Аннотация: Дети часто воспринимают мир по-другому, и совсем не боятся того, что вызывает ужас у взрослых. И тогда даже смерть может стать другом.
Осторожно, текст содержит упоминание однополых отношений.
Шалфей.
Ночь, дождь, дым от сигареты,
Вдаль уводят следы.
Ухожу гулять со смертью
Я, но лишь бы не ты.
"Первый раз я почувствовал его, когда мне было лет шесть, не больше. Да, именно почувствовал, а не увидел или услышал. Ночь была удивительно тихой. В этой абсолютной тишине казалось, что в белую арку окна льется темнота, туманными завихрениями обнимая ножки кровати, поднимаясь все выше. Так, что громадное ложе, задрапированное дорогой, но жесткой тканью, будто плыло в этом мраке, а паркетный пол был неизмеримо далеко. Я не слышал ни одного привычного звука, а ведь замок никогда не засыпал полностью, даже глубокой ночью. Тихие суетливые шаги слуг сменялись поскрипыванием сухого дерева, крики дворовых - ночными шорохами. Жизнь не замирала, просто замедлялась, видимая только осторожному и терпеливому наблюдателю.
Никогда не боясь темноты, я любил эти часы. Наверное, все дело было в той детской слепой уверенности, что дома не грозит никакая опасность. Поэтому и глубокие ночные тени надежно хранили меня, пробирающегося по пустым коридорам в поисках сказок и тайн, поэтому чуткие отцовские собаки только лениво поднимали головы, чувствуя мое приближение, а старые полы не скрипели, когда я проскальзывал мимо комнат нянюшек и родителей. До утра это было мое царство, и все в нем помогало и подчинялось мне. Но в ту ночь все было по-другому.
Я знал, что сегодня моя крепость уже не принадлежит одному мне. Где-то там, пока еще далеко, на первом этаже, по тихим залам бесшумно скользит кто-то, вызывающий безотчетный ужас у всего живого. Но тогда я еще не боялся. Страх начал закрадываться много позже, когда сознание повзрослело и разучилось верить в сказки. А пока я был ребенком, чужое вторжение вызывало лишь негодование, что кто-то посмел без моего ведома появиться в моем королевстве. К негодованию примешивалась изрядная толика любопытства. Все же, это было впервые, и мне было интересно взглянуть на незваного гостя.
Поэтому я не стал скрываться в своей спальне, а пошел навстречу. Клубы темноты сначала настороженно отпрянули от моих босых ног, но потом подобрались ближе, будто принюхиваясь. А вскоре, видимо, приняв за своего, они уже играли с краями легкой пижамы и бегали друг за другом в салочки, то улетая вперед, то отставая.
Однако и без этих невольных проводников я знал, куда мне надо. Витые стройные лестницы привели меня в главный зал, а оттуда петляющий коридорчик - в кухню. А там к привычным запахам свежего хлеба и пряностей сейчас добавился едва ощутимый аромат горного шалфея и нотка затхлости.
Когда-то я забрался в нежилое крыло, закрытое после смерти деда. Вот там царил такой же дух. Помню, я весь день просидел в шкафу, зарывшись носом в полинявший, но все еще шикарный меховой воротник старого пальто. Ворсинки щекотали ноздри, но я никак не мог заставить себя встать и уйти, вдыхая запах старины, чужой жизни и тайны. Потом мне здорово влетело от воспитателей, все это время разыскивающих меня по всему замку. Но никакое наказание не смогло испортить того ощущения причастности к чему-то большому, прохладному и ласковому. Правда, больше я никогда не пытался повторить это приключение. Сам не знаю, почему. Возможно, потому, что в сказку можно заглянуть лишь однажды. А следующий визит только убьет волшебство. Тогда я чувствовал это интуитивно. А потом воспоминания стерлись, поблекли под новыми впечатлениями. В мире было еще слишком много неизведанного, чтобы долго думать о чем-то одном. И вот теперь я вновь жадно вдыхал этот аромат, принесенный незнакомцем.
