Рябинина Татьяна
Чертова погремушка

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками Типография Новый формат: Издать свою книгу
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Чертова погремушка - дьявольский подарок, который позволяет увидеть потерянный рай, исполняет заветное желание и навсегда отнимает радость жизни. Отправляясь в Сибирь на поиски наследства умершего дяди, Костя и Лена даже представить не могли, что за исполнение мечты им придется продать душу.
  Татьяна Рябинина
  
  Чертова погремушка
  
  
  
   - Знаешь, что бы я сделал в первую очередь, если б разбогател? - спросил Костя, пододвигая кресло поближе к обогревателю.
   - Уехал бы жить в теплые края, - буркнула я, кутаясь в плед.
   Брат посмотрел на меня озадаченно.
   - Ты мыслишь масштабнее, - вынужден был признать он. - Я думал об автономной системе отопления.
   - Плебей! - я презрительно фыркнула.
   Наверно, в другое время между нами непременно началась бы тонкая и язвительная пикировка, но в квартире было так холодно, что сарказм замерзал на пути от мозга к языку. Декабрь в этом году выдался лютый, а тут еще во дворе прорвало теплотрассу, по ночам термометр, висящий на кухне, показывал всего десять градусов. Может быть, живи мы в обычной малогабаритной квартирке, она и согревалась бы от дыхания обитателей, но нашу огромную 'сталинку' с потолками в три с лишним метра не спасал даже мощный обогреватель. Оставалось только напяливать на себя сто одежек, забираться под пледы и пить обжигающий чай. Кстати, как раз в этот момент чайник на кухне издал пронзительный визг.
   - Ты! - одновременно сказали мы с Костей, уставившись друг на друга гипнотизирующим взглядом.
   Победила, как обычно, я. Мы с Костей близнецы, но поскольку я родилась на двадцать минут раньше, всегда считалась старшей, и брат мне чаще всего подчинялся. Ворча себе под нос что-то нелестное в мой адрес, он отправился на кухню, повозился там несколько минут и прикатил сервировочный столик с чайником, чашками и всем остальным, необходимым для обстоятельного чаепития.
   - Может, помечтаем? - спросил Костя, наливая себе вторую чашку. - Надоело уже в телепузер пялиться, все одно и то же.
   - О чем? О том, как разбогатеть?
   - Лучше как в детстве.
   - О волшебной палочке? - поморщилась я. - Извини, но меня это уже давно не увлекает. Я бы помечтала об удачном замужестве. Или о хорошей работе. Чтобы ближе к реальности.
   - Ну зачем обязательно о волшебной палочке? Помнишь, мы говорили: вот было бы здорово летать, как Ариэль. Или читать мысли других людей. Или...
   - Знать и уметь все на свете. Помню, конечно. И тебе до сих пор этого хочется?
   - Ну... - Костя смущенно уткнулся в чашку. - Бывает иногда. Например, когда ты дуешься на меня неделю подряд и говоришь, что вовсе не обижаешься. Или когда девушка говорит, что я ей нравлюсь, но ей нужно проверить свои чувства, прежде чем ложиться со мной в постель. Интересно, что вы думаете при этом на самом деле?
   - Неужели тебе действительно хочется это знать? - усмехнулась я. - Поверь, не стоит. Многие знания умножают печаль. Скорее всего, девушка думает, как бы подинамить тебя подольше, поесть-попить-потанцевать за твой счет, вытянуть всяких подарков, а потом удалить твой номер телефона и забанить в соцсетях. А я просто жду, когда у тебя заговорит совесть и ты, наконец, внесешь в казну свою долю общих расходов.
   Как часто потом я вспоминала этот наш разговор. Бывают в жизни такие моменты, которые словно предупреждают о том, что произойдет потом. Только вот понимаем мы это гораздо позже, когда все уже случилось и изменить ничего нельзя. И если бы мне пришло в голову написать книгу о последующих событиях, кардинально перевернувших нашу жизнь, наверно, я использовала бы сцену чаепития в холодной квартире в качестве пролога.
  
  
  Дневник
  
   Месяца через два я вернулась с работы позже обычного и слегка навеселе. Один из сотрудников нашей компании отмечал день рождения, а у другого родился сын. Виновники торжеств скооперировались и накрыли стол. Впрочем, особого веселья не получилось. Говорили все больше на унылые темы - о политической ситуации, росте цен и очередной задержке зарплаты. Мне стало скучно, и я сбежала.
   Костя обнаружился на кухне в компании блондинки глуповатого вида. Он поил ее моим колумбийским кофе, да еще из моей же чашки, чего я просто не могла вынести. Кроме того принятый три года назад мораторий на привод в нашу квартиру лиц противоположного пола никто не отменял. Тогда я вернулась домой после развода, а Костя выгнал свою гражданскую жену Полину, и мы (скорее, все-таки я, но это неважно) постановили: квартира - наше privacy, а все романы - за периметром. Нет, в гости - всегда пожалуйста, но эта парочка явно только что вылезла из постели.
   Наверно, выражение моего лица было довольно красноречивым, потому что Костя, даже не познакомив меня со своей Дульсинеей, не слишком нежно потащил ее к выходу. Возможно, надеялся, что за то время, пока он будет провожать ее, я остыну, но просчитался. Разглядывая свою чашку, оскверненную бледно-розовыми мазками помады (и почему, интересно глупые блондинки так любят этот противный цвет?), к возвращению братца я дошла как раз до точки кипения. Мы с ним принадлежали к той категории близнецов, которые хоть и любят друг друга, но яростно ссорятся по поводу и без. И в тот момент я готовилась обрушить на него самый настоящий девятый вал, но намерению моему, как пишут в романах, не суждено было осуществиться.
   Не успела я открыть рот, как зазвонил городской телефон. Посчитав это спасительным даром судьбы, Костя с готовностью схватил трубку.
   - Слушаю вас! - сказал он с идиотской приветливостью и состроил невидимому собеседнику сладкую улыбку.
   Но как только невидимый собеседник начал излагать ему свою информацию, улыбка с Костиного лица стремительно сбежала. Он нахмурился и крепко сжал кулак свободной руки.
   - Да, мы выезжаем.
   Положив трубку, Костя хмуро посмотрел на меня.
   - В общем, Ленка, давай пока разборки закончим. Одевайся, едем в больницу. Дядя Паша под машину попал. Говорят, до утра вряд ли доживет. Хочет нас увидеть.
   Всхлипывая и вытирая кулаком слезы, я оделась, как солдат по тревоге. На улице мы поймали такси и уже через двадцать минут входили в вестибюль Елизаветинской больницы.
   Свирепого вида медсестра в несвежем халате ни в какую не хотела нас пускать, долго звонила куда-то, но все-таки сдалась.
   - На второй этаж и в конец коридора, - буркнула она, повесив трубку, и снова схватилась за вязание. - Только там врач сейчас. Будете ждать.
   Мы поднялись на второй этаж, нашли нужную палату и сели на жесткую банкетку рядом с дверью. Разговаривать не хотелось. Поверить в то, что дядя Паша может умереть, никак не получалось.
  
   Наши с Костей родители погибли в автокатастрофе, когда нам исполнилось по десять лет. Мы остались с бабушкой Ниной, маминой мамой. Кроме нее и маминого старшего брата дяди Паши родственников у нас больше не было.
   Впрочем, видели мы его нечасто. Картограф-геодезист, он три четверти года проводил в экспедициях, а зимой трудился в НИИ, обрабатывая полученные результаты. Дядя Паша приезжал к нам время от времени, привозил скромные подарки, водил в зоопарк и в кафе-мороженое. А еще рассказывал тысячи удивительных историй о местах, где до него не ступала нога человека - а если и ступала, то человек этот, хозяин ноги, зафиксировать сей факт на географической карте не удосужился. Он казался нам добрым, умным и вообще замечательным - почти как папа. И мы с Костей страшно переживали, что у него никак не получается найти себе жену. Даже пытались познакомить с нашей незамужней учительницей географии. Но дядя Паша только отшучивался: ну какая жена вытерпит его бесконечные разъезды.
   А еще он был человеком загадочным. Например, без всяких ивовых прутиков и глиняных горшков мог определить, где под землей проходит водяная жила. Когда вышел на пенсию и перестал ездить в экспедиции, соседи по дачному поселку частенько обращались к нему с просьбой указать место для рытья колодца. Дядя Паша никогда не отказывался. Медленно шел по участку, пристально глядя себе под ноги, и мне казалось, что он видит сквозь землю. Наконец останавливался и говорил: 'Здесь'. И ни разу не ошибся.
   А еще он однажды точно указал место в лесу, где убийцы зарыли труп молодой девушки. 'Как вам это удалось?' - с подозрением посмотрел на дядю Пашу полицейский капитан. 'Я экстрасенс', - скромно потупился тот. Правда, потом все же объяснил, что заметил двоих мужчин, которые сидели и курили рядом с разворошенной лесной подстилкой. Ему и в голову не пришло, что они зарыли в этом месте труп. Но когда девушку стали разыскивать, тогда и вспомнил. Капитан, похоже, поверил, а мы с Костей - нет.
   Посовещавшись, мы с ним решили, что дядя Паша на самом деле видит то, что находится под землей. 'Дядь Паш, а ты можешь найти клад?' - приставали мы к нему. 'Клад? Конечно, могу, - усмехался он в седые усы. - Только сначала нужно его зарыть. А потом снова найти'.
   Но через несколько лет он и правда нашел клад. Правда, не под землей, а в чулане своей коммуналки на Садовой. Замурованную в стене шкатулку с драгоценностями. Клад сдал и получил свои законные двадцать пять процентов - столько денег, что смог купить неплохую двухкомнатную квартиру в Купчино.
   'Ну вот, а говорил, что не можешь!' - возмущенно вопили мы с Костей. Но дядя Паша только плечами пожимал. 'Штукатурка осыпалась, - он привычно посмеивался в усы. - А кирпич под ней шатался'...
  
   Дверь палаты открылась, вышел пожилой врач в белом халате поверх голубой хирургической пижамы. Лицо его было мрачным. Мы вскочили.
   - Вы родственники Кольцова? - хмуро поинтересовался он. - В общем, скажу прямо, ребята, дело безнадежное. Мы сделали все, что могли, но... Шансов нет. Час, два - максимум. Травмы, несовместимые с жизнью.
   - А к нему можно? - робко спросила я.
   Врач подумал и кивнул.
   - Хуже уже не будет, - сказал он, открывая перед нами дверь палаты. - Он в сознании... пока... Попрощайтесь.
   Дядя Паша лежал на кровати с забинтованной головой. Лицо его было бледным до синевы. От капельницы к вене на руке тянулась прозрачная трубка. Тоненько попискивал кардиомонитор. Открыв глаза, он попытался улыбнуться.
   - Костик, Леночка...
   - Ну как же ты так, дядь Паш? - сказала я и взяла его за руку.
   - Не знаю, - говорить ему было трудно, каждое слово давалось с усилием. - Шел через дорогу. И вдруг... увидел... подумал...
   - Что увидел? - в один голос спросили мы с Костей, но он не ответил и начал задыхаться. Я хотела позвать врача, и тут дядя Паша сжал мою руку.
   - Послушайте меня. Я умру. Я знаю. Не надо, я знаю, - он жестом остановил Костю, который попытался протестовать. - Завещание у меня в серванте. Дневник. Карта. Только...
   Он замолчал, и мы с братом испуганно посмотрели друг на друга, но тут дядя Паша заговорил снова:
   - Только... погремушку... нельзя...
   Кардиомонитор запищал на одной длинной ноте. Палата сразу наполнилась народом, нас оттолкнули в сторону, стали что-то делать. Звякнули ампулы. А потом медсестра отключила монитор и заученным движением закрыла дяде Паше глаза.
   - Завтра с утра приходите в морг, - сказала она. - Его там оформят, и вам выпишут справку. Сможете заняться похоронами.
   - Ленка, ты хоть понимаешь, что мы с тобой остались совсем одни? - потерянным голосом спросил Костя, когда мы спускались по лестнице.
   Я села на ступеньку и наконец-то дала волю слезам.
  
