Равич Марианна Моисеевна : другие произведения.

Маленький странник

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Вторая повесть из серии "Потерявшиеся во времени".

   Бывает в Петербурге необыкновенно жаркое начало июня. Неожиданно после зыбкой, слякотной петербургской весны, которая только проклюнулась, зажурчала, задула соблазнительными ветерками, падает на город томительный зной. Влажная, липкая духота заполняет каменные коридоры переулков, колодцы дворов, и распахнутые настежь окна не приносят облегчения распаренным горожанам.
  
   В один из таких душных дней в Дмитровском переулке в седьмом доме, в комнатушке под крышей, свернувшись на продавленном диване, спала женщина. Звали ее Анна Георгиевна Левина. Ей недавно минуло сорок пять, и ни внешностью, ни жизненными обстоятельствами она не выделялась в какую-либо замечательную сторону, но все-же сон она смотрела необычный. Вернее, необычной была лишь вторая половина сна, так как в первой она, как и прежде, видела слова, имеющие цвет и форму, танцующие, поющие, сбегающиеся в фразы, ибо не только у слов, но и у каждой буквы был свой цветовой и музыкальный код. Это буйство красок и звуков быстро перерастало в какофонию, и тут появлялась она - Анна Георгиевна с большим гусиным пером в руках, правда, себя Левина во сне не видела, но знала, что это точно она, перо же всегда видела ясно. Махая пером, как дирижерской палочкой, она заставляла разбушевавшиеся буквы собираться в слова, слова в фразы, фразы в образы, образы переплетались друг с другом, выплавлялись один из другого, и вот уже не какофония и буйство, а красота и гармония наполняли пространство. И всем этим правила она, Анна Левина, и весь этот мир был подвластен единому мановению ее руки, сжимающей перо, может быть, вчера еще украшавшее крыло гордого гусака, сегодня же, сейчас, превратившееся в волшебную палочку, которой подвластно царство образов. Упиваясь этим волшебством, этой властью, Левина создавала разноцветно-разноголосые миры, то нежные золотисто-шоколадные, то страстные ало-черные. Но вот в ее голову пришла новая, доселе еще не виданная фантазия. Одним взмахом пера разрушив созданное, она пробормотала: "Сейчас, сейчас", сглотнула слюну, вздохнула сладострастно, перевернулась на другой бок и стала смотреть второй сон, не совсем для нее обычный.
  

***

   Необычным в этом сне были две вещи. Во-первых, полная и даже какая-то ярко-выпуклая реалистичность увиденного, во-вторых, то, что она увидела себя, причем так ясно, что даже поры на носу разглядела, слышала свое дыхание и стук сердца. При этом она была словно не в своем теле, а где-то рядом, и могла внимательно наблюдать за тем, что с ней происходит. От нее не укрылось, что она, то есть ее тело, сильно взволнованно, настолько даже, что ноги с трудом слушаются свою хозяйку и передвигаются крайне медленно, а сердце отчаянно стучит не там, где ему положено, в груди, а в самых неподходящих местах - в горле, ушах, носу и даже в кончиках пальцев. Разглядев себя и все это отметив, Левина начала озираться по сторонам. Сначала она ничего не могла разглядеть - было темно, и Анна продвигалась почти наощупь, но вскоре глаза стали привыкать к темноте, и она увидела, что идет по неосвещенной аллее, впереди которой темнеют очертания крупного строения. В эту минуту полная сияющая луна выплыла, разрезав небесную мглу, и Левина поняла, что она в Лавре, а перед ней большой лаврский собор.
  
   - Ага, теперь мне налево,-- подумала она и заторопилась, пока не скрылась луна, но та, казалось, и не собиралась скрываться, напротив, словно решив проводить женщину, светило плыло рядом, даже слегка забегая вперед. Левина подняла к луне лицо и поблагодарила ее за помощь. Анне показалось, что луна улыбнулась ей в ответ, она еще раз взглянула на золотой лик, безусловно, луна дружески улыбалась. Это участие так ее ободрило, что волнение стало проходить, и в ворота Никольского кладбища Анна вошла уже бестрепетно.
  
   Тут луна решив, что она свое дело сделала, еще раз улыбнулась Анне, мягко кивнула и скрылась за черным облаком. Левина на секунду оказалась в темноте. Лишь секунду, потому что оглядевшись, она увидела, что к ней приближаются две светящиеся точки. Они быстро увеличивались, и вот Анна разглядела два факела, которые несли в ручках небольшие зеленые существа. Факелы освещали дорогу человеку, шествующему между существами. Человеком этим был, конечно же, Николай Иванович. Теперь Левина его ясно видела, всего освещенного огнем, он не был похож на того Николая Ивановича, который появлялся перед ней прежде, но она сразу поняла, что-то это именно он, хоть он был так прекрасен, что Левина всплеснула руками и отступила, не выдержав сияния его лица. В это мгновение Николай Иванович сделал жест неожиданный и ему несвойственный. Он нежно посмотрел на Анну и протянул к ней руки, словно открывая объятья. От изумления она вздрогнула и проснулась.
  
   Было три часа дня. Солнце заливало убогую комнатушку. Руки и ноги затекли, книга, которую она читала, лежала на полу. Левина подняла ее, но прежде чем продолжить чтение медленно, как четки, стала перебирать свой странный сон. Мысли ее обратились к Николаю Ивановичу.
  

***

   С Николаем Ивановичем Левина познакомилась несколько лет назад. К тому времени у нее появились новые привычки, вернее, потребности, ее саму удивляющие и радующие. Например, она не могла больше есть мяса, до которого всю жизнь была большая охотница. Вообще, ее вкусы в еде сильно изменились, словно кто-то настойчивый диктовал ей изнутри, что она может отведать, а до чего ей дотрагиваться не стоит. Она, такая мерзлячка, стала жаждать холода, особенно холодной воды, вставала утром под ледяной душ. Чем студенее была вода, тем радостнее ей становилось. Анна тихо повизгивала под душем, и если бы не правила приличия коммунального проживания, визжала бы и кувыркалась, как щенок, увидевший первый снег. Анна часто стала вставать с рассветом, словно ее кто-то в бок толкал, и устремлялась на улицу без всякой цели, пройтись, прогуляться, почти пробежаться по непривычно тихим, спящим еще переулкам.
  
   Однажды Левина встала чуть свет и заторопилась на прогулку. Она хорошо запомнила все мелочи того утра. Впрочем, с некоторых пор мелочей для нее не стало, она даже слишком серьезно стала относиться к тому, что мы привыкли считать сущими пустяками. В то утро соседский петух Кокочка, живущий свободно, гордо гуляющий по всей квартире, в отличие от своих четырех жен, помещенных в коридорном стенном шкафу, пробежался по всему коридору, провожая Анну Георгиевну и угощаясь по дороге сладкой булочкой, которую бережно брал с ее ладони, у самой же двери внезапно перестав клевать, растопырил крыла и пропел громко и призывно.
  

***

   Под пение это она вышла. Крупный, пушистый снег ровными рядами ложился на землю, покрывая искрящимся ковром извечную грязь тротуаров, превращая чахлые деревья, общипанные кусты, облупленные дома и бесконечные помойки в нарядную декорацию к рождественской сказке.
  
   "Ах, какая замечательная работа, Мастер-снег! - засмеялась Левина, пытаясь на лету поцеловать снежинки. С удовольствием глотнув морозный воздух, заспешила Левина по Дмитровскому к Владимирской площади. Снег радостно скрипел под ногами. Миновав собор, Анна Георгиевна вспомнила о яблоке. Яблоком ее вчера угостила соседка, оно лежало в кармане куртки. Левина запустила руку в карман, как кот лапу в сметану, и вынула большое, нежно-зеленое, как первый листик, сочное яблоко. Если вы что-нибудь понимаете в счастье, то знаете, сколько у него форм, но из самых пронзительных - это аллея, пронизанная солнцем, глоток лимонного сока в знойный полдень, человеческое лицо, освещенное неэгоистической мыслью, закат над водой, клочок ярко-лазурного неба в пасмурный день и яблоко в тихий зимний или осенний день. Левина это знала. Поэтому, полюбовавшись на клад ровно столько времени, сколько положено по ритуалу, чтобы сказать ему все необходимые хвалебные слова, Анна вонзила зубы в толстый бочок и с хрустом откусила его, терпкий сок потек прямо в душу. Анна подняла глаза и тут увидела, что навстречу ей движется еще один ранний пешеход. Левина не могла сообразить, откуда появился прохожий, казалось он вынырнул из-под снежного занавеса.
  

***

   Это был молодой, до тридцати лет, человек, среднего роста, стройный в очень светлом, почти белом пальто. Светловолосый с алебастрово-бледным лицом. Эта бескровность заинтересовала Левину, ей подумалось, что юноша очень болен, ведь даже старческие щеки розовеют под январским морозцем. Поскольку к тому времени Анна Георгиевна уже довольно хорошо понимала язык лиц, в особенности, глаз, то и решила заглянуть в глаза своему одинокому товарищу, тем более, что лицо его на редкость ни о чем не говорило. Его можно было бы назвать красивым, если бы не эта пугающая бледность и какая-то неподвижная масочность всех черт.
  
   "Почки, наверное, бедный мальчик", - подумала Анна Георгиевна и заглянула в его глаза. Юноша как раз в этот момент поравнялся с ней и поднял лицо. До этой минуты он шел ,глубоко задумавшись, опустив глаза в землю, а тут он их поднял. Он не взглянул на Анну Георгиевну, он смотрел вдаль, но она по невинности своей, впрочем, вообще свойственной людям, вытянула шею и заглянула в то, что считала глазами незнакомца. Какой-то странный и резкий жужжащий звук раздался внутри Анны, и то, что она считала собой, нет, не тело, конечно, стало менять форму. Ей всегда казалось, что это главное, что есть у нас, было овалом, этаким яйцом, хотя иногда и меняющим величину и цвет, но все равно остающимся в этой форме, теперь же оно резко сузилось удлинилось и под неприятный звук стало закручиваться в пружину. Эта пружина устремилась вверх по телу. В ту же секунду Анна Георгиевна ощутила, как на голове, на самой макушке что-то приоткрылось и приготовилось выпустить пружину. Левину прошиб холодный пот, волосы зашевелились, тело каждой жилой заныло, затосковало, собрав ускользающие силы и сосредоточив их в пальцах, она крестообразно закрыла руками голову в том месте, где образовалось отверстие. Пружина несколько раз ударилась о руки и стала медленно спускаться вниз, снова превращаясь в яйцо. Когда она начала приходить в себя, то обнаружила, что сидит на горке отходов, припорошенных снегом, прислонясь спиной к помойному бачку. Рядом с ней восседала жирная, мокрая петербургская крыса. Левина увидела, как крыса медленно-медленно повернула к ней голову, пристально и недоброжелательно на нее взглянула, завладела ее яблоком и очень медленно с ним ушла в ближайший подвал.
  

***

   Кряхтя, поднялась Левина на четвереньки, но тут же ощутила такую дрожь в конечностях, что поняла - ей не встать. Сейчас ляжет на снег и будет лежать. С тоской взглянула она на пустынную улицу и увидела, что ее таинственный незнакомец завернул за угол. "Он же уйдет, - пронзило Анну, - уйдет и я никогда больше его не увижу". Левина резко поднялась и на непослушных, деревянных ногах пустилась в погоню. Завернув за угол, она увидела своего незнакомца. Он брел так медленно, очевидно, все еще пребывая в задумчивости, что Левина сразу же успокоилась, поняв, что легко его догонит, тем более, что ноги стали ее слушаться, силы вернулись к ней. Тут Анна сама невольно замедлила шаг. Она почувствовала, что затрудняется начать разговор с этим необыкновенным человеком. В том, что поговорить с ним необходимо, в этом она не сомневалась, но как начать?
  
   "Он так высоко поднялся, ничего подобного я никогда не встречала - думала Анна, - сколько вопросов накопилось. Задам хоть один. Возможно, он приподымет завесу тьмы. Вот спрошу его о боге. Или нет, лучше о том месте, где мы находимся. Или ... Ах, да, была не была, поднажму и сразу что-нибудь спрошу. Он не рассердится, поймет, он мудрый".
  
   Анна поднажала и почти бегом пробежала часть следующей улицы, затем свернула на Фонтанку и тут только обнаружила, что несмотря на ее старания, расстояние между ней и таинственным юношей не уменьшается. Она то замедляла шаг, задыхаясь от бега, то вновь пускалась трусцой, но тщетно.
  
   "Боже мой, - похолодела Анна, - уж не галлюцинация ли у меня?" Она беспомощно огляделась и увидела, что улица постепенно заполняется народом, спешащим по утренним делам, и хоть народ был торопливым, многие поглядывали на нее и на преследуемого ею юношу, а одна женщина даже им вслед с хриплым смешком поделилась своими соображениями по этому поводу.
  
   "Слава богу, значит, не галлюцинация, - обрадовалась Левина, значит, есть надежда, что я догоню его и спрошу". И Анна вновь пустилась в галоп. Однако вскоре она поняла -- надежды ее напрасны -- не догнать ей незнакомца, но повернуться и уйти она тоже не хотела. Уныло брела она за ним, повторяя ему в затылок, что ей обязательно нужно с ним поговорить.
  

***

   Не знала Анна, что на земле нет вопросов, есть лишь замирание сердца, нащупывание, ускользание , снова нащупывание и вспышка прозрения в виде уголка ответа, ответа всегда более широкого, чем вопрос, но узенького, как щелка к свету.
  
   Тем временем молодой человек в белом пальто прогулял Анну по Фонтанке, провел по Невскому и Владимирскому и к ее несказанному изумлению подвел к двери ее собственного дома на Дмитровском. Когда они поравнялись с дверью, юноша обернулся, его бледно масочное лицо странно дернулось, и он произнес высоким резким голосом, чеканя слова: "Всего хорошего".
  
