Молоденькая розовощекая горничная опустит на предзеркальный столик поднос с горячим молоком и с шумом раздвинет портьеры на окнах.
- Снега-то за ночь навьюжило! Агафья на рынок собралась, а калитку с верхом занесло.
Всё ещё продолжая говорить, девушка повернется к высокому вольтеровскому креслу и вдруг, побледнев, осенит себя крестом.
- Угодники святые, отмучилась бедняжка!...
Холодный блеск обмерзших окон наполнит комнату таинственным сиянием январского утра, скользнув по желтому листку с размашистым, небрежно-торопливым почерком.
"...Мой милый друг, не знаю, помнишь ли ты ту старую гостиницу на Плаца-де-ревьера, где каждый вечер из окна напротив звучали грустные напевы баркарол - их пел слепой старик, когда-то бывший гондольером. Ты прятала лицо в фату, беззвучно плача, а я считал орехи фундука на смятой простыни и почему-то всё сбивался на восьмом; пылал огонь в большом камине и на потрескавшихся стенах до самого утра плясали тени в пышных кринолинах...
Я помню всё так явственно и ясно: мертвенный блеск и роскошь когда-то обитаемых палаццо, гнилые испарения каналов, похожие на запах увядающих нарциссов, и безобразного художника со сведённым судорогою ртом, который, вняв твоим мольбам, продал "прелестной синьорине" старинную гравюру с лежащей в кресле мертвою старухой и подписью под ней "Momentomore". В ту ночь ты долго не могла уснуть, всё вглядываясь в ту странную картину, как-будто видела в ней то, чего не видел я. А тихий плеск канала баюкал и баюкал, и запах увядающих нарциссов витал над спящим городом, хранящим все свои секреты за тоненькой вуалью незнакомки в кафе на Плаца-де-ревьера..."