Этюды
о
собственности

Данные этюды – введение в науку о простейших и вместе с тем универсальных законах человеческого общения, в науку о поведении людей, конкурирующих за дефицитные отчуждаемые возможности, в науку, объясняющую феномен собственности и государства. Эта наука еще не оформилась. Она пока безымянна. Ее открытия известны лишь очень немногим. Ее главное открытие: подавляющее большинство людей ведет себя так, будто общество или коллектив – это одушевленный организм; общественные проблемы представляются при этом как проблемы Общества, а не как проблемы общения. Такое представление постоянно создает массу комических, драматических и, увы, даже трагических ситуаций. По всей видимости, это обстоятельство побудило Фридриха Августа фон Хайека сказать: "Я дал себе зарок никогда не употреблять слов "общество" (society) или "социальный" (social)".

Для тех, кто преподает и изучает экономику, право, историю, этику, литературу, психологию и прочие дисциплины, в центре внимания которых – человеческие взаимоотношения.

ОГЛАВЛЕНИЕ

ПРЕДИСЛОВИЕ

История жизни на Земле – это одновременно история насилия и обмана. Данная фраза – не оценка, а лишь констатация положения дел.

Вот пример из замечательной книги "Эгоистичный ген" английского этолога Ричарда Докинза: "Морской черт, или удильщик, терпеливо поджидает жертву, лежа на дне моря, где он сливается с субстратом. Единственная хорошо заметная часть его тела – извивающийся червеобразный кусочек ткани, сидящий на конце длинного "удилища", которое отходит от верхней части головы. Если мимо проплывает потенциальная жертва – какая-нибудь мелкая рыбешка, – эта червеобразная приманка приходит в движение, завлекая жертву поближе ко рту удильщика. Внезапно он открывает рот, втягивает жертву внутрь и съедает ее" ( Докинз, 1993, с. 68).

Итак, вначале удильщик обманывает рыбешку, то есть создает у нее искаженное, выгодное морскому черту, но не жертве, представление о мире, в частности о местонахождении вкусных червяков. Затем он применяет силу по отношению к дезориентированной рыбке, то есть делает с ней то, чего она явно хочет избежать.

Люди не исключение. История насилия и обмана – это и их история. Правда, людям дано гораздо тоньше понимать друг друга. Способность почувствовать себя в "шкуре" другого, то есть способность предвидеть поведение другого в ответ на твое, заставляет утончать и разнообразить способы насилия и обмана, ибо слишком примитивные приемы неизбежно наказывают самого насильника и обманщика. Можно сказать, что эволюция человека – это эволюция его представлений о допустимых методах обмана и насилия по отношению к другим людям.

Авторы считают, что в этих представлениях, а следовательно, во всей человеческой эволюции, зреет мощный качественный скачок. Речь идет об отказе рассматривать коллективы в виде одушевленных сущностей по имени Народ, Общество, Страна, Родина... Об отказе подчинять свои интересы интересам этих мифических персонажей. Высшие интересы коллективных персонажей – это наживка, следуя за которой люди попадают под жернова государственного насилия.

ГЛАВА I. МИФ О НАРОДНОМ ХОЗЯЙСТВЕ

Современные экономисты, как правило, не верят в существование леших, домовых и русалок. В то же время они описывают мир, в котором действуют такие фантастические исполины, как Народ, Общество, Экономика... Есть у них персонажи и помельче: Регион, Отрасль, Субъект Федерации, Город... Все эти человеческие объединения наделяются душой, чувствами, интересами, желаниями. Они принимают решения и договариваются. Они торгуют и конфликтуют между собой. Они могут процветать и бедствовать, а некоторые из них – даже болеть.

Одушевление коллективов и рассмотрение проблем с их точки зрения, то есть с точки зрения Системы, Целого, а не отдельного человека – одно из любимейших занятий экономистов. Называя свою науку социальной, общественной, экономисты ее социальность понимают в том смысле, что это наука о Социуме, Обществе, а не об общении людей.

СЛОВА-ЛОВУШКИ: НАРОД, ОБЩЕСТВО, ЭКОНОМИКА...

Значение слов, как правило, размыто, нечетко. Для любого слова можно подобрать объект, относительно которого невозможно с полной ясностью сказать: соответствует этот объект значению слова или нет. Например, можно ли три песчинки назвать кучей, красный квадрат – картиной, сорокалетнего – молодым человеком, умершего от алкоголизма – самоубийцей, водку – валютой, ростовщика – банкиром, счеты – калькулятором?

Несмотря на неизбежную размытость значений слов, люди понимают друг друга. Ведь у них есть возможность уточнить, что имеет ввиду говорящий, используя новые слова и словосочетания. Но бывают такие слова и такие обычаи их применения, которые не облегчают, а затрудняют понимание. Связано это с тем, что люди пользуются языком не только для того, чтобы донести мысль или намерение. Словами зачаровывают, словами вводят в заблуждение, словами приводят слушателей в состояние, угодное говорящему.

У политиков самые любимые колдовские слова "народ", "общество", "экономика", а также многочисленные производные от них. Правда, эти слова от частого неаккуратного употребления сами по себе стали источником заморочек. Трудно найти людей, которые бы сознательно морочили ими окружающих, но сколько угодно – жертв нелепейших словесных конструкций. Другими словами: масса одураченных при отсутствии дурачащих.

Забавно применение слова "народ", а также производных от него слов "демократия" и "республика". В переводе с древнегреческого "демократия" означает "власть народа", а "республика" в переводе с латыни – "дело народа". Случается, что некоторые политические режимы именуются дважды, а то и трижды народными: "народная демократия", "демократическая республика", "народная республика" и апофеоз – "народная демократическая республика". В переводе на русский последнее звучит как "народное народовластное дело народа". Россия в этом плане всего лишь дважды народное государство: согласно первой статье Конституции Российской Федерации, она провозглашается всего лишь демократическим государством с республиканской формой правления и не провозглашается народным. Тех, кому дважды народное представляется недостаточным, можем утешить отсылкой к статье 7 Конституции, где дважды народное государство объявляется еще и социальным государством.

Слово "общество" и производные от него "общественный", "социальный", "социалистический", "коммунистический" также очень любимы политиками. Они входят в название политических режимов, политических партий, политических программ. Причем, существует явная корреляция: чем на большее количество ресурсов, возможностей, прав претендует государство и, соответственно, чем меньше оно их собирается оставлять у нечиновных граждан, тем чаще употребляются слова "народ", "общество", и их производные в самых разнообразных комбинациях. Есть все основания предположить, что эти слова имеют утешительную функцию: успокаивать граждан, у которых изымается имущество в пользу государства. Частота употребления этих слов является индикатором огосударствления человеческих отношений, включая самые интимные.

Слово, которое в сочетании с другими выхолащивает их смысл, американцы называют "словом-лаской", сравнивая его со зверьком, умело высасывающим яйца без видимых повреждений скорлупы. Фридрих Август фон Хайек призовое место среди таких слов присуждает прилагательному "социальный". Будучи приложенным к любому другому слову, это прилагательное вытягивает его смысл. Скажи, к примеру, "социальная рыночная экономика" и рынку, то есть возможности людей меняться друг с другом, будет поставлена масса препонов. "Социальный" – не единственное слово в этом роде (Хайек, 1992, с.184-205). Таким же является и "самое главное слово" – экономика.

Авторы многократно проводили эксперимент, предлагая своим слушателям (школьникам, студентам, учителям) описать или нарисовать образ, который у них связан со словом "экономика". Образы возникали настолько разные, что объединить их можно только одним словосочетанием "все, что нас окружает", как написано в одной детской книжке по экономике. Но если экономисты – специалисты по всему, что нас окружает, то зачем существует масса других специальностей?

Почитайте газеты, послушайте радио, посмотрите ТВ – в зависимости от контекста "экономика" и "экономический" принимают самые разные значения. Как в детском анекдоте:

С крушением коммунизма многие россияне жадно потянулись к тем сторонам западной культуры, доступ к которым тщательно дозировался идеологическими коммунистическими начальниками. Среди прочих знаний нормированию подлежала западная экономическая наука. Так, одному из авторов в конце семидесятых годов пришлось хлопотать в Первом отделе академического института о разрешении почитать обычный американский учебник по экономике. Причем, у него был допуск к закрытой литературе – к литературе под грифом "Для служебного пользования". Но этого допуска оказалось недостаточно. Пришлось оформлять бумагу более высокого ранга, на которой почему-то был знак пятиугольника. Но даже такая бумага не давала возможности прочитать все, что заказывали ученые института. Бдительные коммунистические начальники выдирали из иллюстрированных экономических журналов листы со статьями, содержание которых им представлялось опасным даже для понимающих советских ученых. Выдирая листы, они ставили штампик об изъятии, чтобы их плановую очистительную работу не посчитали хулиганской выходкой.

Былые ограничения вполне объясняют нынешний повышенный интерес россиян к западной экономической мысли, их желание покупать, переводить и писать тексты в стиле западной "экономикс". Между тем, американец Карл Хесс в своей известной книге "Так устроен мир: экономика для юношества" пишет: "Проблема, с которой вы столкнетесь, состоит в расхождении между экономической реальностью и тем, как она преподносится во многих государственных учебных заведениях"( Хесс, 1992, с. 94). Речь идет, естественно, об американских учебных заведениях.

Лауреат Нобелевской премии Рональд Коуз, профессор из Чикаго, иронизируя над современным стилем экономической науки, называет его "экономической теорией классной доски"(Коуз, 1993, с.29). В этой "теории" предполагается, что экономист в принципе может знать все желания потребителей и возможности производителей. На фоне предполагаемого всеведения реальные решения о покупке или продаже, принимаемые реальными, малознающими и эгоистичными людьми, представляются нерациональными. Возникает искушение поправить несовершенства обмена регламентированием его пропорций (цен), объемов, участников. Роль корректора отводится правительству.

У такой роли иллюзорные основания.

Первая иллюзия: возможность правительства владеть всей информацией о ресурсах и вкусах людей.

Вторая иллюзия: способность правительства за других решать, чем и как им меняться хорошо и можно, а чем и как – плохо и нельзя.

Третья иллюзия: горячее желание правительственных людей утомлять себя проблемами и нуждами далеких, незнакомых им людей.

Эти ложные основания порождают ложную ситуацию: государственные люди демонстрируют готовность решать задачи, которые они решать по сути не могут и не желают. Наиболее наивные, правда, берутся за решение, но получается только хуже: ведь задачи в принципе не решаемы. Все несовершенства людей, участвующих в обмене, затмеваются несовершенством людей, регулирующих этот обмен.

"Экономическая теория классной доски" – хроническая болезнь экономической науки, науки, которая постоянно путается в предмете своего исследования. По сути, в рамках науки экономики существуют две очень разные науки. Называть обе эти науки "экономикой" неразумно, как неразумно держать уксус и водку в одинаковых бутылках с одинаковой наклейкой "водка". Ведь можно и отравиться.

Одна наука изучает способы эффективного хозяйствования: как раскроить материал, как загрузить оборудование, как рекламировать свою продукцию, как написать приказ, как подобрать работников... За ней и следовало бы оставить название "экономика".

Другая наука изучает способы взаимодействия между хозяйствами, между собственниками: как люди отделяют свое от чужого, как обмениваются имуществом, как в результате возникают деньги, банки, биржи, государство, и что произойдет, если запретить обмен. Эта наука пока еще безымянная.

Специалист в одной науке отличается от специалиста в другой как, скажем, слесарь-сантехник от гинеколога. Обе профессии очень важны и нужны, но может произойти опасная путаница типа "сантехнической гинекологи", если специальные навыки и инструменты использовать не по назначению. С двумя науками, названными по недоразумению одним и тем же словом "экономика", такая путаница, увы, произошла. В этих "науках" подходы пригодные для управления хозяйством, предлагаются для управления страной. Если страна – единое хозяйство во главе с хозяином: сталиным, гитлером, брежневым, то экономический подход к такой стране вполне логичен. Но, если в стране существует хотя бы два хозяйства, каждое со своим хозяином во главе, то экономический подход к такой стране абсолютно неуместен.

Часто суммарную деятельность в стране, регионе, городе называют народным хозяйством. Из такого словоупотребления привычно выстраивается следующая логическая цепочка. Экономика – это наука об эффективном ведении хозяйства. Суммарная деятельность – это одна из разновидностей хозяйства – народное хозяйство. Следовательно, экономика народного хозяйства – это наука об эффективном ведении народного хозяйства. Существуют даже высшие учебные заведения – институты, академии народного хозяйства, в которых обучают этой науке. Но называть народ хозяином, а хозяйство народным – поэтическая вольность. Народное хозяйство – это "псевдохозяйство", заметил П. Б. Струве (см.: Гальперин, с. 19). Управлять псевдохозяйством как реальным так же нелепо, как искать перья у человека, которого за смелость сравнили с орлом. Однако политики, выучившись экономике, очень даже пытаются управлять.

Российские политики очарованы новыми словами из западных учебников. В этих учебниках для экономики народного хозяйства есть короткое и красивое название – макроэкономика. Однако экономический подход к стране, то есть представление о ней как о едином хозяйстве, о хозяйстве Народа всегда предполагает государственное вмешательство в добровольные взаимодействия между взрослыми психически здоровыми людьми, людьми, наделенными, между прочим, избирательными правами. Экономические рецепты для народного хозяйства предписывают ограничивать свободу обмена, хотя обмен, как и любовь, касается лишь двоих. Все остальные, пока их не пригласят, здесь лишние.

Ограничение свободы обмена особенно странно при неограниченной для взрослых людей свободе избирать и быть избранными на высшие государственные посты. Им для этого не нужно получать лицензию, не нужно платить пошлину. Их не проверяют на предмет знания и соблюдения санитарно-эпидемиологических норм и правил пожарной безопасности. Их не заставляют сдавать экзамен по курсу, скажем, политологии. А ведь выборы на государственные посты в отличие от обмена – мероприятие публичное, касаемое всех. Ошибочный выбор Иванова может сказаться не только на нем, но и на Петрове, который такой ошибки не совершил. Ошибочный же обмен Иванова, скажем с Сидоровым, отразится в первую очередь на Иванове и не коснется тех, кто держится от него подальше. Логично ли защищать людей от последствий собственных ошибок, когда они не защищены от последствий чужих ошибок?

