под действием звуковой волны первого камертона. (научно-популярное описание физического явление резонанса) Знакомство с Агафием Тихоновичем.
Агафий Тихонович сидел дома на кухне (6-метровая кухня хрущевки, аппетитный запах колбасных шкурок из трехдневного мусорного ведра под раковиной) и обдумывал два важных ежедневных вопроса - выпить ли сегодня пива и почему вокруг все такие тупые.
Для того, чтобы выпить пива, надо было встать, одеться, спуститься по лестнице с третьего этажа (старая лестница частично без перил, тускло-зеленые стены и когда-то белый, а теперь неравномерно-серый потолок, покрытый сгоревшими спичками, покореженные почтовые ящики), толкнуть скрипящую коричневую железную дверь, пересечь двор (грязный снег в месте выбивания ковров и везде, гаражи, веселые зверушки, сделанные из старых шин, бьющая по глазам яркой краской новенькая иномарка дружно ненавидимого жильцами толстосума, купившего недавно из ностальгии бывшую родительскую квартиру и заодно к ней весь этаж в подъезде, и теперь делающего там силами бригады из ближней дружественной страны ремонт), выйти на Живорыбную, пройти двести метров, поскальзываясь на неровном льду тротуара, повернуть за угол на Проспект Буржуазии... Агафий Тихонович мысленно устал уже на половине пути и даже не дошел до гастронома, в котором надо было еще отстоять очередь дневных раздраженных просмотром новостей телестарушек. Правда, Агафий Тихонович знал о существовании доставки, но, частично из-за нелюбви ко всему новому, и частично - из-за недоверия к незнакомцам, курьерам не доверял и их услугами не пользовался. С ответом на вопрос 'Почему все вокруг такие тупые?' было одновременно и просто, и сложно. С одной стороны, все вокруг были такими тупыми, потому что не тупым был Агафий Тихонович. С другой - не тупой Агафий Тихонович как-то раз за разом не мог ухватить скользкую, словно малосольная килька в мойке раковины, покрытой жиром, мысль - а все же почему?
Когда Агафий Тихонович включал телевизор, все было понятно - вот умные ведущие злыми взвинченными голосами объясняют, что вокруг враги, и это хорошо укладывалось в картину мира Агафия Тихоновича, которого враги окружали так же повсюду, начиная с лестничной клетки. Потом показывали тупые шутки тупых комиков, над которыми тупо смеялся тупой зал, и Агафий Тихонович, усмехаясь левым углом рта отдельным тупым шуткам, отпивал пиво (если перед этим не лень было спуститься по лестнице, пересечь двор и, пройдя Живорыбную, отовариться в гастрономе на Проспекте Буржуазии), и, отпивая пиво, опять все понимал. Но потом, когда телевизор надоедал и Агафий Тихонович его выключал, в наступившей относительной тишине (звук работы перфораторов в квартире толстосума из соседнего подъезда, вой и чесание старой собаки сверху, почти никогда не прекращающийся рев противного ребенка молодой пары из квартиры снизу) ясные мысли как-то разбегались, и Агафий Тихонович оставался вновь наедине с ежедневным вопросом - 'Ну почему же все вокруг такие тупые?' Обычно Агафий Тихонович не успевал найти ответ на этот вопрос, потому что после выключения телевизора из сознания словно вынимали какой-то штырь, на котором держалось понимание мироздания, голова становилась тяжелой, и, сходив по малой нужде (подтекающий бачок, полки с ржавыми шурупами и гвоздями в майонезных банках, техническая вата, моток синей и моток черной изоленты, намотанные на простой графитный карандаш, М-ТМ 91, кирпичного цвета кафель на полу и бывший свитер, переделанный в жилетку, переделанную в приунитазный коврик), он отправлялся спать на диван-книжку (продавленное основание, поцарапанные полированные бока, различного размера пятна от пролитого пива на истертой поверхности).
Просыпаясь на следующее утро, Агафий Тихонович первым делом вставал и проветривал комнату (обои с отошедшими краями, полированный школьный стол из детства, покрытый сколотым оргстеклом, пыльные гантели, немытые окна в облезлых деревянных рамах, картина 'Бой Гордыни Никитича со Змеем Добрыничем', цветной телевизор 'Рекорд ВЦ-311/Д', на потрепанном подоконнике растресканный горшок с цепляющимся за жизнь чахлым алоэ, который Агафий Тихонович уважая за характер, четвертый год поливал раз-другой в месяц исключительно пивом). Несмотря на склонность к домоседству, Агафий Тихонович свежий воздух любил, поэтому ритуал проветривания соблюдал строго, хотя и раздражался от того, что вместе со свежим воздухом в комнату попадает табачный дым с балкона, где сосед (вот тоже характер, не слабее, чем у алоэ) поставил себе сразу две цели - равномерно покрыть как можно бОльшую часть подбалконного палисадника окурками, чтобы очередной поздней весной, когда сойдет грязный снег, полюбоваться мокро-желтым ковром на талой земле, и наполнить трехлитровую банку пеплом (где-то слышал, что в аптеке дают за полную табачного пеплу банку то ли сто тысяч, то ли даже миллион, но в аптеку не заходил и информацию не уточнял, чтобы не разрушить мечту). Соседа своего Агафий Тихонович считал тупым вдвойне, как и всех курящих людей (не берегут здоровье, тратят деньги на ветер), поэтому при встрече на лестнице высокомерно отворачивался и крутил в кармане фигу. Проветрив (порция дыма с балкона вперемежку со звуками вороньего карканья), Агафий Тихонович шел на кухню завтракать (батон, вареная колбаса 'Перевязанка') и обдумывать два обычных важных ежедневных вопроса - выпить ли пива и почему вокруг все такие тупые.
