Моя невзрослая судьба
себе высматривает судей
и примеряет на себя
свершенные людские судьбы.
В недетский мир
недетских дел
в который раз
я с нею вырвусь —
какое платье ни надень,
ей все не впору,
все — на вырост.
Всегда держалась на Руси
широкоплечая порода...
До судеб своего народа
когда сумею дорасти?
* * *
Законы памяти исконны.
Какие б ни были ветра,
вовеки:
знающий — раскован,
а обеспамятевший — раб.
И пролетевшие стихии
не изменили ничего:
рожденные в года глухие
пути не помнят своего...
* * *
По родовой наследуемой сути
я в сотом поколении — холоп.
И память о предшествующих судьбах
мне изнутри выдавливает лоб.
А полувековой промозглый опыт,
затверживая давнее родство,
изламывает нового холопа
из будущего сына моего...
* * *
Разъятое время —
проклятое время,
когда умирают отцы,
не дождавшись
расспросов детей
о годах предыдущих,
когда свою память
ведешь от рожденья
своей же
безмерно возлюбленной плоти
и плоти распадом
ее обрываешь,
когда разрешенное знание —
пена,
лишь чуткий по ней
распознает напиток,
а хлынет настой —
и покажется ядом
ее полвековая
грубая горечь.
Но разве не грубою нитью
от века
сшивают края
перебитых артерий?
Корабли. Ввод в мировой расцвет
(У картин Филонова)
В тысячелетье от начала
забытой Господом земли
невиданные корабли
пришли
и встали у причала,
тяжелых якорных цепей
явив железный звучный норов
и голосами бирючей
суля расцвет
на землях новых.
И во спасение идей
ценою Ноева кочевья
открылись новые ковчеги
для тварей чистых
и людей...
И шли —
понурые,
угрюмые,
по сходням толпами текли,
и наполнялись гулом трюмы,
и оседали корабли...
Но было множество иных.
Безмолвно вышедшие к пирсу,
Они стояли,
и из них
взойти никто не торопился.
Хотя оракул раз по десять
им возвещал,
не шел никто.
На что-то, видимо, надеясь
иль не надеясь ни на что,
смотрели, как матросы ловко
взбивают парус заодно...
А корабли к себе на дно
взяла торпедами подлодка.
И в скалах брошенной земли,
откуда путь их был нацелен,
из темных
лающих расщелин
цветы
неровные
взошли.
* * *
У жизни каждой —
свой раскрой,
всему — свои
отсчет и поступь...
Волна живет
одним броском.
Все остальное — до
и после.
* * *
Знаю, где-то —
в Африке, скорей —
водится такое украшенье:
подрастает девочка —
на шею
обручи накладывают ей.
Дальше — больше,
дальше — тяжелее,
и уже без обручей, увы,
тонкая девическая шея
просто не удержит головы...
Мы — Европа,
близко нам иное.
Белыми снегами спутан лес...
Но порою
серым волком вою,
чуя, будто с шеи наконец
сняли разом
семьдесят колец,
и — валюсь в колени
головою.