Надо перестать всерьез относиться к западным экономическим глупостям. Тем более, что самые прозорливые западные мыслители предупреждают об этом россиян. Основатель и президент Института Катона Эдвард Крейн советует: "Было бы хорошо, если бы вы устроили свою политическую жизнь по образцу Америки XIX века, а не ХХ. Это было время, когда наше правительство защищало неотъемлемые права человека на жизнь, свободу и собственность, вместо того, чтобы пытаться, как теперь, управлять нашей жизнью и перераспределять наши доходы" (От плана к рынку, 1993, с.10).

Умение всерьез отнестись к данному совету и, наоборот, с юмором – к проектам "слесарей-гинекологов" повышает ваши шансы на успех, шансы на то, что вам удастся переиграть экономических регулировщиков в их наивной попытке осчастливить вас, отобрав у вас часть свободы и имущества.

КОВАРСТВО ГОСУДАРСТВЕННЫХ МИЛОСТЕЙ

Людям, неискушенным в имущественных отношениях, нравится все бесплатное: образование, лечение, транспорт и телефон, а также всякие государственные пенсии, пособия и стипендии. Они требуют государственной поддержки для фермеров, учителей, врачей, ученых, культуры, шахтеров, базовых отраслей народного хозяйства, малоимущих, малых народов, малого бизнеса, детей, материнства, отцовства, семьи, инвалидов, жилищного строительства, высокотехнологического производства и даже для овцеводства, по которому 5 ноября 1995 года было принято специальное Постановление Правительства Российской Федерации Љ 1092 ("О мерах государственной поддержки овцеводства в Российской Федерации", см. "Российская газета", 19 декабря 1995 года). Поток милостей от государства эти люди однозначно расценивают как благо.

Подобная оценка была бы бесспорной, имей государство не зависимый от своих граждан источник богатства. Однако, у государя и государевых людей, нет скатерти-самобранки. Зато у них есть подданные, то есть те, кто находится под данью, или говоря современным языком, платит налоги.

Государственное благодеяние – это всегда благодеяние в пользу одних граждан за счет других граждан. Требование государственной поддержки одних – это всегда требование государственного отбирания у других.

Так сколько же государство отбирает в виде налогов у одних, чтобы частью собранного поддержать других?

Для ответа на поставленный вопрос упростим задачу. Представим себе безналоговую ситуацию, а затем резко на полную мощность включим "российский налоговый насос образца 1995 года" и получим новую ситуацию. Сравнение этих двух ситуаций и даст нам в первом приближении оценку налоговых изъятий.

Отсутствие налогов – не фантастика. Даже в современном мире, представляющем собой, по выражению князя Лихтенштейна Ханса-Адама, "налоговую пустыню", есть "налоговые оазисы" – страны, где нет налогов. Это островные государства: Багамские, Каймановы, Сейшельские острова. Это остров Науру. Это Андорра и Объединенные Арабские Эмираты. К этому перечню можно добавить еще около тридцати стран с очень низким налогообложением. Многие из этих стран имеют высочайший в мире доход на душу населения (Фаейрабенд, 1989).

Представим, что НЕКТО в одном из этих "оазисов" за год производит и продает товара на 100 денежных единиц. И пусть 50 единиц – это материальные издержки, необходимые для поддержания производства на прежнем уровне, а остальное (тоже 50) – доход, из которого 25 единиц направляется на потребление (заработную плату), а 25 – на накопление (прибыль). Проследим, как изменится доход НЕКТО, если включить российский механизм налогообложения. Причем, включить внезапно и задним числом, чтобы в ожидании налогов люди не изменили своего поведения: цен, готовности потреблять и накапливать. Кончился финансовый год, и государство предъявило гражданину НЕКТО следующий налоговый счет:

1. Налоги, вычитаемые из потребления:

Прямые налоги. Во-первых, пенсионные отчисления. Они невелики – всего 1% от заработной платы. Во-вторых, подоходный налог. Его ставки меняются в зависимости от заработка – это прогрессивный налог. В пределах установленного законом минимального заработка (меньше хозяин не вправе платить своему работнику) доход налогом не облагается:

Большинство граждан России платят подоходный налог в размере 12%. У гражданина НЕКТО при такой ставке прямые налоги уменьшат потребление примерно на 3 денежные единицы.

Косвенные налоги. Прямые налоги государство изымает при получении дохода. Косвенные – при покупках: в виде акцизов, налога на добавленную стоимость (НДС) и недавно введенного спецналога на поддержку сельского хозяйства и топливно-энергетического комплекса.

Акциз в российских условиях – это налог на пороки (алкоголь, табак) и роскошь (драгоценности, ковры, яхты, изделия из натуральной кожи). НДС и спецналог, в отличие от акциза, берутся почти со всех торговых сделок, приносящий доход продавьцу.

В нашем случае налоги вводятся неожиданно и задним числом. НЕКТО весь финансовый год приобретал товары по "доналоговым" ценам. Поэтому потребление НЕКТО оказалось вне досягаемости косвенных налогов.

2. Налоги, вычитаемые из накопления.

Во-первых, это отчисления на так называемые социальные нужды: пенсионное обеспечение, медицинское страхование, страхование по случаю нетрудоспособности и безработицы. Принудительные изъятия на эти "социальные нужды" составляют 40% от величины заработка. По закону эти изъятия должны быть отнесены на себестоимость (издержки) производства и, таким образом, уменьшить прибыль. В нашем примере прибыль за счет этих отчислений уменьшится на 10 единиц.

Во-вторых, НДС и спецналог составят около 20% от добавленной НЕКТО ценности. 20% от 50 единиц – это 10 единиц. Что касается акцизов, то предположим, что НЕКТО производит неподакцизный товар, иначе мы его вовсе разорим государственными поборами.

В-третьих, значительных размеров достиг налог на пользование автодорогами. Трех процентов от общего объема продаж. По этому налогу НЕКТО будет предъявлен счет на 3 единицы.

От прибыли остается всего 2 единицы. Но из них 35% надо отдать в виде налога на прибыль.

Таким образом, из всей суммы, которую НЕКТО планировал направить на накопление – из 25 единиц – после удовлетворения налоговых претензий остается чуть больше одной денежной единицы.

СТРУКТУРА ДЕНЕЖНЫХ ДОХОДОВ ГРАЖДАНИНА НЕКТО
в условных денежных единицах

Итак, НЕКТО обязан отдать государству сумму, составляющую 54% его доходов. А ведь не все государственные поборы учтены нами. В нашем примере не учтен налог на имущество – 2% от денежной ценности этого имущества. Не включен сюда и налог на превышение заработной платы по сравнению с ее нормируемой величиной. А поскольку нормируемая величина невысока, то это довольно "кусачий" налог. А таможенные пошлины! А необходимость тратить деньги и силы на получение многочисленных лицензий, то есть разрешений!

Государство обрезает доходы граждан не только прямыми изъятиями. Оно может ограничить граждан в самых выгодных видах деятельности и само получать монопольные сверхдоходы. Например, сверхдоходы от монопольной эмиссии банкнот.

Не следует думать, что все изъятые государством средства транжирятся бесплодно: на содержание огромного государственного аппарата, на угодливую науку, на повороты рек... Государству иногда удается защищать граждан от всеми осуждаемых форм насилия и обмана. Но оно добилось бы в этом деле гораздо большего, если бы эта защита осталась его единственным занятием. Вместо этого государство само становится источником осуждаемого принуждения, либо маскируя его под одобряемое, либо вовсе скрывая принудительный характер своих инициатив.

Миллионы россиян очарованы "социальной ориентацией" государства, ругая при этом высокие налоги, бюрократизацию и коррупцию – неизбежные последствия масштабных государственных милостей, губительных для добровольного сотрудничества людей.

ВЕЛИКАЯ И УЖАСНАЯ ТАЙНА ИНФЛЯЦИИ
(Диалог Ученого и Журналиста)

Журналист: Мне рассказывали историю про пенсионера (дело было в 1993 году), который откладывал с каждой пенсии по двести рублей на бутылку водки. Но каждый раз, когда он с накопленной суммой шел в магазин, обнаруживалось, что денег опять не хватает, – хоть плачь.

Ученый: Россияне на своем опыте почувствовали, что при инфляции не стоит откладывать деньги на черный день или помаленьку накапливать их на заветную покупку. Рост цен может опережать рост накопления, и реальная ценность ваших денег будет падать, несмотря на их увеличивающуюся кучу. Инфляция заставляет делать поспешные покупки. Ведь деньги стали "горячими". Они "жгут" руки. Их нужно быстрее "сбрасывать". Некогда думать куда. Куда угодно. Ведь их ценность "тает" на глазах. Инфляционные деньги – неудобные деньги.

Ж: Но, может, инфляция – необходимая плата за переход от коммунистических порядков к более гуманному социальному устройству?

У: Не надо противопоставлять инфляцию и коммунизм. Инфляция – одно из проявлений коммунизма. Она тоже результат насилия над индивидом. Насилия, порожденного мифами о существовании коллективных персонажей по имени Народ, Общество, Экономическая Система...

Ж: Как? Все говорят об объективных причинах инфляции: о тоталитарном наследии, об уродливой структуре и спаде производства, о необходимости огромных государственных расходов и вызванного этими расходами дефицита государственного бюджета...

У: У инфляции нет объективных причин. Только субъективные: наивность и лукавство. Инфляция невозможна в условиях понимания того, что современные деньги – это обязательства, и честности – в выполнении этих обязательств.

Ж: Вы сказали, что современные деньги – это обязательства. Что это означает? Чьи обязательства? И перед кем?

У: Современные деньги, как известно, не имеют внутренней ценности в отличие от прежних: золотых, серебряных, ракушечных денег. Каждая банкнота – это обязательство того, кто их выпускает, перед тем, кто соглашается брать их в уплату. В нашем случае – это обязательство Банка России перед всеми владельцами металлических и бумажных рублей определенного образца. Только эти обязательства наполняют ценностью цветные бумажки и металлические кружочки из дешевых сплавов.

Ж: Выходит, Банк России нам чем-то обязан или, другими словами, перед нами в долгу? Но почему?

У: Потому что никто бы не стал брать бумажки, не обеспеченные никакими обязательствами. Они превратились бы просто в фантики.

Ж: Но что это за обязательства? Чем обязан Банк России владельцам рублей? Сколько и чего он должен нам за каждый рубль, который мы согласились принять к оплате?

У: Великолепно точный вопрос. Его должен задать каждый, кто понял кредитную сущность современных денег, кто увидел себя в роли кредитора, а Банк России – в роли должника или дебитора. Но его никто не задает, а потому работники Банка России на него не отвечают. Если кредиторы не заботятся о выяснении своих прав, то почему дебиторы должны поднимать вопрос о своих обязанностях? На советских деньгах был смутный намек на обязательства тогда еще Госбанка. На них было написано: обеспечиваются золотом, драгоценными металлами и прочими активами государственного банка. Но вы напрасно пытались бы обменять свой конкретный рубль на эти запасы или хотя бы узнать: сколько их приходится на ваш рубль? На новых деньгах нет и намека о каких– либо обязательствах или гарантиях.

Ж: А что банк может гарантировать?

У: Разное. Например, выдачу определенного количества золота, указанного на банкноте. Это так называемый золотой стандарт.

Ж: Но тогда все понесут менять свои кредитные деньги на золото!

У: Все не понесут, если сохраняется доверие банку. А оно будет, если выполняются обязательства. Не понесут, потому что надежные кредитные деньги удобнее в обращении, чем золото. Их не нужно взвешивать, не нужно проверять пробу. Их можно восстановить, если они износились или были уничтожены.

Ж: Вы считаете, что нужен золотой стандарт?

У: Опора кредитных денег только на золото имеет изъян. Рискованно связывать эталон ценности лишь с одним видом товара. Вспомните "Гиперболоид инженера Гарина". Какую панику вызвало резкое удешевление золота! Поэтому я не призываю непременно к золотому стандарту. Пусть это будет более широкая опора в виде стандартного набора однородных товаров с устойчивой ценой: того же золота, серебра, платины, акций известнейших корпораций, прочих товаров, которые покупаются и продаются на биржах. Кредитные деньги, выпущенные на основе этого стандартного набора, должны легко обмениваться: за одну денежную единицу ее владелец вправе получить один эталон ценности.

Ж: А где-нибудь банки меняют кредитные деньги на заранее оговоренный товарный набор?

У: Увы. Отказ от золотого стандарта в начале двадцатого столетия и отсутствие каких-либо других ясно выраженных гарантий со стороны эмитента (банка, выпускающего деньги) породил мировую инфляцию в нашем ХХ веке.

Ж: Получается, что мы соглашаемся отдавать реальные ценности за безответственные бумажки, по которым нам ничего не гарантируют?

У: Полностью безответственным поведение современных эмитентов назвать нельзя. Они как-то пытаются ограничить массу кредитных денег, подражая действиям прежних банкиров, которые были весьма осторожны в эмиссии банкнот. Ведь последние могли быть в любой момент предъявлены к обмену на золото. Поэтому ответственность прежних банкиров (частных лиц) была значительно выше, чем ответственность современных эмитентов (подконтрольных государству банков). Первым "перепроизводство" кредитных денег грозило банкротством, то есть потерей личного благополучия. Последним – грозит инфляцией, то есть потерями для владельцев кредитных денег.

Ж: А как же эмитенту удалось так ловко уйти от материальной ответственности за "перепроизводство" кредитных денег и переложить ее на нас?

У: Происходило это не сразу и в каждой стране по своему, но общая канва такова. Сначала государство поставило эмиссию кредитных денег частными банками под свой контроль. Выпуск банкнот был объявлен государственной монополией. Государственное принуждение объяснялось необходимостью защиты населения от недобросовестной денежной эмиссии, то есть от эмиссии, не подкрепленной реальным имуществом. Однако государственная монополия на эмиссию банкнот имела более весомую, чем объявленная, причину.

