"Помнишь, как во славном да во городе Изюмске, мы, бывало..."
Нет, не так.
Пампуша аккуратно зачеркнул строчку, подпер пухленькую щечку ладошкой, засунул в рот кончик пера и задумался, глядя на кучерявые облака за окном. Жизнь явно не удалась. Это ж надо было старому дядюшке так некстати заболеть. Только мысли о будущем наследстве, что, возможно, ожидало Пампушу, заставило его поспешить.
В срочном порядке покинул Пампуша Изюмск и отправился к дядюшке. Привык Пампуша ходить по театрам, щеголять на столичных балах и юных дев прельщать. А тут на тебе - в деревню. Да не просто поразвлечься, а с дядюшкой сидеть, развлекать пустопорожними разговорами, участливо поправлять подушки, подносить березовую настойку для успокоения нервов и помалкивать. А не то вдруг как сорвутся с языка потаенные мысли. Так и хотелось пожелать старому ворчуну всех благ на том свете.
Да только приехал, Пампуша тогда, когда дядюшка уж преставился.
Потыкав пером в чернильницу, Пампуша аккуратно стряхнул каплю и каллиграфически вывел: "Друг мой, Круассан! Намедни, второго дня, был я на балу у господ Коврижкиных, что живут в поместье у реки. Оченно мне на том балу приглянулась одна девица, что изящно всякие польки и вальсы танцевала. Собою прекрасна: всех прелестей ее и не описать. Раза два с ней станцевал и словом перемолвился. Только одно ее присутствие и скрасило всю эту провинциальную вечеринку, что у них балом прозывается. Из Изюмска у меня никаких новостей. А как у тебя? Чай, совсем мы тут отстали от светской жизни. Скукота. Напиши всенепременно. А лучше приезжай. Тут, говорят, славная охота на дичь всякую".
Потянувшись, Пампуша поднялся с кресла, отряхнул бока от налипших крошек и мельком глянул в зеркало. Чем не удалец? Не сухой, не черствый, мягкий да упругий, корочка в меру поджариста. Ни дождь не промочит, ни солнце не пересушит.
Да и погода последние дни стоит замечательная - облака солнце прикрывают, а влаге небесной всё не собраться дождем пролиться.
Ничто, однако, не могло разогнать вечной хандры Пампуши. Да и как прикажите радоваться чему бы то ни было, коли вся жизнь, по сути пуста и бессмысленна?
Разнообразные удовольствия, коим с азартом предавался, Пампуша в дни своей разгульной молодости ежели, что и оставили в нем - окромя зачерствелостей в подрумяненных боках - так только отвращение ко всяким радостям, за которыми непременно следовало пресыщение и разочарование.
Поселившись в Изюмске, он питал надежду, что простые сельские удовольствия - флирт со сдобной булочкой-соседкой, купание в сладком чае, ванная с крыжовниковым варением - развеют его тоску. Увы, но первые же дни, показали всю роковую несостоятельность его надежд. Первые два дня необычность обстановки: белые, как сливки облака, запах мяты и липы, подобный чаю, зелень листвы, свежая и хрустящая, как новая скатерть - еще пленяли его взор. Но к третьему дню взгляд Пампуши уже взирал на всё окружающее безо всякого интереса, со своей обычной скукой. Что касается соседей, то пудовые хозяева были, как будто изъедены червями, пышные хозяйки подавляли своей рыхлостью, а изящные, аппетитные дочки были безнадежно переслащены.
Потому он и написал письмо другу, надеясь выманить его к себе. Круассан был молодой поэт, чей романтичный и радостный взгляд на жизнь до некоторой степени разгонял тоску Пампуши, хотя в поэтическом плане последний предпочитал иные стихи наподобие "Осел был самых честных правил...".
Отослав письмо со слугой, Пампуша несколько часов просидел в кресле, бездумно наблюдая за мухой, ползающей по потолку. Очнувшись, когда стало темнеть, он машинально, не глядя, потянулся к ящику, открыл его, чтобы достать свечу и тут рука его наткнулась на сталь. Пампуша мгновенно вскочил и отпрыгнул от стола.