   Следующие два дня мы с Костей, высунув языки, бегали по городу. Ритуальное агентство, церковь, где дядю Пашу должны были отпевать, архивы, загсы: чтобы похоронить его на семейном участке, понадобилась уйма справок и прочих документов.
   А еще пришлось встретиться с дознавателем. Она-то и рассказала нам, при каких странных обстоятельствах дядю Пашу сбила машина.
   - Понимаете, - полная лейтенантша в дурно сидящей форме перекладывала из руки в руку голубой карандаш, а мы, как загипнотизированные, следили за ним, - свидетелей было много, никаких расхождений в показаниях нет. Ваш дядя переходил дорогу. На красный свет, между прочим. Машины были довольно далеко, и он вполне успел бы перейти. Но вдруг остановился. Водитель затормозил, но дорога скользкая... Его вины нет, он никаких правил не нарушил. Конечно, средство повышенной опасности, вы можете подать иск. И, скорее всего, его удовлетворят. Но у водителя двое детей, жена третьего ждет.
   Костя покачал головой:
   - Не будем мы никакой иск подавать.
   - Скажите, - дознавательница наконец уронила карандаш под стол и с пыхтением нагнулась за ним. - Скажите, а у вас никаких предположений нет, что могло произойти? И вообще, что он делал в этом районе, он же на другом конце города живет?
   - Мы о его знакомых ничего не знаем. Да и вообще общались редко, - пожал плечами Костя.
   - Свидетели говорят, что он так резко остановился на дороге, словно увидел что-то перед собой.
   - И правда, - припомнила я. - Мы в больнице его спросили, он сказал, что увидел. А вот что именно увидел - не успел.
   - Он не страдал галлюцинациями? Все-таки возраст уже...
   - Насколько мы знаем, нет.
   - Может, это был какой-то человек на той стороне дороги?
   - Что гадать без толку? - вздохнула я.
   Говорить о странных дядиных способностях я не собиралась. Да и какое отношение они могли иметь к этому несчастному случаю. Или могли? Может, дядя Паша увидел что-то под землей? Что-то настолько необыкновенное, что застыл от удивления на месте?
   Я сказала об этом Косте, когда мы вышли из полиции и устроились в соседнем кафе перекусить.
   - Ага, ад увидел и чертей со сковородками, - скептически хмыкнул Костя, сражаясь с жилистым эскалопом. - Какая теперь разница, что он там увидел? Мне другое гораздо интереснее. Что значит 'дневник', 'карта', 'погремушка'? И что с этой самой 'погремушкой' 'нельзя' делать?
   - После похорон поедем к нему и поищем этот самый дневник. Может, он там написал что-то важное, что мы должны знать?
   - Ленка, а вдруг он на карте отметил те самые клады? - эта мысль настолько поразила Костю, что он даже вилку отложил. - Помнишь, мы же все время подозревали, что он может под землей видеть?
   - А я тебе о чем толкую битый час? - возмутилась я. - А ты - 'черти со сковородками'.
   Но Костя меня не слушал. Размахивая руками, как ветряная мельница, он рассуждал, стоит ли сдавать клады государству или лучше зажать и продавать их содержимое по частям. Меня покоробило. Дядю Пашу еще не похоронили, а он тут уже наследством распоряжается. Я попыталась остановить брата, но он презрительно скривился:
   - Какой же ты, Ленка, все-таки бываешь противной ханжой. 'Ах, его тело еще не успело остыть, а ты...' - передразнил он меня.
   Время от времени мне страшно хотелось отвесить братцу увесистую оплеуху. В детстве мы дрались, как два кота, царапались и кусались. 'Как не стыдно? - огорчалась и возмущалась мама, растащив нас и расставив по углам. - Вы же брат и сестра, вы должны друг друга любить, а вы что делаете?' Нет, любить-то мы друг друга любили, но иногда он настолько бесил меня, что я с трудом удерживалась от рукоприкладства. Подозреваю, что и Костя тоже.
  
  ***
  
   День похорон выдался хмурым. С неба сыпалась мелкая жидкая грязь, то ли дождь, то ли снег. Ноги разъезжались на горбатом льду, поблескивающем в лужах.
   В морге меня ожидал неприятный сюрприз. Санитар, которому я отдала одежду для похорон, рассказал, как надевал дяде Паше на шею крестик. Цепочка порвалась, и крестик закатился в щель в полу. Достать не удалось. Порванную цепочку санитар отдал мне. Поскольку крестик был даже не серебряный, а самый простой, то ли оловянный, то ли алюминиевый, заподозрить санитара в воровстве я не могла. И все равно расстроилась.
   После смерти родителей бабушка часто водила нас с Костей в церковь. Костя там откровенно скучал, а мне нравилось. Что касается дяди Паши, то он к религии был совершенно равнодушен. И все же я считала, что крещенного человека, не считавшего себя атеистом, надо отпеть. А как отпевать без креста? Я с таким трудом нашла его в дядиной шкатулке среди старых часов и запонок. И что теперь? Купить в церкви и надеть там? Или просто положить крестик в карман пиджака?
   - Делов-то! - хмыкнул Костя, вытягивая из-под воротника рубашки цепочку. - Наденьте мой, если так уж приспичило.
   - Это же твой крестильный, - попыталась возразить я, но он с досадой отмахнулся.
   Отпевали дядю Пашу в небольшой кладбищенской церкви. Буквально с первых минут я поняла: что-то идет не так. Да какое там 'что-то'! Все было не так! Трое певчих, стоявших неподалеку от гроба, отчаянно фальшивили, путались, роняли ноты и с недоумением посматривали друг на друга: что происходит-то? Священник запинался, пускал петуха, а кадило никак не желало разгораться. Свечи у нас в руках то и дело гасли, словно от порывов ветра.
   Вдруг я заметила, что бабки-свечницы начали нервно перешептываться, поглядывая на гроб. Осторожно сделав пару шагов вперед, я увидела на дядином лице гримасу боли и ужаса. А ведь в начале отпевания оно было совершенно нормальным - спокойным и умиротворенным.
   Я толкнула Костю под локоть и легонько кивнула в сторону гроба.
   - Что за дьявол? - сказал он.
   В этот момент хор перестал петь, священник в очередной раз запнулся, и Костины слова прозвучали так громко и отчетливо, что все начали оборачиваться в нашу сторону. А я вдруг услышала тихий смех, и было в нем что-то ужасное. У меня задрожали руки, по спине потекли струйки ледяного пота. Я оглянулась. Никто не смеялся.
   Почудилось? Но через секунду я почувствовала, что не могу дышать. Воздух стал странно густым, плотным - и колючим. Он застревал в горле, царапал, раздирал его. В ушах зазвенело, виски сдавило. Последнее, что я запомнила, - капли горячего воска. Они падали со свечи на руку, а я смотрела на них и совершенно не ощущала боли...
   Что-то мокрое и холодное прикоснулось к моему лицу. Вдох - и воздух прохладно скользнул в легкие. Я открыла глаза.
   Мы с Костей сидели на скамейке у церкви, он прикладывал к моему лицу грязноватый снежок.
   - Ленка, а ты часом не беременная? - спросил мой ласковый братец. - Что за фокусы? Грохнулась в обморок, как институтка. Еле выволок. Тебе бы на диету сесть, килограммчиков пять-десять сбросить.
   - Кость, что это было?
   - Что 'это'?
   - Ну, ты же видел! Лицо!
   - А что лицо? Ну, свет, наверно, так упал. Да и вообще, покойники, они все такие - страшные.
   - Но он же не был страшным в начале! - я вырвала у Кости снежок и с яростью отшвырнула в сторону. - А крест? А свечи? А певчие? А?..
   - Прекрати! - Костя стукнул кулаком по скамейке. - Что за истерика еще? Что ты за бред несешь?
   Я открыла рот, чтобы ответить, но тут из церкви вынесли гроб.
   Крематорий, поминки... Я не могла дождаться, когда все закончится и мы останемся одни: поминали в нашей квартире - ближе к кладбищу. Хотелось поскорее принять снотворное, лечь и уснуть. Костя со мной не разговаривал, но если наши взгляды встречались, на его лице проскальзывало явное раздражение. А если б я ему еще и о смехе рассказала? Он бы точно решил, что я рехнулась.
  
   На следующий день я проснулась хоть и с тяжелой после снотворного головой, но страхи мои сами собой улетучились. На улице ярко светило солнце, и все вчерашнее показалось нелепой фантазией.
   Однако вечером, когда мы с Костей встретились после работы и поехали в Купчино, мне опять стало не по себе. Каждый шаг давался с трудом. К тому же сильно похолодало, в лицо дул порывистый ветер. Больше всего на свете мне хотелось развернуться и рысью побежать обратно к метро. Но я представила презрительно оттопыренную Костину губу и сдержалась. И правда, что за глупости?!
   В квартире было отчаянно холодно, и мне стало еще страшнее, пока не вспомнила, что сама открыла форточку, когда приезжала за одеждой.
   - Ну, и что с хатой делать? - Костя плюхнулся на диван в гостиной. - Продадим? Сдавать будем? Или устроим здесь дом свиданий? А что, составим график...
   - Заткнись! - прошипела я.
   - Да-да, - Костя закатил глаза к потолку. - Как же я забыл, а? Дядю только вчера похоронили, а я тут такие ужасные вещи говорю, да? До чего ж ты, Ленка, меня достала уже. Ладно, потом насчет квартиры решим, не горит. Давай-ка завещание искать. И дневник этот самый. Могла бы и сама пошарить, когда одежду собирала. Неужели не интересно было?
   Я не ответила. Да, было интересно, даже очень. Но интерес этот показался каким-то противным, гаденьким, и я злилась на себя за него. Поэтому и искать не стала.
   Завещание в сером конверте нашлось быстро. Оно лежало в серванте, отдельно от других документов. Все свое движимое и недвижимое имущество дядя Паша завещал нам с Костей в равных долях. А вот дневника нигде не было. Мы перевернули ящики, сняли книги с полок, заглянули во все углы.
   - Может, он бредил? - Костя отряхнул руки от пыли. - Погремушка еще какая-то. Чертова!
   Он с силой толкнул ящик серванта, но тот не задвинулся до конца - что-то мешало. Костя снова выдвинул его. У самой стенки виднелось что-то темное. Он засунул руку в отверстие и вытащил потрепанную тетрадь в коричневой клеенчатой обложке. Бумага пожелтела, фиолетовые чернила выцвели. Костя быстро перелистал страницы.
   - Смотри!
   Несколько последних были исписаны черной шариковой ручкой. Похоже, совсем недавно: в одном месте паста потекла и еще пачкалась. Я прочла последнюю незаконченную фразу: 'Ее обязательно надо найти и...'. И снова нехорошее предчувствие зашевелилось где-то под ложечкой.
   Ящик все равно не хотел задвигаться.
   - Там что-то еще, - сказала я и достала сложенную много раз огромную карту, напечатанную на тонкой шуршащей бумаге. В развернутом виде она не помещалась на полу комнаты. На карте тут и там были рассыпаны красные точки, десятка два, не меньше. И одна черная. Большая, жирная.
   Я сложила карту, выхватила из рук Кости тетрадь, засунула все это в сумку. Подумав, добавила туда же пакет с документами и альбом с фотографиями.
   - Поехали домой!
   - Ты что? - возмутился Костя. - Давай посмотрим, что еще забрать. Сюда ездить - как на край света. Интересно, сколько там у дядьки денег на счетах. Карт банковских целая стопка.
   - Костя!
   - Что Костя? Что?! Хватит изображать мисс Бескорыстие! Между прочим, мы на похороны выложили все свои заначки. Да еще в долги залезли. А я летом с девушкой на курорт собирался.
   Я молча достала из сумки конверт, а из него сберовскую выписку по вкладам, датированную прошлым месяцем.
   - Енотский царь! - ахнул Костя. - Вот это да!
   На рублевых счетах у дяди Паши лежало в общей сложности чуть меньше десяти миллионов. На валютных - около ста тысяч евро. У дяди Паши, который получал пенсию десять тысяч с копейками! Которому мы время от времени подбрасывали пару тысяч! А ведь у него были вклады и в других банках.
   - Я тебе говорю, он выкапывал клады, как-то их загонял и втихаря скирдовал деньги. Обалдеть! - Костя вскочил и возбужденно заходил по комнате. - Ленка, да мы с тобой богаты! Ай да дядя Паша, ай да... Ну ладно, замнем для ясности. Ты что, не рада?
   - Рада, - механически ответила я. - Очень. Поехали домой.
   - Ну уж нет! - Костины глаза лихорадочно блестели, на щеках проступил некрасивый, пятнами румянец. - Хочешь - поезжай одна. А я тут еще пошукаю. Глядишь, и погремушку найду. Интересно, что это?
   - 'Ее обязательно надо найти и...' - я машинально процитировала последнюю фразу из дядиного дневника. Почему-то показалось, что он имел в виду как раз ее - погремушку эту.
   Костя посмотрел на меня с недоумением. Я повернулась и пошла в прихожую.
  
