Режабек Александр Евгеньевич. Библиотека

А. Режабек

БИБЛИОТЕКА

Ровно в девять утра Валентина Викторовна, Вэвэ, как прозвали ее сослуживцы, с незнакомым многим простым труженикам радостным чувством предвкушения начала рабочего дня отперла двери своего кабинета. Наконец, она могла вольготно раскинуться в своем роскошном офисном кресле на колесиках, хозяйским взглядом зыркнуть на новую игрушку, последний "пентиум", и окинуть нежным взглядом плохо замаскированный в углу под потолком, висящий как православная икона экран большого плазменного телевизора. Нет-нет, Вэвэ вовсе не была каким-нибудь топ-менеджером или директором фирмы, а будете смеяться, заведующей обычной районной библиотекой. Не верите? А вы еще не видели все ее библиотечное хозяйство и два роскошных с розовым кафелем и унитазами туалета и под стать им душевых. Хотя в остальном интерьер соответствовал названию учреждения и состоял из стеллажей с расставленными и рассортированными по темам и алфавиту книгами, отгороженных небольшой стойкой с местом для библиотекаря, и парой-тройкой столиков с простенькими стульями, имитирующими читальный зал.

Когда-то в бывшем Союзе ходил анекдот про мировую войну, в которой русские естественно не могли не победить американцев, хотя у обеих сторон закончились и бомбы, и ракеты. Им повезло, из ниоткуда вдруг всплыла всеми забытая, избежавшая учета ракетная база, решившая исход конфликта. Так вот упомянутая библиотека была такой базой. Она располагалась в бывшей конюшне какого-то графа. И ее здание за годы советской власти успело послужить и каким-то революционным штабом, и КПЗ, и общежитием текстильного техникума, а в итоге сгорело, хотя и недостаточно, чтобы пустить на снос. Годы шли, и, наконец, после вяло текущего как какая-нибудь инфекция,, многолетнего ремонта оно по воле какого-то среднего ранга чиновника превратилось в районную библиотеку. Хотя решение хранить в этом месте книги не могло не наводить на размышления. Это была то ли просто глупость, то ли, чем черт не шутит, продуманная провокация тайных "антисоветчиков". Но в силу определенных обстоятельств доступ к знаниям, источником коих и было это учреждение, для простых потребителей был максимально затруднен. Дело в том, что библиотека располагалась в отдалении от жилого массива и школ на отшибе, а именно на границе полудикого городского парка, который пытались разбить на месте бывшей графской усадьбы, но толком так и не разбили. Самого-то графа народные массы в революционном запале порешили, но с тех пор начали твориться в его усадьбе всякие нехорошие шалости. И не изменили ситуацию ни гражданская, ни отечественная война, ни развитой, ни даже зрелый социализм. И, что характерно, ни перестройка, ни мутные девяностые. Короче говоря, простой народ в вечерние часы не очень любил посещать эти места, а днем все были или в школе, или на работе. В итоге работать, а точнее ничего не делать, в этой библиотеке было одно удовольствие. Числилась она спокойненько на чье-то балансе и никому не мешала, потому что ничего не просила. И не претендовали на ее помещение ни братки, ни новые русские. Деньги сотрудником, конечно, платили, правда, фуфельные, но, говорят, что счастье не в них. Разве Воланд не наградил мастера в конце истории покоем в окружении любимых книг?

Так вот Вэвэ в этой библиотеке была заведующей. И числились у нее в штате всего два сотрудника, библиотекарь Владик, точнее Владислав Игоревич Скрепкин, и уборщица Настя, а официально Анастасия Эдуардовна Кравчук. Честно говоря, Вэвэ не переставала удивляться тому, что эти два молодых, холостых и красивых человека за мизерную зарплату согласились у нее работать. У обоих было высшее образование, оба были умны, остроумны и современны. Допустим, Владик хотя бы закончил библиотечный институт, но что здесь делала красавица Настя, которая была выпускницей МВТУ им. Баумана, было совсем непонятно. Ей-то что здесь ловить? Даже жениха не поймаешь, разве что Владика, хотя тот, как ни странно, никакого интереса, кроме дружеского, к Насте не проявлял. А та без тени смущения каждый день надевала перчатки, брала ведра и швабры и драила все помещения, включая туалеты. Что это за мазохизм такой? Вэвэ даже подумывала, правда с долей сомнения, что это, может, у них какая-то форма сподвижничества или, чем черт не шутит, покаяния. И страшно боялась, что эта идиллия вдруг закончится, ребята опомнятся и подадут заявление об уходе, ставки в штатном расписании останутся незаполненными, а о библиотеке вдруг вспомнят и за ненадобностью закроют.

Вэвэ, с опаской покосившись на закрытую дверь кабинета, откинулась в кресле и, не по-женски широко, но удобно раскинув ноги, позволила воздуху забраться под немодную задравшуюся кверху юбку, а затем взгромоздила по-американски ноги на стол. Вэвэ было 52 года, и она выглядела никак. Именно никак. Т. е., естественно, она была существом женского пола, но как бы в виде наспех вылепленной заготовки. Еще не старая, но и не молодая. Не толстая, не худая. Черты лица не красивые, не уродливые. Одета не модно, но и не безвкусно. Просто подходи и лепи, что хочешь. Чуть макияжа и стиля, и среднего возраста мужчины будут писать кипятком. Одежда а-ля ватник и платок - и начнут уступать место в метро. Но она не всегда была такой. Вэвэ просто родилась "женщиной для мужчины". Не обычной женщиной, а именно "женщиной для мужчины". Душечкой. Такой домашней, милой, т уютной. Симпампушечкой. А ее мужчина, обожаемый Митенька, взял и пять лет назад умер. У него была гипертония и запоры. Но запоры мешали сильнее. Давление-то он и не чувствовал, а так временами на головокружение жаловался. Но ведь, как назло, зайдет он к врачу с каким-нибудь пустяком или за очередным слабительным, а тот на ровном месте возьмет сдуру и намеряет своим тонометром. А к нему с запором вообще-то пришли, а не давление измерять. Но таблетки от гипертонии, когда не забывал, все-таки глотал. А вот запор сильно мешал. И живот крутит, и газы распирают, и не выдавишь ничего. Чего только не пробовал, и пилюли, и масла, и диеты, и морковки со свеклой неизвестно сколько сожрал, а толку чуть. А в тот раз его прилично прихватило. Тужился, тужился, да все вхолостую. Просто зря старался. Только голова вдруг внезапно и сильно разболелась. А когда из туалета вышел, жена заметила, что левую ногу стал приволакивать, да и рука левая что-то неловкая какая-то стала. И когда говорит, будто жует одновременно что-то. А вечером взял и помер. Вроде как вначале заснул, а потом захрипел и помер. Даже "скорой" не дождался. Кровоизлияние в мозг, сказали.

Мужа Вэвэ любила, хотя знала, что у него есть от нее тайна. И такая, что ей даже было противно о ней не только думать, но и вспоминать. Ладно бы бабу себе завел. С кем не бывает. Да и простила бы она ему бабу, лишь бы к ней не ушел. А тут такое.

Был у них загородный домик, дача, и ездил ее благоверный туда регулярно с приятелем Лехой на рыбалку. А Вэвэ, пока был жив муж, не очень эти вылазки на природу любила. И вместе с мужчинами и тогда, когда они ездили одни. Необходимость копаться в огороде ее не вдохновляла, да и удобств в доме не было никаких. Кроме того, мужики прилично там поддавали, а пьяного Дмитрия она не переваривала. И вот как-то мужчины в очередной раз свалили на выходные, а она осталась одна. И что-то ей стало тоскливо. Ни с того, ни с сего. А, может, просто климакс. Маялась она, маялась и решила к мужу поехать. Все-таки родная живая душа, пусть даже и выпившая. Зашла в магазинчик, прикупила всяких вкусностей, чтобы мужчин порадовать, и поехала. Только зря она это сделала. Не до нее им было. Собой они занимались. Т. е. в самом прямом интимном смысле. А Вэвэ очумело постояла, подглядывая в окошко, да так и уехала. Но мужу ничего об увиденном не сказала. А он оставался с ней прежним. Добрым и любящим Митенькой. И супружеский долг выполнял исправно. Хотя Вэвэ теперь не так, как раньше, безоглядно поддавалась возбуждению. Она невольно вспоминала, как он пыхтел на Лехе. А обиду она выместила на телевизоре и газетах. И не дай бог было ей увидеть передачу или статью про СПИД, или фильм о перипетиях жизни гомосексуалистов и, особенно, о их взаимной любви. Она плевалась, ругалась, выбрасывала газету в мусор или переключала телевизор на другую программу. А Дмитрий никак не реагировал и на выходки жены внимание не обращал.

А в итоге осталась Вэвэ одна. Единственный ребенок, сын, вырос, женился и жил отдельно. Да и не было между ними особенной близости. Вроде и она его любит, и он ее, вот только ауры их друг от друга, похоже, отталкиваются. Да и невестка особых усилий, чтобы сблизиться со свекровью, не прикладывала. Так что, кроме редких совместных праздничных ужинов и дежурных звонков "как и что", ничего ее особо с сыном не связывало. А женщина для мужчины без мужчины переходит в аморфное состояние. Будь она помоложе, то стала бы, наверно, искать другого мужика и следила бы за собой получше, однако, когда тебе за пятьдесят... Но, слава богу, у нее была библиотека, и, главное, появился Владик, а за ним и Настя.

Когда Скрепкин пришел в первый раз в еще прежнюю библиотеку на смену занимавшей его будущую должность, собиравшейся на пенсию старушке Татьяне Павловне, Вэвэ не поверила, что он всерьез собирается у нее работать. И даже, слушая его высокопарные рассуждения о роли культурного воспитания в современном циничном, лишенном идеалов мире, скептически на него поглядывала и искала подвох. Дурой-то она не была. Но, наконец, Владик, видя очевидное недоверие на ее лице, прекратил разглагольствовать и, рассмеявшись, сказал:

- Да уберите вы уже с лица подозрительное выражение. Я действительно хочу здесь работать. Я люблю книги, люблю тишину и уединение, хотя ничто мирское мне тоже не чуждо. Мне просто нужно место, чтобы собраться с мыслями. Я хочу попытаться написать что-то свое. А для этого ничего не может быть лучше, чем окружение книг. И, самое главное, я богатый человек, мне не нужно думать о куске хлеба. Мои родители, к несчастью, погибли, но от отца мне досталось ох как немало денег. Поэтому я еще и намерен на свои средства в этом богоугодном заведении еще кое-что и изменить.

И действительно изменил. Привел в порядок старый фонд, прикупил новых книг, поменял стеллажи, компьютеризировал картотеку и список абонентов. Вэвэ только диву давалась. И еще, что ее удивило, насмешило, но в глубине души очень обрадовало, то, что он оборудовал в библиотеке прекрасные туалеты и даже душевые по типу гостиничных. Вэвэ, хоть и понимала разумом, что туалеты в общественных учреждениях необходимы, но все же была продуктом социализма, при котором чистый и хорошо оборудованный общественный туалет было понятием чуждым, подходящим скорей проклятым загнивающим капиталистам. И она даже спросила Владика, зачем им все это. Можно ведь и чаще мыть старый нужник, а туалетную бумагу из дома приносить. Но тот только рассмеялся в ответ.

- Каждый по-своему с ума сходит, Валентина Викторовна. А, если серьезно, для меня целая драма воспользоваться общественным туалетом. Проще описаться или, извините, обкакаться. Ненавижу их еще с детского садика. Грязь, вонь, хлорка. А здесь я работаю и собираюсь работать творчески. Возможно, даже буду оставаться ночевать. И я категорически настаиваю на том, что должен чувствовать себя при этом комфортно, тем более что плачу за все из своего кармана.

Но Владик сделал не только это. Он купил новое кресло в кабинет Вэвэ, поставил в нем новейший компьютер, повесил телевизор и разместил уютненько в углу маленький холодильник, в котором сотрудники хранили свои "снэки". И теперь Валентина, плотно закрыв дверь, могла спокойно наслаждаться утренним повтором телесериалов или путешествовать по "паутине". В этой почти райской жизни ее лишь немного раздражал большой постоянно запертый холодильник приятеля Скрепкина в коридоре библиотеки. Владик как-то попросил разрешение его там временно разместить, пока друг не подберет для него новое помещение. Но история затянулась, а Вэвэ стеснялась спросить, когда же этот посторонний предмет покинет ее учреждение.

А где-то еще через полгода появилась Настя. До этого у них была Верка, здоровенная немолодая бабища, которая приходила, когда хотела, и убирала халтурно, так, что и Вэвэ самой тайком приходилось иногда браться за тряпку. Но увольнять Верку было накладно, вряд ли кого-то другого удалось бы найти на такую зарплату. А у той, как выяснилось, и свой интерес был. Ее сожитель любил, оказывается, фантастику почитать и своей бабой, не халам-балам, а работницей библиотеки, гордился. Но взаимовыгодное сотрудничество однажды закончилось, когда внезапно пропали, а точнее были пропиты веркиным кавалером несколько хороших и новых, только что купленных на деньги Владика книг. И Верку попросили освободить помещение. Хорошо еще, что функцию лица, сообщающего ей об увольнении, взял на себя Скрепкин. И справился с ней отлично. Обычно горластая хабалка Верка не посмела и пикнуть, когда всегда мягкий, ясноглазый Владик вдруг строго сказал ей, что библиотека в ее услугах больше не нуждается. Она только смачно плюнула на недавно начищенный паркет и буркнула "утретесь".И, даже несмотря на потерю столь "ценного" и дефицитного работника, Вэвэ вздохнула с облегчением.

А Настя была просто конфетка. Девочка-сексапилочка с картинки. Very very sex appeal. Ну куда ей тряпку в руки? А девочка тем временем ни на какую судьбу не жаловалась, честно выполняла свою работу и дружески кокетничала с некоторыми несколько зачастившими в библиотеку молодыми читателями. Только дружески. Не более. И, не поверите, как эта противоестественная, по ее мнению, ситуация мучила Вэвэ. Она по-бабски ничего не понимала. Было поначалу время, когда она решила, что Настена подбивает клинья под Владика, тот ведь не скрывал, что при деньгах, да и ездил на "лексусе". Но, как ни пыталась, ничего похожего на рождение служебного романа Вэвэ выявить не сумела. Дружба - да. Легкий флирт - да. А больше - ни-ни. А ведь Валентине хотелось другого. И не из каких-то низменных побуждений. Не из желания залезть в чужие трусы. Наоборот, она искренне желала им счастья. Она бы по-человечески только обрадовалась, если бы эти два молодых человека нашли друг друга. Ведь Настя чудесная женщина, и у нее должен быть достойный мужчина. А то, что она пока не проявила заинтересованности - это, может, и правильно. Отсутствие чересчур открытого интереса - это как раз по-женски. Главное, чтобы мужчина был настойчив. А Владик неожиданно разочаровал. Равнодушная скотина. Ни рыба, ни мясо. Но, доходя в размышлениях до такого вывода, Вэвэ немедленно начинала себя упрекать в предвзятости и необъективности. Разве она достаточно знает этих ребят? И кто она вообще им такая? А, может, у каждого из них уже есть любимый человек. И, наверняка, ведь есть, а как же может быть иначе. Хотя как бы было здорово, если б они взяли и поженились. Просто не библиотека бы была, а семейное предприятие.

Помните сказку "Золотой ключик"? Там было мудро замечено, что в голове у Буратино водились коротенькие мысли, подходящие ее деревянной сущности. Вот и у душечки Валентины в голове были мысли соответствующего размера. И страсти кипели такие же. И многое ей просто было и невдомек. Она, например, хоть и обратила внимание, но не поняла, зачем рядом с их забубенной библиотекой раскатали площадку под стоянку автомобилей. И пешие-то читатели были у них не так часто, а уж автомобилисты - это и вообще из категории раритета. Она даже спросила Владика, к чему это все, но тот лишь отмахнулся. Мол, денег у них не просят, а делают свое дело как часть программы дальнейшего благоустройства парка, и, может, даже покрасят им фасад здания, все-таки оно старинной постройки, и с виду еще ничего. Не придавала она значение и тому, что, если она оставалась до закрытия, то, уходя, частенько встречала одного и того же средних лет крепкого мужчину, который в последнее время даже начал с ней здороваться. Наверно, ухажер по Настину душу, с оттенком неприязни думала она, и тут же душечка ее поправляла. А, может, родственник встречает девушку, чтоб она одна по вечерам не шлялась возле парка. И в подвал библиотечного здания Вэвэ не приходилось заглянуть. А стоило бы. Вот бы она изумилась.

А вечерняя и ночная жизнь библиотеки, в отличие от рутинной дневной, была бурной и интересной. Владик не без основания гордился собой, когда придумал сделать в действующей библиотеке бордель. И не простой, а элитный бордель для геев, а для части из них просто конфиденциальное место свиданий. В этом, наверно, было какое-то извращенное эстетство, когда мужчины совокуплялись друг с другом среди сокровищ мировой литературы. Но странным образом места рядом с Толстым и Бальзаком по популярности не выигрывали первенство. Народ предпочитал "красный уголок", созданный Вэвэ безо всякой задней мысли и из других соображений. Как и в любой другой библиотеке, у Валентины Викторовны был большой запас советской идеологически выдержанной литературы, т. е. труды классиков марксизма-ленинизма, история КПСС, самые-самые вопиющие шедевры непуганого социалистического реализма, другими словами то, что ни один нормальный человек в СССР по доброй воле не прочитал. И Вэвэ в том числе. Но просто выкинуть эту макулатуру или спрятать ее в запасник у нее рука не поднималась. Все-таки часть отечественной истории. Да и к печатному слову она относилась с пиететом, иначе и библиотекарем работать бы не смогла. Вот Вэвэ и выделила в общем зале угол для всего этого "богатства" и просто из шалости повесила над ним портрет Ленина, обозначив секцию табличкой "Красный уголок". Однако это привело к непредсказуемым результатам. Некоторые немолодые посетители принимали ее демарш за чистую монету и со скупой непрошенной слезой жали Валентине руку, от чего она, мучась угрызениями совести, ужасно краснела. А геи в итоге прикипели к этому месту, что привело в условиях свободного рынка к росту на него ночных расценок. Наверно, это было очень эротично заниматься анальным сексом рядом с трудами Ленина о гегемонии пролетариата. Вы только подумайте, днем посетители из старперов пускали в этом углу слезу, а ночью другие, иногда ровесники первых, пилили друг друга в разные места. Триумф сублимации полового чувства.

А главным боссом в ночной да в общем и дневной библиотеке был Владик. Как вы понимаете, с его способностями ему ничего не стоило заморочить голову душечке Валентине и ненавязчиво взять административное управление районным подразделением культпросвета под контроль. И на раскрутку площадей здания и прилежащей территории пошли именно его деньги. Их же (денег) происхождение было покрыто густым мраком, рассеять который никто особо не стремился. В наше время это, знаете ли, могло оказаться накладным. Все предпочитали верить версии о наследстве, доставшемся после смерти отца. Так оно в общем и было. Отец Владика действительно погиб. Но, вот какая беда, сначала кто-то долго пытал его, рвал ногти, жег и бил по мошонке током. Узнать, по-видимому, что-то очень хотел. И, наверно, отец бы в конце концов не выдержал и все рассказал, но не успел, умерев от разрыва сердца. Однако голову ему все-таки железным прутом размозжили. А нечего было "общак" воровать. Но Владику повезло. Его совершенно неизвестный ему папочка оказался не только хитрым, но и сентиментальным. Он не только подельников сумел насосать, но и грехи молодости перед покойной матерью Скрепкина попытался искупить. И деньги так спрятал, что никаких концов, ведущих к сыну, Владику, найти было невозможно.

Правду об отце, криминальном авторитете, юноша узнал уже взрослым перед смертью матери. А это, знаете ли, неприятно, когда почитаемая и любимая женщина на смертном одре сознается, что родила тебя от залетного квартирного вора. А для нее та коротенькая и совершенно неожиданная связь была постыдным воспоминанием. Хотя ребенка она сохранила и воспитала его вместе с бабушкой. Они обе воспитывали Владика как считали правильным. Любовью, хорошими примерами и книжками. Но что-то сработало не до конца. Покойную мать и до сих пор здравствующую бабушку Владик любил и старался не огорчать и рос в общем хорошим мальчиком. Только его "хорошесть" была поверхностной, наносной. И так называемое "плохо" было для него намного привлекательнее, чем так называемое "хорошо". Он был просто осторожней своих ровесников. Понимал, что пойманный на "плохом" будет наказан. А, может, причина была в отцовских генах. Или, может, в том, что в его детстве было слишком много женского начала. А ему надо было вместо того, чтобы читать "Анну Каренину", мечтать о карьере летчика-испытателя или чемпиона по боксу, или вообще заняться чем-нибудь другим, абсолютно мужским, таким, чтоб адреналин рвал сосуды, а тело только бы и мечтало о минуте передышки. Но разве такое найдешь в школе, где бабушка была завучем, или институте культуры, где пацаны и вообще были наперечет? И даже девчонки, занимавшие не последнее место в его жизни, со временем стали раздражать. Их у него было много. Они так и липли к нему, вроде бы в традиционном смысле интеллигентному, но в то же время циничному и бесшабашному. Но и они ему скоро наскучили, и Владик ничего не мог с собой поделать. Ему приелась их предсказуемость. Он быстро понял, что секс, как и все остальное, может надоесть и превратиться в рутинную обязанность, а девичьи долгосрочные интересы были настолько прозрачны, что даже не стоили упоминания. У всех одно и то же. Стабильный мужик, материальный достаток, семья, дети. Плюс-минус какая-то непыльная работа. Количественно и качественно отличаются лишь уровни запросов. Каждому Сеньке - своя шапка.

Первый раз вступить в гомосексуальные отношения его заставило чистое любопытство. Если хотите, некий не физиологический, а скорее интеллектуальный императив приобретения нового опыта. Хотя это было и нелегко. Он и понятия не имел, сколько в человеке может быть внутренних преград. Не подозревал, насколько сопротивление на подсознательном уровне, может влиять на функцию самого тела, а оно категорически отказывалось реагировать должным образом на нетрадиционный предмет сексуального интереса. Но, оказывается, при определенном терпении и навыках и эти преграды преодолимы. И свершилось. И даже понравилось. И заставило задуматься и прийти к определенной мысли. Но ее первым сформулировал не Владик. Что-то подобное высказал один из известных философов Древней Греции, где однополые отношения были так же нормальны, как и разнополые. Он сказал, что в отличие от разнополой только однополая любовь истинно бескорыстна. И Владик понял, что философ был прав. Ведь любое взаимное влечение самца и самки на глубинном уровне имеет лишь одну отчетливую корыстную цель воспроизведения потомства. А все происходящее вокруг этого лишь обыкновенная мишура. Самцы лосей ждут целый год, а потом сражаются друг с другом за самку ради совокупления, длящегося считанные секунды, только ради того, чтобы та забеременела и родила лосенка. И Скрепкин вначале из интеллектуального любопытства, а затем по убеждению стал бисексуалом. Но, постепенно, как ни странно, мужской род вытеснил женский из его жизни. Мужчины легче становились просто друзьями, меньше капризничали и лучше понимали потребности мужского организма. И в прямом смысле был менее корыстны.

Поэтому у Насти не было никакого шанса околдовать Владика свои нешуточными девичьими чарами. Точнее не так. Владик в принципе мог бы без проблем и с удовольствием переспать с ней, если бы той так уж захотелось затащить его в койку. Он даже мог бы в интересах дела на ней жениться. Дело только должно было этого стоить. Но отдать свое сердце - никогда. Оно уже было занято. Владик любил. Любил беззаветно, до готовности, если надо, пожертвовать в одно мгновение всем, включая жизнь, ради этой любви. И ему отвечали взаимностью.

Он познакомился с ним на какой-то корпоративной вечеринке. Это был маленький, худенький, мальчишеского вида в меру услужливый официант, разносящий выпивку, по кличке Колибри. Знаете, из тех профессионалов, которые умеют оставаться незаметными, но всегда в нужный момент оказываются в пределах досягаемости. Владик, скорее всего, его и не приметил бы, если б в какой-то момент не умудрился случайно неуклюже повернуться и толкнуть его. Поднос с выпивкой, естественно, полетел на пол, Колибри тихонько, но внятно матюкнулся, а Владик впервые обратил внимание на его лицо. Это было лицо, которое он хотел бы видеть еще и еще. А, главное, видеть эти глаза, глядящие на него с легким укором и иронией, но в которых, несмотря на стереотипность ситуации, не отражались ни затаенная ненависть холопа к барину, ни раболепие лакея. Эти мудрые глаза, которые просто изучающие и с интересом смотрели на него. И что это, мол, за фрукт? А Владик просто пропал. Откровенно растерялся. Потому что чувствовал, что до беспамятства влюбился, да так, как еще никогда раньше. Но не имел ни малейшего представления, что делать дальше. Как подступиться к предмету любви. Ведь вероятность того, что тот, как говорится "натурал", то бишь гетеросексуал, была более, чем велика. Да и вообще как в такой ситуации заводить знакомство, мягко говоря, не только ради дружбы? Это мальчику с девочкой легко познакомиться. А мальчику с мальчиком? И, хотя в таких делах Владик и не был новичком, и круг мужчин, в котором он вращался ранее, был и не маленьким, но все же этот круг был достаточно замкнут. Они не светились и всегда долго и тщательно присматривались друг другу, а тем более к новичкам. В сомнительных случаях для выяснения их личности даже нанимали частных сыщиков. И, конечно же, боже упаси, не знакомились на улицах и в общественных местах. А тут вот на тебе, на совершенно безобидной тусовке такое несчастье или, наоборот, счастье. Владик ведь даже не мог позволить себе наклониться и помочь Колибри собрать осколки. Другое дело, будь официант девушкой. Такое зачлось бы любому только в плюс. А что подумают, если один молодой мужчина начнет по пустякам помогать другому молодому мужчине? Вот-вот. Но Владику, хоть он и сам понимал, насколько это глупо, ужасно хотелось не только избавить Колибри от необходимости выполнять какую-либо работу, но и подарить ему машину, квартиру и вообще усадить на трон и с саблей наголо охранять его царственный покой. Но в реальной жизни он только смущенно извинился и, выдавив из себя улыбку, попросил принести ему виски. И все-таки они немножко поговорили. Так, ни о чем. Женя Калибер, он же Колибри, учился на гостиничного менеджера, жил с мамой и сестрой, был не нищ, но по-московски в меру беден. Сексуальная же ориентация осталась тайной.

Колибри на Владика внимание вообще-то и не обратил. С такими, как он, клиентами, любящими от скуки потрепаться после нескольких рюмок горячительных напитков, ему приходилось встречаться более чем предостаточно. А тем, в принципе, было и не важно, кто он, собеседник. Мужчина, женщина, молодой, старый, умный, глупый. Болтая, они слушали только самих себя. Хотя, из вежливости, конечно, задавали вопросы, проявляли, так сказать, интерес к собеседнику. И им надо было что-то отвечать. Хотя вопросы раздражали. И кому, к примеру, какое дело, почему Колибри подрабатывает официантом? Или, вообще наглость, сколько он зарабатывает? Но потом Женя привык. И это даже стало его развлекать. В конце концов, удлинение периода общения способствовало увеличению количества заказанных выпивок и размера чаевых. Он стал рассказывать довольно подробные завиральные истории, варьируя их в зависимости от психологического настроя клиента. Пускающим по пьяни сопли, жаловался на родителей-наркоманов, лишенных родительских прав, на вынужденное проживание с раннего детства в семье дяди-тирана или прочую дребедень. Так называемым, "настоящим мужикам" болтал о прерванной из-за травмы карьере боксера-легковеса и затаенной мечте поднакопить денег и открыть собственный бойцовский клуб. И, ничего, клиенты хавали эту туфту за милую душу, даже обещали помочь. Но никогда на трезвую голову не помогали. Впрочем, Колибри и не рассчитывал. Причина же разговорчивости Владика была ему непонятна. Выпил он немного, говорил, как будто силой выдавливая из себя слова, выглядел смущенным, хотя, что странно, его интерес к собеседнику и выглядел искренним. И Колибри, что было для него нехарактерно, говорил о себе, хотя и достаточно коротко, но правдиво. Он действительно жил в двухкомнатной "хрущевке" с матерью, работающей проводницей на савеловской дороге, и шалавой-сестрой, которая явно любила связываться не с теми парнями, почему и ходила попеременно с подбитым то правым, то левым глазом. И мечта, правда, ей он с Владиком не поделился, у Жени, как и всех людей, конечно же, была. Во-первых, избавиться от этих своих баб, сестры и матери. Боже упаси, он ни в коем случае не хотел, чтобы с ними что-нибудь случилось. Пусть будут живы, здоровы и, насколько это возможно, счастливы. Только без него, без Колибри. Счастья им немереного, но где-нибудь на Канарах или Селигере на худой конец. Во-вторых, ему ужасно хотелось, и в этом он был далеко неоригинален, разбогатеть. Но не тем богатством, при котором большинство остального населения тайно желает тебе скорейшей и по возможности мучительной смерти, а ровно настолько, чтобы стать полностью независимым и делать только то, что интересует его внутреннее "я". А его "я" после приобретения соответствующих материальному положению аксессуаров, типа квартиры, машины и прикида, мечтало о карьере барда. Колибри хорошо играл на гитаре. недурственно пел и даже сочинял, как ему казалось, неплохие песни. Несмотря на молодость, он любил Окуджаву, Галича, Визбора и прочих "мэтров" этого уже несколько присыпанного пылью жанра и в перспективе видел себя на сцене, поющим для избранного круга молодых интеллигентных людей. И, естественно, ему нужна была спутница жизни, его королева, хотя ничего конкретного пока Женя на своем жизненном пути не встретил. Так, были подружки, чтоб перепихнуться, и все. А гостиничный бизнес, за обучение которому он платил, работая в ресторане, ему в общем был по фигу. Просто менее муторное, чем работа официантом, средство заработать себе на кусок хлеба. Правда тайком плюнуть в тарелку клиенту нельзя. А еще Женя случайно проговорился Владику, что любит театр и при любой возможности ходит на новые спектакли наиболее известных трупп и режиссеров, тратя иногда сумасшедшие деньги, чтобы достать билет на хорошее место. Причем был всеяден и практически с одинаковым удовольствием смотрел и пыльную классику, и самый-самый, что ни на есть, авангард. Его завораживала близость сцены и живая игра. Это ведь совсем не то, что компьютерные киношные трюки.

Владика в тот день разве что не била дрожь. Он был мрачен, подавлен, и одновременно полон решимости. Ему предстояло заманить Колибри на свидание. И для этого у него были два билета на "Двенадцатую ночь" в модерновой постановке гастролирующего в Москве малоизвестного, но высоко котируемого среди "фанов" какого-то воронежского театра. Самому-то Владику было все равно на что идти, хоть на "Гамлета", хоть на "Петю и волка", лишь бы быть рядом с Женей. Но вот под каким соусом назначить свидание? И он откровенно мучился, понимая, что просто подойти и сказать, пошли вместе в театр, вряд ли получится, да и на предложение, вероятно, последует отказ. И пошел на незатейливую хитрость.

Скрепкин, явно нервничая, занял место за столиком ресторана, обслуживаемом Колибри. Тот, прежде чем подойти, как всегда оценивающе глянул на клиента, и понял, что его уже где-то встречал, а точнее обслуживал. Чуть покопавшись в памяти, Колибри вспомнил, что пару недель назад приносил ему напитки, когда ресторан под корпоративную вечеринку сняла какая-то фирма. Он еще ему тогда поднос перевернул и потом долго губами шлепал, извинялся. Хотя мужик явно был хороший. Без дерьма. И Женя, искренне приветливо улыбаясь, подошел к Владику.

- Здравствуйте! Вы, кажется, у нас недавно были, и я вас уже обслуживал? - нейтральным тоном произнес Колибри.

Владик кивнул и поблагодарил бога, что не сглотнул судорожно при этом слюну.

- Мне, знаете ли, до сих пор неудобно за то, что я вас тогда толкнул и разбил бокалы, - промямлил он. - Надеюсь, у вас из зарплаты потом стоимость не вычли.

Колибри усмехнулся.

