Аннотация: Честный отчет, хотя не без преувеличения собственной близорукости во времена "перестройки". Опубликовано в газете Russian Canadian Info, N 269, 2003ю
Задаюсь вопросом, почему мы, интеллигенты, оказались настолько недалеки, что столкнули в пропасть великую страну, прервали не исчерпавший себя социальный эксперимент и перечеркнули будущее для себя и своих детей? Самый поверхностный ответ: плох был социальный эксперимент - кровав в прошлом, давил свободу, обеспечивал серую жизнь. Раздражали власть партбюро и райкомов, сложность поездок за границу, дефицит красивых товаров и вкусной еды. Мой товарищ (ныне член-корр. Российской Академии Наук) - не только ученый, но художник и поэт, писал:
--
В магазинах пустота. Вот вам ваш социализм.
Он же, вернувшись из Франции, говорил: "Там у них даже хлеб другой".
Но не хлебом единым. Интеллигентам было давно ясно, что по настоящему благородные люди находятся вне партии. Те, кто состоял в партии, этим не гордились, а оправдывались, сводили внимание к полезности своей деятельности. Коммунисты рассказывали антисоветские анекдоты и восхищались Западом. Из десятков коллег-ученых я знал всего троих, искренне веривших в советскую власть и социализм. Среди старшего поколения убежденных коммунистов было больше, но они уже не делали погоду. Когда все зашаталось, ветераны были легко отброшены молодыми партийцами, оказавшимися завзятыми демократами и ставшими во главе перестройки. Наш декан, бывший секретарь парткома, оказался самым большим демократом: он сокрушал старого ректора - реакционера и кегебешника.
Это было чудесное время. Пела душа. Никто не работал, все обсуждали виденное по теливизору. Весь 1990-й и большую часть 1991-го года интеллигенция провела, слушая заседания Верховного Совета СССР. Как мы гордились ораторами-демократами: Афанасьевым, Поповым, Собчаком, Гдляном. Как презирали тупых аппаратчиков, не способных связать двух слов. Процесс пошел, - говорил недавно любимый, но теперь ничтожный Горбачев. Народ уже обожал Ельцина. Жизнь, правда, легче не становилась. Наоборот: в магазинах исчезли продукты, не стало сыра, кефир состоял из воды и молочного сгустка на дне. Зарплата обесценилась. Затем прошла денежная реформа и были ограблены сбережения в банках. Разорили стариков и старух. В том числе, мою мать.
Народ стал уезжать. Тронулись евреи, затем немцы. Им завидывали, изыскивали в себе нерусскую кровь. Были и сожаления. В Огоньке опубликовали письмо из Астрахани: простая женщина предлагала передавать часть зарплаты евреям, чтобы те остались в России. Удивительное сердце. В газетах появились сообщения о надвигающихся еврейских погромах. Мой приятель, еврей, в переходе метро взглянул на часы: "Сегодня, в 17.00 в Ленинграде начнутся погромы". Погромы не начались. Но все ждали страшного - переворота и репрессий. Об этом писали демократические газеты. Ученые лихорадочно подавали заявки в мыслимые и немыслимые лаборатории мира. Помню, я был сам не свой, проиграв конкурс на стипендию для работы в Канаде.... Перед посольствами западных стран стояли огромные очереди.
Интеллигенция все больше вовлекалась в политику. Люди ходили по митингам, посещали демкружки. Дело шло к выборам в Верховный Совет. У нас в Ясенево все, кто шел против старого, поддерживали Сергея Станкевича. Сначала вершки, а потом корешки, - писали его сторонники в листовках, которые я наклеивал на стены соседних домов. Немного смущало, что Станкевич был связан с райкомом партии. Но разве мало демократов работают в аппарате ЦК и даже в КГБ? Главное, что сейчас все дружно опрокидывали прошлое.
Пришло время голосовать о сохранении СССР. Культурным людям было ясно, что голосование за СССР - это ловушка, чтобы удержать у власти коммунистов и Горбачева. В Москве мало интересовались сохраненим Союза. Да и какое это имело значение? Уйдут Средняя Азия с Кавказом, - и бог с ними. Я голосовал, конечно, за распад СССР. Родители жены, люди старомодные (отец - член союза ветеранов ВОВ), голосовали за сохранение Союза. К сожалению, сил интеллигенции не хватило и одураченный народ, не говоря о послушных начальству азиатах, проголосовал за сохранение СССР. Число противников "Империи зла" составило менее четверти голосовавших. За СССР было подано 76% голосов.
Но это легко забылось. Борис Николаевич подымал Россию. РСФСР обретала независимость, и, вместе с ней, другие республики страны. Мы понимали, Кремль выжимал из России все соки, часть направлял в республики, на дворцы и фантаны Ташкента, а главные соки шли в оборонку или пускались по ветру - на вреднейшую мелиорацию, на ненужный БАМ, на истощение недр (все эти скважины Ухты и Уренгоя), на манию величия. Чего стоили одни безумные полеты в космос? Но уже пробивались ростки нового. Вот кооперативные туалеты. Недорого и пахнет приятно. Кооператоры были популярны. О них писали. Запомнился стих о сраженном пулей рекетира кооператоре младом, лежащем на полу сортира.