В ту ночь мне не хотелось большего. Я даже не подумал идти дальше к комнаткам слуг. Мне было хорошо в кухне. Казалось, стены сдвинулись, отгораживая маленькое пространство, наполненное темнотой и этим божественным запахом. Я просидел несколько часов в углу, не ощущая холода каменой плитки. Главное, это было предчувствие близкой сказки. Границу можно было пересечь, сделав один-единственный шаг, но для этого было еще рано. Я наслаждался предвкушением, твердо зная, что спешить некуда.
В кровать я вернулся перед рассветом. Мои проводники -клубочки темноты, - скользнули под нее, тоже засыпая до следующей ночи.
Утром по замку разнеслась новость, что умерла кухарка. Старая Дафна".
Молодой мужчина отложил потрепанную тетрадь, устало проведя ладонями по лицу. Мрак в комнате разгоняли только несколько свечей, но их света было недостаточно, чтобы рассмотреть обстановку. Человек встал и отошел в один из темных углов. Миг спустя там зазвенел хрусталь, послышался плеск жидкости, и почти сразу по воздуху поплыли пары алкоголя. Мужчина вернулся к столу с бокалом, наполовину наполненным янтарным напитком, сел, но не спешил вновь брать в руки журнал. Только молча вглядывался в ровные строки, выведенные мелким аккуратным почерком. Потом перевел взгляд на часы и одним глотком проглотил коньяк, скривившись, когда тот обжег горло, шумно втянул воздух ноздрями. Он будто специально избегал смотреть на дневник, но руки сами тянулись к нему, не ставя желания владельца ни во что. В конце концов мужчина смирился и пододвинул рукопись ближе, вновь погружаясь в чтение.
"С тех пор каждая ночь превратилась для меня в ожидание. Но долгое время я больше не мог уловить присутствие незнакомца. Так, что даже опять начал забывать то смутное раздражение, предчувствие волшебства. Тем более что скоро мне исполнялось семь. А вместе с этим начиналась и новая веха моей жизни. Мне должны были нанять учителя фехтования. И это меня несказанно радовало, потому как математика, искусство изящной словесности, история итанцы были слишком скучны для юного ума. Я совершенно не собирался становиться ученым мужем или галантным кавалером. Мне хотелось быть воином. А зачем воину уметь решать глупые задачки?
Я продолжал так же ночами гулять по замку, сначала надеясь повстречаться с незнакомцем, а потом просто уже по старой привычке. Закончилась мокрая осень, пришла зима, когда мне пришлось сократить ночные прогулки до минимума, ибо камины гасили с вечера, и по залам начинали бродить такие сквозняки, что ноги заледеневали моментально.Не задержалась в своем появлении и весна. Уроки фехтования перенесли на улицу. И теперь я каждое утро вытаптывал молодую травку, едва проклюнувшуюся сквозь отмерзшую землю. Я ненавидел наставника со всей злостью молодого щенка, которого день за днем щелкают по носу. Тогда мне казалось, что заниматься стоит уже для того, чтобы когда-нибудь отомстить этому суровому мужчине за все унижения и позорные падения, заканчивающиеся ушибами, порванной одеждой и волной острого стыда. Это заставляло вновь и вновь браться за деревянную палку, тогда служащую мне мечом. Остальные занятия я безнадежно забросил, чем вызвал добродушную усмешку отца и молчаливое негодование матери. К вечеру я выматывался так, что часто засыпал, едва голова касалась подушки. Ночь для меня стала просто ночью. Временем для отдыха тела. С наступлением лета наставник и вовсе начал увозить меня из замка на целые недели. Ночевки под открытым небом, тренировки на утренней росе, уход за первой собственной лошадью - все это так захватывало мальчишеский ум, что я совершенно не рвался домой. Тем более что атмосфера там тогда была не лучшая. Матушка мучилась последними месяцами тяжело проходящей беременности. Отец ходил мрачным, полностью погруженным в собственные переживания, слуги боялись лишний раз громко произнести слово, воздух, казалось,пропитался травяными настойками и микстурами. В лесу у берега озера было гораздо лучше.
