Аннотация: С самой простой женщиной в самой простой московской квартире может произойти все, что угодно. Во всех совпадения с существующими реалиями и людьми виноват автор. :-))
Трое и кто-то в кустах
"Никто меня не любит, никто не приголубит, полезу я в болото, наемся червячков..." Я всхлипнула и вытерла слезу, скатившуюся на кончик носа -- чтобы не упала на "клаву". Я даже кофе пила подальше от компьютера -- из предосторожности. Как-никак, рабочий инструмент, последняя надежда на то, что Сережка меня поймет. И оценит. В темном мониторе, как в зеркале, отражалось бледное ненакрашенное лицо. "И с этой стороны ничуть не лучше", -- тут же выдало зловредное подсознание. Должно быть, хотело шоколадку или пирожное. А работать не желало. И потому изрекало гадости, намекая на внешность. Ну да, внешность -- моя слабая сторона. Все же не девочка. И чуть-чуть смахиваю на несытого вампира. Под глазами подозрительные мешки, губы узкие, а нос длинный. И волосы... А что волосы? К ним бы алмазную диадему, на шею боа из перьев белой цапли... Ладно, сойдет и кошачий мех.
-- Мурка, кыс-кыс!..
Я подхватила кошку под круглое пузо и посадила на плечо. Здорово. Мне идет.
Тридцать сантиметров нежнейшей кошачьей шерсти тыкались мокрым носом в шею и покусывали за уши. Мурка упоенно урчала. Вот интересно, почему муж не может так урчать? Или просто не хочет?..
Конечно, я понимаю, что каждая минута его многотрудной жизни отдана на благо семьи. И потому отвлекаться на жену ему просто некогда. Понимаю и не ропщу. Сережка удивительный. У него глаза ангела: бездонные и серые. Светлые волосы курчавятся и, если их помыть "Хэд-эн-Шолдерсом", блестят, точно лен. Лицо слегка томное, фигура в строгом костюме с галстуком может принадлежать дипломату, английскому лорду или советскому разведчику. Когда я впервые увидела в Интернет-кафе его спину, то подумала, что в этом мужчине все прекрасно: и лицо, и душа, и мысли... Впрочем, мыслей я читать не могу. А жаль. Тогда бы я к нему не переезжала.
В Трехпрудном у Сережи были настоящие купеческие хоромы. Сто квадратных метров. А может быть, сто пятьдесят. Три раздельные комнаты и кладовая для прислуги. Туалет и ванная. Кухня сошла бы под поле для гольфа, а коридор -- для взлетной полосы. Если бы не сущий пустяк. Дом построили в конце позапрошлого века. Вот как построили, так и не ремонтировали. То руки росли не оттуда, то денег не было. Так что обои на стенах висели клочьями, и побелка осыпалась. Откуда хотела, оттуда и осыпалась. Почему-то предпочитая место над газовой плитой, когда на той стоит открытая кастрюля с супом. Тараканы и мыши... не будем о грустном. Зато сто квадратных метров. А может быть, сто пятьдесят. Одна сорокаваттная лампочка на весь коридор и привидение в придачу.
О привидении меня Сережа не предупредил, и мы (я с привидением, разумеется) столкнулись лицом к лицу, точнее, носом к шее.
Это был наш первый парадный обед в новом доме: разогретая пицца и чай. Хотя я вообще-то предпочитаю кофе. И тут лампочка без абажура, висящая над столом, стала неспешно гаснуть. Не то чтобы совсем гаснуть, а словно темную вуальку на нее накинули. А в шее у меня появилась тяжесть -- вот примерно такая, будто на нее взобралась Мурка. Но кошки у нас тогда еще не было. На тяжесть я не обратила внимания -- меня больше волновал свет. Если в этом доме еще и скачки напряжения, то как же компьютер? Блока бесперебойного питания у меня нет.
-- И ты заметила? -- муж подмигнул. А может, у него нервный тик начался от моей реакции. -- Ты не бойся, это привидение. Оно тут лет сто живет.
-- И что? -- спросила я, пробуя стряхнуть с плеч то невидимое, что на них висело. Толкнула стол, уронила на пол сахарницу и понеслась за веником. С этим коридором фитнес не нужен: тридцать-сорок забегов в день до кухни и обратно, и прекрасная фигура мне обеспечена.
-- Он безопасный, -- стал уговаривать муж, -- и хорошо воспитанный. В туалет и ванную вместе с жильцами не ходит.
Это меня утешило. Да-а, хорошо нам с Лялькой будет набивать очередной роман, сидя на унитазе.
Вообще-то я писатель. Только никто, кроме Ляльки, этого не признает. Пока. Но когда-нибудь мы обязательно прославимся, и вот тогда...
