Так уж устроена память: то, что хорошо бы запомнить покрепче, нипочем не запомнишь, а то, что забыть непременно стоило бы, помнишь, хоть лопни. Впрочем, в памяти болтаются и совсем нейтральные эпизоды, плавают там как сухофрукты в компоте.
Я родился, когда все было как всегда. В одном большом городе на маленькой планетке в холодной пустоте. В государстве, устроенном как большой муравейник, где все должны что-то куда-то тащить и не жаловаться. И все что-то тащили и особенно не жаловались. Но из этого всё равно ничего не вышло, если забежать немного вперед. Ничего хорошего, по крайней мере. И не могло ничего выйти, потому что здесь так устроено. Предыдущие поколения создают перегной для последующих, и когда перегноя станет слишком много, все задохнутся. Есть те, кто думает иначе, но что бы кто ни думал, реальность от этого не поменяется. Для заметных перемен нужно еще что-нибудь сделать. Или хотя бы сказать. Или думать так громко, что это станет всем слышно и понятно. Но это тоже обычно заканчивается плохо. Человек склонен так увлекаться исключительностью своих мыслительных способностей, что если его мысли отчего-то становятся важными для общественности, он начинает изобретать способ выдумать что-нибудь несуразное. Так было уже много раз и, думаю, будет еще по крайней мере несколько раз позже.
Я видел много радостных людей. Их радость была неподдельной. Они торжествовали или просто были веселы, потому что всё шло как надо или лучше. И мне казалось, что если я стану радующимся муравьем, то это сделает меня счастливым. Я подозревал, что это не так, но очень хотел надеяться или хотя бы попробовать. И пробовал. И ничего.
Зато я приобрел много опыта. Профессионального и жизненного. Всегда бесполезного. Чему я научился хорошо, так это смотреть перед собой, сидя неподвижно. Неважно на что. На всё можно смотреть, если не сильно задумываться. А я научился не задумываться. Когда надо, я могу быть очень задумчивым, но в последнее время это совсем не требуется.
В детстве я не ленился залезать на высокие сосны. Если залезть на высокую лесную сосну, на самую верхушку, то даже при небольшом ветерке тебя начнет болтать из сторону в сторону. Ты держишься крепко и слезать не торопишься, а тебя вот так болтает и шарахает то туда, то сюда. А ты сидишь там, на тонкой верхушке и смотришь прямо перед собой. Вот что я чувствовал всю свою жизнь.
Любой хаос неминуемо упорядочивается. Что-то оседает, что-то поднимается кверху. Так и с людьми. Рано или поздно люди сами находят свое место, даже если хотели бы чего-то другого. В итоге выходит, что какие-то посторонние люди и случаи решают всё за нас, хотя иногда кажется, что это не так. Они решают, но им всё равно. В этом причина глупости и вечной путаницы. Может быть, дело в том, что для них мы просто на одно лицо, как совершенно одинаковые муравьи. И, скорее всего, мы им просто мешаем.
Если посмотреть в небо во время проливного дождя или сильного снегопада, то небо будет иметь один цвет с чем угодно из того, что видно вокруг. Должно быть, на моей планете уже очень давно идет проливной дождь.
Как-то раз я зашел в супермаркет и купил там банку жидкости для употребления внутрь. Я прочел, что было написано на банке. Ничего полезного, кроме воды. Всё-таки на этой планете воды слишком много, хотя кое-где ее почти нет.
Было бы нелепо осуждать тех, кто решает за нас. В основном, потому что нам, если задуматься, тоже всё равно. Хотелось бы мне однажды увидеть улыбку равнодушного муравья.
Люди могут делать всё что угодно. Но не станут. Потому что всё имеет последствия, и чаще всего неблагоприятные. В дополнение к этому одни люди добросовестно ограничивают других. В итоге почти не остается того, что можно было бы сделать безнаказанно. Большинство ограничений носят профилактический характер и никого ни от чего не оберегают, если вдуматься. Глупости и преступления совершаются повсюду, и страх наказания еще никого не остановил. Пожалуй, значительным фактором в этом смысле можно признать только нравственность, какой бы ерундой ее ни считали. Нравственности никто не может противостоять, никакие силы и механические изобретения. И она может измениться в самый неожиданный момент. И если однажды ваш ребенок решит, что пропадать на работе с утра до вечера ради обшарпанного жилья и скудного меню - несусветная глупость, регулярно повторяемая вами, едва ли у вас найдется что-нибудь такое, что заставило бы его забыть о тщетности взрослого мира и снова приняться за учебу.