- Да нет. В ту вечеринку было столько вбухано денег, что вы могли бы спокойно покрошить еще десяток бокалов и разбить или разлить несколько дорогостоящих бутылок.

Официант сделал паузу, но, видя, что клиент не мычит, не телится, молча положил перед ним меню. - Посигналите мне, когда выберете.

Колибри уже собрался отойти, но Владик, как будто спохватившись, умоляюще поглядел на Женю и попросил:

- Вы мне, пожалуйста, водки грамм двести принесите и воды минеральной с газом запивать.

Зачем Владик заказал водку, было непонятно. Пил он обычно мало, водку не любил, а предпочитал коньяк или виски, но отступать было поздно. Прошло несколько минут, Колибри поставил перед Владиком пузатый графинчик и деловито поинтересовался:

- Решили, что будете заказывать? Если нет, то могу порекомендовать.

Но Владик только отмахнулся и с глупой гримасой проговорил:

- Да нет. Пока не надо. Я, видите ли, кое-кого жду. А, когда она придет, закажем.

В ответ Колибри безразлично пожал плечами и, кивнув, отошел.

Время, даже несмотря на потихоньку убывающую водку, для Владика тянулось болезненно медленно, хотя его нарастающее беспокойство и нетерпение выглядели совершенно натуральными. И Колибри, по-хозяйски поглядывающий время от времени на столик, с понятным сочувствием отнес их на счет не пришедшей на свидание к клиенту девушки. Динамистки, другим словом. Которая, похоже, даже и не позвонила. Но дальше размышлять о перипетиях мужской судьбы Женя не стал. Работы было много. Хотя и выпускать из вида Владика он явно не собирался. Обманутый в лучших чувствах клиент мог впасть в опасное состояние, т. е. начать медленно, но верно надираться без закуски. Поэтому Колибри, видя уже несколько расплывшиеся черты покрасневшего лица Владика, был в полной боевой готовности, когда тот опять позвал его к своему столику.

- Не пришла ведь, зараза, - несколько утрируя, сокрушенно произнес Владик, обращаясь к Колибри. Тот скорчил понимающую рожу.

- Не пришла, - повторил Скрепкин и сделал вид, что собирается ударить кулаком по столу. Колибри чуть дернулся, будто в попытке его удержать. Но только чуть. Это ведь было всего лишь представление, которое они разыгрывали друг перед другом.

- Водки еще принеси, - мрачно потребовал Владик.

- А, может, закажете себе что-нибудь покушать? - с фальшивой заботливостью предложил Колибри. - Чего водку зря переводить?

Скрепкин упрямо покачал головой.

- Нет. Неси еще водки. А есть не хочу. - Владик неожиданно полез в карман и, покопавшись, вытащил из него два билета. - Смотри. Видишь? Хотел ее, дуру, в театр сводить. На суперкрутого режиссера. Спектакль на малой сцене. Только для своей публики. Знаешь, сколько билет стоит? Охренеешь.

При виде билетов в театр у Колибри в глазах моментально мелькнул интерес. Он с разрешения взял один их и с любопытством рассмотрел.

- Так это на театр Сердюка? - с ноткой зависти спросил он.

Владик безразлично кивнул.

- Сердюк , Пердюк... Да какая теперь разница? - Скрепкин сокрушенно покрутил головой. - Разве в этом дело?.. Говорю, неси водку. И закуску какую-нибудь простенькую.

Водку он вскоре получил и продолжил ее с кислым видом пить, кося хитрым глазом в сторону Колибри. А тот Владика-то самого хоть из головы и выкинул, но вот про пропадающие билеты не забыл. Уж так ему хотелось на этот спектакль попасть. Даже не смущало то, что со смены пришлось бы сорваться. Но, видимо, не судьба была. Да и никакой убедительной причины попросить Скрепкина продать ему билеты он не видел. И пригласить кого-то с собой у Жени в тот момент не было. С Ольгой он недавно вдрызг разругался. Надоело ему ее нравоучения слушать. Будь мужчиной, да будь мужчиной. Тьфу.

Наконец, Владик попросил счет. Несмотря на выпитое, он выглядел на удивление трезвым и бодрым. И уже протягивая купюры, набравшись, наконец, храбрости, предложил:

- А, может, если вы свободны, хотите присоединиться ко мне и пойти вечером в театр? Мне ведь все равно лишний билет продавать. А так, со знакомым человеком, оно вроде и веселее.

Колибри виду не показал, но чуть не подпрыгнул от радости. И сразу стал копаться в карманах, чтобы отдать деньги за билет. Но Владик, естественно, категорически отказался их брать, с оттенком иронии называя невостребованную плату разновидностью чаевых. Мечта Скрепкина все-таки сбылась, он шел на свидание с Колибри, хотя тот об этом и не знал.

От Шекспира же в пьесе остались только любовная интрига и главные герои, разнополые близнецы, но сделано все было здорово. Динамично, остроумно, правда, сюжет был перенесен в наше время. И поэтому одна из героинь, в оригинале герцогиня, прекрасно знала, что влюблена в девочку, одетую с мальчиком, а не путалась дура-дурой как у Шекспира, и вовсе не по ошибке спала с ней. А, когда нашелся, наконец, мальчик-близнец, обе девочки, старая и молодая, ко всеобщей радости и безо всякого для себя ущерба в развязке пьесы сменили ориентацию. Вот такое торжество свободы нравов. Колибри от спектакля был в восторге. Он словно забыл, что практически не знает своего спутника, и по-мальчишески взахлеб делился впечатлениями, хватая в запале Владика за руки.

- Это ведь было круто. На самом деле круто. - повторял он и с удивлением думал, что современная интерпретация пьесы, возможно, по смыслу глубже, чем кажется на первый взгляд. Что для любви между людьми не так уж важен пол, потому что любовь беспола. А секс это только физиологическое приложение и вовсе не обязательное. Ведь любят же родители искренне своих детей. А разве в этом чувстве есть что-то низменное, физиологическое? Ну а с отношением к спектаклю Владика было и совсем просто. Что было хорошо Колибри, было хорошо и ему, хотя постановка в любом случае понравилась. Хотя и не наводила его ни на какие глобальные размышления. Так, еще один стеб.

С тех пор они стали по-дружески встречаться. Владик скармливал Колибри билеты в театр и платил за это посещением спектаклей, смотреть которые он бы иногда не стал и бесплатно. Но Женя, открытая душа, с неподдельным интересом и благодарностью воспринимал самые причудливые выкрутасы конкурирующих за зрителей режиссеров. И его отношения со Скрепкиным крепли. Он был чуть старше, образованнее и поумнее, а какому парню в глубине души не хочется иметь рядом надежного товарища. И Владик им стал. Вскоре Колибри, сам не замечая, начал с нетерпением ждать, когда вечерком Скрепкин заглянет вроде бы мимоходом в ресторан и выпьет, болтая с Женей о пустяках, рюмочку коньяка с долькой лимона.

Знаете, иногда бывает, что случайно встречаясь, люди, которые до этого и знали-то друг друга не очень хорошо и не виделись много лет, вдруг на время объединяются по непонятной причине в общую компанию "неразлей-вода", будто чуть ли не родственники и ходили раньше на один горшок. Такие союзы обычно длятся не долго, но зачастую запоминаются своими вместе проведенными и нескучными застольями. Однажды и у Скрепкина всплыли нежданно-негаданно какие-то знакомые знакомых со своими незнакомыми знакомыми и раз за разом стали зазывать его в гости. Владик поначалу отнекивался, но его новые друзья выглядели безобидно, похоже, никакой корысти в отношениях с ним не преследовали и просто были гостеприимны. И как-то он согласился поехать с ними на шашлыки, предупредив, что, возможно, приедет с другом.

Хозяином летнего домика, где они собрались, был неизвестный грузин по имени Кахи. Он был традиционно хлебосолен и колоритен и работал кардиохирургом в престижном московском центре. И, бог ты мой, как здорово он умел готовить шашлык. В общем ни Владик, ни Колибри давно так вкусно не ели и сладко не пили. Когда же веселье улеглось, и прилично выпившие гости разбрелись спать, кто в дом, а кто по машинам, Колибри естественным образом оказался в "лексусе" рядом с Владиком, и тот неожиданно для себя самого поцеловал Женю в губы. Тот совершенно по-девичьи отпрянул и прикрыл рот ладонью. В его глазах читалось откровенное изумление и, трудно точно сказать, кажется, затаенное облегчение. Очень хотелось бы написать, что и тут они, счастливые, бросились друг другу в объятия, или же, наоборот, оскорбленный поведением Владика Колибри хлопнул дверцей автомобиля и пешком, но гордо поднятой головой потащился на электричку. Но все было не так. Возникла тяжелая, буквально ощутимая своим весом пауза. Ни тот, ни другой не знали, что им делать. У обоих возникли вопросы, которые требовали ответа, а сделать вид, что ничего не произошло, было уже невозможно. Но надо отдать должное Владику. Он сумел быть одновременно и тактичен, и настойчив. А дальше события развивались по сценарию любой другой любовной истории и вряд ли нуждаются в детализации.

Колибри переехал жить к Владику, благо места в его купленной на папины деньги квартире было более чем предостаточно. Работу официантом он бросил, и лишь иногда соглашался для разнообразия подзаработать на карманные деньги и покрутиться на элитных фуршетах. И целиком ушел в изучение гостиничного дела и засел за изучение английского языка. А вечером с нетерпением ждал, когда же придет Владик, и придет ли он вообще. Его "библиотечный" бизнес отнимал много времени, и тот частенько не приходил ночевать, хотя честно отзванивался и предупреждал. Секретов между Женей и Владиком не было, и Колибри конечно же знал об основном предназначении библиотеки. И он не раз беззлобно и от души смеялся над наивной и безвредной Валентиной Викторовной. Он даже встречался с ней лично, когда как-то заезжал к Владику на работу. Она ему понравилась, но навеяла на грустные мысли. Ему вдруг стало обидно, что не она, а грубоватая и беспардонная проводница, была его мамой. А вот ревновать Владика к кому-либо из сотрудников или клиентов ночной "библиотеки" Колибри даже и не думал. Такая мысль ему и не приходила в голову. Ведь у него с Владиком была любовь.

А, следовательно, существующий в теории шанс Насти Кравчук захомутать Скрепкина, был равен нулю. Анастасия была вполне благополучной девочкой из совершенно благополучной семьи. Она росла достаточно современной, в меру избалованной и взбалмошной, но в серьезных вопросах прислушивалась к мнению родителей и добросовестно, тщательно скрывая отвращение, отучилась в МВТУ и получила ради мамы и папы заветный диплом. Но, когда встал вопрос о работе по специальности, т. е. о необходимости тянуть лямку, неожиданно уперлась рогом. И, можно так выразиться, ушла в поиски себя. Родители поскрипели зубами, поскрипели и заткнулись. Впрочем, настино непослушание ничем, по сути, ни ей, ни родительским чувствам не грозило. Их девочка, их принцесса прожила слишком спокойную и гладкую жизнь. И для того, чтобы решиться на что-то "из ряда вон", ей просто не хватило бы нахальства. Пойти в модели или актрисы мешало отсутствие авантюрной жилки, а стать дорогой "бл...ю" просто брезговала. И ее поиски себя в конечном итоге вылились в основном в простое сидение сиднем дома. Но тут подвернулся Владик, который в первую очередь привлек ее внимание тем, к чему она в общем-то не привыкла, своим полным равнодушием к ее женским прелестям. Связано это с этим или нет, но тогда он Насте сразу же понравился, хотя и не до такой степени, чтобы ее стала волновать его сексуальная ориентация. А затем выяснилось, что с ним легко дружить, и он тот редкий человек, которому можно без лишних слов в плохую минуту уткнуться в жилетку. И когда Владик, мучаясь сомнениями, предложил ей взять на себя роль "мадам" в борделе для геев, Настя открыла от удивления рот, но согласилась. Она только не понимала, почему не кто-то другой, а она, традиционной ориентации женщина, а не мужчина, на что Владик безапелляционно заявил, что все геи втайне хотят быть в подчинении у женщины, эдакой мамы с большой буквы. Хотя, бог его знает, откуда он это взял. Вот так у Вэвэ и сформировался штат сотрудников, а, главное, значительно улучшилось условия работы.

Однако деловые отношения Насти и Владика вовсе не всегда были безоблачными. И все из-за конопли, проклятого канабиса. А, если по порядку, дело было так. Поначалу подвал здания графской конюшни Владик использовал только как склад. Туда от посторонних глаз в часы обычной работы библиотеки прятали роскошные напольные матрасы, постельное белье и ширмочки, создающие клиентам необходимое уединение, hermitage, так сказать. А не менее нужными для хорошего времяпрепровождения закусками и напитками загружали в пресловутый, мозоливший Вэвэ глаза и обычно запертый холодильник в коридоре библиотеки. Но в дальнейшем Скрепкин решил оборудовать внизу пару номеров класса "люкс" для VIP-клиентов, однако это беспроигрышное на первый взгляд начинание оказалось убыточным. Как оказалось, в роскошных апартаментах клиентам было привычно скучновато и не так прикольно, как среди стеллажей с книгами и портретом Ильича. Но Скрепкин не уставал экспериментировать. Ему в голову пришла довольно рискованная идея выращивать в подвале коноплю, ни в чем до этого неповинную, но попавшую под запрет когда-то сельскохозяйственную, культуру. Тепла там было большую часть года достаточно и так, а освещение провести было сущим пустяком. Проблема заключалась в очевидном утяжелении ответственности партнеров "библиотеки" по бизнесу перед УК РФ. И Настя была категорически "против". И они довольно в резкой форме поссорились. До этого даже при всем своем доброжелательном отношении к Владику Настя в глубине души знала, что, если запахнет жареным, сумеет свалить вину на него, сведя свою роль в доме свиданий к функции наемного служащего, а ни в коем случае не организатора. Но, если к этому приплетут еще и наркотики... Скрепкин же, наоборот, весь загорелся. Он утверждал, что риск невелик. Круг клиентов и мальчиков у них был не только узок и респектабелен, но и прошел строгий отбор. И производить марихуану они собирались в маленьких масштабах и не на продажу, а только для своих, так сказать, для внутреннего пользования, хотя стоимость услуг заведения, конечно, возросла бы. Соответственно возросли бы и доходы. В конечном итоге его точка зрения восторжествовала, и в подвале теперь стоял специфический запах. И, как ни странно, он Насте, несмотря на то, что ей и в голову бы не пришло самой затянуться косячком, нравился. Скрепкин же на запах внимания не обращал и вообще не курил, не нюхал, не кололся и внутрь никакую гадость не принимал. А клиенты были довольны. Как и ничего не подозревающие рядовые читатели. Но по другим причинам. Ведь "ликбез" при "культпросвете" процветал. Новые-то книги Владик библиотеке покупать не забывал, да и о интересах посетителей заботился. Все было компьютеризировано, и в случае отсутствия нужной книги можно было не только узнать, у кого она в настоящий момент и когда должна вернуться, но и прочитать ее, если приспичило, в интернете. А у ночного заведения не было только вывески, хотя название, пускай шуточное, но все же было. Жемчужный порт. Или просто "порт". Так его прозвал Владик. А клиентов почему-то японцами. И Колибри съедало любопытство. При чем здесь Япония и море? И насмешил однажды Скрепкина этим вопросом.

- Не море, а океан. Фильм недавно такой голливудский вышел. Pearl Harbor. Жемчужный порт. Болезненная тема истории янки. Место, где во вторую мировую японцы вставили американцам. Мужчины мужчинам, - рассмеявшись, пояснил он. - Хотя в принципе название получилось случайно и без скрытого смысла. Красивое просто. Мирное. А "библиотеку" надо же как-то среди своих называть. Но не Хиросимой же.

Понятно, что ни Владик, ни Настя вдвоем не могли потянуть обслуживание "порта". Первые недели они как-то еще крутились, но с учетом необходимости в дневные часы выполнять, хотя и несложную, но все-таки работу и просто находиться на рабочем месте, быстро поняли, что, даже несмотря на солидные доходы, долго не выдержат. Да и реноме заведения требовало того, чтобы все было организованно идеально. И штат "порта" начал расти. Так поначалу появился охранник Дима, школьный учитель физкультуры, который, как вы помните, здоровался по вечерам с Вэвэ. Он же привел сменщика Костю, мрачноватого и страшненького с виду парня, в той же школе работающего учителей музыки. Да парами прилетали на ночь помочь тщательно отобранные девчонки с филфака МГУ. Заранее стоит отметить, что ни у одного из вышеназванных лиц не возникало и мысли, что они участвуют в чем-то постыдном. Ни продажная однополая любовь, ни курение "плана" их не смущали и были для них абсолютно личным делом каждой из участвующих в соответствующем процессе сторон. Да и страха засыпаться в общем-то ни у кого особенно не было. Все же были свои. Деньги капали исправно, никто никого не обижал, и клиенты тоже не оставались в накладе. Хотя понятно, что клятвы верности никто никому не давал и давать не собирался. И, если бы Фемида случайно или по глупости взяла кого-то за цугундер, то этот некто явно сдал бы всех на месте без малейших колебаний и лишних угрызений совести Но, несмотря ни на что, к всеобщему удовлетворению "Жемчужный порт" продолжал процветать и оставаться закрытым, но успешным клубом избранных.

Дед, с облегчением вздохнув, завел автомобиль, увидев, что, наконец, Колибри вышел из библиотеки и сел в свою "мазду". В последнее время Женя все чаще стал заезжать туда после учебы, мотивируя свое поведение тем, что ему там удобнее заниматься. Но причина, конечно же, была не в этом, а ему просто хотелось быть поближе к Владику, который, в свою очередь, вроде бы и радовался, а, с другой стороны, самого себя стыдя за это, злился. Уж очень ему не хотелось, чтобы Настя или Вэвэ заподозрили истинную природу их взаимоотношений. Впрочем, Женя вел себя совершенно обыденно и старался ничем не отличаться от других посетителей. Правда, не бросать время от времени далеко не индифферентные взгляды на Скрепкина все же не мог. А кто такой Дед, Колибри и вообще не знал.

Владик же, наверно, узнал бы в нем одного из нечастых, но щедрых клиентов "порта", хотя никакой особой информацией о нем не обладал. Знал только, что тот руководит фирмой по установке и обслуживанию холодильных обстановок. Дед же среди "своих", то бишь клиентов "жемчужного порта", так сказать, ограниченного контингента войск, был фигурой не совсем обычной. В миру Степан Андреевич Хвыля, он уже несколько недель присматривался к этой, с позволения сказать, библиотеке и ее сотрудникам. Вначале его интересовала только фигура босса, Владика, с которым он намеревался в дальнейшем завести деловые отношения. Но, основываясь на солидном прежнем опыте, справедливо полагал, что его предложение о сотрудничестве не вызовет у того восторга. Хотя кого волновало его мнение? А Дед умел быть убедительным. Но случилось нечто непонятное, и некоторые личные соображения заставили его отказался от этой идеи. И Дед, если точнее Дед Мороз, не стал на Владика наезжать. Более того он начал по-тихому "крышевать" это учреждение, удивляя корешей незаинтересованностью в каком-либо "наваре". Т. е. делать это "безвозмездно", как сказала Сова в известном мультике.

Свое странноватое "погоняло" Дед получил на зоне, когда какой-то чересчур продвинутый начальник по воспитательной работе решил показать своим подопечным фильм "Морозко". А роль Деда Мороза в нем сыграл то ли народный, то ли заслуженный артист СССР Хвыля, известный всесоюзный Дед Мороз, которому, естественно, было и невдомек, что он имеет честь быть однофамильцем тогда еще мелкого криминального авторитета. Смеху на зоне, понятно, было много, но в результате Степа, вполне уважаемый человек, свое прежнее, довольно заурядное "погоняло" Колода потерял и обзавелся новым, которое со временем превратилось из иронического сказочного во вполне респектабельное Дед. Но о своем прежнем криминальном прошлом Степан Андреевич вспоминать не любил и настоящие безотказно действующие связи не афишировал, так как всем сердцем стремился к процессу "натурализации" среди современной, пережившей смутные времена, внешне законопослушной элиты. А в "библиотеку" он попал случайно. По зову тела, но случайно. Ему рассказал о ней один из его новых знакомых, немолодой, покрытый вислыми морщинами развратник, бывший ответственный райкома партии за работу с молодежью. Прямо-таки вибрируя от распиравшей его новости, он нашептал на ухо, что есть, мол, такое закрытое местечко с хорошими, еще не затисканными и не затасканными мальчиками. Оазис, так сказать, в пустыне. Да еще и с необычным антуражем. И Дед это заведение посетил. И остался доволен. Не побрезговал он выкурить и косячок. Но только на треть. А оставшуюся часть аккуратненько положил в карман и затем отдал на исследование своим ребятам в лабораторию соответствующего подразделения ФСБ. Уж очень ему хотелось узнать происхождение "травки". И выяснилось, что это - "самосад", не совпадающий по составу ни с каким из известных источников. Его пацаны потом чуть лоб не расшибли, пока выяснили, откуда идет конопля. И только по чистой случайности, заглянув в мусорный бак "порта" и обнаружив остатки сухой, не пошедшей в дело травы, они догадались, что библиотека-то сама и занимается растениеводством. И тогда Дед понял, что напал на золотую жилу. А то, что до сих пор на них никто ни из "братков", ни из "ментовки" не наехал, было вообще чудом. Вот уж воистину новичкам везет. И, как уже говорилось, поначалу Дед возымел к "библиотеке" чисто деловой, практический интерес. Захотел, как и полагается у нормальных людей, за определенную плату стать ее "крышей". Но не стал. По двум соображениям. Первое, как ни странно, он их пожалел. Уж больно они были необычными. Дед, как ни кто другой, прекрасно понимал, что "крышевание", несмотря на все свои преимущества, является верным способом "спалить" "крышуемого". Ведь в этот, требующий определенной организации процесс приходилось вовлекать большое число разных людей, а, значит, надо было делиться с "ментами", прикрывать точку от конкурентов, пожарных, санэпидстанции и прочих халявщиков. А это неминуемо увеличивало риск утечки информации и конфликта денежных интересов. И кончилось бы все заурядным образом, заведением уголовных дел или, хуже того, членовредительскими разборками, чего, в общем, ни коем случае нельзя было допускать. А в результате пострадали бы не только материальные интересы Деда, но и, самое главное, "жемчужный порт", который бы, наверняка, прикрыли. Конечно, его можно было бы потом и восстановить. И доходы он снова начал бы приносить. Но разве дело только в деньгах. Это был бы уже не настоящий "порт", а так, имитация. Не тот "Мулен руж", в котором сидел Тулуз Лотрек. Второй же причиной того, что оазис продажной однополой любви остался нетронутым, как ни парадоксально, оказался Колибри. Дед увидел его случайно вечером у библиотеки. Женя вышел вместе с Владиком и, прощаясь, окинув быстрым вороватым взглядом все вокруг, легонько чмокнул того в губы. И Дед вдруг возжаждал заполучить этого юношу себе. Он стал за ним следить и скоро понял, что Колибри - совершенно чистое неиспорченное создание и никакого отношения к мальчикам "порта" не имеет, что живет он вместе с Владиком, и у них самые настоящие серьезные отношения. А, проще говоря, любовь. И когда Дед это осознал, то понял и другую достаточно новую для себя вещь, что ему не просто хочется Женю, а он по-настоящему в него влюблен. И был уверен, что достоин взаимности. Оставалось решить только, что делать со счастливым соперником. При опыте и связях Деда этот вопрос в принципе решался легко. Скрепкин мог попасть в аварию, на него могли напасть бандиты, его можно было просто сдать "ментам" за содержание притона, вовлечение в проституцию и производство и сбыт наркотиков. Но все это было как-то не по понятиям. Колибри сам должен был сделать правильный выбор. Хотя об этом пока ничего и не знал.

Настя тоже обратила внимание на знакомого Владика Женю. Он был такой забавный. Небольшого роста, шустрый и улыбчивый он только одним своим появлением благоприятно влиял на атмосферу читального зала. В его присутствии каким-то мистическим образом становилось хорошо. Знаете, есть такая категория людей, которым достаточно где-то появиться, чтобы стало спокойнее, чтобы в воздухе вдруг спало висевшее до этого напряжение, и те, кто еще минуту назад хотели поубивать друг друга, неожиданно находили причину повременить и даже, возможно, отменить смертный приговор. Вот и Колибри был таким. Хотя ничего особенного для этого специально не делал. Просто был самим собой. Он каждый раз, размахивая сумкой с учебниками, довольно развязно вваливался библиотеку и, с грохотом бросив эту сумку на ближайший свободный стул, кланялся, громогласно произнеся слова приветствия всем присутствующим. Что заставляло оных, кого с улыбкой, а кого с недоумением, оглядываться, а Вэвэ или Владик, как всегда, делали ему за шум замечание, и на этом ритуал заканчивался. И, если Колибри не сидел потом за каким-нибудь свободным местом и не грыз гранит науки, то, делая восторженные глаза, болтал о чем-нибудь с Настей. А та, с безошибочной женской интуицией сообразив, что у Владика ей ничего не обломится, вначале от скуки, а потом не без интереса поворотила очи на Женю, которого Скрепкин представил как своего двоюродного брата и друга, поселившегося у него на время учебы. А Колибри, которому, несмотря на роман с Владиком, не могло по-мужски не льстить внимание хорошенькой девицы, начал с ней все более натурально заигрывать, чем совершенно запутал до этого абсолютно невинные взаимоотношения сотрудников библиотеки. Слава богу, хоть Вэвэ не была ни в кого влюблена, но, на беду, и она желала поучаствовать в регулировании личной жизни сотрудников. Как упоминалось выше, она мечтала сосватать Настю за Владика, и никакой Женя, который и вообще, может, был "лимитой", в расчеты не брался. А Кравчук вместо того, чтобы, как хотелось бы Вэвэ, грамотно готовиться к кампании по завоеванию сердца Скрепкина, в свою очередь, находилась в процессе "охмурения" Колибри, который явно начал проявлять к ней ответный интерес. Что не могло не поставить на повестку дня непростой и безжалостно терзавший Владика вопрос: кто, например, мог дать гарантию, что переменчивая и лживая природа человека не заставит его образ потесниться из сердца Жени? И Скрепкин мучался. А, осознав все несовершенство человеческой натуры, начал самым постыдным образом ревновать и даже мелочно придираться к Колибри. А тот, абсолютно верно расценив причину поведения Владика и зная, что страхи того беспочвенны, вместо того, чтобы просто объясниться и разрядить ситуацию, то ли из шалости, то ли по глупости, продолжал кокетничать с Настей. И та, в свою очередь, все больше и больше принимала их отношения всерьез. Но хуже всего было то, что эти безвредные божьи создания и не подозревали, что Дед Мороз уже пришел и тоже нашел свою Снегурочку.

Степан Андреевич припарковал свою "тойоту" невдалеке от "мазды" Колибри и потянулся за сигаретой. Свою машину он любил, как и любил управлять ею сам. Он давно уже прошел тот этап, когда разъезжал с шофером в окружении телохранителей и машин охраны. И совершенно сознательно от всего этого отказался, когда понял, что ничего иного эти кортежи, кроме раздражения окружающих, не вызывают и в общем не стоят достигаемого ими минимального выигрыша во времени дороги. А охрана лишь создает иллюзию безопасности. Доверяющий ей подобен ребенку, который утыкается в ноги матери, прячась от воображаемого врага. Сам Дед ни минуты не сомневался, что, если кто-то по-серьезному захочет его убить, то и защитить его, кроме него самого, никто не сможет. Потому что вопрос в принципе заключался не в том, насколько профессиональна или нет его охрана, а в том, насколько сильна мотивация недругов уничтожить его физически. И, не испытывая иллюзий, не без сарказма осознавал, что, если эта мотивация окажется достаточной, то рано или поздно чьими-нибудь руками не важно профессионала или любителяд желанная цель будет достигнута. Так зачем тогда суетиться? И, придя к такому фаталистическому заключению, он предпочел, не столько защищаться от врагов, сколько их не наживать. Хотя, если требовали обстоятельства, не отказывался и от войны. И вел ее жестко. Но при этом своим бойцам всегда повторял, что всю жизнь играть мускулами и, ему нравилось это украинское слово, ухилятися от пуль бесперспективно, а надо заниматься каким-нибудь нормальным делом. Ведь десять или одиннадцать классов были у всех, а, значит, необязательно только уметь махать кулаками. Вон Билл Гейтс какое состояние нажил, а даже высшего образования не получил. Поэтому все его пацаны были пристроены при совершенно легальных делах, хотя он, конечно же, всячески поощрял посещение ими спортивных залов. В общем был сторонником здорового образа жизни.

Как уже упоминалось, Дед был человеком не совсем обычным. За годы, проведенные на зоне, он не только многому научился, но и многое понял. И многое в себе самом невзлюбил. Начиная с разукрашенного наколками тела. Особенно недолюбливал эти последние, в духе моды, художества в виде православных церквей с луковками и крестов. Слава богу, ему хотя бы хватило ума оставить чистыми кисти рук и шею. И то случайно. Он тогда еще только вышел из категории малолеток и, естественно, хотел поскорее стать таким, как все серьезные люди, но один старый вор ненавязчиво намекнул ему:

- Колоть себе на пальцах перстни или прочую дребедень - это все равно, что на воле ходить с плакатом "Смотрите все, я только откинулся".

Но даже и сейчас Дед страдал, что не может сходить в сауну с приличными людьми и вынужден придумывать, что плохо переносит жар. Да и не каждая дама, или не совсем дама, а, так скажем, партнер, приходила в восторг, увидев его тело во всей красе. Был, кстати, в этой нелюбви к наколкам и странный посторонний элемент. Дед родился в Тамбове, куда как русском месте, и вырос русским среди русских, хотя и носил хохляцкую фамилию. Но уже будучи авторитетом, неизвестно почему, в результате какого-то витка самоидентификации стал считать себя к украинцем и всячески поддерживать бандеро-мазеповские националистические идеи Малороссии. Более того, некоторые из его наколок стали раздражать его не столько фактом своего существования, а православной направленностью. Ведь Дед, в принципе абсолютный безбожник, стал вдруг считать себя униатом, а, значит, не больше не меньше, как подчиняться самому папе римскому.

А Женя зацепил его крепко. Так крепко, что Дед теперь только сам себе диву давался. Как и собственному бездействию. Прямо-таки сказать отсутствию со своей стороны какой-либо инициативы. И все-то про Колибри он уже знал, и про его мать и непутевую сестру, и про учебу в университете, и, главное, про его любовь с Владиком. И для завоевания Жени не видел перед собой никаких значимых препятствий. Мог ведь просто грубо наехать и силой или шантажом добиться своего. Но ни о каком насилии он даже и не думал. Деда замучили сомнения другого рода. Может, постарел. Или стал сентиментален. Не так уж много, в конце концов, на его жизненном пути попадалось людей, у которых все было хорошо. Просто хорошо и все. Безо всяких заморочек. А Дед, похоже, увидел в отношениях Владика и Жени некую гармонию и не решался ее нарушить. Он когда-то, давным-давно, еще маленьким пацаном ездил единственный раз в жизни на море с родителями. И это был короткий, никогда больше не повторившийся в его судьбе, момент счастья. Но вот отпуск кончился, и Степа, грустный, но счастливый, стоял на приступке в коридоре вагона, выглядывая в окно в ожидании отправления. А невдалеке, напротив, на лестнице перехода между перронами, стоял другой мальчик, постарше, и с любопытством его разглядывал. А, когда Степа, переполненный любовью ко всему миру, ему улыбнулся, тот расчетливо и точно плюнул ему в лицо. И поезд тронулся. А этот плевок Дед так и продолжал на себе носить в течение всей своей будущей жизни. Но с тех пор люто возненавидел тех, кто из зависти или ради собственной прихоти осмеливался нарушить принадлежащую другим гармонию или красоту.

