- Никчемный ты человек, Пашка! Вот ответь мне, пожалуйста, по что ты водку чужую выпил, а? Вернуться лесорубы к вечеру, прибьют ведь!
Завхоз Емельянов, мужчина серьёзный и в годах, осуждающе глядел сверху вниз на шмыгающего носом Пашку.
- Откуда мне знать, - бубнил Пашка, отводя в сторону глаза, - она уже початая в холодильнике лежала...
- Ты её туда клал?
- Нет.
- Тогда какого... А? Неужели мамка в детстве не учила, что чужое брать нельзя?
- А меня, значит, провоцировать можно? Я болею, мучаюсь, а она там без пользы выдыхается! - беспредметный и пустой разговор был невыносимо тягостен Пашке. - Раз со стола убрали, значит, не нужна стала! Какие ко мне претензии?
Емельянов вздохнул тяжело, осознавая бесполезность своих попыток достучаться до сознания стоявшего перед ним человека. Да и Пашка, хоть и горбился привычно виновато, но таковым себя явно не чувствовал: что там этой водки-то было - всего полбутылки... Лесорубам на всех - капля в море, зато Пашке вполне хватило самочувствие после вчерашнего поправить.
- Уйди с глаз долой, - махнул рукой, смирившись, завхоз, - пока ребята из леса не явились! Сиди до вечера тихо в кочегарке и не высовывайся! От греха...
Пашка, простужено хлюпнув в ответ носом, застегнул единственную пуговицу на телогрейке, и, шаркая растоптанными кирзачами, побрёл из кабинета завхоза. На крыльце конторы его терпеливо дожидалась Люська, беспородная лохматая сука, коротающая свой нелёгкий собачий век при леспромхозовской конторе.
- Двигай за мной, чахотка, - позвал её Пашка, - погреем мослы возле печки. Один хрен, тебе здесь окромя пинков ничего не перепадет.
Вдвоем они неспешно пересекли двор, торя узкую тропинку по свежевыпавшему снегу. В полумраке кочегарке было тепло. Гудело упрятанное в чугун пламя, ждали своей очереди сложенные в углу дрова. Прикрыв плотнее дверь, Пашка устроился в старом кресле, а Люська свернулась калачиком на полу возле печи.
- Ты как насчет пожрать? - достал Пашка из кармана холодный беляш. - Лично у меня брюхо с голодухи уже песни поет.
Всегда готовая составить компанию Люська тут же оказалась рядом, не сводя обрадованного взгляда с его рук.
- Жуй, прорва, - протянул он ей половину, - какая-никакая, а все-таки еда. Извини, что всухомятку, но до поселка десять верст через лес по оврагам. Так что мы с тобой эту ночь без "подогрева" прокукуем.
Люська аккуратно взяла зубами угощение и потрусила в темноту за печь. Насыщаться она предпочитала в уединении, забившись куда-нибудь в уголок, подальше от посторонних глаз. Пашка же, хорошо зная её застенчивый характер, не возражал.
Сейчас бы грамм сто пятьдесят совсем не помешало, думал он, отщипывая по маленькому кусочку от своей половины. Может, попробовать выклянчить у Емельянова бутылку взаймы до получки? Так ведь не даст, жлоб... Скажет, тебе ещё до утра лямку тянуть. А ещё, того и гляди, директору нажалуется.
Отправив в рот оставшиеся на ладони крошки, Пашка нехотя поднялся с кресла и вышел на двор. Обратно вернулся засыпанный снегом, с большой охапкой сырых, недавно колотых дров.
- Пока они в топке тлеть будут, - объяснил он высунувшейся из-за печки Люське, - я вздремнуть успею. И ты ложись - во сне не так сильно жрать хочется.
Люська послушно убралась обратно в запечный полумрак. Спать, так спать... Для караульной собаки без специального образования дело вполне привычное. Пашка приладил под ноги стул, надвинул пропахшую дымом шапку на глаза. Не прозевать бы печь, а то не дай бог потухнет - начальство тогда живьем схрумкает. Прямо с кирзачами и без соли.
- Мама, почему звонят колокола? - прислушиваясь к звукам за окном, теребил Пашка собирающуюся на работу мать.