Думаю, когда муравей бежит, просто бежит вперед (хотя вряд ли у него это получилось бы: он вечно сбивается то влево, то вправо), так вот, мне кажется, что когда он бежит, он ничего не видит. Так, мелькание какое-то. Я, конечно, знаю, что у них зрение так себе, и они больше полагаются на запахи, чем на пугающее увиденное, но дело не в этом. Как бы они ни воспринимали окружающее пространство, всё равно это одно сплошное мелькание. И муравей бежит еще быстрее, чтобы не отстать, чтобы слиться в едином порыве с непонятным мелькающим. И его болтает то вправо, то влево. А если он остановится, то кто-нибудь, даже, скорее всего, его собрат решит, что муравей дохлый или близок к тому. И потащит зазевавшегося муравья в муравьиную столовую, потому что ничего не должно пропасть. И вот, он будет тащить его, а всё вокруг будет мелькать, а сам он будет сбиваться то влево, то вправо. Вот умора!
У меня есть кошка. Насколько могу судить, большую часть суток она спит. Где угодно. В любом месте, даже на подоконнике. Сидит, значит, смотрит в окно и начинает засыпать. Голова упирается в стекло. Стекло холодное, поэтому кошка просыпается. Потом всё повторяется. В конце концов, она просто укладывается на подоконнике и засыпает. Иногда она просыпается, чтобы поесть. Иногда она пробегает метров пять по квартире. Но, в основном, кошка спит. И мне не кажется, что ее жизнь не хуже, чем чья-то еще.
С увеличением количества запретов выбор становится всё мучительнее. Когда-нибудь нам запретят всё. И мы успокоимся и впервые в жизни почувствуем, что нас не мучат. Мы будем рады. Искренне. Нравственность окончательно лопнет. Мы будем воевать, не задумываясь. Это уже начинается, стоит посмотреть вокруг.
Когда мне говорят, что я делаю что-то не так, я радуюсь. Значит, я еще способен принимать неблагоразумные решения. Главное этим не увлечься. Если увлечешься - конец. Пиши пропало. Тебе уже не быть свободным. Вот умора!
Еще старик Лао писал, что когда страшно жить, то умирать уже не страшно. Однако если жить всё-таки не страшно, то и умирать не страшно, как ни крути. По-моему, значение жизни сильно преувеличивают.
Самым таинственным считают вопрос о смысле жизни. Впрочем, есть места, где этот вопрос жестко табуирован, но от этого не перестает быть таинственным. Ответившие на него знают и как жить, и чем заниматься, и от чего лучше воздерживаться. Загадка жизни для них разгадана. Можно успокоиться.
"Если змея ужалит не заговорённого, то умеющий заговаривать от змей уже не понадобится". Так написано в самой популярной книге. Видимо, написано было не зря. Еще там написано, что ненависть и насилие не решают проблем. Там написано, чем стоит дорожить, а что совсем неважно. Но люди всё равно думают по-своему. Должно быть, это не от недоверия к печатному слову, а просто от неумения сделать что-нибудь стоящее.
Конечно, говорить легко. Несложно сообщать окружающим, как надо. Но словам никто не верит. И уж тем более делам. Люди с самого детства живут в недоверии и так привыкли к этому, что уже не замечают, как сильно заврались сами. Самым трудным стало быть правдивым с собой. Все умеют оправдываться. Это получается как бы само собой. Как бы само собой всё становится не таким, как есть. Вот умора! Муравью кажется, что всё мелькает, а он просто муравей в пустоте. И скоро станет кормом для других муравьев. Но и это еще неполная правда.
Если нырнуть поглубже, меняется всё: звуки, цвета и предметы, способность управляться с дыханием и способность быть неподвижным. Меняется всё, при том, что на самом деле остается таким же. Наверное, это странно.
А еще странно делать что-нибудь не очень хорошо. Ну, как бы недобросовестно. Без желания. И, тем не менее, все почти только этим и занимаются. Потому что другому надо учиться. Трудно делать то, что хочется. По-настоящему хочется.
