
   11. Еще портрет подозреваемого
   Насчет грядок в ограде - это была большая доля шутки. Но вот сугубо бухгалтерские прин­ципы управления господствующей наследственной олигархии - это признак более надежно привя­зывающий финальный "селдоновский кризис" к нашим дням. Олигархи финансового капитализма именно так и пытаются решать свои проблемы, но не проблемы цивилизации.
   Другой, не менее серьезный признак - глубокий раскол в элите "Первого Основания". Взаи­мная ненависть между столичной элитой и периферией, между "силовиками" и "либералами" внутри элиты зашкаливает. Более того, "план Селдона" предполагает необходимость кровопролитной граж­данской войны в Академии. Это неизбежное кровопролитие не случается только из-за появления Мула, на которого изливается вся накопленная двумя или тремя поколениями ненависть.
   Мул в глазах "академической" общественности становится объединяющим символом, пусть и на единственно доступной "академикам" негативной основе. Символом протрезвления от иллюзий бесконечного божественного благоволения, непогрешимости изначального плана, воплощенного от­цами-основаниями. Это, разумеется, великий грех Мула в глазах его противников.
   Что еще инкриминируют Мулу? Он, коварный, непонятным образом воздействует на мозги ге­нералов и судей, губернаторов и спецслужбистов, а равно и "независимых" повстанцев, находив­шихся под колпаком спецслужб. Воздействует так, что они сами отказываются от желания повоевать, еще раз переделить в кровавой бойне власть и собственность. А желают они после психологической обработки честно служить государству и выполнять указания Мула. Это, разумеется, тоже ужасно. Особенно, если учесть, каковы эти указания. Например, Мул вместо того, чтобы дать военно-промы­шленному комплексу аннигилировать в огне последней войны, загружает мощности заказами, но явно ради одного лишь социального спокойствия. Да и зачем ему ядерное оружие, если в его руках психологическое оружие, непосредственно, без устрашающих картинок ядерных взрывов, влияющее на умы политиков в нужную, успокоительную сторону.
   Здесь уже можно вспомнить об обещанном сравнении с героем Булгакова, которого тоже местная общественность почитала инфернальным исчадием. Помнится, Воланд тоже был вынужден сдерживать Абадонну, духа войны, вместо того, чтобы развлечься вместе с Маргаритой и ее мужем на Балу у Коровьева.
   Есть совпадение и в том, что когда героиня Азимова прибывает на разведку в штаб-квартиру Мула, где ее так же, как и Маргариту, сопровождают муж и спецслужбист, то в награду получает под свою опеку "шута", полусумасшедшего жалкого маэстро Магнифико. Но при этом отношение остав­шейся верной мужу героини к самому Мулу остается все таким же негативным, замешанным на страхе и недоверии, а еще - на "академическом" снобизме, компенсирующем недостаток веры в свое избранничество.
   В этом пункте есть существенное различие между "женой" из Романа и "женой" из Трилогии. Маргарита после глотка "вина" из чаши Воланда все-таки научилась видеть настоящие мотивы Во­ланда, прячущегося в 25-26 главах под маской тирана Пилата. А вот американская "невеста" так и сохранила верность самой себе, прежней. Выстрел из бластера - вот что решает все вопросы в жизни, а вовсе не попытка понять и измениться.
   В чем еще вина Мула перед человечеством? А ведь Академия - это и есть будущее всего человечества, не так ли? Не подтвердил ли это сам великий Селдон? В том-то и дело, что не подтвердил. Мул, видите ли, воздействует на психику людей, меняет их эмоциональное состояние - на место взаимной ненависти и желания выстрелить из бластера приходит, нет, не радость и приязнь, это недостижимо сразу, но успокоение, которое привыкшим к ненависти видится опустошением и слабостью.
   Но разве можно так грубо вмешиваться в психику людей? Даже для их пользы?
   А кто сказал, что грубо, если сами люди этого и не замечают? Мул в ипостаси маэстро Магни­фико всего лишь обрушивает на бездуховное общество Академии глубокое искусство, используя ее же "академические" мультимедийные инструменты. Разве Мул прибегал к любимой американскими психиатрами лоботомии? Или может быть пичкал слоновыми дозами транквилизаторов, столь лю­бимыми американскими психоневрологами? Или же манипулировал интимными подробностями и превентивно развращал подростков любимыми фрейдистскими методами американских психологов?
   Нет, он всего лишь играл музыку, сопровождающуюся абстрактными цветовыми образами. Но он воздействовал не на сознание и не через сознание, и в этом его неизбывная вина перед Первой Академией. Ведь это не что иное, как подрыв самого прогрессивного "академического" мировоззре­ния, либеральной религии, несущей свободу и свет людям. Не так ли?
   Итак, судя по делам, "жена" здесь - другая, до конца верная "мужу" - духу материализма, но вот Творческий дух истории, с разным успехом воздействующий на мужа, жену и мастерство, - несомненно тот же самый, что и в булгаковском Романе.
  
  
  
   12. Другие параллели
   Когда мы составляли словесный портрет "сатаны" для истолкования образа Воланда, то глав­ным алиби для главного героя Романа стал тот факт, что советы и действия Воланда никому не могли причинить вреда. Этот же аргумент верен и в отношении Мула.
   Есть лишь по одному исключению в обеих книгах, также образующие параллель. Воланд дает волю Абадонне для расправы над бароном Майгелем. Мул у Азимова сам, с помощью "академи­ческого" инструмента расправляется с "принцем", посягнувшем на свободу и достоинство героини.
   Мизансцена этого действия у Азимова тоже весьма похожа на Бал у Сатаны. Героиня оказыва­ется в кругу царственных особ, имевших в прошлом большое влияние. И сама она чуть не приоб­щилась к "королевской крови". Однако это лицемерное гостеприимство и бал в честь гостьи являют­ся на самом деле тюрьмой и страшным испытанием для героини. У Булгакова этот сатанинский Бал останавливает прибытие и вмешательство Воланда, у Азимова - жалкого маэстро посещает высокий Творческий дух, разрушающий стены тюрьмы и убивающий дух измены и подлости.
   Любопытна местность, в которой происходит королевский Бал у Азимова. Это вовсе не быв­ший имперский центр, который уже разрушен и подвергается деиндустриализации, экспортирует ос­татки былой имперской роскоши. Этот бывший имперский центр, от которого остался лишь универ­ситет с библиотекой - очень похож по описанию на нынешнюю Россию, прямую наследницу "империи зла". Но что в таком случае можно сказать о "Неотренторе" - аграрном мире, поражающем только непомерными амбициями элиты, считающей себя истинными наследниками имперского вели­чия. В представлении слабоумного правителя этой слабой и никчемной державы весь мир и особенно бывший имперский центр обязаны не только слушать, но и содержать династию. И что удивительно, им действительно перепадает.
   Разумеется, это всего лишь юмористическое совпадение, но такая держава по соседству с Россией действительно имеется, и даже не одна. Более точным указанием может служить временное присутствие американской "жены" в президентском дворце этой аграрной державы. Также здесь имел место государственный переворот в связи с проблемами престолонаследия, при участии спецслужб Академии, то бишь США.
   Тогда получается, что "жена" из Трилогии - это аналог Наташи из Романа, которая благодаря украденной "мази Азазелло", собственно, и стала королевой "цветного" Бала в соседней столице. При этом "муж", которого Наташа оседлала, был нами опознан как англо-саксонский дух матери­али­зма. А мы ранее уже догадались, что американская "жена" - это "неразумная дева" из новозаветной притчи, а значит и из 19 главы булгаковского Романа.
   Но Наташа верхом на своем фантастическом средстве передвижения затем возвращается в Москву, на большой Бал. И у Азимова тоже следующей остановкой после Неотрентора будет столица бывшей "империи зла". В этом случае, по Азимову, главным содержанием разворачивающегося в бывшей имперской столице драматического действия является напряженный поиск истины, попытка Творческого духа с помощью другого "маэстро", учёного-психолога воссоздать настоящее учение Селдона, "фундаментальную психологию". Именно этого боится обидчивая и мстительная душа Первой Академии, именно за работой учёного она следит и готова расправиться в случае успеха. Однако и в булгаковском сюжете кроме маэстро действовал его ученик - будущий учёный. Разница была лишь в возрасте ученика.
   Таких тонких совпадений в сюжете слишком много, чтобы считать это случайностью или намеренным желанием истолкователя. Все-таки речь идет об одних и тех же образах и поворотах сюжета, записанных в общем "плане" для нашей общей глобальной цивилизации.