   Он приехал только в начале второго ночи. К этому времени я выпила ведро кофе, дочитала дядин дневник и сидела в кресле, тупо разглядывая стену. То, о чем он писал, не укладывалось в голове. Меня грызла дремучая тоска и предчувствие беды.
   Костя вошел в гостиную, не раздевшись, оставляя на ковре грязные следы. От него пахло коньяком - то ли остограммился по пути домой, то ли проинспектировал содержимое дядиного бара, где стояла пара бутылочек для гостей. Расстегнув пальто, вытащил из внутреннего кармана несколько толстых пачек.
   - Тайничок нашел на кухне, - доложил он. - Двести тыр, двенадцать штук баксов и евреев десять тысяч с копейками. А погремушки нет никакой. Может, он драгоценности так называл?
   - Нет, не драгоценности, - вздохнула я, с ужасом глядя на деньги. - Я знаю, что это за погремушка. Здесь все написано, - я протянула ему тетрадь, но Костя отмахнулся:
   - Своими словами, плиз!
   Но я сначала заставила его раздеться и вытереть грязь с ковра.
   - Фашистка! - шипел Костя, оттирая тряпкой свои следы. - Гестаповка!
   Наконец он упал в кресло, и я начала рассказывать.
  
  ***
  
   В семидесятые годы прошлого века в Сибири хватало мест, куда картографы со своей аппаратурой еще не добрались. Крупномасштабная аэросъемка имелась, а вот подробных карт, где значился бы каждый ручей, родник и охотничья заимка, - нет. Да и рельеф местности с воздуха определялся тогда довольно приблизительно.
   Ликвидация этих белых пятен производилась следующим образом. Группу картографов вертолетом забрасывали в тайгу, как только сходил снег. Оборудовалась база. Запланированный под съемку участок разбивался на квадраты. Целыми днями навьюченные теодолитами, нивелирами и прочими причиндалами картографы, как муравьи, исследовали каждую впадинку и высотку, фотографировали каждый ручей или приметный валун. С наступлением морозов экспедицию сворачивали. Если же съемку за сезон полностью закончить не успевали, весною группа возвращалась.
   Так случилось и в тот раз, о котором писал в дневнике дядя Паша. Работы оставалось еще много, а по ночам температура уже опускалась хорошо ниже нуля. Со дня на день ожидали вертолет.
   База располагалась на берегу озера у подножья невысокой горушки. Точно такая же горка высилась на другой стороне. Вообще-то правила запрещали ходить по маршрутам в одиночку - мало ли что. Но в тот день дядя Паша инструкцию нарушил. Погрузил в лодку аппаратуру и поплыл на другой берег, чтобы снять с вершины дальней горы гору ближнюю.
   'Опыта у меня было еще маловато, зато слишком много гонору и самоуверенности. Это была моя третья экспедиция, и я считал, что уже могу свысока смотреть на всякие правила и инструкции, - писал он в дневнике. - За что и поплатился'.
   Противоположный берег был довольно крутым, дядя Паша просто втиснул лодку между двумя камнями, полагая, что хорошо укрепил ее. Поднявшись на вершину горы, он сделал всю необходимую работу, занес результаты в журнал наблюдений и спустился вниз. И только сложив аппаратуру в лодку, понял, что забыл журнал на горе. Вернувшись за ним, поспешил обратно, под ноги смотрел не слишком внимательно, наступил на 'живой' камень и полетел вниз. Сломал ногу и несколько ребер, ушиб голову и от боли потерял сознание. И очнулся только глубокой ночью, от сильного холода.
   Оторвав от рубашки полосу ткани, дядя Паша соорудил из двух найденных на ощупь палок шину для сломанной ноги, дождался утра и пополз вниз. Но лодки на берегу не оказалось. Как выяснилось позже, волной ее выбило из камней и увело на середину озера.
   Он принялся кричать и махать руками в надежде, что его услышат на том берегу. Ему даже костер было не разжечь - спички выпали из кармана во время падения. Приглядевшись внимательнее, дядя Паша увидел, что на базе нет ни одного человека. И понял: пока он лежал на склоне горы без сознания, за экспедицией прилетел вертолет.
   Но почему не дождались его, не отправились на поиски? Почему бросили в тайге одного - на верную смерть?
   Лодка! Они увидели на воде пустую лодку с аппаратурой для съемки. А может, и перевернувшуюся. Решили, что утонул. И искать не стали. Да и как искать на дне без водолазов?
   Два дня дядя Паша добирался до базы на берегу озера. Раньше это расстояние он мог пройти за несколько часов. Но теперь приходилось или прыгать на одной ноге, опираясь на палку, или ползти. Особенно на второй день пути, когда от голода начала кружиться голова. Кроме десятка чудом не осыпавшихся с кустов ягод и случайной сыроежки во рту у него не было ни крошки.
   База действительно оказалась пустой, с заколоченными окнами и дверью. Впрочем, доски дядя Паша отодрал легко, заколачивали-то не от людей, которых не было вокруг на сотни километров, а от зверей.
   Обшарив все полки и углы, он нашел немного посуды, спички, соль, топор и пару капканов. Ему повезло, что экспедиция растянулась на два сезона, иначе на базе не осталось бы абсолютно ничего, и его точно ждала бы смерть. А на берегу обнаружился наполовину полный мешок пшена. То ли потеряли при погрузке, то ли просто решили не брать лишнее и выбросили.
   Первое время дядя Паша с утра до вечера сидел на берегу, варил на костре пшенную кашу и молил бога о спасении. Он вырос в семье, где веру не выбросили на свалку истории, а осторожно припрятали в укромное местечко на черный день. Детей крестили, на Пасху пекли кулич, а в затасканных повседневных 'слава богу' или 'не дай бог' иногда проскальзывало что-то давно забытое, сладостное и волнующее. И вот черный день настал. Он не знал ни одной молитвы, но как мог просил бога спасти его.
   Однако день шел за днем, а бог на помощь не торопился. И вот однажды утром дядя Паша проснулся и сказал ему в сердцах: 'Нет тебя. А если и есть, то тебе на меня наплевать. Так что придется мне надеяться только на себя'. С минуту ждал, испугавшись собственной дерзости, не убьет ли его молнией или как-нибудь иначе, а потом еще больше убедился в своей правоте. И принялся за работу.
   Нога сильно болела, но выхода не было. До снега и морозов предстояло обеспечить себя едой и топливом. А если повезет, то и теплой одеждой. Теперь кашу свою дяде Паше приходилось делить с рыбами. Прикормив окуней, он вылавливал их из воды прямо руками, потрошил и вялил на жарком еще солнце. Часть рыбы шла на наживку для капканов.
   В первую же ночь в них попались два соболя. Шкурки дядя Паша снял, тщательно отскреб от мяса и повесил сушиться. Одну тушку засолил, второй снова начинил капканы. На этот раз добычей стали соболь и лисица. Распустив мешок из-под пшена на нити, он наделал силков, куда попадались птицы и даже зайцы. Скоро у него уже был изрядный запас мяса и шкурок, из которых получились чудовищные на вид, но теплые шуба, шапка и даже сапоги. А еще он собирал грибы, ягоды, съедобные травы и корешки, хвою, чтобы делать отвар от цинги.
   Хуже дело обстояло с топливом. Дядя Паша прекрасно понимал, что не сможет одним топором заготовить столько дров, чтобы отапливать базу несколько месяцев. Переселился в крохотную баньку, а довольно большой щитовой дом потихоньку развалил и разрубил на дощечки - ломать не строить.
   В общем, дядя Паша выжил и к весне возгордился этим обстоятельством настолько, что позволил себе разговаривать с богом в довольно пренебрежительном тоне.
   'Вот видишь, - говорил он, подбрасывал в печь остатки базы, - Ты не хотел мне помочь, и я помог себе сам. Сам выжил'.
   Ночи были еще холодные, но днем солнце пригревало вовсю, снег таял, кое-где показалась молоденькая травка. Нога срослась, да так хорошо, что даже хромоты не было, ребра тоже не беспокоили. Только вот голова иногда побаливала. И однажды разболелась так, что дядя Паша лег спать еще до заката, чего никогда раньше не делал, потому что бабушка в детстве внушила ему: закатный сон - морочный. Вот ушло солнце на покой, тогда и спи. А не когда оно с землей прощается.
   И приснился ему человек ростом до неба, весь в белом, с лицом таким сияющим, что не разглядеть. И сказал человек, что он - бог, тот самый, которого дядя Паша так ругал и оскорблял. Тот упал на колени и со слезами начал молить о прощении. И услышал голос: 'Встань! Я тебя прощаю. Это было испытание, и ты его с честью прошел. Не испугался, не пал духом. Поэтому и выжил. И за это будешь награжден. Проси, чего хочешь'. 'Видеть клады сквозь землю', - почему-то ответил дядя Паша. 'Будь по-твоему. Завтра утром иди по распадку к роднику. Увидишь там сияющий шар. Возьми его в руки и загляни в самую глубину'.
   Проснулся дядя Паша в холодном поту и до утра не мог уснуть. И так ему было страшно, как никогда до этого. Даже когда понял, что остался в тайге один. А утром, хотя и ругал себя за глупость, ноги сами повели вверх по распадку. И еще издали он заметил что-то сверкающее.
   Подойдя поближе, дядя Паша увидел шарик размером с крупное яблоко, который неподвижно висел в воздухе над родником, испуская лучи яркого света. Раздался тихий звон, как будто кто-то забавлялся с детской погремушкой-колокольчиком. Шар звенел, искрился, манил к себе. Идти стало тяжело. Словно чьи-то руки пытались удержать его.
   'Загляни в него', - вспомнил дядя Паша и снова почувствовал страх. Но шар был таким прекрасным, что он собрал все свои силы, шагнул к нему и взял в руки. Ладони грело и слегка покалывало сотнями иголочек. Дядя Паша всмотрелся в его отливающую радугой глубину, голова закружилась, и он упал без сознания. А когда очнулся, понял, что все вокруг изменилось. Мир стал каким-то... тусклым, безрадостным. Словно из него исчезло что-то очень нужное и важное.
   На секунду дядя Паша испытал такое острое сожаление и разочарование, что слезы брызнули из глаз. Но тут он посмотрел себе под ноги, и у него перехватило дыхание. На мгновение перед глазами все расплылось и снова стало четким. А потом он понял, что смотрит вглубь земли. Ее толща словно раздвигалась, расходилась под его взглядом, обнажая корни деревьев и звериную нору, пласты глины, песка, водяную жилу, камни.
   Дядя Паша потряс головой и увидел под ногами землю, покрытую слоем прелых прошлогодних листьев. Посмотрел пристальнее - и снова все замутилось, а потом начало разбегаться. Он был так ошеломлен, что не испытывал ни радости, ни удивления - вообще ничего. Шар, выпавший из рук, висел в воздухе на прежнем месте, над родником. Плохо соображая, что делает, дядя Паша взял его, огляделся по сторонам и увидел под корнями ели вымытое талыми водами углубление. Шар как раз поместился в него. Дядя Паша забросал тайник ветками и листьями и вернулся к озеру. По дороге он то и дело останавливался и всматривался в землю. Иногда видел в ней чьи-то кости, а один раз - какие-то черепки.
   На следующий день прилетел вертолет с экспедицией. Ее участники, увидев дядю Пашу, живого и невредимого, были настолько поражены и обрадованы, что ему даже не попало за уничтоженную базу. Уже к вечеру вертолет доставил новый сборный дом...
  