   Левина от неожиданности чуть не упала, резко остановившись, она вся вытянулась, и сделав глубокий вдох, взглянула в глаза юноши. Она была готова к чему угодно: к полету, к смерти, но ничего не произошло. На Анну ласково смотрели крупные, желтые глаза незнакомца, переливаясь искорками, и очень напоминающие камень авантюрин. Анна оторопела, она не могла проникнуть сквозь это каменное мерцание. Юноша еще раз ласково взглянул на нее, словно она была маленьким животным, котенком или суточным цыпленком, а не человеком или даже человеческим детенышем, и молча приоткрыл дверь ее парадной. Тут только Левина поняла, что встреча окончена. Она заметалась, осознавая, что если вот сейчас не задаст ни одного важного вопроса, то больше такого шанса не предвидится. Анна решительно шагнула вперед, открыла рот и почувствовала, что в голове пусто, как в пустой кастрюле. Однако отступать было некуда, и Анна, глядя в ласково-каменные очи, решительно спросила: "Как вас зовут?" Очевидно, если бы незнакомец умел удивляться, то удивился бы, но лицо его не дрогнуло, он продолжал ласково смотреть на женщину, придерживая дверь рукой. Сама же Анна, затосковав от собственной глупости, удивляясь себе, с упорством маньяка продолжала допытываться как зовут незнакомца? На третий настойчивый вопрос он ответил, несколько наморщившись:
   - Да как вам будет угодно, - затем, подумав минуту, предложил - можете называть меня Николаем Ивановичем.
   - Ах, Николай Иванович, Николай Иванович, - очень приятно, - закудахтала Левина.
   - До встречи, - сказал Николай Иванович и широко распахнул дверь. Больше Левина не посмела его задерживать и шагнула в вонючую парадную.
  

***

   Он сказал: "До встречи", - думала Анна, - значит, встреча будет. Она не сомневалась в этом. Ее только мучило, как бы не оплошать опять, приготовить вопросы, хоть несколько, и сразу приступить к делу.
  
   Встреча произошла через полтора года, когда в парке имени Белинского собралась на митинг организация "Надежда". На этот раз организация призывала не только изгонять иноверцев, но и бороться за возрождение культурного наследия. На щит был поднят забытый ныне, а в прошлом веке очень популярный поэт Александр Селинский. За счет организации были изданы несколько его сборников, а на митинге речь шла о доме на Литейном, в котором поэт родился и умер. Дом этот собрались сносить, так как он очень долго стоял расселенным и потому осел и треснул. Организация начала борьбу за восстановление дома и учреждение в нем музея-квартиры поэта. Бог знаете почему "Надежде" так полюбился Селинский. Может быть, потому что он тоже не любил инородцев и говорил об этом с грубой прямотой, принятой в прошлом веке, а может быть и тем, что писал хорошие стихи - это не ясно, но только компания за восстановление памяти Селинского была развернута с присущей обществу широтой, и "Надежде" даже удалось привлечь еще одно общество -- "Реставратор", что в деятельности " Надежды " было беспрецедентно. Так уж сложилось, что все другие общества и партии как-то сторонились и даже стеснялись "Надежды", считая его призывы слишком грубыми и откровенными, хотя в душе многие, ох, многие поддерживали идеи "Надежды", но это был тот недолгий период, когда модно было любить и уважать всех и даже несколько опасно было этого не делать. Так что пока "Надежды" сторонились, но тут такой случился повод, что "Реставратор " примкнул к митингу. Кроме явного повода и даже прямого -реставрации дома был еще и подводный: Аркадий Всеволодович Барсиков, председатель "Реставратора", почетный член многих других обществ, профессиональный архитектор, и, к слову сказать, единственный профессионал в "Реставраторе", да и то специалист в области мостостроения, исполнял бархатным, страстным голосом романсы под гитару в свободное время, что заставляло биться сильнее не одно женское сердце, открыл для себя поэзию Селинского, и она так на него сильно подействовала, что он сам сочинил два романса на полюбившееся стихи. Когда Барсиков услышал о митинге, то поколебался, но примкнул. Итак, два таких разных общества собрались моросистым, холодным утром в парке, а путь Левиной как раз проходил через этот napк.
  

***

   Собралась Анна Георгиевна в выходной за семечками на рынок и, решив сократить себе путь, пошла парком. Ее удивило многолюдье. "Погода сегодня скверная, что это так много народа прогуливается?" -- подумала аполитичная Левина. А она была именно такой особой : телевизора у нее не было, газеты она читала от случая к случаю, радиоточка много лет как не работала. Подивившись на многочисленных поклонников свежего воздуха, Левина пошла парком. Тут только она приметила, что это не просто гуляющие. Люди то собирались группами в кружок, то разбегались чтобы образовать новые кружки. Жирным голубям, кружащим над садиком, эти людские узоры, вероятно, напоминали физкультурные парады тридцатых годов. Многие держали в руках плакаты. Плакатчики стояли неподвижно. Любопытствующие метались. Это были в основном измученные домохозяйки с кошелками, военные в маленьких чинах да пьяненькие пролетарии. Между публикой шмыгали людишки с остекленелыми глазами и шкодливыми лицами. Анна проходила мимо плакатчиков, вдруг что-то обеспокоило ее. Краем глаза на плакате она увидела лицо, показавшееся ей очень знакомым. Это была увеличенная фотография белокурого мужчины. Анна подошла, под портретом виднелась надпись "Александр Селинский". Чувство, что она где-то видела это лицо, не покидало Левину.
  
   - Кто это - Селинский? - обратилась Анна к плакатчику. Тот стал объяснять: " Поэт, жил в прошлом веке в Петербурге. Тут на митинге отстаивается дом, в котором он жил. Купите книгу его стихов, женщина, не пожалеете. Поэт - хороший".
  
   Анна вынула деньги, которые она отложила для рынка, и купила книгу. Только она повернулась, чтобы выйти из парка, как к ней подскочил какой-то стеклянноглазый хмырек и сунул ей в руку листок бумаги. Анна развернула и стала читать. От изумления и негодования брови ее поползли наверх, глаза округлились.
  
   - Что читаете, дамочка? - раздался рядом любопытствующий голос. На Анну пахнуло смесью прогорклого масла, дешевого вина и курева.
  
   - А вот я вам сейчас прочту, - ответила она и стала читать прокламацию, в которой со слезой описывались "жидовские гидры", со смаком сосущие кровь "невинных христиан", заканчивалась прокламация призывом расправиться с засильем жидомасонов и обещанием, что после этого в России наступит благоденствие. Читала Анна Георгиевна с выражением и вокруг нее моментально образовалось людское кольцо. Кольцо быстро утолщалось.
  
   - Не слышно. Громче, пожалуйста! Погромче! - вытягивали шею задние ряды.
  
   Чьи-то услужливые руки взяли Левину под локти, приподняли и поставили на лавку, около которой начала свое чтение.
  

***

   Отступать было некуда, Анна окинула взглядом поднятые любопытствующие лица со следами бесконечных пороков и детскими глазами, попыталась поймать хоть один осмысленный взгляд и не смогла.
  
   "Они ничего не понимают и не знают", - хлестнула по сердцу жалость. Анна подняла над толпой руки и терпеливо, как больным детям, стала объяснять им бессмертие и бесценность их сущности, разнограневость бытия, напомнила о великих законах, действующих на этом срезе. Об ответственности каждой индивидуальности перед Вселенной. Слезно умоляла для начала стать хотя бы терпимее друг к другу, хотя бы не призывать к истреблению друг друга, как требовалось в гадкой бумажке.
  
   Тут взгляд Анны Георгиевны уперся в горящие ненавистью стеклянные глаза хмыречка.
  
   - Как вам не стыдно, - сказала Анна, указывая на него пальцем, - неужели вы действительно жаждете еврейской крови. Я еврейка если вас это утешит, вы можете пролить мою кровь. Есть надежда, что после этого вы о чем-нибудь задумаетесь!"
  
   Хмырек отшатнулся, забегал глазами, он с удовольствием юркнул бы за дерево, но со всех сторон напирала густая толпа, к тому же он был не один. Его друзья, подзадоривая, толкали его в бока. Особенно горячилась кликушеского вида женщина, очевидно, вызывающая у хмыречка особые симпатии.
  
   - Коля, Коленька! - задыхаясь, взвизгивала женщина, - сколько они над нами измываться будут, довольно уж они нашей кровушки попили, сверни этой гадине шею, сверни, Коленька, миленький, не позволяй над тобой насмехаться! Стеклянные глаза Коленьки стали наливаться кровью. Скулы его заходили, и он медленно двинулся на Анну. С другой стороны, расталкивая толпу, к Левиной спешили два милиционера. В руках они держали резиновые дубинки, прозванные в народе демократизаторами. Дорогой стражи порядка переговаривались: "Похоже, эта у них "левая" активистка, Сань, слышь, она что-то там про жидов несет. Не положено. Есть распоряжение - брать. Они у них буйные, особо бабы. Так, что аккуратно заходим с двух сторон - руки крутим, но ломать не надо и ведем. Если же ихние на помощь подскочат, тогда бей, как положено, не стесняйся.
   - Понял. - ответил понятливый Саня.
  
   Анна Георгиевна замолчала на полуслове и растерянно огляделась по сторонам. Она словно со стороны увидела себя на лавке, окруженную толпой, и приближающихся к ней с двух сторон Коленьку и двух стражей.
  
   "Как же это глупо, - мелькнуло в голове. Спуститься она не могла - плотное людское кольцо налегало на лавку. С тоской взглянула Анна поверх голов на аллею, ведущую к воротам парка и увидела Николая Ивановича в белом, блестящем плаще. Он, как и в первый раз, шел очень неспешно, но очевидно со временем у него были особые отношения. Потому, что не успела Левина удивиться, как Николай Иванович уже стоял перед ней. Он едва уловимым жестом так раздвинул толпу, что образовался ровный проход. Несколько минут никто не мог пошевелиться. Не теряя времени, Николай Иванович сдернул Левину за руку с лавки и устремился с ней к выходу. Когда через несколько минут люди получили способность шевелиться - все разом загудели. Раздались возгласы: " Лови их. Масоны! Террористы! Сатанисты!" Стражники, Коленька с дамой и несколько любопытствующих выбежали за ворота, но к их удивлению беглецов уже и след простыл. Все решили, что их ждала машина.
  
   Действительно, наши беглецы были уже далеко, причем без всякой машины. Они стояли на Фонтанке, и Левина ни за что не смогла бы объяснить, как они там оказались. Тут только Николай Иванович выпустил руку Анны. Помолчали.
  
   - Я так рада видеть вас, Николай Иванович, - дрожащим голосом сказала Анна.
  
   - Вам не следует поступать так опрометчиво, - своим высоким, резким голосом, не глядя на Анну, проговорил он.
  
   - Я больше не буду, - Анна почувствовала себя провинившейся маленькой девочкой.
  
   Николай Иванович досадливо махнул рукой, и Левина поняла, что ей нужно отвернуться. С неохотой отвернула она голову, а когда повернула ее снова, Николай Иванович исчез. Левина не удивилась, вздохнула тяжко и поплелась домой.
  

***

   С этого дня в жизнь Анны Георгиевны вошел поэт Александр Селинский. Придя домой после митинга и вспомнив, что осталась она без ужина, так как семечек и зелени не купила, Левина встала перед выбором: либо употребить " метод Планше", небезызвестного слуги Д,Артаньяна, которому бравый хозяин нечасто платил жалованье и которому приходилось заменять ужин сном либо отдаться божественной Мнемозине, сиречь засесть за приобретенную книгу. Левина выбрала второе. Устроилась с ногами на диванчике и открыла довольно жиденький томик, но стоило ей прочесть первые стихотворениями, забыла Анна про голод, про тяжелый день и про все свои неприятности. Не то, чтобы она погрузилась в какой-то иной, более прекрасный мир, или улетела по чарующим волнам к другим берегам, нет, это было не то. Дело тут было в ином: все, что она читала, казалось не чужим, а ее, ее личным. Это она писала, а не кто-то другой. Это были выжимки и отголоски ее чувств и мыслей, причем не самых лучших. Увы, и это ей пришлось признать. Много сил потратила Анна, чтобы побороть в себе эти чувства, эти мысли. Они уходили с натугой, все за что-то цепляясь, а она, обнаружив их по углам сознания, гнала, уничтожала иронией и презрением, и они стали бледнеть и исчезать, но она их не забыла. Их нельзя было забыть, иначе они снова начали бы овладевать ею. И тут вдруг, пожалуйста, вот он , ее душевно-интимный негатив, да какой яркий, буйный, дерзкий, высокомерный, красиво упакованный, любящий и лелеющий себя! Не отрываясь, прочла она всю книгу. И с этого дня стала собирать сведения о Белинском. Скажем сразу, что Анна Георгиевна поэзией не баловалась, даже в юности, да и вообще не была натурой художественной, хотя и смотрела часто странные сны о разноцветных словах, с которыми лихо управлялась, но ведь это были только сны, в яви она была, скорее, молчаливой женщиной, пускающейся в длинные разговоры лишь по крайней необходимости. Селинским Анна Георгиевна заинтересовалась сразу и болезненно, как иногда интересуются своим прошлым, словно стараясь откопать в нем ключ к нынешним неудачам. Как часто мы слышим: "Вот если бы вернуться туда, да поступить иначе..." Причем не творчество Селинского волновало Левину, тут ей все было понятно, а биография, личность, его судьба. И надо сказать, Левина преуспела в сыске. Года через два она знала об Александре Селинском все, что возможно было узнать из архивов, библиотек, воспоминаний. Только вот в квартире-музее не была, хотя часто ходила мимо дома, в котором музей был размещен. Видела, как его восстанавливали. Отвоевала же его "Надежда"! Читала в прессе, как по крупицам бережно воссоздавали эту квартиру реставраторы. Даже рисунок обоев сделали таким же, какой был при Селинском. Для этого снимали пласт за пластом, пока под очередными обоями не нашли газеты времен его проживания. Мебель поэта, правда, не сохранилась, и была сымитирована, но вот зеркало - единственная вещь, которая действительно принадлежала Селинскому, служило гордостью музея. Известно было, что поэт его любил и даже воспел в одном из стихотворений. Дом после капитального ремонта стал нарядным, бело-розовым как зефир. Кроме музея-квартиры поэта, там были оборудованы жилые квартиры, в которые вселились состоятельные и почетные горожане. Анна не раз наблюдала, как подъезжали грузовики, и из контейнеров бережно выгружали дорогую мебель и аппаратуру".
  
   Свой визит на квартиру она пока откладывала, решив сначала собрать досье на Селинского.
   Наконец эта работа подошла к концу. Книга, которую читала в тот душный день Анна Георгиевна, была последняя, которую она положила прочесть о Селинском. У нее сложилось полное впечатление о поэте, и она решила, что готова посетить квартиру.
  

***

   Для тех, кто далек от поэзии, мы напоминаем биографию нашего маститого поэта. Родился Александр Павлович Селинский в 1845 году, умер в 1895- м. Прожил всю жизнь в Петербурге на Литейном. Был единственным сыном вполне состоятельных родителей. Его родители долго не имели детей. Наконец, г-жа Селинская понесла. Мечтая о мальчике, она ежедневно ездила в Лавру молиться святым мощам Александра Невского. Однажды, уже очень тяжелая, она не смогла подняться с колен, у нее начались роды. Ее снесли в монастырский лазарет, где она благополучно разрешилась мальчиком. Сына назвали в честь Александра Невского - Александром. Мальчик рос смышленым, талантливым, в холе и неге, родители души в нем не чаяли. Однако недолго они баловали своего Сашеньку. Сначала отец, а следом мать легли на Никольском кладбище. Так, что университет Селинский окончил, будучи круглым сиротой. Он был предоставлен самому себе и служить не пожелал. Занимался лишь поэтическим творчеством, да и то для своего удовольствия. Имение матери он продал и вложил деньги в ценные бумаги. Удачно вложил. Имение же отца Селиново - родовое гнездо Селинских - сохранил. Тут ему очень повезло с управляющим. Управлять Селиновым нанялся его старый университетский товарищ Григорьев. Григорьев в университете не доучился, был из бедной семьи, а по смерти отца пришлось ему взять на себя содержание матери и сестер. Селинского Григорьев буквально обожал, считал его недосягаемым эталоном, был страстным поклонником его стихов, встретил предложение об управлении имением с восторгом. Надо сказать, тут выиграли оба. Григорьев взялся за дело рьяно. В управлении имением показал себя человеком умным, практичным, рачительным. Селиново процветало. Александр Павлович был им очень доволен, назначил ему высокое жалование, так что и Григорьев дела свои поправил, женился, но, к несчастью, жена его умерла при родах, оставив ему сына. Сына назвал он в честь Селинского Александром. Селинский стал крестным отцом мальчика, а Григорьев больше не женился и сам растил сына, заботясь о нем , как самая нежная мать. Селинский жил с приятностью, но не шиковал. Не был ни игроком, ни путешественником. Принят был в лучшем обществе. Женщины его обожали, и он не затруднялся принимать их расположение. Говорили, что он воспламенил не одно сердце, сам оставаясь прохладным. Семьей себя так и не обременил и был, как бы мы сейчас сказали, обаятельным эгоистом.
  

***

   Все было бы гладко в этой судьбе, если бы меньше чем за год до его смерти не случилась с ним история, которую все называли темной, говорили, что именно она повлекла за собой его смерть, тоже весьма темную.
  
   Лето Селинский проводил в своем имении. Сын Григорьева только что женился по большой любви на молодой немецкой барышне Эмме Германовне. Молодые приехали в деревню к отцу провести свой медовый месяц. Туда же пожаловал Селинский. Он не смог быть на их свадьбе и теперь прибыл с поздравлениями и дорогим подарком. И тут произошло нечто в высшей степени глупое и неприличное. Селинский соблазнил немочку. Факт сам по себе хоть и неприятный, но не страшный для людей благопристойных, умеющих во время дело замять. Эта же история разрослась и приобрела какую- то дикую огласку. Прежде всего, всегда такой благоразумный до холодности Александр Павлович, вдруг потеряв всякую осторожность, обнародовал свои чувства. Очевидно, чувства были, возможно первый раз сердце поэта пронзила стрела амура. В результате несчастный муж вызвал Селинского на дуэль, и Александр Павлович вызов принял, хотя и знал, что мальчик стреляет скверно, сам же Селинский стрелком был отменным. Ему выпал первый выстрел, и он выстрелил прямо в голову своему крестнику. Это так походило на убийство, что даже бывалые дуэлянты содрогались, узнавая подробности. Управляющий Григорьев над трупом сына лишился рассудка. Селинский в этот же день собрался, покинул деревню и впервые уехал за границу на воды. Было бы логично, если бы Селинский, уезжая, захватил с собой юную Эмму Германовну. Ничуть не бывало. В ту минуту, когда он убил Сашу, из него словно выпорхнули чувства к юной даме, и не только чувств, но даже простого интереса к ней не осталось в сердце Селинского. Он уехал, не повидавшись с ней, словно забыв, что она существует. Пропутешествовав с полгода, вернулся Селинский в конце зимы в Петербург. Тут он обнаружил, что его летнее приключение не только не забыто, но напротив имеет сильную огласку. Его перестали принимать во многих домах, и он заперся у себя на квартире. Селинского никто не посещал, муза тоже перестала к нему прилетать. С момента дуэли он не написал ни строчки. Так, отшельником прожил он до весны. В страстную неделю Александр Павлович впервые соблюдал пост и даже два раза причастился. Удивил он также священника своим настойчивым вопросом : "Правда ли, что если кто умрет в Пасху, то ему отпустятся все грехи и душа прямехонько попадет в рай?" Священник подивился, что об этом спрашивает столь просвещенный человек, да еще так наивно, но подтвердил, что такое поверье существует. Так вот именно в пасхальную заутреню, придя в Лавру и пройдя к тому месту, где по преданию у его матушки начались роды, Александр Павлович в конце службы на радостное восклицание священника "Христос воскресе!" что-то прохрипел и упал замертво. Его тихо похоронили рядом с родителями, а по городу поползли темные слухи, что эта смерть носила неестественный характер, а была следствием самоубийства. Кто знает? Почему-то Селинского очень быстро забыли. Интерес к его поэзии затух и вдруг вспыхнул с удесятеренной силой.
  
   Изучив биографию Селинского, Анна Георгиевна изумилась некоторыми топографическими совпадениями: в доме, где она родилась и выросла на Суворовском проспекте, родилась и выросла Эмма Германовна, будущая жертва Селинского, а ее несчастный муж снял квартиру, чтобы жить с женой в том доме, где она живет сейчас на Дмитровском. Были и еще несколько таких же территориальных совпадений, связанных с проживанием людей, что-то значащих и в жизни Селинского, и в жизни Левиной, и с которыми жизнь обоих развела. Это хоть и были совсем разные личности, разминувшиеся во времени, но жили они тоже в одних и тех же местах. Левина даже купила карты старого и нового Петербурга и стала наносить на них точки проживания Селинского и его окружения и свои. Впрочем, чем только не займется человек от безделья.
  

***

   Пора познакомить читателя с нашей героиней. Анна Георгиевна осталась сиротой, когда заканчивала восьмилетку. Сердобольная соседка устроила сироту к себе на работу в похоронное бюро заполнять свидетельства о смерти. Это называлось - работник ЗАГСА. Левина всю жизнь красивым почерком, а почерк у нее был каллиграфический, заполняла свидетельства. Неожиданно, месяц назад, в ее комнату внесли компьютер, и ее пригласили в кабинет к новому начальству, которое объявило ей, что похоронное бюро им куплено, а Левина уволена, так как не владеет компьютером и английским. Также неожиданно перед левинским носом возникла довольно упитанная пачка денег и ведомость - распишитесь здесь, за два месяца и постарайтесь освободить стол как можно быстрее.
  
   Анна Георгиевна вышла из кабинета какая-то пустая внутри, за несколько минут собрала свои пожитки и вышла на улицу. Звонили колокола, был день девяти мучеников. Пришла Анна Георгиевна домой и легла на свой продавленный диванчик. Посоветоваться ей было не с кем. Как-то так получилось, что друзей у нее не было, близких тоже. Всю жизнь так случалось, что люди, с которыми Анне хотелось бы сойтись поближе, ее сторонились, а те, что предлагали сближение, ее не интересовали. Конечно, она могла бы просто заводить знакомства, чтобы не чувствовать себя одинокой, чтобы было, как говорится, с кем - нибудь прогуляться в выходной, но она не захотела идти этим проторенным путем и осталась одна. Анна пыталась в молодости завоевать внимание симпатичных ей людей, ходила одно время в Сайгон и в другие кафе и бары, где они собирались. Иногда ей даже удавалось добиться знакомства с интересующей ее особой, но дальше дело не шло, если ее и приглашали в гости, то не больше одного раза, на том все и завершалось.
  

***

   Один раз она все же пошла против своего сердца и вышла замуж за Женю Левина, молодого биолога, который тоже ходил в Сайгон одновременно с ней, только у него были другие интересы. Женя был безумно влюблен в красавицу Жанну, и тут он был не одинок. Правда, Жанна никому из своих поклонников в благосклонности не отказывала. Таков уж был тогда ее принцип. Правда, сия Мессалина была уверена в своем бесплодии. Настал и Женин звездный час. Тут произошло для Жанны непредвиденное. Невзирая на поставленный каким-то даже профессором диагнозом, она забеременела от Левина. На ее упреки он умолял Жанну стать его женой, но не тут-то было. Левин был не тот вариант, что ей нужен. Губить свою жизнь или здоровье Жанна не собиралась. Поэтому ребенка она родила, отдала его отцу, отказавшись от него, и прогнала обоих с глаз долой. Случай довольно редкий в России. Может, из-за этой редкости Левин ребеночка забрал, назвал Жаном и долго не мог расстаться с надеждой, что в Жанне проснутся материнские чувства, но так ничего и не дождавшись, стал младенцем тяготиться. Вот тогда он и обратил внимание на неуклюже- худенькую Аню, на которую никто внимания не обращал. Уж очень она была тихая, скучная, старомодная. Он сделал ей предложение, сказав откровенно, что не может один справиться с ребенком.
  

***

   И вот тут Аня первый раз в жизни пошла против своего сердца. Женя ее совсем не волновал, но она попыталась рассуждать здраво. Вряд ли еще кто-нибудь позовет замуж, а тут сразу семья получается и она решилась. Две свои клетушки в 8 и 9 квадратных метров они поменяли на комнату в целых 16 квадратных метров, да еще и доплату получили, на которую и была куплена та незатейливая мебель, что до сих пор еще жива. И зажила чета Левиных в комнате в Дмитровском переулке, да прожила вместе недолго. Жили -то они тихо, да как-то не ладно. Аня после работы - в ясли, и с ребенком дома сидит, а Женю вечером тоска берет, и идет он к старым друзьям. Так прожили они пару лет, и тут увлекся Женя геронтологией, да так, что из лаборатории сутками не выходил. Аня ничего в этом не понимала, но знала, что его работу стали отмечать. и послали с докладом в Москву на международную конференцию. Там Левин познакомился со своими американскими коллегами и получил от них приглашение поработать в Америке. Тогда не было и речи, чтобы этим предложением официально воспользоваться. И стал думать Женя, как бы ему сбежать, ибо понял, что не только без работы сидеть не будет, но и осуществит свои самые смелые замыслы. Вызов-то он сможет получить, но никто ему уехать без разрешения жены не даст. А разрешение это означало отказ женщины от алиментов и вообще от какой- бы то ни было материальной помощи. А на что ей было воспитывать его сына? То, что брак у них не получился, то, что Аня по доброте своей его отпустит, Женя не сомневался, но ребенок? Мальчик давно был ему в тягость, везти его за границу просто безумие. Что делать? Левин напрямик спросил об этом Аню. И Аня, хоть и упало у нее сердечко, вида не показала и так же прямо ответила, что если он твердо решил уехать - она ему препятствий чинить не будет, отпустит с условием, что он будет посылать вещи ребенку, т.к. там купить это не дорого, здесь же она мальчика одевать не сможет, а уж она его как-нибудь прокормит. На том и порешили. Валюту тогда пересылать было нереально. Женя выполнил свое обещание. Жан всегда был одет нарядно, имел редкие для нашей страны игрушки и вещи, а Аня, в свою очередь, старалась сделать все, чтобы Ванюша не чувствовал своего сиротства, отдавала ему самые лучшие куски, баловала безмерно, тянула, что есть мочи. Результат этих стараний, однако, получился плачевный. Как ни усердствовала Анна Георгиевна, но ни любви, ни уважения пасынка не заслужила. Он считал Анну глупой, мещанской курицей. Разговаривал с ней бесцеремонно и грубо, а поскольку отпора не получал, то уверился, что прав, и она того заслуживает. Ни учиться, ни работать Жан не хотел. С грехом пополам закончил он школу, списался с отцом. К тому времени связи с заграницей упростились. Левин- старший стал высылать сыну ежемесячно приличные суммы денег. Как только эти суммы начали поступать, Жан с Дмитровского съехал, завел веселых друзей и зажил вольно, по своему желанию. А желание у него было одно, сделать все возможное, чтобы быть поближе к знаменитому рок-барду Никите Богданову. И Жан, по его собственному выражению, " плавно въехал в жизнь Никитушки". Богданов уже лет двадцать все пел не без успеха баллады. Поскольку певец сразу придерживался двух религиозных направлений христианства и буддизма, то баллады имели весьма оригинальное звучание и нравились уже не одному поколению молодежи. В личном же плане Богданов никаких теорий не придерживался, попросту был блудлив, испорчен, извращен, то есть сходился подряд со всеми, кто попадался под руку и оказывался достаточно настойчивым, невзирая на пол и возраст, что не мешало ему иногда иметь жен и детей. Жан Богданову понравился и был у него в фаворе почти год. Богданов даже позволил Жану переселиться к себе. Впрочем, уже в последний месяц певец начал тяготиться таким необыкновенным постоянством, и сердце Жана все чаще сжимала каменная тоска. Он жить не мог без Никитушки и готов был пойти на все, чтобы удержаться возле своего кумира.
  
   Уволенная Левина полежала с полчасика на диванчике, да и пошла заварить себе чаю с мятой. Выпив прекрасного напитку - повеселела и решила, что все, может быть, и не так страшно, возможно, даже и к лучшему. Денег у нее сейчас много, ей и в четыре месяца столько не истратить, а за такой срок что-нибудь подвернется. Она вспомнила, что ей говорили о бирже труда. Можно туда встать на учет, а можно дать объявление в газету. Heдолго думая, Левина вышла, подошла к ближайшему киоску, и киоскер направил ее в издательство газеты "Специальность", где за небольшое вознаграждение ей помогли составить объявление: "Женщина 45 лет без вредных привычек согласна убирать, готовить, ухаживать за детьми", далее шел номер телефона.
  

***

   В тот душный июньский день, когда Левина проснувшись, заканчивала читать последнюю книгу о Селинском, раздался телефонный звонок.
   - Вы давали объявление? - спросил властный, сочный женский голос.
   - Да, - задохнувшись, ответила Анна.
   - Вы еще не нанялись?
   - Нет.
   - В таком случае я вас нанимаю на лето, если это вас устраивает. Я отпустила на лето свою домработницу. Мои условия: вы приходите к трем-четырем часам. Приносите продукты, готовите, убираете за собой кухню. Убирать и стирать приходит другой человек. Плачу 100 долларов и ужин. Устраивает?
   - Да.
   - Тогда завтра приходите часам к трем. Я дам вам денег для покупок и все покажу.
   - Хорошо.
   - Адрес записывайте - Литейный, дом тринадцать, квартира четыре.
   - Это в доме, где музей Селинского?
   - Да, музей ниже этажом, там отдельный вход, а что?
   - Нет, нет. Просто уточнила. Я приду. До свидания.
  
   Еще одно совпадение. Когда их много, то они переходят в закономерность, то есть в какой-то закон. Но какой? Этого Левина не знала. Она нанесла еще одну точку на обе карты. Этот сочный голос она сразу узнала. Это была Жанна - непутевая мать ее Ванечки. Анна знала, что Жанна давно замужем за известным астрологом Эдуардом Зарасоном, что она с ним вместе выступает, вещая о звездах и судьбах, что у него какие-то очень дорогие астрологические курсы, а Жанна выпускает красочную газету "Звезды и мы ". А живет, оказывается, Жанна в доме, где некогда жил Селинский. Вот так-то! Нет, отказаться от такой работы невозможно.
  
   Со смешанным чувством нетерпения и тревоги ждала Анна Георгиевна наступления следующего дня. Вышла из дома пораньше с тем, чтобы зайти наконец в музей. Откладывать это посещение дальше было глупо, все говорило Анне - пора.
  

***

   Билет оказался очень дешевым. Касса помещалась в подвальчике, где располагался еще какой-то маленький выставочный зальчик. Кассир указал Анне Георгиевне дорогу на второй этаж, сказав не без гордости, что лестница, ведущая в квартиру, тоже тщательно отреставрирована.
   - Много ли сегодня посетителей? - поинтересовалась Левина.
   - Нет, посетители приходят в выходные, в будни почти никого не бывает, разве иностранцы или дети с учителем. Сейчас же Вы там одна будете.
  
   Левина открыла дверь и оказалась на отреставрированной лестнице. По широким ступенькам спускался ковер, сверху светил нарядный фонарик, внизу стоял просторный камин, через витражные стекла лился разноцветный свет, стены и потолок украшали гирлянды цветов и фруктов.
  
   Анна Георгиевна огляделась. Что-то очень привычное, даже повседневное почудилось ей в этой нарядной лестнице. Вбежав по ступенькам и машинально их пересчитав - 37, она недовольно поморщилась. Она знала, что их не 37, а 38. Левина как-то машинально дернула за колокольчик. Раздался перезвон. Анна Георгиевна вторично поморщилась: "Какой резкий звук стал у звонка", - подумалось ей.
   - Заходите, тут открыто," - раздался приветливый старческий голос. Анна увидела старушку-смотрительницу, уютно устроившуюся в кресле у окошка с геранью. Из рук старушки свисала большая кружевная салфетка. Смотрительница была погружена в вязание. Анна протянула ей билет.
   - Положи, милая, на зеркало и иди ...вон по кругу и назад. Три, четыре и два накида...только руками не трогай... Еще накид и две петельки, - бормотала старушка.
  
   Левина пошла бродить по комнатам. Квартира была поместительная. Шесть больших комнат. Для холостяка даже слишком, очевидно, Селинский не хотел менять привычный угол, насиженный родителями. Левина походила - побродила по квартире с какой-то тоской узнавания в груди. Такая тоска иногда охватывает человека во сне, когда он ходит-тычется, а потом понимает, что ходит по своей квартире, только там все как-то вкривь и вкось, мебель переставлена, какие-то чужие вещи появились, своих же не найти. " Что это за чувство такое? " - спрашивала себя Анна, - что за раздражение? Ведь я никогда не была в этой квартире. Нет, так не пойдет. Надо отсюда уходить, пока совсем не скисла", - сказала себе Анна Георгиевна и вышла снова в прихожую, где старушка все так же усердно считала петли.
   - До свидания.
   - До свидания, милая, а билетик-то не забыла на зеркало положить?
   - Ну, конечно, забыла, извините.
  
   Левина вынула из кармана билет, подошла к зеркалу, положила его на широкий подзеркальник и застыла. Из зеркальной глади на нее смотрел портрет Селинского, украшающий противоположную стену. В этом, конечно, ничего удивительного не было, просто Левина, наконец, поняла, кого напоминает ей лицо поэта; его двойник с изумлением взирал на нее из того же зеркала, и этим двойником была она сама. Да, сомнений быть не могло, все - овал лица, лоб, кудрявые светлые волосы, форма носа, рта и даже ямочка на подбородке. Две зеркальные копии, вот только выражение глаз разное, вместо кроткого левинского - вызывающе-надменное. Именно колючие глаза ее путали раньше, искажая сходство...
   - Зеркало - подлинная вещь Селинского,--оторвавшись от вязания, назидательно заметила старушка Вот вещи-то делали, милая. Сколько уж лет ему, а изображение очень четкое, не в пример нынешним.
   - Так вот оно что, - невпопад ответила Анна, вышла из квартиры, спустилась. Ну, конечно, ступеней было тридцать восемь".
  

***

   Несколько оглушенная, подошла Левина к жилой парадной. Она позвонила в четвертую квартиру и услышала голос Жанны.
   - Кто это?
   - Домработница.
   - Открываю.
   Эта лестница была, конечно, похуже, но тоже для современного Петербурга весьма приличная: широкая, светлая и чистая.
  
   Поднимаясь, Анна подумала, что так ошарашена открытием, что ей стало совершенно безразлично, узнает ли ее Жанна. Этот вопрос мучил ее весь предыдущий вечер, хотя она почти наверняка знала, что не узнает, ведь знакомство их было очень шапочным, давним, да и внимания Жанна на нее никогда не обращала.
   - Это Вы давали объявление?
   - Да.
   - Как вас зовут?
   - Анна Георгиевна.
   - Меня - Жанна Михайловна, проходите, - Жанна зорко оглядела Анну, наморщила лоб.
   - Я не могла вас знать раньше?
   - Не думаю.
   - Наверное, показалось.
   Жанна показала Анне кухню, дала все пояснения и указания и велела приготовить ужин человек на семь-восемь.
   - Сегодня зайдут люди. Только свои. Вы готовите хорошо?
   - Да, вполне прилично.
   - Ну и прекрасно, приступайте.
  

***

   В тот вечер у Зарасоном собрались действительно только свои. Пришел Валерий Пак - друг семьи, известный психотерапевт. Правда, если быть вполне объективным, то Пак был, скорее, другом Эдуарда, чем Жанны, и ,пожалуй, слишком близким другом, что страшно раздражало Жанну. Не то, чтобы она ревновала мужа, для этого Жанна была слишком холодна и высокомерна, но честолюбие ее страдало, ибо она считала мужа, как и все, чем владела, своею частной собственностью и посягательства на нее принимала с ненавистью, однако вида не показывала, Пака принимала радушно, понимая, что человек он не безызвестный и очень нужный.
  
   Пак непринужденно развалился в объемном кресле. Его белая пухлая рука эффектно выделялась на темном подлокотнике. Время от времени он поигрывал холеными пальцами, что-то по привычке напевая, почти сразу вошел друг юности Никита Богданов с маленькой свитой: Жаном и юной, прелестной газелью из Вагановского училища, с обожанием взирающей на Никитушку. Никита тоже не без удовольствия поглядывал на газель, что причиняло адские муки Жану, который чувствовал, что дни его фавора истекают. Пришла активистка с астрологических курсов Светлана Петровна Давыденко, добровольный, бесплатный бухгалтер Зарасона, его почитательница. И завершила общество очаровательная Лиля Семенова -- популярный журналист-политолог.
  
   Левина вошла со скатертью в комнату в тот момент, когда все общество уже было в сборе. На нее никто внимания не обратил, кроме Жана, у которого глаза стали еще более круглыми. Анна Георгиевна незаметно приложила палец к губам.
  
   - Ну, курица, дает - подумал Жан. Впрочем, что именно она дает, он додумать не успел, ему стало не до того, так как в этот момент Никитушка привлек к себе газель и промурлыкал ей на ухо нечто изящно-декадентское. Газель сомлела, закатила влажные карие глаза и уронила голову на грудь песенника.
  
   Левина сервировала стол и начала подавать закуски, водку, вина. Все оживились и тронулись к столу. Жан собирался пристроиться около Никитушки, но тот неожиданно властным голосом изрек, что место Жана N 6 , и указал ему отдаленный угол стола. Рядом же с собой Богданов бережно усадил газель. Жан помертвел, поплелся в угол, сгорбившись, как старик. Он еще не прочувствовал всей глубины постигшей его катастрофы и боялся туда заглянуть. Наступила неловкая паузами Пак бархатно-примирительным голосом сказал : " Не печалься, добрый молодец, какие твои годы, насидишься еще во главе столов." Все заулыбались. Приступили к ужину.
  
   - Да, да, - послышался тенорок Зарасона, многое бы мы отдали, чтобы снова стать юными, верно, Никита.
   - Я себя старцем не ощущаю, - с неприязнью сверкнул на хозяина глазами Богданов.
   - Вы такие молодые- расслабленным голосом пролепетала газель.
   - Это вы Никиту во множественном числе называете? - усмехнулся Зарасон.
  
   Никита вторично сверкнул глазами, и в какой уже раз дал себе слово не ходить больше к Зарасонам. "Надоел этот козел с его вечными подкопами. Да и Жанка стареть стала, целую тонну косметики кладет на лицо. Раньше хоть ради нее таскался, а теперь и вовсе незачем. И людишки здесь какие-то гнилые собираются. А от щенка надо скорее избавляться. Надоел, таскается всюду следом, смотрит глазами побитой, преданной собаки. Надо сказать, чтобы съезжал. Концерт окончен! " - думал бард.
  
   "Да, - вдруг вслух вспомнил он, -- у Жана- то ведь завтра день рождения - 21 годик - европейское совершеннолетие.
  
   Все принялись поздравлять. Жан на минуту оживился, с надеждой вскинул на Никиту голову, заглянул в глаза и сразу обмяк - надежда испарилась.
   - Прогонит он меня, завтра же и сгонит - мелькнуло в больной голове Жана, - а я не уйду, руки на себя наложу, а не уйду.
   - Ну-с, раз такая дата, то куда ни шло, - неожиданно сказал Зарасон. Встал из-за стола, прошел в свой кабинет и вышел, держа в руках большую шкатулку. Открыв шкатулку, Зарасон извлек оттуда красиво инкрустированный перламутром пистолет. Все ахнули.
   - Вот, Жано, позвольте вам презентовать в честь вашего совершеннолетия. Вещь изящная, антикварная. Надеюсь, она Вам подымет настроение, а также надеюсь ,-тут он светски улыбнулся, - что в дело вы ее не пустите.
   Все засмеялись, зааплодировали.
   - А что пушка на ходу? - поинтересовался Жан.
   - Представьте себе.
   - Ну, спасибо, - тихо сказал Жан, и жесткая морщина прорезала его лоб.
  
   Но на него уже никто не смотрел, все оживленно говорили и надо сказать говорили на весьма щепетильную тему. Только Анна Георгиевна с тоской посмотрела на сына. Все она поняла, но не знала, как бы ей отнять оружие у мальчика.
  
   Тема эта касалась похищения кристалла. Зарасон владел кристаллом. Не простым - магическим. Никто не знал, в чем его волшебство, но поговаривали, что именно благодаря ему так удачно, почти безошибочно Зарасон предсказывал. Даже сильные мира сего не раз прибегали к его услугам, и никогда не испытывали разочарования. Так вот этот кристалл и был у Зарасона похищен за три дня до описываемого вечера. Похищен был нагло, неестественно, странно. Как раз в городе объявили ночной благотворительный бал. Так называемый ежегодный летний бал сатаны. Такие балы уже несколько лет проводились в Петербурге и Москве. Приглашения посылались только цвету города. Стоил билет баснословно дорого, но, как правило, никто не отказывался -- дело престижное. Бал был костюмированный, кухня и музыка превосходные. Все собранные на балу средства отправлялись на поддержание музея-квартиры писателя Куликова, все свое творчество ( 50 томов) посвятившего описанию балов сатаны и шабашам ведьм в художественной форме._ Книги его пользовались спросом, но музей - квартира содержалась только благодаря спонсорским балам.
  
   Конечно, Зарасон были среди приглашенных. Бал начинался в 10 вечера, заканчивался в 6 утра. В полночь в зал вошел стройный, светловолосый юноша в белой маске и белом плаще. Его сопровождал старик азиатского вида. Увидев старика, Зарасон охнул, как тот был схож с его покойным учителем. Когда-то Зарасон двигался к просветлению с помощью точно такого же старичка. Жил он тогда в Улан-Удэ и мечтал отдать жизнь за счастье людей. Перед смертью учитель подарил ему кристалл в виде хрустального яйца, велел беречь его, а главное, свою душу. Хрусталь Зарасон сберег, а вот с душой произошли некоторые отклонения с тех пор, как он приехал в Петербург, закружился в вихре новых знакомств, соблазнился на славу и деньги, поехала душа его словно с горки, сначала тихонько, затем шибко, а потом вроде и из вида скрылась, так что он ее и чувствовать перестал, и вспоминать о ней тоже. Юноша в белом двигался, казалось, неспешно, но при этом как-то неестественно быстро, прямо мгновенно оказался около Зарасона. Постоял минуту, затем проговорил высоким, резким голосом:
   - Придется сегодня изъять у вас кристалл.
  
   Старичок печально закивал головой. Не успел Зарасон ответить, как юноша повернулся и исчез в толпе вместе со старцем. Зарасон долго раздумывать не стал, сбивая с ног гостей, кинулся к машине и на недозволенной скорости примчался домой. Дома все было спокойно. Кристалл стоял в кабинете на столе. Этот кристалл обладал еще одним удивительным свойством - никто, кроме хозяина, не мог его поднять. Зарасон схватил кристалл и почувствовал, что он стал ему очень тяжел, хотя прежде он совсем не ощущал его тяжести. С трудом донес он камень до спальни и спрятал под подушку. Затем позвонил в милицию и в частное агентство, велел прислать крепких молодцов, желательно с собаками.
  
   Приехала Жанна, ее привез Пак. Зарасон объяснил, что ему пригрозили ограблением. Пак одобрил меры предосторожности. Решено было в эту ночь бодрствовать. Появилась охрана с крупной овчаркой. Зарасон сам расставил людей. По двое у входной двери, на лестнице, у квартиры, а охранника с собакой попросил провести с ним ночь в спальне. Часы тянулись томительно долго. Зарасон все вспоминал, где он видел юношу, и, наконец, вспомнил, что незадолго до смерти учителя, как раз в тот день, когда учитель отдал ему кристалл, он столкнулся с юношей в белом костюме в дверях у учителя. На вопрос Зарасона, кто это, учитель ничего не ответил, а сразу перешел к кристаллу, и Зарасон все остальное тут же забыл.
  
   Но ведь этого быть не может, - думал астролог, -Учителя я сам хоронил, а тот юноша уже должен быть моим ровесником. Бред какой-то".
   Часов в семь утра, глядя на сидящего на подушке, как курица-наседка, Зарасона, Пак насмешливо протянул: " Похоже, Эдик, тебя разыграли, так что можешь слезать с насеста, а то высидишь хрустальную курочку." Не успел затихнуть его смешок, как по комнате прошла волна теплого воздуха, хотя все было герметически закрыто и сигнализация тщательно проверена. Ветер прошелся по занавескам, двери открылись настежь, разом, и в квартиру, и в комнату. В дверях появилась та же парочка, из прошлого. Юноша сделал старику едва уловимый жест, тот просеменил к кровати и вынул из под подушки кристалл. Оба повернулись и не спеша вышли. Двери за ними захлопнулись.
  
   Что же остальные участники грабежа? Где была охрана, собака? Что делали хозяева квартиры? В том то и дело, что ничего, решительно ничего, чтобы воспрепятствовать разбою. Все, как в сказке о мертвой царевне, словно зачарованные, находились на своих местах, не в силах пошевелиться. Только собака, увидев незнакомцев, заскулила, шерсть на холке поднялась у нее дыбом, и животное опрометью выбежало вон из квартиры и скрылось в сторону Невского. Ее потом долго пришлось отлавливать. Ничего подобного ее тренер не мог предположить. Собака была умная, злая и бесстрашная...
  
   Первой опомнилась Жанна: " Лови, лови их! -- страшным голосом закричала она и кинулась вниз по лестнице, за ней устремился Пак, охрана, но, увы, на улице уже никого не было.
  
   Один Зарасон не побежал за ними. Он сидел на подушке и горько плакал. С этой минуты в его характере стали происходить перемены. Он то бодрился и твердил, что ничего не страшного - он свое дело знает и без кристалла, то приходил в такое отчаяние, что Жанна всерьез стала советоваться с Паком, не надо ли подлечить мужа.
  

***

   - Не понимаю тебя, Эдик, - сказал Пак, - почему ты так упорствуешь и не даешь этому делу законный ход? Нужно подать в суд, а следователя найдем знающего, пусть кристалл ищут с двух сторон -- официальные органы и частный сыск. Результат будет -- я уверен. Найдем мы твоих разбойников, и вещь тебе вернется. Хотя, конечно, надо отдать им должное -- это мошенники экстра-класса. Какое сильное владение гипнозом! Признаюсь, первый раз видел таких профессионалов, хоть и сам не слаб по этой части.
  
   - Ах, оставь, Лера, - с раздражением ответил Зарасон, -- по-твоему, двери они тоже открыли с помощью гипноза? Да, что тут толковать, получил я, что заслужил! - неожиданно вырвалось у него.
  
   - Вы заслужили всеобщую любовь и уважение, Эдуард Львович! - подобострастно взвизгнула Давыденко, - я бы этих подонков своими руками!... - и она показала красочным жестом, какая участь ждала бы эту парочку, попадись они ей в руки. - Да, Вы ради бога не переживайте так, Эдуард Львович, им этот кристалл на пользу не пойдет, а вы и без него величина номер один!
  
   - А ты, знаешь, Эдд, эта свинья Белоглазов, уже раз десять ко мне подъезжал, все интересовался, почему ты в суд не идешь и дело заминаешь. Черт знает, что предполагает. Похоже, решил, что ты сам все инсценировал, чтобы к тебе вспыхнула волна интереса, а то он думает, что слава твоя заходит, - невинным голосом произнесла прелестная Лиля.
  
   - Вот это скверно, - встрепенулась Жанна, - Белоглазов опасен - желтая пресса. Как ты думаешь, Лиля, чем его можно нейтрализовать?
   - Чем его возьмешь? Он ведь у нас неподкупный шакал, любит падаль, ради падали. Разве тряхнешь стариной и соблазнишь его, Жаннет? -- Лиля насмешливо взглянула на Жанну, но в ответ получила такой взгляд, что поняла - переборщила и моментально сменила тему.
  
   - Да, кстати, Белоглазов тоже будет завтра на открытии недели. Эдик сможет дать ему интервью и перевести ситуацию в нужное русло.
   - Не пренебрегай этим, Эд, продумай текст. Ведь вы там будете?
   - Конечно, согласились, выступаем, да там все будут и Лера, и Никита. А обед предстоит весьма экзотический -- в монастырской трапезной.
   - Это я знаю, буду писать статью о перспективах сего подворья, и тоже приглашена. Надеюсь, сейчас не пост? - И Лиля ослепительно улыбнулась, показав два очаровательных кличка.
   - Вроде, нет. Ведь завтра троица. Да и монастырская кухня, думается, не скудна и экологически чиста - со своих грядок. Там не только грядки, там большое хозяйство, да оно растет и скоро превратится в вотчину и управлять всем этим будет матушка Вера. Как она лихо оттяпала у музея усадьбу, пристройки и победно двигается дальше!
   - Я слышал, что она весьма образованная личность и с широкими связями.
   - Ее прошлое, конечно, покрыто мраком, что неудивительно, ведь с мирской жизнью покончено, но поговаривают...
   Разговор принимал все более оживленный оборот. Теперь говорили все наперебой, гадая о прошлом таинственной Веры и отдавая должное курице, рыбе, буженине.
   - Славная у вас новая повариха, очень славная, -- умиротворенно мурлыкал Пак, -просто идеал - готовит превосходно и тиха, не видно ее и не слышно, если, друзья мои, вы не возражаете, я по возвращении вашей прежней, переманю эту кухарочку.
   Никитушка был раздражен, ему досталась грудка, а он терпеть не мог белого мяса, а Зарасон со смаком грыз его любимую ножку.
   "Черт его знает, - косился злобно на хозяина Никитушка, - может быть Белоглазов и прав, и хитрец астролог сам себя для рекламы высек. Нет, надо кончать к ним ходить, хватит, а буженинка- то действительно первый класс так во рту и тает.
  

***

   Неделя возрождения русской культуры начиналась со следующего дня и была широко разрекламирована. Даже Левина слышала об этом празднике. Вопрос о месте открытия был решен в пользу филиала крупного столичного женского монастыря под Петербургом. Строго говоря, это еще не был филиал, а пока было лишь крупное подворье, но оно стремительно расширялось и имело солидные перспективы. Расположились монахини на территории бывшей барской усадьбы, барский дом чудом уцелел. За него сражался музей- заповедник, собирающийся создать в доме музей--квартиру поэта Селинского, бывшего хозяина усадьбы, но чаша весов перевесила в сторону монахинь, тем более, что они были согласны оборудовать в доме кабинет писателя и проводить там экскурсии сами, без помощи светских экскурсоводов. Да и силы, стоящие за спинами "божьих" дам, были не в пример музейщикам, мощные. Так что они и не стали дожидаться официальных санкций, дом захватили и отремонтировали по своему усмотрению. С их же ведома и довольно сильного нажима сверху решено было открыть праздничную неделю в троицу на их территории.
  
   Готовилась большая ярмарка, где широко представлялись изделия, сделанные искусными руками монастырских мастериц. Конечно, были книжные и продуктовые ряды. Был поставлен временный павильон для проведения музыкально-литературного фестиваля. В день открытия должен был проходить в нем праздничный концерт с привлечением любимцев публики из Москвы и Петербурга. Замечательно то, что почти никто не отказался от участия в открытии. Концертный сбор предназначался в пользу монастыря. Билеты были очень дороги и только для изысканной публики. На концерт также ожидали прибытия высоких петербургских чиновников. Решено было открытие совместить с троицей, дабы, кроме праздничной службы вторую половину дня и вечер организовать в стиле народного празднования. Были задействованы популярные фольклорные коллективы. Решено было жечь костры, пускать по реке венки, печь троицкие караваи и на поляне поедать их, раздувая сапогами самовары. Все эти намерения задолго и широко рекламировались и привлекли, как того и ожидали, столичных и зарубежных гостей.
  

***

   Убрав кухню, Анна сложила передник и тихо вышла, не прощаясь. Она чувствовала себя морально и физически выжатой. Вечер дохнул на нее освежающим ветром, под опахалом которого Анна начала оживать. Темноты уже не было, белые ночи вошли в свои права, при их сумеречном освещении дома и фонари казались нереальными, а лица таинственными и одухотворенными. Анне захотелось сесть под дерево, но где здесь ближайшее дерево? Летний сад закрывается рано, а "Катькин садик" открыт допоздна. Быстро перейдя Фонтанку и миновав Дворец творчества юных, зашла она в садик. Взглянув на надменное, засиженое голубями лицо императрицы, взяла влево и села на лавочку в боковой аллейке. В этот поздний час в садике никого не было.
  
   "Наверное, сейчас позже, чем я думала. Скоро сторож прогонит, посижу хоть немного", - решила Левина.
  
   Тут ей показалось, что волна теплого воздуха ударила ее справа, Левина резко повернулась - рядом с ней сидел Николай Иванович.
  
   - Здравствуйте, Николай Иванович, - тихо сказала Анна Георгиевна,
   - Поговорите со мной, пожалуйста, о важных вещах.
   - Беседа со мной на абстрактные темы утомит Вас.
   - Ну хоть минуточку
   - Хорошо, если Вы так настаиваете, но как только вам станет тяжко, прервите.
  
   Николай Иванович развернулся к Левиной, она к нему, и тут только Анна поняла, что разговор у них ожидается необычный, и чтобы не оплошать, схватилась рукой за спинку скамьи с такой же силой, с какой хватаются за подлокотники кресел в стоматологическом кабинете перед началом пыток.
  
   Анна строго приказала себе успокоиться, и смело взглянула в глаза" Николая Ивановича. Ласковый блеск его зрачков вдруг стал меркнуть, уходить в сторону, приоткрывая бездонные воронки. Зрачки его медленно расширялись и слились в один гигантский зрачок -туннель. Анна поняла, что ее приглашают туда войти. Поколебавшись долю секунды, она сунулась в этот коридор и полетела. Полет был слишком стремительный, и бедная Анна мало что успела разглядеть. Видела она лишь, как возникали и рушились какие-то цивилизации, прекрасные здания, статуи, города. Затем под ней промелькнул совсем нереальный город, и она разглядела гигантский прозрачный камень на пике крыши самого высокого строения. Во время полета Левина изо всех сил старалась, как выразился Николай Иванович, "не прервать" этот странный контакт, но не выдержала и, то ли на миг потеряла сознание, то ли закрыла глаза, только обнаружила она себя падающей с лавки и придерживаемой железной рукой Николая Ивановича, который казалось, и не дотронулся до нее, однако упасть не давал.
  
   - Извините, Николай Иванович, я прервала разговор, - с отчаянием воскликнула Левина.
   - Ничего, ничего,-- почти дружелюбно ответил он, - Вы молодец, мужественное дитя, я и этого от вас не ожидал.
  
   - Кто же вы Николай Иванович? На какой духовной вершине вы находитесь? Можно ли подняться выше?
   Николай Иванович посмотрел на Анну своими уже "закрытыми" ласковыми глазами и сказал тихо:
   - Я только маленький странник, дитя, я лишь недавно начал свое ученичество".
   - Как же это, боже! Кто же тогда Ваши Учителя!?
   На это Николай Иванович ничего не ответил, а сказал лишь: - До завтра! - затем сделав жест, который, увы, она уже знала и после которого послушно отвернулась, исчез.
  
   Потрясенная, пришла Анна домой. Все ей казалось таким мелким, смешным, незначительным по сравнению с этой встречей с гигантской личностью.
   - Тебе письмо, пляши, Нюра! - крикнула ей "тепленькая" соседка и помахала перед Левинским носом конвертом.
   "От кого же это?"
   - Дай, дай конверт, Валя! Не шали.
   - А вот выпей со мной стопочку, тогда дам, у меня сегодня день рождения, между прочим, - не унималась разгоряченная Валя.
   - Стопочку? А что, налей, я выпью за твое здоровье. Мне как раз сейчас стопочка очень не помешает.
   - Да, ты не врешь?
   - Да, нет, пойдем, погоди только минутку, я к тебе сейчас в гости приду. Левина быстро прошла к себе в комнату, одела свое единственное нарядное платье, то, в котором еще замуж выходила - голубое, шелковое, белые туфли. Взяла хрустальную салатницу-ладью, которую ей дарили коллеги к свадьбе, и вошла в Валину комнату. Идти-то было недалеко. По плану дома комнаты обеих женщин были некогда одной комнатой, перегороженной фанерной стеной, так что они зачастую переговаривались, не выходя из своих комнат, ведь фанера звук не глушит. Валина комната была совсем в другом стиле, чем Аннина. Тут царили кошки, конечно, не живые, а сфотографированные и вставленные в яркие рамки. Они смотрели со всех стен Валиной комнаты. Вместо дивана стояла высокая кровать, покрытая шелковым алым покрывалом с вышитой на нем ярко-зеленой кошкой. Комната украшалась искусственными цветами, собранными в букеты, самодельными салфетками и прочими атрибутами уюта.
   - Вот, Валюша, принимай подарочек.
   Валя ахнула:
   - Нюрочка, ты спятила, ведь вещь дорогая, не могу я!"
   - Возьми, Валя. На счастье тебе, я тебе счастья желаю от сердца.
   - Анюта, ну спасибо тебе, ты душа голубиная, может, твои слова да Богу в уши проникнут, и пошлет он мне нормального мужика, а? Как думаешь, Ань?
   - Дай тебе Бог!
   - А то вот наварила, напекла, а Колька-то и не пришел, и не позвонил даже, козел, видать, мегера пасет его сегодня. Что-то мне одни сволочи попадаются. Нюрочка, коль такой день выпал, может, нарушишь свой вечный пост и покушаешь, что я сготовила.
   - Поем. Давай, Валя, накладывай, а то я весь день готовила, а в рот ничего взять не могла. В том доме лучше не брать
   - Вот здорово, ну ты молодец. Не побрезговала - это по-нашему. И приговаривая, что Аня молодец, Валя засуетилась вокруг стола. Появились сельдь под шубой, салат оливье, грибочки, квашеная капуста, фирменные Валины пельмени, красненькая и беленькая "мерзавки", торт с розовой кремовой розой посреди орехового поля, шоколадные конфеты и печенье "овсяное".
  
   Ночью квартира огласилась хоровым пением. Был исполнен весь застольный репертуар, начиная от "Ой, мороз, мороз" и "Вот кто-то с горочки", и заканчивая песнями из репертуара Аллы Пугачевой, правда, тут им помогала сама прославленная певица с магнитофона. К утру отгуляли. Валя проводила ослабевшую Анну до комнаты, та бухнулась на диван, как была, в платье и тут же провалилась в сон.
  

***

   Даже яркое солнце не могло добудиться Анну, проснулась она только в полдень. Несколько минут сидя на диване, Анна не могла взять в толк, почему она лежит в платье? Наконец, припомнив вчерашний кутеж, усмехнулась, встала, платье даже не помялось, вот материальчик- то. Покружилась - фасон ,прямо скажем, устарел - узкий лиф, юбка шестиклинка. Мне же письмо пришло, вспомнила, - да я его у Вали оставила. Постучалась, ответа нет. Вошла, Валя еще спала, письмо лежало на столе. Неумолкающая радиоточка бубнила, что открытие праздничной недели началось, погода соответствует, кругом довольные лица, какие-то интервью - Левина отметила все это краем уха и, уже уходя, услышала слово "Селиново" и остановилась.
  
   "Здесь некогда находилась усадьба нашего замечательного поэта...".-дальше Анна Георгиевна слушать не стала - вышла.
  
   Письмо было от бывшего мужа Анны. Надо сказать, что Левин письмами Анну не баловал - это было то ли второе, то ли третье письмо с его отъезда. Левин уже десять лет как жил в Швейцарии, имел там клинику и большую лабораторию. Стал Женя известным геронтологом, как и мечтал, совершал чудеса омолаживания. Его препараты считались самыми действенными и самыми дорогими в мире. В последнее время он работал над каким-то особенным элексиром молодости, чем-то чуть ли не сверхъестественным. Это вызывало острое любопытство прессы, но он держал свое изобретение в тайне и о нем писали осторожно, наощупь, намекая на что-то из ряда вон выходящее.
  
   Женя был женат на очень богатой даме, вложившей все средства в его дело. Писать Анне ему было не о чем.
  
   Анна же регулярно ему писала и давала подробный отчет о жизни его сына. В последнее время ее письма стали очень тревожными, но он не отвечал. И вот, письмо, но не о сыне, как ожидала Анна. О сыне только одна фраза: " Если Жан вышел из-под контроля, не имея на это никакого морального права, я поговорю с ним и экономическим нажимом заставлю тебе повиноваться". Все остальное, довольно длинное послание о самом Жене. Он писал, что достиг вершины в своем деле, но лично был крайне несчастлив, так как связал свою жизнь с "истерической ведьмой". Анна же всегда была его другом и ангелом во плоти, поэтому он со всей откровенностью делится с ней подноготной своего неудачного союза. Неожиданно, месяц назад, он овдовел: жена погибла в автомобильной катастрофе. Хоть ему и стыдно, но впервые за много лет он вздохнул полной грудью и решил позволить себе маленький отдых. Женя поехал путешествовать, в том числе, он собирается посетить город своей юности, повидать старых знакомых и места, связанные с детством. Приезд свой он специально приурочил к празднику возрождения, так как на открытие праздника его настойчиво приглашал небезызвестный отец Серафим -- "Помнишь ли ты Анюта его в миру? Кто бы мог подумать...".
  
   Никакого Серафима Анна не помнила. "Я ведь с ним так и не прервал связи, переписываемся регулярно. Знаешь ли на какой пост его прочат?"
  
   "Да откуда мне знать! - подумала Анна, глядя на многозначительный вопросительный знак. Кончалось письмо надеждой на скорую, приятную встречу.
  
   "Ну хорошо, - подумала Анна, - Женя приезжает на праздник. На праздник? Так ведь он уже начался, да еще на каком месте. Разве не там Селинский в последнее лето своей жизни совершил преступление? А я сижу и в ус не дую. Местечко то проклятое, а там сейчас собралась вся вчерашняя шайка, да еще с несчастным Жаном. Эх, Ванюша, малыш! Ему сейчас худо, это ясно, а этот астролог сунул ему вчера пистолет в руку! Необходимо отнять у ребенка оружие! Господи, что же я сижу тут, рохля!" - и Анна Георгиевна сорвалась с дивана и закружила по комнате. Ведь это далеко. Надо как можно скорее туда попасть. Взять машину? Дорого! Плевать!" Стопка денег не засовывалась в кошелек, Анна бросила их в полиэтиленовый мешок и ринулась из дома.
  

***

   Пока Анна Георгиевна подпрыгивает в разбитом частном жигу ленке, пойманным ею у дома, под удивленные взгляды шофера: "Странная дамочка -- лохматая, в допотопном платье, в мешке стопка денег, не торговалась, только все просит прибавить хода, небось, за молодым любовником гоняется -умора! Вечером Ляльке расскажу, обхохочется", мы позволим себе маленькое отступление и в двух словах расскажем об отце Серафиме. В миру его звали Сергей Силач Киселев. Учился он с Женей не только на одном потоке, но даже в одной группе, и были юноши очень дружны. Женя выделялся способностями, но до Киселева ему было далеко - Киселев обладал ярким талантом, прямо скажем, считался надеждой Университета, да всех поразил тем, что от научной карьеры наотрез отказался и пошел по комсомольской, затем по партийной линии. Будучи человеком незаурядным, Сергей Силыч быстро набирал рост, впереди маячили посты, но вдруг резко все бродил, положил партбилет на стол. И это еще в те времена, когда этого не только никто не делал, но и помыслить не мог. Ну, все , казалось бы, пропал человек. Клади теперь голову на рельсы. Ничуть не бывало. Пошел Сергей Силыч учиться в духовную академию, почти сразу пристроившись в свиту крупного духовного лица. Правда, он еще в миру кропотливо собрал об этом лице большой компромат и с ним явился - знакомиться. После чего лицо Киселева пригрело, и карьера Сергея Силыча уже под именем отца Серафима стремительно взлетала вверх. Теперь, когда его благодетель собрался в Москву на самые верхи, Серафима готовили на его место, а там кто знает, скорее всего, Киселев пойдет по стопам благодетеля. Все равно достойнее кандидатуры не найдется, да и не имел Киселев дурной привычки оставлять в покое людей, о которых знал что-либо сверх положенного. А узнавал он подробные сведения с удивительной быстротой и ловкостью, тут прямо нюх у него был какой-то, а уже завладев информацией, хранил ее в своей обширной памяти. И вот такого-то памятливого друга дома так непозволительно забыла Анна, вернее, не признала его под именем Серафима, а ведь его хорошо знавала в годы своего недолгого замужества. Он даже несколько особенно к ней относился, любил просиживать с ней вечера, пока ее непутевый муж где-то пропадал, что вызывало толки у соседей и шутки у знакомых Жени.
  

***

   А ведь именно Киселев был первым человеком, кого увидела Анна Георгиевна, влетев в монастырские ворота.
   - Анна! - воскликнул Серафим, - да ты нисколько не изменилась, - но ,взглянув в глаза Анны Георгиевны, изрек, - разве только еще больше посвятела, - и Серафим придвинулся к уху высокой широкоплечей женщины в монашеской одежде, скорее, похожей на интересного переодетого мужчину, и тихо сказал: " "Обратите внимание на эту женщину, сестра, она в вашем вкусе и место ее у вас". "Да, - усмехнулся он своим мыслям, - если кому-то и место в монастыре, то именно ей!" И уже громко:
   - Позвольте вам представить Левину Анну Георгиевну. Ведь ты еще Левина, не так ли, Аннушка?"
   - Да, Сережа.
   - Теперь я не Сергей, а отец Серафим. Давненько мы не виделись. А ведь на тебе то самое платье, в котором ты регистрировалась, не ошибся?
   -Нет.
   - Так почему ты его, как героиня Диккенса, так и не снимаешь?
   -Да нет. Эта такая случайность, Се..., простите, отец Серафим.
   - Между прочим, я только что видел Женю, он разговаривал с Жанной и ее друзьями. Ты не его разыскиваешь?
   - Нет, я ищу его сына, - с тревогой ответила Левина.
   - Ах, Ивана, ну он, очевидно, сейчас в гримерной у своего кумира. Скоро начнется концерт.
   Анна с удивлением посмотрела на Киселева, откуда он все знает?
   - Держать события под контролем - моя святая обязанность, -- ответил он на ее взгляд.
   - В таком случае, я тебя умоляю, - избегая имени, попросила Анна, - найди Ваню и пригляди за ним сегодня. Это не очень смелая просьба?
   - Просьба смелая, но по старой памяти, куда ни шло. Я возьму Ивана под наблюдение, тем более что сам сейчас иду на концерт. Ну-с, сестра, насчет обеда мы все обсудили, так что до него я с Вами прощаюсь. Да, как я рассеян, ведь я, Аня, не представил тебе сестру Веру без пяти минут игуменью, впрочем, ты ее и так должно быть знаешь, заочно, по прессе.
   И он, приветливо улыбнувшись женщинам, торжественно отплыл в сторону стеклянного павильона, где с минуту на минуту должен был начаться праздничный концерт.
  

***

   Вера же, ласково подхватив Анну Георгиевну под ручку, повела к себе, как она выразилась, " в келейку" на чашечку кофе. Келейка оказалась с большим вкусом, в старинном стиле обставленной квартирой в бывшем барском доме. От этого дома остались лишь стены, поэтому там Левину не так мучило чувство узнаваемости, как в музее, к тому же ее почти целиком поглотила личность Веры. Она не могла оторвать взгляд от сильного, страстного лица, от которого, казалась, шли магнетические чары, не могла наслушаться, насладится звуками глубокого голоса. Разговор с Верой отодвинул на задний план все тревоги, заботы, ощущения. В гостиную внесли ароматный кофе, к нему горячие душистые пирожки, печенье, сладости, ликер. Тут только Анна поняла, что очень голодна.
  
   - Что такое, прямо звериный голод, а ведь я ночью объелась? Вот, правду говорят, чем больше ешь, тем больше хочется, - изумлялась Анна, забыв всякую деликатность, со смаком уплетая и нахваливая пирожки.
  
   Вера смотрела на нее с удовольствием: "Любопытное лицо, - думала монахиня, - оно неуловимо: то детское, то взрослое, то старческое, то красивое, то блеклое. Но оно мне определенно нравится, даже слишком. Эта женщина мне нужна, ее необходимо оставить здесь!"
  
   Подливая кофе, Вера потихоньку расспрашивала Анну о ее прошлой жизни. Через четверть часа она уже все о Левиной знала, вплоть до увольнения из бюро.
  
   - Ну, что ж, - сказала Вера, - Господь всегда все изменяет к лучшему. Где правда, там и создатель, а Вы, Анна Георгиевна, родниковая душа, и Господу любы. Будем считать, что вы отмучались в этом сумасшедшем мире. Я предлагаю вам остаться здесь, принять постриг. Долгов за вами мирских нет. Говорите, почерк у вас хороший? Вот я вас в канцелярию и посажу. Будете разбирать почту, писать письма и бумаги. Согласны?
  
   Анна посмотрела в это властное, ставшее внезапно таким дорогим лицо, которое прямо физически притягивало ее, и сказала:
   - Спасибо вам, дорогая сестра Верам, мне очень льстит Ваше предложение, оно мне нравится, и так хочется его принять, но кое-что меня смущает, и я должна подумать.
   - Что же вас смущает? - с большим волнением, чем следует, спросила Вера.
   - Во-первых, у меня есть долги. Правда, я не могу их отдать ни сыну, ни...- тут она осеклась, - Вы верите в долги прошлой жизни?
   - Об этом нам не велено рассуждать, - успокоила Вера, - все в руках Божьих, дорогая моя, молитесь! Все можно отмолить. А мальчик у Вас уже вырос и должен сам за себя отвечать.
   - Во-вторых, я как-то сразу и, кажется, слишком Вас полюбила, Вера. Ведь это нехорошо? Я должна избегать Вас, а не приближаться?
  
   Анне показалось, что Вера слегка покраснела. Глаза ее вспыхнули, и от этого она стала еще более притягательной. Никогда Левина такой силы притяжения к другому человеку не испытывала. Это было новое и очень странное ощущение. Она не могла даже сказать, нравится оно ей или она его боится, это был словно колодец; смотришь, смотришь на воду, да и так захочется прыгнуть, что аж затошнит.
  
   - Запомните, Анна, любовь, если это любовь, а не утехи своего больного самолюбия, это самое прекрасное и благородное состояние, которое может быть на земле. Если я вам полюбилась, не стыдитесь и не бегите этого чувства, наоборот, уйдите в него, позвольте сердцу расшириться, и тогда в сердце вместится еще многие и многое, и Бог возрадуется, глядя на Вас, и Вы станете свечой для других, - Вера взяла Аннины руки в свои и крепко пожала, голова Анны пошла кругом.
  
   В комнату вошла монахиня и тихо сказала что-то Вере на ухо. Вера поднялась.
  
   - Сегодня хлопотный день, - заговорила она совершенно другим официально-благожелательным тоном, - большой обед, благотворительный базар, праздник. Извините меня, Анна Георгиевна, думаю, что мы обо всем с вами договорились. Приходите завтра или в ближайшие дни, мы все оформим официально.
  
   - Спасибо.
   - Храни Вас Господь! - и хоть тон был другой, но взгляд, который получила Анна на дорогу был так красноречив, что стоил любого тона. Анна постаралась задержать глаза на этих глубоких, зеленых, под соболем бровей очах, словно хотела унести его с собой, навсегда как самую большую драгоценность своей тусклой жизни.
  

***

   Левина вышла, как пьяная. День стоял безветренный, душный. Напротив двери, ведущей в покои Веры, на низкой лавочке под раскидистой, украшенной лентами березкой сидел Николай Иванович. Мимо сновали ряженые в русские костюмы девицы и молодцы, чем-то оживленно переговариваясь и громко хихикая. Анна подошла.
  
   - Прощайте, Анна! - не глядя на нее, произнес он, - я покидаю сегодня город. Дома вас ждет подарок.
   - Какой подарок? - от удивления Анна села не на скамейку, а на землю у ног Николая Ивановича.
   - Кристалл.
   - Мне он не нужен.
   - Вы не хотите владеть кристаллом? - Казалось, в его металлическом голосе возникла нотка удивления.
   - Нет, - твердо ответила Анна Георгиевна.
   - Вы, очевидно, отдаете себе отчет в том, от чего отказываетесь?
   - Я не уверена, но мне кажется, что это нечто, напоминающее осколок вселенского информационного зеркала?
   Голос Николая Ивановича смягчился:
   - Вы почти отгадали, но ведь я не об этом. Это власть, огромная власть, слава, ну и деньги, конечно.
   - Спасибо, Вы очень добры ко мне, но все это необходимо тому, кто направлен на это и разумно сможет всем этим распорядиться, я не сумею...
   Он помолчал, а затем уже совсем другим, нежным голосом спросил:
   - Чего бы вам было желательно? Говорите, не стесняйтесь. Вы заслужили.
   Анна вскинула голову:
   - Я очень беспокоюсь за Ваню.
   Он перебил:
   - Я спрашиваю о Вас, только о Вас. Иван Евгеньевич по другому ведомству. Тут я бессилен.
   - А мне-то что надо? У меня все есть.
   - Разве ничто не омрачает Вашей жизни?
   - Сейчас нет, а прежде - да.
   - Так вы знаете, какой именно проступок совершил он, то есть Вы - тогда?
   - Думаю, что проступков и ошибок было совершено много, а вот преступление...
   - Так это и есть ваша заноза?
   - Да.
   Николай Иванович задумался.
   - Хотите ее вынуть?
   - Разве это возможно?
   - Можно попытаться, Вы хорошо учились, за такую учебу полагается вознаграждение. Если отказываетесь от стандартного, то...
   - Но ведь вернувшись на тот круг, я потеряю опыт этого?
  
   - Нет, человек никогда, ничего не теряет, кроме конкретной памяти, ей цена - грош.
   - О, тогда я хочу попробовать!
   - Вот такой Вы мне нравитесь, а то совсем скисла.
   - А после того круга я снова вернусь сюда?
   - В случае, если Вы его скопируете, а это, как вы понимаете, маловероятно.
   - Я не могу и не хочу отказываться от такого шанса! Как мне действовать?
   - Очень просто. Сегодня в полночь приходите в Лавру, Вы знаете место, где я Вас буду ждать. Кстати, дуэль произошла вон на том месте, где сейчас стоит концертный павильон. Место это нехорошее. А встреча Селинского с Эммой произошла вон в том доме. Там и сейчас витают частицы его страсти. Не так ли?
   Анна покраснела и взглянула в сторону павильона. Она поняла маленькую хитрость Николая Ивановича, который не хотел ее смущать своим внезапным исчезновением.
  

***

   У ворот подворья дежурили на всякий случай две кареты, скорой помощи Неожиданно одна из них тронулась и поехала к павильону. Левина всполошилась, побежала следом.
  
   Из боковой двери вышел Зарасон, поддерживаемый с двух сторон санитаром и врачом, за ними следовала встревоженная Жанна и почти обезумевшая Давыденко. Зарасон еле передвигал ноги, был бледен, как бумага, видно было, что каждый шаг дается ему с великой болью и трудом. Он сильно скривился и прикусил губу, когда его подсаживали в машину, Жанна поехала с ним. Машина включила сирену и умчалась.
  
   Анна подбежала к Давыденко, одновременно с ней подскочил невысокий, коренастый мужчина, с красными, мокрыми, чувственными губами и бегающим взглядом.
   -Что случилось? - вопросы прозвучали одновременно. Давыденко с нескрываемой злобой взглянула на мужчину, поджала губы и шмыгнула обратно в боковую дверь.
   - Вы из какой газеты? - резко обратился мужчина к Анне.
   - Я не из газеты.
   - Почему интересуетесь?
   - Я домработница Зарасонов.
   - Ааа, Вы- то мне и нужны, голуба моя, - плотоядно причмокнул губами Белоглазов, а это был именно он, и, обхватив Анну рукой за талию, стал настойчиво приглашать ее распить с ним бутылочку в баре.
   - Благодарю Вас, - отнекивалась Анна, - я вам ничем не могу пригодиться, я только вчера поступила на работу к Зарасонам. Вам нужна их постоянная прислуга.
   - А где ее найти?
   - Не знаю, нужно спросить соседей Зарасонов и продавцов ближайших магазинов.
   - Точно, душка!- и Белоглазов, бросив Анну, устремился к выходу. Из павильона загремела музыка. Богданов затянул псевдорусско-буддийскую балладу. Левина подошла, прижалась лицом к стеклу и вдруг увидела лицо Жана, выхваченное бегающим лучом. Свет на несколько секунд задержался на нем, и Анна Георгиевна разглядела в его глазах такую неподдельную боль и отчаяние, что поняла сразу - там полный разрыв. Сердце ее сжалось от жалости. "Сейчас он наделает глупостей", - пронеслось в голове, и Анна побежала к боковой двери.
  

***

   Левина рванула дверь. Увы, ее закрыли с той стороны. Застучала, закричала: "Откройте, откройте". Никого. Анна побежала к главным дверям.
   - Ваше приглашение.
   -У меня его нет. Ради бога, пустите меня. У меня там ребенок, ему плохо!
   - Там детей нет. Вы, дамочка, не орите, кажется, Вы перебрали. Мы понимаем, праздник, но нахрапом вы здесь не возьмете. Идите, идите, погуляйте, - и мужчина в пятнистом костюме, уже не слушая бессвязные мольбы и заклинания, твердой рукой вытолкал Анну вон.
  
   Левина закружилась на месте, как раненая собачка, побежала опять в обход, чуть не сшибла с ног респектабельного господина, можно сказать, влетела в его объятья. Рванулась, но объятья не разжимались.
  
   - Аннушка, ты что же, и поздороваться со мной не хочешь? -раздался веселый, знакомый голос. Анна подняла голову. Это был Женя, но не тот тощий, долговязый паренек в свитере и потертых джинсах, которого она знала. Перед ней стоял высокий представительный иностранец дорогом элегантном летнем костюме, скрывающем объемное брюшко, надушенный, гладко выбритый, причесанный так, словно еще не покидал парикмахерского кресла, сверкающий жемчужными зубами.
   - Ты зубы вставил? - спросила Анна, хорошо помня, какие плохие зубы были у Жени и как он с ними мучался.
   - Нет, это пленка, - рассмеялся он - а ты не изменилась. Пойдем, посидим в баре.
   - Ах, Женя, Женя, до бара ли, когда Жан... Ах, пойдем, пойдем, ты должен меня провести в зал.
   - Глупости, там душно, а Жана оставь в покое. Я его уже видел сегодня и говорил с ним. Он в полном порядке. Я предложил ему учебу за границей. Хватит уж бездельничать. Он в настоящий момент обдумывает мое предложение, так что ты прекрати о нем беспокоиться. Ты сделала все и даже больше для этого человека. Я надеюсь, он это понимает и никогда не забудет. По крайней мере, моя благодарность к тебе, Анюта, беспредельна, и я хотел бы выразить ее в материальном эквиваленте. Пойдем, обсудим это.
   - Женя, разве ты меня не слышишь, сейчас Жану очень плохо, он несчастно влюблен и может натворить глупостей.
   - Пустяки, Аня, в его возрасте полагается иметь несчастную любовь. Вспомни меня. Зато с годами мы становимся мудрее и удачливее, - самодовольная улыбка озарила сытое Женино лицо.
   - Знаешь ли, Аннушка, меня самого только что настигла стрела купидона?!
   Анна с изумлением посмотрела на него.
   - Да, да, не удивляйся... Я не далее как час назад познакомился с очаровательной женщиной, и ты никогда не догадаешься, кто меня с ней познакомил? Он на минуту с победно-таинственным видом замолчал. Не дождавшись ответа, подняв палец ввысь, продолжал:
   - Жанна меня познакомила, представляешь, Жанна! - что-то наивно мальчишеское прозвучало в этом "представляешь".
   Анна слабо улыбнулась.
   - Да, Жанна, красавица Жаннет, мечта моей юности, источник страданий. Надо сказать, она еще очень недурна, но стала какой-то вульгарной, погрубела, в моей памяти она хранилась совсем другой. Признаюсь, Анюта, я даже был в первый момент неприятно поражен. Впрочем, чего только не видят влюбленные глаза...х-м. Но я отвлекся, так вот, Жанна познакомила меня со своей подругой Лилей Семеновой. Ну, я тебе скажу, Аннушка, это женщина моей мечты! Кроткий, нежный, златокудрый ангел, при этом умна, обаятельна, образованна. Блистательно остроумна. Женщина со стилем, и еще с каким высоким стилем. И это при русских возможностях, вернее, при их отсутствии. Представляешь, как такая женщина заблестит в Европе. Одним словом я влюблен и, кажется, счастлив. Я тебе, Аннушка, без хвастовства скажу, между нами словно молния пролетела, она не спускала с меня горящего взгляда. И я сказал себе: "Эжен, настал твой час, достаточно личных неудач! Судьба дает тебе шанс. Я сейчас весь мир готов обнять. Вот что, Аня! - вдруг вскричал Женя с каким-то восторженным воодушевлением, - в свое время испортил тебе жизнь. Нет, не возражай. Я знаю, ты ангел доброты. Так вот, я ее испортил и я же ее исправлю! -широким жестом Левин вынул из нагрудного кармана коробочку. - Вот! - почти прослезившись от своего благородства, бескорыстия и широты, проговорил Женя, - возьми! Это не золото, не бриллианты, этому нет цены. Это эликсир молодости в полном смысле этого слова. Приняв таблетку, ты снова станешь молодой, двадцатилетней женщиной. Я дарю тебе его, Анна! Начинай жизнь с начала! - и Левин сунул в Аннин мешок коробочку. Он больше не мог вынести самовосхищения и, чтобы не слышать восклицаний и слез благодарности, Левин быстро повернулся и зашагал прочь. Но он прошел всего несколько шагов, как раздался выстрел и голос Богданова прервался.
  
  

***

   Нам придется забежать назад и заглянуть в зал, где самозабвенно поет еще живой Никитушка, звенят колокольчики, им вторит нежная флейта, рассыпается мелодией балалайками, аккордеон подхватывает и усложняет мелодию. Света совсем нет, только на сцене клубится голубой пар, да в глубине сцены вращается красный диск, изображающий луну, его неверные блики освещают лицо сидящего в белой рубахе навыпуск Никитушки. Вот в этот-то момент, глядя в дорогое лицо, и обливаясь слезами, вынул Жан пистолет и приставил к своему виску, затем вдруг, передумав, сбежал, почти скатился вниз в черноту, где то ли танцевали, то ли бесновались фанаты Никитушки с его портретами на груди или на ленточках на лбу, вскидывая руки и что-то визгливо подвывая. Вот тут, уже с сухими глазами нацелился Левин прямо в невысокий богдановский лоб и нажал на курок. Богданов даже не вскрикнул, только лицо его стало детски - обиженным, он неуклюже взмахнул руками, словно собираясь полететь и тяжело рухнул набок. В ту же секунду к оледеневшему Жану тихо подошел широкоплечий монах из охраны Киселева, вынул из его окоченевших пальцев оружие и скрылся в боковую дверь. Зал взорвался криками, свет вспыхнул. Жан в три прыжка оказался на сцене.
  

***

   Богданова вынесли. Жан деловито хлопотал вокруг носилок, отдавал распоряжения, его слушались. Газель из Вагановки тоже попыталась залезть в машину, но Жан с такой силой оттолкнул ее сказав: "Брысь, чтоб духу твоего!", что газель отлетела на несколько метров и приземлилась на клумбе. Анна кинулась к Жану:
   - Ваня, сынок, боже, боже!" - но он даже не взглянул в ее сторону, дверцы захлопнулись, машина поехала. Анна беспомощно обвела толпу глазами, увидела сияющее лицо Жени, к его груди с видом испуганной девочки прижималась Лиля, нагнетая успех, ее глаза вспыхивали, как цифры компьютера, просчитывая возможные ходы и варианты. Женя хозяйски-успокоительным жестом гладил ее по плечу.
   - Ах, Женя, на что ты себя обрекаешь, - мелькнуло в голове Анны, - ведь это женщина - саблезубый тигр!
  
   Но размышлять об этом Левиной было некогда, машина с Жаном уже выезжала из ворот, Анна выбежала следом. Увидела неторопливо едущего мотоциклиста. Это был пожилой, коренастый мужчина, из коляски мотоцикла торчали рыболовные снасти. Анна кинулась наперерез. Старик резко затормозил.
  
   - Рехнулась, что-ли? - добродушно спросил он.
   - Умоляю Вас, поедем за этой машиной, поедем! У меня там ребенок, он в беде! Умоляю, ведь у вас тоже есть дети, ведь есть?!
   - Есть, конечно, да что ж тебя в машину-то не взяли?
   - Я опоздала.
   - А, ну ладно, садись, поднажмем. Всякое в жизни бывает.
   И добрый человек пустился с Анной вдогонку за скорой.
  
   В новую клинику на окраине города, куда везли умирающего Никиту, в специальном боксе томился Зарасон. Острые боли в животе ему сняли уколами, и живот теперь был тяжелый и болел тягуче -глухо. Пребывание в таком боксе с ванной, телевизором и ночной сиделкой стоило немалых денег, зато и обслуживание было на хорошем уровне. В течение часа ему провели полное обследование самой современной аппаратурой, а еще через час врач со скорбным лицом сообщил Жанне, что у ее мужа рак печени, запущенный, и жить ему осталось не больше месяца.
   - Жанна, скажи правду, что со мной, врач отмалчивается?
   - Ты, действительно, хочешь знать правду, Эд?
   - Я требую, слышишь, требую правды!
   - Ну, что ж, я тоже считаю, что скрывать этого нельзя. Ты мужественный человек и должен знать, что у тебя рак печени, жизни тебе осталось не больше месяца, так что отнесись к этому фаталистически и сделай нужные распоряжения.
  
   Зарасону показалось, что он проглотил что-то невозможное; лягушку живьем или ящерицу. Внутри стало холодно и скользко, а затем пусто, словно от него остался один футляр. Он хотел взять себя в руки и ответить, что полагается, с мужественным достоинством, но не сумел, свернулся калачом и закрылся с головой одеялом. Ему хотелось, как больному животному, уползти в угол, спрятаться там и тихо скулить.
  
   Жанна посидела немного, посмотрела равнодушно на скрюченное тело и вышла.
   Зарасон заскулил, заплакал... Вошла медсестра.
   - Вам укольчик сделать, у вас боли?
   - Нет, - вытирая глаза, всхлипнул астролог, - у меня душа болит.
   - У нас тут священник приходит, хотите с ним побеседовать?
  
   Зарасон задумался, вспомнил всех своих знакомых духовного звания и твердо сказал, что не хочет. Сестру он отослал и стал думать о смерти. Теперь он не ощущал внутри пустоту. Там, в груди что-то билось, ныло, тосковало. Эдуард Львович взялся руками за грудь. Что это там бьется? Ах, так это душа! Так она вернулась, а он уж решил, что потерял ее навеки. Чем больше думал он о смерти, тем страшнее ему становилось. Он опустился на колени и стал молиться горячо, страстно всем богам, о которых когда-либо слышал. Он просил их дать ему шанс исправиться, изменить свою жизнь, он каялся, говорил , что все понял и жаждет изменить себя. Хотя бы годик, один годик чистой, честной жизни и забирайте. О! прошу, молю тебя, вас...
  
   С трудом поднявшись с колен, боли опять подступили к нему, забрался Зарасон в кровать и затих. Ему не хотелось звать сестру. Он понял, что не болей боится.
   Тут тишину коридора нарушила какая-то возня, шум. Люди забегали туда--обратно. Зарасон встал и выглянул в дверь.
  
   - Вам плохо? - участливо спросила молоденькая сестричка.
   - Нет, детка, что это за шум?
   - Это привезли певца Богданова. В него на концерте стрелял какой-то маньяк.
   - Он жив?
   - Нет, не довезли. Выстрел в голову. Ничем нельзя было помочь.
   Зарасон тихо закрыл дверь. Лег.
   - Никиту убил Жан из моего пистолета, то есть я его убил. Не любил человека, вот и решил - пусть его не будет, раз он мне не нравится. Это, конечно, подсознательно, следовательно, невиновен, в суд не потащат, но ведь кому как не мне знать силу желаний, мыслей. Да еще гаденькую мыслишку имел, что этот хорошенький мальчик, которого явно Никита бросает, восхитится моей щедростью. Очаровать, значит, его решил, мимоходом. Ну и гад же я. И грязная же у меня душонка. Где она так изваляться успела? Интересно, а она моется? Правильно меня казнят! Вот в чистилище и вымоют. Нечего амнистии просить. А если простят, Бог, говорят, добрый? Так что с того, я-то себе не прощу, вот в чем беда, уж очень я себе противен стал. Тут годиком не отмоешься, тут жизнь начинать с нуля надо! Какой жизнью жил; доверчивый народ морочил, гнался только за деньгой, жил не с женой, а с приятелем, а любить - никого не любил, да и меня никто. Ему вдруг стало себя жалко, в носу защипало, но он отогнал жалость и снова стал клеймить и поносить себя.
  
   - А ведь все могло быть по-другому, если бы учителя слушался. Ах, Учитель, учитель, прости меня! Да, но ведь я его недавно видел, Учителя своего, на балу с тем, в маске, а потом дома. Нет, этого быть не могло? Почему я все время гнал от себя все, что касалось той ночи? Может, если бы не гнал, раньше спохватился. Э, да что раньше, все уже кончено, -Эдуард Львович обессиленный упал на подушки, ему показалось, что по палате прошла волка теплого воздуха. Дверь отворилась, и на пороге появился молодой человек в белом халате и докторской шапочке.
  
   Зарасон приподнялся на локте, да ведь это же...
  
   - Боже мой! Вы врач!?
   Молодой врач смотрел на астролога ласковыми, переливающимися глазами. Не спеша, подошел он к постели больного. Сел у него в ногах и сказал резким металлическим голосом, от которого у астролога перехватило дыхание:
   - Вас услышали и дают вам шанс.
  

***

   Анна Георгиевна бегала по коридорам больницы в поисках сына, на нее никто не обращал внимания. Она видела сидящих на диване в холле Жанну и Пака, о чем-то оживленно переговаривающихся. Видела, как из одной палаты вышел Николай Иванович в белом халате и шапочке, чинно прошел по коридору и скрылся в ординаторской. Все это она отметила мимоходом, не отвлекаясь от своих главных поисков. Наконец, в окно она увидела Жана, он курил, прислонившись к больничному крыльцу.
  
   Анна выбежала.
  
   -Ваня! - сразу приступила она к делу, -я знаю, что ты застрелил Богданова. Покайся, иначе тебя ждет еще худшая участь, чем тюрьма. Чистосердечно покайся перед людьми и перед богом! Я сама в прошлой жизни совершила подобное преступление и очень сожалею, что не раскаялась сразу же. Ванечка, сынок, такие вещи влияют не только на текущую жизнь! Подумай об этом!
  
   Жан оторопел. Сигарета выпала у него изо рта. Все, что он понял, это то, что курица окончательно рехнулась, и что она ЗНАЕТ, но откуда. Может, просто догадывается? Кошмар! Надо срочно ее колоть!
  
   - Что ты несешь? - строго ответил Жан - ты, сама-то где была, когда в моего друга стреляли?
   - Я была около павильона. Я, конечно, ничего не видела, но я видела твое лицо перед этими, я все поняла. Бедный мой мальчик!
   - Ах, ты поняла, -взвыл почти успокоенный Жан, - так вот я тоже кое-что понял и сейчас тебе скажу. Короче, так, если ты не заткнешься, то я даже не буду руки марать об твою куриную шею, я тебя мигом, слышишь ты, психопатка, мигом пожизненно упеку в психушку. У меня и друзья среди врачей найдутся и свидетели, что ты уже давно того, ага, ясненько! - и он сопроводил речь выразительным жестом.
  
   Анна посмотрела ему в глаза и отшатнулась. Дрожащей рукой перекрестила она мальчика троекратно и поклонилась ему в ноги, коснувшись лбом пыльного асфальта.
   - Это, что еще за цирк!? Я сейчас тут вызову кого положено... Но она, уже не слушая, шла прочь. Жан пораспалялся еще маленько, вынул другую сигарету и задумчиво закурил.
  
   Анна приехала домой. Зачем? Она сама не знала. Скорее, это произошло по инерции. По дороге она зашла во Владимирский собор. Поставила свечку перед иконой Владимирской богородицы и просила, умоляла ее за сына. Левина никогда не была религиозной, но молитва ее была настолько искренна и простосердечна, что, казалось, исторгалась из самого сердца. Выйдя, она раздала все свои деньги нищим на паперти, которые чуть не поубивали друг друга, увидев такой немыслимый куш. Она просила их молиться за раба божьего Ивана Левина. Больше ничего не могла она сделать для своего мальчика. Вечерело, поднялся ветер и нагнал темные дождевые тучи. Анне не хотелось включать свет. Она сидела за столом, чертя линии на петербургских картах. От одной точки к другой. На Селинове рука дрогнула: "Прощай, Вера, родная, прости меня!" На Лавре точки смыкались, образуя четкую восьмерку, лежащую на боку. На старой карте образовалась такая же восьмерка, при наложении восьмерки совпадали.
  
   "Вот они, восьмерки моей жизни, сегодня будет шанс начать новую, и пусть она будет удачнее предыдущих", - и Анна поставила еще одну жирную точку в том месте карты, где было обозначение Лавры.
  
   Становилось темно. Время шло к полуночи, время глухое, даже при белых ночах.
   "Пора!" Голова сильно разболелась. Анна достала пачку цитрамона, надорвала, проглотила таблетку.
   -"Голова должна быть ясная".
  
   Из мешка вынула Женину коробочку. Что же это за волшебное средство? Х-м, обыкновенная таблетка, вроде той, только что проглоченной. Положила таблетку на пачку цитрамона. Взяла в руку таинственно мерцающее хрустальное яйцо. Красивое! В детстве она любила собирать бусинки, стекляшки, называла их "мои драгоценности". Погладила его неровную поверхность, поставила на место. "Ну, все, теперь пора!"
  
   Ночь выдалась темная, дождь все не начинался, но Анна, пробираясь почти наощупь по главной аллее Лавры, уже знала, что луна выйдет ей посветить и не ошиблась. Вот и луна. Левина помахала ей. Вот и Никольское. Анна вошла, постояла и села на лавочку у входа. Сидеть ей пришлось недолго, вскоре впереди показались два живых огонька.
  

***

   Первой забила тревогу Валя.
  
   -- Нет и нет человека! Сказала бы, если уехала. Тут что-то недоброе, чует мое сердце, время-то какое, на улицу выйти страшно.
  
   Завели дело. Вмешался сам Киселев, нажал на нужные педали. Дело завертелось. Розыск поручили очень дельному и хотя еще молодому, но уже довольно опытному инспектору Алексею Степановичу Кашкарову. Он начинал карьеру в Калинине и тоже с розыска пропавшей женщины. Теперь, сидя в комнате пропавшей, Кашкаров, обливаясь потом, - распахнутое окно не помогало, духота была невыносимой, - пытался разгадать секрет точек на картах старого и нового Петербурга.
  
   - Ага, тут две восьмерки, если их наложить одна на другую, они совпадут. Нужно установить адреса и выяснить, кто там живет или жил из знакомых пропавшей?
  
   От напряженной работы мысли у Кашкарова начало сильно ломить в висках. Он энергично потер их. Позвал своего сержанта Пупкова, заигрывающего в коридоре с Валей.
   - Ген, слетай в магазин. Купи пивка холодненького да что-нибудь пожевать. Надо сделать паузу, а то голова прямо раскалывается.
   -- Я мигом, Алексей Степанович, - Кашкаров еще разок потер виски, отвлекся на хрустальное яйцо.
   - Ишь, какой сувенир интересный! -попытался его взять.
   -Не поднять, какой тяжеленный, вроде я не из слабачков. Дай-ка поднатужусь. Ну, блин, ни с места. А голова, прямо, как железом стянута, да что я мучаюсь-то так! Ведь вот на столе цитрамон лежит, прямо перед носом. Таблетка даже сверху вынута. Фу-ты, какая горечь, чем запить-то?
  
   Когда Гена Пупков, задержавшийся в поисках холодного пива, вернулся, он не обнаружил в комнате Кашкарова. Зато по комнате бегал без порток какой-то пацан, весело пуская в окно самолетики из карт. На плечах мальчика болталась рубашка Алексея Степановича.
  
   Мальчонка стоял на том, что он и есть Леха Кашкаров, поведал он также обалдевшему Пупкову, что только что приходил добрый японский дедушка, дал ему лепешку и забрал хрустальное яйцо.
  

***

МАЛЕНЬКИЙ ЭПИЛОГ

   Дело пришлось закрыть как глухое. Родителей или родственников мальчонки так и не удалось найти, и воспитывался он в интернате. Его часто навещала чета Пупковых - Валя и Гена. Валя даже подумывала забрать мальчика, ведь, считай, он их свел. Из-за него приводила она в чувство Гену. Да, если бы не малец, не знать ей семейного счастья. Только они решились на усыновление, как к ужасу своему узнали, что парня похитили. Какой-то старик азиатского вида подошел к нему, когда ребята гуляли, и увел за руку неизвестно куда. Причем мальчик обрадовался, увидев его, и пошел с ним добровольно, как со старым знакомым. Остается надеяться, что это действительно, знакомый, а не.. Ох, страшно подумать!
  
   Зарасон живет в Сосново, работает учителем географии в школе, имеет дом, хозяйство, женат на библиотекарше, растит двух девочек-близняшек. Счастлив.
  
   Жанна вышла замуж за Пака, и они открыли шикарное казино с "дополнительными" услугами. Процветают. Старшим крупье у них служит Белоглазов.
  
   Жан постригся в монахи, состоит в свите Киселева. Пишет книгу о своем лучшем друге и учителе Никите Богданове, рисуя его православным святым, погибшем от руки разоблаченного им масонского гнезда. В злодеи-масоны он записывает тех, кого велит Киселев. Книга скоро будет издана. Левин требует, чтобы его называли Ваней, не понимая, как вообще можно коверкать русские имена, переиначивая их на иностранный лад. Комнату свою он продал Пупковым, деньги перевел на валютный счет. Что поделаешь, дань времени. Через Киселева он нашел свою настоящую мать и так ее стрижет, что просто диву даешься, как такая прожженная дама это допускает. Видать знает Ваня точки, на которые надо нажать. Недавно он выиграл судебный процесс у вдовы своего отца-Лили. Его отец повесился спустя год после брака с ней. Ваня вырвал у Лили свою часть наследства -- немалые деньги и удачно их разместил. Вообще, в последнее время к нему стали серьезно присматриваться. Возможно из него со временем вылупится крупный лидер.
  
   Лиля снова вышла замуж и сейчас вошла в двадцатку самых богатых и элегантных женщин Европы.
  
   Говорят, позавчера на Невском кто-то опять видел Николая Ивановича. Не забывает он все же наш город!

1994-1996 г.

  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   2
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"