Можно быть очень веселым человеком, этаким рубахой-парнем, можно быть вообще очень позитивным, и это будет приятно окружающим и хорошо тебе. Однако даже самый позитивный настрой легко может разбиться о стальную волю механического изобретения, который условно можно назвать системой. У системы длинные руки, острые зубья на колесах, но короткая память. Система не может управиться сама с собой. Прямо как те, кто ее строил. Бесполезная такая штука, занимающая много места. Так много, что куда ни ткнись, упрешься в нее. Немного грустно осознавать, что она занимает всё доступное пространство, буквально всё. Она как кукушонок, вытесняет всех. И скоро вытеснит. И это будет кукушка в пустоте. В принципе, ничем не хуже какого-нибудь муравья.
Мне посчастливилось родиться в холодной стране. В самой холодной. В той ее части, которую считают более-менее пригодной для жизни. Я могу видеть снег. Каждую зиму. По четыре месяца в году. А ведь есть места, где снега отродясь не видели. И вот я смотрю на снег и думаю: пропади он пропадом! И в самом деле, когда чего-нибудь слишком много, это вызывает только неприязнь. А после - привыкание. И когда ты окончательно привыкнешь к таким вещам, окажется, что жить тебе осталось совсем недолго.
На снегу - вытоптанная тропа, довольно прочная для человека, а для собаки - тем более. И вот как раз по тропе бежит собака. Лениво. У собаки задран хвост. Ее всё устраивает. Вокруг - деревья. Без листвы они похожи на укроп, воткнутый в сахарную пудру. Укроп, сахар и бегущая собака - вот характеристика моей страны. Прошу внести во все путеводители.
Если долго чего-нибудь ждать, можно не заметить, как утечет всё время. Это очень полезный навык. Конечно, для тех, кому надо, чтобы поскорее пролетел какой-нибудь длительный срок. Тем, кто не торопится, мечты не подходят. Требуется что-то поосновательнее. А муравью вообще ничего такого не нужно. Выходит, муравей совершеннее. Поэтому, наверное, здесь волей-неволей все становятся похожими на муравьев. Наверное, это и называется эволюцией.
Пожалуй, тут кстати окажется короткая история, рассказанная мне одним приятелем. Дело было в его далеком детстве. Передаю буквально. С его слов. Мальчику шел шестой год, и как многие дети он любил резвиться, не особо задумываясь о последствиях. Как-то раз зимой, подобной той, что накрывает сейчас и Москву, и Минск, внезапно случилась очевидная оттепель со всеми признаками наступления весны: запахло талым снегом, нечистотами, оставленными за зиму собаками, нечистотами, оставленными в виде различного мусора людьми, а главное - выглянуло доброе и желтое солнце. В такие дни непоседливой детворе хочется резвиться, бегать, петь, бить стекла и одновременно чрезвычайно тянет спать, так что игры имеют странный сомнамбулический оттенок, что, конечно, не исключает элементов чисто детского безумия и беспечности, отчего кажется, что талые улицы наводняют свежевзошедшие из-под земли зомби. И вот, дитя, о котором мы ведем речь, поддавшись этой гипнотической весенней панике, тоже отправилось искать приключений на своё мелкое седалище, явно давно не испытывавшее веселого противостояния хорошему кожаному ремню. Что интересно, ребенок взял с собой на улицу игрушку, чего не делал лет с трех, когда соседский мальчик Коля, который был старше и несколько умнее, хитростью выманил у героя трагедии пластмассовый паровозик со всеми разноцветными вагончиками, после чего обманутому и оттого печальному детке дома объяснили, что раз он растет такой бесхитростный и щедрый, то лучше будет не выносить из дому разные игрушечные бонусы ребячьей жизни. Короче, детка взяла с собой на прогулку пластмассовый красный меч, точную копию батальных мечей Ильи Муромца и Микулы Силяниновича.