Последнее время Женя заскучал. Долбить пособие Кабушкина по гостиничному менеджменту поднадоело, да и не было в нем, на его взгляд, ничего такого уж мудреного. Другими словами, никакого пиетета оно у него не вызывало. Знания вообще давались Колибри легко, и можно было только пожалеть, что раньше никто не привил ему ни тяги к получению знаний, ни привычки учиться. Поэтому он, на лету схватывая суть, на уровне мелких деталей начинал вязнуть и скучать и, не вникая в дальнейшие подробности, частенько предмет изучения бросал. Именно по этой причине ему больше всего нравились те науки, где результаты обучения сказывались быстрее всего, например, иностранные языки.

А в личной жизни наступил период некоторого застоя. Его чувства к Владику ничуточку не изменились, но мужская сущность Жени начала протестовать против роли верного супруга при общем хозяйстве. Ему нестерпимо захотелось, чтобы в тихой гавани их взаимоотношений хотя бы иногда дул штормовой ветер, напоминая, что абсолютная стабильность бывает только в гробу. Шутки ради, он начал дразнить Скрепкина заигрыванием с Настей и ухаживанием за ней, а затем, оказавшись довольным результатом, хоть это и грешно, не мог не забавляться, видя, как тот вдруг заревновал. Что, конечно, к удовлетворению Колибри, несколько обострило и освежило их переживающие застой отношения. Но и Настя не могла стать решением проблемы. Она была слишком близко, и рано или поздно ей пришлось бы понять, что никакого серьезного интереса у Колибри к ней нет. И, вероятно, это ее очень бы обидело. А этого Женя не хотел ни в коем случае. Во-первых, потому что Настя ему действительно нравилась, а, во-вторых, не хотелось ставить интересы бизнеса под угрозу, которая могла стать реальностью при возникновении между партнерами личной неприязни. Ведь предположить, работая и дружа с геями, что совместное проживание Жени и Владика не просто любезность, оказанная одним кузеном другому, было не так уж сложно. А, если женщины и так не очень любят соперниц своего пола, то, что же говорить о ситуации, когда "соперницей" становится мужчина. Поэтому Жене вовсе не светило стать клином, вбитым между Скрепкиным и Кравчук.

ххх

Вечер был хмурый и промозглый, как и ничем не примечательный до него день. Владик припарковал машину рядом с домом и, бросив взгляд на окна своей квартиры, с облегчением вздохнул. Был виден свет, значит, Колибри был дома. Через пару часов Скрепкину надо было отъехать на одну важную встречу, а пока ему хотелось немного покоя и отдыха, и он себе намечтал, что проведет свободное время с Женькой. Он позвонил в дверь раз, потом другой, но ему никто не открыл. Чертыхнувшись и подумав, что Колибри плещется под душем и ничего, как обычно, не слышит, Владик полез за своими ключами и, с минуту поковырявшись, открыл дверь. К его удивлению из-под двери в ванную не выбивался свет, и в квартире стояла полная тишина. "Спит он что ли?" - подумал Владик и, аккуратно поставив дипломат и повесив, стараясь не шуметь, плащ, неслышно двинулся в сторону спальни. Но она была пуста. Не было Жени и в салоне. И у Скрепкина сразу испортилось настроение. Этот поганец не только куда-то, не предупредив, смылся, но и так торопился, что не выключил свет. Владик плюхнулся в кресло и от скуки включил телик. Почти по всем каналам показывали очередные серии бесконечных сериалов. С досады цыкнув, Владик полез в бар и с неудовольствием отметил, что, как назло, и коньяк тоже кончился. Зато в холодильнике была водка, и, поколебавшись секунду-другую, Скрепкин направил свои стопы на кухню. Там, как-то неестественно свернувшись калачиком, в луже крови лежал Колибри. Его грудная клетка , из которой торчал знакомый Владику его собственный кухонный нож, редко и вяло колебалась, вызывая появление изо рта неслышно лопающихся кровавых пузырей. Это был финал агонии. Женя был уже практически мертв. Скрепкин на мгновение окаменел, а затем бросился к Колибри. Он повернул его на спину, не замечая, что пачкается в крови, и приподнял ему голову. Глаза Жени уже были безжизненны. Черная волна безысходного горя начала неотвратимо обрушиваться на Владика, хотя какая-то часть мозга, захлестнутая потоком пустых и суетливых мыслей, отчаянно сопротивлялась и отказывалась принять случившееся. Он зачем-то вытер Колибри окровавленный рот и тут же брезгливо бросил испачканное полотенце на пол. А затем вообще застыл как истукан. После нескольких секунд, а, может, минут полной прострации, он, наконец, взял себя в руки и набрал номер милиции и "скорой помощи".

И те, и другие приехали довольно быстро с интервалом в несколько минут. Медики практически сразу заявили, что им здесь делать нечего, а криминальный труп это дело милиции. А "менты", проведя ни шатко, ни валко необходимые процессуальные действия и опросив как-то в одночасье отупевшего и безразличного ко всему Скрепкина, не мудрствуя лукаво забрали его, как главного подозреваемого, с собой в СИЗО. Да и не надо было им быть великими сыщиками, чтобы заподозрить в преступлении испачканного в крови человека рядом с трупом в квартире, не носящей следов взлома и проникновения посторонних лиц. Альтернативной кандидатуры у них не было, а опыт говорил, что первое впечатление оно зачастую самое правильное.

Допрашивал Скрепкина следователь Безруков Вадим Иванович, откровенно равнодушный к своей работе немолодой служака, который, досиживая до пенсии, механически исполнял свои обязанности, доверяя интуиции и мнению "оперов". Впрочем, у Вадима Ивановича это было даже не признаком равнодушия и эмоциональной тупости, а скорее проявлением пофигизма, как некой защитной психологической реакции на сущность самой работы. Но при этом он обладал бесценным качеством. Стремлением, несмотря на обстоятельства, сохранить хотя бы подобие объективности. Он никогда себе специально не ставил цель посадить подозреваемого или, наоборот, отпустить с миром. Хотя, конечно, если на него давило начальство, особого сопротивления не оказывал, придавая делу, так сказать, соответствующее нужное направление. Но делать это не любил и случаи такие избегал, благо всегда находились коллеги, готовые на очень даже многое, включая фальсификацию, ради того, чтобы выслужиться перед начальством. Поэтому к подозреваемым, которых он прежде лично не знал, и которые раньше не успели засветиться по криминальным базам, относился без предубеждения, и, сам об этом не подозревая, соблюдал принцип презумпции невиновности. А не верить Скрепкину у него никаких оснований не было. История о том, что у него поселился на время учебы друг, у которого, что не редкость, были далеко неидеальные жилищные условия, характеризовала Скрепкина только с лучшей стороны. Потерпевший и подозреваемый не были родственниками, никаких финансовых взаимоотношений, которые могли бы стать причиной конфликта, у них не было, а трений по работе и вообще быть не могло. Один был студентом, а другой библиотекарем. Никаких данных о злоупотреблении фигурантами дела алкоголем или наркотиками, как о распространенной причине бытовых преступлений, не было. И, если все-таки не сбрасывать со счетов Владика, как подозреваемого, то единственным логичным и даже очень древним мотивом конфликта между мужчинами, по мнению следователя могла стать женщина, а проще баба, которую не поделили. И эта версия не могла не начать разрабатываться. Поэтому Безруков в первую очередь ждал информацию о личной жизни Скрепкина и Колибри и результаты дактилоскопической экспертизы орудия убийства.

Отпечатков пальцев на кухонном ноже не было. Его ручка была тщательно вытерта и, судя по следам пищевого жира, посудным полотенцем, которое было найдено рядом с телом. Тем самым, которым, как утверждал Скрепкин, он вытер Колибри окровавленный рот. И это отсутствие отпечатков естественным образом свидетельствовало в пользу его (Скрепкина) невиновности. Если, конечно, не принимать во внимание невероятную возможность наличия у того хитроумного и коварного плана, придуманного и осуществленного, чтобы уйти от ответственности за содеянное. Мол, взял назло всем вам и вытер нож, убрав таким образом главную улику. А следы крови на одежде сами объясняйте. Он ведь не скрывал, что подходил к трупу и трогал его. Но в чрезмерную хитроумность нарушителей закона Безруков не верил. Он любил читать детективы и для забавы, тайно пользуясь их уроками, иногда пытался ставить себя на место преступника. Правда не для того, чтобы восстановить картину преступления и найти виновного. А, наоборот, Безруков искал наиболее безопасный путь совершить преступление, чтобы убедить себя, почему подозреваемый не мог этого сделать. А, думая о гибели Колибри и априори предположив, что у Скрепкина есть мотив, он, опираясь на свой немалый опыт, считал, что совершенно бессмысленно совершить убийство и тут же вызывать милицию, если сразу не хочешь явиться с повинной и в нем покаяться. И куда логичней было бы оказаться у уже готовенького, созревшего трупа, которому не надо зачем-то вытирать рот. А, следовательно, после совершения преступления переодевшемуся и подчистившему за собой следы Скрепкину было бы надежнее смыться, чтобы потом засветиться в каком-нибудь людном месте, например, кабаке. И, чем позднее бы он в дальнейшем обнаружил труп, тем крепче было бы его алиби. Хотя и такой сценарий был не без изъянов. Поэтому, мысленно предположив некую более безопасную для убийцы схему преступления, которой должен был бы следовать его совсем не глупый подозреваемый, и не найдя объяснения факту, почему Владик сразу же вызвал милицию, следователь склонялся к мысли, что тот скорее невиновен, чем виновен. Кстати, в квартире были найдены отпечатки и третьих, правда, неизвестных лиц.

А для библиотеки убийство Колибри и арест Владика стали настоящей трагедией. Вэвэ теперь не расставалась с валокордином и ходила с опухшими от слез глазами и лицом. Но, как ни странно, именно она проявила волю и, вспомнив, что у Скрепкина на белом свете никого, кроме бабушки, нет, задействовала связи сына и нашла Владику самого, что ни на есть лучшего адвоката, правда дорогущего, просто мамадорогая. Как и следовало ожидать, ей и в голову не могло прийти, что Скрепкин может быть виновен, и поэтому она встретила в штыки приход, как она выразилась, татаро-монгольского ига в лице азиатского вида "опера" из убойного отдела Игната Назырова. А тот, впрочем, привык к такому приему но, в принципе, вне пределов своей профессии был просто лапочкой для дам и своим парнем для братьев по полу. Но в данном случае встретились на реке Калке, то бишь территории библиотеки, лапочка-татарин, и душка-русская. Разговор с Вэвэ Игната в целом позабавил, особенно, ее горячая защита интересов Скрепкина, восхваление его личных качеств и, главное, бесконечные восторженные упоминания о его значительной и совершенно бескорыстной помощи библиотеке. Последний факт не мог не заинтересовать Назырова, и он пометил себе на всякий случай выяснить происхождение денег Скрепкина, чтобы быть уверенным, что здесь не пахнет криминалом. Но забегая вперед, следует отметить, что Назырову в вопросе выяснении происхождения капитала Владика ничего не обломилось. Официально деньги достались Скрепкину от безвестной старушки, очень дальней одинокой родственницы, тихо скончавшейся от рака желудка в хосписе. Откуда же было Назарову знать, что папаша Владика, не прилагая особого труда, легко разыскал в ближайших домах престарелых, заброшенную, никому не нужную и умирающую старуху, не подозревающую, что отныне, кроме бесхозного дома-развалюхи в деревне, она стала обладательницей более чем крупного счета в банке. И которая естественно согласилась отписать свое движимое и недвижимое имущество мифическому двоюродному племяннику за несколько последних недель или даже месяцев, но все-таки более или менее нормальной человеческой жизни в хорошем хосписе.

Не удалось Назырову в беседе с Вэвэ найти и никаких доказательств существования каких-либо разногласий и конфликтов между Скрепкиным и Колибри, которого библиотекарша, хоть и поверхностно, но знала лично как абонента, и о смерти которого искренне сожалела.

А заплаканная Настя была даже красивее незаплаканной. И Назыров, нехорошо так говорить, хоть это и правда, фальшиво изображая служебное рвение, образно говоря, присосался к ней как пиявка. И то ему было интересно, и это. И адрес, конечно, он ее выяснил, и телефон. Только толку от всего этого было ноль. Типичный случай, когда о покойном только или хорошее, или ничего... Да, он (Колибри) Насте нравился, они немного с ним флиртовали, перемигивались, перешучивались. И что? Да, со Скрепкиным, подтвердила девушка слова Вэвэ, Колибри дружил. Да, даже жил у него. И что?

Для Назырова это был очередной тупик, хотя Настя как нельзя лучше подходила бы на роль Елены прекрасной, ставшей причиной конфликта между мужиками. Игнат, конечно же, прекрасно понимал, что опрашиваемые или допрашиваемые им как сейчас, как до этого люди всегда частично врут или скрывают информацию, но считал это нормальным. И в разговоре с Вэвэ и Настей не увидел ничего такого, что выходило бы за рамки вполне объяснимого желания не впутываться в историю или защитить свою частную жизнь.

Назыров не любил ходить на похороны, но это облегчало поиск круга знакомых покойного или других заинтересованных лиц, и поэтому он, зябко поеживаясь, стоял с двумя гвоздиками в реденькой толпе пришедших проводить Евгения Калибера в последний путь. Была какая-то крупная, базарного вида женщина средних лет с трагически закаменевшим лицом, видимо, мать. Рядом с ней, опираясь на руку полного, по виду насквозь пропитого мужика, тщетно пытающегося проявить заинтересованность происходящим, стояла женщина помоложе с желтовато-черным старым фингалом под левым глазом, сестра Колибри. Ее спутник курил сигарету, и Назыров механически отметил, что он правша, а, значит, украшение под глазом его спутницы, скорее всего было "подарком" от него. Стояли сплоченной кучкой несколько молодых девчонок и парней из торгово-экономического университета, в котором учился Женька. Но их лица не выражали скорби. Было похоже, что они только из чувства долга и пришли, чтобы "отмотать" и смыться. И временами они как бы незаметно подталкивали себя плечами и перемигивались, явно собираясь поскорей пойти и выпить за упокой души убиенного. Была группка людей посерьезней и разного возраста, которые в отличие от студентов искренне сожалели о покойном и, как выяснилось, раньше работали с ним в ресторане. Была еще пара-тройка людей непонятного происхождения, которые всегда почему-то оказываются на подобных мероприятиях. И, конечно, плачущие Вэвэ и Настя. А в отдалении, мрачно уставив взгляд в землю, стоял Скрепкин. Его только что отпустили из СИЗО, потому что адвокат сумел убедить следствие в отсутствии достаточных оснований для ареста. И, как бы между прочим, намекнул, что и дело само по себе невыигрышное. Шума вокруг него никто поднимать не собирался. Звездочку за него тоже никому бы не дали. Так что, если б душа Колибри следила с небес за происходящим, то с удивлением бы обнаружила, что в соответствующих органах МВД поисками его убийцы особенно не парятся, и, если дело ляжет "под сукно", никто волосы на себе рвать не будет. Да и начальники вдруг заговорили, что улучшение статистики раскрываемости вовсе не самоцель.

Впрочем, если отвлечься от профессионального, по долгу службы интереса ментов, то в реальности были не один, не два, а целых три человека, заинтересованных в поисках преступника. Первым был Скрепкин. Но он и сам еще не полностью осознал свои чувства. А это были не просто суррогатные фантазии об очень или не очень кровавом сведении счетов, а холодное и прагматичное желание найти и убить виновного. Вторым, по соображениям далеким от юриспруденции, был Назыров, который был заинтересован в расследовании только потому, что положил глаз на Настю и хотел иметь легальную причину продолжать с ней отношения. В связи с чем было очевидно и то, что торопиться в поисках он не собирался. А третье лицо также присутствовало на похоронах. Оно затесалось в ряды официантов, и поэтому ускользнуло от внимания Игната. И этому лицу ох как хотелось встретиться с убийцей.

А утомительная процедура проводов человека в последний путь тем временем подходила к концу. И потихоньку и с плохо скрываемым облегчением большая часть провожающих начала расходиться. Игнат же, отойдя в сторону, продолжал наблюдать, сосредоточив свой взгляд на Скрепкине и Насте. К его удивлению, Владик лишь на минуту подошел к девушке и Вэвэ и, перекинувшись несколькими фразами, снова их оставил. Будто бы они посторонние, и он даже не работал с ними. Просто выполнил, как принято, свой долг, сказал знакомым что-то приличествующее случаю и все. А потом Скрепкин подошел матери Колибри и что-то долго эмоционально и с искренним сочувствием ей говорил. И было заметно, что его слова явно дошли до безучастной в своем горе женщины, и она несколько раз ему благодарно кивнула.

Назыров полагал, что сотрудники библиотеки уйдут с кладбища вместе, но этого не произошло. Вместо этого Скрепкин, на прощание махнув рукой и не предложив дамам их подвезти, укатил куда-то по своим делам. Но это вовсе не огорчило Игната. По двум причинам. Во-первых, безразличное отношение друг к другу Владика и Насти убедительно свидетельствовало о том, что между ними ничего внеслужебного нет, а, следовательно, отпадал мотив ревности Скрепкина к Колибри из-за девушки. А, во-вторых, что для сыщика было гораздо важнее, Назыров мог теперь вызваться подвезти Настю, правда, получив в нагрузку и Вэвэ.

И, наверно, из-за последней поездка получилась мрачнее, чем могла бы быть. Валентина Викторовна была насуплена и вместо благодарности за халявную подвозку с нескрываемым недоброжелательством поглядывала на Игната, хотя тот, сажая их в свою "тачку", без сомнения проявил чистой воды жест доброй воли. Но усталая Вэвэ, которая, отстояв на похоронах, успокоилась и посчитала, что выполнила свой долг перед покойным, по правде говоря, просто не любили "ментов" ни татарского, ни монгольского, ни русского происхождения. Она им не доверяла, хотя никакого собственного опыта общения с ними у нее и не было. Зато сколько она о них всякого слышала... И в машине, подавляя всех своей физической (весом) и административной (все-таки заведующая) значимостью, за всех говорила в основном она, нудно и без причины настаивая на том, чтобы Назыров ни в коем случае не вез женщин домой, а высадил у ближайшего метро. Причем эти словоизлияния по мере удаления от кладбища повторялись в одинаковых выражениях практически у каждой станции, благо в Москве их сейчас навалом. Но Назыров стойко терпел. Даже сделал крюк, чтобы отвести далеко живущую Вэвэ первой. А Настя в основном помалкивала, сжавшись как мышонок в уголке сиденья машины. Впрочем, гибель Колибри хотя и сильно ее огорчила, но смертельной раны не нанесла. В связи с чем она испытывала беспричинные, но болезненные приступы угрызений совести. И думала о том, что когда-нибудь тоже умрет, а никому, кроме самых близких родственников, до этого никакого дела и не будет.

Дорога от Вэвэ до дома Насти была совсем не такой долгой, как хотелось бы Назырову. Надо было что-то предпринимать, но он, не придумав пока ничего лучшего, просто разглядывал девушку в зеркальце заднего вида. А та, в свою очередь, хоть и не скрывала, что заметила его взгляды, сидела с безразличным видом, как будто ехала в такси. Между тем Игнат удивлялся самому себе. Он никогда раньше не терялся в присутствии красивых женщин, а тут почему-то не решался начать обычный, ни к чему необязывающий треп, служащий прелюдией для более близкого знакомства. А ведь время было ограничено. Сколько б в Москве и ни было бы пробок, но в результате Настя бы, хлопнув дверью и бросив на прощание какую-нибудь ненужную фразу, ушла. Поэтому Игнат, не говоря ни слова, неожиданно вырулил на обочину и остановил машину. Девушка с удивлением и внезапно появившейся злинкой в глазах взглянула на него.

- Что случилось, господин мент? - спросила она, впервые за всю дорогу, обратившись непосредственно к нему. - Бензин кончился? Так вон автобусная остановка. Доеду и так. Привыкла.

Настя, конечно же, понимала, что сыщик неровно к ней дышит. И смысл того, первого, чересчур длинного, изобилующего ненужными вопросами "допроса" тоже был ей понятен, как и смысл украдкой бросаемых во время поездки взглядов его по-мужски нагловатых, черных и внимательных глаз. Впрочем, объективности ради следует заметить, что Настя также обратила внимание на то, что Назыров был и вполне привлекательным мужчиной.

В жизни Настя, как и Вэвэ, с милицией, если не брать в расчет работников ГИБДД, никогда не сталкивалась, но какое-то представление о ментах благодаря телевизору, по которому частенько показывали интервью с разными милицейскими чинами, все-таки имела. Правда, девушка не столько слушала чиновничьи глупости, сколько, как в кунсткамере, разглядывала объекты их вещавшие. И сделала вывод, что, если не считать Нургалиева и еще некоторых, то вес и размер живота ментов пропорционален чину. Что соответствовало и ее предыдущему наблюдению в о военных. Что-то вроде того, что наблюдалось и, наверно, наблюдается в республиках Средней Азии, где, чем важнее бай, тем больше и пузо. Только жаль, что менты не научились, как и там, ставить себе по чину и золотые зубы. А то представляете, как было бы здорово и удобно их различать. И погон никаких не надо. Сколько звездочек, столько и золотых фикс. Пасть открыл и все понятно. Что зимой, что летом. А Назыров имел все-таки не халам-балам, а звание капитана, и, по настиной логике, должен был быть вполне откормленным кабанчиком. Но Игнат кабанчиком не был. Он был спортивен и легок в движениях. И его без труда можно было представить танцующим какую-нибудь сальсу, а не сидящим, пыхтя и упираясь животом в край стола, в служебном кабинете. Да и лицо у него было ничего. Знаете, такая интригующая смесь кривляющейся обезьянки с невозмутимым татарским ханом. Но в настины планы вовсе не входило, только отойдя от могилы Колибри, приятеля, чуть не ставшего кем-то большим, затевать интрижку с малознакомым мужчиной и к тому же ментом. А тут еще и неприязнь к нему начальницы сыграла свою роль. Люди - они ведь как собачья стая, если начинают лаять, то все вместе. Поэтому вероятность, что Назырову ничего у Насти не обломится, была весьма высока. Даже мог нарваться и нарвался на то, что является самым противным и обидным для мужчин, на женское хамство.

А Игнат тем временем даже растерялся от вопроса Насти, поставленного в такой негативной форме. Он просто не понимал причины, зачем так откровенно демонстрировать отрицательное к нему отношение. В конце концов он вел себя с этими двумя дамами вполне корректно. Да и в связи с расследованием ни одной из них его присутствие ничем не угрожало. Так какого черта? Конечно, он понимал, что мог просто не нравиться Насте как мужчина, но зачем из этого устраивать шоу? И вообще, уж если на то пошло, зачем злить мента? Это ведь, как минимум, недальновидно.

- Нет, госпожа инженер-радиоэлектронщик, она же уборщица в библиотеки, бензин у меня не кончился, - с иронией, прикрывающей раздражение, сказал он. - Но двери машины открыты, и, если хотите, можете дальше добираться сами. Мне, честно говоря, и так хватило присутствия вашей начальницы, которая не пожалела усилий, чтобы продемонстрировать мне свое "фэ". И вашего отдельного "фэ" мне не требуется.

Перегнувшись через спинку сиденья, Назыров распахнул заднюю дверь. Настя, внезапно почувствовав себя полной дуррой, было дернулась к выходу, но замешкалась. Глупо конечно, но бывает, что длинные и стройные ноги тоже мешают. И сейчас она вдруг представила, как неуклюже будет выглядеть, когда начнет двигать в сторону попу, подтягивая вслед за ней ноги. И так попеременно. Попа, ноги. Попа, ноги. Слава богу, хоть юбка не была очень короткой. А то ведь этот гад продолжал ее сверлить своим черным глазом. Нет чтобы интеллигентно отвернуться. Одно слово мент. Настя даже набрала воздуху, чтобы сказать Назырову какую-нибудь колкость с ответ, но вместо этого неожиданно для себя спросила:

- Так какого же черта вы, капитан, как вас там, Турсунзода или еще какой-нибудь Зода, остановились?

- С вашего позволения, мадемуазель, моя фамилия Назыров. Турсунзода, если не ошибаюсь, был таджикским поэтом. А я татарин, - с легкой издевкой прокомментировал Игнат и добавил: - А вот звание вы запомнили правильно. Хотя вообще-то меня зовут Игнат.

- И на фига мне ваше имя? - продолжая злиться, спросила Настя.

Назыров какое-то время молчал. Наверно, чтобы прибавить себе солидности, как с оттенком презрения подумала девушка. Но тот просто собирался с духом и, наконец, проговорил:

- В принципе это, как вы сами решите. Может, и в самом деле на фиг не нужно. Просто я бы хотел, чтобы вы видели во мне не только мента. А остановился только для того, чтобы сказать, что вы мне нравитесь, и я бы хотел вас видеть не только в силу служебной необходимости. Видите ли, я боялся, что мы приедем, а я так и не успею ничего сказать.

Услышав эту тираду, Настя почувствовала себя еще большой дурой. И в самом деле, что она из себя строит? И чем он ей насолил? Ведь ничем. Нормальный, даже симпатичный мужик клеится к бабе. Т. е. к ней, Насте Кравчук. Так что ж тут такого? Она же не Вэвэ. Но тем не менее ее глаза продолжали сердито гореть, а губы презрительно сжиматься, превращая рот в тонюсенькую черточку. Однако выходить она почему-то передумала. Захлопнув дверь машины, Настя снова поудобнее уселась и, по-куриному нахохлившись, строго проговорила:

- Поехали, капитан. Сегодня плохой день для развития случайного знакомства.

Назыров грустно усмехнулся и, заводя машину, проговорил:

- Знаете, Настя, это ведь только одному богу известно, какой день и для чего хороший или плохой. Мне было одиннадцать лет, когда умерла бабушка, и я в первый раз побывал на похоронах. И вся эта процедура оставила у меня тяжелый осадок. И потом на поминках я все время подходил к матери и отцу и по очереди обнимал их, как будто хотел лишний раз удостовериться, что они живы. День похорон - это день, когда мы начинаем ценить живых, и, может, единственный, когда не лицемерим, говоря о чувствах.

Сердитое и неприступное выражение сошло с настиного лица, и оно снова стало печальным.

- Женьку жалко. Ты сумеешь найти его убийцу? - спросила она.

Назыров не мог не заметить и не оценить, что девушка обратилась к нему на "ты", но врать не стал.

- Настя, в жизни все совсем не так, как в детективных сериалах. А в убийстве Жени отсутствует самое главное, мотив. Не зная "зачем", нельзя строить предположения и "кто". Но Мухтар, то бишь я, постарается.

Тем временем они успели подъехать к настиному дому. Девушка уже успела перебраться к двери, и проблема "попа-ноги" при выходе теперь ее не волновала. Да и ледок в отношениях между ними без сомнения дал трещину, хотя и друзьями они пока и не стали. Настя, восстановив на лице нейтральное выражение и, коротко и суховато поблагодарив, попрощалась. И, лишь когда она уже почти повернулась спиной, Игнат спросил:

- Я могу вас еще увидеть? Скажем, не как свидетельницу по делу об убийстве?

Настя усмехнулась и, сморщив носик, бросила:

- Конечно. Запишитесь в библиотеку.

Назыров изобразил на лице разочарование, и, когда девушка отдалилась на достаточное расстояние, по-русски выразил свои чувства в витиеватом матерном выражении. Он умел ругаться и по-татарски, но никогда этого не делал. Татары употребляли такие выражения в конкретных случаях, чтобы оскорбить, а русские просто колебали воздух, выражая эмоции. Или вообще просто так, вместо междометий. Но сдаваться капитан не собирался. В конце концов, подбивать клинья под даму сердца под видом посещения библиотеки - вовсе не такая плохая идея.

Скрепкин и Вэвэ, конечно, сделали кислые лица, когда он пришел записываться, но все же вякнуть, что тот не из их района не рискнули. А Владик почему-то вспомнил книжку Гашека и его знаменитого солдата Швейка. Там была история про то, как тот торговал собаками. И фигурировал в ней некий тайный агент полиции Бретшнейдер, который, пытаясь уличить Швейка в измене Австро-Венгерской империи, завел с ним близкое знакомство и для этого регулярно покупал у него псов. Они же, оголодав, его и сожрали. Примерно такую аналогию Скрепкин видел и во внезапно возникшей у мента тяге к чтению. Единственное, что книги не могли сделать с Назыровым - это его съесть. И Вэвэ с Владиком, не сговариваясь, со жалели, что у них нет зубов. Но Игнат по этому поводу и в ус не дул. Убийство Колибри, хочешь - не хочешь, ему надо было разруливать, ведь и по другим делам работы хватало. Однако начальство, слава богу, специфически по этому эпизоду не дергало, и предложенная Игнатом идея "внедрения" в библиотеку и разработки связей покойного была сочтена разумным, хотя с точки зрения продолжительности и проблематичным шагом.

Но, если смотреть правде в глаза, освобождение Скрепкина из СИЗО сильно попортило планы "убойного" отдела на скорейшее раскрытие убийства. Побудь он хотя бы еще чуть-чуть в камере среди правильных пацанов, глядишь бы и написал чистосердечное признание, а теперь его повторное задержание без новых улик стало бы полным обломом. А этих улик как раз и не было.

Надо отдать должное, сыщики добросовестно провели следственную работу, т. е. опросили соседей, отработали ближайшие связи убитого, но ничего путного и не нашли. Хотя многое можно было списать и на простое невезение. Впрочем, оно почти всегда сопровождает любое следствие. Например, видеокамера при входе в подъезд престижного дома убитого, как назло, была неисправна. И это была вовсе не случайная, единичная поломка. В последние месяцы неисправности возникали с завидной регулярностью. Конечно же, их быстро устраняли, жильцы получали порцию формальных извинений, но днем раньше, днем позже, а история повторялась снова. И они (жильцы) уже собрались обращаться в свое ЖКХ с просьбой поменять организацию, занимающуюся обслуживанием видеокамер. Им было неведомо, что нечто подобное происходило в элитных домах, офисах, магазинах и по соседству. Да и откуда же им было знать, что их район стал ареной конкурентной борьбы двух компаний, устанавливающих и обслуживающих видеонаблюдение, "Аквилона А" и "High-Tech Security". Поэтому сыщики приходилось надеяться только на сведения дотошной, всевидящей и всезнающей консьержки, которая вне зависимости от того, работала, или нет, камера слежения, вела свою сверхнадежную, прошедшую закалку сталинскими временами бухгалтерию. Но она поклялась ментам, что никто из посторонних во время убийства в подъезд не заходил. Более того, продемонстрировала тетрадь, в которой были аккуратно зарегистрированы по времени, номеру квартиры и по фамилии, входящие в дом, но не живущие в нем лица. Одна беда, следствие не знало, что таких тетрадей у нее было две. Одна, так сказать, для парадного, а другая для черного входа. Но милиции ее показывать она не собиралась. И все это потому, что ее внук отбывал наказание в Мордовии за квартирную кражу, которую, как она считала, не совершал. А, кроме того, этот "черный" кондуит мог пригодиться и ей самой. Как пригодились в одной известной истории ордера на конфискованную мебель архивисту Коробейникову. Люди-то в доме Скрепкина жили небедные, и ходили к ним такие же. А не все, знаете ли, хотят, чтобы кто-то знал, что к ним кто-то приходил. Или, наоборот, они к кому-то. Мужья там всякие, или жены. Вот ушлая дама и имела, то в виде "добровольных" пожертвований, то вследствие ненавязчивого шантажа, за участие в пакте о нераспространении информации вполне весомый "черный" нал. Но все-таки всех, чтобы те потом не могли отрицать факты, регистрировала, правда, в отдельной тетрадке. А то, что от сокрытия информации могли пострадать интересы следствия, ей было по барабану. И из-за этого сыщики пока не имели ни малейшего понятия, куда копать. А следователь Безруков и вообще не особенно волновался. Проще говоря, не брал себе в голову. Убитого парня ему в общем-то было жалко, но он не видел в связи с этим причины сажать, ради "галочки", и производящего безобидное впечатление Скрепкина. В конце концов, одним "висяком" больше, одним меньше, один хрен.