Человеку нужен человек. Человеку нужен человек. Поэтому пару раз в месяц к Агафию Тихоновичу заходил в гости его друг Милан Барагузинович (бывший заслуженный учитель ботаники неполной средней школы имени Академика Нанотриллионщикова, отцовская потертая офицерская гимнастерка и его же потрескавшийся ремень). Познакомились они в гастрономе на Проспекте Буржуазии (первый этаж, остекленный фасад в белых прямоугольниках сигнализации, осыпающийся козырек, на котором вечером горела голубая неоновая надпись '...астрономический магазин', что можно было объяснить как удачно разбитой из рогаток мальчишками буквой 'Г', так и часто меняющимися из-за растущей инфляции ценами). В тот день Агафий Тихонович стоял в кассу, чтобы выбить чек на пиво. Сначала было он попытался занять очередь сразу в две кассы и посмотреть, какая подойдет быстрее, но теленовостные старушки подняли такой шум, что Агафий Тихонович, сложив в кармане пальцы в фигу, остался терпеливо стоять в одной очереди, однако зорко наблюдая за движением 'своего' места в соседней, которое занял мужчина неопределенных лет в потертой офицерской гимнастерке (позолоченные зубные протезы справа вверху, пиджак цвета корицы с лоснящимися локтями).
Они одновременно подошли каждый к своей кассе, Агафий Тихонович попросил пробить пиво, а мужчина - сигареты без фильтра, что отвратило Агафия Тихоновича, презирающего курильщиков вдвойне больше, чем просто тупых людей от соседа по очереди еще сильнее. Но в тот момент, когда оба протянули кассиршам деньги (похожие друг на друга женщины с траурно подведенными глазами, иссиня-черными волосами в несвежих белых служебных халатах 54-го и 56-го размера), в кассах что-то испортилось, и обеим очередям пришлось ждать минут десять выдыхающего пары агрофирменного вина (смесь дружественного заокеанского виноматериала, спирта и воды) примагазинного электромонтера-охранника (жена, дочка-младшеклассница и садово-огородная теща, купившая зятю хорошую подержанную отечественную машину, оформленную, впрочем, на дочь, во избежании). Пока все ругались и электромонтер-охранник (последовательные служебные романы с обеими кассиршами на почве встречи женского одиночества и недоущемленного мужского эго в подсобке за вином и послерабочими разговорами) тыкал отверткой и скручивал пассатижами какие-то провода, Агафий Тихонович, утомленный ожиданием возвращения домой и распитием пива, а потому раздраженный больше обычного, негромко (но и не так, чтобы тихо), развернувшись к очереди в пол-оборота сказал: 'Ну тупые!'. 'Ну тупые!' - хриплым басовитым эхом прозвучало из параллельной очереди. Так как она состояла, кроме того самого неопределенного мужчины (бежевые подклешенные брюки со следами серого пепла на вытянутых коленях), сплошь из теленовостных старушек (сумки на колесиках разной степени клетчатости), Агафий Тихонович сразу понял, что встретил родственную душу. В свою очередь родственная душа так же узрела Агафия Тихоновича. Возобновленные кассы одновременно плюнули в них чеками, они вместе отоварились и вместе вышли из магазина. Много ли надо одной родственной душе сказать слов другой, чтобы душеносители протянули друг другу руки дружбы (обкромсанные три недели назад портновскими ножницами грязные ногти на одной руке и опиленные надфилем грязные ногти на другой)? Даже то, что Милан Барагузинович не любил пьющих пиво (считая, что те наносят вред здоровью, а кроме того это трата денег на ветер или против ветра, в зависимости от направления), а Агафий Тихонович был такого же мнения о курящих, не смогло помешать их дружбе. Агафий Тихонович был приглашен в гости к Милану Барагузиновичу, а потом и Милан Барагузинович был у Агафия Тихоновича с ответным визитом. Агафию Тихоновичу ходить в гости к Милану Барагузиновичу не понравилось. Во-первых, потому что и на кухне (покрытые жирной пылью переносной цветной телевизор 'Электроника Ц-432' и кухонный набор с толкушкой, семь предметов, борецкая роспись), и в комнате (телевизор 'Рубин Ц-266' под некогда белой, а теперь желтой кружевной салфеткой, на одной стене панно-чеканка 'Лось бегущий по лесу' Опытного завода 'Сувенир', засиженная мухами фотография Высоцкого, купленная на Ваганьковском кладбище, обои цвета старого матраца, полированный шифоньер, кровать пружинная из лакированной ДСП, на другой стене плюшевый ковер 'Олениха с детьми' с висящей на нем офицерской выцветшей фуражкой, прорванная брезентовая раскладушка с висящими пружинками за дверью) был спертый прокуренный воздух, который невозможно было выветрить, даже если бы окна открывались(треснувшее стекло, залепленное наискось газетной полоской с выгоревшими орденами, залитые пожелтевшей краской шпингалеты). Во-вторых, Агафий Тихонович был домосед, а для того, чтобы добраться до Милана Барагузиновича, жившего в Гилауроновоботоксном переулке, нужно было пройти Живорыбную, потом, минуя '...астрономический магазин', почти половину Проспекта Буржуазии, далее свернуть на Генерала Намордникова, и, через неприятно пахнущую подворотню проходного двора на Псоволуговой (рядом две рюмочные с платными, потому пустующими туалетами) выйти на Адмирала Утопленникова, к которому примыкал Гилауроновоботоксный.