В один из визитов домой я узнал, что у меня появился брат. И не стало матери. Отец превратился в тень самого себя, потеряв всякий вкус к жизни, а я не мог понять, как этот маленький орущий сверток мог забрать жизнь моей молодой красивой мамы. Но даже не это было для меня главным. Стоило переступить порог дома, как ноздри затрепетали, словно у гончей, почуявшей след. В воздухе разливался уже едва ощутимый, но не вызывающий никаких сомнений запах. Шалфей и ветхость. Еще несколько дней он будоражил меня, не давал уснуть ночами, заставлял рассеяно замирать посреди тренировок. Но постепенно время и сквозняки стирали эту эфемерную память об упущенной встрече.
Нет, со смертью матери мое детство не закончилось. Но я лишился чувства защищенности, которое дают родители ребенку. Отец еще внимательнее следил за тем, чтобы сын не рос бестолковым лентяем, но не позволял себе ни капли ласки. Дом стал пустым и холодным. Я возобновил ночные вылазки. Теперь только они могли успокоить непонимающегосвоей вины ребенка, отогнать одиночество, которому совсем не место на одной полке с детством. Брат не вызывал у меня ни малейшего интереса. Разве что раздражение, когда он поднимал своими криками кормилиц, а те - беготней, - меня.
Лето, а затем и осень вновь сдались под напором холодов.Зима выдалась злой и снежной. В замке закрывались лишние помещения, а в оставшиесякамины топились круглосуточно. Но это все равно не могло изгнать холод из промерзшего насквозь камня. Теперь я спал не только под несколькими одеялами, но и зачастую в одежде. Зато ночами было очень удобно выбираться на прогулки. Надо было только споро натянуть меховые сапожки, стоящие тут же, возле кровати. Почему-то меня страшно притягивала эта белая холодная пустошь, раскинувшаяся сразу под стенами замка и уходящая далеко вдаль. Я мог подолгу стоять у окон, отогревая себе дыханием маленькую лунку в затянутом изящными узорами стекле.
В одну из таких ночей меня особенно сильно потянуло наружу. Выходить на мороз было безумием, но я решил, что просто спущусь вниз и всего на минутку выскочу на порог, вдохнуть колючего холодного воздуха.
Тени в коридоре тянулись ко мне длинными лапами, но я, играя, уворачивался от их неуклюжих пальцев, быстро спускаясь вниз. Полосатый лабиринт светотени привел меня к черному выходу, которым пользовались слуги. Но какая мне разница, где выйти на улицу? Бросив случайный взгляд в одно из окон, я увидел, как ветер резко качнул ветви старой яблони, сбивая с них хлопья снега. От этого по комнате запрыгали пятна мрака. Когда они попадали на мое лицо, я почти физически чувствовал их прикосновения, шаловливую ласку. Я уже миновал окно, но они продолжали скакать за мной, пробираясь от одного укромного уголка к другому.
Во дворе в лицо и голые руки тут же впились иголки мороза, а снег под ногами пронзительно скрипнул. На мгновение я замер. Ночь превратила знакомый до последнего камешка двор во что-то неизведанное. Клубочки темноты из дома последовали за мной на улицу. Теперь они вились в ногах, периодически отлетая в сторону конюшен, словно зовя за собой. Холод пока не сильно беспокоил, так что я принял их приглашение.
Зайдя за угол хозяйственных построек, я замер в нерешительности. Передо мной были двое мужчин: один лежал прямо на снегу, рядом валялась пустая бутылка, а второй просто присел около него. Я же никогда раньше во время своих ночных вылазок не сталкивался с другими людьми. К тому же, вряд ли меня похвалят, если станет известно, что я брожу ночами по дому. Любопытство боролось с осторожностью. Мои же провожатые - тени, - скользнули дальше и началикружиться вокруг сидящего мужчины, будто что-то нашептывая. Но он не обращал на них ни малейшего внимания.