  ***
  
   - Да-а... - протянул Костя и почесал в затылке. - Это все?
   - Нет. Но дальше в основном координаты и описания мест, где он находил какие-то залежи. Когда был в экспедициях. Золото, серебро, алмазы, металлы всякие. Отмечал на карте красным. Ну, ты понимаешь, сам он эти месторождения в одиночку не мог разрабатывать, а говорить кому-то не торопился. Да и что бы он сказал? 'Я тут, товарищи, сквозь землю золотую жилу увидел'? Кстати, он не только сквозь землю, но и сквозь воду видел. Там на карте одно место указано на Северной Двине, где уйма раковин-жемчужниц. Речной жемчуг, конечно, дешевле морского, но все-таки тоже ценится.
   - Ну, он и сквозь стены видел, - усмехнулся Костя. - Помнишь клад в чулане?
   - Клады он находил часто. Об этом тоже упоминается, но мельком. У него были знакомые антиквары, ювелиры, которым он продавал драгоценности. Странно, мне бы и в голову не пришло, что дядя Паша был таким... скопидомом. Все копил и копил деньги. Только на квартиру и потратился.
   - Мне другое странно, - Костя нежно поглаживал толстые пачки банкнот. - Как его накопления не сгорели в начале 90-х. Баба Нина говорила, что у нее на книжке деньги на машину лежали - все пропало.
   - Откуда ты знаешь, может, и сгорели. Может, у него намного больше было. Рублевые счета открыты уже после этого. А в евро - вообще несколько лет назад.
   - Ладно, Лен, это все лирика, - Костя принялся строить из денежных пачек башню. - Давай-ка подумаем, как нам добыть эту самую хреновину, погремушку эту чертову.
   - Кот, ты с ума сошел?! - я аж задохнулась от возмущения. - Ты что, не понял ничего? Это же на самом деле... чертова погремушка. Это ведь дьявол дяде Паше приснился, а никакой не бог.
   - Да прекрати ты чушь молоть! - заорал Костя. - Да, дьявол! С рогами и хвостом! Приснился и во сне подарил волшебный шарик. Дядька же писал, что треснулся башкой. Вот и снилась ему хрень всякая.
   - Да. И шарик тоже приснился. И денежки вот эти, - я толкнула башню, и она рассыпалась, пачки попадали на пол, и Костя проворно нырнул за ними под стол. - Денежки эти нам тоже сейчас снятся. Знаешь, Котик, есть такая философская система, солипсизм называется. Даже не система, а доведенный до абсурда эгоцентризм. Есть только я, а остального мира не существует - он мне просто снится.
   - Уймись, а? - вполне мирно предложил Костя, снова усаживаясь в кресло, но я разошлась не на шутку.
   - И не подумаю! Объясни мне, пожалуйста, откуда тогда, по-твоему, взялась эта штука?
   - 'Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам', - с подвывом продекламировал Костя. - Я так думаю, это какая-то инопланетная техника, только и всего.
   - 'Только и всего!' - передразнила его я. - Сам ты... идиот инопланетный! Не верю я ни в НЛО, ни в зеленых человечков. И вообще в жизнь на других планетах.
   - Да мне плевать, во что ты там веришь или не веришь. Я собираюсь найти это место и достать шар. Дядька записал, где это?
   - Записал, - вздохнула я. - И даже на карте отметил. Кость, я тебя очень прошу, не надо. Во-первых, столько лет прошло. Может, его и нет там уже давно. Во-вторых, это же дикая глушь.
   - Вот и посмотрим, там или не там. А глушь - ну и что? Наймем вертолет. Денег-то у нас - о-го-го!
   - Вот именно, - я чуть не плакала, понимая, что переубедить его вряд ли удастся. - Неужели нам с тобой этих денег не хватит? Хочешь, я тебе еще из своих отдам? Только не надо, пожалуйста, туда ехать. Ты прочитай последнюю запись, - я протянула Косте дневник.
   - 'Она снится мне каждую ночь, - недовольным тоном 'ладно, только отвяжись' начал читать Костя. - Я хочу еще раз увидеть ее, взять в руки, почувствовать то тепло, услышать звон колокольчиков. Заглянуть в ее глубину. Снова увидеть то, что увидел тогда. Почему только я не взял ее с собой? Но я не мог. Как бы я объяснил на контроле в аэропорту, что это? Я скучаю по ней, уже много лет. Чтобы поехать туда, нужны большие деньги. Они у меня есть, но я не могу с ними расстаться. Каждый потраченный рубль причиняет мне настоящую физическую боль. И я вынужден скрывать это, чтобы Костя с Леной не считали меня отвратительным скрягой.
   А я и есть отвратительный, мерзкий скряга. Скупой рыцарь. Они привозят мне деньги, потому что думают, будто я живу на свою жалкую пенсию. А я беру. Потому что действительно живу на пенсию и на их деньги. А все остальное... А ведь по сравнению со мной они нищие, хуже, чем нищие. Я мог бы отдать им все, чтобы они ни в чем себе не отказывали, ездили по свету, пока молодые. Но я не могу, не могу! Что за наказание? Если только после моей смерти.
   Наверно, мне недолго осталось жить. У меня ничего не болит, и для своего возраста я неприлично здоров. Но мне нет от жизни никакой радости. Только сиюминутные удовольствия. Даже не удовольствия, а физическое удовлетворение - от еды, сна, посещения туалета. Одна радость, нет, не радость, а страсть, истощающая до полного изнеможения, - это поехать в какую-нибудь глубинку, найти развалины бывшей дворянской усадьбы, побродить там и вдруг увидеть в земле сундучок или горшок. Выкопать, привезти домой, почистить, рассортировать, продать. Двадцать раз пересчитать плотные, шершавые бумажки.
   Кто сказал, что деньги не пахнут? Их аромат не может сравниться ни с чем. Ни духи, ни изысканная еда, ни запах желанной женщины - все это и в подметки не годится запаху денег. Когда я беру их в руки, внутри все поет и пляшет. А потом пойти в банк, положить на счет и долго рассматривать цифру 'доступно'. Снова и снова доставать чек и смотреть. Доставать и смотреть. А по ночам просыпаться в ледяном поту и умирать от страха, думая о том, что банк может разориться, что государство снова наложит лапу на мои деньги. Снять и держать дома? И пугаться каждого шороха, каждую секунду ожидая визита грабителей?
   Мне страшно жить и страшно умереть. Я устал. Я болен. Не телом, а душой. Это страсть, и она меня погубит. Уже погубила. Мне мерещится всякое. И тот, кого я видел когда-то во сне. Тот, кто подарил мне погремушку. Теперь я знаю, он не бог. Он уже не так красив. Он смеется надо мной, зная, что обманул меня, что я в его власти. А еще постоянно мучают воспоминания о... (здесь несколько строчек были густо зачеркнуты). Мне страшно. Как ни тяжело, я должен буду рассказать об этом Косте и Лене. Ее обязательно надо найти и...'
   Костя закрыл тетрадь и положил ее на стол.
   - Да-а-а... - протянул он. - Ну и дела.
   - Вот видишь! А еще помнишь, в больнице он сказал: 'Только погремушку нельзя...' Костя, не надо за ней ехать!
   Он молча барабанил пальцами по столу. На лице его читалась не просто борьба, а настоящая мировая война. Я умоляюще смотрела не него.
   Как знать, может, здравый смысл и победил бы, но я сделала роковую ошибку. В тот момент, когда мне показалось, что Костя все-таки склоняется к моему мнению, я сказала жалобно:
   - Костенька, ну хочешь, я на колени перед тобой встану?
   - В церкви на коленях стой! - грубо оборвал меня Костя. - А теперь вытри сопли и слушай.
   Я уставилась на брата, от неожиданности открыв рот. Да, мы с ним часто ссорились и спорили, и он нередко грубил и орал на меня, и все-таки обычно я брала верх. Может, потому, что чувствовала: я сильнее его. А может, потому, что была права. На этот раз я тоже была права, но что-то подсказывало: ни криками, ни уговорами, ни слезами настоять на своем не удастся. Таким я его еще никогда не видела.
   - Так вот, - Костя навис надо мной и смотрел прямо в глаза совершенно диким взглядом. - Видишь эти деньги? Половина - твоя. Можешь забрать их хоть сейчас. Те деньги, которые в банке, мы получим через полгода. Разумеется, тоже пополам. Как только станет тепло, я полечу в Сибирь, найду эту дрянь и привезу сюда. И не надо кивать на дядю Пашу. Во-первых, он явно не дружил с головой. Уж не знаю, от травмы или всегда таким был. Честно говоря, мне плевать. А во-вторых, то, что он был патологическим скрягой, совершенно не значит, что и я стану таким же. Мне никогда не хотелось иметь много денег только для того, чтобы они были. Я хочу их тратить, понимаешь? Купить хорошую машину, дорогую одежду, ходить с красивыми девушками в рестораны. Дом купить. На Канарах. А не корячится всю жизнь на чужого дядю за какие-то жалкие тридцать тыр в месяц. Чтобы мелочь в карманах считать на банку пива. Чтобы у сестры занимать до получки, если надо девушку в кафе пригласить. Или на новые джинсы.
   - Но, Костя, - робко попыталась возразить я, - с дядиными деньгами тебе теперь не надо будет занимать у меня на кафе и джинсы. Хватит и на машину, и на дом, и на кругосветное путешествие с девушками.
   - Что мне эти гроши? - презрительно фыркнул Костя. - А это, сама понимаешь, гроши по сравнению с тем, что я могу получить. В общем, все. Разговор окончен. За шаром я поеду, нравится тебе это или нет. Конечно, я бы предпочел, чтобы ты поехала со мной. Но если тебе религиозные убеждения не позволяют, - тут он ядовито ухмыльнулся, - я не настаиваю. Сам справлюсь. Кстати, если я тебя так раздражаю, могу переехать пока в дядину квартиру.
   Он хлопнул дверью гостиной и, насвистывая, отправился в ванную. А я уткнулась носом в спинку дивана и залилась злыми бессильными слезами.
  
   Хоть я и не настаивала, Костя действительно переехал в дядину квартиру. 'Чтобы не шокировать твою нравственность своими внебрачными связями', - так он сказал.
   Когда мы с Костей съехались, он жил в страшенной грязи и питался 'дошираком'. Договорились, что я буду вести хозяйство, стирать и кормить его, но за это он не станет приводить в нашу квартиру своих подружек.
   Нет, я не была ханжой и считала, что каждый человек волен решать для себя, будет ли он жить монахом, в браке или беспорядочно рассеивать свой генетический материал по всей вселенной. Если бы Костя привел в дом жену, пусть даже гражданскую, я бы не стала возражать. Может, меня и раздражали бы их счастливые вопли за стеной, но я бы притерпелась. В конце концов, мой развод со Славкой вовсе не означал, что я поставила крест на личной жизни. Мне было всего двадцать восемь, и у противоположного пола я пользовалась успехом. Однако я была слишком брезглива, чтобы терпеть у себя дома неизвестных девиц, сменяющих друг друга со скоростью звука, замачивать Костины простыни в пятновыводителе и, натянув перчатки, отмывать ванну от чужой интимной растительности.
   Впрочем, наш разъезд на Костину личную жизнь положительного влияния не оказал. Раньше во всех своих неудачах он винил мое 'ханжество и самодурство' и свою 'нищету', а теперь - 'всеобщее женское коварство и блядство'. На мой же взгляд все обстояло несколько иначе.
   Так уж вышло, что наша близнецовость повернулась ко мне фасадом, а к Косте, соответственно, задом. Лет до десяти-одиннадцати мы были похожи больше, чем некоторые однояйцовые близнецы. Поскольку меня стригли коротко, а одеваться я предпочитала в брюки и мальчишечьи рубашки, все принимали нас за братьев. Тем более я любила представляться не Ленкой, а Лёнькой. Иногда нас путали даже родители. Я никогда не играла в куклы, презирала девчачьи ленточки, тряпочки, альбомчики. Чтобы различать нас, не раздевая, мама заставила меня отпустить челочку. До шестого класса у нас был один и тот же размер одежды и обуви, и частенько мы дрались из-за джинсов или кроссовок не хуже двух сестер. Мы были одинаково невысокие, тощие, русоволосые и сероглазые. И даже с похожими голосами.
   Перемены начались лет в двенадцать. У меня потихоньку стала расти грудь, что почему-то чрезвычайно обижало Костю. К тому времени мы давно уже жили в разных комнатах, но он привык забегать ко мне запросто и однажды влетел, когда я переодевалась.
   'Фу, какая ты становишься уродливая!' - заявил он, увидев мои жалкие припухшие бугорки.
   Я долго плакала, а потом поняла: Костя завидует тому, что я взрослею быстрее. Тем более я сильно обогнала его в росте и уже превращалась в девушку, а он по-прежнему оставался сопливым мальчишкой. У меня появился поклонник классом старше, а на него девчонки внимания не обращали.
   К шестнадцати годам Костя догнал меня и говорил басом, но... Если я при своих ста шестидесяти пяти выглядела стройной девушкой среднего роста, то он смотрелся плюгавым хлюпиком. Волосы у нас были одинаково неинтересные, но я красила их в каштановый, а Костя так и щеголял не слишком густой шевелюрой цвета пыльной мыши. Девушки не воспринимали его всерьез - и тогда и сейчас. Чем больше он любил всех женщин оптом, тем меньше женщины любили его. К не слишком презентабельной внешности добавились очки, ранние залысины и сутулость. Мышц у Кости как не было, так и не появилось - на турнике, в отличие от меня, он всегда висел жалкой макарониной. Зато от моей стряпни начал расти аккуратный животик.
   Но если б дело было только в этом! Сколько я видела страхолюдных мужиков с нечеловеческим обаянием. Муж одной моей приятельницы безобразен настолько, что, увидев его в парадном, запросто можно умереть от инфаркта. Но уже через пять минут общения некрасивость просто перестаешь замечать. Анька - его четвертая и, думаю, далеко не последняя жена.
   А Костя - при всей моей к нему сестринской любви - был скучен, зануден, жадноват и крайне эгоистичен. Девушки элементарно не хотели с ним знакомиться. А если и знакомились, то быстро понимали, что с каши с ним не сваришь. Ни в каком смысле. Даже Полина, которую угораздило в Костю влюбиться, постоянно мне на него жаловалась. Но ее он выгнал сам - надоела.
   И даже теперь, когда у Кости появились деньги, одежда из приличных магазинов, новенькая 'ауди' и квартира, куда он мог свободно приводить своих подруг, ситуация не слишком изменилась. Девушки встречались с ним несколько раз и таинственно исчезали. Костя считал, что это потому, что денег у него хоть и стало больше, но все равно мало, мало. Вот когда будет больше... А пока он звонил мне и долго жаловался на очередную стерву.
   Я очень надеялась на то, что такими темпами к лету Костя уже истратит свою половину найденных у дяди Паши денег и не сможет поехать в Сибирь. А деньги со счетов получит не раньше осени, когда будет уже холодно. Но, как сказал бы мой братец, я была наивной чукотской девочкой.
   Он действительно большую часть денег истратил и пришел просить в долг. Под наследство. Может, даже с процентами. И при этом по-прежнему уговаривал меня ехать с ним. Я не спала ночами, размышляя, как лучше поступить.
   Не дать денег? Возьмет у кого-то еще. Дать - и пусть едет? Я боялась за него. Боялась отпустить одного. Все-таки поехать с ним? Но мне категорически не хотелось иметь никакого отношения к дьявольской штуковине, погубившей дядю Пашу. К тому же было страшно по самой элементарной причине. Сибирь, дикая глушь. И только мы вдвоем. Причем с большими деньгами. Ведь если к этому озеру можно попасть только на вертолете, нам придется выложить за рейс немаленькую сумму. Это как флагом помахать: ау, люди, у нас денег до фига! И наверняка найдутся желающие выпотрошить лохов.
   Эх, если б я знала, как все сложится на самом деле! Наверно, встала бы ночью, сожгла дневник и карту. И пусть после этого мы с Костей поссорились бы на всю жизнь. Даже это было бы лучше того, что произошло.
  