  
  
   13. "Как и было сказано"
   Нужно признать, что какой-либо осмысленный рациональный анализ третьей книги Трилогии, как и второй, был бы невозможен без понимания сложной структуры психики настоящего писателя. Булгаков составил для нас аллегорическую модель взаимоотношений четырех ипостасей творческой личности - мастерство, душа или "жена", дух или "муж", и Творческий дух в качестве вышестоящей над ними инстанции. Заслуга Булгакова - в современном и очень наглядном пересказе новозаветного учения апостола Павла о личности.
   Кроме того, в своем "Театральном романе" Булгаков рассказал нам о том, как пишется великая книга мастером в соавторстве с высшими инстанциями. Творческий дух рисует в воображении писа­теля образные сцены, в которых участвуют герои книги. А задача мастера перенести эти образы, диалоги и сюжетные повороты на бумагу. Однако, это не так просто, поскольку между мастером и Творческим духом есть душа, эмоциональная ипостась личности, которая окрашивает эти интуитив­ные образы в разные негативные или позитивные ценностные оценки, будучи послушна "мужу" - нормативной ипостаси, задающей нормативную шкалу таких оценок.
   Если посмотреть на булгаковский Роман с эмоциональной точки зрения души Автора, то на протяжении всего действия происходит постепенная эволюция отношения к главному герою - Воланду. Если в начале речь идет об опасном иностранце, в начале второй трети - об интересном собеседнике, то к концу второй трети Творческий дух ещё "иностранец", но уже "не опасен". А в ходе последних глав душа Автора, олицетворяемая Маргаритой, проникается к Воланду сочувствием и пониманием. Да и сама душа незаметно эволюционирует от состояния злобной Аннушки, через ищущую любви тридцатилетнюю женщину к ищущей мудрости двадцатилетней. И завершается эта эволюция "жены" состоянием неизмеримой красоты, то есть полной прозрачности, невидимости, ко­торая не мешает, а помогает мастеру видеть небесные образы в их истинном свете, уже без страха и раздражения.
   Увы, но в Трилогии Азимова эволюция отношения к главному герою Трилогии, которым по праву является Мул, происходит ровно в обратную сторону. В третьей книге мастер-фантаст рисует Мула, несмотря на все его объективные заслуги, не только физическим, но и моральным уродом. А всё лишь потому, что Мул в той "небесной пьесе", которую видит интуиция автора Трилогии, пре­небрегает "невестой" из Академии.
   Но что такое душа или "жена" с точки зрения внешних связей личности писателя? Булгаков дал нам ответ и на этот вопрос - это творческая среда, в которой живет и работает писатель. В случае с Булгаковым - это московская творческая интеллигенция, которая является коллективным проб­разом Маргариты. А в случае с Азимовым - это творческая среда первой столицы "первой федерации" - Филадельфии. Всякий писатель пишет свои книги для вполне конкретных людей. Азимов пишет для творческого круга футурологов, озабоченных образами и прогнозами будущего. Но это именно американская творческая среда, послушная духу либерального естественнонаучного материализма. Поэтому мастер Азимов видит интуитивные образы своего романа именно и только так, как к ним относится его эмоциональная творческая среда.
   Это в Москве прошлого века творческая среда, мучившая, но и помогавшая Михаилу Булга­кову или тому же Евгению Шварцу, может себе представить, что ее главный герой, надевший рыцар­ские доспехи Ланселота, сразу после победы над Драконом готов сразу же уйти с политической сце­ны, чтобы не превращаться в нового Дракона. Помните, после кульминации булгаковского Романа, когда Воланд появляется на Балу в рыцарском наряде, в начале следующей 24 главы он опять у себя в кабинете, в прежнем залатанном хитоне. И душа Маргарита несколько разочарована, потому что все осталось, как было до Бала.
   Однако же и Азимова, если не обращать внимания на его эмоциональные оценки, а самим оценивать образы и повороты сюжета, после победы Мула над злом, когда он спасает героиню и приносит мир в объединенный союз "академических" и "имперских" миров, для самого Мула все останется, как прежде. Он вернется на курортный Калган, чтобы жить одному в бывшем вице-королевском дворце.
   Судя по тому, что упомянут некий Союз держав, речь идёт о состоянии многополярного мира. При этом в самой Академии, как одном из полюсов, происходит чистка элиты. Только при чём здесь Мул, который живёт в одиночестве на другом конце многополярного мира?
   Однако душа Азимова, как и его творческая среда, не может понять такого развития сюжета. И вот уже жертвы среди "академической" элиты приписаны мстительной сущности Мула. Однако тут же автор опять путается в показаниях, рассказывая, что единственным интересом Мула является найти Вторую Академию. Разумеется, и этот поворот сюжета, для американской публики объясняется неизбывным желанием мести, которое почему-то вдруг возникло у "властелина Мира". Однако при этом неизбывно мстительный Мул почему-то не стал мстить ни "жене", сорвавшей его имперские планы, ни даже её мужу, проявлявшему явную враждебность. Да и сама "месть" всем людям очень уж оригинальна - установить мир и баланс между "полюсами" и отойти от всех дел. Нет, конечно, если душа Первой Академии воспринимает ровное отношение как пренебрежение, а пренебрежение как месть, то что с этим поделаешь.
   Очевидно, что в этом моменте Азимов строго следует давним литературным и политическим традициям англо-саксонской элиты, а равно и лимитрофным традициям народов Восточной Европы. Ненависть к сильному и непонятному вместо благодарности и понимания, нападки и злобные карика­туры - что ещё можно было ожидать от американского писателя, происходящего из "черты осед­лости". В этой констатации нет осуждения, а только глубокое понимание психологии.
   Образ Мула - это действительно карикатура. К карикатурному внешнему образу из второй книги в третьей добавляется не менее карикатурный психологический портрет. Но вот беда, как правило, в таких случаях резкого перехода от любви к ненависти, объекту приписываются все нега­тивные черты, присущие субъекту, но не признаваемые им сознательно. Как самый яркий пример, оруэлловская антиутопия была списана с британского общества, но сознательно приписывалась советскому союзнику.
   Так и в данном случае - сознательно нарисованный негативный образ Мула оказался карика­турой на самого карикатуриста. Не будем зацикливаться на утрированных семитских чертах внеш­ности Мула. Это как раз соответствует найденной нами параллели с внешностью Воланда из 22 главы, когда выяснилось, что многие черты и одежда совпадают с описанием Иешуа из 16 главы про Казнь. Как, впрочем, и отшельническое пребывание Мула в вице-королевском дворце на Калгане в целом соответствует "формуле Пилата", определившей будущую судьбу мастера. Пилат мечтал посе­лить Иешуа во дворце прокуратора на берегу моря, в Кесарии.
