На сегодня схема работы профессионального историка включает в себя неформальные моменты работы - в отличие от эпохи господства советской исторической школы, современная схема работы включает и своего рода "полуклассику" стиля написания научных работ. На фоне свободного, так сказать, отношения к историческим источникам и самой дисциплине источниковедения "транзитные", переходные учебники истории (скажем, начиная с конца 1980-х годов) представляются "литературой первого круга" и базисом для современной историографической традиции, и даже для того "исторического коллективного", на котором основываются исторические представления самого современного российского общества. Чтобы "подключить" к историко-общественной традиции новые данные науки, требуется особая сфокусированность на историческом переосмыслении, и требуется даже схема работы общественного сознания: все - именно как "режим работы" и "режим аналитического чтения". В чрезвычайно загруженной информацией жизни "со-бытийность", через интеллектуальную конвергенцию данных о быте и о прошлом, говорит о том, что происходит сопряжение исторических сюжетов и тем с современными сюжетами и темами.
"Большой стиль" в современной историографии истории России, подкрепляемый определенной историософской традицией, выражаемой, в частности, СМИ, также вносит свою лепту в сегодняшнюю историческую "литературу первого круга". Современная же эпоха в российской гуманитаристике связана, как и двадцать лет назад, с разоблачением либеральной концепции истории страны (снятием целых тем) и, наоборот, "надеванием" новой концепции истории России, уже консервативной (иногда привлечением менее "отстоявшихся", в отличие от либерального научного потока, "подтем"). Если принять за истину то, что "историческое время" должно словно бы остановиться, став на какое-то время вечностью, в начале активной интеллектуальной работы, для которой важен внутренний покой, безопасность (достигаемые в безопасной обстановке, прежде всего семье), то можно отметить, что "сигналом", прерывающим остановившееся "историческое время", а также внутренним позывом, может быть, пожалуй, связанная с бытовыми нуждами человека реклама и потом даже самореклама, и это может быть толчок к выработке новых технологий общественной интеллектуально-исторической активности (связанной теперь напрямую с интернетом). Реальная жизнь, безусловно, фиксирует неофициальные "исторические карьеры" пользователей Сети, внося вклад в развитие сетевых "технологий" налаживания общественно-исторического массового мышления.
В контексте консервативной политики новой истории России вспоминается фигура императора Александра III, которого при жизни прозвали "мужицкий царь", что ему импонировало. Консервативная модернизация страны, во главе которой стояла фигура императора, происходила в обстановке соприкосновения социально-экономической политики с глубоко народной жизнью. Крестьянство, то есть подавляющее большинство населения России, было "подключено" к консервативному курсу правительства Александра Третьего, и при этом установилась консервативная идеология, принципы которой многие исследователи усматривают еще в "теории официальной народности" графа С.С.Уварова (эпоха Николая I), а именно: главенство принципов органически сочетаемых самодержавной и православной традиций, имевших огромное влияние на народную жизнь. Скорее всего, имея в виду время Александра III, нельзя прямо говорить о каком-либо "профессиональном пиаре" со стороны личности на троне, но все же нельзя сбрасывать со счетов того, что император, воспринимавший Россию как наследную вотчину Романовых, прибегал к рычагам, которые соединяли власть как с "цензовой общественностью", так и народной средой - то есть народным "environment". В обстановке так называемой в советской науке "реакции" и "охранительства", а также "русификации" страны при Александре III "пиаром" в современном понимании могла служить созданная властью идеологическая оболочка, которая заслоняла Российскую Империю в первую очередь от либерально-западных влияний. Тем не менее, нельзя не отметить, что Великие реформы Алксандра II способствовали рождению базы для образования гражданского общества, то есть некоего положения гуманитарного мышления, которое было характерно и в позднейшее время, эпоху Александра III, и последний прибегал к гуманитарной деятельности, к общению с консерваторами-интеллектуалами, а также к