Государственные люди, как, впрочем, и все другие, имеют аппетит, превосходящий возможности его удовлетворения. А потому они всячески пытаются расширить эти возможности. Монополия на эмиссию банкнот открывает соблазнительную перспективУ: напечатать такое количество денег, которое потребуется. Золотой стандарт какое-то время сохранялся. Но чрезмерная эмиссия создавала такой спрос на золото, который государство не могло покрыть. Тогда государство стало ограничивать, а потом и вовсе прекратило обмен банкнот государственного банка на золото. Ценность банкнот, оторвавшихся от золотого содержания, перестала соответствовать номиналу и поползла вниз. А цены, соответственно, вверх.

За чрезмерные государственные аппетиты всегда расплачивается население. На этот раз оно расплачивалось обесцениванием своих денежных сбережений. Спасая население от недобросовестных эмитентов, государство само становилось недобросовестным эмитентом.

Ж: Но это же нечестно!

У: Что и требовалось доказать. Но эта нечестность была замаскирована удобными теориями о благотворности инфляции, о том, что она взбадривает производство и снижает безработицу. Рецепты такого взбадривания активно пропагандировал знаменитый английский экономист Джон Мейнард Кейнс, за что другой знаменитый ученый Фридрих Август фон Хайек называл его "имморалистом и златоустым соблазнителем".

Ж: А что, разве инфляция не подстегивает производство и не уменьшает безработицу?

У: Подстегивать вообще-то лучше кнутом. Как-то честнее в отношениях со стегаемым и, пожалуй, эффективнее для стегающего. Инфляция же – довольно грубый обман. И как всякий грубый обман дает обманщику лишь краткосрочный выигрыш с большим риском нарваться на неприятности в недалекой перспективе. "Подстегивать" производство с помощью инфляции – это все равно, что греться, помочившись в штаны. В первые минуты, возможно, и согреешься. Но потом будет еще холоднее и вдобавок противнее.

Ж: Да, особо тут не взбодришься.

У: А "златоустые соблазнители" нашептывают: пусть лучше инфляция, чем безработица и спад производства.

Ж: Значит, Великая и Ужасная Тайна инфляции в нашей глупой доверчивости к искусителям, обещающим даровые деньги для государства?

У: Конечно. Ведь мы же знаем: даром бывает лишь сыр в мышеловке.

Ж: Еще тюремная баланда. Господи, отчего ж мы так наивны?

У: Можно назвать это наивностью, а можно – неадекватным представлением о мире. Представлением о людях, как о клеточках одушевленного организма по имени Общество, где деньги – это нечто типа кровеносной системы. Такое представление делает вас объектом манипуляций со стороны тех, кто апеллирует к интересам Общества, к необходимости регулирования денежного обращения со стороны Общества. Если вам нравится быть объектом подобных манипуляций, то, ради Бога, представляйте себя клеточкой Великого Организма. Если вам комфортно быть клеточкой со всеми вытекающими отсюда последствиями, то у меня язык не повернется назвать вашу картину мира неадекватной. Но обычно людям нравится картина, но не нравятся неизбежные последствия их представлений. Нравится быть объектом забот Общества, но не нравится, когда другие люди принуждают их к жертвам на благо Общества. У таких людей неадекватная картина мира.

Между прочим, неадекватная картина мира может быть даже причиной смерти. Есть такая жуткая история про Иванушку, который верил в домовых. Причем, верил не в добрых и уютных, а в злых и коварных домовых. Однажды, когда он был дома один, ему что-то померещилось. "Домовой", – испугался он и рванулся на улицу. Но на выходе зацепился за гвоздь. "Это меня домовой держит", – ужаснулся он и умер. От чего он умер?

Ж: От страха.

У: Да. А точнее – от непродуктивной картиной мира.

ДВА ОБРАЗА РЫНКА

Тень, знай свое место!

Оберег

Рынок – ключевое слово, сопровождающее нынешние перемены в стране. Однако этому слову соответствуют два существенно различающихся образа. Какой из них приведет вас к успеху, а какой обречет на неудачи?

Первый образ, его часто называют цивилизованным рынком, рисуется в виде агрегата или механизма, у которого есть пульт и рычаги управления. В нем много неведомых россиянам узлов типа бирж, корпораций, товариществ, домов селенга... Эти узлы почему-то стали называть "юридическими лицами" или сокращенно – "юрлицами". Между юридическими лицами и гражданами, которых почему-то иногда следует называть "физическими лицами без образования юридического лица", циркулируют загадочные потоки валют, векселей, акций, полисов... Цивилизованный рыночный механизм не может действовать в условиях правового вакуума, а также без лизинга и факторинга. Вот такой он сложный, зато высокоэффективный. Он способен обеспечить население товарами и услугами, но для того, чтобы он заработал нужно время. Ведь его, во-первых, нужно еще создать. Для этого нужно посмотреть, как он работает в других странах, выбрать наилучший проект, адаптировать его к российской специфике и только после всего этого – монтировать. Во-вторых, смонтированный рыночный механизм нужно "социально ориентировать". Это значит, что результаты работы рынка должны быть справедливо распределены между всеми гражданами. При этом не должны быть забыты и инвестиции. В-третьих, нужно подготовить население к жизни в условиях работы рыночного механизма, чтобы у людей не было шока. Только при постепенном и контролируемом государством запуске рыночного механизма будет польза. В противном случае жди беды: представьте себе дикарей, которым доверили трактор.

Второй образ рынка, его часто называют базаром или базарной вольницей, рисуется в виде множества обменивающихся между собой людей. Они меняются вещами, услугами, обязательствами (включая кредитные деньги), прочим имуществом. Обмен – дело добровольное, поэтому происходит он лишь в том случае, когда каждая сторона оценивает для себя приобретаемое имущество выше, чем отдаваемое, когда каждая сторона надеется получить от такого обмена выгоду, прибыль, когда каждая сторона рассчитывает стать от такой сделки богаче. И обычно становится. В этом секрет благотворности рыночных отношений. В этом причина неуспеха экспериментов по регулированию (ограничению) обменов.

Когда рынок понимается как множество обменов (а это его исконное понимание), странно звучат призывы не спешить с введением рыночных отношений. Двое хотят поменяться, им это очень выгодно, а им говорят: "Сначала подучиться надо у Запада. Народ нельзя шокировать. Социально ориентировать вас нужно." Как можно "социально ориентировать" обмен? Что это вообще означает? Реально – только вмешательство в обмен, только его подавление вплоть до запрета этого обмена. Обмен – дело приватное, интимное: двое договариваются. Когда в это тонкое дело вламывается социум, публика, общество, мало что остается от обмена (рынка). "Социально ориентированный рынок" – это нонсенс, оксюморон.

Почти вся экономическая литература создает первый образ рынка. И хотя экономисты как-то связывают рынок с обменом, для подавляющего их большинства рынок – это не просто обмены между людьми. Рынок для них, вслед за Ф. Кенэ и К. Марксом, – это механизм обмена ресурсами между частями, членами организма по имени Общество, Общественное Производство или Экономическая Система. Причем, механизм – слепой, неосознаваемый Обществом. Отсюда они делают вывод о фиаско (провалах) рынка, то есть его недостаточности для успешного функционирования Общества, о необходимости дополнить его сознательным регулированием со стороны Общества. Роль сознания отводится Правительству (Государству).

Итак, первый, очень расхожий, образ рынка – это по сути образ социализма. Социализм – глубоко антирыночная доктрина. Разоблаченная в привычном одеянии, она рядится в новые слова, выворачивая их смысл. Уже и рынок – система обменов между людьми, множество частных договоров – превращается в общенародное, государственное дело типа поднятия целины или строительства БАМ.

Учитесь распознавать мимикрирующие социальные доктрины, иначе на стройке под названием "рынок" вы по-прежнему будете за гроши возводить коммунизм, принимая его пороки за рыночные.

РЕЦЕПТЫ "СЛЕСАРЕЙ-ГИНЕКОЛОГОВ"

Изучение экономики стало модным. Однако это не радует, потому что экономисты слишком часто и всегда из лучших побуждений дают рецепты, которые в конечном итоге приводят к насилию человека над человеком.

К грандиознейшему насилию привели марксистские рецепты по усовершенствованию мира, хотя К. Маркс страстно выступал против эксплуатации. Экплуатацией он почему-то называл отношения между нанимателем и наемным работником. С помощью нескольких софизмов по поводу природы цены ему удалось "обосновать" грабительскую сущность добровольных контрактов между людьми.

Это путаник Маркс, скажете вы. Сейчас все иначе. Есть западная "экономикс", в которой вам докажут, что Маркс ошибался из-за того, что не был знаком с теорией предельной полезности и "крестом Маршалла". Однако "экономикс" также, как и марксистская политэкономия, поражена неотличением насилия от добровольности и поэтому во множестве генерирует рецепты насильственного исправления добровольных взаимодействий между взрослыми психически здоровыми людьми. Конечно, эти рецепты не столь радикальны, как в марксизме. Но попробуйте примерить к себе эти "мягкие" рецепты.

Представьте, что вы приходите в магазин, но покупку сделать не решились. Тогда на вас набрасывается хозяин магазина с охраной. Они выворачивают ваши карманы, отсчитывают нужную сумму, всучают вам покупку вместе со сдачей и выставляют за дверь. Наверняка вы будете возмущены и попытаетесь найти управу на насильников. Однако, если в штате магазина есть опытный экономист, то ему нетрудно будет вас утешить и убедить в целесообразности принудительной покупки. Обычно экономисты, оправдывая насильственные действия, говорят о стимулировании роста производства, о справедливом перераспределении доходов, о снижении безработицы, о поддержке отечественных товаропроизводителей, о социальной защите населения и еще многое другое в зависимости от ситуации. Говорят настолько убедительно, что миллиарды людей перестают видеть насилие в том, что их обязывают делать покупки. Например, покупки страховок на случай старости, болезни, потери работы.

Иногда людям удается выйти из оцепенения, вызванного экономическим гипнозом. "И чего это мы платим? Нам же это не нужно!" – говорят они, как сказали однажды американские фермеры из секты амишей, отказавшись от покупки пенсионной страховки. Исходя из своих религиозных принципов они отказались от государственной пенсии и, соответственно, от взносов в государственный пенсионный фонд. И тогда у фермеров отобрали скот, продали его с аукциона, а вырученные деньги внесли в пенсионный фонд (Фридман..., 1990, с.8-9).

Не следует думать, что экономисты – это злодеи, намеренно вводящие людей в заблуждение. Они сами жертвы собственной науки, в которой метафорическое сравнение общества с одушевленным организмом трактуется буквально.

Почти во всех современных учебниках по экономике их авторы рисуют кривую производственных возможностей для Общества. На этой кривой Общество у них выбирает оптимальную точку или, другими словами, самую эффективную для Общества структуру производства. Может, когда-то экономисты и помнили, что выражение "общество выбирает" метафорично. Сейчас есть все основания считать, что они об этом забыли.

Основными вопросами экономической науки (об этом написано почти во всех учебниках по экономике) считаются вопросы: ЧТО? КТО? КАК? ДЛЯ КОГО? То есть: что делать или производить, кто это будет делать, как и для кого? Это чисто домоводческие проблемы, что соответствует буквальному переводу слова "экономика" с греческого языка. И если бы экономистов интересовали лишь проблемы эффективного ведения человеческого дома, хозяйства, то все было бы замечательно. Так нет же. Они посчитали это для себя слишком мелким и занялись Домом, Хозяйством мифического существа по имени Общество. (Кстати, желанием наводить порядок в доме великана по имени Общество грешат и экологи.)

Представление об обществе не как об общающихся людях, а как о целеустремленном организме делает маловажным вопрос о собственности. Какая разница кому принадлежит та или иная дефицитная возможность, если все в конце концов принадлежит Обществу?

Проблема насилия у экономистов сводится к проблеме гигиены общественного организма. Конечно же Общество должно заботиться о своих членах. Но в некоторых случаях в интересах Целого оно должно освобождаться от балласта или болезнетворных органов, как человек освобождается от мозолей и опухолей. "Отсечение загнившего члена" – так Томмазо Кампанелла называл смертную казнь в своем "Городе Солнца"(Утопический социализм, 1982, с.98). Четыреста лет прошло, но до сих пор действует буквально понимаемое правило: интересы "людей-клеток" должны быть подчинены интересам Целого – Общества.

Хотим утешить экономистов: они не одиноки в придумывании коллективных химер типа Общество, Человечество. Многие биологи объясняют поведение животных с позиции благополучия или интересов Вида. Ричард Докинз (Докинз, 1993, с.22), удивляясь таким объяснениям, спрашивает: а с какой стати останавливаться на уровне Вида, а не Рода, Семейства, Отряда, Класса или Типа? Действительно, почему бы не порассуждать об интересах, например, Класса млекопитающих или Типа позвоночных? На благо всего Позвоночества... Звучит?

Итак, образ большого дома, народного хозяйства довлеет над экономистами. Этот образ навевает само название их науки. Ведь "экономика" переводится как "домоводство" или "хозяйствоведение". Настойчивые попытки представить множество хозяйств в виде единого хозяйства порождают рост насилия между людьми, а в некоторых, крайних, случаях эти попытки материализуются в виде тоталитарного государства с Хозяином во главе.

ГЛАВА II. НАУКА О СОБСТВЕННОСТИ – ТЕРМИНОМИКА

Все верят в реальность народного хозяйства, национальной экономики, целеустремленного общества. Но ни того, ни другого, ни третьего в прямом смысле слова не существует. Эти слова – всего лишь метафоры, поэтические вольности типа той, песенной: "Я, ты, он, она вместе – целая страна, вместе – дружная семья..." Ведь в прямом смысле слова, семья – это нечто иное, чем население всей страны.

Можно верить в реальность чего угодно. Например, аиста, приносящего детей, или капусты, в которой их находят. Но представление о детоносных аистах или детородной капусте повлечет за собой особый тип сексуального поведения. Если он Вам нравится, Бог с Вами. Но согласитесь, что стоит познакомиться и с другими представлениями, и с другими типами поведения. Вдруг они Вам больше понравятся.

Вместо экономической сказки о народном хозяйстве и персонифицированном обществе мы хотим предложить Вам новую сказку. В ней нет коллективных персонажей – центральных фигур современных экономических сказок. В ней действуют лишь люди, которые пока живы всегда чего-то хотят. При этом у них возникают проблемы по поводу обладания дефицитными возможностями, проблемы собственности, проблемы имущественных границ. Назвать бы эту сказку терминологией (от латинского terminus – граница, предел, межа), да слово занято. Назовем-ка ее ТЕРМИНОМИКОЙ¹. Если сказка понравится, может, и слово приживется.