   Но физическое уродство образа Мула ничто по сравнению с моральным уродством, приписан­ным Мулу в третьей книге. Получается, что душа автора Трилогии, его творческая среда только так и представляет себе великую личность - как закомплексованность вселенских размеров. И если уж такое "величество" получает власть над миром, то единственной оставшейся жизненной целью для него становится месть всем нормальным людям. Ведь вот так прямо и написано, чёрным по белому. А мы-то все удивляемся, почему это американская элита, получив от советских лидеров ключи от однополярного мира, все последнее время только и озабочена мелкой местью России и всему миру. Психологический механизм компенсации комплекса неполноценности - тот же самый, что и в случае с большевистской элитой, получившей от русских власть над одной шестой мира, и вместо пони­мания мотивов мстившей, мстившей и мстившей русскому народу за свою неспособность к любви и пониманию, за отсутствие "масла в светильниках".
   Однако, если все-таки следовать рациональной логике, а не эмоциям отвергнутой "невесты", то концы здесь у Азимова совсем не сходятся. Впрочем, логических неувязок и голливудских ляпов в Трилогии более чем достаточно. Но большинство из них не имеют особого значения и лишь подчер­кивают условность футуристического антуража. Например, анахроничный выбор подарка из механи­ческой печатной машинки и "принтера" со свойствами искусственного интеллекта, или прибытие на Трентор гиперсветового лайнера со свежими газетами. Однако логическая неувязка с психоло­гическим портретом Мула имеет более чем принципиальный характер.
   Собственно, именно в этом пункте мы, наконец, обнаружили ту самую фрейдистскую идейную основу, скрепляющую американскую элиту. Одним из краеугольных камней фрейдизма как картези­анской мировоззренческой системы является признание ранней детской травмы как основы развития всякой неординарной личности. И если даже сами великие ученые и писатели отказываются призна­вать такую травму, то фрейдисты успокаивают - мол, это защитная реакция амнезии.
   А как же еще объяснить появление великих личностей в мире, где нет сверхличности? Если мы не признаем существование того самого Творческого духа истории, который посещает "квартиры" в доме N302-бис. Тогда остается лишь случайность в виде мутаций и детских травм, которые эту мута­цию заставляют проявить. Это не просто точка зрения или гипотеза, это принцип мировоззрения.
   Но что еще удивительнее, что этот иррациональный фрейдистский символ веры как-то ухит­ряется уживаться в одном флаконе с естественнонаучными подходами, например - с кибернетикой. Однако, если следовать рациональным принципам кибернетики и системного анализа, то Мул - это антикризисный центр, перехвативший управление в период глобального кризиса и развала прежнего "академического" центра системы. Даже для того, чтобы перехватить управление в кратчайшие сроки и уметь перенастраивать эмоциональную сторону психики людей, нужно обладать не только макро­моделью системы, но и знанием психологии, внутреннего мира. Неважно при этом, вербализовано это знание или интуитивно. Тогда получается, что Мул легко справляется с неврозами, дефектами пси­хики всей элиты, но сам при этом остается дефектным невротиком. Он легко освобождает генералов, спецслужбистов, вождей подпольщиков от чувства взаимной ненависти и мщения, но сам при этом одержим еще более глубоким желанием отомстить всем сразу.
   Нет, конечно, в фантазийных романах и не такое попрание всякой логики и эстетики бывает. Но Азимов - не Желязны, он написал великую книгу, можно даже сказать - пророческую. Но в отличие от Булгакова, жившего в эпоху Великого перелома, Азимов как мастер не смог выйти за рамки господствующего мировоззрения. Не было у него стимула в виде внешней угрозы и внутреннего сопротивления. И кроме того, нужно учесть качественную разницу в возрасте между Азимовым и Булгаковым в момент написания книг.
   В момент начала работы над Трилогией Азимову всего 22 года. А если кто-то помнит, мы при анализе 32 глав булгаковского Романа сопоставили им 3 раза по 12 стадий развития не только идей и сообществ, но и личности. Для современного человека каждой стадии развития примерно соот­ветствует два года плюс минус считанные месяцы. Соответственно, Азимов перед началом работы над книгой оказался в ситуации изоляции от прежней университетской среды, почти как бывший ученик Берлиоза в 11 главе. Написание первой книги может примерно соответствовать 12 стадии Надлома, второй книги - 13 стадии, третьей - 14 стадии.
   И тут мы обнаруживаем еще одну довольно неожиданную параллель. Когда мы сопоставляли сюжет 13 главы Романа с соответствующими стадиями процесса рождения христианства, то заме­тили, что на 12 стадии речь и в палате N117, и в галилейских беседах Иешуа с учениками шла о толковании прошлых событий. Затем Учитель рассказывает ученикам о будущем, о "последних вре­менах". Это позволило нам сопоставить рассказ Мастера из 13 главы о любовном треугольнике с событиями 23 главы, точнее - с отсутствием описания того, чем был занят Воланд во время Бала.
   Теперь сопоставим - в первой книге Азимов действительно использует сюжеты из прошлого - из истории США. Во второй книге, то есть на 13 стадии, Азимов также рассказывает нам историю странного треугольника - мужа, жены и "маэстро". При этом мы подозреваем, что речь идет о будущем, и не просто о будущем - а о времени великого кризиса и пришествия необычного субъекта, который выступает судьей и примиряет всех со всеми.
   Можно отметить еще одно любопытное совпадение, которое мы будем считать чисто слу­чай­ным. Во второй книге Азимова пришествию Мула предшествует фиаско последнего героя "империи зла", пытавшегося примерить на себя роль "спасителя" цивилизации. И вот ведь совпадение, звали этого "предтечу" не как-нибудь, а Бел Риоз!
   Единственная неувязка, что "предтечу" из булгаковского Романа, то есть Берлиоза, задавило трамваем на рубеже 1930-х годов. А азимовский Бел Риоз сломал себе голову, по нашим расчетам, где-то в конце 1960-х. Но ведь и в Романе о смерти Берлиоза стало известно только в 5 главе, которая была нами опознана как период 1960-х. Кроме того, именно в конце 1960-х - после парижских и пражских событий, и отказа СССР от победы в лунной космической гонке - провал марксизма как глобального проекта стал очевиден всем. Но внутри страны провал марксистской теории спасения человечества случился именно в год Великого перелома, только об этом долго не сообщали, держали в секрете. А для управления использовали милитаристские принципы "осажденной крепости".
   Нам осталось лишь предположить, что третья книга Трилогии соответствует 14 стадии разви­тия личности Азимова, то есть периоду глубокого Надлома и внутреннего раскола, когда все три ипостаси личности конфликтуют друг с другом, а Творческий дух на какое-то время покидает мастера. Отсюда и все эти невротические картины, чувство страха и преследования, хорошо описанное в 14 главе Романа.
   После завершения третьей книги Азимов испытывает творческий Надлом и вернется к продолжению спустя многие годы, уже в зрелом возрасте. И тогда состояние его души и отношение к Творческому духу будут совсем иным, более близким к отношению Булгакова. Но об этом позже, а сейчас поищем новые параллели.