профессиональному коллекционированию искусства, созданию музеев как "мягкой силы" своего государства. Новая система развития с целью экономического процветания, также как и система борьбы с революционным движением, требовала не то, чтобы перестройки общественно-политической деятельности, а того, чтобы "кадры" такой деятельности имели подчиненный центральной власти, защищенный от разных политических влияний отдельный "участок работы". К началу 1880-х гг., воцарению Александра III после убийства революционерами его отца Александра II (1 марта 1881 г.),, происходила смена поколений в российской политике: Великие реформы проводились в конце 1850-х - 1860-х гг. поколением "сорокалетних" (как правило, "либеральных бюрократов"), а при Александре III в политике понадобились новые люди, которые бы основывались на консервативных воззрениях, свойственных новому императору (еще с молодых лет). Реанимация консервативных традиций власти, известная идеализация эпохи Николая I неизбежно влекли при Александре III интерес к православной религии как духовному базису народной жизни, и консерваторы-интеллектуалы на своих "участках работы" словно бы отчитывались о состоянии своей собственной души, к тому же веря - "учились" (в новой исторической обстановке), а размышляя, думая - "работали" (и часто в официозных изданиях). В обстановке необходимости государственного и даже высочайшего контроля за общественными изъявлениями (включая и революционное движение) "досье" могли завести даже на абстрактно мыслящую профессуру, студентов, и т.д., и, приступая к наведению порядка в стране, император мог работать, говоря современным языком, в "биографическом формате" - для подбора новых кадров для идеологической сферы, "ключи" к которой ему давал, согласно ряду историко-профессиональных мнений, его бывший учитель права, затем обер-прокурор Святейшего Синода К.П.Победоносцев (за ним закрепилась слава "серого кардинала" эпохи Александра III). И при этом, как представляется, Александр III более всего заботился скорее именно о "коллективном" сознании, верноподданном сознании простого пахаря (в условиях реального духовно-религиозного подъема 1880-х гг.), чем о конкретных интеллектуально выверенных проектах государственного переустройства, появлявшихся в виде "записок" на высочайше имя и исходивших от представителей знати. Как коллекционер, Александр Третий осознавал необходимость того, что сегодня называется "мягкой силой", заботился о пропаганде величия и силы России за границей, также он во внешней политике прослыл Миротворцем, не участвовавшим ни в одной из войн. Не исключено, что Александр III формировал своего рода "ставки" (как в университетах, либо в издательствах) для мыслящих и могущих быть полезными в сфере идеологии людей. Царствованию императора пришит ярлык "народного самодержавия", что он и сам одобрял - так что влияние стоящей на самом верху социальной лестницы могучей фигуры Александра III на большинство населения вполне могло осуществляться опосредованным ("цензовой общественностью") "пиаром", начиная от поездок по России и заканчивая изданиями. С целью удержания под контролем (включая полицейский) задействованных, так называемых "биографических форматов" император внедрял упомянутые "ставки" и все, что с ними связано (статус, финансирование, связи) в жизнь представителей общественности, будто бы внедрял (если бы жил сегодня) компьютеры- "персоналки" - причем условный в конце ХIX в. "компьютер", как будто бы в сегодняшний день, становился в силу своей аттрактивности настоящим "членом семьи" и обеспечивал доверие к такой форме высочайшего "покровительства-контроля". Представляется, что "подключение" представителей общественности к благородному делу "обустройства" мысли в России, а также давление на совесть этих представителей со стороны императора обеспечивали интеллектуальные гарантии внутренней политики, защиту многих подданных, безопасность для власти. Также, имея в виду возникавшие интеллектуальные нагрузки в рамках новой для конца XIX в. своего рода конфигурации безопасности и потребность "экономии исторического времени" (а оно словно бы останавливается в условиях интеллектуальной активности и для интеллектуальной активности), императора можно назвать истинным сыном своего времени, "новистом по духу", а также настоящим дипломатом в сфере идеологии - в условиях одной из самых известных модернизаций России (1881 - 1894 гг. ).