Он, как и весь его род, питал инстинктивную ненависть к стали, вероятно, объясняющуюся памятью о предках. Лишь минуту спустя, он смог уговорить себя подойти и посмотреть, что это. В ящике стола лежал и ухмылялся изящной серебряной чеканкой дуэльный нож.
Пампуша знал, что это, хотя и не представлял, что ЕГО можно взять в руки.
Но чем долее он смотрел на нож, тем сильнее какое-то мрачное, торжественное чувство поселялось в его душе. Казалось, что он и нож хорошо знают друг друга. Казалось даже - как не дико было подумать такое - что нет ничего привычнее для Пампуши, чем взять нож, вонзить его в мягкое и податливое или жесткое и хрустящее, и резать, резать, резать.
Тяжкое предчувствие осенило Пампушу своими крылами, и он вдруг подумал, что в сочетании его самого, сдобной барышни Коврижкиной, Круассана и ножа в ящике стола заключается какая-то страшная, но прелестная в своей неизбежности гармония. Можно было подумать, что они, все четверо были созданы, чтобы однажды встретиться, и только в момент этой встречи будет исполнено их предназначение, их жизнь исполнится смыслом, они обретут цель своего существования.
"Может быть", - машинально подумал Пампуша, - "потому мне и было так скучно жить до этого момента, что рожден я был именно для того, чтобы совершить ЭТО".
И как только он так подумал, как испытал такое отвращение к себе и этой мнимой цели, что поклялся себе - никогда провиденное им не случиться, потому что никогда его друг не приедет в эту проклятую глушь.
Мысль эта развеяла тягостную атмосферу. Пампуша немедленно позвал слугу, которому отдал письмо. Оказалось, однако, что тот уже послал письмо с нарочным на станцию.
Пампуша велел запрягать. Два розовых, блестящих сахарным лаком, конька домчали хозяина до станции за полчаса, но, увы. Все почта ушла за пять минут до его приезда.
Пампуша вернулся домой в каком-то странном, почти бредовом состоянии. То он порывался написать новое письмо и всё объяснить другу, то хотел тут же собраться и уехать. Однако, искупавшись в свежем чае, он пришёл в себя и решил, что ничего страшного не произошло. Он просто не будет посещать Коврижкиных, а когда Круассан приедет, они немедленно вернуться в город. Вдвоём.
С этой мыслью Пампуша заснул. На его сухих губах застыла безмятежная улыбка.
Но мечты Пампуши так и остались мечтами. В планы нашего героя вмешался "его величество случай". По дороге с вокзала сломалась бричка, на которой ехал Круассан, как раз возле усадьбы Коврижкиных.
И пока кузнец Коврижкиных чинил бричку, сами Коврижкины поили чаем Круассана. А сам Круассан не просто пил чай, а скорей играл в гляделки с младшей дочерью Коврижкиных. Вежливые хозяева остались вежливыми до конца и пригласили месье Круассана не стесняться и заглядывать почаще в гости. Мол, у них все по простому, и лишние церемонии ни к чему.
Круссан обрадовался и пообещал наведаться в гости при первой же возможности. Тем более что милые маковинки младшей дочери притягивали его к себе со страшной силой.
Пампуша хоть и обрадовался приезду друга, но в то же время и опечалился краху своих планов. И еще тому, что такая привычная и размеренно спокойная жизнь теперь с приездом Круаасана кончилась. Они хоть и дружили, но были совершенно разными как сухарь и пончик.
Круассану на месте не сиделось и на следующий же день, он вытащил Пампушу в гости к Коврижкиным. Пампуша был сражен наповал старшей дочерью. Он даже спросил у Круассана: - как ты мог предпочесть простую булочку с обыкновенным маком вот этому дивному пирожному с заварным кремом? Я тебя не понимаю!
Домой Пампуша вернулся под глубоким впечатлением. Но под впечатлением оказался не он один. Старшая дочь Коврижкиных, та самая которую Пампуша сравнил с изысканным пирожным, тоже всю ночь не смогла сомкнуть глаз.