Но сам главный подозреваемый вовсе не собирался успокаиваться. Впрочем, и на помощь следствия он тоже не надеялся. Слава богу, что его самого хотя бы отпустили. Правда, его дилетантские, повторяющие работу сыщиков попытки выяснить что-то у соседей тоже ни к чему не привели. Он рассчитывал, что с ним они, может быть, будут откровеннее, но ошибался. Соседи или ничего не знали, или не хотели говорить. Они были обеспеченными людьми и охраняли, как зверье, только самих себя и только свою территорию. А кто, кого и зачем где-то там, пусть даже по соседству, зарезал, их не волновало. Не хватало еще и показания давать. Не повезло ему и с консьержкой. И, хотя ей нравился этот интеллигентный Владик, и она сожалела о гибели Жени, впутывать в дело о варварском убийстве двух милейших и без сомнения законопослушных граждан, заходивших в подъезд во время, соответствующее моменту преступления, не собиралась. Мужчину она видела и раньше, а женщину в первый раз, но подозревать их в том, что они могли кого-то убить, значило не только незаслуженно обидеть, но и зря беспокоить.

И все-таки Скрепкину, как любому новичку, повезло. Не в некотором отдалении от элитного дома Владика стояла обыкновенная двенадцатиэтажка времен застоя. И жил в ней дядя Муся. Но "жил" - это как посмотреть. Скорее обитал в подъезде на матрасе на лестничной площадке между четвертым и пятым этажом недалеко от квартиры, в которой был прописан, и из которой его выперла собственная дочь. И звали его вовсе не Муся, а Николай Иванович Мусин, когда-то вполне уважаемый человек, персональный пенсионер российского значения, правда, сильно пьющий. А дядей Мусей он стал из-за глупого стечения обстоятельств и с руки семилетнего мальчонки, гордого тем, что родители первый раз в жизни доверили ему самостоятельно вынести мусор. А у мусорных баков, как назло, в этот момент по своим делам крутился злополучный Мусин. Понятно, что мамаша, коршуном глядящая из окна, чтобы, не дай бог, кто-то не обидел ее чадо, увидев Николая Ивановича, заорала на весь двор: "Мусин! Отвали! Дай мальчику подойти". А тому ее пацан и даром не был нужен. Только мальчику послышалось не Мусин, а Муся, как звали кошку на даче, и, как хорошо воспитанный ребенок, он с тех пор стал приветствовать своего знакомого словами: "Здравствуйте, дядя Муся". Так это прозвище, как его хозяин не злился, и прилипло.

Но у двенадцатиэтажки мусорные баки были не мусинова калибра. Другое дело, те, что появились рядом с построенными престижными хибарами. И после нескольких мелкомасштабных словесных конфликтов, а также драк с себе подобными контроль за элитной мусоркой перешел к Николаю Ивановичу. Но с сыщиками ему встретиться не пришлось. Он держал ушки на макушке, и, прослышав про убийство, на несколько дней от греха залег на дно. А, когда вернулся и встретил знакомого ему Скрепкина, который ментом не был, то, хотя и небескорыстно, но вполне был готов поделиться любой значимой информацией. Это же не с полицией-милицией говорить. Впрочем, как оказалось, и он знал немного. Потому что набухался вечером в день убийства и после валялся в "отключке" у приятеля в подвале. И разочарованный Скрепкин уже собирался с дядей Мусей распрощаться и сунул тому несколько купюр на "сосудорасширяющую" тинктуру, но тот, благодарно пошуршав деньгами, бросил:

- А ты бы, Владик, у вашего приятеля поспрашивал, который днем заходил. Может, он что видел?

Естественно, у Скрепкина брови поползли вверх. Он знал, что Колибри есть круг знакомых и по старой работе, и по университету, но домой он никогда никого не приглашал. Так же, как, не желая афишировать, что они живут вместе, и пресекая возможные слухи, Владик не водил гостей и к себе самому. Кстати, по их с Колибри совместной договоренности.

- Какой приятель? - не скрывая удивления, спросил Владик.

Дядя Муся посмотрел на него, как на совсем тупого.

- Какой-какой. Да такой. Который на серебристом "ауди" ездит. Крутой по виду мужик. Да и не мальчик уже. Скорее мне по годам поближе.

У Владика не было знакомого, разъезжающего на серебристом "ауди". А дядя Муся, видя недоумение Скрепкина, добавил:

- Неужели не помнишь? Он ведь у вас не в первый раз. С полгода как нарисовался. И Женька покойный с ним пару раз куда-то ездил.

Мусин на секунду замолк, а затем, что-то прикинув в голове, важно произнес

- Только ты про этого мужика ничего плохого не думай. Друзьями они были. По всему обращению было видно. Тот просто был ему как отец родной. Может, и в правду отец? Я же не спрашивал.

А Скрепкин внезапно почувствовал укол ревности. Что же, черт возьми, происходило в его отсутствие в доме? Получалось, что он не так уж и хорошо знал Колибри. Однако, заметив нарастающее любопытство Мусина, сделал вид, что вспомнил.

- А-а, конечно же, отец. Женя мне как-то говорил, что тот должен приехать из-за границы, а у меня из головы вылетело. Я-то все время на работе.

Но Мусину становилось все интереснее. Надо было быть дураком, чтобы не видеть, что Владик понятия не имеет, о ком идет речь. Интересная получалась история. Два парня вроде жили вместе. Странновато, но и времена такие. Но, чтобы один мог не знать, что к другому приехал отец, это уж, извините-подвиньтесь, брехня. Дядя Муся состроил невинную физиономию.

- А что? Ты разве не встретился с ним на похоронах? - спросил он и озабоченно запричитал. - Это что же получается, люди добрые, родной отец не знает, что его сын уже лежит в могилке? Беда-то какая.

Скрепкин скривился. Разговор с Мусиным начал его утомлять.

- Да нет, был конечно. Я просто не в курсе, что они виделись в день женькиной смерти, - вяло и не очень убедительно заметил он.

- А-а, тогда ладно, - протянул в ответ дядя Муся, а сам подумал, врет.

Владику было грустно в своей опустевшей квартире. И это была не просто печаль утраты близкого человека. Точнее в первую очередь, конечно, это, но и еще какое-то смешанное чувство тоски и обиды. И, как он его в себе не пытался подавить, оно только вспыхивало с новой силой, заставляя признать правду: ему было ужасно больно предполагать, что у Колибри, кроме него, мог кто-то быть и еще. Ведь в своих прежних, до Женьки связях с мужчинами о таком понятии, как ревность, речь и вообще не шла. Люди просто сходились и расходились, сохраняя уважение и не обижая друг друга. Иногда такие отношения могли продолжаться неделю, иногда месяцы, но, как правило, никто не играл двойную игру. Может, как раз потому, что это был связь только мужчин, в которой не было места для традиционного взаимного лицемерия гетеросексуальных пар. А, может, Скрепкину просто везло. Нет, он без сомнения ревновал Колибри и раньше. Но в первую очередь к женщинам, к Насте, например. Именно они, по его мнению, могли представлять для их с Женей отношений реальную угрозу. И поэтому, хотя он никогда и не говорил этого Колибри, Владик совсем не был в восторге от того, что тот учился на факультете, где баб было больше, чем мужиков. Ведь его собственная учеба в "девчачьем" институте была еще свежа в памяти. И у него лично это привело к смене сексуальной ориентации. Впрочем, об этом он ни капельки не жалел. Но кто мог гарантировать, что такое же не могло произойти и с Колибри? Только наоборот. И он не вернулся бы обратно к натуралам? Плохо это или хорошо, а смена ощущений всегда манили людей. Но опасность-то, как выясняется, была не в бабах. И откуда мог возникнуть этот неизвестный мужчина? Со старой работы что ли? Ведь не стал бы он знакомиться с кем-то на улице. И рисковать вступить в связь с кем-нибудь из университета тоже бы не стал. Или, может, Владик вообще зря плохо подумал о покойном?

Скрепкин с трудом вспомнил имя парня, с которым его когда-то познакомил Колибри и с которым перебросился парой ничего не значащих фраз на похоронах. Его звали Артур. И он гордился своим королевским именем. Артур был толст, потлив и несимпатичен своим скользким оценивающим взглядом официанта. Хотя взгляд - это еще не весь человек. И, может, он в свободное время кормил бездомных собак и жертвовал на строительство очередного храма. Впрочем, гибель бывшего сослуживца, видимо, не так уж сильно его волновала, потому что ни какого-либо интереса к поискам убийцы, ни желания поговорить о Женьке он не проявил, даже несмотря на то, что ресторан в этот час был пуст, и клиентов не было. Вроде как умер Максим, и хрен с ним. И куда интереснее для него было поскорее избавиться от занудливого друга Колибри и отвалить поиграть в "шмен" с пацанами в подсобке. Но от Скрепкина отвязаться было не так легко. Заметив, что Артуру очень нравится собственное имя, он решил потрафить его слабости и, как бы невзначай, заметил:

- Слушай, Артур, а ты знаешь, что это королевское имя тебе очень подходит? Я как-то копался в библиотеке и обнаружил интересную штуку. Оно, оказывается, состоит из двух одинаковых по смыслу корней: одного "arth" из валлийского языка и другого "ursus" из латинского. И оба означают "медведь", а вместе - Arthursus. Ты ведь водку "Урсус" с медведем пил небось? Не хрен вам собачий, а пойло, названное по-латыни. Но не в водке дело, а в том, что великий английский король Артур на самом деле Медведь, король-воин то ли британского, то ли романского происхождения, т. е. не от каких-нибудь варваров-бриттов, а от благородных древних римлян.

Артур в ответ прямо расплылся от удовольствия и, сразу подобрев и сделав заинтересованное лицо, спросил:

- А что тебя так волнует, кто из наших был на похоронах? И кто с Колибри особенно дружил?

Правду говорить Скрепкин не хотел и на ходу выдал глупую, но правдоподобную историю:

- Понимаешь, в день накануне убийства, когда я вернулся домой, Евгений был довольно прилично бухой и рассказал, что у него был мужик с работы, с которым он ездил покупать подарок сыну на юбилей свадьбы. И они, так сказать, отпраздновали и покупку, и сам юбилей. А уж потом, после похорон, разбирая женькины вещи, я обнаружил в комнате довольно дорогую новую вазу из оникса в магазинной упаковке. Вот и подумал, что тот мужик ее у меня по пьянке забыл.

Артур с удивлением посмотрел на Скрепкина.

- Так что же ты теряешься, дурак? Оставь ее себе. На хрена хозяина искать.

Владик усмехнулся и несколько непонятно для Артура ответил:

- Она недостаточно дорога, чтобы я взял грех на душу.

- Чистоплюй, значит, - с оттенком пренебрежения заметил Артур, но тут же уточнил, - но это твое личное дело. А таких официантов в возрасте или еще кого со взрослыми женатыми сыновьями у нас нет. И особой дружбы с Женькой, как и со всеми нами, молодыми, старшее поколение не водило. Они ж на кладбище так пошли, мордой поторговать. Поди плохо поглядеть, как вместо тебя пацана в землю закапывают. Да черт вообще с ними. Их время все равно прошло. У них свои заморочки, а у нас свои.

Скрепкин разочарованно вздохнул.

- А, может, был кто-то посторонний? - в последней надежде спросил он.

Артур пожал плечами.

- Да крутился там один ненашенский. Солидный такой дядечка. Но ни с кем не разговаривал. Морда вроде обычная, рабоче-крестьянская. Глазки долбленые. А вот пальто кожаное навороченное, просто мама дорогая. И часики, что надо. Да и перстень с зеленым камешком недешевенький.

Скрепкин подумал, что, если Артур обратил внимание на такие подробности, то, может, знает, какая у того и машина, но тот только отмахнулся.

- Самому было бы интересно посмотреть, да он раньше смылся.

Расследование Владика снова уперлось в тупик. На чужие шмотки он никогда особенного внимания не обращал, и с похорон вот так навскидку никого похожего вспомнить не мог. Но и унынию предавался недолго. И шанс, что все-таки найдутся пронырливые и вездесущие люди, которые приметили на похоронах незнакомца, был. И за определенную мзду они могли бы поделиться информацией. Таких людей просто не могло не быть. Иначе откуда они получали бы "навар"?

Но бригаду могильщиков, обслуживавших похороны Колибри, оказалось разыскать труднее, чем предполагал Скрепкин, тем более что он не был родственником покойного. Впрочем, во многом это была вина самого Владика. Черт его дернул честно, по-советски обратиться в администрацию и пытаться просто по-человечески что-то выяснить. Никто и пальцем не пошевелил. Все были ужасно и категорически заняты. Но, когда Скрепкин, наконец, очнулся, вспомнил, где живет, и достал "баксы", отношение к нему сразу чудесным образом переменилось, и какая-то гнусавая дама средних лет, полистав замызганную тетрадочку, сообщила, что ему нужен дядя Рома, который, к счастью, даже не был в запое и находился где-то при исполнении на территории.

Дядя Рома был веселым умеренно пьяным мужичком без возраста, который, прихлебывая что-то из спрятанной в бумажный пакет бутылки, блаженно перекуривал на куче свежевырытой земли рядом с незаконченной могилой. И, к радости Владика, Колибри он, конечно, помнил. Все-таки не каждый день хоронят молодых, да еще и на похоронах присутствует в основном одна молодежь. Но главным для Скрепкина было даже не это, а то, что этот Харон местного значения весьма оживился, когда Владик попытался описать ему личность незнакомца.

- Этого-то? - с оттенком неожиданной нежности переспросил дядя Рома. - Конечно помню. Правильный джентльмен. Благодетель, можно сказать. Он бригаде солидно отстегнул, чтоб тому пареньку комфортно было покоиться. Уважил, прямо сказать. - Дядя Рома приложился к животворному источнику жидкости и тряхнул головой. - И, знаешь, по повадкам простой мужик. Без говна. Шмотки дорогие, сам ухоженный, а натура наша, человечья. Дай бог ему здоровья.

- А какая у него машина ты случайно не запомнил? - затаив сердце, спросил Скрепкин.

- А что там такого запоминать? - удивился вопросу дядя Рома. - Он в ней долго еще сидел, ждал, когда все уйдут, и мы закончим. Еще и рукой мне помахал на прощание. А потом обратно на могилку вернулся... "Ауди" у него. Эс восемь. Прошлогодняя. Серебристого цвета.

Владик, не веря своей удаче, протянул могильщику тысячерублевую купюру.

- Так ты и в моделях сечешь?

Могильщик с хитрецой поглядел на Скрепкина.

- А то как. Мне ведь по жизни, кроме как жмуриков закапывать да водку грызть, делать не хрена. А погост - это, если не брать в расчет думу, самое верное место, чтобы начать разбираться в иномарках.

Владик, не скрывая уважения, кивнул в знак согласия головой.

- А, может, ты и номер запомнил?

Но дядя Рома, хоть и схавал, не подавившись, как банкомат кредитку, владикову денежку, вдруг вместо ответа подозрительно спросил:

- А что это ты так этим мужиком интересуешься? Да и кто ты вообще такой?

Пришлось Скрепкину объясняться и вновь врать про забытую дорогую вазу. Но дядю Рому этот ответ вполне удовлетворил.

- Это правильно возвращать случайно забытые вещи. А то вдруг кому-то память, - рассудительно проговорил он. - А вот с номером вряд ли помогу. Это раньше просто было: четыре циферки и три буковки. Как тут русскому человеку не запомнить. Особенно, три буковки. - Дядя Рома хихикнул, - А сейчас не поймешь. Муторная система. Но помню, что оканчивается на МР77, а 77 - это номер моей квартиры, запомнить легко. А "МР" почти как МУР.

Как не трудно было догадаться, третьей фигурой, занимающейся розыском убийцы Колибри, был Дед Мороз. Это он был тем таинственным лицом, поисками которого пока без особого успеха занимался Скрепкин. Тем, кого дядя Муся по вполне простительной причине по ошибке принял за отца Жени. И тем, чья личность произвела впечатление и на официанта Артура и на могильщика дядю Рому. Но с хронологической точки зрения Дед о смерти Колибри узнал чуть ли не одним из последних, только за несколько часов до похорон. И теперь буквально рвал и метал. Он действительно в день убийства навещал Женьку, и, как в прежние разы, развлекал его за рюмкой коньяка полуправдивыми байками о прошлом и историями из жизни мира "блатных". Правда, в подробности, почему вдруг такому солидному господину как он, известны подробности жизни и быта криминальных элементов, старался не вдаваться, объясняя это тем, что имеет информацию только как независимый наблюдатель от почившего в бозе родного брата, безвременно ушедшего уважаемого вора "в законе". Но, чем чаще лгал, тем меньше себя уважал за то, что не сказал юноше правду. И жалел, что, начав врать, не прикинулся бывшим "следаком" вместо того, чтобы придумывать мифического родственника. Но так получилось. А он уже и поотвык-то прикладывать усилия, чтобы завоевать чье-то расположение. Стоило захотеть, ему и так могли привести подходящую телку или телка из числа профессионалов или любителей. А тут приходилось, как мальчишке, учиться сначала. Он ведь даже запарился, когда просто придумывал повод для знакомства. И, в конце концов, не мудрствуя лукаво, просто как-то поутру зверски искромсал шины на машине Колибри. И, когда тот злой и растерянный стоял возле изуродованного авто, названивая друзьям, чтобы сказать, что опаздывает на лекцию, наступил час Деда Мороза, предложившего подвести на его крутой "тачке". А потом дела пошли проще. В машине они, естественно, познакомились, и Дед, сославшись на свои вполне реальные связи в автосервисе, вызвался на следующий же день организовать по дешевке не только смену колес, но и техосмотр. А затем все и оплатил, невзирая на не очень решительное сопротивление Колибри, который вовсе не видел ничего предосудительного в прихоти чокнутого и богатого господина. А потом они начали перезваниваться. Дед в надежде на продолжение и развитие отношение, а Женька больше из вежливости, хотя чокнутым Деда больше не считал и даже проникся к тому симпатией и уважением. А тот, узнав о любви Колибри к театру и воспользовавшись уже проторенным путем Скрепкина, сводил молодого человека на несколько модных спектаклей. В итоге их дружеские отношения развились до того, что Женька от скуки пару раз пригласил Хвылю в отсутствие Владика домой. И все прошло очень мило и интеллигентно. А Деду теперь только и оставалось как взять быка за рога и поставить точку. Рискнуть и объясниться, перейти, наконец, через некую грань, но он почему-то не решался это сделать. Боялся получить отказ. Странно, но он вдруг понял, что лучше жить с призрачной надеждой на взаимную любовь, чем с однозначной уверенностью, что ее нет. И колебался. А, в целом, оба по-своему лицемерили. Один изображал некоего чудаковатого филантропа, а другой просто пользовался, правда, не без угрызений совести его добротой. Поэтому, когда Колибри, что было для него нехарактерно, на следующий день после их последней встречи не ответил на звонок, Дед и не подумал придавать этому значения, не подозревая, что женькино, располосованное прозектором тело уже лежало в морге. Некоторое гнетущее душу ощущение возникло лишь на следующий день, когда абонент снова оказался недоступен, но Дед успокаивал себя тем, что, может, Колибри просто не в духе или чересчур занят учебой. Однако связи не было и на следующий день. И, когда, выждав еще сутки и не выдержав, Хвыля приехал к дому Скрепкина и еще издали увидел у подъезда толпу выглядевших мрачно людей, то понял, что его самые худшие опасения могут оправдаться. Так оно и оказалось. Об убийстве он узнал от все той же знакомой консьержки, которой еще в прежние визиты дальновидно оставил щедрые пожертвования на "озеленение интерьера подъезда". И теперь все рухнуло. Его, Деда, за все его грехи и, главное, за вранье Жене наказал Бог. Нельзя было обманывать любимого человека. А он так и умер, не успев узнать, что немолодой богатый джентльмен проявляет к нему интерес вовсе не потому, что тот напоминает ему выдуманного сына, якобы живущего с матерью в Аргентине, а как безнадежно влюбленный, средних лет мужчина, жизнь которого на многие годы была переломана зонами и пересылками. И Дед справедливо упрекал себя в отсутствии честности, настойчивости, а, самое важное, за нерешительность. И теперь, сопровождая в отдалении похоронный кортеж и не скрывая от случайных взглядов повлажневших глаз, Хвыля клялся, что найдет и закопает сукиного сына, посмевшего лишить его, может быть, последней в жизни надежды на взаимную любовь. А ведь все начиналось так хорошо.

Дед поручил расследование убийства Колибри своей правой руке и заместителю по фирме Михалеву Алексею Георгиевичу, или для своих Клёпе. А тот не стал искать сложных путей и набрал номер телефона своего хорошего, точнее хорошо оплачиваемого знакомого из органов, который мог в подробностях и без особых затрат выяснить, что уже успела нарыть доблестная милиция. Но, как выяснилось, сильно она не преуспела, , как положено, в меру попыхтела. О чем он тут же своему начальнику и доложил. Понятно, что параллельно всплытло имя Скрепкина, главного кандидата в подозреваемые, хотя, как справедливо полагал Клёпа, Деду нужен был реальный убийца, а не клиент на шконку. А тот тоже весьма и весьма сомневался в причастности Владика. И стиль был не его, и в отношениях между ним и Женей не было ничего, предвещающего беду. Но сбрасывать Владика со счетов Дед все же не стал и поручил чуток попасти его. Черт его знает, думал Степан Андреевич, а вдруг тот ревнив, как африканский мавр, и, пронюхав про встречи Деда и Колибри, устроил разборку. Хотя, как казалось Степану Андреевичу, Скрепкину не хватило бы на это пороху.

Сам же доклад о состоянии дел Колибри проходил в кабинете Хвыли. А у того при разговоре была дурная, но безобидная привычка вертеть в руках и в моменты "акме" ломать ни в чем не повинные карандаши. Поэтому, несмотря на современный и дорогой вид офиса, на столе всегда стоял старозаветный черный пластмассовый стаканчик, наполненный приговоренными к смерти пишущими принадлежностями. Клёпа уже собирался уходить от босса, когда тот почти вдогонку бросил:

- А заодно потрясти и консьержку. Похоже, ушлая баба, хоть и прикидывается божьим одуванчиком.

В ответ Клёпа, не проявив ни интереса ни удивления, лишь деловито уточнил:

- А насколько сильно трясти, босс? Ее ведь уже допрашивали, и ничего не обнаружили.

Дед с хрустом сломал очередной карандаш и усмехнулся.

- Ясно, что не обнаружили. Такая, как она, даром информацией не поделится. Но ты объясни ей, что деньги "на озеленение" тоже надо отрабатывать. Ну, и подкинь еще "зелененьких". А начнет кобениться - припугни. Но без членовредительства. В общем, блюди гармонию кнута и пряника.

И в результате на свет божий все-таки всплыл "черный" кондуит консьержки. Та почему-то сразу поняла, что лучше быть любезной с этим модно одетым молодым человеком с безжизненным взглядом водянистых голубых глаз, тем более что он, даже не делая паузы после заурядного "здравствуйте", сразу протянул ей бумажку в сто "евро". Хорошие деньги и дурной взгляд - это плохое сочетание, подумала церберша и решила, что сотрудничество с незнакомцем перспективней вражды с ним. А тот вполне интеллигентным и даже приятным баритоном задал вопрос, на который ей уже не раз приходилось отвечать:

- Мариванна! (консьержку звали Жанна Альбертовна Штейн) А вы не вспомните, не приходил ли кто посторонний или, наоборот, знакомый, но не местный, в вечер убийства к вашему покойному жильцу?

Консьержку несколько покоробило от такого панибратского и плебейского обращения, но поправить и объяснить, что она не Мариванна, не решилась, хотя все-таки возмущенно бросила в ответ:

- Сколько уже можно одно и то же повторять? Не помню я никого чужого. И милиции так ответила, и хозяину квартиры Владику Скрепкину. А то ведь прямо замучили. - Жанна Альбертовна возмущенно шумно выдохнула воздух. - Просто устала долдонить, что у меня все записано, и никого, кроме постоянно здесь проживающих или там уборщицы и почтальона, я не видела. Последним, кто пришел перед тем, как здесь начался сумасшедший дом, был этот самый Владик. Он же и вызвал милицию и "скорую".

Консьержка выглядела довольно уверенной в себе, хотя и чувствовала, что где-то внутри от страха потроха просто прилипли друг к другу. Почему-то этот мужчина пугал ее намного сильнее, чем бесцеремонные менты.

- Вот, если хотите, поглядите сами, - добавила она и достала с полки аккуратную, как у отличницы в школе, кокетливо украшенную наклеенной в уголке розочкой тетрадь, озаглавленную "Журнал учета прихода и ухода посетителей. Продолжение. 2009 г."

Незнакомец безо всякого видимого интереса повертел тетрадку в руках.

- Вы меня, Мариванна, разочаровываете, - вкрадчиво проговорил он. - Вы ведь этот журнал уже показывали и другим. Милиции, к слову. А я знаю, как минимум, одного человека, который был здесь в день убийства, и о котором вы никому не сообщили. Кажется, он пожертвовал до этого некую сумму на озеленение подъезда.

У консьержки душа ушла в пятки.

- Вот сволочь, откуда только знает, - подумала она, а вслух, как будто только вспомнив, запричитала:

- Так вы имеете в виду этого господина? Конечно, я его помню. Очень интеллигентный, похожий на профессора мужчина. Да и приходил он в ту квартиру не в первый раз. А ушел часа за два до того, как Владик явился. - Жанна Альбертовна, как бы собирая в кучку мысли, пожевала губами. - А двоюродного брата Скрепкина, Женьку то бишь, говорят, только перед самым его приходом зарезали. И уж как Владик тогда переживал. Как переживал. Прямо с лица весь сошел.

Консьержка вдруг вспомнила, что спрашивают ее-то вроде бы не о Владике и засуетилась.

- А мужчина этот ушел уже ведь. И я-то здесь причем?.. Но и зря подставлять людей не стану. Если известно, что приличный человек покинул место до убийства, так зачем понапрасну его по милициям гонять?

Клёпа согласно кивнул и с деланным уважением заметил:

- Вы, без сомнения, поступили справедливо. Действительно, зачем зря невинных граждан беспокоить?

Мужчина неожиданно перевел разговор на другую тему.

- Я вижу, вы здесь мерзнете? - показывая на электрический обогреватель, спросил он. - А не опасно? Помещение-то у вас крохотное. Вдруг, скажем, пожар. И дверь заклинило. Знаете, как отвратителен запах паленого мяса?

В голосе Клёпы неожиданно появились садистские нотки, а и так безжизненные глаза еще больше помертвели. Но он вдруг улыбнулся. Неприятно улыбнулся.

- Так что вы там говорили про то, что никто в подъезд не заходил, Мариванна?

Сердце консьержки бешено заколотилось. Она вдруг представила в служебной каморке труп и свое, лежащее на обогревателе и постепенно обгорающее черное лицо.

- Ну, какая же я на старости лет стала беспамятливая, - закудахтала она. - Совсем забыла. все из-за этой чертовой этой бюрократии. - Она суетливо начала рыскать по ящикам стола. - С нас, знаете ли, не только требуют, чтобы мы вели общий журнал прихода и ухода, но и чтобы заполняли его разборчиво и аккуратно. Вот я, от греха, и завела себе черновичок, чтобы потом и переносить все начисто для отчетности. Может, и забыла что-то переписать.

Она протянула Клёпе общую тетрадь, "черновичок", в котором каллиграфическим почерком регистрировалась ежедневная миграция населения в пределах подъезда туда-сюда. И краткое, но точное описание посетителей. Во бабуся дает, подумал Клёпа и, полистав кондуит, нашел дату убийства. Но, как ни удивительно, консьержка почти не врала. Поживиться Клёпе было нечем. Кроме "профессора", т. е. Деда, из посторонних в нужное время в подъезде не побывал никто, если не считать какой-то женщины, приходившей в другую квартиру и описываемую как полную, неухоженную с глупым лицом и дурацким бантиком на шляпке. Удивляло только, что не было помечено, когда она ушла.

- А это что за личность? - строго спросил Клёпа, пальцем указывая на соответствующую графу.

Жанна Альбертовна безразлично пожала плечами.

- Так ведь она ж в другую квартиру ходила, этажом выше. Там гадалка живет. У нее в общем-то и свой офис есть в центре, но иногда она соглашается, в виде исключения, принимать посетителей и дома. А та дама была типичная дура-клиентка, собирающаяся погадать на мужика.

Клёпа разочарованно поморщился.

- А почему не отмечено, когда она ушла?

- Да не может быть! - делая вид, что удивлена, воскликнула, всплеснув руками, консьержка и преувеличенно внимательно вгляделась в страницу тетради. А затем с виноватым и чуточку дурашливым видом почесала себе нос.

- Мой грех, каюсь, - с наигранной серьезностью добавила она. - Только ведь я тоже живая. Мало ли что. В туалете могла быть, например. Мне ведь главное посторонних на входе отслеживать, а когда они уходят, это так, для "галочки". А вот войти без моего ведома, если я не сижу на месте, - Жанна Альбертовна вдруг гордо выпрямилась, - это уж точно невозможно. Если что даже подождать, пока вернусь, придется. Домофон-то так устроен, что в часы моей работы он включен на связь только со мной. А дальше я уж сама звоню жильцам и спрашиваю разрешения впустить. Подстраховка, так сказать. Чтоб незнакомый человек обязательно мимо моих глаз прошел.

Клёпа явно заинтересовался.

- Ну а по ночам как же? Или еще кто-то приходит на смену?

Жанна Альбертовна отрицательно качнула головой.

- Куда там. Пусто здесь. - Вздохнув, женщина с сожалением оглядела свою каморку. - Просто уходя переключаю домофон на обычный режим, когда звонишь в квартиру, и тебе открывают. Но это уже под ответственность жильцов.

Клёпа издал саркастический смешок.

- Ох и вредная работа у вас, Мариванна, - заметил он.

- Это чего это вдруг? - удивилась женщина.

- А того, - снова с садистскими нотками в голосе проговорил Клёпа. - Если бы мне надо было замочить кого-то из ваших жильцов, - мужчина мечтательно потянулся, - заодно пришлось бы, пардон, кокнуть и вас. Как свидетеля.

Консьержка буквально окаменела. А Клепа, по-шутовски откозыряв ей, ушел. Но перед этим положил перед женщиной визитную карточку и велел звонить ему немедленно, если она еще что-нибудь вспомнит. И недвусмысленно заметил, что любая дополнительная информация будет щедро оплачена.

Прошла, казалась целая вечность, прежде чем женщина успокоилась и, наконец, с облегчением, что все кончилось, вздохнула. И одна странная, совершенно нелогичная мысль навязчиво завертелась в ее голове. Она кое-что все-таки утаила от Клёпы.

А Михалев чувствовал себя довольно глупо. Если верит консьержке, то получалось, что и на самом деле единственным человеком, у которого была возможность убить Колибри, был Скрепкин. Но смущало то, что он пытался вести свое самостоятельное расследование, если только не делал это для отвода глаз. И Клёпа был вынужден прийти к выводу, что Владиком необходимо заняться поплотнее, но полагал, что шансы получить неизвестную ранее информацию у него все же лучше, чем у предшественников, благо он не был связан никакими нормами процессуального или этического характера. Впрочем, Клёпа не исключал и другие возможности. И ему уже заранее становилось кисло от мысли, что придется отрабатывать связи Колибри с соседями по подъезду. Кто знает, может, как раз с ними у него или Скрепкина шла локальная коммунальная война. А за соседями вне их входной-выходной в подъезд и из него функции консьержка вряд ли следила. Возможно, она даже реагировала на них не больше, чем на знакомый предмет домашней обстановки, который вроде бы и не существует, пока занимает привычное место. Но и версия причастности соседей могла оказаться пустым номером. Да и занимались ею уже менты. И тогда оставалось самое худшее. Консьержка при всей дотошности могла просто профукать убийцу. У нее ведь не зря в уголке стояли телевизор и DVD. Значит, бабусе ничто человеческое не было чуждо. И вряд ли она непрерывно таращила глаза на двери подъезда и лифта. Как и не обязательно, что обращала внимание на "своих", т. е. тех, кто входил в дом со своим ключом. А со "своими" легко мог затесаться и кто-нибудь посторонний.

Версия каких-либо конфликтов между Скрепкиным-Колибри и другими жильцами подъезда оказалась нежизнеспособной. Соседи знали, что они, Владик и Женя, существуют. Здоровались. По календарю говорили друг другу при встрече "С новым годом" или "Христос воскрес". И все. Никто о них ничего лишнего не знал. И не очень хотел знать. Они ведь вели себя тихо и никому не мешали. Странно, конечно, что кого-то из них убили. Кто бы мог подумать. Но всякое бывает.