Милан Барагузинович, напротив, на ногу был легок, любил гулять и курить на ходу, и потому охотно посещал Агафия Тихоновича. Приходя, он надевал в коридоре (подслеповатый тусклый бра с треснувшим стеклом, проволочная стойка для обуви, на стене ощипанная пенополеновая пленка кирпичного цвета и рисунка) гостевые тапки (потертый вельвет со стоптанными задниками) и проходил в ванную мыть руки (шахматный кафель, ржавая ванна и раковина, пластмассовый пятиотверстевый подщеточник для зубных щеток). Вымыв руки и причесавшись (выщербленная расческа из нагрудного кармана без части зубьев) перед новеньким зеркалом в веселой розовой раме (производства одной из немногих дружественных стран), Милан Барагузинович шел в комнату на звук телевизора. Друзья слушали новости, зачитываемые потеющими от взвинченного усердия в нагнетании серьезности обстановки дикторами, потом смотрели юмористические передачи. Агафий Тихонович культурно булькал пивом, которое он, избегавший в принципе любых ненужных и лишних действий, а так же экономя воду на мытье посуды, предпочитал пить из бутылки, а Милан Барагузинович выходил в перерывах на рекламу, занимавшую чуть меньше эфирного времени, чем телепередачи (еда и лекарства от переедания и сезонных заболеваний, аллергии летом и простуды зимой) на балкон покурить. Раздражение на эту дурную привычку Милана Барагузиновича Агафий Тихонович уравновешивал радостью очередной фиги тому самому соседу (бывший детский тренер по баскетболу, рост два метра без пяти сантиметров, огромные и длинные, покрытые густым светло-курчавым волосяным покровом руки-весла, позволяющие прицельно забрасывать окурки в самые дальние места палисадника). Дело в том, что Милан Барагузинович курил сигареты без фильтра, сосед - с желтым фильтром, поэтому каждый белый окурок, брошенный в палисадник поверх желтых, выглядел как знак капитуляции наоборот. Огорчало Агафия Тихоновича, что сосед в борьбе за равномерно-желтый цвет палисадника применял контрмеры, избрав тактику прицельного закидывания одного белеющего окурка десятью-пятнадцатью желтыми, однако Агафий Тихонович и здесь умел находить положительные моменты, ведь несмотря на то, что табачного дыма в квартиру из-за интенсивного соседского курения попадало больше, соседские расходы на сигареты так же увеличивались, а здоровье - уменьшалось. Во время просмотра Агафий Тихонович и Милан Барагузинович практически не разговаривали, лишь крутили и покачивали время от времени головами. Собственно, о чем было говорить двум одинаково понимающим мир родственным душам? Когда показывали внешних врагов, они оба крутили и покачивали головами от тупости врагов, когда показывали разоблаченных врагов внутренних (разного калибра казнокрадов, взяткодателей и взятковзятелей, они оба крутили и покачивали головами от тупости разоблаченных и попавшихся), когда показывали спорт - от тупости спортсменов. К началу юмористической передачи их шеи порядком уставали, поэтому они откидывались назад в креслах (продавленные сидения, накидки из бывших когда-то в моде лоскутных половичков), и, утомленно закрыв глаза, слушали тупых юмористов. Иногда, устав от юмористической тупости, они переключали канал и слушали передачу, где тупые женщины рассказывали тупому ведущему о том, как вызывали покойный дух чьей-нибудь покойной жены (обычно Анатолия), но это бывало редко, потому что даже для таких закаленных и сильных духом людей, как Агафий Тихонович и Милан Барагузинович, тупость подобных передач была, как и миры, о которых в них рассказывали, слишком потусторонне-запредельной. Усталые, но наполненные, словно финишеры марафона, друзья расставались, чтобы через пару недель встретиться опять. Агафий Тихонович шел на кухню (четырехконфорочная плита с духовкой, четыре из пяти ручек не работают) ужинать бутербродами с колбасой. Запивая бутерброды пивом, Агафий Тихонович думал о том, почему в мире так мало не тупых людей, как он и Милан Барагузинович, и так много тупых. После ухода Милана Барагузиновича наполненность покидала его, и этот вопрос обострялся в его голове еще сильнее, так, что начинались болезненненные колюще-режущие пульсации внутри мозга. В самом деле, если есть что-то, настолько понятное двум родственным душам, то отчего бы и всем это не понять и не бросить дурную привычку быть тупыми, как следовало бы все-таки бросить курить Милану Барагузиновичу? - рассуждал сам с собой Агафий Тихонович, булькая пивом из горлышка. От колюще-режущие мыслей