Помню, когда еще работал грузчиком на железной дороге, регулярно пил пиво в шалмане при станции.Туда по утрам приезжало похмеляться пол города смурного народа. Этой, бля. кислятиной. Пиво обычно завозили старое и теплое. Вообще какое-то гнилое и вонючее. Однако, ничего, шло в полный рост. Никто не жаловался. Дай да дай. В шалмане было душно, накурено, потно и как-то человечно. Довольно весело. Но часам к девяти народ практически рассасывался. Кто сваливал на работу, кто по своим мелким делишкам. Некоторые шли до винного, чтобы пить уже напитки покрепче. Оставались самые никчемные бичи. Я в том числе.
Выпил я свои родные две бутылки, потом еще по столам прошелся и допил, что там оставалось. А находился при этом в каком-то полусонном, потустороннем состоянии, когда все тебе как бы по хую. Все неприятные мысли на время улетучились тоже.
Так я сидел за обильно политым желтым пойлом и заваленным окурками и рыбными костями столиком. Курил Приму и глядел в окно от нехуй делать. Настроение становилось все агрессивнее. Мимо проходили поезда. На Варшаву, Берлин и Париж. Красивые, модно одетые люди расслабленно улыбались друг другу, беседуя о чем-то приятном в своих мягких купе. Я их всех ненавидел классовой ненавистью в тот миг. Хотелось, блядь буду, закидать этих уродов лимонками. Посмотреть, ебаный случай, на их искаженные диким ужасом лица. Напасть бы на этих хуесосов с ножом и шпалером, сорвать модные прикиды, порезать холеные лица, сбить надолго их хваленую заграничную спесь.Пострелять их в мягких купе. Короче, показать гадам нашу Кузькину мать.
Сам я уже давно не мог отъехать дальше этого грязного шалмана. Ну, в крайнем случае гулял в "Бешеной лошади", куда меня уже тоже не пускали из-за внешнего вида и разнузданного поведения. Приходилось прорываться, вступая в схатку с дебильными ментами. Бывало по настроению я их ложил штабелями в предбаннике, но иногда они, козлы, винтили меня в клоповник и там издевались, как хотели, петухи ебаные. Нет, не дружил я, товарищи, с ебаной системой. И не собираюсь, сукой буду.
Вчера или, может, позавчера, а то и неделю назад - что-то с памятью моей стало - я конкретно закирял с одним корешем по кличке Шпиндель. Он друган мой по всяким крутым катавасиям. Мы начали с того, что нехило крутанули одного толстого эстонца, залетного фраера, отловив его где-то здесь возле станции. Эта свинья поначалу даже по русски не шарила, но после четырех литров водяры вспомнил все и начал отлично ругаться нашим матом. Пел наши песни, смеялся до слез, хвалил наших девок и отстегивал бабло, как сумасшедший.
Мы сами со Шпинделем напились и подружек наших, Крысу и Мартышку, накиряли в жопу. Эти лахудры тоже выпить не любят из мелкой посуды с понтом на хлеб водку намазывают. Уже в "Бешеной лошади" Крыса вообще охуела напрочь. Она стала ходить среди столиков и приставать к клиентам этого мрачного заведения. Оскорбляла их по всякому, а то и била по головам. Штормило ее при этом капитально.И тут я кричу ей на весь прихуевший зал: "падай, шалава!" Чувиха сделал попытку оглянуться на мой голос и тотчас рухнула, как подкошенная, на чей-то столик. На пол полилось бухалово, посыпалась ебаная жрачка. Мы со Шпинделем смеялись, как два идиота. Потом мой друган подскочил к Крысе, поднял ее, принес за наш столик, усадил себе на колени и стал целовать и по ходу раздевать овцу задроченную. Он чуть не выебал нашу подружку в центре зала да вмешалась барменша Танька, которая постоянно сдает нашего брата в ментовку. Ей надо будет когда-нибудь отрезать голову и поиграть ею в футбол. Она вечно орет нам из-за стойки, мразь конченая, что вызывет ментов и все равно обслуживать не будет нас в таком виде и состоянии. Кричит, что мы, мол, сначала где-то ширнемся неслабо, а уже потом приходим сюда охуевать. Это точно. Мы со Шпинделем отлично двинулись маком в туалете, прежде чем сюда заявиться. Но ведь иначе тут можно умереть от скуки. Сто пудов, товарищи. И поэтому мы с карифаном послали кобылу ебаную конкретно на хуй и переместились в дальний угол, чтобы не видеть ее противной хари. Там и занялись по новой нашим эстонским пасажиром, у которого бабло по ходу не кончалось.
Но у Шпинделя скоро начался кумар, и он уже думал только об одном: как бы ему срочно догнаться мачком или другой какой-нибудь бедой. У него заклинило в тупой башке бывшего часового мастера. Только эта тема и маячила. Одно на уме - врезаться и тащиться потом весь вечер в этом тухлом баре. Здесь кругом такие рожи...просто тошно смотреть. А Шпиндель терпел-терпел, потом как скинет вдруг Крысу на пол и как заорет каким-то чужим голосом: "Да ебал я вас всех в рот, гондоны ебаные! Умрите, мрази!"
Часам к одиннадцати в шалмане стало совсем скучно.Со столиков все убрали и ебаная чистота стала меня как-то раздражать. Теперь это блатное заведение выглядело довольно прилично. Сюда забегали выпить кофе и съесть бутерброд лишь хорошо одетые граждане, которые хуй тебя когда чем угостят.Хоть сдохни. Да они и хотят, черти, чтоб мы все вымерли. Я, кстати, тоже испытывал к ним острую классовую ненависть и готов был при случае дать сукам оторваться по полной. Нет, лучше спиться, сторчаться, сбичиваться в ноль, чем быть задроченным обывателем. Нет, товарищи, они не пройдут. Но пасаран! Так любит выражаться Шпиндель.
Забежал на минутку нормальный пацан Кантик. Он вокзальный вор. Только что откинулся. Хорошо выглядит, достойно прикинут. Присел ко мне, угостил пивком и рассказал, посмеиваясь, как на днях выебал пидораса. Из любопытства. В зоне-то он их не пробовал. А тут приводят на хату к Барану, который пятнашку тянул за убийство, натурального пидора и предлагают ему засадить. Ну, он и выебал из чистого любопытства. Кантик зашелся смехом, плеснул мне еще пива и побежал по своим делишкам - наматывать себе новый срок.