Копаясь же в связях Колибри по университету и ресторану, Клепа вновь косвенным образом натолкнулся на личность Скрепкина. В процессе поиска так или иначе знавших Женьку лиц Михалев, в конце концов, вышел на официанта Артура, с которым до этого в свою очередь и Владик имел долгую беседу. Но, чтобы разговорить официанта, Клепе не пришло напрягать мозг, поражая познаниями в ономастике, он просто отстегнул тому немного "зеленых", и Артур подробнейшим образом поделился известной ему информацией, включая недавний интерес Скрепкина к знакомым Колибри. Более того, он сообщил, что в поисках информации о неизвестном господине, присутствовавшем на похоронах, тот собирался снова ехать на кладбище. Клёпа, хотя и предполагал, что уже знает ответ, тоже не поленился туда съездить. И там он нашел того же дядю Рому, который за пузырь неплохого, но не самого дорогого виски передал содержание своей беседы с Владиком. И теперь у Клепы исчезли остатки сомнений в том, что библиотекарь зачем-то сел Деду на хвост. Конечно, существовала вероятность, что, зная только описание внешности Хвыли и его машины, библиотекарь дальше на этом застрянет и в поисках не продвинется. Но бог его знает. Оставался только вопрос, зачем Владику все это нужно. И с этим Клёпа и поехал к боссу.

Слава богу, в пластмассовом стаканчике в этот день было много карандашей. Уже немалое их число пало в неравной борьбе с пальцами Деда и кучкой "изуродованных трупов" лежала на столе. И это был не предел. А во всем был виноват Михалев и его чертово сообщение о том, что Скрепкин ищет самого босса, т. е. Деда Мороза. Нет, Хвыля совсем не был напуган. Это было бы смешно бояться какого-то сопливого фраера. Но его раздражала неопределенность ситуации. И вообще какого черта этому, строящему из себя приблатненного, интеллигенту от него нужно? Сказал бы лучше спасибо, что никто не трогает его точку в библиотеке. Но неужели он считает, что Дед - убийца? Это даже смешно подумать. Да Хвыля бы зуб отдал лишь бы самому того гада поймать и лично на куски порезать. А, может, все наоборот? Владик таки и убил. У него по ночам в кубле-то (кубло - гнездо) не пташки невинные тусуются. Запросто мог кто-то из них со зла или из зависти подляну кинуть и насвистеть, что Женька на стороне погуливает. С тем же Дедом или кем-нибудь другим. А библиотекарь, интеллигент-то интеллигент, но с понятием, взял Колибри и в сердцах на пику посадил. А теперь и на воображаемого разлучника начал охоту. На Деда то есть. А ведь он просто любил издали.

Когда Назырова поднял с постели поздний звонок, он даже не сразу понял, какое отношение к нему имеет убийство в Бабушкино. Ему только не хватало начать по всему городу на мокрухи мотаться, думал он. Но, услышав имя убитой, встрепенулся и как охотничья собака принял стойку. Жанну Альбертовну нашли мертвой на скамейке в скверике рядом с ее домом с ножом в груди. Кухонным ножом. И теперь, проклиная собственную невезучесть, Игнат неуклюже скакал по комнате, пытаясь попасть ногой в брючину, и с чувством обреченности думал о том, что у него теперь, вероятно, не останется выбора и придется объединять дела гр. Калибера и гр. Штейн в одно. И что же такое знала старая ведьма и утаила от всех, что ее даже чикнули ножичком? Конечно, оставалась надежда, что это совпадение, и консьержку грохнули вне связи с Колибри, скажем, за зловредность, за то, что не впустила в подъезд. Или кто-то просто ограбить хотел и чересчур распалился. Хотя на "гоп-стоп" с кухонным ножом не ходят. Но Назыров в чудеса и совпадения верил мало. Так оно и оказалось. Ценности жертвы были на месте, точнее успели остаться на месте.

Труп был обнаружен вовсе не как труп, а случайно, когда патрульная машина задержала хорошо знакомого милиции бомжа Гешу, копавшегося в сумке, казалось бы, мирно задремавшей немолодой дамы. Правда, оного господина, едва не обделавшегося от страха и не успевшего ничего взять из сумки, даже не забирая в отделение, но дав хорошего пинка, менты, чтобы не тратить понапрасну время и зная о того полной безвредности, после недолгого допроса отпустили. И испортили вечер собственному "оперу", который, впрочем, по прошествии некоторого времени чуть не плясал от радости, когда, пробив по базе данных ФИО потерпевшей, обнаружил, что та проходит как свидетель по другому находящемуся в разработке убийству. Вот тут-то Назыров и попался в лапы своему не скрывающему злорадства ушлому коллеге.

А ведь все это было так некстати. Сегодня, наконец-таки, после очередного посещения Игнатом библиотеки, после злорадно повторяемых, но смиренно сносимых им в этот период насмешек, после то отвергаемых, то принимаемых букетов цветов и коробок конфет Настя согласилась поужинать с ним вместе, правда, заранее предупредила, чтобы он ни на что, кроме совместного приема пищи, не рассчитывал. И, хотя в этот миг у Игната в душе все запело от счастья, внешне он только с жалобным видом посмотрел в ответ и спросил:

- А по бокалу вина можно будет выпить?

У сыщика был такой трогательный и забавный вид, что Настя не удержалась от смешка и кивнула.

А Игнат продолжал давить на жалость и, умоляюще подняв руки к небу, почти со стоном добавил:

- А потанцевать, о богиня?

Кравчук не выдержала и рассмеялась.

- А менты даже умеют танцевать? - уже не без кокетства поинтересовалась она.

Назыров скорчил обиженную физиономию.

- Во всей ментуре нет человека лучше меня танцующего мазурку и кадриль, - ответил он, шутливо принимая стойку "смирно" и щелкая каблуками.

В итоге они договорились встретиться в "Пропаганде" в Китай-городе, а потому в этот день сыщику было вовсе не с руки завязнуть в расследовании.

Жанна Альбертовна жили одна, и обыск в ее квартире ничего не дал. Да Назыров и не надеялся особенно на результаты и на обнаружение каких-либо новых улик. Пенсионерка себе и пенсионерка. Бывшая учительница географии, не от хорошей жизни ставшая продвинутой вахтершой, или по-буржуазному консьержкой. И дома - унылый быт старой типовой двухкомнатной квартиры эпохи развитого социализма, холодильник "Юрюзань" и доживающая последние дни мебель то ли чешского, то ли польского производства. Телевизор, правда, хороший, плазменный. И висящая на почетном месте фотография молодой семьи с мальчиком лет девяти, очевидно, внуком.

Больший интерес мог представлять, по мнению сыщика, обыск на месте работы, т. е. в доме Скрепкина. Но и там ничего существенного обнаружено не было. Самое смешное, что в итоге ментам попал в руки не особенно скрываемый "черный" кондуит Жанны Альбертовны, но они не придали ему значения. Бегло сравнив его с другой, более нарядной и аккуратной тетрадью и, не вникая особенно в детали, они так и решили, что убитая, то ли из чрезмерного чувства ответственности, то ли маясь дурью, вела, как она, кстати, и врала Клепу, черновик. Подтверждало это и то, что было обнаружено еще несколько пар чистовиков-черновиков и за прошлые годы.

А ближе к вечеру сыщик вообще выбросил убийства Колибри и консьержки из головы. В конце концов, и ей (голове) тоже нужен был отдых. И не только ей, но и уставшему от сидения за бумажками телу. Поэтому, плюнув на интересы службы, Игнат поехал за Настей и теперь, мечтательно улыбаясь, сидел в своем second hand "форде" рядом с библиотекой, дожидаясь, когда та, наконец, закончит свою работу и выйдет. Правда, следует отметить, что они не договаривались о встрече прямо здесь, у парка. Это была инициатива Игната. В принципе же он должен был заехать за ней домой на час позже. Но, зная, что у Насти нет машины, и ее всегда или кто-то подвозит, или она вообще едет на автобусе, решил, что не будет никакой беды, если он дождется девушку прямо здесь. А дальше уж, как она сама захочет, или он вначале завезет ее домой, или они прямиком направятся в кабак с танцами.

Но сыщик всегда остается сыщиком, и Назыров без особого интереса, хотя и с некоторым удивлением обратил внимание, что пустующая стоянка автомашин рядом с библиотекой к вечеру стала заполняться. Вначале появился на тачке какой-то крепенький мужичок, по виду типичный охранник, который, опершись на капот, по всем признакам занял наблюдательную позицию. А затем еще пара машин с людьми, пассажиров которых он в темноте не разглядел, и которые, как и он сам, остались сидеть внутри. И какого черта им здесь рядом с занюханной библиотекой было надо? Но эти посторонние мысли тут же испарились, когда он увидел выходящую из здания и такую долгожданную Настю. А та, по сложившейся у нее дурной привычке, начала встречу с атаки на бедного Назырова. Это же надо было менту додуматься подстеречь ее, несобранную как надо, вот так, когда она только закончила возиться в ведрами и половыми тряпками. Просто гадство какое-то. И поэтому все дорогу домой она дулась, а сыщик, от греха подальше, помалкивал в тряпочку. И Настя, как наивно до этого воображал себе Игнат, вовсе не пригласила его подняться к себе и подождать, пока она не соберется. Наоборот, Кравчук злопамятно не торопилась. Она безо всякого удовольствия и желания выпила чашечку кофе, лениво перебрала платья и бижутерию, попрыскала по очереди в воздух, застывая в раздумье, несколькими флакончиками хороших духов. А Игнат в это время, злой на весь мир, варился в машине в собственном соку. Но, наконец, девушка все-таки вышла, и злость Назырова испарилась в одно мгновение. Ведь к его машине явно шла королева бала.

А вечер с Настей удался на славу. Она любила танцевать и была приятно удивлена пластичностью и изяществом движений своего, как она считала, чуждого обстановке партнера. А тот чувствовал себя в общем-то как рыба в воде и, беззлобно отшучиваясь на колкости Насти в отношении ментов, которые, впрочем, и произносились реже и звучали мягче, продолжал утанцовывать девушку, не забывая в промежутках угощать коктейлями. Та даже сделала ему замечание, когда он снова заказал ей довольно крепкую "Веселую вдову", а себе очередной "Космополитен". Все-таки за рулем. Но он только рассмеялся:

- Наконец, достигнут хоть какой-то прогресс. Вы, Настя, проявили обо мне заботу.

Девушка сразу начала хмуриться. Ишь куда повернул. Но Игнат, не смущаясь, не без иронии продолжал:

- Да бросьте вы без причины искать повод на меня надуться. Мне и в голову не приходило, что в вашем справедливом, по сути, замечании есть что-то большее, чем нежелание после окончания всех этих половецких плясок ехать на такси.

Однако настины брови в сомнении все еще оставались строго сдвинуты к центру. И Назыров легонько и ласково погладил ее по руке, которую та не успела отдернуть. А, может, и не захотела.

- Настенька, поверьте, что бы то ни было, но я клянусь доставить вас в целости и сохранности домой. Знаете, я один раз поспорил на ужин в хорошем ресторане с одним "гиббоном", что после литра водки проеду по всей Москве, и ни одна собака меня не остановит.

- Каким гиббоном? - не сразу сообразила Настя.

Назыров снова рассмеялся.

- Что ж вы, Настенька, меня зовете ментом, а кто такой "гиббон" не знаете. Тоже мент, только сотрудник ГИБДД, мой друг.

Кравчук неопределенно хмыкнула.

- А какое это вообще имеет значение, знаю я или нет, кто такой "гиббон"? - и, помолчав, добавила: - И кто в результате выиграл пари?

Назыров привстал и поклонился.

- Вы не поверите - ваш покорный слуга. Но с тех пор поклялся никогда больше подобные эксперименты не повторять. А перед приятелем даже извинился, что втянул его в этот глупый спор. Правда, мы тогда оба прилично поддали. А местные коктейльчики для меня как щекотка.

- Так вы алкоголик? - с пренебрежением спросила Настя, чувствуя, что зарождающаяся симпатия к Игнату начинает сходить на нет. Ей с детства привили отрицательное отношение к сильно пьющим мужчинам.

- Боже упаси! - Назыров сделал протестующий взмах рукой. - Я просто в свое время служил на военном аэродроме на севере, а там все "грелись". Иначе нельзя. Вот оттуда и закалка.

В итоге буря прошла стороной, миновав Игната, и оставшееся время они с Настей провели уже совершенно беспечно, чередуя танцы, выпивку и легкий флирт, правда, обоюдно и строго соблюдая определенные рамки. Так что, суммируя результат, можно было бы всю их встречу обозначить скорее всего как "заявку на...". Впрочем, хитроумного татарина устраивал и такой исход. Он никуда не торопился. Главное, занять плацдарм. А Атлантический вал падет и так.

Но был человек, которому вся эта история категорически не нравилась. Вэвэ была в бешенстве. У нее вообще в последнее время почему-то испортились отношения с ее молодежью. Конечно, не то чтобы совсем, но, по крайней мере, какая-то стена отчуждения все-таки возникла. Валентина Викторовна давно уже смирилась, что ее матримониальным планам в отношении Владика и Насти не суждено осуществиться. Но это был не повод, чтобы эта смазливая дурочка Кравчук вдруг начала проявлять интерес к невесть откуда свалившемуся на голову "оборотню в погонах". Вэвэ ведь замечала все и не купилась на демонстративное безразличие девушки к участившимся посещениям Назыровым библиотеки. Что бы там ни говорили, а женщина всегда чувствует другую женщину. Но поделать Вэвэ ничего не могла. Она могла быть только наблюдателем. И только однажды с непонятным ехидством заявила Скрепкину, что тот даже не понимает, какое сокровище может уплыть из его рук. Но тот только отшутился и ответил, что Настя чересчур хороша для него, и он не хочет провести всю жизнь в дозоре, охраняя ту от посягательств других мужчин. А мента, похоже, такая перспектива не пугала. Более того, его отношения с Настей потихонечку развивались, хотя ту и продолжала смущать возможность близких отношений с милиционером. Она вовсе не была недотрогой, и пугала ее вовсе не сама близость, а факт связи с человеком, ежедневно копающимся в грязи человеческих отношений. И никакого романтического ореола, в отличие от других, вокруг его профессии не ощущала. Ей и самой приходилось, так сказать, по долгу службы, отмывать унитазы в общественном месте, но то была природная, естественная грязь. А вот, как можно было постоянно существовать в мире преступников, среди подобия людей, которые из корысти или по другой причине убивают друг друга, она не понимала. Ведь это куда более как отвратительно. И, морализируя таким образом сама с собой, она даже не смущалась тем, что основной заработок получает не от уборки помещений, а как "мадам" в борделе геев. Впрочем, ни этих людей, ни уж тем более себя саму она порочными не считала. Как, кстати, не осуждала и женскую проституцию. Это просто была работа в сфере услуг, не хуже любой другой. Все ведь происходило на добровольных началах.

Что же касается Скрепкина, то амурные дела Насти его волновали мало. Скорость, с которой та переключилась с, упокой господь его душу, Колибри на милиционера, только подтверждала его внутреннее убеждение в том, что женщины в личных взаимоотношениях существа безответственные, и лишний раз доказывало, что ничего серьезного между ней и Женькой, слава богу, быть не могло. К визитам же Игната он успел привыкнуть и постепенно понял, что между "я" Назырова, как мента, и "я", как человека, зияет не то чтобы непреодолимая, но все-таки значительная пропасть. Он был образован и умен, и Владик даже не был уверен, что довольно стандартный набор книг библиотеки представляет для сыщика, как для читателя, какой-либо интерес. Не похоже также было, что он приходил, чтобы что-нибудь вынюхать в связи с гибелью Колибри. И тогда Скрепкин, не скрывая внутреннего удовлетворения, сделал для себя окончательный вывод, что Игнатом руководит вполне объяснимый и простительный мужской интерес к Насте, и, совершенно успокоившись, даже мысленно пожелал ему удачи. Конечно, о том, чтобы завязать с ним дружбу, он и не думал, но при встрече они перестали ощетиниваться как волки и более того начали проявлять нечто похожее на взаимную симпатию. И это было очень кстати, потому что в связи с открывшимися обстоятельствами Владику позарез понадобилась помощь сыщика. А как еще иначе он мог бы выяснить, кому принадлежит то злополучное "ауди"? Естественно, сам обратиться к Назырову он не рискнул, это вызвало бы слишком много ненужных вопросов, а вот попробовать действовать через Настю ему показалось не такой уж плохой идеей. Владику не очень хотелось посвящать девушку в свое расследование и пришлось что-то наврать. А та, к счастью, не задавая лишних вопросов, согласилась оказать содействие. Правда, Скрепкин умолил ее не действовать в лоб. В результате Настя с умильным личиком скормила Назырову историю про то, как машина ее приятельницы была, какой ужас, внаглую задета чьи-то "ауди", которое даже не удосужилось остановиться и хотя бы выяснить, не пострадал ли при этом человек. К чему были приложены выясненные Скрепкиным обрывочные сведения о машине. Игната ни история, ни то, что водитель не остановился, ничуть не удивили, и он, ради Насти, с удовольствием согласился помочь. И даже при той скудной информации о номере довольно быстро сумел выяснить, что подобных серебристых "audi S8" до настоящего момента в Москве было не так уж много. К чему и прилагался список владельцев.

Но их имена, фамилии и домашние адреса мало что говорили Скрепкину, поэтому, поколебавшись, он под тем же видом безвинно пострадавшего автомобилиста обратился в частное сыскное агентство и попросил собрать информацию о всех вышеупомянутых поклонниках немецкого концерна, надеясь таким образом выйти на своего выдуманного обидчика.

В принципе, детективу Барсукову вся эта история была до фени, но это была работа, за которую платили деньги, и он, естественно, взялся ее выполнить, хотя и счел своим долгом на всякий случай предупредить, что иногда благоразумнее не искать владельцев дорогих иномарок с целью предъявления им каких-либо претензий. Однако Скрепкин был непреклонен. В итоге это стоило ему немалых денег и заняло почти две недели времени. (На самом деле частное агентство получило всю информацию практически в тот же день. Но какой дурак будет платить дорого только за несколько часов работы на телефоне?) И теперь список обогатился подробными, правда, вполне заурядными сведениями о находящихся на подозрении у Скрепкина персонах. Но и теперь его (списка) ценность не превысила бы стоимость листа туалетной бумаги, если бы не место работы одного из владельцев машин. А он оказался хозяином фирмы холодильных установок. И, по крайней мере, одного мужчину средних лет, работающего в этой сфере, Владик знал. Хотя до этого понятия не имел, какая у него фамилия, и на какой машине он ездит. Оставалось только удостовериться, что не произошло никакой ошибки, и Владик в том же сыскном агентстве попросил сделать фотографию интересующего его лица. Но Барсукова можно было заподозрить во многом, но только не в глупости. И одно дело было по телефону выяснять вполне доступную информацию, а другое рисковать засыпаться, фотографируя неизвестно кого. И он стал наводить дополнительные справки, или, пользуясь языком интернета, перешел к расширенному поиску. А затем поблагодарил себя за проявленное благоразумие. Степан Андреевич Хвыля выглядел белым и пушистым только снаружи, а в своей другой, недоступной посторонним жизни, был человеком, которого меньше всего хотелось иметь в ряду недоброжелателей. Но его фотографию он все-таки сделал. Это оказалось нетрудно. Объект демонстративно ездил без охраны. А затем детектив заломил за снимок немыслимую цену, мотивируя тем, что в придачу готов поделиться дополнительной информацией. Скрепкин тяжело вздохнул, но заплатил и, естественно, поинтересовался "какой".

- А такой, молодой человек, - пересчитывая деньги, ответил Барсуков. - Просто плюньте на все и считайте, что вам повезло. И машина сильно не пострадала, и вы, слава богу, целы и невредимы. Но, если вы настолько глупы, что готовы обратиться к данному господину с претензиями, то для начала приведите в порядок все ваши земные дела. Хвыля, конечно, не людоед, и существует вероятность, что при условии хорошего расположения духа он вам даже заплатит, но я бы, на вашем месте, не стал на это особенно рассчитывать. В противном случае ваша квартира может сгореть, на вас упадет кирпич, или вы случайно утонете в собственной ванне.

- Так он, что, криминальный авторитет? - искренне удивился Владик. Он знал, что далеко не все посетители "порта" чисты перед законом, но предположить подобное о Степане Андреевиче ему и в голову не приходило.

- Называйте это как хотите, - осторожно ответил Барсуков, - а я лишь прошу меня в дальнейшем по любым, связанным с личностью Хвыли, вопросам не беспокоить.

Но последнюю часть фразы детектива Скрепкин пропустил уже мимо ушей. У него и так в голове сложилась вполне логичная картинка. Хвыля каким-то образом пронюхал о его связи с Колибри и стал того преследовать, подарками или посулами пытаясь соблазнить его изменить Владику. И когда тот не согласился, взял и зарезал. А чего еще можно было ожидать от уголовника? Скрепкин даже представил себе драматическую картину, как довольно тщедушный Колибри гордо подставил свою грудь под нож, готовый умереть, но не предать свои чувства. Странно только, что дядя Муся видел, как Хвыля ушел до убийства. Но разве он все время сторожил подъезд? А тот запросто мог и вернуться для последней разборки. И все-таки фотографию следовало бы дяде Мусе показать.

А Настя тем временем находилась в полном смятении чувств, но это не было связано с тем, что она не успела полностью разобраться в своем отношении к Назырову. По-бабьи она давно уже поняла, что обманывает сама себя, когда пытается убедить, что этот мент ей совершенно не нужен. Ее женское нутро говорило совсем другое. То, что она, кажется, нашла своего мужика. Пугало теперь не это. Пугала ситуация, которая грозила сложиться вокруг ночной библиотеки. На "жемчужный порт" начали надвигаться тучи в лице, крутящегося, хотя и по другим причинам, но не в меру настойчивого и любопытного мента. Игнат ведь уже один раз проявил инициативу и дождался Настю вечером, когда начинают подтягиваться "матросы" и "докеры" и подкатывают первые особенно нетерпеливые клиенты. А ему не стоило большого труда сообразить, что в вечерние часы библиотека не самое подходящее место для сбора иномарок, и начать копать. И Настя подозревала, что, если бы он в результате что-то нарыл, то, даже допуская, что татарин и вправду ее любит, его ментовская выучка могла взять верх, и он весь их "жемчужный порт" хорошо бы подержал за одно место. И тогда прощайте "бабки" и, что не исключено, прощай свобода. А что тогда скажут интеллигентные папа и мама?

И еще в связи с этим с чисто женской логикой Настя обзывала себя дурой за то, что бог не дал ей мозгов и правильных конечностей, чтобы научиться водить самой машину. Она ведь давно могла себе позволить купить приличное авто и разъезжать сама. Так на тебе. При всех своих неоспоримых внешних и бесценных внутренних достоинствах Настя страдала, даже непонятно, как это обозначить, почти абсолютным кретинизмом в области осваивания навыков вождения и правил дорожного движения. Она вечно путала педали газа и тормоза, вместо налево смотрела направо, не говоря уж о том, что совершенно не понимала, когда и у какой машины преимущество движения. И количество взятых ею уроков вождения давно уже приближалось к рекордному в пределах Москвы и Московской области. Скрепкин, зная о ее беде, откровенно посмеивался и много раз советовал поступить как умные люди и заплатить, сколько нужно, сверху за "права". Но дело было не в деньгах. Настя, не чувствуя уверенности, и сама боялась выехать на сумасшедшие улицы Москвы. При этом надо заметить, что ни скорость, ни лихая езда на машине, которую ведет кто-нибудь другой, ее не пугали. А ведь будь у нее "права", и не пришлось бы тогда Назырову ее ждать.

Впрочем, и эту проблему можно было решить. В конце концов, и она худо-бедно научилась бы ездить. Или придумала бы какую-нибудь капризную женскую отговорку, по которой она запрещает сыщику дожидаться ее после работы. Вплоть до прекращения доступа к телу. Хотя до тела у них дело еще не дошло. Но тот час был недалек. Хуже было другое. Из-за работы в "порту" у Насти для личной жизни практически не оставалось свободного времени. Но это был приличный заработок, и из-за все тех же проклятых денег его терять она совсем не хотела. Назыров, конечно, всем был хорош, но где была гарантия, что он на всю жизнь. А мысль о том, что можно бросить все ради любимого, ей и в голову не приходила. За этим, будьте любезны, к романтикам. В итоге она все-таки потребовала, чтобы Игнат поклялся, что больше никогда не будет ее ждать после работы у библиотеки, когда она потная (вранье!) и грязная (еще раз вранье!) после уборки уходит домой. Вообще-то Игнату поклясться в чем-то женщине было что раз плюнуть. Его всегда смешило требование клятв вне зависимости от того, от кого оно исходят, и даже в голову не приходило их соблюдать. И это касалось не только клятв женщинам. Он и в целом с большой иронией относился к всевозможным ритуалам принесения письменных и словесных обязательств. Даже когда еще служил в армии, в день принятия присяги не удосужился вместе со всеми хотя бы для вида открывать рот, хотя, не желая неприятностей, бумажку о принятии присяги подписал. И это было более чем странно для человека, работающего в органах. Впрочем, его самого это никак не смущало. Он верил, что, как бы законами не пытались манипулировать, они все же задумывались для защиты справедливости. Хотя, как известно, дорога в ад тоже вымощена благими намерениями. И поэтому себя Назыров не столько считал стражем закона, сколько справедливости. А клятвы, личные и прилюдные - это или для показухи или для дураков. Впрочем, что касалось слова, данного Насте, то его сдержать не составляло никакого труда, хотя удивляла настина настойчивость, а некоторые прежние наблюдения заставляли думать, что библиотека куда более занятное учреждение, чем кажется.

А еще Кравчук наврала, что по вечерам обычно занята, потому что учится на сисадмина, не всю же жизнь ей полы мыть. Назыров, мягко говоря, не врубился, что это за профессия такая "сисадмин", а Настя с ноткой превосходства пояснила, что так сокращенно называют системных администраторов. И придумали это не у нас, а вообще заграницей. И тогда Игнат поблагодарил бога, что название его должности тоже не сократили, а то был бы он "опоттиотпом", т. е. оперуполномоченным отдела тяжких и особо тяжких преступлений. Или, скажем, для простоты "опотопом", что и короче и произносится легче.

А Михалев меланхолично сидел на толчке и плевал на дверь туалета. Он скрывался от жены. Она у него была красивая, но сварливая и в минуты плохого настроения буквально изводила его глупыми придирками. В первые годы супружеской жизни он просто сбегал из дома и напивался, но от этого становилось только хуже. Ведь рано или поздно он возвращался, и тогда его благоверная отыгрывалась за все по полной программе. Это на нем-то, Клёпе, которого побаивалась вся братва. И, самое смешное, он терпел, хотя особенно сильно свою бабу не любил. С ней было хорошо в постели, ее было не стыдно показать пацанам, но, что касается любви, то этого между ними не было. Правда, сынишка у них подрастал славный, который, слава богу, не подозревал, что папа связан с криминальным миром. А Клепа этому был только рад. Вот и терпел жену ради сына, чтобы у того и жизнь была нормальная, и детство не без отца, как у него. А потом Клепе надоело уходить из собственного дома, и он начал демонстративно запираться в туалете и читал там газету или глупо развлекался, плюя на дверь. Последний плевок вообще расплылся забавной кляксой, но Михалев даже не обратил на это внимания. Он думал о том, как ему, в конце концов, разрулить убийство Колибри. Дед, похоже, совсем разнюнился из-за этого пацана, и проку от него, кроме ломания карандашей, было никакого, зато стружку с подчиненного мог снять по полной программе. Поэтому хочешь - не хочешь, а расследованием приходилось заниматься, теша себя иллюзорной надеждой, что дедова блажь пройдет, и он выкинет покойника из головы. Но именно во время этих туалетных размышлений Клепу осенила неожиданная мысль. Он вдруг подумал, что, может, убийство Колибри вообще было случайностью. Да и в самом деле, кому нужен студент из небогатой семьи? Кому и зачем понадобилось убивать этого по московским меркам малоимущего парня, у которого даже не было личных врагов? Другое дело Скрепкин. У того и деньжата водились, и дела он в своей библиотеке крутил по-тихому нехилые. Так, может, целью разборки был он, а убитый парнишка лишь случайно попался под руку? И Клеп снова вплотную занялся Скрепкиным. Но не как подозреваемым в убийстве, а, наоборот, как возможной жертвой.

Несколько его ребят, не поднимая шума, начали трясти тружеников "жемчужного порта" и некоторых его завсегдатаев, но ничего не обнаружили. Ни признаков каких-либо междоусобных конфликтов, ни наездов на Скрепкина со стороны. А вот его биография оказалась интересней, чем на первый взгляд. Как выяснилось, он вырос, как и Клепа, без отца, но, в отличие от него, в интеллигентной семье с матерью и бабкой, которые, подобно таким же, как и они, вовсе не жировали ни при социализме, ни при перестройке, ни в постперестроечный похмельный период. Поэтому настоящим чудом стало упавшее с небес наследство, резко улучшившее уровень жизни Скрепкина и его здравствующей бабули. Удивительным было то, что покойной благодетельницей оказалась безвестная старушка из дома престарелых, до последних месяцев жизни не имевшая ничего, кроме полусъеденной древесным жуком избы в деревне, но внезапно ставшая владелицей сети мебельных магазинов, правда, вскоре проданной. А это, в свою очередь, не могло не увеличить тем самым ее же и без того крупный и тоже недавно открытый счет в банке. Из чего Михалев сделал закономерный вывод, что старушка была подставным лицом. И насколько ему удалось узнать, она не только не была родственницей Скрепкина, но и никогда с ним не встречалась, поэтому оставить тому всю свою собственность могла только по чьему-то указанию. Оставалось всего-то узнать по чьему. Кто был благодетелем библиотекаря? У его покойной матери и бабки ничего и никого не было. Значит, оставался только отец, о существовании которого в жизни Скрепкина говорила только запись в свидетельстве о рождении. А там значился некий Алферов Виталий Викентьевич, русский. А таких Алферовых по Союзу могло быть хоть пруд пруди. Но была одна маленькая зацепка. И помог ее найти никто иной как Дед. Скрепкин родился в Подольске в год олимпиады в Москве 1980 года, тогда, когда из столицы в канун важного международного события шуганули по максимуму всех "блатных", "приблатненных" и просто неблагонадежных. И как раз в олимпийский год в этом подмосковном городке была совершена серия достаточно дерзких квартирных краж, которые приписывали молодому еще тогда вору Фире, а по документам Алферову Виталию. Правда, отчество Дед не помнил. И, как потом ходили слухи, этот уже со временем заматеревший и ставший уважаемым вором Фира через много лет был уличен в краже "общака", но так и умер, не успев сознаться, где он его заховал. И все в этой истории сходилось как надо, но Деда смущало, что Владик уже пять лет как владеет наследством, а Фира четыре года как умер, а на Скрепкина до сих пор никто не наехал. Хотя поиск украденных денег "общака" срока давности и не имеет. Впрочем, по правде говоря, Хвыле было наплевать на пропавший чужой "общак". Он только пожимал плечами и ворчал, что не надо было быть лохами. Но поскольку смерть Жени могла каким-то непостижимым образом оказаться следствием поисков воровских денег, он приказал Клепе перетереть эту тему со знакомыми пацанами. Но действовать осторожно и Скрепкина не подставлять. Он за отца, который его не воспитывал, не в ответе. Да и вообще ему, Деду, давно следовало самому поговорить с этим Владиком с глазу на глаз и расставить все точки над "i".