начинала болеть голова, и Агафий Тихонович шел к шкафчику (облезлая ПВХ-пленка под дерево, алюминиевые ручки, примотанные изолентой, одна - синей, вторая - черной), где стояла початая бутылка водки 'Нефтепушкинская юбилейная' (сделана на основе синтетического спирта, представляющего смесь этилсерной кислоты и воды, на этикетке профиль поэта на фоне нефтяных вышек в окружении спелых пшеничных колосьев и монограмма 'И долго будет тем любезен мне народ мой, что чувства добрые он водкой не залил'). Водку Агафий Тихонович, употребляющий пиво, не любил и держал как лекарство от особенно сильного мозгового напряжения. Выпив рюмку-другую 'Нефтепушкинской' Агафий Тихонович аккуратно клал голову на кухонный стол (клетчатая изрезанная ножом клеенка, прокрытая рисунками ваз с фруктами, колбасными шкурками и батонными крошками) и засыпал, не имея сил, оставленных в поиске ответа на вопрос 'Почему все вокруг такие тупые?' дойти до дивана.
Проснувшись на следующее утро, Агафий Тихонович проветривал кухню (ему был особенно не мил скопившийся за ночь в маленьком помещении запах перегорелой в его желудке 'Нефтепушкинской'), потом завтракал (вчерашний подсохший батон, вареная колбаса 'Перевязанка') и начинал обдумывать два важных ежедневных вопроса - выпить ли пива и почему вокруг все такие тупые.
Мираеда Добромаковна. Агафий Тихонович стоял у мусорных баков (четыре бака на девять ближних домов) и сортировал мусор. Пивные бутылки - в бак для стекла, шкурки от колбасы 'Перевязанка' - в пластик, колбасные обрезки - в бумагу, а крошки от батона и пробки - в прочие отходы. Баки для раздельного сбора мусора установили уже несколько лет назад, но тупые жильцы, как один, выкидывали мусор, не сортируя, поэтому Агафий Тихонович считал долгом свой мусор сортировать, показывая раз за разом тупому миру пример. Тупой мир был равнодушен к его благородным порывам, а мусорщик (черная щетина щек плотности и крепости стальной слесарной щетки, соболиная бровь, переходящая в ушную шерсть), раз в неделю приезжающий на гремящем и истекающим пахнущей жижей мусоровозе, ловко управляясь с рычагами, торчащими где-то сбоку и снизу под кузовом, вываливал все четыре бака в один люк, потому что машина была старая и люков для раздельного сбора мусора предусмотрено не было..
Баки в тот день окружал сложный городской запах валяющегося под ногами мусора, начинающего чуть подтаивать ноздреватого грязного снега, испещренного следами домашних и бродячих животных, далекой, но ожидаемой весны с набухающими соками кустами и деревьями. Равномерно-зимнее карканье ворон неуловимо изменилось и стало как будто тревожно-ожидающим чего-то, возможно каких-то изменений если не в мире вокруг, то в природе. Однако шмыгающие вокруг туда-сюда люди, похожие на тени, ничего этого не замечали и смотрели больше под ноги, чтобы не растянуться на грязном льду. Агафий Тихонович закончил сортировку и аккуратно сложил в карман мусорный пакет из '...астронома'. Совсем было собрался уходить, но заметил нечто примечательное: оказывается, все то время, пока он пребывая в своих мыслях о том, почему люди такие тупые, сортировал мусор, рядом с ним стояла малознакомая женщина из соседнего дома с Палестиноизраильской и тоже сортировала отходы. Это было удивительно, потому что Агафий Тихонович, считая себя человеком в высшей степени внимательным и зорким (чуть косящий правый глаз с неким вывертом прищура) до сих пор ни разу не видел, чтобы кто-то еще сортировал отходы около их баков. Женщина была хорошо одета (буклированное пальто рыже-кирпичного цвета, варежки со снегирями производства дружественной страны, среднестоптанные полсапожки из натуральной потрескавшейся свиной кожи). Отвлекшись на полсапожки, Агафий Тихонович подумал о том, как это, собственно, тупо, когда люди, объединенные идеей неупотребление одного и того же вида мяса беспрерывно воюют друг с другом, самоистребляясь сотнями тысяч. Мысль была новая и интересная, но додумать ее Агафий Тихонович не успел, потому что женщина, закончив сортировку отходов своей жизнедеятельности, внезапно протянула ему теплую, чуть влажную, с прилипшими варежковыми шерстинками ладонь, и сказала, улыбнулась: - Мираеда Добромаковна, очень приятно. И в этот же момент Агафию Тихоновичу за воротник (драповое потертое пальто булыжного цвета, воротник искусственной цигейки, подкладка на ватине) откуда-то сверху с березовой сосульки упала большая холодная капля и побежала по позвоночнику вниз.