Звонок домофона заставил меня подпрыгнуть и метнуться в прихожую со скоростью хорошего принтера (120 листов в минуту). Сережка жаворонок, и если его разбудят посреди ночи, мало мне не покажется.
-- Иду, иду уже!.. -- не знаю, почему мне пришло в голову, что без трубки звонивший меня услышит? Привычка -- вторая натура.
Домофон разрывался. Второй дурацкой мыслью -- а какие они еще могут быть в два часа ночи? -- было, что если привидение умеет пережигать электропробки и смывать воду в туалете, то могло бы и трубку поднять. Повыло бы в нее немножко. Пусть звонящий решит, что неполадки в связи...
-- Кто?
-- Да я это, я, -- заверещала трубка пискляво. -- Не узнала, что ли?
-- Нет.
-- Лиля, я тебя убью!
Вот теперь узнала. Мы с Лялькой тезки, но сотворить из Елены Лилю способна она одна. Я надавила пимпочку, а еще сбросила цепочку, отперла нижний замок -- три оборота вправо, за ним верхний -- четыре влево, уф, кажется, ничего не перепутала. И всем телом повисла на ручке -- иначе дверь не открывается.
Лохматая сопящая Лялька, наступая мне на ноги, ворвалась в прихожую.
-- За тобой гонятся?
-- Нет. А может, да, -- она вместе со мной принялась запираться: нижний замок три раза вправо... или наоборот?
-- А кто?
-- Никто. Но могут. Поклонники.
Я опустилась на стопку газет у стены. Сережка трепетно относится к печатному слову, и монбланы и эвересты этого самого слова цепью протянулись вдоль правой стены от входа до кладовой. Вообще-то удобно: можно бросить сверху сумки или без вреда для здоровья свалиться в обморок.
-- Пошли на кухню, -- скомандовала Лялька. -- Твой спит?
Это "твой" наполнило мое сердце несказанной сладостью.
-- Спит.
-- Он как -- не против, если я у вас ночевать останусь?
-- Сегодня?
-- В частности, -- сообщила подруга неопределенно и нырнула в холодильник. Особа она довольно пухлая, и поесть готова в любое время. Но, к ее чести, и готовит неплохо. Я оценила возможные плюсы и минусы Лялькиного пребывания у нас.
-- ...а главное: творить, творить и творить.
-- Чего? -- жуя, переспросила подруга. В руке она сжимала, как знамя, устрашающих размеров бутерброд: черный хлеб, масло, шпротный паштет, батон, а сверху кусок грудинки, обильно политый кетчупом. (Кстати, грудинка предназначалась на завтрак Сережке). От такого сочетания я бы давно застряла в месте, куда деликатное привидение за жильцами не ходит. А Ляльке -- как с гуся вода.
-- Роман.
-- С кем?
Я почесала висок:
-- Наш. Роман. Писать надо.
-- А-а, -- Лялька завела глаза. -- Вот потому я и здесь.
Я моргнула.
-- Сеть, -- и заметив, что я не понимаю, великодушно добавила, -- выложила я его, в Интернет.
-- А-а...
-- Сколько написали, столько и выложила, -- недовольно изрекла подруга.
-- И...
-- И нас хотят побить благодарные читатели.
-- За что?
Лялька пожала пухлыми плечами.
-- Поэтому я теперь у тебя жить буду. Твой муж будет нас защищать.
Она вальяжно прошествовала к холодильнику. Верно: продукты там еще не закончились.
-- Сережка не может, -- пискнула я. -- Он агент ФСБ на боевом задании.
Лялька презрительно фыркнула, уперла пухлые руки в бока:
-- Может. И будет. Тебе яичницу с сыром?
-- Со сгущенным молоком.
Лялька восприняла заявление всерьез.
Утром я чувствовала себя хуже некуда. Лялька, впрочем, тоже. Я всегда говорила, что переедать на ночь вредно.
-- Как спалось? -- спросила я ехидно, пробуя, пока муж не встал, заштукатурить перед зеркалом недостатки лица.
Я почти запищала от радости и не стала объяснять, что кровать скрипит из-за своего Мафусаилова века, а не потому, о чем Лялька думает. Уступила подруге ванную и стала готовить завтрак.
Сергей встал в тот день на удивление рано. Сначала раздалось бодрое "Мяу!", затем топот и дикий рев. Мурка взлетела на самый высокий шкаф и спряталась за мясорубкой, а супруг, потрясая мокрыми тапочками, замер передо мной.
-- Ур-рою! -- присутствие Ляльки в доме его не смутило: или счел ее членом семьи, или элементарно не заметил.
-- Отстань от моей кошки! -- встала я грудью на Муркину защиту. -- Ты... ты вечно всем недоволен. Ты не любишь экологию! Ты мне даже кактус не даешь завести!