А татарин продолжал осаду уже готовой капитулировать крепости в лице красавицы Насти Кравчук. И даже не подозревал, что для ее последнего решительного штурма уже не требовались никакие метательные машины, вроде баллист или онагров. Достаточно было и того, что он сам был своего рода онагром, упрямым и воинственным диким ослом, готовым завоевать свою самку любой ценой. И, наконец, свершилось. Или, другими словами, всласть помотав, как положено у интеллигентных людей, друг другу нервы, они оказались в одной постели, не очень удобном для двоих ложе холостяцкой квартиры Игната. Хотя, как это бывает у влюбленных, ни узость, ни жесткость последнего не стала им помехой. Но утром они проснулись, не столько чувствуя себя счастливыми, сколько, как ни странно, испуганными внезапно накатывающими и неконтролируемым волнами страха сиюминутности и безвозвратности происшедшего между ними. Поэтому утро оказалось грустным. Настя серьезно задумалась о том, как можно совмещать любовь к милиционеру с противозаконной деятельностью в сфере сексуслуг и сбыта наркотических веществ. А Игнат, понимая, что Настя для него больше, чем очередная подружка, был решительно настроен собрать о ней побольше информации, чтобы, в первую очередь, оградить ее же саму от необдуманных поступков. Он, конечно же, и думать не думал, что девушка могла быть вовлечена во что-нибудь преступное, но что-то вокруг всей этой библиотеки не складывалось. Да и вышел-то он на нее (библиотеку) ведь не случайно, а в связи с убийством ее абонента. Правда, самому учреждению никакого значения в связи с этим делом поначалу придано не было. И поэтому, хотя и из лучших побуждений, но Игнат начал за девушкой следить. Не то чтобы каждый день, а так, по мере возможности. И был поражен. Но даже не тем, что Настя врала про свои курсы сисадминов, а тем, что она частенько вообще не уходила сутками из библиотеки, вокруг которой по ночам кипела бурная жизнь. Приезжали и уезжали дорогие иномарки, а разного образа и возраста мужчины, не похожие на обладателей читательских абонементов, входили в эту работающую в ночную смену "сеялку разумного доброго вечного", и, по прошествии некоторого времени, явно довольные уходили. А Назыров просто бесился от ревности и гнева. Ведь как все оказалось просто, и каким он был идиотом. Не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, что библиотека по ночам превращается в бордель. А девушка его мечты оказалась обычной шлюхой. Он перестал ей звонить и перестал отвечать на ее звонки, а Настя, не понимая причины и чувствуя себя просто преданной, начала буквально чахнуть, почти ничего не ела и совсем осунулась. Но на участливые вопросы Вэвэ и Скрепкина упрямо твердила, что все в порядке. Правда, когда, как бы случайно, Вэвэ задала вопрос, куда запропастился этот, строящий из себя образованного мент, злобно окрысилась, сказав, что ей нет никакого дела до этого козла. В ответ на что заведующая лишь злорадно хмыкнула, а Скрепкин, наоборот, сочувственно взял Настю за локоть и отвел в сторону.

- Так что же такое у вас произошло? - осторожно спросил он.

- У нас? - делая удивленные глаза, возмутилась девушка. - Что такое вообще могло быть "у нас"?

Владик дружески погладил Настю по плечу.

- Да ты, дуреха, не кипятись, - терпеливо проговорил он, - мы ведь здесь не слепые. И ты можешь врать мне или Вэвэ хоть до посинения, но мы все равно не поверим, что между вами ничего не было.

А Настя вдруг расплакалась и уткнулась Скрепкину в плечо.

- Эта сволочь меня бросила.

Но Назыров не просто бросил. Он жаждал мести. Мне отмщение, и аз воздам. Хотя вовсе не собирался сдавать библиотеку соответствующему отделу РУВД. На проституцию, как на явление общественной жизни, ему была глубоко наплевать. Он вообще считал изначально бессмысленной борьбу за ее искоренение. Эту сферу надо было контролировать, а не преследовать законами. Спрос всегда как порождал, так и продолжал бы порождать предложение.

А что касается мести, то Игнату хотелось придумать что-нибудь поизощреннее, совсем иезуитское, например, явиться к Насте в качестве клиента. Но в "жемчужный порт" его просто не впустили, объяснив, что вход только по приглашению, а свою милицейскую "ксиву", чтобы не поднимать шум, сыщик показывать не захотел. Пришлось прибегнуть к хитрости и поскрести железкой по одной из стоящих на стоянке тачек покруче, отчего та, как и ожидалось, "завизжала" сработавшей сигнализацией, а охранник, он же face control, пошел выяснять, что произошло. И в этот момент никем не замеченный Назыров змеей и проскользнул внутрь библиотеки.

Не желая сразу привлекать внимание, он предпочел сначала осмотреться, сделав вид, что просто курит и ждет кого-то в коридоре, временами кидая взгляд в зал, который в прежней дневной жизни назывался читальным. Но постепенно его глаза полезли на лоб от удивления. Вместо ожидаемых, как бы это выразиться поточнее, традиционных парочек, он увидел не скрывающие своей истинной или наигранной страсти пары мужчин, которым приносили напитки две вполне респектабельно одетые девчонки-официантки. А Настю он не увидел вообще. Он только издали услышал ее голос, когда та приветствовала какого-то клиента и говорила, что Арчик к нему сейчас выйдет. И еще что-то шутливое было произнесено голосом Владика. Откуда же было Игнату знать, что по ночам кабинет Вэвэ становится штабом "жемчужного порта", который занимали, когда по очереди, а когда вместе, его боссы Скрепкин и Кравчук. А еще его внимание привлекло то, что одна из официанток в какой-то момент спустилась в подвал, откуда через короткое время вернулась, неся в изящной тарелочке на подносе аккуратно и красиво свернутый "косячок". Назыров было сунулся и туда, соврав, что ищет туалет, но был в резкой форме изгнан. Впрочем, и сам специфический запах, стоящий в подвале, и краем глаза замеченные своеобразные листья некоего растения говорили сами за себя. И получив всю эту неожиданную, но очень интересную информацию, Игнатов чуть ли не пулей выскочил из "порта", едва не толкнув загораживающего дорогу охранника, который, однако, не обратил на того никакого внимания. Для него, как и для покойной консьержки, главным было следить за теми, кто входит, а не наоборот. Но, выбежав из библиотеки, Назыров вовсе не помчался ставить на уши сладко спящих сотрудников отдела РУВД по незаконному обороту наркотиков. Ему просто надо было собраться с мыслями и подумать.

Вся его выдуманная им же самим обида на Настю испарилась без следа. Он даже готов был прыгать от радости. И не удержавшись, исполнил среди временно оставленных своими хозяевами, скучающих в ночи машин несколько па из напоминающего джигу татарского мужского бию. Настя не была потаскухой. Он повторял это себе снова и снова. Она нарушала закон, скрывала это от Игната, но проституткой не была. И как он вообще мог подумать о ней такое? А теперь по собственной же вине был вынужден дожидаться утра, чтобы позвонить и вымолить у нее прощения. Хотя его сердце и терзали опасения, что обиженная девушка вообще не захочет с ним разговаривать.

На этой пессимистической ноте он повернул ключ зажигания своей машины, собираясь рвать когти подальше от этого гнезда разврата, притона, или, выражаясь языком Деда, кубла продажной любви, но заметил выходящего из библиотеки Владика, который, весело помахав охраннику на прощание, прямиком отправился к своему "лексусу". Игнату вовсе не светило быть замеченным, и он затаился, ожидая, пока тот уедет. Но, к его удивлению, раньше, чем он сам успел тронуться, за машиной библиотекаря увязалась вслед и другая, за рулем которой сидело знакомое лицо. Назыров не сразу сообразил, где он это лицо видел, но, порывшись в своей ментовской памяти, вспомнил, что это же Михалев, или Клёпа, правая рука крутого авторитета Хвыли. Сыщик было подумал, что и тот тоже пришел поразвлечься, но все та же услужливая память подсказала ему, что в анкетных данных Михалева значится, что тот женат, и у него сын. Но, это, впрочем, не исключало возможности его и иных интересов на стороне. А, поневоле выехав вслед за Клепой, Игнат заметил, что они вроде бы и движутся одной цепочкой: Владик , Михалев и он, и ему пришла в голову мысль, что Клепа совсем не к мальчикам ночью приехал, а следит за Скрепкиным. И, доверившись своей профессиональной интуиции, Игнат решил свое предположение проверить.

Все оказалось, как он и предполагал. Клёпа, как привязанный ехал за Владиком, а на некотором отдалении той же дорогой следовал и Назыров. И, да простит сыщикаНастя, его профессиональное "я" временно взяла верх над любовным томлением его "я" биологического. Убийство Колибри вдруг стало видеться менту совсем под другим углом. А ночная библиотека, в которой без сомнения крутились большие "бабки", стала представляться почвой, на которой вызрели семена преступленияиз корыстных мотивов. Неизвестно, можно ли это считать комплиментом, но логика рассуждений Назырова в свете вновь открывшихся обстоятельств во многом повторяла логику Клепы, который, как было сказано ранее, тоже вел свое расследование. Правда, повернута она была несколько иным боком.

У сыщика не возникало сомнений, что у заведения подобного рода не могло не быть "крыши". И на ее роль более чем подходил Дед Мороз со своими лесными ребятишками. Непонятно только, каким образом вписывался в эту схему Колибри. Но, задумавшись на мгновение, сыщик тут же обозвал сам себя дураком. Все же было так просто. Ведь бордель-то, судя по всему, был для геев. А при этом не следует забывать, что два молодых господина, убитый Калибер и Скрепкин, жили вместе. А почему? Были ли они только соседями по квартире? И почему их пути пересекались в библиотеке? Ведь не зря же один официально числился ее сотрудником, а другой посещал в качестве абонента. А то, что Владик выполнял какие-то функции в этом учреждении и во внеурочное время, Назыров понял и так. Поймал, можно сказать, его и Настю на горяченьком. Так в чем же была тогда роль Колибри? "Девочка?" Посетитель? Обслуживающий персонал? Они со Скрепкиным всего лишь друзья или любовная пара? И, может, убийство все же не что иное как разборка между любовниками? Впрочем, Назыров что-то не помнил, чтобы уголовные сводки пестрели сообщениями об убийствах геев геями из-за их личных любовных конфликтов, и мало верил в эту версию. Хотя всякое бывает. А вот зато шальные деньги всегда были и будут источником междоусобных конфликтов и чужой зависти, и, следовательно, могли стать причиной убийства, проходящего уже по иной статье УК. Не из личной неприязни, а по предварительному сговору и из корыстных побуждений. И на этом этапе Назыров пришел к абсолютно тому же выводу, что и Клепа. Он предположил, что Колибри оказался случайной жертвой, а истинной мишенью был Скрепкин. Это ведь у него были деньги, и, похоже, именно он, прикрываясь благотворительной помощью библиотеке, был боссом ее ночной жизни. Это же на его деньги проводились ремонт и модернизация. Значит, Владик и был ключевой фигурой. И, наверно, на него "наехали". И то ли старая "крыша" стала требовать больший кусок, то ли кто-то новый попытался взять на себя "крышевание". А Скрепкин чем-то не угодил и оказался крайним, поставив таким образом свою собственную жизнь под угрозу. Колибри же, как это ни цинично звучит, попал в отходы производства. Оказался в ненужном месте в ненужный час. И тогда становилось логичным для профессионала убийство свидетельницы консьержки и сходство метода обоих преступлений. И хотя эта версия была выстроена на песке, Назыров, доверяя собственному опыту, считал, что вероятнее всего прав, и дело только в том, чтобы найти соответствующие доказательства. Но была проблема. Как раз именно эту версию сыщику и хотелось разрабатывать. Наоборот, ему категорически хотелось закопать ее поглубже в тайники своей памяти. Ведь он же мог ничего и не знать, и ни о чем не догадываться. Или просто закрыть на весь этот вылезающий из всех щелей криминал глаза. И только потому, что не хотел, чтобы Настя оказалась вовлечена в эту заваруху. И неважно в каком качестве: свидетельницы ли или подозреваемой проходящей по делу. А это бы неизбежно произошло, если бы Назыров в рамках официального расследования раскрыл истинное предназначение библиотеки и выдвинул свою версию убийства Колибри. И плевать ему было на капитанские звездочки и скорую перспективу стать старшим оперуполномоченным. Но одно его все-таки смущало. Он не хотел брать себе на душу грех смерти Скрепкина, если из-за его (сыщика) бездействия того все-таки грохнут. Ведь не зря же его пас Клепа.

Но Игнат вообще-то ошибался. Жизни Скрепкина со стороны Михалева ничего не угрожало. И следил он в общем-то не столько за Владиком, сколько пытался выяснить в соответствии со своей версией о разыскиваемом "общаке", не следит ли за библиотекарем кто-нибудь еще. И пока ни он сам, ни его пацаны ничего подозрительного выявить не смогли. И Клепа с согласия босса дал команду наблюдение снять.

Было чуть больше девяти, когда изнывающий от нетерпения Назыров, посчитавший, что Настя уже должна быть на работе, набрал номер ее "мобильника". В ответ раздались длинные гудки, сменившиеся голосом, предложившим оставить сообщение. Игнат уныло вздохнул. Он этого и ожидал, но продолжал упорно названивать, игнорируя услужливого электронного секретаря в надежде услышать живой настин голос. А та не только прекрасно слышала эти звонки, но и знала, от кого они, однако лишь презрительно морщила губки. А где, скажите на милость, был этот сукин сын, когда она сама по десятку раз в течение долгих дней, презрев собственную гордость, прижимала к уху бездушную трубку в ожидании, что он, проклятый татарин, наконец, ответит? И теперь он вдруг решил поговорить?.. А она ведь так умоталась за ночь, что ей совсем не с руки было заниматься выяснением отношений и еще потом делать в соответствии с занимаемой должностью уборку библиотеки. И разве Назыров мог понять, что ее собственная душа казалась ей изрытым снарядами полигоном. Нет, мент, не дождешься. Она не желает с ним больше разговаривать.

Но Игнат не собирался сдаваться и позвонил прямиком в кабинет Вэвэ, которая, никогда не разговаривавшая с ним до этого по телефону, не узнала его голос, но очень возмутилась просьбе позвать Настю, т. е. уборщицу. Только этого еще и не хватало. Заведующая не была злыдней, и, не сердись она в последнее время на Кравчук, то, конечно, не стала бы вредничать, но тут Назырову, что говорится, пошла не та карта. А Вэвэ была не в духе. И спала этой ночью она плохо и добиралась долго, да и Настя что-то совершенно завозилась с уборкой. А значит, нечего ей по телефону вместо работы трепаться. Но Назыров был настойчив. Он наплел, что из США и проездом в Москве, и должен передать ей посылочку от родственников в Балтиморе, а номер "мобильника", как на грех, потерял. Слава богу, помнил, что она работает в этой библиотеке, иначе "шмотки" так бы и пришлось вести обратно. А женщина она и есть женщина, и, хотя в Москве давно уже не было проблемы со "шмотками", даже в минуту гнева лишить себе подобную возможности получить на "халяву" какой-то "прикид" было уж чересчур строгим наказанием. И, смягчившись, Вэвэ все-таки Кравчук к телефону позвала. А Настя понятия не имела, о каком Балтиморе и о какой посылке идет речь, но трубку взяла и, услышав голос Игната, просто окаменела. Знаете, как будто посмотрела в глаза василиску. Так вот и застыла не в силах ни бросить трубку, ни вести какое-либо подобие осмысленного разговора. Но понимать, хотя и не без труда, о чем он говорит, Настя все-таки могла. А что остается делать мужчине, когда он хочет от женщины что-то скрыть? Врать и только врать. Проблема была лишь в том, что ложь требует равноправного участия обеих сторон. Первая из которых - это та, что врет, в чем Назыров был большой мастак, а вторая - та, которая должна на эту туфту купиться. Но вот то, что Настя поверит Назырову, было далеко не фактом. И даже не так. Основной вопрос был не в том, насколько она верит игнатовой брехне, а в том насколько она захочет в нее поверить. А тот, услышав ее "алло" и не давая вставить хотя бы слово, заливался соловьем, придумав историю, навеянную американскими блокбастерами. Мол, он был неожиданно мобилизован для работы под прикрытием в мифической банде, грабивших и убивающих дальнобойщиков на дорогах в окрестностях Ельца, и, конечно же, не мог позвонить, так как основным условием его собственной безопасности было соблюдение полной конспирации и прекращение любых контактов, связанных с прежней жизнью. Трудно было понять, поверила Насте этой байке или нет, но, видимо, все-таки да, потому что вспомнила, что Игнат, как не крути, мент из "убойного", а у них, наверно, и не такое бывает. И облегченно вздохнула. А сыщик то ли услышал, то ли проинтуичил этот вздох и тут же сказал, что ужасно соскучился и хочет повидаться. В итоге они договорились на вечер об ужине с целью восстановления мирных отношений.

Этот разговор отнял у сыщика последние душевные силы, но он, вспомнив, что у него есть и еще один незакрытый вопрос, собрался духом и позвонил Скрепкину.

- Я собственно не очень хочу отнимать у вас время, - после обычных приветствий, начал Назыров, - но дело в том, что как менту мне хотелось бы вас предостеречь.

Владик похолодел. Он решил, что милиция пронюхала что-то про "порт".

- Предостеречь меня? От чего? В чем? - с наигранным удивлением переспросил он.

Игнат не ответил, а вместо этого задал следующий вопрос:

- Владик, у вас есть враги?

Теперь Скрепкин удивился по-настоящему.

- Есть, - горько усмехнувшись, произнес он после паузы. - Человек, который убил Женьку. И я хочу, чтобы вы его поймали и посадили.

Сыщик раздраженно покачал головой.

- Да я не это имею в виду, и, поверьте, мы делаем все возможное, чтобы найти убийцу. Я спрашиваю о другом. Знаете ли вы людей, которые хотели бы вашей смерти?

Владик на секунду задумался и пожал плечами, будто Назыров мог это видеть.

- Да вроде нет. И зачем вообще кому-то желать моей смерти?

Теперь замолчали оба. Наконец, понимая, что обязан как-то объясниться, Игнат осторожно заговорил снова:

- Видите ли, Владик, погибли уже два человека. Ваш сосед Евгений, - Скрепкина прямо-таки покоробило от слова "сосед", - и консьержка. А это, знаете, чуть выходит за рамки заурядного бытового убийства. Поэтому я и задался вопросом, кому, такому опасному и дерзкому, была выгодна смерть Колибри, и, к своему удивлению, выяснил, что никому. Другое дело вы. Вы ведь, насколько мне известно, человек состоятельный. Так, может, убийце нужно было что-то от вас и не обязательно ваша смерть, а Евгений оказался случайной жертвой? Поэтому я и предлагаю вам быть осторожней, хотя, как вы сами понимаете, охрану к вам приставить не могу. Впрочем, за деньги вы можете нанять ее и частным образом. Но, если у вас в связи с моим предупреждением возникли какие-либо мысли, то, милости прошу, звоните или назначайте встречу.

Но Владик только поблагодарил, и, попрощавшись, к удовольствию Назырова закруглил разговор. Тот, слава богу, свое дело сделал, и его совесть спокойно затихла. А уж что теперь будет делать Скрепкин, сыщика больше не волновало. библиотекарю вполне прозрачно намекнули, что существует угроза его жизни, и, может, стоит нанять телохранителей. Но, если он - жмот, то это вовсе не проблема милиции. Профилактика преступности существует лишь в отчетах о работе участковых милиционеров и только на бумаге.

А Скрепкин думал не без иронии о другом. О том, насколько мент далек от истины. Хотя и не стал огульно сбрасывать его версию со счетов. Нечего говорить, она в отсутствие иной была вполне логичной, и Владик, на всякий случай, прикинул, может ли Назыров быть прав. Скрепкин вполне трезво смотрел на вещи и сознавал, что кто-то, bad boy, может прийти и захотеть стать "крышей" "жемчужного порта". И тот, кто придет, вряд ли будет прекрасным принцем. Владик также понимал и то, что придется платить. Но зачем же кого-то убивать? В этом не было никакой логики. Ведь сначала умные люди пытаются договориться, а он никаких переговоров ни с кем не вел. Поэтому пусть сыщик и дальше ищет своих выдуманных рэкетиров, а он, Владик, будет заниматься своими делами.

Дед, как обычно, развлекался тем, что, в сомнении глядя на телефон, ломал карандаши. Как назло, в этот раз секретарша недоглядела, и их оказалось чересчур мало. За это можно было получить и нагоняй, но Хвыля был настроен миролюбиво и перешел на резервный вариант, начав гнуть туда-сюда такие же ни в чем повинные скрепки. Наконец, он решился и набрал номер .

- Владик! Здравствуйте. Это вас беспокоит Степан Андреевич Хвыля. Мы с вами встречались в одном небезызвестном вам месте с книжками. У вас есть минутка со мной поговорить? - своим глуховатым голосом начал он.

А за несколько десятков километров от него прижавший к уху "мобильник" Скрепкин сжал зубы и внутренне напрягся, но тон его голоса остался бесстрастным.

- Здравствуйте, Степан Андреевич, и у меня, конечно, найдется для вас минутка, - ответил он и подумал, что этот Хвыля даже не подозревает, как много Владик хотел бы ему сказать. Ведь дядя Муся с первого взгляда опознал в нем по фотографии "отца" Женьки. Но разговор он продолжил совершенно в ином ключе:

- Как ваши дела, Степан Андреевич? Не соскучились по нашему заведению? А то у нас есть для вас сюрприз. По вечерам теперь поет дуэт "Double Mercury". Вы ведь помните, что в группе "Квин" был такой солист по имени Меркюри. Так вот наши ребята исполняют его песни и совсем неплохо.

Но Деда не интересовали ни умершие от СПИДа певцы, ни подражатели им.

- Да нет, оставьте, Владик, - несколько более раздраженно, чем хотел, ответил Хвыля, - у меня сейчас нет времени заниматься всякими глупостями. Я по другому поводу. Я тут случайно узнал, что с вашим другом случилась беда. И мне кажется, что располагаю по этому случаю информацией, которой готов с вами поделиться. Вы не хотите встретиться?

Жалко, что у Владика не было карандашей, которые он мог бы поломать. Вместо этого он пнул со злости свой рабочий стол. Поделиться информацией, эко загнул. Как же, еще бы. А встретиться? Так почему бы и нет. Но голос Скрепкина оставался спокойным.

- Так весть об убийстве Евгения дошла и до вас? - прикидываясь дурачком, спросил он. - И у вас даже есть какие-то по этому поводу сведения? Конечно, я с радостью встречусь. А то менты как топтались, так и топчутся на месте.

Двое находящихся на разных концах линии мужчин синхронно глубоко и с облегчением вздохнули.

- Тогда давайте завтра в семь у меня в офисе, - проговорил Дед и продиктовал адрес. А затем оба, не тратя время на взаимные прощания, оборвали разговор.

Хвыля, что было далеко не редкостью, просидел в своем офисе дотемна. Но в этот раз совсем не из-за холодильных дел или менее легальных, но более денежных делишек. Он так и эдак прикидывал, что именно собирается Владику сказать. Он ни секунды не боялся мести Скрепкина, как его ничуть не волновала и его к нему неприязнь, но, если отбросить шелуху, Дед, как это ни удивительно, намеревался защитить память Жени от грязи. И собирался объяснить этому Отелло, что Колибри был чист, а его (Деда) поведение по отношению к юноше было следствием не похоти, а искреннего человеческого чувства и никогда не выходило за рамки, установленные самим Евгением. И, наведя таким образом порядок в своей душе, умиротворенный Хвыля засобирался домой. Он кивнул стоящему на выходе вытянувшемуся в струнку охраннику и свернул к расположенной в стороне от здания стоянке. Дед уже почти подошел к машине, когда каким-то краем зрения заметил мелькнувшую в его сторону темную тень. Но обернуться и выяснить, кто это, не успел. Удар страшной силы обрушился на его голову. И Дед Мороз закончил свое земное существование.

Владик не сразу понял, что сидит на переднем сидении своей машины, высунув ноги наружу и тяжело навалившись грудью, как старик на трость, на бейсбольную биту. Вяло редкими каплями накрапывал осенний дождь, но голова библиотекаря была мокрой, как будто он только что вышел из душа. Все произошло точно, как он хотел, и теперь Владик бессильно сопротивлялся черной пустоте, начавшей заполнять его душу. Да, он проломил Степану Андреевичу голову, но не испытал ни удовлетворения от нанесенного Хвыле удара, ни злорадства от зрелища его трупа. На земле просто лежал немолодой, хорошо одетый человек с продавленной битой несимметричной головой, из раны на которой вытекала ручейком кровь. Это было отвратительно. Владик не помнил, как он добрался до своей машины, но, видимо, его никто не заметил, иначе обязательно обратил бы внимание на его безумный вид. Наконец, он кое-как пришел в себя и поехал прочь, подальше от трупа, моля бога, чтобы его не остановил какой-нибудь гаишник. Ведь он бы тогда во всем сознался. Взял бы просто и сознался. И попросил бы поскорее посадить в тюрьму. Но сотрудникам ГИБДД не было до его "лексуса" никакого дела. Машина ехала не нарушая правил, не превышая скорости и в своем ряду, а привязываться к законопослушным водилам понапрасну в последнее время стало небезопасно. Владик выехал за город и свернул на какую-то дорогу, ведущую к дачному поселку. Здесь ему пришлось переехать по мостику через какую-то местную речку-переплюйку. Скрепкин притормозил и остановился. Он положил биту в мусорный пакет и напихал туда же для веса несколько камней. В темноте падение черного бесформенного предмета было практически невидимым, и только плеск подтвердил, что он все-таки свалился в воду. Дело было закончено. Хвыля мертв, а главная улика покоилась в тине под охраной лягушек и черепахи Тортиллы

У Назырова на кухне стоял угловой диванчик. Не какой-то из новомодных, а старый, из прежней жизни, который даже не был частью кухонного гарнитура. Изначально он и вовсе не принадлежал Игнату, хотя тот испытывал к тому ностальгические чувства, а однажды даже спас от "смерти". Когда-то этот редкий в советские времена предмет мебели располагался на такой же кухне у его хорошего приятеля. Тогда они были помоложе и веселой компанией с завидной регулярностью собирались и просиживали вечера за беседами, которые по мере увеличения количества выпитого портвейна, водки или другого алкоголя становились на удивление все более интеллектуальными. Они могли запросто начать застолье с обсуждения последнего матча "Спартака", а закончить спором о целесообразности разделения гипотетического и категорического императива у Канта. Но заканчивались эти встречи почти всегда одинаково. Хозяин квартиры приходил утром будить одного из не выдержавших алкогольно-философской нагрузки гостя, уснувшего уголком на уголке.

А потом все стало меняться, в воздухе закрутились деньги, и друг Игната разбогател. И их регулярные встречи стали сходить потихоньку на нет, высыхая как ручеек после дождя под лучами солнца. Приятель затеял евроремонт, после которого диванчику, конечно же, не осталось места, но выкинуть его Назыров не позволил и спас, забрав к себе. Хотя потом не раз смеялся, вспоминая, чего стоило его разобрать и собрать снова. Этот предмет оказался подобен конструктору "Лего", и сыщик не один раз проклял себя, возясь с непослушными винтиками, за несвойственное ему сентиментальное отношение к этому чертовому дивану. Но теперь Игнат мог спокойно позволить себе сидеть, взгромоздив ноги на один из катетов прямого угла, лениво прихлебывая остывающий зеленый чай и тупо таращась в стоящий на холодильнике телевизор.

Было раннее утро. Тело сыщика еще помнило сладкую истому бурной ночи, проведенной с Настей, которая, вольготно раскинувшись во сне, только крепче уснула, почувствовав свободу на узком лежбище Игната, с осторожностью вьетконговского партизана выползшего из постели, дабы, не дай бог, не побеспокоить свою любимую. А тот, даже благополучно сбежав и удобно устроившись на любимом кухонном диванчике, продолжал мучиться мыслью, что должен, как можно скорей, спасти девушку от уголовщины. И пока категорически не понимал, как это по-умному сделать. Игнат не хотел раскрываться и рассказывать, что знает о том, что происходит в библиотеке в ночное время, и пугать статьями УК РФ и тем, что только в случае сумасшедшего везения и сотрудничества со следствием Настя будет проходить лишь как свидетель. Но он не хотел и давать девушке обещание замять историю, так как это совершенно не гарантировало, что на ночной притон не выйдет, если еще не вышел, какой-нибудь мент из наркоконтроля и иже с ним. Да и сам Назыров как абонент библиотеки и знакомый основных фигурантов мог оказаться в весьма неприятном положении. А это означало, что Настя, на которой он (смотрите, до чего докатился) был готов жениться, должна была напрочь исчезнуть из этой библиотеки и совершенно "не при делах", чистой и непорочной, как рожденная из морской пены богиня Афродита Анадиомена. Хорошо, что Игнат не знал, что эта пена была не такой уж чистой, а смешанной с кровью и семенем отрезанных по наущению жены Геи и сброшенных в море гениталий бога Урана. Голова сыщика была далека от мифологии, и в ней зрела одна безумная идея, настолько глупая и небезопасная, что он даже не представлял, что мог до такого додуматься.

Прошло несколько слякотных скучно будничных дней, таких, когда всё почему-то валится из рук, а проку от бессмысленной суеты на рабочем месте оказывается совсем немного. Расследование Назырова и Михалева, сыщика и бандита, стояло на месте. А исправно ходивший на работу Скрепкин выглядел усталым и в то же время мрачно сосредоточенным на какой-то мысли. Вэвэ даже решила, что он, наконец, сподобился и, как когда- то обещал, под влиянием смерти Колибри решил написать что-нибудь свое. Сама же она ходила необычно хмурой, забросив роль сводницы, от чего Владик и Настя только облегченно вздохнули. Но девушка продолжала киснуть, мучаясь выбором между любовью и деньгами. Хотя, конечно, ей можно было и напомнить, что она не первая оказалась в плену такой дилеммы. Но это вряд ли бы подняло ей настроение.

Пробегая глазами сводку преступлений за прошлый день, Назыров вначале даже чуть не пропустил фамилию Хвыля. Ведь все, что находилось в сводке, слава богу, было не по его душу. А потом чуть не подскочил. Вот оно. Началось. А он ведь так и предполагал. Чувствовал, что будет война между группировками, и, возможно, библиотека, если и не была ее основной причиной, то могла, как минимум, сыграть в ней роль запала. Дед, видимо, все-таки крышевал Скрепкина и теперь допрыгался. Жалко было мужика, у него было свое, хотя и воровское, понятие о справедливости, и своих пацанов он держал одновременно и в холе и в строгости. А Владика теперь можно уже и не убивать. Куда ему теперь деваться. Будет платить новым хозяевам и на их условиях. Кокнули только Деда как-то странно, похоже, битой, хотя ее саму и не нашли. Но Хвыля и сам виноват, что напросился на такой способ убийства, а не на пулю или нож. Все верил, что со всеми сумеет договориться мирным путем, и передвигался без охраны. Вот и допередвигался. И Игнат быстро прикинул, кто в этой префектуре был основным его конурентом. Конечно же, Коробочка, или, поплатившийся за свою любовь к Гоголю, Коробков Игорь Леонидович. Что говорится, молодой, да ранний. И очень перспективный, если живой останется. Но, в сущности, Назырова ничто из вышеуказанного не должно было волновать. Привязывать Деда к убийству Колибри и консьержки у следствия оснований не было, а делиться подозрениями по собственной инициативе сыщик и вовсе не собирался. Хотя понимал, что надо торопиться и вытащить из болота Настю. Игнат был уверен, что его коллеги докопаются в конце концов и до связи Деда с библиотекой.

А Клепа неожиданно для себя почувствовал себя осиротевшим и брошенным на произвол судьбы. Все хозяйство вдруг свалилось на него, хотя к этому он был пока психологически не готов. Но и альтернативы Михалеву тоже не было. Он занимал должность первого заместителя как в самой абсолютно законно принадлежавшей Хвыле фирме, так и вне ее, и пользовался у пацанов уважением. Но первый зам еще не босс. И, как ни крути, а горизонты у них все равно были разные. Однако под ружье, на всякий случай, людей Михалев все-таки поставил, хотя и не понимал, кто же их скрытый враг. Он поначалу грешил на Скрепкина, но сам босс говорил ему в день смерти, что разговаривал с библиотекарем и договорился о встрече на следующий вечер. И при этом был совершенно спокоен и доволен собой. А, значит, никаких проблем в связи с этим босс не предполагал. Ведь какой тогда этому фраеру надо было быть падлой, чтобы забить с Дедом "стрелку" и до нее коварно убить. Это же полный беспредел. Да и зачем ему вообще убивать? Из ревности? Неужели он действительно мог думать, что Дед, при его-то положении, стал бы сам марать об кого-то руки? Нет, не библиотекарь это, хотя и стоило проверить. А пацаны пускай немного посуетятся. Только на пользу им, а то совсем заржавеют. Да и Коробочка в виду новых обстоятельств мог попробовать хвост распушить. Кстати, и его следовало бы проверить на вшивость. Перемирие-то, конечно, у них перемирием, как у Северной и Южной Кореи, а подляну все равно мог кинуть, если бы был уверен, что сильнее. И ударил бы тогда точно, в самое сердце можно сказать.