  
  
   14. Траектория полета
   Явные противоречия в показаниях Азимова о действиях главного героя и его мотивах привели нас к необходимости исследовать мотивы и желания самого автора, понять его собственное психоло­гическое состояние. И если мы воспользовались для этого методикой, извлеченной нами из скрытого сюжета булгаковского Романа, то есть смысл для сравнения посмотреть на психологическое состо­яние самого Булгакова в тот же период жизни - лет с 22 до 28.
   Одно совпадение в биографиях Азимова и Булгакова можно заметить сразу же. Оба фантаста впервые женились в 22 года. И для одного, и для другого женитьба была формой сыновнего бунта, утверждения самостоятельности. Возраст от 22 до 28 лет - первый из трех самых плодотворных периодов в жизни творческой личности, утверждение мастерства в избранной профессии. Но одно­временно в этот период происходит всплеск амбиций, жажды успеха, которые первоначально сталкиваются с сопротивлением, но затем лет с 25-26 становятся доминантой в развитии личности, конфликтуя и с мастерством, и с профессионализмом, и с интуицией.
   Имеется разница во внешних условиях. Во-первых, в Америке общество позитивно относится к персональным амбициям, чего не скажешь о России. Во-вторых, научная стезя, которую изначально выбрал Азимов, гораздо ближе к письменному столу, чем профессия медика. Наоборот, утверждение мастерства в медицинской профессии требует высокой самоотдачи, ухода от светской или даже семейной суеты в определенную профессиональную самоизоляцию. Что и происходило с двадцати­летним Булгаковым, который вскоре становится земским врачом в Смоленской губернии, что также никак не потворствовало высоким амбициям.
   Азимову в этом смысле повезло больше. Он оказался во временной изоляции от светской жизни вместе с небольшим, но столь же амбициозным кружком футурологов и фантастов, среди кото­рых был еще и Роберт Хайнлайн. Поэтому самоутверждение мастерства стало написанием шедевра научной фантастики. Однако и в этом самом благоприятном случае возрастание амбиций и их доми­нирование над мастерством ведет к надлому и кризису личности. Азимов после краткой службы в армии возвращается в свет и озабочен амбициозными целями - защитой диссертации, получением степеней и должностей, изданием, а не написанием книг. Примерно в том же возрасте Булгаков ценой наркотической болезни выходит из состояния изоляции, возвращается в Киев и после краткой службы в армии начинает карьеру журналиста и писателя.
   Второй благоприятный для творчества период жизни наступает где-то в возрасте 32-34 лет. Этот период немного короче первого, но тоже связан с балансом влияния разных ипостасей в лич­ности человека. Амбиции в этот период резко возрастают, но встречают сопротивление со стороны профессионализма, внешней критики и самокритики. Крушение прежних амбиций влечет переоценку ценностей и новые, более умеренные, но и более уверенные долгосрочные амбиции.
   В жизни Булгакова этот творческий период связан с переездом в Москву, амбициозной попыт­кой штурма столичного писательского олимпа. Сам Булгаков и описывается себя в этот период в наброске пьесы так: "входит писатель - молодой человек развязного типа... Вначале ошеломленный писатель приходит в себя и начинает жаловаться на свое положение, настаивает на своей гениаль­ности, просит, требует помощи, уверяет, что может быть очень полезен. Ричард в ответ про­износит монолог о наглости. Но потом происходит соглашение."
   Напомним, что итогом этого соглашения и кризисного периода в жизни писателя стал гениа­льный роман "Белая Гвардия", изданный в 1924 году. Тогда же на смену первой амбициозной, но очень романтической музе приходит вторая, намного более прагматичная и связывающая амбиции с вовлеченностью писателя в правильный круг столичного света.
   Что касается Азимова, то для него кризис 33-летия был связан с завершением публикации Трилогии. Три книги вышли в свет соответственно в 1951, 1952 и 1953 году. Его амбиции были на вершине славы, но публика быстро привыкает к хорошему и желает лучшего, каждый новый рассказ писателя соотносится с блистательной вершиной. Может быть поэтому следующего романа пришлось ждать целых двадцать лет.
   Как мы, может быть, помним, иллюстрацией к кризису 33-летнего возраста в сюжете булга­ковского Романа был переход от 16 к 17 главе. От крушения "башни" сверхвысоких амбиций к конструктивному взаимодействию с творческой средой и с властью. В этом конструктивном взаимо­действии, как описано в 17 и 18 главах, опасностей ничуть не меньше, чем в амбициозном проти­востоянии и штурме высот. И спасает только путеводная интуиция и готовность соизмерять амбиции с реальным ростом.
   Следующим кризисным возрастом для писателя, как известно, является 37-й год. Иллюстра­цией к нему служит 19 глава булгаковского Романа. Творческие амбиции вновь возрождаются к жиз­ни вследствие внешних кризисных обстоятельств в обществе. Творческая среда, прежде удовлет­во­рявшаяся материальными условиями, желает духовного роста и возрождения, для чего ей нужен настоящий мастер. В жизни самого Булгакова этот кризисный период связан с началом работы над "романом о дьяволе" и завершается встречей с третьей музой.
   Однако, этот кризис - это только начало пути к новой вершине и к самому яркому и плодотворному творческому периоду в жизни писателя - в период примерно с 43 до 48 лет. Этому главному творческому периоду предшествует еще кризис в возрасте около 42 года, называемый "кризисом среднего возраста". В сюжете Романа иллюстрацией для него служит 21 глава "Полёт". Достаточный жизненный опыт позволяет освободить творческие амбиции от страха, связанного с прежними ошибками. Хотя есть риск свернуть шею, если не научиться направлять полёт фантазии в конструктивное русло.
   Кризисы и творческие периоды в жизни Булгакова в его сороковые связаны с работой над несколькими редакциями "Мастера и Маргариты". А вот Азимов в этом возрасте, наоборот, как будто пытается наверстать научную деятельность, которая была жертвой писательского мастерства в молодые годы. И только в начале 1970-х вновь возвращается к написанию романов, встретившись с новой музой. Азимов пишет новый роман "Сами боги" в возрасте, который в Романе проиллюст­рирован 25-26 главами, в которых муза читает главы из романа, и в образе внезапно постаревшего Пилата угадывает черты Воланда, очередной всплеск активности Творческого духа.
   Наконец, последний творческий период в жизни Азимова наступает в 1980 году, что в развитии творческой личности соответствует последним тридцатым стадиям, где Творческий дух предстаёт в свою полную мощь, а прозрачные творческие амбиции не мешают, а помогают видеть внутренний космос. Поэтому в написанном в 1980-е годы продолжении Трилогии азимовский Космос выглядит совсем не таким, как во времена его молодости.
   Нам осталось упомянуть лишь еще одно совпадение в биографиях Булгакова и Азимова. Оба писателя, так или иначе, связаны со смоленской землей. Булгаков здесь работал земским врачом, в селе Никольском Сычевского района, на северо-восточном краю нынешней Смоленской области. Азимов здесь просто родился, в деревне Петровичи Шумячского района, на противоположном, юго-западном краю. Впрочем, в 1920 году это была Могилевская губерния, относящаяся к Белоруссии. Но и Смоленск одно время тоже относился к белорусской республике в составе РСФСР и даже целую неделю был ее столицей.
   Может быть, и не стоило об этом упоминать. Разве что добавить, что ещё в городе Смоленске в 1884 году родился другой великий фантаст Александр Беляев. А через полвека в соседнем с местом службы Булгакова Гжатском районе в 1934 году родился первый космонавт Земли Юрий Гагарин. Эти совпадения действительно делают Смоленщину самым фантастическим краем Земли.
   Но с точки зрения анализа азимовской Трилогии нам интересно не это, а наличие в третьей книге описания смоленской земли и восточно-белорусских жителей. И это не просто описание планеты с замечательным именем "Россем", одной в ряду других миров азимовской Трилогии. Помимо сходства в названии достаточно и описания этого мира, который описан Азимовым как самый дальний угол во всей Галактике, "конец звезд":
   "На холодных пустошах выросли деревни. Солнце, маленький красный скряга, старалось сохранить все тепло для себя; девять месяцев в году на Россеме шел снег. В эти девять месяцев крепкое местное зерно спало под снегом; когда же солнце, неохотно расставаясь с теплом, все же нагревало воздух до десяти градусов Цельсия зерно пробивалось, росло и вызревало с лихорадочной поспешностью". Нужно отметить, что это еще самый тёплый, можно сказать, южный уголок России, то есть "Россема".
   Но если у кого-то еще остались сомнения, что речь идет о родине Азимова, то психо­логический портрет обитателей этой земли, описанный в 3 главе третьей книги не оставляет места для сомнений. Именно такой тип обитает в Восточной Белоруссии - прибедняющийся, простодушно-хитроватый, но при этом "честный", то есть строго лояльный начальству и установленному порядку. Понятно, что в трёхлетнем возрасте, когда Азимов покинул "Россем", вряд ли он что-либо запомнил, кроме смутных образов бородачей и хмурого неба. Но ведь родители обязательно рассказывали Изе о деревне Петровичи и о нравах местных жителей.
   Но и это не настолько интересно, чтобы специально обращать внимание читателей. Самое главное, что именно в этом месте, на Россеме, Азимов впервые находит если не саму Вторую Ака­демию, то людей из нее, замаскировавшихся под "старейшин". Поиски Второй Академии составляют все главное содержание третьей книги Трилогии и эти поиски так или иначе связаны с образом России - или в виде заснеженной провинции, или в образе бывшего имперского центра, пребыва­ющего в упадке. Других соответствий в реальной географии и геополитике мы не найдём.