ДЕФИЦИТ

Дефицитные возможности – это такие возможности, которыми не могут воспользоваться все желающие. Многие, например, прямо сейчас хотели бы жить в просторных дворцах. Но не все могут реализовать это желание – дворцов не хватает.

Стремление к обладанию дефицитными возможностями многими и с давних пор осуждалось.

Богатства, вас влекущие, тем плохи,
Что, чем вас больше, тем скуднее часть,
И зависть мехом раздувает вздохи, –

печалится бесплотный дух поэта Вергилия в "Божественной комедии" Данте. И зовет к другому богатству:

А если бы вы устремляли страсть
К верховной сфере, беспокойство ваше
Должно бы неминуемо отпасть.
Ведь там – чем больше говорящих "наше",
Тем большей долей каждый наделен,
И тем любовь горит светлей и краше.

Но существуют ли свободные возможности, то есть такие возможности, которых хватает на всех желающих? Да. Свободна возможность глазеть на витрины магазинов, любоваться звездным небом, восхищаться архитектурой городов, пользоваться открытиями и изобретениями многовековой давности...

Однако, в отличие от бестелесного Вергилия, живые люди не могут довольствоваться только духовными, тонкими возможностями. Им нужны грубые, материальные вещи: еда, одежда, жилище. Даже для создания бессмертных произведений требуется перо и бумага, краски и холст. А возможность пользоваться этими грубыми вещами относится, как правило, к разряду дефицитных. Только к дефицитным возможностям устремляют люди свою страсть. А это чаще всего страсть к плотным, материальным вещам. И наоборот, люди не озабочены свободными возможностями: зачем, если их можно черпать безмерно? А среди свободных возможностей немало тонких, духовных "штучек". Страсть к плотным вещам при равнодушии к "верховной сфере" удручала Вергилия. Но и людей можно понять: с какой стати им заботиться о том, что нескончаемо как песок морской?

Деление возможностей на дефицитные и свободные не является чем-то заданным раз и навсегда. Свободные возможности могут становиться дефицитными.

Уже заняты почти все ранее свободные земли. Это произошло из-за роста численности и мобильности людей. Еще во многих местах свободна возможность разбить в лесу палатку, то есть занять ненадолго небольшой участок земли. Но возможность занять площадь на длительный срок, например, под пашню или капитальное строительство, уже ограничена.

Дефицитной становится возможность техногенных выбросов. Увеличивающаяся численность и могущество людей заставляет каждого вести себя сдержаннее, дисциплинированнее, аккуратнее: меньше дымить, сорить, пачкать, грохотать. Того, кто не намерен менять старые вольные привычки, ждет недовольство и противодействие окружающих, что может обойтись упрямцу дороже, чем отказ от старых привычек.

Дефицитным стало место в радиоэфире. Появилось столько радиостанций, что все желающие не смогут вести передачи в любое время и на любых частотах, так как это приведет к взаимным помехам.

Тесно становится даже в космосе. На высоте примерно 40 мегаметров над экватором расположена замечательная орбита. Спутник, выведенный на эту орбиту и направленный по ходу вращения Земли вокруг своей оси, становится геосинхронным. Это означает, что угловые скорости вращения спутника и Земли совпадут, а потому спутник будет постоянно висеть над головой, не скрываясь за горизонтом. Геосинхронные спутники – идеальные платформы для теле– и радиооборудования. Однако их нельзя запускать сколь угодно много из-за усиления взаимных радиопомех и опасности столкновений (подробнее см.: Долан, 1992, с. 7).

Только из-за того, что некогда доступное всем становится дефицитным, не стоит сильно огорчаться. Ведь одновременно появляются новые возможности, которых раньше ни у кого не было: ездить на автомобиле, летать на самолете, звонить по телефону... Правда, это дефицитные возможности. Но ведь раньше их не существовало вовсе.

Самое же интересное, что наряду с дефицитными появляются и новые свободные возможности. Это прежде всего результаты духовной деятельности, которую Вергилий у Данте отнес к "верховной сфере". Сколько угодно человек, ни в малейшей степени не тесня друг друга могут пользоваться произведениями науки и искусства, опытом наших предков. Ограниченными могут быть лишь средства доведения этих знаний до желающих (средства записи и воспроизведения), но не сами полученные знания. Они свободны для использования, как воздух для дыхания. У творческой деятельности есть волшебное свойство: ее результатами можно насытить любое число жаждущих. Хоть миллион. Хоть миллиард. Причем при увеличении количества "насыщаемых" доля каждого из них не уменьшается. Более того, люди, впитавшие в себя духовное богатство, создают новые, невиданные ранее творения, которые еще больше обогащают всех:

Чем больше сонм, любовью озаренный,
Тем больше в нем благой любви горит,
Как в зеркалах взаимноотраженной.
(Данте Алигьери. Божественная комедия)

Люди изобретательны. Иногда им удается продавать даже свободные возможности. Остап Бендер догадался брать деньги за возможность осматривать Провал – достопримечательность Пятигорска. Продать свободную возможность попытался и чайханщик из древнего анекдота. Он потребовал с бедняка деньги за вдыхание запаха готовящегося плова. Выручил несчастного Ходжа Насреддин. Он расплатился с чайханщиком звоном монет из своего кошелька. Одним свободным благом (возможностью слушать звон золота) было заплачено за другое свободное благо (возможность вдыхать запах плова).

Продажа свободных возможностей – непростое дело. На каждого чайханщика может найтись свой Ходжа Насреддин. Однако бывают и везения, как у Остапа Бендера. Более всего преуспели в продаже свободных возможностей интеллектуалы, защитившие себя законами об авторском и патентном праве. Эти законы ограничивают использование произведений литературы, науки, искусства, а также изобретений.

Если вы, допустим, задумали размножить замечательную книгу ныне живущего или недавно умершего (по российским законам – не более, чем 50 лет назад) писателя, то вам необходимо получить, а чаще – купить разрешение на это у владельца авторских прав: самого писателя, его наследников или того, кто успел раньше до вас приобрести это право. Иначе вас могут оштрафовать за нарушение авторских прав.

Если же вы что-то изобрели и успели получить патент, то тем самым получили исключительное право на использование данного изобретения в течение длительного периода (по российским законам – до 20 лет со дня поступления заявки в Патентное ведомство). И до конца этого периода всякий, кто задумает использовать ваше изобретение в производстве, должен будет купить у вас патент или лицензию – разрешение на использование. Даже если он и сам, независимо от вас, изобрел такую же "штуку", но не успел или поленился ее запатентовать.

Попытки заработать на продаже свободных возможностей не всегда легко отнести к жульничеству или необоснованным претензиям.

ОСНОВНЫЕ ПОНЯТИЯ ТЕРМИНОМИКИ

В геометрии Евклида есть три базисных понятия: точка, прямая, плоскость, связи между которыми задаются аксиомами.

В науке о собственности центральные понятия: желание, возможность, общение, ценность.

Желание. Люди – существа, наделенные желаниями, страстями, стремлениями, целями, интересами... Желание – это своего рода зуд, не дающий покоя, или магнит, влекущий куда-то. Желания, хотения, потребности могут быть только у человека, но ни у общества, народа, города, предприятия, отрасли, фирмы... Выражения типа "общественные потребности", "национальные интересы", "цели общества", "желания народа" следует понимать иносказательно, как поэтическую или публицистическую вольность. Их нельзя понимать буквально, как нельзя понимать буквально выражения "черное золото", "предсъездовская вахта", "железная поступь", "мозговой штурм", "холодная война", "небоскреб", "уши КГБ", "кровавый закат"... Их буквальное понимание может поставить вас в глупое положение.

Желания, хотения, цели не могут быть коммунальными. Они всегда персональны, хотя иногда могут совпадать у многих людей. Но даже их совпадение у всех людей не наделяет общество способностью желать.

Возможность. Цели манят. Потребности беспокоят. Страсти жгут. Желания тревожат. С этим что-то нужно делать, и человек ищет возможности, средства, ресурсы для утоления страстей и исполнения желаний. Утоление желания и даже только предчувствие, что оно будет удовлетворено вызывает у человека ощущение довольства, счастья, блаженства или "кайфа", как говорят молодые люди. Это ощущение – как бы чья-то похвала за хорошо выполненное или хорошо выполняемое задание.

Бывает, что для исполнения желания имеется непосредственная (первопорядковая, как говорил Карл Менгер) возможность. Тогда удовольствие – вот оно, рядом. Но так бывает не всегда. Часто желанная возможность отсутствует. Удовольствие отодвигается. Искомая возможность сама становится предметом желания, превращается в желание, и уже для удовлетворения этого промежуточного желания ищутся средства. Их вслед за Менгером можно назвать средствами второго порядка. И вторым порядком дело может не кончиться...

Используя одну за другой возможности разного порядка человек продвигается к цели и испытывает от этого удовольствие. Или, наоборот, не достигает желанного результата и огорчается. Но и удовольствие, и огорчение испытывает только человек, а не общество. Только у человека есть, как говорил русский философ Н. А. Бердяев, экзистенциальный центр, "чувствилище" к страданиям и радостям. Ни нация, ни государство, ни общество, ни экономика таким "чувствилищем" не обладают.

Поскольку возможности, средства, ресурсы – необходимая составная часть довольства, необходимое условие достижения благополучия, богатства, радости и счастья (другое необходимое условие – наличие желания, потребности. Хотеть и мочь – вот что нужно для счастья. "Была бы водка, а к водке – глотка..." Наличие глотки, то есть возможности хотеть – это тоже благо. Одна из желаннейших возможностей – возможность желать), постольку их часто называют благами.

Есть блага индивидуализированные, сросшиеся с человеком так, что не отодрать. Например, возможностью петь, как Паваротти, способен воспользоваться лишь Паваротти.

Есть блага отчуждаемые, то есть такие, которыми могут воспользоваться различные люди. Пример отчуждаемого блага – возможность слушать Паваротти. Только отчуждаемые возможности можно дарить или отбирать. Только отчуждаемыми благами можно обмениваться.

Среди отчуждаемых возможностей есть такие, которыми не смогут воспользоваться все желающие. Например, из-за ограниченности мест в зале не все получат возможность услышать концерт Паваротти. Такие возможности называют дефицитными, редкими, ограниченными, экономическими. Последнее слово употребляется в том смысле, что эти возможности следует экономно, рачительно расходовать. Неограниченные, свободные возможности, напротив, нет смысла экономить – ведь их достаточно для всех мыслимых нужд всех желающих. Прибавка свободных возможностей не делает человека богаче. Только дефицитные блага учитываются при оценке богатства и благополучия.

Дефицитные отчуждаемые возможности – важнейший повод для человеческого общения.

Общение. Люди общаются, взаимодействуют, контактируют. Общение само нередко является желанной возможностью, благом, богатством.

Предмет нашего внимания – взаимодействие людей по поводу дефицитных отчуждаемых возможностей.

Способ взаимодействия, который сразу приходит в голову: пользование понравившимися дефицитными благами без учета мнения окружающих. Но уже первый жизненный опыт и маломальская способность предвидеть заставляют отказаться от стратегии примитивного эгоизма. Те же, кто не научаются себя прилично вести, часто бывают биты. Успешны лишь такие стратегии поведения, которые учитывают интересы окружающих. Для больших групп, групп, в которых люди не в силах знать друг друга лично, считаются пристойными лишь две стратегии.

Стратегия государственности. Она заключается в том, чтобы стать членом могущественной организации – государства, желательно высокопоставленным членом, и с помощью этой организации добиваться вожделенных благ, отодвигая тех, кто в нее не вошел. При этом каждый член организации должен делиться с сообщниками, особенно с теми, кто занимает в ней высокое положение. Потенциальное сопротивление со стороны неорганизованных людей предупреждается не столько силой, сколько созданием у них представления о благотворности и полезности государства. Над этим работает огромная армия идеологов, среди которых экономисты – самые эффективные.

Стратегия собственности. Она заключается в том, чтобы признать за каждым его долю дефицитных возможностей, признать институт межей и границ, разделяющих эти возможности, и всемерно подавлять в себе искушение принудительной перекройки этих границ. Такая перекройка считается неприличной, преступной. Право на нее признается лишь за государством. Признание границ превращает дефицитные возможности в имущество, в то, что можно иметь, относительно чего можно сказать "мое".

Стратегия государственности всегда ограничивает сферу применения стратегии собственности. Когда это ограничение переходит некоторую меру, то говорят о наступлении тоталитаризма. Но даже при тоталитарном режиме не все принадлежит государю, даже при нем вопрос "чье?" не всегда имеет тривиальный ответ: "государево", даже при нем у людей остается сфера, в которой они общаются как собственники.

Все люди – соседи в мире имущественных отношений. Если просто быть соседом, то это пассивный тип взаимодействия. Но он в принципе может перерасти в активный, когда подготавливается и осуществляется перенос границы между соседями. Этот перенос может быть добровольным, то есть по желанию обеих сторон, или принудительным – против желания хотя бы одной из сторон. Добровольно – в виде дара по принципу "мое – это твое" или обмена по принципу "ты – мне, я – тебе". Принудительно – в виде грабежа, воровства, дани, налогов по принципу "твое – это мое". Нередко для успокоения обобранного и придания отбиранию пристойного вида формулировка принципа изменяется: "твое – это наше, но командовать буду я". Принуждение может иметь и форму насильственного "кормления" по принципу "мое – это твое, как бы ты ни упирался".

Ценность. Человеку нередко удается сравнивать различные наборы возможностей по степени удовольствия, которые они ему в состоянии принести, по степени желанности, ценности, значимости для него этих возможностей или их наборов, по их ожидаемому вкладу в его благополучие. Это похоже на то, как шахматист сравнивает шахматные фигуры между собой по их ожидаемому вкладу в победу.