- Сегодня большой праздник, сынок. А кому, как не колоколам, поведать об том миру?
- Когда я вырасту, - оглядываясь на залитое солнцем окно, объявил Пашка, - обязательно стану колокольщиком!
- Кем-кем? - весело смеялась мать, обнимая сына.
- Колокольщиком! - гордо отвечал Пашка. - Самым главным начальником над праздниками.
- Да нету над ними начальников! - нацеловывала мать упирающегося Пашку.
- Неправда! - выворачиваясь из нежных её рук, тянулся он к окну. - Если бы не колокольщик, как бы ты узнала, что сегодня праздник?
- Убью, гада! - задремавшего Пашку грубо выдернули из кресла и пару раз крепко приложили затылком об стену. - В лоскуты порву!
Плохо соображающий, он не сопротивлялся, безвольной куклой болтаясь в могучих руках.
- Да не трогай ты его! - попросил кто-то с улицы, но в ответ тут же заголосили яростно и с придыханием:
- Чего "не трогай"? Он, сука, всю нашу водку в одну харю выжрал! Дай ему, Лёха, чтобы он кровянкой умылся, падла!
В полумраке кочегарки толпились засыпанные снегом лесорубы, усталые, мрачные и не склонные к долгим разговорам. До смерти перепуганная Люська, от греха подальше, забилась в щель между печью и стеной. Коротко размахнувшись, бригадир лесорубов выдал Пашке увесистую затрещину, и тот, сбивая все на своем пути, отлетел в угол.
- Так его! - порадовались столпившиеся у входа мужики. - Будет знать, чумазый, как без спроса чужое брать.
- Заканчивайте! - гудел в ответ урезонивающе чей-то одинокий голос. - Далась вам эта водка? У завхоза в "конуре" целый ящик стоит - айда к нему, он продаст сколько надо!
Бригадир, не успокоившись, отыскал Пашку в куче ржавых ведер. Прихватив крепко за грудки, ещё раз, в качестве напоминания, сильно встряхнул.
- Гляди, убогий! Ещё раз учудишь подобное - живьем в печку запихну!
Затем небрежно отшвырнув в сторону обмякшее тело, и скомандовал своим:
- Потопали к завхозу, возьмем пару литров.
- А этот? - оглянулся кто-то в дверях.
- Да не хрена с ним не будет. Оклемается...
- Слышишь? - поднял голову Пашка. - Колокола звонят! Чудно...
- Так ведь праздник! - Наташка аккуратно, стараясь не уронить на себя, и не дай бог запачкать новое платье, тонкими пальцами выуживала из кружки землянику. - У соседки нашей, тетки Тамары, дочка сегодня как раз венчаться собралась.
Красивая, зараза... Пацаны за ней бегают годами старше, чем он, и пару раз уже грозились всерьез. Он бы, глядишь, и отступился - мало ли девчонок в поселке? - но непонятная, властная сила тянула его к ней, заставляя сердце каждый раз стучать учащенно при звуках знакомого голоса.
- ЗАГС - это ЗАГС, а в церкви всё по-другому, - Наташка поднялась на ноги, отряхивая подол платья.
- Да чего там такого другого?
- А всё, - Наташка сделала несколько шагов по траве и замерла, прислонившись к молодой березке. - В ЗАГСе как распишут, так и разведут, а в церкви людей навсегда соединяют. Если замуж когда-нибудь соберусь, обязательно венчаться пойду. Чтобы по любви и на всю жизнь!
С окраины поселка, через поле, летели к ним голоса колоколов, звонкие и торжествующие. Наташка, зажмурив глаза, слушала их зачарованно, а Пашка, сидя на земле, грыз задумчиво травинку.
- Пойдем, что ли? - повернулась к нему Наташка. - Обедать время. А то мамка ругаться станет.
- Слышь, Натах, - хрипло выдавил из себя Пашка, - а ты со мной в церковь согласилась бы?
- С тобой? - удивилась она, не сразу поняв, о чем идет речь.
- Ну да, - упрямо тряхнул он головой, - не сейчас, конечно, а потом, лет через пять...
Она весело смеялась, закидывая голову, а он, сердито играя желваками, смотрел на неё исподлобья.