Я всматривался в человека и понимал, что никогда не видел его раньше. Узкое, слегка вытянутое бледное лицо, темные волосы с прожилками серебра, аккуратные кисти рук. Мужчина явно был не из дворовых, но и из благородных у нас никто не гостил.
Тем временем незнакомец накрыл рукой лицо лежащего мужика, словно закрывая тому глаза. Затем он поднялся, уже совершенно не обращая внимания на тело у ног. Зимний ветер взъерошил волосы, бросив их ему в лицо и заставив недовольно поморщиться. Меня он то ли не замечал, то ли не хотел замечать. А я все никак не мог решить, что же мне делать: подойти к незнакомцу или же сбежать в дом. Признаться, мне было сильно не по себе. Так бывает, когда вдруг сбывается долго лелеемое желание. Но мужчина все решил за меня. Он просто ушел. А я почувствовал, что зверски замерз.
Утром дворник нашел в сугробе насмерть замерзшего конюха Макара. Он перебрал браги и не дошел до дома. А я потом еще долго непроизвольно ежился, вспоминая вой, которым заходилась его жена, проклинавшая мужа за пьянство и за то, что бросил ее одну с ребенком.
Той зимой меня больше не тянуло ночами во двор, да и вылазки не приносили ничего необычного, так что я с нетерпением ждал потепления, надеясь, что наставник по фехтованию вновь заберет меня в лес. Но в этот раз отец был жестче, справедливо убежденный в том, что будущему графу нужно будет уметь не только мечом махать. Возобновились занятия по этикету и необходимым наукам. И на фехтование меня отпускали только после того, как я отвечал урок на отлично. Но даже несмотря на это, я порой сбегал, узнав от дворовых мальчишек, как весело гонять домашнюю птицу и голубей. В один из таких дней я играл с сыном умершего конюха, но мы никак не могли найти жердь подходящей длины, чтобы согнать голубей с самых высоких насестов. И тут он вспомнил, что у него дома есть восхитительно длинный ухват, и если утащить его аккуратно, чтобы мать не заметила, то нам ничего не будет. Загоревшиеся этой идеей, мы помчались к его дому. В двери мы влетели почти одновременно и так же одновременно замерли перед открывшейся картиной. Посреди единственной комнаты висела, слегка покачиваясь, жена покойного конюха. У ее ног валялся перевернутый табурет.
Ее сын очнулся первым; он дико закричал и бросился к матери, обнимая уже бесчувственное тело за ноги. А я не мог сдвинуться с места, потому что у дальней стены в оконной нише сидел Он, небрежно покачивая ногой. В этот раз он смотрел прямо на меня, и я мог рассмотреть неподвижные серые глаза, и легкие складки у губ. Я смотрел на него и жадно вдыхал запах шалфея с ноткой затхлости, боясь, что все вот-вот исчезнет. Сказки вообще не должны оживать днем.
В себя я пришел, только когда на крики пацана прибежали другие слуги. Все тогда посчитали, что у меня шок от увиденного; я же бережно заворачивал в ткань памяти произошедшее чудо.
С тех пор время потекло однообразно. Чудесным образом однообразно. Занятия, тренировки и встречи с Ним. Кажется, теперь он приходил не только для того, чтобы забрать кого-то с собой, но и просто как гость. Помню, как меня в первый раз поманила за собой тонкая фортепианная музыка. На рояле раньше играла моя мать, но после ее смерти инструмент вынесли в нежилое крыло. И сейчас пожелтевшие от времени клавиши вновь ожили. Он едва касался их кончиками пальцев, но они отзывались очень остро, то плача, то смеясь. Я никогда не мог четко уловить переход от слез к радости, и это завораживало. Именно так чаще всего наши встречи и проходили. Он задумчиво играл, а я тихонько сидел где-нибудь в стороне, вслушиваясь и стараясь понять, что он мне хочет сказать этой музыкой. Я становился взрослее, но от этого волшебство не тускнело. В глубине души я уже знал, кто мой тайный друг, но старался гнать эти мысли прочь. Ведь гораздо проще дружить с волшебным духом из сказки, а не со смертью.
