Родионов Альберт Юрьевич : другие произведения.

Суки

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:

   СУКИ
  
  Глава 1 А.РОДИОНОВ
  
  Испражнения подросших щенят резко пахли и были отвратительны на вкус, но она съела их, не поморщившись, и вылизала лысую прогалинку под тонким червячным хвостиком. Дело было сделано, и её глаза удовлетворённо закрылись.
  Она не высыпалась: три недели назад окотившись четырьмя кутятами, Шелда - крупная палевая пастушка средне - азиатских кровей, впервые узнала счастье материнства и играла в нелёгкую игру: дочки - матери.
  Всё-таки это было интересно! Трудно, но интересно, и главное... появилась чёткая уверенность в своём предназначении, правоте и готовности разорвать любого, кто осмелиться пожелать её детям зла.
  От прущей из под кожи энергии материнства, её сосцы набухли и приятно ныли.
  Новый скулёж под левой задней, заставил открыть глаза и принюхаться... так и есть: ещё один - с белым пятном на ухе, уделался... Ну что ж, "второе" подано госпожа Шелда, приступайте...
  "Своя ноша не пахнет! - она вспомнила слова хозяина не совсем точно, и быстро управилась с плохо пахнущим блюдом. - Своё дерьмо, тем более!" - её длинный шершавый язык прошёлся под голым хвостом щенка, собирая остатки.
  Теперь можно было вздремнуть: два первых пискуна недавно справили нужду, так что время имелось.
  Едва левый, в мелкую чёрную точку, глаз стал самостоятельно прикрываться длинными жёсткими ресницами, как знакомый запах ворвался в будку с тонкой рукой хозяйки и вытащил на холод только что вымытого кутёнка.
  - Р-р-р... - зарычала недовольная мама, но сдержалась. Вряд ли хозяева могут желать зла её малышам. Они даже стали давать больше сырого мяса, а значит, понимали и ощущали груз общей ответственности.
  И всё же лёгкое беспокойство не покидало...
  Поскуливая, она высунула нос из будки, наблюдая грустными
  колкими глазами за пищащим в холёных, с длинными ногтями,
  руках, дитём.
  - На, подержи, не бойся! - смеялась хозяйка и совала в руку подруге мягкий скрипящий комок. - Посмотри, какое у него пятнышко на ухе. Смешной!
  Чужая рука ухватила за жидкий загривок её первенца и потащила к огромной двугорбой груди... Щенок замолк на секунду и... взорвался отчаянным визгом... Шелда не поняла, что случилось, но, почувствовав на языке тёплую сладковатую жидкость, очнулась и с ужасом разомкнула челюсти. Визг щенка слился с рёвом бактриана, закутанного почему-то в норковую шкуру, и он плюхнулся к её морде. Успокаиваясь, она потащила его домой и долго облизывала, тихонько наскуливая колыбельную и не обращая внимания на шум снаружи.
  
  
  Глава 2 А.Родионов
  
  Страх сжал его маленькое, уже рыхлое сердце в комок и дожимал, как сказочный сыр, из которого вот-вот должны были брызнуть солёные слёзы.
  Ужас давно дожал более крупное, но глупое сердце матери и оно сочилось влагой сквозь два отверстия с тёмными кругами вокруг.
  Они (сын и мать) были очень похожи глазами, особенно сейчас: глаза наркомана и страдающей, не высыпающейся от страшных, вездесущих мыслей женщины.
  Отец, понурив голову, сжимал большие рабочие кулаки и ковырял одним ногтем под другим. Под ногтями было чисто, как никогда - нет худа - без добра! Цинично? Увы!
   Женя рассеянно смотрел на двух дойных животных - в клеточку, на секунду забыв, где он и через что смотрит на потусторонний мир, давно ставший потусторонним и чужим без доброго обманщика, взрывающего мозг своим жарким дружеским приходом или ноздри приятной щекочущей вспышкой.
  Обманщик, разного цветопредставления и консистенции: от белого до тёмно-коричневого, в первый раз обещал много счастья - за минимум монет! Как давно это было!.. Или недавно?
  Но со временем счастья становилось всё меньше и за всё большую и большую плату.
   Ему вновь стало страшно, он забыл на какое-то время - зачем здесь, и теперь реальность вернулась. Такие провалы и уходы в... - он не знал - куда и не смог бы точно объяснить, ведь страна Фантазия, в добром смысле, увы, осталась инфантильной: книги всегда в его представлении служили для растопки печей или сооружения "штахета", когда не было папирос или сигарет. Единственной полезной книгой, к которой он привык с детства, считался телефонный справочник! А впрочем, дома книг больше и не было. Отец читал, как правило, всегда одну и туже газету, которую приходилось выписывать на работе. Ну, ещё были учебники, но в них проку было и того меньше; вот из них он и наловчился крутить козьи ножки, наполняя их пряно пахнущей травкой.
  Кайф! - он опять забыл о страхе, провалившись в недоношенные рваные мысли и обрывки воспоминаний. Но дело было не в кумаре; абстинентный синдром миновал: он честно отмучился, соскочив с иглы благодаря вынужденному затворничеству. Тем не менее, что-то нарушилось навсегда... и в независимости от сиюминутного состояния могло обрушить ощущения на дно пропасти... или поднять... туда же - кто знает, что реальнее - верх, низ, прoпасть или пропaсть!
  Он снова упустил суть размышлений: видимо от невозможности сосредоточиться, из-за вездесущего, преследующего - в лёт, взгляда матери. Взгляд цеплялся за душу позапрошлым репьём и колол забытой ответственностью.
  Это ломало, это было лишним всегда, и он ясно помнил, как в детстве, украв первый раз из кошелька бабушки десятку, стоял в углу, отчитываемый отцом. Но в комнату ворвалась мать, и он был спасён! В "угол" поставили отца и вечером, пряча глаза, он подарил Жене ещё чёрвонец.
  На следующий день, с друзьями, проедая отцовский подарок в молочном кафе, он громко смеялся и жалел о допущенной ранее, но быстро минувшей слабости раскаяния, дав себе слово - всегда быть сильным и безразличным... как мать! Всю любовь она отдавала ему, ничего не оставив другим.
   Он вяло пошевелил плечами, словно попробовал на вес тот
  нелёгкий рюкзак и снова подумал, что должен ей за навязчивую, приторную, часто раздражающую любовь... К горлу поднялся ком признательности и его затошнило...
  Долг - это нечто ужасное, уродливое и липкое, таким он видел
  его в своих космических феериях - накотавшись "колёс", или в
  отходняках - на нарах - объевшись костлявой ухи.
  Когда-то один умник в больших очках объяснил ему, что великий Фридрих Ницше призывал быть львом, а не верблюдом, который рад, чем тяжелее его ноша!
  - Забудь слово "должен", - учил очкарик со странными глазами за обычными, без диоптрии, стёклами и тыкал пальцем в сторону двери. - Иди и возьми, что хочешь, как лев! Как царь зверей!
  На слабое возражение, что мы - люди, он долго истерически хохотал... потом громко кричал о джунглях, Киплинге, каком-то Заратустре и упал лицом в пол, не сгибаясь, словно дерево, с конвульсивной пеной на губах.
  Его приятель, не найдя ничего деревянного - способного влезть в рот, втиснул ему меж зубов стоптанный тапок, и накрыл с головой покрывалом .
  - В старину, таких, называли божьими людьми, они всегда говорили словами от Бога! - тихо сказал он, кивнув на притихший бугорок под покрывалом и перетягивая Женино предплечье шлангом от давно истёкшего аквариума.
   Глядя на мелко содрогающиеся плечи постаревшей и сникшей женщины, он пытался отыскать хоть каплю любви в своём львином сердце и не находил. Кстати, очкарик рассказывал, что имя - Львиное Сердце, король Ричард получил за истребление двух тысяч пленных мусульман, а не воинскую доблесть, как думали многие из его друзей, да и он сам.
  Он напрягся и моргнул, желая заплакать, но глаза остались сухи, а трясущаяся старуха на скамейке тупо раздражала оставшимся даром: пускать струи - слезы, и вонзающимися в него горестными взглядами.
  "Блин, и так хреново, а тут ещё эта... лицо!" - Женя сморщился и отвернулся, накаляясь от сознания, что она ничему
  его не учила, никогда не ругала, ни в чём не отказывала! Потакая во всём, бросила на произвол улицы, и теперь он вынужден здесь париться, как последний кретин, и что его ждёт дальше - пока не известно. Адвокат, правда, обещал "условно", ну... в крайнем случае "химию".
  - На зону не пойду! - твёрдо сказал Женя на последней встрече с защитником. - Повешусь, но сто семнадцатую - с прицепом - мотать не буду!
  Он знал, чем может грозить отсидка по такой статье и молил Бога, вовремя вспомнив о нём в КПЗ, чтобы попасть, в худшем случае, на Красную зону, на Чёрной, за былое геройство, его могли прозондировать спецы "проктологи", и... иди Женя... кукарекай!..
  Но сначала, если что, надо пройти малолетку, а потом подняться в Красный взросляк... Над этим нужно было серьёзно подумать; вешаться всё же не блазнило!
  "Страшно!" - он заметил, что суд встал, и конвоир приказывает подняться подсудимой братии - в лице четырёх - скромных, симпатичных молодых людей.
  Его душа зашлась приторным, тяжёлым воздухом и в ней что-то затрепетало. Ладони стали липкими; он хотел вытереть их о заднюю часть брюк, но там тоже оказалась влажная ткань.
  "Нет, я не обделался, это пот на кобчике, как при отходняке, наверное, я ещё не здоров! - думал он, мучительно вглядываясь в рот судьи и следя за его розовым, с светло-зелёным налётом язвенника, языком, лениво шевелящимся в объявлении приговора.
  
  Валя смотрела на своего исхудавшего мальчика, на его впалые щёки и её сердце разрывалось от боли и невозможности всех здесь убить: расстрелять, разорвать, но вырвать его из этого скопища демонов, навсегда и окончательно.
  Она с ненавистью глянула на потерпевшую и та, поежившись, обернулась: ощутив могильный холод в зашитых рукой хирурга внутренностях и в душе, вжавшейся в позвоночник и спешившей спрятаться подальше от жёлтых глаз старой волчицы жаждущей крови.
  "Гадина, я бы загрызла тебя, если могла! - думала мать, в наслаждении сжимая челюсти и представляя, как хрустит тонкое цыплячье горло маленькой проститутки, под её острыми зубами.
  - Сучка не хочет - кобель не вскочит!
  В голове женщины эта фраза стучала уже больше месяца. Она выкрикивала её в лицо родителям потерпевшей ещё в больнице, где накладывали швы этой маленькой притворе, этой шалаве.
  Но родители были глухи и не соглашались забрать заявление.
  - Хорошие девочки дома сидят, а не шляются по дискотекам...
  ночью! - билась в пене безысходности Горькая Мать, мечась на твёрдой больничной скамейке, в желании раздавить собственную голову побелевшими кистями.
  
  - А-а-а!.. - вспомнив бессмысленность унижений, она застонала
  и, наконец, её зубы во мраке сознания прорвали артерию девчонки, и горячая солёная жидкость затопила зев, окрасив клыки. Стало легко и приятно; её слегка качнуло - закружилась голова, и она поплыла в эйфории, только теперь понимая выбор сына.
  Она встала вместе со всеми, вошли судьи, взгромоздились на пьедестал...
  Она посмотрела на своё дитя бодрым радостным взглядом, ещё ощущая сладкий привкус крови на губах, и дитя в ужасе отшатнулось!..
  "Какие у него шальные глаза, наверное, от голода, - она вспомнила, как он любил оладьи, и крикнула:
  - Сыночек, я напеку тебе оладушек, заверну кастрюлю одеялом и принесу!
  Муж грубо одёрнул её за рукав, приказывая молчать, но она продолжала кричать глазами, исступленно беззвучно напрягая голосовые связки и умываясь слезами умиления, вспоминала, как кормила сына оладушками.
  
  
  Глава 3 А.Родионов
  
  Розовая от жара, стойко, с радостью мученицы, она переворачивала румяные оладушки на раскалённой сковороде. Стояла ранняя весна и в середине апреля тридцатиградусная жара, накалила самоё стены. У плиты можно было получить инфаркт, но её родное чадо хотело оладушек и, бросив стирку, уборку и штопку она, сбегав в киоск за кефиром, кинулась на кухню, быстро замесила тесто и раскалила сковороду.
  Жарящиеся оладьи распространяли по квартире удушливо - соблазняющий запах и чадо Женечка, лениво поднимая голову с бархатной диванной подушечки, стенал больным телёнком:
  - Ма, ну скоро там, есть охота!
  - Сейчас мой хороший, ещё пяток...
  Хлопнула входная дверь и запах свежей стружки и древесного лака, ворвался новизной перемен.
  - О, да у нас оладушки! - подцепив один, отец - муж, округлив довольно брови, удвутретил румяную лепёшку.
  - Не тронь, это Женьке! Иди пока, мой руки, там, в холодильнике борщ, подогрей себе, о то мне некогда. Деньги, кстати, давали? - отвернувшись к сковороде, Валя любовно перевернула поджаристое тесто, и её взгляд наполнился теплом, а круглое блинообразное лицо упарилось.
  Муж, с завистью глянул на неприличную гору оладий, и прошел в ванную.
  - Деньги, спрашиваю, давали? - работа не отвлекла Валентину от животрепещущей проблемы: Женька оторвал задний карман на джинсах, она зашила всё чин-чинарём, но девочка из его класса сказала, что строчка бросается в глаза.
  Ну что ж, Валя в детстве ничего не имела, донашивала тряпьё старшей сестры... пусть хоть ребёнок будет счастлив: сыт и одет. Сегодня она обещала пойти с сыном на рынок, но на джинсы не хватало.
  - Давали, давали! - проворчал муж. - Под телефоном лежат уже! "Как оладьи, так... а за деньги никогда не забудет" - А что, кстати, так срочно? - крикнул он, снимая полотенце с крючка.
  В кухне помолчало... и, снизойдя, отозвалось:
  - Женьке брюки купить!
  - Дак, мы ж покупали месяц назад, половину зарплаты угрохали на американские джинсы! Турецкие, видите ли, ему не круто!
  - Ну, порвал ребёнок штаны, так что, босым теперь ходить? - Валя задиристо повысила голос.
  - Ма... ну скоро там? Есть хочу, хватит распекать, скоро ребята придут! - жалобный, но настойчивый рёв бросил её к плите и сковорода зашкворчала с новыми силами и жиром.
  Огромная миска оладий и чуть поменьше сметаны, плотно прикрылась оттопыренными ушами и чавкающим затылком...
  Валя сидела напротив и нежно, восторженно наблюдала, как быстро ходят вверх - вниз бровки и вздуваются бугорки на височках её любимца.
  Отец "дуцнул" дверью холодильника и поставил ведёрную кастрюлю на плиту...
  - Зачем так много варить борща, его ем только я, неделю уже топчу эту разваренную капусту с буряком, а мясо кончилось на второй миске.
  - Так мясо можно и за один раз съесть, с твоим-то аппетитом! - возмущённая тряпка смахнула со стола несуществующие крошки, обдав запахом застарелого жира поморщившегося Женю.
  - Ну, так ложи побольше! Тебе что, денег не хватает на продукты? - налив в миску "первого" и... последнего блюда, он скосил глаз на исчезающие по-гоголевски оладьи.
  "Да, вареники тоже было бы неплохо!" - подумалось одновременно с выделившейся во рту слюной.
  - А ты знаешь, какие цены на базаре? Вот сходи хоть раз сам, скупись, а я посмотрю... сколько мяса ты принесёшь! - Валя, уперев руки в боки, снисходительно хмыкнула, видимо заранее зная, что мясо будет съедено мужем по дороге домой - ещё сырым, по крайней мере, его хватит только на котлеты.
   Взяв половник, отец семейства молча налил в тарелку и придвинул третий стул, подумав, что если каждый месяц покупать новые джинсы, можно стать вегетарианцем.
  - Ну что балбес, как дела в школе? - звук втягиваемой в рот варёной капусты прозвучал грамотным диссонансом с хлюпающей об оладьи сметаной.
  - Нормально! - пробурчало слева и выстрелило искоса брошенным взглядом из под опущенной головы.
  - Башку-то хоть подними, когда с отцом разговариваешь, вон весь чуб в сметане! Дылда!
  - Чего ты пристал к ребёнку, у него и так неприятности в школе! - Валя нервно подвинула к мужу хлебницу. - Ешь с хлебом, сытнее будет!
  - Что опять там?.. - вяло взяв кусок углеводов, муж отправил
  ложку обрыдшего варева в рот.
  - Да эта дура классная, ударила его линейкой по руке!
  Несчастная мать показала свою маленькую ручку и даже потрогала её пальцем в том месте, куда был нанесён предательский садистский удар, но по руке сына.
  - Ну, что, гипс наложили? - отец упорно вливал внутрь достояние национальной кухни. - Линейка, небось, была не пластмассовая, а чугунная, толщиной с рельсу! Да? - он, улыбаясь, посмотрел на крупную руку Евгения, без помощи колдовства гоголевского Пацюка, проворно обходящегося вилкой,
  - Я не пойду в школу, она меня достала! - прочавкало из-под чуба в сметане и шумно отрыгнуло.
  "Кто достала или что..." было не ясно, но мать уже вступила:
  - Я была в школе сегодня, Женя остался дома, он её боится! - закудахтала она, тоже не объяснив, кого боится сын - школу или классную даму. - Она не права, даю сто процентов! Видите ли, он плохо учится! Так как она объясняет? Протарахтит новый материал и вперёд детки - к доске, отвечайте! А если кто не понял? Почему не объяснить ещё раз, позаниматься после уроков, прийти на дом, порешать задачки... Вот когда я училась, нас оставляли после уроков, тех, кто послабее и мы делали домашнее задание с учителем!
  - У тебя, сколько уроков-то было в твоём селе? - пустая тарелка отодвинулась в сторону.
  Когда три, когда четыре! - прозвучало весомо!
  - Ну, а у них сейчас до четырёх пар доходит! Когда она будет
  с ними сидеть? У нее, небось, тоже муж, дети!
  - Конечно... дети... Значит, нечего в педагоги лезть, пусть идёт на завод и будет в пять часов дома... борщ мужу варить! - огрызнулась Валя и скинула пустую тарелку в раковину. - Ну, что, Женечка, наелся? Ну, иди, полежи, пусть жирок завяжется! - вымыв посуду, она плаксиво заметила: - И нечего детей бить, своих пусть бьёт, а моего не позволю! - её голос возрос и налился сталью протираемой вилки.
  Муж вздохнул, вытащил из-под стола вчерашнюю газету, достал из нагрудного кармана очки, повесил их на переносицу и углубился в серую мелкострочечную врань... затем, подняв голову, спросил:
  - Так за что она его линейкой-то?..
  - Тянул тетрадь у соседки по парте!
  - Зачем?
  - Говорит списать! А эта Верка противная... Что жалко было помочь?
  - Ясно! - промямлил муж и вновь нырнул на дно политических перспектив...
  Настроение наладилось, извечный борщ разлился сытостью по кишечнику, и всё стало казаться вполне приемлемым, ведь заначку он припрятал - как знал, что опять разденут.
  - А где мать? Она обедала? - вспомнил он.
  - Обедала, обедала, пол кастрюли борща умяла, как молодая! Не пойму, почему старики так много едят, и жадные какие-то становятся, будто мяса с рождения не видели. Колбасы всадила сегодня четверть палки, а когда я отодвинула остальное, обиде-лась. Так что, взять и навернуть палочку колбаски целиком, так и борщ потом не полезет. Женя тоже колбаску любит! - сжав губы в болотную кувшинку, она вытерла руки о засаленный передник.
  - А что есть колбаса! - муж сморгнул очки вниз.
  - Была! - Валя значительно сделала глаза и дважды качнула головой. - Была... да сплыла!
  - Ты ж сказала, что она съела четверть, значит не всю! - глаза Павла недоверчиво прошлись над дужками стёкол.
  - А я есть должна или только готовить? - шевельнув губной кувшинкой, жена отвернулась по хозяйству. - И Женя приложился... белок детям необходим!
  В животе кормильца жалко булькнул перевариваемый бурячок, догадавшийся, что мясной компании не будет; очки вновь вползли на место и занялись альтруизмом с присущей оптике позитивной ложью.
  