После ухода Кантика я еще долго сидел за чистым до отвращения столиком, покрытым скатертью в клеточку. Все тело у меня опухло от постоянного бухалова, в голове какая-то муть вместо мыслей. Вспоминалась почему-то Мартышка с большой грудью и широкой улыбкой на блядской роже. От нее вечно воняет потом. Наверное, не моется никогда, шалава. Помню я первый раз встретил ее у Шпинделя. Как раз там у него зависали грузинские наркомы Гурам и Нудар. Такие высокомерные, расслабленные, всегда при башлях. Выебистые чурки. Я решил этих лохов кинуть. Говорю им, что у меня дома чистяка, как грязи. Берите, мол, бухло, ловите тачку и погнали. Ну, они повелись, черти. Набрали вина какого-то. Приезжаем ко мне - там голяк. Ну, я им чего-то там навешал, не помню. Они съебались и про вино забыли.Я двое суток пил в одну харю. А потом подорвался и погнал к немкам. Их сотня училась в нашем универе русскому языку. Но не долго. Мы со Шпинделем быстро просекли момент. Посадили их на дешевый вермут. Немки повелись: все же экономная нация. Называли этот ударный напиток Вермахт. Вскоре они перестали ходить на занятия. Спустили все свои марки. Продали вещи.В итоге часть из них попала в больницу с диагназом "белочка", другая часть охуела и стала громить общагу. Их забрали менты. Несколько человек спрыгнуло с двенадцатого этажа. Единицы добрались как-то на перекладных до родной Германии. Что характерно, они по ходу забыли родной язык и выражались исключительно на нашей фене.
Только я выхожу от немок, встречаю Мартышку. Она, как безумная, на меня бросается и кричит, что обыскалась Тухлого по всему городу. куда я, мол, на хуй пропал, подонок. У нее и деньги нашлись. Взяли пару больших пузырей и пошли на Тропу Хошимина за педунивер, где мы обычно бухаем, чтоб не связываться с дебильными ментами. Выпили среди горы пустых бутылок, массы окурков и кучек свежего говна. Закинулись какими-то колесами, которые Мартышка постоянно таскает в своей сумке защитного цвета. Я присел на пень и чуть было не раскис, но тотчас собрался. Вернулось ко мне мое обычное самообладание. Не гоже Тухлому терять голову в критический момент. Схватил я Мартышку за упругие ягодицы и прижал к дереву. Потом вставил так, что у овцы ябаной глазья на лоб полезли. Знай наших, пидораска. Она тащилась, как буйно помешанная. Орала на всю Тропу и кусалась, словно кошка на валокордине. Клялась постоянно через каждые три минуты, что очень по мне соскучилась.Она остро пахла потом и своим чисто женским. Я уже молчу про перегар. А охуевала так, будто сто лет не трахалась. Сучка драная. Я драл ее капитально. Очень долго, так как в запое обычно никак не могу кончить. Мартышка поимела, наверное, с дюжину оргазмов, пока я удовлетворился, наконец. При том ебаная блядь поцарапала мне всю грудь своими ярко накрашенными ногтями. Тут я опять ей засадил и на этот раз ебал очень хлоднокровно и отстраненно. По деловому как-то. Она уже не орала, только повизгивала, то приподнимаясь, то присядая. Потом как-то обмякла вся и впала в транс. Взгляд у нее стал мутный, а тело совсем вялое. Я же пилил и пилил падлу, не замечая, что наступила глубокая ночь и на небе появилась полная луна кровавого цвета. Наконец, я вынул член из ее разъебанного в смятку влагалища и сбросил с себя ее руки. Смотрел так на уродку минуты две и вдруг на меня нашло. Поперла дикая ненависть. Одним ударом свалил чувиху и стал зверски избивать ногами, обутыми в тяжелые ботинки.
Отход был очень тяжелый. Я целый день отлеживался на хате. То засыпал урывками, то резко просыпался, словно кто-то толкал меня в бок. Мотор переодически бешено стучал, а потом вдруг затихал и фурычил еле-еле. Началась шугань. Я боялся, что ко мне нагрянут черные наркомы и зарежут на хуй прямо здесь. Временами казалось, что я на глушняк замочил Мартышку и менты уже на подходе. Бросало то в жар, то в холодный пот. Выворачивало всего, а блевать-то нечем. И как закон подлости: ни колес, ни бухла, ни денег. Так можно было бы съездить на Поляну к цыганам, купить герани и сняться на хуй. Выйти из блядского кумара. Но нет же ничего, падла.Так можно, блядь, и кони кинуть. Сто пудов. Выход один: ехать в центр и идти в Бешеную лошадь, где обязательно найдется кто-то из своих при башлях.
Только вошел - сразу, блядь, наткнулся на Мартышку. Она вся побитая, с огромным фингалом. Но, молодец девчонка, зла на Тухлого не держит и тащит его к столику, где вижу сидят Шпиндель и Крыса. Нахуярились, конечно, водярой. Кто платил не знаю. Какая на хуй разница. Я сразу, как только сел, въебал подряд два фужера водки, а потом закусил яблочком. Отпустило капитально. Огни загорелись ярче, зазвучала хорошая музыка, карифан пиздил на ухо что-то приятное. Короче, как выражается Шпиндель - мирвана. Мартышка кричит, что соскучилась по Тухлому страшно. Сто лет, блядь, не виделись. Думаю: давно ты, шалава, у меня пиздюлей не получала.Последнее что помню, это ее жирные губы. Сукой буду. И отъехал с миром.
Очухиваюсь, блядь, на лавке напротив кабака Днепр. И вижу перед собой две черные хари. Гурам и Нудар. А мне плохо, блядь.Не то слово.ПОДЫХАЮ. Очень хуево. Они же начинают пугать и грозят меня зарезать и вынимают огромную штырину. Думали, что я заменьжуюсь. Уроды! Да мне все абсолютно по хую. Тухлому смерть не страшна. Говорю придуркам: нате режьте, суки, волки позорные, хари беспредельные. Они постояли, поглядели и ушли в эту ебаную темень. Зассали меня резать. Значит, поживу еще, товарищи, поебу мозги мирным гражданам и ебаной ментовской системе.