Накануне моего пятнадцатилетия отец собирался отбыть в столицу, ибо каждый дворянин, достигший зрелости, должен быть представлен ко двору. А чтобы избежать лишней суеты, граф предпочитал заранее подготовить столичный дом и разведать обстановку при троне. Проводить главу семьи вышли мы с братом и вся старшая челядь. Отец что-то говорил, давал какие-то наставления, но я не мог сосредоточить свое внимание на этих словах, потому что у кареты стоял Он. В первый раз за долгое время он не смотрел на меня, и словно прятался за скрещенными на груди руками. Я понимал, что вижу отца в последний раз, но не мог ничего сделать. Даже закричи я об этом, это бы ничего не изменило. Поэтому я просто молчал.
Карета отца сорвалась в пропасть на горном перевале.
Этот день многое изменил. Во-первых, закончилось мое детство. Я стал главой семьи. Во-вторых, я понял, что младший брат - это единственный оставшийся у меня близкий человек. Брошенный всеми ребенок остро нуждался в ласке, поэтому мы быстро стали друзьями. И, в-третьих, Он больше не приходил ко мне. Долгими ночами я просиживал у рояля в надежде, что Он вернется, но впустую. Я даже пытался научиться играть, но, загрубевшие от регулярных упражнений с мечом, пальцы не желали извлекать стройные звуки. Все больше какое-то карканье. В конце концов, я смирился. А потом и начал забывать.
Через пару лет все это мне начало казаться просто детскими фантазиями. Слишком много навалилось на мои плечи забот, слишком много непонятного и чуждого. Одно дело разбирать с учителем нюансы управления поместьем, и совсем другое - управлять. Хотя теперь я был благодарен отцу за то, что он заставлял меня учиться.
Но, в общем-то, жизнь текла спокойно. Спокойно и серо. Теперь единственной моей отдушиной стал брат. Ему уже восемнадцать, но он все еще ребенок. А еще ему так хорошо удается то, в чем я полный бездарь. Он рисует, пишет стихи, играет на лютне. До сих пор не могу придумать стоящего объяснения, почему я не подпустил его к старому роялю.
Моя жизнь превратилась в обычную бесцветную жизнь взрослого человека. Позади остались ночные прогулки и чудеса, тени стали просто тенями, а сказки - вымыслом. И тогда я снова увидел Его. Он стоял возле двери, ведущей в комнату брата, и легонько поглаживал старое дерево кончиками пальцев. Тогда я замер, не веря себе, не думая, он же только грустно улыбнулся и будто растворился в воздухе. Уже позже, пытаясь успокоить себя алкоголем, я понял, что на этот раз Он пришел за Лилем. За моим братом".
***
- Нет, не забирай его! Он еще слишком юн!
Человек в черном медленно распрямился и на шаг отступил от кровати, где беспокойным сном спал худой юноша. Незнакомец с легким интересом глянул на того, кто помешал ему. В дверях стоял молодой мужчина. Одежда, явно накинутая впопыхах, неплотно облегала развитое тело, волосы были чуть короче, чем было бы прилично для дворянина. Сейчас они упрямыми прядками падали на лоб и шею. Цвет их совершенно терялся в темноте, но ночной гость знал, что они приятного каштанового оттенка, не того холодного, словно почерневший на морозе лист, а теплого, осеннего.
- Когда я приходил за твоим отцом, ты не остановил меня.
- Я... я не знал. - Голос дрожал, выдавая волнение и тревогу хозяина.
- Ты лжешь.
Потеряв интерес к собеседнику, мужчина вновь склонился над постелью.
- Не надо! - Почти крик, но спящий никак не реагирует на него. - Оставь!
- Почему? - Мужчина не меняет позы, он только слегка поворачивает голову, обозначая интерес.
- Он дорог мне! Возьми лучше меня вместо него!
