Аннотация: Повесть была написана для конкурса "Эквадор", поэтому пришлось ужимать в рамки 60 кб. Скоро эти рамки раздвинутся, и выйдет полноценная повесть.
1
Грузовик шел медленно, неуклюже, подпрыгивая на бесконечных ухабах, и Баланову казалось, что до Центра они уже не доедут никогда. А если вдруг доедут, то вместо огромного железобетонного купола (по крайней мере, так описывали лабораторию те немногие, кому удалось на нее взглянуть), их взору предстанут древние, всеми позабытые руины с торчащими повсюду металлическими балками. Или это будет наполненный водой и затянутый ряской котлован с голосящими лягушками, беспокойными водомерками и плавающими среди металлических балок утками. Или что-нибудь еще - непременно старое, запущенное, пережившее не одну сотню лет, - где обязательным атрибутом служат металлические балки. Этот образ пробрался в голову Баланова еще в малолетстве, пустил цепкие корни, заматерел на наваристых харчах детских страхов и по сию пору ни за что не соглашался покинуть столь завидную жилплощадь.
Водитель, которого звали не то Яликом, не то Яриком, всю дорогу сосредоточенно таращился куда-то вдаль, изредка бросая взгляд на болтающийся над приборной доской брелок с обнаженной моделью. Модель крутилась, вертелась, подпрыгивала, заваливалась на бок, вставала вверх ногами, в общем - не давала себя рассмотреть.
И лишь однажды, когда машина провалилась в очередную яму, и Баланов со всего размаха ударился головой о потолок, шофер позволил себе расхохотаться. Подобная выходка настолько разрядила обстановку, что, несмотря на изначальное чувство обиды, километров через двадцать пассажир был готов колотиться головой о крышу, двери, лобовое стекло до конца поездки, пусть даже таковой не собирался наступать.
Зато, как всегда незаметно, подошел к завершению день. Солнце, зависшее над верхушками елок, погасло, точно перегоревшая лампочка, и почти тут же на своем обычном месте появилась луна - ясная, полная, готовая светить всю ночь.
- Вот ведь черт, - заговорил Баланов. - Больше года торчу в Илимске, а привыкнуть к этим штучкам никак не могу. Разве что вздрагивать перестал.
Водитель глянул на брелок и ничего не ответил.
- Сперва уехать хотел, - упрямо продолжал Баланов, - в голове не укладывались ваши природные аномалии: то снег, то град, то дождь, то вообще солнечное затмение - и все в один день. Только кто ж меня выпустит в ближайшие годы? Бумагу, дурак, подписал, не подумал, теперь расхлебываю.
Водитель молча смотрел на темную дорогу, не догадываясь или не желая включать фары. И хотя все попутные машины исчезли после выезда на проселочную дорогу, а ни одной встречной за время пути так и не было, Баланов с наступлением темноты не переставал тревожно озираться.
Очередная попытка завязать разговор провалилась.
Разбудил Баланова незнакомый голос, упорно твердивший одну и ту же фразу. Как оно часто бывает спросонок, фраза, казалось, не имела никакого смысла, и единственной ее целью являлось доведение некогда спящего до полного сумасшествия. Но, беря во внимание, что сумасшествие с Балановым случилось уже давно - а именно, за время тщетных попыток пробудить в шофере малейшую искру красноречия, - сон ни в какую не желал сдаваться.
Затем Баланова осторожно постучали по руке, дотронулись до плеча и стали трясти. Причем делали это с таким смущением, такой неуверенностью, способной передаться даже через прикосновение, словно в жизни незнакомца ничего более конфузного не приключалось. И если вдруг приключится, нет ничего страшнее, чем думать о возможных последствиях.
Лишь после десятиминутных страданий бедного, изнуренного человека таинственная фраза начала приобретать смысл.
- Юрий Серафимович, просыпайтесь, приехали. Юрий Серафимович.
И Баланов проснулся.
Водителя в кабине уже не было, а сам грузовик стоял в небольшом, плохо освещенном гараже рядом с такими же старыми и грязными "Уралами". Справа на стене висел пожарный щит, невдалеке начиналась и уходила в дыру в потолке крутая металлическая лестница - несчастная обладательница хлипких проржавевших перил. Левую стену украшало множество плакатов с мало понятными схемами и рисунками. На одном из рисунков Баланову удалось рассмотреть выведенную крупными буквами надпись: "Не курить!", - чуть ниже - перечеркнутую сигарету. Плакат по соседству возвещал: "Шины не прокалывать. Штраф 1000 рублей", - что, похоже, оказалось незамеченным или проигнорированным, потому как большинство грузовиков стояло накренившись.
Возле Баланова, видимо расположившись на приступке, покусывал губы маленький лысоватый человек с уставшими глазами. Он терпеливо ждал, пока гость придет в себя и осмотрится.
- Вы, наверное, Кирилл Мефодьевич? - обратился к нему Баланов. - Очень приятно.
- Да, мне тоже, - кисло улыбнулся собеседник. - Никак не ожидал, что придется вас будить. Сам, знаете ли, никогда в дороге не сплю. Не могу и все. Прямо как болезнь. А вам даже позавидовал - чтобы с Яником, да при такой болтанке...