Уйдя довольно далеко, в чужие просторные дворы, ребенок полез на высокую стальную конструкцию, издевательски именовавшуюся в те времена горкой, и на момент события не имевшую на своей крутой плоской поверхности снега, а только несколько ледышек, затертых попами детей в ржавый металл. Ехать по такой оттаявшей горке можно только на самокате, если, конечно, в ваши планы входит провести весь остаток своей жизни в инвалидной коляске, будучи окруженным вниманием симпатичных медсестер и ответственных докторов. Но героя нашего эпоса подобные мысли не посетили, а если и промелькнули в каких-нибудь сильно отдаленных участках расслабленного мозга, то разве что на короткое мгновение. Разместив вышеуказанное устройство рукопашного боя за спиной, благо оно было на веревочке, дитя влезло на стального убийцу, видимо, стремясь уже в раннем возрасте отдать свой патриотический долг заждавшейся родине, призывавшей, как и сейчас, в вооруженные силы всех без разбора. Итак, дитя влезло и логично рассудило, что ехать на попе по ржавому металлу - только штаны портить медленным движением. И чудо-ребенок принял решение повести себя нетрадиционно, то есть не поехать по горке, а побежать. Тут-то мы и приближаемся к развязке. Нет, нет, ребенок не сразу отхватил себе полпозвоночника, он один-два раза довольно удачно сбежал с горы, глотая от ужаса слюни и сопли. Но в какой-то момент что-то пошло не так, ребенок на бегу наступил на одну из вышеуказанных ледышек, отчего весело перевернулся в воздухе, подбросив вверх ноги в убогих ботиночках, а спиной, конечно, приземлился на холодную сталь, имея в качестве дополнения пластмассовый меч между героической спиной и памятником безымянному сварщику. Следующий кадр, возникший перед глазами лежащего дошколенка - группа удивленных людей, склонившихся над ним. Еще следующий - движение домой на уже тогда хорошо работавшем автопилоте. Затем - посещение местного травмопункта, и тоже пешком. Травматологи определили незначительные ушибы на теле и легкое сотрясение не очень нужного, как мы убедились, мозга. И только на следующий день совершенно посиневшее дитя было доставлено в травмопункт одной уважаемой больницы, где рентген определенно показал перелом двух грудных позвонков. В итоге дитя лежало в больнице, а учеба в школе началась для него не с милой давно ожидаемой парты, а с лежаков в первом классе специального интерната для "позвонариков". Впрочем, эта история ребенка не научила ничему, и вскоре последовали другие истории, не менее добрые и полезные для всестороннего развития.
Вообще-то приятель, рассказавший эту историю, - неглупый человек. По крайней мере, теперь. Но так принято: смеяться над тем, с чем не можешь справиться. Если в печати много карикатур, а в народе - анекдотов, значит, граждане совершенно бессильны перед государством, в котором живут и которому платят за то, чтобы в нем жить. Думаю, у муравьев вообще нет чувства юмора. В этом они нас превосходят.
Еще одна история. Была у меня одна знакомая. Очень любила принимать ванны. Прямо всю жизнь провела бы в ванне. Как-то она сказала, что, наверное, рай - это такая ванна, откуда не надо вылезать. Лежи себе целую вечность в тепле и ни о чем не думай! Вот умора!
А я всегда хотел смотреть на мир как-нибудь просто. Как крестьянин семнадцатого века. Или как муравей. Но только не в смысле работы. Мне кажется, работать не нужно. Особенно при таком положении дел, когда отдельные состоятельные люди только и твердят о том, что никто не работает, и о том, что работать надо с утра до ночи без продыху и выходных дней. С их точки зрения так должны поступать все, кроме них. Они, конечно, тоже постоянно работают: играют в гольф друг с дружкой и ведут беседы о том - о сем. И еще лично занимаются увольнениями. Каждый из них владеет небольшой долей вселенной. Они, если разобраться, - собственники зияющей пустоты. Бежит муравей по пустоте, его шарахает то влево, то вправо, а он бежит, и подумать ему, и оглядеться - некогда. Как мало интересного в нашем муравьином мире! Захватывающего - хоть отбавляй, а интересного - шиш с маслом.
Я не был нигде. Всю жизнь просидел на одном месте как пенёк в лесу. Пригород и всякие недалекие поездки - не в счет. Мои знакомые побывали и в Индии, и в Африке, и Европу изъездили вдоль и поперек. Знал я одного человека, который ездил и за полярный круг. Все они - великие космические муравьи, покорители неизведанного. Их глаза видели то, чего в моем мире нет и уже, наверное, не будет. Они ели пищу в другом измерении. Я думаю об этом, когда иду в соседнюю булочную.
У муравьев нет крови в привычном понимании. В них течет бесцветная жидкость. А помогает ей даже не сердце, а спинной сосуд, мускулистая трубка, проходящая вдоль всей спин-ной поверхности тела. У некоторых муравьев эта трубка особенно мускулистая, такая, что выходит за все пределы, и уж конечно, за пределы спины. Им трудно жить. Они вынуждены повсюду таскать пульсирующую массу, готовую вырваться наружу и обескровить своего муравья. Им трудно жить, но они привыкают. Они адаптируются, и становятся непохожими на собратьев. Последнее время моя мускулистая трубка стала сильно набухать.