Итак, звалась она Тартяна. Не очень благозвучным именем девушка была обязана папочке, который в ночь ее рождения под завязку накачался сливовым кремом с ликером и, увидев девочку в руках сухой няньки, не удержался и сказал:
К тому времени, когда он отошел от беспробудного пьянства, у девочки уже было имя.
Впрочем, домашние ее называли то "Тоней", то "Таней", отчего мягкая и веселая от рождения девочка стала серьезной, и даже вдумчивой. В ней проявлялись все новые и новые слои - каждую сказку няни, каждую папенькину книжку она переосмысливала, благодаря чему становилась только более интересной особой.
После встречи с Пампушей девушка не могла найти себе место. Конечно, она с самого начала знала, что рано или поздно ей встретится на пути прекрасный Принц на белой лакированной лошадке, и они вместе уедут в карамельный замок - но что это будет вот так! Как гром среди ясной кухни!
- Няня, няня, я не знаю что со мной!
- Спи деточка, поздно уже! - сухонькая, и даже слегка черствая няня в разговорах с Таней становилась мягче.
Но Тане не спалось. Подождав, пока няня уйдет, она села за пряничный стол, и, макнув в тарталетку с вареньем воробьиное перо, вывела на рисовой бумаге:
Я вам пишу, куда же дальше,
Ох, что хотела написать?
Ах да! Я вас хочу обнять,
Причем тем лучше, чем же раньше...
Дописав свое послание, уже под утро, девушка запечатала его, и, вызвав сонного лакея, строго-настрого наказала ему отнести письмо в поместье Пампуши.
- Передашь лично в руки! - наставляла она бедолагу. - Это срочнейшее дело! И не вздумай спрашивать у папеньки, мой родитель уже спит, и прогневается, если его разбудить!
Пампуша в это позднее время еще не спал.
И робкий стук в прикрытую ставню всего лишь отвлек его от мечтаний о столичных изысках.
Посетовав в душе на нежданного пришельца, Пампуша открыл окно и увидел робко переминающегося посланца.
- Я, барин, к вам. Тут письмо передать... Написать изволили... Ну, в личные руки...
Пампуша взял письмо, махнул рукой лакею Коврижкиных, чтоб отправлялся, - узнать его не составило труда - и принялся за чтение.
Блистая в Изюмске, Пампуша уже вдосталь накушался разнообразных любовных историй. В конце концов, он уже перестал стремиться к женскому обществу. Не влюблялся, а если и оказывал знаки внимания, то по привычке. Если же ему отказывали, бывал даже рад такому повороту событий.
Но, получив исполненное девичьих мечтаний и стремлений, наивное и милое Тартянино послание, Пампуша вдруг почему-то оказался тронут высказанными доверчивыми признаниями девушки. Видимо, что-то еще в душе его оставалось не таким черствым, как он сам о себе думал.
Наутро Пампуша не спеша, собрался и поехал к Коврижкиным ради встречи с юной девушкой. Справившись в доме и узнав, что Таня изволила выйти погулять, Пампуша отправился бродить по поместью и обнаружил девушку на одной из аллей парка. Цвет ее лица и прерывистое дыхание явственно говорили о волнении.
Некоторое время Пампуша молчал, собираясь с мыслями. Нелегко было сказать то, что он собирался, но необходимо.
- Я прочел ваше письмо. Оно всколыхнуло во мне нечто такое, о чем я и думать забыл. И на вашу искренность отвечу тем же. Если бы мне пришлось выбирать, с кем провести остаток своих дней, с кем разделить мое печальное существование, то я непременно избрал бы вас. Но, увы. Мое предназначение - жить в уединении, анахоретом. Не создан я для семейных радостей и не достоин вас. Еще найдется тот человек, которого вы полюбите, и который полюбит вас...
- Но почему не вы? Пусть не сейчас...
Пампуша внимательно вгляделся в лицо девушки и сказал против своего желания:
- Может быть. Когда-нибудь...