Так вот как зовут водителя. Баланов пожал плечами, почувствовав вдруг накопившуюся усталость. Разбитое тело казалось сработанным сплошь из булыжников и металлических уголков. Шею ломило. Баланов невежливо потянулся, уперся ладонями в потолок кабины, хрустнул суставами и наткнулся взглядом на брелок. Модель над приборной доской едва заметно покачивалась - вправо, влево, вправо. Плохо отрисованные розовые коленки. Ничего в ней особенного не было, зря только глаза в дороге мозолила.
- Разрешите? - сказал Баланов.
Кирилл Мефодьевич кивнул и исчез. Фамилия его была Коршун - знатная фамилия, если задуматься - но именно думать сейчас Баланову совершенно не хотелось. Он дождался, когда лысина уйдет вниз, с трудом нашел ручку - лязгнуло железом, заскрипела, отворяясь, дверь. Неловко переставляя тяжелые, словно чужие ноги, Баланов встал на подножку. Повернулся, бросил прощальный взгляд. Ну, бывай, Яник-Ярик... Руль, обмотанный синей, почерневшей от ладоней, изолентой, рукоять коробки скоростей с прозрачным набалдашником, в котором застыл красный цветок, похожий на розу. Брелок над приборной панелью крашеного зеленого металла.
Баланов потянулся, ухватил модель за голые коленки и дернул. Закачался пустой шнурок.
- Тихо тут у вас. - Баланов неопределенно мотнул головой - здесь, в гараже. И вообще тихо. Трофей спрятал в карман, чувствуя себя, по меньшей мере, мальчишкой. Гудели отбитые ноги.
- И не говорите, - собеседник вздохнул. - Все-таки четыре утра. Но и днем не слишком шумят, не думайте. Здесь у нас режим. Отбой в полдесятого. Даже сам Юлий Карлович. Это днем они гении. А ночью все по кроваткам, и баиньки.
Он переступил с ноги на ногу, словно не в силах решиться. Потом шагнул к Баланову.
- Юрий Серафимович, миленький, - заговорил Кирилл Мефодьевич едва ли не шепотом. В глазах лысоватого Коршуна зажегся странный, голодный огонек. - Вы меня простите, ради бога. - Он облизнул губы. - Вы... вы привезли?
Баланов помедлил. Нащупал пальцами гладкий пластмассовый корпус. Дурацкий брелок. Ладонь почему-то взмокла. В груди сидела непонятная заноза - будто ребенка ограбил. Глупость какая. Глупость и детство.
- Не знаю, о чем вы, - произнес Баланов. Лицо собеседника вытянулось. - Кирилл Мефодьевич, дорогой...
- Пойдемте, - сказал Коршун сухо.
Гулкие бетонные коридоры - почему-то круглые, как канализационные стоки - вели Баланова с провожатым все глубже, спускаясь с уровня на уровень, встречаясь и разбегаясь надвое и натрое - словно узлы электрической схемы. В тусклом желтом свете, процеженном сквозь потолочные решетки, монотонно гудели вентиляторы. Баланов старался дышать ртом - воздух здесь был сухой, кондиционированный, неживой совершенно. Звуки Балановских шагов усиливались в нем, набирали басы и, возвращаясь c эхом, накладывались на неровный ритмический рисунок семенящего впереди Кирилла Мефодьевича.
За полчаса хода им не встретилось ни души - здание точно вымерло. Да было ли оно когда-нибудь обитаемым? - Баланов уже сомневался. Ржавые балки, затянутая ряской поверхность воды и утки - спящие, упрятав головы под крыло. Начинается рассвет, выбеливает туман - теплым молоком, постепенно вливаемым в кофе. Тут Баланов моргнул и понял, что дремлет на ходу. Теперь он видел происходящее сквозь дымку недосыпа - болезненно яркий свет, четкие, до рези, контуры решеток. Холодноватый запах хвойного освежителя и тошнотворный - горелой изоляции. Гул шагов и мелькающая впереди фигура Коршуна - мучительно четкая, различимая до деталей.
Дорога все не кончалась.
Баланов шел и каждые несколько шагов проваливался в параллельное измерение - к уткам.
Изредка на стенах встречались плакаты, исполненные в знакомой гаражной манере. Столь же лаконично-строгие. "Стекла не бить! Штраф 2000 рублей", - гласил плакат, висящий рядом с пожарным щитком. Видимо, с этой надписью тоже никто не удосужился ознакомиться, потому что стекло было разбито, рукав залег поперек коридора - полотняная змея с оторванной головой. Баланов осторожно переступил, каждую секунду ожидая, что змея оживет и обхватит его ногу мягкими кольцами.
"Диффузионная проницаемость, сказала утка. Торсионный пеленгатор. Да-да, Юрий Серафимович, проснитесь".
И Баланов проснулся в очередной раз.
- Так... так... так... - Кирилл Мефодьевич коршуном завис над Балановым, но в отличие от пернатого хищника сделал это из благородных побуждений. - Вот сюда, Юрий Серафимович. О стеночку облокотитесь.
Баланов ошалело уставился на потолок, на забранные решетками светящиеся плафоны - и с немалым облегчением отметил, что находится отнюдь не в грузовике. Обморок, должно быть, подкосил его в одном из бесконечных коридоров, приложил к вящему ужасу Коршуна о бетонный пол.
Однако испуганным Кирилл Мефодьевич не выглядел, пребывая, скорее, в состоянии легкого душевного волнения.
- Предупредить вас забыл, - проговорил он. - Лаборатория с подозрением относится ко всем новичкам. Она их, так сказать, пробует. На зубок.