  
  
   15. Общие места
   Мы уже обнаружили сходство кульминационных моментов у Булгакова и у Азимова - в сцене завершения Бала в 23 главе Романа, где Воланд спасает Маргариту из её фешенебельной тюрьмы, и в 22 главе второй книги Трилогии, где Мул спасает Байту от такой же украшенной розами тюрьмы, совмещенной с борделем. Хотя и там, и там героиню завлекают королевскими почестями в роскош­ный дворец, где она будет купаться в розовой воде.
   Отталкиваясь от этого момента, можно попытаться проследить дальнейшее сходство сюжетов двух книг. После Бала у сатаны Маргарита попадает в рабочий кабинет Воланда, где все было как раньше. У Азимова героиня после бегства с приёма у "императора" также оказывается в изолиро­ванном пространстве, таком же, в каком она вместе с мужем и "маэстро" пряталась от Мула до визита к "императору".
   При этом речь у Азимова тоже идёт о кабинетной работе в университетской библиотеке быв­шей столицы Империи. В кабинете Воланда в 24 главе Романа героиня и её мастер тоже ищут и находят не только друг друга, но и потерянную рукопись. У Азимова речь идет о поисках крупиц пси­хологического знания, то есть знаний о личности, решений того самого "квартирного" вопроса, о чём идет основной разговор в Романе. Символика "икры", которой Воланд потчует Маргариту в своём кабинете, как раз и означает зёрна духовного знания, знания об ипостасях личности.
   В кабинете Воланда по инициативе Маргариты происходит стрельба, в результате которой гибнет символ мудрости - сова. В кабинете Мула также происходит стрельба, хотя стреляет сама ге­роиня, при этом целью является седой ученый, тоже символ мудрости.
   После этих драматических событий героиня расстаётся с воплощением Творческого духа. Но тут большая разница между героиней Азимова и героиней Булгакова. Маргарита расстаётся с мужем и уединяется с мастером, а Байта остаётся с обожающим её мужем, расставаясь с любящим маэстро. Отсюда определенная разница в последствиях такого выбора, о которых мы ещё поговорим. Но для сравнения сюжетов нам важно, что Азимов указывает на то, что героиня и её спутник остались в уединении в той самой библиотеке, пытаясь найти следы Второй Академии. В Романе две следующие главы героиня также читает роман о древнем Ерашалаиме, об истоках того самого духовного знания.
   Далее у Азимова действие перетекает в сюжет третьей книги, в начало поисков, когда главный герой и его два спутника оказываются на Россеме, в котором Азимов и руководство Первой Академии подозревает "нехорошую планету", логово Второй Академии. При этом происходит частичное разру­шение этого замкнутого мира. В 27 главе Романа "нехорошая квартира" также подвергается вторже­нию оперативников, идущих по следу Воланда и его подручных. В результате первого общения "нехорошая квартира" подвергается разрушению, как и "нехорошая система" у Азимова.
   Однако, заметим, что и в Романе, и в Трилогии внешняя форма, включая мотивы действующих лиц, несколько отличается от символического смысла. Двенадцать следователей из 27 главы Романа - на самом деле являются последователями, учениками, ищущими психологических знаний.
   Но если читать Трилогии, не обращая внимание на оценочные комментарии к действиям Мула и его помощников, то объективно картина выглядит так: Долгое время Мул был единственным обла­дателем знания, так что была угроза потери обретенного знания, угроза не иметь наследников в духо­вном смысле. Поэтому весьма естественно, что Мул ищет людей, а лучше большое сообщество уче­ников, обладающих необходимыми психологическими данными. Судя по данным сразу из двух источников, и план Воланда, и план Селдона предполагают одинаково - что такие люди найдутся.
   После серии поисков и разрушений сюжет Романа в 29 главе возвращается к героине, мастеру и их временному убежищу. Есть ли этому аналогия в Трилогии?
   Во второй части третьей книги Азимова заглавным лицом является молодая героиня - прямая наследница героини из второй книги. Однако в Романе тоже происходит превращения. Например, в 20 главе героиня превращается из тридцатилетней женщины в двадцатилетнюю девушку. Кроме того, в начале 3 главы Романа мы, благодаря явной отсылке к началу Евангелия от Иоанна, обнаружили символическую связь между символом "один день", который приравнивается к одной жизни реаль­ного человека. Действие Романа происходит на протяжении четырех дней, то есть речь идет о жизни четырех реальных людей - двух мужчин в первой части Романа, и двух женщин во второй части. От указателя "было десять часов утра", соответствующего первой из четырех биографий (самого Булга­кова), мы перешли к началу второго дня, в которой Воланд начинает разговор с оповещения об один­надцати часах утра. Во второй части Романа первый день Маргариты начинается около полудня. Второй день героини и вовсе начинается на закате солнца. Но не исключено, что эта символика указывает на разницу в возрасте молодой героини и источника света, то есть знания.
   При составлении внешнего сюжета Азимов сознательно или бессознательно, но немного пере­дернул карты. Американская публика не любит сюжетов без хеппи-энда, и еще больше не любит, когда погибают герои или героини. Поэтому у Азимова формально погибает при рождении молодой героини не сама Байта - прежняя героиня из второй книги, а её неведомая читателю дочь, так что продолжает героическую династию внучка. Но внутренней логикой сюжета эта формальная прок­ладка никак не обусловлена, только разве что историческим масштабом действия, в котором прохо­дит несколько десятилетий после смерти Мула.
   Как и помолодевшая Маргарита в последних главах Романа, героиня Азимова в последней части Трилогии пускается в далекий полёт. Сначала она вместе с "дядей-учёным" оказывается в бывшем дворце Мула, где они ведут поиски оставленных им знаний. В Романе героиня также вновь оказывается в гостях у Воланда, на том берегу Москвы-реки, где стоит Московский университет, "дворец знаний".
   Однако из-за поднявшегося переполоха героиня в свите Воланда вынуждена срочно покинуть этот берег и направиться в уединенное место, выглядящее как небесный Ершалаим, древний город, бывший источником духовных знаний. Аналогично и в Трилогии молодая героиня спасается бегст­вом на Трентор, в заброшенный древний город, где хранятся духовные знания, то есть так самая "фундаментальная психология", которая является основой существования Второй Академии. При этом нужно заметить, что героиня улетает в свите Первого Оратора, то есть лидера Второй Академии.
   Между прочим, даже с точки зрения драматургии, "первый оратор" - это протагонист, и в третьей книге он по ходу развития сюжета именно в таком качестве и выступает. В драматическом сюжете булгаковского Романа протагонистом является Воланд. В таком случае нам остается поста­вить вопрос, а не является ли невидимая "Вторая Академия" из Трилогии - тем же самым невидимым сонмом духов, которым руководит Воланд. В таком случае понятно, отчего ни деятелям Первой Академии, ни самому Азимову не удается найти истинное местоположение Второй Академии, кото­рая одновременно находится здесь же, на Терминусе, но и на Калгане, и на Тренторе, и на Россеме тоже.