- Хорош заливаться-то! - не выдержал, наконец, Пашка. - Или проглотила чего вместо ягоды?
Не переставая улыбаться, она молча пошла через поле. Пашка, немного помедлив, поплелся следом. Не проронив ни слова, они дошли до слободки и один за другим двинулись по узкой тропинке вдоль высоких заборов. Уже на улице, перед тем, как разойтись окончательно, она произнесла, старательно глядя мимо него:
- Паш, ты только не обижайся, но какой из тебя жених? Мама говорит, что тебе одна дорога - в колонию. А зачем мне муж-уголовник?
- Дура твоя мама! - выкрикнул он. И добавил, с неожиданно прорвавшейся в голосе ненавистью, словно камень швырнул в удалявшуюся поспешно спину:
- И ты дура, раз веришь ей!
Холодный мокрый нос настойчиво ткнулся в лицо раз, другой, заставляя открыть глаза. Пашка заворочался на полу, приходя в сознание. Люська заскулила радостно, теплым языком торопливо облизав его небритую щеку. Разгулявшийся на дворе ветер забрасывал снежную пыль в приоткрытую дверь кочегарки. С трудом перекатившись набок, Пашка провел грязной ладонью по лицу.
- Вот гад, - неуверенно шевеля губами, прошептал он старательно вылизывающей его Люське, - нос, кажись, разбил...
Он лежал на затоптанном холодном полу, не имея ни сил, ни желания подняться, а кудлатая сука топталась рядом, усердно махая хвостом и преданно заглядывая ему в глаза.
Громко захрустел снег под чужими уверенными шагами, жалобно скрипнув, распахнулась настежь от энергичного толчка дверь, а ученая долгой собачьей жизнью Люська, поджав хвост, шустро нырнула за печь.
- Это что тут у нас - филиал городского пляжа? - на пороге кочегарки выросла фигура главного инженера. - Павлуха, ты в своем уме, родной? В управлении батареи давно остыли, а ты здесь позагорать, похоже, решил? Ну-ка, поднимай свою задницу и топай за дровами! И чтобы через полчаса в конторе было, как на крымском побережье в июле. Иначе завтра же вылетишь со службы к чертовой матери!
- Сейчас всё будет, Лексеич! - зашевелился испуганно Пашка, пытаясь подняться.
- Давай, давай! - поторопил его тот. - И морду потом умой, а то на черта уже похож.
Пашка, кряхтя, с трудом распрямился, и, придерживаясь рукой за стену, добрел до сложенных в углу дров. Наблюдавший за ним Лексеич брезгливо поморщился.
- Гнать бы тебя надо... Не дай бог, какая-нибудь комиссия заявится, увидит такое чудо - разговоров потом не оберешься!
Пашка сунул в печку дрова, прикрыл заслонку и повернулся к начальнику.
- Я в кочегарке спрячусь, они сюда никогда не заглядывают.
- А вдруг? Будут потом мне в глаза тыкать, что развел здесь бомжатник.
- Так ведь я не бомж, у меня дом в поселке есть, - оправдывался Пашка.
- А чего же ты тогда третий день здесь ошиваешься, скажи на милость? Ну ладно, сегодня, в свою смену, а вчера, позавчера? Грязный, пьяный... Шел бы домой, хоть помылся! Неужели тебе самому не противно?
Пашка молча слушал и покорно кивал в ответ. Главный инженер, постояв ещё некоторое время на пороге, махнул безнадежно рукой и пошел к себе в контору. Из-за печи неслышно показалась Люська. Осторожно, не выходя под свет тусклой лампочки, мела хвостом холодный пыльный пол, преданно таращась на Пашку.
- Куда я пойду? - спросил он у неё. - Мне там жизни нету...
... его подловили на пустыре. Пятеро - для надежности. Главный среди них, рыжий Димка, Наташкин сосед, второй год увивающийся за ней хвостом, подошел вразвалочку к Пашке и прихватил за рубаху:
- Я тебя, гаденыш, предупреждал?
- Да пошел ты! - ударил его по руке Пашка.
Рыжий был старше него, выше на полголовы и сильнее. Непонятно было, зачем он с собой столько дружков приволок. Боялся, что один на один не справится? Или решил для них представление бесплатное устроить? Тогда он здорово просчитался.