А, может, он, Клепа, и вообще изначально купился на фуфло? Хвыля-то только снаружи был Дедом Морозом, а так волчара еще тот. Может, он сам и стоял за поисками "общака" и хотел прибрать все с потрохами себе? И библиотеку, и деньги Скрепкина. Есть ведь много способов заставить человека "добровольно" передать свою собственность кому-нибудь другому, хоть черту лысому. А то с чего бы это вдруг ему так удачно вспомнилось про вора Фиру и Подольск? А Колибри - это так, расхожий материал, игрушка. Не понравилась - сломал. Только у Деда тогда сообщник должен быть. Не сам же он бегал консьержку успокоить. Вот с этим сообщником Хвыля, наверно, что-то и не поделил. Но его не опасался, потому-то на стоянке к себе подпустил.

Утренний звонок был некстати, и абонент остался неизвестен. Владик даже заколебался отвечать ли ему вообще. Уж очень обидно сознавать, что тебя разбудили по ошибке или того хуже, поднял на ноги не в меру ретивый рекламный агент. Но, в конце концов, все же приложил к уху не унимавшийся "мобильник". Голос говорящего был приглушен и, похоже, изменен.

- Скрепкин! - было сказано безо всякого приветствия. - Ты бы на сегодняшнюю ночь бордельчик свой прикрыл. Послушайся совета добрых людей.

Владик от неожиданности даже поперхнулся.

- Какой-такой, извините, бордельчик? - играя в непонимание, но прилично труханув в душе, спросил он, надеясь, что в его тоне прозвучало достаточно негодования.

- Ты дурку-то мне здесь не гони, библиотекарь хренов, - не без насмешки продолжил голос. - А то смотри, я ведь обидеться могу и отключу телефончик. И что тогда делать будешь?

Но, даже несмотря на страх, разговор Владик прекращать не хотел. Надо было вначале разобраться.

- И все-таки я не очень понимаю, о чем идет речь, - пытаясь потянуть время, уже менее агрессивно добавил он.

- Не понимаешь, значит, библиотекарь? - с оттенком угрозы переспросил голос. - Ну-ну. Продолжай и дальше играть в несознанку. Только засыпался ты, Скрепкин. Сдал тебя кто-то. То ли клиент, то ли конкурент. А, может, кто-то из твоих петушков. И выпадает тебе, касатик, дорога в казенный дом. Если только вовремя не подсуетишься... Ведь сегодня как раз менты и придут, чтобы брать на тепленьком, то бишь с поличным.

Скрепкин откровенно запаниковал. Пересохший язык внезапно превратился в посторонний предмет, движение которым во рту требовало почти реального физического усилия. И, тем не менее, он из себя выдавил:

- Так что же мне делать?

- Ну, ты тупой, интеллигент, - уже откровенно издеваясь, проговорил голос. - Говорят же русским языком, не открывай сегодня ночью лавочку. И еще совет. Подвальчик почисть и на замок амбарный закрой, чтобы выглядело, как будто туда сто лет никто не заглядывал. Если, конечно, не собираешься на себя и статью 221.8 повесить.

Скрепкин совсем скис, и в то же время в его душу закралось подозрение. Может, это просто начало рэкета? Мол, спасли мы тебя, братан, а теперь давай начинай делиться.

- А вам-то какой интерес меня предупреждать? - подозрительно поинтересовался он.

Голос каркающе рассмеялся. Если б Владик был постарше, то понял бы, что его собеседник подражает смеху героя известного старого фильма, Фантомасу.

- Мне-то? Никакого. А вот босс мой почему-то решил о твоей конторе позаботиться.

Скрепкин пытался что-то еще спросить, но было уже поздно. Разговор был прекращен.

В итоге на работу он поехал только через несколько часов. Все утро сидел и обзванивал "матросов" "порта" и прочих, чтобы и не думали совать сегодня нос в библиотеку. Связался и самыми солидными и постоянными клиентами. Правда, причину неожиданного выходного никому не объяснил. Конечно, предупредил и Настю, которой, по понятным причинам, как компаньону, не мог не рассказать об анонимном звонке. А та ужасно струсила и поклялась себе в душе навсегда завязать с этими играми. Труднее всего было уговорить Вэвэ не приходить на работу. Пришлось ей наплести, что, пока не наступила зима, необходимо сделать срочную профилактику труб отопления в подвале. А то летом ее провели халтурно. В связи с чем должна была подъехать бригада из "Единого сервисного центра", и нормальная работа библиотеки в этих условиях оказалась бы парализованной. Более того, Скрепкин обещал, что самолично проследит за ходом работ.

А потом в паре с Настей Владик отправился в библиотеку чистить от "травки" и вообще посторонних предметов подвал. Матрасы они, естественно, не тронули. Но в остальном, что смогли, то и убрали. И умаялись в итоге страшно. Зато теперь Владик мог спокойно позвонить и доложить Вэвэ, что все в порядке, и завтра можно было снова возвращаться к обычной работе.

Скрепкину, конечно, было очень интересно посмотреть, как пройдет и чем закончится облава ментов, но, как упоминалось раньше, место вокруг библиотеки было пустынное, а перспектива ставить где-то вдали машину а потом стоять и прятаться, стуча зубами от холода, за деревьями парка Владика не вдохновляла.

Этот настин звонок Игнату был необычен заявлением, что она уже стоит у подъезда и срочно хочет к нему подняться. И это было сказано таким несчастным голосом, что у сыщика от предчувствия неладного защемило сердце.

Настя, не здороваясь, бросилась к нему на грудь и разревелась. И не так, как, скрывая гнев, плачет обиженная кем-то взрослая женщина, а испуганно и отчаянно, как потерявшийся в толпе ребенок.

- Ну, что ты, что ты. Успокойся, я с тобой, - не очень уверенно проговорил Игнат и нежно поцеловал ее в висок. - Говори, что случилось.

Настя подняла на него заплаканные глаза.

- Игнатушка! Мне тебе нужно сказать что-то важное, - торопливо заговорила она, словно боялась, что раз остановившись, уже не найдет в себе силы продолжать. - Ты только не перебивай. Библиотека - она не просто библиотека. Мы со Скрепкиным тайком от Вэвэ...

Рука сыщика мягко, но решительно закрыла ей рот. Он принял нарочито глуповатый вид и бодреньким тоном произнес:

- И слушать ничего не хочу про ваши внутренние библиотечные проблемы, - притворное возмущение отразилось на его лице. - Мало того, что ради тебя я езжу туда к черту на кулички и перечитываю уже сто раз перечитанные книги, так я еще должен слушать какой-то бред о ваших взаимоотношениях с заведующей?

Эти непонятные, но вполне безобидные "кулички у черта" почему-то возмутили Настю так, что на секунду даже высохли ее слезы. Она сердито отстранилась от Игната и не предвещающим ничего хорошего тоном буркнула:

- А мог бы и не ездить. Читал бы себе, скажем, "Устав караульной службы" с какой-нибудь милиционершей. Их ведь у вас там, говорят, хватает. Тебе, как старшему по званию, какая-нибудь по уставу бы и дала.

Назыров невольно усмехнулся.

- Погоди, погоди, - пытаясь остановить надвигающуюся бурю, миролюбиво начал он. - Что ж ты из одной крайности да в другую? Вот глупая.

Игнату было, мягко говоря, неловко. Он совсем не хотел ссоры, но еще больше старался избежать настиной исповеди. Поэтому ему пришлось продолжить лицедейство, и он, деловито посмотрев на часы, непонятным, то ли утвердительным, то ли вопросительным тоном произнес:

- Давай сделаем небольшой перерыв, тыныш (перерыв, по-татарски). Ты и так застала меня чудом, а мне срочно надо на операцию, - сыщик даже выделил это слово интонацией, - которая, вероятно, продлится до утра. Потерпи несколько часов, и я клянусь выслушать все, что ты хотела мне сказать.

Сыщик выдержал паузу и снова подчеркнуто повторил:

- Всего несколько часов и поговорим. Возможно, и мне будет, что тебе рассказать.

Настя со смешанным чувством сомнения, гнева и разочарования поглядела на него.

- Что, татарин? Я, кажется, своим приходом помешала тебе свалить на свиданку? - она презрительно фыркнула. - Так дуй, не оглядывайся.

Настя повернулась к двери, явно намереваясь немедленно уйти, но Игнат решительно загородил ей дорогу.

- Никакой, как ты выразилась, "свиданки" у меня нет. - неожиданно резко и сердито сказал он. - А есть дело, которое нужно закончить. А ты меня, будь добра, дождись здесь. Вернусь или ночью, или утром. Где-что ты знаешь. Приду - поговорим.

Он повернул несколько растерявшуюся и несопротивляющуюся Настю за плечи и легонько подтолкнул в сторону кухни.

- Чаю пока хлебни... Или водки. Бутылка в морозильнике.

Проникнуть внутрь отвыкшего пустовать по ночам здания библиотеки было пустяковым делом. С дверью подвала, правда, пришлось немного повозиться. Но, закончив, Назыров с удовлетворением отметил, что Скрепкин послушался его совета и всю коноплю вырвал, а лотки с землей собрал в одну кучу, забросав всяким мусором. Маскировка, конечно, не ахти какая, но могла и сработать. Впрочем, значения это не имело никакого. Никто облаву на библиотеку устраивать не обирался. Все это было враньем. И сыщик пришел сюда совсем не для того, чтобы искать плантацию "травки". Ему просто нужно было, чтобы в библиотеке этой ночью никого не было. И теперь он в каком-то первобытном экстазе, словно предвкушая грядущий языческий огненный праздник, щедро лил из пластиковой бутыли бензин на пол подвала и все, что попадалось под руку. А, уходя, удовлетворенно потянул ноздрями на прощание одуряющий парами горючего воздух и бросил зажженную спичку внутрь. Но она погасла, не долетев. Бывшая графская конюшня явно сопротивлялась и не хотела нового пожара. Пришлось крутить жгут из газеты, который тоже не спешил загораться. Но у бумаги все-таки нет силы против огня. И тут уж не помогли никакие сквозняки. И бензин радостно вспыхнул и закружился в танце, сжигая себя и все вокруг.

Назыров сидел в машине и спокойно глядел, как пламя вначале маленькими, с виду безобидными язычками, а затем неудержимой освобожденной стихией охватывает библиотеку, вспоминая почему-то "Мастера и Маргариту" и пожар в "Грибоедове", и не без иронии сожалел, что не может утащить с собой, подобно Арчибальду Арчибальдовичу, какой-нибудь окорок. Сыщик не боялся, что его застанут на месте преступления. Он все рассчитал правильно. Как говорилось уже не раз, библиотека располагалась на отшибе, и пожар в ней никаким жилым или служебным помещениям не угрожал. А вероятность того, что какой-нибудь законопослушный москвич случайно посреди ночи увидит зарево и начнет названивать "01" была невелика. Потому что пожарных обычно вызывает тот, кто находится рядом с пожаром, а не тот, кто видит его издалека. Поэтому Игнат спокойно любовался делом своих рук минут эдак двадцать. И лишь потом не спеша завел машину и тронулся в путь. Но даже по дороге ему не попались завывающие и торопящиеся пожарные машины. И, хотя ему было немножко жалко книги, он не чувствовал за собой большой вины, так как справедливо предполагал, что лучше было пожертвовать ими, чем человеческими судьбами. А какой-то варвар, сидящий глубоко внутри, при этом ехидно добавлял, что бумага еще и хорошее топливо и не даст пожару спонтанно затухнуть. В общем, гори, гори ясно, чтобы не погасло...

Было где-то начало четвертого утра, когда Игнат вернулся домой. В квартире было темно и тихо, и сыщик даже испугался, что Настя, все-таки обидевшись на него, ушла. Но, к счастью, ее пальто висело на месте, и, вздохнув с облегчением, Назыров прокрался, не дыша, в комнату, где на его постели крепко спала Кравчук. Но сыщик напрасно боялся ее разбудить. Девушка таки уговорила полбутылки водки, которая молчаливой свидетельницей преступления стояла на тумбочке, и теперь смешно пискляво похрапывала, делая паузы, чтобы что-то невнятно пробормотать. "Надо бы ей сказать, что храпит, когда выпьет", - мелькнуло в голове Игната, но углубляться в вопросы влияния алкоголя на сон он не стал. Усталый, он просто разделся и, довольно бесцеремонно подвинув тело любимой женщины, лег. И не прошло и пяти минут, как Морфей забрал его в свои объятия. Впрочем, чтобы заснуть, сыщику не требовалось усилий и ранее.

Наст, как это нередко бывает после выпивки, проснулась ни свет ни заря и мучилась страшной жаждой. У нее, как сказал бы дядя Муся, канал сушняк. Да и голова чувствовала себя так, будто на мозги надели череп меньшего размера, и они вот-вот полезут из всех дырок, ушей, носа и уж тем более глаз, которые явно от избыточного давления открывались и закрывались с трудом. Зато увидев Игната рядом с собой, она ужасно обрадовалась. Ее женское естество торжествовало. Вот оно. Ее мужик, даже не муж еще, не обманул, вернулся с опасного задания и лег рядом с ней. И даже не разбудил. Какой милый. И вовсе не ходил он по бабам. Настя даже хотела его легонько поцеловать. Но вовремя остановилась. Ведь, боже мой, как она, должно быть, отвратительно выглядела. И лицо, небось, опухло. Глаза красные. А вдруг татарин проснется и увидит ее такой. А еще перегаром, наверно, несет. И Насте стало вдруг ужасно стыдно. Она мышкой шмыгнула из кровати и побежала в ванную, где немедленно залезла под холодный, скорее даже садистски холодный душ. А потом долго и тщательно чистила зубы, не догадываясь, что от нее все равно будет пахнуть перегаром, но только с привкусом зубной пасты. Хотя это, может, все-таки приятнее. А дальше уединилась на кухне с бутылкой минеральной воды и пачкой таблеток от головы. Откуда ж ей, малоопытной, было знать, что сейчас надо было не пилюли водой запивать, а принять рюмочку. Или две. Амбре оно все равно, что так, что эдак, останется, так почему ж тогда здоровье-то не поправить. Кстати, свежий запах алкоголя лучше кислого застарелого.

Слава богу, сумочка с косметичкой осталась лежать на видном месте в коридоре, и Настя долго наводила на лицо марафет пока, в конце концов, не осталась довольна результатом. Конечно, до идеала было далеко, но для состояния "с бодуна" очень даже недурственно. Неожиданно заиграл мелодию ее "мобильник", и она, неловко похлопав по кнопкам и не попадая по ним пальцами, наконец, все-таки сумела ответить. Звонил Скрепкин, и по мере разговора с ним настино лицо от удивления вытягивалось все сильнее.

От библиотеки ничего не осталось. Она практически выгорела дотла. А разве могло быть иначе? В ней же, что ни говори, были только одни горючие материалы. И книги, и трухлявые деревянные переборки. А еще, как назло, когда пожарные, в конце концов, подъехали к пылающему зданию, кишку оказалось подключать не к чему. Гидрант он вроде и был, но вода из него почему-то не шла. Не хотела, зараза. А своих запасов у них и вообще было только на пионерский костер. Да еще то, что накопилось, как у пионеров, в мочевым пузырях. Впрочем, пожарные особенно и не парились. Здание-то было нежилое, да и то уже почти выгорело. Так что, если в него и залезли сдуру какие-нибудь бомжи, то им уж, наверняка, настали кранты. Или башмай кирдык. Кому что больше нравится. Поэтому поливай водой - не поливай, а результат один. Останутся одни обгорелые камни и головешки. И мертвяки в худшем случае.

Средних лет мужчина в форме с усталым лицом не торопясь двинулся в сторону измазанной в саже плачущей на догорающем пепелище женщины. Немного рыхловатой, немного полноватой, с лицом безо всякой косметики. И одетой черт-те как. Наверно, потому, как догадался незнакомец, что одевалась второпях. Но глаза, хоть и заплаканные, были хороши. Женские. Настоящие. Такие, в которые мужчинам нравится смотреть. Без скрытого вызова. Без глупого феминистического желания любой ценой уделать мужика. Да и могла ли такая чушь вообще прийти в голову Валентине Викторовне? Она и так считала всех феминисток дурами.

А идущий к ней мужчина назывался странным словом "дознаватель". Не "у-знаватель", не "по-знаватель" и не просто следователь, а именно "до-знаватель". Хотя, по логике вещей, тогда должен быть и "после-знаватель". Представляете, ходил бы тогда гоголем после всех эдакий важный дядечка, и все-то ему было по ... Потому что всё и про всех ему было бы уже известно, он ведь "после-знаватель". Но не стоит отвлекаться. А у вышеназванного дознавателя по долгу службы возникли к Вэвэ, как заведующей, некоторые вопросы. Дело в том, что и без сложных экспертиз, по ходу распространения огня было понятно, что пожар начался в подвале из определенного места на полу. Другими словами, речь, скорее всего, шла о поджоге. И мужчина, которого звали Киселев Вадим Леонтьевич, хотел узнать, не угрожал ли кто-нибудь из посетителей библиотеки ее сжечь, и не было ли у Вэвэ каких-либо конфликтов сотрудниками. Но, женщина не переставая плакать, только отрицательно покачала головой. Хотеть сжечь библиотеку? Бред какой. Это вам не древняя Александрия. И не третий рейх. Лучше бы проводку проверили. Все пожары, говорят, из-за нее. Она даже собиралась высказаться по этому поводу, но прикусила язык. Что-то в этом коренастом мужичке было эдакое... Трудно объяснить словами. То ли невозмутимость, то ли основательность, хотя последнее уже ближе. Или, скорее, стабильная надежность, а, может, надежная стабильность. Как хотите. Т. е. то, что и должно быть у мужчин. И физиономия вроде ничего. Глаза неглупые и незлые. Морщинки, где надо. Правда, не от старости, а так шрамики, оставленные жизнью.

Киселев же, хотя и заинтересовался женщиной, тем не менее, оказался достаточно тактичен и на продолжении разговора настаивать не стал. Однако, если быть честным до конца, он зачем-то представил себе Вэвэ, как бы получше выразиться, после косметического ремонта что ли, а, представив, вдруг понял, что хочет увидеть весь этот ренессанс воочию. Поэтому ее координаты и телефон, кончено же, взял, пообещав связаться с ней попозже, когда та успокоиться. Впрочем, на ее помощь следствию он особенно не рассчитывал. Если она сразу ни на кого не подумала, то и вероятность, что беседа с ней поможет выявить поджигателя, была нулевой. Да и задавал дознаватель ей вопросы только для проформы. В месть какого-нибудь ненормального он не верил, а скрывать что-то поджогом сотрудникам библиотеки было нечего. Не того профиля учреждение. И, скорее всего, схулиганила какая-нибудь шпана из парка. Так просто, для прикола, разбила стекло и бросила в подвал что-нибудь горящее. А потом еще, наверно, стояла вокруг и ржала, глядя, как пламя поднимается все выше и выше к книгам. Ублюдки, они ублюдки и есть.

А Валентина Викторовна совсем не обратила внимания на уход Киселева и продолжала горько плакать, сетуя на свою такую странно переменчивую и злую судьбу. А ведь она всегда хотела, чтобы было как лучше. И когда был жив муж, и когда после его смерти, перемыкав горе, вновь вернулась к работе. Но боги будто бы смеялись над ней. И, подразнив призраком безмятежной жизни, снова бросили ее на самое дно, в мрак, в котором не было пути даже и лучику света. Все сгорело. И библиотека с "красным уголком", и компьютеры, и обложенные розовой плиткой туалеты, и, главное, все ее надежды на спокойное будущее.

Вэвэ была реалисткой. Она понимала, что здание скорее всего восстанавливать не станут. А если и станут, то, наверняка, не для того, чтобы разместить в нем новую библиотеку. И ей, вероятно, предложат должность в каком-нибудь другом месте. Но вовсе не обязательно заведующей. А скорее всего просто библиотекарем, максимум, старшим. И придется ей вливаться в какой-нибудь коллектив старых дев и сплетниц. И о том, что когда-то славно и уютно работала с молодежью в подчинении, придется забыть. А те, конечно же, себе место найдут. Даже не такое как здесь, а в сто раз лучше.

Но все-таки во всем, по-видимому, была виновата она сама. Боги никогда не наказывают зря. Хотя на самом деле, если вдуматься, все произошедшее было только следствием когда-то неудачно сложившихся обстоятельств.

ххх

Вэвэ с мрачным видом ехала в троллейбусе, проклиная себя, что ввязалась в эту дурацкую авантюру с гадалкой. И надо было же ей повстречаться с этой Лидкой, старой приятельницей по институту, которая вдруг решила принять участи в устройстве ее, Вэвэ, личной жизни. Причем делала она это каким-то странным образом. Сама-то Лидка тоже жила одна. Два года как развелась с мужиком, с которым прожила вместе 17 лет. Поэтому знакомить Вэвэ с другими мужчинами ей и в голову не приходило. Они могли пригодиться ей самой. Вместо этого Лидка предложила выяснить судьбу Валентины Викторовны у гадалки или астролога на выбор. Или у обоих вместе. Кто, как не они, могли с большей или меньшей точностью определить, на бубнового или на червового короля должны повлиять Марс или Юпитер, чтобы пробудить их интерес к непервой свежести вдове пятидесяти двух лет. А Вэвэ отнекивалась да отмахивалась, но, в конце концов, сдалась. Причем вовсе не из-за того, что доводы Лидки стали вдруг более убедительными. Просто ее заинтересовал адрес очередной, найденной подружкой гадалки. Выяснилось, что та живет в одном доме со Скрепкиным. А людская психология - вещь странная и непредсказуемая. И, почему один человек кажется ближе другого, понять невозможно. Даже просто незнакомец, но тезка, будь он при этом последней сволочью, может по первому впечатлению показаться почти родным. Вот и у Вэвэ возникло необъяснимое ощущение, что эта женщина, живущая в непосредственной близости от "своего в доску" Скрепкина, тоже "своя". И, значит, погадает ей, как "своей". А что может быть важнее для бывшего советского человека, чем вера в то, что он "свой"?

Но прямиком подняться к гадалке оказалось делом невозможным. Пришлось для начала доложиться церемонно любезной старой ведьме, местной консьержке, которая аккуратно записала, в какую квартиру и зачем она идет.

Антураж же обители современной пифии вполне соответствовал ее второй профессии. По первой она была техник-чертежник. Комната была затемнена, горели свечи, на полке стояло чучело совы, а на столе, кто бы мог подумать, хрустальный шар. И, конечно же, карты, но не Таро, как наивно предполагала Вэвэ, а обычные игральные. Они реже врут, объяснила гадалка. В Таро больше двусмысленности, а здесь как выпало, так и выпало. Однако гаданием Валентина Викторовна осталась недовольна. Она и так с сомнением относилась к мистике, а многозначительная, но маловразумительная речь ворожеи и вовсе не способствовала укреплению веры. Поэтому посулы грядущей встречи с королем треф ее вдохновили мало. Она поторопилась расплатиться и с раздражением в первую очередь на саму себя ушла. И черт ее в этот момент дернул решить зайти к Скрепкину. Вэвэ почему-то подумала, что, наверно, неслучайно оказалась в его доме, и это знак свыше, означающий, что ей надо в неформальной обстановке поговорить с Владиком о Насте и намекнуть, что тому следует быть понастойчивей. А то ведь тому в отношениях с девушкой его же кузен Евгений на пятки наступает. Кроме того, что тут скрывать, заведующей смерть как хотелось поглядеть, как живет этот богатенький Ричи. А заодно и напроситься на чашечку горячего чая. Что-то познабливало ее после гадания.

Но Владика дома не оказалось. Дверь открыл Колибри, который немало удивился, увидев в дверях заведующую библиотекой. Но, следуя законам гостеприимства, пригласил ее войти, незаметно подавив смешок при виде того, как от плохо скрываемого любопытства у женщины зашустрили по сторонам глаза и заострился нос. Впрочем, и без приглашения казалось, что, хотя туловище Вэвэ все еще стояло снаружи, голова уже все равно успела пересечь дверной проем. И Валентина Викторовна вошла. Может, оно даже и к лучшему, думала она, что Владика не было дома. Ведь можно поговорить и не с ним. А с этим молодым человеком, от интриг которого она и собиралась предостеречь Скрепкина. Давно настало время вежливо указать Евгению, где его место, и что Кравчук птица не его полета. Но все это можно было сделать и попозже. А сначала все-таки надо было всласть походить по квартире и сунуть нос во все ее углы. И, кстати говоря, владиковы хоромы оказались вполне на уровне. Может, и не самые-самые, но где-то близко. И не такие, естественно, как у Вэвэ, хотя та справедливо гордилась своей большой трехкомнатной квартирой в сталинской восьмиэтажке. Правда, справедливости ради стоило заметить, что какие хоромы самые-самые, она представляла плохо, только по американским фильмам и аргентинским сериалом. Т. е. неким гибридом фазенды, ранчо и белого дома.

Надо отдать должное, Колибри отнесся к экскурсии по квартире совершенно спокойно. Заведующая его совсем не раздражала, а, наоборот, забавляла. Тем более что ему и так было скучно сидеть одному и ждать прихода Владика. Вэвэ даже не понадобилось напрашиваться на чай. Евгений предложил его сам. И быстро, профессионально сноровисто заварил. Разговор начался, когда Вэвэ с наслаждением отхлебнула первый глоток горячего и крепкого напитка. Он подействовал как рюмка коньяка. Голова вдруг прояснилась, а познабливание исчезло.

- Евгений! - чопорно начала Валентина Викторовна, сделав второй глоток. - А как у вас продвигается учеба?

Колибри удивленно вскинул брови. Какого это хрена ей вдруг понадобилось спрашивать про его учебу? Тоже мне деканша нашлась. Но все-таки вежливо, соблюдая приличия, ответил:

- Спасибо. Ничего.

И, слегка ерничая, с фальшивой заинтересованностью в свою очередь поинтересовался:

- А как у вас? Книжки народ читает? Повышает свой культурный уровень?

Вэвэ, уловив издевку, задевающую святую для нее цель просвещения широких масс темного и равнодушного к знаниям населения, начала раздражаться и даже бросила прихлебывать вкусный чай.

- Да. Повышает, - деревянным тоном отчеканила она, дернув носом. Он, очевидно, на ее лице был одним из главных индикаторов переживаемых эмоций.

- Повышает. Еще как, - повторила зачем-то она и добавила: - А вам, Евгений, не к лицу иронизировать по поводу моей работы. Молоды еще. Наберитесь лучше опыта. А то пока не разбираетесь ни в жизни, ни в людях.

Колибри, который за годы работы официантом насмотрелся всякого и хорошо знал, каково оно истинное человеческое нутро, особенно когда алкоголь снимает с него не слишком толстую пленку приличий, откровенно рассмеялся. Но не зло. Ему не хотелось обижать Вэвэ. Если баба была дурой, то это вовсе не было ее виной и уж тем более бедой, а естественным состоянием. Так какой смысл иронизировать по поводу природы вещей?

- Что вы, Валентина Викторовна, - внешне покаянно и проникновенно добавил он, надев железную узду на бурлящее внутри веселье. - У меня и в мыслях не было пытаться преуменьшить значение вашего труда. Не забывайте, что мой друг и брат Владик тоже библиотекарь. И насмешничать над вами значило бы насмешничать и над ним.

- Да? - с сомнением протянула Вэвэ и подумала, что сейчас самое время перевести разговор на нужную ей тему о Насте, хотя что-то подсказывало ей, что лучше не стоит. Разговор, к сожалению, начался не так нейтрально, как ей бы хотелось, но заведующая упрямо продолжала следовать своей цели. А то зря она что ли испортила себе день визитом к гадалке и поддалась, как девчонка, на подначку этого сопляка? Чепуха какая. Да и, в конце концов, голос-то у нее лишь совещательный, а прислушиваться к нему, или нет, это дело Евгения. Или при других обстоятельствах Скрепкина и Насти. Или любого из них. Хотя ее слушать, грустно констатировала она про себя, скорее всего никто из молодых не станет. Как и она, впрочем, в свое время в упор не воспринимала мнение старших. Старых пердунов, другими словами. Неожиданная мысль о том, что она тоже теперь "старый пердун" ужасно расстроила Вэвэ, и на ее глазах даже навернулись слезы, заметив которые, Колибри даже перепугался. Эта тетка оказалась чересчур чувствительной.

- Что вы, что вы, Валентина Викторовна, - зачастил он, - не принимайте мои глупые речи близко к сердцу, я и впрямь не собирался вас обижать.

Но Вэвэ только отмахнулась.

- Бросьте, молодой человек, - великодушно проговорила она. - Вы ни в чем не виноваты. А слезы это так, совокупный продукт сложившихся обстоятельств.

Вэвэ снова потянулась к чаю.

- Я в общем хотела поговорить с вами о другом, - осторожно начала она. - О ваших отношениях с Настей.

Колибри ошарашено вытаращился на заведующую. Чего-чего, а такого поворота он не ожидал.

- Что вы имеете в виду? - не скрывая удивления и любопытства, спросил он.

Этот закономерный и простой вопрос почему-то вызвал у Вэвэ физическое ощущение неудобности позы, в которой она вполне по-домашнему сидела на кухонном стуле в квартире Скрепкина, и она заерзала на сидении.

- Видите ли, Евгений, - не очень решительно продолжила она, - до того, как вы появились в Москве, - Колибри снова удивился: тетка, похоже, считала его приезжим, - Настя и Владик уже какое-то время работали вместе. Более того, это Владик уговорил девушку, которая, поверьте, с ее образованием могла бы найти место и получше, перейти на работу к нам. Что, как вы понимаете, означало, что они дружили и раньше...

- Ну и что из этого? - не удержавшись, перебил Колибри. - Что из того, что они дружили и работали?

Вэвэ недовольно повела плечами.

- А то, - раздраженно фыркнула она. - Их дружба начала перерождаться в нечто большее. И они могли стать такой замечательной парой. А тут вы с вашей безалаберностью и легкомыслием. И этими вашими заигрываниями. Вы бы только посмотрели. Владик ведь от ревности совсем почернел с лица.

Колибри снова стало весело. Эта дура-баба была права, Скрепкин ревновал. Только не Настю к нему, а его к Насте.

- Евгений, скажите по правде, у вас в отношении девушки действительно серьезные намерения? - тоном прокурора спросила Валентина Викторовна и чуть не выставила вперед, как на знаменитом плакате, обвиняющий перст.

Колибри не выдержал и расхохотался. У него не было сил. Он умирал от смеха, от парадоксальности и идиотизма ситуации.

- Нет, нет, - выдавил он из себя, - я не собираюсь на ней жениться, если вы об этом. Вы даже не представляете, насколько я далек от такой мысли.

Валентина Викторовна была искренне возмущена поведением Колибри. Он был не только бонвиван, но и явно проявлял неуважение как к Насте, так и к ней самой. Но заведующая старалась сдерживать эмоции.

- Вот видите, молодой человек, - она снова начала чеканить голос, - у вас в голове гуляет ветер, а у Владика и Насти могут рухнуть надежды на общее будущее.

Но странность этого разговора постепенно начал смущать и Колибри. И его комическая сторона вдруг перестала смешить. И Женя смеяться перестал. Он подумал, что обречен на нечто подобное и в будущем, потому что ему и Владику так и придется всю жизнь скрывать свою любовь от чужих взглядов и изображать интерес к противоположному полу, хотя его (интереса) на самом деле и нет. А, собственно говоря, почему? Чем их любовь хуже? Когда, наконец, человечество преодолеет в себе ханжеские стереотипы средневековья? Любовь ведь беспола, потому что она - любовь. И неважно, кто и какого пола ее носитель.