• "Биографические форматы" при Александре III, при экономии исторического времени, могли создавать и, так сказать, "формат нового исторического времени", причем его политика в области идеологии еще при его жизни превратилась в одну из российских традиций (к тому же, Россия при этом императоре переживала мощный бросок в развитии после периода Великих реформ 1861 - 1874 гг.). Сами "биографические форматы" отразились в историческом наследии прежде всего письмами, источниками личного происхождения. Письма к императору - следствие как правило сложившейся общественно-политической и придворной карьер, сопряженных с рядом светских условностей и придворным этикетом. Пресловутое, говоря словами советских историков, "охранительство" при Александре III было бы невозможно, если бы "носители" упомянутых карьер, корреспонденты царя и одновременно "цензовые отличники" (иными словами, "сливки" "цензовой общественности" 1880-х - 1890-х гг. в России) не имели позитивных знаний о том, как живет социальный "environment", то есть прежде всего русская деревня, а также если бы они в ту эпоху, время расцвета традиционализма, не обладали глубокими знаниями в области истории и языка страны (то есть на деле эти люди работали, сопрягая находившиеся в социальной памяти дворянства целые исторические периоды 19 века, а также целые исторические темы, проблемы). Если сегодня представить, что в интернете карьера, сугубо личностно мотивированная, таит в себе социальную интригу и не возвращается поэтому "бумерангом" через Сеть к своему создателю, то можно сказать и то, что такая карьера теряет в смысле интриги, если на нее надета "маска", затушевывающая все - как архисоциальное, так и вовсе аполитичное: то есть "маска" здесь - в смысле политизированности человека, и тогда "карьера в маске" тем более, "бумерангом" возвращается к своему творцу, а разветвленного пиара при этом немного. Представляется, что Миротворец Александр III уже работал с определенной "пиар-сетью", созданной его отцом, Александром II, во время Великих реформ в либеральном духе, но, если так можно выразиться, система Александра III включала еще и своего рода "информационные тренировки", заменяющие подчас острую политическую полемику (а сами "кадры" идеологии Миротворца подбирались из проверенных лиц и подкреплялись вполне бережным и дипломатичным отношением царя к этим лицам, которые начали входить в его круг еще в бытность наследником престола). В архивах сохранились свидетельства вполне терпимого, полного юмора характера самодержца - письма к А.Ф Аксаковой (Тютчевой), также к В.П.Мещерскому, также сохранились письма к нему М.Н.Каткова, К.П.Победоносцева, А.Ф.Аксаковой, В.П.Мещерского, являющие свидетельства способности царя на многолетнюю дружбу и сотрудничество - с теми, кто был близок общественно-политическому ядру тогдашней России и одновременно контактировал с императорским двором (а также с теми, кто имел причастность к издательскому делу и был действенным патриотом страны, с сознанием исключительного значения ее православной веры). "Замаскированные" политически карьеры, говоря с высоты сегодняшнего времени, в эпоху Александра III вряд ли были, при отсутствии сети интернет, подвержены "принципу бумеранга": они, в обстановке проверки Великих реформ на прочность и одновременно в русле политики контрреформ, буквально "растворялись" в обществе - прежде всего обществе образованном. И именно поэтому можно было бы говорить о "государственном пиаре", подконтрольном самодержцу, "царю православному).
Из своих корреспондентов Александр III дольше всего лично знал Анну Федоровну Тютчеву (в замужестве Аксакову), поскольку она была близким человеком к его матери, императрице Марии Александровне и принимала участие в воспитании младших детей императора Александра II. Тютчева впоследствии стала автором мемуаров, изданных под заглавием "При дворе двух императоров". Темы писем к Александру от Анны Федоровны - "славянское дело" и благотворительность, неотрывные друг от друга. Дочь известнейшего русского патриота и дипломата, поэта Федора Ивановича Тютчева, Анна Федоровна была фрейлиной Марии Александровны, а потом покинула двор, выйдя в 1866 г. замуж за славянофила Ивана Сергеевича Аксакова, став ему настоящим другом и помощником - и именно в "славянском деле". Во время Восточного кризиса 1876 г., предшествовавшего русско-турецкой войне 1877 - 1878 гг., 20 июня 1876 г. Анна Федоровна Аксакова просила в письме самого наследника цесаревича Александра Александровича (будущего Александра III) принять серба, Прочича для разрешения вопроса о помещении облигаций сербского народного займа в России - помимо несогласия на это министра финансов. Она выразила в письме к цесаревичу политические оценки: " А если бы Вы знали, как тяжело ложится это молчание (русских дипломатов в ответ на зверства турок в балканских землях - Е.Р.) на нашу народную совесть, как жадно общественное мнение ждет твердого и громкого слова сочувствия и заступничества с высоты самодержавного престола" (ГАРФ, ф. 677, оп. 1, д. 667, л. 3). Аксаков, муж Анны Федоровны, состоял в переписке с митрополитом Сербским Михаилом, который просил - только дать сербам оружие. Аксакова пишет: "На самом деле, если в этой роковой борьбе (сербов и турок. - Е.Р.) Турция, то есть Англия одержит верх и заберет в руки влияние на Востоке, то погибнут не только славянские народы, но погибнет дело Православия и все историческое значение России" (Там же, л. 4). Также Аксакова перефразирует митрополита Михаила: "Англия не боится помогать туркам и дипломатиею, и деньгами, и Россия не может даже позволить своим богатым людям дать заем Сербии" (Там же). Это был беспрецедентный шаг, шаг политический - пользуясь личными связями, фактически просить за "славянское дело", и Аксакова заканчивает письмо так: "Еще раз извините мою смелость говорить Вам обо всем этом. Я обращаюсь к Вашему русскому сердцу, которое я знала и любила в года Вашей первой молодости... Бог сохранял его для... счастия России" (Там же, л. 4 об. - л.5). 5 ноября 1876 г. Аксакова знакомит Александра Александровича с деятельностью Московского славянского комитета, прося просмотреть отчет о сборах и расходах комитета, сделанный ее мужем, И.С.Аксаковым. Она пишет: "Ведь это не просто отчет о приходах и расходах, но моральный отчет великого национального движения, которое преисполнило Россию в последние месяцы. Ваше Императорское Высочество сочтет его, наверное, интересным" (Там же, л. 7).