- Ах, ты, сявка! - прищурился зло Димка, примериваясь для удара. - Сейчас ты у меня землю жрать будешь!
- Вот уж не угадал... - в пашкиной руке тускло блеснуло сталью острое жало "финки".
Пригодилась, таки, желанная... Сколько дней он ходил за Бруском, местным блатарем и пьяницей, полжизни своей забубенной просидевшего у "хозяина" и наловчившегося за "колючкой" мастерить шикарные ножи с наборными плексигласовыми рукоятками. Пашка долго и нудно, едва не со слезами на глазах, упрашивал его, но бывший вор до поры отнекивался, не желая связываться с "малолеткой":
- Ты по дурости щенячьей ещё пырнешь кого, а придут к Бруску - кто пацану "перышко" справил? А мне опять на нары неохота - тут у меня и баба, и хозяйство.
Не успевший замахнуться Димка ахнул тонко и удивленно, медленно оседая на землю. Руки его пытались закрыть рану на животе, но кровь легко находила путь сквозь скрюченные пальцы.
- Убил! - попятился испуганно один из дружков.
Трое других оцепенели, тупо глядя на скребущего каблуками землю предводителя. Пашка ткнул в их сторону испачканным в крови ножом и пригрозил:
- Сунетесь, также лежать будете!
Развернулся и неторопливо, не желая показывать неприятелям поселившегося в сердце страха, прошествовал за угол. И уже только там, чувствуя, как дикая дрожь начинает трясти ставшее внезапно непослушным тело, побежал неровной, какой-то рваной рысью...
... баба вечно голосит: "...пьянь пропащая, чтоб ты сдох поскорее!" - засовывая в печку очередное полено, делился с Люськой наболевшим Пашка. - А я, словно ей назло, всё живу и живу, хоть и надоело мне порядком скучное это занятие. Нету во мне, Люсьен, интереса к жизни, а бог смерти не дает. Детям своим я не нужен, жене в тягость... Дык, я к ним и не навязываюсь! Пусть живут сами по себе, а я тут как-нибудь перекантуюсь.
Дремлющая псина слушала вполуха, свернувшись калачиком у стены. Пашка, покончив с печкой, взялся приводить в порядок распухшую физиономию. Поднеся ближе к глазам залапанный осколок зеркала, он морщился, осторожно удаляя смоченной под краном тряпицей запекшуюся кровь. Болел нос, тянуло где-то в желудке, а ещё сердце вдруг как-то странно повело себя, тяжелым камнем неожиданно проявившись в груди.
Нестерпимо, до крика, захотелось вдохнуть свежего, чистого воздуха, и Пашка, торопливо пнув ногой дверь кочегарки, вывалился на двор. Испуганная Люська рванула следом, ужом проскользнув между ног, а он, качаясь на холодном ветру, словно рыба беззвучно разевал рот, не в силах наполнить желанной прохладой грудь.
Звезды, дружно заполонившие вечернее небо, смотрели равнодушно на него сверху, а он отвечал им неприязненным взглядом, также невосприимчивый к их запредельно далекому существованию.
Скрипнула в стороне дверь, и кто-то крупный, сердито покашливая, тяжело затоптался на снегу. Люська, радостно взвизгнув, стрелой понеслась на звук шагов и завертелась рядом суетливым лохматым комом.
- Ну, всё, всё! - услышал Пашка знакомый голос леспромхозовского слесаря. - Не вертись, юла, а то не дай бог отдавлю лапу!
Но собака, не слушая, продолжала весело скакать, пытаясь, всякий раз дотянуться мокрым носом до его ладони. Долговязый и медлительный в движения Комов, осторожно переставляя обутые в валенки ноги, подошел к Пашке.
- Жрать, поди, хочет? - кивнул он головой на резвящуюся подле них Люську.
- Это её нормальное состояние, - через силу улыбнулся Пашка. - Не собака - желудок с ножками.
С Комовым они были знакомы давно, но почти не общались. Кивнут равнодушно друг другу при встрече - и каждый в свой угол. Немногословного и работящего мастера в поселке уважали: леспромхозовский слесарь, при желании, мог починить любой механизм - от дверного замка до автомобильного двигателя. Но мог и послать просителя куда подальше, не утруждая себя объяснением причины внезапно возникшей неприязни.