О чем они говорили дальше, Агафий Тихонович, придя домой, вспомнить не мог. Говорила, собственно, Мираеда Добромаковна, говорила много и обо всем сразу - о ценах на продукты, о грязи во дворе, о ремонте подземных труб на Палестиноизраильской, который длился четвертый год и из-за этого надо пробираться по скрипящим деревянным мосткам в обход через Колченогомебельную, о своей дочке, которая уехала в поступать в столицу и кроме того нашла там хорошее место - дегустаторка проссеко в барах, правда работа поздняя вечерняя и поэтому совмещать с учебой нелегко.
Ее речь напоминала работу скорострельной корабельной автоматической артиллерийской установки с двумя шестиствольными вращающимися орудиями, которую Агафий Тихонович видел как-то в новостях. Пушка была хороша, выпускала десять тысяч снарядов в минуту, и Агафий Тихонович подумал тогда, что где-то все же есть такие сверхсекретные места, куда собирают не тупых людей придумывать всякие штуки для устрашения тупых врагов. Эта мысль надолго наполнила теплом и благодарностью его сердце и даже пива в этот вечер он выпил меньше, чем обычно. Теперь, пытаясь слушать Мираеду Добромаковну, он словно попал под огонь этой установки, и его буквально смело, потому что отследить каждую отдельную мысль-снаряд было просто невозможно. Только что Мираеда Добромаковна говорила о стерве Галке из '..астронома', и Агафий Тихонович открывал было рот, чтобы поддакнуть о том, какая Галка тупая, но Мираеда Добромаковна уже заканчивала фразу о вызове духа жены Анатолия из тупой передачи. Агафий Тихонович эту передачу как раз смотрел на прошлой неделе вместе с Миланом Барагузиновичем, ему было, что сказать, но в его голову уже влетал снаряд-мысль о новом главе самого тупого и самого вражеского государства. 'Тупой и еще тупее', - хотел удачно сострить Агафий Тихонович, заодно упомянув и тупого ушедшего на вечное прозябание старого главу, но Мираеда Добромаковна уже перечисляла, чего и сколько разного полезного для дома она заказала в телемагазине с доставкой. У Агафия Тихоновича было мнение и про телемагазины с доставкой (категорию людей, 'подсвеших' на эту появившуюся несколько лет назад услугу он считал особенно тупыми, почти такими же тупыми, как и главных врагов), но Мираеда Добромаковна, опередив его, говорила сама, какая она дура, что столько заказывает, и Агафию Тихоновичу пришлось бормотать что-то в ее защиту, иначе было как-то неудобно. 'Правда, вы меня не считаете дурой?!' - обрадовалась Мираеда Добромаковна, и тут же начинала впихивать в него новый информационный снаряд, какого плохого качества все заказанное, хотя все заказы были произведены на фабриках самой дружеской страны. Пока Агафий Тихонович пытался понять, как один и тот же товар может быть одновременно и 'таким хорошеньким' и 'барахлом', 'такой удачной покупкой' и 'ненужным приобретением', Мираеда Добромаковна уже что-то рассказывала про свою подругу, которую регулярно бьет муж, но от которого та не уходит, потому что у них общий долг за квартиру и дети, и потому что она его любит. Вернувшись домой с сильной головной болью Агафий Тихонович выпил пива, потом и 'Нефтепушкинской'. Он пытался вспомнить что-нибудь из их разговора, найти во всем услышанном хоть какой-то смысл, но в горящей всполохами голове громыхало эхо от разрывов мыслей-снарядов и все было затянуто едким пороховым дымом. Единственное, что помнил Агафий Тихонович - он почему-то пригласил Мираеду Добромаковну в гости, но когда, как и зачем он это сделал - вспомнить не смог. 'Ну тупой', - впервые подумал он о себе и заснул головой на клеенке.