  
  
   16. Завершение пути
   Трилогия Азимова завершается мнимой победой материалистической Первой Академии, "из­бавленной" от присутствия нарочно проявивших себя высших сил. Вполне соответствует завершению сюжета 31 главы булгаковского Романа, прощанию скрытого "небесного воинства" с Москвой. И не просто с городом, а с Воробьевыми горами, где расположен храм материалистического знания, рос­сийский "терминус".
   То есть на самом деле сюжет Трилогии остался незавершённым. Молодой Азимов вынужден был остановиться перед последним, психологически непреодолимым для него барьером. В параллель­ном сюжете Романа далее следует финальная 32 глава, в которой Автор и его герои полностью уходят от земных, мирских амбиций в мир чистых идей.
   Альтернативным 32 главе финалом Романа является Эпилог, в котором нет философских идей, а только мирская суета. Вот и Азимов вынужден заняться мирскими делами, и на протяжении двад­цати пяти лет написал много рассказов и научно-популярных книг, но ни одного романа, сравнимого по уровню с Трилогией. И только в 1980 году сюжет Трилогии, наконец, получил завершение в виде дилогии "Академия на краю гибели" и "Академия и Земля".
   Дилогия-продолжение "Академии" не просто дополняет Трилогию и делает ее "пятикни­жием". Она является поистине философской вершиной творчества Азимова. Здесь в аллегорической форме даны глубокие идеи, ответы на мировоззренческие вопросы, поставленные и не разрешенные в Трилогии. Существует ли Вторая Академия, и если существует, то где и как? И нет ли других дейст­вующих лиц, участвующих в осуществлении "плана Селдона"? Да и его ли, Селдона, этот самый "план"?
   Для многих читателей ответы на эти вопросы были неожиданными, даже разочарующими. Азимов постепенно, но верно подводит читателя к мысли, что начало выполнения "плана Селдона" уходит далеко в прошлое, задолго до рождения самого Селдона. И что никакой сознательно состав­ленный план в виде слов или формул, или даже электронной модели - "Радианта", не был и не мог быть основой развития глобальной цивилизации.
   И самое главное: Где-то очень далеко, в незапамятных уголках Космоса, преднамеренно скрытых от амбициозной элиты человечества, обитает сверхличность, центральный субъект Истории, обладающий совершенным знанием о прошлом и планом на будущее для человечества. Разумеется, Азимов щадит своего молодого читателя-материалиста, помня о своей молодости. Поэтому вроде бы говорит не о внутреннем психическом Космосе человека и человечества, а аллегорически - о мате­риальной Галактике. И не об "операционном субъекте" живой логической сети человеческой пси­хики, а о сверхмогущественном роботе, который "и не человек, и не робот", а "что-то новое".
   По ходу последнего "философского" полёта Азимов обсуждает сам с собой и с читателем идею "коллективного разума" человечества. Это означает: каждая личность подчинена общему пси­хоисторическому процессу подобно тому, как в организме каждая клетка подчинена общему психосоматическому развитию. Выбор героя Азимова в пользу "коллективного разума" Геи - это принципиальный мировоззренческий выбор самого Азимова, который дал свои собственные черты влюбленному в Гею ученому-историку.
   Весьма точно соответствует сюжету финальной 32 главы булгаковского Романа и сам маршрут бегства из материалистического Терминуса в философский космос, завершившийся не где-нибудь, а на Луне. При этом экипаж наисовершенного космического корабля представляет собой уже знакомую триаду.
   Как и в 32 главе Романа, совершенный мастер, покинувший свое отшельническое уединение и избавленный от страхов, предстает нам в виде седого ученого, несущего черты самого Азимова. Рядом с ним - прекрасная женщина, образ совершенной души, посредством которой "мастер" может увидеть и почувствовать весь мир без иллюзий и искажений, таким, каков он есть. Во главе экипажа - дух высокого профессионализма, которому по-дружески послушны не только мастер с женой, но и самый совершенный "конь", воплощающий энергетику духовного Космоса. При этом дух руко­вод­ствуется самой глубокой интуицией.
   Что касается шокировавшего читателей образа юного гермафродита в качестве выбора для будущего человечества, то и здесь не нужно спешить падать в обморок. Этот образ, наоборот, подска­зывает, что речь идет о символике духовного развития человечества. В конце концов, в свите Воланда тоже был юный паж, пребывавший до того и вовсе в бесчеловечном образе Зверя.
   Кроме дилогии-сиквела, Азимов напишет еще "приквел", последнюю дилогию - "Прелюдия к Академии" и "На пути к Академии". Это тоже вершина творчества Азимова, но не как философа и мыслителя, а как футуролога и писателя-фантаста. Это своего рода релаксирующая компенсация читателю за умственные стрессы, испытанные ранее на философском пути. Здесь Азимов предстает во всей красе как мастер детективно-развлекательного сюжета и футуристического антуража.
   Единственная философская задача, которую Азимов решает в последней дилогии, - это пос­ледовательное развенчание "плана Селдона" как вершины материалистических амбиций индиви­дуалистического общества Модерна. Оказывается, вовсе не великий ученый Селдон и даже не Вторая Академия управляет развитием мира посредством "научного плана". Все нити управления в руках "сверхличности", которая только прикрывается именем Селдона и других гениев человечества. При этом всюду действует точно такая же триада, как у Булгакова, - мастер с очень необычной женой, которая во всем послушна еще более необычному персонажу. Тот самый Творческий дух, замас­кированный Азимовым под "робота", перевоплощается то в журналиста, то в спецслужбиста, явля­ется одновременно и "первым", и "последним".
   Последнее, что нам осталось добавить, это тот факт, что Азимов смог выйти на новый уровень творческого осмысления лишь после 1970 года, после встречи с новой музой. Но только ли в результате этой встречи?
   Напомню, что в 1966 году в журнале "Москва" был впервые опубликован Роман "Мастер и Маргарита". Параллельно с этим за рубежом уже шла работа по подготовке к печати перевода булгаковского Романа. На английском он вышел в Нью-Йорке в 1967 году. И к началу 1970-х он стал достоянием всей творческой элиты человечества. Нет сомнений, что Азимов прочитал Роман Бул­гакова. Это не значит, что он или кто-то еще понял скрытые слои смысла, но именно это и дает воз­можность Роману влиять на подсознание всех читателей, не исключая писателей.
  
   Конец

  
  
   Резюме
   Признаюсь честно, я с самого начала считал эту работу второстепенным, но необходимым приложением к "MMIX". В отличие от работы с главами булгаковского Романа, я не сделал для себя никаких новых открытий. Скорее, это необходимая иллюстрация, мой долг перед читателями, кото­рым не так просто с первого раза воспринять все скрытые идеи Булгакова. И всё-таки кое-каких результатов мы достигли.
   Во-первых, только предвзятые скептики смогут отрицать, что найдено достаточно уверенное совпадение основных линий и узловых моментов в сюжетах двух великих книг, отражающих стадии духовного развития общества.
   Во-вторых, при явном сходстве есть и предсказуемое отличие - скрытый сюжет Трилогии основан на перипетиях американской истории так же, как скрытый сюжет Романа отражает историю России в ХХ веке. При этом мы получили достаточно надежные привязки узлов для анализа и прогноза исторического процесса развития североамериканской цивилизации.
   В-третьих, мы получили подтверждение из независимого источника для нашей привязки куль­минационного узла к началу XXI века. Пришествие азимовского Мула, как и булгаковского Воланда отражает один и тот же отрезок общего всемирно-исторического "плана", который когда-то был отражен в такой великой фантастике, как Апокалипсис.
   В-четвертых, мы увидели, как один и тот же скрытый сюжет воплощается в зависимости от психологической установки большого сообщества. Воланд у русского Булгакова хотя и назван нечи­стой силой, но описан с большой симпатией. Американская творческая среда просто пышет ненави­стью к главному герою, который своим пришествием опровергает избранничество "академической общественности", её статус "невесты".
   Кроме того, мы убедились, что эмпирическая модель, которую путем художественного иссле­дования выстроил Булгаков в виде трёх больших стадий и 32 глав, а также взаимодействия четырех ипостасей личности, может быть применена и к исследованию творческих биографий самих авторов - Азимова и Булгакова. Как впрочем, и для анализа в динамике психологического портрета любой личности.
   Наконец, не будем сбрасывать со счетов изначальную ценность азимовской Трилогии не то­лько как иллюстрированного букваря для начинающих политологов, но и как попытку смоделировать необходимые социальные условия для ускоренного технологического развития, модель Наукограда. Проведённый анализ не будет лишним при обсуждении путей дальнейшего развития российской и мировой цивилизации. Вопрос только в том, следует ли называть это необходимое развитие устарев­шим словом "модернизация"?
   Как и в случае с "MMIX", можно было бы написать и в два, и в три раза больше. Развить и "углубить" каждую из семи вышеназванных линий анализа. Однако лично я предпочел бы опереться на явно выраженный интерес читателей, желание не только потреблять качественные тексты, но и участвовать в их создании, в развитии той или иной линии. Мне интереснее было бы отвечать на конкретные содержательные вопросы, а еще лучше комментировать содержательные тексты, ставить вопросы перед их авторами.
   Спасибо за внимание и успехов всем!
  
  

13 ноября-12 декабря 2009 г.

  
  