Бандитизма, действительно, стало больше. Хулиганства тоже. В Битцевском парке на меня натравили собаку. Стало неуютно гулять вечером. В местах торговли и развлечений появились здоровые, в кожанных куртках парни, глядящие сквозь тебя. В магазине, двое таких ребят подошли к прилавку, где я что-то выбирал, один из них со словами: - подвинься, отец, - смел меня рукой с прилавка. В cообщениях о происшествиях все чаще встречались по милицейски неуклюжие слова - "лица кавказской национальности". Кавказцы в Москве были действительно заметны. Многие из них торговали в разросшихся повсюду ларьках. Приход демократии не обходился без жертв: в городе стало намного грязней и неизмеримо страшней. У знакомой вор проник днем в квартиру, наткнулся на ее дочь с грудным ребенком и задушил молодую мать.
Но не все было столь мрачно. Началась конверсия. Идея очень и очень здравая. Не просто закрыть ненужные теперь военные производства, а перековать мечи на орала. На знаменитых оборонных заводах налаживалось производство качественной металлической посуды и бытовых приборов. Действительно, дурость какая, - при дружелюбной, стремящейся помочь Америке производить оружие. НАТО и так доживает последние дни. Не за горами виделся приход капитализма - здоровой конкуренции, расцвета производства, передачи земли в личную собственность крестьян и возрата изобилия дореволюционной России. О сельском хозяйстве много и замечательно писал Черниченко: оставалось только ждать, когда крестьяне стряхнут апатию, выйдут из колхозов и займутся фермерством. По радио исполняли песню: "Помогите, мужики".
.....................
И все же червоточина засела во мне. Неверие. Что-то было не так. На работе не было возможности заказать реактивы и линейных животных, проводить эксперименты. Институты перестали выписывать зарубежные журналы. Сотрудники втихаря перетряхивали старые материалы и отчеты, выдавая их за новые результаты. Бумажные дела все больше расходилось с жизнью. В нашем университете научных руководителей, в том числе, меня, обязали составить планы работы до 2005 года. Я подобный план написал, он был утвержден. Этот скромный и выполнимый по прежним понятиям план с каждым месяцем становился все менее реален. Пошли разговоры о сокращениях.
Когда проходил угар от телевизионных новостей, наступали разговоры наедине с собой. Не верилось, что демократия расцветет. Скорее всего, ее сметет военный путч. Но даже, если путч не состоится, предстоят десятилетия непростых преобразований и жизнь для большинства будет очень нелегка, а для меня, биолога-фундаментальщика, бесплодна и мучительна. Значит, стоит попробовать совершить еще один виток, прожить как бы новую жизнь. Уже не в Москве. В моих размышлениях царил голый эгоизм, я легко перешагивал через мать и, тем более, Родину. Правда, я не планировал исчезать навсегда. Заглядывать далеко я вообще не хотел.
.....................
Прошло десять лет. Умерла мать. Я живу в своем доме, в приятном франко-канадском городке, неподалеку от пристани и пляжа, в 15 минутах езды от парламентского центра Оттавы. В прогнозах о России и своем выборе я оказался не так уж неправ. Но мне не легче. Меня грызет совесть. Главное, - мать, - старуха, брошенная одна. Через четыре года после отъезда я оформил ей вызов на эмиграцию. Мать в последний момент не поехала. А я не слишком настаивал. Хуже того, приезжая в Москву, я ссорился с мамой. Мама - мой непрощаемый грех.
Другой грех я разделяю с миллионами россиян. Грех этот - уничтожение страны. Горбачевская "перестройка" была революцией интеллигенции. Мы не желали исправлять недостатки системы и беречь ее достижения. Нам не нравился СССР и мы его уничтожили. Другое дело, что навар с политического убийства достался другим - жизнь интеллигентов резко ухудшилась. Но интеллигенты не вымерли и, хотя им нелегко, немалая их часть остается либералами. Большинство либералов, особенно в провинции, это порядочные, хотя зашоренные люди. Как им заложили "демократические" идеи в период "застоя", так они с ними и живут. Я знаю девочку из подобной либеральной семьи. Ее честное сердечко обливалось кровью, когда у Гусинского отнимали НТВ: "Cтало противно жить". Девочка не учится в ВУЗе потому что у родителей нет денег. В ненавидимом ею СССР она бы училась.
Есть другие интеллигенты. Живут они в обеих столицах и обслуживают богатых и сильных. Самые процветающие входят в российский бомонд. Но спрашивается, стоило ли ради процветания двух-трех десятков тысяч людей рушить страну, экономику, науку, разорять миллионы людей? Стоят ли все случаи подавления свободы в период застоя двухсот тысяч девушек из одной только Молдавии, обращенных в сексуальных рабынь? Можно продолжить: невиданное по масштабам вымирание восточных славян, локальные войны в некогда мирной советской стране, беспомощный гнев при разгроме Югославии, угроза применения ядерного оружия США. Все это случилось не без нашей помощи и виной тому наша глупость, мелкость и стадность. Мы почитали себя мозгом нации, а оказались тем, чем нас назвал Ленин. Впрочем, мы не первые: All the wise men were on one side, and all the fools were on the other... And, be damned, Sir, all the fools were right! (Duke of Wellington).