И Мираеда Добромаковна начала захаживать в гости. Она приносила с собой салаты, обильно заправленные майонезом, молочно-фасольные рассольники, мясо, запеченное по-мушкетерски (свинина, слой майонеза, слой лука, слой майонеза, все это сверху покрытое мыльного вкуса сыром) и другие яства. Вытерев клеенку принесенной в о второе посещение и прижившейся в дальнейшем на раковине тряпкой (бывшая детская распашонка в цыплятках, пасущихся по травке-муравке), она накрыла на стол и, не прекращая безостановочно разговаривать, принималась обильно кормить Агафия Тихоновича, жалостливо смотря на него, подперев лицо пятерней (вросшее в мякоть проксимальной фаланги безымянного пальца толстое обручальное кольцо, оставшееся на память от неудавшегося брака). Агафий Тихонович ел, благодарил, а вскоре даже научился разбирать кое-что в скорострельном артиллерийском огне речи Мираеды Добромаковны и поддакивать или отрицательно качать наполненной гулом чужих слов головой. Тщательно вымыв вилку, ложку и тарелку (Агафий Тихонович уже махнул рукой на увеличившийся расход воды) и аккуратно сложив их в сушку для посуды, Мираеда Добромаковна благодарно, словно выдоенная корова, смотрела на Агафия Тихоновича и уходила домой, а Агафий Тихонович тосковал, потому что привыкший к пиву и бутербродам с колбасой живот от обильной пищи сильно болел, гудела от артиллерийского огня голова, но как покончить с этими тяготящими его и совсем не нужными визитами, он не знал. Можно было бы посоветоваться обо всем с Миланом Барагузиновичем, но Агафий Тихонович боялся, что тот назовет его тупым, потому что и сам Агафий Тихонович все чаще, лежа на диване, думал так о себе.
Мир изоленты. Однажды визит Милана Барагузиновича и Мираеды Добромаковны пришелся на одно время, и Агафий Тихонович с удивлением наблюдал, как быстро обычно молчаливый Милан Барагузинович нашел общий язык с Мираедой Добромаковной. Конечно, до скорострельности автоматической корабельной пушки Мираеды Добромаковны Милану Барагузиновичу было так же далеко, как экономике врагов до экономики друзей, однако все же Милан Барагузинович не просто успевал отвечать на огонь Мираеды Добромаковны, но время от времени его превосходил ее если не в скорости, то в мощи слов, из чего Агафий Тихонович сделал вывод, что хоть словесная скорострельность у Милана Барагузиновича и ниже, но калибр явно побольше. Милан Барагузинович шумно, и главное искренне хвалил еду Мираеды Добромаковны, и та, раскрасневшаяся и радостно вспотевшая, неожиданно пригласила Милана Барагузиновича бывать чаще, что то с охотой и стал исполнять. В следующий приход Милан Барагузинович принес и утвердил на кухонном подоконнике свой переносной цветной телевизор 'Электроника Ц-432', и как-то так получилось, что визиты гостей стали ежевечерними, беседы теперь велись на кухне, изрядно пропитавшейся салатно-супо-мясными ароматами. В новостях рычали и стонали на разные лады ведущие, не переставая работала автоматическая скорострельная пушка, поверх которой зычно и смачно плюхали крупнокалиберные боеголовки, а взрывы смеха из юмористических телепередач теперь перекликались со взрывами смеха гостей. Агафий Тихонович уходил в комнату, ложился на диван и начинал тосковать по тому старому, привычному и понятному миру, где все было на своих местах, а теперь словно закрутилось в каком-то ревущем торнадо. Уже давно он не пил пива и не ел бутербродов с колбасой, так как Мираеда Добромаковна поддержала Милана Барагузиновича во мнении о вреде пива и сухомятных бутербродов. Попытки сосредоточиться в уединении на теленовостях тоже раз за разом терпели фиаско, так как стоило Агафию Тихоновичу удалиться в комнату чтобы сосредоточиться на тупости окружающих и обрести былой покой, с кухни сразу раздавалось певучее 'Агааааша, ты где?' и гулко-басовитое 'Тихоныч, ну че ты там, давай уже возвращайся!'. Агафий Тихонович возвращался и уныло сидел на табуретке (табурет 'Дачный', разборный, ГОСТ 19917-85, алюминиевая рама, выкручивающиеся ножки, пластиковые заглуши утеряны), оглушаемый с трех сторон информационной канонадой. Немного утешало его, что Мираеда Добромаковна приструнила Милана Барагузиновича насчет курения ('для ваших легких сплошной вред, и для кошелька'), к тому же сосед, совершенно очумевший от происходящего за стеной, обменял квартиру и съехал, даже не дождавшись таяния снега и появления окурков в палисаднике, но эти две небольшие радости не могли компенсировать всего того странного и неприятного, что происходило в душе Агафия Тихоновича. Иногда, закрывшись в туалете (свое право на полчаса независимости он отстоял раз и навсегда, 'или я не ем салаты, или делайте со мной, что хотите, а живот иначе не может', - перед этим аргументом спасовали все), Агафий Тихонович прикреплял комки технической ваты крест-накрест изолентой к ушам, зажимал голову поверх ваты ладонями, пытаясь сосредоточиться и вспомнить, о чем он раньше думал каждый день. Так как один из двух ежедневных вопросов, о пиве давно потерял актуальность, Агафий Тихонович снова и снова возвращался к вопросу 'почему все вокруг такие тупые?'