- На зубок? - Баланов осторожно тронул затылок. - Что за ерунда? Как лаборатория может пробовать? Да и я, простите, не золотой и уж точно не латунный. По личным, весьма устойчивым ощущениям.
- Я выражаюсь образно, - поспешно исправился Кирилл Мефодьевич. - Не всегда, но бывает, причем характер носит стохастический. В данном случае не удержался - люди из города в наше время большая редкость.
- И зачем же вы эту редкость запугиваете? - с угрюмым видом поинтересовался Баланов. - Не боитесь потерять нас, раритетов, окончательно? В Илимске и так ходят о лаборатории нелестные слухи. Многие даже не верят в ее существование.
- Вы поднимайтесь, Юрий Серафимович, поднимайтесь, - проигнорировав вопрос, засуетился Коршун. И пока он определял, с какой стороны удобнее прийти на помощь, Баланов встал самостоятельно. - Следующий всплеск будет не скоро, дойти успеем. Тем не менее, рисковать я бы не стал.
С этими словами Кирилл Мефодьевич взял Баланова под руку, образовав с ним довольно эксцентричную пару. Затем, мягко пресекая попытки "раритета" освободиться, выбрал один из четырех коридоров и уверенно направился по плавно уходящему влево жерлу.
- Ну, хорошо, - сдался Баланов. - С вами абсолютно невозможно разговаривать. Вместо ответов на вопросы вы бросаетесь новыми загадками, а эта образность, простите, тянет на добротное сумасшествие. Мне, честно говоря, все равно, чем вы тут занимаетесь. Я здесь по другому поводу, и беспричинные обмороки несколько настораживают.
Некоторое время Коршун шел молча и как будто вновь не обратил внимания на произнесенные слова. Он хмурил брови, к чему-то прислушивался, с интересом разглядывал прикрепленные к потолку датчики, точно видел их в первый раз. Баланова датчики не интересовали, и быть, по его мнению, никакими кроме пожарных не могли. Хотя загореться за исключением их пластмассовых колпачков здесь казалось больше нечему. Плафоны в подобных местах вешались стеклянные и, как правило, при высоких температурах скучно раскалывались - в отличие от громко лопающихся лампочек. Ну а бетон трескался и крошился, абсолютно не думая гореть.
- Это не обморок, - неожиданно заговорил Кирилл Мефодьевич. - Обычный сон, необходимый любому здоровому организму. Своеобразная защитная реакция на лабораторные всплески, и пока она есть, надо только радоваться... Вот что вам, к примеру, снилось?
Баланов задумался.
- Утки, - вспомнил он. - Говорящие. И, боюсь, на редкость ученые. Странное, надо заметить, зрелище.
- С утками вам повезло, - одними губами улыбнулся Коршун. - Мне однажды приснился путь из гаража на склад. Со всеми полагающимися подробностями: нудными коридорами, дверями и прочим. Шел не меньше получаса, массу дум передумал. Вспотеть, простите за подробности, успел. Умаяться. А потом проснулся - в гараже, на полу, аккурат возле лестницы. Тело ноет, голова гудит и переваривает одну единственную мысль: до склада еще топать и топать. Поэтому знайте, Юрий Серафимович, нет ничего более гадкого, чем переделывать уже доведенную до конца работу. Особенно, когда по независящим от вас причинам она направилась прямиком под кошачий хвост.
- С этим я, к сожалению, знаком.
Баланов в очередной раз попытался высвободить руку, но Коршун отчего-то напрягся. Хватка стала почти железной, в поднятых к собеседнику глазах появилось странное выражение - смешанное с испугом нетерпение и рвущаяся наружу слепая алчность. Это длилось не больше пары секунд - мышечный спазм, судорога, пробежавшая через тело провожатого, не оставившая ни единого следа, кроме побелевших от напряжения губ.
- Вот мы и пришли, - осипшим голосом произнес он, указывая на темную нишу в стене. - Постарайтесь не шуметь, все спят.
Справа от ниши синими трафаретными буквами было выведено "Жилой блок". И Кирилл Мефодьевич, избавив Баланова от своего чересчур тесного общества, нажал на ручку утопленной в стену двери.
2
Утро для Баланова началось со столовой. Что-то было и раньше: непонятная суета за дверью, бодрые голоса, смех, яркий свет ламп, внимательное лицо Коршуна. Затем: кафельный пол, длинные ряды металлических раковин, снующие вокруг люди, ледяная вода и почти знакомое отражение в зеркале. Снова Коршун, свет, кафель, спины, спины, спины, лежащий на батарее резиновый сапог. Но все это смешалось в единую неаппетитную кашу, наподобие той, что Баланов с подозрением ковырял ложкой вот уже десять минут кряду. Более привлекательной каша не становилась (было "Или каша была совсем другая, однако более привлекательной она никак не становилась"): желто-зеленая субстанция, липнущая к столовым приборам (в том числе, вилке, взятой на случай, если блюдо окажется пудингом) и застывающая на глазах. Единственным верным решением казалось класть на нее кирпичи.
- Зря вы так долго над едой сидите, - раздался над головой женский голос. - Остынет, совсем есть не сможете.