Переписка продолжалась, и вновь контакты Аксаковой с Александром, уже самодержцем, оживились после убийства народовольцами Александра II 1 марта 1881 г. 3 марта 1881 г. она выражает чувство любви к его покойной матери, императрице Марии Александровне, у которой была фрейлиной, пишет об образе св. Троицы, который она получила от императорской семьи, самой императрицы еще в бытность при дворе и который стал для молодой Тютчевой символом молитвы за царствующую семью (Там же, л. 16). Тему православия Аксакова развивает еще в двух письмах к Александру. Известнейший славянофил Юрий Федорович Самарин критиковал в своих "Письмах из Риги" как преступное отношение остзейского населения к русской православной церкви, и Аксакова в одном из писем к Александру пишет с благодарностью, что Самарина все-таки не отдадут под суд. Александр отвечает ей в письме, которое осталось недатированным: "Конечно, человека, который решается высказать всю правду и не боится писать такие статьи, и его за это под суд! Вместо того, чтобы быть благодарным такому человеку, который указывает правду и раскрывает глаза правительству, если оно само не видит всех гадостей, которые творятся в Прибалтике. Где, я давно слышал про все эти дела, но никогда не думал, что они доходили до такой возмутительной степени, как объясняет их г-н Самарин, и я вполне уверен, что нисколько не преувеличивает. Вообще в последнее время нелегко жить для истинно русского" (ГАРФ, ф. 677, оп. 1, д. 638, л. 1 об. - 2). Аксакова благодарит, что Александр замял скандал с Самариным и обличает "некую партию", во главе которой мог быть министр внутренних дел П.А.Валуев, стоявший, по ее словам, за преобладание "какого-либо аристократического и олигахического начала, чуждого народному духу и историческим преданиям России" (ГАРФ, ф. 677, оп. 1, д. 667, л. 14 об.). Там же Аксакова пишет, что если Самарин найдет свои письма из Риги среди своих бумаг в Самарской губернии, то она передаст их наследнику престола - вместе с другими бумагами об Остзейском крае. Она сообщила, что еще один экземпляр писем имелся, по слухам, у профессора Ламанского, в Петербурге, также сообщила, что будет просить К.П.Победоносцева справиться об этих бумагах. Примером прямых и бескорыстных отношений Аксаковой с будущим царем является также ее просьба помочь благотворительным дамам из Москвы (она сама была среди них) на православные храмы в Прибалтике, которые испытывали величайшую бедность. Аксакова просила Александра и его жену, Марию Федоровну, а также великих князей - через графа Перовского, о ткани (для облачений и проч.), образах, других церковных вещах, которые не надо было создавать заново и которые могли находиться в кладовых императорской семьи (ГАРФ, в 677, оп. 1, д. 667, л. 12). Она писала: "Благосостояние русской церкви в русском краю так близко каждому русскому сердцу, что оно, конечно, ближе всего Вашему сердцу" (Там же, л. 13 - 13 об.). Александр ответил согласием помочь - тем более, что эта идея, по его словам, искренне овладела его супругой Марией Федоровной. Раннее вхождение будущего Александра III в среду общественно-политических деятелей было невозможно без А.Ф.Тютчевой-Аксаковой, ее бескомпромиссного литературного и обличительного дара, который был направлен против врагов российского величия, веры и самобытности.