Когда эта хуета исчезла в поисках своего вонючего ширева, которое только и волнавало их в этой блядской жизни, появилась вдруг моя Мартышка. Она была бухая в говнище и вся какая-то растерзанная. Ясно, что ее только что ебали неслабой кодлой. Все кому не лень - и мужики и бабы. Этой твари, особенно как подопьет, безразлично, кто ее трахает. Я тоже, чтобы отвлечься от кошмаров, разложил сучку на скамейке, покрытой гнилыми листьями, и выебал ее с удовольствием.Аж полегчало. Типа отпустило на время. Потом, закуривая конфискованный у нее Уинстон, я видел как она удаляется куда-то во тьму, неслабо пошатываясь.Штормило ее не хуево. Один раз она чуть не упала, но каким-то чудом удержалась и обхватила двумя руками мокрое дерево. (Шел дождь да и хуй с ним). Так она блукунялась еще некоторое время, блуждая в непонятке по скверу, пока не попала в объятие к ментам. Эти вечно голодные твари потом долго ебали ее всем своим петушиным хором в грязном клоповнике.
А я, как в тумане, созерцал двери ресторана напротив. Из него под занавесь вываливала большая толпа народа. Толстые буржуйские свиньи и их разодетые самки. Плыли к своим тачкам. Но Тухлый решил присечь это дело в корне. Он схватил снайперскую винтовку и методично, очень хладнокровно расстрелял всю эту свору. Ох, ненавижу крысиное племя. Уложил их в одну большую кровавую лужу.
Конец
ДЖУ-ДЖУ
Кондратий Синицын! Страшный тип, как вспомню - вздрогну. До сих пор иногда снится по ночам его ужасная рожа. Ведь это он, сука, пугал меня, подростка, возле морга. Я подглядывал в маленькое оконце и видел, как Кондратий кромсает трупы, помогая доктору Бесполову. По ходу он также помог ему пропить "Волгу", которую врач купил после трех лет работы в Эфиопии. Сначала он конкретно разбил ее, катаясь с любовницей. Та оказалась в покойницкой, однако Бесполов на этот раз выжил. Но вскоре запил так, что пробухал все на свете.
Кондратий, я говорю, пугал меня, подкрадываясь сзади и делая зверские рожи.Но я, что странно, не бежал от него, а замирал, словно завороженный. Он же гнал меня отовсюду: от бани, куда я зырил на моющихся по пятницам баб, а он там подрабатывал банщиком, от клуба, когда я хотел прорваться на танцы( Кондратий был дружинником), чтоб поглазеть на попки танцующих девочек, и с кладбища, куда меня неодолимо тянуло подрочить ближе к вечеру, но у мужика был там домик, в котором он ночевал и сторожил.
- Черт задроченный, - бормотал он, прижучивая меня возле упомянутых мест, - подожди, доберусь до тебя, подонка.
Одевался он очень просто - старая рваная фуфайка на голое тело, замасленная кепчонка, поношенное и выцветшее галифе да кирзачи с пробитой подошвой. Впрочем, примерно так ходили тогда все наши мужики.
Однажды Кондратий затащил меня в подвал, где имел каморку. Там пахло гнилью и сыростью.Было страшно до ужаса. Он посадил меня на бочку с вонючей капустой и зашептал хриплым голосом:
- Я сам людоед, малый, ты это учти.
И щикотал при этом трофейной большой финкой.
- Привык я, пойми козленыш, во время голодухи. Охотился за людьми, подстерегал их, забивал и хавал. За милую душу шла человечена.
Черт его знает, может, он и меня бы захавал тогда, но на мое счастье кто-то шел по подвалу с мешком картошки и спугнул его. Я убежал и долго не мог отойти от страха. Но выводов не сделал. Однажды я прильнул к окошку бани и увидел там Синицу с бабой, Шуркой Невзоровой. Он парил ее и рассказывал всякие байки. Оба они были пьяные. Вскоре эта Шурка умерла, подавившись блином на Пасху, выпивая у Кондратия на кладбище.
- После революции, говорю, Шура, - толковал Синица в бане, - мы в деревне нашей вытащили барина свого из склепа - он там лежал, словно мумий - посадили его, сплутатора под дерево, дали в рот цыгарку и в руку держать бутылку водки. Ох, и смеялись же мы над этой картинкой, слушай, не могли просто. Держались за животики.
Кондратий как следует поддавал пару из кувшина, а Шурка, захорошев от выпитого, визжала, как падла, когда он драял ее веником.
Я вспомнил тогда, как однажды, заглянув по обыкновению после обеда в морг, увидел непутевого доктора Бесполова, лежащим в полном отрубоне на лавке, а Кондратия, стоявшим над трупом. Он запихивал выпавшие внутренности обратно, частично выбрасывая их в ведро. При этом он не выпускал изо рта Беломорину. Упоковав покойницу, он резко повернул ее к себе задом и засадил ей в жопу.
Страшный Кондратий Синицын не прекращал попыток затащить меня в свой подвал под церковью, в которой уже давно находился клуб. Там у него, как я уже говорил, имелась каморка. В ней стояла небольшая печка-буржуйка. Жрал он из старой и ржавой каски, пил из пробитой пулей алюминевой кружки. Хлеб и сало резал трофейной финкой, а спал на жесткой лавке, накрывшись старенькой шинелкой. В углу мяукала большая черная кошка, а за занавеской стоял злой божок, привезенный спивающимся врачом Бесполовым из далекой Эфиопии. Возле идола на полу лежали человеческие кости. Попал божок к Кандратию следующим хитрым образом. Этот рассказ я подслушал опять-таки в бане. Мужик рассказывал один случай Шурке Невзоровой, давя с ней пол литру. Оказывается, он просто украл этого идола на квартире у Бесполого, делая ему там какую-то хуйню по хозяйству. Покончив с делами, они распили бутылку "Столичной", которую этот врач-рвач( так постоянно называл его Кондратий) все ж поставил. Лепила, после того как свою любовницу угробил, закирял по-черному. Спивался походу и пьянел от ста граммов. Уже труп не мог как следует разрезать. Вся работа на Синицу легла. Выпил Бесполый стаканюгу и отключился на хер. Ну, а Кондратий и прихватил этого Джу-Джу. Так назывался африканский идол. Доктор, перед тем как вырубиться, успел сообщить мужику, что этот истукан никто иной, как бог тьмы.