Баланов поднял глаза. Напротив него, держа снаряженный завтраком поднос, стояла коротко стриженая девушка. Большие веселые глаза и внешняя хрупкость довольно странно выглядели на фоне общей массивности и бетонности Центра; среди покрытых голубым пластиком исцарапанных столов, круглых шершавых колонн, деревянных скамеек и сосредоточенно жующих физиономий. Будто пробивающийся из асфальта росток, немыслимым образом преодолевший наваленную на него тяжесть.
- А это едят? - усмехнулся Баланов. - Никогда бы не подумал.
- Зря смеетесь, - сказала девушка, - ничего другого в лаборатории вам достать не удастся. Только если за очень большие деньги и то вас, скорее всего, надуют.
- Больших денег у меня нет, поэтому я спокоен, - Баланов оставил в покое ложку и показал (было "указал рукой") на скамью. - Вы, быть может, присядете? Мне уже совсем неудобно.
Девушка улыбнулась. Наклонилась, чтобы поставить поднос - Баланов заметил на ее правой руке след от ожога. Широким браслетом он стягивал тонкое запястье и поднимался чуть выше по предплечью, растекаясь белесым пятном.
Смущенный, Баланов отвел глаза, заработал ложкой. Каша и вправду оказалась не столь отвратительной. Видимо, все дело в хорошей компании, подумал Баланов.
- Вы, значит, и есть тот самый специалист? - спросила девушка. - Из города?
Несколько жующих физиономий с любопытством повернулось в их сторону. Баланов почему-то почувствовал себя неловко - чужак в чужой стране; даже поесть спокойно не получается. Он отложил ложку.
- Кажется, да.
- Будете ремонтировать Машину Смерти?
- Чего?! - Тут Баланов понял, что его застали врасплох. Девушка засмеялась.
- Советская Машина Смерти, - сказала она. - У нас ее так называют.
- Кто называет?
- Да все.
Баланов хмыкнул, затем посмотрел на собеседницу, насмешливо прищурившись:
- А как вас зовут? Если не секрет?
Оказалось - очень даже не секрет.
- Так что там с Машиной? - поинтересовался Баланов, когда церемония знакомства подошла к концу.
- Просто рядом с ней чувствуешь себя жутковато, - сказала Маша. - Она такая старая и гудит. Вы знаете, так странно. Будто внутри нее много-много злых пчел. Сидят внутри, и только глаза их в темноте отсвечивают.
- Это лампы, - пояснил Баланов. - Всего лишь старые электронные лампы. Не стоит их бояться. У них такой характерный звук. Мягкое такое гудение, понимаете? Ничего зловещего. Хотя... - он задумался и добавил уже не так уверенно, - если их много...
- Она большая, - сказала Маша.
Человек с высоты двухметрового роста внимательно рассматривал Баланова выпуклыми, темными, по-птичьи блестящими глазами. Горбатый нос человека опасно навис над головой Коршуна. Казалось, сейчас этот хорошо заточенный инструмент стремительно полетит вниз, набирая скорость, врубится в бледную лысину, как ледокол "Ленин" в арктический лед. И пойдет крушить - с хрустом и грохотом.
Молчание затянулось. Баланов не выдержал первым.
- Доброе утро! - произнес он громко.
Гость покачнулся, тонкие губы скривились.
- Какое, к чертовой матери, утро?! - в раздражении бросил человек. - Где вы его видите?
Баланов на мгновение оцепенел от подобной грубости. Горбоносый вновь покачнулся на длинных ногах. Развернулся среди голубых обшарпанных столов, точно океанский лайнер, и, гордо рассекая выдающимся румпелем пространство столовой, вышел вон. Позади мягко колыхались жующие волны, поднятые кильватерной струей.
С минуту за столом царила тишина.
- Не обращайте внимания, Юра. - Маша отложила ложку. Звякнуло. - На самом деле он очень хороший.
- Кто это был? - спросил Баланов.
- Абрамов это был, Юлий Карлович, - кисло пояснил Коршун. - Да-да, не обращайте внимания, он всегда такой. Гений местного масштаба, что ж вы хотите. Знающие люди говорят: опубликуй профессор Абрамов результаты своей работы - наутро он проснулся бы ученым с мировым именем.
- А он разве?..
Кирилл Мефодьевич развел руками:
- Как видите, нет. Закрытая тема.
- Простите его, - сказала Маша - тихим, чуть шершавым, каким-то даже виноватым голосом. Баланов посмотрел на девушку. В который уже раз поразился ее совершенно нездешней, летящей хрупкости - и отчетливо ощутимой женственности.
- Бога ради, Маша, вы-то тут при чем? - спросил он.
Девушка невесело улыбнулась.
- Папа... он бывает не очень вежлив.
Коршуна внезапно заинтересовало содержимое собственной тарелки. Он нехотя, но энергично ковырнул вилкой в резиновой каше; взгляд его не отрывался от зелено-желтой поверхности, больше похожей на цветущее тропическое болото.
- Я... - начал было Баланов, но остановился.
Маша смотрела на него так, что щемило сердце.
- Я понимаю, - сказал Баланов.
Кабинет начальника лаборатории оказался довольно просторным помещением - с заваленным бумагами письменным столом, несколькими стульями и двумя шкафами - деревянным и металлическим. Вытертый овальный коврик, непонятно каким образом сюда попавший, одиноко лежал посреди комнаты, и вставать на него представлялось абсолютным кощунством. Равно как избавиться от этого старья раз и навсегда, отправив бесполезный кусок ткани в помойку.