  
  Глава 4 А.Родионов
  
  Сергей Петрович, тихо насвистывая шлягерок, спускался по лестнице в добрейшем расположении духа. Свистеть он не боялся - денег не было и так, да и не в квартире он свистел и не на работе.
  Жена - Лизонька замечательно готовила, ему завидовали все сослуживцы и никогда не отказывались от приглашения на обед. Лет десять назад, находясь в таком же настроении, он съехал бы по перилам юношески задорно, но теперь, замудрев, знал, что в перилах и на, бывают: занозы, лезвия, иголки, харчки, сперма, дерьмо и даже вредные насекомые - в зависимости от взаимной учтивости проживающего контингента.
  Он сытно и вкусно пообедал, что так же отменяло слалом на перилах ввиду приличного утяжеления веса.
  Вспомнив, что забыл дома бумаги, а их просил доставить сегодня главный конструктор, он остановился в раздумье: возвратиться или позвонить Лизе по мобильнику, чтобы принесла... (воз-вращаться плохая примета)
  Скрип второй двери парадного удивил... и любопытство заставило унять рвущийся наружу свист, перегнуться через перила и посмотреть вниз...
  Кстати, вторую дверь тамбура никто никогда не трогал, и она прилипла к стене в вечно открытом положении; это и насторожило...
  Ушастая макушка была ему знакома: соседский переросток - второгодник, что-то спрятал за дверь подъезда и тихонько скользнул в свою.
  Сергей Петрович всё же прозвонил Лизе и получив бумаги, двинулся вниз...
  Заглянуть за дверь было любопытно и... пожалуй не зазорно...
  - И всё? - он даже расстроился. - Пачка сигарет! Фи!
  В таком возрасте он тоже покуривал и никакого криминала в этом не видел, каждый сам вправе выбрать, когда умирать: на двадцать лет раньше или позже.
  Он уже собрался закрыть дверь, как что-то толкнуло поднять пачку и заглянуть внутрь...
  - Опа, это уже интереснее!
  Знакомая зелёная травка, аккуратно ссыпанная в целлофан, уютно разместилась между тремя беломоринами. Он беспомощно вертел в руке вскрытый тайник, размышляя, как поступить:
  - Отнести родителям?!. Надрать уши засранцу самостоятельно?!." Раздумывать было некогда - обеденное время бежало обычным размеренным аллюром и, сунув пачку с гашишем в карман, Сергей Петрович поспешил на работу.
  Ежевечерние красные белки и чумовой вид Евгения теперь легко
  объяснялся.
  - Да, Пашка постоянно на работе, вкалывает на эту прорву, а мама задаривает любимца, пошевеливая бревном в глазу, как проснувшийся Полифем, - ускоренным шагом продвигаясь к КБ, думал сосед. - А я говорил Лизе, что переход в другую школу, о чём постоянно твердит Валя, не выход! Мракобесие матери - вот настоящая беда парня и многих таких же. Жаль пацана конечно - дерьмом растёт, и ведь не очень-то в этом виноват!
  Вспомнив о своём Витьке, он подумал, что Лиза не далеко ушла от нижнего этажа, но благодаря отцовским нервам и неравнодушию, мальчик рос неплохим человеком, по крайней мере, хотелось в это верить.
  
   * * *
  
  Преферанс в пятницу вечером! Что может быть лучше ощущения выполненного долга за трудовую неделю и лёгкого расслабления с рюмкой водки или большим бокалом пенистого пива - не единожды!?
  Сыграв мизер и удачно блефонув при сбросе, Сергей принимал поздравления соперников...
  Две серые незнакомые фигуры, уже не молодых людей, давно привлекли его внимание своей столбовой озадаченностью у дверей подъезда. Решив, наконец, узнать причину приподъездной остолбенелости оных, Сергей встал со скамейки... но появился Женька, что-то отдал одному из ожидавших его парней и скрылся в парадном.
  И всё же парни не уходили, они снова чего-то ждали...
  "Деньги вымогают паразиты! - подумал Сергей и поделился догадкой с приятелями.
  - Кто, у кого? - обострив орлиный взгляд и грозно приподняв бровь, Василий - сосед из второго подъезда, по-хозяйски окинул взором ареал дворового обитания. - У Женьки? Да я их порву!
  Преферансисты дружно поднялись из-за стола и вразвалку направились к скучающей в ожидании паре.
  - Ребята, что вам нужно от нашего соседа? - пьяно растягивая фразы, вежливо поинтересовался Валерий Палыч (тоже абориген), перевернув руки ладонями вверх и пошевеливая пальцами - щупальцами, словно голодный осьминог. - Вы, кажется, много старше; он ведь ещё школьник!?
  Описывать долгое, невразумительное объяснение парней будет скучно и глупо, но появление Женьки отвлекло всех от его "не пары" и взбудораженное общество обратилось за разъяснениями к нему.
  Говорил он быстро, глотая слова, и уводя в сторону взгляд красных, как у кролика альбиноса, дурацких глаз.
  "Обкурился! - решил Сергей, и кисло улыбнулся. - А может что похуже?.."
  - А ну покажи руки! - он подошёл к Женьке вплотную. - Нет, не ладони, под локтями! Покажи! - взяв мальчишку за руку, он развернул её навзничь; следов от уколов не было! - "Может и в пах колоться!" - подумал проверяющий и спросил:
  - Что у тебя общего с этими... они уже в армии, небось, отслу-жили, тебя что, напрягают? Ты не бойся, скажи, может, сможем помочь, мы ведь не старые ещё, и друзей хороших имеем.
  - Всё нормально дядя Серёжа, но я не могу сейчас с вами говорить, что-то неважно себя чувствую. Извините! - развернув-шись и прощально махнув рукой приятелям, Женя исчез в подъезде.
  - В общем, ребята, вот что я вам скажу: - Василий степенно положил тяжёлые руки на плечи незнакомцев. - Женька - сын моего друга и если что... сами знаете.... В милицию не пойду, задавлю вот этими руками! - он демонстративно скрючил пальцы, показывая, какие они грозные и сильные.
  Обернувшись к собутыльникам и забыв о предупреждённых, он удивлённо спросил:
  - Мы будем сегодня играть в преф или нет?
  - В самом деле?! - воскликнул Валерий Палыч.
  - Пошли... у нас, кажется, ещё что-то осталось! - согласился Сергей, и компания потянулась к охладевшим скамейкам.
  
  Когда последняя карта легла на стол, а последняя капля водки упала на дно третьего стакана, три (извините за совпадение) мрачные фигуры молча надвинулись на стол с картёжниками и одна, голосом Валентины, пронзительно завизжала:
  - Три здоровых мужика, ребёнку крутят руки! Кто из вас смотрел его руки и зачем? - она озиралась собакой, норовя укусить но, пока не решив кого.
  - Ну, я смотрел! - Сергей взглянул на оскорблённую мать, собираясь объяснить своё поведение.
  - Ты своему Витьке руки выворачивай и выглядывай там, что хошь! Он что у тебя лучше? И чем он у тебя лучше? - она сама спрашивала, и сама отвечала, не слушая объяснений и доводов.
  Высказавшись до жёлтой пены у сморщенных злобой губ, она взмахнула полами затрапезного халата и обдав всех запахом жаренного лука, на прощанье хлопнула дверью подъезда.
  Её кавалькада молча протрусила за ней, лишь Павел настойчиво спрашивал, не понятно у кого:
  - А шо такое, а шо такое?
  - Вот дура! - Василий, приходя в себя, обрёл дар речи. - Вот дура!
  
  
  Глава 5 А.РОДИОНОВ
  
  Дверь в комнату сына была приоткрыта, и Сергей украдкой заглянул...
  Витя читал! Читал что-то толстое, но не Толстого. И Алексея, и Николая он прочёл ещё в раннем возрасте, немного из-под палки и прочёл не так уж много - из Толстых! Но "Война и Мир" и "Пётр Первый" в юном возрасте - это уже не мало!
  Недавно, он самостоятельно, без совета родителей, взялся за Архипелаг... Солженицына и Сергей удивился выбору: автор был тоже по своему толстый, в плане значимости произведений, но и кондовый не по худому.
  Через неделю сын сдался, объясняя что, просидев за книгой пол дня, прочитал лишь двадцать страниц.
  Сергей усмехнулся, ответив, что позже пойдёт легче, но гораздо легче, у других, шло раньше, когда о том, что написано в книге, массово не писали - кто из страха, кто по недомыслию, кто от неведения.
  Сергей, как и Лиза, желал Виктору жизни успешной - успешной по критериям толпы, всё же раздваиваясь в целесообразности такого направления и для себя окончательно не решив - что есть суть. Но одно он говорил смело:
  - У тебя, сынок, все шансы достичь вершин общества - ты мало прочитал и, скорее всего, перечитать лишнего тебе не грозит! Запомни, кто слишком углубляется... - тот остаётся один в глубине, потому что те, в ком больше воздуха - пустоты, не могут туда донырнуть, их выталкивает давлением. Там, в глубине, у каждого философа свой огонёк знаний и любознательная молодь стремиться к нему, сгорая, растворяясь в бoльшем, чёрт побери, желудке! Видишь, куда завел нас сейчас мой фонарь: прямо в пасть зубастому демагогу. Вот и ответ пришёл... сам по себе: огонёк на лбу - у охотника! - посмотрев на недоуменное лицо сына, Сергей рассмеялся... - Но человек пошёл дальше: в своей жажде наживы и патологическом влечении эксплуатировать другого, он привесил фонарь на лоб - шахтёру, и тот стал приносить блага прямо на стол - большой ротастой рыбе. Да... - папа о чём-то взгрустнул и тихо продолжил, - огонёк, наверное, должен быть в сердце, а не на длинной удочке, пред носом, как морковка у осла, как лампочка у рыбы удильщика; одного заставляют бежать за вечно ускользающим овощем, другой ловит на звёздочку, маленькую такую, как метеорит - вжик... и сгорела! А сгоревшая звёздочка - метеор падает уже никому не нужным осколком на дно ущелья и не знает, как жить дальше... Она уже отравлена звёздной пылью!
   Сыну, видимо, надоело слушать бульканье глубоководного папы, и он заскрипел диваном... Отец спохватился, и виновато улыбаясь, поднялся...
  - Мудрость - это когда ты, уже калека, всем рассказываешь, что если залезть на самую вершину горы Арарат и прыгнуть оттуда, то крылья у тебя не вырастут! А разум - когда внимательно слушаешь бывшего экстримала, прикованного последствием подобного полёта к постели! И вообще, научись слушать скуку, ведь шоу всегда лжёт! - от всплывшей в мозгу ассоциации, он поперхнулся, - Только не Бернард и не Ирвин!
  Быстрая реакция молодости тут же использовала искромётную энергию и вцепилась отцу в бороду:
  - Что-то ты папа наворотил не оттуда! - глядя невинными глазами, блестящими лукавыми искорками, Витя покачал головой.
  - Ни фига себе! Ты - яйцо! Не понял! - Сергей расхохотался. - Ну, ну, что там у тебя?
  - Во-первых, был такой метеоролог - Шоу Уильям Нейпир! А метеорологи, в его время врали через день, что продолжают делать и по сей... Что же касается Бернарда Шоу, так тот вообще головой поехал: приветствовал Октябрьскую революцию, и позитивные достижения СССР напрямую связывал с деятель-ностью Сталина! - скороговоркой выпалил Витя, довольный, что можно не только скуку слушать, но и поспорить.
  "Всё правильно, диспут - лучший тренажёр для накачки муску-лов мозга!" - подумал Сергей, радуясь за мальчишку.
  - Ну?
  - Ты сказал, что шоу - лжёт, но Бернард никогда! - парень горел желанием боя. - И он же за революцию и Сталина!
  - Истинный писатель не лжёт даже тогда, когда всё его произведение сплошной вымысел! Правда, не знаю, как эту квинтэссенцию применить к метеорологам. - Сергей, улыбнувшись, пристально взглянул на Витю. - Сталин ведь не только убийца, хотя это, конечно, первичность его роли, но именно он заставил народ идти семимильными шагами, да... босиком, да... на голодный желудок. Пётр Первый тоже пробивал окно в Европу лбом народа и разбитыми черепами мостил улицы. Народ - это булыжник! - не помню, чьи слова, но я с ними полностью согласен. - Когда война - его выкапывают и мечут во врага, когда мир - снова укладывают в землю и топчут ногами. Так было, так есть и так будет! Равенство - к сожалению утопия!
  - А почему, к сожалению, а па? - Витя несогласно поджал губы. - Ты что, хочешь быть на равных с бомжем или каким-нибудь алкашём, лентяем?
  - Нет, конечно, нет, но мне не нравится космическая разница возможностей и потребностей одних и других. Большинство бомжей и алкашей уронили себя именно поэтому, устав бороться за личность. Многие Великие ушли из жизни по своей воле, осознав, что ничего не могут изменить, что всё бессмысленно! Наивные, они не разглядели своего предназначения - служить весами, мерилом всему! Ничего сразу не меняется, но если бы не человек разумный, в глобальном понимании этого слова - творец, то всё уже давно могло бы закончиться! Позитивизм творца всегда уравновешивал энергию добра и зла именно противостоянием последнему! Не важно, что часто их не любили окружающие: трудно любить, не понимая и согласиться, что кто-то видит дальше, если он живёт в соседнем подъезде и тоже ест и пьёт, и те же продукты и напитки, а не амброзию и нектар!
  Добродетель - есть знание! - сказал Сократ и вот теперь я не знаю, кем хочу тебя видеть больше - добродетельным или успешным! - Сергей ласково потрепал сына за вихор, но тот несогласно отвёл голову в сторону.
  - Ницше, кстати, говорил: "Добродетель есть наше великое не-доразумение!" - Витя хитро улыбнулся. - А что совместить нельзя?
  - Вряд ли, можно выбрать золотую середину, но ведь малая подлость от большой ничем не отличается! Извини сын, хоть трудно, и непедагогично, как говорят совковые Сухомлинские, признаваться в бессилии перед детьми, но честно признаюсь - не знаю! А Ницше никогда не был против знания, он боролся против ханжества, против подмены истины, против добреньких, называя их ошибочно добродетельными.
  - Па, а что такое золотая середина, где она?
  - Где-то в середине, это решает каждый для себя сам! - вздохнул Сергей, сожалея, что не может высказать сыну своё мнение о золотой спирали на шейке матки - "совокупляться можно, но детей не будет! А продашь её как лом - всю ораву не накормишь"!
  - На вот... лучше, вчера накропал на досуге, почитаешь, если захочешь, - открыв ящик письменного стола, он зашуршал в нём бумагой и достал листочек.
  - Ладно, прочту! - Витя вложил лист между страниц читаемой книги и выжидающе уставился на отца.
  Догадавшись, что в ближайшее время его выход в другую ком-нату предрешён, Сергей кивнул и осторожно закрыл за собой дверь.
  Открыв книгу на узкой матерчатой закладке, Витя углубился в методичное поедание различных яств вместе с завсегдатаями
  "Дома Грибоедова" и тоже позавидовал членам Массолита...
   Раньше он почему-то думал, что бытие у писателей средней руки трудное, голодное, что по жизни они несчастны и неприка-янны. Но у Булгакова они жировали и дурковали, как заблагорас-судится, и сам дьявол им был не в страх! Да и дьявол то был - симпатичный, справедливый Воланд!
  А вот Мастер действительно бедствовал!
  Подумав о мастере вообще, Витя вспомнил несчастного Ван Гога...
   * * *
  Сергея, издательства, тоже не замечали, переиздавая миллионными тиражами затёртую тысячелетиями правду Коэльё и вымыслы Донцовой. А в кулуарах ожиревших, в складку, затылков, шло поголовное приобщение к Кафке и его "Замку"; затылки узнавали себя и свои замки с листа; им было приятно непонятно, как можно две страницы материала растянуть на целую книгу о них... и шёпотом соглашались, что он гений!
  Приятель Сергея - поэт и редактор, смеялся взахлёб, рассказывая, как на литдиспуте в каком-то соответствующем обществе, с бесконечно трогательным длинным названием, одна его знакомая - жена затылка, шёпотом делилась с ним сакральным знанием кода рассказа: "Жозефина и мышиный народ".
  - Это церковь! Я сама догадалась! - исступлённо шептала она, слюнявя его ухо.
  - Кто? - спросил он, сделав удивлённо заинтересованное лицо.
  - Жозефина!!!
  - Угу... А вы уважаемая представьте, что мышиный народ - это сперматозоиды и всё перечитайте снова, может церковь и отступится...
  Сергей очень долго смеялся и тоже удивлялся проницательному глазу приятеля.
  Современник и патриот, он не желал понимать, что стразом можно заменить бриллиант, бижутерией - чистое золото!
  Нет, конечно, можно, при недостатке средств, в данном случае интеллектуальных; и он по-своему боролся за свою эпоху и её наследие, без заигрывания с домработницами и их хозяйками - между кипящим супом и взрывающимся поп корном, ловящими хлопья дешёвого мыла.
  - Наверное, самой глубокомысленной и глубоконравственной нации не дано, самим провидением, когда-нибудь избавиться от всепоглощающего влияния заграницы. Слава Богу, что родит ещё наша земля больших писателей, тех, кого читают в оригинале, а то прочтёшь сверх раскрученного немцa и думаешь: то ли я такой грамотный, то ли он такой кондoвый, то ли перевод современной скороспелки настолько безвкусен, - смеялся Сергей, доставая из холодильника следующую упаковку пива и ставя на стол перед друзьями. - Россия - всегда богатая, но отсталая, отсюда и самоуничижающее поклонение! В наше время, что немцу хорошо, то русскому смерть! - кривился он, вскрывая злобно шипящую пробку. - Поговорка уже подсказывает, что всё перевернулось, а они... словно сошли с ума!
  Приятели согласно кивали головой, прихлёбывая из бутылок, и кто-нибудь из них вдруг взрывался тирадой типа:
  - А Мойдодыры, потирают радостно руки, продавая мыло и создавая субкультуру, со своими ценностями и плюя из окна шикарных автомобилей на гениальных неудачников, почему-то решивших, что видят дальше и будто там что-то есть!
  