Еще я ходил зырить к деревянной уборной, в стенах которой имелись большие щели. Однажды засек там Шурку Невзорову. Покойница сидела с голыми мощными ляжками и постанывала. Потом стала материться в пол голоса, но никак не могла посрать должным образом. Меня очень волновал вопрос, удастся ли ей закончить процесс и в этом интересном месте я был прижучен страшным Кондратием. Он схватил меня за плечи и заорал:
- Ну, что, попался, заморыш, теперь тебе точно пиздец.
Мужик потащил меня через колючий кустарник, где полно битого стекла и свежего говна, к церкви. В подвале под низкими сводами он зажег фонарик и погнал меня по мрачным переходам. Наконец, мы оказались в каморке, где царил полу мрак. Лишь в углу светились глаза злого бога Джу-Джу.
- На колени, ублюдок! - крикнул Кондратий громким голосом и сильно толкнул меня в спину.
Чудом я выбрался из этого подземелья. Некоторые эпизоды просто выпали из памяти: так реально страшно все было. Очнулся я в дурдоме. Видно, крыша у меня поехала капитально. Ничего удивительно: такой ужас. Тут всякий ебнулся бы от страха. Синица налил мне сразу полную кружку водяры и велел выпить залпом до дна. Потом дал заторнуть крутым яйцом. Прямо вбил его мне в рот.Я эти яйца с тех пор терпеть не могу. Мне казалось, что Кондратий точно собирается замочить меня. Наверное, заколет своей трофейной финкой и принесет в жертву африканскому богу Джу-Дже.
- Что, пацан, страшно? - cпрашивал злобный мудак. - Дай-ка я тебя зарежу. Все равно от тебя никакой пользы не будет. Не такое нам надо молодое поколение. Ты, малый, гнилой, порченый.
И он смеялся своим идиотским смехом. Потом Синица выпил еще водки прямо из бутылки, задрав свою харю перпендикулярно сырым сводам. Прикурил свою беломорину от буржуйки и вдруг резко бросился на меня. Повалил на холодный пол и стал колоть финкой, как поросенка. Только пока что не глубоко.
- Порченый, гнилой, - бормотал он при этом.
Перед тем как окончательно покончить со мной, Кондратий плеснул себе еще водяры в кружку, отрезал добрый кусман сала. Выпил и заторнул. А после этого полез прикурить папиросу от буржуйки, но уже сильно пьяный не удержался и упал рожей в пылающую печку.
Я, истекающий кровью, со всех ног рванул из каморки. Стучало бешено сердце, ноги подкашивались. Я падал в грязь. Но летел, как стрела. Никак не мог найти выход в темном подвале и боялся, что мужик или этот страшный Джу-Джу будут меня преследовать. И когда совсем уже отчаялся, увидел бледный свет в конце одного из проходов. Кинулся туда и больше ничего не помню.
Конец
ЗАПИСКИ ПРО ОХОТНИКА
В те далекие годы, когда я еще баловался ружьишком и посещал всякие отдаленные уголки нашей губернии, судьба свела меня с замечательным человеком и прирожденным охотником. Жил он в глухой деревушке, окруженной со всех сторон лесом. Охотиться Тимофеич начал в раннем возрасте, когда в тех краях еще была школа и всем здоровым мужикам и бабам хватало работы. Да и дичи имелось вдоволь.
Теперь школы там нет, больницы тоже. Из мужиков осталось три человека. Под Новый год вот еще Колян умер. Когда ударили первые неслабые морозы, он пьяный упал в сугроб и проспал там всю ночь. Утром собеседники его нашли и привели в хату. Лечить-то нечем, кроме самогона. Колян руки отморозил, стакан взять не может. Придумали собеседники: надели ему варежки. Кое-как выпил. К ночи все равно крякнул мужик.
Но дело собственно не в этом. Тимофеич мой поначалу еще в ранней молодости ставил петли на зайцев, которые теперь, к слову сказать, перевелись все, так как поля пустуют и нет никакого корма ушастым. Позднее он подзаработал денег и приобрел одностволку и верного пса. В лесу собака находила притаившегося зайца и начиналась погоня по кругу. Надо знать вам, что беляк обязательно возврашается к месту своего былого сидения. Тут и бей его, не промахнись только, а то следующий круг будет еще шире.
Весной, объяснял мне опытный Тимофеич, заяц линяет и вообще дуреет. Подходишь к нему вплотную, а он только трясется и уши назад закидывает.Мочи его тогда по голове прикладом, вот и все дела.
Тимофеич мой очень рано потерял семью. Умерли отец с матерью, потом жена и двое детей. Все хозяйство осталось на нем. Да еще ведь в колхозе крутил баранку. Большой он труженник. Работал не покладая рук и в итоге, конечно, надорвался. Ему и сорока нет, а он уже инвалид первой группы. У него и грыжа, и геморой, и простатит, и сердце с почками далеко не в норме. Тем не менее, трудится человек и охоту не бросает. Вот только тетеревов что-то совсем почти не осталось в местных лесах, жалуется он мне. А тут недавно такая удача! Сбил большого петуха, не выходя из машины. Тетерев сидел на верхушке елки, близко подъезжать опасно, так как то был токующий глухарь. Интересно, что глухарь даже сбитый будет продолжать токование.
Итак, остановил Тимофеич свою машину в ста метрах от елки, не глуша мотора, и стал целиться из своей верной одностволки. Промахнуться никак нельзя: улетит петух сразу. Хорошенько приладился мужик, несмотря на вибрацию в кабинке, и сделал меткий выстрел. Тетерев тяжело рухнул на снег.
Дома Тимофеич поинтересовался чем же питается эта большая птица. Вскрыл ему зоб и увидел там одну только кору, а в желудке исключительно камни. Какое, однако, неприхотливое создание. Себе бы так, подумал наш охотник.
Однажды Тимофеичу крупно повезло: он застрелил лося. Стал варить его и пока варит приговорил бутылку свойского самогона. Попробовал, наконец, лосятину - не укусить никак, такое жесткое мясо. Пришлось доваривать. Еще пять бутылок уговорил человек, пока смог раскушать этого лося.
Особый случай был с медвежатиной.Забил как-то охотник медведя. Снял с него шкуру. Смотрит - лежит перед ним настоящая женщина. Чудо. Позвал он гостей, среди которых оказалась одна совершенно непьюшая бабенка. Она хотела просто попробовать хоть раз в жизни медвежатины. Сидят мужики в тимофеичевой хате, выпивают, закусывают, хоть бы хуй, а у бабы этой вдруг красные пятна пошли по всей роже. После дело еще хужей стало. Глядят люди: у нее шерсть растет на теле. Пришлось гнать ее в лес из деревни.