  Синее озеро
  
   И все-таки я решила ехать с ним. Ну вот не могла махнуть рукой: делай как знаешь, моя хата с краю. Если б с Костей что-то случилось, я бы себе не простила. С детства мне говорили: ты - старшая и поэтому отвечаешь за Костика. Конечно, мое двадцатиминутное старшинство мало что значило, но поскольку я всегда была серьезнее и спокойнее, родители и бабушка поручали мне следить за Костей, а не наоборот. К тому же его постоянные пассажи о том, что найденные клады он будет употреблять не только на свои нужды, но и на благотворительность, потихоньку начали меня гипнотизировать. А что, если правда, думала я, вдруг зло можно как-то обернуть к добру.
   В июне Костя уволился с работы, а я взяла отпуск. Моя часть денег лежала на карте, но он уговорил меня снять их.
   - Ты совсем рехнулась, да? - вопил он. - Мы с вертолетчиком будем картой расплачиваться, да? Продукты по ней в сельпо покупать?
   В конце концов я сдалась окончательно. Мы купили рюкзаки, палатку, плотные камуфлированные костюмы, сапоги, жутковатые брезентовые шляпы. К костюмам пришли дополнительные внутренние карманы для денег. Долго обсуждали маршрут.
  Дядя Паша подробно описал в дневнике место, где спрятал свою находку, и отметил его на карте. Но вот как попасть туда, мы не знали. Обшарили интернет и выяснили, что нужно долететь до Красноярска, пересесть на самолет местной авиации и добраться до села Пятиреченское. Скорее всего, именно оттуда экспедиция дяди Паши летела на вертолете до Синего озера.
  Складывалось все на удивление удачно. Рейс удобный, билетов завались. И даже прогноз погоды на неделю более чем благоприятный. Мне невольно вспомнилась поговорка: 'словно черт ворожил'. А почему бы и нет? Наверняка он был страшно рад: еще два жадных дурачка сами спешили в его сети.
  
  В Красноярск мы вылетели рано утром.
  И опять все шло просто неправдоподобно гладко. И пробок на дорогах не было, и место на стоянке нашлось удобное, и рейс не задержался ни на минуту. И даже обед принесли вполне съедобный.
  - Вот увидишь, все это кончится плохо, - бурчала я. - Не может все быть так хорошо, да еще в таком деле.
  - Ты противоречишь сама себе, - хмыкнул Костя, не отрываясь от глянцевого журнала. - Если шар действительно дьявольский, то в его интересах, чтобы мы благополучно добрались туда и погубили свои бессмертные души. В смысле, в интересах дьявола.
  - Идиот! - прошипела я.
  - Ну и пусть! - Костя показал мне язык и перевернул страницу.
  Ох, как я ненавидела в этот момент и его, и себя, и покойного дядю Пашу, и весь свет оптом. Бывает, человек теряет в результате несчастного случая ногу или руку. Или вообще способность передвигаться. Можно винить в этом кого угодно. Но ничего не изменится. Остается либо плакать, либо пытаться принять ситуацию такой, как она есть, и выжать из нее хоть крохотный, но плюс. В этой ситуации я, как ни старалась, нашла только один плюсик: совесть не будет грызть меня из-за того, что я бросила Костю - при любом раскладе.
  Перелет занял пять часов. Обычно я панически боялась летать, но в этот раз было как-то все равно. Когда наваливается мигрень, мало беспокоит стрелка на колготках.
  Красноярск встретил нас ярким солнцем. К моему удивлению, было довольно тепло.
  - Ты думала, в Сибири вечная зима? - презрительно фыркнул Костя. Похоже, ему нравилось представлять меня кромешной дурой.
  До самолета на Пятиреченское оставалось еще прилично времени. Оказалось, нам здорово повезло, потому что некоторые местные рейсы не были регулярными: когда два раза в неделю, когда раз, а то и реже. Прилетели бы в Красноярск завтра - и куковали бы дня три.
  В ожидании рейса мы набрели на ресторанчик - похоже, местный центр культурной жизни, и неосторожно подзаправились. И осознали масштаб оплошности, едва завидев самолет. Он был крохотный - десятка на два пассажиров - и выглядел не более надежным, чем фанерный кукурузник. Даже Костя изменился в лице, а меня на всякий случай затошнило.
  - А пакеты гигиенические у вас дают? - спросил Костя летчика в потрескавшейся бурой кожанке, который прохаживался у металлической лесенки-трапа, наблюдая, как в самолет грузят тюки с почтой. Стюардесс на подобных летающих гробах, разумеется, не водилось.
  - Енто прокладки бабские, чо ли? - удивился летчик и перевел взгляд на меня.
  - Нет, это кульки бумажные, куда блевать! - рявкнула я.
  - А вы, ребята, слабаки, - презрительно сплюнул летчик. - Нет у нас кульков блевацких. В обычные рвите.
  Какая-то бабуля, сжалившись, протянула нам грязноватый полиэтиленовый пакет, один на двоих. Выглядела она, несмотря на более чем солидный возраст, бодрой и крепкой - настоящая сибирская бабка. Да и остальной народ: молодухи, дети, диковатого вида бородатые мужики - залезали в самолет безо всякой опаски.
  - Впервой? - спросил нас старичок в шляпе разбойничьего фасона. - Ничаво, долетим. Енто только первые раз двадцать страшно, а потом уже ничаво.
  Мы забрались в самолет последними. Металлическая дверь за нами захлопнулась с душераздирающим скрежетом. Пассажиры, весело переговариваясь, рассаживались на узких скамьях вдоль стен, запихивая баулы себе под ноги. Нам достались места в хвосте.
  - Ну чо, смертнички, полетели? - жизнерадостно пошутил летчик, устраиваясь в кабине поудобнее. Дверь, отделявшую ее от салона, он закрывать не стал.
  Пассажиры в ответ бодро загомонили, а мы с Костей переглянулись. Его лицо приобрело изысканный фисташковый оттенок. Мое, полагаю, было ничем не лучше.
  Взвыв натужно, самолет заскакал по бетонным плитам. Подпрыгнул и дерганными рывками начал набирать высоту. Мелькнули и исчезли городские кварталы, через несколько минут в иллюминаторах под нами был сплошной зеленый ковер тайги с поблескивающими на солнце прорехами - озерцами, болотами и речками.
  - Генаха, а ты никак, милчек, пьяный? - крикнул в стороны кабины дедок в разбойничьей шляпе. - Летит странно, - пояснил он нам, застывшим от ужаса. - Не падает, не скачет, крыльями не машет. Ровнеханько летит. Ажно страшно, - тут дед захохотал, как филин или леший.
  Мы так и не поняли, то ли он шутил, желая напугать нас, то ли местные действительно привыкли совсем к другой полетной манере, которой пилот по неизвестной причине вдруг изменил. Тем не менее, страху мы натерпелись изрядно.
  - А что, поездом из Красноярска в Пятиреченское нельзя добраться? - спросила я соседку, ту самую бабулю, пожертвовавшую нам пакет.
  - Поездом-то? - она по-птичьи наклонила голову. - Да чо, можно и поездом. До Павлова грузо-пассажирский ходит через день, а оттуда дизелем. Только дизель вот раз в неделю, а самолетик, мож, и два. Если, конечно, Генка не запьет. Есть еще Васька, тоже леччик, но он сам-один не летает.
  - Слышь, Кот? - я толкнула Костю в бок. - Обратно - поездом. Дизелем-шмизелем - хоть на дрезине. А на этой пилораме я больше не полечу.
  Соседи снова окинули нас презрительными взглядами.
  Наконец часа через два самолетишко приземлился на аэродроме, больше напоминающем школьный стадион в сельской местности. По зеленой с проплешинами травке прогуливался поросенок, а у деревянного здания аэропорта, похожего на кассу пригородной электрички, гоготала стайка гусей.
  - Припозднился, Генпетрович! - из окна высунулась пышная деваха с косами кренделем, уложенными под косынкой. Ее широкая улыбка призывно сверкала золотым зубом. - Ужин на столе.
  Почему-то мы с Костей представляли себе Пятиреченское хоть и небольшим, но все же городком. Видимо, наличие аэропорта ввело в заблуждение. Откуда же нам, полустоличным жителям, было знать, что подобные, если так можно выразиться, аэропорты в тайге, где сообщение между населенными пунктами затруднено, есть едва ли не в каждом крупном селе. Пятиреченское было именно таким. Несколько кирпичных трехэтажных домов гордыми небоскребами высились среди тесовых изб, а дальше, за узкоколейкой и похожими на марсиан мачтами ЛЭП начинались поросшие густым лесом горы.
  - Ну и дыра! - зажмурился Костя.
  Между тем смеркалось. Воздух минорно гудел комариными голосами.
  - М-да, боюсь, гостиницы тут нет, - вздохнул Костя.
  - Да и вертолетов тоже, - стараясь скрыть радость, лицемерно покачала головой я. - Придется возвращаться без погремушки.
  Но я поторопилась.
  - Смотри! - завопил вдруг Костя, невоспитанно тыча пальцем в сторону притаившегося поодаль гигантского головастика с пропеллером на спине. - Если он вообще в состоянии летать, а не торчит тут в качестве памятника коррозии, то завтра мы будем на Синем озере. А пока поищем ночлег.
  Не долго думая, мы постучали в окошко 'аэропорта'. На стук выглянул наш пилот с повисшей на подбородке ниткой квашеной капусты.
  - Не подскажете, где тут переночевать можно? - соорудил приветливую улыбку Костя.
  - Да енто ж наши пассажиры, городские! - удивился летчик. - Которые пакеты блевацкие просили. Слышь, Верк, тут городские колотятся, ночевать хочут.
  Отодвинув Генпетровича в сторону, в окно высунулась Верка - та самая деваха с косами кренделем.
  - А заплатите? - хищно сверкнув зубом, спросила она.
  - Конечно! - хором ответили мы.
  - Тысячу рублей, - заявила Верка. И тут же уточнила испуганно, боясь перегнуть палку: - За двоих.
  - Конечно! - снова хором согласились мы.
  - Ну так заходьте. Через зал и кассу.
  Мы обогнули щелястый домик и вошли в крохотный зал ожидания с деревянными скамейками у стен. Окошечко кассы было закрыто, а рядом с ним обнаружилась дверь, которая распахнулась перед нами, едва не ударив меня по лбу. Пахнуло борщом и жареной рыбой.
  - Ну заходьте уже! - махнула нам пышная Верка, за спиной которой маячил Генпетрович, все в той же бурой кожанке.
  Нас провели через крохотный закуток кассы в довольно просторное жилое помещение - чистенькое, с белыми занавесками, геранью, домоткаными половиками и кроватью с высоченными перинами. Тут же стоял стол под малиновой скатертью, уставленный всевозможными мисками, тарелками и кувшинчиками.
  Едва мы сбросили рюкзаки, нас оперативно усадили за этот самый стол, даже не предложив вымыть руки. Как по волшебству, перед нами оказались огромные тарелки, до краев налитые огненно-красным борщом с островками мяса, и граненые стопки с мутноватой жидкостью.
  - Сам гнал, - похвастался Генпетрович.
  Пришлось выпить. Ядреный самогон мгновенно ударил мне в голову, и дальнейшее я воспринимала словно через волнистое стекло.
  - А к нам зачем? Туристы? - спросила Верка, пододвигая к нам миску с солеными грибами.
  Мы с Костей договорились, что, если будут спрашивать, выдадим себя за журналистов. Мол, пишем статьи о дикой природе. Но Костя - видимо, и его от самогона повело не в ту степь - вдруг ляпнул:
  - Археологи мы. Стоянки древнего человека ищем.
  - Ну?! - синхронно удивились Верка и Генпетрович.
  - Да. Вот на Синее озеро нам надо. Там картографы когда-то черепки нашли.
  - Енто где ж такое Синее озеро? - удивился летчик. - Первый раз слышу.
  Пришлось вытащить дядипашину карту и показать. Генпетрович задумался.
  - Это вам туда не попасть никак. Видите? Здесь болота и горы. Если только вот так, вдоль реки в обход. Но енто дней шесть-семь брести. Сдюжите?
  - А вертолет? - хитро посмотрел на него Костя.
  - Вертолееет? - протянул, присвистнув, Генпетрович.
  - Да, вертолет. Мы видели, на поле.
  - Вертолет-то есть, пожарный, но...
  - Что 'но'? Не летает?
  - Да летает, но... Как батя мой помер, так и некому на нем летать. Пожарники теперь с городу облеты делают.
  - Что, совсем некому? - Костин голос дрогнул и упал под стол.
  - Ну... Я могу маненько, - выпятил губу Генпетрович, - но... горючки мало. И потом... Вдруг в город надо будет лететь? У нас расписание такое... Нет никакого расписания, как надо - так и летим. Можем раз в месяц. А можем и два дня подряд.
  Повисла выжидательная пауза. Слишком уж выжидательная, чтобы быть бескорыстной.
  - Скажите, - осторожно начал Костя, - а когда пассажиров мало или совсем нет, все равно летаете?
  - Не, - снова сверкнула зубом Верка. - Тогда мы рейс отменяем. Бывает, что и два раза отменяем подряд. И три.
  - А если... самолет барахлит? Или у летчика... ну, скажем, понос?
  - Или похмелье! - заржал Генпетрович. - Тоже отменяем, знамо дело. По техническим причинам. А вы понятливые, хоть и городские, - похвалил он. - Сговоримся.
  Сговорились быстро. Всего за тридцать тысяч Генпетрович согласился отвезти нас на Синее озеро, а на следующий день забрать оттуда. Мы думали, обойдется дороже.
  - Только ружжо возьмите, - беспокоилась разомлевшая от неожиданного прибытка Верка. - Мало ли чо. Медведь там. Или волк. Тайга ж!
  Мы выпили еще за предстоящий полет, и я выпала в глубокий нерастворимый осадок. Кое-как меня растолкали, вывели на летное поле освежиться и уложили на одну кровать с Веркой. Костя улегся в спальнике на полу, а Генпетрович на составленных лавках в зале ожидания.
  