  Мойдодыры тоже читали Ницше, по-своему, и сделали на своём длинном носу нюхача важную зарубку:
  "Ценности и их изменения стόят в связи с возрастанием силы лица, устанавливающего ценности".
  Ницше, будто заглянув в наше время (что значит - разум пронзает века), так же говорил:
  "Вся наша ... культура ... движется в какой-то пытке напряже-ния, ... и как бы направляется к катастрофе: беспокойно, наси-льственно, порывисто; подобно потоку, стремящемуся к своему исходу, не задумываясь, боясь задумываться!"
  
  Сергей радостно кивал, долго тряс руку оратора и лез к нему целоваться, отодвинув в сторону преграждавшую доступ к устам, бутылку. Отпустив измятый воротник vis-a-vis, он восклицал:
  - Церковь бы сказала, что всё это очень напоминает ситуацию с Содомой и Гоморрой! Свидетели Иеговы радостно вспомнили бы Армагедон! А он - Сергей Лунеев, сказал бы: что человечество слишком мало, коротко во времени, себя знает, оттого вещая на века, предсказывает секунды. Отсюда вечный бой между новым и старым. Одно ясно, что деградация прёт со скоростью света и закон генетического отбора как всегда убедителен в пользу простейших!
   (бурные аплодисменты................)
  Яростно жестикулируя и порой забывая о пиве, он зачем-то, неожиданно вспоминал о стволовых клетках, которым учёные пророчат великое будущее:
  - Чтобы дифференцировать в нужную человеку ткань, они должны приспосабливаться, прагматически заигрывая с новой чуждой средой, стать своим среди чужих, и только тогда помочь больному, точнее себе; больной побочное явление! - кричал он, возбуждённый диспутом и уже тремя литрами пива, доказывая, что приплёл клетки не зря. - Почему же человек разумный придумал себе невыполнимую задачу доказать обратное: не приспосабливаться, не ассимилироваться, противопоставлять себя большинству, в конце концов противопоставить себя Природе - самому Богу (если согласиться со Спинозой и пантеистами)?! Наверное, это и есть гордыня!
  (минута молчания...... аподисменты........)
  
  Витя иногда присутствовал на подобных пивных посиделках, по словам смеющегося отца, чем-то похожих на коричневые кутежи Германских тридцатых, но быстро уставал от споров и старался улизнуть из квартиры вообще. Краснолицые философы может, и были убедительны, но слишком шумели!
  Сейчас он с сожалением подумал что, самостоятельно, пока, ни к какому мнению не пришёл, а лишь вспоминая услышанное, соткал для себя пёстрый, с виду несуразный ковёр из чужих разрозненных мыслей - нитей.
  Вздохнув, он потянулся к блокноту и, полистав, открыл его на литере "У"...
  "В этом мире всегда остаются в барыше глупцы и уроды. Они могут сидеть спокойно и смотреть на борьбу других. Им не дано узнать торжество побед, но зато они избавлены от горечи поражений!" - прочитал он слова Оскара Уайльда, вдруг подумав, что переиначил бы последнее предложение:
  "Они избавлены от горечи поражений, но им не дано узнать торжество побед!"
  - Да, так, пожалуй, лучше! - проговорил Витя, радуясь спору с самим Уайльдом. - "Отец и его друзья считали, что деньги и власть - не победа, а начало поражения!" - вспомнил он и потя-нул отцовский листок из пресса сжатых страниц Булгакова:
  
  
  IN DEEP
  
  И звали эту рыбу - Рыба!
  И жила она в глубоком Омуте под надёжной корягой,
  радостно корчась над устройством быта и добычей пропитания.
  
  Она была мещанкой - Рыба!
  Когда большие льдины пугали её потомство,
  а вода светлела от зимних морозов, и становилось голодно.
  
  Она была цыганкой - Рыба!
  Когда старый дядюшка сом - балагур, тонкий знаток анекдотов
  и рыбьей кухни, в компании с вальяжным седым судаком -
  неутомимым охотником и любителем свеженины, приплывали в гости: поиграть в карты, и выкурить по косячку.
  
  Она становилась философом - Рыба!
  Когда тихими глубоководными вечерами на поверхности бушевали волны, и ветер, как расшалившийся купец, срывал с них белые шапки брызг, вела интеллектуальные беседы со старым раком, безжалостно крутящим длинный ус и ворочающим глазами на ниточках, и утверждавшим, в пику судаку, что тухлятину есть - полезно, доказательство чему - загнивающий капитализм!
  
  Им было хорошо вместе и покойно, они ничего не требовали!
  
  Иногда большеглазая рыба поднималась на поверхность,
  чтобы глотнуть свежего ветра и новостей...
  На поверхности было суетно и оживлённо, что нравилось Рыбе, уставшей в тиши. Она щедро разбрасывала сокровища забытых цивилизаций и любовалась узорной круговертью прилипал вокруг...
  Они проворно и грациозно подбирали её крохи и участливо кричали:
  - Что ты делаешь там - на глубине? Там темно, холодно и скучно!
  Ты так одинока Рыба!
  - Откуда вы знаете? - смеялась она. - Вы ведь там не были!
  Нырните, посмотрите, а потом говорите!
  - Мы не можем, в нас слишком много воздуха! - гордо отвечала верховодка, и устраивала потасовку из-за новых, падающих в глубину, крошек.
  - Ничего странного! - думала Рыба, покусывая ус. - Ведь вас устраивает поверхностная жизнь!
  
  Чаще Рыба жалела, если задерживалась в верхних слоях: её начинало поташнивать, и она уплывала в свой мир с несварением желудка от поверхностного общения и пищи.
  
  Тихими глубоководными вечерами обитатели глубин вели размеренные беседы или играли в преферанс, расписывая "кильку". А стая мелкой кильки наверху, важно величаясь анчоусами, расписывала глубоководников во все лады и жаберные щели, совершенно не понимая:
  Что в стаю собираются те, кто слаб!
  Что никакая свора не заменит одного друга!
  Что мудрец не одинок и счастлив даже в простой деревянной бочке!
  
  "Да, папа, уж не мизантроп ли ты? - подумал Витя, снова перечитывая Белую страничку и вспоминая разговор с отцом о рыбах - удильщиках. Но с матерью он был согласен тоже!
  Она, не срывая звёзд с неба, иногда выдавала истину на гора, без особого напряжения, по-женски интуитивно и безошибочно.
  - Утопист! - называла она отца, в его желании видеть мир идеальным. - Утопист и глупец! Изводишь себя, сына учишь, сбивая с нормального пути, со мной ругаешься из-за каких-то пустяков... То он концерт записывает, то книгу, а денег кот наплакал!
  Лицо отца наливалось кровью и он кричал, что если бы не её приземлённость и постоянное давление, то он давно был бы известным и богатым, хотя ему это не столь суть важно, что успех - это мечта родственников - нахлебников, и что сыну он не мешает быть, как все.
  А Витя не хотел быть, как все, но и без денег жить было кисло! Он любил, жалел и понимал отца, понимал мать, по крайней мере, стараясь учиться лучше, не забывая почитывать книгу Роберта Т. Киосаки - "Богатый папа. Бедный папа".
  Он видел, что от хрустящих бумажек зависят напрямую: и дружба, и любовь, и уважение окружающих.
  Недавно он спросил отца: почему тот не получил высшего музыкального или литературного образования! Может, это ускорило бы путь к совершенству его таланта и не ушли бы впустую годы, наполненные двигательной энергией!
  Отец усмехнулся, взъерошил ему причёску и ответил:
  - Потому что бабушка твоя, моя мама, не еврейка к сожалению!
  - Не понял? - Витя округлил глаза.
  - Потому что евреи, видимо, любят своих детей больше, чем славяне, если хотят видеть музыкантами, художниками, скульпторами, а не токарями или слесарями. Нет, конечно, твоя бабушка хотела видеть меня инженером больше, чем рабочим, но только не музыкантом.
  - Но ведь бабушка и дедушка интеллигентные люди, с высшим образованием, как они не разглядели, что у тебя талант!
  - Да, интеллигентные, но лишь в первом поколении, особенно бабушка! Она, кстати, в юности, тоже подавала большие надеж-ды, как художник - портретист, но её родители, вообще не знали, что это такое и решили, что расписывать горшки на базаре дело не очень прибыльное! Бабушка закончила Украинскую Сельскохозяйственную Академию и всю жизнь проработала художником - оформителем, - отец грустно вздохнул и неожиданно улыбнувшись, преувеличенно высоко задрав подбородок, пошутил:
  - Возвеличивание низшего, в культурном отношении, класса, и целенаправленное унижение, уничтожение интеллигенции, на протяжении семидесяти лет, надолго изуродовало ментальность нашего общества!
  Пару лет назад отец ещё хорошо зарабатывал и от телефонных звонков, призывающих к общению, накалялся аппарат.
  С дверным звонком происходила та же неприятность.
  Но Витя легко вычислил, что каждый третий звонок просил денег - до завтра, но завтра не наступило до сих пор, хотя папа уже два года работал простым чертёжником, зарабатывая гораздо меньше; телефон, наконец, получил долгожданный отпуск, а дверной звонок до сих пор лечил голосовые связки.
  
   По-взрослому качнув головой, Витя включил компьютер и вошёл в отцовские файлы...
  Он долго листал страницы, перечитывая литературные потуги родного человека, улыбаясь в едва пробившиеся сквозь нежную кожу, под ещё небольшим носом, усики, почти, как папина глубоководная рыба, выталкиваемый на поверхность ввиду маленького веса и пустоты серых клеток, потенциально ожидающих наполнения, но чем - был вопрос!
  Вот, кажется, он нашёл что искал, что было созвучно с его недавними мыслями и тревогами:
  
  ЕСТЕСТВО
  
  НАВЕРНОЕ - Я БОГ! КОГДА,
  ВЫ ИЩЕТЕ ВО МНЕ - У ВАС БЕДА!
  НО МИНЕТ ЧЁРНЫЙ ДЕНЬ И ВОТ...
  ТРУБА ВАС СНОВА К ПОДВИГАМ ЗОВЁТ,
  И НЕТ МЕНЯ, И ВСЁ НАОБОРОТ!
  
  - Эх-хе-хе... - молодым голосом, по-стариковски, вздохнул Витя и вышел из компьютера.
  Открыв книгу на недочитанной странице, он вновь наткнулся на порционные судачки - а натюрель.
  - Эх-хе-хе... - ещё раз прокудахтал вундеркинд и вспомнил, что в микроволновке его ждёт пицца с грибами и копчёной колба-сой.
  
  
  Глава 6 А.РОДИОНОВ
  
  Толик настойчиво звонил в дверь подъезда, опёршись свободной рукой на холодные кирпичи, крепко держащие железную дверь, недавно установленную с общего согласия, в крепостной зависимости.
  Но обитатели крепости досматривали четвёртый сон, и с балкона на втором этаже никто не выглядывал.
  - Суки, всё равно достану, в львином прыжке достану! - слюняво ворчал пьяный лев, продолжая насиловать маленькую красную вмятину и посматривая на, казалось бы, невысоко висящий балкон приятеля.
  Стены хоть и напоминали крепость своей тяжёлой послевоенной архитектурой, но высотой и звукоизоляцией древности не обладали, поэтому на другом конце проводка вмятины, зашевелились, заскрипели, заматерились и, наконец, встали!
  Растрёпанные и мокрые от похмельного пота кудельки на голове Анатолия, гротескно вились вдоль серых небритых щёк волнистой мочалкой и на вопрос сверху, модельно кинулись к затылку и ушам, резким движением шеи.
  - Выходи, покурим! - его приветливое лицо, счастливо смотрело вверх, продолжая давить на кнопку.
  - Отпусти звонок на волю! - прозвучало в ответ хмуро, как едва брезжащий рассвет.
  - А... понял! - серый мутный глаз, на миг прояснился сверкнув-шей мыслью. - Ты свободен! - давно не мытый палец отодвинулся от вмятины на металлическом щитке и сделал фигуру высшего пилотажа в воздухе, как бы прощаясь со звонком, или прося прощения. - Ну выходи... покурим!.. Серёга!..
  - Толик, сколько времени? - хмурый рассвет начинал моросить не выспавшимся дождиком, пока - по капле. - Пять часов утра! - не дождавшись ответа снизу, сверху ответило само.
   Сопение снизу усилилось, и Сергей вспомнил любимую поговорку Толи: "Дружба понятие постоянное, а не временное!"
  Но и на балконе знали, что такая дружба именно временная, если с поразительным постоянством не хочет считаться со временем других.
  Когда Толик входил в штопор на пару недель, все постоянные прятались по норам, заслоняясь жёнами, детьми, работой.
  Но Толик был гений, и не только поэзии; в математике он, кажется, тоже петрил...
  Он рассчитал свой ублюдочный цикл, как предклимаксная балерина и уже несколько лет ему удавалось не работать.
  Две недели у матери, и по две, три, одной, как придётся, в зависимости от ситуации, у друзей, причём ареал обитания распространялся на различные города, и главное было - достать денег на билет. Но и это было не самое трудное, потому что уставшая мать шла на любые займы лишь бы выпроводить его на какое-то время из дома. С пустыми руками ехать в гости было стыдно и она гнала для него самогон, увозимый тяжёлой сумкой в качестве ценного подарка.
  Зато Анатолий не был жлобом! Он перестал им быть - перестав работать и возненавидев в одночасье - зарплаты - авансы, дебиты - кредиты, долги и долги... Загурманившись по-крутому, отринул пищу народа - борщ, суп, щи и т.д. не желая делить первенство с варёной капустой, буряком, картошкой; на второе - он тоже мог быть только первым, скромно ожидая с края кухонного стола, взвесив на руке над ним толстую поваренную книгу - со ста рецептами для поэтов, недельного запаса ветчины или буженины, которые выкладывал перед ним с пеной у рта восхищённый начинающий графоман.
  Атрофированное отношение к материальным ценностям - удобосчитаемо улеглось в крупных извилистых кишках его маститой головы и покоилось там с миром, с которым он шёл к читателю и коллеге - маленькому такому калеке с небольшой, но постоянной зарплатой, что делало его постоянно востребованным для самодостаточных духовников.
  Сергей знал Толика и слышал, что Толик сорвался и рыщет...
  Вчера звонила его мать и долго плакала в трубку: как её сынище - надежда и опора, требовал водки или денег, вырезая большим кухонным ножом своё имя на полированном столе.
  Она кричала, что соседи выговаривают ей на сына - иждивенца, и что в его сорок - стыдно сидеть на шее матери!
  Она забыла, как однажды, с пафосом, той же матери, но гения, смотря сверху на начинающего ушастого прозайчика, отрезала:
  - Пусть пишет, деньги я найду! Я не для того воспитывала его, чтобы он работал, как червь!
  Сергей не расслышал тогда - червь или чернь, но переспрашивать не рискнул: мама слов не выбирала, как истинный "интеллигент"!
  - Вот гады! - поддакнул Сергей. - Да как они могут, ведь он гений! Человечество обязано содержать Великих, низко склонив
  выи и подставив горбы!
  Уловив иронию дребезжащей телефонной мембраны, мать взорвалась:
  - Да пошёл он, этот гений!.. Вчера прозвонил всю мою пенсию,
  всех друзей обзвонил, во всех городах! Я на улицу выйти не могу, люди глаза колят! - она опять вспомнила соседей.
  - Сволочи! - Сергей твёрдо стоял на своём.
  - Ты прекрати оскорблять моих друзей, они мне плохого не скажут. И вообще забудь мой телефон!
  - Я давно его забыл! - холодно ответил Сергей, намекая, что позвонила она, и положил трубку.
  Но трубка не успокаивалась в положении лежа, и телефон злорадно затренькал избитую мелодию.
  - Что забыла нахамить напоследок? - спросил Сергей, даже не поинтересовавшись, кто звонит.
  Он не ошибся, уже зная, откуда у Толи ноги растут.
  - Сергей! - прозвучало весомо и официально. - Ты ничтожество!
  Ответить он не успел, в трубке прощально затюкал зуммер.
  "Если ничтожество я, то какое же чтожество ты?" - договорил про себя оскорблённый и уложил на мягкие рычаги неугомонную трубку.
  За пару последних лет, он третий раз слышал это слово в свой адрес. Интроверт начинает искать причину в себе, но Сергей в таком поиске сомневался...
  