А вот еще вышла с Тимофеем занимательная история. Пошел он уже ближе к вечеру в лес. Так, на всякий случай проверить, нет ли какой зверюшки. Скот домашний к тому времени у него весь сдох, а жрать-то хочется. В хозяйстве разруха, колхоз ничем не помогает, пенсию годами задерживают.
И вдруг видит наш охотник здоровую кабаниху. Только она его тоже заметила и двинулась в направлении мужика. Ну, тот из верной своей одностволки пальнул и ранил свинью. Сначала подумал, что убил наповал. Пошел домой за веревкой, чтоб донести ее до хаты. Возвращается, а кабанихи-то и нет. Только кровавый след на снегу виден. И ведет он в чащу леса. Пошел Тимофеич по следу. Думает, что далеко не уйдет раненая добыча. Нагнал все же свинью, а та обернулась, посмотрела красными глазьями, да как поперла на мужика...Страшная, злая, вся в крови. От кабанов известно одно спасение - надо лезть на дерево. Как охотник на ту елку без всяких веток вскочил, это просто чудо. Кабаниха побилась, побилась о ствол и рухнула в изнеможении. А у Тимофеича, как назло, патроны кончились. Тогда он додумался. Прикрепляет к ружьишку большой нож и идет так на зверюгу. Как бы в штыковую атаку. Ударил только один раз, и та уже больше не дрыбалась. Связал он ее, но до хаты дотащить уже сил не осталось. Думает: завтра утром приду и заберу. Приходит это он с утра пораньше и видит чудную картинку Репина. Какие-то толстые начальники пакуют его родную кабаниху в свой Газон. Что тут поделаешь? Не палить же по мудакам из одностволки. У них карабины с собой имеются.
Однако, наш охотник это дело так не оставил. Стал вечерами подстерегать начальников, когда они, препозднившись, возвращались откуда-нибудь не совсем трезвые. Он их подкарауливал в темном местечке и валил из верной одностволки. А чтоб добру не пропадать, тащил этих кабанов домой и хавал за милую душу под свойский самогнет. Мясо мягкое, не то что у того лося. Питалось-то начальство очень хорошо. Вот таким образом решил наш Тимофеич свой продовольственный вопрос.
Конец
АРТИСТЫ
Что до меня, то я очень люблю театр. Жизни без него себе не представляю, и поэтому вожусь, в основном, с артистами. Часто выпиваю с заслуженными ветеранами сцены, например, с Колей Киром, обладающим внешностью чеховского интеллигента и лучшим голосом в нашем театре. Он обычно перед началом спектакля выпивает бутылку водки из горла и, не приходя в сознание, идет на сцену. А я продолжаю бухать за кулисами или в гримерной. Все меня тут знают и никто слова никогда не скажет, если что. То есть, я и отрубиться могу спокойно. Порой приходится выпивать с молодежью. Это анархисты-беспредельщики, такие как Гоша, Хайдер, Черчиль или Абдурашид. Что они творят - это черная комедия. Частенько действо переходит на улицу. Они во всю резвятся у бронзового оленя в парке героев. Садятся на него верхом в пятером или даже шестером, красят ему яйца в золотистый цвет, ломают рога и расстреливают из рогатки. Животное безропотно сносит все эти актерские шалости.
Иногда в плохую погоду мы перемешаемся в помещение ВТО и буквально ставим его на уши. Однажды там произошел действительно казус. В голубом зале выставили гроб одного умершего пидора, и кто-то из нас, пьяный в говнище, оттрахал покойника в жопу, приняв за спящую шалаву. Мы потом назвали этот спектакль "Спящая красавица и семь гномом", потому что мы все, грешным делом, прошлись по трупику. Попутал нас лукавый.
То ли в этот знаменательный день, то ли накануне я познакомился за стойкой бара с молодым артистом, только что прибывшим к нам из Рязани.Прогрессивный режиссер нашего драмтеатра Елдович, недавно вернувшийся из Израиля, как раз набирал труппу для постановки экспериментального спектакля с группен-сексом. Коля Кир, слывший ярым антисемитом, всячески поносил еврея и утверждал принародно, что наши исконные хлысты куда круче на сходняках со своим родным свальным грехом. Но сам не отказывался участвовать в авангардистской постановке.
Короче, я схлеснулся с рязанским артистом, чье погоняло, блядь буду, не помню. Да и не суть, потому что он недавно повесился в дремучем лесу. Мы выпили с ним в баре по сотке водки, и он рассказал мне свою грустную историю. Актер жил в общаге с одной тоже артисткой, Федулихой, которая недавно потеряла мужа. И вот однажды она вечером пошла прогуляться после репетиции, а вернулась в три часа ночи абсолютно голая, только кеды на ногах, и очень избитая. Рязанец( вот и погоняло вспомнилось) не сдержался, психанул и дал ей в лоб. Утром мать Федулихи выставила артиста на улицу. Куда ему теперь деваться?
Я по пьяни, конечно, пожалел человека и разрешил ему пожить какое-то время у себя. Думаю: пиздить там все равно нечего, все итак спизжено до того. Но этот деятель один хуй умудрился, прежде чем свалить с концами и повеситься в лесу, зацепить у меня мыло и пачку сигарет Прима. А я, дурак, возил уебка к актрисе-травести Воробьихе. ( Сам актер-любовник Воробей лежал в полном наркозе). Мы с Рязанцем воспользовались ситуацией и выебали актрису в паре. Она же, веселая такая, всю дорогу улыбалась, даже когда я давал ей за щеку.
Потом стали кумекать, где б нам взять пойла. На наше счастье приперлась характерная актриса Фигли-Мигли и притащила с собой две бутылки паленой водяры. Все знают, что она неплохо зарабатывает на минетах. Пришла уже изрядно датая и села прямо на обоссанный диван. Это, конечно, в падлу. Эта Фигли-Мигли, блядь, совсем опустилась, между нами. Она чего-то лепетала про Елдовича и новые формы, пока Воробьиха не дала ей конкретно по репе. Характерная в итоге отключилась и обоссалась на итак уже обоссанном диване. Идиотка. Кто же теперь на этом диване сидеть будет? Да она вообще тварь конченная. Однажды помню попали мы на хату к одному актеру, у которого в комнатушке не было даже туалета. Ссал он ночью в бутылку, чтоб не бегать на двор. А эта пьяная пизда Фигли-Мигли думала, что там вино и выпила эту мочу. С ней вообще пить в падлу. Мразь опущенная. Ну и пиздили мы ее потом. когда утром опохмелились сэмом на Заполке, где пойлом торгуют из любого окна. Возили сучку рожей по асфальту. Она потом долго вся черная была и только сюсюкала, не в силах произнести внятного слова.
