Она появилась на борту в порту Диксон. Как вахта у трапа промухала это дело - неизвестно. Только однажды утром там, где сходятся углом коридоры надстройки, на месте, именуемом почему-то "Пять Углов", мы обнаружили её.
Голубущие глазищи, задорный носик, аккуратные ушки домиком - само очарование! Маленькое изящное создание. Щенок лайки. Короткий корпус, могучие по сравнению с телом, толстые лапы, серо-серебрянная густая шерсть. Она тихонько лежала в уголке возле сатуратора, положив на лапы умную моську и смотрела на нас испытующе: -Ну? Я пришла. И что вы думаете по этому поводу?
Для моряков, оторванных от берега и дома, любое живое сухопутное зверьё на судне - экзотика и предмет всеобщего поклонения. Естественно, все собрались вокруг, восхищаясь и сюсюкая.
Второй мех в машине и старпом на палубе, не дождавшись экипаж на утренний развод по вахтам и работам, выползли в недоумении на "Пять Углов" и, естественно, присоединились к остальным. Начало рабочего дня было скомкано напрочь!
Наконец, заинтригованный полной тишиной на палубе, соизволил "спуститься в народ" и наш мастер. А он был, надо сказать, собачником со стажем. И любил это зверьё настолько больше людей (как и многие, впрочем), что словом "собака" при нём ругаться было небезопасно. Понятно, что он принял самое живое участие в нашей дискуссии.
С его появлением судьба щенка решилась быстро. Судовому артельщику было приказано "поставить ребёнка на довольствие", нам всем были обещаны адские муки, "если хоть одна тварь попробует хоть пальцем тронуть...", были назначены ответственные за выгул зверя и за его кормёжку.
Лаечка всё это время лежала тихо, переводя взгляд с одного моряка на другого, как-будто понимая, что именно сейчас решается её судьба.
Назвали щенка Ладой, Ладушкой... Впрочем, отзывалась она и на Тютьку, и на Лапу, и на сотню других ласкательных прозвищ. Вылизанная и зацелованная всем экипажем, Ладка очень скоро освоилась на борту. Ей можно было всё. Зверынду пускали и на мостик, и в машину, и даже на камбуз - святая святых, куда шеф не пускал никого! Все пытались всунуть в пасть-зубасть что-нибудь вкусненькое, каждый моряк, пробегая мимо щена по делам службы, обязательно притормаживал, чтобы хотя бы коснуться ладонью ушастой головы.
Короче, жилось зверынде на судне, как у Христа за пазухой. Щенок рос в длину и раздавался вширь, и очень скоро из маленького шерстяного клубка превратился в стройную элегантную ухоженную лайку-подростка. Она не просто спала и ела. Днём в порту её постоянно можно было найти у трапа, где она несла вахту вместе с матросом. И не было на судне вахтенного лучше, чем она! Никто не мог незамеченным пройти на борт. Лада моментально загораживала узкий проход между бортом и надстройкой и вежливо оскаливалась, как-бы спрашивая: - Зачем, собственно, пришли?
Кормили её все, гладили и играли с ней тоже все, но хозяином она выбрала только одного из нас - старого судового сварщика дядю Рому. Жену он несколько лет назад похоронил, сыновья выросли и разлетелись из отчего гнезда. Короче, был наш дядя Рома бобылём.
Спала псина только в его каюте на маленьком диванчике, специально для неё сделанном в машинной мастерской. Чем бы она ни занималась - стоило только дяде Роме появиться в пределах собачьей видимости, она тут же со всех лап кидалась к нему, повизгивая и извиваясь всем телом.
-Ах ты сучень противный, ах ты подлиза, - басил сварной, запуская пальцы в густой подщёрсток на собачьем загривке: -Ну, чего ты лижешься, дурында... У меня же руки соляркой воняют, нюх заваришь... псюна ужасная!...
А сам млел и от собачьей преданности, и от нашей зависти.
Так продолжалось несколько лет. Когда дядя Рома уходил в отпуск, Ладка скучала и замыкалась в себе. Службу у трапа она несла всё так же, но смотрела только в направлении ворот порта. Часто отказывалась от еды. Ждала...
-Сволочь ты, Ромка! - говорили сварному ребята, когда он возвращался на судно из отпуска: - Что ты издеваешься над зверем, скотина?! Бери с собой, когда с судна уходишь!
-Некуда, хлопцы..., -сварной тяжело вздыхал: - Была бы хата отдельная... а то... вы же в курсАх...
Да, мы знали: жил дядя Рома в "шанхае" - городке из старых деревянных, построенных ещё до войны, бараков. В коммунальной квартире вместе с семьёй алкоголиков, давно потерявших человеческий облик.
-Это ж мне никуда от неё отойти нельзя будет! Моментом на шапку определят... Ая ышо не так стар, мне ышо и по тётенькам сходить охота быват..., - сварной оправдывался, пряча глаза.
А Ладка... Она в этот момент олицетворяла собой картину под названием "Собачье Счастье" - морда на кочегарских "прогарах" хозяина, глаза зажмурены, уши в раскоряку... Могла бы - казалось бы замурлыкала, как кошка...
Время шло, и в один прекрасный (или несчастный - чёрт его разберёт!) день нашему сварному выдали пенсионное удостоверение. Закончилось море для дяди Ромы.
Мастер пошёл в профком пароходства, долго оббивал пороги в райкомах и горкомах, но выбил-таки для старого моряка однокомнатную квартиру в новом доме. "В ознаменование заслуг перед пароходством", как было сказано в приказе...
Всей толпой втихаря мы перевезли Ромкины немудрящие пожитки из старой развалюхи на новую квартиру, потом носились по магазинам, разыскивая всякие необходимые и не очень для него подарки на новоселье.
Наконец всё было готово, и капитан, собрав экипаж, торжественно вручил обалдевшему от такого сварному, ключи и ордер на квартиру.
Тот, мигая увлажнившимися глазами, потерянно благодарил. Ладка, будто чувствуя состояние хозяина, встала на задние лапы и умывала его морщинистые щёки длинным розовым языком, убирая с них невольные непрошенные слёзы. Судовые тётки ревели чуть ли не в голос, моряки прятали глаза, нервно закуривали и смущённо матерились себе под нос...
Потом всей толпой поехали к дяде Роме. Лада вышагивала у левой ноги хозяина, гордая новым кожаным ошейником с прикреплённой к нему медалью. На медали было выбито: "Лада Романовна. Вахтенный матрос т/х "Уржум"". Эту цацку мы всей машинной бандой отливали из бронзы и прочеканивали в ночь перед праздником втайне от виновника торжества...
Новоселье было отпраздновано по-морскому лихо.
А наутро мы уходили в рейс. Без дяди Ромы и без Ладки. Она обрела, наконец, свой береговой дом и своего обожаемого хозяина. А мы... мы потеряли что-то такое, что не объяснить словами. Пусто было... Неуютно и пусто.
Много потом в моей жизни сменилось и экипажей, и судов. Друзья появлялись и уходили. Собаки были тоже, мои собственные. Любимые, все до одной! Но Ладку почему-то помню до сих пор, хотя столько лет прошло! Сумел этот серый комок шерсти затронуть что-то в моей заскорузлой душе...
Её, конечно, уже нет на этом свете. Ушла, как и дядя Рома...
Думаю, они и сейчас где-то там, в ином мире, но непременно вместе. Она заслужила своё маленькое собачье счастье - быть нужной и быть рядом.