В отношениях с мужчинами Александр III придерживался делового тона, хотя и допускал их инициативу писать к нему, невольно таким образом выслушивая их мысли о государственных делах. Так, Михаил Никифорович Катков, представившийся царю (вероятно, во время коронации в Москве в 1883 г. ) в пространном письме, написанным каллиграфическим почерком, датированном 8 июля 1884 г., высказывал свое мнение о готовившемся положении о государственных экзаменах, что предусматривало, как Катков выражается, отделение экзаменов от преподавания. Катков говорит, что решение этого вопроса о высших учебных заведениях вообще (а не только университетах) было бы "первым органическим законом царствования" (ГАРФ, ф. 677, оп. 1, д.564, л. 2). Катков пишет царю: "При коренных (русских по национальности. - Е.Р.) ректорах и деканах, при параграфах устава (университетского. - Е.Р.), усиливающих власть попечителей, ничто существенно не изменится, если экзамены не будут отделены от преподавания; только все дурное, видя свое торжество, почувствует себя еще сильнее" (Там же, лл. 4 - 4об.). Он, директор Лицея Цесаревича Николая, выпускник историко-филологического факультета и признанный публицист, продолжает: "Что государственные экзамены должны быть общим учреждением и касаться не одних университетов, это весьма желательно. .. Другие же (образовательные учреждения, кроме университетов. - Е.Р,) легко впоследствии примкнут к университетским... Реформа университетских экзаменов и послужит началом учреждения общих государственных экзаменов в той мере и в том виде, как укажут потребности и опыт" (Там же, лл. 4 об. - 5 об.). Катков явно нажимал на Александра III, ведь основная мысль письма была не откладывать университетские изменения (а вместе с тем не расшатывать учебную дисциплину), дожидаясь выхода какого-либо общего для всех учебных заведений положения - все, чтобы утихомирить образованную общественность. "Русские идеи" Каткова имели общероссийскую популярность, год от года он становился консервавтивнее во взглядах, и, несмотря на свою известность (прежде всего как редактора "Московских ведомостей") не отвергался Александром III в качестве желательного члена окружения царя - прежде всего как доверенное лицо обер-прокурора Синода, близкого к императору Константина Петровича Победоносцева. В письмах Александра к другому издателю (газеты "Гражданин", издававшейся на государственные субсидии) и личному другу, князю Владимиру Петровичу Мещерскому, знакомому царю по царскосельской жизни, с молодых лет, Александр говорит, что поездки по России, непосредственное знакомство с ней - вот то, что он считает обязательным для всех великих князей. Александр в письме от 20 апреля - 2 мая 1868 г. доверительно сообщает Мещерскому: "Все Ваши воспоминания о прошедшем времени много заставили меня передумать и вспоминать о прошедшем моем житии и внутренней борьбе, и я совершенно, как и Вы, смотрю на все перемены, происшедшие в последнее время, как на благословение Божие, даже как на чудо! Конечно, все это так случилось, потому что Господь меня не оставлял, и я постоянно молился и обращался к Нему во все важные минуты моей жизни. Да, Владимир Петрович, много мы пережили с Вами, и Вы видели, я совершенно уверен, всю страшную борьбу, которая происходила в моей душе, и всю эту бурю страстей, которая одно время овладела мною совершенно, но Господь помог вырваться из нее, и я постоянно благодарю Его за эту помощь, в которой очень нуждался" (ГАРФ, ф. 677, оп. 1, д. 649, лл.2 - 3 об.). Образованный юрист, инициативный, имевший опыт высшей государственной службы как чиновник особых поручений Министерства внутренних дел, князь В.П. Мещерский состоял в переписке с будущим царем с первой половины 1860-х гг., они были добрыми друзьями, а затем покровительство Александра помогло князю сделать издательскую карьеру - помимо карьеры крупного государственного чиновника и камергера.