Зависли мы, ладно, у Воробьихи и уже, блядь, кислород перекрывать начало без бухалова. Тут Графиня, трагическая актриса, приперается на наше счастье. А с ней ее друг, Вертушкин. Он на сцене вертится, крутится, а в чем собственно его апмлуа и весь прикол никто просечь не может. Графиню же недавно выгнали из театра. Якобы она там чего-то украла из реквизита. Но все считают, что это интриги Федулихи, которая ревнует ее к Елдовичу. Хуй их там баб проссышь. Короче, Графиня пошла работать в мотель. Без сутенера. Трахалась, в основном, с иностранцами, почему-то предпочитая итальянцев. И очень этим гордилась.
Но суть в том, что эта ебнутая пара притащила с собой пять штук водки и палку колбасы. Тут у нас, понятное дело, настроение поднялось. Выпили и вообще развеселились. Все стали хвалить Елдовича за авангардизм, широту взглядов и любовь к эспериментам. А на самом деле бабы просто любили его за большой член. Вот и все дела. Сидели и пили мы на полу, так как не хотели присаживаться на обоссанный диван, где тяжело храпела конченная Фигли-Мигли. А другой мебели у Воробьихи не было, потому что они с Воробьем уже давно все проссали. Два дурака. Воробья недавно на проезжей части тряханула, чуть под машину не попал. Допился, придурок. Теперь у них тут блатхата. Ночью прямо через балкон к ним лазят черные маковары, которые, после того как Воробей влез в долги, в семером ебали Воробьиху на кухне и прижигали ей утюглм грудь и плечи. Сама показывала. Самого Воробья потом нашли расчлененным в том же дремучем лесу, где повесился со временем Рязанец.
В ту ночь все кончилось тем, что мы все заразились от Воробьихи трипером. Но я тем не менее продолжаю любить наш театр, чтобы там не происходило.
Конец
ЗАМУЧЕН ТЯЖЕЛОЙ НЕВОЛЕЙ
Мне было очень хуево и хотелось набухаться до полного опизденения.Вся жизнь проебана. Ничего хорошего, блядь, так и не выпало на мою долю. Кругом сплошное блядство и дурдом. Полный облом.Нормально живут только брателлы и воры в зоконе. В смысле чиновники. Все остальные унижены и оскорблены. Да и они тоже уроды. Я им ни грамма не сочуствую. Смотреть на людей противно, хоть из дома не выходи. Но и сидеть в четырех стенах тоже невыносимо всю дорогу.
Нечаянно, блуждая по улицам, я встретил свою старую знакомую, Файку. Она брела, сама не знала куда, как натуральная сомнамбула. Тоже хотела опохмелиться очень срочно. Мы с ней помнится в вытрезвоне познакомились лет десять назад и с тех пор встречались строго раз в год и напивались в ласкуты. Сначала скинулись с девчонкой и купили два огнетушителя Вермута. Выпили где-то у помойки. Слегка захорошели. Потом Файка снимает с руки золотое кольцо и кричит, что надо, мол, срочно пропить рыжье. Скинули, конечно, в ювелирке почти за безценок. Некоторые закормленные твари наживаются на нашей беде. Но уж очень хочется порой замутиться, заглумиться и забыть все на свете в этой ебаной жизни. Ни хуя. Будет революция, эти скоты ответят за все.
Смеркалось, когда мы пили у Файки на ее пустой хате. После смерти матери она продала все, что только можно, начиная с книг и кончая унитазом. Срали все в ванной. Ну, и вонища же там стояла! Но нам-то пьяным по хую. Пили мы с девчонкой и походу вспоминали старых знакомых. Выходило, что они практически все уже покойники, за исключением единиц, которые бродят по городу, как натуральные зомби. Кто сдох от убойной алкогольной дозы, кто от передоза ширева. Некоторые упали из окна, иных убили в пьяных драках. До хуя народа сгнило в зонах и дурках.Хуй с ними, придурками. Ну, а кто виноват на хуй? Конечно же, бесчеловечный режим.С какой радостью мы будем расхуяривать его на хуй и в пизду. Те из нас, кому посчастливится дожить до этих радостных дней.
Был канун Восьмого марта.Все срочно таяло, но вдруг ближе к ночи пошел снег, а потом крепко подморозило. Транспорт стал абсолютно весь. Ехай домой на чем хочешь, а ведь пешком пилить не охота через весь блядский город. Одни только частники рисковали подвозить людей за бешеные деньги. Рады были, жлобы, подзаработать больше, чем обычно.
Бабы перед своим родным праздником были преимущественно навеселе. Наглые, каковыми им и положено быть в такой день, они мечтали о хорошем ебаре и шикарном столе. Так в зонах зеки мечтают о ведре чефира и двух пидорасах. Вся эта блядская кодла отчаянно билась за право влезть в тачку, оттесняя в сторонку единственного среди них задроченного мужичонку. Пока он не охуел тоже с горя и начал орать на них:
- Что же вы дрочитесь, сучки! Я тут уже три дня стою, жду машину
Так кричал этот очень потертый хмельной и фитильной тип. Но какая-то наглая баба очень в теле быстро поставила его на место:
- Ничего, подождешь еще. Мы вот с подругами уже седьмые сутки не спим на хуй, и уехать отсюда не можем в пизду.
И бабцы всей свое кодлой оттеснили мужика за обочину, наперая на него животами и сиськами.
- Ну, твари ебучие! - орал он, как невминяемый, чуть не падая в канаву.
- Шел бы ты на хуй, больно грамотный, - весело отвечали ему тетки, залезая в тачку.
Я понял, что мои шансы уехать этой ночью равны нулю и вернулся к Файке. У нее еще оставалось выпить да и сигарет хватало. Поебались тоже в тепле. Тело у Файки было грязное и жесткое после трехмесячного запоя. Вскоре выяснилось, что она в последнее время ебется исключительно с чурками, помогая им торговать фруктами на базаре. А в конце рабочего дня черные ебут ее во все дырки на каменном полу под стойкой, бросив туда старую бурку.