   * * *
  Два года назад, получив первую зарплату чертёжника, он понял,
  что на это не прожить и устроился подрабатывать в ресторан - музыкантом; опыт имелся довольно большой и классность тоже!
  
  ... Как обычно, в 23 - 00, Сергей со товарищи попрощался с гостями заведения и стал ждать платного заказа (до одиннадцати музыканты работали бесплатно, но по окончании официального времени им позволяли немного попарносовать)...
  Клиенты были очень благодарны за хорошую работу, и одобри-тельные крики доносились даже с дальних столиков.
  Довольно красивая дама - тридцати с хвостиком, долго выбирая в репертуарном списке, сделала заказ на пять песен но, почему-то решив расплатиться потом.
  Это было смешно!
  Лабухи - волей - неволей - тонкие психологи, воспитанные на прямолинейном, неоднократном лоховстве, к сорока годам стано-вятся недоверчивыми, как Иван Грозный!
  Поэтому деньги, очень и очень вежливо, попросили вперёд!..
  Скривив смазливую физиономию, мадам расплатилась, но с явной неохотой.
  Понятное дело, всё что музыканты делали позже, не находило отклика в её сморщенном сердце и в конце пятой песни она, перестав танцевать, демонстративно села за стол, громко возму-тившись их непрофессионализмом.
  Это была дешёвая месть и удар ниже пояса!
  - Молодцы, что взяли деньги вперёд, она не собиралась рассчи-тываться! - кивая головой коллегам, Сергей, отложил гитару в сторону и нагнулся к микрофону:
  - Конечно, бесплатно и уксус сладкий, а за бабки и мастер фуфло!
  Дама сидела в окружении пяти мужчин, видимо она была хозяй-кой маленькой фирмы и приобщалась к жизни "новых", не в силах расстаться со старым, въевшимся в гены, быдлизмом.
  Намёк ей не понравился и она начала шуметь!..
  - Всякое ничтожество будет меня тут учить! - не стесняясь, кричала она на весь кабак, успев усвоить старую истину стада - кто платит, тот и главный баран!
  В тот раз, слово "ничтожество" Сергей услышал в свой адрес впервые, и это его потрясло!
  В добрые советские времена, такие, как эта дама, заискивали перед ним, искали знакомств, тянули в постель. Ресторан был Меккой успешных, по-советски успешных: фарцы, богемы, блатных, начальства среднего звена и ментов.
  Заводская интеллигенция и рабочий класс оказывались там редко, и вели себя очень скромно, в противном случае, быстро вылетая за дверь с разбитыми лицами.
   Оскорбление, заработавшей лишний рубль чертовки, возмутило до донышка и, отбросив в сторону сворачиваемый шнур, Сергей
  направился к "крутому" столику...
  - Я действительно ничтожество, если пою и играю такому дерьму, как вы! - процедил он сквозь зубы и обвел мужское окружение хамки действительно мужским взглядом.
  Окружение проглотило фразу, как и всё остальное сегодня - без остатка и не решилось возмутиться на чужой территории; они ещё не чувствовали себя хозяевами жизни, в отличие от глупой пьяной куклы.
  Сергей, собрав микрофон и уложив в кофр гитару, попрощался с приятелями и ушёл со сцены навсегда.
  "Пусть быдло веселит быдло!" - решил он, медленно тащась домой, по знакомой своей осенней желтизной, аллее.
  
  Второй раз это было в другом городе:
  Он приехал погостить к Николаю, и когда принято на грудь было достаточно, вспомнили об общих знакомых и решили раздвинуть круг общения.
   Общий знакомый был тоже музыкант, и его накрыли на работе уже тёпленьким.
  Радости встретившихся не было предела. Хотя обычно предел наступал быстро и скоро, в отличие от трезвости, но отличите-льно с ней, когда выход из штопора удавался.
  Поэтому Сергей и приехал к Николаю, а не Олегу.
  - Ночуешь у меня! - Олег твёрдо махнул нетвёрдой рукой. -
  Коля извини, я его забираю!
  Коля ничего не имел против, он знал, что вместе, эти двое долго не протянут и Сергей снова будет рядом. Но Олег вскоре забыл о приглашении, потому что забылся окончательно, столк-нувшись лбом со ста пятьюдесятью Шустова.
  Ему вызвали такси, и он уехал по-английски, на старом раздол-банном "Ягуаре" с оранжевыми шашечками на макушке.
   Утром, друзья решили навестить ускользающего - на дому и, похмелившись, отправились на окраину, в трущобный частный сектор. Ради такого дела денег не жалели и с шиком рванули на
  такси...
  
  Дверь никак не хотела открываться, несмотря на требовательный стук (звонок, наверное, не работал, по крайней мере, слышно его не было). Окно отозвалось таким же безразличием, и приятели решили, что тихо стучат...
  Но они ошибались!
  Форточка открылась... (маленькая такая фрамуга) и из неё стре-льнули злые, опухшие, скорее всего от пива, глазки, остальные части лица были скрыты подгнивающими деревянными перего-родками и давно не мытым стеклом.
  - По голове постучи! - приветливо скрипнула форточка. - Каждое ничтожество барабанит тут!.. - фрамуга стала закрыва-ться, и Сергей испугался, что возможно навсегда.
  - Ты на себя посмотри!.. Ворона старая! - крикнул он и пнул по глинобитной стене.
  "Старая ворона" - хорошее выражение, оно так же приятно отзо-вётся в глубине бычьего сердца любительницы пива, так же приятно, как и слово "ничтожество"! Сергей был доволен, что успел выплюнуть оскорбление в верхнюю часть лица новой со-жительницы Олега, если бы не успел, был бы огорчён.
  
  "Сговорились они что ли? - подумал он, тупо глядя на телефон
  и всё ещё не успокоившись. - Три раза и все от женщин!
  Ну с первой всё ясно, а вот другие... Уж не в приятелях ли тут дело? Устами младенца глаголет истина, которую глаголют его родители! - усмехнулся Сергей, нехорошо подумав о своём окружении. - Так, где собака ничтожная зарыта, во мне всё-таки или в них? - Он стал вспоминать выражения мудрых, но в голову лезла: то русская итальянка - Маня Величия, типа - "толпа всегда не права", то Ницше: "...я даже натура, противоположная той породе людей, которую до сих пор почитали как добродетельную, ...именно это составляет предмет моей гордости", "Мир истинный" и "мир кажущийся" - по-немецки: мир изолганный и реальность... - замечает он же дьявольский промысел в перевёртыше значений.
  "Так всё же я или они?" - подумал Сергей.
  
  - Ну, ты выйдешь или нет? - заревело снизу.
  - Пьяный не приходи! - Сергей посмотрел мимо поэта и по-черепашьи втянул голову внутрь балкона.
  - Подожди! Дай пятёрку - на пиво. Похмелюсь и пойду домой, честное слово! - мочалка подтверждающе затряслась на ушах, но Сергей этого не увидел, и возможно, поэтому проговорил:
  - Кончились пятёрки, я их не рисую! Отрезвеешь, звони! - закрыв окно балкона, он услышал вопли с улицы:
  - Сука ты, сука! Мне плохо, плохо! - бесновался приятель, не достигший главной цели - халявы!
  - Сам ты... сука! - плюнул в сердцах Сергей и укрылся с головой одеялом. - Ублюдок!
  - Кто там?.. Толик пьяный?.. - Лиза сонно потянулась и повер-нулась спиной к нему. - На фига тебе это надо? - она сочувст-венно вздохнула и тихонько засопела дальше...
  
  
  
  Глава 7 А.Родионов
  
  Очкарик тщательно тёр содой закопченный половник изнутри и весело поглядывал на пацанов. Молодёжь заворожено наблюдала за ритуальным действом, боясь проронить слово и невпопад задать вопрос.
  Но Очкарик сам, весело делился опытом, объясняя, что чистота - залог чистоты кайфа, что если нет димедрола, то есть антиалер-гена, всё должно исполняться стерильно, а то труханёт, как Везувий - Помпею.
  Вдвоём с Женькой они совершили рейд по дачам и горка вянущих стеблей мака, уже отдавших белую кровь свежим бин-там, аккуратно сушилась на старой печке.
  Женя был далёк от ширева и помогал старшему из уважения, так как Очкарик был в авторитете: за его плечами - две отсидки - одна за воровство, другая за наркоту!
  "Вот травки дунуть - это да, а руки дырявить..." - думал он и по-своему был недалёк от своей правды.
  Пацаны же пугали тем, что потом не спрыгнуть самому, но сами уединялись с Очкариком и вечно о чём-то шептались. Этот шёпот раздражал более всего желанием приобщиться к тайному и серьёзному.
  Женя стал тереться ближе и помогать по мелочам: принёс новый половник из дому; таблетки от кашля с кодеином - тоже исчезли из семейной аптечки; а казённый растворитель папа не успевал таскать с работы.
  - Ты его пьёшь что ли? - спрашивал он у Женьки, не догоняя, что растворитель можно нюхать, не говоря уже об изготовлении с его помощью так называемой "химии", выварки опиума из маковой соломки.
  - Красить парты сегодня будем! - отвечал сын и заворачивал в газету украденную отцом бутылку растворителя.
  - На меня уже на работе странно смотрят, жадным считать
  начнут, столько никто не тащит! - разводил отец руками,
  оправдываясь перед женой.
  - Ничего, не начнут, сами прут, что плохо лежит и вообще... всё государственное принадлежит народу! - Валя проявляла иногда чудеса внутриполитического мышления.
  - Это точно ма! Правильно мыслишь! - радостно ощеривался Женя и с гордостью взирал на мать.
  - А то!.. Сами грамотные, и без университетов ихних! - она поднимала подбородок, выпрямляла спину и становилась будто моложе.
  
  Очкарик всегда хвалил его и ставил в пример другим, мол, сам не употребляет, но о товарищах заботится, и предлагал уколоться вторым. Но Женя упорно отказывался, хотя желание не отставать от других, подавляло природную осторожность.
  Остальные пацаны тоже честно заботились, таща из дома всё, что могло быть полезным или проданным.
  Сегодня, как всегда, Очкарик влупил себе десять кубов тёмно-коричневого раствора и закрыв глаза, откинулся на спинку старого дивана.
  Двигаться первым: была не иерархическая, а гуманная идея про-бовать концентрацию на более привыкшем организме. Через пару минут он открыл глаза и мягко посмотрел на Женьку:
  - Ну что, пионер, сегодня сам Бог велел тебе разговеться: напрямую ведь принимал участие в добыче сырья! - он потя-нулся и взял со стола бутылочку с вываркой опиума и шприц. - Для начала хватит одного кубика! - красивый коричневый раствор, как тёмное пиво в рекламных роликах, окрасил нижнюю часть шприца. - Ну, давай клешню что ли...
   Нерешительно закатав рукав, Женька протянул руку...
  - Сюда садись, на кресло, один кубик - не страшно, зато кайф будет в первый раз, как от десяти, - приговаривал Очкарик, похлопывая парня по тыльной стороне локтя и оборачивая его предплечье резиновым шлангом.
  Вены эррективно вздулись и приняли в себя острую иглу счастья. Мулат волшебник мягко ударил в голову покалывающей волной, откатившейся к конечностям и там запекшей приятным огнём!.. Женя закрыл глаза...
  Потом он открыл их и удивился, видя мир добрым и густым, будто расплавленным над горячим асфальтом. Он хотел встать, но рука старшего товарища мягко, настойчиво придержала...
  - Не спеши, пусть кайф потащит!
  Он послушно лег и смотрел в потолок, наполняясь глубокой благодарностью к человеку, открывшему для него новый мир: такой тёплый и добрый.
  
   * * *
  Топот сзади мерно затихал, крики умирали вдали, а Степан всё пытался оторваться дальше, зло покрикивая на Женьку, еле передвигающего ноги.
  - Я больше не могу, Стёпа тормози, они давно уже отстали. Сейчас сердце выскочит!
  - Беги дистрофик ушастый, может, они в обход идут, такое уже было и стоило мне - три года воли! - Степан вернулся и, подойдя к присевшему на корточки, пнул его ногой под зад. - Вставай, на хате отдыхать будем!
  - Типун тебе на язык! - Женька нехотя поднялся и пошёл спортивной ходьбой, смешно виляя бёдрами.
  - Ты тут не блатуй сявка! Беги, говорю! - скривился старший. - Вертишь жопой, как педик! Быстрее!.. - оглядываясь, он побежал вперёд. - За мной... отстанешь, лучше не появляйся, а возьмут... сам язык проглоти, всё равно Очкарик отрежет.
  Грозное имя произвело впечатление на уставшего Женьку и вто-рое дыхание вкупе с банальным страхом, помогло набрать нужную скорость.
  
  - Ну что там у вас? - Очкарик, открыв дамскую сумочку, пере-вернул её на попа. - Ого, молодцы хлопцы! - он пересчитал несколько крупных купюр зелёного цвета. - У обменника работали? Правильно! Вот, это вам... - порывшись в кармане, он извлёк несколько деревянных бумажек. - Хватит, хватит! - его рот криво усмехнулся, видя недовольство Степана. - Скажи спа-сибо, а то должок предъявлю, весь сразу!
  Напоминание о долге, почему-то вечно растущем, охладило недо-вольство гопника и он заискивающе улыбнулся:
  - Да я что... всё ơ кей, всем доволен, спасибо Боря!
  - Очкарик, а не Боря! Ты же знаешь, по имени не люблю!
  
  Боря Очкин почему-то гордился своей кличкой; что-то он рассказывал в полубреду: то ли кто на зоне умным назвал и сказал, что не хватает только вторых глаз, то ли в магазине ругали за хамство, вспомнив про очки на носу, типа: "а ещё очки надел". В общем, полюбилась ему кликуха и всё тут! Даже очки носил только для форсу: с тонкими золотыми дужками и простыми слегка затемнёнными стёклами.
  Но любой дурак, выслушав байки о специфичном происхождении клички, мог вспомнить фамилию Бориса, если знал, и про себя посмеяться.
  
  - Ну, а ты молодой, когда в общак положишь? - Боря холодно взглянул на Женьку. - Ширяешься за счёт коллектива, пора вносить посильную лепту. Что?.. Это?.. Это детский лепет, а не лепта! - он похлопал себя по внутреннему карману пиджака. - Для начала вложишь двести зелёных, но только для начала! Понял? - очки открыли серые пустые глаза и опустились в наг-рудный карманчик с другой стороны.
  От ледяной серости впалых глазниц потянуло сырой землёй, и по коже Евгения поползли муравьи.
  - У меня это... нету столько! - Женя пытался представить себе названную сумму, но дальше стоимости велосипеда подняться не мог.
  - А ты подумай хорошенько, может, что украдёшь, потом продашь. Да хоть маму попроси, она тебя ведь любит!? А на нет и ответа нет! Гони должок общине и свободен, но на нас в беде не рассчитывай, если что! - повернувшись спиной к Женьке и прикуривая от старой стеклянной керосинки, он жёстко проговорил: - А теперь пошёл вон! Вернёшься только с баблом!
  