Лампы здесь были ярче коридорных, поэтому, войдя в кабинет, Баланов сощурился. И теперь, стоя перед начлабом, мысленно проклинал (было "вытирал") слезящиеся глаза.
- Я инженер по образованию, - сказал Баланов.
- Да хоть по модулю, - начлаб скептически изогнул брови, перевернул страницу Балановского личного дела, затем еще. - Лишь бы не "ноль". Ага, вот! Нашел.
Стекловодов пробежал словами строчку, хмыкнул и посмотрел на Баланова в упор.
- Хобби, значит?
- Увлечение, - поправил Баланов сдержанно. - Старая вычислительная техника советских времен. Нахожу, чиню, восстанавливаю, собираю из запчастей. Я специализируюсь по пятидесятым, шестидесятым годам... Так что у вас за легендарная Машина Смерти? - попробовал он перейти в контратаку.
Коршун полузадушенно всхлипнул. Начлаб смотрел терпеливо, бровь его была все так же скептически изогнута.
- Ладно, инженер, - сказал начлаб. - Сейчас мы тебя (тут на "ты", потом идет "вы") проверим, - он подмигнул Коршуну. - Внимание! Сколько существует законов Ома? Отвечать быстро, не раздумывая!
- Два, - ответил Баланов с легкой заминкой. Недоумение перерастало в раздражение. - А вам зачем?
Начлаб воззрился на него с восторгом.
- Вы меня спрашиваете? Нет, вы меня спрашиваете?! - Баланов тупо моргнул, тогда начлаб повернулся к Кириллу Мефодьевичу (тут создается впечатление, что фразу произносит Баланов, так как в речи автора первым идет его имя). - Он меня спрашивает, представляешь, Киря?
Тот кисло улыбнулся. (Может, все-таки добавить какую-то фразу от автора? Совсем небольшую деталь, которая чуть смягчит переход)
- ВОН! - заорал начлаб, надсаживаясь, словно между ними было все здание лаборатории. В мгновение ока лицо его стало красным, кумачового цвета, вены вздулись на круглой лобастой голове. Смотрелся начлаб теперь в точности, как плохо выбритый сеньор Помидор - только смешным при этом не казался. - ВОН, Я ГОВОРЮ! ЧТОБ НОГИ ТВОЕЙ!!
Кирилла Мефодьевича криком вынесло из кабинета.
Рев прекратился.
- Так вот, Юрий Серафимович, - сказал начлаб совершенно обыденным, очень спокойным тоном. После жутких воплей тишина, казалось, давила на уши. - Мы вас заждались, если честно. Машина Сме... вычислитель наш стоит. И работа, соответственно, тоже. Кстати, вы уверены, что справитесь?
Баланов пожал плечами. Его все еще трясло.
- Вы рискуете, не я, - ответил он честно. - Техника ваша мне пока не знакома. В эксплуатации я ее не видел. Что, где, зачем, как понимаю, разбираться придется на нерабочей машине. Правильно? Так каких гарантий вы от меня хотите?
- Откройте, - начлаб показал на металлический шкаф, занимающий весь дальний угол кабинета. - Посмотрим, какой из вас специалист.
Баланов вскинул голову, в три шага пересек кабинет - и со злости чуть не выдернул дверцу шкафа. Противный металлический скрип. Дверь распахнулась.
Долгое время Баланов молчал.
- Откуда? - только и смог сказать Баланов (лучше "он"). - Такая красота.
Агрегат, похожий на громоздкую печатную машинку с переводной кареткой, белыми цифровыми клавишами, черными функциональными. Выполнен в обычном советском стиле: никакого изящества, это лишнее. Эдакий голубой бегемот, на левой стороне - металлическая эмблема: "Счетмаш", Курск.
Электро-механический калькулятор ВМП-2. Год начала выпуска: 1957. Мечта.
Бегемот смотрел на Баланова из шкафа и, кажется, собирался подмигнуть.
- И заметьте, прекрасно работает, - сказал начлаб.
Баланов не ответил. Машинально сунул руку в карман, ожидая встретить холод пластмассы. Прикосновение к дешевой безделушке сейчас бы успокоило Баланова - показало, что он еще в реальном мире; в мире, который не исполняет твои желания так мимоходом.
В кармане было пусто. Баланов пошевелил пальцами, провел по складкам, вдруг закатилось - бесполезно. Брелок с моделью исчез. Что ж, невелика потеря, подумал Баланов, глядя на "бегемота".
- МЕФОДЬИЧ, ЧТОБ ТЕБЯ! - перешел на знакомый рык Стекловодов. Баланов от неожиданности пригнул голову. Рев давил на перепонки. Казалось, стена кабинета прогибается и идет трещинами, не в силах противостоять мощи этого первобытного темперамента. - ТЫ ГДЕ?!
- За дверью, - ответили за дверью.
- ТАК ЗАЙДИ!! (Не получится написать эту и следующую фразу в одну строчку? Может, это мой глюк, но человек говорит один и тот же, а когда видишь новую строку кажется, что сейчас будет говорить другой)
- А знаете, Юрий Серафимович, я вам эту штуку, пожалуй, подарю, - начлаб улыбнулся с неожиданной теплотой. Переключатель на два положения "кнут/пряник" с громким отчетливым щелчком перескочил на отметку "пряник".
У Баланова закружилась голова.