  
  ***
  
  Ночь запомнилась сплошным кошмаром. От Верки тянуло ровным печным жаром, комары звонко пели свою занудную песню. Кровать покачивалась и плыла в межзвездном пространстве. Снились мне попеременно погони, авиакатастрофы и взрывы. Я просыпалась и умирала от жажды, но встать и поискать воды не решалась - не хотелось будить лежащую с краю Верку.
  Под утро мне стало легче, я уснула и увидела себя сидящей на камне у ручья. Солнце нитями сочилось вниз сквозь густую хвою. Нежный, певучий голос, то ли мужской, то ли женский, то ли вообще ангельский пел что-то ровное, монотонное, гипнотизирующее. Мне было немного страшно, но постепенно страх засыпал, убаюканный колыбельной без слов. И вдруг слова появились, они звучали так же плавно, как и мелодия:
  'Когда-то человеку были подарены богом удивительные способности. Мгновенно переноситься из одного места в другое, читать мысли, знать прошлое и будущее. Но люди повредили грехом свою природу и утратили эти божественные дары. Теперь они сокровенны - чтобы неразумный человек не смог с их помощью навредить себе и другим. Но иногда эти дремлющие силы просыпаются. Или их пробуждают. Жадный и тщеславный попытается обогатиться и прославиться. Себе же на горе. Но все иначе, если этими силами овладевает человек чистый и бескорыстный. Вспомни святых с их чудесными дарами прозорливости, исцеления больных и воскрешения мертвых. Скольким людям они помогли, не думая о своей выгоде. И ты можешь стать такой же. Не упусти свою возможность из страха и суеверия'.
  Проснулась я с тяжелой головой. Нежный голос продолжал звучать в ушах, как наваждение. Костя уже сидел за столом над огромной сковородой скворчащей яичницы.
  - Вставай! - сказал он. - А то без завтрака останешься.
  Меня замутило.
  Проходя через зал ожидания к будочке туалета, стоящей на краю взлетного поля, я увидела Верку. Она объясняла второму пилоту Васе, что Генпетрович сегодня на вертолете сделает пожарный вылет. Один, без него, Васи.
  - Какой там ишшо пожарный вылет? - возмущался худосочный длинноносый Вася. - Пожарный вылет - он когда пожары. А тут чо? Вода ишшо везде стоит. Вот придумали! Чо там они себе в городе думают?
  Васю под благовидным предлогом отправили с аэродрома подальше. Генпетрович с раннего утра возился с вертолетом и часам к одиннадцати заявил, наконец, что карета подана.
  Мы забросили рюкзаки в кабину, кое-как влезли сами и уселись в жесткие неудобные кресла. Мне Генпетрович дал мерзко пахнущие плесенью наушники, а Косте - похожую на горшок войлочную шапку, подбитую ватой.
  - Наушников тока двое, - пояснил он, - а совсем без нича нельзя. Оглохнешь. Ну чо, полетели?
  'Смертнички', - добавила я про себя, нервно хихикнув. Интересно, укачивает ли во время полета на вертолете?
  Взревел двигатель, огромная стрекоза подпрыгнула и повисла в воздухе в паре метров от земли. Повисела, качнулась и вертикально пошла вверх.
  - Держись! - азартно крикнул Генпетрович, перекрывая шум пропеллера, и заложил такой вираж, что у меня потемнело в глазах. Показалось, что мы перевернулись и тайга стремительно бросилась нам навстречу. Но вертолет выровнялся. Я с трудом перевела дух.
  - Чо, обделались? - радостно завопил Генпетрович. - А пакетов блевацких не надь?
  Первые минут двадцать полета внизу еще мелькали изредка осколки цивилизации в виде крохотных, в три-четыре двора, деревушек и ниточки узкоколейки, но вскоре они закончились. Теперь зелено-голубой ковер внизу был таким ровным, что мне оставалось только удивляться: как Генпетрович умудряется ориентироваться. Наверно, по карте и приборам. Люди, умеющие читать карту, для меня, страдающей топографическим кретинизмом, всегда были высшими существами.
  Мне казалось, что мы летим уже много-много часов. Зеленое - голубое - зеленое - голубое. Грохот пробивался сквозь наушники, отдаваясь в моем несчастном пустом желудке. Таинственный голос снова пел песню без слов. Никогда больше не буду пить самогон, говорила я себя, старательно отмахиваясь от мысли, что дело, возможно, вовсе не в самогоне.
  - Подлетаем! - наконец-то крикнул Генпетрович.
  Узенькая лента реки нырнула вдруг в искрящееся на солнце озеро, стиснутое двумя горами. У подножия одной из них, на поросшем травой берегу стояли два деревянных домика - побольше и поменьше. Генпетрович мягко посадил вертолет на песок.
  - Это, чо ль, ваша первобытная стоянка? - хмыкнул он, махнув рукой в сторону домишек, почерневших и покосившихся.
  - Нет, это картографическая база была когда-то, - ответил Костя. - Картографы-то черепки тут и нашли. Мы посмотрим немного, поснимаем, может, покопаем.
  - Ну-ну, валяйте! - кивнул Генпетрович, скидывая на землю наши рюкзаки. - Ружжо только держите наготове. И в тайгу далеко не ходите - заблукаете. А я завтра к обеду прилечу.
  - Ну и дурак ты, археолог! - сказала я, когда стрекот вертолет стих. Теперь тишину нарушали только шум ветра в верхушках сосен, плеск волн и вездесущий гнус. - Где ты видел археологическую экспедицию из двух человек? Да еще без аппаратуры, инструментов. И чтобы на раскопки прилетали меньше чем на сутки.
  - Ну, так уж вышло, - беззаботно пожал плечами Костя. - Само вырвалось.
  - Вырвалось у него! - я пнула в сердцах свернутую палатку. - Ты думаешь, этот самый Генпетрович тебе поверил? Мне так кажется, он просто под дурака косит. Наверняка решил, что мы тут будем золото мыть или еще что. И вернется за нами с парочкой крутых ребят. Шар, если мы его найдем, отберут, а нас утопят, как котят. Никто и не узнает никогда.
  - А зачем он нам тогда ружье дал? - возразил Костя.
  Взяв двустволку, он переломил стволы, загнал туда патроны, взвел курки и прицелился в сидящую на сосне ворону. От выстрела у меня заложило уши. Ворона обиженно каркнула и улетела, шлепнув на камень увесистую кляксу помета.
  - Работает, - удовлетворенно сказал Костя, забивая новые патроны. - Надо только с собой брать. Не дрейфь, отобьемся. Завтра, как услышим вертолет, спрячемся и посмотрим, один он или нет. Ну что, сразу пойдем погремушку искать или сначала палатку поставим?
  - Не терпится? - буркнула я. - Ставь палатку. А я воду вскипячу. Ты-то позавтракал, а я нет. Брюхо песенки поет. Поедим и пойдем.
  Костя состроил зверскую гримасу, но спорить не стал.
  Я побродила по берегу и нашла две палки-рогульки. Воткнула в песок и развела между ними костерок. Потом вытащила из рюкзака котелок, зачерпнула воды из озера, пристроила его на палку-поперечину. Все напоминало обычный поход. Только вот хватать фотоаппарат и запечатлевать виды немыслимой красоты почему-то не тянуло. Да и вообще на душе было тяжело.
  Пока грелась вода, я решила обследовать бывшую базу картографов - вдруг что интересное найдется. Странное дело, домишкам этим не было и сорока лет, а выглядели они так, словно простояли тут века полтора, не меньше. Впрочем, чему удивляться. Ставили-то их на сезон, максимум два. Суровые морозы, снег, дожди. В маленький домик - судя по всему, это была та самая баня, в которой зимовал дядя Паша, - я даже заходить не рискнула, настолько ветхим он выглядел.
  Дверь второго домика была заколочена двумя трухлявыми досками с торчащими из них ржавыми гвоздями. Я осторожно отодрала их, опасаясь, что от сильного рывка дом рухнет, и позвала Костю. Ступая на цыпочки, мы зашли внутрь.
  Запах плесени, пыль и паутина. Деревянные нары, грубо оструганный стол, лавка. На столе коробок спичек в стеклянной банке с крышкой, окаменевшая соль в солонке, две алюминиевые миски, ржавый нож. И какой-то непонятный бурый комок. Бывший хлеб? Я слышала, в тайге на заимках и в охотничьих избушках всегда оставляют что-то для заблудившихся. Но сюда, похоже, никто не заходил с тех пор, как дядина экспедиция окончила работу. Если и была у меня мысль переночевать в доме, то, осмотрев его, я решила, что лучше буду спать в палатке. Уж больно в нем было тоскливо и неуютно.
  Вода в котелке закипела, мы залили кипятком лапшу в стаканах, заварили чай, нарезали колбасу и открыли банку тушенки. Костя ел жадно и торопливо - ему не терпелось поскорее пойти на поиски родника. А мне и хотелось есть, но кусок упорно не лез в горло. Я вяло ковырялась ложкой в своем стакане, словно оттягивала момент поисков. Наверно, именно поэтому сначала заставила Костю вымыть посуду и закопать мусор, хотя он и упирался.
  