Колибри резко поднялся и заходил по кухне. Да пропадите вы пропадом, эти секреты полишинеля, думал он. Надо сказать этой дуре правду, чтобы отстала от него и Владика раз и навсегда.

Вэвэ, не понимая причины внезапного волнения Евгения, с глупым видом следила, как он маятником меряет туда-сюда шаги от окна к двери и обратно.

- Знаете, Валентина Викторовна, - стараясь оставаться дипломатичным, начал Колибри, - вы обратились ко мне не совсем по адресу. Меня не интересует Настя как женщина. Как не интересует она и Владика.

- Это как это? - тупо спросила Вэвэ, которой и в голову не могла прийти, что кого-то из мужчин Настя может оставить к себе безразличным.

- А вот так, - с неожиданной горячностью резанул Колибри. - Нас с Владиком женщины не интересуют. Нам хватает нас самих.

Женя так и не решился прямо произнести, что он и Скрепкин любят друг друга, но и сказанного было достаточно.

Про людей, оказавшихся в неожиданной ситуации, иногда образно говорят, что они "так и сели". Но Вэвэ уже и так сидела, а силы притяжения явно не хватало, чтобы та задом проломила сиденье, поэтому она, наливаясь возмущением и смакуя нарождающееся чувство праведного гнева, вместо этого встала. И разве что не уперла руки в боки. Кто бы мог подумать! Эти двое оказались педиками. И она, господи прости, почти да года проработала бок о бок с педиком. Общалась с ним, считала хорошим человека. Купилась, дура, на его пожертвования библиотеке. А ему просто нужно было, наверно, тихое гнездышко вдали от людских глаз, где не станут задавать вопросов, почему такой интересный с виду мужчина не имеет девушки и живет с "другом". Вэвэ даже передернуло. Какой, к черту, "друг". Подружка. Или наоборот? Скрепкин - подружка? Да и кто их, гомиков, разберет. И вдруг вспомнила про покойного супруга Дмитрия и его уикенды на даче. Ведь они такая же мразь как и он. А она с мужем еще и делила постель.

По-видимому, у заведующей подскочило давление, потому что лицо вдруг налилось кровью и стало цвета, предвещающего скорый апоплексический удар. А гнев Валентины Викторовны, душечки, женщины для мужчины, продолжал бушевать в ее сердце. И как же иначе? Она ведь достаточно долго была одна, и у нее не было мужчины, который обнял бы ее, когда ей плохо, и не было мужчины, которого бы обняла она, когда плохо ему. Да что она, Валентина Викторовна... Ей-то уже за полтинник. А сколько по миру молодых, которые, подобно ей, мыкаются, не найдя своей половинки? А эти, с позволения сказать мужчины, будь они неладны, тратят свое семя, из которого могла бы вырасти новая жизнь, друг на друга. Тьфу. И так Вэвэ вдруг стало обидно за себя и всех женщин на свете, что она схватила со стола нож, которым еще четверть часа назад Колибри отрезал ей кусок шоколадного торта, и в сердцах ударила им юношу в грудь. Правда, у нее и в мыслях не было причинить ему серьезный вред. Она хотела только сделать больно. Чтобы и он почувствовал, как больно ей самой. Вэвэ ведь знала, видела в книжках по анатомии, что стенка грудной клетки состоит из ребер, грудины и толстого слоя мышц, и крепка до такой степени, что слабой женщине не пробить ее. Но она не учла одного. Вэвэ уже несколько лет, как и следовало ожидать от вдовы, была в доме и за мужика, а с конца весны и до середины осени жила на даче, где ей волей неволей приходилось возиться с огородом. А ее загородный дом был старый, в который все время по какой-то причине не могли провести водопровод и газ. И воду приходилось таскать в ведрах из колонки, слава богу, хоть не так далеко, а для печки пилить и рубить дрова, потому что поощрять относительно легким заработком местных алкоголиков заведующая отказывалась принципиально. Так что рука была у Вэвэ ого-го, хотя она, вся такая книжная дама, об этом и не догадывалась. И поэтому нож, разорвав сопротивление кожи, мышц и фасций, вошел, повинуясь игре случая, точнехонько между ребрами и прямиком в перикард, который мгновенно начал заполняться кровью, постепенно сжимающей в смертельных тисках сердце бедного Жени. А расширившиеся от внезапной боли и удивления глаза Колибри быстро потускнели, и он со стоном упал на пол.

Вэвэ вначале даже не поняла, что натворила. Она глупо переводила глаза со своей руки на торчавший из груди нож, бессмысленно прислушиваясь к булькающим звукам, издаваемым умирающим Колибри, и со смешанным чувством любопытства и брезгливости наблюдала, как кровь, пульсируя, льется из раны и пузырится изо рта. А потом пришло понимание, а за ним страх. И не просто страх, а настоящий ужас. Она даже бросилась было набирать номер "скорой", но остановилась. Вначале потому, что было просто "занято", а потом по трезвому расчету, внезапно осознав, что Евгению уже не поможешь, а садиться из-за него в тюрьму совсем не хочется. Да и кто вообще мог на нее подумать? Разве она убийца? И оказалась-то в этом доме совершенно случайно. Поэтому Вэвэ, стараясь не измазаться в крови, вытерла кухонным полотенцем ручку ножа, помыла и аккуратно поставила в сушку посуду, при этом доев зачем-то остаток торта. Дверь квартиры, слава богу, захлопывалась сама, поэтому, когда она из нее вышла, уже ничто практически не напоминало, что в ней до этого кто-то был.

Консьержка сидела на месте и без особого интереса подняла голову, услышав шум движения спускающегося лифта. Это была та же перезрелая и безвкусно одетая мадам, посещавшая гадалку. И, судя по лицу, судьба не сулила ей в ближайшем будущем встречи ни с каким, пусть даже занюханным королем. Уж больно у той был несчастный вид. Карта, похоже, легла не так. Она даже не посмотрела в сторону консьержки, которая, впрочем, только пожала плечами. Не надо было быть дурой и доверяться гаданию. Тогда и не придется ходить с видом, как будто по ошибке выпила "касторки", и она вот-вот начнет действовать.

А потом завертелась вся эта кутерьма с убийством, и посещение Вэвэ напрочь вылетело у консьержки из головы. И вспомнила она про нее только во время визита Клепы, который нагнал на нее такого страху. А стресс у некоторых, знаете ли, способствует обострению мыслительных способностей. И покойная Жанна Альбертовна неожиданно задала себе вопрос, а действительно ли та посетительница гадалки совершенно непричастна к убийству. Уж больно совпадало время ее визита и гибели Колибри. Консьержка вовсе не думала, что Вэвэ может быть преступницей, она скорее подозревала ее в том, что та была свидетельницей, скрывающей информацию. А на информацию всегда можно найти покупателя. Особенно в деле об убийстве. Взять хотя бы того неприятного молодого человека или же солидного господина, приходившего к Евгению. Или даже Скрепкина. У них у всех, как выяснилось, был свой интерес найти преступника. И консьержка пошла к гадалке. Но не чтобы раскинуть карты. А так, по-свойски. Ведь, в конце концов, она первая встречала ее клиентов и звонила предупредить, если посетитель казался ей подозрительным. Так почему бы той не рассказать поподробнее о ее визитерше?

А у гадалки было в этот день хорошее настроение. То ли чакры открылись. То ли душа ушла в "астрал". Или вышла. И она вполне доброжелательно приняла Жанну Альбертовну. Но удивила ее сообщением, что та женщина была у нее совсем недолго и ушла недовольная, несмотря на вполне перспективный карточный расклад. Более того гадалка безапелляционно заметила, что такой, как она, неверующей, и вообще не стоило приходить и заставлять ее, уважаемого всеми специалиста, понапрасну трогать колоду. И это не могло не заинтересовать консьержку, у которой явно не складывались по времени быстрый уход посетительницы, называемой гадалкой Валентиной Викторовной, с фактическим временем ее ухода из дома, которое она с точностью опытного караульного зафиксировала механически. Да и если вспомнить ее спешку и всполошенный вид... Очень подозрительно. И натренированное годами безупречной службы собачье чутье подсказало консьержке, что эта женщина что-то знала. Но истинную причину интереса к посетительнице она гадалке, конечно, раскрывать не стала. Жана Альбертовна рассказала, что та дама пообещала ей дать семена редкого персидского сорта цикламенов, а она где-то посеяла, но не семена, а номер ее "мобильника". И бывшая техник-чертежник, будучи женщиной аккуратной, даже педантично аккуратной, покопавшись в бумажках, нашла и великодушно вручила Жанне Альбертовне телефон Валентины Викторовны.

Вэвэ, в принципе, недолюбливала "мобильники". Потому что никакого восторга идея, что с ней могут связаться в любое время и в любом месте, у нее не вызывала. Что она, брокер какой-нибудь? И ей надо знать в каждый конкретный момент, как колеблются котировки акций? Другое дело старый телефонный аппарат с проводом. Он же другой. Он дисциплинирует. И не убежишь от него с трубкой далеко. А, если уж не отвечаешь, так тебя нет, и все тут. Или причина какая уважительная. А то в метро и не проедешь спокойно. Сплошной концерт смешанной классическо-попсово-кошачьей музыки из звонков, и глупые лица, шарящих по карманам или в сумках в поисках аппаратов, пассажиров. Да и говорят потом, никого не стесняясь, как будто закрыты, как в старые времена, в переговорной кабинке междугороднего телеграфа. Поэтому к своему "мобильнику" заведующая относилась как к вещи заморской, ей чужеродной, как к муррайе метельчатой среди крыжовника, постоянно забывала его подзаряжать и никогда не заглядывала в "память", чтобы выяснить пропущенные звонки. Поэтому дозвониться до нее оказалось сложнее, чем предполагала Жанна Альбертовна. Но, в конце концов, разговор состоялся.

- Я надеюсь, вы меня помните, - начала она, обрадованная тем, что, наконец, ей удалось поймать эту неуловимую Валентину Викторовну. - Я - консьержка в доме, в который вы приходили на встречу с гадалкой.

Вэвэ почувствовала тревогу. Эту немолодую и не очень симпатичную даму она, конечно, помнила. Особенно ее подозрительный буравящий взгляд лагерного конвоира. Но какого черта ей от нее было надо?

- Да, я вас помню. И что из этого? - не очень вежливо ответила она.

А Жанна Альбертовна, бывшая учительница, очень болезненно реагировала на любой намек на неуважение к ее персоне. Потому что никакой ее сегодняшний статус не давал никому права забывать, что у нее высшее образование, и она больше тридцати лет преподавала в школе.

- А то. Во время вашего визита в наш дом произошло убийство молодого человека, - сказала, как отрубила, консьержка.

Она вначале хотела вести разговор иначе, помягче, ведь, в конце концов, собиралась только закинуть удочку, выяснить, а вдруг та что-то знает. Но, если эта никчемная "кошелка" начала хамить, то пусть и получит по полной программе. И она продолжила:

- И меня несколько раз расспрашивали по поводу посторонних, заходивших в подходящее время в подъезд. А я, знаете ли, про вас поначалу и позабыла. Наверно, от шока. А потом вспомнила.

И Жанна Альбертовна в разговоре специально выделила последнее слово.

- Взяла и вспомнила, - вновь повторила она с неким злорадством в голосе, как будто сделала это специально.

У Вэвэ захолонуло сердце. Она ведь уже почти успокоилась. Никаких признаков того, что кто-то подозревает ее в убийстве Колибри, не было. Того уж и похоронить успели, и скромненько девять дней отметить. И этот татарин-сыщик никаких лишних вопросов не задавал, хотя в библиотеку приходил регулярно. Но только было видно, что не ради книг или по службе, а чтобы пофлиртовать с Настей. А тут - на тебе. Всплыла эта карга. Ведь она же действительно не могла ее не видеть. Но, с другой стороны, у Вэвэ алиби. Она была в другой квартире у гадалки, и та могла подтвердить. Хотя, бог ее знает. Но одно понятно. Если эта ведьма настучит ментам, то те могут запросто начать копать и заново. Она ведь тогда только вытерла нож и помыла посуду, а остальные отпечатки и в квартире, и на ее двери не трогала. И все-таки, если эта консьержка такая законопослушная, то почему она звонит ей, а не прямиком обращается милицию?

- Ну, вы вспомнили. И что? - не без угрозы спросила заведующая. - По-моему, вы же сами меня расспрашивали, к кому я иду, и знаете, что я была у гадалки.

- И еще, - после паузы добавила она, следуя правилу, что лучшая защита - это нападение, - мне пришла в голову одна мысль. Если никого постороннего, входящего в подъезд, обнаружить не удалось, а я была в другой квартире, то единственным подозреваемым, точнее подозреваемой, при отсутствии других версий становитесь вы. Что вам самой, к примеру, мешало подняться на лифте и по какой-то причине убить несчастного юношу или кого там еще? Признавайтесь, что он такого вам сделал?

К концу этого совершенно беспочвенного выпада обвинительные нотки в голосе Вэвэ зазвучали все отчетливей, и консьержка чуть не задохнулась от гнева и возмущения. Подозревать ее в убийстве? Да как она может?

- Бросьте говорить глупости, вы, клисна недотрахнутая! - визгливо воскликнула она, забывая о приличиях и высшем образовании, но сохраняя обращение на "вы". Ее дед был чехом, и какими-то словами из детства она иногда начинала плеваться, правда не всегда воспроизводила их правильно. А klisna - это нерожавшая кобыла.

- Вы мне прекратите валить с больной головы на здоровую! - продолжала визжать она. - Ишь, чего удумала, профурсетка! Меня в подозреваемые записала.

Жанна Альбертовна ни минуты не сомневалась, что слово "профурсетка" обидно для женщины, но, к сожалению, не очень точно понимала его значение и, следовательно, не могла знать, что профурсетка, хотя в теории и могла быть клисной, но вот недотрахнутой никогда. А Вэвэ, в свою очередь, хоть и проглотила частично оскорбление в части недотрахнутости в силу его справедливости, но уж "профурсетку" стерпеть была не готова. Тем более, что вместо "клисны" ей послышалась "клизма". Но опускаться до ответных выпадов посчитала ниже своего достоинства. Ей ли метать бисер перед свиньями? Вместо этого она ледяным тоном, который скорее подошел бы герцогине фон Саксен-Веймар и Эйзенбах, поинтересовалась:

- Но, если вы, милейшая, ни в чем не виновны, и, наоборот, обвиняете меня в причастности к убийству, то почему же вы не бежите в милицию?

Голос Вэвэ оставался тверд, но эта твердость скрывала страх. А консьержка, пускай слегка и ошарашенная данным ей отпором, все же продолжала гнуть свою линию. Правда, обидных слов больше не употребляла. Она, как теннисный мячик, перебросила Вэвэ обратно обращение "милейшая", вкладывая в него как можно больше иронии.

- Я, милейшая, вам звоню только потому, что, как ни странно, хочу вас защитить.

При этих словах Жанна Альбертовна не смогла сдержать кривой ухмылки. А на той стороне линии Валентина Викторовна удивленно приподняла левую бровь. Она у нее была дежурной по удивлению.

- Защитить меня? От чего? - тем же холодным тоном спросила она.

- Видите ли, милейшая, после убийства того молодого человека... Кстати, вы его случайно не знали? - внезапно спросила консьержка. И тут Вэвэ невольно попалась. Она же не знала, что Жанна Альбертовна представления не имеет, что она заведует библиотекой, в которой работает Скрепкин, а, следовательно, могла знать, где и с кем он живет.

- Знала немножко, - не подозревая подвоха, сболтнула она, - Владик привел его к нам в библиотеку, а потом он и сам стал приходить заниматься.

А консьержка торжествовала. Вот оно недостающее звено. А то она уж ломала-переломала себе голову, думая, какая связь может быть между Евгением, Скрепкиным и этой мымрой. А она, оказывается, знала их обоих.

- Милейшая! - смакуя повторив это обращение, вновь обратилась она к Вэвэ. - Я хочу вас предостеречь. Я не знаю, что на самом деле произошло в квартире Скрепкина, но вскоре после убийства Евгения ко мне обратился незнакомый и очень опасный человек. Настоящий бандит. Хуже, чем в самых страшных фильмах про русскую мафию. Только хорошо одетый. Так вот он не поверил моим клятвам, что я никого не видела, и даже угрожал. Представляете, - Вэвэ услышала всхлип, - он грозил сжечь мою каморку вместе со мной, если я не вспомню, кто еще заходил в подъезд в тот вечер.

Жанна Альбертовна, выжидая, умолкла. Она пустила пробный шар и ждала реакции Вэвэ. Не может быть, чтобы та каким-нибудь образом не была в этом деле замешана.

И Вэвэ клюнула. Она не без оснований решила, что стала жертвой шантажа, хотя Жанна Альбертовна, вероятно, считала ее только свидетелем. А вот появление неизвестного бандита могло оказаться даже опаснее, чем встреча с милицией, и поэтому Вэвэ позарез было нужно, чтобы консьержка продолжала молчать о том, что она знала.

- Может, существует способ сохранить мое инкогнито? - уже совсем иным, почти просительным тоном промямлила она.

- В мире нет ничего невозможного, - деланно равнодушно ответила консьержка. - Но это не телефонный разговор.

- Так, может, нам стоит встретиться? - с надеждой спросила Вэвэ.

- Я полагаю, что это необходимо нам обеим, милейшая, - похоронным тоном произнесла Жанна Альбертовна, и они договорились о встрече вечером в скверике рядом с домом хитроумной консьержки.

А та ликовала. Похоже, эта дама не только что-то знает, но и готова платить за молчание. Осталось только выяснить, кто намерен дать больше, библиотекарша или Михалев. А еще лучше было бы содрать деньги с них обоих.

- Убить тебя мало, сволочь, - как бы в ответ на мысли Жанны Альбертовны мелькнуло в голове у Вэвэ.

На следующее утро, сославшись на недомогание, Валентина Викторовна на работу не пошла. А отправилась вместо этого на рынок, где вызвала недоумение у тети Клавы из Рязани, работавшей в мясном ряду. Ее не столько удивило, что дамочка покупает такой большой кусок свиной грудинки, это - на здоровье, сколько то, что не хочет, чтобы она ей его порубила на подходящего размера части. Ведь так ей (грудинке) ни в одну кастрюлю или духовку не поместиться. Еще больше тетя Клава удивилась бы, если б узнала, что странная женщина покупает мясо не для еды. Точнее не в первую очередь для еды.

А через час Вэвэ можно было застать за странным занятием. На кухне ее квартиры, на разделочной доске лежала грудинка, накрытая куском картона и старым, предназначенным на выброс пальто, а женщина с остервенением била по этому муляжу человеческого тела ножом, приноравливая силу и угол удара к тому, чтобы пробить всю конструкцию насквозь и почувствовать, как лезвие вонзается в дерево доски. После нескольких упражнений она решила, что удобнее всего наносить удар сбоку так, что, если бы грудинка не лежала, а стояла вертикально, располагаясь аналогично груди человека, то плоскость ножа проходила бы параллельно с землей, чтобы с большей вероятностью не уткнуться в ребро, и чтобы для размаха руки при этом оставалось достаточно пространства.

Жанна Альбертовна пришла на встречу первой, потому что сгорала от нетерпения. Она с полным основанием гордилась собой и своей сообразительностью, считая, что и то, и другое должно быть достойно вознаграждено. Поколебавшись, она присела, подстелив под зад неизвестно как попавший к ней домой номер "La femme - стильного журнала для женщин" на неприветливую осеннюю скамеечку. Какое-то время она крутила нетерпеливо головой, выглядывая библиотекаршу, но затем успокоилась и задумалась о том, на что потратит плывущие на "халяву" деньги.

А Вэвэ уже несколько минут как пришла и из темноты деревьев разглядывала сидящую под фонарем вымогательницу. Но жалости в ее глазах не было. Кого жалеть, когда стоит вопрос: или она, или я. Валентина Викторовна не испытывала иллюзий и понимала, что став жертвой шантажа один раз, останется в ловушке навсегда, поэтому единственным выходом могло быть только физическое уничтожение вымогателя, тем более, что у того не было иных доказательств, кроме собственного свидетельства. И вдоволь налюбовавшись консьержкой, Вэвэ быстрым и решительным шагом вышла из своего укрытия, напугав при этом ожидавшую ее даму, которая, впрочем, тут же успокоилась, увидев знакомую ей посетительницу гадалки. А она выглядела так же нелепо, как и в тот раз.

Жанна Альбертовна выдавила из себя приветливую улыбку и собиралась что-то сказать, когда сильная, одетая в синюю хозяйственную перчатку и вооруженная ножом рука новоявленной Немезиды ударила ее в грудь. Консьержка глухо вскрикнула и захлебнулась в крике, потому что резиновая пятерня плотно прикрыла ей рот и нос, перекрывая доступ последним глоткам воздуха. Жанна Альбертовна вяло попыталась оттолкнуть убийцу, но сознание угасло, и она умерла.

Второй раз убивать оказалось намного легче, чем в первый. В неожиданном приступе веселья Вэвэ даже подумала, что это может превратиться у нее в привычку. Заведующая с удовлетворением оглядела плоды своего труда. Темная ручка ножа был практически незаметна на фоне черного кожаного пальто покойницы. Крови снаружи почти не было, она, видимо, впиталась в ткань одежды изнутри. Вэвэ оставалось только слегка подправить позу убиенной, чтобы та выглядела более естественной. А со стороны могло показаться, что одна немолодая женщина склонилась ко второй и прошептала ей что-то на ухо. Впрочем, смотреть на эти фигуры из театра теней в пустынном вечернем скверике было некому.

ххх

Но все это было в прошлом, и произошло, казалось бы, даже не с ней Валентиной Викторовной. И, если бы не сгоревшая библиотека, она бы ни за что не разрешила воспоминаниям вновь бередить ее так истерзанную душу. Но Бог, очевидно, считал иначе и все-таки решил покарать ее, видя, что земной суд не находит к ней дорогу. И сжег ее детище. Но, что удивительно, в ответ в ее голове сложилась странная фраза: "Бог с ним, с богом, надо жить дальше", и душечка Вэвэ, отряхнувшись, как кошка, и вытерев слезы, поплелась неспешно прочь от пепелища в сторону автобусной остановки. Домой, скорее домой.

Настя продолжала в одиночестве хлебать минеральную воду, ожидая, когда же ее, наконец, отпустит головная боль. Назыров продолжал спать, а девушка мучилась от того, что вдобавок к болям ей начали мерещиться и какие-то запахи. Она вдруг отчетливо почувствовала, что в квартире пахнет гарью и бензином. Вначале она было решила, что после звонка Скрепкина, который сообщил ей, что библиотека ночью сгорела, и они теперь дважды безработные, у нее разыгралось воображение. И, не обратив на запах никакого внимания, больше размышляла над тем, почему, судя по голосу, Владик не испытывал особой грусти по поводу пожара и, похоже, был даже доволен таким ходом событий. У нее даже мелькнула мысль, не сам ли он и подпалил для вящей страховки "жемчужный порт", чтобы раз и навсегда избавиться от риска быть застуканными милицией. А, если и так, она, скорее всего, была ему за это только благодарна, поскольку с ликвидацией "порта" рухнула и последняя завеса тайн между ней и ее татарином.

Но бензином воняло все назойливее. И Настя даже подумала, что у нее легкая форма "белой горячки". А запах, похоже, шел откуда-то из прихожей. Не пытаясь уже сдерживать любопытство, девушка пошла к входной двери и обнаружила на вешалке пропахший копотью плащ Владика с рукавами прилично измазанными пятнами бензина и соответственно воняющими. И что-то вдруг щелкнуло в больной голове Кравчук. Видимо, присущая всем влюбленным обостренная интуиция в отношении объекта страсти усилилась похмельем, убивающим рациональное мышление коры и открывающим поры, ведущие в глубины подсознания.

И картинка вдруг сложилась. Игната не было ночью, когда сгорела библиотека. Его одежда пахла бензином и гарью. Значит, он был там, где что-то горело, и, возможно, что-то поджег сам. Игнат - сыщик-профессионал и много раз был в библиотеке. Так трудно ли ему было узнать при его наблюдательности и настойчивости, чем реально занимаются по ночам в "порту"? И могло ли это быть простым совпадением, что в кругу связанных между собой стечением обстоятельств людей в одну и ту же ночь один сообщает о пожаре, затрагивающем интересы всех фигурантов, а другой, не будучи пожарным, возвращается с какого-то пожара? Так, может, пожаров было все-таки не два, а один, и Игнат его сам и устроил? "Боже мой, - вдруг осенило Настю, - он все про "порт" знал и сжег его, чтобы спасти меня от тюрьмы!" И девушка побежала будить Назырова.

В силу профессии и прежней службы в армии Игнат умел просыпаться легко, мгновенно переходя в состояние бодрствования, но только не тогда, когда знал, что он не на службе. А в этот раз, предвидя, что ночью вряд ли поспит, он договорился на работе, что придет только к обеду. Поэтому, когда пришла Настя и начала тормошить его, просто повернулся на другой бок и закрыл себе голову свободной подушкой, буркнув, что ему сегодня рано не вставать. Но Кравчук продолжала теребить его, пока он, наконец, сдавшись, не открыл глаза. Игнат любил Настю, но это не значило, что он не умел на нее сердиться.

- Я же сказал, мне рано не вставать, - раздраженно пробормотал он хриплым со сна голосом. - В чем проблема, Настена?

Назыров неожиданно вспомнил про недопитую бутылку водки и злопамятно добавил:

- А ты знаешь, что храпишь во сне, когда выпьешь?

Настя покраснела. Мало того, что перебрала, а еще и храпела. Она было хотела осадить Игната и сказать что-нибудь резкое в ответ, но вспомнила, что пришла не ссориться, а совсем наоборот.

- Извини, - вместо этого проговорила она. - Я не хотела тебя будить. Но это очень важно, и мне нужно знать правду. Поклянись, что не будешь врать.

Игнат не удержался и хмыкнул. Снова клясться? Ну-ну. Он поднял правую руку, как в суде присяжных в Штатах, и торжественно произнес:

- Клянусь.

Настя с сомнением поглядела на сыщика и, секунду поколебавшись, прямиком спросила:

- Это ты спалил библиотеку?

Назыров опешил. Что-что, а такого вопроса он не ожидал. А Кравчук в это время пристально следила за сменой гримас его подвижного лица, на котором удивленно-испуганное выражение застигнутого врасплох воришки мгновенно сменилось эдакой холодно-равнодушной маской работника собеса. Будет врать, подумала Настя.

- Какую библиотеку? - нарочито туповато переспросил Игнат, с удивлением констатируя, что ведет себя так же глупо, точь в точь как и его подследственные.

- Не валяй дурака, татарин, - строго сказала Настя. - Есть только одна библиотека, которая меня может интересовать. Это та, в которой я работаю. Точнее, теперь уже работала. Признавайся сейчас же, это ты ее поджег?

Самое смешное в этой ситуации было то, что Назырову не так уж и хотелось скрывать правду. Он любил эту женщину и не стыдился того, что сделал, чтобы ее защитить. Он лишь на рациональном уровне понимал, что лучше будет, если она все-таки ничего не будет знать. И эта мимолетная борьба сказать, или нет, тенью отразилась на его лице, что моментально и было подмечено Настей. Однако в итоге сыщик сделал удивленные глаза и спросил:

- А что? Кто-то поджег библиотеку? Надеюсь, никто не пострадал?

Кравчук уже, в принципе, и не сомневалась, что он врет. Она широко размахнулась рукой, как будто собираясь ударить, но вместо этого лишь легонько шлепнула его по губам.

- Скотина! Врун! Зачем ты это сделал? - ворчливо, но беззлобно шепнула она и обняла его за шею.

- Сделал - не сделал, какая теперь разница? - почти неслышно вторил ей Игнат и прижал девушку к себе.

Молодые люди плохо разбирались в ономастике и не знали, что по одной из версий имя Игнат происходит от латинского "ignitus", что значит огненный. А спалил, или нет, Назыров библиотеку, в сущности, и не имело значения. Главное, что она сгорела.

Между тем жизнь текла своим чередом. Следователь прокуратуры Безруков постепенно наваливал на папку с делом Евгения Калибера и Жанны Альбертовны Штейн другие, и, в конце концов, спрятал ее в долгий ящик. Игнат и Настя продолжали встречаться, и то Назыров жил у Насти, то она у него. Но, как ни странно, ни один из них так и не решился сделать еще один шаг вперед и предложить официально оформить отношения. Причем каждый из них искренне упрекал вовсе не партнера, а самого себя в нерешительности. И это, несмотря на то, что оба неоднократно пытались завести разговор о браке. Но, начав, почему-то начинали бекать или мекать, смущались и несли околесицу. И в итоге вполне уместная и ожидаемая кульминационная фраза из популярной, но нудной телепрограммы "Давай поженимся" так и не была произнесена. Хотя, с другой стороны, никто из них и не впадал в другую крайность и не рассуждал лицемерно о том, что печать в паспорте не имеет никакого значения. Видимо, им просто не хватало какого-то третьего лица, общего друга, который бы просто, не мудрствуя лукаво, взял их за руку и отвел в загс.

Кстати сказать, Настя все-таки пошла на курсы сисадминов, а Назыров стал старшим опером и вместо четырех маленьких теперь ждал на погоны одну звездочку побольше, майорскую.

А Клёпа постепенно осваивался с должностью главного босса. И это у него получалось вполне неплохо. Так что даже его сварливая супруга прикусила язык и стала донимать его меньше. А на смерть Деда и историю с "общаком" он в итоге просто положил с прицепом. В конце концов, все они знали, чем занимаются и чем это может грозить. Но "стрелка" с главой другой ОПГ, Коробочкой, все же состоялась и прошла совершенно мирно, так как тот поклялся, что ни он, ни братва не при делах и к с убийству Хвыли не имеют никакого отношения. Другими словами, в отличие от персонажа одной истории Паниковского, он никакую конвенцию не нарушал. А было ли это на самом деле правдой Клёпу, в принципе, и не волновало. Главное, чтобы не был нарушен общий баланс сил и интересов. Поэтому пацаны с обеих сторон разошлись ко всеобщему удовлетворению спокойно и продолжили крутить свои дела в рамках прежних существующих договоренностей и на своих территориях.

А Валентину Викторовну теперь было не узнать. Она все-таки нашла вакантную должность старшего библиотекаря. И, по какому-то мистическому стечению обстоятельств, именно в торгово-экономическом университете, в котором учился Колибри. Но это была теперь совсем другая женщина. Кто бы узнал в этой эффектной, хорошо одетой даме, на которую оглядывались среднего возраста и помоложе мужчины, прежнюю Вэвэ. И все из-за того, что дрова на даче теперь колола не она, а не больше не меньше как дознаватель государственной противопожарной инспекции Киселев. Так что, знай наших. Вот как, оказывается, при правильном раскладе умеют меняться душечки.

Скрепкин же, когда библиотека сгорела, посчитав свои сбережения, вначале решил, что работать ему, в общем, и необязательно, но быстро заскучал от ничегонеделания. Поэтому, пролистав газету, он выбрал себе среди всех курсов профессии нечто такое, что, по крайней мере, звучало нескучно. И Владик выучился на ландшафтного дизайнера. И, более того, преуспел и стал популярен среди всякого рода ненормальных, которые на кондовой русской территории подмосковья мечтают о японских садиках, считая, что это делает их дзен-буддистами. А вот на личном фронте дела у Владика шли просто швах. Т. е. никак не шли вообще. После гибели Жени он так и не встретил ни мужчину, ни женщину, которые могли хотя бы чуточку быть с ним сравнимыми, и Скрепкин замкнулся в одиночестве, изучая философию гесихазма, или исихазма, как его чаще принято называть в России.

А основным итогом этой глупой и странной истории оказалось то, что умерли три обыкновенных человека, по-своему хороших, по-своему плохих, и никакого никому до этого не было дела.

Оставить комментарий © Copyright Режабек Александр Евгеньевич (rejabek@gmail.com) Размещен: 02/11/2012, изменен: 02/11/2012. 256k. Статистика. Роман: Детектив		Ваша оценка:

Режабек Александр Евгеньевич : другие произведения.

Библиотека