Некто может ранжировать различные наборы возможностей с позиции их собственника. (Заметим, что для Иванова порядок значимости этих наборов может быть совершенно иным, чем для Петрова.) Но Некто может ранжировать один и тот же набор в зависимости от того, кому этот набор принадлежит. Иванов может предпочесть ситуацию, когда он, а не Петров, является владельцем набора дефицитных возможностей. Но не исключена и обратная ситуация. Тогда Иванов испытает удовольствие от передачи набора Петрову. Если и Петров предпочтет ситуацию, в которой он, а не Иванов, владелец набора, тогда и Петров испытает удовольствие от подарка. Делая такой подарок, Иванов совершает истинное благодеяние, то есть такое, которое не нуждается в ответной благодарности (А. Тихомиров, 1993, с.51-54). Такое изменение имущественных границ, хоть и одностороннее, обрадует обоих. Оба от такого изменения станут богаче.

Экономисты, которые мыслят масштабами Общества, а не человека, в перемещении границ собственности не видят источника богатства, особенно если перемещение прав на имущество не сопровождается его материальным перемещением. Все осталось на месте, передвинулись только какие-то воображаемые границы. Где прирост богатства? Действительно, с позиции существа по имени Общество его не разглядишь. И экономисты, глядя на мир глазами этого фантастического существа, делают вывод: реальные ценности создаются только в производстве.

Маркс написал три толстенных тома, в которых пытался объяснить ценность благ количеством труда, идущим на их производство. Современные экономисты включают в объяснение феномена богатства не только затраты, но и потребности. Точнее – общественные потребности в смысле потребностей Общества. А таких, как мы уже запомнили, не бывает. Об общественных потребностях допустимо говорить как о потребностях общающихся людей, но не как о потребностях Общества.

Определившись вчерне с центральными категориями терминомики, свяжем их в несколько очевиднейших, миллионы раз проверенных опытом, утверждений. Это даст нам надежное основание для последующих выводов.

АКСИОМЫ ТЕРМИНОМИКИ

Аксиомы – это по сути неявные определения, расшифровка базисных понятий, наполнение их смыслом или уточнение этого смысла. Понятия, связанные аксиомами – каркас всего здания науки.

1. Аксиома о персонализме. Желания и ценности всегда персональны. Они могут возникать и трансформироваться в результате общения. Но общение людей не наделяет общество желаниями. Никто не наблюдал обуреваемого страстями Общества. Даже добровольно объединяя имущество, люди не в состоянии наделить такое объединение какими бы то ни было интересами. Просто его участники надеются получить от объединения личную, персональную выгоду.

Выражения типа "народное хозяйство", "дружба народов", "международная торговля", "международные отношения", "международная напряженность" либо обман, либо самообман, либо метафора и требуют "перевода" на прозаический язык науки. Ведь в буквальном смысле слова хозяйствуют, дружат, торгуют и враждуют не народы, а люди.

2. Аксиома о жадности. Человек всегда хочет больше, чем у него есть. Никто не может ощутить себя слишком, чрезмерно богатым – всегда чего-нибудь не хватит. Аксиома о жадности – это утверждение об опережении возможностей потребностями или об отставании возможностей от потребностей. Эта аксиома – о вечной нехватке, о хроническом дефиците возможностей, об ограниченности ресурсов.

В современных экономических текстах аксиому о жадности формулируют в терминах ограниченности, дефицитности, редкости ресурсов. Дело вкуса: постулировать вечную жадность или вечный дефицит. Это не принципиально. Принципиально другое. Экономисты могут запросто рассуждать об ограниченности ресурсов для общества, а это явная коммунализация целей и желаний, радостей и невзгод. Только люди могут испытывать нехватку ресурсов, но не общество.

3. Аксиома об эгоизме. Человеку свойственно свои интересы, интересы своих родных и близких ставить выше аналогичных интересов далеких незнакомых людей. Свои проблемы, проблемы близких людей заботят больше, чем аналогичные проблемы чужих, незнакомых людей. Можно сформулировать эту аксиому, используя понятие "имущество": чем больше любишь человека (а больше всего любишь себя и своих близких), тем выше ценишь принадлежащий ему рубль или другую единицу ликвидного имущества, то есть такого имущества, которое ни для кого не будет лишним.

Эти пословицы – фольклорное выражение аксиомы об эгоизме. Высоко ценишь лишь свое имущество и имущество любимых людей. Оценка имущества чужих людей близка к нулю. А оценка имущества врагов вообще отрицательна.

Не получится, даже если изо всех сил стараться, заботится о всех людях с равной эффективностью. Природа избавила нас от непосильной задачи, расставив эгоистичные приоритеты. Поэтому противоестественно требовать от людей: "Раньше думай о Родине, а потом о себе". Наоборот, естественно в первую очередь позаботиться о себе и своих любимых. Некоторым такая естественность может не нравиться, но с таким же успехом может не нравиться закон всемирного тяготения.

Трезвый взгляд на человеческие качества, в частности, на присущий человеку эгоизм, избавляет от иллюзий, чреватых совершенно не иллюзорными шишками. Становится ясно как день, что ответственность за ваше благополучие лежит на вас самих и глупо обижаться на чужих дядей и теть из правительства, которые не решают ваших проблем с той же настойчивостью, с которой они решают собственные.

Мысль о личной ответственности за свою судьбу невыносима для многих людей. Но не для них мы расстарались.

4. Аксиома о зависти. Чем богаче человек, тем меньше ценишь принадлежащий ему рубль.

Эту аксиому можно сформулировать и как аксиому о жалости: чем в более жалком состоянии находится человек, тем выше ценишь принадлежащий ему рубль.

Может случиться, что рубль в руках несчастного вы оцените выше, чем рубль в собственных, и решитесь на альтруистический поступок, на подаяние. Причем, несмотря на то, что ваше имущество убудет, вы станете богаче. Ведь под богатством мы понимаем ощущение довольства и счастья.

Ваша оценка рубля, принадлежащего богатею, может опуститься ниже нулевой отметки. Наступит состояние зависти в ее черном смысле, когда "сосед спать не дает: хорошо живет". Чем богаче становится сосед, тем беднее будет несчастный завистник при неизменном объеме принадлежащего ему имущества.

5. Аксиома о разнице. Для любых двух человек можно найти такое изменение имущественных границ между ними, которое будет выгодно обоим, сделает их обоих богаче.

Эта аксиома есть констатация неповторимости людей, различия их вкусов. "Кому нравится арбуз, кому – свиной хрящик". Только абсолютно одинаковые люди, находящиеся в абсолютно одинаковых условиях не смогут получить обоюдную выгоду от какого бы то ни было перенесения разделяющей их межи. Любой перенос будет либо бесплодным для обоих, либо прибыльным для одного за счет убытков другого. Ведь оба они ценят свиной хрящик больше арбуза, и следовательно, каждый из них будет считать себя обманутым, получив арбуз в обмен на хрящик. Одинаковые люди видят друг в друге не партнеров, а только конкурентов за дефицитные возможности. Они обречены либо на изоляцию в рамках своих имущественных границ, либо на принуждение по отношению друг к другу.

Но – да здравствует разница! Реальные люди неодинаковы: Иванов любит арбуз, а Петров – свиной хрящик. Когда Петров меняет свой арбуз на свиной хрящик Иванова, оба они счастливы. Люди взаимно нужны друг другу, потому что они разные.

БОГАТСТВО И СОБСТВЕННОСТЬ

Богатство и Бог – слова одного корня. Раз так, то под богатством будем понимать ощущение полноты жизни, счастья, радости, довольства.

Иногда о богатстве можно вести речь безотносительно к собственности, безотносительно к имущественным границам, лишь в терминах желаний и возможностей, целей и средств, потребностей и способов их удовлетворения. Незачем заботиться об имущественных границах Робинзону: их у него никто не оспаривает. Для него бессмысленно делить окружающие его возможности на свои и чужие. Излишни жесткие имущественные границы между близкими, любящими друг друга людьми. И чем ближе между ними отношения, тем менее важна для них пролегающая между ними имущественная граница, поскольку они легко и с удовольствием уступают друг другу принадлежащие им дефицитные возможности.

Однако, если отношения между людьми не относятся к категории близких, если каждый из них предпочитает сам пользоваться дефицитной возможностью, а не уступать ее другому, то нечеткость имущественных границ между ними может быть источником конфликтов. И, наоборот, ясность границ – условие мира и спокойствия. Таким образом, стратегия "проведи границу или уточни ее" может быть источником мира и спокойствия, а следовательно, богатства для миролюбивых людей, людей, обладающих примерно одинаковой глубиной рефлексии или, другими словами, обладающих примерно одинаковой способностью просчитывать поведение другой стороны в ответ на свое поведение.

В отношениях между людьми, обладающими разной глубиной рефлексии, удачной может быть прямо противоположная стратегия: "сотри границы или сделай их расплывчатыми". Этой стратегией сознательно пользуются взрослые люди, когда хотят примирить поссорившихся из-за игрушки детей. Они говорят примерно так: "Игрушка Женина, но командовать ею будет Петя". Как правило, эта невнятица на какое-то время успокаивает обоих. Этой стратегией, похоже бессознательно, пользуются социалистические лидеры. Обещая наивным, плохо рефлексирующим, гражданам ликвидацию тесных имущественных границ, ликвидацию института собственности посредством обобществления, они по сути обещают: "Все будет твое, но командовать буду я". И надо сказать, что наивных людей это обещание – "Все будет твое" – вдохновляет. Хотя они видят, что это обещают всем.

Несмотря на заразительность социалистических идей люди еще не разучились говорить "мое", не отменили институт собственности, институт межей и имущественных границ. Разберем взаимосвязь между богатством и количеством имущества, между богатством и стратегией изменения имущественных границ.

Между богатством и количеством имущества связь далеко не прямая.

Для того чтобы стать богаче, иногда достаточно измениться внутренне. То есть достаточно научиться:

а) больше ценить то, чем располагаешь, и меньше огорчаться по поводу того, чего у тебя нет;

б) не огорчаться богатству других людей. Другими словами, не завидовать, то есть не испытывать враждебности к людям только за то, что они богаты (удачливы, счастливы). "Высший пилотаж" – научиться радоваться их радостям;

в) не принимать беды и несчастья чужих людей, как свои беды и несчастья (другое дело – близкие и любимые люди), а рассматривать их как последствия ошибок, на которых следует учиться.

О последнем из "внутренних" способов обогащения следует сказать особо. С одной стороны, в соответствии с аксиомой об эгоизме, отстраненность – нормальное отношение к нуждам чужих людей. Чему тут учиться? Норме? Но, с другой стороны, многие и часто демонстрируют страстную заинтересованность к нуждам далеких и незнакомых бедняг. Гораздо более страстную, чем они испытывают на самом деле. Это хорошая стратегия по отношению к наивным людям. Ею успешно, хотя часто бессознательно, пользуются лидеры различных социалистических движений. Поэтому нужно учиться не столько отстраненности и равнодушию к "язвам общества", сколько умению распознавать притворную скорбь демагогов.

Обогащение по принципу "изменись сам" не предполагает изменения имущественных границ. Все взаимодействие между людьми сводится лишь к признанию имущественных границ, оно статично (пассивно).

Статичным является и обогащение по принципу "сделай сам": нужное имущество создается исключительно своими силами и средствами. Имущественные границы опять-таки не меняются. При этом богаче станешь лишь в том случае, если сделанное будет представлять для тебя большую ценность, чем затраченное.

Если бы люди взаимодействовали между собой лишь статично, лишь признавая пролегающие между ними имущественные границы, мир представлял бы собой массу автономных хозяйств. Однако люди используют и кинетичное взаимодействие, активные способы общения, способы, ведущие к изменению имущественных границ между ними.

Кинетичные способы общения бывают добровольными и принудительными. Добровольные – по обоюдному желанию общающихся сторон. Принудительные – против желания хотя бы одной стороны.

Добровольные способы изменения имущественных границ бывают дарственными, а бывают – обменными. В первом случае поток имущества (дефицитных отчуждаемых возможностей) течет лишь в одну сторону. Во втором случае он обоюдный.

Дарственные способы обогащения могут состояться в соответствии со следующими принципами: "дождись дара", "попроси в дар", "подари". В первых двух случаях прирост богатства совпадает с приростом имущества. В третьем случае прирост богатства сопровождается уменьшением имущества. Последнее обстоятельство может поразить тех, кто отождествляет богатство с имуществом, но не нас с вами.

Дарственные взаимосвязи красивы и благородны. Но они могут связать лишь малую группу достаточно близких людей. Если люди из этой группы будут дарить свое имущество на сторону, то они рискуют остаться ни с чем, так как чужие могут не захотеть принимать участие в их делах или подарят не то или не столько, что или сколько нужно. Какие бы то ни было претензии невозможны: даренному коню в зубы не смотрят. Можно, конечно, попросить. Чужие люди, бывает, и помогают, если вызвать у них чувство сострадания к вашим бедам или сопричастия к вашим великим делам.

Если ограничить кинетичные взаимодействия только дарственными, то со временем все поймут: самое выгодное поведением – демонстрация своей бедности или своего служения высоким целям. Дарить что-то чужим и незнакомым людям станет оплошностью. Во-первых, обнаружится, что вы не так уж и бедны, чтобы вам что-либо дарить. Во-вторых, вам станут докучать просители: нищие и энтузиасты, а также псевдонищие и псевдоэнтузиасты. Ограничение кинетичных взаимодействий только дарственными отношениями приведет к тому, что люди будут жить маленькими автономными группками, каждая из которых будет вести натуральное хозяйство. Имущественные связи между группами будут редкими, случайными, эпизодическими. Разделение труда будет существовать только в масштабах этих групп, но никак не в масштабах страны или мира.

К счастью, дарение не единственный способ добровольных коммуникаций между людьми. Есть еще обмен или рынок, который преодолевает близкодействие дарственных отношений. Торговля сцепляет обоюдными интересами людей, живущих порой на разных континентах. Почему обоюдными? Потому что ни один нормальный человек не заключит торговой сделки, если не увидит в ней собственной выгоды. Коммуникации по принципу "обменяй" или, другими словами, "ты – мне, я – тебе" открывают широчайшие возможности обогащения, возможности, вытекающие из различия людей, из несовпадения индивидуальных шкал ценностей. И чем больше несовпадение, тем больше потенциал взаимной выгоды. Иванов может ни во что не ставить возможность А, которая принадлежит ему, и высоко ценить возможность Б, которой у него нет. Петров, наоборот, высоко ценит возможность А, которой у него нет, и низко оценивает принадлежащую ему возможность Б. Если им удается найти друг друга и поменяться, то они оба становятся богаче.