  ***
  
   - На Берлин! - завопил Костя, отряхивая лопату. Он выглядел, как молодая гончая перед охотой.
   - Ладно, пошли, - кисло согласилась я. - Только где он, распадок этот?
   Ничего похожего на овраг с ручейком вокруг не наблюдалось. Конечно, за сорок лет и родник мог пересохнуть, и русло зарасти.
   - Дядя Паша писал, что ручей тек прямо здесь, за баней, оттуда воду набирали, - бормотал себе под нос Костя, нарезая круги рядом с ней. - А тут даже следов нет.
   Я пошла к берегу озера и принялась внимательно разглядывать очертания его кромки. И минут через десять наткнулась на едва заметную вымоину.
   - Смотри, - подозвала я Костю. - Вот здесь, похоже, ручей впадал в озеро.
   Приглядевшись, мы увидели пересохшее русло, почти слившееся с каменистой почвой. Оно привело нас к бане и исчезло.
   - С чего и начали, - сплюнул Костя.
   - Не скули. Ручей, я так понимаю, тек по склону.
   - А склон весь зарос кустами колючими. Будем продираться?
   - Можем и не продираться, - пожала плечами я. - Тебе надо, не мне.
   Сказала и задумалась. А так ли уж мне это не надо? Снова всплыло в голове то, что напевал ночью странный голос. А монотонная мелодия не оставляла меня ни на минуту, повторяясь снова и снова, как заезженная пластинка. Я с силой тряхнула головой и загорланила во всю глотку первое, что пришло на ум: 'А ты такой мужчина с бородой...'
   - С ума спрыгнула? - вытаращил глаза Костя, но я продолжала вопить.
   Повертев пальцем у виска, он пошел к палатке за топором.
   Кусты не сдавались. Костя с рычанием рубил молодые сочные ветки, шаг за шагом продираясь вперед. На его лице и руках горели пунцовые царапины.
   - Вот он, распадок! - заорал он вдруг, тыча топором под корни кустов, где показалась едва заметная ложбинка. - Зарос, собака. Землей затянуло.
   Через несколько метров кусты кончились. Прямо за ними, весело журча, бежал маленький ручеек. Бежал, бежал - и исчезал, ныряя в яму, уходящую под камни.
   - Понятно, - Костя заглянул в яму. - Дно провалилось. Между прочим, Ленка, очень даже может быть и так, что на обратном пути я смогу увидеть, куда этот ручей утекает.
   Я только хмыкнула в ответ.
   Подниматься по распадку оказалось непросто. Гора была довольно крутой, прошлогодние листья и хвоя скользили под ногами. Местами склон оказывался настолько заросшим, что карабкаться приходилось прямо по руслу ручья, переползая с одного мокрого камня на другой - с риском поскользнуться и сломать шею.
   - Стоп. Привал, - сказал Костя, тяжело дыша и смахивая с лица комаров. - Давай минутку дух переведем.
   Я присела на замшелый камень и ахнула.
   Это было то самое место, которое приснилось мне ночью. Ручей, высоченные сосны, тонкие солнечные лучи, светлыми нитями падающие на землю. Монотонная мелодия стала еще громче, я слышала слова: 'Не упусти... свой... шанс! Не упусти... свой... шанс!'
   Я заткнула уши, затрясла головой - ничего не помогало. 'А может, и правда я не должна упускать свой шанс? - против воли пробегали мысли. - Я не должна упускать свой шанс!'
   Я вскочила и заорала во все горло:
   - А-а-а!!!
   - Ленка, что с тобой? - подскочил ко мне Костя.
   - Я не знаю! - крикнула я сквозь слезы. - Я с ума схожу, Костя! У меня галлюцинации. Я голоса какие-то слышу!
   - Прекрати! - он схватил меня за плечи и с такой силой встряхнул, что я до крови прикусила язык. - Возьми себя в руки!
   Повернувшись, Костя быстро начал подниматься вверх по склону. Я поплелась за ним, то и дело всхлипывая.
   Минут через десять мы вышли на небольшую полянку. Вода сочилась из расщелины в скале, скапливалась мелким озерцом, переливалась через край и весело бежала вниз, чтобы там снова уйти под землю.
   Я поднялась к роднику, напилась из пригоршни, вымыла лицо. Костя осматривался в поисках сосны, под которой дядя Паша спрятал таинственный шар.
   - Может быть, эта? - он стоял у кривого дерева, росшего на осыпи. - Тут, кажется, ветки землей засыпаны. Смотри, травой заросли.
   Орудуя лезвием, как лопатой, он начал отбрасывать землю и траву. Вдруг словно луч света ударил из-под корней. Костя вскрикнул и выронил топор.
   - Ты видела, видела? - он повернулся ко мне с совершенно безумным видом.
   Упав на колени, Костя начал раскапывать землю руками. Я стояла неподалеку и безучастно наблюдала за ним.
   Шар выплыл из-под корней, медленно и плавно обогнул нас примерно на высоте метра и повис над озерцом. Он был точно таким, каким его описал в дневнике дядя Паша: размером с крупное яблоко, переливающийся всеми оттенками радуги. Тихий перезвон хрустальных колокольчиков таял и снова рождался в воздухе. Мне показалось, что запахло какими-то нежными белыми цветами - то ли ландышем, то ли ночной фиалкой.
   Он был таким прекрасным, что никак не мог нести в себе зло - в тот момент я не сомневалась в этом. Он звал и манил, как живой. Я сделала шаг, еще один. Хотелось взять его в руки, прижать к себе и смотреть, смотреть, не отрываясь, в его бездонную глубину. Ведь именно в нем была вся красота мира и ответы на все загадки вселенной.
   Но следующий шаг я сделала через силу. Что-то невидимое было рядом со мной. Оно не удерживало, нет - но словно касалось с мольбой: не надо, остановись. Видимо, что-то подобное испытывал и Костя. Он с досадой дернул плечом, как будто стряхнул невидимую руку, и схватил шар.
   Меня словно ножом полоснуло. Разочарование, злоба, зависть рвали на части. И вдруг отпустили. Облегчение было таким сильным, что я рассмеялась и села на траву. Покосившись в мою сторону, Костя прижал к себе шар - нежно, как ребенка - и стал всматриваться в него. Он наклонял голову все ниже и ниже, и мне показалось, что его вот-вот затянет внутрь, целиком, словно и не было никогда.
   Вдруг Костино лицо сильно побледнело и странно исказилось. Как будто на мгновение стало не в фокусе. Или это поплыло у меня в глазах? Но нет, все окружающее по-прежнему выглядело четким. Костя покачнулся и выронил шар. Коснувшись земли, погремушка подпрыгнула, медленно поплыла к озерцу и остановилась над ним - на том самом месте, откуда Костя ее взял.
   Я подскочила к брату, и, если б не поддержала, скорее всего, он бы упал. Его била крупная дрожь, он смотрел на меня - и словно не видел.
   - Костенька! Костик! - закричала я.
   - А? Что? - он вздрогнул, как будто разбуженный. Наконец его взгляд прояснился. - Ленка, я заглянул в него! Там!..
   - Что? Что ты там увидел?
   - Я не знаю. Это... это... Нет, я не могу описать.
   Он махнул рукой и пристально уставился себе под ноги, словно пытаясь смотреть сквозь землю - да нет, он и в самом деле пытался, но ничего не получалось. Я поняла это по тому, что Костино лицо мучительно скривилось и покраснело, на лбу выступили крупные капли пота. Четко прорезались скулы, побелели сжатые в кулаки руки. Он напрягся, как будто пытался раздвинуть пласты земли волевым усилием.
   - Дьявол! Не получается! - заорал Костя и с силой топнул ногой. - Ничего не получается. Не вижу!
   Кровь отлила от его лица, и оно стало голубовато-бледным, как снятое молоко.
   Он снова и снова пытался увидеть что-то в земле, под землей, глядя вниз совершенно безумными, выпученными, немигающими глазами. Я вспомнила дневник дяди Паши - он описывал это видение как нечто естественное, не требующее усилий. Словно пласты земли под его взглядом раздвигались, расходились в стороны, позволяя рассмотреть все, что они скрывали в своей толще.
   - Может, должно пройти какое-то время? - предположила я, испытывая странную смесь разочарования, облегчения и надежды. - Может, надо подождать?
   Он посмотрел на меня с такой ненавистью, что я невольно сделала шаг назад. Ничего не ответив, Костя сильнее сжал кулаки, нагнулся - ниже, еще ниже. Комар устроился у него над глазом, но он даже не обратил внимания. Я хотела смахнуть, и Костя оттолкнул меня с такой силой, что я шлепнулась на пятую точку, да так и осталась сидеть.
   От напряжения по его лицу пробежала судорога, веко мелко дрожало. Он переходил с места на место, шептал что-то, закрывал глаза и снова пристально, не мигая, смотрел себе под ноги.
   Я не знала, сколько прошло времени. Десять минут - или полчаса?
   - Костик! - тихо позвала я.
   - Отстань от меня! - срывающимся фальцетом крикнул он и бросился карабкаться выше по склону.
   - Подожди! Костя! - вскочив на ноги, я рванулась было за ним, но поскользнулась на прошлогодних листьях и съехала обратно к источнику.
   Нежный звон заставил меня обернуться. Шар по-прежнему неподвижно висел над водой, по его гладкой поверхности бежали переливы невероятно красивых оттенков. Все тот же тихий голос нашептывал что-то. Я не разбирала слов, но мне казалось, что я понимаю его и так. И уже соглашалась - с чем? В сиянии я видела какую-то светлую фигуру, которая манила меня к себе. Я сделала навстречу шаг, потом еще один, еще...
   Неприятный, как скрежет металла по стеклу, звук остановил меня в метре он шара. Доносился он откуда-то сверху. С трудом подавив досаду, я подняла голову и увидела Костю.
   Он лежал под сосной, изо всех сил колотил по земле кулаками и то ли рыдал, то ли выл. Громко, со злобой, как противный, избалованный ребенок, которому не купили двадцать пятую по счету машинку. Пригоршнями рвал траву, впивался ногтями в землю - и выл. Мне показалось, что он сошел с ума. На мгновение захлестнула с головой черная паника. Кругом тайга, ни души, лишь я - и спятивший братик. А Генпетрович прилетит только завтра. Мне захотелось завыть вместе с Костей.
   Когда мы были маленькими, он частенько устраивал истерики с дикими воплями, валяньем по полу и битьем об него головой. В таких случаях бабушка сладко пела: 'Котенька, маленький, успокойся, детонька', папа хватался за ремень, а мама пыталась урезонить его сентенциями типа: 'Ну как не стыдно, большой ведь уже парень!'. А мне Костя был в эти моменты просто отвратителен. И только с огромным трудом я могла убедить себя, что так нельзя, что это же мой брат, которого я должна любить, каким бы глупым и противным он ни был.
   Но сейчас я вдруг почувствовала к нему странную жалость. Совсем не ту, которую испытывала к бабушке или дяде Паше. К разбившему коленку малышу. К незнакомому старику, который дрожащими пальцами отсчитывает в магазине мелочь за пакет кефира. К девушке в красивом платье, которая полными отчаяния глазами смотрит то на часы, то на выход из метро. Нет, это было совсем другое. Дурная бабья жалость, сломавшая не одну судьбу.
   Мне вдруг захотелось подняться к нему, сесть рядом, погладить по худой спине с выпирающими даже через рубашку позвонками. Нагнуться и поцеловать в макушку со смешным, вечно торчащим завитком волос. Ведь он же мужчина, а мужчины так тяжело переживают крушение мечты. Особенно если ее исполнение было всего в одном шаге.
  