Не то, чтобы он привык к доброте начальства - но так открыто и просто подкупали его в первый раз. Сейчас начлаб скажет: "и это будет ваше, Юрий Серафимович. Только почините нашу чертову Машину".
Начлаб сказал:
- Забирайте, Юрий Серафимович.
- Сейчас? - в первый момент Баланов растерялся.
- А чего ждать-то? - резонно сказал Стекловодов. - Для меня это все равно кусок железа.
- Действительно, - Баланов потер висок. Навалилась какая-то вытертая, равнодушная усталость. Несколько лет мечтал найти такую вот штуку, ночей не спал, все чердаки облазил - а тут в руки дают и денег не спрашивают, - но радости почти нет. Как отрезало.
- Сколько она весит? - Коршун смотрел без энтузиазма. Видимо, предчувствовал, кому придется на своем горбу тащить Балановскую красоту.
- Килограммов двадцать пять, - подсказал Стекловодов.
- Восемнадцать, - Баланов назвал цифру по памяти. Настоящему коллекционеру стыдно не знать таких элементарных вещей - особенно о предмете страсти. - Нормальный вес. Дотащу как-нибудь.
Официально, но крепко пожали друг другу руки. Баланов обхватил "бегемота", поднатужился. Блин! Тяжеленная у меня мечта, подумал Баланов ("он"). Зато уж действительно: голубая - что есть, то есть.
- Рассчитываю на вас, Юрий Серафимович, - сказал Стекловодов веско, прежде чем закрыть за гостями дверь. - Не прощаюсь.
Пока они шли по коридору, кислое лицо Кирилла Мефодьевича постепенно разглаживалось, возвращаясь к привычному своему выражению. Покрытая капельками пота залысина красиво блестела в мягком свете ламп.
- Как вам понравился шеф? - спросил Коршун.
- Он всегда у вас такой... - Баланов замешкался, шевельнул пальцами (будем ставить бегемота на пол?), пытаясь подобрать нужное слово, - такой эмоциональный?
Коршун тяжело вздохнул.
- Как бы вам, Юрий Серафимович, подоходчивее...
- Я понимаю, - сказал Баланов. (кстати, специально эта и предыдущая части заканчиваются одной и той же фразой?)
3
- Я тучка, тучка, тучка, - пробормотал Баланов, разматывая провода тестера, - я вовсе не медведь... - он прикрепил красного "крокодильчика" к схеме. - А как приятно тучке... да по небу... - закрепил второй контакт, - лететь...
Взглянул на прибор. Стрелка качнулась и встала на середине шкалы. Нормально. Можно двигаться дальше. Баланов "прозванивал" шлейфы на автомате, отключив голову, опыт; руки сами делают все, что нужно.
Мощная лампа на стальной треноге, притащенная со склада по его просьбе, продавливала темноту, как экскаваторным ножом (ковшом?); сильно нагревала спину даже сквозь одежду. Баланов повел лопатками и понял, что взмок - работать под лучом этого прожектора было тяжело и душно, а без него видимость сводилась к нулю. Как на сцене, под огнями рампы, подумал Баланов. "В роли Ричарда Третьего - приглашенная звезда, артист Больших и Малых академических театров!". Баланов хмыкнул. Вслед за ним хмыкнуло эхо.
Ослепительно белый, жесткий свет проявлял из черноты развороченные внутренности Машины Смерти - ряды приборных шкафов, этажерки полок с печатными платами, связки проводов, похожие на толстых отожравшихся удавов. В глубинах Машины, до поры затаившись, тихонько позвякивали тысячи электронных ламп.
Тишина угнетала. Казалось, за границами белого конуса нет ничего - совсем ничего. Темнота, мрак, космический холод, безжизненные пространства одиночества и тоски. Остался только фрагмент Машины, участок выбеленного щербатого бетона, сам Баланов - и все. Только это существует, только это висит в пустоте. Cделав шаг за границу белого света, ты исчезнешь. Там все исчезает.
- Это какие-то неправильные пчелы, - сказал Баланов громко. По залу прокатилось эхо, увязло в углах.
Он отложил тестер, выпрямил затекшую спину, посмотрел на часы. В работе и тишине потерялось ощущение времени - а уже, оказывается, пора обедать. Он потянулся, покрутил головой. Хрустнули позвонки. Снова посмотрел в глубь Машины, туда, где поблескивало стекло. Лампы. Баланов любил электронные лампы, обожал их теплое свечение; и в усилителях они звучали тепло и мягко - в отличие от жесткого транзисторного звука. Но эта Машина, эти лампы... С ними было что-то не так. Они его пугали. Ощущение было иррациональным, необъяснимым.
"Много-много злых пчел. Сидят внутри, и только глаза их в темноте отсвечивают".
- Глупость и детство, - сказал Баланов еще громче. Переждал гулкий ответ эха, двинулся вперед, перешагивая через силовые кабели. Возле станины прожектора, краями задевая темноту, высились неровные стопки книг и пожелтевших альбомов. Эдакие талмуды, священные писания - для единственного бога, которого зовут вычислительная машина М-21. Или, иначе, со страхом и уважением: Советская Машина Смерти.
Баланов уселся и взял в руки альбом принципиальных схем, заложенный измятым листом с пометками. Вычеркнул названия блоков, которые уже успел проверить. Придется убить на это массу времени - конечно, если его вдруг не осенит гениальная мысль.
