И вот, болгары-то как раз так обрадовались, что к ним именитые гости из литературных кругов пожаловали, что никак не уймутся: кормят господ Пушкиных и Гоголей, потчуют чем придется, а именно всякими дарами моря, полей, лесов и рек. Ну, и конечно, тыквой. Да-да, тыквой. Обыкновенным таким оранжевым овощем. Предупреждали Пушкина, мол, ты, брат, тыквы берегись, не простой это продукт, принципиальной кухни. Но Пушкин позабыл про мудрые советы бывалых туристических особ и тыкву, значит, с тарелки в рот тянет.

Тут надо бы оговориться, не в обиду овощу, что просто болгары его употребляют не так, как на Руси принято, а именно в основном в виде как бы десерта. Ну, пропарят кое-как, сахаром и медом сдобрят, и подают как великолепное лакомство, достойное одних халифов и царей.

И вот, Пушкин в рот, значит, кладет это лакомство, а лицо, поверите ли, приобретает вовсе не радостные очертания, а, пожалуй, даже скорбные. Будто его бакенбард на спор лишили, и придется ходить литератору отныне не то чтобы голым, но и как бы не особо одетым. Ну, ради интернациональной дружбы, Пушкин тыкву пожевал, пожевал, да кое-как проголотил. И даже мимикой показывает, как-де ему это все по вкусу и цвету пришлось. А болгары видят, как гостю нравится, и еще куски в тарелку суют. А тот, значит, снова это все в рот тянет и гримасничает. Сначала грустно так, а после - неубедительно радостно. А болгары еще кладут. А Пушкин еще жует. И так до самого вечера, пока поэт не взмолился на всех известных ему языках: не губите, мол, отпустите домой от этой вашей тыквы и гостеприимства.

А болгары иных наречий не распознают, глядят восторженно на грустнеющего господина и все норовят его развеселить пареной своей тыквой.

Хорошо еще бывалый Гоголь понял, что надо друга выручать, схватил его за пиджак да потащил вон как бы для променаду по живописным балканским просторам. Пушкин тогда уж очень благодарил Гоголя. Обещал все для него сделать, только пусть его назад в Петербург увезет живым и тыквой невредимым. А уж в Петербурге обо всем позабыл. Ходил и похвалялся, как-де хорошо он в Болгарии отдохнул да проветрился. И только вид самой даже маленькой и невзрачной тыквы вызывал у поэта приступ неконтролируемой паники. Эту его нестандартную особенность заметили прочие литераторы и частенько в клубе появлялась на подносе тыква в самый, можно сказать, патетический момент, когда Пушкин читал вслух хвалебные оды тогдашнему правительству и его методично-прогрессивному курсу.