  ГЛАВА 8 А. Родионов
  
  Свернувшись калачиком, как можно плотнее, он с головой накрылся толстым китайским пуховиком. Смрадный, тёплый воз-дух под одеялом начал согревать и принёс некоторое облегчение, но не надолго: ноги снова крутило, а в шею будто вбили кол. Стало невыносимо жарко, пробил липкий обильный пот, и он с ненавистью сбросил на пол одеяло, дважды провернувшись вокруг своей оси и сбив в кучу мокрую простыню.
  Хлопнула входная дверь и тяжёлые сумки грюкнули о пол всей съестной тяжестью.
  - Сыночек, ты почему не в школе? Заболел родной? - округлив в ужасе, маленькие, глубоко посаженные глазки, Валя подбежала к
  Женьке и приложилась губами к потному лбу. - Да у тебя жар!
  Щас... за скорой... пойду к соседке... позвоню!.. - она нервно засуетилась, крутясь на месте и хлопая руками - крыльями по широким бёдрам.
  Женя разбросался изломанным лебедем на смятой постели и его растянутые трикотажные трусы съехали в сторону, открыв прос-тору маленькие, сжавшиеся в русой молодой поросли, яички.
  Увидев это жалкое зрелище, мать, всхлипнув, кинулась прикрыть их и застонала от ужаса:
  - Сыночек у тебя там сыпь какая-то! Что это? - она протянула руку к красненьким пятнышкам, усеявшим ложбинку между па-хом и внутренней стороной бедра. - Господи, это что-то опасное!
  - Не трогай дура! - взвыл сыночек, поправив трусы. - На авто-деле, на щётку железную упал. Лезет тут!..
  - Что ж ты так мать-то обзываешь сынок? - Валя, шмыгнув рас-красневшимся носом, подняла с пола одеяло и прикрыла отвернувшегося к стене ребёнка. - Как же можно железной щёткой в такое место? Я пойду в школу и устрою им автодело! Детей калечат, наследства лишают паразиты! - она снова забе-гала по комнате.
  Злой вопль Жени несколько успокоил её - смертельно больные так не орут!
  - Сыночек, может тебе чего вкусненького приготовить? Я мигом!.. - она наклонилась к потному лбу наследника и вытерла его краем простыни.
  - Пива принеси... четыре бутылки! - простонал больной и натянул одеяло до бровей. - Быстрее, не знаю почему, но очень хочется!
  - Пива? - удивилась Валя и секунду позволила себе подумать. - Может пепси?
  - Пошла ты со своим пепси!.. Говорю пива!.. - завопил здоро-венный малыш, сев на постели с исковерканным гневом лицом. Потные, длинные волосы растрепались по лбу, закрыв глаза, блестящие в непонятном жиру и сверлящие мать насквозь.
  - Всё, всё, бегу! Успокойся родной, будет тебе пиво! - сгорбившись от крика родимца и испугавшись его реакции, она, подхватив со стола кошелёк, выбежала из комнаты. - "Что это с ним? Нет, нужно в больницу! Если будет хуже вызову врача!" - думала она всю дорогу до киоска и обратно.
  
  Четыре бутылки выстроились рядком под кроватью и Женя резко развернулся... Схватив одну, он зубами сорвал пробку и впился дрожащими челюстями в стеклянное горло.
  - Зубы... осторожно! - Валя сморщилась... спина покрылась гусиной кожей, будто провели ногтями по резине. Она метнулась на кухню, вернувшись с открывалкой и стаканом. Открыв вто-рую пива, налила полный стакан и, забрав пустую тару, подала его больному.
  Женя пил крупными глотками, обливая пеной грудь и постоянно
  отрыгивая. Пиво не лезло, но он заливал его принудительно, и вскоре четыре порожние бутылки стояли на полу, глупо уста-вившись в потолок пустым содержанием.
  Таким же взглядом, в том же направлении смотрел и Женя, ак-куратно накрытый одеялом по грудь, с выложенными поверху руками. Пот обильно стекал по его вискам, шее и лбу, но ло-мота в суставах уменьшалась.
  - Тебе лучше сынок? - бледная Валя присела на край постели.
  - Да! - сын отвернул лицо к стене.
  - Может, покушаешь? Я пельмешек налепила с утра!
  - Позже, может быть! - он устало прикрыл веки.
  - Ну ладно, поспи, если что я на кухне... - она на цыпочках вышла и тихо притворила за собой дверь.
  
  "Странно! Выпил четыре бутылки, а в туалет не хочется! - он откинул одеяло и спустил ноги на пол. - Ого, простыню хоть выжимай! Надо найти драпа, иначе не выжить! Пива надолго не хватит!" - пошатываясь, он подошёл к стулу и снял со спинки джинсы. Бросило в пот и майка сразу пошла пятнами на груди.
  - Я скоро приду, мне надо... - он отодвинул в сторону выско-чившую на шум мать и устало глянул на незавязанный шнурок. - Помоги лучше!
  Валя, проследив за взглядом больного ребёнка, метнулась к его ботинку и споро завязала шнурок аккуратным женским бантом, заправив концы внутрь.
  - Ладно, я быстро!.. - болезный тяжело вздохнул и открыл дверь в подъезд. - Купи ещё пива! - тихо сказал он лестничным маршам и вышел...
  - Женя!.. - позвала мать вслед и заплакала.
  
   * * *
  - Очкарик сказал не давать тебе любого кайфа и не продавать! - Глеб - барыга, пытался вытолкать из квартиры настойчивого клиента своим огромным пузом, но тот, обтирая стену, лип к ней скотчем и никак не выдавливался на лестничную площадку.
  - Глебушка... ну дай хлебушка! - канючил Женя и смотрел собачьими глазами. - А Очкарик не узнает! Ты знаешь, почему он меня прессует? Чтобы деньги выдавить! А где я столько возьму сразу? - Женька разозлился не на шутку и его взгляд изменился в сторону собачьих предков.
  - Это ваши дела! - равнодушно бросил Глеб и оттолкнул малого взглядом за дверь.
  - Вот именно, дай коробок, я ведь не чернуху прошу, а всего лишь коробок драпа! - Женька опять сделал просящий взгляд.
  - Нет сказал! - толстяк вытолкнул - таки парня за дверь и в щель закрываемой двери прошептал: - Не трать время, никто тебе не даст, лучше ищи бабки! - щель прикрылась, лишая последней надежды.
  - Суки, суки паршивые! - крикнул в толщу дерматина Женька и
  пнул по двери ногой.
  - Щас достучишься до пиздюлей! - послышалось из-за двери уже другим тоном, и он поверил.
  Становилось хуже... Он подумал о пиве, и его затошнило...
  "Нет, пиво не покатит, надо что-то делать! - холодный пот предупреждающе потёк по спине и остановился у резинки трусов. - Надо срочно что-то решать! - пришедшая мысль сна-чала ужаснула, но по ходу привычно осела в голове, и решение было принято!
  
  Нарочито громко хлопнув дверью, он ворвался ураганом в квартиру и, не снимая обуви, прошёл в комнату родителей (в так называемый - зал).
  Большой SHARP - музыкальный центр, подаренный братом отца, капитаном дальнего плавания, стоил гораздо больше двухсот гринов, но сейчас это было не важно.
  Магнитофон приятно и тревожно оттянул руку, а Евгений решительно двинулся на встречу матери.
  - Сынок, отец будет ругаться, магнитофон выносить из дома нельзя! - она попыталась сказать это как можно мягче, медленно покрываясь пятнами и одёргивая кофточку, как вышедшая к классной доске школьница. - Зачем он тебе? - её рука протянулась вперёд, будто на паперти и глаза приняли то же выражение, что и у оккупировавших церковные ступени чёрных фуфаечников. - Отдай!
  - Мама, у меня нет выхода, мне нужны деньги! - Женька вдруг почувствовал такое мужество, как... (пионеров-героев он не знал, комсомольцев тоже, поэтому вспомнился Рембо), да, он почув-ствовал себя непобедимым Рембо!
  Мужественный "Рембо" надвинулся худой впалой грудью на мать и готов был пройти, невзирая на любые препятствия, но слабую женщину заслонила широкая рабочая грудь отца и внушительной величины руки.
  - Что здесь происходит? - спросила грудь и посмотрела на висящий полупудовым кошмаром магнитофон.
  - Мне надо! - скрипнул зубами Женька и шагнул на отца...
  - Поставь магнитофон на место!
  Сталь голоса не остановила Рембо, и он шагнул ещё раз...
  Железная ладонь ухватилась за плечо, сдавив так, что хруст-нули кости, а вторая, аккуратно взялась за ручку магнитофона.
  От боли в плече у Жени побелели скулы... Вывернувшись, он отступил на шаг и ударил отца ногой в пах, так как учил Степан!
  - Ох! - шумно вздохнул отец и присел на колено.
  Слезящимся глазом (второй от боли зажмурился), он наблюдал, как сын сбивает мать с ног, пытаясь пробиться к двери, и ничем не мог ей помочь: все силы куда-то ушли, ноги стали ватными, а дыхание сбилось. - Подлец! - прошептал он, кривясь от боли, и глядя в след, исчезающему за дверью магнитофону.
  Но на что-то похожей показалась спина уносящая магнитофон...
  Наждаком полоснуло за ушами и медленно разлилось по лбу, щекам, пробежало током по рукам и уколом пронзило кончики пальцев...
  Это была его спина - такая же ссутулившаяся под грузом решения, вороватая, сузившаяся в плечах... только на пути не стоял тогда никто. И отчим и мать были на работе, а сберкнижка на предьявителя со всеми деньгами семьи остро резала сжатую ладонь.
  Он должен быть уехать, чтобы доказать всем, в том числе и себе, что способен на многое, что не в чтении книг дело, не в учёбе - на хорошо и отлично, а в упорстве и удаче, а ему она должна была улыбнуться, именно должна! Всегда у него было всё! И в то же время - ничего!
  Мать растила его одна... с бабушкой. Её часто не бывало дома, в связи с командировками, и когда, наконец, ключ мелодично ворчал в личине и дверь открывалась, его срывало со стула, кровати, паласа... но броситься на шею матери он не решался, встречая усталый безразличный взгляд.
  - Привет! - говорила она доброжелательным тоном, трепала по непослушным волосам и колким всевидящим оком осматривала квартиру в поисках непорядка. Затем шла на кухню, с тяжким вздохом разгружала тяжёлые сумки, обязательно доставала какой-нибудь пистолет, машинку, кроссовки, майку и совала ему остолбенелому, в руки. Он уходил в комнату и пару минут повозившись с игрушкой, бросал её в ящик под софой, или, одев новую одёжку, выходил во двор.
  Он с детства привык к сдержанности матери и считал, что так и должно быть, так, наверное, у всех. Его товарищей даже пороли отцы, а его никто никогда не бил, иногда могли покричать, дать подзатыльник, а в общем... жизнь была приличной: достаточно свободной, сытной и упакованной. Но отца всё же хотелось!
  Когда появился Егор, Серёже было уже семнадцать и ему показалось, что он получил то, о чём давно мечтал, но... только вот странным было чувство, почти сознание, что ошибался в матери столько лет. Она, оказывается, совсем не была сдержанной и прохладной, в ней столько таилось чувственности, искромётности, но почему таилось от него. Это смущало и мешало адекватно мыслить. Нет, он был рад за неё, он понимал многие вещи и не был эгоистом, но как-то было не по себе, словно предали... и кто!?
  Егор сразу стал своим в доску: приносил пиво, которое вместе распивали, давал денег и нужные советы. Но постепенно стал превращаться в обыкновенного папашу - нудного и отстойного. То: "с матерью не так говоришь, - то - почему не работаешь, почему в армию не желаешь?!" Точно, отстой, полный! Нет на этом свете идеальных отцов! Но ведь отцов! А кто это?
  
  Вспоминать всю мутоту отношений с отчимом и обалдевшей от припозднившихся чувств матерью, Сергею надоело, он поморщился и о том, как когда-то украл книжку матери, решил тоже забыть, да и не до этого было сейчас. Его-то сынуля рос с папочкой!
  "Ну и?.."
   * * *
  
  Маленький, спрятавшийся среди кустов акации и сирени домик - красного кирпича, словно по ошибке, мирно дымил открытым окном, рассказывая прохожим, что внутри кто-то есть.
  Если несведущий прохожий останавливался подслушать, о чём идёт речь за окном, извергающим клубы табачного дыма, часто странного пряного запаха, то ему могло показаться, будто здесь обосновался какой-то кооператив по изготовлению леденцов - то и дело шла речь о цвете раствора, что ещё не та концентрация, или нужно убавить пламя... Но курили за окном основательно, не боясь, что леденцы будут плохо пахнуть.
  Домик, правда, стоял на отшибе, почти у самой железной доро-ги. Вечный гомон сортировочной станции и стучащие под колё-сами вагонов рельсы, не позволяли услышать, что говорилось за дымовой завесой, да и прохожий, в этой глуши, мог появиться только свой.
   Засунув голову в клуб вылетающего дыма, Женя бодро крик-нул, чтобы открыли дверь и на всех парах, подражая старому паровозу, ежедневно дефилирующему за окном, влетел в дом.
  - Вот! - магнитофон весомо придавил ветхо качнувшийся стол. - Он стоит очень много!
  Не поднимая головы, а только брови и веки, Очкарик зыкнул оценочным взглядом на солидную машину, чисто японского про-исхождения и безразлично продолжил набивать косяк...
  - Во что ценишь его ты?
  - Ну, в двести, как ты и говорил! - Женька вспотел, в который раз, но возбуждение несколько отвлекло от ломоты, даже зубы перестали клацать. - Очкарик, возьми, пожалуйста, больше ничем не могу помочь! С отцом подрался... дома теперь вилы... при-дётся здесь кантоваться! И... раскумарь быстрее, а то кончусь!
  Тощий вождь пошевелил небритыми щеками, будто собирая слю-ну, и ласково взглянул подобревшими глазами на вернувшееся в лоно коллектива блудное дитя.
  - Димка сделай ему три куба, там... у меня в шкафу готовый раствор, в прозрачной бутылочке, - он встал и подошёл к маг-нитофону. - Ничего аппарат!.. Продавать, конечно, будет трудно и опасно. Ну да ладно, оставлю себе, а деньги вложу. Общак - это святое! Иди, уже, приди в себя! - он дружески дал лёгкий подзатыльник пацану и подтолкнул его в другую комнату, где над своей иглой колдовал Дима-кощей.
  
   * * *
  Валя бегала по ковру словно оверлок, периодически поднимая руки, то к вискам, то к затылку. Громко сморкалась, вытирала платком - сначала нос, потом распухшие от слёз глаза и снова нос.
  Павел, тягуче молчал и по привычке оглядывал свои тяжёлые, всегда загорелые, руки рабочего, иногда переводя взгляд на ноги жены и рисуя за её тапками ломаную линию на полу.
  - Может, присядешь на секунду?! - тихо и низко прогудел он, решившись прервать молчание и надеясь-таки изменить маршрут, протирающих ковёр в одном и том же месте, тапок.
  Осоловевший от горя взгляд жены остановился на нём, как бы не узнавая, и вдруг раскалился жгучей ненавистью:
  - Это всё ты! - синусоида протираемой дорожки соскочила с графика и, приблизившись к тёмным кистям рук, остановилась.
  - Чуть плечо ребёнку не сломал из-за какой-то поющей железки! Я видела, как скривился Женя от боли, но ты всё давил!.. - она отбежала в сторону и резко развернулась... - Где теперь его искать? Все больницы обзвонила и... морги! - её лицо сморщи-лось в сушёную виноградину и, Павел вдруг понял, почему "лицо" у кого-то из восточных народов бывшего Союза назы-вается - узюм! Точно он не знал, то ли у узбеков, то ли азербайджанцев, но сейчас видел, что лицо его жены стало действительно похожим на изюм, хотя она была славянкой.
  - Чего сразу в морге искать? - возмутился он, с необъяснимым страхом наблюдая за изменчивой игрой изюмины, сжимающей и кривящей в ненависти присущие ей отверстия, складки и выпуклости. "Какой там изюм на хрен, груша сушеная, ведьма!" - вздрогнул Павел и отвёл взгляд, вновь уставившись на свои безопасные сейчас руки. - Дружков спрашивать надо, куда-то же он магнитофон поволок! - тихо договорил он, не поднимая глаз на гарпию.
  Рядом зашипело, но промолчало и вновь побежало по ковру... затем, не выдержав, закричало:
  - Иди идол спрашивай, чего расселся, как истукан!.. Из-за него мальчик домой не идёт, а он сидит тут... пенёк!
  
  
  ГЛАВА 9 А. Родионов
  
  - На затянись ещё раз, не бойся! Да что ты за певица?! А ещё хочет рок петь!
  Женька развалился на седушке сломанного стула, уложенной прямо на один из унитазов.
  