- Тебе еще рано. - Скользящими, какими-то неуловимыми движениями незнакомец оказывает рядом, мельком заглядывает в глаза, а потом заходит за спину. Так, что по позвоночнику бегут мурашки то ли страха, то ли какого-то предвкушения. - Ты умрешь через сорок три года. Будет теплая сухая осень. Весь день ты проведешь в саду, а вечером решишь поработать с бумагами. Но усталость и бокал коньяка возьмут свое. Ты заснешь за письменным столом, как когда-то в юности, когда только начал разбираться в делах. На следующее утро тебя найдет горничная. Будет большой переполох.
Голос завораживал, Даррен дышал тяжело и часто, стараясь поймать как можно больше аромата шалфея, пока мужчина рядом. Но тот уже потерял к нему всякий интерес, вновь отойдя к спящему. Бледные пальцы потянулись к лицу, словно в стремлении погладить щеку юноши.
- Нет! - Как он оказался рядом, Даррен не знал. Но, успев перехватить руку, теперь крепко сжимал запястье мужчины.
- Ты так и не сказал мне всей правды. Почему я должен останавливаться?
- Я просто не смогу... Ничего не смогу, оставшись один. Я... я не хочу... так.
Мужчина внимательно глянул в теплые карие глаза. Мгновение молчания растянулось между ними двумя тонкой звенящей леской, которую легко порвало одно-единственное слово.
- Хорошо.
Визитер равнодушно отвернулся от лежащего юноши и быстро вышел в коридор. А Даррен все так же стоял над постелью брата, не понимая, что же он сейчас сделал со своей жизнью. Из хаоса мыслей его вырвал негромкий спокойный голос.
- Я жду.
Кинув последний взгляд на спящего, модой человек почти выбежал из комнаты, захлопнув за собой дверь.
- Пойдем.
- Но мне надо одеться! На улице мороз.
- Ты не замерзнешь, не бойся. - Голос звучал несколько издевательски, но тело быстро укутал странный темный туман, словно ластящийся к коже и дарящий спокойствие.
"Как в детстве", - мысль была сладкой, но и, в тоже время, немного пугающей.
***
Как из дома выходили двое, не видел никто. Уже за воротами поместья незнакомец высоко пронзительно свистнул и будто из снега поднялся седой конь. В холке он был куда выше своих собратьев, сейчас спокойно спящих в конюшне и, кажется, мороз его тоже нисколько не волновал.
- Я не один, Мори. Вот он поедет с нами. - Мужчина легко потрепал коня за уши, словно собаку, за что заслужил ласковое фырканье, а лошадиная морда ткнулась в плечо хозяина.
После незнакомец легко взлетел на круп, совершенно не обеспокоившись отсутствием седла и прочей упряжи. Резкий рывок за руку - и Даррен уже сидит перед ним, немного шалый от того, как развиваются события. Конь всхрапнул и неспешной рысью затрусил прочь от поместья, постепенно переходя на галоп. Даррен думал, что утром его наверняка начнут искать, и лошадиные следы привлекут внимание. Он лениво решал, стоит ли сказать об этом спутнику, но пришел к выводу, что тот и так должен это понимать. Ему не было видно, но под тяжелыми копытами не примялась ни одна снежинка, словно лошадь шла по воздуху.
***
Мужчина крутил в тонких пальцах пузатый тонкостенный бокал, так, что темная густая жидкость плескала на стенки и медленно расплывалась по ним маслянистыми разводами. И казалось, что для него весь мир сейчас сосредоточен в этом бокале, так он внимательно и напряженно всматривался в напиток. Даррена захватила совершенно детская обида: сначала забрал с собой, а теперь он ему совсем не нужен. Чувство вырвалось словами, а молодой человек, поняв, что сказал, испуганно сжался.
- Зачем я Вам?
- Мне? Мне?! Кажется, это ты упрашивал меня взять тебя с собой. - В воздухе повисло недолгое, но очень красноречивое молчание, а потом мужчина слегка устало продолжил: - Мне скучно! Мне смертельно скучно!
