Аннотация: О синкретической гармонии и мировой войне. Некоторым образом примыкает к "Ананасу веры". Можно считать, что это воспоминания Игоря Плотникова.
Едва ли в России найдётся такой человек, который, размышляя об истории своей семьи, не обратится к началу сороковых годов. Война - щедрый поставщик сюжетов. Именно там, в тяжелом противостоянии двух культур особенно выпукло проявляется и характер, и национальное самосознание вовлеченных в это противостояние людей, людей, скованных волей войны. Не стала исключением и моя собственная семья. В её в общем-то серой, вполне мещанской истории есть одна яркая точка. Этот рассказ, который передала мне бабушка, я расскажу и своим детям: он представляется мне чем-то вроде QR-кода, в котором в зашифрованном, концентрированном виде сосредоточена наша национальная идентичность.
Когда зимой 1944-го в деревню Разветье пришли отступающие немцы, моей бабушке - Галине Петровне Чеботарёвой - было десять лет. Мать и старшая сестра работали в колхозе за трудодни. Отца же ещё в начале войны вместе с другими способными держать оружие мужчинами посадили на колхозный грузовик, в котором по осени свозили в райцентр картошку, и отправили на распредпункт при военкомате. Вестей от него с тех пор не было и - о чём ни Галя, ни её мать пока ещё не знали - уже не будет никогда.
Галя оставалась дома. Еды не было, если не считать замешанного на опилках хлеба да нескольких гнилых картофелин, которые приносила вечером мать - идти по морозу семь километров до школы просто не хватило бы сил.
Немец был совсем молодой, почти мальчишка, ещё вчерашний гитлерюнговец. Светловолосый, с тёмными кругами вокруг глаз от недосыпания, он вошел как к себе домой, даже не сняв с плеча винтовку, огляделся. В крестьянском быту мало что поменялось с царских времён: деревянная изба, печь, лоскутные одеяла, в окнах нет стёкол - только ставни. В красном углу закопченная икона, соседствующая с вырезанным из газеты портретом Сталина. Увидев сидящую на скамейке девочку, немец жестами показал, что хочет есть.
Галя даже не испугалась: по рассказам она представляла себе немцев чем-то вроде нечистой силы, чудовищ с пламенеющими глазами, а вошел обычный человек. Чего же тут бояться?.. И в деревне до войны было много таких парней.
На молчаливую просьбу солдата она решительно помотала головой: мол, нет, ничего не дам. Немец направил на неё винтовку. Галя замерла, решительно глядя в его голубые глаза, снова покачала головой и показала на красный угол:
- Сначала поклониться надо, - и размашисто перекрестилась на икону и портрет, подавая глупому немцу пример. - Николай Чудотворец и товарищ Сталин нас хранят. Нельзя так просто. Надо с уважением.
Галя подошла к солдату, повернулась к иконам, сложила пальцы:
- Вот смотри... И на лоб... И говори: во имя Отца. Во-имя От-ца...
Естественность, с которой Галя это сделала, разоружила немца. В теории он понимал, конечно, что славянские народы находятся в самом низу эволюционной пирамиды, что перед ним даже и не совсем человек, но эта детская логика - логика простых человеческих отношений - перевесила идеологическую подготовку. Он повторил жест:
- Фо иммя Атцфа!
Галя кивнула - мол, с формальностями покончено - достала из-за печи тряпочку, в которой у неё были оставлен кусок хлеба на ужин, развернула и положила на стол.
Поев и согревшись, солдат решил отблагодарить девочку. Пошарив по карманам, он обнаружил, что у него нет с собой ничего, кроме открытки с портретом фюрера. Достал, протянул Гале.
Галя взяла портретик, серьёзно и сосредоточенно кивнула и поставила его к Сталину и Николаю Чудотворцу.
- И что с ним делать? - вопросительно посмотрела Галя на немца.
- Хайль Гитлер! - немец вскинул перед красным углом руку и кивнул Гале: мол, этого святого почитают вот так.
Галя встала рядом с ним, перекрестилась, и крестное знамение плавно - прямо от пупка - перешло в нацистское приветствие:
- Во имя Отца, Сына, Святого Духа, слава товарищу Сталину и хайль Гитлер...
- Гут, - похвалил парень, набросил на плечо винтовку и ушел.
Бабушка умерла несколько месяцев назад. В последние годы она впала в детство и за ней нужно было присматривать. Незадолго до её смерти, когда я заходил её проведать, она, улыбаясь, смотрела по телевизору, как лидер коммунистической партии России стоит в церкви со свечой и размашисто крестится. Оператор не показал, кто был изображен на иконе, но, мне кажется, бабушка точно знала - кто.
Её жизнь удивительным образом завершалась в той же синкретической гармонии, которую она носила в себе с рождения - и печать которой лежала и на самом ярком воспоминании нашей семьи.