У неё была тайна... Ночью, после того, как все угомонятся, потихоньку выходила на балкон, забиралась на обшарпанные деревянные перила, легонько спрыгивала на ладонь синего ночного ветра и улетала прочь. Ветер подхватывал и нес её над спящими домами, тихо шелестящими тёмными деревьями, и она мимоходом читала души спящих - не все, а лишь те, которые хотела читать. Потом опускалась в прозрачное и холодное осеннее утро, к маленькому дому на берегу большой реки. Шиповник ждал её.
Ягоды - яркие, спелые, кислые, уже почти все высохли на кустах и сами падали в руки, иногда выскальзывали и присоединялись к тем, что устилали землю, вместе с опавшими листьями - жёлто-красным ковром. Шершавые семена мечтали проскользнуть вместе с нежной мякотью в рот, чтобы согреться. Шипы, обиженные тем, что их никто не собирает, как ягоды и не срывает, как листья, норовили вцепиться в тонкую озябшую кожу.
Мелкий дождь то припускал, то стихал, напуганный резким холодным ветром. Тучи неслись нескончаемым тёмно-серым, тяжёлым перламутровым стадом.
Уставая, выходила к дремлющей Волге: в лёгкой кисее тумана, в новом серебристо-зелёном леске, выросшем из того, что совсем недавно было нежными гибкими прутиками, стегавшими ноги при ходьбе - едва ли выше травы. Гладь воды - спокойна, полоска леса на том берегу - сера. Одинокая лодка и медленно складывающий снасти рыбак. Тишина, умиротворение.
За спиной - степь: клочковатая шкура из бурых шаров высохшей верблюжьей колючки, с густым подшёрстком из туманно-небесной полыни и нагло-зелёной травы - коровьей радости, с ярко-жёлтыми проплешинами суглинка.
Потом вновь собирала спелые плоды с колючих кустов. До самой ночи.
А ночью - безлунно, темно. Сухой камыш - жёсткими листьями с зубчатыми острыми краями шепчет таинственную песню - вместе с ветром и старым тополем, шелестящим всё ещё роскошной листвой на вершине. Бакен вспыхивает яркой, голубоватой, указующей дорогу звездой посередине реки. Всё темно, таинственно и прекрасно: и тёмный, сияющий, живой перламутр реки, и чёрный влажный лес на другом берегу, и космическая бездна над головой, и свежий бодрящий ветер. Лишь огромный мутный красный глаз за рекой недобро светит, обещая уничтожить всё в один миг.
Ложилась спать одна в пустом доме, а ветер всю ночь играл на жестяной крыше: то громыхал быстрыми шагами, то стучал кулачищами, а то и норовил встряхнуть её, как старый половик. Жесть стонала, гудела, не хотела улетать с налёженного места, а ветер всё наигрывал свои дикарские ритмы и мечтал добраться до жаркого воздуха, схороненного в хрупкой человеческой коробочке, именуемой домом и - унести, унести, унести! Железные трубы гудели, гнали кипящую воду, а она, угомонённая работой на холодном ветру и теплом, сладко спала, и видели сны, в которых каждая ягода шиповника, помимо пользы для тела, несла пользу для духа, и на каждой она прочитывала Слово: Любовь, Милосердие, Доброта, Честность, Порядочность, Правда, Совесть...
.
Просыпалась дома, в своей кровати, весь день проводила в нескончаемой череде хлопот о близких, пряча поцарапанные руки. А ночью всё повторялось.
Она знала, что никто не может увидеть ночных путешествий в добрых ладонях синего ночного ветра, надёжно укрывающих её от постороннего взгляда.
Но вдруг приметила: сосед - старый, худой, зеленоватый, еле передвигающий тонкие ноги в широких тёмно-малиновых спортивных штанах, с тоской смотрел на неё просящим взглядом, словно ждал чего-то.
Туманным тёмным утром услышала грохот: истерично затряслись, загромыхали трубы, затрещали верёвки - прыгнул с балкона, с пятого этажа. Лежал поломанной марионеткой - в тёмно-малиновых штанах, с темно-малиновой лужей под головой. Приехала скорая, накрыла застиранной до прозрачной ветхости вылинявшей голубой простынью. Появился сын: закурил, держа во рту сигарету, сидя на корточках, искал пульс на мёртвой руке, с любопытством юного животного сторожко заглядывал под таинственный туманно-голубой покров.
Подумала: неужели существует закон сохранения, и не только энергии, но и эмоций, счастья? Если в одном месте прибывает, то в другом - убывает? Если она счастлива - значит кто-то другой обязательно должен страдать?
Нет, не может быть, этого не может быть - если существует синий ночной ветер, и спелый красный шиповник, и добрая река, и степь, и вся прелесть мира - как залог любви и счастья - для каждого.
* * *
Тихое, тёмное осеннее утро. Небо - темнее деревьев, будто кора отсвечивает солнечным светом, накопленным за долгое исступлённо-знойное лето.
Вдруг - победной позолотой вспыхивают ржавые спицы портовых кранов, воткнутых в серо-голубой пух ноябрьского неба. Солнце идёт: из-за реки, сквозь крупный и редкий, совсем не осенний дождь, зажигая двойную радугу, обрамляя ею, как нежной рамой, этот грустный и прекрасный мир.
Базарные торговки - пожилые, грузные, с серыми лицами, пожёванными временем, любуются и указывают на чудо редким ранним покупателям. Все оборачиваются и смотрят, и улыбаются.
И лишь она, катящая перед собой детскую коляску, не только любуется, но и смотрит с деловым азартом: поглядывая то на любимое личико, то на радугу, сопоставляет угол наклона и возможности детской коляски.