  Мальчишкам и в голову не приходило - в каком зафаршмаченном месте они рвут струны и надрывают голосовые связки, издавая звуки с почти отсутствующей твёрдой "Р" и рычат, копируя вокалистов группы "Пантера", "Сепультура" и им подобным... Но лишь туалетом могла пожертвовать школа для создания рок - группы и это было почти повсеместным правилом.
  Блатные же заморочки, придуманные тоже людьми, мало беспо-коили юное смелое поколение, тем паче старое поколение и их понятия уходили в Лету всё глубже, не выдерживая борьбы со всесильной условной единицей и её вездесущими клевретами.
  
  Папироса протянутая с белого холодного трона, была принята тонкой изящной рукой и поднесена к пухлым девичьим губам...
  Потрескивание конопли и расплывшееся по туалету (простите по
  репетиционной комнате) облако пряного дыма развеселило музы-кантов, и они дружно захихикали, наблюдая за сморщившимся лицом Анжелы.
  - Тяжёлый драп! - низким голосом выдохнула она, мелкими
  порциями выпуская отработанные хлопья дыма.
  - Местный, чего ты хочешь?! Давай бабки... Чуйский покурим! -
  Женя свернул пятку у протянутой Анжелой папиросы и глубоко затянулся...
  Недавно его жизнь круто изменилась, влившись в другое русло, хотя... с теми же пиявками.
  
  Две недели назад Очкарик позвал его в свою комнату и поставил на стол злополучный магнитофон...
  - Бери свою машину и чеши домой!
  - Ты чё Очкарик, мы же договорились!? - воскликнул, побледнев, Женька. - У меня больше ничего нет!
  - И не надо! - усмехнулся тот. - Отработаешь по-другому!
  - Не надо по-другому, базар ведь был!..
  - Да не ссы фраерок! Тебе понравится! - Очкарик пронзал его четырьмя глазами, в которых, как говориться: "совести ни в одном" и хищно улыбался. Вчера один старший товарищ, куратор - можно сказать, спросил, как он развивает их общий бизнес, и внёс несколько ценных советов.
  - Сява, с тебя грамм черняжки! Освобождаю тебя от гоп - стопа и бомбилова машин! - пристально глядя в широко открытые глаза Женьки, не знающего, чем закончатся привилегии и как они вообще пахнут, Очкарик дружески обнял его за плечи...
  - Повышаю тебя в звании Жека, теперь ты - дилер, и номер твой уже не шестой! На вот... Здесь сто грамм драпа, продашь всё это в школе, как можно быстрее, но будь осторожен! Десять процентов твои! Хочешь, кури, хошь копи деньги! - Очкарик бросил на стол пакет зелёной травки и откинулся в старом, с ободранной драпировкой, кресле.
  - И всё? - удивился Женька.
  Задача была легко выполнимая: приличный круг учащихся уже присел на травку с его лёгкой широкой руки, а тут ещё и под реализацию давали.
  - Пока да! Но задача стоит более глобальная! Переход с драпа на ширку должен быть быстрым, безболезненным и массовым! - Очкарик радостно заржал, обнажив красные парадонтозные дёсна.
  - Могу дать бесплатный совет!? - его лицо снова стало серьё-зным, и тонкие губы прикрыли болезненную красноту.
  - Ну? - Женька зябко поёжился.
  - Купи гитару и вступай в ряды рокеров - брокеров и всей этой волосатой педотни, - харкнув на грязный пол, Очкарик растер туфлёю жёлтый плевок. - Понты - их жизненное кредо и этим нужно воспользоваться. А за ними стоят фаны - ещё более рогатое тупое стадо! Так что жалую тебя пастушьим посохом, но овец набирай сам!
  
  Женька протянул пятку Анжеле и подумал:
  "Точно овца! Накрутила кудряшек дура... ну ничего... мы тебя острижём! В смысле... твоих родителей!"
  Он посмотрел на хихикающих близнецов и, взяв гитару, про-тянул её Мише (Рома - второй близнец играл на бас - гитаре).
  - А ну Михай, слабай что-нибудь из Арии! - он зашевелил пальцами в районе гениталий, имитируя вдохновенную игру.
  - Я люблю и ненавижу тебя а-а-а, о-о-о, э-э-э... - фальшиво запел он и, резко дунув в беломорину, опорожнил её в унитаз.
  Миша нехотя взял гитару и стал что-то зудеть на дешёвом отечественном дисторшине...
  - Слабовато будет! - покачал головой Женька, прервав корявые пассажи приятеля. - Это потому, что вдохновения нет, куража!
  - А где его взять этот кураж, если его нет? - обиделся Миша. - Да и откуда он возьмётся на таком дисторшине и гитаре, ей только цуцыков бить!
  - Плохому танцору... сам знаешь, что мешает! Джимми Хенд-рикса послушай!.. У меня есть пару концертов! Вот чудак поливает, гитара звучит, как... ну всё что хочешь, может изобразить: машину, самолёт, автомат... - Женька искренне восхищённо покачал головой. - А знаешь почему?
  - Заниматься надо сутками! - скривился Рома и снисходительно посмотрел на брата. - Я говорил ему...
  - Не только! - Женька, встав, потянулся руками, разминая косто-чки. - Допинг там присутствует!
  - В смысле? - насторожился Миша.
  - Ну от чего он умер? От передоза! - Женька снова сел на
  унитаз. - Но играл под этим делом постоянно! Просто не нужно жадничать! Если аккуратно принимать, то скоро будешь играть не хуже... Стив Вэй ты наш!
  - А петь помогает? - спросила, краснея, Анжела.
  - Если играть помогает, то петь тем более, но эта дрянь доволь-но дорого стоит! - Женька подмигнул Мише.
  - Я достану деньги! - ещё больше краснея, прошептала Анжела. - Только об этом не должна знать ни одна живая душа.
  - Ни одна, кроме Хендрикса, а он умер! - соблазнитель скри-вился, изображая покойника, и все громко рассмеялись, а новый косячок уже созрел и пошёл по рукам.
  
  
  ГЛАВА 10 А. Родионов
  
  Тёмные круги под глазами и слегка обозначившиеся скулы не портили её недавно круглое и румяное лицо. Кудри канули в прошлое, как и бигуди, выброшенные в помойное ведро: нелёг-кая это работа - из болота тащить бегемота.
  Теперь прямые волосы красиво лежали на плечах, задорно торча уголками вверх.
  Такой она нравилась ему больше! По крайней мере, раньше он не видел в ней перспективный, интересующий объект. Она стала будто старше. Томный усталый взгляд подчёркивал в ней жен-щину, а аристократическая бледность блудила честолюбивые же-лания. Одним словом она давно нравилась Женьке, несмотря на то, что по-взрослому встречалась с Ромой, и он всё собирался ей в этом признаться.
  Анжела похудела, её блуждающий порой взгляд, резкие пере-мены настроения и вспыльчивость не оставили родителей без внимания, но посоветовавшись с друзьями медиками, они при-шли к выводу, что во всём виноват переходный возраст.
  Женька, конечно же, интересовал её, он был всегда нужен, она не могла прожить без него ни дня, но это была не любовь, а простая наркотическая зависимость. Достать мог только он!
  Деньги у Анжелы были всегда и много; родители не ограничи-вали в средствах единственного ребёнка - отличницу и акти-вистку, спортсменку и потенциальную комсомолку, случись это лет двадцать назад. Они гордились её успехами и доверяли ей.
  В секретере - в маленьком ящичке - всегда лежало несколько пачек денег, и никто, никогда не проверял сколько, просто брали оттуда и периодически пополняли запас.
  Анжела зачастила к секретеру и, если бы родители хоть раз поинтересовались активными счетами ящичка, то убедились бы в резком сокращении крeдита.
  В этом смысле Женьке не везло, он никак не мог поставить Анжелу в полную зависимость - в долг она не брала, угощаться отказывалась тоже. Зато клиентом была первоклассным!
  Сегодня мака не было, редкий случай, но и на старуху бывает проруха. Очкарик куда-то исчез, мобила его не отвечала, барыги жаловались: на отсутствие сырья, ментовской безпредел и гряду-щее повышение цен.
  Но Анжеле было плохо и становилось всё хуже...
  - Могу приготовить химию, если хочешь? - Женька заглянул в мутные страдальческие глаза девушки.
  - Не нужно, потерплю немного, не хочу вены палить! И так на мак перешла, о чём жалею теперь! Чистого аптечного кайфа хочу, но что делать!?
  - Вечный вопрос! - поддакнул Женька, вспомнив выражение Очкарика. - Трудно с аптечным кайфом, связи нужны большие, да и нерентабельно. Можно на "геру" пересесть, его скоро будет
  много.
  - Нет, от него зависимость большая говорят! - мудро протянула Анжела, чем рассмешила Женьку.
  - Ну, ты прям всё знаешь, на игле сидишь два месяца, а уже такая опытная!
  - Чёрный опыт быстро приходит! Надоело, хочу спрыгнуть! - девушка передернула плечами. - Живу как в тумане, никаких интересов, энергии ноль, одно только на уме - где взять, скорее раскумариться, поймать кусочек счастливого мгновенья на нес-колько минут и всё! И всё! Понимаешь? Это обман - минута счастья и вечность страданий!
  - Это тебя кумарит, отсюда депрессия! - Женька приобнял девчонку за плечи и дружески сжал. - Поехали на базу, может, там найдём что-нибудь.
  - Что за база?
  - Увидишь!
  - А всё равно! Поехали быстрее!
  
  Домик у железной дороги, как обычно, курился не потухшим вулканом и вонял пряностями с растворителем.
  Осторожно перешагнув полусгнивший деревянный порог, Анжела сощурилась, тщась разглядеть содержимое пустой комнаты.
  - Эй, я не один! - крикнул в папиросный туман Женька и выдвинул из-под стола шаткий табурет для гостьи. - Очкарик здесь? - он прислушался, но ответа не дождался. - Да где они все? Посиди тут, я посмотрю... - он вышел в смежную комнату.
  
  Очкарик свернулся калачиком на ещё бабушкиной панцирной кровати, засунув руки между ног и приоткрыв маленький рот. Его острые торчащие вперёд зубы высунулись из-под верхней губы, как у большой серой крысы, в момент опасности. Тоне-нькое похрапывание прорывалось сквозь них периодически с аритмичным непостоянством.
  "Какая гадость!" - подумал Женька и, посмотрев в висящее на стене зеркало, с облезшей местами от возраста амальгамой, по-казал ему зубы.
  Зубы были ровные и белые, что вызвало довольную улыбку на хитром узком лице, тоже напоминавшем какого-то грызуна, но владелец сходства не заметил.
  - Очкарик проснись! - Женька осторожно потряс спящего за плечо. - Проснись, пожалуйста, кончился мак, бизнес стоит на месте, как член КПСС на Мавзолее! - ему понравилось собст-венное выражение, которое он неоднократно слышал от дяди Васи, когда тот играл с мужиками в преферанс и пасовал.
  Зубы Очкарика медленно втянулись под губу, что-то булькнуло за ними, спокойное детское выражение сползло чистой прос-тыней, и оловянные плошки медленно приоткрылись.
  - Чего надо! - он вытащил руки между тощих ляжек и заложил за голову.
  - Товар нужен! - Женька полез во внутренний карман. - Вот деньги за прошлую партию!
  - Молодец, быстро ты! - Очкарик, потянувшись, сел на кровати и протёр глаза. - Щас подожди... - он встал и, подойдя к буфету, пошарил в посуде. - На, здесь пятьдесят грамм! - на стол лег чёрный кусок опия похожий на гудрон и замотанный в целлофан.
  - А готовый раствор есть? - замялся Женька. - Я тут не один!
  - А с кем? - Очкарик вытянув голову, вышел в переднюю... Его глазки мгновенно округлились и сверкнули явным удовольствием. - О... какие мы маленькие и хорошие! - расплылся он в улыбке и окончательно проснулся. - А что, девочке плохо? - его лицо нагнулось к страдающим глазам Анжелы и деформировалось в сладкой гримасе.
  Анжела заёрзала на табурете и забегала глазами. Странный мужчина смутил её вниманием, и она почувствовала кожей свою зависимость от него. Но зависимость не показалась неприятной, так он был обходителен и в общем даже совсем ничего. Если бы над его головой сейчас засветился нимб, она бы не удиви-лась! Не зная ни в чём отказа, в свои семнадцать лет, имея деньги, она всё же столкнулась с проблемой, которую легко решал этот худощавый, сероглазый мужчина.
  Ей всегда нравились сильные аскеты из американских вестернов. Их небритые впалые щёки, пренебрежительный тон, частое сплёвывание табачной жижи... как это было романтично! Она представила Очкарика в кожаной широкополой шляпе и с висящими вдоль бёдер кольтами!.. Даже кумар отступил на мгновение перед созданным, на зло мудрым, кумиром!
  - Ну, ничего, сейчас добрый доктор Айболит вылечит человечка! - услышала она и вернулась в отвратную реальность. - Да? - ковбой ласково посмотрел на неё, и перевёл взгляд на Женьку... Женьке стало не по себе от такой ласки и он съехал глазами в сторону, чем вызвал лёгкую усмешку Очкарика. Подмигнув Анжеле, тот засмеялся: - Я скоро, потерпите!..
   Несколько минут его не было, и Женька с состраданием наблюдал за упорно молчащей подружкой. Та нервно кусала губы и тёрла кисти рук друг о дружку. Последние минуты ожидания всегда самые трудные, когда знаешь, что "счастье" близко.
  Очкарик явился в стальном переливающемся костюме, с вымытой головой и бутылкой шампанского.
  Женька обомлел, таким он его никогда не видел. Нужно было признать, что костюм тому шёл, он даже как-то стал выше ростом.
  - А ну метнись в магазин за конфетами, а я подлечу больного! - кинув на стол смятую десятку, Очкарик повернулся к Анжеле...
  - Сколько? - достав пузырёк из кармана и отколупнув резиновую пробку, он опустил в него шприц и выжидающе посмотрел на девушку...
  - Три! - прошептала она и, закатывая рукав, облизнула сухие губы.
  Шланг сжал её предплечье, и игла вошла в испугавшуюся вену, перекачав туда четыре кубических сантиметра раствора.
  Анжела уронила голову на руки лежавшие на столе и шумно дышала...
  - А вот и сушнячок сбить!.. - ворковал Очкарик, сдирая фольгу с бутылки и празднично стреляя в оббитый листами ДВП потто-лок. Он наполнил принесённые из его комнаты два хрустальных бокала и удовлетворённо наблюдал, как оседает пена.
  Девушка медленно подняла голову и посмотрела на него прояснившимися глазами, в которых читалась благодарность и что-то ещё... Взяв подвинутый ей бокал, она выпила половину и удовлетворённо вздохнула. Бокал вновь наполнился вкусной шипучей жидкостью и, соблазняя, играл бликами хрусталя.
  Соблазн удался, и в стеклянной голове стало пусто.
  Взяв опьяневшую девушку за руку, Очкарик повёл её в свою комнату...
  
  Анжела смотрела в его серые холодные глаза, чувствуя, как размыкаются кнопки на её кофточке и удивлялась своему безразличному согласию. Она не была девственницей, но и не потаскухой. Похожее на благодарность чувство переполняло и хотелось тоже что-то отдать! Нечто притягательное было в его взгляде, какая-то непонятная сила, сознание значимости и власти.
  Колготки медленно сползли с нежных бёдер вместе с трусиками, и мужчина осторожно наступил коленом между сжатых девичьих ног. Он не торопился и долго ласкал её, пока она не затряс-ласлась всем телом.
  - Тебе холодно? - спросил он.
  - Нет, мне хорошо! - ответила она и шире развела ноги.
  Стук двери вернул её в действительность и она невольно сжалась, засомневавшись в адекватности своего поступка и желаний, но горячая рука вновь нажала на колени и змеёй скользнула выше.
  - Сюда не входить! - крикнул Очкарик и впился губами в молодую, острую, с затвердевшими сосками, грудь...
  