Так или иначе, но Машина встала - а он пока не мог понять, почему.
От серийной М-20, выпущенной в 1958 году, лабораторная машина отличалась немногим: ее сделали в 59-ом, и в ней был еще один, дополнительный блок - обозначенный на схеме как "главный шкаф Е". Получается, кроме обычного "главного шкафа" потребовался добавочный? Зачем? И что значит это "Е"? Единый?
Баланов огляделся. Ага, вот она. Наклонился и вытащил из стопы толстую серую тетрадь, похожую на амбарную книгу. На обложке крупным почерком выведено: "Главный Е. Только с разрешения Красницкого". Размашистая подпись - и рядом прекрасная, образцовая, словно вырезанная из синей бумаги, клякса.
Интересно, подумал Баланов.
Он с удовольствием вдохнул запах старой бумаги, раскрыл тетрадь наугад. Тут же брови у него поползли на лоб - и было отчего. В отличие от документации к остальным блокам Машины, все схемы "Главного Е" были нарисованы от руки - причем даже не чертежной тушью и по линейке - а химическим карандашом. Вкривь и вкось; как бог на душу положит.
Очень интересно, подумал Баланов.
Он углубился в изучение принципиальной схемы. Пока ничего из ряда вон выходящего: каскад усилителей по напряжению, еще один - по мощности. Выпрямительный мост, тиристорный ключ. "Генератор хаоса" на двух вакуумных лампах - знаем, проходили.
Стоп, а это что? - Баланов даже не удивился. Рано или поздно он должен был найти что-то подобное.
Что-нибудь совсем необычное.
Грузчики
Комната с "Главным Е" располагалась в одном из тупиков лабиринта, где раскинула конечности престарелая Машина. Освещение здесь было на редкость отвратительным - двадцативаттных ламп хватало разве что на создание интимной обстановки, и то, довольно сомнительного качества.
Прежде чем найти комнату, Баланов успел подвернуть ногу и наткнуться на металлический кожух, кем-то оставленный за одним из поворотов.
Свет лампы тускло, но и в них видны составленные штабелями ящики. Ящиков было много. Настолько много, что
Как-то у них здесь неправильно устроено, подумал Баланов - в который уже раз. Напишут: "Морду не бить!" Плакат на видном месте повесят, штраф назначат, чтоб неповадно было - а потом сами же по этой морде: н-на! Всласть и вдребезги.
Будто специально эти плакаты развешивают. Как указание к действию.
Баланов посмотрел на портрет, висящий на стене в столовой. Рама была золоченая и массивная, в толстых мясистых завитках растительного рельефа, пыжащегося изобразить из себя нечто античное. За этими изысками совершенно терялся человек, на портрете запечатленный. А он стоил внимания: узкое, морщинистое лицо, запавшие щеки, нависающий лоб в обрамлении седых прядей, кустистые брови, словно маленькие белые взрывы.
Выпуклые глаза, смотрящие на Баланова равнодушно и холодно, как глаза насекомого.
Одет человек был в серый костюм - плохо пошитый, чисто советский; с галстуком-слюнявчиком и красной искоркой ордена на лацкане. Стекло, закрывавшее ранее портрет, было разбито. Осколки, застрявшие в раме, окружали человека - как сверкающие зубы. Казалось, он сидит в чьей-то оскаленной пасти.
Баланов посмотрел на осколки, лежащие на полу. В них отражалась стена, выкрашенная голубой краской.
Вокруг стоял характерный гул множества голосов, звон посуды, стук ложек, клацанье челюстей. Пахло пригоревшей картошкой и почему-то сухофруктами - хотя Баланов уже сто лет не видел на обед ни картошки, ни компота. Все вокруг было в голубоватом свечении - идущие мимо люди оставляли за собой размазанный шлейф. Движение казалось чуть рваным, словно в плохой анимации. Баланов моргнул.
- Юрий Серафимович. Юрий Серафимович, вам плохо?
Перед ним стоял Коршун - самый обычный, вполне материальный. Ощущение мира вернулось. Баланов сглотнул. Больно. Ощущение такое, будто глотку прочистили металлическим ершиком. "Что со мной, черт возьми, происходит?"
Он посмотрел на лысину Коршуна.
- Мне хорошо. - Баланов выпрямился. - Кто это на портрете, не знаете?
Кирилл Мефодьевич посмотрел с сомнением, потом, кажется, поверил.
- Как же не знаю? - сказал он. - Олег Леонидович Красницкий. Здесь его все знают. Генеральный конструктор, создатель Центра, между прочим. Уникальная личность, между прочим. И физик, и математик, и биохимик, и на флейте, говорят, игрец. Здание, в котором мы находимся, построено по его проекту, представляете? Человек Эпохи Возрождения!
- Знаете что, Кирилл Мефодьевич, - сказал Баланов неожиданно, - а приходите ко мне сегодня в гости. Где-то в районе ужина. Я вас чаем напою.
С минуту Коршун молчал, глядя на Баланова уставшими, недоверчивыми глазами.
- Я... - начал он. В горле у него булькнуло.
- Вы были правы, - сказал Баланов. - Я действительно кое-что привез.
Коршун справился с собой. В глазах появился знакомый огонек, лицо сразу помолодело. Он выглядел лет на пятнадцать бодрее.
- Я приду, Юрий Серафимович. Обязательно.
Баланов кивнул.