Когда-то очень давно, может быть, в прошлой жизни или в параллельной вселенной, или еще где-нибудь, не знаю, я был ребенком хомо сапиенса. Я рос и развивался, как положено нашему виду. И поскольку по определению был сапиенс, то есть разумный, то к этому прибавить было совершенно нечего, и я просто не должен был стать разумнее. И не стал. Подозреваю, за этим что-то скрывается. Какая-то загадка.
Муравьи не могут ужиться между собой. Это только в пределах одного муравейника всё кажется пристойным и мирным. На самом деле они враждуют семьями. Они кусают и калечат друг дружку. Они убивают. Все они служат одной задаче: завоевать чужое и отстоять свое. Казалось бы, одна задача, одно стремление, но как оно разделяет симпатичных, в сущности, насекомых. Им никогда не стать единым целым. Им никогда не жить в мире. Они будут умирать тысячами, и они на это согласны. Они поразительно заботятся о своих детях, но ненавидят чужих. Прямо как существа из многих людских муравейников. Все-таки человек и муравей стоят на одной эволюционной плоскости. Мне, кстати, вообще не нравится идея эволюции. Я в нее не верю. По-моему, это просто выдумка.
Бывают крылатые муравьи. Муравью знакома способность летать: на крыльях, просто по ветру, а то и с какой-нибудь ветки головой вниз. В принципе, он умеет то, чему человеку еще приходится учиться.
Не знаю, умеют ли муравьи считать. Предполагаю, что они пренебрегают этой способностью. Запросто считают ее лишней. И в самом деле, счет только обостряет чувство ускользающей из-под ног пустоты. А следовательно, только смущает душу.
Мне представляется, что большинство людей хотели бы быть какими-нибудь супергероями. По крайней мере, люди ведут себя так, будто хотят быть супергероями. Вот умора! "Я - Бэтмэн!", "А я - человек-паук!", "А я - человек-карандаш! Мне срочно нужен человек-точилка!" Воображаю себе муравья, который ведет себя как муравей-слизняк или муравей-блоха!
В людях живут паразиты. Ну, не только те, которые сразу приходят на ум. Есть другие, маскирующиеся под свойства характера. Например, человек чрезвычайно жаден и безнадежно нищ при этом. Муравей доставляет в муравейник то, что валяется вокруг и перекусывает на ходу, а люди прихватывают и то, что припрятано, ни с кем делятся и поедают найденное в одиночку. Мелкие подачки и оплата за услуги не в счет. Получаются такие Бэтмены с повреждениями мозга, где гнездится далеко не умная тварь. Правда, тварь сообщает эйфорию при выполнении определенных нехитрых действий и указаний. И человек живет, тратя свою жизнь на прокорм этих паразитов. Тут муравьям до нас далеко, на такие безумные вещи они не способны. У них нет столько мозга. И надежд на несбыточное.
Глава 1. Муравей Иваныч.
Иваныч живет в обшарпанном доме в забытом переулке столицы нашей родины. Утром он пробуждается от треска, издаваемого старым механическим будильником. Когда будильник замолкает, трещать начинает супруга и трещит до самого выхода на работу. Оказавшись на свободе, Иваныч водит усами, еще никуда не двигаясь. Усы улавливают настроение сегодняшнего утра: запах черного машинного масла, запах металлической стружки, крови от пореза на пальце и запах спирта, разведенного водой из-под крана. Иваныч смотрит на указательный палец левой руки. На нем еще нет ожидаемой кровоточащей линии, но она будет, это ясно, где-нибудь между одиннадцатью восемнадцатью и одиннадцатью девятнадцатью. Снег характерно скрипит под ногами, фонари на улицах еще горят, темно и морозно. Прошагав три километра, Иваныч останавливается у фонарного столба, служащего указателем для посвященных: здесь остановится автобус, если ничего не случится. Раньше на столбе была кое-как укреплена табличка с вылинявшей информацией о номере маршрута, а теперь это просто столб. Табличка ничего не решает. Автобус, если придет, то придет не в соответствии с расписанием, а просто так, как сложится. Усы Иваныча сообщают, что транспорт уже выехал и прошел половину пути, и если всё будет в порядке, минут через двадцать пять подберет мерзнущего человека и увезет по светлеющим столичным коридорам улиц в новый рабочий день, мало чем отличающийся от предыдущих. Иваныч закуривает и не моргая, а только прищурившись, глядит вдаль, где за отдаленными многоэтажками сходятся, должно быть, земля с небом, и откуда можно запросто перескочить или перелезть в Небесное царство, где нет трещащих механических изобретений и усталой привычной жены, толкающейся ночью на узкой кровати. Стоит там, наверное, такой большой белый завод, где всё тот же запах металла и масла, где из-под крана течет разбавленный спирт, а стружка не режет пальцы. Чуть синий дымок поднимается над цехами и утекает вверх и вверх, в глубину всего существующего и существенного. А бригадирами на заводе - ангелы с натуральными крыльями из перьев, подлетают к работникам и говорят: "Ну, как ты, брат?", а потом подносят одну на поправку здоровья и радость дня.