Принудительные типы взаимодействия по принципу "нарушь договор", "отбери", "заставь", "запрети", "укради" тоже могут быть источником богатства. Но такие способы изъятия имущества, как воровство, грабеж, вымогательство, мошенничество, осуждаются большинством современников. Тем, кто использует эти способы обогащения, грозит дружный отпор. Часто этот отпор принимает форму широко одобряемого государственного насилия. Но проблема в том, что государство не удерживается в рамках единодушно одобряемой деятельности, и вместо того, чтобы служить противодействием, само становится источником осуждаемого насилия и обмана. При этом оно, как всякий опытный насильник, маскирует свое принуждение под торговлю типа продажи кирпича в темной подворотне. Принудительная продажа государственных страховок, о которой мы уже говорили, – один из примеров такого насилия.

Государство может увлечься коммерцией, предпринимательством, бизнесом. При этом у него появляется искушение силовыми методами подавить своих конкурентов в их безнасильственном бизнесе. Крайний случай такого подавления – установление государственной монополии на особо выгодные виды деятельности. Например, на выпуск бумажных денег. Как всякий опытный обманщик, государство может маскировать невыполнение договорных обязательств их смутной формулировкой. Примером опять могут служит государственные банкноты, с которых исчезли ясные обязательства государства перед теми, с кем государство расплачивается этими банкнотами. Такая неясность позволяет государству не особо церемониться при раздаче этих обязательств. Ведь спросить с него будет затруднительно – оно ничего конкретно не обещало. Более того, государству на помощь приходят удобные экономические теории, в которых современные бумажные деньги представлены в виде условных единиц ценности, а вовсе не государственных обязательств.

Одобряемые способы принуждения – это не только противодействие насильникам, обманщикам и виновникам ущерба. Одобряется принуждение, диктуемое любовью к принуждаемому. Родители отбирают у детей спички, не пускают в лес без надзора, заставляют делать то, что детям не хочется...

Имитация родительской любви – успешная стратегия для оправдания принуждения. Ею давно и очень успешно пользуются государственные деятели. Если царь – то батюшка. Если тиран – то отец родной. Если родина – то мать. Умелая имитация позволяет придать осуждаемому принуждению вид одобряемого.

Что касается осуждаемых типов насилия, то их перечень в первом приближении – это перечень преступлений в уголовном кодексе. Однако во многих странах уголовно преследуются и безнасильственные действия: торговля, гомосексуализм, проституция, потребление наркотиков...

Способы, которыми обогащаются люди, можно классифицировать по самым разным основаниям. Нас интересовала классификация с точки зрения изменения имущественных границ с другими людьми. Вот что получилось:

Таблица

Способы обогащения человека
(терминомический подход)

Из этой таблицы и из аксиом терминомики с математической точностью следует невозможность коммунизма.

Следствие о невозможности коммунизма. Коммунистический идеал заключается в том, чтобы все кинетичные взаимодействия между людьми свести к братским (дарственным). Но такие взаимодействия могут прочно связать лишь относительно небольшие группы людей. Многолетний опыт показывает, что группы, связанные дарственными отношениями, могут насчитывать самое большое полторы тысячи человек (Хаим Гвати, 1992, с.35). Более крупные группы людей, между которыми приняты лишь братские отношения будут рассыпаться. Чтобы их скрепить, потребуется либо принуждение, либо допущение обмена между людьми (рынок). Но рынок и принуждение противоречат идеалам коммунизма. Без рынка и принуждения вся страна будет представлять собой массу маленьких автономных групп с редкими, эпизодическими имущественными контактами между людьми из разных групп. Почти все люди будут вынуждены заниматься сельским хозяйством. Промышленность, наука, культура будут в зачаточном состоянии. Поэтому исключительно дарственные отношения обрекут людей на бедность.

Антирыночный пафос коммунистической доктрины предполагает либо применение принуждения, либо отказ от сотрудничества между незнакомыми и малознакомыми людьми. Но ни масса изолированных друг от друга мелких и бедных натуральных хозяйств, ни принуждение не являются идеалом коммунизма. Таким образом, коммунизм столь же противоречит природе человека, сколь вечный двигатель законам механики.

Кстати, миры без собственности и рынка, которые создавали Томас Мор, Томмазо Кампанелла и другие мыслители давнего прошлого, лучше учитывали человеческие качества, чем коммунистические миры наших современников Ивана Ефремова, ранних Станислава Лема, Аркадия и Бориса Стругацких. Утопийцы и солярии ввели должность надсмотрщика, главная обязанность которого была следить, "чтобы никто не сидел в праздности,... чтобы каждый усидчиво занимался своим ремеслом" (Утопический социализм, 1982, с. 63). У них существовало рабство и смертная казнь. Причем наказывать рабством и смертью полагалось и за безнасильственные действия: за путешествие без разрешения должностных лиц, за побег, за прелюбодеяние, за выделяющиеся наряды."...Они подвергли бы смертной казни ту, которая из желания быть красивой начала бы румянить лицо, или стала бы носить обувь на высоких каблуках, чтобы казаться выше ростом, или длиннополое платье, чтобы скрыть свои дубоватые ноги" ( цит. по: Шафаревич, 1991, с. 124).

Коммунизм – очень привлекательная доктрина. Ею очарованы сотни миллионов людей. Коммунистические лидеры эффективно пользуются этой зачарованностью для захвата и удержания государственной власти. Но и у них бывают "проколы", ведущие к потери власти. Самый серьезный из них – искренняя вера в пропагандируемые идеалы, искреннее желание улучшить свой коммунизм-социализм, придать ему человеческое лицо. Причем улучшить, усовершенствовать, очеловечить за счет ослабления государственного принуждения. Но ослабь принуждение – и расцветет обмен, торговля, рынок, что несовместимо с коммунизмом. Великие утописты это хорошо понимали и сурово наказывали в своих фантазиях за обмен. Джерард Уинстенли за попытку купли и продажи предусмотрел для персонажей своего "Закона Свободы" принудительные работы, а за куплю-продажу земли даже смертную казнь( там же, с.135).

Как случилось, что коммунистические идеалы, идеалы братства и товарищества, несмотря на свою неосуществимость, привлекательны для огромного количества людей? Почему проекты строительства вечных двигателей не находят такого же количества сторонников, как проекты строительства коммунизма? Разве источник дармовой энергии менее привлекательная идея, чем идея всеобщего братства? Ответ видится в том, что социальные науки еще не науки, в отличие от физики. Они, говоря словами Михаила Жванецкого, только общим видом овладели, а подробности они до сих пор пропускают. Они до сих пор занимаются изучением фантастического, не наблюдаемого в природе существа по имени Социум, вместо того, чтобы заниматься общением реально существующих людей. И экономическая наука, как одна из социальных наук, не исключение.

Экономическая наука не считает важным разграничение добровольных и принудительных взаимодействий между людьми. Один из рецензентов наших текстов так и написал: "Братские отношения – не экономическая категория". Для экономистов главное – интересы Целого. А с позиции Целого смешно прислушиваться к желаниям отдельных "людей-клеток" Социального Организма.

Современные социальные регулировщики согласны, в отличие от коммунистов, допустить рыночные взаимодействия "людей-клеток". Но до тех пор, пока это в интересах Социума. А в интересах Социума добровольность, оказывается, не главная ценность. И правительство от имени Социума всей своей мощью наваливается на регулирование обменов вместо того, чтобы использовать эту мощь для противодействия осуждаемому принуждению.

Таким образом, с благословения экономической науки большинство людей оказывается под двойным гнетом принуждения: официальным, прописанным в законах, и неофициальным, до которого у государства уже руки не доходят. Ладно бы, социальные регулировщики делали это осознано, для укрепления своей власти. Ан, нет. Они всерьез верят в свои экономические рецепты исправления несовершенств рынка. При этом, как всякие наивные люди, делают массу глупостей и в конце концов теряют государственную власть.

Социальное ориентирование и регулирование – великолепные доктрины для получения и удержания государственной власти в современных условиях. Но они, как и коммунистическая идея, хороши лишь как средство для привлечения сторонников. В условиях тумана, который напустила экономическая наука, их будет очень много. Но нельзя самому очаровываться тем, что предназначено для внешнего потребления. Иначе потеряешь власть.

ГЛАВА III. СОБСТВЕННОСТЬ И ГОСУДАРСТВО

Слово "государство" является еще одним источником недоразумений. Им можно гипнотизировать массы наивных людей, чтобы те без сопротивления расставались со своим имуществом. Но похоже, что этим гипнозом некому в полной мере воспользоваться. Похоже, что все стали его жертвой и все бездумно следуют программе, заложенной в языковых конструкциях.

Слово "государство" употребляется в двух совершенно разных значениях. Во-первых, им называют страну, то есть некоторую территорию вместе с населяющими ее людьми. Во-вторых, – аппарат, организацию по поддержанию общественного порядка (порядка общения между людьми) в этой стране. В зависимости от вкладываемого в это слово смысла совсем по-разному понимается роль главы государства, закрепленная, согласно российской Конституции, за Президентом. Если он глава страны, народа, то тогда он главнее всех, начальник над всеми гражданами страны. Если же он глава аппарата, то его начальническая роль по отношению ко всем гражданам страны вовсе не обязательна. Ведь в принципе закон может жестко ограничить круг деятельности аппарата и не включать в этот круг командные функции над всеми гражданами страны.

Чтобы избежать невнятицы, которая постигла даже российскую Конституцию, будем употреблять слово "государство" только во втором смысле.

Итак, государство – это аппарат, который наделен властью:

а) устанавливать правила поведения людей;

б) определять меру насилия для нарушителей этих правил;

в) организовывать насилие против этих нарушителей.

Государство может отменить собственность, присвоив себе все дефицитные возможности.

Государство может встать на защиту института собственности, карая любого, кто применит осуждаемые типы принуждения при изменении имущественных границ.

Типичной для современных государств является промежуточная позиция. Они впрямую не отменяют собственность, но шквал государственных инициатив по ограничению людей в их безнасильственных действиях размывает институт межей и границ, подрывает институт собственности.

ГОСУДАРСТВО ВМЕСТО СОБСТВЕННОСТИ

1. О частной и общественной собственности.

Выражение "частная собственность" тавтологично. Своего рода "масло масляное", "самое оптимальное", "депозитный вклад", "прейскурант цен", "реальная действительность" или "демократическая республика". Ведь слово "собственность" указывает на обособление, отделение от чего-то. То же и частная. Это часть чего-то. Так что частная собственность – это нечто типа "частной частности" или "обособленной отдельности". Тавтологичность, как правило, признак бездумного использования языка, признак того, что не человек владеет языком, а язык владеет человеком, ставя его время от времени в глупое положение.

Общественная собственность – идеал социалистов-коммунистов – напротив, оксюморон типа "горячего снега" или "грохочущей тишины", то есть "общественная собственность" – это соединение двух взаимоисключающих понятий. Так, первое слово в этом выражении указывает на общность, целостность, неразделенность, а второе – на обособление, разделение, размежевание. Этим словосочетанием социалисты называют порядок, ликвидирующий имущественные границы, а по сути – институт собственности. Таким образом, "общественная собственность" – это вовсе не собственность. Это нечто вместо собственности.

Естественно, что объявление собственности общественной не делает дефицитные возможности общедоступными, иначе они изначально не были бы дефицитными и вокруг них не возникало бы проблем собственности. Ликвидация "частной собственности" и провозглашение вместо нее "общественной собственности" просто-напросто меняет порядок доступа людей к дефицитным возможностям. Институт собственности закрепляет за каждым человеком его долю дефицитных возможностей, и никто не вправе воспользоваться этими возможностями без согласия собственника. Институт "общественной собственности" позволяет государству беспрепятственно изымать дефицитные возможности у одних и передавать их другим, исходя из так называемых общественных интересов. "Общественная собственность" в больших группах людей (в группах, в которых люди не в состоянии знать друг друга лично) – это всегда государственное распоряжение дефицитными возможностями.

2. Загадка привлекательности социалистических идей.

Социалистическая идея – это идея возврата к древним привычным нормам поведения, по которым люди и их предки жили миллионы лет. По этим нормам все люди делятся на своих и чужих.

Свои должны быть солидарны во всем и проявлять друг по отношению к другу альтруизм вплоть до самопожертвования. Сила солидарности такова, что теряется чувство индивидуальности. Человек ощущает себя лишь частью коллектива, без которого он не мыслит своей жизни. Оказаться вне коллектива ничем не лучше смерти.

Чужаков нужно остерегаться как реальных или потенциальных врагов. Их не грех обманывать, грабить и даже убивать.

Миллионы лет такая стратегия поведения была плодотворной. Она успешно объединяла усилия древних людей в их противостоянии хищникам и в их охоте на крупных животных. И, наоборот, отступление от этой стратегии было смертельно опасным. Оно разъединяло людей, делало их беззащитными. Отступников, надо полагать, выявляли и наказывали.

Но в последние тысячи лет что-то произошло. Что это было – можно только гадать. Возможно, одним из этих что-то было развитие языка, позволившего людям тоньше понимать друг друга. Появилась новая успешная стратегия поведения, невозможная раньше. Стратегия, обладатели которой перестали делить людей только на своих и чужих. Они стали видеть во многих людях партнеров. С партнерами не обязательно брататься, их не обязательно включать в круг друзей-товарищей и любить, как самого себя. Это с одной стороны. С другой стороны, с ними нельзя обращаться как с любимыми и врагами – против их воли, без их согласия.

Странная, необычная, подозрительная новая мораль. С точки зрения старой, она выглядит кощунством, расценивается как падение нравов. Простой взгляд на мир, в котором есть только свои и чужие, рушится. Появляются какие-то неясные люди, которые вроде и не враги, но лишним автомобилем с тобой не поделятся.

Древняя мораль глубоко сидит в каждом человеке. Какими-то неясными нитями связывает она нас с далеким прошлым. Вот почему у социалистов, которые призывают к ней вернуться, столько сторонников.

3. Собственность – это кража. Обосновать можно все, что угодно. Если очень хочется. Тем более, если это служит оправданием собственных поступков, а то и жизни.

Обычно данное обвинение выглядит так. Когда-то в давние времена все было общее. Никто не мог сказать о вещи: "это мое". Затем самые безнравственные люди стали присваивать общественное достояние, по сути отбирая у общества то, что ему принадлежало. По мнению социалистов, следует восстановить справедливость и вернуть обществу то, что у него было экспроприировано экспроприаторами. При этом они не видят, что их обиды, чувство вины и страхи порождает призрачный персонаж – Общество, с которым они обращаются как с реальной личностью. Такой призрак удобен для людей, претендующих на выражение народных интересов и общественных потребностей.

4. Собственность – это анархия.

Призрак общества витает и в этом обвинении института собственности социалистами. Только общество может эффективно использовать дефицитные возможности (ресурсы), а не отдельные люди. Поэтому нужно отменить закрепление дефицитных ресурсов за отдельными людьми, объединить эти ресурсы в одно целое и использовать их в интересах всего общества.

5. Математизация призрака.

С появлением после второй мировой войны математизированных теорий оптимального управления у социалистов открылось второе дыхание. Они занялись построением моделей оптимального планирования в национальных масштабах. Исходя из наличных в стране ресурсов и технологий, способов их переработки, они предлагали математически описать множество производственных возможностей страны. Общественную цель они предлагали задать целевой функцией на множестве допустимых планов и из всех возможных планов выбрать такой, который обеспечит экстремум целевой функции.

Первыми, кто начали создавать математические модели целеустремленного Общества, были советские ученые Л. В. Канторович, Л. А. Лурье, В. С. Немчинов, В. В. Новожилов. Естественно, целеустремленному Обществу не нужен институт собственности. Более того, этот институт для Общества – помеха, ограничение в эффективной для Общества переброске ресурсов.

В рамках экономико-математического направления пропаганда социализма стала выглядеть гораздо изящнее, чем у классиков. Без всяких заморочек типа трудовой теории стоимости или эксплуатации труда капиталом.

6. Без собственности.

Как марксистское, так и экономико-математическое оправдание "народнохозяйственного" планирования и отмены собственности покоятся на призрачном основании. И общественная цель, и народное хозяйство – метафорические вольности, с которыми нельзя обращаться как с реально существующими объектами.

Призрачные представления чреваты неожиданными последствиями. Так, поверив в невозможное – в общественную цель – можно принять свои цели за общественные и навязывать их другим. Социалисты так и поступают, придя к власти и отменив собственность. Однако, у людей есть свои интересы, поэтому они не кидаются все как один выполнять оптимальные планы, даже если их очень убеждать, что это в их же интересах. Приходится ради реализации идеи об общем благе, ради пользы общего дела, ради выполнения оптимального задания кое-кого устрашить, а особо злостных саботажников – наказать. Устрашение, как правило, порождает ложь: сокрытие возможностей и преувеличение сделанного со стороны исполнителей. Ложная информация ведет к ошибкам в принятии решений: управленцы даже при искреннем желании добра подчиненным дадут им нелепые, вредные для них задания. Это усилит саботаж исполнителей. Придется ужесточить дисциплину и усилить контроль. В ответ исполнители еще больше будут "гнать туфту". Так возникает положительная обратная связь, в результате которой все страшатся и лгут. Причем, тем сильнее, чем искреннее и настойчивее социалистическое начальство хочет искоренить собственность.

ГОСУДАРСТВО НА СТРАЖЕ СОБСТВЕННОСТИ

1. Сочувствие к институту собственности.

Если антипатия к институту собственности зовется социализмом, то как назвать симпатию, сочувствие к нему? Антисоциализмом или антикоммунизмом? Лучше бы без приставки "анти". Тем более, что антикоммунистами принято называть, например, фашистов. А ведь коммунизм и фашизм – лишь разновидности неприятия института собственности и страсти к обобществлению², то есть это лишь разновидности социализма. Германские фашисты с полным основанием называли свою партию национал-социалистической.

Часто люди, убежденные в плодотворности института собственности и в разрушительности социализма называют себя либералами, то есть поборниками свободы. Но либералами нередко называют и социалистов, которые пытаются освободить человечество от оков частной собственности.

Назовем, пока не придумано ничего лучшего, приязнь к институту собственности персонализмом. Следует иметь ввиду, что так называют одно из философских течений, близкое по духу нашему персонализму.

Выдающимися представителями персонализма являются Адам Смит, Людвиг фон Мизес, Фридрих Август фон Хайек, Милтон Фридман, Рональд Коуз. Можно было бы назвать их "экономическими персоналистами", если бы не путанный смысл слова "экономика". Слова, которым обозначают науку, изучающую общество как реальную "персону", совершающую реальный выбор в своем "народном хозяйстве".

2. Общество – это всего лишь много общающихся людей.

Сколько бы ни было этих людей, у общества не прорезается того качества, которое есть у каждого человека. У общества не бывает целей, в том числе и такой, что была записана в Конституции СССР (1977): "Высшая цель общественного производства при социализме – наиболее полное удовлетворение растущих материальных и духовных потребностей людей" (статья 15).

Персоналисты допускают рассуждения о целях и интересах общества, но в переносном смысле: как об общих интересах, то есть интересах, которые имеются у каждого человека, которые можно вынести за скобки индивидуальных не складывающихся устремлений. Формулировка из советской Конституции не выделяла такого общего интереса. "Удовлетворение потребностей людей" – каких людей? Если этих – то это их интерес. Если наших – то это наш интерес. Если всех людей, то в каких пропорциях и в какой последовательности будет происходить удовлетворение их потребностей? А может, как в том советском анекдоте? Делегат вернулся с очередного брежневского съезда КПСС и рассказывает землякам: "Все во имя человека, все во благо человека. И я видел этого человека".

Вместо того, чтобы вычленить, вытащить общий интерес и поручить государству работу на этот интерес, согласно Конституции СССР все люди собираются в одно большое общественное производство и работают на удовлетворение потребностей непонятно каких людей. Естественно, каждый попытается удовлетворять свои потребности. С общественным производством будет происходить то же, что и с возом, который тянули лебедь, рак и щука. До тех пор, пока кто-нибудь строго не укажет: вот он, общественный интерес. Другим придется примириться и тащить воз, куда приказали, работая на указанный "общественный" интерес.

Для того, чтобы люди общались, их совсем не нужно сгонять в "общественное производство" и заставлять служить призраку – общественному интересу. Зачем? У каждого человека имеется вполне конкретный личный интерес. Пусть и работает на свой интерес, признавая такое же право за другими людьми. Признание такого права налагает на каждого дисциплину ненасилия. Поддержание этой дисциплины и есть тот общий интерес, который можно вынести за скобки личных интересов.

3. Политика персонализма.

У государства есть лишь одна функция: защита граждан от насилия.

В имущественном плане – это защита института собственности. Государство ни в коем случае не должно применять насилие, если это не связано с предотвращением еще большего насилия. Любая государственная инициатива должна проходить проверку вопросом: способствует ли эта инициатива уменьшению насилия и, в частности, защите института собственности? Если на этот вопрос нет однозначного вразумительного "да", то инициатива должна быть отвергнута, какие бы красивые слова ни говорились в ее пользу. Ведь любая государственная затея (кроме затеи сокращения государственных затей) требует средств. Средства выкачиваются у граждан через налоги. Налоги – это насилие.

Насилие для персоналиста не может быть оправдано ничем другим, кроме как для противодействия еще большему насилию. Все другие оправдания, например: поддержка базовых отраслей, молодой семьи, высоких технологий, материнства и детства, науки, малоимущих, образования и культуры, отцовства, товаропроизводителей, предпринимателей, фермерства, овцеводства, права на отдых или минимальную зарплату, конкурентности, национальных меньшинств, народных промыслов, пенсионеров, ветеранов... – совершенно неубедительны для персоналиста.

4. Демократия и персонализм.

Большинство не всегда право. За чрезвычайные, неограниченные полномочия Гитлера проголосовало подавляющее большинство депутатов рейхстага: 441 против 94 ( Изместьев, 1990, с.292). Легкомысленное решение не становится глубокомысленным только от того, что за него голосует большинство.

Демократия опасна, когда на голосование выносятся вопросы, которые нельзя решать голосованием. Например, вопросы о справедливости научных аксиом или теорем. Не верить в аксиому об эгоизме и пропагандировать социалистическую "собственность" для персоналиста все равно, что не верить в закон всемирного тяготения и пропагандировать строительство воздушных замков. Неверие взрослых людей в аксиомы оценивается персоналистом как патология. Если таких неверующих много или даже большинство, то это массовая патология. С людьми, пораженными слепотой к очевидному, следует обращаться с осторожностью, вплоть до имитации собственной слепоты. Иначе эти несчастные могут обидеться и наделать вам массу неприятностей.

ГОСУДАРСТВО – КОРРЕКТОР СОБСТВЕННОСТИ

1. Страхи.

Персонализм – это взгляд на себя и на окружающих сквозь призму аксиом о человеческом поведении. Для многих он очень страшен.

Самый главный, а потому неосознаваемый, страх: а кому я окажусь нужным, если не принудить других быть со мной? Это страх одиночества.

Есть еще страх распутства: люди без строгости и надзора позволяют себе такое...

Страх продешевить или "страх Коробочки": кто может гарантировать, что условия нашего договора справедливы? Кстати, этот страх активно использовал Маркс, внушая рабочим, что им платят лишь часть созданного ими, а следовательно, что их эксплуатируют, несмотря на то, что условия трудового договора вроде бы выполняются.

Страх хаоса: как это без координирующего, планового центра? Это страх интеллектуалов. Им все кажется: не предусмотри они чего – и мир рухнет.

Страхи выливаются в требования что-то сделать с производством (стимулировать, переструктурировать, обновить, поддержать), покончить с пьянством, наркотиками, порнографией и проституцией, навести порядок с ценами, зарплатой и качеством продукции, поддержать бедных и несчастных за счет богатых и удачливых.

Представители государственной власти, сами объятые страхами, пытаются идти навстречу требованиям граждан. Для этого создаются все новые и новые государственные службы. Этим службам нужны средства. Растут налоги и другие обязанности граждан, о которых они не подозревали, когда требовали планомерности, строгости, справедливости и социального обеспечения. Государство вырастает до огромных размеров и начинает вторгаться в самые интимные сферы человеческой жизни.

2. Апологетика большого государства.

Доводы в пользу большого государства, доводы, приводимые во всех современных экономических учебниках, сводятся к следующему.

Защита собственности – это лишь одна из функций государства. Наряду с защитой собственности государство должно "тянуть" еще две функции: создание благ коллективного пользования и социальное обеспечение.

Рассмотрим их по порядку.

2.1. Создание коллективных благ, то есть таких благ, которыми могут беспрепятственно пользоваться все.

Уже более сотни лет кочует по экономическим трактатам в качестве примера коллективного блага свет маяка. Ни один частник, утверждают сторонники большого государства, не возьмется за создание такого блага, потому что ему не собрать платы за свои услуги, ему не справиться с проблемой "безбилетника". Следовательно, созданием таких благ должно заниматься государство.

Рональд Коуз (Коуз, 1993, с.169-192) высмеял такую логику. Он привел многочисленные примеры частных маяков, владельцы которых через своих агентов собирали плату за "маячные услуги" в портах. Он посоветовал экономистам подыскать более надежный пример услуги, которую может предоставлять только государство.

Другой любимый у экономистов пример коллективного блага, которое должно создавать государство, это результаты фундаментальных научных исследований. Нет возражений против исследований, нацеленных на предотвращение еще большего насилия, чем насилие, связанное со сбором налогов на эти цели. Все остальное от лукавого. Тем более, что примеров творчества мыслителей без всякой государственной поддержки гораздо больше, чем примеров с частными маяками. Достаточно вспомнить самых известных: Будду и Христа. Где тут государственная поддержка? Скорее, наоборот. Самые престижные премии в области науки так же выплачиваются из частного Нобелевского фонда.

Охрана природы или, как любят сейчас говорить, окружающей среды. Вот сфера, где сегодня особенно широко собираются развернуться поборники "смешанной экономики", то есть сторонники большого государства. Они собираются сделать природу национальным, а то и общемировым, достоянием, а потом всем миром ее охранять. Жалко природу. Для ее охраны необходимо сделать прямо противоположное: не объединять, а распределять дефицитные природные ресурсы (возможности) между людьми. Тогда каждый станет дорожить своими ресурсами и охранять их. Охранять, если кто-то попытается насильственно передвинуть границу между ресурсами в свою пользу. Например, лишит меня возможности наслаждаться тишиной или дышать чистым воздухом (возможности, признанной моею) без моего на то согласия. В таком случае я вправе требовать от нарушителя компенсации. И только при его несогласии я обращаюсь к государству, которое силой принуждает его подчиниться правилам института собственности.

Борьба с монополией. Считается, что без государственного надзора будет происходить такая концентрация производства, при которой каждый товар будет выпускаться чуть ли не одной-единственной фирмой. А этого нельзя допустить, поскольку у потребителя тогда не будет выбора, а производитель-монополист не будет озабочен повышением качества и снижением цены товара. Поэтому государству надлежит препятствовать концентрации производства свыше определенного уровня. Более того, ему следует дробить опасно разросшиеся фирмы, поддерживая таким образом конкуренцию производителей за потребителя.

Логика антимонопольной политики – это все та же логика насильственного исправления безнасильственных действий. Таких, например, действий, как согласование цен или объединение капиталов. Но если в случае с государственным маяком или государственной наукой имеется попытка хоть и через насилие, но созидать, то антимонопольная политика – это двойное насилие: антимонопольное ведомство, существуя на насильственно изъятые средства граждан, подвергает последних насилию за безнасильственные действия. Причем, это насилие грозит, в первую очередь, деятельности уникальной и выдающейся, деятельности, которая по силам лишь единицам (монополистам). Более того, антимонопольная политика может в принципе "проехаться" по каждому. Ведь каждый человек уникален, каждый может стать монополистом в каких-то своих неповторимых качествах.

Удивительно, что экономисты называют совершенной такую ситуацию, когда на рынке действуют атомарные, неотличимые друг от друга субъекты, каждый из которых столь ничтожен, что не в силах сколь-нибудь заметно изменить ситуацию. И наоборот, присутствие на рынке личностей, способных заметно повлиять на цены и объемы производства, пугает экономистов. Они пытаются "усовершенствовать" такой рынок, "растирая" выдающихся покупателей и продавцов до атомов. Они пытаются усовершенствовать рынок, разрушая его насилием.

Санитарный надзор. Вот где, казалось бы, не обойтись без государства. Кто, кроме него, будет бороться с эпидемиями и вести профилактику? Но частные медицинские страховые фирмы отчетливо не заинтересованы в том, чтобы их клиенты болели и преждевременно умирали. Им вполне по силам реальная профилактическая и противоэпидемическая работа. В конце концов, эта работа по силам перестраховочным фирмам, которым мелкие страховые фирмы передают часть своего риска.

И наоборот. Государственный санитарный надзор (осуществляемый, естественно, на принудительно изъятые у граждан средства) часто формален и неэффективен. Вот пример, свидетелем которого был один из авторов в середине 1970-х . Дело происходило в маленьком сибирском городке, где производилось очень неплохое пиво. Продавали его прямо на улице из бочек. С водопроводом в этом городке было плохо, поэтому воду для мытья пивных кружек продавец возил в емкости, прикрепленной к пивной бочке. Городская санэпидемстанция посчитала такое мытье недостаточным и запретила разливать пиво в кружки, помытые таким образом. Предполагалось, что люди будут наливать пиво в посуду, принесенную из дома. Но далеко не всем хотелось тащиться за тарой домой. Чаще всего кто-нибудь находил баночку, иногда неподалеку, в канаве, как мог, протирал ее и наполнял пивом. Эта баночка переходила к товарищам, которые ее уже даже и не протирали. Забота санэпидемстанции о чистоте посуды привела к тому, что ее вовсе перестали мыть. Вот вам типичнейший пример государственной инициативы.

Надзор за торговлей с иностранцами или, как любят говорить экономисты, регулирование международной торговли³. Надзор этот объясняется необходимостью защиты отечественного производства. Государственная защита (протекция) осуществляется, как водится, насильственно. Отечественному потребителю затрудняется доступ к иностранным товарам путем введения квот, ограничений на продажу этих товаров внутри страны либо путем "накручивания" таможенных тарифов, сборов в пользу государства, удорожающих иностранный товар. Государственное насилие, воздвигнутое между иностранными продавцами и отечественными покупателями вынуждает последних чаще покупать отечественные товары. Конечно, отечественные продавцы от такого насилия выигрывают, но каждый конкретный выигрыш от насилия не может служить оправданием насилия вообще. Грабители и воры могут иметь немалые доходы и даже делиться с бедными или жертвовать на культуру, но тем не менее грабеж и воровство давно осужденные деяния.

Забавно, когда протекционизм обосновывается как ответная мера на протекционизм другого государства. Предположим, что протекционистская политика правительства США наказала американского потребителя Смита и русского купца Иванова. Если российское правительство ответит своим протекционизмом, то тем самым оно, в свою очередь, накажет американского коммерсанта Брауна и российского покупателя Петрова. Отвечать на протекционизм протекционизмом – это все равно, что наказывать бандита, соревнуясь с ним в количестве обобранных невинных жертв. Такая политика удваивает, а не гасит насилие.

Регулирование денежного обращения. Государственное участие в эмиссии наличных (бумажных) денег и в контроле за безналичным (банковским) оборотом настолько привычно, что уже никто не сомневается в целесообразности такого участия. Деньги подняты над товарным миром. Им придано политическое звучание как, скажем, государственному гимну или флагу. Однако чрезмерный политический пафос всегда грозит ростом государственной бюрократии и эрозией института собственности.

Деньги – прозаический, будничный товар, а не политический символ. Это товар, ценимый за ликвидность: за то, что его все охотно берут в уплату. Относительно этого товара никто не скажет: у меня он уже есть, мне его больше не надо. Как автомобиль ценится за комфорт и скорость, так деньги ценятся за ликвидность. Создание товара, пользующегося спросом во всем мире, требует высочайшего профессионализма. Наивно думать, что такой профессионализм может обеспечить только государство. Мы знаем множество частных фирм, продукция которых широко известна во всем мире. Если бы государство не монополизировало эмиссию банкнот, то сейчас существовали бы всемирно известные частные фирмы по производству денег. Это были бы как деньги из драгоценных металлов, так и кредитные деньги, то есть деньги, ценимые не за материал, из которого они сделаны, а за те обещания (обязательства), которые берет на себя авторитетный эмитент.

Но, увы, современные деньги существуют под прессом государственного насилия. Потому у них довольно жалкий, инфляционный вид. Потому государственные банки позволяют себе весьма уклончивые обязательства при выпуске кредитных денег. Потому денежное обращение не расцвечено монетами из драгоценных металлов.

Доброкачественные безинфляционные кредитные деньги – это не просто умозрительная конструкция. Несмотря на пристальное внимание государства к денежной эмиссии, частным деньгам удавалось иногда "прорваться" и проявить себя.

Наиболее длительным опытом относительно свободной эмиссии частных банкнот является опыт Шотландии между 1716 годом, когда рухнула Шотландская государственная монополия на эмиссию, и 1845 годом, когда законодательно была введена монополия Английского правительства. В этот период государственное регулирование эмиссии сводилось к запрету выпуска мелких банкнот и к обязанности выдавать металл по первому требованию предъявителя банкноты. Последняя норма отменяла возможность банка отсрочить выдачу монет на шесть месяцев с уплатой процентов владельцу банкноты.

Лоуренц Уайт (см.: От плана..., 1993, с.245) отмечает: банков в Шотландии тех лет было много. Каждый выпускал свои банковские билеты. Почти все банки имели множество отделений. Большинство выпускаемых банкнот имело хождение по всей стране. Банкноты свободно обменивались. Обмен облегчался тем, что все они были привязаны к одному и тому же металлическому стандарту. Во всех банках были примерно одинаковые проценты по вкладам и кредитам. Число банковских крахов было значительно меньше, чем в соседней Англии, где правительство существенно ограничивало выпуск частных банкнот. Причем убытки от банкротств почти неизменно покрывались владельцами банков, в то время как в Англии они нередко ложились на владельцев банкнот.

Хьюдж Роков (там же, c. 245-246) отмечает, что банковский авантюризм в США прошлого века был вызван не отсутствием государственного регулирования эмиссии банкнот, а ужасным регулированием со стороны администраций некоторых штатов. Эти администрации обязывали банки покупать выпущенные ими обязательства как обеспечение эмиссии банкнот. Причем, покупать по номиналу, который зачастую был значительно выше рыночной цены. Выпуская банкноты под это номинальное, а не реальное обеспечение и формально соблюдая требования законов, банки часто терпели крах, а держатели банкнот утешались получением обесцененных обязательств администрации штата вместо золота. Нередко власти штатов, чтобы скрыть свою ответственность за крах, уклонялись от закрытия банков, неспособных расплатиться по своим обязательствам. Они как бы вводили в норму невыполнение обязательств. На фоне массовой необязательности легче скрыть свою безответственность. Таким образом власти способствовали тому, против чего они призваны бороться: насильственно поддерживали безответственность вместо того, чтобы противостоять ей.

В тех штатах Новой Англии, где государственное регулирование не принимало столь одиозных форм, были созданы надежные частные деньги.

В Швеции, отмечает Ларе Сандберг ( там же, с. 246 ), частные банки с неограниченной ответственностью выпускали собственные банкноты с 1830 до 1904 года, когда эту практику запретили. Ни одного банковского краха за это время не случилось.

О швейцарских частных банкнотах написал Эрнст Вебер (там же, с.246-247). Между 1826 и 1850 годами власти кантонов не запрещали банкам их эмиссию. В Швейцарии тогда не было единого денежного стандарта. Поэтому Базельский банк, например, выпускал банкноты во французских франках, а Цюрихский – в брабантских таллерах. Банки принимали банкноты друг друга по номинальной цене. Банковских крахов не было.

В целом, как отмечает Аннелиза Андерсон, из статьи которой мы привели эти исторические сведения , "...опыт свободного ведения банковского дела в ряде стран и на протяжении длительного времени (в Шотландии более ста лет, а в некоторых штатах США в период между 1838 и 1860 годами) был гораздо доброкачественнее, чем это рисуют обычные истории о банках дикого Запада...

Когда правительства решают прекратить практику свободных банков, они (к сожалению) достигают своего легко и делают это ради собственных целей – чтобы закрепить за собой выгоды от монопольной эмиссии и способности инфлировать деньги" ( там же, с. 247).

2.2. Необходимость социального обеспечения.

Сторонники большого государства считают, что институт собственности отчуждает людей, не создает достаточно теплых отношений. "Утеплением" должно заняться государство. Государству следует поручить обеспечение граждан по старости и по случаю нетрудоспособности. Государство должно заботиться об общедоступности медицинской помощи, о гарантированном праве на труд, на отдых, на минимальную зарплату, на образование и жилище для каждого. Государство, которое берет на себя все эти заботы, стали называть "социальным государством" или "государством всеобщего благоденствия" (welfare state). Такое государство – идеал левых, социал-демократических партий.

Однако наивно думать, что теплота отношений между людьми обеспечивается государством. Степень теплоты, внимания, заботы людей друг о друге, напротив, обратно пропорциональна объему государственных забот о социальном обеспечении. Ведь гарантированное государственное довольствие насилует одних и детренирует других. Люди отучаются помогать друг другу частным образом из-за привычки к казенной помощи. В обществе, где государству позволено вмешиваться в перераспределительные процессы с целью выравнивания доходов, ущемляются таланты, подрываются стимулы к труду, разбухает бюрократия, тормозится производство. Самое парадоксальное, что тем, кто провозглашен объектом государственной заботы, как правило, не становится лучше. Ведь государственная помощь всегда связана с необходимостью прохождения сложных бюрократических процедур. Эти процедуры по силам лишь достаточно настойчивым людям, которые и без государственной помощи смогли бы устроиться в этой жизни. По-настоящему беспомощные люди ничего не смогут получить у государства.

Институт собственности позволяет обеспечить все то, к чему социал-демократы стремятся политически. Можно накопить на случай старости, нетрудоспособности, болезни. Можно заключить договор страхования с частными фирмами: пенсионным фондом, фондом страхования нетрудоспособности, медицинской страховой организацией. Можно обратиться за помощью в частный благотворительный фонд. В условиях маленького скромного государства и, соответственно, низких налогов все это возможно и выгодно.

3. Большое государство – большие опасности.

Вмешательство государства в процесс добровольного сотрудничества между людьми усугубляет все то, что оно пытается исправить. Если в краткосрочном периоде у него могут быть победы, то в долгосрочном – насилие в исправлении безнасильственных коммуникаций всегда оборачивается поражением.

Какая это планомерность, если планы людей не могут состояться из-за государственных запретов и налоговых изъятий?

Какая может быть строгость к нарушителям общественного порядка, если из-за многочисленных запретов и обязанностей рано или поздно все становятся нарушителями?

Что это за справедливость, когда чужие люди заставляют тебя делать то, о чем ты ни с ними, ни с кем другим не договаривался?

Что это за социальная защита, когда государство становится самым опасным насильником?

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Высказывания на экономические темы не обходятся без упоминания коллективных персонажей типа Народа, Общества, Страны, Региона, Родины... Эти персонажи, которым должны служить люди и перед которыми они всегда в долгу, имеют все признаки одушевленных существ. У них есть цели, интересы, желания... Они трудятся для удовлетворения своих потребностей – каждый в своем хозяйстве – народном хозяйстве, общественном производстве или национальной экономике в том смысле, что это хозяйство Народа, производство Общества или экономика Нации. Они общаются друг с другом: торгуют, враждуют, дружат... Они могут даже болеть. Например, спадом производства, неплатежами, монополизмом, инфляцией, бюджетным дефицитом, безработицей... Но, к счастью, есть такая наука – экономика, и есть такие люди – экономисты, которым известны рецепты борьбы с этими недугами, рецепты как сделать экономику (в данном случае уже не науку, а хозяйственную, производственную деятельность этих исполинских персонажей) экономной.

Ах, если бы все эти коллективные персонажи были героями карнавалов, балов-маскарадов, капустников, фантастических произведений, где найдется место всем мифическим персонажам. Но нет. Подавляющее большинство людей относится к ним гораздо серьезнее, чем следовало бы. Вместо того, чтобы весело сжечь чучело, например, Спада Производства, экономисты с серьезным видом предлагают рецепты лечения Социума и его хозяйства, а все прочие с серьезным видом относятся к этим рецептам. Может люди придуриваются, шутят, играют, жульничают, наконец? Такие есть, но их, увы, немного. С надеждой, что их станет больше написаны эти этюды.

Литература

Сноски

¹ Термином древние римляне называли своего бога границ и межей. Если вы предпочитаете русские имена, то можете назвать нашу науку ЧУРОВЕДЕНИЕМ по имени славянского бога межей и границ Чура. Авторы очень признательны психологу И. Ю. Васильевой за эту подсказку. "Чур. Божество границ. Одно из древнейших божеств – берегинь. Земля, в которой покоились предки (пращуры) какого-либо рода и которая переходила, наследуясь, из рода в род, считалась неприкосновенной. По поверьям многих племен, души тех, кто не уважает святости границ, передвигает межевые камни (столбы), хозяйничает на земле чужих предков, подвергаются проклятию... Чур связан с миром. Он освящает и защищает право собственности, оседлость человека на земле, гуманные нравственные принципы (ср. "чур мое!", "чур пополам!", "чур вместе!"). Со словом "чур" связаны "черт", "очерт", "очерчивать". Праславянское "чърт" – проклятый; возможно, нарушивший границы географические, а затем – неизбежно – и нравственные, подменяющий добро злом" ( Кайсаров и др., 1993). обратно

² Fascis – лат., пучок, связка, вязанка. обратно

³ У экономистов, как мы уже знаем, запросто могут торговать не только люди, но и страны, и народы. обратно

---

Комментарии: 2, последний от 15/06/2006. © Copyright Репин Е. Н., Репина Н. А. (repin@terminomika.ru) Размещен: 17/12/2002, изменен: 17/02/2009. 145k. Статистика. Статья:

Ваша оценка: не читать очень плохо плохо посредственно терпимо не читал нормально хорошая книга отличная книга великолепно шедевр

---

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"