  Всё было совсем не так, как с Ромой, она вся пылала и ждала главного обещанного природой счастья.
  Тело мужчины навалилось всей тяжестью и стало больно, она захотела крикнуть, но сбилось дыхание, и из горла вырвался приглушённый стон.
  Живое тело двигалось в ней, будя неведомые доселе чувства!
  Она знала теоретически, что может случиться, и надеялась, что это не пройдёт мимо, как раньше, как у многих, но тело остановилось, изо рта мужчины вырвался хриплый стон, стало очень тяжело и всё закончилось.
  - Шампанского? - спросил улыбающийся Очкарик, слезая... Похлопав по голому животу Анжелу и обернув бёдра полотен-цем, он вышел.
  Ещё не веря, что ожидаемое счастье опять проскочило мимо, она услышала, как забулькало, зашипело в соседней комнате, и с бокалом в руке вошёл Женька.
  - Ваше шампанское! - стуча зубами, проговорил он и отпил из бокала. - Ой, извини! - он протянул напиток, жадно осматривая голые плечи Анжелы и продолжая дрожать губами.
  - Иди сюда! - чей-то сиплый незнакомый голос заставил её вздрогнуть и Женька, резко ссутулившись, вышел из комнаты.
  - Сиди тут! Субординацию нужно соблюдать салага, твой номер - шесть! - раздалось из большой комнаты, и хозяин сиплого тембра протиснулся в дверь.
  Вошедший был низкого роста и необычайно широк в плечах. Он не скрывал желаний, и из его раззявленного рта чуть не капала слюна, как у старого бульдога. В возбуждении, шевеля пальцами,
  он двинулся к кровати...
  - Не надо! - попыталась закричать Анжела, но вместо крика несуразно захрипела: мгновенно пересохло горло, и она залпом
  выпила шампанское, переданное ей Женькой.
  - Цыц шалава! - зашипел Степан и сорвал с неё покрывало... - Ой, молодца девчонка! А какие у нас грудки остренькие! Люблю!.. - срывая с себя брюки и свитер, Степан ринулся на забравшуюся с ногами на подушку девушку.
  - Женя помоги! - закричала она, вспомнив, что не знает даже имени старшего. В другой комнате что-то зашуршало, но на зов никто не пришёл.
  - Очкарик! - снова хлестнул её крик (она вспомнила, что Женька называл старшего именно так), но тщетно, смежное помещение отозвалось затаившейся тишиной.
  - Чего ты орёшь дура, никто не придет! - смеялся Степан и, надавливая коленом, медленно раздвигал крепко сжатые ноги.
  - Ну не надо, пожалуйста, я не хочу! - визжала Анжела из последних сил, но их оставалось немного.
  - Тихо, тихо, маленькая, видишь, как всё хорошо! - захлё-бывался восторгом Степан, раскачивая скрипящую панцирную кровать.
  Женька метался по комнате, то, приникая ухом к двери, то, пытаясь приоткрыть её и посмотреть, что там творится.
  Очкарику позвонили и он, сразу став серьёзным, собрался и уехал, сказав, чтобы сильно не шумели.
  Наконец Степан вышел, красный и довольный. Достав из кар-мана горку таблеток, он разделил её на две и подвинул часть Женьке.
  - Глотай пацан, шампусиком запей и иди... девчонка огонь, мышиный глаз!
  Запив таблетки шампанским, Женька пошёл в комнату...
  Анжела сильно изменилась: подурнела, глаза распухли и по-краснели, губа была разбита и тоже распухла, что искривило рот. Она затравленно смотрела на него и тянула к подбородку простынь.
  - Ты тоже будешь? - её всхлипывание смутило его, и он засом-невался. Но тут простыня, натягиваемая вверх, перешла свой Рубикон и приоткрыла светлые волосы выпуклого лобка...
  Это решило все, и Женька, конвульсивно вздрагивая, потянул на
  себе ремень...
  Ничего сверхъестественного не произошло, он быстро кончил и понуро слез с закусившей губы и отвернувшейся к стене Анжелы. Ожидал он большего - того, что ему часто снилось: необъятного, захватывающего дыхание, прожигающего насквозь и тянущего между ног за все жилы сразу. От одного теоретического представления полового акта у него темнело в глазах и пересыхало во рту. Но оказывается, всё было довольно примитивно и только в момент оргазма происходило что-то приятно - непонятное, но всё равно очень приятное!
  Грустно шаркая по полу туфлями и не глядя на недавний предел желаний, он закрыл за собой дверь.
  Громкий хохот встретил его с порога; Степан и ещё двое завсегдатаев, тыча пальцами, солёно шутили над его вялым видом и настроением:
  - Небось, не смог салага!?
  - Не... не дала!
  - Ха-ха-ха!..
  - Не знал куда?
  - Рукой работал?
   - Ха-ха-ха!..
  - Да пошли вы!.. - разозлился Женька и вышел на кухню.
  - Ну и пойдём! - подмигнул друзьям Степан, и троица заглянула к Анжеле.
  
  - Ну всё, теперь хорошо! - Степан в третий раз слез с насилуемой. - Всем хорошо? - он оглядел стоящих вокруг приятелей.
  - Всем! - утвердительно кивнули они и довольно оскалились.
  - Ну, тогда сыграем в бутылочку! - скривившись, хихикнул Стёпа. - Лёха принеси для начала - из-под пепси!
  - Мы целоваться, что ли тут будем? - ухмыльнулся Лёха, но взялся за ручку двери.
  - Нет, у нас будет другая игра! - зловеще улыбаясь, прошептал Степан.
  - Да чего с ней играть то, она уже вырубилась давно!
  - Ничего, проснётся, неси бутылочку, - ласково проворковал Стёпа и плотоядно воззрился на безвольно раскинутые в стороны ноги девчонки.
   * * *
  Удар в лицо едва пошатнул приземистого Степана, но кровь всё же поползла тоненькой струйкой из носа.
  Снисходительно усмехнувшись лёгкости тычка, он всё же не рискнул утереться и продолжал стоять, опустив руки и преданно глядя в глаза озверевшему Очкарику. Тот всё же заметил усмешку, и резво схватив стоящий рядом табурет, со всего размаху опустил его на голову Степана.
  Глухой звук испугал всех и даже Очкарика; Степан упал ровно, по-настоящему, лицом вниз, не сгибаясь.
  - А ну посмотрите, как он... - приказал Боря, и шумно дыша сел на выживший после удара и установленный обратно на ножки табурет.
  Забившиеся в угол, испуганные Женька с Лёхой, послушно подбежав, перевернули Степана на спину и Лёха приложился ухом к его груди.
  - Вроде жив! - неуверенно проговорил он и снова лёг ухом на пуговицу приятеля.
  - Так... подставили вы меня козлы! - прошипел Очкарик и заморозил виновников взглядом.
  Женьке стало так холодно, что он подумал, будто способен обмочиться! Его красные кроличьи глаза физически не выдерживали змеиного взгляда Очкарика и он готов был сделать что угодно, лишь бы избавиться от ощущения зомбируемого животного.
  - Так что вы жрали?.. Колёса?.. Какие?.. - сознавая, что добиться от ублюдков чего-то ясного сейчас будет трудно, Очкарик сжал побелевшие кулаки. - Ладно... разборки потом!.. Сейчас возьмёте девчонку, отнесёте на автобусную остановку... и вызовете скорую помощь! Проследите до конца, чтобы её забрали! Если "скорая" не приедет, ловите тачку и везите в больничку сами! Да, пожалуй, так будет вернее! Остановка отменяется! Ловите машину и везите, а то истечёт кровью, - сознавая, что произошло, он схватился в отчаянии за голову. - Я эту бутылку шампанского вобью вам в глотки, потом! Уроды! - он нервно забегал по комнате. - Кстати, послушайте, это очень серьёзно: не дай Бог с девчонкой что-нибудь случиться по пути... И ещё!.. - он несколько секунд подумал... - Отвечать придётся, и придётся вам троим; тот козёл, который успел свалить, тоже ответит! Но моё имя не должно звучать вообще! Показания девчонки, с точки зрения юриспруденции, могут быть признаны не совсем адекватными после перенесённого стресса, так что запомните: я ушёл сразу после вашего с ней появления здесь!
  Боа - констриктор металлически посмотрел на Женьку, и того снова затрясло.
  - Всё, пошли вон!.. Пендосы недоношеные! - Очкарик скрипнул зубами и подумал, что в Анжеле всё равно найдут его сперму и нужно сделать так, чтобы её не с чем было сравнить. А может... исчезнуть Анжеле, тогда все концы в воду?!
  - Подождите!.. - крикнул он, засуетившимся подонкам. - Нет, идите, это я так... подумал лишнее. - Очкарик привычно потёр лоб. - "Живи девчонка, я конечно редкая сволочь, но на такое, как эти мерзавцы не способен! Придётся исчезнуть мне".
  - Женька, подойди!.. - крикнул он. - Гони обратно пластилин... только палево лишнее; а кипишь будет конкретный! - он снова охладил парня взглядом, так, чтобы знал. - Смотри, девчонку довезите до больницы в целости и сохранности, иначе кастрирую всех, во... клык даю! - он щёлкнул большим пальцем по золотой коронке, подумав, что выражение "в целости" как-то не вяжется с ситуацией.
  
  
  ГЛАВА 11 А. Родионов
  
  Потянув дверь на себя, Сергей набрал побольше воздуха в грудь. Он знал какой запах встретит его в родном подъезде и устал нервничать по этому поводу, просто стараясь не дышать в промежутке передвижения до своих дверей.
   Валентина готовила по старинке, как учили предки в её далёком полесском селе: много сала, лука и большой огонь! Затем, чтобы проветрить крематорий, открывалась дверь в подъезд. В соседние квартиры тянуло густым жареным сквознячком во все щели, и Сергей постоянно держал дверь на чердак приоткрытой. Зимой это было не совсем удобно, потому что холода, но альтернативой могла служить только удушающая вонь.
   Дверь соседей, то есть Вали и Павла, была как-то плотно прикрыта, на сей раз, что вселяло надежду на свежий воздух. Сергей осторожно пошевелил ноздрями, дегустируя состав, и вдруг резко выдохнул грудное накопление.
  Громкий вопль Валентины донёсся из-за двери, и кровь застыла в его жилах.
  "Неужели кто-то умер? - подумал он и подошёл ближе к двери... хотя нужды в этом не было. - Наверное, старуха Павла представилась!"
  Но крику Валентины вторил второй, узнаваемый голос и Сергей ужаснулся:
  "Неужто Павел? - но тут, будто специально для него, загудел знакомый мужской голос. Мороз пошёл по коже невольно под-слушивающего Сергея от страшной догадки: - Женька?! О Гос-поди! Нет!"
  - Я говорил тебе... но ты ведь упрямая, как стадо овец! - гудел
  Павел на весь подъезд.
  - Что ты говорил? Сам баран! Выльет в себя пол кастрюли борща, очки на нос, схватит свою газету и всё!
  - Вот именно... выльет! - уже тише прогудел голос Павла.
  - Никакого воспитания! Только одни придирки! Это из-за тебя он дома не мог находиться, вот и бежал на улицу! А там... - Валя снова заголосила, и возмущённые оправдания Павла потонули в женских обертонах.
  - Ничего, посидит - выйдет! - донеслось скрипучее резюме, и Сергей глубоко вздохнул:
  "Тьфу ты, напугали заразы! - зло подумал он, чувствуя, как от сердца отлегло, и учащённый стук в груди замедляет темп. - Слава Богу! Ничего не знаю страшнее!" - успокаиваясь, он стал медленно подниматься по лестнице, читая про себя "Отче наш!"
  - А ну в свою комнату, трухлявая! - донеслось Валиным дис-кантом с первого этажа. - Я тебе дам - посидит, я тебе покажу - выйдет!
  
  Витя стоял в коридоре и, пританцовывая от нетерпения, ожидал, когда отец повесит пальто в шкаф, чтобы сообщить новость.
  - А я догадываюсь, где и что у тебя свербит! - улыбнулся Сергей, поворачиваясь к сыну и влезая в комнатные тапки.
  - Женьку арестовали?
  - А ты откуда знаешь?
  - Да, послушал немного спектакль на первом этаже!
  - Всё равно жалко их!
  - Конечно, жалко, но этого следовало ожидать!
  - Да уж!..
  - Обедал?
  - Нет, ждал тебя, уже всё разогрел!
  - Молодец! Спасибо!
  - Мой руки!
  - Ух, ты, командир!
  Пройдя на кухню, Сергей сел за стол и улыбаясь, наблюдал, как Витька по-взрослому суетится, желая его накормить.
  - Ну что, Киосаки дочитал? - зачерпнув ложку сметаны, Сергей помешивал ею в тарелке борща, ожидая, когда сын нальёт себе.
  - Дочитал! - Витя присел напротив. - Предвидя вопрос, отвечаю!.. Мне ближе - школа папы бедного!
  - Да ну? - Сергей удивился! Он ожидал обратного. - Ты что это, из-за меня так сдвинулся?
  - А почему бы нет, и почему сдвинулся? Подвинулся на место, потому, что я не считаю тебя неудачником и мама тоже. Ты ведь сам страдаешь больше на придуманную собой тему! - не выдержав взгляда заблестевших глаз отца, Витя скромно уставился в тарелку и поднажал на остывающее блюдо.
  - Я вообще-то тоже не считаю себя неудачником, потому что не слишком стремился к собственному promotion, предпочитая непосредственно заниматься творчеством, в глупой надежде, что прилетит вдруг волшебник в голубом вертолёте и заберёт всю мою макулатуру, - Сергей грустно вздохнул.
  - Вот в такой ситуации мне ближе богатый папа! - сын поднял голову от тарелки.
  - Да, ты прав, мне тоже, только бизнес для него - творчество, а для меня нет! - Сергей уверенно покачал головой. - Конечно, делать деньги - искусство, точнее мастерство, но не творчество. Деньги не могут нести позитивную энергию, и подтверждением может служить вся история человечества. Избыток благ, их не равномерное распределение порождает крен мышления, перекос флюидов, дисгармонию жизни, это метастаза пожирающая души и разум, что, пожалуй, совокупно. Казалось бы, богатый папа призывает лишь работать на себя, как раз он будто бы и против эксплуатации, однако, не отрицая её в фазе формирования индивидуального мышления. Мол, всё в твоих руках и ты волен сделать выбор, кем быть, если у тебя достаточно масла в голове - эксплуататором или эксплуатируемым.
  - Но!.. - встрепенулся Виктор. - Ведь это заколдованный круг! Кто-то же должен делать саму работу, а не только руководить?!
  - Конечно! - Сергей ласково посмотрел на сына. - Богатый папа невольно призывает к дискриминации слабого, пусть умственно!
  - Если мы гордимся что мы HOMO SAPIENS, то это несправедливо! - воскликнул Витя. - Поэтому я и выбрал бедного папу, а ты сразу всё перевёл на родственные рельсы и даже прослезился! - говоря нарочито небрежно, он критично поджал губы, сразу став похожим на Лизу.
  Сергей понимающе улыбнулся, не показывая, что рассекретил состояние взрослеющего человечка.
  - Да сынок, именно гордимся, когда это выгодно, но стоит зацепить наши интересы, как мы ссылаемся на то, что всё же животные, только высокоразвитые. Ну, а если ты животное, то и живи по законам джунглей, но если человек!.. Слушай, а борщ вкусны-й-й!..
  - Это не я, - засмеялся Витя.
  - А жаль, - улыбнулся Сергей, от удовольствия причмокивая губами.
  - Ну? ты не закончил! - напомнил Виктор и облизнулся.
  - Ладно! - усмехнулся Сергей. - Продолжим... - несколько се-кунд он внимательно смотрел на сына. - Те же деньги мешают человечеству создать более совершенное общество - без войн, насилия и обмана! Например... взять топливо! Мы давно бы ездили на экологически чистом и совершенно дешёвом топливе, если бы не бизнес нефтяных магнатов; жили без войн, если бы не торговля оружием; без терроризма - по той же самой причине, наркотики - туда же... И бедные папы ратуют за такую, реально такую жизнь, потому что видят нечто более ценное, чем деньги! Но сегодня более реален богатый папа, лишь потому, что в эволюции животных побеждают простейшие. Но ведь животных!
   - Опять ты об этом! Как это всё же грустно! - Витя налил чай в любимую кружку отца и поставил перед ним блюдце с нарезанным кексом. - Вот если объединить этих пап - в одного! - покосившись на отца, он виновато улыбнулся.
  - Вот было б здорово тогда на свете жить!.. - Сергей громко запел любимую бабушкину песню. - Да действительно здорово! - рассмеялся он. - По крайней мере, можно было бы рассчитывать на некоторый консенсус в сути манихейства! Ну, что у нас на второе?
  - А второе приготовит мама, когда придёт с работы! - засмеялся Витя. - Могу предложить ещё раз чай с кексом!
  - Давай ещё раз! Чай, так чай! - воодушевлено воскликнул Сергей и сложил, как первоклассник руки на столе. - Но насчёт жизни в кредит - голубой мечте совкового обывателя, Киосаки глубоко прав и запомни это на всю жизнь, потому что мы повторим все ошибки капитализма, пропустив многие дости-жения!
  - Почему, а пап? - загрустив, как-то по-детски спросил Витя.
   Сергей задумался, медленно помешивая ложкой чай. Вопросы в лоб - эволюционное достижение молоди, он привык брать на грудь, с таким же воодушевлением, как и сто пятьдесят водки.
  - Я думаю, что капитализм ещё большая утопия, чем ком-мунизм, просто на данном, очень коротком отрезке времени, победили его апологеты, заведомо знающие, как столкнуть чело-вечество с опасного для них - капиталистов, пути к Богу, если хочешь! Капитализм, на стадии развития, сначала способ-ствующий техническому прогрессу, затем становиться тормозом, потому что деньги вложены и дают колоссальную прибыль! На следующем этапе научные изыскания позволяют удешевить продукт, но нужно платить за новое оборудование, а челове-чество оказывается далеко не бесконечно в потреблении, всё давно уже поделено между мафиозными кланами на самом высоком уровне и технический прогресс подавляется: гибнут учёные, журналисты, взрываются научные лаборатории и так далее. Об этом снято много фильмов, написано книг, но всё это пока не имеет реальной силы. Он же, Киосаки, если ты помнишь, мудро замечает, что цивилизации гибнут, когда пропасть между богатыми и бедными резко увеличивается. Но мне почему-то кажется, что до этого ещё далеко, в нашем ощущении времени, хотя пропасть уже глубже Марианской впадины, и очень близко - в понятии вселенском!
  Витя медленно прихлёбывал чай и думал, казалось, о чём-то своём. Сергей погладил его лежащую рядом, на столе, руку.
  - Поэтому, иди сынок, учи уроки, вреда в этом, в отличие от Киосаки, не вижу! Посуду я вымою!
  Витя поднялся, и благодарно взглянув на отца, направился к себе...
  - Да, но за уроками не забывай, что такое актив и пассив! - подняв верх руку и сжав кулак, Сергей воскликнул:
  - No pasaran!
  - Даёшь актив! - из дверей своей комнаты откликнулся Витя и солидарно поднял над головой крепко сжатую руку.
  