Глава 2. Муравей Ирина Валентиновна.
Ирочка выскакивает за дверь и бежит по асфальтированной дорожке, а каблучки стучат: тук-тук-тук! Легкость какая, воздушность! Ирочка ощущает себя красивой и даже светящейся, а солнце только добавляет волнующей золотистости ее красоте. И она бежит одна в целом распахнувшемся мире, и теплый ветерок слегка развевает ее волосы и белую юбку. А через двадцать лет Ирочка уже не Ирочка, а Ирина Валентиновна, и не легкая у нее походка, и не такая стремительная. И ветерок уже немного колючий, портящий высокую прическу, и юбка не такая короткая и вовсе не белая. А спешить надо, надо. Собирать всякую всячину то тут, то там для хозяйства, для безопасности, для жизни. И каблучки, невысокие такие, звучат: там-там-там, указывая, что еще идти и идти, а потом и ехать, а потом вылезти кое-как из автомобиля и опять идти, идти, идти. И сообщать информацию жестами и запахами, наклоном головы и надетыми украшениями, сообщать одним - одно, а другим - другое, играть в кукольный мир, только вот ноги сильно устали и хочется к морю и низкорослой рощице на побережье. Ирина Валентиновна остановилась перевести дух, откуда ни возьмись у ног появилась кошка и трется, помурлыкивая. Наклониться и погладить не позволит фигура, да и руки потом мыть где-то. Ирина Валентиновна тактично и до известной степени мягко отодвигает кошку и, набрав воздуха в легкие, продолжает свой путь. Светит всё то же солнце.
Глава 3. Муравей Павел.
Паша, вставай! Пашенька!
Павел встает, вот - кофе, вот - костюм, сорочка, носки, туфли. Вот галстук. Планшет заряжен. Машину подали. В почте - так, так, так, ничего важного. А, тут надо ответить. Вот, готово. Так, так, так... Да, направо, а там - чуть левее. И жди, не отъезжай. Да, вот сюда. Паркуйся не далеко. Добрый день, господа... и дамы! Рад нашей встрече! Бла-бла-бла-бла-бла... Всего доброго, рад сотрудничеству! Очень рад. Уснул что ли? Поехали! Да, в офис. Леночка, как дела? Все собрались? Да, буду через полчаса. Предложи пока кофе и... ну, сама знаешь. Нет, вечером отмени. Да, назавтра. Нет. Нет. Да. Приеду - решим. Всё.
Павел когда-то был просто Паша, а иногда и Пашенька, бабушка так называла его в деревне, в безоблачном каком-то очень отдаленном детстве, а он улыбался на свое имя, потому что ему улыбались. И в школе Паша постоянно улыбался первые три года, а после улыбаться было нечему: школьная скука и недовольство учителей не сильно поднимали настроение, и Паша всё больше грустил, а потом привык просто хмуриться по привычке и по этой незначительной причине стал казаться человеком вдумчивым и внимательным. Его сбивчивые ответы у доски вызывали доверие, а сверстники находили Пашу авторитетным и самостоятельным. Вдумчивость помогла впоследствии во всём, и не зная ровным счетом ничего, но имея большой опыт в части производимого на окружающих впечатления, Павел стал Павлом Егорычем, серьезной персоной с серьезным будущим. Муравьиные повадки редко его подводили, всё было определенно и ясно, как солнце, не падающее на плоскую землю, а бережно роняющее свой желтый свет на что попало.
Глава 4. Муравей из муравейника.
Всё мелькает, всё мелькает, всё мелькает, всё мелькает, всё мелькает, всё мелькает, всё мелькает, всё мелькает, всё мелькает, всё мелькает, всё мелькает, всё мелькает, всё мелькает, всё мелькает! Стоп.