Конец
КОРОТКОЕ ЗАМЫКАНИЕ
Володя - низенький, быстренький, чуть пришибленный, лысоватый и пошловатый персонаж. Вечно пьяненький с задубевшей от алкоголя рожей. Пьет он каждый день, но работу не пропускает. Всегда чисто выбрит и в галстуке. Бывают такие редкие люди. Они и пьют, и работают, и баб ебут. В свою школу-интернат, которая расположена, к тому же, за городом, Володя является с любого бадуна. Обычно он терпит до конца уроков, а потом бегом бежит через еловый лес до шашлычной, где продают водку в розлив. Дорого, однако. "Это что ж за жизнь у нас пошла, и куда мы катимся, товарищи дорогие?"- спрашивал неоднократно у себя самого учитель, приняв первую сотку. А ведь прекрасно помнил ветеран застоя те прежние еще брежневские времена, когда здесь же напротив в гастрономе продавали барматуху стоимостью в руб семнадцать. Вермут, Волжское, Аромат степей, Яблочное(сортов десять было), Альменская долина(ох, и вонючая была, зараза, да ничего, шла в полный рост). У него и сейчас дома дверь в туалете обклеена этикетками этих замечательных вин. Любит старый пьяница созерцать их в минуты сладкой задумчивости, припоминая прекрасное прошлое.Особенно помогают такие светлые воспоминания в тяжелые периоды, после того как изругают его всего на педсовете. Опять-таки за пьянство. Хотя он только в редких случаях позволяет себе во время уроков.
Но и без бухалова невозможно теперь жить. Какая альтернатива? Сидеть дураком перед телевизором, по которому ничего интересного не показывают. Идет один сплошной мордобой и гнусная эротика. Нет тех поучительных, трогательных фильмов былых времен "застолья". А где замечательные передачи, типа "От всей души", от которых хотелось плакать?
В шашлычной Володя частенько встречался со своим другом Стасом. Тот полная противоположность задроченному учителю. Высокий, уверенный в себе, блондинистый. Не сорит словами, любит основательно обработать мысль. И дойти обязательно до самой сути вещей.Но в целом тоже изрядный мудак. Сейчас он бьется над труднейшей проблемой: как ему наладить семейную жизнь. Жена его Райка, курва, трахается со всеми подряд и в первую очередь, блядюга, с друзьями Стаса. Он очень опасается, что опять скоро может родить ему выблядка. По этой причине он, когда снова начал с ней жить после разлуки, взял с овцы расписку, в которой та обязалась не предъявлять претензий мужу, коли родит не от него.
Володя смеялся просто, читая такую хуйню, и говорил товарищу, что тот как ребенок, в самом деле, неужели не понимает, что его дурят. Ну, какую юридическую ценность имеет эта писулька? А Стас, приняв триста грамм, городил и городил - мол, не поймет, чего Райка от него бегает, он ведь сейчас на хозяина пашет и неплохо зарабатывает. Мужик капитально балдел на старые дрожжи и глубоко переживал свою обиду. Он был вообще мастер на все руки не от скуки. Все мог делать, но, если честно, большую часть своего приличного заработка пропивал сразу же с дружками, которые потом ебали его Райку.
Володя, конечно, сочувствовал товарищу, тоже изрядно пьянее, уже дважды повторив по сотне. И, приняв свою коронную стойку, то есть оттопырив большой зад, говорил, что все бабы бляди и не стоит, мол, Стасу так расстраиваться, а лучше еще выпить и поговорить о чем-нибудь хорошем.
Но Стас вдруг замолчал, замкнулся и погряз в своих тяжелых мыслях, схватившись большими грязными руками работяги за край стола. Володя делал отчаянные попытки вывести друга из ступора и начал рассказывать одно происшествие. Какие-то черти намедни у них в подъезде попросили у старушки пять рублей, а когда та отказала, изнасиловали ее и убили. А ведь у пенсионерки и правда не было денег. Той же ночью они, наверное, кто ж еще, и к Володе в квартиру звонили. Но он не открыл и правильно сделал. Денег у него нет: все знают, что бюджетники получают хуйню. Но чертям-то этим по хую. Шли бы богатых резать, отморозки конченные. Нет, наш учитель научен горьким опытом. Однажды он открыл дверь на звонок поздно вечером. А там стоит дылда, верста такая под потолок ростом в ватнике защитного цвета, растегнутым настежь, а под ним рваный тельник. Рожа окровавленная. Глаза стеклянные. Смотрит на Володю в упор и чуствуется, что ничего не соображает образина. Будто у него в башке замкнула намертво. Потом оказалось, что это тот самый чеченец, который выбежал с обрезом на улицу и открыл огонь по прохожим.
Но и эти рассказы не взбодрили Стаса. У него свое на уме: тяжелая мужская дума. Никак он не может понять, почему же его Райка такая блядина. Он ведь ради нее на все готов, а она так его обламывает.
- Да была б действительно там баба нормальная, - говорит, наконец, учитель, не в силах терпеть такую блядскую несправедливость, - она же , ты извини меня, просто крыса страшная на морду. А ты на себя посмотри. Красивый мужик. Высокий, статный. А не можешь показать характер перед шкурой.
Да, Райка эта во всех отношениях далеко не подарок. И характер у нее - дрянь. Приходят они однажды к Стасу... Володя еще идти не хотел, как знал, что неприятности будут из-за этой лахудры. Но Стас настоял. Говорит, мол, не ссы, товарищ, все ништяк, она на работе и придет не скоро. Короче, только они сели за стол на кухне и ебнули по сто грамм, не спеша, чтоб растянуть удовольствие - хопа, является эта кобыла ебаная. То бишь Раиса. И прямо с порога орет, не раздевшись еще: "ах, вы, алкаши чертовы, уже из дома выйти нельзя, пьянь проклятая, покоя от вас нет прямо!"Так кричит эта идиотка и дверь не закрывает специально, чтоб соседи слышали. А Стас, надо отметить, две недели не пил, вообще в рот не брал. Ну, взял человек себя в руки и пиздец. Чего-то он ей сказал довольно грубо. Так эта лошадь подлетает к столу, хватает эту "Сибирскую" и демонстративно выливает почти полную бутылку прямо в раковину. Ну, не поскуда ли? Так только менты поступают совсем отмороженные. Стас, правда, молодцом на этот раз оказался. Повел себя правильно, как настоящий мужик. Что да, то да. Ни слова не говоря, бьет первым делом по столу своим пудовым кулачищем, я следом заебенивает ногой в стеклянную дверь, разбивая ее в дребезги. Дальше, хватает детскую коляску, бросает туда все игрушки, а после и самого мальчишку. И спускает это дело вниз о лестнице. С пятого этажа. Что там у них дальше происходило, Володя не знает, потому что резко сдернул, как ветром его сдуло. Он этой Райки, если откровенно. сам боялся, страх, потому что она уже не раз писала на его работу, будто он спаивает Стаса и портит им семейную жизнь. Полный бред, конечно. Да что взять с истерички.