  
  
  ГЛАВА 12 А. Родионов
  
  Они плыли по тихой вечерней реке, у самого берега и ветви плакучей ивы нежно скребли деревянным гребнем по их склоненным головам и бортам лодки. Вёсла бесполезной помехой болтались в уключинах, монотонно нарушая звук тишины.
  - Сними их и положи на дно лодки, - прошептала она и провела рукой вверх по его обнажённому бедру... до самых плавок.
  Он потянул плавки вниз, но она засмеялась:
  - Вёсла! Сначала вёсла; они мешают своим скрипом.
  Её пальцы вновь коснулись его бедра и скользнули под ре-зинку... Дыхание стало прерывистым и, встав на колени, он потянул её на себя... Она обняла его ногами и... почему-то стало тяжело дышать, а в такой позе дыханию ничего мешать не могло. Диссонанс физического неудобства и эфемерной лёгкости ночи, заставил его проснуться...
  Валя по-хозяйски сидела на нём, воспользовавшись навеянной сном эрекцией и бессовестно двигалась взад - вперёд.
  - Ты чего старуха, крыша потекла? - Павел в ужасе сел на кровати, нарушив позицию, что ещё больше рассердило жену.
  - Мне всего тридцать шесть, а ты меня в старухи записал?
  - Да не то что бы... это я так... ляпнул, просто... обычно у тебя не допросишься, а тут сама... Что случилось?
  Павел был несколько раздосадован прерванным сном, в котором всё могло получиться, а ведь хороший сон - почти явь! Реальная виртуальность, как сказал бы соседский Витька. Но секс с женой, хоть и сдавшей за последнее время, сейчас был бы кстати, сон сделал своё доброе дело и мог действительно оказаться реальностью, правда, с несколько другой возрастной группой.
  Сын Женька, скоро будет год, как ночевал на шконке зоны - малолетки, и Валя перебралась в его комнату, так что её появление было действительно неожиданным.
  - Я хочу маленького Женечку! - протяжно сказала она и как когда-то, положила голову на его волосатую выпуклую грудь.
  - Шо опять? - со смешанным чувством спросил Павел, невольно подражая мультиковскому волку.
  Пару раз шмыгнув носом, он подумал, а собственно... почему бы и нет?! Только воспитание ребёнка нужно брать в свои руки, а то, потакая материнскому гипертрофированному чувству, он устранился от влияния на сына, и в этом была коренная ошибка. Женщина, порой, как собака лижет дитё так, чтоб до дыр, видя в этом основное своё предназначение и часто забывая, что воспитать щенка - мало, нужно ещё воспитать человека.
  - Хочу маленького Женечку! - повторила Валя и плотнее прижалась к мужу.
  Тепло в кỳпе с дрожью прошло по его телу, и он привстал на руках, заглянув в её потеплевшие, будто блестящие в темноте норы, глаза.
  - Я помогу нам! - прошептал он и поцеловал мочку её уха.
  
  
  ГЛАВА 13 А. Родионов
  
  Женька вышел из оперчасти и, как на крыльях, полетел в отряд. Кум сдержал обещание и дал внеочередное свидание! А это три дня относительной свободы и конкретной обжираловки.
  - Ты куда ломишься, и рожа гляди... треснет от счастья? - спросил сосед с первого яруса.
  - Отец приехал! - деловито ответил Женька, - Дай сумку "грев" принести, неохота наволочку снимать.
  - Что свиданка, внеочередная?
  - Ага!
  Сосед скривившись, достал из под матраса сложенный пакет и протянул Женьке.
  - С тебя пачка чая!
  - Ну у тебя и расценки!
  - Для тебя!
  - А за что это?
  - За удачу! - усмехнулся сосед и многозначительно переглянулся с остановившимся рядом зеком.
  Не имея времени задумываться над сказанным, Женька выбежал из барака, прихватив пакет.
  - Сука! - вслед ему процедил сосед. - Сука ранняя! Не успел подняться с малолетки, уже внеочередная свиданка. Сучит, видать,
  Куму, конкретно!
  - Тише ты! - зашипел остановившийся рядом. - Забыл, где нахо-димся? - наклонившись к уху собеседника, он тихо проговорил:
  - Он и на малолетке сучил, чтобы подняться на Красную зону! 117 с тяжкими... - не хухры! Кумом очко прикрывает! Как ему удалось этап проскочить - целкой? Вот вопрос!
  - Да кому его очко нужно! Пачкаться только! - сосед Женьки плюнул на пол и растёр тяжёлым зековским ботинком. - Хотя, может кто-нибудь и позарится?! - он подмигнул. - Главное, чтобы не узнал. Надо поговорить с пиковыми... Он в котельной дежурит - день - ночь через двенадцать.
  - Ну, вот и ответ! - обрадовался осторожный. - А пиковых просить бесполезно: забились в щели... тараканы, "красных" бояться, как волк флажков. Сами сделаем, мы ведь честные пацаны!?
  
   * * *
  
  Отец широко раскрыв объятья шагнул на встречу...
  "Притворяется, что не помнит, как я его по яйцам!.. - ухмыль-нулся Женька и позволил отцу обнять себя, вожделенно разгля-дывая из-за его, ставшего теперь низким, плеча, разложенные на столе балабасы. - Молодец, хоть пожрать вволю привёз, надо Куму отложить свёрток. Внеочередное свидание заслужить было нелегко".
  - А чего мать не приехала? - он выпустил из рук отца и прошёл к столу.
  - С братиком твоим возится, маленький он ещё, грудь сосёт!
  - Что-то она и писать стала редко, за полгода всего одно письмо!? - Женька обиженно скрутил пробку с апельсиновой шипучки.
  - Я ж говорю: маленький у нас! - отец виновато улыбнулся, посмотрев на знакомые уши и шевелящиеся рядом желваки. Ностальгия навалилась, и ему стало грустно. - Вот бери ола-душки, мать специально для тебя пекла!
  - Ага!
  - Ну, как ты тут вообще? А Жень? - отец нагнулся к столу, желая увидеть глаз сына; он не мог крикнуть, как бывало, чтобы тот поднял голову, когда разговаривает с отцом, поэтому вкрадчиво спросил: - Как, на взрослой-то зоне, не обижают?
  - Пусть попробуют! - усмехнулся Женька, обметая языком дёсна
  под губами и обкатывая на столе варёное яйцо. Он скосил глаз на своё предплечье с нашитой красной лычкой.
  Отец заметил взгляд и спросил, кивнув на нашивку:
  - Это что, как год службы?
  - Типа! - Женька улыбнулся и засунул очищенное яйцо целиком в рот.
  - Ну ладно, ты кушай, давай, не буду тебя отвлекать! Оголодал, небось!? - отец встал из-за стола и прилёг на узкую скрипучую кровать.
   * * *
  
  Вытерев рукавом фуфайки пот со лба, он отбросил лопату в сторону. Можно было отвлечься, топка была полна, давление на датчиках - норма. Что-то вспомнив, Женька довольно улыбнулся и снова взялся за лопату. Разворошив кучу угля в дальнем углу котельной, он извлёк оттуда свёрток.
  Остатки продуктов - балабасов поедались им в ночной тишине котельной - регулярно, когда наступало дежурство.
  Налив в алюминиевую тарелку воды, он поставил её на лопату с металлической ручкой и сунул в топку... Через несколько секунд
  вода закипела, и оставалось лишь насыпать заварки.
  Вспомнился анекдот, где умирающего еврея родственники про-сили выдать секрет приготавливаемого им чая. На что тот ответил:
  - Дети мои никогда не жалейте заварки!
  Женька заварки не пожалел и чифир должен был получиться - на славу. Выложив из свёртка пачку печенья к чаю и полукольцо домашней колбасы, он закопал остатки в кучу резервного угля. Решив не ждать чай, он откусил колбаски и, прикрыв в насла-ждении веки, стал медленно жевать.
  Металлическая дверь противно и длинно скрипнула, сообщая, что кто-то вошёл.
  Лениво повернувшись на звук, Женька так и застыл с открытым ртом и с виднеющейся внутри жвачкой.
  Две серые фигуры в обычных зоновских фуфайках, со спороты-ми с них фамилиями осужденных, закрыв лица чёрными маска-ми, проскользнули внутрь и прикрыли на задвижку дверь.
  - Что вам нужно? - проблеял Женька. - На пом... - подавившись жвачкой, он закашлял, затем, перегнувшись через стол, пустил струю блевотины на грязную закопченную стену. Его ноги ослабли и подогнулись, но он не упал...
  Удар в челюсть, снизу, подбросил его вверх и посадил на стул, также потерявший равновесие и вместе с седоком завалившийся на спинку.
  Одна маска нагнулась к его испуганному лицу и заклеила рот широким серым скотчем.
  - М-м-м... - Женька обрёл дар речи, ощутив себя картонной тарой.
  Но маски молча подняли его и положили животом на стол, безжалостно смахнув кружку чифира на пол.
  Она покатилась по бетону, переваливаясь с ручки на бочёк и характерно стуча, созвучно брякая со рвущимся из рёбер на волю маленьким трусливым сердечком.
  - Шампанское, значит, любишь? - спросил незнакомый и приглушённый перчаткой голос. - Ну - ну!..
  Женька почувствовал, как брюки расползаются по шву и лёгкий
  ветерок на обнажённых ягодицах. Рука в чёрной вязаной перчатке взяла со стола початый кусок колбасы...
  "Колбасой что ли?.. - содрогнувшись, удивился Женька. - Лишь бы не очень больно! Достали всё-таки сволочи!.." - подумал он, приготовившись к тому, чего ждал всё это время, но надеялся избежать, честно служа администрации.
  Сзади произвели какое-то действо, и колбаса упала на стол, перед его носом; её чесночный запах показался сейчас отвра-тительно резким.
  - М-м-м!.. - страшно закричал он от невыносимой боли, так что вздулся скотч на губах. Ему стало плохо, и снова затошнило... Он чуть было не захлебнулся и обратно сглотнул заполнившую рот блевотину с кусочками пережёванной колбасы.
  Что-то твёрдое вновь вонзилось в его недра... сознание зату-манилось, и он увидел Анжелу с торчащей между ног бутылкой и красной льняной зоной под ней.
  - Это не я! - с трудом промычал он и провалился в темноту.
  - Ласты не склеит? - спросила маска у подельника, убедившись,
  что Женька без сознания.
  - Заштопают, как дырявый носок и всё! - ответила вторая. - Вяжи его к столу, пусть люди видят, что ждёт суку за старые и новые грехи... даже на Красной зоне! - вторая маска, подойдя к голой заднице Женьки, нарисовала на ней маркером - глаза, нос и толстогубый рот.
  Медленно открыв скрипучую дверь, мстители удовлетворённо оглянулись на лопату, качающуюся над столом и торчащую гигантской сигарой изо рта круглого щекастого лица.
  - Черчилль! - довольно загоготал один, и железная дверь закрылась.
   * * *
  
  Потопав на коврике у двери, чтобы сбить налипший на сапоги снег, Павел быстро проскользнул в тёплую духоту коридора.
  - Ну и жара! Валя, ты чего не проветриваешь, ребёнку ведь нужен свежий воздух!
  - Ага, чтобы просквозило?! Профессор! Потом ты будешь с ним по больницам бегать? - Валя, подойдя к кроватке, взглянула на розовоносого, вспотевшего малыша и, нагнувшись, засюсюкала:
  - Маленький мой вспотел, вспотел мой маленький, а мы немножко раскроемся. Да? А открывать форточку не будем, а то заболеем! Да?
  Чертыхнувшись про себя, Павел прошёл в комнату и, взглянув
  на мокрого ребёнка, укоризненно перевёл взгляд на жену. Но ругаться ему не хотелось, он знал, чем это может кончиться. Он
  устал, хотел есть и не хотел шума.
  "Пусть подрастёт, а там уж я не дам ей его испортить!" - подумал он и почувствовал, что душевное равновесие возвращается. Пройдя на кухню, он достал большую кастрюлю борща и налив в маленькую, поставил на газ.
  - Ты письмо от Жени прочла? - крикнул он в комнату.
  - Нет, некогда было, пока постирала, пока погладила... А что там?
  - Дак... приболел! Пишет: лежит в больнице, упал и разорвал промежность! - голос отца налился беспокойством.
  - Как это промежность разорвал? - Валя вошла на кухню и окинула курирующим взглядом стол.
  - Ну, ноги разъехались, наверное, слишком широко, на льду поскользнулся, пишет! Но уже выздоравливает, всё зашили, ни-чего страшного! - Павел ободряюще улыбнулся.
  - Ты отпиши ему, чтобы осторожнее бегал, выйдет на свободу, промежность ему ещё понадобится! - Валя, успокоившись, повернулась к дверям.
  - Ты бы сама написала! - кивнул Павел. - А то я уже третье письмо пишу, а ему будет приятно!
  - Некогда Паша, ты же видишь... так и напиши, что... мол... мать совсем завертелась с маленьким! - виновато улыбнувшись, она вышла.
  - Ладно, напишу! - вздохнул отец и снял кастрюльку с плиты. Его рука привычно полезла в нагрудный карман и извлекла очки. Газета привстала за тарелкой, устало облокотившись на сахарницу, а большая мельхиоровая ложка захлебнулась в пур-пурном вареве.
  
  
  
  
  Пролог
  
  Палевый волкодав двухлеток - крупный среднеазиат, но ещё юношески стройный и поджарый, радостно прыгал то на дверь, то скрёб по коленям и груди крепкими мощными лапами младшего хозяина Витю, то прыгал перед хозяйкой.
  - Да успокой ты его! - крикнула Лиза сыну и оттолкнула собачью морду, в прыжке пытавшуюся её лизнуть. - Вот же взяла дурака такого на свою голову. - Бим сидеть, сидеть я сказала! - она замахнулась на пса поводком, и он послушно сел, радостно мотая из стороны в сторону обрубленной культяпкой, как бегемот во время дефекации. Зная, что прогулка предрешена, пёс не мог сдержать положительных эмоций и вот - вот готов был снова сорваться в пляс.
  - Идём уже, идём! - Витя надел на пса намордник и пристегнул к ошейнику поводок.
  - Будто знает, что мать увидит! - Лиза погладила Бима по голове.
  - А он раньше с ней встречался, ты водила его тёте Рите? - Витя открыл дверь и придержал собаку.
  - Откуда, они же уезжали в Италию, а в доме жила её сестра, ну... караулила... можно сказать. Выходите, я закрою дверь!
  
   * * *
  Бим вспомнил, что был здесь когда-то, унюхав знакомый запах родины, и его собачье сердце судорожно сжалось. Вон там - в маленьком деревянном домике он вырос и там кто-то живёт сейчас. Наверное, это мама, она куда-то пропала, когда его вынули из тёплого уюта, но потом появилась и защищала его... и он упал... и снова оказался под её тёплым боком. А потом его опять вытащили, и она исчезла навсегда!
  Он слышал носом, что родной забытый запах исходит оттуда - из домика и тянул поводок, не обращая внимания на больно врезавшийся в шею ошейник.
  - Ну иди, иди, понюхай! - Витя чуть ослабил поводок и пошёл за упирающимся лапами в землю Бимом.
  Пёс словно ополоумел и, заскулив, сунул внутрь конуры голову...
  Яростный рык послышался тут же, слившись с визгом Бима, и бедный пёс с разорванным кровоточащим ухом, прижался к ногам Виктора.
  Из будки показалась оскалившаяся клыками голова Шелды и предупреждающе грозно глянула на всех стоящих рядом, а особенно на трясущегося в ногах хозяина и повизгивающего от обиды Бима.
  - Ой, не надо было подходить, у неё же щенки! - Рита виновато засмеялась. - Помнишь Лиза, как она тебя тяпнула, когда ты
  Бима взяла на руки?
  - Взяла? - Лиза поёжилась. - Ты сунула, а потом мне пять уколов делали от столбняка, пока не выяснилось, что Шелда здорова, - она погладила Бима. - Смотри... ухо разорвала, как раз с пятнышком.
  - Сука! - тихо проговорил Виктор и нежно погладил любимца по раненой голове. - Ничего малыш терпи, она тебя уже забыла!
  Сука, она и есть сука!
  Пес, угадав сочувствие, благодарно взглянул на хозяина и лизнул ему руку.
  - Ты чего там выражаешься? - строго спросила Лиза.
  - А что, "сука" - литературное слово. Называю всё своими именами! - пожал плечами Витя. - Можешь у папы спросить! Пошли Бимка, здесь тебя уже не любят!
   Они шли рядом - мальчик и пёс. Каждый из них что-то понял в своём небольшом возрасте!
  Мальчик уже кое-что знал о дружбе и финансовом активе, а пёс сегодня понял, что нельзя дважды войти в одну и ту же будку. Но один читал, хоть немного, древних греков, а другой теперь платил шкурой за неграмотность!
  "Да здравствует книга!" - вздыхал мальчик, надеясь, что сумеет в будущем учесть опыт человечества.
  "Да здравствуют зубы!" - клацал челюстями Бим, надеясь, что в будущем не сунется в неизвестность - в наморднике.
  "Да здравствует разум!" - шептал автор, радуясь, что близкие ему по духу пёс и мальчик пытаются думать!
  
  
   АЛЬБЕРТ РОДИОНОВ Осень 2004
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"