В2. Рождественские сказки

   Как следует из объективных законов ("ключей"), обнаруженных нами в скрытых слоях бул­гаковского Романа, всякий социальный процесс, в том числе творческий, должен завершаться паро­дией на себя. Историческая трагедия завершается развлекательным, но необходимым для усвоения уроков повторением. В свою очередь "мать учения" должна завершаться постановочной иллюстра­цией, в которой трагедийная часть сменяется комедией.
   Чтобы не пускать дело на самотек, придется самому заняться этой работой - написать еще одно приложение к "MMIX", релаксирующую пародию на иллюстрацию. Естественным материалом для такой автопародии могут и должны стать любимые кинокомедии и рождественские сказки.
   Чтобы не утомлять читателя излишней серьезностью, зададим себе всего один необходимый вопрос: Почему одни фильмы становятся всенародно любимыми, а другие - того же жанра, с теми же великолепными актерами и режиссерами проходят бесследно? Нет ли в культовых фильмах того же самого, что и в великих романах - скрытого сюжета притчи, совпадающего с основным сюжетом того самого воландовского "плана".
   Мы полагаем, что все 32 стадии этого самого "плана" раскрыты в образах и поворотах сюжета "Мастера и Маргариты". Поэтому нам достаточно сравнить сюжеты самых любимых комедий и сказок с некоторыми главами Романа.
   Вдруг как в сказке скрипнула дверь...
   Будет естественно начать с сюжета фильма "Иван Васильевич меняет профессию", раз уж он снят по пьесе Булгакова, написанной в 1934-35 году, то есть в процессе работы над Романом.
   Сразу можно заметить, что герой фильма - Шурик, подобно другому очкарику - Коровьеву, владеет технологией "пятого измерения". Он не только соединяет свою малогабаритную квартиру с соседней, но и обеспечивает связь между кабинетом ученого и сказочным пространством царского дворца. Поэтому мы можем смело искать аналогию сюжета фильма в 22 и 23 главе Романа.
   В "пятом измерении" фильма, как и в Романе, сначала происходит общий пробег по всем за­лам и закоулкам дворца, затем приём иностранных гостей и, наконец, Бал с участием царицы. Однако рядом с "королевой Бала" стоит не настоящий царь, а ряженый "управдом". Напомню, что и в 23 гла­ве на Балу рядом с героиней находится не истинный "хозяин", не Воланд, а регент - то есть временный управляющий. Задолго до этого, ещё при толковании 9 главы Романа Коровьев был разоб­лачён как настоящий "управдом", "эконом" и "регент" из притчи о неверном управляющем.
   В то самое время, когда ненастоящий "царь" правит Бал в "пятом измерении", настоящий Царь находится в параллельном пространстве, фактически заключён в тесном кабинете ученого. Одет он при этом весьма затрапезно, как и Воланд, в спортивные треники с динамовской эмблемой. Еще одна совпадающая деталь - чтобы настоящему Царю вмешаться в происходящее на Балу, нужно дождаться определённого часа, когда закончится "обеденный перерыв". И тогда он явится на Бал с мечом в руках и в царском облачении, чтобы навести порядок, защитить царицу от похотливых самозванцев и вообще прекратить безобразие.
   Разумеется, в двух сюжетах есть небольшое различие. В обычном пространстве московской квартиры дух естественно-научного материализма выглядит как скромный очкарик. Зато в вирту­альном "пятом измерении" - он выступает как "царь", хотя и ряженый. Но разве не такая же мета­морфоза происходит со скромным "переводчиком" на Балу. И потом в Романе одним и тем же идеальным сущностям тоже соответствуют разные персонажи в разных главах.
   В московской части сюжета фильма мы легко обнаруживаем такую же триаду, как и в мос­ковской части Романа - муж, жена и любовник. Муж - талантливый инженер, "сделавший открытие государственной важности". Любовник - какая-то мелкая творческая личность, но не писатель, режиссёр. Однако, Царь, как и Воланд в 24 главе, благословляет жену уехать с любовником от пос­тылого мужа. Да, конечно, все трое выглядят комично, но сюжет комедии точно совпадает с траги­ческим сюжетом любви Маргариты.
   Заметим также, что настоящий Царь, в отличие от поддельного, оказывается в положении простого смертного, "меньшего из сих". Он - и Первый, и Последний. При толковании 23 главы Романа мы обнаружили лакуну, умолчание Автором в описании судьбы самого Воланда во время Бала. Благодаря нескольким подсказкам Автора выяснилось, что рассказ Мастера из 13 главы, под­разумевающий арест и последующее помещение в психбольницу, имеет к этому прямое отношение. Но в фильме настоящего Царя тоже сначала арестовывают по доносу соседа, а затем прибывает машина из психбольницы.
   Так что судите сами, достаточно ли совпадений в сюжетах пьесы об Иване Васильевиче и романе о Воланде.
   Кто нам мешает, тот нам и поможет
   От "Ивана Васильевича", где заглавным героем был Царь, легко перейти к другой комедии с участием Шурика - "Кавказской пленнице". Здесь главный герой - студент, молодой учёный. Причём здесь Шурик - гуманитарий, этнограф, почти историк. Поэтому история случается именно с ним.
   Поскольку в этом случае сценарий писался без участия Булгакова, то сюжет притчи совпадает не на все сто. И всё же главный герой тоже - сначала попадает под следствие, а потом оказывается в психбольнице. Героиня, похищенная троицей не без участия главного героя, оказывается в загород­ном дворце местного правителя, где тюрьма для героини совмещается с попытками осуществить свадебный бал.
   Завершается этот бал не только побегом, но и появлением главного героя в полночь с мечом в руках. Звучит выстрел, пугающий героиню, после чего злодей, олицетворяющий все отрицательные черты, выпадает из окна. В 24 главе Романа, в праздничную полночь, помнится, героиня тоже вдохновляла свиту главного героя на стрельбу, а злодей Алоизий вылетал в окно.
   Тем не менее, всех этих совпадений в сюжете притчи с сюжетом Романа, точнее - с сюжетом "плана", скрытого в коллективном бессознательном всех зрителей, вполне достаточно, чтобы фильм стал культовым. Поэтому его с удовольствием пересматривают, вновь и вновь получая удовольствие от эстетики мистерии.
   Он, конечно, виноват, но он не виноват
   Или возьмем еще один замечательный сюжет - про Юрия Деточкина из фильма "Берегись автомобиля". Здесь тоже есть разделение на два параллельных пространства - московское обыденное и шекспировское сценическое, где в финале спектакля Последний становится Первым.
   Заметим, что и здесь главный герой появляется в царской одежде и со шпагой в руках. Но до этого он успевает попасть под следствие, и даже предъявить следователю не только справку из псих­диспансера, но и более весомые документы в пользу своей неадекватности и неподсудности.
   Можно также заметить, что в наше время фигура Деточкина не только не утратила свою акту­а­льность, а только прибавила. "Принц Гамлет", то есть истинный, но непризнанный Царь, вынуж­денный скрываться среди "малых сих", чтобы вершить справедливый суд над сильными мира сего.
   Еще один "злодей"
   В комедии про детсадовского воспитателя, вынужденного перевоспитывать троицу "джентль­менов удачи", тоже есть два пространства. Обыденное московское пространство переплетается с "потусторонним миром", в котором простой столичный обыватель, едущий вместе с нами в одном троллейбусе, вдруг оказывается в роли главного злодея. Но только в этом "дьявольском" обличье он способен не только повлиять на свою свиту, но искупить в финале её грехи. Только так можно найти спрятанное сокровище, "золотую чашу", символизирующее новое знание, которое одновременно является древней тайной.
   Есть в этом фильме и рождественский мотив, отсылающий нас к "праздничной полночи", необходимой для перевоплощения героя в супермена, готового сразиться с настоящим злодеем.
   При желании можно обнаружить в сюжете фильма эпизоды, вполне аналогичные сюжетным поворотам из глав Романа - например, пожар "нехорошей квартиры". Или сбежавший от милиции герой оказывается в гостинице, где переодевается в новую одежду. Аналогия даже не с "клиникой", а с гостиницей из евангельской притчи о добром самарянине, которая послужила прообразом "кли­ники". И, кстати, соседей в клинике тоже было трое.
   И еще заметим, что, как и рязановский Деточкин, герой фильма Данелии тоже очень любит детей, но находится в сложных отношениях с женщинами. Впрочем, как и гайдаевский Шурик.
   Праздничная полночь
   Раз уж речь зашла о рождественских сказках, нельзя не вспомнить ещё одного "пьяницу и дебошира" в исполнении актера Мягкова. Нет ли и здесь каких-либо параллелей?
   Сразу заметим, что и здесь сосуществуют два пространства - обыденное московское и сказоч­ное "ленинградское", которое разумеется не настоящий город на Неве, а условное Зазеркалье, где существует точно такая же квартира, но сказочная.
   В этой сказочной "квартире" уже назначен новогодний Бал с участием героини и ее прихо­дящего "мужа"-материалиста. Знакомство героини со "злодеем", тайно пробравшимся в "нехорошую квартиру", происходит до начала новогоднего праздника. После чего, как и в сюжете 22 главы, "зло­дей" оставляет героиню наедине с "мужем". Однако, после некоторого отсутствия "злодей" является на Бал преображенным - то есть протрезвевшим. И вот тут уже Ипполит показывает худшие черты своего характера. Пока, наконец, часы не пробили "праздничную полночь". И в этот долгожданный момент в роли "жениха" оказался вовсе не бывший "муж", а недавний "злодей".
   Опять же сюжет у рождественской сказки самый незамысловатый, но канонический, с точки зрения соответствия подсознательным ожиданиям публики. Отдельные эпизоды тоже совпадают. Поход в баню с тремя компаньонами - такое же "чистилище", как и "клиника" в Романе. Есть несу­щественные отличия в трактовке - например, в окно вылетает на сам Ипполит, а его портрет. Тот факт, что у "жениха" была еще одна невеста, "неразумная", тоже не противоречит сюжетам притч, бывших прообразом сюжета Романа.
   Краткое содержание других серий
   Во многих других самых популярных фильмах тоже можно найти подобные взаимосвязи и об­щую структуру сюжета. Например, в сериале "Семнадцать мгновений весны" тоже есть два прост­ранства - московское и зазеркальное "берлинское". Первое представлено военной хроникой, и на этой стороне - герой является простым советским полковником, одним из многих бойцов. В зазер­кальном пространстве герой играет роль самого настоящего злодея в эсэсовской форме, который к тому же по мере сил направляет действия настоящих преступников - Мюллера, Гиммлера, Бормана.
   Никто не станет отрицать, что ключевым эпизодом фильма (но не книги) становится появление на этом Балу тайной жены героя в сопровождении ненастоящего "мужа". Ну, и постоянный отсчет времени тоже имеет значение. Для действующих лиц Зазеркалья это всего лишь текущее время, и только голос за кадром знает, когда "оно придет, твое мгновение".
   Встречаются подобные повороты сюжета и у зарубежных драматургов. Например, очень популярный у московских театральных режиссеров сюжет "Пролетая над гнездом кукушки". Тоже Зазеркалье, тоже герой, спасающийся от следствия в сумасшедшем доме. Только вот концовка другая, больше похожа на сюжет про Мула у Азимова, чем на булгаковский Роман. Ну, так ведь американ­ская пьеса.
   Более того, я могу смело утверждать, что в большинстве "культовых" фильмов и пьес, то есть таких, которые зритель готов смотреть по многу раз - есть отражение этого канонического сюжета, "плана", который полнее всего воплощен в булгаковском Романе.
  
   Конец фильмов
  

18 декабря 2009 г.

А2. Сказка о потерянной эпохе

  
   34
  
  
   33
  
  

А1.Волшебная сила искусства

  

2. Три ветви психологии и истории

  

3. Опять "беспокойный старик"

  

4. Академическое Начало

  

5. Параллельные миры

  

А2. Сказка о потерянной эпохе

  

6. Зрим в корень

  

А2. Сказка о потерянной эпохе

  

8. Источники вдохновения

  

9. В осаде

  

10. От фантастики к фэнтези?

  

А2. Сказка о потерянной эпохе

  

12. Другие параллели

  

13. "Как и было сказано"

  

14. Траектория полета

  

15. Общие места

  

16. Завершение пути

  

А2. Сказка о потерянной эпохе

  

32

  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"