Он взял Таню под ручку, и они пошли к дому.
Пампуша был в смятенье. На душе лежал налет плесени. Он не мог и не хотел продолжать отношения с девушкой. Метался в сомнениях. Но тут ему на глаза попалась Больга - младшая дочь Коврижкиных, любимая булочка Круассана. И Пампуша понял, как можно избавиться от любви Тартяны.
Настал день Тартяновых выпечин и Пампуша с Круассаном отправились в гости к Коврижкиным.
А Тартяна в ночь перед выпичинами видела страшный сон - будто бы ужасный пекарь покрошил их всех ножом на сухари. Поэтому на празднике она была не в настроении. А тут еще любимый Пампуша оказывал недвусмысленные знаки внимания Больге. У Тартяны сложилось впечатление, что Пампуша готов был смешать тесто с ее сестрой.
Причем это показалось не только Тартяне, но и Круассану.
Круассан так рассердился, что у него прямо крошки с головы посыпались. И тогда он решил вызвать Пампушу на дуэль и уехал искать секундантов.
Заметив отсутствие Круассана, Пампуша сильно расстроился и уехал домой.
Девушки тоже сильно расстроились и всю ночь не спали. А Тартяна совсем извелась, предчувствуя беду.
- Не будете ли вы так сладки и любезны, - начал разговор с Пампушей Ржанчик, мелкопоместный дворянин, - чтобы встретиться завтра на рассвете с нашим общим знакомым, месье Круассаном?
Пампуша не ожидал, что все зайдет так далеко. Ему вспомнилось то страшное предчувствие - и оно совершенно точно начинало сбываться.
- Я хочу поговорить с ним, в конце концов, мы ведь друзья! - сказал наш герой. - Я уверен, мы сможем договориться!
- Боюсь, - Ржанчик презрительно рассмеялся, так, что стало видно его простецкое, почти крестьянское нутро, - вы опоздали с разговорами! Хватит месить слова из пустого в порожнее! Месье Круассан чувствует себя оскорбленным, и не собирается разговаривать с вами. Завтра посмотрим, у кого что внутри! Кто смелы, а кого съели!
И после этих зловещих слов секундант откланялся.
Пампуша не находил себе места, он метался по комнате, некогда бывшей кабинетом его дяди, но в один момент замер, глядя на портрет прапрадеда, героя давней войны - разведчика-партизана Колобка, умевшего уйти от любой погони, мастерски заметавшего следы, но не страшившегося и жуткой роковой схватки, в которой, по семейному преданию, одержал победу над Лисом, встав комом ему в горле.
- Что ж. Так тому и быть! - Обреченно произнес Пампуша. - Я не опозорю чести своих предков!
С благоговением достал он дуэльный нож, на котором как будто сохранились еще следы вражеского крема. Попробовав его на своей корочке, Пампуша понял, что нож не утратил остроты - отличная золлингеновская сталь, с закругленным кончиком, с зубчиками ближе к кончику - это была действительно семейная святыня.
"... А также завещаю мою коллекцию испанских леденцов детям Изюмска." - дописал он последние слова завещания, после чего встал, накинул на себя плащ, надел боливар и крикнул лакею запрягать.
Облака, комьями сахарной ваты плыли по небосклону. Пампуше на мгновение показалось, что лучше извиниться, объяснить Круассану, что произошло досадное недоразумение, но вспомнив глумливый взгляд Ржанчика, он понял, что не сможет этого сделать.
Честь - дороже. А там посмотрим, у кого внутри орешек, а у кого мучные червячки!
И над местом дуэли мчались облака. Но они уже не казались ни сахарными, ни ватными. Казалось, каравай неба подгорел и покрылся во множестве мест чёрной корочкой. Ни на небе, ни на земле, не находил Пампуша утешения и ответа. Какая разница небу, что за глаза - цвета ли глазури или кофе - посмотрят в него? Какая разница земле, что за тело - пышущее ли жаром юности или зачерствелое от времени - ляжет в неё? Упавшее зерно польёт дождь и оно прорастёт. Жизнь не прервётся.
- Еще раз прощу подумать, господа. Не желаете ли примириться? - спросил секундант Пампуши, добродушный Бублик.
Круассан посмотрели на Пампушу, как тому показалось, с робкой надеждой. Неожиданно Пампуше захотелось просто сказать: "Прости меня, Крус. Я виноват. Но ты прости". Но язык его, покорный воспитанию и привычке, выписывал уже по глади холодного утреннего воздуха круглые, как баранка, пустые слова:
- Я ничуть не чувствую себя оскорбленным, а ссору нашу приписываю лишь молодости и задору юноши. Потому, ежели он захочет отступить, то я тем более не буду настаивать на продолжении глупой свары.
И мгновенно надежда погасла в воспаленных бессонной ночью глазах юного поэта.
- Всякое примирение между нами невозможно, сударь, - отрывисто и зло бросил он, глядя на Бублика, - ибо тут задета честь дамы, а потому никакое извинение не может быть принято!
Разошлись.
Скидывая фрак, засучивая рукава, проверяя нож, Пампуша отстраненно подумал, что вся эта сцена - великолепная реприза для театра. Кто из них ни упадет, роняя на землю крошки - всё равно можно будет пускать занавес, а зрителям - рукоплескать. Разве это будет не закономерный и возможно даже неизбежный итог его жизни? Разве дуэль с единственным другом из-за пустяка, глупости, недоразумения не станет блестящей метафорой всей той глупости, всего того бестолкового существования, которое он вёл?
Думал так Пампуша без гнева и сожаления, а спокойно и даже не без удовольствия. Подобные мысли, приходили ему в голову часто и всякий раз не только не угнетали, но даже приносили извращенное наслаждение. В такие минуты Пампуша казался себе холодным, проницательным и беспристрастным. Он презирал весь мир, так не логично ли было презирать и себя?
"Впрочем, эту чепуху легко остановить", - вяло подумал он. - "Надо встать и сказать, что я не буду сражаться, коли хочет - пусть режет беззащитного".
Всё же такое решение показалось ему излишне театральным. Пока он колебался, прозвучало короткое и сухое:
- К барьеру, господа!
- и Пампуша безропотно встал туда, куда ему указали.
"Может всё само как-нибудь образуется", - уже с тоскливым отчаянием подумалось ему. Он с легкостью отразил выпад Круса. Нож в руке Пампуши лежал удобно и привычно.
"Впрочем, может он меня сам убьёт, вот и не надо будет ничего...", - успел ещё подумать Пампуша, легко уклонился от неуклюжего выпада и быстрым движением рассёк незащищенную грудь противника. Юноша кулём рухнул на землю.
- Кончено, - глухо сказал Бубликов.
- Ловко вы его, - безмятежно откликнулся Ржанчик. - Прикажите, упаковать, сударь?
Пампуша наклонился над другом...над телом и провел рукой по быстро стынущей на ветру щеке. В воздухе остро и сладко запахло покосом и жнивьём, пшеницей и парным молоком.
Это было неизбежно.
Этого не должно было случиться.
Всякий раз он не мог поступить иначе.
Каждую секунду у него был шанс всё исправить.
Механически переставляя ноги, Пампуша добрёл до коляски и рухнул в неё. Коляска помчалась, но, через несколько минут, затормозила.
- Куда ехать будем, барин?
Пампуша посмотрел на говорившего. Кто это? В глазах мутилось. Нет от слёз. От какой-то... влаги солёной из глаз.
- Куда...? Что значит - куда?
- К нам, али к Коврижкиным?
Пампуша напряг зрение. Нет, всё равно не видно.
Куда ехать.... Какой хороший вопрос. Поехать домой и...всё? Конец? Собственный дом представился ему сейчас огромным гробом.
"Нет. Живи".
"Мне нет прощения".
"Прощение есть всегда. Но нужно хотеть, чтобы тебя простили".
- Кажется, я что-то оставил...там, - тихо пробормотал Пампуша.