Сергей захлопал длинными ресницами:
-- Кактус пожалуйста...
-- Я ненавижу кактусы.
-- Тогда это ты не любишь экологию.
-- Ты ничего не понимаешь, -- я развела руками, в одной из которых сжимала боевую сковороду. -- У женщины... должен быть символ. Ее этой, независимости, вот, -- я показала мужу язык.
-- Надо в порошке простирнуть, -- невинно встряла подруга, объявляясь на кухне, -- быстрей, пока не высохло.
Кошка была благополучно забыта.
-- А он у нас есть? -- спросил супруг с наивным выражением на прекрасном лице.
-- В ванной, слева, на полу, -- я хотела уточнить для Сережки, где именно располагается ванная, но раздумала. Нас с Лялькой ждал роман.
Но поработать толком не удалось. Пока я тупо пялилась на "клаву", вспоминая, как переключаются регистры, Лялька металась между кладовой, где мы устроились, и кухней по очень уважительным причинам: попить водички, проверить в духовке пирожки, отвлечь Мурку от Сережкиных ботинок (тапки сохли в кухне на батарее), привлечь ее к нам в качестве музы -- ну и все такое прочее, лишь бы не работать. А может, тоже возмечтала сбросить вес. Ага, разбежалась! В конце концов я с видом хмурым и решительным пошла водворять соавтора на место. Ляльки, как мне показалось сперва, нигде не было. Затем послышались смачные шлепки, пыхтение, задушенный стон и несколько далеких от литературы выражений. Я уж думала, что в квартиру таки проникли разъяренные читатели. Но, к счастью, подруга всего-навсего увязла в расползающихся газетных горах поверх моего супруга.
Первым моим желанием было сдернуть Ляльку за шкирку и надавать ей пощечин. Но что легко удавалось с кошкой (поднимать за шкирку, а вы что подумали?), с дамой весом под сто кило не прошло. Поэтому я просто разгребла бумажные залежи вокруг и посмотрела им в глаза. Они (муж и подруга) поднялись, отряхнулись и невинно сообщили, что Ляльку напугало привидение. И она на Сережку упала, совершенно случайно. Просто он мимо проходил.
Залежи промолчали.
Сережка благородно отправился отпаивать моего соавтора валерьянкой, а я взялась прибирать. Уборка медленно перетекла в готовку обеда, поход по магазинам и...
Кровать действительно скрипела. Боливар не мог снести двоих. Или все же троих, учитывая Лялькин вес? Интересно, я могу этим утешиться? Или не поверить глазам своим? Все равно отопрется, скажет, что консультировалась. На предмет мужской психологии. Для романа. И кто из них для меня важнее -- Сережка или роман? Все мужики... Я влетела в кухню на такой скорости, что привидение снесло ветром. Мне нужно было хоть чем-то себя ободрить. Но шоколадки в холодильнике не нашлось. Вообще ничего не нашлось, даже мыши, повесившейся с голоду. Хотя... на дверце стоял пакет с просроченным кефиром. Я все жалела выбрасывать: собиралась то ли испечь на нем блины, то ли сделать маску для лица. А, гори оно синим пламенем! При помощи когтей, зубов и коленок я растворила окно и запустила пакет в темноту.
Подозрительный стук в кустах сирени под окном, третью ночь мешающий мне наслаждаться тишиной и покоем, оборвался. До меня донеслись вопль, стоны и ругань: "А Элберет твою Гилтониель!" И прежде, чем я слабеющими руками успела захлопнуть раму, на подоконник лег животом длинноволосый мужчина, белый-белый от моего кефира. Пожалуй, хорошо, что сделать маску руки не дошли -- привидение, и то бы испугалось. Наверное.
А мужчина, как ни в чем не бывало, положил на подоконник длинную железную полосу с поперечиной и спрыгнул внутрь. Из-под кефира на нем местами проглядывали коричневые сандалии, черные тренировочные штаны, зеленый свитер и русые волосы. Не мой тип.
-- Что вам здесь надо?! -- пропищала я не своим голосом. -- И что это? -- мой палец сам собой ткнул в железку на подоконнике.
-- Умыться можно?
-- Что, жена домой не впустит? -- спросила я ядовито.
-- У меня нет жены. Пока, -- уточнил он, подмигивая зеленым глазом. Вот нахал!
-- Умывайтесь, -- я, как Наполеон, сложила руки на груди. Но, уступая вопящему от любопытства подсознанию, спросила:
-- А чего вы в кустах делали?
-- Фехтовали, -- гость громко фыркал, плеская в лицо водой. -- Двор, ночь, тихо...
-- "Аптека, улица..."
-- Со школы... Блока... ненавижу... -- выдыхал он между поцелуями, найдя единственный способ заткнуть писателю рот.