Переписка Александра III c Мещерским за 1869 - 1894 гг. в ГАРФ не сохранилась, однако М.Н.Покровским еще в 1923 г. были опубликованы письма князя к К.П.Победоносцеву - написанные уже тогда, когда Александр стал императором и возникли трудности в ведении корреспонденции, связанные со статусом и этикетом. В ответ на издание Манифеста о незыблемости самодержавия (29 апреля 1881 г.) В.П. Мещерский пишет тому, кто, на его взгляд, являлся наилучшим посредником между ним и Александром, Победоносцеву; "Манифест -- первый луч во тьме, первое веяние царской власти в кошмаре, нас давящем. Ваше имя на всех устах, но для меня тут не Вы, а исполнение того, во что я верую: действие Божьего промысла, за эти месяцы страшно очевидного и страшно близкого к нам. Можно ли что-нибудь сказать теперь обыденное, похожее на все, что говорилось вчера, третьего дня; нельзя, все будет пошло и фальшиво.
Живя с Вами мысленно, сладко молиться с Вами, веровать с Вами, молиться за Вас и хотеть веровать в Вас.
Да, вера в Вас коснулась души, но она не вошла еще в нее твердо, ибо все висит на вопросе, хватит ли Вашей силы до конца? Даст ли Вам Бог быть, всецелым орудием его воли? Это сомнение вопроса мучит. Манифест -- луч, но не дай Бог лучу оставаться долго одиноким. За ним быстро должны проявляться признаки перерождения тьмы во мрак (sic!). Манифест слово, а за ним должно быть действие, без которого слово не произведет желанного преобразования, а действие это -- явление царя народу. Манифеста народ не поймет, народ же поймет посещение царем Москвы и поездки по России. Это надо, надо во что бы то ни стало теперь, а не после" (см.: http://db.rgub.ru/classics/m/mesherskij_w_p/text_1881_pisma_k_pobedonostzevu.shtml). Новое царствование, по Мещерскому, должно было стать прорывным этапом в развитии идей государственности и охранительства (в смысле сохранения ценностей России - в первую очередь православия и самодержавия), и князь пишет К.П.Победоносцеву, прося передать свою записку о печати в новый, как ему представлялось, исторический период:
"Со вчерашнего дня изнемогаю болезненно под гнетом непонимания того, что есть долг преданного государю слуги-писателя, и предчувствую, что стал невольно по роковой мистификации наперекор главной мысли царю именно тогда, когда думал, что стою в ней и с ним. И сомнение берет, и толки со стороны влагают в душу странные {Написал дурные, но это не совсем верно.} чувства против Вас, и в то же время о Вас думаешь, за Вас молишься, любишь Вас всею силою прошлого, и свою заветную мысль любишь, словом, не могу передать, что в душе происходит. Кабы знал вчерашнее, молчал бы про то, про что говорить нельзя ЗА, в согласии с царем... Бога ради, заклинаю Вас, употребите все старания и усилия к тому, чтобы ПЕЧАТЬ не была в руках мин. внутр. дел. Теперь я постиг, что из этого может выйти за огромное дело. Печать должна быть самостоятельно и всецело в руках одного сановника, не министра. Иначе можно в нынешнее время Бог весть какие беды накликать"(см.:
http://db.rgub.ru/classics/m/mesherskij_w_p/text_1881_pisma_k_pobedonostzevu.shtml). Записка о печати Мещерского, как считал Покровский, была передана царю, и в жизни князя началась эпоха настоящего расцвета его как публициста и литератора (Ленин ненавидел Мещерского как одного из наиболее одаренных рупоров "охранительства" при Александре III).
В заключение отметим, что "сеть" литературно-публицистических связей императора опиралась на доверительные, многолетние отношения с теми, кто исповедовал русский патриотизм и в известной степени стоял в оппозиции к либеральным реформам Александра II. Аутентичность, органичность общественно-политических карьер при императоре измерялась талантом, личной преданностью государю, а также проявленными к началу царствовании способностями к пропаганде консервативных взглядов. Рассматривая источники, видишь, что они, исходящие от разных корреспондентов Александра III, содержат единство стиля, позволяющее отнести упомянутые источники к подлинно литературному кругу тогдашнего общественно-политического нарратива. "Перетекание" хорошего литературного вкуса и стиля было бы невозможно без определенной схемы работы - переделывания других работ (единомышленников), и, следовательно, выдерживания так называемого "охранительного" смысла, что свидетельствует о популярности (по крайней мере в среде "цензовой общественности") политики Александра III, закладывавшейся им еще в бытность наследником престола и ознаменовавшейся возникновением "государственного пиара", который, как представляется, предварял (после тщательной оценки инициатив тех, кто писал для нового царствования) конкретные политические шаги самодержавной власти, не утратившей в целом, по сравнению с эпохой Александра II, определенного творческого начала.