  
  ***
  
   Налетел ветерок, зашумели верхушки деревьев. Я снова услышала звон, словно шар напомнил о себе. В последний раз взглянув на Костю, который все так же лежал ничком и басовито гудел на одной ноте, я медленно пошла к озерцу.
   Что, если дар дается не всем? Может, у меня получится? Может, я - особенная? Я, а не Костя?
   Мысль была такой соблазнительно сладкой, что я невольно ускорила шаг. И опять почувствовала ту невидимую силу рядом, которая просила остановиться.
   'Иди! Ко мне!' - звал шар... или та светлая фигура в его сиянии?
   'Не надо! Подожди!' - умолял другой голос. Впрочем, нет, это был даже не голос. Я не слышала, а чувствовала это.
   И все-таки пошла. И не потому, что зов погремушки был сильнее, нет. Она требовала, настаивала, приказывала - хотя и нежно. Но поняла я это уже потом, а тогда мне было не до размышлений. Я просто встала и пошла.
   Подойдя к воде, я протянула руки, и шар послушно скользнул мне прямо в ладони. Я почувствовала то самое тепло и покалывание, о которых писал дядя Паша. И поняла, что если и возможно в этом мире счастье, то оно может быть только таким - держать в руках это чудо, слышать волшебный звон, следить за игрой красок... И - заглянуть в его глубину...
   Посмотрев украдкой в Костину сторону, я перевела взгляд на погремушку. Радужные переливы стали бледнее, а звон наоборот усилился. По поверхности шара теперь бежали опаловые волны, похожие на облака. Вот они стали тоньше, сквозь них начала проступать голубизна. И я вдруг поняла, что увижу, если начну всматриваться.
   Это была земля в миниатюре. Но не наша земля - а мир первых дней творения, еще не поврежденный грехом. Сейчас мерцающие облака разойдутся, и передо мной окажется Эдем. Райский сад. Я увижу то, чего не видел ни один из живущих и живших на земле после Адама и Евы. Ну, кроме, конечно, дяди Паши и Кости. И тех, кто держал ее в руках до них. Почему я была так в этом уверена? Не знаю. Но нисколько не сомневалась.
   Что-то есть в этом неправильное, темной тучкой, где-то у самого горизонта, пробежала мысль. Словно через замочную скважину заглядывать.
   Ну и что, отмахнулась я. Упустить такую возможность? Ну нет! Даже если я, как и Костя, не получу дар смотреть сквозь землю, увидеть рай - одного этого достаточно.
   От облаков осталась лишь легкая дымка. Я уже видела очертания материков. Как это будет? Наверно, как в Google Maps - сначала снимок со спутника, потом мгновенное приближение, увеличение, и вот уже картинка...
   - Лена-а-а... - услышала я слабый Костин голос.
   Вот так в детстве он, наревевшись всласть, тоненько звал: 'Мама-а-а...' Или: 'Баба-а-а...' Я поморщилась от досады и отвела взгляд от шара, однако все же успела заметить, как опаловые облака снова стремительно заволокли его поверхность.
   - Что тебе? - буркнула я, прижав шар к груди.
   - Посиди со мной, а?
   Мне безумно хотелось послать его далеко и надолго, и я даже рот уже открыла. Но тут снова подступила жалость. Хоть я и злилась на него за то, что он помешал мне увидеть рай, но все же поднялась на неширокий карниз, куда он успел вскарабкаться. Завернутую в куртку 'погремушку' я несла под мышкой.
   - Послушай, - сказала я, сев рядом с ним на траву. - Ничего страшного, собственно, не произошло. Ну да, мы ничего не получили. Но и не потеряли ничего из того, что у нас было. За вычетом расходов на дорогу. Ну... Считай, что это турпоездка. Когда бы мы еще такую красоту увидели. И потом... То, что в шаре, стоит намного дороже. Ты ведь понял, что это было, да?
   - Я думаю, это был рай. Ты тоже заглянула туда?
   - Да, - легко соврала я. - Заглянула. Мне тоже кажется, что это рай. Кстати, и я не вижу никаких кладов, вообще ничего. Просто земля. Наверно, это чудо было персонально для дяди Паши.
   - Наверно, - тяжело вздохнул Костя. - Она у тебя?
   - Да, - через силу ответила я, снова начиная ненавидеть его.
   - Дай мне. Я хочу еще раз посмотреть.
   - Может, не стоит?
   - Дай сюда!
   Костя вскочил, как развернувшаяся пружина. Его голос, только что слабый, словно у умирающего, налился силой и яростью. Мы стояли и смотрели друг на друга, как два врага. Я поняла, что готова убить брата - лишь бы не отдавать ему шар, который слабо грел мне бок и придавал решимости бороться, если понадобится, не на жизнь, а на смерть.
   И вдруг что-то произошло. Чья-то невидимая рука провела по моему лбу, и я почувствовала, как расслабляются мышцы. Наваждение схлынуло. Погремушка мгновенно остыла, и я протянула ее Косте.
   Недоуменно дернув губой, Костя схватил сверток, снял куртку и уставился на переливающуюся поверхность. Ничего не происходило. Он таращился на нее точно так же, как совсем недавно пытался просверлить взглядом землю под ногами, но опаловые облака и не думали рассеиваться. Костя выпустил шар из рук, и тот неподвижно повис в воздухе между нами.
   - Не старайся, - ехидно сказала я. - Рай можно увидеть только один раз. Так что теперь у нас с тобой судьба Адама - всю оставшуюся жизнь тосковать о потерянном счастье.
   - Если б я знал! - простонал Костя.
   - Послушай, но ты же его видел!
   Он дернул плечом и начал спускаться по склону вниз. А я протянула руки к шару, и он подплыл ко мне. Я снова завернула его в куртку и пошла за Костей, думая, что непременно загляну в нее. Но только потом. Когда буду одна.
  
   Весь остаток дня Костя со мной не разговаривал. Он то сидел, уставившись неподвижно в одну точку, то бродил по берегу озера, что-то бормоча себе под нос. И даже от ужина отказался, чего с ним вообще никогда не случалось. Я поела в одиночестве, помыла посуду и забралась в палатку, положив рюкзак с погремушкой рядом со своим спальником.
   Через некоторое время костер погас, и в палатку влез Костя. Я притворилась спящей - разговаривать с ним не хотелось. Он скоро начал похрапывать, а вот мне не спалось. И происходило со мной что-то странное.
   Меня словно на две половины раздирало. Одна из них вполне трезво сознавала происхождение шара и боялась его, а другая хотела прижать к себе и не отпускать. Шар, в котором спрятан рай... Пусть не настоящий, пусть просто картинка, но все же, все же...
   И тут я вспомнила о той острой ненависти, которую испытала к Косте, когда он потребовал отдать ему погремушку. За наши с ним двадцать восемь лет у меня хватало поводов злиться на него и даже ненавидеть, но ненависть эта была какая-то... ненастоящая, что ли. А в этот раз я на самом деле готова была убить брата, если б он попытался отнять у меня шар. На спине и на лбу выступил липкий холодный пот, и я подумала о той невидимой руке, которая словно губкой стерла с меня ярость. О безмолвном голосе, просившем остановиться.
   Ангел-хранитель! Миленький, помоги мне!
   Я отпихнула ногой рюкзак к выходу палатки и с трудом повернулась в спальнике на бок - чтобы не чувствовать тепло погремушки и не видеть пробивающийся сквозь ткань слабый свет. А еще - заткнула пальцами уши, чтобы не слышать ее звон. И даже нос засунула под клапан, рискуя задохнуться, - чтобы не чувствовать нежный запах ночной фиалки, затопивший палатку.
  Утром, открыв глаза, я почувствовала себя совершенно разбитой. Солнце пробивалось через щель. Кости рядом со мной не было. Рюкзака тоже. Как будто острая тонкая игла уколола в сердце.
   Путаясь в спальнике, я кое-как выбралась из него и из палатки. Костя сидел на берегу и смотрел на воду. Рюкзак лежал рядом с ним.
   - Доброе утро, - буркнула я, подойдя поближе.
   - Доброе, - не глядя в мою сторону, угрюмо ответил брат.
   Я посмотрела на него и подумала с удивлением, что страдания действительно одухотворяют. Пусть даже такие, меркантильные и совершенно далекие от какой-либо духовности. Нет, все было на месте - и животик, и очки, и залысины. Но появилось в Косте что-то такое необычное, делающее его странно привлекательным. Загадка какая-то. Харизма. Надо же! Всего за одну ночь он вдруг стал вполне интересным мужчиной. Не будь он моим братом, я наверняка взглянула бы на него, хотя такие, как он, никогда не были в моем вкусе.
   - Который час? - спросила я.
   - По местному двенадцать. Вертолет должен быть в три.
   - Что будем делать?
   - А что ты предлагаешь? - хмыкнул Костя. - Поохотиться на ворон или поискать останки первобытного человека? Ждать будем. Вода сейчас закипит, можешь пить чай.
   - Что мы будем делать с... этой штукой? - запнувшись, я кивнула в сторону рюкзака. Тихий звон стал громче, а запах фиалки сильнее.
   - Как что? С собой возьмем. А ты предлагаешь бросить здесь?
   Я почувствовала буйную радость. Ну конечно же возьмем с собой! Как можно оставить это чудо, ради которого проделали такой путь. То, что помогло дяде Паше и принесло нам столько денег. И потом я увижу рай! Непременно увижу!
   И тут словно картинка нарисовалась у меня в мозгу. Высокая фигура в белом, но не та, которую я видела рядом с погремушкой - или мне это тогда только показалось? От нее исходили покой и радость. И я мысленно ухватилась руками за одеяние ангела - совсем как в детстве, когда бежала к маме и цеплялась за ее юбку.
   - Послушай, Кот... - осторожно начала я. - Давай действительно оставим ее здесь. Закопаем обратно. Чтобы никто не нашел случайно.
   Слова эти давались мне с трудом - будто по болоту брела, еле-еле вытягивая из трясины ноги. Но с каждым следующим говорить было легче, и я все больше и больше становилась уверена: да, ее нужно оставить. Или... может, даже уничтожить?
   Подумав так, я испугалась. Костя молчал, пристально глядя на меня. Крохотными шажками я подобралась к рюкзаку и рывком схватила его. В глазах потемнело, рот наполнился кислой слюной. Ткань под руками мгновенно стала холодной - словно погремушка знала, что я хочу с ней сделать. Мне показалось, что навстречу дует ледяной ветер страшной силы.
   - Что ты?.. - Костя вскочил, глядя на меня совершенно сумасшедшими глазами.
   Последним усилием я швырнула внезапно ставший страшно тяжелым рюкзак в костер, но добросить не удалось. Лямки сбили палки-рогульки, висящий на них котелок опрокинулся, и пламя с шипением погасло. Звон погремушки превратился в злобный свист. Небо мгновенно затянуло тучами.
   Выхватив рюкзак из кострища, Костя отвесил мне такую оплеуху, что я отлетела на несколько метров. Из разбитой губы на подбородок и оттуда на свитер крупно закапала кровь. Голову залила тупая боль.
   Последний раз мы дрались лет в десять, наверно. Катались по ковру, дубасили друг друга кулаками, лягались, кусались и царапались. Но, по большому счету, это была возня щенят, претендующих на роль вожака стаи из двух человек. Ни разу еще Костя не ударил меня со злобой, с желанием причинить боль, унизить. Но теперь он смотрел сверху вниз, с холодным презрением, как хозяин на рабыню. А я, 'старшая'... Боже мой, я вдруг поняла, что безвольно и безропотно отдаю ему свое 'старшинство'. И оплеуху эту проглочу как нечто само собой разумеющееся. И впредь буду делать так, как он скажет. Почему? Что-то вдруг изменилось. В нем, во мне. Вокруг нас.
   Мне показалось, что я тону. И что ангел-хранитель остался там - по ту сторону темной воды, разделившей нас...
  
  
  Полностью книгу можно прочитать здесь: https://litgorod.ru/books/view/25059
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"