. Однако как-то незаметно этот вопрос трансформировался, и к привычному 'почему все такие тупые' все чаще стало добавляться 'мы' - 'почему мы все такие тупые?' Агафий Тихонович этого вопроса боялся, краем полыхающего сознания он понимал, что такой вопрос нельзя не то что с кем-либо обсуждать, но даже и обдумывать наедине с самим собой. Но чем больше он запрещал себе об этом думать, тем больше этот вопрос в новой формулировке его захватывал. 'Почему, почему мы все такие тупые?' - словно перфоратором стучало у него в голове. Стучал вопрос, стучали в туалетную дверь, Агафий Тихонович испуганно жег для достоверности газетную бумагу якобы от дурного запаха из слабого желудка, понимая, что если его поймают за ничегонеделанием в туалете, то отберут и последнее пристанище, потому что придумать, зачем бы он мог закрыться в ванной, не получалось, а больше остаться наедине с собой было негде. Дело в том, что Милан Барагузинович ('Беспокоюсь я что-то за него, Мираедушка, бледный стал наш Тихоныч и вялый, а ведь и пиво бросил, и питание улучшилось!' - 'Ты уж за ним присмотри, Барагузиныч, а то давай я диванчик на кухню поставлю, да и устала я контейнеры с салатами и супами носить, к тому же с-под ножа еда вкуснее, ты только ручки на газовой плите почини') как-то незаметно и без лишних слов в один из темных и холодных дней, неотличимых от ночи, когда с неба сыпал черный снег (городские комбинаты, не успевающие в три смены вырабатывать все необходимое как для борьбы с тупыми врагами, так и для снабжения хороших друзей, обильно и безостановочно выбрасывали в небо бензапирен, формальдегид , фторид водорода и диоксид азота, раскрашивающие осадки в различные цвета, но никто из жителей города не сердился, потому что несмотря на тупость все понимали - так надо) перенес свою раскладушку к Агафию Тихоновичу, а потом на кухне возник и утвердился угловой диванчик (сиденья поднимаются, удобные ящики для хранения, натуральный 100%-й кожзам). Со всем этим надо было что-то делать, что-то менять в жизни, тем более что туалетное время Агафию Тихоновичу вскоре сократили сначала до десяти, а потом и до пяти минут ('что ты там высиживаешь, Агаша?' и 'Тихоныч, ты давай по-строевому, по-суворовски, раз-раз и марш обратно, ты же все-таки не один, надо и о других подумать!'). Агафий Тихонович честно пытался думать о других, и это совсем не оставляло возможности подумать о себе. Не было времени, не было ресурсов. Запретный вопрос 'Почему мы все такие тупые?' все сильнее захватывал его сознание, в голове прочно засел страх проговориться, и дошло до того, что Агафий Тихонович все время, кроме времени приема пищи, сидел теперь с ртом, заклеенным крест-накрест синей и черной изолентой. Сначала это помогало, но скоро он понял, что одной заклейки мало, поэтому пришлось увеличивать количество слоев. Изоленты оставалось все меньше, она была нужна для крепления ваты к ушам и заклеиванию рта, к тому же и на кухне, и в комнате, да и вообще в квартире все стало настолько неприятным, невозможным и невыносимым, что Агафий Тихонович стал заклеить крест-накрест не только уши и рот, но и глаза.
Опасность остаться без изоленты взбудоражила Агафия Тихоновича, и он решился. Давно не выходивший из дома, он испросил у Милана Барагузиновича на час увольнительную в город ('Милан Барагузинович, на коленях, во имя нашей дружбы!') и побежал за изолентой в хозяйственный на Белопролетарскую. Изоленты там не было, и Агафий Тихонович бросился в автомагазин около Бинтоперевязачной (бывшей Сырнико-Хипстерской) аллеи. И там нет. Не было изоленты и на Куриноантибиотиковой, и на Пальмовомаслянной. На Первой Дронообогатительной, и на Второй Дронообогатительной ее тоже не было. Время своей неумолимостью давило на Агафия Тихоновича, и он все сильнее ощущал накатывающие одну за другой волны паники, от которой Агафий Тихонович начал терять способность к ставшему привычным постоянному самоконтролю настолько, что хотелось сорвать прямо на улице изоляционный крест со рта и прокричать изо всех сил бивший сквозь все взрывы в голове запретный вопрос 'Почему мы все такие тупые?!' Однако Агафий Тихонович скрепился, собрал волю в кулак, подавил постыдное желание, но потратив весь ресурс на самоконтроль, он ощутил приступ другого леденящего страха, представив, что сделает с ним за опоздание Милан Барагузинович (несколькими днями ранее за минуту опоздания при выходе из туалета Милан Барагузинович жестоко избил в коридоре Агафия Тихоновича, разбив об его голову бра и заставив потом чинить абажур последней оставшейся изолентой, такой необходимой для заклейки рта, глаз и ушей) Агафий Тихонович метался по городу, словно раненное животное, не видя ничего вокруг и глядя лишь под ноги, чтобы не поскользнуться на черном бугристом льду и не повредить себе что-нибудь (когда Агафий Тихонович поскальзывался и отчаянно балансировал, в голове включался визгом циркулярной пилы голос Мираеды Добромаковны, который он слышал каждый раз, поев салатов и болея животом: 'Свинья ты поганая, я что, нанималась тут лечить тебя?! Все нервы ты мне вымотал, руконожка мадагаскарская, гадина!' С Развратнофарисейской на Площадь Рокировочки, потому на Констиуционнопоправочную, с нее на Нетудверную, оттуда в Обновленческий тупик, далее на Народооскотиненную, на Мелколживую и Крупнолживую, Чистогрязную и Мелкотравчатую... Везде его встречали встречали пустые полки.