Зато Люська в нем души не чаяла. Каждое утро, приходя на работу, он выкладывал перед ожидающей у ворот собакой прихваченное из дома угощение: то остатки холодца, то пару шикарных косточек, а то и холодную, но такую вкусную котлету.
Одетый в новый теплый полушубок, Комов прищурился, разглядывая пашкино лицо.
- Что-то ты покоцанный весь, словно котяра бродячий. Давно запил?
- С неделю где-то...
- Хреново выглядишь. Негламурно.
- Коль морда разбита, уже не элита? - усмехнулся Пашка, потирая ладонью левую сторону груди.
Слесарь поднес к глазам руку с часами, пытаясь определить время. Затем поманил истопника за собой.
- До автобуса время есть. Пойдем-ка, у меня в мастерской завалялось подходящее лекарство.
Втроем, вместе с путающейся под ногами Люськой, они вновь открыли "слесарку". Комов, повесив полушубок на приколоченную к стене вешалку, загремел ключами, отпирая выдвижной ящик верстака. Пашка пристроился на краешке одного из двух имевшихся в мастерской стульев, а Люська уселась рядом на полу, в ожидании возможного угощения.
- Вот она, - Комов извлек на свет газетный сверток, - мне её один заезжий коммерсант презентовал. Я ему тут кое-что починил-подлатал на днях.
Он развернул газету и с гордостью поставил на верстак бутылку коньяка. Пашка от неожиданности звучно сглотнул слюну. Одна только Люська отнеслась к благородному напитку без должного уважения, мазнув по нему равнодушным взглядом.
- Супруга моя это дело не особо приветствует, оттого и прячу здесь, - пояснил Комов, оглядываясь в поисках подходящей посуды. - Она женщина правильная и строгая, врачом в районной поликлинике трудится. О здоровье моем вечно беспокоится, поэтому если и выпиваю, то понемногу и не на глазах.
- А моя, наоборот, мечтает, чтобы я сдох поскорее, - усмехнулся Пашка, ласково поглаживая нетерпеливо поскуливающую Люську. - Тогда ей с детьми дом отойдет. Тесно им со мною и хлопотно, хоть у каждого по комнате. Мне-то для жизни диван в кухне отвели, вот и спотыкаются каждый раз.
Слесарь подкатил от стены дубовый чурбак, застелил его газетой. Выставил на импровизированный стол две эмалированных кружки и надорванную пачку печенья.
- Извини, с закуской не густо, - обращаясь скорее к Люське, виновато произнес он.
- У лесорубов тушенка в холодильнике есть, - успокоил его Пашка, - как отгуляют и разъедутся, я ей вынесу банку.
- Смотри, а то опять по физии схлопочешь, - покачал головой Комов. - Не связывался бы ты с ними... Народ ведь у нас такой, что за глоток водки душу вытрясут.
Откупорив коньяк, слесарь наполнил кружки. Пашка, склонившись к своей, осторожно принюхался. Люська, старательно вытягивая шею, сунулась было тоже, но учуяв запах спиртного, фыркнула презрительно, отступая назад. Недовольная, ушла со света в угол, улеглась там и затихла.
- Ничего, - проводив её взглядом, повернулся Пашка к слесарю, - они сейчас там напьются и завтра не вспомнят ни черта.
- Давай, что ли? - поднял Комов кружку.
- А за что?
- За твое здоровье. Или другие пожелания есть?
Пашка нерешительно взялся за стоявшую перед ним кружку, подержал в руке, словно взвешивая, затем поставил обратно.
- А с чего вдруг такая щедрость? Дал бы мне лучше сотню - я бы у завхоза бутылку водяры купил.
- После бутылки ты только утром очнешься, а кто всю ночь печи топить будет? Разморозишь систему - тебя завтра же выгонят по статье! И куда пойдешь со своей биографией?
- Найду место...
- Где? На паперти? Там и без тебя тесно. Ладно бы, ремесло в руках было, так ведь нет. Поумнее люди сейчас без заработка мыкаются.