На лице незнакомца заплясала совершенно сумасшедшая улыбка, а потом он рассмеялся. Громко, заливисто. Но было что-то такое в этом смехе, от чего становилось страшно, а в груди вибрировали невидимые струны. Но сжаться плотнее уже было невозможно, а зажмуриваться еще страшнее. Ведь тогда хохот полностью заполнит голову, взорвется в ней маленькой вспышкой, тоже сведет с ума. Сквозь смех невнятную речь было разобрать очень сложно. Незнакомец уже согнулся пополам, ему не хватало сил даже просто сделать вдох.
- Смертельно... Подумать только... МНЕ! Смертельно. - Успокоился мужчина так же неожиданно. - Иначе просто и не может быть. Не так ли?
Даррен не понял вопроса. Что этот человек хочет от него?
- Я Вас не понимаю.
- Меня никто не понимает, мальчик. Это не новость. Меня только иногда ждут. Но чаще и этого не происходит. Ведь умирать страшно. Правда? - Мужчина навис над ним, упираясь руками в спинку стула. Его глаза неожиданно оказались очень близко, и Даррен утонул в них. Чернота зрачка пульсировала, захватывала, вскоре парню начало казаться, что она расползлась на все глазное яблоко. И от этого вида было совершенно не оторваться. Мимо Даррена пролетала вся его не такая уж и длинная жизнь, он отчетливо, словно это было только несколько минут назад, вспомнил события детства. Как он прятался в шкафу, но не от выдуманных монстров, а от неинтересных людей, как тени были лучшими друзьями и партнерами для игр. Так чего же он боится, если та же самая чернота сейчас клубится в чуть раскосых глазах. Не думая, что делает, он поднял руку и коснулся прохладной щеки.
- Как Вас зовут?
- А ты все еще не понял? Хотя за мое существование у меня было столько имен, что я и сам уже не помню всех. Но это и не важно. Я - то, чем заканчивается всякая жизнь. Я - смерть. - Черты лица мужчины заострились, отчетливее стали скулы, а глаза запали глубже.
- А почему тогда Вас называют старухой? Вы же мужчина? - В голосе совсем не было страха, только любопытство.
- А ты хочешь, чтобы я был женщиной? - Очертания тела будто поплыли перед глазами, а миг спустя перед Дарреном уже стояла юная стройная девушка. Темные немного вьющиеся волосы подчеркивали изящество шеи и белизну тонкой кожи. Только темные провалы глазниц остались прежними. - А может лучше так?
Женщина начала стремительно стареть, проявилась сетка морщин, которая становилась с каждой секундой все глубже, а потом плоть и вовсе стала высыхать и отваливаться кусками, обнажая чуть желтоватые, древние кости. Это зрелище будило отвращение, и вновь стал возвращаться страх. Но, когда все закончилось, и перед Дарреном встал голый скелет, волнение улеглось. Хотя прикасаться к этому не хотелось, поэтому он плотнее вжался в спинку, когда череп оказался на уровне его лица.
- Нравлюсь?
Что на это ответить парень не знал. Сказать "нет" - велика вероятность оскорбить, а "да" будет слишком откровенной ложью. Но будто что-то рассмотрев в его глазах, скелет отошел и совершенно бесшумно упал в кресло, опять взял бокал с ромом. Даррен моргнул, а в следующий миг перед ним был опять аристократичный мужчина, полностью поглощенный игрой огненных искр в бокале.
- А меня зовут Даррен.
- Я знаю.
Потом они еще долго сидели, думая каждый о своем. В камине догорали толстые поленья, но пламя упорно не желало гаснуть - оно затухало багровыми угольками на древесине, протестующее трещало, взрываясь вверх снопом искр и жаром, когда опора прогорала и рушилась. В черном каменном зеве еще светилось несколько деревяшек, когда Даррен поднялся и ушел спать.
Этим вечером они так больше ничего друг другу и не сказали; только уже засыпая, Даррен почувствовал, как его губ коснулось что-то прохладное, и он услышал едва слышный шепот.
- Прости меня, мальчик. Кажется, я совсем забыл, что такое жизнь.