Взрывы в голове, перфоратор запретного вопроса, страх опоздать, страх упасть и что-нибудь повредить - все это породило цунами паники такой силы, что Агафий Тихонович, визжа, закрутился на месте волчком. Но все же остатки рассудка подсказали ему, что не так жутко опоздать или слечь с переломом, как не сдержаться и проговориться. И тогда он, не думая больше о времени, очертя разламывающуюся голову бросился в 'МИР ИЗОЛЕНТЫ' на Главную Городскую Площадь имени Будущих Публичных Казней. Уж если нет и там - нет нигде. Но и там изоленты тоже НЕ БЫЛО.
Не в силах больше бороться с поглотившим его сознание кошмаром последней утраченной надежды, не видя для себя ничего впереди, Агафий Тихонович, воспламененный искушением, беспросветностью и страданием, одним резким движением ободрал со рта вместе с кожей губ примерзший изоляционный крест, и, как подкошенный, упал от боли прямо посреди Главной Площади на жесткий лед, разбивая голову и ломая позвоночник о торчащие из-подо льда оставшиеся с прошлой перемены исторической брусчатки арматурные штыри. Его разорванный рот исторгнул из груди неистовый, невозможный, невоспроизводимый даже и тысячью разрешающихся от бремени рожениц абсолютно нечеловеческий, дикий, многожды забитый в глубину себя вопль предсмертного страдания живого существа . Казалось, что от этого вопля разорвалось над головой низкое черное небо, а вслед за ним раскололась на части Вселенная, осыпая осколками суетливо и бестолково бегущих в разные стороны с вытянутыми перед собой руками, с заклеенными крест-накрест синей и черной изолентой ртами, глазами и ушами похожих на тени людей - телестарушек, злых новостных ведущих, школьников, изобретателей, спортсменов и дегустаторок просекко. Слепые, немые и оглохшие, они суетились, дико и ненавидяще мычали и стенали, поминутно сталкивались, падали, ломали друг другу и самим себе шеи и руки, выворачивали с корнем ноги, хромая вставали и снова разбегались и расползались во все стороны, но в какую бы они сторону не стремились, никто не мог покинуть Главную Площадь, над которой то стремительно пикируя, то поднимаясь ввысь, радостно подмигивая друг другу красиво летали Мираеда Добромаковна и Милан Барагузинович, расстреливая толпу из крупнокалиберных автоматических скорострельных пушек и весело смеясь. Люди с заклеенными крест-накрест глазами, ртами и ушами падали и умирали, и из их сумок на колесиках разной степени клетчатости, дорогих кожаных портфелей, карманов, борсеток, рюкзаков, картофельном-огородных мешков и модных клатчей вываливались и катились по грязному льду Главной Площади рулончики черной и синей изоленты. Агафий Тихонович, пронзенный насквозь штырями арматуры, торчащей из переломанного позвоночника и всех органов тела, колотил от невыносимой, нечеловеческой муки руками и ногами по брусчатке, слезы и сопли хлестали изо всех отверстий искореженного предсмертным страданием лица, он понимал, что ему уже не спастись, и он хотел только одного - успеть освободиться последним криком от так мучившего его все последнее время вопроса - 'Почему мы такие тупые?!?!' Перед его затухающим взором промелькнула изрезанная кухонная клеенка с крошками батона, и тогда, словно ладонью, сметающей в горсть и отправляющей в рот шатающемуся от голода истощенному ребенку эти крохи, он собрал остатки воли и сил, чтобы все-таки успеть извергнуть из себя этот вопрос, но вместо этого на мир сразу и отовсюду обрушилась разрушающая все вокруг звуковая волна его последнего крика боли, ужаса и отчаяния: Я! ТАК!! БОЛЬШЕ!!! НЕ!!!! МОГУ!!!!!!!
Выпученные из орбит, лопающиеся глаза Агафия Тихоновича откуда-то издалека увидели, как со всех сторон к Земле, ставшей размером не больше школьного глобуса, слетаются огромные черные птицы, и хищно раздирают когтями и клювами на части и его самого с его неразрешенным вопросом, и испуганных Мираеду Добромаковну с Миланом Барагузиновичем, и город с грязным снегом, покрывающим переулки и площади, и всех людей с заклеенными крест-накрест синей и черной изолентой ртами, глазами и ушами, и планету, и небосвод, и все пространство вокруг, и время, внезапно ставшее осязаемым, и это было последнее, что он увидел перед тем, как чернота вечности навсегда вобрала его в себя, чтобы никогда уже не вернуть, потому что возвращать было больше некуда.