Он повернулся и увидел уборщика - черноволосого, вихрастого парня в синем халате. Парень сосредоточенно работал щеткой на длинной ручке, лицо его был угрюмым.
Баланов пригляделся и невольно вздрогнул.
Парень подметал вокруг разбитого стекла - очень тщательно, чтобы не коснуться осколков.
Округлый серый камешек, каких полно на берегу любой деревенской речки, засунут между грубо расклепанными медными пластинами. На камешке мелкие царапины - какие-то рисунки и буквы. Скорее всего, иврит, подумал незнающий языков Баланов. Алхимические заклинания. Или Каббала. Или цитаты из Некрономикона безумного араба Аль-Хазреда. Сейчас он бы ничему не удивился. Баланов подсветил фонариком - нет, не показалось. Весь "главный шкаф Е" был смонтирован вокруг этой непонятной фиговины, которую словно на коленке делали. Причем, кажется, кувалдой. Он придвинулся ближе, увидел на позеленевшей меди круглые вмятины и характерные мелкие бороздки.
Поправка, решил Баланов. Молотком и плоскогубцами.
"Уж не сам ли Красницкий постарался?"
В серой тетради эта фиговина обозначалась как "Генератор струны". Зачеркнуто. Сверху написано: "Струна - бред! Туннель или ворота, вот это что. Окно в космическую Европу. Аве, Петр!"
К фиговине шла целая система паяных дорожек и тонкий силовой провод в горчичного цвета оплетке.
Красота, подумал Баланов, теперь у нас есть "окно в Европу" на двести двадцать вольт и ноль шесть ампера.
4
Кирилл Мефодьевич покосился на голубого "бегемота", но ничего не сказал. Прошел в комнату, опустился в кресло. Осторожно, пытаясь скрыть жадный огонек в глазах, огляделся.
- Чаю? - предложил Баланов вежливо.
- Да, конечно. Спасибо.
Коршун откинулся в кресле, оставаясь внутренне напряженным. Внимательно смотрел, как хозяин выставляет на столик стеклянную вазу с печеньем. Внимательно отхлебывал из чашки, внимательно жевал печенье. И молчал.
Баланов нахмурился. Эту встречу он представлял совсем по-другому. Он припирает Коршуна к стене. Доказательств достаточно. Он сам видел многое из того, что посторонним знать не следует... Почему же сейчас при здравом размышлении от его аргументов ничего не осталось? Ни-че-го. Булыжник? Смешно. Машина Смерти? Еще смешнее. Только одно у него, Баланова, в запасе...
Он нарочито медленно достал из верхнего ящика тумбочки маленький сверток, завернутый в почтовый пергамент; размером не больше спичечного коробка - только овальный. Кирилл Мефодьевич заерзал, глаза его неотрывно следили за движениями Балановских рук.
Сейчас ты у меня запоешь, подумал Баланов.
Когда сверток лег перед Коршуном, тот даже отшатнулся.
- Это... - он сглотнул. - Это чье?
- Ваше, - сказал Баланов мягко и вкрадчиво, будто много лет служил в белогвардейской контрразведке. Ему даже нравилась новая роль. Жестокий и обаятельный штабс-капитан Баланов, коварная скользкая змея в белых перчатках.
- Мое? - голос у Коршуна сел. Затем Кирилл Мефодьевич вдруг поднял голову и посмотрел на Баланова в упор. Потом усмехнулся - и вовсе не так, как положено жертве. - Да, мое, - спокойно сказал он. - Спасибо.
Баланов опешил. Образ безжалостного и обаятельного штабс-капитана разваливался на глазах.
- И вы... вы не боитесь? - спросил он, уже понимая, что говорит беспомощно и глупо.
Коршун обидно засмеялся. Потом увидел лицо Баланова и замолчал.
- Как вы думаете, что это? - сказал Коршун неожиданно тепло, без тени насмешки или вызова.
Баланов пожал плечами. Блестящий образ контрразведчика рассыпался, ему ничего не осталось, кроме как сохранять хорошую мину. Вот и поговорили, подумал Баланов. Вот тебе и наживка.
На ладони у Коршуна лежал маленький желтый приборчик, похожий на детские электронные часы. Закругленный корпус, большие розовые кнопки числом четыре, несколько маленьких. Чувствовалось, что приборчик не новый, царапины, потертая пластмасса. Так это же!.. Баланов почувствовал, что краснеет.
- Таких сейчас не делают, - сказал Коршун. - По крайней мере, у нас. Великолепная вещь.
Смешной. Маленький. Круглый. Та-ма-го-чи.
Давно Баланов не чувствовал себя таким идиотом.
- Был интересный опыт, - сказал Кирилл Мефодьевич, деликатно помешивая чай ложечкой. - Вот скажем, лягушка, если попытаться засунуть ее в кастрюлю с горячей водой - обязательно выскочит.
Баланов поднял брови. Забавные, однако, у Коршуна истории. Веселые очень, оптимистичные.
- Вполне ее понимаю, - сказал Баланов.
- Я тоже, как ни странно, - усмехнулся собеседник. Потом вдруг стал серьезным. - Еще как понимаю. А вот если посадить лягушку в холодную воду, а потом поставить кастрюлю на медленный огонь... Знаете, что будет? Лягушка и не заметит, как сварится.
- Серьезно? - сказал Баланов. - Был такой опыт? Не шутите? Забавно.