Теперь же в этой грязной шашлычной Стас затосковал не на шутку. Сидел так и молчал довольно долго. Потом вдруг схватил пивную кружку, ебнул ее об пол и куском стекла перерезал себе горло. А учитель... Вообще этот Володя, блядь, мразь конченая, хуило, терпило, говно, мудила, пидор гнойный макидонский, хуесос еще тот. С ним даже бухать за падло, чтоб вы знали.
Конец
АНЖЕЛО
Итальянец болел с похмела, и чтобы немного придти в себя, гулял по чужому городу, вспоминая родной Милан, где развлечений хватало, не то что в этой дыре. Ладно еще Москва, там и заведения есть подходящие и девочки, которые даже по английски говорят. А в этой провинции...Одни тупорылые рожи кругом. Такое впечатление, что эти люди только что вышли из леса. В ресторане приходится пить шампанское бутылка за бутылкой. А что еще делать? Не умирать же от скуки. Но порой ему в самом деле казалось, что сидящий рядом за столиком русский вот-вот набросится и прикончит его.
Этими своими соображениями Анжело в итоге поделился со своим соседом, молодым человеком, студентом, решив, наконец, опохмелиться, так как от прогулок что-то мало толку.Студент очень располажил его к себе. Хороший был, вроде, парень, чуть ли не единственный нормальный человек на весь задроченный город. И английским нелохо владеет. Разговорились слово за слово. Студент живо интересовался Западом. Говорил, что хочет скоро туда податься. Здесь, мол, ловить абсолютно нечего. Анжело стал рассказывать ему про Америку.
- Американки, учти, полное говно в постели, - делился он своим заокеанским опытом, - во-первых, они не снимают шляпок во время ебли, а во-вторых...Ты прикинь, покупаю я пять презервативов, ну, думаю, отведу душу. А она, эта кобыла американская, после первого раза говорит: все, спасибо, довольно, я удовлетворилась полностью. Нет, у вас в России бабы лучше. Заводные. Ебутся от души.
На их столе уже стояли пять пустых шампанских, лежала гора апельсиновых корочек.
- Как бы врезал бы щас ему,гаду,- рассуждал некто поддатый за соседним столиком, имея в виду Анжело. Он делился впечатлениями от иностранца со своей подругой, официанткой, которая присела на минуту рядом выпить рюмку водки
- Ненавижу их, тварей, - цидил сквозь зубы приблатненный тип и корчил зверские гримасы, такие страшные, что можно испугаться на трезвую голову. Хорощо, что в кабаке все были очень пьяные.Мужик же в запале так размахался руками, что сбил на пол графинчик с водкой. Ничего страшного, заказал тотчас еще один. Халдейка резво побежала принести заказ.
- Я бы его, гандона, поставил на колени и выдал бы за щеку, пидорасу, - кричал мужик ей в догонку.
- Еще шампаньку, - крикнул в это время Анжело. Он был уже хорошо под кайфом и полностью удовлетворен своим собеседником. Они теперь оба ругали этот варварский город, из которого хотели поскорей сдернуть.
В ресторане заиграл оркестр. Посетители кинулись танцевать, как шальные. Анжело пригласил какую-то телку, от которой шел приторный аромат косметики, смешиваясь с исконным запахом пота и перегара.
- Вам нравятся русские поэты? - пыталась вести интеллектуальный разговор шалава, помятуя, что русские хоть и беднее западников, зато дужовнее.
- Я знаю Пуськин, - говорил Анжело, напрягая память. Девица засмеялась так громко, что несколько пар уставились на нее, как на ненормальную.
Чувиха вдруг замолкла, а потом произнесла абсолютно серьезно:
- Вообще, я считаю, что Северянин лучше. Честное слово. Не верите, да? Клянусь. Блядь буду! - И она царапнула ногтем большого пальца по зубам.
- Переломать ему, уебищу, все ноги, а потом месить и месить сапогами по роже. Сделать из него, козла, макароны. - Так мечтал вслух некто ужасный и бухой уже практически в жопу, наливая себе и знакомой официантке по фужеру водки.
Когда в кабаке все кончилось, оркестр ушел и официанты перестали обслуживать клиентов, Анжело распрощался с приятным студентом и двинул к себе в номер. Он шел по полутемному и тревожному коридору, где могло случиться в принципе все, что угодно. Казалось, тихие стены хранили много страшных тайн. Возле двери итальянец начал шарить в кармане ключ, но его не понадобилось, так как дверь резко отварилась и Анжело рвануло вперед. Он упал на пол, вернее на грязноватый коврик. Лежал навзничь и видел, что над ним стоят трое. Били, как хотели. Поставили на ноги, прислонили к стенке и молотили, как по боксерской груше. Разбили всю рожу в смятку. Отбили почки, печень навечно. Он харкал кровью, пытался кричать о помощи, понимая с ужасом, что это бесполезно. Уже совсем вялого итальяшку наши мужики перекидывали один другому и ловили на огромные кулаки. В итоге повалили на койку, резко стянули с него штаны и засадили каждый по разу.
Тут то и вошел НЕКТО. Весь заросший до самых ушей густой шерстью, с бородой лапатой, недюженного роста. В пасти у него торчала папироса Беломор. Он моментально раскидал эту шпану по углам. Они робко смотрели на происходящее дальше. Ужасный НЕКТО склонился над Анжело, который, хоть и побитый и поебаный, но дышал еще и не терял надежду увидеть родную Италию. Но вдруг произошло невероятное. Страшный тип одним рывком дернул итальяшку так, что мгновенно разорвал его на три равные части. Кинул по куску каждому из присуствующих негодяев. А потом выдавил из себя брезгливо: